Аннотация: ...детям третьего тысячелетия, сражающимся и гибнущим на фронтах второй мировой...
Детям третьего тысячелетия, сражающимся и гибнущим на фронтах Второй мировой, посвящается...
Недетская повесть
Они опоздали.
Бурлящая толпа обволокла автобус. Женские платки, стянувшие пегий, жесткий, как проволока, перманент, терялись на фоне пузырящихся поверх голов сумок, похожих на огромные, ядовитые арбузы. Мужики, поблескивая хитином засаленных ватников, стояли поодаль. Образовав периметр, покуривали дымные, едко пахнущие папиросы, негромко переговаривались, перемежая разговор матерком. Сплевывали, щеря в улыбках желтые, источенные кариесом и никотином зубы.
Валька льнул к матери. Та, выронив чемодан, рыскала взглядом поверх суетливого мельтешения. На ее бледном, осунувшемся лице жили только глаза. Большие, темные, они с испугом и надеждой смотрели на людской водоворот, затягивавший перебранивающихся поселковых баб в автобусное чрево.
Возле раскрытых дверей, прижав спину к проржавевшему насквозь автобусному боку, скалил зубы цыганистый малый. Через распустившийся ворот вылинявшего свитера выбивалась бурная растительность. Голову венчал побитый молью картуз с надломленным козырьком. Вихры спадали на плечи диковинными щупальцами, тускло поблескивая на солнце. Зажав уголком рта размокшую беломорину, парень выхватывал грязными пальцами деньги, что тянули к нему карабкающиеся в салон люди.
- Все не влезут. -- Голос матери прозвучал упованьем, нечаянной молитвой уставшего от скитаний пилигрима.
Последняя баба, подобрав подол, взгромоздилась на нижнюю ступеньку, свесив за спину латаный, в маскировочных пятнах грязи вещмешок.
Те только и ждали команды. Окурки еще шипели в весенней грязи, а крепкие плечи уже прессовали спины, впечатывая их в стенающее нутро машины. Последний из пассажиров долго ерзал, цепляясь за поручень, но набившаяся внутрь живая масса упруго выталкивала его обратно. Парень в картузе потоптался, чавкая, по густой как сметана грязи закатанными в полголенища сапогами, надавил плечом, пытаясь закрыть двери, затем махнул рукой, видя бесплодность собственных усилий.
Стоя подле матери, Валька в отчаянье наблюдал, как вихрастый, обогнув автобус, усаживается за баранку. Двигатель заерзал, машина скрежетнула, встряхнулась, будто пробудившийся от спячки пес, и лишь некоторое время спустя, медленно и неохотно поползла по весенней жиже. Проводив взглядом спину едва умещавшегося на подножке пассажира, Валька почувствовал бегущие по щекам слезы.
- Кхе... - шамкнуло рядом. - Зад то подбери...
Голос прозвучал негромко, но Валька вздрогнул и обернулся...
Старик имел обширную плешь, сплошь в пигментных разводах, окруженную изумительной белизны прядями. Отсутствие растительности на затылке с успехом восполнялось волосами, укрывавшими почти все лицо, исключая высокий лоб да крючковатый, лиловеющий носище отвислым пиком вздымавшийся из густых зарослей. Истончавшая, до бахромы на полах шинель топорщилась стесанными складками. С боков, поверх потемневшего войлока крупными стежками суровой нитки крепились куски брезента - отвисшие от частого использования накладные карманы.
Смежив покрасневшие веки, старик провожал взглядом уходящий автобус. Тусклый, потерявшийся в морщинистых складках правый глаз слезился. Вместо левого зияла глубокая впадина, втянувшая в себя часть щеки и бровь. Левой ладонью старик защищался от солнца, прижимая ее не ко лбу, а к переносице. В правой держал небольшой газетный сверток с крупными, расползающимися по бумаге сальными пятнами.
- Эвон сколько нагрузил, поди ж ты, опять не доедет... Определенно.
Артикуляция происходила посредством колыхания изжелтых прядей, маскировавших впалый шамкающий рот. Когда автобус скрылся за поворотом, дед сплюнул и ступил в грязь. Серые штаны с лоснящимся задом обвисли на нем бесчисленными складками. Потерявший форму правый сапог туго перетягивала позеленевшая от времени медная проволока.
С трудом проковыляв несколько метров до стоявшей поодаль телеги, старик бросил в нее сверток и долго вскарабкивался на лежащую поперек воза доску. В том месте, куда он сел, дерево блестело, как зеркало. Пегая лошадь с чахлым, украшенным репьями хвостом и поредевшей гривой, до того дремавшая с опущенной к земле головой, ожила и несколько раз переступила передними ногами. Продолжая бубнить, Дед склеротичными руками принялся распутывать веревочные поводья, обернутые вокруг жерди, идущей вдоль борта телеги.
Вальку потянули за руку.
- Извините, вы не подскажете...
- Эвон молодка... городские чай? - занудел Дед. - Али надо че?
- Надо, надо...
Валька, с неодобрением покосившись на мать, смолчал. Уж очень хотелось прервать казавшиеся бесконечными скитания и добраться, наконец, хоть куда нибудь.
- Если надо че, так говори громче! - Голос Деда обрел необыкновенную зычность. Мать затравленно вздрогнула. - Громче говори! Если надо че...
Дед орал без малейшего напряжения. Получалось это у него естественно, без видимых усилий и одышки. Распутав повод, он крутил его в руках, всматриваясь в мать блеклым, как выгоревшие на солнце васильки глазом.
- Нам в Пеньки. В Пеньки нам нужно.
- Пеньки?! - Дед загреб рукой воздух. - Это вам на офтобус надо. Вон тот! Ушел который...
- А когда новый? Новый когда будет?
Мать не решалась кричать, хотя говорила настолько громко, что стоявший возле покосившегося деревянного магазинчика мужичонка начал с любопытством поглядывать в их сторону. Валька же от стыда был готов провалиться сквозь землю, но мать так крепко стиснула его ладонь, что, казалось, не столько удерживала, сколько искала опору. Чувство собственной значимости, заставило тринадцатилетнего мальчишку замереть на месте, угрюмо насупившись и прижав подбородок к груди.
- Новый? Нового нету! - Дед пошамкал, заперхал, и, громко сплюнув через борт телеги, закончил: - Этот будет, когда вернется...
- А когда? - растерялась мать.
- Да как отвезет, так и вернется, - по-простецки пояснил старик, затем, почесав бороду, неожиданно добавил. - Не... не вернется. Определенно.
Валька перехватил взгляд матери, прочтя в нем ту же затравленность и обреченность, что и раньше. Еще в самом начале пути он понял: толкнувшие в дорогу чувства так и остались с ними и, наверное, уже не отпустят. Безнадега.
