Шепелёв Алексей : другие произведения.

2. Заглянуть в бездну. Роман. Часть первая. Возмездие

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 7.44*4  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    О том, как локальный конфликт на глазах превращается в мировую войну. Перевод на украинский в тексте романа А.Кислицы.

Гданьский залив. Балтийское море.

Борт флагманского эсминца "Леберехт Маасс"

  
   Над зябкой осенней Балтикой медленно вступал в свои права тусклый сентябрьский рассвет. Вдоль Хельской косы тянулась непроницаемая взгляду полоса плотного густого тумана.
   Контр-адмирал Гюнтер Льютьенс недовольно хмурился и нервно покусывал губы. Время уходило попусту, а счёт шел на минуты, если не на секунды.
  
   Накануне вечером в Пиллау, где базировались эсминцы, из Кенигсберга прибыл сам командующий оперативной группой "Восток" генерал-адмирал Конрад Альбрехт. Естественно, прибыл не просто так, а с планом операции, который вызвал у начальника миноносцев бурю протеста.
   - Эсминцы - не линкоры! Они не предназначены для артиллерийских дуэлей. Это просто безумие! - кипятился Льютьенс.
   - Неужели вы думаете, Гюнтер, что мне это неизвестно? - сдержано поинтересовался генерал-адмирал. - Или, может, вы полагаете, что это неизвестно главнокомандующему?
   - Если возникают такие планы, - неопределённо провёл в воздухе рукой контр-адмирал.
   - Не от хорошей жизни, - вздохнул Альбрехт. - На гросс-адмирала давит Берлин. Когда фюрер спрашивает о причинах не слишком удачного положения дел на севере, фон Бок тут же начинает жаловаться на то, что армия фон Кюхлера отрезана от основной территории Рейха и он не может обеспечить ей нормальное снабжение. А Кейтель и Гальдер ему охотно подпевают.
   Льютьенс нервно дёрнул шеей, сдерживая резкие слова в адрес сухопутных шептунов. Главнокомандующий не учит их, как воевать на суше, так какого же чёрта они лезут в войну на море?
   - Гальдер произвёл расчеты, - продолжал генерал-адмирал. - Для переброски одной дивизии в Восточную Пруссию по морю необходимо двадцать четыре транспортных судна. Одновременно загружаться могут только шест кораблей, поэтому переброска превращается в четыре конвоя по шесть транспортов. Он сомневается, что Кригсмарине сможет обеспечить надлежащую охрану от польских подводных лодок.
   - А главнокомандующий? - в упор спросил Льютьенс.
   - Главнокомандующий в нас верит, но от случайностей не застрахован никто. Польша начала эту войну, имея в своём распоряжении восемь подводных лодок... Восемь!
   Поправлять командира контр-адмирал не стал, хотя отлично помнил, что оценка абвера была отнюдь не столь категорична. Сила польского подводного флота оценивалась в пять-восемь боевых единиц. В конце двадцатых годов поляки приобрели у Франции три многоцелевых лодки, а в тридцать шестом заказали несколько штук в Нидерландах. Сколько именно получили оттуда - достоверно выяснить до сих пор так и не удалось.
   Но в военное время всегда правильнее закладываться на самый худший вариант. Восемь - так восемь.
   - Две лодки потоплены за два дня. Это просто отличный результат, и мы оба это понимаем. Но! - командующий оперативной группы грозно направил в потолок указательный палец. - Остались ещё шесть. И до тех пор, пока не будет уничтожена последняя из них, мы не можем себе позволить ни малейшей расслабленности.
   - Речь идёт не о расслабленности, - возразил Льютьенс, возвращаясь к столу и опускаясь в кресло.
   - Речь идёт о необходимости как можно быстрее покончить с польскими подлодками. А для этого необходимо лишить их баз. Гоняться за ними по всей Балтике - дело абсолютно бесперспективное. Наши усилия нужно сосредоточить на целях, которые никуда не убегут. Гдинген, Оксивский остров, но прежде всего - Хела. Это основная база польского флота и с её падением враг окажется в безнадёжной ситуации. Понятно, что брать её необходимо с суши. Но атака с моря и уничтожение укрывшихся там кораблей противника, или хотя бы их части, произведёт в Берлине надлежащий эффект.
   - Я полностью с вами согласен, герр генерал-адмирал. Нанести удар по Хеле, безусловно, следует. Но почему для атаки на базу, прикрытую батареей 152-миллиметровых орудий береговой обороны, нужно использовать эсминцы?
   - Потому что это единственное, что мы можем использовать, - печально констатировал Альбрехт. - Сегодня днем я получил приказ главнокомандующего - направить крейсера в Северное море. Большие корабли необходимы нам в Гельголанде. Если Великобритания и Франция всё-таки решатся начать войну, то первый удар, вне всяких сомнений придётся отражать именно Кригсмарине. В моём распоряжении остался только "Шлезвиг-Гольдштейн", но я не могу вывести его из Данцига, пока не падёт Вестерплатте. А когда падёт Вестерплатте, известно одному только Всевышнему. Во всяком случае, Эбергард способен возиться с ним и неделю, и ещё больше. Так что, Гюнтер, послать против Хелы кроме ваших эсминцев мне действительно некого. Риск, конечно, большой, но есть и реальные шансы удачно провести операцию.
   Льютьенс сгреб со стола фотографии польской базы, сделанные днём с борта разведывательного самолёта, и начал медленно просматривать их одну за другой. Альбрехт молчал, не желая вмешиваться в размышления начальника миноносцев.
   - Риск очень велик, - произнёс, наконец, контр-адмирал. - Но, если это желание фюрера и решение главнокомандующего, то я готов провести операцию. Когда?
   - Завтра, - лаконично ответил Альбрехт. - Разумеется, если найдутся убедительные причины, то рейд можно отложить на сутки, но гросс-адмирал рассчитывает, что Хела будет атакована завтра на рассвете.
   - Значит, атакуем завтра на рассвете, - подвёл итог Льютьенс. - За сутки ни поляков орудия не сломаются, ни у моих эсминцев броня не нарастёт.
  
   Опытный военный моряк, воевавший на миноносцах в Великую войну, контр-адмирал спланировал атаку за пару часов. Для выполнения операции он привлёк два корабля - свой флагман "Леберехт Маасс", названный в честь командира 2-й разведывательной группы Флота открытого моря погибшего 28 августа 1914 года в бою у Гельголанда, и "Вольфганг Ценкер", получивший своё имя в память убитого в 1918 году взбунтовавшейся матроснёй лейтенанта линкора "Кёнинг" ( с ним Льютьенс когда-то даже был немного знаком ). Увеличивать количество боевых единиц контр-адмирал не видел никакого смысла: всё равно против береговой батареи корабельные орудия будут слишком слабы, а неизбежная неразбериха может помешать маневрированию и, как следствие, стать причиной совершенно необязательных потерь. Будь бы в его распоряжении новые эсминцы 36-го проекта, он бы без колебания заменил "Ценкера" одним из них, но все они остались на западе по тем же самым причинам, что и формально ещё вроде входящие в группу "Ост" ( или - уже нет) лёгкие крейсера "Кёльн", "Лейпциг" и "Нюрнберг".
   Что же касается флагмана, то его участие в операции для Льютьенса подразумевалось само собой. Конечно, Fuhrer der Torpedoboote имел полное право поручить командование нападением на Хелу кому-то из подчинённых, но такую возможность он даже не рассматривал. Какой авторитет в глазах подчинённых может иметь командир, посылающий их на крайне рискованное предприятие, а сам при этом остающийся в полной безопасности.
  
   - Цель справа по борту, - донеслось из переговорного устройства. - Двадцать два градуса.
   - Приготовиться к бою! - командир корабля, корветтен-капитан Фриц Бассенге, развернулся к Льютьенсу, ожидая приказа.
   - Атакуем по плану. - Передать целеуказание на "Вольфганг Ценкер"! Действуйте! - скомандовал контр-адмирал. Бросил короткий взгляд на хронометр. 6.41.
   - Есть! Радисту - передать данные о цели на сорок первый!
   - Есть передать на сорок первый!
   Обозначить корабль можно было многими способами. По названию: "Вольфганг Ценкер" по тактическому номеру - сорок один, а то и по позывным для радиосвязи: WZ.
   - Боевая тревога!
   - Есть боевая тревога!
   По ушам ударил сигнал ревуна. Льютьенс, привычно не обращая внимания на разом поднявшуюся вокруг суету, наблюдал в бинокль за побережьем, где из стремительно редеющего тумана показалась верхушка маяка и начали проступать силуэты польских кораблей.
   - Дистанция семьдесят кабельтовых!
   - Огонь!
   Пять 127-миллиметровых орудий "Леберехт Маасса" разом выпустили смертоносный залп в сторону польской гавани. Фонтаны воды взметнулись возле наиболее уязвимой цели - поставленного в плавучий док минного заградителя. В окулярах бинокля было видно, как суетливо сновали его по палубе маленькие фигурки взметённой тревогой команды.
   Расчёт Редера и Альберехта строился на внезапности нападения. Эсминцы должны были уничтожить польские корабли раньше, чем они и береговая батарея успеют открыть ответный огонь. В их распоряжении были считанные минуты, если не секунды. Первым залпом накрыть цель не удалось. Вторым...
   Вторым - получилось. Контр-адмирал увидел, как на палубе минзага расцвёл огромный огненный шар. Двоих моряков взрывной волной швырнуло с палубы в воду, которая теперь буквально кипела вокруг корабля: открыл огонь и второй принимающий в операции эсминец - "Вольфганг Ценкер".
   Мелкие польские судёнышки опасливо жались по краям Хельской бухты. Эсминец, наоборот, набирая ход, устремился к выходу в море, чтобы вступить в артиллерийскую дуэль, имея возможность для манёвра. Его 13-и сантиметровые орудия были потенциально более опасными для немецких кораблей чем пушки минзага, которые, насколько мог судить Льютьенс, были меньшего калибра, контр-адмирал не приказал перенести огонь на новую цель. Сначала следовало добить первого врага, а потом уже, если останется время, приниматься за второго.
   А время стремительно уходило. Прейдя в себя от неожиданности, польские моряки открыли ответный огонь. Первыми заговорили пушки минного заградителя: три орудия из двух носовых "башен", точнее - полуоткрытых сварных коробок из тонких броневых листов. Льютьенсу вспомнилась история этого минного заградителя, в своё время послужившая поводом для множества острот: по совместительству он должен был выполнять функции президентской яхты. Зачем старенькому польскому Президенту яхта о шести 12-сантиметровых орудий, не считая зенитных установок - понять не мог никто, но версии выдвигались самые смелые.
   Польские снаряды легли с большим недолётом, но лицо контр-адмирала исказила недовольная гримаса. С каждой секундой шансы на решительную победу таяли, как глыба льда под мощной струёй крутого кипятка.
   Словно кто-то наверху услышал мысли командующего. Следующий залп "Мааса" оказался очень удачным. Сразу два снаряда угодили в кормовые надстройки минзага, снеся с левого борта пару автоматических зенитных орудий.
   - Передать на "Ценкер" - перенести огонь на польский эсминец! - скомандовал Льютьенс. - "Маасу" продолжать обстрел цели.
   Чутьё не подвело контр-адмирала: снаряды с минного заградителя по-прежнему не долетали до немецких эсминцев, но польский эсминец был уже готов вступить в бой. Льютьенс видел однотипный корабль совсем недавно: тридцатого августа, во время перехода эскадры в Пиллау они встретили три идущих к Скагерраку польских эсминца. Один из них был явно однотипным к тому, что сейчас собирался вступить в бой. Контр-адмирал знал противника по разведывательным данным, но так близко видел польские боевые корабли впервые в жизни.
   На самом деле польским был у них только флаг на матче. Прототипами старых "Вихря" и "Бури", с одним из которых сейчас предстояло сразиться ( точнее - именно с "Вихрем", поскольку тридцатого в море была "Буря" ), были французские эсминцы "Bourrasque", строились корабли во Франции, на верфи "Шантье Наваль Франсез" в Бланвилле. Только зенитные орудия на них установили английские четырёхсантиметровки, вместо французских калибром три и семь сантиметра.
   Два других, более новых, эсминца поляки заказали в тридцать пятом году уже в Англии. Свои боевые корабли в Польше строить не умели, хотя и располагали очень недурными верфями в Данциге и Гдингене.
   Все эти размышления заняли у Льютенса не больше минуты. И завершились именно в тот момент, когда "Вихрь" открыл огонь. Ситуация сразу обострилась до предела.
   - Средний вперёд! Приготовиться к постановке дымовой завесы! - отдал приказ контр-адмирал.
   - Есть средний вперёд, подготовиться к постановке дымовой завесы, - эхом откликнулся Бассенге.
   Снаряды с польского эсминца ложились в опасной близости от немецких кораблей которые начали маневрировать, осложняя врагу прицеливание. Но теперь стало сложнее целиться и немецким артиллеристам. В итоге, попасть по цели никак не могли и ни те и ни другие.
   Льютьенс наблюдал за происходящим с нескрываемой досадой. Затеянное Альбрехтом действо превратилось в откровенное издевательство над морским боем, а его, начальника миноносцев Кригсмарине, выставили клоуном. Артиллерийская дуэль - дело тяжелых кораблей, а не юрких эсминцев. Но и идти в торпедную атаку на "Вихрь" было смертельно опасно: вот-вот должны были открыть огонь орудия береговой батареи, и тогда бою конец. Нужно срочно отходить из пределов их досягаемости, а если слишком близко подобраться к базе - то можно и не успеть. Потому эсминцы и веди огонь почти с предельной дистанции для своих пушек. Потому и стреляли так неточно.
   И вот батарея заговорила. Впереди по курсу взметнулись высокие водяные фонтаны. Бассенге тут же отдал команду, "Леберехт Маасс" начал очередной манёвр, но то ли артиллеристы у поляков были очень опытные, то ли им просто повезло, но буквально на третьем залпе снаряд угодил в орудийную установку на носовой настройке. Ни один мускул не дрогнул на лице Льютьенса при виде того, как отлетают в сторону тела артиллеристов. Отлетают - и неподвижно лежат в изломанных позах, только расплываются на тёмно-синей форме ещё более тёмные, почти что чёрные пятна...
   - Отступаем! - резко бросил контр-адмирал. - Передать на "Ценкер".
   - Есть! Поставить дымовую завесу! Передать на сорок первый сигнал к отступлению!
   Не прошло и минуты, как эсминец окутали плотные клубы серого дыма. Резко изменив курс, корабль уходил прочь от польского берега. А возле носовой орудийной установки трудилась аварийная команда. Убитых и раненых уже успели оттащить в корабельный лазарет.
   - Курс на Пиллау. Через десять минут жду вас с рапортом о потерях и повреждениях.
   Отдав последние распоряжения Бассенге, Льютьенс покинул мостик и направился в адмиральскую каюту. Авантюра закончилась так, как она и должна была закончится: оглушительным провалом. Почти фатальная неизбежность такого исхода была заранее ясна почти всем, но он согласился на роль крайнего и теперь обязан был написать рапорт генерал-адмиралу Альбрехту о бесславном поражении и его причинах.

Париж.

   С Поттером Этьен встретился рано утром снова в том же кафе мсье Ювера. Как и в прошлый раз Гарри был такой же растрёпаный и угловатый. Стол перед ним, несмотря на неподходящее время, был весь заставлен едой: тарелка с бутербродами с ветчиной и сыром, куриное яйцо в металлической подставке на высокой ножке, широкий приземистый стакан со сметаной, высокий тонкий бокал, наполненный, судя по цвету, апельсиновым соком и чашка дымящегося кофе. А немного сбоку лежала толстая пачка газет, страницы которых пестрели заметными издали пометками, выполненными красным карандашом.
   - Привет, - произнёс Дюпон, присаживаясь напротив. Кивнул на яства и с лёгкой ехидцей прокомментировал: - Сразу видно англичанина.
   После этого он поднял руку вверх, прищёлкнул пальцами и громко заказал:
   - Гарсон, кофе и круасан.
   Официант кивнул, давая понять, что заказ принят, и Этьен смог перенести внимание на Гарри. Тот совершенно спокойно кивнул.
   - Да, англичанин. И абсолютно уверен, что у вас на континенте совершенно не имеют понятия о правильном питании. Вот когда я разбогатею и Его Величество возведёт меня в рыцарское достоинство, то непременно куплю себе замок где-нибудь в провинции. Настоящий такой замок, древний. Чтобы всё как положено: замшелые стены, сторожевые башни, донжон... И дворецкий у меня тоже будет настоящий, с родословной. Чтобы сотни лет его семья хозяевам замка служила...
   Поттер сладко зажмурился, смакуя возникшую в воображении картину. Потом продолжил:
   - И вот представь себе: ранее утром. Я сижу в гостиной, за дубовым столом семнадцатого века... или даже шестнадцатого. Входит мой дворецкий, а на подносе у него...
   - Кошка, - ехидно предположил француз. А Поттер, размякший от мечтаний, даже не обиделся, а только добродушно отмахнулся.
   - На подносе у него супница, накрытая высокой металлической крышкой. Вот он её открывает... и аромат...
   Гарри демонстративно потянул носом.
   - И вот он так с достоинством, благородно сообщает: "Овсянка, сэр!"
   - Ага... Замок будет находится в Девоншире, а дворецкий, разумеется, окажется из рода Бэриморов, - предложил Этьен.
   - Нет уж, - снова отмахнулся Поттер. - Рассудок и жизнь мне ещё дороги, и поэтому я стараюсь держаться подальше от торфяных болот.
   - Это точно, - согласился Дюпон. - Торфяных болот вокруг Парижа не наблюдается. А что касается дворецких. Рассказать анекдот?
   - Давай, - охотно согласился англичанин.
   - Сидит, значит, английский лорд в своём лондонском особняке. А тут - наводнение. Вбегает дворецкий, кричит в панике: "Сэр, спасайтесь, река вышла из берегов!" А лорд ему: "Джон, как ты себя ведёшь? Выйди, а потом войди и доложи, как подобает английскому дворецкому". Джон выходит, но через минуту настежь распахивает двери гостиной со словами: "Темза, сэр!"
   Занявшийся, было, бутербродом, Поттер согнулся от смеха и чуть не подавился. Подошедший с заказом Этьена пожилой официант неодобрительно взглянул на Гарри, но, разумеется, промолчал.
   Просмеявшись, Гарри запил бутерброд соком и сдавленным голосом произнёс:
   - Предупреждать же надо...
   - Так я же предупредил, - простодушно ответил Этьен.
   - Ладно... Хороший анекдот, хотя сразу видно, что иностранный.
   - Почему?
   - Слишком уж сложно, витиевато. Наши проще. Хочешь пример?
   - Рассказывай.
   - На набережной двое мужчин ловят рыбу. Вдруг один вытаскивает из воды морскую деву. Посмотрел на неё грустно, снял с крючка и выпустил обратно. Другой спрашивает: "But why, sir?" А первый ему встречный вопрос: "But how, sir?".
   Тут уже пришла очередь Этьена согнуться от смеха. Короткий незатейливый анекдот оказался не менее смешным, чем его предшественник.
   Поттер между тем расправился с последним бутербродом и принялся за яйцо. С невинным выражением лица он поинтересовался:
   - Кстати, ты предложил встретиться только для того, чтобы мы обменялись анекдотами, или есть ещё какая-то цель?
   - Есть ещё многое. Во-первых, хочу тебя поблагодарить за данные к статье о зенитной пушке.
   - Статья получилась, прочёл с удовольствием. Так что будем считать, что здесь мы в расчёте. Если есть желание написать о чём-нибудь ещё, например - о самолётах, то всегда готов помочь.
   - Желание есть, но сейчас некогда. Гарри, я хотел попросить тебя о помощи.
   - Немного денег ссудить могу, но имей ввиду - я не родственник Рокфеллера.
   Этьен натянуто улыбнулся.
   - Да нет, дело совсем не в деньгах. Старик подал заявку на аккредитацию меня военным корреспондентом в Варшаву, но за вчерашний день дело не сдвинулось с мёртвой точки.
   - Суббота...
   - Наци на это наплевать. Поляков они бомбят каждый день.
   - Что ты хочешь? Официально Франция ещё не вступила в войну. До истечения срока ультиматума ещё остаётся...
   Поттер бросил короткий взгляд на наручные часы.
   - ...почти три четвери часа.
   - И после этого наша бюрократия, конечно, начнёт демонстрировать чудеса оперативности?
   - Не думаю.
   - Вот и я не думаю, - вздохнул француз. - Послушай, Анри говорил мне, что у тебя есть связи. Может, ты мог бы подтолкнуть это дело?
   - Анри, как всегда, преувеличивает, - произнёс Поттер, отодвигая пустой стакан. - Он совершенно не умеет общаться с официальными структурами. А я всего лишь пытаюсь быть к ним дружелюбным, поэтому мне часто идут навстречу там, где ему ничего не удаётся добиться. Отсюда и его мнение, что я чуть ли ногой открываю дверь в кабинет Чемберлена.
   - Хорошо хоть, что не ворота Букингемского дворца.
   - Да уж... Тогда придётся кончать жизнь самоубийством: как подданный Его Величества я не могу себе позволить столь цинично подрывать его репутацию.
   - Не поможет, - притворно вздохнул француз. - Если желтая пресса на тебя насядет, то самоубийство её не остановит. Наоборот, только подхлестнёт.
   - Увы, ты прав, - согласился Гарри.
   - Значит, ничем помочь не можешь?
   - Практически ничем. А если бы мог, то начал бы с того попытался тебя отговорить.
   - Почему?
   - Нечего там делать в этой Польше. Там уже столько репортёров сидит, что страшно... И пишут такую чушь, которая ещё страшней.
   Англичанин кивнул на газетную стопку.
   - И что там такого страшного?
   - Почитай. А я как раз закончу завтрак.
   - Ну, что же...
   Этьен взял верхнюю газету и, между делом потягивая кофе, погрузился в чтение. Корреспондент "Санди Экспресс" описывал собственные впечатления от налётов немецких бомбардировщиков на Варшаву.
   - Не знаю, зачем ты тут всё исчеркал. Конечно, стреляющие с моста истребители - это явная ошибка, но тут, видимо, вина редактора или типографии. А всё остальное...
   - А всё остальное совершенно нелогично. Ну, не ведут так себя люди. Не кидаются к журналисту с просьбой увезти их из места, где спокойно ходят трамваи. И не демонстрируют кусочки бомбы тем, у кого эти бомбы только что спалили дом.
   - Ну... - неопределенно провёл по воздуху рукой с зажатым в ней круасаном Дюпон. - Тебе, конечно, виднее, но я слышал, что на войне люди часто ведут себя... не совсем адекватно.
   - Да, такое бывает и довольно часто. В Испании я не раз видел куда более нелогичные поступки. Вот только если об этом пишет журналист, то он должен отдавать себе отчёт, что эту нелогичность надо объяснять. А мистер Делмер пишет так, что создаётся полное впечатления, что все, включая и автора, находятся в одном большом сумасшедшем доме... под открытым небом...
   Этьен хмыкнул и взял следующую газету. С круасаном, кофе и статьёй про польскую войну было покончено одновременно.
   - Тебе кажется неправдоподобным, что тела убитых солдат вынесло взрывной волной на крышу вагона?
   - Понимаешь в чём дело: Кутно - это крупный польский город, расположенный к востоку от Варшавы. К востоку, а не к западу. Скажи мне, ты поверишь французу, который по ходу своего рассказа упомянёт порт Марсель к северу от Парижа?
   - Ни единому слову, - честно признался Дюпон. - Но про Кутно написано в редакционной врезке, которую, наверное, написали уже в Великобритании.
   - Знаешь, когда я вижу, что в газете явно не понимают, о чём пишут, я не могу ей доверять. Кто поручится, что слова очевидца не изменены так, как это нужно газетчикам? Кто поручится, что этот очевидец вообще существовал? Маленькая ложь рождает большое недоверие.
   - Ох у тебя и запросы... - проворчал француз, принимаясь за третью газету: Поттер всё ещё не докончил завтрак. На сей раз ему досталась "Таймс", с которой сотрудничал Гарри. Правда, его статьи в этом номере не оказалось. Зато красный карандаш оставил жирный овал вокруг большой заметки о достоинствах польской кавалерии. На взгляд Этьена ничего подозрительного, кроме малообоснованного оптимизма, она не содержала.
   - А, добрался до нашего "Ежедневного Пророка", - усмехнулся наконец-то расправившиеся с кофе Гарри. - Да уж, прокололись по крупному.
   - На чём?
   - На двух с половиной тысячах польских самолётов. Их нет и быть не может.
   - Почему ты так уверен?
   - Потому что варюсь в этой кухне уже несколько лет. Я тебе больше скажу, Этьен. Двух с половиной тысяч боевых самолётов нет не только у Польши. Их нет у Рейха. Их нет у Франции. Их нет у Великобритании. И даже, подозреваю, у Франции и Великобритании вместе взятых.
   - А у кого же они есть? - машинально поинтересовался Дюпон.
   - Возможно, у Советской России. Но чтобы знать это наверняка нужно либо быть супершпионом, либо открывать ногой дверь в кабинет даже Чемберлена, а Сталина. Советские - жутко подозрительные люди. Ни с кем мне не было так трудно в Мадриде, как с их командирами.
   - Чёрт с ними, с советскими. В этой войне они не участвуют.
   Поттер явственно хмыкнул, но Этьен предпочёл не заметить его сарказм.
   - Я другого не пойму: если всё действительно так плохо, то тем более нужно ехать в Польшу и писать правду про эту войну. Люди имеют право знать правду. Я уверен, что Планше опубликует то, что я напишу, без всяких купюр, а писать я собираюсь одну только правду.
   - В этом я не сомневаюсь, - быстро ответил Поттер. Хладнокровный и внимательный сторонний наблюдатель мог бы подметить, что ответ был излишне быстр, но француз ничего подозрительного не заметил. - Вопрос в другом. Если ты не оказался в Польше перед началом боевых действий, стоит ли рваться туда сейчас. Ты сомневаешься в том, что наши страны выполнят свои обязательства перед ней?
   - Нисколько. Это бы полной потерей лица.
   - Вот и я не сомневаюсь. Теперь смотри: немцы бьют поляков по всему фронту, причём бьют сильно. В одиночку Польше долго не выстоять. Так что, судьба войны решится не там, а здесь, когда союзники начнут наступление на Западе.
   - Вообще-то, старик подал заявку на аккредитацию при действующей армии, - задумчиво произнёс Этьен, на которого логика англичанина произвела сильное впечатление. - Там, правда, тоже пока нет никакого ответа. Но, пожалуй, ты прав, действительно западный фронт важнее, а значит - и интереснее восточного.
   - Вот видишь. Во всяком случае, я отправляюсь именно на него.
   - А куда именно? В Лилль?
   - Почему сразу - в Лилль?
   Дюпон недовольно скривился.
   - Гарри, вот только не считай меня совсем глупым. Я не военный специалист, но прекрасно помню, что в прошлую войну боши наступали через Бельгию. Теперь наша очередь. Не ломиться же через их "Линию Зигфрида". Бельгия пропустит наши войска и...
   - Не злись. Я не строю из себя умника, но абсолютно уверен, что ты очень сильно ошибаешься.
   - Да? И почему же ты так абсолютно в этом уверен?
   - Иногда и на пятой полосе можно встретить важные новости. Двадцать восьмого августа Чемберлен от имени Правительства Великобритании подтвердил обязательства Соединённого Королевства уважать нейтралитет Бельгии в случае начала войны. Кстати, точно такие же обязательства есть и у Франции. А Бельгия сегодня, как ты знаешь, совсем не та, что в четырнадцатом и тем более - в восемнадцатом. Там подзабыли про то, как оккупанты обращались с местными жителями в Великую войну. Всё больше политиков посматривают в сторону Берлина, и Леопольд вынужден с ними считаться. Он не рискнёт пропустить войска союзников на территорию страны. Во всяком случае, я в этом уверен. И поэтому отправляюсь не в Лиль, а в Страсбур. Если хочешь присоединиться - буду рад.
   - С большим удовольствием, - без колебаний ответил Этьен. Уверенная речь Поттера его полностью убедила.

Лондон. Форин-офис.

   Несколько минут, проведённых в приёмной министра иностранных дел Великобритании показались Карелу длиной в целый год, а мягкое кресло, в котором он ожидал приёма - раскалённой сковородкой. Посол Республики Чехословакия в Соединённом Королевстве Великобритании и Ирландии доктор права и бывший профессор Пражского Университета Карел Буравчик волновался, как, наверное, никогда в жизни. И было отчего. Вполне могло получиться, что из кабинета Галифакса он выйдет с известием об объявлении войны. Ещё год назад такая возможность показалась бы ему дикой нелепостью, плодом тяжело больного воображения, но сейчас она стала реальностью, воплотившимся кошмаром.
   Наконец, секретарь пригласил его в кабинет министра, где кроме самого Галифакса находился ещё и его заместитель Кадоган.
   Англичане приветствовали Буравчика достаточно любезно, однако разговор министр начал жестко и сухо.
   - Господин посол, первого сентября Правительство Его Величества передало вашему Правительству ноту протеста в связи со вторжением в Польшу. Вы сообщили, что готовы передать ответ вашего Правительства.
   - Да, господин министр, я готов это сделать, - подтвердил чех. - Моё правительство считает, что требования изложенные в ноте вашего Правительства, а так же Правительства Франции Республикой Чехословакия выполнены целиком и полностью. Наши войска находятся на территории своей страны и не ведут боевых действий.
   - Не могу согласиться с вами, господин посол. С территории вашей страны постоянно ведутся обстрелы и авианалёты на Польшу, а через границу в неё вторглись вражеские войска.
   - Это немецкие войска, - констатировал посол. - Обстрел Польши ведётся исключительно из немецких орудий, а бомбардировки - с немецких самолётов.
   - Эти войска находятся на территории Чехословакии с согласия вашего правительства.
   - Совершенно с вами согласен, Ваше Превосходительство. Но позволю себе обратить ваше внимание на то, что в тексте предъявленной ноты об иностранных войсках нет ни единого слова.
   На мгновенье лицо Галифакса передёрнуло раздраженной гримасой. Формально чех был прав, а дипломатия насквозь пронизана этими самыми формальностями. И объективно МИД трудно упрекнуть в ошибке: текст ноты составлялся в крайней спешке, когда о ситуации на границах Польши имелось самое смутное представление. Война, бомбёжки, вторжение. А кто где вторгается и кто бомбит - было совершенно непонятно. Поэтому и использовались общие формулировки, которые в случае Чехословакии оказались некорректными. Объявить войну и отсиживаться в глухой обороне - когда такое было? И кто мог предугадать подобное развитие событий?
   Но ни Парламенту, ни прессе не будет дела до всех этих аргументов. МИД должен - и точка. Если не получается - значит, МИД виноват. А если виноват МИД, то, в первую очередь, виноват министр. Со всеми вытекающими последствиями.
   С учётом того, что Чемберлен планировал сегодня днём представить Парламенту "кабинет военного времени" ситуация становилась очень щекотливой. Премьер прекрасно понимал, что начало войны означает крах политики "умиротворения", которую он проводил все последние годы. Оппозиция непременно воспользуется этим поводом, чтобы перехватить власть. Не исключено, что ради укрепления позиций кабинета Чемберлену придётся идти на жертвы, и что одной из этих жертв и станет Эдуард Фредерик Линдли Вуд, барон Ирвин, виконт Галифакс. Правда, премьер в последние дни не раз заверял, что Форин офис хозяина не поменяет, но какие могут быть гарантии в политике?
   Именно поэтому любая ошибка министра иностранных дел могла оказаться роковой, а любое достижение, реальное или хотя бы кажущееся таковым, повышала его шансы удержаться на своём посту.
   - Господин посол, формальная сторона вопроса, безусловно, крайне важна, однако ещё более важной является позиция вашего правительства по существу вопроса.
   - Ваше Превосходительство, за двое суток с начала конфликта принципиальная позиция Чехословакии была многократно изложена официальными лицами. Мы стоим за скорейшее и справедливое мирное урегулирование.
   Самое неприятное для Галифакса заключалось в том, что он понимал: посол говорит правду. О своём миролюбии официальная Прага успела прокричать не только по всей Европе, но и за океаном.
   Шальным козырем в рукаве Бенеш был обязан немецким генералам. Редкий случай, но руководства ОКВ и ОКХ в данном вопросе были солидарны: помня Великую войну, они в один голос убеждали фюрера, что чехословацкие дивизии не обладают необходимой боеспособностью, а потому их использование может поставить под вопрос выполнение операции. Пусть лучше союзники предоставят территорию и организуют тыл, а поляками немецкие солдаты и сами справятся. Гитлер сначала резко возражал, считая подобное разделение несправедливым, но союзники, соглашаясь на участие в операции, никакой инициативы не проявляли, так что в конце концов, ему пришлось уступить. К середине августа было принято окончательное решение: на первом этапе войны в бой идёт только вермахт.
   В Берлине видели лишь только военные последствия этого решения, но Президент Чехословакии моментально рассмотрел его политические перспективы. Бенеш вполне заслуженно пользовался репутацией мастером политического манёвра, способного непринуждённо и элегантно сидеть на двух стульях, раздвинутых на пару метров друг от друга. В Праге поговаривали, что в стране есть два человека способных достойно выйти из совершенно безнадёжной ситуации: маэстро Соломон Флор в шахматах и Президент Бенеш в политике.
   Словом, подарок Гитлера Чехословакия отыграла сполна. Во всех столицах Европы её дипломаты в один голос с итальянскими пропагандировали выдвинутую Муссолини идею созыва в Риме мирной конференции "для изучения пунктов Версальского договора, из-за которых в настоящее время происходят все беды". В Лондоне инициатива дуче не вызвала ничего, кроме скептицизма. Не для того Гитлер сорвал встречу в Мюнхене и бросил войска на Польшу, чтобы снова начать мирные переговоры. Но во многих столицах она встретила поддержку. Даже министр иностранных дел Франции Боннэ успел через посла в Риме выразить согласие на проведение такой конференции. А вот ноту протеста в Берлин он отправил лишь спустя несколько часов после англичан и только после нажима со стороны Даладье. Что уж говорить про Нидерланды или Норвегию. Бенешу удалось фактически невозможное: развязать войну и при этом заработать репутацию горячего борца за мир.
   Объявить войну стране, правительство которой горячо борется за дело мира - это своими руками нанести удар по своей же репутации. А уж если при этом нет даже нормального формального повода... Галифакс понимал, что сейчас все козыри на руках у чехословацкого посла. За министром была только сила, сила и авторитет великой европейской державы.
   - Нам известны заявления Президента Бенеша. Но нам так же известно, что Германия отказалась от участия в мирной конференции.
   - Я не располагаю такой информацией, Ваше Превосходительство, и должен проконсультироваться по этому поводу с Прагой, - парировал Буравчик. - Полагаю, что моё правительство скорректирует соответствующим образом свою позицию.
   - Господин посол, я хотел бы подчеркнуть, что от того, как именно будет скорректирована эта позиция, зависит очень многое. Возможно - будущее Чехословакии как суверенного государства.
   Холодный взгляд и жесткие слова Галифакса буквально вдавливали после в спинку кресла. На плечи навалилась немыслимая тяжесть, словно Буравчик держал на себе то ли гору, то ли, подобно мифическому Антею, само небо. Посол чувствовал, что язык его едва слушается, с трудом ворочается во рту. И всё же чрезвычайным усилием воли пан Карел заставлял себя делать то, что требовал его долг перед своей страной. Дипломатия - та же война. Холодная война, не затихающая ни на секунду. А посол на ней - тот же офицер, который должен выполнять поставленный приказ. Если он, конечно, не продался врагам и не работает на интересы чужой страны. Впрочем, предатели встречаются и на настоящей войне, а разговор с ними и в том и в другом случае должен быть одинаковым и коротким: пеньковую петлю на шею.
   - Ваше Превосходительство, я не могу взять на себя ответственность, чтобы сформулировать позицию моего правительства, но могу заверить, что она будет базироваться на ранее провозглашенных принципах справедливого и мирного разрешения конфликтов. Мы не искали этой войны, нас в неё втянули. Моё правительство отдаёт должное той энергии, с которой Великобритания и Франция поддерживают интересы Польши, но выражает недоумение тому. что страны, на которые мы привыкли смотреть как на гарантов мира и стабильности в Европе, не хотят защитить справедливые интересы Чехословакии. Поверьте, мы помним всё хорошее, что когда-то было сделано для нас Великобританией. Наш народ умеет быть благодарным и никогда не забудет, кому обязан своей независимостью. Равно как и о той поддержке, которая в двадцатые годы была оказана нашей стране в Тешинской Силезии.
   На самом деле поддержкой Чехословакии в какой-то Богом забытой Тешинской Силезии англичане никогда не занимались, и все трое дипломатов отлично об этом знали. Так же отлично им была известна и история происхождения этого мифа, который сейчас очень удачно использовал в своих интересах чехословацкий посол. Чтобы отстаивать свои интересы перед поляками, чехи переодевали своих офицеров в форму английской или французской армии, благо таковая в некотором количестве в Праге имелась, и выдавали на переговорах за облечённую властью комиссию Антанты. Спесивые шляхтичи, высокомерно поглядывавшие на каких-то чехов или словаков сверху вниз, тут же теряли весь гонор и старательно внимали словам "представителей стран-гарантов". А те на чистом английском или французском языках ( благо образование позволяло ) диктовали выгодные Чехословакии решения спорных вопросов. Польские представители багровели от гнева, скрежетали зубами, но перечить воле эмиссаров Парижа и Лондона не решались. А если кто и осмеливался робко возразить, то представители осаживали смельчака резко и жестко, так что пропадало всякое желание спорить дальше.
   Великобритания и Франция всего лишь никогда серьёзно не пытались выяснить, кто и как представляет их интересы на диких землях Восточной Европы, за что в Чехословакии им действительно были благодарны. Только благодарность - чувство непостоянное: благодеяния уходят в прошлое, а жить нужно в сегодняшнем дне. К сожалению, в последние годы правительства Англии и Франции не торопились защищать интересы Чехословакии от нападок со стороны Венгрии и Польши. Германия и Новороссия преуспели в этом намного больше, и население страны, позабыв героев вчерашних дней, изливало свою благодарность на новых кумиров.
   - К сожалению, реальная политика вашего правительства не соответствует этим заявлениям, - продолжал гнуть своё Галифакс. - Вы ищите помощи у Советской России и Германии, стран, которые противопоставили себя всему цивилизованному миру.
   - Если бы Великобритания оказывала большее внимания нашим нуждам, то, возможно, нам бы не пришлось искать такой помощи, - очень искренне вздохнул Буравчик. - Ваше Превосходительство, если ваше правительство полагает, что меры, предпринимаемые правительством Чехословакии для мирного урегулирования конфликта с Польшей недостаточны, то моё правительство готово рассмотреть те меры, которые ему будут предложены правительством Великобритании. Однако базой для дальнейших переговоров должно служить признание того факта, что требования ультиматума Чехословакией формально выполнены.
   Впервые с начала разговора лицо Галифакса дрогнуло. Он обменялся быстрым взглядом с Кадоганом.
   - Вы сказали - переговоров, господин посол?
   Буравчик тяжело сглотнул, однако чувствовал, что навалившаяся тяжесть ослабла. Похоже, этот раунд остался за ним.
   - Да, Ваше Превосходительство, моя страна готова рассмотреть любые приемлемые пути к мирному решению вопроса. Разумеется, информация о поиске таких путей должна остаться строго конфиденциальной. По крайней мере - на стадии консультаций о формате и условиях проведения таких переговоров.
   Англичане снова переглянулись. На сей раз пауза получилась намного дольше, а потом Галифакс раздельно произнёс:
   - Господин посол, я благодарю вас за представленные объяснения. После необходимых консультаций вы будете сегодня приглашены для ознакомления с точкой зрения правительства Соединённого Королевства.
  

