Жанна лежала в жару, голова раскалывалась от боли, мысли путались, воспалённые бубоны под мышками и в паху чесались и ныли - чума мучила женщину уже три дня. Да, ещё только три дня тому назад она была красавицей и блистала на балах в королевских дворцах Парижа. Она, Жанна Бомон, она же графиня Суассон, жена Людовига Первого, потом вдова его, потом супруга маркграфа Гильома Намюрского, прельщала королевский двор сияющей молодостью и здоровьем. А теперь она лежит, взмокшая и слабая, на лежанке под окном и не может дотянуться до него, чтобы посмотреть на стынувшие в парке деревья. Она не доживет до Рождества - это она понимала горячечным, ещё не покинувшим её, разумом. Расшитое золотом и каменьями платье давило тело, но Жанна продолжала мысленно вглядываться в прошедшую жизнь.
-Да, - шептала она сама себе, - я не застала большого голода, когда бедные люди бродяжничали в поисках хлеба и умершие валялись на дорогах. Я родилась через три года в богатой семье, меня любили родители и я получила много радости в детстве. А потом эта встреча с Луи! Мы полюбили друг друга с первого взгляда! Мне тогда было семнадцать, а он, мужественный воин, за плечами имел уже двадцать лет. Сколько счастья я испытала: пышная свадьба, рождение трёх сыновей... Только шесть супружеских лет было отпущено нам Богом. Не забыть летний страшный день: гонец принес мне весть о гибели Людовига. С ним был заколот мечом и зять, герцог Лотарингский. Я знаю какой крепкой дружбой они были связаны, и вот теперь связаны смертью. Они славно защищались со своими отрядами, но были окружены войсками англичан и валийцев, и не смотря на свою доблеть, оба убиты. Не помогло то, что я так много молилась за него, не помогла помощь короля Франции, его дяди, Филиппа 1V. Как много я плакала тогда! - Жанна закрыла глаза и прижала руку к сердцу. Оно надрывно болело, как будто хотело разорвать путы и вылететь из тела. - Потом меня выдали за Гильома. Он был богат, знатен и заботлив. У нас могли бы быть дети, ведь мне только двадцать семь лет. Как страшно умирать...
Вошёл статный блондин, приблизился к постели больной и низким бархатным голосом спросил:
-Ну, как ты, ненаглядная моя?
Жанна встрепенулась.
-Не подходи близко и не подпускай малых детей ко мне. Позаботься о них, когда меня не станет. Обещай мне... - в тёмных впадинах глаз собрались слёзы.
-Ну, что ты... Всё будет хорошо,- беспомощно развел руками муж, - ты поправишься... Есть вещи пострашнее твоей болезни: инквизиция окрепла, война, начавшись в прошлом году, похоже растянется лет на сто, а великий мор, напавший на Европу из Азии уже три года назад, видимо, продлится ещё долго, пока не обойдёт весь белый свет.
Маркграф понял, что Жанне это не интересно и сменил тему разговора.
-Что тебе сказал этот шарлатан-врач? Он был в черном плаще, широкополой шляпе и в маске-клюве. Тебе стало легче после лечения?
-Да, он старался и был очень любезен со мной.- Жанна тяжело дышала. - Он присыпал бубоны размолотым в порошок изумрудами, доставшимися мне от свекрови, матери Людовига, Маргариты Валуа. Потом приложил к бубонам высушенные шкурки жаб. Врач был печален. Он сказал, что половина священников умерло, принимая последнее причастие от больных, что врачей в Париже почти не осталось, а народ мрёт как мухи.
Глаза Гильома гневно сверкнули.
-Что ещё тебе сказал этот проходимец, не умеющий вылечить мою дорогую женушку?
-Ещё сказал, что на базарах много больных. Они толкаются среди людей, задевают их и дышат им в лицо. Они верят, что передав другому свою болезнь, можно выздороветь.
Гильом с досадой пнул принюхивающихся к его сапогу двух больших чёрных крыс.
Жанна заметила:
-Не трожь их, пусть бегают... Крысы привыкли жить в доме. Их здесь никто не обижает.
Гильом тряхнул головой. Сжал руки так крепко, что пальцы хрустнули.
-Окно занавешенное пусть откроют, зимний воздух вдохну. А есть не хочу, жжёт все внутри. - Она тяжело вздохнула. - Я обошла оспу и проказу, а вот чума не обошла меня... Мне бы помыться, тогда станет легче.
-Нет, нет, ни за что! - воскликгул Гильом. - Забота о теле греховна. А мытьё - грех! Как тебе пришло такое в голову? Я велю принести благовония.
Жанна закрыла глаза и лежала тихо. Гильом постоял ещё несколько минут молча, скорбя о супруге. Потом повернулся и вышел из зала. Его мысли завертелись вокруг финансов: земля стала стоить намного дешевле, арендная плата тоже упала. Зато работники, а их осталось мало, запрашивают цену в три раза дороже, чем было до великого мора, они понимают, что деваться ему некуда, всё равно придется платить, а то совсем разбегутся. Чернь заходит в богатые дома, оставшиеся без хозяев, пьёт дорогие вина, ест припасы из подвалов, женщины наряжаются в богатые платья, занимаются непотребством, разговаривают дерзко, беднота хочет быть наравне со знатью.
Гильом вышел в прихожую, из кухни вкусно пахло жаренным мясом. Гильом понял, что проголодался. Он крикнул служанку, приказал ей открыть окно у Жанны, сделать распоряжение насчёт обеда, а сам опустился на стоящую рядом кушетку. "Что это со мной? - подумал Гильом. - Я как будто горю, слабость и голова болит отчаянно. Ничего, сейчас поем и всё пройдет!? Он почесал ноющие подмышки.