- Похоже, приехали, - сказал Алик, сворачивая к обочине.
Я бросил тощую стопку газет на заднее сиденье и огляделся. Район тридцать седьмой кольцевой трассы, окраина мегаполиса. Слева оплывала стеарином балконов новенькая тридцатиэтажка, похожая на гигантскую многоярусную полку для дисков, справа изнывала от зноя её однояйцевая сестричка. Редкие прохожие, прикрывшись широкими зонтами из жатой фольги, старались держаться теневой стороны улиц. Сиеста! Как говорится, хороший хозяин и собаку...
- Улица Вторая Московская, дом двести двенадцать, - Алик ткнул пальцем в заляпанный монитор спутникового навигатора. - Только въезд почему-то закрыт.
Въезд во двор был действительно перегорожен "умным" шлагбаумом.
- Однако, не ждут нас на Московской, двести двенадцать? - я приспустил стекло, и лицо опалил жар раскалённого асфальта.
- Сейчас узнаем.
Алик открыл дверцу студийного микробаса и отважно выбрался наружу.
Чёрт! Начинаю завидовать тем, кому меньше тридцати. Изумительная лёгкость движений... Нет, я, в общем-то, в хорошей форме, но вот так резво выпрыгнуть на разогретую конфорку... Я покряхтел, повозился на сиденье и полез следом.
Снаружи было градусов сорок. Солнце так припекало висок, что хотелось зажмурить левый глаз. Ощущение, словно перед твоим лицом машут раскалённой сковородкой. Алик уже стоял под эстакадой для мотороллинга и беседовал с дамочкой, упакованной в белый хиджаб и брючный костюм-термос, - очень практичный, модный и весьма дорогой костюм.
- Добрый день, барышня, - бодро поздоровался я, вползая в горячую тень.
- Да уж... добрый, - дамочка очаровательно улыбнулась и продолжала, обращаясь к Альберту. - Так вот, стоянка прямо по главной, минут пять отсюда, не больше. А во двор вы без жетона не попадёте. Так что езжайте до стоянки или поставьте машину прямо здесь. Многие так делают, у нас спокойный район.
- Огромное спасибо, - Алик прижал руки к груди.
- Ага, сейчас! - ворчал он уже в салоне, - У нас в кузове техники на триста тачек, да ещё резина - полтинник. Мы уж лучше на стоянку...
***
Пару дней назад, то бишь в пятницу, в самом конце рабочей смены Артемий Петрович вызвал меня к себе в кабинет. Хорошо зная повадки своего шефа, я с чистой душой погасил компьютер и отправился на назначенную аудиенцию. В половине шестого я постучал в дверь с объёмной табличкой. В кабинете было тихо, светло и даже почти уютно. Из кондиционера тянуло мертвецким холодом. Артемий Петрович сидел за своим обширным столом для совещаний, упёршись жирной грудью и локтями в полированную столешницу, пил минералку со льдом и сосредоточенно изучал какие-то бумаги. Шеф ужасно старомоден, он терпеть не может читать с монитора.
- Артемий Петрович, вы меня зайти просили, - как можно развязней сообщил я от самой двери и засунул руки в карманы.
- А! Серёжа, - шеф не отрываясь от бумаг ткнул мясистым пальцем в кабинетное пространство. - Садись пока. Хочешь водички?
- Спасибо, обедал, - я уселся в кресло и нахохлился, не люблю этих господских прелюдий.
Шеф вытер платком складчатый затылок, быстро зыркнул глазом и подтолкнул ко мне газету в четыре листочка.
- На-ка вот, почитай пока про Голгофу, - сказал он и снова погрузился в шибко важные бумажки.
Я лениво взял газетёшку: восемь страниц, дешевый пластик, тот, что ломается на сгибах. Статья называлась "Новая Голгофа". Я немного поразмышлял, вздохнул, положил ноги на стол и погрузился в чтение. Закончив читать, я оторвался от газеты и наткнулся на суровый взгляд шефа, прикованный к моим подошвам. Я смутился и ноги со стола убрал.
- Чего уж там, - пробормотал Артемий Петрович, - клади все четыре. Как тебе статейка?
- Дребедень, я лучше могу, - сказал я пренебрежительно.
- А на число ты внимание обратил? На обложке.
