В армию я попал из-за Ленки - секретарши Прокуратуры Промышленного района.... Желания "отдать долг Родине" у меня не наблюдалось, жил я в 1971 году в родном тогда Куйбышеве, а ныне Самаре и работал юрисконсультом в Аэропорту. Попал я туда, "кося" не от армии, а обязательной трехлетней отработки по окончанию Саратовского юридического института. Ехать по выпавшему в результате не сложившихся отношений с руководством института следователем в прокуратуру Павлодарской области Казахской ССР мне "не улыбалось", потому я вернулся из Саратова в родной город и нашел работу юрисконсульта в аэропорту.
Помимо довольно символической зарплаты (крутится в башке 65 рублей в месяц, но могу и ошибаться за давностью лет) должность моя была интересна тем, что называлась она "инструктор по физической культуре". Фактически же работал юристом с приятным мужиком по фамилии Вдовин - мужиком полным и дружелюбным, что я очень оценил, пройдя в течение своей дальнейшей жизни через суровых и даже злобных начальников.
Погрустить по поводу армии или испугаться я как-то даже и не успел, все развивалось стремительно. Испугался я прокуратуры Казахстана, упорно жаждавшей увидеть меня следователем хрен знает какого района Павлодарской области. Поэтому как только я узнал о том, что меня увольняют из аэропорта как незаконно принятого молодого специалиста, я пошел в военкомат (мысль эту как форму избавления от послеинститутской отработки я давно вынашивал), благо шел очередной призыв и мне тут же радостно вручили повестку о явке на призывной пункт через три дня!
Ноябрь 1971 года. Лысый в сопровождении матери и сестры подхожу к воротам военкомата. Реакцию матери не помню, сестра вообще мало соображала в происходящем, да и, по-моему, все мы - и я, и мать, и остальные вообще не понимали, что это за зверь служба в армии. Обнимаемся с родней, захожу в сборный пункт и все, прощай вольная гражданская жизнь!
Стоим бритоголовой гурьбой у забора, из-за забора крики родителей призывников - "Ваня, Петя, Саша..."! Всех призывников построили в колонну, и мы двинулись по городу на вокзал. Идти недалеко, пришли, погрузили в теплушки с нарами двухъярусными вдоль стенок и печкой посередине вагона, которая топилась почти всю дорогу, было достаточно холодно и повезли...
По вагону прошел слух: везут служить в Германию! Для нас, советских невыездных ребят Германия звучала так же абстрактно и недостижимо как, скажем, Венера или Марс, за рубеж по большому блату или неким трудовым и пр. достижениям ездили только в соцстраны ("курица не птица - Болгария не заграница", Югославия "шла" как капстрана, а уж Германия, включая ГДР, тем более, к тому же еще и память нашего послевоенного поколения о фашистах и впитанная ненависть ко всему немецкому.
Попал я на самую что ни на есть настоящую тяжелую армейскую службу - в пехоту, да еще в полку назначили гранатометчиком. Я сначала не врубился, но когда мне на плечи взгромоздили тяжелый фаустпатрон с двумя запасными гранатами, я сильно позавидовал автоматчикам с лёгоньким "калашниковым", особенно при марш-бросках с полной выкладкой, когда на плечах висело около тридцати килограммов снаряжения! Правда, рядом пыхтели пулеметчики с пятидесятью килограммами веса, на которых вообще страшно смотреть было.
Как показали дальнейшие события, на вышеперечисленном мои неприятности не закончились, ибо, мало того, что я попал не в самый лучший даже среди пехотных полк, так я еще и попал я в самую хреновую в полку девятую роту, а в ней в самый хреновый первый взвод. Это, как оказалось, в силу своего кадрового состава были оплоты, закоперщики поддержания традиций армейского "стариковства" и славились в полку самым жестоким обращением с "молодыми".
Градация была следующая: старик - черпак - молодой - салага, каждые полгода статус естественным образом "сдвигался". Мой личный статус был не слишком понятен, с одной стороны, салага, ибо только пришел, с другой, дембель через год, т.е. черпак, да и по возрасту я на пару лет был старше "стариков". В состоянии этой двойственности, которая во-многом предопределила мою армейскую судьбинушку, я и провел фактически всю службу, колеблясь от и до ...