ВОЙНА

   В 23 часа 30 минут 2 сентября посол Великобритании в Берлине Гендерсон получил телеграмму:
   Может случиться, что этой ночью я пришлю инструкции, в соответствии с которыми вам придется немедленно сделать заявление правительству Германии. Прошу вас быть готовым к действиям. Лучше предупредить министра иностранных дел, что вы можете попросить его принять вас в любой момент.
   Через пять минут после полуночи пришло лаконичное указание:
   Вам надлежит просить министра иностранных дел принять вас в 9 утра в воскресенье. Инструкции последуют.
   Они последовали только в пять утра: передать фон Папену, что если до 11 часов дня по британскому времени 3 сентября Германия не предоставит убедительных доказательств прекращения агрессии против Польши, то Великобритания будет считать себя в состоянии войны с Рейхом. Министр иностранных дел сказался больным и в назначенный час заявление было вручено официальному переводчику МИД Германии доктору Шмидту.
   В 10 часов 20 минут инструкции из Парижа получил французский посол Кулондр. Он должен был сделать заявление аналогичного содержания, только срок предоставления доказательств истекал в 5 часов утра в понедельник, 4 января. На таком сроке настоял Гамелен. Несмотря на то, что скрытая мобилизация началась во Франции ещё 23 августа, и к 1 сентября на территории метрополии находились 72 пехотных, 3 кавалерийские и 2 механизированных дивизии, а так же 39 отдельных танковых батальонов, генерал полагал, что для вторжения в Германию этих сил недостаточно и неподготовленное наступление может обернуться настоящим разгромом. В Лондоне этот срок вызвал взрыв негодования. Правительство Чемберлена находилось в шаге от падения, чтобы удержаться, необходимо было срочно изменить репутацию - с "умиротворителей" на "ястребов". На Даладье было оказано давление, и вскоре в Берлин была отправлена новая команда: сократить срок ответа на ультиматум до 17 часов. Впрочем, никакого значения это уже не имело: завершился срок британского ультиматума, на который не последовало никакого ответа. Война началась.
   Фон Папен вызвал в МИД Гендерсона около половины двенадцатого. Рейхсминистр вручил послу ответ правительства Германии, больше напоминавший передовицу "Фёлькишер беобахтер". Суть ответа сводилась к тому, что во всём виноваты английские плутократы, им и придётся отвечать за развязанную войну. Гендерсону оставалось только сказать:
   - Предоставим истории рассудить, кто виноват на самом деле.
   - История уже подтвердила факты, - оставил за собой последнее слово министр.
  
   В штабе Люфтваффе известие о вступлении в войну Великобритании было встречено без особых эмоций. Геринг с самого начала был уверен, что столкновения с Великобританией и Францией не избежать, но рассчитывал на почётный мир после короткой войны, которая продемонстрирует плутократиям мощь германского оружия. И прежде всего эту мощь должны будут показать им именно Люфтваффе. Делить лавры усмирителя западных агрессоров с Армией и Флотом Герингу совершенно не хотелось.
   Первым делом он связался со штабом полка "Генерал Геринг", который должен был обеспечивать воздушную оборону Берлина. Полковник Якоби лишний раз доказал, что он не просто отменный службист, но и умелый командир. Не зря в своё время Геринг перетащил его из полиции к себе в военную авиацию. Без лишних эмоций Якоби доложил командующему, что все подчинённые ему подразделения находятся в полной готовности и готовы немедленно приступить к боевому развёртыванию. Полковник гарантировал стопроцентную защиту от отдельных прорвавшихся самолётов противника, но предупреждал, что для прикрытия города от массированного налёта имеющихся у него средств будет недостаточно.
   Геринг полностью согласился с его аргументами. В распоряжении Якоби имелось всего лишь три зенитных дивизиона - один тяжелый и два лёгких, плюс дополнительно одна лёгкая и одна тяжелая железнодорожная зенитные батареи. Поручив начальнику штаба Люфтваффе генерал-майору Ешоннеку подготовить соображения по дополнительным мерам с целью обеспечения надёжности противовоздушной обороны столицы, сам Геринг сосредоточился над боевым расписанием.
   Основной удар вражеской авиации падёт на 2-й воздушный флот генерала Фельми. Самолёты, взлетающие с Острова неизбежно попадают в зону его ответственности, да и французы наверняка в стороне не останутся. Истребители, находящиеся в распоряжении Фельми сведены в два воздушных округа: 6-й со штабом в Мюнстере и 11-й - в Ганновере. В составе первого - 54 исправных истребителя "Мессершмитт" Bf-109D и 121 Bf-109E. Во втором - 81 и 56 штук соответственно. Значит всего 135 "Дитрихов" и 177 "Эмилей". С учётом наземного ПВО - должно быть достаточно на первых порах. Не так уж сильна военная авиация союзников, как они пытаются это показать. Одно дело - рассуждать о том, чтобы вбомбить врага в каменный век и совсем другое - реализовать эту идею на практике.
   С 3-м воздушным флотом ситуация казалась Герингу более запутанной, но одновременно и менее тревожной. По югу Рейха можно ударить только с территории Франции, а это означает, что по-всякому налёты будут менее мощными. А сухая цифирь гласила, что 7-й округ со штабом в Мюнхене прикрывают 34 исправных Bf-109D и 32 Bf-109E. 79 "Эмилей" имелось в 12-м округом со штабом в Висбадене и 21 ( меньше половины от штатной численности, с кого-то пора стружку снять ) - в 13-м, со штабом в Нюрнберге. Плюс ещё в состав 6-й авиадивизии во Франкфурте-на-Майне входила истребительная группа из 50 Bf-109D ( 42 готовых к вылету ), а в 7-м округе имелось 22 вполне исправных старых добрых биплана Ar68.
   Так что, особого беспокойства главнокомандующий военно-воздушными силами Третьего Рейха не испытывал. Хотят бомбить? Пусть прилетают. Есть возможность обеспечить горячий приём.
  
   Во Франкфурте-на-Майне командующий группой армий С генерал-полковник Риттер фон Лееб спокойно выслушал звонок Гальдера. После этого по внутренней линии связался с начальником штаба - генералом Зоднештерном.
   - Георг! Время пришло. Франция выступает. Подписывайте и рассылайте приказы, подготовленные к началу войны.
   Равным фон Мольтке командующий себя не считал, но великие для того и подают пример, чтобы ему могли следовать и остальные.
  
   Командующий подводными силами Кригсмарине капитан цур зее Карл Дениц любил понаблюдать за работой своего штаба. Просто молча понаблюдать, полюбоваться работой отлаженного механизма. Поскользить взглядом по украшающим стенам картам Балтики, Атлантики и Ла Манша, порадоваться украшающим их голубым флажкам, отмечающим положение германских подводных лодок и даже посокрушаться, что флажков этих маловато, намного меньше, чем хотелось бы.
   Операторы молча работали над составлением новых заданий, немного в стороне Горт, Орен и капитан-лейтенант Штокхаузен из службы связи обсуждали свежую новость с Балтики: командир U-14 доложил, что обнаружил и атаковал торпедами польскую подводную лодку, но безрезультатно.
   Неожиданно распахнулась дверь, на пороге остановился взволнованный матрос, обвел комнату торопливым взглядом и сообщил в пустоту:
   - Срочное донесение для командора Деница!
   - Давайте сюда, - скомандовал капитан цур зее.
   Увидев, наконец, адресата, посыльный, печатая шаг, подошел к командующему и резким движением протянул ему конверт. Он оказался левшой, и Деницу бросились в глаза нашивки на рукаве формы: черный треугольник с единственным желтым клином ефрейтора и над ним черный круг с молнией, обозначавший специалиста-связиста.
   - Вы свободны, матрозгафрайтер! - бросил капитан.
   - Есть! - посыльный отдал честь, развернулся и покинул комнату. Краем глаза командующий подводными силами успел заметить, как недовольно скривился, один из офицеров-операторов, видимо, появление матроса его отвлекло и привело к тому, что он сбился со счета.
   Разорвав конверт, Дениц, достал лист бумаги и, дальнозорко отодвинув его подальше, прочел радиограмму. Горт и его компания насторожено молчали.
   Внезапно командующий бросил бумагу на стол, и принялся мерить комнату взволнованными шагами. Подчиненные недоуменно следили за ним, не понимая, что происходит: никогда им не приходилось видеть спокойного и уравновешенного Деница в таком волнении, а ведь они знали его давно и за это время случалось всякое.
   Внезапно капитан обрел дар речи, громко воскликнул:
   - Проклятье! Ещё раз пережить такое!
   И скрылся в своем служебном кабинете.
   Горт поднял со стола донесение и медленно прочитал его вслух. Это было сообщение инспекции связи о перехвате британской радиограммы, направленной на военные и торговые корабли Империи. Сообщение было зашифрованным, но ребятам из ведомства вице-адмирала Гузе для взлома понадобилось не более четверти часа. Шифровка гласила: "Тотальная Германия". Никаких пояснений к этим словам радисты не давали, но оно и не требовалось.
  
   А в Киле гросс-адмирал Эрих Редер, повесив телефонную трубку, тяжело откинулся на спинку мягкого кресла. Он чувствовал себя полностью опустошенным, словно брошенная на берег свежевыпотрошенная рыба. Даже в восемнадцатом, после капитуляции Второго Рейха ему не было так плохо.
   Тогда ему было сорок два года. Не молодость, конечно, но ещё и не старость. И он надеялся увидеть, как родная страна поднимется с колен и отвоюет себе достойное место, и был готов отдать для этого все свои силы. Шли годы, казалось, что те мечты становятся былью. И вот, когда счастье было так близко и так возможно, нелепая ошибка человека, которому адмирал безоговорочно верил и доверял, перечеркнула все его надежды.
   Шестидесятитрёхлетний гросс-адмирал как-то особенно остро понял, что исправить уже ничего нельзя, а второго шанса уже у него не будет. Впервые в жизни Редер по-настоящему почувствовал себя стариком. Тупая боль поползла от сердца под левую лопатку и к плечу, дотянулась до локтя...
   Несколько минут гроссс-адмирал сидел, съёжившись в кресле, пока мутный взгляд не зацепился за такую знакомую медную табличку. В мозгу всплыли выгравированные на ней слова: "Наша судьба в руках Бога. Знать это - наша величайшая сила". Значит, и то, что произошло - не просто просчёт человека, вознесённого на вершину власти и возомнившего себя непогрешимым героем, но и часть Божьего замысла относительно Германии. Но Господь - всеблаг и не посылает испытаний сверх меры. И замыслы Его непостижимы логикой простых смертных. Не плакать над ними нужно, а молиться и трудиться.
   Преодолевая вязкую, липкую слабость, Редер дотянулся до кнопки звонка. Через мгновение в дверях появился адъютант.
   - Эмиль, принесите мне коньяку!
   - Слушаюсь, герр гросс-адмирал.
   В голове у фрегаттен-капитана мелькнула мысль, что экселенц очень плохо выглядит, но предложить главнокомандующему вызвать врача он не решился.
   Превосходный французский "Мартель" благотворно подействовал Редера. Боль медленно отступила, лишь в левом локте осталось лёгкое покалывание.
   - Немедленно вызовете ко мне Шнивинда, Бема и Денша. И свяжитесь с военным комендантом вокзала: я должен срочно выехать в Берлин.
  

Польский фронт. День 3.09.1939.

   Командующий 8-й пехотной дивизией полковник Фургальский в три часа ночи получил приказ организовать оборону юго-западнее и южнее Грудуска и не допустить прорыва немцев в тыл защитников Млавского рубежа обороны. В 7 часов последовал новый приказ - атаковать в направлении Грудуска. Предпринятое без должной подготовки обеспечения контрнаступление оказалось неэффективным. Тем не менее и корпус "Водриг" на этом участке фронта не смог выполнить планы немецкого командования. А вот удар в направлении Прасныша силами танковой дивизии генерал-лейтенанта Кемпфа и 1-й кавалерийской бригады генерал-майора Фельдта оказался удачным: к полудню немцы заняли город, отбросив к югу Мазовецкую кавбригаду.
   На остальных участках обороны армии "Модлин" установилось затишье: немцы прекратили атаки, поляки тоже не проявляли активности.
   В районе Мелно не утихал бой, но роли сторон с рассветом поменялись. Теперь уже 4-я польская пехотная дивизия, сдерживала натиск 21-го армейского корпуса немцев, рвущегося к Грудзензу.
   А в "Поморском Коридоре" с рассветом началось уничтожение окруженной группировки. Позиции поляков подвергались интенсивным бомбардировкам и артиллерийским обстрелам, после чего немцы медленно и методично сжимали кольцо окружения.
   Вырвавшиеся из кольца окружения части 9-й и 27-й пехотной дивизий и ОГ "Черск" с рассветом вступили в Быдгощ. Но вместо ожидаемого отдыха они попали под обстрел: в городе началось восстание немецкого населения. Его организаторы планировали установить контроль над городом и рассчитывали на быстрый прорыв к городу частей вермахта, но 15-я польская пехотная дивизия под командованием генерала Пшияловского продолжала удерживать фронт, а военный комендант Быдгощи майор Альбрыхт организовал находящиеся в городе части для подавления мятежа. Разгорелись упорные бои.
   После известия о вступлении в войну Великобритании Гитлер приказал отменить наступление на Познань и продолжать продвижение вглубь Польши по исходному плану.
   В полосе обороны армии "Лодзь" боёв практически не было. Поляки отступали на рубеж Варты и Виндавки, немцы двигались вслед за ними, предпочитая не ввязываться в стычки, а спокойно занимать оставленные населённые пункты.
   1-я танковая дивизия 16-го моторизованного корпуса генерала Гёппнера, выполняя приказ командования группы армий "Юг", продолжала оставаться на месте, хотя высланная вперёд разведка сообщила, что ни в сторону Пиоткрува, ни в направлении на Кельцы противника впереди нет.
   Тем временем в районе Золотого Потока началась ликвидация окруженной 7-й польской пехотной дивизии. Её командир, генерал Госиоровский, выполняя приказ командующего армией "Краков" дождаться подхода Краковской кавалерийской бригады и только потом отходить на восток, потерял время, позволив врагу создать плотное кольцо окружения и теперь дивизия была обречена.
   А Краковская кавбригада в этот момент безуспешно пыталась прорваться на помощь дивизии Госиоровского: под Щекоцинами развернулся упорный бой с частями отведённой в тыл 2-й немецкой лёгкой дивизией генерала Штумме.
   Южнее отступала армия "Краков". Отступала практически без боёв, лишь огрызалась, когда немцы наступали на пятки арьергарду. Но такие схватки быстро стихали: как и севернее, на фронте армии "Лодзь", гитлеровцев вполне устраивал захват без боя оставленных поляками рубежей. Навязать бой во что бы то ни стало немцы не стремились.
   И только на юге, в горах, продолжались упорные бои. 7-я пехотная дивизия генерал-лейтенанта Отто Хартмана безуспешно билась об укрепленный район "Венгерска Гурка", а 2-я танковая дивизия генерал-майора Фейеля втянулась в кровопролитные бои в районе Высоки.
   Связь со штабами армий и оперативных групп в Генеральном Штабе Войска Польского становилась всё хуже и хуже. Но всё-таки к середине дня Верховный Главнокомандующий осознал, что приграничное сражение с треском проиграно и отдал приказ о создании рубежа обороны по средней Висле от Модлина до Сандомира. Оборонять эту линию было поручено армии "Люблин", сформировать и принять командование над которой должен был генерал бригады Людвиг Пискор. Военным комендантом Варшавы был назначен отставной генерал Корпуса Пограничной Стражи Валериан Чума.
   После полудня немецкая авиация подвергла массированной бомбардировке военно-морскую базу Хель. В результате были уничтожены все находящиеся там крупные военные корабли: эсминец "Вихрь", минный заградитель "Гриф" и канонерская лодка "Генерал Галлер".
  
   БЕРЛИН. Рейхсканцлер Адольф Гитлер положительно оценил призыв Президента Рузвельта и пообещал, что германские самолёты никогда не станут бомбить мирные города.
  
   ВАРШАВА. Министр иностранных дел Польши Юзеф Бек назвал циничной ложью слова Гитлера о том, что немецкая авиация атакует только военные объекты. По его словам, жестоким бомбардировкам подвергаются все расположенные на западе Польши крупные города, которые не являются военными целями.
  
   ЛОНДОН. Официально объявлено, что Соединённое Королевство Великобритании и Ирландии, выполняя свои союзнические обязательства по защите Польши вступает в войну с Германией.
  
   КАНБЕРРА. Австралия объявила войну Германии.
  
   ОКЛЕНД. Новая Зеландия объявила войну Германии.
  
   ДЕЛИ. С разных концов Индии приходят сообщения о готовности раджей подтвердить верность Британской короне и принять участие в войне против Германии.
  
   ПРЕТОРИЯ. Премьер-министр Южно-Африканского Союза Герцог заявил о намерении вынести на завтрашнее заседание парламента решение о нейтралитете страны а европейской войне. В случае, если парламент отклонит этот решение, правительство Герцога намерено уйти в отставку.
  
   ЛОНДОН. Премьер-министр Великобритании сэр Невилл Чемберлен объявил о формировании Военного Кабинета в следующем составе:
   Его Превосходительство адмирал флота лорд Чэтфилд назначен министром координации обороны.
   Его Превосходительство сэр Кингсли Вуд назначен министром авиации.
   Его Превосходительство Уинстон Черчилль получил пост Первого Лорда Адмиралтейства.
   Его Превосходительство сэр Самуэль Хор назначен Лордом-Хранителем печати.
   Его Превосходительство Лесли Хор-Белиша вступил в должность военного министра.
   Его Превосходительство виконт Галифакс продолжит исполнять обязанности министра иностранных дел.
   Его Превосходительство сэр Джон Саймон получил пост канцлера Казначейства.
   Его Превосходительство лорд Хэнки назначен министром без портфеля.
  
   ПАРИЖ. С минуты на минуту ожидается официальная информация о вступлении в войну Франции. По неофициальной информации главнокомандующим объединёнными вооруженными силами союзников будет назначен генерал Морис Гамелен.
  
   СТРАСБУРГ. Франко-германская граница в южном секторе полностью закрыта на всём протяжении.
  
   ЛЮКСЕНБУРГ. По сообщениям местных корреспондентов, никаких военных приготовлений на границах Великого Герцогства соседними государствами не проводится.

Силезия. Укрепленный район "Венгерска Гурка"

   - Пане капитан! Пане капитан! Прокидайтеся, пане капитан! И отведайте "Спама"!
   - Что?
   Спросонья Семик дёрнулся всем телом, рука скользнула к поясу, к кобуре с пистолетом wz.35 VIS, в просторечье - "Радомом". Но тут же капитан расслаблено обмяк, вспомнив, кто он такой, где находится и что вокруг происходит. А ещё через полминуты понял, что перед ним стоит рядовой Анатолий Тимощук. Хохол с Волыни, откуда-то из-под Луцка, Тимощук плохо говорил по-польски, всё время норовил свалиться на разбавленный москальской речью "суржик", за что постоянно получал взыскания. В Армии должен быть порядок.
   Правда, с началом войны стало не до таких мелочей. В бою солдат был не хуже товарищей, а остальное неважно. Сам Семик, в его нынешнем виде: небритый, с запавшими воспалёнными от недосыпания глазами, то же не соответствовал виду идеального польского офицера. Зато через перевал немцам пути нет.
   - Гарный "Спам", пане капитан, - продолжал увещевать командира солдат. - Смачно, як будто у матуси.
   Тимощук протянул Семику откупоренную жестяную банку, внутри которой в тёплом маслянистом жиру плавали большие куски тушеной свинины, и вилку.
   - Что немцы? - коротко поинтересовался капитан, глянув на наручные часы. Надо же, сорок минут спал. А кажется, минуту назад присел на пустой деревянный ящик, прислонился к шершавой бетонной стенке и... провалился в чернильную темноту сна.
   -Та нiчого. Шось замислили, та поки що мовчать.
   - Молчат? Хорошо.
   Семик принял банку, ковырнул вилкой мясо.
   - Это хорошо, что молчат, - медленно повторил он.
   - Зараз, пане капитане, Вам хлiба принесу, - Тимощук исчез в дверном проёме. Капитан подцепил кусок тушенки, отправил в рот и принялся сосредоточенно жевать.
   Насчёт вкуса Тимощук изрядно преувеличивал. И всё равно, лучше есть мясо, чем бобы и фасоль. После визита в укрепрайон командующего армией "Краков" генерала Шиллинга тыловые службы засуетились, как получивший доброго пинка нерадивый пёс. К "Венгерской Гурке" сразу подвезли снаряды и патроны, а так же целый грузовик этих вот мексиканских консервов, неведомыми путями оказавшихся на складах Войска Польского. А ещё в четверг успели забетонировать фундамент в одном из трёх подготовленных под новые схроны котлованов. Должны были продолжить работу в пятницу, но... ночью началась война. И стало уже не до постройки новых схронов, удержать бы те, что уже построены.
   С рассветом к укреплениям стали стекаться отступающие от границы солдаты и офицеры из частей батальона Корпуса Пограничной Стражи "Березвич", а около полудня появились немцы. Сначала - небольшая группа мотоциклистов при поддержке пары бронеавтомобилей пыталась с ходу проскочить перевал. По команде Семика схроны ожили и встретили непрошеных гостей артиллерийским и пулемётным огнём. Всё было кончено буквально за минуту. Из пятёрки мотоциклов уцелел лишь один, замыкавший колонну, да торопливо укатил назад один из бронеавтомобилей. Второй же получил бронебойный снаряд прямо в решетку радиатора и застыл на месте, в языках пламени и клубах жирного чёрного дыма.
   Первая победа воодушевила гарнизон укрепрайона, но дальше дело пошло хуже. Подтянулись основные силы немцев, начался сильный артобстрел. Около двух часов враг предпринял попытку штурма укреплений, которую удалось отбить. И опять начался артобстрел.
   Примерно в это же время пропала связь сначала со штабом оперативной группы "Бельско", а потом и между схронами. Телефонные кабеля должны были укладываться в специальном подземном канале, но сапёры никак не успевали этим заняться и ещё весной проложили временные провода прямо по поверхности земли. Видимо, при интенсивном обстреле кабели перебило осколками. Капитан послал в тыл связного, но до вечера солдат так и не вернулся.
   В сумерках Семик решил перебраться из командного схрона "Ведрович" в бункер "Валигура". Без связи руководить боём всего укрепрайона невозможно, а раз так, то командиру логичнее было бы находиться в наиболее сильном укреплении. Командовать в "Ведровиче" он оставил сержанта Рачиньского, старого вояку, поучаствовавшего ещё в Мировой войне и способного управлять огнём противотанкового орудия получше иного офицера, особенно - новобранца.
   Ему удалось благополучно добраться до цели, но и враг в полной мере воспользовался покровом темноты. Небольшие группы вражеской пехоты за ночь просочились через линию обороны и взяли под плотный контроль все подступы к каждому схрону. А с утра одна за другой пошли немецкие атаки. После артиллерийского обстрела штурмовые группы бросались то на один, то на другой схрон, но всякий раз вынуждены были с потерями отступить. Перед закатом держались все пять схронов.
   Сколько из них дожило до утра, Семик мог только догадываться. Знал лишь, что немцы взяли "Влочегу": вспышки огнемётов, которыми вражеские сапёры выжигали её последних защитников были хорошо заметны в темноте ночи. Из "Валигуры" пытались поддержать соседей огнём из тяжелого пулемёта и стрелкового оружия, но, похоже, это не помогло: вскоре бой стих, а "Влочега" больше не подавала признаков жизни. Да и на другом берегу реки бой вёл один лишь "Ведрович".
   - Пане капитане! - в дверном проёме появился Тимощук, без хлеба и очень взволнованный. - Там он нимци з билым прапором. Подывиться, пане капитане.
   Семик поставил консервную банку прямо на пол, тяжело поднялся на ноги и прошел в традитор. Солдаты, хоть и смертельно усталые, но при появлении командира подобрались. Поручик Галоч козырнул:
   - Пан капитан...
   - Вольно, - перебил его Семик, подходя к амбразуре.
   Двое немцев стояли метрах в трехстах от бункера. Один - уже немолодой, в сером полевом мундире и каске. Разглядеть погоны на таком расстоянии, да ещё и усталыми слезящимися глазами, толком было невозможно, капитан лишь понял, что они витые, значит, перед ними сейчас старший офицер. А вот кто стоял рядом с ним с белым полотнищем в руке понять было просто невозможно: одет он был в очень странную форму: серые штаны и блузу, покрытые множеством светло-зелёных пятен с неровными краями, словно кто-то давил на одежде оставляющие яркие следы ягоды или горошины. Так что неподвижно лежащего человека в такой одежде запросто можно было принять за обычный бугорок в поле. Что-то такое Семик недавно про подобную одежду слышал, вот только сейчас никак не мог вспомнить, что именно и от кого.
   - Всем по местам! - принял решение капитан. - Пан поручик, принимайте командование на время моего отсутствия. Если что - открывайте огонь на поражение. Сразу, без лишних размышлений. Хвощевский, что видно возле выхода из бункера?
   - Всё спокойно, пан капитан, - откликнулся пулемётчик, дежуривший у верхней амбразуры.
   - Тимощук, Барщевский. Разблокировать выход!
   - Идёте на переговоры, пан капитан? - фраза Галоча получилась чем-то средним между утверждением и вопросом. Ближе всё-таки к вопросу.
   - Надо идти, Леопольд, - вздохнул капитан, надевая конфедатку. Полутёмными коридорами он прошел к выходу из схрона, возле которого солдаты, сопя и негромко ругаясь, растаскивали импровизированную баррикаду. Невольно поёжился: в спину из амбразуры смотрело пулемётное дуло, а пулемётчик был готов открыть огонь при малейшей угрозе прорыва в бункер, выкашивая всех оказавшихся в тесноте коридора: и врагов, и своих.
   Наконец, тяжелая дверь со скрежетом отворилась, и Семик вышел наружу. Холод осеннего утра сразу ударил в лицо, заставил зябко поёжиться и пожалеть о том, что шинель осталась в схроне. Зато сонливость моментально улетучилась. Довольно бодрым шагом капитан двинулся вниз по склону.
   Немцы молча ожидали. И чем ближе подходил Семик, тем больше нарастало напряжение. Теперь он уже мог ясно различить лицо офицера с белым флагом - совсем молодое, почти юношеское. И витые погоны на кителе старшего офицера - без звёздочек, но зато с кожаной муфтой посредине, скрывающей номер полка. Но белые канты на обшлагах, петлицах и погонах выдавали, что перед Семиком стоит пограничник или пехотинец.
   Капитан остановился в пяти шагах напротив. В душу закрадывалось неприятное смущение. Гитлеровец стоял перед ним лощёный, аккуратный, тщательно выбритый. В воздухе явственно ощущался аромат дорогого одеколона. Семик представил себя со стороны: в мятом мундире, пропахшего порохом и потом, небритого, с синяками под глазами. Нет, не мог он сейчас говорить с этим немцем на равных, как положено польскому офицеру. Но и унижаться не мог и не хотел.
   Пауза затягивалась, но положение спас пятнистый. Опустив руку с белым полотнищем, он козырнул Семику. Не вскинул вверх правую руку, бешено заорав "Хайль Гитлер!", как это принято теперь у немцев, а отдал, как в старые добрые времена, воинскую честь. И представился:
   - Обер-лейтенант Бенедикт Домашцын, восьмисотый учебно-строительный сапёрный батальон.
   И словно налитое свинцом тело вдруг стало лёгким, скованные тяжелыми цепями руки обрели свободу. Он поднёс к конфедатке два пальца.
   - Капитан Тадеуш Семик, командир 151-й фортроты Корпуса Охраны Рубежа.
   И тотчас подумал о том, что поступил неправильно. Не нужно было называть немцам своего подразделения. Сказал бы просто: "командир форта" и всё. А теперь они знают, что обороняется на этом участке одна лишь рота. Сами-то хитрые, скрывают любую информацию, недаром майор муфты кожаные на погоны нацепил. Но было уже поздно: слово вылетело.
   А майор, наконец, ожил. Нарочито медленно, вальяжно поднёс к седому виску правую руку.
   - Я - майор Кюн. Вы можете говорить по-польски, капитан. Я понимаю этот язык, хотя и не привык на нём разговаривать.
   - Благодарю вас, господин майор. Вы можете говорить по-немецки: я тоже понимаю ваш язык и тоже очень плохо на нём говорю.
   Кюн вскинул брови, не зная как реагировать на слова поляка, счесть ли их жалкими или дерзкими, но решил вообще не обратить на них внимания. И сразу перешел к делу:
   - Господин капитан, от имени германского командования я предлагаю вашему форту капитулировать. Ваше положение абсолютно безнадёжно. Мы гарантируем вам жизнь и достойное обращение. Офицеры смогут сохранить при себе холодное оружие.
   - Господин майор, я сожалею, но вынужден отвергнуть ваше предложение, - твёрдо ответил Семик. - Форт будет продолжать сопротивление.
   - Это бессмысленно, - лицо немца передёрнула раздраженная судорога. - Подкрепления не будет. Вы обречены.
   - Мы не ждём подкрепления, - медленно ответил капитан. - Мы удерживаем позиции.
   - Но зачем? - изумился майор и добавил к вопросу крепкое солдатское ругательство. А затем повторил: - Зачем вы это делаете, капитан? Это бессмысленная гибель. Ваши войска в Силезии полностью разбиты и обращены в бегство. Бельско практически в наших руках. Ваше командование скрывает от вас эту информацию?
   - У меня нет никакой связи с командованием, - ответил Семик и чуть было совсем по-детски не зажал себе руками рот. Что ж из него, словно из худой бочки всё льётся? Напротив матёрого пса войны Тадеуш чувствовал себя несмышлёным котёнком.
   - Я даю вам слово немецкого офицера, что дело обстоит именно так. Вы защищаете то, что уже потеряно.
   - Не надо, господин майор, - Семик вдруг ясно понял, что нужно ответить немцу. - В чьих руках сейчас находится Бельско - не имеет никакого значения. Мы защищаем Польшу, господин майор. Защищаем её от вашего нападения, от ваших войск. Вам нужно пройти через наш форт. Я не знаю, зачем, но вам это нужно. А значит наш долг - сделать всё возможное, чтобы вы не прошли. И мы будем выполнять его до конца.
   Повисла длинная пауза.
   - Что ж, - произнёс наконец Кюн. - Это ваше решение, господин капитан. Но имейте ввиду: моё предложение остаётся в силе. Если бункер выбросит белый флаг - мы будем милосердны. И ещё. Мне не хотелось этого говорить, но мы действительно имеем приказ: пройти. Поэтому будем использовать все возможные средства для его выполнения.
   Камуфляж, вспомнил Тадеуш. Форма, которая на молодом обер-лейтенанте называется "камуфляж". Яцек ему рассказывал про такую форму. Её получали элитные подразделения французской армии. Странно, если бы в вермахте было бы иначе. А значит, перед ним никакой не офицер "учебно-строительного батальона", а профессионал высочайшего класса. Господь Иезус, что делает он, простой капитан-пограничник, никогда не думавший о карьере и уже второй год мечтающий об отставке, против этих искушенных врагов? Что он делает?
   Он не даёт им прорваться через Бескиды. Да, как не нелепо это звучало, но все эти отменно подготовленные немецкие офицеры и натренированные немецкие солдаты, имея подавляющий перевес в живой силе и артиллерии третий день не могли пройти через перевал. Потому что на их пути стала горстка людей, готовых умереть за свободу и независимость Польши. Подпоручик Мариан Малковский, командовавший схроном "Влочега" и его ребята. Сержант Рачинский и те, кто остался с ним в "Ведровиче". Подпоручик Хлудзинский и гарнизон "Вавоза". Капрал Франтишек Томашек и те, кто были с ним в смолкшем ещё вчера схроне "Вырвидомб". И, наконец, те, кто оборонял "Валигуру": командир гарнизона поручик Галоч, его заместитель взводный Павел Татур, Тимощук, Барщевский, другие солдаты. И он, капитан Тадеуш Семик.
   И с этой горсткой польских пограничников третий день ничего не могла поделать вся немецкая рать. Наверное, это было чудо, другого объяснения Семик не находил. Чудо, не явленное Всевышним, а совершенное простыми, ничем не примечательными людьми. И для продолжения этого чуда требовалось только одно: держаться, держаться, держаться. Держаться во что бы то ни стало.
   - Не надо лишних слов, господин майор. Мы видели, что вы сделали ночью с "Влочегой".
   - Вы говорите про соседний бункер? - по лицу немца пробежала тень. - Мне жаль, что пришлось прибегать к огнемётам, но это было необходимо. И я хочу сказать, что некоторые ваши солдаты живы. Им оказана необходимая медицинская помощь и вообще с ними хорошо обращаются.
   - Это делает вам честь, господин майор, но мы будем продолжать оборону. Больше мне сказать нечего.
   Семик козырнул немцам.
   - Честь имею, господа.
   Они молча отдали ему честь, как и в начале разговора, по-армейски, а не по-нацистски. А потом капитан молча развернулся и медленно пошел вверх по склону к своему схрону.
  

