Осень как зрелая женщина, издали выглядит ярко и притязательно, но велико же будет ваше разочарование, если, поспешив махнуть рукой, вы привлечете внимание этой щедрой и требовательной особы. Яркие краски ее нарядов быстро утомят вас своей пестротой, обманчивая пышность вскоре пожухнет, но вы еще долго будете внимать слезливым жалобам, прежде чем, наконец, освободитесь от ее настойчивых ухаживаний.
Удерживая в левой руке третью на сегодня бутылку пива, Демид неспешно мерил шагами знакомую некогда до последней трещинки мостовую. Дворники постарались на славу, сгребая не успевшую побуреть листву в большие влажные кучи, но ее все прибывало, норовя захлестнуть не только тротуар, но и проезжую часть. Дождило. Овальную арену пустыря оттеснили в сторону от дороги бессменные времянки киосков, и лишь низенькая, кирпичная стена гаражей, мелькнувшая между скуластыми формами строений, согрела взгляд. Где-то там, под осыпающейся, отсыревшей штукатуркой скрывались выбитые стамеской буквы: "Демид - Основа".
Погрузившись в воспоминания, он протиснулся на загаженный пустырь меж двух обклеенных объявлениями параллелей. Казавшаяся когда-то огромной, площадка сжалась до размера местечковой свалки. У самой стены, возле раскидистой березы - надо же, уцелела - проводила время небольшая компания. Перебираться через горы мусора и отыскивать старую надпись не хотелось, и Демид мазнув взглядом по раскрасневшимся лицам, повернулся к ним спиной. Выйдя на тротуар, замешкался, решая куда направиться, на звук за спиной отреагировал спокойно, отшагивая в сторону с разворотом на сто восемьдесят градусов.
Безбровая, порозовевшая харя, вынырнувшая из-за киоска на мгновение застыла, глядя на него выпуклыми сливами глаз, и вдруг расплылась в улыбке.
- Демид... Основа!
Они схватились до треска кожаных курток. Дыша друг на друга перегаром, мяли огрузневшие плечи. Демид выронил бутылку и, прихлопнув ладонью, белобрысый затылок друга ерошил начинающие редеть волосы.
Серый, бля... - Дыхание прерывалось, под ногами хрустели осколки.
Демид! - Подвывал тот.
Редкие прохожие боязливо обходили странную пару. Стрелки машины времени дрогнули и показали восемь часов. Темнело.
Пили, щедро разливая по половине. Чокались, сминая ладонями, гофрированный пластик стаканов, и громко смеялись. Закусывали, чем придется из ближайшего киоска. Когда деньги кончились, а чужие разошлись, на отяжелевших ногах двинулись известным им обоим, и не раз хоженым маршрутом.
Обступившая подъезд молодежь уважительно расступилась, давая дорогу собутыльникам. Серый подходил к каждому и вкратце излагал историю дружбы, после чего требовал пожать Демиду руку. Никто не посмел выразить недовольства, и нарушители покоя вскоре исчезли за железной дверью, оставив после себя легкий треп да пару скабрезных шуток.
В темной прихожей Демид еще не разувшись, машинально протянул руку и извлек из-под вороха сваленной в углу старой одежды телефон. Казалось, время повернуло вспять; набирая на дребезжащем диске номер, указательный палец сразу же наткнулся на знакомую трещину.
--
Привет...
--
--
Нет, все в порядке... встретил друга, у него заночую.
--
--
- Спокойной ночи, я тоже тебя люблю.
--
Прижав телефонную трубку к аппарату, он некоторое время созерцал темноту, потом, очнувшись, принялся разуваться. Оставив ботинки в прихожей, двинулся по узкому коридору туда, где должна была быть Серегина комната. Вспыхнувший свет стегнул по глазам, оттолкнул назад.
--
- Ты чего крадешься?
--
- Так бабка же... - Опешил Демид.
--
Серый ухватившись за живот, согнулся в беззвучных спазмах. Демид некоторое время наблюдал как по круглому, собравшемуся в складки лицу текут слезы.
--
- Че ржешь?
--
- Дык... - Наконец отсмеявшийся хозяин смог утереть слезы и принялся выдавливать из себя слова. - Бабка... почитай... как лет семь...
--
Демид промолчал, только перекатился с носков на пятки, и выпрямился. Удивился, до чего хорошо тело помнит давнишние, детские ухищрения. На память пришла крупная антоновка, которую теперь уже покойная бабушка Сергея запекала с сахаром и угощала внука и его друзей. Захотелось сладкого.
--
- Пошли, у меня водовка есть. - Прервал его раздумья Серый.
--
Снова пили. В какой-то момент Демид предложил тост за старуху. Серега кивнул, - тост как тост, не хуже других. Демиду захотелось его ударить... передумал - друг все-таки.
--
- А помнишь...
--
--
Демид помнил. Стеклянный подъезд общаги, озверелые лица в свете единственного фонаря. Металлические прутья в руках и отчаянный страх в желудке. Помнил вой сирены, лай овчарок, долгий, резанувший по нервам выстрел. Он вспомнил впившийся ему в лицо осколками асфальт, жестокий удар дубинки, выбивший из руки оружие и рифленую подошву сапога у себя на шее. Саднящую боль в переносице, распухшие губы и набившуюся в камеру ребятню.
--
Свои и враги. Вперемешку. Прежде чем менты сообразили, прежде чем удары дубинок заставили клубок тел распасться, он успел почувствовать чьи-то пальцы на своем горле.
--
Их развезли их по разным отделениям. Судьба привела Серого туда, где делали план, почти половина из задержанных в тот вечер, пошла по этапу. Демиду повезло. Выбор, перед которым он оказался, был прост и ясен; зона или армия.
--
Два года пролетели вереницей одинаковых кадров, на фоне высокого забора из-за которого иногда доносились выстрелы. Их готовили так же как тех, кто приходил до, и также как тех, кто пришел после, но те, кто был до, и те, кто был после, попали... а их пронесло. Дембеля уходили из части тихо, сменяясь хмурыми, отслужившими по году ребятами. Демид старался не встречаться с новоприбывшими глазами, но нет - нет, а взгляд все же цеплялся за диковинного вида кресты, украшавшие гимнастерки некоторых новичков. Домой он вернулся, уже зная из писем, что другу Сереге быть "за хозяином" еще год.
--
Он не стал паханом, хотя к тому шло. "Демида-Основу" не забыли, кто-то стремился завоевать его расположение, кто-то наоборот, норовил подмять, и те и другие не рассчитали. Он остался в стороне, остался потому что не забыл каменный валун страха внутри, потому что каждое утро бреясь, видел в зеркале испещренные оспинами глубоких порезов щеки, и еще потому, что иногда, липкими летними ночами ему снился тяжелый милицейский ботинок с рифленой подошвой.
