Ведьма
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Потом никто не мог вспомнить, откуда она взялась. Просто в один прекрасный день пастушок Лели рассказал, что из трубы ведьминого дома идёт дым. С неделю никто не решался туда пойти: добрый человек не поселится в пустующей избушке среди леса, добрый человек придёт в село и попросится к кому-нибудь на постой, а потом отстроит себе дом или займёт пустующий. Но не там, где растут деревья. Добрые люди боятся лесных духов: лишь колдуны и ведьмы водятся с ними, лишь они селятся среди чащи. Деревья бросают тень, не дают расти овощам на грядке. Но, пуще того, они делают тёмной человеческую душу. И уж точно добрый человек не будет прятаться в лесу от других людей. Первым делом он наведается в село и узнает, что здесь как, кто староста, кто старейшины. Представится народу, уважит почтенных селян, разделит трапезу с близкими по возрасту или роду занятий людьми. Да и зачем доброму человеку покидать родной дом и селиться в другом месте? Разве когда его село захвачено врагами, сгорело или вымерло от чумы? Но тогда тем более опасно знаться с чужаком, мало ли какие напасти придут по его следам...
Так рассуждали жители глухой деревушки Луковань, притаившейся в самых верховьях Малой Ульмы. Люди здесь жили дружные и добрые. Война, десять лет назад опалившая южные поля, согнала их сюда, в этот неприветливый край, разом превратив маленькое поселение охотников в довольно крупное -- на сотню дворов -- село. Общая беда сближает людей, закаляет их. Голод, отчаянье, страх перед незнакомой суровой землёй были уже в прошлом. В настоящем остались лишь живучесть, трудолюбие и небывалая сплочённость этих людей, позволявшая практически без потерь пережить даже самые холодные зимы.
Через село проходила дорога, но мало кто стремился на север, в непроходимые леса, поэтому каждого путника жители запоминали и долго обсуждали во время вечерних посиделок. Ведьма ближайший месяц мимо них не проезжала. Впрочем, оно и понятно: известно ведь, что ведьмы передвигаются либо на мётлах, либо в образе лесного зверя.
Может, не тронешь её, и уйдёт? Не позарится на трудолюбивых добрых лукованцев: нечистые силы цепляются лишь за тёмных душой людей. Да и не стоит ворошить осиное гнездо, глядишь, и не ужалит никто...
Но любопытство взяло верх: через неделю к ведьминому дому снарядили разведчика - старого деда Эуллу, охотника, не боявшегося ходить с ножом на медведя (и поплатившегося когда-то за свою смелость левым глазом и половиной лица). В дом старик так и не попал: то ли годы сделали его осторожным, то ли что-то невероятное творилось вокруг ведьминой избы, но побродив вокруг, Эулла вернулся ни с чем. Рассказал, что забор починили, что дом выглядит ухоженным, но во дворе никого, а стучать в калитку не было повода. Прикрикнул на деревенских кумушек, чтоб поменьше трепали языками, и ушёл к себе -- лежать на печи и мазать барсучьим жиром свою больную спину.
Ещё через пару дней в лес отправилась тётка Юлиша -- нестарая ещё баба, пережившая двух мужей, бездетная и потому особенно неугомонная. Вооружившись корзинкой, она заявила, что идёт за грибами, и бодро потрусила вдоль берега (какие грибы она собиралась искать среди камышей?) Вернулась скоро, растрёпанная и без корзинки. Корзинку спустя несколько часов прибило к отмели у кривой берёзы, что многие сочли недобрым знаком. Тётка восторженно рассказывала про черепа над крыльцом и завывание демонов в избе, про тяжёлый дух колдовских снадобий, стоявший над поляной, и про бесов, покрытых жабьей, зелёно-коричневой кожей, водивших хоровод во дворе и наверняка уже отравивших всю воду в округе. Тут же селяне вспомнили, что вилкина корова родила намедни мёртвого телёнка, а дети конопатой Креллы все до одного заболели детским лишаём. У старостихи Бары за два часа скисло в кувшине всё молоко. А у Лехая завяло на корню две грядки моркови.
Часа через два после возвращения Юлиши с печки слез Эулла, молча плюнул тётке под ноги и ушёл на мостки рыбачить. Его презрительный жест несколько охладил фантазию лукованцев (в конце-концов, Бара сама виновата, что оставила молоко на жаре, может, ведьма тут и не при чём), но за водой ещё недели две ходили на серебряный ключ, который, как известно, защищён от всякой скверны.
Открыто про ведьму никто не говорил. Вечерами, собираясь по трое-четверо, деревенские рассуждали, что неплохо было бы подпалить избу, да и списать всё на жаркое лето. Но именно по причине сухой погоды, никто не решался на столь отчаянный шаг. А сразиться с непрошеной гостьей один-на-один желающих не было: мало ли, говорят, проклятие умирающей ведьмы ни один маг снять не может. Да и закон был на стороне нечистых. Почему-то они считались такими же полноправными жителями королевства, как и добрые люди, и отвечать за их убийство пришлось бы на рудниках, как и за убийство человека. Можно было, конечно, отправить гонца в город за магом, чтобы тот приструнил демонское отродье. Но до города далеко, на дворе сенокос, каждые рабочие руки на счету, а магу всё равно платить нечем. Поэтому придётся самим, всё самим... Только вот осень наступит, страда кончится, дожди защитят леса, и уж тут-то они сковырнут осиное гнездо со своего двора!
Старый Эулла возражал против похода на ведьму. Он говорил, что нельзя убивать в лесу всех волков, иначе начнутся болезни и мор среди прочих зверей и много лет после облавы не будет дичи. Но кто слушает сбрендившего старика? Слишком долго охотник бродил по лесам, его разум стал болен от одиночества, ядовитых болотных паров и колдовства лесных демонов. Нет, разумеется нужно отдавать почести пожилому человеку, но принимать его слова всерьёз? Ишь чего выдумал: то зверьё лесное, а то люди.
Первым с ведьмой познакомился всё тот же Лели. Однажды вечером стадо вернулось в деревню без него. Гардун, второй пастушок, сказал, что его брат пошёл искать козу тётушки Марлы ещё в полдень, да так и не вернулся. Пасли на заливном лугу, который деревенские называли Бяшкиным. "Недалеко от ведьминого дома", - догадался кто-то. Руки мужчин потянулись к топорам и кольям. Грод, отец Лели, достал меч, лежавший в сундуке ещё со времён войны. Дед Эулла, кряхтя, выбрался на крыльцо, окинул всех недовольным взглядом, буркнул себе под нос: "Тут сидите, один пойду!" - и удалился в лес.
Было уже совсем темно, когда охотник вернулся, неся на руках мальчика. Правая нога Лели была аккуратно уложена в лубок, под глазом красовался синяк, рубашка порвана, на левом предплечье следы зубов. Человеческих. Мать рыдала. Отец молча сжимал кулаки, багровый от злости. Бабка Шуша бросилась в ноги Эулле, причитая и благодаря его за спасение внука. Сам Лели на вопросы не отвечал, только молчал угрюмо, одинаково бесстрастно терпел и угрозы, и посулы. Охотник тоже ничего не рассказывал, твердил только, что нельзя сейчас ходить в северный лес, нельзя и всё тут. Ну, да он и раньше это говорил. Жалко было бросать Бяшкин луг, но отправлять туда детей -- страшно. Ладно, вот закончится сенокос, можно будет снаряжать в пастухи кого-нибудь из стариков, кто пожил уже.