Капитан Николай Орехов

   Дневное светило, медленно и тяжело, словно продавливающая невидимую преграду многопудовая гиря, опускалось за край горизонта. Его шар казался багровым, словно впитавшим в себя весь сегодняшний дым и огонь и огромным, словно напитавшись ими, Солнце разбухло в два-три раза. Николай знал ( читал когда-то в популярной книге по физике ), что это - иллюзия, оптический обман, что диаметр Солнца одинаков и в зените и у горизонта, да и цвету существует достаточно простое научное объяснение, но всё равно никак не мог удержать от мистических сравнений. Уж больно сильно они ложились и на настроение, и на то, что развернулось перед глазами Орехова за два последних дня.
   Уже накануне, когда рота Вольфа попала в тщательно подготовленную засаду и едва не была уничтожена, стало понятно, что просто так поляки не отступят. Капитан почему-то был уверен, что кавалерист фон Клейст немедленно бросит на прорыв все силы корпуса, чтобы смять и раздавить противника, но генерал поступил иначе. Оттянув в тыл танки, немцы начали медленно и методично нащупывать позиции противника, выявлять основные узлы его обороны. Ближе к вечеру начала прибывать артиллерия, её спешно разворачивали на холмах вокруг города и пушки сразу же открывали беспокоящий огонь в сторону польских позиций. А незадолго до заката из-за гор прилетели чешские бомбардировщики.
   Прикрываемая сверху маленькими на вид истребителями, над переднем краем вражеской обороны прошлись Avia В.71. Николай хорошо знал эти машины: двухмоторные, быстроходные, способные развить скорость до 450 километров в час. Бомбовая нагрузка, конечно, по нынешним временам невелика - 600 килограмм. Но так и разрабатывался этот бомбардировщик как скоростной, а не как тяжелый.
   А хорошо известен он был Орехову по Испании, где эти самолёты под своим настоящим именем - СБ-2 составляли значительную часть бомбардировочной авиации "красных". Тогда это были машины врагов, а сейчас - друзей: не так давно Чехословакия приобрела у СССР официальную лицензию и теперь фирма Avia выпускала бомбардировщики под своей маркой, устанавливая на них свои чехословацкие моторы. Такая вот усмешка судьбы.
   Многозначительная, кстати, усмешка. Казалось бы: СССР, злейший враг Польши, не участвовал в этой войне, но бомбы на головы поляков сыпались пусть с чехословацких, но всё-таки с советских самолётов. Как же всё сложно переплетено в этом мире.
   После бомбардировки Николай ожидал хотя бы небольшой атаки, но, напротив, установился покой, даже артиллерия смолкла. Орехов понял, что наступление отложено до утра. И правда, ночь прошла спокойно, лишь где-то вдали несколько раз вспыхивали короткие перестрелки, а с рассветом - началось.
   Сначала слово взяла артиллерия, сменив беспокоящий огонь на прицельную артподготовку. По звукам капитан определил, что за ночь у немцев не только прибавилось пушек, но и появилось что-то солидного калибра. Позднее Вольф пояснил, что по штату танковой дивизии положены четыре 15-сантиметровых тяжелых гаубицы ( Николай уже давно привык к тому, что немцы измеряли калибр орудий в сантиметрах ). Эта вот батарея и включилась в общее дело.
   Затем опять прилетели самолёты союзников, но на сей раз - не только вчерашние горизонтальные Avia В.71, но и какие-то более мелкие, но юркие и подвижные машины, лихо пикировавшие на польские позиции. Как и накануне, бомбардировщиков прикрывали истребители, как и накануне, над полем боя не появился ни один польский самолёт. Зато обнаружилась зенитная батарея, отпугнувшая "малышей" от какой-то цели, но не сумевшая серьёзно повредить ни одного бомбардировщика.
   А потом вперёд двинулись немецкие танки, вслед за которыми следовала пехота.
   Самому Орехову в бой идти не пришлось. Не потому, что не на чем: механики под руководством Клавичека починили машину ещё накануне, хотя повозиться пришлось основательно. Танк получил два попадания. Один снаряд скользнул по корме, смяв в гармошку лист брони и сорвав решетку воздуховода. Второй влетел точно в погон башни и засел там так прочно, что вытягивали его почти до самого вечера. Зато утром танк был в полном порядке и готов к бою.
   Но командование дивизии решило атаковать силами третьего танкового полка. Четвёртый, в который входила поредевшая рота Вольфа, остался в резерве. Расположившись на опушке небольшого леса в паре километров к югу от города, танкисты прислушивались к отдалённой канонаде и ловили слухи о том, как развиваются события.
   А развивались они не блестяще. Поляки оборонялись грамотно и умело. Выявленные накануне позиции врага, по которым пришлась артиллерийская и авиационная подготовка оказались брошенными. Враги оставили там лишь набольшее боевое охранение, которое, не принимая боя, тут же откатилось назад. Но едва немцы попытались организовать преследование, как оказались под огнём польских противотанковых батарей, отведённых на резервные позиции. Оставив полдюжины подбитых танков, гитлеровцы отступили.
   Новые позиции были подвергнуты интенсивному артиллерийскому обстрелу, после которого немцы перешли в атаку и история повторилась: позиции оказались брошенными, а через полтора километра атакующие встретили подготовленное сопротивление. Причём польские орудия были расположены очень эффективно, так что не было никаких сомнений: всё было продумано заранее. По ту сторону фронта явно руководил какой-то грамотный и умелый командир.
   Понимая, что дальше такая тактика будет только увеличивать потери дивизии, немцы ломанулись напролом. Но не тут-то было. Поляки довольно организовано отступили к Высоке, за которую началось упорнейшее сражение. Бои шли буквально за каждый дом. К четырём часам вечера по корпусу уже гуляло стойкое обозначение противника - "чёрная бригада": набралось достаточно пленных, чтобы выяснить, что сражается на той стороне 10-я моторизованная кавалерийская бригада, которой командует какой-то полковник Мачек. Фамилия Орехову не говорила абсолютно ничего, но уважения к её обладателю с каждым часом прибавлялось.
   Николай видел этих пленных, когда, получив приказ Вольфа, Т-34 выдвигался в распоряжение штаба третьего полка. Навстречу двое пехотинцев конвоировали четырёх поляков: молодых крепких ребят, вместо шинелей одетых в длинные кожаные пальто черного цвета с матерчатым воротником и почему-то в старых немецких касках образца 1916 года, выкрашенных в цвет хаки. Лица пленных были покрыты копотью и, как обычно в таких ситуациях, несли на себе выражение усталого и бессильного отчаяния, но необычный танк на какое-то время вызвал у них интерес.
   А в штабе третьего полка танку придали взвод пехоты и отправили на "очистку" города от засевших в подвалах и на чердаках польских солдат. Попытка выдавить поляков из города одной пехотой привела к большим потерям, а легкобронированные бронеавтомобили были слишком уязвимой, а значит - ненадёжной поддержкой. Конечно, Pz.II Я 20-миллиметровой пушкой и четырнадцатью с половинами миллиметрами брони мог оказать вполне достаточную поддержку, но, похоже, кого-то в штабе дивизии, а может и корпуса, вдруг посетила светлая мысль - привлечь к операции экспериментальный танк союзников.
   Что ж, машина себя не опозорила. Снаряд из её трёхдюймовки проламывал самые толстые кирпичные или каменные стены, так что любая пулемётная точка была обречена на быстрое и жестокое уничтожение. Противотанковые пушки в обороне города не участвовали, а немецкие гренадеры, надо отдать им должное, грамотно и старательно оберегали танк от возможной атаки какого-нибудь героя-самоубийцы со связкой гранат. Сработались столь удачно, что после выполнения боевого задания танкисты и пехотинцы с удовольствием вместе перекурили, обменялись впечатлениями и вдоволь потравили фронтовых баек.
   Т-34 произвёл на пехоту неизгладимое впечатление, хотя опытные унтера не одобрили отсутствия у экипажа штатного пистолета-пулемёта. Орехов отшутился, что с таким тяжелым танком хватит и пистолетов, хотя на самом деле понимал, что немцы правы. На войне бывает всякое, приходится и танкистам вести бой стрелковым оружием, он сам через это в Испании проходил. И тут пистолет-пулемёт намного предпочтительнее пистолета.
   Разумеется, в Новороссии на каждый танк полагался один ППС. Но, поскольку в Прагу они ехали для полигонных испытаний, а не для участия в настоящих боях, то об этом никто не подумал. С другой стороны, немцы выдели на каждый танк по "Шмайссеру", но - на немецкий танк. Просто так выдавать оружие экипажу Орехова никто не собирался. Вольф подал рапорт командиру батальона, тот - в тыловые службы полка и оставалось только гадать, сколько времени бумаги будут гулять по внутренностям бюрократической машины и чем это в итоге закончится. А пока - полагаться в случае чего на табельные пистолеты Коровина.
   В этот раз не понадобились и они. По рации пришел приказ: танку вернуться в расположении своей роты.
   Закончился ещё один день войны. Впереди ожидалась относительно спокойная ночь. А дальше... Николай не строил иллюзий: "чёрная бригада" не сломлена и у полковника Мачека в запасе остались какие-то козыри. Значит - завтра снова в бой...

Цеханув. Мазовия.

11-й броневой дивизон Мазовецкой кавалерийской бригады

   Если говорить за жизнь, то танкетка, конечно, посильнее бронеавтомобиля. Если говорить правду, то у "Урсусов" хватает недостатков: максимальная скорость - 35 километров в час, высокий силуэт - почти два с половиной метра, маневренность та ещё, а проходимость и того хуже. А если говорить, как дело было, то именно эскадрон бронеавтомобилей оказался самой мощной ударной силой не только броневого дивизиона, но всей кавалерийской бригады.
   За эти три дня уланы при поддержке бронеавтомобилей несколько раз контратаковали немцев и дважды даже заставили их отступить ( правда, потом немцы всё равно возвращали позиции и продвигались дальше вперёд ). Один контрудар броневого дивизиона предотвратил прорыв фронта. А в утренних боях пушечным огнём бронеавтомобили уничтожили два лёгких немецких танка. Так что разведывательный танковый эскадрон получил наглядный урок: кто в дивизионе сражается, а кто так, на подхвате... Хотя командир бригады, полковник Карча, благодарность объявлял всему дивизиону, ну так не за благодарность воюем.
   Важно было и то, что из восьми бронеавтомобилей к концу третьего дня боев в строю осталось шесть, в то время как танкисты потеряли пять машин из имевшихся тринадцати. Да ещё на середине марша заглох двигатель у танкетки подпоручика Куроня, так и тащили её на буксире до самого Цеханува. В городе машину сразу сволокли в авторемонтные мастерские, в надежде в разумное время поставить на ход.
   Оговорка о времени была не случайной: никто в дивизион не знал, какие планы у командования на их дальнейшую судьбу. Приказ полковника Карча оказался крайне туманным: отступать к Цехануву, организовать оборону города и ждать дальнейших распоряжений. Если первое к семи часам вечера было выполнено, то со вторым возникла серьёзная заминка: кроме танкистов в Цехануве обнаружилась лишь рота саперов, тыловые службы, да разношерстная группа порубежников, числом, пожалуй тоже где-то около роты. Опыт трёхдневных боёв неумолимо утверждал, что никакой серьёзной обороны такими силами организовать просто невозможно. Но приказ есть приказ, и тонкий пунктир узлов сопротивления протянулся по северной и восточной окраинам города.
   Бронеавтомобиль подпоручика Анджея Забродского прикрывал подступы к Цехануву со стороны деревеньки Блотица, расположенной на глазок чуть дальше километра от городской окраины. Два населённых пункта соединялись гравийной дорогой, обсаженной по обеим сторонам редкой цепочкой лип и тополей среди которых затесались пара белых берёз, столько же зелёных ёлок и один клён с ярко-багряными резными листьями.
   Два отделения сапёров оборудовали позиции прямо на въезде в город. Молчаливые сосредоточенные мужики копали землю словно завёдённые, явно намереваясь отрыть себе окопы полного профиля. Забродский же отогнал бронеавтомобиль за угол ближайшего дома, чтобы не светиться на всеобщем обозрении, и отправился на совещание к командиру эскадрона: поручик Ярошинский предпочитал передавать указания для каждой боевой машины лично её командиру, а не через командиров взводов.
   Временно предоставленный сам себе экипаж приступил к самому приятному на войне делу - приготовлению пищи. Жители окрестных домов, опасаясь попасть под обстрел, покинули свои жилища: то ли перебрались к родственникам и знакомым в центральную часть города, то ли, забрав с собой самое необходимое бежали от войны вглубь страны. Так что упрекнуть солдат за небольшой костерок во дворике было некому, да и будь хозяева на месте - вряд ли бы упрекнули. К возвращению подпоручика густое варево из тушенки, картошки и консервированных бобов в сале привлекательно побулькивало в котелке и источало одуряющий аромат.
   - Ну что, пан поручик? Новости есть? - на правах старшего после командира по званию поинтересовался сержант Мариуш Йоп - водитель бронеавтомобиля.
   - Есть, только не слишком хорошие, - Забродский снял конфедатку, пригладил волосы и присел у костра. - С наступлением темноты снова выступаем. Маршем на Маков, на соединение с основными силами бригады.
   - Вот те раз, - присвистнул пулемётчик Дамиан Горавский.
   - А как же город? - растерянно спросил Йоп.
   - Как город, как город... - проворчал Анджей. Положил конфедатку на землю и признался: - Не знаю я как город. Говорят, сюда должна подойти оперативная группа генерала Ковальского и занять оборону. Наше дело маленькое - приказы выполнять.
   - Так что ж нас от Прасныша сразу на Маков не направили, а сюда погнали? - не унимался Горавский. - Это ж какой крюк.
   - Послали - значит послали, - Забродский и сам был зол на царящую вокруг неразбериху. Не первый уже раз за эти три дня начальство посылало эскадрон непонятно куда непонятно зачем. Связь работала из рук вон плохо, донесения в штаб бригады попадали с таким опозданием, что, похоже полковник Карча оперативную обстановку представлял совсем не такой, какой она была на самом деле. Что творится в штабе армии "Модлин" Анджею страшно было даже вообразить.
   Вспомнишь про связь - она и появится. На сей раз связь предстала перед экипажем бронеавтомобиля в образе невысокого совсем молодого паренька в мешковато сидящей шинели с васильковым кантом на задней кромке петлиц и околыше рогатывки.
   Лихо вскинув к нему два пальца, паренёк отрапортовал:
   - Рядовой Ляшкевич, рота связи.
   - Да по твоему напарнику видно, что ты за рота, - Забродский слабо улыбнулся и кивнул за спину солдату. Тот расплылся в ответной улыбки.
   Позади Ляшкевича, настороженно шевеля навострёнными ушами, стоял крупный серый кобель, запряженный в бобину с телефонным кабелем. Именно запряженный, всё честь по чести: оглобли, хомутик, подогнанные по росту.
   - Это ж как тебя зовут, бродяга? - обратился к псу Мариуш.
   Тот повёл умной мордой, но, естественно ничего не ответил.
   - Буран его зовут, - пояснил связист. - Только он учёный, посторонних не слушается.
   - Не учёный, а дрессированный, - многозначительно поправил Йоп, опытный охотник и собаковод. - И мы ему не посторонние. Раз он на армейской службе, то должен оказывать уважение старшим по званию. Рядовой Буран!
   Пёс снова повёл мордой в сторону сержанта, но и только.
   - Молодец, - рассмеялся Йоп. И уже серьёзным голосом предложил: - Пан подпоручик, может, возьмём их в экипаж? Ведь у нас одного человека не хватает. А так будут у нас четыре поляка и собака.
   - Я бы с радостью, пан сержант, - весело улыбнулся солдат. - Если только начальство моё дозволит.
   Техника с детства тянула к себе Василя Ляшкевича. Сначала эта была паровая молотилка на хуторе пана Сташевского, потом - паровозы гродненского депо, в которое устроился старший брат Петро. Сам Василь пошел по другой части, работал при станционном телеграфе, потому и попал по мобилизации в связисты. На службу не жаловался, но всё-таки бронеавтомобиль казался юноше не в пример интереснее.
   Да и отношения броневом дивизионе, похоже, сильно отличались от принятых в роте связи. Чтобы подпоручик Радзиховский ел из одного котелка с солдатами? Да не в жизнь. Он же шляхтич, пан, офицер, а они перед ним - мужики и быдло. А командир бронеавтомобиля солдатским столом не гнушается, даром что тоже подпоручик: Василь успел углядеть одну звёздочку на оранжевом околыше аккуратно отложенной на траву конфедатки.
   Есть, конечно, разница в экипировке: на офицере куртка кожаная, а на солдате и сержанте - матерчатые комбинезоны цвета хаки. Ну, так ведь и должна же она быть. Тем более, если разобраться, то и этим двум есть чем пофорсить перед пехотинцем или связистом. Например - шлемами. У самого Ляшкевича к поясу была подвешена новенькая каска образца тридцать первого года. Многим, особенно кавалеристам, приходилось довольствоваться старыми французскими касками Адриана - с узкими полями и небольшим гребнем. А экипаж бронеавтомобиля щеголяли особенными шлемами цвета хаки, напоминавшими средневековые: тоже с гребнем, более широкими полями, чем у каски Адриана в задней части и небольшим подвижными "налобником" в передней.
   Определенно, Василю хотелось бы оказаться в экипаже бронеавтомобиля, вот только ли позволят ли ему это? Броневой дивизион - элита, говорят, что в него берут только поляков, а рядового Ляшкевича в этом смысле происхождение подвело.
   - Никак нет, пан сержант, - развёл руками связист. - Не будет четырёх поляков: я ведь местный, из-под Гродно.
   - Будет, будет, - успокоил паренька Матиуш, подкованный по части национальной политики. - Вы, местные, такие ж поляки как и мы, это москали проклятые вас пытались в белорусов превратить.
   - Как скажете, пан сержант. А только дозвольте мне сначала телефон вам поставить, для связи с комендатурой.
   Ответ сержанта солдата вроде и обрадовал и огорчил одновременно. И хотелось попасть в броневой дивизион, и за национальность свою было обидно, и возражать он не осмеливался. С раннего детства отец крепко вбивал маленькому Василю: "Не спорь с паном: у пана власть". А когда мальчик подрос, рассказал ему и о том, как жили в Российской Империи пусть и при поляках, но без того гнёта, что пригибает к земле каждого инородца в "крэсах всходних". И про Советский Союз, где вольные люди трудятся ради себя и своих детей, а не горбатятся от зари и до зари на зацных, моцных и прочих ясновельможных панов.
   Мальчик эти уроки запомнил и на людях никогда не вступал в споры, грозившие обернуться крамольным речами. А что лежало на душе... В душу даже самый искусный пан не залезет. Вот и сейчас, конечно, никто не понял, о чём думал солдат-связист.
   - Ставь телефон, - покровительственно согласился Йоп. - А потом - давай с нами гуляша отведаешь. Небось, такого не пробовал. И напарника твоего угостим, ишь как принюхивается.
   Буран и вправду то и дело глазом на булькающий на огне котелок. А Ляшкевич снял с плеч карабин и брезентовый ранец, достал из него инструменты и телефонный аппарат и приступил к работе. А экипаж бронеавтомобиля занялся едой.
   - Горячий, - проворчал Дамиан, дуя на ложку.
   Анджей хотел что-то сказать, но не успел. За домом длинной очередью вдруг подал голос "Браунинг", тут же поддержал его Schwazloser, а ещё через мгновенье заработал как бы не добрый десяток немецких пулемётов. Ляшкевич инстинктивно вздрогнул и вжал голову в плечи.
   - Оставайся здесь! - рявкнул на незадачливого связиста Забродский. - Не высовывайся.
   А экипаж был уже на своих местах. Подпоручик захлопнул дверцу бронеавтомобиля, мотор взревел, и тяжелый "Урсус" медленно выкатился из-за угла дома на улицу. И с первого же взгляда в прицел Забродскому стало ясно, что дело пахнет скверно.
   Прямо по дороге от Кржиновлоги двигался лёгкий немецкий бронеавтомобиль с открытым верхом, безостановочно поливая позиции сапёров из пулемёта. А слева от неё, за линией деревьев, параллельно бронеавтомобилю и так же непрерывно ведя огонь, полз вражеский пулемётный танк. За бронетехникой ломаной линией, пригибаясь, постреливая короткими очередями из ручных пулемётов, приближались солдаты в мышино-серой форме. На глазок - около полутора сотен. Перепоясанные косой портупеей, значит - спешенные кавалеристы.
   Анджей понимал, что отбиться двумя отделениями от эскадрона практически нереально. Тем более, что "Браунинг" уже смолк, подавленный направленным огнём нескольких немецких пулемётов. Единственным козырем, нет, даже не козырем, а шансом, была 37-миллиметровая пушка "Урсуса". Как никогда в жизни горячо Забродский взмолился к Господу и Мадонне - чтобы у немцев не оказалось здесь и сейчас ни единого орудия.
   Откуда было знать подпоручику, что по штатам немецкий сабельный эскадрон не имел вооружения тяжелее, чем единый пулемёт MG34. И пускай их у немцев было много, но для 9-миллиметровой лобовой брони "Урсуса" их пули сейчас опасности не представляли. Забродский имел шанс расстреливать врага с безопасного расстояния. Только бы успеть и только бы не промахнуться.
   - Остановка! - коротко скомандовал подпоручик Йопу. Тот резко тормознул машину, а Анджей уже ловил в перекрестье прицела гусеницу немецкого танка. Выстрел!
   Промах! Первый снаряд взрыл землю в паре метров от вражеской боевой машины. Гильза со звяканьем вылетела из затвора.
   - Снаряд!
   - Есть снаряд!
   Дамьян и без приказа понимал, что от него сейчас требуется. Новый снаряд ушел в ствол почти моментально. Официальная скорострельность стоявшего на бронеавтомобиля орудия "Puteaux" SA1918u равнялась 10 выстрелам в минуту, но это - если не целясь палить в белый свет, как в копеечку, и молится Господу Иезусу, чтобы направил снаряд точно в цель. А если к молитве добавить ещё и собственное старание, то больше шести раз в минуту не выстрелишь. Но Забродский был твёрдо уверен в том, что Господь всегда больше помогает тем, кто подкрепляет молитву собственными усилиями.
   Подпоручик словно слился с прицелом. Ага, немцы, похоже, не ожидали такого отпора. Фигурки в сером откатывались назад, к деревенской околице, туда же сдавал и бронеавтомобиль, а танк остановился, нащупывая новую цель спаренными пулемётами. По броне польской машины хлестнула очередь, потом вторая, но защита выдержала. Танк дал задний ход и в этот момент Анджей выстрелил. И потому, как сразу повело вправо корму вражеской машины, понял: попал.
   А через мгновение он отчётливо увидел в прицел развороченный передний каток и сползающую назад гусеницу. Танк повернуло боком, сейчас он представлял из себя идеальную цель: и размеры больше и броня на бортах всегда меньше лобовой. Упускать такой шанс было просто преступно.
   - Снаряд!
   - Есть снаряд!
   Ещё выстрел. Подпоручик целился в белый крест на башне и попал почти точно туда, куда хотел. Снаряд вошел чуть-чуть ниже креста, почти под основание башни. И каким-то шестым, необъяснимым, присущим только тем, кто полной мерой хлебнул настоящих боёв, Анджей понял: всё. Этот танк уже "мёртвый". И в тот же момент ожил "Браунинг", послал вслед отступающим немцами длинную очередь, затем вторую. Те спешили укрыться в деревне, даже не пытаясь отстреливаться. Вражеский бронеавтомобиль уже затерялся где-то среди домишек.
   - Всё, дело сделано, - вздохнул Забродский, машинально откидывая с потного лба налипшие волосы. - Отбились.
   Разумеется, подпоручик прекрасно понимал, что это - только начало, а дальше будет намного хуже, но... Но всё-таки сейчас за ними была пусть маленькая, но победа...
  

Польский фронт. Вечер 3.09.1939.

   Оборона рубежа во время войны напоминает плотину в период наводнения. Пока плотина цела, она может выдерживать огромный напор воды. Но стоит образоваться небольшой дырке, как разрушается вся конструкция. Даже там, где она мгновенье назад казалась монолитной. Вот так к исходу третьего дня войны и развалилась на куски польская оборона.
   Мазовецкая кавбригада, не сумев зацепиться за Прасныш, продолжала отступать под ударами врага. Возле Франково произошел упорный бой между кавалеристами: 7-м польским уланским и 1-м немецким полками. Обе стороны сражались в пешем строю. Сначала успех клонился на сторону поляков, но появление на поле боя резервного велосипедного батальона обеспечило победу немцам. К вечеру разрозненные части польской кавбригады отступали на Маков, а авангард немецких кавалеристов вместе с разведбатом танковой дивизии "Кемпф" достиг Цеханува, где завязал бой с гарнизоном города.
   В то же время нависавшая над левым флангом атакующей немецкой группировки оперативная группа "Нарев" таки не получила приказа прийти на помощь армии "Модлин" и продолжала стоять на месте.
   8-я польская пехотная дивизия в течение дня получала противоречивые приказы из штаба армии: в полдень вместо Грудуска было приказано наступать на восток, на Прасныш, а через два часа - снова на север, на Грудуск. В итоге дивизия понесла тяжёлые потери и под ударами превосходящих сил противника начала отступление на юг, к Цехануву.
   После обеда пехота 1-го немецкого корпуса возобновила наступление на млавские оборонительные позиции. 20-я польская пехотная дивизия из последних сил удерживала их до вечера, но с наступлением темноты измотанные непрерывными трёхдневными боями поляки покинули рубеж обороны и начали отступление всё на тот же Цеханув.
   На своих позициях оставалась лишь Новогрудская кавалерийская бригада, на фронте которой немцы по-прежнему не проявляли активности. Но и её командир, генерал бригады Владислав Андерс уже ближе к полуночи получил приказ от командующего армией "Модлин" приказ отступать в направлении Плонска, чтобы избежать возможного окружения.
   С окончанием дня завершились и бои в районе Мелно. Оперативная группа "Всхуд" удерживала позиции, но ухудшение оперативной обстановки вынудила генерала Болтуча отдать приказ об отступлении к Радзыня. Туда же отходил и гарнизон Грудзендза. Передовые части армии фон Клюге без помех форсировали Вислу в районе Хелмно, закрепились на правом берегу и приступили к наведению временной переправы.
   К 16 часам дня мятеж в Быдгощи был подавлен. Город был полностью взят под контроль польскими войсками. Убитых не считали, арестовано было около 600 человек, многих из которых, впрочем, очень быстро отпустили по домам.
   В Тухольских борах продолжалась ликвидация окруженной польской группировки.
   А армия "Познань" продолжала оставаться островом покоя среди огня войны - в её полое по-прежнему боевых действий не велось, если не считать истребителей Мечислава Мумлера, ежедневно сбивавший по два-три немецких бомбардировщика. Но оперативная обстановка с каждым часом ухудшалось, выступ превращался в мешок, и генерал Кутшеба просил у Генерального Штаба уже не приказа атаковать немцев, а разрешения отвести армию хотя бы к Познани, а лучше - к Гнезно, чтобы избежать возможного окружения.
   К вечеру части армии "Лодзь" отошли к Варте и Видавке и заняли оборону на их рубеже. Однако немцы, в течение дня не вступавшие в бой, к вечеру ускорили движение и на ряде участков форсировали реки на плечах отступавшей польской пехоты и захватили несколько плацдармов.
   А 24-я разведывательная эскадрилья снова атаковала немцев и снова успешно. На сей раз под ударом оказались танки из корпуса генерала Гёппнера, по приказу штаба группы армий "Юг" весь день простоявшие возле Гилд и Млынека в ожидании подхода моторизованной пехоты. Две боевые машины в результате налёта были полностью уничтожены, ещё четыре - повреждены.
   Между тем ликвидация 7-й польской пехотной дивизии к вечеру была практически завершена. Вырваться из кольца и уйти на восток удалось лишь небольшому отряду под командованием полковника Вацлава Вильневчица. Остальныее части дивизии были уничтожены или пленены. Попал в плен и командир дивизии, генерал бригады Януш Госиоровский.
   В Силезии продолжалось отступление армии "Краков", больше напоминающее бегство. Были оставлены Катовице, Сосновец, Бельско. Командующий армией генерал Шиллинг поставил маршала Рыдз-Смиглы перед фактом: остановить немцев можно только на рубеже рек Нида и Чёрный Дунаец, что означало сдачу Кракова.
   Во второй половине дня 3 сентября состоялся решительный штурм укреплённого района "Венгерска Гурка". Уцелевшие форты сначала были подвергнуты мощному орудийному обстрелу с привлечением тяжелых 150-миллимеровых орудий, затем атакованы пикирующими бомбардировщикам. Снаряды и бомбы разрушили укрепления, дальнейшее сопротивление стало невозможным, и тяжело раненый командир укрепрайона капитан Семик приказал выбросить белый флаг. Немцы получили в своё распоряжение путь на Бельско через перевал, но об ударе во фланг армии "Краков" речи уже не шло.
   Такой удар мог бы нанести 22-й моторизованный корпус генерала Клейста, но в течение дня немцам так и не удалось прорвать польскую оборону и выйти на оперативный простор. 10-я моторизованная кавалерийская бригада оставила Высоку, но продолжала перекрывать врагу путь на Краков с юга.
  

Западный фронт. Вечер 3.09.1939.

   На всём протяжении германско-французской границы царила зловещая тишина. По обе её стороны войска заняли подготовленные рубежи обороны, изготовились к бою и затаились в ожидании дальнейших приказов командования.
   И только над побережьем англичане проявили активность: разведывательный самолёт британских ВВС пролетел над гаванью Вильгельмсгафена и покинул опасный район прежде, чем в небе успели появиться поднятые для его перехвата истребители.
  

Телеграмма

Берлин, 3 сентября 1939 -- 18 час. 50 мин.

Очень срочно! Лично послу.

Совершенно секретно! Главе посольства или его пред­ставителю лично.

Секретно! Должно быть расшифровано лично им!

Совершеннейше секретно!

