Аннотация: Повесть. Юмор с оттенком Байки. Все слои российского общества. Особое место уделено гос. элите.
Из дневника Алевартовой В.М. 30 сентября 200... г.
"...жизнь кончена. Мрак, мрак, сумрак, мгла и темень. Нет ничего, что держало бы здесь, в этом грязном и суетном мире, полном низменных инстинктов. Я хочу разбить голову о стену, выдавить глаза из глазниц... о Господи, направь. Кровинушка моя, Гришаня, возвернись!...".
В день первый второго месяца зимы, когда вьюжные ветра обратили древнюю столицу Руси в снежный ком, по безлюдной улице шла женщина. Норковая шапка, кожаная куртка, шерстяная юбка - редкие прохожие машинально отмечали, что она небедна, возможно, работает, но лицом ее, с екатерининским носом и екатерининскими же пухлыми щеками, никто не заинтересовался, что было понятно: прохожие, в большинстве своем, рабочие с завода имени Серпа и Молота место свое знали, и на женщин обращали внимание лишь в том случае, если сии особи призывно хлопали запорошенными инеем ресницами и доверительно сообщали с неизменной хрипотцой, что на столе ждет "Жириновка" и кастрюлька с картошкой.
Редкие дома сменились забором, за которым неторопливо, с расстановкой, шло строительство очередной ветки метро, или здания, или еще, бог весть чего, что не суть важно, ибо к завершению все равно не придет.
Поворот налево. Женщине пришлось обойти незамерзающую лужу (знак?), в которой плескалось четверо белых голубей (знак?).
Наконец, дверь. В аскетичном предбаннике томилось не менее полудюжины охранников, была и девушка. Ее женщина, которую звали Валентиной, рассмотреть не успела, но на всякий случай позавидовала личному счастью - оно ведь есть у всех, кроме нее, Алевартовой Валюши, некогда первой красавицы 9 А.
Охранники были приветливы, с участливыми лицами расспросили о цели визита, а один из них, статный, но сифилитично сиплоголосый проводил по лестнице вниз, в подвальное помещение, к двери с зеленой обивкой. Медная табличка, кем-то любовно натертая, гласила: "Центр прикладной магии и приворота на крови древнейших магов Ниневии".
Валентина потянулась к звонку, но дверь отворилась сама (знак?!), на пороге стоял высокий и могучий седовласый старик. Льняная рубаха на нем была перехвачена широким кожаным ремнем, а непокорные седые кудри удерживал медный обруч. Сверкнув на пришелицу из-под кустистых бровей, он молвил: "Входи, коли пришла. Чрез вьюгу и метели шла. Чрез взгляды косые да слова недобрые, - он воздел руки, - оставьте ее, силы пакостные, придите ангелы и отрите слезы с чела ее! Кориоланом меня небеса нарекли, дщерь моя, идем!".
Он быстро зашагал по сумрачному коридору с многочисленными запертыми дверьми. Одна из них, впрочем, была приоткрыта, и Валентина заглянула, даже чуть приотстав от старца. В небольшой каморке горел костер. Прямо на полу, но линолеум не плавился (знак!), и это наполнило Валентинино сердце священным трепетом. Над огнем висел прямо в воздухе котел, над которым колдовал, помешивая и бормоча горловым напевом, невысокий крючконосый старик, еще не дряхлый, но пору зрелости прошедший. Он то и дело выдирал волоски из клочкастой бороды, загребал из стоящего рядом ящичка горсть переплетшихся меж собой червей и бросал в кипящий котел. Черви визжали и просили пощады, но старик лишь гнусно посмеивался и отправлял им вслед упирающуюся рыжую крысу.
Валентина отпрянула от двери - увиденное испугало ее - и кинулась вслед Кориолану, который внушал доверия незримо больше, нежели увиденный старик.
Кориолан привел ее в комнату, темную - лишь из лежащего на столе черепа шел мертвенный синий свет.
- Садись, дщерь моя, - Кориолан указал на стул, сам же остался стоять, и возвышался над ней, как горы над полями. - Все знаю, детей нет, потому и муж отвернулся. Другую нашел...
- Да, да, отче...
- Не перебивай, отроковица порочная телом, но душой младенец! Поможем тебе. Эратосфен! - позвал он и хлопнул в ладоши.
Беззвучно разверзлась тьма в форме двери, и на ее пороге застыл мужчина лет двадцати семи. Высокий и мускулистый, с отливающей медью кожей, он был почти полностью обнажен: лишь набедренная повязка из меха да несколько ремней, стягивающих могучую грудь. Темные кудри были перехвачены серебряным обручем, а на его груди Валентина заметила талисман на простом кожаном шнурке: небольшой мешочек из тончайшей кожи.
- Эмпедокл! - низкий голос Эратосфена прорезал тишину и, как показалось Валентине, окутал ее, касаясь незримыми губами каждой толики ее тела, молодого, но теряющего упругость в тщетной погоне за простым женским счастьем.
Крючконосый старик не замедлил появиться. В вытянутых руках он нес давешний котел, должный быть по всему разумению раскаленным. Впрочем, он и был таковым - металл отливал красным, - но Эмпедоклу вреда не причинял. Вокруг запястья старика был намотан поводок, на котором тащилось на четвереньках странное существо, то ли человек, то ли обезьяна, то ли еще кто-то неизвестный: волосы пегими клочками покрывали его тело, голова же лишь отчасти поросла невразумительным пушком. Острые с кисточками, как у рыси, уши вздрагивали и, казалось, жили отдельной жизнью. Существо обвело комнату неожиданно разумным взглядом, который, не особо блуждая, остановился на Валентине. Вялый детородный орган слегка приподнялся, когда оно с визгом подпрыгнуло и ощерило на женщину желтоватые зубы.
Валентина в страхе прижалась к твердой груди Эратосфена, а Эмпедокл дернул за поводок:
- А ну сидеть, коряга лохматая!
- Это Емврос, - пояснил Кориолан, погладив существо по шишковатой голове. - Был нашим гостем, помогли ему, чем сумели, много сил истратили, а он презлым отплатил за предобрейшее. Получил по совести, - лицо старика стало суровым, брови сошлись над переносицей, а в глубине темных глаз засверкали молнии. - От того дня и вовеки вечные судьба его - нам служить и быть куклою в руках Эмпедокла, что снадобья варит. Маг Эмпедокл - сильный, но характера трудного, несносного, с ним не спорь, дщерь, бесполезно это и опасно. Даже я иной раз остерегусь слово противу него молвить.
- Можно просто Эмпик, - широко улыбнувшись, но с хитринкой, вставил Эмпедокл.
- Уйди с дороги, борода! - гневно воскликнул Эратосфен и добавил, обняв Валентину за талию. - Она - моя!
Эмпедокл огорченно вздохнул и опустил глаза, а Валентина заметила зеркало напротив и покраснела, увидев свое с Эратосфеном отражение: нагой мускулистый красавец с едва не срастающимися над переносицей бровями обнимает одетую в нелепую дутую куртку из прессованной напополам с опилками кожи и высокую меховую шапку. Особенно покоробили взгляд серые сапоги на плоской подошве и шерстяная юбка, купленная еще до знакомства с Григорием в овощном магазине напротив дома у раздавшейся от беременности кассирши.
- И верно, - точно услышав ее мысли, хрипло проговорил Эратосфен. - Сбросить оковы одежд надобно, омовение пройти, а после помазание, - с этими словами он напряг все мускулы своего тела, и ремни лопнули, а набедренная повязка упала к ногам Валентины. Что-либо увидеть она, впрочем, не успела: Эратосфен прикрыл срам ладонями. Очевидно было только одно: ладоней не хватало, хотя естество покамест вело себя смирно. - Теперь ты. Но не сама - тебе помогут!
Он отступил на шаг, а из темноты потянулись руки. Они расстегнули молнию на куртке, сняли шапку, стянули сапоги (ворчливо посетовав при этом, что портянки менять почаще надо) и принялись за юбку и водолазку, не забывая при этом о нижнем белье: чьи-то пальцы проворно и чуть щекотно ощупывали хлопчатобумажные трусы и атласный бюстгальтер.
Эратосфен, подгонявший их нетерпеливым взглядом, тронул мешочек, висящий на его шее:
- Чтоб ведала ты, это один из самых страшных и сильных амулетов во вселенной. Бесполезный в женских руках, мужчине он дает неограниченную власть, - он остановился и приготовился заключить Валентину в свои объятия, но раздевавшие запутались в застежках бюстгальтера, и он был принужден продолжить. - Когда-то в Ниневии, городе, где пленные шли на кровяную колбасу и удобрения, жил маг. Он лучился темной силой, и никто не мог победить его. Смертельные для человека или колдуна, раны не причиняли ему вреда. И лишь немногие знали, как поразить его: выхолостить. Это и сделала одна из наложниц тогдашнего царя. Этот мешочек сделан из кожи его мошонки. А это его череп. Он пуст, и был пустым всегда, даже когда он жил. Свою мощь он черпал из космоса и потому не нуждался в мозге.