Несколько дней спустя в деревне появился демон. Он пришёл с реки, мелкий, весь в жёлто-зелёных разводах, рубашка старая, покрытая заплатами, у пояса нож, за спиной -- худые сложенные крылья. Рыбаки видели, как он привязывал к мосткам свою длинную узкую лодочку. Мужчины и взрослые женщины были на покосах (ведьма там, али сам лесной царь, но нельзя было упускать ни часа хорошей погоды: небогатая северная земля не прощала лени). Дети и старики опасливо провожали демона взглядом, не замечая, что от роду тому от силы лет десять, а разноцветные пятна -- всего лишь оспины детского лишая, неаккуратно залитые настойкой нечесухи. Вроде мальчонка и не отличался ничем от людей, но -- чужой. У верх-ульмских детей лица круглые, волосёнки обычно вьются вокруг лица мягкими облачками, движения плавные, выразительные, голоса звонкие. Этот же шёл бесшумно, походкой осторожного лесного зверька. Тонкий нос, как у взрослого, по-взрослому же смотрят внимательные голубые глаза. Прямые белёсые волосы заплетены в косу, так что не ясно даже -- парень или девчонка. "В штанах, значит мальчик", - рассудили старушки.
Демон шёл, внимательно высматривая что-то в окнах домов. "Сглазит! Ох, сглазит!" - шептались лукованцы, усердно рисуя в воздухе солнечный знак и шепча защитные заклинания. Нечистый даже не дёргался. Значит, силён, раз обережный заговор его не пугает.
- Не шастай тут, лешачонок! Он в третьем доме за колодцем, - крикнул из окна дед Эулла, который сегодня остался дома из-за разыгравшегося ревматизма.
"Шу-шу-шу" - понеслось вдоль улицы. Старый охотник стаковался с нечистой силой. Впрочем, чего ему бояться -- и так пожил на свете, с лесными духами бок-о-бок спал. Не принёс бы только беду в деревню.
Демон поклонился и бегом направился в указанный дом. Громко постучал у калитки -- никто не ответил. Все домашние, включая грудных и престарелую бабку, были на покосе. Только покалеченный Лели сидел на крыльце и с остервенением вырезал что-то из берёзового чурбачка.
- Скучно? - с сочувствием спросил демон, усаживаясь рядом с пастушком. Соседки навострили уши.
- Не представляешь, насколько! Сиди тут всё лето! - Лели старался говорить бодро, но голос дрогнул от подступивших слёз.
- Пойдём рыбачить? - синие, как у мертвеца, губы расплылись в улыбке. Зубы у демона чёрные -- это бабка Лика хорошо рассмотрела, да и обе её правнучки могли подтвердить.
- А как до реки дойти? - с надеждой в голосе спросил пастушок.
- Я тебе палки сделал. Э-э-э... кости.
- Костыли? - радостно подсказал Лели.
- Да, костыли, - кивнул демон и принялся отвязывать свои... крылья.
"Крылья" оказались деревянными. Крепкие, с удобной поперечиной, чтобы упирать под мышку, и чуть ниже -- гладко отполированный сук, чтобы держаться рукой. Демон развязал верёвку, вручил костыли пастуху.
- Вот так: упираешься и шагаешь, - показал он. Лели нетерпеливо выхватил палки, опёрся на них, сделал два неуверенных шага, а потом со смехом заковылял к дому дедушки Эуллы.
- Дед! Смотри! - кричал он от самого колодца.
- Вижу уже, озорник, - ответил со своей лежанки дед.
Демон остановился. Внимательно посмотрел в наполовину занавешенное окно и крикнул:
- Дедушка, ты болеешь?
- Иди, змеёныш, - зло ответил охотник. Мальчик молча кивнул и пошёл догонять Лели.
Вечером мать долго причитала, а отец надавал пастушку по спине одной из палок. Правда ломать костыли не стал: пасти коров Лели в таком виде, конечно, не мог, но толку от него стало явно больше. Обиднее всего было за рыбу, выброшенную в реку. Клёв был на удивление удачным (а чего ещё ожидать от ведьминого сына: он, небось, и с водяным договорился), Лели гордился тем, что смог быть полезен семье. Но вечером пришлось есть варёную репу, а не уху, о которой мальчик давно мечтал.
На следующий день демон вернулся. Заглянул в избу старого охотника, кажется, что-то передал ему. Постучал в калитку Лели, но того забрали в поле -- следить за малышнёй. К вечеру дед Эулла встал, а на следующий день даже взялся за косу. "Продал душу", - вынесли приговор лукованцы и ночью очертили вокруг избы круг из соли, а на заборе нарисовали охранные знаки золой. Охотник только усмехнулся, глядя утром на расточительство соседей. Впрочем, видимо не слишком он задолжал нечистому: соль не причинила ему вреда, а знаки даже не вспыхнули, когда он проходил мимо.
Микка полз уже из последних сил. Дурак. Безрассудный дурак и поплатился за свою глупость. Зачем было в одиночку идти на зверя? Знал ведь, что это старый секач, его не возьмёшь, как молочного поросёнка. Нет, хотелось похвастаться перед парнями, доказать мужчинам, что его можно уже принять в круг опытных охотников. Но самое глупое не это. Самое глупое -- умереть тут, не добравшись до людей всего какие-то две-три лиги, в то время как позади осталось гораздо большее расстояние... Но нет. Сил совсем нет. От каждого движения в глазах темнеет, а сердце начинает бешено колотиться. Микка знал, что стоит закрыть глаза, и путь его закончится тут же, на этой самой поляне. Но ведь так хочется отдохнуть. Мох здесь такой мягкий, прохладный. А он всё равно последний дурак на деревне. Знает ведь, что спать нельзя, а уговаривает себя: чуть-чуть не страшно. Но он ведь не будет спать, так, на минуточку прикроет глаза и...
Его разбудила жгучая пощёчина. Кажется, прошло несколько минут прежде, чем Микка сумел сфокусировать взор на лице склонившегося над ним человека. Белобрысая детская мордашка с тревогой и любопытством смотрела на него. Что это? Неужели лесные демоны уже слетаются по его душу? Он когда-то видел их -- светловолосых северян, заплетавших косы подобно девушкам. Они шли через Луковань на восток, воевать. "Лешие" - говорила мать, запирая детей дома. А они, мальчишки, тайком убегали посмотреть на загадочных молчаливых воинов. И каждый про себя завидовал им, мечтая отправиться следом -- туда, где можно было потерять жизнь или обрести бессмертие в песнях. Не удивительно, что именно леший явился проводить Микку в последний путь: детские мечты всегда крепко держат душу.
- Медведь? - коротко спросил ребёнок, уважительно кивая в сторону раны.
- К-кабан, - с трудом ответил Микка, непроизвольно касаясь груди. Он скосил глаза и с удивлением обнаружил, что рана перевязана. Не очень удачно, правда, но кровь, кажется, остановилась.
Тихие шаги охотник услышал только в последний момент. Над ним склонилось ещё одно лицо, на этот раз женское. Серые глаза глядели неодобрительно.
- Кто же так делает? - хмуро проговорила чужачка.
- Как? - не понял Микка.
- Я старался! - одновременно с ним воскликнул ребёнок.
- Идти сможешь? - деловым тоном спросила женщина, оставив обе реплики без ответа.
- Куда? - снова удивился охотник.
- Недалеко, - вздохнула она, помогая Микке встать и практически взваливая его на себя. - Ялке, сынок, поддержи.
Мальчик старательно подпирал раненого с другой стороны. Помощи от него было немного, но малыш, по крайней мере, помогал парню удерживать равновесие, чтоб не валиться всем телом на незнакомую женщину. Идти и в самом деле оказалось недалеко. Через четверть часа впереди показался забор лесничего домика. Неужели это тот самый, в котором поселилась ведьма? А Микка-то не верил братишке, уверявшему, что в доме кто-то живёт...
С трудом взобравшись на высокое крыльцо, охотник без сил свалился на лавку и замер, пытаясь восстановить дыхание и разогнать фиолетовых мух перед глазами. Ведьма склонилась над ним и ловко принялась разматывать повязку. Рана болела не очень сильно и как-то уже привычно.