Первый день нахождения в полку. Меня завели в казарму. О самой казарме рассказ отдельный. Чисто немецкая постройка 30-х годов, в которой при Гитлере в тридцатые-сороковые годы размещались войска рейха. Массивное серое здание с толстыми стенами, постоянно холодное и зимой, и летом. Зимой ложились спать с температурой (в казарме висел градусник) плюс двенадцать градусов, просыпались - четырнадцать на большее "не надышывали". Казарма разбита на комнаты, в каждой из которых человек по тридцать спят на двухъярусных кроватях, салаги, естественно, на втором ярусе.
Я спал рядом с узбеком, имени не запомнил, зато навсегда запомнил ничем не истребимый запах его тела, как у собаки, причем, мылся он, не мылся дела не меняло. Спасало только то, что нас так гоняли, что спали мы, несмотря на холод, постоянный полуголод и прочие привходящие обстоятельства, в прямом смысле слова как убитые! Со мной не было ни до, ни после не было, чтобы я, как в армии, засыпал в процессе прикосновения головы к подушке. Помню это ощущение совершенно ясно - голова клонится к подушке, автоматически натягиваешь одеяло на вечно зябнущее тело, голова падает на подушку и все - ты улетел!
Туалет в казарме был типа "сортир", драить его было отдельной процедурой унижения салаг. Я зубной щёткой гальюн не чистил (шваброй бывало), но салаг таким образом "наказывали" неоднократно.
Итак, вернусь к самому первому дню. Завели в казарму, в комнате несколько человек. Мне показали мою койку на втором ярусе. Подошел ко мне какой-то длинный парень (это оказался черпак по фамилии Читайло) и немного заикающимся петушиным голосом крикнул мне: "А ну ка, салага, убрал быстро казарму!". Я, внутренне подготовленный к предстоящей борьбе "не на жизнь" со стариками, буркнул в ответ: "Пошёл на хуй, тебе надо, ты и убирай!". Читайло явно не ожидал такого ответа, засуетился как-то и крикнул: "Мы вот тебя щас, салага, отпиздим, будешь знать"! "Кто кого" - ответил я, "пойдем выйдем на улицу и поговорим". "Ну, ладно, крикнул он, вот приедет Обыденко, он тебе, сука, покажет!".
Так я узнал о существовании хохла Обыденко, как оказалось, главного старика-громилы взвода, роты и даже полка. В "шестерках" у него ходил также "старикующий" казах Ахметов, который на самом деле был идейным вдохновителем всех наездов на молодых, а горилла Обыденко был лишь тупым исполнителем. Причем, пока неделю Обыденко был на сборах тяжелоатлетов, я этого Ахметова не видел, не слышал, ибо парень он был в действительности трусоватый, а вот когда тот появился...
В казарму вошел детина под два метра ростом, весом не менее ста килограмм, маленькие злобные глазки на лысой бычьей шее-голове. Видно, ему уже подробно рассказали о борзом "вышеобразованном" (так нас всех, служащих в армии после института, называли другие солдаты). Поэтому он не стал, как, наверно, ожидали многие, сразу же сильно прессовать меня, тем более, бить, а начал исподволь нагнетать атмосферу угроз путем постоянных беспричинных, в основном, "наездов" по поводу и без повода.
От многих из "обязанностей" салаг мне удавалось уклониться, ибо ко мне все же было довольно опасливое отношение как к юристу, что я всячески педалировал по случаю и без, и "полусалаге". Не от всех, конечно, это было нереально. Несколько раз вынудили заправить "старику" койку и подшить воротничок. Делал я это с такой перекошенной рожей и так неохотно, что в итоге "старик" посылал меня на три буквы и или сам все делал или привлекал другого салагу.
Практически все солдаты за редким исключением обращались друг к другу только по фамилиям, частенько обыгрывая их так или иначе. Моя в транскрипции косноязычного прапорщика молдаванина Кундура звучала как "Шахфир", как меня до конца службы и звали не только солдаты, но и офицеры. Дошло в итоге до смешного - когда я демобилизовывался, на заключительном застолье какой-то солдат из другой роты совершенно серьезно спросил меня: "Слушай, Шахфир, а как твоя фамилия!?" Сейчас я эту историю рассказываю только как анекдот.