Наконец крючки поддались, и бюстгальтер упал на пол и растворился в полу как и прочая ее одежда, о которой она уже успела пожалеть. Юбку, конечно, не жаль, а вот норковая шапка - потеря ощутимая, не говоря о куртке, чтобы купить которую Григорий ночью разгружал какой-то склад при магазине, а после долго бежал от непонятно зачем гнавшейся за ним милицейской машины.
Из органайзера ответственного работника (пожелавшего остаться в меру неизвестным) центрально расположенного ведомства "...31 января 200... г. с утреца совещанице... так, это секретарша пусть помнит. Днем вырваться к Серпу и Молоту. Колдовство, магия, привороты на крови - это Виталий Даздрапермович (Дрочитдоспермович хе хе) просветил, когда у писсуаров заседали в кремлевском туалете. Предлог - вылечится от нежданно настигшего бесплодия. Цель - напросится на шабаш. Дрочитдоспермович сказал, что этот Центр самые ядреные шабаши курирует, притом от нас близко, у Памятника героям Плевны. Место не случайное: говорят (вернее Дрочитдоспермович сказал, а ему не верить себе дороже - сгноит!) герои Плевны вовсе не от пуль накрылись. Там ведь, в этой Плевне, вампиров да прочих упырей как собак нерезаных, вот они солдатиков и покусали, естество поотрывали когтищами да сожгли ритуально. Пепел этот теперь не сыскать, дорог как яйца Фаберже...".
Звонок надрывался уже секунды три, а никто не соизволил откликнуться. Наконец, одна из боковых дверей с грохотом отворилась, и в коридор, словно кто-то дал ей пинка (на самом деле, споткнулась о порог), вылетела рыжая девица в легкомысленных джинсах и сомнительной маечке с обезьяноподобным ликом, туго натянувшимся на груди третьего размера.
На пороге стоял импозантный господин лет сорока в дорогом кашемировом пальто от Ermendegildo Zegna, расстегнутом и потому открывающим вид на темно-серый, явно сшитый на заказ костюм, галстук в тонкую полоску от Armani, белую сорочку от Kalevally, изящные черные ботинки из мамонтовой кожи от Zalizatty и носки от неизвестного автора (но их видно не было).
- Привороты на крови? - поинтересовался господин приятным баритоном и, как бы невзначай, повернул голову влево, чтобы был оценен его греко-скифский профиль.
- Истинный крест, - подтвердила девица. - Входите. Верховный колдун сейчас занят, но проблему вашу я так и быть выслушаю, присоветую - я способная - а после и Кориолан освободится. - Я кабинет свободный найду только...
- А этот? - он кивнул на открытую дверь, из-за которой раздавалось бодрый перестук клавиатуры.
По лицу рыжей можно было заключить, что она вовсе не против такого расклада, и слова утверждения едва не сорвались с ее губ, но усилием воли она заставила себя скучно ответить:
- Да нет, пальто повесьте тут вот, на крючочек, - и тут же скрылась в недрах коридора.
Господин недоверчиво обозрел халтурно вбитый в стену гвоздик, но все же доверил ему пальто и, начав скучать (рыжая уже с минуту где-то обреталась и явно не спешила), сделал несколько шагов по коридору. Впереди что-то светилось синим, раздавались голоса, повизгивание и хриплое ворчание, сопровождаемое горловыми вскриками и густым бормотанием. Заинтересовавшись, ответственный работник пошел вперед и стал свидетелем весьма занятной сцены.
Посреди комнаты, залитой мертвенным, идущим из щербатого черепа, светом, стояла женщина в утепленных трусах (невыразимо далеких от столь любимых ответственным работником на круглых ягодицах старшеклассниц стрингов) и бюстгальтере, чей атласный материал, хоть и был нежно-розовым, как попка новорожденного поросенка, но отливал синим. Перед ней стоял полностью обнаженный атлет, прикрывавшийся ладонями. Также там был низенький, облаченный в холщовую размахайку патлатый старик, странное существо, напоминающее ободранного лабрадора, подвергнутого мелированию, и седокудрый маг (то, что он маг, импозантный мужчина понял сразу: весь вид его внушал уважения не меньшее, чем Виталий Даздрапермович, помноженный на трое).
В это мгновение атлет убрал ладони с чресл, и свет померк в глазах ответственного работника от жгучей зависти. "Надо удлинение и уширение наколдовать", - мысленно отметил он, занося этот пункт в мозговой органайзер заглавными буквами державного цвета.
Мускулистый красавец меж тем схватил женщину за плечи, издал дикий рев ("...тоже наколдовать, а то связки слабоваты, в Новый год сорвал во время исполнения гимна...") и, бросив ее на пол, взгромоздился сверху, бешено работая отливающими медью даже в синем свете ягодицами.
- Паки, паки, Эратосфен! - вопил Эмпедокл, а Емврос подвывал. Кориолан застыл, широко расставив ноги и воздев руки к потолку. Кудри его развевались от непонятно откуда взявшегося ветра.
- Не могу! - закричал Эратосфен и вскочил. Валентина осталась лежать на полу, постанывая и перебирая мусор на полу. - Ну никак! Не омыли, не помазали ее! Изыдь бессилье, отринь от меня, отженитесь бесы окаянные, плоть смущающие! - он воздел руки к небу, а ответственный работник в темноте коридора злорадно усмехнулся.
И словно по волшебству перст Эратосфена вновь взлетел к мускулистому животу, звериным взглядом он обвел всех присутствующих, и ответственный работник счел необходимым отступить от греха подальше в глубины коридора. И не зря, ибо Эратосфен в один прыжок оказался подле стоящего на четвереньках Емвроса и, воспользовавшись его уязвимой позой, начал надругательство над несчастным животным. Эмпедокл выудил из-за пазухи пучок упирающихся крыс и бросил их оземь. С пола они восстали уже нагими женщинами с развратно пухлыми губами и острыми ногтями, которые тут же пустили в дело, разорвав холщовую размахайку и исподнее на Эмпедокле. С потолка, раздирающе душу скрипнув, спустилась и остановилась в полутора метрах от пола клеть, в которой бесновалось странное существо, невыразимо худое, с нежно-голубым оттенком кожи. Разверстый рот извергал проклятия Эратосфену, Эмпедоклу, Емвросу и какому-то фон Гадскому. Кориолан, швырнув в клетку черное яблоко, устало плюхнулся в кресло с высокой резной спинкой и осенил происходящее патриаршим жестом.
Забыв о самосохранении ответственный работник подался вперед, но был оттолкнут к стене спешащим юношей в белом, не единожды прожженном халате, с очками на арагонском носу и встрепанными русыми волосами.
- Климент фон Гадский, - буркнул он, видимо, представившись, и тут же продолжил путь. Но, увидев, что люди, вернее, маги заняты, с полдороги вернулся и, схватив гостя за плечи, встряхнул. - Я сделал это! Сделал! Поплавок фон Гадского! Наконец-то, столько лет бился! Столько зим. И теперь он, во всей красе! Идемте, покажу!
Импозантный господин, признаться, с большим удовольствием присоединился бы к действу, что развернулось в комнате и спорило по своей шири и мощи даже с достославными банными оргиями, в которых сам он принимал в свое время небольшое участие, поднося тазики и мочалки. Но отказать весьма милому на вид Клименту было неудобно. Положение спасла вернувшаяся, наконец, рыжая (давно б уволил за такую черепашью прыть), зачем-то нацепившая очки на свой длинноватый, но весьма неплохой по форме нос.
- Ашшурбанипалетта! - воскликнул фон Гадский. - Я, наконец, изобрел его. Поплавок! Поплавок фон Гадского!
- Да? Назови его лучше моим именем! - девица заранее казалась польщенной, и добавила мечтательно, совсем забыв о госте. - Поплавок Ашшурбанипалетты... а он для чего? Где плавать будет?
- В фекальном насосе, - также мечтательно, певуче ответил фон Гадский.
- По-моему, поплавок фон Гадского все-таки лучше звучит, солиднее, знаете ли, - вставил ответственный работник, имея целью, во-первых, напомнить о себе, а во-вторых, помочь бедняжке избежать сомнительной чести.
- Точно! - согласился фон Гадский и, похлопав девицу по плечу, успокоил. - Но ты не расстраивайся. Я туалетный бак назову твоим именем или сам фекальный насос - они пока безымянные. Бывай.
Он все-таки отправился в комнату, из которой доносились проклятия, всхлипы и звуки, знаменующие порчу воздуха.
- Это кто? - спросил гость, имея в виду фон Гадского.
