Щербаков Сергей Анатольевич : другие произведения.

Щенки и псы войны

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 7.31*5  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Книгу с последней версией можно читать и купить на Литрес https://www.litres.ru/raznoe/schenki-i-psy-voyny-2/
[]
  
  ЩЕНКИ И ПСЫ ВОЙНЫ
  
  Посвящается солдатам России,
  павшим, забытым, обожженным войной....
  
  No С. Щербаков 2004
  
  'Бородатые старики и хрупкие юнцы, едва достигшие двадцати лет, товарищи - без всяких различий. Рядом с ними - младшие офицеры, полудети, не раз водившие их в ночные бои и атаки. А позади - армия мертвецов. Так идут они вперед, шаг за шагом, больные, полузаморенные голодом, без снаряжения, поредевшими рядами, и в глазах у них непостижимое: спаслись от преисподней... Путь ведет обратно - в жизнь.'
  Э. М. Ремарк 'На западном фронте без перемен'
  
  В основу цикла 'Щенки и псы войны' легли события второй чеченской войны.
  
  
  Одно утро чеченской войны
  
  Славка стоял у высокого металлического забора, покрашенного суриком, и поливал его. От прозрачной горячей струи и мокрых кружев на заборе поднимался легкий пар.
  - Двинули! - хрипло бросил он напарнику, закончив нехитрую процедуру, и они молча побрели по узкой горбатой улочке. Под ногами чавкала грязь, 'стокилограммовыми' комьями налипая на сапоги. Бойцы двигались вплотную к заборам, ступая по свежему снежку, который тонким слоем покрыл все вокруг. В небе стояла белая непроницаемая пелена, солнце еще не пробилось сквозь стену сырого тумана. Голые ветки деревьев и кованое обрамление заборов оседлали стайки неугомонных воробьев. Веселое беcшабашное чириканье изредка нарушалось яростным собачьим лаем и глухим рыком 'бээмпэшек', двигавшихся по соседним улицам.
  Пашка, Славкин напарник, невысокий коренастый пацан с бледным лицом, плелся с пулеметом наперевес, отрешенно глядя под ноги. В конце улицы они присели: Славка у кирпичной стены, уперевшись засаленным коленом в заснеженный валун, а Пашка устроился на противоположной стороне под сухим корявым деревом, выставив вперед ствол своего ПКМа с пристегнутым 'коробом' (магазином).
  Где-то сзади, через несколько домов от них, группа екатеринбургского СОБРа шмонала дворы и хозяев. Обыск и проверку документов, как правило, проводили бойцы СОБРа, а солдаты ОБРОНа (отдельной бригады оперативного назначения) страховали с улицы. 'Собровцам' опыта не занимать, уловки боевиков для них, что твои семечки. Одного взгляда им достаточно, чтобы вычислить, где может находиться растяжка или схрон. Славка наблюдал однажды, как Степан, методично простукивая стены в доме, обнаружил тайник с оружием и взрывчаткой.
  Славка поправил бронежилет, чтобы не тянул своей тяжестью и, сдвинув каску на затылок, задумался о прошлой жизни. Она показалась такой далекой и чужой, как будто была где-то на другой планете и не с ним. Он снял изрядно потрепанную рукавицу и, протянув потрескавшиеся красные пальцы, зачерпнул горстку снега поднес ко рту. Сидеть вот так, в постоянном напряжении, ничего не делая, было сплошной мукой. Неистово зудели расчёсы на спине и пояснице. Вшей нисколько не смущала ни холодная погода, ни сырой бушлат, ни эта странная война.
  Славка, зевнув, поежился.
  - Скорее бы домой. Подальше отсюда, из этого ада, - стучало в мозгу. - Страх и холод уже в печёнках. Командировка на три месяца явно затянулась. Уже конец января, а замены не предвидится, хотя их служба уже закончилась, пора в 'дембель'. Вчера их знакомили с обращением командования, в котором оно просило, вернее, приказывало остаться на боевых позициях до тех пор, пока не будет подготовлена смена. Приносило, конечно, извинения и тому подобное. Были там такие слова: 'Вы добросовестно выполнили свой конституционный воинский долг пред Отечеством и российским народом. По закону и справедливости некоторые из вас должны быть уволены в запас. Но сегодня в борьбе с террористами и пособниками наступил переломный момент, когда все силы должны быть направлены на то, чтобы окончательно добить бандитские формирования на территории Чеченской республики, являющейся частью России...
  ... Командование знает, что в условиях войны наступает чувство физической и моральной усталости от постоянной опасности и трудностей быта. Но сегодня Родина обращается именно к вам, мужественным солдатам России, с просьбой - остаться в составе своих воинских частей до плановой замены личного состава. В этот сложный момент Родина надеется на вас , потому что сегодня именно вы можете передать пополнению свой опыт и оказать ему помощь в выполнении служебно-боевых задач...'
  Славка сплюнул.
  'Вот такие наши пироги! Серега-земляк уже, наверное, дома. Отправили его вместе с ранеными, еще в начале месяца, в родную часть. Досталось ему, конечно, здорово! Отморозил ноги, застудил легкие, когда были в горах, да и 'крыша' у него, похоже, поехала. Да еще новый ротный, сволочь, нос ему свернул на бок. Зато теперь дома! В тепле! Балдеет! Лучше быть со сломанным носом, чем 'грузом двести'.
  'Груз двести'. Вчера два 'двухсотых' отправили домой, двух ребят-десантников. Накануне подняли утром по тревоге, выехали в Мескер-Юрт на 'зачистку'. Поступили оперативные данные, что там находится кто-то из полевых командиров. Стоял туман, видимость паршивая, метрах в двадцати уже ничего не видно. Дорога ни к черту, узкая, крутые подъемы и спуски. 'Бэтры' постоянно юзят, гуляют из стороны в сторону по сырой глине. Впереди колонны десантники, мы - 'вэвэшники' - в середине, замыкает СОБР на 'уралах'. Не едем, а ползем как черепахи, сплошные заносы, того и гляди, сыграешь с обрыва. Проехали около часа, когда на фугасе подорвался головной 'бэтр', тяжело ранило водителя, есть контуженные. Поступила команда: разворачиваться и возвращаться в Ножай-Юрт. На обратном пути всё и случилось. Один из 'бэтров' потащило по жидкой грязи, и он завалился. Двоих ребят, из тех, что ехали на броне, задавило насмерть. А они, даже ни разу на 'боевых' не были, только что прибыли с новым пополнением '.
  Славка шмыгнул носом. Кругом ни души, только дряхлый аксакал в каракулевой папахе проковылял мимо, опираясь на палку, да какая-то визгливая баба голосит на соседней улице. Пашка по-прежнему неподвижно сидит под деревом, изредка нервно вздрагивая, словно лошадь от укуса овода. Из-под каски торчит рыжим пятном опаленная шапка.
  'Пашка - мировой парень. Вот только после тех месяцев в горах стал каким-то замкнутым, молчаливым. Все ему по фигу. А ведь когда под Кизляром в окопах сидели, какие он песни под гитару пел, какие шуточки отмачивал. А сейчас как неживой, в глазах такая тоска, что жутко становится. Движения вялые как у зомби. Ночью в палатке зароется в мешок с головой и воет во сне, как одинокий волк, или мать зовет.
  - Да, тогда, в августе, под Кизляром, было неплохо, главное тепло. И ротный был, что надо! Капитан Шилов. Гонял, конечно, будь здоров, но мужик был свой в доску. Жаль, что после трех месяцев командировки уехал домой. Когда уезжал, сказал прощаясь:
  - Простите меня, ребята, что бросаю вас в этих проклятых горах. Честно сказать, думал командировка у нас будет другой: думал, будем загорать, есть виноград, ловить рыбу. А как вышло, сами видите. Ни в п...ду! Сюда я больше не вернусь, приеду в часть и сразу же уволюсь подчистую.
  Славка обернулся. Через несколько домов от них маячила с перебинтованной рукой плотная фигура 'деда мороза', 'собровца' Виталия, который десять дней назад подорвался на растяжке.
  Было это на Рождество. После взятия господствующей высоты десантники окружили село. В Зандак на зачистку вошли внутренние войска. В тот день Славка, как обычно, занимал позицию снаружи. Степан с братом-близнецом Виталием скрылись за воротами. Вдруг во дворе рвануло, аж земля дрогнула. Славка бросился к калитке, навстречу ему вывалился, сгорбившись, Виталий.
  - Черножопые гады! Бля! Чурки! - цедил он сквозь зубы, морщась от боли, поддерживая разодранную окровавленную руку. С растопыренных пальцев на снег капала кровь, вырисовывая на нем алыми кляксами затейливые узоры. Левая сторона лица вместе с бородой тоже была вся в крови. Во дворе слышались длинные пулеметные очереди и звон бьющихся вдребезги стекол: озверевший Степан мстил за брата. Сарай буквально на глазах превращался в решето, отчаянно кудахтали куры, стоял кромешный гвалт. Красный как вареный рак Степан повернулся к дому и дал несколько очередей, во все стороны посыпались труха от саманных стен, щепки и брызги стекол.
  Виталий подорвался на гранате, которая без чеки покоилась под колесом небольшой двухколесной тележки, находящейся перед курятником. Подойдя к сараю, 'собровец' оттолкнул ее, чтобы проверить помещение. Едва он распахнул дверь, сбоку раздался оглушительный взрыв. Осколками ему здорово посекло руку и ободрало левую щеку. Волею случая тележка, таившая смертоносный сюрприз, спасла ему жизнь, защитив от осколков. В медсанбате он долго не задержался, - забинтованный, продолжал выезжать на операции, не хотел оставлять брата.
  Славка снова сплюнул. Покурить бы. Вновь вспомнились теплые степные деньки. Правда, работёнки тогда было много, приходилось целыми днями копать окопы и рвы под бронетехнику. Обливались соленым потом под палящим солнцем, мучила жажда, зато было тепло и фруктов завались. Помнится, с Валеркой Шабановым забрались в брошенный сад, набили полные мешки яблок и слив, еле до заставы доволокли. Тогда Шилов такой разгон им устроил, что небо с овчинку показалось. 'Шабану' не повезло еще в самом начале. Словил пулю в живот, когда голышом копали ров под нашу 'бээмпешку' на берегу Терека. Чеченский снайпер его снял с того берега. Потом ребята буквально живого места от той 'зеленки' не оставили. Всё в пух и прах разнесли из крупнокалиберных пулеметов.
  Неожиданно красивая, с коваными узорами, калитка сбоку звякнула щеколдой и распахнулась. На улицу стремительно выскочили двое. Один - в камуфляже, с густой черной бородой. Другой, высокий молодой парень, в короткой куртке на бараньем меху и, как и первый, в черной вязаной шапке. У чернобородого в руках 'калашников' с 'подствольником', а у молодого из-за спины торчали конусами 'выстрелы' к гранатомёту. Увидев бойцов, они остановились как вкопанные, окаменели словно изваяния.
  Первым пришел в себя 'черный', он, оскалившись, что-то злобно выкрикнул и дал очередь в сторону Пашки. Грохот выстрелов больно ударил по перепонкам, заставив Славку зажмуриться, он машинально нажал на спуск и почувствовал, как автомат, словно живой, рвется у него из рук. Пули смертоносным веером выбили из грязи фонтанчики и ушли поверх заснеженных крыш. Славка не отпускал спускового крючка, пока не опустел магазин.
  - Ааа.. Ааа, - утробно мычал он, ничего не соображая. Руки мелко дрожали, в висках стучала кровь, судорожно дергалось правое веко. Сильно пахло порохом. Видел наклонившееся к нему обветренное бородатое лицо Степана Исаева, который что-то ему кричал и тряс за плечо. Славка вяло кивал в ответ. Перед ним все плыло как в пьяном угаре. Облизав пересохшие губы, взглянул в сторону Пашки. Тот без каски, с широко открытыми полубезумными глазами и кровавым разорванным ухом стоял у дерева, намертво вцепившись в дымящийся пулемет. Слезы и сопли вперемешку текли у него по посеревшему лицу. Рядом топтался Виталий и здоровой рукой безуспешно пытался отобрать у того оружие.
  Чернобородый лежал на спине, запрокинув обезображенное пулей, окровавленное лицо, вперив в светлое небо уцелевший глаз. Молодой же, издавая тихие хрюкающие звуки, согнутыми пальцами, словно когтями, скреб землю, сгребая под себя грязь и снег. Его туловище напоминало страшное кровавое месиво из внутренностей и клочьев одежды.
  Виталий обнял Пашку за плечи, отвел к забору, помог снять 'броник' и расстегнуть бушлат.
  - Ну, чё глазеете, бля?! Говна не видели, бля?! С кем не бывает! Котелок у парня пробило! Лучше тряпку какую-нибудь найдите или бумагу! - свирепо вращая глазами, Виталий набросился на подошедших бойцов.
  Те окружили лежащих к грязи боевиков.
  - Готов!
  - И этому скоро хана! Вишь, пузыри пускает! - послышался простуженный голос Степана, который склонился над боевиками и обыскивал их.
  - Все кишки наизнанку вывернуло!
  - Отбегался по горам, абрек!
  -Кровищи-то!
  - Да, разнесло, будь здоров!
  - Паша постарался! - откликнулся Ромка Самурский.
  - Молодой, красивый, - закуривая, сержант Кныш кивнул в сторону молодого чеченца.
  - Твою мать! Вот такие красавцы нашим ребятам головы отрезают и глаза выкалывают! Забыл, как эти суки блокпост в соседней бригаде вырезали? Может, напомнить тебе? Забыл изуродованных пацанов? Забыл, Бутика?- обрушился на него разъяренный капитан Дудаков, сверкая воспаленными глазами.
  - Дай сюда! - он зло вырвал из рук Степана трофейный 'стечкин', на котором было вытравлено имя 'Рамзан', рывком передернул затвор и выстрелил в упор в дергавшегося боевика. Всем вспомнился Бутик, Санька Бутаков, с нежным румянцем на щеках, молоденький прапорщик из их 3-ей мотострелковой роты, который в октябре попал в плен. Его нашли через месяц морские пехотинцы в какой-то канаве - с перерезанным горлом и отрубленными кистями рук. Если бы не 'смертник' на шнурке ( жетон с личным номером ), почему-то не снятый боевиками, так и канул бы он в беззвестности в далекой чужой стороне.
  Славка поднялся, с трудом распрямляя затекшие ноги, прислонился к стене. Его бросало в жар, точно такое же было с ним в сентябре под Кизляром. Они несколько суток не спали, ждали атаки со стороны 'чехов', которых скопилось около двух тысяч в этом направлении. Все буквально валились с ног от усталости, засыпали прямо стоя. Щуплый Шилов носился по окопу и орал, расталкивая их и дубася по каскам:
  - Не спать! Не спать, уроды!!!
  Тогда, во время ночной перестрелки, у Славки кончились патроны, и он сидел в своей ячейке сжавшись, как беспомощный сурок, слышал трескотню трассеров, завывание и уханье мин, визг осколков, и чувствовал, как огромная горячая волна накатывается и захлестывает его.
  Выглянуло солнце, снег стал подтаивать обнажая землю, высокие железные заборы украсились бахромой темных потёков. Воробьи пуще прежнего развеселились, устроив на дереве настоящую вакханалию, заглушая звонким щебетом урчание 'бээмпешек'.
  
  Командировочка
  
  Послышались один за другим хлопки из 'подствольника', заухали разрывы гранат, ночная степь украсилась яркими вспышками. Капитан Шилов, матерясь, влетел в блиндаж. При виде разъяренного ротного солдаты вскочили.
  - Какая сволочь палит?! Вашу мать!
  - Капитан Серёгин, товарищ капитан!
  - Откуда у него 'воги'? Какая сука выдала?
  - Пьяный он, товарищ капитан! Угрожал пистолетом! Забрал пояса с 'вогами'. Сказал, что пойдет войну заказывать, - пытался оправдываться сразу вспотевший, весь залившийся краской, сержант Сигаев.
  - Я ему сейчас такую войну закажу, что яйца посинеют! Олухи, втроем одного пьяного мудака не смогли сделать!
  - Товарищ капитан!..
  Но Шилов уже выскочил наружу и скрылся в темноте, где продолжали с одинаковой периодичностью громыхать взрывы. Через некоторое время они смолкли. Полог откинулся, и в блиндаж с сильно распухшей кровоточащей губой, покачиваясь, спустился притихший капитан Серёгин, инструктор по вождению БМП. Протягивая сержанту патронташ с 'вогами' и автомат, он сердито буркнул:
  - Держите фузею, козлы вонючие! Заложили, мудилы!
  Проверив посты, Шилов вернулся в караульное помещение, которое располагалось в небольшом домике разграбленной бывшей бензозаправки. В прокалившейся за день караулке была ужасная духотища, пахло потом, табачищем и давно нестиранными портянками. В дальнем углу на нарах спала, беспокойно ворочаясь во сне, так называемая, 'группа быстрого реагирования' из пяти солдат. Капитан присел на топчан и закурил.
  'Да, выдалась командировочка! Не позавидуешь. Раньше здесь было намного тише. Постреливали, конечно, но такой пальбы, как сейчас, не было. Пацанов зеленых жалко, гибнут ведь почем зря. Боевая подготовка ни к черту. Некоторые из автомата-то стреляли всего несколько раз, на стрельбище. А есть такие, что в глаза его не видели, всю службу в РМТО просидели или дачи полковничьи благоустраивали. Наверху еще какая-то непонятная мышиная возня! Чем только они там думают? Похоже, задницей! Политики хреновы! В игры всё не наиграются! То расширяют, то сокращают внутренние войска! Не поймешь их! Гоняют солдат из части в часть, по заколдованному кругу. Недавно из Пензы привезли очередную команду 'лишних' солдат, потом из Оренбурга. А наше дело простое - готовить 'пушечное мясо' для 'горячих точек'. Погоняем их до седьмого пота неделю, другую - и сюда! Под пули!' - Шилов стряхнул пепел.
  'Сволочная Чечня! Еще от той войны никак не отойдем. До сих пор снится тот кровавый кошмар. Ленку жалко, пугаю ее дикими криками, всё воюю во сне.
  Обстановка была довольно сложная: на нашем направлении наблюдалось большое скопление боевиков. Около двух тысяч. Разведка засекла в ближайшей станице несколько 'камазов' с вооруженными людьми. Готовился прорыв на Кизляр. Спешно стали окапываться, укреплять линию обороны, вчера для усиления подогнали легкие танки. Почти каждую ночь обстрелы с чеченской стороны. Какая-то сволочь постоянно внаглую долбит позиции из автоматического гранатомета, со стороны Сары-Су иногда бьет миномет. Пацаны бздят, боятся лишний раз голову высунуть из окопа. Первые дни для них были самыми тяжелыми, просто кошмарными. Даже обделались некоторые. Я их прекрасно понимаю. Самому довелось побывать в их шкуре тогда, в 96-ом, под Грозным. При минометных разрывах такой испытываешь животный страх, что ничего уже не соображаешь, что с тобой творится. И кто ты такой на этом свете. А они еще мальчишки! Чего они, сопляки, в жизни видели? Хорошо, хоть днем все спокойно, степь прекрасно просматривается. Ночью, бывает, срабатывают сигнальные мины: может, чеченцы ползают, а может, суслики или черепахи задевают. Вчера подстрелили солдата, который ходил в дагестанское село менять тушенку и, возвращаясь, зацепил 'эмэску'. В темноте взвились сигнальные 'звездочки', часовые открыли огонь. Повезло шкету, счастливо отделался. Чудом остался жив. Ногу прострелили, когда дали очередь в сторону вспышки. Случается, какой-нибудь абрек пробирается в темноте между двумя заставами и открывает огонь. А мы, как идиоты, долбим всю ночь друг друга. На прошлой неделе ездили с начальником штаба в соседнюю бригаду. Ваххабиты блокпост у них ночью вырезали. Некоторых постреляли, троим головы отрезали, сволочи, а пятерых в плен увели. Зрелище, скажу, жуткое. Нелюди! Как сейчас, перед глазами стоят истерзанные тела пацанов... Настоящее зверьё! Похоже, арабы-наемники. Они с нашими особенно не церемонятся. У нас, слава богу, потерь пока нет. Только несколько раненых'.
  
  На рассвете в караулку ввалился угрюмый капитан Терентьев. Молча расстегнул портупею и зло швырнул на бушлат.
  - Николай, ты откуда? - обернулся к нему Шилов, склонившийся над столом. - Как ошпаренный!
  - Из штаба с Кучеренко приехал. Ребят из спецназа положили в Новолакском районе.
  - Как положили? - встрепенулся капитан.
  - Свои положили! Понимаешь?
  - Как свои? Ты чего городишь-то?
  - Армавирский спецназ брал высоту, выбил оттуда 'черножопых духов'. А тут штурмовики и вертолетчики налетели, то ли спутали, то ли координаты были неверные, ну и проутюжили своих из 'нурсов' и пушек в несколько заходов. Тридцать четыре бойца завалили, дебилы! На сигнальные ракеты, суки, не реагировали.
  - Да что они, ослепли, скоты?!
  - Помнишь? Под Карамахи тоже своих раздолбали. Летуны хреновы!
  - Эти-то тут ни при чем. Штабисты бляди! Скоординировать совместные действия не могут.
  - Кому-то явно звезд захотелось.
  - Суворовых развелось как собак нерезаных. Мудаки штабные! Привыкли игрушечные танки по песочнице двигать да животами и лампасами трясти.
  - Да, Миша, кругом сплошной бардак.
  - Ё...ный в рот! Суки!
  - А ты-то чего не спишь, филин старый, ведь сутки, поди, на ногах провел?
  - Да вот письмецо Ленке решил черкнуть, беспокоится всё же. Позвонить не удалось. Да и не спится чего-то, тревога какая-то гложет.
  - От меня привет сестричке. Да напиши, если матери будет звонить, чтобы не брякнула ей, что мы здесь прохлаждаемся. Вся испереживается старушка, а у нее сердце больное.
  - Что я, совсем дурак? Конечно, напишу, чтобы не сболтнула лишнего.
  - Я, пожалуй, сосну немного, в ночь опять заступать. Счастливый ты, Мишка. Ленка - красавица, детишки.
  - Не знаю, чего вы всё ищете, ваше благородие капитан Терентьев? Уж давно бы бабу завел.
  - Пока не встретил такую, какую хочу. Видно, не судьба! - ответил Николай, закрывая глаза.
  - Пора семьей обзаводиться, ведь не мальчик уже.
  - Еще успею под каблук-то.
  - Не нагулялся еще, кобелина?
  
  Кончив писать, Шилов запечатал конверт и взглянул на спящего на бушлате шурина.
  - Да, непонятно, чего бабцам надо? Такой красавец! Да будь я на их месте, я такого молодца ни за что бы не пропустил.
  Было около двенадцати дня, когда Николай проснулся. Побрился. Выглянул наружу. Шилов, бодро прохаживаясь перед взводом, вовсю материл солдат.
  - Придурки хреновы! Вам что, жить надоело? Хотите, чтобы какой-нибудь Мамед-Ахмед вам кишки выпустил? Хотите своим родителям цинковый подарочек приготовить? Сукины коты! Вам, тупорылым, русским языком было сказано: рас-по-ло-жение части не покидать! - отчитывал невыспавшийся раздраженный Шилов перед строем двух рядовых, которые самовольно покинули заставу и отправились за яблоками в ближайший брошенный сад. Люди, предчувствуя надвигающуюся беду, спешно покинули эти места, побросав свои дома и скарб. и теперь безхозные сады и бахчи регулярно подвергались набегам военнослужащих.
  - Да, кстати, если ещё раз узнаю, что кто-то ловит и трескает змей, самолично спущу шкуру с любителя китайской кухни! Деликатесы дома будете лопать! Понятно?
  Солдаты стояли понуро, переминаясь с ноги на ногу.
  - Гурманы, хреновы!
  - Михаил, да брось ты! Пацаны ведь! - попытался вступиться за солдат капитан Терентьев, присаживаясь на ящик из-под снарядов.
  - Коля, дай им волю, так они на шею сядут.
  - К тебе, пожалуй, сядешь. Как сядешь, так и слезешь.
  - Знаешь, когда от солдата меньше всего хлопот?
  - Когда?
  - Когда он спит. Не знал такого?
  -Ты на собственном опыте сделал такое умозаключение, или Суворов это первым заметил? - съязвил Терентьев.
  Шилов пропустил колкость мимо ушей и, обернувшись к строю, отдал распоряжение сержанту:
  - Широков! Вооружи этих двух хорьков лопатами, пусть немного разомнутся, надо расширить проходы и углубить окоп у четвертого блиндажа.
  
  Было жарко. Нещадно палило солнце, отыгрываясь за прошлую неделю, когда моросили нудные нескончаемые дожди и стояла непролазная рыжая грязь.
  - За всю жизнь столько земли не перекидал сколько здесь! - почесывая красную, обгоревшую на солнце спину, бросил долговязый Чумаков.
  - Я дома на даче за десять лет столько не перелопатил! Одних только БМП целых три штуки закопал и 'бэтр' впридачу, - проворчал в ответ напарник, оперевшись на черенок лопаты и отмахиваясь от надоевших мух.
  - Была бы почва нормальная, а то сплошная щебенка!
  - Виноград тут хорошо разводить.
  - Почему это?
  - А он любит такую почву. С камушками.
  - Слышал, новость?
  - Какую?
  - Ночью Карась откепал замполита.
  - Да ну? Карась опупел, блин, что ли? Или обкурился вконец?
  - Как бы в трибунал дело не передали.
  - То-то, утром шум был. И сильно?
  - Неделю точно проваляется.
  - Как же это нашей Рыбке угораздило? Офицера по морде!
  - Ты же знаешь, майор любит прие...аться.
  - Еще бы! Его хлебом не корми, только дай над солдатами поиздеваться.
  - Так вот, ночью подкрался к часовому. Смотрит, Карась носом клюет, сопит как паровоз, пятый сон видит. Ну, думает, сейчас магазин отстегну, а потом утром клизму поставлю, чтобы на посту не кемарил. Карась-то спросонья и перепугу автомат бросил, думал 'чехи' напали, давай орать благим матом да мутузить того. Еле оттащили. Избитый Юрец до сих пор не очухается, трясется весь, бедолага.
  - Так ему и надо, мудаку. Будет знать, как прие...ываться.
  - Карась бугай здоровый, такому лучше под кулак не попадайся. Размажет.
  - Глянь, Шило чешет!
  - Похоже, к нам направляется, пистон очередной вставить.
  - А то как же! С проверкой идет.
  - Командарм хренов.
  - Все-таки крутой мужик наш ротный! Говорят, он в чеченскую кампанию командиром разведроты был.
  - Да хоть папой римским! Не спится ему, козлу Ни днем, ни ночью, от него покоя нет. Вчера заставил меня с Джоном Ведриным таскать коробки с лентами для КПВТ, несколько 'бэтров' снарядили под завязку. Совсем задолбал, мудила. Другое дело - Терентий!
  - Колян - мировой парень. Нашего брата в обиду не даст.
  - Что, сынки, тяжело? Гонору-то у вас много, видно, дома откормили на сосисках и сметане. Закуривайте. - Присев на бруствер, Шилов протянул пачку сигарет уставшим Чумакову и Шабанову. Обнаженные по пояс, рядовые, воткнув в грунт лопаты, закурили и примостились рядом. Припекало. Громко стрекотали кузнечики. Черенки лопат сразу же облепили стрекозы, которых осенью здесь великое множество. Над выжженной солнцем степью плыл, переливался волнами, словно отражаясь в воде, горячий воздух. Иногда со стороны моста через Терек слышалось недовольное ворчание бронетехники. Говорить не хотелось, курили молча. Смахнув рукавом со лба и носа капельки пота, Шилов достал из нагрудного кармана потертый почтовый конверт.
  '... Миша, любимый, мы тебя так ждем! Милый наш, любимый и дорогой папочка! Не знаю, дойдет ли эта весточка до тебя. Как вы там? Я с ума схожу, думая о тебе. Ну почему ты не пишешь? Миша, милый, мы очень скучаем, Сережка каждый день спрашивает о тебе. Когда ты вернешься, когда там все закончится? Не представляю, как вы там с Колей... Миша, миленький, приезжайте поскорее, берегите себя. Молимся за вас... '
  
  Вечерело. Огромный багряный диск солнца неподвижно завис над горизонтом. Издалека доносилось протяжное пение муэдзина, зовущего мусульман к молитве. Николай в бинокль наблюдал, как 'Якубович', лейтенант Якубов, с саперами проверял в степи подходы к заставе и устанавливал сигнальные мины. Во время намаза никто с чеченской стороны не стрелял, и поэтому можно было спокойно вести разведку и установку 'сигналок'. Из-за блиндажей слышалась ругань Шилова, видно, кому-то устраивал очередной разнос.
  Постепенно на заставу опустилась ночь. Темное небесное покрывало обильно усыпали яркие осенние звезды. Зазвенели назойливые комары. От прокалившейся за день земли исходил горьковатый запах полыни. Бойцы, разобрав бронежилеты, разбрелись по своим ячейкам.
  - Не спать, уроды! -Шилов, проходя по окопу, расталкивал задремавших стоя солдат и щелкая их по каскам.
  - Ну, чего, зенки вылупил?! 'Чехи' будить не будут! - капитан с силой встряхнул за плечо рядового Чернышова, который клевал носом.
  Вдруг над головами противно завыло, все как один повалились на дно траншеи, закрывая уши ладонями, открыв рты. Мина взорвалась с оглушающим грохотом, шлепнувшись в небольшое болотце, поросшее камышом, метрах в семидесяти от окопов. Земля вздрогнула словно живая. С бруствера в окоп потекли тонкие ручейки песка. В ночи затарахтели автоматные очереди, вычерчивая трассерами во мраке светящиеся точки, тире. На далекие вспыхивающие огоньки позиции отвечали редким огнем. Выпустили несколько осветительных ракет.
  - Котелки не высовывать! Не курить, если жизнь дорога!
  По траншее, то и дело спотыкаясь, пробирался сильно поддатый старший прапорщик Иваненко, с автоматом за спиной и изрядно потрепанным видавшим виды баяном в руках. Он лихо наяривал что-то разухабистое, народное. К его причудам все давно уже привыкли в части. Списывали то ли на контузию, полученную им в Карабахе, то ли на ранение в голову той самой новогодней ночью 95-го в Грозном. В паузах между выстрелами и короткими очередями из окопа доносилось весёлое:
  - Ну и где же вы, девчонки, короткие юбчонки...?
  А потом на него что-то нашло, отставив баян в сторону, он вскарабкался на осыпающийся бруствер, и, стоя во весь рост, широко расставив ноги, начал строчить из автомата, к которому был пристегнут рожок от пулемета РПК. Шилов, матерясь на чём свет стоит, безуспешно пытался стащить новоявленного 'рэмбо' за ноги в окоп. Вдруг над головами прогрохотала пулеметная очередь, это заговорил с боевиками КПВТ одного из 'бэтээров'. На его голос короткой очередью откликнулся КПВТ с правого фланга, потом со стороны артдивизиона оглушительно бабахнул миномет...
  
  28-го перешли в наступление. Накануне штурмовики и 'вертушки' бомбили противника. В полдень бойцы бригады оперативного назначения вошли в станицу. На въезде увидели покореженный сгоревший москвич-'пирожок', дверцы нараспашку, внутри приваренный станок АГСа. Видно того самого, из которого ночью по их позициям из ночной степи велся безнаказанный, можно сказать, наглый огонь. Где-то рядом, за селом, переругиваясь, стучали пулеметные очереди.
  
  Черная коза
  
  Теперь за Родину готовы мы сражаться!
  Уже плывет Афган, лишь горы за бортом.
  Я помню все: друзей, как рвались в бой подраться,
  И как колючий взрыв на снег толкнул виском.
  Со мною лучший друг в Союз послал записку,
  Но уж стакан со спиртом, с хлебом на столе.
  Как от душманов я принес его, братишку.
  С одним патроном на двоих в стволе.
  Как с гор Афгана на плечах я нес братишку
  С одним патроном на двоих в стволе.
  
  И вновь приказ. В Чечню идти сражаться.
  В России нашей Родину спасать свою.
  Мне дали роту симпатичных новобранцев,
  Все как один погибли там в ночном бою!
  Простите матери! Простите, ради Бога!
  Я распознать их всех не смог, кто полегли,
  Им в первый бой не то, чтобы патронов,
  Даже жетонов им не выдали своих!
  И в первый бой не выдали патронов,
  Даже жетонов не было у них.
  