- Подвезти, штоль? - негромкое бормотание Деда втерлось в безмолвный диалог матери с сыном. - Али подвезти вас?!
- Подвезти? Пожалуйста!
- Та-ко сидай! Че стоять то?
Телега заскрипела. Валька помог матери влезть, у нее дрожали руки, потом запрыгнул сам, едва не порвав джинсы о ржавый гвоздь, ерзавший в разболтанном днище. В бормотании Деда, в возмущенном фырканье старой кобылы, обеспокоенной новым грузом, он впервые за последние недели уловил нечто обнадеживающее, слабый намек пусть не на скорый, но, несомненно, удачный исход ставших привычными мытарств.
- Н-но! Горбатая...
В конце фразы старик издал неописуемый чмокающий звук, от которого лошадь всколыхнулась, присела на задние ноги и, подняв тяжелую, как наковальня, голову, двинулась ведомым только ей, да, быть может еще и Деду путем.
Валька застыл, потому что мать, обхватив его детские худые плечи, уткнулась лицом ему в затылок. Теплое дыхание застревало в волосах, выдувая из головы печаль, дурные мысли и накопившуюся усталость. От физического облегчения, испытываемого ею, на сердце становилось легко, а в голове пусто и радостно. Валька вглядывался в обитый железом деревянный обод колеса с остатками некогда бывшей на нем резины. Погружаясь в грязь одной своей частью, другой он постоянно стремился из нее выбраться. Валька неосознанно уловил некую общность между собой и этим устройством. Кривое, заляпанное глиноземом колесо, вихляя и поскрипывая, с невероятным упорством карабкалось и карабкалось наверх, унося его вместе с матерью из провинциального поселка с полуразрушенной автобусной станцией, наполовину утонувшей в весенней распутице.
- Эй, малец! - Валька, почувствовав, как вскинулась задремавшая было мать, судорожно сжал кулаки. - Почитай-ка газетку-то. Почитай...
- У нас нет газет. - С виноватой интонацией ответила мать.
Валька скрипнул зубами, стараясь сдержать готовые хлынуть от ярости и бессилия слезы.
- Да вон там! - Дед даже повернулся на своей доске, указывая худым, с нанизанными костяшками пальцем. - Я в сельпо селедку брал, просил, чтобы завернули.
В задней части телеги, в ворохе подгнившей соломы отыскался промасленный сверток. Внутри обнаружилась большая, бликующая чешуей рыба. Скривившись, Валька отделил пропитанную остро пахнущим рыбьим рассолом часть газеты.
- Почитай, - уловило ухо тихий голос матери.
Вздохнув, он принялся разбирать сливающийся с потемневшей бумагой типографский шрифт:
- Нынешний две тысячи второй год ожидается в нашем районе особенно урожайным...
Погрязшим по ступицы в проселочном студне колесам едва удавалось отыскать в зыбких недрах опору, чтобы продвинуть машину немного дальше. Участками полуторка стелилась по колее, выпаривая горячим картером льдистую мездру, отфыркиваясь ядовитым выхлопом, цеплялась из последних сил истертыми до корда ногтями протектора.
Только бы не заглохла! Встанет движок - снова придется прыгать в стылое месиво, черпать грязь сапогами, обдирая костяшки пальцев упираться в осклизлый бок и толкать. Песок под полуприкрытыми веками. В полудреме перед глазами ползет и ползет из крупяного сиропа бесконечная лента ската. Вздувшиеся мозоли полопались и теперь кровоточат. Ладони ноют, но даже во сне крепко стискивают отполированный до блеска черенок. "Лопата - ваша винтовка", - так сказал капитан. Он сидит рядом с водителем. Лобового стекла нет, встречный ветер наотмашь швыряет в кабину брызги, студит кожу, превращая лицо в болезненную маску.
- Не спать, солдат! Не спать! - орал капитан, теребя драный ватник, облепивший водительские плечи. Несокрушимая сила его голоса действовала и на тех, кто сидел в кузове.
Шофер, бросивший школу паренек, вцепился в руль обернутыми тряпьем - чтобы не примерзали пальцы - руками. Нависнув над ним, тянул вперед длинную худую шею, устремив остекленевший взгляд в серую мглу впереди.
"Откуда весной такой холод?"
Но холода не было, просто насквозь мокрые люди мчались по ночной, разверзшейся весенней хлябью дороге. Справа, в основании кажущейся нерушимой стены елей поблескивал снег. Там, дальше, в глубине леса, а здесь, вблизи дороги, его не видно даже при свете луны. Снег утратил чистоту, прикрывшись изжелто-серым маскхалатом дорожной грязи.
День еще хуже, чем ночь. Затянутое ноздреватыми рыхлыми сугробами облаков солнце - только воспоминание. Днем на обочине видны почерневшие кости выгоревших дотла машин. Наполненные талой водой колодцы воронок жались к дороге, засыпанные мусором и порубленными сучьями, пружинящими под колесами, заставляли видавший виды грузовик оседать на брюхо, расплескивая изукрашенные бензиновой пленкой лужи.
- Стой солдат! Тормози... тормози.
Колодки в который раз заскрипели по забитым грязью барабанам, полуторка остановилась. Сидящих в кузове швырнуло друг на друга. Нет сил подняться, перегнуться через искрошенные в щепу края бортов и посмотреть сквозь парящее облако, вознесшееся от колес, на причину остановки. Люди теснятся, как воробьи, сберегая тепло, жмутся друг к другу.
- Бойцы, ко мне!
Сидящие с краю слегка замешкавшись, выпали из кузова, следом начали переваливаться остальные. Кто-то, поскользнувшись, падает в маслянистую лужу, но чьи-то крепкие руки удерживают, прихватив за локоть.
- Как звать? Сколько лет?
- Рус...лан. - Посиневшие губы едва разомкнулись. - Шестнадцать...
- Держись на ногах, Руслан. В шестнадцать на них, ух как крепко держаться надо! Определенно...
Мощная машина накренилась, перегородив дорогу и едва не завалившись на бок. Припав на переднюю ось, "студебеккер" зарылся мордой в кювет, застыл попавшим в капкан раненым и отчаявшимся зверем. Большое, непривычное с виду орудие легло на колесо, сползло с дороги. Расчет стаей чертей барахтался рядом с пушкой под непрерывные богохульства, исторгаемые громким, по-детски ломающимся голосом.
- Вы слева, остальные за мной!
Бойцы медленно окружили кажущееся неподъемным орудие. Вскарабкавшись по обездвиженной машине, капитан заглянул в кузов, несколько раз качнул борт и осторожно слез обратно.