Не смогли меня принудить "старики" к исполнению главной повинности салаг и молодых - отдавать им большую часть ежемесячно получаемых денег. Получали мы пятнадцать немецких марок, что соответствовало советским трем рублям. На эти деньги надо было купить все туалетные принадлежности - лезвия, зубную пасту, мыло. Плюс все понемногу откладывали на дембельский подарок. Я мечтал купить немецкий кожаный портфель, который увидел в военторге и который произвел на меня неизгладимое впечатление, дома таких и близко не было! Накопил в итоге 75 марок, отдал их комвзвода, и он купил мне в городе, носил я этот портфель довольно долго.
За первые полгода службы мне "благодаря" Кундуру, доставались все самые тяжелые наряды, среди которых первым номером шла кочегарка. Всю ночь надо было грузить тачки с углем, везти их к полыхающей печи и ссыпать туда уголь. Холод, ветер, тяжелая грязная работа не смыкая глаз. Жратву привозили последним, по остаточному принципу и после стариков не оставалось почти ничего, жидкая водичка. Даже в столовой, где старики первые, за ними черпаки и молодые черпали из общей кастрюли на столе человек на двадцать, нам, салагам, оставалось иногда побольше. Хлеба доставалось, в лучшем случае, кусочек, пара кусков сахара, ну, и ошмётки кожи свинины с жирнущим салом и с оставшейся волоснёй, даже это с голодухи нами обсасывалось по максимуму. Особым измывательством над молодыми было то, что едва до них доходила очередь получить свою урезанную "ужиженную" порцию и приступить к ее поеданию, как зачастую заканчивалось время приема пищи, звучала команда встать и покинуть столовую. Естественно, остатки хлеба и сахара лихорадочно запихивались в карманы, что потом служило источником дополнительного измывательства и насмешек над молодыми. Карманы принудительно выворачивались и запасы выбрасывались на землю, кое-кому старики приказывали зашить карманы. В результате, в армии я научился вредной привычке есть со страшной скоростью, буквально проглатывая пищу и полностью от неё не избавился до сих пор. Ну, а вкус засохшего куска хлеба с кусочком сахара, осторожно, маленькими кусочками поедаемый в укромном уголке, остался в памяти как самая вкусная еда на свете.
Однажды на учениях солдаты нашего взвода сперли у немцев, у которых по-западному товары частенько выставлялись у магазинов на улице, таз с яйцами. На костре пожарили огромную яичницу, которая со свистом улетела в наших солдатских желудках.
Я как некурящий получал вместо сигарет две пачки сахара, которые сжирались практически мгновенно, ибо хранить было невозможно, сопрут! Сэкономленный в столовой хлеб с сахаром, ох объеденье! Выдавали солдатам сигареты "Охотничьи", мы их называли "Атомные" за невероятную крепость. После пары-тройки затяжек с непривычки ты уже улетал, голова кружилась, вот так и гробили здоровье молодых ребят, которым после армии уже не хватало "слабых" обычных сигарет, в результате курили они их на гражданке не по одной пачке в день.
Был у нас один "источник дополнительного питания" - летом мы частенько лазали в сады немцев, где больше затаптывали, чем срывали плодов. Помню пример "удачного" визита, лежу на земле в темноте и на фоне неба нахожу клубнику, рву и ем, вкусная была... Другой раз хозяин немец застал меня сидящего на сливе и аккуратно жестами попросил слезть, что я и сделал, после чего мирно ретировался, демонстративно придерживая (чтоб немец это видел) штык-нож на поясе, без которого мы на промысел не ходили. Наконец, еще раз на нас во время "садовой интервенции" немцы спустили огромных немецких овчарок. Я вместе с другими солдатами бежал с такой дикой скоростью, как, по-моему, не бегал ни до, ни после, причем бежали мы по кочковатому полю, в сапогах, до сих пор эта бешенная гонка перед глазами, и как умудрились не переломать себе ноги, да еще и убежать от собак!?!
Командирами трех взводов были молодые лейтенанты. Моим первым взводом командовал худосочный невысокого роста лейтенантик с хохлятской фамилией Федоренко. Никакой защиты или помощи от него не было. Жену его как-то видел, такая же маленькая, худенькая, остроносенькая, пара, короче!