- Давно это произошло? - тихо спросила женщина.
- Вчера, - нехотя признался Микка.
- Пей.
"Интересно, она помочь собирается или добить и превратить в упыря?" - равнодушно подумал охотник, глотая какой-то противный мутный напиток. Ему, по большому счёту, было всё равно, лишь бы исчезла эта проклятая слабость и головокружение.
- Теперь потерпи немного.
Микка равнодушно наблюдал за тем, как ведьма склоняется к нему с ножом в руке, как обливает рану чем-то невыносимо едким и вонзает нож в самое его сердце...
Когда он пришёл в себя, за окошком было темно. Сколько времени прошло? Несколько часов? Или дней? Где-то недалеко слышалось ровное дыхание спящих. Непривычно пахло травами и смолой. А ещё непривычнее было отсутствие знакомого всем северянам постоянного жужжания: мух, комаров, случайно залетевших в комнату пчёл. Значит он в доме ведьмы -- лишь колдовством можно прогнать ненавистный гнус.
- Спи пока. Скоро рассвет уже, - услышал он тихий женский голос.
Значит не спит. За ним следит, чтобы пленник не сбежал? Интересно, зачем он ей? Говорят, ведьмы ездят верхом на таких вот заплутавших охотниках, сошедших с ума от одиночества и колдовства лесных демонов.
Микка осторожно провёл рукой по распоротому боку и груди. Рану скрывала повязка, но ткань была сухая, значит кровь остановилась. Смутно всплыла в памяти картина: тонкий нож в руках женщины, боль как будто не у него, как будто кому-то другому больно, а сам охотник -- лишь равнодушный зритель происходящего. Зачем ей понадобилось наносить ему ещё одну рану? Или не одну? Неужели хотела вырезать его сердце и забрать себе?
- Не трогай. Повязку собьёшь, - послышался где-то недалеко всё тот же голос.
Микка дрожащей рукой нащупал сердце. Нет, вроде, стучит. Да и с другой стороны оно, не там, где прошёл кабаний клык. Парню стало стыдно за собственную трусость: не девушка он, в конце концов, и не ребёнок уже! Что за выдумки -- украсть сердце?! Да зачем оно ведьме, сердце его? Разве что в супе сварить, так проще попросить охотника -- он ей целого кабана для пропитания принёс бы в благодарность за помощь. Надо, кстати, принести: правда ведь помогла...
Успокоившись, юноша задремал. Проснулся, когда солнце уже заглядывало в непривычно большие и светлые окна избушки. И вот здесь вот живёт ведьма? Горница как горница, самая обычная. Никаких тебе лягушачьих лапок в кадках и дурман-травы под потолком. Запах, правда, непривычный, а в остальном -- как будто дома оказался: та же печь, стол, две лавки, пустая колыбелька, сундуки какие-то, посуда, занавесочки на окнах.
Ведьма зашла в дом. В одной руке ведро с водой, другой придерживала на плече голенького полусонного малыша, лениво мусолившего собственный кулак.
- Проснулся? Собирайся, домой тебе пора, - спокойно распорядилась женщина. - Осторожно только, резких движений не делай. Помощь нужна?
Микка поспешно замотал головой, перекатился на бок и встал. В глазах заплясали привычные уже фиолетовые мухи, но парень быстро оправился и даже держался более-менее вертикально.
- По стеночке и на выход, - подсказала ему ведьма, пряча улыбку. - На крыльце подожди, я помогу тебе спуститься к реке.
Как ни старался охотник выглядеть бодрым, а женщина нагнала его уже на середине двора, подхватила под локоть и молча повела вниз по склону.
- На лодке легче добраться, чем пешком, - пояснила она. - Ногами ты до вечера топать будешь.
Микка остановился. Замялся. Оно конечно, сам-то он понял, что ведьма вовсе не такая тварь, как болтают о ней лукованские кумушки. Но доказывать всей деревне, что нечистая не вырезала у него сердце... Вон, деду Эулле порог солью засыпали, так он старый, с него как с гуся вода. А Микке бабки все кости перемоют, парни засмеют, девчонки чураться будут.
- Слушай, а может я сам всё-таки? - смущённо пробормотал охотник, стараясь не смотреть в лицо ведьме. - Тут недалеко, дойду потихонечку.
Женщина хмыкнула и решительно зашагала к реке. Юноша, который опирался теперь на её плечо, вынужден был последовать за ней.
У берега стояли две лодки. Одна длинная и узкая, сейчас она была пуста. Вторая -- коротенькая и плоская, парень узнал лодочку братишки Лели. Собственно, сам Лели сидел тут же и болтал с другим мальчишкой, кажется, тем самым, что нашёл Микку в лесу.
- Ну-ка, бесенятки, подсобите, - скомандовала ведьма, и дети подскочили, помогая Микке усаживаться в лодку. Лели сел на вёсла, а мальчик с косичкой остался на берегу. Он долго махал им вслед, а женщина, наоборот, сразу же ушла в дом.
Солнце уже клонилось к закату. Работники шумными компаниями возвращались с полей и разбредались по домам, где ждал их вкусный ужин и заслуженный отдых. Рушана вышла на крыльцо и потянулась. Пока мужчины дружно уплетают похлёбку, можно пять минут побыть в тишине -- это ли не счастье! Тётка Юлиша стояла у низенького забора и болтала с соседкой, старостихой Барой. Обе женщины что-то оживлённо обсуждали, то и дело кивая в сторону реки. От мостков по тропинке неспешно шагала незнакомая женщина в цветастой шали, повязанной узлом на животе.
- И полнолуние как раз сегодня! - приглушённо восклицала старостиха. - Думает, мы не ведаем, для чего она сюда пришла!
- А руки-то! Посмотри! Руки-то! - качала головой Юлиша.
Рушана подошла к забору и тоже пригляделась. Руки ведьмы были неприлично обнажены до локтя. Но не это поразило женщин. На руках незнакомки не было обручальных браслетов.
- Бабы говорят, трое у неё, а от кого? - подтвердила её догадку Бара. - И тяжёлая, по всему видно, хоть она платком живот и замотала. Ладно, одного по глупости можно заделать, а четверых-то!
Старостиха вытянула шею, чтобы взглянуть в лицо Рушаны.
- Ты береги мужика своего, кума, вот что я тебе скажу! Гулящая она, а приворот состряпать для таких -- как в колодец плюнуть! Смотри, вон и кошели с зельями на поясе болтаются.
С пояса ведьмы действительно свисали кожаные мешочки, украшенные мехом: три с правой стороны, один -- с левой. Они как-то совсем уж неприлично покачивались в такт шагам и легонько стукались о бёдра. Не говоря уж о ноже, спрятанном в кожаных ножнах. Ну, зачем нормальной бабе носить с собою нож? На кухне, понятно, он ей первый друг. За грибами можно взять маленький ножичек. Но такой, охотничий -- только сердца незадачливых странников вырезать, да кровавые обряды проводить.
- Нет, бабоньки, - встряла Юлиша. - Я вам говорю: леший к ней ходит. От того и мужик до сих пор к её порогу не прибился: отваживает он их от неё. И дети-то смотри какие: один к одному лешачата!
Ведьма вступила на утоптанную лукованскую улицу. По неписанному закону она должна была прежде пройти к дому старосты, поклониться Баре, спросить у неё совета -- как жить дальше.
- Гля! Да она не тяжёлая! - запричатала Юлиша, дёргая Рушану за рукав. - У ней там дитё! Ей-ей, дитё!
Женщина пригляделась. Действительно, из-под платка выглянула головка и пара шаловливых ручонок. Маленький бесёнок тут же принялся теребить мамкины серёжки. А она, вместо того, чтобы унять малыша, или хотя бы спеленать его по-нормальному, продолжала, как ни в чём не бывало, вышагивать по улице и зыркать по сторонам своим недобрым глазом.