   Из песни 'Русь патриотов' Александра Зубкова
  
  Ноябрь. Последние дни командировки. Военная колонна медленно ползла по вьющейся дороге. Необходимо было успеть до темноты добраться до Хасавюрта. В воздухе искрилась и играла радугой легкая изморось. Встречный сырой ветер продирал до костей. Миновали несколько блокпостов, оборудованных как маленькие игрушечные крепости. Окопы, дзоты, мешки с песком, бетонные блоки, зарывшиеся по макушку БТРы. Вырубленные подчистую деревья вокруг, чтобы не могли укрыться в 'зеленке' снайперы или группы боевиков. Все подходы каждую ночь тщательно минируются, ставят растяжки и сигнальные мины. Утром саперы их снимают, чтобы своих не отправить к праотцам. А там, где поработал 'Град', лишь обгорелые обрубки стволов и выжженная перепаханная земля. На обочинах дороги кое-где попадались искореженные остовы сожженной бронетехники, некоторые нашли здесь последний приют еще с прошлой чеченской кампании.
  Неожиданно шквал огня из гранатометов и пулеметов полоснул по колонне с пригорка. Головной и замыкающий БТРы вспыхнули как факелы. Из замаскированных укрытий пристрелянные пулеметы кинжальным огнем сеяли панику и смерть. Колонна развалилась прямо на глазах. Грохот гранат, крики, нечеловеческие вопли раненых, бешеная автоматная трескотня, взрывы боекомплектов.
  
  Шилов примчался, как только узнал о трагедии, разыгравшейся под Герзель-Аулом.
  - Миша, Лене не говори... - шептал Николай, с трудом разлепляя потрескавшиеся бледные губы.
  - Коля, все будет хорошо, - успокаивал Шилов друга, держа его черную от гари руку в своих сильных ладонях и вглядываясь в серые неподвижные глаза с опаленными ресницами.
  Николая увезли в операционную. Капитан, расстегнув отсыревший бушлат, подошел к окну в конце коридора, где курила группа раненых. Прикурил. До погруженного в горькие думы Шилова долетали обрывки разговора.
  - Под станицей Степной во время разведки боевики накрыли его группу минометным огнем...
  - Ну, думаю, кранты! Не знаю, каким чудом тогда вырвались из той переделки...
  - Надо было каким-то образом вернуть тела погибших. Обратились к местным старейшинам. На переговоры выезжал сам 'батя', полковник Лавров. Сошлись на том, что погибших ребят обменяют на четырех убитых чеченцев...
  - Из носа и ушей течет кровь, бля! Башка трещит! Ничего не соображаю...
  - Во время зачистки в подвале одного из домов наткнулись на солдатские останки. Вонища страшная, тела разложившиеся. Человек восемь. Жетонов, документов нет. Судя по всему, контрактники...
  - Да контрактники гибнут пачками, их бросают в самые опасные места. В самое пекло.
  - Командование за них никакой ответственности не несет.
  - Ему плевать на них, - согласился солдат с загипсованной рукой.
  - Оно отвечает только за солдат 'срочников'. За них голову снимут, а на 'контрактников' всем насрать...
  - Контрабасов, мне один штабист говорил, даже в списки боевых потерь не включают.
  - Послушать Ванилова, так получается, что у нас...
  - Наверняка числятся пропавшими без вести, - говорил невысокий веснушчатый парень с забинтованной грудью.
  - Потери в частях федералов жуткие, - донеслось до Шилова. Он, прохаживаясь по длинному коридору, сжимал до хруста кулаки. Госпиталь был буквально набит ранеными. Было довольно много солдат, получивших осколочные ранения от своей же артиллерии и авиации.
  - Да что же это творится? Полководцы Жуковы, твою мать! Когда же этому бардаку будет конец? - лезли в голову мысли.
  - Как он?- метнулся он к молодому высокому хирургу в забрызганном кровью клеенчатом фартуке, наконец-то появившемуся из операционной.
  - Безнадежен. До утра, боюсь, не протянет! - глубоко затягиваясь сигаретой, устало ответил тот. Шилов в отчаянии нахлобучил шапку и направился к выходу.
  - Погоди, капитан! - окликнул его хирург и исчез в операционной. Через минуту появился и протянул капитану полстакана спирта. Выпив залпом спирт, мрачный Шилов вышел на крыльцо госпиталя.
  Попытался зажечь спичку. Сразу не получилось. Сломалась. Следущая тоже. Наконец прикурил. Начало смеркаться. На соседней улице с облезлой мечети заголосил мулла. На душе было погано, как никогда. Хотелось вдрызг нажраться вонючего спирта, взять в руки 'Калашников' и крушить, крушить, крушить все вокруг. Стрелять эту мразь! Рвать зубами погань! Сколько можно терпеть это дерьмо! Ему вспомнилась последняя 'зачистка', которую проводили вместе с СОБром из Екатерингурга в Курчали. Благодаря овчарке Гоби, во дворе одного из домов, , под деревянным щитом обнаружили сырой глубокий зиндан. А в нем четверых заложников. Троих военных и парнишку-дагестанца. Все изможденные, оборванные, избитые. Худые заросшие лица. Животный испуганный взгляд. Больно смотреть. Особенно на 'старлея'. У него были отстрелены фаланги указательных пальцев. Седой весь. Передние зубы выбиты. Вместо левого глаза сплошной кровоподтек. Когда нас увидел, затрясся как осиновый лист, заплакал навзрыд. Говорить не мог. Рыдая, заикался. Дрожал всем телом как загнанный зверь. Вцепился в 'разгрузку' 'собровца' Юркова изуродованными руками и боялся отпустить. Повезло хозяевам-гнидам, что смылись! А то бы мы такую 'зачистку' этим ублюдкам устроили! За яйца бы подвесили, гадов! И подсоединили бы полевой телефон, нашу маленькую шарманочку! Вот это была бы пляска, похлеще твоей ламбады! Сраная Чечня! Тут каждая двенадцатилетняя сопля может жахнуть тебе в спину из 'мухи' или 'эрпэгэшки'. Оружия у 'черных скотов' хоть жопой ешь. Почти в каждом доме арсенал имеется. Не какие-нибудь тебе кремнёвые ружьишки ермоловских времен, а новейших систем гранатометы, минометы, снайперские винтовки с 'забугорной' оптикой, тротиловые шашки и прочая хрень. В одном месте даже зенитно-ракетный переносной комплекс обнаружили. После зачисток, можно сказать, трофеи вагонами вывозим. В глазах у местных неприкрытая ненависть, вслед плевки и проклятия. Проезжаешь мимо кладбища, а там над могилами неотомщенных боевиков лес копий торчит с зелеными тряпками. Значит, будут мстить, будут резать, безжалостно кромсать нашего брата. Значит, какой-нибудь пацан из русской глубинки, как пить дать, найдет здесь себе погибель. Сколько еще наших ребят сложат свои головы в долбаной Ичкерии!
  Шилов в сердцах двинул со всего размаху по железным перилам кулаком, они жалобно задребезжали, заходили ходуном.
  - Обидно - конец командировки, и на тебе! Подарочек! Падлы черножопые! Если бы не 'вертушки' и не Уральский СОБР, подоспевшие на выручку из Ножай-Юрта, полегла бы вся колонна. Вот и нас не миновала беда. Постигла незавидная участь 'калачевской' и 'софринской' бригад. Угодили-таки в засаду басаевских головорезов. Не обошла смертушка стороной пацанов-дембелей. Не пожалела. Лучше бы они на заставе в горах продолжали замерзать сверх срока, так нет же, дождались на свою головушку плановой замены. Выкосила мерзкая старуха почти всех безжалостной косой по дороге домой.
  - Эх, Николай! Коля! Что я теперь Ленке скажу? - Шилов, шмыгнув носом, снова двинул кулаком по перилам.
  - Как я в ее серые глаза посмотрю?
  Дверь распахнулась, двое санитаров выносили покрытые рваной окровавленной простыней носилки. Капитан посторонился, пропуская их. С носилок свешивалась рука убитого с ободранными в кровь пальцами. На указательном тускло поблескивала серебряная печатка с изображением боксерской перчатки. За ношение этого кольца он неоднократно гонял сержанта Широкова в наряды.
  
  Вечер. Военный городок. Лена, жена капитана Шилова, после новостей по РТР погладив детское белье и уложив детей спать, вновь включила телевизор. В программе 'Время' шел репортаж из Чечни, который вел репортер Александр Сладков. Показывали генерала Трошина, который заявлял, что боевики разбиты, что контртеррористическая операция закончена. Что остались мелкие группы бандитов, которые попрятались по пещерам.
  Потом показали Ястребова, который, хмуря лоб, рассказывал об успехах ОГВ.
  Раздался телефонный звонок. Лена в волнении подняла трубку. Звонила подруга, Сафронова Людмила, жена комбата.
  - Леночка, милая! Здравствуй! Как у тебя дела? Как детишки? У меня хорошая новость, дорогая! Только что звонил Максим. Говорит, что у них все хорошо, спокойно. Так что не волнуйся! Ты, кстати, смотрела сегодня программу время?
  - Да, только что! Ястребов говорит, что контртеррористическая операция уже практически завершена. Боевиков жалкая горстка осталась. Но я все равно страшно переживаю.
  - Макс такой веселый! Все шутит, ты же его знаешь! Привет передает от твоего Миши! Так что не волнуйся, голубушка!
  После телефонного разговора. Лена прошла в детскую. Поправила одеяло у Сережки, поцеловала спящую Натальюшку в макушку. Подошла к окну. За окном горели фонари, медленно падал пушистый снег.
  
  Утром Шилова вызвали к 'батяне'. У командирской палатки стоял незнакомый 'уазик' без левой фары, изрядно помеченный пулями, рядом с ним курили четверо рослых чеченцев, увешанных оружием. Капитан с недобрым предчувствием нырнул в палатку. Кроме полковника Кучеренко, там находились майор Сафронов, капитан Дудаков и какой-то, судя по поведению 'бати', важный чеченец.
  - Шилов, знакомься. Командир спецназа Рустам Исмаилов.
  Чеченец встал из-за стола и крепко пожал капитану руку. У спецназовца не было двух пальцев. Среднего роста, крепко сбитый. С пронзительным взглядом из-под черных бровей, одну из которых рассекал белый уродливый шрам.
  - Рустам будет выдавливать, - полковник ткнул карандашом в карту, - этих тварей из ущелья, вот отсюда. Наша же задача встретить их здесь, на выходе к селу, у излучины реки.
  После чая чеченцы попрощались и уехали.
  - Прямо, головорезы какие-то с большой дороги. Настоящие абреки! Где ты их откопал, Владимир Захарович? - полюбопытствовал капитан Дудаков.
  - Из штаба привез. Казанец рекомендовал. Отличные, кстати, парни! А главное, надежные. У них счеты с боевиками. Большая кровь между ними. - Кучеренко, аккуратно сложив карту, засунул ее в планшетку. - Этот Рустам очень крутой парень, огонь и воду прошел. Еще в Афгане воевал вместе с Русланом Аушевым. Потом в оппозиции к Джохару состоял. Участвовал в штурме президентского дворца в Грозном. В каких только переделках не был. Видал, у него взгляд какой? Глаз-то стеклянный. Потерял его при подрыве бронемашины, буквально по кусочкам тогда парня собирали. Весь латанный-перелатанный. Сильный мужик. Другой бы на его месте уж давно скис. В этом же энергии хоть отбавляй, на десятерых хватит.
  - То-то я гляжу, буравит меня словно каленым железом насквозь прожигает, - вновь отозвался Дудаков. - Аж не по себе стало.
  - Не завидую никому из 'вахов', если попадутся на пути Рустама. Точно придет хана! Не пощадит! Кровная месть! Полрода дудаевцы-сволочи у него уничтожили.
  - И чего мы полезли в их чертовы разборки? - сказал Сафронов, потирая небритую щеку. - Пусть бы крошили, резали друг друга.
  - Помнишь, в 1996-ом Грозный сдали боевикам?
  - Еще бы не помнить. Как нас умыли? Политики херовы!
  - Так вот Исмаилов тогда несколько дней с нашими ребятами из 'Вымпела' осаду сдерживал в 'фээсбэшной' общаге. Чудом тогда мужики вырвались, до последнего надеялись, что помощь придет. Не пришла!
  - Предали, сволочи! Ребята кровью умылись, заплатили головой из-за столичных выродков, - закипел побагровевший Дудаков, сжимая кулаки.
  - Ну, ладно, ладно, Алексей, чего старое ворошить! Наше с тобой дело приказы выполнять. Извините, мужики, у нас тут разговор с Михаилом серьезный предстоит.
  Сафронов и раздраженный Дудаков вышли.
  - Миша, садись, - подполковник Кучеренко кивнул на топчан. - Закуривай.
  Шилов присел, вытряхнул из предложенной пачки сигарету.
  - Значит, завтра отбываем домой? Дудакову хозяйство сдал?
  - Да, все нормально. Дмитрич остался доволен.
  - Ну, и славненько. Но Сафронову и Дудакову, я чувствую, будет посложнее чем нам.
  - Да, Владимир Захарыч, жизня здесь не покажется сахаром. Холода на носу.
  Разговор явно не клеился. Офицеры молча курили. Шилов догадывался, по какой причине его вызвал Кучеренко, но боялся об этом даже и думать. Подполковник же не знал, как лучше подойти к столь неприятному для него делу.
  - Миша, я тебя вот за чем позвал. Вот, держи. Это Николая, - подполковник, не поднимая взгляда, протянул капитану руку и разжал кулак.
  На ладони Кучеренко тускло поблескивали 'командирские' часы. Шилов сразу узнал знакомый циферблат. Лена подарила одинаковые часы ему и своему брату на 23-е февраля в прошлом году.
  
  Он, как сейчас, помнил тот морозный день. Они всей семьей сидели за праздничным столом. Он, Лена, дети. Он только что пришел домой с торжественного парада в части. По дороге они с майором Сафроновым пропустили в кафе по паре стопок в честь великой даты. За что Лена, естественно, его пожурила. Сели за стол. Ждали шурина, который невесть куда запропастился, хотя заверял, что будет ровно в три. Тут звонок в дверь. Открыли, а на пороге - брат Нины, Николай Терентьев в парадной форме с цветами и тортом. Лена бросилась обнимать и целовать брата.
  - Коля, миленький, с праздником! Это от меня! Это от мамы! Это от Сережи и Натальюшки! А Миша тебя сам поцелует!
  - Я его поцелую! Я его так поцелую! - сердито отозвался хозяин.
  - Капитан Терентьев по вашему приказу прибыл, мон женераль! - Николай, вытянувшись, щелкнул каблуками, отдал честь. - Сережка, держи скорее торт! Вкуснятина, пальчики оближешь! Шоколадный!
  - Проходи, вояка! Уже все давным-давно за столом! Только тебя и ждем! - Шилов топтался в прихожей вокруг шурина. Лена и Сережка с цветами и тортом убежали в кухню, откуда доносился сногсшибательный аромат ванили.
  - Ты куда же слинял, хорек? Мы же договаривались, что вместе с Викторычем идем в 'Сиреневый туман' отмечать нашу славную дату.
  - Миша, шерше ля фам, сам понимаешь, - полушепотом ответил Терентьев, вешая шинель и делая хитрые глаза.
  - Ну и кобелек, - покачивая головой, отозвался хозяин. - Не сносить тебе головы. Опять, наверное, за чужой женой ухлестывал? Плохо это для тебя, Николаша, кончится, помяни мое слово! Смотри, гулена, допрыгаешься, вызовет Синельников тебя на дуэль или шандарахнет где-нибудь на охоте.
  - Ленка! А что это твой несравненный в таком затрапезном виде? - крикнул Николай, закрывая щекотливую для него тему. - Ну-ка, живо китель надень!
  - Говорит, что ему в нем жарко! - откликнулась из кухни Лена, колдовавшая над пирогом у открытой духовки.
  - Где это он успел так разжариться, если не секрет? На дворе двадцатиградусный морозище!
  - Тебе виднее, ты с ним служишь, а не я.
  - Места надо знать, - отозвался Шилов, округляя глаза и вертя пальцем у виска.
  Они прошли в комнату. Появилась счастливая Лена с пирогом на блюде.
  - А если пару больших звезд пришпандорить на погоны, наверное, не вылезал бы из кителя? - продолжал подкалывать шурин.
  - Лучше одну, но очень большую, - размечтался Шилов. - Уж тогда бы точно в нем спал!
  - А где у нас Натальюшка? - Терентьев заглянул в соседнюю комнату, куда от дяди спряталась застенчивая племянница. - Ах, вот она где, солнышко мое ненаглядное! Иди ко мне, маленькая моя принцесса! Смотри, красулька, какой я тебе подарок принес...
  Хозяин надел парадный китель с боевыми наградами. Уселись за праздничный стол. Николай поставил на скатерть бутылку кагора.
  - Нам беленькую, а это для Ленки, церковное. Детишкам по столовой ложке тоже можно. Для здоровья. Штопора, естественно, как всегда нет? Кутузов, опять пробку отверткой ковырять будем?
  - Николай, обижаешь. На этот раз целых два, - живо откликнулся Шилов.
  - Рад, что исправляешься. Не все, значит, еще потеряно.
  - Коля, погоди! Сначала подарки! - встрепенулась вдруг Лена.
  И убежала вместе с Сережкой в другую комнату. Через минуту они вернулись с загадочным видом, держа руки за спиной.
  - Дорогие, любимые наши защитники, позвольте мне, вашему главнокомандующему, поздравить вас с Днем Красной Армии и вручить вам подарки от меня и наших детишек!
  Она и Сережа достали из-за спин две коробочки. Открыли их. В них были часы. Сияющая Лена, целуя, вручила подарки офицерам.
  - Надо же, 'командирские'! - сказал Терентьев с восхищением.
  - А ты как думал? - отозвался довольный Шилов.
  
  Лена, прижав к себе своих маленьких чад, как и все, завороженно смотрела на вокзальные часы. Народа в зале хватало, ждали поезда с Астрахани. Встречающие были в радостном возбуждении, многие с детьми и цветами.
  В стороне от всех стояла худенькая как тростинка Таня Бутакова, бледная, с темными кругами под глазами. Ее муж, Саша Бутаков, прапорщик, в октябре пропал без вести, до сих пор о нем нет никаких известий. Все офицерские жены очень ей сочувствуют. Она осталась совсем одна со своей малюткой.
  Стрелка дрогнула и сдвинулась еще на одно деление. Как медленно движется время. Сейчас она их увидит. Своих, таких родных и любимых. Мишу и Колю.
  - Вот уже больше двух месяцев мы ничего не знаем о нем, не было ни одного письма. Родители сходят с ума, слезы каждый день... - услышала она за спиной всхлипывающий женский голос.
  Вот диктор объявила о прибытии поезда, и шумная пестрая толпа повалила на перрон. Наконец-то из-за поворота показался в клубах пара зеленый, с красной полосой, локомотив.
  - Миша! Миша! Мы здесь! - крикнула она и отчаянно замахала рукой, издали увидев осунувшееся усатое лицо своего мужа. Он с трудом пробился сквозь гудящую толпу и обнял своими сильными руками жену и детей. Веки у него дрожали, губы старались улыбнуться. Трехлетняя девчушка испуганно прижалась к матери, она не узнала в этом страшном небритом дядьке своего отца. Потом, осмелев, исподлобья взглянула на него. Он, улыбаясь, разговаривал с мамой и Сережей.
  - Миша, что-то Коли не видно, - спросила счастливая Лена, обводя взглядом возбужденную пеструю толпу.
  - Лена, Коля погиб, - еле выдавил из себя Шилов, пряча от нее глаза, из которых вдруг потекли слезы по колючим небритым щекам.
  Ей сразу вспомнился тот странный день. Неделю назад. Натальюшка спала. Сережка был в садике. Постирав белье, она накинула на плечи мужнин бушлат и с тазом выскочила во двор. Было довольно свежо. Начало декабря выдалось бесснежным и морозным. Голые ветки деревьев и кустов были покрыты пушистым инеем, поблескивающим на солнце тысячами огоньков. Вокруг порхали и щебетали юркие неугомонные синицы.
  Внезапно она почувствовала, как что-то в груди оборвалось, сердце как бы придавило огромным тяжелым камнем. Она обернулась и оцепенела от неожиданности: у крыльца стояла черная коза и пристально смотрела на нее своими желтыми глазами. Во взгляде козы было, что-то гнетущее, нехорошее. Лена не замечала раньше, что у коз такие странные зрачки. От этого жуткого неподвижного взгляда ей стало не по себе, ее всю пронизала накатившая ледяная волна. Перед глазами возникла сожженная, изувеченная бронетехника, в ушах зазвенело, послышался откуда-то издалека лязг гусениц и чей-то нечеловеческий крик. По телу пробежала мелкая нервная дрожь.
  Лена выронила связку с прищепками. Нагнулась за ней. Когда выпрямилась, козы уже не было. Она исчезла. Лена подбежала к калитке, выглянула,- длинная улица была пуста. Было что-то неестественное, загадочное, дьявольское в этом визите. Да и коз никто не держал в военном городке, а ближайшая деревня не близко. Она вернулась в дом; в детской громко плакала Натальюшка, видно, ей что-то нехорошее приснилось. Лена закрутилась по дому, то уборка, то дети, и мысли о незваной гостье отпали сами собой. Забылись.
  И вот сейчас, в эту минуту, когда на нее обрушилась страшная весть о гибели Коли, она вспомнила ту козу. Черную козу.
  
  - Уроды! Патроны кончились! Огня давай! - дико заорал во сне Шилов, рванувшись и выгнувшись всем телом. Потом он резко сел в постели, тупо уставившись в стену, на ковер, ничего не понимая. На лбу проступили капельки пота...
  - Мишенька, родной, милый, дружочек мой, мальчик мой, - успокаивала Лена, осыпая горячими поцелуями его лицо, глаза, шею, плечи... Крепко прижав голову Михаила к своей груди и нежно поглаживая его поседевшие волосы, смотрела, как на потолке ярким пятном отражается свет уличного фонаря и танцуют медленное танго длинные тени от качающихся за окном заснеженных веток.
  Ночью она на цыпочках прошла в детскую, поправила одеяло у сына, присела у кроватки Натальюшки и тихо заплакала.
  
  Ромкины ночи
  
  Выпускной, школьный бал, встреча солнца с утра,
  Оперились птенцы, стоит мать у окна.
  Их в гнезде не удержишь - тихо шепчет она,
  Раз путевкою в жизнь, наградила страна!
  
  На чужую войну отсылаешь меня,
  Да, так надо, сказала родная страна.
  Но не ждешь нас назад ты, нас ждет только мать,
  И не отмазанный школьник пошел убивать!
  Дорогая, дорогая, дорогая страна!
  Что ж бесплатно учиться ты мне не дала?
  Мой сейчас институт - Дагестан и Чечня!
  Это Оксфорд и Брук, здесь учеба моя!
  Дорогая, дорогая, дорогая страна!
  Невозможно прожить на то, что ты нам дала!
  Ни чего не умею, я в вашу жизнь не впишусь,
  И не знаю, что делать, когда возвращусь!
  
  Утону я в вине или усну на игле,
  Не поняв для чего Бог дал жизнь на земле.
  
   Из песни 'Школа киллеров' Александра Зубкова
  
  Ромка достал из кармана пачку сигарет, нервно защелкал зажигалкой, пытаясь прикурить. Дрожащие пальцы не слушались. Вокруг все плыло как в тумане. Лестничная площадка, исцарапанные надписями стены, щербатые ступеньки, давно немытое окно. Наконец, глубоко затянувшись, он задымил, прищурив глаза от едкого дыма.
  - А! А! Суки! - громко вырвалось у него. Опустив голову, закрыл устало глаза, хотелось забыться, отключившись, ни о чем не думать. Сказывалась очередная пьянка и бессонная ночь, проведенная на ногах.
  Прошло два месяца, как он вернулся оттуда. Оттуда! Куда все попадают одинаково, а возвращаются по-разному. Кто на своих двоих, кто на костылях, кто в 'цинке', упакованном в 'деревянный костюм'.
  Наступление ночных сумерек на Романа действовало как красная тряпка на быка. Он беспокойно бродил по квартире, не находя себе места, словно кошка, собирающаяся окотиться. Каждые полчаса выходил в подъезд на площадку покурить. Присаживался у теплой батареи с банкой из-под кофе для окурков и подолгу дымил, уставившись отсутствующим взглядом в стену. Какая-то давящая тревога неотступно преследовала его. Он возвращался в квартиру; пытался на кухне читать детектив, или, тихо включив магнитофон, чтобы не тревожить родителей, слушал кассеты с песнями Виктора Цоя или группы 'Мумий Тролль'. Потом вновь срывался, набрасывал куртку и выходил на опустевшие улицы ночного города. Бродил, оставаясь один на один со своими мыслями.
  'По ночам орешь во сне, скрипишь зубами, вскакиваешь, весь в холодном поту, мерещится всякая дрянь. Выстрелы, разрывы гранат, трупы, горящие 'бээмпэшки', окровавленные разодранные бушлаты. Есть у Франсиско Гойи картина 'Сон разума рождает чудовищ', вот что-то подобное творится со мной. Мысли и воспоминания о войне преследуют, как свора свирепых гончих псов, как стая мерзких чудовищ. Пытаешься бежать, скрыться, спрятаться, но безуспешно. Настигают и безжалостно рвут на куски. В пору завыть волком.
  Первые три дня пролетели быстро. Разговоры, объятия, встречи с родственниками, друзьями. А потом такая навалилась тоска! Такая безысходность. Вдруг так захотелось обратно, что мочи нет. Там была настоящая жизнь. Ты был нужен, на тебя полагались, от тебя многое зависело. Здесь же совершенно другой мир. Чужой мир. Пьяные тусовки, дискотеки, глупый треп, безделье. Будто другая планета. Всё в другом измерении. А там в это время такие же пацаны жизни кладут, каждый день по лезвию ножа ходят. Некоторые из старых приятелей с жиру тут бесятся, пока был в армии, умудрились сесть на иглу, дурачье! Все разговоры только о том, сколько бабок привез, сколько чеченов замочил. От армии одних родители отмазали, другие косят напропалую. Все со справками: кто язвенник, у кого веса не хватает, кто дуется под себя, кто баптист, кто лунатик, твою мать! Боятся армии как черт ладана. Скорее, не оттого, что два года коту под хвост, а из-за дедовщины. Он, Ромка, эту дедовщину видел во всей красе, вдоволь испытал на своей шкуре. Одни 'дужки' чего стоят. Это когда 'деды' загоняют молодых на койки и заставляют их держаться руками за передние спинки кроватей, а ногами упираться в задние. И так висеть в воздухе. Если устанешь и попытаешься ногу опустить, получишь по полной программе, - надраенной до блеска пряжкой по заднице или ногам. Вот так и висишь, пока дебилы не угомонятся. В Чечне тоже без 'дедовщины' не обходилось, хотя все, кому не лень, это опровергают. Мол, было боевое братство и все такое. Всякое там было. То без пайка останешься, 'деды'-уроды сожрут, или еще что-нибудь похуже отмочат. Но там все-таки побаивались перегнуть палку, потому что можешь в любой момент сорваться, да и вмазать из 'калашника' по мозгам.
  Вчера на автобусной остановке встретился Димка Коротков, однокашник, тоже грязь чеченскую месил и вшей кормил в блиндажах да окопах. Тоже как неприкаянный. Также по ночам мучается, не спит. Трясет его всего, когда темень наступает. Нигде пока не работает. С милицией, куда он хотел устроиться на работу, облом. По пьянке угодил в 'кутузку'. Теперь на учете: в компьютер занесли, в базу данных. Меченый на всю жизнь. В силовые структуры, о которых он так мечтал, дорога наглухо теперь закрыта. А началось с чего? Ночь не спал, утром выпил, чтобы отпустила чертова война, в результате дома конфликт с предками. Психанул, взял сдуру и выбросил с третьего этажа телевизор, что купил на свои 'гробовые'. Холодильник тоже хотел спустить следом, да поднять было не под силу. Ну, естественно, приехали 'менты' и мигом успокоили. Надели наручники и увезли готовенького в свой 'обезьянник'.
  Родители стали упрашивать в дежурке 'ментуру', чтобы дела не заводили. Да, не тут-то было. Составили протокол и свободен. Назад дороги нет. Посоветовали, чтобы сын прошел курс реабилитации.
  - Да, все они со сдвигом. Что 'афганцы', что эти! - заявил им капитан милиции. - Пьют по-черному. Сплошные с ними проблемы. Никому они не нужны. Только родителям. Поймите, никто заниматься вашими детьми не будет. Ни военкомат, ни городская администрация, никто. Сами ходите, просите, требуйте, лечите.
  Вот Диман теперь и бродит, как в воду опущенный. В армию на контракт не берут: биография подмочена. Специальности никакой, делать ничего не умеет. Только стрелять из всех видов оружия, охранять да 'растяжки' ставить. Нервы ни к черту. Стал злым, агрессивным. Заводится с полуоборота, взрывается, как полкило тротила, без всякого детонатора! Охранником не берут: контуженный. Куда идти? Учиться? Что знал-то, всё забыл. Армия все извилины выпрямила. Одно остается - на рынок, грузчиком к барыгам податься или к бандитам, трясти, кого укажут. Хреновая ситуация, одним словом. Зашли с ним в бар, выпили, начал плакаться в жилетку:
  - Где же справедливость, Ромк? Что за бл...дство! Один раз случайно залетел по глупости, и теперь вся жизнь к черту? Крест на ней?
  Сказал бы я ему про справедливость, да лучше промолчу...
  Помню, когда под Новый год спустились с гор в ПВД, видок у нас был довольно жалкий, как у бомжей. Все грязные, обмороженные, голодные, обмундирование - сплошные лохмотья. Не батальон оперативного назначения, а толпа вооруженных оборванцев. В горах прозябали в палатках и блиндажах, дров и воды не было. Первое время привозили, а потом совсем про нас забыли. Все деревья и заборы в округе порубили, воду топили из снега или наверх таскали в заплечных бачках с ручья, который находился под горой. Парнишку там из разведроты потеряли: в плен попал, когда за водой ходил. Здесь было спокойно, за исключением двух-трех попыток боевиков прорваться через наше кольцо. Бандиты обосновались в Зандаке, небольшом селе километрах в четырех от нас, на противоположном склоне горы. Видно его было как на ладони. Разведчики говорили о большом скоплении противника. Федералы не смогли взять Зандак во время проведения антитеррористической операции и просто обошли его стороной, заблокировав батальоном ВДВ и двумя нашими БОНами. Спускаемся, значит, а тут почти все, кто в штабе при баньке оставался, с 'крестами за отличие' ходят. Оказывается, приезжала какая-то шишка от Рушайло с поздравлениями и подарками. Ну, и навешала 'крестов' тем, кто под руку подвернулся. А про тех, кто пропахал пол-Чечни, кто в окопах под обстрелами загибался, кто, замерзая в горах, блокировал в Зандаке наемников Хаттаба, просто забыли. Обидно. Ну, да ладно, бог им судья.
  - Дурак был, надо было остаться на сверхсрочную, ведь упрашивали перед отъездом контракт подписать. Капитан Сутягин по пятам ходил, всю плешь проел. Но так хотелось домой, вырваться поскорее из этого ада, - опрокинув стакан, продолжал ныть Димка.
  - А сейчас... Да что там говорить! Все жопой повернулись. И государство, и друзья... Талдычут везде про реабилитационные центры, реабилитацию.. Где она, на хер, эта реабилитация? Можно подумать, мы сами эту кровавую бойню затеяли, для своего удовольствия, ради развлечения... Если бы в 'ментовку' не попал, контрактником бы без пяти минут был и в ус не дул.
  Кстати, о контрактниках. Как-то, помню, зачищали один 'неказистый' домишко, там таких много, не то, что у нас в России. Двухэтажный, из красного кирпича, со всякими там балкончиками и прочими прибамбасами. Огорожен высоким железным забором как великой китайской стеной. Впереди, как обычно, 'собровец'', старший лейтенант Колосков, по прозвищу Квазимодо (Квазик), за ним мы наготове. Почему его так прозвали, до сих пор не пойму. Высокий симпатичный парень, на артиста Лундгрена чем-то похож, который в фильме 'Универсальный солдат' снимался, такой же крепкий, с волевым подбородком.
  Вошли во двор. Посреди двора лежит убитый огромный лохматый кобель с постриженными ушами, кавказская овчарка. Живот раздулся как барабан. Мухи вокруг роятся. Запашок от него исходил, скажу, неисприятных. Стекла в окнах выбиты - видны следы от разлета осколков. Поднялись на крыльцо. Двери нараспашку. Осторожно заглянули внутрь. Хозяев нет. Все в коврах. Осмотрели комнаты. В большой комнате разбросаны по полу вещи, окровавленные бинты и одежда. На стене ковер, на нем старые ружья, сабли, кинжалы, рог с чеканкой на цепочке. На другой -пожелтевшие старые фотографии в рамках. На одной из фоток пожилой бородатый чеченец в каракулевой папахе с лентой поперек, наверное, хадж совершил в Мекку, на второй - женщина в темном.
  - Глянь, целый арсенал! - вырвалось в восхищении у Максимова, завороженно уставившегося на оружие.
  - Прям, Оружейная палата!
  Идем по коридору. Еще одна комната. В ней музыкальный центр, телевизор, переносная магнитола, наверное, здесь жила молодежь.
  - Может, возьмем? - кивнул на магнитолу рядовой Свистунов. - С музыкой будем!
  - Тебе 'батя' возьмет! Неделю будешь сопли кровавые утирать! - отозвался Эдик Пашутин. - Мародер хренов!
  - Все равно 'контрабасы' оприходуют!
  - Забыл, как он отметелил Воронова за кинжал? Он тебе быстро вправит мозги! - добавил Максимов.
  Прошмонали тщательно все комнаты, перевернули все вверх дном. В одной из нижних комнат нашли укромный тайничок, а в нем: новехонький гранатомет 'муха', с пяток выстрелов к гранатомету РПГ, гранаты Ф-1 и ящик тротиловых шашек.
  Спустились в подвал. Туда вели крутые ступеньки. На лестнице внизу полумрак. Противно скрипнула дверь. Старший лейтенант Колосков и рядовой Пашутин исчезли за дверью, мы же спускаемся следом.
  Вдруг из-за двери появляется Эдик Пашутин. Белый как смерть. Глаза вылезли из орбит. Сползает вдоль стены на пол. Мы, присев, приготовились к бою. Всех бьет мандраж. Сержант Афонин 'эфку' уже начал лапать.
  - Самурский, Афонин! Где вы там? Идите сюда! -раздался приглушенный голос Колоскова.
  Входим с опаской в помещение подвала.
  Вдоль стен какие-то бочки, ящики, корзины, коробки. Висят гирлянды лука, чеснока, перца. Через маленькие оконца под потолком падает тусклый свет. Посреди помещения стоит Квазик, напротив него на полу, залитом кровью, вповалку лежат убитые. Сколько их там? Человек шесть, семь. В камуфляже, тельняшках, свитерах, босиком. Судя по лицам, это не молодые ребята, не срочники. Смрад жуткий! Полумрак. Толком ничего не видно. Похоже контрактники, не зеленые пацаны. Кругом запекшаяся кровища, одежда изодрана вся. Тельняшки, свитера лоскутами как лапша, здорово их кромсали ножами. Потом постреляли всех в упор.
  - Падлы! - вырвалось у Максимова.
  - Похоже, 'контрабасы', - тихо сказал Афонин и протянул было руку, чтобы перевернуть тело, лежащее сверху.
  - Или ОМОН.
  - Куда! Растяжка! Твою мать! - заорал Квазик, свирепо вращая глазами и перехватывая руку сержанта. - Видишь, тоненькая проволочка под нижнего уходит!
  Мы чуть в штаны не наложили от страха, так нам вдруг нехорошо стало. В жар всех бросило, еще бы секунда, и все там были. Да, про такие сюрпризы нам бывший ротный, капитан Шилов, много рассказывал, как эти сволочи мины-ловушки устраивают, используя для этого трупы. Под убитых подкладывают гранату Ф-1 без чеки, так чтобы рычаг был трупом прижат. Трогаешь тело, и через пять секунд твои кишки на проводах болтаются! Или подкладывают мину-ловушку МЛ-7 под какой-нибудь предмет типа фляжки. Поднял, и ты уже в очередь на свиданье к Всевышнему записан. У лестницы у входа безбожно рвало Пашутина. Согнулся в три погибели, лицо багровое, глаза квадратные, слезы капают с кончика носа. Жалко на него смотреть, беднягу.
  Были мы в подвале буквально меньше минуты, невозможно дольше там находиться, трупы-то уже разлагаться стали. Выбрались наружу, еле отдышались. Закурили. Теперь уже Димку вырвало, прямо в комнате, на ковер. Мы настолько пропитались трупным запахом, что потом несколько дней воротники бушлатов и шапки отдавали душком. Да, без саперов сюда соваться не стоит. Гиблое дело. Сообщили о страшной находке командованию. Через пару недель опять проверяли ту хату, барахло кто-то уже прибрал к рукам. Местные вряд ли возьмут, вера не позволяет. Заглянули в подвал, а там все по-прежнему. Одни крысы по углам шмыгают. Ребята как лежали, так и лежат. Никто их оттуда не забрал. Никому до них дела нет. А они ведь числятся пропавшими без вести. Дома, наверное, ждут матери, жены, дети. Может быть, на что-то еще надеются, а может, даже не знают, что они пропали.
  Особенно зверствуют наемники. В Курчалое, кажется, это было, задержали одного подозрительного. Рыжий заросший хохол, со шрамом на лбу. Выдавал себя за заложника. Рассказывал всякие жуткие вещи: как страдал, как неоднократно пытался бежать, как над ним измывались, как на цепи держали словно собаку. Ну, а мы, лопухи, 'матюгальники' пооткрывали, слюни и сопли от жалости распустили. Да тут Стефаныч, старший прапорщик наш, на всякий случай решил его обыскать. И что ты думаешь? Нашли у того козла бородатого пачку скомканных долларов и связку жетонов. Смертники солдатские, сволочь паршивая, коллекционировал. Но жадность, как говорится, 'фраера' сгубила! Видно, жалко ему было с 'зелененькими' и боевыми трофеями расставаться, вот и сгорел. Морду ему враз разбили! Потом десантники о нем, не знаю, откуда прознали, упросили 'батю' отдать им эту мразь. Сразу вояку раскололи, умеют они убеждать, этого у них не отнимешь. Он им все выложил как на духу. Как ребят наших стрелял, резал, мучил, как ожерельем из вяленых ушей хвастался перед другими уродами...
  Старший лейтенант Тимохин там был, потом рассказывал, что 'десантура' забила хохла до смерти. Злющие были: у них недавно разведгруппа напоролась на засаду в ущелье Ботлих - Ведено, вся полегла. Наемников, как правило, десантники в плен не берут, арабов, хохлов и прибалтов сразу, без 'собеседования', пускают в расход.
  Вчера приснился Рафик Хайдаров, отличный парнишка, водителем у нас был. Большой мастер всякие байки рассказывать. Соберемся обычно у костра или в блиндаже у печки; греемся, портянки сушим, он и начинает баланду травить. Глядишь, и время летит незаметно, и настроение не такое поганое. Нам нравилось слушать его забавные истории. Мимика озорного круглого лица Рафика, хазановский голос и магические движения закопченных рук делали свое дело. Мы тогда, как сейчас помню, ржали, будь здоров. На эстраде бы ему выступать, да видно не судьба.
  Убили его в начале февраля, когда обстреляли колонну под Герзель-Аулом. Пуля от ДШК попала в голову, полчерепа снесло вместе со 'сферой'. А новенький бронежилет, который он повесил на дверцу кабины снаружи, чтобы была защита от обстрелов, так ему и не понадобился. 'Урал' так изрешетили, что пришлось его до Ножай-Юрта на сцепке тащить.
  Рафика увидел, сон как рукой сняло. Хоть ножом режь, не могу уснуть, на душе мерзко, в голову лезут всякие мысли. Наверное, все, кто там побывал, ненавидят ночь. Самое дрянное,- в сумерки на пост заступать. Ночью в дозоре чувства обострены до предела. Затаишь дыхание, слышно, как сердце стучит. Вслушиваешься в малейший шорох, реагируешь на любой звук. Чуть что, даешь очередь и немедленно меняешь позицию, чтобы не накрыли, не грохнули. Не дай бог, зазеваться или закурить, в момент схлопочешь пулю в 'котелок'. Или уснуть 'на часах'. Были уже такие, в 'калачевской' бригаде, уснули пацаны на посту, а проснулись уже в 'царстве теней'...
  Прошло два месяца, а война все не отпускает. По ночам охают взрывы гранат, и старшина Баканов громко кричит в ухо: 'Ты что, Самура, не понял? Мы все здесь умрем!'
  Было это в конце января, когда возвращались с зачистки села Ялхой-Мохк. Прямо с гор нас обстреляли из АГСа и пулеметов. Поднялась такая паника, что ответить на нападение не смогли даже опытные СОБРы. И пока не появились 'вертушки', нам пришлось туго. Так и пролежали в придорожной канаве, в мерзкой холодной жиже, под градом пуль, боясь головы поднять... Потом вчетвером, скользя на мокрой глине, с трудом тащили вываливающегося из окровавленного разодранного бушлата, монотонно воющего, кинолога Витальку Приданцева. Его оторванная рука валялась тут же рядом, у гусеничного трака, на кисти был туго намотан потрепанный поводок от убитого Карая. Выстрел осколочной гранаты попал как раз в то место, где они находились на броне БМП. Теперь свободный, не сдерживаемый хозяином, злобный взъерошенный Карай застыл, как бы в последнем броске - с оскаленной мордой и развороченным брюхом, из которого вывалились связки темно-синих кишок...
  Бля, суки! Несмотря ни на что, там была жизнь, тяжелая, опасная, но настоящая жизнь. А куда я вернулся? В полное говно!
  