- Начальник технического отдела. Специалист по амулетам, талисманам, изобретатель Черного алтаря - я его вам покажу - и прохрустова ложа - его показать не смогу: конструкторская документация на доработке, много претензий было. Параллельно занимается внемагическими изобретениями, но в них преуспел много меньше. Ах да, под его руководством произведен опытный образец Кольца Испытаний. Его проверяют на Емвросе
Ответственный работник уважительно промычал и вошел вслед за Ашшурбанипалеттой в интимно освещенную торшером комнату с уютным диванчиком цвета страсти.
- Вы ведь ведьма? - спросил гость, устраиваясь напротив Ашшурбанипалетты, усевшейся за широкий дубовый стол, заваленный циркулярами.
- Скорее, ведьмочка, - подтвердила та. - Вас как величать?
- Знаете, - гость слегка смутился. - Я предпочел бы анонимность. Или предложите что-нибудь... нейтральное.
- Петя?
- Нет, - он задумался. - Нет, нет, не подходит. Банально.
- Может, Вася?
- Что вы? Еще хуже, - аноним даже погрустнел.
- А по батюшке? Иванович? - тот снова замотал головой. - Или Гаврилович?
Ответственный работник не выдержал:
- Зовите просто Шин.
- Еврей, что ли? - ведьма сдвинула брови.
- Почему? Инициалы.
- Да я поняла. Но имя, начинающееся с "ша" - только Шолом какой-нибудь, или Шмулик.
- С "ша" начинается фамилия.
Ведьма вздохнула, как показалось, облегченно.
- На что жалуетесь?
- Так это..., - Шину показалось, что его ложь вряд ли будет звучать убедительно, но, тем не менее, озвучил ее. - Хотелось бы второго ребенка, но как-то не получается. Мне вашу э-э-э... организацию порекомендовал один..., - он повертел головой, рассматривая аскетичную обстановку, - одно высокопоставленное лицо...
- Помню, помню, - подтвердила Ашшурбанипалетта. - Многое хотел. Почти все получил. Жадноват, но оплатил полностью. Правда, за минусом неустойки, - она опустила глаза. - Я малость с заклинанием напутала: он хотел свести волосы со спины, а сошли они с затылка...
- Так это из-за вас? - испуганно воскликнул Шин и на всякий случай провел рукой по идеально уложенным каштановым волосам, таким же густым, как и в юности.
- Да. Но со спины свели, - поспешила обнадежить ведьма. - Он не сильно и ругался. Мы договорились. Хотя страшно было поначалу: обещал все окрестности с землей сровнять. Но на Черном алтаре яростью размяк, удом же окреп, и перестал молнии метать. Так что у вас? А, бесплодие. Так это с женой надо. Вы один?
- Один, - и мысленно добавил, - сидит дома, калоша старая.
- Красивая?
- Да так. Старовата.
- Старше вас?
- Да нет, моложе. Но дело ведь в состоянии души, не так ли?
- Так. Первый сеанс можно провести и без нее, - она вскочила. - Снимайте штаны и идемте к Черному алтарю.
- А можно наоборот? Сначала алтарь, потом штаны, а то без них как-то неудобно... по коридорам ходить...
- Можно, - выкрикнула она уже из коридора.
Шин поспешил за ней. Одно слово "Черный алтарь" заставило его стремящееся к острым ощущением сердце забиться вдвое быстрее. Он представил пещеру, освещенную факелами, нагих ведьм и себя, полностью обнаженного (с торчащим, как флагшток пестом), прикованного за руки и за ноги к плоскому черному камню, хранящему бурые следы крови прошлых жертв... или нет, крови невинных жриц любви, что выбирают лучшего и отдают ему свою главную драгоценность, после чего их лишают жизни и пьют их горячую кровь. Он посетовал, что проклятый лишний килограмм может сделать рельеф живота незаметней, и тут же решил заказать магическую эпиляцию, вот только пусть верховный маг колдует, а не эта ведьмочка, ибо сверкать лысиной, как Виталий Даздрапермович, Шину не хотелось.
Пещеры и прочих атрибутов разнузданного шабаша, обещанного в кремлевском туалете Виталием Даздрапермовичем, в подвале не было. Но, впрочем, все оказалось довольно милым. Черный алтарь был в точности таким, каким представлял его себе Шин, с чугунными зажимами для рук и ног и бурыми пятнами, густо покрывающими прохладную поверхность плоского камня. Освещение комнаты было скудным: пара канделябров да четыре масляные лампы фаллической формы, расставленные по углам Черного алтаря. Стены в комнате были выложены булыжником, придававшим ей сходство с пещерой. В углу фосфорически белели чьи-то кости ("...надо надеяться, не клиента и не невинной жрицы, а оплошавшего мага, испепеленного Верховным колдуном").
Ведьма села на низенькую скамеечку рядом с алтарем.
- Снимайте штаны, - распорядилась она, подвинув к себе какой-то сундучок. - И остальное тоже. Посмотрим, может, у вас еще что-нибудь плохо работающее в организме есть, не только гениталии.
Шин вспыхнул от возмущения и чуть не закричал "У меня с гениталиями все чики-пуки!", но смолчал. Роль нужно было играть до конца.
Сложив одежду стопочкой на табуретку, с которой брезгливо смахнул носовым платком вековую пыль, Шин остался в одних носках и трусах от Kelvin Klein.
- Их - первую очередь, Василий Гаврилович, - строго сказала Ашшурбанипалетта, и Шин с сожалением снял тонко пахнущие грейпфрутом носки и встал босыми ногами на холодный пыльный пол, потом, под внимательным и, видит Бог, заинтересованным взглядом ведьмы принялся медленно стягивать с себя трусы.
- Не нужно называть меня Василием Гавриловичем, - тихо произнес он, доведя широкую резинку до аккуратной поросли волос в самом низу живота.
- Да не томите! Что вы, в самом деле, малахольный такой? Я ж ведьма, и так о вас все знаю: пол мужской, русский, служащий, 39/179/68,5 и... э-э-э 12!
- 18! - обиженно выкрикнул Шин и сбросил трусы, чтобы ведьма оценила масштабы своего заблуждения.
- И правда, - согласилась ведьма. - Ложитесь. Первый сеанс - разогревающий, нужно наложить снадобья и три четверти часа ждать, пока впитается и начнет действовать. Если недуг ваш некрупный, уже сегодня и сможете зачать. Скорее всего..., - она впилась взглядом в мужское достоинство ответственного работника. - Девочку. А 6 февраля - мальчика.
"Три четверти часа? - думал он, пока ведьма налаживала заржавевшие оковы, плотно прижавшие, в конце концов, его конечности к камню. - Замечательно! Пока впитываться будет, расспрошу про шабаши. Послушаю. А там, может, верховный маг освободиться, с ним насчет обрядовых оргий договорюсь. Непременно у памятника Героям Плевны, чтоб после работы так и сразу, оцепить можно магическим заговором, чтоб знакомые не узнали.... И ведьмочку эту взять не мешало бы. Только пусть не колдует...".
- Это что? - спросил он, кивнув на внушительных размеров чашу, в которой Ашшурбанипалетта помешивала что-то светло-серое и очень густое.
- Розовая глина.
- Десять рублей полкило? - ехидно поинтересовался Шин.
- Тринадцать семьдесят! - обиженно возразила ведьмочка и, посчитав, что мешать хватит, шмякнула холодный склизкий кусок на пест ответственного работника и принялась размазывать. Послушный орган, хоть и опешил немало и даже чуть съежился от холода и склизкости, на теплые женские руки отреагировал должным образом, чем весьма порадовал своего хозяина. Ведьма же возмущенно воскликнула. - Ну хватит! Как маленький прямо! - надо надеяться, под "маленьким" имелся возраст, а не размер. - Теперь в два раз больше глины надо!
- Да тут слона обмазать хватит! - съязвил Шин, с юности привыкший, что женщины при появлении его красавца-воина начинают томно закатывать глаза и заранее с легким постаныванием часто дышать.
- Между прочим, еще в анус затычку сделать надо! Чтобы силы чудодейственные не уходили!
Лицо ответственного работника по цвету сравнялось со знаменем, которое он некогда нес, возглавляя пионерскую дружину.
- А рот, нос и уши заткнуть не надо?! - он рванулся с камня, но оковы держали крепко, и потому примирительно добавил, - все равно не получится: я же на спине лежу.
- Тогда в следующий раз! - весело откликнулась ведьма. - Мы вас на живот положим.
"Следующего раза не будет! - твердо пообещал себе ответственный работник. - Сплошное шарлатанство, притом шитое белыми нитками. Виталий Даздрапермович - сволочь - видно до сих пор банную фотосессию со школьницами забыть не может, вот и решил отомстить. Ну, ничего, я ему припомню, когда время придет...".
Он поелозил, пытаясь устроиться поудобнее, а ведьма вдруг встрепенулась:
- Ой, у меня же маркетинговый отчет за январь горит! - она вскочила. - Полежите пока, я сейчас! - и выбежала из комнаты, захлопнув за собою дверь.