Я перевернул газету и посмотрел: "девятнадцатое июля ноль-ноль сорок второго года от Н.Р.Х.", потом глянул на настенный календарь. Там год был какой надо. Две тысячи пятьдесят четвёртый. Я снова посмотрел в газету.
- Ну как тебе? - спросил шеф с интересом.
- Шизофрения или своеобразный юмор, - предположил я. - А может, верстальщик набрался в стельку.
- Тогда на эти взгляни, - Артемий Петрович придвинул ко мне целую стопку разнокалиберной периодики. - Смотри, смотри.
Я взглянул. Изданий было штук двадцать, и совсем дешёвеньких, и средних, была даже пара вполне респектабельных журналов на настоящей бумаге. Всю пачку объединяла дата: сорок второй год.
- Что за притча?! - меня охватило беспокойное возбуждение. - Что это за аббревиатура?! "От эн эр ха" это что: "от Нового Рождества Христова"?
- А ты голова! - круглое лицо шефа расплылось в радостной улыбке. - Сечёшь!
- Секу, - сказал я почти что сердито. - Артемий Петрович, вместо того, чтобы говорить загадками, вы бы лучше моей голове зарплату добавили. Объясните, ради бога, в чём шутка?
- Потише, Сергей Вадимович, потише, - проговорил шеф примирительно. - С зарплатой мы решим попозже... А сейчас я тебе немного разъясню этот сорок второй год. Водички хочешь?..
Уже прощаясь со мной около двери, Артемий Петрович говорил весомо и вкрадчиво:
- Ты же знаешь, у меня нюх на горячее, а эта тема в самое ближайшее время станет не просто горячей - радиоактивной. Мелкие окраинные газеты - первые птички, но Валданиным очень скоро и вплотную заинтересуются не только эфэсбэшники. Я знаю достоверно, что его пытались снимать уже дважды, канал "Континент" и ещё сто пятый - обломились. Он бы и нам отказал, но видишь ли, тридцать лет назад мы сидели с ним за одной партой. Это шанс, Серёжа, бомбу взорвём именно мы. А это рейтинг... Ну что я объясняю... Серёжа, ты классный репортёр. Лучший в агентстве. Я на тебя рассчитываю. Сделай мне репортаж, настоящий тэйк-офф, получай премию "Юнеско" и иди в свой отпуск.
- А кто будет моим оператором, Артемий Петрович? - спросил я (чёрта с два он на меня рассчитывал, репортаж наверняка должен был делать Жорик Панов, только Жорик застрял в Хабаровске дней на пять).
- Альберт поедет, - сказал Артемий Петрович.
Я удовлетворённо кивнул :
- Так значит, в воскресенье?
- В воскресенье. И выдвигайтесь пораньше, не затягивайте, - наставлял шеф. - Ехать к чёрту на кулички, в район тридцать седьмой... Эх, хорошо бы его в студию... Но он категорически против. Только репортёр и оператор, никакой группы, никакой студии... Постарайтесь создать приват. Да ты, впрочем, сам знаешь... - шеф приумолк и чуть-чуть сдулся.
С тем мы и расстались.
***
В воскресенье я поднялся около восьми. Алик на студийном "руссо-балте" должен был подъехать к девяти. Я умылся, побрился, позавтракал, привёл себя в порядок. Уже одеваясь, я достал из ящика стола маленький восьмизарядный "глок" с пластмассовым покрытием: лёгкий, матово-чёрный, уродливый. Я подержал его в руках, полюбовался его неказистостью, а потом, сам не знаю зачем, сунул его в носок. Теперь пистолет слегка натирал лодыжку, но я решил не обращать внимания. Кофр с оборудованием, который тащил Алик, вообще смахивал на ранец американского астронавта и весил соответственно. Я же шёл почти налегке. Грех жаловаться.
Дверь подъезда была открыта, возвратный механизм не работал. Сам подъезд, как следствие, представлял собой галерею дип-граффити. За десять минут мы поднялись без лифта на шестой этаж. На шестом мы остановились перед дверью в две тысячи сотую. Индикатор визира под цифрой два не светился, то ли сгорела лампочка, то ли монитор был просто выключен. Я произнёс короткий вступительный текст и надавил кнопку интеркома.