  На пятом этаже хлопнула дверь, раздались шаги. Ромка, сидя на трубе у батареи, встрепенулся. Защелкал зажигалкой и, стряхнув пепел в банку, закурил давно потухшую сигарету. Мимо, поздоровавшись, протопал заспанный сосед, который обычно чуть свет уезжал на своем фургончике на рынок.
  
  Полгода спустя Ромку похоронили. Он 'сел на иглу': нашлись 'добрые люди', уговорили пьяного парня словить 'кайф'. Но героиновый 'кайф' продолжался недолго.
  - Передозировка! - констатировал врач 'Скорой помощи', склонившись над безжизненным Ромкиным телом. - Еще один. Кто же светлое будущее будет строить?
  - У меня такое ощущение, Вадим Борисович, что идет настоящая война! - отозвалась сопровождавшая его медсестра. - Война против человечества. Словно мы запрограммированы... Уничтожаем себя...
  Димка же, Ромкин приятель, так ни одного дня нигде и не проработал, 'гробовые' деньги свои промотал до копейки и схлопотал срок, по пьяни изувечив в ночном баре какого-то торгаша с Кавказа.
  
  Запах женщины
  
  Десантники заблокировали село несколькими БМД и БТРом, перекрыв все выходы с трех сторон; с четвертой стороны был крутой обрыв, подмываемый стремительной обмелевшей рекой. Пока командиры на косогоре, обильно покрытом инеем, договаривались о деталях предстоящей операции с местной властью, приехавшей со старейшинами в папахах на белой 'Волге', , 'вэвэшники' и СОБР томились в ожидании у 'бээмпэшек' и 'Уралов'.
  - Ты чего там, Серега, притих? - спросил старший прапорщик Стефаныч, обращаясь к младшему сержанту Ефимову, который у лица держал сухую веточку. - Все нюхаешь чего- то.
  - Запах женщины, - тихо пробормотал тот, виновато улыбаясь. - Вот веточку сорвал, запах обалденный.
  Бойцы засмеялись:
  - Ты что, рехнулся? Какой еще запах?
  - Какая женщина?
  - Совсем тут дошел до ручки, скоро на кусты будешь бросаться!
  - Изголодался, молодой кобелек!
  - Тут одними вонючими портянками может пахнуть, да дерьмом с кровью, - счищая щепкой налипшую грязь с подошвы ботинка, резюмировал угрюмый лейтенант Трофимов, которого 'собровцы' уважительно величали Конфуцием.
  - Дай-ка сюда! - старший лейтенант Колосков, по прозвищу Квазимодо, протянул руку.
  - Да, что-то есть неуловимое, - отозвался он, бережно возвращая Серегину драгоценность.
  - Ну-ка, - мрачный Конфуций поднес к изуродованному шрамами лицу сухую веточку.
  - Да ты ладонью прикрой от ветра. Выдувает. Ну, как? Теперь чувствуешь?
  Подержав с минуту, Трофимов, молча вернул ее Ефимову. Веточка пошла по рукам.
  - Дайте понюхать-то, - канючил первогодок Привалов с протянутой рукой.
  - Тебе-то зачем? Сопля еще зеленая!
  - Где тебе знать-то, что такое баба! - сказал ''собровец'' Савельев, грубо отшивая мгновенно залившегося краской Привалова. - Да и насморк у тебя, шмыгалка-то не работает, все равно ни хрена не учуешь. Только добро переводить.
  Рядовой Ведрин в свою очередь, уткнувшись носом в веточку, громко засопел, втягивая воздух.
  - Ну, Джон Ведрин, ты даешь! - громко заржал Стефаныч, откидываясь всем телом на башню. - Это же запах женщины. Тут надо нежно, легонько вдыхать, а ты как портянку нюхаешь или лепешку дерьма, чудила! Всему вас, молокососов, учить надо.
  - Да ну, вас, козлов вонючих! - обиделся Ведрин и спрыгнул с БМП. Поправив бронежилет, он направился к Мирошкину и Свистунову, которые в стороне забавлялись с овчаркой Гоби.
  - А что это за растение? - поинтересовался вдруг Конфуций.
  - А черт его знает! Вчера отломил ветку с какого-то куста на зачистке в Курчали.
  - Может, это мирт? Слышал, запах у него необыкновенный, - поделился предположением рядовой Самурский.
  - Да, Ромка, надо было ботанику в школе лучше учить! - усмехнулся в густые усы прапорщик Филимонов.
  - Ну-ка, Серж, дай-ка еще нюхнуть, - попросил контрактник Головко. - А этим хорькам: Кнышу, Чернышову и Чахлому не давай. Тоже мне, эстеты нашлись. Знаю я их как облупленных, те еще ловеласы, занюхают.
  - Виталь, сунь Караю под нос, - обратился к Приданцеву 'собр' Савельев. - Интересно, как он прореагирует.
  - Как? Соответственно своему мужскому полу! Спустит чего доброго! - откликнулся Филимонов.
  - Сам, смотри, не спусти!
  - Вот надышался до одури, сейчас и от козы безрогой не отказался бы!
  - Ну, вы, маньяк, батенька! Представляю, ужас что будет, когда в родные пенаты вернемся!
  - Надо нам, ребята, подальше от этого опасного кадра быть, а то вот так зазеваешься, и уже поздно будет, отоварит по первое число. Тот еще половой гигант. Шалунишка!
  - Эх, мужики, - мечтательно потянулся старший прапорщик Стефаныч. - Помнится, как-то в отпуске был, ну и решил к сестре в Подмосковье в гости смотаться на недельку, другую. Приехал, живу. Городишко небольшой, развлечений никаких, рыбалка с племянниками и все. И надумал сгонять в Москву, посмотреть белокаменную, прошвырнуться по Красной площади, по улице Горького. Это сейчас она Тверская. Встал пораньше, чуть свет. Сел на автобус. Еду. А рядом женщина в кресле дремлет. Миловидная такая. Блодиночка. Губки алые. Пухленькие. Щечки, ну прям, кровь с молоком. Ехать около двух часов. И тут, братцы, чувствую, как ее хорошенькая головка в беретике клонится к моему плечу. Так мы в Москву и приехали. Слово за слово, познакомились. У нее какие-то дела в одном из НИИ были. Договорились, что как только она освободится, встретимся у метро, и она покажет мне столицу. Прождал часа три. Нет ее. Побродил по магазинам и, расстроенный, вечером поехал электричкой обратно. Выхожу на привокзальную площадь, направляюсь к остановке такси. А там она, моя незнакомка. В очереди последняя стоит. Интересная, скажу вам, получилась встреча. Оказалось, она в институте задержалась и не успела на рандеву. Поехали, значит, на такси вместе. Довез ее до дома. Ну, и напросился на чай.
  - Ну, ты и жуир, Стефаныч! - хмыкнул Головко. - Не ожидал от тебя такого. Вроде, весь из себя положительный. Так сказать, наш наставник!
  - Поднялись на лифте на седьмой этаж, открывает дверь, приглашает войти. Представляете, братцы, вхожу и вижу. Чего вы думаете? У порога вот такие мужские башмаки стоят, размера эдак сорок шестого, сорок седьмого, не меньше. У меня сразу все внутри опустилось до прямой кишки. В жар бросило. Ну, думаю, приплыли! Сейчас будет с мужем знакомить.
  - Да, Стефаныч, ну ты и влип! Не позавидуешь!
  - И врагу такого не пожелаешь!
  - Эх, будь я на месте ее мужа, - мечтательно отозвался прапорщик Филимонов, похрустывая пальцами.
  - Вот когда вернемся домой, будешь! - съязвил, оборачиваясь к нему, Квазимодо.
  - Да вы слушайте, что дальше было! Так вот, прошли мы на кухню. Маленькая такая, ухоженная. Спрашивает, буду ли я пиво с воблой. Я уж и не знаю, что и отвечать. В голове одна мысль витает, как бы ноги отсюда сделать. Перед глазами башмаки проклятые стоят. Сели, попиваем пиво, беседуем. Все согласно этикету, как в лучших домах Лондона и Филадельфии. Ничего лишнего себе не позволяю, никаких шалостей, никаких тебе вольностей. На душе, конечно, кошки скребут. Совсем не до пива мне. Тут звонок в дверь. Я как ужаленный подпрыгнул. Сижу весь в испарине. Она с милой улыбкой пошла открывать. Ну, думаю, кранты! Слышу, в прихожей бас чей-то, что-то без умолку бубнит. Уж представил себе, как с седьмого этажа в затяжном прыжке падать буду. Тут она возвращается и говорит, что пришел сын со своей девочкой. И заглядывает на кухню парень, вот такой верзила, косая сажень в плечах, повыше нашего Квазимодо, наверное, будет. Эдакий молодой бугаек. Я даже поразился, как такой громила еще мать свою слушается. Потом молодежь устроилась ужинать в комнате у телевизора, а мы остались на кухонке. В ходе беседы узнаю, что она на семь лет меня старше, что с мужем в разводе, вот воспитывает сына, которого осенью должны в армию забрать. Переживает страшно за него, уж больно характер у него мягкий. Вот такой случай приключился, братцы.
  - Ну, а потом что было? - полюбопытствовал, шмыгая носом, Привалов.
  - А потом суп с котом! Это уже другая история, - закончил Стефаныч. - Дай-ка лучше спичку. Мои отсырели. Что-то наши командиры никак с аксакалами не договорятся.
  - Лифчик пора менять, рвань сплошная. Такой, как у Павла, хочу, что с наемника сняли. Замучился латать его, - поделился своими бедами контрактник Головко, оседлав бревно.
  - Ну, ты, Караюшка, совсем обнаглел. Убирай свою лобастую голову, весь матрац занял, - Стефаныч тщетно пытался сдвинуть овчарку с места. - У нас тоже жопа не железная. Старших уважать надо, уступать лучшие места.
  - Это еще не известно, кто из вас старший. - усмехнулся Филимонов.
  - По собачим годам, может, он тебе в отцы годится! - встал на защиту собаки проводник Виталька Приданцев.
  - Денек сегодня будет отменный. Погреемся на солнышке.
  - Если ветра не будет, - отозвался, широко зевая, рядовой Чернышов.
  - Братва, смотри, Селифонов опять что-то у десантуры скоммуниздил. Наверняка, тушонку выменял на гранаты. Ну и жучара!
  - В прошлый раз чуть своих не подорвал, дурья башка. Хорошо, у сарая стены толстенные оказались, а то не знаю, что было бы, полкурятника только так разнесло, чуть Секирина с Кнышем не завалил.
  - Братва, только погляди, как батя 'чехов' кроет!
  Недалеко от 'Волги', на которой местная власть привезла на сдачу оружие, багровый от бешенства майор Сафронов поливал по матушке старейшин в каракулевых папахах и главу села, поминутно пиная ногой сваленные на землю трофеи. Рядом с ним стояли капитан Дудаков и рослый майор ВДВ которые тоже размахивая руками, не стесняясь в выражениях, костерили сельчан.
  - Может, на самом деле не стоит трясти село? - спросил Крестовский.
  - Не стоит? Валер, а ты видал, когда подъезжали, пики с зелеными тряпками на кладбище? Боевиков тут, видать, до чертовой матери. Как собак нерезаных.
  - Ребята, Дмитрич идет!
  Махнув Сафронову рукой, капитан Дудаков направился к головной БМП.
  - По машинам! Гусев! Гусев! Где тебя черти носят?!
  Из люка высунулась заспанная физиономия радиста Гусева.
  - Вызывай капитана Карасика на связь! Передай...
  Рев БМП заглушил последние слова Дудакова.
  Десантники провожали взглядами 'бээмпэшки' с бойцами на броне, стремительно рванувшие с места. Стряхивая с гусениц ошметки сырой земли, машины, урча, поползли к селу.
  
  БМП с 'вэвэшниками' и СОБРом медленно двигались к центру села, где на небольшой площади высилась старенькая мечеть.
  Перед тем, как начать операцию, долго препирались, выясняя отношения с местной властью, которая упорно заявляла, что село 'чистое' от боевиков. На 'Волге' привезли скромный арсенал из нескольких 'калашей' и десятка старых охотничьих ружей, среди которых попался кавалеристский карабин 'Манлихер' времен первой мировой войны, невесть какими путями попавший в эту глухомань.
  Но Сафронов был непреклонен. Потеряв терпение, он крепко обматерил местных и отдал приказ капитану Дудакову начинать зачистку.
  Двигались несколькими группами: одна с севера, другая с южной стороны, западная, выжидая, стояла в резерве. Все шло по плану. Входили во двор с кем-нибудь из старейшин, досматривали дом, пристройки, подвалы, проверяли документы. Мужчины с хмурыми лицами молчали и подчинялись военным, а чеченские женщины голосили, понося военных. Тут же мельтешила под ногами шустрая ребятня с черными, блестящими как вишни глазами.
  Овчарки Гоби и Диана, обнюхивая все углы, обследовали жилье и прилегающую территорию. Через несколько домов от мечети, во дворе отнюдь незажиточного хозяина, Гоби, обнюхивая фундамент, вдруг остановилась и села, на бетонную дорожку под окном. И тихо тявкнула, взглянув преданными глазами на проводника Мирошкина.
  - Чего она? - спросил у Димки 'собр' Степан Исаев.
  - Что-то нашла! Гоби! Гоби! Ко мне!
  Собака продолжала неподвижно сидеть, виляя хвостом.
  - Эй, мужик! - лейтенант СОБРа позвал хозяина, который весь как-то съежился. - Иди сюда! Лом есть? Бордюр ломать будем!
  - Как ломать? Нельзя, фундамент. Столько трудов вложили! Ничего там нет! Собака ошиблась!
  - Так, ты что, не понял? Что я тебе сказал? Бери лом и долби, пока не поймешь, а не то не собака, а я сейчас ошибусь и вгоню в твою баранью башку пару фиников!
  - И сынка в помощники возьми! Вон, лоб какой вымахал! - добавил ''собровец'' Савельев, кивая в сторону стоящего у порога высокого парня лет семнадцати.
  - Шустрей долби, не зли меня. Я хоть и терпеливый, но могу и сорваться с цепи!
  - Чего нашли? - спросил появившийся из дома брат Степана Виталий. За ним утирая нос, лениво плелся как сонная муха, Привалов.
  - Пока не знаем.
  - Мужик, как тебя кличут?
  - Ахмад Исаев.
  - Исаев? - удивленно переспросил, усмехнувшись, Степан и переглянулся с братом. - Ахмад, ради бога, уйми свою жену! Чего она разверещалась как баба-яга?
  - Гляди, у него тут цемент отличается по цвету.
  - Да, в этом месте поновее будет! - согласился с лейтенантом Кныш.
  - Долби, Ахмад, не сачкуй!
  Десятисантиметровый слой бетона расковыряли за полчаса, под ним было прорыто углубление, в котором лежал сверток, замотанный в клеенку, перевязанный шнуром.
  - Клад нашли! Братцы, алмаз Кулинан! Двадцать пять процентов Ахмаду от государства и благодарность за ценную находку точно гарантированы!
  - С Гоби, наверное, делиться придется, иначе хер бы нашли.
  - Да нет, решили все Ахмаду отдать, зачем Гоби ценности, ей бы только на похлебку с тушонкой! - засмеялся Виталий Исаев.
  - Ну, чего уставился как баран на новые ворота? Давай, Ахмад, разворачивай, посмотрим, что у тебя тут за сокровище на черный день припрятано. Не боись, не отнимем! - Савельев подтолкнул чеченца вперед.
  - Погоди, я разрежу, а то будешь возиться до скончания века, - Степан наклонился и ножом полоснул по веревке.
  В клеенке, в политиленовом мешке, в промасленной бумаге покоились два новеньких 'калаша' со складными прикладами, шесть набитых патронами рожков, пара цинок и девять тротиловых шашек.
  - В Эрмитаж прикажете сдавать 'сокровища сарматов'?
  - В Оружейную палату! - сострил Савельев. - Собирайся, Ахмад, ты и сын поедете с нами в Ножай-Юрт. На беседу к следователю. Да без глупостей!
  В голос заголосили жена и старуха, стоявшие у крыльца, уткнув лица в черные платки.
  Неожиданно на южной стороне села рванул взрыв. Встряхнуло, задребезжали стекла в окнах.
  - Кныш! Ну-ка, слетай, узнай, что там? Садануло крепко!
  Кныш выскочил на улицу, где стояли БМП. На полной скорости 'бэха', выдавливая из под гусениц комья грязи влетела в узенькую кривую улочку, где у забора суетилась кучка бойцов. Где-то во дворах трещали выстрелы и заливались лаем собаки, впереди, в конце улицы, зло ревела Дудаковская 'бэха', подминая под себя придорожные кусты.
  В доме с сорванной с петель дверью, на входе в комнату, неподвижно лежал в луже крови младший сержант Ефимов, тут же с окровавленными бинтами стояли ''собровец'' Колосков и бледный как смерть Валерка Крестовский.
  Ефимов открыл дверь в комнату, когда сработало взрывное устройство. Взрывом ему оторвало обе ноги, осколками изуродовав все вокруг. Он, дико крича, полз к выходу, к товарищам, вцепившись ободранными обоженными пальцами в порожек и оставляя за собой темные кровавые полосы. Помощь пришла сразу же, Колосков и Крестовский сделали все, что могли, но младший сержант скончался от болевого шока.
  Стефаныч и старший лейтенант Тимохин со своими ребятами гнали боевиков в сторону берега, отсекая им пути в село, где они могли бы укрыться. Одного из беглецов стреножили, когда он перелезал через очередной забор. Он начал отстреливаться, но через несколько минут его уже вязали 'собры'. Другой все же, выбрался на край села и сиганул вниз с обрыва, скатившись по крутому склону, чудом не переломав себе кости. Перепрыгивая с валуна на валун, попытался переправиться на другой берег, но на середине реки оступился и упал в воду. Вода была чуть выше колена. Сильное течение сбивало с ног. С трудом удерживая равновесие, он медленно брел поперек стремительного холодного потока. На середине реки его нашла одна из очередей БТРа, выехавшего на край обрыва. Очереди, словно плети, хлестали и чмокали рядом с ним по воде. Взмахнув руками, выронив оружие, боевик на секунду замер и плюхнулся в воду. Тело понесло потоком и вынесло на отмель на противоположном берегу. Потом кто-то из солдат, напялив резиновые бахилы от комплекта химзащиты, добрел до него, обвязал веревкой подмышками, и убитого вытянули на свой берег. обыскали, нашли документ на имя Рашида Имамалиева за подписью Масхадова.
  
  Задержанные стояли рядом с 'Уралом' и тихо переговаривались, хмуро косясь на военных. Среди задержанных оказалось еще трое молодых небритых парней без документов, которые уверяли, что приехали, кто из Шали, кто из Дуба-Юрта к родственникам.
  - Где этот старый пердун Исламбек? Ведь, сука, клятвенно заверял, что село чистое! Гаденыш! - пришел в ярость капитан Дудаков.
  - Стефаныч, посмотри у них плечи и трусы! - посоветовал Виталий Исаев.
  - Да, ну их в п.. зду! - отозвался, сплевывая, угрюмый старший прапорщик. - Стану я им еще в трусы смотреть!
  - Кому надо, в Ножай-Юрте разберутся, с этой шушерой. И с трусами и плечами тоже! - добавил старший лейтенант Тимохин.
  - Стефаныч, не ной! Если надо, и поглубже заглянешь! - огрызнулся раздраженный Дудаков.
  - Я буду жаловаться! Вы не имеете права! Я до прокурора дойду! - начал вдруг выступать задержанный Ахмад. Он был одет в серое драповое пальто, на голове тронутая молью ондатровая шапка. Его кадык с торчащей седой щетиной ходил вверх вниз. Он возмущенно жестикулировал пытаясь, что-то втолковать старшему прапорщику Стефановичу, который с безразличным видом курил, устроившись на подножке автомобиля.
  К Ахмаду подскочил только что подъехавший на 'бэхе' старший лейтенант Колосков и, вцепившись пальцами в ворот, с размаху ударил его лбом в лицо. У чеченца из разбитого носа хлынула кровь на небритый подбородок, следующий удар пришелся кулаком, от которого он отлетел к сторону, уронив с головы шапку.
  - Жаловаться?! Сволочь! - хрипло цедил сквозь зубы 'собровец', наступая на поверженного врага.
  - Квазимодо, не надо! Квазик! Квазик оставь его! - вступился за Ахмада Степан Исаев, одергивая Колоскова.
  С брони БМП осторожно снимали убитого Сережу Ефимова. Когда его, изодранного и опаленного, освобождали от разгрузки и бронежилета, из кармана выпала сухая веточка и упала в рыжую грязь, чавкующую под сапогами принимавших тело солдат.
  