--
--
Вы никогда не замечали что двадцатилетние женщины уже женщины, а двадцатилетние юноши, всего лишь юноши. Одинаковый возраст совсем не означает равнозначный опыт.
--
Она оказалась старше его на год. Он встретил ее поздней осенью. Три месяца безумного романа с поиском лавочек, безымянных фильмов и проникающего под одежду ветра, закончившиеся пьяной, бесшабашной свадьбой. Свидетелем на ней стал возвратившийся накануне из мест лишения свободы друг детства. Серый ничуть не изменился, оставшись таким же простоватым, веселым парнем, только в глубоких серых глазах замерзли льдинки, таявшие только от очень, очень высоких градусов, и тогда...
--
Он переехал к жене, когда та была на седьмом месяце. Удобная квартира, теща, скромная, работящая женщина, и тихий зеленый район города. На рождение сына Серый подарил им машину. Просто пригнал во двор, бросил на стол ключи, доверенность и, расцеловав всех, ушел. На следующий день его взяли.
--
Неделю Демид ходил потерянный, потом пришел в милицию. Отдал ключи, рассказал про подарок, попросил свидание. Свидание неожиданно разрешили, милиция преследовала свои цели, но разговор не получился. Обрадовавшийся другу, Серый узнав о машине, помрачнел и попросил его увести. Демид еще какое-то время смотрел на забранный решеткой угол и пошарпаный стул охранника. Перед уходом, уже с заведенными за спину руками задержанный повернулся к товарищу.
--
- Здесь тоже люди...
--
Суд дал пять лет, из них два строгого режима. Тем же постановлением суда Демиду вернули машину, друг остался другом. Новенькие жигули простояли в гараже три года, и были проданы в девяносто восьмом. Семья ждала второго ребенка.
--
Лето горячей крышкой солнца давящее на затылок томилось к осени. Затяжные дожди смыли косметику, оставив седину инея и серость вытоптанных тропинок, а весна усыпала их угреватостью сугробов и лимонной наледью по углам домов. Той весной Демид, наконец, устроился на постоянную работу. Жизнь катила по накатанной. Дом. Небогатый, но достойный уют. Сын - детский сад, дочь - ясли, жена воспитательницей там же. Денег немного, зато дети под присмотром. Две работы, постоянная в строительном колледже, и вторая, денежная, неподалеку, в деревообрабатывающем цехе. Сытный ужин, телевизор, еженедельный секс привычный и добрый как стакан киселя в детстве. Любящие руки жены, разминающие усталые плечи, бормотание сына, посапывание дочери. Счастье.
--
Он бежал этого счастья сначала в кампании друзей после работы, потом один, долго вышагивал прямыми, кажущимися бесконечными проспектами, сворачивая в кривые замаскированные тополями улочки. Он скандалил с женой, выходил вон, чтобы мерить город днями, длину автобусных маршрутов шагами, а вечера сотенными. Любовь укрывала его от невзгод и неурядиц, укутывая теплым упругим пледом. Душила.
--
Демид бился как муха в паучьей сети, чья свобода рядом, только дернись посильнее и освободишься, но каждый рывок только больше запутывал. Работяги из цеха посмеивались, пиву предпочитали водку, а телевизору партию в "козла". Устав метаться он сделал в квартире ремонт, купил собаку и стал спать отдельно. Жена терпела, работа, дети, дом, отнимали слишком много времени. Вечерние домогательства ушли в историю, а спокойствие семьи уже редко нарушалось скандалами или перебранкой.
--
Тридцатилетие он отметил чинно, принимая гостей, облаченным в костюм тройку. Когда родственники разошлись, а посуда улеглась в умывальник для утренней помывки, Демид прихватил остатки спиртного и вышел во двор.
--
--
И ты представляешь, козлы, что творят... - голосил Серый, щедро наполняя стаканы.
--
Его жизнь уместилась в четыре тысячи семьсот сорок два сшитытых бушлата. Когда он вышел, мир уже стоял на голове, по крайней мере, для тех, кто долгое время был от него оторван. Сидеть стало не престижно. Если у тебя есть деньги, если ты крут, если ты серьезный "пацан" - ты не сядешь. Поначалу Серый попытался "вырасти", зековский опыт плюс специфические связи, но вскоре даже он понял, что суд вершат совсем другие люди. Миром правили выглаженные брюки, свежие сорочки и очки в тонкой оправе. Миром правили деньги.
--
В какой-то момент он решил что, взяв достаточно денег, он укрепится. Пропитавшись этой идеей насквозь, Серый развил бурную деятельность. Подключив старых приятелей, он был уже в шаге от добычи, когда громоздкий, тонированный, шевроле подрезал прогнившую насквозь шестерку за пару кварталов от точки рандеву. Сзади скрипнул тормозами неприметный, серенький "козлик" с большой фиолетовой блямбой на затылке. Толстый, почти шарообразный детина в форме подошел и, похлопав по капоту пухлой ладонью, знаком показал, чтобы открыли окно.
--
Сергей Анатольевич? - Осведомился он едва ли не детским голосом. - С вами хотят поговорить.
--
После этого он добавил ничего незначащую для непосвященных фразу, от которой у Серого зашевелились волосы. Разговор состоялся тут же, в душно пахнущем хорошим табаком салоне. Через пять минут, из двухтонного шевроле, на дорогу вышел совсем другой человек, маленький, постаревший, но с тонкой ниточкой перспективы. Ему предложили работу. Подельщиков в машине уже не оказалось.
--
- Они ушли, - посочувствовал громила в погонах, с издевательской любезностью помогая Серому усесться за баранку. - Не переживайте Сергей Анатольевич, мир изменился.
--
Да, уж! - Буркнул Серый, нервно закуривая...
--
Он не стал работать в банке, слишком небезупречна была его репутация, да и наколки рудимент социализма сильно портили отношения с окружающими. Но он стал работать на банк, потому что кроме белых воротничков, серьезным структурам требовались руки не боящиеся запачкаться. Попав в обойму, он довольно скоро, и с куда меньшими усилиями добился желанной цели. Район был его. Шпана тихо благоговела, лишь где-то в глубине души копошился червячок сомнения...
--
--
Они так и жили порознь, в разных районах, в сущности даже не пытаясь, узнать что-либо друг о друге. Отступавшие в детство образы покрывались патиной скрывавшей изъяны, идеализирующей прошлое до уровня бронзового монумента. Как-то по весне, администрация колледжа, в котором он работал, попросила о помощи. Деньги обещали небольшие, но хорошие отношения все еще стоят дороже денег. За лето требовалось отремонтировать мебель в общежитии бывшего училища, а ныне строительного колледжа.