Нам открыли почти сразу, без традиционного вопроса "кто там?". На пороге, близоруко щурясь, стоял худощавый светловолосый человек в просторных белых шортах и бежевой "анголке" навыпуск. За его плечом, шагах в четырёх позади, маячил другой: крепкий, жилистый, смуглокожий брюнет с жёсткой линией рта и твёрдыми скулами. Его лицо показалось мне смутно знакомым. Телохранитель или сам? На брюнете был светло-серый домашний костюм.
- Здравствуйте, - сказал светловолосый. - Вы, должно быть, из студии? - и он улыбнулся тихой, тёплой, необыкновенно располагающей улыбкой, от которой непроизвольно потянуло улыбнуться в ответ. - Проходите, милости просим.
Мы с Альбертом вошли в квартиру. По работе нам случается входить в тысячи дверей, в том числе и квартирных, но здесь я отчего-то ощутил смутную неловкость, словно вор-новичок или приезжий родственник-провинциал у столичных хозяев. Преодолев неловкость, я энергично протянул руку:
- Сергей Лазарев, канал "Преображение", а это мой оператор Альберт Низамутдинов.
Алик кивнул объективами триадемы.
- А! - спохватился светловолосый, крепко сжимая пальцами мою ладонь. - Олег, Олег Антонович Валданин, впрочем, вы, наверное, знаете. А это мой друг и коллега во всех начинаниях: Иван Александрович Густав, необычная такая фамилия (смуглолицый сдержано кивнул). Надеюсь вы не против, чтобы он присутствовал?
- Да ради бога! - воскликнул я, всё дальше внедряясь в квартиру. Алик умело ввинчивался следом.
- Олег Антонович, вы дали согласие на прямой эфир, давайте выберем комнату для репортажа.
- Прямой эфир? - респондент несколько озадачился. - Я, признаться, не понял, что прямой. А куда пойдёт вещание? На спутник?
- Вещание пойдёт в сеть, по каналам культуры, - ответил я. - Телевидение не наша сфера.
- Ну в сеть, так в сеть, - согласился Олег Антонович. - Пойдемте в зал, наверное. Или, может, в кухню?
- Можно и в кухню, - согласился я.
Вот кухня оказалась что надо, в меру просторная, уютная, с небольшим овальным столом и стульями в мягкой ситцевой обивке. Пока Алик вынимал из кофра и устанавливал на штативах свои камеры, надевал на лицо и подключал панорамку, Иван Александрович отошёл в угол и, скрестив на груди руки, прислонился плечом к навесному шкафчику, а Олег Антонович вынул из трёхстворчатого холодильника кувшинчик со светло-коричневой жидкостью и, поставив его на стол, осведомился:
- Когда начнём?
- Уже начали, - Я показал пальцем в коридор. - От самой двери снимаем.
- Ого, - Олег Антонович несколько смутился. - Хотите чаю со льдом?
***
-...А можно чуть поподробнее? - я украдкой скосил глаза на настенные часы.
Наша беседа длилась уже почти два часа. На мой напульсник уже дважды приходили уведомления от шефа о продлении времени репортажа и вулканические сводки о рейтинге в сети. Наверное, начальство расчищало нам дорогу, пересортировывая и отодвигая другие программы. А эфир того стоил! Ей-богу, мне давно уже не было так интересно. Начало было более-менее тривиальное: родился, учился... Только о родителях Валданин распространяться не захотел. На вопрос об имени матери он, прямо так и ответил: "А стоит ли? Вдруг, её зовут не Мария?", - и добавил, засмеявшись, - защита от канонизации". В течение следующих пятнадцати минут мне становилось всё интересней. Порой мне начинало казаться, будто это не я беру интервью, а интервью берёт меня. Меня, журналиста с пятнадцатилетним стажем, пробирает до самых печёнок. И ещё меня не покидало ощущение чего-то грандиозного, насквозь пронизанного светом, свежего, как ветер с моря, чего-то такого невероятно простого и необъяснимо сложного, от чего сами собой начинают рождаться вопросы, а ответы вызывают приступы счастливой эйфории. Изредка ощущение становилось таким сильным, что мне хотелось послать эфир к чёртовой матери и попрыгать по кухне в каком-нибудь экстатическом африканском танце. И тогда я говорил себе: "Работай, балбес, ты же профи, делай интервью, танцевать будем после, тем более что это настоящий тэйк-офф".
