Вернувшись домой после долгого трудового дня, я обнаружил свою сожительницу,
Алису П. , в невнушающем оптимизма состоянии. Она лежала на холодном каменном полу, в порванной майке и в потрёпанных сиреневых трусах, смотрела помутневшим взором на желтоватое пятно в потолке и громко пела незнакомую мне песенку на древнееврейском языке:
Мальчик гулял по городской улице
Все мальчику были рады: торговцы эскимо,
Попрошайки, дворники , проститутки,
Водосточные трубы, вывески на дверях
Бесчисленных бакалейных лавок,
Булыжники мостовой, извёстка бордюров
Ов, Ов, мальчика звали Йов,
Мальчик любил гулять по городской улице
И городская улица любила,
Когда по ней гуляет Йов
Даже облака в небе, когда лились дождём
На город и его окрестности
Шептали невидимыми своими губами-
" для Йова дождь, для Йова " ,
для Йова, милого, умного мальчика,
зеленоглазого, светловолосого.
Ов, Ов, мальчика звали Йов,
Мальчик любил гулять по городской улице
И городская улица любила,
Когда по ней гуляет Йов...
--
Алиса-, попытался я её образумить. -Я понимаю, что наша жизнь совсем не сэндвич с холодной телятиной. И не пирог с шоколадным кремом. Мы уже не совсем молоды и в книге судеб помечены знаком вопроса . Мы тяжело работаем на неинтересной работе. Денег, которые мы зарабатываем, с трудом хватает на кусок хлеба. Но что из этого следует? Что надо валятьтся день деньской на холодном полу , в одних трусах и майке?
Что надо петь депрессивные песни? Ты возишься со своей грустью, как с любимым щенком. Вставай, дорогая, вставай. Всё дерьмо, кроме мочи. Вставай и будем ...
Алиса не реагировала. Она перевела дыхание, облизнула пересохшие губы и продожала :
У Йова был дядя, шутник и затейник,
Чернобровый великан, силач, каких мало,
О, господа, как любил он мальчика,
С самых высоких сосен рвал ему шишки,
Самых пушистых в мире ловил ему белок
Ов, Ов, мальчика звали Йов,
Мальчик любил гулять по городской улице
И городская улица любила,
Когда по ней гуляет Йов...
Белки, белки, белочки,
Поцелуйте Йовушку, сделайте милость.
Он добрый, нежный и ласковый.
Он умеет играть на губной гармошке
И плавать кролем в голубом озере.
Я потянул Алису за тонкую руку, но она, не обращая на меня ни малейшего внимания, продолжала валяться на полу . Я поднял её майку до самого подбородка и ущипнул за тёмный, сморщенный от холода сосок. Алиса ударила меня ногой По животу . Я лизнул её в подбородок. Она засмеялась.
--
Отойди, ничтожество. Отойди, оборотень. Сначала ты говоришь мне всякие гадости, а потом подлизываешься. Я лежу в трусах и в майке и буду так лежать. Это мой дом не меньше, чем твой, в чём хочу, в том и лежу. "Мы тяжело работаем", ха-ха- ха-ха, рассмешил. Особенно тяжело работаешь ты, только интересно, чем. Какой частью твоего шикарного тела, можно спросить? Головой или , ха-ха- ха-ха, руками? У тебя же щёки свисают на плечи, как порванные паруса. Ты целый день что-то жрёшь, Куришь и жрёшь, жрёшь и спишь. Тебе даже трахаться лень, скажи, когда ты трахал меня в последний раз? Я даже вспомнить не могу, на прошлой неделе...нет, в прошлом месяце...Иди, жри свои чипсы, жри свои бисли , мерзавец...
Йов, тень твоих длинных ресниц
Падает на асфальт и асфальт становится мягче.
Мама печёт тебе сладкие мускатные пироги
И уже ревнует тебя к той, кто станет хранительницей
Семени твоего, пока ещё дремлющего.
Ов, Ов, мальчика звали Йов,
Мальчик любил гулять по городской улице
И городская улица любила,
Когда по ней гуляет Йов...
Я ушёл на кухню. Алиса грустила и я грустил вместе с ней. У каждого своя грусть и у каждой грусти свой день. Песенка о Йове звенела в моих ушах , как колокольчик на коровьей шее. Улица, мама, пироги - хорошо Йову. Пусть хоть кому-нибудь будет хорошо.
В пыльном окне неторопливо катилось большая овальная луна. На дороге дребезжали резиной и металлом автомобили. У соседей сверху лопнула канализационная труба и её содержимое, просачиваясь сквозь потолок, капало на наши стены и мебель. В воздухе стоял своеобразный запах, к которому, впрочем, я быстро привык. Часы на городской башне пробили девять. Начиналась ночь.