Ответственный работник остался в одиночестве. Огарки свечей в канделябрах грозились через минуту-другую окончательно догореть и погаснуть, да и масляные лампы еле тлели. Спустя минуту или около того - часы Шин снял и потому не знал точного времени - комната погрузилась в темноту. Камень неприятно холодил кожу и грозил доселе неведомым ответственному работнику радикулитом. По углам, нарушая тишину, что-то шуршало, и однажды Шину даже показалось, как что-то пушистое коснулось его плеча, а потом бедра.
От нечего делать он принялся рассуждать: "...розовая глина - чудесное средство? Ерунда! Сам ей иногда пользуюсь по утрам, когда нужно разъезжающееся во все стороны лицо в единое целое собрать... вокруг глаз наложить - от отеков помогает, - но недолго, минуты на три и тонким слоем, иначе... Стойте! Какие еще три четверти часа?! - Шин рванулся с камня, но тщетно: оковы ни на толику не поддались. - Матерь божья! Да у меня от этой маски через семь с половиной минут лицо горит! Господи Иисусе Христи, с Него же кожа слезет! - ответственный работник почувствовал явственное покалывание и малоприятное ощущение стягивания. - Может, глина сама отвалится, когда засохнет? - с надеждой подумал он, собрав все то оптимистичное, что еще жило в нем после десятилетия нескончаемых кулуарных интриг. - Ага, отвалится, вместе с Ним! - ответил живущий внутри пессимист ехидным голосом Виталия Даздрапермовича. - Господи, за что?! Ведь Родину не продавал, солдат на смерть не посылал, секретаршу ровно в семь ноль-ноль домой отпускал!..".
В охватившей его панике, Шин рвался освободиться от пут изо всех своих сил, извивался, выкручивался, но бесполезно. Устав, он уронил голову на камень. Видимо, с остервенением, ибо перед глазами замелькали звезды, и мир погрузился в еще большую тьму. Последнее, что почувствовал ответственный работник, теряя сознание, было щекотное касание по коже и еле слышное перебирание когтистыми лапками по камню.
Спустя три дня в петрищевской газете "Петрищенская правда" появилась скромная заметка на последней странице: "Ушла из дома и не вернулась Алевартова В.М. 28 лет, уроженка г. Петрищи, сметчица треста "Петрищенский кирпич". Волосы русые, стриженые, телосложение нормальное, рост 172 см., была одета в норковую шапку, кожаную куртку, шерстяную юбку, серые сапоги без каблуков, рейтузы, розовый атласный бюстгальтер и утепленные панталоны. Что-либо знающих о месте нахождения Алевартовой В.М. просим обращаться в отделение милиции N 1 по Петрищенскому району или лично к Григорию Завязкину (муж) или Глафире Алевартовой (тетя) тел. 52-28". К заметке прилагалась фотография два на полтора сантиметра.
А вот в московских, питерских, да что там, в общероссийских СМИ главенствовала одна тема. Первые полосы уважаемых (и не очень) газет пестрели похожими друг на друга заголовками, новостные и аналитические передачи словно позабыли о невыплате зарплат бюджетникам, о задержки пенсий, о лесных пожарах и прорывах канализационных узлов. Маститые политологи и аналитики, важно поглаживая бороды и поправляя очки, со слезным блеском в глазах вели неторопливую речь о пропасти, в которую катится Россия. Экстренные выпуски новостей пропитались скорбью и тревогой. В "Ъ" на первой полосе черным по белому значилось:
"...как известно, в минувшую среду Президент отправил в отставку премьер-министра. Члены правительства своих кресел не лишились, но, тем не менее, вся политическая и деловая Россия замерла в ожидании: что за имя назовет Президент? В качестве предполагаемых кандидатов на этот пост назывались многие: высшие чины силовых ведомств и Администрации Президента, действующий вице-премьер или же кто-то из бывших, ранее смешенных со своих постов, высокопоставленных чиновников. Большинство же предполагало, что Президент не изменит традиции выдвигать на высшие посты малоизвестных широким массам людей. И, как оказалось, было правым. Президент подписал указ о назначении председателем правительства Российской Федерации Ш-ва И.Н.. Назначение это особенно важно в свете того, что Президент не раз говорил, что кандидатом на предстоящих выборах Президента будет действующий премьер, но при этом не называл того по фамилии и, стало быть, уже тогда подумывал о смене председателя правительства. Эксперты и аналитики нашли выбор Президента оптимальным: не замеченный в связях с криминалом, добропорядочный семьянин, ответственный работник и, вместе с тем, блестяще образованный, всегда элегантный, увлекающийся спортом, г-н Ш-в едва ли не идеальная кандидатура в президенты.
Но случилось непредвиденное. В день своего назначения г-н Ш-в исчез, притом до того, как о решении Президента стало известно. По словам секретаря г-на Ш-ва Ольги Кацман, начальник уехал в полдень и обещал вернуться часа через два-три. Никаких признаков тревоги или волнения в его поведении она не заметила. Напротив, отмечает, что г-н Ш-в был в приподнятом настроении, шутил и вообще выглядел как человек, ожидающий от предстоящего дня только приятных сюрпризов.
Уехал он на служебной машине. За руль сел сам, что наводит на мнение о нежелании г-на Ш-ва иметь свидетелей...".
Было в той статье еще много чего - целый разворот все-таки. Мнения западных аналитиков, нашедших в исчезновении назначенца очередной повод заклеймить Россию, интервью с высокопоставленными чиновниками и супругой пропавшего, краткая биография в жирной рамке, смахивающая на некролог. И много фотографий: Шин в детстве (с непокорными вихрами на голове) рядом с мамой и бабушкой (отец ушел из семьи, дед погиб на фронте); Шин (стриженный под ноль) в школе рядом с классной руководительницей в строгих очках; Шин (с кудрями ниже плеч) в окружении однокурсниц (позади - здание МГУ); Шин (строгая прическа с идеальным пробором) вместе с супругой на пороге роддома с первенцем в руках; Шин (опять стрижен под ноль) рядом с первым Президентом и главой Администрации; и, наконец, Шин с нынешним Президентом (модельная стрижка, зрительно добавляющая два сантиметра роста).
Весьма уважаемый гламурный журнал на волне всеобщей истерии присудил ему звание "самого сексуального мужчины России", а правозащитники собрали несанкционированный митинг на Лубянской площади, где перед плотно стоящей толпой, над головами которой ветер трепал огромные (восемь на шесть метров) портреты Шина на красном фоне, выкрикивали привычные лозунги.
Четвертый день был объявлен днем траура, занятия в школах и институтах отменили, а все российские телевизионные каналы, как один, транслировали на всю страну одну картинку: портрет Шина в белой рубашке и голубоватых подтяжках (старая фотография, года девяносто шестого, наверное) на черном фоне. И не было в Москве (да и по всей России) подъезда, подле которого не обсуждали бы пенсионерки и домохозяйки этот страшный случай. Пропадали люди и раньше, но все бомжи да алкоголики, не считая проституток, а тут красавец-мужчина, спортсмен, добропорядочный семьянин... И каждая вздыхала, мысленно сравнивая своего мужа с человеком, чье лицо с греческим носом и сарматскими губами врезалось в их память навсегда, и надеялась в глубине души, что отыщется он где-нибудь поблизости, приползет, оставляя за собой кровавый след к ее дверям на пятом этаже хрущевки и попросит хриплым шепотом воды. В шею с лестницы тогда алконавта Ваську, гражданского мужа! Примет она несчастного кандидата в Президенты, раны перевяжет, чаем напоит, обогреет телом своим сострадающим. И никому не отдаст. Не расскажет, от кого косяком пошли лапушки-детишки и кто зимними вечерами поет под гитару романсы.
Президент - положение обязывало - горевал много меньше. На пятый день было объявлено имя нового назначенца. Им стал человек из ближайшего окружения Президентов - бывшего и нынешнего. Одно время он отошел от дел (вроде по собственному желанию), но теперь решил вернуться, ведь "...Россия - ждет!..". В отличие от предшественника спортом он не увлекался, хоть имел два высших образования, но каких-то неблестящих, с женами имел обыкновение разводиться сразу после рождения очередного ребенка, имел обширную лысину и чересчур колючий взгляд. И в довершение всего обладал сомнительным отчеством Даздрапермович, которое русский народ сразу же принялся склонять так и эдак, стараясь придумать что-нибудь пообиднее.
Желтые издания пестрели журналистскими расследованиями, а всемирная сеть полнилась компроматом на нового премьера, которому действующий Президент понемногу передавал дела. Народному возмущению не было предела, и одна решительно настроенная организация предложила даже причислить Шина к лику святых великомучеников (правда, в обход руководства РПЦ), премьера же предать анафеме. Но, несмотря ни на что, выборы он выиграл, набрав рекордные 92% голосов.
