Шахов В., Гомонов С. : другие произведения.

Душехранитель (роман)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками

Всем, кто ищет Потерянный Рай, посвящается...
  
  
Часть 1. "Ритуал"
  
Вечный покой сердце вряд ли обрадует,
Вечный покой - для седых пирамид,
А для звезды, что сорвалась и падает,
Есть только миг, ослепительный миг...
  
Л.Дербенев,
песня из к/ф "Земля Санникова"
  
  
Тридцать спиц сходятся в одной ступице.
  
Лао Цзы "Дао дэ цзин"
  
ЗА СОРОК ДНЕЙ...
  
   Внезапно помещение заполнилось тревожным гулом.
   Растворились тяжелые, окованные золотом двери, пропуская троих мужчин и женщину.
   Гул нарастал.
   Молодая жрица в темно-синей одежде шла чуть впереди своих спутников. На златовласой голове ее переливалась драгоценностями корона в виде крыльев сокола.
   Мужчины из сопровождения жрицы относились к разным сословиям. В первом угадывался вельможа -- и по одежде, и по уверенной походке. Второй, бедра которого прикрывал простой передник из белого гофрированного полотна, был рожден в семье простолюдинов, и лишь благодаря своим способностям добился положения жреца в храме Бену. Понять происхождение третьего человека -- окутанного темными одеждами, в капюшоне, опущенном на лицо -- было невозможно.
   При появлении этой четверки стража почтительно склонила головы.
   Со стен на вошедших взирал каменный бык.
   Она видела себя со стороны и стала той самой жрицей, едва красавица в синем убранстве миновала барельеф быка... Она знала, что так не бывает, и все же так было.
   Уста невидимых священнослужителей возносили молитвы богам Нетеру. Колонны храма уходили ввысь.
   В центре зала находился большой водоем. Черным было небо, гневливым.
   Все пятьсот сорок дверей захлопнулись, отрезая пути назад. Отныне выхода не стало, всё замкнулось в храме.
   Жрица вскинула руки, и вслед за нею это сделали все служители святилища Бену, видимые или прячущиеся в темноте за колоннами.
   -- Воспоем рождение Пятого Солнца! -- крикнула она звучным голосом, и эхо вознеслось в темноту.
   Колонны вздрогнули. С невидимого дна послышались раскаты дальнего грома. Вода в бассейне засветилась.
   -- О, брат мой! О, великие боги! Дайте мне сил! -- продолжала кричать женщина, пока смыкались вереницы людей, хватающих друг друга за руки.
   И вновь она видела себя со стороны. Двухмерность восприятия нисколько не удивляла ее теперь. Она знала, что надо делать, и знание наполняло силами.
   "Вельможа", "черный незнакомец" и "жрец-в-белом" встали вокруг нее.
   Грохот приближался. Хор молящихся умолк. Гигантские колонны покрылись трещинами, осколки камней и облицовка полетели в бассейн. Все, кроме жрицы и ее спутников, пали в ужасе ничком на плиты пола.
   Женщина прыгнула в воду, стараясь не смотреть в слепящую светом глубину. Легкая одежда подобно темно-синим крыльям распласталась на поверхности.
   Вода засияла еще жарче, вспенилась, выпуская на волю нечто неведомое. И, распахнув крылья, из пучины стрелой вылетела огромная птица.
   И тут все опрокинулось, ярко запылало освобожденное солнце. Черное небо осталось внизу. А птица запела.
   Тогда жрица поняла, что еще слишком рано, что никто из них не готов к тому, чему суждено сбыться.
   -- Не надо! -- закричала несчастная, судорожно хватаясь за бортик бассейна в попытке выбраться из воды и понимая, что все кончено.
   Она видела себя со стороны. Она существовала одновременно в двух местах, но единое отчаянье владело ею в обеих ипостасях.
   Локоны солнца обратились безжалостными протуберанцами, и волна огня захлестнула птицу. Черный прах посыпался вниз, в черную воду.
   Женщина знала, что собрать нужно все до последней частички. И тогда, только тогда...
   -- Ох, нет! -- вырвалось у нее, когда пространство вскрылось огненными порталами и выпустило саламандр, готовых растащить пепел сожженной птицы.
   ...Собрать все до последней частички, и тогда...
   -- Назад! -- крикнула жрица, пытаясь задержать хотя бы одну ящерицу.
   На помощь ей ринулся "черный незнакомец". Она посмотрела в темное пятно на месте его лица, полускрытого капюшоном, напрасно желая отыскать взгляд:
   -- Помоги мне, Ал-Анпа! -- шепнули ее губы. -- Время -- назад!..
   Он покачал головой. В руках его извивалась огненная саламандра, кусаясь и обжигая незащищенную плоть.
   А с небес падал черный снег...
  

* * *

  
   -- О, боже! -- подскочила полуослепленная Рената. -- Не прикасайтесь ко мне!
   Перед ее глазами все плыло и мерцало. Ладонь упиралась в мокрую от слез диванную подушку, волосы хранили запах вельветовой наволочки: в чужом доме запахи всегда воспринимаются острее. Распухшие веки казались Ренате тяжелыми, будто на них положили мертвецкие пятаки.
   Кто-то приблизился к ней. Смутный, черный силуэт. Девушка вжалась в спинку дивана.
   -- Кто вы?! -- взвизгнула она, и тут наконец пелена упала с ее глаз.
   -- Т-ш-ш-ш!
   Она узнала отцовского телохранителя.
   -- Не надо кричать... -- он склонился над нею. -- Это я.
   -- Саша?.. -- девушка немного успокоилась и начала озираться. -- Я что -- спала?!
   Реальность вернулась, а вместе с нею -- страх с иным привкусом, нежели испытывала Рената (или не Рената?) во сне. Тревога, еще не до конца осознанная, скрутилась холодным тяжелым клубком где-то у сердца. Что было? Что случилось до сна?..
   У закрытого окна, одним коленом опершись на тумбочку, стояла Даша и смотрела вниз. Короткие, цвета красного дерева, волосы, джинсы в обтяжку, спортивная ветровка -- недаром широкоплечую и узкобедрую Дарью частенько принимали за парня.
   Артур методично рассовывал по карманам запасные обоймы.
   -- Это они, -- увидев кого-то внизу, возле дома, бросила через плечо Дарья. -- Вам пора идти, Саня.
   По их договоренности, Артур в случае чего должен был прикрывать Дарью, Дарья -- непосредственно свою подопечную. Если что... Никогда еще эти условия не были актуальны для них, официально оберегавших носимые хозяйкой драгоценности. Так решил осторожный Сокольников, нанимая секьюрити для единственной дочери. Сегодняшний день расставил точки над i. Сегодня Даша и Артур сделались телохранителями Ренаты в полном смысле этого слова.
   -- Кто -- они?! -- Рената коснулась лба и ощутила, что налипшие на лицо волосы промокли от ледяного пота.
   Снова материализовавшись в комнате с ее джинсовой курткой в руках, Саша начал одевать обессилевшую от страха и непонимания подопечную. Проще было бы второпях нарядить набитую ватой куклу: Рената даже не догадалась помочь ему. Взгляд ее мимоходом скользнул по застекленным книжным стеллажам. Книг было очень много. На средней полке стояла фотография пожилой женщины. "Может быть, Сашина мама? Или старшая сестра?.. Да о чем я думаю, господи?! Это как паралич! "
   Артур и Дарья выскочили в коридор и заняли места по обе стороны от входной двери.
   -- Вставайте, Рената!
   -- Быстрей же, вы! -- полушепотом выкрикнула Дарья, напрягая связки, чтобы ее услышали на другом конце длинного коридора.
   Осознав тщетность уговоров, отцовский телохранитель подхватил Ренату под мышки, поставил на ноги и, поддерживая, повлек к дверям. Период паники сменился у нее тупым безразличием ко всему, что происходило вокруг. Если утопающий перестает бороться за свою жизнь, он тянет ко дну и своего спасителя... И это с нею уже когда-то... когда-то...
   -- Да скорее! -- рявкнул на Ренату Артур и, чуть помягче, прибавил для Саши: -- Уходите, мы задержим, сколько сможем...
   -- Мы наверху, -- предупредил телохранителей Саша, засунул пистолет за ремень брюк, под пиджак, и крепко стиснул руку подопечной.
   Рената смотрела в пол, моля всех богов только об одном: поскорее проснуться. Паркет, как отметилось в заторможенном сознании, был старый, потемневший, где-то потертый, где-то поцарапанный, некоторые дощечки запали. Нет, во сне не бывает стольких подробностей...
   Уже в дверях, ведомая Сашей, Рената вдруг испытала что-то, сравнимое с ударом электротока. Она вскинула глаза на своего телохранителя, Артура. И снова этот непонятный взгляд -- поверх ее головы. Будто Артур высматривал нечто, зависшее над ее макушкой... Жуткий взгляд, скользящий, но пристальный... И такой знакомый...
   ...Но Саша выдернул ее вслед за собой из квартиры.
   Все звуки в подъезде отчетливо разносились эхом. Вот полукруглое оконце на площадке. На улице быстро темнеет... Эта мерзкая грязно-желтая плитка на полу -- школьная казенщина. Такое разве приснится? Очередность, логичность... Нет, это явь!
   Внизу послышались торопливые шаги нескольких человек.
   Саша схватил Ренату на руки и бесшумно преодолел с нею несколько пролетов вверх. Дальше -- чердак и слуховые окна, ведущие на крышу...
   И тут в подъезде послышалась стрельба.
   -- Стойте здесь, -- Саша указал место в нише под металлической лесенкой, ведущей на чердак. Рената прижалась к известке стены. В голове почему-то закрутилась песенка из веселого мультика про пиратов:
  
Пятнадцать человек на сундук мертвеца!..
  
   Поднявшись по лесенке, охранник осмотрел закрытый люк -- замок было не сломать, но петли проржавели. Молодой человек ударил крышку ладонями, одна из петель не выдержала и сломалась. Повторная попытка увенчалась успехом -- люк открылся.
   Телохранитель по-кошачьи бесшумно спрыгнул на площадку и выпрямился перед Ренатой. Она заворожено смотрела на него из своего убежища, в голове продолжалась катавасия: "Йо-хо-хо! И бутылка рому!". А внизу все еще стреляли.
   -- Ну! -- Саша вытянул Ренату из ниши. -- Скорее наверх!
   Рената забралась по лестнице как ужаленная.
  
Пей -- и дьявол
Тебя доведет до конца...
  
   Она вползла на чердак. Острый шлак, смешанный с высохшим голубиным пометом и пухом, впивался ей в коленки. А сзади ее теснил телохранитель, который, запрыгнув следом, задвигал крышку люка на место.
   -- Что дальше-то? -- спросила девушка, наблюдая, как Саша волочит по полу бетонный блок.
   Вместо ответа охранник захлопнул люк и взгромоздил поверх него плиту.
   -- Надо позвонить папе! -- наконец-то догадалась Рената. -- Он быстро разберется, что здесь проис...
   Саша, уже было двинувшийся вперед, резко остановился и с сомнением во взгляде посмотрел на нее.
   -- Что? -- не поняла девушка.
   -- Вы себя нормально чувствуете?
   -- Так что?! -- уже настойчивей и громче повторила она, ощущая в его взгляде что-то нехорошее.
   -- Идем! -- сказал телохранитель и продолжил путь, пригибаясь, чтобы не стукнуться головой о низкую крышу чердака.
   -- Куда мы?! -- запыхавшись, но догнав наконец своего спутника, спросила девушка.
   -- Здесь второй выход.
   Когда Саша спрыгнул вниз, на него бросился взбежавший по ступенькам крупный бритоголовый парень в черной "кожанке". "Что им от нас нужно?!" -- мысленно вскрикнула Рената.
   Движения телохранителя были коротки, точны и скупы: бросок, а затем быстрый уверенный удар кулаком в "адамово яблоко". Отчетливо что-то хрустнуло. Нападавший безвольно вытянулся на грязно-желтой плитке.
   Рената спустилась и, не сводя глаз с лежащего поперек площадки бритоголового, осторожно его перешагнула.
   Телохранитель подтолкнул подопечную в сторону незатейливого витража.
   -- Нам нужно назад, -- объяснил он.
   -- Куда? Я не пойду, там стреляли...
   Саша красноречиво поглядел на распростертое тело "братка" и отворил окошко, вмонтированное в аляповатый витраж.
   -- Да что случилось? САША?!!
   -- На вас охотятся, -- коротко бросил он и подтолкнул Ренату к распахнутому окну.
   Та уперлась что было сил:
   -- Я высоты боюсь! Не полезу!
   -- Оставайтесь, -- спокойно сказал Саша, пожимая плечами и перешагивая через порожек на узкий балкончик, больше похожий на карниз.
   Рената шумно выдохнула, сжала кулаки, и, прижимаясь к стене, молча последовала за ним.
   Беглецы продвигались медленно, по карнизам, через балконы разных этажей, и, несмотря на ужас, девушка не отставала от своего спасителя ни на метр. Наконец, держа пистолет наизготовку, Саша осторожно заглянул в собственную квартиру. Внутри было темно и тихо. Телохранитель распахнул окно и прыгнул. Мгновение спустя послышался выстрел.
   Рената вздрогнула и едва не оступилась. Если с Сашей что-то случилось, не жить и ей.
   И тут она с облегчением услышала его голос.
   -- Быстро! -- приказал телохранитель. -- Больше никого...
   Он ухватил подопечную за шиворот и затянул внутрь, а затем щелкнул выключателем настольной лампы.
   На пороге комнаты в неестественной позе лежал еще один бритоголовый в кожаной куртке. На лбу его темнело небольшое пятно...
   -- Уезжать вам нужно из города, вот что, Рената Александровна, -- Саша усадил полубесчувственную спутницу на диван -- тот самый, где она проснулась всего каких-нибудь четверть часа назад. -- Посидите пока здесь.
   -- А вы куда?! -- проскулила она.
   -- Сейчас вернусь.
   Рената огляделась вокруг. Почти вся мебель в комнате перевернута, книги сброшены с полок, вытряхнутые с этажерки CD-диски валяются вперемежку с коробками и конвертами, в которые они были упакованы до вторжения незнакомцев. Здесь явно что-то искали. Деньги? Да откуда у человека с Сашиной профессией такие деньги, чтобы ими было можно заинтересовать криминалитет?
   Она поймала себя на том, что уже начала свыкаться с соседством трупа, а в голове тем временем все потихоньку становится на свои места.
   ...О, господи! Ведь Рената потеряла сознание неспроста, а следствием был тот сон про загадочный ритуал... Несколько часов назад ей сказали (Саша и сказал), что Александр Сокольников, ее отец, убит. Видимо, телохранители привезли подопечную в дом Саши, когда она была в обмороке. Рената от глубокого потрясения не помнила ничего, несколько часов просто выпали из ее жизни...
   -- Саша! -- вскрикнула она и бросилась в коридор.
   А там снова оцепенела.
   У двери в соседнюю комнату лежали Дарья и Артур. Вероятно, они отстреливались до последнего: весь коридор заляпан кровью, на обоях -- длинный кровавый след. След Дарьиных пальцев. И Рената ясно представила себе, как, умирая, та съезжала по стене...
   ...Саша стоит на коленях перед трупом телохранительницы и будто целует ее в губы. Но нет, нет. Рената различила, что он что-то шепчет. И еще (померещилось?): воздух над лицом погибшей словно плавится, как марево над землей в знойный летний день. А может быть, все же не погибшей? Может, охранник намерен оказать Даше первую помощь?..
   Рената бросилась к ним:
   -- Дашенька! Она жива, Саша?
   Он поднял голову и посмотрел сквозь Ренату, и она поняла, что нет. Не жива. А если... У Сокольниковых не было принято разговаривать с обслугой о личной жизни, кроме того, Дарья и сама, еще со школы, отличалась большой скрытностью. Ведь может оказаться так, что телохранитель отца и телохранительница Ренаты любили друг друга?
   -- Уйдите в ванную! -- хрипловато потребовал Саша. -- Умойтесь, напейтесь! Не мешайте мне!
   Девушка беспрекословно подчинилась.
   Холодная вода привела Ренату в чувство. Но что же они тут делают?! Зачем телохранитель заставил ее вернуться в этот кошмар? Почему не бежит отсюда теперь, когда нет сомнений, что Дарья с Артуром мертвы? А отец... папа...
   ...И Рената снова плещет в лицо водой, рыдания рвутся наружу, и сдержать их невозможно: спазмы стискивают горло, не позволяя дышать.
   Она закричала, выталкивая из себя боль.
   Отворилась дверь. На порог шагнул телохранитель. Он пошатнулся и прижал к губам носовой платок, а потом уже сквозь него хрипловато бросил попутчице:
   -- Теперь идем!
   На первый этаж они спустились без приключений. Стрелять Саше больше не пришлось. Но вместо того чтобы выскочить из подъезда, он нырнул за обшарпанную дверь подвала.
   К счастью, долго петлять в темноте им не пришлось. Телохранитель планировал только добежать до окна, противоположного входу, и выбраться наверх, поближе к машине.
   Погнутые прутья решетки -- не помеха ни для него, ни для Ренаты. Саша змеей проскользнул наружу, осторожно распрямился, выглядывая из углубления ямы, в какие обычно "прячут" подвальные окна, и лишь потом разрешил последовать за ним своей подопечной.
   Эта сторона дома выходила на проезжую часть дороги. Здесь было куда светлее и, разумеется, опаснее. Так, по крайней мере, казалось Ренате. Гонясь за Сашей по небольшому палисаднику, она в панике представляла, что из каждого окна, из каждого автомобиля в них сейчас целятся преследователи.
   Джип "Чероки", некогда принадлежавший отцу, был припаркован у обочины. Так, словно водитель отлучился на минутку и сейчас подойдет. При этом машину прикрывали давно не стриженные кусты боярышника.
   Увози нас, Саша, отсюда поскорее!
   На сидении водителя темнело пятно. Кровь. Рената закусила губу: это кровь отца...
   ...Саша хватает брошенную на заднем сидении "кожанку" с меховой подстежкой (тоже отцовская, отмечает девушка) и накрывает ею пятно.
   -- Сюда! -- указывает на соседнее кресло.
   Рената падает справа от него и только теперь ощущает, что после их пробежки по палисаднику штанины ее джинсов промокли до самых колен...
   ...Теперь Саша, пользуясь относительной невидимостью, не торопился. Подкурив, он минуты три ждал, пока прогреется двигатель.
   -- Кто убил папу? -- спросила Рената.
   -- Я не знаю, -- телохранитель внимательно посмотрел на нее.
   В его взгляде читалось сочувствие. К черту сочувствие! Ей нужно знать, кто это сделал!
   -- Надо обратиться в милицию!
   Он покачал головой:
   -- Не будьте так наивны. Если вы полагаете, что деньги в вашей семье зарабатывались праведным путем, то ошибаетесь. Я могу высадить вас возле первого попавшегося участка, но не более того...
   -- Вы... передали мне слова отца... я помню. Он просил вас... позаботиться обо мне. Он просил!
   -- Александр Палыч имел в виду, что вы должны подчиняться мне, -- голос телохранителя звучал успокаивающе рассудительно: так старшие говорят с детьми, напуганными темнотой. -- Остальное -- не мое дело. Вы согласны с моими условиями?
   Девушка сжалась. Ее знобило. Сырые джинсы ледяным компрессом облепили ноги, в горле саднили сорванные криком связки. Завтра ангина ей обеспечена...
   Саша отвел рычаг, и "Чероки" плавно тронулся с места. Телохранитель разввернул машину. Слегка подпрыгнув на трамвайных рельсах, джип выскочил на противоположную полосу, пристроился к небольшому муниципальному автобусу, встал рядом с ним перед светофором.
   Площадь Маркса уже почти обезлюдела. Последние коробейники и "семечковые" бабушки собирали свой нехитрый товар. На кольцевой, возле строящейся остановки, ожидали своих вагоновожатых два трамвая. А за остановкой на козырьке метро светилась алым буковка "М". Все это, промелькнув перед глазами, тут же кануло в никуда. Рената постаралась бы запечатлеть повседневные образы родного города в памяти, знай она заранее, что видит их в последний раз. Но тогда девушка об этом не думала...
   ...Проскочила дорога по Титова, затем -- пустая, с увядающей клумбой, круглая площадь Станиславского. И только на Кирзаводе Рената вдруг опомнилась:
   -- Куда мы едем?!
   -- В Толмачи.
   -- В аэропорт?!
   -- Ну, конечно! -- Саша выбрался из раздумий и вновь заметил существование спутницы.
   Короткого взгляда на ее дрожащие коленки ему хватило, чтобы усилить мощность обогревателя и направить поток горячего воздуха на Ренатины ноги.
   -- Так лучше? -- он подержал руку возле вентилятора.
   -- Куда вы хотите лететь? -- не обратив никакого внимания на его запоздалую заботу, стояла на своем Рената.
   -- Подальше отсюда.
   -- Вы полетите со мной?
   -- Посмотрим.
   -- Я никогда не летала. Я боюсь высоты, боюсь самолетов.
   -- Со своими страхами вы чудесно справились на карнизе моего дома, -- отрезал он.
   -- А что, билеты на самолет можно взять прямо в день отлета? -- ядовито поддела его Рената.
   -- Гм... -- Саша не нашелся, что ответить.
   -- Послушайте, а почему они преследуют меня? Как вы думаете?
   -- О! А я хотел спросить об этом вас! -- он двинул бровью.
   ...Огни Юго-Западного жилмассива радостно и по-домашнему подмигнули беглецам, словно дразнят недосягаемым уютом тепла, телевизора, ароматного глинтвейна... Может быть, произошедшая трагедия все-таки окажется сном? Рената безнадежно вздохнула, прогоняя глупо-оптимистичную мысль, что преследовала ее весь этот безумный вечер. Назойливая гостья, уйди! Я была бы рада, но ты обманываешь!
   -- Я не знаю, как дальше жить... -- призналась девушка.
   -- Скроемся -- что-нибудь придумаем. Не могут же они преследовать нас вечно. Убраться подальше от Новосибирска -- это не лишняя мера, а вот страдать манией преследования... гм... пока не вижу причин. Надеюсь, и не увижу...
   -- Dum spiro, spero1?
   -- Sunt ista2.
   Своим ответом Саша немало удивил Ренату. Отцовский секьюрити был эрудирован; теперь-то понятно, что книги в его квартире, так безобразно раскиданные непрошеными гостями, занимали полки не для декора. Вот Артур наверняка посмотрел бы на нее так, словно она выбранилась. А Саша, кажется, и не заметил перехода на латынь...
   __________________________
   1 Dum spiro, spero - (лат.) Пока дышу - надеюсь.
   2 Sunt ista - (лат.) Да, это так.
  
   -- Давайте сделаем так, -- сказала она и почувствовала слабую боль в горле. -- Мы остановимся в пригороде. К примеру, в Оби. И ваш любимый аэропорт будет рядом...
   -- Вы согрелись?
   -- Почти.
   -- Ладно, посмотрим. У меня, правда, еще не пропало ощущение, что нам дышат в затылок... Но нет вящей необходимости носиться, как ужаленным в з-з-з... гм...
   Впервые за весь вечер девушка вымучила улыбку. Может быть, Саша сознательно хотел ободрить ее этой скабрезной шуточкой? А он тем временем свернул на ужасную, состоящую из одних кочек и разбитой колеи, проселочную дорогу.
   Только возле ветхой дачной избушки, затерянной среди десятков таких же кособоких товарок, Рената спросила:
   -- А что сие ?
   -- А сие, Рената Александровна, заброшенная дачка. Еще мой батюшка продал участок нашему соседу, но тот заколотил дом и не был здесь уже лет десять. А потому -- уж не взыщите, барыня, но почивать на пуховых перинах, наверное, не придется...
   На этот раз попытка Саши увенчалась успехом: Рената уже без притворства улыбнулась его словам.
   -- Все ж не в машине! -- бодро откликнулась она.
   Едва они покинули джип, откуда-то донеслась приглушенная музыка. Это был мотив "Одинокого пастуха" Морриконе.
   -- Что это? -- начала озираться девушка.
   Саша раздумывал ровно секунду. Затем нырнул в салон машины, нашел карман в куртке Сокольникова. Плачущая свирель заиграла громче. Телохранитель вытащил мобильный телефон, и Рената узнала сотовый отца.
   -- Да? -- тихим и посерьезневшим голосом отозвался Саша.
   ...Сердце Ренаты запорхало, ноги снова онемели...
   Прошла вечность, прежде чем телохранитель, выслушав неизвестного, отключил мобильный. Он не помрачнел, не изменился в лице, ничего не ответил собеседнику, но Рената поняла: дело -- швах...
   -- Ну?
   -- В машину, -- мотнув головой, бросил Саша. -- Дача, баня и девочки отменяются... Боюсь, охота открыта и на вас, Рената Александровна... И опасаюсь, что времени ждать билета у нас нет совсем...
   -- Думаете, нас вычислят? Здесь?
   -- Здесь -- еще как вычислят...
   "Чероки" снова поскакал по кочкам.
   -- Саша... -- нерешительно начала Рената. -- Как получилось, что вас не было рядом, когда убили папу?
   -- Он не всегда приглашал с собой охранников. Я предупреждал его, что это неосмотрительно, но вы же хорошо знаете вашего отца...
   -- Да. Нрав у него был крутой... Мы часто ссорились... О, боже! -- она всхлипнула
   Телохранителя тоже не радовала участь рассказывать все это осиротевшей девчонке. Да, она еще девчонка. Сколько ей, интересно? На вид и не определишь. Она из того типа женщин, кому до тридцати дают шестнадцать... Рыженькая, миловидная. Затравленная. Еще бы!.. И рука его сама собой потянулась к очередной сигарете...
   -- Я опоздал на несколько минут... -- неохотно поведал он, подкуривая. -- Застал Александра Палыча в этой машине, умирающим. Он говорил о каком-то "дипломате". Между прочим... -- телохранитель шумно затянулся, помедлил и лишь потом продолжил: -- Дважды повторил, между прочим. Значит, это была очень важная информация. Для него, и наверняка -- для вас. Что это за "дипломат", Тан... Рената? Знаете?
   Рената замялась. Знает, конечно. Но стоит ли посвящать в это Сашу?! Отец часто говорил, что доверяет одному человеку -- своему тезке. Наверное, речь шла об этом Саше. Но разве доверие отца -- повод открывать телохранителю еще и свои секреты? Причем стыдные секреты... Только вот откуда папа знал о распроклятом "дипломате"? Хотя -- могут ли быть тайны от полковника, пусть и в отставке?..
   -- "Дипломат"?.. -- промычала она не слишком уверенно, скорее, чтобы потянуть время. -- Нет, не знаю. Может, он имел в виду дипломатического посла?
   -- Да нет, -- Саша насмешливо покосился на нее, -- "чумодан" он имел в виду -- и ничего более. Саквояж такой.
   -- Не-а! Тогда -- точно не знаю!
   -- Да? Ну что ж, кузнечик дорогой, коль много ты блажен...
   -- И при чем же здесь Михайло Васильевич? -- не утерпела грамотная Рената.
   Саша усмехнулся, словно провокатор, добившийся задуманного:
   -- Поспите, говорю!
   Она откинула спинку до упора и свернулась калачиком на сидении, положив под щеку кулак:
   -- Спасибо вам, Саша!
   Телохранитель как-то странно посмотрел на нее и не ответил.
   Все закружилось перед внутренним взором Ренаты. Всплыл из небытия образ погибшей Дарьи. "Дашка, Дашка, замечательная ты была подруга! Сколько раз мы с тобой "лечились от скуки" хорошим коньяком да шампанским с шоколадом!.."
   Саша задумчиво поглядел на умиротворенное лицо заснувшей спутницы. Да, если бы с ее отцом всё получилось правильно, они уже сейчас знали бы о том "дипломате"...
  

ЗА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТЬ ДНЕЙ...

  
   -- Ой! -- Рената вздрогнула и огляделась, не понимая, где находится.
   Саша убрал руку с ее плеча. Не с первой попытки удалось ему разбудить попутчицу. Сладок был ее сон, и так не хотелось разрушать спасительное царство грез! Дай волю ей - и проспит всю жизнь...
   Двигатель джипа тихо работал, но сам автомобиль стоял. Снаружи было сумрачно, и Рената не могла сообразить, утро это или вечер. Электронные часы мигали цифрами "7:03". На японских иномарках это может обозначать и три минуты восьмого, и девятнадцать - ноль три. Как на американских - девушка не знала.
   "Чероки" стоял в каком-то перелеске: сосны, пихты, лиственницы, березы...
   -- А где мы уже, Саша? -- сладко потягиваясь, спросила девушка.
   Онемевшее от неудобной позы тело заныло.
   Глаза у телохранителя были усталыми, ввалившимися и почти воспаленными. На веках проступили морщинки.
   -- Подъезжаем к Куйбышеву1. Вы умеете водить машину?
   ______________________________________________________________
   1 Куйбышев - небольшой город в Новосибирской области. Не путать с прежним названием Самары!
  
   -- Очень плохо, -- Рената зевнула и ощутила резкую боль в горле. Ну вот, этого и следовало ожидать!
   -- Ладно, тогда спите дальше, -- согласился Саша и снова положил руку на рычаг передач.
   Но Рената запротестовала:
   -- Вы устали, вам надо отдохнуть! Я могу вести потихоньку.
   -- Лучше не надо. На рассвете это опасно... Заедем поглубже в лес, и я чуть-чуть подремлю.
   -- А сколько примерно мы проехали?
   -- Немного. Часто сворачивали на проселочные.
   -- М-м-м... А так - все спокойно?
   Саша покосился на нее, но ничего не ответил. Рената выбралась из-под куртки и выглянула наружу. Наверное, не стоит говорить и без того измотанному спутнику о проблемах с горлом. Не так уж оно и болит. Впрочем, а горло ли это?
   И, пощупав челюсть, девушка поняла: это не ангина. Просто от холода начинает болеть зуб и воспалилась десна. Только этого ей не хватало в довершение всех бед!
   -- Не глушите мотор, теплее будет, -- посоветовала Рената, увидев, что Саша вытаскивает ключи из замка зажигания.
   -- Вы думаете, у нас много денег? - в его тоне прозвучал оттенок раздражения.
   Как человек, Рената поняла его. Но как дочь нувориша и дама, которой с вожделением целовали ручки рафинированные мужчины бомонда, ощутила укол самолюбия. Деньгам она цены не знала. Для нее они были только туманным символом престижа. Откуда они берутся и как связаны с достатком - представляла смутно, потому что прежде у нее всегда были средства на все, что заблагорассудится.
   -- Вы прекрасно знаете, что у меня их нет! - огрызнулась девушка. - При чем, вообще, здесь деньги?
   Саша оценил ее ответ и, сделав определенные выводы, терпеливо пояснил:
   -- В баке бензина -- кот наплакал. Сколько нам еще ехать - неизвестно. Возможно, придется где-то останавливаться. Я взял с собой все, что у меня было, но этого может не хватить. А коммунизм нам обещали только к двухтысячному... Теперь понимаете мысль?
   -- Ну, и что? Будем околевать? Куртки нам на двоих не хватит, а у меня ноги замерзли и зуб ноет! - (вот, про зуб все-таки вырвалось: как говорится, у кого что болит...).
   -- Сочувствую, но я тут не при чем. Можете побегать по лесу, позаниматься спортом, -- Саша разложил кресло и откинулся на спину, даже не взглянув на куртку, в которую Рената укутала закоченевшие ноги.
   Девушка насупилась. Было досадно, что он разговаривает с нею свысока, и еще - что ни разу не пожаловался на неудобства. И этим словно подчеркивает ее вину. Дескать, видите, сколько приходится терпеть по милости вашей семейки...
   Рената пыталась "накрутить" себя, однако рассердиться как следует в ответ на пренебрежительное обращение телохранителя ей что-то мешало, что-то отвлекало. Девушка сосредоточилась и вспомнила, что именно. За секунду до пробуждения ей приснилось, будто тихий и хрипловатый мужской тенор шепнул в груди: "И снова, сестренка, мы с тобой гонимся за солнцем, и снова бежим от зимы"... Голос был приятным и грустным, но отчего-то напугал ее настолько, что она вздрогнула и очнулась...
   ...От случая к случаю пути Ренаты и отцовского телохранителя пересекались. В течение последнего года это происходило не один раз. Однако девушка не имела привычки обращать внимание на обслугу, да и охранник не спешил знакомиться с дочерью хозяина. Следуя за Александром Сокольниковым, он всегда отходил на второй план, и через несколько секунд общения с бизнесменом собеседник забывал о присутствии третьего. Прекрасное качество для секьюрити, но как человека это нисколько не характеризовало Сашу. Многие вообще побаиваются таких людей. Ну, а Ренате, что называется, перепало "счастье"...
   Девушка взглянула на спящего. Охватив себя руками, Саша пытался хоть немного согреться, но промозглая осенняя сырость уже проникла в салон автомобиля.
   -- Саша, у меня есть предложение, -- заявила Рената, понимая, что так ему не выспаться: только намучается. -- Давайте крепко обнимемся и укроемся курткой. Только без приставаний и всего такого! Договорились?
   Саша приоткрыл глаза, сонно прищурился, пытаясь осознать, где он и чего от него добиваются. Рената даже порадовалась, что молодой человек, возможно, и не расслышал последнюю фразу. Это условие прозвучало столь глупо в применении к обстоятельствам, в которых они очутились, что ей стало стыдно за свои дурацкие опасения.
   Она лишь показала, что хочет уступить куртку. Саша кивнул. Рената нырнула в его объятия, телохранитель прижал ее к себе, и через несколько мгновений девушка ощутила его ровное дыхание.
   "Так спят лишь праведники..." -- отчего-то мелькнуло в голове Ренаты. Да уж... праведник... Так профессионально проломить горло и влепить пулю своим ближним, как вчера сделал он, праведник не сможет...
   Чтобы лечь поудобнее, девушке пришлось немного повозиться, но Саша даже не шелохнулся, настолько глубок был его сон. Рената согрелась на его плече, боль в зубе поутихла. Можно сказать, даже неплохо. Если забыть обо всем остальном, конечно... Подобным образом, в машине, она еще никогда не спала. Поскорее бы все это закончилось! Какому богу помолиться, чтобы тот разрешил ее проблему?
   Рената уткнулась носом в горячую шею телохранителя. В том, как пахла его кожа, было что-то завораживающее. Дым костра, хвоя, неизвестная пряность... Сочетание запахов пробудило какие-то проблески воспоминаний, нездешних и далеких по времени. Словно из детства...
   "Откуда я знаю все это? Откуда?" -- и с этими вопросами, адресованными себе самой, девушка задремала.
   Воскресли образы и события вчерашнего дня. То, что прошлой ночью она никак не могла вспомнить. Страшная весть об отце, обморок, странный сон, пробуждение в Сашиной квартире, безумный побег, трупы Дарьи и Артура... Да, Артур не любил свою хозяйку. Вернее, даже не так: он презирал всех женщин, Ренату же -- как одну из самых ярких представительниц слабого пола, избалованную, капризную, ветреную... Артур не произносил этого вслух, но ясно давал понять, как относится к своей подопечной. Единственная дочка, любимое чадо вдового полковника. Еще бы! Завидовал, наверное, благополучию их семьи. Молодой еще был, не успел выработать в себе циничный "иммунитет" к богатеям... И все-таки Ренате было жалко, что Артура убили. Убили из-за нее. Девушке ясно представился облик погибшего защитника: печальный разрез бархатно-карих глаз, взгляд исподлобья; черные, коротко стриженые волосы; смуглая кожа; красивая форма рта... Его не портили даже чуть оттопыривающиеся узкие уши, за что Дарья дразнила его вредным эльфом. Симпатичным был парнем Артур Серпиных, даже красивым. Женщины его любили, он же постоянно подтрунивал над их слабостями. Только к Дашке относился, пожалуй, с теплотой, называл ее "мой друган". Таков был стиль жизни Артура. Теперь он мертв, не дожил до двадцати семи... Три года они с Дарьей охраняли Ренату, а знали друг друга и того больше, со школьной скамьи: даже в секции восточных единоборств Даша и Артур всегда ходили вместе. Знать бы заранее...
   А папа... Кто теперь похоронит его? И будет ли расследование убийства? Вряд ли... Назовут "глухарем" да и забудут.
   Ренате хотелось свернуться в клубочек, закрыть голову руками и сдаться на милость победителям. Милость... Знакомо ли им, преследователям, такое слово? Жестокая штука -- жизнь, и только теперь Рената поняла смысл этого трюизма. Её всегда так любили, так берегли, что окружающая действительность казалась девушке забавной игрушкой, милой куколкой, выставленной на витрине. Что за потрясения случались на пути принцессы Ренаты Александровны Сокольниковой? Неудачно подобранный фасон платья? Школьные ссоры с любимой подружкой Марго (и непременным примирением в итоге)? Трагедии, конечно, были, но то ведь в несознательном детстве: смерть бабушки, например, или гибель мамы во время родов, когда умерли оба - и она, и Ренатин братишка... Было еще разочарование на любовном фронте из-за измен бывшего мужа, с которым они в концов и расстались, провоевав четыре года их нелепого брака. Хотя раскол своей "семьи" Рената потрясением не считала: она ушла сама, с гордо поднятой головой, громко хлопнув дверью, унося в душе не только обиды, но и ощущение, что никто до нее не бросал красавца-Николая. С нею все так носились, жалели, утешали, сюсюкались... Девушка даже получила удовольствие от состоявшегося разрыва с мужем. И потому сейчас, вынужденная спасаться от неизвестной угрозы, Рената не могла взять в голову и принять сердцем жестокий факт: как такое могло произойти с нею, со всеобщей любимицей?!
   ...Перед глазами засверкала водная гладь храмового бассейна...
   ...И тут жуткий вой разорвал пространство - словно светопреставление состоялось до рождения огненной птицы из сна.
   Еще не открыв глаза, телохранитель выхватил пистолет. Рената подскочила и вытаращилась в окно, однако Саша коротким рывком опрокинул подопечную в кресло:
   -- Никогда так не делайте!
   Она испуганно затрясла головой, признавая свою ошибку и соглашаясь.
   На поляну, где стоял "Чероки", выскочило несколько человек в милицейской форме. С поводков рвались и яростно лаяли громадные немецкие овчарки. Где-то в леске завывала сирена.
   Саша убрал пистолет под сидение и опустил запотевшее стекло. К их машине быстро приближалось три милиционера. Первые заморозки превращали дыхание людей в пар.
   -- Вы - спите, -- предупредил Ренату Саша; девушка снова кивнула и зажмурилась.
   Один из милиционеров, подойдя вплотную к открытому окну машины, потребовал документы. Двое других обошли джип, разглядывая номера. Оставшийся поодаль наряд ждал своих. Собаки умолкли. Мужчины, перекинув за спины автоматы, висящие на ремнях через плечо, закурили.
   Саша медленно (подчеркнуто медленно) извлек из внутреннего кармана пиджака водительское удостоверение. Рената следила за его действиями из-под ресниц, понимая, почему он делает это с такой предосторожностью, и панически соображала, что будет, если они потребуют ее паспорт. Ведь, скорее всего, второпях Саша не озаботился этим вопросом при побеге из Новосибирска.
   Убедившись, что водитель вытащил именно документы, а не оружие, милиционеры расслабились. Просмотрев Сашины "права", тот мужчина, который стоял возле окна, козырнул и представился:
   -- Сержант Коптеев. Кто едет с вами?
   -- Девушка. Она... еще спит, -- телохранитель бросил на нее короткий взгляд.
   -- Это ваша жена? - уточнил сержант.
   -- Почти.
   Двое других, не участвовавших в разговоре, с пониманием усмехнулись.
   А ведь они сейчас потребуют и документы "без пяти минут жены"... Девушка так и не определилась, успел Саша взять ее паспорт или нет...
   ...Из черной дыры смутных воспоминаний в сознании Ренаты неохотно, как подтопленный айсберг, выплыл момент, когда, сообщив о гибели хозяина, папин телохранитель внимательно взглянул на девушку и слегка отпрянул, чем-то пораженный до глубины души. А она, теряя сознание и уже не чувствуя ног, привалилась к стене и начала сползать на пол. Но взгляд серых глаз Саши и страх его - неподдельный, смешанный с изумлением - запечатлелся в ее памяти...
   -- У девушки есть документы?
   Голос сержанта ворвался в сознание Ренаты, будто из другого мира.
   -- Паспорт, -- Саша все так же осторожно достал ее документы ("Слава богу, взял!" -- отлегло от души). -- Что у вас случилось?
   Тон ровный, но в нем прозвучало такое... такое... Рената даже "проснулась". Таким тоном отец разговаривал с подчиненными. И милиционеры неосознанно подобрались.
   Боже, что он делает?! Папа всю жизнь ясно давал понять Ренате: если видишь перед собой представителя правоохранительных органов и не знаешь его, то сторонись, как чужой собаки. Никто не знает, лизнет пес руку или вцепится тебе в глотку. Чужая душа -- потемки, как говорится. Если у тебя нет над собакой хозяйской власти, то обходи ее за три версты.
   -- Сокольникова? - Коптеев оторвал взгляд от паспорта Ренаты и вложенной между страничек карточки-доверенности на машину и взглянул на девушку. - Вы, случайно, не дочь того самого Александра Сокольникова?
   Рената догадалась, что под выражением "того самого" он подразумевает прошлые военные заслуги полковника Сокольникова.
   Горячая ладонь Саши слегка сжала ее коленку: "Соглашайся!"
   -- Да... т-товарищ сержант, -- пролепетала она, еще не зная, к чему это приведет.
   Коптеев еще раз козырнул Саше, когда возвращал документы. И козырнул уже по-другому. А телохранитель принял это как должное и тоже с иной - начальственной - неторопливостью убрал Ренатин паспорт в нагрудный карман.
   -- Уезжали бы вы отсюда, -- не очень-то настойчиво посоветовал Коптеев. -- У нас тут рейд...
   Саша кивнул, и лицо его хранило жесткое, очень знакомое Ренате, выражение. Милиционеры отошли к своим.
   Телохранитель неспешно прогрел двигатель, а Рената в то же самое время поправила спинку своего и водительского кресла. Ого! А из Саши получился бы неплохой офицер! Но, быть может, в прошлом у него и был военный опыт? Что она, в сущности, о нем знает? Мало ли как изменила судьбы людей недавняя перестройка? Рената однажды слышала о нескольких, ныне бомжующих, "афганцах". Отец рассказывал. Кажется, в связи с тем, что открывал какой-то центр поддержки для бывших боевых товарищей. Теперь вот - Чечня... Нет, для Афгана Саша, конечно, молод, а вот в войне, которая охватила нынче весь Северный Кавказ, участвовать мог...
   Рената вспомнила о рейде, про который сказал Коптеев.
   -- Что, интересно, за рейд? Как вы думаете?
   Саша выдержал длинную паузу, и девушка уже решила, что отвечать он не собирается, но губы его наконец разомкнулись:
   -- Тут недалеко "зона", двенадцатая, по-моему... ИТУ... Наверное, кто-то сбежал, теперь ищут...
   -- Только этого не хватало... -- проворчала Рената. - А если они сообщат в Новосибирск, что проверяли нас?
   На этот раз телохранитель не счел нужным отвечать. Случиться могло что угодно, зачем об этом говорить? Только беду кликать...
   Машину снова стало швырять из стороны в сторону. "Конечно, ведь ее сделали для западного бездорожья, не для нашего, сибирского..." -- прижимая ладонь к щеке со стороны разболевшегося зуба, подумала Рената, чтобы хоть как-то отвлечься. Но не помогло. Во рту появился привкус крови.
   -- Болит? - Саша сбавил скорость. - Загляните в "бардачок", там у Александра Палыча аптечка. Должен быть "Анальгин"...
   Едва не плача, Рената отыскала таблетки, проглотила сразу две, не запивая. Поморщилась от горечи. Ничего, зато, разжеванные, быстрее помогут. Наверное. Хоть бы помогли!
   Саша одной рукой вытащил из кармана пачку сигарет и щелкнул зажигалкой. Ренату затошнило: сказались и голод, и боль, и то, что ее укачало.
   -- Меня сейчас вырвет... -- простонала она, торопливо опуская стекло со своей стороны и высовываясь наружу.
   Телохранитель тут же выбросил сигарету:
   -- Извините...
   -- Когда уже это кончится?! - Ренату прорвало. - Я устала, я вся грязная, у меня все болит! Я хочу есть! Понимаете? Есть!
   -- Понимаю. Простите, что не предусмотрел передвижную ванну и грудное вскармливание...
   -- Ничего, ничего вы не понимаете! Лучше бы меня пристрелили в Новосибирске...
   -- Еще не поздно вернуться, как скажете, -- черты его бледного от усталости лица снова приобрели жесткость.
   -- Вы что - еще издеваетесь, да?! Вам смешно? Мол, я не при чем, на меня где сядешь - там и вокзал! Так? Главное, чтобы мне самому было хорошо...
   -- Да, Рената Александровна, -- прищелкнув языком, с иронией ответил Саша. - Мне чертовски хорошо. Это мой ежедневный утренний моцион.
   -- Ч-черт! -- выругалась она от бессилия. Таблетки не действовали, все было плохо, все будет еще хуже.
   Согнувшись в три погибели, Рената расплакалась. Жалости со стороны Саши не последовало, он продолжал вести машину, как ни в чем не бывало. И показалось ей: все, что творится сейчас - это такая ерунда по сравнению с тем, что было с кем-то, кто...
   ...Внезапно "Чероки" дернулся и резко остановился, а девушка пребольно стукнулась головой о переднюю панель.
   -- Блин!
   Зато и зубная боль прошла - как рукой сняло! А с зубной болью - какая-то важная мысль, кольнувшая изнуренный мозг.
   -- Да что сегод... -- Рената осеклась.
   Прямо перед ними, упираясь обеими руками в капот, стоял коротко стриженый мужичок в мешковатой серой одежде. Выглядел парень отчаянно: прямо исхудалый Сизиф перед своим проклятьем, вновь скатившимся с горы. Нелепость его позы усугубляли простецкое лицо и растерянный взгляд широко расставленных глаз. Рената добавила бы - "физиономия, не обремененная следами интеллекта", но не успела, потому что, к ее удивлению, Саша открыл дверцу и вышел.
   -- Гарик, а ты не мог выбрать другую машину и бросаться под колеса ей? - спросил он.
   Рената оторопела. Гарик?! Что еще за Гарик?
   Глаза незнакомца тоже полезли из орбит, и парень оттолкнулся от джипа.
   -- Саня?! Черт! Это ж Санька!
   И этот признал?! Ну и знакомые у телохранителя... Cool1!
   __________________________________
   1 Cool - "клево", "круто" (англо-американский сленг).
  
   А Гарик по-бабьи всплеснул руками: "Да ну, ты брось! Саня?! Ты?" -- и ринулся к телохранителю. Обниматься. Кошмар!
   Стоически выдержав бурную радость Гарика, Саша наконец отстранил его от себя и осведомился:
   -- И что мы тут делаем, Игорь Семеныч?
   -- Да... так... - замялся тот.
   -- Гуляем, -- подсказал телохранитель, и Гарик облегченно кивнул. -- Я тебя огорчу. Твой променаж будет испорчен рейдом нашей доблестной милиции... С собаками.
   -- Ты их видел? -- Гарик даже присел.
   -- Их -- видел. А ты еще никого из сбежавших маньяков не встречал? Не боишься?
   Рената поняла, что Саша пытается заморочить ей голову. "Не выйдет, мсье телохранитель! Я уже поняла, что это один из сбежавших с "зоны" придурков!"
   -- А че нас бояться? -- буркнул стриженый незнакомец в подтверждение Ренатиной догадки. -- Хуже не бывает... Можно в тачку? -- он выглянул из-за плеча Саши и встретился взглядом с девчонкой, которая весьма неприветливо наблюдала за ними, а потому понизил голос, наивно полагая, что она не услышит. -- Че, с дамочкой... эт самое... напряги будут?
   -- Садись уже, маньяк! -- Саша подтолкнул его к задней дверце джипа, и этот Гарик в своей грязной зэковской одежде забрался в салон, распространяя вокруг себя омерзительный запах не то псарни, не то отхожего места.
   "Ну и миазмы! -- подумала Рената, брезгливо поморщилась, а потом сообразила, что можно высунуться в окно. Если телохранителю так хочется, пусть сам вдыхает тюремные "ароматы". - Ну что ж, спасибо, Сашенька! Ты уже не первый раз даешь понять, что мое мнение никого не интересует!" Если бы взгляд мог убивать, она приложила бы все усилия и посмотрела на своего самовольного охранника. А так - не стоит вообще поворачиваться к нему. Лучше уж взирать на поникшие ветки деревьев и кустов, что мелькали за окном, и вдыхать морозный ветерок ранней сибирской осени.
   -- Да вы, дамочка, меня, типа, не бойтесь, хотя вполне вас... это... разделяю... Я, когда побритый и вымытый, лучше смотрюсь, эт самое... сексапильнее, во!
   Саша слегка фыркнул.
   -- Бум знакомы? -- Гарик обтер ладонь о свою рубаху и прикоснулся к Ренатиному плечу.
   -- Саша, уберите от меня вашего неандертальца, -- сквозь зубы попросила она, умышленно говоря о пассажире в третьем лице.
   -- Гарик, ты, и правда, не трогай ее.
   -- Зьвиняйте... - с издевочкой коверкая слова, отозвался беглый зэк. -- Я ж только познакомиться... ну, хотел. А вы - сразу не андерталец! Я очень даже андерталец, между прочим! Че, Санек, подружка твоя? Гарна дивчина!
   Рената покосилась на телохранителя. Где-то там, под пиджаком, заткнутый за ремень, у него был пистолет...
   -- Ты мне, Игорь Семеныч, зубы не заговаривай. Рассказывай о делах своих грешных, -- потребовал Саша.
   -- А выпить у вас не найдется?
   -- Попить или выпить? -- уточнил телохранитель.
   -- Согреться... ну, и для затравки... Напои-накорми, как грится... Обсохнуть дай...
   -- Сами не просыхаем. Давай, давай, делись, как на лесоповал загремел...
   -- Ну, надо ж эт самое... отдышаться! Короче, че тут рассказывать? Эти козлы в контейнер паленую водяру запихнули заместо указанного сыра... А я вроде как ответственный был в том предприятии. Вот и прогорел. Да еще и кинули, под статью подвели... Везет мне шибко, всегда так...Три года влепили. И не условно, как видишь... Тапочки шить да доски стругать, мать их за ногу...
   -- И сколько не досидел?
   -- Десять месяцев оставалось.
   -- Может, хоть теперь не будешь соваться туда, в чем ни черта не смыслишь...
   -- Ты ж меня знаешь! Порода такая, ниче с собой поделать не могу.
   -- Самодурство это все.
   -- Эх! - Гарик обреченно махнул рукой. - Да че там... Сань, жрать хочу, как из пулемета!
   Саша неопределенно пожал плечами, дескать, мы и сами такие. Помолчал. Гарик попытался счистить пятно на рукаве, но бросил безнадежное занятие.
   Рената мысленно проклинала своего охранника.
   -- И что собираешься делать дальше? -- наконец вымолвил последний, не сводя взгляда с ухабистой колеи.
   -- Да... шут его знает!.. На юга, скорей всего, махну. Не здесь же отстаиваться - все равно поймают, с моей-то везучестью...
   -- "На юга" -- это куда?
   -- Да в Ростов, поди... Я ж там четыре года проторчал, еще до всей этой заварухи... Кое-какие связи отладил... Ну, и тепло там... Знаешь, как я по теплу соскучился? И по людям нормальным...
   И при этом почему-то покосился в сторону Ренаты, да так, что она ощутила на себе липкое прикосновение. Неужели отповедь была неубедительна? Неужели она заслужила подобной кары?
   -- Как у тебя с документами? -- телохранителя сексуальные проблемы Гарика не интересовали.
   -- Нормалек. У нас там мастера сидят. Все как надо, зуб на мясо.
   Рената сжала губы. Её безумно бесил и его голос, и его манера говорить. "Нелюдь". Шушера. Ничтожество.
   -- Вы как там сейчас - "строгие", "особые" или "общие"? - не унимался Саша.
   -- Да теперь снова общие! - воодушевленно заверил Гарик. - А че, слышал про эту байду с "сухим законом"?
   -- Как не слышать! Притча во языцех!
   Рената не утерпела и вмешалась:
   -- Саша, а вы что, тоже "сидели"? - а в тоне ее прозвучало: "Не хватало еще двух уголовников на мою голову!"
   Телохранитель и бровью не повел:
   -- Нет. С журналистами общался. Так че, Гарик, дальше с тобой делать-то будем?
   -- Тут, в Чанах, у меня родичи проживают, братан двоюродный... Хочу к нему вломиться.
   Наконец "Чероки" выехал на трассу. Саша заметно расслабился:
   -- Рената, как ваш зуб?
   -- А для вас это так важно? - съязвила она.
   -- Понятно, жить будете. Гарик, а если мы тоже заедем с тобой в Чаны - твой брат не будет против?
   -- Да бога ради! Игорек только рад будет. Он у нас мужик компанейский.
  

* * *

   "Компанейский мужик" Игорек был в отъезде. Незваных гостей встретила его жена, худая сутуловатая женщина с высветленными волосами. Назвать ее страшненькой было нельзя, но очень уж портили лицо широкие десны и короткие, как попало наросшие друг на друга зубы. Даже когда она не улыбалась (улыбалась же Ксения редко), а просто говорила, облизывая губы, верхние резцы выпирали изо рта. Рената испытывала бессознательную, не поддающуюся объяснению антипатию к людям с такой внешностью. Впрочем, и Ксении Рената не понравилась, так что их неприязнь была обоюдна. Хозяйка мрачно оглядела свалившихся как снег на голову постояльцев, ничего не сказала и куда-то ушла, предоставив им самим разбираться, где что находится. Дома осталась только полупарализованная бабка, Игорькова теща - "любимая теща", как не преминул подметить Гарик, - да вернувшийся из школы двоюродный племянник беглеца.
   -- Ну что? - поинтересовался телохранитель, снимая пиджак, и они с Гариком пошли растапливать баню.
   Рената улеглась на кровати в выделенной для них комнате. В чем же она провинилась, если Бог сейчас наказывает ее столь жестоко? Впервые в жизни девушка подумала о Создателе: ее воспитали так, что религия была ей знакома только из художественной и научной литературы. Ренате отчего-то казалось, что все, происходящее с нею, является итогом запутанной игры неких абстрактных "высших сил". Она не могла объяснить, из-за чего в ее легкой головке родилось подобное мнение. Скорее, это было на уровне предчувствий.
   Но не время философствовать. Пусть предчувствия остаются предчувствиями. Это ничего не значит. Это из-за потрясения. Надо вернуться на землю и спокойно все выяснить, пока выдались свободные минуты и не очень болит зуб. Первое - убили отца. Кто? Неизвестно. За что? Неизвестно. "Дипломат"... Не могли его убить из-за "дипломата", потому что это дело Ренаты, а не его. Как папа вообще узнал об этом? Второе - Саша. Он подозрителен. И чем дальше, тем сильнее. Саша, и не кто иной, первым обнаружил умирающего Сокольникова, Саша, и никто более, разговаривал с ним, узнав его последние слова. Зачем человеку, наниматель которого умер и уже не сможет заплатить (ведь сама Рената некредитоспособна), рисковать своей жизнью и спасать его дочь, видя ее, быть может, пятый или шестой раз в жизни? Неправдоподобно... А что, если...
   ...Ход ее мыслей перебил Саша, заглянувший в комнату с накинутым на плечи полотенцем. И не холодно ему разгуливать по такому морозу с обнаженным торсом? Б-р-р!
   -- Вы с нами? - спросил он.
   -- Смеетесь? С этим вашим зэком - ни за что!
   -- А без зэка?
   -- Я подумаю! - она поднялась. - Послушайте, Саша! Для чего мы его подобрали? Это что - дань былой дружбе?
   В глазах телохранителя блеснули искорки задора:
   -- Да нет, просто "драйв" люблю.
   Рената с сомнением посмотрела на него:
   -- Саш, вы сумасшедший?
   -- Надумаете - приходите.
   Саша исчез. Рената сняла джинсовую куртку. Если холода усилятся, в таком наряде она рискует окоченеть. Впрочем, в машине еще есть теплая, с подстежкой, папина, и это радует. Но все равно, в Сибири нужно одеваться многослойно. Девушка даже не предполагала, куда держит путь ее охранник, и, тем не менее, осень есть осень.
   Изнеженное тело требовало воды и чистоты. Рената не представляла себе, как будет мыться без геля для душа, без своего любимого шампуня, без ароматизированной пены для ванн и специальной, привезенной с Мертвого моря, соли. А, простите, средства личной гигиены? Мужчинам этого не понять, а вот ей каково?!
   Она дождалась возвращения Саши. Смутные подозрения мучили ее, но своим приходом он снова разогнал мрачные мысли.
   -- Вы проветрили баню? - придирчиво спросила Рената, намекая на запах, оставшийся в бане от Гарика.
   Вместо ответа телохранитель протянул ей бутылку пива. Из горлышка?! Он свихнулся! Да уж, при общении с этим омерзительным зэком Саша стал другим и до сих пор не успел "переключиться": пиво это гадкое, теперь вот... Но, дабы отчаяться на поход в парную, Ренате пришлось приложиться к горлышку, и не один раз.
   -- Что за гадость?!
   -- Рената! Все остынет! Давайте уже поскорее!
   -- Я вас умоляю! - поморщилась Рената.
   Телохранитель развел руками. Горячий воздух сделал свое дело: вернул в него жизнь. Сейчас по лицу Саши и не скажешь, что еще утром он существовал едва ли не на пределе своих возможностей.
   По огороду носились грязные голенастые куры, собака гремела цепью и ожесточенно, с хрюканьем, ловила блох. На Ренату она зарычала. Однако лаять поленилась... Вид всей этой запущенности вызвал у "девушки из высшего общества" стойкое отвращение. Ей казалось, что она уже подхватила какую-нибудь инфекцию...
   Пришлось предстать перед охранником в нижнем белье. Сначала девушка хотела прогнать его, но, оглядев кадушки, ведра, ржавый краник котла, еще какие-то приспособления (черт ногу сломит!), охнула, прикрыла рот ладошкой и передумала. Придется мириться с вынужденными неудобствами и присутствием постороннего мужика. Кто, если не он, будет поливать ей из этих кривобоких оцинкованных ковшиков? Не Гарик ведь!
   -- Вы бы разделись совсем, Рената Александровна! - усмехнувшись, посоветовал телохранитель, будто угадал ее мысли. - Неудобно же будет мыться...
   Она посмотрела на него так, что мужчина из бомонда на Сашином месте провалился бы сквозь землю. Раздеться донага - перед обслугой?! Пусть он и не позволяет себе разглядывать Ренату, пусть и ведет себя пристойно - тем не менее, это чужой человек, не имеющий права находиться рядом в интимные минуты ее жизни!
   -- Займитесь своим делом, Саша! - ответила девушка, тайком тяжело вздохнув. С каким удовольствием она прогнала бы его прочь!
   -- Ну, смотрите сами. Хозяин - барин, -- Саша пожал плечами и залил кипятком свежий березовый веник. Интересно, он что - думает, будто Рената позволит ему хлестать себя, свое ухоженное нежное тело, раскаленной метелкой?! - Хотите, я вам анекдот расскажу, чтобы не так грустно было? А, душенька Рената Александровна?!
   В его тоне отчетливо прозвучало соболезнование к убогонькой. Примерно как в отечественной комедии о графе Калиостро: "Бе-е-едненький!" Издевается он, не иначе!
   Саша озорно, по-мальчишески, прищурил глаз. И снова проявилось в нем что-то очень-очень знакомое...
   Поначалу Ренате удавалось сдерживать смех, вызванный его байками и анекдотами. Она стирала куртку и была занята, лишь изредка озираясь на телохранителя через плечо. Однако через несколько минут (а Саша не унимался) девушка начала подсмеиваться. Вскоре она и подавно забыла об ужасах предстоящего мытья, заливисто, звонко хохоча. Даже орудующий на кухне-веранде Гарик слышал ее смех и распалял свое воображение не слишком пуританскими мечтами. Уж очень ему понравился чувственный голос юной недотроги. Не говоря уж о ее фигурке.
   Телохранитель рассказывал анекдоты, как заядлый кавээнщик, прибирая к себе все внимание собеседника, без тени улыбки. Ему бы внешность посмешнее - и хоть сейчас на сцену.
   -- Почему вы не пошли в театральный? - Рената ничком улеглась на полку в парной, позабыв о своем зароке.
   А горячий веник - это не так уж плохо! Даже наоборот...
   -- А кто вам сказал, что я туда не пошел? - Саша стегнул ее веником по лопаткам.
   -- Не поняла! - девушка приподняла голову и оглянулась на него из-за плеча.
   -- Не все, Рената Александровна, кто окончил театральное, становятся актерами.
   -- Вы окончили театральное? Наше, на Шамшиных?
   -- И ГИТИС... -- кивнул он.
   -- Ай! Не хлещите так! Больно! Почему же тогда вы стали... ну, тем, кем стали?
   -- Предназначение...
   -- В смысле - призвание? У вас призвание - быть телохранителем? Это анекдот?
   -- А что, профессия телохранителя похожа на анекдот? Я не сказал "призвание", я сказал "предназначение". Переворачивайтесь на спину!
   -- Что, еще и так нужно?
   -- Ну, вы прямо как первый раз в бане!
   -- А я и так в первый раз... Дикость такая - эти ваши бани! - она повернулась на полке и руками прикрыла грудь, символически защищенную мокрой тоненькой тканью бюстгальтера.
   -- Рената, в этой жизни нужно испробовать все! Кто вам предложит то же самое - в другой?
   -- Я некрещеная, Саша. И не верю в загробную жизнь.
   -- Гм... Да я не о том вовсе... Просто мало ли что может отпечататься в памяти души, -- он слегка наклонился к ней. - Вдруг - эта баня? Откуда мы знаем?
   -- Саша, вы меня пугаете! Мне и так впору с ума сойти, а еще вы...
   -- Ладно, не буду больше! А, собственно, все!
   Она посмотрела на него - в каплях пота и воды, ладного, с чертенятами в глазах. Хотя здесь невыносимо жарко, до головокружения жарко, смотреть на Сашу все равно приятно. А ведь он вполне симпатичный парень! Наверное, сбился со счета, меняя красоток. По таким, как он и каким был Артур, наивные девчонки всегда сходят с ума.
   -- Уйдите! - Рената снова застеснялась своих нескромных мыслей и вспомнила о том, что едва одета.
   Он покорно удалился в дом. Рената достирала белье и последовала за ним, развесив белье за поленницей...
   Пес по-прежнему ловил блох, изредка попугивая обнаглевших кур, если те подходили чересчур близко.
   По заросшей сорняками, выложенной бетонными плитами дорожке Рената в хозяйкиных резиновых тапочках пошлепала к дому. С неба сыпала холодная изморось. Девушка с любопытством посмотрела на свою руку. От разогретой розовой кожи шел слабенький пар.
   Игорь и Саша о чем-то разговаривали в их комнате. При появлении Ренаты Гарик ретировался в сени, а телохранитель, докурив, бросил сигарету в форточку. Девушка поморщилась от запаха дыма, сейчас, после бани, еще сильнее ощущаемого, уселась на кровать и покачалась на сетке. Кроватей было две, их разделял шкаф. Кровати-раритеты, по-другому не назовешь: с железными спинками, медными, позеленевшими от старости "шишечками" и пуховыми перинами в стиле "прощай, позвоночник!"
   -- Может быть, мы наконец поедим сегодня? -- спросила девушка, вытирая густые золотисто-рыжие волосы.
   -- Нам нужно поговорить.
   Она замерла, опустила руку с полотенцем. Неужели он передумал и хочет бросить ее? Он подозрителен, но и что с того? Пока Рената жива и свободна лишь благодаря его мастерству...
   Все эти мысли вихрем промелькнули в ее голове еще до того, как Саша продолжил:
   -- Во-первых, вы зря повесили вещи на улице. Там они до-о-о-олго не высохнут... -- он подходил к неприятной теме слишком дипломатично, чтобы опасливая Рената не насторожилась. -- Во-вторых, я хотел бы увидеть пресловутый "дипломат"...
   Приподняв бровь, телохранитель глядел на нее. Рената смутилась и отвела взгляд.
   -- Я ничего не знаю ни о каком "дипломате", -- неубедительно соврала она.
   -- Рената, -- Саша приблизился к ней, -- я похож на идиота? Вы думаете, "братва" ради собственного удовольствия поставила на уши весь Новосибирск, да так, что Тарантино нервно курит в сторонке?!
   -- Что я должна придумать, чтобы вы оставили меня в покое с этим "дипломатом"? Он здесь не при чем!
   -- Не надо ничего выдумывать. Я прошу прямого и честного ответа. Так что там было? М?
   Тут в комнату вошел Гарик, и Рената, радуясь отсрочке, многозначительно взглянула на Сашу, который стоял над нею, ожидая исповеди. "Встал над душой! Вдруг я сейчас им скажу, а они меня затем..."
   -- Говорите при нем, -- распорядился телохранитель. Он уже почти не скрывал раздражения.
   -- Не буду я ничего говорить при вашем брутальном приятеле! -- вспылила Рената. - Пусть уйдет!
   Гарик понял, что она имела в виду что-то нехорошее, но что именно?
   -- Сань, кем она меня обозвала?
   Саша отмахнулся:
   -- Знаете, ребята, вы мне надоели. Рената, у вас минута на раздумье. Либо вы говорите, либо я сейчас уезжаю отсюда. Время пошло, -- и в подтверждение угрозы он посмотрел на часы.
   -- Там... были деньги... - сквозь зубы пробормотала она и опустила голову.
   Услышав любимое слово, Гарик даже охнул:
   -- Где и сколько?!
   -- Не так уж много, чтобы за нами охотилось столько народу, -- Рената принялась нервно расчесываться сломанным гребнем; она даже не заметила, что запальчиво, путаясь в слогах, отвечает на реплику ненавистного зэка. - Почему я и говорю, что "дипломат" не играет никакой роли... Поверьте, мне лучше знать!
   -- Ну что ж, если вы столь уверены, то не изволите ли решать эту проблему самостоятельно? -- спросил Саша.
   Интересно, как он понял, что именно этого Рената и боится больше всего на свете - "решать свои проблемы самостоятельно"?
   Тем временем Гарик уселся за стол, побарабанил пальцами по скатерти и, вытащив из кармана документы, начал разглядывать свой фальшивый паспорт. Телохранитель ждал продолжения рассказа, все так же со скрещенными на груди руками стоя возле Ренаты. Игорь придирчиво потер страничку с печатью и констатировал:
   -- Не стирается! А вы говорите... эт самое... манья-я-яки!
   -- Однажды мы с папой сильно разругались, -- внезапно заговорила Рената: минута как раз истекла. -- И я решила открыть свое дело, чтобы не зависеть от его указок... Впрочем, неважно... Потом я связалась, с кем не надо было связываться. В итоге -- крупные убытки для моей фирмы... Многое пришлось спустить, чтобы покрыть расходы и отдать долги, но и после этого осталось несколько клиентов-кредиторов... В отчаянии, через одного папиного приятеля, я провернула не очень чистую сделку... Не учла, что он -- тертый калач, а я... это я. Сергей Егорович (он юрист, очень опытный)... он научил меня, как провернуть дело, а как потом выкрутиться - не научил... Ну вот, я и соображала последние дни, что мне делать. Уже хотела идти на поклон к отцу, а он, получается, и так уже все знал... Но ведь не могли его убить из-за нескольких "лимонов" наших, "деревянных"!
   -- Гм... -- получив новую информацию, телохранитель задумался. - Интересная вы штучка, оказывается!
   "Интересная, интересная! Никогда тебе не прощу, что заставил меня унижаться, рассказывая все это в присутствии ублюдка-Гарика!" -- подумала Рената, исподлобья глядя то на одного, то на другого и выискивая малейшие следы укора на их лицах.
   Однако Игорь смотрел на нее с восхищением и даже завистью, мол, умеют же люди "бабки" делать, а Саша был слишком занят поиском взаимосвязей в ее рассказе, чтобы стыдить подопечную. Девушка встряхнулась. А почему это, кстати, она решила, что кто-то имеет право ее осуждать?! Сейчас такое время, что каждый живет в меру своих способностей, выкручивается, как может. И вообще...
   Что "вообще", Рената додумать не успела, ибо Саша задал следующий вопрос:
   -- А что, были какие-то угрозы, обещание расправы?
   -- Нет. Не было: они еще не успели понять, что мы с Сергеем Егоровичем их "обули"...
   -- Вы точно уверены? Вам не кажется, что этот самый Сергей Егорыч вас и подставил?
   -- Не знаю.
   -- Что, и женская интуиция молчит?
   -- В этом отношении - да... Мне кажется, это не он...
   -- Гм... А кому еще вы могли перебежать дорогу? Думайте-думайте! Время пока есть.
   Рената пожала плечами. Это напоминало ей сцену из фильма "Узник замка Иф": аббат Фариа, пытающийся докопаться до истины и понять, кто и за что предал Дантеса.
   -- Не знаю... Ну, мой бывший мог иметь на меня зуб... Он ведь немало поунижался, когда просил меня вернуться, а я ему отказала. При его себялюбии... Но все-таки думаю, что он тут не при чем. Я успела его узнать за четыре года. Он на такое не способен.
   -- Знать бы заранее, Рената Александровна, кто на что способен, так на Земле уже давно царил бы мир и покой... Иногда люди до золотой свадьбы доживают, а потом он или она такой сюрприз выкидывает, что ни в какие ворота.
   -- Николай другого склада! - возмутилась Рената. - Вы его не знаете, так и не говорите!
   Вот уж не думала она, что когда-нибудь вступится за гуляку экс-мужа. Да еще и перед кем?! Перед обслугой!
   Саша отвернулся в окно. Гарик не вмешивался. Ренате также не имело смысла говорить что-то еще, а потому в комнате повисла напряженная тишина.
   -- Великолепно! -- усмехнулся телохранитель в конце концов; это был уже совсем не тот весельчак-гедонист, что вещал в бане о прелестях жизни, теперь голос его звучал надтреснуто, без малейшего оптимизма. -- Чудная ситуация: у нас нет средств, а где-то болтается набитый деньгами "дипломат"...
   -- Пилите ее, Шура! Пилите! Она золотая! - воодушевился Гарик, радуясь, что Саша наконец осознал необходимость "разбора полетов" этой чистоплюйки.
   Рената ругнулась, в сердцах швырнула на пол гребень, отбросила волосы за плечо и отвернулась. С каким удовольствием она пристрелила бы сейчас этого проклятого зэка!
   -- Вы не понимаете, что нам надо решить проблему этого "дипломата", Рената Александровна? Я уверен, что дело не в деньгах. Я уверен, что дело в другом. Но Александр Палыч говорил о "дипломате", а перед смертью о чепухе не вспоминают! "Дипломат" -- это зацепка. В нем лежит что-то очень важное. Я шагу дальше не ступлю, пока вы не скажете, где он!
   -- Да не знаю я! И какое право вы имеете наезжать на меня?! Это хамство! А раз вы хамите, то и я скажу: отчего бы мне вам верить? Вдруг вас перенаняли? Вдруг это вы убили вчера отца, а потом примчались к Дашке с Артуром, изображая невинную овечку и спасителя? Вдруг вам только и нужно, что вытрясти из меня сведения, а потом вы отправите меня на тот свет?!
   Все это девушка выпалила с бешеной скоростью, от негодования перестав контролировать словесный поток. Беглый зэк даже присвистнул: не ожидал, не ожидал...
   Саша с полминуты изучающе смотрел на подопечную, а затем повернулся и пошел к выходу. Рената опомнилась, перевела дух. Сообразив, каких ужасов она только что наплела своему телохранителю, девушка бросилась за ним, схватила его за руку (Гарик удовлетворенно фыркнул).
   -- Не уезжайте! Пожалуйста! - взмолилась она, вкладывая в свою просьбу всю горячность, на которую была способна. - Извините! Я... я глупость сморозила... Не бросайте меня!
   Ну что ж поделать? Можно и унизиться, коль скоро ей необходима помощь этого человека...
   -- Заманчивая идея... Но я, вообще-то, иду завтракать. Если хотите - можете присоединяться. Возможно, пища для желудка поможет и вашей памяти.
   Рената сразу успокоилась, в разнесчастных ее глазах снова ожила надменность:
   -- В четыре часа дня?! Завтракать?! Вы каждый день так завтракаете?
   -- Благодаря вам, уже через день.
   Наблюдательный и сметливый Гарик покачал головой.
   -- Кошка! Вот же кошка! - пробормотал он себе под нос. - Хитрая, курва...
   Наверняка ведь вертит мужиками, как хочет... Такие глаза состроила, что впору под поезд бросаться, до того жалко ее становится. И тут же - снова язвить... Хорошего же она мнения о своем охраннике - эк ее прорвало-то! Намается с ней Санька, видит бог: намается. Хоть и красивая она, стервоза... Может, и есть смысл маяться, Сане лучше знать. Сам Гарик таких женщин побаивался, больше злясь на них и завидуя счастливчикам, до которых эти дамы снисходили.
   Саша смерил подопечную взглядом сверху вниз, развернулся и вышел. Гарик выскочил вслед за ним.
   Рената облегченно вздохнула. Ну что ж, можно надеяться, что телохранитель сдержит данное отцу слово и не покинет ее в столь трудной ситуации. Подозрения почти рассеялись. Хотя, конечно, если он не лжет и действительно в прошлом актер, то сыграть мог все. Даже тот взгляд, который сказал больше любых слов...
   Кузен Гарика приехал только вечером. В отличие от жены, хозяин дома обрадовался гостям: это был повод "расслабиться" за бутылочкой "беленькой". Фразы он строил еще ужаснее, чем его двоюродный брат, громыхая раскатистым голосом, как прапорщик в казарме, и Ренате, из приличия вынужденной сидеть с ними со всеми за ужином, очень хотелось уйти.
   Ксеня (как называл ее муж) накрывала на стол с таким суровым видом, словно тайно мечтала подсыпать в еду какой-нибудь отравы. И при взгляде на ее мрачную мину Рената теряла остатки аппетита. Кроме того, напротив девушки сидел подросток, сын Игоря и Ксени. Он был похож на мать, как две капли воды, только не комплекцией, а лошадиными зубами, к тому же еще и громко чавкал. Мать Ксении, полупарализованная "любимая теща", постоянно что-то бубнила и подкладывала толстому внучку добавки. А увалень лопал за троих.
   Брат Гарика откупорил бутылку водки, плеснул теще, кузену, себе, хотел было налить Ренате и Саше, но те почти одновременно прикрыли пальцами свои рюмки.
   -- Мне сегодня еще нужно будет порулить, -- объяснил свой отказ телохранитель.
   -- Понял! - согласился Игорь. - Катаетесь? А че удумали? Погода, чай, не как в Сочах...
   Гарик опрокинул стопку, кашлянул, занюхал маринованным огурцом и сипло выдал в кулак:
   -- А мы... эт самое... автопробегом по бездорожью и разгильдяйству... Хух!
   Хозяин и его семейка явно не поняли, что имел в виду родственник, но выспрашивать не стали. Не принято у сибиряков в душу лезть.
   -- Прекращай, навозник, фигней страдать! - наполнив по второй, Игорь дал подзатыльник своему чаду за то, что оно от нечего делать (бабка перестала подкладывать ему жареную картошку), скучая, катало шарики из хлебного мякиша.
   Рената поперхнулась компотом, закашлялась до слез, отчаянно ища на столе салфетку. Но таковой не оказалось. Вдобавок ко всему снова заныл зуб.
   -- Знаете до Омска дорогу покороче? - спросил Саша.
   Пока Игорь, тыкая чумазым от въевшегося машинного масла пальцем в дорожную карту, объяснял телохранителю какие-то нюансы, Рената изобрела относительно благовидный предлог и пошла во двор.
   Было уже совсем темно, первый морозец сковал грязь, теперь она хрустела под ногами и крошилась. Рената быстро озябла, но желания возвращаться в этот кошмарный дом не возникало. Девушка стояла, прикрывая ладонью щеку, где разрасталась боль, и смотрела на старого дворового пса, который понуро бродил возле своей будки, лязгал цепью и тихонько поскуливал. Его судьбе не позавидуешь...
   -- Рената, у меня к вам разговор на пару минут, -- замерзшего плеча Ренаты коснулась теплая рука. - Пойдемте в дом!
   -- Саша, я не хочу туда, -- пряча глаза от стыда (все-таки, зря наговорила она ему тех гадостей, он такого не заслужил), попросила девушка. - Давайте поговорим здесь?
   -- Ну, как знаете, -- телохранитель снял пиджак и набросил его на подопечную. Для Ренаты это было знаком, что он все забыл или простил ей сказанное в запале. - Вы умеете пользоваться пистолетом?
   -- В общих чертах.
   -- Значит, не умеете...
   Он сел на кособоких ступеньках крыльца и потянул ее за собой. Ренате вовсе не хотелось морозиться, но лучше уж так, чем идти в хибару Гариковых родственничков.
   Саша снял пистолет с предохранителя:
   -- Теперь это опасная игрушка. Если придется стрелять - не медлите ни секунды. Стреляйте на поражение: в верхнюю часть туловища, в голову... Впрочем, в голову не нужно: с непривычки рискуете промахнуться.
   -- А вы останетесь без оружия? -- выслушав его "лекцию", уточнила Рената и опасливо взяла пистолет.
   Саша посмотрел ей в глаза, потом улыбнулся:
   -- За меня не переживайте, -- но все же в знак немой благодарности за беспокойство тронул девушку за плечо. - Все будет в порядке. Часа через три-четыре надеюсь вернуться.
   -- Что вы задумали? Зачем вам Омск?
   -- Потому что я собираюсь разведать обстановку. Возможно, завтра я увезу вас туда.
   -- И оставите? - ужаснулась она. - Что я буду делать в Омске?!
   -- Рената... Перестаньте вы загадывать. Ваша забота на ближайшие часы - запереть комнату, лечь спать, а когда я вернусь, отпереть мне дверь. Видели там засов? Вот на него и закроетесь. Теперь поставьте пистолет на предохранитель. Угу. Снимите... Снова поставьте. Я вами горжусь.
   Рената неловко прижала к себе оружие, уцепившись за рукоять и за ствол. По-женски, отметил про себя телохранитель. Она явно думала о чем-то другом. Не о том, что у нее в руках, не о том, что из этого, возможно, придется стрелять.
   -- Не бросайте меня, Саша! - прошептала она и сглотнула слезы. - Слышите?
   -- Рената Александровна, голубушка! Вспомните: вы дочь офицера! Возьмите себя в руки и помогайте, а не мешайте! Ну все, живо в дом! Мне пора. Я еще хочу успеть выспаться.
   Она покорилась. Саша забрал пиджак и пошел к загнанному в огород джипу.
   Рената машинально сняла с протянутой над печью веревки свое высохшее белье, закрылась в комнате, переоделась. Гарик и его родственнички продолжали пьянствовать, их голоса (особенно - голос "прапорщика"-хозяина) грохотали на весь дом, изредка разряжаясь диким гоготом.
   Девушка упала на кровать, закопалась лицом в пахнущую подвальной сыростью наволочку и горько расплакалась. Что будет дальше? Что будет дальше?
   Из дремоты ее вывел лязг монументального засова. Снова заныл опостылевший зуб. Рената подняла голову. Гарик пытался запереть дверь, но никак не мог взять в толк, что ее нужно придавить, а не тянуть на себя, едва держась на ногах. Да уж, одной бутылкой дело не обошлось.
   -- Рената... это... Санов... хм... на! А вы не спи-и-ите! Я вижу! - он погрозил ей пальцем.
   Рената нащупала под подушкой холодную рукоять пистолета и сразу успокоилась.
   -- Ренат-т-очка! - он вздохнул и присел у нее в ногах. - Побазарить надо... Слышь, нет? - он развязно подергал ее за ногу. - Ну че ты?
   Ну, Саша! Ну, удружил! Оставил ее один на один с этим уродом!
   Потом она вспомнила, что виновата сама: телохранитель просил ее запереться. А пьяный зэк мог бы и под дверью пристроиться, не достучавшись. Ему сейчас и море по колено.
   Ренате еще не приходилось иметь дело с "брутальными" пьяными мужиками. Иногда и ей, конечно, попадались на глаза криминальные сводки в местных газетах, но девушка старалась не читать всю эту "чернуху", чтобы не расстраиваться. Она так далека была от подобных вещей, что и знать о них не хотела. И в ночном кошмаре ей не могло привидеться, что когда-нибудь она попадет в такую историю.
   -- Слышь... ну это... хм... мы тут с братаном... Короче... Ты меня... хм... не бойся...
   Внутреннее чутье подсказало девушке, что брыкаться и кричать не стоит. Может быть, если его не провоцировать, он уймется и сам? Она боялась боли, а ведь пьяный может и ударить.
   -- Убирайтесь на свою кровать! - разъяренной кошкой прошипела Рената, подгибая под себя ногу.
   Потеряв равновесие, Гарик пошатнулся и, ухватившись за матрас, стал подбираться к ней:
   -- Да че ты? Хм... Я ж по-хорошему! Слуш, Ренат-т-точка... у тебя голос такой, что впору... эт самое... Ну... давай?.. Че ты? Давай! Не пожалеешь... У меня бабы... хм... хрен знает сколько не... эт самое...
   Так хотелось припечатать ему пяткой по зубам! Но вряд ли это успокоит пьяного...
   -- Идите спать!
   Он снова икнул, а потом вдруг прыгнул на Ренату, навалился, горячо дыша в лицо водкой, чесноком, какой-то гадостью, невразумительно бормоча, пытаясь раздвинуть ее сжатые колени... И ощутил на виске холод стали:
   -- А еще я завтра пожалуюсь Саше! - насмешливо и с чувством превосходства (еще бы не почувствовать превосходство, когда у тебя в руке "ТТ"!) сообщила Рената. - И он превратит тебя в отбивную.
   То ли при упоминании имени телохранителя, то ли убежденный серьезностью пистолета, а может, в результате обоих аргументов, которые привела девушка, Гарик будто бы даже слегка протрезвел. Пробухтев под нос что-то извиняющееся, он убрал от нее руки, переполз на свою кровать и там, не раздеваясь, рухнул спать.
   -- Скотина! - Рената посмотрела на пистолет и только сейчас заметила, что забыла снять его с предохранителя.
   Но своей выходкой беглый зэк начисто отпугнул от нее сон.
  

* * *

   Лежа рядом с пьяным мужем, который храпел так, что в серванте звенел дешевый хрусталь, Ксения прислушивалась к звукам в соседней комнате. Мужики нынче перебрали и поспорили, что девица "даст" Гарику, поэтому родственник-"седьмая-вода-на-киселе" ушел к этой рыжей вертихвостке в боевом настроении. Ксения делала вид, что пьяное хвастовство Игорей нисколько ее не интересует, и мыла посуду, но в глубине души ей хотелось, чтобы заносчивую гостью поставили на место хорошо известным с глубокой древности способом.
   И вот оно началось! Ксения даже привстала на локте, чтобы слышать получше. Из комнаты донесся грохот, заскрипели пружины сетки, задрожала, стуча о стену и шкаф, железная спинка кровати. Гарик что-то покрикивал, девица молчала. Связал он ее, что ли? А рот кляпом заткнул? От этой фантазии селянке даже стало как-то не по себе. Женщина включила торшер и покосилась на безнадежно задрыхшего мужа. "Тоже еще... мужик, называется! -- промелькнула раздраженная мысль. - Тюфяк лопоухий, прости господи!" Смотреть на него было противно, и она выключила свет. От него сейчас никакого толку...
   Однажды Игорь по большому блату раздобыл видеокассету с буржуйским фильмом. Про всякие неприличности. Чего только там ни вытворял римский император и его подданные! Сам-то император (как же его? дай бог памяти) - тьфу, ледащий, зараза! Но дело свое знал будь здоров. Поглядывая одним глазом на экран, Ксения в тот день ругалась на чем свет и костерила развратника-мужа, однако потом частенько злилась, когда он, толком даже не раззадорив, отваливался, зевал, бормотал что-то о "рано вставать" и начинал храпеть. Вот поучился бы у того императора, олух царя небесного! Не в коня корм, получается: кассеты смотрит, а чтобы повторить - тяму не хватает...Все-то врут в этих фильмах, не бывает таких мужиков! Это они по первости - орлы, а поживи-ка с таким годик-два... То-то и оно!
   Ксения поглядывала на светящиеся зелененьким цифры электронных часов. Табло - это глаза пластмассовой совы, но сейчас саму сову не видно.
   Сколько ж он ее уже?.. Обозлившись на мужа, на неуемного Гарика и на весь белый свет, хозяйка прошипела в адрес Ренаты: "Шалава!" -- укрылась одеялом чуть ли не с головой и отвернулась от стены.
  

* * *

   Рената, не в силах заснуть, отлежала все бока. Сколько прошло времени? Почему не возвращается Саша? Но не мог же он сунуть ей в руки пистолет и, как в анекдоте - "крутись, как хочешь" -- сбежать на все четыре стороны! Он ведь пообещал вернуться... Звучит неубедительно, однако хочется верить, что он ее не обманул.
   В памяти всплыла любимая присказка отца: "Обещать - не значит жениться". Папа, но ведь ты попросил его позаботиться обо мне! А он уважал тебя, это чувствуется в каждом Сашином слове!
   Сильно беспокоил еще и ненормальный зэк. Наверное, Гарику снилась погоня, потому что он беспрестанно выкрикивал что-то нецензурное, вертелся и гремел спинкой кровати о шкаф. Кошмар!
   Рената встала и толкнула его в бок. Гарик притих, но ненадолго: едва девушка легла, оргия с одним участником возобновилась. Интересно, седина появляется сразу? Ренате казалось, что после всего пережитого у нее поседеет половина головы. А может, и вся разом...
   Неизвестно, сколько было времени, когда в дверь тихо постучались. Рената схватила пистолет, но руки затряслись, и оружие грохнуло об пол. Она второпях подхватила его, бросилась к двери, щелкнула предохранителем и с трудом оттянула вправо застревающий засов, готовая стрелять, если это будет чужак.
   Тут же, вынырнувшая откуда-то сбоку, неведомая рука перехватила ее кисть, да так, что пальцы разжались, не успев надавить на курок. Пистолет у нее выдернули. В комнату стремительно скользнула тень. Знакомо пахнущая табаком и пряностями ладонь закрыла ей рот, подавляя Ренатин вскрик.
   -- Вы почему не спрашиваете, кто это? - Саша прижимал ее к себе; чувствовалось, что он сердит. - Щелкаете перед дверью, хотя бы с проема отошли... Вас жизнь не учит? М?
   Рената отодрала его руку от своего лица:
   -- Я что - спецназовец?!
   -- По-вашему, только спецназовцы хотят жить, Рената Александровна? Вы бы хоть кино какое вспомнили, смотрите же телевизор, наверное?
   -- Вы что - проверку мне устроили, что ли?
   Он снова задвинул засов и, на ходу снимая пиджак, прошел в комнату. Рената следовала за ним, все еще дрожа от пережитого страха.
   -- А как вы прошли мимо собаки?! - спросила она. - Я не слышала лая...
   -- Я сказал ей: "Мы с тобой одной крови"... -- телохранитель заглянул в шкаф. - Интересно, есть здесь какой-нибудь матрас?
   -- Может быть, включите свет?
   -- Не надо. Свет - не надо... И матраса, как видно, нет...
   -- Что там может быть видно?!
   Рената смутно угадывала только его силуэт и не представляла, что Саша мог разглядеть в полной темноте в недрах шкафа. Телохранитель обернулся. Девушке померещилось в его глазах слабое мерцание. Что-то шевельнулось в душе. Что-то, сродни "дежа-вю". Тоскливое чувство, что когда-то подобное с нею уже было, разлилось по телу. Воспоминание, которое невозможно восстановить, но которое беспокоит неведомым...
   Рената села на краешек постели:
   -- Чем увенчалась ваша поездка?
   Он расстегнул рубашку:
   -- Все в порядке.
   -- То есть? Можно подробнее?
   -- Мне удалось достать Гарику билет до Тюмени. Причем на завтра.
   -- Из наших денег?!
   -- Он занимал у брата на самолет и на бензин. Как у вас тут?
   Рената решила, что с Гариком разберется сама. Еще не хватало жаловаться Саше на это ничтожество!
   -- Все в порядке. Я волновалась за вас.
   -- Понятно, -- с безразличием откликнулся телохранитель и стал вытаскивать одеяло из-под свесившегося с кровати Гарика.
   -- Что вы делаете?
   -- Вторую ночь спать в машине я не стану. Уж лучше на полу, хоть в рост вытянуться можно...
   -- Может быть, лучше этого - на пол? - Рената брезгливо посмотрела в сторону вновь забрыкавшегося Гарика.
   -- Нет, не лучше, -- отрезал Саша.
   -- Подумаешь, какие мы щепетильные! - проворчала она, вспоминая "подвиг" несостоявшегося насильника.
   И ведь правда ляжет на полу... Тут Гарик во сне ухватился за одеяло и дернул к себе, стараясь завернуться.
   -- Черт с ним, Саш! Я подвинусь, идите сюда... Только... -- она кашлянула и не стала продолжать: с чего она вообще взяла, что Саше до нее? Он вымотался так, что ему эти "только" говорить явно ни к чему.
   Телохранитель не стал раздумывать. Рассыпаться в благодарностях он тоже не стал. Просто скользнул под одеяло, рядом с нею, сунул пистолет под кровать - так, чтобы при надобности сразу дотянуться - и затих, не поворачиваясь к подопечной.
   -- Саш! Саша!
   -- Да?
   -- Как далеко нам придется уехать?
   Он чуть-чуть повернул голову и бросил через плечо:
   -- Я не знаю, Рената. Спите. День покажет.
   Девушка примолкла, но вскоре завозилась снова:
   -- Саша! Вы говорили, что дело не только в "дипломате". А в чем, как вы думаете?
   Он что-то промычал сквозь сон.
   Вот как тут моститься на этой узенькой кровати вдвоем? Она и одна не могла заснуть, а теперь вот... При этом проклятущий зэк вовсю наслаждается в удобстве - кум королю, сват министру...
   Но, в конце концов, уткнувшись лбом в Сашину спину, Рената угомонилась и задремала. Перед глазами уже засверкала вода храмового бассейна, а за колоннами послышались заклинания жрецов, воспевающих смерть и возрождение какой-то птицы, как вдруг все куда-то свернулось.
   Девушка очутилась в ином месте, в иное время. Здесь был отец, и она знала, что видит последние минуты его жизни. Самое ужасное, что, находясь рядом, Рената не могла предотвратить его гибель.
   -- Папа! -- сдавленно кричала она. -- Не выходи к машине, папа!
   Он не слышал.
   -- Папа! Возьми с собой Сашу! Он знает...
   Девушка не имела ни малейшего понятия, о чем знает охранник, эта фраза сорвалась с ее языка сама по себе...
   Тут откуда-то в этом сне появился Саша. Так часто бывает во сне: кого-то ждешь, и вот он появляется, но не имеет никакого внешнего сходства с тем, кого ты должен был увидеть. Но ты наверняка знаешь, что это он и есть.
   Вот и здесь Рената приняла за Сашу бесплотное ничто (не нечто, а именно ничто) в черном балахоне. Голову призрака покрывал широкий капюшон. Неведомое существо - одновременно опасное и притягательное - стояло возле огромной хрустальной радуги в странном, не поддающемся пониманию, месте. Ренате стало жутко, а чей-то высокий хрипловатый голос прошептал у нее в груди: "Сестренка, а ведь рано тебе сюда!"
   Тогда существо, которое девушка принимала за Сашу, протянуло к ней руку, и широкий рукав слегка вздернулся. Запястье было стянуто широким браслетом-"наручем" из чеканного сплава меди и серебра, с замысловатым узором, вид которого вызвал у нее пронзительный ужас. Но в то же время кисть руки -- обычная, плотская, человеческая, с едва заметным сплетением вен на тыльной стороне -- успокоила перепуганную Ренату.
   -- Пойдем на Радугу! - тихо промолвила загадочная капюшоноголовая тень и поддержала девушку за локоть. - Стой! Не оглядывайся!
   Но было поздно: девушка обернулась и увидела смерть отца.
   -- Папа! -- закричала она, пытаясь вырваться.
   Тогда темное существо обняло ее, обволокло своей горячей, неистовой, настойчивой энергией и отдало ей часть собственной жизни. Рената почувствовала, что воскресает в этих странных объятьях.
   Она в слезах вынырнула из сна. Горячая Сашина ладонь лежала у нее на плече, поглаживала, успокаивала.
   -- Мне приснился отец, -- объяснила Рената, не поворачиваясь.
   -- Я знаю, -- тихо сказал телохранитель.
   -- Если бы вернуться назад хоть на недельку...
   -- Так не бывает. Ты ведь не единожды разбивала песочные часы, чтобы остановить утекающее песчинками время... Ты призывала тучи, дабы солнечные часы не могли отмерять бег минут... Ты иссушала реки, не позволяя водяным часам изменять воду, в которую тебе нужно было войти дважды. Ты вслед за дряхлым рыцарем из средневекового романа запрещала дуть ветру, заставляя замереть крылья мельниц. Ты всегда билась со следствием, не помня причины. Все должно измениться именно в этот раз, понимаешь? Неизвестно, когда еще нам выпадет шанс. Быть может, никогда...
   Рената повернулась в изумлении и...
   ...Проснулась.
   Его слова, его рука у нее на плече - тоже были сном. Двойное пробуждение. И Рената не была уверена, не спит ли она и теперь.
   По крайней мере, телохранителя она обнаружила спящим, причем - спиною к ней. Девушка ущипнула себя, потрогала стену, лицо, сунула руку под перину, чтобы ощутить холод кроватной сетки.
   -- Ну когда же закончится это безумие?! - прошептала Рената, кусая губы от жгучей боли в исплаканных глазах.
   -- Он больше не приснится тебе, хозяйка! -- вдруг отчетливым шепотом проговорил Саша. - Спи! Я здесь...
   Она подскочила. Телохранитель не шевельнулся.
   -- Эй! - Рената потрясла его за плечо. - Саша! Вы меня слышите? Вы что-то сказали?
   Саша тихо застонал во сне, развернулся, неосознанным движением сгреб ее и прижал к себе, как прижимают дети любимую игрушку. Рената замерла от внезапности произошедшего.
   Чуть-чуть табака, мяты, хвойного дымка и какого-то старинного притирания, рецепт которого затерялся во времени... Всю свою жизнь Рената искала подобное сочетание ароматов, и вот оно, рядом -- такое естественное, слегка диковатое, немного мистическое... Такое, что в нем попросту хочется раствориться... И это - запах кожи простого смертного мужчины, занимающего не бог весть какое положение в обществе! В романтических представлениях Ренаты так должны были бы пахнуть перья херувимов...
   А кроме того, у девушки появилось чувство, будто теплая сильная птица спрятала ее под крыло или большой преданный зверь уступил ей свое плечо. Других эмоций не было - ни скованности, ни естественного в такой близости сексуального беспокойства. Рената ощущала себя маленьким ребенком, который каким-то чудом оказался в выстланном пухом гнезде. На веки навалилась тяжесть. Девушка забылась сном. Сном без сновидений.
  

ЗА ТРИДЦАТЬ ВОСЕМЬ ДНЕЙ...

  
   Константин Геннадьевич не ожидал, что это плевое дело обернется такими сложностями. И даже когда вчера ему доложили о четырех потерях, он лишь раздосадованно выругался, а потом приказал убраться из дома на Сибиряков-Гвардейцев всем ребятам Матюшкина. "Не умеете работать - будете наказаны! -- сказал он. - Звоните на мобилу Сокольникову, пугните их там, турните с места, пусть засуетятся, тогда и поглядывайте!"
   То, что дочка Полковника с телохранителем покинули Н-ск по юго-западному шоссе, он знал. Будут ли они теперь гнать сломя голову? После звонка Камила - будут наверняка. Оставалось лишь заставить активизироваться для перехвата ребят из прилежащих районов. Но и тут все оказалось непросто: следы "Чероки" и его пассажиров затерялись. Теперь выход один: методично прочесывать по квадратам юго-западную область НСО. В деревнях американский джип - машина приметная. Обязательно найдется тот, кто что-то видел, что-то знает. Работа муторная, но вовсе не Константина Геннадьевича, или Саблинова, или Рушинского работа. Это занятие для "шестерок", вот пусть и дергаются. Главное - чтобы больше не облапошились, как в первый раз. "Проблемы у них!" Думали, девчонку голыми руками взять? Полковник тоже не дурак: чай, обставил дочурку псами верными, не худо вышколенными... За то матюшкинские и поплатились четверыми бугаями. Ну, ничего, впредь умнее будут, нахрапом на рожон не полезут. Пусть уж Ящер этим занимается, из первомайских, у Матюшкина и его кодлы кишка тонка...
   Так рассудил Константин Серапионов и вскоре забыл об этом дельце. Разберутся уж как-нибудь...
   А в эту ночь звонок застал его в ресторане "Восток", где они с Рушинским угощали одного важного араба. Нелегкими были переговоры, но теперь Мохаммеддин, по-восточному добродушно улыбаясь (а что там - за этой улыбкой, хрен разберет), вкушал сибирские блюда, расторопно приносимые обслугой откупленного ресторана. Константин Геннадьевич, Рушинский и их гость восседали за столиком на втором этаже и через стилизованные под античность перила балкончика наблюдали за певицей, которая вовсю старалась угодить и даже умудрялась подтанцовывать на маленькой сцене, утопающей в декоративной зелени. Официантки ловко скользили между массивных колонн в центре зала и практически не отвлекали зрителей своим присутствием.
   Для услады гостя Рушинский поначалу хотел заказать стриптиз, но Константину удалось убедить компаньона, что стриптиз и восточные танцы - это не одно и то же, что Мохаммеддин может их не понять и даже принять за оскорбление. Кроме того, Константин Геннадьевич не знал в Н-ске ни одной танцевальной труппы, которая смогла бы исполнить тот же танец живота более или менее прилично. Уж, видно, так сложилось, что пошлое виляние бедрами и агрессивная имитация фрикционных движений российской публикой принимается как подлинный танец азиатских наложниц.
   -- Господин Мохаммеддин говорит, -- в паузе между песнями сообщил переводчик араба, -- что видел много русских женщин, но самые красивые - сибирячки!
   Мохаммеддин воодушевленно закивал, подтверждая слова толмача. Константин вежливо улыбнулся. Ему уже осточертело слышать расхожую формулу признания иностранцами пресловутой красоты северянок. Поговорить, как всегда, больше не о чем... Если еще учесть, что Сибирь - это "сборная команда" женщин всех национальностей бывшего Советского Союза, то заявления гостей Н-ска и подавно обесцениваются до абсурда. Ну, красивые так красивые. Главное - сидите вы в своих "арабиях" и не высовывайтесь без надобности.
   Тут мобильник у Константина Геннадьевича пропел бравурный марш. Взглянув на дисплей, соучредитель корпорации "Salamander in fire" извинился перед гостями и спустился на первый этаж, в холл возле "мужской" и "женской" комнат, в нише между дверями которых белела псевдогреческая статуя женщины с чашей в руке.
   -- Слушаю тебя, бригадир! Везете?
   -- Шеф, проблема, -- ответил голос Ящера. - Мы их потеряли, но не это главное...
   -- Ящер, вы не их, вы нюх потеряли, -- в серых глазах Серапионова заплясали искорки зловещего юмора, а голос его стал еще тише и въедливее. - Знаешь, что я с вами сделаю, если завтра девки не будет у меня?!
   Ящер не оплошал и не "перессался" от слов босса. Хотя обычно тон Константина и его вкрадчивая манера говорить вводила окружающих в ступор.
   -- Командир, мы ищем! - с достоинством откликнулся "бригадир" первомайских. -- Дело щас в другом! К поискам подключилась бригада Котова, и не одна... Мы еле отмазались от стрелки. Они настроены серьезно, Константин Геннадьич...
   -- Откуда вы знаете, что это Кощей?
   -- Да уж знаем... Перетерли с одним, из ихних...
   -- Что говорит?
   -- Да ниче особо не говорит. Им тоже девка до зарезу нужна, вродь как...
   -- Понятно. Продолжайте искать, перезвоню.
   Да, все усложняется... Константин Геннадьевич досадливо цыкнул, подумал несколько секунд и набрал номер. Несмотря на поздний час, ответили ему быстро. Он распорядился:
   -- Так, живо: на юго-западную трассу - минимум три поста. Особенно - на выезды из Новосибирской области. Интересует джип, "Jeneral Motors Grand Cherokee", цвет черный, номерной знак "С1064Н-54 RUS", в салоне мужчина и женщина. Мужчину ликвидировать, он опасен. Труп привезти, одежду не трогать. Женщина нужна живой, машина и все, что в машине, - целым! Всё.
   Не посчитав нужным выслушать ответ, Серапионов отключил "сотовый".
   -- Вот к-к-козлы! - пробормотал он себе под нос и, поднимаясь по ступенькам, снова надел улыбчивую маску.
  

* * *

  
   -- И что скажете в свое оправдание? - притопывая ногой, Рената стояла над кроватью своего вчерашнего обидчика.
   Похмельный Гарик, зажимая ладонями разламывающуюся голову, никак не мог взять в толк, чего от него хотят. Саши не было, но это и к лучшему: она ведь еще ночью решила разобраться с зэком самостоятельно.
   Страдалец вяло помахал рукой перед лицом, будто желая прогнать наваждение.
   -- Уйди, постылая! - наконец промямлил он. - Ты, ваще, кто?
   Рената перечислила и кто она, и где, и зачем, заодно вспомнила о Гариковых былых заслугах... Причем раз-другой не удержалась и сдобрила перечень словечками, хорошо понятными любому отсидевшему. В глазах парня засветилось уважение.
   -- Это не я был! - запротестовал он. - Чесслово - не я! Я бы... эт самое... не мог так!
   -- Вы свинья, господин хороший! И предупреждаю вас: если еще хоть раз вы посмеете даже посмотреть в мою сторону, я не погнушаюсь рассказать о вашей мерзости Саше. Понятно?
   -- Понят... хм... но... Щас пойду и повешаюсь...
   Девушка брезгливо покривила губы и отправилась умываться. На улице стоял такой холод, что было страшно даже прикасаться к оцинкованному рукомойнику. Так и не решившись залезть под ледяную воду, Рената поплелась к Саше, который ковырялся во внутренностях "Чероки".
   -- Саша, вы могли бы полить мне?
   Тот вынырнул из-под капота и продемонстрировал ей свои руки, перепачканные чуть ли не по локоть.
   -- А что же делать?! Мне нужно умыться, а там такой примитив!
   Телохранитель аккуратно, большим и безымянным пальцами, вытащил изо рта окурок и отбросил в сторону, вспугнув курицу. Птица смешно подпрыгнула, заквохтала, помчалась по грядкам, задирая голенастые ноги.
   -- В бане, в баке, со вчерашнего еще оставалась вода. Проверьте - может, за ночь не остыла?
   И он снова занялся машиной.
   С грехом пополам, но Рената разобралась в котельном устройстве. Вода была чуть теплой, но лучше уж такая, чем с плавающими иглами льдинок...
   Девушка бросила куртку на деревянную лежанку предбанника, умылась и, за неимением щетки, выдавила зубную пасту на указательный палец. Благодарение господу, сегодня больной зуб ее не беспокоил. Ох, до чего еще она докатится в этом путешествии? Будет есть руками? Утираться рукавом? Сморкаться (пардон) на дорогу?
   Снова надевая куртку, Рената заметила, что из расстегнутого нагрудного кармана вылетела небольшая бумажка и, вертясь в воздухе, с порывом сквозняка упорхнула под полку. Что это? Вдруг что-то нужное? Хотя что ей теперь может быть нужно из прошлой жизни?
   И все-таки, присев на корточки, Рената пошарила рукой по доскам пола. Взвизгнула, наткнувшись на что-то мягкое, как пух -- то ли на комок паутины, то ли на моток ниток, и ощутив при этом цепкую когтистую лапку, что стиснула ей сердце и перебила дыхание. Подавив гадливость, девушка нащупала наконец злополучный листок.
   Это был обычная страничка, выдернутая из маленького блокнота, помятая и потертая. И на ней было что-то написано черной ручкой. "Москва, 2408". Ниже, расплывчато -- "Шереметьево", какие-то цифры. И тут Ренату осенило. Хорошо еще, что водой не смыло все. Вот так-то стирать, не проверив карманы! Она бросилась к Саше.
   -- Смотрите!
   Телохранитель выпрямился, явно готовясь, что сейчас к нему снова обратятся с какой-нибудь чепухой. Но Рената и не заметила недовольного выражения на его лице, протянула ему страничку. Саша повел головой, разминая затекшую шею, и пробежал глазами по написанному:
   -- Что это?
   -- Это было у меня в кармане. Дарьин почерк. Понимаете? Она однажды говорила, что кто-то из ее родственников работает в "Шереметьево". Мне кажется, это шифр от камеры хранения, куда она собиралась положить этот самый чертов "дипломат". Если она о нем знала... Даша вам ничего не говорила?
   -- Рената, нет... Не успела... -- Саша нахмурился.
   Хлопнув просевшей калиткой, между ними проскочила хозяйка и с непонятным выражением в глазах покосилась на Ренату. Саша запомнил очередность цифр и спрятал страничку в карман.
   -- Значит, кому-то из нас нужно в Москву, правильно? - спросила девушка.
   -- Это может быть истиной, а может - и ложным путем. Мне неизвестно, знала ли о "дипломате" Даша.
   -- Так что мы будем делать?
   -- Пока - что наметили. Едем в Омск, а там - по обстоятельствам.
   -- А в Москву?!
   -- Я не могу оставить вас, значит, ехать придется вдвоем. Если придется...
   Ей было отрадно услышать, что Саша не собирается оставлять ее. Но Рената не подала виду.
   -- Сегодня мне приснился странный сон... -- заговорила она. - А вы... ничего не помните?
   -- О чем? - удивился телохранитель, уже готовый вернуться к своему занятию.
   -- Ну... вы обняли меня во сне...
   Он приподнял бровь, поджал губы:
   -- Гм... Не помню. Я помешал вам спать?
   -- Нет, наоборот. Все в порядке. Просто сон был очень уж... неординарный.
   -- Я не умею разгадывать сны, Рената. Давайте я тут все доделаю, позавтракаем - и уже поедем...
   ...По дороге из Чанов страдающий с похмелья Гарик постанывал на заднем сидении. Саша опустил все стекла, включил вентилятор, но и это помогло не слишком: от запаха перегара едва ли не резало глаза.
   -- Что вы там вчера пили?! - наконец не вытерпел телохранитель.
   -- Дык гамырку, ё-ё-ё... -- проревел Гарик. - Я чуть... эт самое... голову не сложил утром...
   -- На рельсы? - не удержалась Рената: она терпеть не могла местного издевательства над русским языком, когда люди "ложат", собираются "повешаться" и частенько "звонят" друг другу. А уж в устах Гарика сие звучало еще более ужасно.
   -- Сколько лет живу в Новосибе, а про "гамырку" еще не слышал... -- покачал головой Саша.
   -- Твое счастье! Трубы горят, как будто черт вселился со сковородкой... ёптеть...
   -- Хочешь сказать, пора звать экзорциста? - телохранитель подмигнул ему в зеркало заднего вида.
   Но Гарик не оценил:
   -- Что за экзор... ну, этот?..
   -- Чертогон.
   -- Тю, хрень какая! Еще исповедника позови...
   Рената с надеждой взглянула на телохранителя. Саша засмеялся:
   -- Поздняк метаться. Тебя спасет только экзорцист...
   -- "Четушка" меня спасет!
   -- Перебьешься. Тебе еще лететь.
   -- В прошлой жизни ты был маркизом... этим... садистом... -- простонал уничтоженный Гарик.
   -- В тебе наблюдаются задатки чтеца кармы, Игорь Семеныч!
   Слушая их ненавязчивый "треп", девушка тайком улыбалась. Каким разным бывает Саша! Одно слово - актер!
   Они выехали на асфальтированную дорогу.
   -- Сань! - взмолился Гарик. - Ну, хоть пивка! Пока еще цивилизация не кончилась! Вон - магазинчик есть!
   -- Я сказал: перебьешься.
   И беглый зэк тоскливо повел глазами, провожая вожделенный магазин.
   Поля, поля... Накрытые шапками низких облаков, не успевших превратиться в туман, опустевшие, с бурыми остатками прежней поросли, разделенные лесополосами. Рената обняла себя руками и начала дремать. Осенние сибирские пейзажи всегда убаюкивают своей скучностью...
   -- Сидите, -- сквозь сон слышит она и ощущает, что "Чероки" остановился.
   Пост ГАИ. Вот в какую глушь забрались рыцари полосатого жезла! Наверное, из-за доверенности сейчас потребуется и Ренатино присутствие. Как не хочется выходить из уютного джипа! Так бы и проспала всю жизнь!..
   А вот дальнейшие события развивались как во сне. Как в страшном сне.
   Телохранитель покинул машину, оставив попутчиков наблюдать, что будет.
   Оба "гаишника" вскинули автоматы и без предупреждения дали очередь. Саша прыгнул вбок, кувыркнулся через плечо, успевая в движении сделать всего два выстрела из своего "ТТ". Пистолет казался нелепой защитой, но обе пули нашли верную цель.
   -- Какого х...? - вскрикнул Гарик.
   Третий выстрел пробил ветровое стекло постовой машины и уложил последнего врага.
   Своего вопля Рената не слышала.
   Саша запрыгнул в джип и утопил педаль газа в пол. "Чероки" сорвался с места, шлифуя шинами мерзлый асфальт
   -- Спрячь! - отъехав на несколько километров от места перестрелки, сказал телохранитель и швырнул на заднее сидение АКМ, который забрал у одного из убитых.
   Гарик судорожно сунул автомат под ноги.
   -- Че за хрень, Саня?! Че они вдруг стали палить?!
   Вместо ответа Саша свернул на проселочную дорогу, по едва заметной колее доехал до перелеска и остановил машину.
   -- Это из-за меня, что ли?! - продолжал паниковать Гарик, и ровный тон телохранителя прозвучал диссонансом после его воплей:
   -- Рената, неутешительная новость. Они снова взяли наш след. Боюсь, наши иллюзии насчет того, что нас оставили в покое, были безосновательны...
   -- По-русски говори! - не вытерпел трясущийся от страха Игорь. - Че там за иллюзии, на хрен?! Че это значит?
   Рената и Саша, резко обернувшись, не сговариваясь, ответили дуэтом:
   -- Заткнись!
   -- Понял, -- сразу успокоился Гарик, всегда пасовавший перед силой и неоспоримыми доводами. - Так бы сразу и сказали! Санек... это... ты теперь обязан мне "четушку"!
   -- Значит, так, ребята, -- Саша сел вполоборота, чтобы без помех держать в поле зрения и подопечную, и приятеля. - Нас ищут, ищут серьезно. Не из-за тебя, успокойся. Ты тут не при чем.
   -- Сань... Ты меня высади. Я... эт самое... пешком дойду! Лучше бинт и кроватка, чем крест да оградка...
   -- Высадите его, Саша! Он мне надоел со своим нытьем! - пожалуй, впервые за все время знакомства желания Ренаты и Гарика в точности совпали.
   Телохранитель не слушал ни одного, ни второго:
   -- Сейчас мы поедем окольными путями, по бездорожью. На самолет ты успеешь. Когда я буду вести машину, молчите оба. Это уже не просьба. Это приказ. Если на нас нападут, ты, Рената, без разговоров ложишься на пол. Гарик, автомат остается у тебя.
   -- Да я в жисть не стрелял!
   -- Молчи и слушай. Если меня выведут из строя, не ждите ни секунды. Ты садишься за руль и увозишь ее. Рената, вот твой паспорт. На. В аэропорту обращаетесь в кассу. Бывает, перед рейсом сдают билеты. Один-то уж точно найдете. Перерегистрируете на ее имя. Деньги в "бардачке". Далее, в Тюмени, смотрите по обстоятельствам. Рената, рекомендую тебе разобраться с "дипломатом". Значит, тебе нужно добраться до Москвы.
   Рубленые фразы телохранителя, лаконичность приказов и то, что он внезапно стал называть ее на "ты", показались Ренате очень плохим знаком. Саша будто бы прощался.
   -- Саша, можно спросить? - хватаясь за его руку, умоляюще прошептала она. - Почему вы решили, что вас могут убить? Тогда убьют и всех нас, это же ясно!
   -- Нет. Ясно, что тебя не тронут. Теперь ясно.
   -- Почему?
   -- На посту стреляли только в меня. На поражение. Ты нужна им живая. И вряд ли это лучше смерти, поэтому, Гарик, сделай так, чтобы она им не попалась. Все, вопрос закрыт. Поехали.
   И его рука накрыла полупрозрачный пластмассовый набалдашник на рычаге передач...
   ...Оставшиеся два с лишним часа ехали молча. Вернее, не ехали, а скакали - по канавам и рытвинам, кочкам и оврагам. "Чероки" послушно и деловито выручал из беды своих новых хозяев...
   К омскому аэропорту удобнее было бы проехать по Авиационной, но и здесь Саша перестраховался, немного поплутав по окрестным улочкам и наблюдая, нет ли за ними "хвоста". Остановился он за пару кварталов от аэровокзала.
   -- Отсюда сам добежишь! Давай!
   Пожимая руку телохранителю, Гарик облегченно вздохнул:
   -- Ну, как грится, будете в Ростове-на-Дону - где искать, знаете... И... эт самое... удачи, что ли...
   Посмотреть на Ренату и уж тем более лезть к ней с прощаниями он так и не осмелился.
   -- Куда дальше? - дождавшись его ухода, спросила девушка.
   Отдыхая, Саша сложил руки на руль и опустил на них голову.
   -- Урал, Рената. Урал... Еще не знаю, как лучше - через Екатеринбург или через Челябинск... Ты ведь видишь: они открыли охоту. Если у них связи только по области - мы свободны. Если нет...
   -- А вы... ты сам как думаешь?
   -- Боюсь, что все гораздо хуже, чем я себе представлял...
   Девушка невольно сжала кулаки. Она еще не догадывалась, что очень скоро подобные вещи в ее жизни перестанут быть чем-то выходящим из ряда вон...
   Часам к пяти вечера, уже перед самым закатом, вдруг распогодилось. Солнце светило им в глаза, будто желая ослепить изгоев, так настойчиво преследующих его. Оно постепенно краснело. Пригорки по обе стороны дороги становились все выше, все мрачнее сгущались тени на неосвещенных склонах. В ушах закладывало от подъема...
   Когда окончательно стемнело, Саша загнал джип в ложбину меж двух холмов, где они с Ренатой и развели небольшой костер, чтобы поесть.
   -- Будешь тушенку? -- спросил телохранитель.
   Девушка кивнула, он ловко вскрыл консервную банку перочинным ножиком.
   -- Да подожди, она же холодная! - засмеялся Саша, когда Рената протянула руку, и пристроил банку на лежащий в углях плоский камень.
   С севера подул ветер. Телохранитель принес из джипа куртку и бутылку коньяка:
   -- Такого, как ты любишь, я не нашел, -- закутывая подопечную, посетовал он. -- Вот. Это бренди, наверное...
   Рената безразлично махнула рукой, но когда смысл сказанного дошел до нее, удивленно посмотрела в освещенное пламенем лицо Саши. А он, думая о чем-то своем и грея иззябшие руки, сидел на корточках возле самого костра и наблюдал за живой, беззаботной игрой огненных язычков.
   Довольно обычный, неяркой внешности при дневном освещении, сейчас, вот такой, он был очень хорош. Задумчивый, спокойный...
   -- Откуда ты знаешь, какой коньяк я люблю? - спросила девушка, поневоле залюбовавшись им.
   Саша слегка улыбнулся:
   -- Я много о тебе знаю.
   -- Шутишь? Артур рассказывал? Он часто подтрунивал над нами с Дашей, мол, сопьетесь... Жалко их обоих...
   -- Да, жалко... -- тихо и бесцветно, словно эхо, откликнулся он.
   -- Знаешь, мне неудобно, что я в куртке, а ты мерзнешь...
   Саша осторожно помешал в банке пластмассовой вилкой:
   -- Да ничего...
   -- Ну как это - ничего... Свалилась я тебе, такая, на голову, как снег, да? Мерзлячка-сибирячка. Папа меня называл оранжерейной сибирячкой. Я в Новосибирске даже летом часто мерзла. Как будто душа не греет...
   Он вскинул на нее взгляд и замер. Она не придала этому значения, отвернулась, хлебнула из горлышка. Вкус у этого бренди был действительно неприятным, но заставить себя глотать эту жгучую жидкость - можно...
   -- Держи, -- Саша подал ей вилку, затем поставил банку с дымящейся тушенкой на пенек. - Нормально поедим в Челябинске. Утром...
   Уходить от костра девушке не хотелось и после импровизированного ужина. Если бы не вид окоченевшего Саши... Рената решительно сняла куртку:
   -- Теперь погрейся ты. А я коньяк пью, мне и так хорошо.
   -- Теперь душа греет? - усмехнулся телохранитель.
   -- Да ее нет у меня... Мне и муж об этом часто говорил. Типа того, что "без души и миллионы - гроши"...
   Она не стала протестовать, когда телохранитель обнял ее за плечи и поделился курткой. В тот же миг стало тепло-тепло и несказанно уютно. Почти как вчера ночью, в Чанах... Словно под крыло взял...
   -- А что еще, кроме моего пристрастия к этому делу, ты обо мне знаешь? -- Рената взболтала содержимое початой бутылки и с интересом заглянула в Сашино лицо.
   -- Что тебе снится сон...
   -- Всем снятся сны! -- возразила она с улыбкой. -- Тем более, утром я сама тебе об этом говорила! - девушка помрачнела и уже с совершенно другим настроением продолжила: -- Мне в последние дни, как ни задремлю, снится... какой-то храм, из глубокой-глубокой древности, но в тот момент, когда я вижу в нем себя, он новехонький, будто бы только выстроенный... или, по крайней мере, за ним хорошо ухаживали, реставрировали... Водоем прямо в центре этого храма... фрески на стенах... яркое солнце...
   Саша, посмотрев на нее темно-серыми, непрозрачными глазами, договорил:
   -- ...а из глубины этого бассейна выныривает и взлетает огненная птица, и тебе нужно собрать её пепел, когда она сгорит... Одно условие: всё, до последней песчинки...
   -- Откуда ты... Саша, не пугай меня!
   -- Птица Бену, Феникс... -- пробормотал телохранитель. - Гелиополь на берегу изумрудного Нила... Великий был город...
   -- Саша! Откуда ты знаешь о моих снах?
   Он тихо засмеялся, на какой-то миг покрепче прижал ее к себе, слегка встряхнул за плечи:
   -- Да не знаю я ничего... Я разве похож на шварцевскую Тень? Стереотипный сон, вот и все...
   -- Мне такое не снилось никогда раньше. И уж тем более не повторялось при каждом удобном случае! И не нужно опошлять все это Фрейдом и Юнгом... и прочим психоаналитическим вздором...
   -- Я, вроде, не опошляю... Фрейда ты сама вспомнила...
   Рената непокорно вздернула подбородок:
   -- Мне кажется, этот сон - подсказка...
   -- Вся жизнь - шарада, ребус... А ключи к разгадке разбросаны где угодно. Главное - подобрать нужный среди похожих фальшивок...
   -- Ты сейчас говоришь, как... тот... ну, в моем сне... на радуге...
   -- Угу... И много я говорил на Радуге?
   Девушка снова с подозрением уставилась на него: шутит или нет. Улыбается как-то непонятно. Странный он все-таки... Саша подержал в ладони прядь ее волос:
   -- У тебя волосы - иногда как огонь, иногда как полынный мед. Очень красивые.
   Рената грустно усмехнулась:
   -- Ты не видел меня в лучшие времена. Сейчас я растрепа...
   -- Когда-нибудь ты вспомнишь эти свои слова и подумаешь, что это и были самые лучшие времена... Когда все... закончится...
   -- Хорошо бы... -- ей уже не верилось, что этот длящийся уже три дня кошмар когда-нибудь закончится. -- Сколько тебе лет, Саша?
   Он прищурился, отпустил ее, вынырнул из-под куртки, потянулся к огню и взял из костра полыхающую головешку, чтобы прикурить.
   -- Тридцать два.
   -- Ты кажешься старше... Нет, не внешне. Внешне - наоборот... Я вот сейчас сижу и пытаюсь представить тебя в детстве, в юности. И не могу. Странно ведь?
   -- Да нет, бывает...
   Он посмотрел на бутылку. Рената, сама того не замечая, уже успела опустошить ее на четверть. Недаром у нее начал заплетаться язык - пока еще мило и очаровательно... Саша закрутил пробку и отставил коньяк в сторону:
   -- Достаточно. Нам скоро ехать, не нужно напиваться...
   -- Строгий, как Даша! - поморщила нос Рената.
   Телохранитель опустил глаза. Такое выражение, какое было только что у него, действительно иногда появлялось на лице телохранительницы. Сходство, которого прежде Рената никогда не улавливала: слишком уж Дарья и Саша были разные...
   -- Саша... а когда все это закончится... мы будем видеться? Хотя бы иногда? Или ты уедешь?
   Саша осторожно вытащил желтый березовый листик, запутавшийся в ее разлохмаченных ветром волосах:
   -- Не знаю...
   А хмельное эхо отозвалось в душе Ренаты: "Знаю, знаю, знаю!.."
  

ЗА ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ ДНЕЙ...

  
   Вернувшись из командировки, Николай обнаружил в почтовом ящике повестку. Его приглашали явиться в РОВД Центрального района. Завтра, восьмого октября. Время, проставленное в повестке, было не слишком удобно ему, но все же молодой человек перенес две встречи и выкроил "окно". Надо узнать, в чем дело.
   Однако его просветили об этом уже вечером накануне. Очередная заботливая пассия Ника приехала, чтобы помочь ему с подготовкой ко дню рождения (Гроссману завтра исполнялось двадцать девять) и с порога поделилась дурной новостью:
   -- Ник! Ты слышал, что произошло у твоей Сокольниковой и ее папаши?!
   Будучи вместе, Рената и Николай почти всегда называли друг друга по фамилиям. Ласковые обращения "ладонька" или "куколка" супругу бесили, и он употреблял их лишь в том случае, когда хотел ее позлить. Поэтому окружение "сумасшедшей парочки" быстро переняло привычку звать их Гроссманом и Сокольниковой.
   Ольга поведала о страшных событиях, случившихся в семье Колиного тестя. Сам Полковник (такое прозвище было у Александра Сокольникова в среде компаньонов и врагов) был убит в собственной машине, дочка исчезла.
   -- Ходят слухи, что ее похитили! - добавила подружка. - У нас уже многие побывали в прокуратуре или где там еще допрашивают? В общем, давали показания...
   Николай встревожился. Криминальные "разборки"? Скорее всего. Тесть был птицей высокого полета. А при чем здесь Ренка? Вряд ли она в курсе отцовских дел, для чего ее похищать? С целью шантажа? Но шантажировать кого, если Александр Павлович убит? Может быть, убита и она, просто еще не нашли труп?
   Гроссману стало не до дня рождения. Он извинился перед Ольгой, попросив ее уехать, затем обзвонил потенциальных гостей и отменил завтрашнюю встречу. У его приятелей было принято вламываться друг к другу без приглашения, потому что почти все были знакомы с младых ногтей и презирали церемонии. Ребята, узнав, что отмечания не будет, выразили соболезнования, добавляя, что и сами хотели ему позвонить и отказаться от приезда. "Угу... -- подумалось Николаю. - То-то никто не позвонил, не сказал, кроме "тимуровки"-Ольги. Молодцы... Но понять их, в принципе, могу..." Ему тоже не захотелось бы выступить в роли гонца, несущего дурные вести.
   Утро тоже началось со звонков. А когда Гроссман собирался выезжать, из Одессы позвонила еще и мать.
   -- Шо у тебя постоянно занята линия? - приступила к допросу Роза Давидовна. - Ты не знаешь - тебя будет поздравлять мама?! Как ты себя имеешь, Коля?
   -- Твоими, Роза, молитвами.
   -- Мои молитвы таки иссякают, когда я думаю, как ви там живете! Шобы я еще раз говорила с твоим автоответчиком?! Дай мне твою жену, я имею, шо ей сказать!
   Мадам Гроссман не знала об их разладе.
   -- Роза, дело в том... ее как раз сейчас нету дома!
   -- Скажи, шобы набрала меня, когда будет! Вы ждете, когда Роза сдохнет, и приедете только на ее могилу?
   -- Спасибо за приглашение, мама, но сейчас нету возможности приехать.
   -- У вас, Колюня, никогда не будет возможности приехать, потому шо ты неблагодарный поц! Шоб ты знал, твой отец умывается слезами в своем гробу!
   Николай торжественно поклялся матери приехать при первом удобном случае и сбежал. Роза Давидовна умела давить на людей даже по телефону и частенько приводила душевное состояние покойного мужа в качестве веского аргумента. Причем - с полной серьезностью. Несмотря на то, что Алексей Гроссман был старше нее на двадцать четыре года, Роза до сих пор не только почитала супруга, но и любила. По-своему, разумеется.
   В назначенный час Николай прыгнул в свой "фордик" и помчался на Мичурина. Как всегда в это время дня, Красный проспект изобиловал автомобильными "пробками". Теперь вдобавок - вереница обесточенных троллейбусов...
   Молодой человек чертыхался и поминал недобрым словом весь белый свет, в том числе - страдальцев, утверждающих, что люди России живут за чертой бедности. Судя по транспорту, забившему Красный, половина Н-ска разъезжала на иномарках, другая половина - на отечественных колымагах. Кто катался в троллейбусах - непонятно, однако их было гораздо меньше, чем водителей личного транспорта...
   Поставить машину возле отделения тоже оказалось затруднительно. Перед самим зданием висел знак "Кроме служебного транспорта", въезды в соседствующие дворы перекрывали бетонные блоки, у бордюров тротуара теснились автомобили тех, кому посчастливилось вовремя занять место. Гроссману пришлось ехать чуть ли не до Писарева и оттуда, под холодным дождем, по слякоти и лужам, возвращаться пешком в офисных туфлях.
   Николай уже нисколько не сомневался, что разговор пойдет о Полковнике и его дочери. И не ошибся.
   Делом Сокольниковых занимался следователь в звании капитана. Это была женщина лет тридцати семи-сорока, крашенная блондинка с незапоминающейся внешностью.
   -- Присаживайтесь. Вы - Гроссман Николай Алексеевич?
   -- Так.
   -- Вы доводитесь мужем гражданке Гроссман Ренате Александровне?
   -- Официально. Мы не живем вместе.
   -- С какого времени?
   -- Уже где-то год... кажется... -- Николай подумал под вопрошающим взглядом капитана. - Примерно год...
   Та что-то пометила в своих бумагах. Гроссман впервые ощутил, насколько неприятно, когда посторонние лезут в твою личную жизнь. Пусть даже по служебной надобности.
   -- Вам известно о покушении на вашего тестя, Александра Павловича Сокольникова?
   -- Да, уже известно.
   -- Где вы были третьего октября?
   Николай почувствовал себя так, словно его уже в чем-то обвиняют. Умеют же наши следователи воздействовать на сознание граждан! Так и хочется завопить, как Юрий Деточкин: "Какого черта? Я был в командировке!" Но - спокойствие, только спокойствие!
   -- В Москве, в командировке...
   Далее последовало множество соответствующих ситуации вопросов, которые ничего не определяли, не проясняли суть и ни на что не наводили - по крайней мере, растерянного Николая. Он выяснил только одно: тестя убили возле его дома на Депутатской, застрелили в машине, в джипе "Чероки". Сам "Чероки" пропал (был угнан?). Рената к себе домой из офиса не возвращалась. В то же время и ее, и Александра Павловича квартиры были взломаны. До момента прибытия органов там успели перевернуть все. В этом Николай смог убедиться и сам, когда его привезли на место происшествия. Первое время после свадьбы Гроссман с женой жили на Советской, и оттого молодому человеку тут было знакомо все, до мелочей.
   -- Осмотритесь внимательно, -- следовательница потянула носом, будто принюхиваясь. - Если что-то пропало, сообщите.
   Эх, не думал Николай, что когда-нибудь побывает здесь еще раз! И уж тем более не ожидал появиться у Ренаты по такому поводу...
   Да-а-а... Прежде им жилось тесновато в этой двухкомнатной "полногабаритке". Был такой грешок. Гроссман хотел завести пса, Рената сообщила, что она против и что в таком "курятнике" нет места третьему. Теперь же здесь черт ногу сломит, и можно хоть неделю "осматриваться" -- вряд ли найдешь что-то важное, все равно как в многокомнатных апартаментах...
   Пахло здесь по-прежнему - теплой, уютной, капризной Ренатой. Николай подавил ностальгический вздох. Чужаки, учинившие вандализм, не смогли изгнать отсюда ее душу...
   Молодой человек прошелся по комнатам. Следовательница не отходила ни на шаг. И вообще она дама неприятная, назойливая. Чужая в этом доме. Отмахнуться от нее, не видеть, не думать... Зачем все это? За что?..
   Больше всего пострадали книги бывшей жены. Их зачем-то вывалили из шкафа, разворошили, разбросали. "История Древнего Рима", "История Древней Греции", Платон, Карамзин, Фрэйзер, Руссо - все перемешано в сюрреалистическом беспорядке. Гардероб перерыт меньше: многочисленную одежду жены просто выхватывали вместе с "плечиками" и скидывали на диван. Ящики - бельевого шкафа, компьютерного стола, тумбочек - также вывернуты. Николай то и дело наступал на какие-нибудь флаконы, тюбики, коробочки от косметики, рассыпанные по полу. В недалеком прошлом Гроссман был программистом, и потому сразу же обратил внимание: монитор (даже не опрокинутый!) стоял на столе, но системного блока не было. Рената, конечно, "юзер" еще тот, компьютер ломался у нее с частотой раз в месяц. Она вполне могла отдать блок в починку. Но...
   -- Мне кажется, пропал системный блок. Я не уверен, что это похищение, и все ж...
   -- Разберемся... - капитан поморщилась, но быстро записала его показание в своих документах. - Что еще?
   Других странностей Николай не заметил. Его поблагодарили, но попросили до завершения следствия не покидать город надолго.
   День рождения Гроссмана заканчивался в одиночестве. Именинник сидел перед телевизором с банкой пива и разглядывал фотоальбом. Юная Ренка - в белоснежном платье невесты, беззаботная, счастливая, влюбленная - смотрела на него с упрятанных в прозрачные "кармашки" фотографий... Эх, ладонька, что я сделал с тобой в следующие четыре года?.. Вот они позапрошлой весной, на льдинах еще не оттаявшего Обского моря. Вот - в Египте, на фоне статуи Сфинкса. Вот Италия, Рим... Вот Париж, Монмартр, Эйфелева, Сент-Женевьев-де-Буа... Ренатка (и чего ее понесло на кладбище?) - смешная, в шортиках, с девчачьими "хвостиками". Но во взгляде уже и тяжесть, и напряжение, и недоверие. Может, он сейчас все это додумывает по воле разыгравшейся фантазии? Вряд ли. Если бы все было не так - она бы не ушла. При всем своем сумасбродстве Рената была такой терпеливой!
   Веки налились неподъемной тяжестью. Что же случилось в этой проклятой жизни? В их с Реной жизни...
  

* * *

  
   ...Внезапно помещение заполнилось тревожным нарастающим гулом...
   Растворяются тяжелые, окованные золотом двери, пропуская четырех человек в храм Инну, города, впоследствии названного Гелиополем.
   -- Варо Оритан! -- единогласно кричат служители храма, вскидывая руки к звёздному небу. -- Вы с нами!
   Чуть впереди троих спутников-мужчин идет небольшого роста женщина в синей накидке. На голове жрицы сияет корона с крыльями сокола и диадемой в виде кобры-урея.
   За женщиной следует высокий статный колдун в серебристом шлеме-хеджете. Движется он плавно, как леопард, шкура которого переброшена через его смуглое плечо. Прекрасные, подведённые сурьмой до самых висков чёрные глаза мужчины излучают надменную властность. Армия великого Та-Кемета, будущего Египта, многое утратила, когда этот человек отринул мысль отправиться по военной стезе, предпочтя карьеру учёного. Но он был вельможей и мог выбирать -- стать ему военачальником и вести за собою армии, либо изучить мир и просвещать сородичей, ставших адептами полузабытой религии мифического Оритана.
   В тени, под широким капюшоном и длинным черным балахоном, скрывается аколит1 верховного жреца. Они с молодым человеком, одетым во все белое - как любой священнослужитель низшего сословия, - замыкают процессию. Бритая голова "белого послушника" укрыта клафтом, бедра повязаны льняным "передником", а шея и грудь защищены полосатым воротником-ускхом.
   В центре помещения за строгими четырёхгранными колоннами, отражая свет факелов, блестит поверхность водоема, где с начала времен возрождалась огненнокрылая Бену2, птица бессмертия.
   Со стен на вошедших взирает большеокий Немур3 -- телец, что несет на своих рогах своих ныне пустой трон солнечного божества.
   Она тоже видит себя со стороны, закованная в камень. И она становится огненновласой жрицей в синей накидке, едва та минует ее барельеф...
   Множество жрецов читают заклинания. Реальность дрожит и плавится. Небо, в черноте которого тают капители храмовых колонн, рокочет, сверкают первые молнии. Земля светится: это еще не рожденное Солнце являет себя сквозь толщу воды бассейна и сквозь щели между храмовых плит.
   Захлопываются пятьсот сорок дверей известных колдуну реальностей, отрезая вошедшим пути к отступлению. Отныне выхода не существует, ибо пути судьбы всегда замыкаются в храме Бессмертной Птицы.
   Нефернептет - так зовут жрицу (но имя у возрожденной из камня и воплотившейся в жрице совсем иное) - вскидывает руки, вослед за нею это делают все тридцать служителей культа Бену.
   -- Воспоем рождение Пятого Солнца! -- взывает она громким, чистым голосом, и эхо возносится в темноту.
   Колонны вздрагивают. Теперь и с невидимого дна слышатся раскаты дальнего грома, а черную бесконечную высь хлещут кнуты молний.
   -- О, великие боги! Придайте мне сил! -- продолжает заклинать жрица, пока смыкаются ряды адептов культа.
   Спутники становятся на одно колено вокруг женщины, воздевшей руки в самозабвенной молитве. Каждый из них льет в нее свою силу.
   Серебристая струя света, хлынув сверху и пройдя сквозь тело жрицы, устремляется к сердцу Земли. А из чрева планеты в ответ рвется неудержимый пламенный поток, пронзает Нефернептет и уносится в пространство, исполосованное молниями. Жрица кричит, вытянувшись струною лиры, а затем прогибается назад дугою систра. Её страшит гроза, ведь однажды всполох молнии убил ее. Но бояться теперь нельзя!
   Прячущийся под черным капюшоном аколит верховного жреца одаривает её мужеством, колдун в леопардовой шкуре - холодным рассудком, каменный бык Немур - любовью к нарождающемуся Пятому Солнцу. И лишь белый жрец по-прежнему содрогается от ужаса...
   Гром нарастает. Голосов уже не слышно, колонны покрываются трещинами, осколки облицовки летят в бурлящий кипяток водоёма. Все, кроме жрицы и ее помощников, в ужасе падают ниц. Теперь вместо отдельных раскатов землю оглашает сплошной душераздирающий треск, будто сказочный змей Апоп уже вырвался на свободу и рвет в клочья покровы неба.
   Нефернептет извивается в пронзающих ее с головы до пят струях - ледяной вселенской и раскаленной земной. Она кричит, кричит от боли, от страха, от чувства, что сила внутри нее сейчас разорвет бренное тело, если хоть чуть-чуть нарушится гармония. Мужчины и бык укрепляют горячий "гейзер", и каждый отдает по своим возможностям. Телец Немур - свое сердце. Колдун - разум. Белый послушник, обвитый золотистой "пуповиной", -- энергию плоти. Он похож сейчас на младенца в материнском чреве, на существо, наиболее далекое от смерти. Аколит верховного объединяет утроенную мощь своих спутников. Его одежды подобны покровам неба: молнии рвутся из его плаща, и жрец направляет их в бьющий из-под земли поток...
   -- Танрэй! - голос черного аколита достигает ее слуха сквозь рев обезумевшего мироздания. Так, именно так зовут ту, что восстала в жрице Нефернептет, сойдя с каменного барельефа; и только сейчас женщина вспоминает это. Вспоминает, чтобы тотчас позабыть. - Пора, Танрэй! Тебе пора!
   И Нефернептет прыгает в кипящую воду. Но вода не обжигает ее. Синяя накидка подобно птичьим крыльям раскидывается на поверхности. Фигурка жрицы, еще более маленькой посреди огромного, исходящего ослепительным светом бассейна, отдаляется от берега.
   -- Бену! - кричит Танрэй-Нефернептет, и в ответ на ее призыв из глубины взмывает огромная солнечная птица.
   Люди пытаются застить глаза руками: никто не может посмотреть на бессмертного Бену, не ослепнув после этого. Спутники жрицы бросают в воду по ветке вербы. Они ждут появления обелиска Бен-Бен, где прорастет древо Ишед, на ветвях которого восходящая птица совьет свое последнее гнездо. Однако же камень Создания не сотворяется. Что-то идет не так... Священная солнечная цапля ждет, взмахивая полотнищами крыльев и выгибая в нетерпении длинную шею.
   И опрокидывается черное небо. И начинает петь Бену. Он воспаряет все выше, а песня его становится все горестнее. Тогда жрица понимает: еще слишком рано для этого.
   -- Нет! Не надо! -- кричит Нефернептет, судорожно хватаясь за края прибрежных плит, заросших осклизлыми водорослями. - Ты умрешь там! Вернись, Бену! Вернись, во имя Оритана! Заклинаю тебя! Закли...
   И лишь тогда она вспоминает, как вечность назад с такими же мольбами за нею бежал самый любимый человек на всем белом свете. Ее Попутчик. Ее настоящий Попутчик...
   На сияющем небе вспыхивает Солнце. Из него вырывается пламя и бьет в грудь птицы, которая так стремилась в горние чертоги. Бену издает предсмертный крик, запрокидывает голову, теряя тяжелую корону предательски убитого бога, и превращается в пламенный шар. Искрящийся пучок солнечных перьев сгорает в прах. Пепел сыплется вниз, в черную воду.
   Жрица знает, что им, служителям культа, надо собрать все до последней песчинки. И тогда, только тогда...
   -- О, нет! -- вскрикивает она, когда из костров, порожденных гневом солнечного Ра, выбегают саламандры, чтобы растащить пепел. -- Назад! Прочь!
   Чудовища уже хватают останки несчастной птицы, и нет возможности задержать прытких тварей.
   На помощь Нефернептет, обнажив свой тонкий меч, бросается аколит верховного. Колдун в пятнистой шкуре творит заклинания, белый послушник хватает и тут же выпускает раскаленных саламандр. Жрица смотрит на темную фигуру, пытаясь различить скрытое под капюшоном лицо аколита, встретить взгляд, который придаст ей новых сил. Но помощник недосягаем.
   -- Помоги мне! -- шепчут губы женщины. -- Время -- назад!.. Победи время, Ал-Анпа!
   Он качает головой. Победить время обожженный саламандрами Ал-Анпа не может. Сотворить огненные плотины и приостановить бег времени под силу только колдуну, а сейчас и это уже ни к чему. Они снова терпят поражение...
   А с небес падает черный снег...
   _______________________________________________________________
   1 Аколит - преданный помощник, правая рука.
   2 Бену -- название этой птицы более известно нам в греческом переводе: Феникс (ср. Финист у русичей, Фэньхуа у китайцев).
   3 Немур (Мневис -- греч.) -- священный бык Гелиополя, почитался как душа (Ка) и сердце (Ба) бога Солнца Ра.
  
  

* * *

   Содрогаясь от мучительных рыданий, Рената распахнула глаза.
   И сразу ощутила, что, кроме нее, в гостиничном номере больше никого нет. Девушка еще долго лежала, не в силах пошевелиться, и приходила в себя.
   Что не так? Что не так она делает?! Сон-подсказка... Сон-испытание... Сон, повторяющийся из ночи в ночь...
   В памяти воскресла фраза Лукреция, процитированная Мишелем Монтенем, которого когда-то давно, еще в студенческие времена, читала, не вдумываясь в смысл, прежняя Рената Сокольникова.
   "Смертные перенимают жизнь одни у других и, словно скороходы, передают один другому светильник жизни"...
   Девушка поднялась, отерла слезы и добралась до окна. Уже ставший привычным вид на уральские горы, на излучину реки Юрат... А чуть ниже - все портит агитационный щит: "Россель - наш губернатор!" Насмешка материализма над романтикой. Никуда не денешься, Россия. В Новосибирске не лучше, но там все эти физиономии хотя бы примелькались, их уже и не замечаешь. А здесь - все в новинку...
   Саша привез Ренату в Сатку и поселил в гостинице, недорогой, но уединенной. Окруженной хвойным лесом, горами. И - самое главное: здесь их не трогали. Это был шанс переждать бурю.
   Одно плохо: что-то сломалось в верном "Чероки". Немудрено, конечно, после таких скачек по полям и оврагам, но знак тревожный. Телохранитель предпочитал, чтобы все работало, как часики, и потому уже третий день возился с джипом, невзирая на ледяной ветер с гор и колючую морось.
   Рената подошла к большому зеркалу, отразившему ее с головы до ног. Она завидовала - той, из Зазеркалья, у которой не болят зубы, не мечется душа, отсутствуют проблемы. На которую не ополчался весь мир непонятно из-за чего. Которая не прячется по углам, как последний изгой...
   Рената смотрела на себя - стройную, идеально сложенную, с точеными чертами лица, густыми золотисто-рыжими волосами. Но сейчас янтарные, чуть раскосые глаза девушки из Зазеркалья были затравленными, как у выброшенного на улицу котенка. Не по такой Ренате сходили с ума мужчины. И в точности такую - униженную, забитую - Ренату хотели бы видеть женщины из новосибирского "бомонда", которые прежде скрипели зубами при ее появлении, не в силах обуздать своих спутников, бросающих жадные взгляды на дочь Александра Сокольникова. Сейчас на Ренату, наверное, не оглянулся бы даже официант ресторана, где она любила бывать...
   Щелкнул замок в двери, и девушка, одним прыжком оказавшись в постели, прикрылась простыней. Рывок вызвал резкую боль в зубе.
   Саша бросил пиджак на спинку стула и тяжело упал в кресло. Рука его бессильно свесилась с подлокотника.
   -- Что с тобой? - держась за щеку, спросила Рената.
   Телохранитель откинул голову на кресельный валик и прикрыл глаза. Кожу на его перепачканных машинным маслом пальцах и ладонях покрывали волдыри от сильных ожогов.
   -- Что это у тебя? Нас выследили? - в ужасе допытывалась девушка.
   -- Мы бы здесь не сидели... Позвони в ресторан, закажи поесть...
   Говорил Саша с превеликим трудом.
   -- Тогда... глаза не открывай, ладно? Я оденусь.
   С трудом сглотнув, он чуть заметно кивнул. Рената лихорадочно быстро натянула на себя джинсы и майку.
   Нет, что-то случилось...
   -- Откуда эти ожоги? Саша?
   Тот не ответил, провалившись в забытье. Рената позвонила в ресторан, сделала заказ, потом села возле телохранителя на корточки и прикоснулась тыльной стороной кисти к его лбу. Раскаленный, как печка. Уж не воспаление ли это легких? Было бы немудрено. Она ведь просила его переждать холода и не мучиться с машиной. Нет же! Телепрогнозы, видите ли, обещают еще большее похолодание...
   -- Саш! Переляг на кровать! - тихо сказала девушка, погладив его по плечу.
   -- Угу... -- промычал молодой человек.
   Он едва доплелся до постели. Девушка торопливо расстегнула и стащила с него рубашку, чтобы постирать. Что же они будут делать, если выпадет ранний снег? Нужны теплые вещи, на них потребуются деньги. И это полбеды. Хуже, что силы телохранителя не бесконечны, они иссякают с каждым днем...
   Мучаясь зубной болью, Рената приложила скомканную черную сорочку Саши к щеке. Ей все больше и больше нравился его запах - даже этой насквозь пропитанной горячечным потом рубашки.
   -- Разбуди меня через пару часов, ладно? - послышался его голос из комнаты.
   -- Нет уж! - Рената открыла воду. - Теперь-то ты выспишься!
   -- Рената, я серьезно!
   -- Я не слышу-у-у-у! - нарочно усиливая напор, откликнулась девушка.
   Саша притих. "Вот и пусть спит. Хватит уже валяться под машиной на ледяной земле, -- думала она, как зачарованная глядя на водяной смерчик, что крутил "цыганочку" над сливным отверстием ванны. - Любой на его месте уже свалился бы с пневмонией"...
   Зуб болел все невыносимее. Рената проглотила "Анальгин", следом - принесенный из ресторана завтрак.
   Подмяв под грудь подушку, телохранитель все это время спал. Девушка давно заметила: он почти не расслабляется, спит все время на животе, в позе постоянно готового к броску дикого зверя. Лишь один раз он пошевелился, отворачивая лицо, и одновременно что-то пробормотал. Ренате показалось, что это какое-то имя. По звучанию было похоже на "Таня"...
   Обезболивающее не помогало. Рената не знала, куда деваться, и впервые прочувствовала смысл выражения "хоть лезь на стенку". Она ушла в туалет, опустила и стульчак, и крышку, села, скорчилась и зарыдала. Легче ей по-прежнему не становилось.
   -- Рената? -- Саша постучался в дверь. - Выходи оттуда!
   -- Зуб... -- оправдываясь, сообщила она, бочком выбираясь в коридор, и виновато посмотрела на него: -- Я тебя все-таки разбудила?
   -- Пойдем!
   Рената подчинилась. Телохранитель усадил ее на стул.
   -- Попробуй ни о чем не думать и расслабиться. Если можешь -- доверься мне...
   -- Конечно... -- прошептала она.
   Сейчас она доверилась бы даже палачу, лишь бы тот избавил ее навсегда от этого истязания. Что уж говорить о преданном охраннике, который уже столько раз выручал ее? В особую помощь с его стороны она, конечно, не верила: он ведь не врач. Но хотя бы развлечет - и на том спасибо.
   Сашины пальцы - обожженные, наверняка тоже взрывающиеся адской болью - мягко коснулись головы Ренаты. По телу девушки заструилась приятная дрожь, истома. Не вызвало у нее почти никакого удивления и внезапно возникшее желание поцеловать его руки, прижаться к нему, забыть обо всем. И Рената даже не заметила, что боль исчезла. Почти тут же пропало и ощущение этих нежных, но уверенных прикосновений.
   -- Вам получше? -- спросил вдруг бубнящий, словно из бочки, голос над самым ухом.
   Рената оглянулась и едва не заорала от неожиданности. К ней наклонялся какой-то пожилой мужчина с мрачным, почти черным, в оспинах, лицом; две глубокие морщины окружали его рот и почти сходились на подбородке с ямкой. Покатый, как у древнего майя, лоб тоже был изборожден морщинами, сильно выделялись надбровные дуги, а из провалов глазниц внимательно смотрели умные, близко, по-обезьяньи, посаженные глаза.
   Девушка подскочила, ринулась к пистолету. Незнакомец угадал ее намерения и завладел оружием раньше.
   На Ренату, пряча пистолет за ремень брюк, смотрел Саша. Он все понял и ни о чем не спросил.
   -- Боже ты мой! - прошептала девушка. - Что... это было?! Я свихнулась? Это что - галлюцинации?!
   -- Т-ш-ш! Не кричи! - Саша плавным движением, словно в танце, скользнул к ней, обнял, усмирил ее выпрыгивающее из груди сердце. - Ты ведь обещала довериться мне, когда садилась...
   -- Тебе, но не... Что это было?!
   -- Ну, прости, прости. Иначе - никак. Я ведь сам не врач. Прости...
   Она подняла к нему лицо, все еще немного опасаясь, что увидит того "майя". Прикоснулась к его щеке, чтобы удостовериться. В Сашиных глазах мелькнула улыбка:
   -- Ну все, все, -- сказал он и выпустил ее: -- Видишь? Это я. Ты молодец...
   Телохранитель снова, как ни в чем не бывало, улегся спать.
   -- Молодец? Почему молодец?!
   -- Ты бросилась к пистолету... -- и он закрыл глаза.
   Рената позвонила горничной, та принесла утюг, и девушка выгладила Сашину сорочку. Ей пришло в голову, что телохранитель непостижимым образом умудряется выглядеть прилично и даже элегантно в одежде, которую не меняет почти неделю. То, что на другом смотрелось бы ужасно, на Саше сидит как влитое, будто на хорошем артисте. Она вспомнила, что он рассказывал тогда, в бане, о своей учебе в театральном вузе. Так вот чем вполне можно объяснить это лицедейство с преображением в доктора-"майя"! И все-таки тут что-то не так. Хоть за секунду - а ровно столько времени Рената наблюдала незнакомца - могло привидеться что угодно, девушка была уверена: ей не привиделось. Саша не скрывает, но и не торопится объяснять свои планы...
   В двери постучались.
   -- Кто там? -- рассеянно спросила она.
   -- За утюгом! - откликнулся женский голос. - Вы уже всё?
   -- А... Да, да... сейчас...
   Рената выдернула штепсель из розетки и, на ходу сматывая шнур, подошла к двери.
   Но вместо горничной в номер ввалилось двое парней, огромных и широких, как самцы гориллы. За ними мелькнул кто-то еще - кажется, женщина.
   Рената не успела даже взвизгнуть, как из рук ее вырвали раскаленный утюг. Но сделали это не "гориллы"...
   ...Удар острой частью "подошвы" утюга в висок громилы, вцепившегося в Ренату. Парень падает. Рука второго, резко заломленная за спину, не успевает нажать курок. Лишь затем телохранитель бьет ногой в живот последнего члена группы - женщину. Та с воплем ярости влипает в дверь номера напротив. Грохот разносится по всему коридору, замок громко лязгает, но выдерживает натиск. Этот звук совпадает с выстрелом из пистолета гориллообразного типа: телохранитель, так и не выпустив его руки, направляет ствол ему же между лопаток, и сведенные судорогой пальцы жертвы сами придавливают "собачку".
   Не дожидаясь ответных действий женщины-врага, Саша прыгает к ней и делает какое-то почти неуловимое ("вытягивающее") движение кистью перед ее лицом. Рената успевает заметить, что воздух вокруг них колеблется - как тогда, в его квартире, возле трупа Дарьи.
   Женщина беззвучно оседает, словно из нее вырвали позвоночник. Тело становится похожим на тряпичную куклу...
   ...Телохранитель слегка пошатнулся, прижал к губам кулак, будто сдерживая рвоту. Хоровод чередующихся действий утратил свою молниеносность.
   Рената очнулась. Но немало, немало прошло времени: Саша успел одеться. Застрелили бы дочку Сокольникова, и не раз, не будь подле нее расторопного охранника...
   -- Документы при тебе? - коротко бросил он подопечной, выдергивая "глок" из мертвых пальцев застреленного.
   Онемевшая Рената часто-часто закивала. Саша сунул "глок" в ее руку.
   -- Идешь точно за мной. Не вздумай стрелять, пока не скажу. Поняла меня?
   Снова кивок. Язык отнялся.
   Телохранитель потащил ее в коридор - как тогда, в подъезде своего дома в Новосибирске. Девушка споткнулась о руку парня с раскроенным черепом, с тихим воплем рухнула на колени, роняя пистолет. И тут же была подхвачена Сашей, который, будто и не замечая, пронес ее через полкоридора под мышкой.
   -- Стой! - шепнул он и выглянул на лестницу. - Все, туда нельзя! Идем обратно!
   Саша устремился в правое крыло, волоча за собой Ренату.
   -- А если - и там?..
   Ответа не последовало. До того ли?
   Подобно кошмарному сну промелькнула картина побоища возле их номера. Саша бежал бесшумно, словно кошка. Рената, подражая, старалась ставить ноги так же упруго, как и он. На этот раз ей удалось собраться гораздо быстрее, чем когда-либо прежде.
   -- Спрячься там! - он показал ей в простенок холла.
   Ниша была загорожена огромным кустом цветущей китайской розы. Рената нырнула под ветку, вжалась в стену и увидела, что Саша, вытащив из кармана какой-то листок, вправил его в ворот рубашки.
   Саша?! Нет, это был не он...
   Это был пожилой сухопарый мужчина благообразной внешности. "Пастор!" -- мелькнуло в голове Ренаты коротенькое и, возможно, неверное определение.
   Она зажмурилась и перевела дух.
   Тем временем Саша спустился на один пролет. Возле дверей лифта, явно кого-то поджидая, стояли еще два субъекта, неуловимо схожие с теми, оставшимися в номере.
   -- Sorry! - произнес телохранитель, и ребята уставились на него. - Please! Там есть нехорошо, -- подбирая слова, он помогал себе жестами. - Я идти с шестой этаж. Пятый... в коридоре люди. Лежат, кровь. Надо секьюрити, охрана отель... Кровь!
   Парни переглянулись. Без лишних слов рванули наверх. Топот стих. Помедлив несколько секунд, Саша взбежал вслед за ними и махнул рукой Ренате:
   -- За мной, please!
   "Пастор" улетучился в то мгновение, когда их ладони соприкоснулись.
   Но по лестнице они спустились лишь до второго этажа, потом Саша снова свернул в коридор. Они встали перед запертыми дверьми служебного выхода.
   -- Услышат! - зашептала Рената, решив, что он хочет выбить замок. - Услышат нас!
   Но телохранитель уже проворачивал в замочной скважине шило перочинного ножа. Внутри устройства что-то металлически крякнуло, дверь открылась:
   -- Спустишься до вестибюля, но пока не увидишь меня - не выходи!
   Подтолкнув девушку к ступенькам, он все теми же легкими и беззвучными прыжками помчался обратно, на лестницу правого крыла.
   Сжимая в руках "глок", Рената засеменила вниз. Она вздрагивала от любого звука и держалась подальше от перил. Бежать одной было еще страшнее, чем сидеть под кустом в нише.
   Саша заметил еще одного "братка". Тот стоял возле дверного проема внизу боковой лестницы.
   Мгновение - и к парню с очень растерянным видом приблизился пожилой мужчина европейской внешности, в костюме наподобие тех, какие носят "забугорные" священники. Вот что успел различить "браток" из челябинской группировки. Святоша лопотал что-то о стрельбе наверху и необходимости позвать охрану.
   Парень прошипел себе под нос короткое ругательство и, забыв о святом папаше, ринулся наверх. А зря. Как только его перестало быть видно из вестибюля, священник преобразился. Метнувшись вслед за громилой, Саша врезал ребром ладони ему по шее и слегка придержал обмякшее тело. Главное - избегать шума...
   Вот на "рецепшене" еще один - любезничает со смазливой регистраторшей. Этот не опасен: даже не обратил внимания на телохранителя, скользнув по его лицу равнодушным взглядом.
   А служебный выход охраняет целая банда - четверо. Нет, они вовсе не стояли с пистолетами наизготовку, будто намереваясь начать захват, ничего подобного. Они выглядели даже расслабленными, по крайней мере, в глазах внутренней охраны гостиницы. И совсем не ожидали нападения Саши откуда-то сбоку...
   ...Телохранитель с размаху, слева направо, ударил ближайшего рукоятью пистолета. Того отбросило к пожарному уголку, из разбитого вдребезги ящика вывалился огнетушитель. Прямо бедолаге на голову. Только это и успели заметить удивленные внезапностью нападения гостиничные охранники и напарники "братка". Как разлетались остальные под женский вопль "Убивают!", в общем переполохе не видел уже никто. Кто-то, опрокинув кадушку с разлапистой пальмой, угодил в маленький бассейн с красными рыбами. Кто-то, не успев выстрелить, опрокинулся с простреленной головой. Кто-то (охрана) стрелял, но предупредительными, в потолок.
   Вышибив ногой служебную дверь, телохранитель выгреб Ренату из убежища, закрыл ее собой, попутно свободной рукой успев дважды спустить курок. Так он вывел из строя двоих наиболее активных секьюрити гостиницы: один выронил пистолет и сжал пробитую руку, второй завалился набок с покалеченным бедром. Остальные бросились искать укрытие. Самые же благоразумные давно лежали на полу, защищая голову руками.
   С лестницы левого крыла бежали пропустившие начало драки дежурные "шестерки". Саша и Рената были у самых дверей, но "магазин" верного "ТТ" опустел. Стиснув руку подопечной, телохранитель успел послать за спину еще три выстрела из "глока", воспользоваться которым Ренате даже не приходило в голову.
   Когда преследователи замешкались, торопясь под прикрытие, Саша улучил мгновение, чтобы вытолкнуть девушку на улицу, выскочить следом и, выбив боковое стекло у первого попавшегося на стоянке автомобиля, убраться на нем подальше от страшного места.
   -- Куда мы?!
   -- К "Чероки"...
   -- Зачем ты закрывал меня? Ты говорил, в меня они стрелять не будут...
   -- Тебя могли ранить.
   -- А тебя - убить!
   -- Это моя работа.
   -- Саша!
   -- Всё, выходим!
   Угнанный ими "Вольво" с громким визгом тормозов остановился возле приютившегося в подворотне "Чероки".
   "Какая работа?! - хотела крикнуть Рената. - Твоя смерть будет равносильна моей!"
   Она думала об этом неоднократно. Одна Рената не протянет и дня. Ее приволокут в Новосибирск, запытают, удостоверятся, что она ничего не знает, изнасилуют и пристрелят. А труп в ужасном виде вытащат по весне из Оби, опознают, а потом припишут в дополнение к уликам в "глухаре". И никогда никто не доследует это дело. Никогда и никто!
   Рената прыгнула в джип.
   -- Готовься, едем через просеку, -- сказал наконец телохранитель и усмехнулся: -- Ты, однако, становишься знаменитостью, Рената Александровна...
   Рената отдышалась. Он еще способен шутить?..
   -- Как они находят нас?
   -- А ты посмотри, у тебя нигде датчик не вшит?
   -- Какой датчик?
   Он внимательно взглянул на нее и вздохнул. "Тоже мне, "черный" юморист..." Такое ощущение, что ему все равно, хоть весь мир сейчас накройся медным тазиком. Лишь бы выполнить свою работу, а там...
   -- Узнать бы, что им от нас нужно... - сжав голову руками, простонала девушка.
   -- Вернемся, спросим?! -- с воодушевлением спросил телохранитель.
   Рената сунула руку в карман его пиджака и достала пачку сигарет. Саша протянул ей зажигалку. Она жадно затянулась, хотя курила редко, ради баловства. Но в этой ситуации...
   Да, их со спутником настроения нынче не совпадают. Он шутит, а ей впору удавиться. Как вспомнишь разлетающиеся по вестибюлю мозги "братков"...
   Слабая рука с зажатой в пальцах сигаретой тряслась, будто девушка долго тащила огромную тяжесть.
   -- А тебе идет, -- заметил Саша.
   -- Да? - Рената брезгливо посмотрела на сигарету. - Не знаю... Во всяком случае, ты -- первый мужчина, который признал это.
   -- Я не признаю, я констатирую... Есть женщины, которые делают это чертовски красиво. Вот ты -- как раз такая женщина.
   -- А как насчет "все равно, что облизывать пепельницу"?
   -- Ну, об этом нужно спросить тех, кто облизывал пепельницы, -- Саша подмигнул. - Ты молодец. Быстро взяла себя в руки... Эх, время, время...
   Она невесело улыбнулась, хотя и недопоняла смысл его последней фразы.
   -- Кстати, насчет Ника... моего бывшего... - Рената в задумчивости большим пальцем потерла бровь. -- Что, если позвонить ему и узнать, что сейчас творится в Новосибирске? Может, он был в курсе папиных дел?
   Саша помолчал, размышляя.
   -- Гм... Неплохая идея. Жаль, с сотового туда не позвонишь... Даже его не спер Гарик...
   -- Не позвонишь... -- сокрушенно вздохнула Рената. - Так что нам эта штука теперь ни к чему. Даже если ее и не спер этот твой... п-приятель... Кстати, все хотела спросить: каким образом оно стало приятелем такого, как ты?
   -- Что значит - "такого, как ты"?
   -- То и значит! Ведь есть пословица "скажи мне, кто твой друг"...
   -- Рената, ты сегодня прямо фонтанируешь народной мудростью! - рассмеялся телохранитель. - Мы с Гариком росли на одной улице. Ну, и потом жизнь частенько сводила нас вместе.
   -- То есть, он тебе не друг? Тогда зачем ты его подобрал в том лесу?
   -- Мне Гарик - друг, но истина дороже! - Саша продолжал подтрунивать над нею. - Километров через триста - триста пятьдесят будет Уфа. Если скакать в том же режиме, что и сейчас, к ночи окажемся там. Не уверен, будут ли работать переговорные пункты, но посмотрим. В крайнем случае, подождем утра.
   -- Говоря честно, я не хочу разговаривать с Николаем. Может быть, ты?..
   -- Много времени уйдет на объяснения. Кто я, что я... Кроме того, в Новосибе это дело наверняка получило огласку, ведется следствие. Тебя, вероятнее всего, считают без вести пропавшей или похищенной...
   -- Меня похитили? - Рената улыбнулась: эта мысль в применении к Саше казалась несколько романтичной. - Знаешь, если бы ты похитил меня, я не стала бы никуда звонить...
   Телохранитель покосился на нее. Она сделала вид, что не заметила этого:
   -- Ладно, я поняла: "Быстро-быстро-быстро, сама-сама-сама!"
   -- Ты начинаешь прогрессировать, Возрожденная! Вот уж слезы обсохли, вот уж вспомнила классику советского кино!
   -- А ты продолжаешь подкалывать! - фыркнула она, в душе довольная его похвалой.
   -- Восславим постоянство! - тут же парировал Саша.
   -- Плагиатор! Это сказал Рильке!
   -- Интерпретатор... Так перевел его Пастернак.
   Рената выбросила недокуренную сигарету за окно и уставилась на Сашин профиль. Телохранитель какое-то время делал вид, что не обращает на нее внимания, глядя исключительно на дорогу и удерживая серьезность. Но наконец не утерпел, улыбнулся:
   -- Что?!
   -- Ничего. Я поймала себя на том, что начинаю привыкать к такой "бонни-клайдовской" жизни... Сидим с тобой, зубоскалим... А в гостинице остались убитые... И ведь не только "братва"!
   -- Неправда, - бесстрастно возразил Саша. - В охранников я стрелял не на поражение...
   -- Сути дела это не меняет... Разве остальные, "братва" та же, - не люди?
   -- Люди. Хреновые, правда.
   -- И ты - такой умный, знающий Рильке и Сократа, так рассуждаешь?!
   -- Я вообще не рассуждаю. Я еду.
   -- Не верю, что ты никогда не задумывался обо всем этом! - ее слегка покоробило сказанное телохранителем.
   -- Уж и не знаю, зачем тебе понадобилось все это ворошить, -- с очевидным недовольством вздохнул он. - Ну, давай порассуждаем, если тебя так тянет. Пример не из классики. Видела новинку Спилберга?
   -- О динозаврах?
   -- Да. Помнишь, как заступалась за рептилий главная героиня? Мол, это ведь редкость, национальное достояние! Когда тираннозавр на ее глазах сожрал парочку попутчиков, то что она завопила одной из первых?
   -- Я видела в переводе: "Мочи этого монстра!"
   Саша кивнул:
   -- "Мочи этого монстра"... Мы все добрые, интеллигентные и рассказываем о том, как любим собачек... пока одна из них не бросится на нас, ощерив клыки. И вот тогда быстро становится не до разговоров. Хорошо философствовать, Рената, сидя дома на диване. С книжкой лирических стихов на коленях...
   Любой другой на его месте, скорее всего, разозлился бы. Дескать, ша, дура, я ради тебя рискую своей шкурой, а ты тут меня "лечишь"! ("Ого! Знакомое со времен Гроссмана "ша"! Всё живо в памяти моей...") Но телохранитель даже не переубеждал ее, не спорил, не сердился, осыпая собеседницу доводами, оправдывающими убийство. Еще ни один аргумент не был для Ренаты столь убедителен, как этот - после всего, что совсем недавно произошло в саткинской гостинице. Не расхожая формула "добро должно быть с кулаками", но и не библейская заповедь "подставь другую щеку". Нет ни добра, ни зла. Нет - и никогда не было. Все преследуют свои цели, подчас даже совпадающие. И они с Сашей, и, похоже, преследователи хотят найти проклятый "дипломат". Что в нем, в этом "дипломате" -- неизвестно. Для них с телохранителем неизвестно. Но те, другие, точно знают, за что так отчаянно борются...
   -- Саша, ты только что назвал меня "Возрожденная", -- она решила переменить тему: молчать было страшно, а говорить об убийствах - еще страшнее. -- А ведь так и переводится мое имя: Рената - "Возрожденная". Папа хотел назвать меня Настей, но маме не понравилось значение - "Воскрешенная". Она сочла это плохой приметой, и они остановились на Ренате...
   Он пожал плечами:
   -- "В звучании словес и кроется загадка"...
   -- Да уж... Кроется... Мне все не дает покоя мой сон. Там было столько имен, столько названий, а я не могу вспомнить ни одного...
   В Сашином взгляде появилось странное выражение.
   -- Оритан! - победно воскликнула она. - Вспомнила: Оритан! Это название, что обозначает - я не знаю.
   -- Оиритиаан... -- вдруг повторил Саша на неизвестном, невероятно красивом и музыкальном, языке.
   Словно бы вся красота латыни, испанского, итальянского и французского отразилась в этом наречии. Всего лишь одно слово, "Оиритиаан", дохнуло зовом далеких звезд и невиданных миров. Но лишь тогда, когда Саша вдохнул в него душу, оно ожило, оно заискрилось, запело, погружая Ренату в сладостное состояние мига, предшествующего озарению. Оно прокатилось по венам прохладным потоком горной реки и вернулось волшебным фонтаном горячего гейзера.
   И ведь в точности так его произносили в Ренатином сне...
   На ее глаза навернулись колючие слезы, на затылке шевельнулись волосы. Подобное бывало с нею не раз, когда в разговоре она внезапно сталкивалась с чем-то неподвластным объяснению. С чем-то запредельным, пугающим, мистическим. С неким отголоском "ложного" воспоминания. Дежа-вю...
   -- Откуда ты знаешь? - прошептала она.
   -- По-моему, из нас двоих истфак окончила ты. По идее, это я должен выспрашивать у тебя об Оритане...
   -- Но такого названия не существует! - воскликнула Рената, и снова ощутила шевеление волос на затылке.
   -- В официальной науке - разумеется. Это "мракобесная" теория о существовании працивилизации. Знаешь, Лемурия, Атлантида... Вот и Оритан туда же. Странно, я думал, ты интересовалась подобными вещами, если уж пошла "на историю"...
   -- А откуда ты узнал об Оритане?
   -- Интересовался, -- чуть небрежно откликнулся он.
   -- Расскажи.
   И внезапно он заговорил на неизвестном ей языке...
   Рената смотрела на него как завороженная. Что-то неопределенное замерцало в памяти, когда она медленно прикрыла веки. Склоны гор, застроенные белоснежными шарами невиданных зданий; огромная река, несущая свои воды в долину; Храм, вершина которого терялась в заоблачной выси... И когда все это затмила безжалостная вьюга, наваждение пропало, девушка очнулась:
   -- Что? Что это?!
   -- Стихи, Возрожденная... "Заря, свет которой заливал округлые стены белоснежных зданий Оритана..." Ну, и так далее. Язык древних ори. Тебе нравится?
   -- Нравится. Очень нравится! Но кто такие "ори" и где ты научился говорить на их языке?
   -- Увлекался когда-то этой темой, собирал сведения. Разве это не интересно - искать осколки и составлять из них целое?
   -- Интересно. Но это если знать, где и что искать... Что такое Оритан? Где он? То есть - где он был, как они считают?
   -- Если верить легендам, где говорится, что его сковала стужа и вечные льды, то это один из полюсов...
   -- Антарктида?
   Саша тихо засмеялся, пожал плечами и не ответил.
   -- Саша, я не могу представить: когда ты все это успел! Ты актер, ты телохранитель, ты знаешь языки, интересуешься такими вещами, о которых многие и не знают... Разве можно совместить все это?
   -- Я знал одного журналиста, он музыкант, владел четырьмя иностранными языками, а образование у него медицинское. Думаешь, одно мешает другому?
   -- И этот человек тоже умеет перевоплощаться в других? Сегодня в гостинице ты дважды принял облик неизвестных мне людей. Как ты делаешь это?
   -- Гм... -- телохранитель задумался. - Непроизвольно, пожалуй.
   -- Кто они? Это реальные люди? - допытывалась она.
   -- Да. Оба.
   -- И?
   -- И - что?
   -- Кто они? Кто был тот, когда ты делал мне массаж?
   -- Тот самый журналист с медицинским образованием...
   -- А второй, в коридоре?
   -- Отец Саймон, священник из Англии. Он приезжал в Новосибирск еще во времена перестройки.
   -- И ты его охранял?
   -- Ну, скажем так, я был в группе секьюрити, сопровождавших Саймона.
   Рената подозрительно посмотрела на него. Ответы Саши не удовлетворяли. То есть, не были исчерпывающими. Где-то он не договаривал, но девушка не знала, как выведать у него все.

ЗА ТРИДЦАТЬ ТРИ ДНЯ...

  
   Девятое октября у Николая выдалось суетливым. Он уехал еще затемно, а вернулся лишь к полуночи. Из-за той московской командировки накопилась масса неотложных дел, а Гроссман привык, чтобы в бизнесе у него был полный порядок.
   Он добрался до кровати и сразу нырнул в глубокий омут сна. Только под утро, перед самым пробуждением, ему пригрезилось нечто странное. Он видел себя в громадном храме с высокими колоннами. Что-то древнеегипетское... Люди, находившиеся в святилище, были участниками непонятной мистерии - с молниями, громом, гигантской огненной птицей.
   Присниться может всякое, тем более - "с устатку". Неважно, что прежде Гроссман вовсе не испытывал большого интереса к исчезнувшим цивилизациям, умолкнувшим языкам и религиозным культам. Необычно другое: во сне он знал тот язык, на котором говорили жрецы, он был среди своих, одним из главных участников ритуала. Ощущение собственных сил - не физических, но совсем иного характера - переполняло его в этом наваждении. Он знал, что и как нужно делать, чтобы достичь цели, он даже не задумывался об очередности своих манипуляций, об источнике энергии. Удивительно, прекрасно, завораживающе! Николай из сна был кем-то другим, и этот другой мнил себя вселенским центром, которому подчиняется бег солнц и планет, который волен разрушать и создавать галактики. И вдруг все пропало: силы, власть, мастерство. Это случилось, когда замер в неподвижности каменный бык на барельефе. Это случилось, когда был смертельно ранен человек в черном одеянии. Меч, что выпал из руки умирающего, звеня, сверкая, кувыркаясь на гранитных плитах пола, полетел под ноги Николаю. Но поднять оружие тот был не в состоянии.
  
По теням познаем мироздание,
Что не сможем понять - в то поверится,
Спорим: вертится или не вертится?
И смеется на небе мерцанием
Опрокинутый ковшик Медведицы...
  
   Эти строчки прозвучали на языке ори и угасли с пробуждением разума.
   Николай попробовал вспомнить их смысл, проснувшись окончательно, однако это ему не удалось.
   -- Вот это бред... -- пробормотал он, подходя к зеркалу и обращаясь к самому себе: -- Где вы достаете такую чудную "траву", Коля?..
   Гроссман залез под холодный душ и проорался. Кто-то из соседей отчаянно загрохотал по трубе.
   -- Ша, дятел! - жизнерадостно откликнулся Ник, прыгая по ванной на одной ноге и ожесточенно растираясь полотенцем. - Наши в городе!
   Проходя мимо телефонного аппарата, он вспомнил, что не проверил вчера записи на автоответчике. Наверняка ведь завалили сообщениями, за целый-то день!..
   В основном звонили опоздавшие поздравить с днем рождения. Николай, напевая себе под нос какую-то ерунду в стиле "Ксюша - юбочка из плюша", собирался на работу. И вдруг вздрогнул, услышав нежный женский голос, бросился к автоответчику, перемотал катушку, чтобы прослушать с самого начала:
   -- Уважаемый электронный секретарь! - говорила Рената. - Передайте, пожалуйста, вашему хозяину, который явно заотмечался, что ему звонила бывшая супруга по очень важному и срочному делу. Если ему не будет слишком трудно, то не мог бы он хоть раз переночевать дома? Понимаю, что девочки - на первом месте, но ведь иногда можно сделать исключение! Мы направляемся в Москву. Мы будем там, где однажды, в его день рождения, заблудились и познакомились с парнем, который сыграл нам на гитаре "Вальс-бостон". Перезвоню при первой же возможности. Целую ваши микрочипы и заранее благодарна. Адью! Да, и еще! Пусть сжует пленку с этим сообщением!
   Несколько коротких гудков.
   Голос у жены довольно бодрый. Вряд ли она говорит с приставленным к виску стволом. Хоть это отрадно... Отрадно? Отрадное? Да нет, вряд ли. Вот же любительница квестов! Где они заблудились тогда? Где слушали песню Розенбаума? С огромным трудом Николай воскресил в памяти события трехлетней давности.
   Точно! Они пересели не на ту ветку метро, увлеклись поцелуями в пустом вагоне - и их занесло бог весть куда, вышли на одной из последних станций. Это вам не Новосибирск с генеральной Ленинской линией и уже много лет строящейся (но пока все без толку) Дзержинской. А электричка была последней. Да и название нужной улицы оба забыли...
   ...Выскочили из вагона впопыхах, наугад. Оказалось - "Бибирево". Ренатка вспомнила Сусанина. Пошутили, решили идти ловить такси. Но на грязных ступеньках увидели перебирающего гитарные струны парнишку лет семнадцати и остановились. Рената очень любила песню "Вальс-бостон". Она была странной девчонкой: когда все ее сверстницы "умирали" по Шатунову и плакали по "Modern Talking", она слушала "Любэ" и Розенбаума. А парнишка играл и пел - ни для кого:
  
На ковре из желтых листьев в платьице простом
Из подаренного ветром крепдешина
Танцевала в подворотне осень вальс-бостон,
Отлетал теплый день и хрипло пел саксофон.
  
И со всей округи люди приходили к нам,
И со всех окрестных крыш слетали птицы.
Танцовщице золотой похлопать крыльями...
Как давно, как давно звучала музыка та...
  
Как часто вижу я сон, тот удивительный сон,
В котором осень нам танцует вальс-бостон...
Там листья падают вниз, пластинки крутится диск,
Не уходи, побудь со мной, ты - мой каприз!
  
Опьянев от наслажденья, о годах забыв,
Старый дом, давно влюбленный в свою юность,
Всеми стенами качаясь, окна растворил
И всем тем, кто в нем был, он это чудо дарил...
  
А когда затихли звуки в сумраке ночном -
Все имеет свой конец, свое начало -
Загрустив, всплакнула осень маленьким дождем...
Ах, как жаль этот вальс, как хорошо было в нем!..
  
   И Ренатка вдруг ни с того ни с сего затанцевала. На ней было сиреневое вечернее платье с легким палантином. Ее стройная фигурка закружилась между опустевших прилавков, среди обрывков газет и мусора. Точеные руки, раскинувшись, будто крылья колдовской птицы, подняли над головой трепещущую от сквозняка полупрозрачную накидку. И вся эта грязь, вся нелепость окружающей реальности не портила ее Танец...
   -- С днем рождения, Ник! - порхнув к нему в объятья, прошептала она. - Я не умею танцевать, но все равно, это - тебе!
   А парнишка, не обращая на них внимания, играл и пел. Только теперь Николай понял, что лишь в тот день он был по-настоящему счастлив...
   ...Отряхнувшись от незваных воспоминаний, молодой человек вытащил кассету из автоответчика, переложил связку ключей в более теплую куртку, оделся и вышел из квартиры. Если Рената просила уничтожить сообщение, она просила не зря. Судя по зверству, с которым был убит средь бела дня Александр Сокольников, эта мера предосторожности не была лишней. И, разломив кассету в руках, Николай сунул перемотанные пленкой осколки в мусоропровод. Похоже, за Ренатой учинили нешуточную охоту.
   Убедиться в этом Николаю довелось в тот же день, когда при выходе из офиса его остановил седой элегантный мужчина в длинном черном пальто, похожий на московского правительственного чиновника. Человек представился Константином и предложил Гроссману пройти в стоящий у кинотеатра "Мерседес". Николай понял, что все начинается.
   -- Простите, что отнимаю ваше время, -- низковатым вкрадчивым голосом заговорил Константин, -- но дело не терпит отлагательств. Я, знаете, по делу вашей жены, Ренаты Александровны Гроссман...
   Афиша на фасаде кинотеатра сзывала всех на фильм "Парк Юрского периода". Ольга смеялась, что Гроссман внешне чем-то напоминает одного из героев блокбастера, зануду-ученого, и даже одевается подобным образом...
   -- Нас интересует ее местонахождение...
   Странно: стоящий визави - единственный собеседник Николая, а говорит "нас". Либо он из органов, либо...
   -- Ничем не могу помочь. На днях меня самого вызывали для дачи показаний, и я уже сообщил все, что знал об этом деле... -- и, подчиняясь властному жесту Константина, Гроссман сел в автомобиль.
   -- А что вам известно об этом деле, Николай Алексеевич? - "чиновник" запахнул пальто, подобрал полы, бережно усадил себя на водительское кресло и лишь после этого слегка прищурился, изучая Ника. - Повторите, будьте любезны, для меня...
   Ну и взгляд у него! Словно жало скорпиона! Лучше отвечать, как оно есть, безо всяких завираний...
   -- Практически - ничего. Я вернулся из командировки, а тут таки повестка. Мне сказали, что тесть убит, жена пропала...
   -- И вы так спокойны? Не ищете супругу? - продолжал допытываться Константин.
   -- Вся беда в том, что мы с нею давно расстались. Официально мы не разведены, но живем порознь.
   -- Понятно. Тогда скажите, какие отношения были между нею и Александром Сокольниковым?
   -- При мне? Я ведь могу судить только о том, что было при мне. Потом - не интересовался...
   -- При вас так при вас...
   -- Она работала у отца. Менеджером. Ну, когда семья и работа смешиваются - сами понимаете... Стремилась к независимости и ничего не умела делать самостоятельно. Таким вот образом...
   -- И что?
   -- Бывало, ссорились они. Потом, я слышал, она свое дело открыла. На отцовские средства, конечно... Он для нее на все готов был.
   -- Долго просуществовало это ее "дело"? Да вы не бойтесь, голубчик, говорите! Это в интересах супруги вашей!
   -- Понятия не имею. Но, зная Ренату, думаю, что недолго...
   -- Александр Павлович посвящал дочь в свои проблемы?
   -- При мне - нет. Я какое-то время тоже работал у него, и при мне он ни с кем никогда не делился проблемами...
   -- Когда вы перестали с ним работать?
   -- Да уж пару лет назад, наверное. Ушел в другую фирму, и сейчас там же. Может быть, вам уже стало что-нибудь о ней известно?
   Константин поглядел на него, затем понял, что Гроссман принимает его за человека из органов, и усмехнулся:
   -- Еще ничего не известно. Мы выясняем. Как, по-вашему, мог ли Сокольников доверить своей дочери нечто очень важное?
   Николай задумался, пощипал кончик носа, покачал головой:
   -- Сомневаюсь я что-то... Очень сомневаюсь... Особенно если бы это чем-то угрожало ей... Нет.
   -- А почему вы решили, что ей должно что-то угрожать?
   -- Сопоставил.
   -- С обыском в ее квартире?
   -- И с Ренаткиным исчезновением. Люди просто так не пропадают.
   Колючий, жалящий взгляд Константина смерил Гроссмана с головы до пят, пытаясь проникнуть в его мысли. Николай уже понял, каким будет следующий вопрос "чиновника".
   -- Бывшая жена не давала вам знать о себе? - под глазом Константина дрогнула жилка.
   Гроссман с честным-пречестным видом выдержал своеобразное "сканирование" и развел руками:
   -- Пока нет.
   -- Возьмите это, -- Константин протянул ему листочек с какими-то цифрами. - Позвоните по этому номеру в том случае, если она объявится. Настоятельно прошу. Я умею благодарить, -- краткая, скользящая улыбка.
   Николай кивнул, но для убедительности добавил:
   -- Договорились. Только сомневаюсь я сильно, что она обратится ко мне... Мы нехорошо расстались в свое время...
   -- Что ни делают люди, когда над ними висит Дамоклов меч... -- философски заметил "чиновник", с намеком отворачиваясь и протягивая руку к вставленному в замок зажигания ключу.
   Николай понял, что "свободен". Тертый калач этот Константин. Его не проведешь заверениями, что какая-то глупая девица кричала обидевшему ее супругу: мол, ты, Гроссман, последний человек на этом свете, к которому я обращусь за помощью. Хотя, в общем-то, она так и не кричала, но "чиновнику" этого знать не обязательно.
   Ник перебежал дорогу Красного на светофоре, нажал кнопку на брелке. "Форд", пискнув, разблокировал двери, и Гроссман плюхнулся за руль. Тяжело отделываться от ощущения, словно из тебя вытянули все силы. Но надо еще работать, расслабляться некогда.
   Ренатка попала в суровую переделку, теперь это ясно, как божий день. Вляпалась. И никакой этот Константин не "чиновник". Он как раз из тех, в страхе перед кем жена просила уничтожить пленку на кассете автоответчика. Гроссман подумал: как бы так впоследствии исхитриться, чтобы вытянуть из сегодняшнего собеседника информацию о том, что им нужно от Сокольниковых? Делать это сейчас было бессмысленно. Незачем показывать перед ними свою излишнюю заинтересованность. Эти ребята должны увериться в мысли, что Николай порвал со своей женой раз и навсегда, что ее жизнь ему до синей лампочки. Так, между делом, согласился сотрудничать - да и все. Походя, играючи. Не придавая особенного значения. Как и должно быть в подобной ситуации.
   Фигуры игроков медленно занимали свои позиции на воображаемой шахматной доске. Стереотип, но любая игра идет по правилам, причем чаще всего - именно шахматным. Николай знал теперь кое-кого из фигур одной и кое-кого - из фигур другой стороны. Кем назначено быть ему, вот что интересно! С королем все понятно, нынче он женского пола. Как и положено быть королю - бессилен. Пешки-следователи и пешки преследователи суетятся, однако подобно главному персонажу могут продвигаться лишь короткими шажками и неясно, к победе или поражению. Но, коли слабый король до сих пор жив, у него должен быть сильный ферзь. Кто он?.. Есть ли у них еще какая-то поддержка? Где они, в какой части "игровой" зоны?
   Ник потер лицо. Он уже решил, что выяснит это. Хотя отныне за ним наверняка установлена слежка...
  

* * *

  
   Белый жрец-послушник видел Пятое Солнце, рожденное, когда опрокидывался мир. Он видел и Нефернептет, над которой взмывала ослепительно сверкающая птица. Тень от птицы падала на женщину, на воду храмового бассейна, на поверженные колонны, и тень эта была человеческой...
   Но затем свершился прорыв: лавина огненных ящериц вторглась в святилище.
   Черный Ал-Анпа схватил меч и бросился навстречу врагу. Колдун в шкуре леопарда, черпая силу из всех, кто остался в живых, в том числе и из него, белого жреца, сотворял необходимые для обороны заклятья. Но все тщетно. И тут, замерев, окоченел телец Немур. Припал на одно колено раненый аколит верховного.
   Птица рассыпалась в дымящий прах.
   -- Помоги мне! -- взмолилась Нефернептет, глядя на него, на белого жреца по имени Хава.
   Однако уже очень поздно...
  

* * *

  
   Вставать совершенно не хотелось. Вечерний сон всегда превращает человека в кусок студня. Гарик покосился на будильник соседа по комнате: семь часов. Оконное стекло снаружи покрывали прозрачные пупырышки нудного октябрьского дождя, а изнутри оно слегка запотело и замутилось, превратив индустриальный пейзаж в размытую серо-желто-зеленую кляксу.
   На потолке общаговской комнаты мрачно и неумолимо расползалось мокрое пятно. Ну и выходной!
   -- Питаться будешь? - спросил сосед, молодой коренастый парень, очень похожий на добровольца с плаката времен гражданской войны.
   Он жарил картошку на старой-престарой "прометейке". Где раздобыл это чудо техники "доброволец", Гарик боялся даже предположить, но вонь свиных шкварок разбудила бы и страдающего хроническим насморком. Еще бы не запотеть наглухо закрытому окну!
   -- Хоть бы форточку открыл! - проворчал Игорь, а потом сел и стал натягивать футболку. - Как эт самое, блин...
   Бегом, бегом отсюда - на свежий воздух, куда угодно! Такие испытания выдерживают лишь неизменные общаговские тараканы...
   "Доброволец" ухватил сковороду засаленным и прожженным в нескольких местах полотенцем, приглядывая местечко, на которое можно было бы поставить свою ношу. Стол загружен хаосом немытой посуды. Тумбочки тоже покрывает всякий хлам. И лишь табуретка у изголовья Гариковой кровати пока свободна. Относительно свободна: там лежит заляпанная жирными пятнами ростовская газета объявлений "Магия в клеточку". На нее-то и грохнул "доброволец" свою сковородку. Прямо на поданное Игорем объявление: "Белый маг, потомственный экзорцист, поможет изгнать злого духа из Ваших близких".
   -- Присоединяйся! - пригласил сосед и протянул ему вилку.
   -- Неохота! Хреново мне уже от твоей картошки. Пойду лучше, поболтаюсь по городу, -- ответил Гарик.
   "Доброволец" неосторожно ухватился за край сковороды, обжег палец и, матюгнувшись, со свистом втянул в себя воздух.
   Ростов не очень изменил свой внешний облик за время отсутствия Гарика. Разве что стало больше всевозможных ларьков и киосков, появились рекламные щиты на проспектах, но, в целом, все было по-прежнему: парадный центр, грязные кривые улочки периферии, ростовчане - серые, озабоченные бытовыми проблемами, бегущие по улицам и нелепо отражающиеся в ярком великолепии витрин...
   Ноги привели Игоря к зданию магазина одежды.
   Парень остановился посреди тротуара...
   Она стояла на своем месте, за стеклом, ни капли не похожая на своих соседок-манекенов. Те были куклами, пустышками, оболочками. Их грубо собрали на каком-то конвейере и выпустили в тираж. Они походили на людей, живущих благами этого мира: "Познакомлюсь с девушкой 170/90/60/90, не старше 30 лет, без в/п, но с в/о, натуральной блондинкой (брюнеткой, рыжей), без м/п, со своей ж/п, любящей готовить, стирать, убирать, шить и вытирать сопли детям. Неплохо, если с ней можно будет вести интересную беседу с 19.00 до 22.00. Секс обязателен и как можно в большем количестве. Наличие душевных терзаний не приветствуется. Пейджер номер такой-то, обращаться в рабочее время". Все эти манекены тоже были со своей, витринной, ж/п (о! и еще какой!), слащаво улыбались, навевая мысли о плотских утехах, и никогда не терзались - ни душевно, ни сердечно. Им была бы непонятна людская печаль - "Чего же мне не хватает? Наверное, романтики. Съездить, что ли, в заведенье сладостных утех, развеяться?" А в заведении наготове стояла еще одна гламурная партия пластмассовых красавиц. Тела, тела... Месиво из синтетической плоти, навешенных на эту плоть одеяний и примитивных моторчиков, которые определяли нехитрые действия оболочек...
   А она... Кто был ее создателем? И ведь, скорей всего, он давно уже уволен за то, что допустил "производственный брак", наделив творение непозволительной индивидуальностью, кусочком своей глупой мечты - из-за чего теперь ее нельзя повторить...
   Она по-прежнему пряталась в самом углу, затянутая в синий креп, скрывавший женственные линии прекрасного тела. Золотые волосы россыпью лежали на гладких покатых плечах. Чересчур одушевленный взгляд желтовато-зеленых глаз был направлен в никуда. Будь Гарик поэтом, он сказал бы: "Ее глаза смотрят в саму вечность". Но Гарик поэтом не был. Он даже не понимал, отчего каждый раз, проходя мимо этой витрины, останавливается и замирает в созерцании.
   А сейчас в его памяти всплыло незнакомое слово: "Тан-рэй"... "Танрэй"... "Тан" -- это "вечное"...
   -- Игорь Семеныч! - вахтерша баба Нюра отложила вязание и высунулась из своего окошечка на проходной общежития: -- Звонили вам только што. Вот, -- старушка нацепила на нос громадные очки и поднесла к глазам обрывок тетрадной промокашки, -- и вам номер записала! Очень просили перезвонить! А мне што - мне не жалко! Звоните, сколько надоть...
   Баба Нюра выставила перед Гариком допотопный дисковый телефонный аппарат с растрескавшимся морковного цвета корпусом. Он благодарно кивнул. Все-таки первый звонок по объявлению! С почином, что ли?
   Трубку сняла женщина и убитым голосом спросила:
   -- Вы -- Игорь? Ей совсем плохо. Вообще по гороскопу у нее сегодня тяжелый день. Но я разволновалась, больно уж она плоха...
   Когда она примолкла, чтобы высморкаться, Игорь осведомился:
   -- Извините, но нельзя ли ... эт самое... поподробнее?
   -- Поподробнее?
   -- Ну, ясно дело. Че у вас там стряслось?
   -- Конечно, Игорь ... Игорь?...
   -- Семенович.
   ("А что? Пусть уважают! Не всю ведь жизнь ему теперь в "гариках" бегать".)
   -- Игорь Семенович, -- женщина тяжело запыхтела в трубку, снова хлюпнула носом и наконец стала объяснять: -- Моя дочка Оля больна.
   -- Сколько ей лет? - ввернул он, чтобы казаться компетентнее.
   -- Шесть.
   -- Угу. И что Оля?..
   -- Месяц назад она стала дергать головой. Как-то не так, и часто... Я ее сначала ругала, чтоб не баловалась. Потом гляжу - а она это ж не нарочно. Знаете, будто воротник мешает. Два дня дергалась, потом перестала, я уж и забывать про то... грешным-то делом... начала... А тут простыла по слякоти, грипп зацепила где-то. А как на поправку пошла - так все обратно стала головой вращать. И еще хужее: глаза подкатывает, смехом захлебывается. А если куда пойдет - обязательно все перевернет. И не говорит совсем.
   -- А раньше говорила? - уточнил Гарик.
   -- Еще как! А теперь мычит только...
   -- Вы это... К врачу как?.. Ну, обращались? -- для подстраховки спросил он.
   Новоявленный "экзорцист" не ожидал, что с самого начала на него повалятся такие странные и тяжелые случаи.
   -- К врачу?! -- с отчаяньем заорала в трубку женщина. -- Да эти врачи мою сестру с ног до головы исполосовали! Она у них под ножом померла. Чтобы я... Олю?! Им?! Да и батюшка мне сказал, что это злой дух!
   -- Какой батюшка? -- не понял Игорь.
   -- Наш поп, к которому я Ольгу водила. Отец Савелий. Он сразу определил, что в нее вселился бес! Вы приедете, Игорь Семенович? Христом-богом прошу! На вас вся надежда! -- она снова приготовилась рыдать, а потому Гарик спешно вставил:
   -- Скажите адрес и как добраться.
   Несмотря на поздний час, он поехал "по вызову". Его встретила маленькая высохшая женщина с полубезумными глазами и висящим на впалой груди крестом. Едва открыв гостю дверь, она убежала. Впрочем, даже будь Игорь вором, красть отсюда было нечего.
   Под ногами все время путались кошки, какая-то рыжая собачонка с пронзительным лаем, валявшиеся где попало обгрызенные куриные кости. Запах в квартире стоял нестерпимый.
   Женщина снова появилась. Когда они разговаривали по телефону, Гарик, слыша ее голос, не дал бы клиентке больше тридцати, но сейчас, при виде этих кудрявых, посеченных, посеребренных сединой волос цвета "перец с солью", добродушного, но съеженного преждевременными морщинами лица, изуродованных работой "запущенных" рук, передумал и прибавил еще лет пятнадцать, а то и двадцать.
   -- Молчи! -- прикрикнула хозяйка на собаку, но псина залилась еще более громким и визгливым лаем. -- Пойдемте, што стоите?
   -- Чтобы... эт самое... чтобы ваш крокодил меня не съел...
   -- Муська, засранка, снова посреди коридора нагадила?!! -- кошка, которая, вероятно, значилась в списке жильцов как "Муська", поспешила удрать из прихожей подобру-поздорову. -- Ну, подожди у меня, стерва, -- и женщина открыла перед Гариком облезлую дверь.
   Комната походила на келью религиозного фанатика. Вся она была увешана распятьями, иконами и заставлена множеством похожих на макароны церковных свечей ("Если бы их продавали на вес, то пара килограммов здесь точно будет", -- подумал Гарик).
   В углу стояла детская деревянная кроватка, слишком маленькая для своей обладательницы. Мышцы лица, руки и ноги девочки находились в беспрестанном движении. Иногда казалось, что она проделывает все это нарочно, с какой-то непонятной, одной ей ведомой целью. Но первоначальное чувство, что это -- дурацкий розыгрыш, сменилось ужасом, когда Оля, мыча, вдруг без помощи рук и ног начинала корчиться и подпрыгивать в кроватке, едва не вылетая из нее через верх.
   -- Батюшка сказал, что это -- во искупление наших грехов...
   Игорь криво усмехнулся:
   -- А к другому батюшке вы не пробовали?
   -- Да Господь с вами! Отец Савелий истинную правду сказал: Ольгу я без отца вырастила. Нельзя было этого делать! Грех великий прелюбодеяния затеяла, одна боялась на старости лет остаться... Вот и расплата, што только о себе тогда думала... Оля, это хороший дядя, слышь меня? Он тебе поможет! Ты верь ему, слышь?.. Ты не трепыхайся, сдержись, а!
   Лицо девочки неестественно, судорожно покривилось, она замычала, засмеялась и подпрыгнула на месте, ударившись головой о деревянные прутья.
   -- И переложить никуда нельзя: отовсюду падает, -- пожаловалась женщина. -- Ой, погодите, Игорь Семенович! За святой водой сбегаю. И ведь забыла же, а!..
   В который раз подивившись российской национальной безалаберности (пригласить в дом незнакомого человека, оставить его сначала одного в коридоре, потом -- один на один с ребенком), Гарик наклонился к Оле:
   -- Эй! Тебе совсем плохо?.. Ну, я и попал, бляха-муха!..
   Он достал из кармана молитвенник, купленный по случаю на барахолке, принялся бубнить, абсолютно не вдумываясь в смысл прочитанного. Мамаша принесла освященную воду, встала в сторонке, скукожилась.
   Одолев полкниги, Гарик поднялся. Женщина торопливо полезла в карман, вытащила оттуда дореволюционного вида кошелек, расшитый блеклым пластмассовым бисером.
   -- Че я вам должна, Игорь Семенович?
   -- Ниче! -- буркнул Игорь, -- Кто уже лечил ее?
   ("Сколько таких же, как я, шарлатанов побывало в этой квартире до меня?")
   -- Был один экстрасенс. Знаменитый, с Донбасса. Говорят, мужчины -- они в этом отношении сильнее, смыслят больше... Он сказал, что Оленьку мне сглазили, что у нее очень большая энергетическая дыра в районе третьей чакры. Посоветовал экзорциста. Да и батюшка Савелий против изгнания не был...
   -- Понятно. Я сейчас к вам... это самое... ребят своих подгоню. Вы не бойтесь, впустите их.
   -- А это дорого?
   -- Бесплатно.
   -- И все ж, че я вам должна?
   -- Я на "тимуровских" началах. Гусары... того-этого... денег не берут. После первого сеанса...
   -- Значить, после второго?
   -- Ага.
   Игорь спустился вниз, дошел до первого же телефона-автомата и вызвал девочке "неотложку". Только затем с чувством выполненного долга он зашагал домой.
  

ЗА ТРИДЦАТЬ ДНЕЙ...

  
   Не жалея ногтей, Рената сколупывала жесткую кожуру с печеных картофелин. Из раскрытой машины доносилась эстрадная музыка, Саша подкачивал колесо. Все тихо и мирно. Казалось, это просто влюбленная пара выехала за город на пикничок. Никакой стрельбы, никаких погонь...
   Девушка сполоснула руки, поливая себе из пластиковой бутылки, и, щурясь, посмотрела в яркое безоблачное небо. Природа наконец-то вспомнила о бабьем лете, оживилась, дала волю солнцу. Если бы не прохладный осенний ветер, то сейчас было бы жарко.
   Рената отошла от костра и легла в траву. В вышине задумчиво парил степной орел. Трава покалывала голые руки, щекотала шею. А ведь прежде Рената могла капризно поморщить нос даже в шезлонге на экзотическом зарубежном пляже - если вода в море была недостаточно теплой, волны - излишне высокими, а солнце - жгучим. Красоты ландшафтов редко трогали ее сердце.
   -- Саша! - окликнула она телохранителя.
   -- Да?
   -- Как ты думаешь, я смогла бы научиться тому, что умеешь ты?
   -- Чему именно -- накачивать колесо? -- уточнил он.
   -- Драться...
   -- Во имя чего? Драться, чтобы драться?
   -- Ну... не знаю... Чтобы защищаться.
   -- Гм... Ну, наверное, смогла бы. У тебя умное тело.
   -- Это как? - Рената привстала на локте.
   -- Иди сюда, -- позвал Саша.
   Девушка поднялась, но предупредила, что совсем ничего не умеет. Телохранитель улыбнулся, встал чуть впереди и левее нее, бросил несколько фраз через плечо:
   -- Расслабься и просто поиграй. Вслед за мной. Представь, что ты и вода, и ветер, и огонь, что ты отрываешься от земли и летишь. Представь - и если ты сама в это поверишь, то у тебя получится и все остальное.
   -- О-о-о... -- разочарованно протянула она. - А я думала, ты поучишь меня приемам самозащиты...
   -- Просто двигайся вместе со мной...
   Он шагнул вперед, и начался странный танец. Плавные движения его рук завораживали, ноги скользили по траве. Это и правда напоминало полет... Но Рената сбилась почти сразу.
   -- Я так не смогу! - с досадой пожаловалась она.
   Саша вернулся, взял ее за руку:
   -- Ты -- мое отражение. Я - твое отражение. Мы с тобой - одно целое. Поверь в это - и мы перевернем мир!
   В их ладонях затеплилось что-то почти неосязаемое. Саша приподнял руки, Рената последовала за ним. Тепло прокатилось по ее телу, и она знала: то же самое ощущает и он. Таинственный вихрь приподнял девушку, закружил, заставил забыть о земном притяжении.
   Как описать волшебство этого полета, когда сливаешься с миром, перестаешь осознавать свое я, наполняясь восторгом, когда в каждом дыхании твоей руки живет ветер, каждый шаг -- словно по облакам -- мягок и легок?! Ты любуешься собой изнутри и одновременно извне, всей сутью чувствуя пульс окружающей природы...
   И тут, ни о чем не предупреждая, Саша вдруг сделал выпад. Рената уклонилась, выскользнула у него из-под руки - и вот она уже позади него. Снова полет. А затем уже девушка ощутила необходимость напасть и напала. Телохранитель оттолкнулся, подпрыгнул вверх, гибко извернулся в воздухе, беззвучно припал к траве, опираясь рукой о землю и глядя на Ренату исподлобья, как смотрят раззадоренные дикие звери. Никакого напряжения, только легкая и естественная пластика животного. Та красота, та грация, которая так чаровала девушку и которой теперь каким-то чудом обладала она сама...
   И снова быстрый, словно вспышка молнии, сказочный танец двух людей, которые уже не были людьми. Они то переплетались змеями, то внезапно отрывались друг от друга, вступая в игривое единоборство, то вдруг снова объединялись для продолжения танца-полета - и тогда оба чувствовали, что их общей силы хватит, чтобы остановить бег времени. И время останавливалось, время уступало двум равновеликим, объединенным, но противоположным энергиям.
   ...На протяжении всего колдовского танца Рената помнила...
  

* * *

   Память... Хранилище памяти -- мозг. Мозг -- тлен. Тлен -- заклятый враг вечности. Помнить душой -- вот высшее искусство...
   Крылья птицы, мощь быка, разум человека да воссоздадут, объединившись, великого Белого Зверя Пустыни!
   И тут заговорил голос изнутри:
   -- Заря, свет которой заливал округлые стены белоснежных зданий... Мы с тобой любили смотреть на неё и вдыхать прохладный утренний воздух... Бесконечные дали, холмы, за которые нам с тобой так хотелось умчаться, потрясающе синий океан... Помнишь, сестренка?
   -- Там... было красиво... Но разве было это? Это детские сны. Мои детские сны... - прошептала она в ответ.
   -- Та эра сменилась эпохой Великих Пирамид... Юная душа нашего ученика искала нас и творила маяки, дабы мы нашли гавань. Пирамиды отражали суть... Но мы ослепли, мы перестали жить сердцем, разуверились в существовании души... Маяки надежды мы предпочли считать гробницами, а мистерию, призванную воспевать Жизнь, беззаботно приняли за культ служителей Смерти... Мы разделили все на белое и черное, придумали понятие "зло", не постигнув добро, заставили свое зрение видеть несуществующие цвета и не замечать истинных. Мы подчинились велению разума и губителя...
   -- Если все это и было, я не в состоянии понять Время...
   -- Увы нам всем, сестренка... Нельзя стать осью, не побывав ободом.
   И после этих слов она вспомнила еще.
   Был холод. Лютый холод. Лето больше не приходило, покинув некогда благодатные края. С неба сыпал снег, небо стало черным, звезды меняли свои места, лед пожирал землю. Планета, сопротивляясь, дрожала от холода и, чтобы согреться, исходила трещинами, откуда брызгала раскаленная лава. Огонь и лед, как в день Создания...
   И она...
   Вспыхнул в памяти, чтобы тут же угаснуть, момент неосуществившегося Восхождения. Утес раскололся, роковая трещина скользнула под ноги и поглотила беззащитное тело прежде, чем попутчики успели воссоединиться. Это и стало началом конца...
  

* * *

   ...Саша удержал ее за плечи над самым обрывом. Дыхание блестящей внизу реки вернуло Ренату к действительности. "Танец" закончился. Они стояли на высоком берегу Волги и смотрели вдаль.
   -- Я ведь говорил, что у тебя очень умное тело, -- проговорил телохранитель.
   -- Ты -- самый лучший! -- лицо Ренаты светилось остатками пережитого счастья.
   Она уже не помнила того, что так явственно промелькнуло в сознании какие-то секунды назад...
   -- Ты мало кого видела, -- Саша отступил, ускользая. - И ты не успела увидеть главное...
   Девушка упрямо покачала головой.
   -- Ты -- самый лучший! -- повторила она.
   Саша поднял руки, взмахнул ими, словно крыльями, и сложил, закрыв голову. На секунду замерев, он слегка -- тихо-тихо -- рассмеялся:
   -- "Фэньхуа", -- и добавил: -- "Китайский Феникс".
   Девушка смотрела на него в немом восхищении.
   -- Едем, -- Саша перестал улыбаться и повернулся, чтобы идти к машине. - У нас еще есть дела в городе.
   Разрумянившаяся (Рената и сама не ведала, насколько она хороша сейчас), она покорно пошла следом, но не удержалась от шутки:
   -- Такую сказку испортил ты, Саша! Слов нет! Ты настоящий маньяк!
   -- Нет, просто я целеустремленный, -- телохранитель подождал, когда она сядет, и захлопнул за нею дверцу.
   -- Ты -- целеустремленный маньяк, -- согласилась Рената.
  