- Точно, лешачиха! - потрясённо пробормотала Бара. - Как бы не подбросила. У меня-то колыбель пустая, а вот сестра как раз недавно разродилась. Сказать, чтоб глаз не сводила со своей Ликачки.
- А юбка-то, глянь! Позорище! И где только ткани такой раздобыла!
- Говорят, они знамёна с поля кровавой битвы подбирают и на одёжки свои безобразные рвут.
- Гадина! Ничего святого нет! - Рушану передёрнуло. А ведь точно, юбка-то изумрудно-зелёная, как королевское знамя. Ни одна лукованка себе такую не сшила бы. Работящая женщина одевает юбку скромную, чтоб не видно было грязных пятен, - коричневую, серую или чёрную. По праздникам -- белую или красную. Но не зелёную. Такие цвета носят либо благородные дамы, либо гулящие девки, которые продают себя за деньги. Тем надо привлекать мужские взгляды. А нормальной-то бабе зачем это?
- Может, она одумалась? Может, к людям не со злом пришла, а...
- За душой человечьей! - резко оборвала соседку Бара. - Пусть попробует подойдёт! Уж я ей покажу, как рожу свою бесстыдную в моей деревне казать!
Женщины перешли на шёпот, потому что ведьма была уже в трёх дворах от них. Однако она не стала подходить к старостихе, а несильно постучала в калитку крайнего двора, где старая Вдова загоняла в сарай свою козу.
- Бабушка, у Вас молока на продажу не найдётся? - негромко спросила пришелица.
Лукованки притихли, страшась упустить хоть слово. Старуха что-то невнятно ответила своим скрипучим простуженным голосом и, кажется, похромала в дом. Ведьма ждала у калитки, бормоча себе под нос какие-то непонятные слова.
- Ворожит! - громко прошептала Юлиша.
- Ой, как бы только не на нас. Вдову-то не жалко, она своё пожила, - обеспокоенно ответила ей Бара.
Ведьма, будто услышав их разговор, обернулась и громко поздоровалась с женщинами. От калитки, впрочем, не отошла.
- Бабка её в дом не пригласила, а без приглашения нечисть через порог ступить не может! - догадалась Рушана.
Лицо старостихи сделалось совсем кислым: по закону вежливости она обязана была пригласить новую жительницу деревни в дом, рассказать ей, кто где живёт и к кому можно обратиться за помощью. А если та пожелает -- и на ночь оставить.
Через некоторое время Вдова опять появилась во дворе, передала ведьме кувшин и два связанных вместе горшка. Та низко поклонилась и что-то вложила в худые старушечьи руки.
- Вот дура, бабка! За забор не выходила, так бы ведьма не добралась до неё, а теперь конец Вдове пришёл, - авторитетно заявила Юлиша.
- Ой, что делается, - одними губами прошептала бледная, как полотно, Бара.
Однако, ведьма и не думала входить в старостин дом. Повесив горшки на плечо и поудобнее перехватив кувшин, она плавно пошествовала к реке. Лицо Бары стало пунцовым от злости: такого плевка в лицо женщина не ожидала. И то, что соседки видели, как ей нанесли оскорбление, только усложняло дело. Она бормотала вслед уходящей ведьме самые страшные проклятия, которые знала, и обещала самые ужасные кары, которые только могла придумать. Только ведьме наплевать было на её гнев. Она спокойно шла к реке, лишь неприлично-яркая юбка колыхалась в такт шагам, время от времени обрисовывая ноги бесстыдницы.
Ляне было уже за двадцать, а детьми всё не обзавелась. Много раз завязывалась в её чреве жизнь, но стоило чуть-чуть наметиться животику, как начинала литься кровь, и ребёнок рождался маленький и прозрачный. И уже мёртвый. Последний раз он чуть не увёл за собой и Ляну. Бабка Шуша три дня отпаивала внучку отваром крапивы и пастушьей сумки, пока не остановилась кровь. Варка, муж, успокаивал: "Ничего. Не будет своих - возьмём приёмыша. Вон, у сестры их сколько, если родит девочку -- отдаст нам, чтоб не кормить лишний рот". Но Ляне хотелось своего, хотелось приложить к груди маленький тёплый комочек и со слезами на глазах наблюдать, как сосредоточенно трудятся пухлые щёки, а мутные глазки закрываются, уходя в сон. В этот раз малыш даже уже пинался... ещё пинался... но вчера снова появилась кровь, а значит день-два и...
Было мучительно больно прощаться с последней надеждой. И ведь она своими глазами видела, как лихо машет косой дед Эулла. Чем он расплатился за своё исцеление, никто в деревне не спрашивал, но... даже если ведьма запросит за спасение малыша душу Ляны, она готова была уплатить такую цену. Готова, но страх пересилить было трудно, поэтому в груди появилась трусливая радость, когда никто не откликнулся на стук. Ведьмы нет дома! Сама судьба пытается предостеречь глупую женщину от знакомства с нечистой силой! Глупую несчастную женщину, потерявшую последнюю надежду...
Опустив плечи, Ляна медленно брела вниз по склону. Даже хорошо, что ведьмы нет. Не нужно было сюда приходить. Никто не может распоряжаться чужими жизнями, и если ребёнок хочет уйти, нельзя мешать ему. Нужно стыдиться, что вообще в голову пришла эта мысль -- попросить помощи у нечистой. Уберегла судьба от греха. Но как больно-то! Не там, не в животе, а на сердце.
Лодка неторопливо качалась на волнах. Чужачка сидела на корме и лениво наблюдала за поплавком. В шали, накрест повязанной через её живот, копошился младенец (с берега было не разобрать его возраста, но явно меньше полугода). Белоголовый трёхлетка возился на носу, но, кажется, готов был уснуть, сморённый полуденным зноем.
Что это? Новая насмешка судьбы? Или шанс одуматься? Страшно! Ляна поспешила отступить в кусты, чтобы ведьма не заметила её, но не успела: сильная тянущая боль скрутила живот. Так уже было. К вечеру у неё не будет ребёнка. А ведь он уже даже шевелился...
Женщина зарыдала от бессилия. Ведьма встрепенулась и повернулась на голос. Лодка легко заскользила к берегу, ткнулась острым носом в песок в двух шагах от стоящей на коленях Ляны.
- Кровь тёмная? - без приветствия, тихо спросила ведьма.
Несчастная несостоявшаяся мать кивнула, продолжая рыдать.
- Идём, - коротко приказала чужачка.
Дом стоял на пригорке, где по весне не заливает половодьем, а ветер немного разгоняет комаров. Впрочем, комаров тут не было: в воздухе чуть заметно разливался горьковатый запах жёлтой леннийской соли, которой насекомые боятся сильнее дёгтя. Ляна отрешённо заметила, что забор, который прошлой осенью щерился покосившимися зубьями, теперь отремонтирован и покрашен. Обычный крепкий забор, без костей и черепов на столбах. Новое крыльцо взамен прогнившего насквозь старого. В оконные рамы -- о чудо! - вставлено настоящее стекло, как в городских домах, а не бычьи пузыри, как в жилищах лукованцев. Откуда стекло в такой глуши? Впрочем, и хозяин откуда? А ведь в облике дома явно чувствуется мужская рука. Уж не леший ли помогает ведьме.
- Садись.
Гостья послушно села на лавочку, покрытую ярким лоскутным одеялом. Хозяйка развязала узел своей шали и небрежно бросила её на стол. Пока ведьма укладывала заснувшего младенца в плетёную колыбельку, Ляна разглядывала её шаль. Дааа, это не леший, это болотный демон, не меньше. Или король горных троллей. Или дракон. Простой человек не мог подарить своей женщине шаль из настоящего южного шёлка. Глаза Ляны стали круглыми от страха и... восторга. Такой красоты в Луковани не сыщешь. Да и во всём графстве, пожалуй... Шёлк, стекло... Жутко.
