Механцев Борис, Шепелёв Алексей : другие произведения.

4. За Гранью. Роман

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


Оценка: 5.83*5  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Главы 12, 13, 14 и Эпилог ( 10-я редакция ).


ГЛАВА 12. ВМЕСТЕ.

  
   Как и предполагал Мирон, детям найти общий язык было куда труднее, чем взрослым. Женя и Анна-Селена вылезли из фургона хмурые и молчаливые, только что пожелали всем доброго утра, почти не притронулись к завтраку и снова забрались обратно в повозку. Серёжка, хоть и уплетал пшенную кашу за обе щеки, по словарному запасу спутников эльфа не опередил. И только Саша время от времени вступал в разговор, впрочем, по сравнению с тем, сколько он говорил, когда они с Мироном были одни, это вполне тянуло на приступ молчаливости.
   После завтрака Наромарт, и поутру не снявший плаща и не откинувший капюшона, уселся на передок повозки править конем. Остальные залезли в фургон. Балис и Мирон присели сзади, свесив ноги наружу, Сашка пристроился рядом, со стороны Мирона, а Сережка забрался глубже, устроившись примерно на равном расстоянии как от их компании, так и от Жени и Анны.
   Нижниченко несколько удивило, что в повозке было почти пусто, если не считать нескольких плотно набитых, но не очень вместительных мешков и четырех мехов с водой примерно по пол ведра каждый. Если эльф и ребята путешествовали налегке, то какой был смысл приобретать повозку? Конечно, Мирон не знал ни благосостояния своих спутников, ни цен в тех краях, откуда они выехали, но все же некоторые общие принципы соотношения цен должны были действовать везде и всегда. Впрочем, бродячий целитель-маг был явно склонен к эксцентричным поступкам, возможно именно этим пустота повозки и объяснялась. К тому же, если его богиня всегда кормит своего священника столь обильно, как и вчера вечером, то необходимость таскать с собой продукты питания отпадает сама собой, а это в любом походе львиная доля груза.
   Когда повозка тронулась, Мирон еще раз взвесил, имеет ли смысл попробовать как-то взломать детское взаимоотчуждение, вызвать ребят на разговор, и решил, что пока не стоит, никакой необходимости в спешке не наблюдается. Пока что он решил дослушать историю Балиса, накануне усталость помешала другу рассказать ее целиком. Впрочем, Гаяускасу оставалось рассказать о себе не так уж и много...
  
   РАДУЖНЫЙ. 13 МАРТА 1992 ГОДА НАШЕЙ ЭРЫ.
  
   - Направо на этом уровне живут гнолли и куа-тоа.
   - Кто?
   - Куа-тоа. Такие лягушки-переростки. Будь внимателен, они стреляют какой-то гадостью.
   - Что значит - стреляют?
   - Ну, атакуют на расстоянии. Попадают в кого-то одного, но от этого не легче.
   - И что же делать?
   - Отступай и поворачивай за угол. Потом быстренько забиваешь эту тварь, пока она не выстрелила во второй раз.
   - Ясненько.
   - Тренируй реакцию, Андрей, - улыбнулся Балис. - По скорости уклониться от этих выстрелов вполне реально... Так, что еще... Карту я набросал. Аккуратнее вот в этом месте, там яма, падаешь на нижний уровень, там какой-то совершенно другой этаж и сразу атакует паук. Что дальше я еще не изучал, если хочешь - можешь попробовать. И еще - вот очень интересное место, называется музей.
   - В каком смысле - музей? - главный компьютерщик закрытого акционерного общества "Аган-нефть" Андрей Коняшкин непонимающе посмотрел на приятеля.
   - Фиг его знает. На стене рядом написано: "музей". Дергаешь за рычаг, дверь открывается - и входишь. Там полно этих гноллей и куа-тоа, но в драку они не лезут, пока ты сам не начнешь их бить.
   - Реально их там вынести?
   - Если встать в дверях, так, чтобы атаковали тебя с одной стороны - проблем нет. Разумеется, идти туда надо после сна, когда магичка целенькая.
   - Ясненько, - довольно кивнул Коняшкин, - еще что-нибудь?
   - Больше ничего. Твоя очередь идти в разведку.
   - Не вопрос. Я в выходные на работу выйду: серваку хочу второй диск поставить, побольше. Поразительно, как быстро диски всякой хренью забивают. Иногда думаю, что поставь хоть гигабайт - все равно загрузят под завязку... В общем, поработаю, а потом пару часиков играну. А то, может, сейчас посидим часок? Вдвоем-то проходить легче...
   - Нет, сегодня я пас: хочу отдохнуть. Зайду только к шефу - и к себе.
   - Тогда счастливых выходных.
   Забрав нарисованную на листке клетчатой бумаги карту уровня, Коняшкин покинул кабинет заместителя начальника службы безопасности "Аган-нефти" Балиса Гаяускаса. Хозяин кабинета лениво посмотрел на часы - было без двадцати шесть. Пятница, тринадцатое число, вечер - самое время отправляться домой. Сняв трубку, он набрал номер начальника, но в кабинете Корнеева трубку никто не брал. Наверное, шеф уже уехал. В любом случае, пора было собираться. Выбравшись из объятий мягкого кресла, Балис накинул пальто, погасил свет, захлопнул дверь кабинета и, держа в руке шапку, прошел по коридору в приемную высокого начальства.
   В приемной царила почти абсолютная тишина. Секретарша Ирочка Фиш неслышно возилась с рыбками: она обожала ухаживать за обитателями аквариумов и тратила на это все свое свободное время, которое имела в течение рабочего дня, а это было никак не меньше двух-трех часов. При виде вошедшего Балиса девушка очаровательно улыбнулась:
   - Балис Валдисович, добрый вечер. Что Вы не заходите?
   С того момента, как отставной капитан устроился в "Аган-нефть" на работу, Ирочка оказывала ему всяческие знаки внимания.
   - Работы много. Сергей Дмитриевич у себя?
   - Нет, он уехал домой. Полчаса назад. Так что Вы делаете сегодня вечером?
   При общении с Ирочкой Балис всегда вспоминал старую шутку о том, что женщины бывают либо прелесть какие глупенькие, либо ужас какие дуры. Ирочка была ярким представителем первой категории, и в своё время он с удовольствием бы с ней немного пофлиртовал. Но не теперь: боль от раны, полученной зимой прошлого года на улице Вильнюса, была не такой острой, как в первые дни, но, пусть и саднящая, она не отпускала Балиса ни на минуту. О своем прошлом он в Радужном особо не распространялся, кому нужно - знает что нужно, а остальным - знать незачем. Во всяком случае, Ирочка и не подозревала о Рите, Кристине, о той страшной ночи... И слава богу, что не знала...
   - Сегодня вечером я отправляюсь домой, чтобы хорошенько отоспаться после тяжелой трудовой недели.
   - Неужели она была такой уж тяжелой? - полушутя спросила девушка.
   - Страшно тяжелой, - в тон ей ответил Балис. - Вы же знаете, Ирина Борисовна, что у нас прошли полевые учения, а это здорово выматывает.
   Вообще-то здесь он слегка покривил душой: по меркам его службы эти "полевые учения" были даже ниже средней тяжести. Однако, сейчас он командовал не советскими морскими пехотинцами, а двумя десятками сотрудников спецотдела службы охраны закрытого акционерного общества "Аган-нефть". Правда, все его ребята имели опыт службы в Армии, на Флоте или в МВД, но, до того как они поступили в распоряжение Балиса, особой боеготовностью отряд не отличался из-за отсутствия приличной тренировки. Теперь же, после нескольких месяцев интенсивных занятий, люди Балиса представляли из себя серьезную силу, которая, наряду с покровительством некоторых высокопоставленных чиновников, удерживала местные, как теперь говорили, "криминальные структуры" от попыток установления над "Аган-нефтью" своего контроля. Хотя, глядя на то, что творится в стране, Балис раз за разом задавал себе вопрос: как долго сможет продержаться их фирма в стороне от криминального мира.
   - А может, напряжение после тяжелой трудовой недели сбросить другим способом? - мило улыбнулась Ирочка.
   - Каким же именно? Наблюдением за рыбками? - он кивнул на аквариум, обитатели которого, не обращая внимания на то, что творилось за стеклом, занимались своими, рыбьими и улиточьими, делами.
   - Между прочим, ученые доказали, что наблюдение за рыбами хорошо снимает нервное напряжение, - охотно подхватила девушка.
   Балис кивнул.
   - Это заметно. Вот у Вас, Ирина Борисовна, всегда хорошее настроение. Наверное, это рыбки на Вас так положительно влияют. Но, к сожалению, должен Вас покинуть. Всего доброго.
   За спиной он услышал тихий огорченный вздох, но оборачиваться не стал. Спустился по лестнице на первый этаж и попросил дежурную вызвать машину. В ожидании, пока автомобиль доберется от гаража до офиса ( примерно пять минут ), Балис вышел на улицу. Стемнело, на ясном небе ярко горели звезды - здесь, в Сибири, воздух был намного чище и прозрачнее, чем в Вильнюсе или в Севастополе. Днем, вроде как, потеплело чуть ли не до минус десяти, но с заходом Солнца, естественно, температура упала и сейчас, пожалуй, было все минус двадцать пять, а то и меньше.
   На площадку перед офисом с улицы въехало такси - салатовая "Волга" с шашечками на боку и плафончиком на крыше. Машина затормозила перед крыльцом, с переднего сидения вылез пассажир - невысокий мужчина в дубленке и пышной меховой шапке. Он направился, было, ко входу в здание, но, глянув в сторону Балиса, изменил направление движения.
   - Простите, Вы - Балис Гаяускас?
   - Он самый. С кем имею честь?
   - Капитан третьего ранга Дмитрий Ляпин, - усмехнулся незнакомец.
   - Вот как? - Гаяускас не мог сдержать удивления. - И кто же Вас направил ко мне?
   - Слава Огоньков. Но, может, я все расскажу в более теплом месте, а то холодновато тут у Вас... Вы то, я понимаю, сибиряк, а мне вот непривычно.
   - Поедем ко мне, - Балис кивнул на подъехавшие "Жигули". - Садитесь.
   Они оба забрались на заднее сидение. Не то, чтобы Балис чувствовал недоверие к Ляпину, но береженного бог бережет. Услуги наемного убийцы, называемого ныне на английский манер "киллером" ( сами англичане, естественно, такого слова в своем языке не имели, по-английски убийца - murderer ) были не так и дороги, а желающих при случае отправить на тот свет заместителя начальника службы безопасности "Аган-нефти" за эти полгода набралось уже достаточно. Нет, по серьезному он пока что вроде бы никому дорогу не перешел, но местная "братва" его знала более чем неплохо.
   Легковушка петляла по улицам первого микрорайона. Вот справа мелькнул единственный в городе памятник архитектуры - женщина, положившая руки на плечи своему ребенку неопределенного пола. Ввиду того, что руки ребенка были раскинуты в стороны под прямым углом к туловищу, словно он пытался заслонить женщину от какой-то опасности, местные острословы именовали этот памятник "Папа, не бей маму". Другая шутка утверждала, что памятник - это семья Алеши - монумента покорителям Самотлора, стоящего недалеко от Нижневартовского аэропорта. В советское время перед памятником горел Вечный Огонь, однако, в независимой России решено было память о покорении Самотлора несколько сократить - на величину этого самого Вечного Огня.
   Балису, повидавшему на своем веку немало прекрасных памятников архитектуры и неполная семья, и Алеша, виделись как весьма посредственные произведения искусства. Однако, он понимал любовь к ним местных жителей, многие из которых Ленинград, Москву и Севастополь видели только по телевизору, а Вильнюс - вообще исключительно в прогнозах погоды.
   Выбравшись из лабиринта микрорайонов, "Жигули" устремились к мосту через Аган - именно река дала название организации, в которой теперь работал Балис. Квартиру ему выделили не в новых домах, а в двухэтажном доме на Вертолетке. Раньше, когда автострады между Нижневартовском и Радужным еще не существовало, там находилось вертолетная площадка, где приземлялись транспортные вертолеты, доставлявшие людей и разные грузы в отдаленный поселок. После того, как через болота проложили шоссе, регулярные рейсы вертолетов отменили, но прижившееся название микрорайона сохранилось.
   - Красиво, - нарушил молчание Ляпин.
   - Что? - не понял Балис.
   - Факелы на фоне ночного неба - красиво, - объяснил капитан третьего ранга.
   - А... Я привык уже.
   Особенной красоты в этих факелах действительно не было. Но на тех, кто видел это впервые, зрелище производило очень сильное действие - именно своей необычностью. Хотя, для нефтяного края зрелище было вполне привычным: несколько нефтяных вышек работало прямо в черте города, а зарево от дальних огней при ясной погоде видно километров с десяти, не меньше.
   Еще несколько минут, и машина затормозила у подъезда.
   - Ну, выгружаемся.
   Как не крути, а, выбираясь из "Жигулей", Балис не мог контролировать незнакомца. Однако, как он и ожидал, ничего страшного не случилось, стрелять в него никто не стал. Нет, Ляпин совершенно не походил на наемного убийцу. Но что ему могло понадобиться от незнакомого отставного офицера - это загадка. Разумеется, у Балиса уже имелось несколько версий, однако ни одна из них не была настолько правдоподобной, чтобы на ней остановиться.
   По лестнице Гаяускас поднимался первым - тоже неправильно с точки зрения безопасности, но не показывать же свою недоверчивость так демонстративно.
   - Здесь, значит, и живете?
   - Здесь, значит, и живу.
   Впотьмах Балис нашарил шнур от выключателя, включил в прихожей свет. С недавних пор конструкция со шнуром его стала изрядно раздражать, стоило бы поменять ее на клавишную, но все руки не доходили: слишком многое в его квартире нуждалось в более срочном ремонте. Правда, Корнеев вообще советовал махнуть на благоустройство рукой - совсем скоро "Аган-нефть" получала целый подъезд в новом доме, строительство которого было завершено только благодаря инвестициям компании, и одну квартиру выделяли Балису. Но сам Гаяускас считал, что место жительства надо обустраивать вне зависимости от того, что будет завтра. Иначе всю жизнь можно прожить в конуре в ожидании будущих благ.
   - Тапочки одевайте.
   - Благодарю.
   - Проходите в комнату.
   Присев в кресло, Балис жестом указал Ляпину на стул, всем своим видом давая понять, что готов выслушать. Но, вместо объяснения, тот протянул Гаяускасу листок бумаги. Развернув послание, Балис узнал почерк Огонькова. Помимо типично огоньковского "д" ( кавторанг всегда писал его не с загогулькой внизу, как учат в школе, а с завитком сверку, как в курсивных типографских текстах ) присутствовали еще несколько менее очевидных деталей. Конечно, это можно подделать, но непонятно, для чего тратить столько усилий.
  
   "Балис!
   Отнесись серьезно к тому, что тебе расскажет Дмитрий. Можешь ему доверять.
   Вячеслав."
  
   - Что ж, я слушаю, - он оторвал взгляд от бумаги, поглядел прямо в лицо таинственному посланцу.
   - В общем, все достаточно плохо. Прокуратура Литвы обратилась в Прокуратуру Российской Федерации с запросом о Вашей экстрадиции. Ответа она пока что не получила, но в понедельник, совершенно точно, положительный ответ будет дан. Так что, у Вас есть пара дней, чтобы покинуть Радужный. Потом за Вами придут.
   - А Вас лично как это касается? - внимательно глядя на Ляпина, поинтересовался Балис.
   Тот спокойно выдержал взгляд.
   - Флот своих не сдает, - и без паузы добавил, чтобы снизить пафос момента: - Я могу покурить?
   - Лучше на кухне, я не курю.
   Дмитрий кивнул, встал и прошел на кухню, на ходу вынимая из кармана брюк помятую пачку сигарет. Балис, прихватив из серванта белую гипсовую пепельницу с ручкой в виде пары вставших на хвост и изогнувшихся дугой рыбок, которую специально держал на случай курящих гостей, прошел вслед за ним.
   - Кофе будете?
   - Отчего нет... Кстати, можно на "ты".
   - Давай на "ты"...
   Ляпину на вид было чуть за тридцать - немного постарше Гаяускаса. Русые волосы на макушке немного поредели, хотя до лысины оставалось еще далеко. Лоб прорезали первые морщины. Треугольное лицо с запавшими щеками производило впечатление худобы, впрочем, обманчивое: Дмитрий был крепок и плотен, только вот ростом не очень велик. Правда, с метр девяносто шестью Балиса, ему большинство людей казались невысокими.
   - Значит, тебя попросили передать, что мне нужно бежать? - Гаяускас не стал уточнять, кто именно попросил - Огоньков или его друзья из Главного Штаба Военно-Морского Флота. Все равно Ляпин ему не скажет, и, кстати говоря, правильно сделает.
   - Именно.
   - Некуда мне бежать, Дмитрий, - вздохнул капитан. - Я и так последний год только и делаю, что бегаю. Из Вильнюса - в Питер, из Питера - в Севастополь, из Севастополя - сюда... Куда уж дальше?
   - Дальше - в Тирасполь, - самым будничным тоном ответил капитан третьего ранга. - Туда сейчас многие из Прибалтики перебрались. Приднестровцы не выдадут, да и им помочь надо - самим румын сдерживать тяжело. А Россия, похоже, не вмешается.
   - Сам придумал или надоумили?
   - Надоумили, конечно, - Ляпин поднялся и выдохнул дым в предусмотрительно открытую Балисом форточку. - Денег просили передать. Немного, правда. Но на авиабилет до Москвы хватит. А там - поездом через Украину. Те границы, которые сейчас между Россией и Украиной и Украиной и Приднестровьем для таких, как ты - не преграда, а так... недоразумение.
   - Да не в границах дело, - устало махнул рукой Гаяускас. - Зачем все это, вот вопрос. У меня все уже в прошлом... Ничего не осталось.
   Лицо капитана третьего ранга исказила гримаса, словно стрельнуло в плохо залеченном зубе.
   - Ну, началось. Вот что, капитан, я тебе не писихотэрапэут, - последнее слово Ляпин произнес, копируя Кашпировского. Получилось не очень похоже, но узнаваемо. - И в комплексах твоих, извини, копаться не намерен. Если здоровый молодой мужик жить не хочет - тут надо либо на Канатчикову Дачу (1) отправлять, либо по кумполу настучать. Я так понимаю, душу утешать не обучен.
   - Да что ты знаешь...
   - Только то, что в бумагах пишут. Того, что не пишут, мне никто не объяснял, - Дмитрий снова присел и потушил в пепельнице окурок. - А что это меняет?
   - Все, - воскликнул Балис, из последних сил удерживая контроль над собой. - Если ты такой умный, скажи - зачем я живу?
   - А я вообще считаю, что живут не "затем что", а "потому что". Потому что родились. И никаких дополнительных условий.
   - Как у тебя все просто, - отставной капитан снял с плиты закипевший чайник и стал разливать в чашки кипяток.
   - А чего усложнять... Слушай, извини, конечно, а у тебя пожрать ничего не найдется? А то в самолетах нынче паршиво кормят: чашка чая да булочка с маслом и плавленым сыром.
   - Сейчас сообразим... - Гаяускас почувствовал легкий укол совести: мог бы и без напоминания догадаться, что Ляпин прилетел московским рейсом. Да и самому поужинать бы не мешало - неожиданное известие заставило забыть о голоде.
   - Пельмени будешь? - предложил он, заглядывая в недра холодильника.
   - Конечно.
   Кроме двух пачек пельменей Балис извлек на стол начатый батон докторской колбасы, сыр, открытую банку с югославской ветчиной, сметану и кетчуп.
   - Ну вот, еще бы выпить слеганца - и самое оно, - пошутил Ляпин, и на столе тут же появилась початая бутылка с этикеткой "Спирт Рояль". - Ты что, с ума сошел, этим только крыс морить.
   - Спокойно, ты что, рельсину у подъезда не видел?
   - Какую рельсину? - удивился Дмитрий.
   - Справа от входа в подъезд на столбе кусок рельса висел, - пояснил Гаяускас.
   - Ну и что? Какая связь?
   - Самая простая, - капитан объяснял без отрыва от приготовления пельменей. Собственно, чего их готовить? Мечта холостяка: кастрюлю с водой на плиту, пельмени - в кастрюлю, соль - туда же и просто чуть-чуть подождать. - Берешь бутылку этого, как ты говоришь, крысомора, и льешь на рельсину, а снизу подставляешь емкость. Вся дрянь, которую туда намешали, примерзает к железу, а в емкости остается, как говорится, экологически чистый продукт.
   - Хитер, морпех...
   - Я тут не при чем, - развел руками Балис. - Это местная народная мудрость. Так и называется - "рельсовка".
   - Да уж, народ на выдумку силен, особенно если дело касается выпивки, - согласился Дмитрий. - Ну, так что, будешь еще сомнениями мучаться или как?
   - Не знаю, - честно ответил Гаяускас. Раздражение уже прошло, а вот боль... Эта боль никогда не проходила, она только ушла в глубь и таилась там, ожидая малейшего повода напомнить о себе. Такого, например, как сейчас.
   - Жаль, - с серьезным видом покачал головой Ляпин. - Из меня специалист по вправке мозгов - аховый. Никогда этим не занимался. Я ведь все время в штабах, в штабах. В море в последний раз выходил, стыдно сказать, в восемьдесят девятом, да и то, инспекционная поездка, сам понимаешь, к настоящей боеготовности отношения имеет немного.
   - Ну, в то, что ты у себя в штабе только груши околачиваешь - не очень верится, - усмехнулся Балис.
   - И правильно не веришь, - кивнул Дмитрий. - Не буду хвастать, но штабист я действительно неплохой. Должен же кто-то думать, когда и куда таких горячих парней, как ты, послать в дело, а когда - придержать.
   - А когда - уволить из рядов Вооруженных Сил...
   - Не надо, - лицо капитана третьего ранга снова сморщилось, словно он пытался целиком съесть лимон. - Сам понимаешь, что это решение - абсолютно политическое. Я твое личное дело читал, ни один командир, если он в здравом уме, такого офицера по доброй воле не отпустит.
   - Да понимаю, - устало махнул рукой Гаяускас. - Только мне от этого не легче...
   - А должно быть легче, - убежденно заявил Ляпин. - Ты же офицер, должен понимать, что твоя армия может проиграть войну. А ты должен жить дальше, несмотря ни на что. Исполнять свой долг.
   - Какой у меня теперь долг?
   - Дожидаться, когда твоя армия сможет взять реванш. И, по возможности, приближать этот день.
   - А ты в это веришь?
   - А то... Слушай, давай, наконец, пельмени есть. Голодный я зверски... Да и ненавижу политинформации читать. Любовь к Родине делом надо доказывать, а не трепом. Противно... Тем более, перед тобой распинаться вообще глупо - ты сам все знаешь.
   - Ладно, давай...
   - Так, только пить немного, мне в пять утра нужно быть по любому в Нижневартовске. Хоть с тобой, хоть без тебя...
   - Тогда давай-ка, поработай, раскладывай пельмени, нарезай колбасу, а я позвоню по делам.
   Выйдя в коридор, Балис, набрал номер Корнеева, на том конце трубку сняла жена.
   - Наталья Андреевна? Это Гаяускас. Александр Петрович дома?
   - Дома, а что случилось? - в голосе женщины сразу зазвучали встревоженные нотки: нежданный вечерний звонок ничего хорошего не сулил.
   - Не волнуйтесь, ничего не произошло. У меня личный разговор.
   Небольшая пауза и в трубке зарокотал бас начальника.
   - Что у тебя, Балис?
   - Я должен уехать. Срочно. Насовсем.
   Пауза.
   - Старые дела.
   - Именно.
   - Это точно нельзя решить?
   - Увы.
   Гаяускасу и самому было жалко покидать этот маленький сибирский городок. Однако остаться здесь означало вскоре отправиться под арестом в Вильнюс. Без вариантов. Покровительство Корнеева и Щеряги могло прикрыть от многого, но не от сговора двух Государственных Прокуратур на самом высоком уровне.
   - Я могу чем-нибудь помочь? - задал вопрос Корнеев.
   - Да. Нужна машина, чтобы успеть в Нижневартовск к московскому рейсу.
   - Сделаем...
  
   В Нижневартовск Корнеев отвез их сам, на своей "Волге". Расспрашивать ни о чем не стал, разговор в пути шел о какой-то ерунде. Лучше бы было просто помолчать, но нельзя - ночная трасса убаюкивала, и водитель рисковал заснуть за рулем со всеми вытекающими последствиями. Особенно тяжелой была первая половина пути, до поворота на Мегион. Вскоре после выезда из города, когда заканчивались пригородные кусты (2), дорога погружалась в непроглядный мрак. Тем, кто привык путешествовать по европейской части Советского Союза, когда где-то на горизонте всегда виднеются огоньки, просто невозможно представить эту кромешную сибирскую тьму. А увидев - невозможно ей не изумится. Единственными источниками света были фары машины Корнеева, да звезды на высоком черном небе. Ну, несколько раз попадались мчащиеся куда-то среди ночи встречные автомобили. И все. Темнота до самого горизонта, такая, что не поймешь: лесом ли едешь или тундрой. Лишь иногда свет от передних фар на мгновение выхватывал из кромешной тьмы совсем близко подступившие к дорогие голые стволы каких-то деревьев, но они тут же снова уходили во тьму: на пустынном ночном шоссе отставной полковник не отказал себе в исконном русском удовольствие - быстрой езде.
   В итоге, к аэропорту приехали за добрых полтора часа до рейса. На прощание Корнеев протянул Балису конверт:
   - Вот, возьми, тебе пригодится.
   - Не надо, Александр Петрович...
   - Бери, давай. Не бойся, не у семьи последнее отрываю, это из бюджета нашего отдела. Считай, премия тебе по итогам работы.
   - Если так... Спасибо...
   - Давай, удачи тебе, Балис... И знай, если что - всегда здесь тебе будем рады...
  
   Ну что ж, пора, товарищ капитан.
   Мы Родину и смерть не выбираем.
   Мы под звездой прошли Афганистан,
   Мы на крестах России умираем.
  
   Мы сыновья загадочной страны,
   Мы как чужие в собственной отчизне.
   И пусть мы ей сегодня не нужны,
   Но без нее и нам не надо жизни.
  
   Ну что ж, товарищ капитан, пора,
   Ведь мы ни жизнь, ни смерть не выбираем:
   Мы за державу гибнем под "ура",
   Мы за эпоху молча умираем. (3)
  
   (1) Известная психиатрическая лечебница
   (2) Куст - несколько расположенных рядом нефтяных скважин
   (3) (С) Виктор Верстаков.
  
   ГЕЛЬСИНФОРС-ПЕТРОГРАД. 3-4 МАРТА 1917 ГОДА НАШЕЙ ЭРЫ.
  
   Ужинать в тот вечер Альберт отправился к командиру минной дивизии адмиралу Георгию Карловичу Старку. Близкими друзьями они не были, но приятельствовали еще с конца прошлого века, с гардемаринских времен. Вместе служили на "Авроре", пережили Цусимское сражение. Более решительный Георгий рос по службе несколько быстрее, в девятьсот девятом он был уже старшим офицером крейсера, а в двенадцатом - командовал миноносцем. Склонному к аналитическому мышлению Альберту же кораблем покомандовать так и не удалось, даже в войну. Зато о таком первом помощнике любой командир корабля на Балтике мог только мечтать. А последние полгода капитан первого ранга Альберт фон Лорингер и вовсе проводил больше времени на суше, нежели в море, на службе в штабе нового командующего Балтийским Флотом - вице-адмирала Андриана Ивановича Непенина.
   Ужинали вдвоём: жена Георгия отправилась навестить свою больную подругу, дети же были слишком малы, чтобы сидеть за взрослым столом. Оно и к лучшему: друзьям хотелось обсудить события последних дней, резко перевернувших жизнь на огромных пространствах Российской Империи. Однако, разговор не клеился: ни один, ни другой не знали, с чего начать. Несмотря на то, что страну уже давно сотрясали бури, что разговоры о желательности замены монархического правления республиканским звучали вполне открыто, изменение строя казалось невозможным. Инерция мышления не позволяла представить Россию без царя. И вдруг - как гром среди ясного неба: сначала - отречение Государя за себя и за наследника-цесаревича Алексея. На другой день - отречение Великого Князя Михаила Александровича. И - невозможное дело: власть в руках Государственной Думы, учреждения, конечно, почтенного, но... Альберту приходилось видеть практически всех наиболее известных думцев: Родзянко, Гучкова, Милюкова, Маклакова, Шульгина. И всех их, безусловно, разных людей объединяло одно: никто из них был не в состоянии повести за собой огромную страну. Они могли говорить дельные вещи или ерунду, могли решать или не решать какие-то частные вопросы, но представить, чтобы вокруг них объединился народ, как когда-то вокруг князя Пожарского, да хоть и как вокруг Стеньки Разина или Емельки Пугачева - было невозможно.
   Альберт не сомневался, что Георгий, такой же убежденный монархист, как и он сам, думает точно так же, но оба они не могли подобрать слов, чтобы выразить то, что творилось на душе и описать то, что происходило вокруг. Ведь происходящее и вправду требовало особых, доселе невиданных слов. Вырвавшись, словно сказочный джинн из бутылочного заточения, революционная стихия бесновалась, и не было сил ее сдержать. Повсюду, словно грибы после дождя возникали Советы депутатов - рабочих, крестьянских, солдатских, здесь, в Гельсингфорсе - матросских. Кто в них попал, и какое отношение эти люди имели к Армии и Флоту - никто толком не понимал. Когда накануне Альберт прочитал принятый Петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов Приказ номер один ( Номер один - значит - самый важный и неотложный! ) сначала подумал, что германские войска уже взяли город: "...в своей политической, общегражданской и частной жизни солдаты ни в чем не могут быть умалены в тех правах, которыми пользуются все граждане". Война же идет, милостивые государи! Враг - вот он, у порога Риги, а там и до столицы рукой подать.
   Нет, не находилось у офицеров слов, чтобы правдиво высказать то. что лежало на сердце.
   Так они и ходили вокруг да около, пока вдруг в дверях гостиной не появился вестовой.
   - Ваше Превосходительство, - обратился он к хозяину, - стало быть, ребята пришли, поговорить Вас просят.
   Старк недоуменно поднял голову от тарелки.
   - Какие ребята, Платоныч?
   - Известно, какие. Матросы, кто же еще.
   - Ну так, зови.
   Взгляд Альберта заметил маленького мальчишку, спрятавшегося за портьерой гостиной и внимательно наблюдавшего за происходящим. Видимо, это был семилетний Боренька, старший сын Георгия, одногодок младшего сына Альберта - Макса.
   Топот тяжелых сапог заставил фон Лорингера повернуться к другой двери. В гостиную вошли четверо матросов в промокших бушлатах. У всех на груди были приколоты большие красные банты, на правых рукавах - красные повязки.
   - Ваше Превосходительство, - начал один из них, самый старший по возрасту, - мы к Вам по поручению судового комитета.
   - Н-да? И что же от меня хочет судовой комитет? - сухо осведомился Старк.
   - Судовой комитет просит Вас вернуться на судно.
   - Зачем же?
   - Ваше Превосходительство, - вступил в разговор другой матрос, высокий молодой парень с кудрявыми черными волосами и цыганскими черными глазами, - разрешите, мы Вас запрем в Вашей каюте. Вроде как формально арестуем и часового поставим.
   - Не понимаю, Силин, - раздражаясь все больше, проговорил адмирал. - Что значит "вроде как арестуем".
   - Так ведь, Ваше Превосходительство, неспокойно ноне, - снова заговорил пожилой матрос. - На нашем-то корабле Вас знают и любят, а только вот по крепости много сейчас всякой шпаны болтается, в матросскую форму переодетой. Ленточки перевернуты, чтобы не видно было, значит, с какого корабля... Мало ли кто к Вам зайдет, как бы не вышло чего...
   Георгий вздохнул.
   - Спасибо, братцы, но не пойду я никуда: у меня здесь жена и дети, и семью свою я не брошу.
   - Да что Вы, Ваше Превосходительство, нешто кто на деток руку подымет. Что ж на них, креста, что ли нет?
   - В общем, не о чем тут говорить. Ступайте, братцы, с Богом, а я здесь останусь. Буду к утреннему построению.
   Сокрушенно вздыхая, матросы двинулись восвояси. Спорить не стали, видимо зная непреклонность своего командира. Дождавшись, пока шум шагов стихнет, Альберт обратился к другу:
   - Видишь, до чего дошло?
   - Пока что я вижу, две вещи. Во-первых, ты хороший офицер, коль скоро твои матросы хотят тебя оградить от неприятностей.
   - А второе?
   - А второе - ты сделал большую глупость, отказавшись от их предложения. Думаю, тебе стоит отправиться на корабль, и чем скорее - тем лучше.
   - Тебе хорошо говорить, твоя семья в Петрограде.
   - Думаешь, там безопаснее?
   - Извини, - виновато ответил Георгий. - Не подумал, вырвалось...
   - Я понимаю, - успокоил его Альберт, - сейчас нервы подводят не только кисейных барышень. Знаешь, тогда, в пятом, было легче. Все было ясно: где свои, где враги, чего от кого ждать. А сейчас - словно ведешь корабль по незнакомому фарватеру, да еще и в густом тумане... Но ты все равно не прав.
   - Почему?
   - Я читал донесения из Кронштадта и Ревеля. Там нападали только на офицеров. Чувствуется чья-то грамотная рука...
   - Известно чья, немецкая, - угрюмо бросил Старк.
   - Я тоже так думаю, - согласился фон Лорингер. - Знаешь, мне постоянно сейчас приходится бывать на переговорах Андриана Ивановича с депутатами этого самого Совета. Странные чувства. Будто их шатает из сторону в сторону. Там немало людей честных и дельных, но заправляют всем, похоже, еще те проходимцы. А большинство просто не может разобраться, что к чему. Царя скинули, свободу дали, а дальше-то что? Воевать ведь с Германией надо. Это, может, где-то там они с пехотой водку на нейтральной полосе вместе распивают, а с нами их флот братается все больше главным калибром... Кстати, Леву-то Галлера видел?
   - Мельком. У него на "Славе" забот полон рот, да и я без дела не сижу.
   - А стоило бы поговорить, он много чего интересного с Моонзунда вынес... Так вот, думаешь, матросов со "Славы" убедишь в том, что стоит только бросить оружие и сразу мир наступит? Нет, это тебе не Свеаборские тыловые крысы. А вот про проклятых офицеров слушать будут. Помнишь, с чего на "Гангуте" началось? С офицеров-немцев. А мы кто? Те самые офицеры немцы. Твоих-то матросов против тебя, думаю, не распропагандируешь. А про меня, например, в любую ложь, наверно поверят...
   - Поверят... Вот только как они без офицеров воевать собираются?
   - А никак. Россия просто сходит с ума. Кричат о необходимости мира - и упрекают Государя, что он плохо вел войну. Рвут глотки на митингах про проклятых офицеров - а потом приходят спасать своего командира. Знаешь, это все равно, что холерные бунты при Александре Павловиче - сначала убийства, погромы, кровь, а потом никто внятно не может сказать - зачем.
   На недоеденный ужин уже не обращали внимания. Взволнованный Альберт ходил по гостиной из угла в угол, Георгий присел в кожаное кресло у камина.
   - Ты у нас известный любитель истории, - заметил он, шевеля кочергой подернувшиеся белесым пеплом угли. - Однако, как лечить это безумие, история вроде бы не объясняет?
   - Увы, - фон Лорингер развел руками. - Извини за высокий штиль, но боюсь, что у нас нет другого выхода, кроме как поступать сообразно требованиям совести. Только перед тем, как спросить ее совета надо все же еще раз взвесить все обстоятельства. В твоем случае - подумай, кто защитит твою семью, если с тобой что случится. И учти, пожалуйста, моё мнение: твое место сегодня ночью на корабле...
   Георгий молчал, обдумывая слова друга. А дальше разговор опять разладился. Закончили ужин почти в полном молчании. Часы пробили три четверти седьмого, Альберту пора было отправляться на "Кречет", флагман вице-адмирала Непенина. Уже в прихожей Георгий сказал ему:
   - Ладно, убедил. Дождусь, пока жена вернется - и на корабль.
   Альберт вышел в холодную весеннюю ночь. Квартира Старка находилась минутах в десяти ходьбы от Свеаборгского порта, потом до своего корабля предстояло добираться по толстому льду. Зимой корабли стояли в гавани, намертво вмерзнув в лед, так же по льду проходило сообщение между крепостью и городом. Сильными порывами бил промозглый влажный ветер и, плотнее кутаясь в шинель, капитан первого ранга спешил быстрее добраться до теплой каюты, размышляя о поданном другу совете. По всякому получалось, что жизнь офицеров Балтийского флота и их семей - в опасности. В воздухе витал запах крови, в штабе лежали шифровки о матросских восстаниях в Кронштадте и Ревеле, сопровождавшихся массовыми убийствами офицеров. Здесь, в Гельсингфорсе, командующий Флотом пока контролировал ситуацию, но никто не мог сказать, надолго ли. Фон Лорингер знал, что Непенин обращался с просьбой прислать в Гельсингфорс представителей Временного правительства, чтобы выступить перед матросами и призвать их к подчинению руководству Флота. Но послушают ли матросы представителей? К тому же, определенного ответа из Санкт-Петербурга пока что не было, и никто не мог предсказать, не вспыхнет ли пламя бунта, по слову Пушкина "бессмысленного, жестокого и беспощадного" еще до приезда делегации.
   Альберт вспомнил как безошибочно и прозорливо предсказывал будущее батюшка. Вот если бы сейчас он был рядом, если бы можно было спросить его совета... Увы, со дня смерти батюшки минуло уже более пяти лет. Теперь рядом были только воспоминания о нем и да те поучения, что батюшка успел сказать при жизни. В памяти моряка промелькнули встречи с батюшкой, не такие уж и частые, от первой, когда тот посетил дом отца и лейтенант Герман фон Лорингер представил ему своего четырехлетнего сына, до последнего разговора, случившегося за несколько дней до кончины священника.
   Он слышал, что батюшка, которого он не видел более года, заболел и несколько дней, как не служит, поэтому, оформив однодневный отпуск, поехал в Кронштадт, на его квартиру. Посетителей толпилось довольно много, однако, духовные дети батюшки отказывали им в возможности пообщаться с ним, ссылаясь на болезнь. Альберта, однако, пустили.
   - Батюшка говорил о Вас, хотел Вас видеть, - объяснила капитану второго ранга незнакомая ему духовная дочь, провожая его со двора в квартиру.
   Батюшка выглядел очень нездоровым. Похудел, лицо приобрело какой-то желтоватый цвет, словно отлитое из воска, борода стала совсем седой, а глаза запали. Закутанный в шубу, он сидел в кресле около небольшого столика. Форточка была открыта настежь, по комнате разливался декабрьский мороз, которого не мог победить жар от топящейся печки.
   - Здравствуйте, батюшка!
   Взор моряка на мгновение пересекся со взглядом священника и Альберт с удивлением заметил, что глаза батюшки остались прежними: строгими и ласковыми одновременно.
   - Что нам в здравии телесном? О здравии души заботиться надо, сыне. А плоть... Нужно добродушно терпеть скорби и болезни плотские, духом мужаться и уповать на Бога.
   - Благословите.
   Он сложил руки, готовясь принять благословение, но батюшка не спешил.
   - Смутное время грядет, сыне. Царство Русское шатается, колеблется и близко к падению.
   - Но, батюшка, ведь революцию, слава Богу, пережили, - возразил, было, Альберт, но священник его перебил.
   - Пережили... То мудрость мира... Но Божья мудрость превыше. Божьим промыслом все совершается. Вера, вера христианская оскудела в нас. Доколе Россия будет православна и усердно чтить Бога и Богоматерь, дотоле она будет могущественна и непоколебима. Отступит от веры - и постигнет нас тяжкая расплата за грехи наши. Господь видит все, совершающееся в нашем отечестве, и уже скоро изречет праведный суд свой. С чем Он застанет тебя на суде своем?
   - Уповаю на милость Господа, - почти прошептал Альберт.
   - Милость Господня велика. Никогда не отчаивайся в милости Божьей, какими бы грехами не был связан по искушению дьявольскому, но молись всем сердцем с надеждою на помилование. Посещай храм Божий, ибо вне храма вера угасает. Ждут тебя тяжкие испытания, но помни, что Господь не испытует свыше твоих сил. Исполни долг свой - долг христианина перед Церковью, долг подданного перед Государем, долг наследника перед предками, ибо это угодно Господу. Не погуби душу свою, ибо сказано в Евангелиях: "Какой прок человеку, если он все богатства мира обретет, а душу свою - погубит". И да благословит тебя Господь.
   Легким движением руки батюшка осенил Альберта.
   - До свидания, батюшка!
   - Ступай, сыне. Помни о жизни вечной.
   На похоронах батюшки капитан второго ранга Альберт фон Лорингер побывать не смог, из боевого похода его корабль вернулся только перед самым Новым Годом.
  