  
   Мы безусловно надеемся окончательно разбить поль­скую армию в течение нескольких недель. Затем мы удер­жим под военной оккупацией районы, которые, как было установлено в Москве, входят в германскую сферу влияния. Однако понятно, что по военным соображениям нам придет­ся затем действовать против тех польских военных сил, кото­рые к тому времени будут находиться на польских террито­риях, входящих в русскую сферу влияния.
   Пожалуйста, обсудите это с Молотовым немедленно и посмотрите, не посчитает ли Советский Союз желательным, чтобы русская армия выступила в подходящий момент про­тив польских сил в русской сфере влияния и, со своей сторо­ны, оккупировала эту территорию. По нашим соображениям, это не только помогло бы нам, но также, в соответ­ствии с московскими соглашениями, было бы и в советских интересах.
   В связи с этим, пожалуйста, выясните, можем ли мы об­суждать этот вопрос с офицерами, которые только что прибыли сюда, и какой, предположительно, будет позиция советского правительства.
  

Рейхсминистр иностранных дел

Ф. фон Папен.

Sunday Express. 3.09.1939

"Я видел первые налёты на Варшаву"

   Среди немногих журналистов, сумевших поделиться впечатлениями от первых часов войны был мистер Сефтон Делмер. На страницах нашей газеты он рассказывает про первые бомбардировки Варшавы.
  
   Я ехал к Модлину в двадцати милях от Варшавы, чтобы осмотреть место утренних налётов и оценить количество жертв.
   Прямо через Вислу я заметил первую группу рейдеров - четыре немецких бомбардировщика, которым с моста отвечали польские истребители. Они уводили самолёты в сторону, где располагались польские зенитки.
   Отрадно было слышать рокот польских батарей.
   Один из немецких самолётов упал на землю, словно чёрная стрела. Через мгновение за ним последовал второй. Две тучи тёмного дыма указывали на места их падения.
   Подлетало всё больше немецких самолётов. Хоть я до сих пор уверен, что это был не основной состав. В рейде участвовали шесть трёхмоторных бомбардировщиков, окруженные эскортом из трёх самолётов над ними и позади них. Они попытались прорваться через стену шрапнели. Но вдруг орудия смолкли, и в ту же минуту по небу пронеслись и спикировали серебристые польские самолёты. Они промчались мимо немцев, которые быстро перестроились. И снова послышались звуки зениток. Но теперь немецкие бомбы не причиняли вреда, а лишь только поднимали тучи пыли на прибрежных полях.
   Неподалёку от места разрыва бомбы загорелся дом. Прибыла новая группа самолётов, выстроенных кругом. Началась ужасная бомбёжка. Что они бомбили, я не знаю, может быть, мост. Но тут же истребители сели им на хвост и круг распался.
   Посредине дороги стояла светловолосая девушка и плакала. К ней прижимались детишки - мальчик и девочка. Они увидели нас и замахали руками. "Возьмите нас назад в Варшаву, я не могу здесь больше!" - плакала девушка.
   Мы взяли их к себе. Горящий дом был их дачей. Они приехали на четырёхчасовом автобусе в тот день, потому что побоялись оставаться в Варшаве.
   Когда я сажал их на трамвай, подбежал один из зенитчиков и показал нам "кусок бомбы" - первый найденный. На деле осколок оказался шрапнелью.
   Когда мы возвращались в Варшаву через полтора часа после начала бомбёжки, то всё ещё слышали раскаты грома: у нас за спиной огонь зениток выпроваживал восвояси немецких посетителей.
   В Варшаве не упало ни одной бомбы. Пожарные машины и кареты "скорой помощи" так и оказались невостребованными. Но в пятнадцати милях от столицы бомба попала в Еврейскую детскую больницу. Многие дети ранены, 14 - убиты. Погибли три медсестры.

Венсеннский замок.

Штаб Главнокомандования Сухопутных сил Франции.

   Идиоты-пацифисты любят кричать о том, что генералы только и думают о том, как развязать очередную войну. Глупцы! Безмозглые, тупые и жалкие глупцы. Нет более последовательного врага войны и борца за дело мира, чем генерал. По крайней мере, если это успешный и удачливый генерал. Потому что в дни мира он имеет многое, если не всё, и даже самая удачная военная компания добавит ему несопоставимо мало по сравнению с тем, что он рискует потерять в случае, если она вдруг окажется неудачной.
   Морис Гюстав Гамелен вне всяких сомнений был генералом не просто успешным и удачливым, а очень успешным и очень удачливым. Кавалер Большого креста Почётного легиона, Великого креста ордена Бани, Великого креста Виктории, Военного креста Бельгии и прочая, прочая, прочая. Великий офицер Почётного легиона с 16 сентября 1926 года. Начальник Генерального штаба армии Франции с тридцать первого года. С того же 1931 года он стал членом Высшего военного совета, а с января 1935 - его вице-председателем. В тридцать восьмом назначен начальником Генерального штаба национальной обороны Франции.
   Естественно, с началом войны он стал главнокомандующим сухопутных сил, что фактически означало верховное командование над всеми объединёнными сухопутными силами союзников на всех театрах военных действий. Конечно, это признание. Но какова и ответственность. Чуть что не так, и отвечать за всё придётся ему, Гамелену. А уж недостатка в желающих бросить грязью в старого воина в прекрасной Франции точно не будет. Коммунисты, журналисты, германофилы, уже упомянутые пацифисты, да ещё обойдённые славой и успехом военные "теоретики" вроде Кюньяка или Де Голля, на газетных страницах пытающиеся отвоевать себе то, что не сумели получить на полях сражений. Какого только сброда сегодня нет в несчастной стране. Делать что-нибудь полезное и нужное, их не заставишь, но вот поорать, потребовать отставок и судов - набегают сразу, словно мухи к конскому навозу.
   Поэтому-то генерал делал всё, чтобы не позволить втянуть страну в ненужную ей бойню. Вольно кому-то кричать, что в тридцать пятом не нашлось решительного французского лейтенанта, способного отдать приказ открыть огонь по вступившим в Рейнскую область, демилитаризованную согласно Версальским договорённостям, немецким войскам. Сами-то крикуны не что способны? Нет, приказ-то они конечно, отдадут с лёгкостью, но вот выстрелить своими руками не способны даже в приговорённого к смертной казни. Что уж там рассуждать про бой с немецкими солдатами, которые не позволят просто так себя убивать, а откроют ответный огонь и будут сражаться до последней возможности: уж он-то, Гамелен, отлично знал, какой упорной может быть германская пехота. Нет, делать грязную и опасную работу за этих сладкоголосых певцов "сильной руки" всегда приходится другим, а они способны лишь призывать, ронять скупую слезу на похоронах погибших героев, да метать молнии праведного гнева на суде над теми, кто не оправдал оказанного высокого доверия...
   Так что, не в немцах видел в эти дни главную опасность французский верховный главнокомандующий, а во враге внутреннем, замаскированном, а от того, в сто крат более опасном. Германию вообще можно было не опасаться, пока сражается Польша: вести активные боевые действия на два фронта Третий Рейх был абсолютно не способен. Другой вопрос, сколько именно Польша способна продержаться. Перед войной маршал Рыдз-Смиглы и его генералы уверенно заявляли о способностях Войска Польского самостоятельно продержаться до весны, но вести с восточного фронта заставляли думать совсем о других сроках. Кажется, это поняли не только в Париже, но и в Варшаве: не успел закончиться первый день войны, а польские дипломаты уже обивали пороги всех возможных правительственных учреждений, прося как можно быстрее начать операцию против немцев. По сообщениям из Лондона, там творилось то же самое. И Великобритания прогибалась под напором союзницы, прогибалась и прогибала Францию, заставив объявить войну Рейху почти на пол суток ранее первоначально запланированного срока. При том, что мобилизация была ещё не завершена, далеко не все дивизии передислоцированы согласно планам Генерального штаба. Но Даладье уступил. Прискорбное начало. В четырнадцатом интересы союзников выше интересов своей страны поставил русский Император, приказав начать неподготовленное наступление в Восточной Пруссии. Париж был спасён, но чем закончилась война для него и для России? Нет, Гамелен был намерен учесть печальный опыт Великой войны и не собирался ради спасения Варшавы ни бросать в немецкий котёл французские армии, ни способствовать приходу к Власти в Париже Тореза и Марти. Если настоять на задержке объявления войны было не в его силах, то уж заставить главнокомандующего двинуть армию в решительное наступление раньше, чем сложатся благоприятные обстоятельства, никто не сможет. План действий на этот счёт генерал продумал заранее, ещё в двадцатых числах августа, когда осознал для себя - война неизбежна.
   Поэтому, выслушав сообщение премьера о том, что срок предъявленного Рейху ультиматума истекает в семнадцать часов, Гамелен в свою очередь сообщил, что армия готова начать наступление в Сааре в самое ближайшее время, но к более крупным операциям пока что не готова. К тому же разработке наиболее многообещающего плана военных действий - вторжению в Рейнскую область через Бельгию и Нидерланды, препятствовала неопределённая позиция правительств этих стран. Политика союзников в их отношении отличалась изрядной непоследовательностью. Официально они рассматривались как нейтральные государства, неофициально предполагалось, что в случае объявления войны эти страны выступят единым блоком с Великобританией и Францией. Дошло до того, что двадцать восьмого августа правительство Чемберлена публично подтвердило гарантии строжайшего соблюдения суверенитета Бельгии в случае начала войны. Какой именно войны не уточнялось, но и без конкретизации всем всё было понятно. В Брюсселе горячо поблагодарили британского премьера и смолкли. Ни первого, ни второго сентября ни король, ни парламент не сделал ни малейшей попытки начать переговоры с союзниками. А в ответ на нетерпеливый зондаж из Бельгии простодушно ответили, что страна является нейтральным государством и очень хочет таким и остаться.
   В таких условиях планирование наступления через Бельгию превращалось в бессмысленную профанацию штабной работы, чего Гамелен позволить ни в коем случае не мог. Даладье пытался убедить генерала, что все вопросы будут улажены дипломатами в течение ближайших нескольких дней, но тот был непреклонен: сначала - военный союз, потом план наступления.
   Оставив премьера решать эту нелегкую задачу, Главнокомандующий выехал в Венсенн, именно там в древнем замке была развёрнута его ставка. Первым делом следовало утвердить назначения военного времени, именно этим генерал и занимался до вечера.
   Собственно все назначения заранее были продуманы и согласованы, но мирная демократическая страна, намеренная использовать армию не для угрозы соседу, а только для обороны, не может себе позволить официально развернуть фронт до объявления войны. А раз нет фронта, нет армий, то и официально назначенных командующих у них тоже быть не может: нельзя же назначать командиров несуществующим подразделениям. Поэтому всю бумажную волокиту пришлось переложить на день официального объявления войны, что, впрочем, Гамелена отнюдь не огорчило: он любил работать с бумагами.
   Прежде всего, главнокомандующий сухопутными армиями Франции генерал Альфонс Жорж был назначен заместителем Гамелена и, одновременно, командующим Северо-Западным фронтом - от Атлантики до границы со Швейцарией. Это был сильный бюрократический ход. Только Жорж мог рассматриваться как реальная альтернатива Гамелену на посту Главнокомандующего. Все остальные были либо недостаточно известны и авторитетно, либо удалившиеся на покой старики вроде Пэтена или Вейгана. Поэтому потенциальный соперник получил такое назначение, на котором просто невозможно не оказаться виноватом в возможных неудачах французской армии. Какие уж после этого претензии на главнокомандование...
   Но одним только фронтом сейчас Франции было не обойтись. Муссолини, к немалому удивлению генерала, делал всё, чтобы не допустить германо-польской войны, однако новоявленная Италия успела за свою короткую историю заслужить репутацию стервятницы, всегда готовой ухватить кусок, который плохо лежит. Во всяком случае, сектора обороны и укреплений на границе уже сейчас имело смысл свести в единую структуру - Юго-Западный фронт и подчинить одному командующему - естественно, генералу Биллотту. А еще есть южная граница, за которой власть у Фаланги, лидеры которой, конечно, не забыли о помощи Франции законному правительству Испании. Прошло чуть больше полугода с тех пор, как французские дипломаты, исполненные собственной значимости, диктовали генералу Саканелли условия мирного договора с правительством в Бильбао. А теперь за это приходилось расплачиваться необходимостью держать еще одну армию в Пиринеях. Командование этой группировкой Гамелен поручил генералу Мойранду.
   На этом главнокомандующий посчитал свои обязанности в отношении второстепенных театров военных действий исполненным и всё внимание переключил на северо-запад, где распределение сил базировалось на старом, ещё 1937 года плане Генерального штаба, предполагавшем, что немцы снова, как в четырнадцатом, попытаются реализовать план Шлиффена. А что им ещё остаётся делать? Арденны непроходимы, а южнее Францию прикрывала непреодолимая линия Мажино.
   Ответом на германскую агрессию должно было стать выдвижение французской армии в Бельгию и занятие обороны либо на линии Антверпен-река Диль-Намюр, либо на рубеже Шельды. В нынешних условиях, когда правительство Бельгии уклонялись от сотрудничества автоматически принимался второй вариант, поскольку первый становился чреватым встречным боем с немцами в междуречье Шельды и Диля. На открытых бельгийских пространствах такая тактика выглядела откровенно неразумной.
   Но от главнокомандующего сухопутными силами союзников требовалось не только защитить Францию от немецкой угрозы, но и нанести по врагу решительный удар, который бы облегчил положение атакованной Польши. И лучшим решением был бы удар с территории Бельгии в Рейнскую область: во-первых, по данным разведки, укрепления немцев там слабы, а, во-вторых, потеря этих территорий означала для Рейха и потерю огромной части своего военно-промышленного потенциала. Но, как уже говорилось, Бельгия играла в нейтралитет, и этот путь сейчас был для союзников закрыть.
   "Я - философ", - неоднократно говорил про себя Гамелен. "Если это философия, то пора всем генералам становиться философами", - восхищенно ответил ему великий Жоффр после сражения на Марне. Сейчас задача перед Главнокомандующим стояла как раз почти философская: распределить французские силы таким образом, чтобы начать наступление в Сааре и не упустить возможность удара через Бельгию, если Бонне или Галифакс всё-таки сумеют убедить короля Леопольда пропустить через территорию страны дивизии союзников.
   Разумеется он нашел решение: сосредоточить основную часть мобильных сил на бельгийской границе, а в наступлении в междуречье Рейна и Мозеля сделать ставку на пехоту. По крайней мере, на первом этапе, пока бои будут разворачиваться в предполье "линии Зигфрида". На то они и маневренные, что если дело дойдет до прорыва, то можно будет их оперативно перекинуть на юг.
   Пока же Главнокомандующий решил объединить все силы на франко-германской границе в единую группу армий "Восток" и включить в её состав три моторизованных пехотных дивизии из семи имевшихся в составе французских сухопутных сил. Командовать этой группой он назначил армейского генерала Претелу, умение и способности которого отлично знал по совместной работе в Высшем военном совете. Ему же поручалось и общее руководство наступлением, а значит и определение конкретного состава ударной группировки. Захочет, пусть использует моторизованные дивизии непосредственно в наступлении, захочет - пусть держит их в резерве. За собой Гамелен решил оставить лишь общее руководство и координацию.
   Окончательно определившись таким образом с ближайшими планами, генерал вернулся к рутине - подписанию приказов о назначении командующих армиями, благо кандидатуры были определены и согласованы заранее. Больше главнокомандующему объединёнными сухопутными силами союзных армий в первый день войны делать было в общем-то и нечего: несмотря на многочисленные заявления, Великобритания и Франция вступили в новую войну слишком неожиданно для самих же себя.

Атлантический океан. Борт подводной лодки U-30.

   Герман Сеньци бросил короткий взгляд на циферблат наручных часов. До конца вахты оставалось ещё полтора часа. Как же медленно тянется первая военная вахта. Совсем как та, что для него была просто первой.
   Ирония судьбы заключалась в том, что обе эти вахты были похожи как две капли воды: лодка шла в подводном положении на рабочей глубине 100 метров по заранее проложенному курсу и ничего не происходило. Совсем ничего. А напряжение такой, что по спине то и дело струйки пота стекают.
   Герман, был уже не наивный оберфенрих, мечтающий о том, как встретить трудности, героически их преодолеть и получить в итоге награду если уж не из рук самого фюрера или гросс-адмирала Редера, то хотя бы командующего подводными силами имперского Военно-Морского Флота, а полноценный лейтенант цур зее, знающий, что расстояние от жизни до смерти часто изменяются секундами, а опасность зачастую возникает там, где её, казалось бы, нет и быть не может. И сам он не возражал бы против того, чтобы вахта закончилась спокойно.
   Но при этом представлял себе разочарованную мордашку младшего братика. По возвращении из рейда Герман намеревался просить отпуск и хотя бы на пару дней вырваться домой, в Росток. Вальтер наверняка будет ныть, чтобы ему рассказали "про войну" и страшно разочаруется, если услышит будничную правду. Он словно видел огорчённые глаза Сеньци-младшего, выгнутые домиком бровки, вытянутые дудочкой в разочарованном "У-у-у-у-у" губы. Именно так: "У-у-у-у-у... И это - всё?"
   - Справа по борту шум судовых винтов, - доложил по внутренней связи акустик. Приёмник шумопленгаторной станции GHG располагался за пределами центрального поста, во втором отсеке: все одиннадцать гидрофонов размещалась в носу лодки, а чем длиннее провода, тем сильнее затухание.
   Лейтенант вдруг почувствовал, что не может ни двинуться, ни вымолвить слова. Сеньци казалось, что все находящиеся в центральном посту подводники смотрят на него. А ведь и правда, куда же им смотреть, как не на вахтенного офицера, который нелепо застыл на месте.
   Герман был готов провалиться на месте от стыда, но к счастью наваждение закончилось так же внезапно как и началось. Лейтенант не знал, сколько оно длилось, но, по крайней мере, никто не произнёс ни слова. И самому Сеньци следовало сейчас заниматься не самокопанием, а совсем другими делами.
   - Капитану прибыть на мостик! - произнёс Герман в устройство громкой связи. Голос немного дрогнул, но в целом получился буднично-деловым: - Акустику - доложить параметры цели.
   - Цель надводная, - прозвучало из динамика. - Дистанция - три мили. Пеленг двадцать. Герр лейтенант, это крейсер или крупный транспорт.
   - Держать контакт с целью.
   - Есть держать контакт с целью.
   - Капитан на мостике!
   В центральный пост вошел командир подводной лодки U-30, капитан-лейтенант Фриц-Юлиус Лемп.
   - Герр капитан, акустик засёк цель по пеленгу двадцать. Крупное надводное судно. Возможно - британский крейсер.
   - Дистанция?
   - Три мили.
   - Всплытие на перископную глубину, - моментально принял решение капитан.
   - Есть - всплытие на перископную глубину.
   Сжатый воздух с шипением устремился по трубам, выдавливая воду из цистерны, расположенной под полом центрального поста. В лодке была реализована стандартная схема работы с балластом: сжатым воздухом высокого давления продувалась средняя группа, после этого из носовых и кормовых цистерн вода вытеснялась воздухом низкого давления - отработанным газом от дизельных двигателей.
   Лемп протиснулся в расположенную над центральным постом командирскую боевую рубку. Там находился командирский перископ, счётно-решающий прибор - "форхальтерехнер" и репитер гирокомпаса.
   - Возможно, это транспортное или пассажирское судно, - на всякий случай добавил Сеньци. И невпопад продолжил: - Хотя что делать пассажирскому судну в этом районе - непонятно.
   - Глубина - пятьдесят метров, - механическим голосом доложил управлявший рулями глубины вахтенный штурманнобергефрайтер.
   - Правильно мыслишь, Сеньци, - похвалил капитан, поудобнее пристраиваясь в крохотной и тесной рубке на откидном стульчике. - Мы сейчас находимся вдали от основных океанских трасс, гражданскому кораблю здесь делать нечего.
   - Цель меняет курс, - акустик словно ожидал момента, чтобы подтвердить соображения капитана.
   - Глубина?
   - Сорок метров.
   - Продолжать всплытие, - скомандовал Лемп.
   - Продолжать всплытие, - эхом откликнулся Сеньци.
   - Есть - продолжать всплытие, - ответил штурманнобергефрайтер.
   - Двадцать пять метров... двадцать метров... десять метров... перископная глубина...
   - Перископ!
   Шипение в трубах прекратилось. Лемп припал к наблюдательному прибору, пытаясь разобрать в скудном свете звёзд силуэт неизвестного судна. Не знай бы он, где оно должно находиться, попытка, скорее всего, завершилась бы неудачей, но выданный акустиком пеленг и просветлённая цейсовская оптика всё-таки позволили обнаружить цель. Корабль шел, погасив чуть ли не все навигационные огни и был в темноте практически неразличим. Капитан-лейтенант всё больше убеждался в том, что перед ним вражеское военное судно. Скорее всего - британское, ведь французский флот практически целиком находился в Средиземном море. И, судя по размерам, это был крейсер.
   Лемп не колебался ни секунды.
   - Боевая тревога!
   - Боевая тревога! - откликнулся Сеньци.
   Внутренности подволодки наполнились резкими взвизгиваниями ревуна, к которым тут же примешался дробный топот. У постороннего наблюдателя бегущие подводники могли бы вызвать панику, но постороннему здесь, в Атлантическом океане, на борту военного судна взяться было неоткуда. А те, кто находились сейчас на подводной лодке многократно отрабатывали действия по сигналу тревоги: в учебных классах, на базе в Вильгельмсгафене, во время тренировочных походов. Каждый член экипажа чётко знал и своё место и как быстрее до него добраться.
   Местом лейтенанта цур зее Германа Сеньци, должность которого именовалась "второй вахтенный офицер", в случае боевой тревоги являлся как раз центральный пост: он отвечал за артиллерию корабля и работу досмотровой группы. Поэтому он припал к окулярам зенитного перископа и ни на секунду от них не отвлекался, хотя ничего, кроме звёзд и облаков не было видно.
   Управление кораблём во время боя полностью ложилось на капитана.
   - Права на борт!
   - Есть - право на борт.
   - Полный вперёд!
   - Есть - полный вперёд.
   Корпус подлодки мелко подрагивал: из электромоторов выжималась их предельная мощность, позволявшая субмарине развить под водой ход в семь узлов.
   Следующие полчаса протекли в ожидании и напряжении. Субмарина постепенно догоняла корабль и к их исходу вышла на удобную для атаки позицию. Если бы тот двигался прямым курсом шанса у подводников не было, но судно постоянно меняло галсы. Именно такое его поведение привело к тому, что у Лемпа не осталось сомнений: они повстречали настоящего врага. Капитан-лейтенант даже различал силуэт судна - британского вспомогательного крейсера класса D. Разработанные и построенные ещё в последнюю войну, они продолжали бороздить океанские просторы под Юнион Джеком. Большинство из них, конечно, рассовали по всяким арш ди вельтам, но пара или тройка кораблей оставались в составе флота метрополии. Что ж, отличный случай поквитаться с дедушкой за дела давно минувших дней.
   - Боевая тревога! - скомандовал Лемп. По центральному посту пронёсся вздох облегчения: наконец-то закончилось томительное ожидание и наступила ясность.
   - Приготовиться к торпедной атаке! Использовать парогазовые торпеды!
   "Бесследные" торпеды G7e с электрическим мотором капитан решил приберечь - рейд был далёк от своего завершения, возможно, придётся атаковать врага и среди белого дня.
   - Есть приготовиться к торпедной атаке! - прозвучал из переговорного устройства голос старпома, одновременно являвшегося начальником минно-торпедной боевой части.
   - Цель прямо по курсу, дистанция - два кабельтовых, скорость - двенадцать узлов.
   - Есть дистанция - два кабельтовых, скорость двенадцать узлов, - над пультом форхальтерехнера склонился обербоцманнмаат, точнее - оберторпедо-механикерсмаат, унтер-офицер торпедно-технической службы, в обязанность которого входил ввод в машину данных о цели. Остальную информацию - курс и скорость подлодки, а так же азимутальное направление на цель в это чудо техники поступало автоматически.
   - Носовые аппараты - товьсь!
   - Аппараты готовы, - донеслось из раструба переговорного устройства.
   - Первый, третий аппараты - пли!
   - Первый, третий аппараты - пли!
   - Первый аппарат - торпеда пошла, - и через секунду: - Третий аппарат - торпеда пошла.
   Герман нажал кнопку секундомера, отсчитывающего время движения торпеды. Её щелчок показался лейтенанту Сеньци оглушительно громким. А тишина стояла такая, что, кажется, можно было расслышать биение сердца. И не только своего, но и сидевших рядом штурмана, рулевых и оператора счётного устройства.
   Чёрная стрелка бежала по циферблату, напряжение росло. И вдруг дрогнул пол под ногами.
   - Цель поражена.
   На мгновение повисла короткая пауза: все ждали слов капитана. Почему-то Лемп медлил, но вот, наконец, раздался и его голос:
   - Малый вперёд.
   - Есть - малый вперёд.
   - Начать погружение.
   - Есть - начать погружение.
   С небольшим креном на нос лодка уходила на глубину.
   - Отбой боевой тревоги!
   - Есть - отбой боевой тревоги.
   Капитан выбрался из рубки в центральный пост, взял в руки микрофон внутренней связи.
   - Говорит командир. Хорошая работа, ребята. Мы только что торпедировали лёгкий британский крейсер. Отличное начало. Всех благодарю за службу. Из соображений безопасности мы немедленно покидаем этот квадрат.
   Прерывать Лемпа в центральном посту никто не решился, но обменяться довольными взглядами морякам это не помешало. Матросы, младшие командиры, офицеры - сейчас они были просто подводники. Подводники, на долю которых выпал успех. Точнее, этот успех у судьбы они вырвали сами - своими умелыми действиями. Потопить в первый же день войны британский крейсер - это стоит дорого, очень дорого. Можно помечтать и о Железном Кресте. А уж нагрудный знак подводника практически обеспечен. То-то будет радости Вальтеру, когда Герман приедет домой.
   - Глубина тридцать метров.
   - Сеньци, ваша вахта ещё продолжается?
   - Ещё чуть больше получаса, герр капитан-лейтенант.
   - Курс - зюйд. Глубина - сто метров. Движемся в назначенную командованием точку.
   - Есть - курс зюйд, глубина сто метров.
   Лемп протиснулся во второй отсек, где возле самой переборки находилась командирская каюта. Задёрнул шторку. Сейчас ему необходимо было побыть одному. Во вспышке взрыва капитан-лейтенант ясно различил надстройки торпедированного корабля. Это был не британский крейсер и не крейсер вообще. Они только что потопили пассажирское гражданское судно. Произошла нелепая, трагическая ошибка... Ошибка, которая прервала ни в чём не повинные жизни. Даже если на корабле полный порядок со шлюпками, всё равно глупо рассчитывать, что такой взрыв не привёл к человеческим жертвам.
   Во всём был виноват он, капитан-лейтенант Фриц-Юлиус Лемп, в темноте спутавший силуэт крейсера с пассажирским лайнером. Только он и никто другой. Прежде всего - ни в чём не виноват экипаж подлодки, выполнявший его указания. Поэтому ни один человек из команды не должен догадаться, какой корабль они потопили на самом деле. Мысль об этом не должна даже закрадываться в их головы до конца рейда. А значит, до конца рейда ничего в поведении капитана не должно наводить экипаж на подобные мысли.

Бад-Польцын. Полевая Ставка Гитлера.

   Электрические лампы станционных фонарей сквозь мутные плафоны заливали платформу ярким, но неприятно-неестественным желтоватым светом. Тускло поверкивали штыки карабинов, которыми были вооружены солдаты комендантской роты, начищенные пряжки ремней и отполированные до зеркального блеска сапоги. Комендант ставки, генерал-майор Эрвин Роммель нервно прохаживался по перрону, то и дело бросая взгляд на станционные часы. Часовая стрелка указывала на двойку, минутная приближалась к двенадцати, а поезд фюрера, прибытие которого из Берлина изначально планировалось сразу после полуночи, всё ещё не прибыл к месту назначения.
   Роммель нервно кутался в длиннополое кожаное пальто, спешно приобретённое сразу после получения генеральского звания. Безопасность фюрера во время перемещения по железной дороге находилась вне его компетенции, но если что-то помешает Гитлеру прибыть в свою полевую ставку, то на карьере её коменданта это автоматически отразится самым неблагоприятным образом. Пока фюрер не на фронте, он, Роммель, всего лишь командир роты, пусть и в звании генерал-майора. Нелепость - но реальность.
   Терпение генерала было уже на пределе, когда он, наконец, разглядел в ночной темноте огни приближающейся "Америки" - такое странное название носил личный поезд Гитлера. Впереди двигалась платформа с двумя лёгкими длинноствольными зенитными пушками Flak30, менее скорострельными, но зато считающимися более надёжными по сравнению с новой модификацией Flak38. Возле орудий стояли солдаты-эсэсовцы из личной охраны фюрера - лейб-штандарта "Адольф Гитлер". За платформой шел паровоз, затем несколько пассажирских вагонов с ярко освещёнными окнами и ещё одна зенитная платформа - в хвосте состава.
   Опытный машинист остановил поезд так, чтобы дверь, в которой появился Гитлер, оказалась почти точно напротив Роммеля. Фюрер был одет в солдатский мундир без погон и других знаков различия. Только на левой стороне груди были приколоты Железный Крест, которым он был награждён в Мировую войну, знак за ранение и золотой партийный значок, свидетельствующий о том, что его обладатель был в числе первой тысячи членов НСДАП - национал-социалистической рабочей партии Германии. Насколько "наци номер два" - Герман Геринг любил украшать свой мундир орденами и регалиями, настолько же подчёркнуто скромен был "наци номер один". И на крупных мероприятиях, и вдали от репортёров и досужих зевак.
   За спиной фюрера в тамбуре тенью маячил невысокий крепыш с мрачным лицом в длинном осеннем макинтоше - Мартин Борман. Рейхсляйтер, заместитель фюрера по партии и начальник его личной канцелярии. За ним стояли военные: начальник штаба Верховного Главнокомандования генерал-полковник Вильгельм Кейтель и новоиспечённый начальник штаба оперативного руководства, едва знакомый Роммелю генерал-майор Альфред Йодль - невысокий, худощавый, с незапоминающимся невыразительным лицом. Ещё дальше в глубине вагона толпились адъютанты.
   - На кра-ул!
   Солдаты отработанным движением вскинули карабины к плечу. Роммель энергично выбросил вперёд правую руку в нацистском приветствии, Гитлер отсалютовал ему и почётному караулу.
   - Мой фюрер, полевая ставка готова к вашему прибытию!
   Рейхсканцлер вышел на перрон, молча прошелся вдоль строя почётного караула. Борман, Кейтель и Йодль шли следом за ним, Роммель - тоже. Неожиданно Гитлер остановился, развернулся лицом к буквально пожиравшим его глазами солдатам. Повёл носом, будто хотел принюхаться. И неожиданно горячо заговорил:
   - Я приехал сюда, чтобы в минуты суровых испытаний, которые выпали на долю нашей отчизны, быть рядом с теми, кто отдаёт свою кровь и саму жизнь ради того, чтобы Германия оставалась в веках сильной и свободной. Мои солдаты! Я буду с вами до тех пор, пока война не завершится полной и окончательной победой. Мы заставим проклятых плутократов уважать права германской нации. Мы воссоединим исконно немецкие земли в едином Рейхе. Мы положим конец Версальскому диктату и восстановим попранную справедливость. Мы остановим кровавый террор, который польские власти обрушили на головы наших братьев, живущих по ту сторону границы, проведённой врагами Германии по живому телу нашей страны.
   Роммелю казалось, что фюрер распространяет вокруг себя невидимую, таинственную энергию, чем-то сродную лучам доктора Рентгена. Если бы сейчас на завитках чугунных столбов станционных фонарей вспыхнули бы огни Святого Эльма - генерал бы совершенно не удивился.
   - Я предлагал Польше мирное решение, но ослеплённые злобой и ненавистью к Германии правители не захотели его принять. Нас вынуждают воевать. Что ж, мы будем воевать! И мы их разгромим!
   В последней фразе голос фюрера сорвался на визг. И словно лопнула невидимая натянутая струна. Гитлер смолк, было видно, как по лбу и вискам стекают струйки мгновенно выступившего пота.
   - Зиг! - взревел дородный штабс-фельдфебель, заслуженный ветеран с подкрученными по моде Второго Рейха усами и такими же, как у фюрера, Железным Крестом и знаком за ранение на мундире. Только что партийного значка не хватало.
   - Хайль! - в один голос откликнулся караул.
   - Зиг!
   - Хайль! - гремело над станцией.
   - Зиг!
   - Хайль! - разрывало тишину ночи.
   - Вольно... - голос фюрера прозвучал на этом фоне тихо и устало.
   - Вольно! Командирам взводов - развести подразделения! - скомандовал Роммель. И повернувшись к Гитлеру произнёс: - Мой фюрер, позвольте показать вашу квартиру.
   - Сегодня я буду ночевать в поезде, Я надеюсь, ставка надёжно прикрыта с воздуха?
   - В моём распоряжении двенадцать зенитных орудий и прямая связь со штабом Кессельринга.
   - Завтра в восемь утра я намерен принять доклад фон Бока. Затем мы выезжаем в штаб четвёртой армии. Автотранспорт готов?
   - Автотранспорт в полной готовности, мой фюрер.
   - Я очень доволен вами, Эрвин, - Гитлер скупо улыбнулся, но эта улыбка стоила для Роммеля больше, чем иная награда. - Я сделал верный выбор, доверив вам ставку и свою безопасность. Вижу, что у вас всё продумано и подготовлено.
   - Мой фюрер, - более удобного времени для того, чтобы задать щекотливый вопрос, могло просто не представится. - Отвечая за вашу безопасность, я должен иметь свободу действий. Ваша охрана...
   Генерал кивнул на застывших у зенитных орудий на платформе поезда эсэсовцев.
   - Она тоже поступает в моё подчинение?
   - Нет, - энергично мотнул головой Гитлер. - Они охраняют поезд и всё время будут находиться при нём. Я считаю, что в вашей комендантской роте достаточно солдат, чтобы обеспечить порядок и безопасность при движении моего кортежа. Не так ли?
   - Так точно, мой фюрер.
   - Мне понравилась, Эрвин, как вы исполнили свои обязанности в Нюрнберге и при аншлюсе, - улыбка рейхсканцлера была абсолютно искренней. - Я надеюсь, и в этот раз всё будет организовано так же образцово.
   - Я приложу все силы, мой фюрер, - только и сказал Роммель.
   Честность не позволяло ему ответить коротким "да". В Нюрнберге, во время партийного съезда, фюрера нужно было охранять лишь от докучливых партийных бонз. Во время торжественного въезда в Вену - от завербованного англичанами или, в худшем случае, случайного фанатика-одиночки. А фронт есть фронт, там случается всякое. Странно, что фюрер, прошедший окопы Великой войны, так благодушно относился к планируемой поездке на передовую.
   - Не сомневаюсь, - Гитлер снова улыбнулся. - Я верю в вас, Эрвин. Завтра с утра нас ждёт очень много дел. А сейчас я иду спать. Спокойной ночи, Эрвин.
   В знак особого расположения фюрер протянул коменданту своей ставки руку, тот почтительно её пожал. Потом Гитлер развернулся и ушел в вагон. Свита безмолвно последовала за ним, оставив Роммеля недоумевать - зачем вообще они уходили из поезда. А сам генерал-майор по пешеходному мостику отправился на соседнюю платформу, встречать "Генрих" - поезд Гиммлера, на котором в ставку должен был прибыть сам рейхсфюрер СС и ещё несколько высокопоставленных членов правительства.
   Почётный караул никому кроме фюрера Роммель выстраивать не собирался, но размещение приглашенных главнокомандующим гостей оставалось обязанностью коменданта ставки.