- Отставить, - будто соглашаясь с молчаливым большинством, бросил он и тут же добавил. - Все сюда... Цепью по двое.
Напарником Руслана уже не в первый раз оказался худой еврей в долгополом пальто. Он - учитель музыки, у него длинные руки, мешки под глазами и слишком мало сил, чтобы вместе с Русланом удерживать тяжелые ящики. Слева их набрасывали грузный куцебородый мужчина в ватнике и хлипковатого вида паренек в самодельном тулупе. Эти двое все время держались вместе и почти ни с кем не общались. Справа груз принимали одышливый толстяк в драном свитере, да лысый очкарик с вечно сопливым иссеченным оспинами носом.
- Давай, давай! - Подбадривал капитан, принимая ящики из кузова в паре с лейтенантом-артиллеристом.
Два бойца расчета подавали ящики из машины, еще двое, стоя в конце цепочки, укладывали их в придорожную грязь. От работы люди разогрелись, стали двигаться быстрее, резче, тела становились обманчиво послушными, боль в ноющих мышцах отступала.
Подхватывая очередной ящик, Руслан почувствовал, как в ладони впиваются длинные ломкие иглы. Одна из досок скрипнула, белея свежим изломом, мгновенно обагрившимся кровью из пораненных ладоней. Чужие пальцы мазнули по коже. Уже передавая груз, он ощутил, как толстяк дернулся и отстранился. Деревянный короб выпал из рук в расплавленный снег. Тех, кто был рядом, окатило густыми и липкими, как овсянка, брызгами. Тяжелая, почти черная в безлунной ночи пленка сомкнулась, укрывая добычу.
- Чего встали? - Капитан подошел и, ухватив пухлое запястье толстяка, вывернул руку ладонью вверх. - Иди поссы - и работать. Остальным пока стоп!
Нагнувшись, он погрузил ладони в грязное месиво. Несколько секунд спустя, крякнув, одним движением извлек добычу. Стараясь перехватитьс поудобнее опер ящик на бедро. Руслан, попытавшийся помочь, успел увидеть обломок доски, гнутые гвозди да волокна древесины, уже не белые, а черные, как грязь под ногами. Блеснув желтым, из ящика вывалилась железка и упала им под ноги.
- Ложись! - заорали рядом. Кто-то нырнул головой вперед, кто-то лишь присел, привычно вздернув лицо к небу, но многие лишь озирались, силясь понять, в чем дело, еще не успев привыкнуть, что от скорости их реакции зависит жизнь.
Руслан в упор смотрел на держащего ящик капитана, боясь шевельнуться. Лицо командира черно, только между разошедшимися губами поблескивают эмалью зубы. Подбежали бойцы расчета, ухватив груз, потащили к обочине. Капитан вновь нагнулся, вылавливая в дорожной грязи выпавшую болванку. Руслан стоял, не в силах отвести глаз от смертоносного груза. Грязь не удерживалась на масляном латунном боку снаряда. Грязь не в силах замарать саму смерть. Командир хмыкнул, глядя прямо в глаза бойцу, и подкинув снаряд на ладони, небрежно передал его артиллеристам. Только тут Руслан понял, что гримаса на лице командира - улыбка.
- Ну что, герои, попробуем? - оглядел он свое барахтающееся в грязи воинство.
Потом, цепляясь негнущимися пальцами за борт, Руслан услышал как, прощаясь с командиром орудийного расчета, сопливым прыщавым парнем едва ли на год старше самого Руслана, капитан шутливо буркнул:
- С бабами бы так. Нежно...
Деревня Пеньки - три десятка дворов в излучине небольшого ручья, текущего между холмами. Дорога перебиралась вброд через некогда полноводное русло, превратившееся в овраг с осыпающимися краями, устланный песком и поросший кустарником, где проехать можно было разве что на тракторе. Разделив деревню на две неравные части, путь этот километра через три выводил к колхозной ферме и старой заброшенной лесопилке, а еще через десяток верст - к полустанку узкоколейки. Несколько лежащих на земле бетонных плит, поросших мхом и травой, да изъеденные коррозией рельсы. Припав на передок над расползшимися, истлевшими шпалами, застыл небольшой маневровый тепловоз с прицепленной цистерной. Болотистая почва не выдержала поставленной на прикол "кукушки", раздалась и обещала со временем полностью поглотить плоды человеческих рук. Над землей виднелась только заливная горловина цистерны, а тепловоз, несмотря на то, что был значительно тяжелее, пока погрузился лишь по оси.
Перед самыми Пеньками дорога разветвлялась. Грязный, но укатанный путь обрывался, зато появлялось два других. Один, усохший до тропинки, вел через брод, другой, исполосованный полуметровой глубины колеями, убегал в холмы. Этот второй оплетал собой поля, принадлежащие совхозу. Полей было много, но возделанных с каждым годом становилось все меньше и меньше. Местами только глубокие рытвины указывали на то, что когда-то здесь работали люди.
Где-то за час до деревни им попался автобус. Перегородив дорогу, он стоял, уткнувшись рылом в придорожный куст, открыв двери в опустевший салон. Лошадь, знакомая с дорогой, фыркнула и встала. Дед, до того не замечавший ухабов, и мирно дремавший с поводьями в руках, мгновенно проснулся.
- Эх, опять дорогу перегородил... - забубнил он, натягивая веревочные поводья. - Небось, за трактором в совхоз пошел.
Лошадь недовольно мотала головой, но умелые действия возницы вскоре побудили ее сойти с дороги. Оглобли, а за ними и вся телега заскрипели, казалось, вот-вот - и хлипкая деревянная конструкция развалится. Но, видать, не в этот раз. Лошадь благополучно выволокла телегу с дороги, подмяв чахлые придорожные кустики.
- Ты смотри, - бубнил меж тем Дед, - Поди ж ты, приехали.
До окончательного "приехали" в итоге оказалось больше часа. Впрочем, и Валька, и мать с интересом разглядывали окрестности.
- Ты узнаешь места? - не выдержав, спросил Валька.
- Нет, что ты... - ответила мать и даже немного улыбнулась. - Я же давно отсюда уехала...
- Хорошие у нас места! Определенно. Грибы, ягоды... Правда, народу нет, собирать некому... - Дед, словно бы услышав тихую, в полголоса беседу матери с сыном и решил поддержать. - Молоди мало, все в города поехали...
- Вот ведь, и чо едут-то? Как намазано там... - Дед имел неизлечимую привычку разговаривать сам с собой. - Совхоз, и тот загнулся. А кто работать-то будет?