Я осторожно покосился на Алика. Алик походил на статую Фемиды. Глаза прикрывало тёмное полукружие операторской панорамки, похожее на узкие очки-"лисички", вышедшие из моды в начале века, пальцы танцевали по клавишам налокотника, штативы то и дело тихонько вытягивались, камеры бесшумно вертели объективами...
- А поподробнее будет так, - проговорил Валданин. - Подробнее это будет бог. Представьте себе существо, невероятно древнее, мудрое, сияющее, не похожее ни на что. Существо, создающее вселенные, как свои инструменты или как органы своего тела. Так что мы в самом прямом смысле плоть нашего господа, вместе со своей планетой, со своей галактикой и со своей вселенной.
- Выходит, бог не один? - спросил я.
- Конечно же, не один! Богов множество, бесчисленное множество! Кроме того, я не исключаю существование сверхбогов, в чьих сверхвселенных живут просто боги. Боги становятся сверхбогами, люди - богами.
- Так значит, в конце концов, из нас должны получиться боги?
- Не из всех, наверное, но в большинстве - да.
- На протяжении пятидесяти лет во мне вряд ли что-нибудь изменится, - сказал я разочарованно, - а потом, уважаемый Олег Антонович, я, извините, умру.
- Не умрёте, уважаемый Сергей Вадимович, - Валданин улыбнулся своей чудной улыбкой.
- То есть как не умру? Что вы имеете в виду? Вы даруете мне жизнь вечную?
- Ну, вечная жизнь не в моей компетенции, - Валданин покачал головой. - Я имею в виду реинкарнацию. Вы рождались и умирали уже много раз, будете рождаться и умирать много раз, пока не перейдёте из латентного состояния в состояние активное и не станете богом-ребёнком.
- Но реинкарнация - это ведь буддизм?
- В том числе и буддизм, - согласился Валданин. - Видите ли, Сергей Вадимович, суть любого оккультного учения, любой религии - это миропонимание мыслящего существа, его ориентация в духовном мире. Химия или механика - тоже миропонимание, но в мире физическом. А мир не может быть только духовным или только физическим. Мир - это сплав, сложный рабочий механизм, сплошные взаимодействия, и ваше плохое настроение косвенным образом влияет, скажем, на землетрясение в Ираке.
- А вспышка сверхновой - на рождение пророка, - подхватил я.
- Или наоборот, - согласился Валданин. - Положим, в учении Христа нет упоминания о перерождении, зато там есть другие невероятно ценные догадки, которых нет в буддизме.
- Например? - спросил я.
- Допустим, идея о всеобщей любви. Вы знаете, взаимная любовь - это единственный, по настоящему эффективный, способ взаимного сотрудничества мыслящих индивидуумов.
- И всё-таки, с переселением душ как-то неубедительно, - я развёл руками. - Если я не помню ничего из прошлых жизней, то как можно удостовериться в том, что они вообще были?
- Совсем ничего не помните? - спросил Валданин.
Он придвинулся ко мне и заглянул в глаза, потом протянул через стол раскрытую ладонь и попросил:
- Сергей Вадимович, дайте мне, пожалуйста, вашу правую руку.
Нет, даже не попросил, и не приказал, но сказал так, что я сразу же протянул руку вперёд. Валданин взял её с тыльной стороны, несколько секунд глядел на тёмные жилки запястья, затем поинтересовался:
- У вас часто болит кисть руки, немеет, затекает ночью?
- Случается, - пробормотал я.
- Хотите, избавится?
- От руки? - попытался шутить я.
- От боли, - Валданин испытующе посмотрел мне в глаза.
Я кивнул, и тогда он, сжав ладонь чуть сильнее, сказал:
- Тогда смотрите на меня и ничего не бойтесь.
Стены кухни исчезли, вернее, они остались на месте, я воспринимал их боковым зрением, а сам падал куда-то в тёмно-карюю глубину. Меня охватил страх, тело моё обдало холодом, не ледяным ознобом ужаса, а вполне реальным холодом середины декабря. Затем меня почти оглушили многоголосый гомон, свист и улюлюканье. Я с трудом поворотил головой. Спина моя горела под драной холщовой рубахой, колени стыли на обледенелых досках помоста. Вокруг помоста, подо мной, волновалась несметная толпа, пестреющая меховыми шапками и цветными платками, дышащая паром и злым азартом.