Польский фронт. Утро 4.09.1939

   Вступление в войну Великобритании и Франции, пусть даже на Восточном фронте ещё и не раздалось ни единого выстрела, резко изменило обстановку на фронте польском. В штабах обеих групп армий лихорадочно просчитывались возможности продолжения наступления в условиях, когда будет необходимо перебрасывать на запад значительную часть имеющихся соединений, причём в первую очередь - танковые, моторизованные и наиболее боеспособные пехотные дивизии. Вносились коррективы в тактические планы, отдавая предпочтение быстродостижимым целям перед отдалёнными, пусть и более важными. Но никакой паники не было и в помине, все решения принимались аккуратно и взвешенно.
   На севере фон Бок ограничился лишь изменением задачи мобильной группы, действующей на левом крыле. Вместо выхода в тыл польским дивизиям, занимающим оборону на млавских позициях, группа была повёрнута на восток, на Маков, с дальнейшей целью наступать на Рожан и Острув-Мазовецкий. Этот манёвр ставил в тяжелое положение польскую группировку в районе Сувалок. Ещё днём она абсолютно не интересовала командующего группой армий "Север", с потерей поляками Прасныша вражеское наступление на Лётцин нерестовало быть опасным. Но если часть сил придётся отправить на запад, то угроза вернётся, поэтому фон Бок решил радикально обезопасить фланг и тылы третьей армии.
   Между тем армия "Модлин" разваливалась на глазах. Мазовецкая кавалерийская бригада отступала к Макову, Новогрудская - в направлении Плоцка. В час ночи командующий армией, генерал бригады Пжеджемирский отдал приказ 20-й и 8-й пехотным дивизиям: оставить млавские позиции и отступить в район Сульмежиц, с тем, чтобы позднее занять оборону по левому берегу Вислы у Модлина и Вышогруда. Сумев установить связь с Генеральным Штабом в Варшаве, Пшеджемирский предложил маршалу Смиглы временно передать Мазовецкую кавалерийскую бригаду в подчинение командующему оперативной группой "Вышков" генералу Ковальскому и организовать контрудар во фланг наступающим немецким войскам, на Пултуск и Цеханув. Из-за потери связи с частями армии командующий не имел информации, что Цеханув ещё держится: оставшиеся в городе части КОР и сапёрная рота при поддержке бронепоезда N13, отбивали атаки передовых немецких частей. Лишь утром 4 сентября, после подхода основных сил 1-я пехотная дивизия генерал-лейтенанта Корцфляйша сумела овладеть городом. Впрочем, согласия на организацию контрнаступления от главнокомандующего генерал Пшеджемирский так и не получил.
   А к западу от армии "Модлин" отступала оперативная группа "Всхуд" под командованием генерала Болтуча, до этого удерживавшая рубеж Мелно. Объединившись с гарнизоном Грудзяндза, командир которого не видел смысла в дальнейшей обороне города, группа отступила к Радзыня.
   В 5 часов утра бригада Эбергарда, усиленная саперным батальоном, после мощной артподготовки предприняла атаку на форт Вестерплатте, но была встречена яростным ружейно-пулемётным огнём и отступила на исходные позиции.
   В "коридоре" ещё сопротивлялась окруженная группировка, ещё предпринимались попытки прорыва на юг. Немногим повезло проскочить за пределы кольца, большинство же прорывов было пресечено огнём немецких пикетов и патрулей. Многие отряды окруженных стянулись к Грудку, где их возглавил начальник артиллерии 9-й пехотной дивизии полковник Николай Аликов. Он рассчитывал с боем прорваться к Грудязндзу и, форсировав с помощью подручных средств Вислу, выйти из окружения.
   А в Быдгощи с наступлением темноты вновь вспыхнули бои между восставшими немцами и польскими войсками. Ожесточенное сражение продолжалось всю ночь, к утру мятеж был подавлен, около пятисот пленных немцев - расстреляны на месте. Командующий армией "Поморже" генерал Бортновский намеревался удерживать город до последней возможности, хотя ночная переправа через Вислу 3-й немецкой пехотной дивизии в районе Хелмно лишала эту оборону всякого смысла. Фон Клюге же генерала Хаазе со взятием города не торопил продвижению немецких дивизий вглубь Польши быдгощская группировка уже никак помешать не могла.
   Тем временем армия "Познань", так и не вступив в бой, продолжала отступление на Гнездно.
   На южном участке фронта ситуация для поляков складывалась ничуть не лучше. Находившаяся в резерве армии "Лодзь" Кресова кавалерийская бригада, усиленная двумя отдельными танковыми ротами заблаговременно заняла оборону по правому берегу реки Варта к северу от Серадза, но не смогла оказать серьёзного сопротивления наступающим немецким войскам и позволила им уже ночью захватить несколько плацдармов. Не удержала рубеж и оборонявшаяся южнее 10-я пехотная дивизия: немцы переправились под Дзержозно и Глинно. Ещё южнее, возле города Бурженин плацдарм захватили эсэсовцы из полка "Лейбштандарт Адольф Гитлер". Всю ночь поляки пытались сбросить их обратно в Варту, но эсэсовцы держались. Обороной руководил лично прибывший на плацдарм командир полка, обергруппенфюрер Йозеф Дитрих.
   Армия "Краков" в эту ночь боёв не вела - за исключением 10-й моторизованной кавалерийской бригады полковника Мачека её части по приказу генерала Шиллинга спешно отступали на восток и делали это настолько успешно, что смогли довольно далеко оторваться от осторожно движущейся вперёд немецкой пехоты.
   В течение дня 3.09.1939 польская подводная лодка "Рысь" под командованием командор-поручка Гроховского была 4 раза атакована немецкими катерами и столько же раз - самолётами. От взрывов глубинных бомб возникла течь в топливных баках. Ночью лодка попыталась прорваться в гавань военно-морской базы Хель, но на пути оказались тральщики и сторожевики противника. Капитан приказал всплыть и повел лодку на прорыв, ведя огонь из крупнокалиберного пулемета. От неожиданности немцы растерялись, срочно погасили навигационные огни, и под покровом темноты "Рысь" проскользнула в сторону Хеля.
  

Западный фронт. Утро 4.09.1939

   В ночь с 3 на 4 сентября в ходе разведывательных полётов над северной и западной частями Германии самолёты Королевских ВВС сбросили более 6 миллионов листовок с обращением к немецкому народу.
  

Внимание: послание из Великобритании

   Правительство Рейха хладнокровно навязало войну Великобритании. Сделано это было с таким расчётом, чтобы вовлечь всё человечество в ещё более ужасающую катастрофу, чем в 1914 году. Апрельские заверения фюрера в мирных намерениях доказали, что он бросал слова на ветер так же, как и в прошлом сентябре, когда заявил, что не имеет территориальных претензий в Европе.
   Никогда ещё правительство не отправляло своих подданных на верную погибель с такой лёгкостью. Эта война не нужна! Германию никто не запугивал и не терроризировал.
   Разве ей запрещалось вернуться в Рейнланд и совершить Аншлюс? Разве кто-то отрицает законность её интересов к Данцигу?
   Ни мы, ни кто другой не посмели бы ограничивать такое движение, если бы только Германия не подвергала опасности независимость народов.
   Любые германские претензии к другим нациям можно было бы удовлетворить путём дружеских переговоров.
   Президент Рузвельт предложил обеим сторонам мир и план для процветания. А ваши руководители приговорили вас к резне, страданиям и нужде в войне, которую у них нет никаких шансов выиграть.
   Они обманули не нас, а вас! Годами скрывали от вас за "железным занавесом" правду, которую знают даже нецивилизованные народы.
   Правительство загнало ваши умы в клетку, как будто в концентрационный лагерь. Потому что в другом случае оно не осмелилось бы поставить под удар мирных людей.
   Мы - не враги немецкому народу.
   Но от вас так же скрыли, что Германия будет не в состоянии выдержать длительную войну. Несмотря на повышение налогов, вы находитесь на грани банкротства.
   Мы с союзниками во много раз превосходим вас в живой силе, оружии и продовольствии. Мы слишком сильны, чтобы сломаться от удара, мы можем безжалостно смести вас с лица земли.
   Вы, немцы, можете в любую секунду призвать к миру, если хотите, конечно. Нам тоже нужен мир, и мы готовы заключить его с любым миролюбивым правительством Германии.
  
   ВАШИНГТОН. В радиообращении к нации Президент США Франклин Делано Рузвельт объявил о нейтралитете страны в отношении развернувшегося в Европе военного конфликта.
  
   НЬЮ-ЙОРК. Настоящий шок вызвало известие об атаке немецкой субмарины пассажирского лайнера "Атения", совершавшего рейс между Глазго и Нью-Йорком. В результате этой атаки судно потоплено немецкой торпедой, из 1500 пассажиров и членов экипажа погибло около 200 человек, среди которых есть граждане Соединённых Штатов. В городе прошел стихийный антигерманский митинг.
  
   ФИЛАДЕЛЬФИЯ. Около 200 человек приняли участие в антигерманском митинге, на котором прозвучали требования к Президенту и Сенату ввести санкции против Рейха.
  
   ЛОНДОН. В Парламенте намечены экстренные слушания в связи с нападением немецкой подводной лодки на пассажирский лайнер "Атения". Перед депутатами выступит Первый Лорд Адмиралтейства сэр Уинстон Черчилль.
  
   БЕРЛИН. Министерство иностранных дел официально опровергло какую-либо причастность Германии к гибели пассажирского судна "Атения". В сообщении подчёркнуто, что немецкие подводные лодки будут вести военные действия, строжайше соблюдая международные нормы призового права.
  
   ГРИНОК. В спасении экипажа и пассажиров погибшего лайнера "Атения" помимо эсминцев и топредных катеров Королевских ВМС принимали участие американский пароход "Сити оф Флинт", норвежское торговое судно "Кнут Нельсон", а так же шведская яхта "Южный Крест".

Померания. Окрестности Руммельсбурга.

II./KG26

   В Померании осень всё сильнее и увереннее вступала в свои права. Резко похолодало: даже днём бывало зябко, а уж ночью и подавно. Небо с каждым днём всё больше затягивало низкими серыми тучами, то и дело проливавшимися нудным мелким дождём. Мерзкая погода.
   Мерзкая стояла погода. Мерзкая - но лётная. А потому свои три боевых вылета в день лётчики отрабатывали честно. Поругивали, конечно, между собой начальство вплоть до самого Железного, но не всерьёз. Война - она одна на всех, общая. Надо помогать грязедавам дать пинка под зад обнаглевшим полякам. Тем более что наземные войска взяли такие темпы, что, пожалуй, могли о себе возомнить лишнего. Генерал Гудериан, оправдывая своё прозвище "быстроходный Гейнц", всего за трое суток перерезал "Коридор", заперев в Тухольских лесах несколько вражеских дивизий. Передовые отряды армии фон Клюге стояли под Бромбергом и Кульмом, польский фронт развалился, неуправляемые остатки вражеских армий бежали на восток, к Торну.
   Но запертые в районе Тухеля поляки ещё представляли собой серьёзную опасность, и с целью принудить их к быстрейшей капитуляции командование группы армий "Север" решило подвергнуть окруженную вражескую группировку интенсивным бомбардировкам. Командующий первым воздушным флотом генерал авиации Кессельринг выделил для этой цели вторую группу двадцать шестой бомбардировочной эскадры: тридцать пять бомбардировщиков Не 111Н. Как следовало из номера, группе следовало бы находиться на северо-западе, в составе второго воздушного флота, но, планируя операции против Польши, Геринг временно переподчинил часть соединений. В частности, 26-я бомбардировочная оказалась поделенной пополам: первая группа осталась в Любеке, а вторая направилась в Померанию. По штату в эскадру входило три группы, но третья ещё только формировалась.
   Базовым аэродромом группы считался Габберт, но после получения новой задачи самолёты перелетели на полевом аэродром недалеко Руммельсбурга: до Тухольских лесов отсюда было совсем близко, а организация тыловых служб позволяла не только заправлять и снаряжать самолёты, но и проводить мелкий ремонт.
   Пока техники готовили бомбардировщики к вылету, пилоты отдыхали возле палаток на краю аэродрома. Кто играл в карты, кто в шахматы, кто-то просто лениво перебрасывался ничего не значащими фразами, Вилли Шульц негромко наигрывал "Лили Марлен" на губной гармошке.
   - Смотри, что-то Иван расстарался, - лейтенант Дитц указал на тщедушного человечка, натужно толкающего тележку с бомбами.
   Его имени и фамилии в группе никто не знал, кроме, наверное, майора фон Буссе, но и командир всегда обращался к нему по прозвищу: Иван. Или, иногда - Русиван, в смысле - русский Иван. Он действительно был русским, этот Иван, хотя о его прежней жизни никому ничего не было известно. Фон Буссе, тогда ещё не майору, а молодому перспективному обер-лейтенанту, его представила сразу после свадьбы молодая жена. "Дорогой, у меня есть одна, но очень большая просьба: возьми на попечение этого несчастного человека". Счастливый новоиспечённый муж ни в чём не мог отказать возлюбленной. Сначала бедолагу пристроили садовником, но эта работа оказалась для него слишком сложной: поддерживать идеальный немецкий порядок в саду русский оказался не в состоянии. Так и оказался Иван подручным работником при эскадрильи, где и прижился.
   - Он с первого дня старается, - уточнил наблюдательный и пунктуальный, как и полагается настоящему пруссаку, обер-лейтенант Линке.
   - Я тоже заметил, - согласился Дитц. - Но сегодня он прямо из кожи вон лезет.
   И впрямь, на тележке, которую толкал Иван, лежали три пятидесятикилограммовые бомбы. Для тщедушного изнеможенного мужичонки это представляло собой почти непосильную нагрузку. Сколько лётчики себя помнили, все техники такие бомбы возили парами.
   - Эй, Иван, что-то ты сегодня такой старательный. Повод есть? - не выдержал Хорст Шварц.
   Русский остановился, с видимым усилием разогнул натруженную спину. Сейчас особенно в глаза бросался его замызганный вид. Невысокий, болезненно худощавый, с иссечёнными глубокими морщинами шеей и лицом нездорового серого цвета, в мешковато сидящем комбинезоне из чёрного тика, он вызывал смешанное чувство жалости и брезгливости.
   - Есть повод, Фриц. Есть повод...
   Разумеется, во второй группе, как и повсюду в Люфтваффе царила строжайшая дисциплина, и куда меньшее нарушение субординации оборачивалась суровым наказанием, но Иван всеми воспринимался стоящим по ту сторону закона. Как шут при дворе средневекового короля или герцога. Ему разрешалось очень многое, в том числе и называть всех немецких унтеров и офицеров Фрицами.
   - И какой же повод, Иван? Поделись...
   Взгляды немца и русского пересеклись, и Хорст почувствовал, что слова буквально застывают у него в горле.
   Обер-лейтенант Шварц был человеком далеко не робкого десятка. Трусы вообще в авиацию не идут, находят себе дело жизни поспокойнее, однако и на фоне многих сослуживцев Хорст считался человеком отчаянной храбрости. Но сейчас во взгляде Ивана было столько ненависти, что выдержать её накал было невозможно. Этот взгляд буквально убивал, выжигал на месте...
  
   За одну минуту, а может и быстрее, в сознании Степана Зайцева пролетели страшные полтора года жизни. От того мгновения, когда раненый молоденький девятнадцатилетний красноармеец, ослабевший от потери крови, увидел прямо перед лицом гранёный штык, а над штыком - искаженное ненавистью лицо под околышем польской рогатывки, а в уши ударил грозный крик: "Встать, гнида краснопузая! Встать, пся крев!" И до момента, когда за ним, человеком с лицом и здоровьем шестидесятилетнего старика, захлопнулись ворота тухольского лагеря военнопленных.
   "Жидов и комиссаров" поляки отделяли от остальных пленных ещё в ближнем тылу, на сборном пункте. Куда их уводили никто не знал, но и ни один человек не сомневался, что дорога была недолгой. Слишком уж светились глаза конвоиров торжеством и ненавистью. Всем всё было понятно без слов. Однажды Степан стал свидетелем такой сцены: немолодой красноармеец, заливаясь слезами, ползал на коленях перед польским поручиком и, всхлипывая, повторял: "Я не еврей, я не еврей, я - татарин". Кончилось тем, что поляк брезгливо пнул его сапогом. "Пошел, пся крев! Меня не проведёшь: я вашу жидячью породу за версту чую". Красноармеец продолжал клянчить, попытался обнять ноги поручика, но двое солдат, повинуясь знаку офицера, подхватили несчастного под руки и потащили прочь.
   Пленных, которые не были ни евреями, ни большевиками, отправили вглубь Польши, в специальный лагерь. Эшелон, на котором их везли через всю страну в Поморье превратился в поезд смерти. Погрузив пленных в вагоны в Тарнополе, их не кормили до самой Тухоли. Лишь иногда на станциях в вагон вносили бидон с водой. Почти на каждой остановке из вагонов выносили несколько трупов. До Тухоли доехало меньше половины пленников.
   Кроме голода и ран, на долю пленных выпало ещё одно страшное испытание. На крупных станциях к поезду приходили благородные паны и пани - посмотреть на пленных русских большевиков. Охранники услужливо вытаскивали из вагонов несколько человек, которых тут же начинали избивать. Паны - плётками, стеками и сапогами, пани - зонтиками, а то и маленькими крепкими кулаками. Иногда забивали до смерти, чаще - только до потери сознания. Избитую в кровь жертву охранники забрасывали обратно в вагон. Ни о какой медицинской помощи речи не шло. Большинство умирало от побоев на вторые или третьи сутки.
   Степан думал, что страшнее, чем в поезде ада не бывает, но оказалось, что это только начало. Тухольский лагерь - унылые одноэтажные бараки посреди пустоши, оплетённые натянутой между столбов колючей проволокой. На вышках - часовые, без размышлений стреляющие на поражение, если вдруг что-то показалось им подозрительным. В бараках не было даже нар и соломы. Люди спали на голых досках, а то и просто на каменном полу. И в осеннюю сырость, когда внутрь затекала вода, и в зимние морозы. Несколько круглых голландских печей почти всегда веяли холодом от промёрзших, заиндевевших железных стенок: комендант не давал ни дров, ни угля.
   С одеждой было совсем туго: гимнастёрки и галифе ветшали, а взамен выдавались какие-то убогие лохмотья, да и то только в зимнее время. Стоило нежаркому поморскому солнышку растопить снега, как вопрос одежды закрывался в принципе. Что есть - в том и ходи. Нет ничего - ходи голый. Такое и впрямь случалось порой: отберут у ослабевшего бедняги те, кто посильнее, всё до последней тряпки, и даже срам прикрыть нечего не останется.
   А обуви не выдавали даже и зимой. Сапоги истирались до полной негодности, уже первую весну почти все узники ходили босиком.
   Кормили в лагере не лучше, чем одевали и обогревали. Если повезёт, то в день доставалось граммов сто непонятно из чего испечённого хлеба ( хорошо, если ячменного, а то и вовсе жмыхи да лебеда ), миска супа из подгнивших капустных листьев с парой мелких картофелин, и немного рыбы. Но такое счастье выпадало далеко не каждый день, порой по несколько суток приходилось сидеть на хлебе и воде, а то и вообще без пищи. Зато к приезду важной комиссии из Варшавы, что на памяти Степана случилось пять или шесть раз, узников переводили на трёхразовое питание, выдавая утром желудёвый кофе, маргарин и мармелад, густой суп в обед и гречневую кашу на ужин. И хлеб, полбуханки настоящего пшеничного хлеба на день... Но стоило комиссии покинуть Тухолю, как всё возвращалось на круги своя.
   Гигиены и медицинского ухода в лагере, можно сказать, не было. А когда он появлялся, так лучше бы уж его и не было. Однажды в феврале комендант решил устроить баню. Голых людей выгоняли из жилого барака прямо на снег, нужно было добежать до банного, где узники попадали под тугие струи холодной воды. А потом, мокрые и нагие - снова обратно в жилой барак.
   Зато по части поддержания дисциплины комендант и офицеры охраны изощрялись как могли. После захода солнца покидать бараки было запрещено. Чуть заслышав шорох, охранники, имевшие приказ коменданта "обращаться с русскими большевиками как с собаками" стреляли с вышек на поражение. И хорошо, если из винтовки, могли полоснуть и пулемётной очередью. Пули косили и правых и виноватых. Однажды так был убит сосед Зайцева: разбив оконное стекло, шальная пуля угодила ему прямо в голову.
   За малейшие провинности, а иногда и вовсе без них, следовали жестокие наказания: карцер или избиение. В холодный бетонный мешок узников запирали разутыми и раздетыми до кальсон. Избивали пленных обычно сразу несколько охранников. Сначала кулаками, а потом, упавших, ещё топтали подкованными сапогами.
   Очень часто провинившихся пленных пороли. Хлыстом, плёткой или розгой. Для экзекуций на плацу перед бараками стояли специальные столы, к которым привязывали несчастных жертв.
   Практиковались и коллективное наказания, когда комендант приказывал запереть барак на двое-трое суток. Заключённых не кормили, не давали воды и не выпускали даже к уборным. Справлять нужду приходилось в миски и котелки, из которых потом если пищу...
   Немудрено, что в таких условиях люди гибли, словно мухи. Каждый день в лагерь за трупами приезжала специальная подвода, и Степан не мог вспомнить дня, чтобы она уезжала пустой. Зато нередко за один раз увезти всех погибших не удавалось, и пьяный возчик возвращался снова, чтобы забрать свой страшный груз.
   Обеспечить его работой особенно старался заместитель коменданта, поручик Малиновский. Ненависти к русским офицер не скрывал, наоборот, всячески её подчёркивал. И ещё всё время напоминал, что жизнь пленных в его руках. А ещё он любил не просто причинить людям боль, но сделать это каким-нибудь изощрённым, жестоким способом. Вместо хлыста он использовал для порки железный жгут, сплетённый из электрических проводов. Однажды даже выпорол двоих латышей жгутом из колючей проволоки, буквально порвав в клочья им мышцы спины. К счастью для пленников, в привычку такой способ наказания у него не вошел.
   Летом поручик развлекался тем, что в русской императорской армии называлось "поставить под ружьё": навьючив на несчастного четыре, а то и шесть пудов груза, заставлял на самом солнцепёке стоять по стойке смирно несколько часов.
   А однажды он придумал такое, что даже у тех, кто прошел через все ужаса и мытарства лагерного существования кровь застыла в жилах: пьяные офицеры вспороли пленному живот и зашили внутрь живого кота. При этом они смеялись и азартно заключали между собой пари на то, кто быстрее умрёт: человек или кот...
  
   - Посмотри на меня внимательно, Фриц! Хочешь стать таким, как я?
   Лётчик молчал. И его друзья молчали. Смолкла даже губная гармошка.
   - Не хочешь? Тогда не проси, чтобы я поделился с тобой поводом, Фриц. Не проси о том, чего не знаешь.
   - Ладно, ладно... - пробормотал Хорст. - Иди, Иван. Иди своей дорогой.
   - Я пойду, - кивнул русский. Ещё мгновение назад грозный до ужаса, он на глазах съёжился, сжался, превратился в привычного забитого человечка. И вдруг, словно упругий мячик, распрямился вновь. - Я пойду. Но только... Вы летите на Тухель... Ни одной бомбы мимо! Слышите?! Ни одной!
   - Можешь не сомневаться: твои бомбы найдут цель, - негромко, но очень уверенно пообещал гауптман Кунтц.
   Русский кивнул, сжался уже окончательно и тяжело налёг на ручку тележки.
  
   Эскадрилья Кунца вылетела в район Тухольских лесов через три четверти часа. Все двенадцать самолётов были исправны, и каждый двухмоторный Не-111Н нёс под крыльями по тридцать две пятидесятикилограммовых бомбы. Не прошло тридцати минут, как смертоносный груз посыпался из бомболюков на застигнутую врасплох польскую колонну. Солдаты и офицеры в панике бежали вглубь леса, под защиту деревьев. Вместе со всеми бежал и капитан Сагановский, когда-то давно, совсем молодым подпоручиком бывший охранником в Тухольском лагере для русских военнопленных. Страх и желание выжить гнали его вперёд, выбив из головы все посторонние мысли. И вдруг офицера пронзило понимание: сейчас он умрёт. А в следующее мгновение совсем рядом рванул взрыв и острый осколок снёс капитану половину черепа.
  

The New-York Times

4 сентября 1939 года

   Официальные немецкие издания утверждают, что решение Гитлера о нападении на Польшу встретило полную поддержку населения Третьего Рейха. Так ли это на самом деле? Интервью нашему корреспонденту даёт один из наиболее известных противников нынешнего Рейхсканцлера, доктор Йозеф Геббельс, проживающий сейчас в эмиграции в Роттердаме.
   Корр. Доктор Геббельс, американским читателям интересно узнать Ваше мнение о начавшемся военном конфликте. Как Вы расцениваете решение Рейхсканцлера Гитлера о нападении на Польшу?
   Д-р Геббельс. Как огромную ошибку. Боюсь, что нужно сказать сильнее: как трагическую ошибку.
   Корр. В том смысле, что война - это ужасный, варварский метод решения проблем, который не может быть использован в современном мире?
   Д-р Геббельс. Ни в коем случае. "Война ужасна" - это пустые слова. Упразднить войну - это всё равно, что упразднить деторождение. Пацифизм отвратителен, это идеология трусов, которые требует, чтобы за эту трусость их уважали. Более того, именно пацифисты несут большую ответственность за развязывание войн, чем многие милитаристы.
   Корр. Это звучит парадоксально.
   Д-р Геббельс. И всё-таки именно так. Логика пацифизма, гласящая, что военное решение конфликтов недопустима ни в каком случае, у любого нормального, психически здорового человека способна вызвать лишь отторжение. Но при этом человек способен впасть в другую крайность и рассматривать военные действия как возможный способ для разрешения любого, даже самого пустячного, межгосударственного конфликта. И, пожалуйста, не напоминайте мне о Ганди. Этот человек является тем самым исключением, существование которого делает ещё более очевидным правило. Ганди абсолютно уникален, рядом с ним нельзя поставить никого другого.
   Между тем честный милитарист осознаёт, что война является самым крайним средством, к которому можно прибегнуть только в том случае, если все иные способы решения конфликта были использованы и оказались негодными. Он никогда не будет стремиться начать войну в ситуации, когда возможно мирное урегулирование.
   Корр. Однако, Гитлер никогда не выступал с позиций пацифизма.
   Д-р Геббельс. Вся политика Гитлера - это политика метаний и шараханий из стороны в сторону. Так называемый "национал-социализм" никогда не был идеологией в подлинном смысле этого слова. Лозунги НСДАП меняются в соответствии с текущим моментом и зачастую сегодня противоречат тому, к чему призывалось вчера.
   Обратите внимание, что идеолог итальянского фашизма Беннито Муссолини является последовательным борцом за мир на Европейском континенте. Это отнюдь не случайность. В отличие от национал-социализма, фашизм действительно является серьезной социально-политической доктриной, а его философскую базу закладывали такие всемирно известные и признанные мыслители, такие как Жорж Сорель, Юлиус Эйвола и Рене Генеон. Нет ничего удивительного, что руководствуясь выбранной доктриной, Муссолини сделал всё возможное, чтобы война не началась.
   Корр. Вопрос, возможно, прозвучит наивно, но всё-таки, доктор Геббельсь: кто, по-вашему, виноват в развязывании этой войны?
   Д-р Геббельс. Вопрос закономерный, но него невозможно дать простой и однозначный ответ. В этой войне нет однозначно правых и однозначно виноватых. Считаю, что правительства всех вступивших в войну держав несут свою долю ответственности за случившееся.
   Корр. Включая правительства Франции и Великобритании?
   Д-р Геббельс. Вне всякого сомнения.
   Корр. Думаю, что многие с вами не согласятся. Политика "умиротворения", которой придерживались правительства этих стран, привела к большим уступкам в отношении Германии.
   Д-р Геббельс. "Политика умиротворения" не более, чем пропагандистский блеф. Никакой политики в отношении Германии у Франции и Великобритании просто нет. Есть набор уступок, вызванных какими-то сиюминутными соображениями, и ничего более. Нет даже попыток разобраться в последствиях этих уступок, не говоря уж о том, чтобы задать оформить какие-то перспективные намерения относительно Германии и попытаться добиться их осуществления. Как не прискорбно это осознавать, но правительства Великобритании и Франции сегодня идут на поводу у фюрера, который в полной мере использовал преимущества от владения инициативой, пока окончательно не утратил способность воспринимать реальное положение вещей.
   Корр. Ваши претензии к Лондону и Парижу понятны, хотя многие сочтут их надуманными.
   Д-р Геббельс. Те, кто не разучились самостоятельно мыслить, кто не превратились в бездумных потребителей готовых продуктов от новостных агентств, в послушных кукол, которыми манипулируют медиа-магнаты, меня поймут и поддержат!
   Корр. Хорошо. А в чём вы видите вину польского правительства?
   Д-р Геббельс. Его поведение во многом спровоцировало начало военных действий. Если постоянно угрожать соседям применением оружия, то рано или поздно, но война неизбежна. Выдвигая территориальные претензии к своим соседям, Польша развязала Гитлеру руки для предъявления территориальных претензий к самой Польше.
   Корр. И тем не менее, именно Германия первой начала военные действия.
   Д-р Геббельс. Нам всем памятна Великая война. Никто не желал её повторения, все надеялись на прочный мир после её окончания. Но прошло едва ли двадцать лет - и снова в центре Европы гремят пушки. Почему это произошло? Потому что вместо справедливого мира мы получили диктат, построенный на праве победителя. Но унижение целого народа никогда не проходит даром. Хуже того, оно подталкивает его к тому, чтобы поддержать весьма сомнительные политические силы, как НСДАП, и пойти за весьма сомнительными вождями, такими как Гитлер. Я не сомневаюсь, что новая война окончится поражением Германии, но если победители снова возложат вину на одну лишь нашу страну, то рано или поздно они получат нового Гитлера и новую войну. Это заколдованный круг.
   Корр. И где же выход?
   Д-р Геббельс. Выход можно найти только в продуманной, ответственной и серьёзной политике, учитывающей интересы всех стран.
   Корр. Может ли этому способствовать Лига Наций?
   Д-р Геббельс. Я не знаю, какие ещё нужны доказательства тому, что Лига Наций в принципе ни на что не способна. Сегодня она представляет собой сборище безответственных болтунов, не имеющих ни малейшего влияния на реальную политику. Разве что ей иногда позволяют обсуждать и визировать уже принятые реальными субъектами международных отношений решения. Изменить или отменить их Лига Наций не в состоянии.
   Корр. Тогда с какими институтами вы связываете свои надежды?
   Д-р Геббельс. Я их связываю только со здравым смыслом. Реальной силы, которая могла бы принести в Европу справедливый и длительный мир, я сегодня не вижу.
   Корр. Значит - снова длительная и кровопролитная война?
   Д-р Геббельс. Не могу обнадёжить ни вас, ни ваших читателей. Начало войны бесстрастно фиксирует расклад сил на политической арены. Война была нужна многим силам как в Рейхе и Чехословакии, так и в Великобритании, Польше, Франции, а так же за пределами этих стран. Эти силы связывают с войной определённые надежды, рассчитывают получить свою выгоду. Однако, если ход военных действий поставит эти выгоды под сомнение, то можно надеяться на начало мирных переговоров, призванных зафиксировать новую расстановку сил. Остаётся только надеяться, что ждать этого момента не придётся целых четыре долгих года.
   Корр. Последний вопрос. Вы являетесь одним из самых непримиримых критиков Гитлера и его политики, из-за чего были вынуждены покинуть Германию и поселиться в Нидерландах. Между тем отношение к рейхсканцлеру в нашей стране далеко не однозначное. Многие считают его ужасным злом, многие другие - выдающейся личностью, политиком грандиозного мирового масштаба. Скажите, видите ли вы какую-либо перспективу, в которой можете оказаться сторонником Гитлера - ради интересов Германии? Возможен ли при каких-либо условиях такой союз?
   Д-р Геббельс. Ради интересов Германии необходимо полное удаление Гитлера с политической арены. Этот человек одержим химерами, которые рождает его воспалённое воображение, он в принципе не способен адекватно воспринимать ситуацию, а значит, является для доверившейся ему страны слепым поводырём, который рано или поздно, но обязательно заведёт её в бездну.
   Ни о каком сотрудничестве с Гитлером не может быть и речи. Но если говорить теоретически... Мне, как политику, Гитлер в качестве соратника не нужен. Что же касается варианта, в котором я бы стал соратником Гитлера, то мне просто страшно об этом подумать.
  

