Шавкерова Надежда Валерьевна : другие произведения.

Я просил распять меня на кресте Христа.Откровение от Эндрю Мориса Дарси

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Рассказ мужчины о своей жизни, о соей любви, становлении, о своей религии, о своем существовании.

  
   Я просил распять меня на кресте Христа.
  
   Откровение от Эндрю Мориса Дарси.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Шавкерова Надежда.

   "...вера: это нечто не зависящее даже
   от того, существует ли Бог. Вера - это прыжок вслепую
   навстречу чьим-то рукам, которые подхватят и примут тебя...Это утешение перед лицом непонятных страхов и боли. Доверие ребенка к руке, выводящей его из темноты..."
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

1.

Tutti i preti sono faisi.

(Все священники фальшивы (ит.))

   Это было очень давно, когда я был намного моложе и намного глупее. Это было еще в те времена, когда я не знал платы за свои пороки и ошибки. Да, и что там говорить? Это была молодость, которая невозможна, в моем понимании и до сих пор, без метода проб и ошибок. Разве возможно жить и не совершать ошибок, разве вообще возможно быть человеком в прямом смысле этого слова, если не совершить в жизни ни одной ошибки? Не думаю. Вот и я совершил огромное количество ошибок, наверное, больше, чем можно себе вообще представить. А чем я хуже других? В то время я действительно был как все. Как все я ходил в кино с девушками, которые мне нравились на тот момент, слушал модную музыку, даже травку курил; как все я не выполнял обещания, постоянно забывал о чем-то важном и даже существенном, в общем, я был как все: ни хуже, но и, к сожалению, не лучше.
   Нет, я не могу сказать, что есть что-то такое, за что мне сейчас в моем положении может быть стыдно. Я никогда не жалел ни об одном прожитом дне. Каждый из них мне по-своему дорог. Я люблю свои ошибки, глупые, неразумные (а могут ли ошибки быть вообще разумными?). Но не будь их, я бы никогда не стал самим собой. И я благодарен судьбе за то, что она дала мне ровно столько ошибок, сколько дала.
   Не знаю, кем бы я стал, если не совершил бы всех своих ошибок. Может, я был бы образцовым гражданином своей страны, может, получил бы Нобелевскую премию в области мира. Хотя, кто говорит, что такие люди не совершали в своей жизни глупостей? На мой взгляд, тот, кто говорит, что не совершил ни одной ошибки в жизни - просто кривит душой, или же, в противоположном случае он - святой, что на нашей планете - невозможно (странно, что именно я это говорю и именно сейчас).
   Что такое наши ошибки? Наверное, это лишь путь к познанию самого себя. Только некоторым это удается, а некоторым - к сожалению, нет. Интересно, что было бы, если бы каждый знал свое истинное назначение в этой жизни? Наверное, жизнь не была бы так интересна, многообразна, многогранна и, порой, жестока. Да, жизнь очень жестокая штука. А кто сказал, что жизнь хоть одного человека на этой планете с начала и до самого конца похожа на сказку?
   Что же такое ошибки? Это разные грани человеческой сущности. Ведь человек тоже многогранен, как и жизнь. Он постоянно находит в себе новые ресурсы, которые, как могло бы показаться, нереальны.
   Но ничего нереального не может быть. В этом я убедился на собственном опыте. Когда определенный человек, делает меньше ошибок, чем другие, то говорит только о том, что он более мудрый по своей природе, но не более того. А может быть, просто другим людям свыше дано совершить больше глупостей, чем другим. Ведь ничем иным не возможно объяснить то, почему одни люди рождаются богатыми, а другие в бедноте, почему богатые заканчивают свои дни в полной нищете, а те, кто от рождения влачил нищенское существование, умирают в окружении огромного количества слуг в шикарных апартаментах викторианской эпохи. Наверное, кто-нибудь и может ответить на этот вопрос, только не я, и не сейчас.
   Да, много чего я наделал недостойного настоящего англичанина в своей жизни, но единственное, что было для меня нерушимым - это вера. Моя вера в Бога, которую никто не мог разрушить или сломать. Только вера была тем незыблемым в моей жизни, которое в некоторых моментах помогало выжить. Я просто не представляю, что могло бы со мной стать, если бы я не верил.
   Я никогда не верил в какого-то определенного Бога. Для меня Бог был един, но в то же время многолик. Я никогда не хотел делиться своим Богом с кем бы то ни было. Я никогда не выбирал себе Бога сам. Я не смог бы причислить себя к какой-то определенной вере: буддизм, православие, ислам... Моя вера совершенно иная. Мой же Бог совсем другой.
   Нет, конечно, я не смог избежать предрассудков католической церкви, так как еще в раннем детстве был крещен. Мои родители, насколько я могу себе представить, были достаточно набожными людьми. Себя же я тоже вполне могу причислить к числу набожных. Наверное, нет еще таких слов, чтобы выразить все мое отношение к вере.
   Раньше, в детстве я довольно часто ходил в церковь, но не по зову своего сердца, к несчастью, а только по тому, что так было нужно, потому, что моя мать ходила в церковь каждое воскресенье, и я тоже должен был ходить туда вместе с ней. Хотя тогда это не давало мне ничего. Из ранних посещений церкви я не вынес абсолютно ничего.
   Вера - это то, к чему каждый должен придти сам, или то, что каждый человек должен отвергнуть. Веру невозможно навязать. Только вера и любовь относится к тому, что человек может считать его и только его. И это просто замечательно, что у человека в нашем мире есть хоть что-то свое.
   Я никогда не осуждал и сейчас не осуждаю тех людей, которые не верят в бога. На мой взгляд, это только их личное дело. Я не жалею их, как это делают фанатики веры, которых я, как раз, склонен жалеть и даже, наверное, осуждать. Мне кажется, что во всем должна быть мера. Нельзя погружаться во что-то, забывая при этом о своем долге - гражданском, родительском, моральном... Все эти фанатичные верующие кажутся мне жуткими эгоистами. Им нет дела ни до кого, кроме себя, своей веры, и себя в ней. Не глупо ли это? Вера, как что-то высшее, ровным счетом, ничего для них не значит. Они не верят в Бога, они верят лишь в себя, верующих в Бога. Да, конечно, получается "масло масленое", но сути это не меняет. Такие люди раздражают меня гораздо больше, чем просто неверующие.
   Верить или не верить - это твое личное дело. Точно так же как курить или не курить. Каждый человек сам выбирает это для себя. Я точно так же не осуждаю курящих, как и неверующих. Хотя сам я был и на той, и на другой сторонах.
   Я до сих пор помню ту церковь, в которую должен был ходить с матерью каждое воскресенье. Я даже не знаю, почему я должен был туда ходить. Просто мама сказала, что нужно идти - значит нужно идти. Я никогда даже не задумывался о том, чтобы ослушаться свою мать. Мне просто это не приходило в голову. Видимо, потому, что все-таки я рос в католической семье, где за послушание должны были строго карать. Хотя до телесных наказаний со мной никогда не доходило. Моя мама все выговаривала мне устно. И, порой мне становилось настолько жутко, что я даже мечтал о том, чтобы меня наказали телесно. Я всегда узнавал по тону, в хорошем или в плохом настроении находится моя мама. Из этого я делал выводы и соответственно случаю вел себя.
   Помню, где-то еще в начальной школе я схлопотал двойку по математике. Я очень боялся сказать об этом маме. Нет, я совершенно не боялся ее справедливого гнева, я жутко боялся ее расстроить. Но, как известно, все тайное, рано или поздно, становится явным, и моя мама, конечно же, узнала о моих оценках. Ей просто-напросто позвонила моя учительница. Как же я пожалел о том, что не сказал о двойке раньше, сразу, как получил. Не знаю, зачем люди сами придумывают себе проблемы, но я этого не понимал и тогда, вернее, я просто над этим не задумывался. И тут мне стало страшно. Мама не столько разозлилась, сколько обиделась на меня. Она сказала, что я ей не доверяю, раз не рассказываю ей про свои оценки, ведь я знал, что меня не будут ругать, а если мне нужна помощь, то я просто мог бы попросить ее у мамы. Но я не сделал ни того, ни другого: я не рассказал маме ни о двойке, ни о проблеме с математикой, из-за чего у меня появились очень большие проблемы с этим предметом. И их пришлось расхлебывать намного позже. Вот он, яркий пример людской глупости. Я мог просто рассказать маме о плохой отметке и попросить у нее помощи. Но я скрыл то обстоятельство, что у меня существуют какие-то проблемы. Каждый день я приходил домой, садился, как ни в чем ни бывало за стол, чтобы пообедать вместе с мамой, и преспокойненько отвечал на ее вопросы о школе, врал, что у меня все хорошо, что я первый сдал тетрадку с решенными на уроке примерами. В общем, я делал вид, что у меня все в порядке.
   Когда мама отчитала меня, мне стало действительно неудобно. Неудобно за свою глупую ложь, за обман не только ее, но, в первую очередь себя. Я почувствовал себя полным дураком. Мне даже показалось, что я не достоин жить на свете Божьем. В общем, совершенно дурацкое чувство собственной глупости. Словно ты погряз во вранье, как в каком-то болоте, и тебе никак не выбраться, как бы ты ни хотел. А ложь, как и болото постепенно поглощает тебя, отправляя на самое свое дно. И чем дальше ты заходишь, тем глубже ты погружаешься в его пучину. Продолжая врать, ты снова и снова даешь себе обещание не лгать, но это не получается, и ты постепенно погружаешься в эту трясину с головой. И в этот момент ты понимаешь, что болото лжи засосало тебя. И тебя больше как такового нет. Есть только твоя ложь. И ты понимаешь, что это уже не ты, а какой-то другой человек, какое-то чудовище, которое не может сказать и доли правды. А где она, правда? Правда ли то, что было раньше или то, чем ты являешься сейчас? И мало надежды, что ты в этом разберешься. Есть только шанс, позволяющий тебе выбраться наружу, не позволяя завраться до самого конца. Но если ты упустишь этот шанс, то назад дороги уже нет: ищи, не ищи...
   Именно тогда я понял и решил для себя, что могу совершать сколько угодно ошибок, но я никогда не буду лгать, по крайней мере, себе.
   Церковь, в которую я пришел в первый раз, когда был еще совсем маленьким, я помню очень хорошо. Не знаю почему. Наверное, на подсознательном уровне ее образ крепко засел в моем сознании. Я отлично помню многое из своего первого, хотя многие этого не помнят. Не помнят первых игрушек, первых своих шагов, велосипеда, первого друга, первого разочарования. А я же, наоборот, все это очень хорошо помню. Как будто бы это было только вчера, а не лет тридцать назад.
   Я помню яркий солнечный воскресный день. Мы с мамой идем куда-то, но я еще не понял куда, только знаю, что мама придает этому огромное значение. Была осень. Вокруг шелестели осенние деревья. Сейчас я удивляюсь, почему это вдруг посреди осени в пригороде Лондона воцарилась такая умиротворенная погода. Было очень тепло, и я помню, как я радовался, шествуя под яркими красными и золотыми, совершенно несвойственными Англии, деревьями. Мама все время держала меня за руку и что-то говорила, наверное, про церковь, но я ее не особо слушал. И вдруг как будто что-то меня остановило. Будто невидимая стена выросла перед тобой. Я встал как вкопанный и посмотрел наверх. Мама рассказывала позже, что так я стоял около пяти минут. Я помню, что я посмотрел в нереально яркое для Лондона небо. На нем не было ни одного облачка. Я видел верхушки деревьев, сочную окраску листьев, как бы окаймляющую высокое-высокое небо. И на всем этом фоне передо мною вырисовывался контур церкви. Нашего доброго старого прихода. Я увидел маленький крест над зданием и долго не мог отвести от него глаз. Он сиял в ареоле солнечного света. Крест очень выделялся на фоне темного и довольно мрачного здания церкви. Я плохо помню, что было дальше, но зато я отлично помню тот момент, когда я стоял и смотрел наверх, будто кто-то насильно заставлял смотреть меня туда. Я до сих пор не могу понять природы своего поведения в то воскресение. Я еще много раз бывал в нашей церкви после того дня, даже в солнечные дни, но больше ни разу она не произвела на меня такого впечатления.
   Конечно, это можно рассматривать как знамение свыше. Признаюсь, было время, я считал именно так. Но сейчас я не склонен так думать. Я думаю, что просто меня поразил контраст между темным корпусом здания и освещенным лучами солнца крестом. Иногда я мысленно возвращаюсь к тому моменту, когда я стоял около церкви в то воскресенье. И всегда по этому поводу мне приходят странные мысли. В юношеском возрасте мне казалось, что я избранник свыше, что это был знак свыше. Иногда я просто размышляю о контрасте света и тени, о том, как в солнечный день разные предметы могут контрастировать друг с другом (хотя глупо, особенно мне, разделять церковь и крест).
   Помню своего первого священника. Это был отец Ирвин. Это был приятный пожилой человек. Он был среднего роста, довольно грузного телосложения. По нему сразу было видно невооруженным глазом, что он - наместник Божий на Земле, а не кто-либо другой. От него просто несло святостью. Он, наверное, из всех моих знакомых совершил наименьшее число грехов. Иногда я даже удивлялся, что не вижу над головой отца Ирвина нимба. А иногда мне виделись за его спиной крылья ангела. Я больше никогда не видел таких людей. Он как будто светился изнутри, делясь своим светом с окружающими. Потрясающий человек. Недавно я подумал, что в молодости он, должно быть, был достаточно красивым мужчиной. Это можно было заметить по его еще не до конца поседевшим волосам, по красивому лицу и величественной осанке. И необыкновенное чувство достоинства усматривалось во всех его действиях, словах, поступках. Почему-то, когда я слушал, как отец Ирвин читает молитву, мне верилось во все, то, о чем он говорил. Даже если я приходил домой и углублялся в свое неверующее существо, в церкви я внимал словам отца Ирвина, пропускал их через себя. Иногда мне даже казалось, что говорит не отец Ирвин, а сам Господь Бог его устами. Странное ощущение приобщения к церкви.
   Никогда и нигде я больше не видел такого странного, но, в то же время, потрясающего священника, как отец Ирвин. Я считаю настоящим счастьем то, что на моем пути встретился такой человек как отец Ирвин. Наверное, от таких людей на нашей планете становится немного светлее и теплее. Другие священники ведут себя по-другому. И если бы Господь спросил бы меня, кому я хочу исповедаться, я бы, не задумываясь, ответил: только отцу Ирвину. Никогда больше у меня не было такого чувства, что я чист, кроме как после того, как отец Ирвин отпускал мне грехи мои. Я выходил из церкви с чувством того, что я чист. Чист душой, сердцем, мыслями и поступками. Я выходил с ощущением того, что я теперь новый человек, не такой как был вчера, не такой, каким буду завтра, а новый, совершенно непогрешимый, совершенно праведный, совершенно чистый перед Богом и окружающими. Возникало такое чувство, будто я родился заново. Это было потрясающе.
   Все новые священники мне этого не давали и не дают. Я знаю, что мне отпустили все мои грехи, допустим, вчера, но сегодня я не чувствую себя новорожденным. Почему это происходит? Не знаю. Может, это лишь впечатление от первого священника, а, может, только отца Ирвина и можно было бы назвать священником. Ведь священник - это наместник Бога на Земле. Я всегда понимал это так, что святой отец - это тот же Бог, это еще одни уста Бога, призванные Богом нести людям доброту и правду. Следовательно, это не священник говорит с тобой, это сам Бог внимает твоим молитвам. Сейчас нет такого впечатления, что тебя слушает не простой священник, а Бог, а раньше было. Даже в то время, когда я опрометчиво отказывался от своей веры в Бога. После церкви было ощущение всепрощения и любви. Любви ко всему миру, ко всему живому. В такие минуты я любил всех и вся.
   Почему происходит так, что священник не дает тебе чувства того, что твои грехи отпущены? Почему после посещения церкви у тебя нет чувства облегчения души? Почему нет чувства того, что ты родился заново? Почему ты чувствуешь, что раны в твоей душе еще даже не зарубцевались? Наверное, потому что данный священник не является наместником Бога на Земле. Это точно так же, как и с музыкантами, художниками и писателями: если ты не родился гением, то ты никогда им и не станешь. Да, можно честно выполнять свое дело, но лучше оно от этого не станет. И всегда есть вероятность, что даже если твоя звезда и зажглась, того, что в скором времени зажжется новая звезда, более яркая. А твоя на ее фоне просто поблекнет. Так и со священниками. Одни являются гениями, то есть, они действительно несут слово Божье людям, как наместники Бога они его рукой и словом отпускают людям грехи, другие же просто изо дня в день выполняют свою работу. Да, некоторые выполняют ее хорошо, что порой создается впечатление, что они действительно священники в полном смысле этого слова, но все же их нельзя назвать наместниками Бога на земле. Это было бы просто неправдой.
   Некоторые священники, как и ложноверующие, только любят свое существо на фоне церкви, упиваются своей ложной верой. Они, так же как и простые люди, верят не просто в Бога, а в себя, верующих в Бога. Наверное, это просто способ некоторых людей существовать, жить, выживать. И такая фальшь слышится из их уст, что иногда кажется, что никто такому священнику не верит, кроме него самого и таких же, как он. Не понимаю, как Бог допускает такое. Наверное, он просто проверяет нас, людей, на то, к какому огню мы потянемся: к истинному, горячему, обжигающему порой, или к его холодному отражению в зеркале. Ведь на вид они совершенно единообразны. Разница в тепле. Истинный огонь согревает тебя своим теплом, помогает выжить, встать на ноги и бороться за себя, за свои мысли и поступки. Подлинный огонь - это тепло, излучаемое сердцами миллионов. Мнимый же огонь по виду ничем не отличается от настоящего огня. Только тем, что он - это лишь фальшь, простая картинка истинного огня. Мнимый огонь не может согреть никого, если только тот, кто хочет согреться не такой же фальшивый как и сам огонь. А такое происходит все чаще и чаще. И это очень волнует и печалит меня. В мире так много фальши и лжи, что даже священники перестали быть посланниками Бога на Земле. Я скорблю.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   2.
  
   "Истинно говорю вам, что вы будете плакать и стенать, в то время как мир возрадуется. Печальны будете, но Я говорю вам, что печаль ваша обратится в радость. И Я вновь узрю вас, и возрадуется сердце ваше. И никто не сможет лишить вас этой радости..."
  