Впереди затарахтело, из-за поворота, скрипя пружинными сиденьями, вырулил мотоциклист - здоровенный дядька в толстом ватнике и форменных поношенных брюках заправленных, в грязные сапоги. Милицейская фуражка на его голове сидела бесшабашно, да еще и козырьком назад. Из помятой, накрытой брезентом мотоциклетной коляски торчал ружейный ствол, дребезжащий на ухабах.
- Клавку помнишь? - охотно пустился в объяснения Дед, - Колькину мать? Так это племянница ее, стало быть. Да ты, может, и вспомнишь... А это сын ее.
- Натаха? - Не очень уверенно произнес представитель власти, всматриваясь в пассажиров телеги. Вдруг его лицо просветлело: - Верка!
- Верно. - Валька почувствовал, как мать улыбнулась.
Ему и самому вдруг стало немного легче оттого, что в этом незнакомом месте, где ему придется провести некоторое время, кто-то еще помнит пусть не его, куда уж там, ведь его тогда и на свете не было, но его мать.
- Ну, здорово! - пророкотал собеседник, то ли выражая удивление, то ли здороваясь. - Ну, тогда еще заеду. Увидимся!
- О то ж! - проголосил дед вслед рванувшемуся мотоциклу.
- Эй, Дед! - Мотоциклист неожиданно приглушил мотор. - Ты шпану голодраную не встречал?
- Чо? Опять?!
- Да кто-то говорил, что видел... - Милиционер почесал затылок, отчего фуражка съехала на глаза, и ее пришлось повернуть козырьком назад. - Да только разве разберешь. Может свои, а может пришлый кто... Ладно, Дед. Смотри, мало ли что.
Пустив сизую струю дыма, мотоцикл заюлил по грязи дальше. Дед, проводив его слезящимся глазом, потер лысину.
- Это кто был? - поинтересовалась мать, когда они продолжили свой неспешный путь.
- Власть местная, Федька.- словоохотливо ответил Дед. - Большой человек, важный... Непьющий!
Словно опасаясь, бесконечного продолжения списка эпитетов, мать быстро уточнила:
- Что, совсем не пьет?
-то есть, как не пьет?! - поразился Дед. - Пьет, конечно, но меру знает. Так, чтобы днем нажраться, - ни-ни. Определенно. Ну, за обедом, как водиться, но чтобы норма, не то что другие... Э - э... Вон Колька неделю как трактор в болоте едва не утопил. Ты уж прости за сродственника то...
- А что это за "шпана голодраная"? - спросил Валька, до того молча внимавший разговору. Он чувствовал, что продолжение родственной темы черевато для матери новыми расстройствами.
- Да всякие люди бывают... - на редкость тихо и неохотно ответил Дед. - Когда свои так ничего, все знают, а когда чужие...
Остаток пути до деревни они проехали в необычном, а потому беспокойном молчании. Прогромыхав по осклизлым бревнам, уложенным прямо на дно старицы, телега со скрипом выкатилась на пригорок, откуда как на ладони были видны все тридцать деревенских дворов, расположившихся по обе стороны от проходящей меж ними дороги.
Половина деревни - обугленные головешки, да здоровенные, в полизбы печи. Этих не брал не то что огонь, но даже авиабомбы. Сложенные еще при царе, стояли они закопченными титанами, с иссеченными осколками телами. В распадке за деревней пряталась зенитка, от весенних дождей река то и дело норовила залить позицию, заставляя зенитчиков ежедневно подновлять сооруженную наспех дамбу.
Новоприбывшие разместились в добротном деревенском срубе, потратив на растопку печи полдня. Когда же тридцать человек, раздевшись до исподнего, стали греться и сушить вещи, воздух в доме мгновенно стал тяжелым и влажным. Лопаты свалили в кучу в сенях. Из-под инвентаря натекла темная лужа талой воды. Руслан заметил чумазых, перепачканных детей, наблюдавших за ними из стоящего неподалеку дома.
Попавшие в тепло тела почти сразу начали трястись и содрогаться в ознобе. Люди жались ближе к печи, обжигались, невзначай коснувшись друг друга. Руслан чувствовал, собственную раскаленную кожу, в то время как внутри еще царствовал холод. Рядом, обхватив худое тело руками и устремив взгляд через приоткрытую печную заслонку на огонь, сидел старик-музыкант. В углу, содрогаясь мощными телесами, крестился куцебородый. Толстые губы шевелились, глаза закатившись под верхние полуприкрытые веки, отсверкивали белками.
- Ты смотри, царство небесное выпрашивает, - услышал Руслан шепоток очкарика.
Он невольно бросил взгляд на молящегося. Рядом неумело творил пятерней крест его щуплый спутник, время от времени вздрагивавший и косившийся на остальных. Громко хлопнув дверью, в избу вошел капитан, держа в руках холщовый мешок.
- Ну что гробокопатели, - пророкотал он задорным голосом, - харчей пока немного, но кое-что есть.
Унылый гул мгновенно перешел в восторженный рев, когда из мешка были извлечены две весьма увесистые фляжки. Мгновенно, откуда не возьмись, стали появляться гнутые, мятые, но вполне функциональные емкости. Кто-то имел кружки, большинство обходилось самоделками из консервных банок. Из еды - много лука, несколько банок тушенки, с десяток картофелин и две буханки твердого, как сухарь, деревенского хлеба.
- Ну, как дела боец? - Капитан сел рядом с Русланом на освободившееся место. - Ноги держат?
- Держат. - Руслан, нашел в себе силы улыбнуться.
- Ну вот и хорошо. - Капитан содрал с себя бушлат, под которым оказалась мокрая, истертая почти до дыр, местами наспех заштопанная суровой ниткой, тельняшка. Взглянув на Руслана, он негромко попросил:
- Пособи с сапогами...
Юноша ухватился за сапог на левой ноге и стянул его одним движением, затем потянулся снять второй, но капитан подобрал под себя левую ногу и, привставая, неожиданно крепко ухватил Руслана за плечо.
- Извини, - Руслан не услышал. Он не мог оторвать взгляда от ног командира.
Не обращая внимания на окружающих, капитан по-хозяйски расположил тяжелые ватные штаны и бушлат возле печи, а затем принялся аккуратно расстегивать потемневшие кожаные ремешки, крепившие к правому бедру протез. Гул в избе притих. Звякнуло - кто-то сунул Руслану кружку.
- Передай, - пихнул его локтем толстяк, уронивший ящик. - А это твоя.
Руслан терпеливо дождался, пока командир, отставив протез, не вытянет в сторону печи багрово-синюю, с бледным полосами от стягивавших ремней культю.
- Ну что притихли, бойцы? - воззрился тот, принимая закопченную алюминиевую кружку. - Живой, а это главное! Ну, чтоб живы были.
