Зимний лес был наполнен светом. Белело в небесной голубени невесомое кружево заснеженных берез, искрился снег, и от разлетающихся из-под лыж снежинок искрился сам воздух, а обледеневшие ольховые сережки сияли, как чистый хрусталь.
По расчетам, Федор* должен был быть у себя в Симонове как раз к Сочельнику. Широкие лыжи, подбитые лосиной шкурой, легко скользили по чуть-чуть, как раз в меру, подмерзшему снегу, легкий морозец пощипывал щеки, и весь мир казался молодым и радостным. Федор привычно шагал ровным разгонистым ходом, а в голове у него все крутился услышанный накануне рассказ об удивительной земле, где летом солнце не заходит вовсе, а зимой в небе пылает многоцветное сияние, где охотники в одеждах из шкур запрягают в сани пушистых лаек, и удивительные люди, чьи обычаи и верования так дики и непонятны, трудятся, веселятся, женятся, растят детей, обижаются друг на друга и мирятся, словом, живут точно так же, как мы, русичи и как, верно, все люди на земле. Вот бы взглянуть на все это своими глазами! Но он не мог оставить монастырь. Да и не хотел. Это было Стефаново** детище, и ему, Федору, вовсе ни к чему было влезать туда. У него было Симоново. Свое. И все же, как замечательно было бы в один прекрасный день взять дорожный посох и отправиться куда глаза глядят. Не на север, так на юг. До самого Царьграда, гордого древней славой, до лазурного моря и парящей в аэре Святой Софии. Или на восток. Через татарские степи, где колеблется на ветру серебряный ковыль, и легконогий джейран пробежит стремительной тенью и вдруг замрет, оборотив назад свою изящную головку с маленькими рожками, до пестрой и пыльной Бухары, оглашаемой криками муэдзинов, несущимися с изразцовых минаретов, и дальше, до самой сказочной, почти непредставимой Индии. Или на запад, хоть и говорят, что все зло с запада. Туда, где каменные германские замки высятся над седым Рейном, где рыцарские игрушки и стрельчатые арки латинских соборов, в Париж, где на улицах грязь по колено и полно жулья, и где тем не менее находится величайший светоч учености - Сорбонна, в Италию, нежащуюся под щедрым южным солнцем, весною, точно белым покрывалом, одетую апельсиновым цветом, а осенью украшенную тяжелыми виноградными гроздьями, где белые вершины гор подпирают небо, а теплое море ласкает берега, где Рим, наполненный памятью тысячелетий, где лодки скользят по венецианским улицам-каналам, и вода плещется в лад песне. Или - в никуда. Подняться на борт белокрылого корабля и - куда в глаза глядят, в неизвестность, сквозь бескрайний океан.
Ночевать пришлось в припутной избе. Старуха-хозяйка приняла заезжего инока приветливо, наложила мису каши, повинилась, что нет ничего посущественнее.
- Что ты, бабушка, куда! И этого не осилю! - замахал руками Федор на действительно обильное, хотя и вполне постное, угощение. Но, с дороги, все ж таки осилил.
Девочка лет восьми пристроилась на краешке лавки, молча во все глаза глядя на гостя.
- Как тебя звать, красавица? - спросил Федор. Он всегда легко общался с детьми.
Девочка ничего не ответила, перевела взгляд на отца.
- Алёнка она, - повестил мужик, огромной загрубелой ладонью огладив дочку по макушке. Та так и приникла к отцу, ласкаясь котенком. Верно, растет без матери, догадался Федор. Иной жонки, кроме старухи, он в доме не увидел.
Бабка застелила лавку чистой рядниной, но никто спать еще не ложился, и Федор решил хоть немного почитать из новой книги. Устроившись у лучины, он разогнул свое сокровище.
"Об антилопе. У антилопы два рога. Живет она около реки-океана на краю земли. Когда же захочет пить, то пьет из реки и упивается, упирается в землю и роет ее рогами своими. И есть там дерево, называемое танис, сильно напоминающее виноградную лозу широкими ветвями и густыми прутьями, - и, продираясь сквозь прутья, антилопа запутывается в них, - тогда охотник ее ловит и одолевает."***
Аленка тихо подошла сзади, пытаясь через плечо заглянуть в книгу.
- Садись, чего стоять будешь.
Федор подвинулся, освобождая место. Девочка, все так же молча, села рядом, блестя глазенками, принялась рассматривать многокрасочные рисунки.
