Переламываю ружье. В открывшееся отверстие вставляю колпачок пульки. Складываю оружие в исходное положение, а сам - на изготовку. Локти упираются в жесткую столешницу. Все внимание на цель. Вот они, уточки, бегут одна за другой, привязанные к веревочке, только успевай отстреливать.
Стреляю! Мимо! Черт, в который уже раз. Проще палить в неподвижные мишени. Проще, но за попадание в утку приз - средняя игрушка, а за мельницу - всего лишь дутый шарик. Я хочу большого розового слона. Хочу, потому что Насте нравятся большие розовые слоны. А что вы думаете, стал бы я просто так в пневматике упражняться? Хотя, не скрою, затягивает.
Хлопок, и следующий выстрел в "молоко". Ну сколько можно! Прицел у них сбит, не иначе.
- Не везет, - с ехидцей комментирует приземистый старичок в кепке.
- Не везет, папаша, - печально отвечаю я и лезу в карман. - Дай мне еще на трешку.
Кто-то стреляет, а кто-то зарабатывает на этом. Старичок, довольный, словно сытый кот, вываливает на столик горку пулек. Выбираю одну, присматриваюсь.
- Что ты на нее как на бабу пялишься. Вставляй в ружье и пали. Или боишься?
- Чего мне бояться? - отвечаю, но все-таки заряжаю и целюсь.
- Знамо чего, - лыбится дед, переводя взгляд с меня на мишени, - промазать.
- Это я вначале, отец, побаивался, а сейчас... Пулек-то вон сколько.
Выстрел. Попал! Или нет? Утка, та самая утка, в которую с характерным стуком угодила пуля, продолжает свой неторопливый бег по нарисованному пруду.
- Мимо! - кричит дед, и тут шарахает так, что лампочки мигают и гаснут, а с потолка сыпется уже не штукатурка, а куски бетона.
В темноте слышатся женские крики, плач детей. Дед недовольно ворчит что-то матерное и шуршит под стойкой. Вскоре чиркает спичка, и масляная лампа, набирая силу, освещает переполошенный подвал.
Убежище организовано в парке, точнее, под ним. Всюду вдоль стен видны ажурные скамейки, еще совсем недавно украшавшие своим изяществом тенистые аллеи, литые урны, в которых предприимчивый народ уже принялся коптить костерки, тир вот и даже прислоненные к холодной кирпичной кладке афиши с приглашениями на летний концерт. Лето кончилось, равно как и мирная жизнь. Обитатели подвала уже начали кутаться в теплые одежды, сменившие непосредственные светлые тона на суровые военные. То тут, то там загораются тусклые свечи.
- Ты прав, отец, на этот раз точно мимо.
Я снова берусь за ружье. Дед недоволен, смотрит с укоризной.
- А ты что же, солдат, в подвале с бабами да стариками отсиживаешься? - спрашивает, - Али не бьют наши немца?
- Бьют, отец, еще как бьют, - стреляю, но снова промахиваюсь. - Но пока что без толку.
Казалось бы, пора прекратить бесполезное занятие. Но вот он, розовый слон, и так, знаете ли, охота пристреляться. Неужто меня старик своим сбитым прицелом проведет?
Слышатся голоса у входа. Серьезные голоса, деловые. Что-то щелкает, и в подвале вновь вспыхивает свет. На секунду зажмуриваюсь и замечаю, что никто не радуется. Ну, да не мое это дело. Продолжаю стрельбу.
Снова бухает. На этот раз вдалеке, однако, пол ощутимо вздрагивает, а женщины охают.
- Когда же это закончится? - не выдерживает дед. - В Мировую бомбили, сейчас бомбят. Пожить спокойно не дают. Вот я тебя спрашиваю: когда придет этому конец?
Я не отвечаю. Целюсь. Мушку чуть правее, попробую так. Нет, все равно не попасть! В сердцах переламываю ружье об колено и недовольно заявляю:
- Никогда, папаша! Никогда это не закончится! Будут стрелять, пока есть чем за пульки платить и пока твой розовый слон на меня пялится!
- А ты чего это разорался? - в свою очередь вскипает дед. - Ишь ты, защитник отечества! Шел бы уже немца стрелять! В уток попасть он не может! Злится.
Внутри все клокочет, но я сдерживаюсь. Не гоже на мертвых злиться.
Дед со мной больше не общается. Сел на табурет в углу и сложил руки на груди. Дуется. Да и ну его, одно беспокоит - времени у меня осталось немного, да и Насти все нет.
На столике осталось штук десять пулек, не больше. На моем счету пять шариков, а слон по-прежнему за барьером. Тут слышу, как отпирается входная дверь. В подвал врывается шум боя: стрельба, взрывы гранат, крики, - заставляет присутствующих замереть. Где-то в глубине начинает рыдать ребенок. Стук сапог по деревянным ступеням, удивительно легкий и бодрый. Для остальных удивительный, не для меня.
- Сашка! - Настя подбегает ко мне, обнимает. - Я думала, не доберешься.
- Я уже с час тут торчу. Ты где была?
На ней грязная гимнастерка, из-под заломленной на бок пилотки выбиваются растрепанные русые волосы (от дорогой укладки не осталось и следа), чулки на коленях разодраны.
- Ну, а ты чем занят? - присматривается, - Классный слон.
- Не могу попасть, - косо смотрю на хмурого деда. - Прицел сбит.
Настя смотрит на наручные часы, вызывая немое удивление окружающих, после чего неожиданно ловко перемахивает через стойку, подходит к полке с призами, хватает слона.
- Эй! - ошарашенный дед поднимается.
Никакой реакции. Настя, прижимая к себе приз, возвращается обратно, берет меня за руку и тянет к выходу. Я не сопротивляюсь, время и вправду поджимает.
- Я чего задержалась, - начинает Настя, не обращая внимания на окружающих. - Подхожу, хранилище разворочено, сейфы беспорядочной кучей под обломками валяются - бери, не хочу. Я уже обрадовалась, а тут энкэвэдэшники набежали и ну орать. А как кричать перестали, стрельбу открыли. Еле справилась... Саш? Ты чего?
Я и в самом деле замираю в двух шагах у выхода, гляжу на несчастную толпу русских людей, загнанных страшной войной под землю. Они бросили все там, наверху, забрали с собой только жизни, но и этого последнего их вот-вот лишат. Мы "погибнем" вместе с ними, безымянные мародеры и дезертиры. Очень удобно и... совестно.
Снаружи едва слышен нарастающий гул самолетов. Это - стая "Хейнкелей" летит, чтобы разрушить ненавистный город. Земля подрагивает под первыми разрывами. Женщины прижимают детей к груди, зажмуриваются.
А в дверном проеме за спиной загорается голубой огонек, разрастается, превращается в сверкающий водоворот. Временная петля.
- Идем же, Сашка! Ну, скорей!
Делаю шаг. Ловлю на себе взгляд деда. Тот не выглядит удивленным, стягивает с лысой макушки кепку и смотрит с сожалением, будто бы все понимает. Да и правильно, что же тут непонятного. Пожимаю плечами и одними губами говорю: "Никогда это не кончится, отец. Никогда". И шагаю в будущее.