Руслан не глядя опрокинул в рот содержимое даже не кружки и не жестянки, а распиленного донца снаряда с припаянной сбоку ручкой. Горло обожгло, дыхание перехватило. Он закашлялся. Кто-то одобрительно хлопнул его по спине.
- А где это вас? - спросили из-за спин, преодолев неловкость.
- Про линию Маннергейма слыхали? Вот там и прихватило, осколком. - пояснил капитан
- Сразу?! - облизнул губы толстяк.
- Да нет, - капитан кивком, поблагодарил подлившего ему бойца. Потом, отставив кружку, задрал край тельняшки, показав большой сизый рубец. - Осколок в грудь, а потом я в снегу сутки провалялся, пока вытащили. Ноги вот отморозил. Очнулся, а одну уже того...
- Вот беда то... - прогнусавил кто-то сзади. - И как же вы на фронт?
- А вот так! - вскинулся капитан. - Я всю Балтику исходил. И еще бы прошел, с ногами или без! Да вот с вами, землекопами, вожусь...
Глаза командира вспыхнули то ли налившись кровью, то ли отразив печное пламя. Крепкая ладонь стиснула кружку.
- По мне пусть хоть землекопы, траншеи тоже кому-то копать надо. И вы, вы тоже бойцы, и вашими руками победа добывается.
Он выдохнул и вновь опрокинул кружку в рот. Люди задвигались, разливая остатки спиртного. Странное это было сборище. Разношерстное.. Разливали под грубый смех, мат и сальные шутки. Следили, чтобы всем досталось поровну. Руслану снова налили. Старик-учитель сунул Руслану в руки большую нечищеную луковицу и кусок сухаря. В голове юноши зашумело, он вгрызся в зачерствелый хлеб, чувствуя, как внутри что-то рычит, требуя еще. Рука была занята кружкой, и чистить луковицу пришлось зубами. Взглянув исподлобья, на командира, он натолкнулся на встречный взгляд. Капитан улыбался, но улыбка эта больше походила на оскал.
- Давай боец! Жуй! Силы нам нужны. Определенно.
- Уфф! - Валька отвалился от обеденного стола, чувствуя, что теперь сможет не есть целую неделю. Изголодавшись за время путешествия, он съел столько, что раздувшийся желудок болезненно пульсировал.
- Скушай еще... - предложила Клавдия Степановна, заботливая хозяйка, с одобрением подкладывавшая ему на тарелку то одно, то другое. - Покушай мясца...
- Да дай ты ему передохнуть, - густым басом отозвался хозяин дома. Дородный мужик с толстыми как бревна руками, покрытыми рыжеватой шерстью. - Съест еще, куда денется, ишь тощий, какой...
Валька никогда не считал себя тощим, но по сравнению с сыновьями дяди Коли он и правда казался чрезвычайно худым. Но, честно говоря, дело было не столько в его худобе, сколько в патологической лени братьев. Оба мальчишки больше предпочитали валяться на сеновале или удить рыбу, в отличие от большинства деревенских, что с утра до вечера носились от двора до двора, занятые непонятными пока Вальке играми. Сыновья дяди Коли были исключением в деревенской жизни, но не в семье. Их отец, человек массы достоинств, являлся обладателем столь же весомой массы недостатков.
Будучи невероятно трудолюбивым и деятельным человеком, он имел самый обустроенный двор в деревне, а то и во всем районе. Два собственных трактора - несусветное богатство, учитывая, что у обнищавшего колхоза их было всего три. Будучи человеком честным и заслуженным, дядя Коля, выкупив у колхоза абсолютно непригодные к работе машины, очень быстро довел их до ума собственными силами, пренебрегая "помощью" коллег с мехбазы, готовых продать за бутылку любую запчасть.
Новые веяния на село проникли не сразу и стали доступны немногим, но дядя Коля на то и местный уникум, что добился привилегий, о которых частные хозяйства пока и не слыхивали. Говорили, правда, что колхоз не вполне честно рассчитывается со своим бывшим механизатором, но и того, что доставалось, дяде Коле хватало с избытком.
Все бы ничего, если бы этот чудо-богатырь и оплот русской деревни не пил. Случалось, по целому месяцу дядя Коля не показывался на улице в нормальном виде. Настоящая беда, если это происходило в канун сева. Иногда ему удавалось быстро вернуться в число добропорядочных граждан, иногда "выздоровление" затягивалось надолго, и тогда приезжал местный милиционер Федор. Были они с Николаем лучшими друзьями. Федор гостил у дяди Коли дня три, за это время они успевали выпить прорву самогона, но после отъезда Федора Николай, обычно осунувшийся и похудевший, выходил во двор и долго-долго обливался холодной водой. Наступало "выздоровление".
Вальке понравилась новая семья. Дядя Коля сразу узнал мать, что было немудрено, поскольку был предупрежден заранее письмом. Его кожа имела немного желтоватый оттенок, а белки отсвечивали краснотой вследствие недавнего запоя. Встретил радушно, с объятьями и улыбкой. Валька заметил, что мать прямо-таки расцвела. Пока их кормили, в доме перебывала почти вся деревня. Как заметил Валька, взрослой молодежи почти не было. После обеда мать долго разговаривала с дядей Колей, потом подошла к сыну, немного растерянная, но улыбающаяся.
Ночь они провели на веранде, а с утра мать поспешила в дорогу. Обратно ее взялся доставить тот же Дед. Именно Дед, потому как никто толком не знал, как его зовут, разве что милиционер Федор. Дед был местной реликвией, памятником и достопримечательностью. Валька простился с матерью возле калитки, она просила не провожать ее. Он вполуха слушал ее быструю сбивчивую речь, слабо понимая, о чем она. Мать говорила что-то про документы, про квартиру. Она то начинала рассказывать как им будет хорошо, когда она вернется, то, прервавшись просила сына слушаться дядю и Клавдию Степановну. Наконец, она обняла его, на секунду прижала к себе, - Валька даже услышал, как часто колотится ее сердце, - и, быстро отвернувшись, направилась к ожидавшей телеге. Валька вытер непонятно почему мокрую щеку и долго стоял, глядя вслед удаляющейся повозке.