  Нет, про это он ей писать не будет
  
  'Угораздило же ему попасться на глаза этому козлу, майору Геращенко. Схлопотал приказ сопровождать вместе с Ником капитана Карасика в штаб. В ПВД, конечно, неплохо съездить, ребят знакомых повидать, но после бессонной ночи буквально валишься с ног. Одиннадцать раз обстреливала их какая-то сволота. Заспанный Ник, Колька Селифонов, тоже не особо горел желанием тащиться к черту на кулички. В 'уазике' кругом пылища, так и хочется пальцем по сиденью поводить, слово неприличное написать. В Ножай-Юрт, где находился ПВД, выехали утром вместе с попутным челябинским СОБРом, в сопровождении двух 'бэтээров'. В десятом часу уже были там. Карасик, дав указание от машины не отлучаться, отправился к начальству. Присели. Закурили. Руки в цыпках, кожа потрескалась, местами покрылась болячками. Вши, злодеи, покусывают. Кашель. Сопли. Истрепанные рукава. Замусоленные колени. Закопченные морды. Кругом штабные крысы шастают в 'свеженакрахмаленном камуфляже', все почти с наградами. А у нас - две медальки на всю роту. С любопытством посматривают в нашу сторону. Прям, какое-то явление Христа народу! Цирк, приехал!
  Колька Селифонов завалился спать на заднем сиденьи. Водила, Вовка Иезуитов (ну и фамильица, я вам скажу), вернулся со склада в новеньких 'берцах': что-то там толканул трофейное, кажется, черный ваххабитский флаг с кривой саблей на нем и арабской вязью. Открыв капот, залез в мотор с головой. Чего он там забыл, хорек? Непонятно. Движок 'уазика' работает как часы. '
  Валерка расстегнул бушлат, извлек из-за пазухи две фанерки размером с книжку, сброшюрованные медной проволокой, между которыми он хранил письма из дома и присланные конверты. Иначе нельзя: обязательно какая-нибудь сука сопрет для сортира. Незавидная судьба уже постигла его блокнот, где он вел свои записи и хранил адреса родных и друзей. Надо воспользоваться случаем и послать письмо матери отсюда, из ПВД. Наверняка, быстрее дойдет, чем через Моздок. Странный все-таки у них адресок: 'Москва-400'. Месяцами письма идут сюда.
  'Что же ей написать, родимой?
  Нет, он не будет ей писать, как их неприветливо, настороженно встречало местное население. Когда колонна двигалась через Шелковскую, мимо рынка, некоторые в толпе, не скрывая своей неприязни, в открытую показывали им красноречивый жест, проводя ладонью по горлу. Мол, будем резать вас как баранов.
  Нет, про это он ей писать не будет.
  Не будет и про то, как во время 'зачистки' в заброшенном сарае на краю села обнаружили полуразложившийся изуродованный труп молодого парня в тельняшке.
  Нет, не будет он ей писать, как их обстреливают по нескольку раз за ночь, как ужасны вой падающей сверху мины и визг разлетающихся с рваными краями осколков...
  Нет, не будет он ей писать, как их проклинают и плюют им вслед чеченки, и бросает камни черноглазая юркая пацанва.
  Нет, не будет он писать, как истошно вопила рация в командирской палатке, прося помощи, когда под Аргуном в засаду, устроенную боевиками, попал не только поезд, но и группы ОМОНа и СОБРа, выехавшие на выручку.
  Не будет ей писать и про то, как снайпер смертельно ранил пацана из соседней роты, когда они окапывались на берегу Терека.
  Нет, он не будет ей писать, как ночью чуть не попали под перестрелку. Они тогда после зачистки решили остаться на ночевку в сельской школе. Вдруг, в первом часу ночи, началась яростная стрельба из пулеметов. Стреляли с вершины одной горы по вершине другой, что господствовала над селом. По данным, на этих точках располагались ульяновская 'десантура' и морские пехотинцы генерала Отракова. С полчаса они безжалостно гвоздили друг друга, а Валеркина рота по уши в дерьме, трясясь от страха, провела ночь на ногах в ожидании нападения боевиков.
  Нет, не будет он писать, как пьяный ротный дубинкой сломал нос и ключицу его земляку, Витьке Алексееву, за то, что тот околачивался около кухни.
  Нет, не будет он ей писать, как подорвался на 'растяжке' младший сержант Сережка Ефимов, как полз он, оставляя культями за собой кровавые полосы, как страшно кричал он, покидая этот мир.
  Нет, не будет он ей писать, про 'бардак', царящий вокруг, про тупые пьяные морды. Про хорька, старшего прапорщика Мишина, который загнал местным чеченцам два ящика патронов, 12 гранат, 'ворон' (бинокль ночного видения) и семь спальников. И, в конце концов, загремел под трибунал.
  Нет, не будет он ей писать про вырезанный ночью соседний блокпост, про зверски убитых пацанов.
  Нет, не будет он ей писать про колонну их бригады, попавшую под Герзель-Аулом под обстрел наемников Хаттаба, про горящий БМП и покореженные 'зилы'.
  Нет, не будет он ей писать про то, как он волком выл, бился в истерике о стенку окопа, когда рядом завалился, срезанный пулеметной очередью, его лучший друг, Санька Антонов, с которым они коптили еще с учебки.
  Нет, не будет про это он ей писать, и многое постарается забыть, что там видел и испытал.
  Жаль, что она знает, где он находится. Надо было поступить, как его тезка, Валерка Назаров из Саратова. Он, чтобы родители не беспокоились, посылал свои письма приятелю, который остался в расположении части, а тот в свою очередь переправлял их оттуда его предкам'.
  'Дорогая мама, не беспокойся за меня, я скоро вернусь...', - начал он, устроившись поудобнее.
  Но его отвлек подошедший парнишка, Валька Гуськов, с которым он служил в Оренбурге. Оба обрадовались неожиданной встрече. Валька до армии механизатором в совхозе работал. Уже подростком во всю гонял на мотоцикле, шоферил, помогал отцу и брату на комбайне по время уборочной. Они, деревенские, все такие, сызмальства к настоящему мужскому труду приучены, не то, что мы, городские. Технику Гуськов знал, как свои пять пальцев. Мог с завязанными глазами ее разобрать и собрать. По шуму двигателя запросто определял любые неполадки.
  - Значит, в снайперах теперь? А я вот гайки да болты кручу, -замурзанными, с черными поломанными ногтями, руками он показал на замасленную спецовку. - 'Бэхи' да 'бэтры' ремонтирую, на ноги ставлю.
  - Остолопы! Сколько еще вам, говнюкам, повторять! Свалились на мою голову! - донеслось из-за палаток.
  - Это комвзвода Захаров 'черпаков' воспитывает. Неделю назад 'дембелей' сменили. Бесплатное кино. Как там у вас, в батальоне?
  - Полный п...дец. Каждую ночь обстреливают. Как-то подсчитал ради интереса, девять раз, сволочи, ночью побеспокоили.
  - Наших кого-нибудь видел?
  - Саня Карапуз отвоевался, увезли под Новый год с ранеными, ухо ему отстрелили. Башка вся забинтована, стала на футбольный мяч похожа. Хоть автографы на ней пиши. 'Русский Марселец' сейчас в госпитале, ноги отморозил, совсем у него плохи дела. Гангрена. У Паши после одной из 'зачисток' напрочь 'крыша поехала', теперь на кухне хлеборезом. 'Дядя Федор', Фарид Хабибуллин погиб. Помнишь, бугай у нас был, борец из Нижнекамска? Ну, которому все по херу было. Ну, который на всех положил! Так в горах с ним случай был: утром пришли менять; пулемет торчит из сугроба, а самого нет. Потом откопали из-под снега. Спал, собака. Завернулся в тулуп и спальник. Сгорел он в 'бээмпэшке' под Герзель-Аулом. Мясорубка была та еще. Серега, 'Мастер', теперь со мной в паре, на днях ефрейторскую 'соплю' получил.
  Приятель с каким-то особым благоговением потрогал Валеркину 'эсвэдэшку'.
  - Замочил кого-нибудь?
  - Как видишь, зарубок нет.
  - Что так? Мазанул?
  - Смеешься? Да я со ста метров тебе без оптики пятак сделаю! Был один случай пару недель назад, да нельзя было себя обнаруживать. Да, наверное, и не смог бы тогда. Думаешь, что вот так, запросто, можно человека грохнуть. Одно дело, когда стреляешь и не видишь его, в кустах там или в темноте, а другое, когда он у тебя на 'мушке'.
  - У Джека Лондона рассказ есть про одного мужика, который отлично стрелял. Как-то ночью разорались кошки под окнами гостиницы, где он жил. Он, не выдержав их дикого концерта, открыл окно и два раза выстрелил в темноту на звуки. Утром нашли два окоченевших кошачих трупа. Потом он нанялся на корабль, который отправлялся на Соломоновы острова вербовать туземцев для работы на плантациях. И во время вербовки эти папуасы, бля, подлым образом перерезав команду, завладели судном. Он же, вооружившись винчестерами и прихватив несколько патронташей, забрался на мачту и стал оттуда отстреливать чернокожих. В панике те стали бросаться в воду и плыть к острову. Перебил всех на палубе, а потом взялся за тех, кто был в воде. Ни один не добрался до берега.
  - Здорово! Крутой, видно, мужик был!
  - В том-то и дело, что нет. Тюфяк тюфяком, такой бестолковый, что дальше некуда. Абсолютно ничего не умел, только хорошо стрелять.
  - Вот что я тебе скажу. Лучшие стрелки - это бабы. О Павличенко, знаменитой снайперше, слышал? Которая 300 фрицев отправила груши в раю околачивать. Ей американцы подарили именной 'кольт', который сейчас в музее Вооруженных сил в Москве находится. Симпатичная игрушка.
  - Нет, не слышал. Алию знаю, Молдагулову. Тоже снайпер. Памятник ей в Актюбинске на улице Карла Либкнехта стоит, мы туда с братом к бабульке часто на лето ездили...
  Их беседу прервало появление капитана Карасика. Он был мрачнее тучи. Его красное обветренное лицо приобрело багровый цвет; серые глаза потемнели и излучали такую злобу, что не приведи господь.
  - Мудачье! Мразь тыловая!
  Тяжело плюхнувшись на сиденье, скомандовал:
  - Поехали! Ну, бля, уроды! Окопались тут!
  Таким Валерка еще никогда его не видел. Ведь Карасик - душа батальона, добрейший малый, правда, с чудинкой. Утром встает чуть свет, выходит из палатки в чем мать родила, с полчаса перебрасывает с плеча на плечо трофейную двухпудовую гирю и обливается из ведра ледяной водой. У нас мурашки по всему телу от одного его вида. Клубами пар от его широкой спины поднимается, а он только посмеивается, громко покрякиваает да еще и подмигивает нам, съежившимся от холода и сырости.
  Обратно ехали одни. Над головой просвистели две 'сушки' и удалились в сторону гор. Через некоторое время донеслись глухие взрывы.
  - Отбомбились! - сказал Селифонов.
  - По лагерям боевиков садят!
  - Милое дело, - отозвался капитан Карасик. - Не надо грязь месить, по горам на брюхе ползать! Надел комбинезончик с иголочки, слетал, сделал дело и назад, к бабе под бочок, в теплую постельку! Чего я, дурак, тогда в Черниговское не пошел? Однокашник, Витька Еременко, туда поступал. Звал с собой. Где-то летает теперь, сукин сын. Так нет же! Захотелось романтики. Насмотрелся фильмов всяких, типа ' В зоне особо внимания', 'Афганский излом'...
  Вдоль дороги, то здесь, то там, нашла последнее пристанище разбитая, сгоревшая бронетехника. В одном месте, похоже, заваруха была та еще, не дай бог в такую попасть. За поворотом, в ложбинке, целое кладбище искореженного железа. На обочинах дороги в станицах во всю торговали самопальным бензином, батареи канистр и пятилитровых банок сверкали на солнце всеми цветами радуги. Бензин шел на ура, другого здесь не было.
  'Уазик' мчался, пыля, местами юлил, объезжая рытвины и колдобины. Виртуозно вертя баранку, Вовка с неизменной сигаретой в зубах, без удержу матюкался, когда их побрасывало на ухабах.
  - Чего гонишь как сумашедший? Шумахер, тоже мне, выискался, так недолго и в ящик сыграть! - выразил недовольство рядовой Селифонов, пригибая ушибленную голову.
  - Не дрова везешь! - с раздражением добавил Крестовский. - Всю задницу отшибло! Живого места нет!
  - Если будем вот так ползти, еще быстрее туда загремим! - зло отозвался с переднего сиденья капитан Карасик. Валерка, выглядывая из-за бритой головы капитана, наблюдал за вьющейся дорогой. Не давали покоя мысли о доме, о Светке, о первом 'чехе', которого завалил неделю назад...
  
  ...Туман рассеивался. Стал виден родник, который Валерка выбрал как цель. Он осторожно заворочался, пытаясь размять онемевшее тело. В маскировочной 'шаманской' хламиде он был похож на лешего. Отстегнув фляжку, глотнул противной вонючей воды. Вдруг, краем глаза, заметил какое-то движение у родника. Там кто-то двигался. Валерка, отложив фляжку в сторону, взглянул в прицел. У родника неподвижно стоял, озираясь и прислушиваясь, вооруженный автоматом невысокий коренастый 'чех'. С рыжеватой бородой, горбоносый, в расшитой тюбетейке с кистью. Потом он присел и, зачерпнув ладонями воду, стал пить. Валерка тихонько подвел риски прицела на голову врага и стал ждать, когда тот выпрямится, чтобы бить наверняка, точно в грудь. Горбоносый не подозревал, что там, в темных зарослях, затаилась Смерть, что теперь его жизнь висит на волоске. Одно движение согнутого указательного пальца снайпера, и его душа отлетит в рай. Валерка весь вспотел от напряжения, сердце учащенно стучало, громкие удары его отдавались эхом в голове. Неожиданно 'чех' двинулся вдоль ручья. Снайпер потерял свою цель и взглянул поверх прицела. Навстречу боевику по тропинке быстрым шагом приближался мальчишка лет десяти с большой спортивной сумкой через плечо. Они обнялись, 'черный' ласково потрепал пацана по взъерошенным волосам. Они разговаривали минут десять. Мальчишка что-то оживленно рассказывал, смеясь и размахивая руками, словно мельница. Потом 'горбоносый' с сумкой исчез в кустарнике.
  Разочарованный Валерка оглянулся на 'Мастера'. Серега мирно спал, свернувшись калачиком и укрывшись с головой. Напарник достался ему отличный. Пацан, что надо! Кандидат в мастера спорта по стрельбе. Очень интересный собеседник, с ним не соскучишься. В ихнюю часть попал за месяц до отправки на Кавказ, перевели, в связи с сокращением внутренних войск, из Пензы. А до этого он успел сменить несколько частей. Куда только его судьба не забрасывала. Два раза в бегах был из-за дедовщины. Тихий такой с виду, молчаливый, с задумчивыми глазами, а иногда так взовьется, что держись. На 'маковке' шрам длиной с палец, это ему в Ангарске в 'учебке' пряжкой чуть черепок не раскроили. Рассказывал как-то, как его 'менты' в поезде взяли. Удрал из части, где его 'деды-мудаки' достали. Паспорт, благо, у него с собой был. Добирался через Москву, форма в пакете. Ну, тут его и 'кинули' сразу на пороге 'белокаменной'. Какой-то пройдоха-таксист слупил с него все деньги, осталось только на билет. Сел в свой родной поезд, успокоился. Да не тут-то было. Проводница, стерва горластая, прицепилась к нему как репей, бери постель, орет. А у него ни копейки за душой, ну, и послал ее подальше. Она, не долго думая, привела из соседнего вагона наряд 'ментов'. Те, проверив документы, стали его 'шмонать' и обнаружили в спортивной сумке камуфляж. Утром, когда поезд подошел к знакомому перрону, его сдали в комендатуру. И очутился он вместо теплой ванны на гарнизонной гауптвахте. Потом военная прокуратура, новый округ, новая часть...'
  
  Вдруг запыленное лобовое стекло треснуло и рассыпалось, обдав их сверкающей крошкой словно слезами. Грохота выстрелов он уже не слышал. Неуправляемая никем машина на полной скорости, резко свернув в кювет, закувыркалась, и, безжалостно сминая, ломая на своем пути кусты и молодые деревца, влетела вверх колесами в посадку.
  Очнулся он под раскидистым деревом, с крепко стянутыми проволокой руками и ногами. Сильно болела голова, прямо раскалывалась, тошнило. Глаза были как ватные, еле ворочались. Раскрытый рот перетягивала скрученная в жгут и завязанная на затылке тряпка, от которой несло бензином. Первое, что увидел, это была пожухлая трава, на которой расплывчатыми пятнами белели его рассыпанные письма. На ближнем листке чернели, написанные неровным прыгающим почерком слова: '... Дорогая мама, не беспокойся за меня, я скоро вернусь...'
  Он услышал чьи-то грузные шаги, и почувствовал, как ослабли путы на ногах. Его ухватили за одежду и рывком усадили на землю, приткнув спиной к дереву. Перед собой Валерка увидел заросшее бородой лицо боевика лет тридцати пяти, который внимательно сверлил его взглядом блестящих как вишни прищуренных глаз. Из-под берета оливкового цвета на плечи ниспадали пряди длинных волос. Камуфлированный бушлат перепоясан патронташем с 'вогами'. На плече дулом вниз висел 'калаш' с 'подствольником'. Из нагрудного кармана торчала, поблескивая антенной, поцарапанная миниатюрная рация. К ним, прихрамывая, подошел другой. Валерка чуть не вскрикнул, его он сразу узнал. Это был тот самый горбоносый 'чех' с рыжеватой бородой, которого он держал на прицеле у родника. Лицо боевика портил свежий уродливый шрам под правым глазом. Ястребиные глаза чеченца зло впились, словно шипы, в лицо пленника.
  Боевиков было четверо. В стороне двое совсем молодых парней вытаскивали из рюкзаков и раскладывали на разостланном брезенте боеприпасы: тротиловые шашки, электродетонаторы, магазины, несколько выстрелов к гранатомету, ворох 'вогов'... Чуть поодаль, у кустов, топтался черный мохнатый ишак со светлыми обводами вокруг глаз, застенчиво моргая длинными ресницами, что-то жевал, иногда нервно встряхивая мордой и поводя ушами. Точно такой же ишак был у них в части: ребята привезли из одной из командировок. Теперь тележку возит с пищевыми отходами с кухни на подсобное хозяйство.
  Вдруг 'патлатый' и горбоносый бурно заспорили. Горбоносый возбужденно размахивал руками и тараторил, брызгая слюной. Речь шла, как Валерка понял, о каком-то Мусе. 'Патлатый' зло возражал, но, горбоносый вновь визгливо заорал, поминая Мусу. 'Патлатый', видно, потеряв терпенье, плюнул и выругался по-русски матом.
  Валерка замычал и смежил веки от нестерпимой боли, которая пронзила разбитую голову. Будто огромный клещ вцепился в висок.
  Последнее, что он увидел, когда ему задрали голову и полоснули кинжалом по горлу, были ястребиные глаза и холодное голубое небо с медленно плывущими кучерявыми облаками.
  Последнее, что он почувствовал, была боль, и что-то булькающее горячей волной залило ему грудь...
  Последнее, что он услышал, был глухой стук упавшего на траву тела.
  
  Фенька
  
  Валерку Крестовского нашли на следующий день около полудня благодаря овчарке Гоби, взявшей след. В трех километрах от подбитой машины. В небольшой рощице близ селения Хашки-Мохк обнаружили его изуродованное тело со скрученными проволокой руками.
  Когда вышли к этому страшному месту, капитан Дудаков остановил группу, дал команду рассредоточиться. Дальше он двинулся с Мирошкиным и овчаркой. Гоби, обежав поляну и обнюхав все, улеглась около трупа. Приказав проводнику увести собаку, капитан внимательно оглядел поляну и медленно приблизился к убитому. Присев на колено, тщательно обследовал труп и все вокруг. Даже Дудаков, предостаточно повидавший на своем веку, от увиденного содрогнулся.
  Стриженная голова солдата с разбитым лбом была запрокинута назад, лицо и грудь в запекшейся крови, на горле от уха до уха зияла страшная рана, из которой выглядывал провалившийся посиневший язык. Гимнастерка с тельняшкой были вспороты от низа до верха вместе с животом, похоже, одним сильным движением кинжала. Брюшная полость набита сухими листьями и прелой травой, окровавленные клочья которой торчали во все стороны. Глаза из-под полуприкрытых век как бы наблюдали за происходящим вокруг и словно жаловались: 'вот видите, что они со мной, подлюки, сделали'. По поляне были разбросаны измятые письма, тут же валялись две сброшюрованные фанерки, в которых у Валерки хранились весточки из дома, от матери и друзей; рядом с трупом маленький медный крестик на оборванном шнурке, внутренности. Дудаков неспеша обошел убитого и прилег с другой стороны, прижавшись щекой к мерзлой земле, пытаясь заглянуть под тело.
  Минут через пять мрачный капитан вернулся к остальным.
  - Гадом, буду, наверняка подарочек состряпали, гниды! Нутром чую эту дрянь! - разминая в пальцах отсыревшую сигарету, сказал он.
  - Что делать-то будем, Дмитрич? - спросил его кто-то из бойцов.
  - 'Что делать - что делать?' - огрызнулся тот, присаживаясь рядом со всеми на холодную пожухлую траву, закуривая. - Вытягивать! Что делать?
  - Саперов будем ждать или сами рискнем?
  - Хер их дождешься, саперов-то! Припухнешь ждать! - отозвался радист Гусев, освобождаясь от лямок рации.
  - У них и без нас хватает подобного дерьма!
  - Не дай бог, если 'лягуха' или 'монка'! - сказал сержант Головко, громко сморкаясь и вытирая пальцы об траву.
  - Ты че, Контрабас, какая 'монка'? Охренел совсем? Чтобы ее под Валерку запихнуть, надо ямку, знаешь какую, будь здоров, выкопать. Да и какой дурак будет 'монку' на нас тратить? На нас и 'фени' за глаза хватит, - возразил с усмешкой Гусев.
  - А я бы на их месте и фугасика для нас не пожалел, - буркнул угрюмый лейтенант Трофимов.
  - Ну, чего сидим? Пашуня, давай свою веревку! - обернулся лейтенант Колосков ('Квазик') к рядовому Привалову, который сидел, уткнувшись замерзшим шмыгающим носом в поднятый воротник бушлата. - Попытаемся вытянуть пацана.
  Привалов, покопавшись в сидоре, извлек веревку.
  - Коротковата, бля! Хер такой вытянешь.
  - Нарастить можно! - откликнулся Привалов.
  - Чем?
  - Ремнями! Поводок с Гоби можно снять!
  - Да уйми ты своего пса! - разозлился капитан, обращаясь к кинологу Димке Мирошкину и настойчиво отпихивая от себя собаку. Гоби возбужденно крутилась под ногами, скулила, рычала, тычась влажным носом в колени.
  - Гусев, передай майору Сафронову, что нашли, - сказал Дудаков, потирая в раздумье небритую щетину на щеке и подбородке, и, чуть помедлив, добавил: - Двухсотый.
  - Ну, чего тянем кота за хвост? - спросил Колосков, вставая. В каждом его движении чувствовалась неуемная мужская сила. Он был похож на сжатую пружину, которая в любой момент может расправиться со всей своей мощью.
  - Погоди, Игорь, надо все обмозговать. Спешить тут нельзя. - Дудаков поднял на него усталое лицо с воспаленными глазами. - Черт его знает, что там под ним. Может так накрыть, что мало не покажется. Сон мне сегодня нехороший приснился, парни. Танюшка, дочурка моя шестилетняя, приснилась под утро. Забралась на табуретку, чтобы достать с верхней полки в стенке игрушку, ну и оступилась, упала. Больно упала. Лежит, плачет. Я подбежал, поднял ее с пола. Успокаиваю, значит, в ушибленный лобик целую. А она сквозь слезы и говорит: 'Пап, мне не так больно, как жалко колечко'. И показывает мне свое колечко серебряное, которое ей бабушка на день рождения подарила. Которое она на пальчике носила. Смотрю: тоненькое колечко треснуло как чайная сушка на три части. Я говорю: 'Не плачь, Танюша, ничего страшного не случилось, починю я его'. А она мне в ответ: 'Нет, папуля, его уже не починить'. Вот, братцы, такой сон...
  - Да, Дмитрич, скажу, сон не очень-то. - посочувствовал Колосков.
  - В том то и дело.
  - А я никогда снов не вижу, - отозвался, хлопая белесыми как у теленка ресницами, белобрысый, с большими голубыми глазами, Мирошкин.
  - Счастливчик. Век бы их не видеть, - буркнул немногословный Трофимов.
  Отбросив окурок, он поднялся, молча, взял из рук Привалова веревку и направился к Крестовскому.
  - Алексей! Куда тебя черт несет? - крикнул раздраженно тезке вслед Дудаков.
  Все прильнули к земле, провожая взглядами 'собровца'. Тот постоял некоторое время перед трупом, склонился над ним, что-то долго сосредоточенно рассматривая, потом осторожно стал продевать веревку под мышкой убитого.
  - Чего он там возится? - недовольно пробубнил, ерзая, окоченевший Привалов.
  - Не видишь? Письма собирает, - отозвался рядовой Чернышов, по прозвищу 'Танцор', наблюдая за Трофимовым.
  - Честно скажу, не нравится он мне, этот хмырь Конфуций. Какой-то еб.. нутый, ей богу. 'Крыша' у него явно поехала. Вечно хмурый, злой как цепной пес, слова из него доброго не вытянешь, не улыбнется никогда, словно монумент какой. Прям Чингачгук, ей богу, - пожаловался первогодок Привалов.
  - Сам ты монумент! Чингачгук херов. Мастер за троих жрать и балаболить, - ответил 'контрактник' Головко, лежа на спине и глядя на медленно плывущие холодные облака.
  - Если бы не он, ты и Чаха давно червей кормили, - добавил Чернышов.
  - Да, Святка, тут ты как всегда прав. Мы тогда с Чахой влетели капитально, считай, уже там были, в райских кущах. У боженьки за пазухой. У меня до сих пор волосы на башке дыбом встают, и мураши по спине ползают, как вспомню. Если б он не зашел с тыла к тем троим абрекам, покрошили бы они нас с Чахлым в том переулке в капусту. Вернусь домой, обязательно свечку Трофимову за здравие поставлю.
  - Будешь тут еб.. нутым. После плена, - вдруг глухо отозвался старший лейтенант Колосков. - Алексей же в 96-ом в плен попал, четыре месяца у 'чехов' в санатории под Гехи-Чу прохлаждался. Насмотрелся, как всякая мразь наших ребят режет, кромсает. Однокашника, с которым призывался, у него на глазах замучили, всего изполосовали. А ему пальцы и ребра переломали да нос впридачу. Видал, он у него набок заруливает. Повезло парню, случай представился - обменяли, а то бы - каюк. Он весь седой и обмороженный оттуда вернулся. Думаешь, сколько ему?
  - Ну, выглядит на сорок.
  - Сорок? А двадцать пять не хошь?
  - Хватит заливать-то!
  - Он чуть постарше тебя! Вот потянуло его, горемыку, обратно сюда. В это, будь оно трижды проклято, дерьмо. Нет его душе теперь покоя. Вернулся за своих ребят мстить. Жестоко мстить. Я его прекрасно понимаю. Из ада парень вырвался. Считай, с того света.
  - Я и не знал.
  - Помнишь, как он тому захваченному 'ваху', не раздумывая, всадил полрожка? Узнал суку, хотя сколько времени утекло. Еле тогда оттащили от палача. Трясло его весь день как малярийного.
  Через некоторое время с бледным лицом и потемневшими глазами вернулся Трофимов, молча сунул медный крестик, мятые испачканные письма и конверты в руку Дудакову. Тот, с треском отодрав клапан на липучке, запихнул все это в карман 'разгрузки'. Все молчали, стараясь, не смотреть друг на друга. Говорить не хотелось. На душе было погано.
  - Ненавижу! Ненавижу! - вдруг пробормотал Трофимов, скрипнув зубами.
  Квазик, поплевывая, жевал соломинку, Привалов ковырял ножом на сапоге засохшую глину. Гусев протирал рукавицей облупленный корпус рации, Димка успокаивал овчарку.
  - Так, вы, трое, тянете веревку! Как только перевернете его, сразу мордой - в землю! Понятно? Хватит с меня трупов! - нарушил тишину капитан Дудаков. - Остальные остаются здесь, головы не высовывать! Мирошкин, суку уложи, чтобы не вертелась тут, а то уши с хвостом в миг снесет к чертовой матери.
  - Зачем переворачивать-то? Можно и так вытянуть, - сказал Гусев.
  - Вытянешь, пожалуй, старую каргу с косой, - вставил Головко. - Были уже такие умники, вытянули на свою голову. Мину! Привязана была. Притащили вместе с трупом прям себе под нос!
  - П.. здить мы мастера, - обернувшись, усмехнулся радист.
  - Не веришь? У Ромки или Стефаныча спроси, они тех пацанов помогали в 'вертушку' загружать, - взвился Головко.
  - Заткнись! - грубо оборвал его Колосков. - Черныш! Уснул, что ли? - он, вставая, ткнул кулаком Свята в плечо. - Бери лопатку! Пошли!
  Чернышов, Колосков и Трофимов вышли на поляну, остановились перед мертвым снайпером, чувствуя за спиной напряженные взгляды товарищей. Пока 'собровцы' отпарывали куски от принесенного брезента и скручивали жгуты, чтобы удлинить веревку, Свят старался не смотреть в их сторону. Ему было нехорошо, мутило. Дрожал подбородок, наворачивались слезы. Ему было жалко и себя, и убитого Валерку, у которого еще в жизни даже любимой девушки-то не было. И тех пацанов, что погибли, и тех, что коптят в этой гребанной долбанной Ичкерии. Он отвернулся от 'собровцев' и вытер рукавом влажные глаза. Его затуманенный взгляд блуждал по голым кустам и деревьям, по увядшей траве, по затоптанным сухим листьям и почему-то всякий раз вновь натыкался на замурзанные Валеркины 'берцы'. Особенно на левый ботинок, в ребристый рисунок треснувшей поперек подошвы которого впрессовался окурок.
  - Квазик, совсем не нравится мне это, - вдруг сказал Трофимов, поднимая с земли обрывок промасленной бумаги и остатки изоленты. - Явно взрывчаткой попахивает.
  - На ишаке везли, вишь истоптано, следы кругом и дерьмо ослиное. - 'Квазик' кивнул на край поляны. - Наверное, с раненным не захотели возиться.
  - Вот и кончили, гады, - добавил Конфуций.
  - Ну, ты, мечтатель, чего стоишь как памятник! - раздраженный лейтенант обернулся к Чернышову. - Копай окопчик, Танцор, вон за теми кустами! - Да пошустрее, и поглубже! Сонная тетеря!
  Солдат чертыхался, работая саперной лопаткой. Изрядно промучившись с дерном и корнями, принялся за затвердевшую глину.
  - Что-то мелковата, - высказался подошедший Трофимов, оценивая вырытую на скорую руку ячейку. - Дай-ка сюда лопатку! Смотри.
  Он, поковырявшись, расширил углубление и старательно выложил из дерна что-то типа бруствера.
  - Ну, парни, пора! - сказал Колосков, расправляя веревку. - Тянем по моей команде! Не рвем, а именно тянем! Как только он завалится, сразу зарывайся кротом в землю! Ты, понял. Черныш? Главное, не дрейфь, все будет спок!
  - А если он не перевернется? - спросил Чернышов и облизнул потрескавшиеся губы.
  - Будем кантовать, как есть, - буркнул Трофимов.
  - Куда он денется? - хмыкнул 'Квазик', вытаскивая из ножен и втыкая в землю сбоку от трупа штык от древней 'токаревской самозарядки', который он экспроприировал во время зачистки. - Вот так-то лучше будет. Упрется в рукоятку и завалится как миленький.
  - Ну-ка, Танцор, подвиньсь! Чего рассопелся как паровоз? - старший лейтенант криво усмехнулся, устраиваясь рядом с солдатом. - Очко, поди, заиграло? Не боись, и не в таких переделках бывали! Верно, Конфуций? А лучше вали-ка к Дудакову, справимся и без сопливых, вдвоем.
  Начал накрапывать мелкий дождь, переходящий в изморось. Тяжелое свинцовое небо с темными рваными облаками, несущимися над ними, не предвещало ничего хорошего.
  - Похоже, закончились солнечные морозные деньки, - сказал, провожая взглядом удаляющуюся фигуру Чернышова, Трофимов. - Снова слякоть, опять будем месить чертову грязь.
  Квазимодо, приподнявшись на локте, по-разбойничьи свистнул бойцам, укрывшимся в ложбинке.
  - Дмитрич!! Все залегли!!
  Веревка натянулась как струна. Труп вздрогнул, сдвинулся, нехотя приподнялся и с запрокинутой головой плюхнулся на живот. Через несколько секунд ухнуло, заложив перепонки, словно в уши напихали вату. Ветки и кусты затрещали и затрепетали, посеченные осколками, сверху дождем посыпалась земляная труха и закружили редкие ржавые листья.
  - 'Феня', как пить дать! - крикнул, поднимаясь и отряхиваясь, высокий крепкий Колосков.
  - Пацана нашего, кажись, все-таки зацепило?
  Несколько осколков безжалостно впились в бок Крестовскому, остальные пришлись впритирку, изодрав ему в клочья спину и связанные руки.
  Подошли бойцы, с обнаженными головами обступили убитого товарища. Закурили. В стороне у кустов мучился бледный как смерть Головко, его тошнило.
  - Привалов, накрой брезентом! - распорядился капитан. - Отвоевался, братишка.
  - Да, совсем еще пацан, - добавил Колосков. - Лучше бы с капитаном Карасиком в машине погиб, чем так.
  - Ни одного 'чеха' не завалил, а смерть принял страшную, не позавидуешь.
  - Не завалил? Так мы завалим! И будем, пока живы, долбить эту сволочь! - вскипел Трофимов.
  Над рощей нависли тяжелые тучи. Изморось окончилась. Вместо нее, вдруг лениво повалил пушистыми хлопьями снег.
  - В 95-ом, помню, зимой, солдата из развалин вытаскивали, - начал Дудаков, смахивая с рыжеватых усов мокрые снежинки. - Чуть не влетели. Дураки были, опыта не было. Не ожидали подобной пакости от боевиков. Чудом тогда живы остались. - Откашлявшись, он продолжил. - Пацана еле от земли отодрали. Накануне слякоть была, а тут морозец вдарил. Ну, и примерз наш солдатик крепко-накрепко. Подняли его, глядим, а под ним 'фенька' на взводе лежит, нас дожидается. Ребрышками поблескивает, шалава. На нас поглядывает. Ну, мы так и встали как каменные изваяния. Вцепились намертво в бушлат убитого, мозги у всех заклинило. Бросать труп надо да самим, если успеем, лепиться к земле-матушке. А мы не можем. Силушки нет. Оставила нас. Стоим как истуканы, на лимонку во все глаза пялимся. Так и простояли, пока Санька Ивошин нас в чувство не привел. Повезло по-черному. Смертушка рядом, вот так, стояла. Рычаг у 'феньки', оказывается, льдом прихватило. Оттого и не рванула. Потом мы ее из-за укрытия расстреляли. А вечером по полной программе отметили, нахрюкались в стельку. Вот как бывает. Думали тогда, что в сорочке все родились. Ан нет. Через неделю Санек подорвался на 'растяжке' в подъезде разрушенного дома, где накануне снайпера засекли.
  - У нас тоже ребят в 96-ом положило, - отозвался Конфуций. - Паренек из нашего взвода пропал. Жарковато у нас было. Думали, деру дал. А через пару дней нашли его уже, мертвого, к дереву привязанного, с миной на шее. Ну, естественно, сами соваться не стали. Саперов вызвали. Приехали двое ребят молодых. Покрутились они около Андрея, сняли взрывчатку, отсоединили все провода, отвязали его от дерева, тут и рвануло. Ребят, конечно, на куски. С сюрпризом оказалась, сучка.
  
  Гаврошик
  
  Что-то в их отношениях произошло. Нина за последний год сильно изменилась. Может быть, отпечаток наложила ее ответственная выматывающая работа. Может быть, всему виной новая начальница-стерва, подобно комсомолке тридцатых, не дающая подчиненным ни на минуту расслабиться. Может быть - ее дети, два ленивых избалованных шалопая. Вместо того, чтобы беречь и помогать матери, эгоисты треплют ей нервы своими капризами и постоянными мелочными разборками; так и чешутся порой руки раздать налево и направо оплеух и подзатыльников. Может быть, их совместная жизнь стала похожа на обычную семейную, полную рутины, обыденных забот. Наверное, и первое, и второе, и третье. Вероятно, это правда, что пишут о любви. Что в среднем она живет около трех-пяти лет. Потом восторженность, нежность, влюбленность притупляются и пропадают безвозвратно. В лучшем случае остается уважение, дружба, а в худшем непримиримая вражда.
  Когда он появлялся у нее, она уже не встречала его, сияющая, у порога, обнимая и целуя, а покоилась в кресле или, стоя в кухне у плиты, поворачивала голову и отзывалась сухо, без эмоций: 'Привет!' И не старалась обернуться и прижаться, как бывало раньше, когда он обнимал ее сзади и целовал в шею под копной волос. Куда пропала эта пылкая восторженная женщина? Откуда ее участившиеся в последнее время упреки? Он понимал, что сам не меньше виноват в случившемся которое постоянно, точит, гложет и выматывает его. У Нины, в отличие от Александра, была хорошая зарплата. Он все время ощущал себя нахлебником, эдаким 'альфонсом', так как ему постоянно приходилось выкраивать, экономить, занимать деньги, во многом себе отказывая. Рядом с этой женщиной он выглядел в некоторых ситуациях просто глупо и чувствовал себя униженным, иногда полным болваном, ничтожеством. Принца, увы, из него не получилось. Ему приходилось содержать старую больную мать и сына-инвалида. Денег катастрофически не хватало. Надо было что-то делать, а не сидеть 'сиднем' как Емеля на печи. Сплошные наступили в жизни черные полосы. Прямо, тельняшка какая-то.
  Александр, чтобы отогнать неприятные мысли, достал из кармана сигареты. Сразу же потянулись к пачке руки сидящих рядом вдоль борта бойцов.
  - Халявщики, твою мать! - рассмеялся он, качая головой. - Как трудовой подвиг совершать - их нет! А как на халяву, они тут как тут! Ну, и жуки!
  Затянувшись сигаретой, он вновь окунулся в прошлое.
  
  - Милый мой, Гаврошик. Сокровище мое, - шептал он, купаясь лицом в аромате ее темных волос, теребя и покусывая мочку уха,.
  - Нет, это ты мое сокровище, - слышался в ответ ее шепот.
  Он ласкал ее спину, шею, бедра. Нежно щекотал усами и кончиком языка шею, возбужденные соски, живот. Она пылала жаром, горячими губами в полумраке жадно ловила его губы. Щеки ее зарделись. Его ладонь, задержавшись на одном из холмиков груди, продолжила свой путь, спускаясь все ниже и ниже, к заветному треугольнику. Дрожь волнами пробегала по ее телу. Вдруг она вся затрепетала, выгнулась и стремительным рывком оседлала его...
  ...Сбросив с себя одеяло, они, утомленные, лежали, обнажив тела. Потом она притихла у него на плече, поблескивая в темноте счастливыми глазами.
  - Ты ничего не хочешь мне сказать?
  - Что, мой Козерожек? Что, Шелковистая? - спросил он, ласково чмокая ее в макушку.
  - Расскажи, как ты меня любишь...
  'Урал' подбросило на ухабе так, что всем пришлось вцепиться руками в пыльные обшарпанные борта. Раздался несусветный мат, костерили на все лады нерадивого водилу.
  Александр поймал на себе насмешливый взгляд 'Пиночета', прапорщика Курочкина, который сидел напротив. Было понятно, что тот в курсе, где только что побывал и чем занимался командир.
  Вишняков нахмурился и, отвернувшись, стал смотреть на мелькающие пожелтевшие посадки. Теплый ветер обдувал лицо, бабье лето было в разгаре. Вспомнилось, как он прибыл в Тоцкое за своей командой. Первое, что ему захотелось, когда представили подопечных, это сломя голову бежать подальше и без оглядки от этих 'сорви-голов'. Контингент подобрался отнюдь не сахар. О дисциплине не было и речи, махровая анархия. Матерые мужики, сплошная крутизна, прошедшие огонь и воду, а может быть, и что-нибудь похлеще. Пришлось собрать в кулак всю свою волю и терпение, чтобы навести порядок во вверенной ему команде. Кое- кому, кто долго не понимал, даже начистить 'пачку'.
  Позже он понял, что так и должно быть. Воевать должны настоящие вояки, настоящие мужики, у которых за плечами боевой опыт, опыт Афгана, Карабаха, Чечни. А не желторотые, с полными штанами, пацаны, которых сдернули только что со школьной скамьи. На стрельбище дали пару раз пальнуть, да гранату бросить из окопа под присмотром инструктора, и сразу сюда - в кровавую бессмысленную мясорубку.
  Некоторые, из подписавших контракт, хотели заработать, другие тосковали по боевому прошлому и отправились за очередной порцией адреналина, которого здесь на всех хватало в избытке. Прошлое словно сучковатый клин настолько крепко засело в их мозгах, что это стало как бы главным и самым ценным, что было в их жизни. Другой они не представляли. В миру гибли, спивались, вешались, тоскуя по боевому братству, когда один за всех и все за одного.
  Рядом с Александром сидел, сгорбившись как древний старик, опираясь на ПКМ со сложенными сошками, Серега Поляков. Видок у него был совсем не голливудский. Здоровенный фингал под левым глазом, изрядно поцарапанный нос и синие разбитые губы. Вчера он крепко надрался местного пойла после зачистки, а потом, мотыляясь по двору, стал дико орать и размахивать 'эргэдэшкой', пугая братву. Ну, и нарвался на крепкий кулак Вишнякова, после чего пропахал физиономией глубокую борозду перед умывальником, где и затих до утра. Парень он был рисковый, с таким не страшно в разведку.
  На прошлой неделе рванул недалеко от мечети старенький 'москвич', припаркованный кем-то из басаевской сволочи, видно рассчитывали подорвать их, когда они будут проезжать мимо. Но, по счастливой случайности, водила Витька Мухомор резко тормознул, не доезжая, у лотка на углу. Грохнуло так, что небо показалось в овчинку. Наших, слава богу, не зацепило, а вот местным отмеряно было по полной программе: две женщины погибли и старик с девчушкой лет семи, да покалеченных человек восемь. Так Серега Поляков одним из первых кинулся оказывать помощь и вытаскивать раненных, а ведь там могла оказаться еще одна 'шутиха', замедленного действия. Он вынес молодую женщину, окровавленную, в шоковом состоянии, с осколком в спине.
  - Послющай, дарагой! - начал было подбежавший к нему, чернявый небритый парень с дрожащими губами.
  - Отвали, ахмед! - не поднимая головы, свирепо огрызнулся Поляков. - Вали! Кому сказал!
  Каины, бля! Своих же соплеменников гробят, придурки. Теперь, как пить, 'кровники' будут мстить за убиенных родственников. Не завидую 'вахам'. А в общем, это и к лучшему, нам меньше работы.
  Отчаянный он парень, Серега. Жалко, что вчера такой казус вышел. Даже неудобно перед ним. Всю физиономию ему уделал, разукрасил как Пабло Пикассо. Как он теперь будет петь под гитару? С такими варениками, как у него теперь, не больно распоешься. Неделю как минимум залечивать надо. А какие он песни поет, я вам скажу. Булата Окуджаву, Дольского, Визбора. Высоцкого, наверное, всего знает. Как затянет: 'Протопи ты мне баньку хозяюшка, раскалю я себя, распалю...' или 'Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее...'. Душу наизнанку вывернет, слезу у иных прошибает.
  Или после тяжелого дня, когда еле ноги таскаешь, что-нибудь веселое сбацает, типа про 'Канатчикову дачу', сразу напряжение с плеч долой. Его так и зовут 'Канатчиков' или просто 'Дача'. Пулеметчик он толковый, опыта ему не занимать. В 'первую' еще здесь лямку тянул, ранен был, чуть ногу не отняли. Стреляет 'Дача' отменно, все норовит нам продемонстрировать свою подпись, пули выкладывает одна к одной словно в цирке.
  Недавно под Майртупом отличился, выручил крепко омоновцев, попавших в 'мешок'. Из преисподней их вытащили, можно сказать. Убитых трое, раненых до хера. Подхожу к двоим 'обезноженным'. Лежат, окровавленные, со жгутами, в ус не дуют, смолят. Наверное, перекрестились в душе, что для них все это 'дерьмо' закончилось, о 'железяках' размечтались. Только бедолаги еще не подозревают, как это им еще аукнется. Спрашиваю одного, как давно жгуты накрутили, отвечает, что около часа. Прикинул. Если час они пролежали, то все равно, пока их транспортируют до госпиталя, времени много пройдет. Одним словом, плохи дела. Ампутация неизбежна. Говорю мудаку-капитану, что их сюда без разведки и прикрытия завел:
  - Жгуты ослабьте, угробите ребят!
  Да, жалко покалеченных пацанов, и все из-за всеобщей неразберихи, несогласованности и нерадивых командиров.
  Рядом с 'Пиночетом', невозмутимый, краснолицый, с обвисшими пшеничными усами, мнет в пальцах давно потухший 'чинарик' сержант Леня Любимцев, бывший десантник-спецназовец. Он экипирован похлеще Тартарена из Тараскона: в 'сфере', несмотря на жару, с набитой под завязку разгрузкой, из-за которой по обе стороны торчат рукоятки ножей, на одном боку в кобуре 'стечкин', на другом - 'эргэдэшки' и 'феньки'. С пяток, не меньше. В отряде его зовут уважительно 'Падре', иногда 'Папа', за его справедливость, за доброту, за трезвый мужицкий ум. В нем нет, как в молодых, бравады, суеты. С виду флегматичный, добродушный, в бою же сущий дьявол. Был безработным. До сокращения работал на шахте. Бастовал, пикетировал, выходил 'на рельсы'. Требовал свое, заработанное, кровное. Теперь здесь: надо кормить семью, растить ребятишек.
  Сбоку от Любимцева - Игорь Калиниченко или просто 'Калина'. Он из Иркутска. Из 'тигров', забайкальских 'вованов'. Уперевшись в лежащую шину ногами, словно жокей, он трясется вместе с остальными, усиленно массируя 'пятую точку', поблескивая на солнце черными очками. Как и сосед, вооружен до зубов. Хотя, если с таким встретишься на узкой тропе лицом к лицу, разделает так, что мама родная не узнает, и оружия ему для этого не понадобится. Он когда-то, еще до армии, несколько лет занимался у какого-то китайца, мастера ушу, стилем 'ба-гуа цюань'. В те времена, как сейчас помню, появилась целая серия фильмов с Брюс Ли и Джеки Чаном, мода на всякие восточные единоборства захлестнула страну; секции и клубы по ушу и карате появлялись как грибы после дождя. Показывал нам как-то на досуге он свои финты с концентрацией силы, с силовым дыханием. По его росту и поджарой фигуре не скажешь, что этот дохляк способен отоварить и в бараний рог согнуть. Поэтому его в начале никто из моих здоровяков всерьез не принимал, пока дело до драки не дошло. Не помню уж, чего не поделили. Это еще в Тоцком приключилось. В один миг ученик Фэнчуня накостылял дюжине парней. Они и глазом моргнуть не успели, не то, что чихнуть. Потом пытался некоторых заинтересовавшихся учить гимнастике 'тайцзицюань' и боевым стойкам. Всяким там: 'дракон убирает хвост', 'белая змея показывает жало', 'свирепый тигр вырвался из пещеры'. Смех один, да и только. Они медленно бродили по двору, с отрешенными лицами, плавно поводя вокруг руками, сопели через нос, отрабатывая нижнее дыхание, концентрируя внимание в точке 'дяньтянь', что ниже пупка на два 'цуня'. А он все болтал им про энергию 'ци', про какие-то там 'чакры', которые открываются после долгих упорных тренировок, и что у человека при этом выявляются скрытые сверхспособности организма. Нет, я думаю, эти экзотические штучки, всякие 'цигуны', 'цюани', 'яни', 'тяни', 'хвосты драконов' и прочая восточная премудрость не для нас, не для белых людей.
  'Калину' зауважали еще больше после случая со снайпером. Потерь в отряде почти не было. Бог пока миловал! Тьфу! Тьфу! Если не считать нелепого ранения Морозова. Случилось это в начале командировки, пуля угодила сержанту в плечо. Ночью, балда, не выдержал, закурил 'на часах', и какая-то сука тут же поймала его в прицел. На следующий день снова выстрел, пуля тренькнула рядом с башкой Науменко, чистившего оружие у окна. Бедняга целую неделю в себя не мог прийти. Стреляли явно из сильно разрушенного здания 'пожарки', что в конце улицы, со второго этажа. Отрядил пяток братишек пошустрее, они окольными путями быстро пробрались к оному месту. Тут Калиниченко и показал свои способности, нутром вычислил, где может находиться вражина. Остановив жестом ребят, он скользнул вдоль стены по битому кирпичу, через который пробивались островками лопухи да пырей; нырнул в проем и замер под щербатым выступом у закопченной амбразуры окна. Услышав шорох и приглушенные голоса, отстегнул чеку и баскетбольным крюком забросил 'феньку' внутрь. Взрыв. Садануло тогда по перепонкам крепко. Неожиданно из боковой щели вместе с облаком пыли вылетел весь в крови перепуганный насмерть парень с квадратными глазами, его 'Калина' вырубил молниеносным ударом подъема в голову. Обыскали 'потроха вонючего'. Ничего крамольного не нашли, кроме 'синяка' на правом плече. А за стеной обнаружили мертвого снайпера. Потом Игорек здорово переживал, что не взял ту гниду живьем. Двенадцать зарубок было у гада на прикладе винтовки. Двенадцать жизней наших ребят.
  Ближе к кабине расположился стройный розовощекий красавец Меркулов, вечно недовольный всем тип, с бегающими карими глазами. Была у младшего сержанта одна нехорошая черта: тырить все, что плохо лежит. Мародер он был отпетый. Если б не Вишняков, плакали бы 'вахи' горючими слезами, оплакивая свое добро. Ему бы служить в средние века, когда полководцы давали своим солдатам три дня на разграбление захваченных городов. Уж тогда бы он постарался на славу. Пришлось Александру прилично попотеть с подшефным. Одних только нравоучительных бесед было проведено, наверное, не менее трех. А уж потом Вишняков воспитывал его своим проверенным способом, кулаком. Чтобы в следующий раз неповадно было, навешал пи...дюлей сверх меры, вырабатывая устойчивый условный рефлекс.
  Напротив Меркулова клюет носом, то и дело вздрагивая, невыспавшийся после ночного наряда 'Боливар', Вася Светлов. Невысокий жилистый парень с уродливым белым шрамом через лоб. Служил в московском погранотряде в Таджикистане, воевал с бандами наркокурьеров и прочей сволочью. Насмотрелся на гражданскую войну, на резню, - выше крыши! На толпы несчастных беженцев. То в Афган прут сплошной галдящей стеной со своими чумазыми ребятишками, то оттуда, голодные, оборванные, пытаются возвернуться. А прозвали его за выносливость и недюжинную силу, потому что двужильный он, как Боливар, что 'не вынесет двоих'.
  - Считай, по-нашему, мы выпили немного! Не вру, ей-богу!
  Скажи, Серега! - обернувшись и дружески хлопнув по плечу Полякова, пропел радист Мартыненко.
  - Отстань! - отмахнулся хмурый Сергей, недовольно мотнув головой.
  - Вы не глядите, что Сережа все кивает, - продолжал неугомонный радист. - Он соображает, все понимает! А что молчит - так это от волнения, от осознанья и просветленья...
  Алешка Мартыненко, самый молодой из команды, необстрелянный. Отслужил в Чите во 'внутренних', потом вернулся домой в Тольятти, устроился на ВАЗ. Все складывалось прекрасно, хорошая работа, приличный заработок, учиться поступил на заочный. На следующий год летом поехал с компанией друзей-туристов на Грушинский фестиваль, песни послушать, людей посмотреть, себя показать. Там все и случилось. Познакомился с красивой веселой девушкой, вместе на 'горе' фонариками светили, если прозвучавшая песня нравилась. Влюбился без памяти. Женился. Теперь локти кусает. Любимая оказалась распоследней шлюхой, каких свет не видывал. Ее, говорит, в Самаре каждая шавка знала. Одним словом, гулянками, пьянками и прочими фортелями довела парня до 'края', опозоренный, оскорбленный в лучших чувствах, руки готов был на себя наложить. Мать и друзья советовали сменить обстановку, уехать куда-нибудь на время, пока не уляжется нервный срыв и не зарубцуется душевная рана. А тут набор контрактников в Чечню...
  
  Зажмурившись от лучей солнца, мелькавших в просветах между деревьями, словно вспышки стробоскопа, Вишняков опустил голову и уставился в пол. Он никогда не садился в кабину, где висело облако пыли, хоть топор вешай, а предпочитал трястись со всеми в кузове. Да и в железной коробке чувствовал себя неуютно как в мышеловке. Поэтому всегда уступал свое место рядом с Витькой Мухомором кому-нибудь из подчиненных. Витек - тертый калач. Афган прошел: 'наливники' гонял до Герата. Дважды горел, левая сторона лица обезображена. На перевале Саланг, зимой, в туннеле, забитом военной техникой, чуть богу душу не отдал. Еще б немного - задохнулся. Неряха страшный, вечно чумазый как трубочист, но машину держит в идеальном состоянии. Лихачит, конечно, этого не отнимешь, характер такой, неукротимый, как у мустанга. Какой русский не любит быстрой езды?
  Частенько приходится 'контачить' с аборигенами. Как-то в разговоре один из местных 'чехов' обозвал Вишнякова жестоким ястребом. Да, они ястребы. Безжалостные ястребы. И будут ими, пока всякая мразь убивает, калечит русское население. Глумится над немощными стариками, насилует беззащитных женщин, детей лишает детства, превращая в бездомных сирот. Они ястребы для всякой сволочи, которая за все ответит: за кровь, за слезы, за рабство. Пощады от них пусть не ждет. Они - ястребы.
  Впереди, с бойцами на броне, пылили 'бэтээры', лихо, словно болиды 'Формулы-1' на гоночной трассе,объезжая колдобины и ямы. 'Урал' трясло и подбрасывало на, испещренном рытвинами асфальте. У бойцов белесые соляные разводы под мышками. От едкого пота пощипывает глаза. Вишняков лизнул языком блестящую на солнце тыльную сторону ладони. Привкус соли.
  - Эх, искупнуться бы, мужики!
  Пуля, пробив пластину бронежилета и зацепив позвоночник, прожгла правое легкое и засела в ребрах. Александра от удара развернуло, и он, потеряв сознание как мешок, шмякнулся на дно кузова рядом с запасным скатом, в который они упирались пыльными берцами.
  Он не слышал ни взрыва фугаса перед автомобилем, ни бешеной автоматной трескотни, ни криков, ни стонов своих товарищей. Сверху всей тяжестью на него навалился, дергающийся в конвульсиях Поляков, с широко открытым в агонии синим ртом...
  
  Вишняков, закованный наглухо в гипсовый корсет, смотрел в белый потолок, на котором ему были знакомы все шероховатости и трещинки. Мишка Боженков вслух читал газету. Чтение часто прерывалось горячими спорами и колкими репликами, которые отпускали лежащие на кроватях больные. Внезапно Мишка на полуслове замолчал. Наступила гробовая тишина, несвойственная их шумной палате. Александр, лежащий у окна, в недоумении повернул голову. Взоры всех были устремлены в сторону открытой двери. Там, рядом с заведущим отделением, Ароном Ивановичем, стояла женщина в белом халате, без чепчика, с короткой стрижкой. В левой руке у нее был большой полосатый пакет, в правой скомканный носовой платок. После ранения зрение у Александра значительно ухудшилось. Что-то знакомое почудилось ему в этом расплывчатом женском силуэте. Он во все глаза вглядывался, боясь из-за невесть откуда появившегося тумана, потерять родные милые черты. Теплая нежная волна захлестнула его.
  - Гаврошик, - прошептал он сквозь слезы ...
  
  Конфуций
  
  Ты кукушечка мне расскажи,
  Сколько лет ты мне накуковала,
  Сколько сердцу бить в моей груди,
  Пока шальная пуля не достала.
  
  Граната, взрыв, туман, мои глаза!
  Мой кореш, брат в крови лежит липучей.
  Прости, что не успел закрыть тебя,
  Я отомщу, поверь мне, будет случай!
  
  Из песни 'Чеченская кукушка' Александра Зубкова
  
  - Товарищ капитан, вот заложника освободили! - доложил Дудакову младший сержант Ивашкин, кивая на заросшего черной бородой худощавого мужчину, лет 37-ми, в драном стареньком ватнике, который, сильно прихрамывая, ковылял за ним. Рост чуть выше среднего. Настороженный затравленный взгляд темно-карих глаз. Все с любопытством уставились на него, ведь не каждый день заложников освобождают.
  - Стефаныч, займись им! - распорядился Дудаков, занятый изучением документов, обнаруженных у убитого боевика. Старший прапорщик, сидел на подножке 'Урала' с цигаркой в прокуренных зубах и безразличным видом продолжал дымить. Докурив, бросил окурок в грязь.
  - А вы его обыскивали? - вдруг задал он вопрос, покусывая пшеничный ус и глядя исподлобья на задержанного. - Плечо, пальцы смотрели?
  - Нет, не обыскивали. Чего его обыскивать, гол как сокол. Заложник ведь. Вон, в каком тряпье. Без слез и не взглянешь. Три года, говорит, уже в рабстве. Пробовал бежать, поймали. Чуть не забили до смерти. Издевались над ним, как только могли. Одним словом, настрадался бедолага выше крыши.
  Задержанный что-то пробормотал невнятное и закивал головой.
  - Из татар он. Строитель из Нижнекамска.
  - Колымить, говорит, приехал на свою головушку. - робко вставил рядовой Чернышов.
  - Тебя не спрашивают, молокосос! - грубо отрезал старший прапорщик. - Хватит мне баланду травить!
  Он нехотя оторвал от подножки 'Урал' квадратный зад, не спеша обошел задержанного и вдруг дулом автомата поддел сзади мотню замурзанных свисающих штанов. Под ними оказались крепкие, почти новенькие 'берцы'.
  - Обыскать! - последовал короткий как выстрел приказ.
  Густо залившись краской и сконфузившись, Чернышов бросился обыскивать задержанного. Оружия нет. В карманах обнаружил комок смятых долларов и связку 'смертников' (солдатских жетонов). Взяв из рук младшего сержанта шнурок с 'смертниками', зажав их в побелевшем кулаке, старший прапорщик подошел к боевику.
  - Ребят наших, значит, стрелял? Мучил? Строитель из Нижнекамска! - заходили желваки на скулах Стефаныча.
  - Ах, ты, гнида! - лейтенант Трофимов, соскребавший о траки БМП налипшу. На ботинки грязь, поднял голову. Стремительно распрямился, подскочил к задержанному, оттолкнул Стефаныча и схватил чеченца за ворот.
  - Смотри в глаза! Сука! Узнаешь?! Признал свою отметину? - Трофимов, оскалившись, в ярости ткнул пальцем в свой шрам.
  - Заложник? Строитель, говоришь? - он со всей силы ударил боевика поддых. Тот, охнув, согнулся. Затем последовал удар наотмашь кулаком в лицо. 'Чех' с разбитым носом отлетел в сторону и что-то зло зашипел в ответ.
  - Ну, что, Ваха? Вот и свиделись! - наступая цедил сквозь зубы, Трофимов. - Не ожидал, гаденыш? Душегуб!
  Глаза старшего лейтенанта сверкали, на лице застыла зловещая торжествующая улыбка.
  - За ребят замученных, порезанных тобой! За Кольку Куприянова! Получай, сволочь!
  - Конфуций! Стой! - отчаянно заорал капитан Дудаков, бросаясь к нему. - Кому говорю! Стой! Стефаныч, Елагин, держите его!
  Но Трофимов уже сорвал с плеча АКМ и, не раздумывая, в упор всадил в 'заложника' длинную очередь. Боевик плюхнулся, словно куль, в измочаленную траками 'бэшек' грязь. Дернулся. Затих.
  Все от неожиданности замерли. Такого поворота событий никто не ожидал. Из-за БМП вылетел майор Сафронов, его маленькие злые глаза метали молнии, за ним спешил встревоженный капитан Михайлов. Они о чем-то упорно спорили со старейшинами у ворот дома местного муфтия, когда услышали автоматную стрельбу.
  - Вы что, скоты, совсем оборзели? -заорал майор. - Вы чего себе позволяете? Уроды!
  Над убитым стоял старший лейтенант Трофимов, вращая дикими глазами, его трясло как малярийного.
  Капитан Дудаков что-то тихо сказал Сафонову.
  - Да-а, - протянул тот. - Ну и дела! Надо же. Займись им. Неровен час, еще чего-нибудь отчубучит. - он кивнул в сторону Трофимова. - Да, вот возьми мою фляжку. Узнал, говоришь, гада?
  Капитан Дудаков оглянулся.
  - Чернышов, проводи лейтенанта Трофимова. Не в себе он. К братьям Исаевым отведи. Головой отвечаешь! Вот, фляжку прихвати! Пусть остограммится!
  
  Рядовой Чернышов и Трофимов понуро брели по улице к мечети, куда после зачистки стали стекаться все группы.
  - Вчера на 'фишке' с Кучерявым перебздели, чуть не обделались! - прервал тягостное молчание Танцор. - Слышим, где-то слева банка консервная забренчала. Ну, думаю все, п...дец! 'Чехи'! Полрожка выпустил, и Кучерявый не меньше. Оказалось, голодная кошка банку из-под тушонки вылизывала!
  Неожиданно у стоящего впереди 'бэтээра' раздались женские крики и отборная ругань. Трое контрактников из 'усиления' с картонной коробкой и большой сумкой, с которыми обычно ездят за товаром 'челноки', отбивались от вцепившейся в добро молодой чеченки, похоже, торговавшей на улице.
  - Отдайте, мужики! - твердо сказал Конфуций, загородив контрактникам дорогу. В его глазах не было ни угрозы, ни злости. Это были глаза смертельно уставшего человека, возвращающегося с тяжелой работы домой. Контрактники удивленно уставились на него.
  - Ты, что, лейтеха? Ошалел, что ли?
  - Совсем рехнулся?
  - Ребята уж второй день без курева и на одной сечке!
  - Ее Ахмед, еб...ный будет по нам пулять из-за угла в спину, а мы должны конституционный порядок здесь наводить? Так, что ли? - возмутился заросший рыжей щетиной высокий мордатый прапорщик с желтыми прокуренными зубами.
  - Вот именно, порядок! Правильно говоришь, приятель! - невозмутимо сказал Конфуций, глядя сквозь него.
  - Да пошел ты на хер!
  - Да мы на правах победителей берем! С древнейших времен победители...
  - Пидор ты вонючий, а не победитель, - сказал Конфуций и презрительно сплюнул себе под ноги.
  - Лейтеха, полегче на поворотах! И не таких обламывали!
  - Откуда ты такой хороший, правильный взялся? - встрял в разговор второй, румяный плотный сержант с бегающими глазами, держа обеими руками картонную коробку.
  - Оттуда не возвращаются! - отрезал, мгновенно побагровев, Конфуций и угрожающе передернул затвор; вылетевший патрон, блеснув на солнце медным бочком, упал в двух метрах в дорожную слякоть.
  Молодая чеченка в сбившемся на бок платке, почувствовав, что назревает что-то недоброе, отпустила из рук сумку и отпрянула в сторону.
  - Значит, своих мочить?
  - Из-за этой дрянной сучки?
  - С оружием-то все мы - Робин Гуды! А так? На кулачках? Слабо, лейтенант?
  Конфуций, не меняясь в лице, протянул свой АКМ Чернышову.
  - Подержи, Танцор!
  - Конфуций, может, не надо? - стал отговаривать 'собровца' побледневший Чернышов.
  - Надо, Танцор, надо.
  - Лейтеха! У тебя, наверное, не все дома? Ты хорошо подумал? - с ехидной улыбкой спросил контрактник с коробкой.
  - Ну, лейтенант, гляди! Сам напросился! - ухмыльнулся мордатый прапорщик.
  - Фонарик тебе теперь ночью точно не понадобится! Освещать округу фингалом будешь! Верно, Игорек? - живо откликнулся третий.
  - Вместо прожектора! - вставил развеселившийся Игорек.
  - Только в пах, чур, не бить!
  - Паша, лейту, точно п...дец!
  - Подожди, пусть 'разгрузку' сымет, а то еще как бы не запарился, бедолага!
  - Не успеет! Отоварим по первое число! - отозвался Паша.
  Прапорщик передал оружие товарищу и принял боевую стойку, насмешливо взглянув на Трофимова.
  - Ну! Мохаммед Али, гонг?
  Ноги бойцов скользили в раскисшем, чавкающем месиве дороги. Выбирая для атаки удобную позицию, прапорщик кружился вокруг выжидающего 'собровца'.
  Сделав левой ложный выпад, контрактник нанес молниеносный удар слева, но Конфуций ловко уклонился.
  - Неплохо, неплохо, - процедил, криво усмехаясь, прапорщик.
  - Ну, все! Каюк, тебе! - вновь сделав ложный выпад, он двинул Конфуция ногой, но тот отбил удар кулаком и тут же заехал нападавшему в челюсть. Слышно было, как клацнули зубы.
  - Ах, вот мы какие? - вспылил Паша.
  Размашисто рубя крепкими кулаками воздух он, ринулся вперед. Конфуций, парировав серию ударов блоками, изловчился, поймал противника за рукав, крутанул его вокруг себя и быстро присел на колено. Контрактника словно кто-то невидимый оторвал от земли; он, мотнув в воздухе уляпанными 'берцами', с которых во все стороны полетели ошметки грязи, влетел головой в забор. Конфуций тут же оседлал его и привычно, как на задержании, заломил за спину руку. Уткнувшись поцарапанной физиономией в треснувшие доски, прапорщик бубнил:
  - Ну, все, лейтенант! Все! Все! Твоя взяла! Хер с тобой! Все! Отпусти же!
  Конфуций отпихнул от себя поверженного противника, поднялся, вытер перемазанное колено о серый штакетник забора.
  - Ну и здоров же ты! Но все равно ты не прав, лейтеха! Нашел, кого защищать! Черножопых! Пошли, ребята!
  Недовольные контрактники, оставив на земле коробку и сумку, вскарабкались на уляпанный 'бэтээр'.
  - Ну, ты даешь, лейтенант! - крикнул сверху сержант. - Ловко устроился! 'Носорогов', значит, крышуешь?
  - Заткнись, 'махра'! Памперсы подтяни! - отозвался за Конфуция Чернышов.
  - Ладненько! Свидимся еще!
  Румяный Игорек, постучав прикладом по броне, крикнул:
  - Пингвин, трогай! Поехали!
  Рыгнув удушливым дымом с сажей , БТР покатил вдоль улицы.
  - Танцор, дай фляжку! - сказал Конфуций, устало прислонившись к хлипкому забору и отрешенно глядя в пространство. Чернышов достал из-за пазухи Сафроновскую фляжку. Отвинтив крышку, 'собровец' выдохнул и сделал несколько жадных глотков. Фыркнул, передернулся, сплюнул.
  - Говнюки! Какие все-таки говнюки! - вырвалось у него.
  
  В плен к дудаевцам прапорщик Алексей Трофимов попал осенью 95-го. Ему навсегда запомнился тот роковой в его судьбе день.
  Было довольно жарко. В самом разгаре стояло бабье лето. Громко стрекотали кузнечики, прощаясь с теплом. Взрыв раздался неожиданно. Санька Феоктистов, шедший впереди, подорвался на мине, когда они вышли на тропинку за заброшенным коровником с провалившейся гнилой крышей.
  Трофимов поднял голову, стряхнул с себя землю. Санек неподвижно лежал на спине метрах в двенадцати от него. Ветерком относило клуб дыма и пыли от места взрыва. От соседнего дома к ним, оглядываясь по сторонам, бежали сержант Куприянов и старший лейтенант Заломов. Алексей поднялся и нерешительно шагнул к Саньке. В голове звенело, уши заложило. Он смотрел внимательно под ноги. Вдруг что-то блеснуло на солнце в развалинах бывшей кузни, расположенной метрах в ста пятидесяти от коровника, и очередь оттуда прошлась сбоку от прапорщика, по кустам лебеды и полыни. Он упал, вжался лицом в землю и юркой ящерицей отполз назад, к коровнику. Из развалин рьяно долбили из пулемета, выкашивая, словно косой, все вокруг.
  Конфуций, укрывшись за углом, от волнения еле перевел дух и начал короткими жалящими очередями обстреливать развалины. Он чувствовал, что физиономия у него горит, будто надавали хлестких пощечин, ноздри расширились и трепещут от учащенного дыхания. Вдруг лежащий впереди Санек зашевелился, зацарапал растопыренными пальцами землю и громко застонал.
  - Бля! Положут парня, как пить дать! - крикнул подбежавший Куприянов, устраиваясь рядом и поддерживая огнем товарища. - Игорь, долбани мухой!
  Старший лейтенант Заломов раздвинул и вскинул к плечу гранатомет.
  - Погоди! Не высовывайся! Мы сейчас отвлечем гада! - сержант пристегнул спаренный магазин другой стороной.
  Куприянов с Трофимовым дружно ударили очередями по руинам.
  - Работай! - проорал сержант.
  За спиной ухнуло. В развалинах взметнулось пламя. Пулеметчик умолк.
  - Прикройте меня! - крикнул Куприянов и, пригнувшись, побежал к Саньке.
  Под трескотню выстрелов добежав до него, ухватил за разгрузку и поволок к сараю. У стены он опустил тяжелораненого на землю. Глаза у Санька были словно остекленевшие, он продолжал дико стонать.
  - Говори с ним! - Заломов больно ткнул растерявшегося Трофимова кулаком в бок.
  - Что говорить?
  - Да о чем угодно! Только говори! Тормоши его! Не давай в отключку уйти! - зло бросил Заломов, извлекая шприц с промедолом и вкалывая противошоковый укол. Тем временем Куприянов хладнокровно перетягивал судорожно дергающийся окровавленный обрубок ноги. Затем вытащил из ножен штык-нож и обрубил сухожилия, на которых болталось кровавое месиво оставшееся от былой конечности.
  - Еще пакет давай! Посекло, бля!
  - Не приведи господь!
  - Расстегни ремень!
  - Бля! !
  - Игорь! П...дец, парню!
  - Кишки зацепило?
  - Не довезем!
  - На пакет кепку приложи! И бинтом обмотаем!
  - Саня! Саня! Слышишь меня?
  - Ни хера не реагирует!
  - Санек! Слышишь меня? - Трофимов, держа голову напарника на коленях, настойчиво похлопывал его по щекам.
  - Приподыми его! - сказал Заломов сержанту. - Руку просуну!
  - Саня! Саня! Это я, Алексей! Братан! Узнае...
  Слова застряли у Трофимова в горле. За спинами склонившихся над раненым Куприянова и Заломова, словно из-под земли, выросли четверо вооруженных боевиков. Крайний из них, плотный рыжеватый 'чех', в тельняшке под камуфляжем, с зеленой повязкой на голове, дал очередь в спину ничего не подозревающему Заломову. Того бросило вперед на дико орущего Санька. Следующей очередью было покончено с Феоктистовым. Алексея и Куприянова тут же обезоружили.
  
  В лагере под Гехи-Чу Трофимов и Куприянов пробыли почти четыре месяца. Это были четыре месяца ада, четыре месяца страха и унижений, издевательств, изуверских истязаний. Контрактники были первыми кандидатами на тот свет. Больных и раненых убивали на глазах у остальных пленных, устраивая 'представление'. Куприянов, у которого отняли 'берцы', сильно страдал от холода в доставшейся с чужой ноги, разбитой вдрызг, рваной обуви. Обмороженные пальцы на ногах у него почернели и распухли, появились признаки гангрены. Адская боль рвала его на части, безжалостно скручивала в пружину. Он страшно страдал, ковыляя, как древний дед, на больных гноящихся ногах.
  Особенно изощренно из всех боевиков зверствовали Ваха по кличке Черный Абрек и молодой рыжий хохол - снайпер. Последний, не церемонясь, отрезал уши и пальцы.
  Это был обычный день, ничем неотличающийся от прыдыдущих. Несколько боевиков под присмотром афганца-инструктора, разложив на разостланном брезенте радиодетонары, готовили из фугасов взрывные устройства, другие со скучающими лицами слонялись по лагерю. Из пещеры вылез, зевая, опухший невыспавшийся Ваха, он был явно не в настроении.
  Проходя мимо Куприянова, он ни с того ни сего повалил парня на землю и наступил ему на грудь ногой. Крикнул что-то сидевшим у костра боевикам, те захохотали, заулюкали. Черный Абрек, схватив сержанта за волосы, задрал ему голову и медленно, словно пилой, стал резать кинжалом горло. Колька закричал, отчаянно задергался, пытаясь вырваться. На землю брызнула струя темной крови. Сержант захрипел, засучил ногами. Трофимов, не выдержав, кинулся на палача, но тот уловил краем глаза его движение, и сделав молниеносный выпад, ударил рукояткой кинжала Трофимова в лоб. Из рассеченной кожи кровь полилась на лицо. Трофимов сделал попытку подняться на ноги, но последовал еще один удар на этот раз тяжелым армейским ботинком в скулу. Неприятно хрустнуло. Рот наполнился сладковатой жижей и зубным крошевом. Трофимов, застонав от боли и бессилия, рухнул на забрызганный кровью снег перед пещерой...
  - Ты следующий! - сказал, улыбаясь, Ваха, пиная отрезанную голову как футбольный мяч к ногам гогочущих у костра зрителей и вытирая клинок о спину Трофимова.
  - А потом ты! - Ваха резко обернулся и ткнул кинжалом в сторону побледневшего как смерть 'омоновца', который на свою беду подошел в этот момент с охапкой дров и стал свидетелем страшной сцены. Но следующим Алексею стать не довелось. Волею судьбы через пару дней его обменяли на какого-то важного 'духа' по имени Расул. Рано утром ему завязали глаза, посадили в бежевую 'Ниву' и отвезли под Гехи-Чу, где на развилке дорог их уже ждал 'уазик' с вооруженными людьми в черных масках и пленным боевиком.
  
  Потом были: госпиталь, утомительные, выводившие его из себя беседы с 'фээсбэшниками', несколько неприятных поездок в Ростов на опознание погибших военнослужащих, из которых он возвращался сам не свой. После санатория под Москвой, где проходил реабилитацию, он вернулся в родную часть. Контракт не продлевал. Уволился. Развелся. Война и плен изменили его. Он стал совершенно другим человеком. Катя, жена его, измучилась с ним. Похудела, осунулась. Она так и не смогла найти тропку к прежнему своему любимому, ей так и не удалось вырвать его из когтей мрачных воспоминаний, невозможно было свыкнуться с его зловещим молчанием, депрессией, частыми срывами, драками и запоями. Не было недели, чтобы он не являлся домой с разбитой в пьяных потасовках физиономией. Его каменное, все в шрамах, лицо и неподвижные мертвые глаза вселяли в душу молодой женщины ужас. Она не выдержала такой жизни. Ушла, забрав трехлетнюю дочку. Перекантовавшись на гражданке около года, сменив не один десяток рабочих мест, Алексей через верного друга, занимавшего пост в силовом ведомстве, оказался в СОБРе. Здесь он сразу почувствовал, что его душа наконец-то обрела относительный, если можно так сказать, покой.
  Каждый выезд на операции, будь то освобождение заложников, захват наркодельцов или разборки мафиозных структур, был для него настоящим праздником. Он преображался на глазах. Улыбался, отпускал прикольные шуточки, словно из рога изобилия сыпал цитатами великих, за что за ним закрепилось прозвище 'Конфуций'. Товарищи по оружию привыкли к резким переменам в его настроении. Их это нисколько не удивляло. Многие из них прошли через 'горячие точки', и у некоторых были аналогичные проблемы, было свое, особое, отношение к жизни.
  
  Ночью прошел небольшой снег, будто легким пуховым одеялом покрывший все вокруг. Серым январским утром рядовые Привалов и Чахов по прозвищу Чаха, выставив перед собой АКМы, медленно брели по узкому проулку чеченского села. За заборами заходились, гремя цепями, захлебываясь в яростном лае, лохматые псы.
  - Чаха, дай сигаретку, а то мои совсем в кашу превратились, - сказал Привалов, вытряхивая на снег из кармана пачку 'Примы' и остатки развалившихся сырых сигарет.
  - Стефаныч на днях балакал, что в конце месяца нас наконец-то заменят, - отозвался, втянув голову в плечи, окоченевший Чахов. - Держи. - он протянул напарнику сигарету.
  - Дождешься от наших козлов! Читал обращение командования?
  -Удостоился чести лицезреть сию писанину.
  - То-то же! Так что про смену, Чаха, забудь!
  - Как это забудь? С какой это стати? Я уже с лихвой оттрубил то, что мне положено! Тебе-то еще тянуть лямку, а мне, за какие коврижки?
  - А помнишь, была лента 'Как закалялась сталь'?
  - Сериал, что ли?
  - Да нет! Из старых еще фильмов. Там еще молодой Лановой играл Павку Корчагина.
  - Я такого не видел.
  - Так вот! Эпизод там есть, когда они железную дорогу строили, сдыхали от тифа, голода и холода. Тоже ждали смены, стояли под дождем на перроне, но вместо смены из города на паровозе прикатил мужик в кожанке с маузером и сказал: 'Смены не будет!' Вот и с нами также поступят. Вот увидишь! Приедет какой-нибудь пузан с лампасами и озадачит нас на очередной боевой подвиг!
  - Совершенно нет никакого желания 'шпротами' становиться.
  - Думаешь, у меня есть? Или у Ромки с Танцором?
  - Бляди штабные! Посылали на три месяца, а мы сколько тут торчим? Уже второй срок скоро закончится. Свихнуться можно.
  - Так и до дембеля не дотянешь.
  - Вон, Серегу увезли, совсем крыша съехала.
  - Да, Сережку жалко. Не повезло парню.
  - Тут у любого мозги заклинит.
  - Скоро, похоже, за нами очередь...
  - Домой вернусь, на 'гробовые' мотоцикл куплю. Покруче какой-нибудь. 'Хонду' или 'Ямаху'. Мне еще до армии предлагали. Есть у меня один знакомый байкер. Васька Череп. Это кличка у него такая. На кожаной куртке, на спине, у него череп светящийся с костями намалеван. В темноте светится, словно привидение. Васька любит по ночным улицам гонять. Весь из себя. Весь в коже. В заклепках. В цепях. 'Ява' у него была - просто загляденье, красавица. Вся хромированная. Вылизывал ее как невесту, а тут как-то смотрю, запердуливает во двор на вишневой 'Хонде', увешанной желтыми фарами. Ни х...я себе, думаю! Спрашиваю его, на какие шиши надыбал?
  - Бля! И спички отсырели! Хер теперь зажжешь! - расстроился Привалов, чиркая спичку за спичкой о коробок.
  - Погоди! Не мучайся! Сейчас дам огонька, - Славка Чахов, покопавшись в кармане, извлек узкую блестящую зажигалку с кнопкой на торце.
  - Так это же Святкина! Слямзил, что ли? Признавайся, Чахлый! - сказал Привалов, узнав зажигалку Танцора.
  - Как можно? Ты что, охренел? В один миг салазки загнут! Ты что, наших не знаешь? Танцор проспорил.
  - Гляди, я проверю!
  - Что я, дурак? Прекрасно помню, как тогда отоварили Кучерявого за то, что тырил у своих товарищей.
  Привалов наклонился к потрескавшимся ладоням напарника, прикуривая от трепещущего на ветру пламени зажигалки. Блаженно затянувшись, он чуть не задохнулся, поперхнувшись дымом - напротив них стояли трое боевиков, неизвестно откуда взявшихся в проулке.
  Двое были чуть старше двадцати, а третий, невысокий, чернявый - лет сорока, судя по более смуглому лицу и по 'натовскому' камуфляжу, выглядывающему из-под бушлата, похоже, не чеченец. Вероятно, наемник, из арабов. Все трое с автоматами, в разгрузках, у одного из-за спины тускло поблескивала зеленая труба 'мухи'.
  Солдаты оцепенели. У белого как мел Чахова задергалось правое веко. У надрывно кашлявшего Привалова тряслись губы. Сигарета выпала... Было слышно, как она шипела, умирая на сыром снегу.
  - Бросай оружие, если жизнь дорога, - сказал угрожающе один из боевиков, нацелив магический зрачок АКМа Привалову в грудь.
  Неожиданно за спиной боевиков, словно тень, возник лейтенант Трофимов. Откуда он взялся? Одному богу известно. Он с ходу, не раздумывая, дал длинную очередь. Стайки испуганных воробьев вспорхнули с кустов. Один из молодых и араб упали, сраженные пулями. Третий же, обернувшись, бросился на 'собровца'. Конфуций, не раздумывая, встретил его 'запрещенным хоккейным блоком в лицо', разбив затвором автомата нос и губы и отшвырнув нападающего в сторону. Тут же короткой очередью добил его в грудь. Обернулся к другим. Чеченец с 'мухой' лежал лицом вниз, убитый наповал. Араб же подполз к забору и, вцепившись судорожно пальцами в серый от времени штакетник, пытался из последних сил подняться. Это ему почти удалось. Правая рука хваталась за кобуру, висевшую на ремне. Трофимов подошел к нему сзади и хладнокровно выстрелил в затылок. Боевик, оставляя борозды от ногтей на заборе, медленно сполз на землю.
  Где-то за домами, встревоженная выстрелами, взревела 'бэшка'.
  Растерянные солдаты, потеряв дар речи, во все глаза смотрели на своего нежданного спасителя. Привалов опустился на талый снег и заплакал, вытирая слезы обтрепанными рукавами.
  - Сопли собери, вояка! Не на курорте! - бросил хмурый Конфуций, сплюнув. Вытряхнул из пачки сигарету. Закурил. Жадно затянулся, прищурив глаза. Ухватив наемника за плечо, рывком перевернул на спину. Склонился, внимательно вглядываясь в лицо убитого.
  
  
  
  Неотмазанный
  
  
  '...сначала я записался на учебу на командира БТРа, а потом передумал, решил учиться на специалиста по техническим средствам охраны, тем более, что в радиотехнике я разбираюсь неплохо. В клуб нас водят часто, на фильмы 3 раза в неделю, иногда на беседы с начальством. Распорядок у нас такой: подъем в 6.00, осмотр, завтрак, просмотр программы 'Вести', занятия - 5 часов, строевая, огневая, ФИЗО, обед, снова занятия, уход за вооружением, 2 часа самоподготовки, ужин, программа 'Время', время для личных потребностей, прогулка, поверка и отбой. Можно взять книги в библиотеке. Только возни много. У нас здесь есть сборник сказок 'Маленький мук', и хватит, да и читать-то некогда. Служба проходит нормально. Только воруют в казарме. Зачем - непонятно. Ведь вместе живем. Рано или поздно все равно раскроется. В норму пришел вроде бы. А по началу, ох, как тяжело было! Сейчас свыкаешься, начинаешь приспосабливаться.
  'Дедовщины' у нас в полку нет. Наш полковник всех держит в 'ежовых рукавицах', не позволяет издеваться над молодыми солдатами. Очень часто бывают ночные офицерские проверки. Не дай бог, если появится у кого-нибудь из молодых синяк. Целое событие, сразу же следствие начинается.
  А вот чем предстоит нам заниматься. Будем выполнять следующие задачи:
  1. Пресечение массовых беспорядков в населенных пунктах.
  2. Пресечение беспорядков в местах содержания под стражей
  3. Розыск и задержание особоопасных преступников
  4. Ликвидация вооруженных банд и формирований
  5. Пресечения захвата особо важных объектов
  6. Пресечение захвата воздушных судов
  7. Освобождение заложников
  8. Пресечение терактов
  9. Участие в ликвидации чрезвычайных ситуаций
  
  Так что вот так. Я вас всех очень люблю! Часто о вас вспоминаю. Говорят, будут набирать в горячие точки. Я, наверное, напишу туда рапорт. В горячих точках день считается за 2. Так что вернусь домой быстрее. Можете меня и не отговаривать даже. У меня на самом деле все хорошо. Только в строю сбиваюсь со счета. Ну, ладно, пора мне. В наряд заступаем круглосуточный, по охране комнаты хранения оружия'...
  
  Утро. Плац. Полк внутренних войск построен. Перед полком прохаживается командир полка, полковник Ермаков. Плотный, среднего роста. Хмур и серьезен.
  - Солдаты! Сынки! Да, вы мои сынки! У меня сын вашего возраста, и тоже служит! Служит не у папаши под крылышком, а в танковой дивизии! И я знаю, как ему нелегко! Поэтому мне небезразличны ваши судьбы, и я болею за вас душой! Я отвечаю перед вашими родителями, перед командованием, которые доверили мне ваши жизни! Я должен сделать вас настоящими мужчинами, воспитать воинами, защитниками Родины! Мы дружная семья, и я не потерплю, чтобы какая-то паршивая овца портила взаимоотношения военнослужащих во вверенном мне полку. Не потерплю никаких проявлений 'дедовщины', издевательств над молодыми солдатами! Зарубите это раз и навсегда себе на носу!
  Полковник снял фуражку. Вытер платком лоб и снова надел головной убор.
  - Сержант Епифанцев!
  - Я!
  - Выйти из строя.
  Сержант Епифанцев, чеканя шаг, вышел из строя!
  - Кругом!
  Епифанцев, потупив голову, повернулся к строю.
  - Вот, сынки! Сержант Епифанцев возомнил себя вершителем судеб, поднял руку на ребят из нового пополнения! Я возмущен случившимся! Он, наверное, забыл, как мы его спасали год тому назад от 'дедовщины'! Забыл, как слезы лил рекой и соплями умывался! А теперь, значит, скоро дембель, и можно отыгрываться на молодых солдатах? Нет, дорогой, 'дедовщины' в моем полку не будет! Запомните это все! Я ко всем обращаюсь! К офицерам это относится в первую очередь! С них спрос будет особый! Я хочу, чтобы вы, когда вернетесь из армии, с теплом вспоминали годы, проведенные в ней, и на всю жизнь сохранили настоящую мужскую дружбу...
  
  Пыльная дорога. Рота на марше. Бегут по жаре, обливаясь потом, в полной боевой выкладке молодые солдаты.
  - Не отставать! Живее! Не солдаты, а сонные мухи! Подтянись! Бахметьев, дыши глубже! - старший сержант подгоняет отставших.
  - Не могу, товарищ старший сержант!
  - Нет такого слова 'не могу'. Есть слово 'надо'! Почему другие могут? Давай, Бахметьев! - хрипло кричит бегущий рядом с солдатом капитан Кашин. - Давай, мужики, еще немного осталось! Последний рывок!
  Наконец-то показалась зеленая рощица со сторожевой вышкой стрельбища. Добежав до нее, солдаты в изнеможении, в насквозь мокрых от пота гимнастерках повалились на траву. Кто курит, кто жадно прикладывается к фляжке, кто просто лежит и смотрит в небо, кто уже забылся в полудреме, закрыв глаза. Почти никто не разговаривает. Все смертельно устали. Отовсюду слышится веселый птичий щебет и неугомонное стрекотание кузнечиков.
  После получасового перекура по приказу капитана Кашина старший сержант поднял солдат. Начались стрельбы. Ромка и остальные со стороны наблюдали, как стреляет первый взвод.
  Всех удивил Коля Сайкин: вместо коротких очередей, он шарахнул по мишеням одной длинной, даже ствол у автомата задрался вверх. Наверное, весь рожок опустошил.
  - Рядовой Самурский!
  - Я!
  - На огневой рубеж!
  Ромка выбежал на позицию, улегся за бетонным столбушком. В конце поля перед высоким насыпным валом маячили четыре стоячие черные мишени, а чуть ближе, в стороне от них, на бруствере - ряд банок из-под пива, по которым ради забавы одиночными постреливал капитан Кашин, стоящий в стороне.
  Ромка Самурский с чуть отросшими светлыми волосами был похож на торчащий из-за столбика одуванчик. По команде сержанта он короткими очередями уложил все мишени. И без приказа шарахнул по ряду банок, которые под пулями разлетелись в разные стороны. У всех от удивления вытянулись лица. Капитан в восхищении присвистнул и сдвинул кепку на затылок.
  - Ну, дает! Молодец! Учитесь, горе-стрелки, у своего товарища! Как фамилия?
  - Самурский, товарищ капитан!
  - Напомнишь мне о нем, - сказал Кашин, обернувшись к старшему сержанту. - Учиться парня пошлем в учебку. Мировой снайпер из него может получиться.
  Со стрельбища возвращались на машине под брезентовым верхом. Усталые, запыленные, но довольные, полные впечатлений.
  
  Казарма. Вечером все заняты своими делами: кто подшивает подворотничок, кто читает книгу, кто письмо из дома, кто бренчит на гитаре, кто пишет письма родным. Ромка Самурский тоже пишет.
  
  Мать Ромки в волнении вскрыла письмо от сына, рядом его бабушка и сестренка Катя.
  'Здравствуйте, мои дорогие! Получил сразу три ваших письма. Все вы за меня переживаете и напрасно. Все у меня хорошо. Первое время было тяжело. Первого ходили на стрельбище. Это 18 км в одну сторону. Все сдал на '5'. Вернулись со стрельбища уставшие, грязные, и мне сразу три письма! Обалдеть можно! Читал два дня. Я вас всех очень люблю. Часто о вас вспоминаю. Писать мне часто ненадо, а то не удобно перед пацанами. Кому- то вообще ни одного письма не было, а у меня целая стопка. И выбрасывать жалко, а хранить не больше четырех только можно...'
  - Слава богу, что ему нравится служба. В начале всегда нелегко, с непривычки. Ничего, обвыкнется. Он у нас мальчишка самостоятельный. Есть в кого, - сказала бабушка и вздохнула.
  
  Территория 'учебки'. Офицер привез группу солдат из части учиться на кинологов, радистов, снайперов, командиров БТРов. Солдаты в ожидании командира курят во дворе, сидя на скамейках перед закопанным в землю колесом от 'Урала', в который вставлена урна. А в это время в кабинете начальника 'учебки' накаляются страсти. Начальник ругается на чем свет стоит.
  - Ну, нет у меня мест! Ты понимаешь? Ну, нет! - кричит красный как рак майор. - Я, что - резиновый? Где я тебе их возьму!
  - Сколько нам по разнарядке спустили, мы столько и привезли! - твердит возмущенный капитан Кашин. - Меня не трясет, куда подевались места! Не хрен было блатных из местных набирать!
  - Я тебе русским языком говорю! Нет у меня мест! Я что тебе, рожу? Не возьму я их!
  - Возьмешь! Я их назад не повезу! Даже и не надейся! Делай, что хочешь! Я свое задание выполнил, доставил пацанов! А ты уж сам разбирайся, что с ними делать и куда девать!
  
  После жарких дебатов в кабинете у майора Кашин вышел попрощаться с солдатами.
  - Ну, пацаны, бывайте! Главное, не робейте! Еще увидимся. Отучитесь, вернетесь в родную часть. Будем вас ждать. Счастливо оставаться! Не позорьте полк, держитесь вместе! В обиду друг друга не давайте!
  - До свидания, товарищ капитан. Не волнуйтесь, не опозорим! Счастливого пути! Всем в части привет!
  - Полковнику Ермакову, персонально! - брякнул рядовой Сайкин, покраснев как красна девица.
  - Непременно передам!
  
  На следующий день начальник учебки передал личные дела на восьмерых солдат старшему лейтенанту и приказал отвезти в штаб дивизии.
  - Вот тебе личные дела на восьмерых, отвезешь в штаб дивизии, пусть там сами решают, куда их девать, лишних.
  
  Ромка и его товарищи вновь на новом месте. Старший сержант по длинным мрачным коридорам привел восьмерых молодых солдат в казарму. Новичков обступили старожилы и 'дембеля'. Кто пошустрее, тут же экспроприировал у них новенькую форму. Взамен отдали свою, поношенную. Ромке достались выгоревшие штаны с двумя здоровенными заплатами во всю задницу и стоптанные сапоги. Кто-то из новобранцев попытался возражать, его тут же 'утихомирили', дали понять, кто в роте старший.
  Молодых постоянно и безо всяких причин шпыняли, задирали, чуть что, били им поддых. Заставляли заниматься уборкой помещения, вне очереди дневалить, надраивать 'дедам' до блеска сапоги, стирать вонючие портянки, подшивать подворотнички старослужащим. У Ромки зудело все тело от расчесов: неистово кусали вши. Эти твари, устроив свои лежбища в складках и швах нижнего белья, ни днем, ни ночью не давали покоя. Благо - кухонные котлы под рукой. Пропаришь одежду, и дня два счастливой жизни тебе обеспечено. Потом снова зуд. Своей постоянной койки у него не было. Скитался по казарме, сегодня здесь, завтра там. Он занимал любую, которая оказывалась свободной (солдаты часто ездили в командировки).
  
  Воспитывать новобранцев, помимо командиров, не забывали и 'деды'. Жизнь в роте была однообразна и скушна. От скуки 'деды' развлекались на всю катушку. Новеньких и 'молодых' загоняли на койки. Называлась эта забава 'дужки': солдат, держась руками за дужку кровати и упираясь ногами в другую, зависал в воздухе. Если уставал и опускал ноги, его били ремнями и пряжками.
  Особенно изгалялся сержант Антипов. Кличка у него была знаменитая, - 'Тайсон'. Чуть что не так, он тут же давал волю кулакам. На гражданке он серьезно занимался боксом и, чтобы не потерять спортивную форму, отрабатывал удары на рядовых солдатах. Выстраивал новобранцев пред сном в шеренку и проводил серию мощных ударов по корпусу. По лицу старался не бить, чтобы не было видно синяков. Антипов был невысокого роста, коренастый, с короткой шеей, из-за чего казалось, что он втягивает голову в плечи. Прохаживаясь перед строем, он разглагольствовал на тему, что такое настоящая армия и настоящий русский солдат и, вдруг, резко повернувшись, бил кого-нибудь из солдат кулаком поддых или в грудь. Если кто-нибудь падал или сгибался от боли, он тут же назначал ему очередной наряд. Остальные же 'деды', лежа на койках, наслаждались этим 'кино'. Ромку распределили на кухню. Это его и спасало от почти ежевечерних экзекуций над 'новобранцами', так как он рано уходил из казармы, а возвращался, когда все уже спали.
  
  Две недели не было писем. Ромкина мать в волнении распечатала конверт с красным треугольным штемпелем.
  '... спешу огорчить вас. Пишу вам из города N, где я прохожу службу в хозвзводе. Довольно тяжело. Особо расписывать вам ничего не буду. Так как времени почти нет. Подняли нас среди ночи и отправили сюда. Вот она, наша Российская армия. Самых здоровых направили в РМТО. Недавно двое молодых сбежали. В прежней части хорошо было, там 'неуставных' вообще не было. Видно, не судьба мне нормально служить. Коллектив здесь недружный, согнали из разных частей. 'Деды' бешеные, дебильные какие-то. С ними даже офицеры не связываются.
  Сегодня ночью приснился сон, как будто я маленький. Идет 1986 год, и я елку наряжаю с Денисом, он тоже маленький, я помню, у нас солдатики были пластмассовые, два набора. У него индейцы, а у меня - ковбои. Дениска своих в елке прятал, а я их искал. А еще, помню, робот был заводной, его заводили, и он ходил. Бывало, мы расставим солдатиков, а потом запускаем его, и он их топчет...'
  
  - Костромин и Самурский! Живо на кухню! - скомандовал Тайсон, грубо расталкивая спящих солдат, и добавил угрожающе: - Если пару банок сгущенки вечером не притараните, урою! Поняли, 'духи'?!!
  
  Было ранее утро. На кухню, где Ромка и Костромин упорно драили котлы, влетел поддатый майор Занегин. Его багровая физиономия не предвещала ничего хорошего. От него за версту несло перегаром.
  - Где хлеб? Куда девал хлеб, сучонок? - накинулся он ни с того, ни с сего на первого попавшегося на глаза солдата, которым к несчастью, оказался Ромка.
  - Откуда нам знать, товарищ майор! Должны были еще вчера вечером привезти. Но не привезли! Машина, кажется, не пришла. То ли сломалась, то ли еще что-то случилось. У прапорщика Демьянчука спросите, он точно знает!
  - Ах, ты еще препираться со мной вздумал, ублюдок! - Майор схватил его за затылок и с силой ударил головой об стол. Удар пришелся о дюралевый уголок стола. Из рассеченного лба брызнула кровь...
  
  Госпиталь. Ромка с перевязанной головой лежал в палате у окна и шариковым стержнем писал письмо:
  '... лежу в санчасти. Температуры второй день нет. В санчасти тоже не дают расслабиться, приходится порядок наводить. У нас тут трубу прорвало, вода течет как из ведра, приходится убирать все. Правда, едим тут, меры не знаем. Сгущенку ели, масло, сколько влезет с сахаром, яйца, пюре картофельное. Что-то ваши письма запропастились куда-то. В роте, наверное, лежат. Тут книги все перечитал, подряд набрасываешься, а дома-то не особо я этим увлекался. Все гулять куда-то тянуло. Какие тут к черту 'спецы'. Это только я один тут знаю ФИЗО. В старой части нас здорово гоняли. Когда 'солдатскую бабочку' по 150 раз делали, отжимались по 100-120 раз. 'Гуськом' по 200 метров ходили, в противогазах бегали. Когда снимаешь его, из него льются пот и слезы как из кружки вода. Утренняя зарядка как ад была. А тут же, кроме легкого бега, нагрузок нет. Служу России!'
  
  Как-то днем навестить больного товарища пришел Коля Сайкин, с которым они вместе поехали в учебку, а угодили сюда.
  - Ром, ну как у тебя дела? Голова сильно болит?
  - Да, вроде, оклемался. Пять швов на лоб наложили. Теперь, наверное, физиономия как у Отто Скорцени будет, вся в шрамах.
  В палате, кроме Ромки, было еще трое солдат. Двое вышли покурить, а третий крепко спал, отвернувшись к стене. Нижняя рубаха у него со спины вся была в бурых пятнах крови.
  - Чего это с ним? - полюбопытствовал Сайкин, кивнув на спящего.
  - Это Владик. Из автобата. Деды его отметелили железными прутьями. Видишь, кровь насквозь пропиталась, запеклась. Раньше в царской армии было наказание шпицрутенами, прогоняли сквозь строй под ударами шомполов. Вот и с ним такое устроили.
  - А чего же ему белье-то не сменят? Грязнущее дальше некуда, да и в крови перемазано.
  - Колян, ну ты даешь! С луны, что ли, свалился? Кому мы тут на хрен нужны?
  - Да, это ты верно заметил. Действительно, кому?
  - Эх, не повезло нам, Колька. Ой, как не повезло.
  - Ромк, кто б мог подумать, что так все обернется? Радовались раньше времени. Вот и стали сержантами, вот и стали спецами!
  - Ни за что бы учиться не поехал, если бы знал, в какую 'дыру' попадем. Черт меня дернул напроситься в 'учебку'. Будь она проклята!
  - Вот, сигарет тебе принес.
  - Спасибо, Коля, сигареты есть. Ребята угостили. Ты бы лучше мне тетрадку достал с конвертом. Письмо не на чем написать. И стержень этот совсем сдох, почти не пишет. Измучился с ним.
  - Достанем, Ромк. О чем разговор. Знаешь, у нас ведь в роте ЧП.
  - Что там еще случилось?
  - Игорь Костромин слинял.
  - Как это слинял?
  - Как убегают? Вот взял и убежал!
  - Смотался, значит, все-таки Игорек!
  - Третий день ищут. Всю часть обыскали, все в верх дном перевернули. Нигде нет.
  - Домой рванул пацан.
  - Домой?
  - Хотя вряд ли, до дома-то полторы тыщи будет.
  - Вконец достали 'деды'! Тайсон, распоследняя сволочь, кулаки свои распустил. Заставлял его в самоволку за водкой идти.
  - Я тоже убегу.
  
  
  В госпиталь к Ромке, не выдержав, приехала мать. Материнское сердце не обманешь. Чувствовала, что с сыном что-то случилось. Отнюдь не простуда, как он ей писал. Ничего про случившееся он так и не рассказал, говорил, что поскользнулся и неудачно упал. Мать упросила командование дать ему отпуск. Из отпуска в часть он уже не вернулся, мать через комитет солдатских матерей устроила сына в батальон внутренних войск, который дислоцировался неподалеку. Ромку снова определили на кухню. В батальоне не было такой 'дедовщины'. как в прежней части. Но здесь была другая крайность. Солдаты, вместо увольнений, в выходные дни работали на строительстве дач и на каких-то армян, с которыми у командования были свои темные дела. Ромка замкнулся в себе. Один раз 'дедушки' попытались наехать на него и его напарника, Вовку Олялина, появившись на кухне, но получили яростный отпор. В ход пошли не только кулаки, но и табуретки. 'Кухарки' из драки вышли с честью. С фингалом под глазом и здоровой ссадиной на затылке. После этого побоища к ним уже никто не прикалывался.
  Мать часто навещала его. Он сильно изменился. Стал неразговорчивым, замкнутым, похоже, его уже ничего не интересовало в жизни. Обеспокоенная его угнетенным состоянием, мать добилась приема у командира батальона.
  - Сын так хотел служить, так рвался в армию. Мечтал получить военную специальность. Не пытался 'закосить' от нее, как сейчас стремятся многие. А что получилось? Околачивается на кухне! Ему же обидно. Молодой крепкий парень. Вы же судьбу ему калечите. Неужели нельзя его перевести в другое отделение, где настоящая военная служба?
  - Ничем вашему сыну помочь не могу. Он сам себе искалечил судьбу. Сам выбрал кривую дорожку. Он не вернулся в родную часть, дезертировал. Ему отныне нет доверия. Как я дезертиру могу доверить боевое оружие. Может, он завтра с оружием убежит из батальона? А на кухне ему самое место. Там тоже кто-то должен служить.
  - Ему, что же, до окончания службы посуду мыть да объедки со столов убирать?
  - Я сказал, что будет служить на кухне? Значит, на кухне! До конца службы! Я все сказал. - Подполковник встал, давая понять, что разговор закончен.
  - Ну, тогда хоть нормальную форму ему выдайте. На бомжа стал похож. Вон, в каких штанах ходит, им лет сто, не меньше. Заплатка на заплатке. Живого места нет. И сапоги все стоптанные, дырявые. На ладан дышут.
  - Где я вам форму достану? У меня что, склад? У меня таких, как ваш, еще тридцать гавриков. Все беглые. И все они за штатом. Так что для них у меня обмундирования нет. Покупайте обмундирование сами, если хотите!
  
  '... мама, ты меня не застанешь. Нас, 'лишних', перевели в другую часть. В бригаду оперативного назначения. Будут готовить для 'горячих точек'. Извини, что не успел тебе об этом сообщить. Это было так неожиданно. Приехал какой-то капитан с сержантами оттуда, и нас тут же погрузили на поезд. Здесь не так комфортно, как у нас, но жить можно. Живем в походных условиях. Выдали оружие, новую форму, каждый день занятия и серьезная огневая подготовка. Были даже ночные стрельбы. В роте, главное, коллектив хороший, пацаны подобрались нормальные. Встретил нескольких ребят из бывшей части. Тоже оказались 'лишними'.
  Помнишь, я тебе рассказывал про старшего сержанта Антипова по кличке 'Тайсон', который над нами, молодыми солдатами, тогда измывался? Так вот, ребята говорят, доигрался. Посадили гада. Говорят, что Тайсон, 'обламывая' молодого солдата, перестарался и нечаянно убил его. Он же бывший боксер, и не упускал случая почесать кулаки и кого-нибудь из молодых не повоспитывать. На этот раз ему не сошло с рук. Ударил со всей дури парня в грудь, сердце у парнишки и остановилось. Жалко, погиб ни за что, ни про что. А эта сволочь получила по заслугам. Отольются ему наши слезы...'
  
  Через пару недель после интенсивной подготовки Ромка и его товарищи были отправлены в Дагестан, где обстановка накалилась до предела из-за прорыва в республику головорезов Басаева.
  
  Саперы с Мирошкиным и овчаркой Гоби двигались впереди, а за ними, по обочинам - взвод старшего лейтенанта Тимохина, когда Эдик Пашутин, оглянувшись, заметил, как кто-то юркнул в заросли метрах в двухстах у них за спиной. Он тут же доложил об увиденном командиру.
  - Продолжаем движение! Самурский, Пашутин, Танцор и Кныш, разберитесь, кто там маячит у нас на хвосте, - распорядился старший прапорщик Стефаныч. Солдаты с автоматами наизготовку, стараясь двигаться быстро и бесшумно, исчезли в придорожных посадках.
  Неожиданно идущий впереди Кныш присел и поднял руку. Все замерли. Но было уже поздно. Их заметили. Раздались выстрелы. Кныш и Самурский открыли ответный огонь. За поворотом дороги ударил мощный взрыв. Крепко заложило уши, как бывает, когда ныряешь на большую глубину.
  - Вперед! - крикнул Кныш, вскакивая на ноги и продираясь напрямик через кусты. Они выбрались на дорогу, над которой все еще стоял столб дыма и пыли. Добежали до поворота. Их глазам предстала дымящаяся зияющая воронка, около которой, полузасыанные песком, окровавленные, в изодранном тряпье валялись человеческие останки. Танцор, Эдик и Ромка, оглядываясь по сторонам, присели на корточки, стараясь не смотреть на то, что недавно было человеком. Кныш обошел место взрыва, у края дороги замер, всматриваясь в следы. В селе, до которого было около полутора километров, во всю ревели 'бээмпешки'.
  - Парни! Здесь кровь! Он был не один! - крикнул Володька Кныш, показывая пальцем на примятую траву у обочины. На травинках и серых обломанных кустах темнела большими каплями свежая кровь. Кровавая дорожка за кюветом пересекала тропинку, вытоптанную овцами, и исчезала в густом колючем кустарнике.
  - Фугас ставили, сволочи! - прокомментировал Пашутин. - Специально ждали, когда мы с саперами пройдем, чтобы колонну, идущую следом, рвануть!
  - Да, видно, мы их спугнули. Вот они впопыхах что-то не так и сделали на свою жопу!
  - Туда им и дорога, уродам! Пиротехникам, хреновым!
  - Плохо у своих арабов-инструкторов учились! Двоешники, бля!
  - Закрыть хлебальники! - оборвал подчиненных Кныш. - Я пойду впереди! Ты, Ромка, за мной, но держи дистанцию! Метров семь-десять! А вы, мужики, прикрываете Самурая! И не высовываться! Не болтать! Глядеть в оба!
  'Вэвэшники' по кровавым следам продрались через кустарник, миновали пологий овражек, откосы которого были покрыты многочисленными овечьими и козьими тропками-ниточками, вышли к небольшой рощице с порыжевшей редкой листвой, которую огибал журчащий обмелевший ручей. На другом берегу, на взгорке, среди высокой засохшей лебеды виднелись ободранные стены давно брошенной мазанки, без крыши, без дверей, а чуть поодаль - в сторонке пара серых покосившихся столбов, видно все, что осталось от прежних ворот.
  Солдаты залегли. Кныш поманил Самурая. Ромка, стараясь не шуметь, подполз к контрактнику.
  - Ром, бери Танцора, переправьтесь через ручей и займите позицию с той стороны. Но ничего не предпринимайте. А мы с Пашутиным отсюда прощупаем эту 'хижину дяди Тома'.
  Ромка и Чернышов проползли метров пятьдесят вниз по течению, где без труда перекочевали на противоположный берег. Устроившись в кустах напротив развалюхи, стали ждать.
  - Чего ждем? - прошептал на ухо товарищу Свят Чернышов.
  - Тише ты. Дай дух перевести.
  - Может, там и нет никого. Уж давно, падла, смотался, пока мы ползали.
  - Не капай на мозги.
  Вдруг ударил выстрел из пистолета, за ним другой. В ответ затакали автоматы Кныша и Пашутина. Солдаты занервничали.
  Вновь наступила томительная тишина. Только над головой легкий ветерок шелестел сухой листвой.
  Из мазанки снова пару раз стрельнули.
  - Лежи здесь. Я попробую подобраться ближе, - сказал, не выдержав, Танцор, его блестящие от возбуждения глаза стали похожи на две большие черные пуговицы на старом дедушкином пальто.
  - Тебе что Кныш велел? Сидеть и не рыпаться! - цыкнул на напарника разозлившийся Ромка.
  - Ладно, уговорил. Только я все равно 'эфку' зашвырну 'ваху'. Для профилактики. Чтобы не скучал, падла.
  Чернышов достал из кармана потрепанной разгрузки 'лимонку'.
  - А добросишь, лежа-то? Не вздумай вскочить. Плюху в один миг схлопочешь!
  - Не бзди, Самура. Башку пригни. Сейчас мы ему устроим стриптиз.
  Танцор просунул палец в кольцо, но выдернуть 'чеку' не успел: из развалин выскочил взъерошенный 'чех' в темно-синей спортивной куртке с закатанными рукавами, вооруженный пистолетом, и побежал с бугра вниз, прямо на них. Приподнявшись с перепугу ему навстречу, Ромка отчаянно задергал затвор, выплюнув вправо пару патронов. Судорожно нажал на спуск. Растерявшийся 'чех', увидев перед собой бойцов, метнулся было в сторону, но длинная очередь из автомата отшвырнула его назад. Взмокшие от волнения, солдаты, продолжали лежать в укрытии, держа на мушке лачугу и упавшего 'духа'. В нескольких метрах от них, лежа на спине, стонал сраженный боевик. Был хорошо виден его небритый квадратный подбородок и дрожащий кадык. Дернувшись, 'чех' затих. Душа его отлетела.
  Из-за облупившейся стены хаты высунулась бритая голова сержанта Кныша. Он свистнул. Ромка и Танцор с облегчением покинули засаду, с опаской подошли к убитому. Это был молодой рослый парень, лет восемнадцати, с сильными, жилистыми как у борца руками, почему-то по локоть испачканными в запекшейся крови. Он лежал на спине, в упор прошитый Ромкиной очередью, с открытыми темно-карими глазами, удивленно уставившимися на подошедших солдат. Самурский наклонился, выдернул из руки чеченца 'макаров', извлек обойму. Патронов в ней не было. Спрятал 'ствол' в карман. У брошенного жилища, заросшего со всех сторон лебедой и крапивой, на всякий случай осмотрелись по сторонам. Чем черт не шутит. Через амбразуру, которая когда-то была дверью, проникли внутрь хибары. В углу, на земляном полу, давно заросшем сорной травой, на изодранной в клочья куртке лежал окровавленный пацан лет четырнадцати, здорово посеченный осколками. Правая рука выше локтя была туго перетянута поясным ремнем. Кисти не было. Вместо нее торчал раздробленный мосол с обрывками кожи и сухожилий. Мальчишка был серьезно ранен, из полуоткрытых неподвижных глаз по опаленному лицу, по перемазанным исцарапанным щекам, оставляя грязные дорожки, медленно ползли слезы. Он лежал молча, только иногда издавал тихое нечленораздельное мычание и повизгивал как маленький слепой щенок, потерявший сиську матери. Из-под прижатой к животу ладони, сквозь набухший рваный свитер, сочилась грязная кровь вперемежку с экскрементами.
  - Что, поиграл в войнушку, сопляк? - сказал сурово Кныш, обращаясь к раненому подростку и окинул хмурым взглядом захваченные 'апартаменты'.
  - Ага, у них тут видать штаб-квартира была. Гляди, вон еще пара фугасов припасена и электропровода целая бухта. Ребятишки, похоже, во всю здесь развлекаются.
  - 'Зелененькие' заколачивают, не отходя от дороги, - сказал Свят Чернышов, извлекая из кармана пачку 'Примы'.
  - Работенка, - не бей, лежачего, - поддакнул Пашутин.
  Контрактник, кряхтя, присел на корточки и развязал лежащий рядом с фугасами мешок из-под сахара.
  - Парни, кому для баньки мыла дать? -Володька Кныш с усмешкой извлек из мешка четырехсотграммовую тротиловую шашку. - На всех хватит. Здесь их не меньше двадцати штук!
  - Кныш, что с этим делать-то будем? - спросил Эдик, брезгливо кивая на раненого подростка, от которого распространялся неприятный запах.
  - Я бы шлепнул гаденыша, чтобы не мучился. Сами смотрите! - подвел черту угрюмый сержант. - Пойду второго посмотрю, что за птица. Как никак, стрелял в меня.
  - С 'макарова' палил, сука. - пробурчал вслед ему Танцор, прикуривая от сигареты Пашутина.
  - Укол надо бы сделать, - сказал Ромка, обернувшись к товарищам.
  - На хера? Все равно кровью изойдет! - почувствовав тошноту, Пашутин отвернулся и сплюнул. - Лучше для своих ребят приберечь, чем на всякую шушеру тратиться!
  - Что, так и бросим? Святка?
  - Что Святка? Что Святка? Ты чего ко мне пристал? - вспылил вдруг Чернышов. - Хочешь - тащи на себе! Смотри грыжу не заработай!
  - Только как бы потом тебе, Самурай, наши ребята п...дюлей не навтыкали, - добавил Пашутин. - Как им в глаза будешь смотреть? Тоже мне, гуманист выискался.
  - Помрет ведь мальчишка.
  - Этот пацан полчаса назад дорогу минировал со своими подельниками, по которой твои же ребята должны были ехать. Елага, Виталька Приданцев, Привал, Крестовский, Квазимодо! Что теперь скажешь? А не ты ли на прошлой неделе вместе со Стефанычем 'двухсотых', саперов подорвавшихся, в вертушку загружал?
  Появился задумчивый Володька Кныш с пыльными берцами, снятыми с убитого боевика, бросил их к ногам Пашутина.
  - Держи, Академик.
  - Ты чего, Кныш? Совсем сбрендил? Чтобы я после мертвеца... Да ни за что!
  - Тебе что, в лобешник дать? Вундеркинд ё...ный! Голубая кровь! - заорал, выйдя из себя и багровея, контрактник. - Скидай свою дрань! Кому сказал? Повторять не буду!
  
  Володька Кныш
  
  Ты ответь, отец, мне на такой вопрос,
  Ты двадцать пять служил, я в гарнизонах рос.
  Так что же мы ничто не нажили?
  Нажили, нажили, нищету нажили.
  И тебя, отец, мы редко видели,
  Служил всегда, но Вас обидели!
  Афган прошел, осколки вынули,
  Вынули, вынули, Вас просто кинули!
  
  На Чечню свою, идти заставили,
  Эх, как же братцы, всех нас подставили!
  Под свой разбор, Всех нас подсунули!
  Что Мы убьем, Нас убьют, Они не думали!
  А за службу нам в люцо плюнули!
  Пнули в зад ногой, чтоб Мы не думали!
  
   Из песни 'Нас учили, бать!' Александра Зубкова
  
  В школе он учился кое-как, шаляй-валяй. Двоек пруд пруди. Уроки делал из-под палки. Лоботряс был отпетый. Носился по двору, лазил по подвалам, по чердакам. Рос отчаянным малым. Настоящий сорвиголова был. Ни одна драка без него не обходилась. Родителей постоянно таскали на педсовет. Широкий папашкин офицерский ремень гулял по его заднице вдоль и поперек с регулярностью городского транспорта, выписывая замысловатые узоры. Как-то его на три дня исключили из школы, - поспорив с одноклассниками, открыл окно в классе и смело сиганул со второго этажа в сугроб. Вечно попадал со своим закадычным дружком Санькой Савельевым во всякие неприятные истории.
  Санек был смуглым невысоким малым, физиономией смахивающий чем-то на Челентано. У него была коронная привычка: при встрече бить поддых. Это считалось у дворовой шпаны высшим шиком. Именно с этого и началось знакомство Кныша с дворовым вожачком. Тот был на три года старше. Весь живот у Саньки был исполосован шрамами: то он с крыши сарая свалился и отбил селезенку, то у него заворот кишок приключился, то аппендицит. А последний шов ему наложили на голову. В домах были люки, через которые в подвал сваливали дрова. Вот через них пацаны, играя, съезжали как с горки. Савельев во время игры, пытаясь уйти от погони, лихо нырнул в люк и съехал вниз, при этом зацепился головой за проволочный крюк, который торчал сверху. Игра для Саньки закончилась большущим швом на голове. Вычитав что-нибудь или посмотрев какой-либо фильм, Санька пытался увиденное тут же воплотить в жизнь. Таскал из леса в мешке гадюк и выпускал в песочнице и демонстрировал пацанам свое искусство: с помощью палки с рогулькой на конце отлавливал их и запихивал обратно в мешок.
  С наступлением весны начиналось повальное увлечение походами в лес. Набирали с собой продуктов и отправлялись на лесную речку Байкал, где представляли себя тарзанами, индейцами или ковбоями. Жгли костер, пекли картошку, стреляли из поджигов. Однажды пистолет разорвало, Санька чуть не лишился большого пальца на руке. Не было ни одного пацана во дворе, кто бы не имел финки или поджига. Устраивали состязания по метанию ножей или по стрельбе из луков. Что говорить о дымовухах? Бросали дымовуху на пол, давили ногой и сматывались из подъезда подальше. Вонища и дымища от дымовух была страшная. Кныш и Санька были парой не разлей вода, пока Савельев с родителями не уехал в Саратов.
  Отец умер от инсульта, когда Володьке было четырнадцать лет. Ну, а мать и сестра не могли с ним сладить. Одно слово: переходный возраст. Не было на него никакой управы. Потом в дурную компанию попал. Соседка, тетя Даша, неоднократно говорила, что по нему тюрьма плачет. Начались пьянки, гулянки, завелись у него девчонки легкого поведения. Учеба, конечно, по боку. Бросил школу, устроился учеником токаря на завод. Кое-как, с грехом пополам, окончил вечернюю школу. А тут повестка в армию. Маманя, наверное, перекрестилась, когда непутевого отпрыска наконец-то спровадила на государеву службу.
  Забрили в Красную армию через неделю после дня рождения. Определили во внутренние войска. Больше всего боялся, что забросят куда-нибудь в тьму-таракань, 'зэков' охранять. Повезло. Попал в бригаду оперативного назначения. Первый год был самым трудным. За неуживчивый шебутной характер частенько на 'губу' сажали. Гоняли солдат немилосердно, усиленно натаскивали для 'горячих точек'. Потом пообтесался, обвыкся. Стрелял он отменно и командиры за это сильно его зауважали.
  - Ну, ты и стреляешь! Прям Соколиный Глаз из 'Последнего из могикан', - восхищался пораженный командир разведроты, капитан Шилов, глядя как он короткими очередями из положения стоя кладет одну мишень за другой.
  - Так я же с раннего детства с оружием дело имею, - улыбнулся в ответ Володька, сверкая шкодливыми глазами. - Отец у меня военным был. Помоталась наша семья по гарнизонам. Куда только судьба не забрасывала моего батяню. Первый раз я стрельнул в пять лет на стрельбище из 'мелкашки', а потом стрелял из всего подряд, да еще батя часто брал меня с собой на охоту. Потом даже одно время увлекался стрельбой по тарелочкам. Был у нас в военном городке такой майор Тараскин, папашкин друг, заядлый охотник, мастер спорта по стрельбе. Вот он меня здорово натаскал в свое время.
  После года службы послали в командировку в Грозный. Разрушенный город произвел на него неизгладимое впечатление, да и на остальных солдат и офицеров тоже. Руины. Трупы. Изуродованные пацаны с отрубленными пальцами. Постриженные осколками и пулями расщепленные, обугленные деревья...
  Там он часто вспоминал мать, отца, сестру, детство. Уединившись где-нибудь в кунге, перечитывал затертые до дыр письма из дома. Армия и война многое изменили в его взглядах, характере. Он стал совершенно другим человеком. Особенно после того, как роковая пуля, прилетевшая со стороны площади 'Минутка', оборвала жизнь его земляка, Сашки Шоворгина, которого он вытаскивал на себе из-под шквального огня. От этого шока он так и не оправился. До сих пор спиной чувствует резкий толчок от пули, которая угодила в Санька, до сих пор слышит предсмертный вскрик погибшего друга. Под Дуба-Юртом, где их рота попала в переплет, он из гранатомета прямым попаданием уничтожил пикап с закрепленным на кузове пулеметом ДШКМом, из которого дудаевцы кинжальным огнем прижали бойцов его роты к земле. За этот бой Володька был представлен к Ордену Мужества. Потом через несколько месяцев опять Грозный. Подрыв машины командущего группировкой, генерала Романова. Уличные бои с дудаевцами. К праотцам отправил матерого чеченского снайпера, который по ночам выходил на охоту, на счету у которого была не одна загубленная жизнь наших солдат. Долго он выслеживал этого гада. Только на третьи сутки упорного ожидания, в кромешной темноте, засек в оконном проеме одного из разрушенных домов зеленый огонек от ночного прицела, который упал на лицо 'духа'. Остальное было делом техники: молниеносный выстрел и душа отлетела к аллаху. После командировки приближался долгожданный дембель.
  Но подумал: кому он нужен на 'гражданке', никто не ждет его, кроме матери и сестры, специальности гражданской нет, снова пьянки да гулянки со шпанистыми приятелями. Так и до тюрьмы не далеко. Предложили подписать контракт, решил остаться в части. Втянулся, служба нравилась. Заработал 'краповый берет', чем очень гордился. Измотанный, со сломанным носом, с распухшей как вареник губой после очередного поединка, но счастливый до слез. Дали новобранцев, весенний призыв, маменькиных сынков. Гонял до седьмого пота, как говорится, лепил из них настоящих бойцов. Каждую неделю маршброски с полной выкладкой.
  - Вы мужики или мешки с дерьмом? - орал он и увесистыми пинками гнал молодняк в противогазах вперед, не давая никакой поблажки, как когда-то натаскивал его самого старший прапорщик Стефаныч. Потом были еще несколько командировок в Дагестан на границу с Чечней, и так до августа, пока Басаев со своей волчьей стаей внаглую не полез на территорию России..
  
  - Егор, от твоих копыт разит как от дохлой кошки! - проворчал Кныш, толкая в бок развалившегося на нарах старшину Баканова и присаживаясь рядом.
  - Можно подумать, от твоих - духами 'Красная Москва'! - беззлобно огрызнулся тот, переворачиваясь на спину. - Дал бы лучше смольнуть. Эх, мужики, домой хочу, мочи нет!
  - На печку к бабушке! -съязвил рядовой Привалов, сдавая засаленные карты.
  - К ней, родимой, в деревеньку!
  - Сестра моя тоже все в деревню рвется, -отозвался Володька Кныш. - Уж без малого лет восемь бредит 'экологическим поселением'. Вещь-то хорошая, только единомышленников достойных хер соберешь. Один рвется только в родную деревню, где покойные родители дом оставили никуда больше. Другой - чтобы обязательно озеро было рядом. Третий - еще что-нибудь. Про поселения мозги ей запудрил один хорек, народный целитель, Гена Крокодил, а когда она оказалась в 'интересном положении' - испарился словно НЛО. Только его и видели. Вот сейчас одна воспитывает двоих маленьких карапузов. Теперь уж ей не до деревни.
  - Говоришь, кадра как ветром сдуло? Нашкодил и в кусты! - усмехнулся в пшеничные усы старший прапорщик Стефаныч. - Ну, и гусь лапчатый, твой зятек!
  - Дорого бы дал, чтобы взглянуть одним глазком на этого мудака, - откликнулся Святка Чернышов, получивший прозвище Танцор.
  - О чем разговор! Откепать надо по полной программе! - с готовностью отозвался контрактник Головко.
  - Шлепнуть, гада! - вынес свой суровый вердикт первогодок Привалов.
  - Если встречу этого поддонка, лично яйца отрихтую кобелю, новому родственничку, - с раздражением сказал Кныш. - Она у меня чудная. Не от мира сего. Такие сейчас редко встречаются. Все в высоких материях витает. Йогой даже занималась. Потом в религию ударилась. Уж больно нравились ей сладкие проповеди молоденьких парней-миссионеров. Потом книжек всяких начиталась про Анастасию. Слышали про такую бабцу? Которая в тайге голая живет, которой зверушки кров и пищу дают. Белочка орешки, ежик грибки, зайка серенький морковку, мишка косолапый шкурой своей мохнатой обогревает. Вот такие сказки братьев Гримм! Народ поначитался этих книжек, размечтался и как с цепи сорвался. Стали появляться всякие там общества последователей Анастасии. Сестра тоже с такими снюхалась. Показывала мне как-то устав ихний. Уссаться можно, мужики! Не поверите! Сейчас, конечно, всех подробностей не помню, да и не вдавался в этот бред сивой кобылы. Только вот запомнил, что первым делом общество, когда получит в свое владение землю, засадит ее кедром, который, видите ли, будет их кормить. Только эти мякинные головы не соображают, что кедру надо расти и расти. Лет сто пятьдесят, чтобы силу набрать. А то, что жрать будут все это время, им невдомек. Вот собираются несколько раз в месяц и мечтают хором, как они духовно будут жить и процветать, а вот что-нибудь конкретное решить и сделать не могут. Как говорится, кишка тонка! Говорю ей, сестренка, спустись на грешную землю, оглянись вокруг. Куда там. Все витает где-то в облаках, мечтает о кисельных берегах...
  - Слышали, парня вчера освободили? Полгода в плену у 'чехов' провел, -сменил тему рядовой Привалов, вытряхивая на облезлую колченогую табуретку табак и сломанные сигареты из мятой пачки. - Тощий как дистрофик. Что мой кот Васька после мартовских гуляний. Соплей перешибить можно. Кожа да кости. Прозрачный весь, бедолага. Подуешь на него - свалится. Пальцы на ногах ампутированы. Зиму в горах у боевиков проторчал. Отморозил пальцы на ногах, чуть гангрена не началась. Почернели, опухли. Что делать? Дали ему нож. Говорят, хочешь жить - режь! Не хочешь - мучайся, пока от гангрены не сдохнешь! Отрезал сам себе, бедняга, почерневшие фаланги. Вот, брат, какие дела. Жить захочешь, все стерпишь.
  - Гангрена это распоследнее дело, - согласился сержант Елагин, сладко позевывая и хлопая сонными глазами. - Лежал я как-то в полковом госпитале с одним парнем из Москвы, еще до долбанной Чечни. Ногу себе он прострелил, чтобы дембельнуться пораньше. Самострел. Семь месяцев всего отслужил, придурок. Прострелил икру, в мякоть целил. В начале, вроде, нога ничего была, но через неделю разнесло - как у слона стала. Во, раздулась! Потом стало ему еще хуже. Врачи забегали, засуетились, да видно поезд уже ушел. Сделать ничего уже не могут. Так и ампутировали по колено. Хорошо, что не по яйца!
  - Фьють! - свистнул Володька Кныш, оборачиваясь к Свистунову. - Ну-ка, молодняк, сгоняй за водичкой. Сварганим чаек. Только живо! Одна нога здесь, другая там!
  - Почему опять я? Я уже ходил за водой! Пусть Привал валит, его очередь! - состроив кислую мину, огрызнулся Свистунов.
  - Не видишь, я занят, в 'козла' играю? Ты же все равно ни хера не делаешь! Вот и дуй! - огрызнулся сдающий карты, Привалов.
  - Ну-ка, разговорчики в строю, зелень! Сейчас у меня оба пойдете!
  - Стефаныч, извини за нескромный вопрос, почему тебя комбат 'жопастым' зовет? Уж больно любопытство распирает, - спросил Егор Баканов, почесывая желтую мозолистую пятку.
  - Жопастым, говоришь? - усмехнулся старший прапорщик. - Это, мужики, очень давняя история. Поехали мы как-то с женой в город за покупками, Сафронов нас по пути подкинул на служебной машине. Зашли в универмаг. Жена, конечно, сразу к витринам со шмотьем, а мы с майором стоим посреди магазина, глазеем по сторонам. А тут какая-то бабка, уборщица, пол мыла, шваброй шмыгала взад-вперед. Добралась и до нас. Ткнула меня сзади острым локтем в задницу и говорит сердито: ' Ну, ты, жопастый, сдай в сторону!'. С тех пор жена и Сафронов и кличут меня 'жопастым'. Вот и вся история!
  - Ну и бабка! - откликнулся Кныш.
  - В самую точку, признайся, Стефаныч! Метко подмечено! - засмеялся Баканов.
  Через полчаса появился озябший 'молодой' с румяными как яблоки щеками.
  - Ты куда пропал, Свисток? Через Моздок, что ли, километры накручивал? - спросил Стефаныч.
  - Ну, тебя, Свистунов, только за смертью посылать! - добавил, сморкаясь в грязный платок, сержант Головко. - Когда на смертном одре буду лежать, тебя за костлявой пошлю!
  - Там какие-то крутые ребята пожаловали! Все из себя! - отозвался замерзший Свистунов, усевшись вплотную к печке и протягивая скрюченные от холода красные пальцы. - Приехали только что, разгружаются. Я как раз мимо проходил. Все в облегченных 'брониках', у троих 'винторезы'.
  - 'Винторез' хорош на близком расстоянии, а для дальней стрельбы лучше 'взломщика' пока еще ничего не изобрели, - рассудительно заявил Головко. - Да и калибр у него будь здоров, прошьет только так, вместе с бронежилетом. Хрен заштопают!
  - Неудобная штуковина, слишком тяжеловатая! Ребята из 22-ой бригады под Карамахи дали как-то подержать, так я весь изогнулся как бамбуковая удочка, куда уж там целиться! - возразил Привалов.
  - Ну, ты, чудила, Привал! На хрена из 'взломщика' стоя-то целиться, - засмеялся сержант Кныш. - Выбрал позицию, залег и щелкай 'духов'. У него планка, знаешь, какая?
  - Какая?
  - До двух тысяч!
  - Да там ни хера не увидишь!
  - А оптика тебе на что?
  - Приехали спецы, похоже! - сказал, выглянув наружу, любопытный Пашка Никонов. - На шевронах физиономия в берете наполовину волчья.
  - Так это же 'оборотни'! Спецназ. Круче парней не встречал, лучше им под руку не попадаться, - живо отозвался старший прапорщик Стефаныч. - На куски разорвут. Пискнуть не успеешь. Видал их как-то в деле.
  - Раньше тоже подготовочка была, будь здоров, - вставил рядовой Чернышов. - Дед мне как-то рассказывал. В войну это было. Ему тогда лет тринадцать-четырнадцать было. Он старший в семье. Жили на Украине под Днепропетровском. Фронт приближался, каратели засуетились, стали деревни жечь. А он тогда с матерью и младшими на островах в камышах от немцев прятались. И нагрянул в деревню взвод полицаев-карателей. Напоролись горилки, устроили бешеную стрельбу, потом в сиську пьяные спать завалились.
  На рассвете, когда еще стелился над озером туман, к острову, где скрывалась семья, причалила лодка. Дед рассказывает, перепугались насмерть, душа в пятки ушла. Оказалось, наши. Разведчики. Три бойца. Узнав, что в деревне пьяные полицаи, переправились скрытно на берег и вырезали всех до одного.
  - Лихо, однако! Крутяшки были, видно, ребята, - протянул удивленный Пашка Никонов.
  - Потом они вернулись на остров и сообщили, что днем подойдут 'наши'. Утром дед с матерью отправились до родной хаты, а там до хера убитых. Если нагрянут немцы, постреляют и сожгут все вокруг к чертовой матери. Что делать? Ну, решили сховать трупы, стали с матерью таскать волоком убитых в огород, где прятали в кустах, в высокой ботве...
  - А мой дед воевал под Курской дугой, - отозвался Володька Кныш. - В девятнадцать лет старшим сержантом попал на передовую после военного училища. Поучили шесть месяцев и на фронт, почти как нас. Думаете, он что-нибудь рассказывал о войне? Практически ничего. Единственное, что, он вспоминал, как они бежали зимой восемнадцать километров от немцев, которые прорвались на их участке фронта. От роты осталось двенадцать человек. Провоевал пять месяцев, пока не получил тяжелое ранение: осколок мины под коленную чашечку угодил. Хотели ампутировать, да не дался, да и хирург пожалел бедного парня. Молоденькая медсестра-еврейка ему свою кровь отдала. С тех пор все шутил, что теперь может запросто в Израиль поехать. Он у меня с двадцать четвертого года, а их, кто родился в период с двадцатого по двадцать пятый, после войны всего три процента в живых-то осталось...
  
  Взрывной волной ударило в спину, отшвырнуло в колючие кусты, чиркнуло по 'сфере' и бронежилету, вырвало клок из плеча бушлата. Кныш, после того как сверху его осыпало ошметками, приподнял голову. В голове стоял невообразимый гул, уши будто набили ватой. Несколько раз сглотнул. Потряс головой. Вроде полегчало. Оглянулся. Пацаны, что тащили Конфуция, лежали вповалку, кто как, задетые осколками.
  - Феня! Или мина нажимного действия! - мелькнула у него нехорошая мысль. Ближе всех к нему на боку полулежал рядовой Чахов.
  - Суки-и!! Суки-и!! -хрипел, как заезженная пластинка, легко раненый Чаха, вытирая пальцы, вымазанные в грязи и зеленоватом гусином помете о штанину. У Чернышова правой лодыжки, как не бывало, через почерневшие лохмотья хлестала темная кровь. Он пытался приподняться, опираясь на растопыренные дрожащие руки. На искаженном, забрызганном кровавой росой лице неподвижно застыли широко открытые глаза. Рядом с ним навечно затих, прошитый осколками, непримиримый лейтенант Трофимов из 'собров', он же Конфуций. Перед ним на коленях, бледный стоял младший сержант Мамонов и тряс его за ворот бушлата. Через несколько домов от них ухнуло: кто-то саданул из 'эрпэгэшки'.
  Через серые кусты смородины к ним из соседнего двора продирались, увешанные 'мухами' братья Исаевы и старший лейтенант Колосков. Вид у них был измочаленный, как у загнанных лошадей, на закопченных лицах глаза сверкали белками как у шахтеров.
  - Что с Трофимовым?! - крикнул Степан, впиваясь злым взглядом в склонившегося над Конфуцием Мамонова. Тот, мигая ошалелыми глазами, заикаясь что-то пытался сказать...
  - Че зенки вылупил? Гони за 'бэхой'! - свирепо рявкнул на младшего сержанта Колосков.
  Неожиданно дверь веранды с разбитыми вдребезги стеклами жалобно задребезжала и приоткрылась, из нее выглянул седоватый чеченец лет пятидесяти, в безрукавке.
  - Давайте раненого в дом! - крикнул он, беспокойно оглядываясь по сторонам.
  - Отец, веревка или ремень найдутся? - крикнул Кныш, окровавленными пальцами пережимая Чернышову паховую артерию. Мужчина исчез, через минуту появился с узким кожаным пояском. Перетянув Святу ногу, бойцы осторожно перенесли его в дом, громыхая сапогами, прошли в большую комнату со скромной мебелью, увешанную коврами. На полу за диваном, в углу сидели притихшие испуганные женщины, прижимая к себе детей. Отключившегося после укола солдата, откинув край ковра, уложили на пол.
  - Отец, подвал есть? Детей и женщин туда! Черт его знает, чем эта заваруха закончится! Не боишься? Ведь неприятности у тебя из-за нас могут быть!
  Чеченец в ответ что-то хмуро буркнул в усы. Где-то за домом отчаянно затакали, чередуясь, ПКМы. По почерку угадывались Степан и Виталий.
  - А лучше, от греха, выводи семью за село, подумай о них! - кивнул на притихших домочадцев Колосков.
  Вскрикнул и громко застонал раненый. На исцарапанном лице проступили капельки пота.
  - Ничего, Танцор, потерпи! Сейчас 'бэха' за нами придет! - успокаивал его сержант Елагин, подсовывая под голову Свята 'разгрузку'.
  Где-то недалеко рвануло, в одной из рам вылетели и посыпались на пол стекла. На разные голоса запричитали женщины, навзрыд заплакал испуганный ребенок, тараща на незнакомых людей черные глазенки. Рядовой Чахов, бинтуя себе пораненную ладонь, осторожно выглянул в окно.
  - Квазимодо, совсем дела херовые, - негромко сказал Володька Кныш, трогая за плечо Колоскова. - Пах зацепило.
  - Да, не фонтан! - мрачно протянул 'собровец'.
  - Секира, всади еще укол! Жалко парня.
  - Сволочи!!
  
