Закат, шум, пыль, забитое Садовое кольцо, солнце в окнах, толпа навстречу, грязный переход, последний вечерний "Сапсан" у перрона. Прощай, Москва. Поезд ныряет в путь, как космический корабль в черную дыру, проваливается в бездну и, спустя 4 часа, как будто и не было всей этой катастрофы, притихший, покорный, замирает у платформы Московского вокзала.
Без четверти полночь. Выхожу из здания вокзала на площадь Восстания, перебегаю вместе со всеми Лиговский, не слушаясь светофора, и - вот он, Невский проспект. Буйство огней на несколько минут оглушает и ослепляет меня, и тут же толпа, двигающаяся в разных направлениях одновременно, захватывает меня и уносит в свой водоворот. И только выбравшись и отойдя в сторону, стоя посреди безумного движения машин и людей, я поднимаю голову и вижу над собой непостижимое синее небо - глубокую синеву над золотым городом. Здравствуй, Питер. У меня есть одна ночь для свидания с тобой.
В эту ночь я буду бродить по твоим улицам и набережным, вдоль каналов, мимо закрытых парков, заглядывая сквозь чугунную решетку; буду слушать пьяные песни счастливых гостей твоих и смех влюбленных; я буду слушать твою музыку.
Эта музыка звучит у меня в ушах: странный, одинокий, мучительный звук саксофона отвлекает меня от моих мыслей. Оглядываюсь: на противоположной стороне Невского чудак-музыкант, кривляясь, вертит в руках свой инструмент. Удивительно - прохожие вовсе не обращают на него внимания. Он увязывается за ними, стараясь попасть в шаг, и наигрывает резкую мелодию, то высоко поднимая саксофон в воздух, то скрючиваясь влево, то вправо, то сгибаясь так, что, кажется, вот-вот зацепит саксофоном асфальт. Отстав от одних, тут же приклеивается к другим; но его не замечают, как будто его просто нет.
Медленно иду по Невскому в сторону Дворцовой площади. Оглушительный рев - по проспекту проносятся байкеры. Толпа с обеих сторон улицы останавливается и завороженно наблюдает за богоподобными всадниками. Им позволено всё. Когда последние звуки двигателей исчезают в воздухе, иду дальше. Через несколько минут передо мной возникают знаменитые кони Аничкова моста. Даже в полночь тут многолюдно: туристы любят фотографироваться рядом творением Клодта. Вот и сейчас у гранитной глыбы замерли бабушка с пухлым внуком, растянув рты в улыбке. Веселая стайка девчонок окружает стойку с хот-догами. Я решаю, что это действительно неплохая идея. "Семьдесят рублей за обычный хот-дог?!" Продавщица раздумывает и сообщает, что может приготовить для меня упрощенный хот-дог за 50 рублей. Мы приходим к согласию.
Жую хот-дог и гляжу на Фонтанку. Бутерброд под свежим балтийским ветром кажется необыкновенно вкусным, а я ужасно проголодалась. На проплывающем мимо речном суденышке дискотека. Темная вода на мгновение вспыхивает разноцветными огнями, вскипает, гранитное русло эхом отражает летний хит. Ох уж эти туристы. Я двигаюсь дальше, чтобы успеть увидеть развод мостов.
На площади у опустевшего Гостиного двора ко мне приближается бабуся вполне приличного вида. Станцевав передо мной незамысловатый танец, требует: "Ну дай хотя бы полтинничек!" И она имеет в виду совсем не 50 копеек. Питерские попрошайки - это совершенно уникальная нация. Это не только бомжи, капризные, обидчивые и избалованные богатыми туристами. Не только подростки болезненного вида, которые выпрашивают деньги на дурные цели, что видно невооруженным глазом. Как-то раз возле метро у меня попросил денег вполне прилично одетый мужчина, объяснив, что ему не хватает на проезд до работы. Деловито взяв у меня из рук две бумажки и даже не поблагодарив (наверное, ему было стыдно просить), он быстро скрылся в переходе. Профессиональные нищие и выпивохи, напротив, очень воспитанны. Как те двое, которых я скоро встречу рядом с Адмиралтейским садом и выгребу им из кошелька всю мелочь: один поймает мою руку и, поцеловав, воскликнет: "Нас так учили!"
Дойдя до канала имени Грибоедова, поворачиваю налево, чтобы обойти Казанский собор. В сумерках громадный мрачный храм, окруженный мощной колоннадой, кажется древним святилищем, в котором заключены все тайны мира. У южной стороны я останавливаюсь и замираю. Едва освещенная площадь совершенно безлюдна, но мне совсем не страшно. Отсюда мне виден лик Богородицы на западной стене, на который прямо смотреть неловко. Торжественная тишина и пустынность этого места рождают во мне особое настроение. Поднимаю голову и смотрю на золотую сферу, венчающую купол. Какие-то смутные образы рождаются во мне, волнуя меня, но я их еще не понимаю. Просто чувствую сейчас, что я одна - в центре Вселенной и что вся Вселенная - во мне.