Ночь прошла в жаркой, шумной духоте. Руслан не мог толком заснуть, несмотря на усталость; чуткий неглубокий сон постоянно прерывался чьим-то бормотанием, храпом или непонятными всхлипами. От печи тянуло теплом. Те, кто лежал рядом, истекали потом. Иногда кто-то не выдерживал, вставал и, перешагивая через вповалку лежащих товарищей, шел в сени открывать дверь. Некоторое время по хате гуляли сквозняки, наконец, кто-то из лежащих ближе к выходу начинал страдать от ночной прохлады, вставал и закрывал дверь. В хате все время кто-то двигался, одни ворочались, толкая во сне лежащих рядом, другие отправлялись "до ветру". Руслан занимал широкую лавку, что шла вдоль стены. Он долго лежал без сна, прислушиваясь к шевелению в хате. Когда в очередной раз хлопнула дверь, он встал, едва не споткнувшись о раскинувшегося на полу толстяка. Стараясь пройти аккуратней, не наступив на руки и ноги, Руслан прошел к печи и долго искал свой ватник. Наконец, обнаружив его под ворохом парящей одежды, он достал из кармана помятую коробку из-под папирос "Казбек". Сжав ее в руках, он пустился в новый путь - на этот раз к двери.
Ночь встретила его крупными слюдяными звездами, четвертушкой луны и далеким гулом канонады.
- Не спится, боец? - Капитан сидел на крыльце, укрывшись затертым, поношенным полушубком пряча в ладони бледно-розовый огонек..
Капитан, искоса взглянув на него, снял с плеч полушубок и накинул на Руслана.
- И не спорь, - как отрезал он. - Я на Балтике и не такое видал.
Руслан сидел, в неловком молчании тиская в руках жестянку. От его неуклюжих движений она открылась и на ступеньки выпало несколько помятых бумажек.
- Девушка? - Рука командира выловила среди писем фотографию.
- Сестра, - признался Руслан, чувствуя, что краснеет.
- Ниччо, - с понимание отозвался собеседник, возвращая снимок и скручивая самокрутку. Потом, поглядев в свете зажженной спички на Руслана, собирающего рассыпавшиеся письма, добавил тихо:
- Успеешь еще... Эх, если б не война, а то ведь дети, и те на фронт...
Руслан не выдержал. Его словно прорвало. Сбиваясь и глотая слова, словно пытаясь выговориться за все шестнадцать лет, он рассказывал.
Он вспомнил маленький шахтерский городишко, куда их семья переселилась незадолго до войны и где на одной их шахт работали его отец и старший брат. Отца Руслан почти не помнил: тот погиб почти сразу по приезде, - в шахте взорвался метан. Брат, бывший с ним в одной смене, остался инвалидом и за два года сгорел как спичка, превратившись из красивого, рослого парня в усохшее, болезненное существо. Сестра с тринадцати лет пошла работать на комбинат. Мать после смены возделывала огород, чтобы как-то прокормить семью. Руслан тоже хотел бросить школу и пойти на завод, как тогда делали многие, но мать запретила. Мать заставляла его заниматься каждый день порой засыпая рядом с ним пока он делал уроки. Она так и не узнала, что началась война, и сын бросил школу. Она умерла в апреле, и Руслан остался вместе с сестрой, которая хоть и была моложе, работала на фабрике, зарабатывая наравне со взрослыми, в то время как брат учился. Долго так продолжаться не могло, и он, подобно многим другим мальчишкам, пошел в военкомат, вернее, сбежал..
Капитан слушал молча, только часто и отрывисто затягивался едким дымом, сворачивая по мере необходимости новые самокрутки. Руслан, постепенно успокаиваясь, рассказал, как попал в землекопы. Подумать только: его одноклассники, которые всего-то на три месяца старше, были отписаны на фронт в действующие части, а он...
- Повоевать не терпится? В герои хочешь?
Руслан едва не задохнулся от обиды, но командир примирительно добавил:
- Навоюешься еще, война долгая будет...
- Как долгая? И так уж скоро год как воюем! - выпалил Руслан, от неожиданности позабыв о своем возмущении.
- А вот так, - неопределенно махнул рукой капитан - пока мы этой вражине хребет сломает, не одному тебе повоевать придется. Ты не смотри, что сегодня лопатой воюешь, Хороший окоп на войне - не последнее дело. Да и неизвестно кому в том окопе сидеть. Думаешь, почему я не на фронте? Думаешь, нога? Нога, - тьфу! Я и без обеих бы ушел. Нет... Кому-то надо делать и эту работу, оно ведь, знаешь, тоже не без пользы.
- Да что это за война, весь день только в грязи копайся.
- Война как война, не все ж стрелять, - хрипло рассмеялся капитан. - В войне не оружием побеждают, а головой и руками. И каждый, слышишь, каждый свое в нее вложить должен, в победу-то, даже... даже поп наш, думаешь его сюда силком? Э нет, это барыги, они тут за грехи свои, а поп - он хоть и поп, а все ж добровольно... Землица, боец, она тоже ласки просит, ты вот вскопай ее, она тебя потом от пули укроет, а не тебя, так другого кого...
Капитан затянулся в последний раз и уже тихо, почти шепотом добавил:
- А ты думал, война - это только подвиги? Э-эх! Молодо - зелено. А ну иди спать, светает...
- А вы как же?
- А я не сплю, брат. Аккурат с карело-финской.
- Совсем?
- Совсем.
Утренний туман лежал вдоль оврагов, от полей парило. Валька брел вслед за братьями, решившими после недели знакомства показать городскому жителю настоящую рыбалку. Его безжалостно растолкали с раннего утра, когда небо едва начало сереть.
- На рыбалку пойдешь?
Валька и рад был бы отказаться, но отступить означало потерять, может быть, единственный шанс стать "своим". Одевшись в заимствованную у братьев одежду, напялив три пары носков вместо портянок, Валька вышел во двор. Своей удочки у него, конечно, не было, но каждый из спутников имел аж по три удилища. Вальке сразу же выдали вещмешок с провариантом и какими-то снастями. По едва заметной тропинке они спустились в овраги. Новичка предупредили, что по самому руслу идти нельзя - засосет. Один за другим юные рыбаки двигались вдоль поросшей травой впадины, увязая по щиколотку в сером речном песке, пропитанном влагой. Из-за крутизны склонов Валька вскоре совсем потерял ориентацию.
Идти пришлось минут сорок. Впереди, как обычно, неразлучные, на правах хозяев двигались братья. Имея заурядные деревенские имена, оба охотно откликались на Ромула и Рема. Кто в этой глуши дал им такие прозвища, оставалось для Вальки загадкой. Ромул был на год младше брата, но выглядел крупнее и солидней, зато Рем был умнее и, как правило, верховодил. Братья о чем-то переговаривались, а Вальке хотелось просто присесть где нибудь, или - еще лучше - вернуться в кровать. Он зевал почти на каждом шагу и не сразу увидел развалины, обнаружившиеся за очередным поворотом.