- Так его, окаянного!!! Так его, татя!!! - стлался над толпою звонкий и визгливый женский голос.
- Га-га-га! - вторила ему толпа.
Прямо передо мной на грязных досках возвышалась жуткого вида колода шириной в аршин, с иссечённым и измочаленным верхом, огромная, крепкая чурка, местами подёрнутая зловещим бурым ледком. Кто-то властно и грубо взял меня за шиворот так, что треснуло и без того худое полотно на плечах. Страшная колода приблизилась к самому моему лицу.
- Клади десную, нехристь, - негромко сказал где-то сверху надтреснутый бас.
В тот же миг кто-то ловкий и проворный вывернулся из-за спины, моментом накинул на моё распухшее запястье верёвочную петлю и больно потянув, прижал мою руку к плахе. И тут меня окатило ужасом. Спина взмокла. Я слабо дёрнул рукой.
- Ну-ну! Не балуй! - строго сказал бас.
Толпа застыла с приоткрытыми ртами, замерла будто натянутая тетива.
Я хотел зажмуриться и не мог. Я почувствовал как выгнулось, напряглось сильное грузное тело палача.
- Ы-ы-х! - выдохнул надтреснутый бас.
- Г-а-а!!! - взревела толпа.
Широкое лезвие мелькнуло перед моим лицом и с тупым хрустом вонзилось в то, что всего миг назад было рукой базарного вора Гришки сына Агафонова, по прозвищу Свищ. Я закричал и откинулся...
...на спинку стула. Спина у меня была мокрая.
- Ну как, Сергей Вадимович, до сих пор не верите? - в глазах Валданина прыгали чёртики.
- Что это было? - спросил я, левой рукой непроизвольно растирая правое запястье. Признаться, я был ошарашен.
- Эпизод вашей жизни, одной из жизней, - лицо Олега Антоновича стало серьёзным. - А что вы видели, если не секрет?
- А вы разве не в курсе? - мрачно поинтересовался я.
Валданин покачал головой:
- Такие вещи слишком личные, чтобы лезть в них. Я по собственному опыту знаю, насколько это может быть неприятно, и, если вы не желаете, можете не говорить.
Ну уж нет, профессионал я или любитель из малотиражки? Если тебе стыдно или неудобно, иди в бэбиситтеры. Журналистика таких нежностей не терпит, и совсем не важно, относится это к другим или к тебе.
- Мне отрубили руку, - сказал за меня корреспондент Лазарев С.В. и оглянулся на Алика. - Палач... Кажется, тогда я был вором.
Валданин посмотрел на меня сочувственно:
- Боль, страх, ненависть накладывают свою печать на наше психофизическое состояние, искривляют его, пробивают в нём бреши. Отсюда физические и духовные недуги. Из жизни в жизнь они копятся в нашей душе, вызывая новые страдания и новые болезни. Тот человек, палач причинил вам боль, ваша душа запомнила эту боль, она проецирует её снова и снова.
- Что же делать? - невольно вырвалось у меня.
- Простить его, - невозмутимо отозвался мессия. - Искренне простить ему боль, страх, страдания, без остатка выбросить из себя зло и обиду, полюбить того человека, тогда вам станет легче.
- Да я и не в обиде. Ведь он, наверное, тоже человек подневольный, - сказал я, почти физически ощущая, как уходит из меня некое неприятное тёмное чувство, как странно, как непривычно легко становится внутри.
Валданин покивал:
- В этом-то вся и суть, - сказал он. - Вернее, половина оной.
- А в чём вторая половина? - спросил я.
- Вторая половина, Сергей, в том, что вы из жизни в жизнь сами причиняли боль и страдания другим людям. Мало научиться прощать, нужно ещё научиться просить прощения. Моя же суть в том, что я могу устроить очную ставку виновному и обиженному, могу помочь выбросить из души и обиду, и гордыню.
- Потому-то вас и называют новым Христом? - мой вопрос прозвучал как утверждение.