- Это - елефант, или по-другому называется слон, - объяснял Федор. Елефант живет в горах, а спит стоя, прислонившись к дереву. А если упадет, то сам встать уже не может, тогда он начинает вопить, и приходит большой елефант, но поднять его не может, приходят еще двенадцать здоровенных, и все вместе все равно бедолагу поднять не могут, и все поднимают хоботы и в один голос вопят, и тогда придет самый маленький, подцепит хоботом и поднимет. Вот такие чудеса. А вот эта красивая птица - феникс, как тут написано, самая красивая на свете и даже красивее павлина. А это - водяной конь, он воевода над всеми рыбами. Много на свете всяких удивительных зверей! Есть такой зверь аркуда... знаешь такого зверя? - стеснительная малышка замотала головой. - А вот и знаешь. Не веришь? Еще он называется медведь. - Словечко где-то раскопал Епифаний****, до таких вещей он был большой охотник. Жеребят, например, он звал клюсятами. Самое удивительное, что те отзывались. Понимали умные скотинки, что это их наименование. - Вот знавал я одного медведя... - стал Федор рассказывать уже не из книжки. Ему очень хотелось разговорить молчаливую девочку.
Старуха, заметив происходящее, заохала:
- Ну совсем прилипла к гостю! Аленушка, поздно уж, спатеньки пора. А ты, батюшка, не серчай, ежели мешает, что-нибудь там такое... Она у нас не ко всякому и идет. Ты уж, батюшка, не гони, Аленушка ведь у нас... - Непроизнесенное слово повисло в воздухе. Ведь... у нас... убогая? Федор внезапно понял все.
Отведя бабку в уголок, он, понизив голос, спросил: девочка немая?
Старуха с горестным вздохом кивнула головой.
- От рождения?
- Нет, раньше говорила. А с литовщины той... матерь у нее тогда угнали, и изба сгорела, и все прямо на глазах. Вот с той поры и ни словечка не вымолвит, - с внезапно просквозившей надеждой старуха воззрилась на Федора. - Батюшка, а может, ты ей помочь заможешь?
- Н...не знаю... - него мелькнула та же мысль, но - как?
- Батюшка! Христом-богом молю! - она поверила сразу. Пала на колени. - Окажи милость, ведь сирота, ведь единственное чадо! Аленка! А ты что стоишь?! - она цепкой сухой рукой ухватила, подтащила вперед внучку. - Проси божьего человека!
Аленка, с жадной надеждою глядя снизу вверх и не умея сказать слова, крепко потянула Федора за полу рясы. Неразговорчивый мужик тоже подошел, выговорил:
- Ежели мочно... век за тебя молиться будем!
- Мне нужно подумать...
Федор, слегка растерявшись, покрутил головой. Вышел из избы. Громко хряснула вырванная сквозняком из руки дверь.
Зимний ветер веял свежестью. Ведь это возможно. Есть же случаи, когда люди, онемевшие от внезапного испуга, опять обретают голос. Но... ему никогда прежде не доводилось исцелять. Лечить, да - зверобоем от застуды, подорожником от ломоты в ногах... Но здесь потребно иное. Ведь сам завел разговор, подал надежду. И с чего взял, что достанет сил... что у него вообще есть потребная для такого сила? И вместе с тем он знал, шестым чувством чувствовал, что девочке можно помочь. Разве отправить к Сергию? Но нельзя же всех отправлять к Сергию. Федор попытался вспомнить, что рассказывал дядя. В отрочестве Сергий (тогда еще Варфоломей) никак не мог научиться читать; точнее, в уме он легко складывал из букв слова, но как только требовалось прочесть вслух, на него нападала какая-то немота, словно перехватывало горло, и он, как ни старался, не мог выговорить ни слова. Помог ему тогда некий случайно встреченный старец, черноризец; Сергий рассказывал, пытаясь передать свои тогдашние впечатления, как старец дал ему съесть что-то белое, мягкое, по виду напоминающее кусочек просфоры... Нужно овеществить страх, точнее, избавление от него. И ведь - как все сошлось - необходимое было у Федора с собою! Соблазн гордыни? Или открывающийся путь к деланию, которое он может, а значит, должен свершить?
- Помоги, Господи! Помоги не мне, а ребенку! - взмолился Федор. - Даруй силы свершить потребное... и мудрость не думать, что сие свершено моими силами.