   Я часто испытываю внезапное ощущение пустоты в том месте, где, по моим представлениям должно находиться сердце. Оно словно щелкает и останавливается на мгновение. А потом оно снова начинает работать по-старому. Будто ничего не произошло, но в то же время что-то как будто изменилось. Вроде бы все осталось на своих местах, но ты уже с беспокойством спрашиваешь себя, действительно ли все осталось по-прежнему, или же это только видимость? И ты не знаешь, ты - это тот, которым ты был еще с утра, или же уже тот, которым ты стал только сейчас.
   Бывают же моменты, когда ты совершенно не замечаешь перемены, которые произошли в тебе. Ты замечаешь это намного позже, когда приходит черед новым переменам. Это как смерть близкого тебе человека. Не всегда осознаешь сразу, что человек, который только вчера разговаривал с тобой, был жив, дышал воздухом, сейчас лежит в сырой, влажной земле, без солнечного света и свежего воздуха, постепенно разлагаясь. И вот тот человек, который был тебе так близок, через некоторое время превращается в кучку серого немого мертвого пепла, который никогда больше не будет думать, чувствовать, жить...
   Наверное, как истинному англичанину и приверженцу викторианской эпохи, мне свойственны некоторые общие черты этих двух понятий. Во-первых, меня всегда интересовала смерть и разговоры, связанные со всем этим. Где-то в далеком детстве, я помню, слышал разговор о смерти. Сейчас я начинаю догадываться, где бы это могло быть. Скорее всего, это было или в церкви, или на улице во время моей прогулки. Я отчетливо слышу голоса двух женщин, говорящих о смерти какой-то страшной, по их мнению, старухи.
   - Слава Господу Богу,- произнесла одна из двух женщин, та, чей голос был повыше и помоложе,- Эта старая ведьма умерла.
   - Не думаю, Маргарет, что уместно сейчас так говорить о ней. Мне кажется, что это просто богохульство с твоей стороны.
   - Не думаю, что это было бы с моей стороны неправильно. Не думаю, что это на самом деле так, Эмми, - сказала та, которая была старше,- она ведь была ведьмой.
   - Но это тоже, нам мой взгляд, не дает нам прав радоваться ее смерти. Она тоже ходила под чутким влиянием Бога, впрочем, как и мы все.
   - Но она же жила не по законам Божьим! Вот лично ты когда-нибудь видела, чтобы она приходила в церковь?
   - Нет, никогда,- тихо ответила Эмми.
   Между собеседницами повисло неловкое молчание, сопровождающееся легким недопониманием друг друга, свойственным такого типа ситуаций. И вдруг та, которая была Маргарет, спросила:
   - А ты слышала, что недавно призрак умершей ведьмы видели в окне ее дома ночью?
   - Господи, я и раньше-то опасалась ходить мимо этого дома, не перекрестившись, а теперь-то и подавно. Я буду обходить теперь его стороной.
   Этот разговор произвел на меня огромное впечатление. Но с какой-то странной, не свойственной, для ребенка стороны. Именно тогда я впервые подумал, что только за то, что человек не ходит в церковь, его могут записать в ведьмы, в сатанисты или еще во что-то вроде этого. Мне было не больше восьми, но я почему-то задумался об этом. Еще я тогда подумал о том, зачем кому-то понадобилось ночью смотреть в окна умершей старухи, что этот человек делал ночью на улицы, да еще и под окнами дома, в котором никто не живет? Все это наталкивало меня на все более и более странные мысли.
   Было бы достаточно характерно, чтобы я стал бояться ходить мимо дома старухи. Но этого почему-то не произошло, хотя это было бы наиболее логичным для детской психики. Но я так же спокойно продолжал ходить в школу мимо злосчастного "ведьминого" дома, как и раньше, до разговора двух женщин. Иногда я заглядывал в его окна, но заглядывал, так же как и во все остальные, ни чаще, ни реже. Меня просто всегда интересовали окна чужих домов. Меня всегда интересовала чужая жизнь, но только как наблюдателя. Вот заглянешь так в окно, и как будто бы телевизор смотришь, вроде бы все это находится так далеко, на другом конце Земного шара, а, на самом деле, это оказывается настолько близко, что стоит только протянуть руку, и ты окажешься уже в мире тех людей, за которыми ты лишь минуту назад просто наблюдал. По пути в школу я сочинял себе разные истории про тех, кто живет за этими окнами: про женщин и мужчин, про стариков и детей, придумывал им имена. Однажды я очень удивился, узнав, что женщину, которой я дал прекрасное имя Виктория, на самом деле зовут Берта. Какое глупое и пошлое имя, подумал я, для такой женщины, как она. Бертой можно назвать какую-нибудь деревенскую девчушку, а эту прелестную, полную самоуважения и достоинства женщину просто не могут звать Бертой. Это было своеобразным ударом для меня.
   Точно так же как и в другие, я заглядывал и в окна дома старухи - "ведьмы". Мне было интересно, кому же достанется этот таинственный огромный дом в стиле барокко. Мне было интересно взглянуть на новых жильцов этого дома, сменивших бывшую хозяйку.
   Меня на столько взволновал разговор двух женщин, лиц которых я не помню, хоть зарежьте, что однажды я даже прогулял школу, чтобы пройтись на наше городское кладбище к могиле, в которой была захоронена старуха.
   Зрелище было, конечно, с одной стороны, комичным, а с другой даже ужасающим. Маленький мальчик, совершенно один (даже на милю не просматривается какого-либо живого существа), идет по кладбищу. А вокруг довольно темно, так как день пасмурный, тихонько накрапывает дождь. А мальчик идет и идет по кладбищу, где нет ни души (вот уж действительно хорошее сравнение. Откуда на кладбище среди могильных плит в маленьком городке взяться живой душе, если только кого-нибудь по ошибке живьем в чей-нибудь гроб не запихнули), а в его руках - цветы. Целый букет цветов. И такое впечатление, что идет этот мальчик не по мертвому кладбищу под моросящим дождем, а по теплому и сухому магазину игрушек. И выражение лица у него такое, будто выбирает он себе новую машинку или, допустим, пистолет, а вовсе не разыскивает могилу какой-то неизвестной женщины, ему самому лично не знакомой. Да, хороша картинка, ничего не попишешь.
   Тогда я все-таки нашел могилу той умершей неверующей женщины. Оказалось, что ее звали Виктория Смитсон. Вот уж, действительно, интересное совпадение, подумал я, встав около могилы и посмотрев на надгробие. Получилось так, что какая-то старая женщина носила имя, которое я дал той прекрасной молодой даме, мимо окон которой я проходил почти каждое утро и заглядывал в них, которую, как оказалось, назвали деревенским именем Берта. Я положил цветы на могилу настоящей Виктории. Почему с того времени я стал уважать ее еще больше. И в этот момент я увидел слова, которые были выгравированы на надгробной доске. Это была латинская фраза: "In Ictu Oculi". Не помню, как она переводится дословно, но это, как я выяснил много позже, означало: "Смерть поражает любого в мгновение ока". А ниже были написаны слова, но уже на понятном и родном каждому англичанину языке: "Любимой жене, любящей матери и глубоко верующему человеку". И тут я задумался над смыслом слов "глубоко верующий человек". Смысл совершенно не стыковался с тем стереотипом, который был навязан мне в детстве. В этот момент я впервые подумал, что можно быть глубоко верующим человеком, но, в это же самое время, не ходить в церковь. Я подумал, что одно от другого совершенно не зависит. Это зависит только от каждого отдельного человека, от каждой отдельной личности. Я думал о том, что вера и церковь порой не совсем едины, как это задумывалось, наверное, в самом начале, когда первые церкви только-только появились. Мне стало страшно. Страшно от того, что люди судят окружающих только по внешнему виду и образу, а не по тому, что находится внутри них. А может, люди делают так потому, что внутри них самих тоже ничего нет? А, может, потому, что они не хотят обнаружить в себе душу, и взглянуть на мир по-новому. Я понял, что люди ни в какую не хотят ломать свои стереотипы, которые сформировались у них, скорее всего в раннем детстве. Люди сами не хотят увидеть в себе людей. И это действительно страшно. Мне жутко представить, что было бы, если бы абсолютно все люди воспринимали бы друг друга только как оболочку для сердца, почек, аппендицита и комка нервов, под названием мозг. А это встречается все чаще и чаще. Люди перестали видеть друг в друге душу, сердце, но сердце в смысле чувствующего органа, как и человеческая душа, а не просто органа для перекачки крови.
   Внезапно мне захотелось поднять голову и посмотреть на небо. Так я и сделал. Я поднял голову наверх и увидел, как луч солнца прорвался сквозь низкие тучи и осветил небо. Сначала его маленький кусочек, а потом тучи стали незаметно испаряться, и через пару минут все небо было совершенно чистым и голубым. Тогда я впервые понял, какое же небо бездонное и глубокое, и именно тогда я впервые задумался о том, как же человек, находящийся на Земле далек от него. Я понял: чтобы познать всю высоту неба, необходимо упорно трудиться над собой. Каждый день, из месяца в месяц, из года в год. Наверное, это было моим первым поистине значимым открытием за всю мою недолгую, на тот момент, жизнь. А, может быть, оно было самым главным открытием в моей жизни...
   Увидев, как молниеносно распространяется свет от солнца, и, почувствовав свою причастность к этому, я встал на колени перед могилой Виктории Смитсон, поправил букет, который я положил на ее могилу, сразу как пришел и тихо сказал:
   - Да упокоится душа Ваша, раба Божья, Виктория Смитсон. Я никогда не верил в Вашу причастность к делам, не принадлежащим влиянию Господа Бога. И сегодня я в этом убедился. Обещаю Вам, что когда-нибудь я разыщу тех, кому Вы были любящей матерью, и скажу им "спасибо", за то, что Вы встретились на моем пути, хоть и не воочию.
   Именно тогда я решил, что, во что бы то ни стало, когда-нибудь разыщу близких покойной женщины, чтобы до конца узнать ее историю, и не из уст двух сплетниц, а из уст людей, компетентных в данном вопросе.
   Вечером, когда я пришел домой, я все рассказал своей матери. И к моему удивлению, мама не стала ругать меня за то, что я пропустил целый школьный день. Даже наоборот, она похвалила меня за проявленную инициативу, так это называлось у нас дома. Одно я утаил от мамы. Это было то, что я решил разыскать в будущем родственников умершей Виктории Смитсон. Я подумал, что не стоит перегружать и без того занятого человека, каким была моя мама, такими пустяками, как личное расследование и поиск семьи Виктории. Я не думаю, конечно, что мама стала бы меня отговаривать. Во-первых, это было просто бесполезно отговаривать меня, мама знала, что рано или поздно я все равно добьюсь своего, каких бы то ни стоило жертв. А, во-вторых, не думаю, что мама была бы против этого.
   Она так и не узнала о моих дальнейших поисках, которые я начал многим позже.
  
  
  
  

3.

"Единственная реальность - это страдание".

  
   Недавно я вспомнил самое страшное происшествие моего детства. Мне было немногим больше шести, и тогда в нашем городе было огромное количество птиц, которые мешали абсолютно всем. Нет, наверное, не так уж и всем, но, во всяком случае, многим. Я до сих пор помню то страшное апрельское утро. Стаи птиц сидели на кресте нашей церкви. Тогда, в детстве мне казалось, что их миллионы. Это были огромные стаи голубей, которые грелись всем скопом на храме Божьем. Наверное, это сильно раздражало так называемых людей "верующих", так как это точно не раздражало отца Ирвина. Это я знаю точно.
   Было воскресенье, и мы с матерью, как всегда, шли в церковь. Я уже привык к этим грязным птицам, постоянно сидящим на кресте. Мне даже было интересно, улетят ли они когда-нибудь из нашей округи или нет. Я никогда не любил птиц. Иногда мне было даже омерзительно смотреть на них, таких грязных, купающихся в еще более грязной луже. Но некоторые представители мне очень даже нравились.
   Я заметил, что птицы ни в чем не уступают людям. Между людьми и птицами просто разительное сходство. Одни из них, как и одни категории людей, хорохорятся перед своими товарищами, другие всегда грязные и оборванные, и ничто с ними не поделаешь, хоть тресни. Но есть совсем другая категория птиц, точно так же как и людей. Эти всегда чистые, спокойные, с каким-то внутренним стержнем. Такие птицы всегда полны достоинства, они знают себе цену. Такие птицы никогда не выхватят пищу изо рта своего сородича. Им лучше умереть с голоду, чем отбирать у таких же как они птиц свой кусок. Они просто выше этого. И я видел таких птиц. И я видел таких людей. Но их почему-то всегда меньше, чем их сварливых жадных соплеменников. Наверное, это неправильно, а кто сказал, что Бог создал правильный мир?
   В тот день темные тучи висели над городом, было как-то тяжко и не по себе. Мама шла чуть позади меня. И когда мы с ней приближались к церкви, я снова увидел эту неисчисляемую птичью рать.
   Внезапно раздался выстрел, который напугал меня настолько, что я сначала подпрыгнул, а потом остановился как вкопанный. Я посмотрел на небо. Оно стало черным. Послышались все новые и новые выстрелы. А небо продолжало скрываться в черноте птичьих тел. Они, одна за другой, взмывали ввысь, оторвавшись от своего места. Мне показалось, что нашего обычного неба больше не существует, тогда появилось новое небо - черное, полное птиц. Снова и снова слышались выстрелы, которые перемежались с нестерпимым птичьим криком.
   Стреляли голубей.
   Я услышал, как что-то упало где-то совсем рядом со мной. Я повернул голову к тому месту, где услышал звук. Я потерял дар речи. Прямо позади меня, футах в двух, лежал белый комочек, который только минуту назад был птицей. Комочек отчаянно бился, пытаясь что-то сделать, но сделать было уже нечего. Смерть постепенно подступала. Она уже шла по ярко зеленой свежескошенной траве. Я заметил на белоснежном оперении что-то красное. И внезапно я понял, что это - кровь. Кровь... Кровь невинно убиенного существа. Кровь, пролитая только за то, что оно жило, и больше ни за что. За это глупое, не ведающее боли, сердце остановилось
   Слышались все новые и новые выстрелы. И вокруг меня стали падать все новые и новые птицы, все новые и новые невинно убиенные существа. Я стоял как вкопанный, а вокруг слышались удары из ружей в воздух и глухие удары о землю тех, кто совсем недавно назывался птицей, а с момента падения на землю лишь трупом. Я слышал тяжелые удары о землю маленьких тел и невыносимый крик тех птиц, которые оставались еще живыми.
   И тут я не выдержал. Я подбежал к тому самому белому комочку, который упал самым первым, принеся тем самым себя в жертву. Я заметил, что эта птица была как раз из разряда тех, которые выше остальных по своему развитию и, если это можно так назвать, психике. Я осторожно взял ее на руки и прижал к себе. Она была такой чистой и такой белой, что в глазах у меня помутилось. Она была еще теплой, хотя без сомнений к тому времени она была уже мертвой. Внезапно слезы навернулись мне на глаза, и я заплакал как какой-нибудь годовалый малыш, тяжело, громко, навзрыд. Мне настолько стало жалко эту ни в чем не повинную птицу, что еще больше мне стало жалко весь окружающий мир. Это было несправедливо. А кто сказал, что Бог создал наш мир справедливым? Я не чувствовал никакого стыда за то, что я плачу. В тот момент мне было абсолютно все равно, что подумают обо мне люди. Мне внезапно захотелось поднять всех этих птиц, белых или серых, грязных или чистых, мне было все равно. Мне вдруг захотелось прижать их всех к своей детской груди, и не выпускать до тех пор, пока не приду в церковь. А там, в храме Божьем до потери пульса просить Господа Бога воскресить их.
   Я упал на колени и поднял труп птицы высоко над своей головою, и поднял лицо свое к небесам. Слезы ручьем текли по моим щекам, смешиваясь с начинающимся дождем. И тут я закричал, направляя свои слова наверх, к Богу, к Создателю:
   - Господи, неужели ты не видишь, что детей твоих убивают! Господи, неужели ты не слышишь их скорбный плач и мольбу о пощаде? Неужели ты не видишь эти бесполезные жертвы изобретений человека. За тебя, Господи, страдаем, за тебя! Неужели ты не можешь прекратить этого?... Или не хочешь?... Помоги, Господи, помоги всем нам! Умоляю! Неужели ты не видишь, Господи, что это не дождь идет, это небо плачет кровавыми слезами...
   Я снова прижал к груди ту окровавленную птицу и навзничь упал на землю.
   Тут подбежала моя мать и попыталась взять из моих рук, прижатых к груди, умершею птицу, но мои руки были крепко сжаты, как руки умершего, сжимающего в предсмертном порыве что-то очень ценное или важное. Тут подбежали еще какие-то люди, подбежал отец Ирвин. Он разогнал всех, отогнал и мою мать. Я все еще находился в состоянии истерики. Он встал рядом и склонился надо мной. Вдруг я услышал его громкий ровный голос прямо над моим ухом.
   - Встань, сын мой.
   Этот голос вывел меня из состояния истерики. Я поднял глаза наверх и посмотрел на святого отца. Слезы мгновенно исчезли с моих глаз, как будто их и не было.
   - Встань, сын мой. Не бойся ничего.
   Я послушно встал с колен, продолжая сдерживать в своих руках труп птицы. Мне вдруг стало стыдно за себя, за то, как вел себя. Я подумал, что глупо это вот так, на людях плакать, когда я мог прийти домой и там в свой комнате выплакаться вдоволь.
   - То, как ты сегодня повел себя, сын мой, говорит о душе твоей чистой и доброй,- сказал мне отец Ирвин.- Так себя мог повести только глубоко верующий человек. Ты показал нам всем то, как должен вести себя настоящий верующий. Отдай мне эту Божью тварь,- сказал он про птицу.
   Я послушно протянул ему в руки труп голубя.
   - Я похороню ее.
   - А остальные?... А остальные птицы? Что же будет с ними?- спросил я.
   - Их я тоже похороню. Вечером, после мессы...
   Так сказал отец Ирвин и удалился в церковь. Я заметил, что вокруг меня находится не так то уж и много людей. Рядом стояла моя мать. Я увидел радость в ее глазах, гордость даже, наверное. Но было там и еще что-то. Только сейчас я начинаю понимать, что, скорее всего, это была скорбь.
   Ах, мама, мама... Если бы ты знала, что было ночью, когда я отправился в свою комнату после ужина под предлогом того, что мне очень хочется выспаться перед новой школьной неделей. А может, ты и знала о том, что происходило в ту ночь. В ту ночь я проспал не больше двух часов. Перед моими глазами все время находилась та птица, тот белый голубь, который погиб самым первым. В ту ночь я думал о словах отца Ирвина. Почему-то мне отчаянно хотелось верить тогда, что он действительно похоронит того голубя, и всех остальных вместе с ним. Почему-то мне и сейчас хочется верить в то, что в тот апрельский день отец Ирвин все же похоронил несчастных.
   А еще в ту ночь я решил, что теперь всегда буду скрывать свои чувства от окружающих, что бы ни случилось, чего бы мне это ни стоило.
   В ту ночь я очень много думал. И с высоты лет я думаю, что именно в ту ночь я очень сильно повзрослел. На вид я еще был мальчишкой, совсем маленьким, семилеткой, но внутри меня уже начинала формироваться личность, неповторимая, сложная, непонятная даже самому себе. Именно в ту ночь во мне зародился "я" настоящий, не тот, которому природа дала внешние и внутренние сходства со своими родителями, а тот, которым я являюсь сейчас. И если бы мне еще раз предложили прожить мою жизнь заново, я ни за что бы не вычеркнул ни один день из моей жизни. Ни за что. Никогда.
   Сейчас начинаю понимать, какое на самом деле это было поистине страшное зрелище. Маленький мальчик стоит на коленях с поднятыми к небу руками и обращается к Богу. Наверное, с того самого времени я стал осознавать, что с Богом стоит общаться без каких бы то ни было посредников, напрямую. Много позже я все больше и больше стал убеждаться в этом. Не стоит общаться с Богом через кого-то, путь даже через священника, это зачастую приводит к обратному результату. Мне кажется, что просто необходимо четко сформулировать то, что ты хочешь, чтобы услышал Бог, и потом просто сказать ему это.
   Я никогда не считал, что Господь все видит и слышит, где бы ты ни находился. Это совершенно неправильное мнение. Как же тогда объяснить, что убийцы убивают, воры крадут, а честные люди умирают от СПИДа, рака и других страшных заболеваний. Где же ты, всевидящий Бог, когда маленькую девочку сбивает пьяный водитель, едущий на красный свет светофора? Где же ты, всевидящий Господь, когда неповинного чернокожего мальчика избивают накурившиеся подростки из "белого" квартала только за то, что его кожа по твоей же воле оказалась другого цвета?
   Все это доказывает то, что Бог далеко не всевидящий и всезнающий. Это говорит только о том, что необходимо найти свой путь к Богу, к его познанию, к тому, что ты сам действительно считаешь Богом. Это можно назвать как угодно, но суть остается прежней. Существует какая-то высшая сила, которая порой направляет нас на путь истинный, а иногда дает нам возможность показать себя, возможность выбора своей судьбы.
   Господь услышит тебя только в том случае, если голос твой будет выделяться на фоне всех остальных голосов. Господь не всесилен - у него огромное количество дел, и, к сожалению, не все из них он успевает доделывать. А потому, проси Господа Бога за себя и за близких своих, ибо, если просить будешь, да и услышит тебя Господь, да поможет он тебе.
   Так же дело обстоит и с теми, кто не верит в какого бы то ни было Бога. Все упирается опять все в то же, что такие люди были просто не услышаны Богом, или же Бог отправил их просьбы в коробку с делами, которые могут и подождать. Даже если бы человечество не знало о Господе, не разделялось бы на разные вероисповедания, все равно следовало бы выдумать божество. Ведь именно в поклонении какому-то божеству состоит жизнь многих из нас. И этого не возможно избежать.
   Что есть Бог? Бог есть то, что люди сами выдумали для себя, чтобы объяснить какие-то свои действия и неизвестные явления. И настолько поверили люди в то, что создал их коллективный разум, что то, что они выдумали для себя, стало существовать на самом деле. Многие думают, что Бог - един. Но даже у тех, которые могут причислить себя к этому классу, Бог отличается друг от друга, и во многом. Просто они этого не осознают. Они даже не подозревают, что в одном и том же месте, в одно и то же время они молятся совершенно разным богам. Люди просто не дают себе в этом отчета. Люди просто не хотят задуматься над этим. Почему уже люди не хотят задуматься над сущностью того, что придумали сами? Потому что человек по природе своей очень ленивое существо. И к тому же очень глупое. Ему просто невдомек, что над этим вопросом можно подумать. Поэтому люди думают обо всем, кроме самого главного. Люди очень ленивы, даже слишком. Вместо того чтобы думать о том, как справиться с какой-то бедой, они бы лучше подумали о том, почему это самая беда произошла именно с этим человеком и именно на этом отрезке жизни. Но люди глупы, и грешны. Грешны...
  

***

   Так и получается, что наши судьбы порой - это те же голуби. Все мы просто голуби. Человек, как и собака, как и лошадь, как и любое другое животное - лишь класс существ, сходных по своему строению, и отличных от других земных созданий.
   Так что все мы - голуби. И судьба наша, точно такая же как и у голубей. Одни из нас похожи на животных, другие же по праву могут носить имя человека разумного. Одни из нас хорохорятся перед другими, а на деле не могут проявить себя, другие, наоборот, в обычной ситуации - тише воды, ниже травы, а как дело доходит до сложностей, они полностью открываются перед остальными. Так же как и голуби, мы погибаем ни за что, просто за то, что в данный момент на банном отрезке времени очутились в определенном месте. Видно судьба у нас такая голубиная, похожая на бумажный змей в небе, высоко - высоко над головами. Парит себе в небесной синеве, порой так высоко, что наблюдателю с земли уж и не видать его. Но заветная ниточка все сильней и сильней натягивается в руках, и ты знаешь, что сейчас ты хозяин положения. Стоит только потянуть на себя, и бумажный змей из облаков вновь вернется на Землю.
   Но ты не один управляешь этим бумажным змеем. Есть что-то еще, помимо этого. Это ветер, силу которого ты никогда не сможешь побороть, как бы тебе этого не хотелось. Ведь ты - всего лишь маленький человек на Земле, а он - властелин неба, который волен делать все, что ему хочется. Захочется ветру вырвать у тебя из рук бумажного змея, момент,- и бечевка порвана. Она уже не тянется вверх, манимая бумажным змеем, она тянется к низу под влиянием своей тяжести. И это закон. И человек создан для того, чтобы бояться за то, чтобы его бечевка - нить жизни, не оборвалась раньше положенного ему природой времени. Человек призван следить за бумажным змеем. Каждый за своим.
   Пожалуй, есть только одно различие между человеком и голубем. Человек может застрелить голубя, а голубь человека - нет. Но это уже закон выживания: выживет сильнейший.
   Каким же жестоким надо быть человеком, чтобы стрелять в живых существ, пусть даже если они до смерти мешают. Это просто не укладывается в моей голове. Даже до сих пор. Как же должно огрубеть то, что называется человеческим сердцем. У таких людей просто нет души, или же на время работы они отключают ее? Неужели без боли можно смотреть на то, что лежит сейчас перед твоими ногами, на то, что чуть раньше парило в воздухе белым молниеносным комком? Бесчеловечность и малодушие процветаю в нашем мире, и без того жестоком.
   С того дня я ни разу не видел в нашем городе голубей...
  
  
  
  
  
  
  
  
  

4.

"Прикосновение холодного камня - точно

касание смерти или истины".