Если бы не шёлковая шаль, не странная по-чужаковски скроенная юбка, не кожаный, как у мужчин-охотников, пояс -- можно было бы принять ведьму за обычную женщину. Молодая (всего лет на пять-семь старше Ляны), довольно тощая и бесцветная (а в сказках ведьм всегда описывают либо жгучими красавицами, либо уродливыми старухами), тёмные волосы собраны в узел на затылке совсем так же, как у лукованок, на бледном лице улыбка. В кроватке возится ребёнок (теперь видно, что совсем маленький -- месяца два-три, наверное), во дворе -- ещё двое: давешний демон и девочка в длинной рубахе, лет семи. И ещё одного в лодке забыли. Неужели так и оставит? Нет, крикнула сыну что-то на непонятном шипящем наречии -- пошёл забирать. Или не сыну? Три беленькие головки, а у матери косы цвета крепкого чая.
- Твои дети? - любопытство оказалось сильнее страха.
- Эти-то? - улыбнулась ведьма и непроизвольно коснулась рукой широкого пояса, провела пальцами по серебряным заклёпкам, удерживающим подвешенные к нему мешочки. Те качнулись в такт её движениям. - Отец их говорит - не я их рожала. Обычно наша, южная, кровь сильнее, а тут все как один - лешачата.
Её будничный тон пугал сильнее, чем если бы женщина визжала и потрясала бубном над головой. Спокойно так: лешачата, что ж такого, дело привычное, какие ещё дети могут от лешего родиться...
Малыш в колыбели повернулся на бочок и затих, вытянув поверх простыни голенькую розовую ножку. Как не страшно его матери оставлять его неспелёнутым? Ведь дети, не пережившие ещё своей первой зимы, стоят на пороге между жизнью и смертью, делая свой выбор. Если дать им свободу, не только сами уйдут за черту, но и других уведут. Не этот ли младенец позвал ребёнка Ляны? Хотя сам он не выглядит больным, но кто их, лешачат, знает?
Нет, нельзя об этом думать! Страшно!
- Дедушка-то ваш поправился? - продолжала ведьма, размалывая в ступке какую-то крупу. Откуда она знает про то, что Эулла родной дед Ляны? Мысли читает или запах крови чует?
- Ты кровь чуешь? - спросила женщина вслух.
- Ага, - кивнула хозяйка, отвешивая щепотку порошка на крохотных весах и заливая его водой. - Я под ветром плыла, он и донёс. У меня обоняние хорошее.
- Что хорошее? - не поняла Ляна, зачарованно глядя, как ведьма встряхивает маленькую (тоже стеклянную!) скляночку.
- Нюх, - снова с улыбкой ответила та. Встряхнув зелье раз сто, не меньше, она при помощи тонкой стеклянной трубочки капнула его в другую склянку, долила воды, принялась нашёптывать что-то, встряхивая скляночку в такт своим словам. И снова. И снова.
Пришёл демонёнок, привёл за руку трёхлетку. Повинуясь короткому приказу матери, достал из печи горшок и принялся раскладывать кашу. Прибежала девочка, дети сели за еду.
- Тебе не предлагаю, снадобье лучше пить на голодный желудок, - обратилась ведьма к своей гостье.
Дети поели, унесли посуду куда-то во двор - мыть, наверное. Вернулись. Принялись расставлять тарелки по местам. Младенец заворочался, но не проснулся. Только кулачки сжал в неприличном жесте -- большим пальчиком внутрь. Лукованки, чтобы избежать конфуза, бинтовали ладошки своим детям, но тут чего ждать, если лешачиха даже ножки своему малышу не спеленала...
- Можно на реку? - спросил мальчик.
- Лучше иди набери грибов, - равнодушно откликнулась женщина. - Вечером, я надеюсь, отец ваш вернётся. Голодный с дороги. И если не будет грибного пирога, придётся скормить ему кого-нибудь из вас.
Мальчишка весело хмыкнул, схватил корзинку и громко затопал по ступеням. Ляна втянула голову в плечи и попыталась сделаться как можно незаметнее. Она уже жалела, что вышла сегодня из дома.
- А меня можно с ним? - робко спросила девочка.
- Не "меня", а "мне", - всё так же равнодушно поправила мать. - Нет. Ты лучше дома помоги.
Прошёл час или два или полдня -- Ляна потеряла счёт времени. Капля стекает по стеклянному сосуду, потом бессчётное количество мерных потряхиваний, снова капля, снова потряхивания. Там уж от зелья-то, наверное, ничего не осталось. Но она что-то шепчет над водой и снова трясёт свою скляночку. Ходит по кругу, напевает, снова трясёт. Может, это чародейский танец такой?
От скуки Ляна принялась рассматривать комнату. Ничего необычного: та же кухонная утварь, что и у любой лукованки, те же сундуки и одеяла. И всё же что-то непривычное, царапающее взгляд. Женщина ещё раз осмотрелась. Точно! Вот оно! За цветастой занавеской в два аккуратных ряда стояли книги. Настоящие! По всему видно -- старинные! Зачем они бабе? Колдовские?
Сердце женщины снова сжалось от страха пополам с любопытством. Взглянуть бы хоть одним глазком! Ляна тихонько подвинулась в сторону вожделенной тайны. Но ведьма не позволила ей осуществить манёвр. Она подошла и протянула чашку с водой.
- Пей.
- Колдовство? - недоверчиво спросила та.
- Нет, - усмехнулась хозяйка, - Не умею я колдовать. Вода. Пей.
Была в её словах какая-то грусть: о чём-то дорогом, но давно утраченном. Гостья недоверчиво принюхалась, глотнула -- правда вода, холодная, чистая. Значит, не умеет колдовать. Только сейчас не умеет или умела, но разучилась? А может, врёт, что не умеет? Ведь сейчас-то шептала что-то над водой. И зачем шептала? Помочь хотела? Наверное, помочь. Не может женщина, у которой столько детей, пусть даже и от лешего, не посочувствовать другой женщине! Ляна решительно допила снадобье.
- Теперь часа два лучше ничего не есть. Посиди пока. Посмотрим на кровь, может ещё придётся выпить.
Ляна послушно сидела на лавке и разглядывала узор на деревянной чашечке. Странный узор: как будто тонкий огненный луч танцевал на гладкой поверхности чаши и оставил свой след. Красиво, хотя опять -- жутко. Такой след можно оставить лишь колдовством: любая свеча опалит дерево более размытой линией. Хотя вот если взять шило и разогреть его... ерунда! Какой дурак будет заниматься этим, будто других дел мало: сенокос, потом прополка, потом уже и жать надо будет, а осенью вообще дел невпроворот...
С улицы донёсся звонкий голосок:
- Маах! Эссэхэ!
- Тээ эллари, - спокойно откликнулась женщина.
- Идёт кто-то! - воскликнула с порога девочка и мышкой юркнула куда-то за печку.
Ведьма бросила короткий взгляд на Ляну, накинула на плечи шаль и вышла из избы. Гостья воспользовалась моментом и скользнула поближе к книгам. До самих книг было не дотянуться, но на подоконнике, прямо под полкой в беспорядке были разбросаны листы бумаги. Женщина пригляделась, ахнула, поспешно метнулась назад к своей лавке и замерла, стараясь унять дрожь во всём теле. На бумаге были нарисованы лица. Украденные людские души: и братишка Лели, и дед Эулла, и соседка Юлиша, и старая Вдова, живущая на окраине. И она сама, Ляна, правда ещё не дорисованная, но уже солнечно-прекрасная, с трогательным животиком, чуть намеченным среди складок её одежды. И это было страшнее всего. Ведьме можно сопротивляться, когда она жестока и уродлива. Но такая, добрая, мягкая, понимающая, она вползала в душу и отнимала её, заточая в своих листах.