- Мало ли кого кем называют, - махнул рукой Валданин. - Я всего лишь медиум, я проводник. Моё дело - помогать, искать, соединять, лечить и, главное, учить. У меня пятеро учеников, и краем уха я слышал, что их уже зовут апостолами. Хм... Святой Станислав... Или вот, евангелие от Ивана свет Александровича...
Брюнет, за время интервью не проронивший ни слова, сдержанно улыбнулся. Нет, я определённо где-то видел его лицо.
- Олег Антонович, стало быть, вы считаете Христа, - я изобразил в воздухе нечто большое, - просто средней руки экстрасенсом.
- Нет, не средней... - Валданин покачал головой. - Вне всяких сомнений, Иисус был гением.
- А вы, Олег Антонович? Смогли бы вы превратить воду в вино или накормить десятью хлебами тысячу человек?
Вопрос был нахальным, но Валданин весело рассмеялся, смех у него оказался удивительно приятным и заразительным, под стать улыбке. Я не удержался и улыбнулся в ответ:
- Чему вы смеётесь? Это вам не по силам?
- Если смеюсь, так уж сразу "не по силам"?
- Не отвечайте вопросом на вопрос.
- Ну, предположим в подобных чудесах нет ничего невероятного.
- Тогда совершите чудо прямо сейчас! - я решил играть ва-банк. Не знаю почему, но я был уверен, что он может сделать нечто невероятное, и если он сделает это перед камерами...
- Сергей, - Валданин покрутил головой, - чудо уже в том, что вы мне безоговорочно верите. Ведь, верите? Зачем какие-то фокусы?
"Жми его, Лазарев, дожимай, - сказал мне внутренний голос. - У тебя нюх на сенсации".
- При чём здесь фокусы?! - вскричал я. - У нас пятимиллионная аудитория, и все эти пользователи ждут от вас чуда.
Валданин покачал головой:
- Подобные воздействия - слишком серьёзный акт, и причины для него требуются не менее серьёзные. Сейчас таких причин нет.
- А аудитория?! Пять миллионов человек в вашу паству! - меня несло.
- Цифры не имеют значения, - мессия вновь улыбнулся своей неподражаемой улыбкой. - Вы не задали один вопрос, Сергей Вадимович.
- Какой вопрос? - удивился я.
- Вы не спросили: почему будущие боги столь злы, корыстны, жестоки, безвольны.
- Почему же?
- Потому что, наш мир болен, а я и подобные мне, в каком-то смысле, - панацея от гангрены. Мне не нужны стадионы фанатиков, я лечу тех, кто хочет быть исцелённым, тех, кому это надо. Такие люди приходят сами. А рекламы сегодня и так было предостаточно.
- Но вот, - я вытащил из сумки сложенную вчетверо газету. - Здесь написано, что вы спасли человека с пулевыми ранениями в сердце и голову! Что это был крупный криминальный авторитет. Что он уже практически умер, когда его к вам привезли. Это правда?
Смуглолицый Иван Александрович сразу как-то подобрался и быстро взглянул на своего удивительного босса.
- Только в сердце, - сказал Валданин. - Тогда это была необходимость. И тот человек был не безнадёжен.
- Мы можем поехать в любую больницу, - предложил я, чувствуя, что теряю темп.
- Давайте завершим эту тему, - вдруг тихо предложил Иван Александрович со странной фамилией Густав.
И тут я его вспомнил. Лет пять назад Володька Симонов показывал мне кадры, заснятые им в Клайпеде во время сильно нашумевшего конфликта. Камера ходила из стороны в сторону, выхватывая то клубы дыма, то куски штукатурки, отлетающие от аккуратных двухэтажных домиков, то стреляющих с колена автоматчиков. Потом совсем близко появились несколько вооружённых людей в камуфлированных масках и один без маски, сухощавый, с жёстким ртом. В кадре его щёки и лоб были испачканы тёмными полосами, но всё же я его узнал. Он протянул руку, всей пятернёй схватился за объектив, и съёмка на этом оборвалась, только микрофон ещё зафиксировал хруст и несколько матерных слов. Володька был тогда страшно рад, что ему самому ничего не сломали и что он успел передать трёхминутный материал на фургончик, стоявший в четырёх кварталах от места съёмки.
Ну и ну. Я закрыл открывшийся было рот.