* * *

  
   Как нередко бывает в провинциальных городишках, у кабин междугородней связи толпилась очередь.
   Рената снова мучилась с зубом и десной.
   -- Сходишь за жетоном, Саша?..
   Он кивнул, внимательно оглядел окружающих и, не обнаружив ничего подозрительного, удалился.
   Рената заметила: чем дольше болел у нее этот проклятущий зуб, тем слабее было действие анальгетиков. Она свыклась с положением беглянки, приняла необходимость постоянно сосуществовать рядом с посторонним мужчиной и даже нашла с ним общий язык, но смириться с болью было не в ее власти.
   -- Рената, -- Саша протянул ей жетон и сел рядом на обитую рейкой скамейку под фикусом, -- теперь, если к трубке подойдет твой муж, скажи ему, что в указанном месте в Москве мы будем через пару дней. Если, конечно, все пойдет нормально, на что я надеюсь...
   Мутным взором, едва понимая, о чем он толкует, девушка посмотрела в исхудалое лицо своего защитника. Саша покачал головой:
   -- Н-да... После звонка я везу тебя к стоматологу - и никаких отговорок.
   -- Я боюсь!
   -- Вопрос закрыт. Итак, ты скажешь Николаю, что мы будем в Бибирево, в гостинице. Если он располагает какой-либо информацией по нашему делу и может помочь, пусть решит, как лучше поступить. Самое главное - "дипломат", -- в такт своим словам Саша дотрагивался до ее руки указательным пальцем.
   -- Сашенька, поговори с ним сам! -- держась за щеку и раскачиваясь взад-вперед, взмолилась Рената.
   Телохранитель подумал и кивнул.
   -- Люди добрые! - вдруг обратилась к ним полная женщина в шелковом, по-старушечьи повязанном, сиреневом платочке; на одной ее руке лежал младенец, на другой - висел мальчишка лет пяти. - Там моя очередь подхо... ай! уже подошла, а мне этих девать некуда. Поможете? Приглядите?
   Саша смерил ее взглядом и отошел в сторону, не стал вмешиваться. Рената поняла, что принятие решения он оставляет за нею. Отказывать было неудобно, и девушка кивнула. Телохранитель неопределенно повел головой. Что за выводы он сделал - одному богу известно. Ренате было не до того.
   -- Спасибочки вам! Ой, спасибо! Я вас не задержу, мне в Курск позвонить, на пару слов...
   Женщина оправдывалась, словно звони она не в Курск, а в другое место - в какой-нибудь Талды-Курган, к примеру, -- то времени ушло бы гораздо больше. Рената махнула рукой.
   -- Тетя! - пятилетний отпрыск той тетки, забираясь на скамейку с ногами, тут же взял инициативу в свои руки: - А ты чево за щеку держишься?
   Рената закусила губы. Как назло, завозился и младенец, сморщился, захныкал. Девушка отыскала взглядом телохранителя, но тот отвернулся, не желая принимать никакого участия в происходящем. Ренате почудилось, что он очень недоволен. А мальчишка продолжал ее донимать:
   -- Тетя, у тебя зуб болит? - и, пользуясь Ренатиной беззащитностью, полез ей пальцами в рот: -- Покажи!
   Она попыталась обороняться, закрылась, подставляя локоть. Почувствовав борьбу, младший брат мальчишки развопился на все отделение. Люди начали оглядываться, некоторые морщились и ворчали, и без того раздраженные стоянием в очереди.
   -- Тетя-тетя, а почему у тебя такие большие зубы?
   Рената затряслась от нервного смеха:
   -- Отстань ты от меня, бога ради! - укачать орущего младенца теперь было непросто.
   -- Ну почему у тебя такие большие зубы? - продолжал измываться пацан.
   -- Это не зубы! - почти рявкнула она. - Это бивни! Сядь и успокойся немедленно, блин!
   -- А у меня тоже зуб шатается! Во, смотри! - он оскалил зубы и продемонстрировал свой качающийся клык, уцепившись за него донельзя грязными пальцами.
   Ренату едва не стошнило.
   -- А он знаешь, чево орет? Он... -- мальчишка понизил голос, -- обоссался! Он ваще дурной. Вчера с кровати упал. Зря его мама из больницы привезла...
   Рената почувствовала на себе взгляд. Не Сашин, чужой. Тревожно поискала глазами. На подоконнике напротив восседала цыганка и нахальными черными глазами пялилась на девушку. Только цыганки ей и не хватало!
   -- Вот и все! Они вас не сильно достали? - тетка поторопилась забрать у девушки своего младшего, старший сполз на пол и, скорчив хитрую рожицу, прицелился в Ренату из пальца, как из пистолета. - Не знаю, как вас благодарить, девушка! Дай вам Бог! Здоровьичка вам!
   -- Если оно мне понадобится... -- пробормотала Рената в спину уходящей женщины.
   -- Понадобится, ой понадобится, золотая моя!
   Кошмар: теперь на скамейку подсела та цыганка.
   -- Ой, уйдите вы, уйдите! Сил моих больше нет!
   Девушка умоляюще посмотрела на Сашу. Тот усмехнулся и подошел ближе.
   -- Подожди, золотая! Дай зуб тебе заговорю!
   -- Сколько вам нужно? Вот, возьмите и уходите! - Рената вытащила из кармана "сотку".
   -- Мне ничего не надо! - цыганка спрятала руки. - Давно я на тебя смотрю, моя золотая! Одинокая ты. Я без денег тебе погадаю, дай ручку! Всю правду скажу, а если где совру -- прогони...
   Саша стоял рядом и по-прежнему не пытался помочь своей спутнице. Ренате захотелось кричать, топать ногами, но внезапно она ощутила, что боль затихает. А цыганка - странная, не похожая на других: опрятная, в многослойной, но чистой одежде, выстиранном длинном переднике, яркой новой косынке на полуседых волосах - деловито ухватила беднягу за руку. Глядя Ренате в глаза, она ласково поглаживала ее ладонь, и боль отступала, отступала... Девушке вспомнился старый романтический фильм про Будулая. Ведь там были такие же неправдоподобные цыганки!
   -- Слушай сюда, милая! Был у тебя прежде король трефовый, красавец из красавцев. Бросила ты его, моя золотая, и правильно сделала: не пара он тебе был до поры до времени. А пары у тебя нет и никогда не будет -- одинокая ты, не обижайся... И парня твоего вижу, вот он стоит, -- тут она повернулась к телохранителю: -- А ну, дай мне и твою руку!
   Рената потрогала языком зуб и десну. Почти не болит. Надо же!
   Саша усмехнулся, но протянул цыганке ладонь, покрытую следами заживших ожогов. С чего это, интересно, она взяла, что телохранитель - Ренатин парень?
   -- Ой, сокол ты мой ясный, жизнь у тебя тяжелая, скверная! - покачала головой цыганка, так же, как и у девушки, поглаживая ладонь Саши, но при этом уставившись ему в глаза. -- Нет тебе покоя во веки вечные. Родину свою ты потерял, себя найти и собрать никак не можешь... Много ты на плечи свои поднял, ой много... Хорошая у тебя рука, да вот только, как и у нее, золотой моей красавицы, одинокая...
   -- Что же, проклятье на нас обоих, получается? - спросила Рената.
   -- Не я это, про проклятье-то, сказала - ты сама!
   -- Надо же! - заметно оживившись, девушка незаметно для цыганки подмигнула телохранителю, который был странно серьезен и внимателен. - Встретились, выходит, два проклятых одиночества? Король и дама в казенном доме при пиковом "интересе"?
   -- А ты не смейся, красавица! - гадалке и смотреть в ее сторону было не нужно, чтобы почуять иронию. -- Не встретились вы, мои хорошие. Вместе вы сейчас, как и всегда, а все ж порознь. И друг другу вы не пара, и пары для вас нет. Судьба у вас иначе сложиться должна. Ты слушай его, золотая, всегда слушай, он тебе дело толкует. От тебя здесь многое зависит, хоть и думаешь ты, что ничего.
   -- Так что же делать мне? - продолжала веселиться Рената, гадая, как же на самом деле ко всему этому относится Саша. По крайней мере, невольные свидетели из очереди смотрели на цыганку осуждающе, а на ее "жертв" -- удивленно: почему, мол, они ее к себе подпустили?
   -- Тебе лучше знать, рыбонька моя золотая... Человек, когда он один на этом свете, либо душой получшеет, либо не вынесет одиночества... И другими вы станете, когда ваше одиночество вас очистит. Вместе будете. Рука его так говорит. И твоя, золотая... Если вытерпишь, если не сорвешься... -- тут она увидела, что Рената снова хочет дать ей денег, и подскочила: -- Говорила же, что ничего за это не возьму! Думаешь, моя милая, мы все - лишь бы обмануть? На этом не разживешься, ох не разживешься. Чисти душу-то! Ну, все, пора мне...
   И, увидев двух милиционеров, цыганка поспешила исчезнуть. Рената поинтересовалась:
   -- Ты ей поверил?
   -- Мы позже обо всем этом поговорим, -- будничным голосом откликнулся Саша. - Идем, подошла наша очередь. Тебе ведь стало лучше?
   Они вошли в кабинку. Телохранитель зажал трубку между щекой и плечом, взял Ренату за локоть, а свободной рукой набрал номер. В Новосибирске было уже около восьми часов вечера.
   На том конце к аппарату подошли быстро.
   -- Слушаю вас! - ответил мужской голос.
   Саша подтянул Ренату еще ближе к себе и приложил трубку к ее уху, вопросительно двинув бровями.
   -- Я слушаю, говорите!
   Девушка остолбенела и, широко раскрыв глаза, отрицательно покачала головой. Телохранитель выпустил ее и коротким шлепком по рычагам прервал связь. Какое-то время он стоял, потирая трубкой, исходящей тревожным гудком, переносицу, потом вышел, огляделся и тогда выпустил подопечную.
   -- Ч-черт! Вот черт, а! - в ужасе шептала Рената. - Они убили его, Саша?
   -- Я не знаю... Не думаю, но... Поехали к дантисту, Рената.
   -- Может быть, не нужно? У меня уже все прошло.
   -- До поры до времени... -- он взял ее за руку и, ускорив шаг, повел к машине.
   Рената почти бежала следом:
   -- Я боюсь стоматологов...
   -- А есть что-нибудь, чего ты не боишься?! -- с досадой спросил телохранитель.
   -- А если будут дергать?
   -- Значит, будут дергать. Поверь мне, после всего, что было с тобой, это не так уж и страшно...
   Девушка с недоверием прищелкнула языком. Они сели в машину и отъехали от здания главпочтамта.
   -- Почему ты злился, когда я сидела с этими кошмарными детьми? - вспомнила Рената.
   -- Потому что ты не умеешь отказывать.
   -- Ты проверял меня, что ли? Нашел время, я тебе скажу!
   -- Если ты не можешь или не хочешь что-то делать, ты не должна переступать через себя и приносить жертвы неизвестно кому. Это раз... Если же ты решила принести себя в жертву, то терпи и не жалуйся. Это два. Каждый достоин своего выбора.
   -- Это слишком категорично. Мне было неудобно отказать...
   Саша взглянул в зеркало и тихо сказал:
   -- Хвост.
   -- Что?! -- Рената не сразу переключилась с прошлой темы разговора на новую и не поняла, о чем он толкует.
   -- За нами - хвост. Не дергайся. Пристегнись, сядь пониже, чтобы подголовник защищал затылок. Да, вот так...
   Девушку затрясло. Она дрожащей рукой воткнула пряжку инерционного ремня безопасности в пазы между креслами.
   Преследователи выжимали их на дорогу, ведущую к мосту над железной дорогой. От недавнего дождя асфальт был невероятно скользким. Там, на мосту, будет достаточно одного более или менее сильного толчка...
   -- Если они поравняются - пригнись. Береги голову.
   -- Саша!
   -- Молчи. Сейчас - молчи!
   Лицо телохранителя вновь стало твердым и непроницаемым. Он попробовал было свернуть на другое шоссе, но ещё один автомобиль вынырнул сбоку, из-за огромного "Икаруса", и прижал их джип к тротуару. От дисков, цепляющихся за бордюр, полетели снопы искр, затем "Чероки" чудом объехал припаркованный "Москвич", едва не зацепив его багажник.
   Рената зажмурилась. Почему гадалка не предсказала это? Впрочем, какая ерунда! Верить цыганке!..
   Джип стукнул боком машину преследователей и вырвался вперед. Теперь Саше не осталось ничего, как гнать по мосту. За ними мчалось три автомобиля. Эти трое тоже не очень-то ладили между собой, толкались и пытались перегнать один другого. "Странно..." -- подумал телохранитель, но разбираться было некогда. Рената молилась, не зная ни одной молитвы. Она твердила под нос: "Боже, помоги нам!" -- и впивалась ногтями в ладони.
   Джип выскочил на мост. Внизу с частыми гудками двигался локомотив, направляясь к вокзалу. Девушка видела себя, Сашу, "Чероки", локомотив, мост, сплетение дорог, небо, дальние холмы - и все это было в стороне. Что-то произошло с ее сознанием.
   Наконец две машины преследователей оттерли третью, догнали джип и, словно забавляясь, стали подталкивать его друг к другу. Автомобили заносило на скользкой дороге, но в горячке никто не обращал на это внимания.
   Рената судорожно вцепилась в поручень над окном. Совсем рядом - можно было даже разглядеть лицо водителя - мчалась машина преследователей.
   То же самое происходило и с Сашиной стороны. Только оттуда в него попытались выстрелить, но передумали, убрали оружие.
   Девушка стиснула зубы. Мир внезапно стал маленьким-маленьким. Рената была совершенно одна. Страшная пустота - и чувство, будто все рушится... Как в том сне... Как в том сне...
   "Ты всё та же, сестричка! - прошипело в сознании что-то, что девушка восприняла как "исходящее от женщины", как свой собственный голос. - Скоро встретимся!"
   Это состояние длилось доли секунды, но Ренате казалось, что всё вокруг - эти миражи, образы чуждого пространства - движется медленно, как под водой... И голос...
   ...Саша выдергивает джип из тисков преследователей и проскакивает между проезжающими друг мимо друга грузовиком и цементовозкой. Водители двух приотставших автомобилей не успевают ни затормозить, ни свернуть. Одну машину расплющивает столкновением со встречным грузовиком, везущим сено; другая цепляется за нижнюю часть кузова этого же грузовика и его колесо, вертится и переворачивается, угодив под центральную ось цементовозки. Преследователи из дальнего, третьего, автомобиля, отделываются легким испугом: когда в их сторону летит тюк сена, они притормаживают, затем плавно разворачиваются и едут назад.
   Джип пролетает мост, минует еще полгорода, чудом избегая аварий. И только загнав машину в лес, только убедившись, что погоня отстала, Саша неуверенно отпускает руль и прижимается к нему лбом.
   Рената смеется; смех переходит в истерический хохот, а из глаз брызжут слезы...
   ...Телохранитель поднял голову и уставился на нее. Девушка задыхалась, лицо покрылось красными пятнами.
   Он влепил ей пощечину. Рената смолкла, жадно глотая воздух. Телохранитель увидел, что в правом глазу у нее от напряжения лопнула жилка, да так, что белок стал красным. Саша быстро отстегнул ремни, протянул руки, прижал девушку к себе, гладя по волосам и шепча:
   -- Все в порядке, девочка! Все позади...
   -- Папа! Помоги, папа!
   Осознав то, что сказала, Рената вскинулась. И это привело ее в чувство.
   На мгновение перед ней вместо Саши появился отец. Его взгляд, высокие скулы, волевой подбородок с ямочкой... Это был Александр Сокольников, полковник Сокольников, десять дней назад застреленный в Новосибирске...
   ...Саша обнимал ее, но видел другое...
   ...Умирающий, он лежит на этом самом месте в джипе. Жизнь вытекает из него кровавым потоком. Боли почти нет. Просто странно смотреть на окровавленную грудь и понимать - уже без желания удержать себя здесь - что это всё. Всё. Удивительно, непонятно и... совсем не страшно. Вот-вот произойдет коллапс этого мира, сожмет его в тисках небытия.
   Значит, была "прослушка". Значит, сработало. Но успела ли Дарья?..
   ...Глаза еще видят. К нему бегут люди. Саша и еще двое... как их? Неважно, ерунда. Главное - здесь Саша!
   Он вцепляется в пиджак телохранителя:
   -- Саша! "Дипломат"... Рената знает, какой... Возьмите "дипломат"... Его...
   Мир схлопывается, мерцают синие электрические спирали. Ощущение пути - бесконечного пути...
   ...Лицо коротко стриженой красноволосой девушки. Имени нет. Голос Саши:
   -- Александр Палыч только что был убит. Я должен видеть его дочь...
   Всё меркнет.
   ...Рената. Дорогая, любимая, единственная Рената. Растерянные глаза. Сашино смятение, Сашин страх - страх за нее, порожденный осознанием главного... Всё снова. Всё снова - так же... Дочь теряет сознание.
   Всё меркнет...
   -- Прости меня, если можешь... -- говорит он теперь другой Ренате.
   Она пережила уже очень много. Черты ее лица заострились, она стала взрослее. То ли от удара, то ли от перенапряжения глаз ее полон крови. Дочь плачет и в ужасе смотрит на него...
   ...Рената смотрела в непрозрачные, гранитно-серые глаза своего телохранителя:
   -- Саша?! Что это было, Саша?!
   -- Т-ш-ш-ш! Все позади! - ответил он уже своим голосом.
   -- Саша, на мосту была смерть. Она - такая?
   Телохранитель промолчал. Стены меж ними больше не было, Рената поняла это. Как и то, что отныне она - посвященная. Во что-то, прежде ей недоступное. По крайней мере, недоступное в этой жизни...
   -- Нам надо ехать, -- проговорил он. - Спи.
   Рената ощутила только руку, скользнувшую перед ее лицом...
  

ЗА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЬ ДНЕЙ...

  
   ...Была пытка страхом, были долгие скитания по чужим краям и пристанище в стране Ин.
   Многие годы спустя явились они.
   Их было немного, но они коварством и вероломством завладели ее землей. Танрэй любила их предводителя - полупомешанного, одержимого Тессетена. И он любил ее. Это было странное чувство, замешанное на страсти и нежности, обожании и горечи. В нем жил Разрушитель, удар которого он однажды мужественно принял на себя - дабы уберечь их. Вот только уберег ли?..
   ...Сетен стоял между колоннами, почти сливаясь в своем нищенском рванье с мрачными рисунками на стенах, и задумчиво глядел на воду бассейна.
   -- Я хотел бы, чтобы ты это запомнила, сест... царица. И этот зал, и эту купель...
   Все прежнее всколыхнулось в ней в тот миг. Жуткий, почти нечеловеческий облик растворился, открыв перед ее взором обличье благородного воина ори, сильного духом, прекрасного. Такого, каким она помнила настоящего своего Попутчика...
   А Сетен улыбался, ведая, что ощущает она. Таков тяжкий удел чуткого сердца - ведать и переживать за другого.
   И была любовь, было мимолетное счастье, сокрытое меж часами заката и нового восхода солнца...
   А затем - тысячелетия войны равновеликих. Не было победы, не было поражения.
   Дух в тисках расчетливого разума - сердце в плену смерти... Две стороны, что воюют меж собой. Осколки единого. И лишь вместилище, которое прежде объединяло всё, отныне было одиноко.
   И забывало... забывало... забывало...
  

* * *

  
   Рената с трудом открыла глаза. Ресницы на правом слиплись, и Ренате пришлось разрывать их пальцами. На коже остались крошки засохшей крови. Мучительная боль стукнула в голову и застряла в висках. Состояние будто с похмелья...
   Было еще темно, шел дождь. Девушка сдвинула куртку, под которой лежала, огляделась по сторонам. Где они?
   Саша дремал, откинув голову на спинку кресла. Рената включила подсветку и подвинулась к нему, укрывая телохранителя отцовской курткой. Он слегка поморщился, повернул к ней лицо, но не проснулся. Девушка давно заметила, что он умеет по желанию погружать себя в состояние сна. И - были у нее подозрения - не только себя. Наверное, какая-то восточная техника, с которой она соприкоснулась тогда, на берегу Волги. Рената до сих пор не могла понять, что это было. А постоянно чем-нибудь занятой телохранитель не объяснял.
   Девушка осторожно прикоснулась пальцами к морщинке возле его рта. Еще неделю назад этой морщины не было. Он кажется старше теперь. Явственнее проступили черты. Почему Рената прежде не замечала, насколько он красив? А сейчас, спящий, он спокоен и похож на ангела - такого, какими она представляла себе этих небесных созданий. И еще - то, чего не было прежде: она почувствовала, что боится за него. Теперь - вовсе не потому, что случись с ним что-нибудь, погибнет и она. То был неприкрытый, банальный эгоизм. Рената мало думала о Саше как о человеке. Он был исполнителем своих обязанностей. Да, добросовестным. Да, временами обаятельным. Но - не равным. Супермен из американского фильма. Робот. Все умеющий, все просчитывающий.
   А теперь эта морщинка, обозначившаяся на его бледной щеке между носом и краешком губ, превратила Сашу в человека из плоти и крови, в смертного мужчину. Что-то перевернулось в сознании Ренаты. Он был живым. Непонятным, но живым, не идеальным.
   Девушка провела рукой по его подбородку, по горлу, ощутила биение пульса в тонкой жилке под горячей кожей. Сашины веки слегка задрожали, и Рената замерла. Но телохранитель вздохнул и не проснулся. Она прикрыла глаза и, едва коснувшись, поцеловала его в губы. Впервые в жизни она первой подарила свой поцелуй...
   Саша очнулся, потер лицо. Рената успела отстраниться.
   -- Что случилось? - спросил он.
   -- Ничего. Где мы находимся, Саш?
   -- На подъезде к Казани. Как ты?
   -- Голова болит, а так, в целом - хорошо. Ты спи, еще рано.
   -- Иди сюда, -- попросил Саша.
   Она придвинулась и положила голову ему на грудь. Его пальцы коснулись ее головы - как тогда, в Сатке. И даже чуть более нежно.
   -- Тебе нужно хорошо выспаться, Саш... -- сказала Рената.
   -- Это сложно сделать... -- тихо ответил он, глядя на тусклую лампочку в пололке. - Нам все время дышат в затылок... Сдается мне, мы имеем дело с еще одной группировкой. Которая конкурирует с нашими преследователями... "Третья" сила...
   -- Но сколько еще это будет продолжаться?
   -- Я не знаю. Наверное, пока мы не отыщем "дипломат". Или пока они все не потеряют наш след...
  

* * *

  
   -- Ух, здор-р-рово! Ч-черт! -- распаренный мужчина, похожий на кашалота, фыркая, выскочил из бассейна с холодной водой и нырнул в более теплый, с гидромассажем.
   -- Васильич, лови! -- волосатый, как обезьяна, с золотой цепочкой на шее, Анвар толкнул к нему в джакузи обнаженную девицу с огромной грудью. - Давно к тебе просится!
   Та с визгом плюхнулась на "кашалота". Все расхохотались, комментируя действия Анвара скабрезными остротами и отпуская сальные шуточки в адрес грудастой проститутки. Даже из парилки выскочил Стасик -- любитель невыносимой жары -- и грянулся в воду.
   Но вопли заглушала громкая музыка. Васильич любил классику, по его заказу играл "Фауст" -- к недовольству остальных, предпочитавших легкую и ненавязчивую "попсу". Однако энергичная ария Мефистофеля устраивала всех.
   -- Пива мне, пива! -- перекрикивая хохот проституток и "presto" злорадствующего духа тьмы, завопил "кашалот".
   Стасик с воодушевлением подхватил одну из трех красоток и поволок на кожаный диван в комнате для отдыха.
   -- Ста-а-асик! - кокетничала фемина. - А про что это поют?
   -- Про любовь, бл, -- буркнул тот, увлеченно тиская загорелое женское тело.
   Она расхохоталась от щекотки и накрутила на палец мокрую прядь:
   -- Про вечную?
   -- Еще какую, бл, вечную...
   Стас предпочел бы, чтобы она заткнулась и не мешала, но и так неплохо. Пускай трындит.
   -- Это как? Покажи мне вечную любовь! Побудь моим гидом, Стасик!
   -- Гадом буду - гидом побуду! - охотно согласился он, а потом усадил Машку (или Аньку? или Ленку?) на диванный валик.
   "Кашалот" Васильич выбрался из бассейна, обмотал свое обрюзглое тело простыней и, заполучив пиво, расположился на деревянной скамейке у бассейна. Грудастая девица досталась стройному, по-кавказски поджарому Анвару, и тот развлекался с нею прямо в воде.
   -- Ладно, хрен с тобой, -- сказал наконец "кашалот". -- Давай на завтра... Новосибирские мне уже все мозги оттрахали, говоря по совести. Ночами не сплю, веришь?
   -- А нам, татарам, все равно! - отозвался Анвар, даже и не думая отвлекаться от своего занятия. - Мы нэ впэчатлительные, понимаешь!
   Васильич визгливо расхохотался:
   -- Татарин, ёшкин кот! Кстати, о Коте... Тож затрахал. Не меньше новосибирцев. Ребят, што ль, послать уже? Ну внаглую, падла, прет, зарвался... Пугнуть пора засранцев, раз по-русски не понимают. Эй, Андрей Кириллыч! Ты там не спекся?
   Из парилки послышалось невнятное, но явно протестующее мычание.
   -- Анвар! Так ты слышь, че я те говорю?
   -- Ну? -- волосатый наконец отпустил свою девицу и подплыл к бортику. - Слышу, Васильич, слышу!
   -- С налоговой рамс ты все же утряси. Надо, надо... Мелочи, а неприятно. А завтра...
   Тут в дверях возник недовольный Стасик, прикрываясь полотенцем:
   -- Леонид Васильич, вас! -- он подал "кашалоту" его мобильник и удалился к ожидающей Машке-Аньке-Ленке.
   -- Я! Я-я! Ну?.. Ну-у-у!... Суки, ты смотри... М-м-м... Ц-ц-ц! У-гм... Ладно... Понял, грю! От же ж мать вашу!..
   Анвар нырнул напоследок и выбрался из воды. Грудастая тоже шагнула было за ним на лесенку, но он со смехом столкнул ее обратно:
   -- Поработай еще, с ребятами вон!.. Халявить в другом месте будешь.
   -- Анвар Муратович, я шампанского хотела! - игриво запротестовала проститутка и все-таки вылезла из бассейна, чтобы взять бокал.
   "Кашалот" Васильич был мрачен и тихо объяснил Анвару:
   -- Котовы "шестерилы" с нашими сцепились... Вот, часа три тому назад... У них была одна тачка, у наших -- две. Тернин с Колосовым -- в лепешку на мосту, да и этот гаврик на "Паджеро" -- с ними за компанию... А котовские, падлы, развернулись да поехали себе... Ни царапины! Ладно... Хоть девка к ним не попала - и то радует. Ну а Скорпион с Рушинским, поди, рвут и мечут...
   -- А я тебе и говорил, -- буркнул Анвар и закурил, -- меня же никто не слушает... Думают -- хачик, чего с него взять... -- он рассмеялся.
   -- Ну уж! Хачик! Тебя с самого начала надо было слушать! И я Косте с Витькой и Стасом втолковывал -- ай-яй-яй! сколько втолковывал! Так они же умные! Веришь, дерьма с ними в свое время съели -- гору немереную! И на тебе! По-тихому вдруг захотели... А оно вот как по-тихому оборачивается... Такой шанс был с Котовым разобраться - упустили...
   Анвар согласно кивнул, упал рядом на скамейку, вытянул шерстистые ноги:
   -- Не надо было вообще связываться. С Полковником. Не прощают такие вещи, Васильич, понимаешь, да? Наши его пацанов еще когда в Свердловске шлепнули? Во-о-от... Мы уж и забыли, а он -- помнил. И не верил я в то, что он спустит. Я бы на его месте тоже не спустил... Говорят, это были его лучшие ребята, еще по Афгану кореша... Да и не "братки", так что вообще непонятно, чего наши на них взрыпнулись... Я тебе, Васильич, так скажу: я после этого Полковника зауважал...
   -- Ну, че теперь на Ё-бург оглядываться. Сучку эту, дочуру его, поймать надо. Уж она-то, бл..., все знает...
   -- Ясно, что нужно. До сих пор только ума не приложу, какого черта они на самолете не полетели? Давно бы уже за бугром где-нибудь на пляжу загорали...
   "Кашалот" ухмыльнулся, хлопнул себя по толстому татуированному плечу, как будто убивая комара, и почесался:
   -- У богатых свои причуды, Анварчик!
   -- Ну! Не говори... -- фыркнул тот.
   -- Может, не успели, -- продолжал размышлять Васильич. - А может, сами за "дипломатом" вернуться хотят...
   В эту секунду в комнате для отдыха раздались выстрелы. Дверь с грохотом распахнулась, впуская пятерых парней, которые тут же открыли пальбу по сидящим у бассейна, а заодно и по плавающим в воде.
   Стасик безжизненно скатился с дивана и раскинулся на полу. Не двигалась и ублажавшая Стасика проститутка. Это все, что Леонид Васильевич с Анваром успели увидеть напоследок через раскрытую дверь...
   Музыка смолкла. Слышна была только непрерывная пальба.
   Из парной вылетел Андрей Кириллович, в плавках, но с пистолетом в руке. Прежде чем с простреленной головой рухнуть в бассейн, он успел нажать курок. Хоть и страдал Кириллыч близорукостью, но в одного все же попал.
   Сбитый с ног его пулей, парень выматерился и вскочил: все пятеро вломившихся в сауну были в бронежилетах, так что он отделался в худшем случае синяком на ребрах.
   Вода покраснела, крики стихли. Спустя минуту раздалось еще несколько отдельных выстрелов, а затем пятеро молодых людей с незатейливой внешностью, пряча оружие под одежду, как ни в чем не бывало вышли из прочь.
   Через некоторое время сюда нагрянет опергруппа и обнаружит девять плавающих в крови тел...
  

* * *

   Пятиэтажная чебоксарская гостиница "Чувашия" была, наверное, не тем местом, где согласилась бы остановиться прежняя Сокольникова Рената Александровна. Ну а теперь девушка сочла "Чувашию" весьма уютным заведением. Мало того: им достался номер с телефоном. Это было уж совсем по-царски.
   Разумеется, первым делом Рената заняла душ, а когда вышла, застала телохранителя крепко спящим и укоризненно покачала головой:
   -- Саш! Ты бы хоть разделся! Вот морока мне с тобой, в самом деле!
   -- Разбуди меня где-нибудь в шесть... -- пробормотал он, просыпаясь и вяло привставая, чтобы она стянула с него пиджак и наконец дала ему покоя.
   -- Вот я думаю: что это за святой дух, которым ты питаешься?
   -- М-м-м...
   -- Понятно: этот стон у нас песней зовется...
   Интересно, заметил он что-нибудь сегодня утром? Притворяется или действительно не помнит ее поцелуй? Он странный, с него станется...
   Рената бесцельно походила по номеру, включила телевизор и, не найдя ничего для себя интересного, покосилась на спящего телохранителя. Боже, ну что ж такое?! Непреодолимое влечение к обслуге! Откуда это у нее?! Говорят, "утро вечера мудренее", а на поверку оказывается - нет.
   Девушка села с краю застеленной казенным покрывалом кровати, посмотрела на Сашу. Он, по своему обыкновению, спал на животе, почти спрятав лицо в подушку. Рената погладила его по волосам, пепельно-русым и уже отросшим больше, чем нужно, за столько дней скитаний...
   -- Ты странный... -- шепнула девушка и прилегла рядом с ним, положив его руку себе на талию. - Я таких еще не встречала. Ты самый лучший...
   Он приоткрыл глаз, взглянул на нее через плечо:
   -- Ты что-то говорила?
   Рената молчала и не шевелилась. Но все внутри нее переворачивалось - от его взгляда, пусть сонного, пусть равнодушного. Саша убрал руку с ее пояса, повернулся к ней, слегка потянувшись:
   -- Так что? - в глазах его мелькнула слабая улыбка.
   -- Ничего! - и, забыв обо всем, девушка подалась к нему. - Ничего, -- повторяла она, жадно ловя губами его губы.
   Саша ответил. Нежно, словно она была хрупким творением, которое можно повредить, единожды неловко двинувшись... Такого Рената и в самом деле еще не испытывала никогда в своей жизни.
   -- Ты колдун, Саша! - прошептала она, а он целовал ее шею, и каждое прикосновение рук его и губ вызывало в ней трепет. - Ты заколдовал меня тем танцем, на берегу... Я уже ничего не могу с собой поделать...
   Он молчал. Но каждое действие сейчас говорило больше, чем слова. И в какой-то момент Рената поняла, что просто умрет, если он промедлит еще хоть минуту. Она сказала об этом, а Саша улыбнулся.
   И тут все разрушил резкий, требовательный звонок телефона. Девушка сильно вздрогнула, ее взгляд замер в Сашиных глазах. Телохранитель не успел взять себя в руки и "закрыться", а потому непозволительная тревога на мгновение поселилась в его зрачках, лицо напряглось, а тело подобралось, будто готовясь к прыжку.
   Звонок повторился.
   Саша жестом показал Ренате хранить молчание, протянул руку и снял трубку, но ни слова не сказал. Девушка отчетливо услышала мужской голос:
   -- Я хотел бы поговорить с госпожой Сокольниковой! -- произнесли на том конце провода.
   Телохранитель быстро посмотрел на Ренату и ответил:
   -- Представьтесь.
   -- Слушайте внимательно и не кладите трубку. Дайте мне Сокольникову.
   -- Представьтесь, -- повторил-отрезал Саша.
   Незнакомец рассмеялся:
   -- Ну, допустим, я - доброжелатель. А вы, я так понимаю - телохранитель? Нам с вашей хозяйкой нужно встретиться. Пока вы не отделаетесь от этой штуки, они от вас не отстанут. Гарантируем вам "крышу" -- конечно, только в том случае, если мы договоримся с госпожой Гроссман...
   -- Что за "штука"?
   -- Да прекратите вы! Это уже не смешно. Всех поставили на уши, а теперь невинным тоном спрашиваете "что за штука"? Взамен мы обещаем вам надежное прикрытие и хорошую сумму... У вас будет возможность уехать из страны. Без проблем! Мы все организуем. Повторяю: мы не имеем никакого отношения к организации, члены которой убили отца Ренаты Александровны. Даже наоборот, у нас тоже есть с ними свои счеты... Впрочем, это уже не телефонный разговор. Через полчаса, в Северо-Западном районе города, вниз по улице Горького к реке. Там будут два строящихся дома, увидите сами. Подъезжайте ближе к берегу, там встретимся. Больше информации не имею. У вас нет другого выхода, доверьтесь нам, и все будет в ажуре.
   В трубке образовался вакуум, сменившийся короткими гудками.
   Саша поднялся. Рената вопросительно смотрела на него.
   -- Ты ведь все слышала, -- констатировал молодой человек.
   -- А если это шанс отвязаться и от тех, и от этих?
   -- Они уверены, что мы знаем всё о некой вещи, которая так им нужна. Мысль о том, чтобы переубеждать их, меня как-то не греет. Пятьдесят на пятьдесят: либо это ловушка, либо...
   -- Либо - что?
   -- Едем! Мы сделаем по-другому!
   По дороге он успел объяснить Ренате, как пользоваться автоматом. "Глок" и свой "ТТ" сунул за ремень брюк и прикрыл бортами пиджака.
   -- Ты говорила, что немного умеешь водить. Так вот, теперь тебе придется поднапрячься. Мы сейчас сориентируемся на местности, и я скажу тебе, как поступить дальше.
   -- Мне? Подожди, ты хочешь сказать, что мы разделимся?!
   -- Придется. Оставить тебя в гостинице я не могу. Ехать со мной прямо к месту встречи - опасно.
   Ренату затрясло, но, дабы казаться более уверенной в глазах Саши, она заставила себя улыбнуться и даже сострить:
   -- Теперь-то мне стали ясны методы средневековой Инквизиции: нравится, не нравится -- гори, моя красавица!
   -- Ты умница, -- сказал он. - Держись так и дальше. Пробьемся.
   И полководец был бы не в силах ободрить своими речами армию более, чем ободрил сейчас Ренату Саша этой короткой фразой и взглядом, в котором читалось всё. Девушка ощутила прилив энергии, горячий поток захлестнул ее, готовый вырваться в небо.
   Искомая стройка велась на отшибе, почти на пустыре, в стороне от дороги. Параллельно трассе и домам нового микрорайончика, разделяя их, проходил широкий каньон с заболоченным дном, мостиками, поперечно проложенным трубопроводом и валявшейся на склонах ржавой арматурой. За домами и деревьями виднелась голубая гладь Волги.
   Саша придавил педаль тормоза и развернул машину, оглядываясь при этом через плечо и стискивая в зубах фильтр сигареты:
   -- Все. Стой здесь. Дальше я один. Если дам знак, сдавай назад и - ноги-ноги-ноги.
   -- Без тебя?
   -- Да.
   Выбросив окурок, он выскочил и скрылся за грейдерной кучей. Рената стиснула брошенный ей на колени автомат. Сердце девушки заходилось в безумном беге, тело колотила дрожь, майка пропиталась ледяным потом.
   Телохранитель быстро оценил ситуацию. С мостика через канаву к нему несся темно-зеленый джип. Из-за бетонных плит стройки выскочило еще три иномарки-малолитражки. Машины окружали, кольцо сжималось. Скрытый за кучей камней "Чероки" с оставшейся в нем Ренатой оказался вне этого кольца.
   Сашины зрачки вспыхнули нечеловеческим блеском, сузились, как сужаются они у хищника перед броском...
   ...Безо всяких предисловий по нему открывают пальбу. Саша прокатывается по гравию, выхватывает из-за пояса оба пистолета и стреляет сразу с двух рук...
   ...Рената вскрикнула, видя происходящее в боковое зеркало. Ей чудом удалось сдержать порыв и не броситься ему на помощь. Здравый смысл одержал верх: Саша еще не дал знак!..
   Телохранитель укрывается за плитой, лежащей на пригорке из спрессованной глины. Оставшиеся в живых враги покидают свои автомобили. Им тоже приказано уничтожить мужчину-охранника.
   Перестрелка длится недолго. Саша понимает, что уже почти разрядил обе обоймы, и пытается сменить позицию. В этот момент пуля одного из ближних стрелявших снимает его. Телохранитель катится по земле...
   -- САША! - закричала Рената и, зажав рот обеими руками, замерла в ступоре...
   ...Стрельба резко обрывается. Ватная тишина над пустырем. Несколько парней кидаются к неподвижному охраннику.
   Лицо Саши заливает кровь.
   -- Готов... -- говорит один, смело подходя к трупу и целясь ему в голову для "контрольного".
   "Братки" машут старшим, показывая, что все кончено. Два человека выходят из темно-зеленого джипа и направляются к "Чероки"...
   ...Рената вцепилась в рычаг, машина дернулась, но выехать не смогла. Девушка скрипнула зубами. Все плыло, она поняла: это финал....
   ...Звучит "контрольный" выстрел. Саша дергает головой в сторону, пуля входит в глину...
   "Братку" показалось, что телохранитель просто растворился в воздухе. Затем на парня прыгнули сбоку... Какая-то тварь с медными светящимися глазами... Рывок - и в теле "братка" будто не стало костей, в легких - дыхания, в голове - мозга. Вселенная померкла.
   Старшие застыли, не добежав до "Чероки". Забыв о предосторожности, Рената по пояс высунулась в окно, чтобы видеть...
   ...Вырванный из руки обмякшего парня "ствол" без остановки стреляет в оторопевших от невиданного зрелища спутников убитого. Тварь не промахивается.
   Один из старших мелко крестится, второй оползает на землю. У них даже не возникает мысли спастись, не говоря уж о том, чтобы палить в ответ. Адское существо пользуется их замешательством и укладывает на месте двумя точными выстрелами в голову каждому. Затем Тварь нагоняет последнего "братка" из ближайших, кто еще остается в живых и в панике пытается убежать. Она играючи подсекает беглеца ногой, прокатывается под его падающим телом, подхватывает и, выпив жизнь, с хрустом ломает жертве позвоночник...
   ...Истошный крик был криком Ренаты. Она впилась ногтями в собственную голову, дернула себя за волосы, но наваждение не пропало...
   ...Темная бесформенная Тварь горящими глазами выискивает очередную жертву. Она исчезает в одном месте и появляется в другом. Движения Твари зловещи, порывисты. Она сеет смерть, она смерчем преисподней, будто притяжение Земли не имеет над нею власти, носится по пустырю и беззвучно - совершенно беззвучно - уничтожает всех, кто попадается у нее на пути...
   ...Саши нет, Саша исчез. Тварь убила и его.
   Рената снова закричала, вопль ее сорвался в рыдание, нога вдавила педаль в пол.
   "Чероки" взревел, выскочил задним ходом со склона, переехал недавно убитого мужчину в плаще. Не отдавая отчета в своих действиях, девушка дернула рычаг. Джип полетел вперед.
   Уцелевшие сбегали с пустыря, бросая машины, проклиная все на свете. Со стороны города к стройке мчалось еще несколько автомобилей...
   ...Саша останавливается, следит взглядом за удаляющимся "Чероки". Прежние враги в ужасе бегут, но взамен им появляются новые - скорее всего, соперники этих. Разбираться еще и с ними нет ни малейшего желания, но их полагается отманить от Ренаты. Особым, еще не загаснувшим чутьем телохранитель улавливает ее животный страх, будто сам сейчас сидит в джипе и кричит, плачет в состоянии дикого шока...
   ...Над пустырём висело невидимое марево страха.
   Саша просунул руку через разбитое лобовое стекло брошенной машины, разблокировал дверцу, выволок убитого водителя и сел на его место. Сейчас телохранитель уже не походил на себя прежнего -- измученного, исхудавшего. Жизнь вернулась в него, отыскав русло, существование коего не поддавалось никакому логическому объяснению. И в то же время молодой человек знал, что потратил, разменял сейчас один из главных козырей...
   ...Рыдая от ужаса, не разбирая пути, Рената мчалась всё дальше и дальше по северо-западному шоссе. Ей казалось, что Тварь, как в старом штатовском фильме ужасов, нагоняет "Чероки", перемещаясь вне законов пространства и времени. Разум померк, лишь инстинкт самосохранения владел несчастной беглянкой. Саша мертв, а ею руководит единственная цель: выжить, спастись!..
   ...Саша быстро увел преследователей и оторвался от них в маленьком леске. Убедившись, что погоня отстала, молодой человек выехал из зарослей кустарника и остановил автомобиль в березняке, у скрытого в высоком камыше озерка.
   Почистив одежду и отмыв от крови лицо, мужчина сел на берегу, прижал к пораненной щеке мокрый платок. Жёлтые берёзовые листочки кружились на ветру и падали в воду. Поверхность покрывалась мелкой зыбью, раскалывающей солнечное отражение на мириады золотых искр. Эта безмолвная картина завораживала. В ней было какое-то мрачное, таинственное очарование: природа намеревалась умереть, дабы затем возродиться в бесконечном цикле метаморфоз...
   Глаза наблюдателя смотрели на воду -- и не видели её. Истинный взгляд Саши блуждал уже далеко-далеко, тело и разум снова потеряли свою власть над сердцем и душой...
  

ЗА ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ ДНЕЙ...

  
   Рената очнулась.
   До Нижнего Новгорода оставалось каких-то двадцать километров, но двигатель заглох. Кажется, она потеряла сознание и пролежала в машине много часов.
   Ужасное осознание - Саша мертв! - пронеслось в мозгу. Нет, не может быть! Так нельзя! Лучше бы тогда ее убили тоже. Как она посмела уехать оттуда, бросив его, пусть и убитого? Это предательство...
   Во сне птица прощалась с нею. И Рената восприняла эту птицу как его... Смысл жить теперь? Рената закусила губу и тихо заскулила: "Теперь можно не лгать себе, не пытаться провести судьбу... Да люблю, люблю я его! И неважно, здесь он или там! Если он ушел - уйду и я. Мне теперь все равно..."
   Девушка охватила голову руками. Зачем ей оставаться тут? Вся ее жизнь - сплошная ошибка. Ошибка, исправить которую у нее никогда не хватало духа...
   Она опустила запотевшее за ночь стекло и высунулась в окно. Глоток свежего ветра, напоминание о том, что кругом бушует жизнь, равнодушная к гибели Саши - её Саши! - заставило Ренату заплакать снова.
   -- Девушка! Что случилось?
   Она отерла слезы.
   Перед нею стоял господин преклонных лет, седой, в длинном черном пальто. Симпатичный - чем-то неуловимым похожий на Сашу...
   -- У меня бензин закончился... -- Рената увидела стоявшую позади джипа аккуратненькую "Мицубиси".
   -- Ну, разве ж это повод, чтобы плакали такие прекрасные глазки? Сейчас мы вам организуем бензин!
   Господин открыл багажник, собственноручно вытащил оттуда ополовиненную канистру. Руки его были в специальных автомобильных перчатках. Девушка тусклым и безучастным взглядом смотрела на него.
   Мужчина проделал все манипуляции с переливанием бензина, а затем снова подошел к ней:
   -- Ну вот! А вы плакали! Проблем-то... Дорогу знаете?
   Она отрицательно покачала головой.
   -- Так зачем плакать? Я вас провожу. А куда, если не секрет, вы направляетесь, деточка?
   Рената хотела сказать, что в Москву, но в последний миг передумала:
   -- Не знаю.
   -- А вы, вообще, уже имеете право машину водить? Сколько вам, простите?
   -- Вам-то какая разница? - девушка бессильно откинулась на спинку своего кресла.
   -- А не скажите! - господин обошел спереди джип и сел рядом с нею. - Интересно мне стало, что за красавица нас уже почти две недели за нос водит. Вот мы и встретились, Рената Александровна... Вы на автоматик-то не коситесь, у меня реакция побыстрее вашей будет.
   -- Вы кто?!
   -- А не важно это, государыня! Все тлен и прах - и кто я, и что я... Вы лучше мне о себе расскажите, как докатились до жизни такой. Где "дипломат" прячете, опять же?
   Рената все поняла, но предпринимать что-либо было, на ее взгляд, уже слишком поздно.
   -- Я... не прячу... -- выдавила она.
   -- Знаете что? Еще неделю назад я подумывал: а отпущу я Ренатсанну с богом, когда вернет она мне "дипломат". Но теперь вижу, что вы, оказывается, "идейная"... Придется познакомить вас с моими соколиками... За что боретесь-то?
   Рената закрыла глаза и прошептала:
   -- Убейте меня. Пожалуйста...
   -- Чего?! - удивился господин.
   Девушка отвернулась. Мужчина прихватил ее за подбородок, сжал пальцами Ренатины губы в "бутончик", повернул ее лицо к себе:
   -- Так что? "Дипломат" где, Ренатсанна? Я еще добрый, между прочим, но не испытывайте мое терпение!
   -- Я не знаю! - проговорила Рената через стиснутые губы.
   -- Деточка, вы любите, когда нехорошие вонючие мужики бьют вас по лицу? - он заглянул в ее глаза.
   Рената не испугалась. В ней сейчас жила только апатия.
   -- Вы себя имеете в виду? - уточнила она.
   В этот момент дверца со стороны господина открылась. Холеная рука в автомобильной перчатке отпустила подбородок девушки, и Рената сразу не сообразила - почему.
   Седого мужчины рядом уже не было. С правой стороны от джипа послышались звуки недолгой возни.
   Рената невольно перегнулась посмотреть, что там происходит, и в этот момент щелкнула ручка левой дверцы:
   -- Подвинься, -- попросил Саша.
   Девушка захлебнулась воздухом, словно увидела привидение. Телохранитель, поторапливая, похлопал ее по ноге:
   -- Давай, давай, побыстрее!
   Она сама не заметила, как перепрыгнула в соседнее кресло. Саша сел на свое место и завел машину:
   -- Бензина-то хоть он достаточно залил?
   -- Са-са-саша?.. - заикаясь, проговорила Рената.
   Живой, только на скуле большая ссадина. Спокойный. Повеселевший и выглядит хорошо. Иными словами, на призрака не похож нисколько.
   "Чероки" с азартом коня, почуявшего хозяйскую руку, сорвался с места.
   -- Саша! - Рената расплакалась и ткнулась лбом в плечо телохранителя. - Я подумала, что тебя...
   -- Т-ш-ш-ш! Я сам так подумал.
   -- Так нельзя! Почему ты сразу не сказал?! - девушка ударила его по руке. - Почему ты... как... Как ты мог?!
   Саша засмеялся и прижал ее к себе:
   -- Признаю: был не прав. Согласен на строгий выговор!
   Рената обвила его шею руками:
   -- Вот дурной! Вот дурной!
   -- Кстати, -- он вытащил из внутреннего кармана сложенную в несколько раз газету. - Я там отметил кое-что... На, посмотри!
   Рената увидела, что ручкой он обвел несколько объявлений о сдаче комнат в Нижнем.
   -- Вот этот, с флигелем, вариант мне нравится... -- сказала она, ткнув пальцем в газетную полосу.
  

* * *

   Ухоженный частный домик с приусадебным участком... Владела им пожилая вдова. Комната во флигеле оказалась тесноватой, но тоже довольно уютной. Кроме того, флигель был удален от основной постройки. Здесь имелся даже пустующий гараж, в который вдова разрешила загнать несчастный "Чероки".
   Не успев приехать, Саша занялся машиной. Оказалось, что левый габарит разбило пулей. Телохранитель аккуратно починил его. Рената готовила поесть и постоянно оборачивалась, чтобы удостовериться: он здесь, он рядом, живой и немного хулиганистый. Даже когда Саша, отполаскивая свой ненаглядный "Чероки", брызнул на нее из шланга, девушка не рассердилась. День был теплым, солнечным, вчерашние события постепенно меркли в памяти. Саша поддразнивал ее и снова рассказывал всякие веселые истории. Девушка почти забыла, что еще утром хотела умереть.
   Выбравшись на балкончик в своем флигеле, они, перешучиваясь, уничтожали подгоревшую картошку и не могли оторвать глаз друг от друга. Ренате нравилось все, что бы ни делал Саша. Потеряв его вчера, теперь она старалась сохранить в душе каждое мгновение, проведенное с ним.
   -- Ты знаешь этого человека? Ну, который сегодня сел ко мне в машину? - лишь вечером отважилась спросить Рената.
   Разминая затекшую шею, телохранитель передернул плечами и качнул головой:
   -- Понятия не имею. Документов при нем не было, в машину я не полез. Подозреваю, что из крупных...
   -- Он требовал от меня "дипломат". Как думаешь, что там может быть?
   -- Ну, если это не зубная щетка, то не знаю... - он улегся на кушетку и с удовольствием потянулся всем телом.
   -- Саша! Я серьезно!
   -- Я тоже абсолютно серьезно. Иди ко мне!
   Рената села рядом. Саша поиграл ее кистью. Она улыбнулась.
   -- Ну хватит уже об этом думать! - попросил он и потянул Ренату к себе. - Отвлекись. Мы в безопасности.
   -- Я не уверена.
   -- Тогда учись доверять мне.
   Саша поцеловал ее, но девушка была напряжена:
   -- Что было на том пустыре?
   -- А что было на том пустыре?!
   -- В тебя стреляли. А потом... нет, даже вспомнить боюсь. Это... такое... -- Рената поводила руками вокруг своей головы и, содрогнувшись, поджала плечи: -- Нет, не хочу...
   -- Тебе что-то привиделось. Ты сильно испугалась.
   Она недоверчиво фыркнула:
   -- Ну, вот видишь... Я доверяю тебе, но ты о многом умалчиваешь.
   -- Ни о чем я не умалчиваю. Только что ты сказала сама: "Нет, не хочу". Вся сущность твоя сопротивляется - так зачем насиловать ее, выдумывая объяснение тому, чего не было?
   -- Ты считаешь, я не должна об этом знать? - упрямо твердила девушка.
   Он откинул голову на подушку:
   -- А ты думаешь, что знать - это благо? Многое знание преумножает скорбь...
   -- Но ведь ты - знаешь... -- Рената наконец притулилась к нему и прикрыла глаза.
   -- Я знаю мало. И только то, что мне положено знать.
   -- А я даже не знаю, что положено знать мне. Это ужасно.
   -- Какие наши годы! - Саша улыбнулся и отвел прядь рыжих волос с ее лба. - А ты... ты просто не желаешь взрослеть, вот и все. Это и беда твоя, и благо. Сколько раз ты спасала нас этим...
   -- Нас? Кого - нас?
   Он не ответил. Рената задумалась.
   -- Да, пожалуй, ты прав. Я не хочу взрослеть, не хочу стареть... Что хорошего в том, что я потеряла огромный мир, который был у меня, когда мы с бабушкой гуляли в нашем парке? Куда исчезли те люди, которые его составляли?! И тот старик в инвалидной коляске, что ежедневно ездил по аллеям, коротая свои последние годы?! Недавно я видела его там, но он ушел куда-то из моей жизни, и я даже не удивилась. Не успела. Мир уменьшается, чем старше мы становимся. Время начинает лететь, как сумасшедшее: вначале не замечаешь, как проскочил день, потом -- неделя, месяц... А что дальше? Я не хочу терять мир моего детства... С ним у меня связано множество таинственных воспоминаний, в которых иногда приятно спрятаться от нашей жуткой реальности...
   Саша смотрел на нее непонятным взглядом. Наконец он тихо-тихо вымолвил:
   -- Мы все потеряли больше, гораздо больше... Но ты этого уже не помнишь...
   -- Почему?
   -- Потому что подсознательно - а может, и сознательно - не хочешь этого. В детстве ты это еще помнила, поэтому тебе так приятно прятаться в нем... Но оно ушло, а ты ищешь. Ищешь не там и не то... Иногда в общении с тобой у меня появляется чувство, что я пытаюсь войти в хорошо запертые двери... Стучусь, а мне никто не открывает и даже не отвечает...
   -- Знаешь, а у меня то же самое было с тобой. Но теперь почему-то нет... Как будто упала какая-то завеса.
   -- Ее и не было. Это была твоя завеса, Рената. И теперь ты отдернула ее... -- Саша затих, а затем вздохнул и вымолвил: -- Я тоже ненавижу время. Те минуты, что нам удавалось украсть у вечности, холодной, пустой и бессмысленной вечности, время все равно без всякой жалости выдергивало из наших тел, душ, сердец, памяти...
   -- Тебе больно?.. -- подавленно прошептала девушка.
   -- М-м-м... нет... -- отозвался он, глядя в потолок, и, помолчав, добавил: -- Давно уже нет.
   Мысли роились в голове Ренаты, но она не представляла, как спросить еще. А спросить хотелось о многом. Она ощущала, что по касательной задела какую-то тайну. И тайна, видимо, немыслимым образом затрагивала и ее судьбу тоже... Но Саша говорит притчами, постоянно оставляя себе пути к отступлению, увиливает от прямого ответа, как увиливает от опущенной в воду руки стайка мальков в пруду. Он будто ждет чего-то от нее, Ренаты. А она и не подозревает - чего.
   -- Ты отшельник... -- сказала она. - Но ты не одинок даже вдали от людей. А я одна и в толпе... Это жутко. Я раньше не осознавала этого... -- и, привстав на локте, Рената шепнула ему в самые губы: -- Что ты имел в виду, когда сказал, что все мы потеряли гораздо больше, чем наше детство?
   Он ответил поцелуем. И снова -- эта ноющая, невыносимо сладостная боль у нее в животе, в ногах...
   Саша чуть-чуть отстранился:
   -- Ты уверена, что хочешь увидеть? Я не могу это объяснить. Это невозможно понять, это надо ощутить...
   -- Ощутить? Увидеть то, что я помню из детства? Да, хочу...
   -- Закрой глаза... Закрой...
   Его сухие горячие губы слегка царапнули кожу её губ, а после, захватив, подчинили их своей воле -- ненадолго, точно взаймы... И она счастлива была покориться. Единое прерывистое, страстно-нежное дыхание, единый пульс, единый и мощный в своей направленности поток чувств...
   -- Глаза твои - полынный мед, -- прошептал Саша, целуя веки Ренаты. - Волосы - мед из полыни. Так было всегда, Возрожденная... Всегда...
   Она обвила его руками, мечтая только об одном: чтобы сегодня длилось бесконечно и никогда не закончилось.
   Саша легко, будто дуновением ветра, скользнул пальцами по ее лицу. Не открывая глаз, Рената улыбнулась: "ветер" донес до нее запах моря, запах дыма от хвойного костра, запах дальних путешествий. Нежные и в то же время бесконечно сильные и знакомые руки унесли ее далеко-далеко из убогого домишки на берег широкой изумрудной реки, на берег из желтого песка, мягкого, как шелк. И там они были только вдвоем, подвластные лишь Природе, столкнувшиеся в вечной борьбе мужчины и женщины, где нет и не должно быть побежденного...
   -- Это -- сон? -- спросила Рената, когда смогла говорить после вырвавшегося из груди крика наслаждения, впервые столь бурно ею пережитого. - Я помню, что так уже было...
   Распахнув глаза, она коснулась губами Сашиной едва заметной родинки у виска, затянувшейся ссадины на скуле, горла, кожа которого по-прежнему источала тот магический, нереальный запах...
   ...И увидела прямо над собой распростершееся в ярко-черном небе созвездие Охотника.
   Саша покачал головой, привстал на руках и взглянул на дальний берег, по косогорам которого рассыпались белоснежные шары огромных зданий -- творения виртуозов давно забытой архитектуры. Это был незнакомый, фантастический город-сказка. К горлу девушки подкатили рыдания -- то ли от счастья, то ли от осознания невосполнимой утраты... Все это она только что видела с закрытыми глазами. Впуская в себя его, она позволила войти и прошлому...
   Сухими губами Саша убирал с ее щек обильные слезы.
   -- Останови время, мой душехранитель! -- просила она. -- Хоть на час!
   Саша ничего не мог сделать. Время не любило, когда его побеждали.
   -- Но почему?! -- спрашивала девушка, когда все вернулось обратно. - Почему?!
   И снова этот флигелек, тесная каморка, низкая кушетка...
   -- Куда все это девалось потом? Что стало с Городом, который ты мне сейчас показал? - Рената прижалась к нему, словно он мог защитить ее от всего мира.
   -- Все это осталось только в наших душах, в наших сердцах... И... больше нигде... Я не душехранитель, я...
   -- Что это за Город, Саша?.. - нетерпеливо перебила она, боясь, что ускользнет от нее неверное нечто.
   Он посмотрел ей в лицо. Рената поняла, что он пытается определить, своевременен ли будет его ответ.
   -- Это Эйсетти, Танрэй. Это Оритан... -- Саша зажмурился от невыносимой боли в груди: -- Наш Оритан...
  

* * *

  
   И вновь под колеса стелется бесконечное серое шоссе, путь-дорога в неизвестность...
   Рената переключала радио и вспоминала последние три дня. Наверное, они запомнятся ей, как самое счастливое время в ее жизни... В саду за флигелем Саша учил ее той поразительной технике движения -- "тайцзи-цуань" или "тай-чи", так звучало ее название у китайцев. Это был и танец, и философия. И с каждым разом у девушки получалось все лучше и лучше! Она словно вспоминала то, что умела давным-давно...
  
Путь порождает Одно,
Одно порождает Два,
Два порождает Три,
Три порождают всю тьму вещей...
  
   Так говорил Лао Цзы... Принято считать, что он это говорил, заметил как-то Саша, но ничего к этому не добавил -- ни своего мнения, ни чьего-либо опровержения...
  
Чем сильнее прячешь, тем больше теряешь...
  
   ..."Когда-нибудь закончится мой сон... Я знаю, что Время скупо, что оно не дает слишком много счастья...
   Снова в уме всплывает картинка. Воспоминание? Сон? Вот он -- мой бог, мой царь, мой демон -- широкая черная рубашка, завязанная узлом под грудью, развевается на ветру, солнце золотит пепельно-русые, почти совсем светлые волосы... Эти волосы должны быть длинными - тогда мне отчетливо казалось, что должны. Он счастлив. Он раскинул руки, впитывая всем своим гибким, сильным телом прохладный осенний воздух. Мне чудилось, Саша вот-вот взлетит -- к солнцу, к огню. Ветер треплет его рукава, но он не чувствует холода.
   -- Всю жизнь бы петь парусом на ветру! -- он почти не повысил голоса, но сквозь шум дальнего города тот все равно пробрался ко мне.
   Я крикнула:
   -- Ты -- самый лучший!
   Я сидела на траве, боясь нарушить гармонию его беседы с чем-то невидимым.
   -- Ты мало кого знаешь, -- как всегда, повторил Саша, приподнял голову и чуть округлил раскинутые руки -- и вот он теперь будто птица, которая собирается взлететь, распуская крылья.
   И я боялась вздохнуть, пока он не подхватывал меня и не вовлекал в свой странный танец"...
   ...Рената посмотрела на него, управляющего сейчас послушным, но искалеченным "Чероки".
   -- Ты никуда не денешься? -- вдруг спросила она.
   Легкие морщинки появились в уголках Сашиных глаз, когда он улыбнулся ей:
   -- Ты этого не хочешь?
   -- Конечно, нет! Не верю я той цыганке!
   Он что-то знал и, видимо, из-за этого опустил глаза.
   -- Я должен успеть... Мне кажется, на этот раз я успею...
   -- Успеть -- что?
   -- То, о чем ты спрашивала...
   -- Ты о времени? Я готова помочь тебе... Но... скажи - как?
   В первый момент он не понял, затем лицо его ожило и засветилось:
   -- Готова? Серьёзно готова? Тогда я преклоняюсь пред тобой, моя повелительница! -- пошутил (на первый взгляд, пошутил) Саша. -- Все верно: ты выдержишь, у тебя все впереди.
   -- Может, у нас? - подсказала она.
   -- Пока ты не догонишь, я -- только твое отражение. И я тебя охраняю. Как могу...
  
ЗА ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ДНЯ...
  
   -- Принесите главное! - вскричал полководец, закованный в вороненые доспехи с висящим на груди талисманом в виде причудливой змеи, которая свилась в кольцо, схватив самое себя за хвост.
   В центре этого кольца будто бы чего-то не хватало, талисман был мертвым...
   Лучи засыпающего солнца обагрили своим светом зеркальное лезвие обоюдоострого меча, и воитель со всего размаха всадил его в песок.
   -- Соберите его - всё, до едина! - облаченная в перчатку из черного бархата рука вытянулась в сторону призрачного храма на берегу изумрудной реки. - Ра даст вам силы и мужество! Нут одарит легкостью! Геб укрепит стойкостью! Да будет ваше деяние животворно, как разлив, благословлённый Хапи1! Вперед!
   __________________________________
   1 Хапи - егип. бог воды. Символизирует Нил и его сезонный разлив.
  
   Воинство рассыпалось огненными ящерицами.
   Полководец вскочил на коня и полетел в знойную пустыню.
   Тысячи людей возводили невиданный со времен последнего Потрясения гигантский монумент. Его архитектор не был прирожденным ори: не обтекаемые, идеально круглые линии, но четкие грани треугольника были положены в основу этого сооружения. И, тем не менее, полководец знал, что и это - верный путь. Здесь - соприкосновенье разума и души. Здесь - геометрия Вечности.
   Юный правитель стоял в своей колеснице. Десятки жрецов поддерживали его силы, и монумент ткался -- руками смертных, будто преодолевших земное тяготение. С той же легкостью дети строят замки на песке.
   Правитель залюбовался слаженными действиями племянника и его духовенства. Осеннее равноденствие на сорок смертей и возрождений солнца умалило власть Разрушителя над сердцем полководца.
   -- Дядя? - вопросил юноша. - Верно ли я действую?
   -- Да, мой мальчик! Да, племянник, верно!
   -- Но, мне кажется, мать и отец забыли обо мне навеки...
   -- Нет, Коремхеб, они идут к тебе. Весы Маат1 будут качаться из-за тебя, но прямых дорог не бывает. В течение сорока дней я смогу способствовать тебе. Но не более. Потом - беги прочь от меня. Что есть сил. Туда, к храму Бену. Там найдешь спасение. Давай же, на чем ты остановился в своем созидании?..
   __________________________________________________________________________
   1 Маат - егип. символ Истины. На весах Маат взвешивались сердца умерших для подтверждения их Исповеди Отрицания.
  
   ...Тем временем огненные порталы открылись. Воинство полководца узрело капли его души - пепел сгоревшей птицы. Да, для служителей огня сие было животворными каплями. Из смерти восстает жизнь. Всегда.
   Воины бросились подбирать обрывки целого. Они уворачивались от гнева защитников храма, они гибли, но соединяли некогда разрушенное. Невзирая на боль, на муки. Но чинимые жрецами помехи укорачивали срок их жизни.
   -- Помогите же мне! - кричала огненновласая жрица Бену. - Во имя великого Оритана!
   Немур служил истине. Служил им всем - и лишь одному. Но теперь противоречие лишило его мощи. Каменный бык хлестнул себя хвостом по крутым бокам, взревел, мотнул прекрасной, увенчанной острыми рогами головой и... замер в гранитной неподвижности.
   Без Немура идущие от разума чары колдуна были бессильны, меч-атаме капюшоноголового воина Ал-Анпа утратил магию духа. Разум, тело и душа - ничто без сердца. Белый жрец-послушник Хава, обнимая колонну сокрушаемого храма Бену, с ужасом следил за боем.
   -- Немур! - воскликнула Нефернептет, прижимая к себе прах птицы, будто ворох свитков с песнями гения. - Отчего ты оставил нас, Немур?!
   Каменный тур не ожил, не ответил.
   -- Во имя Оритана! -- простонала жрица.
   Вот припал на одно колено и раненый Ал-Анпа.
   -- Ал-Анпа! - вскричала женщина. - Только не ты!
   -- Прости, Танрэй! - прохрипел из-под капюшона аколит верховного жреца. - Ты должна остаться одна...
   -- НАКОНЕЦ-ТО!!! - взревел идущий отовсюду и ниоткуда голос полководца. - НАКОНЕЦ-ТО ТЫ ЭТО ПОНЯЛ, ВОИН!!!
   И сокрушились колонны...
  

* * *

  
   Москва, чудовище-мегаполис, громадный золотой Дракон, столь же опасный, сколь и прекрасный, разрушила ту сказку, которую Рената с Сашей, словно забыв об угрозе, сотворили за три дня в своем уединенном мире. И снова вспомнился проклятый "дипломат", неутомимые преследователи, смерти отца, Артура, Дарьи... Снова, чтобы выжить, надо быть на взводе, на грани фола...
   Саша бросил джип на первой же автостоянке. Парни-сторожа критически оглядели эту рухлядь и с явной неохотой выдали ему квитанцию.
   -- Что теперь? -- спросила Рената. - Я плохо знаю Москву. Далеко мы сейчас от Бибирево?
   -- Далеко. Но есть спасение.
   Саша обнял ее за плечи и указал на вход в метро.
   Однако прежде чем спуститься в подземку, они подошли к таксофону, и молодой человек набрал какой-то номер. Из разговора девушка узнала, что Сашиного собеседника зовут Михаилом и что тот готов к их приезду.
   -- Дай точный адрес... - попросил телохранитель и, выслушав загадочного Михаила из Бибирево, отозвался: -- Нет, не на машине. На метро...
   -- Кто это? -- поинтересовалась Рената, когда он повесил трубку.
   -- Мой бывший однокурсник, Мишка. Он нас ждет.
   -- Актер?
   -- Нет. Сама увидишь.
   Выйдя на нужной станции, беглецы огляделись. Саша указал направо.
   Хотя московский метрополитен по сравнению с новосибирским захламлен донельзя, а многие станции имеют, прямо сказать, заброшенный вид, Ренате очень нравились местные эскалаторы. Подземка в Москве расположена гораздо глубже под землей, а потому ехать на самодвижущихся ступеньках можно долго, задумавшись о чем-то своем. Потолочный свод над эскалатором отделан панелями, создающими зрительный эффект взлета ввысь. Ты словно стартуешь в небеса, даже голова слегка кружится, и ты невольно придерживаешься за резиновый барьер...
   А здесь (на этом самом месте, вспомнила Рената) тогда сидел парнишка и играл "Вальс-бостон" Александра Розенбаума. В этом переходе тоже почти ничего не изменилось...
   Однокурсник Саши оказался долговязым блондином с широкими плечами, квадратным хмурым лицом и круглыми очками в стиле Пьера Безухова. Он пропустил гостей в свою однокомнатную квартирку и хватко пожал руку приятеля.
   -- Ну. Привет! Ты где. Пропал.? -- "печатал" он отрывистые, очень членораздельные фразы трубным, слегка раскатистым голосом. Это было похоже на сеанс чревовещания. - Сто лет. О тебе. Не слышал.!
   -- Знакомьтесь: Миша -- Рената, -- Саша повел рукой от "чревовещателя" к Ренате и обратно.
   Миша взглянул на нее колючими голубыми глазами, еще более едкими из-за сильно увеличивающих линз, и, протянув ей ладонь, представился самостоятельно:
   -- Михаил. Фобосов. Приятно познакомиться.
   Рената очень постаралась удержать свою улыбку в пределах приличия: его манера "вещать" ужасно ее смешила, а тут еще и "Фобосов".
   -- У вас такая фамилия... веселая! Редкая, в смысле...
   Хозяин остался невозмутим, словно верблюд. Это сходство было еще более сильным из-за его манеры держать голову все время чуть откинутой, взирать свысока и медленно пожевывать жвачку.
   -- Это -- не фамилия. Это -- псевдоним. Я -- журналист.
   -- Очень приятно, -- понимающе кивнула девушка.
   -- Заходите на кухню. Ребята.
   Поставив чайник на газовую плиту, Фобосов пристально оглядел Сашу:
   -- Ну, Александр. Продолжаешь удивлять. Рената - супруга твоя?
   -- Да. А ты, я так посмотрю, сменил образ жизни, -- телохранитель выглянул в окно.
   Ренате это его "да" очень понравилось, и она слегка улыбнулась.
   -- Есть. Такое. Дело., -- согласился журналист, вертя на безымянном пальце левой руки обручальное кольцо.
   Девушка отметила неосознанный жест и поняла, что Михаил развелся и, похоже, недавно. Первое время после расставания с Ником - пару месяцев, наверное - она тоже носила "обручалку" на левой руке, а потом и вовсе избавилась от нее. Да и в квартире Фобосова царил сумбур холостяка, еще не обвыкшегося с холостяцкой жизнью. Чего стоило только мусорное ведро, из которого все валилось, причем, судя по всему, не первый день...
   -- Где же. Ваши. Вещи.? - хозяин поднялся и принялся чинно разливать кипяток в три чашки, завершив процесс выцарапыванием остатков растворимого кофе из жестяной банки.
   Хоть бы еще поинтересовался, пьет ли девушка кофе! Самопогруженный тип, ничего не попишешь!
   -- Все вещи ты видишь на нас, -- садясь на табуретку и откидываясь на стену, ответил Саша. - Нам нужна небольшая помощь, Миша...
   -- Тачка -- нужна. Угадал? -- Михаил победно сверкнул очками. - Бери! Для. Тебя - не жалко.
   -- Нет, тачку не нужно. Пусть Рената побудет здесь, пока я отлучусь. Ты не против?
   -- У? -- тут Миша понял, что теперь пора отвечать: -- А! Ну да! Неужто. Мне жалко.?
   -- У нас неприятности...
   -- Я уж. Понял., -- согласился журналист. - Судя по вашему. Виду. Вы бегаете от. Серьезных дядей. В пиджаках свободного покроя.
   -- В общем, да. Точно, что не от нахаловской1 шпаны...
   -- Пошли. Покурим. Расскажешь.
   __________________________________________________
   1 "Нахаловка" -- местечко в районе железнодорожного вокзала в Новосибирске, славящееся криминальной напряженностью.
  
   Пока мужчины разговаривали на балконе, девушка огляделась. Похоже, до Фобосова здесь жила какая-то старушка. Рената подошла к комоду и потрогала пальцем непонятное стеклянное украшение в виде чересчур удлиненной трехгранной пирамиды с цветным узором внутри.
   Девушка заглянула в шкаф, отыскала выстиранное, но не проглаженное полотенце и пошла в душ. Побоявшись взглянуть на себя в зеркало, она забралась в ванну и сразу же подставила под воду тусклые от пыли рыжие волосы. Горячие струи бежали по ее телу, нежная кожа покрывалась пупырышками, и отчего-то вспомнилось раннее детство - то, как мама купала ее, маленькую, в детской ванночке...
   Рената опустила глаза и провела ладонью по груди - юной, литой, совершенной формы. Прикосновение было приятным, будоражащим. Всего за три дня, проведенных с Сашей, она изменилась, ощутила в себе женщину, по-настоящему любимую, нужную тому, кого и сама любила, страстную. Какими же детскими, оказывается, были их отношения с Ником! Она и не подозревала об этом прежде. Юношеская влюбленность, ранний брак, потерпевший фиаско. Николай был, в общем-то, неплохим парнем, но он и в грош не ставил ее как женщину. Видимо, того и нужно было кому-то, кто ткал нить Ренатиной судьбы... Возможно, если бы не случился тот развод, то с нею не произошло бы и всех этих страшных событий. Но тогда она не встретилась бы с Сашей. Как все запуталось...
   Когда она вышла, Фобосов уже уехал по своим делам. Саша переоделся в Мишины вещи и тоже готовился в путь. Рената улыбнулась: джинсы и кожаная куртка очень шли телохранителю. Ее телохранителю.
   -- Хорошо выглядишь, -- прошептала она, подходя и обнимая Сашу за талию. -- Может, не стоит тебе ехать одному?
   -- Я оставлю тебе пистолет, -- молодой человек коротко поцеловал ее и погладил по щеке. - Не переживай.
   Рената уткнулась лицом в его плечо - с незнакомым запахом чужой одежды. Риском было с их стороны ходить по Москве с оружием, где их мог задержать и подвергнуть тщательному обыску любой патруль. Но что поделать: опасность остаться беззащитными пред лицом врага перетягивала чашу весов.
   -- Я не о том. Возьми меня с собой в "Шереметьево"...
   Саша отрицательно покачал головой:
   -- Побудь здесь! Я постараюсь вернуться засветло... Угу?
   Он лишь на секунду приостановился возле зеркала в прихожей, чтобы зачесать пальцами со лба уже слишком длинные волосы.
   Спустя два с четвертью часа телохранитель добрался до "Шереметьево". Дорожные "пробки" выматывали даже привыкших к ним москвичей. Саша пытался подремать в такси, которое подолгу застревало на каждом перекрестке, и не мог. Наконец в здании аэропорта, в камере хранения он отыскал ячейку под номером "2408" и набрал шесть знаков кода, который знал на память. Дверца открылась. Отсек был пуст. Саша сжал упрямые губы, отвернулся и машинально сунул руки в карманы куртки. Он был в замешательстве, не мог поверить своим глазам. Все их с Ренатой надежды сгорели. Где теперь искать пресловутый "дипломат", ставший "яблоком раздора" для множества людей?
   Постояв несколько секунд в раздумьях, Саша захлопнул камеру и удалился.
  

* * *

  
   Евгений Борисович Котов прилетел в Чебоксары отнюдь не из-за желания полюбоваться великой русской рекой. Сведения, поступившие к нему от исполнителей, были крайне странны и противоречивы. Невыполнение простого задания чебоксарцы аргументировали каким-то бредом мистического толка, и новосибирский воротила не мог так просто отвернуться, не разобравшись, в чем дело.
   Худощавый, нескладный, но с иголочки одетый мужчина сошел с трапа и пересел во встречавший его автомобиль. Котов был недоволен. Однако его лицо - благообразное лицо типичного политика (хотя, в отличие от многих своих конкурентов, к политике он не имел почти никакого отношения) - хранило бесстрастность. Если Скорпион, Константин Серапионов, давний враг Евгения Борисовича, был человеком опасно-ироничным, Рушинский - азартным игроком, а Стас Саблинов - желчным скандалистом, в прошлом профессором ядерной физики, который мнил себя непризнанным гением, то Котов отличался от них некой "серостью". Иными словами, он не позволял узнать свой истинный характер никому, в том числе - ни супруге, ни детям. Лидеры "Salamander in fire" уже не раз безуспешно пытались собрать на него компромат. Котов даже не посмеивался. Бесцветное лицо Евгения Борисовича, обтянутое пергаментной кожей настолько, что можно было угадать, как после смерти будет выглядеть его череп (а у собеседников частенько появлялось желание пофантазировать в этом ключе), не знало страстей. Его боялись за молчание, а молчать Котов умел. Молчало и его прошлое, скрытое за семью печатями. В стане врагов он получил два прозвища, с одинаковой регулярностью употребляемые ими - Кот и Кощей. В целом, это характеризовало его лучше, чем любые попытки подкопаться к его биографии: игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце - и далее по условию сказки...
   Евгения Борисовича и его личную охрану доставили на дачу Каверина, гендиректора чувашского филиала Котовской фирмы, головной офис которой находился не в Новосибирске, а в Москве.
   Гендиректор выглядел подавленным. И было это не только в связи с приездом босса. Котов сразу отметил, что Каверин озабочен другими вещами.
   Неспешно прогуливаясь по аллее, ведущей от особняка гендиректора к реке, новосибирец внимал рассказу подчиненного. И, несмотря на сбивчивость, фантасмагоричность, рассказ этот заслуживал внимания уже тем, что Каверин сам верил в то, о чем говорил. Хотя, судя по всему, на место событий не выезжал...
   Сокольникову и ее телохранителя попытались взять на Горького ("Ну, это у нас в Северо-Западном районе!" -- пояснил он). Памятуя предупреждение шефа и не желая повторить печальный опыт саламандровских бойцов, чебоксарцы задействовали немалые силы. Хотя для ребят эта предосторожность казалась смешной: девятнадцать до зубов вооруженных парней против одного. Смешнее, чем в китайских и американских боевиках.
   Охранник оставил девчонку в машине, а сам попер на рожон. Завязалась перестрелка, телохранителя, прикончили, причем довольно быстро. Уверенные, что задание выполнено, двое направились к джипу. Кроме того, уже стало ясно, что на Горького спешат саламандровцы. Увезти девчонку, в общем, нужно было как можно скорее.
   И тут началось такое, чему ни Каверин, ни выжившие очевидцы до сих пор не могли дать вразумительного определения. Шестнадцать бойцов остались на пустыре. Из троих выживших один проходит реабилитацию в психоневрологическом диспансере, двух других еще пытаются образумить с помощью частных психоаналитиков. Поначалу, кое-как преодолев страх, они изъяснялись внятно. Однако чем дальше, тем больше эти двое, что называется, "съезжали с катушек" и тоже метили в пациенты психушки. Гендиректор сам встречался с помешанными: зрелище плачевное. Собственно, Евгений Борисович и сам может убедиться в этом.
   Котов отказался убеждаться. Слову Каверина он доверял.
   -- Мне нужно поговорить с кем-нибудь из тех двоих, еще соображающих, - сухо сказал он.
   -- Будет сделано, -- ответил Каверин.
   Оба пострадавших отсиживались в церкви. "Братва" приезжала за ними, чтобы отвезти к врачам или домой. Гриша Земельных оказался более адекватным и согласился переговорить с боссом.
   Котов перекрестился и вошел в церковный двор, оставив за воротами своих телохранителей. Сунул подползшим к нему нищим по пятисотке. Гендиректор тем временем ушел за Гришей. Евгений Борисович в церковь заходить не стал: не для святых мест предназначен разговор, что намечался у них с Земельных.
   Каверин привел бывшего бойца. Волосы Гриши были почти совсем седыми, хотя парню больше двадцати пяти лет не дашь. Глаза на осунувшемся лице ввалились, веки почернели. Сутулясь, он что-то бормотал себе под нос, и Котов расслышал, что он кается: "Я грешен, батюшка. Грешен я"... Вид, иными словами, плачевный...
   -- Это он... -- Каверин нахмурился. - Еле вывел... За ворота - ни-ни... Психует.
   -- И приидет на место его презренный, и полчища будут потоплены им и сокрушены... -- пробубнил Гриша, глядя мимо Евгений Борисовича. - Это Зверь. Это Зверь, и число его - три шестерки. Покайтесь!
   -- Вовремя ты о душе подумал... -- проворчал гендиректор. - Скажи Евгению Борисычу, как все было на том пустыре.
   -- Илья Ильич, дозвольте нам поговорить с Григорием, -- распорядился Котов и перевел взгляд на Земельных.
   Каверин стушевался.
   -- Григорий, что так напугало вас?
   Земельных затрясся и тихо заплакал. Евгений Борисович услышал только, что тот поскуливает: "Он явится за мной... Он заберет мою душу... Я буду гореть в огне. Я убил семерых. Первого застрелил. Мне было очень плохо потом. А второй убил бы меня, если бы я не убил его... А остальные... Ы-ы-ы-и-и-и"...
   -- Я хочу узнать, что вас так напугало. Расскажите, я помогу вам. В Москве есть хорошая клиника, я определю вас туда. Вы будете в полной безопасности.
   -- Не тело мое больно, а душа! - выкрикнул парень, отталкивая от себя фальшиво-участливую руку. - Он придет за мной. Они служат м-мессу по живым и забирают души грешников. А я уб-бил семерых... Семерых...
   Котов досадливо поморщился и огляделся по сторонам. Никто не обращал на них внимания, и все же разговаривать с придурком на людях - удовольствие невеликое.
   -- Пойдемте, Григорий. Поговорим в машине.
   Вместо того чтобы подчиниться, бывший "браток" отскочил и ткнул в его сторону пальцем:
   -- Ты?! Ты принял человеческий облик и пришел за мной?! Я еще не готов, я не очистился!.. Ы-ы-и!
   Евгений Борисович покачал головой и подошел к Каверину:
   -- Ну и для чего вы меня сюда привезли?
   -- Те двое - еще хуже, -- развел руками гендиректор.
   -- Так и разбирайтесь с ними сами! - холодно посоветовал Котов. - Хотите сказать, что я проделал такой путь, чтобы созерцать идиота, помешанного на Апокалипсисе?
   -- Я хочу сказать другое, Евгений Борисович. Эти люди видели на пустыре такое, что покалечило их психику. И теперь я не знаю, оправятся ли они когда-нибудь...
   Котов и Каверин проследили глазами за убегающим в церковь Земельных. Он озирался, горбился и уворачивался на бегу так, словно с неба в него летели огненные камни и горящая сера.
   -- Это все, конечно, детали... -- продолжал гендиректор. - Я показал вам Гришу с тем, чтобы вы убедились: дело нешуточное. Женщина исчезла, труп телохранителя не найден. Нашли только шестнадцать тел наших ребят...
   Котов ничего не сказал, но подумал, что шестнадцать трупов - это, скорее всего, ответный ход саламандровцев на казанскую акцию, где были убиты главы тамошней группировки. А психическое потрясение... ну, мало ли какими психотропными средствами располагают шайки Серапионова-Рушинского-Саблинова? Все-таки, Скорпион - в прошлом гэбист, с него и взятки гладки. А то, что труп телохранителя исчез, только подтверждает версию о том, что саламандровцы вовсе не опоздали. Парня, скорее всего, забрали, чтобы доставить начальству и там обыскать. А вот куда смылась девица - это вопрос более интересный. Потому что компромат наверняка у нее. Что бы теперь ни говорили чебоксарцы в свое оправдание, все вполне объяснимо. Евгений Борисович ожидал связных показаний, когда вылетал из Новосибирска. Давно пора было вмешаться в эту заваруху, да он все рассчитывал, что без него справятся. Ан не справляются...
   И Котов понял: ему нужно ехать в Москву. Судя по передвижению беглецов, те зачем-то стремились именно туда. Девка что-то знает. Возможно, искомое находится у кого-то из знакомых Полковника в столице...
  

* * *

  
   -- Заходи, Андрей, я жду! -- сказал Константин Геннадьевич заглянувшему в его палату молодому человеку.
   Серапионов лежал в отделении нейрохирургии НИИТО, его шею фиксировал гипсовый "воротник", и больной старался хранить неподвижность. Однако пострадал он не зря: это дало ему возможность увидеть, что называется, "вживую" своего неприятеля.
   Молодой человек вошел в отцовскую палату.
   На Андрее был расстегнутый черный плащ, шикарный английский костюм и сияющие туфли, словно только что из магазина. Держался он соответственно своему гардеробу: военная выправка, гордо откинутая голова, взгляд превосходства. Одним словом - красавец. Константин Геннадьевич гордился единственным сыном неспроста.
   -- Что произошло?
   Серапионов-старший отмахнулся:
   -- Присядь-ка, Андрюша, разговор к тебе есть. Надо же, до чего похож, а! Я тебя так давно не видел, что и забывать начал...
   Невозмутимый Андрей лишь едва заметно качнул бровью:
   -- Похож - на кого? - и воспользовался приглашением сесть.
   -- Разве ты еще не виделся с Витей? С Викторниколаичем?
   -- Нет. Я напрямую к тебе из Толмачево, -- молодой человек пристально разглядывал отца.
   -- Холодно нынче?
   -- Ничего. В Пулково показывало десять, у вас тут - семь...
   -- Ну, курорт, курорт, -- усмехнулся отец и поморщился от боли в шее. - Значит, Витя тебя не встретил...
   -- Нет. Прислал водителя.
   Тут в дверях раздался грохот, не приличествующий больничному распорядку, и крупный, дородный Рушинский ввалился в палату:
   -- Это че ж за шум, а драки нету? А, Андрейка! Встретили тебя? Все путем? Ну-ну!
   Сын Константина поднялся и пожал руку отцовского компаньона.
   -- Покажи ему, Витя, -- распорядился Серапионов-старший.
   -- А, ну да! - Рушинский полез во внутренний карман пиджака, толстыми негибкими пальцами выловил две фотографии и протянул Андрею. - От, как облупленные! Оба!
   Молодой человек взглянул на снимки.
   -- Ну и что?
   Он хотел вернуть карточки, но Виктор Николаевич втолкнул их обратно в руки Андрею и ткнул пальцем в фотографию мужчины:
   -- Никого тебе не напоминает?
   Андрей присмотрелся:
   -- Нет, знаете ли.
   -- Да ты к зеркалу подойди! - прогудел Рушинский.
   Сын Константина бросил взгляд на отца, снова на Рушинского, еще раз изучил снимок.
   С фотографии спокойно смотрит молодой мужчина - может быть, чуть старше Андрея - приятной наружности, но ничего особенного. Шатен. Видно, что уверен в себе, без "заморочек". Глаза светлые. Точней, не столько светлые, сколько ясные. Вот и все. Если старшие намекают на его сходство с Андреем, то они ошибаются.
   На втором снимке -- девчонка. Серапионов-младший не стал приглядывался, но, кажется, смазливая.
   -- Дело тут не в чертах лица, -- заговорил Константин и показал Рушинскому на столик. Виктор Николаевич взял стакан и вставил трубочку в рот больному. Напившись, Серапионов-старший продолжил: -- Это поправимые детали, к тому же, у вас с ним много общего даже и так. Дело в другом - в том, по чему одного человека легко отличить от другого. Манера двигаться, осанка, взгляд. И вот здесь вы с этим парнем - просто как родные братья.
   На лице Андрея отразилось сомнение. Он понял, о чем толкует отец. Неважно, что сам Андрей - яркий брюнет, каким в молодости был и Константин Геннадьевич. Неважно, что глаза у него черные, а не серые, что нос с горбинкой и слегка шире, чем у этого, на фотографии. Дело, вот именно, в другом. В том, что на Руси зовется повадками. И вот тут, конечно, обычной фотокарточкой не обойдешься. Не отражает фотография любовь человека, скажем, к футболу. Или другой пример: то, что в книге будет описано на нескольких страницах, в кинофильме воплотится талантливым актером в течение трех первых же секунд после появления в кадре. А уж отец, прослуживший в органах много лет, был отменным физиономистом и в людях умел разбираться чуть ли не с первого взгляда. И потому сомнения Андрея были недолгими.
   -- Что потребуется от меня? - спросил он.
   -- Есть у меня в Академе приятель, хирург-пластик... - объяснил Рушинский. - Я уж отцу твоему со Стасом рассказывал о нем. Поразительный талантище! Безнадежные партии выигрывал: кислота, ожоги всех степеней, врожденные уродства... Умница, словом! Он из мертвого способен куколку сделать... И по гроб жизни мне обязан: я его сына от подрасстрельной статьи как-то отмазал. Дурик пятью годами отделался... Так что решайтесь, молодые люди. Делать так делать.
   -- Вы предлагаете мне сделать пластическую операцию под этого субъекта, правильно я вас понял? Зачем?
   -- Очень уж нам нужно как можно скорее у этих шустряков диск один нехороший забрать. Костя, батюшка твой, на днях в Чебоксары ездил, разобраться, что там да почему - дак вот лежит теперь, вишь, в ошейнике... Ох, Костя, и похож ты нынче на Ремарка моего, когда мы ему похожую штуку после операции надевали, чтобы шов не облизывал! Хе-хе! Шучу! Шучу! Но уж больно юморно ты смотришься, прости меня, грешного... Так вот, надобно парня этого устранить, а место его занять и у девки все вызнать. Так-то ведь, по глупости, может и заартачиться, настрой у нее подозрительный: бате, вон, твоему говорит, мол, пристрелите, ничего не скажу. Кто ее знает, что там в голове у нее? Может, за отца отомстить хочет? В общем, чтобы меньше потом с нею мучиться и не рисковать, что она счеты с жизнью вот-вот сведет, а диск неизвестно где останется... Если не заметит подмены телохранителя, то, скорее всего, в разговоре у вас и всплывет, где тот "дипломат"...
   -- Как насчет голоса телохранителя? - уточнил Андрей.
   -- Га! Андрюша! Ты голос своей домработницы шибко запоминаешь?!
   Но отец уже понял мысль Андрея и молчаливо согласился.
   -- Я хотел сказать, что двое - красивая женщина и молодой мужчина - долгое время вместе. Отсюда неизбежны более близкие отношения, чем между хозяйкой и телохранителем. И, как следствие, она не перепутает ни с кем его голос, манеру говорить... Это - женское, и с этим надо считаться.
   -- Будешь больше молчать. Это уже на твое усмотрение, в конце концов, тут я тебе не наставник.
   -- Андрей, -- вмешался Константин Геннадьевич. - Голоса у вас похожи. Я не стал бы по-другому все это городить, уж ты мне поверь. Голоса у вас похожи...
   -- Хорошо. Но я совершенно не знаю деталей этого дела. Где и когда можно ознакомиться?
   -- Ну, как раз на это у тебя будет целая неделя после операции! Всё, всё предоставим! - Рушинский был полон оптимизма. - Заодно и отдохнешь от работы... перед новой работой, хе-хе... Как бы только Кощеевы ребята на них раньше не вышли, вот этого опасаюсь!
   Тут вмешался Серапионов-старший:
   -- Есть у меня сведения, что "шестерил" Кощея кто-то хорошо пугнул в Чувашии. Когда мы вернулись на то местечко, где у них с нашим Терминатором состоялся бой, трупаков там было больше, чем на Куликовом поле... Нет, не под силу такое одному калеке сделать. Я уж в мистику не верю, но мысли у меня такие, если честно, грешным делом в голове мелькнули, когда все это увидал... Похоже на то, что им кто-то помогает.
   -- Ага! - радостно отозвался Рушинский, располагая свое грузное тело на диванчике возле койки больного, и зашипел замогильным голосом: - Мертвые с косами вдоль дорог стоят. И тишина!.. - он смеялся в одиночестве: Серапионовы, отец с сыном, без улыбки смотрели на него, однако толстяка это не смутило. -- Стас правильно сказал: это может быть еще одна команда, что охотится за диском. Вот пока они друг друга месили, Сокольникова с секьюрити своим под шумок и смотались. Без этих ваших мистификаций. Нужно сведения пособирать...
   -- Девица отдельно уехала, -- возразил Константин. - Я, пока наши ребята остались разбираться, по трассе поехал, в Нижний. Смотрю: стоит красавица наша. Плачет. Даже не ожидал, что так ловко обернется. Бензин у нее кончился. Я ей бензина плеснул, чтобы нам было на чем до Нижнего добраться. Подсел, разговор начал. Она мне и говорит - пристрели, дескать, дяденька. И, знаете, не врала ведь! Я это в человеке чую. Совершенно от души говорила. То-то я и засомневался теперь, что так легко будет у нее сведения вытянуть... Как этот парень подкрался к нам, да еще и незаметно - ума не приложу. Пустая дорога была... Да-с...
   Для Андрея их разговоры пока не складывались в целостную картину. Он выявил для себя несколько фактов: отцу и компаньонам нужен диск, скрываемый некой Сокольниковой с телохранителем, под которого ему, Андрею, нужно будет сделать пластическую операцию; диск нужен и Котову-Кощею (о деятельности этого господина Серапионов-младший был наслышан и в Питере); возможно, за диском охотится кто-то еще, некая "четвертая" сила. Да, дельце запутанное...
   Ну, ничего. Неделю ему пообещали...
  

* * *

  
   Саша подошел к двери квартиры Фобосова и прислушался. Судя по доносящимся оттуда звукам, там кто-то рыдал, но... как-то странно.
   Телохранитель отпер замок, скользнул внутрь. Непонятные вопли доносились из кухни.
   -- Ну почему они все таки-и-и-ие?! - подвывал знакомый голос, и Саша не без легкого удивления узнал Ренату.
   Глазам предстала немного сюрреалистическая композиция.
   Несмотря на то, что был еще довольно ранний вечер - половина восьмого - журналист, Рената и еще одна, смутно знакомая Саше, девица находились в изрядном подпитии.
   Совершенно невменяемый Фобосов рыдал на груди у Ренаты. Та, вроде бы, утешала, но при этом рыдала с ним в унисон. На столе красовалась ополовиненная бутылка коньяка, под столом валялась опустошенная, но не побежденная -- водки.
   Молчаливое появление нового персонажа прошло для участников незамеченным, и он имел удовольствие созерцать эту сцену продолжительное время.
   Грузная девица с волосами платинового цвета и колечком-серьгой в нижней губе притулилась у батареи, почему-то при этом на корточках. Кожаная жилетка плотно обтягивала могучее тело, мускулистые руки украшали татуировки с драконами, а рваные джинсы были густо расписаны шариковой ручкой: "Metallica", "Ария", "Iron Maden", "Алиса", "Scorpions" -- просто сидячая энциклопедия логотипов отечественных и зарубежных рок-групп.
   Однако, несмотря на свой амазонский вид, дама тоже нежно поскуливала и размазывала сырость под носом.
   -- Ничего, М-миша! - утешала Фобосова Рената. - Она еще поймет и вернется!
   -- Я. Променял. Жену. На работу... Она так. Сказала. Она...
   -- А Бандит вообще сво-о-о-олочь! - органным басом подпела татуированная рокерша. - Он дал мне в глаз, собрал шмотье и умотал! Все мужики - гады!
   -- Не все! Миша х-роший! - оглянувшись на девицу, Рената наконец заметила Сашу, который, спрятав руки в карманах джинсов, стоял при входе в кухню и с трудом сдерживал смех. - О-о-ой! Сашуля!
   Телохранитель закурил, потер большим пальцем переносицу, но ничего не сказал и ближе не подошел.
   -- Саша, иди к нам! - позвала Рената, сползая с коленок безутешного Фобосова. - Ты тож-ж-ж-х-роший!
   -- Мне отсюда лучше видно, -- усмехнулся тот.
   Рокерша, которая долго фокусировала взгляд, пытаясь вначале разглядеть, а потом узнать гостя, вдруг подскочила на ноги:
   -- Алекс! -- завопила она.
   -- А вот и Мезу-у-удина, свет души моей, очнулась! -- Саша раскрыл объятья. -- Здравствуй, королева дороги! Какими судьбами?
   Платиновая девица ростом оказалась почти с него. Едва не снеся по пути Ренату, Фобосова и стол, она ринулась к телохранителю. Поймав Мезудину, Саша едва устоял на ногах, а после ее шутливого, но сокрушительного тычка в солнечное сплетение добавил, переведя дух:
   -- Забыл я о технике безопасности! Мезу-у-удина... А ты хорошо выглядишь: возмужала... Все так же питаешься анаболиками?
   -- Алекс! Тебе слабо было прийти пораньше?! Почти все выпили без тебя... Ж-ж-жестоко! -- Мезудина говорила, "проглатывая" окончания. -- Давай с нами за встречу! Давай... на этот... бру... бру... как там, мать его? На брудерш-шафт, о как!
   -- Валяй, -- Саша оседлал табуретку и похлопал Ренату по плечу: -- Там было пусто.
   -- Где и ч-что? - не поняла девушка.
   Он махнул рукой:
   -- Потом расскажу.
   -- Зато вот тут не пусто! - сообщила Мезудина, подавая Саше стакан. - Давай, Алекс! За удачу! Реально!
   Коньяк она опрокинула в себя, как воду.
   -- На брудер-р-ршафт!
   Покуда Фобосов протирал очки мятым носовым платком, рокерша уселась верхом на Сашины колени, обняла и смачно, взасос, поцеловала бывшего однокурсника в губы. Рената почти протрезвела, на щеках ее вспыхнул гневный румянец. Как эта Раечка посмела?! Расселась тут на нем, как в порно-фильме, еще чуть - и в ширинку ему полезет, мерзавка! И он тоже хорош - целуется с этой страхолюдиной, смеется.
   -- Может, нам выйти? - отчеканила девушка.
   -- О чем же вы тут все плакали, дети мои? - поинтересовался Саша, отсадил возбужденную Мезудину на соседнюю табуретку и успокаивающе придержал, когда почуял ее порыв снова перейти в наступление.
   -- Жалко жизни. Молодой, -- всхлипывая и протирая глаза под запотевшими стеклами очков, наконец высказался Фобосов. - Хреново. Всё. Аут. Пошли. За водкой. Александр.?
   -- Нам уже пора, Миша. В другой раз. Заодно научишь меня, как можно втроем так ужраться с бутылки водки.
   -- Думаешь. Это первая.?
   -- Не продолжай. Мне уже страшно. Есть что-нибудь перекусить?
   Мезудина протянула ему пакетик фисташек. Саша подпер ладонью подбородок и грустно посмотрел на Раю. Рената с трудом доковыляла до плиты, взяла сковородку с полуостывшим жарким и поставила перед ним. В каждом движении девушки читалась ярость. В груди горело огнем, и проклятая вилка, как назло, трижды выпрыгивала из ее рук, а потом и вовсе грянулась на пол. Телохранитель вздохнул, включил плитку.
   Тем временем рыдающее соло огорченного Фобосова дополнилось аккомпанементом: закурлыкали дамы.
   -- Все они сволочи! - тянула припев Мезудина, обнимая Ренату.
   -- И бабники! - вторила та, косясь на Сашу.
   -- Променял. Жену. На работу! Четыре. Статьи... На день. Рожденья. Не смог... Не успел. Убила. Без ножа... Забыл. Про. Годовщину... Всё. Припомнила...
   Саша вывалил жаркое в тарелку и ушел в комнату.
   Рая и Рената притихли. Один Фобосов продолжал тянуть уже никому не интересную песню.
   -- Я щаз-з-з! - Мезудина, пошатываясь в коридоре и делая вид, что направляется в уборную, на полдороги свернула вслед за телохранителем.
   Рената впилась во что-то ногтями, и почему-то вскрикнул Фобосов. Это "что-то" оказалось его коленкой.
   -- Извини... Миша, -- девушка плеснула ему коньяка. -- А что, Раюся неравнодушна к Саше?
   Журналист шмыгнул носом, протер большим платком запотевшие очки:
   -- Да кто. Ее. Поймет... Кажется. В институте. Было. Такое дело. Малый Кисловский1 - весь. Наш. Был. Гуляли. Пиво квасили. Эх, жизня. Была... "Не воздвигай надгробья! Только роза да..."2 Да-а-а... Эх... У-хум...
   __________________________________________________________________________________
   1 Малый Кисловский - переулок, где находится здание Государственного Института Театрального Искусства (ГИТИС).
   2 Райнер Мария Рильке, "Орфей" (пер. Б.Пастернака).
  
   Он готов был предаться воспоминаниям, но Рената перебила его:
   -- Подожди, Миша! У них серьезно?
   В глазах Фобосова появились проблески здравого рассудка:
   -- Да ты чего? Ренатка?! Ты. На себя. Глянь! Я бы. За женщину такую. Башку б сложил. Не задумываясь!
   Ренату не слишком успокоили Фобосовские заверения. Сколько раз ее так же утешали друзья и подруги после очередного загула Николая... Обжегшись на молоке, дуешь на воду. Девушка не знала, можно ли ставить знак равенства между ревностью и любовью, ведь многие опровергали такую тождественность. Но в отношении себя она была уверена: если ревность и бывает без любви, то любви точно не может быть без ревности. И Ренате хотелось просто пойти и пристрелить наглую Райку Мезудину из Сашиного пистолета.
   Ее терзания были прерваны появлением Саши и расстроенной Мезудиной.
   -- Рената, нам пора, -- сказал он.
   -- Оставайтесь, -- посоветовал Миша и, клюнув носом в сложенные на столе руки, договорил: -- Ночуйте - здесь!
   -- Пойдем, пойдем! - поторопил Саша, встряхивая Ренату за плечи.
   Она сбросила его руку:
   -- А я - останусь! Можешь идти со своей Раюсей! Хоть на все четыре стороны!
   -- Какая прелесть! Она ревнует! - восхитилась Мезудина. - Да мы ведь с Алексом пошутили! Мы в студенческие годы еще не так баловались! Повелась?
   Рената не ответила. Слова Раисы прозвучали чересчур фальшиво.
   -- В каждой. Шутке. Есть. Только доля. Шутки.! - не разгибаясь, прогудел Фобосов.
   -- Ладно, всем спокойной ночи, -- сказал телохранитель, сгреб Ренату на руки и пошел к выходу.
   -- От...тпусти... меня! От...тпусти! - Рената колотила его по груди и лопаткам и выгибалась, как рассерженная кошка. - Поставь меня... на пол! Немедленно, блин!
   -- Брось бяку, Алекс. А то уронишь, -- посоветовала Мезудина. - Дай нам попрощаться! Рената! Все пройдет, как с этих... с белых яблонь дым! Будь!
   -- Дай мне попр... попр...щаться с Мишей! Пусти! Ты! Мухтар несчастный! Ты должен меня слуш...шаться!
   Прекратив тщетные попытки освободиться, Рената бессильно заплакала.
   -- Лебединое озеро из крокодильих слез! Реально! - сообщила Мезудина и закрыла за ними дверь.
   Рената положила подбородок на Сашино плечо, а потом промычала сонным голосом:
   -- Мы забыли пистолет.
   Саша нажал кнопку первого этажа и подбросил на руках свою ношу, перехватывая поудобнее:
   -- Мне интересно, кто из вас - ты или Мишка - засунул его в холодильник...
   -- Кого?
   -- Пистолет.
   -- Это не я. Как ты мог - с этой страшной Мезудиной? Как ты мог?! Я не удивляюсь, что ее бросил Бандит!
   -- Бандит - это Юрка Суворин?
   -- Не знаю. Но она вешалась на тебя! Откровенно вешалась! И ты ей позволял! Ты как Колька, ничем не лучше него! Почему мне так "везет", а? Ну почему? Почему вы все такие кобели и сволочи?
   -- Рената, камера в "Шереметьево" оказалась пустой.
   -- Как -- пустой?!
   -- Так.
   -- Ты хорошо смотрел?
   -- С микроскопом.
   -- И что?
   Саша тяжело вздохнул и ничего не ответил. Гостиница была рядом, но по дороге Рената успела заснуть у него на руках. Он принес ее в номер, аккуратно раздел, уложил в постель, а сам прилег рядом, поглаживая девушку по голове. Мысли его были заняты проклятым "дипломатом" и поиском выхода из тупика.

* * *

  
   Гарику показалось, что за ним кто-то наблюдает. "Волга", на которой его везли, еще не доехала до места назначения, а неприятное чувство уже появилось. Незаметно для водителя Гарик поежился. Тут и так каждодневная нервотрепка, усугубляемая манией преследования, теперь еще и это четкое ощущение, будто на тебя кто-то смотрит.
   В комнате подозреваемого на одержимость воняло так, что хоть святых выноси. Воняло канализацией, дымом свалки, протухшей рыбой. После первой попытки войти туда "экзорцист" сразу вылетел вон и едва перемог рвотный спазм.
   -- Вы там че, не убираетесь? - спросил он хозяев.
   Те стояли, удивленно глядя на Гарика. Дабы не потерять лицо, он снова шагнул в комнату.
   Распятый на кровати с железными спинками, истощенный мальчишка-подросток был похож на тысячи тысяч других парней того же возраста - лет четырнадцати-пятнадцати. И кто только додумался примотать полотенцами к стальным прутьям кровати руки и ноги этой без пяти минут мумии? Что может сделать спящий доходяга? На него даже дуть не надо - сам скоро рассыплется...
   В комнате витал бесплотный страх. В квартирах прежних "пациентов" Гарик не замечал подобного ни разу.
   -- Товарищ экзорцист! - послышался приглушенный голос хозяина из-за двери: точно так же посторонние разговаривают с дрессировщиком, вошедшим в клетку к дремлющему льву. - Вам что-нибудь нужно?
   -- Нет! - прошептал Гарик, надеясь, что все это быстренько закончится и ему удастся убраться отсюда восвояси.
   -- Так начинайте. Зовите нас, если будет нужно, мы внизу!
   И удаляющийся топот по деревянной лестнице. Смылись. Так ему, "экзорцисту" хренову, и нужно! Вот говорила мама...
   О чем говорила мама, Гарик вспомнить не успел. Мальчишка приоткрыл один глаз, покрутил зрачком. Остановил взгляд на фигуре гостя. Открыл второй глаз и повернул голову. А потом вдруг осклабился:
   -- А-а-а! Чертогон липовый!
   Этот голос не мог принадлежать пятнадцатилетнему парнишке. Он вообще не мог принадлежать человеку: раздвоенный, словно говорили мужчина и женщина, он был хрипл и вкрадчив. В тот момент, когда парень заговорил, сверкнула невесть откуда взявшаяся молния, и лампочка в комнате взорвалась со стеклянным хлопком. Гарик дернулся и присел от неожиданности.
   -- Ты не вертись, не вертись, горе мое, -- порекомендовал подросток. - Дай-ка я посмотрю тебя! Это недолго, соскучиться не успеешь!
   -- Ой, ё-ё-ё! - успел вымолвить Гарик, и тут ему показалось, что он проваливается в какую-то бездну.
   В этом совершенно непонятном состоянии он услыхал извне странное причитание:
   -- Аэкаие эссиита-еиллее гауиеидо даеэллииро диэфикулаанадатаа! Оэ! Ха-ха-ха! Эиссо-эсататоу виауэйя диавааритендидоэ! Биэллао! Биэллао!
   Темнота спала с глаз. Гарик потряс головой. Он сидел на полу. Лежащий на кровати, корчась от смеха, прищелкивал синюшными пальцами примотанных рук.
   -- Ты что, задом наперед говоришь? - обалдело спросил "экзорцист".
   -- Таапараецео леарее баока! - пренебрежительно и довольно резко откликнулся парень, хотя назвать резким неизвестный язык, на котором он изъяснялся, было бы неправильно. - В смысле, заткнись. Ты мне нужен, придурок. Приведи мне Ала... Александра, которого ты знаешь. Ты виделся с ним недавно. Он нужен мне.
   -- До свиданья! - придушенно мяукнул Гарик и кинулся было к выходу, но дверная ручка резко вырвалась у него из пальцев. Дверь хлопнула. Не зря, не зря примотали парня. Ужас, что он мог бы натворить, будь у него развязаны руки! Гарик пожалел, что не сбежал из города сразу после звонка дядьки этого психа.
   -- Я не договорил еще! Или в вашем захолустном мирке теперь не обучают правилам вежливости? Слушай меня, нематода! Ты уже хочешь сбежать из города. Что ж, попытайся. Ты как раз немного не досидел, так досидишь. Мне нужен Ал, пока ты не приведешь его, я от тебя не отступлюсь, можешь быть уверен.
   -- Где я возьму его? - сдался Гарик, сожалея уже не только о побеге из тюрьмы, но и о собственном рождении.
   -- Это моя забота. Твое дело - рассказать ему обо мне и привести сюда.
   -- А если он не приедет?
   -- Мне всегда нужно будет повторять дважды, или ты научишься понимать слова, сказанные на твоем уродливом языке? Приедет он или нет - это моя забота. Но когда он приедет, ты должен привезти, принести, приволочь его сюда! Как ты будешь это делать - я не хочу знать. Для начала попробуй описать ему меня!
   В этот момент черты подростка исказились. На Гарика взглянула такая страшная рожа, что он чуть не помер на месте. И было в этой роже что-то, что роднило ее с коровьим черепом: выпирающие длинные зубы, широкий лоб, подсвеченные красным провалы глазниц, еще что-то неуловимое и жуткое. Завоняло склепом...
   -- Запомнил фоторобот? - подросток ухмыльнулся. - А теперь иди! Кстати, мне тут скучно, так что пару раз тебе придется заглянуть ко мне на огонек. Смотри, фокус! - он щелкнул пальцами, и взорванная лампочка снова загорелась, давая какой-то странный, не электрический, свет. - Класс? Я еще круче могу. Приходи, покажу.
   Гарик бежал от этой дачи сломя голову.
  

ЗА ДВАДЦАТЬ ТРИ ДНЯ...

  
   -- Он очень умен. Но ум его зол, -- предсказательница Нереяросса сломала ветку, бросила ее в костер и поднялась. -- Очень зол...
   Голос ее растянулся в воздухе и смешался с дымом. Так было всегда, и ничего нельзя изменить -- он пробовал, пытался, стонал от бессилия, но не мог исправить того, что произошло и что повторялось снова и снова.
   -- Ум не может быть злым, -- крикнул он вдогонку и пошел следом. -- Жестким, жестоким, но не злым! Зло -- от недоумия, пойми!.. Недоумие попускает отсутствие сердца и духа! Недоумие верит только в "здесь и сейчас"! Оно не знает "завтра", Нереяросса, оно не помнит "вчера"!
   ...Нереяросса по-прежнему не слышит и не хочет понимать его. Она снова запрыгивает на своего каурого, хлопает красавца-скакуна по шее. Конь дергает шкурой у нее под ладонью и прядет ушами. От него исходит неповторимый аромат - сколь же призывен этот запах для чад степей! И Нереяросса припадает лицом к жесткой гриве, вдыхает конский дух. В последний раз...
   Все повторяется. Не высказанные когда-то слова не будут произнесены и сейчас: таков закон. Её не удержишь здесь. Не заставишь оглянуться... Не поедешь следом. Это уже было, есть и будет.
   -- Я сделаю круг и вернусь, -- говорит Нереяросса и босыми пятками ударяет каурого в бока.
   Она уже не вернется. Самое ужасное -- знать это и переживать снова. Проклятье обеих реальностей, наложенное самим Временем -- не злым, но жестоким...
   Душа и сердце не помнят языка, на котором ты говорил. Им неведомы сотворенные руками приспособления, коими неоднократно пользовался ты на своем Пути. Узки или круглы были твои глаза, светлой или темной кожа - твоему "куарт" неизвестно, потому что неважно.
   Дух и сердце помнят другое. Дым костра, завораживающее мерцание языков пламени, журчание воды, высоту неба, шорох песка, туманную зелень гор, причудливые кристаллы снежинок... Это не память рассудка, это переживет века, тысячелетия, вселенные... Все обратится в пепел и прах, все вернется на обод колеса, стремясь к тому, чтобы стать осью, а душа и сердце не забывают ничего из того, что важно...
   Вот и его дух помнит, страдает, а сердце, как и прежде, рвется за Нереяроссой, хотя уже поздно. Ее сжигал огонь, опаляя молнией; топила вода, накрывая гигантской волной; уничтожал ветер, сбрасывая с горней вершины; хоронил камень, подставляя твердую грань под беззащитное тело; ядом своим убивала природа, насылая змей и демонов-пауков. Нет ничего, что не происходило бы с нею. Ни одна напасть не миновала стороной "куарт" Нереяроссы, а виной тому изначально был он, вернее, сердце его, которое не выдержало, его разум и дух, которые не совладали с порывом приземленной воли. Это было в незапамятные времена, однако уже ничего нельзя исправить. Лишь беспрекословно идти вперед и слепо нащупывать дорогу в зыбком болоте жизни.
   Ноги ведут обратно к кибиткам, к догорающему в ночи костру. Тело и разум еще не знают и не могут знать...
   Ему приходится мириться с неведением, притворяться, что все так же, как было тогда, впервые...
   Луна пробежала по небосводу длинный путь -- из одного созвездия в другое -- прежде чем стало пора.
   Каурый - взмыленный, со взглядом невольного убийцы - встретился ему у кургана. И снова сердце выпрыгивает из груди от отчаяния, и опять бунтует душа... И хочется кричать, рычать, проклинать всё и вся от бессилия.
   Все было кончено, как он, отчаявшийся, ни прикрывал ладонями огонек жизни прекрасной возлюбленной, предсказательницы, не учуявшей своей смерти. Так было всегда, но зачем же снова, теперь, когда она почти все вспомнила?! Это несправедливо...
   Реальности дробятся: в одной -- он, склонившийся над телом Нереяроссы, огненновласая голова которой размозжена о камень; в другой -- голос Учителя, мановением ока вернувшего все это обратно:
   -- Ты знаешь, Тринадцатый, как она это вспомнила. Ты огорчен? Не стоит того...
   Но ему не становится легче от утешений верховного, "взошедшего", Учителя. "Взошедшего" давно и не раз пережившего все, что он переживает сейчас. Непрерывность бытия - это закон змея, что кусает сам себя за хвост...
   -- Она могла бы, могла бы вспомнить! -- повторял он, прижимая к себе опустевшую оболочку и глядя в небо, которое медленно светлело на востоке.
   Мятущимся взглядом нельзя встречать Рассвет.
   -- Я не хочу больше повторения этого! - воскликнул он.
   И последние слова кулаптра Паскома, Учителя: "Мы нереальны, пока существуем только здесь или только там. Вселенная пустит нас к звездам лишь тогда, когда мы найдем гармонию меж тонким и грубым. Новый виток спирали произойдет непременно. Однако же..."
   И тут же все свернулось. Реальности сменились...
  

* * *

  
   "Раз мышка, два мышка, три мышка... Раз ромашка, два ромашка... Три... -- начала считать Рената, чтобы заставить себя заснуть, но ей страшно хотелось воды и голова трещала так, словно кто-то с размаху ударил ее кирпичом по затылку. - Господи! Зачем я вчера столько пила? Раз ромашка, два... И где я?.."
   Послышался стук, который, наверное, в другом состоянии она сочла бы тихим. Сейчас это было сравнимо с горным обвалом или грохотом упавшего рояля. "Ну кому понадоби..."
   Саша вскочил, словно и не спал, мгновенно оделся и скользнул к двери. Стук повторился. Рената лихорадочно застегивала джинсы. Ее трясло и от страха, и с похмелья.
   Чуть двинув губами, телохранитель беззвучно велел ей ответить. Девушка прокашлялась и крикнула:
   -- Сейчас!
   Это "сейчас" чуть не разломило Ренате голову, загудело набатом во всем теле. Саша показал ей спрятаться в ванной, а затем, встав сбоку от двери, нарочито громко щелкнул замком.
   В номер шагнул высокий мужчина во всем черном.
   -- Слушаю вас внимательно, слегка волнуясь, -- произнес телохранитель.
   В глазах вошедшего мелькнул страх. Он ощутил, что в него только что целились из пистолета: рука Саши характерно придерживала что-то в кармане пиджака. У гостя не осталось сомнений, что при необходимости этот парень, не задумываясь, нажал бы на курок.
   Телохранитель оглядел визитера. Это был очень красивый, статный брюнет в кожаных куртке и брюках. Причем, судя по манерам, - не из бедных и не из робких.
   -- Я Николай Гроссман, -- представился он. - Муж Ренаты. Бывший муж. Вы мне звонили.
   Услышав имя, Рената вначале выглянула, а потом и вовсе вышла из-за двери:
   -- Гроссман, что ты здесь делаешь?
   -- Здрасьте вам в окошко за теплый прием! -- отозвался Николай. - Я тут уже который день! В метро со всеми бомжами поперезнакомился, пока вас дожидаюсь! Войти пригласите, или в прихожей будем разговоры разговаривать?
   В дверь снова постучали, и брюнет предупредил телохранителя:
   -- Это вещи принесли. Её вещи.
   Портье втащил в номер чемодан, получил от Гроссмана чаевые и удалился. Саша слегка покачнул головой в направлении комнаты. Николай усмехнулся своим мыслям.
   -- Как ты нас нашел, Гроссман? - силы покинули Ренату, и она рухнула на кровать.
   -- Шо с тобой, горемычная? Перебрала ненароком? - попал в точку бывший супруг. - На твоем месте пора и о душе подумать... А найти вас - не фиг делать...
   Саша промолчал. А вот Рената огрызнулась:
   -- Мы не успели снять квартиру!
   -- А вас, извиняюсь, Сашей звать? - уточнил Николай, пропустив ее слова мимо ушей. - Так вот, Саша. Тут рядом рынок есть. Не знаете? Как выйдете из гостиницы, к метро, потом направо. Шмотьем торгуют. У прилавка с нижним бельем сидит наперсточник. К нему уже третий день один и тот же лох подходит. Его накалывают, а он снова ставки делает. Накалывают, а он снова... Так вы к тому лоху подойдите и ему лапшу на уши вешайте. Мне - не надо. Хату в Москве снять - это только свистнуть громче, так шо не смешите мои тапочки.
   Рената застонала. Специфическая речь и не поддающийся анализу строй мысли бывшего одессита Гроссмана был напоминанием о перечеркнутом прошлом. А уж сейчас, когда разламывается голова...
   -- Гроссман, зачем ты сюда приехал?
   Николай очень удивился:
   -- И шо ты хочешь этим сказать? Может, это не ты мне звонила, ладонька? А как насчет "Целую ваши микрочипы"?
   -- Но я не просила приезжать... Вернее, я не думала, что тебя прине... что ты приедешь. Мне нужно было только поговорить насчет "дипломата", -- не открывая глаз, пояснила она и не преминула подколоть: -- Кстати, а тебе уже выдали медаль "За освобождение Новосибирска"?
   -- Нет. Я таки намерен туда вернуться, -- ни на секунду не потерялся бывший муж. - За "дипломат" -- не скажу ничего. А вот за диск имею сказать пару слов...
   -- За какой диск? - переспросила Рената.
   Николай перевел взгляд огромных черных глаз с нее на телохранителя:
   -- Ой, да не морочьте мне голову! Вы шо, только бежали? Вам было некогда пошевелить извилинами? Саша, я на вас удивляюсь! С вас нужен диск. В ладонькиной квартире был серьезный обыск, унесли системный блок. Это за что-то говорит? Тесть записал какой-то компромат на диск. Они думают, диск у вас. Все дела...
   -- Я ничего не знаю ни о каком диске! - всполошилась Рената. - Правда, Саша! Не знаю!
   Тот кивнул и посмотрел на Николая:
   -- Вам что-нибудь известно о местонахождении этого диска? В камере хранения "Шереметьево" не оказалось ничего...
   -- По этому поводу вы и напились?
   -- Блин! - перебила Гроссмана Рената и убежала в ванную.
   Николай уже нормальным языком рассказал телохранителю о своем разговоре с "чиновником" Константином и о просьбе последнего позвонить, когда появятся хоть какие-то сведения о жене. Он привык общаться с близкими в одесской манере, но о делах беседовал всерьез.
   -- Мы звонили вам в последний раз перед Казанью, -- сказал телохранитель. - Трубку поднял чужой.
   -- Так я и думал. Хм... чужой... Вовремя я, получается, в Москву улетел...
   Саша слегка улыбнулся. Несмотря на все прошлые недоразумения с Ренатой, Николай оказался человеком прямым и открытым. Да и Гроссман ощутил к охраннику бывшей жены расположенность: точно давно уже знал его. И это невзирая на их очевидную связь с Ренатой. Уж такие вещи Николай распознавал с первого взгляда. Ну, что сделаешь - поезд ушел, да и он уже смирился. Правда, увидев ее, красивую даже в жестоком похмелье, молодой человек вновь ощутил болезненный укол сожаления.
   Девушка вернулась, покачиваясь, добрела до кровати и опять рухнула лицом в подушку:
   -- Что стало с моей квартирой, Ник? Ты ведь заходил ко мне? - она сглотнула, прижав пальцы к губам.
   -- Судя по виду твоей квартиры, ладонька, там ни много, ни мало - в полной темноте два слона искали булавочную головку. Или занимались боксом. А не исключено, шо начали одним и кончили вторым...
   -- Я вижу, что все эти дни в Москве, Гроссман, тебе не с кем было поговорить... Разве только с бомжами?
   Николай прикурил и выложил ноги в стильных черных сапогах-"казачках" на низенький столик.
   -- Да могла бы и поблагодарить. Я целый чемодан твоих шмоток тащил: как чуял, что полуголая укатила...
   -- Укатила... -- мрачно фыркнула она. - Видел бы ты, как мы "укатывали" оттуда.
   -- Да упаси меня боженька, -- отмахнулся Николай.
   -- Коль, Саш, что помогает с похмелья, а?
   -- Выспаться тебе надо, -- ответил Саша.
   -- ...и пожрать как следует, -- добавил экс-супруг. - Да и я еще не завтракал, так что кое-что вам сюда заказал.
   -- Думать о еде не могу... Мутит.
   -- А это, ладонька, не надо было напитки разнокалиберные смешивать, вот шо я тебе скажу!..
   Рената поковырялась вилкой в принесенном салате, с отвращением покосилась на жирные оладьи и свернулась в клубочек под одеялом.
   -- Так что, Шура, дальше-то думаете делать? Кстати, предлагаю на "ты", а то неловко как-то...
   Саша кивнул и привстал, пожимая большую, но изящную кисть Николая.
   -- Ну вот и нормально. Шо там Ренка? Задрыхла? Ну и исхудала она, погляжу! Пить, по секрету, она никогда не умела. Вы уже сколько мыкаетесь? С месяц?
   -- Недели три, -- Саша потер щеку, на которой остался шрам от пули.
   В некотором роде ситуация, при которой он в присутствии Ренаты общается с ее бывшим мужем, забавляла и телохранителя. Но Саша предпочел не задумываться об этом.
   -- А на самолете не полетели - думали, отстанут они от вас? - проницательно заметил Гроссман.
   -- Вроде того.
   -- Да и самолетов она боится, -- вспомнил Николай. - Веришь, нет: мы даже в Египет и во Францию с ней на поезде ездили. Страх, видите ли, высоты у нее. Ну, так а дальше что собираетесь делать?
   -- Пока побыть в Москве, а потом - смотря по обстановке. В Ростове-на-Дону у меня живет сестра. Рената говорила, что у нее там есть подруга...
   -- Угу, Маргоша. Стильная дивчина, кстати! Там хотите спрятаться, что ли?
   -- Нам теперь одно остается: искать тихий угол. Где влияние наших "друзей" не распространяется.
   -- А если в загранку? Хотя да... какое вам, -- Гроссман безнадежно махнул рукой. - Разве только нелегалами. Но, в общем-то, сейчас и Украина - зарубежье... Ох, не знаю, не знаю... Вообще, Шура, дивлюсь я на вас и поражаюсь: как вас еще не грохнули? Не в обиду тебе будет сказано, конечно. Просто головой ты не думаешь совсем. Ну да главное, что живы. А уж если сразу выжили, то теперь все шансы есть.
   -- Ты можешь предложить альтернативу? - невозмутимо уточнил телохранитель.
   Гроссман поглядел в его непрозрачные серые глаза и развел руками:
   -- Разве только свое общество. Я ведь теперь тоже как бы в бегах. Примете компаньоном?
   Ни на секунду не задумавшись, Саша коротко кивнул...
   ...Рената проснулась от фразы, произнесенной знакомым голосом. До нее не сразу дошло, что это говорит человек из ее прошлой жизни. С человеком этим она порвала давно и наверняка:
   -- Башкой рискуешь, Шура!
   -- Не впервой! - с усмешкой ответил другой знакомый голос, от звучания которого у нее теплело на сердце.
   Девушка испуганно открыла глаза, вообразив, что Саша и ее бывший ссорятся. Но ее взору предстала совсем иная картина: они играли в маленькие "дорожные" шахматы Николая.
   -- Обалдеть! - сообщила она, потягиваясь и гибко поворачиваясь набок: похмелье отпустило, чувствовала она себя вполне сносно. Магнитный шахматный набор был хорошо знаком ей: у короля белых, которыми играл Ник, еще при ней откололась с макушки черненькая "пимпочка", шеи коней были изящно изогнуты, как у живых рысаков, а ладьи-"туры" изображались не в виде общепринятых башенок с бойницами, а на манер египетских человекобыков, несущих на рогах серпик лодки. - Ну, и кто кого?
   -- Сама-то как думаешь? - усмехнулся Гроссман. - В такой игре всегда мозги выигрывают. Говорю же: телохранитель твой вообще башкой не думает. Где его тесть раскопал - не представляю! Сейчас устрою ему мат в королевских вратах, а он даже не видит...
   Саша улыбнулся, но девушка рассердилась:
   -- Ой-вей, Гроссман, не зли меня, блин! Я уж промолчу о том, какими местами думаешь ты, когда на горизонте появляются длинные ножки!
   -- Ох-ох-ох!
   Пока они пикировались, телохранитель молча проделал рокировку1, переместив короля и "минотавра".
   -- Ну ладно, -- согласился Николай, правда, чуть растерянно. - Ну, пусть не в королевских...
   -- И не мат! - хихикнула Рената, когда черная пешка добралась до владений белых и заменила погибшего ферзя.
   -- Ну ладно, пат... -- экс-супруг пожал плечами. - И на старуху когда-нибудь найдется свой Раскольников...
   __________________________________________________________________________
   1 Рокировка - (от персидского "roch" -- ладья) одновременный ход королем и ладьей, при котором король переставляется через одно поле по направлению к ладье, а затем ладья ставится рядом с королем по другую сторону.

ЗА ДВЕ НЕДЕЛИ...

   Послеоперационные шрамы у Андрея заживали дольше, чем предполагали отец и Рушинский. Однако молодой человек отнесся к этому философски: он досконально ознакомился с предстоящим делом и хорошо отдохнул.
   Он собирался выехать в офис, когда его вниманием завладели кадры новостийной телепередачи по каналу ОРТ.
   -- ...В ночь с 28 на 29 октября в Западном административном округе города Москвы Дорогомилово на Кутузовском проспекте произошла крупная перестрелка. Как сообщили в правоохранительных органах Дорогомиловского района, в перестрелке участвовали две криминальные группировки. В результате погибло девять человек, в том числе двое случайных прохожих. Один госпитализирован в тяжелом состоянии. Сильно поврежден также оказавшийся в центре событий автомобиль гражданина города Новосибирска Котова Евгения Борисовича, 1937 года рождения. Водитель и пассажир не пострадали. По предварительной версии УВД и прокуратуры Москвы, перестрелка явилась итогом так называемых "криминальных разборок" между враждующими группировками. Ведется следствие...
   Андрей усмехнулся. Хорошо начинается неделя, если с понедельника на вторник ребята "оказавшегося в центре событий" Кощея сцепились с саламандровскими. Наверняка дело обстояло иначе, но об этом следует узнать у отца. Скорее всего, на Кутузовском было куда горячее: девять жмуриков - это явно результат хорошего взрыва. Но хитрый Кощей, само собой, подстраховался. Вряд ли это просто везение.
   Серапионов-младший подошел к зеркалу. Непривычная прическа, еще более непривычный цвет волос. Парикмахеры постарались на славу. Андрей придирчиво оглядел себя. Синяки под глазами все никак не пройдут, но в целом - он даже сам не ожидал такого эффекта. Вроде, ничего особенно и не изменилось, знакомые узнают, паспортный контроль он тоже сможет проходить без проблем. Но что-то неуловимо иное проступило в его лице, и, глядя на фото прототипа, молодой человек убеждался: он стал почти точной копией своего врага. Хотя... собственно, почему врага? Андрей ни разу не виделся с этим Александром, чтобы испытывать к нему ненависть, а после изучения информации о телохранителе дочери Полковника Серапионов почувствовал даже симпатию к человеку, которого ему впоследствии придется не только изображать, но, возможно, и уничтожить.
   Андрей вставил в глаза серые контактные линзы и проморгался. Вот теперь - сходство стопроцентное.
   Рушинский сидел за компьютером и увлеченно играл. Саблинов что-то писал, отца не было.
   Молодой человек вошел и поставил кейс.
   -- Андрюша! - кивнул Станислав Антонович, на мгновение отрываясь от бумаг. - Здравствуй, здравствуй! Ух, как тебя отделали! Дозволь минуточку, я сейчас закончу.
   Словно почувствовав сына, в офис вошел и Константин Геннадьевич. На нем по-прежнему был гипсовый воротник, но двигаться Серапионову-старшему он уже не мешал.
   -- Н-да! - сказал Константин, оглядывая Андрея с головы до пят. - Мастерски! Витя, поклон твоему хирургу!
   -- Угу! - откликнулся увлеченный игрой Рушинский.
   Он никак не мог пройти квест1. Условия заключались в том, чтобы уничтожить некого противника, собиравшего пазлы фрески, и завладеть этой фреской самому. Но противник был хитер и проворен, его действиями руководила компьютерная программа, а игроман Рушинский выставил сложный уровень. И потому Виктор Николаевич время от времени поругивался, убитый какой-нибудь тварью, защищавшей противника, и никак не мог раздобыть ни единого пазла.
   -- Косячная игра, походу! - жаловался он и нервно подкуривал. - Эта сволочь постоянно "респится"2 ... Я уже и так, и эдак!.. А еще он переходит в режим "бесконечная жизнь", и тогда вообще смысл игры пропадает...
   -- Можно подумать, так он есть... -- проворчал себе под нос Саблинов и снисходительно посмотрел на Рушинского.
   И Константин Геннадьевич, и Станислав Антонович давно свыклись со слабостями азартного компаньона. В прежние времена он просаживал огромные суммы в казино, и акционеры всерьез подумывали избавиться от него. Но с появлением компьютерных игр страсть Рушинского переключилась на войну с виртуальными монстрами - к удовлетворению соучредителей фирмы и к счастью для самого себя.
   -- Я слышал о перестрелке на Кутузовском, -- сказал Андрей. - Что там произошло?
   -- А, уже новости посмотрел... -- Константин Геннадьевич слегка улыбнулся. - Чутье Котова не подвело: успел в последний момент в другую машину пересесть... Так наши его и не достали. А теперь кто его знает, где он. Удобный момент упустили... Ну ничего, Казань я ему все равно припомню, сочтемся. Ладно, шут с ним, с Котовым. Ты-то сам, Андрей, как себя чувствуешь? Готов - к трудовым будням?
   -- Все в порядке, -- лаконично ответствовал Серапионов-младший.
   -- Котовские ребята там вовсю шерстят бывших московских знакомых твоего телохранителя. Про кого узнали, конечно. Тут им до нас как до луны... Так уж и тебе теперь, Андрюша, прямая дорога в Москву. Начинай без шума, аккуратно... А там - по обстоятельствам. Ну, не мне тебя учить.
   -- Нет, ну ты посмотри! - снова взревел "убитый" Рушинский. - Достал он меня!
   -- С богом! Держи билет, Андрей. Вылетаешь нынче вечером.
   Мужчины обменялись рукопожатиями. Андрей забрал кейс и вышел прочь.
   _____________________________________________________________
   1 Квест - (от англ. "question" -- "вопрос") задание, решение загадки, головоломка (в комп. играх).
   2 "Респ" - восстановление, воскрешение игрового персонажа или монстра.
  

* * *

  
   -- Мне снова приснился этот сон... -- Рената потянулась в кресле и выпрямилась; покоряя километр за километром, джип несся по трассе. - Это что-то значит, я чувствую...
   Привольно раскинувшийся на заднем сидении автомобиля, Николай не преминул откликнуться:
   -- Всяко-разно значит, ладонька! С этого момента видения именуем глюками и начинаем лечить шизофрению...
   Рената обернулась:
   -- Гроссман?! Ты еще здесь?! Я так надеялась: проснусь -- и ты окажешься просто кошмаром! - и добавила уже для Саши: -- Полцарства тому, кто растолкует мне значение этого сна!
   -- Опа! А оно у тебя есть, полцарства? -- съехидничал бывший муж.
   -- Саша, у нас работает катапульта?
   Придерживая руль, Саша с усмешкой посмотрел на препирающихся супругов:
   -- Если говорить простым разумным языком, тут действуют генетические аспекты, превращающие интерпсихические отношения в интрапсихические, после чего происходит опосредование выбора и сублимация процесса интериоризации на примере образов и символов...
   Рената приоткрыла рот:
   -- Саш, а можно узнать: с кем ты сейчас разговаривал?
   Гроссман подхватил идею:
   -- Шура пытался сказать тебе, что это у тебя самый банальный подростковый кризис -- прыщики, недовольство собой, комплекс "мои предки -- законченные придурки" и так далее...
   -- Не совсем, -- возразил Саша. - Я хотел сказать тебе, -- он взглянул на отражение Ника в зеркале заднего вида, -- что люди трезвого рассудка всегда стремятся разговаривать с душой и телом на таком вот "языке"...
   Николай парировал знаменитой фразой Декарта:
   -- Мыслю - следовательно, существую.
   -- Существуешь или живешь?
   Николай помрачнел и примолк. Девушка усмехнулась:
   -- Да ну вас обоих! Лучше уж я магнитофон включу, может, хоть там чего доброго скажут... Надеюсь, никто не против? -- и, заручившись молчаливым согласием спутников, Рената стала переключать радиоканалы, заполненные "белым шумом". - Кажется, пусто... Жаль... -- но вдруг она поймала волну, на которой звучала песня, и оживилась: -- Боже! Это Розенбаум! Папа так любил его слушать... Какой голос!
  
...А душа -- она бы рада
Возвратиться, да никак:
Заколочен дом, как надо,
И закрыт на два замка...
  
И она могла бы, в общем,
В щель под дверью проскочить,
Только гордые не ропщут
И не жгут чужой свечи,
И не жгут чужой свечи...
  
Ведь нет у одиночества
Имени и отчества,
Ну, а мне в плечо твое
Так уткнуться хочется...
  
   Рената прикрыла глаза. Читала она где-то о том, что, когда ищешь ответ на беспокоящий тебя вопрос, он приходит неожиданно, извне: из строчек в книге, из песен, из услышанной на улице реплики постороннего человека. Почему так повелось -- неизвестно. Американцы называют это явление "ангел из библиотеки". Вот и теперь девушке показалось, что она как никогда близка к разгадке, что "ангел" уже осенил ее своим крылом, однако присутствие Гроссмана действовало ей на нервы и мешало сосредоточиться.
   Рената была против настойчивого желания экс-мужа сопровождать их в опасном путешествии. Самое странное, что Саша принял Николая и убедил девушку смириться с присутствием третьего. Хотя нет. Самое странное заключалось вовсе не в этом. Телохранитель держался с Гроссманом так, словно они были уже сто лет знакомы. Девушка замечала: Саша знает все его слабые и сильные стороны. В точности так же он знал сильные и слабые стороны самой Ренаты, а потому она не удивлялась. Но то, что Ник на подсознательном уровне тоже поймет и примет своего соперника, девушка не ожидала. Саша и Николай вели себя скорее как старые друзья, и женская интуиция Ренаты подсказывала: это вовсе не затишье перед грядущей бурей, это что-то совсем иное, качественно иное. Они оба подначивали друг друга, но было это беззлобно, как шутливая игра между собакой и ее хозяином. Саша временами даже спорил с Гроссманом, что вызывало у Ренаты прилив непонятной ревности. С нею он не спорил никогда, и ей было обидно.
   -- Скоро будет Тула... -- сообщил Саша. - Ты будешь звонить Иванченко, Рената?
   -- Да. Хотя мне и неудобно навязываться...
   -- Неудобно шубу в трусы заправлять! - снова вмешался Гроссман. - Я таки не прочь отдохнуть с дороги...
   Девушка вздохнула:
   -- У меня теплится слабая надежда, что дядя Толя может что-нибудь знать о...
   -- Забудь! - отмахнулся Николай. - Ничего он не может знать! Это нереально.
   -- Умеешь ты утешить, Гроссман...
   -- А то! Обращайся, если что...
   Николай острил, однако шутки его получались саркастическими, и молодой человек ничего не мог с собой поделать. Ситуация у них сложилась патовая. Он чувствовал себя в роли некой "собаки на сене", как в пословице: "Ни себе, ни людям". И невозмутимость Саши не могла его обмануть. Кто-то из них был третьим лишним. Гроссман знал, что телохранитель в любом случае сможет сгладить острые углы и не допустить конфликтов, и это, если говорить по совести, Ника раздражало.
   Прежде Гроссману было незнакомо чувство ревности. Ревновали обычно его, он являлся для всех своих женщин светом в окошке. Даже уход жены был (в его понимании) показателем слабости. Ее слабости. Она хлопнула дверью, унося в сердце любовь к нему, пусть и омраченную бесконечными изменами. Его изменами. И Ник был уверен: рано или поздно она вернется. Перебесится и вернется. А вот теперь у Ренаты появился некто, занявший ее душу целиком, и места бывшему супругу здесь уже не было. В каждом движении бывшей жены и ее... гм... телохранителя, в каждом их взгляде чувствовалось то, что Николай когда-то не смог дать ей. Не мимолетное увлечение, а что-то, не поддающееся контролю рассудка. Не страсть. Не месть. А он-то надеялся...
   О чем думал Саша, было непонятно. Он препоручил Гроссману обязанность размышлять, рассуждать и рассчитывать, а сам контролировал события как бы со стороны. Если Гроссман решал, что поступить нужно так, а не иначе, телохранитель беспрекословно подчинялся. Но стоило малейшему сомнению закрасться в голову Николая, Саша тут же угадывал его нерешительность (каким образом он делал это - анализу не подлежало) и провоцировал беседу. В процессе разговора завязывался спор, приводящий, как это ни странно, к незаметной корректировке первоначальных замыслов Ника. Именно такой исход и удивлял Ренату, готовую к любым инцидентам. Девушка терялась и недоумевала: по логике вещей, эти двое должны были ссориться - из-за нее. Но вместо этого они действовали как единый слаженный механизм, обоюдно. С одной стороны - чудесно: стало гораздо легче и проще. С другой - слегка настораживало...
   ...Лес поредел. Дорога слегка вильнула, и в туманной дымке вдалеке показался город...
  

* * *

  
   Раечка Мезудина вышла из лифта первой. Фобосов последовал за своей "утешительницей".
   Мезудина первой заметила, что дверь в квартиру не заперта.
   -- Снова у тебя гости... -- проворчала женщина. - Я поехала. Надоело мне это до делов...
   Она развернулась, но Михаил удержал ее.
   -- Стоп.! Никаких гостей. Не должно. Быть.!
   -- Может, ментов вызвать? - Раиса попятилась и понизила голос до шепота.
   Фобосов тоже не решался войти и мялся у порога. Тут раскрылась дверь. На пороге стоял Саша:
   -- А... это вы... -- бесцветно проговорил он, медленно извлекая руку из кармана черного плаща (весьма дорогого, подметил журналист). - Привет, -- и посторонился в дверях.
   -- О! Здорово.! Ну. Ты жук.! -- Михаил поправил очки, коротким жестом толкнув их в перемычку на носу. - А ты. Почему. Не уехал?
   -- Куда? - заинтересовался Саша.
   -- Ну... куда. Вы. Там. Собирались.? - "печатал" Фобосов. - Откуда. Мне. Знать.?
   -- Вернулись, -- неожиданный гость поморщился.
   -- Чего. Стряслось.?
   Мезудина обратила внимание, что Алекс нездоров: под глазами - темные круги, голос простуженный, с хрипотцой.
   -- Мы одну вещь у тебя забыли... Извини за беспорядок, я тут порылся второпях... немного...
   Раечка с приоткрытым ртом оценила, что в понимании Алекса означает "немного": в Мишиной квартире и так-то невозможно было ступить, не споткнувшись о какой-нибудь хлам, а после "рытья второпях" все оказалось завалено лазерными дисками. Алекс просто вытряхивал их из упаковок, проверял содержание на компьютере и отбрасывал в сторону. Мезудина даже не думала, что у Фобосова так много этих дисков.
   Хозяин квартиры тоже в замешательстве смотрел на учиненное безобразие и не мог подыскать слов, только руками развел:
   -- Что за... вещь?
   -- "Кадэшка". Я тебе давал ее. Помнишь? - испытующий взгляд исподлобья.
   -- Когда?! - остолбенел Фобосов. - Ты... путаешь. Что-то. Александр.!
   -- А тебе, Рая? - колючий взгляд впился в Мезудину.
   -- Ч-что? А! Нет! Я понятия не имею... У меня и компьютера-то, реально, нет...
   Саша утомленно повел головой.
   -- Черт! -- сквозь зубы бросил он. -- Ну, вы тут... сами как-нибудь приберитесь...
   Михаил и Рая проводили его взглядом. Посмотрели друг на друга.
   -- А как он. В квартиру. Попал?! - опомнившись, вымолвил журналист.
   -- Ты ему ключи давал, -- подсказала Мезудина.
   -- Он их. В прошлый. Раз. Вернул...
   Раиса почесала в голове, лохматя и без того растрепанные волосы, подумала и отправилась на балкон.
   Алекс вышел из подъезда. Все, на первый взгляд, в нем было по-прежнему: идеально прямая спина, гордо приподнятая голова, легкая походка... Но что-то не так, подсказывало Мезудиной женское чутье. Что-то не то.
   Он уселся в шикарный черный "Ландкрузер" и на бешеной скорости выехал со двора. Соседские бабушки на лавочке во все глаза таращились на громадный, иноземного вида, автомобиль. Тема для дальнейших обсуждений была готова:
   -- Носятся, как оглашенные! Откуда только деньгу берут на машины такие? -- громко выступила одна, и остальные тут же подхватили:
   -- Всю страну разворовали, сволочи!..
   Мезудина вернулась в комнату. Фобосов сурово разбирал завалы. Она подсела помогать, задумалась, покусала изувеченную пирсингом нижнюю губу и вдруг выдала:
   -- Это паранойя, Миш. Он - не Алекс...
   -- Чего?!
   -- Да. И есть у меня реальное подозрение, что мы с тобой еще легко отделались. Надеюсь, отделались...
   -- Глупости!
   Спорить Раиса не стала.
  

* * *

  
   Андрей развернул потертую бумажку, найденную им в кармане поношенной женской куртки в квартире Фобосова. По описаниям, именно в этой куртке Сокольникова бежала из Новосибирска. Серапионов чуял: это нужная бумажка. И, хотя поиски диска не увенчались успехом (да, это было бы слишком просто), к бывшему однокурснику своего прототипа он заходил не зря.
   "Москва, 2408". "Шереметьево"... И шестизначный набор полусмытых цифр... Стирали эту бумажку, что ли? Что это означает - "Москва, 2408"? Ясно, что не название очередного романа Владимира Войновича...
   Андрей завел машину. А означает это, скорее всего, номер камеры в Шереметьевском аэропорту и код замка. Неспроста они так рвались в Москву. Получается, что прежде у них диска и не было... Что ж, и теперь его в камере наверняка нет. Уже нет. И сами они уехали из города, журналист сказал это ясным языком. Однако отработать версию с камерой хранения нужно до конца.
   "Ландкрузер" сорвался с места. Невидящим взглядом смотрел Андрей на дорогу. Идеально было бы, конечно, обнаружить в этой камере вожделенный "дипломат": Серапионов лично анализировал записи прослушки квартиры Полковника. Сокольников чуял, что под его ногами горит земля, и за день до смерти приказал телохранительнице Дарье Лавровой спрятать компромат.
   Ячейка была, как и ожидалось, пуста. Так... Отрицательный результат - тоже результат. Вопрос в другом: где они теперь? Логично, что телохранитель попробует спрятать свою девчонку. Прежние сослуживцы отца добросовестно предоставили информацию о прошлом этого Саши: связях, родственниках, знакомых. Саша родился в Ростове-на-Дону, затем родители его переехали в Новосибирск (мальчишке было шесть лет). В Ростове осталась его сестра, к тому времени уже имевшая свою семью. Разница в возрасте у них с братом была приличная. Кроме того, в Питере жил дядька Александра. То есть, из Москвы они могли поехать и на север, и на юг. Андрея, конечно, грела мысль отправиться в сторону дома, но интуиция подсказывала: не поедет Саша в Питер. Серапионов не поехал бы на его месте. И в Белокаменной, и в Северной столицах сейчас введен жесткий паспортный контроль. Необходимая мера, принятая властями Питера и Москвы из-за военной обстановки в южных провинциях - республиках бывшего СССР. В Москве Сокольникова и ее охранник рисковали, но риск был оправдан поисками "дипломата". Нет, в Питере им делать нечего. Наверняка Саша изберет в качестве убежища родной город, где им смогут оказать поддержку. Хотя... тоже не факт. Он может уехать и в незнакомые места. Найти их тогда будет сложнее, но все равно реально, как выражается "страхома" Рая Мезудина. Что ж, проработаем для начала Ростов, а остальные пусть пока займутся питерской трассой.
   Андрей подумал, что за рулем ему понадобится сменщик. Желательно, чтобы он не имел никакого отношения к саламандровцам: возможны любые промашки, а Серапионов-младший терпеть не мог, когда "шестерки" скалозубили у него за спиной. За такое придется наказывать. Лишнее беспокойство -- зачем оно ему надо? Андрей привык работать в максимальном комфорте. Лучше взять парня с улицы.
   -- Но где найти мне такого -- чувака не слишком крутого? -- вполголоса пробормотал Серапионов и прищелкнул пальцами.
  

* * *

  
   Анатолия Викторовича Иванченко, старинного друга отца, Рената не застала, но его младшая дочь, Светланка, узнала девушку даже по телефону, очень обрадовалась и пригласила приехать в гости.
   -- Ты с Ником или одна? -- звенел ее веселый голосок.
   -- Мы втроем.
   Светланка издала удивленный возглас:
   -- А дядя Саша ничего не говорил! Это мальчик или девочка?
   Рената покосилась на телохранителя, который приглядывал за нею из машины, и усмехнулась:
   -- Мальчик, мальчик...
   -- А как вы его назвали? -- допытывалась девчонка.
   -- Сашей его назвали. И не мы... Ладно, Светик-семицветик, подробности при встрече...
   -- Ур-р-ра! Я и в школу сегодня не поеду по такому случаю!
   -- Жди нас, Свет, -- девушка повесила трубку и отошла от таксофона. -- Ну, по коням, ребята! Нас ждут.
   -- Я счастлив! - откликнулся Николай, который поменялся местами с Сашей и теперь сидел за рулем. - Душ и постелька - то, что мне надо!
   Светланка, хорошенькая брюнеточка с длинными волосами, очень удивилась, не увидев обещанного мальчика.
   -- А где главное? -- захлопала она ресницами, думая, что Рената, Коля и незнакомый парень (наверное, их телохранитель) разыгрывают ее и спрятали "главного гостя" в машине; да и вид самой машины потряс девочку до глубины души.
   -- Главное - что? - лукаво прищурилась Рената.
   -- Ну, малыш!
   -- Какой малыш? - продолжала баловаться девушка. - Вот он - Саша. Знакомьтесь.
   -- А-а-а-а... -- разочарованно протянула Света и тут же забыла о существовании телохранителя. -- А я уже надеялась понянчиться...
   -- Да с нею с самой еще нужно нянчиться, -- бросил Николай, сверкнув глазом в сторону бывшей жены. - Где у вас ванная?
   Провожая Гроссмана, Света шепотом спросила:
   -- А что у вас с машиной?! Вы разве попали в аварию?!
   -- И не в одну.
   Света охнула.
   Рената с удовольствием сняла короткую теплую дубленку - из привезенных Николаем вещей. Уж в этом бывший муж всегда отличался завидной предусмотрительностью: девушка почти забыла, насколько мерзла в тонюсенькой джинсовой курточке. Которую, кстати, при отъезде из Москвы они так и забыли у Фобосова. Ну и черт с ней. Куртка была в таком состоянии, что вряд ли когда Рената надела бы ее снова.
   -- Папа приедет поздно... - сказала Света, обнимая подругу. - Я уже сказала ему о вас, он велел ужинать без него. Рене, ты стала такая красивая! Только похудела очень, -- и девочка не без некоторой зависти погладила Ренатины золотые волосы, хоть и сама была хорошенькой, словно куколка. - Что с вами произошло?
   -- Светик, расскажи мне лучше о себе. Чем сейчас занимаешься?
   -- Историю учу, я на факультатив записалась. Поможешь мне, Рене? Мы древнюю историю давно походили, а мне тут в реферате нужно изложить, причем как-нибудь покороче, один миф...
   Рената обернулась на Сашу, который, загнав "Чероки" во двор, неслышно вошел в дом:
   -- Мы со Светой пошепчемся, Саш.
   -- Ага! - подхватила девчонка и, схватив Ренату за руку, утащила ее в свою комнату, где нетерпеливо шепнула: -- А я думала, у вас с Ником маленький! Вы ведь уже давным-давно вместе, да?
   Подростковое любопытство и непосредственность Светланки забавляли девушку. Она решила пока не огорошивать дочку папиного приятеля сообщением о своем разводе с Гроссманом. Иначе вопросов посыплется раз в десять больше, чем сейчас.
   -- Давай уже о реферате, Светик.
   -- Ладно, смотри... -- согласилась Светланка.
   Она вытащила учебники, протянула их гостье.
   -- Ты мне просто скажи, что за миф, -- Рената села в кресло и устало вытянула ноги.
   -- Египетский... Об этих... Осирисе и... и...
   -- Исиде. Понятно... - Рената подумала: "Какое совпадение! Этот навязчивый сон о храме в Гелиополе - и Светланкин реферат. Страсти по Египту..." -- Хорошо, садись, пиши, пока я добрая...
   И Рената, прикрыв глаза, начала диктовать. А перед взором ее мелькали вовсе не образы из сна, а бесконечная серая дорога.
   -- ...И в это празднество Сет уготовил коварную ловушку своему старшему брату... Он привез золоченый сундук во дворец и преподнес в качестве подарка Осирису. Правитель Египта восхитился и сказал, что в таком сундуке мог бы поместиться и он сам. Они поспорили с хитро улыбающимся Сетом, который словно бы и не верил его словам. Ради шутки Осирис запрыгнул в сундук. Тогда Сет захлопнул крышку, с обратной стороны которой торчали острые колья. Шестьдесят два изменника, приспешники Сета, перебили охрану.
   Царица Исида, чтобы избежать дальнейшего кровопролития во дворце, отдала приказ выпустить мятежников. Сет и его воины удалились, унося с собою сундук, ставший гробом для возлюбленного супруга Исиды. Добравшись до Нила, они сбросили саркофаг в воду, и его унесло течением в дельту. Исида, Нефтида и Анубис, шакалоголовый бог-врачеватель, сын Нефтиды и Осириса, отправились на поиски тела плененного бога.
   Странствуя по пустыне, Исида взмолилась богам, и те указали ей путь. Новый правитель страны, Сет, опередил сестру, нашел гроб и рассек тело брата на части, чтобы не могла богоподобная целительница с помощью сестры и племянника воскресить его. Части эти предатель разбросал по всему Египту, проклиная каждую. Но Исида отыскала их все, и на месте каждой страшной находки велела воздвигнуть храм.
   Однако теперь вернуться в мир живых надолго Осирис не мог. Ни Анубис, ни Нефтида уже не были в силах помочь им. И снова воззвала Исида к богам. И было получено разрешение душе Осириса вновь обрести воссоединенную плоть, а после вернуться из Дуата к возлюбленной супруге.
   Но только сорок, всего лишь сорок дней и ночей жизни было отмерено ему, а затем он должен был снова уйти на Запад, в мир мертвых...
  

* * *

  
   ...Поздно вечером приехал усталый Анатолий Викторович.
   -- Светуля, иди к себе! - вяло распорядился он, чувствуя, что у гостей неприятности.
   Девочка надулась, посмотрела, ища поддержки, на Ренату, но та не оправдала ее ожиданий и отвернулась.
   Обо всех злоключениях коротко рассказал Саша. Рената лишь кивала, подтверждая слова телохранителя. Сама говорить столь емко и точно она не умела. Иванченко хмурился.
   -- Сочувствую, детка... -- сказал он дочери покойного друга и обнял ее (Рената не выдержала и расплакалась у него на плече). - Жаль, помочь ничем не могу. Не слышал я ничего ни о "дипломате", ни о диске... Мы ведь давно уже из Сибири уехали, а там и наши деловые отношения с Сашей прекратились... Уехать вам нужно. В глушь какую-нибудь. Не плачь, Рене... Что теперь поделать... -- Анатолий Викторович ласково прижал голову Ренаты к своей груди. - Не плачь, детка. Тяжело, знаю, но нужно жить.
   Саша ушел первым, а вскоре Анатолий отправил спать и Ренату. У камина остались Гроссман и хозяин дома.
   -- Да... -- сказал Иванченко, закуривая. - Нездорово у вас как-то... Кто этот Саша?
   -- Телохранитель... тестя. Теперь - ее, -- процедил Николай и угрюмо дернул головой в сторону двери.
   -- Нездорово, -- констатировал Анатолий.
   Гроссман не сдержал сардонической усмешки:
   -- Ну, вы же знаете, Анатолий Викторович: у нас в России кто что охраняет, тот то и имеет... Ренка не понимает, чего хочет. Еще и стресс такой, видите же...
   Иванченко вздохнул и потряс сигаретой над пепельницей:
   -- А сам что думаешь, Коля?
   -- Не брошу я ее. Пока не удостоверюсь, что все у нее в порядке, - не брошу... Я виноват перед ней, отрицать не стану. Но... да что тут говорить...
   -- Давно вы это... в разбеге?
   Николай кивнул.
   -- Нездорово... -- в третий раз повторил Анатолий.
  

* * *

  
   Серега отряхнул куртку и штаны. Избитый чужак из другого поселка, поскуливая и утирая грязную "юшку", ковылял восвояси. Пусть знает малоярославских, деревня!
   Тут Сергей увидел стоявшую возле дома бабы Вали машину. Нет, это была не машина! Это было волшебство, это было чудо буржуйской техники, японская громадина "Ландкрузер"! И оттуда Серегу подманивал к себе какой-то тип, довольно бесцветный, далеко не косая сажень в плечах. Ничего общего с настоящим "новым русским"...
   -- Сергей? -- спросил тип, уколов парня жутковатым вчитывающимся взглядом.
   -- Ну! -- пробасил тот и почувствовал себя не в своей тарелке.
   Холод пробрался ему под одежду и запустил туда ледяных мурашей. Кроме того, хозяин "крузака" смотрел так, словно что-то нехорошее повисло у него, у Сереги, над головой, а видно это лишь ему, незнакомцу...
   -- Мне сказали, ты хорошо водишь машину?
   -- Кто сказал?
   -- Это не так? - чужак был невозмутим, лишь слегка вскинул бровь.
   -- Ну, вожу...
   Тип из "крузака" молча открыл дверцу, обошел джип, снова сел, только теперь слева, и указал Сереге на опустевшее водительское кресло.
   -- Че? -- по-прежнему не понимал парень.
   -- Покажи себя, -- лениво пояснил неизвестный и зевнул.
   Серега и прокатил его вокруг поселка. С ветерком. Увлекся даже. Тип велел ему притормозить возле клуба.
   -- Пошоферишь? Мне нужен водила дней на несколько. "Штука" сейчас, "штука" потом, -- и небрежно бросил на колени парню стопочку зеленоватых бумажек с портретами в овалах и заманчивыми циферками "100".
   Серега оторопел:
   -- Б-баксы?!
   Американские деньги он видел только в фильмах и на фотографиях в газетах-журналах. Вот это да! Интересно, а эти - не фальшивые? Хотя тип - видно сразу - серьезный. Вряд ли облапошивать будет.
   -- А... кто вы? Ну, как вас называть?
   -- Андреем Константиновичем...
   -- Куда ехать-то?
   Серега чуть не пищал от восторга. А папаша говорит -- чудес не бывает! Козел он, козлом и останется в этой дыре. А он, Серый, парень не промах!
   -- Пока - погуляй. Вечером будь на этом самом месте.
   -- Во сколько?
   Андрей взглянул на часы:
   -- В девять.
   На радостях Серега помчался домой прятать аванс. Покатает богатого дядю - и то-то потом разживется! Кайф!
   Выехали в половине десятого. Андрей Константинович приказал двигаться в Тулу и задремал, откинув голову на подголовник кресла.
   Когда они миновали последний населенный пункт, Серега нерешительно прибавил звук в магнитофоне. Интересно, сколько стоит такая тачка? Поди, как два или даже три дома у них в поселке... Вот это автомобиль!..
   Парень покосился на своего шефа. Да, на "нового русского" не тянет. А может, и тачка не его? В Серегиной компании такого назвали бы бледной немочью. А ну как стукнуть этого дохляка посильнее? Вот было бы...
   -- Даже не думай, -- не открывая глаз, сказал Андрей. - Сомневаюсь, что тебя украсит дыра в голове. Крути баранку и смотри на дорогу.
   -- Да вы че, Андрей Константиныч?!
   Шеф приоткрыл левый глаз и покосился на него:
   -- Болтаешь много. Магнитофон выключи.
   И Серега примолк. С таким лучше не связываться, ну а раз уж связался, то выход один: подчиняться. Сергей привык подчиняться силе.
  

ЗА ТРИНАДЦАТЬ ДНЕЙ...

  
   Из всех городов России Андрей с симпатией относился только к Питеру, в котором жил. А вообще предпочитал Западную Европу. В Туле он был впервые, и город ему не понравился сразу.
   -- Где учишься? -- от нечего делать спросил Андрей своего водилу. - Не спеши, вот сюда сверни.
   Серега вздрогнул от неожиданности: у шефа были странные шуточки. То он спит, то нет...
   -- Че?
   -- Учишься, спрашиваю, где-нибудь?
   -- Не.
   -- Очень плохо, -- равнодушно констатировал Андрей и слегка зевнул. -- А вообще чем занимаешься?
   -- Машины помогаю чинить батьку. Хотел в Москву поехать, да он сказал, что не хрена там делать, а без денег, понятное дело, туда не сунешься. Вот и сижу в колхозе со своим старым козлом...
   Серапионов надменно взглянул на него, да так, что Серега съежился под этим взглядом.
   -- Если я еще раз, -- тихо произнес Андрей, -- услышу, что ты выражаешься об отце подобным образом...
   -- А что такого? Я ведь о своем, а вы его не знаете...
   -- Воля родителей, особенно отца -- закон. Повтори.
   -- Да понял я, понял.
   -- Повтори!
   -- Воля родителей, особенно отца -- закон, -- скороговоркой проговорил Сергей, прикидывая, что еще втемяшится в голову шефу.
   -- Вот так.
   Андрей уже знал, где могут быть Сокольникова и ее сопровождающий. У Анатолия Викторовича Иванченко, друга покойного Полковника.
   Иванченко был владельцем тульской игрушечной фабрики (кстати сказать, любимую "бродилку" Рушинского, "Фреску", русифицировали именно на его предприятии). И если уж путь беглецов лежал на юг, они вряд ли пренебрегли бы визитом к знакомому: поесть, передохнуть, вымыться с дороги. А уж коли диск уже у них, то, вполне возможно, они передадут его на хранение "кукольному магнату". Не факт, но проверить нужно.
   На нужной улице Серега сбавил скорость.
   -- Двадцать первый дом. Правильно?
   Андрей не ответил. Пусть привыкает запоминать с первого слова.
   "Ландкрузер" остановился. Андрей вышел из машины и направился к дому N21, где за кирпичным забором виднелся фасад двухэтажного строения с мезонином и пристройка для охранника-привратника. Неторопливо переворачивая во рту мятную конфетку, молодой человек позвонил. На воротах открылось окошечко:
   -- Это я, -- небрежно бросил Андрей.
   Привратник молча открыл. Теперь стопроцентно известно: они здесь побывали.
   Серапионов молча ступил во двор, пошел дальше, заглянул в большой гараж, рассчитанный на два, а то и три автомобиля. Внутри стоял серебристый "Мерседес". Андрей повернулся и поднялся на крыльцо. Охранник потерял к нему интерес ("Ходят всякие туда-сюда, ни отдыху, ни сроку") и поднялся в свою будку.
   Длинный коридор привел молодого человека в кабинет хозяина. В доме стояла тишина.
   Стол был чист, ничего лишнего, только подставка для ручек и выключенный компьютер. На полках стеклянных стеллажей -- огромные каталоги с широкими корешками.
   -- Чему обязан? -- послышался голос сзади -- спокойный, не испуганный, не удивленный.
   Андрей оглянулся. У двери стоял плотный невысокий мужчина с проседью на висках, черными, ежиком, волосами и острыми голубыми глазами. Это был тот самый "кукольный магнат", Анатолий Иванченко.
   Серапионов раскусил мятную конфету:
   -- Хочу забрать одну вещь. Обычную "кадэшку" с программой...
   -- Какую еще "кадэшку" с программой? -- Иванченко безучастно пожал плечами.
   Андрей почти засмеялся, но его глаза ожесточились. Анатолий вскользь посмотрел на его скулу:
   -- Александр (простите, отчества не знаю)... Что вы морочите мне голову? -- мужчина подошел к столу и незаметно нажал кнопку в стенной панели. -- Почему вы вернулись один?
   Серапионов склонил голову к плечу, с любопытством наблюдая за передвижениями хозяина.
   -- Я должен принести диск. Я обязан обсуждать с вами приказ моей нанимательницы?
   -- Нет. Сейчас найду, -- Иванченко выдвинул ящик стола, но в руке Андрея пистолет оказался мгновением раньше, чем в его, и выстрел, похожий на далекий удар по железной трубе, сбил "кукольного магната" с ног.
   Анатолий ничком упал на стол, опрокинул клавиатуру и, несколько раз вздрогнув, затих. Под его телом медленно расползалось липкое багровое пятно.
   Андрей обошел комнату, деловито смахнул со столешницы все лишнее, в том числе и труп, вывернул содержимое ящиков на пол. Два найденных диска, а также хозяйский пистолет он поднял и положил в карман.
   Двери распахнулись. Теперь Андрей стрелял наверняка -- в голову. Охранник, тот самый, что встречал нежданного гостя у ворот и примчался по сигналу тревоги, рухнул поперек входа.
   -- Надеюсь, ты первый и последний, -- пробормотал Серапионов, перешагивая через него и выходя в коридор.
   Убийство отнюдь не было излюбленной частью его работы. Андрей привык действовать в согласии с разумом, но если приходилось отнимать жизнь у людей, делал это хладнокровно. Ни сожаления, ни ненависти. Будто это большая компьютерная игра, а окружающие - либо нейтральны, либо враждебны. И если враждебны - то подлежат устранению. Разве только на "пикселы" не рассыпаются и не тают после смерти.
   Вероятнее всего, искомого диска в этом доме нет. Но для порядка оглядеть нужно все помещения. У Иванченко две дочери, младшая живет с ним. Диск могли подсунуть и ей, не объясняя, что там записано.
   Андрей поднялся на второй этаж. Из-за приоткрытой двери доносилась музыка. Молодой человек бесшумно скользнул в комнату.
   Кривляясь под популярный мотивчик, перед зеркалом одевалась темноволосая девчушка лет пятнадцати, хрупкая, с изящной фигуркой и кожей цвета слоновой кости.
   Изогнувшись, она застегивала на бедре короткую юбочку. Краем глаза уловив движение у двери, дочка Иванченко с досадой сказала:
   -- Па-а-ап! Ну что ты вечно спешишь, времени... -- тут она повернула голову и осеклась: -- Ой! Саша?! Вы?
   Андрей окинул комнату быстрым взглядом.
   Сразу видно: здесь живет девчонка-подросток. Куклы, медведи, плюшевые зайцы, "фенечки" -- но тут же и компьютер, и журналы мод, и серьезные книжки. Да, здесь можно было бросить диск на самом видном месте и больше никогда его не найти, если искать специально...
   -- Вы решили вернуться? -- улыбнулась Света, неосознанно-кокетливым движением заводя за ухо прядь темно-каштановых, почти черных прямых волос.
   У девчонок это в крови: его собственная дочка, шестилетняя Оксанка таскала у своей матери помаду, едва научившись ходить. Да они и похожи чем-то с дочерью Иванченко.
   Андрей поспешил отряхнуться от таких сравнений: оно уж явно не к месту и не ко времени.
   Ни слова не говоря, Серапионов начал собирать в стопку СD-диски, валяющиеся возле компьютера.
   -- Что вы делаете?! -- все еще смеясь, но уже недоуменно спросила девочка. -- Саша, я могу вам чем-то помочь? Вы спросите...
   -- Мне нужен диск Ренаты. Обычный диск, -- он показал Свете один из "лазерников" с игрой.
   -- Ренаты? А что это за диск? Я не знаю.
   Андрей кивнул и сгреб все найденное в кожаную спортивную сумку, выбросив оттуда Светин костюм для шейпинга. Разбираться лучше потом, не здесь. Да и вряд ли среди этого барахла есть то, что он искал.
   Глаза девочки округлились от изумления:
   -- Да что вы делаете?!
   ...В коридоре слышатся торопливые шаги. Андрей вздыхает, так как все его чаяния не сбылись: тот охранник не был последним в доме. Еще один парнишка падает с простреленной головой на пороге комнаты.
   Светлана оглушительно визжит и забивается в угол между диваном и телевизором.
   Наведя на нее "ствол", Андрей подходит вплотную. Девочка всхлипывает и с ужасом глядит ему в глаза, немея и цепенея...
   ...Телохранитель Ренаты оказался убийцей. Сейчас он выстрелит ей в лицо...
   ...Андрей смотрит в Светины пульсирующие зрачки. Палец его то слегка придавливает, то отпускает курок...
   ...Серапионов стрелял в мужчин, если того требовали обстоятельства. Но никогда прежде обстоятельства не требовали у него убивать женщин и детей. Да еще это идиотское сравнение с дочкой, с Оксанкой...
   ...Проходит не меньше минуты. Девочка не выдерживает. Скорчившись, она закрывает голову руками, зажмуривается и судорожно скулит. Андрей смотрит на нее еще несколько секунд, потом кладет пистолет в карман, поднимает сумку, поворачивается и оставляет комнату...
   ...В конце концов, такие вещи - работа профессионального киллера. Или террориста. Что те, что другие - не сомневаются. А Серапионов для подобных дел не нанимался. Кроме того, что она скажет следователям? Что всех в доме перестрелял телохранитель Ренаты Александровны Сокольниковой, некий Саша. Ну и замечательно!
   Увидев шефа, Серега завел автомобиль. Андрей мрачно уселся рядом и молча махнул рукой, разрешая трогаться дальше...
  

ЗА ШЕСТЬ ДНЕЙ...

  
   Поводом для первой междоусобицы между бывшим супругом и Сашей стал, вопреки всем предположениям Ренаты, их "Чероки". Едва они выехали из Новочеркасска, "полетело" правое заднее колесо, и Ник, чертыхаясь, вызвался прикручивать запасное.
   Девушке было не до "пертурбаций": накануне ей пришлось побывать у стоматолога, и врач, покачав головой, удалил ей больной зуб. Все бы ничего, но утром воспалилась десна и началось нагноение. Однако Рената решила ничего не говорить своим спутникам. На все Сашины расспросы отвечала, что, мол, жар у нее поднялся из-за аллергии на новокаин. Теперь пришлось вставать и выходить из машины. Тело трясло в ознобе, кожа горела и болела от малейшего прикосновения.
   Чтобы ускорить замену колеса, телохранитель принялся помогать Николаю. Гроссман и без того не терпел, когда в его работу вмешивались посторонние, а уж здесь, раздраженный, и подавно сорвался:
   -- На кой черт ты это делаешь? Я сам справлюсь!
   От его тона Ренате стало совсем дурно. Она со стоном поднялась с холодного пенька и, пошатываясь, отошла в кусты. Пустой желудок сжимался спазмами, выталкивая какую-то горечь. И при каждом движении челюсть и полголовы разрывало невыносимой болью.
   -- Иди лучше за этой своей присмотри! - добавил Ник, махнув испачканной рукой в сторону жены.
   -- Гроссман! - в отчаянии завопила девушка. - Замолчи! О, боже!
   Она упала на колени и выплюнула кровь. Зачем было столько бегать от преследователей, когда вот прямо сейчас мучительная смерть и приберет ее на этой проклятой дороге?!
   Рената даже не ощутила Сашиных рук. Очнулась она только возле машины. В голове отдавался тихий, но злорадный женский смех: ничего не оставалось, как самой же издеваться над собой. Когда тебе невмоготу, твоя внутренняя "обезьяна" ликует... Безумие...
   -- Вы мне домкрат свернете! - рявкнул Николай, но Саша молча уложил девушку на заднее сидение.
   С последним проблеском сознания Рената вцепилась в его кисть и беззвучно попросила: "Не нужно!" Ей почему-то померещилось, что телохранитель сейчас просто сотрет в порошок хама, навязавшегося на их голову. Саша удивленно взглянул на нее, словно и не сразу понял, о чем она толкует.
   -- Проклятье! Живая она там? - донесся голос и кряхтение Гроссмана. - Шайта-а-ан! Ну что за дрянь? Ключ кривой, как "Майкрософт"! Шура, подай нормальный ключ!
   Терпение Саши закончилось. Он дернулся к Николаю и просто посмотрел на него. Рената попыталась предотвратить неминуемую стычку, однако потеряла равновесие и без сил упала лицом на сидение. Гроссману же почудилось, что перед ним стоит сейчас какой-то громадный мощный зверь, скаля смертоносные клыки, ощетинившись. И любое слово могло стать поводом для того, чтобы привести в действие пружину, сжатую в теле зверя. Это был совсем не преданный домашний пес, который забылся и посмел огрызнуться на хозяина. Это существо являлось порождением дикой, дремучей природы, равнодушной к добру или злу, исходящему от человека. Если инстинкт подсказывает такой твари убивать, она убьет. Любого.
   Морок рассеялся. Николай оторопело стоял возле валяющегося на земле старого колеса и наблюдал, как Саша молча и быстро закручивает болты.
   -- В машину! - приказал наконец телохранитель, прицепил испорченное колесо на место снятой "запаски", обтер ладони тряпкой и прыгнул за руль. - Сядь назад и помоги ей!
   Гроссман подчинился, даже не понимая, что и для чего делает. Рената открыла глаза. Веки ее дрожали.
   "Чероки" рванул вперед.
   Девушка оттолкнула от себя мужа, скорчилась в три погибели и, закрыв лицо руками, тихо-тихо заплакала. В душе Николая все перевернулось от жалости к ней. Он хотел утешить Ренату, но та воспротивилась.
   -- У тебя нет сердца... -- тихонько-тихонько и совсем безнадежно прошептала она; даже говорить ей было отчаянно больно.
   -- Зато вы только им и живете! - снова взъелся Гроссман. - Я говорил! Я еще в Москве говорил, шоб ты шла к врачу! Тебе, как всегда, наплевать на мое мнение!
   Саша молчал, будто его здесь и не было.
   Рената вытерла щеки. В голове Николая отчетливо прозвучало: "Не зови меня больше, хозяин. Я умер". Что-то такое - смутное, неясное эхо несбывшегося прошлого... Вот только откуда, из какого еще прошлого?..
   Проклятье! Он не прав, но не правы и они! С самого начала этой дурацкой "одиссеи" они не правы. Все могло быть иначе, все могло уже давно разрешиться. А если бы Рената не бросила его, то ничего этого не случилось бы с нею вообще. Она сама год назад подписала себе приговор...
   -- Ну, прости... -- пробормотал Гроссман. - Прости... Нервы...
   Рената даже не услышала.
  

* * *

  
   Банкет был в самом разгаре, когда помощнику ростовского мэра представили сына небезызвестного Константина Геннадьевича Серапионова. Встретившись с Андреем взглядом, Кудряшов выдавил улыбку.
   -- Как дела у отца?
   Андрей выдержал длинную паузу. Помощник мэра ощутил себя несколько не в своей тарелке. Недурственно! Настоящий преемник своего папаши этот Андрей Серапионов! И взгляд у него... Бр-р-р! Как будто за спину тебе пытается заглянуть, а там такое стоит, что и обернуться боязно...
   -- Просил кланяться, - наконец вымолвил молодой человек. -- У меня здесь дела, Пал Васильич... Мне, может статься, вскоре понадобится ваша помощь... Я могу рассчитывать на вас, если что?
   -- Все, что в моих силах! -- сдержанно ответил Кудряшов и повел рукой по залу. - А мы, видите, нашу образовательную систему развиваем... Вот это новый филиал нашего университета. Скажете пару слов гостям? Вы ведь, я слышал, в Питере обучались...
   Андрей пожал плечами:
   -- Ну, когда то было... Да и кто я здесь, чтобы речи толкать?
   -- Да что ж... Это у вас, молодых, нынче все гибко. Приспосабливаетесь. Лет через десять ребятишки и дедушку Ленина с трудом вспомнят... А мы - старое ополчение, боевая закваска. Привыкли речами поднимать боевой дух... -- Кудряшов осекся: ухмылка Андрея дала ему понять, что пламенные речи он отправляет не по тому адресу. Шампанское сказалось. Надо себя в руки взять. Эх, не те годы уже! Не те...
   -- Мне пора, Пал Васильич. Дела. Я ведь только от отца привет заехал передать, ничего конкретного...
   -- И батюшке от меня привет, Андрей Константиныч.
   Андрей немного кивнул, имитируя поклон, затем откинул плечи назад, вздернул голову и, круто развернувшись, удалился.
   "Вот сукин сын!" -- подумал помощник мэра и улыбнулся ему вслед, изображая то умиление, с каким взрослые смотрят на забавы молодой поросли.
  

* * *

  
   Игорь прыгал на одной ноге и пытался затолкнуть вторую в штанину, однако от волнения путался и никак не мог в нее попасть. Взгляд метался по комнате. Всё взял? Ключи? Молитвенник? Да на кой теперь молитвенник-то?
   Наконец ему удалось совладать с собой и одеться. Пропадай пропадом лихая голова! Взялся за гуж - не говори, что не дюж... Еще пара визитов на ту дачку - и инфаркт обеспечен. Спрашивается: а в тридцать два от инфаркта помирают? Да помирают, наверное. Тем более, после общения с такой образиной, какая поджидала Игоря на коттедже бывшего партаппаратчика. Чем уж болел этот Шурик, племянник Хозяина - неизвестно. А болел он жутко. Чертовщина, иначе не обзовешь. Вот дернул же лукавый записаться в "экзорцисты"...
   Царапанье в дверь комнаты возвестило для Гарика о приезде шофера: Хозяин неизменно присылал за "чертогоном" синюю "Волгу".
   -- Щас! - крикнул Гарик и поймал себя на том, что бесцельно роется в карманах куртки.
   В дверь снова поскреблись. Что-то не похоже на Славу, шофера. Тот каждый раз долбил кулаком со всей дури, так что с притолоки сыпалась отсыревшая штукатурка.
   Затаив дыхание, Гарик подкрался к двери, приложил ухо к щелке. Тишина. Он хотел уже отстраниться и тихонько уйти обратно (наверное, соседи по этажу), как вдруг в коридоре послышался тихий стон и всхлип. Женский.
   Игорь открыл.
   Привалившись к косяку, за дверью стояла бледная Рената.
   -- Здрась-сь-сьте... -- выговорил Гарик, узнав ее мгновенно. - Вы откуда?!
   Она сделала шаг в направлении комнаты и начала падать, теряя сознание. Молодой человек подхватил ее и неловко потащил к своей кровати. Тело у гостьи горячее, как печь... Вот еще только Ренаты ему не хватало!
   -- Эй! С вами че случилось-то?!
   А она как лежала с рассыпавшимися по подушке волосами и восковой бледностью на точеном, но исхудалом лице, так даже и не шелохнулась. Гарик толком не знал, как нужно приводить в чувство любительниц падать в обмороки, но теоретически представлял, что лучше всего действует хорошая пощечина.
   Он размахнулся и отвесил ей оплеуху. Рената дико закричала и, схватившись за щеку, распахнула полные ужаса и боли глаза. Гарик отпрянул:
   -- Простите... эт самое...
   В комнату вбежал Саша, следом за ним - какой-то чернявый длинный парень, Игорю не знакомый.
   -- Бо...же! - рыдала Рената, и руки ее заливала кровь, струившаяся изо рта. - Бо...же!
   Саша остановился, коротко взглянул на Гарика, оценивая обстановку, потом понял, что произошло, и метнулся к девушке.
   -- Че с ней?! - душа у Игоря ушла в пятки. - Ранена?
   -- Ты во всю башку идиёт или только на одно полушарие?! - рявкнул на него надменного вида красавчик-брюнет в черной кожаной куртке. - Ты ее по лицу зачем лупишь?!
   -- А я че - знал?! Она мне из коридора на руки вывалилась, ептеть! Че мне делать было?!
   -- Идиёты! Вы тут все конченные идиёты! - бушевал длинный. - Жива?
   Саша прижимал ее к себе и осторожно стирал носовым платком кровь с ее лица. Рената плакала осипшим голосом и едва шевелилась.
   -- Ложись, -- сказал телохранитель ей на ухо.
   -- Вы мне всю подушку изгваздаете! - запротестовал Гарик. - У меня... эт самое... прачек нет!
   -- Водка есть? - спросил Саша, поворачиваясь к нему.
   -- Была, если сосед не выхлюпал...
   Гарик заглянул в холодильник и нашел ополовиненную бутылку. Саша разглядел на столе более или менее чистый стакан, плеснул туда немного водки, ополоснул, будто водой, оставшееся вылил в заполненную стылым жиром тарелку:
   -- Лей! - приказал он Гарику, который таращился на него, обнимаясь с бутылкой, и протянул стакан.
   -- Сколько?
   -- Все, хватит! - Саша отклонил горлышко бутылки от края стакана, заполненного больше, чем на треть. - Рената, выпей!
   Она мучительно разлепила воспаленные веки:
   -- Что это?!
   -- Пей одним глотком, -- он поддержал ее голову.
   Рената послушно опрокинула в себя содержимое, задохнулась, из глаз брызнули слезы. Водка полезла обратно, девушка едва успела втянуть в легкие воздух и сглотнуть.
   -- Мамочки! Мамочки! - застонала она. - Да что же вы делаете?
   Брюнет выбранился куда-то в сторону, потом добавил: "Растереть ее надо. Водкой", -- и, толкнув Гарика за дверь, вышел вслед за ним, а Саша быстро снял с Ренаты дубленку.
   -- Вы кто? - спросил Игорь в коридоре.
   Незнакомец окинул его высокомерным взглядом:
   -- Николай меня звать. Ты, судя по всему, преподобный Игорь?..
   Гарик учуял, что фразу "судя по всему" в устах Николая следовало трактовать как "судя по идиотизму". Но было не до обид и выяснения отношений:
   -- А с ней че?
   -- Зуб ей вырвали.
   -- А-а-а... Я думал, гонятся за вами...
   Да уж... Вот-вот за ним пришлют машину, а здесь - полный бедлам... Пришла беда - открывай ворота...
   Стоп! Племянник Хозяина требовал к себе Сашу - вот Саша и приехал. Дело за малым: заманить его с собой на дачу, а там уж пусть сами разбираются друг с другом...
   Из комнаты через три двери от Гариковой высунулась взлохмаченная голова.
   -- Здоров, дядь Гена! - сказал Игорь.
   -- Здрав буду, если пятисотку подкинешь... - просипел жилец, таращась на него сквозь толстые линзы очков.
   -- Нету, дядь Ген! Ей-ей!
   -- Ну, пса у меня купи. Хороший пес, слышь? Задарма, считай, отдам!
   Алкаш подался в коридор. Из одежды на нем было только вылинявшее и растянутое трико, а на голом торсе мутно синели многочисленные татуировки - от портрета Сталина в компании с голыми девицами до надписей "Не забуду мать родную!", "Рассея - мама" и "Геннадий". Тут же вслед за ним из прокуренной дядь-Геныной конуры нерешительно выглянула большая, всклокоченная дворняга в репьях и, жалостно поскуливая, посмотрела своими добрыми безобидными глазами на Гарика и Николая.
   -- Мне, Ген, пса твоего только... эт самое... угу...
   -- Ну ты че, в натуре?! Ну, за сотню бери, четыреста должен бушь, япона-мама!
   -- Иди спать, дядь Ген!
   -- Да ты посмотри, какой пес! Чистый немец, в натуре! Мне его Академик продал, а че я с ним делать буду? Такого ж не прокормишь! Забирай за сотню, уговорил!
   Николай молча подкурил и пошел в сторону общего балкона.
   -- Нету у меня сотни, Ген! - продолжал препираться Гарик.
   -- Ну так я, в натуре, зажарю да сожру эту скотину! - осерчал алкаш, толкнул ногой собаку и убрался к себе, бормоча под нос что-то нелицеприятное в адрес Гарика.
   В конце коридора показался знакомый силуэт. Это Слава, шофер хозяйской "Волги". Тут как тут...
   Гарику стоило немалого труда убедить Славу подождать в машине. Пройдя мимо них, Николай "зыркнул" на нового персонажа своими чернущими глазами и нырнул в комнату. Когда открывалась дверь, Гарик успел заметить, что там все тихо. Угомонилась, значит, принцесса на горошине-то...
   Наконец шофер согласился, дал "экзорцисту" десять минут и направился к лестнице.
   -- Ну че тут у вас? - осторожно постучался Гарик. - Санька, на пару слов можно?
   Поначалу Саша его почти не слушал. Взгляд его скользил по грязно-серому линолеуму, между бровей отчетливо проступала морщина - Гарик не помнил, чтобы она была еще месяц назад, хотя, в общем, по тем временам и не присматривался. Но когда Игорь упомянул о незнакомом странном языке, которым пользовался "одержимый", внимание приятеля сконцентрировалось на нем, и все же переспрашивать Саша не стал.
   -- ...И он сказал, что я должен привезти на ту дачу тебя. Бред, понятное дело...
   -- А ты сам как на эту дачу попал? - уточнил телохранитель.
   -- Дыкть это... Ну... типа, беса изгонял...
   Приятель не мог, да и не пытался скрыть изумления:
   -- Кого ты изгонял?!
   -- Ну, этого... беса! Я же экзорцистом теперь подрабатываю...
   Саша расхохотался. Расхохотался, будто напрочь забыл о неприятностях с этой бабенкой и обо всех невзгодах, которые произошли с ними. Гарик никогда в жизни не видел, чтобы он так смеялся - громко, до судорог.
   -- Да ты рехнулся, Гарик! - Игорь ощутил то же, что и в тот день с "одержимым": все помрачнело, что-то извне коснулось его мыслей и воспоминаний.
   Он очнулся под новый всплеск Сашиного хохота:
   -- Ты и правда рехнулся, "товарищ экзорцист"!
   -- Сам же сказал... эт самое... что у нас выгоднее всего быть экзорцистом...
   -- О, зимы и вьюги! - телохранитель утер слезу под глазом. - Я же не буквально! Поехали... Я сейчас...
   Николай мрачно глотал противный кофе. Сашин смех в коридоре сильно раздражал его. Нашел время ржать...
   Рената спала. Ее лоб покрывала испарина, глаза ввалились, как у мертвой. А этот хохочет себе. Любовничек... Благо, она этого не слышит...
   -- Николай, -- двери открылись, и из-за шкафа, отгораживавшего вход от основной части комнаты, показался Саша. - Мы с Гариком уедем на пару часов.
   -- Шур, у тебя шо, педикулез мозга?! Куда вы уедете?! А если она тут помирать начнет - мне шо, по всему городу вас разыскивать?
   -- Эт самое... на вахте есть телефон... -- вмешался Гарик. - Скорая - "03"... Пошли, Сань! Нас ждут!
   Гроссман скрипнул зубами и ничего не ответил. А потом эта дура будет пищать от восторга, вспоминая, как "хранитель ея тела" геройствовал, отпаивал ее водкой... чтобы, когда она заснет, бросить обузу и смотаться с "корефаном" в неизвестном направлении...
  

* * *

  
   Хозяин -- толстый солидный дядюшка с дряблым подрагивающим мешочком на месте второго подбородка -- встретил Сашу и Гарика на веранде.
   -- Вы делаете успехи, товарищ экзорцист: вчера на кухне лампочка горела целых десять минут, прежде чем лопнула... -- и Хозяин вопросительно посмотрел на Сашу, который поднимался по ступенькам.
   -- Это Александр. Тот самый, -- упредил Гарик и вспомнил одно ученое слово: -- У нас это... консилиум...
   На веранде возникла супруга Хозяина - женщина весьма солидная и похожая на их с Саней школьную директрису, а заодно и на Крупскую. Которая Надежда Константиновна...
   Вытирая платком лиловый распухший нос, "Крупская" всхлипнула и прогудела:
   -- Целый день сегодня шкаф роняет... Развлечение себе нашел. Поднимет -- уронит, поднимет... От нас уж соседи шарахаются. И откуда, спрашивается, узнали?
   -- Не от меня! - быстро ввернул Гарик.
   Но "Крупская" не слушала его. Хозяева уже давно смирились с творящейся в доме чертовщиной.
   -- Что за наказание?! О, господи Всемогущий, прости и помилуй! - она с чувством осенила себя крестом.
   Гарик незаметно подмигнул Саше и, когда Хозяин с Супругой, взяв по свече, пошли в дом, улучил момент, чтобы шепнуть:
   -- Во где сидят самые верующие! Им нынче по долгу службы -- со свечкой, как со стаканом...
   Оказавшись на кухне, Саша быстро оценил обстановку. Его взгляд остановился на чайнике, укрытом старинной пышной куклой с фарфоровым личиком. Под широкой ватной юбкой у таких кукол не бывает ножек...
   В полутьме, когда поднимались на второй этаж, Саша стал не похож на себя. Или Гарику это привиделось?
   Хотя приятель был здесь впервые, он безошибочно угадал нужную дверь. Впрочем, ошибиться было трудно из-за миазмов, которые сочились через щели.
   -- Ал-Нат, зима тебя покарай, братишка! -- ликующе проорали из комнаты, и вместе с воплем оттуда вырвалась страшная вонь, как из прохудившейся канализационной трубы. - Атмереро!
   Тем не менее, Саша вошел и не поморщился. Игорю показалось, будто вокруг приятеля образовалось нечто вроде поля, источающего запах мяты, имбиря, хвойного дымка и еще чего-то терпкого и южного.
   Худой, как скелет, подросток по-прежнему был привязан к спинкам кровати. Но теперь он не спал.
   -- Да не умрет лето в нашем сердце, Сетен, -- произнес Саша, приближаясь к больному.
   -- Да будет наша сущность едина, -- отозвался парень голосом того монстра.
   -- Санька! - испуганно шепнул Игорь, не отваживаясь сделать и шагу. - Ты бы не подходил туда...
   -- Слушай, чародей, а изгони-ка ты к ветрам да стуже этого горе-чертогона, чтоб не мозолил он мне глаза! Надоел он мне - сил моих больше нет. Изгони, иначе будут трупы...
   Саша обернулся на Гарика:
   -- Игорь, выйди!
   Гарик почувствовал себя как разбуженный посреди интригующего, но странного сна. Он тупо взглянул на них. Подросток посмеивался. Саша был серьезен, но не испуган и, тем более, не озадачен. Они оба ждали ухода Игоря.
   -- Я что, уже не нужен тебе? - спросил тот.
   Саша и его тезка переглянулись. Их лица отразили немыслимую гамму эмоций, а потом они расхохотались. Похожим образом полчаса назад Саша хохотал в общежитии, услышав об "экзорцистской" деятельности приятеля.
   -- Не нужен, Гарик, не нужен! - приятель махнул рукой. - Иди, жди внизу!
   Тот шмыгнул за дверь - только его и видели. Его колотило...
   ...Хозяин и "Крупская" пили чай на кухне. При появлении "экзорциста" они вскочили:
   -- Что там?!
   Гарик очнулся и жестом попросил их успокоиться. Им всем оставалось только ждать.
   Тем временем Саша подошел к кровати, встал одним коленом на матрас и наклонился над больным.
   -- Позволь! -- попросил он и приложил руку к груди парнишки.
   Футболку лежащего густо покрывали рвотные пятна.
   Жуткая маска с огромными неровными зубами и необычайно умными глазами тут же исчезла.
   -- Понятно... -- сказал Саша. - Твои шаловливые ручонки добрались до вазы... Сетен, но это же был не я!
   В глазах подростка светился отчаянный страх, и, тихо постанывая, племянник Хозяина плакал.
   -- Я... случайно разбил... -- пробормотал мальчишка обычным, человеческим, голосом.
   -- Ты снова выбрал человека, у которого отсутствует "валентность", Сетен... Ну сколько можно?
   Внезапно жуткая вонь исчезла.
   Саша размотал грязные полотенца. Образина вернулась и, опершись рукой на подушку, села:
   -- Заморозь меня вьюга, Ал-Нат! Что ж я, не вижу, что ли? Потерял форму... - сказал голос чудовища. - Как я устал! Как я устал!.. Ал с вами?
   -- Да. Но он вообще ничего не помнит...
   -- Проклятье!
   Саша и "одержимый" обнялись, будто старые друзья.
   И вдруг подросток, хорошенько прокашлявшись, затараторил-запел на неизвестном языке:
   -- Аэагаоте тиэниуэмооссо буэуанакорро пэосибиеледатео. Нэосоуотеро аане-ате кэуамино эниокуанитерамоэ1...
   Саша покачал головой и ответил:
   -- Нэосоуотеро нио-сеенаа туототиалее ниедо кииуэелле ваамэато эамае хииачиетееро. Тиуо нио-сеенаа маэоситоара реасэпиерасионне-атмереро куомэ-анаатессо, Сиэтэн2!
   Лицо монстра снова изменилось. Теперь это была женщина. Она была прекрасна и страшна - страшнее, нежели прежний лик. Она дохнула замогильным холодом и презрительно, с ненавистью бросила в адрес Саши:
   -- Кэанасаасирро3!
   Затем произошла невидимая борьба. "Маска" вернулась.
   -- Сэатарате-зуаэтаа, Ориамоэна! Нэосоуотеро паэрометтеаоре диэавое аане-ате Аалэ-Ниэатаути переалареетое4! - и, помолчав, Шурик признался: -- Я скучаю по Танрэй... Почему вы не прибыли сюда вместе?
   -- Ты же понимаешь, что это очень опасно...
   -- Увы... Но ты снова не даешь ей ступить и шагу без твоей опеки. Ты ей мешаешь, Ал-Нат! Ну пусть хоть раз хорошенько обожжется!
   -- Она может погибнуть.
   -- Оу! Не теперь! Я чувствую "куарт" Коорэ. Он очень близко, но до сих пор еще не в ней. До сих пор! Нужен правильный замес, братишка!
   Саша кивнул.
   -- Тебе придется найти его, Ал-Нат. Найти и заманить в истинное вместилище. Так далеко моя власть не простирается. Это работа для тебя, атмереро. Проклятье! Как я соскучился по бархатной коже сестрички Танрэй! Скажи, она теперь похожа на ту, прежнюю?
   Саша улыбнулся:
   -- Не очень. Но похожа. Больше, чем сегодня похожи на себя мы... Мы с тобой...
   -- Ха-ха-ха! Хорошая шутка! Как давно я не был с вами! - отсмеявшись, внезапно расчувствовался монстр, в то же время не утратив своей колючей ехидцы. - Все так запуталось... Позволь мне вмешаться, атмереро!
   -- Нет. Не сейчас, коэразиоре! Уж прости.
   -- Проклятье! Я убью вас! - рассмеялся "одержимый".
   Саша (тоже со смехом) похлопал его по плечу:
   -- Если достанешь.
   ______________________________________________________________________________
   1 "Сейчас у нас появился неплохой шанс. Мы встретились (Наши пути пересеклись)..."
   2 "Мы ничего не можем сделать. Ты по-прежнему несвободен (несвободно дышишь, несвободен духом), Сетен!"
   3 "Пес!"
   4 "Помолчи, Ормона! Позволь поговорить нам с Ал-Натаути!"
  

* * *

  
   Рената проснулась. Температура спала, и, хотя все тело было в липком поту, девушка чувствовала себя лучше.
   Она повела взглядом по комнате и увидела прикорнувшего на соседней кровати Николая:
   -- Ник! - шепотом окликнула она. - Ник! Мы где?
   Гроссман потянулся и, не открывая глаз, ответил:
   -- У придурка этого... как его? Что там у тебя с зубом?
   -- Ноет, но ничего. Где Саша?
   Николаю очень хотелось бы дискредитировать телохранителя в ее глазах, но он сдержался. Пусть уж идет, как идет. А она думала - принца нашла? Принц ее сейчас с Гариком в загуле, подальше от них.
   -- Не знаю я, где твой Саша. По делам, наверное, отлучился. Как всегда, собственно... Я все хотел спросить...
   -- Гроссман! Не надо! - в ее голосе прозвучал металл.
   -- Ну, как хочешь. Потом не жалуйся.
  

* * *

   Алкоголик дядя Гена сгребал в одну кучу все тряпье в своей комнате и при этом, поглядывая на скулящую от нехороших предчувствий привязанную к батарее дворнягу, приговаривал:
   -- Я вам покажу, в натуре, кузькину мать!
   Пес начал тихо подвывать. Алкаш, вылив что-то вонючее на дверь и на тюфяк, запустил в собаку бутылкой.
   -- Лишай! Заткнись, пшел вон! И вы, черти, пошли вон, японский бог! Быстро разошлись по углам, щ-щ-щас-с греться, в натуре, будем!..
  

* * *

   Саша вздрогнул, и его собеседник тут же оскалился лошадиной ухмылкой:
   -- Да, Ал-Нат, да. Это все к вопросу о том, чтобы ей обжечься... Пусть почувствует своим кукольным сердцем! Не все же нам с тобой за нее ноги ломать да кишки рвать! Неблагодарное дело, заметь, атмереро!
   "Одержимый" встал и прошелся по комнате, а затем присел на подоконник рядом с тем, кого называл загадочным именем Ал-Нат, и вперил пристальный взор в его лицо:
   -- О, Природа! Благодать-то какая, звездочет! Когда еще удастся воплотиться!..
   -- Ты не хочешь поскорее? - поинтересовался телохранитель, не глядя на него.
   -- Оу! Соблазн велик...
   Шурик поднялся на ноги, Саша повернулся к нему. Тела обоих напряглись, мышцы завибрировали.
   Юноша взревел. Морок явил бычью морду с алыми горящими глазами. Призрак встряхнулся, рассеивая в пространстве золотую пыль. Искры осыпались на половицы, на грязное белье, подоконник, упавший шкаф...
   Ответом ему был рык хищника. Лязгнули клыки, смыкаясь на шее тельца.
   Сверкающая лавина прокатилась по комнате, опрокидывая все на своем пути...
   ...Если бы кому-то пришло в голову подслушать их разговор под дверью, он вряд ли различил бы что-то в певучей, без отдельных слов, речи двух мужчин - тихого чистого баритона и хрипловатого тенора. А жуткий рев, последовавший в финале, на веки вечные отвадил бы шпиона от этих дверей.
   Но, к счастью, отчаянных авантюристов поблизости не оказалось. К счастью - для авантюристов...
   ...Игорь и родственники Шурика услышали сверху рев, перешедший в пронзительный мальчишеский крик. "Крупская" торопливо осенила себя крестным знамением и схватилась за сердце.
   На ступеньках послышались шаги. Тяжелые, спотыкающиеся. Пламя церковных свечек задрожало и зачадило.
   Женщина хапнула руки мужа и Гарика и, тихо подвывая, вжала голову в мясистые плечи.
   Пошатываясь, прижимая к губам платок, Саша спускался. Даже в полутьме коридора было заметно, что под кожей его скул катаются желваки. Он окинул кухню одновременно и пустым, и тяжелым взглядом.
   -- Че там? - просипел Гарик.
   Саша впился глазами в куклу, что восседала на чайнике. Не спрашивая позволения, телохранитель сдернул ее и коротко бросил:
   -- Где лопата?
   -- К-какая лопата?! - вскинулась "Крупская". От переживаний голос ее загустел и теперь еще больше походил на гул рассерженного улья.
   -- Там, -- Хозяин указал на грядку.
   Телохранитель уже хотел выйти, но остановился. Слегка щелкнул пальцами, и во всем доме загорелся свет.
   Не скрывая любопытства, он двинулся к бывшему партаппаратчику. Тот замер.
   Гарик и "Крупская" напряженно следили за ними, а Саша, не торопясь, прошелся вокруг Хозяина. Стоя навытяжку перед странным гостем, дядька Шурика боялся пошевелиться. Такой страх он испытывал однажды, в ранней молодости, когда за отцом поутру приехал "воронок"...
   Кончик Сашиного носа слегка двинулся. Молодой человек склонился к плечу Хозяина и обнюхал его. Затем со странной ухмылкой красиво развернулся, встал напротив и с видом колдующего перед мольбертом художника поправил на дядюшке свитер. Глаза Хозяина бегали вверх-вниз, но встретиться взглядом с Сашей он боялся.
   Телохранитель чуть отошел, откинул голову и прищурился. Результат, по-видимому, его не удовлетворил. Он протянул руку к макушке бедного мужчины и, оголяя плешь, смёл зачесанные на лысину жиденькие волосенки.
   -- О! - Саша торжественно приподнял указательный палец, как ни в чем не бывало подкинул в руке свою куклу и в такой позе - с приподнятым пальцем и куклой - удалился в огород.
   -- Эй, Сань! Ты куда?! - Гарик взглянул на оторопевших супругов, махнул рукой и побежал за приятелем. - Санька! Че там?
   -- Тетя Клава! -- позвали со второго этажа.
   "Крупская" очнулась...
   ...Фигура Саши растаяла в темноте. Гарик попытался догнать его, но из мрака послышался голос:
   -- Еще шаг, примат, - закопаю и тебя!
   Лопата звякнула, ударяясь обо что-то твердое. Скрежет металла о камень, глухой стон пробитой земли...
   Гарик отошел от греха подальше. Похоже, Санька совсем свихнулся после всех этих погонь и перестрелок. Да и немудрено. Хотя... Саша ведь учился на артиста. Скорее всего, красиво играет роль...
   Подул слабый, но промозглый ветерок и донес до Гарика невнятный шепот -- всего несколько звуков, которые стихли, едва проявившись. Поплутав по фруктовому саду минут десять и вздрагивая от каждого шороха, Игорь вернулся к коттеджу. Саша курил, сидя на ступеньках крыльца и бессильно упершись локтями в колени.
   -- Блин, Саня?! Че это было-то?
   Телохранитель поднял голову. Не ответил. Во взгляде его читалась смертельная тоска.
   -- Че ты смотришь так, типа... эт самое... "а счастье было так возможно"? - Гарик и сам не понял, откуда в его мозгу родилось подобное сравнение.
   -- Товарищи экзорцисты! Вы здесь? - Хозяин опасливо поглядывал из-за двери. - Что нам делать дальше? Мальчик теперь здоров?
   Саша кашлянул, сплюнул в сторону и потер горло:
   -- Дайте попить...
   -- Здоров ваш мальчик, здоров! - поспешно заверил Гарик. - У нас все по первому разряду! Как всегда!
   "Крупская" вынесла стакан воды. У нее не хватало смелости подать его, отчего она долго тянулась, дрожа, точно осина, и гадливо отдернула руку, едва телохранитель взял стакан. Спросить, куда Саша девал ее любимую старинную куклу, хозяйка тем более не решилась и сбежала. Телохранитель пил, а зубы его постукивали о стекло. "Ну акте-е-ер! - подумалось Гарику. - Вот молодец, а! Вот комедию ломает!"
   -- Нам нужно в город, -- переведя дух, вымолвил Саша.
   -- Слава отвезет, -- кивнул Хозяин. -- Уже греет машину... Вы... такое для нас сделали. Если понадобится, рассчитывайте на меня. Всякое бывает: когда связи нужны, когда словечко замолвить - ну, сами понимаете...
   Шофер возник у веранды в ожидании приказа.
   -- Нам надо в город. Как можно скорее, -- Саша поднялся на ноги и пошел к автомобилю.
  

* * *

  
   За два квартала до Гарикова общежития "Волгу" обогнала сигналящая пожарная машина.
   -- Скорей за нею! -- Саша придвинулся стеклу, вглядываясь в темноту за перекрестком.
   -- Светофор, -- пожал плечами шофер. -- Мы-то без "мигалки"...
   Не долго думая, телохранитель выскочил из машины.
   Светофор лениво замигал. Водитель перегнулся через правое сидение и захлопнул за Сашей раскрытую дверцу.
   -- И впрямь как на пожар! -- усмехнулся он.
   Игорю снова подумалось, что Саня прежде не вел себя так никогда. Продолжает играть на публику?
   Когда "Волга" вывернула из-за магазина перед общежитием, глазам Гарика и Славы представилась жуткая картина: с балконов четвертого и пятого этажей, из окон и даже откуда-то из-под крыши валил дым. Игорь успел отметить, что больше всего огня в комнате алкаша дяди Гены. Стекла его окна давно повылетали, и развеселое пламя теперь исходило там фейерверком искорок...
   ...На четвертом, Гариковом, этаже, прижавшись к заваренной до самого верха решетке балкона, стоит женщина. Звон лопающихся стекол вызывает у нее ужас, при каждом новом хлопке она вскрикивает. Гарик узнает голос Ренаты и, еще не понимая, в чем дело, испытывает внезапный прилив отвращения к этому ничтожному, затравленному дымом и зубной болью существу. Жалости нет ни грамма, хочется смеяться от презрения. Она живая, слишком живая - такая же, как и он. Ничего неземного, ничего из того, что он когда-то нафантазировал себе, глядя на прекрасный манекен в витрине. Она испытывает сейчас низменные ощущения, её плоть точно так же может сгинуть, сгореть. В ней нет и тени того неподвижного достоинства, которое придумал Гарик.
   -- Че творится? -- спрашивает он, расталкивая зевак.
   -- Какой-то алкаш - говорят, с четвертого - комнату свою запалил! -- со злостью отвечает пожилая женщина. -- Всех бы пьяниц к стенке, сволочей!
   -- Ребята молодые совсем, -- поддерживает ее реплику прохожий в кепке. -- Погибнуть же могут. Ц-ц-ц-ц!
   -- Типун вам на язык! -- вмешивается третья сердобольная участница зрелища. -- Туда уж бригада пошла...
   -- Проводка, видать, погорела: тёмно! -- продолжает мужик в кепке. -- Могут и не найтить, в темнотище-то!
   -- Типун вам!..
   Дальше Игорь их не слушает: он видит Сашу, стоящего возле пожарных, и бросается к нему. Тот полностью увлечен происходящим на балконе, и ничто вокруг его не интересует.
   -- Постарайтесь раздвинуть решетку! -- говорит он Гроссману.
   -- Сам попробуй, бл...! Ее только в упор орудийным залпом... - кашляя, отзывается Николай, но, тем не менее, попыток спастись не прекращает.
   А пожарные уже растягивают брезент...
   -- Сколько вас? - продолжает телохранитель.
   -- Трое.
   -- Еще мужчина есть?
   -- Есть!
   -- Гните с ним прутья...
   Игорь различает в клубах едкого дыма длинного Николая и крепкого, коренастого "добровольца". Тут в окне, выходящем на балкон, взрывается раскалившееся стекло. Зацепленная осколком, Рената визжит от боли и страха.
   -- Саша! -- ее голос едва слышен сквозь крики людей и рев пожара. - Сашенька! Что делать?
   Саша в отчаянии и не скрывает этого.
   -- Иду! -- он бежит к ступенькам крыльца.
   Игорь повисает на нем:
   -- Рехнулся?!
   Телохранитель стряхивает его с себя, как котенка.
   -- Кажись, поддается! -- кряхтя, сообщает "доброволец", и Саша останавливается.
   -- Дышать только нечем, -- жалуется кашляющий Гроссман. - Совсем!
   Гарик видит, как приятель, сжав кулаки и стиснув зубы, зажмуривается.
   Откуда-то из недр здания слышится звук, точно кто-то ударил камнем по металлу. Затем -- громкое шипение.
   -- Сейчас их там найдут, -- убеждает его один из пожарных.
   -- Мы быстрее решетку разогнем, -- Николай хочет ободрить Ренату, но бывшая жена уже не слушает доводов разума: она колотится о прутья, словно птица в клетке.
   Дым становится густым и белесым. Пожарные льют из брандспойтов уже не только на здание, но и на ближайшие деревья, ветви которых успели загореться.
   -- Че там у вас? -- кричит Гарик.
   "Доброволец", похоже, оглядывается.
   -- Видать, водопровод пробило. Ни шиша не видно, только вместо дыма пар валит! Нам тут чуток осталось...
   Телохранитель Ренаты сидит на корточках, зажав голову ладонями.
   -- Эй! Ты че, Санька?! Они - вот-вот! - Гарик решает, что это у Саши от бессилия помочь тем, наверху.
   Саша поднимает глаза и тут же вскакивает на ноги. На карнизе стоит Рената, с наружной стороны ухватившаяся за решетку обеими руками.
   -- Прыгай! Прыгай же! -- вопят со всех сторон.
   -- Не-е-ет! -- кричит девушка, когда Гроссман пытается разжать ее пальцы. -- Я лучше сгорю! Не могу!
   Короткая борьба с мужем -- и ее шатнуло. По толпе проносится короткий полувздох-полувскрик, а пожарные, топоча сапогами и таская перед собой растянутый брезентовый круг, перебегают с места на место.
   -- Ее еще хрен вытолкнешь! -- бормочет Ник.
   Протискивавшийся между прутьями "доброволец" наконец прыгает в брезент.
   -- Рената! Прыгай! - просит Саша.
   Она трясет головой и обнимает решетку обеими руками:
   -- Я не могу! Я умру! Я боюсь! Высоко! Я БОЮСЬ!!! Гроссман, прыгай, я не стану!
   Николаю не остается ничего, как врезать ей кулаком в челюсть. Брызнув кровью, Рената без сознания летит вниз. Уцепив край брезента, Саша резко дергает шестерых пожарных к себе, и девушка приземляется точно в центр "круга". Телохранитель мгновенно подхватывает ее и уносит на руках в сторону, к ларьку, продавщица которого уже давно ничего не продает, таращась, как и все остальные, на пожар.
   Прыгнувшему за женой Николаю аплодирует вся толпа...
   ...Рената пришла в себя и, ничего не понимая, уставилась на горящее здание общежития.
   -- Сюда! - позвала их фельдшер из "скорой", и Саша, подкинув девушку на руках, побежал к машине.
   Гарик растерянно смотрел им вслед. Снова придется все начинать сначала... Хорошо хоть документы с собой.
   -- Ну че, -- проворчал он. - Грузите сухари бочками! Придется... того... переквалифицироваться в дворники...
  

ЗА ПЯТЬ ДНЕЙ...

   На пожаре, как выяснили в больнице, Рената пострадала не очень сильно. Осколком ей оцарапало висок, но хирург прихватил края раны парой стежков. С воспалением десны боролись чуть дольше. Наконец, успокоенная сильным обезболивающим, девушка заснула.
   Дежурный врач выглянул в приемный покой и показал Саше пройти в маленький кабинет за регистратурой. Когда они оба ушли, в больничный холл ворвался Николай:
   -- Я по поводу Гроссман Ренаты Александровны. Как узнать о ее состоянии?
   -- А вы кто ей будете? - кокетливо спросила молоденькая регистраторша, соблазняясь великолепной, пусть и слегка помятой, внешностью незнакомца.
   -- А угадайте! - тут же поменялся в лице Гроссман; следующая фраза явно предполагала вопрос: "А что вы, девушка, делаете сегодня вечером?"
   -- Пройдите вон туда. Доктор как раз говорит о ней с... Ну, вон туда пройдите!
   И регистраторша авансировала его ослепительной улыбкой.
   Николай открыл дверь:
   -- Можно?
   Врач примолк. Телохранитель кивнул, позволяя продолжать.
   -- В общем, -- скомкал окончание реплики доктор, косясь на Ника, -- принимая всё это во внимание, только покой! Пока - стационарный режим, со временем переведем на амбулаторный...
   -- Я хочу вас попросить, Денис Иванович... -- Саша бросил короткий взгляд в сторону Николая. - Если кто-либо, лично или по телефону, осведомится о ней, сообщайте, что таковая не зарегистрирована. Это очень серьезно.
   -- Хорошо. Постараюсь сделать все, что от меня зависит...
   Саша и Николай побрели на улицу. Устало привалившись на каменный заборчик, закурили. Моросил дождь.
   -- Коля, сними квартиру, -- сказал телохранитель. - Нам нужно будет устроить ее, когда выпишут...
   -- Да понятно... -- вяло отмахнулся Гроссман. - А ты?
   -- Я - здесь, - как само собой разумеющееся отозвался Саша.
   -- Давай, что ли, хоть меняться? Три часа - ты, три - я?
   -- Посмотрим.
   Гроссман вздохнул. "Нет, все говорит за то, что мирно, в своих постелях и от старости, мы не помрем"...
   -- Я прослушал... что там доктор сказал? У нее болевой шок?
   Саша потер бровь большим пальцем и глубоко затянулся сигаретой:
   -- Нет. Сильный нервный срыв и сепсис.
   -- И все?
   -- А этого мало?
   -- Я уж подумал совсем страшное... Никогда себе не прощу, наверно...
   -- Иди, Коля! - телохранитель запустил пальцы себе в волосы и слегка дернул прядь у виска. - Когда найдешь квартиру, принеси мне пожевать...
  

* * *

  
   -- Жди меня на стоянке, -- Андрей хлопнул дверцей "Ландкрузера".
   Серега с облегчением прибавил громкость в магнитофоне и закурил, подергиваясь в такт музыки. Шеф не курит и терпеть не может, когда кто-то делает это в его присутствии. Интересно, долго еще им колесить по городам и весям? С другой стороны - какая разница? За две штуки "зеленых" даже Квазимодо мог бы рассчитывать на победу в конкурсе красоты - с условием, что Сергей будет председателем жюри...
   Тут парень увидел, что из стоявшего неподалеку "Мерседеса" выглянул какой-то тип и поманил его пальцем. Серега не прореагировал: если тому больно нужно -- он и сам подойдет. Видали мы таких!
   Тип сам не подошел, а послал вместо себя здоровяка-молодчика с золотой "фиксой".
   -- Зазнался, что ли? -- осклабился здоровяк, останавливаясь с Серегиной стороны.
   -- Какие проблемы?
   -- Да никаких, -- молодчик сунул руки в карманы брюк. -- Непыльная работа нужна?
   -- В смысле?
   -- В смысле -- платим десять штук баксов только за то, что ты передашь нам одну вещь...
   -- Это что за вещь, которая стоит такие бабки?! - насторожился парень, заодно прикидывая, что можно сделать, поимев такие деньжищи.
   -- Диск. А с боссом твоим, если обижать тебя вздумает, мы разберемся... Ну что, по рукам?
   Серега поскреб в затылке. Заманчивое предложение... Значит, Андрей Константинович охотится за каким-то диском... Видно, важная штуковина, если такой "фраер" самолично гоняется за нею по стране.
   -- Я подумаю...
   -- Только делай это быстрее, водила, сроки поджимают. Обидно будет такие бабки упустить, угу?
   И молодчик вернулся в "Мерседес", оставив Серегу в серьезных раздумьях...
   ...Тем временем Андрей вошел в здание и, кивнув на КПП сержанту, беспрепятственно проник в разблокированные двери. Путь его лежал к кабинету с золотой вывеской: "Сташ С.М., начальник II отдела донского управления по борьбе с организованной преступностью".
   -- О-о-о! Андрей Константиныч? Какие люди! -- увидев Серапионова, вскричал пухленький мужичок-казачок в расстегнутом пиджаке. - Хорошо добрались? Отец ваш аж два раза звонил, беспокоился...
   -- Семен Макарович, у меня к вам дело, -- посетитель был непроницаем, и фамильярный пыл "казачка" значительно угас, тем более, начальник II отдела УБОП уловил странный, мягко говоря, взгляд. Несколько мгновений Андрей будто что-то выискивал у него над головой и, не найдя, опять посмотрел в лицо.
   И все же толстяк снова расплылся в улыбке:
   -- Что за день сегодня? Что ни час, то звонок "сверху"! Эдак вы всех наших ребят разберете на свои нужды!
   Флегматичный Серапионов тонко улыбнулся:
   -- Ребят у вас, я полагаю, на каждого ростовчанина по душе будет... не прибедняйтесь. Да еще и кормить чем-то нужно такую ораву... Но, собственно, вернемся к нашим баранам. Необходимо по возможности бесшумно и - в любом случае - неофициально задержать нескольких человек...
   -- Кого? - посерьезнел Семен Макарович.
   -- Гостей города. Джип "JM Grand Cherokee", цвет черный, номерной знак "С1064Н-54 RUS"... Машина в ужасном состоянии, на нее трудно не обратить внимания...
   -- Ну, на "Гранд Чероки" вообще трудно не обратить внимания... -- прикинул Сташ.
   -- Совершенно верно. Итак, мы сработаемся?
   -- Конечно. А я как раз в столовую собирался, обеденный перерыв... Не откажетесь составить компанию?
   Андрей не отказался.
  

* * *

  
   -- Вам назначено? -- уточнила секретарша господина Кудряшова, не поднимаясь с места.
   Саша остановился и внимательно посмотрел на нее:
   -- Во-первых, здравствуйте, -- сказал он. - А во-вторых, доложите Павлу Васильевичу...
   Секретарша невольно уменьшилась в размерах. В голосе посетителя звучали начальственные нотки. Мало того, в его выправке было что-то офицерское, а во взгляде - властно-сдержанное. С такими лучше не конфликтовать. Работой она дорожила.
   Женщина уже хотела было нажать кнопку селектора, как вдруг помощник мэра сам возник в дверях своего кабинета. Увидев Сашу, Кудряшов улыбнулся:
   -- Ну вот, вы не заставили себя ждать! Очень рад, прошу!
   -- Добрый вечер, Павел Васильевич.
   -- Да вы присаживайтесь! В ногах правды нет. Кофе, чай? Или сразу к делу? Чем могу служить?
   Обманутый сходством, чиновник уже не стал интересоваться у "Андрея" здоровьем "его" отца, ибо разговаривал с тем только вчера вечером. Что ж, видимо, в деле появились какие-то нюансы, если "Серапионов-младший" завернул к нему, перед самым окончанием рабочего дня, к тому же - накануне праздника. И еще одна странность: Павел Васильевич всегда обладал уникальной способностью запоминать человеческие лица, а вот в прошлый раз обошел вниманием довольно заметный шрам на скуле "Скорпионова сынка". Да, шампанское, видимо, свою роль в тот день сыграло...
   -- К делу, -- согласился Саша, раздумывая, чем вызвано столь неправдоподобное радушие закоренелого номенклатурного работника. - Вам, наверное, уже позвонили насчет меня?
   -- Да, да, я слушаю вас... - подтвердил Кудряшов. - И давайте сразу конкретику.
   Он красноречиво посмотрел на часы, наслаждаясь хозяйским положением: все-таки, на его территории "Серапионов" держится менее надменно. Видимо, чувство субординации имеет место быть даже у такого...
   -- Дело в том... в том, что нам нужно небольшое сопровождение для безопасного отъезда из вашего города... Видите ли, господин Игнатов наверняка не говорил вам обо всех деталях этого дела. И, тем более, он еще не мог знать, что в квартире моей сестры Анны был обыск... Это произошло сегодня утром.
   Чиновник поморщился. Что еще за сестра Анна? Ну да черт с ними со всеми, Анна так Анна, обыск так обыск. У этих все может быть: сами живут, будто на вулкане, и других дергают. Лучше уж в подробности не вдаваться. Как говорится, меньше узнаешь - дольше проживешь... А Игнатов... Игнатов... кто ж такой Игнатов? Знакомая фамилия, черт возьми. Да, не те уж годы, и память не та...
   "Андрей" явно попытался "прощупать" его: Кудряшов ощутил попытку проникновения в сознание. И едва он вскинул глаза, возмущенный подобной наглостью (уж его-то в свое время научили защищаться от таких выпадов), как "Серапионов" отступил.
   -- Во сколько вам понадобится сопровождение?
   -- Примерно после полуночи.
   -- Вы для уточнения перезвоните мне за час-полтора, а я отдам нужные распоряжения...
   -- Благодарю вас, Павел Васильевич, -- Саша поднялся.
   -- Всего доброго.
   Молодой человек оставил кабинет в некотором замешательстве. Чиновник не захотел вникать в проблемы гражданки города, администрацией которого он руководил. Это, конечно, не удивительно, но другой на его месте из чистого любопытства попросил бы подробностей - неважно, стал бы он потом разбираться с проблемой или нет. Кудряшов - не попросил. Это раз.
   И второе. Вот если бы сейчас с помощником разговаривал сам Игнатов (дядюшка "одержимого" Шурика), то столь милостивое расположение к нему Кудряшова было бы вполне объяснимо. А мотивация чиновничьего благодушия по отношению к Саше? Пусть он и трижды знакомый Игнатова... Странно. Кудряшов непрост. "Прощупать" его незаметно не удалось, а лезть нахрапом было нежелательно. Однако здесь что-то не так...
   Саша беспокоился только об одном: чтобы не сорвался намеченный план. Всю дорогу он прислушивался - нет ли за ним слежки. Подозрительный чиновник вполне мог задействовать "топтунов", чтобы выявить, где живет его визитер. Восточная норма поведения - "в лицо улыбаюсь, за пазухой нож держу" - у политиков является единственным способом выживания. Но "хвоста" не было, и телохранитель благополучно добрался до Петрозаводской, где Николаю удалось снять для них квартиру.
  