Генерал от кавалерии Эвальд фон Клейст

  
   По отношению к штабам и штабным фон Клейст занимал среднюю позицию. В Великую войну он успел и в них поработать, и покомандовать войсками на поле боя, а потому прекрасно понимал, что без штаба - никуда, но и бед от них тоже навалом. А потому всё зависит от конкретных людей: у хорошего штабиста штаб работает как настоящий немецкий механизм, а у дурака моментально превращается в дурдом.
   С начальником штаба своего корпуса в польскую компанию фон Клейсту откровенно повезло. Полковник Цейтлер оказался не только великолепно подготовленным специалистом, но и обладал ещё двумя ценными качествами: не боялся брать на себя ответственность и умел добиваться выполнения своих приказов.
   А вот штаб группы армий "Юг" на четвёртый день войны преподнёс генералу преизрядную свинью. Накануне вечером корпус, выбив поляков из Высоки вырвался, наконец, из предгорий на оперативный простор и мог обушить на врага все свои силы. Польский командир за два дня боёв заставил относиться к себе с уважением, но после потери Высоки выбор у него был невелик: или, пользуясь ночной темнотой, отступить или дать бой и ценой своей гибели хоть немного задержать немецкие танки.
   Первое, что сделал утром генерал - потребовал донесения с передовой. Ему доложили, что поляки остались на своих позициях. Фон Клейст усмехнулся. Что ж, можно поспорить с судьбой: удастся ли покончить с ними до полудня.
   Но тут на стол перед командиром корпуса легла подписанная Рундштедтом и Манштейном телеграмма с сообщением о прекращении наступления на Краков и повороте на восток. В состав корпуса добавлялась 5-я танковая дивизия генерала Фитингоф-Шееля, находящаяся где-то в районе Аушвица, и всеми наличными силами предписывалось прорваться в долину реки Черный Дунаец, форсировать её и овладеть городом Тарнув.
   Сначала генерал просто не поверил своим глазам. Перечитал телеграмму ещё раз - нет, всё правильно. Тогда он связался со штабом 14-й армии в Брно. Листа на месте не оказалось, Клейсту ответил начальник штаба армии генерал Макензен. Оказалось, что ему ничего неизвестно ни о приказе, ни о резком изменении плана операции. Макензен попросил ничего не предпринимать до выяснения обстановки. Фон Клейст подчинился, хотя на душе было муторно: представлял себе, как обреченное отчаяние поляков сменяется сначала недоумением, а потом и ликованием. Третьи сутки эта проклятая "чёрная бригада" сковывала целый немецкий корпус, его корпус.
   Генерал Лист позвонил через сорок минут, и разговор с ним окончательно всё запутал. Оказалось, решение штаба группы армии не только не согласовано с ОКХ, но и совершенно противоречит намерениям Гальдера. Сам Лист так же считал его неверным и с минуты на минуту ожидал из Берлина директивы с отменой приказа фон Рундштедта.
   - Но какой смысл менять направления удара? - недоумевал фон Клейст.
   - Поляки избегают сражения, отступают по всему фронту, - пояснил Лист. - Манштейн боится, что они ускользнут за Вислу и Сан и поэтому хочет раскинуть клещи пошире. И в то же время Рундштедт не даёт команды чехам начать наступление на Лемберг. Манштейн убедил командующего увеличить размах "клещей" за счёт поворота твоего корпуса на восток.
   - В этом что-то есть... - задумчиво протянул Клейст.
   - Эвальд, это авантюра! - торопливо отреагировал командующий армией. - Мне нечем прикрыть коммуникации твоего корпуса. Чешская дивизия не перейдет границу без команды из Праги, команды не будет без договоренности с Берлином, а Браухич явно не хочет делиться победой с союзниками. А ведь твои танки - это не лошади. Если поляки выйдут к тебе в тыл и сделают невозможным подвоз горючего, то все эти бронированные машины станут беспомощными и бесполезными. Толку от них будет не больше, чем от пустых консервных банок! Как командующий армией я решительно запрещаю эту авантюру!
   - Вильгельм, я понимаю сложность ситуации и свою ответственность. Можешь не сомневаться, что я не выйду за пределы своих полномочий.
   - Это всё, что я от тебя ожидаю, Эвальд. Обещаю, что неопределённость продлится недолго. Хайль Гитлер!
   - Хайль...
   Фон Клейст положил трубку на рычаг телефона и задумчиво повторил:
   - В этом что-то есть...
   Приняв решение, он резко поднялся с кресла и быстрым шагом прошел в кабинет Цейтлера. В импровизированной приемной коротко бросил дежурному лейтенанту:
   - Связь с генералом фон Хубицки! Срочно!
   Цейтлер и Шварц колдовали над крупномасштабной картой предгорий.
   - Господин генерал... - начал, выпрямившись, Цейтлер, но фон Клейст его перебил.
   - Курт, вы сумели установить связь со штабом Фитингофа?
   - Так точно.
   - И где он сейчас?
   - Следует из Аушвица в направлении на Йорданув. Авангард достиг Водовице.
   Карандаш в руке "Шаровой Молнии" скользнул по карте.
   - А что противник? Какое сопротивление оказывает?
   - Вообще никакого сопротивления. Польских войск на пути дивизии просто нет.
   Командующий корпусом нахмурился.
   - Порекомендуйте Фитингофу быть осторожнее. На марше танки очень уязвимы, а в предгорья переполнены позициями, удобными для засады. Даже одна противотанковая пушка может натворить немало бед.
   - Я передам ваши приказания.
   - Отлично. Теперь дальше. Разведбат четвёртой дивизии всё так же занимает позиции на подступах к Нови Таргу? И по докладам Хауэншильда город охраняет батальон пехоты? Ничего не изменилось?
   - Батальон пограничной стражи, - уточнил Цейтлер.
   - Очень хорошо. Отто, срочно подготовьте приказ. Хауэншильду атаковать город и полностью взять его под контроль не позднее двадцати одного часа. Четвёртой дивизии оказать ему всевозможную поддержку.
   - Генерал фон фон Хубицки на проводе, - заглянул в дверь дежурный офицер.
   Командующий корпусом снял трубку телефона.
   - Здесь фон Клейст. Я только что подписал приказ: подполковнику Хауэншильду атаковать и занять Нови Тарг. Вам предписывается всемерно поддержать его атаку.
   - Так точно, - браво откликнулся австриец. Клейст вздохнул.
   - Я хочу, чтобы вся четвертая дивизия передислоцировалась к Нови Таргу. Вся. Вы понимаете?
   - Так точно, господин генерал.
   - Я надеюсь, что маршруты и порядок следования к позициям у вас заранее подготовлены? Ведь Нови Тарг был исходной целью для вашей дивизии.
   - Не сомневайтесь, господин генерал, все предусмотрено.
   - Очень хорошо. Письменный приказ вам сейчас доставят. Действуйте! Хайль Гитлер!
   Фон Клейт повесил трубку и расписался на поданном начальником оперативного отдела штаба корпуса листе бумаги.
   - Пожалуйста, организуйте, чтобы приказ попал в штаб фон Хубицки как можно быстрее, - попросил он Шварца.
   - Так точно, господин генерал, - кивнул подполковник и вышел из комнаты. Штаб четвёртой лёгкой дивизии размещался здесь же Йордануве, в квартале от ратуши, где располагался штаб корпуса.
   - А для вас, Курт, у меня есть новая задача. Неожиданная. Дайте карандаш.
   Они склонились над картой.
   - Смотрите. По сообщениям с левого фланга нашей армии, поляки спешно отступают на восток. Предполагалось, что они попытаются организовать оборону Кракова, но есть основания полагать, что город будет сдан без боя.
   - Вот как? - недоверчиво протянул Цейтлер. - Тогда почему Мачек так упорно не пропускает нас на север?
   - Надо полагать, поляки отступают севернее Высоки. Беда в том, что наш прорыв здесь ничего не решает: без пехоты мы не сможем надежно перерезать им пути отхода. Они просто просочатся за нашей спиной.
   - Да, без пехоты прорыва не предотвратить, - согласился начальник штаба. - Но чешская дивизия...
   - Пока что на неё рассчитывать не приходится, - сразу закрыл вопрос фон Клейст.
   - Сюда движется корпус Кинеца, но вряд ли он обгонит поляков. В ОКХ опасаются, что враг попытается выстроить фронт вот здесь, по Чёрному Дунайцу. Если полякам удастся там укрепиться, то прорвать их оборону будет довольно сложно. Но выход есть.
   Карандаш решительно перечеркнул карту.
   - Мы можем прорваться к Тарнуву кратчайшим путем. Вот так, через Млынне и Пейм. А четвертая дивизия может из Нови Тарга наступать в обход, через Дебно, а потом круто свернуть на север.
   - Эту задачу лучше возложить на горных егерей, - предложил полковник.
   - К сожалению, егеря нам не подчиняются. Но даже если у Хубицки возникнут проблемы, то ничего страшного. Он будет имитировать угрозу прорыва и тем самым обеспечит основному удару безопасность правого фланга.
   Фон Клейст выпрямился.
   - Подготовьте план удара на Тарнув, Курт, и как можно быстрее. Если обстановка действительно такова, как её представляет себе Манштейн, то время сейчас работает против нас.
  

Польский фронт. День 4.09.1939.

  
   Иные не снискавшие себе славы на полях сражений, а то и вовсе и дня не прослужившие в Армии специалисты, любят поговорить о допущенных полководцами прошлых лет глупых ошибках и о том, как надо было действовать в той или иной ситуации. Им не приходит в голову, что их знание основано на точной информации о состоянии и планах обеих сторон, чего не было и быть не могло у непосредственных участников событий.
   Да, в течение дня 4 сентября 1939 года главнокомандующий сухопутными войсками Германии генерал-полковник Вальтер фон Браухич принял ряд решений, которые можно трактовать как ошибочные, поскольку они, возможно, отдалили окончательную победу над Польшей. Однако мы можем лишь предполагать, как бы стали развиваться события, прими он "правильные" решения.
   Утром этого дня соединения танковой дивизии генерала Кемпфа и 1-й кавалерийской бригады атаковали Мазовецкую кавбригаду поляков у Макова, выбили её из города и заставили отступить на юг, к Пултуску. Но вместо того, чтобы, согласно планам командования группы армий "Север", развивать успех в направлении Рожана, армейский авангард остановился: в Берлине посчитали слишком опасным продвижение далеко на восток. Фон Бок был крайне недоволен этим решением, но подчинился.
   Нависшая над Польшей группа армий "Север", вместо того, чтобы прорвать расползающийся на части польский фронт и устремиться вглубь страны, фактически топталась на месте, ограничившись лишь перегруппировкой сил, да демонстративной переброской частей 2-го армейского корпуса на правый берег Вислы - на глазах у посетившего передовую фюрера. Это при том, что над восточным флангом продолжала нависать сувалкинская группировка поляков.
   Но командующий оперативной группой "Нарев" генерал бригады Млот-Фиалковский, не имея связи ни с Варшавой, ни с соседними группировками, так и не решился на активные действия. Немцы уступали инициативу - поляки отказались её взять.
   И потому медленно, но неотвратимо, немецкие войска почти без боя продолжали продвигаться вглубь Польши. Вскоре после полудня мотоциклы и бронеавтомобили разведывательного батальона 3-й пехотной дивизии генерала Лихеля ворвались в ещё накануне оставленный польскими войсками Грудзяндз.
   Лишь только окруженные в Коридоре части армии "Поморже" продолжали кровопролитные бои. 35-й пехотный полк сражался в районе Стронно, а отряд полковника Аликова прорвался к Групе.
   Точно так вермахт терял время и на южном фланге. 22-й механизированный корпус генерала фон Клейста остановил наступление, а пехотные дивизии медленно двигались вслед за отступающими со значительно частями армии "Краков".
   И только на центральном участке фронта напряжение первых дней войны не спадало. Крессовская кавалерийская бригада, пытаясь исправить упущения минувшей ночи, атаковала вражеские плацдармы возле Беленя и Строньска. Немецкая пехота отчаянно сопротивлялась и сбросить врага в Варту полякам так и не удалось. В полосе обороны 10-й пехотной дивизии немцы наращивали успех и захватили крупный плацдарм в районе города Мнихов.
   В центре обороны армии "Лодзь" немцы постепенно, но неотвратимо выдавливали польские части за Видавку, а на её южном участке развернулись тяжелейшие бои между 16-м моторизованным корпусом генерал-лейтенанта Гёппнера и оперативной группой "Петркув" генерала бригады Томми.
   С прибытием на фронт резервной 44-й пехотной дивизии Руммель решил попытаться закрыть "ченстоховскую брешь" и обезопасить свой левый фланг силами подчинённой ему армии. Для этого Волынская кавбригада полковника Филипповича должна была нанести удар по сосредоточенной в районе Каменска 1-й немецкой танковой дивизии, а 4-ю в верховьях Видавки предстояло остановить 2-й пехотной дивизии, усиленной 2-м батальоном лёгких танков, имевшем в своем составе 49 лучших польских боевых машин 7ТР.
   К сожалению, осуществить план помешали энергичные действия противника. С рассветом 1-я танковая дивизия генерал-лейтенанта Шмидта двинулась в направлении на Пиоткрув, не встречая сопротивления: никаких польских сил перед её фронтом за целый день так и не появилось. Лишь только под Йежовым и Розпжем, наконец, путь ей пригородил 146-й пехотный полк из состава 44-й пехотной дивизии. Волынская кавбригада появилась у Каменска, когда след танков уже простыл и столкнулась там с немецкой моторизованной пехотой из корпуса генерала Виттерсгейма. 4-я танковая дивизия генерал-лейтенанта Рейнхардта, накануне действовавшая довольно вяло, так же предприняла массированную атаку на польские позиции, форсировала Виндавку в её верхнем течении и продолжила наступление в направлении Бельхатова.
   Лишь 30-я польская пехотная продолжала удерживать позиции по правому берегу Видавки в районе Шерцова, не позволяя немцам переправиться через реку.
  

Западный фронт. День 4.09.1939

   В первой половине дня на всем протяжении линии фронта царило затишье.
  

The Times. 4.09.1939

Почему мы вступаем в войну

  
   Противостояние, о котором говорится в этой статье - между идеями Гитлера, которые он высказывает, и тем. что он делает. Возможно, у читателя есть некоторые сомнения относительно категорических мотивов, побудивших Британию вступить в войну. Сейчас мы раскрываем первопричины того, почему мы воюем - принципы Силы и Правды.
  
   Когда Британия вступила в войну в 1914 году, она имела множество причин для этого страшного шага. Основной причиной, конечно же. было вторжение в Бельгию, чью целостность и независимость мы отстаивали с самого зарождения Бельгийского Королевства. Десятки, и даже сотни тысяч тех, кто штурмовал двери призывных пунктов в первые дни войны двадцать пять лет назад, покинули свои дома и работу, решив отомстить прусским захватчикам.
   Другой причиной была англо-германская конкуренция в области торговли и мировой политики. Это соперничество было большим, чем столкновение интересов - это был конфликт принципов. Даже в начале войны считалось, что Британия борется за демократию: против самодержавия вообще и против прусского империалистического милитаризма - в частности. "Мы воюем с Германией, - писал Герберт Уэллс в первом выпуске "Войны в иллюстрациях", появившемся 22 августа 1914 года. - Но мы воюем безо всякой ненависти к немецкому народу. И не собираемся отбирать у него ни свободу, ни целостность. Мы должны разрушить безумную правительственную систему и умственную и материальную коррупцию, засевшую в немецком воображении и господствующую в немецкой жизни... К тому же, нам необходимо сделать выводы из провалов и научиться избегать мстительных триумфов. Прусский милитаризм, - продолжает Уэллс, - это самая неприятная вещь на свете. Со времен краха французов в 1871-м злоба нарастает, и тени от неё поползли по всей Европе. Но теперь мы, наконец, высвобождаемся и намерены избавить мир от этой хвастливой напасти. Мир устал от неё. "Боже!" - так часто к нему взывали, что Он тоже, должно быть, устал".
   Если в 1914-м году мир уже устал, то в 1918-м он утомился еще сильнее после борьбы, в которой все ресурсы величайших наций истощились от бесконечного разрушения, и кровь миллионов лучших и храбрейших людей залила поля битвы. И, когда прозвучало "Прекратить огонь!", в тот День перемирия в 1918-м, прокатилась небольшая волна ликования - ничего похожего на триумф над побежденным врагом. Единственная - главная - мысль поселилась в каждой голове: мы наконец-то от этого ужасного ночного кошмара. Во всех странах решительно говорили, что зло, поглотившее мир, должно быть уничтожено раз и навсегда.
   На первый взгляд казалось, что прусский милитаризм не только подавлен, но и полностью побежден. Осознав горечь поражения, германские войска сбросили в сточную канаву "кайзеризм" и всё, что стояло за ним. Они вступили в войну, ни капли не сомневаясь в успехе. Но когда эта война закончилась, оказалось, что в их собственной стране царят голод, разруха и революция. Победители тоже находились в бедственном положении, победа далась слишком большой ценой.
   Таким образом, в 1919 году энтузиасты многих стран прилагали усилия, чтобы построить новый мир, изначально лишенный духа милитаризма и всех тех мерзостей, которые вкладываются в словосочетание "Прусские настроения". Постепенно и Европа и весь мир пришли всебя после потрясений и потерь великой войны. Разрушенное большей частью восстанавливалось, но людей, увы, никто не в силах был вернуть.
   В Германии, вроде бы, появились первые признаки нового строя - настоящего либерализма с его терпимостью, просвещенной миролюбивой демократией.
   С непониманием, а позже - и с ужасом мир вдруг обнаружил в Германии рост чего-то, бесконечно напоминающего прусский милитаризм, который, казалось бы, был окончательно истреблен!
   Некоторые связывали это возрождение зла ( притом - в ещё худшей форме ) с Великой депрессией, лишившей Германию экономической и финансовой поддержки. Другие утверждали, что воинственность присутствует в самом немецком сознании. Хотя кое-кто имел более лояльный и - хочется верить - более правильный взгляд, согласно которому среднестатистический немец скорее будет подчиняться. Чем займет активную позицию в политической системе, действующей самостоятельно, только если все, или, по крайней мере, большинство граждан готовы внести вклад в её работу. Одним словом, немец испытывает страсть к организованности, он любит порядок и вовсе не питает отвращения к подчинению. В холодном воздухе Веймарской республики ему было сложно дышать, республика требовала от него умения думать, терпимости, желания принимать участие в нудной и неинтересной работе, которую сложно выполнять в эпоху дефицита и отсутствия стабильности.
   Нацизм снимает все эти проблемы. И немец охотно отказывается от всех прав и свобод, которые считаются источником жизни для британских граждан. Он с удовольствием соглашается потопить свою индивидуальность в массах, изо всех сил содействует сведению на "нет" индивидуализма в заключительном аккорде - подчинению личности тоталитарному богу - всемогущему, всезнающему и предположительно мудрому Государству.
   Загипнотизированное и обманутое обещаниями вождя сознание подавляется утверждениями новой идеологии, рассудок оглушается барабанным боем, - и немец передает свои политические интересы людям из нацистской машины, людям, которые больше всего напоминают миру гангстеров из американской преисподней. И все разговоры о Германии Стрезермана, не говоря ж о Германии Шиллера и Гёте, Канта и Мендельсона, презрительно отметаются. Идут нападки на христианство, официально воскрешается грубый вариант верований древних тевтонов.
   Сначала внешний мир отказывается верить, что Германия, так сильно страдавшая в 1919 году, вдруг сама улеглась на смертное ложе. Но вскоре последние иллюзии уничтожены мощным нацистским ударом. Началась новая оккупация Рейнланда, возобновились воинские наборы, были созданы ВВС, Австрия оказалась грубо порабощенной, перед угрозой вторжения оказалась демократическая Венгрия, потом произошло нападение на Польшу - величайшее преступление нацистов - за отказ подчиниться возмутительным требованиям, выдвинутым под орудийным прицелом... И единственным аргументом была СИЛА.
   Тогда м-р Чемберлен со своей благородной интонацией заявил по радио, что действия Гитлера "убедительно доказывают, что нет никаких шансов, что этот человек прекрати когда-нибудь использовать силу, чтобы добиться желаемого. И остановить его можно только силой".
   Когда историкам придёт в голову описать эти важные дни и недели, им, без сомнения, придется упомянуть, что было множество других причин, побудивших Британию втоой раз поднять оружие против Германии. Для нас. живущих в такие времена, ситуация ясна. То, с чем мы сражаемся, по словам Чемберлена, "это зло - грубая сила, гнилая вера, недоверие, угнетение и гонения".
   И в 1939-м, и в 1914-м враг один, Тогда мы называли его прусским милитаризмом; сегодня мы наем его, как нацизм. Но под каким бы именем он не появлялся, страдают целые нации.
   И поступать мы будем так, как о том заявил Король - поддерживая "спокойствие, стойкость и единство", поскольку мы "видим собственную правоту и с почтением передаем наши судьбы в руки Бога".
  

Поморье. Тухольские боры.

   Бледные губы пленника беззвучно шевелились. "Молится", - усмехнулся Мюллер. - "Это ему не поможет".
   Майор зачем-то снял фуражку, машинально вытер платком наголо обритую голову. Жарко ему не было. Здесь, в Померании, осень уже вступила в свои права, и хоть солнце ярко светило с безоблачного неба, тепла уже не было, а по утрам в лесах от земли веяло стылым холодом.
   Именно в лесах, в знаменитых Тухольских борах проводил в эти дни большую часть времени бывший заместитель начальника танкового училища по режиму. Он считал, что в полевых войсках к нему отнеслись очень несправедливо. Нет, в первую линию или, иначе говоря, боевые войска он совсем не рвался, назначение в полевую жандармерию, входившую в состав войск обеспечения, его вполне устраивало. Но командование батальоном ему не доверили, не оставили и при штабе, а дали под командование роту. Пусть и отдельную, усиленного состава, но всё равно - рота остаётся всего лишь ротой.
   Мало того, знакомство с личными делами новых подчинённых ввергло Мюллера в бешенство и уныние одновременно. Рота оказалась безобразно замусорена унтерменшами. Какого только сброда в неё не набрали. Тупые фризы, известные бездельники-тирольцы, полукровки с корнями из Эльзаса, репатрианты из Аргентины и Чили, невесть как получивший гражданство Райха датчанин, пять евреев и самый настоящий поляк. Плюс, добрых два десятка студентов-недоучек, с заквашенными христианской дребеденью мозгами. В общем, истинных арийцев, правильно понимающих воинский долг и идеи фюрера набралась едва ли половина. И, что самое страшное, заместитель Мюллера, капитан Андреас фон Раков, был просто ходячим сборищем всех возможных пороков: аристократ, интеллигент ( закончил юридический факультет в Кёльне ), с примесью славянской крови ( все мекленбуржцы так или иначе в родстве унтерменшами ), да ещё и глубоко убеждённый в необходимости "соблюдать законность и строго следовать международным правилам ведения войны".
   Было от чего впасть в меланхолию, но майор был не из тех, кто пасует перед трудностями. Выход из ситуации он нашел верный и изящный, похожий на искромётные комбинации маэстро Рихарда Рети. Рота была поделена на две оперативные группы, одной из которых командовал сам Мюллер, а второй - его заместитель. Естественно, именно в его группе оказался весь ненадёжный элемент, в то время как вокруг командира сплотились истинные арийцы, верные долгу и умеющие держать язык за зубами. Так что у начальства не возникало сомнений, что все сдавшиеся в плен поляки установленным порядком конвоируются в тыл на сборные пункты, а те, кто убиты при попытке к бегству, могут винить в своей печальной участи только самих себя.
   Мюлллер снова усмехнулся, криво и зло.
   - Птичка!
   - Слушаю, герр майор.
   Гауптфельдфебель Фогель по прозвищу Птичка с первого же дня стал первым помощником и правой рукой майора во всех его начинаниях.
   - Начинайте... и быстрее заканчивайте.
   - Слушаюсь, герр майор.
   Фогель махнул рукой, по его сигналу жандармы пинками и ударами прикладов погнали полтора десятка пленных польских солдат к опушке леса. А вооруженная пистолетами-пулемётами расстрельная команда уже разворачивалась в цепь.
  
   - Сволочи, - громко прошептал Кос. - Сволочи, убийцы.
   Четверо поляков прятались в кустах на опушке леса примерно в километре от того места, которое майор Мюллер выбрал для расправы над пленниками и теперь с гневом и отчаянием наблюдали за происходящим. Накануне их батальон, изрядно потрёпанный и поредевший, пробивался из тухольского котла к Быдгощу и попал под сильный миномётный обстрел. Началась паника, солдаты да и офицеры бежали куда глаза глядят. В считанные минуты батальон перестал существовать как подразделение, развалившись на маленькие группки напуганных людей. В одной из таких групп оказались майор Врона, старший сержант Ярослав Сверчевский и солдаты Ежи Кос и Бронислав Червиньский. Наступившие сумерки помешали им найти остальных, так что теперь приходилось двигаться на юг маленьким отрядом. Врона не терял надежды встретить других окруженцев, но вместо отступающих поляков к полудню они набрели на немецких фельджандармов.
   О помощи пленникам не приходилось и думать. Немцев было не меньше трёх десятков, а у поляков три ствола на четверых: Кос свой карабин потерял во время обстрела. Можно, конечно, было завязать бой и героически погибнуть, прихватив с собой на тот свет нескольких врагов, но Врона этот вариант даже не рассматривал. Грозящие гибелью авантюры майор считал не геройством, а истеричным идиотизмом.
   Солдаты понимали правоту командира, но как же тяжело было смотреть на неминуемую гибель товарищей и понимать, что ничем не сможешь им помочь. Червиньского била крупная нервная дрожь, Кос бормотал себе под нос самые грязные ругательства, Сверчевский тихо читал молитву.
  
   Всё кончилось очень быстро. Пятеро жандармов не успели даже до конца опустошить магазины своих пистолетов-пулемётов, а все поляки уже лежали на земле, скошенные свинцовой волной. Дотошный Птичка проверил каждого, двое и вправду были ещё живы, и гаупт-фельдфебель добил их из пистолета.
   Мюллер повернулся к единственному оставшемуся в живых пленнику. Тот продолжал беззвучно шептать, только лицо побледнело ещё сильнее. хотя казалось, что дальше уж и некуда.
   - Молишся? - поинтересовался Мюллер.
   Поляк хотел ответить, но не смог: было видно, что слова у него застряли в горле. Пленный судорожно сглотнул и кивнул, словно шею ему передёрнул нервный тик.
   - Веришь в бога? Священник? - продолжал допытываться майор.
   - Я... я хотел стать ксендзом, - запинаясь ответил поляк.
   Ну да, какой из него священник. Мальчишка совсем. Мюллер словно только что увидел совершенно детское лицо пленника, юношеский пух на подбородке, нелепо торчащую из воротника мундира токую цыплячью шею.
   Сколько ему лет? Восемнадцать? Семнадцать? На погоне - единственная звездочка. Подпоручик. Наверное, доброволец. Начитался книжек, наслушался дурацких сказок - и вырвался на войну. Лучше бы ты сидел дома и учился на ксендза, мальчишка. Может, и остался бы жив. А война - это не сказка и не книжка. Здесь убивают по-настоящему и не знают слова "пощада".
   - Я хотел служить Ему, - невпопад произнёс пленный.
   - Кому? - машинально переспросил погруженный в свои мысли Мюллер.
   - Господу Иезусу.
   - Нет никакого господа. Нет и никогда не было. И тебя тоже сейчас не станет.
   - Господь есть, - голос поляка неожиданно окреп, хоть и оставался по-мальчишески звонким и ломким. - Господь есть, и вы перед ним ответите за это... За всё.
   Иронически ухмыльнулся стоявший рядом Птичка: гаупт-фельдфебель успел подойти к командиру, всем своим видом давая понять, что ожидает дальнейшего распоряжения и небрежно поигрывая трофейным польским пистолетом.
   Мюллер смерил неожиданно расхрабрившегося пленника тяжелым взглядом и медленно произнёс:
   - Я не верю в бога. Его нет. И те, кто надеются на его помощь - глупцы. Сейчас тебе не поможет никакой бог.
   - На всё - Его воля, - поляк перекрестился. Для него этот жест был просьбой Господу не оставить в трудную минуту, но Мюллер расценил это как вызов. Майор чувствовал, как изнутри поднимается волна обжигающе-горячего, кипящего бешенства. Этот мальчишка, этот щенок, этот недоучившийся церковник будет учить жизни майора Мюллера, героя Великой войны? Да что он вообще видел в жизни, кроме материнской юбки да поповской ризы?
   - Здесь и сейчас на всё - моя воля! Моя - и только моя, слышишь? Я захочу - ты останешься жить. А захочу иначе - умрёшь, как эти!
   Мюллер сделал широкий жест в сторону только что расстрелянных солдат.
   - И не пугай меня гневом своего бога. Что он может со мной сделать? Убить? Я воевал. Я много раз видел смерть в лицо. Рано или поздно её не избежать. Если меня завтра убьют, это не будет наказанием за то, что сегодня я убил тебя. Это будет означать только то, что пришел и мой час.
   - Неисповедима воля Господа, - страх незаметно покинул подпоручика, сейчас он был совсем не похож на себя прежнего, каким был каких-то пять минут назад. - Но если Он захочет наказать тебя за мою смерть, то сделает это так, что ты поймёшь - это Его приговор.
   - Вот как? - майор уже не мог сдерживаться. - Посмотрим.
   Мюллер отступил на шаг и, не глядя, протянул правую руку. Птичка без слов понял этот жест, тут же вложил в ладонь командира рукоятку "Радома". Мюллер вскинул пистолет, поляк непроизвольно зажмурился. Какое-то мгновение немец хотел попасть не насмерть, а только ранить дерзкого мальчишку, ствол пистолета нацелился в желто-синие полосы пехотного канта на воротнике шинели, но Мюллер тут же передумал, и выстрелил подпоручику прямо в лоб. Ещё мгновение поляк стоял, а потом колени подогнулись и, словно подкошенный, мёртвый польский офицер рухнул на землю.
   - Вот и всё, - пробормотал Мюллер и протянул Фогелю уже не нужный теперь пистолет.
   - Вот и всё, - повторил он, доставая из кармана пачку сигарет и спички.
  
   - Вот и всё, - тихо произнёс потрясённый Врона.
   - Да поминет Господь во Царствии Своём невинно убиенных. Да покорает он убийц, - перекрестился Сверчевский.
   Лицо майора передёрнулось от злости.
   - Не поминет и не покарает. Нет твоего бога. Нету! Есть только эти, - Врона указал рукой на фигуры немецких жандармов в мышино-серых мундирах.
   - Напрасно вы так, пан майор, - грустно ответил старший сержант.
   Историю Сигизмунда Вроны в полку знали все, даже новобранцы. Прибыв в Польшу в 1919 году из Франции в армии генерала Галлера, в войне за независимость он проявил себя храбрым, решительным и грамотным офицером, был награждён орденами, два из которых ему лично вручал сам Первый Маршал, и произведён в капитаны. Но дальше карьера застопорилась наглухо.
   Воспитанный за границей, в либеральной эмигрантской среде, Врона был убеждённым атеистом и не стеснялся при каждом случае подчёркивать свои убеждения. В патриархальной католической Польше такое вольнодумство не приветствовалось и, всякий раз, когда освобождалась перспективная должность, под благовидным предлогом на неё назначался кто угодно, но только не Сигизмунд Врона. Звание майора он получил по выслуге лет и перед войной занимал совершенно бесперспективное место помощника начальника штаба 23-го пехотного имени полковника Лиса-Кули полка 27-й пехотной дивизии.
   - Напрасно? Ну, где та молния, которая поразит этих гадов? Где огонь небесный? Молчишь? Эх, был бы у меня пулемёт...
   - Разрешите, пан майор, я попытаюсь? Хоть одного гада, да уложу, - попросил Червиньский.
   - Из чего? - хмуро поинтересовался Врона, глядя солдату за правое плечо.
   Там у Бронислава на брезентовом ремне висела старая русская винтовка Мосина. Переделанные под калибр 7,92 миллиметра они довольно часто встречались у польских пехотинцев, хотя основным оружием являлись всё-таки карабины и винтовки "Маузер" 1898 года, выпускавшиеся оружейными заводами в Варшаве и Радоме.
   - Так точно, пан майор, из неё и попробую достать.
   - Тут почти километр...
   - Метров девятьсот, не больше.
   - И что? Попасть с такого расстояния хочешь? Ты хоть винтовку-то до войны видел?
   Про Червиньского Вроне было известно совсем немного: резервист, призван в полк буквально накануне войны. В мирное время был каким-то мелким служащим.
   Судя по виду, майор с солдатом были почти ровесники и Червиньский вполне мог тянуть солдатскую лямку в Мировую и Освободительну войны. Да только если и тянул, то, видно, не особо старался, иначе бы не остался до сих пор простым солдатом.
   Так и не надо воображать о себе невесть что. Где уж такому попасть в цель, которую ещё не всякий снайпер поразит. Особенно из винтовки с открытым прицелом.
   - Я, пан майор, в тридцать пятом второе место на чемпионате Польши по стрельбе среди работников почт и телеграфа взял, - с лёгким вызовом в голосе ответил солдат.
   - Здесь война, а не тир, - недовольно бросил Врона, но теперь в его голосе слышалось и уважение. Не так прост оказался солдат Червиньский. И майор не устоял перед искушением.
   - Один выстрел. И сразу - отходим в лес. Держаться друг друга, не рассыпаться. И оружие беречь!
   Кос, потерявший свой карабин во вчерашней суматохе, виновато потупил взор.
   Бронислав улёгся поудобнее, поднял винтовку. Потенциальных целей было две: долговязый унтер, добивавший пленных выстрелами из пистолета и офицер, руководивший всей этой расстрельной командой. Но первый распоряжался посадкой солдат в грузовики, всё время двигался, то и дело скрываясь за фигурами других жандармов. А вот офицер стоял немного в стороне и спокойно курил. Червиньский поднял винтовку, тщательно прицелился, задержал дыхание, и, в момент между двумя ударами сердца, плавно нажал на спусковой крючок.
  
   Винтовочный выстрел прозвучал неожиданно громко. Удивиться майор Мюллер не успел: словно какой-то гигант со всей силы пнул его прямо в пах. Падая на спину, майор взвыл, взревел нечеловеческим голосом от полоснувшей его резкой огненной боли. Он ещё успел увидеть метнувшегося на помощь Птичку, заметить как распахиваются от ужаса его глаза, рассмотреть погон. Почему-то его взгляд застыл именно на съёмном погоне цвета фельдграу, с тремя квадратными звёздочками штабс-фельдфебеля, обшитом оранжевым кантом полевой жандармерии и серым алюминиевым галуном. И - всё. Сознание заволокло непроглядной чернильной тьмой, но вместе со светом ушла и боль.
  