Бежать. Надо найти повод и вырваться. Но не сейчас, когда кто-то из односельчан там, на крыльце -- ей ведь ещё жить в этой деревне. Нужно сбежать незаметно. Чтобы ведьма не поняла, что её раскусили и не пустилась вдогонку.
Дверь оставалась приоткрытой и со двора были слышны голоса. В дом незваного гостя (вернее, судя по голосу -- гостью) не пустили. До Ляны доносились лишь обрывки разговора, но ей показалось, что тон его -- не очень дружелюбный. Хотя чего ещё ожидать от ведьмы?
- Поздние ягодки -- самые сладкие.
Снаружи что-то возмущённо ответили.
- Отдашь ребёнка мне.
Ляна вздрогнула. У голоса за дверью появились визгливые нотки. Можно было отчётливо разобрать слова "мою кровиночку" и "бессердечная".
- Ты предпочитаешь сама убить малыша?
Ведьма! Проклятая ведьма! Как она может говорить женщине такое?
Дверь скрипнула. Хозяйка появилась на пороге.
- Не приходи сюда больше, - бросила она через плечо и захлопнула дверь. Постояла на пороге, прислушиваясь, видимо, к звукам во дворе, потом присела на лавку. От одного взгляда на ведьму у Ляны сжалось всё внутри, а уж после её слов... Что такое просила у неё незваная посетительница, что плата за услугу -- жизнь невинного младенца? Ещё одна душа в копилку к уже похищенным?
Девочка выглянула из своего запечного укрытия, взглянула на мать и принялась молча убирать со стола остатки грязной посуды, в основном той, что использовалась в приготовлении зелья. В какой-то момент ей попалась в руки ступка с остатками чёрного порошка. Девочка принюхалась с интересом. Без страха: видимо, колдовские обряды тут -- дело привычное.
- Кешшь? - спросила она.
- Лехни, - коротко ответила мать.
- Кешшь эллари? - переспросила малышка, подняв на ведьму любопытные зелёные глазки.
- Спорынья, - улыбнулась ведьма, - не трогай.
Ляна вскочила. В её деревне знали про проклятые зёрна. Бабы, не желавшие рожать детей, часто прибегали к ним -- настаивали вместе с другими травами, и детей не было. Пять лет назад Рушана погубила так своего пятнадцатого ребёнка. С тех пор она не рожает. Но ведь Рушане уже сорок, ей не стыдно не рожать. Значит не помочь хотела ведьма, а загубить дитя?
- Ты дала мне выпить спорынью?!
- Ты же сама видела, как я толкла её в ступе, - устало ответила ведьма, опуская голову на переплетённые пальцы. - Жизнь и смерть всегда идут рядом: кто-то ждёт рождения ребёнка как чуда, а кто-то мечтает его убить. И смертельный яд, порой, тоже может исцелять.
...А был ещё Юрра, ушедший в город на заработки, да так и не вернувшийся в Луковань. И когда стало ясно, что он не вернётся, настой спорыньи пила сама Ляна. Она чуть не умерла тогда: то ли от горя, то ли от яда -- ноги отнялись, демоны пели вокруг её подушки, угрожая смертными карами за убийство. Она даже хотела умереть, но почему-то выжила. И с тех пор, уже в замужестве, дети в Ляне не держались...
Ведьма посмотрела на неё долгим грустным взглядом, и стало ясно -- она прочитала мысли своей гостьи. В сердце крестьянки забрался страх: а вдруг расскажет Варке? Муж любит её и без детей, но станет ли любить, узнав о причине её бездетности?
Лучше бы всё кончилось тогда, пять лет назад. Тогда терять было нечего, уходить было легче. Теперь будет трудно. Кто её тогда уговорил остаться? Мама? Да, мама. Мама обещала, что демоны ей пригрезились, что они не вернутся. Вернулись. Покарали. А мама уже в земле, и защитить некому.
- Будь ты проклята! - прошептала женщина, а потом взвизгнула, вскакивая с лавки: - Будь ты проклята!
- Стой! - крикнула ведьма ей вслед, но Ляна уже выскочила во двор, за калитку и в лес, подальше от демонского жилья. Духи леса догоняли её, корни деревьев цеплялись за юбку, завывали вслед голодные бесы, но женщина бежала и бежала вперёд. "Они чувствуют кровь! - поняла вдруг Ляна. - Они идут по следу моей крови! Она кормит своего мужа, лешего, душами невинных младенцев. Вот зачем ей нужна была Ляна! И та женщина, что приходила -- тоже... Бежать отсюда! Быстрее! Быстрее!"
Факелы горели так ярко, что было светло, словно днём. Мужчины стояли у дома Варки и совещались, кому в какую сторону идти. Сам хозяин был бледен, глаза лихорадочно горели.
- Ты бы остался, нельзя в лес идти, когда сердце не на месте, - сурово сказал староста. Мужики согласно покивали, но не стали отговаривать Варку, когда тот отказался.
Они уже хотели расходиться, когда Ляна бесшумной тенью подошла к калитке. Муж с криком бросился к ней, подхватил на руки. Женщина рыдала, не в силах вымолвить ни слова. Прибежали бабы, кое-как отобрали бедняжку у обезумевшего от горя мужа, напоили отваром пустырника, сбрызнули испуг и уложили спать. Уже засыпая, Ляна произнесла всего два слова: "Ведьма. Ребёнок".
Факелы горят ярко. Весь мир сужается до небольшого освещённого круга, но этот круг - и есть весь мир. Когда люди вместе, они делаются сильными и бесстрашными. С ними свет. Они правы. Значит, они способны повернуть реки вспять и сделать горы равнинами.
Ведьмина изба стояла на пригорке, но лукованцам это было уже не страшно. Подходили шумно, дружно, сразу со всех сторон. Умнее было бы забросать крышу плошками с маслом и запалить, но Варка жаждал своими руками разорвать ведьму, сгубившую его нерождённого ребёнка. Мудрый староста согласился с ним: мало ли, вдруг нечистая обернётся дымом и скроется. А так можно будет сжечь тело отдельно от головы, чтоб уж точно не вернулась. Её не пришлось звать, да мужчины и не таились. Немного опешили только, увидев вместо уродливой старухи с бородавкой на носу молодую женщину, самую обычную серую мышку -- встретишь на улице и не скажешь, что ведьма.
Женщина зябко куталась в лёгкий пуховый платок, раскрашенный всеми цветами радуги, хотя ночь была жаркой. Или это только лукованцам она казалась такой? Ведь ведьма привыкла к огню демонских кузниц - тогда да, ей и правда тут холодно.
- Уходите. Мои дети спят. Вы их напугаете, - ровным голосом проговорила женщина.
Мужчины замерли. Те, кто подходил со стороны леса, подтянулись к калитке, чтобы тоже видеть расправу над злом.
- Ты похитила мою жену! Убила моего ребёнка! Будь ты проклята! - выкрикивал Варка.
Ему не давала покоя какая-то неправильность. Словно ведьма оказалась недостаточно ужасной для него. Хотя мало ли как она выглядит?! Зло часто прячется под маску обыденности.
- Уходи. Ты всё равно не услышишь меня. Уходи! - повторила женщина. Её голос дрогнул. Что это? Неужели боится? Значит признаёт свою неправоту!
С ними свет. Они сильны и смелы. Они правы. Они хотят наказать зло. Нет ничего хуже для силы, чем вопросы и сомнения. Сомнения выбивают почву из-под ног, делают свет серым, человека - слабым...
- Я убью тебя!
Она стояла как вкопанная и угрюмо глядела на мужчин. Не пыталась спрятаться за калиткой: там спали дети, волчица не хотела вести охотников в своё логово. Не пыталась оправдываться. Не пыталась защищаться. Просто молчала и ждала.
В голову ведьмы полетел камень. Она успела отшатнуться, так что сухой кусок глины рассыпался, ударившись о забор.