- Хорошо, - предложил корреспондент Лазарев. - Пять минут таймаута.
Алик повернул ко мне непроницаемую панорамку.
- Пускай рекламу, - сказал я ему и спросил, обращаясь к хозяевам. - Я воспользуюсь вашим туалетом?
- Разумеется, - сказал Валданин. - Прямо и налево.
Я запер дверь, присел на край широкой ванны и начал набирать на напульснике текст: "Тюлик, друж., пробей для меня одного чека, зовут Густав Иван Алексан., надо оч.-оч. быстро, в долгу не ост.". Я отправил текст и принялся ждать. Самое противное в жизни - это ждать. Ответ пришёл через две минуты.
- Молодчина Тюля, - прошептал я и стал читать.
Тюля писал: "Густав И.А., капитан спецподразделения "Термит". Послужной список дать не могу, там гос. файлы, проламывать долго и вредно, но список, похоже, большой. В пятидесятом комиссован по ранению. Вот это я вскрыл, замки - дерьмо. Пулевое в позвоночник с последующей парализацией. Кроме того, с пулей он получил вирус RT-212, в простонародье "крыса". Кто-то его сильно не любил. Так что твой Густав уже года два как покойник - "крыса" не лечится. Кто-то водит тебя за нос. Высылаю фото". "Спасибо, по гроб жизни обязан", - отбил я, от избытка чувств поцеловал монитор в сухощавое смуглое лицо, спустил воду в унитазе и, пригладив волосы, вышел из клозета.
В кухне до сих пор ощущалась некоторая неловкость. Алик дал отмашку. Я изобразил на лице дружелюбную улыбку и заговорил в центральную левую камеру:
- Уважаемые пользователи, мы продолжаем разговор с удивительным человеком, а может, и не совсем человеком, Олегом Антоновичем Валданиным, справа от нашего героя сидит Иван Александрович Густав - его коллега и соратник. Я думаю, это несправедливо, что про него не сказано дол сих пор ни слова. Иван Александрович, вы в самой гуще событий уже два часа, и даже слова о себе не сказали. Или, прошу прощения, может, у вас проблемы с речью?
Густав нахмурился.
- С речью всё в порядке, просто он не особенно любит ораторствовать, - скрашивая затянувшуюся паузу, объяснил Валданин.
- О, да! Это мы заметили. Вы уже представляли Ивана Александровича как друга и партнёра, но, думаю, зрителям будет интересно узнать немного больше. В нём есть какая-то загадка, - и поскольку смуглолицый спецназовец продолжал невозмутимо помалкивать, я уставился на мессию.
Олег Антонович засмеялся:
- "Да, ходит, ходит тут один с козлиным пергаментом и непрерывно пишет".
- Это шутка, конечно, - сказал Валданин, быстро глянув на товарища. - На самом деле, Иван просто мой очень близкий, очень хороший друг.
- Три года, - неожиданно сказал Густав (голос у него оказался глубоким, весомым, не бас, но такой, который отчётливо слышишь даже если собеседник говорит негромко). - Три года назад я приехал к этому подъезду в инвалидной коляске. За шесть месяцев Олег поставил меня на ноги.
- Болезнь или травма? - спросил я, изображая живой интерес.
- Травма, - неохотно ответил Густав.
- А что за травма? - я решил быть назойливым.
Он мог и не отвечать, но он ответил:
- Ранение.
- Иван был офицером, - пояснил Валданин.
- Дело прошлое, - равнодушно отозвался Густав.
Я нахмурился, словно припоминая:
- А ведь я о вас, кажется, слышал. Ну, да! - наигранно просиял я. - Капитан Густав, подразделение "Термит". Но ведь у вас, кажется, был какой-то вирус... "Крыса", если мне память не изменяет. Как же вы выкарабкались?
- Вашей осведомлённости можно позавидовать. - Густав как-то недобро посмотрел на меня. - Крысы не было, была утка.
- Утка? - удивился я. - А, в смысле, утка... Смешно, - я показал большой палец. - Но паралич был?
- Паралич был.
- Олег Антонович, и вы за полгода вылечили раненного в позвоночник человека?
Валданин улыбнулся и потрепал Густава по плечу:
-Вы хотели чуда, Сергей? Извольте лицезреть.
