Обнимая хвойным запахом, колдует лес. Звенят иглами сосны. Льется, льется из малахитового полумрака птичья песня. Бурая хвоя стелется под ноги покровом. Раскатываются из-под сапог круглые, тугие шишки. Саднят сорванные ногти, кровавая полоса под рубахой горит, роняя багряные крупные капли и пятная мох рубиновым, влажным, оставляя внятный след - темно-красную череду отметин. Этот след деловито перебегают муравьи, мелко перебирая лапками.
Он не чувствует разбитых коленей, не чувствует боли в груди, которая душит, вырывает легкие, заставляя сгибаться и припадать к земле. Не чувствует, как горит рана, но прижимает к ней ладонь. Привычка. Остановить кровь. Пробежать дальше. Дольше прожить. Ладони тоже горят - горит все тело, тяжело, не отпуская, изматывающе. Но он рвется вперед, как волк, которого подбили стрелой, и который будет бежать, пока не перебьют хребет, пока лапы не откажутся работать совсем. Рвется, ловя поверх деревьев, поверх мха светлые образы, теплые на ощупь, отчего-то кажущиеся родными.
Старенький, но на совесть чиненый забор, большая собака у ворот, насторожено рычащая. Готовая защитить. У собаки умные, немного грустные глаза. Рядом с ней - девочка в светлом платье с длинными льняными прядями волос, падающими на карие глаза. Она испуганно держит ладони у чумазых щек, провожая взглядом одиночку, прижимающего ладонь к межгрудью. Он не бежит, он будто отталкивается от земли, будто с каждым разом хочет взлететь, но не выходит. И - снова, снова, снова...
...Позади уже слышится оголтелый, шальной лай собак. Они бегут по следу, опустив носы, уткнув их в мох, втягивая горячий железистый запах крови. Бегут по алой дорожке, роняя с пастей слюну, прижав уши, скаля клыки. Следом несутся конники, понукая лошадей плетками, стегая гладкую кожу. Кони стискивают железные мундштуки, выбивая нервную дробь подкованными копытами. Звенят кольцами уздечки. Ближе, ближе они, обдавая спину гулким топотом, рассыпающимся по лесу. Окрики отзываются многими голосами по лесу, будто кто-то отвечает из чащи.
Он останавливается и земля, как будто удивляясь, что не надо больше рваться из-под ног, течет вбок, но он не падает, расставив ноги и будто цепляясь взглядом за тени двоих всадников, отбрасывает с глаз темную прядь спутанных, давно не мытых волос. В висках бьется навязчивый звон.
Они выехали, разом обратившись из теней в живые фигуры. Тяжело падали на спины коней, покрытые попонами, черные плащи всадников. Они плыли перед глазами, мерно раскачиваясь. Собаки окружили его, подскакивая и оглушительно лая - до боли в ушах. Он покачнулся, вытянул из-за спины клинок, который вышел со звоном, с железным скрежетом, охладив горящую ладонь. Качнулся в руке и замер. Одна из собак, подпрыгнув, уцепила зубами свободную руку - заструились густо-красные дорожки по ладони, закапала в мох кровь. Он полоснул мечом - резко, одним движением, неуловимо качнувшись. Собака взвизгнула, упала, заизвивалась, взбивая лапами мох, будто зеленую пену. Страшно скалила зубы. И - затихла. Остальные псы, прижав уши и припадая к земле, попятились, перебирая лапами и вздыбливая на холке жесткую шерсть.
Он вытянул клинок в сторону всадников. Только сейчас почувствовал, как горят легкие. Больше всего хотелось сжаться в комок, свернуться калачиком. И чтобы родная, добрая рука поднесла холодной воды и погладила по голове.
Он выдохнул с тяжелым, спазматическим кашлем, но снова выпрямился.
Один из всадников тронул поводья. Конь шагнул вперед. Он плавно потек вбок, входя из под ног животного, и поднимая меч для атаки.
Тот усмехнулся. Вздернул в седле поудобнее маленькую фигурку, приставляя ей к тонкому горлу длинный нож. Фигурка дернулась, вздрогнула, напряженно замерла, вытянувшись.
Он распахнул глаза. Девочку, перекинутую поперек конской спины он сперва не приметил - все плыло и плясало перед глазами, подергиваясь то и дело зыбким туманом. Девочка не кричала, только сжимала тонкие руки под длинными льняными косами. Карие глаза расширились. Слезы исчертили чумазые щеки светлыми дорожками.
- Не посмеешь, - повторил всадник. - Или прирежем.
Второй крепче перехватил мягкие длинные волосы, заставляя девочку запрокинуть голову, открывая горло. Медленно потянулись из-под голубого острия тоненькие красные ниточки. Карие глаза снова заискрились, затуманились слезами.
Он сглотнул - глоток встал в горле горьким комом. Поднял руки над головой, сжав одной ладонью рукоять клинка, а второй - острие. И - переломил оружие пополам. Зазвенел и заплакал клинок. Зазвенел так же, как кричит человек, когда ему под лопатку входит стрела, пущенная сзади. Так же, как кричит тот, кто встретил друга, одетого в форму врага. Резко, отчаянно, последним криком, насколько есть сил, на сколько хватает дыхания. Клинок прозвенел и замер двумя осколками в руках - разве что, кровь не закапала со сломов.
Всадник улыбнулся, не опуская глаз, зло, весело. Спешился, взметнув полой плаща, хлопнувшей будто черное крыло птицы-падальщика. Грохнула цепь, холодно зазвенели браслеты кандалов. Зазвенели равнодушно - им было безразлично, чьи руки замкнуть в железные браслеты - хрупкие ли девичьи, могучие ли руки кузнеца, или ловкие - вора, или тонкие детские запястья.
Тяжесть цепей, казалось, потянула его вниз, приклонила к земле, заставляя сутулить плечи, как будто кто-то уселся на загривок и принялся безжалостно, жестоко погонять. Заставляя снова зажать рукой рану, снова опустить голову и потупить взгляд. Еще минуту назад было жарко - а теперь от железных кандалов растекся по телу холод, и он сдержал ознобную дрожь.
Он запрокинул голову. Где-то далеко вверху плыл, светясь голубизной, маленький, неровный кусочек неба, похожий на заветный камешек бирюзы в венце невесты, и с него лился звон, похожий на говор серебряных колокольчиков.
А перед лесом остался лежать у ворот бездыханным большой пес, глядящий куда-то умными печальными глазами. Густая шерсть на боку слиплась под вставшей коркой темно-красной кровью.