В этом месте старица расширялась, а берег становился пологим. С обеих сторон русла были насыпи, из которых торчали остатки моста. Теперь уже трудно представить себе, как этот мост выглядел раньше. Железобетонные блоки с выкрошившимся цементом соседствовали с кирпичной кладкой настолько бесформенной, что одно это озадачивало. Поверх фундамента лежали ржавые балки, служившие некогда основанием для полотна. Сейчас его не было, на поперечины были наспех навалены полусгнившие доски. Валька заметил, что одна из балок словно бы скручена в дугу, направленную во вне от моста. Она торчала куда-то вбок завершающей картину запустения запятой, оставляющей за собой пустоту недосказанности. Рыбаки по едва заметной тропинке поднялись на берег. Все вокруг моста заросло травой, и о существовавшей некогда дороге можно было догадаться исключительно по щебню, которым она была когда-то высыпана. Сейчас слежавшийся за зиму истлевающий ковер обновляла свежая поросль, надежно укрывая старый тракт от посторонних глаз, но не от ног.
С останков моста Вальке открылся удивительный вид, подросток на некоторое время замер, не в силах отвести взгляд от раскинувшейся перед ним панорамы. Непосредственно за мостом уровень дна резко понижался. Было видно, что старое русло как бы перегорожено чем-то. Нечто бесформенное находилось почти сразу под мостом, вода занесла это грунтом, а время вырастило на нем густой кустарник.
- Ты идешь? - Окружающий мир не поражал братьев, он был для них средой обитания. Они всей душой стремились к затону, образовавшемуся, после того как река была запружена.
Прежде чем спуститься на другую сторону моста, Валька окинул взглядом окрестности еще раз. Дальше запруды русло оказалось размытым. Вероятно, река постоянно подпитывалась родниками, и местность вокруг сильно заболотилась, представляя собой казавшуюся бесконечной кочковатую равнину, покрытую чахлым кустарником и кривыми, уродливыми деревцами. Единственное, что украшало эти места, - это свежий зеленый цвет молодой осоки.
- Иду! - Валька рванулся за спутниками, торопясь их нагнать. Перебегая по образовавшейся еще до его рождения плотине, споткнулся и едва не свалился с перешейка. Раздвинув рукой траву, он увидел массивную ржавую железяку, торчащую из почвы.
Потирая ушибленное колено, он, хромая, побрел дальше куда осторожней.
- Что это такое? - поинтересовался он у поджидающих его братьев.
- Мост, - лаконично ответил один из них.
- А что с ним? - продолжал любопытствовать Валька, не удовлетворившись ответом.
Братья, выбравшие наконец, место метрах в двадцати от моста распаковывали удочки. Старший между тем стал рассказывать:
- Ну, этот мост был еще до войны. Говорят, здесь рядом, до революции, стояла церковь. Ее взорвали, а из кирпича сделали мост. Только во время войны немцы его разбомбили. По мосту шла колонна танков, один танк упал и запрудил реку. Его так и не вытащили. А может и не один...
- Ух... - только и вымолвил Валька.
- Да тут много всякого барахла по лесам валяется. - поддержал рассказчика второй брат. - Тут одно время типа тяжелые бои шли. Лесами никто пройти не мог: болота и все такое, вот фрицы и прорывались вдоль дорог.
Валька слушал, раскрыв рот, но на этом рассказ закончился и началась рыбалка. Ему всучили удочку и посоветовали пройти чуть дальше вдоль запруды.
- Только далеко не ходи: там болото. - предупредил один из рыбаков.
Дальше от моста берег, как назло, зарос кустарником и к воде было никак не подобраться. Валька шел дальше, насторожено оглядываясь, не попасть бы в топь. За очередными зарослями ему неожиданно открылось крошечное озерцо. Отделенное от большой запруды, оно показалось Вальке симпатичным. С трех сторон его окружали кочки да карликовые деревца на фоне густого соснового леса, темневшего чуть дальше, на возвышенности, зато с Валькиной стороны берег покрывал ровный серый песокк. Место Вальке приглянулось. Он сразу же отметил искривленное повалившееся деревцо, на котором было бы удобно сидеть.
- Эй! - Оклик был негромкий, но Валька вздрогнул. - Не ходи туда...
На противоположном берегу в кустарнике сидел человек.
- Почему? - поинтересовался Валька.
- Болото. Обойди по краю, вон там тропинка... - незнакомец показал рукой.
Валька повертел головой. Странно, но теперь идеальная ровность берега и ему показалась подозрительной, да и опрокинувшееся дерево, не нашедшее опоры в грунте, словно бы кричало об опасности. Найдя искомую тропинку, едва видимую меж ярко-зеленых клочков травы и всю испещренную вереницами мелких звериных следов, Валька пошел по ней, не вполне отдавая себе отчета, зачем. Рыбу ловить не хотелось. Да и с братьями он пошел чтоб хоть как-то скрасить свое одинокое пребывание в деревне. Предоставленный самому себе, он не находил места, думая о матери. Часто, просто слоняясь по улице, он наблюдал за играми местной детворы или сидел в доме, читая старые советские детективы.
Тропинка огибала озеро и заканчивалась в нескольких метрах до воды.
- Иди по кочкам, - дал совет незнакомец.
Валька, осторожно ступая, добрался, наконец, до берега. Чтобы как-то продолжить беседу поинтересовался:
- Ну, как, клюет?
- Да разве этим поймаешь? - Незнакомец продемонстрировал кривую палку с привязанной к ней толстой леской. Вместо поплавка болталась небольшая щепка.
Только теперь Валька обратил внимание на то, как выглядит его нечаянный собеседник. По виду они были почти ровесниками. У незнакомца были длинные волосы, и Валька не мог понять, мальчишка это или девчонка. Длинный плащ, даже скорее пальто. В принципе, ничего удивительного - в деревне как только не одевались. Однако пальто подпоясывал шарф, что необычно... да и удилище...
- Курить есть?
Валька отрицательно мотнул головой
- Ты ловить-то будешь, А то дай мне...
Валька неожиданно для себя протянул незнакомцу удочку. Тот этого явно не ожидал. Возникла настороженная пауза. Наконец, незнакомец встал, оказавшись на полголовы ниже, и протянул руку за удилищем.
Следующие пять минут Валька наблюдал, как ловко, быстро и уверенно собеседник разматывает леску. Насаживает наживку. Забрасывает. Наконец, выполнив необходимые операции, достает из кармана окурок и, зажав губами, прикуривает, пряча огонек спички от ветра в грязных ладонях.
- Будешь?
Валька замотал головой. Новый знакомый с наслаждением затянулся и, выпустив несколько ровных колечек дыма, весело рассмеялся.
- Вика.
- Что?