  
   Мир - это всего лишь ад, который мы создали сами. И каждый из нас живет в своем собственном аду. И внутри каждого из нас - пустота, от которой мы силимся избавиться, но никак не можем. Каждый из нас находится в своей звуконепроницаемой камере, которую сам же себе и создал. И все мы кричим, только никто нас не слышит, потому что каждый из нас сам кричит в своем сугубо личном, непроницаемом мирке. Мы кричим, и сами не понимает, что тоже не слышим никого вокруг. Мы отчаянно и бесполезно бьемся в непробиваемые стекла, тогда, когда в каждой камере есть дверь, в которую можно выйти. Но все мы намертво заперли свои маленькие убежища, опасаясь, что кто-то в них проникнет. И сами мы не знаем, чего хотим на самом деле. Иногда мы хотим с кем-то пообщаться, открыть свой маленький мир для кого-то еще. Но когда такое происходит нам до боли хочется снова уединиться, чтобы ничто и никто не нашел нас и не достал из своего тихого логова.
   В какой-то книге давным-давно я прочитал, что весь наш человеческий удел мрачен и дик. И все мы - демоны друг для друга. Помню, тогда мне пришло в голову только одно слово - верно. Мы сами сделали наш мир диким и непроницаемым для других. Сколько можно продолжать жить одним своим миром? Сколько можно продолжать остерегаться всех? И даже себя самого. Ведь порой мы убегаем не от других, а от самих себя. Мы бежим; бежим, пытаясь оторваться, но мы глупы, мы не понимаем, что от самих себя невозможно убежать или скрыться. Мы лжем себе во всем, начиная от самого рождения, придумывая себе разные сказки о том, что такое хорошо, а что такое плохо. Мы не понимаем того, что то, что одному хорошо, то для другого это просто невыносимо и неприемлемо. Мы просто все замкнулись на себе. Все мы думаем, что лишь наше мнение может быть единственно верным, что все остальные мнения - изначально ложные. Мы и представить себе даже не хотим, что есть вещи, в которых другие могут разбираться лучше, чем мы, и намного.
   Мы замкнулись в себе. Мы не желаем открыться другим людям, мы не желаем принимать сторонней помощи. Мы отказываемся от лекарств, предложенных нам временем и обществом. Мы все больше и больше заболеваем страшной и неизведанной болезнью. И почти все мы являемся жуткими эгоистами. Мы же просто не видим ничего дальше своих пяти пальцев. Мало того, мы и не желаем ничего видеть дальше своих пяти пальцев. Мы сходим с ума в своих непроницаемых камерах, превращая их из комнаты отдыха, в которой на некоторое время можно скрыться от других, в газовую камеру, в которой мы сами же себя и душим. Мы сами убиваем себя, мы сами превратили свою жизнь в ад, в бесконечные мучения. Просто, может быть, все мы - мазохисты?
   Жизнь для каждого из нас - это мука, мука, которую каждый из нас осознает. И все наши мелкие уловки, чтобы внушить себе, что это не так, - это всего лишь огромные дозы морфия, чтобы не кричать, помогающие отрешиться от реального мира. Мы словно вкалываем себе наркотик неведенья, чтобы на время забыться, уйти от мирских проблем. Через месяц, если ты не вколешь себе этот наркотик, ты начнешь кидаться на стены, лишь бы уйти от реальности. А через пару лет ты уже будешь жить в совершенно другом мире, где все будет хорошо, в так называемой социальной психбольнице. Сейчас много таких существует, чтобы из людей, которые что-то в этом мире понимают по-настоящему, сделать "придурков", которые способны только радоваться настоящему дню. И никто не придумывал такие психбольницы специально. Они возникли сами собой. И многие люди, даже влиятельные в нашем мире, не представляют, что попались на удочку, и уже больше вообще не смыслят ничего в этом мире.
   Люди перестали быть настоящими. Мы просто сами искажаем истину, которая с каждым годом отдаляется от человечества все дальше и дальше.
   Все страшнее и страшнее становиться выходить за пределы своего мира, в котором ты находишься. Нужно опасаться заблуждений, в которые тебя могут ввести свободно гуляющие персоны. У людей изменился взгляд. Идешь по улице, а прямо на тебя идет маленькая девочка, а в глазах у нее пустота - пустотная. Вроде бы красивая девочка, но ты заранее знаешь, что из нее ничего хорошего, а, главное, настоящего не выйдет. Из такого человечка может только получиться подобие человека. Люди стали совершенно беззащитными. А жить так хочется! И жить хочется в том мире, который ты знаешь, а не в том, видоизмененном, которым он стал за время, которое ты живешь. Образовывается пустота во взаимоотношениях между людьми. Мы просто перестали понимать друг друга. Мы просто на грани войны, но не ядерной, а психологической. И война будет происходить не на географической карте всей Земли, а на психологической карте каждого отдельно взятого человека.
  

***

   Я не могу перенести людей, которые погрязли в течение, которое носит название романтики. На мой взгляд, это просто сопливая культура.
   "Ужин при свечах. Ах. Как это романтично!"- говорят многие.
   "Как романтично смотреть на звездное небо!"
   "Ах, как романтично, когда два старика идут, держась за руки, или целуются!"
   И что в этом такого? Что такого в том, что два пожилых человека выражают чувства друг к другу, точно так же, как это делают молодые? Что же дает всем нам эта романтика? Весна наступила - пора любви, скажите вы мне. А я вам на это отвечу - посмотрите на улицу - снег тает, выплывает грязь. А где же она любовь? Под снегом таиться? Пойти растапливать снежные сугробы? А если я живу в Антарктиде?
   Любовь не зависит от времени года. А есть ли вообще она эта любовь? Быть может, это только страсть, плавно перерастающая в нежную привязанность?
   Романтика - это только игра. А разве у нас сейчас есть силы играть, когда на носу всегда очередная война? Разве мы можем себе это позволить в нашем мире?
   Мне кажется, романтику придумал кто-то, кто не хотел смотреть в глаза жизни, истине. Это человек, который создал свой собственный мир и с головой ушел в него. И его я готов уважать. Но остальные лишь только пошли за ним. А всякое повторение, как известно - это фарс. Они только приняли его правила, живут по его законам, принимая его за свои. И получается, что эти люди просто потеряли свою индивидуальность. В этом я вижу только глупое стадное чувство. Люди! Загляните вовнутрь себя и посмотрите, такие ли вы на самом деле? Или же это только средство отрешиться от внешнего мира.
   Я просто не понимаю, почему люди хотят быть как все абсолютно во всем, даже в поведении. Неужели это не просто средство поднятия самооценки? Люди просто перестали быть самими собой хотя бы внутри себя.
   Именно тогда, когда я стал замечать все это, я стал понимать, почему люди делают именно это, а не что-либо другое в какой-либо данной ситуации. Именно с того времени я привык анализировать поступки людей и управлять ими. Нет, я не беру на себя слишком много, такое получается далеко не со всеми людьми, но, с большинством. Иногда я встречался с такими же как и я, способными анализировать и управлять. Но из этих встреч, в основном, ничего не получалось. Были только взаимное неприятие, настороженность и отталкивание. Наверное, два мыслящих субъекта просто не могут существовать одновременно на одном и том же участке прямой жизни без определенных последствий. Такие существа могут существовать только на параллельных плоскостях, иначе не избежать взрыва.
  
  

***

   Всю жизнь я чувствовал себя очень одиноким человеком. Впервые я понял, что на самом деле безгранично одинок, когда умерла моя мать. Мне тогда было четырнадцать лет. И я осознавал весь ужас ситуации, произошедшей в нашей семье.
   Перед этим мама долго болела. У нее был рак. Но болезнь обнаружили только на одной из самых поздних стадий, поэтому помочь врачи смогли ей уже мало чем. Они просто продлевали ей жизнь ненадолго. Я бы даже сказал, что они продлевали ей мучения. Хотя, в ее ситуации, даже мучения - это уже подарок Господа. Каково это осознавать, что сегодня ты в последний раз проснулся, в последний раз почистил зубы и умылся, в последний раз позавтракал? А месяц назад ты последний раз был в магазине, в последний раз покупал себе мороженое и кексы для детей? Каково в последний раз увидеть своего мужа и детей, притом, что ты знаешь - это твой последний раз?
   Тогда при таком раскладе, каждый прожитый новый день, новый час, новая минута - это настоящее счастье. Ведь все равно, ты никогда до последнего момента не знаешь, последний это твой вдох или нет. А вдруг ты закроешь глаза, и больше никогда-никогда не увидишь неба, пусть даже сквозь окно палаты.
   Я понимаю, что когда мама умерла, у моего отца были совершенно другие заботы, помимо меня, но из-за этого у меня появилась затяжная депрессия, из которой я выходил долго и нудно. Я отлично понимал, что без мамы все заботы о папе ложатся на меня. И я никогда не мог бы позволить себе сказать, что я не люблю своего отца. Это в корне не правильно. Нет, я всегда любил его и буду любить его до самой своей смерти. Просто мы никогда так до конца и не понимали друг друга, хотя я много чего рассказывал ему, и у нас часто бывали доверительные беседы, но, все равно, это не помогало нам сблизиться до того уровня, когда люди понимают друг друга и без слов, достаточно только посмотреть друг другу в глаза. Так у нас было с мамой. Мы всегда находили общий язык. Она просто могла посмотреть на меня, и я сразу понимал, что она сердиться или не одобряет моих действий или слов. С отцом же все наоборот. Я могу ему рассказать что-то, что очень много для меня значит, но он все равно не понимает меня. Ему это точно так же как и прогноз погоды на завтра, для него отличия эмоционального восприятия в этом нет.
   Почему это происходило? Наверное, потому что отец был военным не только по своей профессии, но и по призванию. Он всегда жил так, как привык жить, так как надо. И именно так он учил жить меня. Хочу сказать, что я перенял много хороших черт от моих родителей. В частности, у отца я взял пунктуальность и точность, одну из самых лучших черт - умение держать свое слово, и умение настоять на своем. Мой отец всегда учил меня прислушиваться к своему сердцу, ведь нутро, сердцевина не может обмануть свою оболочку.
   Когда умерла мама, я почувствовал, что с ее уходом у меня в сердце отмерла какая-то очень важная часть. Часть моего сердца тогда умерла и больше не вернулась к жизни. Я до безумия любил свою мать. До того времени я даже и не мыслил жизни без нее, хотя не всегда я был послушным сыном. До последнего времени мы с отцом не верили, что мамы может не стать, и когда это произошло, мы просто не знали, что же нам теперь делать. Я не знал, что мне делать с этой внезапно образовавшейся пустотой в душе. Я просто не знал, куда же мне деться от своего одиночества. А как трудно быть одному...
   Ты чувствуешь свою ненужность и отчужденность по отношению ко всему миру. Ты чувствуешь себя аппендиксом, который ампутировали у больного. Как больно, когда осознаешь, что никому просто нет дела до тебя, что у всех свои заботы, и ты ни в чем не можешь их винить, так как они ни в чем перед тобой не виноваты. Они просто так же одиноки как и ты.
   Моей главной проблемой было то, что я не хотел принять постороннюю помощь, я думал, что я сам смогу справиться со своими проблемами, но в этом я глубоко ошибался. Я загонял себя все глубже и глубже вовнутрь себя, отрезая дорогу к внешнему миру, ампутируя его как все тот же аппендикс.
   В моей груди находился огромный осколок льда, который никак не хотел таять, и который я сам же тщательно оберегал от чьих-либо посягательств. Я самостоятельно понижал градус своего сердца, все больше и больше отрешаясь от внешнего мира, все дальше и дальше уходя в свой собственный мир. Я не хотел жить в реальном мире. Я просто был на это не способен в то время.
   Если бы кто-нибудь знал, как мне тогда надоела моя жизнь, ее образ, сама ее суть. Я просто больше не мог общаться с моим обычным окружением, с моими близкими, как мне казалось это раньше. Я просто не мог терпеть их тупость и ограниченность. Это было слишком тяжело для меня, да еще в свете того, что умерла моя мать.
   Было бы глупо и эгоистично говорить, что меня никогда, а тем более именно в тот момент не волновало мнение окружающих. Нет. Это не так. Я всегда должен был находиться в центре внимания. Я всегда любил, чтобы про меня говорили. Это всегда было моей слабостью. Хотя, наверное, мне бы хотелось не обращать внимания на окружающих и их мнение. Так и хочется порой сказать:
   Оставь свое мнение при себе! Я выше этого.
   Самое печальное, что я не оказался выше этого, как и все простые смертные. Иногда, мне просто хотелось думать, что это не так, хотелось думать, что я ни от кого не завишу, что я полностью свободный человек. Одно я упустил, что в нашем обществе просто невозможно воспитать полностью свободную личность. Это само по себе нереально. Даже если человек, достаточно свободный по своей сути будет обременен хотя бы верой в какого-нибудь Бога, он уже не сможет называться свободным, ведь даже вера сковывает нас по рукам и ногам. А если только вера несет в себе такое назначение, так приемлемо ли вообще говорить о каком-то моральном освобождении?
   И тогда я понял, что больше не могу общаться со своим окружением. Я не мог больше выносить их ложь, не только по отношению ко мне, но, прежде всего, по отношению к ним самим. Я не мог общаться с людьми, которые лгут сами себе. Тогда я еще не знал, как ошибаюсь на свой счет. Но в то же время мне просто физиологически, и скорее даже психологически, было необходимо занимать главенствующую роль в том обществе, в котором я находился. Я всегда знал, что за моей спиной кто-то что-то обязательно говорил, я знал, что я приятен далеко не всем, но это было не так важно. Для меня главным было то, что на меня просто обращают внимание. Мне было все равно, что обо мне думаю, лишь бы думали, пусть и негативно.
   Но вдруг мне стало до боли обидно за то, что никто меня просто не понимает, за то, что люди не видят во мне того, кто я есть на самом деле. А был ли я тогда кем-нибудь, или же мне просто хотелось верить в это? Но я понял, что люди просто не видят мое нутро, они не чувствуют со мной в одном ритме, не вдыхают со мной одновременно один и тот же воздух легкими. Я понял, что мы просто не составляем один единый организм. Я - как ампутированная часть человеческого тела, которая лежит рядом и еще ощущает тепло всего тела, которому уже не принадлежит, и не будет принадлежать никогда более. Но с другой стороны, я чувствовал себя паразитом, червем, присосавшемся к организму и паразитирующим в нем. Я просто высасывал необходимые жизненные соки, беру то, что надо мне, а в замен не отдаю ничего. И тут у меня возник вопрос, так чего же я хочу от всей этой толпы, когда я сам ничего не предлагаю взамен? У них у всех одинаково безразличные лица! А разве я чем-нибудь отличаюсь от них? Они точно такие же, как и я - паразиты. Они, так же как и я, берут то, что надо им, и точно так же как и я ничего не дают взамен. Так в чем же между нами разница? И тут я понял, в чем же эта разница. В том, что я еще задумываюсь над чем-то, в том, что меня еще что-то мучает, в том, что я пытаюсь понять, в чем же разница между людьми, а не просто следую тому, что должно произойти. Я еще хочу изменить свою жизнь, сделать ее непохожей на все те, которые у остальных. Я хочу жить не так как все. Но самое главное, я не желаю думать так, как все.
  
  

5.

"Вам кажется, я только ищу способа, как бы сбежать?

Что бы я не сделала, будет только ради этой цели?

В этом все дело?"

  
   Как трудно же оказывается жить, когда знаешь всех, кто окружает тебя наизусть. Когда ты можешь предугадать все их поступки и мысли. Когда ты знаешь, что миссис Стоун, старушка из соседнего дома, каждое утро встает в семь часов утра, идет на кухню, заваривает там себе зеленый чай и пьет его не потому, что ей нравиться пить именно зеленый чай, а только потому, что ее лечащий доктор сказал ей, что при ее хронических головных болях, ей обязательно необходимо пить каждое утро зеленый чай. Когда ты знаешь, что ребята, которые на год тебя старше и учатся в старшем классе, каждый четверг собираются в одной и той же забегаловке, только потому, что они делают это уже на протяжении трех лет. Неужели это не скучно? Почему бы хоть раз не вырваться из этого чертового колеса? Из этого маленького города, в котором ты родился, и тебя знают все старушки, которые помнят историю твоей семьи лучше, чем ты сам; которые очень удивляются, когда ты вдруг идешь в школу не к первому, а, допустим, к третьему уроку. Они сразу же начинают думать, что у тебя что-то случилось. Им просто в голову не приходит, что ты мог проспать по причине того, что у тебя сломался будильник. Как противно, когда о твоем горе на следующий день знает весь город, находящийся от Лондона в ста милях. Как неприятно идти куда-либо, когда вчера у тебя умерла мать, когда все смотрят на тебя и даже не скрывают своего сочувствия.
   Ты выходишь на улицу, и все смотрят на тебя, будто ты совершил какое-то преступление. Однажды я пришел со школы, и даже не заходя к отцу, направился в свою комнату. Там я бросился на кровать и попытался хорошенько поразмышлять обо всем, что со мной творилось в то время. Но подобно запаху цветов, запах которых тебе не нравиться, навязчивые представления стали душить меня, не давая вдохнуть свежий воздух. Они обвили своими побегами весь мой мозг, продолжая душить своей неизбежностью и безвыходностью. Со скоростью света в голове стали мелькать ситуации, превращающиеся в чудовищные кошмары, от чего захотелось умереть, испариться, просто исчезнуть раз и навсегда. У меня не было никакого желания покидать свою комнату, снова погружаясь в окружающий мир. От того, что умерла моя мать, у меня создалось впечатление, будто это я ее убил, и что теперь я опозорен на всю жизнь, осмеян товарищами, знакомыми, да что там, всем городом. Никогда я уже не смогу покинуть эту комнату тем же человеком, каким я был раньше, до смерти матери. Тревога съедала мое сердце, давя на ум и сознание. Еще бы немного и я стал бы биться головой о стену, но, к моему счастью я забылся сном. Но сон этот был не глубоким, а каким-то поверхностным. Это было просто временное забытье, которое не спасает от реальности, а наоборот, все больше и больше погружает в нее, открывая все новые и новые ее грани, еще более ужасные, чем казалось наяву. Едва я закрыл глаза, перед моим взором предстало видение моей мамы. Сначала я увидел только ее лицо, которое было еще так живо в моей памяти, но потом оно стало расплываться, превращаясь в размытое пятно, деформируясь. И вот передо мной уже не моя мама, а мои знакомые, друзья. И все они над чем-то смеются, то и дело поглядывая в мою сторону. Мне стало страшно. Я знал, они смеются надо мной. И в этом полном ощущении страха я проснулся.
   Сначала я не понял, где нахожусь, и панический страх стал подкрадываться ко мне. Но вот я заметил, что это моя комната. Мельком я взглянул на настенные часы, и понял, что уже пора идти вниз, ужинать. Я встал на ноги, и страшно испугался за себя, мне показалось, что я просто схожу с ума. Я не знал, что мне делать, а помочь мне было некому. Я был в ловушке, которую сам же для себя и соорудил. А выхода из своего положения я не видел...
  

***

  
   Из-за этого всего я был очень рад тому, что я закончил школу. И тут мне очень повезло. Наверное, это было действительно послание свыше. Я поступил в Кембридж. Это стало для меня настоящим спасением. Наконец-то я мог выбраться из этого душного маленького городишки в пригороде Лондона. Наконец-то я мог избавиться от попечительства знакомых и, конечно же, отца.
   Я не могу сказать, что я пренебрегал его попечительством и вниманием, той скудной долей внимания, которую он мне уделял. В моей семье еще слишком сильно ощущалось влияние Второй мировой войны. Как военный, мой отец участвовал в боевых действиях, а потому в послевоенное время, позже, когда уже родился я, ему отдавали должное почтение, как освободителю мира от гнета фашистской нации. Я преклонялся перед подвигами тех, кто участвовал во Второй мировой войне, и, конечно, перед подвигом моего собственного отца. До сих пор не могу понять, для чего все это было надо, вся эта глупая война, это мировое господство и прочая нацистская ересь, потому что это невозможно назвать не иначе, чем ересь. Для чего нужны были все эти бесчисленные потери, которые несли все стороны, участвовавшие в конфликте? Для чего нужны были все эти бесчисленные смерти, голод и мучения? Для того чтобы снова прийти к миру? Ну, и длинная же получилась дорога... Ничего не скажешь.
   Для чего вообще начинаются войны? Для того чтобы уничтожить людей, которые были чем-то для кого-то, чтобы детей лишить матерей и отцов, чтобы родителей лишить их чад? Я этого просто не понимаю. Политика вообще очень странная вещь. Тогда, когда должен по всем меркам начаться конфликт между странами, этого не происходит, и, наоборот, когда все вроде бы тихо и мирно, начинается страшнейшая война. Не знаю, что было бы, если бы к тому времени уже была бы изобретена ядерная бомба. Наверное, нас никого бы уже не было бы в живых, что там, нас бы даже в планах не было, потому что и нашего мира уже не было бы. Наша цивилизация, наверное, просто исчезла бы с лица Земли, хотя, кто говорит, что сама бы Земля осталась?
   Это страшно, когда тебе с детства рассказывают жуткие истории о войне. Хотя, наверное, это и правильно. Чем больше человек будет знать про то, что происходит в такое время, тем меньше он будет думать о возможности возникновения новой войны, после которой, я в этом не сомневаюсь, уж точно не останется никого. Мне кажется, что патриотическое воспитание должно начинаться с самого раннего детства, ведь только в детстве, когда психика ребенка еще не сформирована до конца, ему можно внушить, что такое хорошо, а что такое плохо, если, конечно, у этого ребенка все нормально с головой. Потому что во взрослом состоянии уже трудно что-нибудь внушить вообще, это я знаю по себе. Взрослый человек, в большинстве случаев, остается при своем мнении.
   Наверное, из-за того, что в семьях многих нынешних политиков родители были далеки от войны, или далеки от ребенка, эти выросшие теперь дети ставят мир под угрозу новой войны, еще более страшной, чем предыдущие. Правильно ли это? Куда смотрят родители? Куда смотрят люди, которые учили этих детей? Где все они были? Но теперь этим выросшим детям нельзя ничем помочь. Они "скроены" изначально неправильно, что добавляет проблем не только им самим, но и косвенно всему миру.
   А что будет, если какой-нибудь ребенок возомнит себя новым Гитлером? Что если он снова будет бороться за чистоту своей расы? Что тогда будет? Об этом даже и не хочется думать. Потому что это очень страшно.
   Мир сейчас на грани. Мы все на грани. И никто не сможет помочь нам, кроме нас самих.
   Мой отец в войну был в Морфлоте Англии, поэтому он участвовал в большинстве самых страшных сражений. Я иногда думаю о том, как он вообще выжил в этой бойне, когда вокруг падали снаряды, а море становилось красным от людской крови, хотя и цвет его было трудно определить из-за обилия тех, кого выкинуло за борт. И каждый океан, Тихий, Атлантический, и каждое море, Красное, Балтийское превращались в Мертвое море, кишащее трупами. Когда я думаю об этом, я осознаю, какой же подвиг совершил мой отец. Подвиг хотя бы в том, что он выжил.
   Наше поколение всегда старались оградить от знаний о войне. Тогда и правительство многое скрывало. Сейчас-то многое выплывает наружу, то, чего раньше не знали даже те, кто участвовал в войне. Но отец рассказывал мне много. Думаю, если бы я родился не мальчиком, а девочкой мне рассказывали бы меньше. Девочек всегда почему-то слишком ограждают от знаний подобного типа. Но эти знания очень повлияли на мое мироощущение, и за это я очень благодарен своим родителям. Думаю, все должны быть благодарны этим людям, хотя бы за то, что они дали нам жизнь. За одно только это их можно уважать, и преклоняться перед ними.
   Моя мама в годы войны служила медсестрой в Красном кресте. В отличие от отца, война коснулась ее не так сильно. Она просто ходила по домам и собирала одежду и всякое такое, что могло бы помочь на линии боя. Но она видела падающие снаряды, огонь, умерших на улицах, когда бомбили Лондон (В то время она еще жила в Лондоне). По ее словам, это было очень страшно. Мама говорила, что ничего не может быть страшнее в жизни, чем война.
   После войны она встретила отца. Это было через год после войны. Она встретила его на улице, когда он ехал домой. Дальнейшей истории мне никогда не рассказывали, но еще через год они переехали в пригород Лондона, наверное, потому, что не было денег, чтобы содержать дом в Лондоне. Тогда в стране была напряженка, и жить было очень трудно, но моим родителям очень повезло в том плане, что отец был военным, а военным в то время было легче, чем простому населению.
   Еще очень давно я подумал о том, что память о войне и о том подвиге, который совершили люди, не только те, которые непосредственно участвовали в военных действиях, навсегда останется жить во мне. Я решил, что, во что бы то ни стало, если у меня когда-нибудь будут дети, я передам им свои чувства и ту память, которую необходимо сохранить для будущего нашей цивилизации. Я просто должен передать то ощущение страха перед начинающейся войной, которое вспыхивало даже у меня, после очередных новостей, в которых говорилось о каком-нибудь конфликте между какими-нибудь странами. Я знал, что моей миссией минимум является передача моих знаний. Я решил, что сделаю все и для того, чтобы и мои внуки и правнуки жили с чувством преклонения перед подвигом их предков. Я решил, что сделаю все, чтобы в моей семье никогда не забыли, что значит страшное слово война, и не из учебников, в которых и в моей-то юности все перевиралось, а из уст: моих, моих детей, моих внуков, правнуков...
  