- Кто я, власть или хрен собачий? - слабо простонал Шин, выудив из глубин памяти распространенный в казематах Старой площади вопрос. И эхо ответило, - хрен собачий....
Пробуждение, вернее, возвращение в сознание, было не из приятных. На всем его теле, казалось, не было и места, которое не отзывалось бы болью. Где-то тянущая, где-то сдавливающая, где-то стягивающая, тупая и резкая, ноющая и разрывающаяся толчками - она охватила его целиком.
- Пресвятая Богородица, - Шин попытался встать, но оковы оказались явью, а не ночным кошмаром. Впрочем, в пользу реальности происходящего говорили боль и холод. Ко всему прочему, ответственному работнику отчаянно хотелось в туалет по малой нужде.
Авторы книг и создатели фильмов про прикованных к стенам или потолкам благородных узников отчего-то всегда обходят деликатную проблему отправления естественных надобностей, а ведь это весьма и весьма животрепещущий вопрос, потому как голодающий, теряющий сознание от жажды человек, висящий на цепях - это красиво, слезу выбивает, особенно когда продолжает гнуть свое и отказывает в сотрудничестве вселенскому злу и прочим иезуитам, а вот изнывающий от желания избавиться от накопленного - смешон и нелеп. Ни один Черный Тюльпан или Робин Гуд, хоть и провисел, прикованный цепями, не меньше трех дней, не запачкал шелковых панталон с кружевной оторочкой. А ведь это природа.
Чтобы отвлечься, Шин вспомнил историю из детства. Было ему лет восемь, и учился он то ли во втором, то ли в третьем классе. Идя с обеда на продленку, он еще шага за три до порога почувствовал явственный запах экскрементов. И на полных порах влетев в класс, где сидели мальчик из многодетной армянской семьи Арман и учительница Елена Викторовна, громко поинтересовался: "Ну и кто обкакался?!". Взгляд его при этом, как назло, проникновенно уперся в классную руководительницу, которая с тех пор люто невзлюбила будущего ответственного работника. Обгадился, ясное дело, Арман, но он отчего-то всегда ходил в любимцах Елены Викторовны (ну любят русские женщины убогих и умственно отсталых, стезя у них такая), после окончания школы женился на ней, и теперь преподает в родной Alma Mater (иной Alma Mater, кроме школы, он не осилил) физкультуру, подтверждая тем самым давно выведенную Шином истину, что тупее физкультурников только модели-блондинки.
"...обычно в таких случаях зовут на помощь, - подумал Шин, - очень громко, колотя в запертую дверь руками и ногами, "Help me!!!!!!" там и прочие Джисусы в свидетели. Но никто, как водится, не слышит, потому что в полную мощность радио орет, или негр глухой, или вовсе все пораньше домой отпросились, а в это время закрытое помещение заливает по самую ватер-линию не пойми откуда взявшаяся вода..., - Шин даже засмеялся, но никуда не девшаяся потребность заставила его резко оборвать смех. - Черт, ведь не так уж плохо все. Мне бы в туалет только, а потом опять полежать могу...".
Он решил досчитать - с толком и расстановкой, не торопясь - до десяти тысяч, и только потом низменно воззвать о помощи, чего, признаться, ему все-таки совсем не хотелось. Воображение нарисовало картину ужасного позора: в дверь долго ломятся и, наконец, вваливаются с фонарями наперевес всякие охранники, бабушки-уборщицы, беременные женщины, дети и чего доброго священнослужители в полном облачении с тлеющими кадилами. И видят лежащего на камне мужчину (лицо которого не раз могли наблюдать на втором или третьем плане в репортажах с различных заседаний), голого (слова "нагой" и "обнаженный" неуместны), искусанного, со слезшей с члена кожей... Стоп! Мысленный счет прервался. По ощущениям выходило, что кожа с Него все-таки не слезла, да и вообще из всего многострадального чиновничьего организма лучше всего чувствовал себя этот наиглавнейший орган. Стало быть, кто-то позаботился о нем, пока Шин был без сознания.
- Эй, есть тут кто? - поинтересовался Шин. Голос при этом предательски дрогнул, и вместо приятного баритона, которому - по глазам видно было - так завидовал косноязычный Виталий Даздрапермович, получился сдавленный, с повизгиванием, хрип. И добавил, припомнив реплики в американских фильмах. - Is anybody here? - и по-немецки, надеясь, что ничего не напутал. - Ist jemand hier?
- Есть, есть, чего выришь, иуда? - старческий голос прорезал тишину, и в глаза ударил яркий свет. - Етюк твой обкорнатый! Откострячу ща, пикнуть не смогешь! Орет тута... иродово племя...!
- Да я русский! - зачем-то принялся оправдываться Шин. - Я в детстве на мину наступил... то есть, нет, не на мину. По медицинским показаниям лишился.
В первый раз в жизни Шина пристыдили этим отличием от прочих православных. Обычно смотрели - в банях и сортирах - с интересом и живо интересовались преимуществами и недостатками. Последних, по сути, не наблюдалось, и многие прямо в бане, будучи несколько навеселе, просили коллегу, широкоплечего телохранителя-чекиста либо особо разнузданную старшеклассницу оттяпать, по примеру ваятеля Микеланджело, лишнее.
Поговаривали (хотя сам Шин не видел), что Виталий Даздрапермович на свое несчастье обратился с сей интимной просьбой к близорукой (минус семь) Лолите, после чего едва не истек кровью и на долгие полгода завязал с банными утехами, отдавшись семейному очагу и одной скромной бальзаковского возраста журналистке из некоего консервативного издания. Интеллигентная дама в очках с роговой оправой и мышиного цвета волосами, забранными в тугой пучок, стянутый простой резинкой (больше подошедшей для увязывания целлофанового пакетика с редиской), робея, постучала в кабинет Виталия Даздрапермовича, дабы выяснить по заданию редактора литературные пристрастия рядового (как ей казалось) чиновника. Пристрастия у него оказались совсем нелитературные, но даму, как ни странно, сие совсем не испугало, напротив, привело в неописуемый - хоть и несколько неумелый - восторг. И в следующий раз она явилась пред желтые очи Виталия Даздрапермовича уже не целомудренной девой (здесь, впрочем, не обошлось без его стараний), а изнывающей от страсти вакханкой, купившей по такому случаю чулки с гепардовым узором и сделавшей химию.
Сейчас она хвасталась подругам штампом в паспорте, донашивала очередного отпрыска Виталия Даздрапермовича и являла собой в его глазах главную кандидатуру на развод.
- Чего молчишь-то? - с ехидным беспокойством осведомилась старуха, лицо которой Шин сумел-таки рассмотреть: крючковатый нос, тонкогубый, вмещающий от силы пять зубов рот, злые глазки под седыми неровными бровями, редкие сальные волосы, сквозь которые просвечивала грязно-розовая кожа головы.
- В туалет бы неплохо, бабуль..., - отозвался Шин.
- Какая я тебе бабуля?! - взвилась старуха и пребольно шлепнула заскорузлой ладонью по животу ответственного работника. - Я те ща покажу, кака я бабуля, нехристь окаяннай...!
- Не надо! - завопил, уже не стесняясь, Шин, ибо старуха принялась разоблачаться, скидывая с плеч шаль за шалью. И, как последнее, на что можно надеяться, выкрикнул. - Я заразный...!
- Сикось накось выкусь, - отмахнулась старуха, - видали и не таких болезных. Ладно, не хошь как хошь, запросишь потом, так все: ускакали хряки, улетели куры. Руку тебе освобожу одну, дальше сам, а то боязно мне. Рассудком ты тронутый, прибьешь еще, - она что-то сдвинула в тисках, прижимавших левую руку Шина к камню, и они разжались. Ответственный работник с невероятным облегчением потряс затекшей конечностью, разгоняя по венам кровь. - Ведерко в углу стоит - пользуйся, но в меру: небольшое оно, маловместительное.
Обретший некую свободу Шин осмелел:
- Подождите-ка, по какому праву меня здесь держат? - в его голосе появилась сталь, и с разлившимся теплотой удовлетворением он отметил появившийся в глазах старухи страх. - Я здесь все разметаю, с землей сравняю! Отцепляй эту хрень, пока цела!
Но старухи уже след простыл, лишь откуда-то издалека послышался ее голос:
- Никто тебя не хватится. Раньше надо было умнее быть. Вечно сидеть тебе тут. В мерзлоте алтаря да рядом с ведерком, на редиске одной да гороховом супе. Волосом обрастешь, и разум твой сгинет во тьме преисподней. Напорешься на гвоздь, и остынут чресла твои, их черви пожрут...
- Да пошла ты в ...., - закричал со звериной яростью Шин и рванулся с алтаря с таким остервенением, что задней мыслию подумал: костям не уцелеть, поломаются из-за проклятых тисков.