--
Имея собственный столярный цех, грех экономить на мелочах, но именно благодаря этой мелочности жизнь Демида вдруг обрела, казалось навсегда утраченный смысл. Работая в общаге, он долгое время не обращал внимания на помогавшую им бригаду маляров-второкурсниц. Молоденькие девчонки скрашивали будни рабочих, но чего уж там чаще мешали, чем помогали. Демид принял общие правила игры, но то ли его относительно молодой возраст, то ли проснувшаяся некстати сдержанность, отчего он совсем перестал материться, а может излишнее внимание не до конца изжитой юности, но в какой-то момент он почувствовал в разномастных, пронырливых и шумных девчонках женщин.
--
О, женщины! Как точно они улавливают момент, когда мужчина вдруг начинает выделять из толпы единственную, достойную, по его мнению, особого отношения. Он и не догадывается, что случайный взгляд, брошенный лишь однажды, замечен, правильным образом интерпретирован и принят к сведению. Охота начинается. Подобно тому, как младенец, ощутив материнский сосок, припадает к нему с полным и всеобъемлющим знанием процесса, женщина, какой бы юной и невзрачной она не была, расцветает под незримыми флюидами внимания, невольно испускаемыми мужчиной.
--
Демид недоумевал, почему унылое серое утро стало вдруг столь бодрящим и волнующим. Ладно утро, его можно списать на солнечную погоду и наступающую весну, но откуда эта неуместная тоска, охватывающая его вечерами, когда они с женой садились смотреть телевизор. Вернулась и давно забытая привычка зарываться лицо в женины волосы и вдыхать аромат цветочного шампуня, чистой кожи и далекий оттенок дорогих духов, ежегодно им даруемых ей на день рождения. Он ловил себя на том, что в выходные с интересом поглядывает на колдующую у плиты супругу, с некоторой досадой отмечая, как округлились, раздались ее формы. И невольным эталоном в сравнении выступала гибкая, стройная фигурка ребенка... нет, женщины.
--
На работе он уже с интересом присматривался к новой знакомой. Естественность общения ни на йоту не отступала от приятельской, но откуда тогда укоризненные взгляды старших, понимающие ровесников, и задиристые, язвительные ее подруг. Демида невероятным образом втягивало в центр событий, но сам он, куда больше интересовался ничего не значащими словами брошенные задорным голоском. Он ловил каждое, стараясь определить какое отношение, оно имеет к нему. Любой жест, случайный взгляд, каждый возглас истолковывались в строго определенном контексте.
--
Вот она что-то рассказывает. Вот просит помочь, не кого ни будь - именно его. Вот она смеется, но ее взгляд пересекается с его взглядом.
--
Он не помнил, в какой момент обнаружил сердце. Отчаянно бьющееся в груди, отзывающейся сладостной болью. И к вечеру, когда солнце еще цеплялось за небо, он шел покупать шоколад, чтобы десяток другой минут попить чаю в помолодевшей - мужики торопились к ближайшему киоску - то и дело взрывающейся смехом кампании. А потом шагал домой по весенним лужам, улыбаясь встречным незнакомкам, с радостью новооткрывателя ощущая в себе силу еще нерастраченной жизни. И только жена, замечая на себе его долгие, изучающие взгляды осторожно вздыхала.
--
- Я тут все-о-о! - Пьяный тянул к лицу Демида скрюченный палец. - Ты еще женат? Хочешь девочку?
--
Демида замутило. Всеобъемлющая, гадливость охватила его с ног до головы. Омерзение, именно это испытал он после слов приятеля, но омерзение, направленное против самого себя. Сдерживая тошноту, он прикрыл глаза и вывалился из реальности.
--
--
Все кончилось к осени, он опять делил время между семьей и работой. Любовь растворилась размытая дождями, увлеченная учебой, пристыженная окружающими. Нет, он еще вспоминал о ней, но набраться духу и прийти в общагу так и не сумел. Любовь ушла, а ее место заняло тяжелое, неповоротливое чувство вины. Все свободное время он посвящал дому, он гулял с детьми, мыл полы, хватался за любое мало-мальски важное дело способное, как ему казалось оправдать его перед семьей. Он молчал, сосредоточенно перемывая в третий раз посуду, и старался не замечать сочувствующий, заботливый взгляд жены лечившей его зимнюю депрессию витаминами.
--
Ее он увидел лишь однажды, на выпускном. Юное, воздушное существо с роскошным бантом в волосах. Она заметила, улыбнулась, стянув железными обручами его грудь, и послав воздушный поцелуй, унеслась в танце, сверкнув бедром в багете вечернего платья. Тогда казалось что навсегда.
--
Какое-то время он ждал. Идиотская, юношеская надежда, что она одумается, что теперь, будучи самостоятельным человеком, не побоится косых взглядов и придет. Но жизнь временами мягкая и приятная штука иногда очень беззаботно обращается с нашими иллюзиями. Постепенно чувство потери ослабло, он даже начал испытывать облегчение, даже гордость что смог достойно все пережить и не поддаться искушению. Потом сын пошел в школу, пришла зима, и они купили машину. Жена понемногу устраивалась в жизни и однажды радостно объявила о новом назначении.
--
Став заведующей, ясли-садом она принесла в семейный бюджет прибавку в двадцать долларов. Теперь, когда бы он ни пришел домой его ждал полный холодильник вкусных полуфабрикатов и микроволновка. Он еще успевал поужинать, прежде чем вернувшаяся с работы супруга обрушивала на него поток событий происшедших с ее малолетними питомцами, как официальными, так и теми, коих воспитатели скромно называли "наша халтурка".
--
Талосто, Морозко, Богатырь, кордон-блю, вареники, блинчики с мясом, он стал экспертом. На спор, с завязанными глазами он отличал семь видов котлет от пяти производителей. Он научился жарить яичницу с ветчиной в микроволновке, пить растворимый кофе, и разбираться в сложной системе начального образования. Раз в две недели по субботам он устраивал скандал и грозил разводом, на следующий день, исполнив с утра супружеский долг, друг перед другом, они всей семьей отправлялись в кино.
--
--
Той весной, вынося из подсобки щиты декораций для очередного, из вереницы похожих друг на друга как близнецы, выпускного бала, он столкнулся с ней лицом к лицу. Кажется, она сказала, что приехала за какой-то справкой. Он не поверил, какие справки, когда весь колледж готовится к выдаче дипломов. Бросив на произвол судьбы работу он сбежал, не помня себя, не чувствуя под собой ног.