***

  
   Не знаю почему, но тогда мне все же безумно хотелось скрыться от всего. Я не хотел делить свои чувства по отношению к отцу абсолютно ни с кем. Я просто хотел одиночества. Но одиночества не в смысле того, чтобы быть абсолютно одиноким, нет, я совсем не хотел на необитаемый остров на всю свою оставшуюся жизнь. Я просто хотел избавиться от всех этих предрассудков, которые царили в городе, в котором я родился. Мне было тяжело одному нести эту ношу.
   Поэтому легко можно представить, с каким нетерпением я ждал того дня, когда можно будет уехать из этого места. Конечно, чтобы сделать приятное отцу, я делал вид, что мне очень жалко расставаться с этими родными сердцу местами. Конечно, я кривил душой, но ложь эта была во благо. Я знал, что образование для моего отца - превыше всего на свете, и поэтому я был в выгодном положении. Я был героем. На улицах на меня смотрели так, будто я совершил какой-то подвиг. Хотя не понимаю, что в этом такого, если человек поступил в престижное учебное заведение. Я видел, как многие люди, даже сверстники, смотрели на меня с завистью. Бьюсь об заклад, что им хотелось выбраться из этого захолустья не меньше, чем мне. В последние недели три я действительно чувствовал себя героем, но вовсе не из-за того, что буду учиться в Кембридже. Я был горд, до безумия горд тем, что наконец-то порву со своим прошлым, которое каждый день затягивало на моей шее удавку все туже и туже. Одни мысли о моей новой жизни уже были для меня частичным спасением.
   Я очень хорошо понимал, что с переездом со своей малой родины в моей жизни начнется новый этап. Конечно, я не мог предположить, каким он будет, но я надеялся, что не хуже. А куда уж было хуже. Разве мог я дольше жить в доме, где умерла моя мать, которая была мне безмерно дорога. Я не мог больше выносить призраков, которые роились в моей голове. И переезд был для меня просто светом в конце туннеля. Наконец-то в моей жизни нашелся смысл. У меня было то, ради чего можно было жить. Мои мечты постепенно начинали воплощаться в жизнь.
   И, как бы то было ни глупо, как бы то ни было неблагодарно, но я никогда не жалел о том, что уехал. Все-таки жизнь в маленьких городах никогда не была предназначена для меня. В маленьких пространствах мне становиться душно, и я задыхаюсь от значимости каждого простого человека, от значимости себя на фоне этого маленького города.
   Уезжая, я знал, что больше никогда не вернусь сюда обратно, по крайней мере, для того, чтобы здесь жить. Это было бы просто выше меня.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

6.

"Ибо кто имеет, тому дано будет".

(Книга Мудрости)

  
  
   Кембриджшир - всего лишь графство в Восточной Англии. Он как раз в центре всей Великобритании. Удачное, надо заметить, место для того, чтобы обучать специалистов. А центром в центре является город Кембридж (по сравнению с тем, где я жил этот город показался мне просто отдельной страной). И, конечно же, в каждом графстве есть своя жемчужина. В Кембриджшире - это все тот же университетский город Кембридж, который и является его сказать центром, и духовным, и культурным и, наверное, развлекательным. Ведь там, где студенты - там и развлечения.
   Я был просто сражен этим одним из самых старинных городов Англии. Меня сразу же привлекла его планировка, которая не похожа на планировки в большинстве остальных городов. В этом университетском городе сохранилось огромное количество средневековых построек. Кварталы Кембриджа отличаются своим сравнительно стройным видом. Меня поразило то, что дома стоят как бы один к одному, ровненько, ни к чему не придерешься.
   И вот настал тот день, когда я снова увидел божественные здания старинных университетских колледжей. Я видел их раньше, потому что должен был приехать на собеседование. Здания построены в готическом стиле, с его устремленностью вверх, легкостью и какой-то неуловимой недосягаемостью, которую чувствуешь сразу же, как только бросаешь взгляд на эти строения. Ажурные стрельчатые башенки устремлены ввысь, в небо, как будто пытаясь достучаться до самого Бога. Многие более поздние здания построены в псевдоготическом стиле, они совершенно не нарушают замысел тех, кто начинал строить.
   Я был очарован притягательной красотой Кембриджа еще в тот первый раз, когда только впервые увидел его. И вот я стоял на улице. Был ясный солнечный день, и здания казались еще более величественными и недоступными. И тут я подумал, что все-таки не напрасно уехал. Мною овладела тайная радость. Радость свободы, вседозволенности (ведь здесь меня почти еще никто не знал, кроме двух парней, которые были моими соседями по общежитию). Я знал, что с теперешнего дня вся моя судьба только в моих руках и больше ни в чьих. Я волен делать все, что мне только захочется. Я могу бегать по улицам как сумасшедший, могу зайти в магазин и купить то, что хочется мне, а не кому-нибудь другому.
   И это чувство свободы пьянило мой разум. Я бродил по улицам как лунатик. Тогда я еще не мог поверить своему счастью, хотя, уже вполне осознавал его.
   Иногда ты просто не понимаешь, что счастлив. Только намного позже ты понимаешь, что когда-то в такое-то время ты был счастлив. Это очень обидно. По крайней мере, для меня. Как было бы легче жить, когда бы ты знал, что в данный момент жизни ты счастлив. Тогда бы ты смог в полной мере наслаждаться жизнью, а, главным образом, своим счастьем. Ведь нет ничего лучше, чем знать, что ты счастлив. Ничто не может так воодушевить человека, как осознание того, что он счастлив.
   Хотя с другой стороны более трудным окажется переход к серой полосе жизни. Наверное, что-то будет больше угнетать. Зато только в такие моменты ты вспоминаешь, что когда-то был счастлив.
   У меня часто бывают такие моменты, когда я думаю о том, что в данный момент я намного счастливее, чем я тот, которым был пять или шесть лет назад, да зачем так далеко ходить? Иногда я понимаю, что сейчас я намного счастливее, чем вчера. И это придает мне сил. Физических и душевных, главным образом.
   Иногда мне просто необходимо вспомнить какой-нибудь момент, когда я был несчастным, вернее сказать, тот момент, когда несчастия сыпались мне на голову сами собой. И в такие моменты я понимаю, что сейчас мне намного лучше.
   В такие моменты я понимаю, что необходимо радоваться каждому дню, каждой возможности почувствовать, что ты счастлив, что ты просто жив и здоров. А если ты не здоров, просто радоваться каждому новому прожитому дню, радоваться каждой новой прожитой минуте, секунде, мгновению. Только в таком случае можно будет назвать себя счастливым человеком.
   Многие говорят, что они счастливы, хотя большинство из них просто не знает, что такое счастье. Им просто не с чем сравнить, у них не было серых полос в жизни, у них никто не умирал, никто не пропадал, никто их не предавал. Хотя это бывает редко. Но такое бывает. И что может понять такой человек? Да ровным счетом ничего!
   У кого-то умерла мать сегодня. И именно сегодня этот кто-то понял, что еще вчера он был счастлив, а сегодня уже нет. Такова жизнь. Без этого просто нельзя. Иначе всякая, даже самая прекрасная, жизнь потеряла бы смысл, который нужно все время искать. Если бы все люди были счастливы, то к чему бы они стремились? Стремиться было бы не к чему. Ведь счастье оно у всех одинаковое, без различий в возрасте, поле, происхождении. Это горе у всех разное. Каждый из нас испытал свое горе. И почти каждый из нас думает, что наше горе никто не сможет понять, что у других все совсем по-другому. Но это не так. Люди преднамеренно по своей сути не хотят принимать чужую помощь и поддержку, в тот самый момент, когда это им больше всего необходимо. И это очень и очень печально. Человек неправилен по своей сути от самого рождения. Человек - это самый большой парадокс, который преподнесла Матушка-Природа. Человек, его поступки, мысли, слова - это самое непонятное в нашей цивилизации.
   Человек по своей сути рожден, чтобы страдать, как и Иисус. Это повторяется из года в год, из века в век, из тысячелетия в тысячелетие. Человек страдает за то, что он рожден на Земле. Только с Иисусом все было иначе. Он страдал за грехи людские, а простые люди страдают за свои собственные грехи и за грехи своих предков. Свой смертью Иисус искупил грехи человечества. Так зачем же люди продолжают искупать грехи? Почему нельзя жить в гармонии с внешним миром и миром внутренним? Почему человек рожден, чтобы все себе усложнять? Почему нельзя просто наслаждаться жизнью, почему необходимо обязательно находить какие-то сложности. Чтобы было интереснее жить? А не интереснее ли жить во всепоглощающей гармонии?
   Хотя, в этом я, наверное, противоречу сам себе. Разве можно было бы человечество считать человечеством, если бы все было бы так просто? Я не уверен, что все люди такие тупые, чтобы не разглядеть свое счастье, даже хотя бы тогда, когда оно уже прошло. Нет, в этом-то, наверное, и заключается весь смысл жизни. В том, чтобы осознать счастье в тот момент, когда оно уже прошло, в тот момент, когда тебе плохо, в тот момент жизни, когда ты можешь переосмыслить свою жизнь и свою сущность.
   Тут опять получается нонсенс. Как же другие понимают, что в данный момент они счастливы? Наверное, мир построен на равновесии. Сколько человек понимают, что были счастливы раньше, ровно столько же и тех, кто осознают свое счастье на определенном этапе, именно в тот момент, когда они счастливы.
   Может быть жизнь - это просто чаша весов. И все должно быть равномерно. И если это равновесие нарушить, весь мир может разрушиться. Разрушиться то, что человечество строило веками. Разрушиться смысл жизни - разрушиться и вся жизнь.
  
  
  
  
  
  

7.

"И я стал бы статуей, и лежал бы на спине, жутко скаля зубы и показывая длинный нос - сами знаете кому".

  
   Вот так началась моя новая жизнь. Начались новые учебные годы, которые так сильно отличались от школьных лет, где все было просто. Проще некуда.
   Когда я учился в школе, все было как-то размерено, как-то понятно. Все просто стояло на своих местах. И я просто не задумывался над тем, что мне нужно делать. С утра я шел в школу, и проводил там обычный день, полный детских приключений, отношений внутри школы, а потом я шел домой. Но и там ничего нового не было. Каждый день я обедал и шел делать уроки. И так каждый день на протяжении всех тех лет, которые каждый маленький англичанин должен проучиться в школе.
   Я совсем не жалуюсь на свою школьную жизнь. Совсем нет. Просто это было другим этапом. В то время как-то никто не думал делать что-либо другое, кроме того, что было ему положено. А главным образом это касалось детей, которые неукоснительно должны были выполнять все то, что им полагалось делать, для того, чтобы стать полноценными членами общества.
   Может быть, это даже и к лучшему, что нынешние дети имеют больше свободы. Они не так зажаты, как были зажаты мы. Я вижу сейчас детей, но вижу не просто детей, а свободных маленьких человечков.
   Одно отличало нас и их. Мы привыкли бороться, а они - нет. Им все слишком просто дается, хотя, конечно, далеко не всем. Дети просто не знают, что такое зарабатывать деньги. Сейчас родители, в большинстве своем дают своим чадам деньги, чтобы просто отвязаться от них, чтобы не вникать в их проблемы недостатки и преимущества. Родители просто не хотят замечать своих детей, погружаясь в свои личные проблемы. Хотя, что может быть более личным, чем твой собственный ребенок?
   В моем детстве такого не было.
   Зато жизнь наших детей стала более сложной. Когда я был маленьким, я даже не мог подумать о том, что когда-нибудь в будущем появиться компьютер, и что какой-нибудь мальчишка, годящийся мне в сыновья, сможет управляться с этой "штукой" лучше, чем я сам. В моем детстве не было ни микроволновых печей, хотя это очень полезное изобретение, ни игровых приставок, которые делают жизнь нынешних детей намного интереснее. Не было даже электробритв, и мужчины ходили в парикмахерскую, чтобы их там побрили, либо брились сами дома.
   Иногда после того, как я приходил из школы, я ходил гулять. Сначала я гулял со своими друзьями - мальчишками. Потом, когда уже достаточно подрос, я ходил гулять с девушками.
   Надо сказать, что девушки как-то очень органично вошли в мою жизнь. Я даже не помню того момента, когда променял компанию мальчишек на общество приятной и миловидной девушки. Нет, только не подумайте, что я когда-либо пренебрегал мужской дружбой, Но насколько приятнее разбавлять эту так называемую "мужскую дружбу" обществом противоположного пола.
   Наверное, как и все остальные, я никогда не забуду свою первую девушку. Ее звали Шелли Нортон. Она была на год младше меня и училась на класс ниже. Я не помню, совершенно не помню, как я с ней познакомился, скорее всего, нас кто-то представил. Но зато я хорошо помню, как начались наши с ней отношения.
   Это был день рождения моего друга Тони Смитсона. И мы справляли праздник у него дома. Как всегда, было очень много народу. Ему тогда исполнилось восемнадцать. Помню, как мне стало жутко жарко, и я вышел на веранду его дома. Это было самое начало осени. Да и день выдался очень жарким. Тем более от всего этого веселья мне стало душно, и я вышел на свежий воздух. Я встал и посмотрел на дорогу. Как всегда в таких случаях мне в голову стали лезть всякие разные мысли. Когда я нахожусь один в моей голове всегда начинают роиться мысли, которые невозможно остановить никакими силами.
   Так произошло и в этот раз. Поэтому, полностью поглощенный своими мыслями, я сначала не заметил ее. Я простоял минут семь, и тут я услышал какой-то звук. Сначала я не понял природу его возникновения. Я стал оглядываться по сторонам, и тут я увидел ее. Это было достаточно симпатичная девушка. Она сидела футах в двадцати от меня и плакала, как я понял чуть позже. Минуты три я просто смотрел на нее. Я просто не знал, что мне делать. Я никогда не встречался с такой ситуацией (тогда я даже не предполагал, что с данной ситуацией мне в будущем придется сталкиваться чуть ли не каждый день). Но девушка все плакала и плакала. И тут я понял, что нужно что-то делать, и при этом срочно. А то, не дай Бог, она зальет своими слезами всю веранду Тони.
   Я подошел и наклонился к ней.
   - Прости, у тебя что-то случилось? - спросил я.
   Она подняла голову и посмотрела на меня. У меня замерло сердце. Я знал ее раньше, поэтому-то я и обратился к ней на "ты", но никогда не думал о ее внешности. Она была очень симпатичной. Ее глаза были полны слез.
   - Да, случилось,- сказала она. И я еще пару мгновений соображал, что же мне сказать ей. И не нашел ничего лучшего, чем спросить:
   - Что у тебя случилось, Шелли?
   - Вот что.
   С этими словами она приподнялась, и я увидел, что ее платье было чем-то залито. Оно было безнадежно испорчено.
   - Как ты умудрилась?- поинтересовался я.
   Слезы стали катиться по ее щекам.
   - Неужели ты думаешь, что я сама такая неаккуратная, Эндрю?- спросила она.
   Я очень удивился, неужели она помнит, как меня зовут. Спустя некоторое время, Шелли сказала мне, что она тоже очень удивилась, что я помнил, как ее зовут. Я не стал тогда ей объяснять, что у меня очень хорошая память на имена и лица. Тогда я сказал ей что-то вроде того, что я она мне сразу понравилась, и поэтому я запомнил ее имя. Я точно знаю, что она до сих пор не верит, что на веранду я вышел просто так, чтобы подышать свежим воздухом, пахнущим вечером и новым днем.
   Вечером воздух почему-то всегда пахнет как-то по-особенному. Это как бы выдох дня, который уже почти закончился, но в то же время это уже и первый вздох дня нового, который еще только виден на горизонте, да и то не слишком явно. Когда садиться солнце, и ты видишь чуть очерченный красным светом заходящего солнца горизонт, когда в природе все успокаивается, то и тебе хочется успокоиться, принять мир таким, какой он есть, и не думать ни о чем, кроме как о красоте природы. Совсем по-другому происходит с утренними часами. Если встать рано-рано утром и смотреть на восход солнца с другой стороны дома, то испытываешь совершенно другие ощущения. Вместе с природой ты постепенно начинаешь посыпаться, вместе с природой ты начинаешь действовать. Утром почему-то хочется что-то делать, что-то изменять, что-то творить, делать хоть что-то. Именно наблюдая смену дня ночью и ночи днем, можно понять, насколько же человек един со всей природой. Человек - это часть природы, несоизмерима малая с размерами самой природы.
   И вот в такой вечер все и произошло. Этим своим вопросом Шелли поставила меня в тупик.
   - Нет, Шелли, я и думать не думал, что ты неаккуратная. Но, может быть, ты все-таки расскажешь, что произошло. Но если ты не хочешь, я могу уйти... Если я тебе мешаю.
   - Нет, Эндрю, не уходи. Извини, что я так себя веду. Просто мне на платье опрокинули тарелку с макаронами в соусе. И теперь мое платье испорчено. А это было новое платье. Оно было мне дорого. Его привез мне отец из плаванья. Он же моряк.
   Она сказала это так, как будто весь город знал, что ее отец - моряк, а один я такой тупица не знаю кто такой ее отец.
   - Мне очень жаль, - сказал я. - Может быть, уйдем отсюда, а то лично мне эта вечеринка изрядно надоела. Хочешь, я провожу тебя до дома?
   - Давай,- согласилась она.
   Мы решили, что прощаться не будем, все равно никто не заметит нашего ухода, да к тому же, зачем портить вечеринку по случаю дня рождения Тони?
   Я дал ей одеть свою куртку, которую предусмотрительно взял с собой из дома. Мы шли по дороге и разговаривали. Тогда я начал понимать, что женщины - они такие же, как мы, мужчины, точно такие же. У них такие же мысли, такая же речь, даже интересы похожи. И совсем не обязательно, чтобы вся суть женщины замыкалась на выращивании детей и домашнем хозяйстве. Шелли рассказала мне, что, когда она закончит школу, она будет поступать на журналистику, потому что эта профессия ее очень интересует, и интересует с самого детства. Я спросил, а что на это говорят ее родители. На что она ответила, что ее родители к этому относятся положительно, потому что в их семье привыкли уважать мнение других. Мне Шелли сразу понравилась свой самостоятельностью и какой-то цельностью. Я не видел таких цельных личностей как она даже порой среди взрослых. Внутри себя я всегда восхищался ей. Вот в таком раннем возрасте решить для себя, кем ты хочешь стать, и всеми способами идти к этой цели, всеми средствами пытаться достичь эту цель. Тогда я понял, что у Шелли железный характер. А мне всегда было приятнее общаться с людьми, у которых твердый характер, а не с теми, которые по выражению моего отца были "мямлями несусветными".
   Интересно, что представители каждого пола считают другой пол немного, так сказать "недоделанным", что и проявляется в отношении между полами. Мужчины почему-то думают, что они умнее женщин, а женщины считают, что он просто-напросто выше мужчин. Большинство женщин считает, что они высшие существа на всей земле. Точно так же считают почти все мужчины. Я не понимаю, почему так происходит. Может быть из-за вечной войны между полами? Но кому и зачем это нужно?
   Лично я считаю, что свои достоинства есть как у мужчин, так и у женщин. Женщины умеют в большинстве своем то, что не умеют многие мужчины и наоборот. Мужчина как бы дополняется женщиной. Мужчина просто не мог бы существовать без женщины. И даже не столько в физическом плане, сколько в психологическом. Здесь опять же, действует правило равновесия. Мужчина как бы получается уравненным женщиной. Мы как бы дополняем друг друга, хотя и являемся полными противоположностями. Кстати, наверное, как раз из-за того, что мы являемся полными противоположностями, нас взаимообразно тянет друг к другу. Мы как огонь и вода. Одно не может существовать без другого. Точно так же и природа распределила то, что с отсутствием представителя одно из полов размножение просто невозможно. Так что, хоти - не хоти, а если ты один, то ребенка у тебя никогда не выйдет, как бы ты не старался.
   И вот мы шли с Шелли по улице и разговаривали. Я и не заметил, как мы постепенно приблизились к ее дому.
   - Ну, вот мы и пришли,- сказала она. - Может, ты зайдешь?
   - Не знаю, а что скажут твои родители? - поинтересовался я.
   - Они ничего не скажут по причине того, что их просто нет дома. Ну, так что зайдешь? - она открыла дверь и пригласила жестом меня внутрь.
   - Пожалуй, можно и зайти,- ответил я вошел за ней в дом.
   Она включила свет в прихожей и прошла в гостиную. Там она включила неяркую лампу и села на диван. Я сел рядом.
   И тут она сделал то, что я никак не мог ожидать, а тем более от нее. Она потянулась ко мне и поцеловала меня. Сначала я не знал, что мне делать (я не хочу сказать, что я никогда до этого не целовался с девчонкой, но просто это было уж слишком неожиданно). Но потом я сориентировался в ситуации. Ее руки стали постепенно обнимать мою шею, поглаживая и взъерошивая мои волосы. Ее губы были полноватыми и теплыми.
   Вдруг я почувствовал, что я хочу чего-то большего. И в этот самый момент она отстранилась от меня и, чуть выгнувшись, одним легким движением сняла с себя платье. Я никогда не мог бы подумать, что девчонка, которая еще только час назад плакала, может вот так просто отдаться на волю своим чувствам.
   - Что ты делаешь?- в ужасе спросил я, не в силах отвести взгляд от ее груди.
   - Неужели ты не хочешь того, чего хочется мне, Эндрю?
   Она прижалась ко мне всем своим хрупким телом. И тут я больше не в силах был побороть себя. Она начала снимать с меня рубашку, и помогла мне снять брюки. Я удивился тому, что она делает все как-то очень уж умело, так сказать, профессионально. Мне было приятно прижиматься своим телом к телу другого человека, мне хотелось чувствовать ее в своей власти, а ей нравилось, как бы повиноваться мне, хотя, как я сейчас понимаю, это было не так.
   Моя с ней так называемая "связь" окончилась так же стремительно и быстро, как и началась. Много позже я понял, что нам обоим друг от друга на тот момент нужно было одно и то же. И мы это получили. Так получилось, что мы оба привыкли получать то, что нам хотелось, причем в самом скором времени. И нам обоим очень повезло, что мы в одно и то же время оказались в одном и том же месте. Больше того, наши желания на тот момент совпадали.
   Когда я встретил Шелли много позже, я понял, что ничего в ней не изменилось. В ней была все та же хватка и целеустремленность, которая была в ней и при первой нашей с ней встрече. Мне было очень приятно встретить ее снова, и понять, что хоть что-то в нашем мире незыблемо.
   Мы никогда и никому не говорили о том нашем вечере, хотя вернее было бы сказать, ночи. Это было в наших же с ней интересах. Я думаю, что с самого начала она, знала все обо мне (а потом еще говори, что женщины, чем-то хуже мужчин). Она сразу поняла, что я - именно то, что ей нужно на данный момент. Я рад, что в моей жизни встретился такой человек. Я умышленно не хочу называть Шелли женщиной, потому что по своей сущности она ничем не отличается от мужчины, просто ее Бог создал другой по внешности. Именно поэтому я и не могу назвать ее просто женщиной. Она - ровня любому мужчине, поэтому я называю ее просто человек.
   Мы иногда встречались друг с другом глазами, и тогда мы неизменно улыбались друг другу. Многие замечали, что улыбаемся мы как-то странно, как будто есть что-то такое, что мы знаем только вдвоем, а никто другой об этом и не догадывается. И это было правдой. И, надеюсь, останется правдой до конца наших дней. Ведь ничто так не сближает людей, и ничто так не роднит их, как общий секрет.
   Тогда я понял это раз и навсегда. Если хочешь привязать к себе человека, просто найди секрет, который вы будете хранить только вдвоем. И пока этот секрет не будет раскрыт, этот человек навсегда останется с тобой.
  