- А как департамент здравоохранения относится к вашей практике? - спросил я, отлично понимая, что вопрос с душком.
- Никак, - равнодушно отозвался мессия. - У меня диплом психоаналитика и диплом нейрохирурга. Мы, кажется, об этом говорили в самом начале.
- Ну да, ну да, - я согласно покивал головой. - Но всё же,.. такие пациенты,.. в обычной квартире...
- Я ведь не оперирую, - пожал плечами Валданин. - И денег с больных не беру. Какое дело департаменту?
- Так, - сказал я. - Вы исцеляете людей бесплатно. Постоянной работы у вас нет. Олег Антонович, простите за хамский вопрос: за счёт чего вы существуете? Транспорт, еда, одежда? Вашу шикарную квартиру надо, в конце концов, тоже оплачивать.
Мне показалось, что Валданин слегка смутился.
- Я лечу людей не совсем бесплатно, - сказал он после секундной паузы. - Увы, не бесплатно. Я не прошу с людей платы, но я беру то, что мне дают из благодарности. От кого-то стараюсь вообще ничего не брать. От кого-то беру. Эта квартира тоже, так сказать, подарок.
- От того криминального авторитета? - поинтересовался я.
- Вовсе нет. От другого человека, - возразил Валданин. - Его благосостояния подобный подарок не подорвал, а мне большая квартира пришлась кстати.
- Хорошо, - сказал я решительно. - А вы бы согласились принять крупную сумму за исцеление совершенно безнадёжного человека, скажем, впавшего в кому?
- Какого человека? - изумился Валданин. - Какую сумму? От кого? От вас?
- Крупную сумму! От нашего канала! - я невольно подался вперёд, руки Алика замерли на клавиатуре. - Прямо сейчас, сию минуту, мы едем в ближайшую реанимацию. Ставим оборудование, и вы являете чудо. Поймите же, это нужно, это крайне необходимо!
- Кому? - жёстко спросил Густав. - Зрителям? Каналу? Или лично вам?
- Всем! - почти закричал я. - И мне тоже.
- Думали, свежи, а они всё те же, - сокрушённо проговорил Валданин. - Сергей Вадимович, мы же закрыли эту тему.
- Очень большая сумма! - в отчаянии сказал я. - Можно помочь целой куче людей.
- Вот и пожертвуйте эту сумму на благотворительность, - сказал Валданин. - Мне кажется, время нашего эфира истекло.
Ну уж нет! Я должен был довести этот тэйк-офф до конца. Тело моё действовало почти рефлекторно. Я быстрым движением нагнулся, выдернул из носка "глок", и опрокинув стул, вскочил на ноги. Спецназовец Густав сделал какое-то движение, но я навёл на него пистолет и он остался сидеть на месте, только подобрался и напружинился, словно кошка. Наверное, он знал, что у "глока" нет предохранителя. Алик перестал нажимать клавиши, раскрыл рот и стянул с себя панорамку. У мессии было печальное и внимательное лицо.
- Вы хотите, чтобы я совершал чудеса под дулом пистолета? - спросил он, заглядывая мне в глаза.
Я знал что он смотрит мне в глаза, хотя всё мое внимание приковал к себе Густав.
- Мне очень нужен этот тэйк-офф, - сказал я почти виновато. - Второй такой программы в моей жизни не будет. По крайней мере, в этой жизни, - я криво усмехнулся.
- Ничего-то вы не поняли, Сергей, - грустно сказал Валданин.
- Нет, понял, - возразил я. - Я понял, как создать необходимость.
И прежде чем стремительный поджарый Густав прыгнул через стол, я быстро прижал ствол пистолета к груди и нажал на спуск. Тупой, горячий удар толкнул меня назад. Я даже не понял, что падаю, просто комната перевернулась у меня перед глазами, наполняясь розовой мутью. Я упал на спину, попытался сесть и не смог. Грудь заломило мучительной болью. Стенные часы, истекая секундами, ползли по обоям вслед за уплывающим предзакатным солнцем. В голове гулким колоколом звенели слова: "...раба божьего Лазарева Сергея, во крещении Афанасия..." Плыли куда-то вбок круглые испуганные глаза Альберта и мои, или уже не мои, деревенеющие губы прошептали: