Аннотация: Фантастика, основанная на авторском вИдении природы человеческого сознания.
Абсолютный полёт.
1.
До встречи оставалось минут сорок. Тащиться домой не имело никакого смысла, одна лишь дорога туда и обратно отняла бы всё это время. Если не больше, принимая во внимание заколебавшие всех московские пробки. К тому же, и машину я оставил у института, поскольку сегодняшняя встреча уж точно без пива не обойдётся. И мне не оставалось ничего иного, как бесцельно бродить по переулкам в районе Маяковки под едва накрапывающим дождём. Конечно, можно было бы заглянуть в обозначенный для встречи ресторан и скоротать время там за чашкой-другой кофе. Однако, сиюминутное настроение не очень-то и располагало к подобному выбору.
Сейчас мне казалось куда более органичным слышать вокруг себя живой, с нескончаемыми вариациями шум города, а не монотонный гудёж голосов и звон посуды в прокуренном помещении. Способствовала тому и удивительно тёплая для глубокой осени погода. Видать, подустала она качать свои законные права и строить козни, да и решила отдохнуть на денёк от забот, чтобы набраться сил перед решительным штурмом и окончательным своим триумфом.
И если отвлечься от моего душевного настроя, то чувствовал я себя вполне комфортно. Даже вялая активность жидкой субстанции, словно бы зависшей в воздухе в сомнениях о целесообразности движения от святой части мироздания к грешной, нисколько не напрягала.
Что же касается состояния эмоционального, то здесь дела обстояли далеко не столь гармонично. Невольно закрадывалась обидная, даже унизительная мысль, а я-то чем лучше этой самой субстанции? То же ощущение подвешенности и никакой определённости в направлении движения, мало того, в самом его наличии. Пусть даже и столь же заторможенного.
К некоторым вполне конкретным выводам подталкивала безжизненность бесстыдно раскорячившихся скелетов чахлых деревьев, почти начисто обглоданных затаившейся на миг осенью. Нелепо торча из чёрной жижи гноящихся язвин на асфальтово-окаменевшей коже города, они служили своего рода символом безрадостной судьбы смельчаков, посмевших посягнуть на неприкосновенность границ существования, означенных им Природой. Их оцепенелое уродство представлялось назиданием и одновременно с тем предостережением для новых безумцев, продолжающих тешить себя тщетными надеждами на благополучный исход такого рода экспериментов.
В то же время, подобные ассоциации самому мне казались чересчур уж прямолинейными. Для создания законченной картины бытия было явно недостаточно повсеместного присутствия безоговорочного, как принято считать, Властителя мира - тлена. Пусть даже извечный поединок с ним и имел предсказуемо печальный и неотвратимый финал, но словно какой-то неведомый источник подпитывал силы легионеров жизни, не позволяя им безвозвратно сгинуть. Рождаясь заново и восставая из пепла, они снова и снова вступали в бой, безнадёжный для каждого из них по отдельности, но бесконечный для некой единой силы, их связывающей.
И этот неизменный год от года повтор, казалось бы, бессмысленного сценария заставлял задуматься о куда более сложных взаимосвязях мироздания, нежели тривиальное противостояние жизни и смерти. Наверное, потому где-то очень глубоко внутри негромким, но навязчивым рефреном звучала тема, нет, не фатальности, а именно неуловимости самой сути бытия.
При этом я отдавал себе отчёт в том, что моё эмоциональное состояние имеет мало общего с банальной депрессией - привычным спутником жителя мегаполиса. Сам я определил бы его как что-то вроде внутренней выжженности или, скорее, нарушения каких-то глубинных связей сознания.
Видно, сказалось и устойчивое давление на психику в течение сегодняшнего рабочего дня, прилично измотавшее меня. Да ещё и по вопросам, не связанным напрямую с ежедневной текучкой. Начиная от принятия мучительного, но крайне важного решения для руководимой мной спецлаборатории и заканчивая починкой слетевшей сети в соседнем отделе. Вроде бы и негоже начальнику одного из ключевых подразделений НИИБИС (Научно-исследовательский Институт Биологических Интеллектуальных Систем - примеч.авт.) ковыряться с железяками соседей, но сам я придерживался иного мнения. Периодическая практика позволяла мне оставаться достаточно компетентным, чтобы в случае возникновения любой маломальской проблемы разрешить её самому без привлечения сторонних специалистов.
И в дополнение ко всему, ближе к концу рабочего дня этот непонятный звонок Афанасия, ведущего специалиста Отдела перспективной фармакологии. Я и узнал-то его не сразу, услышав в трубке чуть смущённый низкий голос:
- Алло, Игорь? Есть у тебя пара минут? Вопросик к тебе один. ...Точнее, просьба.
- Да, Афанасий, добрый день. И внимательно тебя слушаю.
- М-м-м, ну я бы не стал тебя донимать, но, сам знаешь, Теодор у нас отбыл по своим нобелевским делам в Стокгольм. И будет только через неделю.
- Угу, я в курсе, - занятый своими мыслями, скороговоркой ответил я, подтверждая, что осведомлён о перемещениях своего непосредственного заместителя, с которым Феня в последнее время довольно много общался. Причём, как мне было известно, не только в рабочее время.
- Ну, так вот. Я бы конечно, обратился к нему, но, сам понимаешь..., - тянул и тянул резину Афанасий. - А вопрос вроде бы как и срочный.
- Так, и чем я могу тебе помочь? - попытался я подтолкнуть его к более сжатому изложению мысли, чтобы не затягивать разговор и вернуться, наконец, к своей долбаной текучке.
- Короче, я бы хотел переговорить с тобой не по телефону.
- Без вопросов, заходи. Только особо времени уделить не смогу - полный завал с делами.
- Да нет, ты меня не понял. Я бы хотел встретиться после работы где-нибудь на нейтральной территории. Как у тебя со временем, ну, скажем, часов в семь вечера?
"Вона как! И что же это за секрет такой, который никак нельзя в курилке обсудить? Да и вообще, какие-такие вопросы или, тем более, просьбы могут быть ко мне у Фени, с которым я практически ничего общего не имел ни по работе, ни вне работы?"
Наверное, потому-то подобный кульбит в разговоре и застал меня врасплох, не позволив вовремя сориентироваться и найти повод отбрехаться от абсолютно ненужной мне самому встречи. И, вопреки своему желанию, я промычал:
- У-м-м, можно. ...И где?
- Знаешь, давай в "Старлайте" на Маяковке, это небольшой ресторанчик в американском стиле типа фастфуда, но довольно приличный. Ну, там, красные кожаные диваны, бургеры, официантки в коротких юбках...
- Ладно-ладно, договорились, - прервал я Афанасия, не давая тому возможности ещё больше разговориться, продолжая отнимать у меня столь драгоценное рабочее время. И, смирившись с теперь уже неизбежной потерей не такого ценного, но куда более ценимого лично мной свободного времени, не упустил возможности в качестве жалкой компенсации хоть немного поизгаляться:
- Хотя последнее блюдо и не по мне. ...Как и первое. Придётся довольствоваться бургерами. Ну, и пивом, конечно.
- ОК! Как говорится, о вкусах не спорят, - с явным облегчением выдохнул Феня. - Ладно, до встречи!
-Угу, - буркнул я в ответ и с определённой долей остервенения ткнул кнопку сброса на мобильнике.
Как же всё это заколебало! Что работа, что совершенно ненужные для нас самих телодвижения или разруливание и согласование не всегда понятных нам самим дел по назойливой просьбе родственников или друзей. А то и просто знакомых, которых не сразу-то и узнаёшь, столкнувшись лицом к лицу. Но, то ли чувство деликатности, то ли что-то иное из категории принятых нами за аксиому этических норм и условностей не позволяет нам послать их куда подальше.
2
И вот, в качестве закономерного следствия цепи событий суматошного дня бреду я себе бесцельно по мокрому тротуару в совершенно раздристанном душевном состоянии. В голове - полная мешанина. Здесь и досада на зависимость от никчемных норм и условностей, и нелепые ассоциации с вселенским торжеством некробиоза и тлена. И здесь же тщетные попытки переосмыслить и перебороть всю эту пургу посредством приложения к ней теории Теодора. Той самой, которую он представлял сейчас в Стокгольме, и о которой упомянул в телефонном разговоре Афанасий.
Меж тем, какое-то необъяснимое беспокойство не позволяет мыслям в их сумбурных метаниях сосредоточиться на чём-либо конкретном. Напротив, переключение внимания непосредственно на подмоченную и жалкую, затраханную жизнью особу начистую уносит весь метафизический бред вселенского масштаба. Да, наблюдаемая картина местной значимости представляется куда более чем забавной...
Ноги сами совершают размеренные движения, никак не связанные с посылом сознания, и при этом некая сущность, которую можно охарактеризовать как "я сам", наблюдает за этим механистическим процессом как бы со стороны. Да нет, вовсе и не "как бы"!
Этому самому "я" доступен не тот убогий ракурс, что многим из нас, страдающим избыточным весом, позволяет лишь в зеркале разглядеть определённый свой орган, в той или иной степени выдающийся. Точка обзора в трёх-четырёх метрах над асфальтом и чуть впереди по ходу движения даёт возможность сполна оценить со стороны пришибленный внешний вид собственной персоны, включая нечёсаную шевелюру и отсутствующий взгляд. Кажется, будто сознание и тело перестали подчиняться единым закономерностям существования в общем для них пространственно-временном объёме и превратились в самостоятельные, мало чем связанные между собой объекты бытия.
Само по себе необычное ощущение не особо-то и пугает меня. Нечто похожее мне приходилось уже однажды испытывать, когда ещё в институтские годы я совершенно измотанный возвращался с занятий домой. Тогда, выйдя из вестибюля станции метро "Сокол" и направляясь к конечной автобуса в состоянии некой прострации, я тоже имел счастье несколько мгновений наблюдать за своим перемещением со стороны, примерно с того же ракурса.
Но в отличие от давних воспоминаний, обращает на себя внимание странная деталь. Все движущиеся объекты сопровождает размытый шлейф по обе стороны от наиболее отчётливого их изображения. И именно оно, как я понимаю, соответствует естественному течению времени для вышагивающего по тротуару шматка бездуховной плоти. Видно, его связь с сознанием в синхронные моменты продолжает оставаться чуть более сильной.
Общая же картина напоминает наложение последовательно отснятых из одной точки кадров. Они словно бы склеились в своей временной последовательности и образовали тем самым единый непрерывный ряд, постепенно размывающийся по мере удаления от центрального кадра. Что удивительно, даже стены домов не становятся препятствием для обзора фрагментов цепи событий, казалось бы, недоступных визуально. Невольно возникала ассоциация со струной, как её обычно представляют физики при популярном изложении соответствующих теорий многомерного мироздания. При этом я понимаю, что передо мной - особая форма отражения реальных событий в их естественном развитии. Или, скажем так, во временной перспективе.
И в нынешней картине моя безучастная физиономия и прилагающиеся к ней матерью-природой довески представляются не более чем равноценными деталями единого целого. Я вижу также, как из арки дома за моей спиной выныривает паренёк лет семнадцати-восемнадцати в ярко-красной полотняной куртке и делает несколько нерешительных поначалу шагов в том же направлении, что и я. Настораживает его отрешённый взгляд сродни моему. Даже проскользнула шальная мысль, а не шастает ли где-то в окрестностях и его неприкаянная душа?
Вместе с тем, фиксация внимания на иных фрагментах сопровождающего моего попутчика шлейфа позволяет различить, как несколькими мгновениями раньше он вышел из подъезда во внутреннем дворе того же дома и направился в сторону арки.
Подобная смена ракурса требует некоторого напряжения, но при этом обретают резкость и соответствующие фрагменты временных рядов других движущихся объектов. Вот из соседнего переулка за пару домов от арки выворачивает внедорожник и, довольно резко ускоряясь, движется в нашу сторону.
Но даже беглый взгляд на общую картину даёт понять, что пути парнишки и автомобиля пересекаются. И в этой точке человек и механизм словно бы сливаются в экстазе и замирают, обретая чёткость окружающих неподвижных предметов лишь с отдельными признаками движения в виде следов размытости в незначительных деталях. Очевидно, что до наступления трагедии остаются считанные мгновения.
Я хотел было развернуться и броситься к пешеходу, чтобы остановить его и предупредить об опасности. К тому из них, который виделся более отчётливым и соответствовал, как я понимал, моменту времени, синхронному с перемещением моего тела и пока ещё предшествующему несчастному случаю. Но казалось, что мысли эти возникли где-то в абстрактном эфире и никоим образом не соотносились с моей телесной оболочкой, продолжающей свой неспешный променад по тротуару.
Глухой удар будто бы послужил управляющим импульсом, переключившим режим работы внутреннего хронометра и вернувшим две оторванные друг от друга сущности к установленным Природой взаимосвязям.
Я резко обернулся на звук и увидел картину дорожного происшествия безо всяких там пространственно-временных выкрутасов. Точнее, не само столкновение, а его последствия в принимаемой нами за аксиому цепи причинно-следственных связей. И это наложение на предшествующий сеанс ясновидения создавало эффект своего рода дежа вю.
Тело парнишки после удара кенгурятника описало немыслимую траекторию с неполным переворотом. Левое плечо и голова оказались подмяты правым колесом внедорожника. Негромкий хлюпающий звук раздавливаемой плоти терялся за куда более явным хрустом.Трудно сказать, что преобладало в этом звуке - треск костей верхней части тела или черепа, расколовшегося подобно грецкому ореху.
Части тела, избежавшие воздействия колёсного пресса, совершили несколько бессвязных движений и успокоились. Но не все. Оказавшиеся на тротуаре ноги несчастной жертвы никак не хотели подчиняться законам физиологии и вопреки им судорожными конвульсиями словно пытались заявить свои права на самостоятельное существование. Следствием подобных беспочвенных притязаний становился еле слышный стук носков мощных кроссовок по асфальту, отдававшийся гулкими колокольными ударами в моей голове.
Я понял, что, сам того не сознавая, приблизился к месту происшествия и нахожусь всего метрах в пяти от него. И представшее моему взору не самое эстетичное зрелище приобрело куда большую детализацию.
Неразличимый поначалу предмет на асфальте в непосредственной близости от кроваво-белёсого месива оказался выдавленным глазом, избежавшим участи остальных ингредиентов фаршеобразной массы. Ощущение определённой нацеленности его застывшего взгляда вызывало невольное беспокойство. Казалось, он что-то высматривал именно в том самом месте, откуда совсем недавно картина происходящего рисовалась в крайне затейливой форме моему вырвавшемуся на свободу сознанию.
- Ты видал? - услышал я заведомо безадресный, но словно бы обращённый ко мне вопрос, ещё более нагнетающий атмосферу.
Рядом со мной - молоденькая раскрашенная под хохлому девица, как и я, ставшая невольной свидетельницей происшествия. Но она-то как раз шла навстречу мне по тому же тротуару и поэтому могла видеть всё случившееся глазами вполне нормального человека. Нормального даже с некоторым переизбытком, принимая во внимание её чрезмерно пышные формы, подчёркнуто выставленные напоказ. Правда, не сказал бы, что речь её добавляла очарование визуальному образу:
- Во-о, козлище! Небось, переширялся до опупения! Видал, с какой ряхой он на шасе попёр?
- Какое шоссе? - машинально и довольно отстранённо выдавил я. - ...Ну. ...Проезжая часть.
Моя вялая реакция позволила ей определиться с адресацией своей тирады, невольно переведённой мной в формат диалога:
- Да, какая разница? Машины ездют, значит - шасе! Ну, а я тебе не про шасе, а про козла, чё на него вывалил с бодуна! ...Ой-ё, и теперь-то уж точно не поймёшь, чё на той роже написано было. И смори, как ногами-то сучит, педрила!
Я промолчал. Ни абсолютный цинизм совсем ещё юной особы, ни безосновательность причисления убиенного к сексуальным меньшинствам ничуть меня не трогали. Мне и без этих "шасе" и "педрил" вполне хватало своих мыслей, далёких от норм лингвистики. И я вполне определённо отдавал себе отчёт в том, что на моё шоковое состояние куда большее влияние оказало не само происшествие, а перформанс, разыгранный моим сознанием.
Меж тем своеобразное дежа вю продолжалось. И последующие события для меня, в отличие от окружающих, напоминали во многом кадры повтора забитого гола в футбольной трансляции.