  
  
  
  
  
  
  

8.

"Слова прощания никогда не могут быть ошибкой".

  
   Студенческие годы запомнились мне как-то не особенно ярко. Наверное, потому, что они все были немного однотипными. Мне было очень весело. Наверное, как и большинству студентов. Что значит студент? Это значит еженедельные (если не ежедневные) попойки, гульба, веселье полным ходом. В общем, это такие беспечные годы, что даже, наверное, беспечнее, чем в школе. Это время, когда круг твоих знакомых увеличивается в геометрической прогрессии. Это время, когда ты знаешь всех и вся. Невозможно выйти на улицу, не встретив кого-нибудь из знакомых. Это очень приятно, когда ты идешь по улице, и люди, через одного, с тобой здороваются. И ты отвечаешь им, даже если не знаешь, кто это. Через несколько минут выясняется, что это тот парень, с которым ты вчера по нетрезвости подрался. А сегодня он уже твой лучший друг. А завтра у тебя таких друзей уже двое, а послезавтра - четверо. Ты не знаешь, кто это, и откуда этот человек тебя знает, ты просто здороваешься с ним, как с лучшим другом.
   Весело, когда ты не лишний в любой компании, весело, когда девчонки смотрят на тебя не как на претендента на их руку и сердце, а как на простого человека, как на друга.
   В такие времена начинаешь многое понимать о том, что такое есть жизнь, о том, что ты есть такое, что ты кому-то, наверное, нужен, что кто-то рад тому, что ты просто пришел. Ты начинаешь ощущать себя нужным, значимым, и даже иногда незаменимым. Это происходит тогда, когда на улице к тебе подходит какой-нибудь твой приятель и с обиженным видом спрашивает, почему тебя не было вчера на очередной вечеринке. И никого уже не волнует, что ты вчера сдавал какой-то зачет или экзамен. Все воспринимают как личную обиду то, что ты не удостоил их своим вниманием.
   В моих отношения с женским полом все было очень однообразно. Как только я видел понравившуюся мне девушку, я знакомился с ней, потом и дальше все шло по накатанной дорожке. Мы начинали с ней якобы встречаться, но, уже, в большинстве случаев через пару дней эти отношения заканчивались. Заканчивались они, в основном, по моей вине. Мне просто они надоедали. Не было еще такой девушки, которая смогла бы продержать меня около себя больше двух месяцев. Это стало для меня настоящей проблемой. Не то, чтобы я не хотел долгих отношений, нет. Когда я знакомился с девушкой, в голове моей не было каких-либо эгоистических мыслей о том, чтобы через пару дней ее бросить. Нет, такого не было никогда. Просто так получалось всегда само собой.
   Просто, проведя с девушкой ночь, или даже без этого, я просто охладевал к ней. Я старался как бы скрыться от очередной мухи, которую я заманил в свою сеть. Я старался уйти от ответа. Меня потом даже стало интересовать, как долго это может продолжаться. Я никогда никому не хотел разбивать сердце, но это получалось из раза в раз. В конце концов, это стало разбивать сердце и мне самому.
   Я был по-прежнему одинок.
   Я знаю, в чем была моя проблема. Просто тогда я не был готов к таким отношениям, когда ты становишься частью одного целого. Ты уже не один, вас двое, но в то же время вы составляете одно целое. Тогда это было не надо мне, а, может быть, именно этого я всегда и боялся. Я боялся любить и быть любимым. Я просто боялся проснуться с кем-то утром, мне было страшно ощущать себя кому-то нужным, а потому обязанным. Я никогда не был готов выполнять обязательства, которые на тебя кладут взаимоотношения с другим человеком. Интересно, а кто-нибудь вообще готов к этому с самого рождения.
   Мне было больно.
   С каждым днем я все больше и больше страдал от своего одиночества. Говорить, что я не мог трезво оценить ситуацию, в которой находился, было бы не верно.
   Я все прекрасно понимал, но, к сожалению, ничего не мог сделать.
   И это еще больше ранило мне сердце.
   Наверное, больше всего я боялся, что кто-нибудь помимо меня разобьет мне сердце. Я не хотел быть покинутым. Но тогда я не знал, что меня ожидает в будущем. Тогда я еще не знал, как жестоко будет разбито мое сердце, но не по вине кого бы то ни было, а по вине Господа.
   Но в то время я не задумывался об этом. В то время, когда я учился в Кембридже, я вообще мало над чем задумывался. Я никогда не устану повторять, что это время было одним из самых счастливых в моей жизни. Позже, намного позже я тоже был счастлив, но никогда счастье не было таким безоблачным, как в то время. Никогда я не прикасался к счастью так плотно.
   И от этого сейчас мне становится еще больнее. Тогда я был счастлив. И об этом я знал. Тогда я не боялся своего счастья и не бежал от него. Тогда я ничего не стеснялся, я не стеснялся того, что я счастлив, того, что все у меня хорошо. Да, это была белая полоса в моей жизни.
   Как никогда я был беспечен и самоуверен. Я был уверен в том, что вот оно счастье - и оно больше никуда от меня не уйдет. Я купался в нем, пил его из горла, как вино из бутылки. И никто не был мне нужен, кроме меня самого. В то время я думал только о себе, и ни о ком другом.
   Сейчас я понимаю, что я всегда был эгоистом, понимаю я и то, что им я останусь до конца своих дней. Но ничто не может так ранить человека, как безразмерное счастье. Начинается паническая боязнь потерять то, что тебе было дано. И ты пытаешься всеми своими силами удержать его возле себя, не замечая, что оно как вода течет сквозь твои пальцы. Ты тешишь себя надеждой, что оно никогда и никуда не уйдет от тебя. Ты начинаешь обманывать себя, окружающих, и то, что выше всего этого. Но из всего этого у тебя лучше всего получается обманывать только себя. Большего у тебя не получится, ведь никого невозможно обмануть. Люди - не дураки. Дураком человек может выставить только себя. И это опять же говорит о несовершенности человеческого существа. Человек придумывает себе очередную сказку, в которую ему хочется верить изо всех сил. У него это получается плохо, но, в конце концов, он уговаривает свое нутро поверить в выдумку. Человек уходит в свой мир, и уже не хочет возвращаться оттуда. И с каждым днем все сложнее и сложнее выбраться из паутины, которую он сам же для себя и сплел. В такой момент ты являешься и пауком и его добычей одновременно. Ты сам высасываешь из себя все свои жизненные соки, ты самостоятельно убиваешь себя, превращаясь в недочеловека, который не имеет права на существование.
   Эта болезнь, которую меня учили излечивать, поразила меня самого
   Что называется "врач излечи себя сам".
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

9.

"А потому не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол:

он звонит по Тебе"

  
   И вот я наконец закончил свою учебу в Кембридже. С этого дня я начинаю отсчет моей взрослой жизни по-настоящему. Я был взрослым и до этого, но взрослая жизнь началась только с этого момента.
   Первым делом я решил съездить домой, проведать своего отца. Я приехал в свой родной город, и старые воспоминания нахлынули в мой разум с новой силой. Я стал чувствовать угнетение, и жуткую боль в той области, где, по моему мнению, находилась моя душа. Она снова начала кровоточить. Все снова встало на свои места. Все то, что я так долго пытался убить в себе, то, что я пытался все эти годы забыть, все то, что заставило меня уехать. Через пару часов после моего прибытия, я уже снова хотел уехать. Но я все время помнил о своем долге - долге сына. Я не мог бросить своего отца вот так просто, даже не проведя с ним пару дней. Я знал, что я беру на себя слишком много обязательств, но я не мог с этим ничего поделать. Сейчас я должен был остаться.
   Мой отец встретил меня на пороге нашего дома. И я понял, что с того времени, как я уехал, ровным счетом, ничего не изменилось. Боль совсем близко подкралась к моему только что зажившему сердцу. Мой отец был все таким же, только на его лице появилось пара глубоких морщин, которые я раньше не замечал. Он был бодрым, но мне показалось, что это только на время, причем не очень долгое.
   Мы обнялись, и он похлопал меня по плечу, как делал это всегда. Мне вдруг ни с того ни с сего захотелось заплакать, но я знал, что не могу это себе позволить.
   Это были одни из самых сложных двух недель в моей жизни. Я не мог показать в этом совершенно неизменившемся мире то, что я уже совершенно другой. Но в то же время, это были две недели, когда я почувствовал себя не одиноким, а как бы в кругу своей семьи. Я даже не всегда осознавал, что мамы больше нет в живых. Все, что было в этом доме, все напоминало о ней. Все было точно так же как при ней. Мне даже порой казалось, что мама просто вышла на несколько часов, или уехала погостить к своим родственникам. Все было слишком уж реально. Да и отец никогда не говорил о том, что ее больше нет. Все время делалась видимость, что ничего не произошло, что все точно так же как и раньше. Я продолжал с успехом играть свою роль, роль примерного сына, каковым я уже давно не являлся. Я просто знал, что отцу тоже будет приятно окунуться в тот, прежний мир. Я знал, что этого моего приезда он ждал словно второго пришествия Христа. И я не мог разочаровать его. Больше всего на свете я боялся разочаровать моих родителей. И это помогало мне во многом.
   Ровно две недели мы с отцом провели так, как будто это было десять лет назад. Иногда я даже чувствовал себя счастливым, когда забывал о том, что мамы больше нет. Но это получалось плохо и слишком редко.
   Поэтому я с нетерпением ждал того времени, когда я смог бы уехать.
   И вот наступил последний день, перед тем, как я должен был уехать. Как в детстве мы с отцом сидели на нашем крыльце. И все было точно так же как и раньше. Только я еще больше ощутил бег времени. Я ощутил то, что мне уже никогда не стать прежним, что мне никогда уже больше не вернуть то время, если бы даже и хотелось. Но мне и не хотелось.
   - Куда ты теперь, сын? - спросил меня отец.
   - Я уезжаю в Лондон. Мне предложили там работу по специальности.
   - И кто ты теперь, сын? Кем ты стал?- он спросил это так, как будто не знал о том, кем я стал. Я решил подыграть ему.
   - Я буду работать психотерапевтом. В Лондоне есть центр реабилитации, где мои услуги понадобятся в ближайшем времени. Поэтому я еду туда. Я буду работать. Спасибо тебе, папа, за все, что ты для меня сделал,- сказал я и посмотрел на отца.
   Его голова была наклонена, он молчал.
   - Знаешь, сынок, я тобой горжусь. Очень горжусь. Ты добился того, чего хотел. Теперь я вижу, что ты стал настоящим мужчиной. Я думаю, что мама тобой тоже могла бы гордиться,- он впервые сказал о маме в прошедшем времени и, немного помолчав, добавил: - Знаешь, Эндрю Морис Дарси, я думаю, что она и сейчас тобой гордится. Я думаю, что где-то там, наверху, она следит за нами, и не дает нам сделать ошибки, которые так и подстерегают нас на каждом нашем пути.
   Отец умолк. А я подумал, что никто и никогда еще не говорил мне более теплых и желанных слов. Теперь я знал, что даже если я и совершал ошибки, то были они не напрасны, если отец может мною гордиться. Как никогда я был рад своему пребыванию в этом месте. Но ни на минуту я больше не хотел здесь задерживаться. Теперь я осознал, зачем же мне надо было сюда ехать. Где-то в подсознании я знал, что отец гордится мной. Но так открыто он мне этого никогда говорил. А теперь я понял, что он действительно любит меня и гордится мной. Теперь я понял, что я, пожалуй, не просто так прожил все те годы, которые были мне отведены. Ради признания родителями стоило даже умереть, что я мысленно и сделал.
   Я как бы переродился в одно мгновение. Я почувствовал себя совершенно новым. Как будто какой-то груз, который я тащил на своих плечах, вдруг свалился с них. Я почувствовал свободу. Впервые я почувствовал себя по-настоящему свободным, без примесей какого-то стыда или долга перед кем-нибудь. Моя совесть была чиста и спокойна. Если бы я смог, я бы умер от той легкости, которая вдруг свалилась на меня.
   Никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь.
  
  

***

  
   Больше я не решился вернуться в этот город. Только один раз и больше никогда. Да и даже в тот раз я бы не приехал, если бы не экстренное обстоятельство. Этот один раз (жаль, что я не избежал этого) был тогда, когда умер мой отец. И я тогда просто вынужден был приехать. Была бы моя воля, я бы похоронил его в Лондоне или еще где-нибудь, только не в том городе. Но отец пожелал, чтобы его похоронили именно в этом городе. Кстати, это было достаточно логичное решение. И я понял его решение, потому что я прекрасно знал, как он любил мою мать. В своем завещании он сразу же оговорил этот пункт. Он просил похоронить его рядом с его женой, чтобы и после смерти воссоединиться с ней на небесах, так как они давали клятву перед Богом, и оба выполнили ее.
   Делать было нечего. Мне пришлось приехать. Я, как мог, отдалял день своего приезда. Я знал, что долго я не смогу находиться в этом месте, особенно после смерти отца.
   Как ни странно, но его смерть не повергла меня в горе. Я знал, что, рано или поздно, это должно было случиться. В то время я понимал все намного лучше. Я знал, что там, не на Земле, ему будет намного лучше. Ведь там была Мама. Наверное, на его месте я пожелал того же. Я почти совершенно не жалел о том, что умер отец. Я просто знал, что так надо. Наверное, я просто смирился с этим еще в тот самый день, когда умерла мама, хотя с ее смертью я так и не смирился.
   Конечно, я всегда понимал, что там, где они оба сейчас, им намного лучше. Ведь они вдвоем, что бы там ни было, они снова вместе. Если бы я смог, я бы присоединился. Я так и делаю. Иногда они оба снятся мне по ночам, и тогда все становится как прежде, тогда я снова ощущаю себя маленьким мальчиком, а иногда мне даже снится, что я мальчик, и тогда все самые лучшие моменты моей жизни повторяются снова.
   После смерти отца я понял, что никто не умирает. Люди просто уходят в другой мир. И мы всегда можем с ними пообщаться, надо только очень захотеть. Теперь я знаю, что такое смерть. И я не боюсь ее. Хотя, я не думаю, что когда-либо я ее боялся. Я никогда не относился к смерти и мертвым с чувством страха. Скорее всего, это всегда был интерес. Меня всегда интересовала жизнь после смерти. Я даже иногда заходил в морг нашего городка, чтобы пообщаться с мистером Никольти. Он всегда удивлялся, как я могу так спокойно относиться к смерти.
   Я не хочу сказать, что я в действительности всегда спокойно относился к смерти. Это было бы в корне неправильно. Просто смерть меня волновала. Я смотрел на тело мертвеца, который еще позавчера был жив, и думал о том, как все в этом мире быстротечно, а, тем более, не долговечно. Я просто никогда не мог понять, как так получается, что вот еще вчера человек был жив, и ты с ним разговаривал, а сегодня его уже нет. От него осталась только телесная оболочка, а того, именно того, с кем ты вчера разговаривал, уже нет, он уже где-то в другом месте, в ином мире или измерении. И ты понимаешь, что жизнь, она бесконечна, что ты просто перевоплощаешься в кого-то другого, а, скорее всего, ты остаешься самим собой. Только то, что человек привык называть душой или разумом просто перемещается в другие миры, сферы, цивилизации.
   Похороны не были пышными. Я не хотел этого. Знаю, отец этого тоже не хотел бы. Это просто фарс какой-то, когда никому незнакомого человека хоронят так, как будто он какой-то вождь или телезвезда. Это неправильно. Похороны должны соответствовать сути самого человека, а не сути его денежных сбережений. По-моему, это правильно. Глупо смотреть, как те, которые остались с огромным наследством отправляют в последний путь того, кто оставил им это самое наследство, а про себя они думают о том, как же хорошо этот человек сделал, что умер так к стати. Это всегда просто убивало меня.
   Отец был похоронен рядом с могилой матери, даже надгробие было одним: "Любящим мужу и жене, любимым родителям и чистым перед Богом". Так написать хотел отец, так хотела быть похороненной и мать. Такова была их последняя воля, так я и сделал. Это было моим последним долгом перед ними, и одним из моих долгов перед Богом. И я с честью выдержал это очередное испытание.
   На похоронах не было много народу, лишь наши дальние родственники, которые приехали из Америки, куда они эмигрировали в конце пятидесятых, да еще те, кто помнили мою мать и знали отца. Таким образом, были только те, кто должен был быть. Только те, кто действительно чтили память об этих людях в своем сердце. Ведь никакого наследства мой отец не оставил, кроме нашего старого дома, который я, как смог, сразу же продал, так как я знал, что все равно, даже если я буду жить вне стен большого города, в котором я к тому времени жил, то буду жить явно уж не в этом месте.
   С этих пор закончилась моя сыновья жизнь и началась жизнь отца, если это можно было бы так назвать. Мне было тридцать восемь. Я был мужчиной. Это тот возраст, когда все нормальные люди стараются обзавестись семьей. Но это было тогда не для меня. Наверное, тогда я просто еще не дорос до семейной жизни. Ничего не было дороже моей свободной холостяцкой жизни. Ничто не было мне дороже своей свободы.
  
  
  
  
  
  
  
  
  

10.

"Далеких мест не бывает".

  
   К тому времени я жил в Лондоне. Я жил в том городе, который обожал с детства. И не было ничего, что могло бы омрачить мою жизнь. Я жил рядом с самым центром Лондона, именно в том месте, откуда не так то уж и далеко добираться до любой точки, в которую бы я не пожелал отправиться.
   У меня была своя квартира на третьем этаже пятиэтажного дома с двумя спальнями и ванными комнатами. Мне вполне хватало места. Одна комната была оборудована у меня под кабинет. Именно там я принимал своих клиентов. Ведь к тому времени у меня была частная практика. Я был психотерапевтом. Я был достаточно известным, и ко мне иногда даже записывались знаменитые люди: актеры, политические деятели, писатели. И я лечил их.
   Что я только не повидал в то время, каких сторон людской психики, каких ситуаций и происшествий. Я очень горжусь, что я смог помочь многим из моих пациентов, если можно так их назвать.
   Одно время я наблюдал одну очень известную актрису. В чем же была ее проблема? Многие думают, что у актеров вообще не может быть никаких проблем, кроме того, какую роль сыграть, в каком ресторане пообедать, да в каком наряде пойти на церемонию вручения Оскара. Но это далеко не так. Я понял еще в детстве, что люди не так просты изнутри, как это порой кажется. На самом деле все не так. Известным людям живется намного сложнее, чем простым, которые могут порой рассказать свою проблему простому прохожему или сидя в баре за кружкой пива бармену. И на этом у многих проблема заканчивается. Людям не хватает общения. А известным людям общения не хватает еще больше, чем простым. Им просто не сходить в бар и не рассказать все бармену. Просто назавтра об этом все будут знать, а бармен станет очередной звездой. Им не рассказать о своих переживаниях на автобусной остановке, просто потому, что их сразу узнают. Даже если их тайна не станет явью, то люди просто им не поверят. Вот на такие случаи и существуют психотерапевты.
   Люди, которые известны всем, зачастую оказываются намного более ранимыми, чем простые люди. И все это происходит из-за недостатка в общении. Ведь на самом деле очень мало семей, которые известны всем, счастливы по настоящему. В большинстве случаев это только показуха. И такие люди очень и очень несчастны.
   Так вот, эта актриса страдала из-за того, что не могла бросить своего дружка-наркомана, который сидел у нее на шее уже больше десятилетия. Она жалела себя, ведь так больше не могло продолжаться, но в то же время она не могла бросить и его, ведь десять лет - сроку не малый. Долго же пришлось мне мучаться с ней, хотя слово "мучаться" здесь не подходит. От всех своих пациентов я брал что-то важное для себя. Ведь это тоже хорошая школа. Я учил их, а они в то же время учили меня. Я их лечил, а они помогали забыть мне на время о своих собственных душевных ранах.
   Углубляясь в работу, я постепенно забывал о самом себе, я забывал о том, что мучило меня долгие годы. Я совершенно забыл о себе, о своей сущности. Но главное, что в то время я забыл о своих ранах. Странно, что эти самые раны никто посторонний мне не наносил. Эти раны я наносил сам себе. Я терзал себя своими же мученьями, я убивал себя.
   Но это было раньше, когда я был намного моложе. Сейчас это ушло. Я благодарен моим пациентам, что они помогли мне на время, хотя бы на время забыться, уйти от своих собственных проблем, они просто помогли мне выжить. Они научили меня отрешаться от своих собственных проблем. Они научили меня прятаться от всего мира за их проблемами, вернее, за их решением. Я как бы родился заново. Я был другим человеком. Я уже не был тем подростком, каким приехал в Лондон, хотя лет мне было достаточно, чтобы называться мужчиной.
  