   Поднимаясь на борт "Кречета", Альберт всё ещё оставался под впечатлением произошедшего на квартире Старка. И разговор, и, особенно, неожиданное предложение матросов, требовало осмысления. Взойдя на палубу, он не стал спускаться в каюту, а остался стоять на палубе, задумчиво разглядывая вечерний пейзаж.
   Наступала длинная северная ночь. С моря дул резкий ветер, небо заволокло плотными облаками, лишь изредка в просветах можно было видеть холодные звезды. Город был почти целиком погружен во тьму, а вот Свеаборг, напротив ярко освещался многочисленными сигнальными огнями крепости. "Кречет" стоял к острову кормой, так что задумавшийся у правого борта Лорингер мог наблюдать и крепость, и город, и стоящие рядом на рейде корабли.
   - О чем задумались, Альберт Германович? - это незаметно подошел капитан Ренгартен - адъютант адмирала Непенина.
   - Да вот, Иван Иванович, любуюсь красотами северной природы. Извольте сами посмотреть, справа.
   - Справа? Относительно меня или относительно Вас?
   - Изволите шутить? - оторвавшись от созерцания ночного моря, каперанг повернулся к Ренгартену.
   - Извините, Альберт Германович, это нервное. Я последние дни сам не свой. Шутка ли - революция... Нет, Вы только подумайте: на наших глазах происходит такое, о чем еще две недели назад и помыслить было невозможно...
   - Полноте, о том, что происходит на наших глазах, помыслили уже несколько лет назад... В Берлине...
   - Ну, да, конечно, повсюду кишат немецкие шпионы, которые во всем виноваты. Нельзя же так, в самом деле. Я понимаю, когда так говорит какой-нибудь неграмотный черносотенец. Но Вы, господин капитан первого ранга, образованный человек, столько всего повидали. В конце концов, у Вас тоже немецкие корни. Для кого-то и Вы можете оказаться немецким шпионом.
   - Не нужно ничего придумывать. Тот, кто сражается за Россию - русский, какими бы ни были его корни. Тот, кто действует во время войны в интересах врага - сам становится врагом, какими бы ни были его побуждения.
   - Почему Вы всегда ищете грязь? Ну да, большевики, анархисты и прочая пораженческая сволочь... Но неужели в Революции Вы не способны увидеть ничего кроме этой пены? Да кто вообще их воспринимает серьезно?
   - В том-то и есть Ваша ошибка, что Вы этих господ серьезно не воспринимаете. А они себя уже показали, еще как. Вспомните, еще три дня назад командующий посылал депешу адмиралу Русину, что на Балтике все спокойно. А потом началось: Кронштадт, Ревель... Вам не приходилось слышать о Камилле Демулене?
   - Кто это?
   - Французский журналист, один из известнейших якобинцев. Мечтал о том, что Революция принесет Франции счастье, и окончил свою жизнь под ножом парижской гильотины.
   - И к чему Вы этого говорите?
   - Революции не приносят счастья, они приносят только кровь. Демулену принадлежат слова: "Революция, словно свинья, пожирает своих детей". Он был еще мягок: эта свинья пожирает вообще все на своем пути. Свои дети, чужие - ей безразлично. Кронштадт и Ревель - это только начало. Дальше будет страшнее.
   - И что же, по-вашему, лучше было ничего не менять? Гришка Распутин, ничтожные министры, погромы, цензура, нагайки... Двадцатый век наступил, корабли какие строим, аэропланы летают, а в политике - словно времена Иоанна Грозного. Почему я должен быть холопом Николая Романова? Я России хочу служить, России, а не Романову.
   - Бросьте, капитан, какая Россия? Это земгусары что ли, от фронта скрывающиеся - Россия? Адвокатишки из Думы - Россия? Репортеришки из "Речи" и "Биржевых ведомостей"? Или те, кто в Кронштадте убил адмирала Вирена и других офицеров? Это Вы называете народоправством? Охлократией это называли, еще в Древней Греции.
   - Нет, Альберт Германович, нам с вами друг друга не понять, - печально заключил Ренгартен. - Вы смотрите в прошлое России, а я - в ее будущее, как и командующий. Но прошлым жить нельзя, оно уже мертво. Мертвое не принесет пользы живому. Каким бы ни было прекрасным оно в свое время, сегодня это - только гниль, несущая заразу. И лучшее, что с этим прошлым можно сделать, извините, это добить его - чтобы не отравляло нам сегодняшнюю жизнь. Я бы сказал - пристрелить, как добивают охотники смертельно раненого зверя.
   - Не стреляйте в прошлое, Иван Иванович, - покачал головой Лорингер. - Не стреляйте в прошлое даже из пистолета. Иначе будущее выстрелит в Вас из пушки...
   - Вот только не надо дешевой мелодрамы, - поморщился адъютант. - "Будущее... из пушки"... Из этой что ли?
   Ренгартен махнул рукой в сторону темнеющей громады "Императора Павла Первого" и осекся: башни линкора медленно разворачивались в сторону "Андрея Первозванного" - флагмана командира бригады адмирала Небольсина.
   - Что это? - голос адъютанта предательски дрогнул.
   - Революция, господин капитан, столь любезная Вам Революция, - фон Лорингер хладнокровно указал на разгорающийся на клотике линкора красный сигнальный огонь. - Идемте, надо доложить командующему.
  
   Адмирал Непенин - адмиралу Русину, 19 часов 30 минут:
   "мЮ "юМДПЕЕ", "оЮБКЕ" Х "яКЮБЕ" АСМР. юДЛХПЮК мЕАНКЭЯХМ САХР. аЮКРХИЯЙХИ ТКНР ЙЮЙ БНЕММЮЪ ЯХКЮ ЯЕИ¤ЮЯ МЕ ЯСЫЕЯРБСЕР. вРН ЛНЦС ЯДЕКЮРЭ?
   Дополнение. Бунт почти на всех судах".
  
   Массивные напольные часы в футляре орехового дерева, покрытого темной блестящей полировкой и украшенного резным узором, пробили три четверти одиннадцатого.
   - До совещания у нас есть пятнадцать минут. Я хотел поговорить с Вами наедине, Альберт Германович.
   - Я Вас слушаю, Ваше Высокопревосходительство.
   Непенин тяжело опустился в кресло. Не бессонная ночь подкосила адмирала, нет, в войну он нередко не спал и ночь и две подряд - время не ждало. Силы ушли после того, как ему стало ясно, что борьбу за Совет Депутатов он проиграл. А ведь сначала ему казалось, что с Советом налажен контакт, что депутаты станут помощниками командования Флота в деле поддержания дисциплины, любое ослабление которой катастрофически понижало боеготовность, а это могло привести к непоправимой трагедии. Но прошло совсем немного времени, и он убедился, что его усилия по объединению всех здоровых революционных сил пропали даром: на депутатов кем-то оказывалось мощное давление, толкающее их, а с ними - и весь Флот, к анархии и беспорядкам. И вот - свершилось. Ночью на кораблях вспыхнул мятеж, убиты многие офицеры.
   Можно было утешать себя тем, что могло быть много хуже: в Ревеле мятеж среди матросов вспыхнул на день раньше, а в Кронштадте - и вовсе вечером двадцать восьмого февраля. Можно было утешать себя тем, что на многих кораблях до кровопролития дело не дошло. Можно было, наконец, утешиться еще и тем, что к утру на кораблях удалось восстановить порядок. Можно - но только не ему.
   Адмирал Непенин всегда считал Флот единым целым. Конечно, у матросов своя доля, а у офицеров - своя, но дело-то у них общее, одно на всех. И, когда до Гельсингфорса донеслись слухи о происходящей в столице смуте, он во всех своих поступках руководствовался в первую очередь боеспособностью Флота, того же и ожидая от своих подчиненных. Он верил в своих матросов, рядом с которыми сам не раз рисковал своей жизнью. И вдруг оказалось, что боевое братство, скрепленное совместно пролитой кровью, в одночасье превратилось в ничто. Ладно, то, что произошло на многих кораблях, можно было считать недоразумением, там все ограничилось только арестом офицеров, порой - чисто символическим. Но ведь на других судах произошла настоящая резня. Даже сейчас, когда порядок постепенно начал устанавливаться, он еще не знал точного числа убитых офицеров. Командовать в такой обстановке было решительно невозможно. Но и забыть о том, что идет война, и враг рвется к Риге и Санкт-Петербургу, тоже было невозможно. Раз за разом хмурым утром четвертого марта одна тысяча девятьсот семнадцатого года от Рождества Христова командующий Балтийским Флотом вице-адмирал Андриан Иванович Непенин задавал себе вопрос: "Что делать дальше?" - и не находил ответа.
   - Давайте без титулов, Альберт Германович. Не до них нам с Вами сейчас...
   - Как скажете, Андриан Иванович.
   - Что Вы дальше намерены делать, Альберт Германович?
   - Служить, - просто ответил каперанг.
   - Я знаю Вас как монархиста, но Императора теперь в России нет. Кому Вы теперь служить собираетесь?
   - России, Андриан Иванович. Государь отрекся, что же... Не мне его судить... Но жизнь на этом не кончается. Идет война и я нужен своей стране, нужен как офицер. Я клялся защищать Россию и буду это делать так, как смогу. Как позволят мне обстоятельства... А Император... Чего только на Руси не было... Семибоярщина, кондиции, поляки в московском Кремле... Переживем как-нибудь.
   Лорингер умолк, молчал и Непенин. Командующий испытывал странные чувства: в тот момент, когда у него почва ушла из-под ног, каперанг оставался на твердой земле. Там, где у вице-адмирала были сплошные вопросы, собеседник видел ясные и четкие ответы.
   - Скажите, Альберт Германович, если бы Флотом командовали Вы, что бы сделали не так как я?
   - Только одно, Андриан Иванович. Я бы не стал в той телеграмме давать советов Государю. В остальном же - я не знаю, что можно было бы сделать лучше.
   - Я проиграл это сражение, - глухо проговорил Непенин, прикрыв лицо рукой. - Флот больше не подчиняется мне.
   - Нет, Андриан Иванович, - твердо возразил Лорингер. - Вы его почти выиграли. Флот остается силой, способной к битве. Даже сейчас. Главное, чтобы Вашим преемником оказался человек, способный эту силу использовать. - Днем должны приехать представители Временного правительства и Петросовета, они и должны назначить нового командующего. Я рекомендовал каперанга Щастного.
   - Да, у Алексея Михайловича может получиться, - согласился Альберт. Из старших офицеров молодого поколения ( Непенин и фон Лорингер были одногодками - семьдесят первого года рождения, а Щастному - чуть больше тридцати пяти ) Щастный, безусловно, был самым талантливым и грамотным. И у матросов пользовался авторитетом. С таким командиром - можно воевать.
   - Вероятно, мне дадут корабль. Пойдете ко мне помощником?
   - Почту за честь, - искренность, с которой фон Лорингер произнес эту фразу сомнению не подлежала.
   - Я рад, Альберт Германович, - так же искренне ответил Непенин. - Но сначала надо сделать крайне важное дело.
   Командующий достал из ящика письменного стола небольшой конверт и передал его через стол.
   - Здесь - кальки минных полей. Подлинники. Вы должны их как можно быстрее доставить в Санкт-Петербург. Я не знаю, что происходит в Адмиралтействе, на месте ли адмирал Русин. Если нет - то отдайте их командующему военным округом генералу Корнилову. Если ни Русина, ни Корнилова не сможете найти - отправляйтесь в Таврический дворец и вручите их Гучкову. Но только лично им, никаких помощников и адъютантов. Не мне Вам рассказывать, Альберт Германович, сколько готовы заплатить за эти документы немцы. Уверен, сегодня будет предпринята попытка завладеть ими. Другого такого шанса у германской разведки просто не будет. Вас не должны заподозрить, в противном случае Вы очень рискуете.
   - Мне приходилось рисковать жизнью...
   - Ваш долг теперь не рисковать жизнью, а доставить этот документ по назначению. Что бы ни случилось.
   Каперанг поднялся из кресла и взял пакет.
   - Служу Императору и Отчеству.
   Командующий кивнул. Новая власть отменила старорежимные обращения, но не могла запретить офицерам иметь свои убеждения.
   - Разрешите идти.
   - Останьтесь, Альберт Германович. Сейчас у меня будет совещание, Ваша обязанность, как офицера штаба на нем присутствовать.
   - Слушаюсь.
   Встав из-за стола, вице-адмирал прошел через каюту и открыл дверь. В приемной уже собрались флагманы и капитаны.
   - Проходите, господа.
   Они проходили, рассаживались. Вид был встревоженный, слишком мало времени прошло после страшных событий прошлой ночи. Да и будущее терялось в гельсингфорском тумане - никто бы не решился дать гарантию, что не начнутся новые офицерские погромы. Альберт вглядывался в лица входящих, ища своих друзей. Слава Богу, Георгий жив... И Лев Галлер...
   Старк присел в кресло справа от фон Лорингера.
   - Прав ты был вчера, - наклонившись, прошептал он на ухо другу. - Останься я дома - не сидеть мне здесь. Сейчас узнал - тех, кто в крепости остался ночевать - почти всех перебили.
   - Семья как?
   - Все целы, слава Богу...
   Он еще хотел что-то добавить, но не успел: заговорил Непенин. От былой усталости не осталось и следа, адмирал снова был полон сил и энергии - начинался новый раунд борьбы и Андриан Иванович безоглядно бросился в бой.
   - Господа офицеры, происходящее в Петрограде и Кронштадте, о чем Вы информированы, может и не стать для России катастрофой, если мы будем действовать спокойно и правильно. То, что происходящее инспирировано нашим противником, для меня совершенно ясно, отсюда следует следующее:
   Первое. Определить, что представляет сейчас истинный секрет, а что - нет. Господа офицеры, прошу получить папки с документами, представляющими именно то, что понадобится Флоту после окончания этих беспорядков. Я думаю, все прекрасно осознают значимость таковых. То же, что лежит в сейфах сейчас, вполне может достаться и врагу - благо мы секретили много бесполезных сведений.
   Второе. Я не уверен, что мы все будем живы и здоровы через несколько недель - пусть события сегодняшней ночи, а так же кронштадский и ревельский инциденты напомнят вам об этом. Ваша цель сейчас - любой ценой не отдать эти документы в руки противника. Без них мы будем боеспособны, но в руках командования Кригсмарине это - ключ к Петрограду.
   Третье. Господа офицеры, цена сохранения этих материалов от противника крайне, повторяю - крайне высока. Если кто-либо из Вас считает, что честь дороже этого - он ошибается. Эти бумаги дороже даже офицерской чести. Даже буквы присяги. Делайте все, чтобы сохранить их.
   Четвертое. Полчаса назад получена телеграмма из Санкт-Петербурга - в сложившихся условиях военный министр считает целесообразной смену всего состава нашего штаба. Поэтому подумайте о новых местах службы. Отставки запрещаю, пусть лучше каперанг командует паршивым минзагом - он справится с ним лучше, чем "мокрый прапорщик". Соглашайтесь на любые вакансии. Единственное что... Альберт Германович, поскольку Вы обратились ко мне с рапортом еще третьего дня - можете покинуть Гельсингфорс. Вас хотят видеть начальником школы юнг в Кронштадте, предполагаю, служба как раз по Вам. Никаких претензий к Вам нет, - Андриан Иванович посмотрел в глаза каперанга Лорингера, - но считайте это моей прощальной рекомендацией.
   Непенин прекрасно знал, что делает. После операции "вброса" немцам карт планов обороны Рижского залива - в результате чего немцы потеряли дивизию новейших эсминцев, он запредельно доверял Лорингеру, и тот не подвел своего командира: сразу же после совещания он отправился в Гельсингфорс и отходящим без четверти двенадцать поездом выехал в Санкт-Петербург. Последний акт Свеаборгской трагедии разыгрался уже в его отсутствие.
  
   За вице-адмиралом Непениным пришли примерно через полчаса после окончания совещания, как раз когда капитан первого ранга Альберт Германович фон Лорингер обустраивался в купе. Группу представителей Гельсингфорского Совета возглавлял уже знакомый Андриану Ивановичу типчик в гражданском, представлявшийся как Шпицберг.
   - Гражданин вице-адмирал, постановлением чрезвычайного заседания Гельсингфорского Совета рабочих и матросских депутатов Вы отстранены от командования Балтийским Флотом, - с пафосом провозгласил Шпицберг, едва переступив порог каюты командующего.
   - Сожалею, - развел руками Непенин, - но вы опоздали. Еже два часа назад я дал телеграмму в Санкт-Петербург, в которой сложил с себя полномочия командующего. В такой обстановке я командовать Флотом не могу.
   - Прекрасно, - депутат и не пытался скрыть довольную улыбку. - В таком случае извольте сдать дела и ключи от сейфов.
   - Вам?
   - Нам, - деловито кивнул Шпицберг, - уполномоченным представителям революционного народа. Народ возьмет дело защиты революции в свои руки.
   - Народ, как Вы выражаетесь, дело защиты революции в свои руки уже взял. Сегодня прибудут представители Временного правительства для ознакомления с состоянием Флота и назначения нового командующего.
   При этих словах Непенин заметил в глазах Шпицберга растерянность и страх и про себя возликовал. Пусть хоть так, но он сумел нанести удар по тем, кто, прикрываясь революцией, работал в России на победу Германии.
   Однако, депутат Совета сумел справиться с ударом.
   - А поставлен ли в известность об этом Петроградский Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов?
   - Думаю, да. Во всяком случае, представители Совета прибудут вместе с представителями Временного правительства.
   - Прекрасно, - радостно воскликнул Шпицберг. - А пока посланцы революционного Петрограда не приехали, сдайте немедленно власть нам, как полномочным представителям революции в Гельсингфорсе. Верно, ребята?
   Стоящие за спиной Шпицберга невнятно забормотали что-то одобряющее. Быть полномочными представителями революции было, конечно, очень приятно и почетно.
   - Вы превышаете свои полномочия, - заявил Непенин.
   Адмирал тянул время. Кальки Шпицберг уже не получит, поезд ушел в прямом и в переносном смысле слова. Но и помимо калек секретной документации на "Кречете" и других кораблях, стоящих сейчас на рейде Свеаборга, хватало. Он знал, что не сможет помешать вскрытию сейфов, но, чем меньше времени будет у Шпицберга и тех, кто стоит за ним, тем больше удастся сохранить в тайне. К тому же, предупрежденные на утреннем совещании офицеры сейчас старательно прятали доступные им документы. Таким образом, каждая минута, которую он выигрывал в этом разговоре, работала на него - и на Россию.
   - Матросами Флота выбран новый командующий - вице-адмирал Максимов, - вступил в разговор кто-то из товарищей Шпицберга, немолодой мужчина, одетый в матросский бушлат. - Он будет руководить Флотом под наблюдением Совета. Вы должны сдать ему все дела.
   - Я сдам дела только тому, кто будет утвержден законной властью, которой, после отречения Императора, является Государственная Дума и утвержденное ею Временное правительство, - твердо заявил Непенин.
   - Значит, Вы не намерены подчиняться решениям Совета рабочих и матросских депутатов? - поинтересовался еще кто-то из делегатов.
   - Документов и ключей без приказа из Санкт-Петербурга я никому не отдам.
   - Что ж, товарищи, дело ясное, - притворно вздохнул Шпицберг. - Как мы и предполагали, штаб Флота - это гнездо контрреволюции. Товарищ Соболев...
   Вперед выступил молоденький мичман в пенсне.
   - Решением Гельсингфорского Совета рабочих и матросских депутатов бывший командующий Балтийским флотом вице-адмирал Андриан Иванович Непенин объявляется под домашним арестом, чтобы не допустить по отношению к нему самосуда возмущенных его контрреволюционной деятельностью революционных матросских масс.
   "Ай, лихо сработано", - адмирал отдал должное своим противникам. Тот, кто руководил этой операцией немецкой разведки, нашел очень сильный и изящный ход. С одной стороны, любое неповиновение теперь означало для Непенина смерть, причем вина автоматически ложилась на него, Шпицберг мог теперь рассказывать всем, как пытался спасти жизнь бывшего командующего. С другой, до приезда депутатов из Санкт-Петербурга Флот оставался фактически беззащитным. Не Максимов же, в самом деле, только вчера сидевший под матросским арестом и чудом не разделивший судьбу Небольсина, утихомирит этот бунт. Эх, Сашу бы Колчака сюда... Но он сейчас где-то на Черном море... Щастный, Щастный бы мог, но молод еще, неопытен...
   - Товарищ Грудачев, - позвал Шпицберг и в дверях появился молодой матросик с красной повязкой на правом рукаве и большим красным бантом, приколотым на бушлат слева на груди. - Сопроводите гражданина бывшего командующего Флотом на квартиру и охраняйте, чтобы чего не случилось.
   - Ясно, товарищ Шпицберг, - весело ответил матрос и обратился к Непенину. - Оружие и прочее лучше здесь оставьте. Вам же спокойнее будет...
   Непенин тяжело поднялся из-за стола, устало глянул на депутатов, взял шинель и проговорив:
   - Вам придется за это отвечать, - двинулся вслед за Грудачевым.
   Вспомнил ли Шпицберг эти слова спустя двадцать лет, когда на закрытом процессе был приговорен к расстрелу как троцкист и немецкий шпион - неизвестно...
  
   Сразу после ухода Непенина на "Кречете" началось вскрытие сейфов и изъятие секретных документов. Шпицберг и его люди получил доступ к информации "о количестве гречневой крупы на складах Свеаборгской крепости и необходимости закупок в сезон 1917 года" и подобной документации. То, что в первую очередь хотели знать в Кригсмарине, заполучить не удалось...
  
   На вокзал, встречать поезд, на котором из Петрограда прибывала делегация Временного правительства и Петросовета адмирала так же повели под конвоем. Охрана из местных моряков ( уже не Грудачев и его ребята, тех уже заменили, видимо, на более "надежных" ) пыталась изобразить что-то вроде почетного караула, двое штатских, депутаты Совета, кривились, казалось, крикни "Братишки, бей немецких шпионов" - и все вернется на старый круг событий. Не крикнул, не вернулось. Не учили такому адмирала. И он шел и шел, вдыхая влажный весенний воздух, прощался со Свеаборгом, с Флотом, мысленно подводил итоги...
   Что ж, его флот неплохо оборонялся против сильнейшего противника, даже не вводя в бой главные силы: линкоры типа "Гангут". Не было надобности: и без того главная задача выполнялась успешно. Попытки немцев наступать на море приводили к огромным потерям с их стороны, потери Российского Императорского Флота были вполне терпимы, удавалось проводить активные набеговые операции, а кампания этого года обещала, наконец, победу, благо, прошлая прошла примерно так, как и планировалось.
   И вот теперь все шло прахом... Он вспомнил Витгефта и позавидовал ему. Да, в последние минуты жизни Андриан Иванович Непенин завидовал Витгефту. Не придумать лучшей смерти для комфлота, чем погибнуть в тот момент, когда он почти выиграл главное сражение своей жизни, когда флагман противника избит и горит и когда становится ясным, что достижение победы - лишь цепочка простых и логичных распоряжений. Потому, что не факт, что состоится следующий бой, которым он будет командовать, не факт, что он останется командующим, а не будет направлен в Генмор описывать свои старые подвиги, а то еще и выпрут в отставку, как Джеллико после Ютланда.
   Зенит достигнут, комфлот выиграл свой главный в жизни бой. Именно в такой момент шальной японский снаряд и оборвал жизнь командующего Первой эскадрой Витгефта. И не его вина, что его младшие флагманы умудрились проиграть выигранное сражение. Он сделал больше, чем было возможно: вывел в море побитый и потерявший легендарного командующего флот и привел его к бою, уже не равному, но победному, да еще против сильнейшего противника.
   А он, Непенин, что бы там не говорил Лорингер, свое сражение все-таки проиграл. Вот он флот, готовый к бою, стоит только освободиться из зимнего ледового плена. Но что толку в кораблях, если нет командира, способного повести их в бой и этот бой выиграть? "Выборный адмирал" Максимов... Андриан Иванович грустно усмехнулся. Нет, чудес не бывает. Не будет вторым Эбергардом - и то хорошо.
   Вот и Гельсингфорс. Поднявшись по приставному трапу на причал, Непенин обернулся, чтобы бросить последний взгляд на Свеаборгскую крепость и вмерзшие в лед корабли. Какую же гнусную шутку сыграла с ним судьба. Адмирал не хотел прощаться с Флотом, но сейчас уже не мог ничего изменить. Будут ведь лгать, что для него корабли - всего лишь ржавые лоханки. И кто-то в эту ложь поверит. И ничего, ничего нельзя сделать...
   Оставалось только надеяться, что в самые ближайшие дни в стране и на Флоте будет наведен порядок, и он сможет вернуться к выполнению своей главной обязанности - защите Родины от врага. А пока... Пока надо было идти встречать делегацию из Санкт-Петербурга.
   Адмирал уже дошел до ворот порта, за которыми, чуть в стороне, толпилась группа матросов. Среди них он узнал арестовывавшего его несколько часов назад Грудачева, теперь уже без повязки на рукаве бушлата. Непенину было горько оттого, что нанятые на немецкие деньги пропагандисты все же сумели вбить клин между офицерами и матросами. Не понимают ведь такие грудачевы, что творят, а потом спохватятся. Да будет поздно...
   Андриан Иванович ошибался: Грудачев отлично понимал, что делал и тогда, когда арестовывал Непенина, и сейчас, когда, дождавшись, пока конвой пройдет мимо него из ворота порта, несколько раз выстрелил адмиралу в спину. И потом он тоже не спохватился: спустя годы стал автором книги "Я убил адмирала Непенина". Но это будет когда-то, а сейчас, получив смертельные раны, вице-адмирал падал на мокрый финский снег, падал, понимал, что жизнь окончена и завидовал Витгефту, ведь теперь шансов умереть победителем на поле боя не оставалось уже никаких. А еще где-то сбоку билась мысль: "Лишь бы не подвел Лорингер".
  