Я открыл холодильник. В холодильнике одиноко мёрзли буханка хлеба, палка говяжьей колбасы и пузырёк с горчицей. Я разрезал буханку на несколько частей, каждую часть густо намазал горчицей и сверху покрыл колбасными кругами. Где-то там, сверху, раздавались весёлый детский смех, музыка и хлопанье в ладоши. Я начал есть заветные бутерброды. Стало как-то спокойней, окружающий меня мир окрасился в более радужные тона. Чувство времени исчезло- секунда растягивалась на целый час и час пружинисто сжимался в секунду. В чайнике кипятилась вода для чая.
С Алисой я жил уже четвёртый год. Четвёртый год я видел её , худую и бледную, страдающую от нескончаемых простуд, насморков и несварений желудка, истерик, бессониц, никотино -и- кофеинозависимости, грубости и равнодушия окружающих, безработицы. Безденежья, мух, пауков, жары, холода, бездарных фильмов и скучных книг. И так далее. И тому подобное. Алиса страдала от всего, глубоко и регулярно. Её страданиям не было ни конца, ни края. Время от времени мне хотелось крикнуть туда, в самое небо- "хватит", но я не кричал. Я молчал, ибо не верил, что меня кто-нибудь услышит.
Я пил терпкий индийский чай и курил сигареты "Время Лайт". Детский смех за окном сменился хриплыми мужскими криками- в окрестных мечетях выли муэдзины, приближался час вечерней молитвы. В небе вспыхивали звёзды, но гасли вновь. Я решил посмотреть, что делает Алиса и вышел из кухни.
Алиса сидела на диване, широко расставив ноги и сжимая голову руками.
--
Ты уж нажрался, лисья морда?- встретила она моё появление. Ты наверняка сожрал всё, что было в холодильнике, как обычно. Тебе ведь наплевать, что в доме живёт ещё кто-то, кроме тебя. Главное- набить своё мерзкое брюхо, а там хоть трава не расти.
Ну, расскажи, чучело, как был хлеб и как была колбаса,а? Ты пьёшь чай, правильно я отгадала? Сахар ты не забыл положить, а?
Я подошёл к дивану и сел рядом с Алисой. Я протянул ей стакан с чаем.
--
Вот, попей. Чай тебя согреет. Если ты хочешь, можно добавить в него лимонный ликёр. Или мяты. Хотя, мята скорей всего закончилась, но я могу посмотреть. Если ты хочешь.
--
Что значит закончилась?- спросила Алиса. - Это ты её закончил. Даже мяту ты закончил. И зачем нужно смотреть, если ты знаешь наверняка, что всю мяту ты сожрал? Ведь сожрал, правда, а? Куда ты хочешь смотреть, в задницу?
Алиса схратила мою руку и укусила за запястье. Я закричал от боли и выронил стакан с чаем. Стакан упал на пол и разбился на множество сверкающих осколков. Алиса громко засмеялась и запела:
Йов, Йов, Йовушка,
Ты единственный сын у старого отца.
За каждую слезинку, бегущую по твоей бархатной щеке,
Он готов сжечь пол- города,
Со всеми его дворцами и банками,
церквями и синагогами.
Ов, Ов, мальчика звали Йов,
Мальчик любил гулять по городской улице
И городская улица любила,
Когда по ней гуляет Йов...
Твой старый отец готов сжечь пол-города,
Со всеми его безголовыми правителями,
Со всеми его трезвенниками и алкоголиками,
Со всеми его героями и трусами,
Со всеми его врачами и сумасшедшими.
Я вернулся на кухню. Из прокушенной руки сочилась кровь и её пятна живописно алели на рубашке и штанах. Я пытался искать пластырь или бинт в кухонном шкафу, но моя попытка закончилась неудачей. Я просто снял с себя рубашку, разорвал ею на несколько частей и перевязал одной из них повреждённую руку.
Я налил себе другой стакан чая и закурил ещё одну сигарету. В окне по ярко освещённой дороге шло множество людей- молодых и старых, лысых и волосатых . Кто-то шёл налево, а кто- то шёл направо. Кто-то шёл быстро, а кто то шёл совсем не спеша.
Я чувствовал, что мне всё- всё равно. Пусть каждый идёт куда хочет. Или не идёт.
Я сидел на высоком, очень неудобном стуле, с рукой, прокушенной любимой женщиной, с чашкой дешёвого и невкусного чая, и в моём мозгу копошились, как клопы в старом диване - образы. Воспоминания и мысли. В моих ушах ныла расстроенная виолончель. И рука болела, и рука болела...