  

***

  
   Наши сны. Что это? Видения ли это воспаленного разума, или же это то, что мы сами боимся себе сказать, то, во что мы сами боимся поверить.
   Мне часто снилась мама. Но почти никогда мне не снился отец. Это было очень и очень редко. Не знаю почему. Может быть, потому, что матери мне просто катастрофически не хватало, потому что она была когда-то мне нужна как воздух, а ее тогда не было? Может быть, потому, что я больше хотел видеть ее?
   Может быть, она специально являлась ко мне, чтобы восполнить этот самый наш недостаток в общении. Есть человек, который может помочь людям разобраться в самих себе - это психотерапевт. Но где тот человек, который поможет психотерапевту разобраться в самом себе?
   Мне часто снился какой-то луг. Он был зеленым-зеленым. Таким зеленым, что у меня просто каждый раз рябило в глазах. А трава на нем была такой свежей, что запах ее до сих пор иногда преследует меня. Она была такой сочной, что казалось - это просто зеленое море. Казалось, что ты идешь не по траве, а по зеленой мягкой воде и не тонешь. А чуть вдалеке, голубым горизонтом, расстилалась водная гладь. От такой голубизны хотелось закрыть глаза. Хотелось закрыть глаза еще и потому, что небо было таким сверкающим, таким нежным, а солнце было таким ярким, каким оно бывает только во сне, да еще разве что в Испании или в Италии, в апреле.
   Во сне я всегда знал, что я один на всем этом безграничном просторе подсознания. Самое интересное было то, что я всегда знал, что это сон. Я никогда не чувствовал одиночества, хотя, в моем сне никого, кроме меня, больше не было. Всегда было какое-то ощущение единства со всей этой красотой.
   Когда я просыпался, мне снова хотелось вернуться в тот мир, где я был только один, и ничто меня не тревожило. Абсолютно ничего не тревожило мою душу, никто не мешал мне размышлять, никто не мешал мне быть самим собой. Все было таким же светлым, как и бездонное небо над головой, как зеленая трава, как ровная гладь воды, как оранжеватый, порой кирпичный, песок под ногами, когда подойдешь к этой воде.
   И я не знал и не хочу знать до сих пор, что это за место, есть ли оно в действительности, или же это только плот моего воображения.
   Ведь когда в реальности обретаешь то, что видишь только в своих мечтах, ты теряешь частичку себя, ты иногда теряешь на миг всего самого себя. А потому я никогда и не пытался найти это место, которое, может быть, только дальний уголок моего подсознания. Может быть, это только мое воображение рисовало мне такую замечательную картину. Это не суть важно. Важно то ощущение покоя и полной свободы, которой не хватает в реальной жизни. Важны ощущения, а не то, что позволяет тебе чувствовать, мыслить, не то, что позволяет тебе жить.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

11.

"Как рыбку выбросил меня

На берег злой прибой,

Но вскоре я очнулся

И стал самим собой".

  
   Однажды ко мне на прием пришла женщина, по виду чуть моложе меня. Все ее лицо было изуродовано. Звали ее Виктория Кармела Смитсон. Ее имя стразу всколыхнуло в моей памяти могилу той старой женщины, о которой все говорили, что она ведьма.
   Женщина вошла в мой кабинет и устроилась в кресле, которое предназначалось для пациентов. Сразу же она уставилась в потолок. Она ни разу не посмотрела по сторонам во время нашего разговора.
   Она рассказала мне свою историю. Она рассказала о том, что она попала в автомобильную катастрофу. Оказалось, что эта катастрофа - именно та, про которую писали пару месяцев назад во всех центральных газетах. Тогда пьяный водитель не справился с управлением и на полной скорости врезался в машину Виктории.
   Это имя... Виктория... Оно до сих пор вызывало во мне трепет...
   Из-за этого она попала в больницу и чуть не умерла. Именно из-за этого она теперь была изуродована. Она сказала мне, что у ее мужа много денег, и что скоро у нее будет несколько пластических операций, но перед этим она хотела бы избавиться от своего страха. Я спросил, что же это за страх. И она ответила - уродства.
   - Я считаю, что я уродина,- сказала она.
   Я не мог в это поверить. Да, вид ее был очень и очень непривлекательным, но в чертах ее изуродованного лица было что-то такое, что говорило о ее былой красоте, что говорило и о ее внутренний красоте.
   И с того дня мы стали с ней работать. По тому, как часто она ко мне приходила, я понял, что денег у ее мужа было действительно много, ведь даже пару раз побывать на моем приеме удавалось далеко не каждому. Мои услуги ценились, а потому, стоили очень дорого.
   Я многое узнал о ней, узнал о том, где она училась, как познакомилась со своим мужем. Мне по-настоящему стала не безразлична ее судьба и то, сможет ли она освободиться от своего комплекса. Я искренне желал этого.
   Однажды на приеме она мне рассказала о том, что она родилась в том же городе, что и я (конечно, она об этом даже и не догадывалась в то время). Она рассказала о том, что вскоре после рождения она переехала с родителями в Лондон, и с тех пор уже никогда не возвращалась в тот город. Она сказала только, что была достаточно близка со своей бабушкой, так как по началу она жила с ними, но потом, поняв, что мешает, стесняя родителей Виктории, уехала обратно. Они прилежно вели переписку.
   - Бабушка была единственным человеком, который меня понимал. Я всегда могла рассказать ей обо всем. Жаль, что это долго не продолжилось, бабушка умерла. Мне дико стало ее не хватать. Земля просто уходила у меня из-под ног. Я просто не знала, что мне делать дальше, я боялась жить, я боялась думать о том, что произошло. Родители меня не пустили на ее похороны. Не знаю, наверное, они просто хотели оградить меня от переживаний, но это было слишком жестоко с их стороны. Ведь они прекрасно знали, что мы чувствует друг к другу. Мне кажется, бабушка никогда не простит меня за то, что я не попрощалась с ней тогда. С тех пор я дала зарок, что больше никогда не вернусь в тот город, пусть даже мне придется умереть,- она замолчала. Но все уже стало проясняться в моей голове.
   - Я знаю, бабушке было трудно жить в том захолустье,- сказала она. - Ее там считали ведьмой только за то, что она не ходила в церковь вместе со всеми. Но никто не знал о том, что она просто была прикована к своему дому. У нее была какая-то болезнь, и она не могла надолго выходить из дому. Они не знали, что святой отец приходил к ней каждую неделю.
   - А твою бабушку как звали?- спросил я, решительно надеясь на то, что в этом нет никакого совпадения.
   - Ее звали точно так же, как и меня - Виктория Смитсон,- ответила она и, помолчав, добавила: - Никто не любил ее в этом городе, кроме меня, но я была далеко, я ничем не могла ей помочь. Никто не интересовался ею в этом забытом Богом городе. Ни один человек, кроме святого отца, да и тот, наверное, приходил только потому, что так было положено.
   - Уверяю тебя, было хотя бы два человека, которые интересовались ею,- уверенно сказал я. И тут она впервые повернула в мою сторону и внимательными серыми глазами взглянула с удивлением и вопросом в мои глаза. Никогда не забуду этот взгляд. В нем была надежда и жажда узнать то, о чем я хотел ей рассказать.
   - Откуда ты знаешь?- спросила она.
   И тут я решил открыть перед ней все карты. Сомневаться было не в чем. Это была именно та Виктория Смитсон. А эта Виктория Смитсон, которая сидела передо мною была ее внучкой.
   - Я жил в этом городе. Я знаю про твою бабушку.
   В ее глазах было удивление и доля смятения.
   - А кто те два человека, которым была небезразлична моя бабушка?
   - Одним человеком был отец Ирвин, святой отец нашего прихода. Ты его просто не знала. Это был действительно настоящий святой отец. Он относился к своим обязательствам не как к работе, а как к своему призванию. Он был действительно служителем Господа. Он действительно был Его наместником на Земле. И твоя бабушка, как мне кажется, хорошо это знала,- я замолчал. А она все продолжала смотреть на меня.
   - А кем был второй человек? - через некоторое время спросила она. И я поймал себя на мысли о том, что мне совершенно не противно ее так называемое "уродство", меня совершенно не напрягали ее увечья. Я воспринимал ее точно так же, как если бы у нее была обычная внешность, как если бы не было никакой автокатастрофы, как если бы она была обычной женщиной, как остальные мои пациентки. Я как-то задумался и забыл о ее вопросе.
   - Эндрю, ты мне не сказал, кем же был тот второй человек? Ты знаешь его? Понимаешь, для меня это очень важно. Ведь это моя бабушка. А ничего дороже ее у меня никогда не было. Даже муж мой. Ты знаешь, зачем я вышла замуж? - вдруг спросила Виктория.
   - Нет, - ответил я.
   - Я вышла замуж потому, что больше не было времени на раздумья. Потому что больше не было возможности вести жизнь одиночки, потому что незамужнюю женщину никуда не берут работать, потому что пришло время родить ребенка, которого у меня нет, потому что пришло время потерять свою свободу, пришло время потерять себя. Я забыла о том, кем была я, пока ты не рассказал мне о том, что ты знал моря бабушку. Я забыла о том, что у меня было раньше, забыла о том, кем я была до своего замужества, а, тем более, кем я была до аварии. Теперь ты понимаешь, почему мне важно, чтобы ты сказал мне, кем был тот второй человек, чтобы я знала, за кого мне молиться в церкви. Ведь именно эти два человека дали моей бабушке то, что не смогла дать ей я. Прошу, Эндрю, скажи мне, кем был тот человек,- она говорила очень быстро, почти задыхаясь, она была очень взволнована.
   - Этим человеком был я,- пришлось сказать мне.
   - Ты? - в ее глазах было крайнее удивление.
   - Да, это был я. Я был тогда достаточно маленьким, и однажды я услышал разговор двух женщин. Они говорили о твоей бабушке, которая только что умерла. Они называли ее ведьмой и говорили о том, что она никогда не ходит в церковь. Тогда я подумал, что нельзя осуждать человека только потому, что он не ходит в церковь. Я решил во что бы то ни стало, отправиться на кладбище и разыскать могилу твоей бабушки. И я сделал это. Я купил цветы и пошел однажды вместо школы на кладбище. Я нашел могилу этой женщины. Я прочитал ее имя и то, что было на надгробии. Там было написано: "In Ictu Oculi. Любимой жене, любящей матери и глубоко верующему человеку". Тогда я задумался над этой фразой и над тем, что происходит внутри человека. Я задумался над тем, как две глупые старые женщины могли обсуждать и осуждать женщину, на могиле которой написаны такие слова?
   Я замолчал. Виктория смотрела на меня, и из ее глаз катились огромные слезы. Они выкатывались из огромных удивленных глаз и скатывались вниз по изувеченным щекам. Она по-настоящему стала для меня кем-то. Она стала для меня роднее всех остальных. Она, сама того не ведая, стала моим лучшим другом, которому я мог хоть что-то рассказать.
   Внезапно Виктория встала. Она подошла ко мне и взяла меня за руку.
   - Спасибо тебе за все, что ты сделал для меня. Сегодня ты мне очень помог. Я буду молиться за тебя.
   Она на мгновение сжала мою руку и поспешно вышла из кабинета.
   Я сидел в совершенном беспамятстве. Я не знал, что мне делать дальше, я не знал, придет ли она еще когда-нибудь, смогу ли я увидеть ее еще хоть раз. Внезапно я понял, что она привязала меня к себе. Она была единственной женщиной, с которой мне хотелось говорить, и больше ничего. Мне от нее было абсолютно ничего не надо. Только, чтобы она была рядом, в этом черном кожаном кресле, для пациентов, в котором она всегда лежала, чтобы она, как и раньше, смотрела в одну точку, разговаривая со мной, чтобы она просто молчала, или просила меня что-нибудь ей рассказать. Чтобы она снова была в моем кабинете, где на моем столе стояла табличка: "Психотерапевт. Эндрю Морис Дарси". Больше мне было ничего не надо от нее.
   Весь день меня не покидало какое-то странное чувство, как будто я освободился от чего-то тяжелого, что давило на меня. И тут я с невероятной ясностью понял, в чем же дело. Мне было необходимо рассказывать о своей жизни. И не кому бы то ни было в каком-нибудь баре, а именно ей, и никому другому. Только ей, только Виктории. Я со страшной ясностью понял, что я психологически завишу от нее. Я понял, что если я не расскажу ей то, что нарывает у меня в душе, я просто умру. Рано или поздно, но я умру. Я знал, что только она сможет понять мои страдания, что ей они будут не безынтересны. Я знал, что она такая же, как и я. Она - птица, которой подстрелили крылья. Она - ребенок небес, созданная для того, чтобы летать, а не для того, чтобы быть прикованной к земле.
   Я ходил по своей квартире, просто так, без дела. Мне просто надо было чем-то заняться. Я не знал, как ведут себя другие после того, как происходит то, что произошло между мною и Викторией. Мне было страшно потерять единственного в моей жизни друга, которого я обрел довольно поздно. Я просто не мыслил, что же мне делать дальше. Я стал рассматривать книги, которые в огромном количестве обитали на моих полках и стеллажах. Чего там только не было. Иногда мне казалось, что у меня дома находится просто целая библиотека, а иногда мне казалось, что все мои запасы книг - это всего лишь обычная макулатура, которой место на свалке. Иногда мне хотелось просто взять все это и выкинуть на помойку. Пару раз я даже пробовал отсортировать свои книги, чтобы что-то ненужное выкинуть, но как только дело доходило до того, чтобы выкинуть хоть пару книг, мне вдруг становилось так жалко их. Мне было жалко даже не столько эту ненужную бумагу, сколько тех людей, которые это писали, ведь человек совершенно не виноват, что его книга была не понята, что люди еще слишком малы для того, чтобы понять ее смысл. Так же человек не виноват в том, что он не смог удачно выразить свои мысли, хотя, может быть, они и были гениальными. Просто это дар Божий - писать. Это или есть, или этого нет. Но я сразу хочу предостеречь самого же себя в том, что никто не в праве судить, есть этот дар, или же его нет.

13.

"Был огонь, и была правда..."

  
   Но все решилось как-то само собой. Я понимаю, что человек построен так, что он делает слишком поспешные выводы, и слишком часто это приводит к бесполезным переживаниям и поступкам. Так получилось и в этот раз. Виктория как обычно пришла на прием через пару дней, и все было так же как обычно. Мы так же говорили о ней.
   Но внезапно она попросила меня рассказать ей о себе. Наверное, я этого и ждал, потому что внутри меня появилась какая-то скрытая радость из-за того, что она попросила меня это сделать. Наверное, я был просто готов к такой просьбе. А, может быть, я ее подсознательно ждал. Я не знал с чего мне начать, поэтому я попросил ее назвать период, о котором ей бы хотелось узнать. Я даже не задал вопрос, зачем ей это все надо. Вот так спрашивать у почти незнакомого человека о его жизни. Я бы, наверное, так ни за что бы не поступил. Я до сих пор не знаю, зачем она это сделала. Но от этого моя благодарность не уменьшается. Я очень благодарен ей за это.
   Вот так дальше и проходили наши беседы. Я помогал ей, а она за это помогала мне. Мне даже вдруг (хотя это не свойственно ни мне, ни любому другому англичанину) стало неудобно получать деньги за то, что я лечил ее. Хотя они и поступали мне на счет. Но я понимал, что если я вдруг откажусь от платы, ее родные могут что-нибудь заподозрить. А мне этого не хотелось, так как мне не хотелось, чтобы кто-нибудь знал о таких вот наших отношениях. Я точно знал, что о них пока еще никто не знает. Я был уверен в своей собеседнице. Я был уверен в том, что Виктория никому и ничего не говорит. Я видел это по ее психологическому устройству.
   Она была точно такой же, как и я. Она была очень замкнутой. И вряд ли она стала бы рассказывать о таком интимном. Я знаю, что она, как и я, тайно прятала свои чувства и эмоции, скрывая их под абсолютно спокойным видом.
   Я не ожидал от себя такого. Чтобы вот так просто открыться незнакомому человеку, да еще к тому же женщине. Это было одним из моих главнейших правил. Никогда и никому не открывай свою душу. Но, видимо, пришло время. Пришло время, наконец-то, рассказать все кому-нибудь. Странно, но во мне впервые возникло чувство, что мои слова, доводы, рассказы доходят до того, кому я все это открывал. Но, открывая это постороннему человеку, я понимал, что это открывалось и для самого же меня, что это снова проходило через меня, но не оседало вновь на самой глубине моего мира, а уходило прочь. Я не хочу сказать, что все то, что я рассказывал Викторие, просто бесследно уходило из моей памяти. Нет, все оставалось на прежних местах. Но все же что-то незаметно менялось. Я отпускал. Я отпускал себе свои же грехи. Я как бы исповедовался, а Виктория была моим святым отцом.
   Иногда я думал, что Виктория - это ангел, спустившийся с небес, чтобы избавить меня от душевных мучений, но это было далеко не так. Ведь ангелы непорочны. А Виктория таковой не была.
   Когда тебя не понимают это больно, но когда тебя понимают это еще больнее.
   Я рассказывал ей о своем детстве, о школьных годах, о годах в Кембридже. Однажды она меня спросила о самом страшном воспоминании из моего детства. Я долго думал над тем, чтобы ей ответить. Я долго не мог припомнить, что было в моем детстве страшнее всего.
   Самое интересное, что Виктория никогда не перебивала меня и не нарушала ход моих мыслей и ход моего рассказа, пока я отвечал на ее вопросы относительно меня. Она всегда с огромным вниманием выслушивала меня. Нет, она не смотрела мне в рот, было бы глупо с ее стороны. Она иногда даже и не смотрела в мою сторону. Но всем своим нутром я чувствовал, что она внимает моему рассказу, или же просто не мешает моим мыслям, так как во время моих рассказов я мог остановиться и задуматься над чем-нибудь. Мне было важно подумать об этом именно сейчас. И Виктория это понимала. Видимо, у нее и у самой в жизни были такие моменты, когда хочется остановиться и подумать над тем, что происходит в данный момент на данном этапе того, что мы называем жизнью.
   В этот раз я тоже надолго задумался. Но тут мне в голову пришла одно страшное для меня воспоминание. И я стал рассказывать о нем Викторие.
   Это было, когда мне было девять лет. Мы с моим приятелем Кевином катались на велосипедах. Мы играли с ним в скоростные ралли, как это обычно делают мальчишки такого возраста. И, конечно же, чаще всего меня обгонял Кевин. Я не понимал, как он может так быстро кататься. Тогда я не понимал, что на его велосипеде колеса были немного больше колес моего велосипеда. Так что, сам того не зная, Кевин постоянно обгонял меня. И вот однажды мы выехали на проезжую часть, и я вдруг стал обгонять Кевина. Я постоянно оборачивался назад. И тут я попросту не заметил, что из-за угла вывернула машина. Когда я повернулся, она на полной скорости ехала на меня. И она была так близко, что мне просто было некуда деться. Я никогда не забуду глаза той женщины, которая сидела за рулем. Казалось, что она испугалась даже больше, чем я. Ее огромные карие глаза до сих пор мне иногда сняться. До того времени я еще никогда не видел такого страха в глазах человека. Мне показалось, что она как-то вмиг покрылась какой-то непонятной чернотой, как будто что-то накрыло ее с головой, проникая в глубь ее сознания, затуманивая ее разум. Ведь если бы ее разум не был затуманен, она бы успела вовремя нажать на кнопку тормоза. Я, конечно, хорошо понимаю, что в аварии был виноват только я, но хороший водитель смог бы остановиться. А может быть, и не смог бы. Ведь если это что-то черное подкрадется и к тебе? Да будь ты хоть трижды гонщиком или еще кем-нибудь по этой части, тебе все равно ничего не удастся сделать.
   Так получилось, что эта машина меня сбила. Особых увечий я не получил, но у меня была сломана рука в двух местах. Мне пришлось полнедели отлежать в больнице. С тех пор я не любил больницы. Они оставили в моем воображении плохие воспоминания. Я слишком много там насмотрелся. Изувеченные люди, которые потеряли свой внешний вид.
   Не знаю, зачем я это сказал, но тут же я пожалел об этом. Я внезапно вспомнил о Виктории. Я очень пожалел о том, что сказал. Я прервал свою речь и посмотрел на женщину. На ее изувеченном лице абсолютно ничего не отразилось, но я знал, что мои слова задели ее. Я знал, о чем она думает, как могу я, который был сам виновником аварии говорить о тех людях, которые были ни в чем не виноваты; которые были не виноваты в том, что они были отныне изуродованы, в таком тоне. Мне стало стыдно. Но Виктория ничего не говорила. Она только как обычно смотрела в одну точку на стене. Мне на миг показалось, что она меня не слушает, а уже давным-давно находится где-то очень далеко, где-то внутри себя, причем очень далеко. Но это было не так. Она вдруг повернулась ко мне, и я увидел ее глаза. Там были молнии. Они просто искрились. Я подумал, что вот-вот, и она взорвется, но я уже слишком хорошо знал ее, и то, что она может сделать.
   Ровным и спокойным голосом она сказала:
   - А что было дальше? Что было дальше, Эндрю? Зачем ты это мне рассказываешь сейчас?
   А дальше было так. Я видел всех этих людей (я решил, что мой рассказ даже сможет чем-нибудь ей помочь), и мне было до боли их жалко. Но я не представлял, как в совершенно недалеком будущем мне придется жалеть самого себя. Когда моя рука уже почти зажила, я уже спокойно делал то, что я делал обычно, и я пошел в школу. Я снова явился на тренировку по регби. И тут наш тренер сказал мне после пары игр, что я никогда не смогу играть в регби, что моя рука совершенно неподвижна, и что я совершенно потерян для этого вида спорта. Он говорил, смотря мне прямо в глаза, и я почувствовал дикую боль в душе. Мне стало жутко обидно, что из-за какой-то глупости я не смогу заниматься игрой в регби.
   Я пришел домой, где меня встретила мама. Конечно же, я все ей рассказал. Невольно слезы потекли у меня из глаз. Там, на тренировке, я еще как-то сдерживал свои эмоции, а дома, где была мама, я этого сделать не смог.
   В тот день я потерял себя. В тот день я стал ничем. Меня раздавили как паука. Так безжалостно, как обычную букашку. От меня не осталось ровным счетом ничего.
   Моя собственная мать смотрела на меня так и говорила со мной так, будто я болен раком, и словно через три дня мне суждено умереть. Как будто по всем медицинским критериям я должен буду умереть. Я просто ненавижу, когда со мной так разговаривают. Я потерял себя, но я нашел кое-что другое. В тот день я решил, во что бы то ни стало, что я буду играть. Я дал себе слово.
   И я стал разрабатывать руку, и уже в том году я играл в регби. И пару раз мы даже выигрывали, что было и моей заслугой.
   Я закончил свой рассказ и посмотрел на Викторию. Вдруг она повернулась ко мне и внезапно спросила:
   - И что ты хотел мне этим сказать?
   Я растерялся. Я смотрел на нее и чувствовал, что сейчас что-то произойдет. Я знал, что произойдет что-то страшное. Но я не собирался от этого укрываться.
   - А хочешь, Эндрю, я тебе скажу, что ты этим всем хотел мне сказать?- спросила она. Я кивнул и внимательно посмотрел в ее глаза.
   Назревала буря.
   Гроза все приближалась и приближалась к нам.
   - Этим всем ты хотел сказать, что ты и сейчас ничто. Ты самостоятельно расписался в своем приговоре. Всем этим ты сказал, что ты - ничто на лице мира. В детстве ты даже не задумывался, что ты будешь есть на ужин, ты был всегда сыт. А если и не был, то только по своей вине (в детстве Виктория голодала одно время из-за того, что ее родители чуть не потеряли все свои сбережения). Все это время, в отличие от других, сотен, миллионов детей ты думал о том, чтобы попасть в школьную команду по регби. Ты не знал, что значит голод и отсутствие денег. Ты был таким же, как все, таким ты и остаешься, таким же эгоистичным и самоуверенным,- голос ее был резким и раздражительным. Первый раз я видел ее в таком состоянии.- Ты - точно такой же, как все...Ты точно такой же!- ее голос оборвался. Она в упор смотрела на меня.
   Повисла долгая неловкая пауза.
   И тут я решил, что скажу о ней все (хоть это и было неправильно со стороны лечащего врача), что я о ней думаю. Я решил, как она со мной, так и я с ней. Раз на чистоту, так на чистоту.
   Я встал со своего кресла и, положив руки на стол, чуть наклонился. Я смотрел прямо в ее ледяные глаза и сказал:
   - А знаешь что, Виктория? Знаешь, что я тебе скажу? Ты ненавидишь весь мир из-за того, что в детстве ты голодала. Ты не признаешь ничьи беды, кроме своих. И не видишь никого и ничего, кроме себя и своего горя. Ты не можешь простить себе ошибки, в которых ты не виновата. Ты не можешь простить. Ты не можешь простить себе то, что ты не сделала, когда ты совершенно ничего не могла сделать. Ты не можешь простить людям то, в чем они не виноваты. Ты приписываешь другим свои ошибки. Ты еще более обычная, чем я. Ты еще более эгоистичная и самовлюбленная, чем я. Ты не можешь простить жизни то, что она так жестоко поступает с тобой. Ты на грани, а не я. И никто не сможет тебе помочь, кроме тебя самой. Да только хочешь ли ты этого?
   Я замолчал, стоя в той же позе. Я выпустил пар, и мне стало легче.
   Впервые в своей жизни я говорил правду. Правду, идущую от души. Правду, идущую из сердца.
   Виктория смотрела на меня. И ее лицо не выражало ничего. Она просто очень хорошо умела скрывать свои эмоции. Она была большой притворщицей.
   Вдруг она встала с дивана и подошла ко мне. Она замерла в нерешительности. Виктория стояла так близко, что я чувствовал что-то такое, как будто свечение, исходившее от нее.
   Вдруг что-то как будто дрогнуло в ней, как будто она на что-то решилась. Она подошла ко мне еще ближе и обняла меня. Я стоял как вкопанный, и не мог ничем пошевелить. Виктория дотронулась губами до моей щеки. Вот уж чего я не мог ожидать от нее. И тут она тихо сказала мне на ухо:
   - Спасибо.
   В следующее мгновение она отошла от меня. Мне даже показалось, что она отпрыгнула как кошка. Она стояла так просто и обыденно, как будто между нами абсолютно ничего не произошло, так как будто все было точно так же, как и обычно.
   - Эндрю, я хотела сказать, что я... Что меня некоторое время не будет в Лондоне. Я уезжаю в Германию. У меня будет операция. Пластическая. Мы, наверное, еще не скоро увидимся.
   Она подошла к двери и открыла ее. Виктория уже почти вышла, но вдруг на мгновение замерла, тут же повернулась и сказала почти одними губами, тихо-тихо:
   - Спасибо...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