А вот третьим взводом, куда я, к своему счастью (о чем позже), попал во втором полугодии службы, командовал всегда подтянутый пижонистый красавчик с начищенными до блеска сапогами и большим самомнением о своем интеллекте (что в армии не сложно) лейтенант Николаев. С ним мы периодически словесно пикировались (кое-что он и правда знал, dum spiro spero, например), и он меня, "слишком умного" не жаловал, даже при дембеле не хотел, сучок, протягивать мне руку на прощанье, о чем так мне так прямо и сказал.
Имелась у него, однако, одна большая проблема в личной жизни - жена страшилка! Это была реально некрасивая нескладная девушка довольно высокого роста и в теле. Перед глазами картина: полк возвращается с учений, медленно втягивается в ворота вереница машин с солдатами, орудия, в открытых люках танков и БМП гордо и красиво стоят обветренные мужественные офицеры, среди них Николаев один из лучших. От ворот вдоль дороги вглубь территории полка стоит вереница встречающих мужей офицерских жен с детьми и без. Почему-то мне запала в душу его жена, эта несчастная женщина, скорее всего, из далекой российской глубинки, "выигравшая приз" в виде красавца мужа и жизни в Германии. Она всегда стояла с ребенком на руках, было видно, понимает, что некрасивая, что незаслуженно имеет такого мужа и такую жизнь и все равно скованно машет рукой, прикрывается ребенком и смотрит на едущую мимо нее колонну и усиленно отворачивающегося от неё и делающего вид, что не замечает, мужа. А ведь и действительно, многие показывали на нее и хмыкали - "Смотри, смотри, это жена Николаева, ёб твою мать, страшилище! Трахнул, небось, по пьяни, залетела, родила и захомутала мужика". Вот и я среди десятков встречающих навсегда запомнил эту бедолагу с её затравленным взором исподлобья и полувиноватой улыбкой, как-то, интересно, сложилась ее дальнейшая жизнь...
Кажется, вся Германия была покрыта брусчаткой - "страна дождей, блядей и велосипедов", как говаривали солдаты и небезосновательно по каждому из пунктов... Дожди шли очень часто, на великах ездила вся страна, а девчонки в Германии вовсю "гуляли не по-детски" лет с двенадцати-четырнадцати. Нам, солдатам, особо не "перепадало", основная масса жестко сидела за забором, где лично я провел практически всю службу, но фразу "фройлен фик-фик", которой якобы можно было договориться с немками, мы знали все...
Кстати, уже после службы в армии я узнал причину постоянного непонятного привкуса чая, который нам давали в солдатской столовой. Оказывается, в чай добавляли бром, чтобы у молодых ребят от зашкаливающего тестостерона мозги не сносило, даже онанизмом в казарме не особо занимались, в отличие, скажем, от общаги в институте, где дрочили нещадно, т.е. сыпали брома в чаёк нам в армии, судя по результату, немало! Между тем, бывали и инциденты. Стоим на плацу. Вместе с командирами перед шеренгой стоит какая-то пожилая женщина. Мне она тогда показалась конкретной бабкой, но в 20 лет я за бабку мог принять и сорокалетнюю женщину. Комполка полковник Дроздов громовым голосом объявил, что эту женщину вчера изнасиловал и избил наш солдат и женщина будет проводить опознание. Нас выстроили в две длинные шеренги на расстоянии пары метров друг от друга, и женщина медленно пошла вдоль строя, вглядываясь в лица. По строю пронеслось: "брюнет по метр восемьдесят", мы все, подходящие под это описание, напряглись, хрен ее, бабку, знает, ткнет пальцем, никто и разбираться не будет! Самое интересное, что насильника она нашла! Оказался кавказец (горячие южные парни!), кажется, азербайджанец, причем, когда она его опознала, он даже не отпирался и понуро вышел из строя. Полковник Дроздов на глазах у всех врезал ему кулаком по морде! Дело в полку замяли, говорят, бабке приплатили около тысячи марок, старушка на том и успокоилась. Немцы, кстати, нередко удовлетворялись денежными компенсациями, особенно часто командованию приходилось платить за периодические грабежи солдатами немецких садов, а иногда и домов, ну, а уж после зарплаты стоимостью в одну бутылку шнапса (где-то тринадцать марок из получаемых пятнадцати) после этого шнапса врезать какой-нибудь фашистской морде было "святым делом"! Шнапс же - это один из самых противных алкогольных напитков, которые я пил, сплошная немецкая химия! Уж на что мы в студенческие годы пили дешевую заразу типа вина "три семерки", "солнцедар" (звали "солнцеударом" за быстро достигаемый результат), но противнее шнапса не помню.