   Санкт-Петербург встретил каперанга фон Лорингера пронизывающим ветром и какой-то совершенно нелепой театральностью. Всюду висели красные флаги, площадь до самой Невы запружена толпами народа, большинство - с красными бантами, приколотыми на груди. Поразило присутствие в толпе огромного количества солдат, почему-то шатающихся по улицам. Ну, а самым необычным было то, что на привокзальной площади не оказалось ни одного извозчика. Какой-то пожилой господин благопристойного вида с аккуратной седой бородой и революционным красным бантом, вежливо объяснил Альберту, что извозчики отсутствуют по случаю революции. По тому же случаю не ходили трамваи, так что добираться до Адмиралтейства каперангу предстояло пешком.
   Альберт прикинул маршрут. Изначально он собирался перейти Неву по Литейному мосту и дойти до Адмиралтейства по набережной. Однако, похоже, весь центр города был отдан под революционные гуляния, разумно ли было соваться в эту толпу. Напрашивался обходной маневр через Петроградскую сторону. Приняв решение, он двинулся к рассекающей территорию Военно-Медицинской Академии Боткинской улице, пересек Сампсоньевский проспект и вышел на берег Большой Невки к Сампсоньевскому мосту. Здесь тоже было людно. Народ словно перетекал с Выборгской стороны на Петроградскую, а там частично растекался по набережной, частично втягивался в горловину Дворянской улицы. Перила моста украшали революционные красные флаги, такие же свисали и с выходящего на Дворянскую фасада гостиницы "Бристоль". Впрочем, среди них умудрился каким-то образом затесаться Юнион Джек. В другое время Альберту бы это показалось забавным, но сейчас ему было не до шуток.
   Путь капитана фон Лорингера лежал как раз на Дворянскую, чтобы выйти по ней на Троицкую площадь. Дальше он рассчитывал по Кронверкской набережной пройти к Биржевому мосту, а затем со Стрелки через Дворцовый мост попасть к Адмиралтейству. Если же набережная вдруг будет перекрыта, то можно сделать небольшой крюк и пройти Кронверкским проспектом.
   Погруженный в свои мысли, Альберт Германович перешел Невку и двигался в общем потоке по Дворянской, когда вдруг над ухом раздалось:
   - Предъявите Ваши документы.
   Надо же, он и не заметил, как на него из подворотни ( и что ему там было делать ) вышел самый настоящий патруль. Впрочем, настоящий - это сильно сказано. Прапорщик и двое солдат. На груди, разумеется, красные банты, на правых рукавах - красные повязки. А вид... В таком виде при Государе Императоре отправляли не в патруль, а на гауптвахту. Выбриты неряшливо, шинели мятые, у одного из солдат к губе прилипла шелуха от семечек, надо полагать, лузгал без отрыва от несения службы.
   - Как стоишь, скотина, перед офицером!
   Неужели это произнес он? Случилось непоправимое. Тридцать пять лет военной жизни взяли свое - и он совершил самую большую ошибку в своей жизни. Лорингер не имел права срываться, и все-таки сорвался.
   - Ах ты, шкура злотопогонная, - рявкнул кто-то из солдат. - Дави контру. Альберт успел уклониться от потянувшихся к нему рук и бросился бежать. Плохо было то, что часть прохожих была не прочь присоединиться к погоне. Хорошо - то, что происшествие случилось на большой улице, забитой народом: смысл происходящего до большинства доходил довольно долго, и толпа больше мешала погоне, чем беглецу. Он свернул в переулок, вбежал через арку во двор-колодец, к счастью - совершенно пустой, если не считать сидящую на скамейке перед подъездом какой-то древней старушонки, помнившей, наверное, еще оборону Севастополя. Сзади по мостовой грохотали сапоги пустившихся в погоню патрульных и присоединившихся к ним добровольцев. Кто-то надсадно кричал:
   - Держи его!
   Двор оказался тупиковым, но в дальнем конце был проход, перегороженный невысокой ( чуть более двух метров высотой ) кирпичной стеной. Уцепившись за ее верхнюю кромку, каперанг подтянулся на руках, но потерял несколько секунд на том, что сорвалась нога, которая должна была дать дополнительную опору телу. Эти несколько секунд оказались роковыми: он уже забрался наверх, когда сзади грохнул выстрел. Альберт Германович успел автоматически определить по звуку, что выстрел был произведен из трехлинейной винтовки конструкции штабс-капитана Мосина образца тысяча восемьсот девяносто пятого года, а затем сильный удар в спину сбросил его со стены вниз, и нахлынула боль.
   Еще падая, он осознал, что эта рана смертельна. Было лишь мгновение, чтобы освободить силу перстня, и он сделал это. Умирать сейчас ему было никак нельзя. Во-первых, во внутреннем кармане шинели лежал пакет, который он должен был доставить адмиралу Русину. А во-вторых, он должен был передать реликвии новому Хранителю. Или, во-первых, передать реликвии, а, во-вторых, пакет. Думать было некогда. Сейчас надо было бежать: за спиной оставалась погоня. Он бросился в ближайший черный ход, выглянул в двери парадного, перешел улочку - и сразу в новый подъезд, снова черный ход. Хорошо хоть все жители на центральных улицах и площадях, празднуют эту чертову революцию. Иначе бы за ним давно бежала целая толпа. А так через цепочку проходных дворов Альберт без помех вышел на Троицкую площадь и торопливо смешался с толпой. Теперь можно было и обдумать ситуацию.
   Толпа несла его через Троицкий мост к Марсовому полю, он не сопротивлялся. По внешнему виду каперанга никто ничего не должен был заподозрить: сейчас только владеющий магией дэргов мог бы увидеть на шинели дырку от пулевого ранения и красное пятно вокруг. До Адмиралтейства можно добраться и по набережной Невы, а еще лучше за Мраморным дворцом свернуть на Миллионную улицу и пройти через Дворцовую площадь. Там, на берегу Зимней канавки, было место, куда капитан фон Лорингер старался приходить, когда на сердце было тяжко: здание Нового Эрмитажа, точнее, его выходящий на Миллионную фасад, украшенный портиком в античном стиле, крышу которого поддерживали изваянные из сердобольского гранита атланты.
   Еще до того, когда отец открыл ему тайну Хранителей, маленький Альберт размышлял о каком-то мистическом сходстве между офицерами и атлантами. Атланты казались ему застывшими в карауле воинами, давно и безнадежно ждущими смены. Идет время, но давно уже поняв, что положение безнадежно и смены не будет, они продолжают держать свой груз, потому что таков их долг. Именно глядя на них, в некотором смысле своих ровесников ( Новый Эрмитаж построили всё в том же семьдесят первом ), он черпал силы и в юности, в годы пребывания в училище, и в молодости, в бытность не знавшим жизни лейтенантом, и в зрелые годы. Теперь ему хотелось получить от атлантов молчаливую поддержку перед неизбежной смертью.
   йЮЙ АШ ОНЯРСОЮКХ КЧДХ, ЕЯКХ АШ ГМЮКХ, ЯЙНКЭЙН ХЛ НЯРЮКНЯЭ ДН ЯЛЕПРХ КЕР, ДМЕИ, ¤ЮЯНБ? йЮЙ АШ НМХ ОНЯРСОЮКХ, ЕЯКХ АШ РН¤МН ГМЮКХ, ¤РН ФДЕР ХУ ОНЯКЕ ЯЛЕПРХ? юКЭАЕПР цЕПЛЮМНБХ¤ МЕ ГМЮК НРБЕРЮ МЮ ЩРХ БНОПНЯШ, ДЮ Х МХЙНЦДЮ МЕ ГЮДСЛШБЮКЯЪ МЮД ЩРХЛ. х ЯЕИ¤ЮЯ, ЙНЦДЮ НР ОЕПЕУНДЮ Б ЛХП ХМНИ НМ АШК НРДЕКЕМ КХЬЭ ЯХКНИ БНКЬЕАМНЦН ОЕПЯРМЪ, ЙЮОЕПЮМЦ МЕ Я¤ХРЮК МСФМШЛ РПЮРХРЭ БПЕЛЪ МЮ АЕЯОКНДМНЕ ТХКНЯНТЯРБНБЮМХЕ. мСФМН АШКН ХЯОНКМХРЭ ЯБНИ ДНКЦ, Ю ГЮРЕЛ СУНДХРЭ. бЯЕ ПЮБМН СФЕ МЕКЭГЪ МХ¤ЕЦН ХГЛЕМХРЭ Х НЯРЮБЮКНЯЭ РНКЭЙН МЮДЕЪРЭЯЪ, ¤РН цНЯОНДЭ АСДЕР Й МЕЛС ЛХКНЯРХБ Х бШЯНЙНЕ мЕАН ОПХЛЕР ЯБНЕЦН ЯШМЮ.
   Суворовская площадь и Марсово поле, несмотря на уже довольно поздний час, оказались заполнены народом, людно было и на Дворцовой набережной. А вот Миллионная, действительно, оказалась пустынной, он быстро дошел до Первого Зимнего моста и остановился, облокотившись на перила.
   Атланты, разумеется, стояли на своем месте. Даже крушение монархии не заставило их пренебречь своими обязанностями. Альберт Германович попытался представить, что произойдет, если хоть один из них на мгновение ослабнет. Пожалуй, не удержат остальные тяжесть крыши, и обрушится весь портик прямо на мостовую. Так и Хранители... Место выбывшего должен занять новый, или тайна окажется погребенной в глубине веков.
   С самого начала войны, с августа четырнадцатого он испытывал беспокойство - кто сможет охранять тайну, если с ним что-то случится. В прошлом году наконец-то подрос старший сын, Густав, которого он и приобщил к древнему знанию. Однако в глубине души Альберт надеялся, что в ближайшее время мальчику брать на свои плечи этот тяжкий груз не придется: все же сынишка был слишком мал. Мальчишке всего одиннадцать, разве это возраст?
   Хотя способности у сына были необыкновенными. Наверное, из таких мальчишек в далёком прошлом вырастали легендарные гармэ - маги высшего уровня.
   Впервые с даром Густава Альберт столкнулся ещё в мирном двенадцатом, когда мальчишке было всего шесть лет. В тот день отец с сыном мирно гуляли по Невскому, о чём-то разговаривали, как вдруг, рядом с Гостиным Двором, малыш поклонился шедшему навстречу мужчине в дорого пальто и на испанском произнёс:
   - Buenos Dias, Su Majestad! (1)
   А следом поклонился его спутнику и повторил ту же фразу на русском.
   Альберт смешался, пробормотал:
   - Извините, господа! Мой сын.
   На всякий случай добавил по-испански:
   - Perdoneme, Senor! (2)
   - Que alegre nino, (3) - по-испански ответил тот, кому Густав поклонился первым, окончательно смутив моряка: как мог малыш угадать во встречном испанца.
   - Ничего страшного, - по-доброму усмехнулся второй незнакомец, совсем молодой ещё мужчина со светлыми усами.
   Альберт потащил скорее сына от греха подальше, а потом, усадив на скамейку напротив колоннады Казанского собора, с неприличной для боевого офицера беспомощностью спросил:
   - Густав, что же это за шутки?
   Сын наморщил лобик и серьёзно ответил:
   - Папа, это не шутки. Это настоящие короли. Только шахматные.
   Альберт несколько мгновений непонимающе смотрел перед собой, пока не осознал, что шахматный король - это не только деревянная фигурка, но и чемпион мира по шахматам. Поняв, улыбнулся и попробовал поддержать игру:
   - А почему ты поклонился двоим? Ведь король может быть только один.
   Густав игры не принял и с комичной детской серьёзностью пояснил:
   - Они сейчас не короли.
   - Как так?
   - Ну, они сейчас не короли, но будут королями. Потом, понимаешь? Сначала один...
   - Испанец? - подсказал отец.
   Сын замотал головой:
   - Нет, он не испанец. Он откуда-то из Нового Света. Он сначала будет королем, а потом русский его обыграет и станет королём сам. Только он будет жить не в России...
   - Откуда ты всё это знаешь?
   Густав снва наморщил лоб, потом пожал плечами и ответил:
   - Не знаю... Знаю - и всё...
   Всё это смахивало на игру, ровно так Альберт тогда происходящее и воспринял. Шахматами моряк не интересовался, да и сыну увлекаться такими сложными играми было слишком рано. Не Чигорин, чай. Но вечером всё же присел перечитать воскресную "Ниву" - на всякий случай.
   На первой же странице на глаза капитану попалось объявление о проходящем в Санкт-Петербурге турнире сильнейших маэстро. А на седьмой нашелся подробный очерк о всех его участников, с фотографиями. Не узнать встречных было невозможно. Ими оказались Хосе Рауль Капабланка с Кубы ( из Нового Света ), которого, оказывается, прочили в преемники нынешнему шахматному королю доктору Эммануилу Ласкеру, и преемник Чигорина, молодой российский маэстро Александр Алёхин. Вот тут-то Альберт и понял, что таких совпадений в жизни не бывает.
   Позже дар у Густава проявился ещё несколько раз, но Альберт всё же дождался, пока мальчику исполнится хотя бы десять. Если бы не война, то ждал бы ещё и дольше. Слишком велик был груз, чтобы взваливать на хрупкие детские плечи. Но другого выхода не было.
   И вот теперь Густаву предстояло нести ношу в одиночку. Конечно, дар, но ведь и возраст. К тому же, большая часть архива находилась сейчас в замке Лорингер, на оккупированной войсками кайзера территории. Сын мог рассчитывать только на себя.
   Каперанг бросил последний взгляд на атлантов. Что делать, надо нести свой крест, как говорил батюшка. И тут же вспомнилось, как батюшка терпеливо объяснял ему, что Господь никому не дает испытания превыше их сил. Значит, Густав сможет справиться с возложенным на него бременем... если будет упорен и терпелив как эти атланты. Что ж, он старался воспитать мальчика достойным звания офицера, теперь же оставалось только верить, что сын не подведет отца и не посрамит памяти предков.
   "И жить еще надежде,
   До той поры, пока
   Атланты держат портик
   На каменных руках"
   Капитан печально усмехнулся неожиданно пришедшей в голову рифме. Вот еще, в поэты накануне смерти подался. Стихов барон фон Лорингер отродясь не писал, даже ухаживая за Жаннет, честно передирал Жуковского, Фета, Тютчева, а больше всего, разумеется, Пушкина. А сейчас вот строки вдруг сложились сами собой. Правда, третья подкачала: как-то слишком приземлено получается, не велика честь - крышу держать. Мифической-то Атлант весь небосвод на плечи принял... Так ведь прямо можно и срифмовать: "Атланты держат небо".
   Альберт повторил про себя четверостишье, третья строка ему все же чем-то не нравилась. Вот если поменять последние слова местами... Ну конечно:
   "И жить еще надежде,
   До той поры, пока
   Атланты небо держат
   На каменных руках" (4)
   А ведь хорошие стихи получились, может, стоило раньше попробовать. Хотя, занятно бы он выглядел в декадентском салоне. Наверное, на порог бы не пустили, да и не больно хотелось. Подумаешь, "ананасы в шампанском...". Мандарин в политуре не желаете? Пожалуй, единственным поэтом, с которым Альберту хотелось бы познакомиться, был Николай Гумилев. И вовсе не потому, что тот тоже родился в Кронштадте. Как раз там-то они друг друга узнать не могли, хотя бы потому, что почти сразу после рождения сына корабельный врач Степан Гумилев вышел в отставку и перебрался жить в Царское Село. Просто было в стихах Гумилева что-то особенное, настоящее, пронзительное. Альберт не очень задумывался над тем, чтобы облечь свои впечатления в форму слов, но гумилёвские стихи брали его за душу, а остальные - скользили где-то по поверхности сознания.
   Каперанг вздохнул. Увы, сейчас было совсем не время для поэзии, нужно возвращаться, как говорится, к суровой прозе жизни. Он вышел на Дворцовую площадь, неожиданно тоже пустынную. Громада Зимнего дворца была погружена во тьму, императорский штандарт спущен. Если несколько дней назад это означало только то, что Государя нет во дворце, сегодня же Государя не было во всей России. Точнее, существовал человек, Николай Романов. Где именно он сейчас был, капитану первого ранга Альберту Германовичу фон Лорингеру не было известно, но где-то он, несомненно, находился. Может быть в Могилеве, где размещалась Ставка, может быть - в Царском Селе, может - даже здесь, в Зимнем, во внутренних покоях. Это было уже неважно, важно было лишь то, что Николай Романов теперь перестал быть Государем. Россия отреклась от него, а он отрекся от России. И это сулило и ему и стране страшные беды. Альберт знал, что ему этих бед уже не увидеть: силы перстня могло хватить максимум недели на две, но он собирался отдать его сыну как можно быстрее, прямо сегодня. Не было никаких причин затягивать расставание с жизнью, его с этим миром связывали только невыполненные дела, а потом... Да смилуется над ним Высокое Небо... Но здесь, среди людей, под этим низким хмурым небом, в этой стране оставались жить его жена, его дети, его друзья, жены и дети его друзей... И им предстояло с лихвой хлебнуть ужасов, которые несла с собой Революция.
   У дверей Адмиралтейства каперанг издалека еще заметил караул из трех революционных матросов: на штыках винтовок у них были повязаны кусочки материи. Цвета Альберт в сгустившихся сумерках различить уже не мог, но готов был спорить на любые деньги, что он красный. Цвет крови, цвет Революции... Что сказать им, каперанг не представлял. На мгновение у него возникла идея вернуться назад и передать кальки Корнилову: Генштаб заливал Дворцовую площадь светом огней из множества окон, вероятно командующий округом находился сейчас в здании. Но эту мысль Лорингер отверг. Во-первых, там тоже может у входа стоять революционный караул. Ну а во-вторых, о генерале Лавре Георгиевиче Корнилове ему было известно только то, что тот хорошо умеет убегать из плена. Конечно, это тоже достойное качество, но оно никак не характеризует командира с точки зрения умения навести порядок в штабе. А вот в том, что у адмирала Александра Ивановича Русина в штабе порядок, Альберт не сомневался, лишь бы только сам штаб не разгромили во имя Революции. И потом, Корнилов всё же сухопутный, хотелось передать пакет своему брату - моряку.
   Вздохнув, он принял решение и уверенно направился ко входу в Адмиралтейство. "Господи Боже, милостив буди ми грешному", - прочел он Иисусову молитву, как привык это делать всегда в минуту опасности, и в следующий миг возблагодарил Господа за помощь: в одном из караульных он узнал Коноваленко, канонира с крейсера "Аврора", на котором Альберт служил в японскую войну.
   - Стой, кто таков?
   - Здорово, братцы! Коноваленко, не узнаешь? - уверенно ответил каперанг.
   - Ва..., - начало старорежимного приветствия от неожиданности вырвалось у матроса помимо воли, но он тут же взял себя в руки. - Господин капитан первого ранга, Вы как здесь?
   Ну да, вставание во фрунт и отдачу воинской чести Революция уже отменила.
   - Из Гельсингфорса, из штаба Флота.
   - И как там?
   - Сложно, - честно ответил Альберт. Сейчас он поступал по правилу, которым неукоснительно руководствовался всю свою жизнь: если не знаешь, что говорить, то говори правду. Только вот правду следовало говорить не всю. - Знаешь ведь, что в Кронштадте было.
   О том, что матросы "Авроры" еще до кронштадской резни убили командира крейсера, он предпочел не упоминать.
   - Знамо дело... - протянул матрос, и Альберт тут же его прервал, излагая наспех сочинённую историю.
   - Командование Балтийским Флотом полностью подчиняется революционному правительству, но мы точно не знаем, что именно происходит в столице и каковы задачи Флота. Вот меня и прислали к ....
   - Понятно, - кивнул Коноваленко. - Так проходите, господин адмирал у себя.
   Матрос немного посторонился, пропуская офицера к дверям, а за дверями Адмиралтейства, к огромному удивлению Альберта все выглядело так, будто и не было никакой революции.
   Не прошло и пяти минут, как он уже был в приемной адмирала Русина.
   - Я капитан первого ранга Альберт фон Лорингер, только что прибыл к Его Превосходительству из Свеаборга со срочным донесением от вице-адмирала Непенина, - сообщил он адъютанту.
   Тот, оторвавшись от бумаг, недоуменно посмотрел на каперанга, почему-то молча, словно никак не мог подобрать слов.
   - Вы разве не знаете? - наконец проговорил адъютант. - Вице-адмирал Андриан Иванович Непенин убит сегодня днем в Гельсингфорсе...
  
   Добрый день, Ваше Величество! (исп.)
   Извините. (исп.)
   Веселый мальчик. (исп.)
   (4) (С) А.Городницкий.
  
   ДОРОГА.
  
   И снова перед глазами весь день тянулись красноватые холмы: повозка Наромарта ехала как раз в ту сторону, откуда они с Сережкой вышли к костру. В час они проезжали примерно километров восемь, на обед не останавливались ( Солнце или как его там называть, палило нещадно ), к сумеркам отмахали наверняка больше полусотни - характер местности не менялся.
   Балису казалось, что и время тоже тянется медленно, словно струя вытекающей из банки сгущёнки. Первую пару часов они с Мироном обсуждали то, что не успели договорить накануне, но постепенно разговор сошел на нет. Наромарт был занят управлением конем, а дети молчали. Гаяускаса это немного удивляло: обычно, именно общительные дети первыми адаптируются в незнакомой среде, а здесь почему-то всё наоборот.
   Так и ехали в угрюмой тишине. Изредка они с Мироном обменивались между собой несколькими фразами и снова - молчание.
   И только уже довольно поздно вечером в разговор включился Саша.
   - Мирон Павлинович, - спросил подросток, показывая на оружие Балиса, - а это и есть тот "автомат", про который Вы мне вчера рассказывали?
   - Да, - кивнул Мирон, - тот самый автомат Калашникова модернизированный. Точнее автоматов Калашникова было много типов, под разные патроны даже.
   - А под винтовочный патрон? - Сашка аж подпрыгнул.
   - На вооружении точно не было. Мощноват патрон для такого дела.
   - В общем все верно, только у меня не АКМ, а АКа семьдесят четыре Эм, - уточнил Балис.
   - А какая у него скорострельность? - не унимался Сашка.
   - Хм...
   Гаяускас понял, что генерал Нижниченко уже давно не забивал себе голову такой грубой прозой ( интересно, когда в последний раз Мирон стрелял из чего-нибудь посерьезнее ПМа ) и поспешил на помощь другу.
   - Темп стрельбы - шестьсот выстрелов в минуту. Боевая скорострельность - сотня.
   - А прицельная дельность?
   - Километр.
   - А в магазине... - подросток на мгновение задумался, словно что-то прикидывал в уме, - двадцать пять патронов или тридцать?
   - Тридцать.
   - Вот это машина, - в голосе Саши слышался нескрываемый восторг. - Да ведь это почти пулемет "Максима" в руках. А весит много?
   - Положим, "Максим" все же по всем параметрам получше будет, это оружие другого класса, - охладил его пыл Нижниченко. - А весит он, по вашим меркам, около десяти фунтов.
   - Всего-то? - продолжал восторгаться казачонок. - "Максим"-то даже без воды на пуд больше потянет.
   - Ну, все-таки он и придуман больше чем на полвека позже, - успокоил мальчишку Мирон. - Подумай, если бы в Крымскую войну твой друг поручик Бочковский на "Памяти Витязя" выехал бы навстречу штурмующим Малахов курган союзникам, что было бы?
   - Драпали бы союзнички... до самой Балаклавы, - весело рассмеялся Сашка, видимо, живо представив себе эту картину.
   - Вот видишь...
   - А можно подержать?
   Балис несколько мгновений колебался, потом протянул автомат подростку - все равно без патронов и штык-ножа это не больше, чем дубина. Тот долго вертел оружие в руках, внимательно и вдумчиво рассматривал каждую деталь, явно хотел заглянуть под крышку ствольной коробки и отверстие для принадлежности, но не решился. Наконец, со вздохом вернул автомат капитану.
   - Эх, кабы генералу Шкуро хоть полтысячи таких автоматов, да патронов... Гнали бы краснопузых до Москвы, только пятки бы сверкали.
   - Историю так просто только в книгах поворачивают, - возразил Мирон. - В жизни все сложнее. Думаю, не позже Воронежа вам бы пришлось сражаться против красных, вооруженных трофейными автоматами. И даже это не главное...
   - А что?
   - А то, что разбить войска в гражданской войне не значит победить. У Белого Движения не было общей цели. Одни воевали за Императора, вторые - за Учредительное Собрание. Одна - за Единую, Неделимую, другие - за свободную Донскую республику. Верно?
   Сашка неохотно кивнул. Мирон хотел сказать что-то еще, но в этот момент повозка остановилась.
   - Приехали, - раздался голос Наромарта.
   Балис и Мирон выбрались из повозки. Оказалось, впереди, совсем недалеко местность сильно менялась: прямо перед путниками стеной вставали довольно высокие горы. Дорога уходила в изгибающееся ущелье, медленно поднимаясь к перевалу.
   - Ну что, давайте немного отойдем в сторону и организуем ночевку.
   - Может, воду поищем? - неуверенно предложил Мирон.
   - Вряд ли в этой пустыне найдется вода, - покачал невидимой под капюшоном головой Наромарт. - Но Вы не волнуйтесь, милостью Элистри воды нам здесь хватит.
   - А ему? - Нижниченко указал на конька, который выглядел после дневного перехода по такой жаре весьма утомленным.
   - И ему тоже... Так что, давайте все же располагаться. Ребята, вылезайте.
   Младшие путешественники один за другим выбирались из повозки столь же хмурые и неразговорчивые. Анна-Селена и Саша принялись распаковывать посуду и припасы, при этом почти не общаясь между собой, лишь изредка перебрасываясь короткими фразами.
   - Надо бы какой-то график дежурств, что ли, завести, - предложил Балис. - А то нехорошо получается: одни работают, другие смотрят.
   - Ага, график дежурств, оценки в дневник, родителей на педсовет, - съехидничал Женька.
   - Оценки тут жизнь выставляет, - спокойно ответил Мирон. - Не знаю, кому как, а мне вот во второй раз помирать не хочется: неприятное это занятие. Тоскливое. Поэтому, полагаю, с работами по лагерю надо как-то определиться. Думаю, что решать должен Наромарт.
   - Почему именно я?
   - Потому что это мы к вам присоединились.
   - Логично, - кивнул Балис.
   - Ну, если вы так считаете... Кто у нас умеет готовить?
   Как и ожидалось, в повара рискнули записать себя только Саша и Анна-Селена. Остальные не то, чтобы считали себя совсем ни на что не способными, но заниматься стряпней на всю компанию опасались.
   Результаты второго теста оказались столь же плачевными: к уходу за конем кроме Наромарта признал себя способным только универсал Саша.
   - В таком случае, обязанности делим так, - объявил свое решение черный эльф. - На долю Саши и Анны-Селены достается приготовление пищи. Уход за конем - на мне. Ну а, поскольку караул на Дороге выставлять не надо, то остальным пока что остается только уборка после еды. По очереди. Есть желающие быть первым?
   - Давайте, я буду, - неожиданно предложил Женя.
   - Хорошо. Саша, Анна, у вас уже все готово?
   - Готово, - отозвался мальчик, - жаль только, дров нет, костра не развести.
   И в самом деле, красные холмы и предгорья были абсолютно безжизненны. Ни травинки, не говоря уж о кустарнике.
   - А зачем нам костер? Еда и так будет приготовлена.
   - И чай?
   - Нет, - в голосе эльфа Балису почудилась усмешка. - Этот напиток Элистри нам вряд ли пошлет. Хотя, если будет на то ее воля...
   - На бога надейся, а сам не плошай, - заметил Гаяускас. - Если бы были дрова, чай бы мы приготовили. Но дров здесь нет.
   - Вообще-то, - Наромарт сделал короткую паузу, очевидно, что-то обдумывая, - Анна, доставим небольшое удовольствие нашим новым знакомым?
   Девочка молча кивнула.
   - Тогда, вот сюда, чуть в сторону...
   Взмах руки, и на земле возникли две охапки сучьев.
   - Вот это да, - не сдержался Сережка, - ты волшебница, да?
   Широко раскрытые глаза, казалось, готовы вылезти на лоб от удивления, рот стал круглым, словно бублик. Балис уже стал привыкать к тому, что мысли мальчишки можно прочитать на его лице за пол минуты до того, как они превращаются в слова. Секретом для капитана существование таких, можно сказать, прозрачных, мальчишек, не являлось. Вот только непонятно было, как он умудрился не растерять эту прозрачность, пока болтался, как щепка, в водовороте маленькой гражданской войны в Приднестровье.
   А девчонка посмотрела на него, хитро прищурилась и утвердительно кивнула:
   - Конечно, я иногда колдую. А когда выросту большой, то стану страшной злобной ведьмой.
   И состроила зверскую рожу.
   - Не, - убежденно Сережка, - злобной ведьмой ты не станешь.
   - Это почему же?
   - Ты добрая...
   Анна-Селена прыснула.
   - Значит, придется становиться доброй феей. Тоже неплохое будущее.
   - Ага, как раз для тебя, - язвительно встрял в разговор Женька. - Будешь по ночам пробираться в спальни к грудным младенчикам и подкладывать в кроватки пачки памперсов.
   - Пачки чего? - переспросил Наромарт.
   - Памперсов. Это такие... прогрессивные пеленки.
   - И буду, и пусть памперсы, - девчонка, похоже, серьезно обиделась. - Лучше малышу памперсы подкладывать, чем пить...
   - Что пить? - не понял Сережка.
   - Ничего... И вообще, давайте ужинать.
   - Ага, давайте, - поддержал Саша, похоже, изрядно проголодавшийся. - А чай я попозже вскипячу.
   Наромарт склонился над расстеленной скатертью и что-то забормотал. После появления из ничего дров, Балис не очень удивился, когда на импровизированном столе появилась еда. Миски оказались заполненными густой серой массой, в которой виднелись крупные куски мяса. Дополняли меню апельсины и сливы.
   Капитан Гаяускас за день изрядно проголодался, поэтому, достав свой универсальный комбинож и открыв входящую в него складную ложку, без лишних разговоров приступил к еде. И с первой ложки понял, что куски, которые он принял за мясо, на самом деле оказались помидорами, только не просто нарезанными на куски, а специальным образом приготовленными. Впрочем, и без мяса содержимое миски, оказавшееся, судя по вкусу, супом-пюре из чечевицы, обильно заправленным сливками и яичными желтками, было весьма питательным и вкусным.
   - А что мы едим? - поинтересовался Сережка.
   - Даже не скажу, - растерянно ответил маг. - Элистри посылает пищу по моим молитвам, но что именно она решает послать - мне неведомо. На вкус это...
   - Чечевичная похлебка, - подсказал Мирон.
   - Ага, и какая вкусная, - добавил Сашка. - Мамка чечевицу бывало готовила, но чтобы так здорово...
   И только Женя и Анна-Селена не разделяли общего одобрения ужина. Вяло побултыхав ложками в мисках, они оставили свои порции почти нетронутыми. Это уже начинало вызывать у Балиса недоумение: ребята не проявляли аппетита ни за ужином накануне, ни утром за завтраком. Можно было бы понять такое безразличие к пище, если бы они были больны, но на это, вроде, ничего не указывало. Разве что бледноваты дети, но больше никаких тревожных признаков. Больной человек обычно, вял, прилечь норовит, а эти ничего, активные. Впрочем, Наромарта, похоже, отсутствие аппетита у его спутников не беспокоило, а он знал их гораздо лучше Балиса, да и к тому же вроде как врач. Хотя, каким врачом может быть эльф, и много ли можно налечить так вот, без медикаментов и аппаратуры - отдельные вопросы. А с другой стороны, уж грубый диагноз: болен или здоров, хороший врач должен ставить и в таких условиях.
   - Пора, пожалуй, чай заваривать...
   Сашка принялся укреплять над дровами палки-рогульки, на которых он собирался устроить котелок.
   - Павлиныч, как ты чаем-то перед попаданием сюда озаботился?
   - Да я тут не при чем. Это Сашин чай, он же живет здесь, на Тропе. Кстати, хороший чаек, с травками.
   - С какими травками? - подал голос Женя.
   - Мята, душица, жасмин...
   - А-а-а...
   Чиркнула спичка, в сгустившейся темноте задрожал маленький огонек. По мере того, как занимались все более толстые сучья, он разрастался, и вскоре яркое пламя разогнало тьму вокруг стоянки. Путники один за другим пересаживались от скатерти к костру, притянутые таинственным обаянием ночного огня. Молчали, глядели в пляшущие языки пламени, и каждый думал о своем...
  

ГЛАВА 13. У КОСТРА.