14.

"Себе влюбленный лжет, не верь его слезам. Правдивый без любви живет..."

  
   Вечностью показалось мне время, проведенное в одиночестве, без общения с Викторией. Нет, я не был изолирован от общества, я встречался со знакомыми, у меня были другие пациенты. Но одиночество шло изнутри. Я был одинок. Безмерно одинок. Я был совершенно один внутри себя. Я замкнулся в себе и никого туда не впускал, хотя впускал ли я вообще когда-нибудь в себя кого-нибудь, кроме Виктории.
   Не знаю почему, но в то время я не мог рассчитывать на будущие встречи с Викторией. Я не знал, увижу ли я ее когда-нибудь вновь. Она не была интересна мне как женщина, хотя, может быть, это и глупо выглядит, а, может быть, это и не было таковым, и я только обманывался. Может, тогда я просто не знал об этом. Но я точно знал, что я уже не могу без нее жить. Я точно знал, что именно я хочу от нее. Мне нужны были ее "внутренности". Мне были нужны ее "мозги".
   В один из вечеров, когда Виктории не было, я подумал о том, что она мне нужна, как воздух. Она была тем, чем я жил, чем я дышал. Я понял, что она, сама того не зная, приковала меня к себе. Она была моим наркотиком. Я понял, что я не могу жить без разговоров с Викторией, точно так же, как не могу жить без утренней чашки кофе и сигарет. Наше с ней знакомство и общение - это как курение. Сначала ты ничего не понимаешь, потом ты просто наслаждаешься, а потом понимаешь, что без этого ты уже не можешь. А дальше - хочется больше. А воздержание мучительно до боли.
   То свечение, которое я почувствовал в ней при нашей последней встрече немного пугало меня. Я никогда еще не встречался с таковым. Я не знал, что это такое, но это было похоже на нить, протянувшуюся между нами.
   Я чувствовал, что это она мне помогает, а не я ей. Как будто это она наблюдает за мной, а не я за ней. Эта странность влекла меня к ней и одновременно еще больше пугала. Виктория влекла меня к себе, как огонь мотылька. И я знал, что с ней происходит то же самое, что и со мной. Я осознавал, что она так же не может обойтись без меня, как и я без нее. Я чувствовал, что она так же жаждет нашей встречи, как и я. Но в то же время я не знал, будет ли когда-нибудь эта самая встреча.
   Я не мог требовать от Виктории большего. Я знал, что у нее есть муж, семья, обязанности пред ними. Я знал свой долг. Я помнил свою клятву. А потому я не мог переступить этот порог. Я не мог войти в этот свет, который излучала Виктория. Да и позволила бы она мне это? Может, это только фонарь, где тепло и свет надежно спрятаны под стеклянным футляром? Но в то же время, футляр всегда можно открыть. А может, она просто не знала о том, кто она такая на самом деле? Наверное, она даже и не представляла, что она значит для меня.
   Я очень боялся за себя. Конечно, это очень эгоистично. Но я боялся больше никогда не увидеть эту женщину. Естественно, я боялся так же и за нее. Ведь любая операция - это риск. При чем огромный. Меня пугало то, что она может умереть. Мне было страшно, что я никогда ее не увижу. Я боялся, что она умрет, потому что из-за этого я мог ее никогда не увидеть.
   Однажды я задумался над ее внешностью. Я подумал о том, что она, должно быть, была очень красивой до аварии. Я подумал о том, что я просто не замечаю ее внешности, что было, конечно же, огромным плюсом. Это говорило мне о том, что я еще не совсем испорчен временем и воспитанием общества. Я никогда не был слишком строг к себе. Но это не распространялось на вопросы, связанные с Викторией. Здесь я судил себя очень строго. Я знал, что она - моя слабость, а потому я не мог не держать себя в руках. Я не мог позволить себе ничего большего. Я не мог даже позволить себе позвонить ей.
   Как же мне было трудно, если бы кто-нибудь знал. Наверное, я, как и Виктория не хотел принимать ничью стороннюю помощь. Но я хотел, чтобы она помогла мне. Будто я уже начал обретать себя, но все исчезло с исчезновением Виктории. Я снова потерялся в лабиринте своего сознания. Я снова потерялся в этом Бермудском треугольнике.
   В тот вечер я вспомнил лицо Виктории. Я вспомнил шрамы, покрывавшие его. Я вспомнил ее золотистые волосы, чуть завивающиеся на концах, свободно спадающие на плечи. Волосы, наверное, единственное, что, на вид, не пострадало от аварии. Я закрыл глаза и увидел ее глаза. Эти серые глаза, которые становились зелеными, когда их обладательница злилась. Ее глаза становились холодными и колючими. Иногда мне казалось, что вот-вот шаровые молнии выскочат у нее из-под век. Но зато, какими они становились, когда Виктория улыбалась! Ее глаза даже немного светлели. Словно лучики света соскакивали с ее ресниц. Иногда она улыбалась только самыми краешками губ так, что я никогда не знал, что она сделает в следующий момент, улыбнется, или же разозлится. Она была для меня загадкой. А ее улыбка была для меня улыбкой Моно Лизы.
   Я больше не мог оставаться в моей квартире. Я оделся и вышел на улицу. Туман окутывал дома Лондона, погружая их в сумрачный свет, сковывая их мраком. Опускались низкие свинцовые тучи, казалось, что они вот-вот тебя раздавят. Воздух давил, и хотелось чего-то, хотелось разрядки. Я вошел в тихий сквер, где росли невысокие деревья. Сейчас я понимаю, что тогда было жутко холодно, но в тот момент я вообще мало что понимал. Я расстегнул пальто (был октябрь) и посмотрел на небо. И в облаках я увидел ее лицо. В небесах я увидел очертания Виктории. И вдруг с неба упали две тяжелые капли. Небо заплакало... Но заплакало оно не слезами оплакивания, а чистыми слезами всепрощения, умиротворения и светлой печали. Я не опускал голову, и капли дождя забарабанили по моему лицу. И слезы небес стали моими слезами.
   Я не помню, как я вернулся домой. Помню только, как я вошел в свою квартиру. Я был похож на утопленника. Как я потом понял, я провел на улице более трех часов, но это время бесследно ушло из моей памяти. Я промок до нитки, вернее сказать, до костей. Я вошел в квартиру в каком-то немыслимом оцепенении, и еще долг стоял у самых дверей, закрыв за собой, и только через некоторое время я понял, что у меня звонит телефон. Он звонил так надрывно, как будто хотел разбудить мертвеца. Я взял трубку, и мой голос охрипшей нотой выдохнул:
   - Эндрю Морис Дарси слушает.
   С другой стороны где-то очень далеко, как будто не из этого мира послышался женский голос:
   - Эндрю! Где тебя носит? Сколько можно звонить? Я уже полчаса пытаюсь дозвониться до тебя! Где ты ходишь ночью?
   Я судорожно пытался вспомнить, чей же это голос. И тут меня осенило. Это была Виктория.
   - Меня не было дома,- голос казался мне чужим. Наверное, мне следовало спросить, где она и что с ней, но я почему-то этого не сделал.
   - Эндрю, что с тобой?- спросила она.
   - Я простужен.
   - Я... Я просто хотела услышать твой голос. Мне так не хватает общения с тобой. Мне было так одиноко. Я просто хотела сказать, что со мной все в порядке. Я знаю, ты волнуешься.
   И это было правдой. Я действительно очень сильно волновался за нее.
   - Я теперь новая. Такая, какой я была раньше. Ты меня еще такой не видел,- сказала она. Голос ее был взволнованным и радостным. Я чувствовал, что ее что-то тревожит. Где-то внутри я понимал, что причиной тому был я.- Мне сделали операцию. Я скоро возвращаюсь в Лондон.
   Повисло молчание.
   - Почему ты ничего не говоришь?- вдруг спросила Виктория.
   - Мне плохо.
   Она что-то еще говорила, но я уже не слышал. Вдруг связь оборвалась, и я услышал короткие гудки в трубки. Я еле-еле успел повесить трубку, как стал опускаться. В глазах моих темнело. Последним, что я увидел, было то, что потолок и пол поменялись местами, и я уже лежал на полу. Я увидел лампу, и ее свечение вытеснило все из моего разума.
  
  
  

***

  
   Очнулся я все на том же полу. Над моей головой все так же уныло висела все та же лампа. Я понял, что моя одежда высохла. Я посмотрел на часы и ужаснулся. С момента, как я упал, уже прошел целый день. До вечера следующего дня я был где-то в другом мире, где-то вне моего сознания, и самым обидным было то, что я ровным счетом ничего не помнил. Я закрыл глаза и, открыв их, попытался встать. Но это получилось не очень хорошо, я чуть не упал. Еле-еле я дошел до спальни, скинул с себя всю одежду, и встал под горячий душ. Меня знобило. Но теплые струи кое-как помогли прийти мне в себя. Пришло легкое облегчение, но меня все равно колотило. Я вышел из ванной. Движения мои были какими-то угловатыми и непослушными. У меня саднило горло, и я чувствовал сильную головную боль. Я добрался до постели и рухнул в нее в полном беспамятстве.
   Проспал я около пяти часов. Я бы проспал еще дольше, но меня разбудил звонок. Сначала я даже не понял, что звонит, телефон или же в дверь. Оказалось, что звонят в дверь. Я сделал над собой усилие, чтобы встать. Кое-как я натянул на себя халат, вышел к двери и открыл ее. Тут меня покачнуло. На пороге стояли чемоданы и женщина с золотистыми волосами. Я попытался сосредоточить свой взгляд на ее лице, которое мне ни о чем не говорило. И тут я взглянул в ее глаза. Это были ее глаза, глаза Виктории, но передо мной стояла очаровательная женщина. Нет. Нет, эта женщина не может быть Викторией, подумал я. И тут женщина улыбнулась. И я узнал ее. Я узнал в этой до боли красивой женщине мою Викторию.
   - Я пришла к тебе,- сказала она.
   Я отошел назад, чтобы пропустить ее, и тут до меня дошел смысл того, что она сказала. Я еле удержался на ногах, хорошо, что за спиной была стена.
   - Как пришла?- спросил я.
   - Насовсем,- спокойно ответила она,- если, конечно, можно.
   Мой ответ немного запоздал. Виктория уже зашла в квартиру, но я все равно сказал:
   - Конечно. А с чего это?
   - Я ушла от мужа. Ты был прав, Эндрю, никто не сможет мне помочь, кроме меня самой,- она смотрела мне в глаза, но казалось, что она заглядывает мне в душу.- Я больше не могу врать себе, а тем более другим. Мне больше некуда идти. Поэтому я и пришла к тебе. Можно я у тебя останусь?
   Она с надеждой посмотрела на меня.
   - Оставайся,- сказал я каким-то странным тоном, то ли с радостью, то ли с разочарованием. Я направился в спальню. Мне стало дурно, и я буквально повалился на постель. Не знаю, может, потому, что мне действительно было очень плохо, а, может, от свалившегося на мою голову счастья.
   Я услышал, как Виктория с испугом звала меня. И мне больше ничего не было надо. Я и не предполагал, что я когда-нибудь буду так счастлив. Я не знал, что счастье может быть так близко, стоит только протянуть руку.
  
  
  
  

15.

"Speak to me, baby, in the middle of the night.

Hold your mouth close to mine.

I can see the wind, coming down...

Like the rain outside..."

  
  
   - Ему нужен постельный режим и постоянный уход,- услышал я сквозь сон незнакомый мужской голос и приоткрыл глаза. Это был врач, пожилой седой мужчина.- Проследите, пожалуйста, чтобы он принял все, что я прописал. Думаю, дня через три он поправится.
   Он вышел вместе с Викторией, она закрыла за ним дверь и вернулась ко мне. Она посмотрела на меня и улыбнулась.
   - Ты меня очень напугал,- сказала она.
   - Вот уж не думал, что буду пациентом,- попытался пошутить я. Голос плохо слушался. Виктория подошла и положила мне руку на голову. Я взял ее пальцы в свою ладонь и чуть сжал их.
   - Тебе надо выпить лекарства,- сказала она и дала мне какие-то таблетки. Я послушно выпил все, что мне предназначалось. Виктория села на край моей кровати, положила свою руку под мою ладонь и сказала:
   - Нам надо поговорить.
   - О чем?- спросил я.
   - О многом.
  
  

***

  
   - Что ты делал под дождем в такое время?- с укором спросила Виктория. И мне показалось, что мы знаем друг друга тысячу лет, никак не меньше. Она строго смотрела мне в глаза.
   - Мне надо было провеяться. Мне надо было подумать.
   Мысленно я записал ей в плюсы то, что она не спросила, о чем я думал. Я просто ненавижу, когда у меня об этом спрашивают. Это просто выводит меня из себя.
   - Вики,- сказал я (не представляю, что заставило меня так назвать ее, но она улыбнулась так, как будто ей это о чем-то напомнило. Не знаю, может быть, так ее называли родители, а, может быть, бабушка, но с тех пор я так часто ее называл).- Расскажи мне о себе. Что с тобой было все это время? Как все произошло?
   - Я приехала с мужем из Германии, где мне сделали операцию, как ты, наверное, уже заметил. Меня вдруг осенило, что он - не то, что мне нужно, вернее, не тот, кто мне нужен. Но я поняла, кто мне нужен. Я поняла, без кого я не могу жить на данном этапе.
   - И кто же это?- наверное, это был самый нелепый вопрос в моей жизни, не считая тех, которые я задавал в детстве.
   - Это ты,- спокойно ответила она и погладила мою руку. Она говорила так, словно я малыш. Мне это не очень нравилось.
   - Я прошу, Вики, не говори со мной так, словно я маленький мальчик, больной какой-то страшной болезнью. Умоляю тебя.
   - Извини,- виноватым голосом сказала она.- Я больше так не буду.
   Больше к этой теме мы не возвращались.
   В тот день мы поговорили о многом, о том, что волновало меня, о том, что волновало ее. Мне было так хорошо и так просто с ней. Виктория сидела рядом со мной, я держал ее руку. И мне показалось, что я - самый счастливый человек на всем белом свете.
   В тот день я понял одну истину - не надо искать счастья. Оно само придет к тебе. Надо просто научиться ждать. Но в этом-то и вся проблема. Человек по своей природе просто не умеет ждать. Он хочет получить все и сразу. А так не бывает. И в этом самая большая проблема человечества. Человек слишком эгоистичен и нетерпелив, чтобы дождаться своего счастья, настоящего счастья, а не мнимого, которое поджидает каждого на каждом шагу. Человек не умеет быть терпеливым. В этом вся проблема. Но некоторым, не смотря ни на что, все же иногда везет, и они находят свое счастье. Но таких не много. Да и заметят ли они свое счастье? Не всегда так бывает. А долгим ли будет это счастье? Сумеют ли те, которые его заметили, сохранить его, преобразовать в нечто большее, нечто более значимое, чем простое людское счастье? В то время я не мог дать на этот вопрос ответ. Да и смогу ли я дать ответ на этот вопрос сейчас? Наверное, нет.
   Наверное, моя самая большая проблема состоит в том, что я задаю слишком много вопросов. А чем больше я задаю вопросов, тем меньше у меня ответов. Я просто иногда мучаю себя этим, сам того не замечая. Наверное, я просто слишком недалекий человек, раз я все так воспринимаю. И от этого мне становиться больно за себя, за свою недалекость, прямоту, за весь мир. Ведь я не один такой. Нас много. Вот если бы собрать нас всех воедино, и запереть где-нибудь вместе, и не выпускать в люди, быть может, тогда у человечества было бы меньше проблем, чем с такими как мы.
   И не всегда нас понимают. Но Виктория понимала меня. Возможно, иногда даже больше, чем это было мне надо...
  
  

***

   Мы сидели с Викторией и разговаривали. Вдруг она сказала:
   - Эндрю, замолчи, пожалуйста, мы слишком много говорим.
   Я подумал о том, что день уже давно перешел в вечер, а вечер перешел в ночь. Я только открыл рот, чтобы скакать что-то, но Виктория наклонилась ко мне, и я увидел ее глаза слишком близко. У меня помутнело в сознании, и закружилась голова. Я не мог долго выносить присутствие этой женщины так близко. Это было мучительно. Вдруг в этот самый момент я понял, что я чувствую к ней. Я понял, что я люблю ее. И тут мне вспомнились слова моей мамы. Мама всегда говорила, что если хочешь что-то сказать человеку, хорошее это или же плохое, то это всегда нужно говорить. Но в первую очередь человеку нужно сказать, что ты его любишь, если это действительно так. Я набрал воздуха в легкие и, открыв рот, услышал, как я говорю эти слова:
   - Я тебя люблю.
   Но вместе со мной говорила и Виктория. Я просто обезумел в тот момент. Мы с удивлением и с чем-то еще большим смотрели друг на друга. Теперь я по-настоящему знал, что она ко мне чувствует. Теперь я больше ни минуты не сомневался в своих чувствах. Теперь я больше не боялся их. Теперь и Виктория не боялась своих чувств. Она обняла меня за шею и прикоснулась своими губами к моим.
   Мною овладело какое-то странное чувство. Я такого никогда не чувствовал. Никогда еще мне не было так странно находиться в одном помещении с женщиной. Теперь я понял, что такое любить женщину, не мать, не сестру, а женщину, которая отвечает тебе взаимностью. И ты точно знаешь, что она не притворяется, а, как и ты делает то, что ей хочется делать в этот момент. Это потрясающее чувство полного физического и морального единения с другим человеком. Я не знал, что такое бывает. Я думал, что это только выдумки глупых людей. Самое интересное, что думала так и Виктория. Так что пришлось нам разочароваться в себе в эту ночь. Но разочарование не было болезненным, оно было совместным и приятным.
   Я никогда еще не был вместе с женщиной, которую я люблю. Я просто не знал, что это такое. Но в ту ночь я понял, что мне следовало страдать все эти годы, чтобы обрести Викторию. Если бы понадобилось, ради нее я был бы готов пострадать еще больше. Ради нее я готов был умереть, лишь бы соединиться с ней.
   Я никогда еще в жизни не чувствовал столько нежности. До этого момента я никогда еще не хотел отдавать свои чувства, свою любовь.
   Мне никогда не нравилось слово любовь, а после всего, что у меня было с Викторией, я понял, что это слово вообще не подходит к настоящему чувству. Это было что-то другое, что-то более светлое, что-то, что нельзя описать словами.
  