По моей просьбе мать присылала вырванные листки из учебника английского языка и я, бегая, роя окопы, стоя на караулах и т.д. периодически читал, зубрил слова и т.д., чем также тренировал свой интеллект. Результата это особого не дало, ибо не было ни системы в учебе, ни регулярности, да и после дембеля я язык забросил...
Издевательства стариков, пусть даже и гораздо меньшие, чем у других салаг, я переносил с трудом. В итоге, не выдержал и где-то на четвертом-пятом месяце службы (не помню какой именно случай послужил толчком) пошел в особый отдел полка и там заложил всех стариков-вымогателей. Сижу, помню, в кабинете у особистов в полусознательном состоянии какого-то грогги, и рассказываю, как старикуют, как гнобят молодых, как отнимают деньги, назвал закоперщиков.
Визит к особистам дал реальный результат. Двух придурков вызвали и напугали, видимо, прилично! Лежу на койке после отбоя, подходит гора мышц - Обыденко и злобно цедит сквозь зубы: "Убил бы тебя, суку, да трогать нельзя, посадят...". Еще случай (кои были у нас частенько): ночью в казарму врывается напившийся перед дембелем "старик" из другой роты, которого, видимо, даже Обыденко побаивался, ибо он нагло ворвался в его зону влияния, и заорал: "Всем салагам встать и выйти в коридор"! Весь второй ярус и я в том числе вскочили заспанные с кроватей, вышли в коридор и в подштанниках построились в коридоре, где уже стояли салаги из других отделений, человек двадцать, не меньше. "Старик" шел вдоль строя и на выбор изо всех сил бил некоторых солдат кому куда - в живот, в лицо. Подойдя ко мне, его пьяный взгляд неожиданно прояснился, и он мне неожиданно довольно трезво буркнул: "А ты чего встал, быстро в постель"! Видимо, слух обо мне прошел по полку.
Настоящее же спасение пришло ко мне весной, когда нас, солдат с высшим образованием, забрали из подразделений на офицерские курсы. Месяц или полтора этих курсов были моими лучшими днями в армии! Жили отдельно, ребята одногодки, все после институтов, есть с кем и о чем поговорить. К тому же проводящие с нами занятия офицеры откровенно не хотели работать и многие занятия заканчивались тем, что мы скрывались вместе с офицером в лесу, а было уже тепло, и там валялись на траве и откровенно балдели. Да и в столовой мы наконец стали наедаться, ибо все делилось дружески и поровну.
Отдых от бешенной по напряжению изнуряющей службы и нормальное питание пошли мне явно на пользу и в физическом плане. В роте я еле подтягивался на турнике пару-тройку раз (при нормативе, кажется, двенадцать), а уж про "подъем переворотом", который лихо проделывали многие солдаты с тяжелыми сапогами на ногах, я и не мечтал. И вдруг пошло! Я и подтягиваться стал до 10 раз и подъем переворотом делать по нескольку раз. Помню, кручусь я на перекладине и вдруг вижу стоящих невдалеке и с огромным изумлением смотрящих на мои "подвиги" Обыденко и Ахметова, последний только и промолвил: "ни хуя себе...". От этих уродов меня спасло то, что их дембель пришелся на то время, когда я был на офицерских курсах, иначе способ со мной посчитаться они могли найти, а то, что искали, не сомневаюсь, несколько раз я их заставал у казармы, где жили курсанты.
Следствием визита к особистам стало и то, что меня перевели из самого проблемного первого взвода в третий к "красавчику" Николаеву. Там, в отличие от первого взвода, "старики" были очень хорошие ребята, пара-тройка мудаков демобилизовалась, а с оставшимися я стал готовиться к дембелю, так что последние пять-шесть месяцев в армии я служил можно сказать с удовольствием, ибо унижений как таковых не было, а к трудностям армейской жизни я уже адаптировался.
Запомнились летние учению на нашем постоянном, а потому "любимом" полигоне Либеруза на берегу Балтики. В окопах сидели примерно неделю, было, в принципе, тепло, но по ночам на земле спать всё равно холодно. Леса, в которых годами стояли тысячи солдат, были до блеска вычищены от малейших остатков сушняка, набрать дрова на костер было тяжелым делом. Да и место непосредственно у, обычно, единственного на отделение костра место доставалось опять-таки старикам, а остальные "ловили" остатки огня во втором-третьем ряду. Пару ночей спали в построенных солдатами блиндажах на нарах, состоящих из стволов деревьев. Даже "лучшие" места были не сказать, чтобы комфортными, но те, которые доставались салагам, в числе которых я продолжал оставаться, были "не в сказке сказать, не пером описать". Спать долго в одном положении было невозможно, ибо сучья больно впивались в тело, лежали же мы так тесно прижавшись друг к другу, что повернуться на другой бок могли только одновременно вместе с лежащими в одном ряду солдатами, что естественно, вызывало недовольство многих. Мне же, помню, было еще и холодно, ибо досталось крайнее место, я грел соседа, а меня было некому...
Вот с такого сна ночью отправляли в караул, а было там довольно страшно. Ибо, хотя и стоишь с заряженным боевыми патронами автоматом Калашникова, но пост находился в глубоком темном лесу - темно, ты один, вокруг шумят деревья, кругом непонятные тени. Кабанов в Германии было много в лесах, ибо охота на них запрещалась, а были они довольно опасны, да и немцев мы опасались, были с ними разные инциденты, вплоть до обстрелов с их стороны.
На этих учениях я совершил довольно постыдный поступок. Офицерам пищу готовили отдельно от солдат. Почуяв невероятной вкусноты давно забытый запах жареной картошки, я тихо подкрался к повару, который раскладывал картошку по тарелкам и спёр одну! Причем, меня увидели, но я (вот до чего дойти можно) с непроницаемым видом быстрым шагом сбежал! Николаев, сучок, "проехался" потом по мне, не упустил момента...
С этих учений возвращались почему-то на пригородных немецких электричках отдельными партиями солдат. Запомнил картину: стоим на вокзале маленького городишки, растянувшись вдоль железнодорожного полотна. По перрону идет пожилой немец, с ним за руку девочка лет пяти. Он наклонился и что-то сказал ей на ухо. Когда пара подошла к строю солдат ближе, девочка неожиданно вскинула правую руку в нацистском приветствии, громко крикнув "зик хайль" и повторила это несколько раз, пока шла вдоль строя. Мы с изумлением смотрели на "провокацию", но все молчали и стояли, малышка все же... Еще один пример "любви" немцев к российским оккупантам.
Тоже на учениях: рота движется по лесу, вечереет, почти ночь. И вдруг видим: у дороги среди деревьев стоит, как показалось почти в темноте, огромного роста старуха с палкой с распущенными лохматыми волосами в драном балахоне и подняв руки с палкой трясет ими и громко хохочет в нашу сторону громовым голосом: "ха, ха, ха...". Нас было человек сто молодых здоровых солдат, но скажу честно, было довольно жутко, причем это чувство появилось почти у всех! Уж и не знаю, что стало причиной, наверно, совокупность факторов - лес, темнота, страшная фигура, зловещий хохот...
Свой день рождения 11 августа 1972 года я встретил на учениях, которые у нас на этот раз были в составе Блока стран Варшавского договора. Физически я побывал в нескольких граничащих с Германией странах - Польше, Чехословакии, Венгрии. На самом деле не видел практически ничего, ибо учения были построены на том, что мы днем отсиживаемся и скрываемся от противника в лесах, а движемся только ночью. Вот в узкую прорезь Боевой машины пехоты я что-то мелькающее "иностранное" и, можно сказать, видел. Особенно запомнилась именно ночь 11 августа: мчимся на БМП по ухабистой проселочной дороге, мощная машина довольно высоко подпрыгивает на кочках, я стою в отрытом люке БМП и возникло удивительное ощущение ярой, рвущейся вперед в неизвестность вместе с БМП жизни - скорость, ветер, ночь, мелькающий лес и ты на этой грозной машине как ниндзя в железной броне, которому ничто ни по чем!
Кстати, оружие в руках - реально страшная сила, в чем я в армии убедился. Всегда был безразличен к оружию, стрельбам, но тут, как говорится, любовь поневоле. Бежишь в атаку с автоматом, над полем стелется многоголосый крик "Ура..а..а" и поливаешь условного противника боевыми патронами, а ночью ещё и трассирующими пулями, при этом в груди рождается неизвестно откуда и к кому злоба, ярость, азарт и готовность реально прошить очередью чего и кого скажут! Кричать "Ура" никто не заставляет, просто из глубин подсознания совершенно естественно, почти по животному вырывается этот крик, а при большой массе солдат этот эффект многократно усиливается, как то мы в цепи, растянувшейся на огромном полигоне "атаковали" всем полком, вот это был рёв!!!
Самое тяжелое испытание в армейской службе - это марш-бросок на время в полной выкладке, т.е. бежишь увешанный всем штатным оружием. На мне висело около 30 кг - гранатомет, боекомплект 2 гранаты, рюкзак не помню уже с чем, плюс сапоги, плюс шинель в холодное время года. Если не ошибаюсь за давностью лет, норматив был 32 минуты на 6 километров. Причем, и это главное, время подразделения засекали по последнему финишировавшему! В связи с этим плетущимся последними солдатам доставалось от сослуживцев по полной программе, их материли, гнали пинками, а иногда и кулаками по морде вперед изо всех их последних сил. При этом, правда, и помогали, если видели, что реально подразделение не укладывается в норматив - забирали у отстающих оружие, а самих бедолаг солдатиков иногда волоком тащили на ремнях!
Я был почти всегда, особенно в начале службы, сзади, но не последний, так что худшего избегал. Особенно запомнился марш-бросок на учениях в составе стран Варшавского договора. Был самый конец учений, прошла уже примерно неделя жизни в поле, рытья окопов, бесконечных "атак и оборон" и мы все еле ползали. Заключительные стрельбы на полигоне. Помню, стрельнул я свои дежурные две гранаты из гранатомета по макетам танков. Кстати, из-за этого злосчастного фаустпатрона, чем и был на самом деле гранатомет, я испортил себе слух - правое ухо у меня с тех давних пор слышит хуже левого. Так вот отстрелялись мы и построились перед проверяющим генералом из дивизии. Привычно обматерив нас, генерал сообщил, что стреляли мы хуёвей всех, а потому наша рота уничтожена условным противником. Показав на темнеющую далеко на горизонте полоску леса, генерал приказал - это ваш финиш, бегом марш!
Более страшного в физическом плане армейского испытания у меня не было! Бежали практически все в абсолютной прострации, ибо сил ни у кого не было уже на старте, а бежать надо было шесть километров! Генеральская сволочь при этом ехала позади нас на УАЗике и зорко контролировала, чтобы бежали все!
Где-то через километр-два я понял, что мне конец, бежать я уже не смогу и свалюсь сейчас беззвучно и бесповоротно. Держало меня только удивление и даже изумление - рядом со мной бежал самый слабый солдатик роты, рядом с ним еще и еще такие же хиляки и все они бежали и не падали !? Эффект толпы и мысль: "А я, что, хуже всех что ли!??" толкали меня вперед и не давали замертво упасть.
Фактически в бессознательном состоянии я добежал до валяющихся на финише "передовиков" и рухнул как подкошенный... Могу сказать одно: такого всеобъемлющего чувства счастья от преодоления, казалось, невозможного, я не испытывал никогда. Весь мой организм как бы растворился в охватившем меня ощущении счастья, победы, преодоления, я слился с огромным голубым небом над головой, в изнеможении глядя в которое, успокаивалось мое бешенное дыхание и выпрыгивающее из груди сердце. После этого бешенного кросса я вдруг стал хорошо бегать и на следующем марш-броске был одним из первых!
Сильные впечатления от учений и вообще всей армейской службы - рытье окопов и туалеты. В Германии нам повезло с грунтом, он здесь песчаный и рыть окопы было довольно легко, а перерыли мы их немерено! На каждом сраном ученьице, начиная со взводного и далее, рытье окопов - обязательная программа! Копать надо небольшой походной штык-лопатой, входящей в снаряжение, да еще и лёжа, т.е. как в бою! Тяжелое это было дело, особенно поначалу, потом как-то адаптировался и даже плохо-бедно соблюдал нормативы. Один раз рыли окоп под свой БМП, так даже полегче было, ибо рыли большими лопатами.
Туалеты на учениях, это песня! На длинной траншее с положенными на нее палками сидят в позе "орла" десятки голожопых солдат, еще то зрелище! Как никто с этих довольно тонких, я бы сказал, и неустойчивых жердочек не навернулся в сточную яму, загадка природы, то бишь, службы!