  
   Вышедший из темноты присел рядом с Балисом. Это был невысокий человек в монашеской рясе с надвинутым капюшоном. По некоторой медлительности и неуверенности движений Балис предположил, что новый встречный - человек в годах.
   - Доброй ночи, уважаемый, - обратился к монаху Балис.
   - Мир вам, Балис, - откликнулся тот. Голос у него и впрямь был старческий, слабый, но сейчас на это морпех даже не обратил внимания: так его поразило обращение по имени.
   - Мы знакомы?
   - Заочно, - лица монаха видно не было, но Гаяускасу показалось, что он угадывает легкую улыбку собеседника. - Я имел честь быть представленным Вашему деду, он рассказывал о Вас.
   Балис задумчиво кивнул. Всё правильно, Элеонора Андрюсовна рассказывала, что в последние годы дед часто бывал в церкви. Наверное, там он с этим монахом и познакомился. Только вот как вильнюсский священник оказался в этом таинственном месте?
   - Слушаю Вас... - Балис запнулся, подыскивая подходящую форму обращения.
   - Называйте меня отец Эльфрик, - подсказал монах. - Вообще-то это не совсем верно, но не будем всё усложнять.
   - Хорошо, - согласился Балис, всё больше и больше недоумевая. - Итак, отец Эльфрик, вам что-то от меня нужно?
   - Мне? - в голосе монаха прозвучало неподдельное удивление. - Вообще-то... Давайте лучше сначала о том, что нужно ей.
   - Кому? - не понял офицер.
   - Дороге. Вот этому месту, где Вы оказались.
   - Но... Разве она живая?
   - Где граница между живым и не живым? - вопросом на вопрос ответил священник. - Во всяком случае, Дорога имеет свои цели и желания... И пытается их достичь, используя тех, кто на неё попал.
   - Мудрено, - признался Балис.
   - А жизнь вообще штука сложная, - рассудительно заметил монах и Балис вспомнил, что уже слышал один раз эту фразу - от деда.
   - Да уж... Так что же нужно от меня Дороге?
   - Чтобы завтра Вы свернули в ущелье у старого дуба.
   - И всё?
   - Всё.
   - А потом?
   - Что потом?
   - Что я должен буду делать потом?
   - Потом Вы ничего не должны. Я хочу сказать, не должны Дороге.
   - А мои спутники? - поинтересовался Балис.
   - Дорога сейчас пытается договориться с ними.
   Офицер обвел глазами неподвижно сидящих попутчиков, судя по тому, что никто из них не обращал ни малейшего внимания на подошедшего монаха, мысли их были далеко от происходящего у костра.
   - Так мы договорились, сын мой?
   - А зачем ей это?
   - Не могу Вам сказать.
   - Не можете или не хотите? - глядя прямо на монаха, медленно и твердо отчеканил Балис.
   - Не могу. Действительно не могу.
   Повисла тяжелая пауза.
   - Почему Вы не можете мне объяснить? - повторил Балис.
   - Потому что не знаю ответа. Для Дороги это важно, но каковы её мотивы - мне не ведомо.
   - Хорошо, а про деда Вы объяснить мне можете?
   - Что именно?
   - Отчего он умер? - наугад спросил Балис.
   Монах на некоторое время задумался.
   - Вы хотите ответ или пытаетесь понять? - спросил он после продолжительной паузы.
   - Я хочу понять.
   - Тогда я Вам не отвечу.
   - Почему? - изумился Балис.
   - Потому что понимание не приходит, когда ответы приносят на блюде. Чтобы понять, ответы надо искать, их надо выстрадать...
   - Выстрадать?! - возмущенно прервал монаха офицер. - Да Вы хоть знаете, сколько мне досталось этого самого страдания?
   - Знаю, - спокойно ответил монах. - Но это было другое страдание. Да и в этом случае готовые ответы Вам облегчения не принесут.
   - Какие готовые ответы? - рявкнул Балис. И заметил, что сидящие у костра никак на это не отреагировали, словно не видели и не слышали разговора со священником.
   - Например, я могу Вам сказать, что Вы напрасно связываете убийство Вашей жены и дочери с тем, что произошло накануне ночью. Если бы Вы не участвовали в том бою, а провели бы ночь дома, это ничего бы не изменило: утром бы Вас всё рано попытались убить.
   - Почему?
   - Я ответил на вопрос, который Вас давно мучил, не так ли? Разве Вам стало легче? Скажите честно...
   Балис мгновение молчал, затем тихо проговорил:
   - Нет, не стало...
   - Вот видите... Чтобы понять, надо знать, как это было. Ваш дед оставил Вам нить, но Вы ей не воспользовались.
   - Какую нить? - вот теперь удивление Балиса достигло предела.
   - Он просил Вас посетить могилы своих друзей.
   - Я был в Ленинграде...
   - А в Москве не были.
   - Понимаете, всё времени никак не мог найти...
   Гаяускас почувствовал, что ему стало стыдно. И перед этим священником и перед дедом.
   - Вот, а ведь приди бы Вы на Головинское кладбище - могли бы многое узнать. И поняли бы, что делать дальше. Увы, но, сами виноваты. Теперь Вам нужно получить знание другим путем. И, может быть, этот путь подсказывает Вам Дорога. Думайте.
   С этими словами монах тяжело поднялся с земли и пошел прочь, в темноту.
   - Отец Эльфрик! - окликнул его Балис.
   - Что, сын мой? - обернулся старик.
   - Отец Эльфрик, скажите хоть одно: что со мной происходит. Где я, что такое эта Дорога? Я вообще жив или мертв?
   - А Вы как чувствуете?
   Офицер запнулся.
   - Я не знаю... Я не понимаю, что происходит... Я чувствую себя каким-то опустошенным... Я так одинок...
   И снова Балису почудилась улыбка под монашеским капюшоном.
   - Я могу только повторить свои слова, сын мой. Если хотите понять - не просите готовых ответов. Ищите их сами. Верьте в себя. Пытайтесь - и Вы справитесь.
   - Но всё же...
   - Вспомните своего деда. Разве Вы не слышали от него народную пословицу: "Мертвые никогда не бывают одиноки. Если же они одиноки, то они не мертвы".
   С этими словами отец Эльфрик поднял правую руку и, осенив офицера крестным знамением, развернулся и ушел в темноту.
   Балис молчал. Эту пословицу ему действительно в детстве приходилось слышать не раз. А когда он вырос, то так и не нашел времени спросить, откуда дед её взял: ни литовской, ни русской эта пословица не была.
  
   Вышедший из темноты присел рядом с Наромартом.
   - Наставник Антор, ты? - пробормотал изумленный полудракон, пытаясь встать. Встать не получилось, тело не слушалось, словно скованное заклятьем паралича.
   Старый драу усмехнулся.
   - Конечно нет, Кройф. Ты же знаешь, что настоящий Антор - в чертогах Элистри. Конечно, если бы Госпоже было угодно, Антор бы мог предстать перед тобой во плоти, но не здесь, не в чужом для неё мире.
   - Чужом? Но ведь она отвечает здесь на мои молитвы...
   - Твои просьбы скромны, Кройф и это делает тебе честь. Боги могут проявлять на Дороге свою силу, но они не властны над Дорогой. Здесь всё зависит только от неё самой.
   - От самой Дороги? Но кто она тогда?
   - Об этом не знает ни наставник Антор, ни я.
   Полудракон еще раз оглядел своего собеседника. Внешне он выглядел таким, как Наромарт запомнил Антора в последний раз, во время резни в Бальвакальде: длинные светло-золотистые волосы сзади заплетены в косу, одет в прежний темно-серый балахон, на груди, на серебряной цепочке медальон с символом Элистри - серебристым пламенем. Прежним было и выражение лица - спокойная сосредоточенность со спрятанной в глубине глаз доброй улыбкой.
   - Но если ты не Антор, то кто ты?
   - Некто. Некто с внешностью Антора и частью его личности, кто должен поговорить с тобой.
   - А почему у тебя его память и его личность? - подозрительно поинтересовался Наромарт.
   - Потому что это позволила Элистри, Кройф. То, что я хочу предложить тебе, угодно Элистри.
   - Тогда почему она не пошлет мне знамение сама?
   - Потому что это не её мир. Разве ты забыл наставления Антора, Кройф? Боги ревнивы...
   - Значит Дорога - тоже бог?
   - Возможно... А может быть, и нет. Разве тебе много известно о богах?
   - Ты говоришь загадками, Некто с внешностью Антора, - недовольно проворчал полудракон.
   - А разве не так учил тебя наставник Антор? Если наставник не будет задавать вопросы, то ученик не научится на них отвечать. А если ученик не научится отвечать на вопросы, то никогда не перестанет быть учеником.
   - Понимаю.
   - Не особо понимаешь. Много ли ты ставишь вопросов перед Женькой и Анной-Селеной? Ты заботишься о них, вместо того, чтобы учить их жить самостоятельно. Впрочем, это волнует не меня, а настоящего Антора.
   - А что же волнует тебя?
   - Меня волнует, чтобы завтра у старого дуба ты свернул в ущелье.
   - Это угодно Элистри?
   - Этого хочет Дорога.
   - Но если Элистри было угодно дать тебе облик Антора, то...
   - То это не значит, что воля Элистри - чтобы ты свернул, - твердо окончил таинственный незнакомец. И тут же добавил: - Или значит. Отвечай на вопросы, Кройф. Ты сам выбрал свою судьбу - так иди ей навстречу. Проси помощи, но и сам ищи ответов. Думай. И завтра прими верное решение.
   - А мои спутники?
   - Дорога собрала вас, Дорога вас и ведет.
   Наромарт осмотрелся. Все шестеро сидели вокруг костра неподвижно, казалось, внимательно вглядываясь в пламя. Он бросил взгляд на Антора. Но того уже не было рядом. И даже драконье чутьё не могло определить его присутствия.
  
   Вышедшие из темноты присели рядом с Серёжкой. Их было двое, и выглядели они весьма странно.
   Первый показался мальчишке больше всего похожим на иностранного шпиона из фильма: невысокий, в строгом сером костюме, безупречно белой рубашке и строгом темном галстуке. Большие черные очки скрывали глаза, лицо было необычного темно-серого цвета ( конечно, ночью при свете костра не так-то легко различаются цвета, но всё же... ), густые черные волосы уложены в аккуратную прическу. И весь этот шпионский вид портил огромный орден, прикрепленный на левой стороне пиджака - размером с хорошее блюдце, сверкающий серебром, золотом, драгоценными камнями и еще бог знает чем. Самое странное, что пиджак от такого украшения совершенно не перекосился, а сидел как влитой.
   Второго же Сережка сразу назвал про себя "кот в сапогах", только кот этот получился какой-то очень современный: сапоги были не средневековые, а армейские кирзачи, в придачу к сапогам наличествовал камуфляжный комбинезон и здоровенная секира. Передвигался Кот в Кирзовых Сапогах на задних лапах, секиру держал в правой передней и никаких неудобств, по всей видимости, не испытывал. И еще, в отличие от мультфильма, у кота не было хвоста. То есть, может, под комбинезоном, и был маленький хвостик, но настоящего хвоста, длинного и пушистого, этот кот не имел, из-за чего сразу несколько опустился в Сережкиных глазах: парнишка не любил куцехвостых котов, чья порода называется иностранным словом бобтейл.
   - Ты - Сережа Яшкин, - начал "шпион" глухим шипящим голосом.
   - Ага. А ты кто? - не очень вежливо поинтересовался мальчишка.
   - Доктор, этот солдат не знает, как положено себя вести! - возмущенно воскликнул шпион, обращаясь к обладателю секиры.
   - Сейчас я всё устрою, - ответил тот и повернулся к мальчику.
   - Перед тобой сам командующий Эм-Эм-А-А генералиссимус Аллан Шейд. К нему ты должен обращаться "Генералиссимус, сэр!"
   - Почему это я должен? - хмуро спросил Сережка.
   - Потому что к нему все так обращаются. Должность у него такая, понимаешь?
   - Не понимаю. Какая должность?
   - Он - главнокомандующий всеми силами Межизмеренческого Миротворческого Антидиктаторского Альянса. Ему подчиняются миллионы солдат в самых разных вселенных.
   - Зачем? - не успокаивался мальчишка.
   - Чтобы защищать разумные существа от диктатуры и истребления. К сожалению, есть могущественные враги - их называют Диктаторы, они истребляют те разумные расы, которые не хотят им подчиниться. Чтобы спасти разумных от рабства и уничтожения и был создан наш Альянс. Понимаешь?
   Сережка задумчиво кивнул.
   - А вы кто?
   - Я - начальник штаба Альянса. Можешь называть меня доктор Джет Чеширский, моё настоящее имя тебе будет очень трудно произнести.
   - И... вы действительно кот?
   - Еще чего, - фыркнул доктор Джет, совсем как Сережкин Пушок, когда он бывал чем-то недоволен. - Я - ксарн! Настоящий ксарн, клянусь Создателями.
   Кто такие ксарны и создатели Сережка не знал, но на всякий случай кивнул еще раз.
   - Ладно. А зачем я нужен генералиссимусу... сэру?
   - Ставлю задачу, солдат. Завтра ваш путь пройдет мимо старого дуба. Там будет развилка. Ты должен свернуть в ущелье. Ясно?
   - Ничего мне не ясно, - рассердился Сережка. - Я никакой не солдат и почему вы мною командуете?
   - Адмирал Джет, что происходит? - в голосе Шейда появился металл. - Что это за солдат, если он не понимает дисциплины? Он должен сказать "Есть!" и выполнить приказ, а он начинает рассуждать.
   - Он не солдат, сэр. Он не присягал Альянсу. И мы не приказываем ему, а просим помочь, сэр.
   - Просим? - по законам жанра лицу генералиссимуса полагалось перекоситься и побагроветь, но оно оставалось бесстрастным и серым, менялся только голос. - Мы его просим?
   - Именно так, сэр.
   - Ничего вы не просите, вы командуете, - мальчишка хотел вскочить, но не смог, при этом в пылу даже не заметил, что не может подняться.
   - Послушай, Сережа, - почти ласково обратился к ребенку ксарн. - Мы не хотим ничего плохого. Мы только стараемся помочь разумным избавится от гнета диктатуры.
   - Ну, так и помогите. У вас миллионы солдат в разных галактиках, я-то тут при чем?
   - Силы Альянса огромны, но мир еще больше. В том мире, куда мы хотим тебя направить, наших войск нет, более того, мы пока никак не сможем туда проникнуть. Так что, нам нужна твоя помощь. Твоя и твоих новых друзей.
   Джет сделал лапой широкий жест, показывая на спутников Сережки, которые неподвижно сидели вокруг костра, уставившись в пламя.
   - А в моем мире силы Альянса есть? - прищурившись и глядя прямо в глаза Чеширскому, поинтересовался мальчишка.
   - В твоем - есть.
   - Так почему же вы не вмешались, когда у нас началась война? Вы же могли сделать так, чтобы никого не убивали? И мои мама и папа были бы живы...
   - Не могли, - печально ответил Кот в Кирзовых Сапогах. - Мы не вмешиваемся в конфликты в пределах одной расы, когда речь не идет о тотальном уничтожении. Мы не боги, Сережа. Мы можем остановить войну, но мы не можем заставить жить в мире. Можем научить, но это только если нас захотят слушать. Силой оружия нельзя насадить счастье, надсмотрщик с палкой не сумеет привести народ к лучшему будущему. Только сами люди смогут построить прочный мир, в котором соседи не станут устраивать войны ради территорий. А наш Альянс поможет оградить его от внешних врагов. Понимаешь?
   Сережка снова задумчиво кивнул.
   - А у меня получится помочь тому миру?
   - Не знаю, - честно признался Кот в Кирзовых Сапогах, поднимаясь с земли. - Но точно знаю, что у тебя может получиться. Многое зависит от тебя, а остальное... Как повезет.
   И ксарн ушел в темноту рядом со своим командиром. Не спросив, собирается Сережка поворачивать в тот мир или нет. Наверное потому не спросил, подумалось мальчишке, что и так понял: свернет.
  
   Вышедший из темноты присел рядом с Мироном. Мужчина средних лет, в строгом сером костюме, при галстуке, с совершенно непримечательной внешностью. На таком не останавливается взгляд на улице, увидишь - и тут же забудешь.
   - Мирон Павлинович, у меня к Вам есть одна просьба, - обратился незнакомец к Мирону.
   - А Вы кто такой? - не особо дружелюбно спросил Мирон.
   - Какая разница? - устало махнул рукой мужчина.
   - Нет уж, позвольте, должен же я знать, кто и зачем меня просит...
   - Не должны, Мирон Павлинович, не должны. Это не игрушки, в которые с Вами играет этот... Адам.
   - Игрушки? - Возмущенный Мирон хотел встать и почувствовал, что не может.
   - Помните, в детстве Вам приходилось читать рассказ "Честное слово"? Про маленького мальчишку, которого старшие ребята назначили часовым и забыли сменить? А он стоял на своем посту до глубокой ночи, пока случайный прохожий не привел к нему настоящего майора, который снял его с поста.
   И правда, в детстве такой рассказ Мирон действительно читал. Автора он уже не помнил ( вроде Гайдар, но уверенности не было ), но сюжет довольно легко всплыл из глубин памяти.
   - И какая связь? - спросил он "Серого".
   - Простая. Смотрите, мальчишка воспринимал это всерьез, для него это была больше чем игра. Вот и для Вас все происходящее - отнюдь не игра. Но с точки зрения взрослого человека, автора рассказа, действия мальчишек несколько... неадекватны реальности. Поверьте, именно такими кажутся и Ваши действия - со стороны.
   - И, тем не менее, мне бы хотелось Вас как-то называть, - Мирон знал, что когда тебя пытаются так вот смять, ошарашить, необходимо найти зацепку и ни в коем случае не отступать. Сейчас он столкнулся с новой силой, возможностей которой он еще не мог точно оценить, но даже на первый взгляд было видно, что сила эта велика. И можно было поддаться ей и позволить тащить себя в нужном ей направлении, а можно - постараться выяснить ее природу и желания и обговаривать возможности сотрудничества. Генерал-майор Службы Безопасности Юго-Западной Федерации Мирон Павлинович Нижниченко не привык плыть по воле волн, каким бы сильным не было течение. И сейчас он намеревался сыграть с незнакомцем, и теми, кто стоял за ним, свою игру.
   - Хорошо, - улыбнулся одними губами таинственный собеседник. - Кажется, я Вам показался серым? Ну, так и называйте меня Серым Эм.
   - А почему Эм?
   - Ох, до чего же Вы любопытны, Мирон Павлинович...
   - Это профессиональное...
   - Понимаю... Давайте считать, что Эм - это сокращение от слова "молчащий". Вообще-то я довольно молчаливое существо...
   Собеседник снова улыбнулся - и опять одними губами.
   - Хорошо, итак, господин Серый Эм...
   - Просто Серый Эм, прошу Вас. Обращение господин мне немного неприятно.
   - Извините. Итак, уважаемый Серый Эм, мне бы хотелось понять...
   - Уважаемый Мирон Павлинович, Вам ведь приходилось слышать об Аристотеле, Платоне, Канте, Сковороде, Ломоносове, Галилее, Лапласе, Федорове...
   Серый Эм выжидающе умолк. Привыкший анализировать всё и вся Нижниченко подметил, что в ряду широко известных философов был упомянут Григорий Сковорода. Интересно, что это - вежливое упоминание земляка Мирона или же идеи украинского мыслителя оказались гораздо ближе к истине, чем принято думать? Эх, как все же тяжело без информации. Дома бы сразу дал задание подготовить справку по философскому наследию Сковороды, да и сам бы, конечно, попробовал бы вчитаться.
   - Приходилось слышать, - кивнул Мирон.
   - Неглупые люди, правда?
   - Умные.
   - И вот все они, Мирон Павлинович, хотели понять... И кое-что, поняли, но далеко не все. А Вы сейчас хотите их превзойти и понять все. Думаете, у Вас получится?
   - Вы читаете мои мысли?
   - Немного. Поверьте, я не стремлюсь узнать Ваши тайны. Но то, что касается нашего разговора - мне доступно.
   - У меня нет желания постигнуть все законы мироздания. Но я хотел бы понять, почему вы назвали поведение Адама "игрой".
   - Я попробую Вам объяснить, - Серый Эм вздохнул как-то обречено, словно человек, которому предстоит долгая, нудная и совершенно бессмысленная работа. - Понимаете, со временем у Адама и его сородичей как-то притупилось чувство реальности. Они многое знают, очень многое. Очень многое умеют. Однако, они относятся к своим знаниям и умениям поразительно некритически и склонны преувеличивать свое влияние на события, в которых участвуют. Вы, кажется, беседовали о Трое? Там, в Крыму... Так вот, они действительно принимали в тех событиях некоторое участие. Однако их вклад в то, что то, что случилось, случилось именно так, как случилось - очень невелик. И были другие, те, которых потом называли Олимпийскими богами. Так вот, эти-то под Троей в дела людей вмешались куда сильнее. Собственно, Троя была их делом ничуть не меньше, чем делом людей. А ваш собеседник, Мирон Павлинович, об этом прекрасно знал. Но - предпочел умолчать... Или вот - Балис...
   - Что - Балис? - напрягся Мирон.
   - Адам говорил Вам, что хотел Балиса подвести к Вам туда, в Федерацию.
   - Говорил...
   - У него не было на это шансов. В мир Балиса ему и его сородичам прохода практически нет. А если бы и удалось прорваться, то в любом случае он бы не смог вытащить оттуда Балиса.
   - Наврал, значит... - грустно констатировал Мирон.
   - Нет, в данном случае Адам добросовестно заблуждался, - успокоил его Серый Эм. - говоря Вашим языком - не учел сложность поставленной задачи. Так что, когда в следующий раз с ним встретитесь - не упрекайте его за эту ложь, он и так сейчас переживает.
   - Когда встречусь?
   - Точнее, конечно, было бы сказать "если встретитесь", но это звучит слишком уж пессимистически, согласитесь. То, что я Вам предлагаю - отнюдь не какая-нибудь смертельно опасная задача.
   - А что именно Вы предлагаете?
   - Вот, - Серый Эм удовлетворенно кивнул. - Наконец-то мы добрались до сути нашего разговора. Завтра на вашем пути будет развилка: у старого дуба одна дорога идет прямо, а другая сворачивает в ущелье. Мне нужно, чтобы завтра Вы выбрали путь через ущелье.
   - Зачем?
   - На этот вопрос я Вам не отвечу. Считайте, что Вас играют в темную, как говорят у вас в разведке.
   - А если я откажусь?
   Таинственный незнакомец снова улыбнулся своей загадочной улыбкой. Мирон поймал себя на том, что улыбка у этого Серого довольно мерзкая. Еще раз попробовал пошевелиться - тело не слушалось. Значит, придется терпеть эту беседу, пока она не надоест незнакомцу. Остается только надеяться, что Эм - действительно означает "молчаливый".
   - Мирон Павлинович... - в голосе собеседника звучало явное осуждение. - Вы полагаете, что сейчас начну Вам угрожать? Напрасно. Не свернете - так не свернете, никто Вам мстить не будет. Скажу больше, для меня совершенно безразлично, куда свернете Вы. Когда все планировалось, о Вашем существовании вообще не подозревали. Свернуть должны Балис и Наромарт. Ну и их ребята. Но тут Адам задумал сыграть свою игру, не подозревая о нашей, вот и пришлось, так сказать, приспосабливаться к ситуации на ходу.
   - А если я и их уговорю не сворачивать?
   - Уговорите - значит, уговорите... Эх, Мирон Павлинович, говорите, что хотите что-то понять, а демонстрируете кругозор прапорщика из богом забытого гарнизона... Не будет никто мстить ни Вам, ни Балису, ни этому дроу. Но Вы должны понимать, что любой ваш поступок приводит к каким-то последствиям. И если последствия потом принесут вам проблемы, то не стоит винить в этом меня. Это не угроза, это предостережение. Но я на этом свете уже несколько тысяч лет по вашему счету и, думаю, к моим предостережениям имеет смысл прислушиваться.
   Серый Эм поднялся, давая понять, что разговор окончен. Мирон молча смотрел ему в спину, пока серый пиджак таинственного собеседника не растворился в ночной темноте.
  
   Разговор у костра угас сам собой. Женьке только и оставалось, что молча смотреть на пламя. Впрочем, не больно и хотелось разговаривать: последнее время подросток испытывал непонятное раздражение. Не то, чтобы новые попутчики ему чем-то сильно досадили, но душа к ним почему-то не лежала. Он понимал, что чувство это нехорошее, но ничего не мог с собой поделать и из-за этого злился еще больше. Все время хотелось сорваться, надерзить, и чтобы этого не сделать, приходилось молчать. Так что, возникшая в разговоре пауза Женьку даже обрадовала, и он сосредоточился на наблюдении за огнем.
   Почти сразу его внимание привлек непонятный золотистый отблеск. При ближайшем рассмотрении он оказался вещью совершенно неожиданной: солнечным зайчиком. Обычным солнечным зайчиком. Только вот откуда бы ему здесь взяться? Не только отбросившего его зеркальца, но и никакого солнца нигде не было и быть не могло. Солнечный зайчик из ниоткуда? Женьке почудилось в этом что-то знакомое. Еще немного и он вспомнит...
   - Ну, вот и свиделись, - жизнерадостно сказал Солнечный Козлёнок ( конечно же, это был он ) и, подождав немного, добавил. - Ну что ты молчишь?
   - С предателями и галлюцинациями не разговариваю, - гордо ответил Женька и отвернулся...
   - Ну почему же я - предатель? - обижено спросил Козленок.
   - Потому, - разговаривать с повернутой шеей было слишком неудобно, и мальчишка снова повернулся лицом к костру. - Мне про тебя Зуратели все рассказал. Это он тебя наколдовал, чтобы ты заманил меня к нему тем, чего мне больше всего хочется.
   - Нашел, кому верить, - Женьке показалось, что Козленок усмехнулся, но полной уверенности в этом не было: раньше подростку иметь дело с козлятами, не приходилось и, как они улыбаются и улыбаются ли вообще, было ему неведомо. - Много он понимает в высоких материях, твой маг-недоучка.
   - А вот и понимает, - обидчиво возразил Женька.
   Солнечный Козленок по-кошачьи сел на задние лапы и демонстративно огляделся:
   - Ну и где же ты видишь этого самого Зуратели?
   - Нигде. Мы его окаменили.
   - Ну вот, сам сказал. Если бы он меня наколдовал, то меня сейчас бы здесь не было. И нигде бы не было. А я есть. Ведь есть же?
   - Ну, есть, - нехотя согласился Женька.
   - А раз я есть, то и никто меня не наколдовывал. Я сам по себе. Просто такая природа у нас, Козленков - приходить только к тем, кто и сам хочет того же, чего мы хотим попросить. Вот ты скажи, только честно, ведь ты же хотел убежать подальше от дяди с тетей в мир мечей и магии, стать там героем и спасти кого-нибудь? Ведь хотел?
   - Хотел...
   - Ну, вот видишь. А разве ты все это не получил?
   Женька скептически поглядел на Козленка:
   - Не думай, что я совсем ничего не помню. Ты мне не только это обещал. Ты мне обещал, что я сражусь с Темным Властелином. А на самом деле был никакой не властелин, а Зуратели, да и то с ним не я сражался, а Наромарт. Это он герой, а не я. А еще, - Женька почувствовал, что у него дрожит губа, и он вот-вот расплачется, - ты обещал, что я отомщу за смерть родителей...
   - Какой же ты все еще маленький, хоть и вампир, - наставительно сказал Козленок. - Хочешь, чтобы сразу и героем стать, и Темного Властелина победить, и за родителей отомстить... А ведь в жизни так не бывает. Чтобы стать героем, нужно время - на тренировки, странствия и всякое такое. И времени этого у тебя теперь хоть отбавляй. А Черный Властелин?.. Зачем он тебе? Настоящее зло творят не Черные Властелины, а мелкие злодейчики вроде вашего Зуратели. И чтобы зла в мире стало меньше, бороться надо в первую очередь именно с ними. Понимаешь?
   - Понимаю, - с сомнением проговорил Женька.
   - Вопросы есть?
   - Есть. Зачем тебе все это нужно?
   - Что "все"? - ненатурально удивился Козленок.
   - Ну, чего ты от меня хочешь? В прошлый раз ты меня запихнул к Зуратели. А в этот?..
   - Ты умнее, чем я думал, - задумчиво произнес Козленок. - Но ты задаешь неправильный вопрос. Не так уж важно, чего от тебя хочу я или кто-нибудь еще. Важно, чего хочешь ты. Ты знаешь, чего именно ты хочешь?
   Женька подумал немного.
   - Знаю. И ты знаешь. Если моих родителей действительно убили, то я хочу отомстить за них.
   - Ну и зачем? Что даст тебе месть? Ты хочешь мести только потому, что уже твердо выучил сказку о том, что мертвые не возвращаются. Ты не надеешься снова увидеть родителей, но твое желание увидеть их заставляет тебя делать хоть что-то. Ведь так?
   - А если и так - тебе-то что?
   - Мне - ничего. А вот тебе... Ведь ты - на Дороге. Здесь часто можно встретить людей, которых в их родном мире считают мертвыми. Ты уже встретил. Может быть, встретишь и кого-то еще...
   - Ты имеешь в виду, что я встречу на Дороге своих родителей?
   - Нет, я этого не говорил. Я сказал, что ты можешь их встретить - не более того, - Солнечный Козленок особенно выделил голосом слово "можешь". - Дорога бесконечна, она проходит через все миры и ни через один из них. Если по ней сейчас идут твои родители, то все равно даже твоей бесконечной вампирской жизни может не хватить на то, чтобы с ними встретиться, если Дорога не захочет тебе помочь.
   - А она может это захотеть?
   - О, она много чего может захотеть. Сейчас, например, она хочет, чтобы завтра вы все у старого дуба свернули в ущелье.
   - А что там, в ущелье?
   - Точно не знаю. Какая-то дверь. Дверь в мир, в который вас хочет привести Дорога. В мир, в котором вы нужны.
   - А что будет, если мы пройдем туда?
   - И этого я не знаю. Может быть, поможете кому-то, может - помешаете. Может быть, приобретете новых друзей, а может - потеряете старых. Все что я могу сказать - вы нужны там. Так считает Дорога.
   - А... Дорога приведет меня к родителям, если у старого дуба я поверну в ущелье?
   - И этого я не знаю. Есть только один способ узнать. Ты знаешь сам, какой...
   Козленок начал таять, превращаться в обычный бесформенный и блеклый солнечный зайчик...
   - Погоди!
   - Зачем?- Козленок ненадолго прекратил растворяться. - Я уже сказал тебе все, что хотел сказать. Решать должен ты сам. Ты сам должен понять, чего ты хочешь. А я могу только пожелать тебе удачи и сказать: "До встречи!.."
   Через минуту Солнечный Козленок полностью исчез - последними растворились в темноте его иронически наклоненные рожки.
  
   Вышедшего из темноты и опустившегося рядом с ней у костра мужчину Анна-Селена увидеть никак не ожидала.
   - Олаф, как ты здесь очутился?
   - Не знаю, - воспитатель слегка пожал плечами. - Ты же помнишь, я всегда без особого почтения относился к точным наукам. То, что людям и так понятно, в физике описывается трехэтажными формулами. А уж если понять непросто - то в формулах разберутся только гении.
   - Но это - ты?
   - А кто же еще? Сплю вот и вижу тебя во сне...
   - Но я-то не сплю, я - настоящая, - возмутилась Анна-Селена.
   - А я какой? - немного обиделся Олаф. - Если я сплю, это не значит, что я перестаю быть настоящим. Главное в человеке все-таки не телесная оболочка, а личность.
   - Значит, во сне можно попасть в иные миры?
   - Во сне много чего можно. Помнишь, я рассказывал тебе про сэра Альбина Вэйлера, как он во сне придумал числа-квартернионы.
   - Помню, - кивнула девочка, - мы это и по истории науки в школе проходили.
   - Вот видишь... Есть еще один известный случай, правда, в литературе - отставной майор фон Краузе во сне задумал свой роман "Куб", который принес ему мировую славу и Билоневскую премию по литературе...
   - Ладно, если ты настоящий, то расскажи, как там дома.
   - Дома? Да ничего, только Алек очень переживает, что ты пропала...
   - Ага, так я поверила... Он меня больше чем Тони безиндой дразнил...
   Олаф снова пожал плечами.
   - По настоящему свое отношение к чему-то узнаешь только тогда, когда исправить ничего уже нельзя. Ведь почему Алек так тебя дразнил?
   - Почему?
   - Потому что был уверен, что с тобой ничего не может случиться. Тебя ведь в Вест-Федерации ждало неплохое будущее для безинды, а если бы ты уехала за границу, то отсутствие у тебя индекса вообще бы не имело никакого значения. А теперь он очень переживает, что вел себя с тобою так грубо...
   Девочка на мгновение задумалась.
   - Олаф, скажи, а я могу... вернуться домой? Не во сне, а насовсем.
   - Я думаю, что невозможного в этом мире нет почти ничего. Но дело в том, что очень часто мы не знаем, что именно надо делать, чтобы исполнить свое желание... Хотя, вот в данном случае я могу тебе немного подсказать.
   - Правда? Олаф, миленький, подскажи.
   - Конечно, подскажу. Есть те, кто способен выполнить почти любые желания. Даже такое, как у тебя. Сделай так, чтобы они захотели его выполнить - и больше ничего не надо.
   - Но зачем им выполнять мои желания? - изумилась девочка.
   - Например, из чувства благодарности. Ведь ты можешь тоже кое-что сделать для них?
   - Например?
   - Например, завтра на развилке дороги свернуть налево.
   - А что там?
   - Там? Там мир, полный тех, кому живется даже хуже чем безиндам. Возможно, ты и твои друзья сможете им помочь - и тогда благодарность не заставит себя ждать.
   - Что-то не сходятся концы с концами, Олаф, - с сомнением покачала головой Анна-Селена. - Если они такие всемогущие, то почему бы им не помочь тем, кто несчастен, самим.
   - Мне помниться, ты неплохо умела готовить, - улыбнулся воспитатель.
   - Да я и сейчас не разучилась, - улыбнулась девчонка. - Ты проголодался? Сейчас я тебя угощу...
   - Нет-нет... Я просто хотел сказать, что, как правило, еду тебе готовила Марта, хотя ты могла приготовить себе сама. Так что, не всегда тот, кто может, делает все сам. Иногда должны поработать и другие...
   Олаф поднялся, подмигнул воспитаннице.
   - Подумай об этом, Анна-Селена и ты все поймешь. Ты ведь всегда была умницей.
   И он ушел в темноту, а маленькая вампирочка долго смотрела ему вслед.
  
   Незаметно закемаривший Саша открыл глаза - и увидел сидящего у костра Бочковского, вяло шевелящего угли длинной и тонкой палкой.
   - Проснулся, разведчик? Не замёрз тут?
   - На Дороге не мёрзнут... Что, задание давать будете?
   - Нет, Саша. Похоже, задание вы уже нашли, - Бочковский по своей привычке почесал нос, - как ты тогда, под Бекешевской. Помнишь, как сам пошёл и как я грозился тебе уши надрать?
   - Было дело, - самокритично признал Саша. - Только ведь там я нашел две трёхдюймовки без охраны!
   - Ага, - Бочковский улыбнулся, - но потом сам в разведку не ходил.
   - Ну, да... Когда вы сказали, что собрались ехать и выручать меня на "Памяти Витязя".
   - Тогда я соврал, Саша. Я собрался идти пешком, у меня не хватило бы горючего... И в форме. Ну, это дело прошлое.
   - А что сейчас?
   - Сейчас все просто. Завтра, когда вы двинетесь дальше, сверни с Дороги в ущелье у старого дуба. Там... Впрочем, это будет к вечеру - скорее всего, там и
   остановитесь ночевать. Так что, Саша, заданий не будет. Я сейчас рекогносцировку веду в ваших интересах. Впрочем, вести рекогносцировку в интересах генерала, капитана и их группы поручику даже и почётно.
   - А что там?
   Бочковский улыбнулся.
   - Саша, Саша... Там и узнаете.
  
   Кто вышел из темноты и подсел к костру, я так и не разобрал. А вот то, что при нем был разумный клинок, я понял сразу: не так уж часто встречаем мы родичей, чтобы таиться друг от друга.
   - Привет тебе, Блистающий.
   - Привет и тебе, собрат.
   - Те, кто носят оружие, зовут меня Защитником.
   - Те, кто носят оружие, зовут меня Молнией.
   Ну вот и познакомились... Интересно, так ли он быстр, как гласит его имя?
   - Хорошее имя. Я бы с удовольствием побеседовал с тобой, Молния.
   - Боюсь, что у того, кто меня носит, другие планы, Защитник.
   Может быть и так. Многие из нас не открывают своего разума носящему, если считают, что тот не достоин общения. Большинство клинков не любят крови и убийства, а вот большинство тех, кто их обнажает...
   - Жаль, что мы не в Кабире.
   - В Кабире... Ты был там?
   - Шутишь...
   Кабир... Легендарный Кабир, про него слышали все разумные клинки, которых я встречал за время своего существования. Все, как один. Но ни один из них в Кабире не был. И пути туда тоже никто не знал. Рай для Блистающих, где мы просто беседуем между собой, не проливая крови... Красивая сказка, рассказанная добрыми сказочниками когда-то давным-давно. Сказка, в которую хочется верить, но в которую невозможно попасть.
   - Да нет, серьезно спрашиваю. Просто, я там тебя никогда не встречал.
   - Ты бывал в Кабире?
   Я чуть из ножен не выскочил. А Наромарт даже не шевельнулся, словно ничего не заметил.
   - Бывал. А ты разве нет?
   - Я - никогда не был.
   - Хочешь туда попасть?
   - Конечно.
   - Так в чем же дело? Наставь своего на правильную дорогу, если можешь, конечно, и вперед.
   - Я не знаю правильной дороги, Молния.
   - Я подскажу тебе. Завтра ваш отряд выйдет на развилку, там еще растет старое дерево. Дорога налево приведет тебя в Кабир. Прямая дорога... Тоже куда-нибудь приведет.
   Куда-нибудь... Что ж я, железяка что ли неразумная, чтобы идти куда-нибудь, когда передо мной дорога в Кабир. Уж как-нибудь втолкую Нару, куда нам свернуть следует.
   - А далеко ли от развилки до Кабира?
   Кого спрашивал? Нет рядом ни Блистающего, ни его придатка. И впрямь Молния, когда только успел исчезнуть...
  

ГЛАВА 14. КАК ЭТО БЫЛО.

  
   КОРОЛЕВСТВО ЛОГРСКОЕ. ШЕСТОЙ ВЕК ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА.
  
   Сильно разгневался король и послал снова к герцогу и прямо объявил ему, чтобы он снаряжался и готовился к осаде, ибо не пройдет и сорока дней, как он, король, доберется до него, затворись он хоть в крепчайшем из своих замков.
   Услышав такие угрозы, поехал герцог и подготовил и укрепил два своих самых больших замка, из коих один именовался Тинтагиль, а второй Террабиль. Потом жену свою Игрейну поместил он в замке Тинтагильском, сам же засел в замке Террабильском, из которого вело много боковых и потайных выходов наружу. И вот в великой поспешности подошел Утер с большим войском и обложил замок Террабиль и разбил вокруг множество шатров. Было там большое сражение, и много народу полегло и с той и с этой стороны.
   Но вскоре от ярости и от великой любви к прекрасной Ингрейне занемог король. И пришел к королю Утеру сэр Ульфиус, благородный рыцарь, и спрашивал его, откуда его болезнь.
   - Я скажу тебе, - ответил король. - Я болен от ярости и от любви к прекрасной Ингрейне, от которой нет мне исцеления.
   - Тогда, господин мой, - сказал сэр Ульфиус, - я пойду и сыщу Мерлина, дабы он исцелил вас и принес утешение вашему сердцу.

( Томас Мэлори. Смерть Артура )

  
   Волны накатывались на прибрежные скалы одна за другой и с шелестом отступали назад.
   Он стоял на обрыве, глядя в даль, в океан, словно хотел отсюда узреть далекое побережье Корнуолла, где в замке Тинтагиль находилась единственная, любимая, желанная... Но взор его не мог проникнуть за линию горизонта. Не всё в этом мире подвластно правителю, даже если правитель этот носит титул гэну и является прямым потомком великого Пэндра.
   Он оглянулся. Стража почтительно стояла поодаль, на опушке леса. Никто не рисковал нарушить уединение владыки, особенно когда тот находился в столь дурном настроении. Да, настроение у гэну Удера было прескверным, и кому под силу его изменить?
   Издалека послышался стук копыт. Вдоль опушки леса скакал всадник. Ветер развевал темно-синий плащ, под которым поблескивал металлический панцирь. Такие были только у логров: тайну их изготовления людям не доверяли. Да и из незнатных дэргов лишь немногие могли себе позволить металлические доспехи. Удер прищурился, стараясь разглядеть всадника, хотя уже по плащу и коню определил, что это был тот, кого он ждал - маркьяг(1) Улхс, он же Ульфиус, королевский коннетабль.
   Через несколько минут молодой маркьяг остановил коня в нескольких шагах от своего повелителя, ловко спешился и преклонил колено.
   - Государь...
   - Встань, Улхс. И говори.
   - Государь, войска отплыли к побережью Корнуолла. Королевский корабль ждет Вас...
   Молодой воин неуверенно замолчал.
   - Это всё? - поторопил его Удер.
   - Нет, гэну. Пэры решили не присоединять свои дружины к королевскому войску. Более того, пэры недовольны войной.
   - Недовольны? Разве Корнуолл не часть королевства Логрского? - король почувствовал, что его охватывает раздражение.
   С моря налетел порыв ветра, сорвал с головы короля небольшую шапочку и погнал её по траве к лесу. Сделав два быстрых шага, Удер поймал её и снова повернулся к коннетаблю.
   - Чем недовольны пэры? - раздраженно повторил он.
   - Гэну, пэры считают, что регент Горлойс - не мятежник, - выдавил из себя Улхс.
   - Не мятежник? Разве он не нарушил моё повеление - быть при моем дворе?
   - Нарушил, - подтвердил маркьяг.
   - Разве я не верховный правитель этих земель? - Удер обвел рукой вокруг. - Разве не повиноваться своему государю - не измена?
   - Пэры считают, что Горлойс не сделал ничего дурного. Он не отказывается ни от уплаты налогов, ни от помощи войском в случае войны с саксами, кельтами или франками. Он хочет жить в своих землях, но так поступают многие твои подданные. Дукс Анх-орти сказал, что выступить против Горлойса - значит выступить против пэра, то есть развязать усобицу. Пэры не хотят проливать кровь дэргов.
   Голос молодого коннетабля дрожал от волнения.
   - Я должен был догадаться, - сквозь зубы процедил Удер. - Конечно, этот святоша Анх-орти тут как тут. Став Хранителем Грааля, возомнил себя наследником Крестителя и теперь всех поучает праведной жизни. Но остальные-то как купились на его проповедь? Неужели не понимают, что государством нельзя управлять, не применяя силу. Да и о каких усобицах они могут говорить, ежели Горлойс - простой человек.
   - Горлойс - регент Корнуэльского герцогства, - осторожно напомнил Улхс.
   - Ну да, дукс Кхота был готов бросить Корнуолл на кого угодно, стоило только Гхамэ-рхэти позвать его с собой на Восток. Но какое дело высокородным лограм до этого человека? Я не покушаюсь на права молодого Кхадори: он станет дуксом Корнуолла, как только наступит его совершеннолетие. А до тех пор герцогством может править другой регент... Логрской крови...
   Гэну выжидательно замолчал. Молчал и маркьяг, остывая после долгой скачки.
   - Я велел тебе передать эти слова пэрам, - заметил Утер.
   - Я передал их, мой господин.
   - И что?
   - Я не могу повторить их слова, гэну.
   - Говори, я приказываю.
   Внутри у Удера всё замерло. Он предполагал, что сейчас скажет Ульфиус, он хотел это услышать, хотел - и одновременно боялся.
   - Пэры считают, что война будет идти не из-за мятежа регента Горлойса, а из-за прелестей его жены, Игрейны. Пэры думают, что истинная цель Вашего Величества - обладать ею, а отъезд Горлойса - просто предлог.
   - А хотя бы и так! - взревел Удер. Раскаты его громового голоса докатились до стоявших поодаль копьеносцев в бронзовых римских сегментатах, заставив тех затрепетать: в гневе гэну был страшен. - Или пэры намерены следить за моим ложем? Кто они такие? Кто?
   - Ими движет забота об исполнении заветов Предков, - робко начал маркьяг, но король его перебил. Лицо Удера налилось краской, речь вырывалась изо рта отрывистыми фразами.
   - Забота? Байки, Улхс! Индюки надутые! Стручки бобовые! Они просто не знают, что такое любовь. Думаешь, в их деревнях бегает мало ублюдков с логрской кровью? Они делают их так, ради минутного удовольствия, пользуясь тем, что в их владениях простолюдинки не посмеют отказать благородному господину. Они точно знают, что эти ублюдки нам безопасны: ангельская кровь в полукровках спит, спит от рождения до их смерти. Если её не разбудить, то никто из бастардов никогда не ощутит своей мощи. А кто, скажи мне, будет будить эту кровь? Зачем? Нас мало, полукровок - гораздо больше. Открой тайну одному - тут же прозреют толпы. Логра погибнет, как сгинул Рим под натиском варваров. Но нет ни одного дэрга, который бы этого хотел. Мы властвуем здесь, пока мы сильнее людей, и я это понимаю ничуть не хуже пэров. Мои бастарды будут столь же невежественны, как и бастарды любого другого логра. Всё моё отличие от них только в том, что они тешатся с вилланками, а я возлюбил ту, чьё имя известно по всему королевству.
   Удер замолчал, тяжело дыша. Он вспомнил, как впервые увидел Игрейну и с тех пор стал думать только о ней. Черноволосая красавица вошла в его сердце - и там не осталось места ни для чего другого.
   - Но, государь, Вашего бастарда могут использовать против Вас враги, а ведь их у Вас немало. Кое-кто из пэров желал бы видеть на престоле другого гэну.
   - Им придется смирить свои желания, - усмехнулся Удер. - А если они этого не сделают - я их уничтожу.
   При этих словах его сильные руки сжались в кулаки. Даже не принимая Истинного Облика, гэну мог завязать в узел лошадиную подкову.
   - Но если они пробудят логрскую кровь Вашего бастарда...
   - То выроют своими руками свою могилу. Нет, Улхс, ни один пэр не способен на это: среди них есть мерзавцы, но нет глупцов и самоубийц. Никто не сможет сдержать ту бурю, которая ждет нас, если появиться хотя бы один владеющий даром полукровка. Это же всё равно, что привести сюда орды франков или саксов. Никто не пытается опереться на них, потому что это уничтожит нас всех. Я доверяю Амброзию только потому, что Рима больше нет, а, стало быть, легионы Амброзия не могут угрожать нашему королевству: сил победить нас у него не хватит, а помощи ему получить неоткуда.
   - А изгнанники?
   - Гармэ, - Удер уже успокоился. Румянец схлынул с его лица, теперь его осветила слабая усмешка. - Нет, старики этого не сделают тем более. В отношении бастардов они будут беспощадны. Они ведь возомнили себя единственными наследниками Предков.
   - Государь, прошу простить мою дерзкую настойчивость, ибо она порождена только желанием достойно исполнить свою службу...
   - Продолжай, Улхс, - милостиво кивнул король.
   - Ведь был же случай, когда полукровке были открыты многие тайные знания и он обрел недоступное людям могущество...
   - Ты говоришь о Нхеле? Во-первых, он все же не был королевской крови. Во-вторых, он и вправду узнал многое, но он не узнал главного: почему он таков. Он верил в то, что является сыном древней богини и был послушным орудием в наших руках. Нхел всегда служил интересам Логры и никогда не представлял для дэргов опасности.
   - Прошу прощения, государь, но Креститель открыл ему тайну его происхождения, перед тем как совершить таинство.
   - Христианский вздор, - похоже, неуступчивость собеседника стала раздражать гэну. Брови короля грозно сдвинулись, в глазах блеснул гнев - верные признаки начинающейся бури. - Вы слишком любите окружать себя сказками о деянии ваших святых, и вот о Скухарти вы придумали немало небылиц. Впрочем, даже если это правда, то в любом случае, Нхел никогда не совершал ничего против Логры.
   - Креститель Патрик, - Улхс подчеркнуто назвал человеческое имя, в то время как гэну столь же подчеркнуто использовал дэргское, - был добр и мудр. Он любил свой народ, государь, и скорее бы умер, чем принес ему несчастье. Но кого из нынешних пэров можно с ним в этом сравнить?
   - Вот именно Улхс. Всем им далеко до Скухарти как в добродетели, так и в мудрости. Зато всем им знакома осторожность. Поэтому, ни один из них не осмелится играть с такой опасной силой, как королевский бастард.
   - Но если так... Мой государь, я знаю того, кто может помочь Вам в достижении Ваших целей. И его поддержка будет сильнее, чем дружина многих из пэров.
   - О ком ты говоришь, Улхс? - удивился Удер.
   - Я говорю Мерлине, мой король.
   - О Мерлине? - гэну удивился еще больше. - Его ненависть ко мне превосходит ненависть всех остальных гармэ, вместе взятых. С чего бы ему мне помогать?
   - Ненависть Мерлина велика, государь, но и честолюбие старого колдуна безмерно. С тех пор, как он покинул Круг, разругавшись с остальными гармэ, он мечтает о том, чтобы уязвить их. И ради этого он окажет Вам любые услуги. Если я найду его и пообещаю, что гэну вновь рассмотрит приговор о его изгнании...
   - Я не даю пустых обещаний, - отрезал Удер. - И никогда не отменю изгнание Мерлина. Вернуть его на землю Логры означает начать ту самую усобицу, которой так боится Анх-онти. Гармэ никогда не простят мне того, что я прощу этого отступника.
   - Государь, - почтительно, но твердо возразил Улхс. - Разве король не принадлежит справедливости, дабы она торжествовала через него?
   Гэну озадаченно кивнул.
   - И разве ваши подданные не могут искать у Вас защиты и справедливости, если их незаконно и незаслуженно обидели... Или если им кажется, что их обидели незаслуженно, - молодой маркьяг особо выделил голосом слово "кажется". - Я никогда не осмелюсь решать за моего повелителя и господина и объявлять заранее решение королевского суда. Но я могу твердо сказать, что мой государь не откажется выслушать обиженного и вынести справедливое решение. Если Мерлин захочет, он может принести жалобу Вашему Величеству о том, что его изгнали несправедливо. Но судить будете только Вы, Государь.
   - И если Мерлин захочет оказать мне услугу, как и подобает верному подданному - я приму её. Но это не значит, что его услуги как-то повлияют на выносимое мною решение.
   Удер усмехнулся и твердым шагом направился к шатру, над которым развевался королевский штандарт: красный дракон на белом поле. Простолюдины, не знавшие дэргского языка, называли своих владык Пендрагонами, в своём невежестве всерьез выводя их род от древних драконов. Коннетабль шёл следом.
   - Хорошая сказка, Улхс, но ей не суждено сбыться.
   - Почему, государь?
   - Мерлин мудр. Неужели ты полагаешь, что он позволит себя так одурачить?
   - Государь, твоё войско невелико, а замки подвластных Горлойсу земель сильно укреплены. У него довольно солдат, которые будут верны ему до самой смерти. Победа может ускользнуть от тебя. А если она будет достигнута в большом сражении - ты потеряешь много солдат, которые нужны для защиты страны от внешних врагов. Саксы, франки, дикие кельты, скотты - все они только и ждут твоей слабости, чтобы прокатиться огненным валом по твоим владениям, уничтожая всё на своем пути. Мерлин в изгнании уже почти два десятка лет. Он могуч, но отнюдь не бессмертен, его силы тают. Позволь мне отыскать его и попытаться склонить к помощи тебе.
   - Я не верю в иллюзии, Улхс. Ты прав, Горлойс силен и мне дорог каждый меч и каждый воин. Особенно, если это меч моего коннетабля, а воин - чистейшей логрской крови.
   - Гэну, позволь мне все же попытаться. Дай мне лишь десять дней сроку. Я прибуду на Альбион(2) с последним из твоих кораблей.
   Удер остановился.
   - Вижу, этот сумасшедший старик крепко запал в твою голову, Улхс... Что же, пусть будет по твоему: я позволяю тебе потратить десять дней на поиски Мерлина. Но не более. После этого повелеваю тебе прибыть в Британию и присоединиться к моей армии.
   - Да, Ваше Величество. Позвольте мне отправиться в путь немедленно.
   -Ступай.
   Молодой маркьяг поспешил к своему коню.
   - Сворачивайте шатер, - приказал своим слугам Удер. - Мы возвращаемся в Камелот, а оттуда - в Намнетский Порт(3). Пришло время обнажить меч и покарать бунтовщика.
   "Я спешу к тебе, любимая", - Подумал он. - "Я спешу к тебе, и ты будешь моей. Даже если для этого мне придется разнести по бревнышку и по камушку все замки Корнуолла и перебить всех до одного воинов твоего козлобородого супруга. Мы созданы друг для друга: ты и я, я и ты. И больше нам никто не нужен".
  
   (1) - маркьяг - конный воин благородного происхождения, т.е. - рыцарь.
   (2) - Альбион - Англия
   (3) - Порт Намнетский - старинное название Нанта.
  
   КОРОЛЕВСТВО ЛОГРСКОЕ. ВОСМЬЮ ДНЯМИ ПОЗЖЕ.
  
   Отправился Ульфиус на поиски и по воле счастливого случая повстречал Мерлина в нищенских отрепьях, и спросил его Мерлин, кого он ищет, а тот ответил, что нужды нет ему знать.
   - Ну что ж, - сказал Мерлин. - Я-то знаю, кого ты ищешь, - ты ищешь Мерлина; и потому не ищи более, ибо это я. И если король Утер хорошо наградит меня и поклянется исполнить мое желание, отчего больше пользы и славы будет ему, нежели мне, тогда я сделаю так, что и его желание целиком сбудется.
   - За это я могу поручиться, - сказал Ульфиус, - чего бы ты ни пожелал, в разумных пределах, твое желание сбудет удовлетворено.
   - Тогда, - сказал Мерлин, - он получит то, к чему стремится и чего желает, а потому, - сказал Мерлин, - скачи своей дорогой, ибо я прибуду скоро вслед за тобой.

( Томас Мэлори. Смерть Артура )

  
   Бывает так в Малой Британии: целыми днями небо затянуто тучами, но не падает на землю ни капли влаги. А в другой раз - и тучи вроде невелики, а льёт - как из ведра. И никогда не угадаешь заранее, как это будет.
   Вот и сейчас, Улхс всё чаще и чаще поглядывал на темнеющее небо: не раскроются ли хляби небесные, и не хлынут ли на землю обильные воды. Пока что дождь не начинался, но и впереди были одни только деревья, до ближайшей деревни еще ехать и ехать.
   Эта дорога была хорошо знакома молодому маркьягу: он проезжал здесь совсем недавно, с полгода назад, ранней весной. Каштаны, осины, дубы и буки тогда еще стояли нагими, и только сосны и ели радовали глаз зеленью своего наряда. Теперь же деревья были изукрашены листвой всевозможных оттенков желтого и красного, а иногда и зеленого цвета - до Черных Месяцев, как бретты называли зиму, было еще далеко.
   От созерцания красот природы Улхса отвлекло фырканье коня: впереди по дороге шел какой-то старик. Одетый в драный плащ, тяжело опираясь на самодельный посох - простой деревянный дрын, он медленно плелся в том же направлении, что и ехал маркьяг. Когда конь почти с ним поравнялся, старик обернулся и просительно протянул левую руку.
   - Добрый человек... - начал он дребезжащим голосом.
   - Что? - взъярился на неожиданную помеху Улхс. - Добрый человек? Прочь, смерд!
   Он взмахнул хлыстом, чтобы проучить дожившего до седых волос, но так и набравшего мудрости простолюдина, но тут старик неожиданно распрямился.
   - Так то ты почитаешь старших, маркьяг Улхс?
   И хотя сказаны были эти слова ровным и спокойным голосом, но конь Улхса с храпением попятился от встречного, а рука с хлыстом бессильно опустилась.
   - Мерлин... - запинаясь, пробормотал молодой воин, - п... прости, я... не знал, что это ты.
   - Это именно я, - встречный отбросил с головы капюшон, длинные седые волосы старого гармэ рассыпались по плечам, взгляд хищных карих глаз вонзился в маркьяга, словно оправдывая имя: Мерлинус-Кречет. - Я встречал коннетабля Ульфиуса, о котором идет слава как о добром человеке и благородном маркьяге, что спешил ко мне с вестями. Но, похоже, его здесь нет.
   - Но, Мерлин, - немного приходя в себя, заговорил Улхс, - я же говорю, что не узнал тебя. Я думал, передо мной какой-нибудь здешний крестьянин...
   - И для чего же ты решил угостить его хлыстом? - полюбопытствовал старик.
   - Я просто разозлился. Я ведь ищу тебя уже пятый день, срок, который отвел мне гэну Удер, на исходе. А тут какой-то старый болван со своими просьбами...
   - А что, ударив болвана, ты приблизился бы к цели своих поисков?
   - Нет, но...
   - Тогда зачем тратить на это силы? - пожал плечами Мерлин. - Тот, кто не умеет сосредоточиться на главном - тратит свои силы попусту. Тебе стоило расспросить старика, не слыхал ли он чего о Мерлине. Возможно, это бы сократило твой путь.
   - Прости меня, - повторил молодой человек. - Я раскаиваюсь в своей глупости и горячности.
   - Что ж, тот, кто учится на ошибках - не безнадежен, пусть даже он учится и на своих ошибках, - миролюбиво заметил мудрец. - Только имей в виду, Улхс: не отучишься творить себе врагов, там, где без них можно обойтись - сам устроишь свою погибель. Считай эти слова пророчеством Мерлина, ибо ведомо мне, как может завершиться твоя земная жизнь.
   Воин промолчал, но по его лицу было видно, что эти слова старика он запомнил накрепко.
   - Ну а теперь расскажи мне, отчего ты ищешь меня по всей земле бреттов, - с ироничной улыбкой изменил тему разговора Мерлин.
   - Гэну нуждается в твоей помощи, гармэ Мерлин, - торжество провозгласил Улхс. - Я послан им, дабы передать тебе, что он готов рассмотреть твою жалобу и совершить праведный и справедливый королевский суд над тобой.
   - Добрая весть, - мудрец усмехнулся в густую седую бороду. - А какая же помощь нужна от меня гэну Удеру?
   Маркьяг на мгновение замялся.
   - Гэну выступил в поход против мятежника Горлойса.
   - Горлойс? Корнуэльский регент? - изумился гармэ.
   - Он самый, - кивнул Улхс.
   - Он что, задумал отделить Альбу от королевства или вступил в союз с саксами?
   - Нет, он не сделал ни того и ни другого. Однако, он самовольно покинул королевский замок Камелот, хотя гэну повелел ему находиться при дворе.
   - Удеру нечем заняться? С каких это пор добровольное удаление от двора стало приравниваться к мятежу? Ежели так судить, то в королевстве Логрском нет проходу от мятежников. Почему бы нашему владыке не осадить замок своего дядюшки Анх-орти?
   - Отъезд Горлойса из Камелота - лишь повод. Причина - супруга Горлойса леди Игрейна...
   - Жениться ему надо, - проворчал старик. - Жена живо бы выбила из него эту дурь. Не хватало ему смазливых служанок - на леди потянуло. Да еще на какую леди: Горлойс один из самых знатных и уважаемых вельмож не дэргской крови. Надо быть полным глупцом, чтобы напасть на него по такому надуманному поводу. Таким поступком Удер восстановит против себя всю знать королевства - и дэргов, и людей.
   - Всё идет к тому, что это сбудется, - вздохнул Улхс. - Ни один пэр не присоединился к королевскому войску, более того, совет пэров призвал Удера оставить Горлойса в покое.
   - Как я понимаю, Удер чихал на их призыв, - усмехнулся Мерлин. - Он всегда терял самообладание при виде стройных ножек и смазливого личика, а, надо полагать, ножки леди Игрейны стройны и личико красиво.
   - Леди Игрейна красива как ангел и добродетельна, - потупясь, произнес молодой маркьяг.
   - Добродетельна? В чем же это заключается?
   - Рассказывают, что когда в Камелоте гэну стал намекать Игрейне на своё расположение, она ни словом, ни взглядом не уронила своей части, а со всей решительностью заявила королю, что будет верна своему мужу по законам Божьим и человеческим. А вечером сама рассказала обо всем Горлойсу - и тот тайно покинул Камелот и увез её на остров.
   - Вот как? И теперь Удер надеется взять Игрейну силой? Похоже, он поглупел от любви еще более, чем я предполагал. Если пэры его не поддерживают, то в его распоряжении три легиона старого вояки Амброзия, десятка три молодых логров вроде тебя, не более сотни всадников разной степени благородности и две-три тысячи пеших воинов. Немало, но часть войска гэну, несомненно, оставит здесь, в Арморике, иначе саксы вторгнутся в королевство, как только узнают о его походе. В любом случае, в открытом бою Горлойс обречен, но за стенами хорошего замка он сможет выдержать длительную осаду, а в землях Корнуольского регента хватает таких замков: Думнонирум, Абонэ, Тинтагиль. Конечно, до Кхэрлеона (1) им далеко, но всё же и Удер - на Аттила и не Гай Цезарь и даже не Максим Магн (2). Полагаю, опекун юного Кхадори сможет принять правильное решение?
   - Он его уже принял, - невесело усмехнулся Улхс. - Шпионы сообщают, что Горлойс усиленно укрепляет замки, а все подданные дукса Кхадори спешат встать на защиту своего господина и его регента. Кроме того, на Альбион тайно отправилось несколько дэргов с континента со своими дружинами - не особо знатных, зато очень расположенных к Кхоте и Гхамэ-рхэти.
   - Ну и поскольку Круг, разумеется, не поддерживает эту блажь Удера он готов принять от меня помощь и в благодарность за неё позволит мне вернуться в Логру, не так ли?
   - Гэну рассмотрит дело о твоем изгнании, Мерлин. Сам понимаешь, если он просто объявит о прекращении изгнания, это не прибавит порядка в королевстве. Наверняка возмутится Круг, да и те, кто принял слова Патрика, не будут рады, а их среди пэров сегодня большинство. Поэтому гэну считает, что без королевского судилища никак не обойтись.
   Улхс произнес эту речь, постоянно запинаясь и покраснев лицом, что, разумеется, не укрылось от проницательного взгляда старого колдуна.
   - Ты не умеешь лгать, Улхс. Можешь считать это своим недостатком или своей добродетелью, но лгать ты не умеешь. Разве вся твоя семья и ты сам не сторонники новой веры?
   - Ты знаешь, Мерлин, что я желаю помочь тебе не на словах, а на деле, - угрюмо выдавил из себя молодой маркьяг.
   - Ты молод и неопытен, Улхс. Высокое положение не прибавляет никому разума само по себе. Тебе кажется, что ты знаешь, что движет королем, пэрами, Горлойсом потому, что ты говоришь с ними, но в словах никогда нет полной правды.
   - Значит, ты не веришь мне? - с горечью опустил голову Улхс.
   - Прежде всего, я не верю Удеру. Точнее, я верю в то, что он и впрямь может созвать королевский совет, чтобы поговорить обо мне, но он не позволит мне вернуться. Несмотря на все свои недостатки Удер - прирожденный правитель. Он может забыть свой долг, плененный красотой юной девицы, но не обещаниями старого гармэ.
   - Значит, ты не поможешь ему?
   Лицо старого волшебника осветила улыбка, показавшаяся воину лукавой.
   - Посмотрим. Если он меня соответствующим образом отблагодарит - я могу ему помочь.
   - Отблагодарить? - Улхс выглядел растерянным. - Но что он может дать тебе, кроме возвращения в Логру? Ведь деньги, титулы, земли, привилегии - всё, что ценно в наших глазах, для тебя - только дым. Вы, гармэ, существа не от мира сего... По крайней мере, мне так казалось, - торопливо закончил воин, опасаясь рассердить старика.
   Но Мерлин, похоже, ничуть не разозлился.
   - Верно, для меня не имеют значения титулы и золотые побрякушки. Однако, в силах Удера дать мне награду, которая мне была бы нужна, причем, пусть он знает, что ежели он согласится со мной, то ему это принесет более чем мне.
   - Но что же он может отдать тебе, Мерлин?
   - Бастарда, ежели Игрейна приживет от их близости.
   - Бастарда? Но Мерлин, это же никому не дано знать...
   - Я сказал "если", Улхс. Ежели Тому, Кто вершит судьбы мира, будет угодно, чтобы чрево Игрейны оказалось плодно от Удера - я хочу, чтобы ребенка отдали мне. Удера это только избавит от забот, как объяснять пэрам, что имеется королевский ублюдок.
   - Но зачем он тебе, Мерлин? - в голосе маркьяга смешивались страх и недоверие.
   - Для моих магических занятий, чего же тут непонятного?
   - О Высокое Небо! Ты хочешь умертвить младенца?
   - Почему бы и нет? - пожал плечами старик, лицо его было серьезным. - Когда-то король Вортигерн(3) возжелал заложить в основание новой крепости кости юного Мерлина и окропить его кровью фундамент.
   - Вортигерн был бритт и язычник...
   - Неважно. Его придворные жрецы и маги владели остатками Знаний и умели извлечь пользу из этой жертвы.
   Улхс внимал старому гармэ со страхом, лицо его побледнело.
   - Но Мерлин, пролить кровь невинного младенца - это... это невозможно. Это против законов Предков и против Божьих законов.
   - Против законов Предков? Полно, Улхс. Во времена Предков ублюдка просто умертвили бы сразу после рождения.
   - Но не использовали бы его в тайных ритуалах...
   - Какая дитю разница как именно оно будет убито? Кстати, смерть во время ритуалов бывает безболезненней, нежели под ножом блюстителя заветов Предков.
   - Мерлин, побойся Того, Кто над нами...
   - Что ты знаешь об этом, Улхс? Ты способен пробормотать вслед за безграмотным жрецом десяток молитв, не понимая их сути - и мнишь, что понимаешь Его волю?
   - Но Патрик учил...
   - Тот, кто хотел, чтобы его запомнили как Патрика, постигал волю Того, Кому он служил всю свою жизнь. Всю жизнь, ты это понимаешь, Улхс? И в конце её говорил, что только-только начинает понимать Его волю. А ты хочешь сказать, что сумел во всем разобраться, выслушав дюжину преданий?
   - Нет, но...
   - Никаких но, - властно перебил Мерлин. - Никаких но, мальчишка. Я выслушал бы слова, как ты его называешь, Патрика, если бы была такая возможность. Выслушал бы Ронана(4), Корентина(5) или кого-то, похожего на них. Но слушать рассуждения зеленого юнца, еще ничего не видевшего в этой жизни - не собираюсь. Решай Улхс: либо ты передашь мои условия Удеру, либо забудь об этой нашей встрече. Еще раз повторяю: я сейчас Удеру намного нужнее, чем он мне.
   - Я передам твоё слово, Мерлин, - потупясь, произнес Улхс. - Я немедленно спешу в Намнетский порт и первым же кораблем отплываю на Альбион. Думаю, гэну даст тебе то, что ты у него просишь. Когда ты сможешь прибыть к нему?
   - Как только Удер пообещает выполнить моё условие, меня долго ждать не придется, - усмехнулся старый колдун.
   - Но как ты узнаешь о решении гэну? И как успеешь добраться отсюда до Корнуолла, - с сомнением в голосе спросил Улхс.
   - Отправляйся в путь, юноша, и не забивай себе голову тем, о чем не имеешь понятия, - старик отвернулся, давая понять, что разговор окончен. - Что для гармэ расстояния и моря...
   Молодой маркьяг поторопил своего коня, но, отъехав шагов на тридцать, остановился и, повернувшись к волшебнику, прокричал:
   - Я воин, а не мудрец, Мерлин, но запомни моё слово: если ты причинишь вред невинному младенцу, то на тебя падет гнев Того, Кто всё видит.
   А затем пустил коня вскачь и вскоре исчез из виду среди буков и каштанов.
   Волшебник долго смотрел ему вслед, погрузившись в свои мысли. Из размышлений его вывел какой-то шорох над головой. Мерлин отпрянул в сторону и тут же на то место, где он только что стоял, упала сосновая шишка.
  
   Путь может быть долгим и трудным,
   Но все же, легче идти,
   Коль проложили дорогу,
   Те, кто прошли впереди.
  
   Выбор пути иного
   Страшен и странен тем,
   Тем, кто пошел дорогой,
   Что предназначена всем.
  
   Если ты выбрал дорогу,
   Которой никто не ходил,
   Знай, что твой путь особый
   Требует больше сил.
  
   Тот, кто прошел дорогой,
   Что проложил другой
   Придет лишь к обещанной цели,
   И ни к какой иной.
  
   Если ты ищешь особый,
   Свой, непохожий путь,
   Должен ты с общей дороги
   Рано иль поздно свернуть.
  
   Можешь в пути погибнуть,
   Сгинуть во тьме навсегда.
   Может - на небосклоне
   Вспыхнет твоя звезда.
  
   Право на выбор это:
   Проклятие или дар?
   Только лишь тот ответит,
   Кто в жизни своей выбирал.
  
   (1) Кхэрлеон - логрское название Каэрлеона.
   (2) Максим Магн - Римский полководец, командир римских войск в Британии в IV веке от Рождества Христова. Впоследствии - Император.
   (3) Вортигерн - бриттский вождь в середине V века от Рождества Христова.
   (4) Святой Ронан ( ок.460-ок.540 ) - Отшельник, подвизавшийся в Бретани.
   (5) Святой Корентин - бретонский подвижник, жил в V веке от Рождества Христова. См. так же примечание к гл. 3.
  
   ЗАМОК ЛОРИНГЕР. ЛИТОВСКАЯ ССР. 16 ОКТЯБРЯ 1944.
  
   Трофейный "Опель-Капитан" трясло на разбитой проселочной дороге. Шофер - старшина третьей статьи Виктор Бирюлин, к которому все обращались не иначе как Витька, или, по прозвищу, Шалман, мертвой хваткой вцепился в руль, напряженно вглядываясь в дождливую муть за передним стеклом, которую не мог разогнать бьющий из мощных шестигранных фар свет. Дворники работали на полную мощность, но справиться с потоками воды были не в состоянии. "Вот и еще раз немецкая техника спасовала перед советской природой", - подумалось сидящему на переднем сидении капитану третьего ранга Ирмантасу Мартиновичу Гаяускасу.
   Кроме него и шофера в машине было еще два бойца охранения, также в звании старшин: прошедшие через блокаду Ленинграда неразлучные друзья Роман Романов и Николай Олеников, или, для боевых товарищей, Пат и Паташон, прозванные так за некоторое сходство с известными комиками. В тылах Второй гвардейской армии Первого Прибалтийского фронта было неспокойно, запросто можно напороться на вооруженного противника. Это могли быть и тайком пробирающиеся в Восточную Пруссию немцы, из тех, что попали в окружение в Клайпеде или в Курляндии, и, что гораздо хуже, разведгруппа, ведь еще неделю назад в этих шли ожесточенные бои, да и сейчас фронт проходил совсем недалеко, чуть более десятка километров. И, что уж совсем плохо, это мог оказаться отряд "лесных братьев", бойцов ЛЛА (1), которым теперь, после прихода в Литву Красной Армии, терять оставалось уже нечего. По-хорошему, не следовало бы пускаться в этот путь без сопровождения хотя бы взвода автоматчиков, но капитан-три понадеялся, что в такую погоду засада крайне маловероятна. К тому же, порученное ему дело не терпело отлагательства, и не было времени дожидаться попутчиков.
   Вильнув, проселок выбрался, наконец, из леса и круто свернул направо вдоль опушки. Пятьдесят пять лошадиных сил шестицилиндрового мотора натужно взревели, поскольку дорога ощутимо стала забирать вверх. Слева метрах в пятидесяти виднелся обрыв, за которым начиналась Балтийское море, а впереди, на вершине холма, появилась темная громада древнего рыцарского замка.
   - Неслабо, - подал голос Романов. - Интересно, сколько ему лет.
   - Не больше шестисот, - ответил Ирмантас Мартинович. - Тевтонский Орден начал предпринимать попытки утвердиться на этих землях после тысяча двести восемьдесят третьего года, это в хрониках зафиксировано. Вообще, Конрад Мазовецкий пригласил рыцарей еще в двадцать шестом году. Но до восемьдесят третьего года они воевали с пруссами, на том берегу Немана. С другой стороны, вряд ли сильно меньше, поскольку, после вторжения крестоносцев в Жемайтию, им здесь очень нужны были опорные пункты.
   Он не боялся рассказывать эти подробности матросам: об увлечении капитана третьего ранга историей было хорошо известно его сослуживцам, в том числе и тем, чей долг состоял в каждодневном поиске скрытых врагов. Конечно, Гаяускас отлично знал, что поиск врагов настоящих очень часто подменялся фабрикацией обвинений против ни в чем не виноватых, и в этом плане он представлял из себя довольно соблазнительную мишень. Однако, его умение не выпадать из общей массы по основным показателям и хорошее отношение со стороны командования Флотом ( в последнем случае не обошлось без легкого, совсем легкого, магического вмешательства ) ограждали его от неожиданного ареста довольно надежно ( насколько вообще мог чувствовать себя надежно защищенным человек в Союзе Советских Социалистических Республик в сороковых годах двадцатого века ) и позволяли ему даже мелкие чудачества типа увлечения историей. В конце концов, плохо ли, когда есть под рукой офицер, способный на довольно приличном немецком ( сколько сил ему стоило превратить свой почти родной немецкий в довольно приличный - это отдельная тема ) разъяснить пленному летчику, что Прибалтика никогда исконно немецкой землей не была, а немецкие пролетарии еще в 1534 году основали в городе Мюнстере коммуну и были разгромлены наемниками феодальной реакции только потому, что не владели всепобеждающим учением Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина и позволили одурманить себя религиозными предрассудками.
   Конечно, ни Витьке Шалману, ни Роману и Николаю не могло прийти в голову, что, кроме увлечения древними временами, есть еще одна причина для знания их командира истории замка Лорингер. Тот, кто был известен им под именем Ирмантаса Мартиновича Гаяускаса, когда-то звался Густавом Альбертовичем фон Лорингером и был наследником хозяина этого замка. Впрочем, в последний раз он видел замок более тридцати лет назад, летом четырнадцатого, когда мама, как обычно, вывезла их с братом на отдых в родовое имение. В августе началась война, Лифляндия была оккупирована войсками кайзера, а в марте семнадцатого отца убили революционные солдаты, и одиннадцатилетнему Густаву пришлось принять на себя бремя Хранителя. Ради будущего пришлось забыть о прошлом, в вихре революционных дней юный Густав куда-то бесследно исчез, а в Кронштадской школе юнг появился племянник революционного матроса Ивара Липниекса Ирмантас Гаяускас.
   Потом, повзрослев, он трижды пробирался в подземелья замка, где хранились тайны логров, оказавшегося на территории иного государства - независимой Литовской республики. Уезжал из Ленинграда якобы отдыхать на неделю в карельские леса, сам же, меняя внешность под магической личиной, тайными тропами, лесами, пробирался в окрестности замка, отыскивал дальние входы в подземелья, и там уже добирался до сокрытых в глубине тайных комнат, заполненных свитками и фолиантами с древними знаниями. Из предосторожности, он ничего не забирал с собой в Ленинград, но проводил два-три дня в тайниках, почти без еды и сна, только читая и впитывая логрские премудрости. К счастью, изрядная часть магии дэргов держалась не на заклинаниях, а была неотъемлемой частью их сущности, поэтому, не имея возможности толком изучать магию, Ирмантас все же мог многое.
   Подниматься на поверхность, и даже выйти в подвалы замка он тогда не рисковал, поэтому замка в те разы он не видел. Не появлялся он в этих краях и в сороковом, поскольку окрестности Клайпеды тогда были частью Третьего Рейха, к тому же, просто переполненной войсками. И вот теперь родовое гнездо с каждой секундой приближалось, он чувствовал волнение, трепет, но не мог подать и виду, чтобы не возбудить подозрений.
   "Опель", наконец, преодолел дорогу и въехал на мост перед надвратной башней. Когда-то мост здесь был подъемным, но еще задолго до рождения Ирмантаса Мартиновича его заменили на обыкновенный, решетку убрали, добавив, правда, крепкие двухстворчатые ворота. Теперь, видимо в ходе боев, ворота исчезли, путь автомобилю преграждал легкий шлагбаум в красно-белую полоску, перед которым стоял часовой в плащ-палатке с автоматом ППШ на груди. Шалман затормозил, Гаяускас опустил окно, приготовив документы.
   - Младший сержант Егоров! - отдал честь подошедший к дверце часовой.
   - Капитан третьего ранга Гаяускас, - Ирмантас Мартинович протянул удостоверение. - Подполковник Мальцев должен быть предупрежден о нашем прибытии.
   - Так точно, товарищ капитан третьего ранга. Проезжайте. Штаб полка в главном корпусе.
   Вышедший из караульного помещения солдат уже отводил шлагбаум, освобождая проезд. "Опель" вкатил во внутренний двор замка и затормозил перед лестницей в трехэтажное здание, отстроенное вокруг главной башни уже во времена Ливонской войны.
   - Ждите здесь, - скомандовал Ирмантас Мартинович подчиненным, выбираясь из машины под струи холодного осеннего дождя.
   За дверями в холле его встретил старший лейтенант с новеньким орденом Славы на гимнастерке.
   - Старший лейтенант Купцов! Товарищ подполковник ждет вас, товарищ капитан третьего ранга.
   Купцов повел его через холл, вода стекала с шинели на изрядно попорченный паркетный пол, пропали гобелены, которые Ирмантас Мартинович помнил с детства, бесследно исчезли украшавшие ранее холл доспехи, в витражных окнах были выбиты большинство стекол... Штаб полка размещался в каминном зале, так же потерявшем за эти годы большую часть мебели. Большой стол, на котором были расстелены оперативные карты, скорее всего, попал в замок позднее, во всяком случае, Гаяускас его не помнил. От стола, вокруг которого столпились офицеры, навстречу ему шагнул невысокий пожилой командир с погонами подполковника на гимнастерке.
   - Командир бригады торпедных катеров капитан третьего ранга Гаяускас. Ирмантас Мартинович.
   - Подполковник Мальцев. Антон Федорович. Здорово вас намочило.
   - Уже на пороге вашего замка. Хорошо вы тут устроились, - улыбнулся Ирмантас Мартинович, пожимая протянутую руку.
   - Снимайте шинель. Корнев, сделай-ка горячего чаю товарищу капитану третьего ранга. С Вами сколько людей?
   - Шофер и двое матросов охраны.
   - Купцов, Василь Васильич, пристрой бойцов. А Вам, товарищ капитан третьего ранга, должен заметить, что не проявляете должной осторожности. Больше охранения надо было взять.
   - Извините, не привык я по суше путешествовать. Все больше морем...
   - Морем... Тут у нас по тылам полно всякой сволочи шастает. "Смерш", конечно, старается, но время нужно, чтобы порядок навести. Завтра утром выделю Вам сопровождение.
   - Утром? Я собирался ночью выехать...
   - Что-нибудь очень срочное?
   - Да нет, очень срочного ничего нет.
   - Тогда обождите утра. Меньше шансов нарваться на кого-нибудь. Сами понимаете, мне бы не хотелось терять солдат в таких стычках.
   - Понимаю. Что ж, будь по-вашему, переночуем в замке. Почувствуем, так сказать, себя древними рыцарями. Но сначала к делу. Надо согласовать наше взаимодействие при уничтожении клайпедской группировки противника.
   - Прошу к карте. Смотрите, у береговой линии противник закрепился на этих высотах. Здесь у немцев подготовлена линия обороны, бетонные доты, каждый участок пристрелян. Попытка штурмовать в лоб приведет к большим потерям, а танков и артиллерии у нас почти нет, основные силы переброшены к Неману. Авиация так же большей частью задействована на том направлении. Возникает вопрос, какую помощь может оказать нам Флот.
   - Прежде всего, нами получен приказ: обеспечить блокаду курляндской и клайпедской группировки с моря и приказ этот неукоснительно выполняется. Вопрос о десантной операции решается на уровне командующих фронтов и Флота и, на данном этапе, никаких приказов о подготовке десанта не поступало.
   - Речь не о десанте, а об огневой поддержке.
   - Огневая мощь моего соединения, как Вы понимаете, не очень велика, а привлечение более крупных кораблей вне моей компетенции. К тому же, вокруг Клайпеды противник установил минные поля, конфигурация которых нашей разведке пока неизвестна. Поэтому, не ждите от нас невозможного.
   - Чего от вас не дождешься, мы уже поняли, - вступил в разговор пехотный майор, вероятно - начальник штаба. - Давайте теперь о том, чем вы все-таки можете помочь.
   - Думаю, надо начать с изучения фарватера вот в этом квадрате. Хорошо бы привлечь местных рыбаков...
  
   Дождь настойчиво барабанил в уцелевшее при штурме замка оконное стекло. Ирмантас Мартинович глянул на светящийся циферблат командирских часов - было уже около полвторого ночи. Кроме него и часовых в штабе давно все спали. И ему тоже нужно было бы вздремнуть, но сон упорно не шел. Капитан третьего ранга никак не мог справиться с нервами: словно нарочно Мальцев предоставил ему для сна одну из двух комнат в замке, про которую Гаяускас точно знал, где в ней находится потайная дверь, ведущая в подземелья. И теперь Ирмантас Мартинович разрывался между желанием заглянуть в логрский тайник, в котором он не бывал столько лет, и опасением, что его отсутствие обнаружится, и объяснить это будет очень непросто.
   В конце концов, любопытство пересилило. Он поднялся с невесть как оказавшейся в комнате узкой кровати с маленькими мраморными шариками, украшающими спинки, надел сапоги и брюки, накинул гимнастерку. На всякий случай положил в карман верный ТТ. В другой карман из полевой сумки переложил плоский маленький, но очень сильный фонарик. Разумеется, прихватил кортик, который всюду носил с собой. Подойдя к стене, нажал несколько кирпичей и не сильно толкнул: кусок стены легко поехал назад и в бок, открывая проход на замурованную внутри изогнутую узенькую лестницу. До тайника дэргов было еще далеко, пока что он всего лишь только немного коснулся тайн тевтонских рыцарей. Проходя по таким лестницам, хозяин замка в былые времена незаметно подглядывал через искусно замаскированные смотровые отверстия, чем занимаются в комнатах в его отсутствие слуги или гости. Ирмантас Мартинович не удержался, глянул в пару отверстий, обнаружив один раз пустой коридор, а в другой - автоматчиков, несущих караул у входных дверей центрального холла.
   Лестница вывела его вниз, в подвалы замка, там пришлось открыть еще одну потайную дверь и двигаться почти в полной темноте, что, впрочем, не составило для дэрга никакого труда: его глазам вполне хватало того небольшого свечения, которое создавал циферблат. В подвалы, разумеется, можно было попасть и обычным путем со двора или из башен. К счастью, пехотинцы подполковника Мальцева пока что никакого применения подвалу не нашли. Капитан третьего ранга чувствовал, что он один в этом сложном сплетении комнат и коридоров. Здесь скрывались тайники, заложенные братьями-рыцарями еще при постройке, и его путь лежал в один из них, называвшийся издавна Тайником Совы. Когда-то здесь хранилась часть сокровищ фон Лорингеров, но на памяти Гаяускаса это были просто четыре пустых комнаты. Впрочем, сами по себе они его и не интересовали. В несколько минут он уверенно добрался до промежуточной цели своего путешествия - входа в дэргские катакомбы. Ведущую в них потайную дверь простому человеку обнаружить было практически нереально, поскольку, кроме естественной маскировки ее скрывали еще и древние могучие чары. Но Гаяускас был не простым человеком, а Хранителем, потомком самого великого Пэндра и Кхоты Корнуэльского, и на руке его был перстень легендарных предков. При его приближении ко входу на стене стал разгораться сиреневым светом рисунок - контур крупной совы. Ирмантас Мартинович, зная, что в тайнике его поджидает абсолютная темнота, заставил перстень светиться с яркостью церковной свечки, смело шагнул в свечение и оказался уже там, где, наверное, никогда не ступала нога человека. Только дэрги веками имели возможность попасть в эти комнаты.
   Только дэрги... Но теперь, похоже, все изменилось. Посредине комнаты, прямо на полу, скорчившись на постеленной шинели, на левом боку спал человек. Спал глубоким сном смертельно уставшего существа, который приходит только после длительной бессонницы, сном, в который падают, словно в пропасть и перестают реагировать на происходящее вокруг, будь это мертвая тишина или грохот боя. Человек в серой полевой офицерской форме, на первый взгляд - пехотинец или артиллерист. Однако, приглядевшись внимательнее, Гаяускас разглядел в левой петлице четыре серебряные полоски, словно лежащие на боку молнии. Это означало, что перед ним сейчас был офицер СС, три звездочки, вытянувшиеся в линию от левого верхнего до правого нижнего уголка другой петлицы, говорили о его звании гауптштурмфюрера (2). Рядом со спящим на полу лежал пистолет системы "Вальтер" с украшенной перламутром рукояткой.
   Ирмантас Мартинович инстинктивно выхватил оружие, направив его на эсэсовца, тот, погруженный в сон, не пошевелился. В следующий миг Гаяускас понял, что перед ним дэрг: огорошенный неожиданным зрелищем, он просто не почувствовал в первый момент голоса крови.
   Капитан третьего ранга внимательно огляделся. Полки с книгами и свитками стояли на своем месте и, на первый взгляд, ничего из их содержимого не пропало. В углу обнаружилось несколько пустых консервных банок, примерно такое же количество целых банок, а также пара канистр были аккуратно сложены в другом углу.
   Медленно и осторожно, чтобы не разбудить спящего, Ирмантас Мартинович подошел к эсэсовцу, нагнулся, поднял с пола "Вальтер" и положил его в карман гимнастерки, после чего погасил перстень, который начал уже ощутимо нагреваться, взял в правую руку верный ТТ, в левую - фонарик. Несколько секунд постоял неподвижно, унимая часто бьющееся в груди сердце, нервно сглотнул и решительно включил сильный свет.
   - Steht auf! Hande hoch! (3)
   Спящий испуганно дернулся, вскинул голову, широко раскрыв изумленные глаза, которые тут же рефлекторно закрылись, не в силах моментально приспособиться к яркому свету.
   - Auf! Hande hoch! - отрывисто повторил Ирмантас Мартинович.
   Пленник испугано вскочил, даже не сделав попытки найти оружие, вскинул вверх руки, растопырив пальцы. На левой руке блеснуло тонкое золотое обручальное колечко.
   - Zur Wand! Schnehller! (4) - продолжал командовать капитан третьего ранга, и обескураженный эсэсовец послушно уперся лицом в каменную стену тайника.
   - Wer sind Sie? Schneller! (5)
   - Ich bin Hauptman Max von Loringer... (6)
   - Wer? - сказать, что Ирмантас Мартинович был удивлен, было ничего не сказать.
   - Ich bin Hauptman Max von Loringer, - повторил пленный.
   - Вы говорите по-русски?
   - Говорю, немного... - произнес назвавшийся Максом с сильным акцентом.
   - Стойте смирно.
   Держа эсэсовца под прицелом, Гаяускас положил фонарик на пол, затем осторожно подошел и, уперев ствол ТТ в затылок, тщательно ощупал пленника на предмет оружия.
   - Мой пистолет лежит на полу, - сообщил гауптштурмфюрер. - Другого оружия у меня нет.
   - Можете повернуться, - закончив обыск, капитан третьего ранга отступил на несколько шагов назад. - Что Вы здесь делаете?
   - Прячусь, что же еще, - было видно, что разговор на русском вызывает у пленника некоторые трудности, однако фразы он строил грамотно, чувствовалось, что язык в свое время был ему хорошо известен, только основательно подзабыт. - А что здесь делаете Вы?
   - Вопросы здесь задаю я!
   - Здесь? В тайнике логров? Вам не кажется, что вопросы здесь имеем право задавать мы оба.
   - Не кажется. Вы офицер оккупационной армии...
   - А Вы - офицер армии-освободительницы? Сюда не войти тому, кто не владеет магией логров. Знают ли Ваши командиры, что Вы ею владеете? И как это сочетается с марксизмом, отрицающим магию, как буржуазный предрассудок?
   - Не опускайте рук...
   - Не опускаю, - эсэсовец демонстративно поднял их повыше. - Слушайте, я - не идиот, чтобы кидаться с голыми руками на два пистолета. Кстати, патроны - в кармане шинели.
   - Повторяю, что вы здесь делаете?
   - Убеждаюсь, что этот тайник при штурме замка не пострадал. Это очень важно для нашего дела.
   - Какого дела?
   - Дела возрождения Логры.
   Даже самые сильные люди оттягивают момент, когда они должны услышать правду: правда предполагает действия. Едва увидев постороннего в тайнике, Ирмантас Мартинович уже предполагал, что именно произошло, но задавал вопросы в надежде, что его предположения неверны. Увы, с каждым ответом фашиста надежда убывала.
   - Чем Вы докажете, что Вы - именно фон Лорингер?
   - Можете посмотреть мои документы. Они во внутреннем кармане кителя.
   Гаяускас чуть не выругался от досады. Хорошо же он обыскал эсэсовца, если совсем забыл про документы. Извиняло его только то, что он все же был боевым морским офицером, а не "бойцом невидимого фронта", по ночам приезжавшим арестовывать "врагов народа".
   - Киньте мне удостоверение. Медленно.
   Подчеркнуто послушно пленный вытащил из внутреннего кармана кителя маленькую книжечку и кинул ее к ногам капитана третьего ранга. Не спуская глаз и пистолета с фашиста, Ирмантас Мартинович медленно нагнулся и поднял удостоверение личности. Сомнений не было: перед ним действительно был его младший брат, Максим Альбертович фон Лорингер, ныне - гауптштурмфюрер СС из подразделения "Ананэрбе".
   - Итак, этот замок называется Лорингер. Вы - фон Лорингер. Значит...
   Гаяускас выдержал паузу, чтобы проверить, как поведет себя собеседник.
   - Совершенно верно, мои предки владели этим замком. Послушайте, опустите же, наконец, пистолет. Дэрги не сражаются против дэргов: нас и так слишком мало.
   - Хорошо, можете опустить руки и рассказать мне, куда я попал. Если вздумаете дурить - стреляю без предупреждения.
   - Повторяю, дэрги не убивают дэргов, это закон. Вы, наверное, дхар, если этого не знаете.
   - Кто? - совершенно искренне изумился Ирмантас Мартинович.
   - Дхар. Малый народ, живший где-то на Урале, который мы склонны считать родственным нам, дэргам. К сожалению, политика пролетарского интернационализма, которую проводит ваш вождь и учитель, привела к тому, что народ фактически вымер. Нам так и не удалось вступить в контакт с представителями дхаров.
   - Я не дхар, я - литовец. Меня зовут Ирмантас Мартинович Гаяускас. И, пожалуйста, ближе к делу.
   - Но тогда объясните мне, как Вы попали в этот тайник, - в голосе Макса явно слышалась растерянность. - Я чувствую в Вас древнюю кровь, но она не может пробудиться сама собой, этого никогда не случалось.
   - Все когда-то случается впервые. Давайте считать, что я ничего не знаю. Итак?
   - Итак, Вы, как и я, потомок древнего народа, назовем его дэргским, больше того, оба мы принадлежим к аристократии, то есть, являемся лограми.
   - Как же Вы это определили?
   - Дэрги - не просто люди, они - те самые сверхлюди, о которых грезит этот бесноватый фанатик в "Вольфшанце". Мы можем легко опознать своего соотечественника, у нас есть особое чувство крови, которого простые люди лишены.
   - Интересное начало, - Гаяускас заставил себя усмехнуться. - Главное, как-то не сочетается с теорией об избранности арийской расы.
   - Теория об избранности арийской расы - это всего лишь легенда, состряпанная для того, чтобы дать этому психу хоть какую-то идею. Ему позволили прикоснуться лишь к крохам истинных знаний. И то, как оказалось, для его мозгов и это было чересчур много. В результате, вместо объединенной Европы мы имеем... то, что мы имеем. Я вот, например, сижу в этом подвале.
   - Зачем?
   - Затем, что эти бумаги, - гауптштурмфюрер махнул рукой на стеллажи, - имеют огромную ценность.
   - Это что, векселя, которые примут к оплате в швейцарских банках?
   - Всего золотого запаса Швейцарии не достаточно, чтобы купить хоть один из этих свитков, не говоря уж о книгах. Здесь - вековая мудрость дэргов, здесь говорится о силах столь могучих, что они могут стереть с лица Земли всю Европу в несколько минут. Залп "Бисмарка" по сравнению с их мощью просто комариный писк.
   - Вы не очень-то высокого мнения о своем Военно-Морском Флоте.
   - Я ушел с Флота в звании оберлейтенанта цур зее. Поверьте, я отлично знаю, что такое залп "Бисмарка". И отвечаю за точность своих сравнений.
   - Хорошо. Продолжайте.
   - Что именно Вы хотите услышать?
   - Откуда все это здесь?
   - Я точно не могу сказать. Мои предки хранили это в замке много веков. Я читал архивные документы, древние хроники. Зигмунд фон Лорингер участвовал в Первом Крестовом походе в войске Фридриха Барбароссы. Сигизмунд фон Лорингер был среди первых рыцарей Тевтонского Ордена.
   - Если Ваши предки оберегали этот архив сотни лет, то почему они Вам не рассказали его историю?
   - Некому было рассказать, - тяжело вздохнул Макс. - Мой отец был офицером Российского Императорского Флота. В марте девятьсот семнадцатого он погиб, мать так и не смогла узнать как. Говорят, его растерзали революционные матросы. Тогда же пропал и мой старший брат, а мне было всего шесть лет. Какая уж тут история...
   Ирмантас Мартинович вглядывался в лицо брата, в добровольном заточении побледневшее, обросшее щетиной, с темными кругами под глазами, не зная, что теперь делать. Тайну архива надо было сохранить во что бы то ни стало, но и причинить вреда своему младшему брату он не мог. Судьба и так не была добра к Максиму, и разве только его вина, что он оказался в рядах СС.
   - Если Вы не знали об архиве, то как же Вы сумели его найти?
   - Когда я узнал, что я дэрг, я стал подозревать о наличии тайника. Я искал его еще в сороковом, но не нашел: и умения не хватило, и времени было мало. Но когда фронт приблизился к замку, мне удалось убедить Посвященных предоставить мне еще один шанс. Я добрался сюда за день до того, как ваши солдаты ворвались в укрепления, но мне хватило времени, чтобы разыскать архив.
   - Значит, кроме Вас никто не знает об архиве?
   - Никто.
   - И что Вы теперь намерены делать?
   - Подождать еще пару дней, пока наверху все окончательно успокоится, а затем вернуться в Германию, чтобы рассказать об архиве.
   - Думаете, Вам будет легко перебраться через линию фронта?
   - Очень легко. Дэргам доступна магия, я смогу пробраться незамеченным.
   - И дальше что?
   - Дальше? Дальше мы организуем эвакуацию архива на специальной подводной лодке. Где-то совсем рядом расположено особое убежище "Винетта Восемь".
   - Нет, - Гаяускас принял решение. Может быть, он совершал ошибку, но поступить по-другому он не мог. И да смилуется над ним Господь, да помогут ему Высокое Небо и Святой Патрик. - Нет, вернувшись в Берлин, ты скажешь, что не нашел никаких следов тайника. Такова воля твоих предков, ты должен ее исполнить.
   В глазах гауптштурмфюрера промелькнуло неподдельное удивление.
   - Кто Вы, чтобы позволить себе говорить от имени моих предков?
   - Я - твой старший брат, Густав фон Лорингер. Я наследник и Хранитель.
   - Брат...
   Пораженный Макс несколько секунд оторопело смотрел на капитана третьего ранга.
   - Брат..., - промолвил он наконец. - Неужели ты не погиб?
   - Нет, - Ирмантас Мартинович сунул не нужный теперь пистолет в карман кителя и присел у стены рядом с Максом. - Меня тогда папин вестовой тайно отвез в Кронштадт и устроил в школу юнг как своего племянника. Я обязан был уцелеть, чтобы продолжить род Хранителей. Это тяжелое бремя Макс, я виноват перед тобой и мамой... Скажи, она жива?
   - Да, она живет сейчас в Киле. Часто вспоминает о тебе и очень жалеет. Она будет очень рада узнать, что ты жив.
   - Боюсь, что этого ей говорить нельзя.
   - Почему? - недоуменно воскликнул Макс.
   - Все должно оставаться в тайне. Таков удел Хранителя.
   - Кому это нужно? - гневно воскликнул младший брат, пружинисто вскакивая на ноги. - Кому нужно, чтобы человек не мог назвать мать - матерью, брата - братом?
   - Ты сам сказал, - грустно ответил старший, - что дэрги - не люди.
   - Я имел в виду только то, что нам больше дано...
   - С тех, кому больше дано, больше и спрашивается. В этом справедливость, Макс.
   - Какая в этом справедливость? - в волнении гауптштурмфюрер мерил комнатку широкими шагами. - Ты сидишь и охраняешь эти свитки, словно собака на сене. А мы там по крупицам восстанавливаем утраченные знания.
   Он остановился напротив сидящего у стены Ирмантаса Мартиновича.
   - Я немного почитал тут в эти дни. Да ведь этому цены нет. Посвященные, Первый Круг, знают, может быть, лишь десятую часть того, что хранится в этом подвале.
   - И слава Богу, что не знают. Мир не готов к тому, что эти тайны станут доступны.
   - Ах да, ты же Хранитель, - горько улыбнулся Макс. - Я знаю, именно так вы объясняете свое нежелание делиться знаниями. "Мир не готов". Тысячу с лишним лет наш народ отчаянно пытается выжить, а вы смотрите на его мучения и твердите, что мир не готов. Когда он будет готов? Когда все мы, кто не имеет счастья быть Хранителем, погибнем?
   - Зачем ты говоришь так...
   - Затем, что я говорю тебе правду. За эту тысячу лет в мире изменилось все, что только может измениться. Прахом стали города, забыты религии, нет следов от стран, окружавших Логрис, канули в небытие жившие в то время народы, дав начало народам новым. И только вы, Хранители, застыли и не желаете меняться. Неужели ты не видишь, что вы сегодня заняли место тех, кто погубил Логрис?
   - Кому ты предлагаешь передать знания? Сталину? Гитлеру? Черчиллю? Разве непонятно, что эти знания обратятся во зло?
   Макс несколько мгновений оторопело смотрел на брата, потом вдруг неудержимо расхохотался.
   - Ну ты сказал, Густав... Это же надо додуматься... Конечно, политиков к таким знаниям нельзя подпускать и на пушечный выстрел. Речь не о них, а о нас, дэргах. Мы сможем правильно оценить эти знания и использовать во блага нашего народа... и людей.
   - Мы - это кто? Конкретно.
   - Что значит - конкретно? У нас нет какой-то формальной организации. Большинство из нас состоит в "Ананэрбе"...
   - Это подразделение СС...
   - А что нам оставалось делать? В Рейхе любой рискует заснуть свободным человеком, а проснуться узником концлагеря. Вот и пришлось спасаться, как умеем. Гитлер и его окружение падки на всякую мистику. Легенды о нибелунгах, о Туле, о Шамбале. Мы придумали для них хороший компот из мифов, сдобренный небольшим количеством правды. Зато теперь у нас мундиры, чины и относительная безопасность.
   - Ты хочешь сказать, что получил свое звание...
   - За поиски Святого Грааля. В Пиренеях.
   - Но там его нет, - воскликнул Гаяускас и осекся. Эту тайну нельзя было доверять даже брату.
   - А ты знаешь, где он? - быстро спросил Макс.
   - Я знаю, где его нет. Я ведь знаю нашу родословную несколько получше. Владения Кхоты были не только в Корнуолле, но и в Пиренеях. Если бы Грааль оказался там - наши предки знали бы об этом.
   - Кхота? Кхота Корнуэльский? Старший брат Кхадори?
   - Он самый.
   - Значит... Значит мы - Пендрагоны? - удивлению младшего фон Лорингера не было предела.
   - Да, мы прямые потомки великого гэну Пэндра.
   - И ты еще сомневаешься, отдать ли своим братьям эти знания? - Макс сделал широкий жест в сторону стеллажей.
   - Я живу для того, чтобы эти знания не принесли зла. Ни дэргам, ни людям.
   С минуту они молчали.
   - Хорошо, Густав, - произнес, наконец, Макс, - я понимаю, нельзя вот так, сразу, изменить жизнь. Ты четверть века хранил тайну и не можешь за четверть часа решиться открыть ее миру. Я не тороплю тебя. Я сделаю так, как ты говоришь: вернусь в Берлин и скажу, что ничего не смог найти, мне поверят. Но я хочу, чтобы это была праведная ложь. Победа России в этой войне не за горами. После победы я найду тебя, и мы спокойно все обсудим. Только обещай, что ты тщательно обдумаешь мои слова.
   - Я буду думать над ними, Макс. А ты не боишься, что после поражения Германии тебя могут судить, как эсэсовца?
   - Я стал эсэсовцем только для того, чтобы не погибнуть в застенках СС. Мне нечего бояться справедливого суда, брат.
   - Я рад слышать это, брат.
   - Призываю в свидетели Высокое Небо, если я лгу, пусть оно меня покарает.
   - Не надо так говорить, я верю тебе, Макс. Счастливо тебе миновать опасности.
   Ирмантас Мартинович глянул на часы - с того момента, как он спустился в подвал, прошел уже почти час, его отсутствие явно затянулось.
   - Я должен идти. Удачи тебе, Макс.
   - И тебе, Густав.
  
   СС гауптштурмфюрер Макс фон Лорингер, не верил в сказки про Высокое Небо и не собирался выполнять обещание, данное своему наивному брату. Ценный архив, который мог открыть ему доступ к вершинам тайной организации, стоящей за спиной у "Туле" и "Ананербе" следовало немедленно вывезти из замка.
   Однако, его планам не суждено было сбыться: следующей ночью, пробираясь через линию фронта, он скончался в лесу на берегу Немана от разрыва сердца и был похоронен в общей могиле.
  
   (1) ЛЛА - Армия освобождения Литвы, боевая антисоветская подпольная организация литовских националистов.
   (2) Звание гауптштурмфюрера в СС соответствовало армейскому званию капитана ( гауптмана ).
   (3) Встать! Руки вверх! ( нем.)
   (4) К стене! Быстро! (нем.)
   (5) Кто Вы? Быстро! (нем.)
   (6) Я - капитан Макс фон Лорингер. (нем.)
  
   МОСКВА-ВИЛЬНЮС. 10-11 ЯНВАРЯ 1991 ГОДА.
  
   Эта поездка в Москву получилась у Ирмантаса Мартиновича на редкость бестолковой. В ЦК КПСС с ним говорил какой-то пожилой инструктор, видимо, всю жизнь последовательно колебавшийся вместе с генеральной линией партии, а теперь, на старости лет, когда с него сняли ошейник с поводком, чувствовавший себя совершенно беспомощным. Обрисовывая ему обстановку в Прибалтике, адмирал четко видел, что его слова не доходят до адресата, не воспринимаются. Для этого человека то, что не было видно из окна служебного кабинета на Старой площади, казалось то ли фантастикой, то ли происходящим на другой планете. Уже покидая здание, Ирмантас Мартинович на мгновение задумался, сколько же еще осталось времени, прежде чем этих улиток, прячущихся от жизни в скорлупу выдуманного мира, выметут из их укрепления. По всему выходило, что до времени "Ч" оставалось не более года, однако, прогнозы в таких вещах - дело неблагодарное, это он знал очень хорошо.
   На следующий день он в редакции новой патриотической газеты пару часов беседовал с двумя Владимирами - литературным критиком, заместителем главного редактора и военным корреспондентом в звании капитана. Эти молодые люди ( критику, похоже, было уже за сорок, но, с точки зрения восьмидесятичетырехлетнего Гаяускаса, это было еще время молодости ) в целом производили хорошее впечатление, однако и у них уже были прочные стереотипы. Нет, не могли в Москве поверить в реальность распада Союза, в реальность отделения Прибалтики, Украины, Молдавии. Им, с рождения знавшим про Союз нерушимый и пятнадцать сестер, все происходящее казалось нелепостью, и, сердцем понимая весь трагизм ситуации, они не могли никак принять это понимание умом, цепляясь за наивные иллюзии.
   После полудня, покончив с общественными делами, отставной контр-адмирал поехал в гости к Роману Солнцеву, своему бывшему заместителю по службе в Главном Штабе ВМФ СССР. Роман был уволен в отставку около двух лет назад, жил теперь на окраине, недалеко от метро "Речной вокзал". Именно у Солнцева он собирался оставить на время дипломат, в котором хранилась часть архива, документы двадцатого века - письма и фотографии отца, свой дневник семнадцатого-восемнадцатого годов, объясняющий превращение Густава Альбертовича фон Лорингера в Ирмантаса Мартиновича Гаяускаса, записи военной поры. Это было то, что в первую очередь должен был изучить Балис после своего посвящения в тайну. Основная часть архива хранилась в недоступных подземельях замка Лорингер, ныне ставшего музеем, в защищенном от постороннего глаза сильнейшей логрской магией тайнике Совы. За ее сохранность Ирмантас Мартинович нисколько не беспокоился. А вот держать малый архив на своей вильнюсской квартире опасался. Обстановка в столице Литвы была взрывоопасная и активное участие отставного контр-адмирала в деятельности Интерфронта, разумеется, не прошло мимо внимания тех, кто претендовал на то, чтобы стать у истоков органов госбезопасности молодой независимой Литвы. Ареста он особо не опасался, а вот тщательного обыска не исключал. Конечно, ничего важного с точки зрения независимости Литвы, в этих документах не было, но объясняться об их содержании с кем-либо кроме Балиса Ирмантасу Мартиновичу не хотелось, а уж с Департаментом Охраны Края - в последнюю очередь.
   Однако, от идеи оставить до середины мая архив у Солнцева пришлось отказаться. В разговоре Роман пожаловался на почки и сообщил, что в феврале будет ложиться на операцию. Оставлять же архив совсем без присмотра ( с супругой Солнцев разошелся сразу после выхода в отставку, точнее, разошлась с ним супруга ) было еще рискованнее, чем держать его в Вильнюсе.
   Дорога от дома, в котором жил Солнцев, до метро шла через парк Дружбы Народов. А на другой стороне шоссе за высокой чугунной решеткой располагался парк Северного речного порта. Адмирал вспомнил лето сорок первого, предвоенную субботу, которую они с Ромой провели в Москве, веселого летчика Алексея Грушина, его жену, сестру жены и ее мужа. С тех пор многое изменилось. Давно нет в живых Ромы. Про Грушина Ирмантас Мартинович наводил справки еще в сорок седьмом - старший лейтенант погиб в битве за Москву. Не было тогда ни этого парка, посаженного к московскому Фестивалю Молодежи пятьдесят седьмого года, ни кирпичных башен вдоль Ленинградского шоссе, в одной из которых теперь проживал контр-адмирал в отставке Солнцев. Тогда, в сорок первом, это было еще Подмосковье и вдоль шоссе встречались лишь деревянные избы да двухэтажные кирпичные бараки. А как раз на месте парка стояли корпуса Никольского кирпичного завода, построенного еще в царские времена. Кстати, бараков располагались как раз дальше в сторону Химок, в поселке Никольском. А ближе к Москве - сплошные избы. Хотя нет, в Головино, бараков тоже хватало. Кстати, ведь именно на Головинском кладбище похоронен Пашка Левашов. Контр-адмирал глянул на часы - если поторопиться, то можно было успеть посетить могилу старого друга. Бросив последний взгляд на видневшийся за стволами деревьев вход на территорию порта, который совсем не изменился за полвека, сохранилась даже скульптура девушки с парусником, у которой они вшестером сфотографировались на память, Гаяускас заспешил ко входу в метро.
   Одну остановку подземный поезд пролетел за какие-то три минуты, но, когда он вышел из метро, уже наступили ранние зимние сумерки. За долгие годы ( в последний раз на могиле Павла Ирмантас Мартинович был аж шесть лет назад ) район здорово изменился, но Головинское шоссе Ирмантас Мартинович узнал сразу. Что ж, хоть что-то он сегодня успеет. Купив у цветочного ларька шестерку темно-синих гвоздик, адмирал торопливо зашагал в сторону кладбища.
   Аура у кладбища была на редкость паршивая, похоже, блудили здесь порой неспокойные. В прошлые разы он также ощущал какую-то особую неприятность этого места, но тогда она всё же была выражена намного слабее. Адмирал пожалел, что оставил в гостинице перстень, заключенная в нем сила сейчас бы очень пригодилась. Но, еще с конца четырнадцатого века, с событий, совпавших с убийством Кейстута, у Хранителей его рода появилось четкое правило: архив, меч и перстень не должны быть вместе. Либо одно, либо другое. Сейчас при нём была часть архива, поэтому перстень он с собою не взял. Кражи Гаяускас не боялся: перстень всегда настроен на Хранителя, и он запросто мог найти его в чужих руках хоть во Владивостоке. Но вот идти на кладбище, где обосновались неупокоенные, без защиты, да еще и с архивом, казалось довольно рискованным делом. В какой-то момент ему захотелось даже вернуться назад, но не сделать вообще ничего за день было уже просто недостойно. С Пашкой они вместе штурмовали крепость Кенигсберга, что бы он ответил, если бы узнал, что его боевой друг повернул назад, испугавшись мертвяков.
   Хотя, о том, сколь опасными могут быть мертвяки, Пашка не имел ни малейшего представления.
   С этими мыслями Ирмантас Мартинович прошел в главные ворота и двинулся вглубь территории кладбища. Зимние сумерки коротки, и, хотя дорога от метро до входа заняла никак не больше десяти минут, уже окончательно стемнело, и Гаяускасу хотелось побыстрее покинуть это место. Однако сразу сориентироваться не удалось, и только поплутав по аллеям, он, наконец, нашел нужное надгробие: "Герой Советского Союза, Полковник Павел Иванович Левашов 1908-1960". Могила была совершенно занесена снегом, видимо, ее минимум с осени никто не навещал.
   Адмирал не стал разгребать сугроб вокруг цветника, он просто положил свой букет прямо на снег, рядом с гранитным надгробием, и вздохнул. Эх, Пашка, Пашка. Как все-таки быстро летит время. Давно ли они планировали взаимодействие пехоты и катеров, чтобы с наименьшими потерями вышибить гитлеровцев из прибрежных укреплений? Пашке было тогда тридцать пять. А теперь вот уже тридцать с лишним лет прошло, как его друг спит под этим камнем вечным сном...
   И вдруг Ирмантаса Мартиновича словно что-то толкнуло. Резко обернувшись, он увидел, как к могиле со стороны аллеи подходит человек. И почувствовал, что никакой это не человек, а тот самый... Другой мертвяк перекрыл адмиралу путь между могилами в другую сторону. И вообще, только теперь он ощутил, как его буквально давит темная сила. Зачем, зачем он снял перстень... Не четырнадцатый ведь сейчас век на дворе.
   Теперь надо было спешить. Прислонив дипломат к надгробью, он торопливо стал читать заклятье. Успел. Глянул на нежить. Те спокойно стояли чуть поодаль, перекрывая в обе стороны выход с дорожки, уверенные в том, что он никуда не денется. Отлично, раз так, то надо использовать шанс. Сосредоточившись, Ирмантас Мартинович начал шептать охранное заклинание, взывая к Предкам. Конечно, любое охранное заклинание можно взломать, вопрос только в том, кто этим будет заниматься. Хотелось бы, чтобы у хозяина неспокойных сил на это не хватило.
   Закончив колдовство, адмирал вдруг почувствовал прилив сил и давно забытый азарт. Обложили, значит? Думаете, что победили? Ну что же, посмотрите, как сражаются русские моряки... Наверх вы, товарищи, все по местам... И он решительно двинулся в направлении аллеи.
   - Ну что, чуг, надоело прятаться? - Ирмантасу Мартиновичу казалось, что он видит пустые глаза заступившего ему дорогу мертвяка. И еще удивило, почему неспокойный назвал его чугом, о таком ругательстве читать ему не приходилось.
   - Прятаться? Да я и не собирался.
   - А что же ты собирался делать?
   - Пройти.
   - Ну, попробуй, чуг.
   - Пробую.
   Несильный магический удар смел мертвяка с пути, проволок несколько метров по тропинке между могилами и швырнул на железное ограждение. Развернувшись, Гаяускас встретил этим же заклинанием второго метнувшегося к нему неспокойного. Тому пришлось еще хуже: он перелетел через низенькую ограду и завяз в разросшемся кустарнике. Адмирал рванулся в сторону аллеи и тут же почувствовал, как что-то огромное и жуткое тянется к нему под землей. Мощь этого нечто была несравнима с предыдущими противниками и, упреждая его атаку, Ирмантас Мартинович нанес свой удар, вложив в него все силы...
   Что это бы ни было там, в глубине, удар по нему пришелся чувствительный и, минимум на некоторое время, оно перестало представлять опасность. Тяжело дыша, Гаяускас выбрался на аллею, где стоял еще один неспокойный. На магический удар сил у старика уже не оставалось, но в запасе у Хранителя был еще один способ ведения боя - Истинный Облик. Ирмантас Мартинович шагнул вперед, собираясь начать превращение - и словно уперся в прозрачную стену. Это означало конец - справиться с неспокойным из высших он сейчас не мог, разве что тот добровольно решит распасться на части на глазах адмирала. Но мертвяк, разумеется, распадаться не собирался. Он издевательски медленно поднимал руку, готовясь произнести убийственное заклинание. Заговорили они одновременно. В первый и последний раз в этом месте звучали одновременно слова на двух древних наречиях.
   А потом на заснеженную аллею повалилось бездыханное тело.
  
   По одну сторону от шоссе за бетонным забором расположилось кладбище. По другую, также за бетонным забором, находилась территория какого-то гаражного кооператива, где жизнь на ночь замирала. Жилья поблизости не было, некому было наблюдать, как во втором часу ночи у ворот кладбища кого-то поджидали трое мужчин. Падал снег, то и дело налетали порывы злого январского ветра, в ветвях деревьев иногда громко каркало кладбищенское воронье. Ожидающие, похоже, ничего этого не замечали. Неподвижность, с которой они застыли у ворот кладбища, выглядела какой-то неправдоподобной. Никто не топтался, не отворачивался от пронизывающего ветра, не сутулился, не поднимал воротник пальто... Даже сигареты никто не закурил.
   И только когда по пустынному Головинскому шоссе к воротам подъехала "Волга", ожидающие подали признаки жизни, быстро перестроившись в шеренгу рядом с правой передней дверцей, из которой вылез высокий человек в офицерской шинели и меховой шапке.
   - Товарищ майор, разрешите... - начал было один из ожидающих, но офицер перебил.
   - Показывай, Викулов. Я что, приехал сюда среди ночи только ради разговора с тобой?
   - Виноват, товарищ майор, - Викулов двинулся к калитке на кладбище, следом - майор. Остальные двое ожидавших шли сзади, очевидно, не желая лишний раз обращать на себя внимание грозного начальника.
   - Чуг, товарищ майор, - на ходу объяснял Викулов. - Я его, суку, сразу засек, как он только к воротам подошел. Натуральный чуг, да еще и колдующий. Крепко ребят помял, ну да я его колпаком накрыл. Душу он, падла, ясень пень, спрятал, так душа его мне без надобности.
   - Что он здесь делал? - нетерпеливо прервал таинственный майор.
   - Да хрен его разберет, что делал, товарищ майор. У могилки чего-то шабуршился. Мож, похоронен у него здесь кто. На этом участке ведь могилы-то старые, шестидесятых годов, когда база была на консервации. Могли и чуга под плиту положить, никто бы и не почесался.
   - Труп где? В сторожке? - офицер мотнул головой назад, на оставшийся за спиной приземистый барак кладбищенской конторы.
   - Никак нет. Там это, сегодня долго больно ненадежные из новеньких крутились. Мы его на дальний участок вынесли и снегом забросали. С утра пораньше Эрдман труповозку обещал подогнать. Оформим как бомжа замерзшего, не впервой.
   - Смотри, Викулов... Чтоб никто ничего не заподозрил. Мне тут МУР не нужен... А уж смежники и подавно...
   - Все в лучшем виде оформим, товарищ майор, не беспокойтесь.
   - Оформил уже один такой... в тридцать восьмом, - пробормотал майор. - К восемьдесят шестому только и отмылись.
   Пару минут они шли по заснеженной аллее в молчании. Тишину нарушал только скрип снега под каблуками, да шум ветра в ветвях кладбищенских деревьев.
   - Здесь направо, - наконец произнес Викулов.
   Узкий проход между могилами уже замело свежим снегом, единственными следами от произошедшего несколько часов назад боя остались только поломанные ветки кустарника в нескольких шагах от могилы, к которой Викулов привел майора.
   - Свет, - негромко приказал офицер.
   Один из сопровождающих тут же щелкнул кнопкой мощного электрического фонаря, и яркий луч света выхватил из тьмы гранитный памятник.
   - Герой Советского Союза, полковник Павел Иванович Левашов. 1908-1960, - прочитал вслух майор. - Найти завтра все документы на это захоронение. Копии передать Эрдману. Чтобы к концу недели на этого Левашова у меня лежало досье. Как жил, где служил...
   - Так точно, - с готовностью отозвался тот, что с фонарем.
   - Так, ну что же, посмотрим, что тут этот чуг оставил, - офицер шагнул за ограду, протянул руку к памятнику и... Затмевая свет фонаря, ярко вспыхнула радужная искра. Майора отбросило от памятника словно щепку, приподняв в воздух на добрые полметра, так, что за ограду он задел только каблуками. Словно крылья взметнулись широкие полы шинели. Задев рукой кого-то из спутников, майор упал на ограду соседней могилы, шумно перевалился через нее, ощутимо ударившись головой о тыльную сторону памятника и какое то мгновение так и лежал - вверх ногами, закинув сапоги на ограду. Сопровождающие, придя в себя, тут же бросились к нему.
   - Товарищ майор, как Вы? - растеряно бормотал Викулов.
   Свет фонаря скользнул по надгробию, затем осветил погон с двумя просветами, петлички инженерных войск и остановился на широком лице майора, которое от такого потрясения пошло пятнами - местами было багровым, местами - бледным.
   - Руку, идиот, - рявкнул офицер, протягивая им свои руки. С правой кисти слетела перчатка, в свете фонаря ярко блеснул массивный золотой перстень с печаткой в виде припавшей перед прыжком хищной кошки.
   - Сейчас.
   Викулов и третий сопровождающий, крепко ухватив за руки майора, рывком подняли его из-за могильной ограды. Пока он приводил себя в порядок, отряхивая снег с шинели, третий перегнулся и достал упавшую с головы шапку.
   - Вот, возьмите, товарищ майор.
   Не говоря ни слова, майор, нахлобучил шапку. Затем повернулся к Викулову.
   - Ведите к трупу, быстро. Астафьев, с фонарем - вперед.
   - Слушаюсь.
   Отлично ориентировавшимся на кладбище Викулову и Астафьеву не понадобилось много времени, чтобы привести офицера к нужному месту.
   - Вот за этим кустом мы его и положили... Мать твою...
   Снег изрядно успел замести следы, но развороченный сугроб и отсутствие тела ясно говорило о том, что здесь произошло что-то непредусмотренное Викуловым.
   - Товарищ майор, он же мертвый был... Бля буду...
   - Давай мне без истерик, не на зоне срок мотаешь, - осадил подчиненного офицер. - Ты меня еще гражданином начальником назови...
   - Так ведь - мертвый. Точно - мертвый...
   - Живее тебя, идиота.
   - Но как же это... Как же это так...
   - Обыскал его хоть? Документы были?
   - Только это.
   Викулов протянул майору небольшую книжечку, Астафьев услужливо подсветил фонарем.
   - Хм... Ветеран Великой Отечественной Войны, контр-адмирал Гаяускас Ирмантас Мартинович... Не трясись, Викулов... С таким чугом тебе было не справиться. Либо тайный дхарме, только вот как же его тогда в тридцать восьмом проглядели, либо Хранитель... Гаяускас... Литовская фамилия...
   Неужели - снова встретились, через столько-то лет, мелькнула в голове шальная мысль.
   - Значит так. Викулов, будь готов в любой момент базу свернуть, но пока ничего не предпринимай. Думаю, твой чуг в милицию не пойдет. Удостоверение это - срочно Эрдману. И чтобы все данные мне на этого адмирала были сегодня, к обеду. Астафьев, свяжитесь с Вильнюсом, с "Бетой". Предупредите, что если этот адмирал оттуда, пусть срочно готовятся к работе. И серьезно, там, вероятнее всего, дело до ликвидации дойдет.
   Из глубины памяти на мгновение всплыли события почти шестисотлетней давности. Замок князя Ягайлло, название которого он уже давно забыл... Низкие своды подвала... Вздернутое на дыбе детское тело... Неестественно вывернутые из суставов руки... Струйка крови на подбородке из прокушенной насквозь нижней губы...
   И тихонько, не для спутников, для себя, майор добавил:
   - Этих Хранителей надо как слепых котят - давить в зародыше. Пока не заматерели...
   - Но, товарищ майор, "Бета" отправлена в Вильнюс со специальным заданием, - попытался возразить не услышавший последних слов командира Астафьев.
   - Это меня мало волнует. Комову передай, если будет проблемы, то чтобы сразу выходил на "Мерина". Раз товарищ генерал-полковник так активно набивается в друзья - пусть отрабатывает нашу дружбу.
  
   Не один раз за свою длинную жизнь Ирмантас Мартинович Гаяускас читал о том, что мертвым не больно. Но много ли знали о смерти те, кто это писал? И теперь, когда ему пришлось проверять каково это - быть мертвым, на личном опыте, выяснилось, что досужие рассуждения далеки от реальности. Правый висок ломило так, как никогда с ним не бывало при жизни, оттуда боль разливалась к надбровным дугам и к нижней челюсти. Кроме того, раз в десять пятнадцать минут проходил прострел вдоль всего позвоночника. И, самое печальное, он знал, что анальгин или любой другой анальгетик ему не поможет: это была фантомная боль, порожденная сознанием - в теле уже и впрямь болеть нечему.
   Кроме того, сознание тоже особой ясностью не отличалось. Хорошо, он не забыл главного - кто он и зачем еще ходит по этой земле. Прям хоть благодари того мертвяка, что дал ему время не только спрятать душу, но и бросить Серебряную Нить. Представить себе, что "возвращение последнего долга" произошло бы спонтанно, было просто страшно: без документов, без памяти о прошлом ( точнее, с какими-то бессвязными и совершенно произвольными обрывками памяти ), без четкого представления о том, что же именно ему следует делать... Да и то, даже с заклинанием Серебряной Нити, являющегося как бы якорем для сознания, воспоминания вернулись не сразу. Через стену кладбища он лез в каком-то тумане, не зная толком, зачем и почему надо покинуть это место. Так же по какому-то наитию пошел именно направо, к метро и только теперь вспомнил, почему он оказался здесь, на Головинском кладбище, что с ним произошло, и что он теперь должен делать. А должен он был хоть что-то рассказать Балису о том долге, который теперь на него возложен. Ирмантас Мартинович планировал серьезно поговорить с внуком в мае, когда тот весной приедет в отпуск в Вильнюс, но теперь эти планы стали уже не осуществимы. Более того, нечего было и думать даже о срочной поездке в Севастополь - неизвестно, по силам ли ему остаться в мире живых столь долго. Но до утра он непременно должен дотянуть, в крайнем случае, можно будет воспользоваться силой перстня, который, как и билеты на поезд в Вильнюс, остался в гостинице. Если только он успеет на поезд - кое-что можно будет поправить. Еще одним добрым знаком было то, что нападавшие, обшарившие его карманы и забравшие ветеранское удостоверение и деньги, не польстились на жетон московского метро, купленный для коллекции. Отставной адмирал не то чтобы был нумизматом, но небольшим собранием советских дензнаков и сопутствующих заменителей обзавелся. Сейчас же этот жетон с большой буквой М оказался для него очень полезным: как следовало из показания часов на входе на станцию метро "Водный стадион", до отхода поезда оставалось чуть меньше полутора часов. Успеть отсюда сначала до "Спортивной", где в гостинице "Арена" остались вещи, билеты и документы, и потом до Белорусского вокзала, не имея при себе ни денег ни документов, было абсолютно нереально. Но маленький металлический диск в кармане брюк круто изменил ситуацию, до гостиницы, а потом и до вокзала, Ирмантас Мартинович добрался без приключений.
   Как не странно, сразу после отправления поезда он почувствовал себя значительно лучше, видимо, сказывалось воздействие перстня. За окном проплывала, сверкая разноцветными огнями, ночная Москва, соседи по купе укладывались спать, а он, склонившись над столиком, погрузился в размышления. Надо было не спеша, основательно разобраться в ситуации и принять решение. Что ж, пройдемся по пунктам.
   Перстень и меч - при нем, и надо как можно быстрее передать их Балису. Архив... Тут задача сложнее. Большая часть в подземельях под замком Лорингер, спрятана надежно, защищена еще надежнее, надо только объяснить Балису, где чего искать. В малом архиве, между прочим, есть письмо отца с описанием, как именно следует искать тайник Совы, ориентированное на наличие перстня. А перстень, будем считать, у Балиса будет. Кстати, именно перстня достаточно, чтобы малый архив открылся. Отсюда вывод - надо просто намекнуть Балису, чтобы посетил в Москве Головинское кладбище, а там он сам разберется. Главное - чтобы днем, при свете к нему неупокоенные не сунутся. Даже высшие.
   Так, вроде все получается очень даже неплохо. Значит, скорее всего, что-то он в своих размышлениях упустил. Что же именно?
   Попросив у проводницы стакан чая, он еще раз проанализировал произошедшее. Пожалуй, перво-наперво он недооценивает этих мертвецов. Действительно, в самом конце двадцатого века устроить себе логово пусть на окраине, но все же в черте одного из самых крупных городов Европы - глупость несусветная. Неупокоенные не обладают особым умом, но не могут не понимать, что у них гораздо больше шансов уцелеть где-нибудь в глуши, в глубинке. И, тем не менее, судя по ауре, на Головинском они обосновались давно и всерьез. Значит, есть кто-то достаточно могущественный, чтобы заставить их обустроиться именно в этом рискованном месте. И, этот кто-то явно должен иметь хорошие связи в официальных структурах, чтобы, если что, замять скандал.
   Интересно получается. Неплохо бы поподробнее ознакомиться с историей этого кладбища, оно ведь не такое уж и старое, вроде как. Незадолго до войны организовано. Хорошо бы пошарить по архивам, поискать, не связано ли с этим погостом каких происшествий... Хотя... Времени на это, увы, уже нет. Эта задача достанется Балису, надо будет ему посоветовать...
   Стоп, стоп!
   Мысль мелькнула совершенно неожиданно, он чуть не вскрикнул. Если эти мысли верны, то видится с Балисом ему ни в коем случае нельзя. В руках у неупокоенных осталось его ветеранское удостоверение, они знают его фамилию, имя, отчество. Тот, кто стоит над ними, наверняка будет искать сбежавшего "чуга". И наверняка постарается расправиться с наследником, особенно, если ему известно о Хранителях, а вероятность этого не так уж и мала. В свое время Круги изрядно постарались распустить эти рассказы среди тех, кто хоть как-то соприкоснулся с тайнами Древнего мира. Конечно, вряд ли кто из неупокоенных умудрился протянуть хотя бы пятьсот лет, но у них, наверное, тоже легенды передаются, если так можно сказать, из поколения в поколение. К тому же, несколько особо одаренных из тех, кто не жив и не мертв и впрямь, может быть, бродят по Земле со времен столь древних, что лишние шестьсот лет особо возраста и не прибавляют.
   Итак, с Балисом ему лучше не встречаться. Чем дольше хозяин кладбища не будет знать, кто наследник, тем больше шансов у внука унести архив из-под носа мертвяков и остаться целым и невредимым.
   Расплатившись с проводницей за чай, адмирал продолжил обдумывать план предстоящей операции. Необходимо было как-то сообщить Балису о произошедшем, при этом как можно более тайным способом. Прежде всего, конечно, следовало прибегнуть к вещему сну. Ирмантас Мартинович прикинул свои силы... Несмотря на паршивое самочувствие и приличное расстояние от окрестностей Одинцова, которые проезжал поезд, до Севастополя, где сейчас находился Балис, сил на заклинание должно было хватить. Но сном много не скажешь, к тому же внук отличался завидным прагматизмом и в вещие сны верил не больше, чем в полеты на метлах. А уж в сны о бродячих мертвецах, нападающих на припозднившихся посетителей московских кладбищ...
   Ему вспомнились валяющиеся по московским газетным киоскам брошюрки с фантастической повестью какого-то Вилли Кона "Похождения космической проститутки". На взгляд Балиса, правдивый рассказ о том, что произошло с его дедом этим вечером, будет ничуть не меньшей чушью. Без серьезных доказательств он ни во что не поверит, а доказательства во сне не предъявишь. Встречаться им нельзя... Значит, надо написать письмо. Причем, в письме тоже нельзя рассказать ему правду, но написать надо так, чтобы сподвигнуть внука посетить кладбище, а там, когда архив будет у него в руках, можно уже не волноваться. Почте доверять письмо не стоит: есть за Министерством Связи дурная привычка растворять в своих недрах очень важную корреспонденцию. Так растворять, что потом ни Шерлок Холмс, ни капитан Анискин не найдут. Раз так, то нужно, найти человека, который передаст это письмо. Такого человека, на которого будет трудно подумать - если предположить, что руки у этих неупокоенных ( точнее у тех, кто ими командует ) столь длинны, что тянутся аж до Вильнюса.
   Адмирал усмехнулся, достал из дипломата простую клетчатую тетрадь и блокнот и принялся за письмо. Он знал человека, которому можно доверить передачу послания: соседка снизу Элеонора Андрюсовна Жвингилене, вечный оппонент, сторонница независимости до мозга костей, искренне ненавидящая, по ее выражению, "советскую оккупацию", при этом - очень добрый человек. И очень несчастный - родные дети практически не навещали страдающую ревматическим артритом старушку. В последние годы за ней ухаживала некая Ингрид, то ли дальняя родственница, то ли вообще посторонний человек. Ирмантас Мартинович немного помогал ей с лекарствами, но об этом никто из посторонних не знал. И никому и в голову, конечно, не придет искать его письмо у человека, чьи взгляды так радикально расходятся с его взглядами.
  
   "Дорогой Балис!
   Так получилось, что я уже ничего не смогу тебе объяснить и тебе придется теперь самому разбираться, что к чему. Думаю, потихоньку ты всё поймешь.
   Оставляю тебе самое дорогое, что есть у меня. Этот перстень, пожалуйста, носи не снимая - как память обо мне. Кортик - единственное, что морской офицер может передать другому морскому офицеру. Он прошел со мной всю войну - будь достоин его славы."
  
   Адмирал на мгновение задумался. Он никогда не разговаривал с внуком о вере. Что ж, Балису и в этом предстоит разобраться самому...
  
   "Иконку же тоже носи с собой - это моё благословение. Я знаю, ты не задумывался о вере, но да поможет тебе Святой Патрик и другие Святые Божии.
   Прощай. Верю, что мы еще встретимся, пусть и не на этом свете.
   Твой дед Ирмантас Мартинович Гаяускас."
  
   Еще раз он пробежал глазами написанное - все нормально. Если письмо все же попадет в чужие руки, то к раскрытию тайны Хранителей прочитавший не приблизится.
   Оставалось главное - аккуратно подвести внука к необходимости визита на Головинское кладбище.
  
   "P.S. Не забывай заходить на мою могилу. И могилы моих друзей навести обязательно. В Ленинграде на Смоленском кладбище - капитана второго ранга Сергея Воронина, а в Москве на Головинском - полковника Павла Левашова".
  
   Закончив писать, он вырвал листок, аккуратно сложил его и засунул глубоко во внутренний карман пиджака. Соседи по купе уже спали, он погасил тусклую лампочку над своей полкой и принялся в темноте стелить постель - дэргу темнота не помеха. Одновременно настраивался на посыл внуку вещего сна. Неожиданно подумалось: это простенькое заклинание имело один интересный побочный эффект: посылая вещий сон тому, чья судьба слишком тесно связана с собственной, имеешь все шансы получить эхо - вещий сон в свой адрес. После смерти жены Балис был для него, наверное, самым близким человеком. Интересно, можно ли получить вещий сон, уже умерев?
  
   Их было трое в комнате, очертания которой терялись в тумане. В кресле с высокой спинкой, украшенной искусной резьбой, установленном на особом возвышении, сидел мужчина крепкого сложения с аккуратно подстриженной русой бородкой. Одежда приснившегося состояла из красного цвета кафтана с меховой опушкой, обильно украшенного жемчугом, такой же шапки, штанов, которых за длинными полами кафтана почти не было видно, и расшитых бисером сафьяновых сапог. Справа и чуть сзади от кресла, прямо у самой стены на небольшом стульчике без спинки расположился священник средних лет в расшитой золотом ризе, с большим наперсным крестом. А напротив них стоял третий - высокий мужчина лет сорока, лицом немного похожий на самого Ирмантаса Мартиновича в потертом аксамитовом кафтане малинового цвета с серебряными нитями.
   - Ты звал меня, светлый князь. Я готов тебе служить, - проговорил высокий.
   - Я знаю твою верность, Гай из Ноттингема, и высоко ценю ее. Служба моя будет необычна, но я верю, что ты сослужишь мне ее так же верно, как и служил всегда. Псковичи не желают, чтобы в старшей дружине у князя служил человек латинской веры. Ведомо тебе, что я, дабы стать князем Псковским, принял Святое Православие.
   При этих словах священник многозначительно осенил себя крестным знамением.
   - Последуй и ты, Гай, за своим господином. Отрекись от латинской веры, прими Православие. Отец Лука отведет тебя в церковь и совершит необходимый обряд.
   Священник медленно поднялся с места, важный, крупнотелый.
   - Спаси свою душу, сыне, приобщись веры истинной.
   Названый Гаем отер выступивший на высоком лбу пот.
   - Княже, я служу тебе верой и правдой, и буду служить тебе и детям твоим до своей смерти. Но веры своей изменить не могу. Верую в Господа, как веровали родители мои и деды и как учил мой народ Святой Патрик.
   Князь, словно ища поддержки, беспомощно оглянулся на священника.
   - Сын мой, - зарокотал голос батюшки, - светлый князь поведал мне, сколь ревностно чтишь ты память сего человека. И, по велению князя, испрошены были люди книжные, о сем Патрике. Реку тебе, что доподлинно боголюбив был сей человек и истинно нес слово Божие. То ведомо должно быть тебе, что во веки ветхие Рим с Константиновым градом единомудрствовавши, и был мир весь в вере истинной. Но уклонились ныне латины в ересь, забыли заветы отцов и дедов. Истину веру только Церковь Православная сохранила. Ежели и вправду почитаешь ты так того Патрика - прими веру Православную.
   - Отче, я - воин, человек не книжный, и мне не ведомы премудрости, что узнают те, кто посвящает всю жизнь изучению Божьего слова. Грешен я, и в том раскаиваюсь и прошу отпустить мне грехи. Но всю жизнь верил я во Христа Господа, как же могу я отречься от этого?
   - Не от веры во Христа ты отречься должен, сыне, - снова загудел священник, - но от токмо заблуждений еретических. Ибо учат папежники, что Святой Дух исходит не токмо от Отца, но и от Сына, противу сказанного в Писаниях: "Егда прийдет Дух истинный, Иже от Отца исходит, Он известит вам вся, яже о Мне".
   - Но разве судил я где об исхождении Духа Святого, - Гай беспомощно развел руками, было видно, сколь труден ему этот спор. - То подобает, пресвитеру, а не воину.
   - А как же ты, сыне, на литургии Символ Веры чтешь? Отцы Святые постановили честь: "И в Духа Святого, господа животворящего, иже от Отца исходящего". Не добавляешь ли во заблуждениях "и от Сына".
   - Ежели согрешил я по неведению, отче, то прими покаяние мое, наложи епитимью и отпусти грех сей, властью, от Господа тебе данной. Но то - неведение мое, а не вера ложная. В неведении раскаиваюсь, но от веры - не могу отречься.
   И, повернувшись к сидящему в кресле, добавил:
   - Не неволь, княже.
   - Не неведение сие, ересь и души погибель, - упорствовал священник, и воин вновь повернулся к нему.
   - Что ж это творится, батюшка? Я шел в храм, над коим крест Господень, я в вас пастырей, Иисусом милостивым поставленным вижу, а вы меня, аки пса шелудивого прочь гоните? Нешто тот грех, что мне ныне вчиняется страшнее тех, в чем я исповедовался ранее? Нешто он превыше милосердия Господня?
   Удар достиг цели. Священник, вначале хотевший прервать слова воина, вдруг примолк, видно, слова Гая глубоко его тронули.
   - Вот что, сыне, - негромко ответил он после продолжительной паузы. - Вижу, что сильна вера твоя, но сильны и заблуждения. Ищешь ты Христа господа, но идешь ты супротив Церкви Святой, а разве можно Царствия Божьего вне Церкви найти?
   - Я Церкви Божьей не супротивник. Ты, батюшка, сам рек, что истинно Слово Божие нес Святой Патрик. Тому слову я верен, и Церкви той верен. Коли Православная Церковь его своим сыном признает, то и я той Церкви сын.
   В горнице повисло тягостное молчание.
   - Так что ж делать будем, отец Лука? - прервал затянувшуюся паузу князь.
   - По убогости своей не могу решить я сего случая, - развел руками священник. - Есть уставления, от Святых отец нам даденные. Невозможно мне допустить без их исполнения чина воина Гая до Святого Причастия. Но мнится мне, истинно он ревнует ко Господу. Потому, да рассудит все преосвященный владыка Далмат(1). А пока совершиться суд его, пусть считается он оглашенным.
   - Ступай, Гай, - махнул рукой князь. - Ныне отпишу я в Новогород преосвященному владыке Далмату о сем деле.
   Поклонившись, воин вышел из горницы.
   - Скажи, отче, можно ли мне молиться за Гая? Ведь животом своим я ему обязан.
   - О том, княже, лучше тебе владыку спросить. Зело труден вопрос сей, не мне убогому о том судить.
   - Спрошу, отче, только вот владыка когда еще ответит, а я Гая в молитвах ежедневно поминаю, понеже семьи своей.
   - Молится за всех христиан православных - долг каждого верного Церкви. Не даром и на литургии возглашается: "И обо всех христианах православных миром Господу помолимся." Молиться же за того, кто по высокоумию своему Церковь отвергает... Я так мыслю, княже, Отцы Святые нас учат, что цель жизни нашей временной - стяжать жизнь вечную во Царствии Божьем. О том мы и Господа должны молить ежедневно и ежечасно, грехи свои замаливать, ибо нет среди нас безгрешных, бо один Господь безгрешен. А что есть молитва за другого, коли искренна она? Это ведь взять грех чужой на душу свою. А ежели грех тот велик, то и опасность есть великая душе погибнуть на веки вечные. Молитва за другого - дерзновение великое перед Господом... Велик грех его княже, но велика и милость Господня. Если веришь, что не превысил грех его меру Господнего терпения и Господней милости - молись, чтобы дано было узреть ему грехи его, и покаяться, и обрести прощение...
  
   У старого человека свои отношения со сном, молодежи не доступные. Бывает, он настигает в кресле перед телевизором, среди бела дня, когда на всю страну гремят с экрана речи народных избранников, клеймящих тоталитарный режим. А бывает, целую ночь проворочаешься в постели, а он так и не придет. И вот уже все слышнее шум на улицах, вот уже брезжит за окном бледный вильнюсский рассвет ( который даже сейчас не хочется променять ни на яркий крымский, который доводилось видеть, ни даже на сказочно прекрасный итальянский, о котором доводилось только читать ), скоро надо уже вставать и готовить завтрак, а вроде как и глаз не сомкнула. Что ж, не первая такая ночь была в жизни Элеоноры Жвингилене, не первая - и, надо надеяться, что не последняя. Что бы там не говорилось, но ей сейчас очень хотелось жить, больше чем лет пять тому назад. Тогда она переживала, что как-то незаметно для себя превратилась из обыкновенной пенсионерки в больную старуху, заключенную в стены собственной квартиры. Сейчас она была частью своего народа, сбрасывающего казавшиеся раньше вечными оковы оккупации. Теперь каждый день проходил словно в двух измерениях: борьбы со временем и борьбы за свободу. И победа над одним врагом давала сил на победу над другим.
   Когда она год назад смогла сама, пусть и с помощью Ингрид, доковылять до булочной - это было чудом, которое сотворила Свобода. А летом она смогла вернуть Свободе этот долг, выйдя на демонстрацию на Кафедральную площадь. Элеонора видела, что вокруг сотни, тысячи людей: и маленьких детей, и совсем юных, и просто молодых, и среднего возраста и уже достигших преклонных лет, но она тоже была необходима на этом митинге, словно символизируя своим присутствием желание всего народа Литвы самому решать свою судьбу, а не следовать указке Москвы. И ее глубоко тронули кадры, показанные в отчете о митинге по местному телеканалу, который, в отличие от союзных, пусть даже самых демократических, показывал полную правду. Оператор смонтировал краткое интервью с Элеонорой ( всего-то вопрос и ответ ) вместе с таким же вопросом-ответом, только на месте старушки была совсем юная симпатичная девчушка с красивым именем Снежана. И так уж получилось, что говорили они почти одними и теми же словами об одном и том же: о свободе, о выходе из состава СССР. Желание покинуть коммунистический барак объединило всех, кто вышел на площадь, люди словно стали единым целым, одинаково ощущали происходящее и понимали друг друга без слов...
   Воспоминания об этом дне, были, вне всякого сомнения, самыми яркими ее воспоминаниями за последние годы и, всякий раз, вспоминая тот день, Элеонора ощущала радость и прилив сил.
   Звонок в дверь раздался совершенно неожиданно, в первое мгновение ей показалось, что это ей померещилась, но трель вновь заполнила квартиру и сомнений не осталось. Накинув поверх ночной рубашки халат, она направилась к двери, недоумевая, кто это может быть. А могли это быть кто угодно, вплоть до еще действующих в стране агентов КГБ, что, впрочем, было крайне мало вероятно.
   - Кто там? - спросила она, напряженно вслушиваясь в тишину за дверью.
   - Ирмантас, - ответил хорошо знакомый голос. - Можно мне войти?
   Появление соседа в столь неурочный час выглядело весьма странным, особенно если учесть, что еще вчера вечером он не вернулся из поездки в Москву. Но дверь Элеонора открыла без всяких колебаний: за долгие годы она успела убедиться, что, несмотря на свои коллаборационистские убеждения, отставной контр-адмирал Ирмантас Гаяускас был безупречно порядочным человеком. Пожалуй, он был даже ее другом, как ни странно звучит такое выражение в их годы.
   - Доброе утро, Элеонора, извини, что побеспокоил, - Ирмантас протянул ей пеструю, белую с красным, гвоздику. - Я прямо с вокзала, у меня срочное дело.
   - Проходи, - она заперла дверь и жестом пригласила его в глубь квартиры - то ли в кухню, то ли в малую комнату.
   Да, кто-то может над этим посмеется, но каждый из них твердо придерживался правил этикета. Посещая даму, мужчина должен преподнести ей цветы, хоть даме уже и семьдесят шесть лет. Ну а она, безусловно, не могла себе позволить допустить гостя в комнату с неприбранной постелью.
   Пока Ирмантас в прихожей снимал пальто и ботинки, она дошла до кухни, определила гвоздику в небольшую хрустальную вазу на подоконник и поставила на плиту кофейник.
   - Элеонора, спасибо, сегодня я не буду пить кофе, - послышался за спиной голос Ирмантаса.
   Она удивленно обернулась. Адмирал стоял в дверях кухни, какой-то непривычный, предельно серьезный. И еще лицо, оно было у Ирмантаса непривычно одутловатым и посиневшим, такие лица она запомнила по больнице, добрая половина пациентов ревматического отделения страдала сердечной недостаточностью из-за тяжелого ревмокардита.
   - Ирмантас, ты плохо выглядишь. Давай я вызову тебе неотложку.
   - Не нужно, не отрывай понапрасну занятых людей.
   - Но ты действительно плохо выглядишь...
   - Я просто устал, только что с поезда. Ты же знаешь, в моем возрасте человек уже достаточно опытен, чтобы самому понять, когда ему требуется врач, а когда - нет. Так вот сейчас мне требуется не врач, а диван, чтобы хорошенько отдохнуть. Но сначала я хотел обсудить с тобой одно важное дело.
   - Настолько важное, что прямо с поезда нужно было идти ко мне, а не домой? - она присела на скрипнувшую табуретку. В то, что Ирмантасу не нужен был врач, верилось слабо, но сосед зачастую бывал чрезвычайно упрям, к тому же, взрослый человек действительно имеет право самостоятельно решать, когда ему обращаться к врачу.
   - Настолько, - он присел рядом, она обратила внимание, что левую руку он почему-то держит за спиной. Мысленно усмехнулась: вот и довелось побывать в шкуре старушки-процентщицы, сейчас окажется, что в руке - топор... Конечно, это было невозможно, но сама внешняя схожесть ситуации выглядела забавной.
   - Надеюсь, это не политика?
   - Нет, - Ирмантас улыбнулся и на мгновение в его глазах мелькнули прежние веселые искорки. Мигнули - и тут же погасли. - Политики тут и близко нет. Семейное дело.
   - Семейное? - изумилась Элеонора.
   Она знала, что жена Ирмантаса умерла довольно давно, еще в начале шестидесятых, второй раз он жениться не стал. От брака остались двое детей, сын и дочь, жившие где-то в Вильнюсе и довольно часто его навещавшие. Со стороны его отношения с детьми выглядели чуть ли не идеальными.
   - Да, именно семейное. В моем возрасте следует подумать и о разделе наследства. Завещание я написал уже давно, но есть пара вещей, о которых я не хотел упоминать в бумагах. Ты можешь их передать тому наследнику, которому я скажу?
   Элеонора на мгновение задумалась. На старости лет влезать в чужие семейные тяжбы совсем не хотелось, за свою долгую жизнь она не раз и не два видела, как близкие родственники при разделе наследства становятся злейшими врагами на всю оставшуюся жизнь.
   - А о чем именно речь?
   - Вот.
   В левой руке адмирала оказался офицерский кортик в парадных ножнах. Ирмантас положил его перед собой на стол, затем снял с левой руки свой старинный перстень и положил его рядом с кортиком.
   - Вот это прошу передать моему внуку Балису. И еще...
   Из внутреннего кармана пиджака адмирал достал толстый заклеенный конверт, так же положил его на стол.
   - Здесь - мое письмо к нему. Пусть откроет только после моей смерти.
   - Ирмантас, думаю, что вопросов о кортике не будет. Но твой перстень - вещь очень дорогая.
   Уж ей ли, искусствоведу, было не знать, какую сумму стоил этот перстень...
   - Я понимаю... Ты думаешь, что может вспыхнуть скандал?
   - Будешь убеждать, что скандала ни за что не возникнет? - улыбка у старушки получилась мудрой и лукавой одновременно. Элеонора не старалась специально добиться такого эффекта - это получилось само по себе. И снова у адмирала в глазах вспыхнула веселая хитринка. И снова - сразу пропала.
   - Не буду. Очень хочется верить, что не будет, но в жизни бывает всякое. Поэтому, предлагаю поступить так: если Балис не заглянет к тебе в первые дни - на девять дней, ты передашь перстень любому члену семьи. Думаю, в конечном итоге он все равно попадет к внуку, я говорил своим, что перстень должен достаться ему.
   - Хорошо, Ирмантас, если так, то я согласна: если твой внук обратиться ко мне первым, то я отдам перстень ему.
   - Отлично. Только вот еще что... Ты же его не знаешь?
   Она на мгновение задумалась.
   - Пару раз ты показывал фотографии. Он у тебя офицер, на Черном море служит, верно?
   - Верно, - улыбнулся отставной контр-адмирал, - в меня пошел мальчишка... Капитан морской пехоты.
   Он помолчал немного и добавил.
   - Но ты все-таки спроси его, какое прозвище у него было в детстве, ладно?
   - Хорошо, спрошу, - эта просьба ее озадачила. - А зачем?
   - Да просто так... Не забудешь?
   - Ирмантас, у меня ревматизм, а не склероз.
   - Молчу, молчу... - он шутливо поднял руки вверх. - Ладно, не придавай этому разговору слишком большого значения, вообще-то я не собираюсь умирать. Просто, проявляю предусмотрительность...
   Элеонора покачала головой. Она и раньше не раз замечала в Ирмантасе совершенно неправдоподобную, какую-то детскую наивность. Ни один взрослый человек не поверит в то, что другой взрослый человек затеет такой разговор на пустом месте. Что-то случилось у старика, что-то очень неприятное... Она еще раз внимательно посмотрела на синюшное лицо соседа. Все-таки, наверное, у него плохо с сердцем. И разумное поведение в этой ситуации одно: позвонить ноль три. Но... Это был Ирмантас, человек совершенно необычный, и ей не хотелось обидеть его недоверием. Поэтому она только сказала:
   - Хорошо, я спрошу его про прозвище, а что он должен мне ответить?
   - Разве я не рассказывал? - адмирал изумился совершенно натурально. - У него в детстве было прозвище Бинокль: у него очень острое зрение.
   - А если он не ответит? - Элеонора продолжала игру.
   - Тогда - не отдавай ему ничего. На девять дней отдашь все кому-нибудь из родственников и расскажешь про этот разговор, ладно?.. И вообще, пойду я отсыпаться... Что-то слишком много разговоров о моей смерти, я на это не рассчитывал.
   Адмирал улыбнулся, но она видела, что улыбка эта надуманная: глаза Ирмантаса оставались серьезными и печальными.
   - Ирмантас, я еще раз хочу тебе сказать, что, по-моему, тебе нужно обратиться к врачу.
   - Элеонора, я, конечно, не Сэм Клеменс, но слухи о моей смерти, похоже, тоже сильно преувеличены.
   После ухода адмирала Гаяускаса Элеонора Жвингилене позавтракала, выпила кофе, немного посмотрела телевизор. Все это время ее не отпускала мысль, что следует все же вызвать врача. Наконец, она не выдержала и набрала телефон скорой медицинской помощи...
  
   Попрощавшись с Элеонорой Андрюсовной, адмирал Гаяускас почувствовал странное облегчение. Он сделал все, что мог, остальное предстояло делать другим. Его теперь ждало Высокое Небо, где он сможет, наконец, отдохнуть. Еще немного - и он увидит отца, которого не видел целых семьдесят с лишним лет. Увидит всех Гисборнов, Литвиновых, фон Лорингеров в разные годы несших тяжкое бремя Хранителей. Еще немного... Сейчас ему надо только дойти до квартиры и лечь отдохнуть перед дальней дорогой.
   Вот и дверь. Он не стал запирать ее, чтобы не создавать лишних проблем тем, кто обнаружит его мертвое тело. Элеонора Андрюсовна, прячущая под напускной холодностью и чопорностью свою доброту, конечно, не утерпит и вызовет "Скорую помощь". Она же не знает, что врачи ему уже не помогут, они не в состоянии помочь мертвецу. Но ему их помощь и не нужна, он выполнил свой долг. Единственное, он не сумел передать Балису архив, но охранное заклятье откроет тайник носителю перстня...
   Ирмантас Мартинович прилег на диван. Так было легче, голова перестала кружиться, и сразу захотелось спать. Наверное, это было началом пути туда. Что ж, сон так сон. Если бы еще это был добрый и светлый сон.
  
   Последний сон, который увидел контр-адмирал Ирмантас Мартинович Гаяускас, был добрым и светлым. Стоял яркий и теплый солнечный день. За бортом баркентины "Альтаир" весело плескалось летнее море. Сидя у брашпиля, старый морской волк Альфред Мартинович Гаяускас ( тогда, в марте семнадцатого, выдавая юного Густава фон Лорингера за своего племянника, папин вестовой придумал почему-то ему имя Альфред ) покуривал папиросу и степенно беседовал с сидящим рядом мальчишкой. Паренек оказался влюбленным в море и ветер, и появление старой баркентины в гавани для него было светом в окошке. Вот и сейчас, глядя на старого боцмана ( в этой, несостоявшейся, жизни он не стал ни адмиралом, ни капитаном, но это его не сильно огорчало ) широко раскрытыми зелеными глазами, он чуть дрожащим голосом спросил:
   - Говорят, парусников на свете все меньше и меньше остается. Говорят, их скоро совсем не будет. Правда?
   - Неправда, - убежденно ответил Гаяускас. - Когда появились машины, глупые люди говорили, что на свете не останется лошадей. Разве это так? Паруса будут всегда, пока есть на свете три вещи.
   - Какие?
   - Ты и сам знаешь. Очень просто. Во-первых, море...
   - Во-вторых, ветер! - радостно перебил его мальчик. - А в-третьих?
   Имя мальчишки ему никак не удавалось вспомнить, но это было неважно. Затянувшись, Гаяускас ответил.
   - Люди, Мальчик. Такие, как ты.
   А дальше - только слепящий глаза свет Солнца, отраженный поверхностью моря.
  
   (1) Далмат - в 1251-1274 гг архиепископ Новгородский и Псковский.
  

ЭПИЛОГ.

   ГОРОД, ГДЕ СХОДЯТСЯ ЛЮДИ.
   МОСКВА. 13 ЯНВАРЯ 2003 ГОДА НАШЕЙ ЭРЫ.
  
   Это заведение не было ни самым дешевым, ни самым хорошим кафе в округе. Но вот по соотношению "качество-цена" ( в народе совершенно неверно называемому "цена-качество" ) - могло претендовать на лидерство. И еще его плюсом было удобное расположение: всего-то и нужно выйти из метро "Белорусская-радиальная", пройти под мостом, от которого берет начало Ленинградский проспект, еще несколько шагов - и крутая лестница вверх завершается у дверей в кафе-шашлычную "Весна". В теплое время года рядом с кафе принимала гостей вместительная веранда, но сейчас, когда на улицах города лежал толстый слой снега, работали только внутренние помещения - кабинеты и небольшой бар на десяток столиков.
   В баре было тепло и уютно, только вот посетителей явно не хватало. За вторым столиком от дверей обосновались двое мужчин. Один - лысеющий, рыжеватый с тронутыми сединой бакенбардами не спеша потягивал из бокала пиво. Второй был помоложе, худощавый, в фиолетовом шерстяном свитере. Перед ним на столе стоял большой расписной чайник и фигурная стеклянная пиала: в "Весне" для чая вместо банальных чашек использовались именно такие пиалы. Молодые люди негромко беседовали, лишь изредка до стоявшей за стойкой официантки долетали обрывки фраз:
   - И посчитать градиент...
   - Синхронизация по порождающей Грани...
   - Сам смотри, направление вектора Мебиуса при этом будет...
   - Ерстка, а если теперь посчитать эффект Тарканова-Федорова...
   - Говорят, Мохов еще пятнадцать лет назад...
   - Ой, да что теперь только не говорят про Мохова...
   Очевидно, мужчины относились к тому племени инженеров-трудоголиков, для которых понедельник начинается в субботу, а заканчивается не раньше полуночи.
   Кроме них, в баре еще только один посетитель - за столиком у дальней стенки лысый усатый мужчина лет сорока медленно пил кофе, то и дело поглядывая на двери. Похоже, он кому-то назначил здесь встречу.
   И действительно, через пару минут в бар заглянули двое мужчин, которые тут же уверенной походкой направились к лысому. Первый был постарше, сильно за сорок, с густой коротко стриженой шевелюрой, когда-то черной как смоль, теперь уже более чем наполовину поседевшей. Второму на вид еще не было и тридцати, высокий, русоволосый. При виде их ожидающий радостно поднялся навстречу.
   - Ну, наконец-то, я уж заждался...
   - Здорово, Серёга...
   Лысый и седой обнялись.
   - Знакомься, это Толя Бреднев.
   - Сергей Клоков.
   Лысый обменялся с молодым крепким рукопожатием.
   - Ну, садимся.
   - Ирина! - позвал официантку лысый.
   - Да, что вы хотите заказать? - от стойки до столика всего-то четыре шага.
   - Значит, давайте нам водки бутылку.
   - Бутылку или в графине? - уточнила официантка.
   - Нет, бутылку. "Гжелку"... Так, три порции шашлыка. Что еще?
   - Салат надо какой-нибудь, - предложил от вешалки избавляющийся от пальто седой.
   - Точно, - поддержал его лысый, - три салата еще.
   - Какого?
   - Так, - лысый перелистнул страницы меню, - давайте-ка "Столичный".
   - Хлеб, соус нужны?
   - Конечно, что же за шашлык без соуса...
   - Еще что-нибудь?
   - Пока что все...
   Ирина кивнула и отправилась к выходу из зальчика, передать заказ поварам: прямого прохода в это помещение из кухни не имелось. Проходя мимо инженеров, немного притормозила, готовая и у них принять дополнительный заказ, но его не последовало.
   - Значит, такое дело, Сергей: Толя службу начинал у Балиса в роте...
   Лысый посмотрел на молодого с явным удивлением.
   - У Балиса в роте?
   Тот кивнул.
   - Девяносто первый год, весенний призыв. После карантина направили в роту капитана Гаяускаса. Только, он не долго после этого нами командовал: в сентябре девяносто первого его ведь уволили.
   - Но фундамент Тольке заложить он успел, - подхватил седой.
   - Ага, - снова кивнул Анатолий. - В общем-то, я военным стал под его влиянием. Думал после Армии обратно на завод возвращаться. Пока служил - завод-то почти встал. Сокращения сумасшедшие, кому я там нужен. А наш Кстово - городишко маленький, кроме как на НОРСИ и податься некуда. Ну там, молокозавод, автомастерские... Так не резиновые же... Короче, решил: буду служить...
   - И правильно решил, - усмехнулся седой, - таких бы офицеров нам побольше, да дерьма бы всякого поменьше...
   - Так не бывает, - как-то устало возразил лысый, - в любом большом деле сразу черви заведутся: есть, чем поживиться...
   Вернулась передавшая заказ на кухню Ирина. Она, было, хотела вернуться к стойке, продолжить разговор с подругой-барменшей, но ее планы нарушил один из инженеров.
   - Принесите мне еще кружку пива.
   - Снова "Сибирская корона"?
   - Да, пожалуйста.
   А трое офицеров за дальним столиком продолжали свой тихий разговор.
   - ...ну а после штурма, естественно, дали выходной, ребята вечеринку небольшую устроили. Ну и стали пить за первого командира, это же все равно, что первый учитель.
   - Вот тут товарищ генерал на меня особое внимание и обратил, - улыбнулся Анатолий.
   - Еще бы не обратить, - усмехнулся седой. - Знаешь ли, то, что мы тогда пережили в Вильнюсе, не забывается. Так же, как теперь все, кто брал "Норд-Ост" - не забудут.
   - Да вообще ни один бой, наверное, не забудешь, - предположил Клоков.
   Собеседники согласно кивнули, подтверждая правоту Сергея.
   Ирина между тем принесла на столик приборы, плетеную хлебницу с кусочками нарезанной буханки, а во второй заход - бутылку с бело-голубой этикеткой и три маленьких рюмочки - под водку.
   - Так, Валерий, разливай по первой.
   - Ждать салат не будем?
   - Чего тут ждать...
   - Тоже верно...
   Седой аккуратно разлил прозрачную жидкость по рюмочкам.
   - Ну, товарищи офицеры, давайте вспомним... Друга, боевого товарища, командира... В общем, за Балиса - не чокаясь...
   Несколько мгновений все помолчали.
   - А Вы его с детства знали? - поинтересовался Анатолий у Клокова.
   - С первого класса вместе учились, - ответил Сергей. - У меня отец как в сорок седьмом в Вильнюс приехал, так там и остался. Я себя в детстве коренным вильнюсцем считал. А Бинокля как раз - нет, да он и сам Питер не меньше Вильнюса любил. Каждое лето в сентябре обязательно рассказывал, как он там, у деда, отдыхал. Ирмантас Мартинович в Вильнюс переехал только в семьдесят шестом, у него как раз юбилей был. А Балис в тот год еще в Севастополь ездил, все уши потом про ту поездку прожужжал.
   Клоков улыбнулся, вспоминая детство.
   - Да, классная была у нас компания... А теперь как разметало...
   - А кстати, кто теперь где? - поинтересовался седой.
   - Кто где, - снова улыбнулся Клоков. - Гурский еще в девяностом на историческую родину рванул, в Холоне сейчас живет, программист. Мишка Царев - в Киеве, в биохимики переквалифицировался, длину ДНК меряет. Макс Клюгер - в Ростове, ездил к нему в прошлом году, пока здоровье позволяет - летает. Обратно он меня в Москву вез. Звучит: "Командир корабля пилот первого класса Максим Адольфович Клюгер и экипаж приветствуют вас на борту нашего самолета".
   Представив себе такое объявление по воздушному лайнеру, Валерий и Анатолий расхохотались, а Клоков продолжал:
   - Дэйвид Прейкшайтис стал врачом, иногда пишет мне из Каунаса, Иво Рооба в Таллин перебрался, он же эстонец. Стал менеджером по продажам компьютеров, в Москву пару лет назад приезжал на выставку, встречались. Ну и Шурка Царьков теперь где-то в Сибири, футболистов тренирует.
   Воспоминания были прерваны появлением Ирины, подавшей салат.
   - Хорошая компания, - вернулся к разговору седой, когда официантка отошла. - У вас в классе что, одни мальчишки, что ли были?
   - Да нет, девчонки, конечно тоже. Только сначала нам было не до них, а потом им уже не до нас. Про девчонок мне легче рассказать про выпуск через год после нас. Правда, их разметало посильнее... Нора Тракине аж в Веллингтоне теперь живет и зовется Норой Пламмер.
   - Эх ты, - не удержался Валерий. - Это где ж ее с мужем жизнь свела?
   - В Вильнюсе, в Вильнюсе... На какой-то сельскохозяйственной презентации.
   - Вот ведь поворот, - покачал головой Анатолий. - Сходила на презентацию - и вперед, на другой конец земного шара.
   - Мир тесен, - наставительно произнес седой. - Ладно, давайте-ка по второй. За Маргариту. Я ее, правда, не знал, Толя тоже. Но любили они друг друга - это точно. Дай Бог всем супругам такой любви.
   И снова не чокаясь, молча выпили. Слышно было, как рассчитывались покидающие кафе инженеры.
   - Давайте-ка с закуской, - предложил генерал, пододвигая к себе салатницу, - это в двадцать-тридцать можно хоть литр без закуски усосать. А мне уже...
   - Ладно, не надо прибедняться, - несколько недовольно пробурчал Клоков, так же приступая к салату. - Если надо, то, наверное, и сейчас литр тебя с ног не свалит.
   Анатолий спешно нагнулся, чтобы начальник не заметил его улыбку.
   - Именно, что "если надо", - наставительно заметил седой. - А сюда мы пришли все же Балиса вспомнить, а не нажраться. Хотя, иногда как вспомню те дни, и хочется надраться по черному.
   - Из-за Балиса?
   - Не только... И из-за Виктора тоже... Наивные мы тогда были, верили...
   - А сейчас не веришь? - поинтересовался Сергей.
   - А сейчас - как у Высоцкого:

"Надеемся только на крепость рук,

На руки друга и вбитый крюк,

И молимся, чтобы страховка не подвела...".

   Такие вот дела... А тогда доверчивые были слишком... Вот и получилось, что кто-то руки друга не дождался. Не потому, что боялись, не потому, что друзьями плохими были... Потому что верили, что за нас это сделают другие, кому положено... А сейчас я вот их, - генерал кивнул на Бреднева, - другому учу.
   - Своих прикрываем сами. До конца операции, - откликнулся тот.
   - Верно. Не уйди бы я тогда от телецентра - хрен бы Виктора кому-то оставили. И Балиса бы с семьей сами вывезли.
   - Ты же рассказывал, что ему предлагали...
   - Предлагали... Толку-то... Не предлагать, делать было надо... Никто ведь и подумать не мог, что так все обернется. Как же эти сволочи быстро до него добрались...
   - Самое странное, - задумчиво заметил Клоков, - до сих пор никто не знает, кто это делал. Рома, сестра Балисова...
   - Рома? - удивился Бреднев.
   - Обычное литовское имя, ее так в честь бабушки назвали, - пояснил Сергей. - Так вот, она замужем за каким-то большим человеком в их армии, короче, выясняли там втихаря, что и как. Получается - все не при чем, никто ничего о Балисе вообще не знал.
   - Все не причем, а автокатастрофу все же кто-то устроил. Или ты веришь в несчастный случай?
   - Не верю. Но и того, что произошло, объяснить никак не могу.
   - Да и я не могу, - устало кивнул седой. - Мерзкое было время. Знаешь, иногда даже хочется рукой махнуть, гори оно все синим пламенем, не будем старого вспоминать, лишь бы нового не наворочали. Столько грязи было - молодежи и не представить себе.
   - Я, между прочим, неплохо все помню, - обидчиво произнес Анатолий.
   - Тоже мне, молодежь нашлась тридцатилетняя, - махнул рукой седой. - Я не про тебя, я про тех, кому сейчас по двадцать, кто те годы детьми были. Или вон про Сережкиных детей. Как твои, кстати?
   - Да нормально. Не без глупостей, конечно, особенно старший, ну так у него, как раньше модно было говорить "переходный возраст".
   - Ага, - генерал словно что-то подсчитал в уме, - Димке же твоему четырнадцать, правильно?
   - Правильно.
   - А двойняшки твои родились в девяносто третьем, значит, им в этом году будет десять.
   - Двадцать шестого апреля, - улыбнулся Сергей.
   И снова к столу подошла официантка, на подносе у нее были тарелки с шашлыком и соусницы.
   - Еще что-нибудь хотите заказать? - спросила она, мило улыбаясь.
   - Нет, спасибо. В другой раз, когда времени у нас будет побольше, - пообещал седой.
   - Семь вечера, куда торопиться-то? - взглянув на часы, поинтересовался Клоков.
   - Эх, Сергей, забыл ты уже, что значит служба, - печально вздохнул генерал.
   - Забыл, - согласился Сергей. - Сколько уж лет прошло, как из Армии выперли, пора бы уж и забыть.
   - Ага, выпрешь такого, - усмехнулся собеседник. - Вот, Анатолий, настоящий офицер, вот с кого пример брать нужно. Его, понимаешь, в дверь, а он - в окно. Из Армии уволили - он теперь в кадетском корпусе работает.
   - Ага, ты лучше парню расскажи, как я три года квартиры всяким там ремонтировал, да по ночам бомбил. Особенно, на твоем джипе. Вот смеху было.
   - Это серьезно? - недоуменно посмотрел на седого Анатолий.
   - Было такое, - кивнул тот. - Когда его "Москвичок" в ремонте был, давал я ему джип свой. Надо же товарища выручать.
   - Да уж, поработал я тогда на славу, - откинулся на спинку стула Клоков. Помню, как-то ночью подобрал двоих у ВДНХ. Поддатые слегка. Думал - клиентура из "Космоса". А оказалось мужики - болельщики футбольные, из Ярославля вернулись. За командой, понимаешь, ездили. И не пацаны зелёные, как по телевизору показывают, а солидные люди. Один - финдиректор, второй - тоже бухгалтер. Всю дорогу мне про своё великое "Динамо" рассказывали.
   - Надоели? - сочувственно спросил седой.
   - Почему - надоели? Нормальные ребята, как говорится, дай им бог. Только обидно было: они вот могут среди недели в Ярославль на день сорваться, а я - нет. А чем я хуже? Что, голова не варит или руки не под то заточены? Я ведь не из тех, кто гвоздя в стенку вбить не может. А получается, что не нужны мои способности никому были... Вот что обидно-то...
   На минуту за столом воцарилось неловкое молчание.
   - Ладно, - решительно произнёс седой. - Было, да прошло. Теперь-то ты человек нужный и поездку в Ярославль зарабатываешь, верно?
   - И не только в Ярославль, - усмехнулся Клоков.
   - А раз так, то давай еще раз вспомним Балиса... За то, что человек долгу своему верен был до конца.
   И снова - не чокаясь, до дна...
   - Нет, все-таки, насколько несправедливо, - прервал молчание седой. - Столько лет прошло - себя ругаю, что тогда их не уберег... В газетах пишут, мол, привыкли чужими жизнями жертвовать... Идиоты... Знали бы они, каково смерть своих подчиненных переживать...
   - Да не читай ты газет, - посоветовал Клоков. - Или относись ко всему спокойнее. Пора бы научиться отличать третью страницу "СПИД-инфо" от передовицы "Правды".
   - Да я-то отличать давно научился... А люди вокруг...
   - А что люди? Нам с тобой до сих пор многое непонятно, а уж им-то как во всем разобраться?
   - И что же делать?
   - Сам говорил: жить. Жить и делать свое дело... На совесть. А время все расставит по своим местам.
   - И ты веришь, что расставит?
   - А то ты не веришь? Конечно, расставит. Вот смотри, тогда, в девяносто втором Балису пришлось уезжать из России, чтобы не арестовали, как преступника. А доживи он до наших дней? Да ему бы только спасибо сказали, за то, что он таких вот ребят для страны подготовил, - Клоков кивнул на Бреднева. - Да еще, может, и в Армию бы предложили вернуться бы. Мне вот уже предлагают.
   - Серьезно? Ну а ты?
   - Думаю... Прикипел я уже за эти годы к пацанам-то, бросать их не хочется. Сам говоришь, первый командир - как первый учитель. А учителю своих учеников бросать как-то не пристало.
   - Тоже верно... Ладно, надо все же как-то более обстоятельно встретиться и вспомнить Балиса. А то все так на ходу. Бежать нам с Толей уже пора.
   - Так приезжай в гости, мы с Раей всегда тебе рады. А уж про ребят и говорить нечего. И Димка, и Балька с Риткой.
   - Это Вы своих назвали... в честь них?
   - Ну да, - кивнул Клоков. - Когда в девяносто третьем родились двойняшки, да еще и мальчишка с девчонкой, я подумал - это уж сам Бог велел. Так вот и назвал. Рая согласилась, она же их тоже знала. Не так, чтобы хорошо, но на свадьбе у нас они гуляли, да и потом мы встречались нередко. Последний раз - в восемьдесят девятом мы в Крым отдыхать ездили. Ну, уж как тут было в Севастополь не заскочить...
   - Да... Ладно, Сергей, разливай остаток. Давай, чтобы помнили мы и никогда не забывали. Тех, кто не дожил...
  

Москва-Таганрог-Н.Новгород

-Радужный-Киев-Москва.

2001-2003.


Оценка: 5.83*5  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"