   То ли за ними вообще не было погони, то ли она сразу пошла по ложному пути, но Врона почти сразу почувствовал: их не преследуют. Но, тем не менее, они отбежали по лесу с добрый километр, прежде чем майор скомандовал перейти на шаг. Шли ещё с четверть часа, пока не вышли на небольшую почти идеально круглую поляну, посреди которой стоял старый, потемневший от времени, большой поклонный крест.
   - Привал! - объявил Врона, тяжело опускаясь на землю.
   Сверчевский снял рогатывку, поклонился кресту и осенил себя знамением. Солдаты последовали его примеру.
   Майор недовольно скривился:
   - Червиньский, вот ты сейчас немца того, сволочь, достал. Ты, а не какой-то там бог. А теперь поклоны бьёшь.
   - Я, пан майор, оттого кресту кланяюсь, что Господь мне помог справедливость восстановить и офицера этого в преисподнюю отправить, - пояснил Бронислав, усаживаясь на траву.
   - Тьфу... Скажи ещё, что он тебе винтовку наводил.
   - Я молился, пан майор, - пояснил солдат. - Я молился, как когда-то Ченстохове, где впервые увидел Чёрную Мадонну. Я просил Господа помочь мне покарать убийцу. Вы можете мне верить, можете не верить, но стрелял я. И я знаю - Он был со мной.
   С пол минуты Врона сидел молча, осмысливая услышанное. А потом вдруг так же молча поднялся на ноги и неловко, неумело земно поклонился кресту. И, снова присев спиной к толстой сосне, пояснил:
   - Не верю. Не верю и не поверю никогда. Но если он действительно есть, низкий ему поклон за то, что прибрал с земли эту немецкую падаль.
  

Виллер-ле-Нанси. Штаб группы армий "Восток"

   Большую часть Великой войны Андре-Гастон Претела провел в штабах: сначала дивизии, потом - корпуса, а под конец и в армейском. В промежутке успел немного покомандовать пехотным полком. Прямо сказать - не слишком выдающаяся карьера.
   Зато в мирные тридцатые его ожидал поистине головокружительный взлет. Приняв в тридцатом командование над одиннадцатым военным округом, генерал в том же году сменил его на столичный, во главе которого пробыл четыре года. А после перебрался в кресло члена Высшего Военного Совета.
   Естественно, с началом войны он рассчитывал на солидную командную должность, и его расчет всецело оправдался: в первый же день войны Гамелен и Жорж выделили на Северо-Западном направлении группу армий "Запад", в состав которой вошли третья, четвертая, пятая и восьмая армии и возложили командование этой группой на генерала Претелу.
   И хотя заранее было известно, что будут организованы и другие группы армий и часть войск им придётся отдать, но всё равно, первым командующим и на самом ответственном рубеже оказался именно он, армейский генерал Андре-Гастон Претела. А это уже история, это уже останется в веках. Как, например, то, что седьмого августа тысяча девятьсот четырнадцатого года освобождение Эльзаса от немецкой оккупации началось с наступления первой армии генерала Дюбая.
   При этом Претела отлично понимал, что в историю можно войти, а можно и влипнуть. То же августовское наступление в Эльзасе из-за плохой подготовки закончилось провалом, после которого в армии появились "лиможи" - снятые со своих постов за некомпетентность и направленные в Лимож для прохождения дальнейшей службы в тылу генералы. Нет, не для того Претела выбивался на верх, чтобы сразу же скатиться вниз, да ещё и с позорным клеймом неудачника.
   И Дюбаю, и ему необходимо было наступать. Но Дюбаю было легче: его солдатам преграждал путь всего лишь невысокие Вогезы, а не строившаяся годами неприступная "линия Зигфрида". Поэтому Претела ни коим образом не собирался немедленно кидаться на штурм немецкой линии обороны. "Умереть за Данциг" - звучит красиво для газетного заголовка, но совершенно неприемлемо для приказа, подписанного французским генералом. Да, Франция обещала оказать помощь Польше, и, разумеется, выполнит своё обещание, но не любой ценой. О мясорубке, наподобие верденской, не могло быть и речи, больше того, предложи кто-то всерьёз такую жертву ради спасения Польши, Претела бы не колебался: с ним говорит изменник Родины.
   Нет, генерал намеревался начать серьёзное наступление в междуречье Рейна и Мозеля только после сосредоточения необходимых сил, обеспечивающих достаточное превосходство над приготовившимся к длительной обороне противником. А до этого можно было позволить себе лишь ограниченную операцию в предполье вражеской оборонительной линии по захвату господствующих высот от Мерцига до Бюбингена, которые можно будет в дальнейшем использовать как базу для операции по прорыву Западного вала. Так сказать, слегка пощупать бошей штыком.
   Но даже разведку боем невозможно было начать сразу же после объявления войны. Не смотря на то, что скрытая мобилизация во Франции началась в обстановке строжайшей секретности ещё двадцать третьего августа, к утру третьего сентября на саарском участке фронта помимо крепостных частей успела развернуть одна лишь сорок вторая пехотная дивизия генерала де Ла Порта в районе Сент-Авулда. Но французские железные дороги с честью выдержали напряженный график военных перевозок и силы ударной группировки с каждым часом нарастали.
   И уже на второй день войны командующий третьей армией генерал Конде прислал донесение, что готов начать наступление в Варндском секторе силами армейского корпуса, составленного из сорок второй и второй северо-африканской пехотных дивизий.
   По первоначальному плану операции наступление должно были начаться с удара четвёртой и пятой армий к востоку от Саарбрюкена и только после достижения там определенных успехов к нему должна была подключиться армия Конде, главной целью которой являлся Мециг. Но армии генералов Рекена и Бурре к наступлению были еще не готовы, и Претела оказался перед дилеммой: внести коррективы в планы или запретить генералу Конде неуместные инициативы. Не решаясь самостоятельно сделать выбор, Претела связался с Жоржем, а тот - с главнокомандующим. В результате Конде получил санкцию на начало ограниченного наступления на самом высоком уровне.
   Вечером четвёртого сентября французские войска перешли границу Третьего Рейха.
  

Вильгельмсгафен. Германия.

107-я эскадрилья 2-й авиагруппы Бомбардировочного командования RAF

  
   Флайинг-офицер Уильям Джексон был рыжим. Как и отец, как и дед, да и все Джексоны вот уже сколько поколений рождались с солнцем в волосах.
   Говорят, что рыжие в любую команду приносят фарт, удачу. Во всяком случае, в "Эвертоне" всегда в составе был хотя бы один рыжий игрок. Разумеется, Билл болел за "ирисок", а за кого же ещё? Не за "Ливерпуль" же болеть тому, кто сам родился в Ливерпуле. И отец тоже болел за "Эвертон", и дед, и дедов отец, которого Уильям в живых не застал. Как же иначе, если Джесоны жили в городе с незапамятных времен, когда в доброй старой Англии еще не было не просто профессионального, а вообще никакого футбола.
   Но, как говорится, традиции - традициями, а кому-то приходится что-то делать в первый раз. Вот он, Уильям, первым из Джексонов поднялся в небо. Раньше никто не летал, а на чем было летать? На монгольфьерах? Этим пускай лягушатники развлекаются. Вот самолет-истребитель - совсем другое дело. Отец не возразил, что, выбрав профессию военного летчика, Билл нарушил семейную традицию: исстари Джексоны зарабатывали себе на жизнь профессией плотника. И дед не сказал ни слова против.
   Зато с германцем воевать для Джексонов дело привычное. И отец воевал в последнюю войну, и дед.
   Джексоны вообще никогда не прятались за чужие спины, когда нужно было выступить на защиту старой доброй Англии. Одного из предков Уильяма даже повесили на городской площади за слишком большую верность доброму королю Ричарду Третьему - после того, как корона легла на голову Генриха Тюдора... Ну да сейчас об этом вспоминать не время: то было в прошлом, а сейчас у ворот новый враг.
   Германских наци Уильям презирал всей душой. Но Германия далеко, у себя дома пусть хоть на голове ходят. А вот когда они полезли в Польшу... По правде сказать, про эту самую Польшу Джексон не знал почти ничего, да и особо не стремился. Туземцы какие-то на краю Европы, почти Россия, да вроде бы частью России недавно и были. Но нерушимость её границ гарантировал Кабинет Его Величества, и это уже было серьёзно. Великая держава, если она действительно великая, должна отвечать за свои слова, за свои гарантии. А если она не способна ни на что, кроме громких трескучих слов, то она не держава вовсе, а так... аэростат заграждения. С виду страшилище, а сбивается одной очередью.
   Нет, умирать за Данциг, флайинг-офицер, конечно, не собирался. Он вообще не собирался умирать: двадцать четыре года, дочери еще и полугода не исполнилось, ему ещё жить да жить. Но показать колбасникам, где их место, было просто необходимо. Забыли про Компьен? Значит, надо напомнить, да так, чтобы теперь помнили лет пятьдесят, даром, что у них память такая короткая. А уж после того, как стало известно, что германская подлодка расстреляла американский лайнер... Не сказать, чтобы Уильям так уж любил янки, спеси в них слишком много, но хладнокровно потопить пассажирский корабль, да ещё и невоюющей державы... Джентльмены так не воюют! Господь свидетель, некоторым странам противопоказано иметь военный флот... да и не военный - тоже.
   Неудивительно, что приказ - бомбить Вильгельмсгафен, вызвал у флайинг-офицера прилив энтузиазма. Правда, штабные умники, конечно, и тут умудрились подгадить: разрешалось атаковать немецкие корабли на рейде, но категорически запрещалось бомбить их возле причалов и повреждать инфраструктуру порта. Командующий операцией, скводон-лидер Доран зачитав приказ, иронически повертел пальцем у виска и добавил:
   - И не вздумайте мне приказ нарушить. Трибунал гарантирую. Всем ясно?
   - Так точно, сэр! Всё будет сделано как надо! - от имени летчиков сто седьмой заверил флайт-лейтенант Майкл Хоуп.
   И вскоре после полудня пять "Бленхеймов Mk IV" поднялись в воздух с аэродрома Ваттисхэм, что в Суффолке, чтобы лететь к вражеской военно-морской базе. Рядом летели пять машин таких же машин из базировавшейся там же сто десятой эскадрильи. А чуть позже к группе присоединилось ещё пятерка из сто тридцать девятой, базировавшей в Витоне и входившей в 82-е крыло, но всё в ту же 2-ю авиагруппу. Это лишний раз убеждало, что намерения у командования самое серьёзное, никто с наци шутить не собирается.
   Для большинства обывателей самолёты делятся на гражданские и военные. Если он знает, что среди военных выделяют бомбардировщики - для сбрасывания бомб над наземными вражескими целями, и истребители - для уничтожения целей воздушных, то может считаться большим знатоком. А вот того, кто сам садится за штурвал самолёта, переполняют знания всяких разнообразных тонкостей.
   Бомбардировщик бомбардировщику рознь! "Уитли" - тоже бомбардировщик, на нем Джексон начинал свою службу. Только скорость у него маловата. Если что - от погони на нем не уйти. Или вот "единичка" - "Бленхейм Mk I". Максимальная скорость - 450 километров в час, но вооружение - всего два пулемёта: в левом крыле и в турели на гаргроте фюзеляжа. Если говорить положа руку на сердце, так против серьёзного истребителя это не защита, а так, одна только видимость. Правда, в тридцать шестом с такой скоростью от любого истребителя можно было просто улететь, да ещё и крыльями на прощанье помахать. Но осень тридцать девятого - это не тридцать шестой. Уже летом прошлого года благодаря боям в небе Испании стало известно, наци есть скоростные пушечные истребители, способные догнать любой бомбардировщик.
   Да, немцы - противник серьёзный, с ними нельзя воевать в пол силы, бить их нужно самым сильным оружием которое есть - иначе вывернутся да ещё и ответят на удар ударом. И отец так же думал, и дед, а уж они-то знали, что говорили: один два года провел в окопах на континенте, а второй - всю войну на "Королеве Елизавете". Так что, все должно быть безупречно: неожиданно налетели, точно отбомбили, быстро ушли.
   С первой задачей справились без проблем. Хотя погода стояла дрянная, летавший накануне в разведку флайт-лейтенант Майк Хоуп вывел самолеты точно на цель. А вот потом началось...
   Большинство немецких кораблей стояло у причалов или непосредственной к ним близости. Дальше всего, почти у выхода из бухты, обнаружились два эсминца и крейсер. Именно их и атаковали "Бленхеймы". Сто четвертой досталась самая крупная цель. Немцы совершенно не ожидали атаки, самолеты без помех снизились и зашли на атаку. На кораблях спешно выбирали якоря, но, конечно, уже не успевали уклониться от удара. Двухсотяпидесяти фунтовые бомбы посыпались на неподвижно стоящие цели. Море вскипело от их разрывов, взметнувших вверх фонтаны воды...
   - Разворачиваемся на второй круг, - прозвучал в шлемофоне Джексона приказ командира.
   - Есть, сэр! - откликнулся пилот. На одно лишь мгновенье обернулся, чтобы прокричать вглубь машины: - Второй заход, парни!
   Ответа не последовало. Выполняя разворот, пилот бросил короткий взгляд влево, на вражеские корабли и с неудовольствием убедился, что наци пострадали не слишком сильно: не было заметно ни огня, ни дыма. Неужели они ни разу не попали в цель? Или, как опасались некоторые пилоты, бомбы отскакивают от бронированной палубы, не причиняя кораблям ни малейшего вреда? Но у эсминцев ведь не должно быть бронепалубы, а они тоже выглядят целёхонькими.
   Рассуждать было некогда: на берегу заработали зенитные батареи. Небо покрылось дымными облачками от разрывов снарядов. Уильям тут же потянул на себя ручку набора высоты. Самолеты шли на высоте около километра, где их могли сбить даже малокалиберные автоматические зенитные орудия. Между тем, если забраться чуть выше, то их эффективность резко падала. Теоретически из таких пушек можно сбить самолет на вдвое, и даже на втрое большей высоте, но это все равно что застрелить человека из винтовке за полтора-два километра. Бывает, конечно, только попробуй, попади.
   Конечно, у немцев здесь наверняка и тяжелые орудия от которых нужно забираться под самый потолок, который у "Бленхейма" чуть выше восьми тысяч метров, да и там себя нельзя чувствовать в полной безопасности, но их должно было быть меньше, намного меньше. А значит, резко возрастали шансы уцелеть, ведь соревнование самолета и зенитки - не слишком-то честное. Им не обязательно попадать точно в цель. Достаточно, чтобы снаряд просто взорвался рядом, разметав вокруг себя тучу осколков, каждый из которых способен пробить тонкую обшивку, а дальше... Сколько у самолета уязвимых мест, не скажет даже самый дотошный механик.
   Нет, Джексон не паниковал, не потерял голову от страха, хотя и оказался под настоящим обстрелом впервые в жизни. И всё-таки во рту пересохло, а на лбу и висках выступил пот. А тут ещё краем глаза заметил справа дымный след. Непроизвольно повернулся... Ну да, один из самолетов клюнул носом и пошел на снижение, оставляя позади серый шлейф. Ниже лётчик заметил купола двух парашютов. Значит, кто-то остался в самолёте. Проклятье. Неужели убит? Или ранен и не может выбраться.
   В следующий момент внизу вспух третий белый купол и Уильям облегченно вздохнул. Главное - все живы. Наци, конечно, мерзавцы, но международные правила ведения войны они всё-таки соблюдать обязаны.
   Развернувшись через левое крыло, четыре уцелевших "Бленхейма" ушли из зоны обстрела в сторону моря.
   - Второй заход, парни! - повторил команду Хоуп. - Высота - полмили. И цельтесь точнее: третьего уже не будет.
   Билл и так понимал, что не будет третьего: бомб осталось на один только заход. Только теперь будет сложнее: за кормой крейсера, как и у эсминцев, пенились белые бурунчики. Значит, будет пытаться уклониться от бомб, к тому же наверняка встретит самолёты огнем зенитных пулемётов.
   Джексон стиснул зубы. Ничего, и через заградительный огонь можно прорваться. Отец бы не стал уклоняться от риска, и дед бы не стал. Вот и он не будет... Чёртовы наци...
   Четыре двухмоторных бомбардировщика неслись над водами Гельголандской бухты навстречу цели.
   - Тэд, бездельник, попробуй только промахнись, - прокричал флайинг-офицер внутрь самолёта.
   - Не лезь под руку, - огрызнулся штурман-бомбардир.
   Крейсер встретил их таким плотным заградительным огнем, что Билла снова прошиб пот. Какие там пулемёты. Проклятые наци установили на своих крейсерах малокалиберные автоматические зенитные пушки, и сейчас навстречу самолётам устремились потоки свинца. Шедший впереди самолёт сквадон-лидера вдруг вспыхнул и резко ушел вниз, оставив позади широкий дымный след.
   - Командир, сэр! - отчаянно выкрикнул Джексон, но ответа не дождался. В наушниках лишь привычно потрескивали посторонние шумы.
   Флаинг-офицер мертвой хваткой вцепился в штурвал, выводя самолет на цель. "Сдохни, гад!" - прошептал он, пожирая глазами в ненавистный германский крейсер. Если бы взгляд мог убивать, то корабль бы уже взорвался, разметав во все стороны обломки и тела моряков. Но немец был цел, цел и невредим, поэтому Уильям вел на него свой самолет, не отвлекаясь ни на что: ни на огонь вражеских зенитных орудий, ни на судьбу Хоупа. Для Джексона существовали только цель - и точка сброса. И только когда самолет резко тряхнуло, как всегда бывает при освобождении от тяжелого груза, пилот позволил себе глянуть вниз. Как раз для того, чтобы увидеть, сбитый "Бленхейм" врезается в палубу другого нацистского крейсера, стоявшего на якоре в глубине газани. Билл непроизвольно сощурился от ударившей в глаза яркой вспышки.
   - О Господи, - пробормотал он. - Дик, они выпрыгнули? Они живы?
   - Только один стрелок, сэр, - откликнулся Ричард.
   Джексон нервно дернул шеей. В голове не укладывалось: сквадон-лидера Майкла Хоупа, вместе с которым они ещё утром сыграли партию в бридж, а .разговаривали каких-то пять минут назад - уже нет в живых...
   Но это был еще не конец.
   - Проклятье! Этот крейсер заколдованный, что ли? - выругался Тэд.
   - Промазали?!
   - Промазали, попали - какая разница? Все равно ему ничего не делается... - с досадой произнес штурман-бомбардир и добавил несколько неприличных слов.
   Попытка оказалась безнадежной, причем сейчас эта фраза звучала особенно кощунственно. А Биллу некогда было даже подумать об этом: самолет вошел в зону плотного зенитного огня над портом.
   Джексон пилотировал в каком-то полусне, словно отключившись от реальности. Не было ни страха, ни волнения. Ничего не было. Мозг холодно отмечал, как рвутся вокруг зенитные снаряды, как окутался пламенем сначала один самолет, потом другой, и только его "Бленхейм" продолжал лететь сквозь вражеский огонь, словно заколдованный.
   Невероятно, но он сумел развернуть машину и лечь на обратный курс. Никто не пытался его преследовать, немецкие истребители так и не появились.
   Наверное, рыжие и вправду фартовые...

Польский фронт. Вечер 4.09.1939

   К вечеру группа армий "Север" завершила перегруппировку. В районе Ликка начала сосредоточение новая ударная группировка для удара на Ломжу: 10-я танковая дивизия генерала Шааля и 21-я пехотная дивизия генерала Бота. Второй армейский корпус генерала пехоты Штрауса завершил переправу через Вислу и был готов к наступлению на Модлин вдоль правого берега Вислы, третий корпус генерала артиллерии Хаазе занял исходные позиции для штурма Быдгоща, с целью дальнейшего наступления на Варшаву вдоль левого берега.
   В три часа дня была предпринята еще одна атака на Ветерплатте, но, как и все предыдущие, завершилась она неудачей.
   Отряд полковника Аликина был практически полностью уничтожен в районе Групы, а вот большая часть 35-го пехотного полка всё-таки смогла вырваться из тухольского котла и к сумеркам вышла в район Быдгоща.
   Оперативная группа генерала Анковича в течение дня истощила свои силы в безуспешных контратаках. К вечеру её части уже старались лишь не позволить немцам расширить плацдармы на правом берегу Варты. 28-я и 30-я пехотные дивизии удерживали рубеж Варта-Видавка. 2-й пехотной дивизии с наступлением сумерек удалось отбить у немецкого авангарда Борову гору, но о развитии наступления речи не шло. Прорвав оборону у Йежова и Розпша, генерал Шмидт направил разведку к окраинам Пиоткрува, где она была встречена мощным огнем: вокруг города занимала оборону 19-я пехотная дивизия из состава армии "Прусы". Удивительно, но об этом не подозревали ни в штабе армии "Лодзь", ни командующий оперативной группой "Пиоткрув" генерал бригады Томми, ни даже командир 44-й пехотной дивизии полковник Зонголлович. Последние были уверены, что с потерей рубежа Йежов-Розпш немецким танкам открылся прямой путь на Варшаву.
   Южнее Пиоткрува боев фактически не велось. Поляки продолжали отступать, а немцы продвигаться вглубь чужой страны. Стреляли только в горах: сломив вялое сопротивление порубежников, части 4-й лёгкой дивизии захватили Нови Тарг.
  

Западный фронт. Вечер 4.09.1939

   Около 16 часов 8-я корпусная группа разведки перешла франко-германскую границу и углубилась вглубь территории Третьего Рейха в Варндтском секторе, к северо-западу от города Саарбрюкккен. Ни малейшего сопротивления французы не встретили, но понесли первые потери: в результате взрыва противопехотных мин один солдат был убит и еще двое - ранены.
   Во второй половине дня британская авиация нанесла массированный бомбовый удар по немецкому флоту. Его эффективность оказалась крайне низкой в первую очередь из-за полученного летчиками строжайшего приказа - атаковать только корабли, находящиеся на рейде, ни в коем случае не повредить инфраструктуру портов.
   Первым под удар попал карманный линкор "Адмирал Шеер" и его эскортный эсминец "Дитер фон Рёдер", стоявшие на рейде у входа в Кильский канал. В "Шеер" попало три 250-фунтовых бомбы, но ни одна из них не разорвалась. Эсминец сумел уклониться от сброшенных на него бомб и так же не получил повреждений.
   В гавани Вильгельмсгафена удалось повредить лёгкий крейсер "Эмден", и то не столько осколками взорвавшихся поблизости от корабля авиабомб, сколько потому, что в судно врезался подбитый огнем 88-миллиметровых зенитных орудий бомбардировщик "Бленхейм". В результате погибло девять немецких моряков.
   Наконец, атакованные в Брунсбюттеле линкоры "Шарнхост" и "Гейзенау" так же сумели избежать попаданий.
   Англичане потеряли семь самолетов: два "Веллингтона" из состава 9-й эскадрильи, четыре "Бленхейма" из 107-й и один - из 110-й.
  
   ПРАГА. Лидер чехословацких коммунистов Клемент Готвальд заявил, что с завтрашнего дня депутаты от коммунистической партии возвращаются в парламент, заседания которого они бойкотировали с начала войны. Готвальд пояснил, что коммунисты намерены использовать парламентскую трибуну с целью быстрейшего заключения справедливого мира.
  
   КОПЕНГАГЕН. Датское правительство заявило Великобритании решительный протест в связи с нарушением воздушного пространства Королевства Дании. Сообщается что британский самолет подверг бомбардировке гавань Эсбьерга. Сообщений о потопленных судах и человеческих жертвах не поступало.
  
   ЛОНДОН. Премьер-министр сэр Нэвилл Чемберлен от имени правительства Его Величества принес извинения Дании в связи с Эсбьергским инцидентом, который он охарактеризовал, как непреднамеренную ошибку. Британский самолет должен был принимать участие в операции против германского военного флота и сбился с курса из-за чрезвычайно неблагоприятных погодных условий.
  
   БЕРЛИН. В официальном заявлении Министерства Иностранных Дел подчеркивается, что, бездоказательно возлагая на Германию вину за несчастные случаи, такие как гибель он невыясненных причин американского лайнера "Атения", Великобритания цинично и открыто попирает законы и правила цивилизованного ведения войны, подвергнув жестокой бомбардировке гражданский порт в нейтральной Дании.
  
   ПРЕТОРИЯ. Парламент Южно-Африканского Союза большинством голосов отклонил предложение о нейтралитете. Сразу после этого премьер заявил, что правительство в полном составе уходит в отставку.
  
   БУЭНОС-АЙРЕС. Президент Перон заявил о нейтралитете и невмешательстве Аргентины в европейский конфликт.
  
   КАТМАНДУ. Непал заявил о полной поддержке Великобритании и Франции и готовности отправить в Европу свои войска для непосредственного участия в боевых действиях.
  
   ЛОНДОН. Как стало известно, по рекомендации военного министра Лесли Хор-Белиша генерал-инспектор заграничных войск Эдмунд Уильям Айронсайд назначен начальником Имперского Генерального штаба. Он сменил на этом посту генерала Джона Горта.
  

Варшава. Военная комендатура.

   Отставной генерал бригады Валериан Чума относился к тому типу людей, склонных к постоянному занижению своих способностей. Свои полководческие таланты он оценивал весьма скептически, и оценивал себя как неплохого полкового командира. А дивизия... ну куда ему командовать дивизией.
   Как правило, такие люди военной карьеры не делают, но из всякого правила встречаются исключения. Командовал генерал Чума дивизией, и не одной. И Вильненским укрепленным районом командовал - целых два года. А перед тем как выйти в отставку возглавлял Корпус Охраны Рубежа - все погранвойска Польши.
   И дело тут было совсем не в везении или, тем более, не в протекции. Всё объяснялось совсем иначе: Валериан Чума был прекрасным хозяйственником, умеющим наладить почти идеальную работу служб обеспечения. Пройдя через окопные будни Мировой войны, он обрел твердую уверенность, что если солдат обут и одет, накормлен и напоен, обогрет и имеет крышу над головой, то и воюет он не в пример лучше разутого, голодного и замерзшего оборванца с винтовкой. А если ещё достаточно патронов, гранат и снарядов, так что же ещё нужно? Глядишь в случае чего сыщется среди офицеров решительный и грамотный человек, способный организовать оперативное руководство и добиться выполнения приказа командования. А как потом делить славу... Да не главное это - славу делить. Была бы победа, а уж со славой как-нибудь разберемся.
   Таким вот нетипичным командиром был отставной генерал Валериан Чума. Человек, которого третьего сентября 1939 года Главнокомандующий вооруженными силами Польши маршал Рыдз-Смиглы назначил военным комендантом Варшавы.
   Далеко не всякий человек смог бы справиться с возложенной на него задачей. Немцы рвались к польской столице, прорывая фронт то, на одном, то на другом участке, а гарнизон города насчитывал всего лишь один караульный и четыре маршевых батальона, да четыре батареи полевой артиллерии. Многие бы в такой ситуации впали в отчаяние. Валериан Чума начал действовать.
   Прежде всего, для обороны города требовалось наметить и оборудовать позиции. Такой план мог быть в штабе 1-го военного округа, куда комендант отправился сразу после своего назначения. Но оказалось, что в столичном округе готовились к чему угодно, только не к обороне Варшавы в случае начала военных действий. Непредусмотрительность командующего округом отчасти искупилась его старанием. Едва генерал Траяновский осознал, что от него требуется, как принялся за работу сам и заставил трудиться своих подчиненных. В результате уже через два часа на руках у Чумы имелась примерная схема линии обороны, проходящей по предместьям Варшавы: Сельце-Охота-Мокутов-Чисте-Воля-Коло-Повазки-Изабелин-Маримон.
   С этими планами генерал отправился в ратушу, к президенту города Стефану Старжинскому. Лично они были почти незнакомы, лишь иногда встречались на официальных церемониях, где общение ограничивается приветствиями и прощаниями. К гражданским чиновникам, тем более - выборным. Генерал, как и большинство военных, относился с большим подозрениям, но всё же рассчитывал получить от президента какую-нибудь помощь. В конце концов, если война идет за независимость Польши, то должны же хоть сколько-нибудь отдать Родине и люди без погон?
   Разговор со Старжинским растянулся на два с лишним часа, но уже с первых десяти минут Чуме стало ясно, что в лице пана президента он приобрел не только горячего единомышленника, но и верного помощника. Мысль о том, чтобы сдать столицу врагу была для Старжинского так же неприемлема, как и для самого коменданта, и пан Стефан был готов сделать всё от него зависящее, чтобы не позволить гитлеровским солдатам вступить в Варшаву парадным маршем победителей.
   В результате Чума и Старжинский согласовали совместные действия и начали претворять их в жизнь с неукротимой энергией. Генерал и чиновник образовали исключительно удачный тандем, прекрасно дополняя друг друга. В штабе Чумы разрабатывались планы построения оборонительных рубежей, Старжинский мобилизовывал людей для их исполнения, а работы велись под наблюдением и руководством офицеров-инструкторов, опять-таки назначенных военным комендантом. Генерал бригады, используя полученные от главнокомандующего полномочия, стягивал в город находящиеся поблизости маршевые батальоны, президент Варшавы находил для их размещения жильё, обеспечивал питанием и бытовыми услугами. Комендант создавал запасы боеприпасов и горюче-смазочных материалов, чиновник размещал это на спешно созданных складах, разворачивал ремонтные мастерские и транспортные службы.
   Варшава готовилась защищаться. Защищаться всерьёз, отчаянно и упорно, не прося пощады и не собираясь щадить врагов. Да и о каком милосердии можно было говорить, если каждый день столицу подвергали безжалостным бомбардировкам армады вражеских самолетов. И если сначала удавалось дать фашистским стервятником достойный отпор за счет развитой системы передовых постов наблюдения и мастерства летчиков Истребительной бригады, то к концу третьего дня войны столица с воздуха стала почти беззащитной. Посты наблюдения были уничтожены вражескими бомбами, а Истребительная бригада понесла невосполнимые потери. К тому же немцы изменили тактику, и теперь бомбардировщики подходили к цели несколькими небольшими группами, одновременно с разных направлений и на разных высотах.
   Возможно, Гитлер и его генералы полагали, что бомбардировки сломят варшавян, и поляки запросят капитуляции, но они просчитались. Боевой дух в городе, как среди солдат, так и среди гражданских, был необычайно высок. И тем горше было сталкиваться с трусами, паникерами, пораженцами, а то и, еще хуже, мерзавцами, пытающимися нажиться на всеобщей беде и горе. Обычно выдержанный и хладнокровный, Чума буквально зверел, стоило ему пусть даже лишь краешком уха услышать о подобном.
   Можно представить, какое негодование поднялось в душе у генерала, когда очередным из длинной очереди посетителей его кабинета оказался пожилой еврей в мешковато сидящем потертом офицерском мундире, от которого за километр разило нафталином. Даже слепому было видно, что военную форму он одел впервые как минимум с войны за независимость, если вообще надевал его когда-либо раньше.
   Генерал откровенно опешил от такого зрелища, а визитер нарочито бодрым голосом заявил:
   - Пан генерал, я считаю своим долгом принять участие в защите Польши. Я врач. Я прошу вас направить меня в военной госпиталь.
   "Ну да, конечно. Не на фронт же, там ведь стреляют", - пронеслась мысль в голове у генерала. И воплотилась в слова:
   - К лекарствам поближе? Гешефты проворачивать?
   У визитера дрогнули губы:
   - Вы... Как вы можете так говорить? Я - польский офицер...
   - Что? - гневный багрянец залил лицо коменданта и тут же перетёк на лоб и шею. - Офицер? Гешефтмахер! Вон, пся крев! Во-о-он!
   Если бы стекла в кабинете не были крест-накрест заклеены бумагой, то непременно бы жалобно задребезжали от генеральского крика. Старик в майорском мундире осунулся, сжался и тяжелой, разбитой походкой поплелся вон из кабинета. Жалобно скрипнула дверь. Чума достал из кармана платок и принялся вытирать обильно выступивший пот. Левой рукой он потянулся к графину с водой.
   - Зря вы так, пан комендант, - даже не с осуждением, а горечью в голосе произнес адъютант.
   - Что-о?
   Генерал так и застыл с протянутой рукой, недоуменно повернув голову на голос. Никогда раньше капитан не осмеливался вот так вот осудить своего командира. Да еще и заговорить первым.
   - Это же был Корчак...
   - Кто? - тупо переспросил Чума.
   - Доктор Януш Корчак.
   Несколько секунд ушло у генерала на то, чтобы увязать воедино легендарного директора "Дома сирот" и старого неуклюжего еврея в пропахшем нафталином майорском мундире, только что вышедшего из его кабинета. А потом...
   - Матка боска...
   Валериан Чума вскочил так резко, что опрокинулось кресло. Неважно. Бегом пронесся через приемную. Неважно. Неважно, что бегущий генерал в мирное время вызывает смех, а в военное - панику. Он должен был догнать старика...
   И он успел, настиг Корчака на лестничной площадке.
   - Пан майор! Стойте, пан майор!
   Старик обернулся.
   - Пан майор... слушайте мой приказ, - Чума тяжело перевел дух. Генерал был еще далеко не стар, совсем недавно отметил свое сорокадевятилетие, но сейчас буквально задыхался. - Вы направляетесь... на Варшавскую радиостанцию... Да... Будете объяснять варшавянам, как вести себя... при бомбардировках, при артобстрелах... при других опасностях...
   - Я врач, пан генерал, - вскинул голову Корчак. - Я еще на русско-японской войне раненых лечил!
   - Пан майор, в госпитале вы спасете десятки людей. А на радиостанции - десяти тысяч, - Чума тяжело утер со лба снова выступивший пот. Теперь уже не платком, рукавом мундира. - Вы спасете детей, пан майор. Они тоже гибнут в этой войне...
   Никогда Валериан Чума не вел таких бесед - не с кем было. И чувствовал, что говорит совсем не то, что хотелось бы, что лежало на душе. Чувствовал, что слова звучат как-то формально, неискренне, а потому снова свалился на казенный тон: - И в конце концов, вам приказывает военный комендант Варшавы, пан майор! Извольте выполнять!
   - Достаточно, - мягко ответил старый педагог, и Чуме снова стало неудержимо стыдно ща свое поведение. - Когда я должен быть на радиостанции, пан генерал?
   - Как можно быстрее, пан майор. Обратитесь там к пану Муравскому, он будет предупрежден о ваших обязанностях и обеспечит все необходимое для их выполнения.
   - Я еду немедленно, - Корчак хотел развернуться, и идти, но генерал не мог просто отпустить старика.
   - Пан Корчак... Там, в кабинете... я оскорбил вас... Поверьте, мне очень стыдно за своё поведение. Я приношу вам свои извинения, и... пожалуйста, не держите на меня зла.
   Старик моргнул, его лицо сейчас казалось каким-то особенно светлым и беззащитным.
   - Я принимаю ваши извинения, пан генерал. А что касается вашей просьбы... Я никому не желаю зла. Не умею. Я просто не знаю как это делается...
   Он улыбнулся какой-то виноватой и грустной улыбкой, словно извиняясь за свои слова и стал спускаться по лестнице, теперь уже походкой целеустремленного и энергичного человека.
   А слова... Разве мог иначе ответить врач, писатель и педагог Генрик Гольдшмит, известный всему миру под псевдонимом Януш Корчак?