Но, видно, старуха ослабила все зажимы, ибо с алтаря Шин взлетел, словно камень выпущенный из пращи, и ударился о стену. Из глаз посыпались искры, сильно вдруг заболел бок, и ответственный работник ощутил, как по ребрам струится что-то горячее. Осторожно поводя в воздухе и по стене рукой, он нащупал внушительных - сантиметров тридцать - размеров гвоздь, торчащий из стены.
- Сволочи, - буднично констатировал ответственный работник печальную истину. - Нет, ну взорвали бы или шальной снайперской пулей сняли. Так нет же, гвозди какие-то, бабки, черные алтари, - будучи теперь предельно осторожным, Шин исследовал все небольшое пространство комнаты в поисках своей одежды, но нашел только запылившийся атласный бюстгальтер, которым, немало исхитрившись, прикрыл-таки чресла.
А тем временем (вернее, в самый разгар всенародной скорби по безвременно пропавшему едва назначенному премьеру) в Петрищах, на захламленной коммунальной кухне Григорий и Глафира Ивановна собрали совет. Никто на объявление о пропаже Валентины не отозвался. Хотя звонков и даже визитов было много, но все они никак не помогли. К Григорию шли бабки, что обычно судачат у подъездов, усаживались, кряхтя и чертыхаясь (но тут же божась), на колченогий табурет на кухне, требовали плеснуть чаю и заводили долгий разговор, пересказывая прочитанные в криминальных сводках истории об изнасилованных и зверски убитых проститутках, школьницах и домохозяйках. Такая как раз бабка, Клавдия Петровна, и восседала сейчас на табурете, несколько возвышаясь над Григорием, чьи глаза заметно раскраснелись от ночных слез, Глафирой Ивановной, утирающей нос сатиновым платочком, и еще одной старушенцией, имя которой никто не запомнил.
- Вышла она, Гриша, полдвенадцатого за хлебом. Идет себе, юбочка коротенькая, каблучками стучит - молодежь-то пошла, мы так не ходили! Останавливается "Волга" черная...
- С правительственными номерами, - вставила Глафира, но, вспомнив о несчастном премьере, стушевалась и добавила, - прости, Господи.
- С ними, с ними, с номерами, - подтвердила бабка. - Ох, и что они с ней делали. Втащили на заднее сидение, а их там семеро, и каждый - кобель. Запузырили ей в пузо малафейки - литра три, наверное: они кобели здоровые, много накопили, она и накрылась в мучениях страшных, - Клавдия Петровна явно упивалась подробностями и скривившимся от ужаса и от надвигающихся слез лицом Григория. - Но мало им, иродам, было. Повылезли все двенадцать из машины, уложили ее на полянку в парке нашем..., - парком, к слову, жители Петрищ называли пустырь в центре города, ни одного дерева, за исключением чахлых кустов, сантиметров на двадцать возвышающихся над землей, там не было. - Уложили, значить, костерок развели посреди чащобы, сардельки там жарить принялись да водку сволочную хлестать. А окаянные самые снова ее это самое, а потом давай на кусочки несчастную пилить, раскидали их по городу, особливо, мусорные ящики им полюбились - ты в ящиках-то смотрел? Там, там, твоя Валька, негде больше. А ту-то, когда в морг привезли - ой, бабка ейная-то убивалась - оказалось, что и мужика-то у нее в шестнадцать так и не было, померла девой...
- Простите, а двенадцать кобелей не мужики, что ли? - тихо поинтересовался незаметно материализовавшийся в дверном проеме юноша - студент Петрищенского экономико-экологического колледжа, приехавший учиться из Усть-Каменопадска.
- Кобели они и есть кобели, - отрезала бабка и так сверкнула на студента глазами, что тот посчитал лучшим спешно вернуться в свою комнату, к учебникам и позапрошлогоднему журналу "Горячие попки и не только они".
- Поискать, может, в мусоре-то, а Гриш? - подала голос Глафира.
- Да ну тебя! - Григорий гневно махнул рукой. - Жива она. Чувствую.
- Да из-за тебя ведь она...! - начала Глафира, но тягучий, с гнусавинкой, голос Клавдии Петровны прервал ее.
- А другая, во дворе у нас жила, Танечка, в музыкальную школу ходила, с бантиком, аккуратненькая всегда - мать у нее парикмахершей работала. Двенадцать ей было. Идет она со скрипочкой, а тут из-за угла самосвал! Переехал он ее, напополам-таки прямо, кишки так и повылезли...
- У нее тоже мужика так и не было, - вставил не пойми, откуда вновь появившийся студент.
- Как не было, был, - возразила Клавдия Петровна. - Собственный прадед - он еще при царе каторжничал на Сахалине - в чайную с ней хаживал по воскресеньям. Вот убивался-то несчастный. Тогда и слег. До сих пор лежит, уже лет двадцать, ходить под себя, струпьями покрылся..., - на этих словах студент позеленел и вновь испарился к "Горячим попкам и не только им".
- В моргах-то смотрел? - спросила вторая старуха.
- Нет, - выдавил из себя Григорий, всегда смертельно бледнеющий и порой теряющий сознание при заборе крови из пальца для анализа.
- Надо пойти, Гриш, - устало, опустив руки на подол, натянувшийся между полными коленями, сказала Глафира.
- Ну, тогда, может, ты пойдешь. Не выдержу, боюсь...
- Как она пойдет-то? - не унималась Клавдия Петровна, прихлебывая остывший чай из разлапистой чашки с выцарапанным именем "Аркаша" на ручке. - А вдруг труп без головы, или по частям? Глашка не узнает, придет, жива, скажет, а Валька там лежит. Тебе идти, Гришка, тебе. Ты всю ее изучил. Можем и мы с тобой пойти.
- А что, пойдем, - решительно отозвалась вторая старуха. - У меня там внук работает. Санитарил поначалу, потом выпивать стал - в сторожи уличные перевели.
- Тело выкрасть из морга могли! - воздев указующий перст к потолку, выдала Клавдия Петровна.
- Да зачем?
- Для обрядов колдовских, - твердо ответила старуха. - Жила у нас семья одна, дом полная чаша, трое детей, мать на рынке колготами торговала - дерьмо колготы, кстати, - отец на "Болванке" работал, выпивал маленько, но жену бил редко, сын старший отслужил, работает, куртку кожаную купил. И дочка у них, умница, в швейном ПТУ училась. Идет она как-то с учебы. Машина останавливается...
- Черная "Волга" с правительственными номерами! - отрапортовал студент, в комнате которого хозяйка затеяла уборку, тем самым отлучив его от "Горячих попок и не только их".
- Она самая, - подтвердила Клавдия Петровна. - Высовывается из нее лицо и говорит: пойдем, милая, музыку на чердак послушаем...
- Нашли ее потом? Мужик у нее был? - студент услышал, что хозяйка вышла с гудящим пылесосом из его комнаты, но уйти, не узнав главного, не мог.
- Нет, не нашли, исчезла безвозвратно, но в морге сказали, что мужик был.
Студент открыл было рот, но исторгнуть справедливый вопрос ему помешал визг Глафиры:
- Вспомнила! - она вскочила. - Гриша, она ж в Москву поехала! К колдунам-чародеям, тебя возвращать, чурбана эдакого. Плакала: ушел Гришаня к Наташке!
- Да что я сразу, чуть, что так Гриша, Гриша, - забубнил он. - Стерва она, Наташка эта. Бухгалтерша наша, по зарплате, - пояснил он бабкам, чьи две пары глаз выражали живейший интерес. - Валя лучше, тихая, покладистая. А эта, живот мне весь ногтищами своими располосовала, зубами грозилась все..., - похоже, Григорий до сих пор не окончательно пришел в себя после невольной измены. - Пусть Валя вернется.
- Не вернется она, - припечатала Клавдия Петровна. - Лежит в морге, в холоде, голая. А там это, туда к дверям тоже они частенько подъезжают...
- На черной "Волге" с правительственными номерами, - скрипуче вставила вторая бабка.
- ... и с трупами развлекаются. Пляшут вокруг них голые, за руки взявшись. Потом костерок разводят, а самые окаянные...
- Их это самое, - встряла чья-то просунувшаяся на кухню и тут же исчезнувшая голова.
- Вот-вот, - Клавдия Петровна с сожалением поставила пустую чашку на стол, загребла из сахарницы несколько кусков и отправила их в рот. Громко зачавкала, знаком приказала Глафире плеснуть еще чаю, да не скупиться. - В морг идите, там она, или в бачках мусорных. Ты, Гришаня, в морг, Глашка - бачки пусть проверит, а завтра поменяетесь.
- Да ну тебя, старая! - взвилась Глафира, которой было жаль переводить чай и сахар на трепливую старуху. - Говорю, в Москву ехать надо. У меня и газета сохранилась, с адресом: думала, ежели Валюшке помогут, и сама съезжу, своего от пьянки заговорить попрошу, а то сил его терпеть нет, пьет и бьет! - с этими словами Глафира стремительно покинула кухню, а спустя минуты три, когда Григорию невероятными усилиями удалось выпроводить Клавдию Петровну и старуху, чье имя никто не запомнил, вернулась с газетой в руках. - Вот!
Григорий взял газету, уперся взглядом в объявление и, беззвучно шевеля губами, начал читать. Потом перечел раза два, видимо, чтобы запомнить.
- Магические корешки, амулеты... заговор от пьянки, гадание на суженого, возвращение любимых.... Привороты на крови...! - с ужасом проговорил он и добавил яростным шепотом. - Кровь им подавай, сволочам. Едем!
- Денег-то хватит?
- Хватит, что я в Москве не был, что ль? Часто бываю. В июле вот был, - и со смесью смущения и гордости прибавил, - вагоны разгружал. Вальке на шапку норковую заработал.
- Одеться получше надо бы, - задумчиво пробормотала Глафира. - Может, черт с ним, с Колькой, мужа там честного работящего найду, - ее охватила мечтательность, - идем мы с тобой по проспекту, а навстречу он...
- На черной "Волге" с правительственными номерами, - отозвался кто-то (надо думать, ветер).
Шин сидел, поджав ноги, на Черном алтаре. Камень так же неприятно холодил кожу ягодиц, как и пол, но хотя бы не был пыльным. Ведерко ответственный работник разыскал в углу, там же ощупал немного светящиеся кости, вытряс их из лохмотьев, оказавшихся вполне приличными джинсами (одна штанина, правда, была по колено оторвана), которые Шин тут же надел, отбросив позорный бюстгальтер.
От холода штаны, впрочем, не спасали, зато уменьшали степень унижения, которое переживал ответственный работник, будучи наг или прикрыт чьим-то бюстгальтером.
"...надо бежать, - думал он. - Есть уже хочется, и пить. Гвоздь из стены выковырять - уже оружие, кстати. И что не сиделось на месте? Полетел к этим колдунам чертовым! Надоело, видите ли, в Петрищенских банях развлекаться, экзотики захотелось с видом на Кремль! Об Отчизне, в конце концов, думать пора! Сорок лет скоро, а что сделал? - Шин с головой окунулся в омут самобичевания. - Взятки, домик на Багамах, пара внебрачных детей, девочки, мальчики, член жюри конкурса красоты "Мисс Россия" (ну и мозг жюри, конечно, - простите за штамп), фуршеты в посольствах, свадьбы мажоров (откормленный сыночка из семьи партаппаратчиков и модельная девочка), дружба со всякими Жорами Светофорами и Тарасами Рядом-с-кассами - и к этому стремился я, хороший мальчик из неполной семьи, приехавший в Москву из Липецкой области, оставивший в родной деревне мать и бабушку? Я же блага для Родины хотел, чтоб всем жилось хорошо, чтоб тетю Зину сожитель не лупцевал, чтоб собаки все бездомные сыты были, чтоб..., - Шин даже всхлипнул. - И что? Работал локтями и шел по трупам, дабы присосаться нетопырем к кормилу, чтоб сын-мажор в приличном месте учился, чтоб пальто от Ermendegildo Zegna и галстук от Armani, чтоб жена морду раз в полгода подтягивала и жир с бедер отсасывала. А ради чего?! Ну положат в гроб в костюме от Gucci, и всей радости. А надо ведь так, чтоб народ благодарил, чтоб в едином порыве все, чтоб...".
- Доброе утро, - прервал его мысленную тираду до боли знакомый голос. - Вроде бодр ты, а ведь уже пять дней прошло...
- Здравствуйте, Виталий Даздрапермович, - с пионерской готовностью отозвался Шин и вскочил, успев подумать, - пять дней? Невероятно!
- Да не прыгай ты, как горный козел, я из-за двери говорю - в ней окошечко небольшое, - так что руку пожать тебе не смогу, к сожалению.
- Да, да, - зачем-то закивал Шин с обычной подобострастностью в голосе.
- Президент тебя премьером назначил, выдернул, понимаешь ли, из общей массы, и в самые верха. Бэкграунд у тебя, сказал, превосходный: эрудирован, блестяще образован, примерный семьянин, рабоче-крестьянское происхождение...
Немало ошарашенный, Шин шлепнулся обратно на алтарь и, тяжело переваривая известие о высоком назначении, спросил:
- А как ваша Галя? Или Лариса, я запамятовал, уж простите, - и тут же, осознав, наконец, в полной мере, что Президент назначил премьером его, Шина, закричал. - Так, какого хрена собачьего меня тут держат? Из-за окошечка! Открывай быстро, вша поднарная!
- Шна, - спокойно поправил его Виталий Даздрапермович.
- Чего? - не понял Шин.
- Правильно говорить: шна поднарная. А приказывать мне не стоит. Президент тебя назначил, а ты изволил куда-то отбыть на неопределенный срок. Россия не ждет. Новый премьер уже назначен. Вчера.
- Вы? - догадался Шин.
- Я, - ответил Виталий Даздрапермович.
- Понятно, - Шин откинулся назад, лег на алтарь, ощутив спиной привычный холодок гладкого камня. По щекам побежали слезы.
- Ты пока тут посидишь, кормить-поить тебя будут, в душ иногда водить. Бабу приведут - я распорядился - вместе жить будете, иначе загнешься ведь, знаю я натуру твою ненасытную. Натура тебя и погубила. Я о решении Президента за день до тебя узнал - ты в это время в Петрищенских банях с ПТУ-шницами парился. Вот и решил я несколько опередить события. Тебе-то зачем? Да и не потянешь ты президентство - да, да, глазами не лупай: премьер станет следующим президентом, Он сам так решил. Ты и так раскрасавец, женщины тебя любят, цветешь весь прямо-таки - не будешь ты верой и правдой Отечеству служить, разменяешься на всякие излишества. У меня же за каждую доярку сердце болит, жизнь положу на алтарь реформ. Все эти Америки и прочие европейские сообщества у нас лезгинку спляшут на собственных костях.
В ответственном работнике поднималась нешуточная волна ярости, прямо-таки цунами свирепости, но голос его был спокоен, вернее, наполнен заискиванием:
- Виталий Даздрапермович, я полностью с вами согласен. Я - премьер? Я - президент? Это я-то? - Шин заставил себя залихватски засмеяться. - Конечно, вы больше достойны. У вас жизнь сложнее, вы старше и мудрее, у вас связи обширнее. Куда мне до вас. Мне бы к тому, что было, вернуться, Виталий Даздрапермович. Сидеть буду тихой мышкой и с документами работать. Хотите, двадцать килограмм лишнего веса наберу и лысину попрошу наколдовать? Костюмы от фабрики "Розовый закат" носить буду, мешковатые такие, знаете? - шеф не отзывался, но Шин продолжал сыпать обещаниями стать убогим. - Дипломы свои сожгу! Ницше и Шпенглера, если процитирую, тут же язык себе отрежу! Жене начну открыто изменять! Меня найдут пьяным у Кремлевской стены, лишат государственной награды и разжалуют в консультанты! - Шин помедлил, собираясь с духом, и выдал коронное, - в кулуарах слух запущу, что я импотент! Трансексуал! Копрофил! Только отпустите!
Извергая клятвы, ответственный работник не преминул протащить через все мозговые извилины мысль о том, что слова сотрудников его родного ведомства мало что значат. И, стало быть, едва отпустят, Шин позабудет о всех заверениях и обещаниях. Не учел он лишь одного: Виталий Даздрапермович был ему коллегой, притом старшим коллегой, умудренным годами и перипетиями судьбы.
Новоявленный премьер тихо засмеялся и коротко ответил:
- Нет уж, лучше здесь посиди. Ты пойми, я тебя нейтрализовать хотел, а не унизить. После всего, что между нами было, в мешковатый костюм тебя обрядить да копрофилом сделать? Не бывать этому! Да не терзайся ты так! - Виталий Даздрапермович, видимо, услышал-таки сдавленный всхлип, который Шин пытался задушить, обеими ладонями зажав рот. - В темноте недолго просидишь, от силы год - до выборов, а там в какую-нибудь сибирскую или лучше сахалинскую деревню тебя перевезем, будешь по тайге с ружьем ходить, зайцев стрелять. Не жизнь - парадиз. Ладно, прощаться надо: Россия ждет!
С этими словами испарилось ощущавшееся Шином незримое присутствие Виталия Даздрапермовича.
А по Красноказарменной улице тем временем шла пара. Нескладный мужчина в мешковатых брезентовых штанах, заправленных в кирзовые сапоги, фасонистой телогрейке с цигейковым воротником и бобровой шапке. Шагал он широко, размахивая свободной правой рукой. К левой его руке прицепилась семенящая на дерматиновых сапогах на шпильке женщина, одетая в приталенное пальто с воротником, отороченным мехом кролика. Голова у нее была непокрыта, и снежинки падали прямо на ее распущенные золотисто-русые волосы.
- Кажись, уже скоро, теть Глаш, - пробормотал Григорий, стараясь не открывать рта (боялся, снег в него набьется).
- Какая я тебе тетя?! - прошипела Глафира Ивановна, но тут же простила Григория и, повертев по сторонам головой, заметила. - Москва называется, одни заборы, халупы да стройки кругом, народ не богаче, чем у нас в Петрищах....
- Это вы в центре, у Кремля, Глафира Ивановна, не были. Вот Валентину разыщем, пойдем к мавзолею гулять. Там сразу поймете: столица!
- Эх, да черт с ними, с Кремлем да мавзолеем, Гриш, Валю бы найти да обратно вернуться. Вам с ней детишек давно пора завести, да и мне домой надо: соскучилась я по Кольке, хоть и пьянь, а муж родненький..., - она вдруг стиснула его локоть своей натренированной в отжиме половых тряпок рукой. - Глянь-ка, вон по дороге навстречу нам едет. Это, часом, не "Волга"? С мигалкой и два ментовских корыта сопровождают.
- Нет, не "Волга", - прищурившись, сказал Григорий. - И корыта не ментовские, верней, ментовские, но не корыта. Иностранные, поди.
Навстречу им и правда двигался небольшой кортеж. Два милицейских "Форда", а между ними черный пучеглазый "Мерседес". Сидевший в нем на заднем сидении еще не старый, лет пятидесяти на вид, мужчина от скуки смотрел в окно. Студентки какие-то расхлябанные и толстозадые, рабочие с завода, какой-то олух в телогрейке, словно прямиком с БАМа явился... Эх, Россея, скупа ты на красоту. Вдруг потускневшие желтые глаза мужчины загорелись сатанинским огнем: рядом с олухом в телогрейке, павой ступала женщина. Высокая, с рассыпавшимися по плечам густыми, чуть вьющимися волосами, с волевым лицом, напомнившим сильно посвежевшую Родину-мать с плаката времен Великой Отечественной.
Пальто, произведенное, по прикидкам Виталия Даздрапермовича (а это был он), не позже брежневских времен, плотно облегало фигуру женщины, грозясь разойтись от напора налитых грудей. Будущий президент с неприязнью вспомнил мелкотравчатых развеселых школьниц и студенток, к которым его влекло с тех пор, как стукнуло сорок, и, глубоко вздохнув, с печальной нежностью подумал, как хорошо, наверное, притулить свою уставшую от державных задач голову на плече у такой женщины.
Имидж, опять-таки. Блондинка-модель первой леди не может быть по определению, западная красота, на Руси не поймут. Должна быть настоящая, без грамма силикона, без швов от пластических операций за ушами, без накачанного пресса, без всех этих "...лапаська, - при этом дуре непременно нужно шлепать по лысине ладошкой. - Лапаська, "Ив-Сен-Лоран" как бы хорошо, но как бы... понимаешь, вся косметика за неделю... как бы... закончилась. Ты не мог бы... как бы... мне дать тысячу... как бы... долларов? Я... как бы тебя... как бы сумею отблагодарить...", - и тут же руки в брюки, не в свои, разумеется, но все равно. Опостылело.
Изумлению Глафиры Ивановны и Григория не было предела, когда весь кортеж прирулил к тротуару как раз в том месте, где они остановились, чтобы Григорий смог закурить "Приму-Ностальгию". Водительская дверь пучеглазого "Мерседеса" открылась, в грязноватый снег ступила нога в безукоризненно начищенном ботинке, а через секунду появился и выпрямился во весь двухметровый рост широкоплечий блондин. Знаком он приказал Григорию и Глафире не двигаться с места, сам же открыл заднюю дверь.
Лицо мужчины, вылезшего из машины, показалось Глафире смутно знакомым, причем ассоциировалось с чем-то не особо приятным, скорее даже прискорбным или вовсе траурным.
- Здравствуйте! - отчего-то смущаясь, поприветствовал он Глафиру Ивановну и протянул ей руку. Ожидая обычного крепкого заводского рукопожатия, она протянула свою, но Виталий Даздрапермович пожимать руку не стал, а, резко наклонившись, приник к ней губами. Григория в это время оттащили в вялые придорожные кусты телохранители нового премьера. - Вы ведь не из Москвы? Нет, нет, сам вижу. Я покажу вам ее, идемте, - и он потянул Глафиру Ивановну к "Мерседесу".
Будь на его месте какой-нибудь петрищенский работяга или даже родимый муж Николай, не избежать бы ему тяжелой руки Глафиры Ивановны. Виталию же Даздрапермовичу, хоть и весьма высокому, но, как уже говорилось, далекому от спорта, и потому весьма (даже слишком) худощавому, ее кулак нанес бы несовместимые с дальнейшим существованием повреждения. Но сама непривычная обстановка (столица все-таки, мужчина очень уж опрятный, и пахнет от него приятно, а не сивухой или "Красной Москвой") к рукоприкладству не располагали. И, вмиг забыв о Григории и Валентине, Глафира Ивановна юркнула на заднее сидение "Мерседеса" и в одно мгновение ощутила необъятную разницу между заграничным автомобилем и привычным "уазиком", на котором с Николаем возили с поля картошку.
- Виталий Даздрапермович, - представился мужчина, севши рядом. Лицо его в этот момент приняло напряженное выражение: если заржет, выкину на полной скорости на обочину, решил он, хотя понимал, что не выкинет: зацепила она его не на шутку, скорее всего, навсегда.
- Глафира, - смеяться она не стала, в ее семье лишь она имела нереволюционное имя: один брат был Марленом, а второй - Кукуцаполем ("Кукуруза - царица полей").
- Безумно приятно с вами познакомиться, - Виталий Даздрапермович подвинулся ближе. - Да вы пальто снимите, в машине тепло. - Глафира послушалась, с трудом, в ограниченном пространстве, сняла пальто (премьер при этом отметил, что обычно заднего сидения хватало штукам пяти старшеклассниц на то, чтобы снять с себя все). - А вы кем работаете?
Глафира Ивановна стушевалась:
- Да так..., - и бросилась грудью на амбразуру. - Полы мою в рыбном магазине, по ночам за прилавком стою в круглосуточном, - и добавила, погрустнев. - Муж у меня не работает, за двоих нужно вкалывать, у мужа двое сыновей от первого брака, в путяге учатся, но плохо: стипендию не платят....
Виталий Даздрапермович даже языком по-плебейски прищелкнул от ужаса.
- И вы кормите троих тунеядцев? Тяжела женская доля на Руси..., - воспоминания о прошлых увлечениях покинули мозг премьера, он робко положил руку на круглую коленку Глафиры Ивановны и, ткнувшись лицом в ее русые, слегка влажные от снега волосы, жарко прошептал. - Поедем ко мне, Глашечка.
Менее суток спустя после судьбоносной встречи на Красноказарменной улице, Виталий Даздрапермович, блаженно раскинувшись, лежал среди смятых простыней черного шелка, на огромной (три на три метра) кровати.
Из кухни тянулся неповторимый аромат домашней выпечки и кофе. Премьер снова был женат. Пришлось повторить эту приевшуюся процедуру с пафосной теткой, чей необъятный бюст зачем-то перетянут алой лентой с какими-то надписями, глупыми вопросами и басовитым "Горько!" в исполнении телохранителей. На этом настояла Глафира Ивановна. Красивые слова на заднем сидении "Мерседеса" она позволяла говорить, чуть смущенно при этом улыбаясь, но на малейшие проявления премьерской нежности отвечала так, что уже после второго "ответа" Виталий Даздрапермович усомнился в титановой прочности своих зубов.
- В грех вводишь, Виталька! - вскрикивала Глафира. - Колька мне муж гражданский, но изменять все равно не могу я ему - зря что ли в церковь по субботам хожу? А вот если вступлю в законный брак, то на Кольку - ни-ни, не посмотрю вовсе, - при этом звучали сии слова искренне, в Глафире вообще не было ничего от ушлых лимитчиц, что в прежние времена немало потрепали нервы Виталию Даздрапермовичу.
Тут же была развернута бурная деятельность. Выскочив из едва остановившейся у обочины машины, премьер выхватил из кармана мобильный архаичной формы и, нервно вышагивая взад-вперед, принялся звонить. Адвокату, маме, жене, в американское посольство и даже Президенту. Все, что в последнее время желал Виталий Даздрапермович, исполнялось, не стал исключением и этот день. Президент дал добро на экстренную смену супруги. Мама выслушала, вздохнула, и только рукой махнула. Жену (скромную журналистку из консервативного издания на девятом месяце беременности) известили о разводе и эмиграции в Америку (ребенок будет американцем!), а в ЗАГСе уже ждала привычная тетка, перевязанная ленточкой.
Глафира Ивановна отнеслась поначалу к быстроте организации с подозрительностью.