--
Они болтали сидя на детской площадке, наперебой рассказывали какие-то истории, и он вдруг с замиранием услышал; "мой бывший молодой человек". Тогда он испытал всего лишь крошечный укол ревности в обезболенное счастьем сердце. Тогда ему было не до этого, он поехал ее провожать. Тридцатидвухлетний мужик с трехдневной щетиной и хрупкая восемнадцатилетняя девушка. Ему казалось, что весь мир смотрит на них, беззаботно болтая, он тер потными ладонями брюки, поглядывая на свое отражения в стеклах электропоезда. Метро издевалась над ним преломляющей способностью сталинита и желтым мерцанием плафонов.
--
Дойдя с ней до подъезда, он не придумал ничего лучше, чем всучить ей номер своего домашнего телефона. На обратной дороге смутно удивился знакомости улиц, и только спустившись в метро, вспомнил. Она жила в доме, по соседству с тем, в котором он провел свое детство.
--
Две недели он ждал звонка, нервируя окружающих бросками к телефону. Кончилось тем, что жена купила удлинитель и переставила аппарат к нему в комнату. Две недели он не задерживался на работе ни на минуту. Приходя, домой невероятно рано, хватал книгу, раскрывал на одной и той же, вечно загнутой странице и садился читать. В начале третьей недели он не выдержал и пошел в учебную часть.
--
Неизвестно, удалось ему обаять секретаря или она просто испугалась, человека с безумным, горящим взглядом, но в тот же день став обладателем заветных семи цифр, он позвонил. Дважды трубку брала другая женщина, и дважды он нажимал кнопку сброса. На третий раз подошла она.
--
- Едва дозвонился... Привет.
--
- Надо же, узнала... слушай такое дело...
--
Дело Демид придумать не успел, поэтому сослался на сюрприз. Нет, в субботу она не могла, но в воскресенье оказалась свободна.
--
Три ночи он ворочался в салате из постельного белья, три ночи засыпал, урывками созерцая во сне едва уловимый, но легко узнаваемый силуэт. Три дня бреясь по утрам, он ловил на себе презрительный взгляд собственного отражения. В пятницу, в перерыве зайдя в библиотеку колледжа, взял почитать набоковскую Лолиту. К полуночи добравшись до середины, забросил книжку. Уснул с мыслью о том, что восемнадцать лет - зрелый возраст, мысль об измене его уже не беспокоила. Измена стала свершившимся фактом.
--
Он пробудил в себе фантазию. Он обнаружил множество весьма ловких, как ему казалось поводов встречаться с нею. Он придумывал отговорки для семьи и начальства, часто путался, но с упорством умалишенного двигался к цели. Они гуляли по парку, и невинность их общения только распаляла его. Превратившись в нервного истеричного типа, с ней Демид был само терпение. Его обаяние не знало предела, юмор мог быть то едким и ироническим, когда касался окружающих, и добрым и ласковым когда задевал ее. Услышав в третий раз фазу "мой бывший молодой человек" он, наконец, ее запомнил. Вечером, томясь в постели, он задумался о том, почему была сказана именно эта фраза.
--
Утром Демид встал, уже зная ответ. Четыре запомнившихся ему слова могли означать две вещи, перевод сложившийся еще вечером звучал так "я сейчас свободна". Пришедший в голову под утро, казался еще более многообещающим: "Я уже взрослая". О, как он ждал ближайших выходных.
--
Единственным препятствием могла стать жена. Чувствуя нервозность мужа, она всячески старалась обойти острые углы. Но именно эта покладистость и выводила Демида из себя. Эта демонстративная услужливость и забота, это показное доверие, эта предупредительность, все бесило и раздражало. Однажды взорвавшись в очередной раз, он плюнул на пол, и громко хлопнув дверью, скрылся в ванной. Включив холодную воду, умылся, а затем долго стоял лоб в лоб со своим отражением. Отражение знало про него все, отражение его ненавидело. Он вышел, и весь вечер чем-то занимался, стараясь быть на виду у жены.
--
Утро, бритва, брюки, завтрак.
--
- Уходишь?
--
- На работе фуршет. Отмечаем с ребятами...
--
- Тимоша приболел...
--
Не снимая ботинок, прошел в детскую. Сын улыбнулся, потянул к отцу руки. Ним малейших признаков болезни.
--
- Что с тобой? - Спросил тот, присаживаясь на табурет и обнимая. Жена молча задрала сыну майку. На бледной кожице ярко алели гроздья прыщей.
--
- Аллергия? - Демид напряг собственные, не очень глубокие познания в медицине.
--
- Корь. - Решительно заявила на консилиуме теще.
--
Демид задумался, потом пересадил сына на кровать и потянул пиджак за рукав.
--
- Да ты иди, - удержала его жена, - В этом возрасте дети легко болею. Мама врача вызовет, а я его сейчас зеленкой намажу...
--
Демид замешкался, скользнул пальцами по сыновней шевелюре, потом вспомнил рябое лицо бригадира и решительно снял пиджак.
--
--
Всю неделю, свободное время Демид посвящал сыну. Уходя на работу, тщательно смазывал зеленкой появившиеся прыщики, вернувшись, домой мазал еще раз, тщательно контролируя, нет ли расчесов. Ночью, переехав к жене, вскакивал при малейшем шорохе, подходил к кроватке сына и аккуратно отводил ручки от лица. В цехе, глядя на удивленную физиономию рябого бригадира, наотрез отказывался от халтуры. К исходу недели выздоровел сын, и слегла жена.
--
Врачи только развели руками; да так бывает, иногда корью болеют и взрослые.
--
- Но она же болела в детстве! - Удивлялся Демид.
--
Жена переносила болезнь тяжело. Температура, шелушащая, зудящая кожа. Демид взял отгулы и торчал, дома перемежая заботы о супруге, домашними работами и телевизором. Именно в это время он остро почувствовал, насколько близок ему этот человек. Любовь к детям, чувство безотчетное и неконтролируемое. Он даже не задумывался над тем, что заставляет его бежать домой, покупать сладости, следить за больным сыном. Ухаживая за женой, он неожиданно осознал иную природу своих чувств к ней. За десять лет, которые они провели вместе, он настолько привык к их совместной жизни, что исчезновение ее или иной, вот как теперь, вынужденный способ существования резко изменял окружающий его привычный и порядком надоевший мирок.