С ними свет. Они сильны. На их стороне правда. Она черна и опасна. В ней тоже есть сила -- сила тёмная и непонятная. Сила, которой не должно существовать. Не может женщина жить в лесу. Все женщины боятся леса. Не может женщина без мужа растить четырёх детей. Если рядом с ней нет мужчины, то дети её -- от демона. Не может женщина носить на плечах бесценную шаль из крашеной шерсти просто потому, что ночь прохладна: такие шали хранятся в сундуках и одеваются лишь по большим праздникам, передаются от матери к дочери и штопаются до тех пор пока моль не побьёт их до состояния ветоши. Ребёнок вернулся от неё покалеченный. Ляна еле осталась жива. Это чудовище под безобидной личиной. Его нужно уничтожить. С ними свет. Они сильны. Они правы.
- Я убью тебя, окаянная! - крикнул Варка и бросился на ведьму. Остальные мужчины кричали, подбадривая его, медленно двигались следом. Нечего лезть вперёд. Варка имеет право первым вонзить свои вилы в живот этой твари: она загубила его дитя. А уж потом они закончат дело. Чтобы их жёны и дети были в безопасности. Чтобы мир стоял нерушимый и крепкий, без зла и порока
Ведьма прижалась спиной к забору и закрыла глаза, но не отступила. Варка был уже в нескольких шагах от своей цели, когда ноги его подкосились, и мужчина шлёпнулся на спину. Над ним неподвижно, словно изваяние, стоял демон. Да, самый настоящий демон: появился из ниоткуда, словно соткался из мрака. Ни одна птица не выдала его своим криком, ни одна ветка не хрустнула под его ногой. Самые зоркие видели, как он вынырнул из тени деревьев, вскинул руку перед варкиным лицом, но не ударил, даже не коснулся его. А Варка упал, словно его стукнули по голове. Остальные стояли и смотрели, не в силах пошевелиться. Нет, не страх сковал их тела. Они были сильны. Они были смелы. Свет горел в их руках. Но какая-то магия связала эти руки, так что ни один мускул не подчинялся.
Лицо ведьмы осветила улыбка. Нападавшие перестали для неё существовать, женщина глядела только на своего заступника. Кто он? Откуда взялся? Как сумел победить одного из сильнейших драчунов Луковани? Невысокий, Варке, пожалуй, по плечо будет, в мягких охотничьих сапогах, за спиной -- котомка и топорик, на поясе нож. Демон неторопливо нагнулся, поднял вилы с земли и кинул под ноги старосты. Трезубец воткнулся в паре ладоней от старостиного сапога.
- Оборотень! - шелестом пронеслось над толпой. - Леший! Болотник!
- Колдун! - предположил кто-то. Последний вариант был бы наибольшим везением для лукованцев. Чародеи, хоть и водятся с нечистью, но они люди, а с человеком всегда можно договориться. Хотелось верить. Очень хотелось!
Мужчина брезгливо поморщился, переступая через ноги Варки -- тот, наконец, пришёл в себя и теперь корчился на земле не то от боли, не то от унижения. Мягким пружинистым шагом колдун отошёл к дому. Небрежно обнял ведьму одной рукой, та спрятала лицо у него на груди, совсем как обычная женщина.
- Иди домой, - чуть слышно шепнул ей незнакомец, но в оглушительной тишине его слова услышали все. Женщина кивнула и скрылась за забором.
Мужчина обернулся. Лукованцы только теперь могли разглядеть его лицо -- узкое, суровое и презрительное.
- Вы даже не шакалы, - бросил он ни на кого не глядя. - Три дюжины на слабую женщину с детьми. Ладно этот, он обезумел от горя. Дурной, но у него хоть повод был. А вы?
Ответом ему было молчание. Факелы горели, но в них больше не было света.
- Пошли прочь, шавки! - выплюнул колдун последние слова и, хлопнув калиткой, скрылся за забором.
Магия вернула хозяевам их тела. Маги смертны, так же как и ведьмы. Пепелище потом можно будет засыпать солью, и тогда неупокоенные души не придут мстить. Их там, взрослых, всего двое. И Луковань опять будет безмятежной тихой деревушкой. Если сейчас позволить демонам поселиться в родных краях, они отравят души, как отравляет воду жёлтая лихорадка: тихо, постепенно, но неизбежно. Изгнать зло, даже ценой нескольких жизней -- невелика плата.
Постояв несколько минут, мужчины нестройно побрели вниз по склону.
Кровь остановилась к утру. Может быть, даже и раньше, но вечером Ляна была слишком напугана, чтобы вспомнить о своих юбках. Женщину разбудило ленивое барахтанье в животе и ощущение счастья. Почему-то она была уверена, что беда миновала, и теперь с малышом всё будет хорошо.
Чувство стыда навалилось внезапно, стоило крестьянке выйти на порог своей избы. Выходит, ведьма действительно не хотела убивать малыша, а ей с перепугу показалось невесть что...
Если бы Ляна знала о ночном походе её мужа и других лукованцев, она, пожалуй, поостереглась бы идти в лесную избушку. Но Варка, вернувшись, ничего не сказал ей, а соседки-сплетницы пока не проснулись. Солнца ещё не было видно, небо лишь едва-едва порозовело на востоке. В лесу, ещё, наверное, было совсем темно, но если идти вдоль реки, вполне можно было разобрать дорогу. Женщина завязала в узел свои нехитрые сокровища: бусы из мелкого речного жемчуга, доставшиеся ей в наследство от матери, медный браслет с каким-то зелёным камушком, два кольца (одно, если верить Варке -- серебряное), цветастую шаль... Ляна вспомнила шёлковую роскошь на плечах у ведьмы и вздохнула. Та, наверное, и не посмотрит на подарки бедной крестьянки. Но большего у женщины не было, а не отплатить добром за добро -- заберёт Судьба подарок. Поэтому Ляна крепко закрыла за собой калитку и торопливо направилась к реке, пока соседи не увидели её ухода.
Добралась она довольно быстро, матушка-Ульма не дала заплутать. По склону поднималась торопливо и поэтому под конец запыхалась. Напрягся живот, хоть и не так болезненно как раньше, но Ляна по привычке остановилась и согнулась, упираясь руками в колени. Осмотрелась. Вздрогнула, встретившись глазами с оскалившейся рожей, глядящей на неё с забора... и чуть не рассмеялась в голос. В прошлый раз она не заметила торчащих то тут, то там треснувших горшков, размалёванных детской рукой человечьими и звериными рожицами. Уж не их ли Юлиша приняла за черепа?
Мысль о том, что не всякая хозяйка обрадуется таким ранним гостям, пришла запоздало. Женщина осторожно пошла вдоль забора, размышляя, стоит или не стоит стучать в калитку (собаки в доме, почему-то, не было, иначе б её брех и так всех разбудил). Её сомнения развеяли негромкие голоса, доносившиеся со двора. Ведьму Ляна узнала, а вот второй говоривший был мужчиной, что несказанно удивило лукованку. Значит, всё-таки, не леший вставил стекло в её окна -- голос-то вполне обычный, живой. Доски забора были подогнаны друг к другу неплотно, и женщина, стараясь не шуметь, заглянула в одну из щелей.
Они сидели на крыльце избушки. Вернее, женщина сидела, а мужчина растянулся поперёк крыльца, свесив одну ногу, а голову положив на колени жены. Ведьма улыбалась и перебирала пряди его длинных распущенных волос, таких же светлых, как у лешачат.
- ...Яра спросила, как это называется по-эллурийски, ну, я и сказала, - продолжала свой неспешный рассказ ведьма. - А эта девчонка, видимо, что-то себе надумала, перепугала всю деревню.
- Зачем ты к ним вышла, глупенькая? - пожурил её мужчина. - Они бы всё равно не стали тебя слушать.