* * *

  
   -- Все это, Шура, уже отдает тупым бегством в никуда!
   Хоть Николай и пытался говорить тихо, Рената услышала его из соседней комнаты. Саша здесь!
   Она протерла глаза, наткнулась на пластырь, приклеенный к виску, осторожно пощупала языком десну. Ноющая боль, конечно, осталась, но это уже совсем не тот кошмар, что прежде.
   -- Ты только сейчас это понял? - спокойно согласился Саша.
   -- Тогда - на хрена?..
   -- Круг сужается, скоро нас отыщут и здесь. Сидеть на месте нельзя, мы должны постоянно идти на опережение. Либо мы окончательно запутаем следы, либо нас вычислят и...
   -- Ой, да не морочь мне голову! Шо мы будем делать в Краснодаре?
   -- То же, что и здесь: ничего.
   -- Как нас вычисляют? У них шо, ЦРУ на посылках?.. Шайта-а-ан! Они бы так преступников ловили, во всероссийском розыске которые... У нас скоро закончатся деньги - и как ты себе представляешь дальнейшее? В "медвежатники" заделаемся? Под банки подкопы рыть начнем?
   Саша не ответил. Шаги Николая.
   -- Ладно, Шур. Смена караула. Пойду перекушу. Она спит.
   Хлопнула входная дверь.
   Рената почувствовала раздражение. Гроссман только и умеет, что "наезжать" на других. Что-то до сих пор он со своим супер-интеллектом не предложил ничего дельного...
   И ей почему-то стало очень жаль Сашу. Ради чего все это терпит он? Из любви к ней? Разве существует на свете любовь, которая идет на такие жертвы? Только в романтических книжках... Что до быта, так там и из-за пустяков лаются будь здоров, какое уж во всем этом самопожертвование?
   -- Почему ты терпишь нас, Саша? - спросила она, уткнувшись в подушку.
   Телохранитель бесшумно скользнул в комнату, и Рената почувствовала его. Кровать слегка дернулась: он сел рядом и положил руку на затылок девушки. Она почти рывком повернулась, хотя это и стоило ей боли в зубах:
   -- Ты ведь мог бы уже жить нормальной жизнью. Видишь: Гроссман уцепился за меня не на шутку, я одна не останусь... Чем-нибудь это да закончится... А потом, если останусь жива, я найду тебя. Беги от меня сейчас, Саша. Беги. Я приношу всем только горе.
   Саша промолчал, продолжая перебирать ее спутанные волосы. А в груди Ренаты прозвучал знакомый и незнакомый одновременно (нет, она уже когда-то его слышала!) голос: "Сестренка! Ни одно существо на этом дряхлом шарике не способно полюбить тебя больше, чем любят твоя собственная душа и твое сердце - безусловно и бескорыстно. А сложнее всего - простить, принять и полюбить самое себя. Это как смириться со смертью". Ответ на ее сомнения или же только осколки лихорадочного бреда? Этот голос, грубовато-грустный, идущий откуда-то из центра груди, никогда не был слышен ей в нормальном состоянии...
   Как же прогнать Сашу от себя? Рената предчувствовала: он будет драться за нее до конца. Это видно. Она сдалась, Николай в душе сдался, а Саша будет драться. Бог ты мой! Ну зачем, зачем все это?!
   -- Уходи! Я уже не хозяйка тебе, но я в последний раз приказываю: уходи прочь! Не заставляй меня терзаться еще и угрызениями совести, мне и так всего хватает...
   Саша осторожно прикрыл ее губы ладонью. Рената оттолкнула от себя его руку. Она чувствовала приближение истерики, но сдерживаться не желала:
   -- Даша, Артур, ты - я не переживу всего этого! Я иногда даже думаю, что Артур сделал это нарочно, из мести. Хочешь и ты отомстить мне за что-то? Тогда скажи - за что? Что я тебе сделала? Кто ты?
   -- Женская логика... -- улыбнулся Саша. - Отчего ты решила, что Артур хотел тебе отомстить? И за что?
   -- Да он просто ненавидел меня. И накануне... этого... что случилось в твоей квартире... мы с ним сильно поругались. Он меня терпеть не мог, а зачем-то полез под пули. Что еще мне думать?
   -- Артуру это было суждено. Дарье - тоже. И Артур не ненавидел тебя.
   Внезапно черты его лица претерпели метаморфозу, и Рената вздрогнула. Глаза Саши потемнели, да и весь он неведомым способом стал другим, похожим на... О, нет! Это галлюцинация!
   -- Ты дура, если еще не поняла, что он тебя не ненавидел! -- голос тоже был не Сашин. -- Это ты не считала его за человека!
   -- Нет, нет... Неправда! -- прошелестела Рената бледными губами и отодвинулась, но незнакомец, в которого неведомым способом вдруг обратился Саша, точно взбунтовавшееся отражение, последовал за девушкой, пока не схватил ее за руки и не придавил их к постели.
   Карие глаза метали молнии, но в то же время взгляд, внезапно ставший и чужим, и знакомым, скользнул поверх Ренатиной головы, чтобы затем вновь обратиться к ее зрачкам:
   -- Стал бы он умирать за тебя, если бы тебя ненавидел! Артур придумал бы что-нибудь интереснее... Ты дура, которая плюет на собственное мнение, на свою душу, в угоду чужому злословию! Малолетка, не способная думать своими мозгами, решиться на самостоятельный поступок!
   -- Не надо! - простонала Рената. - Мне страшно! Перестань!
   -- Слушай! -- крикнул он, точно боясь, что ему не хватит времени высказаться. -- Слушай! Сегодня наш последний день, поэтому слушай и не перебивай! Когда Саша... я... когда я подошел к тебе в тот раз... я... узнал тебя. И не поверил... Целая вечность -- восемнадцать человеческих поколений -- и вдруг ты оказалась рядом, до этого мной не замеченная, а теперь - в смертельной опасности... Хотя он... я искал, так искал! Смерть стояла за твоей спиной, -- (короткая внутренняя борьба мимически отразилась на его лице, и, наконец, победу одержал темноглазый красавец с бархатным южным взглядом). -- Дай же мне сказать, Учитель, я долго терпел! Ей это не повредит! И я хочу поговорить с нею в последний раз -- разве это преступление?! -- (борьба прекратилась, а взгляд печальных карих глаза смягчился). -- Он сделал над тобой и над нами все, что необходимо было сделать, он взял это на свои плечи... так не мешай, помоги ему, Попутчица! И... прости, если что было не так... Хочу, чтобы ты знала: я не ненавидел тебя, а... совсем наоборот... Прощай, -- обняв ее (изумленная, потрясенная, уже близкая к разгадке, но боящаяся поверить, она не сопротивлялась), незнакомец тихо спросил: -- Можно?..
   Губы Ренаты затряслись, на глаза навернулись непрошеные слезы:
   -- Артур... Мой бедный верный Артур... -- прошептала она.
   Он взял ее за подбородок и, прикрыв глаза, поцеловал. Руки его подломились, сил больше не было.
   Когда он поднял голову, на девушку посмотрели серые глаза Саши, и в них стояли слезы. Рената теперь почти не чувствовала его веса. Он медленно приблизил губы к уху девушки, от горячего, прерывистого дыхания заволновались рыжие волосы на ее виске:
   -- Прости... С ними со всеми так трудно... Они такие разные, но каждый имеет право поставить точку по-своему... Я очень сильно напугал тебя, маленькая?
   -- Да... и нет... -- ее охватила целая гамма чувств под взглядом ласковых и каких-то неземных глаз Саши. -- Значит, это я скоро умру? Да?
   -- Нет. Ни за что. Ты будешь здесь и сейчас любой ценой...
   -- Но... какова эта... плата?.. -- Рената, впрочем, поняла, о какой цене он только что сказал.
   -- Жить -- еще не значит жить, умереть -- не значит умереть. Податливей воды ничего не бывает, однако, ударившись о ее поверхность, можно разбиться насмерть. Вода точит камни. Иногда надо быть податливее воды, упорнее воды, терпеливее воды... Как жаль, что ты утратила это тогда... и теперь не в состоянии понять своей не взрослеющей, уснувшей душой... Ведь нам обоим было бы легче, захоти ты вернуться на наш Путь...
   -- На какой путь, Саша?! Мне сейчас не до твоих ребусов... Почему ты не хочешь спастись и уйти?!
   -- Потому что я вернусь, а ты -- нет! Потому что сейчас мы в точке невозврата... Потому что обод давно должен стать осью, ступицей -- и забыть о Колесе, полосующем Дорогу...
   -- Но что же делать?! Что мне делать?!
   -- Тебе? - он слегка удивился этому ее вопросу, но ответил: -- Жить, конечно...
  

* * *

  
   В спорткомплексе "Горный цветок" этим вечером было людно: накануне 7 Ноября руководство клуба решило провести межрайонные соревнования по рукопашному бою.
   Дмитрий Аксенов был частым посетителем "Цветка", как и его бывший коллега Влад Ромальцев. И если размазня-Ромальцев (так называл его приятель) приходил в клуб поддержать форму и пообщаться с друзьями, то сам Дмитрий за тренажеры садился редко, а к "рукопашке" и подавно не имел никакого отношения. У него здесь были свои интересы, о которых молодой человек предпочитал не распространяться. Он вообще мало рассказывал о себе даже самым близким друзьям, которых у Аксенова было раз, два - и обчелся...
   Под потолком огромного зала слегка колыхалось от слабого сквознячка полотно с эмблемой красно-синего герба города: коронованный щит, увитый дубовыми листьями, а на щите - башня, похожая на шахматную ладью, и человеческая фигурка.
   На татами были вызваны бойцы от Советского и от Кировского районов. Дмитрий обратился во внимание: это были Хусейн Усманов (Горец) - богатырь славянской наружности, несмотря на кавказские корни, - и Костя Иванов (Самурай) - грозный противник, хоть и казался он поизящнее Горца.
   Самурай насмешливо посмотрел на Горца своими раскосыми азиатскими глазами. Усманов что-то сказал, они засмеялись, но тут же подобрались, ожидая сигнала к началу боя.
   -- Как думаешь, кто? - спросил Влад, поворачиваясь к Дмитрию.
   -- Га! В том-то и интерес! - Аксенов протер очки и облокотился на барьер трибуны, с которой они наблюдали за происходящим. - Они равны...
   Горец ткнул себя кулаком в ладонь и слегка поклонился противнику. Самурай повторил его жест. Зрители зааплодировали, а Дмитрий усмехнулся:
   -- Эти и в аду баловаться станут...
   Влад пожал плечами. Пожалуй, заинтересовать его пока еще могли только такие мероприятия. Ко всему остальному в этой жизни двадцативосьмилетний Ромальцев давно охладел.
   Володя-Афганец, сидевший вместе с судьями в президиуме, дал гонг.
   Горец и Самурай кинулись друг на друга. Публика восторженно завопила.
   А бились они красиво, в "русском стиле". И действительно были равны. Костя-Самурай, знавший особенности приятеля, сразу избрал тактику "взять измором". При его юркости - не такое уж сложное дело. Но и Горец-Хусейн был непрост. Зрители просто изнывали от нетерпения.
   И тут, как назло, у Дмитрия запиликал сотовый. Бормоча проклятья, Аксенов протолкался к выходу с трибуны.
   В коридоре было тихо, только из зала доносился приглушенный рев болельщиков.
   -- Дмитрий, это Оскольский.
   -- Ну, я понял, -- недовольно отвечал Аксенов.
   -- Котов звонил. Евгений Борисович. Сообщил, что "саламандры" нашли объект, поэтому нужно сработать быстрее них. Приказал перетряхнуть "Чероки" по запчастям.
   -- Афанасич, я тебя Христом-богом заклинаю! Ну Обухов же Кирюха этим занимается! Запамятовал, или как?
   -- Ты своих-то хоть парочку подогнать можешь? Не в службу, а в дружбу?
   -- Не могу я, Афанасич, не могу! Соревнования у них ответственные, а завтра праздник и им снова выступать. Не могу "не в службу"! Не торгуйся, Афанасич! Не поймут меня...
   -- Да у Обухова - так, середнячки. Побойся шефа, ну зашли нам бойцов своих!
   -- Ладно. Будут Черт и Санчо-Панчо. Пойдет?
   -- А поопытней кого?..
   -- Ну ты обнаглел, Оскольский! Я и так тебе навстречу пошел!
   -- Ладно, ладно, не гунди! - судя по голосу, невидимый Оскольский был очень доволен уступкой Аксенова. - Сочтемся как-нибудь!
   Мрачный, как небо в затмение, Дмитрий вернулся в зал. На татами стояли уже двое других - кажется, из ливенцовских (Западный район, то бишь) и ленинских.
   -- Ну? - Дмитрий толкнул Влада локтем в бок.
   Ромальцев рассеянно взглянул на него:
   -- Что? А! Самурай. Он его на последней минуте "порешил"...
   И Влад, якобы держа в руке нож, продемонстрировал прием, с помощью которого Костя победил Усманова. Дмитрий с досадой покачал головой: такое пропустил!.. Ромаха, конечно, и сам владеет приемами "русского стиля", но далеко не на том уровне, как те двое. Наверняка с настоящим, а не символическим ножом, да еще и в руках Кости-Самурая, финал спарринга выглядел блистательно. Вот чертов Оскольский!
  

ЗА ЧЕТЫРЕ ДНЯ...

  
   Николай заложил руки за голову и поглядел в потолок. Подремать бы, да нельзя: скоро ехать...
   Хлюпая по лужам и раскисшему грязному асфальту, где-то рядом с их домом прошумел автомобиль. Свет его фар, проецируясь сквозь окно, прыгнул на потолок, замер на мгновение, а потом снова ожил. Медлительный "зайчик" полз по белой известке, пока не очутился на обоях стены и не затерялся где-то за шкафом.
   Николай прислушался. В соседней комнате их временного пристанища было тихо, только из-под двери пробивалась узкая полоска света.
   Нет, Ренатка не вернется к нему. Он уже понял это, оттого и бесился. Они с Шуркой любят друг друга, и он, Николай, третий лишний в их отношениях. Гроссман и предположить не мог, что когда-нибудь окажется в столь двусмысленной ситуации. Жизнь его текла размеренно, просчитано, плавно. Его любили бабы - что ж, он с удовольствием пользовался своими внешними данными и подаренным природой обаянием. Они сходили по нему с ума, он же быстро остывал, получив желаемое. Как ребенок к игрушке. Ну, бывает. В конце концов, он мужик, а это значит, что ему такие маленькие слабости простительны. Рената ведь во всем остальном не знала отказа: Николай никогда не кричал на нее, не придирался, одевал-обувал, будто принцессу. Они и ссорились-то лишь из-за его похождений. Ерунда какая пошлая: "Я приготовила ужин, а ты явился только утром!" Мелочь. Она и готовить-то не умела толком никогда. Зачем ей было нужно тратить силы и "шерлоко-холмсовскими" методами узнавать про личности его... ну, ладно, назовем своими именами: любовниц?! Это от нечего делать. Нарушили ее право собственности. Так, как этого своего... телохранителя... она мужа не любила. Теперь Гроссман отчетливо видел разницу. Значит, тогда ею руководила ревность, обычная женская ревность: "Как так? Я не единственная? Не только моим телом восторгаются? Не только я вызываю экстаз?!" Но в других семьях живут и похуже. И жены терпят - и болячки "стыдные" тихомолком лечат (кстати, даже здесь у Ренаты к нему не могло быть претензий!), и побои за любовь почитают, и пьяного мужа из гостей на себе тащат. Николай был не самым плохим супругом. Просто ей нужен был принц на белом коне. Ну-ну, поглядим, каким "принцем" окажется твой сенбернар, любимая. Когда весь этот романтический флер с погонями растает. Поглядим... Если выживем.
  

* * *

  
   -- Нам пора!
   Рената ощутила поцелуй и вырвалась из тревожного сновидения. Тот храм, все те люди, чудовища, огонь - все кануло в никуда, сменившись действительностью...
   Саша готов был сорваться с места, как перелетная птица. Только он и был ориентиром для Ренаты, начавшей путать бред и явь...
   -- Который час? -- спросила девушка. Она давно потеряла счет времени: снаружи, на улице, было темно, оконное стекло кропил мелкий дождь.
   -- Начало первого... Вставай, девочка, вставай! Потерпи еще чуть-чуть...
   Что-то в нем было не так. Прежде Рената ощущала, словно кто-то еще был в Сашиной душе. Теперь это чувство пропало. Саша был другим - да, чистым, как и прежде; да, необычным; да, бережно и с любовью хранившим ее - но другим. Они сидели в полном одиночестве и смотрели друг другу в глаза.
   -- Что-то случилось? - спросила Рената. - С тобой что-то произошло...
   Он опустил голову:
   -- Нет, со мной - ничего...
   -- Посмотри на меня, -- прикоснувшись к его подбородку, девушка мягко приподняла Сашино лицо.
   Он невесело усмехнулся, покривив краешки упрямых губ. Впервые Саша показался Ренате настолько спокойным, красивым и задумчивым.
   -- Ты -- самый лучший... -- чувствуя, что вот-вот расплачется, она погладила его по щеке. - Ты словно песок: сыплешься сквозь пальцы, не удержать... Я никогда не смогу говорить на твоем языке, думать твоими мыслями, чувствовать твоей душой... Полная безысходность -- знать, что я никогда не смогу быть с тобой единым целым... Не смогу быть тобой... А мне бы этого хотелось...
   -- Со мной? -- переспросил Саша.
   -- Тобой! Тобой...
   Вначале он промолчал. Рената закрылась руками. Плечи ее судорожно вздрагивали.
   -- Зачем тебе это? -- голос его звучал так, точно он был где-то далеко-далеко...
   -- Затем! Только так я смогу тебя удержать!
   Саша покачал головой:
   -- Так -- не сможешь... -- он поцеловал ее. Поцеловал и поднялся: -- Нам пора ехать... нас ждут.
   -- Кто?
   -- Николай. Он ждет тебя.
   Рената грустно усмехнулась. Зачем он ее подталкивает - и уже не первый день! - к опостылевшему Николаю? Разве не видит, что разбитому сосуду уже не стать прежним - единым, целым?!
   -- Я надоела тебе? - спросила она.
   Саша даже не ответил на эту глупость. Он молча помог ей одеться.
  

* * *

  
   Подергивая цепочку своего браслета, Николай посмотрел на часы. Половина первого. Хорошо хоть дождь прекращается... Мотор "Чероки" прогрелся, а этих двоих все не было.
   С каштана, под которым стоял джип, сорвался лист и, отяжелевший от сырости, кувыркнулся по крыше автомобиля. Наконец свет в их комнате погас. Николай выпрямился, придвинулся к рулю. Вот и они.
   Ренату шатало, ноги заплетались. Если бы телохранитель не придерживал ее за плечи, она давно бы уже упала. Да, видок у них еще тот...
   -- Ну, и где твое сопровождение? -- спросил Ник и выбросил окурок в окно.
   Саша пожал плечами:
   -- Может быть, Кудряшов передумал... Что ж, возможно, мы обойдемся и без прикрытия... Я не очень рассчитывал на него.
   И он открыл дверцу перед Ренатой.
   Однако еще по дороге Николаю пришлось дважды остановиться, потому что бывшую жену укачивало. Гроссман злился: далеко же они так уедут...
   -- Шурка, возьмите какой-нибудь пакет, пусть она туда... -- наконец не выдержал он. - Сколько можно?
   А на посту южного выезда из города их задержали...
  

* * *

  
   -- Квартира заперта, на звонок не отвечают! - доложил главный в наряде.
   Машины стояли у дома на Петрозаводской. Десять минут назад отсюда уехали Саша, Рената и Николай.
   Гармошкой сморщив кожу на лбу, капитан развел руками:
   -- Ни черта не понимаю. Сейчас узнаю. Рассредоточиться по машинам...
   Он извлек рацию и принялся вызывать начальство. Остальные ждали решения капитана.
   -- В конце концов, им нужно было сопровождение? Как с ними связаться? Прием!
   Рация шипела. Капитан выслушал ответ и сквозь зубы бросил:
   -- Есть!
  

* * *

  
   -- Хорошо, сделаем, Семен Макарович... Сделаем. Уже выезжаем, -- Лепетченко махнул своим парням, и те забились в "уазик" с синей полосой на борту. - Сташ велел поторопиться... Давайте, быстро! Быстро!
   Проследив за их отъездом из окна своего "Ландкрузера", Андрей покосился на Серегу:
   -- Трогай. Но не мечись, соблюдай дистанцию.
   -- Понял, -- буркнул парень, хотя на самом деле не понимал ничего во всех этих Андреевских передвижениях.
   Джип неторопливо последовал вслед за милицейской автоколонной.
  

* * *

  
   Гроссман с вопросом в глазах оглянулся на Сашу:
   -- Опа! Гаишник! Какие предложения?
   У Ренаты закололо в груди. Только проверок им сейчас и не хватало...
   -- У нас есть выбор? -- переспросил Саша, щелкнув затвором в кармане куртки.
   Постовой попросил их выйти. Рената покачнулась, удержалась за дверцу и со стоном бросилась к обочине. Гаишник удивленно проследил за нею, но, когда она согнулась над травой, понял, в чем дело.
   -- У меня приказ подзадержать вашу машину до выяснения обстоятельств...
   Саша слегка напрягся. Николай следил, не сунет ли он руку в карман. Однако телохранитель не спешил.
   Постовой ушел в свою будку и вскоре появился опять:
   -- Это таблетки. Говорят, от морской болезни помогают, -- парень кивнул на обессилевшую Ренату. - Имбирь. Вы ей дайте, может, полегче станет? Я часто проезжающим выдаю...
   Гроссман не поверил ушам. Впрочем, и среди гаишников, наверное, встречаются чудаки. Хотя, скорей всего, жена просто понравилась этому парню. На нее частенько "западают" первые встречные, потому - не удивительно.
   Саша оперся о капот, закурил. Насвистывая песенку, Николай стал прогуливаться взад-вперед напротив будки постового. Рената проглотила таблетку и легла на заднем сидении джипа.
   Минут через десять к посту подъехало два милицейских микроавтобуса и три мотоцикла. Из головной машины вышел человек средних лет. Лоб его избороздила гармошка морщин. Саша и Николай заметили четыре звездочки, светящиеся на его погонах.
   -- Отряд специального назначения прибыл, Андрей Константинович, -- сказал капитан, обращаясь к Саше.
   Телохранитель удивился и уточнил:
   -- Андрей Константинович?
   Капитан сверился со своими записями, на всякий случай взглянул на номера джипа:
   -- Ну да, все верно... -- секундное сомнение покинуло его. -- Возвращайтесь в машину. Мы следуем за вами как прикрытие... -- и без дальнейших объяснений он пошел к своему микроавтобусу.
   В сопровождении милицейского эскорта грязный, побитый джип со своими измотанными пассажирами продолжил путь. Со стороны это выглядело до комичности нелепо.
   -- Кому это ты представился Андреем... как его?.. -- спросил Гроссман.
   -- В том-то и дело, что никому... -- пробормотал телохранитель, тщетно разыскивая ответ на тот же вопрос, и отвел руку, чтобы Рената смогла на него опереться.
   Ее сердце металось, как маленький зверек в осыпавшейся норке. А она ведь уже думала, что способность переживать и бояться умерла в ней навсегда...
   -- Спутали с кем-то, поди? - предположил Николай.
   -- Сомневаюсь... -- Саша поджал губы, помолчал и добавил: -- И мне это не нравится...
   -- Мистика, ага! -- хохотнул Ник; проникнувшись прелестью происходящей "комедии положений и ситуаций" (пусть непонятной и, возможно, опасной для них), он включил магнитофон и подпел Алене Апиной: -- "Самоубийца, ну что же ты де-е-елаешь?"
   -- Гроссман, не надо петь! - попросила Рената. - Меня только-только перестало тошнить...
   -- "Он не достоин этого счастья! -- продолжал тот, радуясь возможности через очередную "хохму" поддеть бывшую жену. - Только с тобой в обращении смелый он и упивается своей властью!.."
   Девушка простонала и зарылась головой под куртку к Саше.
   Темнота сменилась светом: они въехали в тоннель под железнодорожным мостом.
   Внезапно две машины впереди "Чероки" притормозили и объехали какое-то препятствие. Николай не сразу увидел, в чем дело: обзор дороги закрывал грузовик. Но, следуя примеру водителей передних машин, Гроссман тоже повел "Чероки" в объезд затора.
   Препятствием оказались вставшие поперек дороги "Волга" и "уазик" с ярко-синими полосами на бортах. Когда джип поравнялся с ними (скорость пришлось сбросить до минимума), из "уазика" выскочили вооруженные люди и открыли стрельбу из автоматов.
   Прошитое очередью лобовое стекло "Чероки" чудом не разлетелось в мелкое крошево. Николай пригнулся, машинально впечатал в пол педаль тормоза, и джип сильно дернуло.
   Рената вскрикнула, но Саша быстро придавил ее к своим коленям.
   -- Сдавай назад, Коля! - крикнул он.
   Джип помчался в обратном направлении, задом наперед. Николай вел наобум, боясь высовываться, но ему повезло, что машин в столь поздний час было немного и все они успевали дать им дорогу. Мотоциклисты сопровождения, вильнув, объехали "Чероки". Вслед за ними из микроавтобуса, где находился капитан, выскочили спецназовцы и тоже бросились на защиту джипа. Завязалась отчаянная перестрелка...
  

* * *

  
   -- Поспели к самому началу первого акта! - с веселой торжественностью прокомментировал Андрей, когда они с Серегой оказались в тоннеле.
   На дороге со встречным движением (под мостом эти дороги разделяли бетонные перекрытия) царила сумятица, сопровождаемая треском непрерывной пальбы. Сторона же, по которой несся великан-"Ландкрузер", пустовала.
   Андрей нахмурился: что-то не то происходило на соседней полосе. Уж слишком много народу, чересчур затяжная заварушка. Он-то предполагал, что потасовка разрешится быстро: парня пристрелят, девку вытащат из машины. Однако неизвестно по каким причинам карты спутались...
   Серега съежился и в ужасе притормозил.
   Серапионов метнул в него взгляд, по сравнению с которым шальные пули казались просто ерундой.
   -- Газу! - тихо, но таким тоном, что внутри у водителя все окоченело, приказал он.
   "Ландкрузер" снова ринулся вперед - объезжать перекрытия. Андрей с трудом унял вспышку досады и ликования: всего в каких-то трех-четырех метрах от них, за бетонным бортом, из "пробки" пытался вырваться вожделенный "Чероки". Покореженный, грязный, обстрелянный "американец" бестолково тыкался во все стороны, словно засевшая на камнях отмели байдарка. Серапионов не видел пассажиров, но он чуял их, и это вызвало в нем такой всплеск эмоций, какой бывает у гончего пса после удачного выстрела хозяина-охотника. Глаза его пылали, и Серега боялся даже взглянуть в сторону своего, обычно столь бесстрастного, шефа.
   Расчет Андрея был прост: к тому времени, как они поспеют на противоположную сторону моста, эти "коммандос", кому бы они ни принадлежали, перевалят друг друга и очистят плацдарм. Главное, чтобы по дурости не ухлопали и девку. Сиди, милочка! Сиди, не высовывайся! Твой соколик летит к тебе, детка!
   "Не мешкай, мой лучший ученичок! Я пообещал атмереро посодействовать! Устроим крутой замес?!"
   Шины "Ландкрузера" завизжали на подсыхающем после дождя асфальте. Сосредоточенный Серега крутил руль, стараясь удачно развернуть тяжелый джип.
  

* * *

  
   -- В гробу я видел такие разборки! -- заорал Николай на педаль газа: в тот момент она была для него воплощением вселенского зла.
   -- Налево! - быстро отреагировал Саша, едва заметив образовавшуюся брешь между автомобилями.
   Они воспользовались моментом и, получив всего пару-тройку лишних царапин, когда задевали бетонный борт перекрытия, выскочили на свободную от машин и людей территорию дороги.
   -- Теперь гони! - приказал телохранитель, все так же прижимая Ренату к своим коленям. - Оторвись от "Ландкрузера"!
   -- Где? - Николай вскинул глаза, но зеркало заднего вида было разбито вдребезги.
   -- Гони, сказал! - рыкнул на него Саша, вынимая пистолет и касаясь пальцем кнопки привода, опускающего стекло в окне.
  

* * *

  
   -- Остановись. Они ушли, -- приказал Андрей, понимая, что "Чероки" уже не догнать.
   Хоть на вид это и была развалина, с ее мотором поработали на славу. Серапионов уже в который раз похвалил в душе своего "прототипа". Это, конечно, игра на "интерес", но приятно играть с достойным противником...
   Серега пристроил "Ландкрузер" к обочине и отдышался. Так и поседеть можно. Вот это босс ему достался... Ну и в переделку же ты попал, Сергей Дубков!
   -- Я давал тебе приказ тормозить под мостом? -- снова бесстрастно осведомился Андрей.
   -- Ё-моё!.. Да у меня, Андрей Константиныч, руки до сих пор трясутся! Предупреждать же надо!
   -- Ты -- слабонервный? -- кажется, на этот раз в голосе босса появился искренний интерес.
   -- Я? Нет. Но кто ж знал...
   -- Тогда кретин, -- еще больше светлея ликом, выяснил Серапионов и почти нежно прибавил: - Послушай меня внимательно, кретин! Если ты хочешь заработать не "штуку", а лишнюю дыру в черепе, то просто скажи мне об этом и продолжай действовать в том же духе... Договорились? А теперь - трогай...
   -- К-куда ехать, Андрей Константиныч?
   -- Да, и еще - задавай идиотские вопросы. Вроде этого. Прямо ехать, кретин, прямо. Ты видишь хоть одну дорогу, кроме этой?
   Серега с трудом унял дрожь и повернул ключи в замке зажигания.
  

* * *

  
   Саша сменил Николая, когда до Краснодара оставалось около ста пятидесяти километров. Близился рассвет. Небо очистилось от туч и кололось ледяными иглами звезд. Почти полная луна серебристым дельфином ныряла между поредевших крон деревьев и грустными провалами кратеров-"глаз" подглядывала за одинокими беглецами.
   Рената не спала, но и не воспринимала окружающее как реальность. Это было странное промежуточное состояние, когда ты сам кажешься себе чужим, а тело твое - ненужным, отягощающим довеском к чему-то основному, главному, тому, что и есть ты. Она просто полулежала, откинув голову на спинку кресла, и бездумно смотрела в небо, где вместе с ними скользил опрокинутый ковш Большой Медведицы. И в груди тихо-тихо напевал высокий, с легкой хрипотцой, мужской голос. Рената понимала язык, на котором он пел, понимала смысл, но произнесенное не попадало в ее разум, не запоминалось, не анализировалось. Девушка просто слушала песню, которая не убаюкивала, но и не возвращала в этот мир. Она воспринимала этот чудесный голос как данность...
   Николай дремал в переднем кресле.
   Вдруг, не снижая скорости, Саша оглянулся. В их джипе уцелело только боковое зеркало, да и то справа.
   -- Коля! Быстро назад! - скомандовал он, слегка ткнув кулаком в плечо Гроссману.
   Тот подскочил и уставился на него.
   -- Ренату держи.
   Николай торопливо перевалился к жене и лишь затем оглянулся узнать, что там случилось.
   Их явно догоняли. Несколько машин, которые полосовали дорогу дальним светом фар. К лучшему, что у них в "Чероки" разворотило почти все зеркала: от неожиданной яркости нетрудно ослепнуть.
   Послышались отдельные выстрелы. Поначалу Николай удивился, почему стреляющие метят не по колесам, а потом до него дошло, что на такой скорости это может привести к аварии, в которой погибнут все пассажиры джипа. Рената же преследователям нужна живой. Только это, пожалуй, до сих пор и спасало их троих. То, что Рената нужна живой...
   Расстояние между машинами быстро сокращалось. Погоня велась не на тяжелых внедорожниках: джипы никогда не отличались особенно большой скоростью. Пожалуй, только "Чероки" Сокольникова был в этом плане исключением - выносливый и достаточно быстрый. Но все же и он проигрывал более скоростным автомобилям...
   С потрясающей легкостью три небольших машины догнали "американца". Николай успел заметить, что это были "Форд", далеко не новый "Тускан" и "Химера" -- двухместная, любительская, редкая в России... Две последние - вообще гоночные модели.
   -- У тебя автомат под ногами! - бросил Саша и выстрелил в "Химеру" из пистолета, с левой руки.
   Тем не менее, джип слегка дернуло.
   Рената присела на корточки и закрыла голову руками. Николай, с перепугу быстро разобравшийся с автоматом, дал очередь в водителя обходящего их справа "Форда". Машина преследователей кубарем покатилась в кювет. Но и из "Тускана" стали ответно стрелять, целя в его окно.
   -- Голову береги! - сказал Саша.
   "Тускан" перестроился влево, и вдвоем с "Химерой" они стали подталкивать джип к обочине. Как ни крути, преследователи добились своего: телохранителю пришлось заметно снизить скорость. Тогда-то вместо опрокинувшегося "Форда" и появился великан-"Ландкрузер".
   Николай попробовал "снять" очередью водителя джипа-"японца", но пассажир, который сидел по левую руку от шофера, чуть перегнувшись, выстрелил в Гроссмана. Пуля с отчаянным визгом метнулась у самого уха Николая. Всего какие-то миллиметры... Если бы стрелявший сидел справа, Ника уже не было бы в живых. Спасибо правостороннему движению в стране Восходящего Солнца...
   ..."Ландкрузер" прижался к борту "Чероки" и спихнул его в кювет. "Американец" перелетел через канаву, грохнулся на колеса и помчал по траве. "Тускан", "Химера" и прочие по-прежнему неслись по трассе, а вот "японец" прыгнул вслед за "Чероки"...
   ...Рената одной рукой продолжала укрывать голову, а другой отчаянно цеплялась за обшивку кресла. Ее болтало из стороны в сторону, она бесчисленное количество раз ударилась щекой, но не выдала ни звука.
   Николай попробовал стрелять еще, но от бешеной тряски лишь потратил впустую патроны, и в итоге автомат безнадежно заглох.
   -- Котлован! - крикнул Гроссман, однако это прозвучало уже в тот момент, когда они свернули и проскочили над самым краем, только заднее колесо, забуксовав на откосе, сбило вниз кусок слежавшейся глины.
   Водитель "Ландкрузера" не стал рисковать и свернул в сторону трассы...
   ...Перемахнув через насыпь, искореженная груда металла, которую представляет собой "Чероки", опрокидывается и, кувыркаясь, летит вниз, в черноту и пустоту котлована...
   ...Николай очнулся почти сразу и обнаружил у себя под мышкой странно изогнутое туловище Ренаты.
   -- Зашибись! -- сказал Гроссман и встряхнул ее.
   Рената тихо застонала. Выпутываясь из страховочного ремня, Саша оглянулся:
   -- Живы?
   Джип стоял среди пожухлой осоки, на дне котлована, не долетев до воды всего несколько метров. Сверху за ним тянулся по склону след из ободранной земли: там они катились.
   -- Рената! -- телохранитель рывком перевесился назад и приложил ладонь к горлу девушки.
   -- Жива она, жива! -- прохрипел Гроссман, забыв об ушибленном затылке.
   -- Позаботься о ней! -- Саша раскрыл дверцу и бросил возле Николая полностью заряженный "ТТ": -- Если придется стрелять -- отстреливайтесь.
   -- А ты?
   -- Ждите меня вон в том перелеске. Не вернусь через пять минут -- уезжайте в Краснодар.
   Выскочив из машины, он махнул рукой. Ник перебрался вперед и с трудом, но все-таки завел джип. "Чероки" выкарабкался по пологому берегу и прямо через поле помчал к лесополосе.
   Припадая к земле, хватаясь за пожухлые стебли и корни кустиков, Саша выбрался на дорогу.
   ...Если бы оставалось не так мало времени и запасов сил...
   "Действуй, братишка! Жизнь дана, чтобы ее прожить, а не проспать! Вперед, ату их!"
   Саша выскользнул из-за пригорка, для подстраховки прокатился по земле, не совсем уверенный, что его не заметили. Возникнув за спиной одного из ближайших преследователей, которые после падения их джипа выскочили из "БМВ" и спортивных автомобилей, телохранитель придушил его, но не выпустил, а прикрылся вмиг обмякшим телом. Перехватив руку жертвы, Саша выдернул у него из пальцев пистолет и, укрывшись за "БМВ", положил еще нескольких, не успевших спрятаться.
   Крики, топот, стрельба...
   Где "Ландкрузер"? Где "Ландкрузер"?
   Мысли на долю мгновения метнулись к Николаю и Ренате, и тут невыносимая боль прожгла ребра...
   ...Телохранитель выпускает из рук изрешеченный пулями труп своей жертвы, зажимает локтем рану в боку, но, не сделав и шагу, падает на одно колено.
   Тишина. Абсолютная тишина. И боль...
   Возле скорчившегося на дороге Саши возникает мужской силуэт.
   -- Мой выход... - произносит мужчина, бьет телохранителя рукоятью пистолета в висок, а затем поворачивается к выползающим из-за машин подчиненным. - А вам - антракт. Займитесь им!
   -- А он что, жив еще? -- удивляется кто-то.
   Мужчина подобирает полы элегантного черного плаща, садится на корточки и прикладывает два пальца к Сашиному горлу:
   -- Да, жив. И чтобы оставался в живых до моего возвращения. Страхуйте моего шофера. Следуйте в Краснодар, но старайтесь сильно нас не обгонять.
   Серапионов распрямляется, скидывает плащ в руки одному из услужливо подступивших спутников. Другой в это время стягивает куртку с неподвижного телохранителя.
   -- Ну, и не скучайте без меня, что еще сказать! - Андрей улыбается, небрежно разводит руками, а затем сует их в рукава поданной куртки. - Похож?
   -- Один в один! - почти хором отзываются окружающие.
   -- Трупы приберите, -- поморщившись напоследок при виде физиономий приспешников, он перепрыгивает канаву и удаляется в направлении леска - туда юркнул загнанный "Чероки"...
   "И не забудь про крутой замес, мальчик мой! Впрочем, я тебе напомню, мало не покажется!"
   ...В дальнейшем пришлось пробежаться, чтобы вид иметь усталый и потрепанный. Впрочем, Андрей и без того замучился, гоняясь за этой троицей уже без малого две недели.
  

* * *

  
   Сломанная или вывихнутая ключица дребезжала адской болью. Николай попытался прощупать, есть ли перелом, но только ухудшил ситуацию. Рената вскрикнула и отогнала его.
   -- Ну я же не врач... -- оправдываясь, пробормотал Гроссман.
   Прошло уже гораздо больше отведенных Сашей пяти минут, а его все не было.
   -- Надо ехать, -- вздохнул Ник, понимая, что телохранителя, скорее всего, уже нет в живых.
   -- Только попробуй! - ответила девушка.
   Джип стоял в самой чаще, все двери его, несмотря на пронзительный ветер, были раскрыты настежь.
   -- Не дури, надо ехать. Если он живой, то найдет нас...
   -- Заткнись, Гроссман!
   -- Рената! Коля! -- вдруг послышался знакомый голос. - Вы где?
   Забыв о боли, Рената вывалилась наружу и, хромая, бросилась навстречу Саше:
   -- Тут! Саша! Мы тут!
   Телохранитель нагнулся, уперся ладонями в колени, опустил голову и перевел дух.
   -- Ты ранен?! -- встревоженно спросила она, подбегая. -- Ты ранен?
   Он выпрямился, обнял ее. Ренате показалось, что в его взгляде мелькнуло любопытство. Так странно...
   -- Все о'кей, -- тихо сказал Саша и покосился на Гроссмана: -- На ходу джип?
   -- Чем-то цепляет землю, а в целом ничего... -- Николай заглянул под колеса. -- То ли подвеска, то ли еще какого-то хрена...
   -- Черт с ним. Загружайтесь, ехать надо... -- телохранитель сел за руль.
   Рената не могла понять, что здесь не так. Но что-то было не так. И этот взгляд, снова метнувшийся поверх ее головы, и незнакомые нотки в знакомом и любимом голосе. И, в конце концов, -- "о'кей"... Он уже не раз удивлял ее чем-нибудь непривычным и, вроде бы, не свойственным ему, но почему такой изучающий, отстраненный взгляд? Ах, лучше бы в свое время он остановил свой выбор на сценическом искусстве - и не случилось бы с ним всего этого...
   Джип немного пошел юзом, выправился, громыхнул, пополз и медленно набрал скорость.
   -- Кто это был? -- спросил Николай.
   -- Не знаю, -- как обычно, Саша был неразговорчив.
   -- Много их там было?
   -- Достаточно.
   "Чероки" спотыкался, как рейсовый городской автобус, правая фара и обе "противотуманки" были разбиты. Выругавшись сквозь зубы, телохранитель наконец остановился и вышел посмотреть, в чем дело.
   -- Вот дерьмо! -- донесся из темноты его голос. -- Надо менять колесо! На диске едем...
   Тут уже удивился и Николай:
   -- У нас нет "запаски"!
   -- Как - нет? А это что? -- Саша указал пальцем на колесо, прицепленное сзади кузова.
   -- Так мы же ее и меняли, ты что, Шур?!
   -- Ну, и?.. Есть конструктивные предложения, или поедем на жеваной резине?
   Телохранитель ничего не предлагал и ждал их решения. Николай потер глаза. Ну вот, всегда ратовал за разумность, а теперь и сказать нечего, когда предлагают. Где в лесу им найти колесо, да еще и для джипа?
   -- Попробуем поставить старое? -- вдруг нерешительно проговорила Рената. -- Может, дотянем?
   -- Хорошо! -- Саша ткнул кулаком покрышку "запаски": -- Ник, займись!
   Окончательно обескураженный тоном телохранителя, Гроссман вышел из машины:
   -- Может, ладонька Рената Александровна, вы таки соизволите подышать свежим воздухом?
   Рената с трудом выкарабкалась наружу. Запал исчез, боль снова вступила в свои права. Саша не сделал в ее направлении ни шага. Правда, потом, словно опомнившись, обнял за талию и увел в сторону.
   -- Что у тебя? -- телохранитель кивнул на плечо Ренаты, которое та прикрывала рукой.
   -- Не знаю. Очень болит ключица...
   -- Поломалась, что ли? Давай посмотрю.
   Он посадил ее на ствол упавшего дерева. Девушка расстегнула дубленку и кофточку. Саша внимательно осмотрел и прощупал ключицы.
   -- Перелома нет. Вывихнуто у плеча.
   -- А вправить - это очень больно?
   -- Да.
   -- Ты сможешь? Я потерплю.
   Саша некоторое время держал ее руку, слегка покачивая и расслабляя. Внезапно его пальцы крепко и уверенно сжались, и он сильно рванул плечо девушки. Рената стиснула зубы, но не выдержала, упала в обморок.
   -- Ч-черт! - прошипел телохранитель, успев подхватить ее под мышки.
   Пришлось сесть и усадить Ренату к себе на колени.
   А в ней и правда есть что-то, чего не передали фотографии... Даже в такой. Он едва узнал в этой измотанной женщине ту хохотушку, которую видел на снимках в Новосибирске. Но она волновала его, и еще как! Андрей покачал головой: вроде, ему не пятнадцать лет, да и Рената - не первая девица, севшая на эти колени. Веселая ситуация! То ли он так проникся своим персонажем, что смотрит на девчонку его глазами, то ли в ней действительно присутствует какая-то мистическая притягательность. Даже назвать это шармом как-то не к месту...
   Впрочем, к делу. Шуры-муры - это потом. Если доведется. А хотелось бы, чтобы довелось ...
   Андрей осторожно встряхнул ее.
   -- Ку-ку! Давай уже, возвращайся, детка!
   Интересно, как у них с телохранителем принято сюсюкаться между собой? "Зайчик"-"кошечка"? "Птичка"-"рыбка"? Пожалуй, сохранять нейтралитет и действительно поменьше разглагольствовать, как советовал Рушинский - лучший выход. Пусть сама говорит...
   Девушка что-то простонала, веки ее затрепетали. Андрей поглядел в сторону Гроссмана, который возился с колесом. Не иначе, как впервые выполняет такую процедуру, красавчик. Андрей и сам, даже ради интереса, никогда не утруждал себя починками автомобиля. Для таких нужд существуют станции техобслуживания. А вот Николай в роли механика презабавен. Интересно, что он сейчас думает про обнаглевшего телохранителя?
   -- Все? - прошептала Рената. - Вправил?
   -- М? - Андрей оторвался от созерцания Гроссмана. - А, да, вправил. Неплохо бы тугую повязку наложить и походить в ней с недельку. Но и так сойдет. Да-а-а... не везет нам с диском...
   -- Ты о чем? - не поняла Рената.
   -- Может быть, все же отдадим его? Надоело мне щемиться по углам...
   В ее глазах засветилась надежда:
   -- Ты узнал, где этот проклятый диск?!
   Андрей замер с приоткрытым ртом, на полувздохе. Такого оборота дел Серапионов никак не предполагал.
   А девушка даже нашла в себе силы выпрямиться у Андрея на коленях и вцепиться обеими руками в воротник его куртки. Ну, не его куртки, разумеется...
   -- Саша! Ты узнал?! Господи! Мы свободны! Господи, господи, господи! Саша, где он?!
   -- Ты что - действительно согласна отдать его?
   Молитвенно сложившая ладони перед грудью, Рената оторвалась от восхвалений Создателя и уставилась на Андрея с неописуемым изумлением:
   -- Ты смеешься?! Да я сама теперь гоняться за ними буду, чтобы они отстали! Где же он?
   Ужасно не хотелось ее разочаровывать. Но теперь Серапионов хотя бы выяснил главное: они, все трое, понятия не имеют о местонахождении диска. А чем больше Андрей общался с этой девчонкой, тем безнадежнее таял его недавний настрой наказать их за причиненные неудобства. Ну кто сказал, что она должна знать о делишках своего папаши? С чего вдруг руководство "Salamander in fire" вбило себе в головы, будто диск у нее? Конечно, она убегала! А кто бы ей поверил, что это не так? Запытали бы до смерти - да в речку вниз башкой. И телохранитель со своей позиции все верно делал, ему по статусу положено было оборонять хозяйку, вот он и оборонял ее. Потом, понятное дело, втрескался в нее по уши - в такую да не втрескаться?.. Ну не стали бы они в пику себе таскать этот диск, если бы он при них был. В крайнем случае, уже воспользовались бы информацией с него, на это больше месяца было в запасе... Хотя... телохранитель - темная лошадка. Девчонка-то явно не знает, а вот его потом нелишне будет допросить. С пристрастием. Если выживет. Да и этот, муж ее отставной, лопушок долговязый. Тоже может свою игру играть.
   А что если Рената уже раскусила его, Андрея? Вдруг сообразила, что вовсе не телохранитель он? Да виду не подала? Женщины ведь хитрые бестии. Все-таки не надо обольщаться, что так уж безукоризненно он похож на этого Сашу. Ну, сие сомнение вообще легко проверить...
   -- Я пошутил... -- угрюмо выговорил Андрей. - Не знаю я, где диск...
   Рената сразу ослабла. В ее глазах читался такой укор, что даже ему стало немного не по себе.
   -- Как ты можешь? - еле слышно выговорила девушка и заплакала.
   Ну вот, пора мириться. Заодно и проверим...
   Андрей поднял ее и унес еще дальше. Угу, вот неплохое и, главное, укромное местечко...
   -- Прости, прости... Видишь, совсем голова не соображает, -- прошептал он ей на ухо. - Забегался. Прости меня, ради бога... Черт! - Андрей прихватил ее за подбородок и стал целовать - в губы, в соленые от слез щеки. - Хочу тебя ужасно!
   Еще бы не хотеть. Почти месяц, как бесноватый, по всей стране носится, женщин только сквозь стекло "Ландкрузера" видит. Тут озвереешь, не то что...
   -- Ничего, все прошло... -- отвечала Рената, с нежностью гладя его по лицу. - Я понимаю...
   Одежды на ней сколько... Ч-черт... Нет, она не притворяется, это уже точно. Андрею и самому стало смешно: впервые в жизни он вот так, черт знает где, в лесу, ночью, на валежнике, да еще и поздней осенью... А ведь заводит! Заводит настолько, что швы на джинсах уже трещат и внутри все ломит в предвкушении...
   Какая у нее грудь! Свихнуться можно! Недаром отец смеялся, что от Ренаты теряли голову чуть ли не все новосибирские мужики! От такой немудрено голову потерять...
   Андрей целовал нежную, пахнущую молодой осенью, кожу девушки. Что-то шептал, рванув ее тело на себя, вторгаясь в нее, гибко скользя меж ее горячих бедер, замирая от несказанной неги и разгораясь вновь. Не смог сдержать громкого стона, почти крика, ощутив феерию экстаза...
   Рената отдавалась отчаянно, словно в последний раз. Боль во всем теле, страх утратить любимого после их разговора перед отъездом, пережитый ужас погони и панического бегства, исчезновение и возвращение Саши - все это затмило и странности его поведения, и чужой запах, и привкус иной энергетики, и даже манеру любить - жарко, ненасытно, властно. Но ни звука не вылетело за все это время из ее уст...
   Серапионов не подозревал, что все настолько изменится для него после их встречи. Он не ожидал от себя ничего из того, что, перевернувшись в его душе, откликнулось в сердце и разуме. И речь тут не об успешности "проверки", не о Ренатиной искренности, даже не о древней, как мир, власти женского очарования над мужским началом. Дело в чем-то другом. В неких глубинных и смутных воспоминаниях, наверное...
   -- Ты сказочна! - сказал он, обнимая Ренату. И не покривил душой нисколько. Ему было с кем и с чем сравнивать... А она оказалась вне всяких сравнений: такой женщины у него еще не было никогда. И такого сладостного послевкусия, как теперь, в результате обладания этой женщиной, - тем более...
   Рената села, отдышалась, подогнула под себя ноги и, закусив губу, принялась застегиваться. Андрей понял, что боль в ключице доставляет девушке почти невыносимые страдания, и просто из благодарности за что-то волшебное, что минуту назад проникло в него, помог ей привести в порядок внешний вид.
   -- Сашенька! - она обвила его шею руками и вдруг расплакалась. - Только останься в живых! Пожалуйста!
   -- Тихо, тихо, тихо! - Андрей ободряюще похлопал ее по спине и погладил по волосам. - Все будет как надо.
   -- Эй! - вдалеке послышался голос Николая. - Ну, вы где?! Нашли, на фиг, время! Идете, нет?
   Андрей внутренне выругался на него за то, что разрушил очарование момента, и помог Ренате подняться.
  

* * *

  
   Саша очнулся. Он лежал в автомобиле, на заднем сидении, со связанными за спиной руками.
   Машину окружали какие-то заросли. В предрассветных сумерках Саша различил угол черепичной крыши дома и фрагмент стены из красно-белого кирпича. Незатейливый узор был выложен именно красным, и телохранитель вспомнил знакомую с детства архитектуру: такие здания строили частники в южных районах России и на Кавказе. Скорее всего, это Краснодар или его предместья...
   Раненный бок жгло. Саша какое-то время полежал, не шевелясь и ожидая, когда стихнет боль.
   Судя по дизайну салона машины, он сейчас в той самой "БМВ"... Кроме него, внутри нет никого. Но Саша чувствовал их неподалеку - видимо, вышли на перекур, кого-то ждут. Даже понятно, кого. Теперь понятно и что это был за Андрей Константинович, о котором говорил капитан спецназа в Ростове... Понятна и приветливость помощника мэра... Но как они это сделали?! Впрочем, не до размышлений сейчас. Когда телохранитель представил, в какой опасности сейчас находятся Рената и Николай, он забыл о своей ране.
   -- Щас гляну! - раздался приглушенный голос.
   Дверца "БМВ" щелкнула.
   Саша тут же принял прежнюю бессильную позу и закрыл глаза.
   -- Не! Не очухался!
   Хлопок. Тишина.
   Саша аккуратно и очень медленно повернулся набок и стал протягивать онемевшие связанные руки через бедра. Хорошо, что на нем нет куртки, в лишней одежде проделывать подобный трюк было бы намного сложнее...
   Он возился минут пять, если не больше. Нельзя допустить, чтобы машина покачнулась - это выдаст его намерения. При этом силы утекают на борьбу с наплывами дурноты.
   Наконец основное получилось: горящие в запястьях руки проскользнули на бедра. Надо бы отдохнуть, но каждая секунда дорога. Либо пан, либо пропал. Саша удерживал сознание и при этом напрягал мышцы туловища, чтобы согнуться и протащить кисти под коленями... под ступнями... еще чуть-чуть... Всё!
   Он впился зубами в узел веревки и, размусолив его, освободился.
   Кровообращение в передавленных конечностях успело полностью восстановиться, прежде чем те парни возвратились в машину. Уловив их приближение, Саша вовремя спрятал руки за спиной и снова прикинулся бесчувственным. По животу, с правого бока на левый, стекала струйка крови из потревоженной раны. Судя по всему, пуля расплющилась о ребро и засела в мышце. Молодой человек чувствовал инородное тело, но пока думать о том, чтобы избавиться от него, даже не стоит.
   Машину тряхнуло: парни с обеих сторон одновременно плюхнулись в передние кресла.
   -- Не сдох он там? Глянь-кось! - сказал водитель.
   Его напарник потянулся к Сашиному горлу:
   -- Ни хрена се! Как стометровку пробежал!
   Он не успел ничего сообразить за тот момент, когда телохранитель выхватывал пистолет у водилы. Ну а в следующую секунду соображать было уже некому: фонтан крови и куски мозга брызнули на лобовое стекло из простреленного затылка парня.
   Шофер сидел с приставленным к виску стволом в страхе сделать малейшее движение. Саша накинул ему на шею ту самую веревку, которая совсем недавно спутывала его руки, и затянул "удавку".
   -- С остальными связь имеешь? - вкрадчиво прозвучало у самого уха.
   Хрипя, шофер едва заметно кивнул.
   -- Как? - удавка слегка ослабла.
   -- П... по рации... -- выдохнул парень.
   -- Стекло протри.
   -- Ч...че?
   -- Стекло. Протри.
   Пока водитель избавлялся от трупа, попросту выпихнув его из машины, и отмывал стекло, Саша целил в него из пистолета.
   -- Назад, -- телохранитель слегка двинул вооруженной рукой, указывая на водительское кресло.
   Парень переполз обратно, и снова удавка очутилась на его шее.
   -- Теперь свяжись со своими в других машинах. Передай приказ: дождаться "Чероки". Как появится, доложить тебе и следовать за ним на расстоянии.
   Водитель кивнул. Во время разговора ствол сверлил его висок, а веревка то натягивалась, то ослабевала. Он все передал так, как приказал Саша.
   -- Ты будешь замыкающим, когда остальные уберутся вперед. Сюрпризы будут?
   -- Нет.
   -- Смотри! Мы в Краснодаре?
   Короткий кивок.
   -- Кто этот человек?
   -- К...кто?
   Веревка затянулась, выдавив из его глотки булькающий хрип.
   -- С...Серапионов... Андрей Константинович...
   -- Кто он?
   -- Сын босса.
   -- Как вышло, что похож на меня?
   -- П... пластическая оп-перация... По слухам...
   -- Что это за команда? Кому служишь?
   -- Корпорация. Сибирская. "Salamander in f...fire".
   -- Чем занимаются?
   -- Не знаю... А-а-а-х-х-р-р-к-к... Разным... Официально - поставкой техники...
   -- Неофициально?
   -- Я знаю только, что у них связи в "горячих" точках у нас... и... с арабами, кажется...
   -- Поставки оружия?
   -- Может... Не знаю. Другим занимаюсь. Клянусь мамой!
   -- Что еще? Наркобизнес?
   -- Не знаю... -- шофер затрясся в начинающейся истерике. - Не знаю, клянусь!
   -- Ждем, -- Саша потравил веревку, намотал ее концы на кулак и откинулся в кресле, положив руку с пистолетом на колено.
  

* * *

  
   Рассвело. "Чероки" мчался мимо небольших беленьких домиков с фруктовыми деревцами в палисадниках. Начало города...
   Ухватившись за больное плечо, Рената свернулась в клубочек на заднем сидении.
   Андрей покосился на нее и, убедившись, что она спит, вполголоса произнес:
   -- Ник! Ник! Эй!
   Гроссман поднял голову.
   -- Может быть, отдадим диск? Мне все это надоело...
   Реакция Николая была примерно такой же, как у Ренаты. Андрей стиснул зубы. И тут - в "молоко".
   -- Т-с-с! - одернул он Гроссмана. - Не вопи! У меня подозрение, что Рената знает, но хочет отомстить за отца.
   -- Да ты шо, Шура! Смеешься?!
   Андрей со значительностью посмотрел на спутника, и тот притих. Пусть сомневается. Остается телохранитель. Дьявольщина! Замкнутый круг какой-то! Но не мог же этот проклятый диск развоплотиться! Кто-то же вытащил его из камеры хранения в "Шереметьево"! Кстати, а кто из них троих ездил туда? Записка лежала в девчонкиной куртке. Но уже понятно, что Рената ничего не знает...
   -- Ник, а ты сам был в той камере хранения?
   -- Когда и зачем? - бросил Николай.
   -- Перепроверить меня, например? Вдруг я солгал? - Андрей слегка прищурился.
   -- Хватит мне голову морочить, Шура! Не время таки, уж поверь!
   -- Ник, а ведь ты приехал в Москву раньше нас...
   -- Ну и что? Подожди-ка! Шура, ты что, в чем-то меня подозреваешь?
   -- Да в общем нет... Но... камера была пуста... -- Серапионов передернул плечами. -- Странно все это...
   Понятно. Подозрения с Николая, конечно, не сняты, но все стрелки сходятся, пожалуй, на последнем - на Александре. На телохранителе. Что ж, если он сдохнет, да еще и по вине дуболомов-помощничков, Андрей с тех головы поснимает, не задумываясь.
   -- Шура! Мы только что проехали "Химеру"! - воскликнул Гроссман, приникнув к стеклу окна.
   -- Какую еще "Химеру"? - поморщился Андрей.
   -- Гоночную! Ну, машина этих парней! Рядом с обочиной, в кустах... О, кажется, она выехала на дорогу... За нами! И "Тускан"! И "крузер"! Шура, ходу, это они!
   Ч-черт! Андрей был в бешенстве. Эти дуболомы совсем рехнулись - средь бела дня эскорт им устраивают! Они работать с ним отряжены или на коньках кататься?! Ох, и осточертело комедию ломать!
   "Чероки" вылетел на огромный краснодарский мост над водохранилищем. Город раскинулся справа, слева - залив и многочисленные заводы промышленного района. Преследователи не отставали, но и не приближались. Рано или поздно, этот красавчик догадается, что здесь что-то не так. К чертям из города, разбираться будем в безлюдных местах! Благо еще, что праздник сегодня, все дрыхнут... Но эти-то, эти!.. Кретины недоделанные!
   -- Колесо не выдюжит, Шура... Стрелять тоже почти нечем...
   -- Да хрен с ним! Я их голыми руками порву, уродов...
   Андрей почти не преувеличил. Сейчас он был на это вполне готов.
   Краснодар остался далеко позади. По краям шоссе появились первые пригорки. Рената проснулась.
   -- Снова? - всхлипнула она.
   Мужчины не ответили. Дорога вильнула. "Эскорт" заметно отстал.
   -- Ч-черт! - прошипел Андрей: пути дальше не было, заборчик во всю ширину дорожного полотна перегораживал шоссе.
   "Чероки" снес легкие доски и полетел дальше. Навстречу им из зарослей выехало три автомобиля.
   Андрей пробормотал:
   -- Вот и Кощеева нежить пожаловала. Ну, здорово, смертнички! - и обернулся на Ренату: -- Посмотри, твоя "сидушка" не снимается?
   -- Как?
   -- Как в поезде! Как!
   Она встала коленями на резиновый коврик и дернула сидение:
   -- Кажется, нет! - дернула посильнее. - Снимается, Саш!
   Он швырнул через плечо пистолет.
   -- Бери, лезь туда, накройся и сиди! Ну шо, панове, покуражимся? - передразнил Андрей Николая и на полную громкость включил магнитофон. - Не скучай, любовь моя!
   Рената кувыркнулась в душную, пропахшую бензином и пылью, полость под сидением. Женщина покрупнее и повыше там не поместилась бы ни за что. Да и Ренате в бок воткнулось что-то твердое, с острым краем.
   -- Ай!
   Гроссман "утрамбовал" ее подушкой сидения. Машина ухнула в кювет и остановилась...
  
В кинотеатр "Буревестник" после той большой войны
За полпачки "Беломора" проходили пацаны...
  
   ...Магнитофон надрывался, от хрипа колонок вздрагивали все внутренности изуродованного железного коня...
  
И смотрели, что хотели, в десять лет и даже в семь,
И, как водится, балдели от запретных в детстве тем.
  
   ...Рената выпростала руку, сжала больное плечо, а потом ощупала мешающийся под боком предмет. Жесткая кожа, холодные металлические застежки...
   ...Андрей и Николай выпрыгнули из машины. Вытащив из-за пояса пистолет, Серапионов пробормотал:
   -- Сюда бы "дробовичок" еще...
  
И была соседка Клава
Двадцати веселых лет.
Тетки ахали: "Шалава!",
Мужики смотрели вслед...
  
   ...Двигаясь напролом, ни секунды не давая противнику на то, чтобы опомниться, Андрей начал стрельбу. Гроссман палил из "ТТ", но Серапионов обошелся бы и без его поддержки. Гибко бросившись на землю, Андрей мгновенно заменил использованную обойму на полную, а потом, как ни в чем не бывало, продолжил наступление. Он казался заговоренным: пули пролетали мимо него. Николай боялся поднять голову, не упоминая уж о том, чтобы выскочить вслед за спутником на дорогу. Так и лежал, терзая длинными пальцами клочья травы...
  
И смеялась Клава звонко:
"Что ли, ты уснул, браток?"
И горел на шее тонкой
Золотистый завиток...
  
   ...Когда Андрей добрался до машины врагов, те двое, что оставались в ней, стали похожими на решето. Другие плавали в крови на дороге. Проехав по снесенному ограждению, к ним подлетел "Ландкрузер", водитель которого, притормозив, оцепенело таращился на картину бойни. Сосед водителя сделал еще пару выстрелов: двое уцелевших после нападения Серапионова теперь пытались скрыться за кустами - и ткнул шоферу в бок:
   -- Ходу!
  
Где-то за окном, словно за бортом, вдаль плывет мое детство...
Леди Гамильтон, леди Гамильтон, я твой адмирал Нельсон.
Как она ждала! Как она звала! Ах! Как она пила виски!
Леди Гамильтон, леди Гамильтон, ты была в моей жизни!*
  
   ____________________________
   * А.Малинин "Леди Гамильтон"
  
   ...Николай заметил большую машину, что проскочила мимо них. Стрельба оборвалась, Андрей спрыгнул к нему, с усмешкой забрал опустошенный "ТТ", весело покачал головой, мол, "помощничек, ничего не скажешь"...
  
Леди Гамильтон, леди Гамильтон, ты была в моей жизни!
  
   ...В полости под креслом дышать было уже нечем. Рената не поверила своему слуху и зрению, когда над головой наконец щелкнуло, а сидение поднялось. Веселый, раззадоренный, лихой, как тогда, в чановской бане, в самом начале их побега, Саша театрально взмахнул рукой:
   -- Во так вот! Добровольно - и с песнями! Вы-ы-ы-ходи!
   -- В Краснодарском крае - от трех до семи тепла... -- жизнерадостно сообщило радио. - Ветер западный, порывистый, с переходом в северо-западный, 7-12 метров в секунду...
   -- Саша! - дрожащим голосом вымолвила Рената. - Саша!
   -- Чего, солнце? - засмеялся он. - Вылезай! Черт! Как охота в горячую ванну, да с пеной! Тебе охота, солнце?
   Она выволокла из-под себя "дипломат".
   -- Саша... это он... Мы все время возили его с собой...
   Николай выключил магнитофон.
   Все трое зачарованно смотрели на объект их общих горечей и невзгод. Рената затряслась, прикрыла рот растопыренными грязными пальцами и глухо зарыдала. Андрей указал в сторону "дипломата":
   -- Дай-ка его сюда!
   И пока он, взломав замки, осматривал содержимое - в основном пачки сотенных российских банкнот - Гроссман успокаивал жену.
   -- Рената! Подойди ко мне! - удостоверившись, что два диска, уложенные в одну коробочку, надежно спрятаны в кармане подкладки на внутренней стороне крышки "дипломата", Серапионов поднялся с корточек. Не оставлять же здесь, с этим растяпой, такую женщину, такой источник неземных наслаждений, каким она сулила стать. Рената создана для любви, для счастья, а не для бесконечных истязаний...
   Она убрала от себя руки Николая и подошла.
   -- Поехали со мной. Нечего тебе тут делать, солнце! -- Андрей повлек ее к дороге.
   -- Куда, Саша?!
   -- На все четыре стороны.
   -- Шурка, ты куда?! - остолбенел покинутый Гроссман.
   Тут Рената увидела подъезжающий "Ландкрузер".
   -- Саша! Сзади!
   Он улыбнулся и только прибавил шагу в направлении вражеского джипа-"японца"...
   ...С оглушительным скрежетом тормозов из-за поворота выскочил и остановился бежевый "БМВ".
   -- Пусти! - Рената изо всех сил пыталась выдернуть больную руку из крепких пальцев Андрея.
   Настоящий Саша покинул бежевую легковушку, улучил момент, когда девушка очутилась далеко от Серапионова, и выстрелил. Андрей успел прикрыться "дипломатом", но сломанные замки не выдержали и раскрылись. Пачки купюр полетели во все стороны - в траву, в кусты, на дорогу. Вывалилась и коробка с дисками. Рената рванулась, Андрей перехватил ее поперек талии и, приподняв, выставил перед собой, как щит.
   Саша опустил пистолет. Из машины выскочил невысокий парень и, целя то в телохранителя, то в Гроссмана, прикрыл собой пятившегося Андрея с его ношей.
   -- Хрен с ними, -- сказал Серапионов, отшвырнул пустой "дипломат" и обнял девушку уже двумя руками. - Сергей! Подбери коробку! - он кивнул головой в сторону кустов, куда угодили диски.
   -- От-пус-ти! - Рената колотила Андрея пятками по ногам и пыталась даже ударить затылком в лицо, а он лишь крепче прижимал ее к себе.
   Теперь из "Ландкрузера", опасливо пригибаясь, вылез молодец - косая сажень в плечах. Его поза красноречиво говорила об одном: он и рад был бы оказаться сейчас за много километров отсюда, да не повезло. Но при виде раскиданных денег его трусость растаяла, глуповатые глаза блеснули.
   -- Сергей! Убью, сволочь! - рявкнул Серапионов, что еще больше подстегнуло парня.
   Он ринулся в кусты, увидел валяющуюся среди пачек сторублевок полураскрытую коробку, цапнул ее, попутно ухватил и деньги, сколько вместилось в руку, и сунул в карман.
   -- От-пус-ти! - брыкалась Рената.
   Телохранитель пошатнулся, для устойчивости выставил ногу вперед.
   -- Стоять! - заорал низкорослый парень, решив, что тот нападает, и выстрелил в землю возле него.
   -- Саша, нет! Стой! Пусти меня, ты! От-пус-ти!
   -- Шура, не двигайся! - прошептал Гроссман - скорее для себя, чем для Саши.
   -- Диск! - крикнул здоровяк, поднимая коробку над головой.
   -- В машину! - приказал Андрей, изрядно утомленный борьбой с обезумевшей Ренатой.
   Здоровяк нырнул за руль. Серапионов отшвырнул от себя девушку, прыгнул в кресло слева от водителя и прошипел сквозь зубы:
   -- Вот дура!
   Рената покатилась по траве. Низкорослый, державший на мушке телохранителя и Николая, заскакивал в "крузак" уже на ходу, и вскоре японский джип отъехал на безопасное расстояние, удаляясь в сторону Краснодара.
   -- Кончить их надо было! - садясь сзади и деловито заталкивая пистолет за ремень брюк, буркнул парень.
   -- Хрен с ними, -- повторил Андрей. - Пусть живут, я сегодня добрый. Где диски?
   Серега подал коробку шефу, и тот спрятал ее во внутренний нагрудный карман куртки со словами:
   -- Всем спасибо, представление окончено. В Краснодар!..
   -- ...Стреляй же! - крикнул Николай Саше, тупо наблюдая за вильнувшим на повороте багажником японского джипа, но телохранитель не в состоянии был даже услышать его. Он подломился и упал на колени.
   Рената привстала с земли. Она еще ничего не понимала. Кроме того, что там - Саша. Истинный Саша. А тот... другой... О, нет! Она поползла, потом смогла подняться и, добежав, рухнуть рядом с ним.
   Гроссман осмотрел бесчувственного телохранителя. Куртки на Саше не было, только тонкая, пропитанная засохшей кровью до "картонного" состояния рубашка и перепачканные грязью и травяной зеленью джинсы. На холоде он окоченеет за несколько минут, тем более, после такой потери крови.
   -- Что с ним? - простонала девушка, прикасаясь к бледному лицу Саши. - Он живой?
   -- Он ранен, -- сказал Гроссман и подхватил почти невесомого телохранителя с земли. - Сильно ранен. Давай в ту машину! - он мотнул головой в сторону "БМВ". - Прихвати из джипа вещи, какие сможешь!
   Весь салон легковушки был забрызган кое-как затертой кровью и мелкими кусками чего-то светло-розового, органической природы. Рената не поняла, что это. Сейчас девушка думала только о Саше.
   Николай уложил телохранителя назад, на окровавленное сидение, а сам побежал за вещами в "Чероки" и по дороге вспомнил: из "дипломата" вывалились деньги.
   Он собрал только основную часть. На всё не было времени. Но в кустах Николай заметил тускло блеснувшую зеленым круглую поверхность. Обратная сторона того самого злополучного диска. Видимо, он вытряхнулся из "дипломата" вместе с пачками сотенок и, стукнувшись оземь, выскочил также из коробки...
   -- Только этого не хватало! - простонал Гроссман. Еще не осознавая, что и для чего делает, Ник подобрал CD.
   Удирать отсюда надо как можно скорее. Сейчас здесь начнется такое...
  

* * *

  
   Они ехали уже долго. Дорога виляла между буровато-желтыми холмами. Высокие пирамидальные тополя и раскидистые акации дополнились совсем непривычной для глаза сибиряков растительностью. Николай, конечно, о флоре и фауне сейчас не думал, но мозг его все равно для чего-то исправно фиксировал происходящее вокруг.
   Чего стоило отмыть от крови окна, панели и - частично - обшивку кресел! Гроссман отметил: а ведь он стал уже спокойно относиться к подобным зрелищам. За какие-то сутки все перевернулось в нем необратимо...
   Положив Сашу головой на свои колени, Рената время от времени смачивала полотенце водой из бутылки и протирала его пылающий лоб. Изредка он приходил в себя и просил пить.
   -- Ник! - сменив очередную повязку, взмолилась Рената. - Он истекает кровью. Давай в больницу?
   -- Нельзя: огнестрел. Представляешь последствия?
   -- А что, будет лучше, если он умрет?! - выпалила она.
   -- Ну, не знаю, не знаю...
   Николаю было уже все равно: умрут Саша, Рената, он сам -- или не умрут. Его сознание стало другим.
   -- Осталось два бинта, -- заглядывая в аптечку, сказала девушка.
   Саша открыл глаза. Взгляд его непрозрачных серых зрачков теперь стал немного яснее.
   -- Сашенька, пожалуйста, держись!.. Я не смогу без тебя...
   Ник едва сдержался, чтобы не фыркнуть. А как по кустам с отморозками уединяться - так это запросто... Рената уловила его мысль и без слов, съежилась, заплакала.
   -- Я ведь... я ведь не знала... -- еле слышно выговорила она.
   -- Да шо ты передо мной оправдываешься? Я те шо - исповедник? Башкой соображать надо, а ты не соображаешь никогда.
   -- Перестаньте, -- попросил Саша, и Рената разрыдалась.
   Он положил раскаленную ладонь на ее руку. Он и прежде всегда успокаивал ее этим жестом.
   -- Я отомщу! - прошептала Рената в комочек мокрого носового платка.
   Саша слегка повернулся и прильнул щекой к ее животу. Он был похож сейчас не на человека, но на раненого зверя, молчаливо боровшегося с болью и смертью. По лицу его скользнула слабая улыбка.
   Девушка погладила Сашу по тусклым, с проседью, волосам, по розоватому рубцу на скуле - напоминание о чебоксарском пустыре:
   -- Как я могла забыть это?.. Боже мой... Я совсем сошла с ума...
   -- Не надо никакой мести, -- сказал он, переведя дух. - Просто отдайте им и этот диск...
   -- Угу! - вставил Николай. - По почте вышлем. Наложенным платежом. И заценим - в миллион баксов...
   Рената чувствовала себя грязной, отвратительно грязной, до тошноты. Гроссман прав. А она сама себе ненавистна... Вот если бы сейчас разверзлись небеса и...
   "А вот этого не нужно, сестренка! - чуть взволнованно перебил голос из груди. - Не зови! Это мы с тобой уже проходили! Ну-ка соберись! Я обещал - я выполнил обещание. Без этого - никуда. Без правого нет левого, и наоборот. Лишь идеальная сфера не имеет сторон, но нам всем до нее еще ой как далеко!"
   И злорадный женский хохот...
   Саша поднял руку и обнял Ренату за талию. Она чувствовала, что их нынешняя близость удерживает его на этом свете, а оттого была готова сделать что угодно, всё отдать взамен, лишь бы он не погиб. Даже свою - распроклятую, опороченную насколько можно и даже насколько нельзя - жизнь...
   -- На мне заживет, как на собаке... И ты все забудешь. Останется только хорошее. Всегда остается только хорошее, понимаешь? Не плачь, Рената.
   Девушка дала ему попить. Саша прижался губами к ее руке, затем снова спрятал лицо у нее на животе, под складками кофточки.
   -- Я скоро верну тебе твою душу... - прошептал он, обжигая горячим дыханием ее кожу.
  

* * *

  
   Шеф спал крепко, как никогда. Сразу отключился, едва отъехали от места бойни. Иван, их напарник, пересел в другую машину, а Скорпион даже не проснулся посмотреть, в чем дело. (Андрея, кстати, здесь почти все называли за глаза даже не по фамилии, а по прозвищу, будто на "зоне".)
   Серега, любопытный по натуре, как большинство юнцов его возраста, не так давно распрощавшихся с детством и школой, хотел бы узнать, что же там такое, на этом диске, за которым они столько гонялись, не щадя живота - ни своего, ни чужого. Когда до города оставалось километров десять, ему приспичило покурить, сбегать до ближайших кустов, а заодно посчитать, сколько же денег перепало нынче на его долю.
   И только в Краснодаре Андрей открыл глаза.
   -- Приехали, Андрей Константиныч!
   Серапионов потянулся, сладко зевнул:
   -- Сколько там натикало? - и присвистнул: -- Полдень! Ты что, пешком шел и машину перед собой толкал?
   -- Да нет, Андрей Константиныч... Ехал не торопясь просто...
   Андрей рассмеялся, потом, закинув руки за голову, прибавил:
   -- Ладно, ладно, не грузись! Я шучу. Правильно сделал: мне хотелось отоспаться...
   Шеф сегодня явно в хорошем расположении духа. Просто сочится довольством, как нагулявшийся, накормленный и выспавшийся кот. В Андрее и на самом деле жило что-то кошачье, Серега давно замечал. Правда, чаще это была грозная и дикая сила, а сейчас - натуральный сибирский Барсик, хоть бантик на шею повязывай. Разве что не мурлычет.
   Сергей даже позволил себе улыбнуться в ответ на шуточку шефа (на самом деле, конечно, своим сравнениям, но Андрею это знать не обязательно).
   -- Да уж, нелегко вам нынче было... -- подпел он. - Такой расколбас на дороге... Я только у буржуев в кине видал наподобие...
   Серапионов снова зевнул, подобрался и сел. Вот уж вроде и не спал котяра, вот уж и готов к прыжку. А ты, Серега Дубков, ба-а-антики какие-то выдумывал...
   -- Ну что, хоть поглядеть на этот гвоздь, который в заднице у всех сидел! - с этими словами шеф потянулся назад, взял с сидения свой кейс, извлек оттуда этот странный плоский компьютер и пропел себе под нос: - "Какую-то инфекцию сейчас я проглотил!"
   Раскрывался компьютер словно книжка. После нажатия кнопочки на панели над клавиатурой он тихо зашумел. Вспыхнул нарядно-синим цветом монитор, замигали маленькие зеленые лампочки.
   Серега взглянул туда краем глаза. Разобрать что-либо на экране с его стороны было невозможно. Чего только ни придумают! Компьютер, который работает без подключения к электросети! Недешевая, наверное, игрушка!
   Насвистывая что-то себе под нос (вот это да! оказывается, "биг босс" бывает и таким!), Андрей вынул коробку и, ковырнув ногтем трещинку, образовавшуюся на пластиковой поверхности от удара о землю, легко разъял. Верхний, видимый под прозрачной крышкой, зеленый диск лежал на месте. Серапионов "листнул" дальше, на оборотную сторону, и замер.
   Затем наступила грозная тишина.
   -- Зачем ты останавливался? -- наконец спросил Андрей. - А ты останавливался, из-за этого мы и потратили столько времени на дорогу!
   Чувствуя себя в чем-то виноватым, Серега ответил, что по нужде.
   -- Где второй диск?
   -- Не знаю, я все забрал...
   Андрей прищурился и покусал губу. Простофиля совсем не так прост, каким хочет казаться. С удовольствием продаст, купит и снова продаст. Разве только на этот раз не с теми связался.
   -- Только вчера ты разговаривал с людьми Котова... И очень мило разговаривал.
   Серега вспомнил о типе из "Мерседеса". Отказываться было бессмысленно, шеф наверняка наблюдал за ними.
   -- Я не знал, что это люди Котова. Они... ну, один из них... подошел ко мне, сказал, что заплатит десять "тонн", если я передам им какой-то диск. Но я им ничего не обещал! Чессслово! А из кустов я все подобрал!
   -- Ладно! - легко согласился Андрей. - А деньги, я так понимаю, ты не забыл прихватить!
   Серега покраснел и с видом пойманного с поличным воришки вжал голову в плечи.
   -- Что стоим? - поинтересовался шеф и задушевно прибавил: -- Поворачивай, кретин!
   Сергей перепугался не на шутку. Нет, "биг босс" злился, но держал себя в руках и выглядел спокойным. Но возвращаться на место той мясорубки...
   -- Да вы че, Андрей Константиныч?! Там, наверно, уже ментов понаехало!
   Андрей потер пальцем веко, почти неуловимым движением выхватил из-под своего сидения пистолет с глушителем и, приставив его к груди ничего не успевшего сообразить Сереги, спустил курок.
   Убитый ткнулся лицом в руль, зацепил сигнал. От резкого звука стая бродячих собак рассыпалась в разные стороны. Кровь закапала под ноги трупу.
   -- Как вы все меня достали! - посетовал Андрей, открыл дверцу и вытолкнул наружу мертвое тело. - Ч-черт! Всегда говорил, что жадность - это смертельная инфекция... Приеду - буду с утра до ночи резаться с Рушинским в "Кваку", ей-богу!
   Он пересел за руль, взглянул в зеркало, чтобы вытащить из глаз опостылевшие контактные линзы, а уж только потом завел машину. "Ландкрузер" сорвался с места, оставив на пустынной дороге то, что когда-то было непутевым Серегой Дубковым. Труп в набитой деньгами одежде.
  

* * *

  
   Бежевый "БМВ" катил внизу, приближаясь к морю. Орел-степняк лениво смотрел на творение человеческих рук и, забавляясь в потоках пронзительного ветра, кружил над приморским городом.
   А сам город почти опустел. Вернее, большинство любителей осенних прогулок собралось в центре - в честь сегодняшнего праздника. Машин было совсем мало, людей в погонах - больше, чем гражданских. Много моряков.
   Рената отвернулась и опустила глаза на спящего Сашу.
   -- Куда мы, Ник?
   Николай буркнул что-то невразумительное. Он совершенно не знал этих мест.
   -- Спроси улицу Исаева... -- не размыкая ресниц, посоветовал Саша. - Машину потом отгонишь в неприметное место, лучше даже найти чехол...
   -- Шо там, на Исаева?
   -- У них там гостиница... Не спрашивай гостиницу, спроси улицу...
   Рената проглотила обезболивающее и запила из бутылки. Она держалась исключительно на таблетках, и едва действие лекарства ослабевало, появлялась дурнота, грозившая обмороком.
   Светлые стены многоэтажной гостиницы "Новороссийск" ярко выделялись на фоне пасмурного неба.
   Горизонт соединял с тучами туманно-ртутную поверхность моря. Справа от бухты мутнели горы. У причалов пестрели суда: корабли, катера, яхты. Все в безмолвии, нарушаемом лишь редкими вскриками чаек. Птицы покинули свою извечную стихию. Теперь они, нахохлившись, сидели на крышах, на заборах или дрались друг с другом и с деловитыми голубями из-за пищи у мусорных баков.
   Гостиница была пустынна: не сезон, да и праздник, к тому же...
   -- Ну, с кем не бывает... -- заприметив неодобрительный взгляд администратора в сторону едва переставлявшего ноги Саши, которого из последних сил поддерживала Рената, сказал Гроссман. - Революция... Великая... Мать ее!
   Администратор ничего не ответил, показал, где надо расписаться, и выдал ключи от номера.
   Дверь лифта "дзинькнула", смыкая створки за Николаем. Саша привалился лбом и плечом к стене, отдышался.
   -- Гроссман, -- Рената взялась за куртку мужа. - Купи ему антибиотиков.
   -- Каких?
   -- Не знаю. Любых. Бинтов купи побольше, ваты. Стерильной. Йода, зеленки, марганца, спирта - чего угодно, все сойдет... Кровоостанавливающее... Пластырь... Нашатырь. Шприцы...
   -- Пинцет... -- пробормотал Саша.
   -- Какой пинцет? - переспросили Николай и Рената.
   Он бессильно махнул рукой.
   -- Пинцет найди! - распорядилась девушка, ткнув пальцем в грудь Николая.
   Гроссман довел их до номера. Рената бросилась в ванную. Как назло, полотенца были светлыми. Придется постараться, чтобы отстирать кровь, но делать нечего. Девушка содрала их с крючков - все сразу, скопом: маленькие, для лица, и побольше, для тела - и ринулась в комнату.
   -- Сюда! - расстелив полотенца в несколько слоев на кровати, Рената помогла Саше лечь.
   Николай вернулся через четверть часа.
   -- Ампициллин. Пойдет?
   -- Пойдет! - Рената выхватила шприц, сломала ампулу, набрала полностью пять кубиков, щелчками выбила воздух и, сжав мышцу с внешней стороны плеча Саши, воткнула иглу.
   Николай поражался четким, отработанным действиям жены. Прежде она страшилась одного вида крови.
   Гроссман протянул ей йод и вату. Девушка вымазала руки йодом, растворила в воде марганец - почти до бордового цвета - обмыла рану, края тоже обработала йодом.
   -- Давай я сам... -- Саша попытался приподняться на локте, но Рената настойчиво прижала его к постели.
   Николай обмыл пинцет, окунул в марганец, протер напитанной йодом ватой и подал супруге. Ее рука слегка дрожала, Рената до синевы закусила губу и, раздвинув пальцами края раны, полезла в закровившие ткани.
   -- Черт! Гроссман! Что ты стоишь? Набери в шприц кровоостанавливающее! Сейчас польет, и сильно!
   -- Оно в таблетках!
   Рената сказала такое, что даже Гроссман никогда не решился бы повторить на людях.
   -- ...Так что ты молчал, идиот?! Давай быстрее!
   Саша с трудом проглотил таблетки.
   -- Потерпи, Сашенька! - умоляла Рената. - Потерпи, пожалуйста! Я ищу ее! Потерпи!
   Наконец пинцет наткнулся на пулю. Рената поняла это по звуку. Теперь нужно ухватить ее понадежнее и выдернуть. Как дергают зуб. Недрогнувшей рукой. О боже, боже, помоги!
   Саша молча стиснул зубы. У Гроссмана не было сил отвернуться, он не следил за своей мимикой, и каждое движение жены отражалось на его лице ужасной судорогой.
   -- Все! - вскрикнула Рената и бросила искореженную пулю в стакан с марганцовкой.
   Кровь действительно хлынула из отверстия, но девушка зажала его бинтами. Саша потерял сознание. Николай автоматически протянул Ренате нашатырь, но та оттолкнула его руку:
   -- Не надо! Подожди!
   Уняв кровотечение, она наложила повязку и залепила ее пластырем.
   -- Давай нашатырь!
   Саша пришел в себя. Рената скорчилась на полу, заскулила, как умирающий щенок. Жизнь иссякла в ней.
   Николай уложил ее на соседнюю койку, под безмолвным взглядом телохранителя прибрался и ушел замывать окровавленные полотенца. В холодной воде пятна отстирались достаточно легко. Только теперь Николай ощутил, что здесь пахнет морем - сквозь вонь антибиотика, йода, марганца, чужой крови...
   -- Ладно, Шурка... Все будет как надо!
   -- Не делай ничего с диском... -- попросил телохранитель. - Ты осложнишь все...
   Гроссман ощутил всплеск ярости, схватил кресло, с грохотом обрушил его рядом с кроватью, сел и, стараясь понижать голос, прошипел:
   -- Да? А тебя все это не трогает? Нисколько? Они, по-твоему, должны остаться безнаказанными?! Одна сука убила тестя, вторая... -- он метнул взгляд на Ренату и не стал продолжать, хотя девушка и спала.
   Саша перевел дух:
   -- Я никогда прежде не мог по-настоящему поговорить с тобой. Да ты бы меня и не слушал... Ты всегда все делал по-своему. Я подчинюсь, у меня нет выбора, но послушай мой последний довод: не делай того, что собираешься сделать. Есть две химерические идеи: спасения этого мира и мести за что-либо. Любой, кто руководствуется лишь ими, заведомо проигрывает.
   -- Что предлагаешь ты?
   -- Андрей приедет за диском. Мы отдадим ему диск, и они оставят нас в покое.
   -- Странный ты, Шура... Странный... -- качнул головой Николай. - Мы уже давно разбежались с Ренкой, но как представлю, что этот ублюдок... -- он ругнулся. - А ты? Что, нет?
   -- Все идет своим чередом, Коля.
   Гроссман надолго задумался.
   -- Нет... -- в итоге промолвил он. - Я так не могу! Я после этого перестану уважать себя. И Рената со мной согласна. Она, конечно, поддакивает тебе, но в душе согласна со мной.
   -- В душе? - улыбнулся Саша.
   Николай поднялся с кресла, сунул руки в карманы куртки (до сих пор он так и не разделся) и встал у окна. Из их номера открывался вид на Цемесскую бухту, которую подковой окружал Новороссийск. Свинцовое небо молчало. Молчал теперь и Саша. Видимо, хотел ответа.
   -- Я еще погляжу, что там, на этом ср...м диске, - приподняв бровь, Николай оглянулся через плечо.
   Телохранитель слабо вздохнул и уставился в потолок.
   Неожиданно в разрыве туч проглянуло солнце, озолотило мерцанием водную гладь. Веселая дорожка покатилась, побежала по морю, запрыгала по причаленным в бухте суденышкам, по крышам портовых построек... Ближе... Ближе...
   Робкий скользящий луч прошел сквозь стекло окна, высветил медленно покачивающуюся в воздухе пыль, ласково лизнул рыжие волосы спящей Ренаты, окутал Сашино тело с головы до ног, и Николаю показалось, что телохранитель стал бесплотным, как этот столб света... Нематериальным, неуловимым, исчезающим. Вот он, рядом, его еще можно коснуться. Но глаза его уже гаснут, смотрят в никуда и видят то, что неведомо остальным...
  

* * *

   Андрей дождался сводок. Диск в прилежащей округе не обнаружили.
   Естественно, после отъезда опергруппы Серапионов осмотрел кусты еще не единожды, но результат был неутешительным.
   -- Не хотел я этого делать, -- покачивая головой, проговорил он и вернулся в свой джип, -- видит бог: не хотел... А придется!..
   Серапионов злился теперь по-настоящему. На себя, на весь мир. На себя даже больше. Вряд ли кто-либо видел его таким. Менее страшно было бы узреть перед собой разъяренного тигра или льва без клетки. Отец, возможно, и не подозревал, кого взрастил. Хотя, скорее всего, подозревал, а потому и отправил на это задание... Но кто ж знал, что сынок "лоханется", как первоклассник, из-за бабы да из-за кретина-подельника?! Впрочем, зачем попусту пенять на бабу? Да если бы не она, то везли бы сейчас труп Андрея вместе с остальными в краснодарский морг для проведения судмедэкспертизы. Ну, хоть на том Ренате спасибо. Увы, теперь, скорее всего, придется и эту красавицу, и ее спутников убирать: они посмотрят диск, а там...
   Ох, не хотел этого Андрей! Телохранитель, конечно, сволочь: столько народа у Серапионова перевалил за одно сегодняшнее утро. Но если твои подельники - кретины, то туда им и дорога. Естественный отбор. А вообще парень молодец. Андрей хотел бы видеть такого в своей команде. Он сам уже почти сжился с Сашиным образом...
   Вот кого он порвет без сожаления, так это длинного красавчика. Так уж он ему надоел за время короткого знакомства - не вышепчешь!
   Но Ренатку-солнце Андрей все-таки решил попытаться сохранить. Если, конечно, полной шизофреничкой не окажется и под пули вслед за мужиками не полезет. Там уж бог ей судья, как говорится...
   Придется теперь "просеивать" все попутные города. Впрочем - почему все? Слишком далеко они не уйдут: им нужно где-то осесть, зализать раны. Телохранителя зацепило серьезно, Андрей вообще удивился, как тому хватило воли и сил на утренние деяния под Краснодаром. А ведь хватило, своими глазами видел. Прав отец: Терминатор какой-то, а не человек этот Саша. Бабенка тоже не фонтан была, будто ее нильский крокодил пожевал и выплюнул. Нет, далеко они не уедут...
   Ну на хрена, на хрена вы, ребята, подобрали этот поганый диск, спрашивается?! Наверняка дело рук лупоглазого недоноска. Тем двоим было не до ползанья по кустам. Как же вы все усложнили!..
   Крымск? Оттуда - прямая дорога на Крым, через переправу Керченского пролива. А там и Одесса, где живет мать Николая, недалече... Сели в Симфи на самолет и... Ну, поглядим. Разберемся. Разнюхаем. Отыщем. Работа такая, ничего личного.
   "Да, мой мальчик! Да!.. Подыграй мне на кифаре, споем напоследок! А затем ты, как всегда, подашь мне тот самый меч, и на пальце твоем сверкнет перстень. И знак на перстне будет символизировать верховную власть Тепманоры, страны деревьев с белыми стволами! Такова твоя судьба, твоя работа - подавать мне меч, который однажды проклял моего братишку навеки... Если есть правое, то есть и левое. Не мы с тобой изобрели правду и кривду, Фирэ. Не ты первый, не ты последний. Терпи и делай! Делай, мой лучший воин!"
  

ЗА ТРИ ДНЯ...

  
   Николай вошел в маленький компьютерный клуб и внимательно огляделся. Взрослых в помещении не было, только несколько мальчишек-подростков.
   Гроссман вставил диск в дисковод, открыл. И замер.
   Бухгалтерия "Саламандр", фамилии сотрудников, счета, еще кое-какие данные - ничего особенного. Конечно, подобная корпоративная информация считается секретной, и для фирмы ее обнародование не слишком желательно. Но не ради этого гонялись за диском "пешки" корпорации, "пешки" ее конкурентов и даже "фигуры" покрупнее. И отнюдь не ради этого "ферзь" "Саламандр" едва не устроил им, противникам, настоящий "Mate of the Queen Gate".
   На диске была информация и другого рода. То, что нынче зовется компроматом: данные о сношениях верхушки фирмы с международными террористами; о поставках оружия в "горячие" точки бывшего СССР - например, в Чечню; о тесных связях с наркомафией. Когда что-то похожее показывают в фильмах, это не вызывает особого удивления. Все давно привыкли к подобным кинематографическим фантазиям, пусть изначально и основанным на каких-то фактах или домыслах. Это стало банальным и никому не интересным. Но когда видишь перед собой реальные фамилии, когда осознаешь широкомасштабность всего этого... Когда среди имен коррупционеров встречаешь несколько знакомых, и понимаешь, что их носители - вполне, в общем-то, милые люди в жизни - косвенно виноваты в миллионах смертей... Это не просто страшно. Это чудовищно. А когда видишь цифры, которые обозначают лишь одно: денежный эквивалент пролитой крови этих миллионов... Когда нефть, переработанная в бензин и заправленная в автомобиль, ценится дороже жизни владельца этого автомобиля...
   Николай почувствовал, что задыхается. Хотел попросить, чтобы не курили, но мальчишки и так не курили.
   Гроссман выхватил диск и, рванув ворот рубашки, выскочил в коридор подышать. Его выворачивало. Он понял, что это лишь половина информации. Дисков было два. Два диска-близнеца. Начало (или продолжение?) у этого подонка, мимикрировавшего под телохранителя. И он в лепешку разобьется, дабы получить вторую половину. Тем более - теперь.
   И отныне он уже не будет столь "великодушен". Отморозок понимает, что они обязательно ознакомятся с информацией. И с этого момента станут опасны. Ибо диски можно размножить до бесконечности, раскидать где угодно и шантажировать, шантажировать, шантажировать. Юридической ценности эта информация, разумеется, нести не будет. Ни один суд не примет ее к рассмотрению. Но если эти сведения, да хотя бы парочка, просочатся в прессу, в Интернет... Попадут к конкурентам, наконец... Так или иначе, полетит немало голов у деятелей корпорации и представителей сотрудничающих с нею структур. В их тайном (да уже не таком и тайном, на самом деле) криминальном мире начнется большая война... Которая затем имеет все шансы перейти и во всеобщую, глобальную. Реки начинаются с капель, революции - с искр, а войны... может быть, с таких вот дисков?
   Николай с ужасом посмотрел на безобидную компьютерную, как он это называл, "примочку". Так, словно сейчас этот плоский серебристый "бублик" обратится в змею и убьет его. А ведь, если рассудить здраво, они - все трое - теперь уже просто ходячие трупы. И жить им осталось до тех пор, пока "ферзь" одной из сторон не разыщет их и не сотрет с лица земли. И ведь, в какой-то мере, он тоже работает на то, чтобы избежать большей катастрофы меньшей кровью. "Твоя боль - это не моя боль. Прости, чувак, не прими на свой счет! Ничего личного!" -- так рассуждают андреи и иже с ними.
   Господи, как же все завертелось, запуталось, заморочилось! Разум, интеллект, рассудок убивает человека с момента первого надкуса запретного яблока... Он не позволяет объединиться всем составляющим людской сущности в гармонии и стать Сознанием. Чистым Сознанием, помнящим самое себя в любой ипостаси. Владеющим своей жизнью, своей волей, своими чувствами... Словно на безумной картине Сальвадора Дали, человек сам рвет себя на части. И это вовсе не Уроборос - змей, пожирающий самое себя и возрождающий самое себя. Это - нечто обратное, противоположное. Разрушительное. Никакого воссоздания, только бесконечное дробление, рассоединение, раскол.
   Молодой человек, пошатываясь, брел по улицам приморского Города-Героя. И не видел ничего вокруг. И не слышал ничего вокруг.
   У них два пути: размножить диск и разослать его во все концы света, а самим - бежать, бежать, бежать до бесконечности, пока не упадут; или отдать этот диск конкурентам "Саламандр", да хотя бы тем же самым Котовским "шестеркам", горстку которых вчера так лихо перестрелял "ферзь". Есть еще третий вариант: таскать диск с собой. Как чемодан без ручки, который и выкинуть жалко, и нести неудобно. Всё время в бегах и скитаниях, в страхе и напряжении.
   Танец на углях. Пока танцуешь - живешь...
  

ДЕНЬ ПОСЛЕДНИЙ...

  
   Все выходные Рушинский просидел за компьютером, пытаясь одолеть своего виртуального противника. На ошибку разработчиков эти препятствия не походили. Виктор Николаевич ради интереса прошел игру на "легком" уровне - без сучка и без задоринки. Но вот сложный вариант игры не поддавался.
   Там, где другой на его месте уже давно бы плюнул, Рушинский упорно переигрывал и переигрывал. "Фреска" позволяла "сохраняться" лишь в определенных местах, а потому он за все время не продвинулся ни на шаг. Либо сам собиратель фрагментов камня, либо один из монстров неизменно появлялись перед персонажем Виктора Николаевича и с пронзительным воплем: "Ты послужишь деликатесом для червей!" -- сносили ему голову быстрыми, почти незаметными движениями. Игра была яркой, живой, атмосферной, однако на сотом принудительном просмотре заставочного ролика "Ты послужишь деликатесом для червей!" (в русифицированной, конечно, версии) Рушинский взбесился. Мало того, что Тварь выпрыгивала отовсюду - даже сваливалась с потолка - так еще и на той скорости, которую она развивала при "сложном" прохождении, не было никакой возможности проделать сразу две операции: защититься самому и отрубить голову ей, как это получалось на простом уровне и как описывалось в "солюшене". А еще эти монстры, которые помогали Твари...
   -- Ты послужишь деликатесом для червей! - орало в наушниках у главы корпорации "Salamander in fire", а Стас и Костя со смехом поглядывали на бранившегося компаньона.
  

* * *

  
   Николай увидел их первыми. В окно. Четыре иномарки, среди которых большим черным пятном выделялся треклятый "Ландкрузер" Серапионова. Это конец. Они еще далеко, но уйти не удастся. Гроссман знал.
   -- Шурка, это они.
   Рената на мгновение застыла. Это была ситуация, в точности напоминавшая первый день их побега. Тогда почти те же самые слова сказала, выглянув в окно Сашиной квартиры, Дарья. "Это они"... С той лишь разницей, что все началось в Новосибирске. А закончится в Новороссийске...
   Но теперь она уже сама принимала решения. Вихрем пронеслась по номеру, собирая необходимое, пока мужчины готовили оружие. Даже нашла в себе силы ровно и мрачно пошутить, проходя мимо Саши:
   -- На крышу не полезу!
   Саша придержал рукой повязку и поднялся:
   -- Еще успеем и через двери...
   Когда они выскочили из гостиницы, машины можно было различить уже и с земли.
   -- Коля - за руль!
   Гроссман мгновенно подчинился. Саша затолкал Ренату на заднее сидение, хотел уже сесть рядом с Николаем, но взглянул в сторону преследователей. Нет, так - не успеть.
   -- Коля, гони! - с размаху захлопнул приоткрытую было дверцу и, выхватив из-за пояса оба пистолета, ринулся навстречу автоколонне.
   "БМВ" сорвался с места. Рената даже не успела опомниться, как они с жутким визгом тормозов вывернули на соседнюю улицу.
   И только тогда до нее дошло, что случилось. Она дико закричала, сорвала голос, зашептала просьбы и проклятья, терзая плечо мужа. Николай лишь сбрасывал ее руку и гнал, гнал, гнал...
   Где-то там, далеко позади, еще слышалась стрельба, и стаи напуганных птиц кружили над городом.
   -- Останови! Останови! Вернись! Я заклинаю тебя! Слышишь? Я выпрыгну! - напрягая связки, шептала девушка, а глаза ее выжигали раскаленные слезы. - Я ненавижу тебя! Вернись туда!
   Гроссман молча заблокировал все четыре дверцы.
   Они вылетели за город и помчались по пустынной трассе вдоль берега. Над ними, распугивая стайки мелких пичужек - жаворонков - кружил степной орел. Из поднебесья он видел весь город, но ему не было дела до людской суеты.
   -- Бо...же... -- вдруг выдавила Рената, сползая по спинке кресла, и на губах ее выступила кровь. Тело напряглось и расслабилось, по нему прокатилась последняя волна быстрой смерти. Глаза широко раскрылись, но она уже ничего не могла видеть... Зрачки остекленели.
  

* * *

   В самолете, час назад вылетевшем рейсом "Ростов-на-Дону - Новосибирск", вздрогнул и проснулся Влад Ромальцев. Тот самый "размазня-Ромаха" из спортклуба "Горный цветок", приятель сотрудничающего с Котовской группировкой очкастого Дмитрия Аксенова.
   Владу привиделось, что он споткнулся и рухнул в бездонную пропасть.
   Молодой человек с ужасом отер со лба ледяной пот и своими ярко-синими глазами посмотрел в иллюминатор.
   Самолет качнул крыльями. Воздушная яма. Всего-навсего воздушная яма...
  

* * *

  
   -- Нашли на него "заклятие исцеления"! - со смехом посоветовал Серапионов-старший, заглядывая в монитор Рушинского, отчаянно сражавшегося с Собирателем Фрески. - Действует на нежить как яд! Попробуй!
   -- И давай скорее! - поторопил Саблинов. - Нас ждет машина, Витя!
   -- Раньше не мог сказать?! - возмутился Рушинский и "отравил" противника "заклинанием исцеления".
   Собиратель камней упал на одно колено, уперся рукой в пол и, оставляя за собой кровавые разводы, потащился к тоннелю. Красивые, почти реалистичные движения - это оценил даже Серапионов. Виктор Николаевич добивал врага, обрушивая на него сверху удары и заклинания. Монстры озверели, но и они таяли теперь быстрее, почти не нанося урона главному герою.
   -- Есть! - как ребенок, радовался игрок, а его персонаж готов был торжествовать победу.
   "Квест не пройден!" -- сообщила игра и выдала ролик: умирающий Собиратель дополз до Фрески, вложил последний недостающий - сороковой - фрагмент и безжизненно вытянулся на камнях.
   Виктор Николаевич долго и витиевато ругался под общий хохот компаньонов.

* * *

   Он шагнул в пустоту. Это всегда страшно - в первый момент. Он остался в чуждом пространстве, необычайно светлом, но неприветливом -- есть много красивых миров, много прекрасных городов. Однако ничто не заменит тебе твоего - твоего мира, твоего города. Особенно если ты помнишь их...
   И он ощутил ее. Танрэй. Она переступила страх. Впервые за все это время.
   Но это было лишь начало.
   Слепящий свет рассеялся, разбавился тьмой. Наступила гармония, стало видно вначале очертания предметов, затем - тона и полутона, а после проявилась суть.
   "Учитель! -- обратился он к Белому Зверю Пустыни. - Кулаптр Паском!"
   Тот поднял суровую гривастую голову и печально взглянул на него.
   "Тринадцатый! Ты здесь...И снова так рано..." -- в его рычании не было приветственных ноток. Он скорбел.
   Путник сжал руку своей Попутчицы и промолчал. Молчала и она. Отныне на ее уста была наложена печать.
   "Я жду, когда вы явитесь иначе. Теперь слушайте!"
   Белый Зверь Пустыни поднялся, и в сознание странников полились слова неведомого, но понятного языка:
  
Огонь ломает камни,
Вода терпеливо точит их.
Огонь всего добивается силой,
Воде камни благодарны за красу,
Подаренную их ледяным телам.
Если я буду иметь дело с камнями,
То не стану ломать преграды.
Я наберусь терпения, как ты, о, вода!..
  
   Из песка забил родник. Зверь растворился в мареве. На его месте, отделенный от странников ручьем, сидел старик и живыми раскосыми глазами смотрел на них. Путник опустился на одно колено и, протянув руку через ручей, взял с ладони Учителя гладкий гранит, за тысячелетия превращенный волнами в человеческое сердце.
   -- Твой выбор, -- согласился старый Паском и перевел взгляд на женщину. - Танрэй! Вода или пламя?
   Она не знала ответа и попятилась. Ее Попутчик не имел права на подсказку, ибо это ее и только ее выбор. Старик-Учитель тоже мог лишь намекнуть, но говорить прямо было бессмысленно: все можно понять и принять тогда, когда к этому прикоснулись твои душа и сердце. Если нет - не помогут никакие, даже самые разумные слова и доводы. Истина всегда рождается в адских муках. Впрысни обезболивающее - и она станет отравленной мертворожденной истиной...
   -- Танрэй! - строго повторил Учитель. - Вода или пламя?!
   Попутчик опустил голову, укрытую непроницаемым черным капюшоном.
   Учитель явил ей все из недопрожитой жизни. Мгновенно. Ослепительно.
   -- Огонь сожжет, но ты не будешь страдать. Ты забудешь всё и всех. Ты начнешь все сначала. Вода сохранит, но принесет много мук. Еще очень много мук, Танрэй. Однако ты будешь помнить всё и всех. ВОДА или ПЛАМЯ?! - в третий раз прорычал старик голосом Белого Зверя Пустыни.
   И Танрэй метнула взор в сторону бьющегося в песке родника.
   Старик набрал пригоршню воды и плеснул ею на руки Странницы. Она прикрыла глаза, наполнила рот невыносимо горькой, ледяной до ломоты в зубах, кристально чистой жидкостью.
  
И вспыхнул свет...
...Черноту неба полосовали молнии. Змей Апоп вновь вступил в битву.
  
   Нефернептет извивалась в пронзающих ее с головы до пят струях - ледяной, вселенской, и раскаленной, земной. Она кричала, кричала от боли, от страха, от чувства, что сила внутри нее готова разорвать бренное тело, если хоть чуть-чуть нарушится гармония. Мужчины и бык укрепляли горячий "гейзер", и каждый отдавал по возможностям. Немур - свое сердце. Колдун - разум. Белый жрец-послушник, обвитый золотистой "пуповиной", -- энергию плоти. Он похож был на младенца в материнском чреве, на существо, наиболее далекое от смерти...
   Ал-Анпа, аколит верховного, прежде объединял утроенную мощь своих спутников.
   Но теперь он ранен, Ал-Анпа, багровый след тянется за ним по каменным плитам храма.
   -- Танрэй! - голос его, теряющий жизнь, достиг слуха жрицы сквозь рев обезумевшего мироздания. - Танцуй, Танрэй!
   Женщина молча сбросила синюю накидку и осталась в наряде Встречи Рассвета.
  
И тогда Танрэй-Нефернептет начала свой танец.
  
   Из пучины с шумом и плеском вырвалась огромная солнечная птица.
   Люди застились руками: глазам стало невыносимо больно. Никто не мог посмотреть на бессмертного Бену, не ослепнув после этого. И Бену запел. Он воспарял все выше, а песня его становилась все горестнее. Луч солнца ударил в грудь священной цапли.
   Жрица кружилась в безмолвном танце. Мертвая рука Ал-Анпа свесилась к воде кипящего бассейна. Белый Хава в ужасе отступил. Бык Немур окаменел. Лишь колдун, гордый, надменный, прекрасный колдун бросил в пучину ветку вербы и воззвал к разуму жрицы.
   Черный снег сыпался с небес, черный снег -- все, что осталось от птицы Бену.
  
И нужно было подобрать каждую обугленную снежинку, а тогда...
  
   Полыхая огненной чешуей, из костров, порожденных гневом бога Солнца, выскочили прыткие ящерицы и набросились на прах священной птицы.
  
Я наберусь терпения, как ты, о, вода!
  
   -- Нефернептет! Очнись! Что же ты?! - кричал колдун, сотворяя десять огненных плотин, что удерживали бег времени. - Опомнись!
  
Я наберусь терпения, как ты, о, вода!
  
   И жрица, набрав пригоршню воды, брызнула ею в саламандр. Ящерицы зашипели, исходя густым паром. Еще пригоршня и еще. Твари отступили и спаслись бегством в родную стихию.
  
Всё, до последней песчинки...
И тогда мертвый пепел зашевелился, из смерти возрождалась жизнь.
И тогда из спокойной воды возник обелиск Бен-Бен, а из ветки вербы на нем проросло древо Ишед.
И тогда на ветвях древа Ишед вспыхнуло огненное гнездо, поддерживающее новорожденное Солнце.
И тогда скорлупа юного светила треснула, а в небо взлетела священная цапля Пятой Эпохи.
И тогда рухнули плотины времени, начиная новый отсчет...
Варо Оритан!
  
   Птица подняла полотнища крыльев над собою. Вместо сверкающих перьев в небо потянулись человеческие руки. Рукава раздвинулись, открывая спрятанную под капюшоном голову. Ветер трепал легкие черные одежды Ал-Анпа.
   Аколит верховного жреца мягко прыгнул на плиты - словно сильный разыгравшийся зверь. Коснулся рукой камня, оттолкнулся, выпрямился и положил живую, человеческую ладонь на рукоять своего меча.
   Танрэй бросилась к нему, и он, рассмеявшись, поймал ее в свои объятья.
  
Жрица скинула капюшон с его головы...
  
* * *
  
   -- Ренка! - кричал Николай, выволакивая жену из машины и укладывая на высохшую бурую траву.
   Рената была мертва. Пустые глаза смотрели в небо, растрескавшиеся губы блестели от крови. Она была безнадежно мертва.
   -- Рена! Ладонька! Ну что же ты наделала? - молодой человек теребил и тряс ее, но какого ответа можно добиться от пустой оболочки?
   Орел наметил жертву, сложил крылья и спикировал вниз. Лишь одна птаха замешкалась и бросилась к людям - словно за помощью.
   -- Как же так можно, ну как?! Как?!!
   От рывков ее белая рука безвольно болталась, цепляя землю.
   Жаворонок пролетал точно над людьми, когда орел нырнул и впился когтями в его тело.
   И тогда капля крови убитой птицы, подхваченная ветром, полетела вниз, дрожа и меняя форму. Орел уселся на столб, выдернул мощным клювом кусок плоти своей жертвы и бесцеремонно огляделся по сторонам.
   А почти ледяная капля крови упала под сердце женщины.
   Тело Ренаты дрогнуло. Она втянула воздух, тяжело, с долгим всхлипом. Изо рта ее выплеснулась белая пена с горчайшим запахом полыни. Николай повернул ее набок. Спазмы то проходили, то вновь овладевали несчастной.
   Наконец она вывернулась из рук мужа и, отдыхая, судорожно ловя ртом воздух, какое-то время лежала в траве.
   -- Ну всё! Всё прошло! Нам нужно ехать, -- он неуверенно протянул руку и коснулся пальцами ее волос, перепачканной щеки. - Моя любимая... Я подумал, что... -- Николай стряхнул страшное наваждение: -- Нам нужно ехать дальше.
   Рената подняла голову и непонимающе огляделась. Очень быстро глаза ее приобрели осмысленность, стали непрозрачными, будто кусочки серого гранита. Распухшие губы упрямо изогнулись, дрогнули в улыбке.
   -- Как ты? А, Рената? Тебе лучше?
   В улыбке появилась легкая - не её - лукавинка. Николай думал, что Рената уже разучилась смеяться.
   Она приложила к губам указательный палец и виновато покачала головой.
   Гроссман нахмурился. Было в том, как она это сделала, что-то нехорошее. Ненормальное. Она что-то хотела сказать и не говорила.
   Они сели в машину, и Николай погнал дальше. Рената молчала, глядя перед собой.
   -- Ты не можешь говорить? Что произошло?
   Она опустила глаза, пожала плечами, вздохнула, слегка поморщилась, будто от неприятного вкуса. В машине сильно пахло горечью полыни.
   -- У тебя что-то во рту? - Николай отвлекся от дороги, одной рукой ухватил ее подбородок. - Покажи.
   Она заупрямилась, но потом приоткрыла рот. Гроссман готов был увидеть самое страшное: развороченную десну, прокушенный язык, еще что-нибудь похуже. Но все было в полном порядке.
   -- Ты пугаешь меня!
   Рената напряглась, пытаясь что-то произнести. Выражение лица изменилось, глаза на несколько секунд стали прежними - янтарными, солнечными, с легкой, почти незаметной зеленцой, и в глазах этих растаяло сразу лет десять. Она издала несколько звуков, похожих на слабый стон, и страдальчески сдвинула брови.
   -- Ты сорвала голос?
   Может, и к лучшему, что она не может сейчас говорить? Николай больше всего боялся одного ее вопроса. О Саше. А его больше нет. Странно, страшно поверить в это, представить себе... Еще десять минут назад он прикасался к ним, разговаривал с ними, вел их по этой жизни. А теперь... Теперь Гроссман с трудом вспоминал даже его лицо. В этом было что-то неправильное, что-то несправедливое...
  
"Самое постоянное в ЭТОЙ жизни -- наша оболочка.
Мы никуда не денемся от нее. Мы скованы ею, но ею же и хранимы.
И никто не заблуждается более уверенного в том, что так было, так будет и ничего нельзя изменить... Мы сами оценим поступки своего духа через тысячелетия, не помня лиц тех, кто их совершал...
Да и не стараясь вспомнить"...
  
   Николай встряхнулся. Кто прошептал ему это?.. Только что в голове прозвучал голос. Не женский, не мужской. Словно он сам разговаривал с собой. Но это не его мысли!
   Рената исподтишка поглядела на него, и снова улыбка слегка покривила ее незнакомые губы. Вернее, знакомые... но... не вспомнить. Не вспомнить... Как сон, что не можешь ни воскресить в памяти, ни избыть...
   -- Рената, некоторое время нам придется поездить по Крыму. Понимаешь? Ты не против? Я боюсь привезти этих... к маме. Когда мы убедимся, что нас потеряли, то поедем в Одессу. Хорошо? Ты понимаешь меня, ладонька?
   Она задумчиво кивнула и отвернулась в окно. И Николаю показалось, что ей уже абсолютно все равно, что происходит в этой жизни.
   Темнело. Дорога бездушной серой змеей бросалась под колеса, шипела, оставаясь позади. Пахло морем и горькой-горькой полынью...
  
"И никто не заблуждается более уверенного в том, что так было, так будет и ничего нельзя изменить.
Деяния нашего духа оценим мы сами, не помня, какими были наши лица, цвет глаз, волос, кожи...
Мы нереальны, пока существуем только ЗДЕСЬ или только ТАМ.
Вселенная пустит нас к звездам лишь тогда, когда мы найдем гармонию меж тонким и грубым.
Новый виток спирали произойдет непременно.
Однако же...
...Если я буду иметь дело с камнями,
То не стану ломать преграды.
Я наберусь терпения, как ты, о, вода!"
  
  
Часть 2. "Я сотворю твое имя!.."
  
Тот, кто довольствуется тем, что имеет,
лучше всех.
Тот, чьи действия неотразимы,
обладает волей.
Тот, кто не теряет того, что приобрел,
обретает постоянство.
Тот, кто, умирая, не прекращает быть,
обретает вечность...
  
Лао Цзы "Дао дэ цзин"
  
  
ДЕВЯТЬ ДНЕЙ СПУСТЯ...
  
   Одна из теней отделилась от мрачной каменной стены. Беззаботный, гибкий, с головой шакала, но повадками чувственной Баст, он скользнул к Страннику:
   -- А ты здесь какими судьбами?! - весело и чуть удивленно вопросил он старого знакомого. - Воистину, я не ведаю всех чудес миллионов лет и миров! Что делаешь ты у Стены Дома, тайного именем?
   И, склонив востроухую голову к плечу, пригляделся. Дымчато-серая звериная, но симпатичная морда, дочерна загорелое сухопарое тело, в котором таились немыслимые силы: дай только волю им - и самум1 дохнет на многотысячелетний камень построек его солнцеликого сводного брата. Желтоватые шакальи глаза лучились озорством: как всегда, мальчишка. Мудрый, древний мальчишка.
   Уставший от постоянного и непомерного напряжения, Странник и сам был не прочь развеяться с Попутчиком. Только это не его Попутчик. Так получилось. Пока было так...
   Странник закружился. Рассыпался осенней листвой. Облек вихрем смуглое тело человекозверя.
   Попутчик захохотал, мановением руки сжег листву и перекинулся в черного волка.
   Два зверя, похожих во всем, кроме цвета (второй был серебристо-сед), играючи, не ведая боли, сцепились друг с другом на Перекрестке. Черно-серебристый клубок открыл вход в бесконечную Аркаду Реальностей, пройдя которые, непосвященный потеряет себя. Неизбежно потеряет. Радуги Памяти помогают лишь Ведающему.
   На вершине пирамиды - исток. Воронки миров крутились смерчами.
   Задиристый Попутчик в шутку укусил Странника за мохнатое плечо, но тот лишь отряхнулся, высматривая направление.
   "Ну что же ты медлишь, атмереро? Я жажду игры! Скорее в Ростау!" -- мысленно возопил черный Инпу2.
   "Подожди!"
   Инпу никогда не менялся. И его нынешнее появление сулит удачный итог очередного хода. Коэразиоре оказалось право: без Инпу все сложилось бы в неверном порядке, либо не сложилось вообще. Как это и бывало прежде. Коэразиоре выражалось грубо, натуралистично, однако верно: "Нужен правильный замес!" Оно редко ошибалось. Тем более - в период улыбки Хонсу3. Что на земле - то и в небесах...Что на небесах - то и на земле...
   Сущность Попутчика-Инпу явила себя миру в результате эманации4 двух разнонаправленных энергий. Это было почти невозможно. По всем законам мироздания, такие энергии, неизбежно притягиваясь, взаимоуничтожают друг друга, не принося плодов. Инпу был исключением из правил. Прекрасным, вне догмы, исключением. Алогичное решение задачи приняло именно коэразиоре во имя единства сущности. Оно не ошиблось! Да не покинет его лето!
   Что было делать, когда рассудок бездействовал, а тело - дремало? Оба сдались. Они всегда сдаются прежде всего. Надежда разума и тела коротка, как их приход в мир статики, как их дыхание. Это не укор. Нет-нет, Странник был далек от каких-либо укоров или претензий. Он хорошо ведал закон мироздания. Все было естественно, все шло своим чередом. Коэразиоре держало нить, на которую атмереро нанизывала бусинки причин и следствий. Иного не дано. И еще... Вот-вот очнется Разрушитель...Очнется окончательно, вступит в силу, пробудит Изначальное.
   Однажды Странник ощутил Изначальное. То, что правило, когда не было еще ничего. Правило ничем.
   Инпу и Странник нырнули в новую реальность, аборигены которой с ужасом взирали на их потехи и прятались от гнева разгулявшихся стихий. Разгулявшихся именно вследствие забав усталого Странника и озорного Отпрыска Невозможного. На той земле бушевала гроза, волны гуляли по океану, дрожала почва. А они просто играли. И если бы с Отпрыском не было Странника, то еще неизвестно, к каким последствиям для аборигенов могла бы привести эта "игра".
   "Давай же подразним братишку! - подначивал Инпу, ведь именно во вселенной будущего Коорэ они и находились. - Мне скучно без него, атмереро! Либо он вскорости придет ко мне, либо я обязываю тебя быть рядом со мною!"
   "А что, по-твоему, я здесь делаю?"
   "О!" -- восторженно откликнулся черный волк и, взвыв, бросился на Странника.
   Из пучины моря в небеса взмыла огромная птица. Инпу с восхищением и завистью наблюдал полет друга. Он так не умел.
   -- Ха-ха-ха! - не выдержал - захохотал вслух черный волк, и верхушка самой высокой горы местного мира с грохотом раскололась пополам. - Давай, щекочи его, щекочи! Он и так недалек от возвращения: без меня ему - не жизнь! Ему тоже скучно! Я понял твой Путь! Да будет по-твоему, отец!
   Птица парила в небесах, наслаждаясь солнцем, ветром, насквозь пронизывающим ее сущность, и необычайной свободой, которую забываешь в тесных оковах плоти.
   Аборигены в священном ужасе падали ниц во всех мирах этой вселенной.
   -- Жаль, что я все это забуду до поры до времени... -- пробормотал Инпу, выбираясь на берег и отряхиваясь.
   А рядом осыпался грот.
   Инпу вывернулся и стал облизывать горько-соленую мокрую шерсть на боках.
   -- И куда только вы меня отправили на сей раз... Давай же подеремся, Странник! - воззвал он между делом. - Ну надо же, чтобы местным было о чем поведать в сказках своим отпрыскам! Давай потреплем друг другу холки! Давай, как будто ты - светлое добро, а я - темное зло! Ну же! - и черный волк лизнул свой густошерстый "воротник".
   Задор Инпу был заразителен. Замечательный мальчишка! Своей неуемной энергией он способен излечить от самой жестокой печали! А Странник был сейчас почти на пике своих сил, какая тут печаль!
   -- А давай подеремся! - ответила раззадоренная птица, опустилась на пирс и сложила сверкающие крылья.
   Прыжок Инпу был сравним с ударом огромной волны. И вновь по грозной морской ряби прокатился черно-серебристый шар двух энергий.
   -- Будет тебе! - потрепанный Инпу, рыча, вырвался из клыков серебристого Странника. - Сил своих не меряешь!
   -- Ого! - тут же, еще не оправившись от полученной трепки, сообразил он, узрев облик напуганной красавицы-аборигенки. - Не уходи, заберешь меня отсюда! Странник! Слышишь? Если заплутаю - укушу!
   Обратившись в неотразимого юнца, Инпу легко рванул к берегу.
   Странник оставил ему коридор и вернулся к подножию пирамиды. Так он уже давно не смеялся. Инпу - это Инпу...
   ______________________________________________________
   1 Самум - сухой, знойный ветер пустыни. В Древнем Египте считалось, что самум насылает бог пустыни Сет (Сетх).
   2 Инпу (или Анпу) - Анубис (греч.). Бог-покровитель умерших, целитель, его имя связывается с понятием времени.
   3 Хонсу - бог Луны в Древнем Египте. Улыбка Хонсу - последняя четверть Луны.
   4 Эманация - истечение (связано не с физическими, а с энергетическими категориями).
  
  
* * *
  
   Андрей лениво снял компресс с усталых глаз и протянул руку к брошенной у ванны трубке. Исполнение главной мечты - спокойно "откиснуть" в горячей ванне с солью и пеной - нарушил своим звонком дорогой батюшка. Молодой человек даже нисколько не сомневался, что это он. И это был именно он.
   -- Подробней, Андрюша! - попросил Константин Геннадьевич.
   Андрей вытащил ступню из пены, положил на край ванны.
   -- Я оставил часть в Крыму - возможно, найдут. Остальные - в Одессе. Подождут до их приезда к Розе Гроссман...
   -- Андрюша!
   Серапионов представил отца - как тот предупредительно постукивает ладонью по столешнице. Ч-черт! Ни отдыха, ни сна! Только успел приехать!
   -- Пап! Это единственный выход! Ты хочешь, чтобы я скакал за ними еще неизвестно сколько времени? Мне что, больше нечем заняться?
   -- Второй диск у них, Андрей! Я ведь попросил тебя, как человека! Что за дела?
   -- Твои предложения?
   -- Андрей! Я не помогал тебе во всех твоих начинаниях?
   -- Помогал, па.
   -- Тогда откуда такие речи? Ты не желаешь помочь?
   -- Па, я что, не помог? Я месяц как черт знает что носился по всей России за этими уродами. Я достал диск. Кто знал, что так выйдет?
   -- Ты сразу не мог посмотреть?
   -- Ну извини: не посмотрел! - в голосе Андрея появились нотки раздражения.
   -- Я тебя не узнаю. Что там у тебя происходит?
   -- Неужели тебе это интересно?
   Отец смягчился:
   -- Ладно. Как дела у Оксаны?
   Надо же! О внучке вспомнил!
   -- Понятия не имею. Я у них еще не был, -- холодно ответил Андрей.
   -- У нее ведь день рождения скоро...
   -- Скоро. В декабре. И что?
   -- Хочу прилететь. У меня для нее есть подарок.
   Андрей чуть не подавился воздухом. Отец, которому все шесть лет существования Оксанки, было на нее наплевать, вдруг активизировался?! Нонсенс! Решил сыграть в любящего деда? Ну-ну!
   -- Ну, приезжай...
   Они поговорили на бытовые темы. И лишь отключив трубку, Андрей понял, насколько искусно отец умудрился перевести разговор на другую тему. Серапионов-старший всю жизнь умел играть на слабостях своего наследника. А таковые были. И немало. И Андрей не мог их избыть, как ни пытался. Константин Геннадьевич предпочел бы видеть в лице своего сына что-то вроде бездушного биоробота, без привязанностей, привычек и собственного мнения.
   Андрей обладал уникальной памятью. Но иногда ему хотелось повеситься оттого, что он помнил всё. Это ужасно - помнить всё, как только начал сознательно воспринимать свою личность. Все обиды, проигрыши, унижения. Человеческое существо устроено так, что разум запоминает негатив лучше, чем позитив. Это душа потом купается в расслабляющих воспоминаниях благого. А подсознание помнит всё. И культивирует комплексы. И подкидывает блаженной душе картинки омерзительных падений. Например, когда ты занимаешься восточными единоборствами, а наглый одноклассник не дает тебе прохода. Ты обладаешь силами, способными смять этого урода в один прием, но сенсей учит тебя другому. Ты терпишь. Терпишь, терпишь, пока не прорывается. Ведь не только дети наблюдают за родителями, но и наоборот. Тем более, если ты - единственный сын. И тогда сильный, авторитетный родитель говорит тебе кардинально противоположное словам сенсея. И ты пользуешься моментом, дабы унизить обидчика перед всем классом. Ты берешь под контроль все это тридцатипятиголовое быдло. Потом - всю школу, даже старших. Тебя боятся, тебя уважают. А перед сенсеем ты изображаешь агнца. Потому что он того хочет. Потому что он способен обучить тебя еще более совершенной технике. И ты учишься, учишься, учишься...
   Андрей ступил из ванны на теплый синтетический коврик. Зеркала отразили безупречное тело, не выспренные, но сдержанно скрытые под кожей мышцы, одним лишь движением которых Андрей мог бы убить любого, равного по силе и умениям. Пожалуй, все это - заслуга отца. Не только генетическая, но и воспитательная. Ведь Серапионов-старший, махнув рукой на протестующую Андрееву мамашу, отдал четырехлетнего сына в секцию. И сколько различных секций прошел Андрюша - одному богу известно. В том числе - запрещенных в "совке". Причем те, где занимался мальчик, были вне доступности органов. К чему бы это, ха-ха?!
   Снова звонок. Начинается! Узнали о возвращении...
   -- Привет, Хирург! - звонил приятель, бизнес-компаньон. - Где пропал? Не забыл про выходные? А про свой день рождения?
   Андрей забыл уже не только про выходные и про свой день рождения, причем несмотря на пресловутую идеальную память. Просто жизнь его в последние недели была совершенно отличной от питерской - чуть шебутной, чуть богемной... Серапионов начал привыкать к перестрелкам, к повседневной опасности, к необходимости преследовать, высчитывать, сопоставлять. А тут - какое-то "пати". Удавиться!
   Хирургом Серапионова называли старые, еще университетские, приятели. У него действительно был диплом хирурга, он даже пару лет успел попрактиковаться по своей специальности (в отличие от большинства сокурсников), но дальше дело не пошло: закрутили интересные и выгодные дела. Клятва Гиппократа - хорошее дело. Но жить красиво для Андрея было привычнее. А тут еще всеми обожаемая "переслойка" подоспела...
   И в итоге "пати" закончилось тем, чем заканчивалось всегда: одуревшие от сексуальности Серапионова две девчонки проторчали у него в доме оба выходных, соревнуясь друг с другом и явно рассчитывая провести здесь впоследствии гораздо больше времени. С "голодухи" Андрей довел обеих до полного изнеможения, но в итоге понял, что от них его просто воротит. И он даже не отдавал себе отчета, почему. Прежде подобный "променаж" казался ему естественным modus vivendi. А теперь в его мысли приходило воспоминание о небольшом леске между Ростовом и Краснодаром, объятиях чужой, измученной женщины, ее преданном взгляде, ее гаснущей, но такой сладостной энергии, которой она делилась без остатка, до капли, и которую он поддержал, поделившись своей, бурной и почти неизрасходованной. Серапионов думал, что за всю свою тридцатиоднолетнюю жизнь, тем более, жизнь несостоявшегося врача и вполне состоявшегося гангстера-бизнесмена, он уже окончательно и бесповоротно стал циником. Ну просто не может не стать циником индивидуум, видевший самые жуткие разрушения человеческой оболочки, изучавший всевозможные болезни людского организма, знавший всё, что нужно знать (и даже больше) о женской и мужской анатомии, препарировавший не один труп и способный без рвотного спазма переносить запах давней смерти. Что только ни выковыривал он из тел, попавших к нему на стол! Как только ни шутили они с коллегами по этому поводу, разложив на соседних с трупом препарационных столиках "закусь" из соседнего кафетерия! Тогда было всё - от криминальных абортов до бытовых травм. И теперь Андрей, в котором, как он сам считал, еще десять лет назад выгорело всё без остатка, вспоминал о какой-то бабенке (здесь он спотыкался: не мог он назвать её "бабенкой" и при этом не осечься!), причем не просто вспоминал, а тепло вспоминал. И, говоря откровенно, радовался в душе, что ни ему, ни его подельникам не удалось убить ее. Серапионову казалось, что это было бы высшим грехом в его жизни. Вот как ни странно! Памятуя обо всех его прошлых "заслугах" и "подвигах"...
   Да уж... Видимо, выгорело не всё... Видимо, еще было, чему гореть... А это плохо. Отец просто так не отцепится. Он привык: если есть дело, то подчиненный обязан довести его до логического завершения. В данном случае Андрей и был тем самым подчиненным. Тем более, непосредственным подчиненным. С которого спрос стократ больше.
   И, засыпая в комнате, свободной от женской плоти, Андрей думал о делах в далеком Крыму...
  

* * *

  
   "Всё как всегда"... -- со скучающим видом подумал Влад, когда Надя припарковала автомобиль на площади перед зданием аэропорта "Толмачево".
   Предчувствия его не обманули: Надя с хозяйским видом повернулась и смачно, как в мелодрамах, чмокнула его в губы:
   -- Счастливо долететь, Ромальцев, -- сказала она, тут же поправляя испорченный макияж. -- Позвони, как доберешься... Маргоше привет!
   Влад бросил взгляд на ее лицо, скрытое под маской косметических ухищрений, на отросшие с прошлогодней встречи платиновые волосы. Блондинки, даже крашенные, Ромальцева привлекали всегда.
   -- Счастливо, Эсперанца! -- он изобразил беззаботную улыбку, а затем вышел, захлопнул дверцу автомобиля и больше уже ни разу не оглянулся.
   В Новосибирске крупными хлопьями валил пушистый снег. На газонах, крышах, деревьях он лежал, нетронутый, сияя и переливаясь зернистой белизной. Для Нади это зрелище было привычным, а вот Ромальцева всегда настораживали огромные снежные шапки на подоконниках и козырьках подъездов; иногда он не узнавал тех мест, в которых они с Эсперанцей частенько бывали летом. Как давно это было... А теперь ему все равно.
   Проследив за его вялой походкой, Надежда покачала головой:
   -- Дурачок... -- она закурила длинную коричневую "More". -- Чего человеку надо?.. Сам не знает.
   Она никогда не понимала Ромальцева. Мужа своего знала, как пять пальцев, а Влад для нее по-прежнему оставался темным лесом. Дрему-у-учим таким лесом. Вечный подросток, наверняка по сей день Ромальцев цепляется за юбку своей мамаши. И еще - мнит себя Маленьким принцем. Сам не догадывается о своем тайном желании объять необъятное.
   Надя разбиралась в людях, да и немудрено: все-таки работать психологом и не разбираться хотя бы немного в причудах человеческого рассудка невозможно. А Влад был занятным случаем. Она давно порвала бы с ним эту "тягомотную" связь, если бы ее не интересовало, чем все закончится. С ее любовником было что-то не так. Увы, даже шизофреники более нормальны по сравнению с ним. Он, конечно, типичный невротик - чего стоит только его сутулящаяся поза. И это при таком-то теле! Но едва он забывался и переставал контролировать себя, его широкие плечи опускались и съеживались, грудь проваливалась. Влад был, скорее, "антишизофреником". Слишком уж одиноким, даже внутри себя. Этим несчастным помешанным хотя бы есть с кем поговорить. Хоть с собственным "альтер-эго"... Надежде всегда казалось, что Ромальцев чересчур уж стремится выглядеть хорошим, положительным. Обычно это - следствие угнетаемых отрицательных качеств пациента, с которыми тот пытается бороться, загоняя в потайные уголки своего сознания. Наде не раз приходилось работать с такими проблемами. Тяга же Влада к позитиву была неоправданна: он был "однобок", неправилен. Подобен призраку, не отражающемуся в зеркале...
   И с каждым приездом в командировку в Новосибирск молодой человек становился все более не от мира сего. Он охотно шел на контакт с Надей, они разговаривали, делились мыслями. Но женщину все больше настораживала его манера замирать и прислушиваться к чему-то неизвестному. Так в глухом лесу крикнувший путник напрасно дожидается эха. Возможно, это было связано с его деловыми проблемами. Надежда подозревала, что при всем своем стремлении к положительности Влад замешан в нехороших делах там, у себя, на Кавказе. Этот парадокс, по-видимому, и мучил его постоянно: Ромальцев делал что-то вопреки своей совести, в обиду собственной душе...
   Надя докурила, завела мотор и развернула машину. Протяжный вой нырнувшей под мост электрички отозвался где-то в груди, заставив сердце тоскливо сжаться. Тяжелый выдался год... Все пошло наперекосяк с того момента, когда Надиного дядю, Александра Павловича Сокольникова, нашли убитым неподалеку от его собственного дома, а кузина Рена бесследно исчезла. Впоследствии пропал и Ренин бывший муж, Колька. Возможно, что в живых не было уже обоих. Последовавшие затем вызовы в прокуратуру, осмотр квартир дядьки и двоюродной сестры, бесконечные соболезнующие звонки знакомых и явления незнакомцев со странными вопросами привели к тому, что Белоярцева (Надина фамилия по мужу) попросту слегла от банальной простуды, которая длилась неправдоподобно долго - почти месяц. Женщина едва-едва поправилась к приезду Влада и оттого выглядела далеко не цветущей. Приходилось маскировать последствия болезни при помощи косметики, но Ромальцев заметил, что здесь что-то не так, и стал задавать вопросы. Надя вкратце объяснила ситуацию, и он довольно холодно посочувствовал ей. Не более того. Никогда еще Надежда Белоярцева не чувствовала себя такой одинокой, как в этот приезд Влада.
   -- Как твоя конференция? - спросил муж, с постной миной сидевший у телевизора.
   Надя поняла: майору Лешеньке хочется покормиться. Такие разговоры всегда начинались с постной мины, а заканчивались полным бессилием Надежды.
   Женщина не ошиблась: Леша долго и нудно рассказывал о том, как все плохо, о том, что жене невдомек поддержать его в трудные времена, о том, как тяжело ему, офицеру, тянуть на себе служебную и семейную лямку в одиночестве. И самое главное - в его словах было пятьдесят процентов истины. Надя ощутила головокружение и сказала, что идет спать. В спальне разговор продолжился до изнеможения супруги. Алексей же, напротив, приободрился. Убедившись, что жена неспособна выполнить сегодня супружеский долг, он взял в холодильнике банку пива и снова ушел в созерцание футбольного матча.
   Надя погрузилась в бессвязную дремоту. Изредка выныривая, она думала, думала, думала... Почему она не может разорвать эту порочную связь? Из-за сына-подростка? Бред. Кому, как ни ей, психологу, знать, что это самая недостоверная отговорка слабых людей. "Не верю!" -- сказал бы Станиславский. Так и было, Надя не собиралась обманывать себя. "Не верю!" Было так: если Алексей долго отсутствовал, она поначалу чувствовала себя окрыленной, на работе ее не узнавали, мужчины сыпали комплиментами в ее адрес. Но проходило каких-нибудь две недели, и Белоярцева начинала задумываться о муже. Причем не как о мужчине, в этом плане у нее не было комплексов. Когда было нужно, она всегда могла найти себе ненавязчивого партнера на стороне. Она думала об Алексее иначе. Ей будто чего-то не хватало. И после первого же "нудного разговора" с приехавшим из командировки супругом она ощущала даже определенное удовлетворение. Становилось легче. А потом...
   Нет, с этим нужно было что-то делать. Ее привлекал Влад Ромальцев. Очень привлекал.
   Влад - единственный человек, способный пробудить в ее душе романтические мечты. Он красиво ухаживает, он придумал для нее ласково-величественное прозвище "Эсперанца", он далеко не глуп, в нем есть какой-то потенциал. Но он много моложе нее, он слаб. Их разделяет не только географическое расстояние. Просто у их союза не было, нет и не может быть никакого будущего. Увы, но это так.
   Надежда терялась. Она взрослая, самостоятельная женщина. Она знает многое в этой жизни. Она реалистка. Зачем ей кто-то еще, если она самодостаточна? На словах она всегда соглашалась с Омаром Хайямом: "И лучше будь один, чем вместе с кем попало". Но только на словах. Сердце протестовало и требовало: "Ищи!" Зачем это нужно, Белоярцева не знала.
   И вдруг ей приснилось празднование Нового года. Это было лет семь-восемь назад, еще во времена Горбачева.
   Новый год встречали у дяди Саши, младшего брата Надиного отца. Рена, кузина, тогда или только окончила, или оканчивала школу, а у Нади уже был Олежка, маленький и смешной. Рена, сама еще девчонка, прекрасно спелась с Надиным сыном, ползала с ним под елочкой и дурачилась от души. А потом их веселый смех звенел на ледяных горках, сливаясь со звоном бубенцов нарядной упряжи прогулочных лошадок. Тогда главную городскую елку ставили на площади Ленина, почти под окнами дома Сокольниковых. И гуляющие горожане с улыбкой наблюдали за красивой разрумянившейся девушкой, которая самозабвенно перекидывалась снежками с неповоротливым хохочущим мальчуганом, а степенные взрослые (в их число уже входила и Надя) снисходительно поглядывали на детей со стороны. И Надя чувствовала, с какой любовью смотрит дядя Саша на свою дочку. И даже немного завидовала. И хотела, чтобы кто-нибудь любил точно так же и ее.
   И тут в сон закралось что-то новое, чего не было в ту счастливую ночь.
   Рена - такая, какой Надежда видела ее в последний раз, только теперь изможденная, без былого блеска в глазах - сидела, обняв руками колени, на подоконнике дядь Сашиной квартиры. Снаружи, на площади Ленина, происходило что-то тревожное, страшное: с неба валились огромные камни, пора было бежать. Надя тут же забыла про Новый год. Она в панике бегала по дому, разыскивая спрятавшегося сына, и никак не могла вспомнить, здесь он, с нею, или его забрал отец. Женщину прошибал холодный пот, ноги едва отрывались от пола. А Рена безучастно взирала на ее метания и даже не пыталась помочь.
   -- Где Олежка?! - кричала Надя, хватая за руку уходившего куда-то дядю Сашу.
   На том был военный мундир, фуражка, и он, освободившись от племянницы, выскользнул за дверь.
   -- Надя, -- вдруг позвала Рената. - Эсперанца! Олежа в безопасности.
   Надя метнулась к двоюродной сестре. Рена обняла ее за голову. Наде стало хорошо-хорошо. Рената была взрослой, старше нее, она утешала, не говоря ни слова. Женщина почувствовала даже знакомый запах сестриных духов - тонкий, нежный аромат. Наяву Надя их уже и не помнила, но вот во сне все было так реально...
   -- Эсперанца, наша беда в том, что у нас с тобой нет цели...
   -- Реночка! - Надя погладила кузину по щеке, хотела сказать что-то еще и проснулась.
   Ее рука была приподнята, словно силилась дотянуться до кого-то или до чего-то. Надежда не сразу сообразила, что все еще пытается нащупать, ухватить что-то неуловимое и в этой реальности...
   ...А Ромальцев неторопливо прошел регистрацию и уселся с книгой в одном из кресел, ряды которых заполняли "накопитель". Голос диспетчера периодически объявлял рейсы и время регистрации. Влад всегда немного волновался перед полетами. Это не было страхом высоты или авиакатастрофы. Случалось даже, что ему почти хотелось, чтобы случилась авиакатастрофа. И кощунственная мысль тут же блокировалась недреманным разумом: "Но ведь это будут сотни смертей и помимо твоей! Так нельзя, опомнись!" Влад одергивал себя и лишь неуютно поеживался, затравленно сутулился и озирался по сторонам - не мог ли кто ненароком угадать его мысли. Чувство вины затем глодало его весь полет, он избегал смотреть в глаза попутчикам и стюардессам. Был случай, когда из-за такого подозрительного поведения его подвергли проверке по прилете.
   Самолет приземлился на взлетно-посадочной полосе Ростова-на-Дону глубокой ночью. Влад вспомнил напоследок о Снежной Королеве - Эсперанце - и уже окончательно порвал с прошлым, ныряя в пучину реальности.
   А на следующий день - разговор с Дмитрием, презрительно-самоуверенным Дмитрием, который всегда считал Ромальцева второсортным человеком. О делах беседовали в ресторане, рядом с Владом сидела манекенщица Зоя, глуповатая претенциозная восемнадцатилетняя девица, с которой он "выходил в свет". Ромальцев поведал Аксенову о положении вещей в новосибирской фирме, изредка лениво отвечая на вопросы никогда их не слушавшей Зойки.
   Дмитрий покивал, протер очки и предложил манекенщице "промяться". Пока они выделывали коленца в духе Турман - Траволты из "Криминального чтива", Ромальцев подумывал об одном: как бы смыться отсюда под благовидным предлогом. Домой ехать тоже не хотелось, ибо там его ждала вечно депрессирующая заботливая мамочка. Как вообще вышло, что он попал в тот круг, с которым общается сейчас? Для Влада это было вне понимания... Он чувствовал себя примерно так, как мог бы почувствовать человек, оказавшийся в шубе и на лыжах среди обнаженных тел нудистского пляжа.
   И так было давно. Очень давно. Столько, сколько Влад помнил себя. Что только он ни делал, чтобы найти свое предназначение в этой жизни - все тщетно. Всевозможные психологические тренинги проходили для него впустую, информация из умных книжек вылетала из головы. Его неизбежно тянуло к людям, которые могли бы помочь, но и они не помогали. Сила разума психоаналитиков была здесь бессильна. Маску благополучного человека удавалось удерживать все с большим и большим трудом...
  

КРЫМ. СЕРЕДИНА ФЕВРАЛЯ

  
   Николай Гроссман докурил свою вторую сигарету. Видимо, только отчаянье, глубокое отчаянье способно было привести его сюда.
   Они с бывшей женой скитались по Крыму уже не один месяц, нигде не задерживаясь больше недели. Впрочем, одно исключение они сделали: их приветила татарская семья из села Чистополье, неподалеку от Керчи. И здесь сыграли роль гены Ренатиной покойной матери, на четверть татарки. Местные признали в Ренате "свою" и постарались помочь, предложив свой кров.
   Она так и не заговорила с тех самых пор. Некоторое время Николай еще тешил себя надеждой, что это из-за сорванных связок. Однако вскоре он понял, что все гораздо серьезнее. Это был не просто срыв связок. В результате сильного стресса у Ренаты началась немота.
   При каждом удобном случае Гроссман возил жену к специалистам - психологам, лорам, фониаторам - всем подряд. Лечить ее методично, как предлагали врачи, не было возможности. "Мутизм! - говорили они. - Типичный мутизм: отказ больной разговаривать. Она все слышит, все воспринимает, но теперь ее мозг не контролирует речевой аппарат. Это лечится, но ее нужно поместить в клинику". А поместить Ренату в клинику Николай не мог. У него не было Сашиного чутья, и поэтому он тупо вторил прежней схеме: неделя здесь - неделя там. Вот такая ирония судьбы: находиться в местах, которые считались всесоюзной здравницей, и быть неспособным как-то поправить здоровье жены.
   Они заехали в глубь полуострова. Февраль в Крыму - самое неприятное время года. Новосибирск с его морозами - ничто по сравнению с пронизывающей сыростью, ветрами и холодом бывшего средоточия Крымского ханства. И "минус тридцать" в Сибири не сравнится с "минус десятью" здесь. Над полуостровом даже облака не знают покоя. Они мечутся, словно перепуганные птичьи стаи, гонимые морскими ветрами.
   И вот измотанный Николай узнал от очередных хозяев очередной съемной квартиры, что здесь, в Бахчисарае, на улице Басенко, неподалеку от "гнилой" речушки Чурук-су, принимает некая целительница по имени Эльмира. Прежде Гроссман, более чем скептически относившийся к так называемой "нетрадиционной медицине", просто рассмеялся бы и забыл об этой информации. А тут вдруг подумал: "Чем черт не шутит? Хуже все равно не будет". Собрался и повез Ренату к Эльмире.
   Эльмира была татаркой, крымской татаркой: чернявенькой, узкоглазой, приземистой. Довольно молодой. Может быть, возраста Николая, может, чуть-чуть постарше. И еще: обаяние Гроссмана ее нисколько не тронуло. Взяв под руку Ренату, она увела девушку в свой кабинет, а мужу велела подождать, пока не позовет.
   Накурившись до одури (Гроссман стал замечать, что теперь он злоупотребляет никотином, чего раньше с ним никогда не было), молодой человек вернулся в дом и сел на небольшой зеленый диванчик. Эльмира не бедствовала: в помещении, которое она арендовала, совсем недавно был проведен евроремонт, все блистало новизной и даже на душе становилось светлее.
   Николаю очень понравился фонтанчик в нише между дверями. Он был точной уменьшенной копией Фонтана Слез в Бахчисарайском дворце, где Гроссману удалось побывать еще во времена Артека и пионерских костров. А над экспозицией висела гранитная плита, от потолка до пола. И на ней стилизованным шрифтом была высечена довольно большая история - легенда о создании знаменитого, воспетого еще Пушкиным, Бахчисарайского фонтана.
   Николай поднялся и подошел поближе, чтобы прочитать.
   "Свиреп и грозен был хан Крым-Гирей. Никого он не щадил и никого не жалел. Сильный был хан, но сила его уступала жестокости. К трону пришел кровожадный Крым-Гирей через горы трупов. Он приказал вырезать всех мальчиков своего рода, даже самых маленьких, кто был ростом не выше колесной чеки, чтобы никто не помышлял о власти, пока он, хан, жив.
   Когда набеги совершал Крым-Гирей, земля горела, пепел оставался. Никакие жалобы и слезы не трогали его сердце, он упивался видом крови своих жертв. Трепетали люди, страх бежал впереди имени его.
   -- Ну и пусть бежит, -- говорил хан, -- это хорошо, если боятся...
   Власть и слава заменяли ему все -- и любовь, и ласку, и даже деньги не любил он так, как славу и власть.
   Какой ни есть человек, а без сердца не бывает. Пусть оно каменное, пусть железное. Постучишь в камень -- камень отзовется. Постучишь в железо -- железо прозвенит. А в народе говорили: "У Крым-Гирея нет сердца. Вместо сердца у него -- комок шерсти. Постучишь в комок шерсти -- какой ответ получишь? Разве услышит такое сердце? Оно молчит, не отзывается".
   Но приходит закат человека, постарел и некогда могучий хан. Ослабело сердце хана, и вошла в него любовь. И поросшее шерстью сердце стало совсем человеческим. Голым. Простым.
   Однажды в гарем к старому хану привезли невольницу, маленькую худенькую девочку. Диляре звали ее. Привез Диляре главный евнух, показал Крым-Гирею, даже зачмокал от восхищения, расхваливая невольницу.
   Диляре не согрела своей лаской и любовью старого хана, а все равно полюбил ее Крым-Гирей. И впервые за долгую жизнь свою он почувствовал, что сердце болеть может, страдать может, радоваться может, что сердце -- живое.
   Недолго прожила Диляре. Зачахла в неволе, как нежный цветок, лишенный солнца.
   На закате дней своих любить мужчине очень трудно. От этой любви сердцу всегда больно. А когда любимая уходит из жизни, сердце плачет кровью. Понял хан, как трудно бывает человеческому сердцу. Трудно стало великому хану, больно, как простому человеку.
   Вызвал Крым-Гирей некогда плененного им иранца, мастера Омера, и сказал ему:
   -- Сделай так, чтобы камень через века пронес мое горе, чтобы камень заплакал, как плачет сердце.
   Спросил его мастер:
   -- Хороша была женщина, которую любил ты, хан?
   -- Мало что знаешь ты об этой женщине,-- ответил хан. -- Она была молода. Она была прекрасна, как солнце, изящна, как лань, кротка, как голубь, добра, как мать, нежна, как утро, ласкова, как дитя. Что скажешь плохого о ней? Ничего не скажешь, а смерть унесла ее...
   Долго слушал Омер и думал: как из камня сделаешь слезу человеческую?
   -- Из камня что выдавишь? -- сказал он хану.-- Молчит камень. Но если твое сердце заплакало, заплачет и камень. Если душа есть даже в тебе, то должна быть душа и в камне. Ты хочешь слезу свою в камень облечь? Хорошо, я сделаю. Камень заплачет. Он расскажет и о моем горе. О горе мастера Омера. Люди узнают, какими бывают слезы человека, потерявшего родину. Я скажу тебе правду. Ты отнял у меня все, чем душа была жива. Землю родную, семью, имя, честь. Моих слез никто не видел. Я плакал кровью сердца. Теперь эти слезы увидят. Каменные слезы увидят. Это будут жгучие слезы. О твоей любви и моей жизни.
   На мраморной плите вырезал Омер лепесток цветка - один, другой... А в середине цветка высек глаз человеческий, из него должна была упасть тяжелая слеза, чтобы жечь холодную грудь камня день и ночь, не переставая. Годы, века... Чтобы слеза набегала в человеческом глазу и медленно-медленно катилась, как по щекам и груди, из чашечки в чашечку.
   И еще вырезал Омер улитку -- символ сомнения. Знал он, что сомнение гложет душу хана: зачем нужна была ему вся его жизнь - веселье и грусть, любовь и ненависть, зло и добро?.. И грозный хан не воспротивился замыслу ваятеля.
   Стоит до сих пор фонтан и плачет, плачет день и ночь...
   Так пронес Омер через века любовь и горе: жизнь и смерть юной Диляре, свои страдания и слезы".
   -- Мужчина, можете зайти? - послышался голос, и Николай обернулся.
   Из-за двери кабинета выглядывала целительница Эльмира.
   Оказывается, она не совсем чернявенькая. Прядь челки высветлена до рыжего. А Николай сразу и не обратил внимания...
   Рената сидела на подоконнике, дышала на стекло и водила пальцем по запотевшим кругам. Она даже не посмотрела на Эльмиру и мужа.
   -- Пойдемте, мужчина, -- сказала целительница и увела его в смежную комнату.
   Николай сел так, чтобы ему было видно Ренату.
   -- Вас как называть? - спросила женщина, садясь за стол и беря в руки два мелодично звенящих шарика.
   -- Николай.
   -- Николай... -- повторила Эльмира и ненадолго задумалась. - Николай - победитель народов... Так что же случилось, Николай? Откуда такие разрушения?
   -- Какие разрушения?
   -- Жена ваша страдает сильно. Очень сильно. Да и вы, вижу, не в радости.
   Гроссман вздохнул, опустил голову, потом метнул взгляд в сторону Ренаты. Та по-прежнему что-то рисовала на окне.
   -- У меня вопрос к вам. Возможно, нескромный, но уж придется мне его задать, не взыщите. Во сне она не говорит ли?
   Николай замялся. Не объяснять же посторонней истоки всех личных проблем...
   -- Не знаю. Да как-то и сна особо нету - ни у меня, ни у нее. На нервах все время...
   Эльмира нахмурилась:
   -- Плохо. Очень плохо. В ее положении так нельзя.
   Гроссман пожал плечами, потом его вдруг что-то задело:
   -- Что вы сказали?!
   -- Да то и сказала. Ей покой нужен, если уж она малыша под сердцем носит...
   Николай поперхнулся. На лице целительницы отразилось недоумение:
   -- Вы не знали?! У нее, почитай, шестнадцатая неделя, уж и слепой увидит! Он скоро шевелиться начнет. Как же вы так, Николай?
   Он прикрыл лицо рукой. Эльмира не шутила. Просто Рената не подпускала его к себе, будучи неодетой. А под свитерами и широкой дубленкой много ли углядишь? Господи, ну за что им еще и это наказание?!
   -- Боже мой... -- прошептал Гроссман и посмотрел на жену. - Как же теперь быть?
   Только тут ему бросилась в глаза немного неестественная поза Ренаты: она старалась распрямляться, чуть выгибалась назад, как человек, которому не хватает воздуха в легких. Теперь понятно: ремень брюк сильно сдавливал ей увеличившийся живот, не позволяя дышать и сгибаться. Они забрали из гостиницы в Новороссийске только самое необходимое, а потому на Ренате осталось лишь то, во что она успела одеться, убегая. И так она, бедная, мучилась уже, наверное, целый месяц. А может, и больше? Николай плохо разбирался в женской физиологии...
   Сердце его кольнула жалость.
   -- Я уже сказала ей, что нельзя так перетягиваться, как она перетягивается поясом джинсов. Вредно это, понимаете? Думала, вы знаете...
   Николай возвел глаза на поднявшуюся с места Эльмиру:
   -- Скажите, а аборт - уже поздно?
   Женщина удивилась и, кажется, немного возмутилась:
   -- На ее-то сроке? Не только поздно - противозаконно. Вы что, действительно хотите избавиться от малыша?
   Гроссман едва не выругался. Нет, он просто счастлив. Это как раз ко времени - то, что доктор прописал! Наверное, это самый экстремальный "залет", о котором когда-либо доводилось слышать Николаю. Вот же паскудство! Да еще быть бы уверенным, что это ребенок Шурки, тогда хотя бы ради его памяти следовало сохранить малыша. А так... Нет, это не Рената! Это тридцать три несчастья!
   -- Так что делать? - выпалил он, вскидывая в вопросе руку.
   -- Я не могу влиять на вас. Существуют досрочные роды. Это ужасно, скажу честно. Другой вопрос: действительно ли вы хотите, чтобы она поправилась?
   Николай даже не стал отвечать.
   -- Тогда рекомендую все оставить как есть. Во время родов женщина переживает шок, который, может быть, для вашей жены окажется благотворным.
   -- Лучше уж пусть молчит... Кого она родит после всего, что произошло? - она просто хватался за голову.
   -- Насчет "кого родит" -- это не в нашем с вами ведении, Николай. Не раз видела абсолютно здоровых, ведущих спортивный образ жизни родителей, которые мучаются со своим умственно отсталым ребенком. И наоборот, у потомственных алкоголиков подчас рождаются вундеркинды. Пути аллаха неисповедимы. Но мы подошли к вопросу: "Что у вас произошло?" Не зная ответа, я не смогу лечить. Что случилось?
   -- Мы... как бы так выразиться?.. в бегах. Нам грозит серьезная опасность. Этого достаточно?
   Эльмира махнула рукой:
   -- Достаточно. Я не стану спрашивать, почему вы не обратитесь в милицию и так далее. Я не имею права вмешиваться в это, а вы производите впечатление рассудочного человека. Скажу, что узнала я при общении с вашей женой. Ее отсекли от прежнего "покровителя". Теперь она свободна, но эта свобода далась ей тяжким трудом, большой кровью. Ее теперь никто и ничто не защищает, кроме, разве что, вашего малыша. В нем я ощутила силу. Кстати, это мальчик. Так вот, теперь она растеряна. Она не знает, куда сделать следующий шаг...
   Николай слушал всю эту эзотерическую абракадабру вполуха, сам же ужасался перспективе, которая открывалась перед ними. Ладно еще бегать и скрываться вдвоем. Все же взрослые люди. Но с ребенком... Да еще и неизвестно, чей он. Одно дело - Сашин, так это почти свой, родной (по мере раздумий Николай вдруг с удивлением обнаружил, что чувствует именно так). А другое дело - если это выродок того отморозка. Яблоко от яблони... Вот уж счастья привалило - греби лопатой...
   -- Я поговорю с женой, -- Гроссман поднялся. - Я поговорю и позвоню вам.
   Эльмира кивнула и поджала узкие губы:
   -- Конечно, в идеале я посоветовала бы стационар. Но смотрите сами. Если ситуация настолько серьезна - я не могу вмешиваться... Только пожалуйста: взвесьте все "за" и "против"!
   -- Можете не сомневаться.
   Николай помог Ренате спуститься и выволок ее на улицу. Жена покорно следовала за ним вдоль длинной дороги.
   Они почти бегом миновали парк, какие-то каменные развалины. Наконец Гроссман остановился неподалеку от одного из мушараби1 и перевел дух. Люди спешили по своим делам и не обращали внимания на заполошную парочку. Зимние горы мрачными серыми массивами нависали над городом.
   ___________________________________________________
   1 Мушараби - бахчисарайские, средневекового вида домики с балконами
  
   -- Ты что, не могла мне хоть как-то дать понять?
   Рената затравленно посмотрела на него. Николаю захотелось взвыть и что-нибудь расколотить. Он и любил ее сейчас, и ненавидел. Это была невероятная, адская смесь чувств.
   -- Ты нарочно скрывала, что беременна? Рената, а если это от того ублюдка?
   Она опустила глаза.
   -- Ладонька, ну как же так, а? Ты ведь понимаешь, что теперь нам вообще не будет жизни? Давай мы что-нибудь сделаем? Я отвезу тебя к хорошим врачам...
   На мгновение в ее глазах сверкнули слезы, а потом она закрылась и неприступно взглянула на него.
   -- Это неразумно. И жестоко. В первую очередь - по отношению к нему, -- Гроссман указал на ее живот, еще никак не проступавший под одеждой. - Подумай сама. Ну учись хоть как-то общаться, я тебя умоляю! Пиши мне, учи язык глухонемых, в конце концов! Это уже невозможно!
   Рената порывисто присела, схватила камень и выскоблила на асфальте: "Брось меня!"
   -- Вот дурища! - Николай поднял ее, схватил за руку, поволок на автобусную остановку.
   Он уже понял, что она будет стоять на своем. Бросить ее? Да кем он будет после этого? Ладно бы ему было на нее наплевать, а так...
   Они завернули в магазин, где Николай купил ей более удобную и свободную одежду - просто так, "навскидку", без примерки. Пусть. Раз она так решила и раз это может впоследствии пойти ей на пользу - пусть остается. Надо думать. Кстати, а вдруг их уже оставили в покое? По крайней мере, преследования Николай не замечал.
   Они снимали квартиру в маленькой пятиэтажке райончика, где вперемежку ютились здания всевозможных культур и времен. "Ссыпанный" в ущелье Бахчисарай всегда славился бестолковостью своей застройки.
   Явившись домой, Николай тут же заставил Ренату переодеться. Она покорилась. Увидев ее в другой одежде, он сжал зубы: сколько же ей пришлось терпеть! Ну не дурочка ли? Ну не дурочка? Ни себя не жалела, ни маленького!
   -- Иди сюда и послушай!
   Рената хотела сесть на табуретку, но Гроссман усадил ее к себе на колени:
   -- Слушай. Теперь, в связи с этим, нам просто придется ехать в Одессу. Понимаешь меня? К моей маме.
   Она кивнула.
   -- И еще. Я тебя очень прошу, просто заклинаю: делись своими проблемами со мной! Пиши мне, я не знаю...
   Рената обняла его и заплакала. Впервые за столько времени - заплакала. Николай и сам едва удержался от слез. Силы иссякли давно, воля еще теплилась, но последние новости его подкосили. Все неимоверно осложнялось ее беременностью. Он даже не думал об этом. Даже не предполагал, что подобное может свалиться на их голову.
   Когда жена, выплакавшись и обессилев, притихла у него на плече, молодой человек поднял ее на руки, отнес на кровать и лег рядом. Накатила ватная апатия. Мир существовал отдельно, оба они давно выпали из него. Вне закона... Вне всех законов...
   Рената свернулась клубочком. Как давно Николай не видел ее спящей! По-настоящему - крепко - спящей... Как давно не высыпался он сам - без того, чтобы подпрыгивать от малейшего шороха!
   И Гроссман даже не заметил, как провалился в другую реальность, где не было грез, где был только покой.
   Тогда Рената открыла глаза. Она осторожно поднялась и выскользнула из комнаты, чтобы напиться воды.
   "Сестренка, твой ход. Не время спать. Делай!"
   Она выглянула в окно. Здесь очень красивые горы! Здесь много разных зданий, но всё не то, всё не то...
   Немного болела отяжелевшая грудь. Рената опустила глаза и приложила горячую ладонь к животу, чутко вслушиваясь в свои ощущения. Спокойствие и уверенность проникли в нее. И еще - отстраненность. Это не ты, это всего лишь твое тело, твоя оболочка, вместилище. Такое же, каким сейчас оно является для огонька новой жизни внутри тебя. Не стоит относиться к себе так серьезно. Поиграй! Делай, но играючи! Делай!
   Женщина улыбнулась, кивнула своим мыслям, легко развернулась и, подойдя к шкафу, вытащила небольшую дорожную сумку. Диск в прозрачной пластиковой упаковке лежал на самом дне.
   "Я скоро вернусь!" -- вывела она карандашом, дернула этот листочек из блокнота и положила записку на тумбочку у изголовья кровати. На тот случай, если Ник проснется раньше...
   Рената спрятала диск в кармане дубленки и вышла из квартиры, тихонько защелкнув замок. Лицо ее посветлело, теперь она стала так же хороша, как до бегства из Новосибирска. Даже лучше. Что-то исключительное светилось в ее оживших янтарных глазах. Что-то новое.
   Поднимавшийся навстречу мужчина-сосед поздоровался и невольно проводил взглядом легко сбегавшую по ступенькам красавицу с густыми золотистыми волосами. Роман Комаров не видел ее здесь прежде. Но в этом доме жило немало беженцев из Чечни: Комаров и сам родился в Грозном, а теперь частенько встречал здесь земляков. Возможно, красавица, с которой он только что разминулся в подъезде, тоже недавно приехала оттуда...
   ...Рената вернулась домой спустя несколько часов. Николай еще спал. Она с удовлетворением отметила это, улыбнулась и ушла в прихожую раздеваться. Затем положила диск на место и нырнула под одеяло. Бывший муж так ничего и не узнал.
  

* * *

  
   -- ...В общем, Борис, я всецело рассчитываю на тебя, -- и, не добавив больше ни слова, Константин Геннадьевич положил трубку.
   Борюся даже не успел ничего ответить. Беседа с патроном приводила его в священный трепет. Серапионов-старший впервые пошел в обход своего сынка, а это что-то да значило. Конечно, кого ж еще, как ни Борюсю, Андрей считает своей правой рукой! Расчет Константина Геннадьевича был верен...
  

ЧЕРЕЗ ТРИ ДНЯ...

  
   Ну что поделать, сегодня этот мальчишка, этот несносный ребенок решил измучить свою мать и нянек! Ненхут уже не знала, чем утешить четырехмесячного сына, а он все не унимался и визжал, как одержимый демонами бога пустыни, да не произнесется вслух его имя. В дом Ункара, мужа Ненхут, был приглашен лекарь, самый лучший в городе. Но, осмотрев малыша, старик пришел к выводу, что тот вполне здоров.
   Скорее бы караван Ункара и он сам вернулся в Персуэ! Ненхут уже утомилась бегать в храм и возлагать гирлянды цветов к подножию статуи богини Исет1, покровительницы всех женщин, а особенно - матерей. Не иначе как богиня, утратившая своего супруга, решила испытать и Ненхут. А быть может, богоравной захотелось отведать сладкой жертвы? Но горожанка тут же прогнала прочь от себя эти кощунственные мысли, наверняка навеянные злыми духами.
   _________________________________________
   1 Исет - египетская транскрипция имени Исида (по-греч. - Исис).
  
   День близился к закату. Устал и ребенок, а потому в доме воцарилась тишина. Ненхут со своими служанками уселась ткать полотно. Купец Ункар славился тем, что продавал самое лучшее льняное полотно во всем городе, если не во всей стране Та-Кемет.
   Но вот во дворе раздался какой-то шум. Страдая от головной боли (не помогали уже даже уксусные обтирания - тело все равно горело), Ненхут поднялась узнать, в чем дело. Она спустилась на террасу - теперь здесь было прохладно, и все же покидать дом еще рано: зажалят слепни и оводы.
   В стойлах волновались лошади Ункара, в хлеву мычала корова и блеяли овцы. И Ненхут снова ощутила тревогу, истоков которой не ведала.
   Так и есть: в ворота кто-то стучался. Неужели все слуги оглохли? Кто это может быть? Соседка? Или скороход, доставивший весточку от Ункара? Но в такое время добропорядочные люди уже не стучатся в дома отходящих ко сну горожан...
   Гневу Ненхут не было предела, когда она увидела на пороге измученную немолодую нищенку. Та была одна - а какая уважающая себя женщина расхаживает по городу в одиночестве, да еще и пешком?
   Ввалившиеся глаза нищенки исступленно вцепились взглядом в Ненхут:
   -- Уважаемая! - прошелестела она, едва шевеля полопавшимися губами; кожа ее лица обгорела до волдырей, несмотря даже на то, что неряшливо распущенные и седые от пыли волосы кое-как прикрывали его. - Прошу тебя, будь милосердна! Я не знала отдыха уже много дней и ночей. Позволь мне переночевать на дворе твоем - хотя бы вон под тем навесом для скота...
   Лицо Ненхут исказилось от невольного отвращения. Пустить ее переночевать? Кто знает, чем больна эта бродяжка? Не заразятся ли потом проказой или паршой те же овцы, частенько отлеживающиеся в холодке под листьями пальмы, куда попросилась нищенка?
   -- Прочь! - Ненхут потянула на себя дверь, но незнакомка из последних сил уцепилась за створку своими грязными пальцами.
   -- Ты ведь мать, так пожалей хотя бы мое нерожденное дитя, позволь переночевать в твоем дворе!
   Ненхут только теперь заметила, что бродяжка и впрямь тяжела. Этого только не хватало! Если попрошайка, да не допустят сего великие боги, еще и разрешится от бремени у нее на дворе, то от нее и подавно не отделаешься...
   -- Нет, не пустит! - прошелестел вдруг чей-то вкрадчивый голос рядом с Ненхут, и та испуганно огляделась в поисках того, кто мог это сказать. Однако темнеющая улица была пуста.
   -- Она богата, что ж ей - жалко? - зашипел кто-то другой, отовсюду.
   Взгляд нищенки заметался. Ненхут поняла, что та тоже слышит.
   -- Не пус-с-с-стит, не пус-с-с-стит! - подтвердил третий, самый жуткий голос.
   Затем мостовая зашумела - да-да, зашумела сама по себе - словно целое полчище каких-то членистоногих насекомых проползло в сторону соседнего квартала.
   -- Уходи-ка ты прочь, бесноватая, не то кликну слуг, и они побьют тебя! - на всякий случай предупредила Ненхут, косясь на ворота соседки: если та увидит, как долго она разговаривала с какой-то попрошайкой, Ненхут завтра же будет осмеяна на рынке другими женщинами из знатных семей Персуэ...
   -- Прости, уважаемая... -- рука нищенки ослабла, и с безнадежным видом бездомная побрела прочь от захлопнувшейся двери.
   "Это злая женщ-щ-щина! - скрежетало в ухе Ненхут, пока та поднималась по ступенькам в свою комнату. Слово "злая" -- Ненхут точно знала - относилось не к нищенке, а к ней, хозяйке этого дома, а говорящий словно с кем-то советовался. - Она достойна наказания! Но хозяйка не одобрит! Так что ж - ей и не нужно знать!"
   Перед тем, как отойти ко сну, Ненхут с лучиной в руке наведалась в комнату своего сына. Мальчик спал. Рядом с ним на низеньком ложе сидела ночная нянька.
   И никто из троих не мог увидеть, как в узкую щель под тяжелыми, окованными бронзой, воротами прополз шустрый черный скорпион. Оказавшись на просеянном песке двора, насекомое помешкало, перебирая лапками. Затем, победно щелкнув клешнями, оно вздернуло сочащееся ядом жало хвоста и заскользило к дому...
   ...Тем временем нищенка вышла за город и вскоре оказалась среди болот. Сквозь дырявую одежду ее жалили насекомые, ноги то и дело проваливались в трясину, и лишь чудом она оставалась в живых и находила дорогу. И тут за стеблями папируса бродяга увидела слабый свет. Это было маленькое поселение в три лачуги. Странница постучалась в первое же, и дверь отворили. Ей не пришлось долго рассказывать, с чем она пришла, ибо сердобольная обитательница болот тут же приветила ее. У нищенки не было сил даже попить воды и поесть нехитрой пресной лепешки из овса - все, что могла ей предложить бедная хозяйка лачуги. Странница лишь упала на циновку и забылась беспробудным сном...
   ...Ненхут не могла заснуть: в ночи ей все мерещились те голоса.
   Скорпион проник в дом через щель, прогрызенную мышами. Он бежал в полной темноте и лишь по теплому сиянию различил врага - небольшого ужа. Разбуженный, уж кинулся на незваного гостя. Один удар жала - и путь свободен. А позади корчится, свиваясь в предсмертных муках, тонкое змеиное тело.
   Насекомое быстро нашло способ подняться. Это был полый стебель бамбука, по которому в комнаты наверху подавалась вода. Скорпион воспользовался им и вывалился из трубы в большой медный чан. Здесь люди часто омывали свои тела. Даже сегодня: вода на самом дне еще не успела высохнуть.
   Кто угодно - будь это паук, многоножка или простой скорпион - оказался бы здесь в ловушке. Но этому посетителю хватило одного прыжка, и он выбрался наружу.
   Дверной проем в комнату малыша закрывал льняной полог. Скорпион проник внутрь и забрался в колыбель.
   Ребенок проснулся. Нянька по-прежнему спала.
   На краю колыбели сидело странное черное животное и шевелило клешнями. Мальчик улыбнулся: тело гостя красиво блестело при свете луны и делало его похожим на забавную игрушку...
   ...Нищенке приснился дурной сон и, со всхлипом втянув в себя воздух, она очнулась. Прячущийся в ее утробе младенец тревожно забился.
   "Он сейчас сделает это!.. сделает это!.. сделает это! Она заслужила!.. заслужила!.. заслужила!" -- отзываясь протяжным свистом, шептали в ушах похожие, но все-таки различные голоса.
   -- Кто? Кто из вас?! - нищенка привстала на циновке, озираясь.
   Голоса смолкли.
   -- Я спрашиваю - отвечайте! Кто из вас?!
   "Теф-ф-ф-ф-ен!" -- фыркнула ночь, всколыхнув сухую траву, устилавшую глиняный пол жилища.
   -- Ал-Демифово порождение! Тефен! - забормотала бродяжка. - Откуда ты только взялся на мою голову? Ведь говорила я вам всем: "Я пойду одна и даже забуду ваши имена. Не знайте Черного, не приветствуйте Красного, не смотрите на богатых женщин в их домах! Пусть ваши лица будут опущены на дорогу, пока мы не достигнем убежища!" И что наделали вы, богомерзкие твари?! Где он теперь?
   "Ты знаеш-ш-ш-ш-шь!"
   Когда поднялась женщина, огнем полыхнул ее стан, а губы забормотали в небо:
   -- Приди ко мне, приди ко мне, несчастная! Уста мои владеют жизнью! Я - та, кто поможет тебе! Мой отец научил меня знанию, ибо я его родная и любимая дочь!..
   ...Маленькая ручонка потянулась к забавной шевелящейся игрушке. Скорпион не сбежал. Напротив - даже подполз поближе к малютке и слегка встряхнул воздетым над спиной хвостом. Его панцирь походил на вороненые доспехи воина.
   Ребенок засмеялся и ухватил насекомое неловкими пальчиками. И тотчас злое жало пронзило его нежную кожу...
   ...Ненхут заметалась на своем ложе: ей все мерещился чей-то призывный голос, который пришел на смену тревожному шепоту, похожему на ветер, шелест травы и скрип старых ветвей.
   Ночную мглу пронзил дикий крик. Человек так не кричит, и все же Ненхут почувствовала сердцем, что это молит о помощи ее сын. Маленький Са-Ункар в беде.
   Все, кто был в доме, бросились в комнату наследника хозяина.
   -- Я видела его! - вопила служанка, прижимая к себе пылающее тело младенца и указывая в темный угол комнаты. - Это скорпион! Он сбежал вон туда! Туда! О, боги!
   -- Лекаря! Скорее! Спасите его! - Ненхут от горя рвала волосы, а сын ее уже не мог плакать: яд убивал его.
   "Приди ко мне, приди ко мне, несчастная! Уста мои владеют жизнью! Я - та, кто поможет тебе! Мой отец научил меня знанию, ибо я его родная и любимая дочь!.."
   -- Господин Изур уехал из Персуэ сегодня...
   -- Помогите!
   И Ненхут, завернув сына в простыню, бросилась по соседям. Но куда бы ни стучалась она, повсюду ее гнали прочь, не веря, что сына знатной Ненхут мог укусить скорпион, и не желая говорить с обманщицей или воровкой, представляющейся именем Ненхут. Лишь соседка напротив отворила ей ворота, но, увидев отекшее лицо младенца, тут же захлопнула перед несчастной ворота:
   -- Уходи, Ненхут! Я не хочу, чтобы демоны болезни, вселившиеся в твоего Са-Ункара, вошли в меня и моих детей! Прочь!
   -- Но это всего лишь скорпион!
   -- Я не верю тебе! Твой сын болен проказой или болотной лихорадкой! Прочь!
   -- Кто вылечит моего малыша?! - закричала женщина, выбегая на главную площадь, но никто из тех, кто звал себя друзьями Ненхут и Ункара, не пожелал помочь ей.
   "Приди ко мне, приди ко мне, несчастная! Уста мои владеют жизнью! Я - та, кто поможет тебе!"
   Ноги, не повинуясь больше отчаянным мыслям Ненхут, понесли свою владелицу на болота и вывели к маленькой покосившейся хижине. Тростниковая дверь сама собой распахнулась перед гостьей. Старая женщина - встретившая Ненхут обитательница лачуги - махнула рукой в комнатушку со словами: "Она ждет тебя!"
   И едва не ослепла Ненхут, увидев ту, что ожидала ее прихода. Вспыхнул и сгорел в немыслимо ярком огне облик нищей побирушки. И пред несчастной, прижимающей к груди безжизненное детское тело, предстала та, которой жена купца столько раз молилась, раскладывая на алтаре у подножия гранитной статуи гирлянды цветов.
   -- О, Исет! Прости меня! Прости, что не признала тебя! Я готова понести кару, я готова заплатить чем угодно... Только спаси моего сына!
   -- Ты уже испытала свои уста и теперь молчи! - сурово молвила вечно юная богиня, принимая на руки Са-Ункара. -- О, яд скорпиона Тефен! Приди, выйди из тела на землю, не броди, не проникай! Я -- Исет, богиня, владычица чар, творящая чары, превосходная изречениями! Слушает меня всякий гад! Пропади, рана укуса, по слову Исет, которой Геб дал свою силу, чтобы отвращать яд в его мощи! Отступи! Беги! Назад, по слову возлюбленной дочери солнечного Ра и жены Усира!
   И вздохнул ребенок, и заплакал он.
   -- О, жив мой ребенок и мертв яд! -- вскричала Ненхут, простирая свои руки к целительнице. -- Огонь потух, и небо спокойно из-за уст Исет, богини! Ты помогла мне, ибо ты знала, каково быть в несчастье. О, горе мне! Я была слепа, я была глуха! Как искупить мне свою вину пред тобой, вечно юная?!
   Исет молча освободила одну из своих грудей и напитала молоком ожившего младенца.
   -- Приди и принеси сюда свои богатства, и пусть они наполнят дом обитательницы болот, ибо она открыла мне свою лачугу, а ты оставляла просящих страдать. Ты испытала свои уста: твой сын был укушен злым скорпионом. Язык твой был жалом скорпиона, и ты сама навлекла беду на себя и свою семью...
   -- Прости!
   И Ненхут бросилась сзывать слуг, дабы те перенесли ее имущество в дом бедной крестьянки. Она поняла: кара Исет будет жестокой, ведь не окажись та богиней и не случись беды с маленьким Са-Ункаром, богачка не образумилась бы никогда и осталась бессердечной, как и ее заносчивые соседи.
   Когда последняя драгоценность была принесена в хижину растерянной жительницы болот, богиня Исет отдала матери ее ребенка и, вытащив из нищенской котомки ячменный хлеб, протянула его Ненхут:
   -- Отныне уста твои сомкнутся, как сомкнулись мои, когда брат мой, пресветлый Усир, был предательски убит Сетхом. Зри и слушай! Но молчи!
   И, надкусив хлеб, Ненхут ощутила во рту невыносимую горечь полыни. И побрела онемевшая горожанка Персуэ домой, унося с собой спасенное чадо.
   -- Кто ты? - прошептала изумленная крестьянка, которой было недосуг в ее беспрестанной работе посещать храм и которая так и не поняла, куда подевалась нищенка и откуда на ее месте возникла прекрасная, одетая, будто вельможа, юная женщина.
   Ничего не сказала незнакомка, лишь слегка повела рукой. И посетило крестьянку озарение.
   "Я -- Исет, я вышла из темницы для рабынь, куда запер меня мой брат Сетх. И вот сказал мне Тот, великий бог, глава истины на небе и на земле: "Явись же, о Исет, богиня! Ведь благо: один живет, а другой руководит. Спрячься же со своим сыном, младенцем, явленным во чреве твоем!"
   И когда я бежала в вечернее время, вслед за мной шли семь скорпионов. Они были жестоки и непреклонны, но они оберегали меня.
   Мне пришлось принять облик смертной нищей побирушки, и я шла, никем не узнанная. Шпионы брата моего, Сетха, смотрели мимо и не видели меня. Я добралась до жилищ богатых, знатных женщин Персуэ и взмолилась о помощи. Одна из них - ее ты только что принимала у себя дома - в гневе прогнала меня. Мои спутники сочли ее злою. А ты, бедная обитательница болот, открыла мне свою дверь. Когда я спала, скорпионы посоветовались и все вместе в тайне от меня положили свой яд на жало Тефена. Скорпион убежал, проник в богатый дом и укусил сына этой женщины... Остальное тебе известно, добрая женщина.
   Но знай: как я исцелю еще не рожденного мною Хора для себя, так же будет исцелен мною каждый болящий..."
   И богиня исчезла из бедной лачуги. Занималась заря. Продолжался побег Исет из Та-Кемета...Через болота, через пустыню. Жгло ее солнце, песчаными плетьми сек безжалостный ветер...
   Вихрь свистит. Боятся боги. "О, боги! Я -- Исет, сестра Усира, плачущая о нем, предательски убитом и разорванном на части. Его семя теперь внутри меня. Я сотворила образ бога, сына главы предвечных богов, и он будет управлять этой землей, он будет говорить и помнить о своем отце. Придите же, боги, сотворите защиту Соколу, находящемуся в моем чреве!"
   И явился на зов брат Сокола, ее приемный сын, черный Инпу-Хентиаменти, целитель и судья богов. И создал он защиту для своей матери, и следовал за нею, невидим оком, как некогда шли вокруг нее скорпионы Ал-Демифа, второго отца Инпу. И привел он Исет в болота дельты, дабы там помочь ей родить Хора, сына Усира, а потом скрыть младенца от козней Сетха, коварного, одолеваемого Смертью правителя Та-Кемета, который вероломством захватил власть в стране...
  

* * *

  
   Марго была много моложе Влада, но не в пример ему отличалась практичностью и расчетливостью. Еще с тех пор, как она работала на предприятии, которое затем перешло в собственность Андрея Ромальцева, отца Влада, молодому человеку было понятно: эта красотка далеко пойдет. С ее-то деловой хваткой, умением брать быка за рога -- и при этом еще играючи, с шутками-прибаутками -- да засиживаться в подчиненных?! В ней мало женского очарования, но человек она неплохой. Правда, с ее стороны Ромальцев замечал интерес к своей персоне, и немалый.
   Он привык: дамы всегда "покупались" на его привлекательную внешность. Им было трудно устоять перед его поразительной красоты зеленовато-синими, пусть и по-змеиному холодными, глазами. Еще в школе девчонки восхищенно пищали ему вслед, что стройный синеглазый брюнет "a-la Ален Делон" -- это предел женских мечтаний.
   Но к Ритке Голубевой Влада почему-то не тянуло. Протестовало и сердце, и разум. Зачем ему разведенка с "довеском" от первого брака? Одно дело - живущая за тридевять земель Эсперанца, так та даже не претендовала на что-то большее, чем эпизодические командировочные романчики. Другое дело - ростовчанка. В родном городе Влад старался не "следить". Зачем лишние проблемы? Тем более, если женщина даже не привлекает как женщина...
   Когда Маргарита открыла свое дело, отец Влада уже умер, передав права на акционирование ООО "Финист" сыну и давнему компаньону, Федору Ивановичу Зееву. Ромальцев-младший просил ее остаться с ними, понимая, как нелегко будет женщине раскрутить собственный бизнес да и просто ценя Маргошины способности как профессионального менеджера. Но Голубева была непреклонна. И вот раскрутилась же! Не то чтобы "звезды с неба", но вполне прилично. Не бедствовала. А Ромальцев продолжал сотрудничать с нею: его фирма поставляла необходимое оборудование ее маленькой швейной фабрике. Офис же Маргоши находился в ателье, в Ленинском районе Ростова. За три квартала от предприятия Влада. И потому виделись они частенько.
   -- С приездом! - протянула Марго, едва завидев Влада на пороге своего небольшого уютного кабинетика, разулыбалась и, раскинув руки, вышла ему навстречу.
   -- Спасибо, -- они обнялись и чмокнули друг друга в щеки (как две приятельницы!). - Я, собственно, зашел тебе привет передать... От Надюхи Белоярцевой...
   Маргарита, уже приготовившаяся пошутить, посерьезнела:
   -- Да... Она мне писала месяц назад, что там у них творится... Что-нибудь выяснилось про Реночку?
   Влад покопался в памяти. Когда-то давно Эсперанца упоминала о некой Рене - кажется, двоюродной сестре, -- но в этот приезд они про таковую не разговаривали. И он неопределенно пожал плечами. Маргоша вздохнула:
   -- Знаешь, поверить не могу, чтобы такое, да с моей одноклассницей... Ладно. Хватит о грустном, что мы ее прямо отпеваем... Отсутствие новостей - тоже хорошие новости.
   Ромальцев едва заметно улыбнулся. "Отпевала"-то, по идее, сама Марго, он и знать не знал, кто такая Рена.
   Женщина быстро переключилась в "рабочий режим". Влад вяло просмотрел документы. Инициатором, как всегда, была Марго, искрившаяся энергией и энтузиазмом. Он поглядывал на нее и думал: "Откуда что берется?" Что касалось дел, ему было скучно. Он все хотел спросить, но не решался: под чьей "крышей" находится предприятие Маргариты? Сейчас ведь без этого - никуда. Самая ничтожная фирмочка нуждалась в непременной защите. Хочет этого учредитель или нет, но ему намекнут, что защита просто необходима. Вот "Финист", например, прикрывали ребята Дмитрия Аксенова, который, в свою очередь, "ходил" под новосибирцами Евгения Котова. Тут уж выбирай: либо рэкет, либо принудительный симбиоз. Федор Зеев выбрал симбиоз. Влад не вмешивался, но общаться с Аксеновым больше приходилось именно ему. Кроме того, у них с Дмитрием имелось еще немало точек соприкосновения: под аксеновским покровительством находился также "Горный цветок", в котором занимался Влад. Многие ребята из секции "быковали" вместе с ребятами Котова. Вот, к примеру, месяца четыре назад двое - Санчо-Панчо и Черт - попали, по слухам, в хорошую переделку. Поговаривали, что они вступили в перестрелку с милицией. Так это было или нет, Ромальцев проверять не собирался. Оба парня лежали в больнице с "огнестрелами", а Дмитрий забегался, отмазывая парней от очевидной статьи. И отмазал!
   Высокая стильная Марго, присев на краешке стола, что-то говорила, пересыпая серьезные темы шуточками. Кстати, интересно: это Владу лишь мерещится, или она действительно чем-то похожа на ту ведьму из "черной" комедии "Семейка Аддамс"? Кажется, ее в фильме играла Анжелика Хьюстон...
   Ромальцев почти не слушал собеседницу. Темы, которые беспокоили Маргариту, не затрагивали сферу интересов самого Влада. Да и велика ли была эта его сфера? С каждым годом он убеждался: мир сжимается вокруг него. Повсюду - либо грязь, либо скука. И мелкая суета человеческих ничтожеств.
   Когда-то давно, еще мальчишкой, Влад наблюдал омерзительную картину. Родители повезли их с Дениской, младшим братом, к заливу, на остров. Набегавшись и накупавшись, мальчики отправились в разные стороны. Витальный и подвижный - таков он и сейчас - Дениска быстро уставал, ему требовался частый отдых. Влад же, если оценивать его по классификации спортсменов-бегунов, был "стайером". Довольно медлителен, однако вынослив. И вот, когда братец уже, наверное, дремал в палатке под боком читающей мамы, Влад забрался в рощу. Он шел, шел, шел вдоль берега реки, продираясь через ежевичные заросли, сбивая прутом паутинные сети с сидящими в центре громадными пауками, длинноногими, в желто-черных осиных "тельняшках". Поцарапанный, мальчик тем не менее был доволен затеянным приключением. На острове не потеряешься, поэтому сверхзаботливая мама, не чаявшая души в своем первенце, вряд ли забила бы тревогу и устроила ему помеху.
   Был июнь, поспел тутовник. Влад забирался на высокие, искореженные, нависающие над самой водой деревья и собирал пресновато-сладкие белые, кисловато-сочные черные и рыхло-медовые розовые ягодки. Перемазанная соком футболка липла к телу, но это было такое наслаждение! Вырваться из-под крыла мамаши и делать что хочешь! Пачкаться, объедаться, быть в одиночестве, рисковать свалиться с верхушки дерева, наблюдая раскиданный вдалеке, за рекою, город...
   Но все же, когда начало смеркаться, Влад пошел обратно. И забрал чуть левее, к дачам. Здесь было много сухостоя, здесь было мрачно. В молочно-выгоревшем небе расцвели первые звездочки.
   Вдруг перед мальчиком возникло громадное тутовое дерево. На нем уже давно не было ни листвы, ни, тем более, ягод. Даже мохнатым гусеницам шелкопряда нечем было поживиться на его хрупких пыльных ветках. Но дряхлым трупом дерева завладели совсем другие насекомые. Сотни их личинок, мелких белых червячков, висели в вязкой паутине большого дупла.
   Как зачарованный, Владик смотрел на них, не смея поднять свой прут.
   Внезапно личинки - все, одновременно, будто по команде - вздрогнули и задергались. Это длилось несколько секунд, потом они замерли. А через минуту все повторилось, подвластное какому-то гадкому ритму.
   Все, что было в желудке у мальчика, подкатило к горлу. Ноги обмякли, тело прошиб ледяной пот. Владика вырвало прямо там же - черным соком и непереваренной мякотью ягод.
   А потом он бежал. Бежал, не помня себя. Бежал, не разбирая дороги. И еще долго не мог уснуть, плача под одеялом в палатке.
   И теперь, по прошествии двадцати лет, он помнил тот день, тех синхронно дергающихся червяков в паутине, и ему становилось тошно. Тошно - от осознания того, что и они, людишки, дергаются в точности так же, как те личинки. Тупо, не осознавая, для чего они это делают. Послушные гадкому инстинкту. Одержимые двумя желаниями - жрать и множить себе подобных тварей. И все. Ни зачем. Просто так. Толпа безмозглых паразитов в дупле давно умершего дерева...
   Влад поднялся, ссылаясь на обилие дел, распрощался с Марго. Та мечтательно посмотрела ему вслед. Знай она, какие воспоминания пробудили в нем ее слова, женщина зареклась бы впредь даже здороваться с Владиславом Ромальцевым...
   Уезжать домой после работы Владу не хотелось. Как, впрочем, и всегда.
   Но тут, взглянув на календарь, он вспомнил, что завтра у матери день рождения, а сегодня (да вот как раз уже через полтора часа!) нужно съездить на вокзал и встретить брата, который приезжал со своей невестой из Питера.
   Дениске двадцать четыре, и он - полная противоположность Влада. Начиная с внешности и заканчивая мировоззрением. Парень-огонек, неисправимый оптимист. Маргоша в мужской ипостаси. И отчего Владу везет на таких "живчиков" среди близких и знакомых?.. Что Денис, что Марго, что Дмитрий. Даже Эсперанца хорохорилась, хоть ей было и не до веселья...
   Денис - нескладный, будто кузнечик, чересчур высокий, в отца - радостно обнял брата, едва спрыгнув с подножки. Потом долго извинялся перед смеющейся Светкой, своей девушкой, что забыл помочь ей выйти. Все втроем под ворчание проводницы быстро вытащили из поезда немногочисленные вещи питерцев и освободили площадку вагона.
   -- Прикинь, Владька, Светкин все ж поступила на журфак! Я думал, ее завалят, но ничего, проехали! Мы с ребятами после этого всю общагу на уши поставили, два дня гуляли!
   -- Угу! - хихикнула хорошенькая блондиночка-Света. - Все решили, что у нас свадьба, поздравлять приходили.
   -- Кстати, Владька, а у нас в апреле и правда свадьба! - Денис пихнул Влада локтем в бок. - Попробуй не приехать и не привезти мамку!
   Света счастливо покраснела. Вот радость-то великая: семью в общежитии заводить. Оптимисты...
   -- И что, так и будете жить в общаге? - все-таки не выдержал и спросил Влад.
   -- Нет. Квартиру снимем. В Тосно. Ну, не фешенебельно, зато спокойно! Круто?
   -- Мыкаться по квартирам? Очень хорошо. В твоем духе, -- согласился Влад, укладывая их сумки и чемодан в багажник своей машины.
   -- А нам-то что? - Дениска подмигнул невесте. - Нам со Светкой везде хорошо. Правда, Светкин?
   Девушка, словно преданная болонка (еще бы язычок свесила, на задние лапки встала и хвостиком повиляла для полного сходства!), согласно кивнула.
   -- Садитесь, вечные студенты, -- Влад завел автомобиль. - Сейчас еще от матери схлопочешь...
   Денис беззаботно расхохотался.
   Конечно, Зинаида Петровна, узнав о свадьбе младшего сына, долго ахала. Влад был удовлетворен: хоть его на какое-то время оставит в покое. Обычно у нее в голове либо сериалы, либо Владичкина неустроенность. Пускай теперь Дениска "огребается".
   Влад со Светой, переглядываясь, пили чай. Она видела брата своего жениха второй раз в жизни. Как и в прошлый приезд, была не прочь с ним пококетничать. Разумеется, не переходя рамок, безобидно. Влад не отказался бы и развить отношения: Светик - девушка в его вкусе. Но все-таки брат...
   -- Ма, у нас есть молоко? - спросил Ромальцев-старший, перебивая спор матери и братишки.
   -- Сейчас! - взметнулась Зинаида Петровна.
   -- Сиди, ма. Я сам.
   Влад хотел глотнуть прямо из пакета, но, покосившись на мать, которая пристально следила за ним, налил молоко в чашку.
   -- Кому еще?
   -- Не-не-не! - в один голос откликнулись Денис и Света, продолжая наблюдать за пантомимой "Влад - Зинаида Петровна".
   От Владислава не ускользнуло, как Денис подмигнул невесте, мол, а что я говорил? Вот черти! Развлекаются!
   -- Денисочка! - мать снова занялась младшим сыном. - Ну и как же вы будете? Вы бы сюда возвращались! А если внуки появятся?
   -- Какие внуки, мамуля?! - возмутился Денис, и Света прыснула. - У нас со Светкиным наполеоновские планы, мы Питер покорять уехали, а не плодиться-размножаться! Ты даже думать забудь!
   Влад отер губы. Ну что ж, хоть одно разумное заявление от братца за весь вечер. Но рано или поздно Светка все равно примется настаивать на детях, у женщин это в крови. Вот тогда "покорителю Питера" и не позавидуешь... Не трагедия, конечно: разводы еще никто не запрещал. Но возня-я-я...
   Когда уставшая с дороги Светка легла спать в зале (бывшей Денискиной комнате), а мать удалилась смотреть очередной сериал, Денис пришел в спальню брата.
   -- Соскучился я по тебе, Владька! - признался он. - В Питере здорово, но ростовских друзей не хватает. И тебя не хватает. Помнишь, как мы баб Катин сарай чуть не подожгли?
   -- Слушай, Дэн... -- Влад прищурился. - Какова цель твоей жизни?
   -- А чего ты спрашиваешь?
   -- Вот смотрю я на тебя и думаю: к чему ты стремишься? Чего хочешь?
   Денис уселся поудобнее, откинулся на прибитый к стене ковер над кроватью Влада, обнял руками костлявые коленки. Покоритель Питера!
   -- Знаешь, Владь... Ведь никакой генеральной линии у меня и нет, если честно. Просто я хочу прожить так, чтобы успеть что-то сделать в этом мире и при этом никому не напакостить. Никому, понимаешь?
   -- Идеализм...
   -- Согласен. Но на чужом горе своего счастья не выстроишь... Как это ни банально звучит.
   Влад усмехнулся:
   -- Ваньку, одноклассника моего помнишь? Он стал священником у нас в православном приходе. Был я у него однажды на какой-то особый день - ну, когда все исповедуются, просвирки всякие получают... Как думаешь, кого увидел в очереди к исповедальне?
   Денис усмехнулся. Новых друзей брата он не знал, но примерно представлял. Влад понял, что Дениска догадался, к чему он клонит.
   -- Это как кассету стереть. Типа, отмолил прошлые грехи - записывай новые. Все равно простится. Господь великодушен и сердоболен.
   -- Странный ты стал, Владька...
   -- Отчего ты так решил?
   -- А жизни в тебе нет как будто. Как в перегоревшей лампочке... Ладно, не обращай внимания, это мои личные "гуси". Слушай, спросить хотел. Помнишь, у бати в гараже был набор инструментов - дрель, сверла победитовые, отвертки офигительные? Они тебе нужны?
   -- Нет.
   Влад поднялся и пошел в коридор. Денис с некоторой завистью посмотрел вслед брату. Еще бы - атлетическая фигура, идеально сформировавшееся тело, под загорелой кожей перекатываются красивые мышцы. Коли не сутулился бы время от времени, так и глаз не оторвешь. Ромальцев-младший всегда немного стеснялся своей угловатости и бесцветности. Владьке досталось все самое лучшее: внешность от матери, некогда красавицы, ее безраздельная любовь, отцовская фирма... А Денис все решил начинать с нуля. Это трудно, это закаляет, но... Все равно чуть-чуть завидно. Но как этим всем распоряжается сам Влад - уму непостижимо.
   Влад вытащил из ниши в коридоре пыльную старую коробку, заваленную всякой всячиной - мотками изоленты, жестяными банками с гвоздями и шурупами, молотками, пассатижами... Да, не мешало бы как-нибудь здесь прибраться...
   -- Помнишь, как мы из-за нее ругались? -- засмеялся Денис, получив столь вожделенное сокровище, и открыл крышку.
   Изнутри на него дохнуло Детством. Папиным гаражом, всевозможными тряпочками и рогожами, бензином, масляной отработкой, лаком... Забытым и добрым Детством...
   -- Спасибо, Владище! Век не забуду! А тебе не...
   Трель звонка перебила его на полуслове. Брат взял трубку.
   Звонила манекенщица Зоя, та самая восемнадцатилетняя "телка", от которой неимоверно устал Влад.
   -- Привет, заяц!
   -- Привет, -- буркнул он.
   Ее звонок был не к месту и не ко времени.
   -- Хочу тебе сказать, что завтра мы встретиться уже не сможем. И к твоему мамульхену на день рождения я приехать не смогу. Мы едем в Москву, на Неделю Моды. Представляешь, я буду демонстрировать одежду из коллекции Швельдгауба! Неожиданно выяснилось, что мы тоже попали в группу...
   -- Удачного подиума.
   -- Ну, не обижайся, заяц! Все тип-топ! За это знаешь какие бабки отвалят! Закачаешься!
   Денис, сообразив, что он здесь лишний, встал с кровати и, коснувшись ладонями братниных плеч, шепнул:
   -- Пошел я спать.
   Влад молча кивнул всем туловищем. Зойка продолжала щебетать.
   Ромальцева всегда интересовало: беспокоит ли ее что-нибудь, кроме "кутюр", "гламур" и "лямур". Ему казалось, что нет. Но блондинка Зоя была божественно красива, и терять такую спутницу "для выходов" он пока не собирался. Десять лет возрастной разницы играли большую роль. Иногда он просто не понимал ее высказываний, частенько и Зойка обзывала его занудой, старпером и Климом Самгиным. Последнее определение она услышала от Дмитрия: вряд ли сама была знакома с книгой и главным героем романа пролетарского писателя.
   -- ...А еще я, сказали, буду изображать ведьму... Ну, у Швельдгауба специфический такой креатив... Потом, кажется, будет что-то совсем прозрачное... И - самое главное! Ни за что не угадаешь! Давай, с третьего раза! Ну?
   -- Ну? - Влад вообще не понимал, о чем она говорит, но переспрашивать и уточнять не хотелось.
   -- Угадывай!
   -- Не знаю!
   -- Я буду в Платье Невесты! Это главная роль в показе! Завершающий выход! Представляешь?
   -- С ума сойти. Главное - не давай им надеть на себя саван, киска, какой бы креатив там ни был...
   -- Почему же?
   -- Во-первых, примета плохая, а во-вторых, в саване карманов нет. Всё, я понял: завтра тебя не будет. Пока. Целую. Спокойной ночи!
   Разумеется, дурочка ничего не поняла. Ну и черт с нею.
   Влад сдернул покрывало и лег.
   -- Жизни во мне нет... -- пробормотал он, пряча голову под подушку. - А откуда ей взяться?.. На черта все надо? Саваны шьют без карманов, с собой ничего не заберешь...
  

СПУСТЯ ДВЕ НЕДЕЛИ...

  
   Мадам Гроссман застыла в оцепенении посреди прихожей. Громадный черный кот-долгожитель по кличке Проша (прежде Николай называл его, конечно, Прохиндеем) развалился на весь коридор и с хозяйским видом разглядывал гостей.
   -- Вей з мир1! - оперным контральто воскликнула Роза Давидовна, а была она женщиной видной, солидной, густобровой, хмурой, потому и ее вопль воспринимался скорее как угроза, нежели как приветствие. Но это было именно приветствием. - Наше вам с кисточкой!
   -- Привет, мама...
   Николай приобнял жену за плечи и подтолкнул вперед. Мадам Гроссман хлопнула себя по бедрам:
   -- Таки чуял мой тухес, шо эти малахольные имеют себе геморрой во всю голову! Где ви едете такие замурзанные, да ще и в самый Шабат2?!
   Прохиндей потянулся, тряхнул хвостом и, выразив таким образом свое полнейшее презрение, гордо удалился.
   -- Не царапай мне глаза, Роза, -- почти простонал Николай. - Лучше прими у нас бебихи3 и уложи ее спать...
   -- От це! - изумилась мадам Гроссман, беря у него из рук полупустую сумку. - Ше такое?! Вы шо, с этой торбочкой тынялись по всем поездам?
   Рената, еще более маленькая рядом с величественной Розой Давидовной, привалилась плечом к стене. Хозяйка озадаченно посмотрела на невестку:
   -- Скинь лапсердак и бежи тудою, в комнату!
   Николай, согнувшись над женой (изумленная мать занимала собой почти весь коридор, но отступить не догадалась: наверное, впервые в своей жизни она, коренная одесситка, оказалась в полной растерянности), помог Ренате расстегнуть дубленку. Бледные губы молодой женщины беззвучно шевельнулись.
   -- Ой-вей! - всплеснула руками Роза Давидовна. - Ты привез ее мене на штымповку? - и тут же подхватила Ренату под руку. - Люба моя дорогая! Нивроку4 - тьфу-тьфу-тьфу на тебя! - (постучала по косяку). - Коля, шоб ты сдох, ты мог позвонить и сказать? Вас бы встретил Сева!
   -- Потом! - отмахнулся он, раздеваясь. - Все потом, мама!
   -- Таки иди и разложи "вертолет", или мне одной чикаться с твоей лялей?! У ней щас будет паморок, и шо я буду с нею делать?
   Николай раскрыл диван-"книжку" в маленькой комнате.
   -- Слушай сюда: простыни в шифоньере. Стели бегом!
   _______________________________________________________________
   1 Вей з мир! - одесское восклицание, примерное значение - "Боже мой!" (искаж. идиш).
   2 Шабат (или Шабес) - праздник субботы, который отмечают и в Одессе.
   3 Бебихи - вещи (одесск.)
   4 Нивроку - примерное значение "Чтоб не сглазить!"
  
   И, ворча между делом что-то вроде: "Ой, эти мене дети - так шоб у мене была такая жизнь - вырванные годы!" -- она принялась снимать с невестки остальную одежду. Потом сообразила, что ей мешает болтающаяся на руке сумка, освободилась, а Рената в это время упала в кресло.
   -- Все цырлы себе поотморозила! От скаженные! От скаженные! - ругалась мадам Гроссман, ощупывая и закутывая в огромный халат полуживую невестку. - А ноги! Лед! Коля, вы сдурели или да? Я всегда говорила твоему отцу, шо тебя надо сдать учить в 75-ю школу! Щас зови ей доктора, адиет! А ты - ляжь!
   Рената поднялась, путаясь ногами в полах свекровиного халата, дошла до постели, рухнула и застонала: живот, тупо ноющий уже дня два, свело резким спазмом. Она подтянула колени к подбородку и замерла. Лишь бы не трогали! Лишь бы не трогали! Но Розу Давидовну было не так-то просто обмануть:
   -- Дай мне сюда телефон, потерянный! - рявкнула она на сына. - Сиди-катайся!
   Пока мать, ругаясь на чем стоит свет, беседовала со знакомым врачом, Софой Израилевной, Николай бесцельно мял руку жены. Взволнованность непосвященной Розы Давидовны относительно будущего ребенка ему не передалась. Он беспокоился только о Ренате. В глубине души он даже хотел, чтобы все разрешилось сейчас, почти естественным путем. И пусть этого малыша никогда не будет. И не будет никаких сомнений. Все произойдет само по себе, по судьбе. Как же все осточертело! Как он устал!
   -- Шо там у нее за срок, Коля?! - прорычала мадам Гроссман, оторвавшись от трубки.
   -- Я знаю? - ("И знать не хочу! Пусть его не станет!")
   -- Ляля, сколько у тебя месяцев?
   -- Она не может говорить, Роза...
   -- Софа, холера их знает! Эти два куска адиета... А, ты слышала... И как тебе это нравится? На вид - ше-то вроде пяти... Да... да... Щас! - Роза Давидовна оттолкнула сына и потрогала Ренатин живот. - Да... Да шо ты гришь! - она охнула и схватилась за свою пышную грудь. - Езжай, Софочка, езжай, милая! Жду тебя!
   Рената застонала и от боли прикусила наволочку.
   -- Ты у нас хорошо грамотный, Коля, -- сурово прогудела мать, громадной, унизанной кольцами ладонью поглаживая невестку по голове, -- а и это ей кошерно сделать не мог! Нет, Леша, - она воздела глаза к потолку, обращаясь к покойному мужу, -- ты имеешь себе такое представить? Если бы ты знал, какой это будет поц, ты пошел бы и повесился за Первой Заставой, а я на всякий случай все равно сбегала бы на аборт... Ее шо, растрясло в поезде?
   Николай пожал плечами.
   -- Не стой, как памятник Ришелье! Неси воды!
   -- В чем?
   -- В кружке, потерянный! Мне воды неси, сдохнешь тут с вами! Потерпи, люба моя дорогая! - Роза Давидовна опустошила кружку и приступила ко второму раунду: -- Шо сегодня за день, а?! С чего она не говорит?
   -- Мутизм.
   -- Расскажешь это бабушке. Я говорю с тобой на русском, отвечай на русском!
   -- Немота. Болезнь из-за стресса... нервов, то есть... из-за...
   -- Леша! Ты это слышал? Этот кусок адиета довел беременную жену до нервного стресса! Леша, отвернись и не слушай этого, я хочу, шобы тебе лежалось спокойно в твоем гробу!
   Рената тихо заплакала. Ей было больно за Николая, которого поливали бранью ни за что ни про что; ей было больно, что он, едва стоящий на ногах от усталости, сносил все это; ей было больно от понимания, что у нее, скорее всего, начинается выкидыш, а ведь вчера, только вчера она ощутила робкое шевеление малыша. И, наконец, ей было просто больно... Очень больно...
   Софа Израилевна была чуть уменьшенной копией мадам Гроссман. Она закатала рукава своей кофты, натянула резиновые перчатки и зычным голосом приказала подруге и ее сыну выйти из комнаты. На усевшегося в кресле Прохиндея это распоряжение не распространялось.
   Николай тем временем вкратце рассказал матери о причинах, которые заставили его и Ренату бежать из Новосибирска и скитаться по стране уже почти полгода. Разумеется, имена и участие в их жизни телохранителя Саши и мерзавца Андрея он благоразумно пропустил. Роза Давидовна и без того была не в восторге от женитьбы сынка "на какой-то гойке", поэтому не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться о реакции мадам Гроссман, скажи Николай правду - мол, изначально жена убежала в обществе отцовского телохранителя. Малейшее подозрение в том, что ребенок "нагулян" от другого - и Роза не ударит палец о палец, чтобы помочь им.
   Выслушав часть повествования и поняв, что дело запуталось до невозможности, мать махнула рукой:
   -- Иди красить кибитки, ты мене устал своей волнующей сказкой! Я шо, городской сумасшедший - ваших коников по стойлам разводить?! Я таки знала, шо пострадаю через этого кацапа Сокольникова! Кругом-бегом, ви, Колюня, встряли ногами в жир по самий тухес, вот шо я тебе скажу.
   -- Сам знаю. Главное - шоб ее оклемали, Роза.
   -- Софочка еще не таких оклемывала. Я тебе скажу один вопрос, Коля: ви зачем делали дите, когда сами ходите с беременной головой?
   Чтобы не получить от матери очередную порцию нагоняя, Гроссману пришлось соврать, что Рената ждала ребенка еще в Новосибирске, до начала всех этих проблем. Ему было стыдно, когда Роза, силясь скрыть жалость, обозвала его болваном и тайком утерла глаза, подскочив за очередной кружкой воды. А что было делать? Правду сказать?!
   Наконец к ним вплыла Софочка, взяла сигарету, вставила в мундштук и, подойдя к форточке, жадно затянулась. Под ногами, урча, словно трактор, слонялся Прохиндей и бодал всех своей громадной головой - ластился.
   -- Ну шо там за моих скажешь, Софа? - выждав, когда подруга отведет душу курением, спросила хозяйка. - Не выкинет?
   -- Шобы да - так нет, -- прогудела Софа Израилевна. - Заберу таки ее в нашу областную. Имейте за счастье, шо дивчина здоровая, как та ваша лошадь. Но на голову больна, кажу ее зараз и нашим из психотделения...
   -- Теть Софа, будет она говорить? - вмешался Николай и получил от докторши убийственный взгляд сверху вниз.
   -- Слушай, а оно тебе надо, шоби она с утра и до вечера морочила тебе голову? Я же ж по-русски тебе грю: кажу ее нашим психиатрам.
   -- Может, не стоит ее в больницу?
   Николай подразумевал, что там не такая уж надежная охрана, однако мать и тетя Софа накинулись на несчастного парня с таким шквалом убеждений, что он поспешил сдаться и ретировался в маленькую комнату, к жене.
   -- Ладонька! Не спишь?
   Рената открыла глаза и слегка улыбнулась.
   -- Все будет хорошо, слышишь меня? - Николай сел рядом и погладил ее пальцами по щеке. - Софочка устроит тебя в клинику, там ты наконец отдохнешь и поправишься...
   Она испуганно стиснула его руку.
   -- Не бойся, мы с Розой будем там почти все время. У тебя прошло?
   Легкий кивок. Рената замерла, прислушалась и, снова сжав его кисть, опустила ее себе на живот. Странное ощущение: будто сквозь кожу жениного тела в его ладонь робко постучал клювиком птенец. Рената улыбалась. Николай тоже не удержался. Вот как это бывает!
   -- Не пугайся маму, -- попросил он. - Она крикливая, но сердце у нее доброе. Она постарается сделать для нас все, понимаешь?
   Рената понимала. Понимала она также и другое: то, чего боялся Николай, замалчивая подробности побега. Понимала, что муж не проговорится. Это было неприятно, пошло, гадко, но по-другому пока не получалось. А Гроссман был умным и великодушным человеком. И постепенно отношение к нему Ренаты стало меняться. Конечно, ждать прежней любви и привязанности было уже невозможно, слишком много грязи пролилось за четыре года их совместной жизни. Да и потом... Но хотя бы простить друг друга и помириться, искренне помириться, они уже могли. Он так хорошо улыбнулся, ощутив, как маленький пробует свои силы...
   Софа сдержала слово. Она даже хотела найти для подружкиной невестки отдельную палату, однако Гроссман запротестовал. Все-таки, в общей было куда безопаснее.
   Несмотря на неимоверную усталость, Николай решил дежурить в приемной до самого закрытия больницы. Да и потом еще долго бродил вокруг темного здания, думая о своем...
  