- Виктория, говорю... "Победа" означает, ну зовут меня так. - Увидев вытянувшееся Валькино лицо, собеседница засмеялась еще звонче. - А ты что за фрукт?
- Я? Я - Валентин. - Произнес Валька и замолк, потому что сказать было нечего.
- Ты откуда такой тут взялся? - продолжала допрос Вика.
- Из Пеньков.
Глаза девчушки сузились и с новым интересом взглянули на Вальку.
- Что-то я тебя там не видела...
- Я там всего неделю, у дяди Коли живу... - Валька смутился от пристального взгляда. - А ты откуда? Я тебя там тоже не видел...
- Да я тут, неподалеку... - Девчонка небрежно мотнула головой в сторону, где ничего, кроме кочек и леса, не было. - Смотри, это не за тобой?
На противоположном берегу, показался один из братьев, очевидно пришедший его проведать. Валька встал и помахал ему рукой.
- Ну, я пойду... - поспешно отозвалась новая знакомая.
Валька не успел ничего ответить, как она вскочила и, ловко перепрыгивая с кочки на кочку, побежала прямиком в болото. Подросток удивленно проводил ее взглядом.
- Эй! Иди сюда!
Валька, пожав плечами, пошел было обратно. Потом, вспомнив про удочку, вернулся. На крючке обнаружился средних размеров карасик. За разговором они так и не заметили поклевок. Минут через десять он вновь стоял на другом берегу.
- Как ты туда попал? Тут же болото.
- Да так, прошел. Вон Вика подсказала.
- Вика? Это девчонка? А что она тебе еще сказала?
- Да ничего... - Валька несколько удивился настойчивому любопытству товарища.
- Чего орете, - зашипело из кустов. - Всю рыбу распугаете.
- Ты прикинь, пока мы тут с тобой рыбу ловили, он с голодранцами корешился...
- Да ну...
Весна все же вступала в права, обрызгивая на опушках деревья, кустарники и землю густой зеленью. Вместе с тем почва, пропитанная весенней влагой, не высыхала. Словно на зло, день за днем небо разверзалось шумными весенними ливнями. Лопаты легко вонзались в раскисшую почву и выходили из нее с громким чавкающим звуком. Работали от рассвета до заката с несколькими перерывами. Стершиеся в кровь ладони, спасали, обматывая черенки лопат старыми портянками. Вода норовила скопиться в ничтожной впадинке, выступая из земли под малейшим нажимом. В окопах приходилось стоять в ней по колено, и это несмотря на предусмотрительно прокопанные сточные канавы. Ноги немели, превращаясь в бесчувственные ходули. Лопаты едва зачерпывали со дна землю.
Руслан постепенно втянулся, он уже не падал с ног как только его сменяли. Осторожно, на онемевших ногах он доходил до костра, снимал с чьей-то помощью набрякшие влагой сапоги, выжимал портянки, развешивал их здесь же на прутиках и, вытянув сморщенные ступни в сторону огня, брал у сидящих рядом зажженную папиросу, чтобы жадно затянуться. Курить он начал почти сразу, это давало возможность изредка прерывать работу. Пожалуй, из всего отряда не курил только бывший учитель музыки. Своей молчаливой сосредоточенностью он у многих вызывал раздражение и неприязнь, но невероятная самоотдача его в работе заставляла относиться к нему с уважением. Руслан сам не раз наблюдал, как утром тот попросту сталкивает свои ноги с лавки, где спит, чтобы потом рывком подняться на них. Пока остальные гурьбой высыпали к колодцу, чтобы, облившись водой, прогнать остатки сна, бывший учитель сосредоточенно передвигался по избе на негнущихся ногах стараясь подавить болезненную гримасу на лице. Однажды он лег спать на полу, и тогда утром Руслану пришлось помогать ему встать. Долговязый и кажущийся беззащитным, он был со всеми вежлив, хотя и холоден.
Люди в отряде, отчетливо делился на две категории. Одни - кампанейские, говорливые, вечно галдящие и скалящиеся по малейшему поводу. Другие - вроде музыканта, молчаливые и сосредоточенные. Руслан помнил, как поначалу иногда вспыхивали драки, бывало, несуразные, а бывало, что жестокие и кровопролитные. Но так длилось недолго. Капитан оказался на редкость авторитетным человеком и едва ли не насквозь видел каждого. За тридцать дней он превратил разношерстный сброд в единую группу, где каждый, блюдя свой, подчас шкурный интерес, делал необходимое, "определенно необходимое", как говорил капитан, дело.
Однажды, притворившись спящим, Руслан услышал, как колченогий, жилистый расписанный татуировками с ног до головы мужик, покосившись в сторону прошедшего командира, процедил сквозь черные от никотина и чифира зубы: "Хозяин". Руслан тогда вздрогнул. Никогда прежде не слышал он такой смеси ненависти и уважения как в этом шипящем, пронизывающем насквозь голосе.
Через деревню пролегла грунтовая дорога, маршрут местного значения, зато чуть в стороне проходил оживленный тракт. Оживленным его сделал фронт и ударная группа фрицев, перерезавшая основную магистраль. Насколько понимал Руслан из сдержанных объяснений командира и бездоказательного трепа у костра, между обширным лесным массивом и болотом пролегал узкий проход. Трасса шла едва ли не по самому краю болота, машины проезжали, погружаясь по оси в мутную грязную воду. Их отряд то и дело снимали с недоделанных позиций, чтобы хоть как-то поддерживать дорогу в проходимом состоянии. Мокрые с ног до головы, они разравнивали щебень, который привозили на машинах аж за десять километров. Очень часто по дороге проходили колонны. Тяжело груженые машины вязли, и их приходилось выносить почти что на руках. Проблем не было только у танкистов - они легко преодолевали бездорожье, но дорога после прохождения танковой колонны требовала немедленного ремонта. В той стороне, куда двигались колонны, гремела канонада. С каждым днем этот гул приближался.
Однажды под вечер над деревней появился самолет-разведчик. "Рама" сделала несколько кругов, прежде чем ее отогнали подлетевшие истребители. Легко уйдя от краснозвездных самолетов, немец скрылся за облаками.
- Бомбить будут, - ни к кому конкретно не обращаясь, заметил капитан. От его слов Руслан зябко повел плечами.
Следующие два дня они заканчивали работу. Человек пятьдесят таких же землекопов, как и они, уже погрузили на машины и увезли в другие места. За то начали прибывать солдаты, занимавшие подготовленные позиции. В результате совместных курений выяснилось, что это части, еще недавно отведенные для переформирования, и сейчас спешно брошенные в бой. Рябой солдат, стрельнувший как-то у Руслана папиросу, хмыкнул, кивнув на подготовленные окопы.