- А не вышла бы -- принялись бы кидать на двор горящие факелы, дети бы пострадали, - спокойно ответила женщина. Ляна похолодела. Она вдруг поняла, где пропадал полночи её муж. - Мне, почему-то, показалось, что так они маленьких не тронут.
- А если бы я не успел?
- Ты думаешь, я такая вот вся хладнокровная, хоть о чём-то могла думать в тот момент? - с укором в голосе произнесла ведьма. - Ну, сглупила, да, с перепугу и не таких глупостей натворишь.
Он повозился немного (всё-таки крыльцо было слишком узким, чтобы на нём удобно было лежать взрослому мужчине), повернулся на бок, подставляя своей подруге плечо и спину. Она послушно принялась массировать их. Ляна улыбнулась. Ведьма выглаживала и выласкивала своего мужа, словно кошка, вылизывающая котёнка. Словно... словно обычная жена обычного охотника, вернувшегося из далёкого похода. И под её руками дикий опасный зверь в нём засыпал: мужчина жмурился от удовольствия и только что не мурчал.
- Я ещё раньше сглупила. Как-то не подумала познакомиться с ними, не до того было. Нас накрыл детский лишай, все, кроме младшего, болели. Да и мне хотелось полежать, устала... А они начали приходить: кто за лекарством, а кто... - она вздохнула, - за ядом. Я слишком давно не жила в маленьких деревеньках...
- Ты сглупила, когда потащилась в это захолустье. Осталась бы в городе, пока мелкий не подрос. Ай!
Ведьма, видимо, больно ущипнула мужа за ухо -- и тут же снова принялась выглаживать. Тот обиженно поворчал, но быстро успокоился.
- Снова тебя полгода не видеть, а потом ещё столько же терпеть твои ревнивые упрёки? Нет уж, мы это уже проходили. Если ты скитаешься леший знает где, то я хочу быть где-то поблизости.
- Как мне тебя не ревновать? - патетически воскликнул светловолосый. - Стоило отлучиться на пару недель, жена уже кокетничает с толпой молодых парней.
Он ловко скатился с крыльца, каким-то невероятным образом пролетев три ступеньки (то ли женщина столкнула его, то ли сам поспешил избежать тычка), приземлился по-звериному, на четыре конечности. На мгновение Ляна вновь увидела охотника, лесного демона, способного в одиночку разогнать три дюжины лукованских мужиков. Глаза полыхнули гневным огнём, крестьянка даже испугалась, что оборотень сейчас набросится на свою жену и растерзает её. Он и бросился, неуловимым движением сгрёб ведьму в охапку и принялся щекотать. Та отбивалась, давясь смехом (видимо, боялась шуметь).
- Так-то уж и пару недель! Хоть не зря пропадал? Нашёл то, что искал? - тихо спросила ведьма, когда демон успокоился и вновь уселся на крыльцо, по-кошачьи зарывшись носом в её волосы.
- Угу-у, - муркнул мужчина.
- И далеко? - В её голосе уже заранее звучала грусть о предстоящей разлуке.
- Под твоей избой.
- Что?!
Ляна даже вздрогнула от этого вскрика.
- Тише, детей разбудишь, - усмехнулся демон. - Не хотел тебе сразу говорить, сначала думал посоветоваться... В общем, хочешь быть хранительницей заповедного леса?
- Скорее уж -- заповедного болота, - улыбнулась она.
- Что ты понимаешь в болотах, женщина!
Их разговор мог бы походить на перебранку, но слышалось за словами что-то такое, что было понятно только им двоим. Ляне даже сделалось неловко подслушивать, и она тихонько попятилась обратно к реке.
- Заповедной избы? - продолжала тем временем издеваться ведьма. - Знаешь, а я ведь понимаю причину их злобности.
Мужчина вопросительно хмыкнул.
- Мы видели войну. Видели, как она пришла, и видели, как ушла. Мы видели своих врагов в лицо... Знаешь, ведь отряд Бена и Аминаты как раз через эту деревню проходил. У тётки Юлиши второй муж с ними ушёл и многие парни ещё. Для них северяне -- такие же враги, как и степняки, ведь они отняли у них любимых.
- Князь никого не принуждал следовать за ним, - строго возразил мужчина.
- Кто об этом сейчас вспомнит? Они до сих пор воюют, понимаешь? Они пришли сюда с тёплого побережья или из богатого Кошачьего герцогства. Сюда, где леса и болота, и за каждую горсть зерна нужно платить ведром трудового пота. Сюда, где нет по их мнению жизни, куда злая судьба их пригнала. Они до сих пор воюют, до сих пор идут в боевом строю. Если один не оберёт гусениц со своего огорода, через год все огороды будут в гусеницах. Вот и следят люди друг за другом, чтоб всем быть одинаковыми: и в труде, и в мыслях.
Послышался тяжкий вздох. Голос колдуна сделался насмешливо-грустным.
- Ох, с чего они решили, что ты ведьма? В тебе ведьмовства ни на медяшку: лукованцы тебя чуть не растерзали, а ты ещё их жалеешь, понять пытаешься.
- Ну, ведь мне жить теперь с ними, ведь так? Ведь ты решил... ты хочешь остаться здесь?
- Ты сумасшедшая, - с нежностью проговорил мужчина. - Другая бы жена начала умолять мужа вернуться в столицу, не гноить семью в глухомани...
- А твои ученики? - Она явно спросила о чём-то серьёзном. Ответ последовал не сразу.
- Школу оставят на прежнем месте, чтоб никто не заподозрил перемен, так что им придётся обходиться без меня. Разбредутся по другим наставникам, с них не убудет. А сюда будут приходить те, кто отучился. Хотя мне и без них тут работы по самую макушку вон той сосны. Но ты не ответила...
- А лукованцы? Им скажут?
- Да трясина с ними! - раздражённо перебил колдун. - Ты-то как? Ты! Сейчас ещё не поздно отказаться. Всё-таки, здесь климат холоднее, чем в столице, да и люди... добрее.
- А что я? Я знала, за кого шла. Ты десять лет мотался по лесам и болотам -- слишком долго, чтобы бросить всё сейчас. - Она беззаботно засмеялась. - Да и придворный из тебя, как из тётки Юлиши принцесса.
- Страшно? - тихо спросил чародей. Его трудно было обмануть напускной весёлостью.
- Страшно, - не стала отрицать ведьма. - Очень страшно. Но не страшнее, чем ждать тебя с войны. И я научусь тут жить. В конце концов, жила же до сих пор. И ведь кроме тех мужиков есть ещё малыш Лели и дед Эулла с бабушкой Дарой, и тот молодой охотник, Микка... да не рычи ты, глупый, он же совсем ребёнок ещё -- Ялке с ними дружит... Да и девочка эта, она хорошая, просто испуганная... Только осенью не уходи никуда, ладно?
Ляна добралась, наконец, до тропинки и засеменила вниз по склону. Лопоухая Найдёна недавно принесла щенков. Если ведьма с колдуном остаются, им понадобится сторож на двор. И пара курочек, хотя, вроде бы, кто-то кудахтал за избой. И коза. Не важно, что за дела у них тут загадочные. Раз остаются, без козы никак, пусть даже и такой странной семейке. А раз стёкла в окна вставили, значит остаются. Да и по разговору на то похоже. Лупоглазку нельзя отдавать, жалко, но и Белая неплохие надои даёт, да и шерсть у неё мягкая, а детям понадобятся тёплые носки к зиме. Ведьма будет рада. Да, несомненно, козе она обрадуется больше, чем бусам.
В деревне уже просыпались люди. Летний день длинный, но ни минуты из него нельзя потерять. День за днём отвоёвывать у леса клочок земли, зёрнышко хлеба, глоточек жизни. Не отвлекаться на пустяки, не пускать в своё сердце глупые фантазии, не верить странному. День за днём. Год за годом. Жизнь за жизнью.