* * *

  
   Он был кедром, громадным, прекрасным кедром, что раскинул свои ветви в прозрачно-сиреневом воздухе. По его стволу бегали суетливые белки, на него присаживались птицы... А он любовался шальной, неуправляемой в своем веселье златовласой девушкой, танцующей на берегу, возле самого ручья.
   Веселый Инпу обожал принимать иные обличья: он заранее знал, чувствовал, видел, что ему теперь еще нескоро удастся проделать то же самое в мире статики.
   Инпу перекинулся в пернатого медвежонка и неуклюже заполз на кедр:
   -- Приветствую тебя, большой и сильный!
   Странник обратил восприятие на покрытую черным пухом нелепую мордочку зверя, на бурые перышки вместо шерсти. И рассмеялся:
   -- Воистину, мальчик, без тебя здесь было бы скучно!
   Инпу похрюкал, усаживаясь на ветках, отломил шишку и принялся щелкать орешки.
   -- Кто это? - спросил он про танцовщицу, плюясь скорлупками.
   -- Скоро ты это узнаешь.
   -- Мне уже невмоготу здесь, Странник! Пожалуй, стоит поторопиться! Я стану слишком большим медведем, и мне будет попросту лень узнавать что-то новое.
   Инпу вживался в свои роли полностью и начинал верить, что его герои - это и есть он сам. Так - много тысячелетий... Инпу - это Инпу.
   -- Вспомни меня! - попросил Странник танцующую Попутчицу, но та была не только нема, но еще и глуха к его призывам.
   Она самозабвенно скользила по берегу ручья в своей волшебной грезе. Инпу болтал задними лапами и приплясывал, сидя на ветке.
   Тогда от ствола кедра отделился призрак серебристого волка и побежал к танцовщице.
   Она замерла. Ровно на секунду. Танец продолжился вдвоем - танец-дуэт, танец-противоборство. Пернатый медвежонок на радостях пинал ствол, следя за их плавными, летающими движениями. Девушка и волк. Феерия неописуемой красоты, когда при каждом прыжке с шерсти серебристого зверя летят звезды, а всполох волос танцовщицы подобен солнечному протуберанцу. Ты ждешь, что один из них, обнявший второго, одержит победу. Охваченный азартом, ты горишь и кричишь - а они вдруг перетекают друг в друга, и "победитель" становится "побежденным". И все начинается заново. Они не бьются. Нет! Они - единое целое. Они - первооснова всего сущего. И это чудесно!
  
Идущий истинным путем не найдет отпечатков колес.
Знающий истинные слова говорит без изъяна.
Лучшие двери не имеют замка:
их невозможно взломать1...
  
   _____________________________
   1 Лао Цзы, чжан из "Дао дэ цзин"
  
   -- Вспомни! - говорит волк. - Отодвинь засовы беспамятства. Ты избрала воду!
   Она останавливается, на какое-то мгновение вспоминает и...
   ...Но вдруг - рывок боли. Пернатый медвежонок роняет шишку и кубарем скатывается со ствола. Острый меч вонзается в красноватую кору кедра. Тот самый меч.
   Красавица вскрикивает и исчезает.
   -- Вот ты куда забралась, атмереро! - восклицает полководец отчего-то женским голосом.
   Из раны в стволе хлещет кровь-смола. Хлещет, горячая, солнечная. Иссякает жизнь в прекрасном дереве. А полководец заливается ледяным смехом и поворачивается к своему помощнику, красивому юноше в таких же, как у него, вороненых доспехах:
   -- Возьми свое оружие, убей волка! - и рука в длинной черной перчатке указывает перстом на серебристого зверя, бросившегося на воинство.
   Инпу встряхивается, принимая прежний облик.
   -- Да, господин! - отвечает юноша, выдергивая громадный меч с неинкрустированной рукоятью из тела кедра.
   Кричит лес. Исходит смолой смертельно раненое дерево.
   Черный Инпу только-только преобразился, а помощник полководца замахнулся мечом над его головой. Мальчишка огрызнулся, прыгнул в сторону, и разящая рука дрогнула. Лезвие высекло искры из камня.
   "Уходи!" -- мысленно вскричал юноша, своим сверкающим взглядом заклиная Инпу спасаться бегством.
   Черный волк нырнул в кусты.
   Серебристый зверь дрался не на жизнь, а на смерть. Лес дрожал от его рычания, земля расходилась трещинами. Полководец хохотал, ибо силы были неравны, и волк заведомо проиграл.
   Горизонт оплавился, небо разверзлось бездонной черной дырой, ограниченной зеркальной галереей множества радуг. Аркада уходила в никуда...
   ...Юноша и волк сходятся в смертельном поединке.
   В этот момент из-за кустов выпрыгивает разъяренный Инпу. Кто мерил силы Инпу? Кто видел Инпу в гневе? Лишь сердца грешников в Дуате знают его мощь, сдернутые с весов Маат и брошенные на съедение чудовищу...
   Бросок Инпу точен и смертоносен. Полководец катится, сцепившись с врагом, катится под откос, к ручью. Воинство бессильно замирает, и Аркада Реальностей втягивает в пучину вселенских волн добрую половину ратников полководца. Замирают даже юноша и волк, сплетенные в горячечном объятии, почти агонизирующие, окровавленные.
   Инпу заносит руку, и в замахе на пальцах его отрастают громадные когти, дабы, пробив броню и грудь властелина, вырвать гнилое сердце.
   "Убей его, Инпу!" -- заклинает израненный юноша, и молчаливое сознание Странника-волка изумленно обращается к нему. Они более не враги. Они и прежде были врагами только по воле странной, лихой судьбы...
   Но полет черного волка и полководца завершается в воде. Инпу не успевает довершить удар. С женским воплем ярости плоть властелина шипит, ее окутывает густой пар, и она тает, а коридор Арок втягивает в себя раскаленный туман. Остатки воинства ударяются в бегство вслед за повелителем.
   Лишь человек в вороненых доспехах, опустивший меч, растерянный, и два огромных волка смотрят друг на друга возле израненного дерева...
  
* * *
  
   При пересечении поездом границы Чечни люди торопливо зашоривали грязные, в белесых разводах, окна. От случайного выстрела не спасет, но если прилетит камнем, то осколки, по крайней мере, не попадут в купе. А пули и камни здесь летали нередко.
   Что же делать, когда ехать опасно, однако нужно? Только ехать и бояться. Бояться каждую минуту.
   Ехавший из Бахчисарая с пересадкой в Джанкое, Роман Комаров не был охвачен волнением остальных пассажиров и крепко спал на верхней полке.
   Тетка-украинка, которая, по ее словам, прежде жила в Черноречье - предместье Грозного - учуяв что-то тяжелое, повисшее над этой землей, немного присмирела и почти перестала донимать спутников рассказами обо всяких ужасах, творившихся в столице Ичкерии последние лет шесть. Но тишина продержалась недолго: людям было не по себе, и они ощущали потребность говорить, говорить, говорить, чтобы заглушить мрачную, тупую тревогу.
   Первым нарушил молчание ученого вида щуплый плешивый мужичок в больших очках:
   -- Год там не был. В центре жил, над "Детским миром"... А весь центр теперь раскурочили. Помню, случай был, когда все начиналось. Там ведь от нас, неподалеку, сквер Чехова - ну, вокруг библиотеки1... И между елок на аллее стоял чеховский бюст - ну, Антон Палыч, знамо дело, в пенсне своем, с бородкой... Помните, да? - он взглянул на украинку, и та кивнула; тогда повествователь снова обратился к четвертому обитателю купе, вернее, обитательнице, которая, судя по всему, раньше в Грозном не бывала, а потому теперь не так уж сильно боялась. - Вот. К тому моменту памятник Ленину с площади уже сдернули и в Сунже2 утопили. Сразу после путча в 91-м то было... Угу... Мы и так-то каждое 23 февраля3 ждали, что русских резать начнут, а тут как-то иду на работу - глядь: а у Чехова голову отломали... Ну всё, думаю, вот оно и поехало. И в отделе у нас все, кто видел, о том же шушукались. А что? Идешь по городу - навстречу тебе тип в гражданском, ничего себе так, представительный. А через плечо - автомат. Как так и надо... Всё, всё могло быть. Но тогда забавнее все оказалось, ни в жизнь не догадаетесь. Джигиты-то наши, дюже просвещенные, на тот момент еще только с коммунизмом боролись. Ну и перепутали Чехова со Свердловым. Ну как же: тоже бородка козлиная, тоже пенсне. Как тут не перепутать? Неважно, что бюст прямо на аллее против Чеховки стоял... Совершили, мягко говоря - грубо выражаясь, "акт вандализма"... Так-то вот... А в Черноречье вашем до последнего тишь да гладь была, что вы мне ни говорите... -- мужичок махнул сухонькой ручкой, хотел снова нырнуть в газету, однако с зашоренным окном в купе было слишком темно для чтения, а свет не включали.
   ________________________________________________________
   1 "...вокруг библиотеки" -- библиотека им. А.П.Чехова была возведена в том самом месте, с которого начал застраиваться казаками г.Грозный. Прежде там стояла крепость Грозная, впоследствии давшая название этому населенному пункту.
   2 Сунжа - река, на которой стоит Грозный, приток Терека.
   3 "...каждое 23 февраля ждали..." -- 23 февраля 1944 года Сталин издал указ о депортации из Грозного представителей нескольких мусульманских народностей, в т.ч. чеченцев и ингушей. В 90-х годах этот день стали считать Днем Скорби. Ближе к началу чеченской войны возникала опасность, что в этот день ярые националисты-мусульмане начнут резню, из мести убивая жителей славянских национальностей.
  
   Ту-тук - та-так... Туки-туки - таки-таки... Ту-тук - та-так... Поезд шел неторопливо, сбивчиво, будто спотыкался.
   -- Доча, а шо ты одна-одинешенька едешь? Не страшно тебе? - осмелилась поинтересоваться тетка-украинка: общая тревожность сблизила путешественников.
   Четвертая пассажирка купе - женщина довольно молодая и прилично одетая - пожала плечами:
   -- Страшновато, конечно. Да не одна я. В соседнем вагоне друзья мои едут. Работа такая...
   Что у нее за работа, женщина объяснить не успела. Состав дернулся, противно заскрежетал колесами и встал. Вагоны, ударяясь друг о друга, пропустили звуковую "волну" в самый хвост поезда. И упала тишина.
   Попутчики переглянулись.
   -- Приехали? - свешиваясь с верхней полки, хрипловато спросил Роман и, вытащив из-под подушки часы, попытался разглядеть, сколько времени.
   -- Та нет ще... -- отозвалась украинка.
   -- Да, рано... -- согласился мужичок и, аккуратно отогнув дерматиновую шору, посмотрел в окно. - Не видно никого.
   -- Пийду, побачу до других.
   Тетка поднялась и, покряхтывая, вынесла свое грузное тело в коридор.
   Комаров зевнул:
   -- Так а что стоим тогда?
   -- Кто знает... -- мужичок сел на место и принялся нервно протирать стекла очков, в полутьме -- совершенно бесполезных.
   Женщина, четвертая пассажирка, молчала, зябко натягивая на плечи белоснежную шаль, которая в глубоком сумраке купе выделялась смутно-белым пятном.
   -- Взрывов, вроде, не слыхали... -- продолжал утешать сам себя очкастый. - Знать бы еще, где мы сейчас...
   -- И что тогда? - тихо спросила пассажирка.
   -- Да ничего. Мож, спокойней бы было...
   Роман отбросил одеяло, содрогнулся от холода нетопленного вагона и торопливо нырнул в свитер.
   Ручка двери повернулась, дверь с шумом и лязгом отъехала, пропуская вернувшуюся женщину из Черноречья:
   -- Тихо все. Стоим, -- сообщила она.
   -- Да понятно, что стоим... -- согласился дядька. - Хоть бы свет дали, совсем уж ни в какие ворота...
   Комаров взял со столика термос, налил еще довольно горячего чая и уселся с чашкой возле мужичка. Роману все казалось, что сейчас к ним в купе сунутся цыганки в грязных лохматых кофтах и многослойных юбках и затянут что-то вроде: "Сами мы не местные, отстали от нашего поезда. Позолоти ручку, молодой-красивый, всю правду скажу!" А привязанные к их груди младенцы будут дико вопить, заставляя пассажиров откупиться от несносно шумной оравы.
   В коридоре послышались голоса. Молодой человек узнал чеченскую речь. Неприятные ассоциации, тем более, что говорят громко, по-хозяйски, и в этом чувствуется какая-то угроза. Горская речь гортанна, в ней много "придыхательных", "каркающих" и, наоборот, глухих звуков. Когда все это сочетается, создается эффект ругани. Возможно, русскоязычным жителям Чечни неприязнь к вайнахскому наречию вошла в подсознание, тем более, сейчас, во время затянутой гражданской войны.
   -- Глянуть бы, что там... -- пробормотал мужичок, но сам не сделал и движения к двери, лишь с надеждой слегка покосился на молодого спутника.
   Комаров пропустил его слова мимо ушей: лично ему это было не нужно. Да и что увидишь в темноте?
   Дверь с грохотом отъехала и клацнула. В проходе возник мужской силуэт, затем вспыхнул фонарик, и люди невольно прищурились от внезапно яркого света. Роман успел заметить на вошедшем камуфляжную форму. Холодный блик скользнул по строгому черному боку автомата, висевшего на груди незнакомца.
   -- Документ давайте! - с сильным акцентом приказал человек.
   В коридоре крикнули по-чеченски. Мужчина в камуфляже слегка отклонился назад и ответил:
   -- Мича1
   Невидимый собеседник повторил фразу. Чеченец издал отрицающий звук и добавил:
   -- Со в'ух-веара цигара. И д'авахийтина юха веара. Хьо пхойалг'а вагончу хьажа2 А?.. Йокх! - а затем, вновь шагнув в купе, обратился к пассажирам: -- Документ доставай!
   ________________________________________________________
   1 "Куда?" (чеченск.)
   2 "Я оттуда вернулся. Отправил его и вернулся. Сходи посмотри еще в пятом вагоне!"
   Роман и его спутники зашевелились. Луч фонарика метнулся по вещам. Чеченец беглым взглядом окинул купе, полностью проигнорировал подобострастный и никчемный вопрос тетки-хохлушки: "А шо шукаете, хлопци?", взял протянутый паспорт очкастого мужичка.
   -- Зачем едешь?
   Мужичок долго и путано объяснял что-то о работе. Парень слегка поморщился, отдал ему документы и отодвинул с дороги. Тот явно перевел дух и, плюхнувшись на полку, постарался сделаться совсем невидимым.
   -- Ты! - светя в лицо Комарову, сказал чеченец.
   Роман отдал ему паспорт. Военный замешкался, переводя взгляд с фотографии на молодого человека, прикрывающегося рукой от направленного прямо в глаза луча. Пролистал, посмотрел прописку:
   -- Бахчисарай давно уехал?
   -- Лет двенадцать назад.
   -- Зачем теперь едешь Грозный?
   -- Я в Гудермес. За матерью и сестрой...
   -- Вещи бери, колидор выйди, -- парень положил паспорт Романа в нагрудный карман и небрежно указал за спину большим пальцем.
   -- Что-то не так? - переспросил Комаров и краем уха услышал шепот спутницы-украинки: "Чи приняли за кого-то?"
   -- Вещи бери, колидор выходи! - повторил чеченец и потребовал документы у женщин.
   Роман сдернул с самой верхней, багажной, полки свою сумку и, с трудом разминувшись с чеченцем, вышел в коридор.
   -- Муслим! - крикнул тот, выглядывая вслед за Комаровым. - Цу'нан машиначхьа дига1!
   По коридору заметался лучик еще одного фонарика. Тяжелые шаги приближающегося человека - и перед Комаровым возник высокий грузный бородач.
   -- Му'лха2?
   -- Х'ара3, -- первый чеченец "стрельнул" из фонарика в Романа.
   Бородач оглядел Комарова с высоты своего роста и процедил:
   -- Пошли, йурс'к4...
   -- Вы бы хоть объяснили, в чем дело! - запротестовал молодой человек, но ствол автомата с немой убедительностью ткнулся ему под ребро.
   _____________________________________
   1 "Муслим! Веди его в машину!"
   2 "Которого?"
   3 "Этого"
   4 Йурс'к - русский.
   Комаров предпочел не спорить.
   Его вывели из вагона. Снаружи было уже почти совсем темно. Возле поезда стояло два крытых фургона и армейский джип без верха, похожий на "Хаммер" старого образца.
   -- Лезь! - распорядился бородач, подогнав Романа к одному из этих фургонов.
   Молодой человек забросил внутрь свою сумку, запрыгнул сам и очутился в полной темноте. Лишь на мгновение вспыхнул фонарик, осветил его (Роман успел заметить, что в фургоне сидело еще несколько человек) и погас.
   На ощупь найдя на скамейке у борта свободное место, Комаров сел. Прошло немало времени, прежде чем он услышал скрип отъезжающего состава. "А я?!" -- подумал Роман.
   Поезд набирал скорость. Перестук удаляющихся колес. Еще двоих впихнули в фургон, и почти тут же машина тронулась.
   Сердце Романа стучало, как стальные колеса недосягаемого теперь поезда. Что это? Недоразумение? С кем его перепутали? Что вообще все это означает? "Камуфляжный" пограничник (если это был пограничник) не вернул ему паспорт. Его, Комарова, арестовали? За что? Вот теперь Комаров начал тревожиться уже всерьез...
  

СПУСТЯ ЕЩЕ ДВОЕ СУТОК

  
   Андрей сосредоточенно работал, когда в приемной послышался какой-то посторонний шум. Серапионов нажал кнопку селектора:
   -- Татьяна, что там случилось?
   -- К вам Борис Владимирович по срочному вопросу, Андрей Константинович! - звонко отрапортовала секретарша.
   И эта - туда же. Прежде Снежанка зубоскалила со всеми входящими-выходящими, теперь и эта по ее стопам пошла... Просто хоть по примеру отца сажай в "секретутки" ссохшуюся престарелую грымзу... Как они все осточертели!
   -- В чем дело, Борюся? - Андрей сложил руки на груди, откинулся в кресле и пристально оглядел вошедшего "красавчика".
   -- Шеф, ну ты не вели казнить, вели слово молвить! - ответил тот и брякнулся в кресло напротив стола Серапионова.
   -- В следующий раз советую звонить и договариваться. Говори быстро, у меня нет времени.
   Борюся улыбнулся. Он всегда (даже, наверное, в сортире) ведет себя так, будто на него направлены сотни объективов телекамер. И выглядит, словно отправлялся на транслируемое по всему земному шару интервью, а по пути заглянул по небольшому дельцу...
   -- Новости из Одессы интересуют?
   Серапионов слегка двинул бровями и повторил отцовский жест, сложив друг с другом подушечки пальцев рук.
   -- Ну, и?..
   -- Твои калеки приехали к Гроссманше.
   -- М-м-м... у-гу...
   -- И это все?! - удивился Борюся. - Я думал, ты будешь скакать, как дембель накануне увольнения...
   Андрей редко позволял своим людям фамильярности, но на Бориса Шадова этот запрет не распространялся. Борюся ходил в фаворитах, потому что был сметливым исполнителем и не подхалимничал. Серапионов-младший, подобно своему отцу, ценил в людях дерзость. Если она, разумеется, не покидала определенных рамок. Определенных им рамок. А у Борюси было отменное "чувство локтя". Да и веселость Андрей тоже любил. Не всё же с дуболомами дела делать...
   -- Я уже взял билеты, Андрей Константиныч. Рейс завтрашний, утренний, в девять. Что передать ребятам? Брать их тепленькими, или пусть сразу, без нас, разберутся с обоими?
   -- Есть возможность их вывезти в тихое место?
   -- Не вопрос, -- подчиненный, кажется, нисколько не смутился, когда над его головой будто щелкнули клешни: так посмотрел на него шеф. Откровенно говоря, молодому человеку всегда становилось не по себе от Серапионовского взгляда поверх его макушки, но Борюся предпочитал не уделять этому излишнего внимания.
   -- Пусть их берут живыми. Без меня ничего не предпринимать. К Розе Гроссман тоже пока не лезть.
   -- Тут такая ситьюэйшен интересная нарисовалась... Девка в больнице, ее проще всего взять. Может, пусть ее умыкнут, а второй тогда и сам приползет? С диском? И возни поменьше... Как ты на это смотришь?
   -- Разумеешь. Давай.
   Выпроводив Борюсю, Андрей сел за компьютер. Но... не работалось. Мысли убегали непонятно куда.
   Серапионов плюнул на все и поехал домой.
   Спалось ему тоже тревожно. Скорее, дремалось. Это были настолько новые ощущения, что Андрей даже терялся, ибо не мог привести себя в порядок. Чувствуя взволнованное состояние хозяина, пушистый рыжий красавец-кот не отходил от него ни на шаг. Прежде он спал на Андреевой кровати исключительно в ногах, а в эту ночь забрался к нему на грудь, а потом долго встряхивал ушами с завитками "кисточек" и впивался в одеяло когтями больших лап.
   -- Лёва, ты достал меня! - предупредительно рыкнул Серапионов; зверь присмирел, лег возле него в позе Сфинкса и замер.
  

* * *

  
   Самолет грянулся о посадочную полосу задним шасси, упал на переднее и поскакал, словно плохо объезженная лошадь.
   -- Одесса! - прошипел бледный от страха Борюся. - Даже тут без приколов не могут!
   Андрей насмешливо покосился на помощника. Он нисколько не удивился бы, услышь вдруг по внутренней связи речь пилота или бортпроводницы в стиле: "Мы таки долетели. И слава нам всем!"
   Но стюардесса объявила будничным голосом о прибытии. Вскоре подали трап, и через двадцать минут машина, ожидавшая у здания аэровокзала, везла Серапионова и Борюсю к морю. Точнее, к одному из одесских коттеджей.
   Пока Борюся непринужденно болтал со спутниками, Андрей успел узнать всю информацию. Причем именно из их "трепотни". Сокольникову этой ночью усыпили и вывезли из местной больницы, а Николая Гроссмана пока не оповестили, ожидая прибытия шефа.
   -- Совсем, говоришь, девка головой тронулась? - посмеивался Борюся. - Бывает... Кому сейчас легко?
   Хозяином коттеджа был врач, старый знакомый семьи Серапионовых. Но к моменту приезда гостей из Питера он уже уехал на работу, и Андрея с Борюсей встретили "братки".
   -- Сообщите Гроссману и встретьте. Привезти сюда. В целости и сохранности. С диском, -- отдал Андрей короткие, рубленые распоряжения, шестым чувством воспринимая близость Ренаты.
   Он мог безошибочно указать окно той комнаты, где она сейчас находилась.
   -- Поезжай с ними, -- сказал Серапионов Борюсе. - Контролируй.
   -- Да сэр есть сэр! - пролаял тот, прикладывая к виску два пальца и тем самым изображая доблестных коммандос из американских боевиков.
   Андрей расстегнул пальто: пожалуй, для такой одежды здесь жарковато. Март, все-таки, начинается. Весна...
   Развернулся, пошел к дому. Головой тронулась... Немудрено после такого...
   Закутавшись в одеяло и обняв руками колени, Рената сидела на диване. Она еще не совсем пришла в себя после укола снотворного, однако ощущение опасности уже проникло в нее. Комната была светлой, но пустоватой. Андрей оценил все с первого взгляда: женщину, обстановку, настроение...
   Губы Ренаты беззвучно двинулись, словно, узрев Серапионова, она попыталась произнести двусложное имя. Какое - нетрудно догадаться. И в ту же секунду блеснувшие жизнью янтарные глаза угасли.
   -- Увы, нет, -- подтвердил Андрей. - Здравствуй, Рената. Я рад тебя видеть. Честно - рад.
   Она промолчала.
   -- Мне сказали, ты нездорова. Мне жаль. Не твоя и не моя в том вина. Тебя окружали не слишком умные спутники. Если бы твой муж оставил диск на месте, наша с тобой нынешняя встреча не состоялась бы...
   Рената ткнулась лбом в колени и спрятала лицо.
   Серапионов сжал губы и придавил на оконной раме выжившую с прошлой осени мошку. Что сказать еще? Что жить Ренате и ее мужу осталось ровно столько, сколько сюда едет автомобиль? Он уже устал удивляться реакциям своего организма: вот и теперь пальцы его, отряхивая останки раздавленного насекомого, становились все холоднее. Андрей оглянулся. Ему не хотелось убивать эту женщину. Но как? Как сделать, чтобы не убивать?.. Дилемма...
   -- Ну скажи же что-нибудь!
   Она молчала.
   -- Андрей Константиныч! - крикнули снизу. - Они его подобрали, едут сюда!
   Андрей кивнул в окно.
   -- Одевайся.
   Рената выпрямилась. Одеяло сползло с ее плеч. На ней угадывалась тонюсенькая ночная сорочка. Одеваться - во что? Впрочем, неважно. Это называется "Пожалел волк кобылу - оставил хвост да гриву". Минут через тридцать-сорок ей будет уже все равно. Ни холодно, ни жарко. Думай, Серапионов, думай! Тебе ведь не хочется убивать ее! Да и Гроссмана придурочного - тоже уже не хочется убивать. Времени прошло много, былой гнев поулегся, гончая вновь настигла жертву, азарт погони потух.
   Женщина попыталась что-то сказать, но не смогла. Андрей ощутил на губах привкус какой-то горечи.
   -- Прости, дорогая, так вышло, -- сказал он с оттенком досады. - Ты можешь высказаться, можешь молчать - дело твое. Оставь себе одеяло, замерзнешь.
   Рената попыталась встать, опираясь на руку и неловко изворачиваясь на диване. Серапионов застыл:
   -- Ты?..
   Она вздрогнула и тоже замерла. Андрей стремительно подошел к ней, отдернул одеяло. Рената немного испуганно прикрылась руками.
   -- Ты почему не сказала?!
   Ее трясло.
   -- Ч-черт! - он выглянул за дверь. - Принесите стакан воды! Быстро!
   Рената сделала глоток, захлебнулась, закашлялась, но дрожь унялась. Андрей отставил стакан:
   -- Это - мой? - он указал на ее живот.
   И тут по ее губам змейкой скользнула улыбочка. Рената пожала плечами.
   -- Ты почему молчишь? Говори! - возмутился Серапионов и хорошенько встряхнул ее.
   Она что-то промычала.
   -- Вот ч-черт! Ты правда рехнулась?
   Рената снова улыбнулась и кивнула.
   -- Ты понимаешь, что я должен сейчас вас... -- Андрей не договорил, но она поняла.
   В янтарных глазах проступило что-то чужое... Не её. Они были глухи, непрозрачны, непроницаемы. И теперь она казалась совершенно спокойной. Как немой Сфинкс в Гизе.
   Такого поворота событий Серапионов не ожидал. А если этот ребенок и правда его?.. Маловероятно, однако... все бывает. Не исключено, черт возьми!
   Думай, Серапионов, думай... Что называется, и рыбку поймать, и ног не замочить, не сказать грубее... Вот ч-черт! Угораздило ее!
   Он прошелся по комнате из угла в угол, изредка поглядывая на Ренату. Прошелся еще. Как зверь в клетке. Мечись не мечись, а выход один... Сколько времени осталось? Хоть бы у них там колесо полетело по дороге, что ли... Небольшая, но отсрочка. Думай, Серапионов, думай!
   Рената уселась поудобнее, расправила на коленях подол шелковой лиловой сорочки. Как девчонка, приготовившаяся слушать бабушкину сказку, даже маленькими точеными ступнями покачивает по-детски, будто в нетерпении, когда же начнется повествование. И скрытная, взрослая улыбочка на идеально красивом личике...
   Угу... девчонка. С таким-то...
   Андрей устало потер ладонью свое помрачневшее лицо, слегка дернул темные волосы, ухватив пальцами прядь у виска. Рената вздрогнула: это был жест Саши.
   Буря в его душе медленно улеглась. Андрей перевел дух. К дьяволу эмоции, к дьяволу сентиментальность. На Ренату, конечно, приятно смотреть и сейчас. Не то, что на Снежанку. Когда та была беременна Оксаной, ему и подойти к ней было противно, не говоря уж обо всем остальном. А от этой даже теперь глаз не отведешь, хоть и неизвестно, чье там, у нее внутри, "произведение". Смотрел бы и смотрел, как на изящную, трепетную статуэтку Родена. Поразительно! Однако же - к чертовой матери сопли, оставим холодную логику... Да, легко сказать!..
   "В этой игре, мой любимый ученик, по шестнадцать фигур с каждой стороны. Но игрока - только два. Только два игрока, не забывай об этом, продумай всё!"
   И Серапионов принял единственно возможное решение.
   -- Сиди здесь и без глупостей, -- бросил он, выходя за дверь.
  

* * *

  
   Николая вывели из машины. Смазливый, модно разодетый блондинчик, который всю дорогу сидел в кресле перед Николаем, теперь с издевкой поглядывал на него. Молодой совсем, а уже с этими...
   В первое мгновение Гроссману показалось, что из дома вышел Шурка: его невесомая летящая походка, гордо откинутые плечи, благородная стать. Полы длинного черного пальто развевались, будто крылья. Но это было не более чем секундное замешательство. Они узнали друг друга.
   Никакого злорадства, никакой удовлетворенности или прежней лихой веселости не было в лице Андрея. Напротив, он хмурился. И Николай знал, почему. И понял, что теперь злорадствовать уместнее как раз ему. По большому счету, Ренатка отомстила, отомстила закрученно, жестоко, по-женски. Андрей, конечно, сейчас убьет их обоих. Троих. Но не будет ему от этого никакой радости. Гроссман понимал, что ладонька понравилась Андрею, даже больше чем просто понравилась. Это было видно, это проявилось еще тогда, когда он пытался увезти ее с собой. А теперь сюда нужно добавить и то, что она ждет ребенка. И очень вероятно, что этот ребенок - Андрея. Такая вот мексикано-бразильская мелодрама в русском исполнении. Не убить их Серапионов не может, он такая же "шестерка", как и остальные, здесь находящиеся, хоть его в прошлый раз и позиционировали "ферзем". Ну вот и поделом ему. Говорят, на миру и смерть красна. А уж как она красна, когда осознаёшь: твоя смерть нанесет ощутимый урон врагу!..
   Серапионов коротким жестом приказал сподручным исчезнуть, и те мгновенно убрались, оставив их с Николаем вдвоем возле машины.
   -- Диск, -- бесцветным голосом сказал Андрей, отводя от пленника взгляд темно-карих глаз.
   Гроссман вытащил коробку из кармана куртки. Серапионов даже не стал рассматривать, тот ли это диск, тоже сунул его в карман.
   -- Смотрел?
   Николай кивнул. Андрей беззвучно вымолвил какое-то проклятье. Как и с Сашей, они сейчас понимали друг друга почти без слов.
   -- В сумке есть ее одежда?
   Гроссман снова кивнул, и Серапионов сам выхватил сумку из машины, потом указал на незакрытую дверцу:
   -- Садись.
   Взмах черных "крыльев" -- и Николай остался в одиночестве. В относительном одиночестве. Разумеется, он не обольщался: здесь кругом бандиты, даже если их и не видно. Ник посмотрел на синеющее вдалеке море. Наверное, последний раз. Через несколько минут - пуля в затылок и не поминайте лихом...
  

* * *

  
   Андрей взлетел на второй этаж. Красавчик Борюся прогуливался по коридору, любуясь громадным - во всю стену - аквариумом.
   -- Нужен компьютер.
   -- Узнаю, -- и Борис отправился искать кабинет хозяина.
   Серапионов заглянул к Ренате. Она не послушалась его и не сидела на месте. Вернее, сидела, но на подоконнике. Смотрела на своего благоверного в машине. При входе Андрея неторопливо встала. Словно она здесь королева, повелительница, хозяйка всего, а он - только ничтожный слуга.
   -- Здесь твоя одежда, -- Андрей швырнул сумку к ее ногам и развернулся. - Пять минут тебе на всё.
   Рената присела, расстегнула "молнию", вытащила комбинезон, свитер, куртку.
   Серапионов, как и говорил, вернулся ровно через пять минут. Рената была почти полностью готова. Собрала в "хвост" свои длинные золотистые волосы, обулась, чуть неуклюже сгибаясь в талии. Он терпеливо ждал, следя за каждым ее движением. Стоял и ждал.
   -- Идем!
   Андрей ухватил Ренату за руку и повлек за собой.
   -- Борюся, ты за рулем, -- бросил он сподручному, проходя мимо аквариума. - Остальным - сидеть на месте.
   -- Понял! - согласился красавчик-блондин, оценивая "девчонку", ведомую шефом.
   Большая рыба уставилась на Ренату из-за плеча Борюси, выкатив круглые глаза и беззвучно двигая губами, как сурдопереводчик в программе новостей. Женщина хихикнула. Андрей покосился на нее, но ничего не сказал. Тронулась умом, что тут поделаешь...
   Втолкнув ее в машину, Серапионов сел впереди Ренаты. Борюся повернул ключи, Андрей снял пистолет с предохранителя. "С глушаком, -- невольно отметил про себя Гроссман. - В машине нас хлопнешь?"
   Рената с интересом смотрела на море, на катера, на лодки рыбаков, на яхты. Что с нее взять?
   Но Борюся гнал куда-то за город. Значит, все-таки где-нибудь в тихом месте. И то верно: зачем хорошую чужую тачку загаживать? Логично...
   Ехали долго. Николай понял, что в леса.
   Наконец автомобиль, напрыгавшись на кочках, остановился на поляне.
   -- Выходите оба, -- приказал Андрей, не оглядываясь. - Борюся, сиди здесь.
   Блондинчик с ухмылкой кивнул и остался.
   Николай и Рената шли впереди, Серапионов - за ними, чуть отставая, не в ритм. Гроссман все время пытался словить момент, когда их палач вскинет руку и дважды нажмет на курок. Это было невыносимо. Еще немного - и Ник сам взмолится, чтобы все заканчивалось побыстрее.
   Красавчик Борюся проследил за тем, как троица уходит за деревья, увидел, что шеф остановил их...
   -- Стойте, -- произнес Андрей.
   Николай остановился, сжав руку жены. Он боялся повернуться: палач, видимо, решил стрелять в лоб. В спину не захотел...
   -- Вы не делали копий? - вдруг спросил слегка подсевший, но по-прежнему очень похожий на Шуркин, голос Андрея.
   Гроссман оглянулся и растерянно покачал головой. На Ренату Андрей даже не смотрел.
   -- Вы не скачивали информацию? - продолжал Серапионов, и было в этом допросе что-то от древнего, давно позабытого ритуала исповеди умерших египтян в их загробном мире.
   -- Нет.
   -- Распечатки?
   -- Нет. Ничего не делали. Диск смотрел только я. И только смотрел...
   Андрей уставился куда-то в сторону. Только теперь Николай заметил, что его руки пусты и даже не в карманах.
   -- Документы с собой?
   -- Да.
   -- Деньги есть?
   -- Да...
   -- В Ростове вас искали, -- продолжал Серапионов и теперь уже взглянул на Ренату. - Вряд ли там вас будут искать снова. Сделайте так, чтобы я больше никогда не слышал ваших имен.
   После этих слов он резко развернулся и, не оборачиваясь, пошел к машине. Оставив Николая в полной растерянности, а Ренату - улыбающейся, будто она заранее знала, что все произойдет именно так.
   Андрей уселся возле изрядно удивленного Борюси и процедил:
   -- Их трупы уже в море. Все остальное - забудь. Меня - в коттедж, сам - за билетом. До Новосибирска.
   Николай опомнился только тогда, когда машина Серапионова и его прихвостня скрылась из виду. Рената разглядывала свою ладошку и оттирала невидимое пятнышко.
   -- Шо это было? - спросил Гроссман так, словно она могла ответить. Ему не верилось, что они живы.
   Рената подняла ресницы и пожала плечами. На губах ее играла все та же безмятежная улыбка.
   -- Пойдем искать шоссе, -- и они тронулись в путь. Только тут до Николая дошло, на что отважился Андрей Серапионов. - Ладонька, а ведь твой мальчишка только что спас нам с тобой жизнь!
   Она с лукавинкой взглянула на него.
   -- Наш мальчишка, -- исправился Гроссман и с благодарностью коснулся ее живота.
   Малыш задорно пнул его руку. У Николая мелькнула шальная, неуместная в своей веселости мысль: "То ли еще будет!"
  

ЧЕРЕЗ ДЕНЬ...

  
   Когда Андрей, отчего-то хмурый и неприветливый, отказавшись от приглашения погостить "дней несколько", вернул диск и улетел из Новосибирска, Серапионов-старший тут же набрал петербуржский номер своего осведомителя, Бориса Шадова. Узнав о том, как все было на самом деле, Константин Геннадьевич скрипнул зубами. Он был уязвлен в самое сердце. От кого угодно он мог ожидать такого предательства, но не от родного сына. Единственного сына.
   Смакуя, Борюся поведал и подробности.
   -- Хорошо, Борис... -- помолчав, нейтральным голосом сказал наконец глава "Salamander in fire". - Благодарю за важные сведения. И еще... постарайся все же узнать у него, куда они отправились. Если тебе понадобится техническая поддержка, то за этим дело не станет. Уж будь так добр, голубчик...
   -- Рад стараться, Константин Геннадьевич!
   Но, не дослушав, тот уже бросил трубку.
   Андрюшка! Идеальный, вышколенный с младых ногтей исполнитель, интеллектуал, логик, светлая голова... Наследник всего, чем владеет его отец... И повелся из-за какой-то бабы!
   От соучредителей-компаньонов у Константина тайн, касающихся общего дела, не было никогда. Вот и теперь придется рассказать. Поделиться, "покумекать", как выражался Рушинский. И все же сделать это лучше в расслабляющей обстановке, не в офисе.
   Серапионов пригласил Виктора Николаевича и Станислава Антоновича к себе в коттедж в Заельцовском бору. Это местечко в народе называется "обкомовскими дачами". Летом здесь благодать, а вот в весеннюю распутицу добираться очень неприятно. Однако ни Саблинов, ни Рушинский от барбекю не отказались. Не так уж часто им удавалось устроить себе подобный досуг.
   Когда Константин Геннадьевич счел, что компаньоны уже достаточно "подобрели", но еще вполне способны трезво оценивать ситуацию, то, стараясь сдержать гневные интонации, рассказал о происшедшем в Одессе.
   Желчный Саблинов совсем пожелтел от злости. Рушинский рассмеялся и, налив себе вина, подбросил чурбачков в пылающий камин.
   -- Эх, люблю готический стиль, как тут, у тебя, Костя! - сказал он. - Все никак себе такой же домишко не выстрою. Руки не доходят... Вот бы здесь Ремарку моему лафа была безмерная!
   Серапионов задумчиво отстучал на столе какой-то ритм. И тут зашипел Станислав Антонович:
   -- Вот оно - новое поколение. Смена наша... Золотая молодежь! Ты, Костя, все сынком своим кичился: Андрей то, Андрей сё... А на поверку? Членом твой Андрей думает, а не головой. Кому мы все передадим - черт-те знает!..
   Константин стиснул кулаки. Саблинов, конечно, ведет себя как порядочная скотина: у самого сын - наркоман, дочку из петли вытащили, в профессиональном плане не реализовался, физик хренов, вот поэтому и капает ядовитой слюной от зависти к другим, у кого дети чего-то в этой жизни добились. Но в целом злит как раз то, что он прав: не головой Андрей думал, когда эту стерву и мужика ее отпускал восвояси.
   Но Рушинский, амплуа которого всегда было - разряжать конфликтные ситуации, вмешался и здесь:
   -- А чего? По мне, так Андрейка себя как мужик повел. Чего вы на него наехали-то?! Ну, "залетела" от него бабенка, ну, не был Тарас Бульба любимым Андрейкиным героем в школе. Правильно сделал. А им сейчас не до того, чтобы рыпаться, так что безопасны они. Это ты, Костя, за честь свою перед "братками", наверное, переживаешь?
   Константин Геннадьевич поморщился: глупости, мол, говоришь, при чем тут "братки"? Хотя он сейчас, в таком состоянии, да еще "подогретый" Саблиновым, и сам, как Тарас Бульба, сына своего Андрия... голыми руками придушил бы...
   Но Рушинский громогласно расхохотался, и смех его отозвался эхом высоко-высоко под сводом потолка.
   -- Ну так и забудь! - Виктор Николаевич опорожнил свой фужер и звонко выставил его на стол. - Делов-то! Я бы, правда, на месте сыночки твоего умнее поступил. Взял бы красавицу ту за шкирку, отволок в первый же загс, штампик - туда-сюда - и ни одна сволочь из даже самых-рассамых правоверных "в законе" пискнуть бы против официальной супруги не посмела! Да и она сама под присмотром была бы, на виду. Вряд ли против мужа со свекром выступать полезла бы, даже имейся у нее такие помыслы...
   -- Че смеяться, Вить! - фыркнул Серапионов, чем вызвал новый приступ хохота у жизнелюба-Рушинского. - Пошутил - и будет. Кто вообще знает, от кого она брюхатая...
   -- В каждой шутке, Костя, только доля шутки. Я, вообще-то, серьезно говорю, хоть и гогочу. Дело-то молодое. А они все, молодые, - презабавные ребята. Как-нибудь и без нас, старперов-язвенников, разобрались бы между собой.
   Саблинов поднялся, чернее отполыхавших углей, с сарказмом выдал:
   -- Пока вы тут устраиваете личную жизнь Андрюши и делите внуков, я, с вашего позволения, подышу свежим воздухом...
   -- Иди, иди, Стас! При язве это пользительно! - подбодрил его Виктор Николаевич.
   Станислав Антонович круто развернулся на полдороги и хлестко добавил:
   -- А Андрейке совет дайте: пусть соберет всех прошмандовок, каких когда-либо трахал, будет гарем. В Думе, вон, как раз на легализацию многоженства замахиваются... Че ж не с Серапионовых начать? Только смотрите, старперы-маразматики, как бы потом Андрюшеньки-душеньки доброта душевная не отрыгнулась вам по самое "не хочу"!
   И, заткнув рты оппонентам, он стремительно ушел на веранду.
   -- О как! - Рушинский прищелкнул языком. - Отбрил! Злой он, Кость. Не слушай ты его, он тебя плохому научит. Слушай меня. Оставь их в покое. Чует моя печенка: если не будем мы их ворошить-тормошить, все о'кейно закончится. Лишние хлопоты - лишние слезы. Забились ребятишки в нору - вот пусть там и сидят. Ну что они могут сделать нам-то? А сынка твой не дурак, далеко не дурак. Думаю, он все выяснил и просчитал, прежде чем отпускать их. И учуй он опасность с их стороны, вряд ли ушли бы они от него живыми. Доверять надо детям своим, Костя. Доверять. Выросли они, поумнели уже.
   -- Стас прав... -- медленно и раздумчиво, глядя в пол, проговорил Константин. - Не бросают задания на полпути... Я просил его выполнить элементарное дело. А он повел себя, как прыщавая шестнадцатилетняя курсистка. Веришь - у меня даже слов матерных не хватает, чтобы этот его поступок охарактеризовать.
   -- А, да ну тебя, -- махнул рукой Виктор Николаевич. - Я тебе одно толкую, а ты заладил. Решайте как знаете, а мое слово таково: я на Андрейкиной стороне в этом вопросе. Вмешиваться не буду, но будь у меня не дочки, а сын, да еще и умница, как твой, я бы, вместо того чтобы костерить его сейчас со Стасом, от зависти подыхающим, поговорил бы с парнем хоть раз в жизни по душам: чем, мол, ты живешь-интересуешься, мальчик мой? Да какие горести сердце твое гложут? А ты - "сло-о-о-ов матерных не хватает". Не сын тебе нужен, а биоробот послушный, машина тупая. Для убийств и пакостей всевозможных. Грустно мне на тебя глядеть, а Андрейку - жалко. Уж извини, что вмешиваюсь, никогда ведь раньше у нас с тобой задушевных разговоров на эту тему не было, а тут вот накипело, прорвало, видишь? Делайте, в общем, как хотите, пеняйте потом на себя. С меня не спрос. Вот мое глубоко искреннее мнение, если оно тебя интересует...
   Серапионов неопределенно покачал головой. Когда вернулся Саблинов, в комнате плавала тишина, отпугиваемая лишь редким потрескиванием горящих в камине поленец. Станислав Антонович тоже отвел душу и даже отыскал в себе силы улыбнуться:
   -- Погорячился я, старички. Что делать будем? Не решили?
   Рушинский демонстративно отвернулся. Константин Геннадьевич прихлопнул ладонью по столу:
   -- Искать мы их будем. Андрею - ни слова. А уж наказать кому-нибудь покрепче нервами поручим, когда найдем. Вот и мое слово. Кто против?
   Виктор Николаевич еще более демонстративно изобразил, что умывает руки. Саблинов же согласно кивнул.
  

* * *

  
   Влад выдвинул ящик стола, смахнул туда осточертевшие мультифорки с бумагами и, проходя мимо секретарши Юленьки, по обыкновению своему подправлявшей макияж, бросил:
   -- Юля, если мне будут звонить, я в канцелярии.
   -- Угу-м... -- стирая помаду в уголке рта и даже не соизволив оторвать взгляд от зеркальца, чтобы посмотреть на шефа, ответила та. - Вы насовсем?
   -- Не знаю. Какая, собственно, разница?
   Она равнодушно повела плечами и тут же забыла о его существовании.
   Да, какая, собственно, разница, насовсем или не насовсем?! Как выражается Марго: "Да кого я здесь любила?" Действительно: кого я тут любил? Чем дальше, тем тошнотворнее видеть все эти лица...
   Ромальцев сел в свою машину и помчался, куда глаза глядят, лишь бы подальше отсюда. На свободу.
   Весенние заморозки сковали асфальт ледяной коркой, превратив дороги в каток. Машину сильно заносило, но сейчас Владиславу это даже нравилось. Мираж воли, фантомное ощущение некогда прерванного полета. Но ведь было, было - и свобода, и умение летать! Было! Это не бред, не сон, это уверенность...
   На бешеной скорости, вдоль Сальских степей, в сторону Ставрополья... Два часа пролетело, как миг... Вот-вот будет Ставрополь, каких-нибудь сто километров...
   "Ампутированные крылья заменил автомобиль... Песня! Даже так: "Пестня!" Кому это надо - никому не надо, кому это нужно - да никому не нужно! А мне - тем более"...
   И Ромальцев утопил педаль газа в пол, нагнал и с легкостью обошел серый "Мерседес". Пассажиры "мерса", как по команде, повернули головы посмотреть на лихача.
   "Ненавижу синхронность! Личинки червей!"
   Внезапно одно колесо его автомобиля попало в яму, другое скользнуло -- и машину закрутило.
   Однообразная местность завертелась в диком хороводе. Влад почувствовал, как все в груди у него сжимается, но не от страха, а от необъяснимого восторга. Ему захотелось отпустить руль, стиснуть голову руками, зажмуриться -- и будь что будет. Он громко засмеялся. Это был пик наслаждения, не сравнимый ни с чем другим.
   Чудом не перевернувшаяся, машина затормозила у самого кювета. На скорости, с которой она летела, такой исход поистине являлся чудом.
   Влад расслабленно откинулся на спинку кресла. Ноги онемели и теперь приятно "оттаивали". Мимо проехал тот самый "Мерседес", и на Ромальцева были направлены любопытствующие взгляды, мол, что, пацан, повезло тебе нынче? Не размазало по дороге? А жаль...
   -- Проезжайте, проезжайте... -- пробормотал Влад, утомленно смежив тяжелые веки. - На "красненькое" в другом месте полюбуетесь, еще успеете...
   Свидание со смертью было незабываемым. Ромальцев не чувствовал такого удовлетворения (но в то же время и такой усталости) даже после самых ярких ночей любви с обычными, земными женщинами, существами из бренной плоти и крови. А ведь слова секретарши Юли чуть было не стали пророческими: "Вы насовсем?"
   Наверное, ради такого впечатления стоило жить. Чтобы хоть раз испытать его.
   "Милый мой племянничек, -- грустно шепнул голос ниоткуда, и Влад, вздрогнув, огляделся, а затем понял, что это его собственные - хоть и очень странные - мысли. - Испытать это можно и по-другому, во сто крат насыщенней и ярче... А ведь когда-то ты знал это, умел это и не искал встречи с Разрушителем... Ты помнил "кэппат сиихил"1, твои новые тела не единожды подвергали этому обряду. Женщины твоего народа по твоему закону поднимались на вершину твоих построек и ждали падающей звезды, посылаемой Небесной Рептилией, раскинувшейся от горизонта до горизонта. А затем твой "куарт" распался, как распадается всё и всегда, находясь в бездействии либо найдя ошибочный путь... И ты забыл песню твоей матери. Ты забыл все ее песни, хотя продержался дольше нас всех. Ты устал ждать...Увы, мальчик мой, увы тебе..."
   Влад рассмеялся. Пожалуй, будет о чем рассказать Наде во время следующей командировки в Новосибирск. Вот уже и посторонние голоса, бредовые идеи... Что будет дальше?
   Конечно, если эта следующая командировка состоится...
   ________________________________________________________________
   1 "кэппат сиихил" - своеобразный обряд крещения у младенцев-мезоамериканцев (майя), что в переводе означает "родиться снова".
  

* * *

   Вновьпришедший был подавлен и растерян, ибо переправа на подземной ладье отнимала много сил, отнимала память, оставляя у путешественника лишь главное - сердце.
   От стены отделилась тень. Темная мужская фигура, сложенные на широкой груди руки, востроухая голова зверя с мерцающими в темноте желтыми глазами. Звероголовый ждал вновьпришедшего, им предстоял еще долгий и тяжелый путь. Он молча кивнул, окинул мрачным взглядом сущность новичка, проник в душу.
   -- О, Инпу! Преклоняюсь пред тобой, великий Проводник, целитель, друг Вечности! - как и подобало, вновьприбывший опустился на колени перед безмолвной фигурой неподкупного судьи и палача Дуата.
   -- Следуй за мной, -- прорычал шакалоголовый бог, развернулся и нырнул в бездонное пространство.
   Снаружи коридор казался воплощеньем тьмы, изнутри он был исполнен света.
   Вспыхнула первая Радуга. Инпу остановился и, не оглядываясь, вопросил:
   -- Ты помнишь все? Ты готов произнести Исповедь Отрицания, смертный?
   -- О, да! Я помню все, Инпу! Я готов произнести Исповедь Отрицания, Инпу! - слабым эхом откликнулся тот.
   -- Приносил ты зло другим людям?
   -- Я не чинил зла другим людям...
   Лязгнули клыки. Что-то навсегда вырвалось из единой сущности вновьприбывшего и растворилось в потоках света. Не замутился свет.
   Инпу заскользил дальше, а новичка неудержимо повлекло за ним.
   Вторая Радуга. Третья... Четвертая... Клочки сущности таяли в сияющем пространстве, и не отторгал свет данного ему.
   -- Я не поднимал руку на слабого...
   -- Я не делал мерзкого пред богами...
   -- Я не был причиною недуга...
   -- Я не был причиною слёз...
   -- Я не убивал...
   -- Я не приказывал убивать...
   -- Я никому не причинял страданий...
   И лишь тень, слабая тень ступила в чертоги Зала Истины. Робкая тень скользила вслед за Инпу, разорвавшим ее сущность. Инпу вел новичка к чашам весов.
   Небо алело, исходило потоками света на горизонте. Бурые тучи уносило вихрем, создавшимся из громоподобного рычания Зверя Дуата. Зверь был всюду, он бесновался и ждал...
   Тень вновьприбывшего не помнила уже почти ничего.
   -- Говори! - сурово приказал Инпу, останавливаясь под золотыми весами Маат.
   -- Я чист, я чист, я чист, я чист! - заговорила тень, и вопль Зверя разорвал небеса. -- Я зрел полноту Ока Хора в Гелиополе, Хора, сотворившего то, что не могут сотворить иные боги, Хор-са-Исет1, Хора на Стенах Дома, тайного именем! Не случится со мной ничего дурного в этой стране, в Великом Чертоге Двух Истин, ибо я знаю имена сорока двух богов, пребывающих в нём, спутников великого бога Усира!
   -- Да будет так! - молвили голоса множества невидимых наблюдателей.
   Но Инпу воздел вверх руку с тонкими сильными пальцами, и явили себя острые, загнутые, как у коварной Баст, когти. Зрачки желтых глаз бога стали огромны, подобно зрачкам разъяренного льва. Черны стали глаза Инпу. Не было зрелища страшнее оскала Инпу.
   ______________________________________________________________
   1 Хор-са-Исет - Гора, сына Исиды. Кстати, интересный момент: в переводе с египетского "са" -- "производное", "сын", а в чеченской религиозной философии "Са" обозначает душу.
  
   И вонзились когти в сердце, и не стало более тени смертного.
   Только живое, страдающее, любящее, ненавидящее сердце, пульсируя, исходя кровью, упало на чашу весов. А на другую чашу, легкое, невесомое, струящееся в потоках воздуха, пало перышко, белоснежное перышко Птицы Богов.
   Исчезли все звуки в мире.
   Скользнул из разверстых небес луч Ра. Весы Маат вспыхнули золотом. Чаши качнулись.
   Инпу молча ждал. Ждали и те, кто был в зале, невидимы оком.
   Медленно, словно неохотно, стала опускаться переполненная кровью чаша с сердцем.
   И торжествующий, голодный рев Зверя Дуата огласил Зал Истины, потряс преисподнюю.
   -- Лишь сердце не лжет! - прозвучал приговор Инпу. - Да вернешься ты вновь страдать и очищать себя на землю! Вернешься ничтожеством, пробыв заточенным в забвении девятьсот девяносто девять разливов Хапи! Да утратится часть памяти твоего Ка и Ба, пройдя через пасть Ам-Амат, за то, что не исполнил ты в срок этой жизни предназначенного тебе, а думал только о презренной плоти своей! Да будет так!
   -- Да будет так! - откликнулись голоса.
   Человеческой, лишенной когтей, рукою выхватил Инпу сердце грешника из чаши и швырнул его в крокодилью пасть Ам-Амат, Зверя Дуата.
  

НАЧАЛО МАЯ...

  
   -- Можно?
   Марго подняла голову, и тут же расцвела улыбкой. Влад заглянул - уж давно она с ним не виделась. По делам, конечно. Просто так он сюда не заходит.
   -- Привет! Сколько лет, сколько зим! Кофе хочешь?
   А выглядит он плоховато. Может быть, что-то случилось? Женщина заколебалась: в деловой среде о таких вещах спрашивать не принято. Но с Владом они все-таки почти друзья.
   -- Что-то ты осунулся... -- между делом, пока наполняла чашки, заметила Маргарита.
   Ромальцев не отреагировал, резкими движениями вынимая из кейса прозрачные папочки и вытряхивая из них документы.
   Хозяйка офиса решила не настаивать. Не хочет общаться - дело его. Она уселась за стол сверить бумаги.
   -- Угу. Можно выписывать счет-фактуры. Зайди в кабинет, отсюда - вторая дверь направо, тебе там наберут и распечатают...
   Влад поднялся и вышел...
   ...Набором документов Маргарита еще два месяца назад посадила заниматься свалившуюся ей как снег на голову Сокольникову. Нет, Марго была рада увидеть подругу детства живой, относительно здоровой, с мужем и даже ожидаемым вскоре прибавлением. Но что-то во всем этом ее настораживало. Временно Николай и Рената жили у нее: Рита с сыном Левой - в одной комнате, эта парочка - в другой. В тесноте да не в обиде. Марго шутила, что Гроссман может гордиться, живя в квартире сразу с двумя женщинами. Да еще и какими женщинами! Она очень устала от одиночества, и эти двое хоть как-то развлекли ее постылую жизнь, смысл которой сводился к скучной формуле: "работа - сын - работа".
   Беспокоило другое. За день до их приезда в кабинете Маргариты раздался телефонный звонок. Мужчина. Голос приятный, баритон, с сексуальной такой хрипотцой (Рита была сильно озабочена проблемами интимного характера, и потому всех представителей противоположного пола рассматривала и выслушивала прежде всего через призму "привлекателен или нет"). Собеседник представиться не соизволил.
   -- Я говорю с Маргаритой Валерьевной Голубевой? - спросил он таким тоном, что Марго поняла: этот господин привык отдавать распоряжения; догадалась и о том, что он имеет непосредственное отношение к "крыше", прикрывающей ее небольшое предприятие (пришлось однажды сдаться), но стоит настолько выше по иерархической лестнице относительно тех братков, которые имели дела с директрисой Голубевой, что ей даже и не снилось.
   -- Да.
   Он помолчал, но у Маргариты не возникло и мысли нарушить это молчание первой. Она и так нервно подскочила, а теперь сидела на краю стола, в тревоге покачивая ногой.
   -- Маргарита Валерьевна, у меня к вам небольшая просьба по поводу ваших старых знакомых. Которые вскоре появятся у вас...
   Маргарита выслушала его, а потом еще долго в глубокой растерянности смотрела на динамик своего телефона, издающего короткие однообразные гудки.
   Она была женщиной умной. Сильные мира сего за ослушание наказывают строго, но зато и за верную службу награждают щедро. Марго никогда и ни к кому не шла с протянутой рукой, но если уж так обернулось, что один из таких "князей-ферзей" сам попросил у нее помощи...
   И в то же время Рита как мать, которая охраняет свою неполную и зиждившуюся лишь на ней семью, почуяла опасность. "Время покажет", -- мудро порешила она, и время показало. Оно показало Николая, каким никогда не видела его Маргарита: в густых смоляных волосах - проблески седины, тени под большими, некогда прекрасными черными, как очи врубелевского Демона, глазами, резко очерченные скулы, порывистые и дерзкие, но в то же время нервные движения. Время показало и Ренату, повзрослевшую, немую, ни капли не похожую на ту новосибирскую школьницу-хохотушку или счастливую невесту, какой запомнила ее подруга. В глазах - что-то тяжелое, что уже не сотрешь, не изживешь, и в то же время ироничное. Марго поняла: Николай почти сломался, Ренка - нет. Гроссман не стал объяснять подробности, да Голубева и не просила. Рассказал о том, что произошло, в общих чертах. Рита пыталась сопоставить, кем же доводится им позвонивший человек, но не могла. И сказать об этом Николаю тоже не имела права. Теперь она чувствовала себя обязанной тому неизвестному. Хуже: вынужденной плясать под чужую дудку.
   Она помнила момент, как Николай и Рена вздрогнули и чуть было не шарахнулись в сторону от паркующегося у бордюра черного "Ландкрузера", из которого затем выпорхнула белокурая дамочка в норковой горжетке и направилась в банк.
   -- Я теперь видеть не могу этого скорпиона, -- признался Коля, указав на никелированный логотип "Тойоты", стилизованную "Т".
   И впервые в жизни Марго обратила внимание, что это начертание и в самом деле напоминает схематичного скорпиона: овальное тело, перехлестнутое дугой, концы которой с полным успехом могли бы венчать две клешни.
   Но Гроссман так и не пояснил свою неприязнь к данному знаку. Видимо, у Ника были свои причины и на то, чтобы ненавидеть его, и на то, чтобы держать причины своей ненависти в тайне. Маргарита не настаивала.
   Работа для Николая нашлась очень быстро. А вот как быть с подругой, Рита не знала. Принимая во внимание ее вполне заметно округлившийся животик и немоту, работник из нее был бы еще тот. Явно, что нарасхват на бирже труда она не пойдет. Но Рената сообщила в записке, что чувствует себя чудесно, а посему готова делать что угодно. И Голубева взяла ее под свое крыло. Другими словами, посадила оператором в соседнем кабинете: для того, чтоб набирать тексты документов, красноречие Цицерона не требуется. Марго с содроганием ожидала повторного звонка, но незнакомец не звонил. И вскоре женщина стала успокаиваться. Авось само собой да уляжется. Не раз так было - трясешься-трясешься, а про тебя давно уже все забыли...
   ...Влад заглянул в указанный Ритой кабинет. Две знакомые девушки сделали ему приветственный знак ручкой.
   -- Мне фактуру набрать. К кому? - спросил он.
   Одна из них молча указала в дальний угол, где из-за монитора компьютера было видно что-то золотистое. Неужели волосы, а если волосы, то неужели настоящие, не крашенные?
   Влад подошел и заглянул через столик почти с любопытством.
   На него вскинула глаза женщина потрясающей красоты. Очень ухоженная, изящная, точеная.
   -- Вы наберете? - спросил он лишь бы что-нибудь спросить, не в силах оторваться от созерцания светло-светло-карих с зеленой искоркой глаз.
   Она молча кивнула и протянула маленькую, без всяких украшений, руку за документами. Только тут Ромальцев заметил, что она беременна, но очарование момента нисколько не рассеялось. Она случайно коснулась пальцами его руки, и Влад почувствовал себя так, словно его тряхнуло током - правда, не больно и не неприятно. Однако ощущение, что он "нырнул" куда-то, как на "американских горках", было. Да и она слегка вздрогнула, словно нечаянно укололась.
   Женщина все так же молча и быстро нащелкала все полагающиеся реквизиты, заполнила бланк и послала документ на распечатку. Две ее коллеги все это время переглядывались между собой, а в итоге и подавно отправились на перекур. Влад вспомнил об этом гораздо позже. В тот момент он стоял в каком-то оцепенении и опомнился лишь тогда, когда наборщица собралась подняться, чтобы забрать распечатки.
   -- Сидите, я сам! - Ромальцев сделал успокаивающий жест рукой и, стряхнув непонятное наваждение, шагнул к принтеру. - Большое вам спасибо. Спасибо...
   Она улыбнулась. Странной была ее улыбка. Двойственной: и приветливой, и печальной. Влад ни разу не видел прежде улыбавшихся таким образом людей. И еще было сразу понятно, что в этом коллективе она лишняя. Белая ворона. Видимо, новенькая, и видимо, не пришлась ко двору.
   Отдавая счет-фактуры на подпись директрисе, Ромальцев спросил:
   -- А эта наборщица давно у тебя работает?
   Марго кривовато усмехнулась. И этот - туда же. Ей всегда было непонятно, отчего мужики тают в присутствии Ренки, готовы служить, как дрессированные собачки, прыгая на задних лапках. Даже самые-самые... В юности они с подругами подшучивали над нею, мол, мажешься ты, Ренка, ведьмовскими притираниями, ворожишь, вот они за тобой и бегают стаями. Лицом и фигурой Маргарита удалась не хуже Сокольниковой, да вот что-то не было вокруг нее такого ажиотажа среди противоположного пола. Ревнивые завистницы шептались, что это из-за богатства Ренкиного папаши или что это из-за ее безотказности. Но Марго, которую, чего греха таить, тоже грызла тайная зависть, прекрасно знала, что восемнадцатилетняя Рената вышла за Николая, будучи девственницей, как ни редко это случается по нынешним временам. Да и дальнейшее показало: тут замешано что-то еще, и богатства ее папочки не при чем. Может, и правда - ведьмовской приворот?
   Рита решила, что не стоит говорить, кто это такая, ведь Ромальцев близко знает Надьку, Ренину кузину. А Марго была уверена: таинственный покровитель четы Гроссманов не обрадуется, если об их пребывании в Ростове-на-Дону узнает кто-то еще, тем более, в Новосибирске. И она отделалась обтекаемым полушутливым ответом, дескать, работает наборщица недавно, скоро убежит в декрет, так что если есть кто на примете, можно будет взять его (ее) "на подхват" месяца через два.
   Уезжая из офиса Маргариты, Влад был в странном состоянии. Марго подумала, что Ромальцев заинтересовался той женщиной. Это было бы неудивительно: ему нравились блондинки, и хоть та красавица скорее рыженькая, она вполне подходила под его вкус. Он любил изящных, хорошо сложенных - и пожалуйста. Но не было сексуального подтекста в интересе Влада. Он сам изумился. Не было! Здесь что-то другое. Волнующее. Одновременно и хорошее, и... да, почему-то и тревожное. Словно стоял-стоял себе молодой человек, полагая, что стоит на твердой, надежной земле, и вдруг кто-то возьми да и выдерни у него из-под ног доску. Ба! А получается, что стоял-то он на рее! И, словно казненный корсарами, летит сейчас в морскую пучину, радуясь новому свиданию со смертью и боясь будущего.
   Только у себя в офисе Влад подумал, что забыл спросить: почему молчала златовласая нимфа?
   И ночью не спалось ему, как не спалось уже много-много ночей. И вот снова, тайком от матери, он вышел из дома, выгнал из гаража машину, чтобы поехать к набережной Дона...
   ...Влад задумчиво смотрел вдаль. С того места, где он стоял, при свете луны открывался красивый, немного таинственный вид на мост, что перекинулся через реку. Что создавало эту сказочность? Сочетание воды и луны? Величавое спокойствие древней реки? Но Ромальцеву было хорошо только здесь, в этой тишине.
   По законам перспективы мост постепенно сужался, уходя к противоположному берегу. И Ромальцеву вдруг придумалось, что "быки" моста -- это не что иное, как верхние зубы поджидавшего свою жертву чудовищного крокодила. Тот лежал в маслянисто-черной ночной реке и караулил зазевавшиеся суда, небрежно "фильтруя" через приоткрытую пасть медлительные воды -- и все ради одного маленького теплоходика, который старательно сигналил и освещал фарватеры берегов.
   Влад поднялся по ступенькам и оказался наверху. Оттуда, с высоты "крокодильей морды", он задумчиво уставился в черную пропасть под собой...
  

* * *

  
   Не спалось и Ренате, но, как сказала Марго, это было совершенно естественно. Ренате не хватало воздуха, да и ребенок ей достался очень уж активный: он постоянно толкался, ворочался, пинался, не давая своей маме никакого покоя.
   -- Что-то будет, когда он еще и родится! - шутила Ритка, со смехом поглядывая на подругу, тихо вскрикивавшую от неожиданных ударов под ребра.
   В эту ночь он крутился особенно изощренно. Рената устала бороться с ним: как ни ляжешь, маленький деспот найдет тысячу способов доставить неудобства. Николай же спал, как убитый. На работе он выматывался полностью.
   А тут еще и пятилетний Лёвка, сын Марго, закатил мамаше концерт под названием: "Не буду спать, читай мне сказку!" Иными словами, Ренате ничего не оставалось, как, набросив халат, пойти в комнату к подруге.
   Лёва очень полюбил молчаливую тетю Рену. Он не понимал, что делает сын тети Рены у нее внутри, но обожал "слушать" его, прижавшись хитроватой мордашкой к ее упругому, теплому, всегда пахшему какими-то нежными цветами животу. Возможно, Лёвкина беззаботная болтовня заменяла малышу недостаток общения с безмолвной матерью. Не раз бывало, что эти ребятишки усмиряли друг друга и засыпали. Так было и теперь.
   -- Читай! - приказал Рите старший буян, а младший замер, словно тоже приготовившись слушать.
   -- Ну что тебе читать? - простонала полусонная Марго, мечтая об одном: выключить свет и удариться головой о подушку так, чтобы "потерять сознание" до самого утра.
   -- "Русские народные"! - распорядился Лёвка, уткнулся щекой под бок сидящей в кресле Ренате, охватил ее ручонками и приготовился слушать.
   -- Блатные, хороводные... -- передразнила Марго, выдергивая из стопки указанную книгу. - Слушай, Ренка, учись снова говорить, будешь читать этому варвару сказки. Все равно оба не спите, так хоть толк от этого будет. И дадите нормальным людям выспаться!
   Та улыбнулась и погладила мальчишку по голове. Лёвка растаял, даже зачмокал от удовольствия губами:
   -- Читай про Иван-Царевича и Серого Волка!
   -- В тысяча первый раз, -- прокомментировала для подруги Рита. - Пора записываться на курсы Шахерезад и устраиваться в гарем к какому-нибудь хану... Гм... хотя с таким подарочком, как Лев Анатольевич, я могу рассчитывать только на гарем какого-нибудь ханыги...
   -- Ма! Читай!
   -- Читаю, горе ты мое... Г-г-гос-с-споди! Если ты есть, сделай так, чтобы это чудо-чадо превратилось из "совы" в "жаворонка"! Снова утром буду поднимать тебя в сад со скандалом...
   И Маргарита забубнила, пытаясь читать полузаплетающимся языком. Задремала и Рената, склонив голову на спинку кресла. Лёва же бдел и подгонял бедную мать, если та совсем уж умолкала, уронив книгу на колени. Бедная женщина поняла, что дочитать эту сказку лежа она будет не в состоянии, и села.
   -- Не кричи! - увидев, что Рената спит, Марго понизила голос и приложила палец к губам. - Тете Рене нужен покой, хотя бы ее пожалей!
   -- Ее пусть он жалеет, -- Лёва аккуратно похлопал ладошкой по Ренатиному животу, но на всякий случай проговорил это шепотом, чтобы не разбудить. - А ты читай! Я тебя потом жалеть приду. Там чуть-чуть осталось!
   -- Еще бы! Ты ее и без меня наизусть знаешь...
   Рената не выдержала и улыбнулась.
   -- Она не спит! - победно завопил мальчишка. - Читай! "И тогда остановились Иван-Царевич да Елена Премудрая"...
   -- Боже ж ты мой! "И тогда остановились Иван-Царевич да Елена Премудрая в чистом поле отдохнуть. Отпустил Иван-Царевич златогривого коня пастись на воле, а сам вместе с невестой своей уснул от усталости. Тем временем злые братья Ивана-Царевича ехали мимо, той же дорогой. Увидали они, что их младший брат жив-здоров, да еще и невесту домой везет на прекрасном коне -- позавидовали черной завистью. И удумали они учинить разбой: пока спали Иван-Царевич да Елена Премудрая, старшие братья младшего закололи, разрубили на части да и разбросали по чисту полю. Конь испугался и сбежал, а красавицу-царевну они во полон взяли да к царю-батюшке повезли. Проснулась Елена Премудрая, давай заговор читать. Помчал тогда конь златогривый в дремучий лес. Увидал его Серый Волк, призадумался: знать, беда стряслась с Иваном-Царевичем, несчастье приключилося. Погнал Серый Волк того коня на поиски, нашел мертвого Ивана на сырой земле распростертым, на куски порубанным. Собрал Серый все до единого кусочка. Тем временем Елена Премудрая в ладоши хлопнула - послала к нему на подмогу черного ворона. Вьется ворон над мертвым Иваном-Царевичем, стаю скликает, поживу увидел. Не тут-то было: схватил Серый Волк вороненка и говорит ворону: "А ведь съем я его, падальщик, если не принесешь ты мне живой да мертвой водицы!" Полетел ворон, нашел два источника, набрал воды и принес Серому Волку. Тот окропил Ивана вначале мертвой водой -- срослись все раны. Окропил живой -- вздохнул Иван-Царевич, открыл очи свои, огляделся. Только тогда Серый Волк вороненка и отпустил"...
   Лёва тут же заявил:
   -- Когда я вырасту, то стану Серым Волком!
   -- Когда ты вырастешь, то станешь инквизитором, -- пообещала ему Рита.
  

* * *

  
   Кто же из них мог сделать это? Нелегкая задача досталась мудрецу-Тоту, и теперь он, прищурив и без того раскосые, подведенные сурьмой глаза, пытался проникнуть в суть каждого подозреваемого из Девятки.
   Тот задумчиво крутил шейную цепочку, на которой был подвешен медальон в образе его супруги, олицетворения Истины - Маат. Даже отсутствуя, жена помогала ему, когда он взывал к ней.
   Кто из Нетеру мог отравить Атум-Ра? И - зачем? Это нешуточное преступление, ведь если не найдется противоядие, на землю падет тьма и наступит конец времен... Но не стоит думать на Апопа: злобный змей не так хитер, к тому же он побаивается воителя-Сетха, который надолго отвадил его от нападений на ладью Ра.
   Стараясь ни у кого не вызвать беспокойства, Тот переговорил со всеми, кто мог быть замешан в покушении. Подозреваемых было больше девяти, ведь Нетеру могли поручить убийство детям и даже внукам. Либо те решились на преступление по собственному почину...
   Ра отравлен странным, очень странным ядом. Противоядия к нему нет. Для чего убивать старика, дни которого и без того сочтены? Атум-Ра уже давно должен был стать Хепри-Ра, обновленным Ра, но до сих пор медлил и дряхлел, не желая расстаться с милым его сердцу воплощением золотых времен Та-Кемета, где его так почитают. А быть может, и другая причина держит старика на этой земле. Не связано ли это с его отпрысками, которых он никак не хочет окончательно признать своими? Вопрос наследования власти - самый тонкий вопрос. И он будет таковым еще бессчетное количество разливов Нила-Хапи...
   Много мыслей проносилось в голове мудреца Тота.
   Встреча с Шу, богом пустоты, родным сыном Атума. Пренебрежительно поджатые губы, ничего не выражающие водянистые глаза. Его дочь, Нут, в знойный полдень бывает такой же - точным повторением своего отца.
   -- Да, Атуму уже давно пора обновить свой лик... -- соглашается с доводами Тота первый из Нетеру. - Я не удивляюсь, что кому-то надоело созерцать гнойные глазки самодовольного старика и утирать за ним слюни. Пускать слюни присуще младенцу, а когда это делает старец, такое может вызвать лишь отвращение.
   Шу никак не заинтересован во власти, которой облечен Ра. У него другие обязанности, говоря иными словами.
   Впечатлительная Тефнут тоже не прояснила ситуацию. Ее вечно заплаканное лицо унаследовала внучка - Небтет, жена Сетха.
   -- Это ужасно! Что ждет наши миры? - беспрестанно вздыхала она, забывая имя собеседника.
   Тот понял: искать среди старшего поколения - бессмысленно. Людские помыслы уже не столь сильно поддерживают их могущество, как в былые времена. Шу и его жена Тефнут теперь не так нужны созданиям, которых они когда-то сотворили. Попросту, у них нет сил, чтобы устраивать заговоры, а затем - скрываться. Хотя... не стоит совсем сбрасывать их со счетов.
   Геб был слишком занят и не смог явиться на зов Тота. Он постоянно что-то менял в своем жилище, подстраиваясь под прихоти своей ветреной любовницы, Нут. Ведь однажды он поклялся быть ее "отражением" и теперь упорно следовал этой заповеди.
   -- Что? Ра пострадал от какого-то яда? - жизнерадостно уточнил бог Земли, разглядывая собственные ногти. - Многое проходит мимо меня... Мне надо почаще видеться с вами, дети мои... Нут, а ты слышала?
   -- О чем? - откликнулась синеокая красавица, спускавшаяся со звездной колесницы у дома Тота.
   Сегодня Нут была особенно чудесна. Даже разумный Тот был слегка очарован ее нынешней прелестью.
   -- Тот расскажет тебе обо всем! А я, увы, не могу более уделить вам должного внимания!
   И Всевидящее Око угасло. Богиня Неба посетила Тота лично. Она казалась и близкой - только руку протяни! - и далекой одновременно.
   -- Так о чем ты должен рассказать мне, мудрый Тот? - улыбнулась Нут.
   -- Атум-Ра был отравлен неизвестным ядом.
   -- Он выздоровел?
   -- Пока нет. С ним сейчас твоя дочь, Исет. Она пытается исцелить его. Но ты ведь так проницательна и наверняка встречалась с подобным не раз. Развей мои сомнения, Нут! Подскажи!
   -- Услуга за услугу? - подмигнула звездным оком красавица, намекая на то, как однажды сам Тот пошел на хитрость и подарил ей пять дней, во время которых она втайне от ревнивого Ра смогла подарить своему любовнику Гебу пятерых детей - Усира, Исет, Сетха, Небтет и Старшего Хора.
   -- О нет, не надо так говорить, Нут! - Тот хорошо изобразил небольшую обиду и закрылся ладонью от хитрой собеседницы. - Это вовсе не в память о несуществующих днях! Ведь мы друзья!
   -- А теперь ответь мне, мой непревзойденный везир1, -- соблазнительная Нут изменила цвет глаз, и теперь они приобрели тот сумеречный оттенок, из-за которого бог мудрости частенько терял голову и снимал с шеи образ своей законной жены; однако сейчас Тоту было не до любовных утех с подругой молодости. - Ответь мне, Тот: тебе самому зачем знать имя того, кто покусился на моего престарелого супруга?
   ______________________________________________________
   1 везир - так назывались жрецы Маат (ср. азиатск. - "визирь")
  
   -- Нут, оставь! - он отодвинулся, не желая отвлекаться от главного.
   Красавица чуть-чуть надула губы и снова завернулась в свою звездную накидку.
   -- Так что ты можешь сказать мне, предвечная?
   -- Ты не подозреваешь смертных, Тот?
   Он расхохотался:
   -- Доселе я знавал лишь одного безумца, кто целился в солнце! Да и то, кажется, он был не просто смертным, а полубогом. Ему мерещилось не одно, а двенадцать солнц в твоем одеянии! Но ты же прекрасно знаешь, что Геб не дает стреле смертного ни малейшего шанса покинуть пределы его чертогов! Нет, это не под силу смертному, очаровательная Нут!
   -- Хорошо, ты меня убедил. Но я разочарую тебя, мой мудрейший: мне неизвестно, кто навредил моему супругу. Если же ты подозреваешь меня, то напрасно.
   Тоту едва удалось отделаться от Нут с ее чарами. Нужно сохранить голову трезвой. Интересно, почему Нут хотелось узнать, с какой целью он ведет дознание? И что изменилось бы, узнай она, что провести расследование его попросил Усир, пребывающий ныне в Дуате? Кстати, одним подозреваемым меньше...
   Иронично-усталый Пта, постукивая своим посохом, прибыл в гости по приглашению Тота поздно вечером. Бедному Пта приходилось юлить и вести постоянные дипломатические переговоры с Гебом и его сыном - Сетхом. Эти двое никак не могли прийти к общему мнению: те земли, которые отец готовил для буйных лесов, сын частенько иссушал знойным дыханием пустыни, а если где-то успевали вырасти радующие глаз деревья, Сетх мог себе позволить разгуляться жуткой бурей. А после смерти Усира наместник позволил себе еще одну возможность - повелевать молниями и грозой. Сырости Сетх не любил, поэтому бури и грозы чаще всего были сухими либо ледяными. Пта, сочувствующий людям, с трудом отвоевывал для них участки, где можно было возделывать поля. Да еще и заботился о том, чтобы на этих полях появлялся необходимый урожай.
   -- Мне все надоело, Тот, -- пожаловался старый Пта. - Может, если Ра умрет, что-то изменится?
   Но, уловив сверкнувший в щелках подведенных глаз любопытный взгляд Тота, бог плодородия слегка осекся:
   -- Я надеюсь, ты не думаешь, что я мог быть в этом по-настоящему заинтересован, Тот?
   Старые друзья, они могли позволить наедине друг с другом почти полную откровенность. И Пта не прятал свою душу и сердце.
   -- Я не думаю, но твои слова означают странное... -- подумав, вымолвил Тот. - Ты считаешь, что если сгинет весь мир...
   -- ...то явится новый! - перебил его Пта и стукнул посохом по полу в подтверждение своих слов. - И там, возможно, к нам будут относиться с должным уважением, а не растрачивать наше влияние на мелочные междоусобицы.
   "О-о-о! - подумал Тот. - Здесь играет застарело уязвленное самолюбие. Но Пта слишком прямолинеен. Он не стал бы плести интриги".
   Затем, когда Пта уже отправился в покои для гостей и заснул, во Всевидящем Оке Тота возник юный Инпу:
   -- И что, Тот? Ты все еще не можешь найти виновного?
   -- Ты спрашиваешь по собственному почину или тебя уполномочил твой отец Усир?
   -- Ты так замысловато говоришь, мудрейший, что иногда я с трудом понимаю смысл сказанного тобой, -- зевнув и похлопав себя ладонью по губам, отозвался судья и палач Дуата. - Я всего лишь поинтересовался, как идут дела. Это беспокоит меня всего лишь как представителя правосудия.
   -- Мне пока нечего доложить представителю правосудия, -- усмехнувшись, ответил Тот прыткому молодцу.
   Инпу подозрителен. Более других. Но он хитер: прекрасно знает, что доказательств нет. Зачем тому, кто проводит большую часть своей жизни в подземельях загробного мира, нужны лавры светила?
   Умный и дальновидный Сетх долго хохотал, учуяв, откуда подул ветер:
   -- По-твоему, я стал бы устранять того, кто обязан мне до конца времен своим спасением от Апопа?! О, извечные! Тот, нельзя так смешить меня! Ведь не пристало правителю великой земли хихикать, как дочери горшечника, которой вихрем задрало подол юбки! Лучше подумай о моих драгоценнейших братике и сестренке - Усире и Исет! Они уже извелись в своем желании вернуть себе трон! Кстати, хотелось бы знать: родился ли у меня племянничек, благословенный всеми вами Хор?
   -- О чем не знаю, о том не знаю, Сетх, -- слукавил Тот: сын Исет и Усира уже не только родился благодаря Инпу, но и значительно подрос. -- А не хочешь ли ты лично навестить меня?
   -- Нет. Не хочу. У меня много дел в Инну. Уж прости. А насчет своих подозрений - забудь. Уж скорее твоя жена Маат занялась бы блудом, нежели я возжелал бы свергнуть Атум-Ра, мою опору. Ха-ха-ха!
   Но кто? Кто? Небтет, супруга Сетха, - чересчур слабовольна. Мать (родная мать) Инпу скорее придумает смесь для любовного приворота, нежели яд, который неспособен распознать сам Ра. Она могла бы стать исполнительницей, но это означает, что Тот многое упустил, наблюдая за взрослением младшей дочери Нут. Ра отравили стрелой, Небтет же никогда не умела стрелять из лука.
   Чего не скажешь о...
   Воительнице Сехмет, жене Пта, своей волей подчиняющей себе громадных диких кошек! Недаром шлем ее изображает раззявленную пасть льва - она грезит боями. К тому же ей вполне могло взбрести в голову немного пощекотать Ра, чересчур уверенного в своей мощи.
   Сколько же их, подозреваемых! И ведь каждый мог быть заинтересован в свержении Атум-Ра - так или иначе...
   А что если Сетх прав? При всей своей злобе он прозорлив, и прозорливость его не от ума, а от сердца. А сердце у Сетха большое, Тот знал об этом очень хорошо...
   Они встретились с двумя виновниками на исходе третьего дня после выздоровления Атум-Ра.
   -- Так зачем тебе понадобилось это? - обратился Тот к зачинщику преступления.
   Оба опустили глаза. Собравшись волей, зачинщик заговорил...
  

ДВАДЦАТЫЕ ЧИСЛА ИЮНЯ...

  
   -- Что-то давно тебя не видно, Ромаха! - поприветствовав Ромальцева, с мягким акцентом заметил Горец-Хусейн.
   Влад высвободил руку из огромной ладони приятеля. Действительно, давно уже он не заходил в клуб. Ощущение, что рамки мира сжимаются вокруг него все теснее, выдавливая в небытие, появилось у молодого человека прошлой осенью, и теперь существование становилось все более невыносимым. Все меньше и меньше событий, способных заинтересовать, все больше мыслей о сладостности смерти...
   Поначалу он хотел спастись, уйти от этих губительных идей. Потом появился звучащий в голове печальный голос, который констатировал безысходный факт: Влад не жилец на этом свете.
   Ромальцев так и не поделился своей проблемой с Надей, когда в последний раз летал в Новосибирск. Вскоре стих и тот голос у него в мыслях. Влад остался один. Один на один с миром, который, сплотившись в глухой комок, душил его кольцами питона и бесстрастно вопрошал: "А что ты сделал, чтобы было иначе?"
   Хусейн покачал головой. Ему очень не понравилось, как выглядел Ромальцев, которого добродушный богатырь считал если и не другом, то хорошим приятелем.
   Посидев за тренажерами, Влад вяло отказался от предложенного Лешим спарринга, попрощался и уехал домой, чтобы снова не уснуть и снова смотреть всю ночь с моста в черную реку - до самого рассвета... В черную реку, ждущую жертвоприношения...
  

* * *

  
   Николай метался неспроста: он не мог представить, как они, и без того слишком загостившиеся у Маргоши, принесут сюда орущего младенца, который вот-вот должен был появиться на свет. Жизнь отучила его от привычки к комфорту, но тут уже дело не в личном удобстве. Позволить, чтобы посторонний человек страдал из-за их беды, Гроссман считал ниже своего достоинства.
   Цветущее, поющее, беззаботное лето не радовало. И как гора с плеч свалилась, когда наконец подвернулась возможность и накопилось достаточно средств, чтобы снять квартиру сроком на год. Да и Марго, кажется, вздохнула посвободнее. Они скребли, чистили и ремонтировали новое жилище, периодически пытаясь отогнать Ренату. Но та не подчинялась и, упрямо закусив губу, работала почти наравне с подругой. Николай удивлялся: откуда у нее берутся силы? Стереотипное, в его представлениях, поведение женщины на сносях - охи, ахи, жалобы и другие причуды; к тому же, если принять во внимание все, что пережила Рената, было странно, как это она так носится и скачет, лишь изредка, волей-неволей, вспоминая о малыше. Сейчас она очень сильно походила на ту Ренату, которая командовала им в новороссийской гостинице. Тогда, проводя чуть ли не хирургическую операцию (Ник назвал бы это скорее истязанием раненого Саши), жена была такой же. Взвинченной, сосредоточенной, властной, энергичной. Но в то время она еще умела говорить...
   Выходные решено было посвятить "штурму" спальни - последний рывок. Марго приехала мрачная, что-то явно грызло ее сердце.
   -- Ты такая, потому шо тебе больно за переезд нашей дружной компании, или просто делаешь волну? - попытался развеселить ее Гроссман: Ритка любила, когда он говорил одесскими прибаутками.
   -- Нормально. Все нормально, -- ответила она и ушла переодеваться.
   Николай вопросительно посмотрел на жену, однако Рената пожала плечами. В последнее время это было ее излюбленным способом проявления эмоций. Да и сама Рената сегодня с утра выглядела не лучшим образом. Скрывают что-то дамы, скрывают. Николай чувствовал это.
   -- Ну что, приступим! - Марго появилась в комнате, смешная, в рабочей одежде, с ведром. Она бодрилась: -- Тут дел-то - всего ничего: начать и кончить!
   -- У каждого Додика - своя методика! - подхватил Гроссман и подмигнул Ренате.
   Да уж, у жены была своя методика: чтобы намазать клеем отрезанную полосу обоев, ей приходилось ползать на коленках вдоль раскрученного рулона. Не ремонт - комедия...
   Лишь часа два спустя Николай понял, что с нею все-таки творится что-то неладное. Марго забыла об их существовании и давно уже красила что-то в ванной. А Рената все чаще присаживалась прямо на пол, съеживалась и прикрывала глаза. Раз, другой Гроссман еще пропустил, но в конце концов подозрение все же закралось в голову.
   -- Маргош, -- он заглянул в ванную, где одуряюще пахло краской. - Ты в этом больше меня понимаешь. Иди, посмотри, что там с ней?..
   Маргарита метнула в него испуганный взгляд, сорвала перчатки и бросилась в комнату. Николай вышел на площадку покурить. Ренатка, Ренатка, тридцать три несчастья... Если ты еще и рожать сегодня надумала, то ремонт растянется до следующих выходных. Ну почему же у тебя всегда все так невовремя, ладушка моя?
   Полминуты спустя на площадку выбежала Марго и позвонила к соседям:
   -- У вас телефон есть? Нужно срочно сделать звонок!
   Николай не стал задавать лишних вопросов. Отшвырнув сигарету, он заскочил в квартиру.
   Рената маялась молча, сновала по квартире, изредка, в разгар боли, облокачиваясь на подоконник. Кто его знает - можно так или нельзя? А если по-другому, то ее даже уложить некуда. Но Ритка не дала ему опомниться:
   -- Быстро идите в мою машину!
   Николай не сразу понял, зачем Марго везет их так далеко: они миновали уже два района, и он сомневался, что ни в одном из них не было подходящей больницы.
   -- Маргош, мы куда?
   -- Куда положено, -- огрызнулась Голубева. - Не выношу, когда мне указывают, как и что нужно делать!..
   Гроссман подивился внезапной вспышке раздражения и примолк. Марго вела себя более чем странно.
   Рената терпела и старалась не подавать вида, но при каждом новом приступе впивалась пальцами в сидение кресла и сдерживала рвущийся стон. Николай машинально подал ей руку: может, так будет полегче справляться с болью? Он с трудом представлял себе ее состояние, но понимал, что прежняя неженка-Рената уже кричала бы и заливалась слезами. И почему снова не дала понять, что с нею что-то происходит? Ведь еще утром чувствовала... С нею с ума сойдешь и никакой доктор не поможет...
   В больнице Марго обо всем договаривалась сама. И очень рассердилась, когда Ник попытался подать дежурной медсестре паспорт Ренаты. Ритка буквально выхватила его из рук Гроссмана и прошипела:
   -- Не надо этого!
   Николай не переставал удивляться: вокруг Ренаты поднялась нешуточная суета, словно она была не рядовой пациенткой, а большой знаменитостью. По обрывкам фраз он понял, что ей даже выделят какую-то особенную палату.
   -- Что происходит, Маргош? - спросил он, провожая подругу жены к машине.
   -- Не спрашивай ты меня ни о чем! - буркнула та. - Поедешь или останешься?
   -- Останусь, конечно.
   -- Садись, поехали. Нечего тебе тут делать.
   -- У нас даже телефона нет...
   -- Садись, говорю!
   Николай подчинился, хоть и недоумевал.
   -- Рита, объясни, в чем дело?
   -- Нет, это ты мне объясни! Я, как дура, участвую в этих ваших играх... Не знаю и ничего знать не хочу! Все, умолкни и ни о чем не спрашивай! - она отпустила на мгновение руль и прикрыла уши. - Я устала! Почему я?
   Гроссман начал догадываться:
   -- Тебе звонил тот тип? Да? Марго?
   -- Да, да! Кто это такой, на кой черт ему вставило покровительствовать вам?
   Николай усмехнулся. Все прояснилось:
   -- Да есть тут один... Он за ней умирает...
   -- Я уже поняла.
   -- Но вопрос в другом: ты-то почему его слушаешься? Оно тебе надо?
   -- Ник, у тебя когда-нибудь было собственное дело? Нет? Ну, когда будет - обращайся, я расскажу тебе много интересных подробностей о содержании и уходе за частным предприятием.
   Он подумал, сопоставил и начал смеяться. Марго покосилась на него, как на идиота.
   -- Ой-вей! - Николай хлопнул себя по коленям и согнулся от хохота. - Ритка, так твое ЧП - под "саламандрами"?
   -- Да откуда я знаю? Я что, удостоверения личности у них спрашивала? Но этот, который за Ренкой "умирает", точно над ними. В чем-чем, а в этом я уверена.
   -- Маргош, ты знаешь, как надежно спрятать какой-нибудь предмет?
   -- Ты о чем это?! - насторожилась она, решив, что сейчас и Гроссман станет подбивать ее на какую-нибудь авантюру.
   -- Чтобы спрятать что-нибудь понадежней, лучше выложить это "что-нибудь" под самым носом у тех, кто его ищет. Ой-вей! А он хоть и отморозок, но гений!
  

* * *

  
   После какого-то укола измученная Рената забылась сном. Проинструктированные самим Степан Степанычем, главврачом, врачи хлопотали возле нее неотлучно. Давно наступила ночь, а младенец все не торопился появиться на свет. Силы роженицы иссякли, и тогда ей поставили инъекцию, чтобы она смогла отдохнуть.
   Промокнув мокрый лоб спящей Ренаты марлевым тампоном, одна из акушерок шепнула другой:
   -- А кто это такая?
   -- Не знаю, но Степан Степаныч, сама слышала, построил всех. "Шишка" какая-то, наверное...
   -- Наверно. И молчит, как в рот воды набрала. Никогда таких не видела. Рыжая - намаемся мы с нею.
   -- Да. У рыжих это тяжко... Не дай бог, тьфу-тьфу! И чего ее к нам-то?..
   -- И не говори! Ужас какой-то!
   И тут их перешептывание прервал неожиданно громкий голос:
   -- Ну и что тут у нас? - и в палату стремительно вошел мужчина в накинутом на плечи белом халате.
   Весь медперсонал вытянулся в струнку. Чтобы сам главврач, да еще и посреди ночи?..
   Степан Степаныч был молод: чуть за тридцать. Но подчиненным внушал почти священный трепет. Это был эскулап от бога.
   Главная акушерка тут же принялась объяснять ему подробности. Слушая отчет краем уха, главврач быстро осмотрел Ренату.
   -- Так. Капельницу, быстро. Я у себя.
   И столь же стремительно, как и появился, он ушел.
  

* * *

   Все должно произойти сегодня. Он так решил. Нет смысла длить агонию. Не существует ничего - только он и мир-удав. Остальное - мираж, и жить в этом мираже надоело.
   Уже совсем стемнело. Прохожие не обращали никакого внимания на одинокого человека, облокотившегося на перила моста. Народа становилось все меньше и меньше. Город замирал.
   А Владислав размышлял только об одном: будет ли ему больно. Скорее всего, нет. Удушье... Несколько секунд, а может, минут страха... Видимо, так. А впрочем, посмотрим...
   Он почему-то избрал именно такой способ ухода. В машине лежала кое-как нацарапанная прощальная записка. О, Ромальцев от души посмеялся, перечитывая эту глупость! Нелепо выглядит со стороны человек, собирающийся свести счеты с жизнью и в то же время зачем-то вспоминающий о дурацких правилах, принятых в трижды проклятом обществе. Кому какое дело до него, Ромальцева Владислава Андреевича?! То ли жил, то ли не жил такой человек - что это меняет?
   Размазывая слезы и сопли, записки пишут девочки с таблеточками, получившие по носу от первой любви и ждущие, что их вовремя откачают. Плачут и заранее жалеют себя.
   Владу нисколько не было жаль своего тела, своей оболочки. В душу он не верил. К черту душу! Все, что придумано людьми, -- бред и блажь. Но если уж у самоубийц принято писать прощальные записки, пусть это будет последней данью шизофреническому миру...
  

* * *

   Поначалу Николай ощущал только небольшое волнение, которое с легкостью унимала Марго, дескать, никуда не денется, родит, беременной не останется. Однако ближе к вечеру встревожилась и Ритка.
   Если еще несколько месяцев назад Гроссман думал только о благополучии Ренаты, а ее ребенок вызывал у него злость и отторжение, то теперь все изменилось. Николай приучил себя к мысли, что теперь их будет трое. Заставил себя считать малыша сыном Саши (своим - пока не получалось, никак не получалось, он пытался). И появилась привязанность. Мальчишка был частью самой Ренаты, а Ник все время был рядом, наблюдая, защищая, заботясь в меру своих сил и способностей. Он разговаривал с ним, они даже играли, хотя, конечно, лучше всего играть с еще не рожденным человечком получалось у отпрыска Марго. И вот теперь что-то шло не так. Гроссман ничего в том не понимал; как большинство людей - верил во всемогущество медицины; уповал на здоровье и выносливость жены. Но беспокойство Маргариты мгновенно передалось и ему. Что-то шло не так. Наверное, слишком долго? Марго не отвечала или морщилась. Она долго отказывалась звонить в родильный дом, но потом не выдержала. Ей ответили, что "та женщина" сейчас спит, а ребенок еще не родился.
   -- Теперь я понимаю, почему мужики в таких случаях напиваются до беспамятства... -- пробормотала она. - Я бы сейчас и сама... -- Марго покосилась на жужжащего машинками Лёвку, вздохнула и накапала себе валерьянки. - Ник, тебе?..
   -- Нет.
   -- Фу! Ну, дай бог, чтоб последняя! - и она опрокинула в себя вонючую жидкость, будто рюмку водки.
  

* * *

  
   Яркий свет разбавился тьмой. И появились цвета. И пришла лютая, разрывающая боль, стиснула кольцами, спросила - что ты представляешь собой? Кто поможет тебе нынче? Ты - и маленький мирок, в котором ты сейчас мечешься, задыхаешься, стонешь. Ни единой души более. Ты - в обнажении своей сущности. Ты - как есть.
   "Покажи, на что ты способна сама, без назойливой помощи! Сестренка!" -- ледяным безучастным женским голосом потребовал мир.
   Как со стороны Рената смотрела на свое тело. Ей было по-прежнему больно, все сжималось внутри, но при этом ею владело равнодушие. Эта оболочка - не она. Это что-то другое. Чужое. Безответственное. Весь спрос - с нее, настоящей. И вот она должна дать какой-то ответ, а в сознании все путается, мутится, меркнет.
   Рената открыла глаза. Вокруг метались какие-то люди. Что они делают здесь? Что она делает здесь? Что за трубки воткнуты в ее руки, удерживаемые кем-то, чтобы она не выдернула иглы, неловко рванувшись. Ее распяли на этом столе. Никакая инквизиторская, даже самая изощренная и извращенная, пытка не сравнится с этой. В голове мелькнуло слово: "мама". Но и оно не смогло вырваться из окровавленного рта с искусанными губами. Мама умерла. Умерла точно так же. Мысль мелькнула молнией, и Рената застонала в отчаянии. Не поможет никто. Покажи, на что способна сама, только сама...
  

* * *

   Влад огляделся. Наконец-то мост опустел.
   Он подкатил к перилам чугунную крышку канализационного люка, быстро примотал к отверстию один конец веревки. Другим концом Ромальцев опутал себе правую ногу. Его немного трясло от нетерпения. Говорят, смерть -- твоя последняя невеста... Может быть... Он испробовал ее поцелуй тогда, на дороге. Сколь же сладостным обещает стать настоящее соитие с нею!
   Кажется, узел достаточно тугой...
   Ну, все. Готово.
   Влад выпрямился, крышку взял в руки, сел на перила. Хорошо, что он знает, где фарватер. К чему было столько готовиться, если упадешь на камни? Проще уж тогда было бы сигануть из окна многоэтажки...
   Теперь ему стало легко. Нервная дрожь улеглась, словно он делал подобное сотни раз. Зачем суетиться, когда уверен в исходе свидания? Теперь она никуда не денется. Как миленькая пойдет под венец... Не так ли, старушка? Не так ли, желаннейшая из желанных?
   Влад насмешливо поглядел в звездное небо и аккуратно перекинул ноги на другую сторону перил, чтобы встать на узенький карниз, обрывающийся в темноту.
   Вот будет славно! Для всех он исчезнет. Как тот самый Маленький Принц у Экзюпери. И это будет его последний полет -- полет к звездам, отражающимся на маслянисто-черной поверхности ночной реки...
   И Ромальцев выпустил из рук тяжелую крышку. При желании он мог бы еще удержаться, схватиться за перекладину, за решетку ограждения, даже когда груз дернул его вниз. Но желания такого у Влада не возникло. Он решил всё - раз и навсегда.
   Тело ухнуло в холодную жидкость. В ту же секунду она согрелась, стала липкой, вязкой, все вокруг залилось багровым светом, знакомым и в то же время непривычным. Забытым светом...
  

* * *

   -- Да будет сущность наша едина! - с возгласом радости от мрачной стены отделилась тень и скользнула к нему.
   Полыхнувшие желтым глаза, гибкая темная фигура.
   Он отшатнулся от нее. Светлый вихрь пронесся меж ними, похожий на огромного, могучего зверя. Коснувшись его, серебристый смерч растаял.
   -- Да будет так! - весело выкрикнул Инпу и одним прыжком одолел огромное расстояние: миллионы лет, миллионы миров - и всего один шаг.
   Память растаяла. Сердце явилось. Все слилось воедино...
  

* * *

  
   ...стало нечем дышать. Он ощутил адскую, ни с чем не сравнимую боль, жжение, страх... Дернулся вверх, вперед... Тяжесть тянула его на дно, хотелось кричать, но крика не получалось.
   Он отчаянно забился. "Кто я?!"
   Свобода. Холод. Ужас. Одиночество.
   -- Кто я?! Где я?!
   Звуки. Много звуков. Много красок, много света. И ужас. И жжение внутри...
   -- Кто я? Где я?! - надрывался он, но никто его не слышал.
   "Сейчас будет лучше!" -- шепнуло что-то в груди.
   В тот же момент он оказался в объятиях чего-то мягкого, очень теплого, очень нежного, знакомо пахшего, родного. Оно очень любило его, с ним он был в безопасности. И действительно стало гораздо лучше.
   Смутный, молчаливый образ, источающий любовь. Ласковое прикосновение к щеке. Это было, это уже было, и не раз. Но где? Когда?
   Тяжесть навалилась на веки, и глаза, еще не научившиеся (уже разучившиеся?) сопротивляться дремоте, закрылись...
  

* * *

  
   Он распутал узел. Вода рвалась в его легкие, и веревка развязалась в самый последний момент.
   Несколько быстрых, сильных рывков вверх, к звездам, плавящимся за зыбкой прозрачной гранью...
  
Рождение -- это выход, смерть -- это вход.
Тринадцать идут дорогой жизни,
Тринадцать идут дорогой смерти,
Но и Тринадцать -- те, что живы --
Уже умирали прежде,
Но вслед за тем родились вновь...
Он освободился от того, что может умереть1...
  
   Он снова облекся в то, что может умереть. Но теперь - нескоро. Нескоро. Главное в жизни - Цель. Если есть она - даже дыхание горнила покажется легким теплым бризом.
   Вода разошлась, и он сделал первый - жадный, затяжной - вздох. Он не забыл запах беды, не забыл запах счастья. Он помнил всё.
   Забыв о боли в ноге, поплыл к берегу, встал на дно, скользя по илу, побрел по отмели...
   Теперь ты - Владислав Ромальцев. Да будет так!
   Влад вышел из реки, стянул футболку, отжал. Вылил воду из туфель. Встряхнулся, как встряхиваются звери. Даже ноющая боль в поврежденной ноге была теперь приятна.
   Минут пять он смотрел в широкое величественное небо, наслаждаясь звездами, наслаждаясь пронизывающим тело ветром.
   Перед ним расстилался Путь. Сколь длинен он будет? Это неведомо. Самое сложное - молчать на этом Пути. Молчать, даже когда говоришь вслух обычные слова. Слова не значат ничего. Лишь сердце не лжет, лишь душа - истинна. Таков закон, таково проклятье... Их проклятье.
   _____________________________
   1 Лао Цзы, чжан из "Дао дэ цзин"
   Но есть еще один закон. И этот закон звучит так: "Жизнь всегда пробьет себе дорогу".
   Добравшись до машины, Влад сел внутрь. Прочел записку, адресованную теперь лишь самому себе. Улыбнулся, опустил стекло, повернул ключи в замке зажигания.
   Автомобиль сорвался с места.
   Кружась в вихре, на асфальт падали маленькие обрывки бумаги...
  

ПО ПРОШЕСТВИИ ТРЕХ ДНЕЙ...

   Надеждам, которые вселила в Николая бахчисарайская целительница Эльмира, не суждено было сбыться: испытав немалое потрясение, едва не умерев (врачи не стали скрывать этого от Маргариты), Рената так и не заговорила.
   Поразительно быстро оправившуюся, ее выписали из больницы через три дня. Их выписали, с сыном.
   Гроссман удивился: ее фигура вернулась в прежнее состояние, словно Рената никогда и не носила в себе малыша. Изумилась этому и Марго, причем, как отметил Гроссман, не без зависти.
   Мальчик молчал в своем белом "конвертике". Не спал, но молчал. Ник с любопытством заглянул под кружево, накрывавшее личико младенца, и встретился взглядом с серьезными серыми глазами. И смотрели они как-то по-взрослому, хотя их еще и покрывала туманная голубоватая пленочка. Увидев эти глаза, Николай с облегчением перевел дух. Теперь-то вопросы о том, чей это сын, отпали. Такой взгляд принадлежал только одному человеку, лицо которого Гроссман никак не мог вспомнить все это время и по-настоящему вспомнил только теперь, увидев мальчика.
   Рената поцеловала малыша в теплый лобик, на котором, треугольничком выбиваясь из-под чепчика, лежал маленький завиток светлых волос. Николай улыбнулся и привлек ее к себе. Маргарита наблюдала за немой сценой в зеркало заднего вида, а потом спросила:
   -- Как хоть назвали-то?
   Только тут Ник спохватился, что он ни разу не спросил об этом жену, да и сам никогда не задумывался об имени для ее будущего сына - хотя в том, что это будет обязательно мальчик, был почему-то уверен с того самого момента, как узнал о его существовании от Эльмиры. Не по словам целительницы, а по собственным ощущениям знал. И уж много позже это подтвердилось при помощи новых медицинских приспособлений...
   -- И то правда! Ладонька! Как назвать?
   Та показала знаком, что хочет что-то написать. Николай вложил ей в пальцы карандаш, протянул который уж по счету блокнотик. Так они пока и общались, медленно осваивая сложный язык глухонемых.
   -- Я балдею с этих русских! - усмехнулась Марго.
   Рената, удерживая сверток у груди, неловко накарябала на листочке имя.
   -- Примерно так я и предполагал, -- нейтрально заметил Ник и подал записку Рите.
   -- В честь Александра Палыча, что ли? - спросила та.
   Гроссман кашлянул и отвернулся в окно.
   -- Ладно, сегодня у меня не получится, а завтра съездим, назовем, -- сказала Голубева, обращаясь к нему. - С вас - бутылка "Мартини", между прочим.
   -- Ладно. Сашка так Сашка. Ренатка, дай хоть подержать.
   Она лукаво прищурилась. Николай понял намек, но все равно наклонился к ней с нерешительностью. Рената подставила губы для поцелуя и лишь потом отдала "конверт".
   -- Ты хоть похныкай для приличия, молчаливый наш Алексашка!
   Ребенок явно подумал. Повел взглядом по потолку машины. И двинул одним краешком рта. Получилось очень похоже на краткую улыбку, и на бархатистой щечке в тот момент проступила ямочка.
   Николай и Рената расхохотались, а Марго раздосадовано переспрашивала о том, что же она пропустила.
   Мальчик не проронил ни звука за весь день. Он был живым, активным, но хныкать даже не собирался. Гроссман призадумался, не является ли это первым "звоночком" отклонения от нормы. Когда же Маргарита уехала домой, малыш и подавно заснул. Проводив гостью, Николай обнаружил Ренату стоящей на балконе и смотрящей на вечерний город.
   -- Все хорошо? - спросил он.
   Рената кивнула, но не оглянулась. Он взял ее за плечи, притянул к себе. Так они постояли: он - сзади, она - прижавшись к нему спиной. Как всегда, в безмолвии.
   Лишь глубокой ночью Николай проснулся и увидел, что жена, положив рядом с собой сына, гладит его маленькие пальчики и тихо плачет. Ник вздохнул и сделал вид, что не видел этого, притворился спящим. Однако сон не шел к нему еще очень долго. И все это время Рената плакала - без всхлипываний, без малейших звуков. А малыш смотрел на нее задумчивыми серыми глазками...
  

* * *

  
   Дмитрий Аксенов не собирался в этот вечер приезжать в "Горный цветок", но почему-то повернул руль и поехал не по той дороге. Лишь оказавшись в клубе, он удивился, зачем это сделал.
   В спортзале царила странная обстановка. Дмитрий сразу ощутил: что-то здесь нечисто. Слишком много энергии, причем сконцентрированной локально, вокруг группы "его" ребят. Здесь царил подъем, слышался смех.
   -- Привет, Дмитрий! - из раздевалки вышел Володя-Афганец.
   Дмитрий рассеянно протянул ему руку и только тут заметил: душой скучковавшейся возле тренажеров компании был этот размазня, "контуженный в голову" Ромальцев.
   -- О, Димыч! Здоров! - Самурай тоже заметил появление Аксенова. - По делу, али так?
   Дмитрий повертел кистью, для важности неопределенно выражая: мол, "серединка на половинку". Не сознаваться же, что сам не знает, зачем его сюда принесла нелегкая...
   Влад кивнул смеющемуся Хусейну и мягкой поступью хищника скользнул навстречу Дмитрию. Аксенов оторопел: вместо вечно сутулившегося безвольного Ромахи он увидел уверенного, прямого, как струна, человека с упругой походкой и проникающим в самую душу взглядом. Дмитрий никогда прежде не обращал внимания на цвет глаз у людей, а тут заметил. У Влада они были ярко-синими. Первым делом заметил! Удивительно...
   И еще более удивительно, что носителем энергии, замеченной Аксеновым с момента прихода в зал, и являлся Ромальцев.
   Холодный, "сканирующий" взгляд, чуть исподлобья. Правда, угрозы от него Дмитрий не почувствовал.
   Только потом Влад заговорил:
   -- Приветствую. Знал, что заглянешь.
   Рукопожатие - жесткое, даже властное, но на равных: Ромальцев не давил, не "накрывал" своей ладонью руку приятеля. Хорошее рукопожатие. Однако - не Ромахино. Раньше Влад подавал руку вяло, почти по-женски. С видом то ли одолжения, то ли подчиненности. Скорее, первое. Для того чтобы подчиняться кому-то, он был слишком не от мира сего. Равнодушен был прежний Влад. Что-то изменилось. Что-то в корне изменилось...
   Все это пронеслось в голове Дмитрия мгновенно. Он не успел осознать, не успел спросить, отчего же это Ромальцев был так уверен, что он, Дмитрий, завернет в "Горный цветок", если тот сам еще четверть часа назад и не помышлял об этом. А Влад уже отошел в сторону. Он, как и остальные ребята, был в кимоно, которое сидело на нем безукоризненно. Влад словно родился для того, чтобы носить кимоно, так подумалось Аксенову. И китайцы с японцами не будут выглядеть в своей национальной одежде более органично, чем Ромаха.
   -- Ну поехали, раз надумал, -- сказал Влад усмехающемуся Косте-Самураю и кивнул на татами.
   Ребята оживились. Впрочем, и не только они. На такое зрелище стали собираться посетители со стороны, тренировавшиеся в этом же зале. Самурая здесь знали хорошо. Даже слишком хорошо.
   "Понял! - сообразил Аксенов. - Контуженный совсем рехнулся. Ну-ну, может, Костя вправит ему вывернутые мозги"...
   Все "болели" за Ромаху, который заведомо проиграл. Проиграл, еще не начав бой.
   Влад покачнул головой, разминая мышцы шеи. Самурай почти сочувствующе следил за его приготовлениями.
   -- Начали! - по привычке приказал Володя-Афганец, который обычно был членом судейской коллегии на соревнованиях.
   Самурай выждал пару секунд, предоставляя слабому первый ход, и, когда того не последовало, сделал бросок. Он уже решил немного поддаться противнику. Для зрелищности, а то будет совсем неинтересно. Вон ведь сколько народа собралось, надо и на публику сыграть.
   Влад прыгнул ему навстречу, неуловимым кошачьим движением извернулся в воздухе и, на лету, еще не приземлившись, ткнул Самурая в шею. Тот едва успел уклониться, иначе удар был бы парализующим. "Ого! - мелькнуло у Кости. - В "точку" метил!"
   Ромальцев уже прокатился по татами и вскочил на ноги, а успевший вернуться для ответного удара Самурай приземлился на пустое место.
   Девчонки с айкидо подняли восторженный визг. Дмитрий качнул головой: конечно, Ромаха ведь такой "лапочка", от него бабы и так без ума, а тут еще и от Самурая, как тот колобок, уйти сумел.
   Ребята не успели ни удивиться, ни восхититься. Это Аксенов, не обученный восточным единоборствам, рассеивал внимание, наблюдая за всем залом сразу. Остальные следили за ходом действия. А оно было коротким. Разъярившись после второй промашки и поняв, что пора начинать биться всерьез, Самурай резко изменил тактику и стиль. Оба они одновременно выхватили из-за поясов нунчаки.
   -- Давай, кентай-итиё! - услышал Аксенов бормотание Горца у себя над ухом. - Еще раз!
   Богатырь Хусейн был явно на стороне Влада, и тихая, почти неосознанная подсказка была адресована ему.
   Применил Ромальцев это "кентай-итиё" или не применил, Дмитрий не знал. Нунчаки Влада и Кости переплелись, противники дважды кувыркнулись, сцепленные, друг через друга, затем последовал рывок. Костя остался с пустыми руками и, потеряв равновесие, рухнул от легкой "подсечки".
   -- Врежь ему! - крикнула какая-то девчонка, но Влад ткнул кулаком рядом с головой Самурая. Ткнул так, что загудел пол. Ни у кого не осталось сомнений: если бы Ромальцев послушал девку и не сместил удар, Костю пришлось бы везти в больницу с тяжелым "сотрясом". А то и в реанимацию - с проломленным черепом.
   Самурай не мог поверить, что бой окончен, окончен не в его пользу. И кто его победитель - Ромаха! Нонсенс. Но на случайность непохоже. Не может быть пять "случайностей" за один, в принципе - короткий, бой.
   Костя поднялся, угрюмо растирая отбитое плечо. Неохотно пожал руку Влада. Тот был спокоен, как будто ничего не случилось.
   -- Ни хрена се! - сообщил опомнившийся первым Леший.
   И тут словно кто-то внезапно открыл дверь в шумную комнату. Тишина взорвалась гулом голосов.
   "Айкидошницы" кокетливо поглядывали на Влада, а самые смелые строили ему глазки, хоть он и не смотрел в их сторону. Хусейн предлагал повторить спарринг, но уже с ним, а не с Костей. Ребята обсуждали бой и сыпали какими-то терминами, среди которых Аксенов разобрал слова "кайтэн", "атэ-вадза", "ука-кимэ" -- в общем, это была недоступная пониманию Дмитрия тарабарщина. Дмитрий сделал вывод: произошло что-то, выходящее из ряда вон. Да, Ромальцев служил в ВДВ, это Аксенов знал. Да, не понаслышке был знаком с приемами из различных видов единоборств. Но не занимался он этим с методичностью, как, например, тот же Самурай, только что потерпевший фиаско. И если даже силач Хусейн проиграл Косте в прошлом году на "русском стиле", то что говорить о Ромахе? Везение? Костя поддался? Да нет, вряд ли: насупленный, раздраженный, сбрасывает с плеч похлопывающие руки ребят, довольных и раззадоренных спаррингом, буркает что-то в ответ на их вопросы, почему он не применил то или это. Ребята дразнят его, а он злится, это очевидно.
   Добродушный Горец не любил, когда среди друзей создавалась напряженная обстановка. И, чтобы отвлечь от Кости насевших на него советчиков, затеял рассказывать какую-то байку своего народа. На это он был мастер. Эдакий, почти двухметровый, менестрель. За что и пользовался особой симпатией у приятелей.
   -- Сейчас я расскажу вам сказку, -- басом, со своим легким кавказским акцентом, громогласно заявил он.
   Все засмеялись, услышав любимую присказку Усманова. Вместо того чтобы изъясняться прямо и по существу, он всегда шел к цели окольными путями. Но получалось это у него весьма колоритно, тем более что для цветистости Горец нарочно усиливал свой акцент. Даже Дмитрий с интересом приготовился слушать. Правда, Хусейну в таких случаях не хватало зурны, словно какому-нибудь Гесер-хану.
   -- Жил один бедный-бедный мужчина в маленьком-маленьком ауле, -- Хусейн уселся на скамейку и, чтобы не терять времени даром, стал тягать небольшую штангу; в его руках она выглядела игрушечной. - Был у бедный-бедный мужчина сын...
   -- Маленький-маленький? - уточнила та самая девица, которая советовала Владу "врезать" Самураю.
   -- Э, не мешай! - усмехнулся богатырь, искоса глянув на дерзкую даму, и, зажав гриф штанги одной рукой, другую поднял в неодобрительном жесте. - Зачем перебиваешь, сказку портишь, женщина?
   Все засмеялись.
   -- Был у мужчина сын. Не маленький, но юркий. И вот поехал мужчина в гости в соседний аул. Взял с собой сына. А ишак в его хозяйстве был всего один, старый-старый. Пришлось вдвоем на один ишак ехать, что делать, а? Проехали три сакля - навстречу сосед едет. "Вай! Ассалам аллейкум!" -- говорит сосед. "Ва аллейкум ассала!" -- отвечает мужчина. "Ай, как нехорошо: два таких больших наездник на один маленький ослик едут!" Послушался мужчина, слез с ишак, рядом пешком пошел, сын на ишак поехал дальше. Проехали еще три сакля - другой сосед едет. "Ассалам аллейкум, сосед!" -- говорит сосед. "Ва аллейкум ассала!" -- отвечает мужчина. "Ай, как нехорошо: мальчик на ослик едет, отец пешком идет! Ай, нехорошо!" Мужчина спустил сын на землю, сам сел на ишак. Опять три сакля проехали, уже из аул вышли, мальчик за хвост ишак держится, сам идет. Навстречу - третий сосед на ишак едет. "Ассалам аллейкум!" -- "Ва аллейкум ассала!" -- "Нехорошо, сосед! Большой мужчина верхом едет, маленький мальчик сам идет! Тц-ц-ц! Как не стыдно, а?!" Снова послушался мужчина, сам слез. Ишак пустой идет, мужчина с сын - за ним, мальчик за хвост держится. Далеко ушли, жарко совсем. Аул уже из глаз скрылся, тяжело идти пешком, но перед людьми стыдно. Вот уже сакли соседний аул показались. Навстречу на ишак житель того аул едет. Увидел мужчину с сыном и давай смеяться: "Ассалам аллейкум, путник! Что ж ты людей смешишь? Разве может джигит пешком идти, сын пешком вести, а осел впереди пустой?" Рассердился мужчина: "Ва аллейкум ассала, незнакомец! Когда мы ехали двое на мой осел, нам сказали: стыдно на один осел вдвоем ехать. Когда я слез, сын оставил, укорили меня, что пешком иду. Когда сын слез, я сел, стали стыдить, что я еду, а мальчик идет. Так, может, ты дашь мне свой осел, чтобы никому не было обидно - ни мне, ни сын, ни осел? У каждый свой таранспарт будет!" Ничего не ответил встречный, ишак свой подхлестнул и дальше побыстрее поехал. А мужчина посадил сын, сам сел и поехали дальше верхом на свой ишак в аул. Хорошо советовать другой человек, а свой ишак давать никто не хочет...
   Хусейн легко подбросил штангу, положил ее на пол и встал.
   -- Хороший сказка! - передразнивая его манеру повествования, заключил Володя-Афганец. - После драки кулаками не машут... -- и он подмигнул самым ярым советчикам Самурая - Санчо-Панче и Мастеру.
   -- Поговорить нужно, -- услышал Дмитрий у себя над ухом голос Ромальцева и обернулся.
   Пришлось немного приподнять голову: теперь Влад был ростом выше него. Потому как более не съеживался в три погибели на манер вопросительного знака.
   -- Без вопросов, пошли говорить, -- повел плечами Дмитрий.
   Они удалились в раздевалку. Ромальцев наскоро окатил себя в душе холодной водой, оделся и мотнул головой в сторону выхода. Шел он впереди, как никогда прежде не делал. Аксенов понял, что инициатива сейчас полностью в руках Влада, но решил не сопротивляться и посмотреть, что же будет. Внезапные перемены, случившиеся с размазней-Ромахой, интриговали.
   Местом для беседы Влад избрал "Ауди" Дмитрия.
   -- Дело такое. Мне нужны смышленые ребята-бухгалтеры. Есть у тебя на примете?
   -- На фига тебе? - невольно удивился Аксенов, понимая, что имеется в виду, когда говорят о "смышлености" бухгалтеров. - Никак решил наконец заняться своим "Финистом"?
   -- Тепло.
   -- А что ж так? Не прошло и десяти лет... Ну, есть у меня такие, есть. Тебе с делами разобраться или налоговиков заморочить?
   -- Там всякой работы найдется.
   -- О, это ты точно сказал. Вообще удивляюсь, как вы еще не прогорели к чертовой матери. Давно удивляюсь.
   -- И еще один вопрос. Кто-нибудь из наших имел опыт работы в "горячих" точках?
   Дмитрий почесал макушку. Странные вопросы задает Ромаха. С каких это пор его стало интересовать такое?
   -- Ну, Володька, сам понимаешь, Афган застал... Мастер в Чечне был, в девяносто третьем или девяносто четвертом, кажется...
   -- Усманов?
   -- Усманов - нет. Он оттуда еще в начале девяностых срулил... И не слишком назад рвется. Философ он, не тот склад... А что это тебя торкнуло ни с того, ни с сего?
   -- Для развития кругозора. Ладно, Дмитрий. Ты мне завтра в контору зашли тех ребят, сразу и начнем разбираться. Давай.
   Короткое рукопожатие - в том же духе, в каком было приветствие - и Влад покинул машину Аксенова.
   -- Чудеса в решете... -- пробормотал Дмитрий, провожая взглядом удаляющегося Ромальцева. - "Это просто праздник какой-то, слюшь!"... Бр-р-р!
  

* * *

  
   -- Владичка! Тебе помочь?
   Глазам Зинаиды Петровны предстало удивительное зрелище: на ночь глядя сын разгребал хлам в своей комнате, безжалостно выбрасывая все подряд. В коридоре уже скопилась целая гора вещей "на выброс".
   -- Нет, мам. Отдыхай, -- ответил он, щелчком выбрасывая в окно докуренную сигарету.
   -- А что тебе вздумалось? - поинтересовалась мать, с неудовольствием развеивая рукою дым.
   Влад потянулся, слегка зевнул и с улыбкой, ласково, коснулся ее плеча:
   -- Душно тут. Давит. Теперь смотри, как просторно! - он повел рукой по комнате.
   Было настолько пусто, что даже голоса звенели особым "квартирным" эхом.
   -- Двадцать девять лет жил - не давило, а тут вдруг... Курить не надо, тогда и душно не будет! Не узнаю тебя...
   -- Давило, ма, всегда давило.
   -- Так ты ничего ведь и не оставил! Сдурел совсем... Кресло выбросил. Хорошее кресло, бабушкино. И от него душно, что ли? А книги? Полное собрание! Это же история! - она вытащила из коробки сломанную модель самолетика: маленький Владик клеил эту игрушку вместе с отцом. Удрученно вздохнула. - Как втемяшится тебе чего, так хоть стой, хоть падай... В аскезу ударился, что ли?
   -- О! - молодой человек радостно приподнял палец. - Никак не мог вспомнить это слово!
   -- Ковер-то тебе чем не угодил? На гвоздях спать будешь, как йог?
   -- Мам, ты гений! У нас есть где-нибудь старая панцирная кровать и широкая доска?
   -- Ты что, серьезно? - испугалась Зинаида Петровна.
   -- Сейчас гвозди поищу... Где-то были...
   -- Владичка, не пугай меня!
   Влад не выдержал и засмеялся. Она шлепнула его по руке и проворчала, что он мог бы подождать выходных.
   -- Мам, я до выходных здесь загнусь... Нет, ну честно! Ма, ты куда? Ну подожди!
   -- Чай заварю. С тобой инфаркт можно заработать. Совсем мать не жалеешь...
   Раздался телефонный звонок.
   Ромальцева недолюбливала подружку сына, эту, как она выражалась, "дылду-вертихвостку", Зойку. Вообще на всех женщин, с коими когда-либо знакомил ее Владик, она смотрела подозрительно, в каждой чуяла потенциальную соперницу, которая спит и видит, как бы выманить у нее единственное сокровище. В то же время настойчивый и непокладистый Дениска, младшенький, был, в ее понимании, "оторви да выбрось", так - приложением к любимому Владичке. И, противореча самой себе, она частенько вздыхала, что старший сын никак не может определиться со своей личной жизнью. Денис однажды посоветовал ей спустить Влада с короткого поводка (а лучше - и с лестницы), тогда, мол, быть может, что-то изменится. И Зинаида Петровна до сих пор не могла простить ему тех слов. При этом она мнила, что была бы великолепной свекровью, да только не родилась еще та женщина, что достойна Владика. А уж Зойку она невзлюбила с первого взгляда. "Хищница!" -- говорила о ней Ромальцева соседкам-сплетницам, которые с завистью поглядывали вслед красивой паре. Сплетницы сочувственно цокали языками и, "соболезнуя", качали головами, а потом ухмылялись за спиной Зинаиды Петровны.
   И теперь, прикрывая динамик трубки ладонью, мать пробурчала:
   -- Твоя. Что сказать?
   -- Какая - "моя"? - беззаботно уточнил Влад, накручивая на длинную щетку пыльную паутину, скопившуюся в верхнем углу, возле окна. Там прежде стоял ветхий старый шкаф, почти закрывая свет.
   -- Зойка твоя это! - фыркнула она. - У тебя их разве много?
   -- Мы с тобой потом посчитаем, -- в его живых синих глазах блеснула хитринка, он подмигнул и, вытерев ладонь о джинсы, взял трубку.
   Зинаида Петровна хотела добавить что-то еще, рассерженная его легкомысленным поведением, но, повинуясь взгляду ожидавшего ее ухода сына, отправилась к себе. Ромальцев тихо засмеялся:
   -- Привет, Зой!
   -- Милый! А ты сегодня такой веселый! Что случилось? - замурлыкала манекенщица.
   -- Ой, что случи-и-илось!
   -- Расскажи! Ну!
   -- Зой, мне сейчас некогда.
   -- Что? А я хотела приехать... -- ее голос стал ледяным: да как он посмел сказать ей такое?
   -- За чем же дело стало?
   Зою разобрало любопытство. Она ни за что не поехала бы к нему, ответь он так прежде. А тут - неожиданно веселый, ему не до нее... Нужно выяснить, в чем дело!
   Девушка вызвала такси. Ах, как здорово будет позлить его противную мамашу! На ночь глядя, к мужчине, сама! Какой дурной тон! Поднимаясь в лифте, Зоя даже хихикнула. Выглядела она потрясающе, потому и позвонила. Пусть помучается Влад, пуская слюнки, и побесится "мамульхен", созерцая такую кралю...
   Он встретил ее у двери. Обалденно красивый, хоть и слегка взъерошенный! Таким красивым Зоя не видела его еще ни разу. У нее даже дух захватило.
   -- Тебя просто как подменили! Супер! А что у тебя? Уборка? Пылью как пахнет!
   Зинаида Петровна даже не выглянула из своей комнаты. Ну и очень надо!
   Влад отряхнул волосы и пропустил подругу к себе. Зоя огляделась. Непривычно выглядела его комната. Здесь теперь даже дышится легче...
   Она прошлась по старому вытертому линолеуму. Влад вопросительно смотрел на нее и молчал. Хоть бы поцеловал! Пришлось сделать это первой.
   Он держался так, словно собирался наблюдать за нею. Никакой инициативы с его стороны не ощущалось.
   -- А что, спать мы будем на полу? - поинтересовалась Зоя, подковыривая носком босоножка составленные у стены подушки дивана.
   Ей вдруг сильно-сильно захотелось "попробовать" этого, обновленного, Влада. От него шли такие волны привлекательности, что Зоя, поначалу решившая подразнить, поискушать и в итоге "наказать" приятеля за дерзость, теперь сама была готова как можно скорее затащить его в постель. Даже если эта "постель" будет на полу.
   -- А ты собираешься здесь спать? - вопросом на вопрос ответил Ромальцев, не поведя и бровью.
   -- Это уже не смешно, -- рассердилась девушка и прошлась по комнате. - Что за шуточки?
   -- Шуточки? Гм... -- он, как ни в чем не бывало, ухватился за щетку и продолжил уборку, словно гостьи здесь не существовало.
   -- Мне уехать? - Зою трясло от гнева.
   -- Ты хочешь поговорить серьезно? - уточнил Влад.
   -- Я всегда говорю серьезно! - отрезала она. - Или ты считаешь меня тупой малолеткой? Тинейджеркой с "чупа-чупсом"?!
   Тогда он сел на подоконник и спокойно заявил:
   -- В таком случае мы расстаемся.
   Она была готова услышать что угодно, только не это. Ее никогда не бросали, что за бред?! Нет, Зоя и прежде не испытывала особенных чувств по отношению к Ромальцеву, но ей хотелось "поиграть" с ним еще какое-то время. Пока не появится кто-нибудь побогаче и попрестижнее. И уж потом насладиться разочарованием этой тряпки мужского пола, когда она объявит ему об окончании отношений.
   -- Что ты сказал?
   -- Что каждый пойдет своей дорогой.
   -- Э-э-м-м... -- Зоя коснулась своего ушка, повертела сережку. - Это серьезно? - (он кивнул.) - Кто она?
   -- Кто - "она"?
   -- Ну эта, ради которой ты меня бросаешь? Тебе ее мамочка подыскала?
   Влад с улыбкой отвернулся в окно. Зое хотелось найти причину, все всколыхнулось в ней, вспыхнуло огнем ярости. Должно же быть какое-то объяснение! Противная мамаша заморочила голову сыну убеждением о матримониальных ценностях, нашептала, что Зойка никак не подходит на роль благоверной, притащила ему какую-нибудь мышку из тех, что плодятся, как кролики, и живут на кухне. Портрет, который Зоя нарисовала, ожил для нее.
   Манекенщица не выдержала и в бешенстве пнула приставленную к косяку щетку. Громкий стук еще долго резонировал в пустой комнате. Влад молчал, красноречиво ожидая, когда гостья оставит его в одиночестве. Зоя поморщилась от боли в ушибленной ноге.
   -- Ты считаешь, что она, эта чмошница, лучше меня?!
   Зоя ненавидела мексиканские сериалы и теперь выходила из себя оттого, что ее "несло" как раз в лучших традициях "мыльных опер". Что ж, добро, Владик! Добро! Ты заставил меня унизиться, и однажды я тебе это припомню! Мир тесен!
   -- Ты нарочно пригласил меня приехать, чтобы... Сволочь ты! - девушка схватила первую попавшуюся под руку тряпку и швырнула в него; ему бы не ловить ее, но сработал рефлекс, и Ромальцев перехватил летевший в него мокрый ком, чем окончательно разозлил освирепевшую Зою. - Ты плюешь на все, что между нами было? Ты говорил, что любишь! И тебе плевать на мои чувства?!
   -- Зой, тебе успокоительного накапать?
   -- Да пошел ты!.. - и манекенщица выругалась площадной бранью, не понижая голоса, на всю квартиру, а потом оглушительно хлопнула дверью.
   Зинаида Петровна с испугом выглянула из-за двери. Влад невозмутимо вынес в коридор и приставил к общей куче хлама еще две коробки. Мать не поняла, что произошло между ними с Зоей, но, судя по истерическому воплю "хищницы", между ними все было кончено.
   -- Я всегда считала, что она дрянь... -- уверенно сообщила Ромальцева.
   Влад включил музыку:
   -- Не помешает?
   -- Нет. Я всегда говорила тебе, Вла...
   -- Спокойной ночи, ма! - он чмокнул ее в щеку и ушел к себе, притворив дверь.
   Женщина вздохнула. Нет, ему отчаянно не везет с девушками. Но то, что он порвал с Зоей - все-таки хорошо...
  

НАЧАЛО ИЮЛЯ

  
   На горы наползала ночь. Где-то вдалеке тоскливо перекликались две совы-сплюшки. Июльский вечерний зной медленно отступал за перевал, и прохладный ветерок тихонько скользнул меж деревьев.
   Аул готовился ко сну. Замотанные в темные платки и длинные, до пят, бесформенные платья, селянки давно привели скотину с пастбищ. Здесь все напоминало жизнь средневековья: так же и прабабки этих женщин, и прабабки их прабабок пригоняли в хлев мычащих коров, так же ополаскивали им вымя теплой водой, доили, а потом шли в саклю и до поздней ночи работали по дому, чтобы на рассвете подняться и все начать заново. Быстро высыхая и старясь, они пользовались глубоким уважением своих мужей и детей, ибо, не покладая рук, растили для своего народа бесстрашных орлов-воинов, славных своими деяниями, верных законам рода и чести. Они ничего не знали о таких словах, как "политика" и "время". Они молча и терпеливо исполняли свои обязанности: рожали, растили, воспитывали, отправляли на войну, а потом оплакивали или радовались возвращению своих сынов... Рожали, растили, воспитывали, прощались, оплакивали... Рожали, растили, воспитывали, прощались, оплакивали. Из поколения в поколение. Как все матери, на всем этом древнем, летящем в черной бездне космоса голубом шарике. Разве только женщины этого народа выполняли свои обязанности более безропотно, чем любые другие. Не задумываясь. Цель их жизни состояла в том, чтобы взрастить сына-джигита для гордости своего мужа, потому что мужа в любой момент могли убить на войне, а родному краю нужны были молодые и сильные защитники.
   Теперь не изменилось ничего. Женщины не умели читать и писать, им некогда было слушать сказания стариков, им не с чем было сравнивать, и потому они не знали, что сейчас домой приходит все меньше и меньше мужчин-воинов, чем возвращалось их в былые времена. Аулы пустели. Мужчин влекла война, и орлы улетали в стонущий от бесконечных боев Город. Женщины ненавидели врагов со слов мужчин и продолжали рожать, растить, воспитывать, чтобы когда-нибудь дать в руки сына оружие погибшего мужа и проститься - скорее всего, навсегда.
   В помощь своим измученным женам мужчинам все чаще приходилось пригонять работников. Так часто бывало и прежде, и это ни у кого не вызывало ни удивления, ни отторжения. Слуги по принуждению, иными словами - рабы - выполняли по хозяйству самую тяжелую работу, с которой самостоятельно женщина справиться не могла никак.
   Одним из таких рабов стал и житель Бахчисарая, Роман Комаров, еще ранней весной высаженный из поезда на пути в Грозный. Он давно потерял счет дням, но, когда появлялась возможность оглядеться, подумать и не было сваливающей с ног усталости, понимал, что с момента его пленения прошло уже несколько месяцев...
   Рабов этого аула держали в одном хлеву у дома довольно зажиточного сельчанина. Хлев охранялся тремя сменяющими друг друга юнцами и огромной кавказской овчаркой. Никто не разговаривал с пленными, кроме приносящего им поесть деда. Из обрывочных фраз друзей по несчастью, которые попали сюда много раньше Романа, молодой человек узнал, что этот дед - аксакал, самый старый в ауле. Было ему гораздо больше ста лет, и он доводился дедушкой уже немолодому хозяину дома. Комаров поначалу удивлялся, как эти суровые и грубые люди (иначе как бандитами назвать он их не мог) позволяют старику чудачить. Но, постепенно проникнувшись духом этого народа, наслушавшись рассказов полусумасшедшего старца понял: никто не посмел бы сказать слова против любой прихоти аксакала. Он мог делать что ему вздумается, и самое большее, что мог бы сделать более молодой чеченец, это очень вежливо попросить деда быть с рабами начеку. Хотя и это могло бы расцениваться как немыслимая дерзость. Единственно, чего старец не мог сделать - это выпустить рабов на свободу... Соверши он это, парни-охранники тут же загнали бы искалеченных и ослабленных пленников обратно, а то и пристрелили бы тех, кто убежал слишком далеко.
   Пользуясь своей относительной вседозволенностью, аксакал в меру своих сил пытался облегчить участь "мальчиков". И удивительны в нем были две вещи. Во-первых, старец прекрасно говорил по-русски. Во-вторых, никогда не делал различий по национальной принадлежности. Временами, глядя на его резкий профиль, когда при тусклом свете лучины стирались ненужные подробности, и проступало главное, Комаров начинал видеть сквозь печати лет совсем иное лицо. Темные впадины глаз, морщины, жидкая седая бороденка, череп, обтянутый дряхлой истончавшей кожей - все таяло, менялось. Молодой, полный сил, черноглазый и чернобровый, с тонким орлиным носом, высокими скулами и взглядом барса, на месте старца сидел сказочный красавец-джигит. Тонкий и гибкий, будто ивовый побег, в черной черкеске, любую минуту готовый как станцевать танец солнца и луны - лезгинку, так и, схватив саблю, взлететь на горячего скакуна - вот кем представал в минуты вдохновенных рассказов о былом безымянный дед. Это были и воспоминания о том, как он юнцом служил при царе, и повествования о революции, о Великой Отечественной, пройденной им от самого ее начала до Великой Победы, о защите столицы нынешней Ичкерии, Грозного, к которому рвались немцы и который тогда уже не был его городом... Были это и старые чеченские и ингушские легенды и притчи, и суры из Корана, который он знал наизусть. Рассказывал дед всегда очень просто, обыденно, без героических преувеличений или цветистых сравнений. Возможно, разум его помутился с годами, но память была трезва, мышцы - крепки, а душа - светла. Он и сам любил приговаривать, что разум (странным словом Хжекхал называл его старец) приходит позже всего, а уходит раньше, что жить надо больше сердцем и душой, которые мирят ум с плотью, жизнью и со всем остальным миром... Роман не понимал этих его слов до того момента, пока однажды, заболев, в полузабытьи не выслушал целиком одну из стариковских легенд.
   Аксакал поил его каким-то травяным отваром и говорил, говорил. Говорил много, ни о чем. До тех пор ни о чем, пока молодой человек не начал прислушиваться...
   -- ...А однажды собрал в своем дворце Теймер-ленг1, Великий Хромой, всех ученых и мудрецов ханства. И велел им ответить, кто он есть - справедливый государь или тиран. Э-э-э, да... Коварен был Теймер-ленг. Как ему ни отвечали - казнил. И вот дошла очередь до ингуша Цагена, хитроумного Цагена. И ответил Цаген: "Аллах пока по милости своей проявляет к тебе снисхождение, Теймер-хан2. Однако учти, что тех, кто нарушает его заповеди, он непременно наказывает".
   Понравился ответ иноземца великому хану, но не прощал Теймер дерзких речей. "Обучи осла грамоте, Цаген, и если это получится у тебя, то, возможно, я пощажу тебя и твою семью". Хитрый ингуш испросил у хана денег на прокорм осла и выторговал времени - от луны до луны. Почти месяц, значит... Накупила жена Цагена еды на базаре, накупила овса для осла, а уж три дешевые книги сам хитрец купил.
   И каждый день сыпал между страниц книг понемногу овса, пока осел не выучился переворачивать страницы языком. В начале же второй луны привел Цаген осла к ханскому двору. Собрались люди.
   Увидел Хромой Теймер, как осел книгу листает, рассмеялся: "Разве это чтение!"
   Не растерялся Цаген: "А он про себя читает, хан!"
   "Вот казню я тебя сейчас, глупец!" -- возмутился Теймер.
   ___________________________________________________________________________
   1 Ленг - хромой (тюркск.)
   2 Теймер-хан - Тамерлан (от Теймер-ленг), он же Тимур, потомок Чингисхана, правитель Самарканда, завоеватель.
   Но тут голодный осел, не найдя овса в книге, обернулся и, обиженный, взревел. А хитрый ингуш тут же нашелся: "Видишь, великий хан, он не только читает, но еще и пересказывает!"
   И тогда не только пощадил Теймер семью ингуша, но и сделал Цагена своим приближенным.
   А вскоре узнал хан о том, что есть в его городе сумасшедший нищий, кривой Шир-Али, который мечтает стать владыкой вместо него, Великого Хромого. Осерчал хан: несправедливо, что мечта героя, властелина мира, доступна сердцу ничтожного безумца. Велел он разыскать и привести к нему одноглазого Шир-Али. "Известно стало мне, Шир-Али, что небо и звезды любят тебя. Решил я оставить трон, а на мое место посадить тебя, чтоб сбылась твоя заветная мечта. Омойте нищего, оденьте его и поклонитесь ему. Отныне он ваш повелитель, как того хочет мой разум, как решило сердце мое!"
   И омыли Шир-Али, и разодели, и накормили. Сидит кривой на коврах, сыто рыгает, а народ вокруг диву дается. Перед ним, преклонив голову стоят великие мурзы, мудрецы, воины. Только ингуш Цаген головой покачивает, знает, что хан недоброе затеял: скучно хану, пресытился он жизнью этой, как и было ему на роду написано.
   Усмехнулся Теймер, подошел к одноглазому: "А теперь скажи, Шир-Али, открой добрую душу свою, поведай, что чувствует, какие думы думает властелин!"
   Недолго думал Шир-Али и как затянет старую песню: "Добрые люди! Подайте милостыню одноглазому нищему!"
   Онемели все. Долго молчал хан. Вздохнул, кивнул и велел страже: "Повесьте эту кривую собаку на воротах города!"
   Угрюм стал после этого Теймер-ленг. Нелюдим. Лютовал, много земель под себя подмял, много крови пролил, много сокровищ завоевал для ханства, да все не радовало великого хана. И позвал он к себе мудреца Цагена. "Что есть человек, Цаген? И почему спокойно жить на земле этой не может?" -- спросил он, садясь на трон и растирая больную свою ногу, давным-давно раненную туркменской стрелой в битве под Сеистаном1.
   Подумал старый ингуш: стоит ли такие вещи гневливому владыке рассказывать? А ну как повесит на воротах, по примеру кривого Шир-Али, чтобы повадно больше никому не было язык распускать? Но решился. И таков был его рассказ: "Великий хан, в моем народе верят древним. Мы много кочевали, как и твое войско, но мудрость нашу хранят аксакалы... В незапамятные времена человек был Адат - единое целое. Са, Хжекхал и Кхарх правили в нем каждый своим наделом поровну. Са был светом, душой, искрой, сердцем, соединяющим "Дат" в человеке. Кхарх был телом, плотью, жизнью, которой облекался Са, приходя в этот мир. А Хжекхал был умом. И тоже, в свою очередь, соединял Кхарх и Са. Таков был человек - Са, Хжекхал и Кхарх вместе. Са верил в Хжекхал и Кхарх, те верили в Са. Но однажды пролил один брат кровь другого брата. И разделились Са, Кхарх и Хжекхал, разделились навсегда. И стал разбитый на кусочки человек "джуккхати", грешником стал человек, смертным стал человек, лаи, рабом своих страстей. Ищет он недостающие осколки - найти не может, забыл все... Потому и последний нищий теперь равен царю, а царь великий - нищему. И тот, и другой Путь ищет, чтобы стать Адат. Чтобы вновь стать Адат"...
   Задумался Теймер-ленг: "Ступай, -- говорит, -- Цаген. Ступай, верное слово ты молвил, верю тебе". И унес с собою в могилу Великий Хромой великую тайну. И была то Истина Адат...
   Старик замолчал, снова дал попить Роману. Слушали рассказ аксакала все рабы, находящиеся в хлеву. И только один, сосед Комарова, который с виду дремал, внезапно открыл глаза и спросил:
   -- Скажи, дед... Что же происходит в этом мире, если твой народ, знающий такие истины, воюет с нашим народом, знающим не меньше? Ты давно живешь на свете, много повидал... Что скажешь на это? Как объяснишь?
   Старик понурился, согласно покивал головой:
   -- Плохо стало в мире. Русский брат брату-чеченцу глотку грызет, брат-чеченец русского режет и стреляет. Много стало "джуккхати". Люди превращаются.
   -- В кого превращаются, дед?
   -- Хуже зверей становятся. Зверь - он благородный, он сам живет и другим жить дает... Зверь - он Са, зверь сердцем живет, по закону мира живет. Зверь за золото играть не будет. Зверь играет, когда ему душа велит, глаз радуется, когда видит, как играет зверь... А человек - не зверь, он в нечистого превращается. В шайтана - мужчина, в гамсилг2 - женщина превращаются...
   А Роман вспомнил, как подглядел однажды игру мальчишек аула, которые наслушались рассказов отцов и старших братьев. Они играли в бандитов. Один бегал с черной повязкой на лбу, другой удостоился от друзей прозвища "Басаев". Остальные должны были стать боевиками или русскими. Это все, что понял из их речи пленник. И уж только по смыслу догадался, что они горячо спорили о том, кому придется быть "йурс'к". Чуть не до драки. Наигравшись, те, кого выбрали "йурс'к" и кого, естественно, победили, от злости начали швыряться камнями в настоящих "йурс'к белхало3", "йурс'к лаи", а потом с визгом разбежались, когда парни-сторожа погнали их прочь, для острастки паля в воздух из винтовок и со смехом обещая познакомить мальчишек с клыками свирепого пса Эпцара4.
   ______________________________________________________________________________________________
   1 Сеистан - обл. в центральной части Ирана. В IX-X вв. н.э. представляла собой экономически развитой район, но позже пришла в упадок.
   2 Гамсилг - в чеченской мифологии - злой дух, предстающий в облике красивой женщины, очаровывающей людей и выпивающей у них душу. В некоторых мифах гамсилг - синоним оборотня.
   3 Йурс'к белхало - русские работники.
   4 Эпцар - Офицер (чеченск.).
   И как же отличался этот дед, аксакал, от наведывающихся в аул пришлых бойцов! Разного возраста (чаще молодые), громкоголосые, развязные, они вызывали страх не только у рабов, но и у самих селян. Аул замирал, матери побаивались выпускать детвору, восхищенную удалью гостей, на улицу, старики переходили на другую сторону дороги, едва завидев кого-нибудь из таких молодчиков. Их здесь не любили. Кто же любит страх? По законам гостеприимства, пришельцам не могли отказать в крове и угощении, не могли обойти улыбками, но хозяева делали это скрепя сердце и облегченно вздыхали, когда группа уходила дальше, в горы, или, наоборот, возвращалась оттуда, чтобы добраться до города. Еще хуже были "смешанные" отряды - местные и арабы...
   Такой была жизнь Романа Комарова последние четыре месяца, и никто не мог бы предсказать, что ждет его и остальных пленных в будущем. По крайней мере, на глазах Романа хлев покинули только двое. Где похоронили этих умерших от болезни рабов, не знал никто.
   И никто не знал, что те безымянные могилы навещает старик-аксакал. Он прикатил сюда большие валуны и положил их возле размываемых ливнями и постепенно зарастающих осотом и спорышом земляных холмиков.
   А чуть занимался рассвет, здесь можно было услышать тихий-тихий напевный голос, читающий сунну: "Ля-илля-иллахи! Бисмиллахи рахмани рахим! Алхамдулиллахи вассалату вассаламу ала ашрафин вал анбияи вал мурсалин, Сайидина ва Набийина Мухаммад ва ала алихи ва асхабихи ачма'ин! Амма ба'д: ассаламу аллейкум ва рахматуллохи ва баракатуху!.." -- и увидеть сидящего на пятках древнего старца, который, словно умываясь первыми лучами солнца, водил руками по своему иссохшему лицу...
  

* * *

  
   Щебет птиц смолк. Из темной лесной чащи на узкую, едва заметную тропку вышел огромный серебристо-серый волк, огляделся по сторонам. На солнце наползла туча, и в желтых глазах зверя разлилась тоска.
   (Мужской голос с сильным кавказским акцентом):
   -- Если бы не эта власть, то мы давно бы умерли с голоду. Деньги идут и к нам. Разве не удивительно, что мы сражаемся с российской армией, держа в руках российские автоматы и одетые в российский камуфляж, купленные у россиян на российские деньги?!
   (Кизляр. Толпа людей на площади. Люди не слышат друг друга, люди возмущены и бурлят от гнева...)
   Волк со всех ног бежал по склону. Сильные мышцы перекатывались под его мохнатой шкурой... Зверь несся все быстрее и быстрее, состязаясь с самим ветром...
   (Люди кричат и размахивают транспарантами):
   -- Мы боимся своей армии!
   -- Москва -- обман и ложь!
   -- Москва свою игру играет!
   -- Вывести войска из Дагестана!
   Зверь одним рывком взлетел на уступ и повернулся, взирая вниз с края обрыва. Небо заволокло осенними тучами. Волк поднял морду и, прикрыв желтые глаза, истошно завыл.
   (На грозненской площади со свергнутым памятником [ее новое название -- площадь Шейха Мансура], мужчины в каракулевых папахах пляшут и громко вторят доносящемуся из репродуктора голосу певца. Это гимн Ичкерии):
  
Мы родились в ту ночь, когда щенилась волчица,
Утром под рев льва нам дали имена.
В орлиных гнездах вскормили нас матери,
На тучах укрощать коней учили нас отцы.
Нас матери родили для народа и отечества,
И по их зову мы храбро вставали...
  
   Песня зверя взвилась под облака и нырнула обратно в грудь серебристого исполина, став глухой, утробной, мучительной...
   (Хор множества мужских и женских голосов):
   -- Уважаемый господин Президент! Очередной виток братоубийственной войны в Чечне лишает россиян последней надежды на скорейшее мирное разрешение конфликта. Бессмысленность и непопулярность этой войны очевидны для каждого. Разрушен Гудермес -- второй по величине чеченский город. На очереди третий, четвертый -- сколько еще потребуется доказательств безнадежности силового решения? В конце XX века, когда принцип политического урегулирования распутывает даже такие узлы, как ближневосточный или ольстерский, чеченская война представляется диким анахронизмом в глазах россиян и мирового сообщества. Мы, интеллигенция России, обращаемся к Вам с настоятельным призывом: ОСТАНОВИТЕ ЧЕЧЕНСКУЮ ВОЙНУ!
   Волк выл, захлебываясь, не прерываясь ни на мгновение, не открывая глаз... И все более безнадежным был плен дневного светила, захваченного свинцовыми тучами. Природа смолкла. Лишь властелин гор еще рвал свою волчью душу...
   (Голос женщины-репортера):
   -- Сегодня Ачхой-Мартан напоминает блокадный Ленинград, со всех сторон окруженный войсками, которые всю свою воинственность срывают на мирных жителях. Буденновск и его жители совершенно невиновны в том, что произошло в Чечне. Но точно так же и мирные жители Чечни не причастны к политическим авантюрам Дудаева и его окружения. Но этого почему-то все предпочитают не замечать. Ситуация осложнилась еще больше. Умирают молодые и старики. И что самое страшное -- умирают дети. Каждый день этой бессмысленной войны продолжает множить число не только официальных, но и незамеченных жертв этой бойни...
   Дрожали дикие косули, дрожали птицы, дрожали, кажется, даже вековые деревья в верховьях гор, слыша волчий вопль, который все не прекращался, то ли клича беду, то ли отгоняя...
   (Два мужских голоса):
   -- И последний вопрос. Какой вы видите перспективу восстановительных работ в Чечне?
   -- С оптимизмом. В нынешнем году мы в основном решаем вопросы социального блока. Как известно, в последнее время ситуация в Чечне опять ухудшилась. Только строителей в результате обстрелов и нападений боевиков мы потеряли тридцать человек. Но, думаю, разум и добрая воля в Чечне возобладают. Люди устали от войны, крови и насилия. А значит, есть надежда, что жизнь в республике войдет в свою нормальную колею. Для этого и трудятся многочисленные трудовые коллективы из различных регионов России...
   Устав от своей песни, волк начал замолкать. Это был уже не вой, мощный и останавливающий в жилах кровь. Это был тихий плач, не слышный никому... Кроме самого зверя...
   (Женский голос):
   -- По дорогам и задворкам Чечни тенью бродит нынче детская беда, пугая матерей пуще волчьей злобы. Чеченские и ингушские, русские и еврейские, татарские и Бог их знает, чьи еще дети попадают в руки наркоманам, становятся сами наркоманами, а фактически -- товаром, которым торгуют безродные псы войны...
   Волк медленно опустил голову и посмотрел со своей вершины на расстилавшийся снизу аул. Зоркий глаз различил играющих внизу детей и пленных рабочих, валившихся с ног от изнеможения. Желтые глаза зверя были непроницаемо-пусты...
   (Мужской голос):
   -- Дети в селах горной Чечни любят играть в Шамиля Басаева. Наиболее храбрый и сообразительный мальчуган изображает самого "национального героя", его друзья становятся боевиками. Заложниками и российскими солдатами быть никто не хочет, и эта роль достается наиболее слабым, небойким. Игра заканчивается всегда одинаково: счастливые семи- и восьмилетние "боевики" возвращаются в родное село. Не стоит сомневаться, что скоро появится и новая игра -- в Салмана Радуева. В кого именно будут играть чеченские дети через несколько месяцев, пока неясно, но очевидно, что ребятишкам не придется ломать голову над этим вопросом: жизнь сама подскажет новое развлечение.
   Волк шумно встряхнулся...
   (Сообщение Би-би-си с наложением бесстрастного голоса переводчика):
   -- Руслан Хасбулатов официально дал согласие стать соискателем поста лидера Чечни на выборах в этом году. Сторонники Дудаева объявили эти выборы незаконными и призвали население бойкотировать их...
   Переминаясь с ноги на ногу, зверь все еще смотрел на аул...
   (Мужской голос):
   -- Сегодня можно уже с уверенностью констатировать, что перемирие в Чечне окончательно сорвано и началась новая широкомасштабная война. По сообщению Интерфакса, особых событий за истекшие сутки в Чечне не произошло. Позиции федеральных войск 34 раза подвергались обстрелам. Объектами обстрелов по-прежнему остаются контрольно-пропускные пункты, комендатуры, пункты временной дислокации воинских частей. В Грозном боевики пять раз обстреляли здание, где разместилось Главное управление объединенных штабов...
   Волк медленно отступил, в три прыжка преодолел каменную гряду и потрусил прочь со склона по другую сторону перевала. А с неба сыпал мелкий надоедливый дождь...
   (Голос робота):
   -- Органами. Внутренних. Дел. России. Разыскивается. // Дудаев. Джохар. Мусаевич. // 1944 года. Рождения. Уроженец и житель. Города. Грозного. Обвиняемый по статьям.// 64. Пункт "а". // 70. Часть 1.// 133. Часть 1.// 74. Часть 3.// УК Российской. Федерации. Если кому-либо. Известно. Его местонахождение. Просим. Сообщить. В ближайший. Орган. Внутренних дел. Или позвонить. По телефону.// 02. МВД. России.
   Оглянувшись напоследок, зверь повел ушами и скрылся в чаще...
   (Торопливый голос репортера, прерываемый помехами: репортаж из Грозного):
   -- Другой вопрос: кому надо его ловить? Ведь, задержав Дудаева, надо будет устраивать суд. А на процессе подсудимый вполне может поделиться с обществом интереснейшей информацией, касающихся российско-чеченских отношений в 1991-1994 годах. И мало ли чем обернутся для больших политиков откровения человека, которому нечего терять...
   И полощется от ветра зеленое знамя на стяге, и выгнулся на нем, извивается в окружении звезд тоскливо поющий волк...
  

АВГУСТ

  
   "...Мне нужно было Имя. Всего лишь истинное имя, дабы снабдить сына моего Хора силой. Но дряхлый Ра, время которого на исходе, не желал выпускать Бессмертную Птицу и уступать свой огненный трон Пятому Солнцу. Бену до сих пор бьется в клети, а полубезумный старик потрясает и жжет землю, владения отца моего, Геба.
   Великий Ра вскормил и воспитал меня, Исет, великую волшебством. Он подарил мне знание Маат, он обучил меня чарам. Но сейчас он выжил из ума. Нелегко, нелегко мне было принять такое решение, но если бы я не узнала тайного имени Ра, то ладья Ра-Хорахте в один скорбный день могла быть сожрана змеем Апопом, а мой коварный братец Сетх не двинул бы и рукой, чтоб взять свой посох и убить чудовище. Им также владеет безумие - непреодолимая жажда власти и неистовое желание отомстить всем и вся. Гнев Сетха беспределен, он готов погибнуть сам, но не дать выжить никому из нас. И приход к безраздельной власти над страной Та-Кемет - всего лишь способ заставить нас упасть пред ним, Сетхом, на колени. Тогда он насладится местью полноценно, всеобъемлюще и погубит всех: богов, людей, животных, птиц и рыб... Все живое. Ибо Смерть, Разрушитель, Бездна владеет сейчас сердцем моего возлюбленного брата Сетха...
   Светлый Усир призывал своего сына Хора к себе, чтобы передать ему свои знания. Но не было еще сил у младенца взойти в чертоги отца. Хору нужна была сила Великого Ра, дабы стать Соколом на стенах дома, Тайного Именем. Безумец Ра не произнес бы этого имени по доброй воле. Он боится, что Сетх откажется охранять его ладью от злобного Апопа, и полностью подчинен воле моего коварного брата.
   Увы, увы мне, богине Исет... Я должна была пойти на предательство отца во имя объединения Севера и Юга, Верхнего и Нижнего Кемета. Усир оставил меня на троне своем, но какая же я царица, если земля моя погрязла в войне, чинимой Сетхом, если люди одной крови грызут друг другу глотки из-за власти? Лишь Хор сможет стать Победителем и Объединителем. Победоносен сильнейший. Но еще позавчера Хор был всего лишь ребенком. Он был слаб. Все запуталось, мы не понимали друг друга. Расколота страна, расколоты наши души... Горе мне, горе, богине Исет!
   Я пустила морок пред стражей покоев Ра, и приняли меня за ласточку, влетевшую в окно, и не было подозрений у слуг Солнечного Бога...
   Мой дряхлый названый отец спал. Мутная, вязкая слюна стекала с губ его. Горло его хрипело, острый кадык под сморщенной кожей дрожал. Да, таков он, великий пресветлый бог... Таков он без праздничного убранства. Таким отец не был прежде никогда: дряхлея, он выпускал Бену и, сгорая, Вечная Птица возрождала в яйце следующего, юного, Ра. Обновленный, мой отец восходил во всем своем великолепии, далекий от заката...
   Я взяла чашу и посмотрела в окно.
   Два юноши, два моих сына - Хор и Инпу - состязались на лугу. Старший, Инпу, что явил себя задолго до прихода Хора, был незаконным сыном моей сестры, понесшей от Усира. Боясь гнева своего мужа, Сетха, Небтет опросталась в зарослях тростника и бросила Инпу в болото. Но не вынесло ее сердце, покаялась мне сестра - что соблазнила моего мужа, приняв мой облик, что родила, что избавилась от сына. Я снарядила верных мне псов, сильных нюхом, и послала их на поиски младенца, а сама отправилась следом. Мы нашли ребенка уже умирающим. Я взяла на свои руки стонущий комочек, я приложила его к груди своей, и, испив моего молока, Инпу ожил. Он простил деяния своей матери, но отныне совсем ей не доверяет. Я вырастила его и воспитала. Он помогал мне искать тело моего Усира, он оживлял его, он принимал у меня Хора, когда я скрывалась в болотах Дельты. Своей матерью юноша считает меня, и я горжусь мальчиком, которого Сетх теперь презрительно величает парасхитом1. Кто донес ему об истинном происхождении Инпу, я не знаю. Уже ничего не изменить...
   _________________________________________________
   1 Парасхит - работник, вскрывающий трупы перед мумификацией.
   Инпу, сильный чарами, останавливается. Он чувствует меня. Потягивает носом воздух и смотрит прямо в окно, возле которого я стою. Хор перехватил его взгляд, но Инпу, кивнув мне, отвлекает брата, творя огненное знамение и приводя мальчика в восторг. Хору покуда не положено знать, что и зачем я делаю.
   -- Прости меня, отец, -- прошептала я, собирая слюну Ра в чашу.
   Мой приемный сын уже приготовил зал в храме. Я ворвалась туда, рыдая, с чашей в руке.
   Инпу собран, суров. Он выхватывает сосуд, выливает туда отвары из своих кувшинов - строго дозированными порциями.
   Я готовлюсь к главному. Нельзя, чтобы кто-то еще, кроме нас двоих, узнал об этом. Инпу прикрывает меня. Зал наглухо защищен от проникновений.
   -- Начинай, о, мама! - велит мне мой мальчик.
   Я хватаю небесный вихрь, я погружаю его в себя, и он, пронзив мое тело, струится сквозь меня в землю. Мощный, яростный Инпу выдергивает из земли пламя, и я кричу от боли, объятая огнем. Мой мальчик повторяет то же самое и с собою. Наши силы объединяются, переплетаются друг с другом языки пламени и ледяные смерчи. Грохочет гром в небесах, ворчит гром под землей.
   Мне очень жаль отца, но я должна забыть об этом и творить.
   -- Владеющий именем, владеет сутью! - вскричал Инпу, и из чаши начала медленно восставать изумрудная змея, питаемая нашими силами, слепленная нашими невидимыми руками. - Я сотворю твое имя!
   -- Я сотворю твое имя! - тихо вторю ему я, придавая змее форму стрелы. - Да послужит во благо злой, жестокий мой умысел... Хотя бы в итоге послужит... Прости меня, Великий Ра!
   -- Не кори себя, мать, -- говорит мне мой мальчик, когда все стихло, и достает из чаши ядовито-зеленую стрелу с острым, как его взгляд, наконечником. - Мы не можем всю жизнь заниматься плетением веревок, подобно грешникам в Дуате1. Должен быть выход, должна быть цель. Не мной, а законами миллионов лет, самой Маат заведено, что подобное лечится подобным. Если жизни твоей угрожает опасность, ты не будешь жалеть своего убийцу. Ра не узнает этот яд. Его собственная слюна введет Ра в заблуждение...
   -- Я знаю, сынок... Я знаю...
   Инпу схватил свой лук в виде изогнутого скорпиона и в три прыжка взлетел на крышу храма. Проснувшийся Ра, в тусклом своем свечении восходя в ладью, обагрил горизонт. Много, еще очень много крови впитают в себя пески Та-Кемета, разделенного, как мы с моим несчастным мужем... Так много, что обратится она в камень шесаит2...
  
   __________________________________
   1 Плетение веревок в Дуате - по верованиям древних египтян, этому наказанию подвергались грешники: они плели веревки, которые тут же поедали стоящие позади них ослы. Синоним бесцельного, безрезультатного и бесконечного деяния (греческий аналог - Сизиф, вкатывающий камень на гору).
   2 Шесаит - минерал красного цвета, в большом количестве его находят на территории Египта. По легенде, минерал образовался из пролитой крови в результате сражения воинов Инпу (Анубиса) с армией демонов, прислуживавших Сетху (Сету).
  
   -- Мама! Здесь ли ты? - вбегает в храм мой юный Хор. Как пробился он сюда через заслон Инпу? Силен Хор...
   Присев, я обнимаю его и закрываю ему глаза, пока Инпу целится в Ра. Облитый солнечными лучами, статный, напряженный, плоть от плоти, кровь от крови моего божественного Усира, он целится старательно, невзирая на свою волшебную меткость. Инпу не может позволить себе промахнуться сейчас...
   Стрела летит, шипит змея. Мы ждем, Хор смеется в неведении, думая, что я с ним играю..."
  

* * *

   Все. Точка.
   Только теперь она осознала, как давно нужно было это сделать.
   Лишь первые недели две отсутствие мужа фантомной болью напоминало о себе отныне свободной Надежде. На суде сын изъявил желание жить с нею. "Майор Лешенька", супруг (теперь уже бывший), ходил как в воду опущенный, но от мысли о разделе квартиры не отказался. Надя знала, что так и будет, а потому теперь морально готовилась к следующему процессу. Адвокат ей попался компетентный, посоветовал сначала развестись и объяснил, что подавать на раздел имущества она имеет право в течение трех лет после расторжения брачных уз. И первое время опьяненной свободой Белоярцевой даже не хотелось думать обо всех этих дрязгах.
   Короткое сибирское лето в этом году выдалось еще и на редкость дождливым, слякотным, холодным. Поначалу Надя не замечала насмешек погоды, но постепенно поняла, что лужи, пасмурное небо, прячущиеся под зонтами новосибирцы, грязные машины и холодный ветер начинают ее угнетать. Она была не одна: сын Олежка был уже достаточно взрослым парнем, чтобы поддержать свою маму. И все же чего-то не хватало.
   После работы Надежда медленно шла по мокрым тротуарам, совсем не торопясь в свой холодный пустой дом. Утром просыпалась, ковыляла в ванную, говорила своему отражению в зеркале, как все чудесно, собирала волю в кулак и снова отправлялась к пациентам. Изо дня в день, изо дня в день...
   Звонок Влада застал ее перед самым обеденным перерывом.
   -- Эсперанца, здравствуй!
   Она вздохнула, ответила. Мальчишка, мальчишка...
   -- Что произошло, Надь? У тебя грустный голос!
   -- Ты в Новосибирске? - Надя спросила, потому что ей показалось, будто он звонит по межгороду.
   -- Да! Встретимся?
   -- О, Влад... Даже не знаю...
   -- Да что там - "не знаю"! Давай, в нашем кафе, возле твоей работы. Я выезжаю, подходи.
   Белоярцева согласно хмыкнула и положила трубку. Он так жизнерадостен, давно уже Надя не слышала, чтобы Влад говорил столь оптимистичным тоном.
   Если уж менять жизнь, то полностью. По возможности полностью. Конечно, прежней Надюшей Сокольниковой ей уже не стать, но... Вот, Влад, например. Расстроится, наверное, когда она скажет, что порвала не только с мужем, но и с прежними связями, в том числе и с ним, с Владиком Ромальцевым. А может, и не расстроится. Как бы там ни было, в душе Нади этот разрыв уже состоялся. Теперь нужно только правильно озвучить свое решение - и все. И все! Точка.
   Она пришла в кафе. Ромальцева еще не было.
   Женщина взглянула на часы, заказала легкий обед.
   Перерыв заканчивался.
   Странно: каким бы неуверенным рохлей ни был ее любовник, он всегда отличался завидной пунктуальностью. Видимо, передумал, не приедет... Что ж, отложим беседу на потом. На вечер. Уж вечером-то он обязательно объявится.
   Запал на "от ворот - поворот" у Надежды прошел. Пора возвращаться к работе.
   Она промокнула губы, вынула из сумки зеркальце, раскрыла помаду и некоторое время посидела, ничего не делая и разглядывая сквозь стекло витрины рабочих, выкладывавших плиткой тротуар перед кафе. Последняя минута истекла. Влада не было. Ну что ж...
   Двумя короткими движениями Надя мазнула помадой по губам, сложила косметику и решительно встала. И тут же едва не упала обратно, на свой стул, получив ощутимый толчок сбоку.
   -- Простите бога ради! - проходивший мимо мужчина приложил руку к груди. - Я виноват!
   Надя смотрела в его синие, как у Влада, глаза. Но это единственное, что делало его похожим на молодого Ромальцева. Незнакомцу было за сорок, приятной внешности, неплохо сложен, элегантно одет. Примерно о таком и мечтала Надя, когда пыталась придумать себе образ идеального спутника жизни. Однако... это ведь только случайное столкновение, эпизод. Ничего не значащий дли него эпизод. Сейчас он пойдет дальше, сядет в машину, укатит на работу, а вечером вернется в лоно своей семьи...
   В глазах незнакомца блеснул интерес. И дальше он не сделал ни шага, развернулся и спросил:
   -- Вы сильно торопитесь?
   -- Да... то есть... не сильно. Но тороплюсь.
   -- Вас подвезти?
   -- Нет, не нужно, я живу... то есть, работаю рядом... -- проклятый язык играл с нею злые шуточки, ибо мысли метались, а глаза видели только лучащийся искренней симпатией взгляд собеседника.
   -- Меня зовут Виктором. Могу я чем-нибудь загладить вину за свою неловкость?
   Надя улыбнулась...
  

* * *

   Николай знал, что это сон, знал, что этого никогда не было. Он бегал по заливному лугу с большим псом, очень похожим на волка, на светло-серого, почти совсем седого старого волка. Места, где они играли, были совершенно неузнаваемы. Вдали синели горы, где-то рядом, Николай знал, текла широкая река. Он чувствовал себя молодым, очень молодым. Мальчишкой лет четырнадцати. И еще... одновременно он чувствовал себя и этим псом. Их единило то, что оба были как два невесомых облачка - свободны, легки, радостны. Волк рвал у него из рук палку, Николай забавлялся и не отдавал ее. Зверь тихо порыкивал, изображая злость, и тогда мальчишка-Николай подставлял ему свою руку. Стальные челюсти пса ухватывали предплечье, но даже следа боли не было при этом укусе. Оба валились в траву, прохладную сочную траву, катились по ней: Николай - заливаясь смехом, волк - прерывисто дыша и рыча.
   Оба замерли друг против друга. Мальчик видел себя глазами волка, в то же мгновение видел и волка своими глазами. Это было необъяснимо. Это был сон. Прекрасный сон. И снова бесконечный, безудержный бег наравне с ветром.
   А потом Николай видел быстро приближающеюся землю. Это уже год или два спустя, как подсказало ему что-то... Он падает, теряет сознание.
   Человек с темными раскосыми глазами, старик, наклоняется над ним. Николай откуда-то знает, что этот человек - кулаптр, что имя его - Паском. Юноша ощущает тугие повязки на всем теле. За дверью слышится тихий стон зверя.
   -- Нат умирает. Борись-борись, мой мальчик, борись... Он справится.
   Дурнота. Тьма...
   Николай застонал во сне. Очнулся. Приоткрыл глаза. Возле его кровати стоит молодой мужчина безобразной наружности, но статный, великолепно сложенный, с гривой длинных русых волос, одетый по неизвестной Николаю, но хорошо знакомой тому юноше, которым был сейчас Николай, моде. "Тессетен, друг твой", -- подсказывает память.
   -- Братишка, это Нат. Сын твоего Ната, -- и показывает Николаю лежащего у него на ладони слепого новорожденного щенка. - Бэалиа только что ощенилась, просила передать, -- он усмехается и кладет волчонка на грудь лежащему приятелю. - Как ты, братец? Живой?
   Щеночек тихонько поскуливает, тычется мокрым носиком в яремную впадинку на горле Николая. От волчонка пахнет молоком и травами, как в доме Сетена. Так пахло и от Ната.
   Снова провал. Но с того момента дела больного идут на поправку. А вскоре они - уже совсем взрослый Николай и молодой серебристый волк Нат, сын того Ната - вновь бегают по заливному лугу, вырывая друг у друга палку.
   И вдруг громкий, заходящийся плач откуда-то извне. Плач младенца. Он выдергивает Николая из его длинного, одновременно и сказочного, и правдоподобного сна. Молодой человек еще ощущал те запахи, те образы, помнил имена. А потом вдруг все схлопнулось, память погасла, в свои права вступила реальность.
   -- Что, снова? - привставая на локте, спросил Гроссман.
   При свете ночника Рената ходила по спальне, укачивая маленького Сашку. В глазах ее пылала тревога.
   Николай застонал. Уж какую ночь подряд с мальчиком происходят странные вещи. С вечера над кроваткой его клубится что-то неосязаемое, это чувствует не только Рената, но и Гроссман, который никогда не верил в запредельное. Ребенок весел, машет ручками и ножками, даже пытается перевернуться - это в месяц от роду! Постояв возле него, Николаю затем хочется сбегать в спортзал и выплеснуть куда-нибудь бешеное желание двигаться, действовать. Хочется выскочить на балкон и заорать на весь квартал. Неведомые силы жгут, раздирают тело изнутри, не помогает и ледяной душ. Жена взбудоражена, за какие-то полчаса она успевает завершить все дела, на которые ей не хватает времени в течение целого дня. Кожа горит, голова гудит, словно медный колокол, из макушки вот-вот вырвется вулкан. Забыв о прежних ссорах, они страстно любят друг друга и лишь потом, умиротворенные, засыпают - Рената в объятьях мужа. В первый раз это было чудесно. Николай сам не ожидал, что Рената стала такой пылкой и чувственной. Он ощущал, что со стороны Сашкиной кроватки к ним струится что-то прохладное, сродни ветерку, успокаивающее, как морской бриз в разгар полуденного зноя. Мальчик спит. Дремота наваливается и на глаза Ника...
   А глубоко за полночь - громкий, истошный крик. У малыша страшный жар, врачи скорой помощи разводят руками: никаких симптомов заболевания. Ставят инъекцию жаропонижающего, но она не помогает. Ребенок горит, лишь время от времени забываясь коротким сном. Его рвет от материнского молока, он мечется, он страдает.
   Давая Ренате отдохнуть, Николай укачивает его на руках. А утром все проходит. Саша весел, улыбается, пытается ухватить погремушки, ест, надолго засыпает.
   Одна, вторая, третья... ночи стали похожи друг на друга. Через неделю Гроссман понял, что, продолжай он подскакивать по ночам и помогать Ренате дальше, вскоре у него начнутся обмороки на работе. Жена знаками убеждала его перейти в другую комнату, но Николай пока крепился, убегая на диван лишь тогда, когда становилось совсем невмоготу.
   Вскоре он обнаружил, что Рената нашла выход. Это был очень интересный способ коротать ночь у кроватки сына. И очень простой. Она придвигала колыбельку к себе, брала карандаш с бумагой, укрывалась одеялом и, положив на колени толстую тетрадь, что-то писала, писала, писала. Сашка просыпался, плакал. Она отбрасывала тетрадь, укачивала ребенка и в нетерпении возвращалась к написанному.
   Так было и сегодня. Нынешняя тревога жены была только бледной тенью по сравнению с той, первой. Возле руки Николая лежала раскрытая тетрадь, исписанная убористым, почти бисерным почерком Ренаты. Он зевнул и пробежал глазами по строчкам. И стихи, и проза... Как обычно. Это поначалу Гроссмана удивляла внезапная тяга супруги к сочинительству, но спустя две недели он принимал это новое Ренатино хобби как должное. Почему нет? Так она расслабляется, так ей легче. Лучше графомания, чем паранойя...
   Но что-то остановило взгляд молодого человека. Он стряхнул сонливость и, подскочив, перечитал еще раз. Коротенькая зарисовка об игре неизвестного мальчишки с громадным волком... Вот это да! И еще так мастерски описано: Николай только что видел все это своими глазами во сне!
   -- Ладонька! Откуда ты это взяла? Что такое - Оритан? "Ночи на Оритане становились холоднее и безнадежнее..."
   Рената пожала плечами.
   -- А про волка? Про мальчика и волка?..
   Она переложила задремавшего Сашульку на одну руку, а второй показала, что увидела это.
   -- Сейчас увидела?
   Кивок.
   Николай пожал плечами. Ничего себе! Она видит наяву то, что приходит ему во сне, так получается? А это слово, это очевидное название - "Оритан"...
   "Оиритиаан!" -- шепнуло что-то в груди.
   Он в последний раз взглянул на тонкую вязь таинственных строк, закрыл тетрадь и поднял голову. На него, прижавшись щекой к материнскому плечу, внимательно смотрел Сашулька.
  

* * *

  
   Влад задумчиво прохаживался по аллее: ровно двадцать шагов вперед, вдоль низеньких остриженных кустов самшита, ровно двадцать шагов обратно. Гуляющие люди обходили его, почти не замечая, занятые своими делами либо увлеченные прелестью досуга.
   Ромальцев думал. Он полюбил бродить здесь, всегда в одиночестве. Он вырос в этом парке. Два его детства прошли именно здесь. Такой судьбой может похвастать далеко не каждый...
   Влад знал здесь все, как и помнил события обеих жизней. Некоторые воспоминания пересекались, перекрещивались, и требовалось некоторое время, чтобы распределить их в нужном порядке.
   Иногда он проводил рукой по мягким лапам канадских елей, тогда на коже оставались капельки смолы с "шишечек", в которых набирали соки молоденькие отростки. Иногда переступал на узкий бордюр и шел по нему, словно канатоходец. Ветки самшита цепляли его колени, жужжали потревоженные шмели, вспархивали белые бабочки.
   Легкий укол в груди Влад ощутил на двенадцатом шаге. Он замер. Поднял голову, будто принюхиваясь. Где? Где? Где? Что-то хорошее и что-то плохое. Рядом. Очень близко - и к нему, и друг к другу. Где?!
   Женщина с коляской. Вот!
   Ромальцев нырнул под елку, свернул на соседнюю аллею, откуда женщину видно гораздо лучше. Вот она... Она!
   Невысокая, девственно тонкая, золотоволосая. Одетая просто, по-молодежному. Совсем юная. Для прохожих она - сестра или нянька младенца, которого везет в коляске. И зовет не она. Сигнал бедствия исходит от ребенка.
   Она счастлива, почти счастлива, Влад чувствовал это даже на таком расстоянии. Счастлив и спящий мальчик. Счастлив и удачен его нынешний путь. Да не иссякнет солнце в их сердцах...
   Но была другая сторона... И ее нужно отыскать... Не столько спящий ребенок, сколько вполне действующий сейчас Отпрыск Невозможного призывал Странника именно ради защиты. Где?
   О, Природа! Как же все это знакомо!
   Влад отступает назад. Мягкая хвоя расступается за его плечами и вновь смыкается, скрывая нырнувшего в ее объятья человека.
   Нашел!
   В одной части парка - две машины. Вышедшие из них парни, ускоряя шаг, идут вслед за женщиной. Один машет кому-то вдалеке. Там еще двое. Откуда взялись - неизвестно.
   Женщина с коляской не замечает их, наклоняется к малышу.
   Раздумывать было некогда.
   Влад вразвалочку пошел наперерез и, даже не торопясь, опередил тех типов.
   -- Вот так встреча! Здравствуйте!
   Женщина вздрогнула и подняла голову. Краем глаза Влад замечает, что парни с обеих сторон остановились. Вот и хорошо. В парке сейчас слишком много народа. Тут неподалеку и отделение, наряду прибыть - две минуты. Не рискнут...
   -- Вас ведь Ренатой зовут? - Ромальцев улыбнулся.
   Женщина кивнула, пытаясь что-то вспомнить. Влад подсказал ей:
   -- Мы встречались с вами у Марго. Вы печатали мне счет-фактуру, помните?
   Озабоченность исчезла с ее красивого, светящегося лица. Влад тронул ее за локоть, приглашая пройтись.
   Сердце Ренаты колотилось. Она не понимала, что происходит. Этот едва знакомый мужчина казался ей сейчас странно близким, "своим". Откуда это? Она даже не знала его имени...
   -- Влад. Ромальцев Влад, -- разрешил он и эту ее проблему.
   Ромальцев ненавязчиво подталкивал свою спутницу и коляску в направлении выхода из парка. Рената не сопротивлялась.
   -- А кто у вас родился? - он еще раз покосился на тех парней и с деланным любопытством заглянул в коляску. - Можно?
   Она кивнула. Влад развел руками:
   -- У меня нет опыта обращения с такими малышами. Может, вы сами покажете? Так это девочка?
   Рената покачала головой и вытащила ребенка из коляски, не заметив, что Влад при этом подвинулся так, чтобы прикрыть ее от обеих групп, стоящих по разные стороны аллеи.
   -- А я думал, у вас будет девочка. Мне почему-то так показалось тогда... -- Ромальцев, даже не взглянув на малыша, которого она развернула личиком в его сторону, прихватил коляску за ручку и, по-прежнему находясь между Ренатой и парнями, повернул на боковую дорожку между елями, а затем слегка ускорил шаг. - Вы все время молчите. Вы не разговариваете с незнакомцами? Но я, вроде, представился...
   Парни медленно двинулись вслед за ними. Пришлось сбавить темп, дабы не вызвать подозрений.
   Рената покачала головой и сделала знак, указывая на свои губы.
   -- Ох, простите! Извините, я не хотел обидеть, просто не знал... Давно не заходил к Марго... Давайте посидим в кафе. Тут, прямо напротив выхода, есть хорошее кафе.
   (А еще там, прямо напротив, есть хорошее отделение милиции.)
   Она подчинялась, сама не понимая, что велит ей поступать именно так, что не дает ей воспротивиться Ромальцеву. Впрочем, Ренате и не хотелось противиться ему.
   -- Вы живете где-то рядом? - продолжал "забалтывать" ее Влад; вот уже и арка ворот.
   Она кивнула. Малыш слегка выгнулся на ее руках, повернул личико к сопровождавшему их чужаку. Ромальцев коротко взглянул в его серые глазки, и мальчишка улыбнулся.
   -- Надо же! Так мы с вами почти соседи! А это - парк моего детства...
   Рената опустила голову. Когда-то и Саша в ответ на ее воспоминания рассказал ей о "парке своего детства". А если это тот же самый парк?..
   Влад быстро перевел их через дорогу, подхватил коляску под мышку и, пропуская Ренату впереди себя, поднялся по ступенькам. Окна большие. Очень хорошо. Чудный обзор. Над стойкой - зеркало. Вообще замечательно...
   Несколько секунд замешательства: Ромальцев подбирал подходящий столик - чтобы сидеть между Ренатой и окном, но в то же время иметь возможность наблюдать за происходящим на улице через стекло и в зеркало. А из парка уже выехали те самые автомобили. Как, когда и кто выследил их? Вероятно, выследили только что, теперь счет идет не на дни и часы, а на минуты... Их должны убрать. Просто убрать. Знает ли Андрей? Вряд ли. Даже наверняка не знает. Кто донес? Ну, это-то как раз и не секрет. Там нет иных вариантов...
   Нужный столик нашелся. Народа немного, но по соседству обедают два лейтенанта из отделения. Один тут же принялся выказывать умиление малышом (верней, его мамой, но это неважно). Рената положила Сашу в коляску, и Ромальцев уселся лишь тогда, когда она заняла отведенное место. Отведенное Владом место.
   Важен еще один момент. Николай. Выследили или нет?
   -- Рената, а где ваш муж? - Влад полистал меню и поглядел на улицу.
   Машины были тут как тут. Стояли, припаркованные на другой стороне дороги. А оттуда на витрину смотрели несколько пар глаз, сверлили взглядами, проклиная неожиданную помеху...
   -- То есть, я хотел спросить, где работает ваш муж?
   Она попросила ручку, указав при этом на кармашек в чехле коляски. Ромальцев подал ей ручку и блокнотик. Рената написала ответ. Влад прочел и кивнул, затем аккуратно вырвал страничку и сделал из нее самолетик.
   -- Как вы назвали его? - он повел своей ладонью над малышом, тот потянулся к нему, но Ромальцев быстро убрал руку. Все в порядке. Все лучшим образом. Будь едина наша сущность, коэразиоре... Спасибо тебе...
   Рената написала имя своего сына. Влад непонятно улыбнулся.
   -- Александр... Достойное имя для будущего защитника такой красивой матери... Или настоящего? - Ромальцев слегка подмигнул, сминая под столом бумажный самолетик.
   Парни ждали. Подошла официантка. Рената провела ноготком по строчке "чай". Влад показал два пальца, и официантка удалилась. Рената принялась что-то писать.
   "Александр в переводе с греческого - действительно "защитник". Вы тоже интересуетесь значением имен?"
   -- Нет, -- беззаботно ответил Влад и откинулся на спинку стула. - Просто где-то слышал интересный факт, что Александр - это два имени в составе одного, вот и все...
   Изящная, как птичье крылышко, бровь Ренаты вздернулась в немом вопросе.
   -- А вы не знали? Это имя означает "мужественный защитник". "Алекс" и "Андрос"... Вот так-то.
   Рената слегка побледнела, но быстро взяла себя в руки, посмотрела на Влада, мягко улыбнулась. Всю жизнь бы петь парусом на ветру, видя лик ее перед собою...
   Нужно будет осуществлять тот самый, "резервный" план... А он-то надеялся, что не придется этого делать... Но как теперь оставить их здесь? Счет на минуты... "Андрос"... "Андрос"! Есть!..
   ...Она смотрела на Влада, и в глазах ее светилось то, чего ей немного не хватало во время прогулки по парку...
   ...И еще - нельзя, чтобы они с Николаем сейчас об этом узнали. Надо каким-то образом вызнать подробности у Марго: наверняка к ней приходили...
  

* * *

  
   -- Ну, че делать будем? - насели на Клима его парни.
   Этот гадский типец, по видимому, не собирался оставлять "заказанных" в одиночестве... От злости Клим даже поскреб ногтями в загривке.
   -- Паскудство... -- прошипел он, глядя на мирно беседующих за столиками кафе рыжую и "красавчика".
   -- Так не стоять же! Этот, походу, ее снять решил...
   -- Да. Чую: у них там надолго. Ну че, ладно, отчаливаем на сегодня. Куда она денется теперь? Завтра доделаем. Еще второго найти надо...
   Ребята с облегчением зашевелились.
  

* * *

  
   В большом зеркале над стойкой отражалась проезжая часть улицы. Влад незаметно перевел дух: машины отъезжали. Он одним глотком допил чай, который цедил вот уже минут двадцать. Дернул рукав рубашки. Так... пятый час. Сделать нужно еще очень много.
   Влад потер переносицу и едва удержался от жеста, который мог бы выдать его с головой.
   Ренате не хотелось уходить. Он видел это, он чувствовал это. О, Танрэй, если бы ты знала, как не хочется уходить мне...
   Внезапно молодая женщина встала, вытащила из кармашка в коляске общую тетрадь - растрепанную, потертую, почти целиком исписанную - и подала ему. Влад поднял голову:
   -- Что это?
   Она перевернула несколько страничек и тонким пальчиком с изящным перламутровым ноготком провела по мелким буковкам.
   "Заря, свет которой заливал округлые стены белоснежных зданий Оритана..." -- прочел он.
   Если бы она ведала, молния какой силы сейчас пронзила всю его сущность! Но лицо отразило лишь недоумение:
   -- А что это значит?
   Рената сникла, обреченно пожала плечами. Затем села и написала: "Я не знаю. Эти слова вертятся во мне, но я не могу продолжить. Мне говорили, что это стихотворение".
   -- Стихотворение? Чье? Я подумал - ваше...
   Она вздохнула и, ничего не добавив к уже написанному, убрала тетрадь на место. Глаза ее погасли.
   Все сжалось в груди. Только не видеть ее такой. Протянуть руку - вот она, рядом. Прижать к себе, как прежде, поцеловать, рассказать все...
   Во рту - солоноватый привкус крови из прокушенной губы... Молчать! Она еще не помнит. И не вспомнит, если поддаться хотя бы секундной слабости... Она должна продолжить и закончить это стихотворение сама. Только сама...
   -- Простите, но мне пора, -- Влад сглотнул кровь и поднялся. - Я провожу вас, помогу поднять коляску.
   Рената хотела было запротестовать, но он отмахнулся. На выходе выбросил в урну порванный в мелкие клочки самолетик, поднял коляску вместе с малышом и быстро спустился по ступенькам.
   Больше они не разговаривали. Женщина понуро плелась рядом, даже не пытаясь забрать у него коляску. А Влад торопился, очень торопился.
   На пороге своей квартиры она попыталась пригласить его войти, но Ромальцев прикрылся скрещенными руками и показал на часы.
   Рената смотрела ему вслед, и Влад задержал съезжающиеся створки лифта:
   -- Рената. Времена сейчас тревожные. Не подходите к двери, кто бы ни звонил. До свидания.
   Первым делом он бросился на поиски Николая. Тот заканчивал свои дела в офисе и уже собирался домой. Влад "довел" его до подъезда. Гроссман поднимался пешком. Хоть это усвоил, славься, Природа! А вот слежки не заметил, не почуял. Плохо, очень плохо. Но что поделать...
   Найти Дмитрия было нелегко, однако в итоге они встретились.
   -- Ну, здравствуй, Влад Андреич. Какими судьбами к нам? - Аксенов поправил свои круглые очочки и воззрился на Ромальцева, потягивая минералочку. - Пить хочешь?
   -- Нет. Дмитрий, срочно пробей мне, пожалуйста, по своим каналам телефон Серапионова Андрея Константиныча...
   -- Серапио... о, мля! - Дмитрий подавился водой, облил рубашку. - КОГО???
   -- Его, его. Это Питер. Лучше - рабочий. Но можно и домашний...
   -- А ты-то его откуда знаешь???
   -- Дмитрий, вопрос жизни и смерти, -- Влад красноречиво провел ребром ладони по горлу. - Буду по гроб жизни тебе благодарен. Я знаю, у вас это есть...
   Аксенов таращился на него недолго. Отряхнув грудь, он выпрямился в кресле.
   -- Потом расскажешь, -- предупредил он и погрозил пальцем.
   -- Всенепременно. Поможешь?
   -- Через пару часов скину тебе на пейджер. А лучше - сам брякни мне на трубу...
   -- Угу. Спасибо.
   -- Спасибой не отделаешься.
   Влад выскочил за дверь, сбежал вниз, сел в машину и помчался к дому Ренаты и Николая. Серапионов будет здесь не раньше, чем через сутки. Еще сутки ему, Ромальцеву, до Бахчисарая, сутки - обратно... Что ж, объяснение с Дмитрием теперь будет как раз кстати. Аксенов - из "кощеевых" ребят, а уж там ворот сам по себе закрутится так, что мама не горюй. Только поверни... Сами выведут Ромальцева на нужных людей, когда узнают хоть часть той самой информации. Что и требовалось доказать...
   Гроссман курил на балконе. Влад с тревогой скользил взглядом по крышам ближайших домов. Нет, кажется, сегодняшнюю акцию они отложили. Хоть бы ливень начался, что ли, чтобы эти двое носа из дома не казали. Зинаида Петровна права: курить вредно. В данном, конкретном, случае - смертельно вредно. Можно, конечно, если сильно постараться, и дождь им обеспечить, но надолго ли? И силы сейчас на другое нужны.
   Не прошло и часа, как на пейджер пришло сообщение от Аксенова...
  

* * *

  
   У Снежаны была своя жизнь, однако с Андреем она предпочитала поддерживать сносные отношения, а потому всегда встречала его с широкой улыбкой на ослепительно-красивом, но ледяном лице. Все-таки, он полностью содержал и ее, и их общую дочь Оксану, а потому следовало мириться с его редкими "ревизиями". Тем не менее, Снежана боялась его, как огня. При его появлении женщину начинало трясти, а когда он исчезал, она напивалась до беспамятства. И очень хорошо, что эти "ревизии" были настолько редкими...
   Восемь лет назад она устроилась секретаршей на фирму к очень молодому, но умному хозяину, папочка которого, как поговаривали, в прошлом служил в КГБ. Парень и впрямь оказался толковым, да к тому же еще, несмотря на молодость - всего двадцать три года - влиятельным бизнесменом. У него были связи, были бешеные деньги. В общем, в его распоряжении было всегда все самое лучшее.
   Разумеется, при таком соблазне красивая (все говорили, что она - истинная толстовская Элен Курагина) и расторопная секретарша очень быстро оказалась в постели любвеобильного шефа. Желаемого она достигла очень быстро: чтобы "залететь", ей хватило пары встреч. Андрей пожал плечами и сказал: "Дело твое". Но от Ксюхи не отрекался никогда. Спустя какое-то время Снежана стала тихо ненавидеть дочь, которая теперь оказалась ненужным довеском, не приведя мамашу к вожделенной цели.
   Оставляя дочку на нянек, раздобревшая и, к слову, еще более похорошевшая секретарша продолжала работать у Серапионова. Он даже не подумал повысить ее в должности, прекрасно понимая, что на большее Снежана просто неспособна. Тогда она стала пытаться "подцепить" кого-нибудь из компаньонов бывшего любовника. И ей достало глупости делать это, не сходя со служебного места.
   Хуже всего было осознавать, что спокойный и невозмутимый Андрей уволил ее вовсе не из ревности. Какая ревность, когда он брезговал к ней прикасаться, и вся их "любовь" закончилась задолго до рождения Оксанки! Свою позицию он объяснил бывшей подружке в домашних условиях предельно лаконично: "Лучше я буду давать тебе деньги, чтобы ты сидела дома с Оксанкой, чем каждый день лицезреть, как ты крутишь своей ж...ой перед моими коллегами, у которых твой круп отнюдь не вызывает эротических чувств".
   Заводить любовников на стороне Серапионов ей не запрещал. Не имел он также ничего против того, чтобы Снежана зарегистрировала с кем-нибудь из них отношения. Но... дружки, поматросив, разбегались (возможно, побаиваясь Андрея), а Снежана впадала в депрессии и иногда пила. Несколько раз Серапионову даже пришлось договариваться о ней с бывшими коллегами-врачами, и она проходила всевозможные курсы реабилитации, предварительно избавляясь в абортарии от "подарочка" очередного Ромео. А дамой она была, надо заметить, весьма плодовитой. В итоге Андрею это осточертело, и он сказал, что еще раз - и пусть Снежана воспитывает детский сад в условиях психбольницы, для пущей острастки пообещав забрать у нее свою дочь.
   Женщину это отрезвило. Она взяла себя в руки, немного похудела и устроилась на работу. Андрей появлялся все реже - или не желая мешать устройству ее новой жизни, или завертевшись в своих делах.
   Ненавидела Оксанку Снежана и еще по одной причине. Девчонка была прирожденной интриганкой ("В папашу своего!" -- часто в сердцах говаривала мать). Внешне от Андрея ей достались лишь темные волосы, в остальном она была точной копией Снежаны: склонная к полноте, неповоротливая, сероглазая, с фарфорно-белой кожей. Все это очень мило, но иногда девчонка творила такое, что мать не знала, хвататься ей за голову, за бутылку или за сердечные капли. Прекрасно чувствуя стиль отношений между матерью и отцом, Оксана быстро научилась пользоваться слабостями и пороками обоих, проявляя при этом недюжинные актерские дарования. Чего стоил хотя бы тот случай, когда приехавший Андрей долго не мог найти дочь и в итоге обнаружил ее почти посиневшей от холода на балконе, раздетой (а было это накануне Нового Года), клацающей зубами. На вопрос, что она там делала, Оксана, стоически глотая слезы и выдерживая имидж несчастного дитя подземелья, голосом трагика сообщила, что мать выгнала ее на балкон, не позволяя смотреть "Спокойной ночи, малыши!" Снежана, которую и так колотило от вида Серапионова, просто рухнула в обморок. Андрей, разумеется, дочери не поверил, привел в чувство бывшую подружку и ничего насчет этого больше не сказал. И подобные "штучки" (Снежана называла их "закидонами") Оксана вытворяла с завидной регулярностью, шокируя мамашу. Иногда ей все-таки удавалось обмануть отца и навлечь его гнев на материнскую голову. После же прогулки с Андреем девочка частенько рассказывала небылицы уже матери. И однажды Снежана, хорошо напившись, осмелилась воскликнуть: "Почему я не выпила яду, как только забеременела?!" Разумеется, это дословно передалось отцу, и тот предложил Снежане исправить ошибку постфактум. Причем предложил настолько убедительно, что та едва не стала заикаться.
   Этим вечером он приехал за Оксаной, чтобы сходить с нею на "Юнону" и "Авось". Приехал задолго до начала спектакля, зная, сколько времени ей и ее мамаше всегда требуется на сборы.
   Андрей прошел в комнату. От его внимания не ускользнули некоторые незначительные изменения в интерьере. Он пролистал лежавший на телевизоре журнал, небрежно отбросил его в кресло:
   -- Вы скоро?
   Снежана вернулась из детской спальни и повела полным белоснежным плечом:
   -- Одевается. Поужинать не хочешь?
   Андрей уселся на диване, раскинул руки на валике и отрицательно покачал головой. Снежана, полагая, что действует незаметно, сняла со стены в прихожей фотографию какого-то мужчины. Серапионов усмехнулся: она готова была обвешать картинками, фотографиями и еще чем ни попадя всю квартиру. Чувства меры у этой женщины не было никогда. Равно как и хорошего тона. Теперь у нее в ушах появились какие-то дурацкие серьги, зато хоть красится поменьше и слегка похудела. Но духи и одежда... Интересно, это ей новый хахаль выбрал или она сама? Что ж, если хахаль, то, возможно, они в конце концов и сойдутся. На общей почве безнадежного дурновкусия...
   -- К школе ее готовишь? -- Андрей закинул ногу на ногу.
   -- Конечно. Тридцать первого на перекличку пойдем.
   -- Завидую твоему оптимизму...
   -- Почему? - удивилась она.
   -- Доживи сначала до тридцать первого, -- он аккуратно, одним пальцем, отодвинул в сторону дамский журнал, прикрывавший пачку сигарет. - Опять при ней куришь?
   -- При ней не курю!
   -- Расскажи это тому, с фотографии, -- с обманчивым добродушием кивнул Серапионов и даже слегка улыбнулся. - В квартире воняет, как в коммуналке с алкашами...
   Снежана потупилась.
   -- Оксана! - вдруг крикнул Андрей и с удовлетворением отметил: бывшая подружка сильно вздрогнула от его возгласа и обрушилась в кресло. - Мы опоздаем, детка!
   -- Ну сча-а-ас! - раздался капризный детский голосок из спальни.
   -- Когда мы уедем, проветри квартиру.
   -- Хорошо... -- беззвучно пролепетала Снежана, мечтая, чтобы они поскорее убрались.
   Раздались тяжелые шаги, и в зале возникла наряженная полная девочка. Андрей подпер подбородок большим пальцем и слегка покусал фалангу указательного, с трудом сдерживая смех. Увы, но дурновкусие передается по наследству.
   Совершенно без намеков на талию, широкая, угловатая, Оксана надела трикотажное блестящее платье в обтяжку по фигуре, с какими-то идиотскими рюшами на подоле, розочками по вырезу ворота и бантиками по бокам. Личико, безусловно хорошенькое, портили безобразные дешевые заколки и кошмарная прическа.
   -- Кажется, мне до ее замужества придется ходить с вами по магазинам и выбирать для нее тряпки... -- вздохнул Серапионов, поднялся, кинул на Снежану убийственный взгляд и, подойдя к дочери, положил ей руки на плечи. - Пойдем, детка, проветрим твой гардероб...
   Когда они удалились переодеваться, Снежана бессильно уронила голову на подлокотник и разрыдалась.
   Пока Оксана переодевала платье, Андрей посмотрел ее рисунки. Принцессы, феи, золушки... Стандарт. Он слегка дернул уголками рта. Сойдет. На большее никто и не рассчитывал. Игры "в доктора" в детском саду, плавно переходящие в обжимания в пустой классной комнате и ранний брак "по залету". Если он вообще состоится, этот брак. Нет, Оксанку надо отсюда забирать, иначе она со стопроцентной вероятностью повторит судьбу своей мамаши...
   -- Па, смотри!
   Андрей оглянулся и кивнул. Ну вот, уже гораздо лучше. Хотя походить с нею по магазинам не помешает. Потом как-нибудь...
   -- Садись, Оксана, -- он усадил дочь перед зеркалом, распутал заколки, расчесал ее густые длинные волосы, собрал их в "хвост" на затылке, а затем просто закрутил этот "хвост" в клубочек и заколол шпильками.
   Стирать мамину помаду пришлось салфетками, причем довольно долго.
   Ребенок преобразился. Андрей снова вздохнул, похлопал ее по плечу и со словами:
   -- Пойдем, не то опоздаем, -- направился в прихожую.
   Оксана кокетливо прищурилась в отражение, похлопала себя по щекам, а потом вприпрыжку помчалась за отцом.
   Выйдя из подъезда, она умышленно замедлила шаг, чтобы в степенной неторопливости насладиться "завидками" гуляющих сверстников. Андрей с ироничной усмешкой держал открытой для нее заднюю дверцу своего джипа. Оксана демонстративно подала ему руку и, со всей доступной ее неуклюжему телу грацией, вскарабкалась в машину.
   Зал Консерватории был полон.
   -- Пап, а что такое "Рок-опера"? - спросила Оксана, стараясь перекричать всех.
   -- Садись, -- Андрей притянул ее за руку и усадил в кресло. - Это наш театр, Санкт-Петербургский. Название театра, понимаешь? Спектакли играют, где говорят и поют: рок-оперы, мюзиклы...
   Боже мой! Девице семь лет! Андрей не переставал удивляться. Хорошо хоть читать умеет, и то заслуга молодчины-гувернантки...
   -- А мне скучно, когда поют.
   -- Тебе понравится. Тут красиво поют, -- посулил Серапионов.
   Оксана недоверчиво покривилась и во время спектакля извертелась так, что Андрей дал себе зарок: впредь покупать ей кассеты и диски с тупыми американскими мультиками - пока не поумнеет. Пусть смотрит всю эту белиберду дома и не ставит его в нелепое положение перед людьми...
   А когда актеры исполняли самую известную сагу спектакля, ему пришлось даже шикнуть на дочь. После чего с трудом удалось настроиться на нужную волну. Он рассчитывал отвести здесь душу, а получилось то, что получилось... Хочешь испортить себе впечатление от чего-либо - возьми с собой ребенка.
  
Не мигают, слезятся от ветра
Безнадежные карие вишни.
Возвращаться - плохая примета,
Я тебя никогда не увижу.
  
   И вдруг Серапионову вспомнились те строфы стихотворения Андрея Вознесенского, которые традиционно пропускаются в "Юноне" и "Авось". И холодок побежал по его спине от какой-то смутной, неоформившейся догадки:
  
Даже если на землю вернемся
Мы вторично, согласно Гафизу,
Мы, конечно, с тобой разминемся,
Я тебя никогда не увижу.
  
И окажется так минимальным
Наше непониманье с тобою
Перед будущим непониманьем
Двух живых с пустотой неживою...
  
   Со сцены же звучало другое - последнее, повторяемое не один раз - четверостишие:
  
И качнется бессмысленной мыслью
Пара фраз, долетевших оттуда:
"Я тебя никогда не увижу,
Я тебя никогда не забуду"...
  
   Разочарованный, недовольный, привезя Оксану к матери, Андрей даже не стал (к Снежаниному удовольствию) больше придираться к мелочам.
   -- Когда ты в следующий раз приедешь, Андрей? - спросила осмелевшая женщина.
   Серапионов не удостоил ее ответа и поехал к себе в офис. Было уже поздно, в здании не было никого, кроме расшаркавшейся перед ним охраны. Самое время спокойно поработать. Не ехать же домой дрыхнуть, в конце концов. В таком настроении Андрей приезжать домой не любил.
   -- У вас, Андрей Константиныч, в кабинете весь вечер телефон разрывается, -- услужливо сообщил один из охранников. - Все давно ушли, а там трезвонит и трезвонит...
   Серапионов поморщился и ушел к себе.
   И, словно только того и дожидался, аппарат действительно грянул громкой, еще более громкой из-за тишины в здании, трелью. Ч-черт бы вас всех побрал...
   -- Да, слушаю, -- Андрей со всего размаха упал в кресло и слегка отъехал в нем к стене.
   -- Андрей Константинович, поговорить надо, -- произнес негромкий мужской и, что самое главное, абсолютно незнакомый голос. - Это очень важно.
   Серапионов потер переносицу:
   -- Слушаю вас. С кем имею честь?..
   -- В Ростове-на-Дону очень плохая погода, -- серьезно сказали на том конце провода.
   Андрей напрягся, но все же решил проверить кое-какие соображения:
   -- Так что ж, мне выслать туда партию зонтов?
   -- Андрей, дело серьезное. Требуется ваша помощь.
   -- Кому?
   -- Тем, чьи имена вы не хотели слышать больше никогда...
   И ровные короткие гудки в абсолютной пустоте. Андрей отключил трубку, подъехал к столу и медленно, как под водой, прихватил себя за волосы у виска.
   Этого не может быть. Эту его фразу слышали только двое - и ни единой душой больше. Что происходит? Говорил явно не Николай. Но, быть может, говорили по его просьбе? Исключено. Гроссман вряд ли узнал бы этот номер. А даже если бы и узнал, то ни за что не стал бы звонить. Сдох бы, но не стал. От гордости своей. От гордыни... Ренатка-солнце? Та вообще не в себе, что бы она сказала? И кому? И как, кто, почему на них вышли? Случайность? Да в Ростове жителей - больше миллиона. Случайность... Кто-то из "крыши" Голубевой опознал? Нет, Андрей специально проверял: среди них - ни одного посвященного. Потому и решился вступить в контакт с Маргаритой. Иначе эти недотепы вообще с голода подохли бы там... Придется разбираться.
   Серапионов поймал себя на том, что, раздумывая, напевает себе под нос мотив саги из спектакля.
   -- Да уж, черт возьми! - сказал он, вставая и подхватывая со стола ключи. - Вас-то забудешь...
  

* * *

  
   Влад повесил трубку на рычаги и вышел из переговорного пункта. Осталось предпринять последний ход, потом - дождаться приезда Андрея, передать подопечных "из рук в руки" - и в Бахчисарай.
   Родители Хусейна жили в большом частном доме в Советском районе. Влад подошел к высоким, выкрашенным зеленой краской металлическим воротам и позвонил. Во дворе гавкнула, но, принюхавшись, тут же смолкла большая собака.
   Отец Хусейна, полный высокий чеченец, шаркая тапочками по дорожке, подошел к воротам.
   -- Кто?
   -- Я к Хусейну.
   -- А-а-а... Жди, позову.
   Калитку он так и не открыл. Усманов-младший встретил Влада быстро, тут же пригласил в дом.
   -- Влад, друг мой, -- объяснил он родителям.
   Ромальцев и отец Хусейна обменялись рукопожатиями, Влад слегка поклонился неулыбчивой матери.
   Во всех комнатах, которые миновали молодые люди, висело много ковров, столы и полки были заставлены серебряными и мельхиоровыми статуэтками, какие делают в Сирии и Иране. В зале на ковре красовалось два кинжала в ножнах. Здесь царила особая атмосфера и витал запах пряностей.
   -- Большая просьба будет у меня к тебе, Хусейн, -- заговорил Ромальцев, присаживаясь в очень мягкое кресло.
   Через столик от него, в таком же кресле, разместился и Горец, поджав под себя босую ногу. Тут же появилась мать, поставила перед сыном и гостем две пиалы с ароматным чаем, а также вазочку с чеченской халвой.
   -- Спасибо, нани, -- улыбнулся Хусейн, но женщина молча повернулась и ушла. - Угу?
   Влад заговорил:
   -- Горец, очень нужна твоя помощь. Моим близким грозит серьезная опасность... -- (Хусейн нахмурился.). - Но пока нельзя пугать их, предупреждая об этом. Просто нужно за ними приглядеть. Женщина знает меня, и я не хочу больше светиться. Я должен взять на себя мужчину, а тебя очень прошу: посмотри за ней хотя бы денек, завтра.
   Горец не стал расспрашивать, просто кивнул.
   -- Что я должен сделать, если замечу опасность?
   -- Подойди к ней и ребенку. Под любым предлогом подойди. Помоги с коляской - да что угодно... Пока опасность не исчезнет.
   -- Послушай, Ромаха... Если все так серьезно, я могу друзей подогнать, чтоб разобрались с вашими обидчиками.
   -- Все не так просто, Горец. Уж поверь мне.
   -- Хорошо, верю. Когда начать?
   -- Я заеду за тобой рано утром. Отвезу, покажу.
   Влад из вежливости допил чай, поднялся, поблагодарил.
   Горец улыбнулся своей стеснительной, почти девичьей улыбкой. Удивительно, что эта улыбка нисколько не убавляла мужественности богатыря...
   На прощание суровая мать Хусейна пожелала Владу:
   -- Марша гуойла1.
   И Горец добавил:
   -- Дэла маршалла дуойла2. До завтра...
   ____________________________________________
   1 Марша гуойла - свободного пути тебе (чеченск.)
   2 Дэла маршалла дуойла - пусть Бог тебе поможет (сделает свободу) (чеченск.)
  

НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ...

  
   Гроссман чувствовал: что-то происходит. Он не мог понять, что именно, однако попросил жену воздержаться от прогулки. Рената, и без того полусонная, кивнула и ответила знаками, что будет отсыпаться весь день: этой ночью Сашулька вел себя особенно активно и не давал ей сомкнуть глаз. Она и сама испытывала смутную тревогу. Ее смущала вчерашняя встреча с Владом. Уж слишком инициативен был этот человек, видевший ее второй раз в жизни. Слишком невероятны были и Ренатины ощущения в его присутствии. Слишком странной была его последняя фраза в лифте. Все это вызывало некоторые опасения. Вокруг что-то творится. Что-то готовится, но женщина не знала, что. Хотелось собраться и снова бежать, бежать, бежать...
   Николай был настороже, когда вышел из дома. Подозрительным казалось все: люди, проезжающие машины, даже то, как пахло в воздухе. Он убеждал себя, что это отголоски прежней паранойи, что нельзя поддаваться и допускать возвращения мании преследования, которой они с женой "болели" почти год. Это уже слишком для нервов...
   Как-то по-особенному взглянул на него светловолосый детина, который возился во дворе со своим автомобилем. Показалось, конечно. Однако Николай прежде никогда не замечал, чтобы здешние жители занимались ремонтом машин не у гаражей, а возле подъездов.
   Богатырь давно забыл о его существовании, и Гроссман отправился на остановку.
  

* * *

  
   Влад посмотрел на часы. Как узнать, что он приехал? Что бы на его месте сделал сам Ромальцев? А то, что и хотел сделать: отправился бы к Марго.
   Николаю работать еще два часа. Хусейн у дома Ренаты. Наверное, во второй раз перетряхнул всю свою машину...
   Влад остановился за полквартала от офиса Маргариты.
   Укол.
   У входа в здание, плавно завернув, паркуется темно-вишневый спортивный автомобиль. Это он. Славься, Природа! Теперь можно быть почти спокойным.
   Ромальцев видел, как из спортивной машины вышел мужчина. Да, это он. Стройный, подтянутый, словно постоянно "на вдохе", стремительный. Хлопнув дверцей, приезжий незаметно жмет кнопочку на брелке, и автомобиль отзывается легким писком.
   Когда мужчина взбежал по ступенькам, Влад завел мотор и придавил педаль газа.
  

* * *

  
   -- Маргарита Валерьевна! - послышался знакомый голос.
   Марго подняла голову. В ее кабинет вошел молодой человек. Держался он так, словно это был его собственный кабинет. И она безошибочно поняла, кто это.
   Быстрый, приметливый женский глаз ухватил все. Темноволосый, темноглазый, очень приятной внешности, если не считать неуютного колючего взгляда. Впрочем, когда он слегка улыбнулся, это впечатление растаяло. Черные брюки, черная жилетка и свободная белая рубашка в романтическом стиле. Очень ему к лицу... Хорош. Ну, Ренка! Мало ей красавца-Ника? Марго даже усмехнулась, правда, про себя.
   -- Добрый вечер, Маргарита Валерьевна, -- не дожидаясь приглашения, мужчина уселся напротив нее.
   Вблизи видно: он очень устал. Вокруг глаз - морщинки бессонницы, сами глаза с краснотой, взгляд немного лихорадочный, с нездоровым блеском. Руки крепкие, но изящные. "Интеллигентные" руки. Марго такие нравились.
   -- Кофе, наверное? - спросила она и подумала: представится или нет?
   -- Давайте кофе, -- он равнодушно отмахнулся. - Я Андрей. Как живете-поживаете?
   -- Все в порядке.
   Марго поставила перед ним чашечку только что сваренного кофе.
   -- То есть, исключительно все в порядке? - уточнил он.
   -- Конечно.
   Он потер пальцем нижнюю губу, немного подумал.
   -- Угу...
   -- Вас, наверное, интересует, как дела у... у ваших знакомых?
   -- Да уж интересует, -- с кажущейся рассеянностью ответил Андрей и глотнул из чашки. - Хороший кофе, благодарю...
   -- Они сняли квартиру. С мальчиком тоже все хорошо. Правда, говорят, он Ренке не дает спать, но...
   -- Ренке? - он слегка улыбнулся. - Момент про квартиру. Вы мне адресок черкните где-нибудь. И номер телефона...
   -- У них нет телефона.
   -- Тогда только адрес, что ж поделать...
   Марго села и записала. Андрей все больше нравился ей.
   -- У вас установлено видеонаблюдение? - скользнув взглядом по написанному, Андрей положил листочек во внутренний кармашек жилетки.
   -- Нет.
   -- Угу... Что ж вы так... То есть, буквально на днях к вам никто не заходил, о Гроссманах не спрашивал?
   Марго ощутила, что ноги ее подкашиваются. Значит, он приехал не просто так. Значит, что-то случилось.
   -- Нет... -- с испугом ответила она. - А...
   -- Подождите, -- перебил Андрей, не желая сбиваться с мысли: он и без того гнал, не останавливаясь, почти сутки, так что теперь в голове была каша из воспоминаний о мелькающих деревьях, сером дорожном полотне, встречных и попутных машинах. - Подождите. Давно вы были у Гроссманов?
   -- Дня три назад.
   -- Они никому ничего не просили передать?
   -- Нет.
   -- Они были спокойны?
   -- Насколько это возможно - да...
   -- Ваша "крыша" давно здесь не появлялась?
   Юлить в этом вопросе с ним было бы глупо.
   -- Неделю, наверное, никого не было. А то и больше. Андрей, скажите: что-то произошло?
   -- Маргарита Валерьевна, давайте договоримся? - попросил он и мягко накрыл своей ладонью кисть Марго. - Я буду спрашивать, вы будете отвечать. Угу?
   Угрозы в его тоне не было ни на толику, и тем не менее Голубева поняла, что поступать нужно именно так, как говорит он, и не иначе. Женщина кивнула, и он убрал руку.
   -- Моя убедительная просьба к вам. Если у вас кто-либо, даже ваша собственная бабушка, будет спрашивать о местонахождении Ренаты или Николая, вы делаете большие круглые глаза. У вас очень красивые глаза, и вы будете выглядеть еще прекраснее. Вы понятия не имеете, куда уехали супруги Гроссман. Вот мой номер. Не сочтите за труд запомнить все приметы осведомлявшегося, набрать меня и рассказать во всех подробностях, как что было. Договорились?
   -- Конечно.
   -- То же самое относится и к "странным" звонкам. Вопрос такого характера: кто, кроме вас и Гроссманов, знает, что произошло с ними?
   Марго перебрала в памяти все возможные варианты и покачала головой:
   -- Никто.
   Андрей прищелкнул языком, затем поднялся:
   -- Спасибо за информацию. Всего доброго.
   И - словно его здесь никогда не существовало.
   Марго бесцельно переложила подшивки и папки на своем столе с одного места на другое. Андрей, значит...
   -- Ну, Ренка... -- пробормотала она. - Эсмеральда отдыхает...
  