Он прочитал "Отче наш", внутренне собирая себя, затем, достигнув нужного сосредоточения, погрузился в умную молитву и молился, пока не ощутил в себе твердой ясноты. Тогда Федор вернулся в избу. Он уже не видел ни хозяина, ни хозяйки - и те, по счастью, почувствовали, что происходит нечто необыкновенное, и смолчали, воздержались от вопрошания - направился прямо к девочке, присел перед ней на корточки, так, чтобы смотреть ей прямо в глаза.
- Оленушка, ты хочешь говорить?
Девочка истово кивнула в ответ.
- Тебе очень повезло. У меня есть чудотворная просфора, это просфора необыкновенная, освященная великим священием, в ней заключена огромная сила для исцеления недужных. Особенно от немоты. Мы с тобой будем делать вот что. Ты умеешь читать "Богородицу"?
Аленка замотала головой.
- Вслух пока не умеешь, я знаю. А про себя умеешь? Знаешь слова?
Аленка закивала изо всех сил.
- Вот и добро. Сейчас мы с тобой вместе помолимся Господу, горячо-горячо, изо всех сил...
Девочка покосилась вбок.
- Да, и тятя с бабушкой тоже, - успокоил ее Федор, угадав вопрос. - Все вместе помолимся о твоем исцелении, молча, в уме. Потом я вложу тебе в уста кусочек чудотворной просфоры, и, как только ты ее проглотишь, с этого мига ты уже сможешь говорить. Я начну читать вслух "Богородицу", а ты будешь повторять за мной. Тебе, скорее всего, сначала будет трудно выговаривать слова, но ты старайся, ты непременно сможешь.
Стоя на коленях, он читал молитву и слышал рядом с собой напряженное детское дыхание, и усилием воли не позволял себе смотреть на девочку. Все, пора. Господи, благослови! Он вложил в крохотный, готовно разинутый (птенчик!) ротик кусочек освященного хлеба и удивился тому, что не задрожали руки. Выждал несколько мгновений. Глубоко вздохнул...
- Богородице, дево, радуйся...
-... оди...е ...ево... ...ай...ся...
Хриплые, скрипящие звуки как будто бы сами собою родились в пустоте. Федор в первый миг не поверил, что они исходят из детских уст. В следующий - сдержал торжествующий возглас, почти без остановки продолжил молитву:
-... благословенна ты в женах, и благословен плод чрева твоего...
- ...ла...венна...
Только бы не испугать! Взрослые молчали - слава Богу! Молчите пока, ни звука!
- ...ибо Спаса родила душ наших. Аминь!
Можно выдохнуть.
Аленка, с блестящими, внезапно ставшими огромными глазами, дернула горлом, раз, другой, пытаясь что-то сказать ему... Федор остановил ее, упреждая заведомо неудачную попытку:
- На сегодня довольно. Пока сильно не труди язычок. Теперь про себя прочти молитву на сон грядущий и ложись спать, а утро будет вечера мудренее. С завтрашнего утра начнешь упражняться. Язык ведь за столько лет от слов отвык, его нужно будет учить заново, как маленькие учатся говорить. Выходи на двор, а если плохая погода, можешь сесть у окна, и вслух называй все, что видишь. И такое упражнение прилежно повторяй каждый день. И еще читай вслух молитву... вот такую: "На тебя, Господи, уповаю, Вседержителю, молюсь Иисусу Христу, Пречистой Его Матери, заступнице, шествующей въяве, и ещё святым Давыду, Эрасту и Феоктисту". Запомнила? Я тебе даже запишу для памяти... у вас в селе, наверное, кто-нибудь знает грамоте, прочитает тебе при надобности, - прибавил Федор, твердым некрупным почерком выводя на полоске пергамента только что сочиненную им молитву, в которой были все буквы, которые девочке предстояло заново научиться выговаривать.
Наутро пошел снег. Он, кружась, падал крупными хлопьями, наполняя мир щемящее-светлой нежностью...
_____________
* Федор Симоновский (Святитель Феодор III Ростовский), племянник Сергия Радонежского, игумен Симонова монастыря, в дальнейшем архиепископ Ростовский.
** Имеется в виду Стефан Храп, просветитель зырян, первый епископ Пермский.
*** Федор читает "Физиолог" ("Слово и сказание о зверях и птицах").
**** Епифаний Премудрый, автор "Жития Сергия Радонежского". Упомянутые редкие словечки имеются в тексте "Жития...".