--
Он вдруг понял сколь много места в нем самом, занимает это тихое, кроткое существо встречающее его вечерами и провожающее с утра. Демиду вдруг стало не хватать ее разговоров о работе, совместных походов по магазинам, веселой возни с детьми. В какой-то момент он даже испугался, что ее потеряет. Врачи всерьез собирались отправить ее в инфекционную больницу, но неожиданно дела пошли на поправку.
--
Болезнь казалось, ничуть не повредила ей. Еще ослабленная она шутила, что вот мол, он хотел, чтобы она похудела, и она похудела. Жизнь постепенно входила в старое русло, разве что нервозность Демида куда-то испарилась. За три долгих недели он почти не вспоминал о своей тайной страсти. Беспокойство за семью вытеснило все, что отвлекало от борьбы с болезнью. Они снова ходили в кино, снова говорили о работе и снова, пусть не с юношеским пылом занимались любовью утром по выходным.
--
--
- Демид... Деми-и-ид! - Серый бормотал во сне, на губах пенились слюни. Водка из опрокинутого стакана разлилась по столу в большую, вытянутую как озеро Байкал кляксу. С одного края на другой перекинулись мостами, две видавшие виды алюминиевые вилки, а на дальний берег вынесло большую, желтоватую шпроту.
--
Демид сдерживая стон, слегка повернул голову, чувствуя, что череп вот-вот разорвется. Разбудившая его потребность требовала немедленного удовлетворения. С трудом приподнявшись, он побрел вдоль стены, по привычке оценивая батарею пустых бутылок, выстроившуюся под столом.
--
- Деми-и-и-и-ид! - Бормотал Серый. Слюни то вздувались мыльными пузырями, то опадали, обозначая провал рта. Губы, образовывающие жерло кратера раздулись и взлиловели.
--
С грехом пополам свершив необходимое, Демид свернул на кухню. Привычная убогость ничуть его не тронула, лишь взгляд задержался на закопченном, эмалированном чайнике. С жадностью бедуина Демид припал к гнутому носику, всосав едва ли не половину содержимого. Почувствовав тяжесть в ногах, присел на скрипучий табурет. Светлый квадрат в перекрестье оконной рамы приковал его взгляд. Висящая на стене, затянутая паутиной, кварцевая машина времени показала восемь часов.
--
--
Соратники по цеху, сбившись гурьбой встретили его возвращение радостным гвалтом. Рябой бригадир, разогнав всех по рабочим местам, и выяснив, что в семействе Демида все в порядке, многозначительно потер друг о дружку ладони. Стол накрыли к вечеру, прямо в цехе. Рассевшись по недоделанным диванам, быстро - экономя закуску - и весело - налегая на спиртное - отметили событие. Бригадир, дерябнув стакан, сунул Демиду в нагрудный карман ключи от цеха.
--
- Отвечаешь за порядок...
--
--
Расходились засветло. Закрыв дверь, Демид махнул приятелям и отправился сдавать ключи на вахту.
--
- Привет.
--
Сердце дрогнуло. Он едва не растянулся на крыльце. Она стояла с каким-то худощавым пареньком. Ничего не значащая беседа, только сердце силилось делать два удара вместо одного.
--
- Ну, ты иди, Павел...
--
- Я подожду.
--
- Иди, иди...
--
Они одни, и сутуловатая тень на фоне исчезающей реальности. Вновь детская площадка, он купил ей какой-то приторно сладкий коктейль. Некстати начавшийся дождик, и не вовремя звякнувший в кармане ключ. Цех встретил не перебиваемым ароматом дерева и столярного клея.
--
- Ух, ты! Да здесь жить можно. - Воскликнула она, падая на один из образцов готовой продукции.
--
Света от аварийной лампы как раз хватало на то, чтобы задрапировать кучи отходов производства, сваленные по углам. Демид воспользовался полумраком и не отвел взгляда от чрезмерно обнажившегося бедра. Сердце вновь уподобилось кузнечному молоту, а руки мокрым канатам.
--
На какое-то время он просто перестал существовать в этом мире. Это не его пальцы царапали твердые простроченные швы ее одежды, не его губы скользили по бледным плечам украшенным веснушкам, не его язык...
--
А потом он ее провожал. Они шли по вечерней улице, держась за руки и громко разговаривая. И им было на все наплевать, потому что все препятствия остались в прошлом, они были вместе, друг с другом, молодые и счастливые.
--
Он довел ее до подъезда. Единственный поцелуй и топот острых каблучков по бетонным блокам лестницы. Демид не отводил взгляд, пока не громыхнула железная коробка, затем отвернулся и неспешно побрел к метро. Захлопнувшаяся дверь будто разделила два мира, отсекла от него счастье и эйфорию свершившегося чуда. Он физически ощутил как где-то далеко, совсем-совсем далеко, дома его ждет женщина. Его женщина. Демид помотал головой, отгоняя наваждение. Как же так? Его женщина только что вошла в чужой подъезд, его женщина которой он еще недавно обладал, пошла в чужую квартиру, разделась и легла в чужую постель... А дома? Что ждет его дома.
--
Одна бутылка пива сменила другую, затем ей на смену пришла третья... Ночь уже совсем вступила в свои права, когда он тихонько прокрался в прихожую. На тихий щелчок входной двери из кухни вышла жена. Демид стоял, не зная, что сказать, понадеявшись на то, что семья давно спит, он даже не заготовил отговорку.
--
Жена не сказала ни слова. Молча ушла в свою комнату, Демид даже услышал, как скрипнула кровать. Кое-как раздевшись, он побросал вещи на стул и лег спать. Сон не шел... Промучившись часа два, он взял подушку, одеяло и отправился к жене, но заснуть смог только под утро.
--
Он ждал беды. Ждал пристрастных допросов и заготовил тонны правдивой лжи. Ждал нервных срывов, истерик, и окончательного разрыва. Вместо этого полоска света из-под двери кухни, тихий укоряющий взгляд и негромкий скрип кровати. Жизнь не то что бы вошла в привычное русло, но обрела прежнюю размеренность. Дом, работа, дом. Примерно два раза в неделю в эту размеренность врывался ураган и сметал все чувства оставляя после себя опустошение и усталость. Демид обречено ждал когда эти регулярные налеты разобьют, разрушат клетку его семейного счастья и он наконец обретет долгожданную свободу. Но клетка по всей видимости имела куда больший запас прочности, чем ему показалось на первый взгляд. Да и ураган, не то чтобы утратил силу, но начал приобретать некую упорядоченность.
--
С течением времени он с удивлением стал замечать, что бурное свидание перерастает в долгий, иногда многосерийный разговор. Вольно или невольно, но он все больше вовлекался в чуждые проблемы. Проблемы эти, имели общую природу с его собственными. Не раз и не два приходилось ловить машину, чтобы успеть вернуться домой к ставшему привычным времени и очередной порции молчаливого укора. Он отправлялся спать, а в голове все вертелись вопросы и ответы на них. Диалог продолжался.