* * *

  
   -- Что делаешь в Ростове, бригадир? - помешивая трубочкой коктейль, Серапионов взглянул на Клима.
   Для разговора он пригласил новосибирца в ресторан "Золотой кот" в Буденовском переулке. Неплохое заведение, да и отдохнуть не мешает. Выспаться бы еще, но не до жиру...
   -- А... и не спрашивайте, Андрей Константиныч. Батюшка ваш работенку дал, уж и не знаю, хоть в петлю лезь...
   -- А что такое?
   -- Между нами, ладно? - "бригадир" слегка пригнулся к столу. - Я ведь все больше по бизнесменам, по политикам каким... ну, понимаете... А тут бабенку грохнуть надо. Да еще и с пацаном новорожденным.
   -- Да ну? - усмехнулся Серапионов. - И чем же Константину Геннадьевичу пацан новорожденный не угодил?
   -- Откуда ж мне знать? Мне говорят - я делаю... Про сопляка, правда, сказал - типа, это на твое усмотрение, а бабу с мужиком привезешь холодненькими. Вот уж второй день подойти к ним не могу, в одиночестве застать. Сказать откровенно, гадко себя чувствую... Такого делать ни разу не приходилось, бляха-муха... Говорю ж: хоть в петлю полезай.
   -- Всегда что-то бывает в первый раз. А что за баба, как не секрет?
   -- О! - Клим подал ему свадебную фотографию Ренаты и Николая. - Во какая краля. У Ярика аж слюни текли, когда увидел, он рыжих-то очень любит. И вот такую надо - фьюить!.. А... лучше и не думать сейчас... -- он спрятал снимок.
   -- Погоди, а не Гроссманы ли это?
   -- Они самые... А че, знаете таких?
   -- Ну, еще бы не знать. У меня с ними свои счеты. Слушай, бригадир. А уступи ты их мне! Мне с этой шалавой ой как поговорить не терпится напоследок. И тебе работы поменьше. М?
   Клим растерянно смотрел на сына своего босса. Нерешительно покачал головой:
   -- Мне папаня ваш голову отвинтит...
   -- Ну а что ж? Мы никому и не скажем, что это не твоих рук дело. Тебе-то что? - "соблазнял" Андрей, надкусывая румяное яблоко. - О! Какие тут яблоки ароматные! Хочешь? - и он со странной улыбочкой воззрился на собеседника.
   -- Но вы ж понимаете: мне трупаки привезть надо. На показ.
   -- Так привезешь. Я тебе координаты скину, все чин-чинарем. По рукам?
   Лицо Клима прояснилось.
   -- А по рукам! Только... это...
   -- Да без "бэ"! - в том же духе откликнулся Серапионов-младший. - Так что, яблочко не хочешь?
   "Бригадир" с облегчением вздохнул и помотал головой.
   -- Ладно, с тобой хорошо, но дела делать надо. В общем, ты тут отдыхай, расслабляйся. Парней своих, вон, покорми, угощаю, -- Андрей поднялся и кинул на стол две пятисотдолларовые бумажки. - Устали, небось? Нынче ночью будет тебе белка, будет и свисток.
   -- Какие белка-свисток, Андрей Константиныч?
   Скорпион повернулся:
   -- Бригадир, а что это у тебя имя странное такое, старомодное? Сейчас так и не называют...
   -- А не имя это, Андрей Константиныч. Погоняло. Они меня Полиграфом величать пытались, потом поняли, что... не надо так делать...
   -- Ясно, -- Андрей обвел его ироническим взглядом: и правда ведь похож! А Серапионов-то весь вечер, глядя на него и думая о своем, пытался сообразить, кого этот Клим ему напоминает. - Ну, бывай, Климушко, бывай!
  

* * *

  
   -- Здорово, Степаныч! Дежуришь?
   Доктор поднял голову. Андрюха Серапионов. Почти не изменился с тех лет.
   -- О-о-о! Заходи!
   Они поболтали ни о чем и обо всем.
   -- Крикливые у тебя сегодня бабенки, Степа, -- сказал Серапионов, который в поисках кабинета заведующего миновал как минимум две палаты рожениц. - У меня дело к тебе такое... деликатное. В морг мне нужно.
   Степан Степаныч непонимающе уставился на него, потом засмеялся:
   -- А не рано ли?
   -- Да нет, -- хмыкнул Андрей. - Как раз самое оно. Я серьезно, Степа. Ты уж удружи по старинке.
   -- Ну, разберемся, разберемся. Ты мне еще за рыжую свою должен. Шучу...
   -- Не отказываюсь: должен. Давай, все до кучи собери, там уж рассчитаюсь.
   -- А что тебе в морге понадобилось?
   -- Парочка неопознанных. Женщина молодая и мужчина - нашего с тобой примерно возраста... Только мне самому на них поглядеть нужно.
   -- М-да... Это уже к судмедэкспертам надо постучаться, их епархия. Когда тебе надо?
   -- Прямо сейчас, Степа. Прямо сейчас.
  

* * *

  
   -- Алло? - с трудом размыкая глаза, простонала в трубку Маргарита; ужас какой-то: в первом часу ночи...
   -- Маргарита Валерьевна, это я. Я сейчас подхожу к вашей квартире, вы мне дверь откройте...
   Марго встрепенулась. Снова этот Андрей. Кошмар! Оставят ее уже в покое с Гроссманами или нет?!
   Женщина быстро накинула халат, покрепче прикрыла дверь в комнату сына.
   Серапионов стоял на пороге. Когда Марго открыла, он скользнул в прихожую и, понизив голос, спросил:
   -- У вас машина на ходу?
   -- Да, -- шепнула она.
   -- Оденьтесь, пожалуйста, покажите, где ваш гараж. Это в последний раз, Маргарита Валерьевна, больше я вас не потревожу. Уж извините.
   Марго не ожидала услышать слова извинения от такого человека, как он, и сумбурно проговорила, что, дескать, ничего страшного.
   Андрей ждал в коридоре.
   До гаража было минут десять ходу. Оба молчали.
   Голубева выгнала свой автомобиль и протянула Андрею ключи.
   -- Я покупаю у вас вашу машину, -- он взял брелок и вместо него вложил в руки растерянной женщины две толстые пачки денег. - Обратно добежите сами? У меня времени в обрез.
   -- А...ы...у... Да.
   -- Ну и славно. Благодарю вас. Обо всем - полное молчание. Завтра объявите машину в угон.
   Марго так и осталась на месте, провожая взглядом удаляющиеся красные габариты своей несчастной "шестерки".
  

* * *

  
   Сиваш остался далеко позади. Влад топил педаль в пол. Осталось немного. Скоро начнет светать, в Бахчисарай он доберется вместе с солнцем. Что ж, у него получилось быстрее, чем он рассчитывал. Это хорошо, да только двое суток без сна уже начинают сказываться на координации движений. Чтобы ехать обратно, нужно будет или пару часов подремать, или подключить резерв. Делать последнее очень не хотелось: мало ли что его ожидает впереди. Лучше уж обычный сон...
  

* * *

  
   Слегка поморщившись от звука взрыва, Андрей вышел из-за дерева и направился к берегу. "Шестерка" Голубевой пылала. Он нарочно прикрутил взрывчатку точно под сидениями водителя и пассажира: теперь там бушевал огонь. Подождав несколько минут, Серапионов сходил к своей "Субару", вытащил маленький огнетушитель и полил салон пеной. Нужно, чтобы кое-какие приметы остались. Для папочки дорогого.
   Глаза закрывались. Андрей тяжело упал за руль и набрал номер Клима:
   -- Все сделано. Забирайте пирожки. Левый берег, три километра от плотины, в логе.
   -- Понял, Андрей Константиныч... Благодарствую.
   Серапионов откинулся на подголовник. Ну как же узнал отец, а? Надо будет поспрашивать на эту тему бычков из "крыши" над фирмой Голубевой. Вот заведется одна такая крыса в зернохранилище, потом вся мука гнилая... Может, Маргарита кого-нибудь выведет на чистую воду. Хотя - оно ей надо? Тетка и так переполошилась не на шутку. Нет, Голубева не могла их выдать. Слишком опасная игра, а у нее чересчур много слабых мест: сын, работа, да и на самоубийцу она не похожа. Нет, не Голубева это. Кто-то другой "крысячит"... И еще: кто предупредил Андрея? Надо бы найти этого доброжелателя, поблагодарить. А заодно узнать, на кой ему это было нужно. Что-то здесь нечисто.
   Все, пора.

* * *

  
   Николай ощутил, что его потрясли за плечо. Встревоженное лицо Ренаты.
   Уже почти совсем светло, но до подъема на работу (Гроссман взглянул на часы) спать бы еще и спать.
   -- Что, ладонька?
   Она приподняла палец, потом показала, что кто-то стучался. Николай прислушался. Оба вздрогнули от короткого резкого звонка, последовавшего за тем стуком.
   -- Тихо! - сказал он и, натянув брюки с майкой, подкрался к двери, затем посмотрел в глазок. - О, господи ты боже мой... Снова это... -- Николай со стоном открыл дверь и впустил Андрея.
   Серапионов вошел, но Гроссман отвернулся, чтобы не видеть его, защелкнул замок.
   В прихожей возникла Рената и, прижав ладонь к груди, привалилась к стене.
   -- Ребята, все в прошлом, -- предупредил Андрей, не желая поощрять причитания Ника. - Сейчас не до того. Давайте так: вы меня выслушаете, сделаете так, как говорю я, и мы разбегаемся. Надеюсь, теперь навсегда...
   -- Свежо предание, да верится с трудом... -- проворчал Николай. - Идем на кухню.
   Рената собралась духом и последовала вслед за мужем и Андреем.
   "Сильная стала, -- подумал Серапионов, исподтишка наблюдая за нею. - Какая сильная!"
   -- В общем, так... -- Андрей оседлал стул и сложил руки на спинке. - Ничего хорошего я вам, конечно, сказать не могу...
   -- Собственно, как всегда, -- Николай налил воды, мельком взглянул на незваного гостя, залпом осушил стакан. - Здесь грохнешь или за город повезешь?
   -- Хватит херню нести! - нахмурившись, одернул его Андрей. - На вас вышли. Не знаю, как, но вышли. Постараюсь узнать. Слушай и не перебивай...
   В этот момент громко заплакал Сашулька. Требовательно, призывно. Они замолчали. Рената сбегала в спальню и вернулась с ним на руках. Андрей внимательно посмотрел на мальчика. Ник отвернулся в окно.
   Внезапно зрачки Саши расширились, заняли всю радужку. Он перестал плакать и немного улыбнулся. И Андрей, внутренне потянувшись к нему, ощутил вкус знакомой энергии. Значит, все-таки он был прав, когда думал, что вероятность, хоть и маленькая, но существует... И, в первый момент почувствовав радость, тут же понял: это еще хуже. Хуже, потому что рядом им не быть никогда. Все. Точка.
   Он быстро справился с собой.
   -- Сейчас вы собираетесь, едете со мной. Недели две, а лучше три поживете, не высовываясь. Я договорился с человеком, он, вернее, она будет приносить вам продукты и все, что вы ей скажете. Потом - делайте, что хотите. С Маргаритой Голубевой, да и вообще с прежними знакомыми в контакт не входите. Первое время я буду вам звонить, потом - по обстоятельствам. Устраивает?
   -- Как узнали? - угрюмо спросил Николай.
   -- Я бы и сам хотел знать, как узнали... -- проворчал Андрей. - Дайте чего-нибудь пожевать, если есть... Ник, собирайся.
   Рената заметалась, хотела отдать сына мужу, но Саша захныкал, стал упираться. Гроссман выскочил в комнату. Женщина одной рукой открыла холодильник, замешкалась, покосилась на Андрея и отдала мальчика ему. Серапионов улыбнулся. Выразить свое доверие лучшим способом она бы уже и не смогла.
   -- Давай, давай, -- поторопил он вслух, а про себя подумал: "Не спеши!"
   Теплый, легкий, мягкий Сашка лежал на руках спокойно, прижавшись к Серапионову, похлопывая ладошкой по его груди и разглядывая незнакомое лицо. Никогда не ощущал Андрей к своей дочери того, что чувствовал теперь по отношению к этому мальчику. Да что там говорить, тогда все было по-другому. Забыть бы к черту прошлое! Зачеркнуть, стереть...
   -- Как ты его назвала?
   Она показала на губы и виновато улыбнулась. Андрей махнул рукой: какая разница? Наверняка ведь Сашей...
   Наскоро затолкнув в себя пищу и даже не заметив, что проглотил, Андрей посмотрел на часы. Рената унесла Сашу в комнату и вернулась, уже полностью одетая.
   Серапионов снова подумал, что видятся они, скорее всего, в последний раз.
   -- Рената, ты можешь меня выслушать?
   Царица. Вечно юная, красивая, сияющая. Он еще тогда, в Одессе, поймал себя на том сравнении: царица!
   Рената кивнула, сцепила руки за спиной, оперлась на подоконник.
   -- Я знаю, что не вызываю у тебя никаких хороших чувств. Это неудивительно. Мне жаль, что мы были по разные стороны. Мне жаль, что я причинил тебе много зла. Я не претендую ни на что. Мне не нужно прощения. Просто хочу, чтобы ты знала: я многое бы отдал... я все бы отдал, чтобы изменить прошлое. Но это невозможно.
   Она привстала, выпрямилась, продолжая молча глядеть прямо ему в глаза. Ни одна женщина не могла долго смотреть ему в глаза. Ни одна женщина не могла находиться рядом с ним, не испытывая робости. Ни робости, ни ненависти не было в Ренате. Она внимательно слушала. Без укоров, без слез.
   Андрей шагнул к ней, обнял. Он и не надеялся, что когда-нибудь сможет сделать подобное, а потому с ужасом подумал теперь, что эти сказочные, неправдоподобные мгновения вот-вот закончатся...
   Рената - он чувствовал - расцепила и приподняла руки. Он ощущал ее сомнения, прижимаясь губами к пахшим юной осенью золотым волосам, теплым и мягким, как макушка ее сына. Их сына. И тогда она осторожно обняла его за талию, тело ее стало податливым, напряжение исчезло.
   -- Солнце... солнышко мое, -- прошептал Андрей, проведя пальцами по ее щеке.
   Она не отвела лица, когда он поцеловал ее - нежно-нежно, как не целовал еще никого и никогда. И Рената ответила, отозвалась всей своей душой, всем сердцем...
   Всё. Время. Иначе он просто никуда ее больше не отпустит, а это... а так, он знал, будет хуже для них для всех. Неправильно, убийственно, безрассудно... Так нельзя. Идиотизм этой игры, которая для него уже перестала быть игрой, заключался именно в том, что так - нельзя...
   -- Ну все, погнали, -- оборвал Андрей сам себя, отводя от нее руки. - Бегом-бегом...
   Рената отступила и выскользнула за дверь. Как все запуталось... Не для этих троих запуталось - для него...
   Вещей у них было немного. Даже не пришлось возвращаться - все поместилось в его маленькую спортивную машинку сразу. И лишь когда Рената медленно прикрыла за ним дверь своего нового пристанища, он сообразил: вот теперь - точка. Вот теперь-то и пора начинать забывать их имена...
   Уже дома, заезжая в гараж, Андрей обратил внимание, что на коврике у заднего кресла валяется какая-то тетрадка в темно-коричневой обложке.
   Он поставил машину, взял тетрадь и, наскоро пролистав ее, полностью исписанную, поднялся к себе.
   Андрей думал, что, приехав, он сразу же заснет мертвым сном, но этого не случилось. Он прочел все, что было в тетради, все - от и до, - легко разбирая мелкий, убористый и четкий почерк Ренаты. Он знал, что это написала она. Каждая строчка дышала ею.
   И... Андрей понял: Рената отнюдь не потеряла разум. Она обретает его. От начала повествования и до конца чувствовалось, как развивается ее видение, как просыпается ее странная, но знакомая и ему память. Он видел, почти осязал картины прошлого, нарисованные этой сказочной женщиной... Любимой женщиной. И навсегда утраченной им женщиной. Такова прихоть судьбы. Или наказание...
  

* * *

  
   "...Острые зубы отравленной стрелы-змеи впились в лодыжку старого Ра. Вскрикнул он, и тьма пала на храмы и пирамиды Та-Кемета. Заслонила Ра его стража, и наступила среди бела дня глубокая ночь. Лишь спутанные волосы бога Солнца выглядывали из-за щита охранника...
   Заохал отравленный Ра, а змея проникла в него и растворилась в нем без остатка.
   Инпу спрыгнул вниз, поднял на руки брата, дернул его за нос и засмеялся:
   -- Тебе ни за что не догнать меня!
   И, повизгивая, они тут же нырнули во тьму, оставив меня в смятении.
   -- Что случилось?! - вскричали Нетеру, Девять первых богов Та-Кемета, являясь в пустыню.
   Вместе с ними с вопросом "Что случилось?" выбежала и я, дабы не подумали на меня остальные боги.
   -- О, дети мои! - простонал отец, терзаясь от невыносимой боли, и я закусывала губы до крови из-за жалости к нему, и сердце мое обливалось кровью, страдая так, словно ядовитая стрела пронзила меня. - Я не могу различить, что же это! Это змея, которой я не знаю, или это стрела, яда наконечника которой я не ведаю... Яд убивает меня...
   Никто из Нетеру не мог спасти Ра. Тогда он вспомнил обо мне:
   -- А где дочь моя, Исет? Призовите ее мне на помощь!
   Я предстала пред очами отца.
   -- Этот яд, отец, страшен тем, что он - часть тебя. И кому, как не тебе, знать, что власть над частью можно получить, лишь произнеся вслух имя владельца целого! Истинное имя, отец! Сотвори имя, отец! Произнеси имя! И я изгоню яд!
   -- Я не могу сказать тебе своего тайного имени, Исет... -- пробормотал Ра, колотясь в судорогах.
   Конвульсии отца были моими конвульсиями. Весь мир дрожал, вздыбливались моря и океаны, пожары ползли по владениям Геба, раскалывались горы, исходили дымом и лавой вулканы. И я поняла: если он не произнесет своего имени сейчас, я убью себя, лишь бы не видеть всего этого...
   -- В этом имени - все мое могущество! - простонал Ра, стискивая зубы. - Как я поведаю тебе такое?!
   -- Зачем тебе могущество, отец, если ты умираешь, не выпустив Бену из клети?! Погибнет весь мир, Великий Ра! Прозрей же!
   -- Хорошо, я скажу тебе истинное. Я Хепри утром, Ра в полдень и Атум вечером... Теперь ты знаешь...
   Я прочла заклинание, перечислив все имена, что он сказал мне. Но яд продолжал действовать. Он обманул меня.
   -- Не было твоего сокровенного имени в том, что ты мне говорил, отец! Не медли, пока могут еще уста твои произносить слова!
   -- Нет! - и старик зарыдал.
   Змея сдавила его огненными кольцами, поразила все члены, отняла речь. Я поняла, что все кончено, и потянулась к своему поясу, где припасла для себя яд.
   И тут сердце мое тронула просьба. Немая просьба Ра. И он открыл мне истинное свое имя, сердце в сердце. Я трижды прокричала это имя, и ужаленный исцелился. Он уснул, а я, обретя с его сокровенным именем доселе невиданное могущество - могущество Великого Нетеру Атум-Ра - бросилась к моим сыновьям.
   -- Иди, подойди ко мне, спрячься под крылом твоей матери, Хор-па-харед1, мальчик мой! Спрячься в последний раз, ибо отныне ты не будешь нуждаться в моей защите! Иди, подойди и ты ко мне, Хентиаменти, сынок! Мне нужна твоя помощь!
   И мы с Инпу наделили отрока-Хора силой самого бога Солнца, дабы новый Хор смог встретиться со своим отцом и унаследовать его мудрость, а затем, взойдя на трон Та-Кемета, прекратить братоубийственную войну и объединить Север с Югом.
   Я держала за руку старшего сына, глядя на то, как Хор пробуждает Оком Уаджет и обнимает своего отца в пределах Ростау, куда снизошел мой Усир.
   Сиянье облекло их. Хор постигал мудрость предательски убитого бога. Мы ждали. Я любовалась ими, такими прекрасными и чистыми. Я чувствовала радость Инпу-Хентиаменти, которому приходилось щурить свои глаза, более привычные к полутьме пещер, нежели к слепящему свету Маат.
   -- Я навсегда спускаюсь в Дуат, Хор, -- молвил Усир, когда сияние померкло, -- но не будет мне покоя, ибо я ведаю, что обольщенный Разрушителем и его мечтой о возвращении Изначального мой возлюбленный брат Сетх не пожелает уступить тебе свое место мирным образом. Тебе предстоят тяжелые испытания, мой мальчик. Столь же тяжелые, сколь выпали на долю твоих матери и брата. А потому сердце мое должно знать, что готов ты выдержать невзгоды. Скажи, Хор, какой из поступков, по-твоему, является самым благородным?
   Наш сын раздумывал недолго. Он опустился на колено, поцеловал руку Усира и ответил:
   -- Самым благородным поступком, отец, я считаю помощь невинно пострадавшему.
   Супруг благодарно улыбнулся мне, и сердце мое затрепетало от тоски по нему и от гордости за Хора.
   -- Тебе, возможно, придется сражаться, Хор... -- снова посуровев, продолжил Усир. - Какое из животных, участвующих в сражении, ты считаешь самым полезным для воина?
   -- Самым полезным животным я считаю коня, отец.
   Усир - я видела - был доволен его ответом, но слукавил, улыбнулся, притворяясь удивленным:
   -- Почему же конь, Хор? Самый могучий зверь - лев. Почему ты назвал не его?
   Сын поднял свою прекрасную голову, а были они похожи с отцом, как два перышка Маат, и уверенно произнес:
   -- Лев нужен воину, который защищается. Защищается - значит, боится. Берет льва - значит, не может защититься сам. Умрет лев - погибнет и воин. А конный воин преследует убегающего врага, который, если не настичь его, залижет раны и нанесет удар в спину.
   -- Воистину, ты готов к испытаниям, мой мальчик! - воскликнул Усир. - Но помни: будь бесстрашен, но не будь безжалостен.
   Затем он простился с Хентиаменти. Они всегда были сдержанны друг с другом, а теперь наш старший сын стал совсем взрослым воином, и они понимали, сын - отца, отец - сына, без слов.
   Мы с Усиром не коснулись друг друга, не сблизились. Зачем терзать себя? Мы тоже говорили молча. И, уже уходя, мой возлюбленный брат и супруг, обернувшись, коснулся моего сердца:
   "В мире много всего, Исет. Но самое главное - это уйти, чтобы вернуться. Прощай!"
   ____________________________________________________
   1 Хор-па-харед - (Гарпократ - греч.) Хор-ребенок, мальчик с "локоном юности" на правом виске, отрок.
  
  

ЧЕРЕЗ НЕДЕЛЮ

  
   -- Докладывайте, -- разрешил генерал-лейтенант Яровой, глядя на вошедшего майора и пытаясь понять, почему не встречался с этим своим подчиненным прежде.
   -- Майор Овчинников. Николай Федорович Овчинников, -- представился офицер и, положив перед собою пухлую папку, уселся за стол - как будто подломился. - Заместитель начальника ростовского отдела. Управление ФСК по Чеченской Республике...
   -- А-а-а... Понятно.
   Произнеся лишь это, Яровой теперь молча смотрел на майора. Снова какое-нибудь чрезвычайное происшествие: просто так работники ФСК ("фискалы", как их всех называют в сопутствующих органах и в народе) "через головы" не прыгают. По правилам, Овчинников должен был доложить своему начальнику Пахоменко, тот - Зелинскому, Зелинский - Сербову, и уж только Сербову полагалось бы предстать перед генерал-лейтенантом. Но явился Овчинников, которого Яровой видел первый раз в жизни.
   Майор свою речь заготовил заранее. Оно и понятно: не каждый день к Яровому в кабинет заходишь...
   -- Товарищ генерал-лейтенант, дело безотлагательное и довольно запутанное. Начну с того, что нам стали известны дата и место прибытия больших партий оружия и боеприпасов для чеченских боевиков.
   Ни одна мышца не дрогнула на лице Ярового. Овчинников расценил это как поощрение к дальнейшему докладу.
   -- Следующая поставка произойдет девятого числа в Сержень-Юртовском районе республики. Оружие прибывает всегда в одну и ту же точку, это к северу от местечка Беной, в горах. Известны точные координаты. А теперь к источнику этих сведений...
   Хотя лицо генерал-лейтенанта было каменным, во взгляде его шевельнулся интерес. Овчинников с удовлетворением подумал, что явился к Яровому не зря. Возможно, его расчет окажется верным. Цепочка "Пахоменко - Зелинский - Сербов" была неприемлема: кто-то из них (нижестоящий майор не знал, кто именно) связан с теми самыми "поставщиками" и всей этой огромной организацией. Коррумпированные борцы с коррупцией. Парадокс, но такова жизнь, а потому нужно вертеться ужом, чтобы не "лечь", как многие до Овчинникова, в сыру землю. Однако повышение в случае успешной операции - неплохой стимул, чтобы повертеться...
   -- Сигнал поступил от некого гражданина Ромальцева Владислава Андреевича, жителя Ростова-на-Дону.
   Владимир Иванович Яровой готов был услышать что угодно, только не эту простенькую формулировку: "некого жителя Ростова-на-Дону". Это уже интересно. Интересно также и то, что успели "выдоить" из него "фискалы" ростовского отделения Управления по Южному округу... То, что этого В.А.Ромальцева уже нет в списках живых, генерал-лейтенант нисколько не сомневался. С подобными сведениями штатские на свободе не разгуливают, а уж касаемо Чечни...
   -- Он явился ко мне в сопровождении майора Красова, -- продолжал Овчинников, угадывая ход мыслей начальника и понимая, как будет удивлен Яровой в итоге. Мягко говоря - удивлен. - Диапазон сведений, которыми он располагает, огромен. Разумеется, он поделился лишь несколькими фактами, которые мои помощники и лично я проверили. Это касается предотвращения покушения на Голушко в октябре 93-го... Во-первых. Во-вторых, та история с пресс-секретарем при штурме Белого Дома, в том же 93-м... Все совпало, до мелочей, а он называл фамилии и звания. Ромальцев абсолютно компетентен, и у меня нет оснований сомневаться в его осведомленности по поводу Сержень-Юртовской операции. Более того, он указал источник, раскрывать который с целью предания огласке на данный момент было бы неразумно. Это господин Саблинов Станислав Антонович. Таким образом, принимая во внимание, что в этом деле замешана организация, соучредителем которой является Саблинов, можно быть уверенными, что дело обстоит именно так, как утверждает Владислав Ромальцев. Они наверняка связаны с Ближним Востоком. Есть один способ проверить это: 9 сентября командировать группу "федералов" в Чечню, в Беной, и сорвать поставку, захватив ответственных за нее лиц. Впоследствии показания арестованных выведут и на организаторов акции. У меня все, товарищ генерал-лейтенант. Вот документы, содержащие в себе материалы по факту проверки сведений, предоставленных Ромальцевым относительно...
   -- Понятно, -- едва взглянув на распечатки, Яровой отодвинул от себя извлеченные из папки листочки. -- Я так понимаю, что Ромальцева "подстраховали" Красовым... Гм... ну что ж, недурственный ход. Понимаю, что вы ждете моей санкции. А как вы, Николай Федорович, сами для себя ответили на вопрос: зачем понадобилось Саблинову "подставляться" и людей своих сдавать образом столь хитрым? М? Просто так, не по служебной необходимости, ответьте...
   На этот вопрос Овчинников ответил себе уже давно, и потому даже не задумался:
   -- Владимир Иванович, здесь все более чем логично: борьба за власть. Соучредителей трое: Саблинов, Серапионов, Рушинский...
   -- Серапионов... Серапионов... Не Константин ли Геннадьевич Серапионов, что ушел из органов, когда Горбачев подписал указ о Временном положении?
   -- Да, тот самый, Владимир Иванович.
   -- Угу... -- коротко и тихо промычал Яровой.
   Помнил он этого мерзавца, помнил. Довелось им вместе послужить. Хоть и далеко они сидели друг от друга, но шила в мешке не утаишь. Внутри одного отделения такой организации людям равным известно друг о друге многое. А потому полковник Яровой знал все или почти все о полковнике Серапионове. И, соответственно, Серапионов все знал о Яровом. Конфликтов между ними не было, они редко сталкивались по работе, однако Владимир Иванович, стараясь придерживаться нейтралитета в отношениях со всеми коллегами, Константину Геннадьевичу протягивал руку скрепя сердце. Затем их пути разошлись. Серапионов уехал из Ленинграда в Москву, затем, кажется, в глубинку, в Сибирь, и больше о нем Владимир Иванович не слышал. Видимо, Константин Геннадьевич решил следовать принципу "Лучше быть цезарем в деревне, чем солдатом - в Риме". Яровой же получил новое звание и был переведен на должность руководителя Управления ФСК по Южному округу. В этой должности он служит и поныне. Да, как простой солдат Рима...
   Тем временем, покуда воспоминания о бывшем коллеге мелькали в мыслях генерал-лейтенанта, майор Овчинников продолжал:
   -- По моим умозаключениям, Саблинов решил попросту "подсидеть" компаньонов и встать во главе их организации единолично. Выдав такие сведения, он одновременно "обелил" себя перед властью. Не знаю всех нюансов его игры, но предполагаю, что политику он ведет запутанную и опасную. В любом случае, часть информации, которая наведет нас на факты и, вероятно, поможет докопаться до истинных целей господина Саблинова, мы сможем получить в результате успешного исхода бенойской операции. Разумеется, если таковая будет иметь место... -- и майор выжидательно поглядел на Ярового.
   -- Это не может быть разовой акцией, -- сделал свой ход генерал-лейтенант. - Мы должны будем устроить массированную атаку - и лишь в этом случае появится возможность раз и навсегда перерезать эту артерию. Ваша информация, Николай Федорович, в высшей степени полезна и достойна благодарности. Оставьте необходимые документы, я поразмыслю на досуге... Можете быть свободны.
   Майор поднялся, подвинул папку со всеми документами на стол Ярового и, щелкнув каблуками, покинул кабинет.
   Владимир Иванович задумался. На его веку Управлению, под какой бы аббревиатурой оно ни вершило свои дела в бывшем Союзе и нынешней Российской Федерации, еще не приходилось сталкиваться с подобными эксцессами. Хотя, быть может, Яровой был мало осведомлен: тайн хватало и в их организации. В том же ФСБ частенько посмеивались над ними, "фискалами". Мол, вы - религиозные фанатики, но ваша религия - Государство. Да, Яровой верил в свое государство, верил в органы, хотя и знал, что даже сюда проникла коррупция. Однако сам он считал себя честным служителем, абсолютно четко выточенным и ладно пригнанным винтиком в сложнейшем механизме исполинской машины. В этой машине не было богов. В ней были только шестеренки, винтики, гайки, поршни, валы и прочая "начинка", обеспечивающая бесперебойную работу огромного организма. Этот организм, как и любой другой, хотел жить, а потому нещадно эксплуатировал свои составляющие. Когда одно составляющее выходило из строя, оно легко и просто заменялось другим. Исключений не было. Гениев не было. Простое образовывало сложное. Причина и следствие. Закон вселенной, перенесенный человеком с неба на землю и ныне довлеющий над своим создателем. По терминологии ученых питерской группы "Пастырь", в советские времена занимавшейся разработкой психотронного оружия, -- некий "эгрегор". И этот "эгрегор" неустанно следил за тем, чтобы его жизнедеятельности ничто не угрожало. Устранял неполадки. Влиял на готовых выйти из-под контроля. Выплевывал "сломавшихся" и "неформатных". Когда кому-то удавалось уцелеть после такого "плевка", этот "кто-то" становился изгоем с обрезанной пуповиной. Машина больше не заботилась о нем, не кормила его, но и он не кормил эту машину. Однако мало было "винтиков", способных жить без ее опеки. Обычно изгои либо опускались, либо эмигрировали, либо гибли. Здесь не было ошибок. Все точно, все по расчету. В одиночку ты - никто и ничто. Тот же исполин, который опекал тебя, когда ты был его составляющим, просто сомнет взбунтовавшуюся "деталь", а затем все пойдет своим чередом. Колосс даже не споткнется. И рождение колосса произошло, когда первый прачеловек взял в руки свою первую дубинку и стал во главе первого стада пралюдей. С тех пор их потомки лишь подпитывали и наращивали мощь этого исполина, а в принципе не менялось уже ничего. Отцом этой машины был Разум - единственное, что отличало homo sapiens от всех остальных видов животных.
   Яровой прочел документы, оставленные Овчинниковым. Похоже, Владислав Ромальцев не темнил: сведения подтверждались неопровержимыми фактами, о которых доселе не знал и сам Владимир Иванович. Также не исключено, что умозаключения майора о борьбе за власть между Саблиновым и его партнерами были недалеки от истины. Судя по досье, собранному из множества источников, этот Саблинов был завистливым, желчным, довольно злобным субъектом. Как личная жизнь, так и карьера его не сложились, и теперь, к шестидесяти годам, он вполне мог предпринять отчаянную попытку наверстать упущенное. Н-да... Задача...
   В первую очередь, конечно - поставить на ноги заслуживающих доверия коллег-сибиряков, чтобы последили за этим ученым-неудачником. С Серапионовым такой номер не пройдет: бывший "гэбэшник" почует слежку за версту и, по меньшей мере, насторожится. Этого пока не нужно. А вот Рушинского "простучать" тоже стоит.
   Теперь что касается самой операции. Рапортовать выше, в Москву? Яровой мог сделать и так. И в то же время он имел полномочия действовать по своему усмотрению "на месте". Кто, как не он, лучше всего разбирается в тонкостях ситуации, создавшейся на юго-западе страны? Рапортовать - это подвергать риску благоприятный исход планируемой операции. За себя генерал-лейтенант ручаться мог, но кто поручится за честность вышестоящих? Овчинников явно знал, к кому обращается, когда шел на доклад к Яровому. Когда майор Красов привел Владислава Ромальцева к Овчинникову, он тоже знал, что делает. Все было просчитано. Но кем? Саблиновым? Как-то не вяжется. Такая интрига скорее в духе Константина Серапионова, который знает подноготную служб безопасности и контрразведки, чем несостоявшегося "светила науки" слабака Саблинова...
   Яровой налил себе чаю. Тоненькая долька лимона, попав в чашку, мгновенно высветлила насыщенно-красноватую ароматную жидкость, запрыскала маленькими пузырьками. Генерал-лейтенант бросил в чай две ложки сахара и, посомневавшись, все же добавил третью. Ничего. Говорят, хоть поджелудочной и вредит, зато мозгу полезно.
   В то же время при успешном завершении акции перехвата выяснится много нового, что само по себе неплохо. Пусть это будет лишь капля в море. Вероятнее всего, такие поставки совершаются точечно, локально, однако в разных местах. И, убедившись в заинтересованности спецслужб, Саблинов, Ромальцев или бес его знает кто еще выдаст новую порцию сведений об остальных "точках". Скорее всего, выдаст. Единичный срыв совсем не обязательно приведет к краху. Случайная помеха - не более. Никто не поручится за то, что взятых в плен поставщиков и получателей не уничтожат "по-тихому" в тюрьме, как было уже не раз со многими известными террористами и политзаключенными. Здесь, в данном случае, нужна масштабность действий.
   Яровой не был подлецом, отнюдь не был. Но и продвинуться по служебной лестнице, тем более - через благое дело - не считал лишним. Засиделся он в этом кабинете, совсем засиделся...
   Даже если Саблинов - предатель и ведет свою игру... Ну что ж, пусть ведет. Ему-то, Яровому, какое дело? Здесь каждый преследует свои цели. И на сей раз пути к этим целям у Ярового и Саблинова совпали. Не более того. Владимир Иванович отдавал себе отчет, что не зарывается. Он был достаточно осторожным человеком: жизнь научила. А вот насколько зарывается Станислав Антонович Саблинов в своем далеком Новосибирске - это уже решать самому Станиславу Антоновичу Саблинову. Генерал-лейтенанта больше интересовала реакция Бориса Николаевича, нежели душевные терзания какого-то там Станислава Антоновича. Такая акция мимо внимания Кремля не пройдет...
   Допив чай, Владимир Иванович протянул руку к отдельно стоящему у него на столе телефонному аппарату и набрал номер Егора Полянникова, командира подразделения группы антитеррора "Альфа" на Северном Кавказе...
  

ВОСЬМОЕ СЕНТЯБРЯ

  
   -- Аслан! Аслан! Там русского ведут! - детвора окружила Асланбека, жадно и с завистью поглядывая на его начищенную винтовку.
   -- Кто ведет? - лениво спросил парень-сторож, окриком успокаивая взрыкнувшего Эпцара.
   -- Мужчина ведет! Большой мужчина! - мальчишки разводили руками, показывая, насколько большой человек тот, что ведет сюда какого-то русского.
   Откуда здесь, в горах, взяться русскому? Вон они все - кто дом строит, кто хозяйкам помогает...
   Но из интереса пятнадцатилетний Асланбек все же ухватил винтовку, привязал запрыгавшего в предвкушении прогулки "кавказца" к деревцу сирени и отправился вслед за ребятишками.
   Идти пришлось совсем недолго: тропка вильнула, и юноша почти лицом к лицу столкнулся с двумя незнакомцами. Высокий и широкоплечий детина лет двадцати пяти - тридцати, заросший светлой щетиной, румяный, вздернул автомат. Перед ним плелся мужчина примерно того же возраста, черноволосый и синеглазый. У него были сильно разбиты губы, вытекшая из носа кровь оставила темный след на лице и одежде. Из них двоих Аслан принял бы за чеченца скорее этого избитого парня, чем русоволосого крепыша.
   Юноша тоже был не промах: наставил на детину винтовку и прикрикнул:
   -- Ты кто?!
   -- Ассалам, к'ант1! - на том же, родном Асланбеку, языке отозвался светловолосый джигит, снова переводя автомат на своего пленника. - Ты из того аула?
   -- Ва аллейкум ассала, гость! - откликнулся юноша. - Да, я живу там.
   Мальчишки сгрудились поодаль и с опаской наблюдали за чужаками, один из которых явно был "нохч2".
   -- Меня Хусейн зовут, -- продолжал джигит.
   -- Меня - Асланбек.
   -- Хорошо, Асланбек. Взрослые мужчины есть в ауле?
   Аслан чуть было не обиделся: а он что, ребенок?! Но вовремя опомнился: мужчина был старше него вдвое, и потому не пристало юнцу проявлять свой характер перед мужчиной. Вид у этого Хусейна городской. Наверное, из Грозного или из Гудермеса. Такие здесь часто проходили. Но чтобы в одиночку - впервые...
   Все это время пленник, немного покачиваясь, стоял почти между ними. Хусейн подпирал его своим автоматом, иначе тот готов был в любой момент рухнуть на землю.
   По дороге в село Аслан так и не решился спросить гостя, что это за русский.
   В маленьком селении любая новость - сенсация. Плохая сенсация разгоняла жителей по домам. Но приход большого джигита с пленным йурс'к не был сочтен женщинами аула как дурное событие. Они выглядывали из-за оград с любопытством. Молодые девчонки прятали лица, чтобы скрыть улыбки симпатии, адресованные светловолосому Гоуде3 в пятнистом комбинезоне. К виду пленных русских, будущих работников, здесь давно привыкли.
   -- Дядя Рустам! - войдя по двор старосты, пожилого одноногого Рустама Удугова, крикнул Асланбек. - Ассалам аллейкум!
   Староста Удугов вышел им навстречу на костыле.
   -- Марша вогийла4, -- произнес он, увидев Хусейна.
   -- Здравствуйте, -- отозвался джигит, продолжая держать на прицеле своего пленника.
   -- Иди, Аслан, -- приказал староста.
   Асланбек с тщательно скрываемой и оттого еще более заметной неохотой подчинился. Все-таки он был еще мальчишкой, и его разбирало любопытство: кто этот Хусейн и как оказался в окрестностях аула. А также - кто такой русский, которого он привел.
   -- И этого возьми с собой. Да смотри за ним внимательно! - приказал гость.
   Мог бы и не предупреждать. Аслан уже почти год охраняет работников, и никто из них не сбегал ни разу. Юноша подумал, что аллах как-нибудь подарит ему возможность доказать этому чужаку, что он, Асланбек Закаев, уже вовсе не мальчишка.
   Русский едва переставлял ноги. Не раз и не два пришлось Аслану прикрикнуть на него и даже ткнуть стволом винтовки между лопаток. Юноша совсем не знал русского языка, и попытки пленника что-то сказать или спросить игнорировал. Загнав русского в хлев, чтобы утерся там и перевел дух (какой из него сейчас работник?), Асланбек запер ворота и, сходив за Эпцаром, выпустил пса бегать по двору. А то как бы русский по глупости не вздумал сбежать...
   "Кавказец" повел себя странно: он с утробным рычанием кинулся на ворота, долго нюхал щели, потом слегка подвыл и улегся невдалеке, не сводя светло-карих глаз с хлева, поскуливая.
   Асланбек усмехнулся: Эпцар сегодня весь день не в себе. С утра выл, теперь вот снова воет. Старый дедушка Махмуд говорил, что собаки воют - беду чуют. А Эпцар - глупый пес. Он может и просто так выть или ямы в огороде копать. Совсем никчемная собака. Разве только свирепая, все одного ее вида боятся...
   Хусейн и староста Удугов вошли в дом последнего - низенькое саманное здание с небольшими окошками и очень простым интерьером. Жена старосты тут же накрыла на стол и исчезла.
   -- Рустам, -- представился хозяин.
   -- Хусейн Терлоев.
   -- Терлоевы? Хороший тейп5... Озда тейп - озда стаг6, -- кивнул Удугов. - Ты кем Маге и Ахмеду доводишься?
   -- Дядьки они мои. Двоюродные.
   Одноногий почтительно закивал:
  
   _______________________________________________________________
   1 К'ант - парень или сын, в зависимости от контекста. Здесь - "парень" (чеченск.).
   2 Нохч - самоназвание чеченцев.
   3 Гоуда - богатырь из чеченских былин.
   4 Марша вогийла - дословно: "Со свободным прибытием тебя!"
   5 Тейп - род.
   6 Озда тейп - озда стаг - благородный род - благородный мужчина.
  
   -- Мой дом - твой дом, Хусейн. Давай, отдохни с дороги.
   Хусейн отведал угощений старосты, и лишь потом хозяин спросил:
   -- Как взял русского?
   -- В горах прятался. Скорее всего, сбежал у кого-то в Сержене и заблудился в лесу.
   -- Э, э... -- с сомнением покряхтел Удугов, поглаживая седоватую бороду и почесывая лысину под маленькой черной шапочкой. - Здоровый русский. Крепкий. Не похож на лаи...
   -- Не успел расспросить, добрый хозяин. Сопротивлялся он, биться пришлось. А там их блокпост рядом, обходить далеко надо, снайперы... Через перевал перешли - и тут парень вашей деревни, Аслан, навстречу. Так и привел нас в аул.
   -- А сам куда путь держишь?
   -- В сторону Аргунского.
   -- Тц! Далеко тебе... Дождей много было нынче, идти трудно сейчас.
   -- Надо, отец. Ждут меня там.
   Рустам Удугов постучал своим костылем по циновке:
   -- Сомнение у меня, Хусейн. Как бы не с блокпоста русский тот...
   -- Так что, если даже и с поста? В ауле руки лишние не помешают. Приглядывайте за ним получше, а то совсем у вас мальчишки в сторожах сидят, как я погляжу...
   -- А кого поставить? Все старшие в Грозном да в Аргуне. Сам видишь: в ауле только старики, калеки вроде меня, женщины, дети да йурс'к лаи... Кому еще поручить?
   Хусейн понимающе кивнул, но своих мыслей вслух говорить не стал.
   -- Надо мне будет русского поспрашивать, -- сказал он, подумав. - Отдохну - и пойду, поговорю... Может, и знает чего... А что, наши давно здесь не проходили, отец?
   -- Да как не проходили? Вчера вот только останавливалось шестеро. Двоих раненых оставить хотели, потом передумали. Тоже в сторону ущелья направились...
   -- Раненых оставить хотели, говоришь? Как звали тех ребят?
   -- Не знаю, Хусейн.
   -- Да вот думаю: не от них ли я отстал? Тут бой был неподалеку. Ваху, Абу и Беслана зацепило... Как хоть выглядели те парни?
   Удугов коротко описал вчерашних гостей. Хусейн кивнул:
   -- Ну! Они и есть! Прорвались, значит... Хорошие парни, смелые. Спасибо, что приютил их, отец.
   Староста поглядывал на молодца. Смелый парень, сильный парень, да уж больно лощеный. Не похоже, чтобы много суток по горам скакал. Те, вчерашние, совсем грязные были, тощие, злые, как шакалы. Водкой от них пахло, нехорошо. Грех для мусульманина, но без водки вряд ли такое вынесешь, что на их долю перепадает. А еще, бывало, и похуже чего употребляли, детвора после них шприцы собирала по деревне. Боль, говорят, притупляет... Э-э-э... совсем законы предков, законы шариата забыли. Война...
   -- Спать ложись, Хусейн, -- решил Удугов.
   Пусть делают что хотят. Не его это дело. Староста уж давно от войны отвернулся - как ногу потерял. Сами разберутся.
   Терлоев поблагодарил и поднялся.
  

* * *

  
   Асланбек позевывал. Вот уж темнеет. Сейчас Ваха придет сменить его на ночь: Вахина очередь нынче дозор нести. Надо русских лаи на место отправить. Дед Махмуд им похлебку скоро принесет. Нравится старику, что ли, с этими грязными свиньями водиться? Не понимал Аслан аксакала...
   Он заглянул в хлев. Русский сидел, охватив себя руками и опираясь спиной о деревянную подпорку для крыши. Дремал, кажется. Даже не пошевелился.
   Асланбек ушел. Часть русских работала на строительстве дома для Мечиговых, за ними смотрел Ильяс. Вот Ильяс - совсем мальчишка, четырнадцать всего. Ему даже винтовку не доверили, с кинжалом ходил. Зато кинжал хорошо бросал, лучше всех в ауле. Его больше боялись, чем Аслана с винтовкой. И Ваху боялись, ровесника Асланбека. Бешеный он. Все норовит с пришлыми в отряд сбежать и подражает им каждый раз, когда они являются. Однажды русского лаи застрелил. Случайно. Хотел мужчинам показать, как метко стреляет, вытащил одного из работников. На макушку ему поставил пустую консервную банку из-под тушенки, входившей в провиант гостей-воинов. Целился долго, но разнес русскому голову. Мужчины похохотали и, конечно, Ваху с собой не взяли. Да и не собирались, как понимал Аслан. Дурак Ваха. Над ним все, кто в аул приходил, всегда смеялись. Асланбек с ним прежде, когда мальчишкой был, часто дрался, потом перестал. Все равно не уймется. Дурак потому что.
   А вот и он. Тут как тут. Подошел, руки в карманах, поздоровался, сквозь зубы сплюнул. Асланбек один раз слышал, как боевики, балуясь, обзывали друг друга "гуронами". Что это означало, юноша не знал. Но явно что-то обидное, презрительное. Так вот Ваху с тех пор ему всегда хотелось обозвать точно так же.
   -- Аминат сказала, ты с большим чужим мужчиной приходил? - проговорил он. - Пленника привели?
   -- Привели, -- отозвался Аслан, отдавая ему оружие.
   -- Откуда мужчина?
   -- Не знаю. С ним дядя Рустам говорил.
   Ваха издевательски хохотнул. Асланбек понял: поддевает, мол, выгнали тебя, как мальчишку.
   -- Я спать пошел, -- деланно зевнув, сказал он, стараясь не показать гнева.
   Ваха же, посмеиваясь, пошел к хлеву.
   Лаи лежали на своих подстилках. Новичок озирался. Почти никто не обращал на него внимания. Ваха оценил: сильный лаи. Надо будет его на самую тяжелую работу погнать, много делать сможет первое время.
   Они встретились взглядом. Злость вскипела в Вахе: русский его совсем не боялся. Видимо, не знал, с кем имеет дело.
   -- Что смотришь, хъ'ак1? - крикнул он.
   Тот явно не понял ни слова. А по-русски Ваха говорить почти не умел. Знал несколько слов, да и то "грязных". Их-то он и применил, подойдя к лаи-новичку и достаточно сильно толкнув того прикладом винтовки в грудь.
  
   ___________________________________________________________________
   1 Хъ'ак - свинья (чеченск.). Если мусульманин произносит это в отношении другого человека, то это говорит о его желании сильно оскорбить собеседника, ибо по законам Ислама свинья считается нечистым животным (никогда не употребляется в пищу).
  
   Остальные пленные замерли. И не только из-за противостояния раба и молодого надсмотрщика: в открытые ворота ворвался Эпцар. Ваха не успел ничего сделать, и пес бросился на русского.
   Все произошло в какие-то секунды. Русский ухватил "кавказца" за шиворот, и рука его утонула в густой шерсти собаки. Оказалось, что Эпцар вовсе не нападал на него. Тяжело дыша, пес опрокинулся навзничь, задрал и поджал лапы, подставил беззащитное брюхо. Его поза выражала полную покорность. Не игривый призыв погладить живот, а именно покорность.
   -- А ну!.. - Ваха дернул винтовкой, и тут же Эпцар оказался на ногах.
   Вставший дыбом загривок, волчий взгляд исподлобья, оскаленные клыки и глухой, едва слышный утробный рык. Черная губа подрагивала, морда щерилась, тело дрожало от напряжения каждого мускула.
   И Ваха осознал: один знак этого незнакомца - и собака сейчас же вцепится в глотку одного из своих хозяев, позабыв о винтовке, позабыв обо всем на свете. Охранник зачарованно смотрел в волчьи глаза и боялся пошевелиться.
   -- Хей! Ваха! Что делаешь?
   Эпцар тут же расслабился. Ваха оглянулся. Русский как сидел, так и сидел, только выпрямился после удара сторожа и броска собаки.
   В воротах стоял дед Махмуд с котлом в руках. Ваха вжал голову в плечи и быстро прошел мимо него. Следом потрусил и "кавказец".
   Старик вел себя так, будто ничего не произошло. Спокойно разлил варево по мискам, подставляемым рабами, унес опустевший котел, сопровождаемый звоном и скрежетом ложек, вскоре вернулся, сел на низенькую скамейку.
   Роман Комаров изрядно подивился тому, что произошло. Он очень устал сегодня, сильно повредил руку топором и к тому же чувствовал, как подступает простуда. У него, как и у остальных его соседей по хлеву, не было даже сил спросить у новичка его имя.
   Старик, слегка покачиваясь, смотрел то на него, то на темноволосого синеглазого незнакомца. Казалось, он что-то сопоставляет. На тонких сморщенных губах аксакала играла едва заметная улыбка. Непонятная, как он сам.
   -- Са жаждет утраченного и уносится воображением в прошлое... -- ни с того ни с сего вымолвил он.
   Новичок встретился с ним взглядом. Комаров заметил, что эти двое слегка кивнули друг другу. Незнакомец отвернулся. Он не ел, а потом и вовсе подвинул миску к своему соседу. Тот что-то пробурчал в благодарность.
   Невзирая на усталость, из-за боли в покалеченной руке заснуть Комаров не мог. Все рабы уже давно спали, старик унес керосиновый фонарь. Роман нашел более или менее удобное положение, кое-как задремал. Как вдруг скрипнула створка ворот, и в проеме возник темный силуэт. Комаров узнал в этой фигуре деда-аксакала.
   Тот бесшумно проскользнул мимо спящих.
   -- Ты не спишь... -- послышался голос старика. В его тоне звучал не вопрос, но утверждение.
   Комаров хотел было признаться, что не спит, и тут понял, что обращались не к нему, а к тому самому новичку.
   Незнакомец сидел в дальнем углу хлева, на куче полусгнившей соломы. Старик подошел к нему и, наверное, тоже сел.
   -- Здравствуй, -- тихо сказал аксакал.
   -- Здравствуй, -- еще тише ответил новичок; в голосе его и тоне было что-то очень узнаваемое - для Романа.
   -- Когда?
   -- Завтра. Утром.
   -- Хорошо. Теперь приоткройся. Ты все помнишь? О воде?
   Последовал звук, похожий на утвердительное междометие. О чем говорят эти двое? Они знают друг друга? Странно...
   -- Ты явился за двоими. С предпоследним... -- продолжал старик, вздохнув. - Не живется вам...
   Незнакомец промолчал. Аксакал поднялся на ноги:
   -- Рад был увидеть тебя. Рад буду встретить тебя, когда к тебе придет твой тринадцатый...
   -- Я тоже, -- почти шепнул пленник. - Если он придет...
   Дед-чеченец прошел мимо Романа, который лежал с колотящимся сердцем. Скрипнула створка ворот, лязгнул ржавый засов. Что-то неосязаемое, из-за чего мутились мысли Комарова, испарилось вместе с уходом старика.
   О чем таком странном они говорили? Что все это может означать? А новичок-то не выглядит рабом... Этому у Романа есть два объяснения: либо парень совсем недавно попал в плен, либо здесь что-то нечисто. Если первое, то по своему печальному опыту Комаров знал: оказавшись тут, люди первое время находятся в полном смятении, их терзает непрерывный страх. Незнакомец - идеально спокоен. Даже провел демонстрацию силы перед этим пацаном-сторожем, которого здесь все боялись и ненавидели больше остальных хозяев. Ваха чуть струю не пустил в штаны. Такого мстительный и подловатый мальчишка новичку не простит.
   Но есть и второй вариант, при котором пленник знал, что делает. И прекрасно понимал, что за бесчинство голову оторвут скорее Вахе, нежели ему. Хотя Комаров и отупел за полгода в статусе раба, но соображать еще не разучился. Тем более, когда речь шла о собственной, подвешенной на ниточке, жизни.
   Если же "дело нечисто", самоуверенность парня, выдающего себя за пленника, может означать лишь одно: он вовсе не русский, а чеченец. "Подсадная утка". И сюда его поместили, желая что-то выведать. Возможно, у кого-то из рабов. Почему нет?.. Вот только у кого?..
   Примерно так рассуждал Комаров, падая в круговерть сумбурных сновидений. Мама, Танька, довоенный Гудермес, Бахчисарай... Отец, который после развода забрал сына с собой в Крым, а дочь оставил бывшей жене. Мелькнула и исчезла спускающаяся по лестнице рыжеволосая девушка в подъезде того дома, где еще совсем недавно жил Роман... Хромой хан Теймер и хитроумный Одиссей... нет, не Одиссей, а ингуш Цаген... Войны, войны, войны. Правители и нищие. Затмение солнца. Снова рыжеволосая девушка, сбегающая по ступенькам, ее странный, хоть и брошенный вскользь, взгляд на него, на Комарова... Синие глаза пленного парня... Взгляд той девушки... Взгляд пленного... Взгляд девушки... Провал... Темнота. А потом яркий-яркий сон...
  

* * *

   А вот Хусейну уже не спалось. В отличие от рабов, Горец не был изможден. В отличие от проходивших через этот аул боевиков, не был измучен бесконечными перестрелками и погонями. Но для хозяина дома, для старосты Удугова, он должен пока притворяться, что спит мертвым сном после долгого перехода и выматывающего преследования. До утра еще очень далеко. Как и до той таинственной операции, о подробностях которой знал только Ромальцев. Ромаха сейчас в безопасности, но утром, когда все начнется, он должен быть на свободе...
   Горец не отдавал себе отчета, что тянет его к Владу. Он чувствовал, что Ромаха необходим ему. Прежде тот не разделял проявлений дружеских чувств Усманова, и Хусейн предпочитал не навязываться. Но несколько месяцев назад все изменилось. И Влад изменился. Он готов помогать Хусейну, не спрашивая, что, зачем и почему. Горец это знает. И со своей стороны также не поскупится, не струхнет, потребуйся помощь Ромальцеву. Это нормальная взаимовыручка, одобряемая тут, на Кавказе, воспетая в местном фольклоре, кодекс чести настоящего джигита. Но там, в России... Там все иначе. Слишком "добренький" вызывает подозрение, тем более, если он - чеченец. Порядочность почти приравнена к глупости. Хусейн узнал даже одну русскую поговорку, которой прежде не слышал: "Простота хуже воровства". В России нельзя оставлять двери незапертыми. Двери твоей души. Там каются, чтобы грешить дальше. Впрочем, все изменилось нынче и здесь, на родине Горца. Все превратилось в сущий ад...
   Уехав из родного города, из Грозного, Хусейн до сих пор чувствовал себя в Ростове-на-Дону отщепенцем. Явной неприязни по отношению к нему окружающие не проявляли: он выглядел очень уверенно, внушительно и независимо. На улице его не останавливали, не просили предъявить документы, ведь внешне Хусейн казался более русским, нежели многие "русские по паспорту". Но в глубине души Усманова, как и в каждом человеке, жил маленький мальчик. Немного нерешительный, слегка растерянный. Чувствующий себя не в своей тарелке. Изгой на родине, он был не нужен и в Ростове. Его родители вернулись в Грозный в шестидесятых. Там и познакомились, хотя прежде жили почти рядом, в Аркалыке. В Грозном у них родился сын, Хусейн, а также его младший брат. Хусейн вырос, окончил школу, нефтяной институт, но через год после получения диплома им всем пришлось уехать. Семья Усмановых не стала дожидаться начала войны: уже в конце восьмидесятых - начале девяностых было понятно, что война будет, хотя многие просто не хотели в это верить.
   К новым обстоятельствам молодой человек привыкал долго. Беспорядки в Грозном уже начались, а он все еще раздумывал, не появится ли возможность вернуться в Чечню. Родителям было проще: они привыкли к кочевой жизни. Вольный воздух степей, образ мыслей и поведение коренных жителей Казахстана - все это очень повлияло на переселенцев с Кавказа. В родной республике казахи вели себя как гости. Редко кто из них занимался хозяйством, отношение людей к земле было, по рассказам отца, очень пренебрежительным. Одно слово - дети кочевников, не знающих родины, да и не желающих знать ее. Вольные всадники, и дом их - юрта, которую где захотел, там и поставил. А не захотел - собрал и поскакал дальше. Разве можно уязвить сердце вечного странника, ворвавшись в его дом? Разве можно поработить душу человека-"перекати-поле"? Нет. Но древние умели платить за свою свободу, а времена меняются. И пришлось детям степей осесть. А дух отцов жил в них по-прежнему...
   Очень много переняли у соседей-казахов насильно подселенные к ним вайнахи, прожив среди степей не одно десятилетие. Особенно - молодые чеченцы. В край своих дедов они возвращались другими: поверхностными, почти утратившими дух и мудрость предков, их культуру. Самым страшным проклятием у древних нахов было выражение: "Пусть в твоей сакле погаснет очаг!" Пока сакли пустовали, огонь погас во многих очагах. Сохранились лишь искорки - то здесь, то там. Пряча эти искорки, те, кто еще не утратил память, бежали прочь. Оставались другие, позабывшие все. Оставались, умирали, убивали, обманываясь заревом совсем иного огня... И не было победителей. Была только война, бесконечный бой. Монстр, восставший из небытия, исчадие, вырвавшееся из подземелий Этера1, требовало новых и новых жертв. Жадная, ненасытная тварь...
   "Хранителям искорок" теперь было нелегко создать свой очаг. Им снился дом. Нет, не тот, не нынешний, с черными пастями пустых оконных проемов, с обугленными стенами, которые изрешетили дыры от пуль и снарядов... А прежний, погруженный в яркую, буйную зелень деревьев, нарядный, подмигивающий уютным светом окошек. Каким они запомнили его навсегда...
   Многие ростовчане подозрительно косились на Хусейна, когда узнавали о его национальности. Проблемы же с личной жизнью, с Настей, продолжались и после переезда. Родители Незабудки упрямо не хотели признавать их отношений, несмотря на то, что их дочь и Усманов были влюблены друг в друга со школьных лет и за это время он ни разу, ни словом, ни делом, не дал повод судить о себе как о плохом человеке.
  
   _______________________________________________________________
   1 Этер - языческий бог подземного царства в верованиях древних ингушей и чеченцев. Этеру поклонялись и приносили жертвы, а грешников он заставлял долго мучиться в предсмертной агонии.
  
   Мать Аси (так называли девушку близкие) высказывалась о Хусейне примерно в таких выражениях: "Мы уехали из Грозного не для того, чтобы ты и здесь продолжала встречаться с этим своим чеченом. Нам не нужен зять из этих". Усмановы, конечно, тоже не были в восторге от сердечного выбора сына, однако проявляли большую сдержанность. О своей любимой Хусейн не слышал от них ничего дурного, но и обсуждать кандидатуру Насти на роль невестки они особо не жаждали. Эта ситуация тянулась уже многие годы. Вся проблема заключалась в национальности. Незабудка не давала согласие на замужество никому из кавалеров, обильно "поставляемых" матерью и теткой, в то же время и убегать с возлюбленным в неизвестность не решалась. Они оба считались с мнением родителей, их воспитали в строгости, и, наконец, они были довольно инфантильны. Достаточно всего лишь такого факта: дальше поцелуев и объятий их отношения не заходили, и в свои двадцать пять Ася оставалась девственницей. Усманов предлагал ей сделать какие-нибудь решительные шаги вроде побега или тайной регистрации брака, но Ася отступала в страхе перед своей и его родней. А делать что-то вопреки ее доброй воле ему не хотелось. В душе Хусейн ругал себя, в самые тяжкие минуты даже обзывал "не мужиком", однако ничто не сдвигалось с мертвой точки. Однажды в сердцах он сказал ей: "Я тебя украду!" Ася побледнела, ее затрясло, с ней едва не случилась истерика. И он замолчал, боясь, что ее родители осуществят угрозу перебраться в другой город, подальше от "этого чечена". Он, конечно, поехал бы следом, но... все повторилось бы, как в Грозном, как в Ростове. Бросить Настю он тоже не мог, хотя в отчаянии частенько подумывал, что вино, которое они месят в виноградной бочке уже много лет, давно скисло, превратилось в уксус и теперь жжет их обоих. Он любил Незабудку и знал, что она тоже любит его. Пусть по-своему, пусть не с той безоглядной пылкостью, страстью и безрассудством, как умеют любить своих избранников другие женщины. Но именно такая любовь, как у Насти, являлась для Хусейна главной ценностью. Хотя не хватало понимания, не хватало тепла, не хватало друзей. Настоящих. Таких, каких он, идеалист, навоображал себе в мечтах.
   И потому Усманов инстинктивно тянулся к людям, которые не отторгали его, не смущались едва заметного, но все-таки акцента, не косились. Таких было мало. Но ради таких он готов был стоять горой. Видимо, все это и привело его в ту компанию, где он познакомился с Дмитрием, его парнями, а вскоре и с Владом. Уж здесь-то на паспортные данные внимание обращали в последнюю очередь. Смотрели больше, "что ты за фрукт" и можно ли тебе доверять. Однако назвать это настоящей дружбой было нельзя. А в дружбе, именно в дружбе нуждался тот "мальчишка", что никак не хотел покидать сердце и душу Хусейна. Не был Усманов одиночкой...
   Когда Ромальцев попросил об одолжении - присмотреть за некой женщиной (которую, к слову, Хусейн в тот день так и не увидел, хотя просидел под ее окном почти сутки) - тот самый "мальчишка" в Горце несказанно обрадовался. Это был очевидный акт доверия: Хусейн понял, что речь идет о самом близком для Влада человеке, и отнюдь не о сестре. Выспрашивать подробности по законам кавказской этики не принято. Раз друг тебе говорит, что ему что-то нужно, то ему это действительно нужно. Не испытывая ни тени сомнения, не задумываясь о возможной опасности, Хусейн сразу дал согласие и честно выполнил обещание. С тех пор их приятельские отношения крепли. Ромальцев оказался очень интересным человеком и отнюдь не "размазней", как величал его Дмитрий Аксенов. Усманов был философом, очень эрудированным созерцателем, человеком неглупым, пусть и нерешительным в некоторых вопросах. И, как выяснилось, хваткий, дерзкий и прагматичный Влад имел с ним немало точек соприкосновения во взглядах на жизнь. Они беседовали часами, они говорили почти обо всем. Однажды Хусейн чуть было не рассказал ему о Незабудке, но вовремя остановился: Влад предпочитал не говорить о личном, а потому своей откровенностью приятель мог бы поставить скрытного Ромальцева в слишком неудобное положение.
   О бенойской операции знали двое. Аксенов и Ромальцев. Полностью - только Ромальцев. Дмитрий - в общих чертах. Дмитрий не очень хотел втягивать сюда еще и Хусейна, однако помощь Усманова оказалась необходимой.
   Влад, заваривший эту кашу со спецслужбами, должен был присутствовать вблизи места проводимой операции как гарант того, что его сведения были правдивы. Он хотел присутствовать там, дабы убедиться в успехе, увидев результат акции собственными глазами. И, наконец, у него было еще какое-то дело в одном из бенойских аулов, о чем он, по своему обыкновению, не распространялся.
   То, что операция более чем серьезна, Хусейн понял уже с того момента, как были произнесены слова "Альфа" и "Вымпел". При этом он узнал, что в этих антитеррористических группах работали и спецназовцы-чеченцы, ингуши, осетины, однако они почти всегда отказывались участвовать в подобных мероприятиях, ссылаясь на риск последующей кровной мести им и их родным, если кому-то станут известны имена. Так было и на этот раз. И потому участие в операции Хусейна, хорошо подготовленного физически, было оправдано: инкогнито, он послужит своеобразным "прикрытием" Ромальцеву и сможет пригодиться, если потребуется переводчик, потому что жители Горной Чечни либо вообще не говорят по-русски, либо говорят очень плохо.
   Влад не настаивал, он предложил приятелю право выбора даже после того, как посвятил его в некоторые планы будущей операции. Но Хусейн не отказался, и двойная опасность, о которой упредил друг, не смущала молодого человека нисколько. Дмитрий пообещал организовать эту "командировку" так, чтобы никто ничего не узнал об Усманове и его роли в бенойском деле.
   Часть отряда "вымпеловцев" высадила Ромальцева с Усмановым близ того местечка, куда стремился Влад, и отправилась дальше, на север.
   В лесу им пришлось немного подраться. Хусейн долго не мог заставить себя ударить друга в лицо. Влад разрешил его сомнения, уповая на рефлексы, напал на приятеля и подставился. Богатырский удар Горца последовал незамедлительно. Глядя на то, как Ромальцев обливается кровью, Хусейн тяжело вздохнул. Зато теперь, с раскровененными губами и в заляпанной одежде лже-пленник выглядел куда убедительнее.
   Усманов перевернулся на спину и заложил руки за голову. Через маленькое окошко домика старосты было видно луну. Она была почти полной сегодня. И молодой человек вспомнил рассказ одной воркутинской девчонки, приезжавшей в Грозный на лето. Кажется, звали ее Женя. Хусейн хорошо помнил неправдоподобно белую кожу северянки. Большой компанией они сидели близ ворот дома Жениных бабки и деда, у которых девочка гостила на каникулах. Усманов играл на гитаре и пел: все говорили, что у него очень хороший голос. В один из вечеров, слушая песню приятеля, Женя смотрела на такую же - почти полную - луну и вдруг произнесла: "У ненцев и чукчей об этих пятнах на Луне говорят, что это один брат другого закалывает вилами". Хусейн присмотрелся. И ведь в самом деле: там будто бы кувыркались два человечка, между которыми торчала длинная кривая "палка", воткнувшаяся в нижнего...
   -- А верхний и правда на чукчу похож... -- заметила тогда Незабудка-Ася. - В этой их шубе...
   -- Кухлянка, -- поправила Женя. - У них шубы кухлянками называются. А поверх иногда нарядные камлейки надевают - вот и получается такой балахон, как там, -- она указала в небо.
   Брат брата вилами закалывает... Надо же такое выдумать... Хусейн улыбнулся.
   Цепочка детских воспоминаний удлинялась, "звенья" прирастали друг к другу, потом все спуталось, и Усманов увидел красочный, очень яркий сон...
  

* * *

  
   -- Мне пора идти, Небтет, -- Ал-Демиф слегка встряхнул за плечи свою возлюбленную и заглянул в ее глаза.
   Жена Сетха, бледнея и холодея, сглатывала слезы. Ей почудилось вдруг, что она видит прекрасное лицо этого юноши последний раз в своей жизни. Ал-Демиф уже менялся, уже напускал на себя обманчивый вид ледяного и беспощадного слуги, главнокомандующего армии демонов. Таким он должен предстать перед своим приемным отцом, полководцем Сетхом.
   -- Поклянись мне, -- Небтет не удержалась - бросилась за ним, схватила за руку покидающего оливковую рощицу Ал-Демифа, -- поклянись мне, любимый, что после этого боя отречешься от Сетха и уедешь!
   -- Ты снова о прежнем... -- поморщился молодой воин.
   -- Ты служишь Смерти. Ты знаешь об этом!
   -- Мы все служим ей. Бессмертных не существует, Небтет. Каждый наш шаг - это шаг навстречу Смерти.
   -- Не калечь свою душу, Ал-Демиф. Еще не поздно опомниться и уйти. Я уйду с тобой, если пожелаешь.
   Он остановился. На его лице, мужественные черты коего заставляли вожделенно вздыхать многих знатных египтянок, отразилась борьба. Небтет гладила его плечи, укрытые черным плащом.
   -- Я желаю, -- медленно произнес Ал-Демиф и слегка коснулся носом ее щеки - это была их самая нежная ласка. - И клянусь, что если уйдешь ты... уйдешь со мной... то это будет мой последний бой...
   -- Не говори так, -- сердце сестры Исет и Усира больно сжалось от его слов.
   Юноша не понял ее страхов. Он улыбнулся:
   -- Я оставлю армию твоего мужа, если останусь жив. Не ходи за мной, не стоит. Жди моего возвращения в этом саду, Небтет. Да будет благосклонна к тебе Маат.
   Небтет смотрела ему вслед, но Ал-Демиф не оглянулся.
  

* * *

  
   Бережет, бережет сестрица сынков своих незаконнорожденных! Сама, колдовством Нетеру гораздая, себя не пожалела, во главе стана сверкает, солнцеликая, а Хора и Хентиаменти укрыла...
   Усмехнулся Сетх, взглянул на молча ждущего приказов воина - своего наследника, лучшего из лучших. Мрачен лик юноши. Не любит он демонов, а возглавлять их армию приходится...
   -- Не быть Хору Хор-сма-тауи1, -- молвил полководец Сетх. - Веди свою армию, сынок, защити Гелиополь, дабы не прорвалась сестра Исет на суд. Иди, выходи, ибо скоро псы и псицы Исет будут в пустыне. Встреть их, Ал-Демиф, и покарай всех по одного. Да будет знак твой тебе защитой!
  
   _______________________________________
   1 Хор-сма-тауи - Хор, объединитель двух земель.
  
   И сверкнули клешни скорпиона на знаке в перстне юного наследника. Развернулся Ал-Демиф, напустил морок и, хлопнув крыльями, вылетел прочь из цитадели Сетха...
   Расхохотался Сетх женским хохотом. Черны были его глаза, когда он снова взглянул на Око Сетха. Не ведал никто об Оке Сетха. Знали Око Ра, знали Око Хора - Уаджет, а о тайне бога пустыни бессмертные Нетеру не догадывались.
   Развернулась армия богини Исет от горизонта до горизонта строем конных воинов. Давно не топтало пески пустыни столько лошадиных копыт... А пехота ныне перестроилась, лучники да мечники за всадниками попрятались, вперед сестра их не бросила. Взглянул Сетх на восточный фланг. Ах, сестра! Научил тебя покойный муженек, Усир светлопамятный, красиво говорить! Вон кого на переговорах в союзники заполучить сумела! А воевать не научил. Ибо сам не умел никогда... Ведь предлагал тебе любящий брат Сетх иной выход, но избрала ты удел вдовы, теперь и мечи скрестить с тобой придется, а потом и отпрысков твоих с лица Геба стереть...Хоть и не только на земле состоится эта сеча: земной Ростау находится в Гизе, Ростау небесный - повсюду. Вы хотите прорваться в ворота небесного Ростау, проникнуть в Гелиополь на праведный суд Девятки Верховных. Но у вас есть еще и смертные тела, которые будут рвать и терзать демоны Сетха... Ты уже проиграла, Исет! Ты уже проиграла... Взглянуть только на то, как расположила ты части армии своей, смешной и разномастной.
   Сетх смотрел в туманное зеркало Ока и посмеивался.
   На восточном фланге ярили коней свиреполикие мары - старшие дочери в роду, цвет племени.
   Безмужние воительницы в мужских доспехах ждут команды к началу боя, груди мар перетянуты "сиилга" - повязкой для ношения не младенцев, но оружия. Не дадут они новую жизнь до тех пор, покуда не покарают врагов и не совершат три подвига. Таков закон их народа, живущего в горах...
   Ближе к центру - смешанные отряды женщин гергара и атлантид с мужчинами-собар, коих можно узнать по черным одеяниям, а похожи они на воронов. Их возглавляет сидящая по левую руку от сестрицы Исет Мелх-Азни, Глас Солнца. Под черновласой и черноокой Мелх-Азни нетерпеливо бьет копытом белый конь, и одежды Мелх-Азни белы.
   За Исет и по правую руку - армия и военачальники Та-Кемета, присягнувшие супруге Усира на верность. Смеялся Сетх, узнавая лица изменников. Но не было среди них ни Хора, ни Хентиаменти. Пожалела сестрица ублюдков своих. Струсили сыновья Усира, ай струсили!..
   А весь правый, западный, фланг занимали амазонки Северной страны, выжигавшие себе груди и дававшие обет безбрачия. Их кривая, обезображенная предводительница не смотрит на левый фланг, дабы не будить в себе гнев. Где это видано - атлантиды, гергара и мары в одном стане с гордыми воительницами средиземноморья?! В другом случае полководец удивился бы, но только не в преддверии битвы за Гелиополь...
   Черные глаза, черные волосы. И лишь прекрасная богоравная сестра Исет - золотым пятном на рыжем своем коне, в сияющем убранстве, шлеме Усира, с посохом-джед и крестом-анкх в руках.
   И видел Сетх свою армию. Стройные ряды, возглавляемые Ал-Демифом, демоны-военачальники, подчиняющиеся лишь Сетху и его наследнику. Только мужчины, только лучшие воины Кемета! Вот будет битва!..
   Исет вскидывает руки, священные символы сверкают в лучах Ра. И видят ее всюду. И это знак.
   Мелх-Азни пускает стрелу в сторону армии врага. Это знак. Ее воины срываются с места одновременно с амазонками, спущенными в бой яростным криком одноглазой предводительницы.
   Не оглядываясь со своей колесницы, Ал-Демиф показывает своим демонам один, два и три пальца, поворачивая руки в те стороны, откуда он ждет выхода отрядов "заслона" и отрядов атаки.
   Кровь играет в жилах Сетха. Он скрывает Око под покровом ночи, выбегает из цитадели и, вскочив на коня, мчит в пустыню, к армии своего наследника...
  

ДЕВЯТОЕ СЕНТЯБРЯ

   Над горами вставало солнце. Вкусный, почти осязаемый воздух медленно прогревался и терял тот синеватый оттенок уходящей ночи, который привносит нечто сказочное, таинственное в картины леса, пушистым ковром устлавшего холмы...
   Из дымки восстали, приобретая все более четкие очертания, далекие хребты Кавказских гор. Гордым властелином высился над ними гигант-Казбек в своей белоснежной остроконечной чалме.
   Здесь, в низовьях, жизнь еще только просыпалась. Ветерок слегка шуршал ветвями, заигрывая с полусонными птицами, и те недовольно топорщили перышки, чистились, расправляли крылья, готовясь к новому дню, а самые расторопные певцы уже пробовали свои голоса - иволги, синицы, голуби-горлинки. Им всем вторила одинокая кукушка, надолго замолкая после каждого "ку-ку", словно прислушивалась к себе и обдумывала, нужно ли продолжать.
   У обрыва на животе лежал человек в натянутой на лицо черной шапке-"чулке" с прорезями для глаз. Углядев что-то вдалеке через перекрестье оптического прицела, он опустил винтовку в траву и поднес к губам рацию:
   -- "Мономах"! Я "Стриж". Объекты приближаются с юга и севера. Как поняли, прием!
   -- Понял вас, "Стриж"! Всем приготовиться, ждать команды...
   Человек снова прижал приклад СВД к плечу. Такой же снайпер находился сейчас в ста пятидесяти метрах от него, почти напротив, тоже у обрыва. Но этот, второй, был обращен лицом к поднимающемуся солнцу, и потому до поры до времени держал линзу прицела закрытой, дабы не выдать случайно своего присутствия.
   "Стриж" проследил, как напарник, сказав что-то в свой уоки-токи, сжал винтовку и приготовился.
  

* * *

  
   Зеленоватый джип армейского образца обогнал автоколонну. Именно тем, кто был в этом джипе, предстояло приехать на место первыми и доложить обстановку.
   Фургоны с грузом сильно отставали, петляя по узкой горной дороге.
   Поляна еще находилась в тени от восточного склона. Два снайпера, по команде выскочив из джипа, стали карабкаться на уступы, чтобы занять свои позиции для наблюдения. Их движения были четкими и размеренными: не первый раз им приходилось проделывать все это в данном месте.
   С противоположной стороны поляны из-за западного склона выехал закрытый "Hummer". Встречающиеся стороны узнали друг друга. Те, что прибыли первыми, передали по рации в головную машину автоколонны, что все чисто и встреча состоялась. Несмотря на легкую напряженность, поведение людей казалось будничным, уверенным.
   Четыре грузовика медленно вползло на поляну. Моторы почти одновременно "чихнули", и наступила тишина.
   Из фургонов стали выпрыгивать люди...
  

* * *

  
   -- "Стриж"! Как слышно?
   -- Слышу, "Мономах"!
   -- Как слышно, "Ястреб"?
   -- Слышно хорошо.
   -- В восемь - тридцать две снять снайперов!
   -- Есть!
   -- Есть!
   "Стриж" приподнял руку, следя за секундной стрелкой.
   Восемь часов тридцать одна минута пятьдесят секунд... Пятьдесят три... Пятьдесят шесть... Пятьдесят девять...
   Два громоподобных выстрела слились воедино. Одновременно рухнули и покатились по скальным камням восточного и западного склонов два снайпера противника.
   И это был знак.
   Из всех укрытий по людям, окружающим грузовики, началась стрельба. Растерянные, еще ничего не успевшие понять, мужчины заметались по поляне.
   Четверо прыгнули в открытый джип и ринулись прочь по той же дороге, по которой они только что приехали вместе с грузом.
   "Стриж" и "Ястреб" спускались вниз.
   В погоню за джипом выскочила машина "альфовцев", с которой вмиг сорвали камуфляжную сеть. На поляне завязалась отчаянная перестрелка, и уцелевшие бойцы отряда сопровождения прорвались в лес, врассыпную, кувыркаясь в оврагах, ныряя в кусты, падая с криками боли от жалящих пуль.
   -- "Мономах"! У нас раненый. Троих взяли, четвертый убит! Прием!
   -- Обойти с северо-востока, часть группы - на запад. Начать перехват. Капкан - в ауле.
   -- Есть!
   Человек в черной маске подал несколько знаков разделившимся группам. На поляне остались грузовики, брошенный "Hummer", джипы "Альфы" и "Вымпела", раненый, пленные и координаторы обеих групп.
   Бой перешел в следующую фазу: преследование...
   С бреющего над холмами вертолета "Альфы", который только что поднял на борт координаторов, было видно, что убегающие мчатся в одном направлении - в сторону ближнего аула. И преследователи, разделившись, загоняют их туда целенаправленно, словно зверей в настороженную ловушку...
  

* * *

  
   Хусейн схватил автомат. Стрельба приближалась. Слышно было даже крики. Но пока их заглушали вопли напуганных женщин аула. Жители разбегались по домам.
   Усманов выскочил из дома старосты, перепрыгнул, не заметив, забор, оказался во дворе соседа Рустама Удугова. Взревел рвущийся с цепи черный пес. Хусейн пронесся по огороду, спеша к хлеву, где местные содержали рабов.
   Укрываясь за постройками, в селение вторглись отстреливающиеся мужчины - почти все, судя по крикам, русские.
   Острый речитатив автоматных очередей огласил округу. Жители прижимались к полу в своих домах. Кто успел - прыгнули в подпол. Шальные пули разбивали стекла, калечили убогую мебель. С противоположной стороны аула тоже началась стрельба: круг замкнулся. Бежать преследуемым теперь было некуда.
   Прямо навстречу Хусейну из-за курятника выскочил высокий темноволосый мужчина в защитного цвета одежде. Глаза его были безумными от ужаса. Горец успел заметить, что парня преследует человек в черной маске - либо "альфовец", либо "вымпеловец". Не до раздумий. Усманов первым дал очередь в бандита.
   -- Ложись! - рявкнул на Хусейна спецназовец и, убедившись, что темноволосый мертв, помчался дальше.
   Хусейн пополз по-пластунски, однако понял, что так он достигнет цели очень нескоро. А там, у рабов, сейчас начнется ад. Они заперты, их просто покрошат, если ворвутся в хлев...
   И, когда он, оторвавшись от дерева, перебегал улицу, хлесткая, короткая боль прошила его висок...
  

* * *

  
   Старый Махмуд, опираясь на свою палку, торопливо шел к хлеву. Стреляли пока еще далеко, и он успеет.
   Бледное, перепуганное лицо сторожа-Вахи.
   -- Х'унда сацу?! Винтов'к таса! Даувал цигара!1 - скомандовал дед, махнув рукой в сторону леса, за огороды.
   ____________________________________________
   1 "Что стоишь? Брось винтовку! Убирайся отсюда!" (чеченск.)
   Мальчишка выронил оружие, заметался в секундной растерянности и ринулся прочь со двора в указанном стариком направлении.
   Аксакал засеменил к воротам хлева, отодвинул засов.
   -- Еще успеешь, -- сказал он вчерашнему пленнику-новичку; тот, как сорвавшийся с цепи волкодав, со всех ног бросился в сторону дома старосты, сопровождаемый настоящим волкодавом Эпцаром. - И вы бегите отсюда. Туда! - обратился дед Махмуд уже к остальным рабам, показывая на огороды, а сам развернулся и ушел в дом своего престарелого внука.
   У рабов не было сил бежать. Но страх прибавил им прыти, и они, толкаясь, заспешили вон.
   Роман замешкался. Он увидел винтовку Вахи. Пригодится ведь, а никто об этом и не подумал!
   Он схватил оружие и ринулся вслед за остальными. И тут с крыши дома напротив спрыгнул мужчина в натянутой на лицо черной шапке с прорезями для глаз...
   ..."Альфовец" увидел толпу бегущих оборванцев ("Рабы!") и уже хотел догонять своих, как тут из ворот выскочил темноволосый бородатый мужчина с винтовкой в руках ("Чеченец!"). Боец спецназа не успел рассмотреть одежду этого человека и просто выстрелил ему в лоб. Бородатый упал, "альфовец" побежал дальше.
  

* * *

   Все закончилось через пять минут. Выживших захватили в плен. Двое успели сбежать.
   Влад был свидетелем окончания боя. Окончания операции "Захват"...
   Закрыв глаза своего друга, он, чуть пошатываясь, оглушенный внезапной тишиной, сопровождаемый поскуливающим Эпцаром, брел обратно, к хлеву рабов. Навстречу ему попадались бойцы "Альфы" и "Вымпела". Ромальцев будто бы и не видел их. Они же кивали, узнавая его. Некоторые задавали вопросы, куда он направляется сейчас, однако молодой человек не отвечал. Разбитые губы слегка двигались, словно он что-то бормотал.
  

* * *

  
   Старый Махмуд вышел во двор, оперся на клюку и долго смотрел на русского парня, который, встав на колени возле трупа одного из рабов, застыл в неподвижности. Перед смертью Комаров успел закрыть глаза. Он лежал с винтовкой в руке, в нелепой позе, но следов мучений на его лице, обросшем темной бородой, не было...
   Аксакал без всякого выражения взирал на Ромальцева, а тот, склоненный к губам мертвого раба, с беззвучным шепотом слегка приотворил рот убитого, коснувшись пальцами его подбородка.
   И, плавясь, задрожал, затрепетал воздух между живым и мертвецом. И ощутил старик вначале холод, а затем зной, что охватил его высохшее тело. Как давно все это было!.. А теперь он видит чужой Путь. Похожий на его, Махмуда, собственный, но все же иной, ибо не существует двух одинаковых дорог. "Идущий верной тропой не найдет отпечатков колес"...
   Тихо, жалостливо, подвывал свирепый "кавказец" Эпцар...
  

* * *

  
   ...Лик Ра затмили тучи - тучи свистящих стрел. И прежде всех в стан врага врубается колесница Ал-Демифа, заговоренного, неуязвимого. И разит противника рука Ал-Демифа со сверкающим перстнем и обоюдоострым мечом правителя Тепманоры - страны деревьев с белыми стволами.
   Сетх обгоняет приемного сына на своем красном коне, знаками показывая оставить в живых сестру, Исет.
   Смяты отряды безгрудых амазонок, гибнут гергара, атлантиды, собар и воины Кемета, приверженцы Исет. Мары дерутся отчаянно, много демонов погибло от их кривых мечей, но и девственницы падают замертво со своих коней. Гудит Ростау от злых заклинаний Разрушителя, звенит Ростау от лязга оружия, свистит Ростау от срывающихся с тетивы стрел.
   Кривая амазонка повержена, ее воительницы смешались с египтянами, ведет их теперь Исет и военачальники Усира.
   Кровь павших заливает пески, души павших заполняют пространство Ростау и еще сражаются, дерутся в немыслимой горячке, в последнем запале боя...
   Богиня Исет творит заклинания, творит заклинания бог Сетх. Вот они уже друг против друга. Их кони - братья, рожденные от одной кобылицы в ночь улыбки Хонсу.
   А Гелиополь, великий Инну, пристанище справедливых богов Нетеру, по-прежнему далек и недоступен...
   Львы и ягуары воинов Исет рвут и терзают львов и ягуаров воинов Сетха. Люди, звери, боги...
   Тут Исет вновь воздевает руки к небу, призывает в свидетели их с Сетхом общую мать, Нут.
   С двух флангов, пожирая отряды демонов, далеко вторгшихся в ряды армии Исет, врубаются египтяне Хора и египтяне Хентиаменти. Огнем палит Инпу, льдом разит Хор. Они начинают окружать врага, смыкаться у него в тылу, но у того еще есть время для отступления.
   Сетх видит перед собою лишь улыбающееся прекрасное лицо по-прежнему недоступной Исет.
   И гонит демонов Хор на своем коне, а саблерукие сторонники Инпу - Имахуэманх и Джесертеп - рубят головы отступающим. Творит заклинания Инпу-Хентиаменти, огонь вырывается из очей его. Творит заклинания Хор, и ледяные стрелы падают из его ладоней на армию Сетха.
   И сходятся в битве Ал-Демиф и Инпу. Жизнь всегда сводит их, отца и сына, в поединке, но не может поднять Ал-Демиф свой меч на Инпу. Оружие помнит родство лучше, чем помнят родство люди и боги.
   Инпу целит в наследника Сетха из своего лука, сверкает изогнутый скорпион, шипит, но не стреляет. Ал-Демиф и рад был бы размахнуться своим мечом, да перстень с отчеканенными клешнями тянет руку вниз.
   -- Уходи! - говорит Инпу любовнику своей матери. - Да не поднимется оружие сородича на оружие сородича!
   И оборачивает юный Ал-Демиф меч свой против себя, ибо ни плена, ни позора не потерпит замороженное, окаменевшее сердце. И падает военачальник демонов, пронзенный проклятым лезвием. И дробится сущность его, как сущность предательски убитого бога, и забывает Ал-Демиф, забывает все, что было... И вскрикивает Хор от боли, но уже поздно: Ал-Демиф, частица самого Хора, сердце Хора, теперь мертв...
   Отступает Сетх с остатками армии своей, гонимый сыновьями Исет. Путь к Гелиополю, к судилищу, свободен! Но все же Хор одновременно и выиграл, и проиграл: смерть Ал-Демифа тому свидетельством...
   Белый, забрызганный кровью конь встает на дыбы. Глас Солнца, Мелх-Азни, срывает с себя белый шлем, и замирают в то же мгновенье уцелевшие воины, утопив клинки в ножнах. Бой окончен.
   Встает на дыбы огненный конь. Дочь Нут, богиня Исет, скрещивает руки перед грудью, сверкает посох-джед и крест-анкх в кулаках ее. И опускаются на колено верные ей и Усиру воины Та-Кемета, касаясь остриями копий и мечей кровавого песка, покорно склоняя головы. Бой окончен.
   Встает на дыбы вороной скакун. Но некому и не для кого подавать знак окончания битвы со спины коня: все амазонки полегли на поле брани.
   Тишина простирается над пустыней близ Гелиополя. А сверху - легкое, невесомое - на пески, перенесшие сечу, на землю Ростау, медленно, играя и кувыркаясь в воздухе, опускается перышко. Перышко из крыла Маат...
   Путь к судилищу свободен! Да будет так!
  

ПО ПРОШЕСТВИИ ТРЕХ ДНЕЙ

  
   -- Почему не доложили сразу? - коротко, по-деловому, осведомился Константин Геннадьевич Серапионов, не позволяя говорившему вдаваться в подробности.
   Из трубки ему ответили, что пытались разобраться с ситуацией на местах. В голосе осведомителя звучали панические нотки. Серапионов тут же осадил его: не хватало только обсуждать такие вещи по телефону:
   -- Будьте у меня к вечеру. Крайний срок - завтрашнее утро. Все. Отбой.
   Вот так начало дня! Вот так повеселили, подняли настроение Константину Геннадьевичу "расторопные" исполнители...
   -- Не понос, так золотуха... -- проворчал бизнесмен, просовывая руку в рукав пиджака, одергивая борта, застегиваясь - всё машинально, всё с думами о другом.
   Саблинов был в отъезде. Может, и к лучшему: выслушивать его нытье Серапионову хотелось меньше всего.
   -- Очень тревожные симптомы, Витя... -- пригласив компаньона в свой кабинет, сказал Константин Геннадьевич.
   Весельчак Рушинский сразу посерьезнел и попросил подробностей.
   -- Я и сам еще подробностей не знаю, Вить... - Серапионов подвигал сцепленными между собой пальцами обеих рук, и это было признаком сильного внутреннего смятения у скрытного и предприимчивого Константина Геннадьевича. - Сообщение звучало примерно так: "Клубы по интересам распались"... Какие уж тут детали? Я затребовал курьера, даст бог - будет здесь лично сегодня же вечером.
   -- Из Москвы звонили?
   -- Ну конечно...
   -- Плохие вести... -- нахмурился толстяк.
   -- Да, хорошего мало. Видимо, какое-то звено прогнило... Иного предположения пока нет. Кто-то из цепочки - "дятел"... Я уже сделал пару звонков, но до получения полной информации не могу предпринимать каких-то активных шагов...
   -- А просто рейдом "Альфы" это может быть? Они ведь частенько "просыпаются"...
   Серапионов криво усмехнулся и снисходительно взглянул на неосведомленного приятеля. "Просыпаются"... Знал бы Витька, из-за чего они "просыпаются"... Эхе-хе... Но всего даже компаньону не расскажешь...
   А здесь... нет, здесь дело другое. "Клубы по интересам". Было произнесено именно во множественном числе. Значит - широкомасштабная облава. Значит - неожиданное нарушение схемы. Значит - плен большинства посвященных, которые теперь будут колоться у "фискалов", как орешки... Скорее всего, уже колются. А там - цепная реакция... Все верно, все правильно сделал Серапионов, отменив дальнейшие операции. Глядишь, еще и сворачиваться придется. Арабам пока знать не нужно... В прессу это не просочится. Опять же - пока. Там - неизвестно. Прежде победоносные рейды спецслужб с тем и затевались, чтобы "сороки" разнесли победные вести о доблести борцов с терроризмом. А борцы с терроризмом делали свою работу и гибли в святой уверенности, что достигнут чего-то, что пресекут, что защитят... Кремль раздавал награды, все были довольны: и публика, радующаяся торжеству справедливости, и спецслужбы, и зарубежные партнеры... Теперь же что-то оборвалось. Рано пока метаться, еще неизвестно ни о чем. Может, и не так черт страшен, как его малюют. Уберут предателя, почистят ряды, устранят ненужных свидетелей - и все войдет в прежнюю колею. Скоро все уладится и поутихнет...
   Но прилетевший вечером курьер из Москвы принес очень тревожные сведения о происшедшем.
   Встретились дома у Серапионова. Рушинский выстукивал на подлокотнике ритм бетховенского марша, а разговор вел Константин Геннадьевич. Приехавший мужчина был молод. Ну, может, чуть постарше Костиного Андрюши. И куда вы все лезете, молодежь? Уж лучше бы компьютерных монстров гоняли, что ли, если гормоны играют... Или уж пейнтбол какой-нибудь, на крайний случай... Жаль ребят: сколько их уже полегло, сколько еще поляжет... Виктор Рушинский вздохнул.
   Курьер говорил, картавя и временами сбиваясь от волнения: он впервые видел перед собой основателей корпорации, на которую работал, и самого Серапионова - тем более... Серапионов был почти легендой криминального мира, хоть и жил далече от столицы.
   -- Во вторник, в восемь тридцать, состоялась встреча в Беное. Встречающие груз и наши поставщики попали под обстрел двух групп спецназа. Как выяснилось, в перехвате участвовали "Альфа" и "Вымпел"... Погибло шестеро наших, остальных захватили... Двух арабов - тоже...
   Константин Геннадьевич поглядел на Рушинского. Тот развел руками, мол, увы...
   -- Уже вчера утром сорвались две операции: в Инчхе под Махачкалой и в Грузии у Сачхере... Снова - пленные... Арестованы в Москве Варгузов и Зугашев, оба - в курсе. Что с ними, где они - пока неизвестно...
   -- Что с ними, где они... -- пробормотал Серапионов. - Где они - понятно: в "Лефортово" или в "Матросской тишине"... Если в "Лефортово" -- то проще... Угу, дальше...
   -- Вчера вечером, в двадцать три восемнадцать, сорвалась акция в подвале больницы Назрани...
   -- При чем здесь назранская больница? - поморщился Константин Геннадьевич.
   -- Зугашев работал напрямую с одной арабской веткой, распоряжение о взрыве принадлежало ему...
   -- Понятно... Какие шаги предприняли на месте?
   Рушинский узнавал и не узнавал старого приятеля. Он был в курсе, что Костя в прошлом - "гэбист". Знал он о его связях (иначе размаха, подобного нынешнему, "Salamander in fire" не достигла бы никогда). Но таким Виктор Николаевич видел Серапионова впервые. И Рушинский очень испугался, будто встретился с чем-то потусторонним. Рядом с ним сидел сейчас не человек. Ничего человеческого не осталось в Серапионове. И это был даже не демон - в существах из людских предрассудков слишком много человеческого. Не было Константина Геннадьевича. На его месте слушала, говорила и анализировала машина. Точнее, часть этой машины, винтик, без которого выйдет из строя часть механизма, начинявшего титановый корпус гиганта.
   По-видимому, что-то такое - дыхание всемогущего исполина, пустоту на месте души, неживое существо, способное без промедления уничтожить за неверный шаг любого оплошавшего - учуял и курьер. Он поджался и начал торопливо объяснять, а Виктор Николаевич перевел дух. Вот чего боялись родители на протяжении всей его юности: исполин не знает "своих" и "чужих". Сегодня один из его винтиков пьет за здравие другого винтика, а тот благодарно обнимает его. Завтра первый винтик стирает с лица земли вчерашнего друга. Не задумываясь. Кто задумался - проиграл... Таковы правила. Лишь глупец полагает, что он - избранный... Здесь нет избранных. Здесь нет победителей.
   И Рушинский только теперь до конца понял, что Серапионов никогда не простит своего сына за неповиновение. Полгода назад, весной, Виктор Николаевич еще пытался воззвать к отцовским чувствам Кости, тронуть его сердце "пламенными речами". А теперь ясно, как божий день: НЕТ у Константина никаких чувств, не только отцовских или дружеских. Нет у него ни слабостей, ни идолов. Что азартность Рушинского по сравнению с холодным рассудком Серапионова? Да тьфу! Ничто! Детский лепет! Потому как поклоняется Серапионов только Игре, общей Игре, бесконечной Игре, бездушной Игре... И самое страшное - прекрасно отдает себе отчет, что никогда ему не выиграть, ибо Игра эта еще и бесцельна. Бесцельна - для винтиков. А не-винтикам ее не понять. Да и много ли их - не-винтиков? Можно быть винтиком и не подозревать об этом... Как не подозревал прежде Рушинский.
   А подтянутый, готовый хоть сейчас в бой и при этом - неправдоподобно собранный, Серапионов продолжал расхаживать по комнате, инструктируя курьера и наверняка прикидывая план дальнейших действий. Виктор Николаевич был более чем уверен, что Скорпион лично отправится разбираться во всем на месте. Так и вышло.
   -- Все, Виктор. Остаешься за главного, -- уезжая, сказал Константин Геннадьевич. - Саблинова посвятишь, если вернется раньше меня. Контакты с арабами и с американцами - пока оборвать. Никаких комментариев, ссылайся на меня. Где я сейчас - тебе неизвестно.
   У Рушинского мелькнула было, да тут же и растаяла мысль: уж не собирается ли Костя сбежать? А растаяла потому, что не тот человек Костя, чтобы бегать. От него - бегают, это да. Сам же Скорпион от собственного яда сдохнет, но не побежит. Как много узнаешь о собственных друзьях в трудные минуты, становящиеся минутами озарения!..
   Через день после отлета Серапионова, на выходных, приехал Саблинов. Виктор Николаевич постарался представить партнеру создавшееся положение в более выгодном свете, нежели на самом деле, о многом попросту замалчивая. Но и этого было достаточно: Станислав Антонович тут же впал в истерику. Много сил пришлось потратить Рушинскому, взывая к его рассудку, однако Саблинов разнервничался настолько, что его пришлось госпитализировать. Очень не хватало Константина, уж он бы сумел одернуть компаньона. Хотя до того ли ему сейчас?
  

* * *

  
   Серапионову действительно было не до того. И уж меньше всего теперь его беспокоил Саблинов.
   Ведущий дела Южного округа по требованию Константина Геннадьевича надавил на одного из своих подчиненных, отдавших, как выяснилось, приказ о самом первом перехвате. Искать пришлось долго: больше недели. И наконец вышли на Ярового. Серапионов помнил этого служаку, Владимира Ивановича Ярового, еще по Ленинграду. До генерал-лейтенанта дослужился...
   Яровой указал в своем коротком рапорте фамилию того, кто был его осведомителем. Меньше всего Константин Геннадьевич ожидал прочесть именно эту фамилию...
   Саблинов был предателем. Он вел свою игру через подставных лиц в спецслужбах. Станислав Антонович был дерзок, но играть не умел. Вот и не предусмотрел, как быстро выведет его на чистую воду Серапионов. Не подумал, не рассчитал своих сил ученый-неудачник... Бросить вызов ему, Серапионову! Ну что ж, Стас... Ты сам этого добивался...
   Когда Виктор Николаевич спросил Константина, чем все закончилось, Скорпион даже не заикнулся о роли Саблинова.
   Правление троих распалось. Совета Директоров корпорации "Salamander in fire" в прежнем виде больше не существовало. Каждый тянул одеяло на себя. Рушинский - пребывая в неведении. Серапионов - готовя встречный удар. Саблинов - отлеживаясь на больничной койке.
   -- Да, Стас, положение плохое... -- заботливо осведомившись о здоровье бывшего друга, сообщил Константин Геннадьевич и прошелся по палате.
   Саблинов снял очки и слабым голосом начал уточнять, что известно в Москве. Серапионов чуть прищуривался при каждом вопросе, в котором таился либо подвох, либо лицемерие. Он убил бы Саблинова прямо сейчас, но нужно попытаться отловить последовательность, найти промежуточные звенья. Не действовал же этот Иуда в одиночку, право слово... Не по зубам ему одному такое...
   А тем временем по стране, медленно нарастая, покатилась волна разоблачений. Все происходило в "высших инстанциях", и до внимания СМИ, а тем более - до простых людей, доходили не более чем отголоски.
   В Чечне наступило затишье. А затишье обычно бывает перед бурей...
  

НОВЫЙ ГОД...

  
   -- Боже мой! - воскликнула Марго, открывая дверь и сдергивая с головы косынку. - Выхожу из ресторана, замуж - поздно, дохнуть - рано! Вы откуда?!
   -- Кто там? Дед Мороз? - в коридор вприпрыжку выскочил Лева.
   -- Угу... Со Снегурочкой... -- впуская Николая и Ренату с подросшим Сашей на руках, отозвалась Маргарита. - Вас что, уже выпустили из сумасшедшего дома? Шутка, проходите! Я все знаю, рада вас видеть, с наступающим...
   Она приняла от Гроссмана большой пакет с подарками, расцеловалась с подругой, пощекотала живот наряженного в хорошенький меховой комбинезончик Ренатиного сына:
   -- Как мы выросли, Александр Николаич! Тьфу-тьфу-тьфу, хоть я и не глазливая. Лев! Живо забрал пакет и навел порядок в комнате...
   -- Так и что ты знаешь? - чмокнув Марго в щеку и расстегнув свою куртку, уточнил Николай.
   -- Да так... Значит, вам дали "добро" и выпустили из глубокого подполья...
   Гроссман покривился, но спорить не стал. Она была права, как в воду глядела: на днях звонил этот проклятый Андрей и сказал ему, что они с Ренатой могут смело выходить на свет божий и жить нормальной жизнью, даже встречаться с Марго.
   Саша, за эти полгода видевший только своих родителей и приходящую к ним Людмилу, которая приносила покупки, а также иногда по доброй воле помогала Ренате по дому, теперь с любопытством разглядывал новых людей, да еще и в такой близости. Когда Люда гуляла с ним, она старалась не подходить на улице ни к кому.
   Освобожденный от комбинезона, мальчик живо пополз к Леве и, ухватив его игрушечный автомобильчик, уселся на полу, чтобы рассмотреть свой трофей повнимательнее. Сын Марго не мог взять в толк: куда подевался тот малыш, которого он видел прошлым летом, и откуда взялся этот, издающий какие-то невероятные звуки на странном языке и с восторгом хлопающий ручонкой по колесам автомобильчика.
   -- В детсаду ваш сынулька будет строить и равнять всех, -- напророчествовала Марго, не замечая ни капли смущения у Гроссмана-младшего. В чужой обстановке мальчишка держался как у себя дома.
   Рената улыбнулась и прижалась к обнявшему ее мужу. Тем временем Саня протянул машинку удивленному Леве и взамен отобрал у него пластмассового Бэтмена. Взрослые засмеялись. Напряжение Маргариты улетучилось: она поняла, что опасность, которая прежде караулила эту несчастную семью, миновала.
   -- Боже, Ренка! Как я по тебе соскучилась! И по тебе, Гроссман, тоже! Дайте я вас обниму! Вы оба так похорошели, а от вашего сына и подавно глаз не отвесть! Но вот подарков у меня для вас нет, уж простите дуру. Не знала, что объявитесь к празднику...
   -- Да все хорошо, Маргош! Не бузи! - подхватил ее тональность Николай. - Мы с тобой Новый год встретить хотели, и это - лучший подарок. Пустишь? А то ведь одичали совсем.
   -- Вас - да не пустишь... Где живете-то теперь? Адрес уже можете дать?
   -- И адрес, и телефон дадим... И работу теперь снова придется искать... Понимаю, дурдом, а не жизнь. А шо делать?
   -- Эхе-хе! Ренка, а ты напрасно так нарядилась: сейчас мы с тобой будем строгать салаты, так что придется переодеться в тот самый халатик. Правда, теперь тебя в него можно будет завернуть дважды, совсем высохла, как вобла. Ладно, молчу. Это я от зависти, не слушай! - Маргарита нырнула в шкаф и подала Ренате халат.
   Подруга действительно выглядела очень хорошо. Рита даже сказала бы: потрясающе. Стройная, в бархатном вечернем платье. Незатейливая прическа ей к лицу. Ренка и в Новосибирске любила укладывать свои золотые волосы в греческом стиле... Да уж, Эсмеральда... Марго усмехнулась, вспоминая метавшегося ради Ренаты Андрея. Кто бы только ради нее, Маргариты, так метался... И как тут не завидовать, скажите?
   -- Так и не начала говорить? - шепнула она Гроссману по дороге в кухню.
   -- Как видишь...
   -- Молчать целый год! Я бы не вынесла...
   Неторопливо щелкая ножиком по разделочной доске, Рената с улыбкой слушала рассказы подруги.
   -- У тебя много будет гостей ночью? - спросил Николай, возникая в дверях с сыном на руках.
   Саша тер глаза и немного куксился. Рената ополоснула руки, а затем, поманив его к себе, ушла кормить и баюкать.
   -- Да почти никого не будет. Одна парочка да две бабенки-разведенки вроде меня. Может быть, Владик Ромальцев забежит. Не обещал, так и сказал: "Может быть"...
   -- Кто таков, зачем не знаю? - Николай утащил ломтик колбасы с сервировочной тарелки.
   -- Колька, блин! Я старалась, пластала! Вот же есть нормальные обрезки!
   -- Обрезками мужика кормить... Э-эх! Совсем не дорожите вы нами! Женщины! Марго... -- он поплотнее прикрыл дверь и понизил голос. - Я хочу спросить... Кроме этого... ну... сама понимаешь... о нас никто не спрашивал?
   Еще один... Рита завела глаза к потолку. Но ведь все, все закончилось! Зачем ковырять старое? Или Гроссман - тайный мазохист?
   -- Я тут просто подумал на досуге... а досуга у меня мно-о-ого было: думай - не хочу... Так вот, этого... Андрея... кто-то оповестил, что на нас вышли. Я понял, что имя осведомителя ему неизвестно. Скорее всего, было так: кто-то позвонил ему и сообщил информацию, не представившись. Серапионов поехал сюда, к нам. Как-то договорился со своими, увел нас в безопасное место, приставил Людку... Кстати, хорошая женщина, простая. Каким боком к нему относится - непонятно... Он периодически звонил все это время, узнавал, как у нас дела. Сказал, что Людмиле доверять можно, даже Шурика. Я был поначалу против, но ладонька послушалась его совета, стала отпускать их на прогулку. И Людка молодец, ничего плохого о ней не скажу... Одинокая только какая-то, мне кажется... Так вот, меня все беспокоит: кто оповестил Андрея?
   -- Мне он ничего не говорил. Взял мою машину, переплатил за нее чуть ли не втридорога - и больше я его не видела и не слышала... Ни его, ни машины... Сказал подать в угон, я подала, но, естественно, глухо...
   -- О, так вот я и спрашиваю: кто-нибудь еще интересовался нами после нашего "исчезновения"?
   Марго попыталась припомнить. Да, пожалуй, что никто и не интересовался. Разве что Ромальцев заходил однажды по делу, снова распечатывал какие-то документы и между делом, во время разговора, обмолвился, что встретил еще летом, в парке, Ренату с ребенком. Памятуя о наставлениях Андрея, Рита сразу же замяла разговор о подруге (которая в свое время вызвала у Влада заметный интерес), и Ромальцев не настаивал, ничего не пытался вызнать. Сказал только, что принял поначалу ее сына Сашеньку за девочку - и все. Никаких особенных эмоций. Так что Владислав - не в счет. И вообще он - свой человек, Марго его знает много лет...
   -- Да нет, Коль, все в порядке. Никто о вас не спрашивал. По крайней мере, у меня...
   -- Ладно, замяли тему... Ты уж извини, что мы снова тебе на голову свалились...
   -- Колька, я тебя сейчас стукну чем-нибудь тяжелым! - почти всерьез рассердилась Рита. - Чем говорить глупости, лучше иди укладывать сына, а мне пришли помощницу. Можешь уложить заодно и Левку. Сомневаюсь, что получится, но чем черт не шутит... Все, уходи с глаз моих долой!
   Первые гости - та самая пара - явились, едва начало темнеть. Гроссман сразу же дал им определение: "Шерочка с Машерочкой". Они просто не отходили друг от друга ни на шаг, хотя, по словам Риты, были женаты уже около двух лет. Зато подруги Марго насели на красавца Гроссмана, делая перед Ренатой вид, что просто шутят. Но глазки их разгорелись не на шутку. Николай косился на жену, однако та почти не обращала на происходящее внимания. То ли было раньше, еще в "прошлой" жизни! Уже закатила бы не одну сцену с убеганием из дома... И в то же время его это задело: хоть бы поревновала для приличия.
   Марго, так же - в шутку, одергивала подружек, наблюдая за поведением Гроссманов. Да, дело нечисто... У нее и прежде были подозрения, что Сашка - вовсе не Колькин сын, а теперь они только укрепились. На того красавчика он тоже не слишком-то похож, но что по младенцу определишь? В любом случае, от Николая мальчишка не унаследовал ничего. Чаще всего порода темноволосых и темноглазых "перетягивает": у Левки, вон, черты лица отцовские, а цвет глаз и волос - Ритин... Сашулька же светленький, но не рыжий; сероглазый, личико милое, носик точеный - действительно как хорошенькая девочка. Красавцем вырастет, все девицы по нему чахнуть станут... И, похоже, Ник прекрасно знает о том, кто настоящий отец этого малыша. Странные они оба, Гроссманы, до невозможности странные. Но это их дело, Рите-то что?
   -- "Начни новую жизнь с новым автомобилем!" -- бодро посоветовали в рекламе незадолго до выступления президента.
   И во время боя курантов, во время взаимных поздравлений, муж той "Машерочки" предложил тост за новую жизнь. Марго тут же вспомнила и о своем новом автомобиле, все закончилось шумом, смехом и звоном бокалов. Левка долго упорствовал и таращил глаза, грозясь не спать всю ночь и дождаться появления Деда Мороза, а спустя несколько минут натанцевавшиеся взрослые обнаружили его спящим на руках у Ренаты. Он обнимал свою любимую "тетю Рену" за шею и, опустив голову ей на плечо, сопел курносым носиком.
   Марго хотела забрать его и унести, но Рената приложила палец к губам и слегка махнула рукой. Закрылась Левой, поняла Рита. Подруге просто не хотелось веселиться вместе со всеми, вот она и нашла предлог, чтобы не вставать из-за стола. Рената с беззлобной иронией поглядывала на обхаживающих Николая Ритиных подружек, на сладкую парочку, на саму хозяйку квартиры и поглаживала по щеке спящего Леву. Ну что ж, после всего, что она пережила, ее можно понять...
   Потом явились Дед Мороз со Снегурочкой... Оба они едва держались на ногах. Рита и Рената не позволили тормошить Леву. Спровадив запоздалых визитеров, обозленная Марго даже схватилась за сигарету и убежала в кухню, хотя, как и Рената, курила очень редко.
   -- Черт! - шипела она Гроссману, который пришел успокоить ее. - Они должны были прийти до двенадцати! Сволочи! Нет, ты заметил, в каком они виде?! Все настроение мне испортили! Что у нас за страна?!
   -- Маргош, успокойся. Положишь подарок под елку, а утром скажешь Левке, что Дед Мороз приходил ночью... И, кстати, не обманешь, -- засмеялся Николай, неторопливо потягивая шампанское.
   -- Угу, знаешь, какой он мне концерт закатит? Он мне две недели морочил голову своим Дедом Морозом...
   -- Думаешь, было бы лучше, если бы он увидел их такими расписными? Сомневаюсь, что до двенадцати они были намного трезвее...
   Марго не выдержала и хрюкнула от смеха в кулак, вспомнив эту пьяную парочку. Дверь открылась.
   -- А почему мама курит, а мальчик Лева - спит? - в кухню заглянул наряженный Дедом Морозом Ромальцев.
   Рита едва его узнала, разве только по глазам.
   -- Владька! - она бросилась ему на шею. - Привет! С Новым Годом!
   -- Фу-фу! Русским духом пахнет! - отмахиваясь, сказал он. - С мороза - и сразу дымом!
   -- Привет, -- Николай протянул ему руку. - Коля.
   -- Коль, это Влад. Он нас спас, пошли будить Левку. Владька, если бы ты видел этих уродов...
   -- Это которых? Что в сугробе у вас под окнами валяются и ржут? - уточнил Ромальцев, крепко пожимая ладонь Николая и на мгновение заглядывая ему в глаза.
   -- Наверное... Наколядовались, блин!
   -- Тогда - видел...
   Николай ощущал странное волнение. Ему хотелось, чтобы "Дед Мороз" поскорее разоблачился - взглянуть, что же это за Влад. Остальные гости не вызвали в Гроссмане интереса, а вот с приходом Ромальцева все изменилось, все перескочило в другую колею.
   Лева зачарованно смотрел на долгожданного гостя. Влад заглянул в подсунутый Ритой мешок, вручил мальчику подарок, а потом подурачился от души, катая его на спине и заставляя всех присоединяться к хороводу вокруг стола. Елка стояла в углу, и потому пришлось довольствоваться тем, что было. Николай заметил: оживилась даже Рената.
   -- Салют! - завопил Лева и потащил "Деда Мороза" в сторону окна. - Салют! Ур-р-р-р-а-а-а!
   Разноцветные гирлянды фейерверка рассыпались над улицей, одинокие ракеты взмывали с воем и свистом, взрывались в воздухе, падали... Гроссман краем глаза уловил, что Владу эти звуки неприятны: в его синих глазах появилось холодное, даже суровое выражение, и он едва заставил себя улыбнуться оглядывавшемуся на него мальчишке. Улыбался, тогда как впору было морщиться - только такая мимика была бы уместна в сочетании с его взглядом. Это длилось несколько секунд, а затем Влад снова стал безмятежен и весел.
   Николай обернулся на Ренату и заметил, что она, зажав ладонями уши, быстро покинула зал. Пришлось идти следом.
   -- Ну что ты, ладонька? - шепнул он, обнимая жену в темноте комнаты, где спал Саша. - Это же фейерверк. У нас ведь и покруче было...
   Она как-то резко дернулась.
   -- В Новосибирске, я имел в виду... Пойдем, они уже перестали... Сделаем погромче музыку...
   Рената покрутила головой.
   -- Ты хочешь спать? Ложись на диван к Шурику... Давай, ладонька, ложись... Я посижу с тобой...
   Она свернулась клубочком вокруг сына и вздохнула. Николай еще долго ощущал, как бьется ее сердце. Хлопнула входная дверь. Наверное, ушел "Дед Мороз". И верно: через минуту Марго завела Леву и шепнула, чтобы его тоже заставили спать. Мальчишка заснул раньше Ренаты.
   Гроссман вышел в зал и долго щурился от яркого света. Квартира была пуста: все, наверное, уже ушли на елку.
   Николай вздохнул. Ему было отчего-то жаль, что не удалось пообщаться с Ромальцевым и увидеть, каков он без маскарада. По всем каналам шли развлекательные телепередачи, все блестело от мишуры, а веселья снова как не бывало. Молодой человек уже хотел присоединиться к жене, но тут разгулявшаяся толпа под звон гитары ворвалась в дом.
   -- Елку не унесли? - спросил парень, в котором Гроссман по синим глазам узнал Ромальцева; через плечо Влада висела гитара, а на локте другой руки - одна из "бабенок-разведенок". - А, нет, все в порядке!
   -- Влад, спой еще! - попросила его спутница.
   -- Ну сейчас, сейчас. Разденусь, подожди. Марго, держи гитару! Доверяю!
   -- Гроссман, жалко, ты с нами не пошел. Там так здорово! Подморозило! Мы даже с горок покатались! - Маргарита была "подогрета" не только весельем.
   Николай покачал головой: такая красивая женщина, а тоже одна. Есть в них что-то общее с Людмилой, их приходящей... неизвестно кем. Няней - не няней?..
   А вот и Влад. Опять вешает на шею гитару. Дать определение "красивый" в отношении мужчины у Гроссмана никогда не поворачивался язык, но про себя он именно так о Владе и подумал. Красивый парень. Ладный, статный, подвижный, лицо обаятельное, живое. Хорошей был бы парой Маргоше, если говорить честно. Да только нет как нет между ними той замечательной искорки...
   Ромальцев встал на одно колено перед просившей песни гостьей и исполнил ей "Милая, ты услышь меня!" голосом Михаила Жарова, актера из старого фильма.
   -- "Анна на шее!" -- угадала вторая "разведенка".
   -- Сама ты на шее! - огрызнулась первая, которую, кажется, тоже звали Анной. - Спасибо, Влад. Ты был бы хорошим пародистом, очень похоже.
   -- Это фильм! - хихикнула подруга.
   "Шерочка с Машерочкой" сюсюкались возле окошка. От внимания Николая не ускользнуло, что Марго с досадой покосилась на эту Анну и погрустнела. Ах, вот оно что! Мы тайно влюблены в Ромальцева! Не бойся, Маргоша, у Анны нет места на шее у Влада, это уж точно. Гроссман усмехнулся и подсел к хозяйке квартиры. Марго улыбнулась в ответ ему, но невесело.
   Лучше всего у Влада получалось исполнять какие-то средневековые баллады с мотивами, напоминающими восточные. Он удачно играл голосом, и лицо его при этом сильно менялось. Николай удивлялся: словно два разных человека проявлялись в Ромальцеве до и после песни. Очень разных. У поющего проскальзывал легкий акцент, Влад же говорил чисто, причем хорошо поставленным и - чаще - негромким голосом. Это только Дед Мороз у него взывал к Левке так, что дрожали стекла в окнах.
   -- Мой самый лучший Новый год, -- стеснительно сообщила "Машерочка".
   -- Да, но только нам пора, -- добавил ее супруг. - Мы обещали зайти еще кое-куда.
   Марго была так задумчива, что едва оторвалась от своих мыслей, чтобы встать и проводить гостей.
   "Только ты не уходи", -- загадал Николай, обращаясь к Владу. Ему нестерпимо хотелось поговорить с этим молодым человеком. Почему - неизвестно.
   -- Может быть, Ренку разбудим? - вяло предложила Марго. - Новый год, а она дрыхнет...
   -- Пусть спящим достанется мир грез! - тут же отверг ее предложение Ромальцев и подмигнул Николаю. - Марго, давай с тобой потанцуем? М?
   Она расцвела. Николаю пришлось танцевать сразу с обеими "бабенками-разведенками", приунывшими после "измены" Влада. "Старею", -- подумал Гроссман, ловя себя на том, что ни одна из женщин, которые находятся в этой комнате, включая Марго, его не волнуют. "Разведенки" флиртовали, радуясь отсутствию гроссмановской жены, а Николай думал именно о ней. И если бы не присутствие Ромальцева, он давно бы уже ушел к Ренате.
   Марго и Влад о чем-то шептались. Ее движения можно было трактовать однозначно: она ласково прикасалась к партнеру по танцам, с наслаждением щурилась, когда он наклонялся в ее уху, сама с охотой тянулась отвечать. Прекрасная пара. Но... Николай хорошо знал, как повел бы себя Влад, да и любой другой на месте Влада, имей на него влияние Риткины чары. Марго провоцировала его на поцелуй, а Ромальцев, улыбаясь вместо того, чтобы целовать, шутил. В общем, с ними все понятно...
   Но кого же он напоминает Николаю? Мучительный вопрос... Напиться, что ли? Может, хоть тогда получится вспомнить, когда отключится контроль разума? Да ну к черту, потом полдня голова будет трещать. А ведь интересно, что сегодня Шурик спит ночью спокойно! Гроссман только сейчас поймал себя на этой мысли. Когда такое было? Рената исписала уже третью или даже четвертую по счету тетрадь из-за ночных бдений, а сегодня - тишина! Не ребенок - загадка...
   Откуда-то потянуло сквозняком. Николай невольно огляделся, ища распахнутую форточку, но ничего подобного: и двери, и окна были наглухо закрыты.
   -- Я валюсь с ног... Прям так спать захотелось, сил нет... -- сонным голосом промолвила Анна.
   Вторая партнерша Николая тут же согласилась с нею. Казалось, им сейчас достаточно лишь добраться до дивана - и обе сразу уснут. Гроссман повел плечами: он же, напротив, почувствовал прилив бодрости, хоть и прежде особенно усталым не был.
   Марго доковыляла до дивана, попыталась постелить гостьям, но руки почти не слушались ее. Влад помог ей и вышел в кухню. Николай последовал за ним.
   Они молча закурили. Еще час - полтора, и рассветет. Огни в окнах соседних домов гасли.
   -- Кем вы работаете, Влад?
   Ромальцев посмотрел на Николая.
   -- У меня своя фирма, -- ответил он. - Кстати, Марго сказала, что вы - хороший менеджер. Позвольте нескромный вопрос: хватает вам на житье-бытье?
   Николай ощутил легкое волнение. Так часто бывает, когда искомый выход появляется прямо перед тобой.
   Он улыбнулся:
   -- Я как раз ищу работу.
   -- Хм! Так сам бог послал нас друг другу? А я ищу менеджера. Так что, Коля, не дадим друг другу умереть?
   И снова - что-то очень-очень знакомое: в манере говорить, улыбаться, двигаться...
   Влад вытащил из кармана брюк маленькое портмоне и протянул Николаю свою визитку. "Ромальцев Владислав Андреевич. ООО "Финист". Генеральный директор", -- прочел Гроссман.
   -- Вы мне позвоните... ну... скажем так... -- Влад слегка прищурил глаз и приподнял голову, -- четвертого числа. И мы с вами поговорим обстоятельно. Да, и еще. Предлагаю на "ты".
   -- Согласен. Спасибо.
   Они снова пожали друг другу руки.
   -- Ты далеко живешь от центра? - спросил Влад.
   -- Да, далековато...
   -- Угу... Ну что ж. Пожалуй, мне тоже пора. Ты позвони мне, не забудь. Четвертого.
   -- Не забуду.
   -- Ну все, до свиданья.
   Ромальцев ткнул окурком в пепельницу, слегка растер огонек, гася рассыпавшиеся искорки, и решительно вышел.
   Николай смотрел из окна, как Влад стремительно пересекает двор, прежде чем скрыться в темноте арки. Мистика, но если бы не трагедия, произошедшая более года назад, Гроссман был бы уверен, что ему не почудилось: только что он видел телохранителя Сашу...
  

* * *

  
   Похороны зимой в Сибири - процесс не только печальный, но еще и очень сложный. Могильщикам приходится ковырять смерзшуюся землю. Провожающие коченеют от холода, затем пьют водку у свежего холмика земли, смешанной со снегом. Пьют даже непьющие, лишь бы согреться. Им уже не до покойника, не до скорби.
   Тридцать первого декабря на Гусинобродском кладбище Новосибирска по соседству хоронили сразу двоих - чью-то безвестную бабушку и бизнесмена, Станислава Антоновича Саблинова.
   Родственники покойной бабушки с завистью косились на провожавших Саблинова, которые имели возможность погреться в своих автомобилях. Видимо, богатый и уважаемый был человек, если уж сопровождает его столько народа... Много венков, много хорошо одетых людей. Единственное, что объединяло собравшихся у обеих могил - ни единой пролитой слезы.
   Андрей стоял справа от Рушинского, сцепив иззябшие руки и глядя в открытый гроб, на желтое лицо покойника. Серапионову было очень холодно, он старался отвлечь себя мыслями о чем-нибудь постороннем, не думать о замерзших конечностях и ноющей боли в исколотом иглами мороза лице. Как встретишь Новый год, так его и проведешь. Неужели весь следующий год - на кладбищах? Бр-р-р...
   Весть о смерти отцовского компаньона дошла до него позавчера.
   Они со Снежаной сидели в актовом зале школы, где училась Оксанка. Это был второй утренник в школьной жизни первоклассницы и первый, на котором сумел поприсутствовать Андрей. Снежана тщательно создавала иллюзию благополучной семьи, постоянно обращаясь к Серапионову с пустячными вопросами и глуповатыми замечаниями. Он держался подчеркнуто отстраненно, однако ради дочери все же сел рядом с ее мамашей, как бы неприятно ему ни было.
   Первоклашки шумели, и учительнице стоило многих сил организовать этих "снегурочек", "снежинок", "гномов" и "пиратов". Их возня утомляла. От скуки Андрей поглядывал на часы.
   В зале пахло хвоей, шоколадом и мандаринами - вот сочетание "новогодних" запахов, заставляющих любого, кто застал советские времена, вспомнить свое детство. И это немного примиряло Серапионова с нелепостью происходящего действа. Дед Мороз заставлял ребятишек петь и рассказывать стихи, за это он выдавал им подарки, а Снегурочка пыталась создать видимость веселья и занять чем-нибудь остальных.
   Оксанка петь не умела и не любила, но Снежана похвасталась, что к утреннику они разучили какую-то песенку.
   Девочка долго упрямилась. Дед Мороз правдами и неправдами все же уговорил ее подойти к фортепиано. Аккомпаниаторша заиграла, и Оксана запела по ее кивку. Девочка и при обычном разговоре немного гнусавила, в подражание Снежане растягивая слова, а уж во время музицирования...
   Ребята хихикали, да и взрослым с трудом удавалось сдерживать смех. Андрей улыбнулся и покачал головой:
   -- Elle ne chanter a pas1... -- пробормотал он, грустно констатируя факт.
   -- Вот именно! - с возмущением подхватила Снежана, приняв его "апарт" за обращение к ней, и гневно покосилась на соседей. - Шантрапа, мешают ребенку петь! Что за воспитание?!
   Серапионов расхохотался.
   -- Андрей Константиныч! - раздался шепот у него над ухом, и Андрей поднял голову.
   Склонившийся к нему Борис добавил, что у него весьма неприятные известия и что им нужно выйти, поговорить.
   -- Снежана, я уезжаю, -- сказал он бывшей подружке и слегка помахал рукой Оксане.
   На лице девочки появилось выражение глубокой обиды, серые глазки заблестели, наполняясь слезами. Андрею было жаль огорчать и разочаровывать дочку, да еще и перед праздником, но ничего не поделаешь. У Бориса что-то серьезное, это очевидно. Оксана стояла, опустив руки и глядя вслед отцу, и тот не нашел в себе сил оглянуться.
   В коридоре помощник сообщил:
   -- Андрей Константиныч, сейчас звонили из Новосибирска. Саблинов скончался. Вчера вечером. Константин Геннадьевич и Виктор Николаевич хотели бы, чтобы вы приехали на похороны.
   -- Когда похороны? - Серапионов надел пальто.
   -- Тридцать первого.
   -- Понятно.
   Хлопнула дверь. Из актового зала вывалилась Снежана.
   -- Андрей! Ну как же так?! Она ведь так ждала тебя, а ты... Ну неужели нельзя посидеть еще полчаса?
   Серапионов посмотрел на часы и повернулся к Борюсе:
   -- Поезжай, возьми мне билет на тридцать первое. Во сколько похороны?
   -- В три...
  
   _____________________________________
   1 Elle ne chanter a pas - "Петь она не будет" (фр.)
  
   -- Какие похороны?! - испугалась Снежана, однако Андрей осадил ее коротким взглядом, чтобы не забывалась и не вмешивалась в то, что ее не касается.
   -- Бери на ночной рейс...
   Ч-черт, еще эта разница во времени с Новосибирском... Он снова разделся, перекинул пальто через руку. Обижать Оксанку не хотелось, но мысли уже потекли в другом русле. Что-то случилось там, в Сибири...
   Утерев слезы, девочка радостно бросилась на шею вернувшемуся отцу и с благодарностью расцеловала его. Андрей погладил ее по спине, ласково шепнул на ухо: "Не расстраивайся, детка, я остаюсь, я с тобой".
   Саблинов не отличался хорошим здоровьем, но Серапионов как бывший медик знал, что такой тип людей, страдая от всевозможных недугов, жалуясь и "тлея", чаще всего переживает многих своих ровесников. Может быть, смерть ему "устроили"?
   Молодой человек ничего не ведал о том, что уже несколько месяцев происходило у "Саламандр". С Константином Геннадьевичем они не общались, и Андрею не было дела до их проблем. После той истории с диском между отцом и сыном произошел разрыв. Серапионов-старший был уверен, что устранил всех ненужных свидетелей в обход сына, Серапионов-младший не мог простить ему этой подлости. Каждый держал в душе крупную обиду на другого. Андрей ушел в работу и старался не вспоминать ненужных вещей. А делать это он умел. К счастью для себя - умел. Иначе жить ему было бы невыносимо...
   И вот теперь, стоя в снегу у гроба Саблинова, Андрей смотрел на отца, прощавшегося со старым другом, и пытался уловить, почуять, найти ответ на свой вопрос... Константин Геннадьевич был полностью закрыт. Он глядел в лицо бывшего своего товарища и молчал.
   Рушинский тихонько подтолкнул Андрея локтем:
   -- Андрюш, давай-ка после похорон - ко мне? Разговор у меня есть...
   Значит, действительно дело нечисто. Андрей кивнул.
   Виктор Николаевич жил в центре, неподалеку от собора Александра Невского, недавно реконструированного и вновь освященного: в советские времена из храма сделали хранилище кинопленок и лишь в конце восьмидесятых городские власти распорядились восстановить православную святыню. Когда Андрей вышел из машины, Красный Проспект оглашали колокола, сзывая прихожан на вечернюю службу.
   Воздух был чист и кристально прозрачен, как всегда в такой мороз. Пушистый иней окутывал веточки берез, тянувшихся в звездное небо: зимой в Новосибирске темнеет очень рано, и все же по сравнению с приполярным Питером тут есть хотя бы несколько светлых дневных часов, временами даже солнечных, как сегодня. По мосту над автовокзалом, светя окнами вагонов, с грохотом промчалась электричка. Напротив здания "Картинной галереи" белела вытесанная из снега скульптура - нелепый куб с поздравительными надписями и цифрами грядущего года.
   Рушинский сам сварил грог, и они с Андреем сели в зале поближе к камину, отогреваясь после похорон.
   Огромный "мраморный" дог Виктора Николаевича, Ремарк, задумчиво положил морду на колени хозяину, философски разглядывая гостя. Серапионов ему не понравился, но пес был отлично выдрессирован и ни единым движением не выказал своей неприязни. Только взгляд умных разноцветных глаз (Ремарк был "арлекином") выдавал истинные чувства старой собаки.
   -- Девчонки мои с Аллой к теще поехали, поздравлять. Оставайся с нами, вместе встретим Новый год. Они уж скоро подъедут, познакомлю. Ты ведь их еще ни разу не видел...
   Андрей кивнул. Что оставалось делать? К отцу ему дорога заказана, Константин Геннадьевич дал понять это сыну еще утром. Причем - без слов. Они вообще не разговаривали.
   -- Да, Андрюш. Плохи дела... Ты ведь не знаешь ничего, поди?
   -- О чем?
   -- Да о том, что у нас творится... Говоря по совести, боязно мне. Но - повязан... Как и ты. Ты - даже меньше меня...
   -- Что у вас творится? - Андрей грел ладони, охватив бокал с теплым питьем и чувствуя легкую сонливость: казалось, оттаивает каждая клеточка окоченевшего тела.
   -- Разваливаемся мы, похоже... -- Рушинский потушил сигару и отряхнул грудь от невидимых крапинок пепла. -- Батюшка твой темнит сильно... Знаешь, я так понял: он что-то на Стаса, пусть земля ему пухом будет, нарыл. Но мне - ни слова. Не доверяет он нынче никому. Ну и я, сам понимаешь, ему теперь доверять не могу...
   -- Вы думаете, это он Саблинова?..
   -- Да вот и не знаю наверняка. Были у меня такие мысли мимоходом. Но тот, вроде, от инсульта помер. Узнал, что под кого-то из наших, пониже, копают - и кондрашка его хватила. В больнице и помер. А батя твой его от дел давным-давно отстранил, это было очевидно. И Стас мне об этом как-то говорил. А потом Костя и мне доверять перестал. О, у нас тут такие страсти кипят... Это с виду все тихо. Пока вертимся. Но...
   Рушинский отхлебнул из бокала и устало откинулся на спинку дивана. Если даже этот жизнелюбивый толстяк вымотался настолько, что это стало заметно со стороны, то положение у них действительно критическое...
   Ремарк тихо заскулил.
   -- Ну! Ну! Чего? - Виктор Николаевич потрепал пса за ухо. - Еще тебя не хватало... Понимаешь, Андрей, если Костя свою политику ведет, то он и меня не пощадит. Чувствую себя как на пороховой бочке. И чем дальше, тем хуже. Фитиль, знаешь ли, уже горит. За себя особенно не переживаю, но вот за девчонок своих... Сам знаешь, тут уж покатится как снежный ком.
   -- Знаю... -- Андрей опустил глаза.
   -- Во-о-о-от! - протянул Рушинский. - В том-то ваша разница с Костей, что тебе это близко. А он ведь никого не пожалеет. Я бы сына своего, будь он у меня, никогда бы под нож хирурга не положил и под пули не отправил. Даже ради такого дела... ну... -- он замялся и неопределенно мотнул головой.
   Андрей снова кивнул. Виктор Николаевич имел право так говорить. Они с отцом не один пуд соли съели. Да и симпатизировал Серапионов-младший отцовскому компаньону. Всегда симпатизировал, причем взаимно.
   -- Так что же случилось?
   -- Спецслужбы нами заинтересовались. Рьяно заинтересовались, и связи Кости тут бессильны. Знаешь, говорят: пришла беда - отворяй ворота. Это про нас... Эх, видно, и правда: на каждый хитрый винт найдется еще более хитрый болт... Да ладно, не буду тебя перед праздником особенно загружать... У тебя, поди, своих проблем навалом... Покаяться я хочу. Девчонку-то ту самую, что ты спасти хотел... Не удалось мне ее отстоять, в общем...
   Андрею пришлось напрячься, чтобы сыграть нужные эмоции. Рушинский вздохнул:
   -- Видит бог, уговаривал я и Саблинова, и отца твоего. Но - не в коня корм... Трупы видел. Прости уж...
   -- Вы не знаете, откуда это стало известно отцу?
   Рушинский подавленно отмахнулся:
   -- Как же! Поделится Костя таким...
   -- Значит, потому он так сегодня со мной и держался... -- (надо же было что-то сказать, чтобы подчеркнуть свою неосведомленность.) - Да... недоразумение...
   -- Мне уж можешь не объяснять, я тебя хорошо понимаю. Я к тому тебе о них сказал, что мальчишка, ваш с Сокольниковой, - живой. Абсолютно точная информация. Они только взрослых порешили. Может, и отыщешь пацана, если понадобится...
   -- Спасибо, Виктор Николаевич...
   -- Да за что уж тут спасибо... -- невесело усмехнулся Рушинский.
   Серапионов понял: раскол у них нешуточный. Если Виктор решился втайне от Константина рассказать ему такое, то это говорит лишь об одном. О том, что все катится к чертям. Похоже, отец действительно рыл под Саблинова. Может быть, подстроил ему смерть - мало ли у него для этого в наличии средств? Заниматься "раскопками" Андрей, конечно, не станет: зачем ему это? И Саблинов вызывал у него стойкую неприязнь. Помер - туда ему и дорога, прости господи. Только вот за что, интересно, попал он к Константину Геннадьевичу в немилость? Что такого мог сделать неумный Саблинов, чтобы навлечь на себя гнев отца? Вопрос.
   -- Ты, Андрюш, охране своей доверяешь?
   -- Какой охране? - поднял голову Андрей.
   -- Телохранителям своим...
   -- У меня нет телохранителей.
   -- Как - нет?
   -- Ну так. Нет.
   -- Хороший ход. И проблемы с плеч долой, как говорится... А я вот теперь своим секьюрити не доверяю. Даже Цезаря, вон, Брут ухойдокал... Че уж о нас, грешных, говорить... Все с оглядкой хожу, да только знаю, что если папка твой "отмашку" им даст - мне не жить...
   Может быть, еще год назад трусость Рушинского вызвала бы в Андрее презрение. Теперь же что-то изменилось в самом Серапионове. Он по-прежнему относился к опасности как к игре. Но стал понимать других людей, которых что-то держит, что-то тянет в этом мире. Понимать стал и принимать. Рушинский трусил как-то обаятельно, естественно. Не скрывал этого. И вовсе не презрение это пробуждало в Андрее, а скорее уважение: имеет человек в себе силы признать свою слабость... Не каждый бизнесмен на такое пойдет, далеко не каждый.
   -- Не знаю уж, кто там против нас работает, Андрюша... Да только пальцем в небо: не мы, так кто-нибудь другой этим займется... Свято место пусто не бывает. Всегда найдутся другие какие-нибудь "Саламандры". Так что... робингудство все это... Может, Костины бывшие сослуживцы отомстить ему так пытаются? Только это смысл и имело бы. Не из идеологических же побуждений такие вещи делаются, согласен? Я уж думал-думал. А! Бесполезно... Чушь, бред, пустое... Забыли. Праздник все же...
   С приездом жены и дочерей Виктора Николаевича в доме стало веселее. Девчонки у Рушинского были совсем юными - семнадцати и двадцати одного года. Пухленькие, миловидные. Младшая чем-то напоминала Оксанку, только Вика Рушинская была уже более женственной, фигуристой. А Ольга, старшая, сразу заинтересовалась Андреем. Отец только посмеивался, наблюдая за ними. Нет, Андрюшке не место во всем этом дерьме, созданном Костей. Не похож он на отца. И на прежнего себя, каким его помнил Рушинский, тоже теперь не похож. Тот Андрей вряд ли понравился бы Оле. Виктор Николаевич хорошо знал своих дочерей. И радовался глаз его, видя что-то светлое, неиспорченное в обоих - и в Ольге, и в Андрее: как они смеялись, как Оля кокетничала, как Андрюша в шутку поддерживал игру. Одним словом, дети еще совсем. Взрослые, но дети. Пусть парень отдохнет от будней. Да и Ольке не мешает посмотреть, каким должен быть настоящий мужик. А то как приводит кого-нибудь с родителями знакомить - хоть стой, хоть падай... До серьезного у них, конечно, не дойдет. Не успеет. Андрей утром улетает. Да и не станет Серапионов (Виктор Николаевич прекрасно видел) форсировать события. Милый утонченный флирт - это пожалуйста. Андрюшка в том очевидный мастак. А чтобы по-настоящему влюбиться, так Ольге побольше времени нужно. Не легкомысленная она девушка. Пусть резвятся. Чудо что за Новый год! Эх, если бы еще не вся эта беда, Рушинский был бы совсем счастлив в ту ночь...
   А утром водитель Виктора Николаевича отвез Андрея в Толмачево, и через четыре часа Серапионов снова был в сумрачном Питере.
   Домой Андрею не хотелось. В самолете он почти выспался, на душе было тяжко от полученной информации, от задетых воспоминаний о Ренатке и сыне, от очередного осознания суетности всего происходящего.
   Молодой человек бродил по набережной Робеспьера - от Потемкинской до проспекта Чернышевского. Тонкий слой свежевыпавшего снега устилал асфальт нетронутым, ровным покрывалом. Снег похрустывал под ногами.
   Город еще спал после праздника. Было безветренно и сыро. Два бронзовых шемякинских сфинкса на фоне темного, затянутого низкими тучами неба сегодня смотрелись как-то по-особенному тревожно. И это притягивало Андрея, как тянет свет, как влечет иллюзия жизнетворного тепла ночную бабочку...
   "Живой" стороной лиц египетские чудовища взирали на одинокого прохожего. "Мертвой" -- на противоположный берег, на жуткое, погруженное в ореол тьмы, здание Крестов. Давным-давно Константин Геннадьевич показывал маленькому Андрюше один дом, недалеко отсюда, на Литейном. В то время сфинксов Шемякина еще не было и в помине. Андрей ощутил тогда ужас. Ледяная лапа вцепилась ему в горло, стало нечем дышать, слезы навернулись на глаза, ноги ослабли. Отец ничего этого не замечал. Он сказал: "А здесь, Андрей, прежде вершились многие судьбы". И мальчик запомнил это, хорошо запомнил, как и свое необъяснимое переживание...
   ...Что-то готовится. Что-то будет. Что-то витает в воздухе...
  

СПУСТЯ НЕДЕЛЮ

  
   В семье Пожидаевых авторитет родителей был непререкаемой истиной. Два поколения Пожидаевых родились и выросли в Грозном, где даже у русских сильны были патриархальные традиции.
   Дома Настю звали Асей. Она была очень тихой и невзрачной девушкой и не пользовалась большой популярностью у мужчин Ростова. Маленькая, с песочного цвета волосами, не очень ровной кожей - напоминание о подростковых временах. В компании подружек всегда отходила на второй план, терялась. Ася не слишком интересовала других людей, но никому и не мешала. Женщина-тень. "Тихоня". Впрочем, удобная "тихоня": с такой без малейших опасений можно познакомить своего парня и не бояться, что он позарится на такую "серую мышку". И потому другие дамы любили ее общество.
   Она была умна и начитанна, однако мало кому показывала эти свои качества. И лишь один человек ценил ее по достоинству, лишь один придумал ей верное и очень ласковое прозвище - "Незабудка". Скромный, маленький цветочек, теряющийся среди буйной зелени листьев. Коснись его - и тут же облетят голубые лепесточки.
   Они с Хусейном выросли на одной улице, учились в старой "второй" школе, выстроенной еще в царские времена и находившейся в одном архитектурном комплексе с нефтяным институтом имени Миллионщикова. Поначалу, будучи детьми, они дразнили друг друга, звали один другого по фамилиям. Хусейн был старше Аси на три года и первым предложил дружбу. Правда, им обоим приходилось таиться от родителей. И когда наступила юность, стало понятно: каждый сделал свой сердечный выбор.
   Есть поговорка о запретном плоде, который сладок. Однако к Насте с Хусейном эта поговорка не имела ни малейшего отношения. Они не переступали черту, крепко держась жестких внутренних принципов.
   Усманов в первый раз сделал ей предложение еще в Грозном. Но стоило Асе заикнуться об этом родителям, с отцом едва не случился удар, а мать запретила дочке встречаться с "этой нерусью". "Они тебя со свету сживут! Ты еще глупая, не знаешь жизни, -- объясняла Пожидаева-старшая восемнадцатилетней девушке. - А я знаю, каково живется с Мусаевым тете Вале. Бабка, свекровь, дяде Юсупу всю жизнь про Валю гадости говорила! Все время их ссорит. Валька жаловалась, что однажды бабка ей обварила руки кипятком. Потом говорила - случайно, мол... И Юсуп даже укорить мать не мог с этими их идиотскими законами. Ты тоже так хочешь?"
   Переубеждать родителей было бессмысленно. Сердце Аси обливалось кровью, когда она дала отказ. Хусейн понял, в чем дело, молча пережил это, но разорвать отношения не позволил. Таясь еще больше, молодые люди продолжали видеться. Не раз девушка плакала, тайком проклиная себя за то, что родилась русской. Не раз добрый и терпеливый Хусейн доходил до того, что, проводив любимую к ее дому, разбивал кулаки о кору попутных деревьев, думая, что она не видит. А она видела. И знала, что в такие минуты он жалеет о своей национальности. Глупые, если рассуждать в теории, предубеждения на практике убивали двух духовно близких людей. Людей, созданных друг для друга. Попутчиков.
   Семь лет, долгих семь лет тянулось все это. Поначалу Ася надеялась: вот, переедут они в Ростов-на-Дону, а там границы сотрутся, родители изменят мнение о Хусейне и дадут согласие на их брак. Даже Усмановы давно не отговаривали сына от женитьбы на русской, а дядя Зелимхан, отец Хусейна, один раз даже встречался с Ильей Пожидаевым, стремясь уладить недоразумения и уговорить не мешать любящим друг друга детям. Не тут-то было: Илья Ильич вежливо-непреклонно отверг "мировую". Зелимхан Усманов лишь развел руками: сделать больше для своего сына он не мог. "Решайте сами", -- сказал он Хусейну и больше никогда не заговаривал с ним о Насте.
   А этой осенью Хусейн пропал.
   Подождав месяц, исхудавшая от переживаний Ася бросилась на его поиски. На работе об Усманове ничего не знали. Девушка разыскала спортивный клуб, в котором, по рассказам Хусейна, он встречался со своими друзьями. Но ребята - все как один мускулистые крепкие парни бойцовой внешности - тоже не смогли сказать ей ничего толкового. Усмановы подали в розыск. Мать Хусейна смотрела на девушку пустым взглядом, как будто та была виновата в исчезновении сына, дядя Зелимхан сухо пообещал позвонить, если что-то выяснится.
   К зиме у Насти началось нервное расстройство. Она поняла, что с любимым случилось что-то непоправимое. Она чувствовала, что он должен быть где-то рядом, что он жив. Но все говорило об обратном.
   Впервые в жизни девушка сорвалась, накричала на мать и на тетку, сказав, что лучше бы она вняла тогда просьбам Хусейна и убежала с ним подальше отсюда. "Посмотрите на себя! - дрожа в истерике, задыхаясь, стонала Ася. - Вы же сами считаете всех нерусских врагами! Почему они должны думать о нас лучше? Я слушалась ваших глупых запретов, а надо было сделать по-своему! А теперь он погиб - вы счастливы? Вы не люди, вы - уроды! Вы моральные уроды! Вы не лучше тех бандитов, из-за которых мы уехали! Понятно?!"
   Мать и отцова сестра испуганно таращились на взбунтовавшуюся девушку. Ася кричала до обморока и пришла в себя лишь в больнице, после укола успокоительного.
   Когда к ней являлись посетители, она ложилась на кровать и отворачивалась к стенке. Ее хотели выписать перед Новым годом, но она отказалась и попросила подождать. Ася ненавидела теперь всех, но больше всего - саму себя. И знала, что дома она просто накинет себе на шею петлю или вскроет вены.
   Когда выписка состоялась, девушка стояла на пороге больницы и не знала, куда идти. Она уже решила, что к родителям не вернется ни за что.
   Ася медленно брела по городу. Холодно, слякоть... Январь... Умереть бы сейчас...
   Она не замечала, что почти наравне с нею, очень медленно, по дороге едет небольшая иномарка. Поселенные в предвоенном, тревожном Грозном инстинкты выживания теперь исчезли. Она не хотела жить. Никакая машина, даже столь явно следующая по пятам, не могла напугать девушку.
   -- Ася! - послышался знакомый голос.
   Ася вздрогнула, не поверив ушам. Сердце подпрыгнуло до самого горла, затрепетало мотыльком.
   Но из чужого автомобиля вышел чужой мужчина - высокий синеглазый брюнет в теплой кожаной куртке.
   -- Откуда вы меня знаете? - спросила девушка, ведь Асей называли ее только самые близкие друзья.
   -- Садитесь, -- тихо сказал он. - Я подвезу вас до дома.
   -- Мне не нужно домой.
   В нем что-то изменилось - девушка даже не успела моргнуть.
   -- Нужно, Незабудка, нужно. Все будет хорошо...
   Ася тихо вскрикнула. Мужчина усадил ее в машину, сел рядом, за руль, мягко улыбнулся:
   -- Меня зовут Владиславом, -- в голосе прозвучал едва заметный кавказский акцент. В точности как у...
   Девушка закрыла лицо руками и разрыдалась. Она сходит с ума. Все это - галлюцинации.
   -- Ася, Незабудка! Не нужно! Слышишь? Поверь, теперь все будет как нельзя лучше. Нужно только чуть-чуть еще потерпеть. Угу? - незнакомец вложил Настину ладонь в свою, их пальцы сплелись. И тогда он слегка сжал их.
   -- Кто вы? - девушка смотрела на их соединенные руки и не верила: так всегда делал Хусейн. Всегда - приветствуя, прощаясь...
   -- Пусть это будет нашей тайной, Попутчица. Хорошо? Когда будет поставлена точка, все изменится. Я ведь долго терпел, потерпи и ты, Незабудка. Я люблю тебя. Просто... просто поверь - и все.
   -- Я сошла с ума? - улыбаясь от полного отчаяния, спросила Ася: кажется, еще чуть-чуть - и у нее снова начнется истерика из-за правдоподобности этого бреда.
   -- Ну нет, нет. Конечно, нет! - мужчина уверенно обнял ее и прижал к своему плечу, а несчастная даже не нашла в себе сил сопротивляться. - Я понимаю: это пугает, в это нельзя поверить. Но ты поверь. Ты ведь верила Хусейну?
   Она вздрогнула:
   -- Да.
   -- Так поверь теперь Владу Ромальцеву. Хватит ошибок. Хватит.
   -- Ты... Хусейн?
   -- Тс-с-с! - он улыбнулся, приложил палец к губам. - Я ведь говорю тебе: пусть это будет нашей маленькой тайной. Просто знай: я рядом.
   -- Что ты сделал с собой и... и как?!
   -- Это очень долгая история, Незабудка. Я не смогу рассказать тебе всего, это не нужно. Один человек помог мне, теперь я должен помочь этому человеку...
   -- Хусейн... Я сошла с ума, но... пусть. Я готова верить чему угодно и кому угодно.
   -- Вот и хорошо, -- он отвел с ее лба растрепанные от ветра волосы, и тут выражение глаз его изменилось, а затем изменился и голос: - Настя, мне пора. Я отвезу тебя домой. У меня мало времени. Запомни: все будет хорошо. Глупостей делать не нужно.
   Это был другой человек, и Ася невольно отстранилась от чужака. Снова мелькнула мысль о помешательстве.
   Влад завел машину и подвез девушку к ее дому.
   -- Спасибо... -- пробормотала она, собираясь выходить.
   -- Подожди! - сухой и сдержанный Ромальцев снова заговорил знакомым, мягким и любимым ею голосом. - У меня есть для тебя подарок к Новому году...
   Он сунул руку в карман на чехле кресла и подал девушке узкую длинную коробочку, завернутую в праздничную фольгу.
   -- Что это?
   -- Это китайский "ловец духов". Он отпугивает все невзгоды и притягивает все хорошее. Вспоминая о Хусейне, дотронься до этих палочек. И когда они зазвенят, он узнает: ты думаешь о нем... До встречи, Незабудка!
   Повесив китайский талисман в своей комнате и впервые услышав его мелодичный звон, Ася почувствовала успокоение и вздохнула свободной грудью. Пусть он всегда висит здесь, возле окна, на сквозняке. Пусть всегда нежно позванивают металлические трубочки. Потому что она всегда помнит и думает о Хусейне...
   А Влад, улыбаясь Асиному "изобретению", ехал в Гудермес, к семье Комаровых, матери и дочери погибшего в чеченском плену Романа.
   И уже через два дня женщины озирались по сторонам в бахчисарайской квартире, так и не узнав, кем был их странный провожатый, без малейшей запинки говоривший с русскими - по-русски, а с чеченцами - на чеченском, благодаря чему они втроем легко выехали за пределы охваченной ненавистью и войной республики. Мужчина исчез, даже не попрощавшись. И только Таня заметила:
   -- Мам, он чем-то напомнил мне Ромку...
   Комарова тяжело вздохнула, понимая, что сына, скорее всего, уже нет в живых. Беженкам предстояло обустраиваться на новом месте...
  

ДВАДЦАТЫЕ ЧИСЛА ФЕВРАЛЯ

  
   Умозаключения Константина Геннадьевича были неверными. Он ошибся. Саблинова подставили. Теперь это было ясно: вчера вечером Серапионов узнал, что счета покойного Станислава Антоновича, до которых Константин пытался добраться, заморожены. Были обыски у родственников и людей Саблинова. В общем, налицо явная "подстава".
   Бывший "гэбист" порадовался одному: в тот день, когда скончался компаньон, он отдал приказ взорвать саблиновскую машину; но удар хватил Стаса прежде, чем тот успел сесть в автомобиль, и на совести Константина теперь не висело невинной жертвы друга. Все-таки, со Стасом они были в неплохих отношениях много лет, вместе прошли огонь, воду и медные трубы, а это просто так не отбросишь, не отмахнешься.
   Но тогда кто? Рушинский? Куда поехал Андрей в этот Новый год? К Витьке. А что, если...
   Константин Геннадьевич сидел в ложе оперного театра и под арию Ленского сжимал кулаки, не слыша певца, не замечая нацеленного в его сторону бинокля из ложи напротив.
   Это помешательство. Не мог же Андрей докатиться до того, чтобы из-за публичной девки, из-за неизвестно от кого рожденного ублюдка предать родного отца... Не таков Андрей. Но если над ним поработал Рушинский? Это с виду он - добрячок-мужичок, "повернутый" на играх. На самом деле - умен и хитер. Возможно, даже коварен. Мог наплести мальчишке что угодно, а тот... тот знал все. И только Андрей мог рискнуть начать такую атаку, только он является серьезным противником, а не Витька. И вполне в его стиле подставить кого-то, замесив многоходовую интригу. Любовь - такая гадость, которая и из гения может сделать идиота, Константин Геннадьевич уже не раз за свою долгую жизнь убеждался в этом. Бабы-охранницы выпускают из тюрьмы зверей-террористов, умнейшие мужики убивают друг друга из-за смазливой стервы. Испокон веков идет эта борьба двух начал... Человеческий фактор, черт возьми! На кой только он сдался, этот человеческий фактор, в безличном механизме? Глупость людская, гормональный сдвиг, спутывающий все карты...
   Загнали, загнали они Константина в огненный круг. Никому теперь верить нельзя. Все врагами стали, даже сын родной. Ведь не посовестится, растопчет отца, который его холил и лелеял всю жизнь, который его в люди вывел, который сотворил его от и до... Наверняка ведь Витька не выдержал, признался, что Сокольникову с ее мужем убрали. Тут несоответствие небольшое, конечно: ведь гонения начались еще до того, как Андрей мог узнать о смерти своей "зазнобы". Но мало ли... Может, он прежде только пугнуть отца хотел, а теперь от отчаяния и более закрученную игру начал. Андрюшке ведь на жизнь свою наплевать. Он воин, не раззява... Да, вырастил на свою голову змееныша Константин Геннадьевич...
  
Куда, куда вы удалились,
Весны моей златые дни?..
  
   Вон мэр сидит, в соседней ложе. Тоже на "Онегина" явился, благодетель... Знает ли он хоть что-нибудь о происходящем? Может, и знает. В фойе раскланялся с Серапионовым, как ни в чем не бывало, а что уж там на самом деле в кулуарах творится - Константин Геннадьевич не ведает. Пришлось ему в строгий "карантин" теперь уйти. Что ни говори, боязно. Пока ты лев, тебе все кланяются. А как сафари начинается, так царь зверей хуже шакала становится. Того и гляди - копье в бок швырнут... В высших эшелонах власти тоже головы летят одна за другой. Кто успевает - бежит из страны, а кого-то и сцапать успевают. Те, которые только вчера им же челом били... В полном соответствии с мыслью Достоевского: худший тиран - вчерашний раб, пощады от такого не жди. Дракон умер - да здравствует Дракон!
   Присутствовал в зале и Евгений Борисович Котов, извечный враг Серапионова. Он-то и смотрел на конкурента в бинокль из ложи напротив. Любовался очевидным смятением властелина. Теперь-то, загнанного в угол, Скорпиона можно взять голыми руками. И к сотрудничеству призвать - под предлогом дележа сфер влияния. Теперь-то жало его силу утратило...
   Котов ухмыльнулся. А ведь иногда, чтобы первенство выиграть, можно и не суетиться. Можно руки сложить и ждать, когда рыбка сама в невод наведается. Как с Ростовом и получилось. Саламандровский диск полтора года назад из-под носа ушел, потерь среди кощеевых ребят было много. И в итоге Евгений Борисович решил, что дешевле будет в сторонку отойти. В любом случае он не в проигрыше останется. И тут - пожалуйста. Расторопный ростовский бизнесмен Дима Аксенов такую информацию преподнес на блюдечке, что Котов в ножки ему поклониться был готов на радостях. Уж он расстарался, чтобы там, у ребят, все вышло как надо. Парадную дорожку раскатал, а они, молодцы, в четыре руки такой ноктюрн забацали - любо-дорого взглянуть. Вон, результат сидит, лоб свой белый хмурит. Один уже в лучший мир отправился, второй от страха трясется, а этот еще бодрится, даже в народ выходит. Ну, ничего. У Евгения Борисовича и другие ноты хорошей партитуры найдутся. "Куда, куда вы удалились", говорите? Ничего-ничего. Маленький заключительный шажок - и вся власть будет в руках у Котова. Главное - все головы срубить Змею-Горынычу трехголовому. Одна есть, только слабенькой была та головушка... Вот Скорпиона бы заполучить, а Рушинский уже и не страшен. Хорошо чувствовать себя на белом коне да Георгием Победоносцем с копьем, пронзающим чудище-страшилище!
   Костлявое лицо Котова в полутьме казалось черепом. Черепом в оскале смерти. Телохранители знать не знали, отчего усмехается шеф, но замечали, что спектакль он не смотрит, а все косится в ложу напротив. К Константину Серапионову. Задумал что-то старик, не иначе.
   -- Константин Геннадьевич! - воскликнул Евгений Борисович, увидев Серапионова после спектакля в фойе. - Здравствовать вам и здравствовать! Вот уж не чаял на одном спектакле встретиться! И как вам "Евгений Онегин", батенька?
   -- Вам тоже не болеть, Евгений Борисович, голубчик. Хороший спектакль получился, на уровне, -- в том же духе откликнулся конкурент, пожимая руку Котова и глядя ему в глаза своими серыми "жалами".
   "Неужто Андрей Кощею продался, не побрезговал?! Все может быть... Уж больно довольная рожа у Котова..."
   -- А что бы нам на мировую с вами не пойти, Константин Геннадьевич? Может, хватит уже делить да перекраивать? Объединим силы, так сказать. Сплотимся... Как вы на это смотрите? - прямо в лоб заявил Евгений Борисович. И вид у него при этом был совершенно серьезным.
   -- Так это вы все перекраиваете, господин Котов. Мы-то давно при деле, на чужие горизонты не засматриваемся... -- Серапионов сунул руки в рукава поданного телохранителем пальто и насмешливо прищурился.
   -- Да уж наслышан я о ваших неприятностях, господин Серапионов. И понял: делить-то нам нечего. А пред лицом опасности нам, наоборот, объединиться бы следовало. Что за междоусобица на пороге XXI века? Дикость, средневековье... Феодализмом попахивает...
   -- Говоря по совести, Евгений Борисович, и мне распри надоели. Вы встретиться, никак, хотите?
   -- Вы мысли мои читаете, Константин Геннадьевич! Почему бы на нейтральной территории не поискать нам общий язык? А давайте в "Доме актера" завтра и побеседуем? В это же время...
   -- А что? Достойное место. Раз уж вы настаиваете - я не против!
   -- Чудненько! Я даже не ожидал! Ну вот и войне конец, видимо. Как вы считаете? Завтра начнется новая эра?
   -- Э-э-э... Ну, я бы так кардинально не загадывал, господин Котов. Но посмотрим, что у вас имеется в распоряжении, а также заинтересует ли это меня... До завтра, Евгений Борисович.
   -- Буду ждать с нетерпением, Константин Геннадьевич. В 21.00 в "Доме актера". Tete-a-tete, только охрана.
   Серапионов кивнул. Он и не собирался вмешивать в свои дела Рушинского.
   "Последователи всегда во сто крат более жестоки и свирепы, нежели их духовные учителя! Как бы ни была возвышенна идея, ученики сумеют опустить ее на дно".
   Константин Геннадьевич вздрогнул: теперь он слышит голоса. Дожил...
  

* * *

  
   Влад посмотрел на брата, на его жену, на Зинаиду Петровну. Денис, Светка и мать чувствовали, что он приготовил им какой-то сюрприз.
   Чувствуя их нетерпение, Ромальцев улыбнулся:
   -- Дениска, вот вам свадебное путешествие, -- он показал три билета: "Круиз. Италия - Тунис - Египет - Мексика - остров Пасхи - Индия". Яркие картинки, привлекающие глаз. - Как обещал. Надеюсь, останетесь довольны... Ма, ну и тебе с ними придется поехать. Кто-то же должен приглядывать за тем, чтобы Дениска не разнес на радостях пирамиды...
   -- Ух ты! - Денис был в восторге. - Светка, смотри!
   -- У меня загранпаспорта нет... -- смутилась та.
   -- У тебя еще почти месяц в запасе, -- ответил Влад. - Займись оформлением!
   -- Владичка, а ты?! - вмешалась мать.
   -- А у меня работа, ма. Никак. В другой раз.
   -- Без тебя - не поеду! - заупрямилась она. - Ты посмотри, на кого стал похож!
   -- А это - не обсуждается. Через месяц вас не должно быть в России.
   -- Ты прямо как будто спровадить нас отсюда хочешь! - пошутил Денис. - Спасиб, Владька! Удружил!
   Братья обнялись. Младший не мог поверить удаче. На кругосветное путешествие он сам заработал бы еще очень нескоро. А так хотелось посмотреть мир! Да и Светка древностями увлекается. Правда, хоть и пошутил Денис, но ощущение, что Влад нарочно отсылает их всех подальше из России, у него действительно было. Что настораживало... Уж не вляпался ли во что-то нехорошее скрытный братец? Окружение у него то еще... Но мать зря укоряет его: Владька нынче в тысячу раз лучше выглядит, чем тогда, у Дениса и Светы на свадьбе. Это она по привычке цепляется, все от любимого сыночка оторваться не может.
   Оставшись вдвоем с братом, молодой человек все-таки попытался выведать у старшего брата причины такой расточительной заботы о близких.
   -- Да люблю я вас просто! - чуть расширив от удивления глаза, сказал Влад как о само собой разумеющемся факте.
   -- А... Ну, ладно тогда. Веселый ты, Владька, стал. Что, неужели цель у тебя в жизни появилась наконец?
   Влад уселся на подоконник, приоткрыл фрамугу, глубоко затянулся сигаретой и засмеялся:
   -- Денис, вот веришь - нет: ты первый, кто правильно это понял. Все у вас будет хорошо. А о том, как там сейчас в Египте, Мексике и Индии, ты мне по приезде расскажешь... Я туда, видно, еще нескоро выберусь.
  

* * *

  
   Одного сегодняшнего взгляда Кости вполне хватило Рушинскому, чтобы понять: пора уносить отсюда ноги. Ко всем чертям. Плевать, что там уготовил ему Серапионов, даже думать об этом не хочется. Виктор Николаевич решил: в такие игры он не игрок. Косте нечего терять, он идет ва-банк, он рвет все. Вот-вот доберутся и до него, но прежде он поставил себе целью уничтожить всех, кто мог бы спастись. Так сказать, отомстить априори.
   Рушинский подумал об Андрее. А ведь обезумевший старик может и на сыне своем отыграться. Вполне вероятно. Тут не надо быть семи пядей во лбу: мальчишка один раз подвел, значит, способен на все - именно так, скорее всего, рассуждает подозрительный Серапионов-старший. И плевать на родство. Тут уже никаких условностей.
   В такой опасной ситуации у людей два пути: либо быть крысой, бегущей с корабля, и думать только о собственной шкуре, либо быть той же бегущей с корабля крысой, но еще сохранившей крохи порядочности. И Рушинский предпочел бы отнести себя ко второй категории. Андрюшка, особенно после той встречи Нового года, стал ему еще более симпатичен. Душа Виктора Николаевича и прежде побаливала за парня, а теперь, после того, как тот "приоткрылся" на празднике перед ним и перед его родными (Олька до сих пор тайком вздыхает по Серапионову-младшему), пожилому бизнесмену и подавно было тяжко представить, что может сделать агонизирующий зверь, если ему взбредет в голову в чем-то заподозрить Андрея. В его распоряжении еще немало рычагов. Рушинский-то сбежит, вовремя сбежит, ибо все на его глазах происходит. А парень - далеко. Не знает, что здесь творится. Не ожидает удара в спину, да еще и от родного отца: не так его сердце и душа устроены. И каким бы он ни был умным и осторожным, а не пуля-дура, так штык-молодец. И даже хоронить будет некому...
   Собираясь к отъезду, Рушинский поглядывал на телефон. Нет. Звонить нужно уже из-за границы, находясь в безопасности. Вполне вероятно, что Костя станет искать его и там, но шансов найти у него будет уже гораздо меньше. А Виктору Николаевичу, чтоб облегчить душу, что нужно? Да малость! Набрать питерский номер и объяснить ситуацию. Андрей - умница, сам разберется, что делать. Ни для кого не секрет: владеющий информацией, владеет миром. Он, Рушинский, сделает то, что зависит от него. Даже если и ошибается насчет замыслов бывшего друга, то "уж лучше перебдеть, чем недобдеть", как шутят в народе. Им всем уже терять нечего. Может, Андрей и обидится на него за осквернение имени отца, но пусть лучше обидится, чем погибнет.
   Виктор Николаевич подошел к зеркалу и, подмигнув, спросил сам у себя:
   -- Ну что, доигрался, эмигрант В.Н.Рушинский? То-то же! Впредь - наука будет...
  

* * *

  
   Котов уже сидел в полутемном зале, ожидая приезда Серапионова. Сегодня решится все! Все! Затяжная, многолетняя вражда закончится здесь, в этом ресторанчике. Разве это не повод, чтобы отметить?
   У окон, за спиной у Евгения Борисовича, в неподвижности застыло пятеро охранников. Их и не заметишь, но когда необходимо внушение, они готовы проявить себя и выйти на первый план. Самые лучшие телохранители в Новосибирске были у троих: у Котова, у Серапионова и у покойного Сокольникова. Может, в столицах и покруче сыщешь, но Котов не задавался такой целью. Эти ребята никогда его не подводили.
   Евгений Борисович разглядывал меню, а одним глазом нет-нет да посматривал в сторону лестницы. Он нарочно сел так, чтобы сразу увидеть поднимающихся.
   -- Идут, -- слегка наклоняясь к шефу, тихо сообщил Павел, начальник охраны Котова, затем коснулся пальцами "пуговки" наушника и сказал в микрофончик тем секьюрити, которые находились внизу: -- Шестеро? Хорошо.
   Котов расслабился внешне и напрягся внутренне. Со Скорпионом надо быть настороже. Силы равны...
   Константин, войдя, заполнил своей персоной весь зал. Серапионов умел это делать, когда хотел. Ну что ж, вот мы и начали бряцать оружием, господин конкурент...
   -- Я уже решил было, что вы передумали, Константин Геннадьевич! - воскликнул Котов.
   Серапионов сдержанно кивнул, приветствуя своего неприятеля. Телохранители выстроились у него за спиной и тоже "исчезли". Гм... Паша сказал - шестеро, а со Скорпионом здесь - только четверо. Значит, двух оставил внизу. Да, встреча приобретает пикантную остроту... Боится Скорпион.
   К столу едва ли не на цыпочках подкралась официантка. Тщательно записала заказы. Выскользнула прочь.
   -- Прохладно сегодня... -- заметил Котов, наблюдая за Серапионовым.
   Тот слегка поморщился:
   -- Давайте ближе к теме, Евгений Борисович. Времени у меня не так уж много...
   -- Не узнаю Константина Серапионова! Вы ли это, мой вальяжный недруг?
   Котов провоцировал его на избитую кинематографическую фразу в стиле "Прекратите паясничать", но Скорпион только усмехнулся:
   -- Надеюсь, до лезгинки на столе дело не дойдет?
   -- Почему же не дойдет? Официант! "Лезгинку" на стол! А я ведь знал, знал, что именно этот сорт коньячка вам по душе, Константин Геннадьевич! Видите, как угадал... Да я и сам его люблю, честно признаться...
   Веселишься, Кощей? Ну, сегодня-то ты вспомнишь позапрошлогоднюю Казань... Если успеешь.
   Серапионов вздохнул и покачал седой головой:
   -- Вы, Евгений Борисович, о какой-то мировой заикались давеча. Давайте рассмотрим ваши условия. Зачем время терять?
   -- Значит, вы созрели для мировой... Н-да... похоже, плохи ваши дела, раз мы тут с вами сидим и любезничаем... Вы мне лучше знаете что по секрету расскажите? Про "веселящий газ"...
   -- "Веселящий газ"?.. - недопонял Константин Геннадьевич.
   -- Ну очень мне интересно было бы услышать, каким таким методом вы моих ребят в Чебоксарах из строя вывели. Один ведь совсем рехнулся, да и двое других в психушку загремели, откачать мы их так и не смогли. Что за методы у вас "гэбистские"? Никому не скажу, клянусь! Только между нами. А ребята мои, вон, уши прикроют. Правда, парни?
   Серапионов не стал вдумываться в сказанное Кощеем. Так, буровит что ни попадя, на радостях... Ну-ну...
   -- Так что вы можете предложить, господин Котов?
   -- Да сотрудничество, конечно, господи ты боже мой! Мы все - деловые люди. Жаль, Станислава Антоновича с нами больше нет... Но Виктор-то Николаевич и вы - в добром здравии! И снова будет нас трое. Сакральное число, кстати!
   -- Хорошо. Расскажу я вам про "веселящий газ", а вы со мной потом, в свою очередь, поделитесь, как вам удалось нас достать. Меня вот это интересует... А коль уж мы с вами без пяти минут партнеры, так и тайн у нас никаких не должно быть...
   -- А почему ж вы решили, что это я вас достал?
   -- Методом "от простого к сложному", Евгений Борисович. "Learning by induction", в переводе на английский...
   -- Ах, вот оно что! Ну, против "Learning by induction" не попрешь. Однозначно, как говорит один известный политик...
   Несколько официанток расторопно принесли заказ. Одна из них - та, что обслуживала Котова - внимательно посмотрела на Серапионова и, когда он заметил это, восхищенно улыбнулась. Телохранители Константина Геннадьевича все, как по команде, проследили взглядом за подозрительной девицей. Алексей, начальник, пробормотал что-то в свой микрофон.
   Вернувшись на кухню, официантка не могла взять в толк, почему за нею увязался молодчик одного из этих "папиков". Ну, улыбнулась она тому, что посимпатичнее. Вдруг соблазнится на молодуху? "Папики" разные бывают, некоторые и соблазняются. Но это ведь не повод для слежки...
   Обслуживающие сторону Серапионова были более сдержанны. Освободив подносы, они почти строевым шагом удалились из зала.
   -- Не знаю уж, как это применяется к Чебоксарам, но психотропные вещества бывают многих видов, -- как ни в чем не бывало, продолжал Серапионов. - Вас, конкретно, что интересует? Газ, вызывающий активную выработку эндорфинов? Или газ, провоцирующий кошмарные галлюцинации? Еще есть вещества, от которых человек становится невменяемо-агрессивным. Есть вещества, превращающие человека в амебу... Все инкапаситанты в разных дозах могут сделать из пациента либо психа, либо покойника. Что нужно вам?
   -- Ну и что же за газ применялся у новостроек в Чебоксарах? После него нормальные, здравые парни прятались в церквях и кричали о пришествии Антихриста? Я видел их своими глазами...
   -- Сколько времени после отравления они галлюцинировали?
   -- Да до сих пор, насколько мне известно... галлюцинируют... -- слегка фыркнул Котов.
   -- Таких веществ не существует... -- монотонно сообщил Серапионов. - Я могу, конечно, поведать вам о принципе действия инкапаситантов на передачу нервных импульсов в ганглиях и синапсах центральной нервной системы, о медиаторах и ферментах, но вам оно зачем? Это явно не тот случай... Сутки, в крайнем случае - двое. Либо летальный исход, либо полное выздоровление. Это вполне обратимый процесс, Евгений Борисович. Для чего захватчику территории жители-психи? Проще уж ракетой, сами понимаете. Психотропы разработали не для уничтожения, а для подавления масс... Для временного подавления...
   -- И как же вы можете объяснить то, что произошло в Чебоксарах?
   -- Вам лучше знать. Мы приехали туда не намного позже. И, смею заверить, облако так быстро не развеивается. Мы тоже успели бы надышаться той дрянью. То есть, как вы изволили выразиться, я тоже сейчас прятался бы в церкви и перечитывал "Откровение Иоанна Богослова".
   -- Очень интересные вещи вы рассказываете, Константин Геннадьевич, и все же это не проясняет ровным счетом ничего. Почти два десятка человек полегло на Горького в Чебоксарах, трое в психушке, а отравляющих веществ такой силы - просто не существует. Забавно. Наверное, это прилетали инопланетяне, как сейчас модно считать. Чуть что невозможно объяснить - всё: НЛО... Темните вы, господин Серапионов. Ну да ладно. Моя очередь... Значит, как достал я вас... Хм... Хм... -- Котов усмехнулся и взял свой бокал с коньяком. - Ну ладно. Пусть предыстория моего рассказа прозвучит как тост... Потом мы выпьем за мир во всем мире, и я расскажу основную часть. Хоть вы и нарушили ваше обещание, ну да ладно. Я не гордый...
   -- Я сказал лишь то, чему есть место в реальности. На мистику с эзотерикой управу пока не нашли, если вы об этом. Мне скрывать нечего: в Чебоксарах инкапаситанты не применялись. Ни нами, ни кем-либо еще. За это - ручаюсь.
   -- Ладно, ладно! Верю! Ну что ж, дело за мной. Итак, тост! Он немножко с намеком, но дело прошлое. Почему бы партнерам и не пошутить по-доброму, а? Вы шутите, я шучу. В одной пустыне жил скорпион. Гроза проезжавших караванов. Бывало, цапнет за ногу верблюда - тот и сдох. Все его боялись, по пустыне ходили с оглядкой. Но однажды мальчишки ближайшего селения нашли того скорпиона, обложили его сухой травой да подожгли эту траву. И пришлось бедняге метаться в огненном кольце, а выхода-то и не было... Давайте, Константин Геннадьевич, выпьем за то, чтобы у нас выход был всегда...
   Они чокнулись. Серапионов пригубил коньяк и отставил бокал на стол. Котов улыбнулся:
   -- Ой. Я продолжение тоста чуть не забыл! Тамада из меня еще тот... Простите! Так вот, метался-метался скорпион в огненном кольце, а выхода не нашел. И знаете, что сделало благородное насекомое?
   Серапионов кашлянул. Руки внезапно ослабли, дыхание пресеклось.
   -- А благородное насекомое просто укусило себя. Так поступают скорпионы в безвыходной ситуации... Вот видите, Константин Геннадьевич, хоть в психотропах я - ни бум-бум, но вот про токсины кое-что знаю...
   Этих слов Серапионов уже не слышал. Тело его скорчила ужасная судорога. Изо рта хлынула пена, и он упал со стула.
   В ту же секунду Котов спрятался под стол, а между телохранителями завязалась перестрелка.
   Начальники охраны обеих сторон, Павел и Алексей, упали первыми, прострелив друг другу головы. Звенели разбитые стекла. В ужасе прятались официанты и повара на кухне, администратор судорожно давил на кнопку тревоги, вызывая милицейский наряд...
   Находившиеся прежде в холле, охранники Котова и Серапионова ринулись наверх.
   Евгений Борисович дождался тишины, выскочил из-под стола и, прыгая через три ступеньки кряду, сбежал по лестнице.
   -- Евгений Борисович, вы не ранены? - окликнул Евгения Борисовича прорвавшийся вслед за ним телохранитель - наверное, последний оставшийся в живых.
   Парень был ранен в ногу, но все же, хромая, догнал шефа. Оба они покинули помещение и бросились, скользя по снегу, к машине.
   -- Благодарность тебе, Витя! Не забуду! - прохрипел Котов.
   Телохранитель повернул ключ.
   На всю Серебренниковскую прогремел взрыв.
   По прихоти судьбы или умершего от яда Скорпиона, смерть пришла за Евгением Борисовичем почти на то же место, где окончил свои дни Александр Павлович Сокольников, печально известный Полковник, отец рыжеволосой девушки по имени Рената.
  

ПО ПРОШЕСТВИИ СУТОК...

   Ну вот... Ч-черт! Забыл отключить телефон! В кои-то веки хотел по-человечески (точнее, по-китайски) расслабиться и разобраться в себе - и тут же выковырнули на полпути этим дурацким звонком! Сам виноват, конечно... Отключай перед медитацией все связи с внешним миром!
   Андрей поднялся с пола. Все равно необходимый настрой уже рассеялся, а известие может быть важным...
   -- Мя-а? - вопросил рыжий кот, карауливший у дверей спортзала, и вприскочку побежал за хозяином.
   -- Вот тебе и "мя-а", -- ответил Андрей, хватая трубку, облокачиваясь на стол и спрашивая: -- Да?
   -- Андрей, это Рушинский.
   -- Здрасьте, Виктор Николаич...
   -- Здравствуй, Андрюша, здравствуй... Даже не знаю, с какого бока и сказать-то тебе об этом... -- голос компаньона отца был далеким и надтреснутым, с эхом, а после каждой произнесенной фразы наступала долгая пауза. - Твой отец погиб, Андрей...
   Серапионов как вертел в руках средиземноморскую ракушку, так и разломал ее, с хрустом сжав и порезав себе пальцы.
   -- Кто? - спросил он, вытирая окровавленную руку о кимоно.
   -- Котов, Андрюш. Кощей. Но и тот взорвался в своей машине. Взаимно, как понимаешь, они друг друга угробили... Звоню тебе уже не из Новосибирска. Пришлось уехать: очень гнилая ситуация... Все кончено. Приношу свои соболезнования...
   -- Виктор Николаевич, подробнее чуть-чуть... -- металлическим голосом произнес Андрей.
   Он тупо смотрел в стенку и не думал ни о чем. Отца больше нет... Андрей никогда не мог себе представить, что это будет вот так...
   -- Что подробнее, Андрей? У них, как выяснилось, была встреча в одном из новосибирских ресторанов... в "Доме актера", если это имеет для тебя значение... Кощей отравил Костю, а тот еще до встречи приказал своим людям начинить машину Кощея взрывчаткой. Точно не знаю, но предполагаю, что было именно так. Я плюнул на все и уехал. Тебе тоже советую: на нас вот-вот выйдут спецслужбы...
   -- Все это дело со спецслужбами "заказал" Котов?
   -- Не знаю. Я не стал ничего выяснять... Мы уже говорили с тобой об этом. Все, Андрей, все! Я сказал, что хотел. Решать тебе...
   -- Спасибо, Виктор Николаич... -- Андрей бездумно нажал кнопку отмены звонка и простерся на том же столе, на который облокачивался во время разговора.
   Рядом вспрыгнул пушистый рыжий Лева, припал передними лапами и грудью к плечу хозяина.
   Изрезанным, кровоточащим пальцем Серапионов медленно собирал в кучку осколки ракушки. Полировка стола под щекой туманилась от его дыхания. Где-то в доме (телевизор?) едва слышно звучала песня Гребенщикова - знаменитая песня о прекрасном золотом Городе:
  
Кто любит, тот любим,
Кто светел, тот и свят!
Пускай ведет звезда тебя
Дорогой в дивный сад!
  
Тебя там встретит огнегривый лев
И синий вол, исполненный очей,
С ними - золотой орел небесный,
Чей так светел взор незабываемый...
  
   Андрей всегда был один. Но прежде его держала на плаву мысль, что верный союзник и родной человек в одном лице - отец - где-то рядом. Непререкаемый авторитет, святыня, по бессмертию равная Сфинксу...
   И вдруг - так просто, так внезапно: "Твой отец погиб, Андрей"... Это нормально?
   Да, в последнее время между ними не было взаимопонимания. Да, были обиды. Но в глубине души Андрей не переставал любить своего отца, каким бы тот ни был. Способность любить без надежды на отдачу, унаследованная от матери... Константин так и не сумел вымарать это качество, эту слабость из сердца сына. Да лучше б сумел! Сейчас не было бы так ужасно...
   И Серапионов понял: то, что жжет сейчас его глаза и кожу, что скапывает на стол - это слезы. Впервые за двадцать с лишним лет... Он и забыл, что это такое... Боже, как же это больно! Лучше бы его убили-отравили, чем чувствовать все это...
   Кот слегка пошевелился у него на плече, ложась поудобнее. Андрей покосился на него. Изумрудные глаза животного смотрели в никуда. Казалось, ему абсолютно все равно. Однако маленькое сердечко колотилось, чуть подрагивал кончик хвоста. Вот так и Андрею приходилось притворяться, что ему наплевать на все в этой поганой, пошлой, грязной жизни...
   Надо что-то предпринять. Не лежать же тут, по-бабьи распуская нюни... Провести свое расследование, докопаться до сути: от кого это прилетело и почему? Андрей знал, что его затея опасна. Фортуна больше не на его стороне. Да и черт с ней!
   Молодой человек быстро выпрямился, ополоснул в ванной пораненную руку, переоделся.
  

* * *

  
   Узнав о смерти главного босса, Боря Шадов перепугался не на шутку. "Наверху" все разбежались, сели в тюрьму или умерли. Он работает с сыном покойного босса, а тот не зависит от корпорации "Salamander in fire", но не сегодня-завтра доберутся и до Андрея Константиновича. Может, конечно, он и вывернется, что сомнительно: если даже Серапионову-старшему оказалось не по силам избежать плачевной участи, то куда уж Андрею?
   А все очень просто! Шадов понял, что выход тут один: как только за Андреем установят слежку (почему-то Борюся представлял себе этот процесс именно так), он сразу обратится к противной стороне с предложением сотрудничества. И хотя дела своей фирмы молодой Серапионов вел довольно чисто, по другой "статье" на совести у него висело столько жертв, что даже тех фактов, которые знал Борис, хватит на многие тома судебных разбирательств. Руки у шефа не то что по локоть в крови - по самые плечи... Ну а как иначе, когда работаешь палачом у такого папаши? Андрей был наглядным примером человека, ведущего двойную жизнь. "Днем" он честный и трудолюбивый бизнесмен, никогда не обманывающий партнеров, уважаемый и влиятельный гражданин, периодически обуреваемый приступами нежности к внебрачной дочке. "Ночью", по щелчку папиных пальцев, этот же милый, спокойный и благородный господин перекидывается в хищника и выходит на охоту, а за ним стелется кровавый шлейф и лежит множество трупов. Весьма привлекательный портрет. В органах он будет пользоваться большим успехом. И сомнительно, очень сомнительно, что Андрею дадут дожить до начала процесса. Прирежут по-тихому в тех же Крестах или в Москве, в "Лефортово", и спишут на драку с уголовниками... Кому надо, чтобы такая птица - да вдруг запела?
   Шадов удивился, когда узнал, что шеф собирается разнюхивать запутанное дело с отцом и рухнувшей корпорацией. Ему бы ноги в руки, да тикать в "загранку", может, хоть так бы спасся, а он тут, понимаете, Пуаро с Мегре изображать решил... А может, ему уже и "загранка" не избавление? Андрей всего не скажет помощнику, но как вариант - им заинтересовался Интерпол, Серапионов об этом знает, а потому никуда не торопится...
   Ну вот, начнется теперь дележка. Это уж как пить дать. И новую партию играть начнут с новыми фигурами, сметя с доски все прежние, еще недобитые, "недоеденные"...
  

ЧЕРЕЗ МЕСЯЦ

  
   Полковник Иван Григорьевич Сербов, начальник ростовского отдела Управления ФСК по Чеченской Республике ехал на встречу, имея на руках исчерпывающие сведения. Да, немало сил и времени ушло на то, чтобы добраться до майора Овчинникова, воздействовать на него и добиться раскрытия источника по делу поставок оружия в Чечню. Но теперь Сербов знал имя того, кто все это затеял. А сын покойного Серапионова, обратившийся к нему в начале марта за помощью, прекрасно понимал, что теперь полковнику плевать на рухнувшую организацию и ее представителей. Но очень попросил - дескать, в последний раз. И Сербов снизошел до него. Пусть узнает и отвяжется. Да... такой переворот по стране и в криминальном мире, и в спецслужбах. А самое-то забавное, что виной всему - какой-то ерундовый лазерный диск... Сербов даже не стал применять санкции к обошедшему его Овчинникову: тот теперь у вышестоящего начальства в фаворе. Ну и Сербову надо землю рыть, чтобы также к Яровому в милость попасть. А то как бы Овчинников и на карьерной лестнице не обскакал...
   Андрей ждал его приезда в "Золотом коте". Блондин какой-то с ним, глаза шустрые. Из таких стукачи-осведомители хорошие получаются.
   Молодой Серапионов выглядел усталым. По своим каналам Сербов узнал, что спецслужбы скоро и за него возьмутся. Когда найдут. Но парень ловкий, на месте не сидит. Сейчас бы наряд сюда, ну да пусть пока погуляет. Команды брать сына Серапионова еще не было, а инициатива, как известно, наказуема.
   -- День добрый, Иван Григорьевич, -- тихо сказал Андрей. - Спасибо, что нашли время...
   Ишь как заговорил! Вот так с них спесь сбивать и надо. Хорошо помнил Сербов, как его папашу боялись. И где он сейчас, Константин Геннадьевич, глава "Саламандр"? Молодец этот бизнесмен Ромальцев. Да и он тоже слишком умный. Вот пусть Андрей жар своими руками и загребет - Ромальцева в расход пустит. "И нам возни поменьше", -- усмехнулся полковник.
   -- Удалось что-нибудь узнать? - Серапионов обнимал ладонями свой фужер и не смотрел на Сербова.
   Красавчик-блондин, напротив, озирался по сторонам.
   -- Да, господин Серапионов. Удалось. Информация поступила в органы через парней Евгения Котова. А им - от одного гражданина, частного предпринимателя, совладельца небольшой местной фирмы по поставкам технического оборудования.
   Андрей слегка нахмурился, моргнул, но глаз так и не поднял. Казалось, он сжался в тугую пружину, до вибрации в каждой клеточке тела...
   -- Информация, которой он оперировал, была записана на лазерном диске, который попал к нам совсем недавно. А зовут гражданина - Ромальцев Владислав Андреевич, тридцати лет, никогда не привлекался ни к уголовной, ни к административной ответственности. Вот так бывает, господин Серапионов... Адрес, если интересует, вот на этой распечатке. Рабочий, домашний... Надеюсь, помог? Вы уж тоже обещание сдержите свое: вы меня не знаете - я вас не знаю, -- полковник протянул через стол листок бумаги и поднялся.
   -- Благодарю вас, Иван Григорьевич...
   Андрей не заметил, как ушел "фискал".
   Он читал досье Ромальцева и не мог поверить своим глазам. Практически в одиночку перевернуть полстраны... Как к нему попал диск? С какой стати этому Ромальцеву нужно было нападать на корпорацию отца?
   Распечатка была черно-белой. С фотографии на Андрея смотрел молодой парень, и это лицо Серапионову было совершенно незнакомо, как ни всматривайся...
   -- Покажите-ка, Андрей Константиныч, что там за граф Монте-Кристо такой? - Борюся встал со своего места и заглянул через плечо шефа.
   -- Поехали, Борюся. Зови парней, поехали...
   В машине Серапионов вытащил из-под сидения свой пистолет и, заменив обойму, сунул оружие во внутренний карман плаща.
   -- Что, Борис, ты радостный такой? - спросил он Шадова, когда тот уселся за руль.
   -- Так обидчика вашего вычислили, как не радоваться?
   Ни черта, Шадов, ты не понял... Ну, ладно, что ж теперь...
   Два парня, оставшихся верными Серапионову, молчали в предвкушении перестрелки. И оба растерялись, когда, очутившись на месте, Андрей приказал им сидеть в машине и ничего не предпринимать до его возвращения.
   -- Так... как же так, Андрей Константиныч?
   -- Если надо будет сидеть сутки - сидите сутки. Пока я не выйду и лично не отдам вам распоряжение.
   -- Я тоже? - спросил Борюся.
   -- Ты - со мной, -- бросил Андрей и направился к подъезду.
  

* * *

  
   Дверь открыл Ромальцев. Сам. Слегка улыбнулся, переводя взгляд с Андрея на Бориса. Явно ожидал "гостей", однако спокоен, словно тибетский лама перед медитацией. Ни толики напряжения... Андрей внутренне усмехнулся.
   -- Владислав Андреевич... -- кивая, словно в легком поклоне, протянул Серапионов и слегка развел руками, показав, что также безоружен. - Не переживайте, я к вам с единственной целью. Понимаете, с какой?
   -- Да, -- Влад кивнул похожим образом, потом чуть-чуть склонил голову к плечу. - С самым... популярным... вопросом... "Зачем?"
   -- Именно, -- согласился Андрей, а Борюся, напряженный и не понимающий ситуации, слегка отступил за его спину, чтобы выглядывать из-за плеча шефа, а не стоять прямо перед хозяином квартиры. Исходящая от Ромальцева сила давила Шадова, и, видимо, только Андрей мог спокойно или нейтрализовать, или терпеть ее. - Зачем?
   -- Кому как не вам, Андрей Константиныч, знать так называемый "первый закон гомеопатии"... -- неторопливо и тихо пробормотал Влад.
   -- "Подобное лечи подобным"...
   -- Подобное... лечи... подобным, -- еще медленнее, чем говорил прежде, повторил Ромальцев. - Впрочем, что же... -- он посмотрел на Андрея, -- мы с вами... -- (перевел взгляд на Шадова), -- в дверях... беседуем? -- (слегка посторонился и совсем понизил тон, почти до неслышимости). - Входите...
   Серапионов с юмором покосился на своего сподручного Борюсю, который откровенно струхнул под оценивающими взглядами их обоих, и первым ступил на порог квартиры врага (врага ли?). Шадову ничего не оставалось, как тенью следовать за боссом.
   Они прошли в полупустую комнату Влада. Что-то похожее Андрей себе и представлял, направляясь сюда. И в его собственной спальне - там, в Питере, куда он уже не вернется - тоже не было ничего лишнего...
   -- Коньяк? - спросил Ромальцев, даже не оглядываясь.
   Захоти Андрей убить его, то за весь путь по квартире у него появлялось для этого множество шансов. Но Влад точно знал, что Серапионов пришел не за этим.
   Походка Ромальцева была Серапионову знакома. Да что там - это была почти в точности походка самого Андрея!
   Шадов растерянно покачал головой, отказываясь от предложенного коньяка.
   -- Угу, -- а вот Серапионов согласился и, запахнув плащ, сел на стул.
   "Что ж ты трясешься-то так, Борюся? Ну да ладно, не до тебя сейчас, дружок"...
   Влад уселся за тот же столик, напротив Андрея. Плеснул коньяк в три бокала, оставив за Борисом выбор - пить или смотреть на них.
   -- За гомеопатию, -- сказал Серапионов, поднял свой бокал и, слегка чокнувшись с хозяином, сделал глоток. - Неплохо, Владислав Андреич... Неплохо... И я не только про коньяк, сами понимаете...
   Ромальцев снова улыбнулся.
   -- Так расскажите, не томите, господин Ромальцев. Ночами ведь не сплю, ответ ищу... Вы нынче больше моего знаете.
   -- Да пожалуй, что так... -- Влад слегка поджал губы, приподнял бокал и из-за его края снова посмотрел на Шадова.
   Борис завозился на месте и съежился под перекрестными взглядами Серапионова и Ромальцева.
   -- Прекрасная интрига, -- рассмеялся Андрей, откидываясь на спинку стула. - Пожалуй, в ином случае даже пожал бы вам руку. Но тут, сами понимаете, как-то неуместно, что ли... Отец мой, все-таки... Вы ведь догадываетесь, что его уже нет в живых? Да нет, нет, Владислав Андреевич, я стрелять в вас не буду. Вот, -- он аккуратно, двумя пальцами, извлек из внутреннего кармана своего плаща пистолет с глушителем, играючи покрутил его в руке, подал рукоятью вперед Борюсе. - Теперь у меня совесть чиста. Да ведь, Бориска?
   Блондин молча заткнул пистолет за ремень брюк. Он едва сумел унять дрожь в руках. Шеф снова отвернулся.
   -- А это вы, Владислав Андреевич, мне звонили мне летом по поводу Гроссманов. Я голос-то ваш узнал...
   Влад кивнул.
   -- Может, вы мне и еще кое-что подскажете? Кто крысячил, например?
   -- Вы далеко искали, Андрей, -- произнес Ромальцев в свой бокал.
   Борюся не выдержал, выхватил пистолет и спустил курок, метя в шефа. В тот же момент кинжал, брошенный Ромальцевым, пригвоздил его руку к дверному косяку. А выстрела-то не было... Только щелчок.
   Серапионов поднялся, поглядел на помощника-предателя. Блондин, скуля от боли, уронил бесполезное оружие.
   -- Угу... -- сочувственно подтвердил Андрей. - Этот - не заряжен. А вот этот, -- он молниеносно сунул руку за спину, под плащ и, выдернув в точности такой же пистолет, сделал выстрел в лоб красавчика, -- очень даже...
   Ромальцев не счел нужным подниматься со стула. Борюся, так и не успевший сообразить, почему шеф еще жив и что произошло, обвис, пришпиленный к двери, на руке.
   -- Простите, Владислав Андреич, напачкали мы тут... Я потом ребят пришлю, -- Андрей сел на место, - приберутся... Спасибо, не ожидал... -- он слегка мотнул головой за плечо, в сторону убитого, но его фраза носила двойной смысл.
   Влад кивнул:
   -- Ожидали, Андрей. Ожидали. Потому и пришли. Потому и обойму заменили... на пустую...
   -- Ну, ожидал... -- сознался Серапионов. - Так кто вы Гроссманам?
   -- Никто, -- Ромальцев слегка двинул бровями.
   -- Откуда у вас появилась информация с того треклятого диска? Влад, -- Андрей наклонился вперед, сложил руки на столике, охватив локти, почти зашептал, -- я ведь людей знаю. Чувствую. И Гроссман не врал, когда говорил, что не копировал диск. И Рената не тот человек, чтобы этим заниматься... Не сумела бы, да и не до того ей было...
   -- Все верно, вы не ошибаетесь, Андрей. Ни в чем не ошибаетесь. Тот диск копировал я. Еще в Бахчисарае.
   -- М-м-м... -- Серапионов похлопал себя по руке. - Значит, вы... И каким образом вы о нем узнали?
   -- Да тем же, Андрей, каким узнал о том, что вы не хотите больше слышать их имена. Ведь это вас беспокоило после моего прошлогоднего звонка, не так ли? М?
   Андрей замер. И тут яростным напором в его мозг хлынули яркие воспоминания: гостиница "Новороссийск", перестрелка, точный, завершающий выстрел. Это выстрел Андрея. Боль - краткая. Агония - недолгая. Ни малейшего страха. Темнота. Легкость...
   Ту же картину Андрей видел совсем с другого ракурса. Тогда, полтора года назад...
   И вот уже он сам подходит к трупу телохранителя, видит его своими глазами. Прикладывает пальцы, проверяя пульс. Ни малейшего трепета в венке на горле, но тело, конечно, еще теплое... Остановившиеся серые зрачки медленно меркнут... Сожаление. Не жалость, нет. Этот человек, его двойник, погиб как отважный воин, какая жалость к воину? Это было бы кощунством. Лишь восхищение и сожаление. Почему все так по-идиотски обернулось? Ведь он, Андрей, еще тогда, на краснодарской трассе, хотел завершить все миром...
   Он поднимается, понимая, что никакого диска при Саше нет, но все же требует у этих уродов обыскать труп. Ощущение, что кто-то смотрит на него - со стороны, чуть сверху. Андрей прикрывает глаза, стискивает зубы и запрокидывает голову. Ему хочется кричать. (Да-да, Андрей и сейчас помнит, как ему хотелось тогда кричать!)
   Легкая трель над головой. Молодой человек смотрит в небо, а там порыв ветра уносит к морю стайку маленьких птичек. Жаворонков. И эта их трель... Они будто смеются над ним, над его бессилием, над его проигрышем. Убив этого парня, он проиграл самую важную игру своей жизни. Но какую игру?! Каковы были ее условия? Кто знает...
   ...Серапионов пришел в себя. Вот он, в квартире Влада Ромальцева. Хозяин смотрит на него. Просто. Без какого-либо особенного выражения в синих глазах. И взгляд их похож, очень похож на тот, затухающий, который теперь не забыть...
   Андрей чувствовал это уже давно. Разум, лишь разум отказывался верить, ибо это - нереально. Молодой человек криво усмехнулся. Вот, значит, как вышло... Рената, ее тетрадь, Оритан. Странная связь судеб... И как часто он отталкивал от себя бредовые мысли, необъяснимые воспоминания прежде - в детстве, в юности... А они ждали, прячась в тех потаенных уголках сознания, где не прошлась коса смертного разума...
   -- Угу... -- вымолвил он и одним глотком допил свой коньяк. - Ну что ж... Я хотел узнать - я узнал... Не представляю, как мне жить со всем этим дальше, но я узнал...
   -- Да, вы правы, Андрей, -- Влад опустил голову. - Обычно со всем этим умирают. Но ваше время еще не подошло.
   -- А знаете, -- в голосе Андрея появилась решимость, -- я ведь готов. Наверное, это сумасшествие, но я готов.
   -- Не готовы... Нисколько... вы... не готовы... -- твердо, но по-прежнему очень тихо ответил Влад, взглянув на часы. - Живите себе да живите... -- и порывисто встал, резко бросая: -- Прощайте!
   Андрей тоже поднялся. Взглянул на труп Бориса Шадова. Перешагнул через вытянутые ноги бывшего помощника и направился в прихожую.
   -- И еще...
   Серапионов, уже ухватившийся за бронзовую ручку двери, оглянулся.
   -- Вам лучше уехать из страны, Андрей.
   Влад оказался рядом. Андрей опустил глаза.
   -- Да. Знаю.
   Ромальцев первым протянул ему руку. Серапионов с рассеянным видом пожал его ладонь и вышел за дверь - стремительно, лишь напоследок мелькнули развевающиеся полы черного плаща.
   -- Я подожду... -- защелкивая замок, пробормотал Влад уже для себя.
  

* * *

  
   Самолет снижался. Вот-вот колеса шасси коснутся асфальта. Но легкий рывок заставил всех пассажиров вздрогнуть. Охнули женщины.
   Андрей вышел из задумчивости и посмотрел в иллюминатор. Взлетно-посадочная полоса почему-то снова ушла вниз. Опять снижение...
   Серапионов вспомнил похожую посадку однажды в Нью-Йорке. Ну и что? На "американских горках" страшнее.
   Еще рывок, еще. Суета среди стюардесс. Призыв убрать все посторонние предметы и пригнуться к коленям. Призыв звучит по-русски и по-немецки. Вероятнее всего, что-то случилось с шасси...
   Пилот пытается снова поднять самолет, но уже поздно. Грохот.
   В последний момент Серапионов понял, какой он - вкус смерти. Вспомнил его. И впервые испугался. Удар. Боль. Темнота. Легкость...
   ...Андрей открыл глаза и долго соображал, где находится. Ощущение тела отсутствовало. Он не мог пошевелиться.
   Какие-то обломки, искореженные кресла, тела. Люди, которые бродят среди всего этого. Стоны. Плывущие мимо носилки, а в носилках кто-то, с головой укрытый кровавой простыней... Чужая речь.
   Он слегка огляделся. Тут над ним наклонились двое мужчин и по-немецки сказали кому-то, что здесь еще один живой. Страшная боль в хребте. Невозможность двинуть ни рукой, ни ногой, но в спине уже ощущается что-то, похожее на оголенный, пульсирующий разрядами тока электрический провод. И он искрит, жжет, рвет плоть. Похоже на защемление нерва или... или еще хуже... Да, еще хуже... Гораздо хуже...
   Чувствуя привкус собственной крови, Андрей разлепил губы.
   -- У меня сломан позвоночник, -- хрипло сказал он, тоже на немецком. - Не трогайте меня, наложите вначале шину и вколите обезболивающее...
   -- Вы врач? - спросили его.
   -- Уже нет, -- и Серапионов снова потерял сознание.
  

МАЙСКИЕ ПРАЗДНИКИ...

  
   В Ростов хлынула шумная весна. На кустах и деревцах сирени готовились распуститься гроздья разноцветных бутонов, в парках стоял веселый звон детских голосов и птичьего пения.
   Саша делал первые шаги. Он решительно падал, решительно вставал и упрямо повторял попытки, отталкивая руки родителей, серьезный и сосредоточенный. Рената улыбалась, Николай возмущенно требовал усадить мальчика в коляску, пока он не разбил себе нос:
   -- Пусть тренируется дома! Не могу на это смотреть!
   Жена хмыкнула и знаком ответила: "Не смотри!"
   -- Гроссман, отстань от них! - не вытерпела Марго, замученная Левой, который тянул и тянул ее на аттракционы. - Пойдем лучше с нами!
   Рената махнула рукой, иди, мол, иди.
   -- Мамаша, называется... -- проворчал Николай, но Рита уже потащила его за собой.
   -- Ма! Ма! - хлопнувшись на попку, Сашка пошлепал ладошкой по траве и заулыбался, показывая три недавно выросших зуба.
   Рената пожалела, что они забыли дома фотоаппарат.
   Чей-то спаниель подбежал к мальчику и запрыгал вокруг него. Сашка, не долго думая, ухватил собаку за волновавшийся от бурной радости хвост и благодаря ей снова поднялся на ноги. Это вызвало в нем прилив бурного восторга, и мальчишка звонко хохотал, а пес вторил ему, отрывисто лая и пытаясь лизнуть в нос.
   -- Сэм! Сэм! Не лезь к детям, сколько говорить?! - к ним бросилась хозяйка спаниеля, но Рената придержала ее за руку и показала, что все в порядке, что не нужно им мешать. - Ну, разные люди по-разному относятся... -- пробормотала владелица Сэма, смущаясь. - Ах, как красиво играют! Мальчику вашему годик?
   Рената покачала головой и показала обе ладони.
   -- Шустрый мальчишка... Нам пора, вы простите... Сэм! Ко мне!
   Собака с неохотой, повиляв напоследок хвостом, побежала за хозяйкой. Саша растерянно проводил их взглядом и снова бухнулся в траву.
   Издалека, не показываясь, на них смотрел Влад. Он сидел на турникете, под ивой, уронившей вниз, к земле, нежно-зеленые волосы-ветки, почти невидимый. Он и не хотел, чтобы они знали о его присутствии.
   Рената сорвала желтый одуванчик и пощекотала им нос малыша. Сашка чихнул, поморщился, утерся и отобрал у матери цветок. Все его личико было желтым от осыпавшейся пыльцы.
   Ничто вокруг не должно мешать им, когда они пищат и смеются, когда малыш глядит в небо, на птиц, на облака. Именно такими глазами, как у этого мальчика, и нужно смотреть на мир...
   Влад легко спрыгнул с турникета, нырнул под еловые лапы и по главной аллее парка - его парка, парка его сына - пошел к воротам, к арке, празднично раскрашенной семью цветами солнечного спектра.
   "Каждый охотник желает знать, где сидит фазан"...
  
  
Часть 3. "Послания самим себе"
  
Богатство легко унесет время,
слово же не ведает смерти...
  
Скандинавская пословица
  
  
Душа жаждет того, что утратила,
и уносится воображением в прошлое...
  
Петроний Арбитр (I век н.э.)
  
ТАК НАЧИНАЛАСЬ ЛЕГЕНДА...
  
   Велик и прекрасен был Оритан!
   Берега его, омываемые лазурным Южным Океаном, утопали в буйной зелени тропических лесов. Реки его, извилистые и полноводные, орошали благодатную землю. Горы его, стремящиеся к высокому небу, препятствием были для пронзительных ветров и стужи.
   Богат и славен был Оритан!
   Города его, белостенные, жемчужными ожерельями обвивали склоны холмов, спускаясь к плодородным равнинам. Поля его из года в год кормили жителей всей Земли. Легкие и стремительные корабли его, груженные зерном и тканями, покидали многочисленные порты и возвращались, привозя невиданные диковины заморских стран Севера.
   Щедр и вечен был Оритан!
   Гениальные созидатели рождались на землях его и творили жизнь. С их легкой руки возводились чудесные храмы столицы Оритана - Эйсетти, в соответствии с их чертежами пламенели красным гранитом постройки города-порта - Коорэалатаны. Сама заря улыбалась, целуя гладкие круглые щеки белоснежных домов-сфер, где жили, любили и процветали ори, народ Оритана. Из века в век помнили ори свои прежние воплощения, не теряя ни капли знаний своих былых жизней, и лишь мудрее становились они с каждым новым рождением. Их "куарт" был един и бессмертен, и не ведали они войн и распрей. Любили и уважали они другого как себя, жили в едином пульсе с матерью-Природой...
   Но...
  
ПЕРВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. ЗИМА. АРИНОРА
  
   Молодой северянин молча проверил документы кулаптра и указал крыло сектора, куда нужно было пройти для отправки в Аст-Гару, столицу страны.
   Паском огляделся. Как давно он здесь не был! Столько светловолосых, белокожих людей! Да, на Ариноре остались, по большей части, лишь ортодоксы. Половина, если не более, северян переселилась на Юг, в города Оритана, сразу после того катаклизма. Прошло всего четыреста лет, сменив меньше пяти поколений - а люди уже совсем иные... Дело идет к войне, но здравый рассудок древних "куарт" пока одерживает верх. Как все это шатко, о, Природа!
   Оритан оказался более надежной землей, чем полуостров Аринора. Все-таки, Оритан - это большой материк. А на картах Аринора уже обозначается как "остров". Разорвалась пуповина, связывавшая полуостров с огромной сушей под названием Олумэару. Разорвалась, когда передернуло земную кору. С каждым годом Аринора и Оритан приближались к критической точке. Во всех смыслах - и в географическом, и в нравственном. Не последнюю роль играли в этом сами люди...
   У кулаптра Паскома была своя цель в Аст-Гару. Он уже очень долго не покидал родину, однако сейчас ситуация сложилась так, что его присутствие потребовалось здесь, у враждебно настроенных северян. Его последний, тринадцатый, ученик не успел "взойти" во время Потрясения. Самый близкий, самый лучший ученик. Его судьба оказалась очень тяжелой. При всей своей прозорливости Паском не ожидал такого поворота событий. И кулаптру приходилось длить и длить свое земное существование...
   Вся беда в том, что таков закон Природы: "взошедший" учитель ответственен за каждого из тринадцати своих последователей. Те, в свою очередь, в ответе за каждого из своих будущих учеников. И так - до бесконечности. Как смена дня и ночи, как чередование времен года, как перерождение Солнечных Эр. Учитель и ученики - единое целое. Это больше, чем привязанность, взаимозависимость, дружба, любовь. Это данность. Это судьба. На Оритане и на Ариноре с древних времен говорили: "Человек волен в выборе всего, кроме своего "куарт", учеников и родителей".
   И все-таки этот ученик был Паскому чуть ближе, чуть любимее тех двенадцати, которым удалось "взойти" еще четыреста лет назад, накануне катаклизма. Возможно, любимее оттого, что он сильнее похож на самого Паскома, нежели те, другие. Точно так же, как и Паском, прежде чем прийти к своему выбору, к Учителю, он был чересчур противоречив, его швыряло и бросало в жизнях, словно песчинку в урагане. Путь этого ученика и поныне извилист, неопределенен...
   Кулаптр никогда не раздумывал над велением своих сердца и духа. Он давно жил в единении с собой. И каждый раз в течение этих четырехсот лет, глядя в личики вновьпришедших, он надеялся: "Ну, быть может, теперь? Быть может, в этот раз?" И - ничего...
   Учитель и ученики - единое целое. Но когда нет единства в самом ученике, о чем тут можно говорить?..
   Паском ехал в большой просторной машине, в точности такой же, какие перевозили пассажиров на Оритане, смотрел в окно на сумрачные поля, покоящиеся под белоснежными крыльями зимы, и думал о неотвратимости войны. А она будет. Причем - уже на веку этого воплощения ученика. Что означает дополнительные препятствия на их Пути. Если бы можно было пройти чужую дорогу самому - со своими знаниями, со своими умениями! Ирония в том, что "туда" уже не вернешься. Пока ты чего-то хочешь, пока ты горишь и алчешь, ты не получишь этого. Когда же ты готов принять то, к чему так стремился, твоя душа совершенно спокойна. Ты не чувствуешь восторга. Ты получаешь должное - и не более того. А посему - как заменить горящего и алчущего, который еще не готов? Ему даже и помогать нельзя... Лишь направлять, отслеживая событийную путаницу, выверяя возможные дороги и подталкивая к нужной тропинке - не рукой, не волею своей, но его, ученика, собственной энергией.
   "Куарт" был уже рядом. Он звал Паскома, как звал всегда. И не было теснее той связи. Не выбирают "куарт", учеников и родителей...
   Целитель прибыл в Аст-Гару затемно. Крупными хлопьями валил снег, усиливался ветер. Ночью будет вьюга...
   Аст-Гару и в теплое время года не был самым красивым городом Земли. Нет, Паском оценивал его вовсе не с патриотическим чувством превосходства. Он давно уже видел этот мир совсем иначе. Но так получилось, что столица Оритана, Эйсетти, была красивее всех нынешних городов. В том числе - столицы Северной Ариноры...
   Под покровом снега шары зданий Аст-Гару почти исчезали из вида. Все окна, как и положено, были закрыты шорами, постройки подсвечивались только снаружи. Не захватывало дух при виде всего этого, хотя местная архитектура почти не отличалась от архитектуры ори. Наверное, виной тому - равнинный ландшафт этой части острова. Увы, но ландшафт играет решающую роль. От вида раскинувшегося на горах Эйсетти голова кружится даже у самого бесстрастного наблюдателя...
   Людей почти не было. Попутчики кулаптра - трое северян в одинаковых темно-синих теплых плащах с меховой оторочкой - остались в машине и не обратили внимания на выходящего Паскома. Просто в самом начале путешествия, ощутив волну негодования: "Как это так?! Южанин, зима его покарай, в одном с нами помещении?! Куда все катится?!" -- целитель закрылся от них плотной завесой. Его потеряли, к удовлетворению обеих сторон.
   Паском чувствовал направление, но все же дорогу к аст-гарскому кулапторию ему пришлось узнать у припозднившегося прохожего. Тот оказался человеком лояльным, даже, насколько успел разглядеть целитель, наполовину южанином, и показал ему путь.
   -- Я по предписанию Объединенного Ведомства, -- коротко бросил он при входе, на ходу снимая и перебрасывая через руку свой широкий черный плащ-накидку.
   Ему не хотелось слишком долго объясняться с низшим персоналом, но ведь и младшие кулаптры имели свои амбиции и национальные предрассудки - тем более, в отношении бывших друзей-южан. Сейчас Объединенное Ведомство было чем-то вроде фикции. Департамент, номинально существующий, но мало кого способный напугать громким названием...
   -- Вы с Оритана? - тут же вопросил молодой целитель, занимающийся, как видно, учетом посетителей и обращений.
   Целитель остановился, плавно развернулся на каблуках, нарочно окинул юношу взглядом с головы до пят, хотя и без того знал о нем уже все. Молодого кулаптра это смутило, и он слегка подался назад, чтобы сесть на место.
   Паском слегка улыбнулся. В черных глазах мелькнула хитринка, но обманчива была та хитринка, обманчиво было приветливое выражение. Потому что южанин был по-прежнему закрыт.
   -- Неужели не видно? - поинтересовался он в результате долгой паузы.
   Северянин сильно смутился. Все-таки, законы этики предусматривали хотя бы внешнее проявление гостеприимства, а он успел показать себя перед приезжим излишне резким. А южанин - о, Природа! - был такой силы и такого возраста, что молодому человеку даже и в грезах привидеться не могло.
   -- Простите, но... ваше имя, место проживания и, если можно, звание в иерархии Ведомства... Для отметки. Так принято... -- забормотал юноша. - У нас... здесь...
   -- Духовный советник, кулаптр Паском. Эйсетти, Оритан. А теперь - тоже если вас не затруднит - сообщите обо мне вашему начальству. Как, кстати, зовут ответственного?
   -- Кулаптр Тэс-Нител.
   -- Кулаптр Тэс-Нител... -- повторил Паском и, снова развернувшись, направился к движущемуся наверх спиральному эскалатору.
   Юноша-северянин проводил его растерянным взглядом, а затем связался с главным начальником кулаптория.
   Тэс-Нител был ужасно раздосадован. И не стал скрывать этого перед незваным гостем:
   -- Что у вас?!
   Паском протянул ему приготовленную для этого бумагу.
   В кабинете Тэс-Нитела было тихо и хорошо. На стенах переливались громадные панно с изображением пейзажей Ариноры. Комнату, как водится, разделяла стеклянная "радуга": в одной части - рабочее место, в другой - место для отдыха (там стоял низенький столик, а из стенной панели в любой момент можно было трансформировать небольшой диван).
   Целитель-северянин носил длинные волосы, но, несмотря на то, что они были густыми и ухоженными, к его полноте такая прическа не шла.
   Паском спокойно ждал, когда Тэс-Нител ознакомится с содержанием документа. Все-таки, плохо ли, хорошо ли, но Объединенное Ведомство еще заботится о гражданах обоих континентов и позволяет себе вмешиваться в дела государственных учреждений. Особенно когда речь идет о столь древних "куарт".
   -- Насколько это проверенные сведения, кулаптр? - сухо поинтересовался Тэс-Нител.
   -- Это достаточно хорошо проверенные сведения, кулаптр, -- чуть смежая веки, отозвался Паском.
   -- Что ж, присаживайтесь...
   -- Благодарю, но некогда. Где я могу отыскать госпожу Туну-Мин?
   -- Уверяю вас, к ней еще рано.
   -- Так могу я взглянуть на нее, господин Тэс-Нител?
   -- Пожалуйста, -- едва сдерживая негодование, северянин подошел к пустой раме, что висела в нише прямо за его спиной, и нажал какую-то кнопку.
   На прозрачной пленке высветилась схема помещения. Тэс-Нител проделал еще какие-то манипуляции, и одна из комнат высветилась ярко-синим полукругом:
   -- Это здесь, господин Паском. Четвертый этаж, второй сектор.
   -- Разрешите переодеться здесь, у вас?
   -- Да переодевайтесь, -- отмахнулся северянин. - Делайте что хотите...
   Из стены в отсеке для досуга выдвинулась вешалка.
   Паском снял дорожную одежду, надел специальный костюм, который незначительно отличался от одежды самого Тэс-Нитела и его помощников-целителей.
   -- Благодарю, -- обронил Паском, поднял свою сумку и удалился.
   Северянин тихонько призвал все нехорошие силы Природы, а затем, забыв об инциденте, углубился в свою работу.
   Паском увидел перед собой немолодую женщину. Если учесть, что северянки прекрасно сохраняются до глубокой старости, то Туне-Мин было около пятидесяти.
   Кулаптр, ничего не говоря, осмотрел пациентку. Судя по всему, схватки только начинались.
   -- Вашей старшей дочери двадцать три года, не так ли? - спросил он, строя свой вопрос на основании обследования.
   -- Двадцать два, -- отозвалась женщина, недоуменно разглядывая Паскома.
   Конечно, ее удивляло, что здесь хозяйничает южанин. Но злости и отторжения в ней не было: ее муж был ори.
   -- Очень хорошо. Вы разрешитесь через два с половиной часа. Мальчика приму я.
   Туна-Мин кивнула. У нее и в мыслях не появилось спросить, откуда же такая точность.
   Случилось так, как сказал кулаптр.
   Когда женщина увидела новорожденного сына, то тяжело вздохнула. В нем не было ничего от северянина. Типичный ори, как и его отец. Черноволосый, темноглазый младенец. Тяжело ему придется в Аст-Гару...
   Паском тоже вздохнул, но про себя и по другому поводу. Ибо шесть лет назад на противоположном континенте с такими же нерадостными думами смотрела на своего сына другая мать - южанка. Мальчик родился светленьким, да еще и настолько безобразным, что ей было неприятно прикладывать его к своей груди. Случилось бы такое четыреста лет назад? Да никто и помыслить не мог, что подобное может произойти! Смешанные браки даже приветствовались. Дети, рожденные такими парами, были умнее, сильнее, выносливее своих сверстников-"чистокровок". Соответственно, они быстрее добивались в жизни поставленных целей. Они были цветом, гордостью, но не какой-то отдельной нации, а всего человечества. А ныне... Эх, что и говорить...
   Закончив помогать матери, Паском принялся за ребенка. Да, со времен Потрясения ученик не являлся более в своем привычном облике - пепельно-русые волосы, темно-серые глаза, неброская, но обаятельная внешность... Смесь двух рас... Этот, нынешний, по меркам ори будет красавцем-брюнетом, но... лишь по меркам ори. Только атмереро избирает свою оболочку и влияет на ее формирование. Здесь и крылась трагедия ученика.
   Паском замер. В этот раз дело обстоит еще хуже. Гораздо хуже. И он понял это сейчас, когда заглянул в черные зрачки плачущего младенца.
   -- Как я должна назвать сына? - спросила Туна-Мин.
   -- "Куарт" твоего сына - Ал... -- медленно проговорил Паском, уже твердо зная, что это не совсем так.
   -- Ал?! Тот самый Ал из Эйсетти? У меня?
   -- Да, Туна-Мин, у тебя.
   Понять атмереро сложно. Подчас - невозможно. Иногда она выбирает такие пути, что даже Паском неспособен сразу распознать ее намерения... Вот и теперь. Был это результат неуправляемого дробления некогда единого "куарт" или же волеизъявление самой атмереро - пока неясно. Понятно другое: кулаптр искал не там. Точнее, не совсем там.
   -- Подробнее я смогу сказать тебе только через десять-семнадцать дней. Да, примерно так...
   -- Мне подождать с именем? - Туна-Мин приложила ребенка к груди, и тот, ведомый инстинктом, тут же замолчал и приник маленьким ротиком к темному соску.
   -- Почему? - промывая и собирая в коробку свои инструменты, немного удивился Паском. - Это Ал. Я же скажу, как вам с мужем поступить дальше. Но не ранее, чем в интервале между десятым и семнадцатым днем.
   -- Кулаптр... понимаете, мы очень ждали этого мальчика... -- заговорила женщина. - Нам совсем не безразличен его удел... И если вы знаете, какова его дальнейшая судьба, то скажите мне. Вы ведь явились, чтобы уберечь его, я правильно вас поняла?
   -- Туна-Мин, я все сказал, что нужно было сказать. Да будет твой "куарт" един.
   -- Пусть твоему "куарт" всегда желают только хорошего...
   В древней формуле обмена "приветствием - прощанием - благодарностью" принято употреблять архаичное "ты", независимо от возраста и социального положения собеседников. Произносились эти фразы непременно на общеупотребительном языке, последние два столетия считавшемся наречием ори. Гордые северяне-аринорцы заговорили по-своему, внезапно озаботившись воспоминанием о "корнях" нации. Хотя произношение почти совпадало (ибо "корни"-то как раз и были едины), начертание алфавита различалось очень сильно. Очередная демонстрация того, насколько один народ не приемлет другой...
   Кулаптр шел по длинному белому коридору.
   Душа радуется, когда играет зверь, сердце замирает в восхищении. Кто не знает этого? Только зверя невозможно подкупить. Только зверь не предает - ни себя, ни тех, кого любит. Только зверь таков, каков он есть, - везде и всюду!
   Кажется, Паском догадался. Кажется, его умозаключения верны...
   И еще. Значит, война будет. Случится это очень скоро.
   Кроме того, кулаптр знал: только что родились еще двое. И, наконец, последняя, златовласая девочка, появится в семье эмигрантов-северян, в Эйсетти, но произойдет это еще через шесть-семь лет, никак не раньше.
   Но как же так получилось с атмереро?.. Паском даже усмехнулся. Да, она любит шуточки вроде этой. И она, как всегда, права. Значит, так нужно. Зачем это нужно - выяснится позже.
   Переодевшись в кабинете угрюмого Тэс-Нитела, Паском поглядел на часы. Пожалуй, поздновато для визита, но его не избежать. Иначе может быть поздно, и ученик погибнет.
   Кулаптр вышел на улицу. Его дыхание слегка осеклось от порыва леденящего ветра. Вьюги на Ариноре и на Оритане стали жестокими. А ведь Паском помнил времена, когда в некоторых поясах этих земель росли тропические деревья и жили разноцветные птицы, а солнце по вечерам ныряло за горизонт, будто веселый дельфин. Современные жители Севера и Юга знали об этих животных только понаслышке или видели их на кадрах трансляций из теплых уголков Земли - еще малообжитых и слишком опасных. На берега Оритана зимой приплывали пингвины, Аринору посещали толстокожие моржи и вездесущие чайки. И там, и там теплокровные способны выжить лишь в том случае, если они защищены густым мехом или толстым слоем жира. Видимо, поэтому у северян появилась традиция приручать волков - хищников, способных, не замерзая, спать на снегу в лютые морозы.
   В дом одной из таких аст-гарских семей и направлялся этой ночью кулаптр Паском. Судя по виду приусадебного участка, семья эта была далеко не бедной. Разговор может принять нежелательный оборот. Кулаптр хорошо осознавал это, но выхода у него не было.
   На звонок Паскома откликнулся мужской бас:
   -- Кто вы?
   -- Да будет твой "куарт" един, хозяин! - произнес целитель.
   После такого приветствия даже враг должен был опустить оружие. Но законы предков сейчас уже не имеют прежней силы, и случиться может все.
   Однако мужчина открыл. Это был высокий широкоплечий северянин.
   -- Не иссякнет солнце в сердце твоем, путник. Проходите.
   Паском скинул капюшон. Хозяин тут же насторожился, увидев перед собой пожилого ори.
   -- Какой Путь привел вас в мой дом? - не слишком дружелюбно спросил он.
   -- Мой Путь, уважаемый господин.
   -- Оу! - аст-гарец не спешил пропустить гостя в дом, и Паском прикрыл за собой дверь, дабы не выстудить помещение. - Ваш Путь? Не понимаю!
   -- Два часа назад ощенилась ваша волчица, не так ли?
   Северянин удивился еще больше:
   -- Как вам стало известно?! - и только потом по желанию самого кулаптра мужчине удалось рассмотреть его. - Хм-м-м! Понимаю. Но почему вас интересует моя волчица?
   -- Я могу увидеть щенков?
   Паском чувствовал легкое волнение: отбракованных волчат могли уже убить. И все же он еще чувствовал тихий призыв.
   -- Пойдемте, -- пробормотал северянин и повел кулаптра в подвал.
   В полутьме нижней комнатушки Паском различил светло-серый клубок. Зарычав, этот клубок дернулся и обратился в огромную волчицу, подскочившую с набитого сеном тюфяка.
   Паском не сделал и не сказал ничего. Он слегка показал ей себя, истинного. Псица взвизгнула и, поджав хвост, метнулась к слепышам-волчатам. Она уже не рычала, только жалобно поскуливала, моля о пощаде.
   -- Тихо, тихо, девочка, -- кулаптр неторопливо подошел к ней и погладил за ухом. - Уважаемый господин, все щенки сейчас здесь?
   Волчица опустила голову и лизнула самого настырного щенка - черненького, уже карабкающегося на ее опустевшее брюхо с отвислыми сосцами. Она?
   -- Нет, не все, -- ответил хозяин. - Альбиноса и двух слишком светлых я вынес на улицу. Завтра, если не подохнут, хотел утопить, -- и со злостью шикнул на самку: -- Нашла время, с-сука! Среди ночи...
   Паском вытащил из кармана кошелек и протянул ему деньги:
   -- Этого достаточно, чтобы оплатить жизни всех щенков?
   -- Кого вы ищете, кулаптр? - принимая купюры, спросил хозяин.
   -- Принесите волчат, и немедленно! - распорядился Паском.
   Мужчина подчинился. Через несколько минут он поставил у ног гостя небольшую коробку, в которой лежало три светлых, припорошенных снегом, тельца щенят. Кулаптр сел на скамейку и, поочередно доставая, выложил полумертвых малышей на свои колени. Они были отняты от матери слишком рано: волчица не успела даже толком обгрызть и вылизать им пуповины. Альбинос и подавно был опутан последом. Он уже не двигался. Паском снял с него натальную пленочку, спрятал щенка в теплых ладонях, подышал на него. Псенок шевельнулся. Волчица подняла голову.
   -- На, -- сказал ей кулаптр.
   Она благодарно взглянула, тут же вылизала щенка. Альбинос задергал лапками, перевернулся вверх животом. Девочка.
   Двое серебристых и тоже умирающих были кобельками. Тот, у которого пуповина была короче, с темной полоской вдоль хребта, живо отозвался на тепло рук человека, запищал и радостно вцепился беззубым ртом в палец Паскома. Кулаптр слегка пощекотал бархатистую мордочку волчонка.
   -- Когда они все откроют глаза, сообщите мне. Волчицу кормите хорошо, вот вам еще деньги на это. Постарайтесь, чтобы все девятеро выжили. Я буду в главной гостинице вашего города.
   Оказавшись в своем номере, Паском связался с Тэс-Нителом и узнал от него, что Туна-Мин и ее сын чувствуют себя хорошо. Лишь после этого древний ори смог заснуть.
   Через две недели владелец волчицы послал к Паскому своего сына сообщить, что глаза открылись у всех волчат. Кулаптр оглядел восьмерых. Самочка-альбиноска оказалась не той, кто был нужен старому целителю. Но, словно узнав своего спасителя, она радостно тыкалась носом в его руки и повизгивала.
   Серебристого с темно-серой полоской на хребте отловили в дальнем углу подвала. Разъехавшись на непослушных лапках, щенок молча лежал у прогрызенного мышами льняного мешка с кукурузой.
   -- У-у-у! А это кто у нас? - Паском поднял волчонка на ладони.
   Тот чихнул и поднял мордочку, обмотанную пыльной паутиной. Малыш был не самым крупным и не самым сильным из помета. Зато, похоже, самым отчаянным.
   -- Ну, здравствуй, шутник! - улыбнулся кулаптр, глядя в затуманенные темно-серые глазки волчонка. - Уважаемый господин, этого красавца я забираю у вас сейчас.
   -- А с остальными что делать? - недовольно буркнул северянин. - Топить - поздно. Кому эти уроды нужны? Лопатой их теперь, разве что...
   -- Ну и альбиноску с сереньким я тоже прихвачу. Симпатичные малыши. На Оритане еще не так интересуются породой, был бы волк храбрым...
   Хозяин равнодушно поджал губы и дернул плечом. Чудак ори... Они все сумасшедшие.
   -- Бэалиа! - Паском погладил живот альбиноски. - Прекрасная! Ты будешь в хороших руках. Ну а тебе, серый, придется послужить старому кулаптру...
   Забрав троих забракованных щенков, южанин ушел. Аст-гарец подивился и повертел пальцем вокруг своей головы. Привадить таких ублюдков...
  

* * *

  
   Поговорив с мужем Туны-Мин, Паском привез их семейство в Эйсетти. Пока они продавали дом и улаживали прочие дела, волчата кулаптра подросли. Паскому уже не нужно было кормить их из соски: щенки научились есть самостоятельно. Серебристый с темной полоской на спинке быстро перегнал в росте брата и сестру. И стало понятно, что это будет самый крупный волк из всех его братьев и сестренок. Подаренный маленькому Алу, он постоянно находился рядом с ним в кроватке. Он получил кличку Нат.
   Первыми, кого навестил кулаптр на Оритане, были родители шестилетнего Тессетена, того самого безобразного мальчишки, который уродился с внешностью северянина. Неизвестно, почему так поглумилась судьба над их сыном: оба отличались изысканной красотой, позаимствованной у двух ныне враждующих рас. Правда, на Юге к аринорцам относились более терпимо, чем на Севере - к ори.
   Волосы у Сетена были роскошными - длинными, блестящими, волнистыми. Мать умышленно не остригала их, чтобы хоть немного замаскировать отталкивающую внешность ребенка. Он стоял перед кулаптром и смотрел на маленькую белую волчицу, рысцой бегающую по заснеженной лужайке перед домом.
   -- Это тебе подарок от твоего друга Ала, Сетен. Ее зовут Бэалиа, -- сказал кулаптр, погладил мальчика по голове и отправился разговаривать с его родителями.
   Тессетен присел на корточки, протянул руку волчонку. Бэалиа подбежала и обнюхала его пальцы. Затем дружелюбно вильнула тоненьким хвостиком.
   -- Ты и правда Прекрасная! - сказал мальчишка, а щенок задорно фыркнул и припал на передние лапы, призывая поиграть.
  

ВНЕ РЕАЛЬНОСТИ. НИКОГДА. РОСТАУ

  
   "К чему я снова вспоминаю это? А память свежа - словно все произошло еще вчера. Проклятье? Проклятье.
   Кому-то забывать, кому-то помнить.
   М? Что ты говоришь, родная? Наши избавители очень близко? Да знаю я, знаю...Бассейн - дело хорошее. Пусть копают, я направлю их руку. За тем дело не станет...
   Но ты меня отвлекла. Видишь ли, я сейчас немного занят. Замечаешь эту "ось"? Она появилась неспроста. Иначе сложно разбираться в этом "тогда-сейчас-потом". Приходится накалывать реальности на воображаемый штырь, стараясь, чтобы они были "пробиты" правильно, а "рисунок" на этих вселенских кальках идеально совпал каждой черточкой и в итоге сложился бы в общую картину. Картина должна стать не просто реалистичной. Она должна ожить. Только это будет доказательством исчерпывающего решения головоломки. Разум сейчас за пределами снов, иначе вот бы кто свихнулся в первую очередь, видя "завтра" как "вчера" и пересчитывая мириады мгновений "сегодня". Это как в больной фантазии идиота-писателя, что заставляет своего персонажа при очередном редактировании проживать свою маленькую книжную жизнь иначе, нежели в прошлой версии романа. Да что - проживать? Это еще полбеды. А вот умирать по-разному...
   Свести разум с ума - дело нелегкое.
   Да, да, уже слышу твой насмешливый голос, который говорит о том, что мне, как всегда, нечем больше заняться, кроме как изобретать дурацкие оксюмороны и бросаться избитыми фразами. Что ж, теперь я вижу: ты расположена к общению со своим полузабытым супругом. Тогда, конечно, я отложу всю эту ерунду и... Ну вот, теперь я полностью к твоим услугам. Такая изысканная редкость - твое внимание!
   Что? И тебя мучает ностальгия? Родная моя, это так единит нас всех...
   Хочешь, вспомним, как мы увиделись с тобой впервые? Оу! Этого мне не забыть. Ты родилась в одну ночь с Алом, но только на другой стороне Земли. Наверное, даже с первым своим криком ты была прекрасна...
   Не перебивай, я продолжаю. Да, да, я склонен к сентиментальности. Годы идут, я тоже не молодею.
   Гм... Нас познакомила моя волчица, Бэалиа. Ты очень понравилась ей. Ты и впрямь была чудесна в тот серый день. Мы с Бэалиа и волком Ала гуляли в "кратере" - ну, то местечко в большом парке Эйсетти, который все местные называли кратером. Помнишь его? Конечно, помнишь. Не притворяйся.
   Накануне мне приснился сон о Луне. Это был страшный сон. Страшный и красивый одновременно. Я чувствовал, как сотрясается Земля. Из пучины морской в небеса поднялась гигантская волна, и я очутился на ее гребне. И волна выбросила в небо плоть от плоти Земли, и я видел, как удаляется наша планета. Мне было холодно и жутко. Я знал, что больше не вернусь домой никогда.
   Когда мы бродили с Бэалиа и Натом в "кратере" - пересохшем котловане для лодочных прогулок - я вспоминал свой сон, вспоминал Луну. Это состояние было похоже на мое нынешнее: казалось, я знаю прошлое, настоящее и будущее; мерещилось, что я могу управлять всем этим; мнилось, что я наконец вспомнил, откуда мы пришли...
   И тут - ты. Кстати, всегда хотел спросить: что ты делала тогда в том парке? Зачем пришла? Как оказалась на берегу "кратера"? Почему Бэалиа бросилась именно к тебе? Впрочем, все это уже неважно...
   Я испугался. Волчица была доброй и никогда не причинила бы вреда человеку, но все-таки душа зверя - загадка...
   А ты смеялась и трепала ее белоснежную шерсть. И смело сказала мне: "Что хозяин, что его пес!" Я ответил: "Это псица". Ты махнула рукой: "Неважно! Вас обоих можно показывать за деньги!" Я не слушал. Я понял, что влюбился в тебя. Хотя и знал, что ты приведешь меня к гибели.
   Говоришь, это моя особенность, моя черта - влюбляться в того, кто приводит к гибели? Наверное, тебе известно больше, чем мне. Из всех нас одна ты помнила все. И никому ничего не говорила... Нет, я не укоряю...
   Подсказываешь, что Ал был таким же, как я, до того, как прийти к Учителю? Ну что ж, я подозревал и это... Тут нет ничего удивительного, хотя бы по одной простой причине... И тебе она известна не хуже...
   ...Я был счастлив, когда ты согласилась стать моей супругой. И на второй день нашей свадьбы едва не погиб Ал - ты помнишь? Он упал со скалы и разбился почти насмерть... Проклятые горы - его всегда тянуло куда повыше... Вам обоим было по шестнадцать. Теперь я знаю суть, но тогда... Бэалиа пережила Ната ровно на день. И это ведь тоже было неслучайно. Я сам выкармливал из соски их единственного выжившего щенка...
   Но я снова отвлекся. Мы ведь вспоминаем нас с тобой. Хотя...что такое - "мы с тобой"? Все настолько перепуталось, что я не могу не думать о той упорядочивающей "оси". Оставить тебя в покое с этой "осью"? Давай попробуем обойтись без нее. Однако в этом случае не жди от меня поэтических описаний и мудрости...
   Для меня ты была всем. Но я всегда изумлялся: даже в минуты сумасшедшей страсти ты не позволяла касаться твоих роскошных черных волос. Ха-ха! Говоришь, что это в моем духе - помнить плотские приметы? Да, в моем...
   Каждый жест твой, каждое твое слово было исполнено прелести. Ты была совершенна даже в гневе, и все-таки ты почти всегда хранила холодность. Я не чаял в тебе души - а ее в тебе и не было. Я искал твое сердце, пусть бы даже оно оказалось кристаллом льда - а сам выкинул все зеркала, дабы не созерцать своего убожества. Меня тянуло заполнить пустоту - а я не знал, что пытаюсь тем самым накормить бездонную черную дыру. Вся моя любовь, вся страсть, забота, нежность поедались тобой, сжимаясь до состояния песчинки, молекулы, атома. Ты глотала, но отдавать не могла. Такова твоя природа, но без тебя было бы невозможно решить все условия поставленной Задачи.
   И когда Ал познакомил меня с "солнцем", которое лишь отдавало, ничего не требуя взамен, которое светилось хрустальной радугой смеха и одаривало своими лучами, своим теплом и светом всех, кто в этом нуждался, я понял, что круг замкнулся... Все составляющие были вместе. И что это были за составляющие, о, Природа! Жаль, ты не слышала моего смеха, сопроводившего жуткую догадку, что озарила меня вместе с улыбкой солнечной девушки, будущей жены нашего с тобой братишки-Ала. Его, этот горький смех, слышал только волк, сын того Ната и моей белой красавицы Бэалиа. Только Нат, волк, и понимал меня в те годы. Кому же еще, как ни атмереро, понять коэразиоре? И, соответственно, наоборот. Правда, тогда я об этом лишь догадывался, блуждая впотьмах без малейшего проблеска света...
   Спустя несколько лет Паском увлек нас своей идеей, и больше мы никогда не видели наш Оритан. По крайней мере, таким, каким он остался в наших сердцах навсегда...
   А теперь мы с тобой заключены в эту дурацкую куклу, закопаны на глубине семнадцати ликов от поверхности земли и обездвижены. Но ты же знаешь, что это ненадолго. Что такое пять земных лет для тех, кто познал вечность? Я сделаю так, как хочешь ты, но при одном небольшом условии: один раз у меня будет возможность поступить так, как пожелаю сам. Да, это будет совсем маленькое желание. Конечно, оно связано с Танрэй! При чем здесь - "старый прелюбодей"?! Не сердись, Ормона, просто в нашей с тобой ситуации этот вопрос давно утратил свою актуальность. Ну и что ж, что со мной "только отвернись"? Ты дашь фору десяти таким, как я. Итак, ты согласна? Что ж, тогда...
   Вперед!"
  

ВТОРАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. ИЮЛЬ. РОСТОВ-НА-ДОНУ

  
   Шеф отмечал свой день рождения всегда одинаково. Сотрудники фирмы приходили в его кабинет, Ромальцев усаживал всех за стол, болтая с каждым, кто обращался к нему, и перешучиваясь с остальными. Федор Иванович Зеев, совладелец "Финиста", всегда сидел особняком и с царским видом поглядывал на подчиненных. В отличие от Влада, он был "застегнут на все пуговицы" и неприступен.
   Для Николая это было третье празднование дня рождения начальника. И ему нравилась та обстановка, которую умел создать Ромальцев во время праздников. А уж на свой день рождения тот "дурковал" вовсю.
   Забавно было смотреть на коллег. Кто-то откровенно подхалимничал. Влад, веселясь, принимал игру. Кто-то стоял в сторонке. Кто-то общался с Ромальцевым на равных. Николаю нравилось то, как шеф умел сглаживать острые углы. Гроссман являлся скорее наблюдателем. Вместе с ним работали и интриганы, однако дальше "крысиной возни" их деятельность не заходила: фирма была слишком маленькой для того, чтобы как следует развернуться на закулисном поприще. Были также "рабочие лошадки", чаще всего - женщины бальзаковского возраста, которых все устраивало. Подмазаться к начальству пытались карьеристы. Федор Зеев очень любил "гороховых шутов" -- двух парней, недавно окончивших университет. Они потешали старика своими выходками.
   Николай по старой привычке сразу повесил на сотрудников "Финиста" ярлыки, и за те три года, что он проработал у Ромальцева, для него в этих людях ничего не изменилось. Сам Гроссман в любимчики не стремился, хоть и выкладывался на работе полностью. Еще бы: Влад по знакомству удостоил его нешуточного оклада. Кроме того, работать Николай умел и любил.
   У них с шефом сразу создались особые отношения. Они прекрасно понимали друг друга, даже, бывало, философствовали при встречах, и в то же время Влад не подпускал к себе Николая ближе определенного рубежа. Гроссман, конечно, и не стремился нарушать границу, а умение Ромальцева, не обижая человека, поставить заслон, его восхищало. Все считали Влада открытым, искренним человеком, старожилы компании твердили, что прежде он был совсем иным. Но Николаю казалось, что нет более закрытой личности, чем Влад.
   Окно кабинета Ромальцева затенял старый абрикос. Золотистые плоды висели на ветках, напоминая Николаю детство, когда они с приятелями забирались на деревья около дома и ели недозрелые, похожие на пыльные замшевые комочки, абрикосы. Родители стращали - мол, живот прихватит, тогда узнаете, почем фунт лиха. И ни у кого не прихватывало. А в июле спелые, расплющенные, ярко-рыжие абрикосины валялись по всему городу, усеивая дороги и тротуары...
   -- Сюда наливай, сюда! - это командовала Оля из регистрационного отдела.
   -- Да подожди ты, я эти бокалы еще не протерла! - (секретарша Юля.)
   -- ...а тот заходит и говорит... -- (Семенов, менеджер.)
   -- Влад Андреич, только что Мирцов звонил...
   -- Мирцов мог бы и заглянуть. Что хотел?
   -- Ну, как всегда... -- (имидж Лопухова - самый умный, умнее всех. Кроме шефа, тот - свет в окошке!)
   -- Это все замечательно, а что там у них с нашим буклетом?
   -- Да все как всегда, Влад Андреич! Вы же сами говорили: хуже нет, когда по знакомству... То у них пленки не "садятся", то технолог в декрете... -- Лопухов говорит, а сам любуется своим перстнем на мизинце.
   -- Так и черт с ними. Ищите другую типографию, мало их разве по городу?
   -- Влад! - голос Федора Ивановича Зеева. - Давайте уже, как бы, побыстрее!
   -- Я не знаю, что там девчонки поделить не могут. Дамы, вы что там делите, узнать можно?.. Садитесь уже все, сколько вас ждать?
   И едва наступила тишина, в приемной раздался топот. Дверь громко хлопнула. В кабинет ввалились три человека в черных шапках-"чулках" с прорезями для глаз.
   -- Никому не двигаться! - заорали двое, мотая автоматами. - Все по местам!
   Женщины почти одновременно вскрикнули и пригнулись к столу. Николай неосознанным движением ухватил лежащий рядом с тарелкой нож, сунул его в рукав, но Ромальцев тут же положил свою ладонь поверх его руки и прижал к столу. Гроссман вскинул глаза на шефа, но тот глядел на незнакомцев.
   -- Всем предъявить документы! - продолжали орать незваные гости.
   -- Да, трудно быть на свете добрым и веселым... -- заметил Влад, отпуская руку Николая.
   Один из замаскированных кинулся к шефу и приставил к его виску ствол автомата:
   -- Ты тут главный?
   Юля, секретарша, с ужасом закрыла лицо руками. Громко затрезвонил телефон.
   -- Вы позволите? - Влад отвел от себя автомат и снял трубку. - Да! А, привет, Асенька! Да, спасибо, Незабудка. Угу... Спасибо, спасибо. Ася, у меня тут цирк, я тебе перезвоню минут через семнадцать. Пока.
   Николай покосился на стоящего между ними чужака в маске. Если сейчас резко всадить нож в бедро одному из тех, кто находится сзади, и успеть выхватить у него автомат, а шеф не растеряется и нейтрализует того, который между ними, то они могут успеть завладеть ситуацией и вывести из строя третьего.
   Влад положил трубку и с улыбкой повернулся к этому самому третьему, который до сих пор не проронил ни звука:
   -- Спасибо за цирк, Аксенов, но ты, кажется, перестарался...
   Незнакомцы засмеялись и содрали маски. Третий оказался Дмитрием.
   -- Плохо, когда твои шутки никто не понимает... -- сказал он, положил автомат на стол возле Юли и нацепил на нос очки. - С днем рождения, Ромаха! Как догадался-то, собака серая?!
   Влад поднялся, они с Аксеновым обнялись. Николай незаметно вытряхнул ножик из рукава. Кровь толчками возвращалась в жилы онемевших конечностей. Ну и шутки у них! Идиоты...
   Сотрудники загомонили. Юля раздосадовано шлепнула по плечу склонившегося к ее ручке аксеновского парня:
   -- Придурки!
   Он все-таки чмокнул ее кисть и хитро подмигнул девушке:
   -- Да ладно, че там - лишнего адреналину выпустили!
   -- Дим, стулья возьмите в приемной и подсаживайтесь к столу! - распорядился Влад.
   -- Так, парни, метнулись за стульями! Живо! Как твое "ничего", Ромаха?
   -- Живет и процветает.
   Дмитрий пожал руки мужчинам, уселся между Ромальцевым и Николаем, а потом поднял наполненный бокал. Но Влад опередил его тост:
   -- Всех с Новым годом! Живо-живо, все подняли, выпили, закусили!
   -- Ты, Ромаха, как всегда... -- Аксенов покачал головой, однако подчинился требованию именинника.
   -- Влад Андреич, а почему Новый год? - поинтересовался один из студентов-скоморохов. - Может, елку поставим?
   -- Влад Андреич ваш прикалывается так, -- объяснил Аксенов, прожевывая бутерброд. - Угораздило вашего шефа родиться 17-го... А это, кажется, в древности Новый год был у кого-то...
   -- Вот! Молодец: разумеешь! - Ромальцев указал на него пальцем.
   -- Юлия, а что вы делаете сегодня вечером? - не отступал от секретарши "побитый" парень.
   -- В тир иду! - съязвила девушка.
   -- Давно у вас не был... -- сказал Дмитрий. - Как у вас баба Неля работает? - он метнул короткий взгляд в сторону пожилой бухгалтерши, которая, склонив голову, выслушивала в этот момент Федора.
   -- Хорошо работает. Не жалуюсь.
   -- Ну все, Ромах, спасиб за угощение, пора нам! Надо бы нам с тобой как-нибудь сгонзать на море. Тоже давно там не был. Есть мысли?
   -- Давай, созвонимся...
   -- Угу, -- Аксенов поднялся. - Все, понеслись!
   Его парни беспрекословно покинули кабинет. Пережившие только что несколько жутких минут, работники фирмы оживились.
   Влад слегка подался в сторону Николая:
   -- Ты молодец, -- и глазами указал на нож. - Не растерялся...
   -- Кто это был?
   -- Как тебе сказать? Старые знакомые. Коля, я хотел предложить кое-что... -- он подкурил и передвинул стул еще ближе к Гроссману. - Ты со своей семьей, Марго с сыном, мы с подругой - всем нам собраться бы и двинуть на этих выходных ко мне... в сад-огород...
   -- На дачу? - по сибирской привычке уточнил Николай.
   -- Гм... Ну да, -- Влад усмехнулся и качнул головой, -- на дачу... Как ты на это смотришь?
   -- Таки положительно.
   -- Что ж, я рад. С Новым годом! - Влад взял свой бокал и небрежно звякнул его краем о край бокала Гроссмана.
   -- Так почему же Новый год? - не выдержал Николай.
   -- Да шутка это, Коля. Шутка.
   Гроссман хмыкнул. Богатый день сегодня на розыгрыши: то в стиле первого апреля, то теперь еще - Новый год...
  

* * *

   -- А, вот и вы. Здравствуйте!
   Лицо у воспитательницы было красным и потным: наклоняться, помогая малышам застегивать обувь, при ее полноте, да еще и в такую жару было нелегко. Отчего это она решила проявить сегодня такую заботливость?..
   -- Мама! - Саша, как обычно, выскочил из комнаты последним, бросился к матери и, обняв ее бедра, замер.
   Рената засмеялась, растрепала его пепельно-русые волосы и присела, чтобы помочь сыну переодеться.
   -- Мне поговорить с вами нужно, -- продолжала Ирина Васильевна, освободившись.
   Рената подняла голову и улыбнулась. Поговорить с ней... Воспитательница почувствовала досаду: как разговаривать с Сашиной мамой, если она немая? Другое дело, когда за мальчиком приходит отец. Но это бывает так редко, что его просто не поймать...
   -- Сам! - сообщил Саша и стал возиться с ремешками на сандалиях.
   -- Рената... м-м-м... Александровна?
   Та кивнула, облокотилась на стенку. Воспитательница отвела ее в сторонку, чтобы не слышали другие, и вдобавок понизила голос:
   -- Мне неловко говорить вам об этом... Вы ведь замечаете, наверное, что остальные родители косятся на вас и вашего Сашу?
   Рената пожала плечами, не меняясь в лице. Ирина Васильевна откашлялась. Конечно, Сашиной матери все равно. Она такая же "тронутая", как и ее сын...
   -- Я не имею права советовать вам, но... с вашим ребенком тяжело работать. Он... как бы это сказать? Он не создан для детского коллектива...
   Гроссман вопросительно двинула бровкой. Что у нее не отнимешь, так это красоты. Но что красота, когда поведение неадекватно? Жаль, нет закона, запрещающего ненормальным рожать детей... А ведь было бы куда гуманнее, если бы всех таких вот свезли в одну колонию, с глаз подальше, и стерилизовали.
   Ирина Васильевна тяжело вздохнула. Это давняя история. Она уже давно присматривалась к Саше Гроссману, и малыш вызывал у нее тревогу. Теперь его необычность заметили и родители, а потому стали требовать исключения мальчишки из группы.
   При поступлении в ясли он казался перспективным ребенком: очень самостоятельный, совсем не шкодливый, в меру активный... Маленький мужичок. Причем в два года он уже очень хорошо разговаривал, почти не коверкая слов. Просто золото. Но чуть позже Ирина Васильевна поняла смысл поговорки "Золото - из-под цыганского молота".
   Еще до появления в садике Саши у ребятишек частенько пропадали из ящиков игрушки, вещи. Дети жаловались - конечно, в меру своих способностей говорить. Поначалу воспитатели не принимали этого всерьез. Малыши любят фантазировать: потеряют игрушку, а потом пытаются спихнуть ответственность на Бабайку или Карабаса Барабаса. Но однажды по весне получилось так, что у Саши исчезли резиновые сапожки. Все группы уже ушли на прогулку, а мальчику не во что было переобуться. Одетые "ясельники" взмокли, многие принялись плакать. Ирине Васильевне пришлось звать помощницу и отправлять детей на улицу под ее присмотром, чтобы ребята не простудились, перегревшись в помещении.
   -- Куда ты мог их бросить, Саша? - допытывалась воспитательница, находя отраду хотя бы в том, что с этим ребенком можно составить какой-то диалог: многие из ее подопечных не могли связать и двух слов. Искать потерю с такими - это вообще караул.
   -- В ящик! - мальчик показывал на свой отсек, но тот был пуст.
   -- Тогда тебе придется посидеть в группе. Ты не можешь гулять в босоножках. Понимаешь? Вспоминай, где ты их оставил...
   -- Я хочу гулять... -- помрачнел мальчик.
   Ирина Васильевна знала: Саша очень любит гулять. Вот если бы застенчивой Валечке сказали "посиди в группе", она посчитала бы это подарком судьбы. А Гроссман, не расплескав во дворе свою буйную энергию, потом, в "сон-час", не сможет спать. "Ох и намаемся мы с ним сегодня!" -- подумала воспитательница, но тут заметила, что мальчик замер и слегка прикрыл глаза.
   -- Саша, ты что?
   Он не отвечал. Ирина Васильевна испугалась. Она знала многих детей, которым в семье ни в чем не было отказа и которые, впервые столкнувшись с каким-либо запретом, впадали в истерику или в ступор. Она хотела встряхнуть мальчишку, чтобы привести его в чувство, но Саша распахнул глаза, почесал ладошку и указал на ящик маленького Яшеньки:
   -- Там.
   -- Что - там?
   -- Сапоги.
   -- Твои?
   -- Да.
   -- Как же, по-твоему, они там очутились?
   Мальчик пожал плечами - в точности так же, как пожимала плечами его бессловесная мать. Торопясь проверить, правду ли он говорит, Ирина Васильевна кинулась к Яшиному шкафчику.
   Заваленные вещами (ни Яша, ни его родители не были аккуратистами), в углу стояли нарядные сапожки Саши. Воспитательница странно посмотрела на малыша:
   -- Это твои?
   Он радостно кивнул и тут же переобулся. На все вопросы, связанные с тем, как он узнал об этом, ответить более или менее внятно Саша не смог. Говорил какие-то глупости, будто сунул руку в Яшин отсек и почувствовал, что ладошка зачесалась, когда он дотронулся до сапожек. Но Ирина-то Васильевна видела: мальчишка стоял на месте и никуда руки не совал. Что чесал ладошку - было. Но с места не сходил! И что за глупые фантазии?
   Яшенька был как раз из той категории детишек, которые толком еще не научились говорить. На вопрос воспитательницы о Сашиных сапожках он ответил диким ревом. И только через две недели, после исчезновения у робкой Валечки и обнаружения в его ящичке куклы Барби, по которой так убивалась маленькая хохяйка, Ирина Васильевна поняла: нужно срочно беседовать с матерью малолетнего клептомана. Существуют детские психологи, наконец! Не все ведь тяготы влачить на себе педагогам, да еще и за нищенскую зарплату!
   А вот мать Яшеньки оказалась дамой с гонором. Мало того, что она, устроив нешуточный скандал, перевела сына в другие ясли, так еще и основательно потрепала нервы самой Ирине Васильевне, которой в связи с этим пришлось дважды бегать по повесткам в суд. Мамаша пыталась обвинить ее в "травмировании детской психики" и, хотя ей не удалось доказать свою правоту, воспитательница содрогалась, вспоминая те малоприятные минуты перед судебными исполнителями. А началось-то все с Саши...
   Через полгода, осенью, уже в младшей группе, с этим мальчишкой снова случилась неприятная история. И точно так же - напрямую Сашу не обвинишь. А если бы Ирина Васильевна не видела все собственными глазами, то не поверила бы ни за что, расскажи ей об этом кто-то другой.
   После урока лепки воспитательница выделила ребятишкам свободный час - поиграть, побегать. Валечка сидела рядом: Ирина Васильевна помогала ей лепить ежика. Малыши шумели. Разбившись на группки по интересам, все нашли себе занятие.
   Но в какой-то момент занятая своими мыслями воспитательница услышала обрывок фразы:
   -- ...твоя мама - больная!..
   Ирина Васильевна вздрогнула и подняла голову. Эти слова задира-Вадик, который был старше всех ребят почти на год, адресовал Саше. Было непонятно, с чего началась их перепалка, потому что Саша играл с машинкой, причем в одиночестве, а Вадик стоял над ним, как будто только что подошел. "Подраться ему захотелось? - мелькнуло в голове у воспитательницы. - Родителей наслушался, сами они еще малы, чтобы до таких тем дойти!"
   Саша застыл - как тогда, в холле, у кабинок. Ирина Васильевна вскочила, ожидая, что сейчас он ударит обидчика тяжелой игрушкой, и намереваясь пресечь драку.
   В этот момент из кухни донесся громкий хлопок, во всем здании погас свет, а воспитательница ощутила жар и ломоту в затылке, словно у нее внезапно подскочило давление. И еще... было достаточно светло, чтобы разглядеть: глаза Саши потемнели, а сам он что есть сил сжимал кулаки и слегка дрожал от напряжения. Вадик отступил, хотя не понял ничего. Но с того момента он обходил Сашу стороной.
   Ирина Васильевна вывела Вадима в коридор, попросила подождать и заглянула в кухню.
   -- Что у вас хлопнуло, Вера Петровна?
   Повариха озадаченно вытирала руки о фартук:
   -- О то ж мабудь пробки повышибло! От, аж конхорка полетела...
   -- Надо вызвать электриков, -- и воспитательница вернулась к Вадиму, который колупал краску на двери и переминался с ноги на ногу. - Вадик, ты уже большой мальчик! Разве можно так говорить? Я поставлю тебя в угол, а потом ты извинишься перед Сашей.
   -- Он дурак!
   -- Вадик, ты меня слышал?
   -- Да, -- он понурился.
   -- Все. Пошли. Вот твой угол, ты наказан.
   Не хотелось Ирине Васильевне портить отношения с родителями Вадима: те, зная тяжелый и неусидчивый характер сына, всегда старались преподнести воспитательнице хороший подарок по любому поводу и даже без такового, а тут хочешь - не хочешь, а замечание сделать придется...
   И она нашла выход. Просто собрала всех родителей, кроме Гроссманов, и убедительно попросила их не обсуждать в присутствии детей взрослых тем. А потом, не называя имен, объяснила ситуацию. Однако все прекрасно поняли, о чем идет речь, и тут стало выясняться много интересных подробностей. Вернее, они были бы интересными, услышь Ирина Васильевна эти истории по телевизору или прочти в развлекательной газетке.
   Наиболее разговорчивые детишки рассказывали, что маленький Гроссман умеет подзывать на улице животных и даже птиц. Поначалу родители им не верили, считая, что это лишь разыгравшееся воображение их чад, но одна из впечатлительных мам-одиночек однажды нарочно пошла вслед за Ренатой и ее сыном. И своими глазами увидела, как Саша, увидев на одном из деревьев дикого голубя-горлинку, протянул руку. Птица сорвалась с ветки и закружила над ним. А Рената, ничуть не удивившись, улыбалась. Правда, голубь так и не сел на руку мальчику, но факт остается фактом: дети не выдумывали. Другая мамаша поделилась своими впечатлениями о том, что ее дочка стала приставать к ней с просьбами сыграть в "холодно-горячо". Когда родители поддались на уговоры и, спрятав куклу дочери, стали направлять девочку по классическим правилам этой игры, Ника запротестовала. Оказывается, дело было в другом: они должны были спрятать под простыню разноцветные предметы, а девочке нужно было угадать их цвет. Игра, вроде бы, безобидная, но в чем ее смысл, родители не поняли. На их вопрос, при чем здесь "холодно-горячо", Ника ответить так и не смогла. Равно как и угадать цвет спрятанных вещей. Валерия Львовна, сменщица Ирины Васильевны, сказала им, что в такие игры она с детьми никогда не играла. И много позже Ника созналась, что эту игру придумал Саша Гроссман и что он каким-то способом всегда угадывает, где что лежит.
   На другой день Ирина Васильевна решила выспросить у Саши, в чем дело. Стараясь не вспугнуть мальчика, она предложила поиграть в его любимое "холодно-горячо". Не удивившись, он охотно согласился. Воспитательница положила на стол три листа цветной бумаги и каждый прикрыла - альбомом и книжками. Затем позвала Сашу. Несколько секунд раздумья - и мальчишка безошибочно сказал, что под альбомом лежит желтая, а под книгами - красная и синяя бумажки. Женщина взялась за виски. Совпадение? Повторила еще дважды. Саша угадал.
   -- Как ты делаешь это, Саша? - тихонько спросила она.
   Мальчик пожал плечами.
   -- Ну... подумай! - Ирина Васильевна сделала голос мягким-мягким и ласковым-ласковым.
   -- Руке жарко или холодно... -- поразмышляв, ответил он.
   -- Когда жарко, когда холодно?
   Саша ткнул пальцем в синюю бумажку: "Холодно", в желтую: "Немножко тепло", в красную: "Горячо".
   И тогда воспитательница поняла, что заполучила в свою группу маленькую "мину замедленного действия". У мальчишки было явно не все в порядке с психикой. Ей даже стало не по себе: вдруг он и ее видит, например, раздетой? Или переплетенной сетью кровеносных сосудов. Она слышала о таких детях, но раньше никогда с ними не встречалась и считала подобную информацию журналистской "уткой". Значит, тот взрыв на кухне вполне мог быть делом его рук. Хотя нет - не рук, конечно. Она отчетливо вспомнила ломоту в затылке, свидетельствующую о скачке давления. Неизвестно, как Саша сделал это, но что было бы, если бы этот удар носил направленное действие? В тот раз повезло, а что будет в другой? Когда еще какой-нибудь Вадик или Вася обидит его?
   На выходных Ирина Васильевна в третий раз за всю жизнь побежала в церковь и рассказала об этом феномене батюшке. Тот выслушал ее и посоветовал помолиться за мальчугана. Но так и не сказал, лечится ли это в медицинских учреждениях.
   -- Положись на Господа, раба Божия Ирина...
   "На бога надейся, а сам не плошай!" -- всю дорогу домой вертелось в мыслях у несчастной воспитательницы.
   И с тех пор она не сводила глаз с Саши. Целый год было спокойно. Женщина перевела дух лишь тогда, когда Гроссманы, уйдя в отпуск, уехали в Одессу и забрали с собой сына. Чем он дальше, тем лучше. Для всех.
   Сказать о своих опасениях заведующей детсадом Ирина Васильевна не решалась. Интересно, как это будет выглядеть? "Светлана Яковлевна, в нашем садике завелся Гарри Поттер!" Светлана Яковлевна посоветует заказать Гарри Поттеру волшебную палочку, а свихнувшейся воспитательнице, пожалуй, собственноручно закажет передвижную психиатрическую бригаду... Да ведь и доказать ничего невозможно: ну, угадывает ребенок цвета вслепую, ну, любят его животные. Мало ли чувствительных детей? С возрастом пройдет. А вот факт с лопнувшей плитой и коротким замыканием - недоказуем. Да Ирина Васильевна и сама не была уверена, не совпадение ли это.
   Однако сегодня ее сомнения разрешились.
   Во время "сон-часа" ее вызвала к себе методистка. Пока воспитатели беседовали с организатором педагогической работы в ее кабинете, за детьми в группах присматривали нянечки-помощницы. А нянечки - когорта такая, что за ними самими нужен глаз да глаз. Удостоверившись, что ребятишки спят, няни из младшей и средней групп сбежали на крылечко покурить.
   Разумеется, дети только того и ждали. Гвалт поднялся невообразимый: ребятня начала швыряться подушками и скакать по кроватям. У многих дело дошло до драки.
   Воспитатели выскочили от методистки. Ирина Васильевна бросилась к своим, в коридоре налетела на прокуренную помощницу, сверкнула на нее глазами, но ничего не сказала. Однако у младших воцарилась внезапная тишина: бесились только в средней группе.
   Воспитательница вбежала в комнату, и ей представилось странное зрелище.
   Во-первых, комната была выстужена. И это - в середине июля, когда даже мухам лень летать.
   Во-вторых, все дети спали. Но как! Судя по их виду, они заснули внезапно, где кто упал. Кто-то лежал поперек кровати, кто-то - на полу. Вадик и подавно скорчился на чужой постели, да еще и вцепившись в косичку Луизе. На лбу спящей девочки наливалась багровая шишка, а рука свисала так, будто перед сном она цеплялась за прутья.
   -- Катя, тебе выговор! - не удержалась Ирина Васильевна.
   Помощница забормотала что-то о прощении. Воспитательница решительным шагом подошла к кровати Саши и сдернула с него простыню. Мальчик спал, как и все остальные. Но - как положено: головой на подушке, телом на матрасе. Из восемнадцати человек, валявшихся во всевозможных позах, он был один, кто лежал нормально. И на фоне остальных это выглядело неестественно.
   Няня и воспитательница попытались разбудить ребятишек. Женщин и самих неудержимо потянуло в сон.
   Дети зевали (слава богу!), щурились и, отталкивая от себя руки Кати и Ирины Васильевны, снова старались скрючиться, чтобы заснуть. Когда такое было? Чтобы эти хулиганы вели себя так не утром, а среди бела дня? Да еще и все, даже ярые противники "сон-часа"?
   -- Саша! - воспитательница встряхнула мальчика.
   Тот сел и стал тереть глаза кулачками.
   -- Саша, что здесь было?
   Он поморгал и огляделся.
   -- Почему Вадик на кровати у Луизы? Почему вы все так лежите? Отвечай!
   -- Вадик дрался.
   -- С тобой? Опять?!
   Саша покачал головой:
   -- С Луизой.
   -- Он что, бил ее лбом о спинку кровати?
   Мальчик кивнул. Ирина Васильевна бросила уничтожающий взгляд на няню Катю, и та тут же вспомнила, что собиралась прибраться в умывалке.
   -- А почему все уснули? Что случилось?
   Саша пожал плечами:
   -- Я спать захотел.
   -- Ничего не понимаю!
   -- Что здесь творится? Почему постельное белье разбросано по комнате? - в группу величаво вплыла методистка.
   Ирина Васильевна перевела дух: хорошо хоть они с Катькой успели уложить детей по кроватям. Но теперь все равно достанется... Причем - всему педсоставу...
   -- Так... -- методистка поиграла очками, прицепленными к золотой цепочке и висящими у нее на груди. - Так... Нянечку вашу - ко мне, пожалуйста. Безобразие!
   Она развернулась и ушла, перешагивая через валяющиеся под ногами постельные принадлежности.
   От методистки Катя вернулась зареванная:
   -- Ирина Васильевна! Скажите ей: она нас уволить хочет!
   -- Я бы вас тоже уволила. Обеих! - прошипела воспитательница, залпом выпивая стакан минеральной воды. - Да только не уволят: кто работать будет? Имей в виду: еще раз оставишь их одних - будем разговаривать по-другому, и уже у Светланы Яковлевны! Ты понимаешь, чем все это могло закончиться? - Ирина Васильевна кивнула на ледяной компресс, который пришлось положить на лоб спящей Луизе. - Вадик удержу не знает, а меня бы потом посадили! Я и теперь не знаю, что скажу ее отцу! Ты в курсе, кто он?
   -- Угу...
   -- Угу! - передразнила женщина. -- Вот отправлю тебя перед ним отчитываться! Не лезь к ней!
   -- Я хотела посмотреть - может, рассосалось?
   -- Катерина! Уйди с глаз долой!
   Няня шмыгнула за дверь.
   Луизу забрали задолго до прихода Ренаты. Шишка почти исчезла, остался лишь небольшой синяк, но девочка жаловалась на тошноту. Ее отец смерил воспитательницу недобрым взглядом, обещающим множество неприятностей, и увел дочь в машину. Ирина Васильевна, делая вид, что помогает ребятишкам переобуваться, на самом деле оставалась в холле для того, чтобы наблюдать в окно за Луизиным папашей. А тот подкарауливал мать Вадима и, когда та появилась, долго что-то объяснял ей, показывая на девочку. Но, к счастью, обошлось без рукоприкладства. Воспитательница перевела дух: хорошо, что за Вадиком пришла мать, а не отец...
   Рената выслушала длинный рассказ Ирины Васильевны. Подумала. Прижала к себе Сашу и, кивнув, двинулась к выходу.
   -- Что вы решили, Рената Александровна? Вы уйдете из сада?
   Та оглянулась через плечо. Под ее взглядом воспитательница почувствовала себя виноватой. Но за что?! Разве она не права?
   Гроссман кивнула, и Ирина Васильевна почувствовала несказанное облегчение. Одной головной болью поменьше! Ах, почему она не пошла в свое время на музыкальное отделение?! Играла бы сейчас этим маленьким деспотам на пианино по часу в день - и бед не знала бы!..
  

* * *

  
   Саша радостно сбросил сандалии и побежал к своим игрушкам. Скоро придет папа, поиграет с ним. Мама всю дорогу до дома была задумчива, мальчик не понимал ее.
   Сейчас ему хотелось бы послушать любимую сказку о деревне Цапельки1. Тетя Люда говорила, что и сама выросла на этой сказке. Саша замирал, когда та читала ему о девочке Алене и прекрасной царевне, превращенной злым волшебником в белую цаплю.
   ______________________________________________
   1 "...о деревне Цапельки" - сказка Галины Демыкиной "Деревня Цапельки, дом один"
   Но едва пришел отец, мама поманила его рукой, и они вдвоем закрылись на кухне. Сквозь стекло в двери Саша видел, что мама показывает что-то жестами - только так она и умела разговаривать, - а папа тихо отвечает, кивая и поглаживая маму по плечу. Мальчику казалось, что родители говорят о нем, но он не был в этом уверен.
   -- Алексашка! - отец выглянул из-за двери.
   Мальчик вприпрыжку подбежал к нему. Пока мама возилась у плиты, папа посадил Сашу к себе на колено, улыбнулся. Саша коснулся морщинки у его губ, и Николай прикрыл глаза.
   -- Привет, ушастик! Расскажи-ка мне, ты сильно любишь свой детский сад?
   Саша задумался. Нет, детский сад он не любил. Там часто заставляли делать неинтересные вещи, а на некоторых уроках - брать за руки ребят, которые ненавидели его и которых он сам едва терпел. Того же Вадика, например. Ирина Васильевна хотела, чтобы Саша и Вадик дружили, а Саша давно решил, что с Вадиком он дружить не будет. Вадик говорил какие-то плохие вещи про Сашину маму, придумал обзывательство - "жид". Неизвестно, что это значило, однако Саша чувствовал: что-то гадкое. Нет, с Вадиком они не помирятся никогда. Но у мальчика там были и друзья: Валенька, Димка, Азамат... И потому Саша не знал, что теперь ответить отцу.
   -- А если ты больше не пойдешь туда? - папа обнял его. - Ты не сильно расстроишься?
   Саша отстранился и заглянул в его черные глаза. Иногда папа говорил так странно, и мальчик даже не знал правильного ответа...
   Мама оглянулась. Она тоже ждала. Они сейчас как воспитатели.
   -- Ты скажи, как знаешь, -- посоветовал отец. - Как чувствуешь. Вот тут, -- он положил свою большую ладонь на Сашину грудь.
   Саша покачал головой. Если "как тут", то в садик он не хотел. Николай с облегчением вздохнул.
   -- Если с тобой будет сидеть тетя Люда, ты будешь доволен?
   Мальчик обрадовался. Тетя Люда будет гулять и играть с ним, будет читать ему его любимые сказки! Это ведь здорово! Маме с папой всегда некогда. Даже если они дома, то сильно усталые. Мама всегда молчит. Она очень любит Сашу, и он очень любит ее, но она не умеет говорить. У всех ребят в Сашиной группе мамы разговаривают. Зато тетя Люда болтает с ним без умолку: "Ты сегодня такой чумазый, Сашкин! Пойдем умоемся!" А пока он умывается, она успевает спеть ему песенку. Тетя Люда водит его в парк. Они кормят лебедей кусочками зачерствевшей булки. Они валяются в траве рядом со спортплощадкой, играют в диких зверей, "охотятся", догоняют друг друга. Тетя Люда чертит ему "классики" на песке. Ребята в садике не умеют играть в "классики". А еще тетя Люда умеет молчать. Когда очень жарко, они садятся в тень под большими туями, лениво глядят на карусели и на пробегающего мимо, по аллейке, коричневого пони в веселой упряжке. У пони очень мягкая шерсть, он добрый, от него так хорошо пахнет, и они с Сашей дружат.
   Когда Саша, разморенный жарой, вытягивается на скамейке, головой на тетилюдиных коленях, ему кажется, что сейчас он совсем не здесь, не в их городе и не в этом парке. Вместо качающихся аттракционов-"лодочек" перед глазами всплывает совсем другая картинка: рыжий песок, выгоревшее от зноя небо, сухой ветер щиплет кожу и поднимает пыльные смерчики - и рядом, сверкая белизной, поднимается до самого неба гора. Четыре треугольника ее сторон сходятся на вершине. И вторая гора, тоже белая - чуть дальше. А воздух плавится, и она как будто стоит в реке... И совсем теряется в мареве третья гора, наполовину белая, наполовину красная... Саша не видит людей. Лишь три горы - и он. И застревает дыхание в груди. И сжимается что-то в животе. Тогда хочется броситься к маме и папе, заглянуть им в глаза, обнять обоих. Не так давно Саша узнал, что все люди умирают. Сначала болеют, а потом - умирают. Когда Вадик сказал Саше о том, что его мама больна, мальчик сразу подумал, что она уйдет и больше не вернется. Стало страшно, стало горячо и очень больно.
   А прошлым летом они с мамой и папой ездили в другой город, к Сашиной бабушке, которая жила у моря. Бабушка оказалась совсем не такой, как думал о ней мальчик. Она очень высокая, большая, у нее громкий голос, но Саше она все равно понравилась. Они с мамой научили его плавать. Саша помнил, как папа ворчал на них за это и все время пытался спрятать Сашу в тень. Первые дни у мальчика сильно болели плечи, а потом мама со смехом пощипывала его, снимая обгоревшую кожу, а он стоял перед зеркалом и с удивлением разглядывал себя - свою ставшую почти белой челку и незнакомое смуглое личико. Но плавать он научился.
   -- Таки один нормальный Гроссман должен был получиться в этой семье! - с гордостью сказала бабушка, усаживая их в поезд и расцеловывая Сашу.
   Мальчик привез оттуда несколько ракушек. Округлыми, светлыми, шершавыми были они снаружи. И рыжими, гладкими - изнутри. Мама научила его слушать море и крики чаек, прикладывая эти раковины к уху. С тех пор море снилось Саше почти каждую ночь. Ему очень хотелось бы жить в бабушкином городе, но папа с мамой работали здесь.
   Когда отец удостоверился, что Саша будет рад обществу тети Люды, то ссадил его с колена и позвонил ей домой.
   А за ужином он сказал, что на этих выходных какой-то дядя с его работы зовет их всех к себе на дачу. Саша почувствовал волнение мамы. Она улыбнулась и кивнула, но малыш знал точно: внутри ей очень плохо. Но почему? Этот дядя нехороший? Зачем тогда папа дружит с ним?..
  

* * *

  
   Что так отвлекает от мыслей об Алексашке и этом его дурацком садике? Николай прислушался. Низкий, с хрипотцой, голос Юрия Сенкевича неторопливо рассказывал:
   -- ...огромный остров, второй на планете после Антарктиды ледяной щит, или, как говорят ученые, "покровный ледник"...
   Исполинские ледяные глыбы. На их фоне утлая лодчонка исследователей кажется оброненной в море шелушинкой, лузгой от подсолнечной семечки... Николая даже передернуло - холодно-то как! Он очнулся: это в тридцатиградусную жару? Ну, Коля, вы даете!
   И независимо от него в мозгу всплыло странное, знакомое по загадочным дневникам жены слово "Оритан". Почему? Сенкевич не говорил "Оритан", он совершенно явственно помянул Антарктиду...
   -- В отличие от горных ледников, покровный ледник Гренландии кажется вечным, никогда не стаивающим, хотя его тысячеметровые толщи находятся в незаметном, но постоянном движении...
   Аринора...
   Гроссман выхватил сигарету. В квартире он обычно не курил, а сейчас щелкнул зажигалкой. До того ли?
   Аринора...
   -- Ладонька! - выкрикнул Ник, будто завороженный зрелищем на экране. - Ладонька!
   Она впорхнула в зал, а следом - смеющийся Сашка. На лице Ренаты появилось недоумение, и Николай затушил огонек сигареты, резко размазав его по донышку пепельницы.
   -- Ты не выбросила свои записи?
   Ее взгляд метнулся в сторону телевизора. Гроссман готов был поручиться: жена тут же все поняла. Глаза, янтарные глаза немой женщины сказали больше любых слов. Они вспыхнули ярче искорок только что затушенной им сигареты. Вспыхнули так, что антарктический холод внутри него вдруг сдался, откатил недовольной волной.
   И Рената кивнула. Только кивнула, едва-едва улыбнувшись...
  

* * *

  
   Весь следующий день был праздником для малыша, избавленного от детсадовских мучений. Саша спал с утра столько, сколько ему хотелось, тетя Люда испекла пирожки, а потом, после завтрака, перед прогулкой, читала ему "Деревню Цапельки":
   -- "Она вдохнула предвечерний воздух, глянула вверх, на розовое от солнца и облаков небо. "Ну, Жень, я пошла". И вдруг увидала: над полем, над желтой его стерней, гордо вытянув белую шею и раскинув широкие белые крылья, летела птица. Она на лету подтянула длинные красные лапы, набирая высоту, и вот уже скрылась там - за полем, за лесом, за болотами... Она летела в сторону Цапелек, к тем болотам, к тому саду, в сыры боры...
  
Раскрасавица белая птица
Сыры боры, сыры боры облетала,
Мой домочек во борочке увидала...
  
   А в воздухе закружилось перо. Женька и Алена бросились ловить. Но перо будто выбрало - пало прямо в Аленины руки. Это было прекрасное белое перо - длинное, гладкое. Нижний прозрачный конец его был еще теплый. "Чур, на двоих!" -- закричал Женька. "Нет, Жень, я ведь жадная". Женя опустил голову: "Ничего ты не жадная... Приходи к нашему дому в лапту играть". "Может, приду", -- ответила Алена. И пошла домой, бережно унося перо"...
   -- Теть Люд! Это была царевна? - с замиранием сердца дослушав сказку, спросил Саша.
   Наконец-то он разрешил себе задать этот вопрос вслух!
   -- Не знаю, дружок. Наверное. Пойдем-ка гулять, а то скоро будет совсем жарко. Хоть бы гроза прошла...
   -- Куда прошла?
   Тетя Люда засмеялась:
   -- Над городом прошла.
   Саша насупился:
   -- А я не люблю, когда гроза...
   -- Это потому что ты еще маленький и тебя не водят гулять, когда идет дождь. Вот подрастешь да побегаешь под радугой - совсем по-другому заговоришь...
   -- А я сейчас хочу под радугу! Сейчас!
   -- Не торопись расти. Успеешь.
   -- Но я хочу под радугу! - Саша подставил ногу, и няня обула ему сандалик: с ней он иногда позволял себе поканючить и не пытался быть самостоятельным.
   Людмиле нравилось заботиться о малыше. Сашкин был таким забавным. Иногда казался почти совсем взрослым, а потом нет-нет да глянет на нее лукавым глазом - и давай чудить. И Люда, очень довольная, принималась заигрывать его. С нею мальчишка превращался в веселого щенка, неуемного и задиристого.
   -- Ну, пойдем, чудо мое, под радугу!
   Саша вприпрыжку выбежал из подъезда. Тетя Люда и сама с удовольствием побежала бы за ним, но вокруг было слишком много народу - соседки, прохожие, другие дети. Несолидно.
   Всю дорогу мальчик тянул ее за руку.
   -- Вот твоя радуга, -- сказала Людмила, когда они прошли под аркой входа в парк.
   Саша разочарованно посмотрел на семицветную дугу, которую видел над головой при каждом посещении парка и давно уже не обращал на нее внимания.
   -- А настоящая - красивая, высоко-высоко в небе, -- пояснила няня. -- Но только после дождя, когда выглядывает солнце...
   -- Я хочу дождь! - решил Саша и с надеждой поглядел в небо, где кружила голубиная стайка.
  

ВНЕ РЕАЛЬНОСТИ. НИКОГДА. РОСТАУ

  
   Над Та-Кеметом разразилась гроза: близился период дождей. Не любил Хор грозы, ибо влекли они за собой молнии, а молния однажды - где-то там, за границей снов - навсегда отняла надежду у юного царя...
   Сын Исет и Усира смотрел на город с дворцовой башни. Сколько еще боев придется вынести ему и их с братом армии, чтобы окончилась наконец эта глупая тяжба? Сетх неумолим. Смерть его любимого воина, приемного сына и наследника, Ал-Демифа не прибавила доброты в черствое сердце нынешнего правителя этой земли.
   Нерасторопен был гелиопольский суд Нетеру. Раскол произошел меж судьями. Гневался Ра, и были на то основания. Гневался Сетх, угрожая лишить Ра военной поддержки в том случае, если благосклонен будет старик к сыну покойного брата. И приходилось матери вести тонкую политику, чтобы не оскорбить никого из Девятки.
   Вот и сейчас она ждала сына и послов для совещания. Хор оставил армию на своего брата, Инпу, и прибыл во дворец Исет.
   Юноша ступил на мокрую каменную лестницу и спустился в покои матери. Исет была готова для переговоров.
   Хор склонился перед нею, коснулся лбом ее руки.
   -- Хентиаменти шлет тебе поклон, мать. Он держит северные рубежи.
   -- Да, Хор. Я знаю это, -- Исет была поглощена предстоящей встречей и рассеянно погладила сына по щеке. - Идем же, нас ждут. Сейчас нам следует крепко подумать, ибо дядя твой снова готовит нам ловушку.
   -- Я отдалился от мирных дел, мама. Позволь узнать, что на этот раз?
   -- Нетеру намерены принять новый закон... -- ее взгляд остановился на свежем рубце, располосовавшем плечо сына; в материнских глазах появилась боль, ибо тут же узнала она, как появилась эта рана и сколько сил пришлось отдать целителю-Инпу для своего младшего брата. - Новый закон...
   Хор запахнул плащ, и Исет опомнилась:
   -- На первый взгляд - тем более, взгляд воина - это ничтожная поправка. Но суть ее может перевернуть мир.
   -- В чем суть нового закона?
   -- Вначале я скажу тебе, кто был инициатором этого закона. Тот. Понимаешь?
   -- Тот? Следовательно, тебе нужно подписать этот закон, мама. Ибо если это сделал Тот, закон предложен отцом и приведет к нашей победе...
   -- Все не так просто, сынок. Да, возможно, твой отец, сыграл свою роль в этом. Но... мы не можем быть уверены. А встретиться с Усиром сейчас невозможно. Мы отрезаны от всего мира. Только мы - и судилище.
   Да, прекрасно помнил Хор, с какими жертвами прорывались они в Ростау. И теперь по вине так невовремя случившегося раскола у Нетеру (а быть может, к тому приложил свою руку коварный дядя?) быть им в Ростау еще неведомо сколько...
   Исет подошла к огромному зеркалу, отразившему ее златое великолепие. Хор взял мать за руку, и они направились в зал.
   -- Слушай меня, Хор. Слушай и думай. До сих пор наследование происходило по женской линии. То есть, после смерти мужа его имущество и власть наследовал не их сын, а родственник-мужчина по материнской линии...
   Хор улыбнулся. Мать, по-видимому, решила, что он совсем все позабыл в боях.
   -- Новый же, еще не подписанный, закон гласит, что наследовать должен сын. Понимаешь?
   -- Конечно, его не подпишут ни Ра, ни Сетх! Ведь это будет означать, что они подтвердят мое право на сан! Но если ты подпишешь, то, по закону, двумя голосами можно пренебречь, верно?
   Исет тяжело вздохнула, понимая, что сын попался в ловушку:
   -- О, возлюбленный мой Хор! Тебя манит блеск дальних звезд, но помехой будет луна!
   -- Так в чем же запинка, мать? О чем говоришь ты?
   -- Сей закон, Хор, направлен против женщин. Четверо из Девятки - женщины. Если подпишу этот договор, я могу лишиться и тех остатков влияния, что есть у меня среди Нетеру. Но и это не самое важное. Важное то, что договор могут не подписать три других. Мои старания окажутся тщетными, а отец мой, Ра, будет разгневан. И в его силах повлиять на решение Девятки, которая будет сердита на меня за мой проступок. Здесь нужно действовать наверняка. Это очень опасная игра. Потому я и не знаю, кто влиял на Тота. Не знаю, не ловушка ли это. Я почти ничего не знаю, Хор. А потому, сынок - смотри во все глаза и дай мне знак, ежели заметишь подозрительное...
   -- Хорошо, мать. Я буду начеку...
   И склонились послы при появлении богоравных сына и матери. Исет воссела на трон, и лишь тогда на скамьи пред нею опустились визитеры.
   -- Небтет, сестра! Я рада видеть тебя!
   Тетка Хора вышла из тени. Она была бледнее обычного, и еще более печальна. Она была в трауре по погибшему Ал-Демифу. Лишь Хор, Инпу и Исет знали, кем доводился ей приемный сын Сетха, ее супруга. Недаром Инпу не похож ликом ни на Усира, ни на свою родную мать: любовь Ал-Демифа к Небтет проявилась тогда, когда она лелеяла под сердцем сына Усира. Небтет много потеряла в своей жизни, отчего же ей быть веселой? Она боялась мужа, скорбела по любимым Ал-Демифу и Усиру, страдала от вины перед Инпу-Хентиаменти.
   -- Да, Исет, я приехала тайком от мужа. Но он уже знает, и потому мне нет смысла таиться...
   Исплаканные глаза Небтет лихорадочно метнули взгляд на Хора, так походившего на светлоликого своего отца.
   -- Что же, начнем обсуждение договора... -- произнесла Исет.
   Отошел Хор и стал у окна, скрестив руки на груди. Он знал все, что скажут послы. Мать хитра, но изменить многое - не в силах.
   Отказал посол Ра. Посол Сетха выжидал, как поведут себя Исет и Небтет. Им обеим было невыгодно принятие этого закона, и они стояли перед трудным выбором.
   -- Что скажешь, сестра? - не говоря своего слова, обратилась Исет к сестре.
   -- Я могу просить вас с Хором о тайной беседе?
   -- Ты имеешь на это право, -- Исет взглянула на послов и указала сестре на низенькую дверь в соседнюю комнатку.
   Небтет села. Спинка ее кресла изображала щурившуюся Баст.
   -- Я не могу подписать договор, Исет, -- прошептала она. - И дело даже не в муже, который разгневается на меня. Он не имеет права влиять на решение Нетеру, а я Нетеру, как он и ты. На земле Та-Кемет и без того неспокойно. Лишь мы, женщины, еще можем влиять на решения мужчин. Если мы лишим себя и этой привилегии, будет только хуже. Ты ведь понимаешь это. Хор, рассуди нас! Мальчик мой, я от всего сердца хочу твоей победы над моим супругом Сетхом, но подписывать этот закон - безумие.
   -- Послушай, Небтет. Послушай меня, сестра. Подумай о будущем. Хорошо, Сетх выиграет тяжбу. Но рано или поздно он уйдет из этого мира, как уходят все. По прежнему закону сан унаследует наш с тобой брат, Хор-старший. Но подумай: если ты подпишешь договор, то даже в случае победы на суде твоего мужа наследником станет твой сын Хентиаменти, рожденный в браке с Сетхом и считающийся его сыном!
   Хитра мать, хитра! Она знает, как мучается Небтет! Она знает ее слабые стороны. Ради своей цели она готова разбередить незаживающую язву в душе и в сердце сестры, напомнить ей о болотах и младенце, найденном сворой псов и вскормленном чужой грудью. Мать ожесточилась, она не остановится ни перед чем. Ошибки Небтет сторицей возвращаются к ней же самой...
   -- Ты сделала хорошую ставку, Исет... -- Небтет потупилась и утерла слезу. - Не Хор так Инпу объединит расколотую страну...
   -- Не разделяй Хора и Инпу, Небтет. Они - вместе. Они всегда были вместе, даже когда Хор не явил себя. Они рождены от одного семени, и хоть дух у них разный, они - единый "куарт". Никто не знает - знаешь ты! Не дели их. Не Хор, так Хентиаменти, ты права...Так хотел бы и Усир.
   -- Если договор подпишем мы, его подпишут и Нут с Хатхор. И женщины потеряют власть.
   -- Я знаю, Небтет.
   Они обе взглянули на Хора.
   -- Иногда нужно жертвовать... -- пробормотала Исет и коснулась покалеченного плеча юноши. - Ради них. Не мужчины рожали их в муках, мужчинам неведомы жертвы, на которые мы идем ради наших детей...
   Хор не знал, что сказать. Только теперь осознал он всю глубину этого противоречия. Мать жертвовала будущим всех женщин ради единства - страны, народов, человеческого существа... Ей было нелегко, но это не обойти. Никак не обойти...
   -- Я подпишу договор, сестра... -- Небтет решительно поднялась, и кресло дрогнуло.
   Изумруды в глазах выточенной из красного дерева кошки Баст сверкнули от всполоха молнии.
   Голоса Ра и Сетха не прозвучали в защиту нового закона. Нетеру условились считать договор вступающим в силу.
   Слушание по делу тяжбы Сетха и Хора было назначено. А сам Хор остался ждать прибытия брата, еще не ведая, на чем - верхом на коне или по морю - прибудет Инпу-Хентиаменти...
  

ПЕРВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. ВЕСНА. ОРИТАН

  
   Танрэй оглянулась, последний раз посмотрев на берега Коорэалатаны, города-порта Оритана. Снег сверкал в лучах низкого солнца, венчавшего собой шпиль маяка, сложенного из ярко-красного камня. По крайней мере, с места Танрэй это выглядело именно так: солнце, "наколотое" на маяк...
   Коорэалатана - Вечно Горящее Сердце. Так переводилось это название с древнеорийского языка, и все постройки города отличались от привычных глазу ори белоснежных зданий. Те же шары и полусферы, но с алой, золотой, красной, багровой облицовкой. Когда Танрэй впервые увидела их маленькой девочкой, она указала родителям пальчиком на ближайший дом и воскликнула: "Это закатное солнце!"
   И сейчас она, будучи двадцатичетырехлетней женщиной, смотрела на тот же дом, а сердце горело и сжималось от боли.
   -- Прощай, Оритан... -- прошептала она, ибо чувства подсказывали: больше ей никогда не увидеть родной земли.
   И Танрэй, сдержав жгучие слезы, ступила на трап громадного корабля. Ал ждал ее, но не возвращался, чтобы взять под руку: если уж ты начал путь, то не останавливайся и не оглядывайся, иначе прошлое затянет тебя, и будет очень тяжело вырваться из его объятий. В этот момент, на пике своих возможностей, Танрэй ощутила его, прежнего. Такого, о каком иногда, как будто нехотя, рассказывал Паском. И заскучала по нему. Ныне муж ее был иным, как и она сама...
   По сходням заклацали когти догоняющего их Ната. Вот кому позволялось все: возвращаться, забегать вперед, бездельничать, шкодить, чудачить... Непосредственный, как ребенок. Зверь.
   Коорэалатана, несмотря на то, что была портом, пока избежала войны. Стычки случались на другом конце материка, стремительно "съезжающего" к полюсу. Недаром для отправки Паском избрал именно этот город, недаром отказался от опасного перелета, предпочтя долгий водный путь.
   -- Не печалься, солнышко, -- Ал обнял жену и, зажмурившись, прижался носом к ее меховой шапочке. -- Мы ведь едем туда, где нет зимы и войны, а я с тобой. Что еще нам нужно на чужбине?
   -- Родители, -- коротко ответила она.
   Престарелые отец и мать Ала, как и родители Танрэй, отказались эмигрировать. Они сказали, что уже стары для подобных переездов, и вздыхали, гадая, как уживутся молодые на новом месте.
   Танрэй считала себя не слишком хорошей супругой. В то время как ее сверстницы упорно готовились к замужней жизни и постигали тонкости ведения домашнего хозяйства, Танрэй носилась с мальчишками и младшими девчонками по улицам, а в ответ на замечания взрослых лишь отмахивалась: "Успеется!" Что-то внутри подсказывало ей: "Наслаждайся, пока есть возможность! Потом - не будет! Наслаждайся, дабы тебе впоследствии было о чем вспомнить!" Но в то же время суровые обстоятельства диктовали свои условия. Девушка чувствовала, что сильно отличается от остальных девушек-ори. Легкомысленностью, беззаботностью, веселостью. Хохотушка, с которой любили дружить. Ал неспроста называл ее солнышком: возле нее грелись все, кому не хватало тепла. Но иногда солнышко буянило и выпускало протуберанцы непослушания. Со стороны это смотрелось мило, однако сама Танрэй страдала и укоряла себя: все южанки были сдержанны и серьезны, не чета ей. А она не умела готовить, не любила шить-вязать, не понимала разговоров подруг о тонкостях общения с юношами, ибо все сводилось к одному: выйти замуж и стать благородной Попутчицей благородному супругу. До семнадцати лет Танрэй вообще не думала о любви. Вернее, думала, конечно, но придавала ей совсем иной смысл, нежели предоставляла людям реальность.
   Перед ступенью Направления девушка решила, что для "Орисфереро" -- школы точных наук - она не годна. И отправилась по духовной стезе, в Новую Волну. Ей нравилось говорить, ей нравилось играть, ей нравилось изучать языки - древние и современные. В нынешней ситуации это было не слишком нужно: меж двумя великими государствами началась война. Танрэй не полагалась на разум в выборе профессии. Она могла бы освоить геометрию, астрономию, физику, химию, но для этого нужно было отключить душу и сердце. Одна мысль о том, что ей пришлось бы работать в этих направлениях, приводила девушку в ужас. Она завяла бы и засохла, а ей хотелось жить. Жить! Ей не нравились книги о жертвующих собой героях - возможно, именно потому, что сама она была способна на отдачу лишь в тех рамках, что уготовила ей Природа. Умереть за кого-то Танрэй не смогла бы ни за что.
   На курсах естествознания, которые преподавал ее группе кулаптр Паском, девушка увидела красивого молодого человека, типичного южанина. Он был старше нее на шесть лет и получал, как это принято на Оритане, второе образование. За его плечами было "Орисфереро": своей первой профессией Ал выбрал астрофизику. Ныне, в Новой Волне, он осваивал историю и геологию.
   Между молодыми людьми с первой же встречи вспыхнула искра. Они были одновременно и похожи, и различны. На Оритане выбирали женщины, но в их с Танрэй случае Ал пошел навстречу первым. Через сезон он предложил во всем сомневающейся возлюбленной брак. Танрэй шла, как по протоптанной дорожке. С одной стороны, грезился покой: "Наконец-то я делаю все так, как нужно". С другой - не было чего-то животрепещущего, яркого. Необычного. Смутные воспоминания подсказывали девушке: прежде была страсть, прежде ты замирала, прежде ты была способна на самопожертвование. Нет-нет, она и теперь влюбилась в Ала, они были счастливы, когда объединились, но... Да Танрэй и сама тогда не знала, что "но"...
   ...До тех пор, пока избранник не познакомил ее со своим приятелем, приехавшим из дальних краев. С Тессетеном, угрюмый взгляд которого способен был, казалось, обратить в неподвижный камень даже суетливого мотылька. С косматым, уже не первой молодости и совсем жуткой внешности мужчиной - своим лучшим другом.
   Сетен взглянул на девушку из-под нависавших над бровями прядей волос - исподлобья, неприветливо. Так смотрят дикие звери. Ты не знаешь, что выражает их взгляд. Может быть, Тессетен думал совсем о другом и вовсе не испытывал неприязни к собеседникам, но Танрэй содрогнулась и спряталась за плечо мужа. И в то же время что-то шевельнулось в ее груди.
   Сетен был небрежно-ироничен. Он был циником, которого ничем не удивишь. Он слишком рано состарился внешне. В нем очень мало чистого. И еще - у Сетена была жена, шестью годами моложе него, ровесница Ала, красивая ледяная Ормона. Она вернулась вместе с мужем откуда-то из диких мест планеты.
   До сих пор с удивлением вспоминала Танрэй ту, первую, их встречу. Удивлялась - своим ощущениям. Ал, казалось бы, ничего не заметил, и они никогда не разговаривали о Сетене и Ормоне.
   И вот теперь совсем небольшой командой, сколоченной усилиями кулаптра Паскома, на корабле "Сэхо" они покидали Оритан. Их путь лежал к необжитому цивилизованными людьми материку, значившемуся на картах как Рэйсатру - Земля Возрожденной Мечты. Именно там, на южной его оконечности, и работала уже несколько лет чета Сетен - Ормона. Паском говорил что-то об энергетике гор, но Танрэй не запомнила. Это был выбор знающих тонкое, а профессия Танрэй относилась к несколько иной области.
   Девушка вошла в каюту. Здесь было тепло. Нат легко отпихнул своего хозяина и царственно проследовал за нею. При его размерах проделать такое было несложно: когда пес вставал на задние лапы, он оказывался одного роста с высоким Алом.
   Танрэй разделась и, растирая согревающиеся руки, взглянула на мужа:
   -- Вот и все, Ал... Признаться от души, так мне не хочется жить после всего, что произошло...
   Вынюхивавший что-то в углу каюты, волк фыркнул и обернулся на нее. Ал скинул подбитый мехом плащ (больше он ему, скорее всего, не понадобится) и потянулся. Но жене он так ничего и не ответил. Нат изучил каюту, а потом лег у порога, положив на лапы задумчивою морду. Вот уж кому хорошо повсюду, так это псу Нату. Лишь бы хозяева были рядом. А дальше - хоть лети весь мир к морозам и вьюгам.
   -- Все решено, все сделано! - засмеялся Ал. - Мы с тобою молоды, мы никогда не состаримся! В наших жилах - лава, а не вода. Разве не повод мчать вперед, Танрэй?! Пусть прошлое не разъедает наши сердца! Война и зима - в прошлом. Очнись, пойми, прими!
   Танрэй подняла голову и посмотрела на него. В каюте сделалось еще жарче. Глаза Ала сияли. Они, кажется, поменялись ролями: прежде заводилой была она.
   -- Идем! - воскликнул он. - Идем на палубу! Сейчас вернется Тессетен - и мы отплываем.
   Наверху собрался "костяк" группы эмигрантов. Тримагестр Солондан, пожилой ученый муж, выдающийся генетик, селекционер. Созидатель Кронрэй. Сам кулаптр Паском. Одновременно с Алом и Танрэй на палубу поднялся и конструктор Зейтори. Все учел кулаптр. Это уже не любительская разведывательная команда, как шутил Тессетен. Все было гораздо серьезнее.
   Поджарый, почти совсем белый Нат уселся рядом с хозяином и поглядел на купающийся в алом тумане город ори.
   Танрэй положила руку на грудь. Больно, как больно!
   Волк встряхнул острым ухом и посмотрел своими темно-серыми, почти человечьими глазами на девушку. Она погрузила пальцы в его роскошный воротник. Шерсть у Ната была столь густой, что он мог спать в сугробе в самый лютый мороз.
   Наконец вдалеке, меж портовых построек, показалась темная стремительная фигура Тессетена. Танрэй подобралась: это были последние минуты их пребывания на родине...
   Закутанный в широкий черный плащ-накидку, капюшон которого был оторочен мехом черного песца, друг Ала взбежал по трапу.
   -- Все улажено, -- коротко бросил он в адрес Паскома, не глядя на него. - Можно отплывать, эксцессов быть не должно... Нам обещали свободный выход из бухты.
   Танрэй долго смотрела, как тают вдалеке, равняясь с горизонтом, берега Оритана...
  

* * *

  
   Корабль шел намеченным курсом, надежно защищенный силовой установкой от подводных айсбергов. На второй день путешествия стало теплее, плавающих льдин встречалось все меньше.
   Основная часть пассажиров мучилась от морской болезни. В числе этих страдальцев была и Танрэй.
   В то же время в каютах кормовой зоны судна царило веселье. Курсанты под предводительством Дрэяна от вынужденного безделья развлекали себя как могли. На новом месте им предстоит следить за порядком в проектируемом поселке ори, ну а пока они были предоставлены самим себе. Дрэян, хоть и являлся их командиром, был не прочь позабавиться.
   Курсанты громко хохотали над слабыми желудком товарищами. Их игра состояла в том, чтобы напиться как можно сильнее и при этом, невзирая на качку, удержать выпитое в себе. Пока это удавалось лишь Дрэяну. Он, казалось, даже не пьянел.
   -- Девицы вы, а не солдаты! - кричал он, забывая о благовоспитанности и сдержанности, коими так кичились темпераментные ори, и навешивал тумаков проштрафившимся юнцам.
   -- Эх, не надо о девицах, Дрэян! - попросил Саткрон, известный прилипала и подхалим. - Их так здесь не хватает! Хотя я бы сейчас и на старуху кинулся...
   -- Курса-а-а-ант! - одернул его Дрэян, чудом сдержав смех. - Ведите себя прилично!
   -- Слушаюсь, командир!
   Остальные, даже самые обессилевшие, невольно вытянулись, но, убедившись, что командир шутит, снова расслабились и захохотали.
   -- Вот погодите, приедет мой братишка Фирэ, тогда вы увидите, каким должен быть настоящий ори! - пообещал Дрэян.
   Несмотря на обилие спиртного, мутившего рассудок, молодой человек непрестанно думал о своем четырнадцатилетнем брате Фирэ. Родители не позволили Дрэяну взять мальчика с собой, ибо тот был еще очень юн, а старший брат и курсанты вряд ли оказали бы слишком благотворное влияние на его личность. Фирэ был упрям и скрытен. Казалось, его характер вполне сформировался, но кто знает... Мальчик очень огорчился родительскому запрету: он узнал, что группа оританян едет в горы, а при его увлечении спелеологией это был великий соблазн.
   -- Думаете, здесь он будет в большей безопасности, чем на Рэйсатру? - вступил в спор с отцом Дрэян. - Еще пара лет - и война полностью перекинется на Оритан.
   -- И вот тебе бы самое место было здесь, со своим народом! - отец гордо отвернулся. В душе он считал, что старший сын предает свою страну, уезжая с эмигрантами, и хотел, чтобы хоть Фирэ постоял за честь их семьи.
   -- Ну уж нет! Мой "куарт" никогда не был безумен! Я не хочу принимать участие во всей этой затее с войной!
   -- Дезертиры! Вы, все, кто сейчас уезжает отсюда - дезертиры! Вы позорите ори! Но Фирэ я тебе не отдам. Вот будет ему шестнадцать - и пусть решает, как быть. А покуда и не думайте!
   Рассорившись таким образом с отцом, Дрэян отыскал брата в горной части Эйсетти, среди ледников, и сообщил ему родительское решение. Фирэ пригорюнился.
   -- Давай сбежишь? - предложил старший брат.
   Мальчик покачал головой:
   -- Решение отца - закон. Я не стану нарушать его. Когда я выучусь, то приеду к вам.
   -- Когда то будет!
   -- Будет, -- твердо, совсем не по-детски, ответил Фирэ.
   Дрэян плохо помнил его ребенком. Ему казалось, что даже в младенчестве Фирэ держался как взрослый. Все поступки братишки, все его действия говорили о том, что "куарт" подростка - очень древнему "куарт"! - осталось всего ничего до Восхождения. И, скорее всего, это его последнее воплощение. Куда до него Дрэяну. А с какой легкостью Фирэ год назад отыскал свою Попутчицу, Саэти! Казалось, мальчишка не делает ни одного лишнего движения, и всюду его ведет сердце. Однажды - Фирэ было восемь или девять лет - Дрэян и его друзья увидели жуткую картину.
   Для них горы были местом для развлечения. Братишка же изучал их, это была его будущая - и любимая - работа. И вот пока старшие ребята болтали, расположившись на полянке, Фирэ подошел к пропасти. С одного берега разлома на другой ураганом повалило дерево. Ствол был довольно тонким - быть может, в обхвате таков же, как талия Фирэ. По крайней мере, Дрэян своими глазами видел, как покачивается дерево даже при несильном ветре.
   -- Смотри! - вдруг шепнул ему приятель, не сводя округлившихся от ужаса глаз с чего-то за спиной у Дрэяна.
   Ребята стали оглядываться, и все замирали. Дрэяна прошиб ледяной пот.
   Завязав глаза шарфом и взяв в руки палку, Фирэ неторопливо и уверенно шел по раскачивавшемуся стволу. Он ни на мгновение не приостановился. Когда его ступня коснулась земли противоположного берега, Дрэян и его приятели одновременно выпустили из легких воздух.
   -- Что ты делаешь? - долго орал потом Дрэян с одного берега на другой, боясь даже смотреть в сторону дерева. - Вот вернешься ты, я тебя проучу!
   А Фирэ тем временем со спокойной деловитостью затачивал свою палку в виде кола.
   -- Зачем ты это сделал? А?!
   Мальчик поднялся с камня и по извилистой дорожке направился ко входу в ближайшую пещеру.
   -- Фирэ!!! - Дрэян даже подпрыгнул от ярости, а потом швырнул в брата обломком кварца. - Фирэ!!! Отвечай, когда я тебя спрашиваю!
   Фирэ повернулся, развел руками и тихо сказал:
   -- Я проверить хотел...
   -- Кого проверить?! Кого?! Нас?! Мы чуть не обгадились, пока ты это делал, безумный мальчишка!
   -- Себя проверить... -- мальчик ткнул палкой в землю, подтянулся и забрался в пещеру.
   -- А ну-ка вернись - вон там, через двести шагов, есть перекидной мостик! Живо! Фирэ!!! Ты слышал?!
   Фирэ слегка помахал ему рукой и скрылся в пещере.
   К его возвращению Дрэян успел остыть, но это не спасло младшего братишку от распеканий.
   -- Ты не доверяешь своему сердцу, о чем нам с тобой говорить? Ты все равно не поймешь... -- сообщил усталый Фирэ, и у Дрэяна, как всегда, не поднялась рука, чтобы отвесить ему подзатыльник.
   Став чуть постарше, Фирэ рассказывал брату, которому доверял целиком и полностью, удивительные вещи. Он помнил, каким был Оритан четыреста с лишним лет назад. Помнил! Так же отчетливо, как проживший все эти годы в одном воплощении легендарный кулаптр Паском, духовный советник Объединенного Ведомства. В устах Фирэ все это звучало как сказка. Но позднее то же самое слышал Дрэян и от кулаптра...
   Еще полтысячелетия назад люди уважали друг друга. Не потому, что так предписано правилами этикета. Не для того, чтобы что-то заполучить от соседа. Просто это была данность. Люди не разделяли себя на "я" и "ты". И, уважая себя, непременно уважали другого. Так было. К этому шли очень долго, это был невероятно трудный Путь целой цивилизации, но цель была достигнута... почти достигнута. А потом случилось то, что должно было случиться. Погиб почти весь цвет обоих государств. Оставшихся в живых отшвырнуло далеко назад. Видя смерть, царившую повсюду, люди стали бояться за себя. В первую очередь - за себя. За другого - все меньше и меньше. И появилось "мое" -- "твое". И запетляла Дорога к вершине вселенской пирамиды. И не могли уже сущности прибегнуть к помощи Радуги, дабы вспомнить. Ибо замутились их сердца, а разум стал диктовать условия выживания. Тела выживали, но души дробились... А Храм в Эйсетти, почти в самом центре материка, медленно разрушался, не нужный более никому...
   И вот теперь, плывя на корабле в компании двадцати пьяных курсантов, Дрэян задумчиво смотрел в пол и вспоминал брата и других людей, оставшихся на Оритане. Нет, нельзя, нельзя было вступать в эту войну. Все гибнет. Бороться больше не за что. Спасать больше нечего. Люди обезумели. Вот и пусть за горстку снега дерутся те, кому не лень это делать. Лучше - опасность на новых территориях... Отец не прав. Фирэ считает по-другому, Фирэ не пойдет сражаться за мираж. Проскочит пара лет - и он приедет на Рэйсатру...
   -- А северяночка-то ничего! - услышал Дрэян: видимо, Саткрон говорил о жене одного из организаторов переселения, высокого и очень сильного ори. Этот мужчина был еще сильнее Фирэ. По крайней мере, насколько мог оценить это Дрэян. - Не люблю я аринорок, но сейчас любая подошла бы...
   Курсанты снова расхохотались, некоторые - борясь с тошнотой. Да и Саткрон храбрился: нежно-зеленый цвет его кожи и темные круги под глазами показывали, что сейчас не только с женщинами, но и с застежками на собственном мундире он справился бы с преогромным трудом.
   Дрэян поморщился. Кулаптр Паском, его ученик и жена ученика ему нравились. А потому всякие пьяные разговоры вокруг солнышка-северянки (так мысленно прозвал ее молодой командир) были ему неприятны.
   -- Курсант! Кажется, я велел вам вести себя пристойно!
   -- А... слушаюсь, командир, -- и Саткрон, уловив едкий взгляд Дрэяна, который тот бросил поверх его головы, как подкошенный, рухнул ничком на свою койку, захрапев еще на лету.
   Дрэян поднялся на палубу подышать свежим воздухом.
   Ночной океан таил в себе неведомую опасность. Молодой человек родился и все девятнадцать лет прожил в Эйсетти, удаленном от побережья. Столицу Оритана окружала большая судоходная река, но с одного ее берега всегда можно было узреть другой. А здесь - никакой уверенности. Ночью невозможно увидеть даже горизонт, только смутная дымка соединяет черное небо с еще более черной водной поверхностью...
   Уж скорей бы доплыть.
   До его слуха вместе с порывом ветра донеслись голоса двоих мужчин. Дрэян потихоньку подошел поближе к источнику звука и оказался точно под говорящими: собеседники находились на самом верхнем ярусе палубы.
   У одного из них был приятный тенор. Кажется, это Тессетен - длинноволосый северянин, друг ученика кулаптра. Второй голос, чуть ниже тембром, принадлежал самому ученику.
   -- ...Аринорцы еще не знают... -- говорил Тессетен. - За эти годы не было ни одного случая...
   -- Да прежде и войны как таковой не было... -- тихо и спокойно возразил Ал. - Как ты оставил Ормону?
   -- Она сама пожелала там остаться, -- Сетен усмехнулся. - Поначалу брюзжала день и ночь, но когда основные постройки были возведены, свыклась. Скорее всего, нашла себе занятие по душе... А твоя женушка хотя бы смутно представляет себе, куда ты ее везешь? Вот уж не думаю, что она окажется хотя бы наполовину столь же выносливой, как Ормона...
   -- Танрэй не столь хрупка, сколь выглядит...
   -- Ну-ну... вот и посмотрим, кто из них жилистее! - рассмеялся северянин. - Пожалуй, я поставлю на Ормону.
   -- Ладно, не паникуй! - в голосе Ала тоже послышалась улыбка.
   -- Зима меня заморозь, братишка! Мы плывем третий день, а у меня ощущение, что не меньше месяца. Ненавижу безделье!
   -- Это потому, что ты разучился отдыхать...
   -- Да-а-а... -- протянул Тессетен. - Отдыхать я разучился, вот тут ты прав... И какие мысли у Танрэй относительно коммуникации? Хотя, думаю, что сейчас у нее вряд ли есть какие-либо мысли: я уже заметил, как она у тебя переносит качку. Кстати, один - ноль в пользу Ормоны. Так и запиши.
   -- Это ты зря. Чем вы с нею похожи, так это полным неумением сидеть сложа руки. Она даже во сне говорит об этом синтетическом языке. А иногда (не поверишь!) и на нем! По мне - так ужас что за язык, но ей нравится. Стараюсь не мешать. Но пользоваться им... помилуй судьба...
   -- М-м-м? Вот это сюрприз! Я думал, она отступится. Ведь это нелегкая задача - создать новый язык! - в голосе Тессетена прозвучало восхищение.
   -- Адаптивная лингвистика. Ее итоговая работа. Мы вместе сочиняли ее реферат, потому скажу с уверенностью: это не просто нелегкая, это почти невозможная задача. Не знаю, как она намеревается совместить тонкости произношения... Сложно это все...
   -- Кхе! Не знаю уж, что им запихивают в глотки, но говорят они так, словно там у них поломанный распределительный вал. Ормона выразилась точно: "У них даже младенцы плачут с этим ужасным акцентом!" Одно слово - приматы.
   -- Смотри не скажи этого при Танрэй! - засмеялся Ал.
   -- И почему, спрашивается, я был уверен, что именно так ты и ответишь, братишка?! Эх, хорошо здесь! Люблю море! А горы там... м-м-м! Да ты и сам все увидишь... Туда так и напрашивается архитектура ори - и можно было бы возродить Эйсетти на Рэйсатру... Но Эйсетти неповторим, это не город, это жемчужное ожерелье, это драгоценность. В нем продумано все. А там... даже я, дилетант в созидании, вижу: тамошний ландшафт не позволит выстроить что-то хотя бы отдаленно напоминающее наш город. Увы... Кроме того, нам, скорее всего, придется пользоваться совсем иными принципами архитектуры и отказаться от совершенной сферы. Углы появились повсюду, значит, появятся они и в домах...
   -- Ужас!
   -- Согласен: выглядит это ужасно. Однако я уже привык. Там все они так строят. Видел бы ты их хижины! Убожество.
   -- Да, в трансляциях видел... Похоже на... гм... даже не знаю, на что это похоже. Такое обилие прямых линий и острых углов... Кто, интересно, это придумал?!
   -- Зато нападение северян с воздуха им не грозит. А пещеры позволят устраивать целые цеха и лаборатории. О! Я уже вижу этот город! И, ты знаешь - он меня вдохновляет! Ну должен же я хоть что-то создать в этой жизни! Товарообмен - вещь полезная, но в погребальной печи экономист столь же нищ, как и в момент прихода в эту реальность...
   -- Вот на что ты замахнулся! Я думал, ты более прагматичен!
   -- Шутка ли: мы с женой даже изобрели название для этого города! - не слыша реплики друга, с упоением продолжал Тессетен. - Кула-Ори!
   -- Исцеленная Колыбель... Звучит неплохо, мечтатель! - поддразнил его Ал.
   -- Господа! - решил подать голос Дрэян и высунулся наружу. - А у вас не найдется стаканчика горячего молока для командира курсантов? Вы так заманчиво все это рассказываете, господа, но я не слишком тепло оделся и порядком промерз!
   Мужчины засмеялись. Перегнувшись через перила, Ал заметил:
   -- Я все ждал, когда же вы, наконец, подадите голос, господин... э-э-э... Дрэян, кажется?
   -- Да! Ну вот вы и дождались! - юноша взбежал по лестнице и присоединился к их дуэту. - Теперь я получше представляю себе, куда нас везут, -- они пожали друг другу руки. - Так что, у вас можно разжиться теплым питьем?
   -- Для этого нам, как минимум, нужно спуститься вниз и разбудить кока.
   Сетен покачал головой:
   -- Да, братец... Я всегда замечал в тебе стремление иметь слуг... Думаю, мы обойдемся и без жертв. По крайней мере, подогреть три чашки молока без побудки повара я смогу для вас и сам. Так можно быть уверенным, что туда никто не плюнул. Со злости.
  

ВНЕ РЕАЛЬНОСТИ. НИКОГДА. РОСТАУ

  
   -- Я сказал тебе: убирайся!
   Джасеб не шутил. От жары мутился рассудок даже у шелудивых псов, что валялись в пыли у забегаловки. А осмелевшие из-за немалого количества выпитого кислого пива завсегдатаи харчевни косоглазого Намиба и подавно забыли об осторожности. Не стоило завязывать спор с такими, как Джасеб и его приятель, Сэхур, -- парнями, в открытую носящими ножи.
   Косоглазый Намиб, которому совершенно не нужны были неприятности со стражниками наместников правителя, тревожно поглядывал одним глазом на вход в заведение, а второй умудрялся не сводить с кучки пьяниц, обступивших разбойничьего вида мужчин-египтян. Сам Намиб был чужестранцем, а потому рассчитывать на покровительство здешних властей ассирийцу не приходилось. Сколько погромов пережила его маленькая харчевня - одним богам Нетеру известно. Если, конечно, Нетеру мог заинтересовать беглый малорослый каторжанин, пересекший пустыню в поисках спасения у соседнего народа. Здесь он вел себя смирно, однако и защищать его жалкую собственность воины Та-Кемета не торопились.
   -- Нечестно играешь, Джасеб! - угрожающе выступил из хмельной толпы затевала потасовки - гигант Анкрур. - Ты подменил кости!
   -- Хорошо, уйдем мы, -- Сэхур слегка подтолкнул плечом обозленного друга и сощурил хитрые глаза.
   Джасеб прекрасно понял намек. Приятели развернулись, делая вид, что уходят, а в следующий момент, выхватив ножи, бросились на потерявших бдительность врагов, которые уже начали расходиться по своим местам...
   ...Где-то в сердце пустыни зародился маленький песчаный вихрь. Все больше и больше песка вовлекалось в его неустойчивый танец. И вот громадный смерч, соединивший владения Геба с владениями Нут, несется по пустыне, пугая караваны и заставляя выть трусливых шакалов...
   ...Намиб мчался по поселку, призывая на помощь, но зная, что не откликнется на его мольбы ни единая живая душа. А в харчевне его шла кровавая потасовка. Эти два разбойника зарезали человека четыре еще до того, как ассириец успел выбежать на улицу. И скольких они зарежут еще, не знают, видимо, и боги его родной земли. И тут стало совсем темно. Так темно в середине дня не было с тех времен, когда, как рассказывали деды отцов, слышавшие это от своих дедов, поссорились боги и кто-то из них отравил ядовитой стрелой самого Ра. Старый Намиб рухнул ниц и стал молиться на родном языке, сам не ведая, что творит. Только это и спасло косоглазого, только из-за падения своего не лишился Намиб зрения.
   Клубы острого, словно жала осиного роя, раскаленного песка обрушились на поселок. Они секли все живое, и в панике метался скот, и, взбесившись, грызли друг друга презренные псы возле глиняной харчевни ассирийца - в точности так же, как внутри нее убивали друг друга люди.
   Внезапно все стихло, но тьма не развеялась, даже напротив - стала гуще.
   Джасеб и Сэхур выбежали на улицу. Никто не посмел преследовать отчаянных головорезов. Было понятно, что боги разгневались на людей, и Нут набросила на чело Геба свою ночную накидку.
   Разбойникам казалось, что пробежали они уже немало. Задыхаясь, они сбавили скорость и перешли на шаг. И каково же было их удивление, когда, вынырнув из мглы, перед ними снова предстала харчевня косоглазого Намиба!
   Приятели переглянулись и попятились назад, в проулок.
   -- Не петляй! - предупредил хмурый Джасеб.
   -- Сам не петляй! - огрызнулся Сэхур.
   -- Не хватало только попасться в руки слуг царского наместника!
   Теперь они мчались по прямой - и это было странно в скученном большом поселке. И вот впереди показались очертания знакомой пальмы.
   -- Кажется, мы видели ее, когда въезжали в эту деревню! - пробормотал Сэхур своим писклявым голосом.
   Это была пальма, растущая у забегаловки ассирийца Намиба! Тут Джасеб понял, что дело нечисто. Сэхур еще продолжал роптать, возмущаясь на то, что "кое у кого" чересчур кривые ноги, но "кое-кто" его не слушал. В ушах Джасеба возник непонятный гул, похожий на отдаленную музыку.
   И тут от ствола кипариса отделилась тень. Незнакомец был высок, широкоплеч и с головы до ног закутан в черный плащ с надвинутым на лицо капюшоном. От него так и веяло мощью громадного быка: рядом с ним и только что убитый силач-Анкрур показался бы щепкой.
   -- Я уже начал думать, что скудного ума, которым наградили вас ваши родители, так и не хватит на то, чтобы остановиться, -- ровным, не терпящим прекословия голосом заговорил замаскированный.
   Необъяснимый ужас сковал обоих разбойников. Оба не могли сдвинуться с места.
   -- У вас есть выбор, грязные обезьяны. Вы следуете до города Инну, а там, подкараулив, убиваете того, на кого укажу вам я. Или вы до конца своей паршивой жизни продолжаете блуждать в потемках, постоянно возвращаясь к месту своего последнего преступления. Итак, я слушаю вас!
   Джасеб думал недолго:
   -- Кого мы должны убить, великий господин?
   -- Оу! Ха-ха-ха! Вот это уже разумный разговор! Итак...
  

* * *

  
   Хор увидел летящего на вороном коне Инпу: тот прибыл на процесс поддержать мать и брата. Гостившая у сестры, Небтет опустила глаза, едва он, прекрасный, вихрем проник в покои дворца, неся под мышкой свой военный шлем в виде головы шакала. Черноволосый, с огненно-черными глазами, он был так похож на Ал-Демифа...
   -- Здравствуй, мать! - они обнялись с Исет, и в глазах той светилась материнская гордость, а сестра с болью закусила губу: ведь это она могла бы сейчас обнимать этого красавца-воина - она, а не Исет! И он смотрел бы такими, полными любви и нежности, глазами на нее, а не на Исет... Но она сделала свой выбор тогда, на болотах. - Здравствуй, Хор! Да будут долгими ваши дни! Пусть о вас думают лишь хорошее. А, Небтет... здравствуй и ты. Послушай, братишка! О твоих лихолетьях наслышан даже последний солдат нашей армии! Суд Нетеру вызывает смех у воинов! "Скорее весь песок пустыни станет златом и расхохочется Сфинкс, нежели разрешится тяжба между сыном и внуком великой Нут в запредельном Ростау!" -- говорят они, и я уже не в силах пресекать такие разговоры, ибо это правда!
   -- Да, Хентиаменти, тысячу раз прав ты, мой мальчик... -- грустно согласилась Исет.
   Инпу переложил свой шлем на другую руку и охватил приемную мать за плечи:
   -- Не печалься, мама. Возможно, сегодня это разрешится. Ведь вы приняли этот закон пред очами богов и людей!
   -- Да будут услышаны твои слова высшими силами, Хентиаменти...
   Воин оглянулся на свою настоящую мать, отпустил Исет и подошел к Небтет:
   -- Небтет, не могла бы ты сказать своему мужу, что Зал Истины в Дуате его чаяниями переполнился душами грешников, а Ам-Амат страдает от заворота кишок, давясь их сердцами? Весы Маат еще никогда не взвешивали столько гнилой плоти. Он стремится провести через пасть крокодила все "куарт" вселенной? Ты видишь мою руку, Небтет? Она зудит от боли. Даже я устал обжигать ее о скисшую кровь грешников, а ослы давятся веревками.
   -- Мой мальчик, не будь несправедлив ко мне, -- опуская глаза долу, вымолвила несчастная Небтет. - Ведь я была с тобой в поисках твоего отца...
   -- Умерщвленного твоим мужем.
   -- Я умоляла Ал-Демифа покинуть Сетха...
   -- И он погиб, сражаясь со мной в армии твоего супруга...
   -- Он не мог поднять на тебя оружия...
   -- И он поднял его на себя. Сколько еще смертей потребуется живущему в твоем муже Разрушителю? Моя? Твоя? Всего мира? Ему не нужно ничего, кроме возвращения к Изначальному. В Изначальном нет ни восхождений, ни падений. Боюсь, таким своеобразным способом Сетх желает уравнять чаши Весов Маат. Но он забывает, что в Изначальном нет и Истины. Там нет ничего. Равнодушная пустота. Видимо, она и царит сейчас в его собственном сердце. Я несправедлив к тебе, Небтет? Прости. Видимо, даже я не знаю уже, что есть справедливость. Мудрено ли? - и Хентиаменти вновь натянул перчатку на свою изувеченную руку. - Впрочем, все это вздор. Я надеюсь, на сей раз Нетеру вынесут благой вердикт.
   И, развернувшись, он зашагал прочь из покоев. Исет молчала. Молчал и Хор. Если даже многотерпеливый Инпу не выдержал, то о чем возможно говорить? Небтет рыдала и молилась. Хору стало жаль тетку, он обнял ее и окатил волной тепла, которое обычно дарил лишь родной матери:
   -- Не отчаивайся, Небтет. Инпу просто утомился. В его душе нет ненависти по отношению к тебе. Я знаю.
   Исет не стала участвовать в их разговоре. Хор добр, хотя временами и вспыльчив. Сейчас он утешает тетку, а вчера матери пришлось напоминать ему слова Усира о том, что самое безнадежное начинание - это деяния под кнутом мести. Ее отметины жгут разум, испепеляют сердце. Мстящий безжалостен, а отец говорил, что безжалостность вовсе не замена бесстрашию. Хор юн. Хор еще мечется. Только из-за его юности и неопытности Нетеру опасаются отдавать ему картуш власти. Сегодня он хочет одного, завтра вседозволенность застит его взор, и он возжелает обратного. Для простого смертного это было бы обыкновением. Но Хор - не простой смертный. И велик с него спрос. Он должен доказать Высшему Суду, что достоин носить корону объединенного царства.
  

* * *

  
   -- Ждем здесь! - буркнул Джасеб, перелезая через каменную ограду чьего-то двора.
   Да, идти дальше не имело смысла: кварталы знати здесь охранялись хорошо вымуштрованной стражей. И на этих воинов, как поняли наемники, их повелитель влияния не имел.
   Джасеб и Сэхур улеглись в пыли, пахнущей козьим пометом и отбросами. Оставалось только ждать: незнакомец в черном обещал направить их руку.
  

* * *

  
   Когда Небтет уснула, успокоенная племянником, Хор отправился на поиски брата в его дом.
   -- Инпу, здесь ли ты? - воскликнул он, услыхав женские возгласы сладострастия в комнате Инпут, супруги Хентиаменти.
   Тонкий занавес заколыхался. Повязывая бедра льняным передником, из покоев вышел брат и воззрился на Хора:
   -- В чем дело?
   Следом выскользнула Инпут, белокожая, но, как и ее муж, черноокая. Лицо красавицы полыхало неутоленной страстью, нагое тело, которое она даже не пыталась прикрыть, светилось. Два пса покорно подошли к ней, выступив из ниш, где, подобные мраморным статуям, ожидали появления жены хозяина.
   -- Инпу, только что прибыл Сетх. Сейчас начнется суд. Я пришел сказать тебе об этом.
   Инпут ужалила своего супруга коротким, но красноречивым взглядом. Отдернув занавес, она удалилась на опустевшее ложе, где принялась с нарочитым бесстыдством ласкать себя и громко при этом стонать. Хор отвернулся, отошел в сторону, подальше от двери.
   -- Собери свое мужество, Хор, -- советы Инпу звучали коротко и резко, а сам он быстро надевал свое военное снаряжение, сброшенное на стол у входа в комнату. - Сетх попытается заговорить тебя еще до процесса. Не замечай его. Он будет злить Нетеру. Не вступай с ним в перепалку. Он станет оскорблять мать. Но и тогда соберись с силами. Пусть проявит себя перед Высшими с дурной стороны. Жди моего знака. Идем.
   Он застегнул на загорелой дочерна шее золотой ускх и взял свой шлем. Влажное от пота плечо воина венчал золотой лук в виде изогнувшегося скорпиона. Хентиаменти готовился к бою. Кто еще, как не он, защитит юного брата пред лицом злокозненного Сетха?
   И Сетх проявил себя...
  

* * *

  
   -- Вон они! - шепнул Сэхур, указывая на двух богато одетых молодых египтян, свернувших в закоулок, дабы сократить дорогу к зданию суда Девятки.
   -- Вижу! Иди за мной!
   И наемники, пригибаясь, побежали вдоль ограды. Укрытием для них служило заклятье, наложенное их неизвестным повелителем.
   Совсем юный, еще почти отрок, вельможа со сказочно красивым ликом и статью ягуара говорил что-то своему загорелому спутнику. Спутник - мужчина постарше и, судя по исцарапанному шлему в виде головы черного шакала, который он нес под мышкой, опытный воин - молча слушал юношу и время от времени кивал. Незнакомец велел убить того, кто моложе, но обстоятельства складывались так, что нельзя дать выжить и старшему. Что ж, Джасебу и Сэхуру не привыкать...
   В руку хитроумного Сэхура легла тонюсенькая спица, выскользнувшая из широкого браслета. Он взял на себя воина: в совершенстве обученные убивать на поле брани из-под щита, египетские ратники подчас оказывались беззащитны перед простым ножом в руке опытного разбойника, нападавшего исподтишка.
   Но лязгнул меч, и юный вельможа, отпрянув от лезвия в руке Джасеба, снес ему голову. И уже в прыжке Сэхур переменил намерение, целя спицей в основание шеи мальчишки, чуть правее хребта.
   Колотилось в пыли обезглавленное тело Джасеба. Это последнее, что увидел Сэхур в своей земной жизни.
   Старший воин слегка, даже как-то лениво махнул рукой. Боль обожгла пальцы наемника: раскаленная, как только что из горнила, спица спалила его плоть до костей. А огненный скорпион, вынырнув из нее, докрасна разогрел браслет убийцы и метнулся выше. Сэхур вскрикнул от боли, выронив спицу и стремясь избавиться от браслета, и насекомое шмыгнуло в его приоткрытый рот. Несчастный схватился за горло своими изуродованными руками. Все органы, по которым прокатилось пламя, лопнули внутри тела человека. Но к тому моменту Сэхур был уже мертв. Бездыханный, с синим вспухшим лицом, он упал на окровавленную дорогу возле трупа бывшего дружка, голова которого невидящими глазами взирала на свое тело из канавы у забора, куда катилась ровно столько, сколько падал наземь Сэхур.
   Братья переглянулись. Хор вытер лезвие меча листом лопуха и убрал оружие в ножны.
   -- Гонцы Дуата и проклятые силы Изначального! - тихо выругался Инпу-Хентиаменти. - Я рыдаю. Я скорблю. Люди обезумели, и Ам-Амат пользуется нынче таким спросом, что к ней выстраивается нескончаемая очередь.
   -- Ты знаешь этих людей, Инпу? - сын Усира, нахмурив чело, поглядел на убитых.
   -- Для меня они все на одно лицо. Боюсь, что не узнаю теперь и их сердец... Идем, Хор.
  

ВТОРАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. СЕРЕДИНА ВЕСНЫ. МЮНХЕН

  
   Холодно, как холодно! Антарктический, многовековой холод! До чего это знакомо... знакомо...
   Наркоз терял свою власть над сознанием, и Андрей снова почувствовал пульсирующую боль в спине. А еще - резкую, сверлящую, неумолимую, словно удар шилом - в груди и в бедре, там, где только что прошлась игла хирурга, стягивая края разрезов.
   Воспоминания приходили, как нерешительные гости. Все они сумбурно толпились у порога его разума, стучались и входили то поодиночке, то скопом, едва не ломая дверные петли, и тогда сознание мутилось.
   Вдобавок - этот холод, сводящий все мышцы полупарализованного, растянутого на хирургическом столе тела.
   Андрей испытывал это уже в четвертый раз за последние три года. Его всегда удивляло, до чего тонко продуман человеческий организм и сколь мало ведают о нем люди, пусть даже и выдающиеся врачи. Теперь же Андрею пришлось убедиться в том на собственном опыте.
   Он знал подробности всех операций, которым подвергался. В последнее время Серапионов уже почти свыкся с беспрестанным ношением реклинаторов и корсетных поясов, смирился с постоянными головными болями, с тем, что руки его и ноги неожиданно отказывались слушаться, немели, с тем, что зрение меркло при каждом приступе и доктора не могли полностью исключить возможность слепоты. Искусственные протезы и аллотранстплантанты облегчали жизнь Андрея ненадолго, а затем неизменно начиналось ухудшение. Андрей мучался, но ни разу не задал вопроса - ни вслух, ни самому себе - "За что?" Ответ он знал хорошо. Видимо, там, на небесах, все же есть кто-то или что-то. Оно не позволило ему уйти в другой мир, но не спускает с него своих глаз и тут. Более того: Андрей знал, что все правильно, что все должно быть именно так. Может быть, от осознания этого ему и становилось легче.
   Из-за вынужденного послеоперационного безделья он много читал, а когда не мог читать, то просто лежал и думал. Андрей знал уже наизусть содержание той тетради в коричневой обложке. Мало того: во снах он стал видеть дополнения - то, чего не написала Рената. Ему снился Город. Ему снилась зима, поглощающая этот Город. Ему снилась война, уничтожающая этот Город. И после нее - другая, бесконечная многотысячелетняя война, смысл которой был потоплен в крови. Война, где он сам был основным участником. Смертным, но в то же время вечным волонтером...
   Истоки? Вот истоки он вспомнить не мог. Не видел всего-навсего одного звена, и поэтому вновь бежал по кругу. Звено было смято, раздроблено, подобно его искалеченному позвоночнику. А без этого Андрей не мог встать в полный рост, выпрямиться, решить главную задачу...
   Наконец мерцание перед глазами прекратилось. Его везли в палату. Знакомые лица, знакомые стены нейрохирургического отделения...
   Сон навалился сразу, едва Андрея переложили в столь же знакомое трансформирующееся кресло и поставили капельницу с обезболивающими и снотворными препаратами. Кстати, очень вовремя поставили: боль в зашитых разрезах (сбоку, на груди, и на правом бедре) стала уже невыносимой. Из кости бедра брали ткань для пересадки, уповая на то, что собственный материал организм больного не отторгнет...
   ...Он сидит на камнях у реки, бросает в воду камни-окатыши. А рядом - тот, кого он почитает своим Учителем: густые русые с проседью волосы рассыпались по плечам, лица почти не видно, голос высокий, музыкальный, но с хрипотцой усталости:
   -- Я знаю об Ормоне и твоем брате, парень. Ты можешь не волноваться на этот счет. Сейчас уже все иначе, можешь поверить...
   Андрей смотрит на свои руки, от кистей до локтей изуродованные страшными свежими шрамами.
   -- Вы очень сильный, учитель... Я бы не смог.
   -- Но ведь ты смог, -- и тот проницательно смотрит на Андрея из-под нависающих косм.
   И в тот же момент юноша (да, там, во сне, он очень молод) вспоминает Саэти, погибшую в Эйсетти, когда был налет северян... Да, он смог пережить это. И теперь он ждал: Саэти не могла не вернуться. Он с надеждой смотрел на Танрэй, хотя и знал, что у той родится мальчик. Он готов был видеть в любой супружеской паре возможных будущих родителей своей Попутчицы, вернее, нового воплощения "куарт" Саэти... Это стало его навязчивой идеей, ибо Восхождение без "второй половинки" невозможно.
   -- Как ты, ученичок мой... -- тут Сетен криво усмехается, но на собеседника не смотрит, -- ...как ты отличаешь явь от сна, Фирэ? У?
   Андрей проводит рукой по волосам, губы его размыкаются после долгого молчания, и наконец он отвечает:
   -- Когда снится страшное, хочешь открыть глаза... А когда страшное наяву - напротив, закрыть их... Я не знаю разницы между сном и явью, учитель.
   -- Увы. Увы нам всем... Все - в нас самих, парень. Все - лишь в нас самих... Что там за вопли? Ты слышишь?
   Они оба, насторожившись, поднимаются на ноги.
   Шум слышится из лога, за небольшим холмом. И Учитель, и Ученик чувствуют прилив страха - чужого страха. И к нему примешивается запах смерти, еще не случившейся, но уже взявшей след жертвы...
   -- Зимы и вьюги! - шепчет проклятье Учитель. - Снова они... Давай, Фирэ, беги через запруду, ты их перехватишь...
   Андрей и сам давно уже хотел взять кого-нибудь из этих мерзавцев и посмотреть ему в глаза. Выходит, их с Учителем намерения совпали. А чему удивляться? Так было постоянно.
   Юноша чувствует азарт хищного зверя. Ни одного лишнего движения - только легкие точные прыжки. Камни запруды навалены бессистемной грудой, но зрение уже выявило нужный путь. Не задумываясь ни на секунду, Андрей преодолевает препятствие: камень справа - камень слева (следующий - осклизлый, из-за него прыжок удлиняется до более надежной опоры), большой валун посередине, три плоских глыбы - чередой, в линию, камень справа - противоположный берег. Всё!
   Впереди - заросли. Андрей перемахивает через кусты можжевельника, огибает шипастые ветки акаций. Топот приближается.
   Юноша приседает, готовый к броску. Он чувствует огромный прилив сил. Он чувствует в себе зверя.
   И тут из-за склона выскакивает дикарь. Андрей уже видел его в Кула-Ори в составе той банды. Неужели Дрэян и в самом деле имеет к ним какое-то отношение? Юноша знал, что брат влюблен в жену Учителя, но чтобы пойти на такое... О, Природа!
   До чего же все это знакомо... Андрей вспоминает битвы на Оритане, а тело его уже летит на дикаря, сбивает с ног не ожидавшего нападения аборигена. Он с трудом унимает желание разорвать негодяя на части, и кулак неохотно разжимается.
   -- Атме! Атме! - скулит дикарь.
   Андрей хватает его за горло и прижимает к стволу дерева.
   -- Фирэ! - короткий окрик Учителя; юноша успевает отбить руку дикаря, из которой вылетает нацеленный ему в бок нож с зазубринами на лезвии.
   Неудача лишает аборигена последних сил.
   Учитель разъярен. Еще мгновение - и он просто вырвет жизнь из грязного смуглого тела этой обезьяны. Однако он сдерживается.
   -- А потом виновным объявят волка... -- утираясь рукавом, говорит Учитель и с презрением (сейчас - только с презрением) разглядывает пленника. - Кто?
   -- Атме... атме Ормона... -- бормочет дикарь, а по ногам его течет моча; Андрей брезгливо отстраняется.
   -- Я догадывался... Приматы. Ну и что прикажешь с ним делать, парень?
   Андрей хотел было ответить, что, по его мнению, следует сделать с этой двуногой тварью, но земля уходит из-под ног...
   ...Он очнулся. Светлая комната. Палата.
   В палате, кроме него, находится еще несколько человек. Очкастый доктор Штайнброк, медсестра - блеклая блондинка с маленькой грудью, широкой талией и еще более широким задом, истинная арийка, воплощение мечты идеологов Третьего Рейха - и двое незнакомых парней (в руках одного Андрей заметил диктофон).
   Серапионов еще не пришел в себя после того сна. Эти люди были чем-то нереальным, как опиумное наваждение. Он даже не сразу понял, о чем его спрашивает долговязый тип с диктофоном. Разум неохотно пробудился, и смысл вопроса наконец стал понятен: этот незнакомец интересовался, как он себя чувствует. Андрей ответил, что нормально. Штайнброк еще до операции предупреждал Андрея, что это принципиально новый метод, прежде применявшийся на пациентах всего раз или два.
   -- Ich habe RЭckenschmerzen1, -- добавил Серапионов.
   -- Wie alt sind Sie2?
   -- Mittedreißiger3.
   Медсестра вкатила большой лоток, заполненный разноцветными баночками и пузырьками, наклонилась над столом и принялась раскладывать препараты по ячейкам на вертящемся диске.
   Долговязый поговорил с доктором и снова обратился к Серапионову. На сей раз он осведомлялся, всем ли доволен пациент или есть еще какие-то пожелания. Андрей поманил его к себе и, взглянув на медсестру, что-то шепнул ему на ухо. Долговязый расплылся в улыбке, понимающе закивал, обернулся на доктора Штайнброка. Тот указал в сторону таблички с фамилией пациента, закрепленной в изножье койки, а после этого слегка пожал плечами:
   -- Das ist Russische mensch 4...
   Незнакомец изучил надпись, что-то пробормотал в диктофон и кивнул доктору:
   -- Verstehe5!
   -- Mein GefЭhil sagt mir, daß er wieder gesund wird. Es ist nicht gesagt 6...
   -- О! Ja-ja7! - парни-посетители рассмеялись.
   Андрей слегка покривился от боли и пробормотал по-русски:
   -- Твои б слова, Штайнброк, да Богу в уши...
   Насколько он смог понять, долговязый и его спутник были журналистами. Пожелав ему скорейшего выздоровления, они вышли; за ними, покачивая бедрами, последовала медсестра со своей каталкой. Доктор задержался и осмотрел Серапионова, одобрительно кивая и приговаривая: "Sehr gut, sehr gut8!" Андрей же вспоминал подробности своего сна, и сейчас ему действительно хотелось лишь одного: закрыть глаза...
  
   ____________________________
   1 "Спина болит" (нем.)
   2 "Сколько вам лет?"
   3 "Тридцать пять"
   4 "Он русский..."
   5 "Понимаю!"
   6 "Я чувствую, он выздоровеет. Такая возможность не исключена..."
   7 "О! Да-да!"
   8 "Очень хорошо, очень хорошо!"
  
  
ВНЕ РЕАЛЬНОСТИ. НИКОГДА. РОСТАУ
  
   Завидев племянника живым и невредимым, Сетх помрачнел. И не успели еще Нетеру занять свои места, нынешний правитель Та-Кемета заявил:
   -- Исет нарушила законы Маат, подписав мерзкий богам договор. Своими чарами она заставила многих сочувствовать себе. Это несправедливо. Однако я вижу, что богоравные не могут воспрепятствовать ее волшебству. Суд не будет праведным, пока в зале присутствует моя коварная сестра. И посему я не желаю участвовать на судилище, покуда она здесь. Она затмит разум Нетеру, а я окажусь беззащитен. Я не желаю, чтобы среди судей находились женщины, вступившие в сговор против мужчин. Пусть лишь Нетеру-мужчины удалятся со мною на остров, где и продолжится слушание. Если нет - я сейчас же уеду из Гелиополя.
   Исет посмотрела на Тота, а он скосил узковатые, подведенные сурьмою глаза на Ра.
   Хору хотелось крикнуть, что Сетх лжет. Мать никогда не вмешивалась чарами в решение судей. Но он помнил наставления Хентиаменти, а потому заставил себя смолчать.
   -- Да, -- рассудил Ра и погладил свою бородку. - Твои опасения небезосновательны, Сетх. Суд не будет продолжаться, покуда мы не удалимся на остров и не воссядем там в отсутствие женщин.
   Нетеру возроптали.
   -- Сейчас Ра уляжется на землю и станет говорить, что больше никогда не взойдет в свою ладью, если мы будем упорствовать, -- усмехнувшись, шепнул Инпу на ухо брату. - Это его излюбленный довод во всех спорах...
   Дряхлый Ра уже сползал со своего трона.
   -- Не стоит этого делать, отец! - звонко воскликнула Исет, поднимая руку, и все замолчали, а она продолжала в оглушительной тишине: -- Не утруждай себя, великий Ра! Мы с Хатхор и Нут удалимся, вы можете продолжать без нас, здесь.
   -- О, нет! - воспротивился Сетх, с ненавистью глядя на свою непокорную сестру. - Эти места слишком открыты. И невидимая, ты будешь влиять на нас! Так дело не пойдет! Либо мы отправляемся на остров, либо я покидаю небесный Ростау и уже больше никогда не явлюсь на судилище! Это мое слово против слова сестрицы. Решайте!
   Большинству Нетеру и Хору с Инпу было ясно, что Сетх оставляет за собой право на чары. Очутившись на острове, он не откажется от волшбы. Ра закроет на это глаза, а быть может, даже поддержит своего защитника. Сильнее Сетха только женщины, от них-то он и решил избавиться сегодня, еще до начала слушания...
   -- Хентиаменти, сынок, -- Исет взяла за руку старшего сына, и Сетх отвернулся, делая вид, что ему неинтересно, как поведут себя его враги, -- твой отчим будет покушаться на жизнь Хора. Если сил твоих не хватит, дай мне знать...
   -- Да будет так, мама, -- Инпу обнял Исет за плечи и слегка прижал ее к себе. - Когда будет туго, я пришлю весточку. А ты тем временем позаботься о нашей с Хором армии. Я вижу, что Сетх замыслил прорыв, и вам с Небтет придется стать во главе войска вместо нас.
   Нетеру покидали зал. Молча вышел за ними Хор. Инпу кивнул напоследок матери с бабкой, уверенно надел шлем и, шакалоголовый, направился к сходням.
   Ладья отплыла.

ВТОРАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. ИЮЛЬ. РОСТОВ-НА-ДОНУ

  
   Ковш экскаватора вгрызся в глину, зачерпнул большой ком и, подергиваясь, начал подниматься. Башня с гулом поворачивалась.
   Бригада рабочих совковыми лопатами перекидывала ранее отброшенную землю в тачки и увозила за пределы садового участка. Черные от загара спины людей лоснились: июльское солнце жарило беспощадно.
   Поодаль, под айвовым деревом, сидел молодой человек. Обложенный книгами и тетрадями, он что-то читал, изредка поглядывая на рабочих и углублявшуюся яму. А в душе его клубилась тревога, и юноша не ведал ее истоков. Однако что-то влекло его сюда каждое лето последние пять лет. Он приходил, садился под этим деревом и ждал. Ждал, сам не зная, чего...
   Когда раздался пронзительный крик, Шура вскочил. И если у всей бригады тут же возникла мысль о несчастном случае, то парнишка понял: произошло что-то другое...
   Рабочие окружили упавшего на насыпь человека.
   -- Марк, ты че? - крикнул кто-то.
   Тот, кого назвали Марком, хрипел и судорожно колотился, сжимая в руках грязную игрушку - куклу в полуистлевшем платье. Таких по старинке "сажают" на чайники, чтобы сохранить подольше тепло.
   Лопата рабочего валялась рядом.
   Шура замер. Он даже не подозревал, насколько жутко выглядело это со стороны...
   Марк неведомым образом изогнулся, и земли касались лишь его стопы и затылок, а тело, сведенное болью, дугой повисло в воздухе. Изо рта его хлестнула пена - грязно-серая, обильная. Удушливый запах тлена пополз во все стороны от стонущего человека.
   -- Зовите "скорую"!
   Шура не мог пошевелиться. К дому побежали двое.
   -- Водой его надо! Удар это, солнечный... -- со знанием дела сказал бригадир, и еще двое схватились за ведра.
   Но вода не помогла. Марк бился все сильнее и наконец потерял сознание. Кукла выпала из его рук, покатилась в яму.
   Юноша сделал шаг назад. Никто не обращал на него внимания. Он отступил еще, и голую ногу царапнула ветка крыжовника. Шура вздрогнул, отскочил в сторону и побежал, не разбирая дороги. Он снова ощутил Его - того, кто снился ему почти каждую ночь вот уже почти пять лет...
   Парень остановился, лишь услышав вой далекой сирены. Огляделся, пытаясь понять, куда занесла его нелегкая. Отгреб со лба пропитанную потом челку. Незнакомая улица, сложенный из "дикого" камня невысокий забор, красивый двухэтажный дом, не похожий на другие...
   -- Ты что, потерялся?
   На Шуру с любопытством смотрит маленький мальчик. Забавный, со взъерошенными от беготни светлыми волосами и смеющимися темно-серыми глазами. И снова - будто чья-то ледяная рука коснулась затылка Шуры.
   Мальчик сложил ручки на заборе, уперся в них узким подбородком. Юноша бросил взгляд во двор. В виноградной беседке за деревьями мелькали фигуры взрослых, оттуда доносился смех и женские голоса.
   -- Дай мячик, -- попросил ребенок, указывая пальчиком в заросли крапивы, растущей на противоположной стороне дороги.
   Шура медленно повернулся и, обогнув стоявшую у ворот иномарку, подошел к кустам. Мяч лежал в неглубокой канавке.
   -- Саша!
   Юноша вздрогнул, оглянулся. Но обращались не к нему, а к тому самому мальчику. Высокая стройная брюнетка - наверное, мать малыша - приблизилась к ограде и заметила Шуру. Мальчик спрыгнул с какой-то возвышенности, на которой стоял, чтобы дотянуться до верха забора.
   -- Сашулька, не вздумай выходить за ограду: там дорога!
   -- Я не выхожу, -- отозвался невидимый теперь Сашулька.
   -- Мы мяч потеряли, ма! - послышался еще один детский голос. Он принадлежал мальчику постарше. - Я всю-ю-ю-ю малину и лопухи обыскал!
   Шура выкатил и поднял мяч, подошел к ограде. Женщина с подозрением оглядела незнакомца.
   -- Вот, -- сообщил он, бросая мяч на участок.
   -- Спасибо, -- ответила женщина и, ухватив мальчиков за плечи, повлекла их к дому.
   -- Я ваш сосед, -- непонятно зачем крикнул ей вслед Шура.
   -- Спасибо, -- рассеянно повторила она, скрываясь за террасой.
  

* * *

  
   Ася, девушка шефа, Николаю очень понравилась. Тихая, спокойная. "Шкатулочка с жемчужинкой" -- так сразу же и окрестил ее Гроссман. Далеко не красавица, но временами, когда Влад внезапно менялся, оказывалось, что она как нельзя лучше подходит яркому, красивому Ромальцеву. Она была еще молода, однако Николай не смог бы назвать Настю юной. И, судя по высказываниям и поведению, Ася еще не имела опыта близости с мужчинами. В том числе - с собственным молодым человеком. С Владом, то есть. Уж подобное Николай замечал мгновенно. Хотя любовь между нею и Ромальцевым ощущалась отчетливо. Воистину: чужая душа - потемки, поговорка не врет...
   Влад вел машину, Рената сидела, отвернувшись в окно. Что-то скребло, скоблило сердце Николая. Он наблюдал за женой, за шефом, за Асей, но на первый взгляд ничего подозрительного не было. А тревога не проходила.
   Самым деятельным в пути проявил себя Саша. Он ползал по коленям Николая и Ренаты, стараясь разглядеть все, мимо чего они проезжали.
   -- Пап! - шепнул он на ухо Гроссману и умоляюще посмотрел на руль.
   Рената коротко взглянула на них и снова отвернулась, немного нахмурившись.
   -- Нельзя, Алексаш! Успокойся! - Николай ссадил его с коленей на кресло.
   -- Почему ж нельзя? Идите, -- подал голос Влад, свернул к обочине и остановился.
   Гроссман хотел пересадить к нему Сашу, но Ромальцев закрылся ладонью, отрицательно покачал головой, а затем вышел из машины, уступая свое место Николаю.
   Мальчик обосновался на коленях у отца и радостно вцепился в руль.
   Влад взглянул на Ренату. Она упорно не поворачивала головы и не двигалась. Костяшки пальцев, которыми женщина впилась в поручень над окном, побелели.
   -- Не надо вертеть, Алексаш, -- тихо объяснял сыну Николай. - Дорога прямая, видишь? Просто держи курс, капитан... Угу?
   -- Ага! - но очень уж Саше хотелось почувствовать себя водителем, и он вцеплялся в руль с такой силой, что Гроссману было непросто удерживать ровный ход.
   -- Я тебе папа или шо?! - возмутился он.
   Ася засмеялась и, нерешительно протянув руку, растрепала Сашину челку. Мальчик восторженно расхохотался, еле-еле выглядывая из-за руля.
   -- Прелесть! - девушка оглянулась на Влада, но тот сидел, опустив глаза.
   Увидевшая это Настя была теперь смущена и растеряна.
   -- За следующим знаком - поверни, -- подсказал Ромальцев Николаю.
   -- А я вот думаю, ладонька: а шо бы нам с тобой не съездить на реку? Смотри!
   Они спускались под откос, а за деревьями голубым локоном блестел приток Дона, который неторопливо катил свои воды к Азову.
   Рената прищурила один глаз и приставила руку щитком ко лбу. Солнце освещало ее - златовласую, в оранжевой майке, с золотым кулоном, что покоился в яремной впадинке на загорелой шее. И на кулоне блестели маленькие клешни краба. Нечаянно уронив на нее взгляд, Ромальцев снова отвернулся.
   -- Или будем весь день бастурма кушать - водка пить - земля валяться? - уточнил Николай, чувствуя создавшееся напряжение. - Как вам это нравится?
   Ася натянуто улыбнулась:
   -- Вы смешно говорите...
   Гроссман тут же подхватил, лишь бы отвлечь ее от того непонятного, что происходило позади них:
   -- Я говорю мало, но я говорю смачно!
   -- Вы одессит?
   -- Как вы догадались?
   -- Нет, честно?!
   -- Шоб Гитлер так жил! - побожился Николай и в очередной раз сдержал ручонки сына, готового свернуть неизвестно куда. - Опа! Кажется, Маргоша! Ну-ка, Алексашка, побибикай!
   Марго ехала, не торопясь. Она слегка помахала рукой и что-то сказала подскочившему на заднем кресле сыну. Лева заметил, что Саше доверили руль, и теперь явно препирался с матерью, пытаясь добиться таких же привилегий.
   -- Коля, сейчас будет еще один поворот, не пропусти, -- тихо сказал Влад.
   -- Я не пропущу! - заявил мальчишка, поднимая руку кверху.
   -- Ну, разве кто-то сомневается? - Ромальцев усмехнулся и подмигнул ему в зеркало. - Это твой папа ворон считает, мы-то с тобой знаем, куда ехать...
   Лицо Ренаты, слушающей их разговор, прояснилось.
   Николай покосился на Асю. Нет, вот она-то ревнует совсем напрасно. Если ревнует. Но, по крайней мере, огорчается. Влад здесь не при чем. Во всем виновато его неуловимое, но очень сильное сходство с погибшим почти пять лет назад телохранителем Александра Сокольникова. И больно было понимать Гроссману, что жена до сих пор не забыла Алексашкиного отца, что уловила похожесть на него Ромальцева и теперь не может скрыть своей растерянности, бессилия... Любви... А Владу неловко: он прекрасно ощущает настроения людей и замечает, что с Ренатой творится что-то неладное.
   На даче напряжение спало. Все разбежались кто куда: ребятишки гоняли мячик, Николай и Марго занялись мангалом и шашлыками, Влад и Ася тихонько разговаривали в виноградной беседке, а Рената бродила по участку.
   Время перевалило за полдень, стало совсем жарко. Мальчишки убегались, да еще и потеряли мяч.
   -- Саша, Лев! - крикнула Марго. - Идите за стол!
   -- Ма, у нас мяч куда-то укатился! - пожаловался Лева.
   -- Потом найдете! Живо за стол! Гроссман! Гроссман, ты мне нужен как мужчина! Принеси сюда скамейку с террасы, надо с той стороны поставить, не поместимся!
   -- Влад уже несет!
   Марго принципиально не замечала Ромальцева и почти не разговаривала с его невестой. Николаю было интересно, чем все это закончится, ведь Голубева была безнадежно влюблена во Влада уже много лет, а он относился к ней как к другу, и не более.
   На тропинке появилась Рената, которая вела за руку сына. Ромальцев посмотрел в их сторону и поставил скамейку в беседке, но даже этого короткого, почти осязаемого взгляда хватило наблюдательному Гроссману, чтобы вся муть поднялась из глубины души, а горячая волна ударила в сердце и в голову. Черт, а дело-то не только в Ренате! С шефом тоже не все чисто. Николай думал, что в последнее время жена научилась управлять своей очаровательностью, и мужики перестали засматриваться на нее. В последний раз он был свидетелем приставаний к Ренате год назад, когда она возвращалась с работы. Какой-то молокосос увязался за нею и провожал до самого подъезда, рассказывая легенду о двух половинках и утверждая, что Рената как раз и является этой половинкой для него. Николай с любопытством созерцал эту сцену в окно, затем к нему присоединился и Алексашка. Жена, разумеется, молчала, потом взяла приставалу под руку, кивнула и быстрыми ловкими жестами показала, что у нее трое детей, а также вскоре ожидается прибавление четвертого. И указала на окно, откуда сын скорчил им рожицу. Больше Гроссман этого типа не видел. Атмосфера в семье давно наладилась, все, на первый взгляд, было так же, как до их расставания в Новосибирске: вернулась былая нежность, вернулось понимание, тепло. Николай знал, что Рената благодарна ему за то, что он не бросил их с сыном в трудную минуту. Но это была не только благодарность. Она действительно любила его, пусть иначе, чем Сашу, но любила. И тут - этот Влад... Поневоле начинаешь бередить прошлое...
   Шеф почти не прикоснулся к еде. Марго надула губы, записав на его счет очередной "прокол", ведь именно она возилась с шашлыками.
   -- Найдешь мне мяч? - допив сок, Сашулька подошел к Владу.
   Тот вздрогнул и уклонился, не позволяя мальчику прикоснуться к своей руке. Это не ускользнуло от внимания Николая.
   -- Пойдем, -- Ромальцев встал и пошел следом за Сашей, а тот вприпрыжку поскакал по асфальтированной дорожке между цветочными клумбами.
   Гроссман немного подождал и незаметно отправился вслед за ними.
   Влад сидел на корточках перед мальчиком, и Саша внимательно слушал, о чем он говорит. Николай прислонился к толстому стволу черешни и напряг слух.
   -- ...У тебя получаются кое-какие фокусы, верно? - спрашивал Ромальцев.
   -- Это как? - мальчик склонил голову к плечу.
   -- Ты знаешь, как. Но ты постарайся, чтобы об этом не знали другие, хорошо?
   Саша с готовностью кивнул.
   -- Пусть это будет наша с тобой маленькая тайна.
   -- Угу!
   -- Ваш мяч за калиткой, в канаве. Скажи о нем своему отцу, и он принесет.
   Шеф быстро поднялся на ноги и стремительно пошел обратно, к беседке. Николай сполз по стволу, уселся на землю. Что все это может означать?!
   Алексашка побежал искать его, но Гроссману было не до того. Что-то происходит. Снова что-то происходит...
   Боже мой!
   Николай передернулся, озаренный молниеподобной вспышкой. Пришла догадка...
   ...Аринора, Оритан... Все было так просто: предсказание двух ори сбылось. Все было донельзя просто! Они втроем бежали вслед за солнцем из Страны Деревьев с Белыми Стволами, из Тепманоры, ныне зовущейся Сибирью. Да, втроем. Все позабывший он, Николай, разум, заносчивый и эгоистичный. Ничего не помнившая она, Рената. Женщина, которую желали многие. И бескорыстный, мужественный защитник, не знавший ничего, кроме боли, ран и немоты. Человек, который сумел сохранить все - с тем, чтобы однажды вернуть им. Им обоим. Саша.
   Обоюдоострый меч гулко, необратимо охнул у Ника над головой, и помутились небеса, и то ли дрогнула, то ли застонала под ногами земля. Николай не только догадался: вместе со взмахом проклятого меча он вспомнил. Сохраненное послание наконец попало в руки нужного адресата...
   Жестом задыхающегося молодой человек дернул ворот рубашки, пытаясь избыть из горла, из шеи резкую боль. А откровение лилось и лилось в него бурным потоком горной реки, проторившей себе новое русло и радостно обнаружившей, что когда-то давно покрытая трещинами земля была ее ложем, пыльные края канавы - ее зелеными берегами, сухие великаны-деревья - ее верными стражами, прекрасными кедрами...
   И Николай бросился прочь, не разбирая больше дороги...
   ...Ища своего отца, Сашулька помчался к забору, влез на поленницу и выглянул наружу. Папу он так и не нашел, зато увидел мяч в канавке, возле зарослей крапивы. Но выходить с территории участка взрослые запретили.
   И тут откуда ни возьмись выскочил какой-то дядя. Саша ощутил, что этот дядя напуган. Наверное, он заблудился.
   -- Ты что, потерялся? Дай мячик!
   Незнакомец огляделся. Какой он непонятливый!
   -- Саша! Сашулька, не вздумай выходить за ограду: там дорога!
   Это тетя Рита. Мальчик спрыгнул с поленницы:
   -- Я не выхожу.
   К ним подбежал Левка:
   -- Мы мяч потеряли, ма! Я всю-ю-ю-ю малину и лопухи обыскал!
   -- Вот, -- сказал тот дядя, и мяч перелетел через забор.
   Тетя Рита поблагодарила незнакомца, объяснившего, что он их сосед, и поспешно увела детей к дому.
   Потом они все, кроме папы, который куда-то подевался, поехали на речку. Мама была взволнована.
   -- Ладно, Ренка, перестань! Побродить, наверное, пошел.
   Мама сказала руками, что он должен был предупредить, но тетя Рита отмахнулась.
   Дяде Владу пришлось поднять все стекла в машине: перед ними по узкой пыльной дороге ехала машина "скорой помощи" -- Саша узнал ее по белому цвету и красному кресту. Мальчик подумал, что зря мама волновалась: дядя Влад был хорошим. Саше хотелось с ним поиграть или поболтать, но тот все больше молчал. Как мама... Жалко, что здесь не было няни Люды! Уж с ней ему и Леве было бы весело.
   -- Мам! - мальчик решил подбодрить приунывшую маму, и он потянул ее за руку к себе, заставляя пригнуться.
   Рената прижалась лбом к его лбу, а носом - к носу. Их глаза оказались совсем рядом, и теперь Саше казалось, что на него смотрит всего один, но очень большой и смешной мамин глаз. Он звонко расхохотался:
   -- Тюлень!
   -- Я тоже хочу! - вмешался Левка, вытеснил Сашу и тоже приблизил свое лицо к лицу улыбающейся "тети Рены", а Влад с перекинутым через локоть покрывалом, посмеиваясь, подошел к ним. - Не "тюлень", а "циклоп"! Циклоп, теть Рен! Это же циклоп!
   Она кивнула.
   -- Саше можно с нами?
   Рената снова кивнула и, оглянувшись на Ромальцева, выпрямилась. Он отдал ей покрывало.
   -- Саня, пошли с нами купаться! - распорядился Лева.
   Саша уцепился за руку приятеля. Мальчишки сбежали с откоса.
   Они с тетей Ритой и тетей Асей купались, брызгались и визжали, мама сидела на покрывале, свесив ноги с обрыва, а дядя Влад, подкатив брючины джинсов, задумчиво бродил по отмели, пугая блестящие стайки мальков.
   "Вот и ты, племянничек! Как удачно все совпало! Вот что значит - верно соединить реальности! Приятно, когда ты выполняешь все условия... - шепнул кто-то над самым ухом то ли женским, то ли мужским голосом, и Саша, споткнувшись о камень, с размаху упал в воду. - Тише ты, тише! Ведь совсем не нужно, чтобы ты раньше времени свернул себе шею! Оставь это удовольствие нам!"
   -- Не ушибся? - подскочила Ася и вытащила его, перепуганного, едва не захлебнувшегося.
   Мальчик вытер глаза кулачком. Изображение перестало расплываться. Хотелось плакать, болела стесанная коленка, но он сдержался, потому что знал: это расстроит маму.
   Саша видел: с отмели к ним дернулся было, да тут же остановился Влад. Мама вскочила на ноги и бросилась к спуску с обрыва.
   -- Живой? Целый? - вопрошала тетя Рита, ощупывая его руки и ноги. - Вот говорила - не слушаете - что надо на песчаный пляж! Тут же опасно!
   Плачущая Рената прямо в одежде и обуви вбежала в реку, подхватила сына, мокрого, дрожащего, стиснула и стала целовать. А Саша смотрел через ее плечо, на Влада. Ибо тот, настороженный, озирался по сторонам, кого-то выискивая.
   -- Ну что? Теплая нынче водица?
   Там, где только что сидела мама, возле покрывала стоял, расставив ноги, невысокий широкоплечий мужчина, обнаженный по пояс, сильно загорелый. Кажется, он усмехался, когда говорил. Его озаряло садящееся солнце.
   -- Смотря для чего! - отозвался Влад, пристально, из-под ладони, глядя вверх, на незнакомца.
   -- Оу! Ха-ха-ха! - тот стал спускаться по узенькой тропочке, на ходу сорвал ветку жасмина и, подойдя к Ренате, с полупоклоном вручил ей цветы: -- Ваши золотые волосы вызывают у меня старательскую лихорадку, сударыня! Рад очередному знакомству с вами. Я - Марк.
   Все молча смотрели на него. Затих даже Лева.
   Рената приняла веточку. Саша знал: когда букет ей дарил папа, она всегда нюхала цветы, улыбалась и ставила в воду. Теперь на жасмин она и не взглянула. Вместо этого так же, как и Влад - не отрываясь - женщина следила за Марком. Незнакомец изучил ее, ухмыльнулся и, повернувшись к Ромальцеву, с укоризной заметил:
   -- А ты говорил: "Не очень похожа!". Вы что, языки проглотили? - это относилось уже к Асе и Марго, но ответа не последовало.
   Марк пригляделся к Асе:
   -- А-а-а... Воскрешенная! Нашла своего Атембизе, Хэтта? М? Да вижу, вижу: нашла! Ну-ну! - и, понимая, что от растерянности женщина ему не ответит, безучастно махнул рукой: - Ну, стой, стой. А я, пожалуй, искупаюсь. После солнечного удара - самое то!
   Подмигнув Ромальцеву, незваный гость выпрыгнул из перемазанных землей штанов.
   -- Так кто из вас со мной?
   Ася подошла к своему другу:
   -- Ты его знаешь?
   Влад коротко кивнул.
   -- Он что - ненормальный?
   -- Я абсолютно ненормальный, Воскрешенная! Я настолько же ненормальный, как те, кто окружал тебя три года назад в больнице! Правда, в отличие от тебя, мне не исковыряли все вены тупыми отечественными иглами, но это лишь дело везения. Может, и я попадусь вашим кулаптрам неровен час!
   -- Не обращай внимания, Незабудка! - произнес ободряющий голос, и Влад посмотрел на перепуганную Асю взглядом ее Хусейна. - Дождитесь меня, я скоро вернусь.
   Он расстегнул джинсы и, оставшись в одних плавках, нырнул вслед за странным незнакомцем.
   -- До острова? - спросил Марк, держась против течения и дожидаясь Ромальцева.
   -- До острова.
   Оставшиеся на каменистом берегу Ася, Марго, Рената и Саша смотрели, как эти двое плывут по "солнечной дорожке", сверкающей на поверхности реки. И мальчику почудилось вдруг, что там, по воде, преследуя закатное солнце, мчатся два зверя - громадный золотой тур и мощный серебряный волк. Глаза заслезились, размытая картинка потемнела. Отвернувшись, Саша еще долго не мог увидеть ничего вокруг...
   -- Все наши мужчины покинули нас... -- констатировала Марго, будто не слышала сказанного Марком, и не без некоторого злорадства покосилась на Асю. - Симптоматично...
   -- Кто это? - шепотом спросила Ася Ренату, а потом, опомнившись, отступила к Рите: -- Кто это?
   Та пожала плечами.
   Ощутившие под ногами дно Влад и Марк, взбивая воду, побрели к берегу острова.
   -- Помнишь тот остров, атмереро?.. - Марк шел впереди, но даже не оглянулся и рассмеялся, когда его спутник молча кивнул. - А я был бы рад многое позабыть... Завидую больным амнезией: для них каждый новый день - открытие! Теперь, как видишь, я не прогадал с "валентностью". Но и это вместилище мне не по нраву. Ты решился?
   -- Да. А ты?
   Они сели рядом на берегу. Крупные капли воды переливались на их коже. Ромальцев зачесал пальцами со лба мокрые черные волосы.
   -- Пожалуй... -- помедлив, задумчиво и как бы неохотно ответствовал Марк. - Мы снова ограничены во времени. Начиная с этой минуты, у нас на все про все - пять дней...
   -- Пять несуществующих дней... -- эхом откликнулся Влад, глядя вдаль.
   -- Пять пожалованных дней... Помнишь слова Учителя? "Когда тонкое прорвется в грубое и сольется с ним, когда черное проявится в белом, а белое - в черном, вот тогда и нужно действовать незамедлительно, дабы не упустить последнюю возможность"... Итак, атмереро - черное в белом, белое в черном - все ли мы готовы теперь для этого шага в грубом?
   -- Нет, коэразиоре...
   -- Почему же тогда я не увидел с вами Ала?
   -- Речь не о нем. Теперь готов и он. Не готов лишь наш тринадцатый...
   -- Твой сын? Но у него такая силища, что я едва не захлебнулся, когда приблизился к нему... Хе-хе! А я здорово придумал тогда, в леске между Ростовом и Краснодаром! -- Марк снова подмигнул.
   Влад покачал головой:
   -- Так же, как раздроблена наша сущность, раздроблена и его. Я жду не этого Коорэ...
   -- Вот это новость для меня! Откройся, покажи!
   -- Не могу. Ты не одно, моэнарториито владеет тобою...
   Марк издал яростный вопль, он вскочил, и голос его был женским, и лик его переменился:
   -- Я уничтожу вас всех!
   -- Если достанешь, -- улыбнулся Влад, не двигаясь и повторив слова, произнесенные не этими его устами пять лет назад, сказанные уже множество множеств раз и прежде.
   -- Кэанасаасирро! - прорычала женщина. - Я доставала вас всегда! Я доберусь до вас и теперь!
   -- Ориамоэна! Нэосоуотеро зиулэиде тиуно переалареетое! - отрезал Марк, будто бы одергивая сам себя, и незваная гостья исчезла. - Да-а-а... тогда не стоит открываться. Каждый делает то, что положено делать ему... Я ухожу.
   -- Да будет "куарт" наш един, коэразиоре...
   -- Да не умрет лето в нашем сердце, атмереро...
  

* * *

   Лишь увидев Ромальцева, вернувшегося с острова в одиночестве, Рената поняла: Николай уже не появится, не придет к ним. Никогда...
  

ВНЕ РЕАЛЬНОСТИ. НИКОГДА. РОСТАУ

  
   Душная, знойная ночь - словно и не бывало вчерашней грозы, будто и не катил рядом свои изумрудные волны Великий Хапи, омывающий берега острова, куда удалились для дальнейшего разбирательства мужчины-Нетеру...
   Хор спал на циновке под льняным навесом. Тихо шуршали ветви старых финиковых пальм. Огромные листья, похожие на вымокшие птичьи перья, чернели на фоне звезд, где отражался Небесный Хапи, пролитый миллионы миллионов лет назад создателями всего сущего Шу и Тефнут...
   Юноша спал, задремали и воины, опершись на копья. Хентиаменти, старшего брата, не было сейчас в Ростау, он проник глубже, ибо нельзя было отложить дела, ожидавшие судью и палача Дуата...
   А тем временем в зарослях тростника мелькнула тень. Один из охранников проснулся, приоткрыл глаз и, узнав пришедшего, кивнул. Дремота вновь накатила на него.
   Хор видел во сне свою мать, которая, не находя покоя, спустилась в святилище своего супруга1 и теперь молча стояла на коленях, опустив ладони на холодную плиту саркофага жертвенного быка. Она ждала ответа, но безмолвен был гранит.
  
   ___________________________________________________
   1 "спустилась в святилище своего супруга" - храм в погребальном комплексе, так называемый Серапиум, место поклонения богу Апису (Серапису) - воплощению Осириса в мире смертных. Апис - жертвенный бык с черной головой и белым туловищем. Такой бык считался священным и если жил более 28 лет (возраст Осириса, когда тот был убит Сетом), то был ритуально заколот, а мумию его хоронили в Серапиуме.
  
   И вдруг под ноги Хору метнулся черный шакал, обретая человеческий облик и становясь Инпу-Хентиаменти:
   -- Сотвори "призыв", Хор! Живо!
   Сын Усира воззвал:
   -- ЯВИСЬ! - и услышал вскрик.
   Он в недоумении проснулся, хватая меч. На колени пред ним падал Инпу, всадивший себе в грудь тонкий клинок.
   -- Инпу! Что делаешь ты?! - Хор рванулся к нему. - Брат!
   Инпу колотился в предсмертной агонии.
   К ним бежали охранники. "Призыв" в мире сна вырывал из человека, находящегося в грубом мире, его Ба, а потому "призванный" поневоле хватался за грудь, сжатую тисками внезапной боли. Хентиаменти убил сам себя, нечаянно всадив предназначенный для Хора клинок в собственное сердце.
   -- Инпу! Что ты наделал?!
   Но юноша видел, что брату не помочь, что тот уже ушел к извечным богам. Хор тряс Инпу за плечи, гладил по окровавленной груди, прижимал к себе его запрокинутую голову, а воины в растерянности стояли над ними.
   И тут темная волна прокатилась вдоль тела мертвеца, ужалив Хора ледяной болью, и сын Исет и Усира отпрянул. Мираж рассеялся. На земле оазиса лежал мертвый разбойник.
   -- Сетх... -- пробормотал юноша, узнавая во всем этом чародействе руку дяди.
   Хор едва совладал с обуявшим его сердце гневом. Но труп вспыхнул, мгновенно сгорел и рассыпался прахом. Нынешний правитель Та-Кемета предпочитал не рисковать и не оставлять следов своих преступлений.
   Как сообщить о том Хентиаменти, пребывающему в Дуате? Но... неспроста приснился Хору тот сон! Брат знал и предупредил. Если сможет - он появится и сам...
  

* * *

  
   Я не находила себе места. В моих покоях собрались почти все отвергнутые женщины-Нетеру и жена Хентиаменти, Инпут. Слабая волей, но сильная чувствами Небтет тихо плакала, прильнув к западному окну. Хатхор покачивала чаши маленьких серебряных весов на столе. Наша мать, Нут, покинула Ростау еще засветло.
   Неспокойно было мое сердце за сыновей. Сетх заманил их на тот остров далеко не с чистыми помыслами...
   Лишь Инпут невозмутимо шила, не глядя на нас. Супруга Хентиаменти - очень сильная женщина, однако она еще не стала матерью и не знает, что это такое, когда тысячи раскаленных игл вонзаются в твое сердце в страхе за того, кто, казалось бы, еще совсем недавно ворочался под ним...
   -- Нельзя было подписывать тот закон, Исет... -- прошептала сестра, когда я шла мимо нее.
   Инпут сверкнула огненно-черными глазами, но ничего не сказала. И только тут я поняла, как страшно ей за мужа. И все же Инпу - уже взрослый, опытный воин. А Сетху его смерть не принесет никакой выгоды. Да о чем я говорю! Как можно? Ведь и Хентиаменти - мой сын! Но Хор... Хор - это другое...
   -- Видишь, чем обернулся наш просчет! - продолжала укорять меня Небтет.
   -- Не стоит! - проговорила Хатхор. - Не стоит сейчас об этом! Выбор сделан.
   Инпут опустила голову и вновь принялась за шитье.
   Мне стало душно, и я решила спуститься во двор.
   Нетеру выделили для суда пять дней, пять несуществующих дней1. Именно в эти дни были рождены мы, дети Геба - Усир, Сетх, я, Небтет и Хор-старший, наш брат. Теперь точно так же решалась судьба внука Нут и Геба. Суждено или не суждено будет родиться в Ростау объединителю двух земель? Кто знает...
  
   ______________________________________________________________________________
   1 "пять несуществующих дней" -- так называемые "эпагоменальные дни". По древнеегипетскому мифу, Ра, супруг богини неба, Нут, узнав об измене жены с богом земли, Гебом, проклял ее, сказав, что не сможет она родить ни в один из дней года. Бог мудрости, Тот, помог Нут, добавив к существующему году еще пять дней, во время которых родилась пятерка братьев и сестер - Осирис, Исида, Сет, Нефтида и Хор-старший. Впоследствии эти дни стали приурочивать к началу разлива Нила - с 18 по 22 июля. В это время древние египтяне отмечали рождение нового года. При этом третий "добавочный", день - 20 июля - считался несчастливым, ибо на него приходилось рождение приснопамятного Сета.
  
   Было очень душно. Что там мои мальчики? Молчал небесный Хапи, мерцая и переливаясь в тишине. Накидка Нут была сегодня особенно черна.
   Я побрела к огромному кедру, посаженному Усиром в тот день, когда наши Ка соединились в вечном союзе...
   Но что это? В лаз крепостной стены проскользнула черная тень. Я подняла над головою факел:
   -- Кто здесь?!
   Молодой шакал подогнул хвост, сел на пригорке и уставился на меня горящими во тьме желтыми глазами. Он скалился - я видела его мелкие зубки. Мне показалось, он хочет что-то вымолвить, но щенок забрехал, как и подобает его племени. Сейчас тут очень не хватало Инпу: каким-то непостижимым образом старший мой мальчик умел толковать поведение этих животных пустыни.
   -- Ты хочешь есть? Поди на задворки. Там, у двери кухни, ты найдешь себе пищу.
   Шакал же потрусил ко мне, ухватил за подол и, пятясь, повлек за собою к воротам. И тут я поняла: это обещанный знак Инпу.
   -- Ты Упуат?
   Шакал, порыкивая, завилял хвостом.
   -- Я иду, пусти меня и веди!
   Мы с Упуатом спустились к берегу разлившейся реки. Пальмы стояли в воде, "дранка" их стволов была почти на высоту моего роста покрыта высохшим илом. Острые листья тростника еле виднелись над черной поверхностью Хапи.
   Шакал поглядел вдаль и гавкнул. Даже преодолей я реку вплавь или на лодке, я не знаю тайного слова, которое пустило бы меня на закрытый остров.
   Зверь понюхал землю и двинулся направо. И вот за стеблями папируса я узрела пристань и ладью перевозчика Анти. Шакал снова сел, отказываясь идти дальше.
   И подумалось мне, что Анти наверняка знает тайные слова для входа на остров. Ведь он каждый день перевозит через Хапи островных жителей, перевозит он их и теперь, ничего не ведающих о событиях в Ростау. Но чтобы предстать перед Анти, мне нужно покинуть Ростау и...
   -- Передай Хентиаменти... -- начала я, но Упуат уже исчез.
   Я оказалась в мире смертных, и ничто не изменилось вокруг. Анти по-прежнему спал, облокотившись на борт своей ладьи, привязанной к свае мостка. Присев на корточки, я взяла из воды перламутровую раковину. Рачок, живущий в ней, вообразил себе опасность и забрался поглубже.
   -- Иди-ка сюда! - шепнула я, вытряхивая малыша на ладонь.
   Рачок скорчился, прикрывая брюшко хвостом и нелепо двигая тяжелыми для него, но слишком мягкими, чтобы причинить мне вред, клешнями.
   -- Помоги мне, малыш, -- и, слегка прищемив мой безымянный палец, он стал, начиная с клешни, оборачиваться золотым перстнем.
   План созрел полностью. Я окутала себя мороком, а потом, взглянув в отражение на воде, сама поверила в свой обман: освещенная улыбающимся Хонсу, из реки на меня смотрела старая беззубая крестьянка с изуродованным оспинами лицом.
   -- Добрый человек! - доски мостка заскрипели под моими ногами, и Анти, вскинув голову, что-то угрюмо пробормотал, встряхнулся. - Добрый человек! Помоги мне переправиться домой. Да будут снисходительны к тебе великие боги, сынок!
   -- Какой я тебе сынок... -- сварливо проворчал перевозчик, вытряхивая из волос пыль и опилки. - Не велено мне перевозить никаких женщин!
   Я запричитала, громко голося и распугивая примолкших лягушек. Анти заткнул уши и замотал головой:
   -- Прекрати, прекрати вопить, гадкая старуха! Иначе ты отведаешь моего весла! - он угрожающе приподнял весло над головой, но я закричала еще громче, и ему пришлось освободить руки, дабы снова закрыть уши. - Умолкни, старая колдунья!
   -- Мой сын, мой мальчик, что пасет скот на лугах того острова, уже пять дней голоден, а мои слабые ноги донесли меня сюда только сейчас! Мои ноги! О-о-о! Мои ноги! Их перебили мне солдаты, когда явились в наше село, а я была еще молода! Теперь перед каждой грозой мои ноги болят и ноют! О, мои старые кости!..
   -- Какие ноги, какие кости, какие солдаты? Старая ты карга! Оставь меня и уйди! Анти должен выспаться, а скоро уже рассвет, и ты мешаешь мне, нищая дура!
   -- Я не нищая, мой господин! Я могу заплатить тебе!
   -- Это чем же ты можешь оплатить свой проезд? - заинтересовался Анти. - Не краюхой ли черствого хлеба?
   Я подняла изорванный в лохмотья рукав, и на искореженной руке моей с черными выпуклыми венами и крючковатыми пальцами сверкнул перстень в виде маленького рачка. Глаза перевозчика блеснули еще ярче золота перстня.
   -- Ты украла его, мерзавка? - с сомнением спросил Анти.
   Я отрицательно затрясла головой:
   -- Мой дед был конюхом у знатного вельможи в столице. Однажды он спас своего господина от неминуемой гибели, отведя колесницу в безопасное место. И вельможа пожаловал ему это украшение. Это благодарность, мой господин, я не воровка!
   -- Садись... -- буркнул Анти, посторонился, когда я карабкалась в ладью, выскочил и отвязал веревку от сваи: -- Плата вперед!
   Я сняла перстень и подала его перевозчику. Заколдованный рачок пришелся в самую пору на безымянный палец мужчины.
   Что же за ловушку подстроил Сетх моим сыновьям, если Инпу не справился своими силами и послал за помощью? Я смотрела на воду, расходящуюся перед загнутым носом тростниковой ладьи, плескавшуюся у бортов, шумящую за кормой. Как должна я поступить, дабы успели Нетеру принять решение в те пять дней, которых нет?
   У пристани перевозчик сказал стражникам тайное слово, и они явили вход на остров.
   -- Кто эта женщина, Анти? - спросили они только.
   -- Это крестьянка, она везет пищу своему сыну-пастуху.
   -- Благодарю тебя, мой господин! - сказала я на прощанье Анти, но тот не удостоил меня взглядом и погреб обратно, время от времени любуясь моим подношением.
   Я вошла в пальмовую рощу, вернула свой истинный облик и уже хотела вновь проникнуть в Ростау, как вдруг услышала голос моего старшего сына:
   -- Не торопись, мать!
   Инпу лежал в гамаке, привязанном меж двух стволов. Глядя на меня, он скрестил стопы и слегка покачал ими.
   -- Хентиаменти! Что с Хором?
   -- Ничего, мама. Опасность миновала. Но Сетх, как и ожидалось, продолжает вести грязные игры. И пред людьми он должен засвидетельствовать свою неправоту. А потому не торопись пока входить в Ростау.
   -- Что придумал ты, Хентиаменти, мой остроумный сын?
   -- О, это план Тота! Не приписывай мне чужих подвигов, моя солнцеликая Исет! - он улыбнулся, откинулся в гамаке и надвинул на лицо свой шлем.
   Желтые шакальи глаза уставились на меня. Инпу играючи повертел востроухой головой.
   -- Вчера на пиршестве я долил в вино одно хорошее зелье, и все пили его, очарованные непревзойденным вкусом. Но сегодня с утра они будут очень нуждаться в женском обществе.
   Я рассмеялась. Что бы ни говорил Инпу, но такая шутка в его духе, и Тот здесь не при чем. Однако дальнейшее вполне мог придумать мой мудрый друг. Сын поведал мне его план.
   Я разделась и вошла в воду, чтобы призвать силу стихии, уже не раз помогавшей мне. Облик прекраснейшей из смертных пришел ко мне, однако я была слишком взволнована и не могла вызвать в себе ту мощь женского очарования, которая заставляет мужчин терять голову. Инпу скинул шлем и, почесывая за ухом, наблюдал за мной, ловящей струи Нут и струи Геба на берегу. И вот наконец соблазнительный холодный ручеек потек по моей спине, вырываясь из чресл, а кипящий фонтан, обжигая внутренности, выплеснулся изо лба моего. И ожил мой образ, и заклубилась сила внутри меня. Сила женщины, сила, недоступная никому, кроме женщины - ни мужчине, ни дитю.
   Инпу вскочил и, отворачиваясь, произнес:
   -- Ты достигла своей цели, прекрасная Исет! Но оденься и уходи поскорее, ведь я тоже пил тот божественный напиток вчера!
   Мы засмеялись, я прикрыла свою наготу и побежала в деревню.
   Ра просыпался за горами. И с самого утра он был таким, каким бывает лишь в самый жаркий полдень. Хорошее зелье изготовил мой хитроумный сын! Несладко придется нынче селянкам, не подозревающим о мире Ростау рядом с ними!
   По описаниям Хентиаменти я нашла то место, где в Ростау находился навес Сетха. И тут же явился из ниоткуда мой брат. Я сделала вид, что испугалась, и громко закричала.
   Сетх схватил меня, зажал мне рот ладонью:
   -- Тише, о, только тише, красавица! Кто ты?
   -- А ты кто? - спросила я.
   -- Я воин. Как же твое имя, селянка?
   -- Сепедет, мой господин...
   Сетх прижимал меня к себе все теснее, и я чувствовала уже, что напиток Инпу и впрямь не давал покоя его телу.
   -- Прекраснейшая! - шептал он, покоряясь омрачавшей его разум мощи горячей струи и вожделению, стократ усиленному ручейком Нут, который проникал в его плоть. - Прекраснейшая Сепедет, я осыплю тебя золотом! Подари мне свои ласки! Ты очаровала меня своей красотой! Ни одна из смертных женщин еще не рождалась для того, чтобы пленить мое сердце, и ты - первая средь них!
   Но осыпал он меня не обещанным золотом, а поцелуями. Разрушитель умолк в нем: где торжествует жизнь и любовь, там нет места смерти. И брат мой был прекрасен. Его глаза цвета сумерек, подаренные вечерней Нут, светились, его черты были нежны, словно песчаные холмы Геба на заре. И я лишь усиливала мощь своих заклятий, но не позволяла ему получить меня.
   -- Мне не нужно твое золото, мой господин! - мое дыхание, как и его, прерывалось, но со мной это было не от страсти, а из-за крепости его объятий. - Ты сломаешь мои ребра, воин!
   -- Так говори скорее, что хочешь ты получить за свою любовь?!
   Я заставила его выпустить меня и поднялась на ноги:
   -- Справедливости. Идем в мою деревню, господин. И там, пред лицом старосты, разреши ты спор!
   Сетх нагнал меня и перевел дух:
   -- В чем смысл спора?
   -- Об этом ты узнаешь на площади, перед старостой и моими соседями.
   Брат пробормотал что-то нелицеприятное в адрес черни и вновь страстно сжал мою руку. Я подумала, что благородство еще не покинуло душу моего возлюбленного Сетха, ведь он мог взять простушку силой, мог постараться околдовать ее, но не сделал того. Как я скучала по нему - такому! Как я плакала, сожалея, что в незапамятные времена он принял в сердце свое страшный удар, не допустив, чтобы Разрушитель коснулся своим зловонным дыханьем кого-нибудь из нас...
   -- Сзывай же поскорее своих сородичей, красавица! - останавливаясь, сказал он. - Я желаю тебя, и потому поторопись! Мое терпение не бесконечно, Сепедет! Помни!
   Бегая по деревне, я видела скользящего меж Ростау и миром смертных Инпу, который помогал мне морочить жителей деревни, дабы они "узнавали" во мне свою соседку. Это не было трудно, однако мне хотелось поскорее поймать Сетха на слове.
   Угрюмые, многие - только что вернувшиеся из мира сновидений, крестьяне собрались на площади. Староста поклонился моему брату и не посмел сесть в его присутствии, хотя и не знал в лицо правителя Та-Кемета. Сетх же возвышался в стороне от толпы, скрестив на груди руки и чуть расставив ноги. Я знала: так он выражает свое нетерпение и даже злится. Но внешне он был спокоен. И я повела свою речь:
   -- Староста Менх и вы, мои соседи, знаете мою печальную историю, но я хочу, чтобы ее узнал и приезжий вельможа, который милостиво... -- мы переглянулись с Сетхом, -- милостиво соблаговолил принять участие в моей судьбе. Я была женою пастуха и рано овдовела, но от него мне остался сын, моя единственная опора. Сын мой получил в наследство от мужа моего скот и дом. Но из чужих стран приехал мой брат, узнавший о смерти моего супруга. Он сказал мальчику: "Этот скот принадлежит мне. Я выгоню вас с сестрой из дома, который также принадлежит мне, а если ты будешь прекословить, я побью тебя". И я хочу, о прекрасный воин, чтобы ты выступил защитником мне и моему сыну.
   Сетх рассмеялся и развел руками:
   -- И из-за такой чепухи ты разбудила всю деревню и заставила меня ждать?! Неужели соседи твои никак не могут рассудить очевидное? Гоните в шею этого брата из чужих стран, ибо о чем может быть речь, когда наследник, сын хозяина имущества, налицо?!
   И тут пришла моя очередь смеяться:
   -- Люди! Вы все слышали слово, сказанное Сетхом!
   Брат вздрогнул, люди пали ниц, а Инпу, стоявший на другой стороне площади со свитком папируса и палочкой для письма в руках, кивнул нам, отступая затем в Ростау. Я сбросила морок и последовала за ним.
   Сетх нагнал меня, схватил за локоть. В его сумеречных глазах светился гнев пополам с восхищением:
   -- Ты пошла на лжесвидетельство, сестренка!
   -- А ты подкупаешь убийц! Но вот только что пред лицом семидесяти восьми смертных ты осудил сам себя!
   Он обнял меня, все еще не в силах совладать с действием зелья Инпу, а быть может, памятуя также свою былую любовь ко мне:
   -- Нетеру не примут к сведению этот обман!
   Я смотрела в его глаза.
   -- Мне достаточно того, что ты молвил правду... -- прошептала я, принимая поцелуй врага.
   -- Прости, Исет. Но это все пустые игры. Ты зря старалась.
   -- Возможно, ты прав, брат.
   -- Я люблю тебя, ученица Ра. Я по-прежнему безумно люблю тебя, но мы все делаем неправильно. Как всегда, неправильно. Это дом без окон и дверей, это мастаба1, и мы мечемся в поисках выхода...
   _____________________________
   1 Мастаба - древнеегипетская могила.
   -- Все сказано, Сетх! Все сказано!
   -- Я согласен. Наступили другие времена: слова бессильны - надо действовать. Надо распутывать узел.
   Я видела слезы в его чудесных глазах, я прижала его голову к своей груди и, успокаивая, как в детстве, погладила по длинным темно-русым волосам.
   -- Помнишь, ты был мал, хотел доказать нам с сестрой свое превосходство, и ушел на болота, в одиночестве, рассчитывая добыть для меня много гусей...Небтет любила тебя уже тогда, вы были предназначены друг другу, как и мы с Усиром, но ты не хотел смириться с этим и считал судьбу великой несправедливостью... Ты стрелял из лука, пока не закончились стрелы, а затем вместо того чтобы спустить за добычей свору, отправился сам.
   -- Обычная жадность и азарт... -- улыбнувшись, тихо сказал брат, покоясь у меня на груди.
   -- Ты говорил, что хотел вернуть стрелы и пострелять еще, а собаки могли переломать их, пока тащили бы гусей через заросли...
   -- А теперь говорю, что это была жадность, -- упрямо повторил он.
   Я усмехнулась. Сетх таков, каков есть. Зачем спорить с ним? Но я прекрасно знала, что не жаден мой братишка - ни сейчас, ни в те незапамятные времена...
   -- Как и следовало ожидать, ты провалился в болото, и оно стало стремительно поглощать тебя. Ты еще не был способен управлять силами природы, ты испугался и растерялся...
   -- Уж испугался так испугался. Хорошо, что моя одежда и так была мокрой, иначе такого стыда я не пережил бы вовеки... -- фыркнул Сетх.
   -- Да ты ведь все помнишь!
   -- Говори, Исет, любимая, говори! - прошептал он и погладил меня по руке.
   -- Усир ощутил твою боль и ужас. Ты снова повредил ту самую ногу... Усир отыскал тебя, вытащил из трясины и долго, как я сейчас, сидел с тобой на берегу.
   -- Я сказал ему, что хотел бы стать им, а он засмеялся. И я подумал, что он насмехается, и злоба проникла в мое сердце. Потом... потом я вырос и смирился пред неизбежным. Небтет была довольно сильно похожа на тебя, а с возрастом вы стали почти одинаковы, если не считать цвета волос...Я простил Усиру тебя, но я не смог простить ему Небтет.
   -- Пойми и ее: каждый восход Ра видеть, что ты думаешь обо мне, сознавать в минуты любви, что ты воображаешь на ее месте другую, проснувшись среди ночи, слышать имя родной сестры...
   -- Так родился Инпу... -- проворчал Сетх. - Дитя ревности, зависти и непонимания... Я не мог простить Усиру также и Инпу...Я мог бы уничтожить его еще до рождения, но... Но с тех пор я всего лишь разделил наши покои с Небтет, с тех пор наши Ка не единое целое, с тех пор она жена мне лишь в соответствии с некогда совершенным ритуалом. Я не касался Небтет с той секунды, когда узнал о ее измене...
   -- Как ты понял, что Инпу - не твой сын?
   -- Сестренка! Быть может, Разрушитель и сжег мои Ка и Ба, но я чувствовал в ней сына Усира и Ал-Демифа задолго до рождения Хентиаменти. Зачем мне какие-то слова? Может быть, ты помнишь, что я всегда узнавал о приходе Коорэ прежде, чем он являл себя в твоем чреве...
   -- Да, в этом ты силен... -- вздохнула я.
   Видимо, поэтому у брата не было прямых наследников: он не желал появления своих детей от кого бы то ни было и сжигал их огнем разрушения прежде, чем они начинали жить. А тот, кого он жаждал, был невозможен...
   -- Тогда, после происшествия на болоте, ты пришел ко мне, и мы всю ночь говорили с тобой...
   -- Я буду помнить об этом даже после гибели времен, Исет...
   И тут его тело напряглось. Я ощутила холод умершей плоти на своей груди и невольно оттолкнула брата. На меня смотрели черные глаза Разрушителя, и яростный женский голос прохрипел, владея устами Сетха:
   -- Я уничтожу вас всех!
   Но тут же рядом возник Хентиаменти, дернул меня за руку:
   -- Если достанешь! - бросил он отчиму и добавил: -- Идем отсюда, мать!
   Мы предстали перед Нетеру. Помятый вид был у судей, и Хентиаменти, покосившись на меня, едва сдержал улыбку.
   -- Исет проникла на остров обманом! - вещал Сетх, сверкая черными глазами. - Она подкупила перевозчика Анти! Стража, доставьте сюда нарушившего тайну слова!
   Ра лениво потянулся на своем троне. Хор отвернулся: слишком жалок был вид у приведенного для наказания Анти, а сын мой был излишне великодушен, чтобы наблюдать такое. Наверное, в чем-то и правы Нетеру, не торопящиеся отдавать ему власть...
   -- В чем дело, Анти?! - с невинным видом вопросил Тот, задумавший всю эту интригу.
   -- Старуха, всего лишь дряхлая старуха просила меня перевезти ее через реку на остров! - перевозчик ползал в пыли, не в силах снять с пальца сверкающее свидетельство подкупа, ибо рак в согласии с моим заклятьем впился клешнею в его перст и сжал так, что посинела кожа.
   -- Да я в жизнь не поверю, что твое черствое сердце дрогнуло при виде нищенки! - ухмыльнулся Сетх, пройдя по сцене пред судилищем и усаживаясь на трон по правую руку от Ра. - Что посулила тебе грязная беднячка? Полагаю, уж не любовные утехи? Или ты тоже испробовал из кувшина вчерашнего виночерпия, а, Анти? - и, поддев таким образом остальных Нетеру, брат расхохотался в одиночестве.
   Хор и Хентиаменти благоразумно удержались, хотя в глазах последнего я узрела искорки смеха. Судьи мрачно заерзали на своих местах, и многим пришлось положить на колени себе совершенно ненужные свитки, делая вид, что старательно изучают письмена.
   -- Говори, старый развратник! - припугнул Сетх, делая большие глаза и откровенно веселясь, но перевозчик устрашился не на шутку.
   -- О Извечные! - пробормотал Пта, подле которого мы стояли, и опустил чело на руку. - Как мне надоела эта семейка!
   -- Она даровала мне в качестве платы за перевозку вот это кольцо! - Анти вытянул перед собой трясущуюся руку с сизым распухшим пальцем и, следуя условиям заклятья, рак возвратился в свое истинное обличье, упал в песок и завозился в нем.
   Я тут же отправила услужившее мне существо в реку.
   -- Какое кольцо? - забавлялся Сетх, отлично разглядев мои ухищрения и не моргнув притом оком. -- Да ты просто предатель, Анти! Предлагаю растянуть его на досках и высечь палками по пяткам, чтобы неповадно было другим творить ослушание приказам Нетеру и следовать алчности своей! Злато затмевает разум, так, Анти? Потому сейчас ты увидишь много золотых искр!
   И, пока секли жадного Анти, Сетх обратился к судьям:
   -- Так решится наконец этот спор, великие Нетеру? Или же мы с Хором кончим свои дни в Ростау, а Та-Кемет погрязнет в войне, которую затеяли без нас эти смертные лысые павианы? Что скажешь, враг мой Хор? Твое слово, племянник!
   Сетх обратил свой взор на моего младшего сына.
   Хор благоразумно промолчал. Было ни к чему подтверждать слова лиходея-Сетха.
   Ра поймал овода и теперь слушал, как тот, обгорая, жужжит в его раскаленном кулаке. Сморщенное лицо моего отца озаряла младенческая улыбка.
   Пта поджал губы, откинулся на троне и, постукивая палочкой по развернутому папирусу, поглядел в небо.
   -- Нет, вы, конечно, можете отдать корону Атеф этому юнцу и его коварной матери, не гнушающейся лжесвидетельством и обманом, -- продолжал брат. - Но только, боюсь, это не пойдет на пользу ни стране Та-Кемет, ни самому Хору. Ибо власть портит человека.
   -- Портит, портит! - поддакнул избитый Анти, уползая с судилища. - Тебя вот, правитель, испортила... Лучше б ты меня убил, чем теперь придется просить Инпу запихивать мне обратно отбитые кишки...
   -- Ты еще здесь? - изумленно заметил Сетх, приподнимая брови.
   -- Как мне надоела эта семейка! - снова простонал Пта, не открывая глаз. На сей раз - почти в полный голос.
   Другие Нетеру были с ним согласны. По крайней мере, каждый был согласен в душе.
   -- Я предлагаю отдать корону Усира Атеф и белую корону Верхнего Египта Хеджет прямому наследнику Усира, Хору, в связи с последним принятым законом о наследовании, подписанном даже заинтересованными в его непринятии участниками! - витиевато провозгласил невозмутимый Тот, который стоял по левую руку от Ра.
   Сетх метнул в него взгляд, полный ненависти.
   Ра отряхнул руку от пепла сгоревшего насекомого и, поправив сверкающую корону, поднялся:
   -- Что ж... если забыть о том, как вы всем нам надоели - вы, превратившие строгий суд в уличный спектакль, а судей Нетеру - в глиняных идолов на льняных веревочках... то... я предлагаю отдать Атеф, а также белую корону Верхнего Египта Хеджет уже показавшему себя великим воином Сетху и разойтись полюбовно. Если же нет... Завтра начнется противостояние Сетх-Эм-Ухэ-Нечер-Эм-Дуаит1, Себы-Джа2, Хор-Джесера3, Себы-Реси-Эн-Пет4 и Себы-Уэфти-Джа-Пет5. Вот пусть тогда претенденты на картуш правителя и покажут себя в состязании. Это мое последнее слово на сегодня!
   Старик-отец поднялся и, задернувшись покрывалом, ушел под свой навес. На небе сгустились тучи.
   И, проходя мимо сына моего, Хора, Сетх внезапно скрылся за своим излюбленным мороком, отражавшим его истинную сущность, взревел, копнул землю раздвоенным копытом, мотнул остророгой головой, будто желая поддеть противника на рога.
   Но и Хор не растерялся, а отрубил его переднюю ногу и бросил ее на середину разверзшегося звездами неба.
   Сетх вернулся в свой облик, усмехнулся и отер кровь царапины на плече.
   -- Красиво, -- сказал он, поглядев вверх, на рассыпавшуюся серебряными звездами Бычью Ногу - Месхетиу6. - Ты приглядывай за нею, сестрица. Чтобы не утащили. Не думаю, что Анти один в своем роде.
   И, раскланявшись с нами, Сетх запахнулся в свой походный плащ, дабы в следующую секунду покинуть судилище.
   _______________________________________________
   1 Сетх-Эм-Ухэ-Нечер-Эм-Дуаит - дословно с древнеегип.: "Сетх в вечерних сумерках, бог на рассвете". Меркурий.
   2 Себа-Джа - "Пересекающая звезда". Второе название - "Па-Нечер-Дуауи", то есть, "Утренняя звезда". Венера. Представлялась в образе бессмертного Бену, Феникса, его же и олицетворяла.
   3 Хор-Джесер - "Красный Хор". Соответственно, Марс.
   4 Себа-Реси-Эн-Пет - "Южная звезда неба". Юпитер.
   5 Себа-Уэфти-Джа-Пет - "Восточная звезда, пересекающая небо". Путем сложнейших умозаключений выясняем, что это Сатурн. А вообще, кому-то эти сноски нужны? Их кто-нибудь читает?
   6 Месхетиу - Большая Медведица (у древних египтян это созвездие считалось звездным аналогом отрубленной ноги Сетха, когда тот был в облике быка пред своим соперником Хором в битве за престол Египта). Есть легенда, что Исида в виде Исет-Хесамут - Исиды, Матери Грозной, Великого Гиппопотама - охраняет Бычью Ногу северного неба, чтобы она была неподвижна. К слову: египетская цивилизация продержалась много тысяч лет. За это время у них все боги успели выполнить функции друг друга на манер педагогов, замещающих своих занемогших коллег. И потому вчера "нечистый" бегемот-гиппопотам сегодня вполне может олицетворять пречистую Исет-Исиду.
  
  
ПЕРВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. СПУСТЯ ДВА ГОДА ПОСЛЕ ПРИБЫТИЯ. ЮГ РЭЙСАТРУ
  
   Ал проснулся посреди душной тропической ночи. Сон о будущем или сон о прошлом снился ему сейчас? Молодой ори не знал этого. Ах, если бы в воле Учителя, Паскома, было вернуть Алу память о собственном "куарт"! Им не пришлось бы ежедневно выживать в непривычных и жестоких условиях дикого континента: эмигранты жили бы здесь в свое удовольствие, наслаждаясь каждой минутой. Так же, как древний Паском, который мог себе позволить уподобиться дитю либо зверю. И он, и волк Натаути чувствовали себя в Кула-Ори как на родине.
   Растянувшийся на кровати со стороны Танрэй, пушистый Нат поднял морду и оглянулся через плечо с немым вопросом в умных глазах: "Что не спится тебе, хозяин?"
   Рука спящей жены утопала в седой шерсти волка, его бок она использовала вместо подушки, лицо Танрэй закрывали густые золотистые волосы, смешиваясь с серебряным мехом зверя, а нежная спина блестела от испарины.
   Нат широко зевнул, небрежно лизнул руку хозяйки и снова уронил голову, ленясь делать хоть одно ненужное движение в такой жаре. "Как он, родившийся у полярного круга, созданный Природой для суровых условий вечной зимы, безропотно терпит на себе горячее тело Танрэй?" -- всегда удивлялся молодой человек, наблюдая их дружбу, окрепшую после переезда на Рэйсатру. Волк тенью следовал за женщиной, и Ал был спокоен, зная, что Нат никому не позволит даже замыслить дурное на свою хозяйку. Раньше, на Оритане, когда не было нужды в непрерывной охране, Ал не замечал привязанности пса к жене: эти двое скорее не обращали друг на друга внимания. Теперь же Нат позволял себе бесцеремонно забираться в их постель, и Танрэй отвергала все попытки мужа призвать волка к порядку.
   Она что-то забормотала, но Ал не смог расслышать, что именно. Танрэй, равно как и все переселенцы, сильно уставала в течение дня, но в ней жила несгибаемая воля. Только вчера Тессетен насмешливо признался другу, что проиграл в споре. Ал с трудом вспомнил, о каком споре идет речь, и когда вспомнил, мысли его вернулись к событиям двухлетней давности...

* * *

   ...Утомленный долгим путешествием, на четвертые сутки плавания Тессетен собрал немного оправившихся от морской болезни соплеменников и просто стал читать им книги, которые выпросил у Танрэй.
   Читал все подряд, чередуясь с Алом. И так ловко это у них получалось, что ори приободрились и, казалось, само время перестало тянуться в бесконечном ожидании прибытия.
   -- Кстати, мы пересекаем экватор, -- предупредил Ал, перебивая друга.
   Все пассажиры уже давно расхаживали по палубе и каютам "Сэхо" в легких одеждах, а днем старались не появляться на обжигающем солнце. Объявление Ала означало одно: они уже очень близки к цели своих странствий.
   Сетен поднял голову, но лицо его по-прежнему скрывалось в тени спадавших на глаза волос. Он хотел захлопнуть книгу, но созидатель Кронрэй запротестовал:
   -- Нет-нет, Тессетен! Дочитайте! Велика важность - экватор!
   -- Ну, я бы на вашем месте посмотрел... -- задумчиво пожал плечами бывший экономист.
   -- Продолжай-продолжай, -- кивнул ему Паском. - Это лучшая легенда нашего народа, которую я когда-либо знал...
   И кулаптр посмотрел на Ала и его жену, которая сидела рядом с Сетеном, сложив руки на столе и опираясь на них подбородком. Танрэй с лукавой улыбкой подвинула книгу к Тессетену и снова прилегла, готовая слушать дальше.
   -- Как пожелаете... М-м-м... на чем я остановился?.. - Сетен пробежался глазами по тексту.
   -- "Имя твое"... -- подсказала женщина.
   -- Угу. "Имя твое подобно свисту лезвия, рассекающего плоть", -- сказала она. Он взглянул на корону, венчавшую голову ее, и ответил: "Вот убийца, стократ опаснее любого злодея!" И ответила царица: "Не обманывай себя, Тассатио! Это оправдание достойно лишь юнца, не умеющего отвечать за поступки свои! Ты когда-то служил храму, но жажда власти затмила твои очи. Ты стал преступником пред лицом моего мужа. Но теперь ты убил и его. Не смей говорить, что из любви ко мне! Я не смогу спасти тебя, и завтра состоится суд. Ты желал этой короны, но получишь ты другую!" Тассатио остался один в темнице, зная, что не забыть ему той ночи. И отныне дни его будут сокращаться, а число их, отделяющих от него благословенную ночь - увеличиваться...
   ...Но суд состоялся лишь спустя восемь циклов спутника синей - чужой для Тассатио, ненавистной - планеты. Пройдя через пытки, через избиения в своей темнице, бывший священнослужитель не сломался. Его духом владела гордыня, но она же помогала ему встречать невзгоды с высоко поднятой головой, как бы ни страдало бренное тело.
   И соотечественниками был вынесен такой приговор: "Ввиду того, что и приютившая наш народ планета может в будущем пострадать от того же, от чего погибла родная нам Ала, а мудрость великой цивилизации забудется потомками, повелеваем: пожертвовать одной из машин для перемещения в безвоздушном пространстве ради того, чтобы запечатлеть следы нашего пребывания в том и этом мире. Обвиняемый Тассатио будет приговорен к смертной казни, однако мы усложним приговор. Свою вину перед людьми он сможет искупить, воссоздав на погибшей Але какой-либо образ, способный натолкнуть потомков на верный путь в искании своих корней. Памятуя, что в прошлом обвиняемый был непревзойденным созидателем, что сила его сравнима с силой нескольких, приказываем: отправить на Алу приговоренного Тассатио и обязать его сотворить там имя нашего народа. Лишь в этом случае мы сочтем раскаяние правомочным и не предъявим обвинения к его соучастнице, а также в списках аллийцев наречем его самого новым, незапятнанным, именем".
   И Тассатио был отправлен в путешествие, из которого не смог бы вернуться при всем желании. Из окна своей машины в черной глубине вселенной он видел красную звездочку - свою погибшую родину. И звалась она на языке праотцев Алой, что означало "Горящая". И не было для Тассатио участи желаннее, чем смерть на Але. Он знал, сколько глаз сейчас с завистью наблюдают за его полетом. Все они любили свой мир, но оказаться там было суждено лишь самому преступному из всех воров и убийц... Ведь он поднял руку на Правителя - и даже не раскаялся. Насмешка судьбы...
   Он ничего не знал о своей "соучастнице", о царице Танэ-Ра. Возможно, ее уже не было в живых, а лживые судьи обманули его, дабы заставить служить в своих целях. Тассатио не собирался угождать им. Он много убивал после переселения на синюю планету. Его "куарт" не знал покоя. Тассатио хотел сорвать защитную "корону", едва оказавшись на лишенной атмосферы Але. Но не сделал этого. Машина опустилась на поверхность погибшей планеты в том месте, где прежде жил и он, и Танэ-Ра. Это был их Город, уничтоженный, разоренный, залитый лавой вулканов, возникших после удара блуждающей звезды. И "куарт" напомнил Тассатио о себе, хлынув обжигающими слезами из его глаз. Справившись со своей болью, бывший священнослужитель в течение многих дней, покуда хватало воздуха, творил из камня лик той, которую он любил всегда и которая никогда не принадлежала ему всецело. Он знал, что судьи разгневаются на него за нарушение уговора и не выполнят той части постановления, которая касалась списка коренных аллийцев. Он знал, что сотворенное "имя" будет расценено ими как вызов. Но Тассатио делал то, что велел делать его "куарт". Обреченному было плевать на сородичей, и он давал им это понять ежесекундно.
   А когда каменное изваяние было готово и воздух в защитном одеянии заканчивался, Тассатио выточил на щеке статуи единственную слезу, которая катилась из ее глаза. И Танэ-Ра стала ликом погибшей Алы. Приговоренный к смерти, Тассатио в гордыне своей не желал доставить удовольствие судьям, созерцающим его кончину. Он не хотел корчиться в длительной агонии. Посмотрев последний раз на лицо своей любимой, он сорвал "корону".
   Судьи, как и вся страна переселенцев, увидели, что приговоренный испустил дух, несколько раз схватив ртом разряженный воздух мертвой планеты и скорчившись на земле, засыпанной рыжим прахом и пылью, обожженной вулканами. И все аллийцы встали, склонив головы пред мужеством Тассатио, а в огромных зеркалах отражалось каменное лицо прекрасной Танэ-Ра и живое лицо смертной женщины, видевшей гибель того, кого она теперь не в силах будет позабыть вовеки...
   Судьи сдержали слово: родившийся спустя полтора цикла Селенио сын царицы Танэ-Ра был наречен именем Алэ, что означает "Горящий". Имя же преступного жреца Тассатио стерлось в веках, и помнит его лишь эта легенда*...
   -- Мать читала нам с Фирэ эту легенду. В детстве, -- сказал Дрэян, когда Сетен умолк.
   В каюту заглянул молодой матрос:
   -- Господа, капитан велел оповестить вас, что через три часа мы подойдем к южной оконечности полуострова.
  
   ___________________________________
   * "Легенда об аллийцах" (полностью)
  
   Поднявшийся со своего места Сетен оглянулся и, подмигнув Алу, тихонько запел:
  
Если из колодца ты, дружок,
Провалившись, выбраться не смог...
  
   Ал засмеялся, а затем подхватил слова задорной детской песенки:
  
Суетиться и не нужно понапрасну!
  
   Он обнял друга за плечи, с другой стороны Тессетена обвила рукою за пояс хрупкая Танрэй. Подпевать начал и Паском. Матрос вначале с растерянностью, а потом - расплываясь в улыбке, глядел на беззаботно веселящихся пассажиров. Из хора выделялись звучные голоса Сетена и Ала - высокий тенор и певучий баритон. Танрэй баловалась и не слишком-то старалась петь:
  
Просто через час иль пару лет
Там тебя найдут - сомнений нет!
И отныне будет в жизни все прекрасно!
И отныне будет в жизни все прекрасно!
  
   Матрос ощутил прикосновение чего-то холодного и мокрого к своей руке. Волк высокого ори слегка толкнул юношу носом, интересуясь тем, что же происходит в каюте. Матрос уважительно подвинулся.
   -- Нат, иди к нам! - позвал Тессетен, однако своевольный пес не подчинился, встряхнул острым ухом и лег в дверях, под ногами у матроса, выпустив от жары длинный розовый язык.
  
Если же, дружок, в большой мороз
Отморозил уши ты и нос,
Растирать их не спеши себе - напрасно!
  
   -- Танрэй! - Ал слегка ущипнул жену за бок; взвизгнув от щекотки, она шлепнула его по руке за спиной Сетена.
   Остальные примолкли. Танрэй пришлось продолжать одной:
  
Просто через несколько минут
Нос и уши сами отпадут...
  
   Тессетен прихватил пальцами кончик ее чуть вздернутого носа. Танрэй, шутливо нахмурившись, непокорно освободилась, и они дуэтом допели:
  
И отныне будет в жизни все прекрасно!
И отныне будет в жизни все прекрасно!
  
   -- Ал! Теперь ты! - потребовал смеющийся Паском, указывая пальцем на своего ученика.
  
Если ты, дружок, три дня не ел,
А во сне краюху углядел,
Не стремись проснуться, парень, понапрасну!
Лучше ты скорей на тот кусок
Разевай пошире свой роток,
И отныне будет в жизни все прекрасно!
  
   Тут не выдержал даже матрос и вместе со всеми подхватил последнюю фразу песенки:
  
И отныне будет в жизни все прекрасно!
  
   Нат с юмором покосился на него.
   -- А теперь, господа, собираться, собираться! - воскликнул Ал, поднимая руку.
  
* * *
  
   "Сэхо" держал курс вдоль берега полуострова Экоэро - "Больших Болот". Танрэй не отходила от левого борта верхнего яруса палубы, восхищенно созерцая невиданную зелень лесов на такой близкой и уже совсем доступной суше. Однажды ей почудилась на берегу какая-то зверюшка, но покуда женщина бегала за увеличительной трубой, тварь, если она там и была, скрылась.
   -- Мне здесь нравится! - сообщила Танрэй возникшему подле нее Сетену. - Я думала, что здесь хуже...
   Экономист облокотился на перила. Чем ближе они подходили к месту предполагаемой высадки, тем сильнее менялся друг Ала. Менялся не в лучшую сторону. Он уже успел съязвить в разговоре с созидателем Кронрэем, который по своему обыкновению с утра пораньше уже находился под легким хмельком; не преминул поддеть тримагестра Солондана и даже нелестно прокомментировать одно из распоряжений кулаптра Паскома, касающееся выгрузки оборудования.
   -- Не иначе как за время пути, сестренка, ты успела вычеркнуть из памяти былое? - едко подметил он.
   Танрэй помрачнела. Как он смеет так думать и говорить? Мыслимо ли забыть Оритан?
   Тессетен опустил голову и поглядел вниз, на воду. Тень "Сэхо" скользила по дну, видимому сквозь кристально-чистую воду.
   -- Я давно заметила у тебя этот браслет... -- Танрэй сердилась недолго: она вообще не умела обижаться на людей. Водя пальцем по отчеканенному в бронзе орнаменту широкого браслета, молодая женщина удивлялась: украшение было одновременно и грубым, и привлекательным. - Это в стиле той культуры, где отныне нам придется жить, верно?
   Сетен не ответил.
   -- Я могу сделать так, чтобы ты наконец перестал думать о дурном? - спросила она, ощущая, что он закрывается от нее все сильнее и сильнее.
   -- Тебе придется меняться, сестренка, -- почти невпопад ответил он. - Знаешь ли, сердечки из солнышка неуместны там, где нужно убивать, чтоб не сдохнуть.
   И, откинув от лица волну русых с проседью волос, Сетен заставил Танрэй содрогнуться от взгляда своих серо-голубых жутковатых глаз. Она поневоле отшатнулась и, заметив это, экономист удовлетворенно ухмыльнулся.
   -- А браслет подарен мне женой. Лучше иди и помоги Алу собраться.
   ...Вдалеке высились огромные горы. "Сэхо" входил в небольшую бухту. Здесь полуостров Экоэро сливался с материком Рэйсатру.
   Трудно было назвать эту бухту портом, и все же кое-что разведывательная миссия, возглавленная в свое время Сетеном и Ормоной, уже успела создать в этих краях. Слабое подобие маяка высилось посреди каменной гряды, странное маленькое здание и причал обступали высокие густолиственные деревья.
   Корабль смог подойти вплотную к берегу: место для порта избрали удачно.
   Их ждали. Под огромными деревьями, оплетенными канатами (лишь рассмотрев их поближе, Танрэй поняла, что это не канаты, а живые растения) стояло несколько грузовых машин.
   Из одной вышла Ормона. Танрэй почувствовала ее чуть раньше, чем увидела.
   Жена Сетена сильно изменилась с тех пор, как они виделись в последний раз. Не постарела, нет. И нисколько не подурнела. Но черные глаза ее зияли пустотой, а губы кривила презрительная усмешка. Может быть, она стала даже красивее прежнего, однако вызывала опаску та красота...
   Помогающий разгружать корабль Дрэян уставился на нее, позабыв о законах приличия. Ормона же не обратила на него никакого внимания, высматривая на борту своего супруга. Вокруг нее суетилось несколько темнокожих полуобнаженных мужчин.
   -- А-а-а! Родная моя! - воскликнул Сетен, который наконец-то объявился на палубе, и направился к сходням. - Давно ждете нас?
   Танрэй исподтишка взглянула на них.
   Ормона молча, но пылко обняла мужа, впилась губами в его губы, а потом, после длительного поцелуя - Танрэй и Ал с помощниками успели догрузить и отправить машину - взяла Сетена за руку, пытаясь увлечь за собой.
   -- Подожди, Ормона.
   От Танрэй не ускользнуло, как вспыхнули раздражением глаза Ормоны после этих его слов. Распаленная нескромным поцелуем (она никогда не считалась с этикетом ори), Ормона сжала губы в ниточку. Сетен взбежал на корабль, и ее вниманием завладел Ал.
   -- Да не иссякнет солнце в твоем сердце, Ормона! - воскликнул он, отводя со лба черные, как и у нее, волосы.
   -- Да будет "куарт" наш един... -- медленно проговорила женщина, упирая на слово "един".
   Они едва успели обняться, как из-за борта нижнего яруса палубы выглянул Тессетен и воскликнул:
   -- Да, господа ученые, вы расстарались... Всю лабораторию вывезли, или осталось что?
   И действительно: машин уже не хватало, а матросы и пассажиры все еще спускали на берег ящики с поклажей.
   Танрэй невольно подалась к Алу и Ормоне, отвлекла мужа каким-то пустяковым вопросом, получив за это насмешливый взгляд холодной красавицы-ори.
   Из зарослей выбежал Нат, который по прибытии незаметно улизнул с корабля и успел, наверное, изучить уже все окрестности.
   -- Атме! Атме! - Танрэй ощутила, что кто-то легко дергает ее за рукав платья, и обернулась.
   Один из дикарей Ормоны, подобострастно улыбаясь, указывал на поклажу, поднятую женой Ала.
   Она непонимающе подняла брови, и тогда Ормона сквозь зубы процедила:
   -- Обезьяна хочет помочь тебе нести тяжесть...
   -- Почему он зовет меня "душенькой"?
   -- Это немногое, что способен уместить их примитивный мозг и выговорить неповоротливый язык. "Душа" -- это для них слишком сложно. Так уж повелось, что они называют нас, белокожих, на современном ори - "душенькой". Я нахожу это забавным.
   -- Интересно, интересно! - задумчиво проговорила Танрэй.
   На древнеорийском слово "душа" звучало возвышенно и в то же время сложно - атмереро. Пропеть такое без своего страшного акцента аборигены не могли. И жене Ала это казалось интересным именно с профессиональной точки зрения, ведь в скором будущем ей придется столкнуться с проблемой коммуникации.
   -- Что тебе интересно? - рассмеялась Ормона и не без вызова взглянула на соотечественницу. - То, что я нахожу это забавным, или нечто другое?
   -- Нечто другое, -- улыбнулась Танрэй, тогда как Ал, проверив крепления на ящиках, которые они были вынуждены погрузить на повозки, запряженные волами, разрешил возницам трогаться в путь.
   -- Абсмрхын крранчххи пакхреч рыррчкхан гу! - тут же проревели рядом с ухом Танрэй, и женщина отшатнулась, придя в ужас.
   Еще один дикарь.
   -- Не пугайся, сестричка! - Тессетен в сопровождении кулаптра Паскома подошел к ним. - Этого красавца зовут Ишвар, и он, сдается мне, приветствует тебя... Абсмархын, абсмархын! - экономист похлопал парня по щеке и отправился вслед за повозкой.
   -- Ну и язык! - пробормотал впечатленный Ал, беря напуганную жену за руку.
   Нат встал между нею и дикарем - худым, с грязно-серой кожей, большеглазым, улыбчивым. Улыбка не была присуща культуре этого племени, ей Ишвар наверняка научился у приезжих, и оттого она выглядела на его лице неестественно, даже устрашающе, словно оскал разъяренного зверя.
   -- Тебе, Ал, как минимум, придется теперь оставить свои аристократичные замашки... -- сказала Ормона и, когда муж попытался взять ее под локоть, отодвинулась, складывая руки на груди. - Твоей жене я боюсь давать советы: она склонна реагировать на них чересчур болезненно...
   -- А как насчет... -- начала было Танрэй, но тут же потеряла мысль, ибо ее перебил Паском, всмотревшийся в Ишвара, который только что поприветствовал златовласую гостью:
   -- Хочу вновь представить вам, господа ори и все прочие: Ишвар - это новое воплощение "куарт" северянина Эт-Эмбизэ, более известного на Оритане как Атембизе. Думаю, Кронрэй, вам будет небезынтересно пообщаться с вероятностным коллегой: Коорэалатана, из которой мы отбыли на прошлой неделе, выстроена под его руководством полторы тысячи лет тому назад.
   Ничего не понимая, дикарь улыбался, чувствуя на себе пристальное внимание пришлых белых людей.
   Тессетен круто развернулся:
   -- Атембизе погиб в том катаклизме?
   -- Да, мальчик мой. Пытаясь спасти тебя...
   -- Ала!
   -- И тебя... -- Паском тонко улыбнулся и подхватил тяжелую упаковку. - Ал! Решай: мы ждем или идем навстречу возвращающимся машинам?
   -- Ну конечно идем, кулаптр! Зачем терять драгоценное время?!
   А Танрэй поняла: если Ишвар был прежде Атембизе, то ей нужно постараться пробудить в нем память. Это сложно, ведь и она мало что помнит с тех времен, однако дикарь помнит еще меньше. По крайней мере, одного из будущих учеников она для себя определила...
   -- Ал, -- шепнула Танрэй, взгромождая на себя поклажу почти наравне с мужчинами. - Это правда - про Ишвара?
   Ал беззаботно передернул плечами:
   -- Откуда мне знать, солнышко? Я не помню! Но если это сказал кулаптр, то так оно и есть.
   Они брели в гору, и вскоре им стало не до разговоров...
   ...Так начиналась история города Кула-Ори, Исцеленной (или Воссозданной, Регенерированной) Колыбели. Танрэй, разумеется, могла бы предложить более поэтичное название для этого местечка, но дать имя "Кула-Ори" новому городу хотели Сетен и Ормона, его первые строители и поселенцы. Они имели на это полное право. Тем более что для коренных жителей материка название "Кула-Ори" было не более чем бессмысленным набором певучих звуков...
   ...Так начиналась новая жизнь эмигрантов Оритана, и никто не знал, какая судьба ожидает каждого из них в дальнейшем...
  

* * *

  
   Со времени отъезда брата прошло уже два года. Фирэ повзрослел. Словно только этого и дожидаясь, на Оритане вспыхнула война с северянами.
   Северная Аринора была островом, несравнимо меньшим по размеру, чем Оритан. Кроме того, основную часть ее территории занимали огромные, покрытые после Сдвига нетающим льдом, горы, где жить было невозможно. И потому столица, Аст-Гару, с окружающими провинциями теснилась на равнине. От южного Эйсетти она отличалась круговой застройкой и менее продуманной созидателями планировкой, и все же это был второй по красоте город планеты.
   Малочисленные северяне оказались народом куда более агрессивным, чем ори. Как и любой небольшой народ, о котором когда-либо знала история этих великих государств, как любой мелкий зверек, известный Природе, аринорцы были обуреваемы завышенными амбициями и вымышленными обидами на соседей. Их не устраивало, что ори обживают территории Северного полушария, которые северяне считали своими по праву, хотя и не торопились осваивать. Да и кроме этого существовало предостаточно причин для взаимной ненависти. Назвать оританянина двойным именем было оскорблением ничуть не меньшим, чем начертать имя аринорца слитно. А цвет волос, кожи и глаз! А произношение! Даже датировка времени у двух народов не совпадала вот уже двести с лишним лет: ори по старинке считали зимой сезон, когда на их материк опускалась тьма; Аринора же в это время купалась в лучах не садящегося за горизонт солнца, и в своих календарях северяне обозначали этот же период как лето. Зачем считаться с южанами?! Они и так захватили власть над всем миром...
   Но все это являлось только внешним раздражителем, хотя ему поддавалось основное население обеих держав - так называемая "средняя прослойка".
   Важным, глубинным было другое. И по сути оказывалось, что огромный Оритан, который, на первый взгляд, испытывал несправедливые нападки северных братьев, на самом деле виновен в обострении политической обстановки ничуть не меньше. Пятьсот лет назад двум духократическим цивилизациям Земли не было дела до залежей полезных ископаемых и прочих материальных ценностей этой планеты. Но после Сдвига и последовавшей за ним Деградации прошлое стало стремительно забываться. Условия жизни ужесточились. Люди принялись искать пути для поддержания прежнего комфорта. И лучше всего этому способствовал технократический путь развития.
   Оритан изначально не обладал достаточным запасом полезных ресурсов. Перейдя к новому строю, ори обратили внимание на южную оконечность материков Олумэару и Осат. Однако этого оказалось недостаточно. Ведь проще идти по проторенной тропе, нежели искать новую. И Оритан стал засматриваться на территории Ариноры, богатой залежами медных, никелевых, молибденовых, хромовых, железных, цинковых, свинцовых и - самое главное - урановых руд. На Ариноре была нефть, был природный газ, запасы тория, бериллия, мрамора.
   Да, за пятьсот лет изменилось многое. Техническое развитие происходило стремительно, скачками, пугающе. Но до последнего времени люди еще не опускались до войн. Случались локальные вспышки, но дипломаты обеих стран изыскивали возможность улаживать конфликты. Теперь же началась крупномасштабная война, и вестники, освещающие события оной, частенько путались в терминах - называть ее гражданской или межгосударственной. Ибо и то, и другое верно отражало суть, преткновение было только в воздействии на умы людей: если это гражданская война, то враг - представитель того же народа, что и ты. А это значит, что брат убивает брата. Если же войну назвать межгосударственной, отчего тогда враждующие стороны говорят на одном языке? Всемирная история, писанная ори и аринорцами, вещала о многих войнах между дикарями-аборигенами на необжитых (эмигрантами) территориях опасной планеты, и враждующие племена всегда принадлежали разным народам, у них различалась религия или строй. Южане и северяне и сами пережили немало войн, случавшихся после Большой Миграции, но это было в такие незапамятные времена, что никто не принимал эти сведения, более похожие на легенды, всерьез.
   Сотни ори и аринорцев гибли в каждодневных стычках над нейтральными территориями, теперь же эти стычки происходили над прибрежными городами Южного Континента.
   "Эстетствующие идиоты! -- не раз говаривал отец Фирэ и Дрэяна, очень разочаровавшийся в земляках-политиках. - Лучше бы, Фирэ, я отправил тебя два года назад вместе с братом!"
   Но Фирэ был парнем крепким и выносливым. Сломать его казалось чем-то невозможным. И в первый же год начала военного противостояния, только-только окончив обучаться базовым дисциплинам, юноша попал сначала в ополчение, а три месяца спустя - в действующую армию. Кроме спелеологии, Фирэ очень интересовала более нужная в новых обстоятельствах наука - кулаптрия. Ему легко давалось все, связанное с целительством, и молодой человек всерьез подумывал отправиться после окончания войны на естествознание. Спелеология подождет.
   Война - лучшая школа. Фирэ служил помощником армейского кулаптра, участвовал в рейдах, защищал столицу. Многое произошло в жизни юноши, "куарт" которого был очень близок к Восхождению. Все оживало в его руках. Не раз доводилось ему возвращать к жизни даже врагов. Когда входишь в состояние для исцеления, среди множества ярких, радужных всполохов не видишь - ори перед тобою или аринорец. Все одинаковы. Встречались ему ори с гнилой оболочкой и умирающим коэразиоре, были и чудесные ребята-северяне. И Фирэ лишь утвердился в своем мнении: не все, что видит обычный глаз, совпадает с наблюдением кулаптра или его помощника. А начальником у юноши был сорокалетний кулаптр Диусоэро, человек не без причуд в мирное время, здесь ставший кем-то вроде сомнамбулы, ибо непрекращающийся поток раненых не позволял целителям смежить веки ни на четверть часа...
   Но в день, когда юноше исполнилось семнадцать лет (а это был мрачный день: заканчивалась осень, на Оритан уже опустилась полярная ночь), их часть, расположенная в центре полуострова Рэйодэн, получила страшное сообщение: в прошлые сутки Эйсетти подвергся массированному нападению с воздуха. Северяне прорвали оборону на востоке, смели орэмашины защитников города и расстреляли много мирных жителей. Как выяснилось позже, сведения были смягчены. Расстрелом дело не ограничилось: аринорцы применяли взрывное оружие, уничтожавшее постройки и людей, укрывшихся там. Почти половина столицы ныне лежала в руинах...
   Спустя неделю Фирэ, все это время не получавшему известий ни от родителей, ни от любимой девушки, Саэти, подписали увольнительную бумагу сроком на три дня, и юный помощник кулаптра тут же бросился в родной город.
   Угрюмо, потирая под плащом руку, висевшую в повязке и нывшую тоскливой болью - осколок повредил сухожилие левого плеча - стоял Фирэ возле груды камней, некогда составлявших его дом. Спасательные работы велись уже без особых надежд отыскать кого-то живого. Специально обученные волки давно не подавали никаких знаков своим хозяевам, но неустанно сновали по развалинам.
   -- Они были там, когда это случилось... -- пробормотал сосед, которого беда обошла стороной, но сделала свидетелем трагедии. - И те три семьи...
   "И Саэти..." -- подумалось юноше. Теперь он видел, как все это случилось. Ему не нужны были рассказы посторонних.
   Вой, оглушительный грохот, вулканом расплескивавшийся огонь множественных взрывов и мгла, что пожирала белоснежный Город... Дым, крики боли, ужас... И пятьсот лет назад не было такого ужаса, а ведь тогда трескалась и крошилась сама земля.
   Фирэ помнил. Фирэ понимал. И Фирэ не желал во все это верить. Ему хотелось одного: пошире открыть глаза, чтобы проснуться.
   Саэти, Попутчица... Без нее Восхождение невозможно, а это означает, что нынешнее воплощение "куарт" самого Фирэ бессмысленно...
   Он ушел в старый парк, забрался в облезлую заледенелую люльку аттракциона и долго, целенаправленно напивался. Не помогло. Забытье не приходило. Ему хотелось просто потерять сознание и замерзнуть в снегу.
   И в какой-то момент он увидел беспризорного волка - черного, покрытого к зиме густой шерстью. Зверь стоял на горке, с которой прежде катались ребятишки-ори, поджарый, голодный, и желтыми глазами смотрел на человека. Люлька слегка покачивалась.
   В остервенело замерзающий мозг Фирэ начал пробиваться теплый тоненький лучик иных мыслей. Юноша еще не понял, отчего становится легче на душе, отчего оттаивает сердце.
   Волк развернулся и потрусил прочь, скрываясь за деревьями.
   "Ведь у меня остался брат, остался Дрэян! А Саэти - Саэти вернется, она не может бросить меня. Она тоже все помнит, она вернется при первом же удобном случае! Нас будет разделять много лет, но разве это преграда для Попутчиков?"
   Фирэ размахнулся здоровой рукою и что было сил швырнул недопитую флягу в карусель, где еще совсем недавно и целую вечность назад они с Саэти, малышами, катались и смеялись, беззаботные, счастливые...
   Да! Выход есть! Когда закончится эта дикая война, он поедет к Дрэяну на Рэйсатру. Он будет искать подругу по всему свету, пока не найдет, он поможет ей вспомнить, если она забудет...
   Парнишка поднялся, неловко, спрыгнул с аттракциона и, прихватив больную руку, пошатываясь, побрел куда глядят глаза.
  

* * *

   -- О чем раздумываешь? - Ормона привстала, забрала смолянисто-черные волосы в хвост на затылке, бросила короткий взгляд из-за смуглого плеча на лежащего юношу.
   Дрэян смотрел в потолок - нелепый, плоский, четырехугольный. Он вспоминал дом.
   -- О брате, -- честно ответил молодой командир гвардейцев Кула-Ори.
   Уже не раз над их строящимся городом пролетали орэмашины северян-разведчиков. Однако расчет эмигрантов оказался правильным: прямоугольные здания не вызывали подозрений и, хотя жить в них было непривычно - казалось, эти углы вытягивают из тебя все силы - зато не висела над головой опасность внезапного нападения с воздуха. Дрэян знал, что обстановка в мире накалилась, что война идет и на Оритане, и в Ариноре.
   -- Ты что-нибудь знаешь о нем? - гибкое обнаженное тело Ормоны скользнуло в направлении окна.
   -- Нет. Надеюсь, он жив...
   -- Мог бы попросить узнать о нем Сетена, когда они с Паскомом собирались в Эйсетти...
   -- Я не горю желанием общаться с твоим мужем...
   Она холодно рассмеялась:
   -- Я тоже!
   Дрэян знал, почему она с такой легкостью решилась изменить Тессетену с ним, юнцом. Да, гвардеец был пылок, и один его взгляд выдавал его с головой. Он даже не пытался скрыть своих чувств к Ормоне, в которую влюбился с первого взгляда еще три года назад. Но благорасположенность к нему красавицы-ори была вызвана отнюдь не этим. Дрэян давно уже понял, что жена Тессетена трепещет при виде Ала и ненавидит его златовласую жену-северянку. Когда Ал оказывался поблизости, даже не слишком тонкому и ненаблюдательному военному было понятно: Ормона теряет голову. А Дрэян походил на Ала, разве только был чуть пониже ростом. Для Ормоны это решило все. Не в состоянии заполучить самого Ала, она уступила и обратила внимание на его без пяти минут двойника.
   -- Почему в вашем доме нет зеркал? - вопрос давно вертелся на языке, но прежде Дрэян не задавал его своей возлюбленной.
   -- Сложно догадаться? - Ормона бросила на него ироничный взгляд.
   -- Страхи твоего мужа? - засмеялся молодой человек.
   Она отвернулась, чуть нахмурившись. Видимо, брачные узы, как застарелая болячка, давно тяготили эту непонятную женщину.
   Дрэян вздохнул. Пожалуй, лучше уйти. Когда она такая, лучше находиться подальше от нее.
   Но уходить ему не хотелось. Он пересел на край постели, обнял ее за плечи:
   -- Я люблю тебя...
   Ормона тут же отдернулась: она не переносила, когда кто бы то ни было касался ее волос. И Дрэян догадывался, кому это простилось бы безоговорочно. Ненависть к Алу с каждым днем накапливалась в душе гвардейца. Незнакомое чувство. Прежде ни один оританянин или аринорец не знал, что такое вражда из-за соперничества. Мужчины и женщины всегда объединялись по той причине, что были Попутчиками. Ни о какой ревности не могло идти речи. Этот принцип продержался до войны, пока Объединенное Ведомство и духовные советники еще направляли людей и имели хоть какое-то влияние в обществе...
   -- Значит, постарайся организовать своих людей так, чтобы они не огорчали меня впредь. И прекратите стычки с моими обезьянами. Если, конечно, тебя интересует мое мнение обо всем этом...
   Взгляд ее маслянисто-черных глаз сказал больше. Дрэян всегда боялся, что однажды она разорвет с ним отношения, а потому старался выполнять малейшую прихоть возлюбленной.
   Он покорно кивнул. В детстве ему предрекли несчастную любовь, но Дрэян не верил в предсказания. Истинно знающие не занимаются досужим гаданием о судьбе. Посмотреть хотя бы на любого представителя Ведомства - да на того же Паскома, к примеру! Этот человек за свою непомерно долгую жизнь узнал уже, наверное, все. Но и после горячих уговоров он не скажет родителям, какое будущее ожидает их чадо. Дрэян знал несчастных, которые, наслушавшись предсказаний, старались пойти вопреки оракулам и в итоге, наоборот, приходили к роковой развязке.
   -- Но скажи, какой цели ты, Ормона, хочешь достичь? - спросил юноша и прилег возле, прижимаясь щекой к ее упругому бедру.
   -- Я хочу, чтобы через несколько лет в Кула-Ори была своя армия. Чтобы не слюнтяи входили в ее состав, не разнеженные слизняки, кои ныне грызутся из-за двух кусков льда, а истинная и непогрешимая армия! И чтобы никто не посмел претендовать на наши земли ни ныне, ни впредь!
   Дрэяна передернуло. Он вскочил и оделся. Гвардеец уже не раз был свидетелем того, в какой манере общалась Ормона с верными ей разбойниками-дикарями. Она никогда не пользовалась языком аборигенов - он был поистине ужасен, можно было охрипнуть, попытавшись выговорить хотя бы одно слово на местном диалекте. Не пользовалась она и адаптолингвой, которую изобрела и проповедовала здесь Танрэй, жена Ала. Проповедовала небезуспешно: Ишвар-Атембизе и еще несколько его сородичей с недавних пор заговорили на языке, отдаленно похожем на современный ори.
   Нет, Ормона действовала иначе. Звери в стае понимают лишь закон силы. Дикари принимали молодую, красивую и сильную женщину за вожака, за богиню. Она могла ударить, могла унизить, могла внушить страх. Если она и говорила, то говорила на родном языке, но пользовалась такой интонацией, что аборигены понимали ее и бросались исполнять любые приказы.
   Сегодня Ормона была в ударе. В отличие от своих соплеменников-ори, жена Тессетена никогда не гнушалась верховой ездой, которой выучилась очень давно. Здесь водились животные, которых называли "гайна" -- крупные, сильные, быстрые. Их лапы были защищены не когтями, а широким роговым слоем - копытами. На Оритане и в Северной Ариноре такие звери никогда не водились, а здесь их смогли приручить и заставить служить человеку. Вызывающе, великолепно смотрелась Ормона верхом на этих травоядных существах!
   -- Проклятые обезьяны! - прокричала она, галопом приближаясь к собравшимся ровным строем аборигенам, и те отвечали радостными, восторженными возгласами. - Покажите себя сегодня!
   Дрэян едва держался на попоне, привязанной к спине гайны, и мечтал лишь об одном: не свалиться оттуда наземь.
   Дикари стучали копьями по камням, а души их уже нацеливались на взгорье, покрытое влажным лесом, где всегда и происходило продуманное Ормоной действо.
   -- Кто поставит нам преграды, проклятые обезьяны?! -- кричала она.
   -- Э-э-э! - ревела и бесновалась толпа.
   -- Кто посмеет перебежать нам дорогу?!
   -- Э-э-э!
   -- Так сокрушите любое препятствие! Вы - никто, пока сидите в своих вонючих хижинах!
   Дрэян с облегчением остановил своего зверя и перевел дух. Гайна Ормоны рыла землю копытом и всхрапывала, тряся волосатой головой на изогнутой, тоже волосатой, шее.
   -- Дай мне своих ястребов, Дрэян! - сверкая очами, крикнула женщина, оборачиваясь к командиру гвардейцев. - Я прошу тебя в последний раз! Мне нужна ваша помощь! Я хочу сделать мужчин из твоих сопляков!
   -- Хорошо, Ормона, я отдам приказ. Но что они должны будут делать?
   -- Им все покажут, -- усмехнулась она. - Им понравится. Настоящему ори не может не понравиться охота! Хей! - Ормона вскинула руку, вооруженную кнутом.
   -- Э-э-э! - последовал вопль тридцати дикарских глоток.
   Вокруг нее клубился иссушающий смерч. Временами он отрывался от Ормоны и кружил меж темнокожих тел. И глаза дикарей разгорались бешеным огнем.
   -- Я ненавижу вас, отродья! Пойдите и сделайте, чтобы я увидела, что вы не зря жрете из моих рук!
   Дрэян уже почти привык слышать подобные речи из ее уст. Он готов был на все, ничто не могло отпугнуть его, даже это, даже безобразная маска ярости, налипавшая на прекрасное лицо Ормоны в такие минуты, даже нарочитая грязь и грубость слов, коими она пользовалась в общении с верными ей дикарями. Странно: красавица ори тогда становилась похожей на своего безобразного мужа-северянина - настолько, насколько тот позволял посторонним разглядеть себя. Дрэян гадал: знает ли это косматое чудовище о занятиях своей супруги? Наверняка знает, недаром древняя пословица гласит о том, что един "куарт" у Попутчиков...
  

* * *

  
   Экономист и кулаптр возвращались воздушным транспортом - на свой страх и риск. Но сейчас водный путь мог оказаться куда опаснее.
   Сетен хмуро отмалчивался. С ними летело еще сто семьдесят переселенцев, потерявших свой кров в Эйсетти и других городах Оритана. Прежде в Кула-Ори не было детей, кроме дикарят. Теперь эмигранты уезжали целыми семьями.
   Паском баловался с прилипчивой детворой (ребятишки любили старого кулаптра), а сам время от времени поглядывал на Тессетена.
   -- Что ты решил? - спросил он, почти заставив экономиста перевести на него взгляд.
   -- Что тут решать? О налетах станет известно и без нас, -- Сетен кивнул на шумливых спутников и едва заметно поморщился. - А вот о распаде, -- голос его понизился почти до шепота, -- об ударах распада я предлагаю умолчать... Об этом от меня узнает только Ормона.
   -- Хорошо, я согласен, мальчик... Я с тобой полностью согласен, -- и по стариковской привычке Паском принялся размышлять вслух, бормоча себе под нос: -- Если удары оританян будут нанесены, аринорцы ответят, и тогда не выжить никому на планете. А до этих пор о планах Совета нашим в Кула-Ори знать не нужно...
   Орэмашина резко снизилась. У Тессетена захватило дух, голова закружилась, а к горлу подступила тошнота. Кулаптр поднялся.
   -- Что это, господин Паском? - спросила молодая пассажирка, сидевшая перед ними.
   -- Воздушная яма, -- суховато отозвался кулаптр и быстро взглянул на Сетена.
   Экономист отбросил от лица свою гриву и последовал за учителем.
   Орэмастер воздушного судна, Этанирэ, был учеником Зейтори. Несколько минут назад он обнаружил, что их преследуют две боевые орэмашины северян. Приборы показывали, что расстояние между ними быстро сокращается. Две синие молнии - цвет летающих кораблей аринорцев - приближались, и не стоило надеяться, что их маневр подразумевал мирные намерения.
   Внизу синел океан, посадить орэмашину было невозможно.
   Боевые машины догонят тяжелый пассажирский корабль через несколько секунд: они только что разлетелись в разные стороны, чтобы подойти к орэмашине южан справа и слева.
   Этанирэ обнаружил, что чувствует лишь то, как колотится его сердце, и совсем не ощущает собственных рук. Еще немного - и северяне подойдут на расстояние верного выстрела. По одному удару от каждого будет достаточно, чтобы уничтожить корабль.
   Не о ста семидесяти двух пассажирах думал сейчас Этанирэ. В голове его метались мысли о том, как спасти свою жизнь, с губ готовы были срываться страшные проклятья. Южанин почти не думал. Бесчувственные руки все делали сами...
   Северяне дали залп. Орэмастер знал, на что идет, но все же воспользовался заготовленным на этот случай планом.
   Тяжелый корабль ухнул вниз. Несколько мгновений невесомости, даже у привычного Этанирэ заложило уши. Он слышал, как в салоне закричали и заплакали напуганные дети.
   Заряды аринорцев прошли мимо и, плавно снижаясь, наконец рухнули в океан.
   В рубку орэмастера заглянули кулаптр и его ученик, Тессетен.
   -- Нападение? - спросил последний.
   -- Нападение, -- ничего не выражающим голосом откликнулся Этанирэ, не отрывая взгляда от приборной панели.
   -- Откуда можно связаться с землей? - Сетен наклонился над разноцветными кристаллами, быстро прочитывая символы.
   -- Вот, -- орэмастер указал на кристалл со знаком "тэо". - "Тэуру".
   Боевые машины, судя по показаниям приборов, после внезапного "нырка" пассажирского корабля унеслись далеко вперед, и теперь, возвращаясь, готовились к фронтальному выстрелу.
   Этанирэ ощутил на плече руку кулаптра. Отчего-то стало спокойнее.
   Тем временем Тессетен вызвал Кула-Ори и приказал поднять в воздух боевые машины эмигрантов. Зейтори запросил координаты, и экономист передал ретранслятор Этанирэ.
   Пассажирская орэмашина легла на левое крыло (Паском и Тессетен ухватились за стену) и взмыла вверх, снова спасшись от удара.
   -- За сколько они будут здесь? - сурово спросил Тессетен, отпуская переборку и складывая руки на груди.
   -- Через пять - семь минут. Уже вылетели. Четверо.
   -- Гм... ну-ну...
   Он развернулся и отправился на свое место. Кулаптр последовал за ним, и оба вели себя так, словно ничего не происходит. Помочь Этанирэ как-либо еще они не могли. Оставалось лишь уповать на везение.
   -- Так что же это было? - спросила девушка-соседка.
   -- Что именно? - Тессетен слегка расширил глаза, и под их взглядом юная ори смутилась.
   -- Но ведь вы ходили узнавать, в чем дело? - пробормотала она.
   Краем глаза Сетен видел, что кулаптр слегка улыбнулся.
   -- Кто вам сказал? - экономист повторно изобразил удивление, гадая, отстали аринорцы после второй неудачи или продолжают преследование. - У меня мочевой пузырь слабый, знаете ли... -- он откинулся в кресле: -- Кстати, а не угодно ли познакомиться? Меня зовут Тессетен. На Сетен я тоже не обижаюсь, особенно если это произнесете вы.
   Девушка чувствовала, что мужчины что-то скрывают, но поняла: настаивать нельзя. Она представилась, но продолжать знакомство Сетен не торопился. В салонах стояла тишина, присмирели даже дети.
   Кулаптр выглянул в узкое окошко. Корабль несся в клубящемся тумане, похожем на жидкое молоко...
   ...Орэмастера-северяне видели, как алая с белой полосой вдоль борта орэмашина влетела в облако. Со стороны материка ползли грозовые тучи: над Южным Рэйсатру бушевал ливень...
   Туман сгущался, серел. Внутри корабля стало темно. Заморгали первые всполохи молний, и снова заплакали напуганные дети.
   Этанирэ облегченно вздохнул: аринорцы отстали. Возможно, поняли, что южане запросили поддержку, возможно, просто не пожелали соваться в грозу.
   Кристалл "тэо" вспыхнул ярко-алым. Это был вызов боевых машин из подкрепления.
   -- Они нас оставили.
   Кула-орийцы развернулись и помчались вслед за пассажирским кораблем.
   На плато в горах Виэлоро - Большая Сила - орэмашина села легко, несмотря даже на то, что здесь был сильный ураган и ливень.
   Хорошо потрудилась за эти годы группа рабочих, возглавляемая конструктором и орэмастером Зейтори. Поблизости, в пещерах, были скрыты даже ангары, обнаружить которые не только с воздуха, но и с земли было почти невозможно. Именно оттуда и выпустили на помощь боевые машины южане-переселенцы.
   Сетен поглядывал на сородичей. Куда спрятать такую ораву в ожидании хорошей погоды? Сидеть в неподвижном корабле очень жарко и душно... Все наперекосяк. Но упрекать судьбу несправедливо: только что они избежали смерти.
   -- Покатайся по плато, Этанирэ, -- снова заглянув к орэмастеру, посоветовал Тессетен. - Иначе мы тут задохнемся, но прежде оглохнем от воплей наших милейших ребятишек...
   -- Слушаюсь, господин Тессетен.
   -- Оу! Ха-ха-ха! Без церемоний. Теперь нас всех породнила смерть, братишка! - и, подмигнув Этанирэ, экономист удалился.
   Турбины снова взвыли, и корабль медленно двинулся по взлетной полосе.
   Тучи, выпутываясь из скал, ползли в сторону Кула-Ори. Ливень перестал, и почти сразу выглянуло солнце.
   Почти двести южан ступили на землю чужого континента.
   -- Мама! Сияние! - крикнул какой-то мальчишка.
   Все взглянули в небо. Меж сизых туч висела семицветная арка. На Оритане уже много столетий не видели радуги.
   -- Это не сияние, -- Паском положил ладонь на макушку мальчика. - Это - творение огня и воды, дитя солнца и дождя.
   -- Но вода гасит огонь! - любознательный малыш поднял голову и посмотрел на кулаптра. - А огонь иссушает воду!
   -- Да. Но, как видишь, иногда случается невозможное.
   Сетен же шел в сторону базы. Радуга словно отступала перед ним, величественно обнимая лес.
   И экономист увидел, как из-за дальних деревьев, осененных радугой, выскочил серый комок.
   Огромными прыжками ему навстречу несся мокрый Натаути.
   Старый волк преодолел путь в сотни тысяч ликов, и язык его едва не волочился теперь по земле. Огромный, ростом с Тессетена, пес поднялся на задние лапы, а передние положил экономисту на плечи. Человек и животное посмотрели друг другу в глаза. Сетен видел много одомашненных волков, но ни один из них не выдерживал человеческого взгляда. Нат был другим. Иногда Сетену казалось, что, лишенный речи, зверь говорит своими глазами.
   -- Ты все понял, все понял, Натаути! - тихо проговорил мужчина, потрепав мокрую шерсть волка.
   Нат оттолкнулся от груди Сетена и тяжело опустился на четыре лапы. Хрипловато дыша, он потрусил вслед за другом хозяина к базе.
   -- Что это у тебя шкура в крови, Натаути? - спросил тот и потрогал окровавленный бок волка.
   Пальцы раздвинули шерсть. На ребрах пса виднелась глубокая свежая рана с рваными краями. Не иначе как во время путешествия к горам путь Ната пересекся с кем-то из хищных представителей местной фауны. Да, бойкий старичок...
   Тессетен покачал головой.
   Спрятанный под кронами громадных вечнозеленых деревьев и уступами скалы, на шести поддерживающих "колоннах" висел сфероид базы. Так с самой древности строили на Юге и Севере. Лишь укромность этого местечка позволила созидателю Кронрэю осуществить свою мечту и возвести одно из тех зданий, по которым он так скучал и которых так не хватало большинству эмигрантов, нынешних кула-орийцев...
   Седьмая, самая широкая "колонна" была полой. В ней находилась лестница, ведущая в помещение и грузовой лифт.
   Волк улегся в пропитанную водой траву.
   -- Иди за мной, Нат, -- сказал Сетен. - Тебя надо заштопать.
   Но зверь не подчинился. Изогнувшись, он принялся вылизывать свою рану. Экономист покачал головой и поднялся в здание.
  

* * *

  
   -- Это волк! Это сделал волк!
   Ужасная весть облетела Кула-Ори: этим утром в джунглях нашли одного из жителей. Труп был изодран в клочья огромными клыками зверя, но крови почти не было: ее всю смыл вчерашний ливень.
   -- Атме Ал... -- Ишвар озадаченно мялся в дверях лаборатории.
   -- Да, Ишвар, слушаю тебя... -- не отрываясь от работы, откликнулся Ал.
   -- Там жители... говорят, что ваш волк убил человека...
   Южанин вскинул голову. Дикарь попятился. Атме Танрэй отпустила его с занятий, чтобы Ишвар донес ужасную вещь до ее мужа.
   -- Чушь какая-то... -- пробормотал оританянин. - Я занят, Ишвар. Если жителям так хочется молоть глупости, то пусть мелют... Ступай.
   -- На главную площадь привезли мертвого Мэхаха...
   Мэхах был одним из лучших учеников и помощников Танрэй. То, что ей подчас с трудом удавалось донести до аборигенов, толковый Мэхах объяснял им за пару минут, перемежая слова родной речи с адаптолингвой.
   Ал помрачнел. Он меньше Танрэй привязывался к своим соседям - коренным кула-орийцам - ведь работать ему приходилось в других направлениях, но Мэхах, частенько навещавший их дом, ему нравился.
   Южанин снял рабочую одежду, набросил легкую рубашку и последовал за Ишваром.
   -- Почему волк? С чего они это взяли?
   -- Мэхах изорван.
   -- Разве в джунглях мало диких зверей - медведей, волков, желтых кошек, наконец?! Почему думают именно на Ната?
   Дикарю и самому было очень жаль умного и доброго волка своих наставников. Ишвар тоже не верил в виновность Ната. Но кто теперь послушает его?
   -- Мэхах не изломан, как это сделал бы медведь. Здешние же волки и кошки малы, а челюсти того, кто убил, огромны, атме...
   Первое, что увидел Ал - это попытки матерей-дикарок отогнать своих ребятишек от Ната. Ребятня же с визгом разбегалась, не зная, отчего это им нельзя поиграть с веселым зверем. Самые маленькие плакали, ибо рассчитывали покататься, как обычно, верхом на его высокой спине, а глупые мамаши не позволяли им этого по непонятным причинам...
   Нат лежал в тени маленькой, но раскидистой пальмочки, как изваяние. Большая востроухая голова венчала благородную длинную шею, большие лапы с проступавшими сквозь кожу и шерсть сухожилиями и сточенными от старости когтями волк спокойно вытянул перед собой.
   -- Нат, поди сюда! - позвал хозяин, и Натаути подчинился. Он отлично знал, когда можно побаловаться, а когда лучше выполнить приказ.
   Ал заглянул в глаза своего старого друга, наклонился и потерся щекой о его морду. Волк махнул хвостом, сел, а после этого потрогал лапой его колено. Молодой человек оглянулся, будто предупрежденный псом.
   К ним торопилась Танрэй, тащившая за руку сонного Тессетена: тот хотел отоспаться после вчерашнего путешествия и теперь был очень недоволен.
   -- Что за бред ты плетешь, сестренка? - морщился Сетен, почти слово в слово повторяя недавнее восклицание Ала.
   Тот поднялся с корточек, и приятели приветственно обнялись.
   -- Все серьезнее, Сетен, -- Ал за шиворот притянул к себе волка и прижал его морду к своему бедру. - Погиб Мэхах. Думают на Ната: дескать, крупные челюсти...
   Танрэй готова была заплакать, и волк исподлобья, неодобрительно посмотрел на нее.
   -- Ладно вам прежде времени... -- другой рукой Ал обнял жену. - Сейчас разберемся.
   Сетен потянулся и широко зевнул:
   -- А ну вас к проклятым силам! Еще я не разбирался из-за каких-то приматов... Так и передайте этим идиотам: кто тронет волка - размажу о скалы, и собирать будет нечего. Все. Я пошел спать. Нат, пошли со мной, подальше от всех этих меченых душевными болезнями...
   Волк высвободился и шагнул к экономисту.
   -- Сетен! Пожалуйста! - Танрэй бросилась к нему. - Пойдем с нами!
   -- Ну! Что я говорил! - беря в свидетели Ната, покачал головой Тессетен. - Пропадет она здесь со своим солнечным сердечком... Что ж, пошли, пошли, беспокойные вы мои...
   Маленькая городская площадь охранялась гвардейцами. При виде Ала, Танрэй и Тессетена молодой командир офицеров как-то странно потупился, а затем и вовсе отошел подальше.
   На трех сколоченных досках, окруженный людьми, лежал труп. Его накрывала старая холстина. Жители города отшатывались при виде волка, но Нат следовал за хозяевами с неподражаемым достоинством, гордо подняв красивую голову.
   Танрэй стискивала руки мужа и его друга, словно боясь, что Сетен передумает и уйдет. Экономист посмеивался.
   -- Вот, смотрите! - воскликнул управляющий городом, пожилой ори, и отбросил холст.
   Танрэй закусила губу. Сетен быстро взглянул на нее, охватил за плечи и принудил отвернуться, а затем подошел к мертвецу.
   -- Волк не должен разгуливать повсюду без присмотра! - продолжал управляющий. - В Эйсетти было иначе. А в джунглях животное одичало. Нат стал охотиться на травоядных. Он почувствовал вкус свежей крови. Но волк стар, ему все тяжелее гоняться за оленями. Отказаться от крови он уже не может! И скоро он начнет нападать среди бела дня! На нас! А самое страшное - на детей! Вы привезли с Оритана полтораста человек. Я согласен, что многие здесь считают коренных жителей этой земли второсортными людьми. Не буду спорить. Но что будет, когда зверь загрызет ребенка-ори?! Вы по-прежнему будете усмехаться? - это был выпад в сторону Сетена, которого все здесь побаивались и уважали, считая истинным правителем Кула-Ори.
   -- Если ты хоть на минуту заткнешься, я, быть может, что-нибудь скажу, -- рассматривая и ощупывая труп, пробурчал экономист. - Я в медицине не сильно горазд, но тут и дурачку понятно: зверь не при чем! Да вот как раз кулаптр идет... Паском, взгляните. Интересно, совпадем ли мы с вами во мнении?
   -- Попахивает сговором! - вдруг громко, с вызовом, произнес один из гвардейцев.
   Все резко оглянулись на него. Даже командир вздернул бровь.
   -- Господин Саткрон, как я понимаю? - осведомился Ал. - Что дает вам право так говорить?
   Охранник вышел вперед и дерзко заявил:
   -- На Оритане взбесившуюся тварь приговорили бы к эвтаназии. А здесь - вы правите этим мирком и считаете себя богами!
   -- Гвардеец Саткрон, встать в строй! - крикнул Дрэян. - Вы понесете наказание за нарушение дисциплины!
   -- Да мне плевать, Дрэян! Вы все стоите у меня поперек горла! Я возвращаюсь на Оритан. Но хоть одно полезное дело я сделаю! - Саткрон выхватил оружие и чуть было не выстрелил в Ната.
   Сетен не сделал ничего. И не произошло ровным счетом ничего, за исключением того, что раскаленная волна метнулась от него в сторону гвардейца, задевая стоявших у нее на пути людей. Никто не видел ее, но почувствовали даже те, кто находился в отдалении.
   Саткрон отлетел на несколько шагов и, ударившись спиной и затылком о каменный столб, поддерживающий провода коммуникации, потерял сознание.
   -- Уймите своего офицера, господин Дрэян, -- произнес Ал. - Или ему действительно придется убраться отсюда на Оритан. Нет ничего хорошего в том, что стоящие у власти начинают сеять панику...
   -- А еще одна такая выходка, -- прибавил Тессетен, сверкнув глазами в сторону Дрэяна, но не обращаясь к нему напрямую, -- и гвардеец Саткрон или кто-либо еще вернется на Оритан в погребальном ящике...
   Молча пронаблюдавший за всей этой сценой, Паском тоже подошел к помосту.
   Сетен встряхнулся и опустил голову, снова маскируя горящее от ярости лицо под космами. Танрэй, не отрываясь, смотрела на него. Несколько секунд назад на его месте стоял человек, прекраснее которого она еще не видела в своей жизни... Теперь это казалось ей неправдой, мороком.
   Дрэян сделал знак двум своим людям, и те занялись потерявшим сознание товарищем.
   -- Мэхаху свернули шею, -- вздохнув, сказал Паском, поднимаясь с корточек и вытирая руки пропитанной спиртом салфеткой, которую подал ему помощник, молодой кулаптр. - Смерть наступила от повреждения шейных позвонков, а не от множественных ран, которые мы можем наблюдать. Раны были нанесены ему посмертно. Затем его терзали животные-падальщики и хищные птицы. Крупные раны, напоминающие следы от укусов большого зверя, нехарактерны. Возьму на себя смелость предположить, что эти механические повреждения нанесены какими-то крючьями. Не слишком умелая имитация, надо заметить...
   По толпе пронесся ропот. Люди переглядывались. Те, кто опоздал к началу, спрашивали очевидцев, что тут произошло. Кулаптр повернулся, чтобы уйти. Сетен и Ал поблагодарили его короткими кивками.
   Старик остановился, и вдруг лукавство вспыхнуло в его раскосых черных глазах:
   -- Да, кстати! Мэхах умер вчера в четверть двенадцатого вечера. А Нат провел ночь в моем доме, который хорошо запирается. Твой шутник, Ал, помял мне все цветы на клумбе во внутренней оранжерее, потому как все мостился лечь поудобнее: я зашил ему распоротый бок. Волк был постоянно под присмотром, а потому... -- Паском развел руками и улыбнулся: -- А вы, Ал и Танрэй, приговариваетесь к сельскохозяйственным работам в моей оранжерее в первый же свободный день.
   Танрэй улыбнулась.
   Тут все услышали цокот. На площадь верхом на "гайна" въехала прекрасная Ормона и свысока оглядела сборище, но ничего не сказала. Сетен подошел к жене, помог ей спуститься на землю, поцеловал в плечо и что-то шепнул на ухо. Она не изменилась в лице, лишь слегка покачнула головой. Дрэян, сам того не замечая, отступил за спины своих гвардейцев.
   Управляющий городом, полностью убежденный доводами кулаптра, подошел к Алу:
   -- Так Мэхаха уже можно погребать?
   -- А почему вы меня об этом спрашиваете? - немного надменно переспросил тот. - Мне показалось, что наше с Сетеном мнение больше не играет для вас роли...
   -- Простите, господин Ал... -- смешался управляющий. - Тяжелое утро...
   Ал ничего не ответил, обнял жену за плечи, потрепал холку Ната и двинулся прочь с площади. Толпа перед ними, как и перед Паскомом, покорно расступалась.
   Саткрон пришел в себя лишь после того, как его окатили дождевой водой из глиняного бочонка. Хватаясь за голову, он сел и, борясь с тошнотой, вызванной сотрясением мозга, забормотал что-то невнятное о туре и ударе его рогов.
   Понимая, что зрелище окончено, люди стали расходиться по своим делам...
   -- Нам придется посадить его на цепь... -- сожалеющим тоном сказал жене Ал, а Нат тем временем вихрем носился по косогорам.
   -- На цепь?! Это шутка?! - Танрэй не поверила ушам.
   -- Это для его же безопасности. Я не хочу, чтобы кто-то вроде Саткрона подкараулил и убил его. Нат умен, но доверчив... Может быть, ему было бы лучше хоть немного одичать, как сказал управляющий Хэйдд...
   -- Ты убьешь его, лишив воли! Ната нельзя сажать на цепь! Ты ведь слышал, что сказал Сетен! Никто не захочет участи этого гвардейца, все были свидетелями того, что с ним сделал Сетен!
   -- Солнышко мое любимое, я тоже люблю Ната, люблю не меньше, чем ты. Но я не хочу думать сутки напролет о том, как он и что с ним. В его распоряжении будет весь дом, но мы будем его запирать по примеру Паскома. Ведь на Оритане он жил именно в таких условиях.
   -- Ал! Ты теряешь память: на Оритане мы никогда не ограничивали его! Если он хотел сидеть дома, он сидел дома, если он желал гулять, он гулял. Это ведь волк, а не аквариумная рыбка!
   -- Пес должен слушаться человека! В природе пусть они творят все, что им заблагорассудится, но в цивилизованном обществе волки должны быть подчинены разуму. Я настаиваю на жестком контроле и, прости уж, ты меня не переубедишь!
   Танрэй понуро опустила голову. Когда Ал говорит с таким металлом в голосе, это означает, что он уже все решил. Но молодая женщина никак не могла взять в толк: что означает - спасти от гибели, медленно убивая иным способом?
   -- Если бы меня спросили, -- тихо сказала она, зная, что это все равно не поможет, -- если бы меня спросили: "Что выберешь ты, Танрэй: верную смерть на свободе или тихую жизнь взаперти?", то знаешь, что ответила бы я?..
   Но Ал ее уже не слышал и не слушал...
  

ВНЕ РЕАЛЬНОСТИ. НИКОГДА. РОСТАУ

  
   "Да, сестренка... Мне никогда не забыть тот день и час, когда рухнуло все. Нет! Я вовсе не о твоей стране и не о проклятом клинке, хотя и этого мне не забыть вовек... Я о другом - о том, что случилось с нами за полтысячелетия до побега на Рэйсатру, до нового витка нашего несчастливого Пути...
   Ты всегда выбирала смерть. А она, надо полагать, выбирала тебя и никогда не отказывалась от столь сладостного добровольного подношения...
   Итак, о чем это я? Ну да, да! Вернемся к нашей беседе.
   Знаешь, каким был Ал за четыреста тридцать два года до начала той войны и незадолго до унесшего наши жизни катаклизма? Ты еще здесь, Танрэй? Тебе интересно и ты слушаешь? Ну, тогда слушай...
   У Ала была трудная дорога. Почти столь же трудная, как и сейчас. И он был в полушаге от свершения Главного.
   Соотечественники знали и любили его не за профессиональные заслуги, не за отточенный ум или непомерную силу. Хотя все это он развил в себе, все это было. Сопутствовало.
   А вот за что помнили и с великой радостью приветствовали каждое новое воплощение "Ала из Эйсетти"?
   Ты знаешь выражения "человек с огромным сердцем" или "безбрежная душа"? Что ты говоришь? Словесные штампы? Оу! Ха-ха-ха! Я чуть не позабыл, что общаюсь с великим языковедом! Почтительно склоняюсь пред тобой, моя маленькая золотая сестренка.
   Но уж позволь мне, неотесанному бывшему экономисту, говорить так, как того желает мое сердце, без цветистых метафор! Если есть у тебя желание, найди другие слова, а меня вполне устраивают эти. Да нет, я не иронизирую, куда уж там...
   Он не был простаком, открывающим свою душу каждому встречному и поперечному. Конечно, нет! Но он знал многих. И для тех, кого он знал, а значит - принимал, всегда находилось место в его сердце. Когда было больно им, больно было и там, у него в груди. Он пропускал их беды через себя и умел помочь. Всегда. Что? Помолчи, Ормона! Сейчас я говорю не с тобой! Конечно, он делал все это для себя! А потому и для других он все делал как для себя, неразделимо. Тебе этого не понять, я знаю. А потому, родная, умолкни хоть ненадолго! Честно говоря, я так устал от тебя за последние тысячелетия!..
   Гм... и на чем мы остановились, сестренка? Ах, да... Ну, довольно об Але. Я уже понял, что таким ты его и вспомнила. А вот насколько ты помнишь себя - ту Попутчицу Ала? Говоришь, что тебе легче вспомнить все тринадцать его учеников, нежели саму себя? О-о-о, это так узнаваемо! Верю, знаю. Себя всегда сложнее всего понять, принять и правильно, сознательно, полюбить... Потому - не усомнюсь в твоих речах ни на толику...
   Танрэй, ответь мне на один вопрос. Когда ты была маленькой, ты любила баловаться с зеркалом и пускать по комнате солнечных зайчиков? Угу! И не только маленькой, но и постарше, играя с кошкой? И что - она ловила? Да? Сестренка, ты прелесть! Надеюсь, это не повредило кошачьему пищеварению? Шучу...
   Так вот, ты была тем самым солнечным зайчиком - теплым, маленьким, легким. И тебя тоже нельзя было поймать.
   Вы с Алом были очень похожи и настолько же разнились. Как это может быть? Уж поверь старому мракобесу: может. Еще как может.
   Ты согревала его, но никогда ничего не принимала близко к сердцу. Ты умела любить, умела сострадать, готова была помогать, подобно ему... Но вы делали это по-разному. Тень быстро покидала твое прекрасное личико, и ты продолжала радоваться жизни. Да что там - ты была сама Жизнь!
   Не помнишь? Не помнишь...
   Мне нечего добавить к этому. Откуда я так хорошо знаю тебя и Ала? Не проси меня открыть это тебе сейчас. Когда ты вспомнишь себя, когда ты наденешь свое прошлое, как старое, но любимое платье, ты все поймешь сама.
   О том Оритане? Ты спрашиваешь меня о том Оритане? Насмешила! Как будто тебе известен нынешний! Впрочем, здесь, нигде, в Ростау, нет и времени. А потому слушай. Но стань солнечным зайчиком, ибо этот рассказ - о последнем дне того Оритана, еще целого, еще не раскромсанного на куски, не тронутого запредельными морозами. И если даже я скорблю, вспоминая об этом, то тебе придется собрать все свое мужество и, словно вода, в которую бросили камень и с которой ты не раз сравнивала меня, пропустить через себя то, что я поведаю тебе. Поверхность покроется рябью - и вскоре успокоится. Не более того. Ты готова?
   ...Оритана более не существовало. Содрогнулась земля, проглатывая то, что еще не сковала жестокая стужа. Молнии полосовали черное, беззвездное небо вдоль и поперек.
   У Земли больше не было оси. Она летела в безграничном, не подвластном ни разуму, ни фантазии пространству - словно обледенелый ком, срывая с себя покровы, вращаясь так, словно хотела сбросить с себя всё и вся...
   Гибель и ужас, ужас и гибель... Никто до этого не знал дня и часа. Никто не знал и того, что это лишь начало. Страшен не сам шторм, а его последствия...
   А ведь всё это было высчитано в мудрых книгах, но мы ничего не смогли бы поделать. Существовал один выход: Попутчики должны были оказаться рядом и "взойти"...
   Леденящий ветер охватил континент. Колыбель тех, кто спорил с самим Временем, разваливалась на тысячу кусков. Огонь боролся со стужей -- всюду и везде: черное небо кромсали змеи молний, стремительные, как сама смерть; вода океана, омывающего наш материк, вскипала и топила берега, кора земная разверзалась, исходила яростной лавой, сопротивлялась неизбежному...
   Сколько светлых людей, десятки тысячелетий назад сотворивших эту страну, гибло раньше положенного Природой срока!.. Катастрофа началась неожиданно, и не существовало тихого уголка на планете, где можно было бы переждать ее.
   Нам было отведено достаточно времени для Восхождения.
   Но я не успел... Не успел из-за своего тринадцатого, который все равно погиб на моих глазах. А из-за меня лишился жизни другой наш ученик - Атембизе. Да, да, тот самый Ишвар. Недаром ты так его любила, сестренка. Помнишь? Ну да, в Кула-Ори он был уже только твоим учеником, я не могу спорить...
   Гм... Однажды - ну, много позже, конечно - кулаптр Паском скажет самые главные слова: "Тринадцатый - это, наверное, всегда самый непокорный и самый любимый из учеников. Сколько раз мой тринадцатый убивал меня, своего учителя, прежде чем все понял и осознал: мы нереальны, пока существуем только здесь или только там. Вселенная пустит нас к звездам лишь тогда, когда мы найдем гармонию меж тонким и грубым. Новый виток спирали произойдет непременно. Однако же..."
   Великий Оритан, Колыбель Вечности, просуществует еще ровно пятьсот лет. Пятьсот, теряя по клочкам душу - своих детей, разлетающихся из белоснежных ледяных гнезд, детей, согласных воевать и скатываться все ниже к подножию пирамиды, к исходной точке, к хаосу, в котором зародился первый примитив...
   В тот день и ты металась, призывая меня: "Явись! Явись!" Самое страшное, что я слышал твой зов, но не мог оставить тринадцатого. Таков был выбор сердца. И оно было наказано за нарушение вселенской истины. Я гнал прочь от себя Атембизе, но он не мог оставить нас, как я не мог оставить последнего ученика. И, уже в шаге от спасения, вытаскивая из пучины тринадцатого, я замешкался и не протянул руку Атембизе. Я надеялся, что благодаря этому он спасется. Таков был выбор души. И она была наказана за нарушение вселенской истины. А разум разрушился сам, ибо он - ничто без сердца и духа...
   Атембизе не спасся. Он погиб вместе с нами.
   Ты жила в этой реальности последний раз. Так думали все мы. Но вот: прошли века, а ты все еще здесь. Ибо Жизнь никогда не должна выбирать Смерть до срока. Это противоестественно, как совокупление однополых, как фанатизм, как предательство. Но таков был выбор тела. И оно было наказано за нарушение вселенской истины.
   Земля, разошедшаяся огненной раной, поглотила твою измученную, избитую оболочку. Ужас - твой и мой - двоих, заблудившихся в отчаянно-синем пространстве Перекрестка, среди черных от окалины спиралей, не поддавался описанию. Мы так и не отыскали друг друга. Помню лишь, как меня уносило все дальше и дальше оттуда, а воспаленный Перекресток медленно утрачивал синее свечение, становясь обычным - серым и скучным. Таким, как всегда.
   В тот день было слишком много безвременных смертей. Даже Ростау возмутилось обилием жатвы Разрушителя...
   И больше я уже никогда не приходил к тебе в том облике, в каком ты меня помнила. И больше мы не помнили друг друга так, как прежде.
   Время подстроило нам ловушку. Точного срока не ведает никто, даже посвященный. А тому, кто "взошел", это уже и не нужно знать...
   Всегда выбирай жизнь, Танрэй, даже взаперти! Никто не знает, куда и как повернет судьба! Амнистия может влететь в твою темницу весенней ласточкой, а ты станешь мудрее и сильнее, пережив то, чего хотела избежать. Терпение - это не всегда удел рабов. Никто не ошибается более тех, кто считает так. Рабам не дано выбирать сознательно. Только Взошедший владеет миром, только он живет в согласии со своей вольной душой и кипучим сердцем!
   Веди себя, чувствуй себя так, как будто все уже случилось. Как будто ты уже "взошла". Алчущий не получит. Держись, словно ты перешагнула ступень - спокойно и уверенно.
   Всегда выбирай жизнь, сестренка!.."
  

ВТОРАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. ИЮЛЬ. РОСТОВ-НА-ДОНУ

  
   Дмитрий с большой неохотой придавил кнопку звонка.
   За дверью послышался топот. Это племянник Андрейка.
   -- Кто там?! - спросил детский голос.
   -- Серый волк! Открывай, Дюша, я оставил ключи в машине!
   -- Бабушка! - топот удалялся. - Там дядя Дима!
   Шаркающие шаги матери. Аксенов знал: сейчас он увидит высохшее лицо и исступленные глаза. Иного быть не могло: последние годы она способна мыслить лишь об одном: как спасти дочь, младшую сестру Дмитрия? Она говорит лишь о лекарствах, о химиотерапии, об "акульем хряще", о какой-то плацентарной вытяжке... Почти все деньги уходили на покупку дорогостоящих препаратов, но не помогало ничего.
   Шесть лет назад муж Ириши, отец Дюши, увез беременную жену во Владивосток, где служил на флоте. После рождения сына отношения супругов не заладились, Ира сильно переживала, отрезанная от всего мира, беспомощная. А затем случилось то, о чем знали немногие. Доза облучения превысила допустимые нормы, и многие люди, связанные с работой в порту, угасли в течение года: онкология.
   Ирине некогда было ходить по врачам. Через год они с мужем развелись. Дмитрий приехал за сестрой и, забрав их с племянником, вернул в Ростов.
   Женщина чувствовала себя все хуже. Аксенов и их с Ирой мать долго считали, что она терзается из-за развода. Лишь когда появились боли, Ирина согласилась отправиться к врачу...
   Рак легких. Сестра догадывалась, но врачи сообщили диагноз только родным. Метастазы проникли даже в печень, и операция была бессмысленна.
   Ирина отчаянно боролась за жизнь. Дмитрий предпринимал все, что мог, лишь бы найти средства на лечение сестры. Он не верил в исцеление, но некоторые лекарства приостанавливали расползание смертельных щупальцев по организму больной. Четыре года беспрерывных боев. Удивлялись даже врачи: рак в столь запущенной форме пожирает свою жертву очень быстро...
   Мать почти тронулась умом. Она могла говорить только о дочери, только о том, стало ей лучше или нет, только о статьях и передачах, где рассказывалось о новых методах лечения. Андрейка знал, что его мама больна, однако бабушка и дядя убеждали его, что она поправится.
   А два месяца назад появился еще один диагноз - плеврит. Несчастное истерзанное тело Ирины отекало. Она жила на наркотиках, врачи могли только вытягивать из плевральных полостей жидкость, с которой не справлялся умирающий организм.
   -- Ну что? - шепотом спросил Дмитрий, разуваясь в прихожей.
   -- Сегодня спали спокойно. А вчера орала ором... Димушка, я узнала об одной американской клинике...
   -- Мам, как мы ее повезем? Пусть хоть немного получшеет, а?
   Аксенов сам не верил в свои слова, и ему стало противно.
   Мать тихо, чтобы не слышал внук, расплакалась, бессвязно призывая проклятья на голову бывшего зятя. Так тоже было всегда.
   Дмитрий отвернулся. Ему было невмоготу смотреть на разъеденные слезами выцветшие глаза старухи, которой еще рано было становиться дряхлой, а она становилась, угасая с каждым прожитым дочерью днем, с каждой кошмарной ночью...
   -- Димушка, я погуляю с Дюшенькой, а ты дождись медсестру. Они не сказали точно, когда она придет... Эти новые порядки... Чтоб им всем пусто стало... -- мать озлобленно скрипнула зубами.
   -- Я дождусь, идите... -- Аксенов взглянул на часы: времени было мало, но что поделать.
   -- А я научился рисовать танк! - сообщил Андрейка, засовывая ноги в растоптанные сандалии.
   -- Научился, научился... -- проворчала бабка. - Застегивай, как положено!
   -- Посмотри у мамы в комнате, дядь Дима! Над кроватью. Я ей повесил, чтоб она увидела!
   Дмитрий кивнул, снял очки и протер стекла.
   Они ушли на прогулку. Из комнаты сестры донесся стон. Проснулась. Сейчас начнется...
   В спальне стоял тяжелый запах больного, умирающего тела, испражнений, лекарств. Наверное, и в будущей жизни, если существует переселение душ, Дмитрий будет помнить этот запах...
   Облысевшая, покрытая пигментными пятнами, как стариковская кожа, голова сестры казалась очень маленькой, иссохшей. Больная раскрылась: даже простыни, не говоря уже об одеялах, доставляли ей боль. Постель была смята: видимо, перед тем как уснуть Ирина металась...
   -- Димка... -- прошелестели ее растрескавшиеся губы.
   Сухая кожа сходила с них кусочками и торчала, ощетинившись бахромой, над черным провалом незакрывающегося рта. Ирина дышала с хрипом и глухим бульканьем, и с каждым вздохом из груди ее вырывался невыносимый гнилостный запах.
   Аксенов сел рядом с ней, на стул у изголовья, коснулся полупрозрачной, тоже в пятнах, руки. Тело сестры было раздутым, грудь возле ключиц проваливалась, а ниже - вспухала, и отечный живот был огромным, словно у беременной, но при этом бесформенным, как студень. Она лежала, бессильно раскинув ноги, и брат аккуратно поправил задравшуюся на ее бедре сорочку.
   -- Димка! - глаза Ирины стали заполняться болью, рука напряглась и сдавила его пальцы. - Димка! Дай мне что-нибудь! Я не могу больше! Я не хочу!
   -- Потерпи, Ирка! Сейчас, скоро, придут! Сделают укол! Потерпи!
   -- Мне... ничего... не... помогает! А-а-а-а! - она стиснула зубы, а на вновь полопавшихся губах проступила кровь. - Не трогай... м-меня! Больно!
   Дмитрий убрал руку. Сейчас она начнет метаться, а это означает, что боль нарастает. Господи! Ну почему так? От боли всегда теряют сознание, а эта проклятая болячка изводит, не давая мученику забыться...
   -- Димка-а-а-а!
   Крик перешел в звериный вой, а вой слился с трелью звонка. Наконец-то!
   На пороге стоял мужчина, мало похожий на врача, без халата и с пустыми руками.
   -- А медсестра? - спросил Дмитрий.
   -- Медбрат пойдет? - криво усмехнулся незнакомец, выплюнул окурок прямо на лестничную площадку и шагнул в квартиру.
   Аксенов запер дверь, а затем пошел следом за странным медбратом.
   Коренастый мужчина склонился над постелью сестры. Та умолкла и глядела на него широко раскрытыми глазами.
   -- Ну, давай передохнём... -- он провел большой мозолистой ладонью над телом Ирины. - Легче?
   -- Да... -- прошептала она.
   -- Вы кто? - отозвав незнакомца в сторону, спросил Дмитрий, уже не сомневаясь в том, что никакой это не медбрат.
   -- Я-то? - и снова кривая усмешечка на дочерна загорелом лице. - Да какая разница? Сегодня - одно, завтра - другое. Ее тело разрушено, восстановлению не поддастся. Чудес не бывает. Ей осталось жить четыре дня.
   Дмитрий опустил голову и тяжело вздохнул. Но что это будут за четыре дня...
   -- Берусь предположить, что вы сожалеете о запрете на эвтаназию, атме Аксенов, -- голубые глаза мужчины по-прежнему смотрели на собеседника с иронией.
   -- Да уж... -- пробормотал Дмитрий. - Ханжеские законы... как все в нашем сра...м мире...
   -- Оу! Т-ш-ш-ш! Глупости вы говорите, уж простите меня! Законы не бывают ханжескими. Ханжами могут быть только те, кто толкует эти законы в своих интересах. А сестренке вашей теперь другое нужно. Но все же кое-что нужно. И именно здесь, а не по ту сторону. Когда неподвижно тело, невидимый глазу дух безудержно и неутомимо плетет ткань будущего Пути. Да вот, взгляните сами!
   Мужчина снова вернулся к постели умирающей:
   -- Скажите-ка, атме Курбатова, снится ли вам в последние дни один и тот же сон?
   -- Да... -- Ирина мечтательно улыбнулась: ей очень полегчало. - Да, снится... Такой хороший сон! Но не могу... до конца досмотреть... -- она сглотнула вязкую слюну, и хрящи на ее горле заходили ходуном. -- Боль мешает...
   -- Оу! Узнаю работу Разрушителя и здесь! Вам нужно досмотреть этот сон. Этот сон - послание от души, и обращено это послание телу. Послание самой себе. Запомните его. Досмотрите до конца. Боль больше не придет. Спите.
   Он снова провел рукой над телом больной. Ирина закрыла глаза и задышала - ровно, спокойно, как здоровая.
   -- Все эти четыре дня она будет спать. И уйдет во сне, -- сказал странный посетитель. - Но меня больше всего интересуете вы, атме Аксенов.
   Дмитрий с трудом оторвался от созерцания умиротворенной сестры.
   -- Что? - рассеянно спросил он.
   Но вместо незнакомца он увидел женщину поразительной красы - высокую стройную брюнетку с огненно-черными глазами.
   -- Я подарков не делаю, -- проговорила она. - И это не было благотворительностью. Взамен одного тела на эти дни я потребую другое! Угадай, обезьяна, кто это будет?
   Она подступила совсем близко, а затем молниеносно, как выпад кусающей змеи, толкнула Дмитрия в кресло. Он отлетел и больно стукнулся затылком о стену.
   Красавица села верхом на его ноги, приблизила губы к его рту и прошептала:
   -- Твое тело мне нравится, -- она сняла с него перекосившиеся от удара очки, и ее образ расплылся перед близоруким взором Дмитрия.
   Он ощутил прилив необъяснимой неги. Женщина засмеялась. Ее горячая ладонь медленно заскользила по его груди, животу, пальцы ловко расстегнули кнопки и "молнию" на брюках, сжали окаменевшую плоть.
   -- Биэллао! - одобрительно промолвила незнакомка. - Биэллао!
   Столь же неуловимо, скользнув змеей, она заставила его проникнуть в себя, извиваясь, закачалась на нем пламенем свечи. Дмитрий не думал ни о чем. Сейчас он готов был умереть - от восторга, от наслаждения. И ледяной страх, который сопутствовал этим ощущениям, лишь добавлял сладости происходящему.
   -- Я давно мечтала об этом! О, как давно! - простонала она. - Давай же, обезьяна! Давай! Еще! Еще! Не вздумай останавливаться!
   А позади них на своем смертном одре спала угасавшая женщина...
   И в последнюю секунду незнакомка впилась губами в губы Дмитрия. Он глухо застонал, и в ответ на вырвавшуюся из него горячую струю получил невидимую, но осязаемую ледяную волну, адскую боль, смешанную с неземным удовольствием, смертный ужас. И мироздание схлопнулось в песчинку. И сознание померкло, растворилось в черном океане бесконечности...
   ...Сквозь веки сочился розовый свет.
   Дмитрий раскрыл глаза. Мир больше не плыл перед ним, хотя очки валялись на полу под креслом.
   В комнате они со спящей Ириной были вдвоем. Кресло перекосилось, а сам Дмитрий сидел на полу. Ни незнакомца, ни незнакомки...
   "Нам пора, атме Аксенов! Награда будет неплохой. Я стану вмешиваться лишь тогда, когда сочту нужным. Вперед!"
   Аксенов поднялся, вернул кресло в прежнее состояние и, застегнувшись, пошел ко входной двери...
  

* * *

  
   Рената брела по парку - тому самому парку, о котором ей рассказывал Саша. Теперь она точно знала, что это тот самый парк. И еще... он очень напоминал другой, которого больше не было.
   Она ходила по аллее, касалась тонкими пальцами смолистых шишечек на лапах пушистых канадских елей. Голубоватые иглы покрывал белесый налет, а если сорвать такую иголку и потереть, то под этим слоем оказывается нежная зелень, и на коже остается запах хвои...
   Кустики самшита цепляли ее платье.
   Казалось ей, теперь вспомнилось все. Все. Но не хватало самого главного. "Заря, свет которой..." Господи, но что же там дальше?! Почему так трудно вспомнить себя?!
   Рената огляделась. Быть "солнечным зайчиком", чувствовать себя так, словно Восхождение уже случилось, и не жаждать грядущего... Ал, это так просто сказать... Но, как добавил Учитель - "однако же...". И недоговорил. Он не договорил, Ал! "Заря, свет которой..." Мой любимый, ключ для меня кроется здесь, только здесь. Я знаю это, но не в состоянии что-то сделать...
   Она встала, как вкопанная. Но разве он не поможет? Разве отвернется - теперь, когда остался всего лишь шаг? Он ведь знает продолжение этого стиха! Он держит в руке своей ключ - неужели он не отдаст его ей?! Он всегда защищал, прикрывал, заботился...
   "И снова ты отступаешь, сестренка!"
   Что там говорила Марго? Компания "Финист"? О! Они много говорили, полагая, что вдобавок к тому, что Рената немая, она еще и глухая. Ал, ты прав! Тысячу раз прав: когда тебя считают ущербным, это дает невероятную свободу! То, к чему я стремилась всегда!
   "О, мой солнечный зайчик!.. Ладно, я промолчу!"
   Рената перебежала дорогу, бросилась в сторону своего бывшего дома, откуда в одно тревожное утро три года назад им пришлось спешно бежать вместе с Андреем. Она помнила их прощание. Он тщетно искал в ней свою Попутчицу. Да, это ее вина, усугубленная там, на скале в Тизэ... У него могла появиться Попутчица еще тогда, и Танрэй совершила вторую роковую ошибку, стремясь вырваться из клетки. Из того, что она считала клеткой, но что по сути таковой не являлось. Тогда у Танрэй был выход, предложенный сердцем, а она отказалась от дара и предпочла смерть... Не одну смерть. Две.
   Еще два квартала. Город тонул в июльском зное. Когда же будет гроза? Это невыносимо! В Ростове нечем дышать!
   Заполошная, раскрасневшаяся, Рената остановила какого-то прохожего и попыталась задать вопрос, но язык, как всегда, отказывался повиноваться. Толстенький лысоватый мужчина вопросительно глядел на нее, дивясь красоте обратившейся к нему женщины. Рената давно не показывалась людям, а тут забылась, одержимая своей целью. Она попыталась сформулировать вопрос языком жестов. Прохожий не понял. Махнув рукой и оставив собеседника стоящим с приоткрытым ртом на тротуаре, женщина помчалась дальше.
   Душа, сын души...
   Жизнь, дочь сердца...
   Так должно было случиться, но Танрэй избрала свой путь... Все верно: таков был выбор тела и разума. И они были наказаны за нарушение вселенской истины...
   Все складывалось, кроме последнего.
   Он поможет! Он всегда был рядом!
   Рената невольно остановилась. Простая, стандартная вывеска: "ООО "Финист". И сокол, раскинувший свои крылья над этой надписью... Трещинка на облицовке фасада здания... Дыхание зашлось, и Рената прикрыла глаза. Она нашла его.
   -- Вы к кому? - поинтересовалась услужливая секретарша.
   Смазливая девочка эта секретарша. Миленькая.
   Рената не стала повторять ошибку, пробуя изъясняться на языке глухонемых, и написала в отрывном блокнотике: "К Ромальцеву В.А.".
   -- Он вас ждет?
   Рената кивнула: "Да".
   "Надеюсь, да".
   Дрожащей рукой Рената коснулась позолоченной ручки двери.
   В этот момент дверь открылась, и из кабинета вышел пожилой мужчина.
   -- А вы это к кому?
   -- Это к Владислав Андреичу! - объяснила предупредительная секретарша.
   -- Ну надо ж какие фемины к нашему Владику наведываются! - оценил незнакомец, скользя взглядом по фигуре посетительницы.
   Не горя желанием вслушиваться в реплики очередного престарелого Паниковского, Рената проникла в кабинет.
   Ромальцев поднял голову.
   Рената кинулась к нему и стала быстро писать в блокноте, но он положил руку на бумагу и поднялся.
   "Ты пришла слишком рано!"
   Она вздрогнула: он не разомкнул губ, но слова прозвучали во всем ее теле, женщина даже не могла понять, откуда именно исходили они.
   "Саша... Я прошу лишь одного: окончания этой фразы!"
   "Но ведь ее автор - не я. Откуда мне знать?"
   Его синие глаза приобрели былую непрозрачность.
   "Ты ее знаешь!"
   "Но смысл, который вложен в нее, известен только автору"...
   Рената коснулась его руки, закрывшей лист блокнота. Влад смотрел на нее непонятным (как всегда - непонятным) взглядом.
   "Повтори ее, Танрэй. Если ты повторишь ее, это будет означать, что ты вспомнила все".
   "Я не могу".
   "Прости, Танрэй. Я делаю лишь то, что в моих силах".
   "Помнишь? Ты говорил: "Твои глаза - полынный мед. Волосы твои - мед из полыни". Горек полынный мед, Саша, Ал!"
   -- Это был твой выбор, -- сказал он вслух.
   И тут она увидела перед собой темно-карие глаза своего мужа, Николая. Ни вчера, ни сегодня он так и не вернулся. А это значило...
   "Что мне делать?"
   -- Я не знаю, ладонька. Мое время вышло. Мы в тех краях, откуда не возвращаются.
   Рената обняла пальцами кисть Влада, подняла к ее к лицу и, закрыв глаза, коснулась губами его ладони.
   -- Теперь ты обращаешься не к тому... -- прошептал Влад, прижимая Ренату к себе и глядя в окно, где золотились меж зеленых листьев спелые абрикосы.
   "Да, да... Адресат выбыл. Послание возвращено отправителю... Но к кому мне обратиться?"
   -- К отправителю, солнышко мое. К отправителю. Сейчас все дело в нем.
   "Но кто отправитель? Где мне найти его?"
   Он улыбнулся и, взяв Ренату за плечи, отстранил от себя:
   -- Не ищи слишком далеко.
   "Разве это не ты?"
   -- Слишком далеко!
   Она заплакала в отчаянии. Он не мог, он не должен был так поступать!
   Они оба стояли напротив большого зеркального стеллажа и видели самих себя - чуть искаженными, другими...
   "Помнишь, тогда, в Уральских горах, ты сказал, что когда-нибудь я вспомню то время и буду считать его самым счастливым в своей жизни?"
   -- Конечно, помню, ладонька... -- Влад провел большим пальцем по ее щеке, стирая незваную слезу.
   "Это было самое счастливое время в моей жизни".
   -- И в моей - тоже. Как ни странно.
   "Но... объясни мне... Ведь Ал - это ты? Ты? Главное, что было в нем - это ты?"
   -- Нет, Танрэй. Главное, что было в Але - не я. Нет главного. Как нет и второстепенного.
   "Но... я не желаю ничего другого!"
   -- Ты мало что видела. Ты не давала себе срок, чтобы увидеть, понимаешь?
   Рената замерла. Сколь знакомо звучали его слова!..
   Она смотрела на его руку, на замысловатое переплетение голубоватых венок под загорелой кожей, на четкие линии, пересекавшие ладонь.
   "Я люблю тебя, Ал... Саша... или кем бы ты ни был сейчас. Я запуталась в главном - возможно. Но я чувствую тебя, я люблю тебя. Ты ушел тогда так... так... я не хочу этого помнить!"
   -- В этом твоя беда, Танрэй. Ты никогда не хотела помнить. Уйти и забыть - проще всего. Казалось бы - проще. Но если бы ты знала, как это усложняет! А сейчас ты уйдешь. И этих минут ты точно не вспомнишь, пока не закончишь строфу... Прощай.
   "Тогда скажи мне то, чего не говорил никогда!"
   -- Прощай! - настойчиво повторил он и провел рукою, помнящей поцелуи, по лицу Ренаты...
   ...Она подняла голову и потерла глаза. Ей что-то снилось, но что? На мониторе плавала "майкрософтовская" заставка, сотрудницы болтали о каком-то фильме...
   Глаза горели, словно от слез. Что-то было, что-то, связанное с Сашей, Николаем, бог знает с кем еще... Но этот сон теперь не вспомнить. И не забыть. Уж таково загадочное свойство снов...
  

* * *

  
   -- Вы шьете саваны?
   Жуткий в своей необычности вопрос заставил Марго вздрогнуть, вскинуть голову и выглянуть из-за монитора.
   -- Меня направили к вам!
   В дверях стоял довольно молодой худощавый мужчина. Но в широко расставленных карих глазах его не было той молодости, фальшью которой обманывало лицо. Эти глаза, наполненные угрюмой мрачностью, казались древними и смотрели не во внешний мир, а внутрь незнакомца.
   -- Для чего? - растерянно спросила Рита.
   -- Ну... зачем же шьются саваны... Не на банкет или бал, надо полагать... Моя сестра умирает, и я хотел бы, чтобы вы сшили для нее погребальную одежду.
   -- О, господи! Я соболезную...
   Мужчина невесело рассмеялся:
   -- А разве вы знаете ее или меня?!
   Марго смутилась.
   -- Так принято, -- подсказал он.
   Голубева кивнула, и незнакомец с удовлетворением причмокнул губами.
   -- А почему вы хотите... хоронить ее... в саване?
   -- Помилуйте, а в чем же мне ее хоронить?
   -- Но... я не слышала, чтобы сейчас...
   -- Так что вы мне посоветуете, в таком случае, Маргарита Валерьевна?
   -- Простите?
   -- Ах, да! Не представился. Это вы меня простите! Дмитрий. Дмитрий Аксенов.
   -- А по отчеству?
   -- Какое там отчество. Спасибо хоть имя осталось, -- его лицо покривила неприятная усмешка.
   -- Я не понимаю.
   Марго действительно не понимала. Он был не слишком похож на человека, ожидающего скорой утраты близкой родственницы. Циник? Возможно. Сюда кто только ни заходит...
   -- Наверное, нам стоит встретиться сегодня вечером, Маргарита Валерьевна.
   -- Зачем?
   -- Вы мне нравитесь. Итак? Впрочем, не отвечайте!
   И, развернувшись, он вышел вон. Похоже, сумасшедший. Марго, как это частенько бывало с нею в состоянии смятения, переложила на своем столе все папки с места на место.
   Незнакомец тем временем проследовал по коридору. При выходе в холл на него внезапно налетела невысокая рыжеволосая девушка.
   -- Ух ты! - он поймал ее в свои объятья. - На ловца и зверь бежит!
   Стеклянный взгляд заплаканных зеленовато-янтарных глаз не замечал его.
   -- У-у-у! - Дмитрий встряхнул ее за плечи. - Никак атмереро снова пошутила? Знакомый почерк! Что ж, скачи, солнечный зайчик. Нам еще рано встречаться с тобой...
   Двигаясь, будто маленькая сомнамбулка - плавно и вяло, девушка скрылась за дверью одного из офисов. Аксенов с любопытством заглянул внутрь.
   Она села за свободный стол, сложила руки и, опустив на них голову, заснула. Сотрудницы с удивлением посмотрели на нее и тут же забыли о существовании этой девушки. Дмитрий закрыл дверь, прищелкнул пальцами:
   -- А-а-а-атмереро! Ах-ах!
   Мальчишка лет пяти, ожидавший его в холле, поднялся со стула:
   -- Дядь Дима! Теперь-то мы пойдем гулять?
   -- О, да, Дюша! Теперь-то мы погуляем!.. - ухмыльнулся Аксенов.
   Мальчик вложил ручонку в его ладонь.
  

* * *

  
   Саша забрался на металлическую детскую "горку" и, подталкиваемый детворой, скатился вниз. Няня Люда невдалеке разговаривала с чьей-то бабушкой и одним глазом поглядывала на воспитанника.
   -- Ой! - Сашу нечаянно сбил с ног съехавший следом мальчишка постарше.
   Ребята забарахтались в песке.
   -- Сашкин! - Людмила подскочила к ним, подняла обоих на ноги, стала осматривать Сашу, а потом сделала замечание незнакомому мальчику: - Осторожнее же надо! Ты ведь уже большой, зачем поехал, когда он еще не встал?
   -- Я соскользнул...
   -- Беда мне с тобой, Дюша! Беда! - посетовал мужской голос.
   Люда обернулась. К мальчишке подошел мужчина и отряхнул на нем одежду.
   -- Извините, -- сказал он Людмиле. - За ними не уследишь...
   -- А все же следовало бы... -- проворчала та, но раздражение прошло, и няня улыбнулась ему. - Сын?
   -- Племянник. Решил потратить время, общаясь с юным поколением. Ведь знаете же: чтобы узнать все о каком-то народе, достаточно приглядеться к его детям...
   -- А вы что, иностранец?
   -- Да нет. Боюсь, что это вы - иностранцы.
   В его темных глазах заплясали чертики. Люда подозрительно оглядела его и вернулась к своей собеседнице, не сводя глаз с Саши.
   Незнакомец присел на корточки и о чем-то заговорил с мальчишками. Саша смеялся и с явной симпатией отвечал мужчине. Люда успокоилась: сын Гроссманов никогда не ошибался в людях. Она убеждалась в этом уже не раз. И если уж Саня выбрал этого человека, то, несмотря на необычность, тот, скорее всего, неплох.
   Племянник Дюша вскоре убежал от них резвиться на каруселях, а Саша и Дюшин дядя уселись в песке и принялись, болтая, что-то лепить. Саша то и дело бегал с пластмассовым ведерком к фонтану, а незнакомец, оставаясь один, щурил глаза и в лучах вечернего солнца поглядывал на Людмилу. Она смущенно улыбалась и отворачивалась. Неужели?.. Но она такая некрасивая... На нее никогда не заглядывались мужчины, а этот проявляет интерес. Люда краснела и отвечала бабульке невпопад. Впрочем, та была слишком занята монологом о своей жизни, чтобы заметить ее невнимание.
   -- Это маманька твоя? - спросил Сашу дядя Дима (они уже успели познакомиться и найти общий язык).
   -- Не-а... -- ответил мальчик, аккуратно собирая ладошками песок и формируя из мокрой кучки нечто похожее на конус. - Это тетя Люда. Мама работает...
   -- Видели мы, как "работает" твоя мама... -- пробормотал в сторону Дмитрий и помог Саше нарастить постройку. - Ты неплохой созидатель... архитектор...
   -- А что это?
   -- Тот, кто строит дома.
   -- Мы что - строим дом? - с сомнением в голосе осведомился мальчик, изучая то, что они создали совместными усилиями.
   -- А как же!
   -- Я думал - замок...
   -- Вот так всегда: постройку бросаем на полпути... А все почему? От недопонимания целей...
   -- Я хочу построить замок.
   Саша зажмурил один глаз от светящих в лицо солнечных лучей и задорно поглядел на Дмитрия. Тот, скорее невольно, чем сознательно, протянул руку и взъерошил золотисто-русые волосы мальчишки. Он думал о своем и не слышал ребячьей болтовни.
   -- Что говоришь? - переспросил Дмитрий, возвращаясь к реальности.
   -- Я хочу построить замок. А ты?
   -- А я - башню. Башню старого дракона.
   -- Мне нравятся драконы. Они красивые, -- Саша деловито полил песок остававшейся в ведерке водой. - А как сделать башню дракона?
   -- Чем выше, тем лучше.
   -- Выше тебя?
   -- Выше неба.
   -- Ну ничего себе! - восхитился мальчик, однако прагматик взял в нем верх над романтиком: -- Нам песка не хватит...
   -- Не хватит, -- признал Дмитрий. - Вот так суровая реальность разбила наши с тобой хрустальные мечты, племянничек... Что ж, зато потом это кое-кому пригодилось...
   Саша засмеялся. И все-таки башня получилась на славу: почти с него ростом, витая, утончающаяся кверху... Половина гуляющих в парке собралась возле их творения.
   -- А теперь - смотри! - шепнул Дмитрий, заставляя Сашу отвернуться вместе с ним от посторонних людей и ловким жестом фокусника доставая изо рта маленькую черную фигурку. - Узнаешь?
   Саша подставил ладошку:
   -- Дракончик?
   -- Посадим его... вот сюда! - и мужчина водрузил статуэтку на вершину песчаной башенки. - Хоть так у нас что-то получилось...
   -- Такой красивый! - восхитился ребенок.
   -- И потому я дарю его тебе.
   -- Спасибо.
   Саша сел в песок и, завороженный, уставился на башню. Людмила не выдержала - подошла к ним, раздвигая собравшихся у песочницы людей.
   -- Как вам наша Вавилонская башня, тетя Люда? - воскликнул Дмитрий.
   -- Это та, где жил Тутанхамон? - уточнила она, мягко говоря, слабо знакомая с древней историей.
   Дмитрий расхохотался:
   -- Угу! Вместе с Нефертитей!
   Кто-то из родителей засмеялся, и Людмила насупилась:
   -- Сашкин, нам пора домой. Мы очень долго гуляем, а ты голодный.
   -- Я не голодный. Дядя, а ты завтра придешь?
   -- Ну еще бы! Цапай! - Дмитрий вложил в ручку мальчика обсидиановую фигурку и стал озираться в поисках своего племянника.
   А вечером, когда Саша, по всем правилам, должен был уже спать, Рената услышала в его комнате голоса. Это заставило ее обомлеть, ибо что-то очень знакомое доносилось из спальни сына.
   Женщина тихонько подкралась к двери и прислушалась.
   -- Задержи ее, Фирэ! - нарочито хриплым, подражающим мужскому, голосом кричал Саша.
   Затем раздалось какое-то цоканье. Рената осторожно заглянула в щелочку и увидела: Саша играл, сидя на пушистом коврике возле пирамидки, сложенной из разноцветных кубиков конструктора. В одной руке он держал маленькую пластмассовую куколку, в другой - что-то черное. Куколка взбиралась с Сашиной помощью на пирамидку, черное нечто преследовало ее.
   -- Остановись! -- завопил мальчик, подразумевая, что это слова того непонятного черного в его правой руке. -- Танрэй! Никто не причинит тебе зла, разве ты не понимаешь этого?! Ал вернется, и в следующий раз он будет другим! Настоящим!.. Клянусь тебе! Я сделаю все!
   Куколка оказалась на вершине.
   -- Нет! Не надо! -- Саша задыхался. - Подожди!
   -- Лучше так... -- звонко добавил он (за куколку).
   -- Стой! Сестренка! Я не стану неволить тебя! Клянусь памятью Оритана, клянусь нашим общим "куарт"! Ты не увидишь меня больше! Не делай этого!
   -- Пусть лучше будет так...
   Саша вскрикнул, выронил из рук обе игрушки и, зажав голову руками, скорчился на полу в мучительных рыданиях.
   -- Мама! Мама... -- стонал он.
   Рената уже вбежала к нему, подхватывая Сашу на руки и плача.
   -- Не уходи! Не бросай меня опять! Мама! - он вцепился в ее шею с такой силой, что Ренате стало больно.
   Цепочка защемила кожу, но женщина лишь прикусила губу и закрыла глаза. И высилась, уходя в небо, перед ее внутренним взором громада Великой Пирамиды...
   "Это, сестренка, встреча немого и слепого... Ты помнишь, чье пред тобою послание? Маленький слабый мальчик, потерявшийся в огромной и грозной Вселенной... Среди звезд он ищет миры своих родителей и кричит, кричит, кричит им немым криком, а они не слышат его, потому что разучились слушать. Назови мне имя его, сестренка!"
   "Коорэ".
   "Коорэ! Коорэ!!! Ты сотворила его имя! Да будет "куарт" наш един!"
   "Да не иссякнет солнце в сердце нашем, Сетен"...
   "Я не прощаюсь. Мы очень скоро свидимся!"
   Рената прижала губы к раскаленной щеке засыпающего сына и медленно осела на пол, разглядывая оброненную ребенком фигурку из отполированного вулканического стекла. Это была маленькая статуэтка черного дракона.
  

ВНЕ РЕАЛЬНОСТИ. НИКОГДА. РОСТАУ

  
   "Да, Паском, да, Учитель, вы видите всех нас. Мы пред вами как на ладони. Вы скорбите по нам. И тогда, глядя в последний раз на берега Оритана, вы так же скорбели и прощались с нашей великой страной. Ведь, в отличие от других, вы знали, что ее ждет...
   Но вы недоговорили. Вы часто недоговариваете в речах своих, Паском. Знаю, отчего, знаю, что все это оправданно. Мы все учились молчать, прежде чем снова обрели дар речи...
   Вы сказали Алу обо мне и о моей роли во всем этом. Сказали о Разрушителе. Сказали о Нате. Я догадывался, что так оно и есть. Но ведь было что-то еще, верно? Разве мой... пока - наш... так разве наш тринадцатый ученик - не Коорэ?! Почему отреклась атмереро? Как могу я действовать, не зная всего? Как смогу я охранить Коорэ от него самого, если он, к тому же, не является тринадцатым Попутчиком?
   Я понимаю: Разрушитель, довлеющий надо мною...
   Танрэй просила ключ у атмереро, но та сделала все, что зависело от нее. У атмереро больше нет ключей.
   Теперь даже не ключ - нет-нет, не ключ, а всего лишь маленькую подсказку - прошу я. У вас, Паском. У вас.
   Постойте! Еще раз! "Ведь и мой тринадцатый не единожды убивал меня, своего учителя, убивал и самого себя"... Я слышал эту фразу, но что значит она в ваших устах? Она касается меня, вашего последнего ученика. Знаю. Однако в чем же подсказка? Как отнести это к Коорэ или моему истинному ученику, прихода которого я должен дождаться, а в противном случае ребус не будет разгадан и объединение не произойдет?
   "Тринадцатый убивал себя и своего учителя, прежде чем..." О! Благодарю вас, Паском! Кажется, теперь мне стало понятно все! Последняя пластинка мозаики легла на свое место...
   О чем ты, Ормона? Да нет, просто нам давно не удавалось прогуляться с Учителем! Я?! Скрываю?! Да чтоб мне всю жизнь ходить на хромой ноге! И так хожу? Спасибо, это же благодаря тебе, верная моя...
   Хотела бы покинуть наше дурацкое общество? Оу! За чем же дело стало? Яд на полке, родная. Сама отыщешь или помочь?
   Итак, Учитель, мне осталось лишь заставить жить картинку, сложенную из кусочков реальностей. "Лишь"... Ха-ха-ха! Да, да... смешно, право. Даже плакать хочется...
   Я не стану церемониться, подобно атмереро. Сейчас все средства хороши ради достижения цели, даже изуверская жестокость. Пусть в случае неудачи наказание падет целиком на меня. Мне не привыкать.
   А вот и атмереро, легка на помине! Что ж, не буду вам мешать. Мне пора!"
  

ПЕРВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. СПУСТЯ ПЯТЬ ЛЕТ ПОСЛЕ ПРИБЫТИЯ. КУЛА-ОРИ

  
   На Оритане и в Ариноре было не принято, чтобы дети старше двенадцати-тринадцати лет жили вместе с родителями. Это правило оформлялось и укоренялось в течение многих тысячелетий существования цивилизации. В первую очередь оно было связано именно с энергетикой: зрелый и увядающий организм невольно занимает у молодого и развивающегося часть той силы, которую, по закону Природы, должен черпать из окружающего пространства. И это лишает юное поколение возможности достичь необходимых жизненных целей быстрее, сроки растягиваются, а нетерпимое к любым промедлениям время не щадит никого.
   В возрасте шести-восьми лет мальчики начинали постепенно "выталкиваться" матерями из их общего пространства, и до подросткового возраста будущие мужчины воспитывались отцами. С девочками происходило в точности наоборот: они переходили полностью под опеку матери.
   Когда же начинался бурный рост отроков и формирование юношей и девушек, молодые южане и северяне определялись в школьные объединения, где проводили основную часть времени. Общение с родными никто не ограничивал, однако молодые люди были уже абсолютно самостоятельными личностями, полностью отвечавшими за свою жизнь. В школах они обучались всему, и все же связь с отцами и матерями не утрачивали.
   Этот же принцип действовал и у эмигрантов в Кула-Ори. Но два года назад Тессетен и Паском привезли из Эйсетти родителей Ала и Танрэй. Напуганные войной, те изменили свое решение и на старости лет отчаялись на перемены. Однако переезд не пошел им во благо: через год пребывания на Рэйсатру умер старый отец Ала, а спустя несколько месяцев за ним последовала и мать. Отдав умершим все почести, молодая чета решила, что родителей Танрэй необходимо поддержать своими внутренними силами, чтобы их не постигла та же участь.
   Мамаша Танрэй, несколько вздорная и легкомысленная северянка, бурно взялась за переустройство дома ("странного дома", как она говорила, дивясь архитектуре кула-орийских построек). Не раз бывавший у них в гостях ворчливый тримагестр Солондан частенько замечал, что не хотел бы иметь такую тещу, как у Ала, хотя по возрасту был ровней как раз ей. Танрэй терпеливо и молча переносила непривычное присутствие довольно надоедливой матери. Алу было тяжелее, и постепенно молодая женщина стала замечать: он старается как можно меньше времени проводить дома. Тестя Ал постоянно видел на работе, а потому не находил никакого смысла общаться с ним и с тещей еще и на досуге. Поначалу они с Танрэй пытались избегать их, уезжали куда-нибудь в горы или на побережье. Но - прискучило.
   Теперь же Ал находил отдохновение в домах друзей, в том числе (и чаще всего) - у Сетена.
   -- Мне тяжело делиться силами. Я не умею... -- пожаловался он однажды другу.
   Тессетен ухмыльнулся, дохнул в бокал и протер стекло салфеткой:
   -- А я так живу... -- он покосился на собиравшуюся куда-то Ормону: -- И что за неотложные дела гонят нас в джунгли, родная? - насмешливо поинтересовался экономист.
   Ормона остановилась, холодно взглянула на него и на Ала:
   -- А неужели тебя это интересует?
   -- Нет. Это для энциклопедии.
   Между ними состоялся безмолвный диалог, к которому Ал из соображений приличия не прислушивался. Ормона покинула их.
   Ал разглядывал глиняные фигурки на стеллажах в большом зале для гостей.
   -- Я не о жене. Танрэй я могу отдать столько, сколько потребуется...
   Сетен плеснул вина в сверкающие бокалы:
   -- Это потому что ей не требуется. Танрэй сама отдает тебе, а ты уже и не замечаешь подарков...
   -- Да... -- грустно усмехнулся Ал, склоняя красивую черноволосую голову. - Наверное, ты прав...
   -- Ведь хорошо, когда все сидят на привязи, все под присмотром...
   Ал оглянулся. Сетен легким движением отбросил от лица волосы. Сейчас, в сумерках, его безобразие скрашивалось таинственным светом, льющимся из просторных округлых окон. Мужчины теперь были почти похожи - северянин и южанин...
   Все стало неправильно в их жизни. Свободного волка приходилось запирать в четырех стенах (вот тоже нонсенс - угловатые помещения; Ал никак не мог привыкнуть к новой архитектуре), жена добровольно обрекла себя на общение с людьми, которые вытягивали из нее силы, предназначенные не им...
   -- Интересные фигурки, -- заметил молодой человек, беря бокал.
   -- Ты находишь?
   -- Ну да. Откуда они?
   -- Так... развлекаюсь на досуге... Знаешь, братишка... А неплохо бы нам вспомнить былое...
   -- Это как?
   -- Помнишь праздник Теснауто у нас, в Эйсетти?
   -- Конечно! Но там столько сложностей!
   -- Зачем соблюдать все условности? Гвардия для охраны порядка в многолюдных сборищах у нас есть, до Теснауто еще целых три цикла Селенио... Остается лишь подрядить на это дело Кронрэя и его помощников - они справятся с постройкой павильона и ассендо нужных для этого размеров. Можем ведь мы повеселиться хоть раз за пять лет...
   -- Ты - за больший период... -- Ал сел напротив друга. - Слушай, а ты помнишь Теснауто третьего Саэто?
   -- Да. И Саэто тогда светил ярче, и ночь была чернее...
   Корень орийского слова "саэт" имел сразу несколько значений: в мужском роде к нему добавлялось окончание "о", и тогда "саэто" становилось понятием "светило", "солнце"; в женском роде -- "саэти" -- слово обозначало "мечту"... Присоединялись еще и окончания-дифтонги, и трифтонги, то есть сочетания гласных наподобие "оэ", "эо", "оуэ". В таком случае слово превращалось в глагол или наречие и носило совершенно иной смысл: "тосковать" или "грустно". У предков была поговорка: "Трудна судьба у девушки по имени Мечта, но если найдет она в себе силы преодолеть препятствия, то светел будет ее удел, как Солнце".
   -- Я забыл... сколько тебе сейчас лет, Сетен?
   -- Сорок один, братишка... Сорок один...
   -- А ты как будто вчера принес мне на ладони новорожденного Ната и сказал, что это - сын моего первого волка...
   Тессетен задумчиво съехал в кресле, откинул голову на валик, уставился в потолок:
   -- Да... И тогда мне было двадцать два...
   -- Забавно: почти двадцать лет - как вихрь... Да?
   -- Еще спроси об этом у Паскома!
   Они засмеялись.
   -- Что происходит с Ормоной, Сетен?
   -- А что происходит с Ормоной?
   -- Она словно не в себе. Я и прежде не понимал ее, а теперь... Впрочем, прости, прости.
   Тессетен небрежно отмахнулся:
   -- Чепуха. Нам ее и не понять. Избавь Природа нам ее понять - это я тебе уверенно говорю.
   -- Ты что-то скрываешь об Оритане, Тессетен. Я понял это еще тогда. Вы с Паскомом что-то узнали, когда ездили на родину. Неужели так все плохо?
   -- Ты себе и не представляешь, братец.
   -- Так расскажи!
   -- Не стоит.
   -- Сетен, это уже мне решать! Ты два года как стал... таким, каким стал. Я вижу. Говори, довольно уже молчать! Ни к чему эти тайны...
   Экономист повернул лицо к Алу, испытующе оглядел друга. По краешку стола ползла муха, и Сетен быстрым щелчком незримого ледяного посыла смёл ее прочь:
   -- И как только эти дряни сюда проникают?.. Не терплю насекомых... А ты смотришься на фоне моих уродливых статуэток. Контрастируешь. Из тебя получился бы недурственный идол, а дикари молились бы на твое изображение. Шучу... Два года назад на Оритане поднимался вопрос об ударах распада. По Ариноре.
   В черных глазах Ала отразился ужас. Его тело напряглось, а рука тесно сжала бокал:
   -- И чем это закончилось?
   -- Не знаю: мы с Паскомом улетели. Но то, что мы все до сих пор живы, вселяет надежду.
   -- Может быть, как-то подключиться к коммуникациям?
   -- Ал, седые волосы украшают далеко не всех. Зачем лишний раз испытывать свою душу? Ей и без того несладко.
   Ал вздохнул:
   -- Да... вовремя я успел оттуда уехать...
   -- Это уж точно, братишка! Совсем не исключено, что из-за твоей первой специальности тебя привлекли бы к разработке этой дряни. Я виделся со своими однокашниками, которые пошли по твоей стезе. И вспоминать не хочется.
   -- Наверное, им теперь не уехать оттуда...
   -- Даже не сомневайся. За ними надзор, как в древних казематах... Тесно нам, людям, на этом ветхом синем шарике... За пятьсот лет нас тут стало раз в пять больше. Вот и не сидится...
   -- За счет чего это все? Те же люди, те же "куарт"... Ума не приложу - откуда эти "в пять раз больше"? - Ал чертил на беломраморной столешнице символ Оритана и не глядел на друга.
   -- А ты об этом у Паскома спроси... Раскол, братишка, раскол. Вот как это объясняется. Количество, умаляющее качество. Когда прежде в семьях ори или аринорцев было больше двух детей? А посмотри, что происходит сейчас! Плодятся, как под завес времен... Когда это древние "куарт" аллийцев воплощались на диких территориях? Нет, впрочем, за десять тысяч лет такое случалось. Раза два. Потому и вошло в историю как великий парадокс: не тогда зачали, не ту силу вложили...
   -- Ты больше в этом разбираешься, Сетен... Для меня все это слишком сложно.
   -- Знаю. Потому и говорю. А вообще - хаос все это. "И отныне будет в жизни все прекрасно!"
   Ал усмехнулся:
   -- "И отныне будет в жизни все прекрасно!" Да, пожалуй, для того, чтоб порадовать дух, стоит затеять Теснауто...
   -- Стоит, стоит... -- Сетен устало сгорбился над столом, разглядывая свои руки с сухой, сильно загорелой кожей и узловатыми венами.
  

* * *

  
   Не выдерживала и Танрэй. Вместо того чтобы отдыхать после работы, она теперь все чаще брала с собой Ната и в сопровождении кого-нибудь из учеников шла в горы либо к реке, где рисовала эскизы или что-то писала, время от времени отбрасывая за плечо золотящиеся в отсветах заката длинные волосы.
   Набегавшись, Нат ложился поодаль, в траву, и слушал неуловимый для человеческого уха гул земли.
   Ишвар любил проводить время с ними: и Танрэй, и Нат были спокойными, умиротворенными, в их обществе ученик чувствовал себя хорошо, в душе не было ни облачка. Он растягивался на земле рядом с волком и тоже слушал глубину.
   -- Наши предки, атме Нат, говорили, что там ворочается четвертое Солнце... Когда придет тьма и все снова смешается, как медузы в море после шторма, Земля родит новое Солнце... Злые духи будут мешать его рождению, но оно взойдет. Все начнется заново... Так говорят старые люди...
   И, слушая Ишвара-Атембизе, Танрэй рисовала рождение четвертого Солнца, рисовала тени злых духов и молнии раскола. Она сама удивлялась потом тому изображению, которое получалось на полотне.
   Волк задумчиво приподнимал брови и скашивал серые глаза на разговорчивого дикаря. Ишвару казалось, что Нат понимает каждое слово, даже когда парень, забывшись, переходил на родное наречие.
   Приближение хозяина пес чувствовал раньше всех. Сгущались сумерки, багрянец, заливавший запад, таял, мрачнея, и Танрэй было уже почти не видно того, что она рисует. Когда Нат вскакивал и бросался в заросли, молодая женщина послушно собирала свой этюдник: волк не ошибался.
   Ишвар вел ее по безопасным тропкам и внимательно смотрел по сторонам и на землю: атме очень боялась змей и ядовитых насекомых, коих в здешних краях водилось несметное количество. Проводив ее до места встречи с Алом, ученик быстро удалялся.
   Все чаще они возвращались домой молча. Полностью молча. Алу не хотелось говорить, не хотелось тепла, которое готова была отдать ему Танрэй. И она это прекрасно чувствовала. Но разве в силах они что-то изменить?
   В этот раз Ал казался веселым. Даже чересчур. Отчаянно-веселым, и это настораживало. Волку его неестественная приподнятость совсем не понравилось, и он, упершись передними лапами в грудь хозяина, заглядывал ему в глаза, пока тот не прикрикнул:
   -- Ну хватит! Довольно!
   Нат вздохнул, тяжело опустился на четвереньки и обреченно потрусил рядом. На тропинке показались Ишвар и Танрэй. Она ощутила то же самое, что и верный Нат.
   -- Что-то случилось, Ал?
   -- Нет, -- он машинально взял у нее из рук тяжелый этюдник и добавил: -- Вернее, да. У меня хорошие новости: скоро мы отметим праздник Теснауто. Кронрэй и его созидатели обещали помочь нам в этом...
   На ее усталом, но все таком же красивом и юном, как прежде, лице отразилось вначале недоверие, а затем радость. Бедняга, подумал Ал, она тоже забыла здесь, что значит - веселиться...
   Танрэй ухватила пальцами подол своего легкого сиреневого платья и, напевая, закружилась возле мужа. Маленькие ловкие ножки едва касались земли:
   -- Я не умею танцевать, но всегда обожала Теснауто! - воскликнула она и неожиданно замерла: -- Ты слышал?!
   -- Нет. Что? - Ал остановился как вкопанный и прислушался.
   Нат дернул ушами, оглядываясь.
   Ледяная волна прокатилась по телам каждого из них троих. Люди не слышали больше ничего, а волк различал каждый звук. Они не чуяли запаха смерти, а к западу отсюда сейчас случится смерть...
   Ал схватил пса за ошейник, хотя Нат и не собирался покидать их здесь. Хозяин уже давно не доверял ему. Плохо.
   -- Идем поскорее! - Танрэй испуганной рыжей белочкой забилась под мышку мужу. - Мне отчего-то страшно...
   Еще бы не страшно! Волк слегка потянулся вперед, хотя из-за этого ошейник удушающе сжал ему горло, и заглянул в лицо хозяйки. То, что вызывало в ней лишь смутную тревогу, Нату виделось отчетливо, словно он сам был там, за много ликов отсюда...
  

* * *

   Кровь почти кипит от возбуждения.
   Саткрон не чаял в себе такого азарта. Выслеживать туземца, словно дикого зверя, красться за ним, зная, что конкуренты поблизости и тоже не дремлют...
   Охота на зверя - немного не то. Нет такого куража. Хотя все ори и считают аборигенов обезьянами, в сердце и душе теплится ощущение: жертва - человек, не зверь. И потому так сладостно и захватывающе ноет в животе, потому столь приятно щемит в груди. Ты - царь. Ты можешь сделать с другим человеком то, что пожелаешь. Нет преград. Ормона кричит об этом всегда. Она прекрасна, когда призывает смерть! Она сама - словно воплощенье Смерти!
   Неважно, что в их шайке больше половины - сородичи тех, на кого они охотятся. Саткрон и гвардейцы-ори, примкнувшие к отряду Ормоны, не задумывались об этом.
   Саткрон ждал, и вот послышалось блеянье. Пастух со стадом одомашненных горных коз спускался в селение близ Кула-Ори. Эмигранты уже многому обучили местных, а ведь еще лет пять назад ни один дикарь не занимался сельским хозяйством и пользовался лишь подарками Природы: племени нужна растительная пища - лезь на дерево, племя нуждается в мясе - иди на охоту. Все просто. Но город разрастался, завязались торговые отношения с соседями, оританянам нужен был комфорт, к которому они привыкли. И потому цивилизаторы торопливо передавали свой опыт ученикам, стоящим в своем развитии на несколько ступенек ниже них. Вмешивались в естественное течение жизни, уже не считаясь с этическими принципами, которые проповедовали раньше: "Эволюция должна происходить без искусственных рывков". Хорошо рассуждать так, когда ты блаженствуешь на родном Оритане или на Ариноре. Когда нужно выживать, все принципы отходят далеко на задний план.
   Медлить было нельзя: один из дикарей-охотников занял заведомо более выгодное положение. И Саткрон быстро побежал вниз, пригибаясь и почти стелясь над землей. Кровь снова заклокотала в его жилах.
   Одна из проклятых коз почуяла неладное, суетливо дернула задом и остановилась, пережевывая траву и поводя по сторонам глупым взглядом глаз с горизонтальным зрачком. Стадо сбилось в кучу, готовое в любой момент разбежаться.
   -- Эой! Эой! - прикрикнул на них пастух и зарычал что-то на своем убогом языке.
   Саткрон замер. Исчезли и конкуренты. Правила таковы, что если жертва тебя заметит или - того хуже - успеет предпринять попытку защититься, ты лишаешься права преследовать ее в дальнейшем. Если же этот этап прошел гладко, но когда ты сворачиваешь ей шею, она издаст хоть звук - ты не участвуешь в следующем предприятии, над тобой посмеиваются друзья и вообще ты начинаешь чувствовать себя неудачником. Саткрон уже однажды прошел через это и больше не хотел.
   Темнело быстро. Пастух поторопил стадо. У него в руках нешуточное оружие. Вряд ли, конечно, он умеет управляться с ним так, как нужно, однако опасность, что туземец будет сопротивляться, все равно остается... Однако Саткрону это лишь добавило нетерпения.
   А вот, пожалуй, удобный момент: тропинка сужается, с одной стороны - обрыв, с другой - скала. Пастух прогоняет стадо вперед себя.
   Еще несколько шагов под неумолчное блеяние и дробный стук копытец. И вслед за последней козой Саткрон вырывается из кустов.
   Туземец не успевает и охнуть, а его позвоночник уже глухо крякает под руками убийцы. Одним движением Саткрон сбрасывает труп в обрыв. Даже не нужно возиться, маскировать следы преступления. Очевидный несчастный случай. Бодливый козел столкнул бедолагу-пастуха.
   Недовольные проигравшие покидают засаду. Саткрон доволен, как никогда.
   Иэхэх, со злостью перерезав глотку одной из коз в разбегающемся стаде, взвалил ее на плечо.
   -- Вот! Будет чем отпраздновать! - рассмеялся герой нынешнего дня.
   Смех сотоварищей заставил смириться с победой белого даже угрюмых дикарей. Сегодня ночью будет пир!
  

* * *

  
   Копыта глухо стучали где-то далеко внизу. Нереяроссе казалось, что каурый стал выше ростом и не чует под собой ног, а посему то и дело сбивается с аллюра, взбрыкивает, спотыкается...
   Дочь степей, она никогда не боялась ездить верхом без седла. Сидя на спине коня, Нереяросса чувствовала себя с ним единым целым. Но сейчас что-то изменилось... Девушка перестала понимать каурого, а тот бежал, бестолково, как никогда, взметывая гриву и храпя.
   В лицо Нереяроссе светила полная луна...
   И вдруг наезднице почудился взмах невидимых крыльев справа от них. Каурый в ужасе заржал - высоко, прерывисто, визгливо. Заржал -- и дернулся в сторону.
   Девушка успела только подумать, что ее ждут там, у кибиток. Ждет он, любимый, отыскавший ее на длинном и запутанном пути.
   Небо перевернулось, луна отчаянно закувыркалась перед глазами. Нереяросса еще не осознала, что она просто скатывается со спины вставшего на дыбы коня.
   Каурый завалился назад, повинуясь натяжению стального мундштука, рвущего ему губы.
   Ледяные крылья...
   Пронзительная боль впилась в мозг. И в следующее мгновение стало легко-легко, как...
  

* * *

   -- О, не надо! -- слова сорвались с губ за секунду до пробуждения, и лишь потом Танрэй распахнула полные ужаса глаза.
   Сердце колотилось в горле, громыхало в висках, пульсировало в ногах, а затылок трещал от боли.
   Из окна в лицо ей светил полный Селенио...
   Танрэй вскочила, выбежала из комнаты и услышала возмущенный крик своей матери:
   -- Этот пес снова забрался в ванную комнату! Пошел! Пошел вон! Он как будто подглядывает за мной!
   -- Одуванчик мой, не шуми, пожалуйста! Я ведь много раз говорил тебе запирать двери, когда идешь принимать ванну! - как всегда изысканно-вежливо отозвался отец.
   -- Почему я должна в своем доме запираться от какого-то волка?!
   Танрэй присела в коридоре и, потрепав холку изгнанного Ната, шепнула:
   -- Получил? - а затем добавила в полный голос: -- Мама! Ну перестаньте же! Нат не подглядывал, вы приписываете ему прямо-таки излишне человеческие качества! Он любит воду, он всегда заходит с нами в ванную!
   -- Это возмутительно! Я только сейчас вымыла здесь все, а ваш пес притащил сюда грязь и шерсть!
   Убеждать мать в обратном было бессмысленно. Хорошо, что Ала еще не было дома: он не пришел бы в восторг от выпадов тещи в адрес нелюбимого ею домашнего питомца.
   -- Волк должен жить на улице! - слышалось вслед дочери, когда та запускала в свою спальню Ната.
   -- Одуванчик! Ты скоро? Ванна будет нужна еще мне и Танрэй! Иначе мы опоздаем!
   Танрэй задвинула дверь. Нат вздохнул и растянулся на полу.
   -- Сегодня Теснауто, Нат, -- сказала женщина. - Не злись на маму: она всегда становится нервной перед такими событиями...
   Танрэй говорила скорее воображаемому Алу, чем волку. Нат широко зевнул, слегка подвыв, а потом с чувством облизнувшись. Бедный Ал! Ему приходится терпеть родню, однако выхода нет... Уж Танрэй знает, каково ему...
   Молодая учительница участвовала в нынешнем спектакле. Она же и готовила его со своими учениками. Но вчера пропал один из них, исполнявший главную роль в действе. Господин Дрэян, начальник гвардейцев, взялся за расследование, и все старались не думать о дурном. Однако предстоящий спектакль был на грани провала. Танрэй уговаривала мужа подменить ученика, но Ал был слишком занят и вообще не любил сценическую игру. "Предпочитаю жизнь!" -- всегда посмеивался он в тех случаях, когда она интересовалась его мнением об увиденном. На помощь внезапно пришел кулаптр Паском. Он любезно согласился стать партнером Танрэй, и у той камень упал с души: Паском умеет все.
   Танрэй неторопливо готовилась к Теснауто, а волк дремал на полу, подставив мохнатый бок под ее маленькие ступни. Зверь был на вершине блаженства, когда ноги хозяйки щекотали его ребра.
   А она была не так уж рада. Во-первых, этот странный трагический сон о какой-то женщине, которой была она сама. Во-вторых, воспоминания о былых праздниках Теснауто в Эйсетти... Сейчас на Оритане ведь уже наверняка не до праздников. Они живут здесь и почти ничего не знают о родине, где идет жестокая война. Танрэй надеялась вернуться. Ей не верилось, что безумие бесконечно. Когда-нибудь война прекратится и, пусть даже старыми, они с Алом приедут обратно и предложат посильную помощь, чтобы восстановить прекрасные города...
   Танрэй не замечала, насколько изменилась за эти пять лет. Она научилась долготерпению и сдержанности, но в то же время утратила умение отметать тяжелые мысли и быть беззаботной. Приезд родителей и ежедневные жалобы матери усложнили ей жизнь, и все же молодая женщина в душе была довольна, что они теперь все вместе - как ей того и хотелось при отплытии с Оритана.
   -- Танрэй, мы уходим! - постучавшись к ней в комнату, сообщил отец. - Ты с нами?
   -- Нет. За мной придет Ал. Идите!
   Она перевела дух. Хоть немного побыть дома в одиночестве... А ведь прежде она побаивалась оставаться здесь одна: все казалось ей чужим. Но сейчас и Нат с нею, и Кула-Ори стал уже таким знакомым. Не родным, конечно. Здесь все было не так, как Дома; но, созданный руками ори, новый город позволил Танрэй смириться с неизбежным.
   Ал всегда приходил вовремя. За те двенадцать лет, что они вместе, супруги научились угадывать мысли друг друга не хуже, чем угадывали их прежние воплощения "куарт" Ала и Танрэй, о которых изредка рассказывал Паском и которые ни Ал, ни Танрэй почти не помнили. Теперь их взаимопонимание приобрело иную окраску - житейскую, упрощенную, земную. Но Танрэй считала, что это ничуть не хуже, что ниточка теперь не разорвется никогда...
   Они уже выходили, когда Танрэй, сама того не осознавая, открыла запертый мужем замок на двери. Волк стоял высоко на балконе и смотрел им вслед. При бледном свете Селенио на фоне затекавшего тучами неба был виден лишь его статный черный силуэт и зеленые огоньки глаз.
   Лишь очутившись на сцене, замаскированная, переодетая, пред лицом сотен жителей Кула-Ори и гостей, Танрэй пришла в себя и словно проснулась.
   Кулаптр был, как и все актеры, в маске. Женщине подумалось, что такой, облитый лучами прожекторов, направленных на сцену, он выглядит совсем молодым. Не дряхлела фигура Паскома, не менялся голос...
   Танрэй ощущала на себе взгляд. Нет, все смотрели на нее, но это был Взгляд. Заиграла музыка, и за те несколько мгновений, пока они с Паскомом готовились встретиться в танце, молодая учительница перехватила этот Взгляд, посмотрев сквозь прорези в маске на лица зрителей. Ал - спокоен, безразличен, то и дело отвлекается, слушая Кронрэя или шепча что-то на ухо Тессетену. Сетен... Сетен пристально смотрит на нее из-под своих косм: Танрэй отчетливо ощущает его. Прежде ей казалось, что он насмешничает или издевается, когда смотрит именно так, а теперь поняла: ему не нужна маска из папье-маше, он прячется за своей отталкивающей внешностью, да еще и прикрываясь волосами. За те же двенадцать лет Танрэй успела слегка разгадать его. Этот человек не предаст никого и никогда. Даже если ему будет очень тяжело выбрать... И она слегка кивнула ему, ощутив волну поддержки и одобрения с его стороны. Дрэян, молодой командир гвардейцев. Он вроде и следит за действием, но косится на Тессетена. И очень нехорошо косится... Саткрон, тот самый офицер, который едва не убил два года назад Ната и которого Танрэй отныне тихо ненавидела, стоит навытяжку, всем своим видом подчеркивая: "Я здесь несу вахту и мне наплевать на эти дешевые развлечения!" Отец и мать Танрэй. Она, как всегда, что-то шепчет мужу, не сводя глаз с дочери, тот согласно кивает и улыбается, чтобы поддержать новоиспеченную актрису. От него веет нежностью.
   А вот Взгляд... И Танрэй поймала его. Это был взгляд Ормоны. Танрэй задохнулась. Она и не подозревала, насколько жена экономиста зла на нее. В ее глазах была не ненависть, не презрение. Хуже. Там клубилась лишь черная злоба.
   Оркестр заиграл громче, и Танрэй порхнула в объятия кулаптра.
   -- Там спектакль поинтереснее? - с улыбкой, чувствующейся в тоне, шепнул Паском.
   Танцуя, они изображали любовь между мифической царицей Танэ-Ра и бывшим священнослужителем Тассатио. Легенда о великих аллийцах была любимым произведением Танрэй, хотя ей и не нравились "жертвенные" сюжеты. Это - являлось исключением из правил.
   Паском был великолепен. Он двигался с грацией дикой кошки, он просто заражал своей силой приунывшую от взгляда Ормоны Танрэй.
   -- Спасибо вам, Паском! - шепнула та.
   Она не привыкла, что кто-то дает энергию ей...
   Две маски. Всего лишь две маски. А за ними - целая жизнь загадочного народа... И если бы не кулаптр - еще неизвестно, получилось бы у актеров передать аллийский дух или нет.
   Паском отдавался роли полностью. И все, в том числе Танрэй, в момент "убийства" Правителя, в момент разговора Танэ-Ра и Тассатио в темнице, стали замечать его отчетливое сходство с Сетеном. Он словно играл его самого. Его голос был голосом Тессетена, его жесты, его манера держать голову, чуть склонив тяжелый лоб, принадлежали другу Ала - и более никому...
   И когда Паском, сдернув не шлем-"корону", а маску, забился на сцене в своем последнем танце, публика встала. Тяжелая, гулкая музыка висела под сводами павильона, слышная на ассендо, слышная далеко-далеко в окрестностях.
   Над Кула-Ори сгущались тучи и мигали молнии приближающейся грозы.
   ...Соединение, поддерживающее плиту над одной из секций бального зала, слегка дрогнуло и ослабло. Во время проектирования был допущен всего лишь маленький недочет, который созидатели не успели исправить, торопясь воздвигнуть павильон к сроку, и который нейтрализовали за счет более сильного крепления лестницы, ведущей на ассендо. И никто не заметил теперь нескольких песчинок свежей облицовки, осыпавшейся с потолка. Все были поглощены последней сценой спектакля...
   -- Просто нет слов! - признался Сетен, когда Танрэй и Паском рука об руку, в своих обычных, разве что более нарядных, одеждах вышли в один из бальных залов. - Сестренка! У тебя дар! О вас, Паском, я даже и не говорю!
   Кулаптр похлопал его по плечу и с улыбкой покинул свою спутницу.
   -- Тебе понравилось? О, Природа! Мы столько готовились, а потом исчез Ашшур... Я думала, будет полный провал... Как тебе Ишвар в роли судьи? По-моему, он справился отлично! Почти без запинки говорил на настоящем ори!
   -- Защебетала, защебетала! - усмехнулся Сетен и слегка коснулся губами ее пальцев. - Можешь гордиться.
   -- Где Ал?
   -- Не знаю...
   Будь на месте Танрэй кто-нибудь другой, экономисту было бы просто солгать, пряча свое лицо в тени. Но она поняла, что Сетен знает. И даже увидела сквозь стекло купола павильона, что Ал разговаривает на ассендо с Ормоной. Многое было видно внутри этого сказочно-воздушного, изысканно-прозрачного здания...
   -- Танрэй! Мы с мамой в восторге!
   Тессетен предпочел смешаться с толпой, оставив Танрэй в обществе ее родителей, рассыпавшихся похвалами.
   И тут громыхнул первый раскат грома. Сразу начался ливень, и все, кто находился на открытом ассендо, заторопились вниз.
   Встряхиваясь, по зарослям бежал громадный волк. Дождь застал его в пути.
   Гвардейцы сменились на вахте. Теперь те, кто дежурили в павильоне во время спектакля, могли отдохнуть. Саткрон предложил Дрэяну пройтись, но тот отказался.
   ...Вода просочилась в щель, образовавшуюся между перекрытиями купола. Крепеж слегка дернулся, соединение ослабло еще немного...
   Ливень закончился на удивление быстро, ветер живо раздул тучи, вновь приоткрывая лик Селенио. Дома Кула-Ори казались безжизненными, лишь выстроенный на возвышенности, близ реки Кула-Шри, павильон Теснауто сверкал и переливался праздничными огнями. Здесь, в таком отдалении от мятежных Оритана и Ариноры, люди словно забыли о терзающей их мир войне...
   -- Я едва тебя нашел! - Ал обнял жену за плечи и поцеловал ее в шею.
   Танрэй покосилась на сверкнувшую черными глазами Ормону, перевела взгляд на супруга:
   -- А я и не пряталась...
   Он засмеялся:
   -- Ну прости, что не прибежал с похвалами. Я просил Тессетена извиниться за меня: было срочное дело. Ормона сообщила, что гвардейцы... впрочем, не хочу об этом сейчас. Давай после праздника?
   -- Говори, коли уж начал, -- Танрэй ощутила, что ноги ее стали непослушными, и села на бортик высокого фонтана в центре зала; повсюду кружились танцующие пары и звенела жизнерадостная музыка оританян, этих вечных оптимистов...
   -- Танрэй...
   -- Нашли Ашшура?
   -- Да.
   Она закрыла лицо руками. Спрятаться бы сейчас под той удобной маской. Что же это происходит?
   -- Давай лучше потанцуем, солнышко. Вставай, вставай! Отбрось эти мысли. Убиваться будем завтра...
   Ал почти насильно поднял жену, обнял ее и закружил:
   -- Все изменится. Все пройдет. Мы ведь даже еще и не сталкивались с настоящими трудностями, Танрэй. Ведь ты знаешь старую пословицу: "Если нет противодействия и все идет слишком гладко, то ты либо в чем-то ошибаешься, либо впадаешь в детство".
   -- По-моему, ты становишься циником, как Тессетен.
   -- Да, в последнее время мы много с ним общаемся... Как никогда... -- Ал угрюмо посмотрел в сторону самозабвенно танцующих неподалеку тестя и тещи.
   -- Но Сетен умеет вовремя остановиться, а ты - нет... -- прошептала Танрэй, и в звуках громкой музыки муж ее не услышал.
   Такому человеку, как Ал, цинизм был противопоказан. То, что придавало шарма той же Ормоне и не портило Сетена, в приложении к Алу казалось до отвращения неестественным. Почему? Танрэй не знала. Каждому человеку идет свой фасон платья...
   -- А ты попробуй снова начать писать стихи и песни, Танрэй! - вдруг сказал он. - Мне кажется, у тебя это получится лучше, чем прежде...
   -- Я молчала больше пяти лет, Ал. Думаешь, смогу запеть теперь? - улыбнулась она.
   -- Почему бы нет? Пред звездами мы все равны.
   -- Таким ты мне нравишься больше, -- она шутливо растрепала его густые волосы.
   Ал поцеловал ее. Пусть такие проявления и не были приняты у чопорных ори, но здесь не Оритан, да и люди уже совсем не те...
   -- Кроно бессилен перед их языком, -- он поднял палец к небу, которое подмигивало звездами сквозь прозрачный купол здания. - Такой хороший шанс что-то сказать самим себе - будущим. На память. Надеюсь прийти сюда еще не один раз. Здесь так много познавательного, за одну жизнь не изучишь...
   -- Вот истинные слова! - прозвучал у Танрэй за спиной безучастный металлический голос.
   Ормона сегодня превзошла саму себя в красоте. И откровенности. Ее лиловое длинное платье обтягивало соблазнительные, хоть и узкие бедра и представляло собой скорее юбку и две полоски ткани, крест-накрест прикрывавшие высокую литую грудь, неподвластную нападкам времени. Подтянутый загорелый живот был открыт, и в аккуратном пупке сверкал алмазный страз.
   -- Танрэй не будет против уступить мне своего мужа на один танец?
   Ала захлестнула вьюга яростных мыслей жены, но, по совести говоря, ему с самого начала празднества хотелось пообщаться с Ормоной чуть ближе, чем обычно. И в танце это было вполне достижимо.
   Жена Тессетена улыбалась в ожидании. И Танрэй пришлось уступить - именно уступить, как сказала Ормона - своего мужа, дабы не показаться невеждой.
   Созидатель Кронрэй словно только того и ждал: подхватил златовласую красавицу и, дохнув ей в лицо винными парами, стал горячо и торопливо рассказывать какую-то историю.
   Из дальнего угла бального зала за Алом и Ормоной мрачно наблюдал гвардеец Дрэян.
   Сетен, посмеиваясь, взирал на них сверху, с мокрого после дождя ассендо, где стоял в полном одиночестве.
   ...Плита слегка дрогнула. Если бы не громкая музыка, ее скрип можно было бы даже услышать...
   Тут грянул заводной и одновременно чувственный мотив. Танрэй догадалась, что это Ормона приказала оркестрантам сыграть именно его.
   И вскоре всем танцующим ничего не осталось, как освободить центральное место в зале, ибо лучше Ала и Ормоны это не мог бы станцевать никто. И если сыгранные Танрэй и кулаптром эротические сцены между Танэ-Ра и Тассатио выглядели как очень красивая стилизация, то здесь все было иначе.
   Ормона умышленно изгибалась так, чтобы перевязь на ее груди вздергивалась и слегка обнажала тело. Женщина блестящей змеей обвивалась вокруг Ала, ее черные волосы рассыпались, закрывая их обоих от посторонних глаз и намекая - там, под их шатром, происходит нечто интимное, запретное.
   Кронрэй растерянно оглянулся на Танрэй. Та молча смотрела на танцующих. Она понимала, что Ал сейчас поглощен Ормоной и готов на любое безумство.
   Дрэян стиснул рукоять своего оружия и добела закусил губу, не замечая этого и вполне готовый вспыхнуть.
   Танрэй развернулась и направилась в соседний зал, расположенный под ассендо. Ормона выглянула из-за плеча Ала. Заметив удаляющуюся Танрэй, жена экономиста мимолетно улыбнулась.
   Оглядевшись (почти все были там, откуда она сбежала), Танрэй, не разбирая пути, взлетела по ступенькам. И лишь когда натолкнулась на Сетена, замерла...
   -- Надеюсь, ты не собралась сделать то, о чем я подумал? - спросил экономист, красноречиво заглянув через витые перила ассендо вниз.
   Высота была головокружительной.
   -- Нет... Конечно нет... -- пробормотала, опомнившись, Танрэй.
   -- Ну, бывает, что мы, сестренка, не подумав, делаем ошибки, а потом расхлебываем их всю жизнь... На самом деле, конечно, запутываемся еще больше, но думаем, что расхлебываем...
   -- Сетен, прости, но не мог бы ты сейчас оставить меня одну?
   -- Не-а! - он одним глотком опустошил свой бокал и поставил его на карниз. - Как же многолики вы, женщины! Иногда вы олицетворяете собой мудрость, а в следующее мгновение можете стать глупее новорожденного младенца...
   -- Вы с Ормоной -- одна душа! -- в пылу раздражения выкрикнула Танрэй.
   -- Увы, да. С прискорбием отмечу, что и вы с Алом - тоже... Наверное, потому до сих пор и вместе... Может быть, и ты одаришь меня танцем, Возрожденная?
   Он впервые назвал ее так - на старом ори.
   -- О нет! Только не под эту музыку! - но Танрэй смягчилась: ироничный и резковатый Сетен сегодня был покладист, как никогда. Хотя он видел, он все видел! Или это игра, или ему все равно.
   -- Мне не все равно, -- вслух отвечая на ее мысли, произнес Тессетен. - Но... Да ничего, пустое. А что касается музыки - я напою тебе другой мотив...
   Он склонился к ее уху и тихо запел. Танрэй осторожно положила руки ему на плечи, он коснулся ее талии.
   Это была песня об Оритане. О прекрасных золотых храмах Рэйодэна, уходящих верхушками под облака, о горах Эйсетти, где персиковый румянец проступал с восходом солнца на округлых стенах домов, о пылающей красным камнем Коорэалатане, берега которой омывают волны Южного океана...
   Танрэй плакала. Она забыла об Але, в ней не было ярости к Ормоне. Исчез и Тессетен. Остался лишь его прекрасный тихий голос - и навсегда потерянный Оритан.
   -- Видишь, есть много более важных вещей на этом свете, чем измена любимого человека... -- сказал он, прижимая голову сникшей от горя Танрэй к своему плечу.
   И тут жутким озарением проявилась в ней мысль: много лет назад она выбрала не того. А еще раньше он выбрал не ту. Сетен приоткрылся ей сейчас, и женщина изумилась: как он умел прежде и умеет ныне сдерживать в себе такую бурю?! И совсем другой человек был сейчас перед нею - тот, кем он проступил сквозь ложь своей оболочки во время гнева на гвардейца Саткрона два года назад. Забывшись, тогда Тессетен нечаянно выдал себя. Сейчас, видимо, тоже.
   Жуткая маска мизантропа-Сетена съежилась и спала, не в силах больше держаться на его истинном лице.
   Танрэй поняла, что не умеют люди любить больше, чем любит он. Она поняла, что не существует в природе столь нежного материала, с коим можно было бы сравнить нежность, питаемую Сетеном к ней. Она поняла, что обо всем этом он может только молчать.
   Танрэй провела пальцами по его щеке, ее заалевшие жадными угольками губы уже готовы были получить поцелуй, но Тессетен оборвал наваждение. Перехватив руку Танрэй, на мгновение провел ее ладонью по своему лицу, а затем резко оттолкнул от себя.
   -- Теперь понимаешь, что не все равно? - с вызовом, откидывая гриву от безобразного чела, почти крикнул он. - Но не так, как думала ты! Это был незабываемый танец, сестричка! А теперь настало время повеселиться и мне!
   -- Куда ты?
   Сетен одним движением освободил плечо от вцепившейся в него руки Танрэй, свысока взглянул на собеседницу:
   -- Ты, кажется, хотела побыть в одиночестве?
   Танрэй отступила.
   В это время разгоряченные, позабывшие обо всем на свете, готовые танцевать еще и еще (да вот, жаль, музыка прекратилась!), Ал и Ормона смотрели друг на друга. Грудь у обоих вздымалась от прерывистого дыхания, глаза светились. Тогда Ормона шагнула к нему и на виду у всех поцеловала. Это было не мимолетное касание - поцелуй друзей. Ал ощутил, как ее раскаленный уверенный язычок скользнул ему в рот. И он ответил. Но опомнился первым:
   -- Все, все, Ормона! Все!
   Она тряхнула волосами и отошла.
   Все начали оглядываться. Под хрустальной аркой входа, усмехаясь, стоял Тессетен:
   -- А отчего бы нам, братишка, не поразвлечь публику еще? Поединок?
   Люди - даже туземцы, с трудом понимающие язык ори, -- охнули.
   -- Не всерьез, конечно! - тут же оговорился экономист. - Ради зрелища! А то наша четверка сегодня еще не полностью реализовала свои возможности! Что скажешь, Ал?
   И без дальнейших околичностей Сетен окунулся в свой любимый морок. Огромный тур, взревев, подскочил на дыбы и с оглушительным грохотом опустился всем своим весом на полированные плиты пола.
   Ормона с улыбкой глядела на Ала, стоявшего напротив разъяренного быка. Стройный, даже тонкий из-за черноты одежды мужчина - и косматое золотисто-рыжее чудовище с высокими острыми рогами, нацеленными сейчас в грудь противнику. И два рубина громадных глаз, яростно сверкавших из-под тяжелого мохнатого лба...
   ...Волк легко перепрыгнул ров, но Саткрон заметил зверя прежде, чем тот, увлеченный своей целью, почуял его...
   ...Танрэй медленно спускалась по лестнице с ассендо. Нет, ей совсем не хотелось стать свидетельницей того, что сейчас произойдет между Сетеном и мужем. С каждым шагом вязкая апатия овладевала ее телом и разумом, и женщина передвигалась, будто во сне...
   ...Первый крюк, поддерживающий металлическое перекрытие под потолочной плитой, полностью разогнулся. Плита просела. Отсыревшая штукатурка, крошась, посыпалась вниз, но человек - женщина - лишь бессознательно стряхнула ее с волос, в оцепенении стоя посреди пустого зала...
   ...Единственное, что успел сделать Ал, это увернуться, сотворить призрачную пелену и бросить ее в морду нападающего тура. Осаженный на скаку, тот хлестнул себя хвостом по крутым бокам и, захрапев, мотнул головой. Пелена растаяла. Последовал удар. Ала отшвырнуло раскаленной волной. Очевидцы вскрикнули. Бык вздыбился над жертвой, готовый со всего размаха всадить в нее рога...
   -- ...Тварь! - сквозь зубы прошипел Саткрон и выстрелил в Ната, когда тот уже приземлялся на ближайший берег рва.
   Волк почти по-человечески вскрикнул от неожиданности и от боли в плече. Сбитый ударом "железной молнии", он сорвался с края и покатился по осыпи к воде...
   ...Ал перекувыркнулся под копытами тура и ледяной волной сшиб его с ног. Павильон содрогнулся...
   ...Танрэй слышала только музыку, ничего больше. Ни единой мысли не было в ее голове, никакая эмоция не владела сердцем ее...
   ...Глинистая вода рва сомкнулась над телом Ната. Несколько мгновений - и, когда она уже начала успокаиваться, послышался всплеск. Человеческая рука ухватилась за камень. Из воды метнулась серебристая тень какого-то зверя и растаяла, проникнув в павильон Теснауто. Со всхлипом втянув в себя воздух, на поверхность, по которой плыли кровавые пятна, вынырнул длинноволосый мужчина. Он зажал ладонью плечо и взбежал по осыпи на берег...
   ...И в тот миг, когда тур вновь бросился на противника, Ал исчез, а вместо него призрачный волк вцепился в бычье горло.
   Ал и Сетен видели друг друга безо всякого морока. Оба метили друг другу в лоб сконцентрированной энергией подчинения, и ни один из посылов не достигал цели. Видел их такими, какими они были на самом деле, и еще один человек - кулаптр Паском. Для всех остальных бык и волк обратились в единый серебристый клубок двух равных сил, и этот шар, выбрасывая шипящие нити, с бешеной скоростью катался по залу.
   -- Не знал, что тебе это доступно, братишка! - сказал Сетен и, не касаясь Ала, опрокинул его навзничь.
   Тот расхохотался:
   -- И что ты завелся? Разве одному мне улыбается Ормона?!
   Сетен, метивший кулаком ему в лицо, нарочно помедлил и промахнулся. Ал отдернул голову. Кулак экономиста с гулом ударил в пол.
   -- Этот мальчишка, Дрэян, мне никто. А ты - мой друг, -- буркнул Тессетен.
   -- Ах, вот в чем дело! И долго еще мы будем смешить народ? - Ал откровенно веселился.
   -- Пока не набью тебе морду. Кстати, твой волк ранен...
   -- Да? - Ал проявил морок на себе и глянул на пораненное плечо. -- Ладно, потом посмотрю...
   Кронрэй с хмельным умилением восхищался поединком:
   -- Что творят! Что творят!
   -- Мальчишки... -- ворчал тримагестр Солондан, но никуда не уходил...
   ...Танрэй подняла глаза. Перед нею стоял незнакомый мужчина возраста Ала или моложе. Она ни разу не видела его ни в Кула-Ори, ни где-либо еще, но облик его показался ей странно знакомым. Серые непрозрачные, как кусочки гранита, глаза, пепельно-русые длинные, почти как у Тессетена, волосы, перехваченные на лбу темной повязкой. Одежда слишком старомодна, подобное носили, наверное, тысячу лет назад. Кроме того, мужчина попал под недавний ливень: и волосы, и камзол его были насквозь мокрыми.
   Женщина махнула рукою перед лицом, чтобы отогнать наваждение. Но незнакомец не только не исчез, но и коснулся ее рук. Под слышимую только ей музыку они закружились в танце.
   -- Кто вы? - шепнула она.
   Он слегка улыбнулся.
   -- Я вас знаю?
   Мужчина приложил палец к губам. Танрэй смотрела на него, не отрываясь. Ей вспоминались дома Эйсетти, изумрудная река, горы. Все как во сне...
   Она не замечала, что незнакомец оттесняет ее к выходу из бальной секции.
   -- Почему вы... ты... молчишь? - тут она увидела на его плече расползающееся темное пятно и взглянула на свои пальцы. Это была кровь. - Ты ранен?
   Вместо ответа он покачал головой, поднял ее на руки, и Танрэй ощутила силу, заключенную в его изящном с виду теле. Ей не хотелось сопротивляться. Она закрыла глаза.
   -- Ты ранен! Тебе нужно к Паскому...
   А он все так же молча уносил ее все дальше от павильона Теснауто...
   ...Несколько охранников безуспешно рыскали во рве, тыкая палками в воду.
   -- Вот тут, тут, правее! - Саткрон указал пальцем туда, куда, по его представлению, упал убитый зверь.
   -- Да тут не видно ничего!
   Саткрон посветил на то место фонарем.
   -- Ничего! - крикнули ему. - Хотя... Вот, на камнях кровь!
   -- Да, а вот два волчьих следа!
   -- Ищите! Он не мог далеко уйти, я подстрелил его!
   -- Может, утонул? - предположил кто-то.
   -- Да там воды по колено! Ищите!
   -- Тут, где кровь, еще человеческие следы! Странные такие! Обувь странная - никогда такой не видел!
   -- Ищите, говорю!
   Мимо них по берегу пробежала женщина, в которой выпрямившийся Саткрон узнал ту северянку, жену проклятого Ала.
   -- Эй! Атме!
   Но она не обратила на него внимания и скрылась в темноте.
   -- Чтоб тебя гады порвали! - пожелал ей Саткрон, хотя прекрасно знал, что всех гадов, когда-либо здесь водившихся, в радиусе многих десятков тысяч ликов распугала подобранная Ормоной команда...
   ...Последний крюк разогнулся. Крепление не выдержало, и плита резко просела...
   ...Поединок изменил свой ход. Тессетен внезапно ощутил, что больше не может контролировать себя. Злоба переполнила его сердце. И ему захотелось ошибиться, перебрать силы - чуть-чуть! И все будет кончено! Ведь он сказал ключевое слово - "Поединок"! А это было главным. Ал согласился - значит, он был готов к любому исходу. Хоть этот древний обычай и не практиковался на цивилизованном Оритане уже много тысяч лет, но нынешние воплощения древних "куарт" прекрасно знали правила. Однако Ал не готов, он воспринимает все как шутку, смеется. Что ж, тем лучше!..
   ...Танрэй видела только фигуру Звездного Странника, раскинувшуюся на полнеба. И никогда еще она не чувствовала себя так светло и легко. Тонкие покровы одежд упали к ее ногам, густая трава приняла попутчиков в свое лоно, а Танрэй смотрела в любимые глаза, где отражались яркие звезды небесного путешественника. Смотрела и не могла насмотреться, повторяя одно лишь имя - "Ал". А он, Ал, по-прежнему был безмолвен...
   ...И когда тур уже готов был поддеть противника на рога, под ними содрогнулся пол. Сетен замер.
   С громким треском лопалось стекло купола. Медленно, как в воде, потолок соседней секции падал вниз. В клубах пыли не было видно ничего. Просел и рухнул ассендо.
   -- Гвардейцы! Следить за порядком! Всем покинуть зал! - послышался резкий голос кулаптра.
   И Тессетен понял, что все силы Паском бросил на то, чтобы удержать лопнувший купол. А в соседнем зале звенели осколки разбитого стекла.
   -- Ал! Помогай! - крикнул экономист.
   Волк исчез. Они вдвоем присоединились к Паскому. Да и все, кто мог оказать поддержку, встали рядом с ними. Остальные бросились к выходам.
   Сетен взглянул через плечо. Прижавшись к нему спиной, вверх лил свои презренные силенки командир гвардейцев Дрэян. А Ормона, улыбнувшись им всем, покинула помещение. Хотя могла помочь. И хорошо помочь. Тессетен знал.
   Семеро ори, оставшихся внутри, знали, что их ждет. Стекло рухнет вниз и убьет их.
   -- Вы тоже - к выходу! - приказал Паском.
   Не иначе как старик решил пожертвовать собой? Тессетен усмехнулся: ну уж нет! Не кулаптр здесь лишний!
   Экономист слегка переместился к целителю. Вслед за ним невольно подвинулся и Дрэян.
   -- Паском, уведите остальных! - попросил Тессетен, чувствуя, что их силы приходят к концу, а потом хлестнул волосами по лицу командира охраны: -- И ты - вон отсюда! Живо!
   Купол заскрежетал. Один из отколотых кусков стекла начал отделяться.
   Ал отшвырнул Дрэяна вслед за тремя соотечественниками, подчинившимися приказу кулаптра.
   "Не поможет никто и ничто! - мелькнуло в мозгу Ала. - Значит, таков наш Путь".
   Они успели отступить, прежде чем осколки полетели вниз. И они не поверили сами себе, оказавшись снаружи.
   А павильон сминался и складывался, будто был сделан из бумаги. Ал увидел насмерть бледного Кронрэя, чьи созидатели были виной возможных смертей. Встретился глазами с невозмутимо улыбавшейся Ормоной. Заметил бегущих с восточной стороны гвардейцев наружного дозора во главе с Саткроном.
   -- Сетен! Ты куда?
   Экономист же, наоборот, бросился к восточному входу павильона, над обломками которого искрила разорванная электропроводка.
   Ал нагнал его при входе в зал.
   -- Здесь оставалась Танрэй! - глухо молвил Тессетен.
   Ал остолбенел. Этого не может быть! Это ложь!
   Тессетен исступленно разбрасывал обломки плит. Тур, облик которого он принимал во время полушутливого поединка, был не более чем теленком, если сравнивать по той силе, которую сейчас применял к своим (наверное, уже бессмысленным) действиям экономист.
   И Ал с тем же отчаянием бросился на помощь.
   С каркаса ассендо сорвалась последняя плита и, грянувшись на кучу обломков, сдвинула ту, возле которой находился Тессетен. Плита ударила его и навалилась сверху ему на ноги.
   Сетен вскрикнул и потерял от боли сознание...
   ...Танрэй обогнула ров. Она слышала грохот и подумала, что это гром. Но павильона больше не было.
   Женщина взбиралась по круче все выше и выше, мокрое от ночной росы платье путалось в ногах. Там, наверху, произошла трагедия. Но почему она сама оказалась так далеко отсюда? И что с нею было все это время? Танрэй не помнила ничего. Только Оритан, Эйсетти, тихую музыку и чьи-то сильные руки, которые унесли ее прочь отсюда...
   -- Мы видели госпожу Танрэй! - твердили стражники.
   -- Она бежала в джунгли, -- добавил Саткрон. - Вон туда, к реке...
   Кулаптр быстро и уверенно перевязывал изломанную ногу Сетена. Экономист так и не пришел в себя.
   Несколько сотен кула-орийцев толпились возле останков здания. Дрэян тихо распорядился, чтобы наверх подали машину. Он даже не посмотрел на Ормону.
   -- Это серьезный перелом, учитель? - спросил Ал.
   Кулаптр взглянул на него и ответил коротким кивком. Его помощники тотчас подхватили носилки, и как раз подоспела машина.
   Ал сел на землю. Если гвардейцы не обманывают, то Танрэй жива... Все живы... И она... Жуткий праздник...
   -- Ал! - услышал он призыв и вскочил.
   К ним бежала Танрэй. Мать с рыданиями бросилась ей навстречу.
   Танрэй оттолкнула всех, даже Ала. Вслед за кулаптром она заскочила в машину, увозившую раненого Сетена.
  

* * *

   И привиделось Тессетену в его мучительном сне, что стоит он на берегу гладкого, как зеркало, озера. За его спиной растет величественное древо, простершее в небо раскидистые ветви. Сетен заглянул в воду и увидел там то же дерево, только наоборот, вверх корнями. А сам он не отражался, точно и не было его здесь никогда. На противоположном берегу стоит женщина, тонкая, высокая и темноволосая. Однако эта незнакомка не из реальности, а из отражения. Сетен окликнул ее, и озерная гладь заволновалась, пошла рябью. Это было невыносимо -- не видеть ту женщину... Очертя голову он бросился в воду...
   ...И проснулся.
   Рядом с ним в комнате кулаптория сидела молчаливая Ормона.
   А Сетен помнил сквозь боль, что там, в темноте, его лица касались золотистые, нежные, как ранняя осень, волосы, помнил горячие слезы - ее слезы, свои слезы... Ему стало стыдно: он не смог стерпеть, он, кажется, выл от боли, пока его везли сюда... Танрэй видела все это... Как теперь он посмотрит ей в глаза?..
   -- И зачем все это? - спросил Сетен жену.
   Она повела красивой бровью, но ничего не ответила - ни вслух, ни так, как они привыкли. Тогда он добавил:
   -- Мы можем просто расстаться. Без жертв.
   Ормона взглянула на мужа, словно подозревала его в неладах с собственным разумом.
   -- Знаешь, хоть я и ненормальный, хоть меня и можно за деньги показывать на главной городской площади, но неволить тебя я не хочу.
   -- Супруги-ори не расстаются, -- вымолвила Ормона, разжав наконец губы.
   -- Супруги-ори не изменяют. А если изменяют - они не Попутчики. Это истина.
   -- Я тоже не слепая, Сетен!
   Он усмехнулся и посмотрел на свою изувеченную, обмотанную бинтами ногу.
   -- Как хочешь. Я предложил.
   -- Мы еще нужны друг другу.
   -- Да. Во мне еще есть несколько не отравленных местечек, родная. Наведайся туда. Исправь упущение.
   Ормона поднялась:
   -- Если ты думаешь, что она ждала твоего пробуждения, то ты ошибаешься...
   -- Тогда ты разучилась мыслить со мной в унисон, Ормона... -- с горечью улыбнулся Тессетен.
  

* * *

   Танрэй проснулась с первыми лучами солнца. Мужа дома уже не было.
   Что-то изменилось сегодня. Танрэй не могла понять - что. Этому не было названия. Это и радовало, и пугало.
   Она подошла к зеркалу. Все, что произошло вчера в павильоне Теснауто, было кошмаром. Она не помнила почти ничего. Вернее, помнила, но урывками. Разрозненные кусочки никак не хотели собираться в общую картину.
   Кажется, она проводила машину до кулаптория, потом Паском попросил оставить их наедине с раненым, потом Ал увел ее оттуда... Потом...
   О, да! Танрэй поняла, что изменилось, что это за новые ощущения...
   А когда поняла, то испугалась. В ней вспыхнула новая жизнь. Она еще никак не проявила себя, ей еще нет и дня. Но...
   Танрэй не знала, как отреагирует Ал. И еще - этого не должно было быть! И еще...
   В спальню, прихрамывая, вошел Нат. Ночью они, как могли, залечили с Алом его израненное плечо. Какой же негодяй так обошелся с несчастным животным, которое никому в своей жизни - кроме, быть может, нескольких лесных косуль, да и то когда было свободным - не принесло вреда?! Волк стар, за что над ним поиздевались? Это не когти или клыки зверя! Это след от выстрела...
   -- Нат... Иди ко мне, Натаути...
   Волк взобрался на кровать. Танрэй подхватила подол сорочки и прилегла рядом с ним, поглаживая мягкие уши волка:
   -- Я не знаю, как сказать Алу... Ты узнаешь первым, Нат... Ты будешь рад появлению маленького хозяина?
   Нат, не раздумывая, лизнул ее руку и вильнул седым хвостом. Танрэй не была уверена, что это ответ на ее вопрос, но засмеялась:
   -- Ты умеешь поддержать, мой милый волк!
   Нат с юмором посмотрел на нее. Женщина поцеловала его в сухой и шершавый черный нос.
   -- Если бы ты знал, Натаути, что было этой ночью... -- она вспомнила о трагедии в павильоне Теснауто и о Сетене, не обратив никакого внимания на то, как при этих словах внимательно взглянул на нее зверь. - Кажется, я знаю, кто может мне сказать верное слово!
   Нат вывесил язык и отвернулся в окно. Танрэй оделась за несколько мгновений.
   -- Он не испугается меня?
   Волк вытянул морду, двинул бровями и встряхнулся.
   -- Отдыхай, мой хороший! Пусть твоя рана заживет поскорее! - Танрэй погладила повязку на его плече.
   При входе в кулапторий она столкнулась с женой Тессетена. И какая-то завеса тут же сплотилась меж ними. Танрэй не поняла, откуда это взялось, но на сей раз присутствие Ормоны нисколько не обеспокоило ее.
   -- О! Сестричка! - весело воскликнул Сетен, приподнимаясь на подголовнике.
   Даже, пожалуй, чересчур весело. А глаза прятал.
   -- Как ты? - Танрэй присела возле него.
   Сетен как-то неприязненно поглядел на стул, который избрала она, чтобы сесть. Но других в комнате не было.
   -- Если тебе не трудно, Возрожденная, то перейди оттуда... хотя бы сюда... -- он подвинулся, указывая посетительнице на край постели.
   Танрэй повиновалась. Он был бледен, но в его серо-голубых глазах, прячущихся под космами, появился былой блеск.
   -- Сетен, если тебе что-то нужно, то скажи, и я...
   -- Да брось ты эту чепуху, сестренка! И перестань переживать. Женщинам в священном состоянии это крайне нежелательно.
   -- Ты знаешь?!
   -- Да.
   -- Но откуда?!
   -- Пф-ф-ф! - Сетен отвернулся.
   Танрэй опустила голову.
   -- Я думаю, Ал не обрадуется. Сейчас и без того тяжко... -- пробормотала она, вспоминая о родителях, с которыми у Ала не сложились отношения.
   -- Чушь. Сестренка - чушь! Не желай того обоюдно ваши души и сердца - ничего бы не было! Вы ведь ори! Здравствуй, Коорэ! - Тессетен шутливо обратился к ее животу. - Ты уже давно звал меня поиграть, мой мальчик!
   Танрэй нахмурилась, хотя ей сложно было удержать серьезность рядом с дурачившимся Тессетеном.
   -- Какой еще Коорэ! Сетен, я ведь пришла к тебе за советом...
   -- Думаешь, если один раз запрягла, то теперь впору погонять всегда? - вдруг едко спросил он, и во взгляде его мелькнул холод. - Не приходи сюда больше!
   -- Почему? - она отстранилась.
   -- Совет! В чем ты сомневаешься?! Ты - которая должна помнить и хранить все! Ты сомневаешься? Несчастный разум, логика, здравый рассудок, зима его поймет что еще - способны вызвать у тебя сомнения?! После этого я не желаю и знать тебя!
   Но Танрэй вовремя поняла, что так он шутит, и на ее душе полегчало.
   -- О, Природа! Сетен! Ты напугал меня!
   -- А-а-а! Вот то-то! - он ухватил ее за шею и притянул к себе.
   Танрэй услышала, как колотится его сердце.
   -- Громко? А иначе нельзя, сестренка! Иди и скажи своему Алу, что сердце и душа сильнее его ничтожной логики! Иди и скажи! Твой мальчик, твой Коорэ - он поможет тебе вспомнить и возродиться. Только с ним ты оправдаешь свое имя, только с его рождением ты возродишь и имя свое. Иди и скажи, сестренка!
   -- Да будет твой "куарт" един, Сетен!
   -- Да будет наш "куарт" един! - поправил ее он.
   Ал и не представлял, что узнаёт об этом третьим. Он не хотел этого. И не раз говорил ей, что не хочет. А потому прежде у них и не было таких безвыходных ситуаций: в семье ори появления ребенка должны хотеть оба - и муж, и жена. Хотеть душой и сердцем. Иначе этого просто не случалось. И вчера не изменилось ничего, по крайней мере, в желаниях Ала. Но, тем не менее, новая жизнь нашла свой путь и зажглась в ней... Только зачем? Зачем?
   Что ж, видимо, желание Танрэй было, что называется, "за обоих". Как бы он теперь к этому ни относился, обратного пути нет. Ну а если нет - остается лишь принять данность и попытаться приучить себя к мысли, что отныне ему придется делить свою любовь меж двоими. Может, это и неплохо. Ал не помнил.
   -- Ты что-нибудь скажешь наконец? - осторожно спросила Танрэй.
   Он засмеялся:
   -- А вдруг я потерял дар речи от твоего сообщения?
   -- Скажи серьезно! - нахмурилась она, и Ал тут же ущипнул ее за бок.
   -- Серьезно? А что серьезно? Все хорошо. Все отлично. Все за-ме-ча-тель-но.
   Танрэй хотелось верить, что именно так он и думает. Она и поверила...
  

ВНЕ РЕАЛЬНОСТИ. НИКОГДА. РОСТАУ

   Третий дарованный Тотом день ознаменовался противостоянием пяти блуждающих звезд1 в накидке Нут. Ярче всех ночью накануне решающего поединка светило созвездие Месхетиу, пожертвованное плоть от плоти своей Сетхом. Небеса предрекали победу ему, нынешнему правителю Та-Кемета, великому воину, брату Усира, ушедшего к извечным богам в Дуат. Кроме того, третий день был днем появления на свет самого Сетха, а это значило, что силы и удача прибудут к нему вдвойне.
   С жалостью поглядывали Нетеру на Исет и единородного сына ее, Хора. Не все были удовлетворены решением Ра, но спорить с ним не решился никто. И даже не страх перед своенравным Верховным Судией был тому причиной. С победой Сетха завершится этот нелепый, утомивший всех спор между родственниками почившего правителя.
   _________________________________
   1 "противостояние пяти блуждающих звезд" -- парад планет.
   Нетеру позаботились о том, чтобы смертные в своем мире не стали свидетелями того, что разразится в Ростау.
   Дрожала земля, терзаемая противоборством блуждающих звезд Сетх-Эм-Ухэ-Нечер-Эм-Дуаит, Себы-Джа, Хор-Джесера, Себы-Реси-Эн-Пет и Себы-Уэфти-Джа-Пет. Люди в страхе покидали свои жилища и уплывали прочь с острова. Смутен и черен был ныне разлившийся Хапи, великая животворная река Та-Кемета. И прежде чем ступить в тростниковые лодки, присланные Нетеру, селяне задабривали Себека1, отправляя по течению увитые цветочными гирляндами, нагруженные хлебами и запеченной бараниной маленькие жертвенные плотики.
   ______________________________________________________
   1 Себек - в егип. мифологии божество плодородия, бог воды, повелевающий разливами Нила. Центр культа - город Шедит (греч. Крокодилополис) в Файюмском оазисе. Изображался в виде крокодила или человека с головой крокодила.
   -- Все ли готово? - с тревогой спрашивала Исет, поглядывая в сторону западного берега, откуда с гор вот-вот должен был нагрянуть Сетх.
   -- Подожди, мама! - Хор, вместе с братом и хитроумным Тотом обмазывавший гипсом вытесанную из кедрового дерева ладью, улыбнулся матери. - Мы уже скоро.
   -- Я бы на твоем месте поупражнялся в другом... -- заметил Инпу, поднимая кверху перемазанные руки и плечом поправляя съехавшую со лба повязку.
   -- Не думаю, что Сетх даже волшбой сможет долго удерживать каменную ладью на волнах! - смеясь, откликнулся Хор.
   -- Но он сможет ее удерживать хотя бы недолго, -- приемный сын Исет слегка приподнял черную бровь. - В отличие от тебя.
   Премудрый Тот усмехнулся, но ничего не сказал.
   -- Ты слишком нетерпим к фальши, брат! - Хор залепил гипсом последний необработанный участок на деревянном борту.
   -- Должность такая... -- проворчал Инпу, не спавший уже несколько суток и оттого раздражительный.
   -- Не серчай, не серчай, Хентиаменти! - наконец вмешался Тот. - Правитель должен обладать чем-то большим, нежели чары или смекалка. А так - это все лишь забавы. Ты же видишь, что Сетх пока подшучивает над судьями. Почему бы не подшутить и над Сетхом? Перед началом главного?
   -- Главного? - переспросил Хор. - Вы что-то скрываете?
   Исет, Тот и Хентиаменти отвели глаза. Юноша пытливо вгляделся в их лица. Кажется, все трое сомневались в его силах. О извечные боги! Если даже сторонники не верят в него, то чего же ждать от недоброжелателей?
   Хор вздохнул. Любому человеку, даже если он сын правителя, необходимо чувствовать поддержку. Воин, которого любят и которого провожают на битву с ободряющим кличем, воин, возвращения коего ждет девушка, владеющая его сердцем, воин, в чьих ушах звучит музыка победы еще до начала поединка - вот кто непобедим! Он стоит десяти равных себе по силам. Он может пройти по бамбуковому стволу над пропастью, он способен узреть начало и конец времен, он видит все причины и следствия и рука об руку идет с собственными Ка и Ба - божественной первоосновой всего сущего.
   Когда тому же воину твердят, что он ошибается, что он все делает неправильно, что с его подходом преодолеть пропасть по тонкому прутику невозможно, этот несчастный не поднимет и собственный меч. Воина следует хвалить перед битвой и во время оной, воином следует восхищаться. Лишь поражение ставит окончательную точку, лишь гибель его решает все - ошибался он либо нет. Все, что до битвы - лишь гадание на камнях. Особенно если он - молодой воин.
   И Хор понял: все, что будет с ним, в дальнейшем зависит лишь от него самого. Да, ему труднее, чем кому бы то ни было. Он - сын Усира, а от сына Усира ждут многого. Он противоречив, ибо юн и малоопытен. Он не дожил еще до возраста своего отца, когда тот стал великим правителем Та-Кемета.
   И при этом он должен сам, один, научиться входить в то состояние, в котором другие крушат скалы под влиянием восторженных взоров обожателей. Он должен сам, независимо от кого-либо, стать победоносным и несгибаемым. Сам. Только сам.
   -- Спасибо, мать... -- искренне сказал он, заглядывая в янтарные глаза Исет. - Я понял тебя.
   И она печально улыбнулась, разведя руками.
   Едва кедровая ладья легла на волны, от западного берега отчалило большое судно, просев сверх меры в воду и вспенивая своей тяжестью буруны вокруг бортов. Исет прикрыла лицо, защищаясь от восходящего Ра, и разглядела стоявшего на палубе брата.
   Нетеру собрались у сходен. Со своей сверкающей ладьи спустился Ра и провозгласил:
   -- Судьями было принято решенье. Для того чтобы рассудить Сетха и Хора, этим юношам назначили мы известное испытание: доплыть до восточного берега Хапи на каменных ладьях. Чьи силы для достижения этого окажутся большими, тому и возложим мы на голову корону Объединенного Царства.
   С корабля, доставившего Сетха, на берег спустили большую гранитную ладью. Судно, освобожденное от неимоверной тяжести, всплыло, поднявшись над поверхностью реки на три человеческих роста, а ладья легла на суше, глубоко примяв ил, словно чудовищный крокодил Дуата, Ам-Амат.
   -- Плачь о себе, Хор, сын Усира и Исет! - насмешливо сказал Сетх, поглядывая, как лебедка тянет его странную лодку к воде. - Моя ладья высечена из гранита в западных скалах. Она весит ровно девятьсот девяносто девять дебенов. Не думаю, что твоя тяжелее моей. И все же очень сомневаюсь, что и ее ты сможешь удерживать на поверхности до восточного берега.
   -- Плачь о себе, Сетх, сын Геба и Нут, брат предательски убитого Усира и безвременно овдовевшей Исет, мой почтенный дядя! - умышленно перечислив все "регалии" соперника, отозвался Хор. - Моя ладья уже на воде. А твоя?
   Сетх что-то буркнул и одним движением руки столкнул свою гранитную глыбу в волны Хапи. Вихрь силы закружил возле него смерчем, замешанным на пламени и северном ветре. Ладья Сетха погрузилась почти по самые края бортов, но не затонула.
   Хор же, не применяя никаких чар, легко вспрыгнул в свою, кедровую, лишь слегка просевшую из-за большого слоя гипса.
   -- Даже в ваянии, племянник, ты никуда не годишься! - крикнул Сетх, отталкиваясь веслом от берега. - Что за камень ты избрал для своей ладьи? Известняк? Он легче гранита, я согласен. Возможно, ты даже доплывешь на своей лоханке до середины реки. Но к тому времени известняк напитается водой и станет тяжелее моего гранита. Лишь пузыри всплывут к поверхности, когда, нахлебавшись, твоя ладья пойдет ко дну!
   Хор молча греб, с каждым движением обходя Сетха. И вот он уже далеко впереди. А правителю все тяжелее удержать гранитное судно от потопления, не говоря уж о том, чтобы нарастить скорость.
   Лицо Сетха исказила злоба. Черты Смерти проявились в нем. И равновесие сил, за счет которых его ладья держалась на плаву, нарушилось, ибо даже Смерть должна быть гармоничным продолжением Жизни.
   Гранитная лодка клюнула носом в воду. Река тут же поглотила ее - мрачная, мутная, суровая.
   Исет видела, как брат отводит глаза стоящим на берегу, облачаясь в образ огромного гиппопотама.
   С шумом и плеском Сетх бросился в волны и нагнал соперника, преодолевшего более половины пути. Ударом своего меча он отсек заднюю часть ладьи племянника.
   -- Что я вижу, Хор?! - рассмеялся он тогда. - Как нехорошо - вводить в заблуждение старших! Ты не выполнил условия и плыл на деревянной ладье! Что, этим уловкам обучил тебя твой незабвенный отец в своем Дуате?!
   -- Не смей вспоминать моего отца, ты, убийца! - вспыхнул Хор, выдергивая меч и бросаясь из тонущей ладьи в реку.
   -- Поединок убийцы и обманщика? Что ж, это стоит того!
   Они скрестили мечи, но тут же оба ушли под воду.
   Исет чуяла сердцем и видела внутренним взором, как Сетх пытается утопить ее сына. Инпу обнял ее за плечи, но не могло это ободрить страдающую мать.
   -- Я говорил, мама, -- шепнул Хентиаменти, прижимаясь лбом к ее скуле. - Обман всегда выплывет наружу. А, выплыв, потопит обманщика. Ты зришь это сама...
   -- Я должна вмешаться, -- прошептали ее бескровные губы.
   -- Нет, мама, нет. Это битва Хора. Это битва Усира, нашего с ним отца... Никто из нас не может вмешаться, иначе мы проиграли...
   Хор понял: если не унять гнев, сила не вернется. Но и полюбить своего врага, пожалеть его, как жалеет мать, он не мог. Ярость ушла, и юноша вынырнул на поверхность. Быстро, стремительно, борясь с течением, они с Сетхом плыли к берегу, дабы продолжить Поединок на суше...
   Шутки Сетха закончились. Он разгневался по-настоящему.
  

ВТОРАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. ДВАДЦАТОЕ ИЮЛЯ. РОСТОВ-НА-ДОНУ

   Дмитрий с интересом жал кнопки на телевизионном пульте. Марго завернулась в простыню и, поднявшись, на коленях добралась до него по раскладному дивану-"уголку". Положила руки ему на плечи, поцеловала в шею. Аксенов накрыл ее кисть своей ладонью, на мгновение прижмурился, улыбнулся.
   Марго показалось, что ночью он был совсем другим. Более обычным, наверное...
   -- Рита... -- сказал он. - Не знаю, как ты к этому отнесешься, но... почему бы не вместе?
   -- Что - вместе? - удивилась Марго.
   Дмитрий оперся рукой на постель и повернулся к ней:
   -- Почему бы нам с тобой не быть вместе?
   -- Так сразу?!
   -- Знаешь, такие вещи лучше решать сразу. Прицениваться, приравниваться - разве это нормально?
   -- В нашей жизни - да...
   -- Да ну, ты брось! - Аксенов поморщился. - Нет такой жизни, когда подобное - норма. Это все оправдания слабаков. Ты ошибаешься - и тут же ищешь себе оправдание. Знакомо?
   Марго засмеялась и согласно кивнула.
   -- А потом мучаешься - и все равно твой разум упорно ищет оправдание тому поступку. Когда уже дело сделано и оглядываться поздно. Знакомо?
   Она снова кивнула.
   -- Легче нужно жить! Путей назад не бывает. Чем больше оцениваешь, тем меньше шансов на то, что ты что-то сделаешь...
   -- Ты совсем другой! - призналась Марго.
   -- А что ты знаешь обо мне, сестренка? Такой, другой...
   -- Хм... ты так прикольно сейчас говоришь! Другой - не такой, как несколько часов назад, я имела в виду...
   -- Ну, быть может, я просто дал волю тому "другому"? Какие вы здесь все нерешительные, зима меня покарай! У меня иногда такое ощущение, что, всеми силами провозглашая Жизнь, вы на самом деле отчаянно стремитесь к Смерти...
   -- Хочешь кофе, философ?
   -- Еще бы знать, что это за зверь такой...
   -- Это зверь, которого пьют, ясно? - Марго нырнула под руку Аксенова и улеглась ему на колени.
   -- Не яд?
   -- Хи-хи! Все считают по-разному... Но я его принимаю в неограниченных дозах.
   И под внимательным взглядом Дмитрия она приготовила кофе. Аксенов потянул носом воздух:
   -- Интересный запах!
   -- Да хватит уже, Дим! Так как же мне расценивать это твое "быть вместе"? Вчера ты сказал, что после смерти сестры заберешь к себе мать и племянника... Давай поговорим в деловом ключе. Тебе нужна воспитательница для Андрейки, и я подхожу на эту роль?
   -- Оу! Кстати! А это мысль!
   Марго хотела рассердиться, потом всмотрелась в его лицо и рассмеялась:
   -- Да ну тебя с твоими шуточками! Ну достал же!
   -- Ах да! Вот еще: твой сын отчаянно напоминает мне одного мальчишку, с которым я возился немалое время. И из него вышел толк. Или, по крайней мере, я надеюсь, что выйдет. А потому, сестренка, тебе просто в книге судьбы прописано идти рука об руку с Дмитрием Аксеновым!
   -- Как у тебя все просто... -- Марго нахмурилась и заметно пригорюнилась.
   Чаще всего было так: она встречалась с каким-то мужчиной, потом он постепенно начинал ее раздражать, утомлять, бесить. И все хорошее, что было между ними поначалу, перечеркивалось впоследствии горечью ее разочарования. И неизбежным расставанием.
   -- Сказать тебе одну умную вещь, Рита? - Дмитрий откинулся на спинку дивана и стал задумчиво перебирать ее длинные черные волосы. - Мир ни за нас, ни против нас. Он - параллельно нам. Он нейтрален. Просто мы постоянно что-то планируем, что-то ждем от него, а когда наши мечты не сбываются, мы ощущаем себя так, словно постоянно сражаемся с ним, словно он - наш злейший враг. Повсюду осуждается образ жизни в стиле "плыть по течению". А кто пробовал плыть по течению правильно? М? То-то и оно... Погоди-ка!
   Он слегка изменился в лице. Марго ощутила некоторые изменения в окружающем пространстве, и ей стало прохладно.
   Другой Дмитрий взглянул на часы, что-то отметил про себя, а затем вымолвил:
   -- Рита, мне уже пора. Мы не увидимся какое-то время, но не теряй меня...
   -- Тебе нужно куда-то ехать?
   -- Примерно так. Потом, когда-нибудь, я расскажу тебе много интересных вещей. А сейчас...
   Аксенов легко снялся с дивана, словно наслаждаясь тем, что он молод и силен, мгновенно оделся и, поцеловав Марго, исчез. Рите хотелось плакать. Не из-за Дмитрия. Просто ей казалось, что мир вопреки его словам ополчился против нее. И ничего не изменить...
  

* * *

  
   Он медленно ехал, почти прижимая свой автомобиль к бордюру, а Рената шла по тротуару, погруженная в свои мысли. Но встречные прохожие обходили ее, неосознанно уступая дорогу.
   Дмитрий улыбался. Вот так! Еще совсем чуть-чуть, один маленький шажок - и...
   Осталось три дня, если считать нынешний, уже начавшийся. Один маленький шажок! Она уже почти все вспомнила, и люди чувствуют это, люди неосознанно ведут себя с нею так, как вели в те незапамятные времена...
   Рената слегка вздрогнула, остановилась и оглянулась. Ее глаза быстро отыскали аксеновскую "Ауди".
   Водитель покинул машину. Он положил локоть на приоткрытую дверцу и кивнул Ренате, призывая садиться. Она подошла, на секунду встала возле него. Один, всего лишь один коротенький взгляд, которым они обменялись, сказал многое.
   -- Здравствуй, сестренка, -- сказал он и потянул на себя рычаг. -- Здравствуй, царица. Нынче зовут тебя Ренатой?
   Женщина кивнула.
   -- Красивая анаграмма. И означает она, как я понимаю, то же самое?
   Рената кивнула еще раз, а взгляд ее читал в его душе, и Дмитрий не закрывался.
   -- О, зима меня заморозь! Как все это тоскливо... Когда собираемся начать говорить, мой солнечный зайчик?
   Она многозначительно улыбнулась и пожала плечами.
   -- Рэй-эн-та... -- пробормотал он. -- Танэ-Ра... Танрэй... Нефернептет... Нереяросса... Я не упомню всех твоих имен, многоликая. Ты так старательно пряталась и обманывала меня, но по закону отражения бежала не от меня, а ко мне... Всегда... Бе-бе! - Дмитрий криво ухмыльнулся и сжал игрушечного чертика, что болтался под зеркалом заднего вида; мохнатый уродец с высунутым раздвоенным язычком противно пискнул. - Душновато, да? Последние дни особенно тяжелы... Помнишь?

Пройдет затишье. Будет буря,

А после бури, как всегда,

Блестит спокойная вода!..

   Рената безмолвно двинула губами.
   -- По-о-о-омнишь! - с удовлетворением констатировал Дмитрий. - Эту - твою, кстати - песню я спел тебе тогда, в царских покоях... вот так же, перед грозой... в тишине...
   Она помрачнела. Он коснулся ее волос, ниспадавших на шею обильными золотыми струями, подцепил пальцем тоненькую цепочку с подвеской-крабиком, слегка, будто невзначай, задел Ренатину щеку, и рука его, скользнув по плечу молодой женщины, безвольно упала вниз:
   -- Я всегда скорблю о том дне... Возможно, это было самое лучшее, что происходило в моей жизни - до и после... И, как мифический преступник Тассатио, я веду отсчет от той ночи... нашей с тобой ночи, помнишь? Мне бы снять шлем да сдохнуть - раз и навсегда сдохнуть. Так все надоело...
   И Дмитрий с удивлением ощутил страшную тошноту. Рената улыбалась.
   -- Нет, сейчас... еще... рано! - сдерживаясь через слово, почти простонал он. - Перестань, сестренка... Не балуйся... -- Дмитрий прижал руку к губам. - Это... опасная игра, а ты... не готова к ней...
   В глазах Ренаты читался вызов. Молодой человек отрицательно повертел головой:
   -- Нет, нет! Оставь мое - мне!
   Спазм скрутил его. Дмитрий согнулся, зажимая рот обеими ладонями. Из глаз его брызнули слезы. Он собрал все силы, чтобы удержать Разрушителя на прежнем месте.
   Рената быстро открыла дверцу и выскочила наружу.
   Дмитрий отдышался, тяжело откинувшись на спинку кресла. Глаза его залила чернота:
   -- Это хорошо, что ты молчишь, звезда Севера! Это хорошо, ибо все, что ты смогла изобрести - это язык, похожий на смесь щебета птиц и предсмертных хрипов бешеной собаки! - прозвучало из его уст на языке Оритана, но фраза была услышана лишь качающимся под зеркалом чертенком.
  

* * *

   -- Рената! - Марго появилась в дверях операторской, как недобрый вестник: начальница очень редко заходила в этот кабинет.
   Рената оторвалась от работы и не сразу поняла, отчего так тревожно лицо подруги.
   Марго мотнула головой, приглашая следовать за собой. В коридоре она коротко бросила:
   -- Тебя спрашивает Людка. Ничего не знаю, но, судя по голосу, что-то серьезное...
   -- Рената Александровна? - послышался в трубке плачущий голос Людмилы.
   Та издала утвердительное мычание.
   -- Я не знаю, как это получилось. Саша пропал.
   Людмила отвлеклась лишь на пару минут. Только что, казалось бы, сын Ренаты играл на лужайке в парке - и тут его не стало. Он будто растворился в воздухе. Няня обежала весь парк, и никто не мог дать ей вразумительного ответа по поводу маленького мальчика, которого она искала.
   Рената беспомощно обернулась и посмотрела на Марго. Та пожала плечами, не понимая, в чем дело. Она склонилась над столом, пряди темных волос упали ей на лицо. На фоне белых панелей, которыми были отделаны стены кабинета, Марго выглядела черной кляксой. И было что-то знакомое во всем ее облике, что-то пугающее...
   -- Что мне делать, Рената?! - продолжала взывать Людмила. - Может быть, вызвать милицию?
   -- Езжай домой, -- посоветовала Рита Ренате и, взяв из рук подруги трубку, сказала няне: -- Мы сейчас приедем.
   Рената закрыла лицо руками. Сюжет из ее кошмаров, в котором она теряет сына, в котором происходит страшный катаклизм, а она ищет и не может найти Сашу, даже не представляя, где он, вдруг с невероятной жестокостью воплотился в реальность. Так, что даже не верилось...
   -- Давай, мать, давай! - Рита быстро вскочила с места, обняла подругу за плечи и повела ее к своей машине. - Гроссман так и не появился?
   Рената неспособна была даже двинуть головой.
   Холод. В их доме царил холод и космическая пустота. А Людмила плавала в ней, словно обмороженный кусок астероида - лишняя, неестественная...
   Ренате хотелось спрятаться и не слышать лопотания подруг. Они обе ничего не понимали. Всё, что предлагали Люда и Марго, заведомо было глупостью. Рената поняла главное. Она осталась один на один с этим миром - как тогда, когда рожала сына. И этот мир, чуждый и незаинтересованный в ее существовании, снова равнодушно смотрел на нее...
   "Уйдите!" -- жестом попросила она и, свернувшись на постели, замерла.
   Няня и Марго переглянулись.
   Не поможет никто. Только она сама...
   Рената протянула руку и надавила пальцем на кнопку телепульта. Экран засветился, но звук прорвался в тишину квартиры секундой раньше:
   -- "Слава безумцам, которые осмеливаются любить, зная, что всему этому придет конец! Слава мудрецам, которые живут себе, как будто бы они бессмертны!"
   Захаровская экранизация сказки Шварца. Бородатый красавец-Янковский в стеганом халате на фоне декораций, облизываемых безжалостными языками огня. И тревожная, безумно прекрасная, но тревожная музыка "за кадром"...
   А когда ты знаешь, что бессмертен? А когда знаешь, что любовь твоя - лишь песчинка в причинно-следственной цепочке бытия? А когда понятия "безумец" и "мудрец" становятся тождественными?
   И трещит по швам, сгорает привычная картина мира. И снова хочется отринуть откровение, перестать знать о бессмертии, прекратить борьбу с самим собой...
   О, Саша! О, Тассатио! Мятежные душа и сердце! Наконец я поняла вас, предел вашего мужества и безрассудства! Вы живете с этим так давно, что даже Природа потеряла бы всякую надежду. А вы живете, верите, любите, надеетесь...
   Первое же озарение, первый же лучик истинной Памяти поверг меня в состояние, когда кажется, что ты постигла все, что теперь - лишь замереть и уйти, уйти в небытие, навсегда, храня внутри себя эту безбрежную вселенную... Это случилось со мной уже так давно, и я с трудом заставила себя перешагнуть неведомый рубеж. Только ради сына, который держал меня здесь, который не давал закрыть глаза, спрятаться, увлечься фантомной идеей спасенья через очередную гибель.
  
Нелепо, смешно, безрассудно, безумно, волшебно...
Ни толку, ни сроку, ни в лад, невпопад совершенно...
  
   Пустыми глазами смотрела Рената в мерцающий телеэкран...
  
ВТОРАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. ИЮЛЬ. МЮНХЕН
  
   Кажется, на этот раз операция помогла. Андрей уже вставал и мог изредка прогуливаться по маленькому больничному парку. Это лето в Германии выдалось на редкость дождливым, прохладным, неласковым, но Серапионов был рад любой погоде, потому что способность двигаться возвращалась к нему, а боли понемногу отступали.
   Пациенты-немцы с удивлением смотрели из окон своих палат на странного человека, бродившего под дождем.
   Андрей подходил к арке ворот, с которой стекали капли, подставлял руку и смотрел, как растекается влага по коже. В последний раз он делал так много лет назад, будучи мальчишкой.
   Сегодня дождь лишь накрапывал, и в парке Серапионов был не один...
   ...Виктор Николаевич Рушинский оставил свой автомобиль на парковке, ровный асфальт которой расчерчивали яркие линии. Машины посетителей стояли по одну сторону, машины медперсонала - по другую. Ровными рядами, как на плацу.
   Рушинский усмехнулся, по привычке заблокировал дверцы (хотя здесь это была лишняя мера предосторожности) и взял карточку из рук дежурного.
   Вчера он привез сюда жену, Аллу, с острым аппендицитом, и теперь приехал проведать ее после операции...
   ...Андрей свернул с главной аллеи, направляясь к беседке под огромным каштаном. Говорили, что этому дереву почти сто лет. Здесь всегда было тихо и загадочно. Даже мрачно. А жизнелюбивые общительные немцы, подчиняясь указаниям психологов, утверждающих, что для скорейшего выздоровления необходимы только положительные эмоции, избегали таких "готических" мест...
   ...Виктор Николаевич прошел по главной аллее четырьмя минутами позже и скрылся за прозрачными дверьми, что разъехались при его приближении, а затем, поглотив, снова сомкнулись...
   ...Серапионов постоял в беседке, потирая пальцем известку на колонночке. Строение совсем недавно отремонтировали. Дождевые подтеки не оставляли на побелке ржавых разводов: известь быстро высыхала, и колонны вновь становились девственно-белыми.
   Сегодня с утра в душе Андрея поселилась какая-то тревога. Он не мог дать ей определения, не мог понять, в чем причина. А теперь ощутил на себе взгляд. Отчетливо ощутил, почти осязаемо. Даже засвербело в поврежденных позвонках.
   Может быть, правы немцы, считающие, что для выздоровления нужно избегать мрачных ландшафтов и построек. Серапионову стало не по себе, а кроме того он уже устал. Пожалуй, пора в палату. Да уж... закинуть, по обыкновению, в рот пару горстей разноцветных таблеток, получить в свои до синевы исколотые вены очередную инъекцию - и спать. Нормальный распорядок дня, образ жизни, ставший для некогда активного и живого Андрея почти привычным.
   -- А я смотрю-смотрю: чай, не Андрюшка ли? - послышался знакомый голос.
   Сдавленный корсетом, Андрей неловко обернулся. Рушинский! Наваждение? Да нет, вот он! Постарел чуть-чуть, но в целом - прежний Рушинский!
   -- О-о-о, здравствуйте, Виктор Николаевич! - Серапионов с искренней радостью обнял друга покойного отца.
   -- А ты что это так осунулся, Андрюш? Да и вообще - что здесь делаешь? Ошейник этот... Что случилось?
   Серапионов с неохотой - не любил он распространяться о болезнях - в двух словах рассказал об авиакатастрофе трехлетней давности. В глазах Рушинского мелькнула жалость:
   -- Ну, спасибо хоть жив остался, -- Виктор Николаевич осторожно похлопал его по плечу. - А хворобы - это преходяще. Молодой, справишься... В нейрохирургии лежишь?
   -- Да. На третьем этаже.
   -- В другой раз - завтра-послезавтра - обязательно заскочу. Давай присядем, что ли? Набегался я за сегодня...
   Рушинский двинулся к деревянной скамейке в беседке.
   -- Вы садитесь, мне нельзя... -- Андрей с усмешкой показал на свой "воротник".
   -- Да, да... вижу, вижу... Эх... А у меня вот Аллка на старости лет выдала: с аппендицитом слегла. Вишь, как оно выходит! Не она бы - так и не встретиться нам... -- Рушинский слегка поддернул брючины и с кряхтением уселся на низенькую скамейку.
   Затем он вытащил сигару и вкратце рассказал о том, как живет и работает в Мюнхене.
   -- Еле-еле доехал сегодня. Улочки узенькие, да еще все и поперекрыли из-за этого шествия-карнавала. Весело тут ребята живут, ей-ей...
   -- Ну, не скажите, -- Андрей прислонился к колонне: очень устали ноги, но пообщаться со старым знакомым хотелось вопреки всему. - Тут даже бухают по расписанию...
   Виктор Николаевич фыркнул и, хлопнув себя огромной ладонью по ляжке, расхохотался:
   -- Ох, и не поверишь! И охота по принципу "Подстрелил - выпусти!" Я ведь, ты знаешь, в Сибири любил поохотиться. Был у меня знакомый под Барнаулом, к нему в сезон нагрянешь, гончих возьмешь - знаешь, белые такие с рыжими подпалинами, ла-а-асковые, лишний раз ни за что не гавкнут!.. И в лес! Душу отведешь, потом и дела как надо идут... А тут один раз поехал, так больше и не хочется... Лицензии, договоры, налоги какие-то, холера их разберет, что еще, я сам запутался в этих бумажках... Тьфу ты, думаю, ну их к такой-то матери! Лучше мы, вон, с Викой, младшей моей, в тир сгоняем... Вичка-то моя тут на врача учится!
   Андрей улыбнулся. Помнил он, помнил обеих дочерей Рушинского. Ольгу-красавицу лучше помнил, чем маленькую Вику. Наверное, старшая уже замуж вышла.
   -- А что, Андрюш, давай как выпишешься - к нам? Местных в гости не дозовешься, а если и дозовешься, то червонеешь потом из-за порядков ихних... Было один раз: я им от души, все на стол, вечер вот такой, -- (Виктор Николаевич показал большой палец), -- а по уходе эти болваны все обоср...ли: смотрю - кто деньги, кто чеки под тарелки запихивает. Кошмар какой-то. Я раньше-то в буржуяндиях не жил, так, от знакомых слышал про это, да не верил. А тут - на своей шкуре, как говорится... Тоже плюнул, теперь в рестораны коллег вожу. Хотят расплачиваться - пусть расплачиваются... Не понять нам их, Андрюша... Так зайдешь?
   -- Да с удовольствием!
   -- Ну, давай, давай, парень... -- Рушинский поднялся и снова тронул плечо Серапионова. - Поехал я, время поджимает. На днях заскочу. Надо тебе чего-нибудь привезти?
   -- Да нет, ничего не надо. Разве что книгу какую-нибудь...
   Рушинский подмигнул:
   -- Али журнальчик непристойного содержания? А? А?! Ха-ха-ха! Ну все, бывай!
   Они обменялись рукопожатием, и бодрячок-Рушинский покатился в сторону парковки. Андрей долго смотрел ему вслед.
   Виктор Николаевич покачал головой. Изменился Андрюшка, сильно-сильно изменился. Просто другой человек. Болезнь - она, конечно, всегда людей меняет, но чудилось Рушинскому, что не только в ней дело. Вот Ольге сюрприз будет! А то все тайком фотографии с того Нового года разглядывает, за все три года, что они здесь, ни на одного парня даже не взглянула. Так ведь лучшие годы растранжирила бы, весь цвет, не попади мать в эту больницу. Может, и у Андрейки к Оле что-нибудь в сердце появится, кто знает. Ну, молодежь! Знать, судьба... Вовремя Аллу прихватило, прости господи! Рушинский усмехнулся.
   Серапионов же утомленно вытянулся на своей кровати. Толстозадая медсестра подала ему два стаканчика с лекарствами, молча поставила укол и удалилась. Андрей закрыл глаза и тут же провалился в сон.
  
ВНЕ РЕАЛЬНОСТИ. НИКОГДА. РОСТАУ
  
   Одним богам ведомо, сколько времени стоит лагерь полководца под стенами Инну. Неявны и неясны цели полководца - даже для него, правой руки властелина. Оправа талисмана на шее вечного воина до сих пор пуста, хоть и родилось недавно Пятое Солнце... Расколото и сожжено в прах сердце повелителя, и не собрать его, и не воссоздать талисман.
   Юноша предложил провести переговоры с защитниками Храма, но расхохотался полководец и поднял на смех его затею.
   -- Только бой, мой лучший ученик! Теперь только бой решит все! - кричала женщина устами властелина.
   Но бой не решал ничего. Снова - стенка на стенку. Снова - сотни смертей, боль, раны, мучения. Ни шагу вперед, ни шагу назад.
   Пустыня алела зноем. Песок, напитавшийся кровью, высох и стал черен, словно доспехи полководца и его воинов.
   И бился юноша со жрецом Инну, человеком, закутанным в черный плащ с широким капюшоном. И все больше овладевала его сознанием мысль: это противостояние - бесцельно. С каждым ударом ему все больше казалось, что рубит он собственную плоть. Зачем? Никто не помнил истоков этой войны. В сердце юноши уже не было прежней жажды мести. Мести за что? Даже этого он уже не помнил...
   Он видел, как убитый им капюшоноголовый жрец возродился в прекрасной птице Бену, как воспарил он над капителями колонн храма, как бросилась к воскресшему Попутчику огненновласая жрица Нефернептет...
   Что-то замерцало в памяти юноши... Больше нет сил убивать, нет больше места ярости. Уйти, спрятаться, разобраться во всем - вот чего захотелось лучшему воину полководца. Сомнения, давно уже овладевшие душой верного пса, палача, воителя, дали побеги, и там, где прежде была выжженная пустыня, где высился алтарь Мести, ныне разрастался зеленый оазис. Корни тянули все соки из навязчивой идеи уничтожения. Из Смерти возрождалась Жизнь...
  

ПЕРВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. СПУСТЯ МЕСЯЦ ПОСЛЕ ТРАГЕДИИ ТЕСНАУТО. РЭЙСАТРУ

  
   Силища несметная в этих горах! Настоящий энергетический "узел"! Фирэ знал только одну такую "развязку" на Оритане, и даже там силы было гораздо меньше...
   Да, он дезертировал. Просто покинул армию, не видя более никакого смысла в безумной войне. Соотечественники и дальше будут уничтожать друг друга до состояния полного хаоса, а он уже не мог ни видеть, ни слышать этого, ни, тем более, принимать в том участия.
   Последней каплей яда, окончательно отравившей сердце юноши, стало выступление Правителя Оритана. Трансляция вышла в эфир поздней ночью, но вся страна узнала о ней уже к утру. Люди замерли.
   -- Жители Оритана, -- тревожно-тихим голосом произнес господин Нэсоутен, а за спиной его восседал Совет страны, и неприятны были лица чиновников, давно лишившихся доверия людей. - Затянувшаяся война вышла на новый виток. Мы располагаем донесениями о готовности Ариноры нанести удары по Оритану. Мы отдаем себе полный отчет, что это сообщение посеет панику, но промолчать было бы преступлением перед десятками тысяч жизней. Каждый город нашей страны имеет подземные убежища, которые до сего момента носили статус секретности. Наступило время узнать об этом всем гражданам. В случае объявления тревоги вам необходимо незамедлительно обратиться в локальное Ведомство вашего города и, сохраняя спокойствие и порядок, выполнить распоряжения военных. Последний указ, подписанный Советом, обязывает служащих локальных Ведомств оказать всестороннюю помощь гражданам Оритана.
   А через несколько дней по стране поползли слухи о том, что ори в ближайшее время собираются нанести упреждающий удар по врагу. Слухи есть слухи, но Фирэ точно знал, что это не лишено основания.
   Те, кто еще был в состоянии что-то предпринять, покидали континент и расселялись по земному шару. Многие гибли во время путешествия, уничтожаемые аринорцами либо стихией.
   Земля словно отзывалась на безумство, творимое людьми. Ее нутро содрогалось. Прогнозисты утверждали, что точно так же начиналось Потрясение четырехсот тридцатипятилетней давности, предъявляли в качестве доказательства своих заявлений архивные данные и призывали готовиться к новым катаклизмам.
   Планету лихорадило. Внезапно появляющиеся гигантские волны сметали целые острова и безжалостно изменяли береговые очертания континентов. Многие леса полыхали пожарами, виной которых становилась магма, исторгнутая ожившими вулканами.
   Фирэ уплыл на корабле, отбывавшем на Рэйсатру. Юноша надеялся, что Дрэян жив, здоров и ждет приезда младшего брата.
   Путешествие было не из легких. Корабль едва не потерпел крушение на полпути, и лишь чудом удалось обойти рифы, не обозначенные в навигационных картах. Чтобы пройти починку, судно встало в доке одного из принадлежащих Оритану островов. И едва Фирэ подумал, что здесь можно было бы остаться и подольше - все-таки его мучили сомнения: стоит ли уезжать так далеко от родины? - как с воздуха начался обстрел. Синие клинки аринорских орэмашин рассекали сумеречное небо, а земля вспучивалась взрывами внезапной атаки.
   Немногим уцелевшим все же удалось спустя пару дней вылететь с разоренного острова.
   Оказавшись в Тепманоре (в переводе с языка ори - Край Деревьев с Белыми Стволами), Фирэ не смог найти попутчиков и транспорт, но все равно упорно двинул на юг в одиночестве. Ему было не привыкать к опасностям.
   Он смертельно устал. Кроме того, по дороге в Кула-Ори ему предстояло преодолеть большие горы.
   Молодой человек любил горы. На Рэйсатру было более или менее спокойно, сюда лишь изредка доходили отзвуки дальних землетрясений. Но сейчас громадные хребты Южных Гор самого большого материка оказались нешуточной преградой для достижения его целей.
   Дабы не испытывать дополнительных трудностей, Фирэ полностью отключил разум. Он не думал ни о чем, пребывая в состоянии глубочайшего самопогружения. Измученное тело выполняло свою работу, сердце выбирало путь, как выбирают его перелетные птицы. Фирэ мог идти и самой темной ночью, и в густом тумане. Сердце отводило его от края пропасти, сердце сжималось, загодя предупреждая о горных оползнях и камнепадах, сердце вело юношу...
   Ночлегом ему служили громадные пещеры (и разгулялся бы он здесь в иное время!), пищей - подстреленные дикие птицы и зверюшки, названий которых путник иногда и не знал.
   А когда, сверившись с картой, Фирэ понял, что он уже близок к цели, сердце его возликовало. Он стал мечтать, как вскоре обнимет Дрэяна, отдохнет, а потом наконец получит шанс начать новую жизнь - вдали от войны, раненых солдат и бесконечных смертей...
   Разгулявшееся воображение сыграло с юношей недобрую шутку. Он не почуял опасности и почти наскочил на логово дикого зверя. Хозяином этого жилища была довольно крупная кошка песочного цвета. Ее уши венчали черные кисточки, черным были обведены печальные - а сейчас разъяренные - глаза и губы оскалившейся пасти.
   Фирэ не успел вскинуть оружие. Животное молниеносно бросилось на него, и, уронив свою поклажу, юноша кубарем покатился в обнимку со зверем под откос.
   Самка защищала своих котят. Возможно, в другое время она не тронула бы человека или обошла его стороной. Но Фирэ успел понять, что нарушил границу и теперь пощады не будет.
   Кошка рвала ему руки, а он старался лишь защитить живот и лицо. От быстрых безжалостных укусов хрустели суставы, кровь хлестала из ран.
   Юноша закричал. В последней попытке спастись он собрал остатки сил, почерпнутых из щедрого пространства, и ударил зверя сконцентрированной энергией своей невыносимой боли. Посыл Фирэ буквально взорвал изнутри мозг кошки. Теперь закричала она - истошно, ужасно - и забилась на палой листве в последних конвульсиях.
   У путника едва хватило сил выползти наверх. Ярко-красный след тянулся за ним, кружилась голова, тошнило.
   Маленькие растерянные котята бестолково топтались возле его дорожной сумки, пронзительно мяукая и обнюхивая выпавшие вещи. Они совсем не испугались Фирэ. Юноша уже почти ничего не видел. Сознание угасало вместе с затихающим "Миу! Миу! Миу!" Он даже не успел добраться до коробки с медикаментами и ввести себе кровоостанавливающий раствор...
  

* * *

  
   -- Паском! Кулаптр! У нас тут дело, не терпящее отлагательств! - трескучий голос созидателя Кронрэя вырвался из микрофона переговорника.
   Старый целитель посоветовал ему успокоиться и уточнил, что случилось.
   -- Паском, мои рабочие нашли в горах парня. Ори. Он очень плох.
   -- Что с ним? Не спешите, Кронрэй! Я слушаю вас.
   -- Похоже, его изорвал зверь. Руки - просто в лохмотья, не найти живого места.
   -- Грудь, живот, лицо?
   -- Сейчас раздеваем. На вид не понять: вся одежда изодрана в клочья, все в крови.
   -- Раздевайте. Лучше - разрежьте ткань, -- кулаптр повернулся к своему помощнику: -- Фартес, немедленно готовь транспорт. Сейчас же вылетаем в Виэлоро.
   -- Слушаюсь, господин Паском...
   -- У вас есть кровоостанавливающее, Кронрэй?
   -- Мы взяли с собой в горы коробку медикаментов, но кровоостанавливающего нет. И наш кулаптр остался на базе. Но у парня в сумке есть какие-то склянки, шприцы... Как бы он сам не кулаптр... -- судя по темпу речи говорящего и позвякиванию, которое доносилось из микрофона, Кронрэй перебирал содержимое сумки раненого ори. - "Алэнеио" -- это оно, кулаптр? Кровоостанавливающее?
   -- Да. Колите быстрее!
   -- Господин Паском, орэмашина готова! - в кулапторий вбежал помощник Фартес. - Реанимация?
   -- Да. Кронрэй, мы будем через полчаса. Держите его всеми силами! Координаты дадите нашему орэмастеру, сейчас соединю.
   Паском легко, словно юноша, снялся с места и помчался следом за Фартесом.
  

* * *

   Фирэ казалось, что он заблудился и никак не может выйти из душной черной пещеры. Еще было очень больно, так больно, как никогда в жизни. А где-то вдалеке слышалось отрывистое "Миу! Миу!" и несколько человеческих голосов.
   Он ощутил свое тело, и боль усилилась. Скрипя зубами, он разомкнул веки. Над ним склонялся пожилой мужчина-ори с непроницаемо-черными раскосыми глазами. Фирэ понял, что лишь благодаря вливанию силы этого человека он жив сейчас и летит в орэмашине, уложенный на носилки, замотанный в повязки.
   -- Потерпи, Фирэ, скоро станет легче, -- сказал пожилой кулаптр.
   Юноше даже не пришло в голову удивиться, откуда незнакомец знает его имя. Это уже по прилете Фирэ поймет, что спасший его кулаптр - знаменитый Паском, пять лет назад покинувший Оритан в числе первых переселенцев. Паском знал едва ли не всех своих соотечественников, а если и не знал, то легко прочитывал их "куарт" во взгляде. Но пока боль терзала тело молодого человека, ему было не до вопросов и догадок. Он силился не кричать.
   -- Ничего, кулаптр Фирэ, нам с тобой еще предстоит поработать бок о бок! - с доброй усмешкой посулил Паском и промокнул губы раненого смоченным водой кусочком хлопка. - Мужайся.
   -- Миу! Миу! - слышалось где-то в стороне, заглушаемое рокотом двигателей.
   Кулаптр отошел в сторону, наклонился, потом снова предстал перед Фирэ, но уже с рыжим котенком на руках:
   -- Кронрэй навязал. "Забирайте, -- говорит. - Все равно без матери погибнут. Попробуем приручить, базе нужны охранники"... Сейчас высадим твоего спасителя и этих крикунов, а потом - в Кула-Ори. Ты ведь туда держал путь, Фирэ?
   Юноша почти не слушал кулаптра. Паском хотел отвлечь его, но уж слишком велика была боль...
  

* * *

  
   Фирэ открыл глаза. Тупо ноющие раны уже не доставляли таких страданий, сон помог восстановиться. Наверное, он уже в Кула-Ори, как обещал древний Паском. Не думал юноша, что попадет сюда таким вот образом...
   -- Ну что, живой? - послышался высокий музыкальный голос неизвестного.
   Фирэ показалось, что спросивший усмехается. Он собрался с силами и повернул голову в направлении звука.
   У противоположной стены комнаты кулаптория в такой же, как у Фирэ, кровати лежал мужчина лет сорока. Его забинтованная нога фиксировалась в выправляющем зажиме. Да, подумалось Фирэ, похоже, перелом и, по всей видимости, нешуточный...
   Лица больного почти не было видно: будто нарочно, он закрыл его взлохмаченными густыми волосами. Северянин. Невольная неприязнь шевельнулась внутри недавно воевавшего с аринорцами юноши. Но пора избавляться от предрассудков. Здесь-то какая разница, кто ты?
   -- Паском сказал, ты Фирэ?
   Молодой человек напрягся и вгляделся в него:
   -- Ал?!
   -- Оу! Ха-ха-ха! Нет! Тессетен.
   Фирэ был изумлен. Как он мог ошибиться?! Не мог... Это Ал!
   -- Вид у тебя, парень, еще тот...
   У Фирэ не пропадало чувство, словно он что-то утратил. Это было и прежде, после гибели Саэти, о которой он все это время старался не вспоминать, но теперь ощущение стало объемным, еще более тягостным, злым. Так, будто ему ампутировали часть тела или, скорее, что-то внутри - сердце, легкое... Только сейчас он понял, отчего ему так трудно было дышать эти годы. Прежде бытовало выражение: "Не хватает духа". Нынче оно устарело и изменило свое значение. Но только оно - то, старое, полузабытое - точно передавало смысл раскола, недавно произошедшего в "куарт" Фирэ. Не хватало духа...
   Вновь накатила дурнота, и раненый вновь забылся сном.
   Следующее пробуждение было куда лучше предыдущего. Он услышал звонкий женский голос. Жизнерадостный, смеющийся, мелодичный, как перезвон серебряных треугольников в оркестре.
   -- Ничего, что я вас разбудила? - виновато похлопав себя по губам, спросила красивая златовласая девушка.
   Тоже северянка, но неприязни к ней Фирэ не почувствовал. Или он уже справился со своими предубеждениями, или "виной" тому было потрясающее обаяние красавицы. Наверное, жены Тессетена, которого он почему-то принял за Ала (и, кстати, до сих пор не мог расстаться с этой своей уверенностью).
   -- А вот и Ал, Фирэ! - воскликнул Тессетен, нарочито-манерно взмахнув рукой в сторону сидящего подле его кровати большеглазого южанина. - А это - его супруга, Танрэй! Можете знакомиться.
   И действительно: ори оказался Алом. Танрэй внимательно вглядывалась в лицо Фирэ и, похоже, пыталась о чем-то вспомнить, но никак не могла. Юноша ощутил в ней кое-что необычное, потянулся, разглядел. Жена Ала сейчас, оказывается, в священном состоянии. Но, увы, носит она мальчика, а не девочку...
   Тессетен, кажется, что-то заметил и пристально посмотрел на Фирэ из-под своих косм. Правда, ничего не сказал.
   Ал произвел на юношу двойственное впечатление. С одной стороны, он помнил прежнего Ала, почитал и любил его. И это наслоилось на нынешнее воплощение древнего "куарт" Горящего. С другой же стороны, этот человек показался ему менее похожим на Учителя, чем Сетен. Было в нем что-то, вызвавшее в Фирэ антипатию. И снова Тессетен кольнул его проницательным взглядом серо-голубых глаз.
   -- Ну все, будет, будет! Насмотрелись! - поторопил своих посетителей экономист. - Что, работы нет? Сейчас найдем! Живо!
   Ему явно не терпелось спровадить супружескую чету, дабы остаться наедине с Фирэ.
   Танрэй засмеялась. Наклонившись к Сетену, она подставила свою бархатистую щеку для поцелуя. Ал приобнял друга, поднялся и, кивком попрощавшись со вторым обитателем комнаты, увел жену.
   -- Сдается мне, Фирэ, нам с тобой нужно очень многое сказать друг другу по поводу нашего Оритана... -- послышался голос Тессетена, когда все стихло.
   И Фирэ утвердительно кивнул.
  

* * *

  
   Танрэй была в смятении. Этот мальчик, Фирэ, юноша с глазами старца, явно прошедший за свою короткую жизнь уже очень много, сильно напоминал ей кого-то, чьи черты она никак не могла воскресить в своем воображении. Его появление лишило молодую женщину покоя.
   И лишь через день она поняла, на кого довольно сильно был похож приехавший Фирэ. Отнюдь не на гвардейца Дрэяна: со старшим братом его роднила всего лишь одна особенность - оба нет-нет да взглянут поверх твоей головы. Неуютная привычка, но именно так некоторые люди воспринимают в целом сущность собеседника, и ничего с этим не поделаешь. Сходство же Фирэ с тем, о ком подумала женщина, было иного рода...
   -- Ишвар, я скоро приду. Займись покуда новенькими, хорошо? - выглядывая в широкое двустворчатое окно своей спальни, попросила Танрэй.
   Ученик слегка поклонился и убежал прочь. В глубине дома тут же раздалось ворчание матери Танрэй, в очередной раз повествующее о том, что уважающая себя оританянка должна, будучи в священном состоянии, любоваться прекрасным, а не проводить время в обществе обезьяннолицых дикарей. Иначе ребенок может родиться ущербным.
   Танрэй молча застегнула мягкий золотистый поясок, так замечательно подходивший к ее наряду, потрепала за ухом Ната и выпорхнула на улицу. Сердце женщины колотилось. Она знала только одного человека, который помог бы ей разобраться в той путанице, что владела сейчас ее мыслями.
   -- Паском, вы можете уделить мне некоторое время?
   Старый кулаптр, прищурившись, окинул ее взглядом и впустил в свой кабинет.
   Танрэй любила бывать здесь. У Паскома пахло совсем не так, как в обычных кулапториях. Он не пренебрегал отварами, настойками, стеклянные шкафчики были до отказа набиты сушеными лекарственными травами, помогающими при различных хворях. И еще, кроме запаха, здесь царила особая энергетика - спокойствия, уверенности, безмятежности. Когда старый целитель что-либо делал, на это хотелось смотреть и смотреть, не отрываясь, не двигаясь и испытывая невыразимое удовольствие от каждого его жеста. Как с завязанными глазами Танрэй всегда угадала бы присутствие Паскома, так же она узнала бы вслепую и эту комнату...
   -- Конечно, девочка. Садись. Выпей вот этого.
   Она послушно глотнула из фарфоровой кружки, которую кулаптр подвинул к ней - будто ждал, что она придет. Это было вкусно, к тому же легкая тошнота и головокружение, преследовавшие Танрэй по утрам вот уже примерно полцикла Селенио, исчезли, едва она допила отвар.
   -- Слушаю тебя, сердечко.
   Танрэй улыбнулась. Сердечком она мысленно звала не так давно поселившегося в ней малыша. Наверное, с подачи Тессетена, обратившегося к нему, как к Коорэ, что в современном языке означало то же, что в древнеорийском - коэразиоре. То есть "сердце"...
   -- Вы много рассказывали мне об Але, кулаптр, -- прошептала Танрэй, оглядываясь на дверь: она неосознанно желала, чтобы этот разговор произошел лишь между ними двоими. - О прежнем Але. И я всегда забывала вас спросить: он раньше выглядел точно так же, как и сейчас, или по-другому? Это очень важно, Паском, милый! Расскажите.
   -- Вот что! - старик тихо засмеялся и погладил ее по руке. - Ну, значит, пришло время тебе об этом спросить, а мне - рассказать... Выглядел твой Ал совсем иначе, девочка.
   -- Опишите мне его! Пожалуйста! Вы же все умеете - так нарисуйте!
   -- Да зачем же такие сложности? Я ведь не художник, да и времени у нас с тобой немного: меня пациенты ждут, тебя - ученики. Постарайся успокоиться, "причеши" свои мысли.
   Танрэй поняла, что он задумал, и приготовилась. Едва она прикрыла глаза, ей показалось, что кулаптр обнял ее. Где-то в голове, на уровне лба, но внутри, вспыхнуло солнышко. Оно покатилось выше, выше, к макушке, вошло в "зенит", нырнуло к затылку...
   Женщина вначале ощутила легкую дрожь во всем теле, а потом ощущение плоти растаяло...
   ...и вновь появилось.
   Она стоит на балконе огромного здания-шара, воздвигнутого почти на самой верхушке горы в Эйсетти. Отсюда видно весь город, купающийся в лучах восходящего солнца. "Заря, свет которой..." -- начали было шептать ее губы, но тут плечи ощутили нежное прикосновение.
   И - снова яркая вспышка, озарение. Обернувшись, Танрэй видит перед собой его. Ала. Длинные пепельно-русые волосы перехвачены на лбу темным ремешком, чудесные темно-серые глаза, верные черты лица. Он совсем непримечателен, этот Ал. Он обычен. Но в глазах его светится Душа. И более не нужно ничего. Ничего.
   Танрэй захотелось заплакать по нему, как по утраченному Оритану. И тогда картина померкла.
   -- Я знала... -- со слезами, переполнившими глаза, пробормотала Танрэй, до мелочей вспоминая незнакомца, который увел ее из павильона за несколько минут до катастрофы. Память воскресила и то, что было потом, на берегу Кула-Шри...
   -- Хочешь, я расскажу тебе одну старую легенду? Уже никто не знает, откуда пришла она... -- Паском сел перед нею прямо на стол, взял ее за руки. - И никто не ведает, когда ей суждено умолкнуть. Она об Учителе и Ученике.
   -- Расскажите... -- чуть слышно согласилась женщина, и, сморгнув слезы, подняла зеленовато-янтарные глаза на кулаптра.
   -- В одном селении жил старый мудрец. И был у него Ученик. Всему обучил мудрец своего воспитанника. И однажды тот возомнил, что теперь он стал гораздо умнее своего Учителя. Юноша пошел на хитрость. Он поймал большого мотылька с лазурными крылышками и спрятал его в кулаке, а сам подумал: "Предложу-ка старику задачу: пусть догадается, что у меня в руке. То, что там бабочка, он, конечно, узнает. Но спрошу его, живая она или мертвая. Если он скажет, что живая, то я сдавлю ее, и бабочка умрет. А скажет, что мертвая - отпущу, и она улетит". С этими мыслями пошел Ученик к своему наставнику. "Что в руке моей, Учитель?" -- спросил он. "Мотылек", -- спокойно ответил мудрец. "А жив он или мертв, Учитель?" -- продолжал хитрый юноша. Посмотрел на него старый Учитель и ответил: "Сделаешь вот так, -- он крепко стиснул кулак, -- и мотылек умрет. А сделаешь так, -- мудрец раскрыл ладонь и дунул на нее, -- останется в живых. Все в твоих руках, мальчик!"
   Танрэй молча смотрела на него. Паском долго перебирал ее тонкие пальчики. А потом наконец произнес, очень просто, но с лукавой улыбкой:
   -- Все в твоих руках, сердечко. Ступай.
   И ей показалось, что в ладони затрепыхалась плененная бабочка.
  

ПЕРВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. СПУСТЯ ПОЛГОДА. АРИНОРА

  
   Уроки шли своим чередом. Восьмилетние астгарцы обучались счету. Маленькая Каэн-Тоэра, покусывая кончик своей тоненькой белокурой косички, решала задачку. В учебной комнате стояла тишина, только малыши сосредоточенно поскрипывали грифелем по своим досочкам.
   И неожиданно тишина взорвалась безумным воем.
   -- Поднимитесь с ваших мест, ученики, -- приказал учитель. - Встаньте в ряд возле двери...
   Каэн-Тоэра слышала от родителей о войне и уже знала, что будут взрывы, от которых нужно прятаться, прятаться долго, глубоко под землей. Ей стало страшно, так страшно, что отнялись ноги и руки. Девочка присела на корточки у стены и зарыдала. Раздались смешки других детей, но их заглушал идущий отовсюду жуткий вой.
   -- Каэн-Тоэра, что ты? - спросил преподаватель, склоняясь над нею. - Вставай, нам нужно идти!
   -- Я... н-н-н... я н-не хочу... н-не хочу умирать... -- захлебываясь спазмами, промычала малышка. - Г-где мама?
   -- Каэн-Тоэра, но это лишь условная тревога, разве ты не знаешь?!
   Однокашники подняли ее на смех:
   -- Поверила! Поверила!
   Ее ручонки ходили ходуном. Господин Уин-Луан поднял ее, прижал к своей груди и поторопил остальных.
   -- Это неправда, да? - шептала она в ухо учителю, заметно успокоившись. - Это неправда?
   -- Неправда, Каэн-Тоэра, неправда!
   Они покинули сфероид здания школы и теперь спускались куда-то вниз, по лестнице в шахте запасного выхода. Освещение здесь было тусклым, и даже смельчаки, недавно дразнившие Каэн-Тоэру, перетрусили и начали хныкать. А ей было спокойно обнимать шею Уин-Луана и знать, что все это понарошку.
   Учитель вел их по длинным подземным переходам. Потом они очутились в большой, круглой и хорошо освещенной комнате с множеством дверей. Девочка увидела, что здесь уже находятся другие дети и учителя.
   Поставив Каэн-Тоэру на пол, господин Уин-Луан подошел к пожилой женщине и о чем-то спросил.
   Девочка протяжно, уже с облегчением вздохнула и, стирая сквозь всхлип непросохшие слезы, улыбнулась. Многие ребятишки затеяли игру, гоняясь друг за другом, однако наставники тут же призвали их к порядку.
   Они пробыли здесь недолго. Чей-то голос объявил, что тревога закончена и можно возвращаться на свои места.
   Вновь построив ребятишек гуськом, учителя стали выводить их из большой комнаты. Только теперь Каэн-Тоэра смогла понять, как глубоко под землей они находились. Ее ножки даже устали подниматься по ступенькам.
   Еще несколько следующих дней однокашники дразнили девочку трусихой, а она и впрямь вздрагивала теперь от любого резкого звука и виновато улыбалась.
   Та пожилая женщина, с которой разговаривал господин Уин-Луан в убежище, была начальницей их школы. После условной тревоги ей пришлось собрать совет. Не один Уин-Луан пожаловался, что некоторые ученики были смертельно напуганы воем предупреждающих сирен.
   -- Однако мы должны точно знать, как вести себя в случае настоящего нападения Оритана! - разводя руками, оправдывалась начальница. - Это было правительственное распоряжение. Мы были обязаны провести учение.
   -- Я лишь надеюсь, что это не повторится, -- сказал Уин-Луан, и другие учителя-астгарцы согласно закивали.
   -- Кто знает... -- начальница вздохнула. - Просто в следующий раз постарайтесь заранее подготовить малышей к этому испытанию...
   -- Это ужасно... -- еле слышно пробормотала одна молоденькая учительница, зарделась и опустила голову.
  

ПЕРВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. ВЕСНА. КУЛА-ОРИ

   Почти никто из эмигрантов на Рэйсатру не знал о том, что происходит сейчас на Оритане и Ариноре. Почти никто.
   Ал стал замечать, что Ормона зачастила с отъездами. Супруги-экономисты объясняли это налаживанием связей с дальними соседями-тепманорийцами, а бездействие Тессетена - травмой ноги. Хотя он уже давно передвигался даже без костылей и без палки. Ал старался не думать об этом, но все же заподозрил неладное. Объяснить он не мог, однако поведение Ормоны вызывало в нем безотчетную опаску.
   Залечивший свои раны Фирэ стал помогать Паскому в кулаптории и был столь успешен, что старик поставил под его начало нескольких своих помощников. А вот с братом, с Дрэяном, отношения у молодого кулаптра не заладились. Фирэ явно избегал его общества. Ал подозревал, что это происходит из-за Ормоны. Уж слишком окрепла дружба между Фирэ и Тессетеном, и, по всей видимости, юноша не мог простить брату его бесчестного поступка, о котором за пять лет узнали (или, по крайней мере, подозревают) уже многие кула-орийцы. Ал понимал, что Фирэ - человек благородный и даже излишне щепетильный, но чувствовал в нем и что-то непонятное, настораживающее. Словно некогда цельный сосуд дал трещину, которую не заделать, не залечить.
   Даже дома, в семье, теперь было не все ладно. Танрэй замкнулась, причем спряталась она только от мужа. Казалось, ее больше радует общение с родителями, с Натом, с кулаптром, с Сетеном и Фирэ, чем с ним, с Алом. Возможно, это было связано с тем, что Ал так и не привязался к своему сыну, готовящемуся появиться на свет через несколько циклов Селенио. Уж слишком много внимания жена уделяла тому, кто барахтался в ее утробе. Ему она пела песенки, рождавшиеся в ее голове. С ним она разговаривала, рассказывала сказки. Алу казалось, что она сама все это и сочинила. Было слегка обидно, что она тратит свою творческую энергию попусту, ведь он однажды просил ее сосредоточиться для того, чтобы помочь им всем. Сделать что-то серьезное. А Танрэй лопочет какие-то несуразные стишки своему растущему с каждым днем, словно прибывающая луна, животу, и ничто не способно выманить ее из мира иллюзий. Когда-то давно Ал пообещал своей жене (или тогда она была только невестой?), что будет для нее защитой, будто каменная стена. И что? Прошло чуть больше десятка лет, и стена превратилась в застенки...
   Будь Ал слабее, то его тяготило бы разобщение с близкими людьми. Но молодой ученый ушел в работу и старался не думать ни о чем постороннем. Возможно, все выправится само. Иногда лучше не влиять, чтобы не испортить положение вещей окончательно...
   Расследование по делу пропадающих в джунглях людей и находимых трупах затягивалось. Гвардия Дрэяна проявляла себя очень нерасторопно, а сам командир оправдывался тем, что у них и без того много забот. Сказывалось и покровительство Ормоны, которой мало кто осмеливался перечить. Она сообщила, что лично займется этим вопросом, однако после ранения мужа ей стало не до курирования сыскных работ. Сетен посмеивался: "А живые кула-орийцы кушать хотят? Что ж, тогда слушайте атме Ормону и делайте так, как говорит она!"
   И потому Ал, Солондан и отец Танрэй целыми днями пропадали на своем предприятии, а Кула-Ори пользовался плодами их работы. Но тень от крыльев Страха по-прежнему падала на новый город, и никто не чувствовал себя в безопасности. Боялись не диких зверей, которых развивающееся производство и цивилизаторы отпугнули от этих мест на много тысяч ликов. Боялись друг друга.
  