***

   Я проснулся оттого, что почувствовал боль в руке. Сначала я не понял, что было причиной этому. Я подумал, что у меня опять начинаются ночные судороги. Но когда я не смог высвободить свою руку, я испугался по-настоящему. Но, к счастью, в этот момент я открыл глаза. На моей руке лежала Виктория и спала. Я никогда еще не видел, как спят женщины. Конечно, видел, но все это было не то. Она положила голову мне на плечо и одной рукой обняла меня. Я чувствовал ее легкое дыхание у меня на коже. Почему-то мои губы расплылись в сентиментальной улыбке. Мне хотелось плакать от счастья. Я попытался высвободить руку из-под ее плеча так, чтобы не разбудить Викторию. Но это у меня не получилось, и она проснулась. Так интересно наблюдать, как просыпается другой человек. Виктория открыла глаза и посмотрела куда-то плохо понимающим взглядом. Потом она пробежалась глазами по всей комнате, и ее взгляд стал более осмысленным. И тут она увидела меня. Она смотрела на меня как на что-то незнакомое, а, может, мне это только показалось. Но вдруг она прижалась ко мне, обняв меня обеими руками. Я тоже обнял ее. Но тут я почувствовал что-то теплое и мокрое на своей груди. Я поднял лицо Виктории и посмотрел ей в глаза. Они были влажными.
   - Что случилось, Вики?- с испугом спросил я. Потому что вид у нее был такой, будто она сейчас умрет.
   - Я сейчас умру,- ответила она, и добавила:- от счастья.
   Я прижал ее к себе. Меньше всего мне сейчас хотелось ее отпускать. Я подумал о том, что рая не может быть на земле, но все же он есть, несмотря ни на что. Я был в раю. Но как же я боялся потерять этот рай. Я боялся потерять только что обретенный покой. Я боялся потерять человека, которого любил. Мне было больно, но в то же время я был самым счастливым человеком на всем белом свете. Я наконец-то смог прикоснуться к огню, излучаемому Викторией, я наконец-то был тем ночным мотыльком, который летит в ночи на свет.
   И я в эту ночь умер.
   Я умер и родился заново. Для новой жизни, которую я не мог видеть без Виктории, которая лежала у меня на плече. Я наклонился и поцеловал ее волосы. Мне захотелось вдруг сжать ее и никогда не отпускать, мне хотелось вот так всю оставшуюся жизнь лежать с этой женщиной в этой постели. Всю жизнь мне хотелось провести в таком положении.
   Виктория чуть приподнялась и вытерла слезы. Потом она посмотрела на меня и улыбнулась. Она улыбнулась так, что я не мог не ответить.
   - Прости, что я расплакалась,- сказала она.- Просто я слишком сильно люблю тебя.
   Я пригнул ее голову себе на грудь и сказал:
   - Вики, слишком сильно любить не возможно.
   Она потянулась ко мне и поцеловала меня.
   - Возможно,- вдруг сказала она.
   - Что возможно?- спросил я, не понимая, о чем это она говорит.
   - Возможно слишком сильно любить, Эндрю, возможно. Вот, например, я. Я тебя так люблю, что или сейчас меня не станет, или же весь мир сейчас в ту же минуту развалиться.
   Я засмеялся. Я никогда не думал, что женщина может думать точно так же, как и мужчина. Раньше я думал, что женщины - это нечто иное, чем мужчины. Сейчас я понял, как я ошибался. Женщина - это то же самое, что и мужчина, только тело у нее другое. Я вдруг подумал, почему я не женщина. Я подумал о том, какие возможности это бы мне предоставило. Я подумал, чем бы я занимался, как бы я думал, что бы говорил. И мне вдруг стало жутко от мысли о том, что я бы делал с таким телом, как у женщин. Я подумал о том, что у них гораздо больше проблем, чем у нас, мужчин. Я подумал о том, что женщины намного нежнее нас по своей природе, но, в то же время, по своей же природе они намного сильнее нас. Вот в чем заключается весь нонсенс.
   В то утро мне впервые хотелось раствориться в ком-то, раствориться без следа, забыть себя и полностью забыться. Мне хотелось только ощущать рядом с собой любимого человека, который был мне ближе, чем я сам. Мне хотелось поделиться своими чувствами со всем миром, но в то же время мне хотелось адресовать их только одному человеку - Викторие.
   Виктория. Как я был безумно благодарен Богу за возможность ощущать это имя своим, ощущать то, что она - это моя часть, часть единого целого, нашего общего целого. С того вечера мы больше не были двумя разными людьми. С того вечера бы были едины. И думаю, что больше ни она, ни я не представляли себе жизни друг без друга.
   Я каждую секунду благодарил судьбу и Бога за ниспосланное мне счастье. Я не знал, за что я его получил, я не знал, на сколько, но я не мог не благодарить проведение хотя бы за пару дней, которые были действительно счастливыми.
   Нет ничего лучше замеченного счастья.
   Мне хотелось продлить это утро до скончания дней. Мне хотелось продлить его в вечность. Мне хотелось слиться с вечностью, но в то же самое время мне безумно хотелось остановить время навсегда.
   Но, к счастью, а, может быть, наоборот, мне этого не удалось сделать.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

16.

"Я любил все, что я видел на этой земле".

   Я не предполагал, что счастье, которое мне предоставили высшие силы, было еще совершенно неполным. Я жил сегодняшним днем и не думал о том, что будет завтра. Поэтому через пару лет нашей совместной жизни с Викторией я получил еще один сюрприз. Произошло, наверное, самое главное событие в моей жизни.
   Был обычный день, все было как обычно. С утра у меня были приемы, а Виктория как обычно занималась своими личными делами. К тому времени мы уже разобрались со всем, что мешало нам вести свою личную жизнь: Виктория развелась со своим первым мужем, и мы узаконили наши отношения. Поженились мы в декабре. И это был один из моих самых счастливых дней в нашей с ней, уже совместной, жизни. Я никогда не видел Викторию такой красивой. Она просто сияла счастьем и красотой.
   Но я не знал, что она уготовила мне еще больший подарок, чем просто свое присутствие в моей жизни. Она пришла домой, когда я уже закончил работу со своим последним на тот день пациентом. Ничего не предвещало ничего нового и неожиданного. Мы сели с ней за ужином, как обычно, и она сказала:
   - Эндрю, мне нужно сказать тебе кое-что важное.
   - Что, Вики?- спросил я, отправляя в рот кусок мяса.
   - Я не знаю, как тебе сказать об этом.
   - Скажи, как есть,- посоветовал я, уже начиная волноваться о том, что же она может мне сказать. Ведь я слишком сильно боялся потерять ее.
   - У нас скоро будет ребенок,- выпалила она.
   - Хорошо,- сказал я, дожевывая, но тут меня как стукнуло по голове.- То есть как?- спросил я.
   - Ну, вот так. Я жду ребенка,- она немного помолчала и добавила:- Нашего ребенка.
   Это было как удар молнии.
   Я не знал, что мне делать, и как себя вести. Я подошел к Виктории и обнял ее.
   - Я так рад,- тихо сказал я.
   - Господи, Эндрю, я так боялась тебе об этом сказать. Я не знала, как ты на это отреагируешь.
   - Вики, что ты! Как еще я могу отреагировать на такое сообщение? Я рад, У меня просто нет слов от счастья.
   Это было правдой. Я не знал, что мне говорить, и что мне делать. Я не знал, как выразить то, что я чувствую. Да и что я мог сделать в такой ситуации? Женщина, которая подарила мне счастье, в один момент удвоила его.
   С того дня все наши заботы направились на ожидание ребенка. Все наши разговоры сводились почти всегда к одному и тому же. Мы думали о том, кто у нас будет: мальчик или девочка, мы думали, как мы назовем ребенка, мы думали о нашей последующей жизни, мы строили планы. Мы были в эйфории, мы просто витали в облаках.
   И вот настал тот день, когда у меня родился ребенок. Это была девочка. Мы заранее решили с Викторией, что если у нас родиться девочка, то мы назовем ее Мелони. Я очень волновался за них обоих: за Вики и за Мелони еще больше. Я не находил себе места, я ходил в больнице из стороны в строну, я просто не мог сидеть, иначе я бы просто не выдержал детский плач, раздающийся со всех сторон, как мне тогда показалось.
   Но вот из палаты, где была Виктория, вышел доктор. Я подался к нему.
   - Доктор, как дела? Скоро?
   - Поздравляю, вы стали отцом. У вас родилась дочь.
   Не буду скрывать, как и любой мужчина, наверное, я хотел больше, чтобы у меня родился сын, но когда я вошел в палату и увидел Викторию, держащую на руках маленькое существо, я понял, что ничего другого мне и не надо.
   Я с первого взгляда влюбился в эту кроху, которая так надрывалась, что хотелось куда-нибудь убежать. Я посмотрел на Викторию, и понял, что она счастлива, счастье просто исходило от нее. Она была измождена, но ее образ приобрел какое-то другое свечение. Я сразу увидел, что такое мать. И тут я подумал о том, что моей мамы больше нет на свете. Виктория с улыбкой протянула мне на руки эту маленькую девочку, и я заглянул ей в лицо, в котором отражалась вся история, моя, моей семьи, семьи Виктории. Я держал на руках эту кроху, и мне хотелось плакать оттого, что нет моих родителей со мной, хотелось плакать от безразмерного счастья, постучавшегося в мою дверь. Я держал Мелони на руках и думал о том, как мои родители впервые увидели меня. Я так боялся уронить ее, так боялся сделать ей больно...
   С тех пор у нас началась новая жизнь. Нашей любви не стало меньше, она просто нашла новое воплощение. Мы часто говорили с Викторией о том, что мы оба видим в Мелони себя, видим в этом ребенке свою любовь.
   Ничего нет лучше, чем желанный ребенок, ребенок, за действиями и развитием которого ты следишь с замиранием сердца, ребенок, который стал результатом твоей любви и твоего счастья.
   Я был готов отдать все за свою новую семью: за Викторию, за Мелони. Каждый день нес нам новые впечатления, каждый день готовил нам новые сюрпризы. Вот Мелони сказала первое слово, вот она сделала первый шаг, вот она впервые сказала длинную осмысленную фразу. Вот она уже пошла в школу. Время текло так быстро, но в то же время так размеренно, что я помню каждый день своего счастья. Я впитывал в себя каждый день, каждую секунду, каждый момент.
   С тех пор я никогда не задумывался о потере моего приобретенного счастья, мне было просто некогда. Оказалось - зря.
  

***

  
  
   Никогда не знаешь, когда счастье придет, а когда оно исчезнет из твоей жизни. Счастье - вещь слишком неуловимая. Больше всего на свете я хотел сохранить свое счастье, но у меня это не получилось.
   День не предвещал ничего нового. Мелони, как всегда, утром ушла в школу, и мы с Викторией остались одни дома. Она встала и собрала посуду, чтобы отнести в мойку. Вдруг она остановилась и что-то пробормотала. Я не понял, что она сказала, и решил переспросить.
   - Вики, что ты там говоришь?
   - Мне...мне,- все, что я услышал от нее, пока она не упала.
   Она упала на пол, и посуда полетела вслед за ней. Разбилось все, что было в ее руках. Я вскочил со стула и подбежал к жене. Я откинул с нее осколки тарелок и заглянул в ее лицо. Виктория была без сознания. Я не знал, что мне делать. Я виню себя в том, что я слишком долго соображал перед тем, как вызвать службу спасения. Я подбежал к телефону и набрал заученный с детства номер. Ответил мне женский голос. Я рассказал все, что случилось, и женщина сказала, что скоро приедет скорая помощь. Я повесил трубку. Время казалось мне вечностью. Минуты тянулись так долго, как сладкая вата. Я не находил себе места. То я был рядом с Викторией, то я выбегал на улицу, чтобы посмотреть, не едет ли машина. И снова возвращался домой. Я умолял Бога, чтобы все закончилось хорошо. И вот я услышал звук сирены. В квартиру вошли врачи и подошли к моей жене. Они что-то сказали друг другу. Все, что я услышал из этого всего, было только:
   - На носилки ее. Ей срочно надо в больницу.
   Викторию положили на носилки и стали спускать вниз. На лицо ей надели кислородную маску. Я спросил, можно ли мне поехать вместе с машиной, и мне разрешили. По дороге Виктория пришла на мгновение в себя. Она открыла глаза, и ее глаза посмотрели на меня. Она чуть кивнула мне головой, и я сжал ее руку в своей, чтобы она чувствовала, что я рядом и не брошу ее. Она снова закрыла глаза. Не знаю, услышала ли она, что я сказал ей:
   - Не волнуйся, дорогая, все обойдется.
   Мне почему-то хочется верить, что она это услышала.
   Нас привезли в больницу, и мне пришлось на время расстаться с Викторией. Ее увезли куда-то на каталке. Врачи мне сказали, что ей нужна срочная операция. Они сказали, что у Виктории кровоизлияние в мозг. От этих слов я чуть не умер. Я спросил, каковы шансы на то, что она выживет. Врач ничего не ответил, а только покачал головой. Я понял, что мое счастье умерло. Я не знал, как мне жить, до последнего момента я надеялся, что все это только страшный сон, что все это пройдет, что сейчас я проснусь, и Виктория снова будет рядом со мной спокойно спать на моем плече. Но моим надеждам не суждено было оправдаться. Часа через два из палаты вышел врач и сказал:
   - Мистер Дарси, ваша жена умирает, сейчас она в сознании, и она хочет поговорить с вами.
   Я прошел в палату. На Виктории не было лица. Это была совершенно другая женщина. Это был изможденный человек. Я присел рядом с ее кроватью и взял ее руку в свою. Вики улыбнулась так тепло и светло, что на моих глазах выступили слезы.
   - Позаботься о Мелони,- сказала она. - Прошу тебя.
   - Вики, ты не умрешь,- сказал я, заливаясь слезами.
   - Нет, дорогой. Я точно знаю, что я умираю. С этим ничего не поделаешь. Видно, счастья много не бывает. Видно так суждено,- она говорила с трудом, иногда сглатывая.- Я прошу тебя, пообещай мне.
   - Обещаю тебе, все что угодно, только, Вики прошу тебя, не умирай.
   - Эндрю, прошу тебя, не наделай глупостей. Помни, что еще когда-нибудь мы встретимся. Это не навсегда. Прошу тебя, дай все, что ты можешь нашей дочери. Прошу тебя, люби ее за нас двоих. И помни, что я тебя всегда любила и буду любить, чтобы не случилось. Я тебя люблю.
   - Я тебя люблю, Вики, слышишь? Я тебя люблю!- почти закричал я, но Виктория уже закрыла глаза. И убийственным стоном запищали приборы. В палату вошли врачи.
   Я обнял мертвое, еще теплое, тело Виктории прижал его к себе. Я что-то говорил, кричал, сейчас я этого уже не помню. Помню только, как быстро я ощутил потерю жены. Горе свалилось на меня, придавив всей своей тяжестью. Почему я тогда не умер? Почему?
   Я винил во всем Бога, я спрашивал его, почему он так со мной поступает, но ответа я так и не дождался. Я долго еще сидел в палате, прижимая к себе тело Вики, я не желал расстаться с ним, ведь это значило, что я расстаюсь с ней навсегда.
   Я никогда не мыслил себе жизни без Виктории. Я не знал, как я приду домой, что я скажу своему ребенку. Ведь я не мог показаться перед ней слабым. Ведь я помнил, как мой отец себя вел. Я помню, что его поведение мне очень помогло. Я решил, что я не должен показывать Мелони свою слабость, ведь она еще более слабая, чем я. Ведь она - всего лишь ребенок, который еще мало знает о жизни и о коварстве самой этой жизни. Я не мог представить, как мы с Мелони теперь будем жить, как мы будем жить без Виктории. Это было так, словно мне ампутировали конечность, а на месте ее еще не поставили протез. Да и не могло быть никакого протеза. Викторию было нечем заменить, да я и не мог. Я и не хотел, после всего того, что было, после всего...
   Мне не нужен был протез. Мне нужна была Виктория, и никто больше.
   Я пришел домой. Был уже вечер. Через некоторое время дверь открылась, и вошла Мелони. Она подошла ко мне и обняла меня. Я не мог ничего ей сказать, но я не мог и молчать.
   - Папа,- сказала Мелони.- Я знаю, что что-то случилось. Что-то случилось с мамой. Ведь так?
   Я не мог понять, откуда она все знает.
   - Откуда ты знаешь?- спросил я.
   - У меня было предчувствие. Пап, что случилось с мамой?- Мелони посмотрела мне в глаза, и от этого мне захотелось покончить жизнь самоубийством. В ее глазах были глаза Виктории. На меня смотрела моя маленькая дочка, а мне казалось, что на меня смотрит Виктория.
   - Мамы больше нет,- сказал я. До сих пор не понимаю, как это у меня получилось сказать.- Мама умерла.
   Мелони еще крепче обняла мою шею. Она заплакала, и я погладил ее по голове. Мне тоже хотелось зарыдать, навзрыд, как в детстве, но я не мог позволить это себе. Я думал о том, как бы вела себя Виктория, и подумал о том, что следует делать так, как этого требует ситуация. Я поднял дочь на руки. Она вытерла слезы и посмотрела на меня:
   - Папа, но ведь мама всегда будет жива? Правда? Она же навсегда останется вот здесь,- она показала на свою грудь.- В том месте, где должно быть сердце? Правда?
   Это намного облегчило ситуацию. Я подумал над тем, что сказала мне дочь, и решил, что она права. Ведь это только временно. Будет время, и все мы снова когда-нибудь встретимся. Виктория навечно будет в наших сердцах.
   - Правда, доченька,- сказал я.
   Я не заметил, как слеза скатилась с моих ресниц, но это заметила Мелони. Она вытерла ее своей ладошкой и сказала:
   - Не плач, папочка, у тебя есть я,- с тех пор я никогда не видел, чтобы Мелони плакала. По крайней мере, при мне.
   Я и не знал до этих пор, вернее я забыл, что дети иногда понимают все намного лучше взрослых, особенно по части чувств. Дети всегда знают правду, только взрослые этого не видят. Они часто забывают, что сами когда-то были детьми.
   Я знал, что эту утрату никогда и ничем будет не заменить, но так же я знал, что мне есть ради кого жить, ради чего. Я знал, что, придя к себе домой, я всегда найду понимание и заботу. Я знал, что Мелони, как и Виктория, всегда примет меня таким, какой я есть. Я потерял одну любовь, но в тот день я обрел новую. Я обрел новый смысл своей жизни. Это была Мелони. Воплощение всего добра и всей нашей с Викторией любви.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

17.

"Настанет день, настанет час,

Придет земле конец.

И нам придется все вернуть,

Что дал нам в долг Творец.

Но если мы, его кляня, подымем шум и вой,

Он только усмехнется, качая головой".

  
   И теперь я решил оглянуться на свою жизнь с высоты времени. Сейчас мне уже больше шестидесяти, и я уже точно знаю, что жить мне осталось не больше месяца. Я очень тяжело болен. Я смотрю на свою жизнь, и говорю Богу спасибо. В ней было все, ради чего человек приходит на землю. Я каждый день говорю спасибо за то, что мне довелось пережить. Если бы мне предложили прожить жизнь заново, и спросили, чтобы я хотел изменить в ней, или что нового я хотел бы пережить, я бы ответил, что хочу оставить все так, как оно было. Я не хотел бы ничего в ней менять. Пусть все останется так, как было. И с каждым годом я все больше и больше в этом убеждался.
   Сейчас, когда мои часы отсчитывают мои последние минуты, я понимаю, что я, наверное, - самый счастливый человек во всем мире. Если что-то и должно было случиться в моей жизни, оно и случилось.
   Моя жизнь не была идеальной, но не была она бесполезной. Я решил написать обо всем этом, чтобы каждый, кто прочитает это, понял, как дорога каждая отдельная человеческая жизнь со всеми ее неудачами, разочарованиями, победами и потерями. Как дорог каждый миг этой жизни, которую мы порой не ценим должным образом, как дорого каждое мгновение счастья, выпавшего на нашу долю, как важно ценить то, что тебе ниспослано судьбой.
   Мне осталось сделать только две вещи. Я должен сходить в церковь. Не потому, что я скоро умру, и я должен отпустить грехи. Нет, за каждый свой грех я готов отвечать перед Богом. Просто для того, чтобы успокоить свою душу, рвущуюся в храм Господень. Для того чтобы пред смертью пообщаться с тем, что мне предстоит. И второе мое дело состоит в том, чтобы сказать Мелони, что я умираю, сказать ей о том, что я ее люблю, сказать ей то, что сказала мне Виктория. Сказать ей, чтобы она передала мой опыт своим детям и внукам, чтобы они, в свою очередь, передали это своим внукам, чтобы она научилась делать то, чему она научила меня в детстве - отпускать жизнь и тех, кого ты любишь, не жалея ни об одном моменте своей жизни, какой бы она не была.
   Я знаю одно, что я не хотел в своей жизни ничего, кроме того, чтобы нести свой крест. Только свой, и больше ничей. Я лишь хотел быть распятым на своей жизни, сходной со всеми жизнями человечества. Это моя жизнь. Это мое откровение.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Шавкерова Надежда. /________________________________/
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   54
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"