--
Иногда, в круговерти повседневных дел мысли, роившиеся в его голове, облекались в форму вопросов, на отвлеченные, взятые вроде бы из жизни темы. Истории с соседкой, старой школьной знакомой, высмотренная в сериале сцена, становились предметом заинтересованного обсуждения. Вряд ли Демид отдавал себе отчет в том, что на вопросы заданные в одной его жизни ищет ответы другой, но в ситуации даже доведенной до абсурда ответы находились. В какой-то момент, сам того не ведая, он превратился в перепускной клапан, незаметную тропку связывающий двух женщин подразумевавших о существовании друг друга лишь где-то на краю сознания. Но даже узких мостков бывает порой достаточно, для того чтобы кто-то решился ступить на них.
--
Вряд ли захваченная работой и домашними делами, утомленная женщина, чья молодость давно слежалась в памяти зачерствелыми коржами счастья с окаменевшими изюминами упущенных возможностей, сознательно обращалась к нерастраченной энергии неведомой особы на другой стороне связующей их нити. Невозможно, что прозрачная, похожая на медузу в бурлящем океане душа все еще ребенка, искала указаний в пыльной книге давно отслужившего свое лоцмана. Но они отыскали друг друга, и Демид, невольный виновник их отношений оказался единственно возможным проводником этого странного, неведомого никому из участников союза.
--
Два электрода судьбы с хрупкой точкой равновесия между ними. Отыскав этот мнимый островок спокойствия Демид, подобно прячущемуся от ночных страхов ребенку, закрыл глаза, заменяя реальность воображением.
--
Новая жизнь заполнила так угнетавшую его пустоту. Живя двумя жизнями сразу, он вовсе не превратился в лицемерную куклу в одной из своих ипостасей, наоборот. В каждую минуту своего существования он помнил о том, кто находится рядом с ним, сколь сильны и крепки узы, связывающие его с этим человеком. Два раза в неделю упиваясь неизбывным счастьем, казалось ушедшей уже молодости, он старался принести хоть кусочек светлого неба в тот, другой мир, где уже не юная девушка, но женщина, делила с ним время своей жизни.
--
Понимая что счастье не может быть вечным он не предпринимал ни малейшего усилия чтобы определиться в своей то ли наконец-то устаканившейся, а то ли окончательно запутавшейся жизни. Неизбывным memento more счастья стала бледная, едва заметная тень, которую он замечал, порой провожая свою любовь домой.
--
Поначалу он долго не мог понять что это, и только однажды, в апельсиновом свете фонарей, случайно оглянувшись из-за стеклянных дверей аквариума, он узнал ее. Павел.
--
С тех пор он всегда чувствовал его присутствие. Замечал ли краем глаза бредущего позади человека или нет, он всегда помнил, что занимает чужое место. Совершенно равнодушный к персоне отвергнутого любовника, он каким-то невообразимым образом чувствововал, что своим присутствием искажает суть вещей. Нарушает строгую последовательность событий, однажды и навсегда определенных судьбой. Впрочем, это чувство не так часто обуревало его, и даже в такие минуты безжалостно отбрасывалось прочь.
--
Он называл их одними именами, он водил их на одни и те же кинофильмы, в мерцающей полутьме кинозала иногда теряясь долгую секунду пытаясь вспомнить, с кем он в настоящий момент. Огненное, иссушающее и выжигающее все внутри чувство смешало обеих женщин в апокалиптическом круговороте, два образа в его сознании стремительно сливались в один.
--
Переполнившие его эмоции, обдавали тех, кто находился рядом, энергия пронизывающая его и бывшая всего лишь следствием связи двух подразумевающих друг о друге людей в какие-то моменты становилась его энергией, и в этот миг он становился, опасен как лишенный изоляции трансформатор. Разделенный пополам мир стремился вытеснить, сжать уничтожить перегородку, чтобы вновь соединиться в первозданной гармонии.
--
--
Он вышел, тихонько притворив дверь. Полуденное солнце спряталось за этажеркой низкого, сырого неба и он шел, как и накануне предоставленный самому себе. Такие дни выдавались редко, да он и не любил их. Когда жизнь отрывала от него обеих женщин по каким-то независящим от них обстоятельствам, он одиноко бродил по голоду, отмахиваясь от назойливых мыслей поселявших в душе сомнение, а в сознании неуверенность. Он шел, стараясь не дергать головой по сторонам, чтобы не раскачивать поселившееся в ней озеро, прибой которого так и норовил проломить череп.
--
Прихлебывая пиво, он уверенно мерил шагами знакомый проспект, радуясь, что впереди зима, столь же наполненная радостью и любовью, как и предшествовавшая ей осень. Нежданный отпуск подходил к концу. Новое оборудование в цехе обещали запустить уже к ближайшему понедельнику, в выходные его ждал очередной поход в кино, а до этого пятница, пятница как всегда обещавшая больше чем он обычно загадывал.
--
--
Сырой воздух застоявшейся осени, подсвеченное желтым небо, отразившее черноту асфальта с серыми, бесформенными громадами домов. Разноцветные блестки - флуоресцентная пыль, по чьей-то халатности вынесенная ветром из театрального бутика и развеянная над городом.
--
Ему нравилось провожать ее на метро. Пустые вагоны, жадные поцелуи, веселый смех или негромкий разговор. Она была необыкновенно разной, удивительной, изменчивой как калейдоскоп и верной себе, а стало быть, и ему, как солнце. Они специально вышли пораньше, чтобы неспешно пройти по блескучим улицам. Им не хотелось ловить машину, и наслаждаться мнимой и скоротечной уединенностью заднего сиденья, но метро щедро разбавляло ими свою ночную пустоту.
--
Выйдя через стеклянные двери в дождь, они застыли под козырьком. Зонт раскрылся спасательным парашютом, укрывая их поцелуй от любопытных капель.
--
- Иди, не мокни...
--
- Я провожу.
--
- Вымокнешь, езжай, у меня зонт.
--
Иногда он потакал ее уже по-женски обстоятельной заботливости. Удержав на мгновение руку, остался под козырьком, сопровождая взглядом.
--
Струи дождя хлестали по асфальту. Сплетаясь в ручьи и потоки, старались укрыться под одеялами луж или спрятаться за решетками водостоков. Она вонзала каблучки в желтое зеркало асфальта, и он мысленно поблагодарил водителя тяжелого блейзера за то что, то притормозил, пропуская одинокую женскую фигурку. Метро обещало закрыться через пятнадцать минут, но он решил, что еще успеет проводить ее взглядом до поворота. Светофор мигнул желтым. Она скрылась за громоздким силуэтом машины... Вот-вот ее фигурка появится на изгибе улицы, он еще заметит ее силуэт на фоне подсвеченного зеленым асфальта. Зеленый. Почему тяжелый шевроле продолжает стоять на перекрестке? Почему она не появляется у знакомого, ставшего родным куста сирени притулившегося у чахлой клумбы?!
--
Он выбежал под дождь за мгновение до того, как по пустынной улице прокатился отчаянный женский крик.
--
В несколько прыжков, пересек улицу. Выпрыгивая на тротуар, уже видел захлопывающуюся дверцу тяжелого автомобиля, и сломанный зонт дохлым нетопырем повисший на кустах сирени. Но дверца не закрылась. Небольшая, дамская сумочка попала аккурат между ней и кузовом. На асфальт посыпались обломки каких-то женских безделушек. Он настиг уже выкатывающийся на перекресток автомобиль и изо всех сил рванул дверь.
--
Выпавшая косметичка, брызнувшие в стороны карандаши, пакетики, губная помада. Он схватил ее руку и, не задумываясь о том, что может причинить боль, рванул из салона. Но ее уже отпустили. Не удержавшись, они упали на мокрую осевую. Взвизгнув тормозами, мимо вырулил жигуленок. Задние фонари, тревожно подмигнув красным, скрылись за пеленой дождя. Он помог ей встать. Пресек почти сомнамбулическую попытку подобрать рассыпанные по дороге вещи.
--
- Домой, беги домой... - пробормотал он ей в мокрое ухо и оттолкнул куда-то за спину.
--
А шевроле стоял. И надежда что кто-то за его тонированными стеклами, сидя в темноте просторного, пахнущего дорогим табаком салона испугается совершенного и уедет, таяла с каждым мгновением.
--
И он стоял и смотрел. Смотрел как тяжелая нога в черном, дорогом ботинке опускается сначала на хромированную балку порога, а затем в грязноватую, пузырящуюся лужу.
--
- Ты че, баклан?! - Беззлобно, с некоторой долей иронии осведомился человек-шар в добротном костюме и небрежно завязанном галстуке.
--
Демид не ответил, краем уха он пытался услышать удаляющийся топот каблуков, но его, по-видимому, перекрыл шум дождя. Человек-шар сделал шаг в сторону от машины. Демид не выдержал и оглянулся. Она стояла на тротуаре, прикрывая ладонью, разбитые губы и некогда роскошная прическа стекла, облепив щеки и шею.
--
- Уходи! - Успел он заорать, прежде чем тяжелый удар свалил его на дорогу.
--
Тяжелый, но не сильный. Кулак скользнул по мокрой скуле, содрал кожу, но не нокаутировал. Откуда-то пришла малодушная мысль, что есть остаться лежать, то громила сядет в авто и уедет за новой добычей. Скосив глаза, где-то чуть выше линии доступного теперь горизонта он заметил ее ноги. Вспомнил нырнувший в дождь жигуленок, и ставшую привычной тень знакомого незнакомца Паши.
--
Черный ботинок опустился рядом с его лицом. Он заметил, как дождевые капли скатываются по его гладкой лоснящейся поверхности.
--
Таранить толстяка все равно, что таранить каменную стену, но ярость и отчаяние придали Демиду сил. Тяжелое тело на какой-то миг даже вздыбилось в воздух и отброшенное въехало спиной в угол распахнутой двери. Толстяк закричал, и в его распахнутый рот Демид ударил изо всех сил, сдирая о зубы кожу на костяшках.
--
Фонари скользнули в сторону по зеркальному боку машины. С другой стороны, длинный мощный капот уже огибал крепыш водитель. Толстяка в расчет можно было не принимать. Демид бросил свое тело на приоткрывающуюся дверцу, Ударил плечом, вбивая металл в хрустящую плоть человеческого тела. Громкий крик боли, что-то темное закрасило пространство белой кожи между носком и задравшейся брючиной. Тяжелый лязг падающего в темноту предмета, и короткие пальцы, съежившиеся в пригоршню, мгновенно наполнившуюся антрацитовым рассолом.
--
Демид не успел. Водитель ударил сзади, швырнув лицом на закаленную поверхность стекла. Боль пронзила череп, но почти сразу пришло тяжелое и влажное как матрац онемение. Втягивая воздух пополам с кровью, Демид сполз на асфальт. Удары посыпались один за другим, заставляя сжиматься в комок, укрывая живот и одеревеневшее лицо. Теряя себя от боли он попытался заползти под машину.
--
- Убей, его убей! - Слышалось сверху, затем что-то тяжело рухнуло рядом. Ударов стало больше, но какие-то слабые. - Убью, суку! Реальность стала отдаляться. Остроносые концы ботинок впивающиеся в бока и спину, были где-то за пределами сознания, а оно само освобожденное от бренности тела и предоставленное самой себе с интересом озиралось. Все что окружало его в настоящий момент, вызывало интерес. Забрызганное грязью днище автомобиля. Мощные дуги рессор. Сплющенная пачка из-под сигарет. Рукоять пистолета, торчащая из-за стертого с одного края, но все еще глубокого протектора шины.
--
Он ухватил ее дрожащими пальцами, когда кто-то грубо рванул за волосы и потянул на открытое пространство. Не имея возможности обернуться, Демид прижал оружие к животу и нажал на спуск. Он почти не чувствовал боли, голову словно обмотали матрацем, но что-то внутри заставило сдвинуть пальцем рычажок предохранителя. Затвор рванул рубаху, вспоров ее вместе с кожей. Только много позже до сознания Демида донесся выстрел. Голову мотнуло, и она, потеряв болезненную опору, упала на грудь. Что-то отдаленно напоминавшее сирену мешало сознанию окончательно отключится. Задирая подбородок как можно выше Демид огляделся из-под набрякших, завалившихся на глаза бровей.
--
То, что он принял за сирену, оказалось истошными воплями крепыша водилы. Ухватившись руками за грудь, он равномерно выдыхал протяжный глубокий стон. Кровь шла у него горлом, и из распавшегося рта то и дело вылетали черные брызги. Стоны становились глуше, а брызги сменились густой, мерцающей в свете уличного фонаря пеной. Демида вырвало, в голове прояснилось настолько что он ощутил чьи-то руки теребящие плечо.
--
Она была рядом, некрасивая, с опухшим лицом и толстыми складками губ. Стараясь не смотреть в сторону умирающего, она то и дело закрывала глаза и пыталась поднять непослушное тяжелое тело. Демид ухватил ее за плечо, оставив на бежевой шерсти пальто масляные полосы, едва не повалил на дорогу. Она нашла в себе силы удержаться. Так и стояли прижавшись друг к другу. И темная струйка слюны пополам с кровью, стекала с его губ ей на спину.
--
Пойдем... Пойдем отсюда. - Ее шепот, наконец пробился сквозь заложившую уши вату.
--
Да - прохрипел он, стараясь разлепить спрессованные веки.
--
В бойницы глаз, сквозь слипшиеся ресницы он увидел другой взгляд, чужие глаза, чужое движение губ. Демид напрягся, стараясь понять сказанное. Она тихонько охнула под его тяжестью.
--
Сука! Найдем тебя... - Ему было под тридцатник, Привалившись спиной к хромированной трубе порога, он с ненавистью смотрел на Демида, баюкая изуродованную руку... - А не тебя, так бабу твою...
--
Конец фразы больше походил на вой, от которого заныло глубоко в груди, куда не смогли пробиться тяжелые удары водилы. Демид разлепил спекшиеся губы...
--
Иди... Ты иди, я скоро... - Он почти оттолкнул ее. А когда она не послушалась, сделал попытку закричать.
--
Он захрипел, забрызгав кровью ее лицо, воротник пальто и плечи. Она отшатнулась, и стала медленно отступать к тротуару. Удерживая равновесие Демид с трудом повернулся. Поднять тяжелый пистолет он так и не смог. Болели бока, ныла спина, все тело скручивало и сжимало. Он согнул руку в локте, выстрелив от пояса, а когда промахнулся, нажал на спуск снова. Маленькое отверстие и черные бусинки одна за другой срывающиеся с ее края куда-то вниз. Вот какая она смерть. После нее было легко и свободно всадить несколько пуль в обездвиженного толстяка. Человек-шар даже не вздрогнул, так и оставшись сидеть большой, забытой кем-то куклой.
--
Взглянув в мутное отражение, поселившееся на тонированных боках машины, Демид изменил угол наклона ствола. Две последние пули заставили стекло рассыпаться драгоценным созвездием на асфальте.
--
Брось оружие! Милиция!!!
--
Демид разворачивался как подбитый дредноут. Пистолет глухо стукнувшись о ботинок водилы лязгнул по асфальту. Их было двое, возле "жигулей" с тусклыми фарами и гнутым бампером. Что-то давно знакомое, привычное... Волосы.
--
Стой. Не двигайся! - Голос ломкий, дрогнул и сорвался. Демид согнул ноги в коленях не удержался и упал расплескивая скопившуюся под ногами лужу. Подставив ослабевшие руки, он все-таки ударился щекой о колкие кубики стекла. Раздался топот. Губы тронула болезненная гримаса. Он был почти счастлив, когда рифленый милицейский ботинок придавил ему шею, заставив кожу раздаться и впустить в себя осколки.
--
--
Серый умер сутки спустя. Первая пуля пробившая стекло, отрикошетила от стойки, ушла вниз, и пробив шею прятавшегося в глубине автомобиля человека, застряла в позвоночном столбе. Он так и не узнал, кто именно стал его убийцей.
--
--
Свиданка. Обед наспех, одернуть робу и ждать конвой. Пустая комната, железная кровать, стол два привинченных к полу табурета. Только щемящее чувство внутри. В зарешетчаной раме окна, грязный сугроб облепленный молью снежинок. Спиленный в полутора метрах над землей ствол старой березы. Корни укрыты слежавшимся снегом и кажется, что берез две. Но Демид помнил еще с осени, ствол один, просто с развилкой у самой земли. Березу некогда безжалостно спилили и теперь из сугроба торчали длинные, усохшие за зиму прутики новых побегов.
--
Он отвернулся от окна и сел на табурет. Тогда. Год назад он провалялся в больнице почти два месяца. Его дважды оперировали, потом он гулял по больничному дворику в сопровождении веснушчатого сержанта нервного и беспокойного. Перед выпиской его спросили как он себя чувствует. Демид потер грудь.
--
Сердце.
--
Врач вздохнул и пожал плечами. Никаких отклонений не наблюдалось. Невроз. Опытный специалист он даже на минуту не усомнился в том, что его подопечный искренен. Потом была пухлая папка с надписью "Дело" и суд. Только на суде, на некоторое время сердце болеть перестало, то есть сначала ныло, даже сильнее, а потом он увидел жену, сначала жену, а потом ее.
--
Они сидели в разных концах зала, и даже не поворачивали головы в сторону друг друга. Демиду было все равно, он откинулся как можно дальше на стул, едва не упершись затылком в живот стоящего рядом милиционера, зато теперь он мог видить их обоих стразу. И сердце пропало. Нет, оно также билось внутри, но он больше не чувствовал проткнувшего ее шампура и разливающегося в груди пламени. Необычайная легкость охватила его, увлекла куда-то далеко, где не было ни крашенного зеленой масляной краской зала суда, ни ободранных скамеек, ни дребезжащих и мерцающих ламп дневного света под пыльным потолком. Там был только он, и две женщины, и еще дети. Его дети, которых там вроде и быть не могло, потому что мать оставила их на попечение свекрови, соврав что муж уехал в долгую командировку.
--
Он не перестал улыбаться, когда зачитали приговор. Пять лет. Суд оказался крайне снисходителен и учел страстные показания женщин в пользу защиты.
--
--
Дверь скрипнула. Первым зашел пожилой, рыжий прапорщик. Окинув комнату равнодушным взглядом, подошел к окну. Задумчиво посмотрел на изувеченную березу, ковырнул толстым пальцем в носу, и вновь вернулся к двери.
--
Проходите.
--
Они вошли вместе, замешкавшись у порога то ли от неуверенности, то ли пропуская друг друга. Демид привстал на разом ослабевших ногах. Край стола больно врезался ему в бедро, но он даже не заметил этого.
--
- Здравствуй...
--
У вас два часа. - Обитая оцинкованным железом дверь с глухим стуком замкнула пространство.
Он шагнул к ним навстречу замыкая в еще более тесное кольцо объятий. Прижав обеих к груди, он поднял лицо к затянутому паутиной потолку. Кто-то неведомый протянул руку и вновь, как уже когда-то давно извлек из его сердца ставшую привычной и так необходимую иглу. Боль оборвалась с очередным ударом сердца. Она исчезла, два мира слились в один, края ущелья начали смыкаться, поглощая хрупкий мостик, уничтожая разделявшую их пустоту и себя заодно. Демид хрипло втянул в легкие воздух и заплакал.