Обхожу собор и возвращаюсь на Невский. У Мойки становится многолюдней - другие тоже спешат к разводу мостов. Я ощущаю легкую усталость после длительной прогулки, но предвкушение чуда придает мне сил. Парочки влюбленных, юных и пожилых, многочисленные семейства, стайки подростков, приехавшие из провинции, и, конечно, вездесущие иностранцы - все мы двигаемся к Дворцовой площади, обгоняя друг друга и даже толкаясь. На часах уже второй час, времени осталось в обрез, а еще ведь надо занять наблюдательную позицию.
Развод мостов в Санкт-Петербурге - это священнодействие. Впервые мне повезло увидеть развод мостов с палубы наемного катера вместе с горсткой любопытных чужеземцев. Мы дрейфовали посреди Невы вблизи Дворцового моста, не спуская с него глаз; вокруг нас на воде качались десятки судов, битком набитых такими же взволнованными наблюдателями. Повсюду сверкали вспышки от фотоаппаратов и светились дисплеи видеокамер - мне казалось, что я попала в подземную сокровищницу восточного владыки. И так увлекалась зрелищем, что пропустила сам момент развода. Очнулась я только тогда, когда наш катер тронулся с места. Тогда я и увидела, что огоньки, проходящие вдоль парапета Дворцового моста, разъехались в стороны, а его фонари висят над рекой горизонтально и сияют как ни в чем не бывало.
Зато в ту ночь я увидела разводы всех остальных мостов через Неву! Мы медленно проплывали под ними как раз в тот момент, как они расходились. Иностранцы суетились вокруг, что-то забавно лопотали на непонятном мне языке, а я стояла посреди палубы, скрестив на груди руки, как капитан Немо, продуваемая пронзительным ветром с залива, и смотрела прямо перед собой. Черная вода убегала из-под кормы, а над головой плясали звезды. Позади остался золотой шпиль Петропавловки и Заячий остров, дивный Зимний дворец, таинственный Летний сад, великий крейсер, вечно теперь неспящий, и белоснежный Смольный собор, как будто паривший над городом. Я упивалась колдовской ночью. Я слышала музыку небес в ту ночь, клянусь.
И каждый год я приезжаю в Питер, чтобы увидеть развод Дворцового моста, и каждый раз что-то отводит глаза. Впрочем, самое интересное - это даже не развод мостов, а то, что происходит вокруг. Туристы да и аборигены облепляют набережные - Дворцовую, Адмиралтейскую, Английскую и Университетскую. Видели нерест? Это мягко сказано. Возле Дворцового моста, по ту и другую его сторону, по всей ширине Невы, собираются суда - речные теплоходики, катера, большие и маленькие, и турбоходы. Они встают настолько плотно друг к другу, что часто между ними остается расстояние не больше локтя. Как они умудряются при этом не сталкиваться, уму непостижимо.
В этот раз мне удается найти себе место на набережной у Благовещенского моста (бывшего лейтенанта Шмидта). Он разводится на несколько минут раньше Дворцового, так что теперь я точно не должна пропустить событие. Рядом со мной ожидает маленькая компания молодых ребят и девчонок. Они потягивают пиво, курят и хохочут. Всеобщим вниманием владеет рыжий парень, который болтает всякую чепуху про развод мостов и остальное: "Маленькие наглые катера, наевшись грибов, сбиваются в кучу и ходят по кругу". Я тоже слушаю его и кручу головой, глядя то на Благовещенский, то на Дворцовый мост.
И тут набережная и Нева взрываются от восторга, раздаются свист, хлопки, и я понимаю, что опять пропустила начало действа. Рыжий говорит "ой" и умолкает. Оба берега кричат, аплодируют, улюлюкают; с воды им отвечают тем же. После того, как мосты начинают разводить, вся флотилия с радостно вопящими пассажирами стройной толпою отправляется в путь по Неве. Те суда, что отходят от причала у Зимнего дворца, идут по Неве до Большеохтинского моста (Петра Великого), разворачиваются и возвращаются обратно. Большая же часть катеров, нанять которые можно на внутренних каналах, проходит под Троицким мостом и сворачивает на Фонтанку.
Мне довелось увидеть это чудо однажды. Мы с другом стояли у Пантелеймоновского моста, рядом с уснувшим Летним садом, и тут увидели, что, посреди кромешной тьмы, прямо на нас движутся десятки и сотни огней - и это было похоже на светопреставление! Мы долго не могли понять, что происходит, пока не различили контуры судов и сообразили: они возвращаются после развода мостов. У 1-го Инженерного моста, как раз у памятника Чижику-пыжику и Инженерного замка, процессия разделяется: часть катеров уходит на Мойку, другая часть продолжает двигаться по Фонтанке на юг.
"Маленькие наглые катера" спешат расчистить путь большим и важным баржам, которые беззвучно и торжественно заходят в акваторию Невы из Финского залива. Именно они - виновники главного петербургского события, но до этого никому уже нет дела. Набережные быстро пустеют; семейства отправляются спать, а молодежь - гулять.
Я дохожу до Сенатской площади, где в свете прожекторов над огражденною скалою кумир с простертою рукою сидит на бронзовом коне. Проникаю в темный Александровский сад, где могу наконец отдохнуть на скамье после долгой прогулки. Тут нет ни одного фонаря, и именно это мне и нравится. На скамейках влюбленные парочки, молодежь пьет пиво, по дорожкам, усыпанным острыми камешками, прохаживаются семейства. Рядом со мной сидят девчонки, прикатившие откуда-то издалека. Я тут же выслушиваю рассказ, что одну долго не отпускал в Питер молодой человек, потому что "здесь высокая преступность". Она покрутила пальцем у виска и все-таки поехала.
И она, конечно, права: исторический Питер - это город-праздник, город влюбленных. Я никогда не была в Париже, но осмелюсь думать, что это звание Питер вполне мог бы присвоить себе. Целующихся, юных, зрелых и старых, можно увидеть на каждом мосту, набережной, на улицах и площадях, в каждом сквере и парке, в троллейбусах, на катерах, в метро, магазинах, музеях и у памятников. Утром, днем, вечером и ночью. В одиночку гулять по Санкт-Петербургу трудно: в конце концов даже у самого заядлого холостяка засосет сердце оттого, что в этом городе ему не с кем целоваться. Мне тоже сейчас немного грустно смотреть на целующихся. Но я приехала на свидание с тобой, Питер. Я влюблена в тебя, а ты - отвечаешь мне взаимностью, ты бережешь меня и лелеешь.
Встаю со скамьи, бреду через Александровский сад к Исаакиевской площади. Это самая важная тайна Санкт-Петербурга: летом, с мая по сентябрь, смотровая площадка на колоннаде Исаакиевского собора открыта до 4 часов утра. Поразительно, что даже многие коренные жители не знают об этом. Поднимаюсь по крутой каменной лестнице (100 с лишним ступеней), потом по узенькой железной. И вот я стою над ночным Петербургом на высоте полусотни метров.
Отсюда центр Санкт-Петербурга как на ладони. Пустынные, скупо освещенные улицы и бульвары, дворцы, парки, мосты, Александрийский столп и шпили Адмиралтейства, бастионы Заячьего острова и где-то там, незримый, ангел Петропавловского собора, мрачная Нева, силуэты кранов на Адмиралтейских верфях, огни и крыши, крыши, крыши - я обхожу колоннаду по кругу, держась дрожащей рукой за хлипкий поручень (высоко и страшно!) и спотыкаясь о целующиеся парочки, которые сидят на краю, свесив ноги (сюда они тоже пробрались). Балтийский ветер треплет мои волосы. На востоке светлеет небо.
Спускаюсь в царство Аида. Пересекаю сквер, площадь, мимо памятника конному властителю, перехожу Синий мост и иду по набережной Мойки. Четвертый час. Сумрак становится нежным. Питер почти безлюден. Катера десятками прикованы к причалам; прямо здесь, кое-где на палубе, кое-где на ступенях набережной спят уставшие туристы - лето, жара и тратить деньги на комфортный ночлег в самом деле глупо.
Перебегаю Невский и двигаюсь дальше по набережной. Я не могу оставить Питер, не пройдя своим любимым маршрутом: набережная Мойки к северу от Невского проспекта, Мало-Конюшенный и Ново-Конюшенный мост, канал Грибоедова, храм Спаса-на-Крови. Его великолепие лишает меня дара слова. Просто молча смотрю. Внутри (летом храм открыт допоздна) ниже уровня пола сохранена часть мостовой, где пролилась кровь императора. Здесь сын оплакивал отца. Я тоже оплакиваю его.
Иду вдоль ажурной решетки Михайловского сада, возвращаюсь на набережную Мойки. Второй Садовый мост, Первый Садовый мост. Летом по внутренним каналам с бешеной скоростью носятся водные мотоциклисты. Любимое их развлечение: изящно развернуться под восторженное "ах!" зрителей на берегу и струей из-под киля попытаться выстрелить по толпе. Нужно быть очень внимательным, если на горизонте показываются эти разбойники. Вот так год назад, когда я стояла на набережной здесь же, между 1-м Инженерным мостом и 1-м Садовым мостом, рассматривая только что купленного бронзового чижика-пыжика, маленького и ужасно симпатичного, меня с головы до ног окатил водой из Мойки один из этих развеселых. Так Питер крестил меня.
Добираюсь до набережной Фонтанки и, уже едва переставляя ноги от усталости, спускаюсь к Невскому. Здесь, отыскав только что открывшееся кафе, заказываю две чашки двойного эспрессо и блины с кленовым сиропом. Я буду коротать время до первого "Сапсана" и смотреть в окно, на проспект, еще пустой и чуть розовый от утреннего солнца. И вдруг увижу его - старого чудака с взлохмаченными седыми волосами, спящего на троллейбусной остановке в обнимку со своим саксофоном. Я абсолютно счастлива. И знаешь, что я думаю, Питер? Я думаю, что это дух твой, странный, старый, всем заметный и никому не видимый.
Утро. Рассвет. Солнце сверкает на шпилях и куполах. Я возвращаюсь в Москву, в суету. Я оставляю слушать твою музыку другим.