* * *

  
   -- Кто-нибудь есть в этом доме? - приоткрыв двери, Танрэй заглянула в зал.
   Дом, где не было ни одного зеркала, безмолвствовал.
   -- Странно... Зачем тогда свет?..
   -- О, сестренка! - глухо послышалось откуда-то (женщине почудилось, что из-под земли). - Что за поздние визиты?
   -- Сетен, ты где?
   -- Спускайся ко мне! Я в подвале, обойди дом, там, позади, есть вход. Только смотри, лестница крута!
   -- Что ты там делаешь? - придерживаясь за перила, Танрэй спустилась в подвал, на удивление ярко освещенный и просторный; никогда прежде не доводилось ей бывать здесь.
   -- Валяю дурака, разумеется!
   -- Ты невозможен, Сетен! На этой лестнице можно переломать ноги!
   -- Намекаешь на то, что мне было мало?
   Наконец он, слегка прихрамывая, вышел из-за ширмы. В его перемазанных глиной руках висела холстина:
   -- Послушай, если тебе не трудно, сестричка! - Сетен протянул ей повязку и склонил голову. - Неохота отмываться...
   Танрэй подвязала его взлохмаченные волосы, успев попутно поглядеть по сторонам:
   -- Я ни разу не была здесь у тебя...
   -- Здесь никто и никогда не был.
   -- Даже Ормона?
   -- Тем более - она. Но ей здесь было бы неинтересно. Ты оставила Натаути наверху?
   -- Он не захотел спускаться, лег при входе. Откуда ты знаешь, что я пришла не одна?
   Сетен не ответил. Он провел ее за ширму, и молодая женщина оторопела.
   Верхний зал Сетена был забит довольно уродливыми глиняными фигурками, и Танрэй считала, что экономист балуется, неумело лепя их. Как говорят - "отводит душу".
   А здесь...
   -- О, Природа! - прошептала она.
   Веки его наморщились от улыбки.
   Полные неизъяснимой красы, взгляду Танрэй предстали небольшие статуэтки. Лежащий, но, казалось, готовый вот-вот ожить и вскочить волк был точной копией Ната. В такой же позе лежал и большой гривастый зверь, обитающий на материке Осат. В стороне бил копытом пригнувший голову к земле тур. Во всю стену, чуть подсвеченный лампами, высился горный кряж, и Танрэй узнала окрестности своего с Алом дома в Эйсетти. Дома не из этой жизни. Дома, который предстал ей во "сне", подаренном Паскомом. А на полке рядом с вершиной сидела неизвестная Танрэй птица.
   И, наконец, она увидела свое собственное лицо. Эта статуэтка пряталась в полутьме и не была закончена. Сетен уделил много внимания ее лицу, шее, прическе, но ниже - там, где должны быть плечи и грудь - оставил только бесформенный комок глины. Зато уже созданное было совершенством. Как и волк, женская скульптура готова была ожить.
   -- Как... ты сделал это? - Танрэй осторожно прикоснулась к "своей" щеке. - По памяти?
   Сетен все же протер испачканные руки мокрой тряпкой и почесал в затылке.
   -- А ты замечала, чтоб я гонялся за тобой с гончарным кругом?
   -- Когда ты успел этому научиться? Я... даже не знала...
   -- Что ж, Ал не рассказывал тебе о моей первой специальности?
   -- Ты - созидатель? Нет, никогда не рассказывал. Зачем же ты бросил это?!
   -- Как видишь, не бросил. Но экономика показалась мне более нужной в этих условиях наукой...
   -- Это... жертва? Зачем? - Танрэй порывисто повернулась к нему, готовая возмутиться кощунству, предательству.
   -- Согласись: если мы все будем рисовать бабочек и сочинять сказки, телам нашим придется несладко в этом грубом мире...
   Она поняла, на что намекает Тессетен.
   -- По-твоему, созидание и сочинительство - второстепенно?
   -- Нет. Но каждому свое. Да ты присядь, вот достаточно чистая скамейка...
   -- Послушай, я всегда думаю и не могу найти ответа: это ты озвучиваешь мысли Ормоны, или она вершит то, что говоришь ей ты? - Танрэй села и аккуратно расправила подол платья.
   -- Оу! Оу! - рассмеялся он, имитируя испуг и прикрываясь руками. - Главное - не бей! Я тоже не могу найти ответа: это ты так витиевато передаешь думы твоего мужа, или он столь мудрено думает под воздействием твоих слов?
   Танрэй поняла, что отвечать всерьез Сетен не намерен. Неужели это тот же человек, который открыл ей свое сердце на ассендо, во время празднования Теснауто?! Что за колдовская смесь кипит в его странной душе?
   Он присел на корточки, на одной здоровой ноге, чуть выдвинув покалеченную. Положил тяжелый подбородок на колени Танрэй:
   -- Да, это я.
   Она впервые видела его лицо полностью открытым. С этой повязкой на лбу он казался еще страшнее прежнего, но и теперь у нее не появилось желания отвернуться. В его безобразии было что-то притягательное, и это разглядит не всякий. Танрэй разглядела.
   -- С какими мыслями ты лепил меня?
   -- У меня не было никаких мыслей.
   -- А что было?
   -- Я говорил с тобой. Так же, как сейчас.
   Танрэй опустила руку в его густые, как серебристая шерсть Ната, волосы. Задумалась. Сетен молчал.
   -- Я не просто так спросила.
   -- Знаю.
   -- И что скажешь?
   -- Ты ведь не глина, которую нужно обжигать...
   -- Это ответ?
   -- Да.
   -- То есть, ты не сделал бы из меня вторую Ормону?
   -- Но ведь я не в состоянии сделать из Ормоны вторую Танрэй...
   Они печально усмехнулись - оба, одновременно.
   -- Я не знаю, почему прихожу к тебе, Сетен. Ведь мне нечего тебе сказать. Наверное, это неправильно по отношению к Алу...
   Он прихватил краешек подола ее платья и потер в пальцах тонкую ткань.
   -- Наверное, неправильно.
   -- Тем более - теперь.
   -- Тем более - теперь, -- эхом откликнулся Сетен.
   -- Так подскажи, что делать?
   -- Это решать не мне. Ты привыкла, сестренка, к тому, что тебя опекают. Ты выносливее, ты сильнее, нежели кажешься, но тебе не дают проявить себя. Однако я не вправе что-то менять. По крайней мере, пока не вправе. Еще не время для этого. Дозволь нам чуть-чуть поболтать с Коорэ? Это ведь он сделал тебя еще красивее и еще сильнее, чем прежде! Ваш покуда нераздельный танец, особая плавность походки, которую он подарил тебе, сияние твоих глаз... Может статься, с его помощью ты вспомнишь то, что забыли все? Ты хранишь его сейчас - а он, возможно, сохранит тебя потом?..
   Танрэй засмеялась. Разговаривать с нею, обращаясь к малышу, у него получалось лучше, чем адресовать свои речи ей напрямую. Так думал и тот, кого Тессетен упорно величал Коорэ. Радовался, оживлялся, приветствовал, чувствуя прикосновение знакомой руки...
   Вскоре на лестнице послышалось клацанье звериных когтей. Нат остановился на ступеньках и, пригнув голову, поглядел на Танрэй.
   -- Кажется, вам уже пора, -- согласился Сетен, плюнув на ладонь и стирая с кожи остатки глины. - Будь любезна, сестренка, принеси сверху что-нибудь попить! Уж не взыщи: мне ковылять по ступенькам тяжелее...
   Пропустив хозяйку мимо себя, волк спустился к Тессетену. Танрэй заметила, что Сетен, обняв Ната за шею, что-то забормотал ему на ухо. Он странный, очень странный человек. Но... если бы она не была так привязана к Алу, то, быть может, все было бы иначе в их жизни?..
  

* * *

  
   "Не смотри на меня так, сестренка Танрэй... От твоего взгляда мне иногда кажется, что ты все понимаешь и читаешь в моей душе. Увы, маленький мой солнечный зайчик! Мы разучились читать в душах друг друга...
   Не смотри так на меня, не надо. Ты не поймешь, не вспомнишь и не сумеешь. По крайней мере, сейчас, пока всецело принадлежишь Разуму. Не мне сводить твой рассудок с ума.
   Возможно, у меня у самого наступает размягчение мозга, я не спорю.
   Ну, да, да, я хотел бы стать Алом. Не занять его место, а стать им. Этот мальчишка, этот Фирэ, всколыхнул в сердце моем громадные волны, когда в кулаптории по ошибке принял меня за твоего мужа.
   Эх, пробежаться бы сейчас со всех ног, да по изумрудной траве Оритана, да вслед за солнцем, за нашим солнцем Саэто!.. Да как забыть бы всё к проклятым силам!..
   Нет, отбегал я свое. По лицу Фирэ понял, что отбегал, когда тот в последний раз смотрел мой перелом. И Паском молчит - значит, согласен. Ну что ж, глупо вышло... А я ведь похоронил тебя в ту ночь под обломками павильона. Вот мне расплата за скверные мысли. Ведь сказано: "Пусть о вас всегда думают только хорошее"... Не удержал тогда порыва, весь сценарий жены отыграл, как по писанному... Уф... Иногда проще и легче ненавидеть...
   Никогда больше не смотри на меня так, сестренка Танрэй"...
  

* * *

  
   Звали его Ко-Этл. По-аринорски. Он и был типичным северянином - русоволосым, белокожим, голубоглазым. Да еще и отпустил бородку, что совсем удивительно глазу ори, аринорца и даже кула-орийского аборигена. Вместо меховых плащей тепманорийцы во главе с Ко-Этлом носили непромокаемые полотняные, белые, укрывающие всю фигуру с головы до пят.
   Жители Кула-Ори с удивлением смотрели на восьмерку тепманорийцев, следующую за Ормоной по городским улицам. Восемь крепких, похожих друг на друга мужчин во главе с изящной женщиной, которую здесь знали все.
   Ормона добилась своего с легкостью, недоступной другим. Она давно уже сотрудничала с эмигрантами Тепманоры. Ко-Этл и его миссия перебрались на Рэйсатру с Ариноры семь лет назад. Почти тогда же, когда на южную оконечность материка приехала чета Тессетен - Ормона.
   Переселенцев в Краю Деревьев с Белыми Стволами было гораздо больше, чем оританян в Кула-Ори. Более развитые технически, северяне очень быстро отстроили на Рэйсатру заводы и фабрики и, пользуясь огромными залежами полезных ископаемых, принялись налаживать производство. Заводы Тепманоры и были целью поездки Ормоны. Правда, об этом знал только ее муж. Сама красавица-южанка обставила свой нынешний визит иначе: обмен приобретенным опытом. Убедить в том окружающих, при всем своем очаровании и обольстительности, Ормоне удалось с успехом.
   Сияющими глазами смотрел Ко-Этл на Ормону. Она постаралась искусить лидера тепманорийцев, и он готов был следовать за нею куда угодно. С горькой усмешкой поглядывал на них Тессетен, а потом и вовсе ушел прочь.
   Ормона вела себя в Кула-Ори как хозяйка. По сути, она и была хозяйкой молодого города. И никто не мог бы оспорить этот факт. Все, что было на Оритане и Ариноре, теперь казалось далеким-далеким, почти несуществующим. Правители тех стран были слишком заняты войной, а здесь творилась иная жизнь. И правители были иные...
   -- Я разместила тепманорийцев в доме Кронрэя, -- готовясь к официальному ужину, предупредила Ормона Сетена. - Если наш созидатель вдруг соберется приехать в Кула-Ори на эту встречу, я предложу ему наш дом. Ты не против? - она вытащила из потайного кармашка на панно маленькое зеркальце и принялась подкрашивать губы.
   Сетен никак не мог взять в толк, зачем ей совершенствовать свою и без того бесспорную красоту, но наблюдать за этим процессом любил. Женский ритуал прихорашивания вводил его в полугипнотическое состояние.
   -- Да нет, я не против, -- экономист откинулся на подушки, продолжая созерцать жену.
   -- В Тепманоре шел холодный дождь. Как у нас, на Оритане. Помнишь, Сетен?
   -- Забористая штука -- ностальгия! Правда, родная? - насмешливо отозвался он.
   Ормона окатила его ледяным взглядом и слегка дернула идеальной бровью:
   -- В доме Ко-Этла повсюду зеркала. Как думаешь - это оттого, что он безумно красив, или оттого, что отчаянно-смел и не опасается другого мира?
   -- Я думаю, что это из-за того, что он непроходимо-глуп, родная, -- по-доброму, как и прежде, улыбаясь, ответствовал Сетен.
   Она бросила бутылочку с краской в ящик, источающий запах ее духов и притираний, ловкими движениями подобрала иссиня-черные волосы.
   -- Я нисколько не сомневалась, что именно так ты и ответишь. Впрочем, о чем можно говорить - ведь ты стал постоянно закрываться...
   -- И что ждет этих отчаянно-смелых и безумно-красивых парней?
   Ормона опустила руки и вгляделась в мужа. Но глаза того были надежно спрятаны завесой - и не только упавшими на лицо космами.
   -- Все знаешь? - медленно проговорила она. - Что ж, тем лучше...
   -- Кто знает еще, хочешь осведомиться ты? - с невинным видом уточнил экономист. - Ал...
   -- Ты лжешь!
   -- Ты натравишь своих "соколов" на нас обоих или все же пощадишь свою зазнобу?
   -- Я пощажу и тебя. Мне льстит твоя ревность.
   -- Ревность?! Оу! Ха-ха-ха-ха-ха! - закатился Тессетен. - Для ревности нужна хоть капелька любви, Ормона! А что тебе в таком случае может быть известно о ревности?
   -- Не вынуждай меня злиться, Сетен! Не вынуждай!
   -- Иначе?..
   Она сделала бровями неопределенное движение.
   -- Только посмей! - глухо бросил он.
   Ормона расхохоталась и собралась уйти. Сетен перехватил ее запястье, захлопнул дверь и швырнул жену на ложе:
   -- Только посмей!
   -- А почему ты уверен, что я смогу это сделать? - с вызовом спросила она. - Признаёшь мои силы, мой прекрасный супруг? Ведь признаёшь, не так ли?
   Она легко расстегнула на боку тонкие брюки для верховой езды, откинулась на подушку, а затем, со сладострастием проведя языком по блестящим от краски губам, слегка развела стройные ноги. В черных очах ее разлилось масло.
   -- Не сердись на меня. Ведь одному тебе, Сетен, я доверяю все, что у меня на душе. Мы вместе уже двадцать лет, и это только в нынешней жизни... Все, что я делаю, я делаю во благо - нам, будущему, даже тем, кого, как ты считаешь, я не люблю... -- голос ее стал грудным, воркующим, полным неизъяснимого очарования. - Ты всегда понимал меня.
   -- Я понимаю всех, -- Тессетен не сводил с нее глаз.
   -- Хорошо - принимал. Всегда. Такой, какая я есть. Что изменилось? - она склонила прекрасную головку к плечу, а точеная смуглая ручка будто невзначай скользнула под пояс брюк, к паху, неторопливо, дразня наблюдателя, вернулась, слегка зацепила сверкнувший в пупке алмазный страз, поднялась выше, и сквозь полупрозрачную ткань блузки проступили послушно очертившиеся соски безукоризненной груди.
   -- Ничего не изменилось. По крайней мере - в тебе, родная.
   Сложив руки на груди, экономист оставался неподвижен. Лишь улыбка кривила бледные губы его и без того некрасивого рта.
   Прекратив любоваться собой, Ормона вскинула ресницы и туманным взглядом посмотрела на мужа, слегка удивленная его сомнениями:
   -- Тогда давай забудем всю эту чепуху. Мы делаем то, что нужно нам. Я никогда не предам тебя, ты никогда не предашь меня. Разве этого мало? Иди ко мне. Когда-нибудь позже вместе посмеемся над той нелепицей, которую нам пришлось пережить...
   Сетен ухмыльнулся, сел в кресло напротив, оперся локтем на деревянный поручень и в задумчивости положил подбородок на два пальца:
   -- Послушай, Ормона, разве ты утратила былую остроту? Не рано ли для каких-то двадцати лет брака? Неужели считаешь, что меня можно купить тем же, чем ты покупаешь желторотых мальчишек? М? Вот мне просто интересно!
   -- Не притворяйся, я чувствую томление твоей плоти и прекрасно вижу, что ты желаешь меня.
   Он прищелкнул языком и покачал головой:
   -- Не-а. Не желаю. Ты не обижайся, но мне мало, когда женщина просто раздвигает ноги. Наверное, старею...
   Ормона выругалась так, как никогда прежде не позволяла себе выражаться в его присутствии, и, вскочив на постели, швырнула в него подхваченным со столика у изголовья кувшином с водой. Сетен молча выбросил перед собой "щит". Мокрые керамические черепки и брызги полетели во все стороны, отскочив от невидимой преграды.
   -- Гнилой пень! Однажды вы все будете рыскать в поисках друг друга по моей земле средь других лишенных памяти псевдоразумных существ! - вдруг с ужасающим спокойствием заговорила она. - И не будет вам покоя, не будет вам пристанища нигде! Самый тщеславный и высокомерный из вас будет самым презренным; та, которую желают многие, будет обесчещена и потеряет всё, в том числе и остатки памяти, в поисках своего самца; бескорыстный защитник не будет знать ничего, кроме боли, ран и немоты, а ты... ты будешь трухлявым гнилым пнем, о который спотыкаются все зарвавшиеся путники!
   -- А теперь скажу я, и последнее слово - закон, ты знаешь! Я давно ждал, когда ты наконец взорвешься этим! Первое слово сказано, да покроет его второе!
   Тессетен оттолкнулся от поручней кресла и легко поднялся на ноги. Ормона померкла, закуталась в непроницаемую пелену, досадливо закусив нижнюю губу.
   -- Самый высокомерный средь нас всегда будет находить свою Попутчицу, каким бы он ни был при этом. Попутчица потеряет всё, но ее будут желать многие и не станут чинить ей сколько-нибудь опасные преграды. Бескорыстный защитник сохранит всё, что потеряют они, дабы впоследствии - однажды! - вернуть сохраненное им же. А я... я буду гнилым трухлявым пнем, как ты напророчила. Исполнится последнее слово, сказанное ори на языке ори в присутствии ори!
   Дернулось пространство, искаженное подземным огнем и космической стужей. Громыхнуло в небесах средь ясного неба. Дрогнул пол под ногами.
   Не ожидала даже сама Ормона подобной силы древних умений у собственного мужа. Не учла она близости гор Виэлоро. В запале своем пойманная на озвученной мысли, женщина уже не могла ничего изменить...
   -- Будьте вы прокляты! - только и произнесла она, а затем покинула ненавистный дом.
   Сетен запрыгнул на ложе, прихрамывая, подошел к стене и вырвал из ножен огромный остро заточенный меч, висевший там. Старое оружие Оритана не носило на себе никаких меток - ни инкрустации на двуручной рукояти, ни клейма у основания лезвия. Просто кусок мастерски обработанного сплава сверхпрочных металлов.
   Отполированный, словно зеркало, обоюдоострый клинок отразил полыхающее гневом лицо хозяина. И не мог солгать металл - прекрасным было это лицо и сумеречные глаза, в которых сосредоточился весь мир.
   -- Ты слышал всё, что было произнесено! - прошептал Тессетен и провел пальцами по плоской стороне клинка.
   Затуманилась поверхность лезвия от тепла его руки и от горячего дыхания.
  

* * *

  
   С большим интересом разглядывали гости выстроенный оританянами город.
   Чопорный Ко-Этл слегка морщился при виде темнокожих аборигенов Рэйсатру, но красота Кула-Ори затмевала все. Ори были непревзойденными созидателями и ухитрились заставить служить эстетизму даже нелепую геометрию местных построек.
   Центр Кула-Ори обнимало русло реки, и это чем-то напоминало знаменитую столицу Оритана - Эйсетти, где Ко-Этлу довелось побывать в ранней юности. В центре высились красивые, хоть и кубообразные, дома, соединенные между собой лабиринтами стеклянных тоннелей-оранжерей и воздушных переходов-лестниц. Это была деловая часть Кула-Ори. Тепманорийцы успели заметить, что промышленность здесь развита слабо, но при этом ни эмигранты, ни работающие с ними бок о бок аборигены не нуждаются ни в чем. Ибо сильна у них сельскохозяйственная отрасль производства, которой, как рассказывала красавица-экономистка, заведовали ученые Солондан и Ал.
   Северяне были более технологичной нацией, и они раньше южан начали утрачивать "тонкие" способности, первыми перестали пользоваться опытом предков. Зима и война диктовали свои условия. Когда много думаешь о плоти, становится не до души.
   Жилые районы расположились за рекой, оттеснив джунгли к горам. Небольшие дома прятались под высокими деревьями, и увидеть их с воздуха было почти невозможно. И даже здесь созидатели-ори нашли баланс между практицизмом и эстетикой. Предместья с хижинами аборигенов отлично вписывались в общую планировку города. Архитектура словно "перетекала" от простого к сложному. И застройка по "круговому принципу" напоминала уже больше Аст-Гару на Ариноре. Таким образом, Кула-Ори сочетал в себе традиции южан и северян. Ни один из городов Тепманоры, в том числе и столицу - Тау-Рэй - конечно, нельзя было сравнить по красоте с одним-единственным Кула-Ори. Но Ко-Этлу пришла в голову оправдательная мысль, что в новых условиях красота и ни к чему. Главное - здоровье во всем: в людях (рабочей силе), в зданиях (крепком и надежном жилье), в экономике (базе для будущего), в производстве (жизнеобеспечении, сердечно-сосудистой системе формирующегося организма). Все! Остальное - фантом!
   Ал, красивый южанин высокого роста, широкоплечий и статный, вкратце и довольно небрежно поведал гостям об их с Солонданом работе. В этом человеке чувствовалась некоторая надменность, но чопорности Ко-Этла не было.
   И совсем удивило тепманорийцев то, что эмигранты пытались обучить местных дикарей премудростям своей культуры. Для этого они даже выстроили школу, где преподавали несколько оританян.
   Когда Ко-Этл познакомился с женщиной, ответственной за работу школы, образ Ормоны слегка померк для него. Танрэй была не просто хороша. Она была северянкой. А это для Ко-Этла значило немало. Она была живой и светящейся. В ней чувствовалась хрустальная чистота и вечная юность. Тепманориец не подал и вида, но Ормона с иронией посмотрела на него, будто сразу обо всем догадалась.
   Жена Ала увлеченно рассказывала гостям о том, как приезжим удалось обучить местных жителей адаптированному языку, а впоследствии, на этой основе, преподавать и другие знания цивилизаторов. Ко-Этла же восхищало мужество хрупкой Танрэй, ведь редкая северянка согласится подвергнуть себя взглядам чужих глаз, находясь в священном состоянии. Другую он осудил бы незамедлительно, а в этой женщине чувствовалась такая уверенность и убедительность, что таяли даже укоренившиеся предрассудки бывшего аринорца.
   -- Да будет "куарт" твой един, Танрэй! - пробормотал Ко-Этл на прощание. - Равно как и "куарт" твоего ребенка.
   -- Пусть о тебе думают лишь хорошее, -- с готовностью ответила молодая учительница.
   Они улыбнулись друг другу. Это была улыбка двух равных по духу людей, но Ко-Этл вновь уловил во взоре Ормоны какое-то странное выражение.
  

* * *

  
   -- Просто сделайте это нынешней ночью - и все, -- Ормона была спокойна, лишь ее гайна фыркала под нею и била копытом.
   Саткрон похлопал шею своей белой гайны. Все-таки восемь человек - это не шутка. Да еще и сделать это аккуратно...
   -- Почему вы обошли Дрэяна и обратились ко мне, атме Ормона? - спросил молодой гвардеец.
   -- Сделаешь это для меня - и ты заменишь мне Дрэяна. Во всем, -- холодно отозвалась она. - Есть у тебя желание оставить этот рассадник москитов и жить в умеренных широтах - там, где есть всё, там, где всё напоминает об Оритане?
   -- О, да! Конечно!
   -- Так вот, приезжие - верхушка Тепманоры. Уничтожь их - и временно парализуешь Тепманору. У меня на нее далеко идущие планы, гвардеец. А ты, -- она протянула руку и ладонью погладила Саткрона по щеке, -- мне нравишься. В тебе есть огонь, который угас в вашем командире.
   Саткрон заметил, что после трагедии Теснауто Дрэян стал как будто избегать Ормоны. Это было странно. Тем более странно, что ее увечный супруг уже не мог бы мешать их встречам. Не исключено, что дело в Але, но Саткрон не собственник. И его больше интересовала не Ормона, а власть, которую она могла подарить своему верному фавориту. Дрэян оплошал, но до сих пор продолжает выполнять ее пожелания, потому что теперь он чувствует себя отмеченным клеймом и не может просто так отвернуться. Однако, похоже, командир отказался от участия в этом деле. Потому жена Тессетена и обратилась к нему, к Саткрону. А тот своего шанса не упустит. И Край Деревьев с Белыми Стволами - отличная ставка. Кому нужен знойный и влажный Кула-Ори с помешанными на сельском хозяйстве правителями? Такой климат способствует загниванию. Процветать можно, лишь подчиняя себе новые благополучные земли.
   -- Будет какой-то знак? - уточнил молодой человек, перехватывая руку Ормоны и жарко целуя в запястье, отчего-то покрытое свежими кровоподтеками, словно кто-то грубо стиснул его и едва не сломал.
   -- Я поручаю выполнение тебе, - она опустила рукав. - Сам и подашь нужные команды. Мне важно, чтобы в живых не осталось ни одного из восьми тепманорийцев.
   Саткрон кивнул. Он и сам ненавидел северян - пожалуй, едва ли не больше, чем местных приматов-дикарей.
  

* * *

  
   Фирэ критически взглянул на себя в зеркало. Нет, он основательно отвык от нормальной одежды. Теперь ему казалось, что и камзол на нем сидит как-то не так, и воротничок слишком высок и жмет, и в туфлях чересчур жарко. Хотя, конечно, смешно это все для воина, преодолевавшего тысячи ликов в той одежде, которую положено было носить по уставу...
   В похожем - не этом, конечно - камзоле он был, когда в последний раз виделся с Саэти. Юноша вспомнил ее голубые лучистые глаза и полудетское пухлое личико. Кто знал, что ей суждено умереть в неполных шестнадцать?..
   В лесу протяжно вскрикнула какая-то птица. Молодой кулаптр закрыл все окна, чтобы за вечер в дом не налетели москиты и мошкара, перекинул через плечо свою сумку и отправился к Алу, у которого должен был состояться прием по случаю приезда гостей из Тепманоры. Фирэ не очень хотелось появляться на люди, но Паском попросил его присутствовать.
   Торжество было нестерпимо скучным. Немного спасало то, что Ал устроил встречу под открытым небом, в просторном дворе своего дома, под перистой кроной громадной секвойи.
   Тепманорийцы приглядывались к оританянам, подчеркнуто соблюдая все правила этикета. Кула-орийцам в ответ тоже приходилось придерживаться хорошего тона.
   -- Фирэ, а что - невкусно? - шепнула ему на ухо Танрэй, которая на правах супруги хозяина дома угощала всех гостей.
   Юноша поднял голову, улыбнулся и поцеловал ее руку:
   -- Все прекрасно, Танрэй! Вы бы присели.
   Она засмеялась и ускользнула. Танрэй нашла хороший выход: ей, по крайней мере, не приходится тосковать в этом благовоспитанном обществе. Хитрая.
   А Фирэ просто не хотелось пробовать другие блюда, глядя на то, как Ко-Этл и его спутники соревнуются с Солонданом, родителями Танрэй и еще несколькими ори на поприще "знаний хороших манер". Не то чтобы он не знал, какими приборами следует пользоваться в конкретном случае. Просто - не хотелось ими пользоваться. Глядя на ту же подчеркнуто-корректную Ормону, сидевшую по правую руку от бородача-северянина.
   -- Как нынче весна в Тау-Рэй, господин Ко-Этл? - нарушила общее молчание мать Танрэй, и все мгновенно оживились.
   -- У нас весны прохладные, госпожа Юони. Но москиты, надо сказать, так же донимают.
   Присутствующие засмеялись, как по приказу. Натянуто, но с некоторым облегчением. Ормона внимательно разглядывала тех, кто не поддерживал общего веселья.
   А не поддерживали его сидящие рядом Ал, Сетен, Паском и сам Фирэ. Ал и пожилой кулаптр о чем-то тихонько переговаривались, Тессетен с усмешкой (явно по другому поводу) смотрел в свою тарелку, а Фирэ наблюдал. Так же, как и Ормона. Юноша не чувствовал единения с большинством этих людей. Ему не хотелось находиться здесь. Когда молодой человек задавал себе вопрос, для чего он все-таки пришел, сердце предлагало единственную подсказку: ради Паскома, Танрэй и Сетена. Придумать иную причину Фирэ было бы тяжело.
   -- Ишвар, неси это на ту сторону стола, -- прощебетал сзади голосок Танрэй.
   Она это сделала нарочно. В смысле - эти поджаренные баклажаны с начинкой из оранжерейных томатов и соусом, приготовленным с добавлением козьего сыра, чеснока и сбитых яиц. Такие блюда следовало есть с помощью как минимум пяти столовых приборов. Или одного - при учете, что это твои собственные руки. Ко-Этл, бедняга, даже изменился в лице.
   -- Надеюсь, я не сильно пережарила баклажаны... -- невинно заметила хозяйка.
   Фирэ улыбнулся. Про себя. Он заметил, как Танрэй подмигнула мужу и Сетену.
   Ко-Этл и Ормона с непроницаемым видом принялись орудовать ножичками. Остальные присутствующие откровенно мучились. Фирэ насмешливо поглядывал на своего брата, которому отродясь не удавалось освоить мудреную технику правильного поведения за столом.
   -- Танрэй, ну сядьте, наконец! - попросил юноша, заскучавший по ее обществу. Если ему и хотелось бы с кем-то поговорить, то Танрэй была одной из этих немногих.
   -- Ладно! - согласилась она и опустилась рядом с ним на скамью. - Я полагаю, разговор о погоде уже сложился? Ой! Никогда не знала, какую вилку нужно использовать для томатов!
   -- Танрэй! - прикладывая руку к груди, ужаснулась ее мать, а тримагестр Солондан с критическим видом уставился на супругу своего молодого коллеги.
   -- Нет, ну правда! - Танрэй в задумчивости перебирала вилки, ложки и ножи, разложенные вокруг ее тарелки. - И вообще я есть уже не хочу. Мы с Ишваром на кухне выпили весь соус, который остался после приготовления.
   Госпожа Юони охнула и жеманно отмахнулась, воздевая взоры к небу.
   -- Зря не оставила мне, -- отозвался Ал.
   -- Не знаю, как вы, -- вдруг вмешался Тессетен, беря свою тарелку и поднимаясь с места, -- а я сюда пожрать пришел...
   И экономист, отойдя в сторонку, разлегся у корней секвойи, дабы продолжить свою трапезу при помощи единственной вилки, которой пользовался на протяжении всего вечера. Рядом с ним облизнулся проснувшийся Нат.
   -- О! И ты хочешь? - Тессетен принялся кормить волка с рук.
   Ал без лишних объяснений присоединился к ним.
   -- Никогда не умел как следует пользоваться этой дрянью, -- вполголоса поделился он с другом, опираясь спиною о древесный ствол. - Вилка для овощей, вилка для мяса, вилка для рыбы... А потом еще их как-то надо сочетать с ножами. Грамотно. Зимы и вьюги!.. Я однажды посчитал, и вариантов тут, как в хорошем шифре - что-то около ста сорока всевозможных сочетаний...
   Сетен лишь качнул косматой головой:
   -- Обратись к нашим гостям: они научат. Послушай, а вкусно!
   -- И правда - вкусно! - согласился Ал.
   Фирэ заметил, что сидящая возле него Танрэй давится от смеха, но делает вид, что утирает губы салфеткой. Улыбался и Паском, однако старый кулаптр, в отличие от всех остальных сидящих за столом, с завидной легкостью управлялся всеми приборами, беря со стола нужные даже не глядя.
   Пугающе-бесстрастным было лицо Ормоны. Тепманорийцы с недоумением косились на двух чудаков-ори, развалившихся прямо на земле возле очень довольного волка.
   -- Вот и представь, -- с упоением рассказывал Сетен, словно бы не замечая, что теперь все слушают их с Алом диалог. - Только что вычистил я эту ее гайну, шерстинка к шерстинке, не поверишь. Блеск! Не животное - картинка! А она же их зерном таким кормит... мелким... как его?
   -- Овес, -- ответил Ал, пережевывая баклажан.
   -- Вот, точно! Ну и это... -- Тессетен прервался, чтобы облизнуть вилку. - Начинаю сыпать ей овес в кормушку, вдруг слышу - хлобысть! - и эта тварь у меня за спиной давай ни с того ни с сего валяться в опилках и в собственном... ну, ты понял...
   -- Угу, -- Ал затрясся от тихого хохота.
   Мать Танрэй звякнула ножом по тарелке и принялась извиняться перед соседями.
   -- До меня только потом дошло, что там, в соседнем деннике, конь стоял, к которому эта красотка была неравнодушна весьма. Во-о-от... И от нежных чувств, видимо - хлобысть... Первый раз такое видел. Ормона ее потом не узнала. Пришлось готовить к выезду кавалера. Помнишь, родная, эту историю?
   Ормона не удостоила его ответом. Сетен потянулся:
   -- Люблю этих зверюг! Сам, правда, не пробовал верхом, недосуг, но со стороны - потрясающее зрелище! А что, Танрэй, баклажаны, говоришь, закончились?
   -- Я такого не говорила!
   Фирэ и Паском переглянулись.
   Танрэй, став на одно колено возле мужа и Тессетена, вновь наполняла их тарелки - в то время как другие гости не осилили и половины порции.
   -- Садись с нами, -- попросил Ал, ловя ее за руку.
   Женщина со смехом потрясла головой и вернулась к столу.
   -- Эти - как всегда... -- пробормотал Солондан своим соседям, управляющему городом Хэйдду и совсем молодому тепманорийцу, очень похожему внешне на Ко-Этла - по-видимому, его родственнику.
   -- Что - как всегда? - вежливо переспросил юноша-северянин.
   -- Да... -- тримагестр поморщился и вяло махнул рукой. - Мальчишки... Уж до седых волос дожили, а все как дети малые...
   -- А мне нравится, -- шепотом отозвался гость, и Фирэ показалось, что тепманориец сейчас и сам был бы не прочь поваляться под секвойей рядом с Алом и Сетеном.
   Ормона досидела до конца ужина с каменным лицом. Фирэ, настроившийся на мироощущение Тессетена, непрестанно чувствовал, что Учитель напряженно ожидает чего-то от своей жены. Юноша знал теперь, на что способна красавица-ори, а потому разделял опасения экономиста.
   -- Благодарю приветливых хозяев, -- Ормона поднялась и положила свою салфетку возле тарелки.
   Тут же встал со своего места и Ко-Этл: так велел этикет. Ормона продолжала:
   -- Ал, твоя жена - превосходный кулинар. Надо отдать ей должное. А потому - позволь мне поцеловать ее в знак особой благодарности.
   Ал едва заметно кивнул, а Сетен (заметил Фирэ) привстал, не сводя глаз со своей супруги.
   Танрэй следила за приближавшейся к ней Ормоной, очевидно слегка недоумевая. Та приветливо улыбалась. Если бы Фирэ не знал об их отношениях, то не заподозрил бы ничего.
   Ормона стремительно обняла Танрэй одной рукой, ладонь другой крепко прижала к округлому животу будущей матери и, невзирая на слабое сопротивление, приникла к ее губам поцелуем.
   Фирэ понял, что она хочет сделать своей двусмысленной выходкой. Невидимая никому, кроме него, сила обрывала сейчас тончайшие связи между энергиями Танрэй и ее ребенка. Вторжение было быстрым, насильственным и настолько незаметным, что жена Ала даже не встрепенулась, не успела защититься. Она ощутит последствия много позже, но тогда уже ничего нельзя будет исправить...
   Фирэ и Паском почти одновременно, не сговариваясь, уничтожили змеек, челюсти которых были похожи на клешни скорпиона. А Ормона в ярости еще сильнее впилась в губы молодой женщины и еще грубее стиснула ей живот, сминая ткань платья. Танрэй пыталась освободиться, но не могла.
   Вся эта сцена длилась лишь несколько мгновений, но окружающие успели замереть в изумлении от непривычности увиденного. Наконец Ормона бросила жертву, осознав тщетность собственных усилий.
   Едва не утратив дыхание в ненавидящих объятиях, Танрэй отерла губы тыльной стороной ладони, а потом вдруг, коротко размахнувшись, с силой хлестнула Ормону по лицу.
   -- Ритуал, -- со смехом объяснила экономистка, поворачиваясь к гостям и прикрывая рукой зардевшуюся щеку. - У нас здесь так принято. Дичаем.
   "Сука!" -- поймал себя на неожиданно мерзкой мысли Фирэ.
   Прежде он никогда не позволил бы себе не то что сказать, но и подумать такое о женщине. Теперь же Ормона перестала быть в его глазах женщиной.
   Юноша беспомощно оглянулся на Тессетена и увидел, что тот крепко держит за ошейник волка, вставшего почти на дыбы. Глаза Ната полыхали, словно уголья. Сколько силы и быстроты реакции нужно, чтобы успеть поймать, да еще и удержать на месте взъярившегося зверя таких размеров!
   Ал широко раскрытыми глазами растерянно смотрел на Ормону. Та, взяв под руку Ко-Этла, спокойно удалилась. За ними потянулись и другие тепманорийцы.
   А еще Фирэ, восприятие которого за эти минуты многократно обострилось, услышал, как, проходя мимо сникшей Танрэй, Сетен тихо шепнул ей:
   -- Ты сама должна была сделать это, сестренка...
   -- Что сделать? - вздрогнула женщина, но он своей прихрамывающей походкой уже покидал двор ее дома.
   Ничего не говоря, Ал обнял жену. Танрэй провела по своему лицу дрожащей рукой.
   Фирэ ощутил взгляд Паскома. "Можем мы им помочь еще?" -- беззвучно спросил юноша. Кулаптр отрицательно покачал головой, а затем слегка дернул ею вбок, призывая уходить.
  

* * *

  
   -- Тихо. Стой здесь, -- приказал Саткрон одному из младших стражей, а сам бесшумно поднялся по мраморным ступеням крыльца.
   Все гости дома Кронрэя давно спали. Ночь была тихой, в небе прорезался лишь тонюсенький серебристый краешек умирающего Селенио. Звезды окружали его, словно прощающиеся сородичи, грустно мерцая в черноте небесных покоев.
   -- Вы - со мной, -- продолжал распоряжаться гвардеец, и несколько человек последовали за ним в дом созидателя. - Чтоб ни звука. Кто оплошает, будет наказан.
   Все были собранны и безмолвны.
   Саткрон уже решил, что Ко-Этл будет его "трофеем". Он сам принесет Ормоне окровавленный белый плащ главы тепманорийцев.
   -- Тихо! Стоять!
   Привычным к темноте взглядом Саткрон вовремя успел различить дремавшего в кресле комнаты-прихожей молодого северянина, похожего на Ко-Этла.
   -- Хм... -- недобро усмехнулся гвардеец, обращаясь к одному из своих спутников. - Часовой... Не доверяли, значит!
   Ставя ноги, обутые в мягкие сапоги, так, что не услышишь ни звука, Саткрон приблизился к русоволосому юноше, на всякий случай зажал ему рот ладонью и ткнул тонким, как спица, лезвием точно в сердце. Лишь тихо хрустнули пробитые хрящи и разорванная плоть. Тепманориец даже не успел проснуться. Саткрон, озираясь, извлек лезвие, привалил труп к спинке кресла и показал стражникам разойтись, как то было условлено, по комнатам.
   -- Дурной из тебя дозорный, -- сказал гвардеец убитому парню, протирая свой клинок его плащом, переброшенным через подлокотник.
   Крови проступило совсем немного. На белой рубашке северянина темнело только маленькое пятнышко.
   Саткрон поднялся на второй этаж, где, как сказала Ормона, была комната бородатого.
   Двери поддались легко, и молодой человек проскользнул в щель между створками, не желая рисковать и открывать шире - вдруг заскрипит?
   И тут же что-то хлопнуло, голову обволокла темная ткань, а в солнечное сплетение ткнулся чей-то кулак. Задохнувшись, Саткрон успел подумать: "Конец!", а затем ударился лбом о пол, застеленный мягким ковром.
   Лишь вечность спустя он вернулся в этот мир. Открыл глаза и стянул с головы плотную материю. Перед глазами возникли сапоги - в точности такие же, как у него. Саткрон медленно поднял взгляд. Человек, стоявший над ним, сделал шаг назад и присел на корточки. Гвардеец узнал командира, Дрэяна. Тот держал под мышкой какой-то белый комок.
   -- Это должен был сделать я, -- глухо сказал Дрэян.
   -- Командир, вы что здесь...
   -- Заткнись. Вставай и помоги убрать трупы.
   Саткрон поднялся не без труда. Дыхание все еще не выровнялось, а нутро до сих пор вибрировало от мучительной боли после удара железного кулака Дрэяна.
   Всем отрядом они перенесли убитых в поджидавшую их машину, сваливая тела как попало. Все были заняты настолько, что никто не ощутил присутствия постороннего, тенью метнувшегося за кусты жасмина.
   -- Какая тварь пустила этому кровь так, что я уже весь измазался? - прокряхтел Саткрон, освобождаясь от последнего трупа и оглядывая себя.
   Никто не сознался. Машина поехала в сторону околицы. Дрэян провожал ее насупленным взглядом, ссутулившись, будто раненый волк.
   -- Отдали бы вы этот плащ мне, командир... -- посоветовал Саткрон, подергав белый плащ, который тот так и продолжал сжимать под мышкой. - Все-таки атме Ормона поручила это мне, а не вам...
   -- Это должен был сделать я, и я это сделал.
   -- Вам не кажется, что слишком поздно? - с издевкой спросил подчиненный.
   Дрэян резко обернулся и будто накинул невидимый кокон поверх его высокомерно запрокинутой головы:
   -- А вам не кажется, что вы забываетесь, гвардеец?!
   -- Поединок?!
   -- О, зимы и вьюги! Перестаньте! - зашептали со всех сторон.
   Дрэян резко расправил заляпанный кровью плащ покойного Ко-Этла, набросил его себе на плечи:
   -- Поединок!
   -- Да успокойтесь, господа! Нам нельзя здесь оставаться!
   В другом состоянии командир гвардейцев, быть может, и не сумел бы повторить того, что полгода назад полушутя-полусерьезно сделал Тессетен во время праздника. Но сейчас гнев, ревность, соперничество прибавили молодому офицеру сил. И он отвел глаза всем, закрывшись образом громадной черной кошки. Только на это и хватило его умений. Все остальное он намеревался проделать на физическом уровне и, выдернув из ножен свой стилет, бросился на Саткрона.
   Услышав рев обезумевшего зверя, который, растопырив когти, полетел на него, Саткрон оробел, но вовремя спохватился, что это лишь морок. И главное - угадать, где вооруженная рука противника.
   Удар лапы пришелся по груди молодого человека, но не нанес вреда. А вот плечо отпрыгнувшего Саткрона обожгло резкой болью. Из раны брызнула кровь.
   Кошка пролетела за спину врага, перекувыркнулась в траве, сминая кусты и цветы на клумбе.
   -- Остановитесь! - завопил кто-то уже почти в полный голос.
   Саткрон полоснул зверя стилетом. Кошка вскрикнула голосом Дрэяна, и морок сгинул.
   Командир перекинул оружие в левую руку, а правой зажал разошедшуюся кровавой пастью щеку. Пятен на его трофейном плаще прибавилось, ибо он, опрокинув соперника навзничь, стал бороться с ним на земле, пачкая одежду его и своей кровью. Никто не имел права вмешаться: Поединок есть Поединок.
   Саткрон обеими руками сдерживал кулак Дрэяна, а будто сросшееся с пальцами командира лезвие стилета металось у него перед глазами и неуклонно приближалось к его лицу.
   -- Ты победил, -- сдался Саткрон, потому что умирать ему не хотелось, да никто из свидетелей и не осудит его сейчас за отступление.
   Дрэян сам решил свою судьбу. Он нажил себе опасного врага. Прежде Саткрон относился к нему лояльно, а вот теперь... Теперь он пойдет на все, чтобы избавиться от препятствия в лице командира.
   -- Господин Дрэян, он признал! - видя, что тот не намерен отпускать соперника, засуетились офицеры охраны. - Завершите Поединок! Пора уходить!
   Несколько человек уже кинулись расправлять кусты и посыпать песком кровь на дорожках.
   -- Куда дели их орэмашину? - поднимаясь на ноги и по-прежнему прикрывая ладонью раненую щеку, как ни в чем не бывало спросил Дрэян.
   В сторону побежденного Саткрона он даже не взглянул. Тому подурнело от потери крови, и подчиненные, подставив плечи, увели его прочь.
   -- Один из наших орэмастеров должен был спрятать ее в пещерах Виэлоро, командир, -- ответили Дрэяну.
   -- Хорошо. Быстро уходим отсюда...
   Затаившийся в зарослях жасмина человек еще долго не мог заставить себя пошевелиться. Он лишь ловил ртом спертый воздух и отчаянно думал, как же теперь жить со всем, что он внезапно для себя узнал этой ночью...
  

* * *

  
   -- Не могу поверить... -- прошептала Танрэй, в ужасе глядя на понурого Ишвара.
   Будь его кожа не столь темной, ученика можно было бы назвать смертельно бледным.
   -- Ты уверен, что все понял правильно? А? Ишвар? Уверен? - женщина потрясла его за плечо, все еще втайне надеясь, что дикарь что-то напутал.
   -- Один из них - тот, который злой - сказал атме Дрэяну, что это ему поручила сделать атме Ормона. А потом атме Дрэян надел на себя белый плащ гостя, и тот был в крови...
   -- Они говорили на ори, ведь правда?
   -- Да. Но я хорошо понимаю ваш язык. Вы ведь знаете...
   -- А как ты очутился там, Ишвар, в такой час?
   -- Я провожал Хэтту... -- он слегка смутился: все, что касалось сердечных взаимоотношений, в его племени было почти табуировано. - И обратный путь лежал мимо дома атме Кронрэя. Я увидел людей. Побоялся, что гвардейцы рассердятся... И решил переждать. Но они не уходили. Я спрятался, а потом увидел...
   -- О, Природа...
   -- Я никому не мог сказать, кроме вас... Не знал, как быть... Не выдавайте меня, я очень боюсь их...
   -- Я должна знать точно... Ишвар, замени меня сегодня на уроке, прошу тебя. Если кто-то из ори спросит, где я, скажи: "Атме Танрэй стало нехорошо, и она отправилась отдохнуть". Куда - не говори. Скажи, я не сказала.
   Танрэй набросила на плечи накидку, завернулась в нее и побежала домой. Ей было тяжело подниматься в гору, потому что дом их стоял на возвышенности, но молодая женщина пересилила себя и, не сбавляя шага, добралась до места. Соседи с удивлением смотрели на нее, а она едва успевала отвечать на приветствия.
   Задыхаясь, она открыла двери, присела у порога и перевела дух. Тут же с верхнего этажа к ней бегом спустился Нат, заглянул хозяйке в глаза, тревожно обнюхал ее руки. Танрэй нетерпеливо оттолкнула от себя морду волка, ухватилась за его спину и поднялась. Он дернулся следом за нею.
   Женщина вытащила из ящика в кабинете мужа картинку, которую рисовала когда-то давно, года три назад. Это был Кула-Ори, еще недостроенный, еще совсем не такой, каким стал теперь.
   -- Сиди, Нат! - ей пришлось применить силу, чтобы затолкнуть зверя в дом и запереть за собой двери.
   Волк с рычанием бросился на них с обратной стороны. Танрэй оглянулась. Он вел себя необычно. В какую-то секунду в голове ее промелькнула мысль взять Ната с собой, но это было опасно.
   Она бежала, всё удаляясь от дома по извилистой тропинке, ведущей к казармам. И ее провожал вой Ната, выскочившего на балкон и смотревшего ей вослед.
   У ворот, ведущих к военной части, Танрэй пришлось помедлить еще. Она чувствовала, что лицо ее раскраснелось и горит. Да и бешеное дыхание наверняка показалось бы дежурному офицеру подозрительным. Прижав к груди картинку, Танрэй облокотилась на каменный забор. Напуганный беготней малыш заметался в ней, больно толкая ножками под ребра.
   -- Тише, тише, сердечко! - она ласково погладила свой живот, опуская глаза. - Прости, я почти забыла о тебе... Больше не буду так бегать, прости...
   Немного успокоившись, Танрэй постучала в ворота. Створка приоткрылась, и ей навстречу вышел молодой стражник.
   -- Господин гвардеец, -- она улыбнулась юноше, -- у меня есть дело к вашему командиру... или его заместителю, господину Саткрону...
   -- Конечно, атме Танрэй! Проходите! Видите ли, я не знаю, не занят ли сейчас командир Дрэян...
   -- Мне будет достаточно и его помощника...
   -- Офицер Саткрон... ему сегодня нездоровится. Он отсутствует... -- взгляд стражника заметался, стараясь избегать глаз собеседницы.
   -- О, нет... -- она зажмурилась и закусила губу.
   -- Что с вами?
   -- Ничего. Все в порядке.
   -- Я могу проводить вас, если нужно, -- молодой человек наверняка подумал, что ей стало плохо; он был недалек от истины, только причина ее дурноты имела иное происхождение.
   -- Не нужно. Я найду сама.
   Танрэй искала недолго. Кабинет командира ей указал еще один гвардеец.
   Холод ударил ей в ноги, когда она увидела Дрэяна. Почти всю правую сторону его лица закрывала повязка.
   -- Я... господин Дрэян, что с вами случилось?!
   Он нахмурился, но затем небрежно отмахнулся:
   -- Пустое. Нарыв. Климат здесь, госпожа Танрэй, гнилой. Москит укусит - считай, всю щеку надо вскрывать и чистить... Ах, да! Что это я при вас о таких мерзостях... Вы что-то хотели?
   -- Д-да... -- Танрэй с трудом вспомнила предлог, с которым она явилась в казармы: всё, что ей хотелось узнать на самом деле, она уже узнала. - Да. Вот...
   Дрэян вскользь посмотрел на рисунок:
   -- Что это?
   -- Вы ведь увидитесь с нашими гостями из Тепманоры, когда будете сопровождать их на взлетное поле? Просто я вчера обещала господину Ко-Этлу подарить им на память рисунок строящегося Кула-Ори, а сегодня мне некогда искать их... Могли бы вы передать ему? - Танрэй обеими руками протянула картинку офицеру.
   Тот кашлянул, словно прочищая горло и, отвернувшись, сел за свой стол:
   -- Вы немного опоздали, госпожа Танрэй. Наши гости уже улетели...
   -- Куда улетели?
   -- Домой, куда ж еще? В Тепманору, в этот... как его? Тау-Рэй, что ли?
   -- Когда?
   -- Да чуть рассвело. Их решение изменилось, какие-то срочные дела... Я не знаю. Нам приказали сопровождать, мы и сопроводили. Так что... не могу я передать вашу картину Ко-Этлу... В другой раз, быть может?
   -- В другой раз... -- повторила она, отступая. - В другой раз... Хорошо...
   И, не закончив свой визит полагающейся прощальной фразой, она покинула казармы.
   Ормона... Виной восьми смертей была Ормона, стоявшая за всем этим покушением... А восьми ли? На протяжении пяти лет жителей Кула-Ори - правда, тогда лишь аборигенов, но что из того? - зверски убивали в джунглях, пытаясь обставить их гибель как несчастный случай. Доказательств нет, но... не потому ли так неспешно вели расследование охранники, что большинство их коллег (если не все они) были замешаны в преступлениях?!
   У Танрэй помутилось в глазах. Кажется, она даже лишилась сознания. Но длилось помрачение рассудка недолго, и женщина, к счастью для себя, не успела упасть.
   Зачем все это Ормоне? Впрочем - какая разница? Жажда власти, мизантропия, мания убийства... На многое была способна загадочная, всегда закрытая жена Тессетена. А он... Да, Сетен не мог не знать. Он покрывал ее. Это было обусловлено вековыми законами Оритана, вошедшими в кровь и плоть его жителей: супруги-попутчики не имеют морального права предавать друг друга. Но это всё оправдания! Разум и новая действительность подсказывают другое: Сетен был обязан пресечь действия жены... И не сделал этого. Даже если он и любит, пусть по-своему любит Ормону, это не умаляет его вины.
   Танрэй уселась в траву на пригорке и стиснула раскалывающиеся виски между ладонями. Он не мог вызвать жену на Поединок. Не мог обратиться к охранникам, ибо наверняка знал об отношениях гвардейцев с Ормоной и ее сворой дикарей-бандитов, которые беспрепятственно расхаживали по окрестностям и пугали своих соотечественников. А гордые ори, к которым это отребье не смело подступиться, предпочитали закрывать на все глаза, по самую макушку заваленные своей работой. И сама Танрэй была одной из таких ори, что уж тут юлить. Она не видела того, что происходило у нее под самым носом. И не хотела видеть.
   Что мог сделать Тессетен? Рассказать кому-то из друзей. Алу, ей, Паскому, наконец...
   Круг сужался. Танрэй поняла, что и этого сделать Сетен не мог. Ормона заведомо сильнее Ала. Она женщина. У нее в подчинении такие силы Природы, которые доступны не всякому мужчине. Для Тессетена это было бы равносильно убийству лучшего друга. Быть может, в минуты слабости он и мог желать смерти Ала (Танрэй не хотелось об этом думать, однако теперь было не до сантиментов), но не пошел бы экономист на такое предательство. Не только из благородства. Просто он не пожелал бы, чтобы за его спиной потом шептались, будто один правитель Кула-Ори чужими руками уничтожил другого правителя, своего соперника. Сказать ей, Танрэй... Здесь все понятно: Сетен уверен, что хоть она и женщина, но с Ормоной ей не справиться. Может, он прав. А Паском - врач. Врачам запрещено предпринимать Поединок, так же, как и врачам не имеют права бросить Вызов. Не нужно было Сетену вчера удерживать Натаути, когда тот готов был броситься на Ормону... Но тогда бы волка умертвили, а экономист его любит почти как человека и не может заплатить такую цену. Хотя... лучше бы волка. Танрэй было больно рассуждать об этом, но все-таки жизнь одного животного - это не жизнь восьмерых людей... Почему Тессетен не спустил вчера Ната?
   Вопрос поворачивался так: почувствуй гвардейцы, что под их ногами горит земля, они выступят против "правительства". Пусть правительства в кавычках. Но это будет бунт. Кровавый бунт. В руках охранников почти всё оружие эмигрантов-ори. И кто знает, как далеко проникла зараза, культивируемая Ормоной?
   Танрэй неловко поднялась. Она решила всё. И пусть это будет первый и последний Поединок в ее жизни. Она не любила жертвенных сюжетов в книгах. Кроме того, если она погибнет, с нею погибнет и ее сын. Однако всё перевернулось в мире Танрэй за эти несколько минут...
  

* * *

  
   Фирэ ощупал щиколотку морщившегося Тессетена.
   -- А здесь?
   -- Да нормально, Фирэ, нормально...
   -- Ну что - нормально?! - возмутился юный кулаптр. - Я ведь вижу. Вот.
   Он надавил чуть сильнее, и Сетен, не сдержавшись, со свистом резко втянул воздух сквозь стиснутые зубы.
   -- Что ж, крошите ее снова, ничего не поделать... -- экономист отвернулся в окно.
   -- Дело не в том... -- юноша нахмурился. - Понимаете, там так все срослось, что... в общем, лучше я не буду объяснять. Это еще несколько лет вам придется делать одну операцию за другой. Верхние переломы зажили удобоваримо, а вот этот...
   -- Ладно, зима с ней, с...
   Сетен внезапно осекся. Что-то странное ощутил и Фирэ. Так, будто кто-то тихо-тихо звал его на помощь.
   -- Что это?!
   -- Сиди здесь, Фирэ! Слышишь? Сиди здесь!
   Сетен торопливо затягивал щиколотку повязкой.
   -- Что это, Учитель?!
   Тессетен бросился к двери, но юноша последовал за ним.
   -- Да хватит уже! - вдруг рявкнул экономист, и Фирэ ощутил удар неимоверной силы.
   Тут же нахлынула неимоверная тишина и пустота.
   Сетен подхватил его в падении, швырнул на кушетку:
   -- Надоело мне тебя из дерьма вытаскивать, ученичок! - буркнул он и, невзирая на нестерпимую боль в едва зажившей ноге, помчал по улице к своему дому.
  

* * *

  
   Маленькая девочка, соседка Танрэй и Ала, играла во дворе. Холодящий в жилах кровь, истошный вой Аловского волка уже не так пугал ее, как поначалу. Она забралась на дерево у забора и заглянула в их двор.
   Дверь дома сотрясалась от мощных ударов. Нат рвался наружу, но справиться с крепкой дверью не мог. Девочка удивилась. Прежде она никогда не слышала волка, лишь изредка видела в соседском дворе и однажды играла с ним. А сейчас он вел себя так, будто взбесился.
   И тут раздался громкий хлопок, затем звон разбитого стекла. Девочка вздрогнула и покрепче вцепилась в ветку.
   Гигантским прыжком из окна вылетел Нат. Кровь из порезов быстро напитывала его светло-серебристую шкуру. Он метнулся к забору, перемахнул его и понесся по улице пуще ветра.
  

* * *

  
   -- Ал! Там, кажется, ваш волк! - сообщил Солондан, стучась в приоткрытую дверь кабинета молодого коллеги. - С нашей стороны.
   Только тут, отключив тарахтящие механизмы, Ал и впрямь услышал жуткий вой старого Ната. Если учесть, что волков здесь больше никто не содержал, то напрашивался единственный вывод: волк, как и во время Теснауто, каким-то непостижимым образом вырвался из дома.
   Они торопливо перешли в кабинет Солондана и отца Танрэй. Ал раскрыл окно.
   Внизу на большом валуне, изогнувшись, рвал воем свою глотку окровавленный Нат.
   -- О, Природа! - воскликнул Ал и бросился к лестнице.
   Волк не стал церемониться. Вцепившись зубами в рукав хозяина, он поволок его за собой. Алу пришлось бежать, чтобы не упасть и не тащиться затем по пыли за собственным псом.
  

* * *

   Гайна Ормоны поднялась на дыбы. Женщина стегнула ее плеткой. Животное проскакало несколько шагов на задних ногах, рухнуло передними копытами в песок выгона и, хрипло заржав, взбрыкнуло.
   Только тогда наездница увидела приближающуюся к ней со склона Танрэй. Холодная улыбка скользнула по ее губам. Она все поняла. Значит, Поединок? Что ж, каждый сам выбирает свою смерть. Ормона даже не надеялась на такую удачу. В Поединке нужны свидетели, и таковые найдутся. Потом.
   Не дожидаясь Вызова, Ормона спрыгнула с попоны и, собрав всю возможную силу из энергий земного чрева и небесного океана, вышвырнула упреждающий удар.
  

* * *

  
   Для Танрэй все произошло мгновенно. Пространство колыхнулось перед нею. Она не увидела "змею". Она ощутила ее, но так, словно видела-слышала-обоняла и даже осязала. Это был стремительный бросок громадного гибкого тела, со свистом рассекающего воздух, словно лезвие острейшего кинжала. Это был непонятный, отдающий в затылке запах яда из зубов призрачного пресмыкающегося. И, наконец, это был холодный и липкий ужас - под стать сверкающей гладкой чешуе змеи-убийцы.
   Лишь одного не успела учесть поспешившая Ормона - как и в тот день, когда Танрэй только узнала о своем сыне. Силы самой Природы хранят будущую мать и ее нерожденное чадо. А потому энергия, данная пространством для удара, была отражена равноценной энергией, сплотившейся как щит. И щит на сей раз был зеркальным.
   Танрэй увидела Ала. Отраженная "змея" летела в него. Нат подпрыгнул, перехватив часть атаки на себя, волна прошла по нему вскользь, но пес со стоном покатился по земле. Ал успел парировать облегченный разряд, и "змея" понеслась на пригорок, куда только что взбежал Тессетен, почти волочивший за собой изувеченную ногу.
   Все чувства обострились сейчас в Танрэй. Никогда прежде она не видела и не чувствовала того, что стало для нее доступным сейчас, в эти секунды.
   Сетен не просто "отзеркалил" нападение. То ли не разобравшись, то ли по каким-то иным, одному ему ведомым причинам, он добавил в удар свою, удвоенную, силу.
   Гайна завизжала и опять взмыла на дыбы.
   Ормона не успела ни вскрикнуть, ни двинуться. Ее защиту смело, будто волной от взрыва распада. Гайну за спиной хозяйки убило даже остатками "змеиного укуса".
   Словно бы ни единой косточки, ни единого суставного сочленения не осталось в теле женщины. Она просто осела наземь, будто сброшенное кем-то платье из тончайшей материи. И при этом, в полном параличе, ее сознание жило еще несколько мгновений. Ормона все видела, все понимала, но уже ничего не чувствовала и ничего не могла изменить...
   Ал с содроганием увидел, как мертвые губы той, кто еще недавно была красавицей-Ормоной, растянулись в улыбке, адресованной черными глазами ему, только ему...
   "Жди! Я вернусь за тобой... любимый!" -- отчетливо прозвучало у него в мозгу, и указательный палец парализованной руки покойницы нацелился в его сторону.
  

* * *

  
   ...И Сетен понял: сейчас произойдет то, чего он боялся больше всего. Их осталось пятеро. Волка, даже если он еще жив, жена не выберет. Атмереро знала, что делает. И моэнарториито ее никогда не достать. А Танрэй и Ал так близко... И Коорэ! Коорэ, воззвавший к сердцу своему несколько минут назад! Коорэ - сын истинного Ала! Танрэй, этот Ал или Коорэ?! Проклятая нога!
   Расплачиваться придется потом. Скопом. За всё. А потому сейчас даже и не стоит думать о том, нужно или не нужно отключить всякую чувствительность к боли в ноге.
   Сетен знал, что при каждом прыжке все трескается и крошится в полусросшейся кости. Боли не было.
   Он подломился на колени возле ее совершенного даже в смерти тела. Кому, как ни моэнарториито, быть совершенной в своей родной стихии!
   Тессетен прижался в последнем поцелуе к холодеющим губам жены. Или они всегда были столь же холодны? Он не помнил, а теперь всё его естество, до последней клеточки, начало заполняться ледяным студнем. К горлу подкатила тошнота, но он боролся с собой. С кем - с собой? И этого он тоже не помнил...
  

* * *

  
   Опустошенные, скованные ужасом, смотрели на друга Ал и Танрэй. Тихонько заскулив, зашевелился Нат. Вся его шерсть была теперь красной. Тело волка превратилось в кровавое месиво. Но зверь поднял голову и тоже посмотрел на Тессетена, прощавшегося с погибшей женой.
   -- Зачем? - спросил Ал.
   Его измученные глаза ввалились, и взгляд их был обращен к Танрэй. Та не могла дать ответа...
   Сетен резко развернулся. Зрачки его были расширены и черны. На губах змеилась ледяная ухмылка:
   -- Как будто ты не знал, звездочет! - выкрикнул женский голос, но уста, произнесшие это, принадлежали Тессетену.
   -- О чем?
   Сетен растянулся на траве подле тела бывшей жены и хрипло пробормотал, гладя ее по волосам, к которым при жизни она никогда не позволяла ему прикасаться:
   -- Я солгал тебе. Ал ни о чем не догадывался...
   А потом он зашелся в крике. Адская боль терзала все его существо. Он рвал самого себя ногтями, рычал, колотился в агонии. Наконец изо рта его хлестнула зловонная темно-серая пена.
   Ал и Танрэй подбежали к нему. Следом, волоча за собой задние лапы, тащился Нат, постоянно подламываясь, падая, но затем снова вставая и продолжая свой путь. И Алу, зацепившему тело волка боковым зрением, на мгновение почудилось, что вместо зверя борется с болью и рвется к неведомой цели израненный человек. Видимо, этот мираж был следствием глубокого потрясения: прямой взгляд узрел Ната и ни кого иного...
   -- Уйди! - прорычал Сетен, узрев перед собой Танрэй. - Уйди отсюда!
   Она не повиновалась. Обхватив руками его лохматую полуседую голову, Танрэй прижала Тессетена к себе. Ал из последних сил пытался облегчить мучения друга.
   -- Да уйдите вы к проклятым силам! - экономист вырвался из рук женщины и, прокатившись по траве, вывернулся дугой, касаясь земли только затылком и стопами.
   -- Что происходит? - в ужасе прошептала Танрэй. - Что это?
   -- Надо делать так, как он говорит, -- вдруг ответил Ал, поднимаясь на ноги.
   В колени Танрэй уткнулась морда волка. Нат безвольно упал рядом с нею.
   -- Идем отсюда! - Ал с трудом поднял на руки изувеченного зверя.
   Нат застонал и уронил голову.
   -- А Сетен?
   -- Идем отсюда, я сказал! - заорал муж, толкая Танрэй плечом.
   Женщина побежала. Будто разрываемая чудовищными противоречиями, она постоянно оглядывалась на друга, заходящегося в жестоких корчах возле трупа Ормоны. Однако Ал неустанно подгонял жену вперед.
   Чем дальше они уходили, тем вернее ослабевали конвульсии Тессетена. И когда Танрэй с мужем и висящим у того на руках едва живым волком скрылись за пригорком, экономист разомкнул воспаленные веки. Дыхание успокаивалось.
   -- Будьте вы все прокляты... -- прошептал он им вслед.
  

ПЕРВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. ЛЕТО. БЛИЗ ГОР ВИЭЛОРО

  
   С тех пор нарождался уже третий Селенио. Землю трясло все чаще и все сильнее. Не избег этого и благополучный континент Рэйсатру.
   Большинству кула-орийцев пришлось отступить из города, ибо гвардейцы и верные Ормоне дикари после ее смерти подняли восстание. А было их немало, в их руках, как и подумалось Танрэй перед Поединком, оказалось почти все оружие ори, привезенное с Оритана.
   В городе остались лишь военные, аборигены-разбойники и те доселе мирные жители, которых удалось переманить на свою сторону последователям Ормоны.
   Дрэян ужасался в душе, когда видел происходящее. Оказывается, так легко поломать сотворенное кем-то, так просто разрушить тонкий баланс между разнонаправленными силами...
   Саткрон же ликовал. Сбылась его мечта! Теперь целый город был в его распоряжении!
   Полтора цикла Селенио помощник командира и темнокожие бандиты гуляли, разворовывая дома бежавших жителей. С пасмурным видом наблюдал Дрэян, как оправившийся после Поединка помощник глумится, демонстрируя гвардейцам картины Танрэй:
   -- Вы только взгляните, какой колорит! Художнику и впрямь удалось передать палитру здешних мест! Ах! Музеи Эйсетти обливаются слезами, утратив такие шедевры! Кто хочет приобрести данное произведение искусства? А это! О, вне сомнений, это еще больше достойно внимания будущих "куарт"!..
   Наконец Дрэян не выдержал, подошел и резко выдернул из рук Саткрона рисунок:
   -- Займитесь делом, господин гвардеец!
   Саткрон ехидно взглянул в изуродованное багровым рубцом лицо командира, поставил ногу на ступеньку крыльца и, опершись локтем на колено, уточнил:
   -- Каким делом, атме Дрэян? Может быть, вы дадите достойное задание вашим подчиненным, пока они не заскучали, атме Дрэян?
   -- Да, -- брат Фирэ поставил картину на место а после, внимательно посмотрев прямо в глаза гвардейцу, тихо добавил: -- Например, стать свидетелями продолжения нашего с вами Поединка, господин гвардеец...
   -- Быть может, мы пойдем дальше междоусобицы, командир? - Саткрон не моргнул и глазом. - Прикажем отправиться следом за нашими друзьями, например? М? Почему бы не заставить тех обезьян работать на нас?
   -- Я подумаю, -- отозвался Дрэян.
   Он понимал, что эту обнаглевшую свору нужно чем-то занять. Он знал, что катится в хаос вместе с ними. Но после смерти Ормоны ему было наплевать на весь мир. Любимая женщина умерла, брат, в котором он не чаял души, предал его, уйдя вместе с проклятым Алом и Тессетеном. Остались лишь эти ублюдки, давно позабывшие все святое.
   -- И в конце концов... -- Саткрон распрямился и возвысил голос. - Лично я нуждаюсь в попутчице! На пару ночей. А вы как, друзья мои лихие?!
   Судя по реву толпы, Дрэяну ничего не оставалось, как вести всех к горам Виэлоро и брать приступом городок, отстроенный там Кронрэем и конструктором Зейтори, где нашли пристанище беглецы-кула-орийцы.
   В пещерах, обустроенных под ангары, скрывалось несколько орэмашин Зейтори. Две или три из них, насколько был осведомлен Дрэян, являлись военными. Вряд ли на базе успели сконструировать новые механизмы: командиру гвардейцев было известно, что завод для этого только строился (вот куда заглядывалась Ормона, планируя убийство технократов-тепманорийцев). Вряд ли беглецы успеют поднять в воздух военные орэмашины. Но даже если и поднимут - толку от этого будет мало. Не станут же они стрелять сверху по своим...
   Молодой человек решил так: он отдаст такой приказ, при котором техника, везущая большую часть оружия повстанцев, окажется в окружении изгнанных соотечественников. А после этого перейдет на их сторону - и будь что будет. Вернее всего, что его казнят за содеянные преступления. Но для Дрэяна сейчас ничто не имело цены. И дешевле всего он выставлял на продажу свою жизнь...
  

* * *

  
   Земля содрогнулась. Заскрипели полки в домах виэлорийцев и их гостей по несчастью. Задрожали зеркала.
   Натаути, почти выздоровевший за это время, выскочил из джунглей и насторожил острые уши. Где-то в небесах звучал страшный вой, который слышал только он. Не помня себя, волк поставил передние лапы на поваленный ствол, изогнулся и послал светилу прощальную песнь, и знала его душа: этому Саэто подходит конец. Как и ему, Нату...
  

* * *

  
   Огромные шары зданий Оритана и Ариноры раскалывались на кусочки, хороня под собой ничего не понимающих людей. Кто-то успел спрятаться в подземных помещениях, ошибочно полагая, что враждебное государство нанесло удар распада, кто-то остался под обломками.
   Сотни орэмашин взмыли в воздух и сошлись в последнем бою. Внизу кипел океан, дрожала земля, смешивались тучи и огромные волны. Всё в хаосе, всё как в День Создания...
   Ни южане, ни северяне не успели выпустить скрытые в недрах смертоносные ракеты. Оритан занял точно полярное положение через сорок три минуты после начала второго Потрясения. К тому времени в живых не осталось почти ни одного ори, и некому было отдать роковую команду.
   У аринорцев было чуть больше шансов уцелеть. Однако северяне за последние сто лет успели начинить свои горные территории таким количеством ракет распада, что в результате землетрясения началась цепная реакция. Аринора не воспользовалась своим шансом.
   Чудовищные вспышки яркостью в миллионы солнц сопровождали оглушительный вой и рев, тысячеградусные волны огня плавили скалы, превращая льды в пар за какие-то доли мгновения. И волны отголосков удара обежали весь земной шар не единожды, соревнуясь в скорости с приливными волнами внезапно переполнившихся морей и океанов.
   Черная, лишенная снежной шапки Аринора не перенесла Потрясения. Уже мертвый, обугленный континент распался. Равнинные территории, на которых некогда процветала жизнь, крошась на десятки островков, оползли в прибывающие воды океана. Над бурлящей поверхностью в клубах пара высились горы, обсосанные пламенем.
   Судна и суденышки, не в добрый час оказавшиеся близ несчастного материка, были сметены раскаленным ураганом и в одно мгновение рассыпались в прах. Иным посчастливилось выжить, но люди, ставшие очевидцами трагедии, либо ослепли и покрылись страшными ожогами, либо уцелели - со знанием того, что дни их сочтены, а финал будет мучительным...
  

* * *

  
   -- Хорошие из нас будут защитники... -- Тессетен оглянулся на Ала и Кронрэя, уже зная, что к Виэлоро движется шайка повстанцев. Впрочем, "шайка" -- это чересчур пренебрежительный эпитет по отношению к войску, представлявшему серьезную опасность для всех жителей горного поселения.
   Пояснять свои слова экономисту не пришлось. Оружия почти не было. Поднять в воздух орэмашины? Тогда уж проще будет всем совершить массовое самоубийство. Безболезненнее, по крайней мере.
   Из всех, кто мог оказать мало-мальски ощутимое сопротивление, двое до сих пор не восстановились после тяжелых травм. Кулаптры, конечно, нарушат данный ими в свое время обет и встанут в строй, но много ли их? Даже сила Паскома поблекнет, когда зарокочут выстрелы...
   Сетен взглянул на свою изувеченную ногу. Как ни странно, происшествие трехмесячной давности пошло ему на пользу: раздробленную в беге кость удалось "собрать" более удачно, и переломы срослись лучше, чем прежде. Однако воин из него пока еще был неважный. И дело даже не в ноге. После отраженного удара Ормоны силы его восстанавливались очень медленно. Он выложился тогда до капли.
   Ал, Солондан и отец Танрэй -- ученые. Их прерогатива -- разум. А когда разум постигал духовное? Рассудок способен лишь повелевать им, да и то с переменным успехом. Чаще он бывает помехой для тонкого -- со своим критицизмом, неверием, приземленностью... Кронрэй и его созидатели тоже не воины. Конструктор, он же орэмастер Зейтори -- пожалуй, сойдет. Ему бы, конечно, вольготнее было в летающей машине. Однако для такого случая сможет и поднапрячься. Ну, еще десятка два довольно сильных мужчин, пара сотен тех, кто сможет удержать в руках скудное оружие базы. Остальные -- ходячие жертвы. Не говоря уже о женщинах утерянного Кула-Ори, которые в случае поражения защитников окажутся в распоряжении победителей-захватчиков.
   Вести с гор вселяли ужас: обвал за обвалом потрясал возвышенности Рэйсатру. Землетрясение приближалось к Виэлоро. Будто бы сама Природа вдруг воспротивилась тому, чтобы люди гостили в ее чертогах...
   Оружие выдавалось тем, кто станет преградой для нападающих, а потом упадет, сраженный бывшими собратьями. Все происходило в зловещей тишине.
   Ал посмотрел в лицо юного Фирэ. Мальчишка, а повидал побольше любого зрелого человека. Он без малейших колебаний принял из рук мужчины атмоэрто -- "Вихрь Смерти". Ал надеялся, что с этим оружием Фирэ удастся уцелеть. Он отдал молодому кулаптру то, чем, как предполагал Сетен, должен был обороняться сам. Фирэ необходимо выжить. Сам Фирэ считал иначе -- что пойдет с этим оружием умирать...
  

* * *

  
   Нат первым бросился на врагов, которых почуял с дуновением южного ветра. Странен был вкус этого ветра, обычно теплого и ласкающего душу воспоминаниями...
   Защитники Виэлоро вышли навстречу повстанцам, оцепив подходы к городу.
   Фирэ видел, как убили волка. Саткрон все-таки добился своего, пристрелив отчаянного зверя. Дикари Ормоны с воплями поддели его умирающее тело на острия копий и, перебрасывая друг другу, отшвырнули в сторону отбивающихся горожан.
   Видел Фирэ и то, как Ал, упав на колени, склонился над мертвым Натом, а затем забился в короткой судороге с белой пеной у рта. Хромой Тессетен прикрыл друга на это время, удерживая лавину атакующих.
   Как и на той, прошлой, войне все соткалось для юноши в череду отрывочных, вспыхивающих картинок, никак не связанных меж собой. Он знал только одно: нужно слушать веление сердца и оказываться там, где не хлестнет тяжелый заряд, а стрелять так, чтобы попадать точно в цель. Фирэ переставал быть кулаптром, становясь машиной для убийства. Человек, сеющий смерть, и человек, дарующий жизнь, сплотились в его едином существе. Так не должно быть, но так было. Было со времен войны южан и северян.
   Безоружный Сетен держался лишь на своей силе воли. Энергии его защиты не хватало, и прорывающиеся сквозь "заслон" выстрелы, траекторию которых он мог изменить лишь отчасти, ранили его, как любого человека из плоти и крови. Ал поднялся и встал рядом с ним плечом к плечу, но это не улучшило положения обороняющихся.
   Выдрессированных для защиты желтых кошек, мать которых некогда пришлось убить в горах обороняющемуся Фирэ, повстанцы уничтожили очень быстро. И труп волка сейчас лежал рядом с трупом одной из них на пригорке. Извечные враги соединились в смерти, соприкасаясь мертвыми головами.
   Почва сотрясалась, и тяжелые тучи стелились над самой землей...
  

* * *

   Мучимая последними схватками, Танрэй, собравшись с остатками сил, поднялась на ноги и покинула дом, когда увидела, как треснула стена их дома. Она не желала, чтобы кто-то еще стал свидетелем того, что с нею происходит. Женщина знала, что справится сама, но это землетрясение вспугнуло ее.
   Мать, госпожа Юони, была неспособна переносить такие зрелища и убежала искать подмогу для дочери.
   Танрэй нашла поляну, где ничто не смогло бы навредить ей. Она в изнеможении упала в траву. Волосы прилипли к ее взмокшему лицу. Ей хотелось кричать, безудержно, истошно кричать, лишь бы избавиться от боли, которая распирала ее тело. В небе рокотал гром, сливающийся с выстрелами. И Танрэй зарыдала, откинув голову на камень. Зарыдала в голос, взвизгивая, будто умирающее животное. Почему именно сегодня ее сын запросился на белый свет? Лучше бы ему вообще не видеть всей этой грязи... Зачем она пожелала десять циклов Селенио назад появления малыша? Для этих пыток? Для этого безумия?
   -- Я! Не! Хо-чу!!! -- завопила Танрэй, когда новый приступ сжал ее живот безжалостными кольцами ноющей, рвущей, выматывающей боли.
   И будто со стороны увидела саму себя... Уродливое, распухшее тело, безумные глаза, руки, пытающиеся выдавить источник боли наружу. Это ты, красавица-Танрэй?! Да неужели?
   Зрелище заставило ее прийти в себя и собраться. Люди гибнут сейчас за то, чтобы она жила. Их плоть терзает не меньшая боль. А у нее своя битва. Ей нужно родить и защитить от враждебного мира маленькое существо.
   И она вспомнила таинство праматерей. Лишь боль души и тела способна пробудить Память и заставить ее служить во благо...
   Танрэй сжалась, стиснула зубы, крепко зажмурила глаза, направив энергию своей боли вниз, вниз, туда, где было невыносимее всего, выталкивая источник мук прочь из себя. Пусть этого не станет в ней! Пусть все пройдет! Пусть!..
   Она зашлась в крике, инстинктивным движением поворачиваясь на бок и подтягивая колени к подбородку. И еще долго лежала, не веря своим ощущениям: боль сгинула, стало невероятно легко.
   Она в Эйсетти. Давно-давно, не в этой жизни. Над нею склоняется Ал - русоволосый, ясноглазый. Такой, каким он должен быть. "Знаешь, сестренка, а ведь это по-прежнему Коорэ! Я никогда не перестану удивляться этому!"
   Танрэй смотрит на него, и он кладет ей на грудь маленький шевелящийся комочек.
   Реальности сминаются и сгорают.
   Нынешняя Танрэй открыла глаза. Где-то там, в траве, у нее под ногами, тихо плачет новорожденный человечек. Так щенятся волчицы, однако ж так не должны рождаться дети людей!
   Но когда она взяла на руки своего сына, все лишнее отхлынуло прочь. Нет разницы, какой облик избрала Природа на сей раз. Так было нужно. Она не ошибается. Ошибаются люди, потворствуемые разумом.
   Темно-серые, покрытые туманной младенческой пленочкой, огромные глаза взглянули на Танрэй. Такими глазами и нужно смотреть на этот мир, каким бы он ни был. Маленький мальчик еще не должен уметь улыбаться, но будто вопреки всем законам это сморщенное, окровавленное, покрытое какой-то слизью существо улыбается, и на щеках его проступают ямочки. Оно нашло себе защиту, оно успокоилось. А с ним успокоилась и мать.
  

* * *

   Дрэян сделал все так, как и планировал. Бросив свое оружие, он побежал навстречу Алу, которого увидел стоящим на пригорке. Позади Ала высились стены осадного Виэлоро.
   Но кто ведал, что в этот момент за спину командира метнется Саткрон? И удар, предназначенный Саткрону, уничтожающий разряд, который был не в силах нанести Ал, но который он, тем не менее, нанес, обрушился на безоружного человека, лицо коего было отмечено кривым багровым рубцом.
   Своим "эпизодическим" зрением Фирэ увидел, как после поражения падает наземь его брат. Падает безвольной, лишенной остова, куклой... Это сделал Ал... Ал... Ал! По человеку, который был уже на их стороне. По человеку, который хотел сдаться. Проклятье!
   Юный кулптр рухнул на колени, выпустив из рук свой уже бесполезный опустевший атмоэрто. Ни одного близкого человека не осталось у него на этом свете...
   Фирэ убили бы, пока он находился в невменяемом состоянии. Но юноша держал оборону у моста, ведущего к городу, а потому был не один в этой важной точке. Паском набросил на него "щит".
   Где-то в стороне закричали:
   -- Паском! Тессетен! Оружие у нас!
   Фирэ поднял голову и окинул взглядом место стычки. Это нельзя было назвать гордым словом "поле брани". Все, что происходило сейчас, больше претендовало на звание пошлого, глупого, бессмысленного спектакля. Если на той, прошлой, войне противники хотя бы принадлежали разным государствам, то здесь все свелось к абсурду.
   На земле, на острых камнях, в траве лежали трупы. Смерть выкрутила оболочки бывших людей своим приветственным объятием. Было уже непонятно, да и неважно, кем они были: сторонниками мятежного Дрэяна или защитниками Виэлоро. И те, и другие, и ори, и аборигены Рэйсатру соединились сегодня с мрачным, содрогающимся небом.
   Юный кулаптр ощутил, как что-то подтолкнуло его, повернуло голову в сторону Ала и Тессетена. Там сейчас было страшнее всего. Они оба должны сегодня погибнуть. Саткрон вот-вот добьется своего.
   -- Учитель! - прошептал Фирэ и сам не заметил, как оболочка его перенеслась к тем двоим.
   "Щит", подаренный Паскомом, еще стоек. Юноша резким движением отирает кровь, бегущую из носа, хватает стилет и легкой кошкой прыгает на Саткрона, который уже так близко...
   И катятся они, слившись воедино, так же, как три цикла Селенио назад катался Саткрон с Дрэяном. И рвет черный зверь плоть Саткрона, и хлещет кровь во все стороны, обагряя камни и песок.
   Не помня себя, Фирэ махнул рукой с зажатым в ней стилетом. Лезвие, гулко свистнув в воздухе, скользнуло по горлу врага, чиркнуло по медной застежке воротника его камзола...
   Уцелевшим дикарям и остаткам гвардейцев-отступников было уже не до вожака: они спасались бегством.
   Саткрон же не сразу понял, что произошло. Он вскочил на ноги, но стопы его подворачивались. Всхлипнув, гвардеец попытался сжать руками рану, разошедшуюся у него на горле. Фирэ откатился в сторону, однако ни на мгновенье не отвел взгляда от умирающего противника. Он поймал себя на том, что внутри отсчитывает толчки крови, которая выплескивалась из сонной артерии Саткрона. Все слабее и слабее. "Три, четыре..." Здесь должно помутиться сознание... Глаза упавшего на спину молодого стражника подернулись поволокой смерти. "Шесть"... Тело слегка выгнулось и замерло в луже медленно впитывающейся в землю крови. "Семь"... Упали вдоль тела окровавленные руки...
   -- Восемь, -- прошептал Фирэ.
   И тут небо озарилось вспышкой колоссальной силы. Деревья пригнулись от ветра. Визг миллионов чудовищ, выпущенных из тайников обители проклятых сил, огласил мироздание.
   Оцепенев, люди в ужасе смотрели, как померкло солнце на загоревшемся небе.
   Смотрела Танрэй, которая с младенцем на руках искала сородичей.
   Смотрел новорожденный Коорэ, хотя не мог еще понять, что не должно быть таких небес, никогда не должно быть.
   Смотрел Тессетен, и ничего не выражало его лицо под спутанными, мокрыми от пота и крови волосами.
   Смотрел Ал, не веря глазам своим.
   Смотрел кулаптр Паском.
   Смотрели выжившие, раскиданные по всему земному шару ори и аринорцы.
   Смотрели покойники, уставившись вверх пустыми зрачками.
   Лишь Фирэ, закрыв голову руками, сидел рядом с мертвым братом, как недавно Тессетен - у трупа своей жены. А в остекленевших глазах Дрэяна мерцали, отражаясь, кровавые небеса.
   С невообразимой скоростью налетели черные тучи.
   -- Укрыться всем! - голос Паскома прозвучал тихо, но слышал его каждый. - Оставшийся под дождем погибнет затем в муках...
   И хватали уцелевшие воины своих раненых собратьев, и бежали, со всех ног бежали к тем пещерам Виэлоро, что выдержали землетрясение...
   Фирэ ощутил, как двое подняли его с земли. Одну его руку перекинул через свою шею Ал, вторую - Сетен.
   -- Я сам! - прохрипел молодой кулаптр, отдернувшись от Ала.
   Мало, очень мало пещер устояло и не обвалилось после смерти Третьего Саэто...
   Жители поселка тоже мчались к горам. Защитники Виэлоро нагнали их, отыскивая своих близких.
   -- Танрэй! - крикнул Ал, увидев жену, которая в бессилии сидела на обломках разрушенной стены их дома, сжимая у груди небрежно запеленатый пищащий комочек.
   -- Что это? - прошептала она, глядя ему за спину.
   Ал обернулся. Обернулись и другие.
   Позади них с шумом катилась вода. Только теперь бывшие кула-орийцы увидели, как приблизилось, переломав деревья джунглей, море, некогда оставшееся за тысячи тысяч ликов отсюда. Вода была лишь малой толикой, остатками исполинской волны, похоронившей Кула-Ори и множество других южных поселений туземцев и эмигрантов.
   -- Поторопись, мальчик! Поторопись!
   Спокойствие Паскома было обманчиво. Единственное, что отличало кулаптра от многих других чующих беду, это абсолютное отсутствие паники.
   Ал поднял на руки помертвевшую жену вместе с сыном и ринулся за остальными.
   Грянул гром. С запада сплошной стеной приближался ядовитый ливень. Стало вдруг очень-очень холодно.
   Их пристанищем оказалась огромная пещера. А снаружи зашумели воды, обрушенные с небес...
   -- Это сон? Это кошмарный сон? - отдавая сына Паскому, спросила Танрэй.
   Кулаптр обследовал новорожденного, посмотрел, как обычно, малышу в глаза, бросил короткий взгляд в сторону равнодушного ко всему Фирэ, который сидел, опершись спиною на громадный сталагмит. Ничего не ответил измученной женщине Паском.
   -- Мне с малолетства снилась и эта волна, и эти небеса... -- продолжала бормотать в полубреду Танрэй.
   -- Хороший у вас мальчишка получился, -- Паском перевязал пуповину младенца, затем правильно запеленал его и отдал матери. - Думай лучше о нем, Возрожденная. О своем Коорэ.
   Ал протянул руку и нерешительно коснулся кончиками пальцев щеки сына.
   Черные глаза проследили за ним из-под грязно-русых волос израненного Тессетена. А губы экономиста едва слышно прошептали:
   -- Лишь рассудком ты сможешь прикоснуться к сыну своему... Всегда, кэанасаасирро1, всегда...
   ________
   1 "Пес".
  

ПЕРВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. СПУСТЯ ПОЛГОДА. РЭЙСАТРУ

  
   Поначалу было много дождей. Затем похолодало. В горах стал падать снег, а по ночам мокрая земля покрывалась коркой льда.
   Люди пользовались водой из специальных резервуаров, которые именно для такого случая и распорядился поставить в пещерах созидатель Кронрэй. Но и эта вода застывала в холодном помещении.
   По прошествии пяти циклов Селенио Паском сказал, что нужно следовать за солнцем, которое наконец проступило сквозь плотную завесу туч.
   После родов и последовавших за ними переживаний Танрэй заболела. Родители ее так и не отыскались. Возможно, отец погиб во время обороны Виэлоро, а Юони попала под обвал, как многие...
   Паском и Фирэ выходили молодую мать, но Танрэй, которая поднялась с сырой и холодной постели, была уже совсем другой женщиной. Когда-то живое, светящееся личико ее затянули тучи. Она почти все время молчала, и даже быстро подрастающий Коорэ не мог надолго сделать ее прежней. Слабы и вымучены были ее редкие улыбки. Они стали теперь похожи с Фирэ и так же оба сторонились Ала.
   Танрэй было очень жаль мужа. Вот еще причина, по которой она часто плакала, таясь от всех. Но жалость не помогала. Женщина ничего не могла с собой поделать. Если прежде у нее была к нему любовь и привязанность, то теперь их не стало. И Ал все реже упоминал слова "чувства", "душа", "сердце". Так, словно это было неприлично. Он перестал подпускать к себе людей. И Танрэй чувствовала, что внутренняя сила его растет. Но эта сила не даровала ему нерушимость. Она сделала его другим - несгибаемым и горделивым. А несгибаемость вовсе не является синонимом нерушимости. Ал не простил жене того, что она так часто отворачивалась от него. Не простил многих речей и поступков Сетену. Не понимал и уже больше не хотел понять Фирэ. Все чаще в тоне Ала появлялись приказные нотки. И люди стали слушаться его. Танрэй удивлялась, как легко это произошло.
   Тессетен не вмешивался. Как и Паском, он лишь наблюдал.
   Жить в пещерах становилось все тяжелее. Непривычные к такому хаосу пересекающихся энергий, оританяне медленно сходили с ума. Ближе к осени начались первые скандалы, потом дело дошло до стычек.
   Тогда Ал отправился к конфликтующим сородичам и очень жестко сказал, что если им хочется оставаться в пещере, а не купаться под струями радиоактивных ливней, то соблюдать они должны все правила поведения, и тем паче соблюдать их, чем тяжелее были условия существования.
   Но все же последней каплей, необратимо изменившей Ала, оказался один из боев во время пути. От всей техники у эмигрантов осталась лишь груда раздавленного камнями металла. Восстановить машины было невозможно, создать новые - тем более. И потому, растянувшись огромным караваном, ори и аборигены Рэйсатру шли в неизвестность. И время от времени на путников нападали орды одичавших разбойников, среди которых нередко встречались их соотечественники. Ослабленные невзгодами, люди начали падать духом. Никому не хотелось становиться жертвой очередной банды.
   И вот, в самый ответственный момент перед началом битвы, когда враг уже несся навстречу каравану по заснеженной степи, один из молодых парней-ори откровенно струсил и, отшвырнув от себя меч предков (каждый мужчина привез семейную реликвию с собой на Рэйсатру), отступил. За ним последовали еще несколько человек.
   Понимая, что если все поддадутся панике и станут малодушничать, он быстро останется без поддержки, а караван - без защиты, Ал поступил так, как повелела ему логика.
   Ударив пятками в бока своей отощавшей гайны, Ал нагнал беглецов. Словно обозленная хищная птица, стремительно слетел с попоны. В какой-то момент отступающим показалось, что рядом лязгнули клыки зверя.
   -- Ты хотел уйти? - обратился Ал к самому первому смутьяну.
   -- Нет... Но я не могу... больше... -- пробормотал юноша, и взгляд его потонул в двух черных колодцах - это были глаза предводителя.
   Ал выхватил из ножен меч, вцепился в плечо парня и, дернув его к себе, насадил на лезвие. Острие легко вышло рядом с позвоночником, чуть ниже лопаток.
   -- Так уходи, свободного Пути, -- Ал повернулся к остальным: -- Кто еще хочет уйти?
   Труп сполз с окровавленного клинка и скорчился под ногами мужчины.
   -- Разденьте его. Людям нужна теплая одежда. Но пока - к бою! - и он снова вскочил на спину гайны.
   Танрэй молча опустила голову и крепко зажмурилась.
   Битва была короткой. Мужчины каравана сражались с ожесточением и повергли нападающих в бегство. Танрэй узнала об этом позже. Ей было все равно. Да, закон войны. Да, иного выхода не было, иначе погибли бы все. Да, он взял на себя такую тяжесть, какую не всякий отважится взять. Но душа и сердце никогда не смирятся с войной и ее проклятыми законами... Никогда!
  

* * *

  
   Путешественники сделали очередной ночной привал. Дозорные должны были сидеть у костров, но все они сейчас собрались в хвосте каравана, на ночь превратившегося в стойбище. Дозорных было семьдесят три человека.
   Фирэ ждал Учителя.
   Тессетен стоял у крытой повозки, в которой спали четыре женщины, и среди них - Танрэй с привязанным к груди шерстяной шалью сыном. В отсветах костров он видел только ее лицо - нахмуренное, тревожное даже во сне. Он вспоминал все, что было, и запоминал все, что видел теперь. Видел в последний раз. Сетен знал, что его ждут, что нужно уходить поскорее, пока не проснулся никто из непосвященных. Однако ноги не шли.
   Где-то вдали завыл волк.
   Сетен поднял голову, поглядел в небо, затем, надвинув капюшон на глаза, осторожно провел пальцами по лицу Танрэй. Он и хотел, чтобы она проснулась от этого прикосновения, и страшился, что женщина проснется. Но, видимо, так пожелали высшие силы: она даже не вздохнула. Тессетен воспринял это как знак и опустил руку.
   Сильно прихрамывая, бывший экономист быстро пошел прочь от повозки.
   Вскочив на свою гайну, он сделал знак остальным, и отряд из семидесяти четырех человек помчал на север...
  

ПЕРВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. ПО ПРОШЕСТВИИ ДЕСЯТИ ЛЕТ. ОСАТ

  
   Покрытая жемчужными каплями, с мокрыми волосами, под тяжестью которых запрокидывалась голова, Танрэй вышла из бассейна. Опередившая хозяйку темнокожая Хэтта завернула женщину в льняную ткань, оберегая нежное тело северянки от палящих лучей солнца страны Ин, куда десять лет назад привел скитальцев их Путь.
   Много утекло воды в изумрудной реке, самой длинной реке на планете, реке, омывавшей берега нетронутой земли, прежде чем здесь вырос первый город.
   Танрэй улеглась на циновку под пальмовым навесом и сбросила покровы. Хэтта любовалась ею. В свои сорок хозяйка выглядела на двадцать пять. Дикарка уже знала, что женщины погибшей Ариноры, острова близ Северного Полюса - страны богов, как она думала - сохраняют свою молодость очень долго, и все же считала неувядающую красоту Танрэй следствием неизвестного волшебства.
   Сама Хэтта, будучи много моложе своей повелительницы, казалась годной Танрэй в матери. После гибели мужа, Ишвара-Атембизе (так называли его ори), которая случилась уже на подходе к будущей стране Ин, Хэтта родила девочку. Малышка прожила два дня. Больше ни супругов, ни детей у дикарки никогда не было. Она посвятила себя своей подруге и наставнице.
   Полуденное солнце покачивалось в успокаивавшейся кристально-чистой воде бассейна.
   Дав себе совсем немного времени, чтобы отдохнуть, Танрэй поднялась. На коже ее белели едва заметные шрамы от былых ран, однако они не уродовали хозяйку. Хэтта облачила ее в легкое платье, провела гребнем по длинным золотым волосам и собрала их в узел. Танрэй коснулась рукой головы, расправила несколько прядок.
   -- Хэтта, кликни Коорэ, нам пора в Тизэ.
   -- Вот он, атме Танрэй!
   Верхом на гнедой гайне в садик въезжал пригожий мальчик. Подкованные копыта скакуна звонко цокали по булыжникам, а наездник сидел на его спине ловко и казался частью этого красивого животного.
   У Коорэ были чудесные темно-серые глаза и верные, четкие черты лица. Длинные русые волосы он подвязывал на лбу кожаным ремешочком. Если приглядываться, мальчика нельзя было назвать красивым. Он был обычным. Но стоило ему заговорить, рассмеяться, начать что-то делать - и от него нельзя было отвести взгляда. Личико его начинало сиять, таинственный свет загорался в глубине зрачков. Танрэй знала, от кого он унаследовал этот свет...
   Коорэ находился в том возрасте, когда юный человечек сочетает себе взрослость и ребячество. В одиннадцать лет мальчики ори и аринорцы уже полностью переходили под влияние своих отцов, получали их силу и знания. Матери становилась для них человеком священным, любимым и нуждающимся в защите. Глядя на взрослых мужчин, юноши обучались, как нужно относиться к будущим своим Попутчицам и женщинам вообще.
   Ничего этого не было в их семье, семье правителей Ин. Коорэ устал биться о неприступную стену, воздвигнутую Алом. И Танрэй видела, что мальчик отныне и сам не хочет сближаться со своим отцом - или с тем, кого все считали его отцом. Время было упущено. Сын справлялся своими силами, и было в том какое-то нечеловеческое, очень знакомое Танрэй упорство, целеустремленность, уверенность. Однажды она поняла: Коорэ напоминал ей Фирэ. До того, как сломался юный кулаптр, впоследствии предавший их, уйдя вместе с Тессетеном и лучшими воинами переселенцев. Из-за подлого поступка экономиста и кулаптра караван едва не погиб. Но... все в прошлом. Танрэй старалась не думать об этом.
   -- Твой отец уже в Модиссе. Скоро достигнет Тизэ, -- сказала она, подходя к бьющей копытом гайне и кладя руку на загорелую коленку сына. - Нам пора ехать.
   -- А я готов! - откликнулся мальчик, но не было в его словах особенной радости, которую должен был бы испытывать сын в связи с приездом родителя.
   Ал и Коорэ не виделись уже более восьми циклов Селенио. Правитель уплыл на западный континент, Олумэаро, вместе с Зейтори. Сегодня Ал должен вернуться в Тизэ, в столицу маленького своего государства. Кажется, подданные ждали его больше, чем сын.
   Танрэй тайком вздохнула.
   Никогда еще не была она так далека от "зари, свет которой заливал округлые стены белоснежных зданий Оритана", от нежных песенок над младенцем, от потерянной и почти позабытой родины. Никогда еще Танрэй не была так одинока, как теперь...
   Правительница и знать не знала, что народ подхватил ее песни, что сказки ее служат для вдохновения созидателям страны Ин, что сын ее, играя с другими ребятишками, нет-нет да и замрет, прислушиваясь к словам, что ласкали его душу и сердце. И рвалась его душа из тесных стен дома-дворца к высоким звездам на поиски затерявшегося в песках ответа. Сны, давно отринутые отцом и матерью, прибились к мальчику, как прибивается к берегу лодка, потрепанная штормом, потерявшая гребцов...
  

* * *

  
   Колесница Ала стремительно подъехала ко входу в храм Двух Попутчиков. Танрэй и Коорэ стояли на солнцепеке вместе с остальными жителями Тизэ.
   По-прежнему красивый и статный, с легкой сединой в смолянисто-черных волосах, Ал спрыгнул на землю. Коорэ хотелось, чтобы он сейчас засмеялся, подхватил на руки мать и закружил ее в приветственном объятии. Мальчик никогда не видел отца таким, каким тот был в его фантазии. Он даже не подозревал, что каким-то чудом угадал прежнего Ала...
   Все было иначе. Почти год не заглядывавший в глаза своей супруге, правитель и теперь не сделал этого. Вернее, сделал, но сквозь непроницаемую холодную призму.
   -- Да будет "куарт" наш един, Танрэй... -- молвил он.
   -- Да не иссякнет солнце в сердце нашем, Ал... -- безнадежно ответила она, опуская голову.
   Светлые, настоящие слова древнего приветствия теперь стали пошлой ритуальной прибауткой...
   Вечером он пришел в ее покои. Танрэй ощутила терпкий запах притираний чужих женщин, но ничего не сказала.
   Ал уселся у ее ног, положил ей на колени свою темноволосую голову, погладил изящные пальцы на ступнях жены. На какой-то миг он показался ей прежним. Было, было однажды в Эйсетти: в точности так они баловались с Натом. Волк уселся тогда возле правой ноги хозяйки, а Ал, передразнивая его - у левой. И, заняв колени хохочущей Танрэй, оба таращились друг на друга, пока пес не лизнул своего повелителя в нос. Зачем она вспомнила это? Лучше забыть. Забыть того Ала, забыть Ната, забыть Тессетена. Если не помнишь, то не так щемит в груди, в отчаянной пустоте, где прежде стучало сердце...
   Танрэй научилась покидать свое тело на время близости с холодным и почти бесстрастным супругом. Она глядела в окно, а там, за ее спиной, на ложе под балдахином происходило что-то, что можно было назвать "любовью" либо с большой долей иронии, либо с кощунственным цинизмом. Танрэй старалась не оборачиваться и не смотреть. Даже такой, с изменившимся сознанием, не причастной к грубому миру, ей было неприятно размышлять об этом. Она боялась вернуться прежде, чем все закончится.
   Ал, к счастью, никогда не оставался с нею в ее комнате до утра. Они перебрасывались парой ничего не значащих фраз, и муж уходил. Однажды Танрэй обнаружила, что забыла вернуться, когда муж заговорил с нею. Та Танрэй, которую он видел, что-то сказала в ответ, и Ал был удовлетворен. Он ничего не заметил!
   Потом женщина долго смотрела на себя в зеркало, плакала и смеялась, впиваясь ногтями в свои плечи, в волосы, в лицо.
   Что, что сказал Алу умирающий Паском тогда, в повозке?! Ведь он что-то сказал! И Ал хранил эту тайну...
  

* * *

  
   -- Атме! Атме Танрэй! - вопль Хэтты прервал полуденный сон правительницы.
   Танрэй подскочила на ложе и стиснула рукой грудь. Ей только что снилось, как они погребали Паскома, как вслед за тем на них напали пустынные кочевники, как погиб Ишвар-Атембизе, ее ученик. Она не видела больше Оритан, не было спасительных и легких снов, в которые хотелось уйти навсегда. Стоило сомкнуть веки - и начинались кошмары: изорванная плоть людей, крики, стенания, воющие алые небеса, гигантская волна, готовая поглотить все и вся, догоняющая беглецов стена отравленного дождя...
   -- Атме, вы не поверите! Там путники, бродячие артисты... Их много...
   -- Хэтта, я поверю лишь в одно: у тебя наступило размягчение мозга. Зачем ты так кричишь?
   -- Но вы ведь не знаете, кто они, атме! Эти нищие... Пойдемте, вы все увидите сами! Вот не ждали-то, вот не ждали!
   Два-три взмаха рук - и Танрэй привела в порядок прическу.
   На площади между храмами Двух Попутчиков и Тринадцати Учеников собиралась толпа. Горожане шумели. Стоило появиться Танрэй с одной стороны площади, а ее супругу, почти одновременно с нею - с другой, люди расступились.
   Растерянная и явно обозленная таким обилием внимания, у ног каких-то нищих металась громадная серебристая кошка с темными пятнами и очень длинным хвостом. Чуть приседая к земле, она готова была защищать человека, держащего ее на цепи. Саму цепь он для верности намотал на руку и все время осаживал зверя короткими окриками. Танрэй, которая вначале заметила только диковинное животное, подняла глаза, дабы рассмотреть лицо его хозяина.
   Это был Фирэ. Очень повзрослевший, суровый, мрачный. Меж черных бровей на лбу запала ранняя морщина, лицо заросло давно не бритой бородой. Черные глаза молодого ори смотрели исподлобья, тяжело, но тоскливо. Взгляд по-прежнему узнаваемый - острый, приметливый, поверх головы Танрэй, словно окутывающий незримой сетью - однако теперь не столь явный. Фирэ осторожничал, словно что-то скрывая. За плечом его висел странный музыкальный инструмент, сделанный из куска черепа тура: длинные острые рога соединяла металлическая перемычка, а к их основанию тянулось девять туго натянутых струн.
   Узнала Танрэй и большинство других бродяг. Все, как и Фирэ - в жалких лохмотьях, грязные, мокрые от пота.
   Нищие раздвинулись.
   Опершись на ствол большой акации, прямо на земле сидел Тессетен. И сразу чувствовалось, что среди этого сброда он главный.
   Сетен почти не изменился. Как и сам Ал. В его голове прибавилось седины, его лицо все так же закрывали спутанные космы. И лишь лохмотья никак не вязались с его привычным образом. Ни он, ни Фирэ не походили на нищих. По крайней мере, в глазах Танрэй. Она помнила их такими, какими они были десять лет назад. Сколько теперь Фирэ? Тридцать? Он выглядит старше. Да и тогда, будучи совсем мальчишкой, он казался много взрослее.
   Как случилось, что они скатились до нищенского состояния? Но разум подсказал женщине: сейчас может быть всё.
   -- А-а-а! Вот и вы, братишка и сестренка! - со смехом протянул Тессетен, и Танрэй не поняла, чего больше в этом смехе: печали или желчи. - Надо же, где свела нас судьба! Не ожидал, не ожидал! Не прогоните?
   Ал повернулся к своим слугам, проигнорировав своеобразное приветствие Сетена. Танрэй видела, как, чуть поморщившись, муж сказал:
   -- Пусть останутся. Не выгонять их.
   Сетен покряхтел, поднимаясь на ноги, и хохотнул:
   -- Ну, это в твоем духе, братец. Благодарю, благодарю за милость! Это бесподобно!
   Не глядя на то, как старый друг пытается согнуться в поклоне, Ал запрыгнул в поданную колесницу.
   Танрэй тоже подумалось, что такое решение очень характерно для ее мужа: скрепя сердце согласиться оказать поддержку, а после всем своим видом показывать, как ему это обременительно...
   -- Сыграй-ка, сынок! - Сетен подмигнул Фирэ, и тот, примотав цепь своего зверя к стволу акации, снял с плеча загадочный музыкальный инструмент.
   Звонко и неожиданно красиво зазвучали тонкие струны.
   -- Ну, это слишком грустно для тако-о-ой встречи! - Сетен подошел вплотную к Танрэй, но она не отступила: ей вовсе не была противна грязь его лохмотьев.
   Он слегка удивился - наверное, именно потому, что ожидал обратного. Фирэ заиграл знакомый развеселый мотивчик, и, потешая зевак, Сетен со своими "артистами" спел "И отныне будет в жизни все прекрасно" на языке ори.
   Танрэй не находила в себе гнева за прошлое. Но ей было не по себе. В появлении здесь Тессетена и его шайки не было ничего хорошего. Ей казалось, что это неправильно. Зря Ал не попросил их убраться восвояси. Всем было бы легче.
   Женщина отошла в сторону и прошептала Хэтте, чтобы та передала кому следует ее приказ: заняться гостями так, как полагается. Как бы там ни было, они ори, они соотечественники и... Впрочем, к чему оправдания? Танрэй хотелось, чтобы по крайней мере двоим из этой бродячей труппы было хорошо в ее городе.
  

* * *

  
   -- Что ты собираешься делать с Тессетеном и его людьми, Ал? -- Танрэй стрелой влетела в покои мужа, и его прислужники едва успели дать ей дорогу.
   -- Ничего. Что мне с ними делать? - Ал оторвался от чтения каких-то бумаг.
   -- Тогда почему ты не распорядился, чтобы с ними поступили, как с гостями?
   -- Потому что, если ты не забыла, много лет назад Сетен распорядился так, что с нами могли поступить как со смертниками.
   -- Для чего тогда ты их приветил?
   -- Они оританяне. Я не могу отказать равным на глазах у своих подчиненных. Это неэтично.
   -- В другое время мнение подчиненных тебя не интересует. Скажи лучше, что тебе хочется насладиться унижением Тессетена и Фирэ!
   -- Чего ты добиваешься от меня, Танрэй? Тебе есть, что сказать по существу?
   -- Ты выражаешься, как закосневший чиновник из провинций Оритана! Мне нечего сказать тебе "по существу", потому что я уже все сказала.
   Танрэй села на стул, поправила натирающий лодыжку ремешок сандалии, а затем так же стремительно, как вошла, удалилась.
   Ал выглянул в окно и приказал подать ему колесницу, запряженную свежими гайна. Спускавшаяся по ступенькам жена услышала это. Что ж, прежде он хотя бы говорил ей, куда уезжает...
  

* * *

  
   Выстиранная одежда, вернее, нищенское рванье незваных гостей под палящим солнцем высохло почти мгновенно.
   Слегка вывесив тонкий розовый язык и тяжело дыша, на берегу озера лежала громадная кошка Фирэ. Она лишь сверкнула желтыми глазами на зацепившего ее по морде краем своей хламиды Тессетена и отвернулась. А он подошел к одевающемуся Фирэ.
   -- Ну и жара здесь! Даже Кула-Ори - ни в какое сравнение...
   Молодой спутник мрачно покосился на высившиеся вдалеке, за озером, храмы Тизэ.
   -- Я предпочел бы не медлить, Учитель... -- хрипловато сказал он.
   Сетен продел руку в свой браслет, который вечность назад подарила ему Ормона, повертел запястьем, прилаживая украшение поудобнее.
   -- Еще не время, мой мальчик.
   -- Весть уже дошла до Таурэи? Я не могу видеть его...
   -- Не беспокойся. Из беседы слуг я узнал, что он сейчас уезжает на день или два.
   -- Тогда понимаю...
   -- Ух ты, ух ты, смотри-ка! - Тессетен нарочно дразнил зверя, а тот лениво лязгал зубами. - Что, тварёныш? Что?
   Наконец кошка обозлилась и, громко рыкнув, бросилась на Сетена с выпущенными когтями. Тогда рыкнул и он, закрывшись любимым обликом, а потом слегка турнул зверя. Кошку отбросило в сторону.
   -- Ладно вам портить мне охранника!
   -- Каждая тварь должна знать свое место, -- ответил Тессетен.
   Глаза его из рубиново-красных стали черными, и вдруг резко посветлели.
   Обиженно огрызаясь, зверь улегся на свое место. Сетен сел рядом и стал гладить кошку по огромной голове.
   -- Я хочу побывать в здешних постройках. Неплохо у Кронрэя получились вон те храмы, согласен?
   Фирэ мрачно опустил голову:
   -- Тут я вам не попутчик, Тессетен.
   Тот засмеялся:
   -- Симпатичная игра слов, ученик! Надо запомнить! А лучше - запиши. Что-то слаб я становлюсь на голову...
  

* * *

  
   Сетен почувствовал царицу еще задолго до того, как ее маленькие ножки ступили на плиты храма Двух Путников.
   Он стоял между колоннами и задумчиво глядел в воду бассейна.
   -- Я хотел бы, чтобы ты это запомнила, сест... царица. И этот зал, и эту купель...
   Танрэй остановилась поодаль:
   -- Зачем вы здесь, Сетен? Откуда вы?
   -- Почему ты не подойдешь, прекраснейшая? - в его речах, как обычно, прозвучала ирония. - Не беспокойся, мы с ребятами уже хорошо отмылись.
   Танрэй медленно прошла между колоннами и стала на другой стороне бассейна, напротив Сетена. Он посмотрел на отражение колонн и Танрэй в неподвижной темной воде.
   -- Так что же? - настаивала она.
   -- А почему ты меня не спросишь о чем-нибудь другом? О том, что с нами было за эти годы, например? Где твое женское любопытство, сестричка? - продолжал заигрывать Тессетен, будто задавшись целью расшевелить ее и заставить улыбнуться.
   -- Там же, где та ночь и семьдесят три воина, уведенные тобой.
   -- А-а-а... обида, огорчение... Жаль. Я думал, мы сможем найти с тобой общий язык.
   Не дожидаясь ответа, нищий повернулся и, хромая, пошел прочь из храма. Танрэй отправилась следом и прикоснулась к его руке уже на ступенях. Он стал еще более решителен, чем прежде. Этот так не вязалось с обликом бродяги...
   -- Сетен, нам нужно поговорить, -- сказала она, смягчая тон. - Сегодня вечером, во дворце Тизэ, на моей половине.
   -- Как я узнаю о "твоей половине", царица? - насмешливо переспросил Тессетен. - Где она?
   -- Охрана будет предупреждена. Тебя направят.
   Она искала его глаза. Сетен кривовато улыбнулся:
   -- Я пошутил. Я найду тебя в любом месте нашего дряхлого синего шарика, сестренка.
  

* * *

  
   Солнце пустыни опускалось в пески. Почти тотчас небо скрыла накидка Науто: так стали называть ночь простые люди страны Ин, любившие песни своей правительницы.
   Танрэй ждала, и наконец в соседнем зале послышались тяжелые, слегка прихрамывающие шаги.
   -- Уходи, Хэтта! - приказала Танрэй служанке, которая что-то шила в своей комнатушке за тонкой занавеской. - Пойди, займи Коорэ.
   Полог откинулся. В покои вошел Тессетен. Они обменялись взглядом с Хэттой, и, узнав его, кула-орийка поклонилась.
   -- О! Приятно видеть. Прости уж, забыл, как тебя звать...
   -- Хэтта, атме Тессетен... -- пробормотала служанка. - Я могу идти?
   -- А мне откуда знать? - взглянув на ее ноги, он пожал плечами, и Хэтта выскользнула прочь.
   -- Да будет "куарт" твой един, Сетен, -- Танрэй присела на подоконник, стараясь не глядеть на него. - Все ерничаешь? Тебя и твоих спутников накормили? Я отдавала распоряжение.
   Он криво улыбнулся:
   -- О, да. Накормили, дозволили вымыться и уложили спать.
   -- Почему же не спишь ты? Если из-за меня, то я могла бы подождать...
   -- Утешься, сестренка: не из-за тебя. Зачем же ты позвала меня? Неужто вспомнить былое?
   -- Откуда вы держите путь, Сетен? - Танрэй указала на кресло, однако гость не спешил садиться.
   -- Если это тебе действительно интересно, то мы с моими ребятами-песельниками обошли весь материк Рэйсатру. Ну, или почти весь - он ведь очень большой. Самый большой на нашем древнем сфероиде... Впрочем, неважно...
   -- Так откуда вы забрели сюда, на Осат, и зачем?
   -- У наших картографов тот полуостров, откуда нас несут проклятые силы, изображался в виде ножки карлика, баламутящего Серединное море. Я уже и не вспомню, как звался он тогда. Память, знаешь ли, подводит на старости лет...
   Танрэй смерила его взглядом сверху вниз и расхохоталась. Это говорил человек, глаза которого были живее и яснее, чем даже десять лет назад, а нищенское одеяние не могло спрятать широких и мощных плеч.
   Сетен тоже подсмеивался - делая вид, что угождает ей. Но подобострастие у него получалось плохо. Видимо, из-за высокомерия своего он и его спутники не могли найти себе пристанища, гонимые отовсюду...
   Она поманила его рукой, и бывший друг подошел.
   -- Скажи мне, Сетен, скажи. Я не могла поверить в то утро, что ночью ты ушел и предательски увел вслед за собой лучших воинов нашего каравана... увел даже второго кулаптра... Теперь я могу говорить спокойно. И я скажу, скажу откровенно, потому что все в душе моей давно отболело: твой уход стоил мне очень многого. Ты забрал не только то стадо. Ты забрал что-то еще...
   -- Это? - Тессетен протянул руку и коснулся ее груди.
   Сердце правительницы сжалось. Танрэй отвернулась в окно. Внутри стало тепло и спокойно, как не было все эти десять лет.
   -- Так должно было случиться. И не говори, что не чувствовала это - не поверю! Ал получил во владение ту силу, которой можно распорядиться двояко. И он последовал велению логики, а не сердца или души. Нам стало не по пути. Не я влиял на волю тех людей, того, как ты выразилась, стада, которое ушло вместе со мной. Я ушел бы и один. Однако ж содеянное Алом видели многие. Он спас большее, пожертвовав частным. Но он убил еще и кусочек себя. Тот, что называется атмереро. Душой. Таков был его выбор, сестренка, и никто уже не в силах что-либо изменить...
   -- Я понимаю, -- прошептала она, борясь с собой из последних сил.
   Но оба понимали и то, для чего царица пригласила бродягу в свои покои. И вновь, как тогда, на ассендо, во время злополучного Теснауто, губы Танрэй вспыхнули жаждой поцелуя.
   -- А если так - зачем спрашиваешь? - глаза Сетена очутились близко-близко от ее глаз, и женщина соскользнула с подоконника в его объятия.
   -- Наверное, я хотела в этом убедиться...
   -- Убедилась? - грустно усмехнулся он.
   -- Нам обоим нет покоя... -- Танрэй погладила его по щеке, обросшей седовато-русой бородой.
   -- О, сестричка! Так это всего лишь начало!
   -- Все в моих руках... -- внезапно вспомнив легенду, рассказанную когда-то Паскомом наивной девочке Танрэй, царица сжала руку, а сверху ее кулачок накрыли жесткие пальцы Тессетена.
   То, о чем она тайно мечтала много лет, преследуемая одним и тем же сном, просыпающаяся в неутоленной истоме, случилось сейчас. Поцелуй, который никак не мог произойти в ее грезе, поцелуй, из-за которого она, очнувшись, стонала, кусала покрывало на постели и напрасно старалась унять мучительно-сладострастные спазмы в лоне своем, лаская горящие бедра и грудь, наконец соединил их.
   -- Тебя не пугают мои шрамы, то, что я бродяга, да вдобавок безобразный, как гончий проклятых сил? - оторвавшись от ее уст, спросил Сетен, наблюдая, как она осторожно расстегивает его лохмотья, как своими трепетными пальцами скользит по давним рубцам на его теле, пытаясь прочесть историю пути человека, явившегося к ней из позабытой жизни.
   -- Ничто не пугает меня в тебе, и ты всегда знал об этом...
   Грубоватым жестом, который она не раз вспоминала и по которому всегда скучала, он прихватил ее за шею и прижал щекой к своему плечу. И резкое это движение лишь сильнее выявило ту нежность, которую ощутила она в Сетене еще тогда, в Кула-Ори. Танрэй захотелось плакать.
   -- Почему ты не забрал меня с собой? - вырвался у нее вопрос, на который у нее не было ответа. - Тогда?
   Он чуть-чуть сжал губы, чтобы в следующее мгновение растянуть их в улыбке:
   -- Да потому что тогда ты не пошла бы со мной. Вот и все.
   Сетен легко освободил Танрэй от платья, и оно заструилось к ногам царицы. Коснулся ее почти по-девичьи упругой груди. Поднял женщину на руки и опустил на полускрытое под балдахином ложе.
   И не было такой ласки, которой он пожалел бы для нее в эту ночь. Забыв обо всем на свете, царица кричала, извивалась в сладостных конвульсиях и все время просила, молила, требовала длить, не прекращать этот дивный танец начала времен.
   -- Ал! - прошептала она, открывая глаза и видя перед собой человека, которого показал ей когда-то давно кулаптр Паском; и он не был тем наваждением, которое случилось в празднование Теснауто. - Когда же ты вернешься, Ал?
   -- Когда ты вспомнишь...
   Она лежала неподвижно, разглядывала расшитый золотыми нитками узор багрового балдахина. Тессетен привстал на локте и, едва касаясь, провел пальцем по ее золотистой коже - от яремной впадинки до пупка:
   -- Тогда ты не пошла бы со мной, мой солнечный зайчик... -- проговорил он. - А пойдешь ли сейчас?
   -- Да.
   Танрэй даже не задумалась. Она одним гибким движением перевернулась на живот и повторила:
   -- Да! Да!
   Сетен рассмеялся:
   -- Что решило, сестренка: десять лет или одна ночь?
   -- Ты.
   -- А тебе не кажется, что дорога моя может быть не из легких, что ты царствуешь в этой стране по праву, заслуженному тобой? Что, в конце концов, я ничего не смогу дать твоему Коорэ... Мы взрослые, и нам не привыкать к лишениям, но сын твой еще мал...
   -- Сетен, когда мы все были вместе, всё получалось у нас, и не было мучений. Ты ведь помнишь те времена? Если мы будем вместе с тобой, то снова что-нибудь придумаем, верно? И ты, и я, и Коорэ, которого ты скоро увидишь. Он не так уж мал, почти совсем взрослый, и мне больно видеть, что родной отец не хочет подпускать его к себе так близко, как следовало бы подпустить мальчишку этих лет... -- Танрэй, сама того не замечая, поглаживала пальцами позеленевший от времени узор украшения на его правой руке - браслета Ормоны.
   -- А ведь твое сердечко так и осталось сделанным из солнышка, Танрэй! - Сетен поцеловал ее. - Разве в силах омрачить его несколько пятен? Как не в силах они изменить и лик Саэто, так не в силах они испортить тебя - истинную... Кстати, если ты еще не забыла... Ведь в этот день, а он вот-вот наступит, в наших краях праздновали Восход Саэто. Сегодня он вступает в равные права с Селенио.
   -- Да, да... У нас было еще очень холодно в Восход Саэто, повсюду лежали сугробы... Не могу поверить, что все это было со мной...
   Он перебил:
   -- "Взойди, Саэто прекрасный, и пусть с сегодняшнего дня время Науто становится все короче!" Помнишь?
   -- Конечно, помню...
   -- А я вот ни разу не видел тебя во время этого праздника... Жаль. Иногда какие-то незатейливые события торопишь, пропускаешь. А в такие моменты, как сейчас, сожалеешь: "Ну почему? Почему не остановился, не оглянулся, не насладился сполна?.." И что ты делаешь? Можно узнать? М?
   Она засмеялась и поиграла бровью:
   -- Так наслаждайся сполна, чтобы в будущие моменты не сожалеть об этих...
   Тессетен фыркнул, но не выдержал и опрокинул ее на постель, подпев:
   -- "И отныне будет в жизни все прекрасно!"
   -- Ты не изменился! Прекрати!
   -- Кажется, первой начала ты!
   -- Но я не дурачи...
   -- Дурачилась-дурачилась!
   Они соединили руки, сплетшись пальцами.
   -- Я схожу с ума, когда ты стонешь...
   -- Оу, сестренка, ты потрясающе бесстыдна! Скажи еще что-нибудь в том же духе, и я буду стонать так, как тебе заблагорассудится...
   Она тихо зашептала ему на ухо самое нежное, что могло прийти ей в голову.
   И, безмятежная, испитая по капле, Танрэй так и не встретила Восход Саэто. Она заснула в объятиях, лучше которых не знала в своей жизни. А Сетен, приподнявшись на подушке, неотрывно глядел на светлеющее за окном небо. Вот оно приняло цвет лепестков сирени, вот в него ворвался знойный румянец пурпура... Сверкнули первые лучи. Тессетен молчал, плотно сжав губы и нахмурившись. Рука замерла в пламенных волосах любимой женщины, доверчиво прижавшейся к его груди. Ничего не выражал взгляд его опустошенных серо-голубых глаз, и лишь черные зрачки пульсировали в радужках, становясь то шире, то уже...
  

* * *

   Горячие лучи разбудили Танрэй в разбросанной постели. Томная щекотка в чреслах напомнила обо всем, что было ночью, а испарина, покрывавшая золотистую кожу, не позволила усомниться в реальности нового дня. Танрэй потянулась, ощущая, что силы вернулись к ней сторицей, и снова поняла, насколько теперь счастлива. Ведь стоило лишь решиться оставить все и уйти в неизведанную жизнь...
   Она резко подскочила. Да, Сетена рядом уже не было! А ей нужно было сказать, что...
   Танрэй подошла к ярко освещенному окну, с улыбкой провела руками по заспанным глазам, снова потянулась и ощутила себя совсем юной. Точно так же было и тогда. Так да не так... На сей раз нет ни малейшего сомнения.
   -- Взойди, Саэто прекрасный, и пусть с сегодняшнего дня время Науто становится все короче! - прокричала она в побелевшие от зноя небеса. - Хэтта! Хэтта! Иди ко мне!
   Служанка с готовностью вбежала и поклонилась.
   -- Приготовь мне ванну, Хэтта, приготовь наряд для поездки в храм.
   -- Ох, атме! Вы заколдовали себя? - изумленно спросила Хэтта и жестом очертила собственное лицо.
   Танрэй расхохоталась:
   -- Самым древним и дивным колдовством, мой друг! Но поторопись, я не хочу опоздать. И позови сюда Коорэ.
   Мальчик нерешительно вошел на материнскую половину. Он редко бывал здесь в последние годы. Танрэй залюбовалась его лицом:
   -- Скоро, скоро, мое сердечко, все будет иначе! - от избытка нежности она обняла удивленного Коорэ. - Сегодня я хочу, чтобы был праздник. Ты знаешь, что на нашей родине был праздник Восхода Саэто? Я хочу, чтобы сегодня все веселились.
   Он не мог произнести вслух, как любит ее. Отец запрещал такие слова, считая, что это неприлично и чересчур пафосно. И мальчик лишь тесно прижался к груди матери.
  

* * *

  
   Город веселился. Правительницу не узнавали: она затмевала собой Саэто, которому был посвящен неожиданный праздник.
   -- Иди и познакомься, -- шепнула Танрэй сыну, указывая глазами на одного из нищих. - Это старый друг твоего отца... и мой.
   Коорэ с удивлением взглянул на нее, однако же подчинился. Танрэй не приближалась ни к Сетену, ни к его спутникам, да и Тессетен вел себя так, словно ничего не произошло. Никто ни о чем не догадывался, кроме, возможно, Хэтты, но преданная подруга, конечно, будет молчать. И скрывать осталось недолго: Танрэй решила, что тотчас, как вернется Ал, она сообщит ему о своем уходе. Нужно лишь сначала отослать из города бродячих артистов, дабы гнев царя не обрушился на них. Если, конечно, этому гневу суждено быть. Ал содержит хоть и небольшую, но достаточно хорошо обученную армию, а потому может наказать обидчиков сполна - и за прошлое, и за настоящее. А обманывать мужа и кривить душой женщине не хотелось.
   -- Оу! Да неужели ты и есть сердечко-Коорэ?! - воскликнул Тессетен, отдавая "рогатый" инструмент своему спутнику, Фирэ. - Так поди сюда, дай взглянуть на твои мускулы! Ого!
   Фирэ угрюмо смотрел на мужчину и мальчика, медленно перебирая струны.
   Сетен усадил сына Танрэй себе на колени и стал тихонько бормотать что-то ему на ухо. Коорэ поначалу отстранялся, в недоумении поглядывая на чужака, но вскоре начал улыбаться. Танрэй никогда не слышала, как заливисто умеет хохотать ее сын, а теперь он хохотал и болтал с гостем.
   -- Давай споем, юный Коорэ! Давай, давай споем! - Сетен похлопал мальчика по спине и подмигнул Фирэ. - Нашу.
   Нищие сняли со своих мулов, одолеваемых мухами и слепнями, прицепленные к попонам чехлы с различными музыкальными инструментами. И впервые народ Тизэ услышал их всех.
   -- Эта песня о двух братьях и человеке, спрятавшем свое лицо, -- сказал Сетен. - Песня на чужеземном наречии, я потом переведу ее для вас...
   Танрэй слушала непонятные слова неизвестного языка. Он был некрасив, этот язык, но музыка скрывала его грубость.
   А затем Сетен рассказал, о чем он спел. Два морехода, два брата попали в жестокий шторм. Их лодка утонула, да и они сами едва не пошли ко дну. Их привел в свой дом странник, скрывающий свое лицо под широкополой шляпой. Братья прожили у него до весны, но так и не узнали, кто он таков. А весной они сделали лодку и решили возвращаться домой. И тогда странник сказал младшему брату, что быть ему смелым вождем. Юноша истолковал это предсказание по-своему, ведь вождем в семье может стать лишь старший брат. Он поторопился, утопив соперника в море, а затем пошел в родное селение, где сообщил, что старший брат погиб. И вскоре стал он вождем, как и предрекал незнакомец. Много лет спустя у него родился сын. Мучимый угрызениями совести, вождь назвал его по имени предательски убитого брата. А затем вновь появился в его жизни тот незнакомец, но забыл о нем вождь, не узнал, велел схватить и выведать, кто он таков. Долго терпел пленник всевозможные издевательства, пока не появился в доме сын вождя, названный именем убитого дяди. Он бросился на обидчиков и прогнал их всех до одного. Напоил-накормил гостя. Тогда тот позволил всем увидеть свое лицо. В ужасе узнали люди Верховное Божество. И рассказало Божество о прошлом, о настоящем и о будущем. Когда вождь понял, что же он натворил, то хотел броситься к гостю и вымолить у него прощение. Но с его колен соскользнул меч, упал рукоятью вниз, а пьяный вождь споткнулся и рухнул грудью на острие. Сын вождя, познавший мудрость Божества, сам стал вождем и передал эту легенду потомкам. Ибо память живет дольше смертных людей, дольше кованого оружия, дольше золота и серебра, зарытого в землю.
   Задумалась, мрачнея все сильнее, Танрэй. С каждым словом Сетена тревожнее становилось у нее на сердце. Она в задумчивости смотрела на озаренную солнцем скалу, из которой ученики Кронрэя высекали Белого Зверя Пустыни в память о Паскоме. Вместе с ними работал и ее сын, уже, конечно, забывший старого кулаптра. Но Коорэ имел склонность к созиданию, и Кронрэй хвалил его. Теперь же неоконченная статуя вызывала у Танрэй страх. Может быть, оттого, что прямо за нею, на горизонте, собирались кучевые облака, темнея и превращаясь в тучи. И снова закралось сомнение в душу правительницы: не ошиблась ли она этой ночью? Не дала ли волю сердцу там, где нужен был разум? Что-то пугающее было и в самом Сетене, и в его песне. Но что? Что?
   И уже когда Коорэ спал, она пришла в его покои. Раскрыв окно, взглянула в черное предгрозовое небо:
   -- Соберитесь с Коорэ и поезжайте на запад, в бухту Бытия, где живет Зэйтори, -- полушепотом обратилась Танрэй к Хэтте. - Скажешь, что я приказала отвезти вас через океан на Олумэаро. Мы приедем к вам через два-три цикла Селенио. Передашь Зейтори, где вы остановились.
   -- Слушаюсь, атме.
   Хэтта убежала собирать вещи, а Танрэй, подняв полог, вошла к сыну. Может быть, она ошибается. Было бы очень хорошо, ошибайся она. Тогда в означенное время они с Сетеном приедут на соседний континент и заберут с собой Коорэ. Или останутся там, ведь ничто не держит на восточных материках ни Танрэй, ни любимого ею человека.
   Ей показалось, что Коорэ не спит, а просто притворяется. Она потрясла его за плечо. Так и было: глаза мальчика были заплаканы.
   -- Что с тобой?
   -- Я все понял, мама. Ты чего-то боишься. Я не хочу уезжать, я хочу остаться с тобой.
   -- Мы увидимся.
   -- Нет. Я знаю, что если я сейчас уеду, мы не увидимся никогда.
   -- Откуда такие мысли?
   -- Я знаю, -- уверенно ответил он, и слезы снова потекли из его глаз. Мальчик стыдливо отер их коротким жестом и отвернулся. - Я не поеду.
   -- Поедешь. Ты должен слушаться!
   -- Тогда и ты тоже поезжай со мной!
   -- Я должна поговорить с твоим отцом, а он пока в отъезде.
   -- Я подожду.
   -- Не слишком ли вы самоуверенны, атме Коорэ?! - Танрэй попыталась перевести все в шутку, но он не поддался на приманку. - Нет, сердечко, нет. Ты уедешь с Хэттой. Прямо сегодня ночью. Сейчас подадут колесницу - и вы уедете.
   И вдруг он тихо-тихо заговорил:
   -- Я вернусь сюда, и мы с Кронрэем завершим Белого Зверя Пустыни, он станет охранять Тизэ и напоминать вам, кто вы такие. Мы сделаем так, что он простоит вечность... Я буду оставлять для вас знаки везде, где только смогу, и вы меня найдете. Вы с папой. Я тоже стану искать вас... Ты не бросишь меня. Не бросишь...
   -- Да, мой птенчик, да, сердечко мое! Всё так!
  

* * *

  
   Едва успев сойти с колесницы, Ал, глядя не на слуг, а на тучи, отдал короткий приказ:
   -- Этого бродягу, Тессетена, привести ко мне!
   Два охранника тотчас удалились, а правитель вошел в свой дворец.
   Через четверть часа солдаты привели Хромоногого, как его прозвали горожане. Он стоял между конвоирами, и рядом с его мощной широкоплечей фигурой эти два далеко не хрупких мужчины казались юнцами.
   -- Покиньте нас.
   Стражники в поклоне отступили и оставили их вдвоем.
   -- Садись, Сетен.
   -- Не хочу, -- разлепив запекшиеся губы, спокойно ответил тот.
   -- Я хочу!
   -- Так садись!
   -- Ну что ж... -- Ал покусал губы и сложил руки на груди. - Что тебе здесь нужно, Тессетен? Ты получил то, что заслуживал.
   Глухо зарокотал первый гром.
   -- Да. Надеюсь... -- согласился Сетен.
   -- Так расскажи мне, как ты, со своими знаниями, опытом, коварным обаянием, наконец - как ты докатился до этого?
   -- Оу! Что ж, действительно придется присесть. Это не короткий разговор. Знаешь, Край Деревьев с Белыми Стволами, иначе говоря, Тепманора - загадочная страна. Как твоя, вот эта... Ин зовется она, верно? - Тессетен уселся на ступеньку и развел руками. - В Тепманоре часто появляется из ничего то, чего не было, и исчезает в никуда то, что было. А Тау-Рэй, который ныне зовется "Таурэя", "Город Возродившегося Быка" -- это город, где когда-нибудь, на исходе наших дней, мы начнем наш последний забег... Только будет Таурэя уже совсем другой, Ал...
   -- Что ты несешь, Сетен? - поморщился Ал.
   Сетен развернулся и постучал по стеклу, за которым, глупо разевая рот, плавали в аквариуме разноцветные рыбки. Одна из них остановилась и вперила взгляд в Тессетена, словно хотела что-то вымолвить.
   -- Я вижу, ты любишь молчаливых и покорных созданий, братишка... Их даже не нужно сажать на цепь, правда? - он осклабился. - Расскажи мне лучше о Паскоме, мой злейший друг, мой лучший враг. Расскажи. Я за этим и ковылял к тебе миллионы ликов, Ал...
  

* * *

  
   ...Гроза неумолимо приближалась к стране Ин. Природа стихла.
   Сидевший у костра Фирэ поднялся, подошел к своему мулу и отстегнул от попоны зачехленную трубу. На пальце его сверкнул перстень, а на том перстне переливался знак - петля, заключенная в овал и перехлестнутая дугой с клешнями. Таков был символ неограниченной власти в Тепманоре, в Краю Деревьев с Белыми Стволами.
   -- Они уже на подлете. Идем, -- хрипловато сказал он своим людям, выдергивая из чехла трубу.
   Но вовсе не музыкальное приспособление было в его руках. В отсветах пламени блеснуло зеркальное лезвие обоюдоострого меча.
   И отряд, ряженый под нищих песельников, побежал ко дворцу правителя страны Ин.
  

* * *

  
   Ангары Тепманоры -- самого могущественного государства Рэйсатру вот уже более шести лет -- выпустили в вечернее небо десяток орэмашин, быстрых, как молнии, и смертоносных, как бросок ядовитой змеи.
   Выкрашенные в синий цвет, похожие на морских летающих рыб, орэмашины вылетели по приказу правителя страны, хромоногого полководца по имени "Черный Горизонт", и направились в сторону государства Ин в северной части материка Осат. Всего три часа - и они будут на месте.
   На борту каждой такой "рыбы", словно черная дыра, скалился закованный в броню череп то ли быка, то ли дракона...
  

* * *

  
   Тессетен неотрывно глядел на Ала, словно заклиная выдать наконец то, что не давало им всем покоя много лет. Бывший экономист был уверен, что Ал посвящен.
   Правитель страны Ин отвернулся, подошел к двери, что вела на балкон, взглянул на небо и, вернувшись, тяжко опустился в свое кресло...
   ...Дорога до повозки умирающего кулаптра показалась Алу утомительно-длинной, просто бесконечной. Еще никогда так не хотелось ему повернуть время вспять, как теперь...
   Паском лежал на прикрытых шкурой быка узлах с провизией и ненужной сейчас зимней одеждой. Он угасал.
   -- Почему вы покидаете нас, Учитель? - спросил Ал. - Ведь вы можете остаться...
   Старый кулаптр слегка пошевелился:
   -- Нет мне больше смысла оставаться, вот в чем дело, мой тринадцатый... Я, быть может, приду еще к вам, но теперь это будет нескоро...
   -- Но почему? Почему?
   -- Мальчик мой... Ком ошибок уже слишком велик, чтобы надеяться на их исправление. Этой жизни вам не хватит. Увы. Увы и вам, и мне. Плохой из меня Учитель... Я еще надеялся, когда впервые заглянул в ваши с тем, первым, Натом очи. Я еще надеялся, когда Сетен взял на себя Ормону, открыв тебе дорогу к Танрэй. Я не отчаялся, когда между вами начались первые стычки. Но когда по вине твоей жены погибла Ормона, я понял, что это начало конца. Однако мне нужно было помочь вам, когда началось второе Потрясение. Вы должны пройти этот ваш короткий путь до конца - столько, сколько возможно. В таких вещах важен каждый день, каждый час, каждая минута и даже секунда жизни. Понимаешь?
   -- Нет.
   -- Я знаю... Я говорю не с тем. Но и тебе это пригодится, а потому это должен узнать ты. Остальные поймут сами.
   -- Кто - остальные, Паском?
   -- Натаути умер, Ал.
   -- Да, умер.
   -- Ты снова понял не так... Натаути умер В ТЕБЕ. Ты уничтожил его, когда использовал его силы и волю во имя убийства. Ты слышал голос? Это он шептал тебе, мальчик. Взрыв распада произошел не только в этом мире. Он произошел в тебе. В вас. В вас - так теперь нужно говорить...Натаути -- это то звериное, что есть в человеке, и то человеческое, что есть в звере... Ты не понял еще? Тебе нужно было беречь его, Ал, чтобы однажды он сберег тебя... Он сделает это, конечно, сделает. Но лишь ценой собственной жизни. И не одной. Звери подчас бывают умнее и благороднее людей... Они -- загадка, а что может быть загадочнее души человека?
   -- Паском... Нат - моя душа?
   -- Ну конечно! Только душа, атмереро, выбирает истинный облик. И только Нат мог выглядеть так, как выглядел целостный Ал почти пятьсот лет назад. Но он избрал "морок", войдя к вам в облике зверя. Твоя душа вела тебя по жизни, Ал. И, как многие, ты не замечал ее, не обращал внимания на знаки ее, не верил... А он просто хотел уберечь тебя от войны - ведь ты видел, к чему привело тебя его присутствие, его сила? Ты остался бы на Оритане и погиб в этой бойне. И все же Нат сберег тебя ненадолго. Многое зависело от тебя, а ты не справился. Так и должно было произойти, но я глупо надеялся...
   -- Тогда кто - "вы"? Кто еще, кроме меня и Ната? Кем "они" являются? Кто я, наконец?
   -- Слушай меня. Танрэй - жизнь, оболочка, виэталэа... Сетен - сердце твое, Ал. Коэразиоре, способное, как и любое сердце человеческое, на величайшее благородство и на чудовищное зло, сердце любящее и ненавидящее, сердце страдающее... Так же, как и Фирэ - сердце твоего сына, Коорэ. У твоего тринадцатого ученика, у Коорэ, однажды произошел такой же раскол, как у тебя. Все повторяется на этой Земле, и не будет конца этим циклам, Ал. Восходит Учитель - за ним следуют ученики и ученики учеников. Это бесконечно. Гибнут и возрождаются в небе звезды, гибнут и возрождаются на Земле живые существа. Все просто, все очень просто. И все так сложно, что невозможно вообразить. А вот с Ормоной... Ты знаешь, что такое моэнарториито?
   -- Смерть? Распад? Разрушитель?
   -- Да. И то, и другое, и третье. Никогда прежде, сколько помнят легенды аллийцев, сколько помнят ори и аринорцы, не воплощалась отдельно моэнарториито. Ведь наши народы умели жить в согласии с нею. Смерть - лишь продолжение жизни, а вовсе не ее противоположность. Но, воплотившись, она стала ею. Антагонистом. Врагом жизни. Разрушитель есть в каждом. Он открывает глаза и начинает свою работу, едва ребенок осознает, что ему суждено когда-то умереть. И заканчивает, когда поверженная оболочка опускается в погребальное пламя...
   -- Но как? Почему? Для чего все это происходит, Учитель?
   -- Чтобы мы научились уважать другого, сострадать другому, переживать за постороннего, как за себя. Но теперь сделанные вами ошибки неисправимы. Покоритесь судьбе - и все. Когда-нибудь потом вы начнете заново. До встречи, мальчик мой... И еще! Это главное. Никто, кроме тебя, не должен узнать об этом нашем разговоре, ибо ты - разум, рассудок. Тот, кто однажды скажет свое последнее слово, тысячу раз до этого сломавшись и умерев...
   И взор кулаптра проник в неизведанные дали...
   ...Это то, что промолчал Ал, глядя на Сетена. Об этом можно только молчать.
   Тяжек был груз его бремени. Не менее тяжек, чем груз Тессетена. И никто, никто не знал этого. Никогда еще Ал не был так одинок, как после разговора с умирающим кулаптром. Он не мог сказать этого даже самому любимому человеку на всем белом свете, дабы не убить ее этой вестью. Он предпочел окаменеть, чтобы отпугнуть от себя всех, кто мог "заразиться". Он стал похожим на Оритан, на свою родину, которая все последние столетия, смертельно болея, гнала своим неприглядным видом дорогих ее сердцу детей, чтоб спасти их жизни...
   В это время в коридорах дворца воины Тепманоры, профессиональные головорезы, беззвучно перебили стражу, охранявшую дворец. И в это же время над городом разразилась гроза.
   -- Я ничего не могу сказать тебе, Сетен, -- ответил наконец Ал на вопрос бывшего друга о Паскоме.
   Прогремел гром, но теперь он был затяжным и нескончаемым, как и мерцание молний.
   -- Что там? -- Ал хотел подняться, но Тессетен, ухмыльнувшись, удержал его:
   -- Успокойся, братец. Это -- гроза.
   -- Ты пришел не за рассказом о Паскоме. Ты пришел за Танрэй. Так забери ее и увези отсюда так далеко, как это возможно. Я надеялся, что увижу тебя и смогу сказать все это.
   В безобразном бородатом лице Тессетена мелькнуло удивление:
   -- Вот как ты заговорил? Я думал, ты удивишься тому, что твоя женушка хотела тебе сказать этой ночью. Правда, она и не успела бы сказать. Вернее - ты не успел бы этого услышать. И не успеешь. Потому что я пришел не за Танрэй. Я пришел за тобой.
   Ал горько хмыкнул и посмотрел в окно. Орэмашины Тепманоры уничтожали его страну.
   -- Я вижу, цивилизация разума и техники победила... -- проговорил он, оценивающе поджимая свои красивые губы. - Ну что ж, тем хуже для всех нас...
   -- Да, братец, да! - вдруг не то женским, не то мужским голосом выкрикнул Тессетен, вставая на ноги и скидывая с себя нищенские тряпки. Под ними сверкнули дорогие вороненые доспехи полководца. - Мы пришли к тождеству, и ребус разгадан, но разгадан по-моему, любимый! Мой мир - мир смерти, лжи, предательства и алчности - победил. На этом жалком сфероиде всегда будут царить мои законы! Это мой мир, а не ваш! Будь ты проклят вместе со своей женой и тем, кого ты наивно считаешь своим сыном!
   В зал ворвались воины Тессетена, и Фирэ подал полководцу его заговоренный меч.
   -- Ну скажи хоть что-нибудь, звездочет! - Ормона не забыла его первую профессию, а Сетен тем временем примерил оружие в своей руке.
   -- Зачем? - переспросил Ал и покорно опустил голову, освобождая шею от воротника...
  

* * *

  
   Танрэй пробежала по опустевшему порталу Тизского дворца на половину мужа. Ветер рвал с нее легкую накидку, дождь промочил ее одежду и волосы насквозь.
   Небесный бой закончился. Многие горожане умерли в блаженном неведении, так и не осознав, что произошло.
   В одном из коридоров она увидела Фирэ и его зверя. Оба внимательно смотрели на нее.
   -- Где Ал?! -- крикнула Танрэй.
   Фирэ молча указал в конец коридора, на двери покоев ее мужа. Ничего не произнеся, подхватив путавшуюся в ногах юбку, женщина бросилась туда. Молодой воин провожал ее взглядом, пока она не скрылась в темноте.
   Комната пустовала. Рыбки беззвучно жили своей жизнью за стеклом аквариума.
   -- Ал! -- крикнула Танрэй. -- Ал!
   Занавес за колоннами двинулся. Навстречу ей вышел Тессетен, но не тот оборванец, каким она видела его вчера и сегодня днем. И совсем не тот нежный любовник, с которым она провела прошлую ночь. На этом Сетене красовались черные доспехи и широкий, длинный, тоже черный, с серебристым подбоем и капюшоном плащ из непромокаемого материала -- в то время как на самой Танрэй не было ни единой сухой нитки, ни одного сухого волоска.
   -- Танрэй, что ты творишь?! - возмутился он. - Ты бегаешь под этим дождем? Хочешь умертвить и себя, и...
   -- Где Ал?! - закричала Танрэй, и эхо множество раз повторило под сводами ее отчаянный зов.
   -- Все было так, как должно было случиться! Иди сюда! Ты свободна!
   -- Верни Ала. Мы покинем эту страну, если она нужна тебе! Отпусти его. Я не хочу больше знать тебя!
   -- Еще вчера ты готова была бросить всё ради нищего, так неужели ты не сделаешь этого ради правителя Тепманоры? Сейчас же смой с себя отравленную воду, пока еще не поздно!
   -- Верни Ала!
   Уже готовый схватить ее за плечо, Тессетен отдернул руку. Женщина, куда более жестокая, чем все мужчины, которых когда-либо знала, видела, о которых читала Танрэй, и куда более красивая, чем маленькая правительница Ин, а меж тем и более ужасная, нежели правитель Тепманоры, заступила на место Сетена.
   -- Подавись! -- крикнула она "раздвоенным" голосом, и Тессетен швырнул под ноги Танрэй доселе скрываемый под плащом меч.
   Его лезвие было оплавлено кровью Ала.
   Танрэй истошно закричала. Когда дыхание вышло из легких без остатка, она поперхнулась и закрыла глаза. Женщина в лице Тессетена наблюдала за нею с холодной усмешкой.
   -- Как его тело отделено от головы, так и защитник будет всегда отделен от вас! -- насладившись зрелищем, фантом столь же неожиданно исчез, сколь и появился. И тогда Тессетен почти совсем тихо добавил: -- Я надеялся, что все произойдет иначе...
   Правительница страны Ин вскинула руку и прикусила кулак, не в силах оторвать взгляда от проклятого меча.
   -- Танрэй! Танрэй, все будет по-другому! - торопливо, как никогда прежде, заговорил Сетен. -- Ал вернется. Настоящий, не этот. Будет новое, окончательное Объединение. Мы найдем его. Почему бы Алом не стать наследнику Тепманоры? Он живет в тебе со вчерашней ночи, Танрэй! Ты же знаешь об этом! Только с обоюдного согласия двух ори вспыхнет жизнь третьего! Значит, ты желала! Мы не ведаем путей "куарт"!
   Танрэй знала о новой жизни. И желала ее. Еще вчера ночью, еще утром, еще днем. Даже час назад. Но не теперь! И этот новый не может стать Алом, хоть никто и не ведает путей "куарт".
   Она отскочила к двери и бросилась прочь. Сетен побежал за нею, однако искалеченная нога снова подвела его.
   Царица избрала тайный коридор, о котором не знали головорезы Тессетена.
   Фирэ успел заметить, куда метнулась маленькая женщина в легком платье.
   -- Задержи ее, Фирэ! - крикнул Сетен.
   Пристегнув рванувшегося вперед зверя к металлической скобе в стене, молодой воин бросился на призыв Учителя. Потянулся к беглянке, как и тогда, в кулаптории. И озарение снизошло на него, ослепив и тем самым заставив помедлить. Не наследник Тепманоры жил в ней. Наследница. И Фирэ теперь точно знал, кто "куарт" этой нерожденной девочки...
   -- Танрэй! - в отчаянии вскрикнул он, догадавшись, что она замыслила.
   Танрэй пробежала под секущими плетьми холодного ливня по открытой анфиладе, юркнула в один из порталов и, преодолев несколько шагов по песку, достигла подножья скалы, из которой Кронрэй и ее сын вытесывали памятник Паскому. Не помня себя, она карабкалась все выше и выше.
   -- Стой! Сестренка! Ради Природы! Ты уедешь, куда захочешь, никто не посмеет прикоснуться к тебе! Перестань! Я не стану неволить тебя! Клянусь памятью Оритана, клянусь чем угодно! Ты не увидишь меня больше! Не делай этого! - задыхаясь, Тессетен по-прежнему сильно отставал от нее.
   Зато Фирэ уже почти настиг Танрэй, готов был схватить, унести отсюда, спасти их обеих...
   -- Пусть лучше так... -- в последнем рывке женщины ветер сдернул мокрую накидку с ее плеч и швырнул в лицо Сетену.
   Сквозь полупрозрачную мокрую материю, хранившую неповторимый запах Танрэй, Сетен различил только очень яркую, мгновенную, вспышку в нескольких шагах от себя и - одновременно - грохот, а когда освободился, вершина была уже расколота ударом молнии. Ослепленный, Фирэ закрывался рукой, отвернувшись в сторону.
   Танрэй лежала ничком, щекой на кисти руки, будто заснула. Тессетен не нашел ни единого повреждения на ее теле, подняв женщину с камней. Он еще надеялся, что она жива. Пока рядом не очутился Фирэ и не заглянул в ее глаза.
   И тогда жуткий рев отчаяния, полный ярости и убитой любви, огласил пустыню Тизэ...
  

ВНЕ РЕАЛЬНОСТИ. РОСТАУ. ТРИНАДЦАТЫЙ УЧЕНИК

  
   -- Правитель! Твой наследник просит принять его, -- воин в черной маске, опираясь на меч, заглянул в походный шатер. -- Что ответить ему?
   Полководец махнул рукой, дескать, зови. Стражник, склонившись, попятился, пропуская того, кто когда-то был Фирэ, к своему господину.
   -- Чего ты хочешь? -- с вызовом спросил тот, кто некогда был правителем Тепманоры -- Края Деревьев с Белыми Стволами.
   Воин не отвел глаз.
   -- Беседы, мой господин, -- ответил он.
   -- Беседы?! -- рассмеялся полководец. -- Не ты ли подал мне меч тогда, помнишь? О чем тут можно говорить? Чего еще ты хочешь от меня?
   Лицо воина помрачнело, взгляд невольно метнулся к перстню. И знак, отчеканенный на этом перстне, преследовал его везде и повсюду. Тот, кто когда-то был Фирэ, рождался под этим знаком. Он пользовался вещами, помеченными эмблемой, похожей на этот знак. И он, бывало, умирал от укуса животного, которого этот знак олицетворял...
   Да, каждый раз, каждое новое воплощение он помнил это и каждый раз, в каждом новом воплощении должен был становиться на одно колено пред названным своим отцом и подносить ему тот самый проклятый меч.
   -- Садись! -- велел полководец, указывая на шитую золотом подушку, что лежала у его ног. -- Что хочешь ты получить? Вы все постоянно чего-то хотите от меня... -- рука безвольно соскользнула с края стола и упала на колени вечного воителя.
   -- Отпусти меня, отец, -- попросил наследник.
   -- О-о-о! -- протянул старый полководец. -- О-о-о...
   Вместо ответа он налил вина в два кубка; рубиновая жидкость переполнила сосуды и выплеснулась на низенький стол. Капли ее мерцали в свете факелов, словно зернышки гранатового плода, а в кубках она светилась, будто глаза разъяренного быка.
   -- Так расскажи, что отвратило тебя от моего Пути, ученичок?
   -- Я ошибся тогда. Из-за брата, чьего имени я теперь даже не помню. Все было не так, как я понял в тот день. Я утратил главное. А потом был другой день, и я ожесточился еще больше.
   -- Что же это за день такой?
   -- Это ночь. Ночь смерти Танрэй и дочери, которая могла бы у нее родиться. Вашей дочери. "Куарт" той девочки был Саэти. Моей Попутчицы, без которой дорога моя бессмысленна. С тех пор я не могу найти ее...
   Лицо правителя потемнело. Невероятным, нечеловеческим усилием он собрался и презрительно ответил:
   -- Что ж, давай дружно всплакнем по этому поводу... К делу! Выбери. В одном из этих кубков -- яд. Если ты выберешь безвредный, я отпущу тебя.
   Не раздумывая, воин схватил ближайший и опорожнил его. Лучше умереть еще, еще и еще, чем жить, подчиняясь приказам Смерти. Воин был более чем уверен, что яд окажется в обоих сосудах и что ему придется умирать, в страшных муках корчась под ногами смеющегося правителя. Но тот сдержал слово: Фирэ выбрал безвредный. Содержимое второго кубка повелитель выплеснул в миску своей собаке. Бедный пес, вылакав пойло, взвыл, заколотился на полу, а потом издох, изрыгнув кровавую пену.
   -- Хорошо. Ты везуч и отчаян, -- улыбнулся полководец. -- Уходи прочь. И еще... Верни мне меч, с которым ты прошел так много. В том числе -- собственную смерть от его лезвия.
   -- Он у твоего стражника, -- сбрасывая доспехи и оставаясь в одном тонком балахоне, который тут же подвязал на талии обычной веревкой из конского волоса, ответил бывший воин.
   -- Теперь послушай напоследок... -- устало сникнув, вымолвил полководец Тессетен: столько тысячелетий убьют волю в любом. -- Послушай, мой бывший воин, Фирэ. Ты -- часть "куарт" Коорэ, моего сына, сына истинного, не расколотого Ала и истинной его попутчицы Танрэй. Ты -- Сердце Коорэ, как я -- Сердце Ала, понимаешь? Ты тогда родился на Оритане, в Эйсетти, через год после нашей свадьбы с Ормоной. Ты должен был стать нашим с нею сыном... по судьбе. Но судьба молчит, когда хаос дробит сознание, и ты родился в другой семье. Как может дать жизнь Ормона, если она -- воплощенная Смерть, Разрушитель, живущий в каждом человеке? Мы все пытались что-то изменить, но делали только хуже и хуже. Теперь уходи. Убирайся! Да поможет тебе память о нашей погибшей родине, сынок.
   -- Варо Оритан! Да будет "куарт" твой наконец един, Тессетен, -- прошептал Фирэ и откинул полог.
   Перед ним расстилалась пустыня, от горизонта до горизонта. Юноша побежал прочь.
   Правитель вышел вслед за ним и "раздвоенным" -- женским и мужским -- голосом кликнул стражу:
   -- Почему же вы не гонитесь за дезертиром?! Мне нужно его сердце! Ну, и голова в придачу... -- с ухмылкой добавил он.
   Беглец спасался от погони. Если его догонят, то отнимут главное -- Память. Впереди, словно оазис для умирающего скитальца по пустыне, мерцал храм Бессмертной Птицы. Именно -- мерцал: пот заливал глаза Фирэ и выедал их пуще горючих слез, а раскаленный воздух разрывал грудь точно ржавыми крючьями.
   А войско Черного Горизонта, хромоногого воителя, Тессетена огненными саламандрами нагоняло его.
   Юноша в последнем рывке, обожженный самой прыткой ящерицей, нырнул меж двух колонн храма в неизвестность. И огненная волна отхлынула.
   Он очутился возле храмового бассейна. Какие-то люди окружили его. Их было много, и беглец не смог сосчитать их количество. Они стали вначале называть свои имена, потом спросили его. Он ответил, что Фирэ.
   -- Так ты Коорэ! -- с улыбкой радостного узнавания сказал некто, и в нем бывший воин признал Атембизе, которого последний раз видел дикарем Ишваром на Рэйсатру.
   -- Где Учитель? Где Душа Ала? -- в нетерпении спросил Фирэ. -- Мне многое нужно сказать ему... ей!
   -- Нам всем нужно сказать ему многое, -- ответили юноше. -- Мы ждем его прихода...
   -- Его Восхождения?
   -- Нет, нет. Его объединения. И теперь у него и у нее своя битва, мы уже не в силах помочь им чем-либо.
   И тут Фирэ увидел стоящую возле барельефа быка златовласую женщину в синей одежде. Он тотчас подошел к ней, упал на колени и прижался лбом к ее руке. Она опустила голову и грустно усмехнулась:
   -- Тринадцатый... Самый непокорный, самый противоречивый, самый любимый... И... так похожий на него...
   -- Прости меня, Танрэй... -- прошептали губы Фирэ, а сам он согревался в солнечных волнах, идущих от нее. Согревался впервые за много тысяч лет.
   Танрэй провела рукой по его темным волосам:
   -- Чтобы найти свою Попутчицу, тебе нужно покинуть небытие. Так иди! Иди, и вернетесь вы вместе. Если будет, куда возвращаться...
   -- Будет! -- крикнул Фирэ, вскакивая на ноги.
   -- Будет! -- добавил он и растаял за колоннами храма.
  

ВТОРАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. ДВАДЦАТЬ ПЕРВОЕ ИЮЛЯ. МЮНХЕН

  
   Андрей не перестал еще видеть медленно растворяющиеся в воздухе колонны храма, когда разум его уже уловил звуки из другого пространства.
   Рядом стояла толстозадая медсестрица и вопрошала, в состоянии ли он принять посетителей. Серапионов тут же поднялся, и слабой болью напомнил о себе некогда перебитый хребет. Андрей почти привык к тому, что садиться нельзя, и поэтому занял свое любимое место у окна. Стоя, разумеется, стоя...
   Отсюда была прекрасно видна "его" беседка. Ему почему-то захотелось добавить - "счастливая беседка".
   -- Угадай, кто? - в палату, чуть приотворив дверь, заглянул Рушинский и скроил презабавную мину. - Гостей ждешь?
   -- А как же! Добрый день, -- Андрея радовала любая возможность поговорить на родном языке, хотя после своего отчетливо запомнившегося сна он точно знал, что русский ему вовсе не родной...
   -- Заходьте, барышня! - Виктор Николаевич кхекнул, посторонился и пропустил в помещение свою старшую дочь. - Вот, мамулю поехала проведывать, да как про тебя услышала - ни в какую уезжать. Пока, грит, Андрюшу не увижу - в машину не сяду!
   -- Па, ну что ты выдумы... -- она осеклась.
   Рушинский повел плечами, пожал Андрею руку и отошел в сторонку, выкладывая из кейса обещанные книги.
   Ольга смотрела на Серапионова лучистыми голубыми, словно родниковая вода в солнечный день, глазами. В первый момент Андрею подумалось, что она очень сильно похожа на одну известную русскую актрису. На Ирину Алферову. Которая, кстати, тоже родом из Новосибирска, как и Оля. Но не это потрясло Андрея. Не то, что она стала необыкновенной красавицей за прошедшие годы. Теперь он восполнил многое из того, что растряс, разбросал за свой долгий путь. Перед ним стояла сама Саэти, которую он не увидел, не разглядел в тот Новый Год, удрученный своими - сейчас он уже мог с уверенностью сказать: мелочными - проблемами. И снова едва не упустил главное.
   Серапионов остолбенел, не сводя глаз со своей вновь обретенной Попутчицы. Не могла сойти с места и сама Ольга, словно загипнотизированная взглядом едва знакомого и в то же время отчего-то невероятно близкого человека.
   -- "Трудна судьба у девушки по имени Мечта, но если найдет она в себе силы преодолеть препятствия, то светел будет ее удел, как Солнце"... Здравствуй, Саэти! -- прошептал Андрей-Фирэ, лишь краем глаза улавливая, что Виктор Николаевич, покачав головой, тихонько удаляется и прикрывает за собой двери...
  

ВНЕ РЕАЛЬНОСТИ. НИКОГДА. РОСТАУ

  
   ...И вскочили на своих коней вынырнувшие из гневливых вод Великого Хапи противники - Сетх и Хор. Лязгнули их мечи, и вихрем занесло скакуна Хора.
   Исет уже не смотрела на них. Ее чуткое сердце и без того подсказывало, что было, что есть и - отныне - что будет. Новое зрение открылось вдове Усира. Соколицей парила душа ее над полем боя.
   Кони разнесли соперников в противоположные стороны острова. Неотрывно взирали Нетеру на Поединок.
   Сетх и Хор выхватили копья. Летя навстречу враг врагу, каждый метил в сердце, так явно, так горячо колотящееся там, под доспехами, за медным щитом.
   Сетх отбросил свой щит и вновь вооружил мечом освободившуюся руку. Чувствуя, что удила отпущены, конь его полетел словно ветер. То же сделал и Хор. "Что делаешь ты?!" -- вскричал в душе его Инпу, но юноша не колебался.
   Посыпались искры с копий, встретившихся друг с другом. А противники пытались поразить один другого мечами.
   Коварный удар Сетха опрокинул коня Хора. Копье обратилось гигантской полупрозрачной змеей. Гад с разверстой пастью полетел в грудь юноше и разбился о такой же полупрозрачный "щит", сотворенный Хором.
   Конь юноши вскочил на ноги, и Хор успел сесть в седло, когда тот начал подниматься.
   И длился тот бой весь день, всю ночь и весь следующий день, изматывая обоих дерущихся. И начинала улыбаться удача то одному, то другому, но в последнее мгновение передумывала и не доводила до победы.
   И первым не вынес конь Сетха. Упал и тут же околел скакун.
   А правитель Та-Кемета стоял и с ухмылкой смотрел, как возносится над ним острие копья Хора, предвкушавшего триумф.
   Но в эти мгновения в памяти юноши пронеслось так много, что не хватит на то целой жизни. Он тоже видел сейчас и прошлое, и настоящее, и будущее...
   Всполох!
   "Ты снова понял не так... Натаути умер в тебе. Ты уничтожил его, когда использовал его силы и волю во имя убийства", -- говорит неизвестный старик, глядя в лицо склонившегося над ним молодого мужчины.
   Всполох!
   "Есть две химерические идеи: спасения этого мира и мести за что-либо. Любой, кто руководствуется лишь ими, заведомо проигрывает", -- а эти слова принадлежат израненному человеку, но он почему-то очень знаком Хору.
   Всполох!
   "Мы сами оценим поступки своего духа через тысячелетия, не помня лиц тех, кто их совершал... Вселенная пустит нас к звездам лишь тогда, когда мы найдем гармонию меж тонким и грубым", -- звучит чей-то тихий-тихий голос, но отзывается он звучным эхом во всем существе юноши.
   Всполох!
   Лицо матери, идущей на отчаянный поступок и теряющей власть во имя сыновей и прекращения бесконечной войны:
   "Иногда нужно жертвовать... Ради них. Не мужчины рожали их в муках, мужчинам неведомы жертвы, на которые мы идем ради наших детей"...
   Всполох!
   "Воистину, ты готов к испытаниям, мой мальчик! Но помни: будь бесстрашен, но не будь безжалостен"...
   И прекрасное, спокойное лицо Усира, отца, тает в темноте Дуата.
   А на его месте возникает иной лик. Того, кого еще мгновение назад мечтал истребить юный Хор.
   И воин, сидящий на коне, бьет острием копья в землю возле поверженного воина. Не оттого, что дрогнула рука, не оттого, что Сетх сумел увернуться.
   Тогда торжествующе закричала соколица в небесах, ибо поняла она, что сын Исет, вечно юной жены Усира, достоин звания наследника справедливого богоцаря...
   Хор же спрыгнул с коня, подошел к своему дяде и, присев рядом с ним на землю, шепнул:
   -- Я не хочу больше крови. Правь Та-Кеметом. Не стану больше претендовать на трон.
   Сетх невесело улыбнулся и покачал головой. Он тоже понял, что из юноши вырос мужчина.
   И поднял Ра над своей головою корону объединенного Та-Кемета:
   -- Хор получил право царствовать на нашей земле! Это решение суда Девятки. Да будет так вовеки веков!
  

ВТОРАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. ДВАДЦАТЬ ВТОРОЕ ИЮЛЯ, ДЕНЬ ПОСЛЕДНИЙ. РОСТОВ

  
   Дмитрий и Саша уже третий день жили на острове посреди Дона, в дачном домике Аксеновых. Полузаброшенная дача, заросший сорняками сад, все в первозданном виде. Саша был в восторге. С дядей Димой было очень весело: он был неистощим на выдумку новых игр. Но обещанного приезда мамы все не было, и мальчик начал тревожиться.
   -- А когда приедет мама, дядя Дима?
   Тот задумчиво стоял на берегу и смотрел на затуманенный летним маревом город.
   -- Что, малыш? - он опустил дотоле сложенные на груди руки и притянул Сашу к себе.
   Мальчик прижался к его бедру и поднял русоволосую голову:
   -- Почему мамы нет так долго?
   -- Я тоже думаю о твоей маме. Видимо, никак не может решить, какое платье ей надеть. У женщин это бывает. Но она просила, чтобы мы веселились от души, а потому давай-ка поиграем с тобой в рыцарей, мой юный Коорэ.
   -- Давай! - согласился Саша. - А как меня будут звать?
   -- А как тебя называет твой папа?
   -- Алексашка! - улыбнулся мальчик.
   -- Сэр Алексашка!
   -- А тебя?
   -- Оу! Ха-ха-ха! Ну что ж, если ты - Алексашка, то зови меня просто - "мейн хертц"1!
   _______________________
   1 mein herz - "мое сердце" (нем.)
   -- Мейн... мейн... -- Саша наморщил маленький носик, лукаво глядя на Дмитрия.
   -- Мейн хертц! Итак! На битву за прекрасную даму, сэр Алексашка!
   -- Угу!
   -- А ты говори мне: "Да, мейн хертц!"
   -- Да, мейн хертц!
   -- Поехали! Это будет твоя лошадь, -- Аксенов подал ему прутик. - А это - моя, -- он лениво перекинул ногу через черенок от старой сломанной лопаты. - Копья к бою!
   -- Копья к бою!
   -- Мейн хертц! - подсказал Дмитрий.
   -- Мейн хертц...
   -- Разбежались!
   Они "поскакали" в разные стороны вдоль берега, а затем по команде Аксенова помчались друг другу навстречу.
   -- О, нет! Не убивай меня, сэр Алексашка! - высокопарно вскричал Дмитрий, падая с "лошади" и катаясь по траве под ногами у заливисто хохочущего мальчугана. - Я дам тебе кучу золота и серебра, но оставь мне жизнь, смелый воин!
   -- Пусть лучше поскорее придет мама, -- Саша со вздохом сел рядом с ним.
   Периоды веселья становились все короче. Аксенов закусил стебелек колоска, подкатился ближе к мальчику и перевернулся на живот:
   -- Знал бы ты, как я хочу, чтобы она пришла поскорее, сердечко... А ведь все сбылось, мой маленький сэр Алексашка. Все сбылось. Ты знаешь, как прежде звалась земля, откуда приехали в этот город твои папа и мама?
   Мальчик пожал плечами.
   -- Тепманора, Коорэ. Прежде она звалась Тепманорой... Это страна, в которой растут белоствольные деревья. Страна, где покрытые серебристыми кедрами Белые Горы спускаются к бескрайним равнинам на много-много тысяч шагов во все стороны света... Страна, одним воздухом которой, кажется, можно было напиться допьяна... Теперь она тоже другая, совсем другая. Теперь город твоей мамы очень похож на этот город, на Ростов... Да и на множество других городов похож он. Все не так, как прежде. Все переменилось... Теперь кости громадных мохнатых зверей, что когда-то вытаптывали траву на северных лугах материка Рэйсатру, находят в вечной мерзлоте...
   -- Это сказка? - полюбопытствовал Саша, пальчиком гоняя по земле неведомую букашку.
   Дмитрий мрачно кивнул:
   -- Теперь - наверное, да... Все сбылось: они, твои родители, бежали из моей земли, гонимые всеми... И если сбылось это, должно сбыться и всё остальное.
   И вдруг, вскочив на ноги и стиснув кулаки, он что есть сил, до хрипа, заорал в белесое, похожее на бельма слепца, небо:
   -- Если сбылось это, должно сбыться и всё остальное! Слышишь, ты! Как тебя там?! Всё должно сбыться, всё, сказанное ори на языке ори и в присутствии ори!..
   Саша еще не знал, что человек, поначалу кричащий мужским голосом, а потом визгливо хохочущий женским, считается безумным. Что ж, юной душе Коорэ предстоит еще многое узнать, как узнало сердце, неуемное сердце Коорэ - мужчина, которого Саша не помнил, который держал его, младенца, на руках и который жил теперь далеко-далеко, в чужестранном городе под названием Мюнхен. И неизвестно, доведется ли им, частичкам одного целого, когда-нибудь вновь повстречать друг друга в этой жизни...
  

* * *

  
   Рената открыла глаза. Это был не сон. Это было какое-то странное забытье. Она лежала на своей постели, сложив на груди руки и вытянувшись, словно покойница. Она и чувствовала себя неживой. Не мертвой, нет. Мертвое -- это бывшее живое, одушевленное... А внутри Ренаты был вакуум, абсолютная пустота, где нет понятия времени, где не бывает ни холодного, ни горячего, потому что некому чувствовать, думать, любить, ненавидеть, страдать, жить. Некому даже умирать. Изначальное. А Изначальное страшно тем, что никто не в силах познать его. Это как черный туман, подкрадывающийся к горам: вот здесь еще трепещет озаренная солнцем жизнь, все ясно и очевидно - а там, за перевалом, нет ничего. И в то же время оно, это ничто, есть. Такое, что не объять его ни разумом, ни чувствами...
   И вот мигнула звездочка. Замерла. А затем, взорвавшись с оглушительным грохотом, осветила всё.
   И народился новый мир.
   -- Я говорю это тебе, пришедшая после меня... Мы говорим это всем, кто придет после и после нас... Мы говорим языком звезд со всеми, кто желает нас услышать. Подними голову и взгляни на водный небосвод, прислушайся к шепоту вселенной, оторвись от своей реальности хоть на мгновение... Ты услышала меня, "куарт"?
   Рената вскочила. Она услышала говорившую, и это был ее собственный голос.
   Она вспомнила, кем должна быть, вспомнила, как, однажды проиграв Разрушителю, всегда бывшему ее частью, тем самым привела его на эту землю - отдельно от себя. Холодная Ормона своим появлением обязана ей, Ренате-Танрэй, хранителю души. В тот момент, когда треснул берег под ногами Попутчицы Ала, и рваная рана планеты поглотила тело Танрэй, топя его в огненной реке, сущность разделилась. Родилась Смерть. Родился страх Смерти.
   Рената вспомнила, как на протяжении многих сотен лет, перерождаясь и перерождаясь, пыталась она послать самой себе в будущее хоть какую-нибудь весточку, дабы удержать непостоянную память. Так же, как и их с Алом сын, созидатель и целитель, одержимый единственной целью - отыскать ее и Ала - разбрасывал по Земле ключи к сердцу Прошлого. Циклопические башни, островерхие рукотворные горы, гигантские статуи или просто груды камней... Увековечивая приметы своего времени, Коорэ искал верный способ достучаться до "куарт" отца и матери, равно как и до "куарт" других людей. Но к этому "ключу" нужен был другой, третий, сотый... И Знания утрачивались в веках, забываемые даже самим созидателем.
   Однако не ведает смерти Слово. Рената знала теперь автора таинственной песни, некогда упомянутой телохранителем Сашей -- песни о заре на Оритане.
   И еще. Отныне Рената знала ее полностью.
   Ибо автором стихов была она сама, та, чьи лицо и голос, цвет кожи и волос, Танрэй, нынешняя Танрэй, так долго не могла воскресить в своей памяти... Саша был прав: она искала слишком далеко.
   Растворив окно той квартиры, куда однажды привел ее Андрей, этот юноша Фирэ, олицетворенное сердце их с Алом тринадцатого ученика, женщина набрала в грудь тяжелого предгрозового воздуха и, когда от краешка ее губ к подбородку потекла струйка - горькая, будто полынный настой - Рената зашептала:
   -- Заря, свет которой заливал округлые стены белоснежных зданий Оритана, была свежа и нежна, словно румянец на щеке младенца. И...
  

ВТОРАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. ДЕНЬ ПОСЛЕДНИЙ. ЕГИПЕТ

  
   ...Влад вздрогнул. В Гизе была еще глубокая ночь, а душный Каир плавился вдалеке огнями своих улиц.
   Фигура одинокого путника, невесть как очутившегося на песчаном плато близ центральной из трех пирамид, казалась жалкой и маленькой рядом с лежащим каменным изваянием. Безмолвное свидание человека и зверя прервалось. Теперь оба они пытались заглянуть за горизонт.
   И, возможно, бродягам смрадных каирских трущоб, случайно посмотревшим в то же самое время на небо, лишь почудилось, что одна из звездочек неровно затрепетала, то вспыхивая сильнее, то вдруг замирая в неподвижности. Невдомек было нищим арабам, что это пульсирует Регул - сердце небесного Льва.
   "Тринадцатый... Самый отчаянный и противоречивый, самый яркий и непокорный... Такой же, каким был и я вечность назад - для своего Учителя", -- с тихой и светлой грустью прошептал Паском в атмереро, покуда воплощенной в теле молодого русского мужчины, приехавшего в Египет с последней своей миссией...
   Сфинкс глядел вдаль, а Учитель любовался душой своего тринадцатого Ученика.
   "Она вспомнила, Паском! - ответила атмереро, чутко прислушиваясь к происходящему в Ростау, своей извечной обители. - Попутчица вспомнила, но я не знаю, правильно ли она распорядится теперь своей Смертью..."
   "Слушай свое Сердце, мальчик! Оно никогда не подводило тебя. Вы всегда узнавали друг друга, так верь ему, что бы оно ни сделало для Попутчицы и каким бы жестоким ни выглядел его поступок"...
   Песок глухо скрипнул под ногами: Влад медленно развернулся и слегка приподнял руки, не то намереваясь защититься, не то призывая к себе неведомые силы. Его сердце сейчас трепетало не меньше, чем сердце Учителя.
   Он ощутил приближение, однако не оглянулся. Все должно быть так, как должно быть. Так, как было предначертано. И немым свидетелем пророчества, произнесенного ори в присутствии ори и на языке ори, был меч, который передавался из поколения в поколение от отца - сыну. Меч, некогда заклятый. Меч, которому ныне суждено было рассечь дьявольски запутанный узел...
  

ВТОРАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. РОСТОВ-НА-ДОНУ

  
   -- Дима, ты, што ль?! - дачная соседка Аксеновых приставила руку ко лбу и прищурилась от бьющего в глаза неумолимого солнца.
   Аксенов молча кивнул и раскрыл калитку перед пригорюнившимся Сашей. Мальчик понуро ступил на щебенку, обогнул машину Дмитрия, а затем побежал в дом. Губы его тряслись от обиды, но он не желал выказывать слез перед своим спутником.
   Соседка подошла к низенькой ограде между участками и громким шепотом осведомилась:
   -- Андрейка-племяш?
   Дмитрий покачал головой. Женщина не отставала:
   -- Я и смотрю: Дюша постарше должен быть. Твой?
   Он неопределенно улыбнулся. Соседка помахала рукой, отгоняя одуревших от жары мух и ос:
   -- Духота! Ведь такая рань - а дышать прямо нечем... Когда уж дождь будет - жду не дождусь! Все в саду посохло... Ирине-то полегче стало?
   Ему пришлось остановиться. Окинув навязчивую собеседницу тяжелым взглядом, он медленно взглянул на часы. Соседка изменилась в лице. Черные равнодушные глаза Дмитрия просверлили ее насквозь.
   -- Стало, -- с леностью в голосе ответил он. - Двенадцать минут как стало...
   Женщина отпрянула, и Аксенов ушел в дом.
   -- Бесноватый какой-то... -- прошептала она и по дороге обратно машинально выдернула с грядки несколько стеблей сорняков.
   Ей почудилось, будто что-то необъяснимое и оттого жуткое коснулось затылка и спины, когда посмотрел на нее сосед. Мгновенно прихлынули воспоминания обо всех смертях и похоронах, которые пришлось пережить с самого детства. И в стоячем, затхлом воздухе, который не могла освежить даже близкая река, женщина почуяла запах тлена.
   Собирающиеся над западным берегом свинцовые тучи обещали грозу. Но так было уже несколько раз за последнюю неделю: становилось пасмурно, дул горячий ветер, но он приносил с собой лишь еще большую жару, а буря обходила город стороной...
   ...Ни Саше, ни Дмитрию есть не хотелось. Оба молчали. Аксенову казалось, что не четырехлетний мальчик, а взрослый человек сидит сейчас рядом с ним.
   -- Идем к реке? - предложил Дмитрий.
   Саша обреченно поднялся. Любой ребенок на его месте сейчас начал бы хныкать и проситься домой.
   Они выбрали другую дорогу. Здесь были глухие места, многие годы зараставшие кустарником. Саша озирался, удивляясь обилию сухостоя. Это был настоящий сказочный лес. Казалось, еще шаг - и из-за пыльных крон выглянет частокол с человеческими черепами...
   И мальчик будто врос в землю, когда перед ними возникло старое тутовое дерево. На тутовнике уже давно не было ни листвы, ни, тем более, ягод. Даже мохнатым гусеницам шелкопряда нечем было поживиться на его хрупких пыльных ветках. Но деревом завладели совсем другие насекомые. Сотни их личинок, мелких белых червячков, висели в вязкой паутине большого дупла.
   Как зачарованный, Саша смотрел на них, и какие-то смутные образы, почти неуловимые отголоски странной памяти зародились (или воскресли?) в его душе.
   Внезапно личинки - все, одновременно, будто по команде - вздрогнули и задергались. Это длилось несколько секунд, потом они замерли. А через минуту все повторилось, подвластное какому-то гадкому ритму.
   Саша поневоле ухватился за руку Дмитрия. Аксенов похолодел. Тошнота подкатила к горлу. Он выдернул кисть из цепких детских пальчиков и, покинув напуганного малыша, бросился к сухому стволу. Лишь бы Саша не стал свидетелем того, что сейчас произойдет!..
   -- Ормо... -- слетело с языка недосказанное имя, но тут же темная пена хлестнула у Дмитрия изо рта.
   А сердце мальчика обволокло теплом. Где-то рядом теперь была мама, и ее присутствие грело, словно солнышко. Саша почувствовал себя маленьким-маленьким, засыпающим на ее ласковых руках...
   Личинки дернулись не в ритм. Что-то нарушило их жизнь. Движения гусениц теперь больше походили на предсмертные конвульсии. Так извивается червяк на раскаленных камнях.
   -- Дядя Дима!
   Дмитрий с трудом оторвал тяжелый лоб от осыпающейся коры мертвого тутовника. В глазах Аксенова необычайным образом соединились тоска и радость освобождения.
   -- Что, сэр Алексашка? - заставил себя пошутить молодой человек и поднялся с колен.
   -- А скажи, если я кому-то что-то дал на время и позабыл об этом, а затем вспомнил и попросил вернуть - я прав?
   -- Безусловно.
   -- Ты сам произнес это, Сетен, -- улыбнулся мальчик, и это была улыбка взрослой женщины.
   Аксенову захотелось что есть сил закричать, завопить от радости в раскаленные небеса. Глухо зарокотал гром над рекой. А Саша продолжал говорить, наслаждаясь звучанием своего звонкого и нежного голоса, взахлеб, счастливо, но уже на языке, который был способен понять лишь тот, чье имя было названо им напоследок. И заструились, помчались горным ручейком стихи забытого народа:
   -- Заря, свет которой заливал округлые стены белоснежных зданий Оритана, была свежа и нежна, словно румянец на щеке младенца. И заря эта -- идеальное дитя Природы -- сама словно любовалась великим Городом, созданным в гармонии со всей Вселенной. Что на небе, то и на земле. Заря объединит тех, кто жил прежде, с теми, кто придет позднее. Зарей начинается все, закатом заканчивается. Но будет новый день, и, глядя на новую зарю, вчерашнее вспомнят многие. Это послание в "завтра", его получат все, не помня своих лиц, голосов, цвета кожи, давно угасших помыслов. Да будет так, покуда светят звезды!..
   Дмитрий нежно погладил мертвый ствол дерева и посмотрел в лицо мальчика:
   -- Однажды ты сохранила жизнь Коорэ, сестренка, теперь и он сохранил тебя. Вернется то, что было отнято, ибо ты вспомнила, наш златовласый душехранитель. А остальную часть ученику не нужно видеть. Уходи, Коорэ!
   Саша развернулся и вприпрыжку побежал к пристани, куда как раз подходил большой пассажирский катер. Спустя двадцать минут судно проплывет под "быками" моста, похожими на зубы крокодила, цедившего воду реки. Мальчик уже не увидит, как над островом мелькнет сверкающее змеиное тело, как ослепительная вспышка поразит сухое дерево.
   Расколотый надвое, загоревшийся, громадный ствол медленно рухнет вниз, а из разорванных туч сплошной стеной вырвется ливень, пожирая огонь.
   И лишь неровный, расщепленный пень высотой в Сашин рост останется стоять. Старый трухлявый пень, как и было предречено.
   -- Ты сама нам это предсказала, Ормона... -- мрачно глядя на гнилые дымящиеся опилки, пробормочет Тессетен.
  

* * *

  
   Ормона успела увидеть только извивающиеся ультрамариновые спирали возмущенного Перекрестка иного мира. Она ощущала себя обездвиженной, закованной в ствол мертвого дерева. Возглас ярости вырвался из груди изгнанного Разрушителя. Она так привыкла жить в слиянии с тем, кто давал ей столько сил, кто оберегал ее от остальных, а остальных - от нее...
   -- Сетен! - закричала моэнарториито, ища выход. - Сетен! Я ненавижу тебя! Как ты посмел бросить меня?! Попутчики не расстаются!
   Ответом ей было урчание надвигающейся грозы. Подступало что-то неминуемое. И это пугало даже Разрушителя, так давно лелеявшего идею о возвращении Изначального "ничто"...
   -- Сетен! Пусти меня назад! Мы прошли с тобой столько, сколько не выдержит ни металл, ни бумага - рассыплется в прах! Все бренно, кроме нашего единения! Пусти меня, возьми в свое сердце! Я не желаю оставаться здесь!
   "Ты сама нам это предсказала, Ормона!"
   Она бессильно завопила, пытаясь раздвинуть пределы своей неожиданной тюрьмы. Сколько раз она попадала в плен! Да хотя бы в их последней битве -- битве под Сеистаном... Нет, не тогда... Позже... После той жизни... Атмереро явилась в их с Тессетеном дворец за несколько минут до смерти тела полководца, выстроившего громадную империю на Востоке материка Рэйсатру.
   -- Я знаю... -- молвил Теймер-ленг, хромой хан Тамерлан. - Что в руках твоих, Са?
   Закутанная в черное покрывало, атмереро поставила перед его одром огромную синюю вазу, сделанную пакистанскими умельцами-стеклодувами.
   -- Не желаю! - ответил властелин мира. - Не желаю! Пусть лучше вечная смерть, небытие!
   Но забормотала атмереро, отнимая душу у Теймер-ленга, душу, выкованную из сочетавшихся браком Воли и Смерти. Забормотала и поместила в гигантский синий сосуд с прозрачными стенками. И почернело стекло сосуда...
   С тех пор полководец и Смерть влияли на мир лишь из Ростау. Атмереро искала проклятых Ала и Танрэй, искала, находила и теряла. Искала, находила и теряла, ибо еще не пришел срок, предсказанный Ормоной в Кула-Ори много тысяч лет назад...
   А пакистанский кувшин сменил множество владельцев, удивляя их необычайно черным цветом своего стекла. Никто не бросал его на самое дно самого глубокого моря. Никто не вынимал его оттуда, не тер, не открывал крышку и не выпускал на свет услужливого джинна. Да и самой крышки, самого джинна как таковых не существовало. Кувшин жил своей жизнью, а союз тех, кто был заточен в его недрах, влиял на умы людей, не ведавших, что, трогая холодные и гладкие стенки сосуда, прикасаются к чьей-то тюрьме.
   Черная ваза жила и при дворе французских королей, и в Германии. За сто три года до приведения в действие пророчества двух ори ваза попала в Россию. Ее привезла с собой в качестве приданого девица Алиса, готовясь принять православие, получить русское имя Александра и обвенчаться с престолонаследником, красавцем Николаем, носившим звучную фамилию "Романов".
   Что было дальше? Трудно ли догадаться, имея хотя бы минимальные познания в истории огненно-кровавого ХХ века и элементарные способности к дедукции?
   Ваза продолжала свой путь, переходя в этой странной эстафете из рук в руки. Убийцы семьи Николая, убийцы убийц Николая, потомки и последователи всех этих убийц...
   Но даже щепку прибивает волною к берегу. И однажды неловкие руки подростка выронили роковой сосуд...
   -- ...Сетен!
   Вот в чем разница: Ормона никогда не оставалась одна! Никогда - как и ее извечная соперница, Танрэй.
   А теперь они в равных условиях. Что ждет их обеих?..
   Ормона закричала от боли. Вот оно! Судьба заставила ее почувствовать то, что чувствовала Танрэй за мгновение до удара молнии на вершине скалы, еще не успевшей стать Белым Зверем Пустыни...
   Вспыхнуло и развалилось пополам трухлявое дерево, сожранное мерзкими гусеницами. На месте его остался лишь корявый пень.
   "Ты сама нам это предсказала, Ормона!"
   -- Я ненавижу вас всех!
   И ее выдернуло в неизведанное пространство...
  

* * *

  
   Черное, почти ночное небо в беспрерывном грохоте изрыгало слепящие серебристые копья молний. Ливень сек ледяными плетьми людей, которые неподвижно стояли на скалах в пространстве Ростау и ждали, глядя вниз, на плато.
   Их было тринадцать. Фирэ находился среди них и видел отныне всё, и всё понимал отныне.
   А пять человек внизу начали завершающий Поединок.
   Ужасная, с горящими во тьме глазами, Ормона вновь наносит упреждающий удар. Но ни словом, ни действием не отвечают ей мужчины - высокий черноволосый красавец-ори; широкоплечий косматый северянин, чьи мокрые волосы густо залепили суровое лицо - так, что не различить его черт; укрытый черным плащом с капюшоном незнакомец. Пропитанный дождем плащ хлопает полами, словно крылья гигантской птицы, однако не угадаешь под ним фигуры человека...
   Поединок есть Поединок. Один на один. Древний закон.
   Маленькая, беззащитная женщина в синей накидке сияет, будто капля солнца в ультрамариновом омуте морских вод. И хочется Фирэ побежать к ней, хочется помочь, подсказать. Он уже понял, что...
   Танрэй улыбнулась. Она раскинула руки и приняла удар в себя. В черном вихре закружило Ормону, тело "змеи", вливаясь в Танрэй, потянуло этот вихрь вслед за собой. Все ближе и ближе заклятые враги.
   Ормона в изумлении ощутила, как меняется ее суть. Она переставала быть собой...
   И сбросил с головы свой капюшон загадочный незнакомец в черном плаще.
   Смерч поглотил Танрэй. Расступились тучи. Все смотрели в небо, на Радугу.
   Все так же раскинув руки, под семицветной аркой стояла женщина. Это была Танрэй. Танрэй, которую помнил "куарт" Коорэ-Фирэ, их с Алом ученик и велением судьбы - сын. Танрэй, обладающая несметной силой. Танрэй, готовая к Восхождению.
   Ибо Смерть - лишь продолжение Жизни. Таков вселенский закон, и нет смысла нарушать его. Наказание завершено, былая вина душехранителя искуплена...
  

* * *

  
   ...Птица подняла полотнища крыльев над головой. Вместо сверкающих перьев в небо потянулись человеческие руки. Рукава раздвинулись, открывая спрятанную под капюшоном голову. Ветер трепал легкие черные одежды Ал-Анпа.
   Аколит верховного жреца мягко прыгнул на плиты - словно сильный разыгравшийся зверь. Коснулся рукой камня, оттолкнулся, выпрямился и положил живую, человеческую ладонь на рукоять своего меча.
   Танрэй бросилась к нему, и он, рассмеявшись, поймал ее в свои объятья.

Жрица скинула капюшон с его головы...

   -- Атмереро! - воскликнула она. - Саша! Ал! Ты - настоящий! Ты... ты...
   Ослепительный луч солнца обнимал обоих - тонкую прекрасную женщину и высокого сероглазого мужчину с длинными, рассыпавшимися по плечам пепельно-русыми волосами.
   -- Я так ждала тебя!
  

* * *

  
   Было или не было? Что изменит ответ на этот вопрос? Какой прок от того, что теперь мы знаем, кого увидела тогда (и никогда) в гелиопольском храме Нефернептет, жрица Бену? Жрица, принявшая обет молчания...
   Вся суть в том, что сейчас она получила право говорить. Вся суть в том, что ныне она поворачивается к своим спутникам - черноглазому ори, косматому северянину и незнакомцу, объединившему черты обеих аллийских рас. А, повернувшись, говорит голосом, исполненным властности и царского величия:
   -- Я жду тебя!
   И фраза ее обращена ко всем троим, словно к одному. И каждый видит в ней свое: черноглазый ори - трепетную и любящую спутницу, северянин - бесстрашную воительницу, а длинноволосый незнакомец в черном плаще - свою настоящую Танрэй, Танэ-Ра, Попутчицу, предназначенную судьбой. Душехранителя, искупившего былую вину...
  

ВТОРАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. ЕГИПЕТ

  
   Тогда с запада к статуе Белого Зверя Пустыни приблизился статный мужчина с гордо посаженной красивой головой. Влад узнал в нем Николая. Слабо улыбнувшись, Ромальцев опустил глаза.
   С востока, немного прихрамывая, шел Тессетен, и закованную в вороненые доспехи мощную фигуру вечного воина окутывал развевающийся черный плащ.
   Трое плечом к плечу встали перед полульвом-получеловеком. А взгляд каменного изваяния по-прежнему стремился узреть что-то за предрассветным горизонтом.
   Свет зари нетерпеливо побежал по пустыне.
   Золотистый тур бил копытом слежавшийся песок и хлестал себя хвостом по крутым бокам. Молча, слегка нахмурившись, глядел в землю мужчина, а слева от него, часто дыша от жары, сидел старый серебристо-седой волк.
   Лик изуродованного Сфинкса засиял.
   Слились воедино бык, зверь и человек, а на том самом месте, где вспыхнул солнечный луч, объявший три сущности одного "куарт", остался стоять мужчина. Его узнали бы многие: еще четыре года назад он был жив, он действовал в соответствии с предсказанием, он смеялся от радости и стонал от боли. От того себя он отличался лишь одним - длинными волосами, перехваченными на лбу темной повязкой. Это был Ал. Ибо лишь атмереро дано избирать верный облик...
   Рассмеялся огромный каменный лев.
   Прямо над учеником - отныне истинным - разлилась в небе Радуга. Ибо не все истолковано в древних легендах в соответствии с истиной. Смех Сфинкса - не финал времен. Освобождение - не есть свобода. Освобождение - лишь заря грядущего дня.
   Былая вина сердца, души и рассудка искуплена, наказание завершено...
  

ВТОРАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. РОСТОВ-НА-ДОНУ

  
   Ася распахнула дверь. Через порог ей навстречу шагнул Влад, и знакомая, девически застенчивая улыбка великана-Горца озаряла его лицо. Ася ойкнула и прижала ладонь к губам: Влад насквозь промок под буйным ливнем, что несколько часов назад разразился над городом и никак не желал прекращаться.
   -- Ты не представляешь, что там делается, Незабудка! - с мальчишеской радостью воскликнул Ромальцев.
   Его синие глаза сияли, как много лет назад. И не Влада, а Хусейна видела перед собой Незабудка-Ася.
   -- Я знаю, знаю! Я смотрю в окно! - почти кричала она, дабы он услышал ее в беспрерывных раскатах грома, завывании ветра и шуме дождя. - Это реки, это не дороги! Как ты добрался до меня?
   -- Не спрашивай, -- он притянул ее к себе, и они долго смотрели сквозь оконное стекло тот грандиозный спектакль, который по прихоти своей разыгрывала над Ростовом непредсказуемая природа.
  

* * *

  
   -- Марго? Алле! Алле! Рита, ты? Ничего не слышно, все грохочет!
   -- Да я это, я! Дима?
   -- Да! Черт, тут такая гроза! Рита, у меня печальная новость...
   -- Сестра?..
   -- Да. Но я уверен, что теперь ей гораздо лучше.
   -- Мне приехать?
   -- Ну... знаешь, я был бы рад тебе.
   -- Я еду.
   -- Выгляни в окно... Видишь?
   -- Ты сумасшедший! У тебя заглохнет мотор! Тут же море!
   -- Спускайся!
  

ПЕРЕКРЕСТОК ВСЕХ РЕАЛЬНОСТЕЙ

  
   Литые мышцы загорелого тела Инпу напряглись подобно тетиве его позолоченного лука. И, освобожденная, стрела покидает свое ложе, несется вперед и вниз, навстречу неизвестности.
   Освобождение не есть свобода, как и гордость не является гордыней...
   Силуэт стрелка, неподкупного судьи Дуата, растворяется в косматой туче, застрявшей средь ветвей деревьев на вершине холма.
   А над Перекрестком переливается Радуга.
   У самого края обрыва стоит человек. Обычный - из плоти и крови. Такой же, как миллиарды других.
   В его глазах цвета сумеречного неба отражается весь мир. В его волосах, длинных, серебрящихся, будто пушистая хвоя старого кедра, поблескивают капельки росы. Влага дрожит и на длинных темных ресницах, и не понять - память ли это, которую оставил по себе недавний дождь, или же слезы, пролившиеся впервые за долгие тысячелетия. Лицо его - чистое, открытое, с верными чертами - совершенно спокойно. Именно это лицо увидела онемевшая Попутчица, сбросив капюшон с головы аколита Верховного Жреца в храме Бену. Это было так давно. Да и было ли?
   И пока летит стрела, Странник вспоминает пройденные дороги...
   Поначалу его жизнью руководило гневливое сердце. Немало ошибок совершил блуждающий впотьмах аллиец. Но была заслуженная кара, и было искупление. Имя преступника Тассатио запомнили только легенды. Пришедший вновь на эту - уже не чужую - землю "куарт" мятежного аллийца звался отныне Алэ, Горящий. И дух возобладал в его существе. Отдалившись от мира, совсем позабыв о своей плоти и Природе, породившей его, Алэ впал в другую крайность. Тассатио нашел Попутчицу и потерял, Алэ же не спешил искать ее, ведомый горней душой. Когда Учитель, Паском, сам еще столь же молодой, как и нынешний Ал, отыскал своего тринадцатого ученика, он воззвал к разуму Алэ. Однако ученик оказался строптив. Не раз он оказывался виновным в смертях Учителя, не раз погибал сам, прежде чем успокоились качающиеся весы, прежде чем пришли в согласие рассудок и воля. Словно его отражение, предназначенная Алу Попутчица тоже изменилась. Исчез страх смерти в сердце ее, закончились метания. Они нашли друг друга и уже без помех, рука об руку, продвигались к Восхождению...
   А потом...
   Когда случается страшное, многие нестойкие ломаются. Пришло испытание, и Ал с Танрэй не выдержали его.
   Воспротивилось сердце судьбе. Поддалось животному велению инстинкта, заставив отца броситься на выручку гибнущему взрослому сыну-ученику, Коорэ, хоть протестовал разум, понимающий, что не спасти юношу, хоть уговаривала душа не вмешиваться в чужой Путь, а завершать свой. Не имеет права Учитель влиять на уготованное Ученику. Но редко, очень редко бывает ученик родным чадом наставника, и Алу выпал этот роковой жребий. Его собственная судьба отныне стала исключением из всех известных людям правил.
   Ал не спас последнего ученика, погиб сам и погубил Атембизе, своего двенадцатого. Когда Учитель становится виновен в смерти последователей, он теряет право зваться Учителем. Незыблем закон, сурово наказание. Труднее всего было отныне смутьяну - сердцу. По заслугам получило оно. Не ушли от расплаты и рассудок с душой, ибо не смогли устоять в той отчаянной схватке. А жизнь, убоявшаяся смерти, вступила с нею в Поединок и проиграла.
   Страшный, не поддающийся земным объяснениям раскол случился в некогда целостном существе. Подобное произошло со многими, но безнадежное "дробление" постигло лишь Ала и его Попутчицу...
   ..."Как так? -- спросите вы и добавите: -- Так не бывает!" Но не спешите! Неужто ни разу в жизни своей вам не приходилось слышать невнятный голос, отговаривающий вас от какого-либо поступка либо, наоборот - призывающий к какому-то действию? Неужели никогда не ругали вы себя за глупость, совершенную в порыве влюбленности или великодушия? Разве не корили себя же за то, что не послушали голос? Разве не завидовали тому идиоту, который наделал массу ошибок во имя любви, а вам, разумному и осмотрительному, это не удалось? И не убеждайте самого себя, что не было такого момента, когда, взглянув в зеркало, вы не думали о том, что пройдет несколько лет - и это юное лицо покроется морщинами, а затем и вовсе придет Разрушитель, неся с собой неизвестность. Не хитрите со своим разумом, утверждая, что никогда не ёкало ваше сердце при мысли о смерти или что мыслей таких не рождалось в вашем мозгу.
   Если же все это вам незнакомо, то либо вы уже на ступени Восхождения и позабыли, что такое раскол, либо вашему разуму снова удалось самообмануться и посеять зерно сомнения в очевидном...
   ...Но вернемся все же к тому, кого можно считать одним из нас. А, собственно, чем он от нас отличается, этот Ал? И что такого необычного в его Попутчице? Кто знает - может, и нас караулит похожая судьба, да мы, увлеченные круговоротом повседневности, и не подозреваем о существовании Ростау, Радуги, не помним знаний аллийцев, не видим разбросанных под нашим носом ключей к прошлому?
   Паском, который взошел задолго до Потрясения, сознательно длил свое земное существование, желая помочь несчастному ученику и его последователям. Его попытки оказались бесплодными.
   Вал вращался, перемалывая время. И когда хаос, казалось, достиг апогея, когда Изначальное уже дохнуло ледяным ветром на разбредшихся странников, свершилось предсказание смерти и сердца.
   Был дан шанс. Единственный -- за много тысячелетий.
   Словно согнанные к Перекрестку, ослепшие и оглохшие люди замысловатыми путями шли друг к другу, встречались, даже не подозревая, что происходит и кто есть кто. Память была доступна лишь одному, и только он имел облик настоящего Ала. Звали его похоже - Александр, Саша...
   Почуяв невнятный сигнал, атмереро, меняя судьбу своего очередного воплощения, бросилась "подбирать" учеников. Сколько их было в его короткой, тридцатидвухлетней жизни! Священник Саймон Григ... Поклонник нетрадиционной медицины Эльдар Тарамов - человек с внешностью майя... Верный телохранитель Ренаты Артур Серпиных - в прошлом Дрэян, брат Фирэ, влюбленный в Ормону... Дарья Лаврова, настоящая Попутчица "куарт" Дрэяна-Артура, телохранительница Ренаты, погибшая в новосибирской квартире Саши... Беглый заключенный Гарик (и где-то носит его по сей день лихая судьба?)... Сам Александр Сокольников, покойный отец Ренаты... Андрей Серапионов, он же Фирэ... Роман Комаров, встретивший смерть в чеченском плену... Хусейн Усманов, "куарт" благородного Атембизе... Кто-то ныне жив, кто-то - нет...
   Этот мало кому известный Саша мог стать талантливым актером, но упустил бы главное. И в итоге он стал хранителем тела для той, которая была хранителем души - для Ренаты-Танрэй. Их бег начался, в согласии с проклятьем, в Краю Деревьев с Белыми Стволами. По пути верный страж все еще подхватывал и тянул вперед своих учеников. Он рвался в неизвестность, и никто не ведал, чем увенчается их с Попутчицей путешествие. Он чуял перед собой лишь зыбкую близость цели...
   Сорок дней было отпущено ему. И не только ему.
   Сердце, коэразиоре, Тессетен, все это время обездвиженное под гнетом смерти, получило короткую свободу и вырвалось в материальную реальность из мира грез. Воплотившись, как это не раз бывало и прежде, в перепуганном подростке, чувственная, мятежная ипостась Ала привела к себе одного из своих учеников. Сердцу нужно было дать знать душе, что оно рядом, что вступило в игру и знает правила. Все осложнялось присутствием смерти, которая не властна была ни над волей, ни над духом. Испокон веков целью Разрушителя был разум, а разум олицетворял собой бывший муж Ренаты, красавец Николай Гроссман, так похожий на Ала, первого правителя страны Ин.
   Но истекал срок. Телохранитель, верный страж, ценой своего воплощения, невзирая на боль, ужас перед гибелью материальной оболочки, на тоску вынужденного расставания с любимой, заслужил для своих "хозяев" право на существование. Но что за существование было у Ренаты и Николая без него! Атмереро ждала момента, спрятавшись в новом, только сотворяющемся вместилище. В теле, еще не имеющем, вопреки всем законам мироздания, души и питаемом лишь энергией своего сердца...
   Впрочем, не пора ли уже забыть о законах? В сумбуре постоянного бегства не могло быть ничего упорядоченного, основательного, нерушимого...
   Сердце и душа тринадцатого ученика, Коорэ... Да, это заслуживало бы отдельной истории, не будь история его отца и Учителя столь запутана и неясна. В "грубом" мире люди, олицетворявшие сердце и душу расколовшегося "куарт" Коорэ, будучи ровесниками, никогда не встречались. Более того: заочно они могли бы стать лютыми неприятелями, но, к счастью, даже не подозревали о существовании друг друга. Один из них, носивший имя Андрей, сжигал себя, переполненный силой. Второй, названный Владиславом, чувствуя свою ущербность, загнивал на корню, разрушался и бредил идеей самоуничтожения. И суицид почти состоялся - в тот момент, когда отец и сын наконец обменялись оболочками.
   Сила души не позволила сгинуть тонущему телу. Для того, кто звался Владеющим Славой, началась новая, подчас удивляющая прежних его знакомых, жизнь. А для атмереро Ала это был не более чем очередной виток существования - без потери памяти, без утраты накопленного тысячелетиями опыта. Память неподвластной тлену души - вот мечта всех философов мира, бредивших реинкарнациями, загробной жизнью, эликсиром бессмертия...
   На последнем отрезке он успел "подхватить" еще двух своих учеников, коим суждено было умереть в ближайшее время. Романа и Хусейна. Учитель не мог позволить им потеряться вновь. Ни единого лишнего движения не делал он, выполняя свою миссию. С точностью, которую принято называть "филигранной", душа сводила все и вся в единый центр, а в "тонкой" вселенной сердце нанизывало бусинки реальностей на ниточку, ставшую осью...
   Именно Ишвар-Атембизе, двенадцатый ученик, и унаследовал оболочку, оставленную Учителем пред ликом каменного Сфинкса. Лишь Паском, явившийся, как и обещал, на эту землю спустя многие века и принявший облик старика-аксакала, знал все, что делает душа. Да, это был чужой Путь. Но он так походил на Путь самого кулаптра!..
   А тем временем и разум вновь постигал уже когда-то пройденное и давно позабытое. Недолог век рассудка. Но Паском не ошибся, когда, лежа на шкуре буйвола в повозке, предрек: "Разум однажды скажет свое последнее слово, тысячу раз до этого сломавшись и умерев". Трудно, почти невозможно любить и предчувствовать умом. Но в том-то и заключалась суть кары для Ала, чтобы сердце его научилось размышлять и терпеть, душа и разум - трепетать от любви, тело - помнить прошлое, говорить, не пользуясь словами, и без тени страха принимать неизбежность смерти.
   Оставалось лишь дождаться тринадцатого ученика, всецело отдавшегося службе Разрушителю. И бдительность знающей все или почти все Ормоны притупилась. Она целилась в душу Коорэ, уверенная в покорной верности его сердца... Тогда-то Фирэ и был освобожден хромоногим полководцем. Ведь он выпросил у своей вечной супруги маленькую уступку, разрешения сделать так, как захочется ему. И даже не скрывал, что его пожелание будет связано с Коорэ и с Танрэй...
   ...Теперь Ал знал: там, вдали от Перекрестка, если миновать аркаду реальностей, за колоннами храма его ждут ученики. Все тринадцать, собравшихся в Ростау, вспомнивших, готовых встретить Учителя или стать свидетелями его Восхождения. И Попутчица, готовая к его решению...
   Что он чувствует сейчас? Ал и сам не может понять. Все происходило и происходит словно не с ним. Нет восторга, нет упоения. Спокойно, как будто ничего другого и не могло случиться. Обыкновенно, точно Ал подвергался такому ритуалу едва ли не каждый день. Лишь усталость, непомерная усталость напоминает ему, что все это не сон. Он получил то, чего жаждал, лишь тогда, когда перестал жаждать. Получил и принял как должное...
   У него появился выбор: "взойти", подобно Паскому - то есть, возвращаясь сюда и не в силах окончательно забыть жестокий мир планеты под названием Земля, либо оторваться, стать чистым сознанием, переместиться дальше и, отдыхая от прошлого, спокойно ждать прихода своих учеников. Ал не ведал, что там, за горизонтом. Быть может, все изменится настолько, что он перестанет быть Алом и чего-то ждать. Это и тревожило, и приятно бодрило. Знать всё его неуемному сердцу было бы нестерпимо скучно.
   Он посмотрел напоследок на горы, на изумрудную реку под обрывом, на белоснежные шары зданий родного города, на Радугу. И выбрал. Кто знает, что именно - однако Ал выбрал.
   Легкая игривая улыбка скользнула по его губам...
   ...И летит, рассекая воздух, пылающая стрела Инпу...
  

ЛЕГЕНДА ОБ ОРИТАНЕ

  
   Велик и прекрасен был Оритан!
   Берега его, омываемые лазурным Южным Океаном, утопали в буйной зелени тропических лесов. Реки его, извилистые и полноводные, орошали благодатную землю. Горы его, стремящиеся к высокому небу, препятствием были для пронзительных ветров и стужи.
   Богат и славен был Оритан!
   Города его, белостенные, жемчужными ожерельями обвивали склоны холмов, спускаясь к плодородным равнинам. Поля его из года в год кормили жителей всей Земли. Легкие и стремительные корабли его, груженные зерном и тканями, покидали многочисленные порты и возвращались, привозя невиданные диковины заморских стран Севера.
   Щедр и вечен был Оритан!
   Гениальные созидатели рождались на землях его и творили жизнь. С их легкой руки возводились чудесные храмы столицы Оритана -- Эйсетти, в соответствии с их чертежами пламенели красным гранитом постройки города-порта -- Коорэалатаны. Сама заря улыбалась, целуя гладкие круглые щеки белоснежных домов-сфер, где жили, любили и процветали ори, народ Оритана. Из века в век помнили ори свои прежние воплощения, не теряя ни капли знаний своих былых жизней, и лишь мудрее становились они с каждым новым рождением. Их "куарт" был един и бессмертен, и не ведали они войн и распрей. Любили и уважали они другого как себя, жили в едином пульсе с матерью-Природой...
   Неуязвим был Оритан...
   ...до тех пор, пока в один несчастный день не пала с неба в Великий Океан громадная огненная змея. И содрогнулись материки. И разверзлась земля, исходя раскаленной кровью. И все изменилось безвозвратно...
   Сколько светлых умов погибло в те роковые часы! Никто не ведал срока, никто не ждал напасти, а и знай, ничего не мог бы изменить.
   Рождаясь вновь, преждевременно погибшие уже не могли вспомнить былых деяний своего "куарт". Портились люди с каждым новым воплощением, дробилась на части их душа. Так начались войны. Так на Оритан пришла лютая зима. Так Оритан стал Южным полюсом, а жителей его расшвыряло по всей планете.
   Те, кто еще что-то помнил о прошлом, несли крохи знаний, чтобы не погибла великая культура. Тысячелетиями то там, то здесь на земном шаре вспыхивали отголоски былой славы Оритана -- громадные храмы-пирамиды, мегалитические статуи, повторяющиеся у разных народов мира предания о сотворении мира, Потерянном Рае и коварной змее, которая лишила людей этого рая...
   Мы, посвященные потомки древних ори, называем себя Помнящими. Теперь мы ищем и находим уцелевших ори, готовых примкнуть к нам. Если ты чувствуешь в душе своей смутные отголоски неведомых воспоминаний, если ты ищешь Потерянный Рай, но не знаешь, в какие земли тебе плыть, эта легенда -- твоя, путник!
  
Да будет куарт твой един!
Пусть о тебе думают только хорошее!
Варо Оритан!
  
  
   ______________________________________________________________
  
ПРИМЕЧАНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ В ОСНОВНОЙ ТЕКСТ
  
   Нетеру -- девять верховных божеств Древнего Египта (греч. Эннеада, т.е., Девятка).
  
   Ка и Ба -- (две ипостаси души в веровании древних египтян). Ка -- одна из душ-сущностей человека. В "Текстах пирамид" Ка присуще только фараону и связано с идеей его божественного происхождения и могущества. В конце Древнего Царства складывается представление о Ка как о двойнике каждого человека, рождающегося вместе с ним и определяющего его судьбу. Ка изображается в виде человека, на голове которого находятся поднятые согнутые в локтях руки. Ба -- что-то вроде астрального тела человека, в некоторых работах по египтологии его изредка называют "сердцем" или "средоточием". Предполагалось что после того, как смертные оставили физическое тело, Ба (или сила жизни) оставалось около гробницы, чтобы наслаждаться подношениями мертвецкой, но иногда оно улетало подобно птице. При этом всегда имелась опасность, что Ба потеряется. Одна из целей бальзамирования тела должна была предложить Ба цельное тело, пристанище даже после смерти. Тело и душа могли время от времени объединяться для того, чтобы выжить в потустороннем мире.
  
   Апоп - (в егип. мифологии) огромный змей, олицетворяющий мрак и зло, извечный враг бога солнца Ра. Апоп обитает в глубине земли, где и происходит его борьба с Ра. Когда ночью Ра начинает плавание по подземному Нилу, Апоп, желая погубить его, выпивает из реки всю воду. В сражении с Апопом Ра выходит победителем и заставляет его изрыгнуть воду обратно. В другом мифе Ра в образе рыжего кота отрезает голову змею-Апопу под священной сикоморой (древом жизни) города Гелиополя (Инну или Он).
  
   Нут - (в егип. мифологии) богиня Неба. Входит в гелиопольскую Девятку, дочь Шу и Тефнут, жена (одновременно сестра) Геба (Земли). Дети Нут - звёзды, движением которых она управляет, и солнце - Ра. В Гелиополе детьми Нут являлись также Осирис (Усир) и Сет (Сетх), Исида (Исет) и Нефтида (Небтет). В Нут заключена тысяча душ. Будучи матерью Исиды и Осириса, Нут связана с культом мёртвых.
  
   Маат - егип. символ Истины, а Истина в понимании древних египтян и многих других духократических народов есть не что иное, как гармоничное сочетание жизни и смерти. Весы Маат в Дуате (загробном мире) служат для измерения праведности душ умерших людей.
  
   Жаворонок - по верованиям древних славян, жаворонки были птицами, переносящими души погибших воинов в Ирий (рай).
  
   Инпу (или Анпу) - Анубис (греч.). Бог-покровитель умерших, целитель, его имя связывается с понятием времени. Родился в результате прелюбодеяния, совершенного Осирисом (Усиром) и Нефтидой (Небтет), богиней Черной Луны. Причем в мифах встречаются разночтения: в некоторых утверждается, что случилось это по обоюдному согласию, в иных - из-за обмана, когда Небтет приняла облик Исиды (Исет), своей сестры, и явилась в покои Усира. Другие имена Инпу - Хентиаменти, Саб (егип.), Исдес, Гермес, Крон (греч.). Отождествляется в Упуатом (Проводником, Попутчиком мертвых). Инпу - отец Кебхут, богини чистых вод, помогавшей мертвым найти вход в Дуат.
  
   Иллюстрации к роману ... Рецензия Лины Кадуровой
  
  
КОНЕЦ КНИГИ
  
Декабрь 1994 г. (первая редакция) -- сентябрь 2005 г. (последняя редакция)
  
____________________________________________
(c) Сергей Гомонов, Василий Шахов "Душехранитель"
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"