Варшава. Генеральный Штаб.

   Густые кустистые брови маршала сурово топорщились, словно ощетинившиеся в минуту опасности толстые мохнатые гусеницы:
   - Пане полковник, я недоволен. Я очень вами недоволен. Вместо того, чтобы заниматься делом, вы разводите панику.
   Окулицкий молчал: возражать главнокомандующему было бесполезно.
   - Но ситуация действительно очень серьёзная, - заметил Стахевич. - Я согласен с полковником - положение критическое. И командующий армией "Модлин" придерживается той же точки зрения.
   - Командующий должен командовать! - отрезал Рыдз-Смиглы. - Генералу Пшеджемирскому доверено командование армией. И он должен бить врага, выполнять приказы Генерального Штаба, а не заваливать ставку паническими донесениями.
   Три первых дня войны главком постоянно ставил всем в пример возглавлявшего армию "Модлин" генерал бригады Эмиля Круковича-Пшеджемирского: его войска стойко обороняли млавский укрепленный рубеж и нанесли немцам немалые потери. Но накануне ночью обескровленная армия, правому фланг которой к тому же оказался обойден мобильными немецкими частями, вынуждена была начать отступление, и расположение маршала тут же улетучилось.
   - Пан генерал представил Ставке план отвода войск на новый рубеж, - продолжал жаловаться вслух Рыдз-Смиглы. - Новогрудская кавбригада генерала Андерса должна была отойти к Плоцку, двадцатая пехотная дивизия - в район Вышогруда, восьмая - к Модлину, и Мазовецкая кавалерийская бригада - оборонять Маков. В случае его выполнения мы бы имели надежный фронт, прикрывающий все стратегически важные направления. Отчего же план не выполнен?
   - Пан маршал, маневр проводился в крайне тяжелых условиях, - осторожно пояснил полковник Окулицкий. - В результате постоянных вражеских бомбардировок и артиллерийских обстрелов нарушена связь между штабом армии и её соединениями. Кроме того, прорыв немецких танков и кавалерии со стороны Цеханува привел к опасности окружения. Генерал Пшеджемирский вынужден был принять решение об изменении плана отступления. Всем пехотным частям, которые не могут выйти к Висле из-за того, что дороги отрезаны немцами, приказано маршировать через Дробин на Плоцк, где они должны соединиться с Новогрудской кавалерийской бригадой. Приказом командующего армией образована оперативная группа, во главе которой поставлен генерал бригады Владислав Андерс. Он должен сосредоточить в районе Плоцка ударную группировку, дальнейшее использование которой будет определено решением командования армии "Модлин".
   - И как выполняется этот приказ? - полюбопытствовал Рыдз-Смиглы.
   - К сожалению, связь со штабом генерала Андерса днем была утеряна, - сокрушенно признался Окулицкий.
   - У Генерального Штаба связи с Андерсом так же не имеется, - добавил Стахевич.
   Маршал посмотрел на штабистов почти с ненавистью.
   - Что делает генеральный штаб с целью исправить положение? - произнес он внешне спокойно, но под этим спокойствием угадывалась готовая вот-вот разразиться буря.
   Окулицкий и Стахевич переглянулись.
   - Генеральным Штабом совместно с командованием армии "Модлин" и оперативной группы "Вышкув" подготовлен план контрнаступления в Мазурии.
   - Опять удар на Лётцин? Сколько ещё можно возвращаться к этим нелепым фантазиям генерала Млот-Фиалковского?
   - Удар на Лётцин даже не рассматривался, - заверил главкома начальник Генерального штаба. - Немцы проникли слишком далеко вглубь Польши, и даже в случае овладения Лётцином и выхода к Элку положение нашей ударной группы было бы сродни положению устрицы в желудке.
   - Кхгм... - неаппетитное сравнение Рыдз-Смиглы не понравилось, но Стахевич продолжал:
   - Генеральный штаб считает необходимым отвод оперативной группы "Нарев" с Сувалковского выступа. Дальнейшее его удержание не приносит нам никаких выгод, напротив, только делает фронт еще более неустойчивым. Необходимо оттянуть основные силы группы к Ломже и Остроленке, возможно, оставив небольшую подвижную группу в районе Августова.
   - Возможно, - кивнул крупной бритой головой маршал. - Но если вы говорите не об ударе в Восточную Пруссию с выступа, то что же тогда имеется ввиду?
   - Речь идет об ударе во фланг вражеской третьей армии с выходом в тыл её подвижной группировки, - пояснил начальник штаба. - По данным разведки, немцы повернули танки и кавалерию на юго-запад, вот сюда, в направлении на Дробин. В районе Цеханува останутся лишь незначительные силы немецкой пехоты. Мы же обрушим на них силы двух свежих дивизий и Мазовецкой кавалерийской бригады. В направлении Цеханува будут нанесены два сходящихся удара: силами оперативной группы генерала Ковальского от Рожана и Мазовецкой кавбригадой - из района Пултуска. Захватив город, мы перережем вражеские коммуникации, лишим вражескую ударную группировку возможности маневра и сорвем попытку окружения наших частей, отступающих с млавских позиций. Немцы вынуждены будут потратить время на перегруппировку и разработку нового плана, а мы воспользуемся паузой, чтобы подготовить надежный рубеж обороны от Плоцка до Модлина и далее по Нареву, не допуская врага в восточную часть страны.
   Генерал смолк. В кабинете воцарилась длительная пауза. Нарушил её снова Стахевич:
   - Другого выхода нет, пан маршал. Гарнизон Модлина не позволит немцам с ходу овладеть городом, но западнее до самого Плоцка у нет никакого способа помешать немцам форсировать Вислу. Армия генерала Пискора пока что ещё не готова начать боевые действия. Нам необходимо выиграть хотя бы немного времени...
   - Хорошо, - маршал нервно дернул шеей. - Готовьте директиву Пшеджемирскому и Ковальскому, я подпишу. Что-то ещё?
   - В центре и на южном крыле фронта обстановка в целом спокойная, - осторожно заметил Окулицкий. - Но генерал Руммель...
   - Что - Руммель? - от командующего армией "Лодзь" Рыдз-Смиглы ничего хорошего не ожидал. Война полностью вскрыла суть этого честолюбивого карьериста, не погнушавшегося использовать обрушившуюся на страну беду ради личной карьеры.
   - Генерал Руммель настаивает на проведении наступательной операции силами армии "Пруссы". Он хочет говорить с вами, пан маршал.
   - Я был занят...
   Вечером Рыдз-Смиглы провел несколько часов во французском посольстве, пытаясь получить ответ на вопрос, когда же Польша получит реальную помощь. Союзники отвечали уклончиво. Быстрых поставок оружия не обещали, от идеи транзитных бомбардировок Германии ( взлет в Англии или Франции, бомбовый удар, посадка в Польше, а потом - то же самое в обратном порядке ) решительно отказались. Сообщили о начале наступления в Сааре, но его масштабы выяснить так и не удалось. Во всяком случае, пока что было не слышно. Чтобы немцы начали отводить свои войска.
   - Связь с Руммелем есть?
   - Так точно, пан маршал. С Лодзью у нас устойчивая телефонная связь.
   - Тогда соедините меня с ним.
   - Слушаюсь.
   Не прошло и минуты, как Окулицкий доложил:
   - Генерал бригады Руммель на линии.
   Рыдз-Смиглы снял телефонную трубку.
   - Говорит главнокомандующий. Что у вас там происходит, пан генерал?
   - Пан маршал, мы удерживаем рубеж Варты. Мои солдаты храбро сражаются, но враг имеет многократный перевес во всем: в людях, в артиллерии, в технике. Нам необходима помощь.
   - Не разводите панику, пан генерал, - с отвращением выдавил в трубку главком. - Генеральный штаб знает о ваших проблемах и делает все необходимое. Вы получили сорок четвертую пехотную дивизию, две отдельных роты танкеток, несколько артиллерийских батарей. Большего сейчас вам дать невозможно.
   - Пан маршал, речь идет не о резервах. Для пассивной обороны у нас не хватит сил в любом случае. Необходимо лишить врага инициативы, нанести ему контрудар. Прикажите действовать генералу Даб-Бернацкому...
   - Вот что, пан генерал, - Рыдз-Смиглы из последних сил сдерживал ярость. - Армия "Прусы" - национальный резерв. И решать, что ему делать буду я, а не кто-либо другой. Хватит прожектов! Занимайтесь своим делом.
   - Но пан маршал, обстановка требует...
   - Хватит, я сказал! - прервал главком. - Еще одно слово, пан генерал, и я отстраню вас от командования. Запомните раз и навсегда - нам здесь виднее, чего требует обстановка. Генеральный штаб разработал план контрнаступления на северном крыле армии "Лодзь", удар вдоль западного берега Варты будет нанесен силами ударной группы армии "Познань". Вам понятно?
   - Так точно, пан маршал. Но осмелюсь доложить, самая тяжелая обстановка на южном крыле. Потеряны Йезжов и Розпж. Немецкие танки прорвались к Пиоткруву. Я не имею достаточно резервов для того, чтобы в одиночку закрыть брешь, а связи со штабом генерала Даб-Бернацкого нет ни у меня, ни у генерала Томми.
   - Я повторяю: делайте то, что вы должны делать! Контроль над Розпшем вы должны восстановить своими силами. Перебросьте резервы с северного крыла. Вам ясно?
   - Так точно, пан маршал.
   - В таком случае, завтра жду вашего доклада о выполнении поставленной задачи. Всё.
   Повесив трубку, маршал поинтересовался у Стахевича:
   - Генерал Кутшеба извещен о нашем решении?
   - Никак нет, пан маршал. Связь со штабом армии "Познань" потеряна.
   - Восстановите. Завтра он должен начать наступление. Это приказ.
   - Слушаюсь, пан маршал.
   Ни главнокомандующий, ни начальник Генерального штаба не подозревали, что начать наступление будет невозможно даже при идеально работающей связи: генерал бригады Тадеуш Кутшеба в это время подъезжал к Торуни, в том же направлении отступала и его армия.
   - И соедините меня с генералом Даб-Бернацким.
   - Есть!
   Через минуту маршал услышал в трубке мягкий бархатный голос командующего армией "Прусы".
   - Как обстановка, пан генерал?
   - Все идет по плану, пан маршал. Армия в основном завершила мобилизацию и готова выполнить любое ваше приказание.
   - Что там творится под Пиоткрувом?
   - Под Пиоткрувом? Насколько мне известно - ничего.
   - Руммель утверждает, что к городу подошли немецкие танки.
   - Докладываю, - в голосе Даб-Бернацкого не слышалось и тени сомнения. - Для прикрытия направления на Пиоткрув и Томашув-Мазовецкий из сил Северной группы подчиненной мне армии выделена специальная оперативная группа в составе девятнадцатой пехотной дивизии и Виленской кавалерийской бригады под командованием генерала Дрейзера. Непосредственно в Пиоткруве заняла оборону девятнадцатая пехотная дивизия. Никаких немецких танков в городе нет и не было.
   - Связь с генералом Томми у Дрейзера имеется?
   - Так точно, пан маршал.
   - Пусть он сообщит Томми и Руммелю, что возле Пиоткрува нет немцев. А то в Лодзи назревает паника.
   - Будет исполнено.
   - Вы отлично справляетесь с порученным заданием, пан генерал, - у маршала на глазах улучшалось настроение. Насколько же Даб-Бернацкий отличался от некомпетентных, но амбициозных паникеров. - Помните, ваша главная задача - обеспечить оборону Пиоткрува и узла Опочно.
   - Приказ будет выполнен! - заверил командующий армии "Прусы".
   - Помоги вам Господь, - завершил разговор Рыдз-Смиглы и повесил трубку.
   Главкому и в голову не приходило, что в донесении генерала Даб-Бернацкого содержалась почти одна сплошная ложь. Несмотря на то, что армия "Прусы" ещё не вступала в бой, связь между её соединениями уже была нарушена. Генерал Дрейзер просто не сумел передать в штаб армии, что вечером на окраине Пиоткрува произошли столкновения между оборонявшими город подразделениями девятнадцатой пехотной дивизии и авангардом немецкого моторизованного корпуса генерала Гёппнера. Более того, не имея связи с занимавшей оборону в районе Боровых гор оперативной группой генерала Томми и не зная расположения её частей, Дрейзер не мог договориться о совместных действиях против прорвавшихся немецких танков.

Москва. Кремль

3 сентября 1939 года

   В 11 часов 50 минут за нами заехали две немецкие машины с чиновником протокольного отдела Халем и военным, фамилия которого нам неизвестна. Они пригласили нас к Гитлеру. В первой машине находился кроме меня сопровождающий Халем. Во второй машине ехали тов. Рыбалко и тов. Павлов в сопровождении военного чиновника. По дороге, как и вчера, на улицах движения как автомобильного, так и пешеходного было мало.
   У резиденции Гитлера нас встретила редкая толпа народа, кричавшая "хайль!" и приветствовавшая нас по-фашистски поднятой рукой. Когда мы подъехали, ворота раскрылись и мы увидели выстроенный почетный караул. Начальник караула отдал рапорт мне. Мы прошли перед фронтом караула и вошли в резиденцию. В резиденции нас встретил шеф-протокола Дернберг и другие видные как военные, так и штатские чиновники, включая фон Папена. Затем нас пригласили в приемную, где Гитлер встретил меня в сопровождении Геринга. Гитлер и я обменялись рукопожатиями: после этого были представлены тт. Рыбалко и Павлов. Я вручил отзывную на тов. Мерекалова и свою верительную грамоты. Затем прочитал свою речь, составленную в Москве и утвержденную Вами. На эту речь Гитлер ответил следующей речью: "Немецкий народ счастлив, что заключен советско-германский договор о сотрудничестве. Этот договор послужит делу содружества обоих народов как в политической, так и в экономической областях".
   Затем Гитлер пригласил присесть. Сидели в гостинной обстановке. При беседе кроме Гитлера, фон Папена, Геринга и переводчика присутствовали неизвестные нам высшие чины, в количестве всего до 8 человек. Гитлер сказал, что еще раз он выражает радость немецкого народа по поводу заключения советско-германского договора о сотрудничестве. И заверяет, что взятые обязательства Германия выполнит. В ответ на это мной было заявлено, что наше правительство выполнит также свои обязательства. Гитлер, продолжая беседу, сказал, что Германия находится в тяжелой борьбе. Но из этой борьбы, спровоцированной великими державами, Германия выйдет победительницей. Польша будет разгромлена. Если Англия и Франция объявят нам войну, то мы спокойны, так как наши западные границы надежно укреплены. Наши вооружения находятся на таком высоком уровне, на котором они никогда не были. Мной на это было сказано, что данное заявление будет передано главе правительства тов. Молотову В. М. Затем Гитлер сказал, что он не может рассказать нам много о ходе войны, так как военные действия начались два дня назад. Но при этом подчеркнул, что германские войска наступают. На это мной было сказано, что об этом мы знаем из центральных газет, и я спросил, не имеет ли он сообщить что-нибудь в дополнение к опубликованному в газетах. После легкого замешательства и взгляда на Геринга, ответившего отрицательно, Гитлер сказал, что все сообщения о военных действиях печатаются в газетах полностью, соответствуют действительности, и добавил, что в результате войны будет ликвидировано положение, существующее с 1920 года по Версальскому договору. При этой ревизии Россия и Германия установят границы, существовавшие до войны. Тогда мною было заявлено, что все сказанное будет передано главе правительства тов. Молотову В. М. На этом беседа, продолжавшаяся 15 минут, закончилась. В сопровождении лиц, встречавших нас, мы поехали в полпредство. По прибытии в полпредство тов. Иванов сообщил, что в 12 часов 20 минут позвонили из Москвы агенту ТАСС тов. Филиппову о том, что Англия объявила войну Германии. В разговоре Гитлер не упомянул и не рассказал об этом. Как слова Гитлера, так и мои переводил тов. Павлов, причем присутствовавший немец-переводчик не сделал никаких замечаний.
   Военному атташе Гитлер вопросов не задавал.

Полпред СССР в Германии
А.А.Шкварцев

  
   Сталин отложил лист бумаги обратно в папку. Устало вздохнул. В кабинете кроме него никого не было, и вождь позволил себе то, чего никогда не стал бы делать на людях: вытянул руки вверх и потянулся. Суставы ответили противным сухим хрустом.
   Да, возраст. Тяжеловато становится работать целыми днями. Тяжело, но необходимо. Иначе всё: сомнут, раздавят. Уничтожат СССР и его, Сталина тоже уничтожат - вместе со страной. Раздельного будущего у них нет и быть не может. Пока у Советского Союза нет необходимого запаса экономической прочности, пока страна вынуждена покупать у капиталистов передовые технологии, пока Рабоче-Крестьянская Красная Армия и Красный Флот не в состоянии гарантировать отражение агрессии любого из государств мира и любого агрессивного блока - успокаиваться и отдыхать смертельно опасно.
   Выход был только один: работа. Сумасшедшая, на износ, работа. Для всей страны. И для её вождя в том числе.
   Сталин раздраженно повел шеей. Все эти мерзавцы, которые обвиняют его в узурпации власти, разве они готовы столько работать? Даже Троцкий, самый страшный, самый умный, самый опасный враг - всегда брезговал повседневной нудной и кропотливой работой. От того и проиграл. Он привык приходить на готовое, блистать перед восторженными толпами, приписывая себе успехи, добытые безвестными тружениками, которых он даже не тайно, а открыто и откровенно презирал. А уж Каменев, Зиновьев или Бухарин - те трудится были и вовсе неспособны. Потому и отдали в своё время Сталину на откуп Секретариат Центрального Комитета - никто не хотел марать белы ручки и утруждать свои бесценные мозги рутинной организационной работой.
   Он, Сталин, выжал из полученной возможности все, что только можно и даже больше. Созданный им, терпеливо выращенный и старательно отлаженный партийный аппарат стал тем оружием, с помощью которого вождь сокрушил все заговоры, оппозиционные фракции и антипартийные группы. Но это не означало, что теперь можно отойти от дел и почивать на лаврах. Международное положение СССР было крайне сложным, а внутреннее - ещё неустойчивым. Прежде всего из-за экономики. Дистанцию, отделяющую Страну Советов от промышленно развитых капиталистических государств, удалось существенно сократить, но пока ещё СССР не стоял с ними вровень. А раз так - оставался уязвимым.
   Стали не питал иллюзий: эти страны были, есть и будут врагами социалистического государства. И потому, что оно социалистическое, т.е. одним своим существованием подрывающее устои существования их капиталистического мира, и потому, что оно стремится быть сильным, а значит, отвергает их диктат. Если бы Советский Союз вел себя как какая-нибудь Эстония, нашедшая себе хозяев-покровителей и слепо выполняющая любые их прихоти ( до тех пор, пока хозяева не ослабеют, тогда можно их предать и перебежать на службу к новым, сильным хозяевам ), то, возможно, мог бы чувствовать себя спокойнее в отношении внешней агрессии. Но совершенно ясно, что никакой покровитель бы не позволил стране бурно наращивать экономический потенциал и проводить социалистические преобразования.
   Нет, СССР мог рассчитывать только на себя и свои силы. А поскольку в настоящее время их было недостаточно для того, чтобы чувствовать себя уверенно и спокойно, главной задачей правительства становился выигрыш еще нескольких мирных лет. Завершим индустриализацию, перевооружим Армию, и вот тогда, господа капиталисты, поговорим иначе.
   Сталин вернулся к столу, взял в руки новый листок из небольшой стопки.
  

4 сентября 2939 г.

   Для передачи Советскому правительству мной получены сегодня следующие официальные уведомления:
   1. О том, что с 11 час. утра 3 сентября Англия находится в состоянии войны с Германией.
   2. О том, что Англия и Франция будут всемерно избегать бомбардировок мирного населения и разрушения исторических памятников, а также соблюдать протокол 1936 г. о подводной войне, Женевский протокол 1925 г. о запрещении газовой войны и в воздушной борьбе с торговыми судами применять правила, регулирующие осуществление прав воюющей стороны военными судами,-- все это, разумеется, при условии, что Германия будет вести себя таким же образом.
   3. О том, что ввиду, войны с Германией и в соответствии со ст. 24 англо-советского морского договора 1937 г. король считает себя свободным от всех обязательств названного договора (ограничение вооружений и обмен информацией).
   4. О минных полях в определенных районах (сообщено вам клером).

Полпред СССР в Великобритании

И.М.Майский

  
   Сталин задумчиво вздохнул. С одной стороны, война началась не вовремя, страна и Армия к ней ещё не готовы. А с другой - она началась. Теперь она - объективная реальность, с которой приходится считаться. И эта реальность одновременно открывает новые возможности и таит в себе новые опасности.
   А кто будет принимать решение? Товарищ Сталин. И ошибка чревата гибелью, как для Страны Советов, так и для самого товарища Сталина.
   Вождь криво усмехнулся. Вот об этом они, интересно, думают? Уже не те, разбитые в пух и прах заговорщики, кто сумел ускользнуть от справедливой народной кары за границу и теперь по-змеиному шипит в газетах, выходящих тиражом в два-три десятка экземпляров: "тирания... диктатура... бонопартизм". Нет, сейчас он думал соратниках по Политбюро, тех, чья верность делу Ленина-Сталина в глазах миллионов советских людей была вне всяких подозрений. Но сам Сталин знал своё ближайшее окружение намного лучше, чем миллионы простых советских людей, и не сомневался, что каждый в нём, на словах заявляя о верности, в тайных мыслях примеряет на себя роль первого человека Страны Советов. Вот только не понимая при этом, что это за роль.
   Они действительно считают, что можно тратить на управление огромным государством семь-восемь часов в день. Они и вправду полагают, что нет необходимости вникать в детали и мелочи, что всё это можно оставить замам, помам и прочим главначпупсам. Они на самом деле уверены, что жизненного опыта двадцатилетней давности вполне достаточно для решения проблем сегодняшнего и завтрашнего дней.
   Память услужливо подсказала строчки из крамольного стихотворения:

А вокруг него сброд тонкошеих вождей,

Он играет услугами полулюдей.

   Сталин недовольно нахмурился. Не должен был Мандельштам так писать. Не должен был. А раз написал, то нечего теперь сожалеть о том, что с ним произошло, сам виноват. Но суть происходящего он всё-таки уловил верно. Слишком много вокруг вождя сегодня подхалимов, готовых бездумно подхватить любую идею и даже довести её до полного абсурда. И среди нет ни одного человека, способно действительно стать вождём для миллионов советских людей, подхватить знамя социалистической революции, когда оно выпадет из рук товарища Сталина. К сожалению - когда-нибудь выпадет, не надо себя обманывать, все мы смертны. Но пока этого не произошло - он будет работать изо всех сил и требовать того же от всех остальных. А дальше... дальше будет видно. Может быть и удастся воспитать вождя из Жданова - надежда есть.
   Сталин потянулся к очередной бумаге.
  

4 сентября 1939 г.

   Получил только что две ноты: в первой сообщается, что Франция с 3 сентября находится в состоянии войны с Германией. К ноте приложена приблизительно следующая мотивировка: Германия вопреки своим прежним обязательствам (напоминается и пакт Келлога) и авторитетным призывам к мирному разрешению конфликта и посредничеству прибегла 1 сентября к агрессии против Польши. Это обязывает Францию выполнить свои обязательства, вытекающие из известного Германии пакта о взаимопомощи. Чрезвычайные усилия, предпринятые французским и британским правительствами для сохранения мира путем прекращения этой агрессии, натолкнулись на отказ германского правительства. Вследствие этого и в результате германской агрессии устанавливается начиная с 17 часов 3 сентября состояние войны между Францией и Германией. Нотификация делается в соответствии с Гаагской конференцией от 1907 года.
   Вторая нота является сопроводиловкой к англо-французской декларации, излагающей принципы и линию поведения, которую они намерены соблюдать в войне, и в частности в войне воздушной. В декларации торжественно заверяется, что будут щадиться гражданское население и памятники цивилизации. В этой связи напоминается обращение Рузвельта и их согласие на это обращение и сообщается, что дано указание командованию вооруженных сил бомбардировать с воздуха, моря и суши исключительно военные объекты. В частности, сухопутная артиллерия не должна обстреливать большие города, расположенные вне поля сражения, и памятники культуры. Что касается использования морских сил, в том числе и подводного флота, то оба правительства будут строго придерживаться протокола 1936 года о подводном флоте. Кроме того, они намерены использовать воздушные силы против кораблей торгового флота в море лишь в соответствии с признанными правилами, применяемыми военным флотом в морских войнах. Наконец, оба союзных правительства подтверждают снова их намерения действовать в соответствии с Женевским протоколом 1925 года, запрещающим использование удушающих и отравляющих газов и бактериологических средств. Германскому правительству будет направлен запрос, сможет ли оно дать аналогичное заверение. В заключение указывается, что французское и английское правительства оставляют за собой свободу действий, если неприятель снова не будет выполнять эти ограничения.

Полпред СССР во Франции

Я.З.Суриц

  
   И эта бумага легла в папку. Сталин снова поднялся из-за стола и задумчиво прошелся по кабинету.
   Итак, союзники продолжают лавировать. Война объявлена, но боевые действия не ведутся. Армии связаны массой ограничений. Что это значит? Что война объявлена только ради проформы, чтобы соблюсти лицо? Формально Великобритания и Франция выполнили свои обязательства перед Польшей и теперь ждут её капитуляции, чтобы договориться с Гитлером об условиях нового мира? Возможно. Но что-то уж слишком наивно.
   Гитлер ни за что не остановится на достигнутом. Он как ребёнок, взяв одну игрушку, схватит вторую, третью, четвёртую и не прекратит это, пока кто-то из взрослых не даст ему по рукам. И кто будет этой новой игрушкой? Литва, отнесённая секретным протоколом к немецкой сфере интересов? Дания? Нидерланды? А может быть, всё-таки Франция? Лотарингия и Эльзас - для Гитлера более чем достаточный повод для нападения.
   Разве не логично бить Гитлера именно сейчас, когда основные его войска отвлечены на битву с Польшей? "Линия Зигфрида" непреступна? Ерунда, непреступных рубежей обороны не бывает. И в любом случае, прорвать её после того, как Польша будет разгромлена, а Польша будет разгромлена и очень скоро, в этом нет никаких сомнений... Так вот, прорвать "Линию Зигфрида" после того, как на её оборону перебросят освободившиеся после польской компании дивизии, станет намного сложнее. Французы так уверены в силах своей армии? Или, наоборот так не уверены, что бояться идти на приступ даже сейчас, когда на этом рубеже обороны немцы держат лишь небольшую часть своих войск? Но кто же начинает войну, так низко ставя возможности своей армии? Надеются на Англичан? А на что там можно надеяться? Сталин очень хорошо помнил, какие оценки давала своей сухопутной армии английская делегация на недавних московских переговорах. За прошедшее время кардинально усилиться англичане не могли.
   Значит, всё-таки скорее не хотят, чем не могут. А если не хотят, значит, не будут слишком сильно возражать, если часть территории Польши, до той самой "линии Керзона" возвратит себе СССР. Восстановление исторической справедливости, ничего более. А если и будут возражать, то всё равно сейчас им не до этого - Рейх-то куда ближе к союзникам, чем СССР. Вполне логично, что именно Гитлером они должны заняться вначале, а Советским Союзом уже потом, когда руки дойдут. Но война с Гитлером обещает быть жестокой и кровавой, так что потом им запросто может оказаться уже и не до новых сражений, тем более - не за свои прямые интересы.
   Если только... Если только не одно "но": пассивность союзников может объясняться тайной договорённостью между Лондоном, Парижем и Берлином. "Гаранты" вполне могли сдать Гитлеру Польшу за обещание продолжить движение на восток. Мог ли он дать им такое обещание? А почему нет? Гитлер - махровый антикоммунист и его партия всегда относилась к КПГ, как к непримиримому врагу. Договор о сотрудничестве? Любое капиталистическое государство перестаёт соблюдать заключенные договорённости, стоит ему лишь увидеть явную выгоду от их нарушения.
   Сталин снова досадливо поморщился: для принятия верно решения нужно знать больше, а разведка, как назло, не может сообщить - ведутся союзниками переговоры с немцами или не ведутся. Вроде и есть косвенные данные о контактах, но всё зыбко, неточно и непонятно.
   Зато достоверно известно, что в Лондоне и Париже знают о секретном протоколе к недавнему договору с Германией. Сегодня Берия принес добытую агентурой телеграмму эстонского посла в Великобритании, отправленную им в своё министерство иностранных дел.
   Сталин выдвинул ящик стола, и достал лист с переводом телеграммы.
  

ЛОНДОН, 22-го августа 1939 г.


СЕКРЕТНОЕ


Министру Иностранных Дел Республики

Таллинн

   Полученная вчера вечером из Берлина официальная информация о завтрашней поездке ф.Риббентропа в Москву для подписания германо-советского пакта о ненападении, была для здешних политических кругов полной неожиданностью. Вчера хотя и разбирали в Foreign Office вопрос о том, какие последствия могут возникнуть из нового германо-советского экономического соглашения, но данных, на основании которых можно было предсказать столь быстрое получение упомянутых сенсационных новостей, Foreign Office не имел.
   Позавчера здешний финский посланник получил из Гельсингфорса сообщение о том, что по сведениям полученным в Гельсингфорсе из Берлина, во вторник (т.е. сегодня) в Берлине должно произойти нечто очень важное. Посланника просили выяснить имеются ли относительно этого ближайшие сведения. Посланник был вчера у Мр.Стренга, последний сказал, что в настоящее время разговор идет о многих датах, так что подобные слухи не следует принимать серьезно. Относительно сегодня Мр.Стренг не мог ничего предсказать.
   Финский посланник воспользовался случаем, чтобы переговорить со Стренгом относительно ведущихся переговоров. Стренг подтвердил финскому посланнику тоже самое, о чем я уже писал 10-го августа за N 99. Именно, Стренг предполагает:
   что интерес СССР к косвенной агрессии - и вообще к обеспечению Прибалтийских стран обусловлен главным образом страхом перед Германией, а не вследствии его злых намерений в отношении балтийских государств, как многие предполагают.
   что СССР теперь серьезно заинтересован в заключении договора с Великобританией и Францией.
   Вчера вернулся из Франции военный министр Хора-Белиш, имевший, в Париже длинный разговор с Даладье.
   Одному знакомому мне члену парламента Хора-Белиш говорил, что переговоры с СССР нужно было бы ускорить.
   Foreign Office'у сейчас не ясно, с каким поворотом в московской политике нужно считаться. Сообщение прессы лансируется теперь главным образом из Берлина. Москва сравнительно сдержанна.
   Оттуда до сих пор было получено только подтверждение относительно прибытия ф.Риббентропа. Теперь и для Foreign Office также ясно, что Москва вела тайные переговоры с немцами уже в течении некоторого времени. Относительно этих переговоров здесь ничего не подозревали. Только тогда, когда выяснятся подробности относительно переговоров и только тогда когда станет известным текст нового германо-советского договора о ненападении, можно будет сказать что-нибудь точное относительно того, какие изменения в общеполитическом положении принесут с собой эти новые обстоятельства.
   Здесь циркулируют самые разнообразные слухи. Так между прочим говорят, что у Германии с СССР был разговор не только о Польше, но и о балтийских странах, именно, будто бы Германия согласилась признать принадлежность Финляндии, Эстонии и Латвии к специфической сфере влияния СССР. Повторяю, что это только слухи. Официального подтверждения их еще не получено.
   Вообще же здесь предполагают, что положение Польши будет еще более тяжелым. Конечно, Польша и раньше не ожидала непосредственной поддержки от СССР, но неизвестность на какую точку зрения встанет СССР в германо-польском конфликте, могла все-таки побудить немцев к осторожности. Если же германо-советский договор должен вылиться в таковой, что Германия может не бояться сюрпризов от СССР, то Германия может на востоке действовать значительно свободнее. Но что-нибудь более определенное относительно этого можно сказать только после выяснения объема германо-советского соглашения.
   Ближайшие дни должны бы это выяснить.

Посол Эстонии в Великобритании

Эдгар Лауристин.

  
   Итак, не смотря на все старания, всё-таки произошла утечка. Где? Здесь, в Москве, или там, в Берлине? А может, немцы специально подбросили эту информацию на Запад? Хотя - зачем? Бессмысленно, едва укрепив союз с СССР тут же сдавать его потенциальному врагу. Должен же Гитлер понимать, что договор с Великобританией и Францией может получиться, а может и не получиться, а вот разглашенный секрет уже не спрятать.
   А если переговоры ведутся уже давно и договор с СССР как раз стал тем козырем, с помощью которого Гитлер всё-таки сумел добиться от Чемберлена и Даладье согласия на свои условия? Ведь он планировал напасть на Польшу двадцать шестого - и не решился. Значит, опасался, значит, было, чего опасаться. А первого сентября - всё-таки начал войну, значит, уже не опасался, значит ситуация изменилась.
   Нет, слишком рискованно сейчас предпринимать какие-то шаги. Слишком многое ещё непонятно. Ещё вчера фон Шулленбург спрашивал Молотова, когда же Красная Армия войдёт в Польшу. Сегодня нарком дал ему уклончивый ответ: когда сложатся благоприятные обстоятельства. Посол был явно разочарован, ещё раз повторил пожелания Берлина, чтобы это случилось как можно быстрее. Нет никаких сомнений - давят на него оттуда, и очень сильно. Ну и пусть. Пусть почувствуют: СССР - союзник, а не сателлит, командовать собою не позволит. Вступать в войну или не вступать в эту войну Советскому Союзу, а если вступать, то когда именно, будут в Москве, а не в Берлине. Он, вождь Страны Советов, решать будет.
   Сталин отодвинул бумаги, взял трубку и ершик и принялся методично вычищать нагар. Мысли вернулись к вчерашнему докладу Молотова о встрече с польским послом Гржибовским. Поляк проинформировал народного комиссара иностранных дел о "неспровоцированной немецкой агрессии" и о готовности Великобритании и Франции оказать Польше всемерную военную помощь. На вопрос, когда он ожидает вступления союзников в войну, посол ответил: утром четвёртого сентября. Союзники выступили на день раньше.
   Нет, пока что принимать решения рано. Как гласит восточная мудрость: "Поспешай не торопясь!" Время сейчас работает если не на Советский Союз, то уж точно не против него. Обозначив своё участие в конфликте, вовлеченные в него стороны становятся обязанными что-то предпринимать и тем самым обозначать свои замыслы. Подождем, пока их контуры станут вырисовываться более отчетливо.
Оценка: 7.44*4  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"