  Володька Кныш вышел на привокзальную площадь. Был солнечный июньский день, Беспокойные стрижи, словно истребители, со свистом рассекали воздух. Кругом суетился народ с чемоданами, баулами, авоськами, кошками, собаками. Ехали кто на юг, кто в поход, кто на дачу, кто в командировку, кто домой к маме. Володька ехал в отпуск домой, к маме, к сестренке, к племянникам. Он со спортивной сумкой через плечо, с эскимо в руке, поглядывал на снующих пассажиров, с особым интересом выделяя из толпы стройных хорошеньких девушек.
  Вдруг он почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд, повернул голову и оцепенел от неожиданности.
  Ба! На него смотрел, счастливо улыбаясь, Елага!
  Они бросились друг к другу. Прохожие, пассажиры, продавщицы мороженого, бабки с цветами с любопытством смотрели на прапорщика с боевыми наградами на груди и гражданского, которые со слезами на глазах долго тискали друг друга в объятиях.
  Решили уединиться в небольшом кафе, неподалеку от вокзала. До отхода Володькиного поезда было еще время. Взяли водки, бутербродов. Кныш разлил по стаканам.
  - За ребят, за Бутика, за Дудакова, за Танцора, за всех, кого нет с нами! Вечная им память!
  Выпили, стоя. Помолчали, поминая не вернувшихся.
  - Эх, заика чертов! Если б ты только знал, как я тебя люблю! - Володька Кныш хлопнул друга по плечу, взъерошил ему непослушную русую шевелюру.
  - А помнишь, как Пашка полные портки наложил, когда двух 'чехов' завалил?
  - К...коонечно пп...поомню!
  - Разъехались, черти! Кто куда! Первым выплыл Андрюха. Долго с ним переписывались, потом он как в воду канул. Потом уж его родители написали, что на 'нары', буйная головушка, попал. Крепко настучал какому-то черножопому на рынке по башке. Свистунов как-то объявился, крутой весь из себя, в 'налоговой' сейчас. Трясет толстосумов. Головко учится в Москве. Вычитал где-то в газете обращение ректора МГУ к участникам боевых действий. Воспользовался льготами, поступил в университет, ведь самый головастый из нас был. Одно слово - Головко! Бакаша приезжал прошлой осенью, две большущие канистры меда из деревушки притаранил. Пасека у него своя, хозяйство. Одним словом, процветает. Фермерствует.
  - Ты-то где сейчас? Как здесь-то очутился? По бригаде затосковал, братишка?
  Елагин отвечал медленно, сильно заикаясь, подолгу подбирая слова. Часто подергивая русой головой.
  - Продажные твари! Мразь! - зло вырвалось у Кныша, когда он узнал, сколько приятель получает по инвалидности.
  
  
  Цена медвежьего мяса
  
  
  - И много вас таких еб...нутых, которые лезут в самое пекло, рискуя жизнью, чтобы снять все прелести мясорубки? Ведь пуля - дура, она не разбирает, кто воюет, а кто кино снимает, - задал вопрос Митрофанов.
  - Думаю, с сотню нас, стрингеров, по свету наберется. Стрингеры - это независимые журналисты, снимающие войну. Гибнем, опасно, не скрою. Но такой уж мы отчаянный народ. Тянет нас в горячие точки как магнитом. Эта наша жизнь, наш хлеб. Мы иначе не можем. В крови у нас это. Многие гибнут, некоторые становятся калеками. Не всем везет. Взять того же Макса Шабалина из газеты 'Невское время', пропал еще в первую чеченскую. 'Чехам' до фени, чей ты корреспондент. Главное для них - бабки на тебе заработать.
  - Матвеич, и давно ты занимаешься своим опасным промыслом? - пропустив стакан, морщась, спросил Трофимов.
  - Да лет тринадцать, не меньше. Я ведь кончал журфак МГУ, долго работал корреспондентом в разных газетах, журналах. А потом как-то выдался случай в Афган слетать с группой артистов. Вот там я первый раз и вкусил 'медвежьего мяса', вкусил адреналинчику. С лихвой, как говорится, по полной программе. Это как зараза, как наркотик. Один раз попробовал, еще тянет. Артисты улетели в Союз, я же остался. Через неделю после концерта попал под мощный обстрел колонны на серпантине в горах под Гератом. Мужики! Перебздел не на шутку тогда, как малый пацан. Кое-что отснял, конечно. Сейчас жалею, что мало. Подбитые танки, чадящие 'наливники'; ребят погибших, царство им небесное, раненых... Правда, после той командировки большую часть отснятых материалов 'комитетчики' изъяли. Работа у них, видите ли, такая. Как бы чего лишнего народ наш не узрел.
  - Это точно, правду у нас не любят. Наверное, оставили материалы, где бойцы ограниченного контингента помогают братскому афганскому народу деревья сажать, - вставил, усмехаясь в светло-рыжую бороду, Виталий Исаев.
  - Да, 'гэбисты', они такие. Однажды моего приятеля за жопу взяли, еле отмазался. Он фотолюбитель заядлый, еще с пионерских времен. Начал заниматься в школьном фотокружке, а потом в студии в Доме культуры, одно время даже председателем областного фотоклуба был. Участвовал во многих международных и всесоюзных выставках, мешок медалей и дипломов имеет. Поехал он как-то с женой по турпутевке в Прибалтику. А приключилась эта история с ним в Риге. Раненько утречком, пока жена еще спала, он выскочил из номера и помчался снимать пробуждающийся город. Бродил по улицам, любовался старинной архитектурой и, не переставая, щелкал и щелкал. И тут, надо ж такому случиться, закрапал дождь. Зонтика у него с собой не было, решил переждать и спрятался под арку между домами. Стоит, скучает. И смотрит, напротив окно, а в нем маячит чей-то силуэт. Ну и решил сфотографировать, авось пригодится для какого-нибудь фотомонтажа. Щелкнул пару раз. Вновь стоит, скучает. Дождь не унимается, пуще прежнего разошелся. Вдруг под аркой откуда не возьмись появляется военный в звании майора. Походит к нему и говорит эдаким официальным голосом, с металлическими нотками:
  - Гражданин, пройдемте!
  - Куда? - спрашивает, недоумевая, мой приятель.
  - Там вам все объяснят! - последовал лаконичный ответ.
  Выводит нашего героя из укрытия на улицу и провожает его к входу в это здание, в окне которого он видел силуэт. Оказывается, это апартаменты Комитета госбезопасности. Тут его и стали шмонать и допрашивать. Кто такой? Откуда? С какой целью? На кого работаешь? И все такое. Одним словом, сказать честно, перебздел он не на шутку!
  - Еще бы! В такую историю вляпаться, - откликнулся Виталий.
  - Главное, ни за что, ни про что, - добавил его брат Степан.
  - Объясняет им, что он, мол, занимается художественной фотографией, что, мол, увидел любопытный силуэт в окне, что понятия не имел о том, что здесь обитают 'органы плаща и кинжала'. Изъяли у него фотопленку, хотели проявить и убедиться в том, что он говорит. Два часа мурыжили его, так и не дождавшись своего фотографа, отпустили, предварительно сняв с него все данные. От жены, конечно, он тоже получил вздрючку.
  - Правильно сделала. Вместо того, чтобы лежать под теплым бочком, титьки щупать да исполнять супружеские обязанности, болтается с фотиком неизвестно где.
  - А у меня двоюродного братца как-то замели, - стал делиться воспоминаниями Юрков. - Было это еще в старые добрые времена, при генсеке Брежневе. Он тогда работал в Доме культуры художником, всякие афиши, декорации и плакаты малевал. Как говорится, от сумы и тюрьмы не зарекайся! Не думал, не гадал парниша, что его в один прекрасный день в КГБ потянут. А дело было так. После танцев кто-то из пацанов из озорства, а может, по пьяни, ножом вжик, вжик - порезал крест накрест плакат с какими-то тезисами Леонида Ильича, который висел перед входом в культурное заведение. Ну, и директор на следующий день вызвал художника и велел немедленно стенд реанимировать. А дело было в конце рабочего дня. Парень уже здорово подустал, да еще пропустил по стаканчику портвейна 'три семерки' с рабочим сцены и электриком. Да и, похоже, не по одному. Он, конечно, сразу же включился в работу, состряпал плакат заново. Но впопыхах ошибся. Представляете, мужики, пропустил три буквы. Всего три буквы. И получилось вместо 'Председатель Президиума Верховного Совета - Предатель Президиума Верховного Совета.' Никто ничего не заметил. Такие вещи, как правило, никто не читает. А тут случись, сторож, древний старикан, ночью бродил вокруг здания, от скуки стал читать и обнаружил крамолу. И, как истинный партиец старой закалки, тут же позвонил в 'соответствующие органы'. Немедленно приехали крутые ребята и под рученьки увезли моего братана на собеседование. Не знаю, о чем там гутарили, но вернулся он от них довольно грустным.
  - Хорошо грустным. При Лаврентии Палыче вообще бы сгинул! - вставил Конфуций, почесывая бок.
  - Матвеич, расскажи что-нибудь. По свету, наверное, помыкался. Поколесил-то изрядно? - попросил Митрофанов, вытряхивая из картонной коробки на койку консервы.
  - Где только меня не носило, мужики. Афган, Фергана, Абхазия, Карабах, Югославия, Чечня. Вот, жалею, в Баку не попал, друга там потерял, Сашу Есаяна. Замечательный был парень, отличный оператор. Как говорится, от бога. Редкой души человек. Растерзала его разъяренная толпа, когда увидели у него в руках камеру.
  - Опасная у вас работенка, однако, - сказал Савельев, аккуратно ножом выкладывая кусочки тушонки на хлеб. - Не позавидуешь.
  - Пару раз легко ранен был. Контужен. В Чечне под бомбежку угодил, чуть обвалившейся стеной не накрыло. В Югославии хорватам чем-то не приглянулся, моя курносая, слишком славянская физиономия подкачала; 'сипуку' жаждали мне сотворить, еле ноги унес. Кофр с камерой так и пришлось бросить. Иначе бы не выбрался из той передряги. Вот ребятам телевизионщикам Виктору Ногину и Геше Куринному, в отличие от меня, не повезло, так и сгинули на хорватском участке. Возможно, их приняли за сербских шпионов. Сожженную машину потом обнаружили, а их самих так и не нашли.
  - Жена, наверное, постоянно пилит. Что дома не сидишь, что пропадаешь, черт знает где.
  - Да я и не женат, мужики. В разводе. Дважды. Да и какая женщина выдержит такую жизнь? Сплошные ожидания и переживания. Мотаешься по свету, дома почти не бываешь. На хрена он, такой муж, нужен. Стрингер должен быть свободным как птица. Его ничто не должно держать. Если ему надо, он должен в любой момент сорваться с места и очутиться в самом эпицентре событий.
  - У меня приказ вашего брата, репортера, гнать в три шеи! - вдруг ни с того, ни сего выдал молчавший до этого капитан Дудаков, уставившись неподвижными осоловелыми глазами на фотожурналиста.
  - За что такая немилость? Почему не допущать? Да и где она, передовая-то! Не допускать за правду? - попытался съязвить Матвеич.
  - За нее, матушку! За нее, родимую! Которую за бабки забугорникам продаешь!
  - Выходит, то, что я снимаю, неправда? Может, скажешь, что те сгоревшие пацаны в БМП, которых вчера я снимал, мною выдуманы? Ты же сам их видел, и все видели! Что, я их придумал? Камера она беспристрастна и снимает все, как оно есть, без прикрас. От истины, какой бы она ни была, тут уж никуда не денешься, не спрячешься как страус башкой в песок.
  - Может, и так, но твои агентства, всякие там Рейтэры, х...эйтэры и прочая заокеанская шваль, еще неизвестно как все это повернут и преподнесут.
  - Согласен, бывают случаи довольно паршивые, я вам скажу, - нахмурив широкий лоб, потирая блестящую лысину, продолжал стрингер. - Недавно приятель мой, корреспондент одной из столичных газет, отснял материал, как солдаты занимаются захоронением убитых боевиков. В выкопанную траншею стаскивают трупы. И молодые ребята, чтобы не таскать мертвяков руками, просто привязывали к трупам веревку или провод и волоком подтаскивали убитых к траншее с помощью автомашины. Иначе ведь изблюешься весь, глядючи на трупы. Да и для пацанов какой стресс. Не каждый такое выдержит. Одним словом, этот материал какими-то неведомыми путями попал в руки одного западного журналиста-прохиндея, который выдал снимки за свои, да еще дал к ним комментарий, что, мол, на снимках видно, что у убитых связаны ноги и руки - значит, их пытали. Поднялась шумиха по поводу этого фотоматериала. Вот такая история. Когда же раскрылась эта грязная гнусная ложь, разразился крупный скандал. Телекомпания, где прошел этот материал, понесла крупные убытки, так как была подмочена ее репутация. Этого козла, плагиатора, конечно, под зад коленкой. Выперли с работы.
  - Вот-вот! Суки продажные! За сенсацию готовы шкурой своей пожертвовать! За зеленые!
  - Угомонись, Дмитрич! - старший лейтенант Колосков, успокаивая, обнял разбушевавшегося капитана за плечи.
  - А чего он тут парит, братцы? Вот скажи, Матвеич, сколько тебе платят за твои кровавые репортажи? Только, честно! Как на духу! Не юли!
  - Хорошо! По-разному, мужики. Мне скрывать нечего, я деньги зарабатываю честным нелегким трудом. Все зависит от сложности съемки, от оперативности, от важности событий. За хороший репортаж можно сорвать довольно приличный куш, десятки тысяч зеленых.
  - Сколько? - от удивления Виталий громко присвистнул.
  - Да, десятки тысяч!
  - Долларов? - Митрофанов округлил глаза. - Тут за 'деревянные гробишься! Жизнью рискуешь.
  - Но, учтите, братцы, я ведь снимаю не в студии, с сигарой в зубах и горячей бабой на коленях, а под пулями, хожу по лезвию ножа, каждый раз искушая судьбу. Платят за риск. За риск. К тому же большие деньги. Так что желающих заработать бабки пруд пруди, они всегда есть и будут, пока на белом свете идут войны. Только не все хотят рисковать. В крупных телекомпаниях цена за снимок из горячей точки достигает порой двухсот баксов, а минута съемки аж за триста переваливает.
  - Недурно, однако же! - с набитым ртом отозвался пораженный Юрков.
  - Кто не рискует, тот не пьет шампанское!
  - Черт с ним, с шампанским, Матвеич! Собственная шкура дороже!
  - Значит, Игорек, будешь пить водяру! - констатировал Савельев.
  - Или бормотуху! - добавил Митрофанов.
  - Мужики! Почему до сих пор не налито?
  - Квазик, ты совсем мышей не ловишь! - настойчиво постучав пустой кружкой о щит, который заменял им стол, сказал Степан.
  - Сей секунд, мой генерал, - старший лейтенант Колосков неспеша принялся разливать по кружкам водку.
  - Как же ваш брат умудряется продираться через всевозможные заслоны и разные препоны? - поинтересовался Савельев. - Видали, как вас 'шмонают', стопорят на блокпостах и пасут 'фээсбэшники'.
  - А, начхать глубоко на них, у меня на этот случай целая куча всяких удостоверений. Даже корочка военного корреспондента есть. Немного нахальства, немного смекалки, немного удачи, а главное, побольше водки.
  - А у 'нохчей' приходилось съемки делать?
  - А то как же? Бывал я и у чеченов.
  - И Басаева доводилось видеть?
  - И Басаева, и Масхадова видел. Вот как тебя. Еще до штурма Грозного. Но с 'вахами' ухо надо держать востро. Ни в коем случае нельзя показывать свою слабость. Они на любого посматривают как на живой товар. Одно слово, работорговцы. Тут надо налаживать контакт с каким-нибудь полевым командиром, что покрупнее, иначе можно загреметь под фанфары, продадут, за здорово живешь. И никто не узнает, где могилка твоя.
  - Матвеич, как же тебя не воротит от всей этой мерзости, что снимаешь?! Другого бы уж давно наизнанку вывернуло!
  - Э, дорогой, если сопли и слюни распускать, да еще и думать об этом, вообще ничего не снимешь. Тут необходимо хладнокровие как у хирурга. Привыкаешь со временем.
  - А я бы стрелял вас, сволочей! У людей горе, боль, страдания, а вы тут крутитесь с камерами, внаглую прете, суки! Объективы тычете в лицо. Продажные твари! - вновь закипел изрядно захмелевший Дудаков, со всего маха стукнув кулаком по столу.
  - Дмитрич! Тихо! Сбавь обороты!
  - Если бы не они, все бы думали, что ты тут деревья сажаешь, цветы окучиваешь да груши околачиваешь, - вставил вкрадчивым голосом Николай Юрков, колдуя у печки над котелками.
  - Я груши околачиваю? Я окучиваю? - заорал возмущенный капитан, пытаясь вкочить. - Да я! Да я тут столько ребят потерял! Столько крови видел!
  
  Крылов проснулся от какой-то суеты, от хлопанья дверей, от снующих туда-сюда 'собровцев'. После выпитого вчера гудела голова. Заложило нос. Во рту словно кошки насрали.
  - Что случилось? - полюбопытствовал, приподнимаясь на скрипучей панцерной сетке, журналист у старшего лейтенанта Колоскова, сидящего за столом с остатками былого пиршества и сосредоточено набивающего карманы разгрузки рожками.
  - Под Аргуном - заваруха! Поезд 'вахи' подорвали! Сволочи! Бой идет!
  - Матвеич! Ты как? Прочухался? - окликнул Крылова заглянувший в помещение Виталий Исаев.
  - Видно я вчера, братцы, маху дал!
  - Виталь, помнишь, он вчера на полуслове отрубился! Все болтал, болтал, ни хера не закусывал, - отозвался Квазимодо.
  - Матвеич, едешь с нами или остаешься?
  - Какие разговоры, мужики? Конечно, еду!
  - Через пять минут выезжаем.
  - Я мигом соберусь.
  Через несколько минут у головного собровского 'Урала' уже крутился фотожурналист со своим потертым, видавшим виды, коричневым кофром, набитым видеоаппаратурой и кассетами.
  - Матвеич, учти, у нас нянек нет! Так что не лезь, куда не следует! Вытаскивать тебя будет некому! - помогая стрингеру забраться в кузов, бросил Степан.
  - Сам понимаешь, не на крестины едем, - добавил Виталий.
  - Все будет спок, ребята. 'Вэвэшники' тоже едут?
  - Нет, они остаются здесь, у них другая задача. Прикрытие тыла. - Чтобы абреки в спину чего доброго не долбанули!
  
  К вечеру на базу вернулся СОБР. Усталые хмурые бойцы, разгружались молча. Из кабины бережно принимали раненного Митрофанова, он, морщась от боли, закусив губы, опирался на плечи товарищей. У одного из 'Уралов' в лобовом стекле появилась большая продолговатая дыра, от которой разбегалась паутина мелких трещин.
  - Где Матвеич? Где мой дорогой яйцеголовый друг! - громко пропел подошедший к 'Уралу' старший лейтенант Тимохин.
  - Матвеич? - переспросил плотный Юрков с перемазанной сажей щекой и при этом оглянулся на товарищей.
  - Дайте я поцелую его в его вдохновенную лысину! - продолжал изгаляться Тимохин.
  - Подкузьмил твой Матвеич, - отозвался, кряхтя, угрюмый Савельев, взваливая на спину Юркову АГС.
  - Срыгнул, что ли? В Аргуне остался? - полюбопытствовал у Степана Исаева старший лейтенант. - Жаль. Дмитрич проспался, оклемался от 'зеленого змия' и собирался вновь учинить ему разгром за круглым столом. Так что сегодня нагрянет, ждите в гости.
  - Не до гостей нам.
  - Пулю словил твой дорогой Матвеич, - вставил, выглядывая из-за широкой спины брата-близнеца, Виталий. - Прям в пупок! Говорили ему, не лезь на рожон! Так нет же, нарисовался во всей красе! Нате, смотрите, какой я герой, какой я рисковый! Тут же и сняли! Пискнуть не успел!
  - Как 'пулю'? Шутишь?
  -Какие тут могут быть шутки! Сложился как карточный домик. Только его и видели. Вон Савельев и прикрывал, пока мы его с Никитой из-под огня выволакивали. Весь 'короб', поди, расстрелял. Промерзли до костей. По канаве со студеной водой тащили. А там еще ледок тонкий, будь он не ладен, поизрезались все. Никита вообще промок до нитки, до сих пор трясется как осиновый лист.
  - Ну, и где он, Матвеич-то!
  - На 'вертушке' в Ханкалу с ранеными и 'двухсотыми' отправили.
  - Говорил все, 'живой бой' хочу отснять! Вот и отснял бой, - проворчал Тимохин, сплевывая в сердцах себе под ноги.
  - Это точно! 'Живой бой' снял! Только еще неизвестно, каким он для него будет, этот 'живой бой'! - сказал Савельев, выбрасывая скомканную пустую пачку 'Примы'. - Дай-ка закурить.
  Сделав глубокую затяжку, выдохнув, 'собровец' продолжал: - Гляжу, разрыв гранаты рядом с Конфуцием, ну думаю все, п.. дец! Спекся паря! А тут сбоку Матвеич внаглую прет как танк со своим скарбом и камерой наперевес. Кричу ему: 'Ховайся, дура!!' Какой там! Или не слышал, или уже в раж вошел. Не до нас ему. Охота пуще неволи. Бальтерманц выискался хренов. Тут ему молодой шахид с чердака и врезал. Николаша суку сразу засек, три 'вога' туда ему под крышу вогнал, враз лохмотья полетели вместе с зеленой ленточкой!
  - Рана тяжелая?
  - Навылет прошило! - отозвался Виталий, о подножку автомобиля сосредоточенно счищая грязь, налипшую на подошву. - Говорю, вошла аккурат в пупок. Хорошо, не в 'бронике' был, а то все кишки бы намотало! Запеленали, конечно, основательно, как в лучшем госпитале. Матвеич бледный как смерть, только глаза блестят как маслины. Думаешь, что он нам говорил? Спасите, помогите, братцы? Не дайте помереть? Как бы не так! Камеру, говорит, братишки, розыщите и кофр не забудьте на 'борт' ко мне запихнуть!
  - Коньки откидывает, а о кинокамере печется, чудик. Да плевать на нее слюной! - вдруг прорвало молчавшего Степана. - Хрен с ней, с камерой! Дай бог самому живым выбраться из передряги! Конфуция чуть гранатой не накрыло. Оглох мужик. Ждали нас, подлюки. Засаду у моста устроили. Но не на тех напали! Черта им лысого! Дали им жару. Не будут больше по горам рыскать. Отбегались, шакалы.
  - Потери есть? - тихо спросил Тимохин.
  - Где ты видел, чтобы без потерь обошлось? Гошу осколком в ногу долбануло. Теперь без сапера остались. Да, Митрофанову бок зацепило, по ребрам ковырнула, зараза! Считай, в рубашке родился. Весь в кровищи. Завалился и как засучит ногами. Думали, все, хана! Ан нет, гляжу, матерится по-черному, сучий хвост, яростным огнем огрызается. Хотели 'бортом' отправить, куда там. Уперся как баран. После Афгана никакими коврижками его на 'вертушку' не заманишь. Под Баграмом чудом уцелел, духи стингером завалили 'МИ-8', на котором раненых эвакуировали. Рухнул горящий вертолет на склон горы, хорошо вскользь прошел. Повезло. Из двадцати трех восемь в живых остались. И он среди них. С тех пор авиацию на дух не переносит. А Матвеича жалко. Распоследние твари мы! На халяву ящик водки у него выжрали, а мужика не уберегли. На кой ляд его с собой взяли? Сидел бы на базе. Да еще ваш Дудаков, мудак, обложил его по первое число. Налил шары, козел! На ногах не стоит, а туда же. Какая муха его вчера укусила? Взбрендил вояка совсем.
  - Накануне с 'батей' он крепко поцапался. Сафронов ему задал трепку, - сказал Тимохин. - Думали, от него мокрого места не останется. Дмитрич как вареный рак из палатки вылетел. 'Кафар' у него вчера жуткий был. Надрался у вас до чертиков. Видно, хватил через край. Совсем лыка не вязал, когда от вас вышли. Еле доволок его до койки. Сейчас злющий как бобик. Кроет всех, на чем свет стоит. Не знаешь, с какого края и подступиться.
  - Вишь, еще одним 'агаэсом' разжились, - похвастался Степан. - Трофей. Квазимодо с Виталием группу 'чехов' накрыли, зажали в развалинах и забросали гранатами. К аллаху отправили пятерых. Арабов среди них до хера. Из Ливана. Один с видеокамерой был, все на кассету снимал. Жаль, разнесло на куски. Операцию задумали псы Бараева, конечно, классную. И поезд грохнули, и засаду устроили. Но пенку дали братья-мусульмане, не ожидали от нас такой наглости. Мы, как только подъехали, сразу атаковали их, чего они, естественно, не ожидали. Перебздели 'казбичи', замельтешили, 'очко', видно, заиграло. В бою все решают секунды. Тут или пан, или пропал. Другого не дано. До нас они здорово потрепали пензенский ОМОН с 'вэвэшниками'. Загнали братков в глубокий кювет с ледяной водой и долбили по ним.
  - Аргун, я вам скажу - это полная жопа, настоящее осиное гнездо, - сплюнул Тимохин. - Боевики, говорят, там средь бела дня по улицам с оружием шастают. А уж ночью что творится, можно себе представить.
  - Вот, разгрузку 'пионер' надыбал. С араба убитого снял. На, держи! Никонову Паше передашь. Подарок. Должок был за мной. Если б не он, не чирикал бы я сейчас с тобой. Снайпершу он на прошлой неделе поперек туловища очередью из своего ПКМа срезал, когда она меня пасла, сучка.
  - Андрей, а Дудакову так и передай, Матвеич пулю словил, симпозиум отменяется!
  
  
  
  Волкодавы
  
  
  - Вы с Караем зайдите с той стороны, а мы пока тряхнем эти хаты! - капитан Дудаков кивнул на крайние дома и школу. Группа 'собровцев' под командованием старшего лейтенанта Тимохина, усиленная пятью 'срочниками', свернула в проулок. Впереди бойцов, обнюхивая и неустанно метя заборы и кусты, бежал помахивая пушистым хвостом, неутомимый Карай. Иногда он надолго останавливался, привлеченный каким-нибудь запахом. И Витальке Приданцеву приходилось, матерясь, на чем свет стоит, силой оттаскивать кобеля от очередного столба или забора.
  Группа Дудакова направилась в сторону школы. Их было восемь. Четверо матерых СОБРов и трое 'вэвэшников' со своим капитаном. Капитан Дудаков, тяжело вздыхая, то и дело прикладывался к фляжке с водой: после вчерашнего 'симпозиума' трещала голова и пересохло в горле. Настроение у капитана было поганое: четвертый день коту под хвост, никаких результатов. Обнаружили только пяток фугасов на местном кладбище за покосившейся плитой с арабскими вензелями, да двух подозрительных парней без документов задержали. На прошлой неделе было намного веселее: накрыли подпольный цех по производству гранатометов и автоматов 'Борз' и несколько заводиков по переработке нефти, которые заминировали и рванули; после чего те несколько дней чадили, как горящие в море танкеры. Дудаков вновь глотнул из фляжки. Рядом с ним бодро вышагивал квадратный как шкаф 'волкодав' из Екатеринбурга, лейтенант Исаев и молча смолил сигарету. Сбоку от него ковылял, прихрамывая и громыхая здоровенными сапожищами худой, высокий как жердь, Димка-кинолог. Перед ним на длинном поводке моталась из стороны в сторону черная спина суки Гоби. Под ногами в выбоинах и замерзших лужах похрустывал белой паутиной с разводами тонкий ледок.
  - Алексей Дмитрич, ты чего такой смурной? Трубы горят? Головка, поди, бо-бо? - нарушил молчание старший прапорщик Стефаныч.
  - Заткнись, ментура, - огрызнулся мрачный Дудаков.
  - Говорил тебе Карасик, не мешай спирт с местным пойлом.
  - Могли бы удержать.
  - Тебя, мастодонта, пожалуй, удержишь. Чуть что, так сразу в морду или лапать пушку! Был у нас до тебя майор Харчев, ты знаешь этого хорька. Скажу тебе, такого мудака я отродясь не видывал. Пока Зандак блокировали, этот шакал безвылазно в палатке спиртягу жрал, а потом как с цепи сорвался. В один прекрасный день вылез на божий свет, морда опухшая, зенки залиты, никого не узнает. Мотался по позиции, орал благим матом, размахивал дубинкой, на которой слово 'устав' вырезано. Того и гляди хряснет вдоль спины или по черепушке огреет. И надо же было такому случиться, наткнулся он на окоп с АГСом. Вцепился своими здоровенными клешнями в АГС и давай 'вачкать' в сторону села, а заодно по баньке разведчиков. Всю в пух и прах раздолбал! Так и пришлось к койке наручниками приковывать, пока не прочухался.
  - Эх, бабу бы! - промычал, широко зевая, Димка, почесывая подбежавшую овчарку за ушами.
  - Сиську тебе, паря, а не бабу, - беззлобно огрызнулся ''собровец'' Савельев, щелчком отправляя 'бычок' в кусты. Молоко на губах еще не обсохло! Маненький ешо!
  - Женилка, поди, еще не выросла! - хохотнул кто-то сзади.
  - Это тебе не компот да варенье п...здить из погребов у 'вахов', - резюмировал нравоучительно Стефаныч. - Ты, Митрий, как в армию-то умудрился загреметь? У тебя ведь одна нога короче другой на пять сантиметров! Таких не берут! Куда только комиссия в военкомате смотрела?
  - Какая комиссия? Эти болваны и безногого забреют, лишь бы план по пушечному мясу выполнить!
  - Армия у нас рабоче-крестьянская! Отмазали, наверное, сынка какого-нибудь чиновника или нового русского, а наш Митяй теперь лямку тянет за себя и за того парня! - усмехнулся Стефаныч.
  - Главное для них, гиппократов, чтобы указательный палец у тебя сгибался, чтобы из автомата по 'вахам' мог стрелять! - добавил Степан Исаев, усердно скребя пятерней светлую кучерявую бороду.
  - Сам черт их не разберет, где 'вах', а где мирный трудяга! - вклинился в разговор рядовой Привалов, сморкаясь и громко шмыгая носом.
  - Днем-то он трудяга, а ночью Фреди Крюгер с большой дороги!
  - Чего разбираться! Спускай с него, говнюка, портки! Если без трусов - значит 'вах'! Смело хватай за яйца, и в Чернокозово! - посоветовал Степан.
  - Вон Шаман, молодец мужик! Не церемонится с этой сволотой! Грохнули бойца, он тут же прямой наводкой по селу, чтобы неповадно было!
  - С этой шушерой только так и надо! Иначе хер ты тут проссышь!
  - Девятнадцатилетние пацаны гибнут, калечатся, а кто-то мошну себе набивает! - вставил, зло сплевывая, Стефаныч.
  - На 'мерсах' с девочками раскатывает! - добавил Привалов.
  - Какие 'мерсы', паря? Ты что, белены объелся? Тут такие бабки крутятся, что тебе и не снились!
  - Березовых, Югановых и всю столичную братию за жопу и сюда! Патриоты хреновы! И мордой, мордой в это дерьмо! - не выдержал, морщась от боли, молчавший всю дорогу, 'собровец' Колосков с раздувшейся от флюса щекой.
  - Эх, молочка бы! - вдруг ни с того, ни с сего мечтательно протянул Привалов.
  - Из под бешеной коровки! - усмехнулся Савельев.
  - Может, еще и сметанки соизволите, сударь? - съязвил Димка Мирошкин, оборачиваясь.
  - Мать, молочка не найдется? Я заплачу! - обратился Привалов к чеченке, стоящей у открытой калитки. Та зло сверкнула глазами, плюнула под ноги и что-то крикнула ему. Захлопнула калитку. От неожиданности солдат захлопал светлыми как у теленка ресницами, его веснушчатое лицо вытянулось.
  - Что, Привал? Cъел?
  - Чего это она? Я же по-доброму к ней! По-хорошему! Не на халяву же! - обиженный Привалов обернулся к товарищам, ища у них сочувствия.
  - Эх, Ваня, Ваня! Хорошо, что не огрела тебя по башке.
  - Разогнался, парниша. Молочка, видите ли, захотел.
  - А в жопу кинжал не хошь? Национальное блюдо? - засмеялся Савельев, делая страшное лицо.
  В конце улицы показалась фигурка девушки в кожаной куртке, с большим синим пакетом в руке.
  - Вон, гляди, краля идет! У нее еще попроси!
  - В один миг джигиты на куски разорвут и уши отрежут!
  Двухэтажное кирпичное здание заброшенной школы глядело с бугра на село пустыми глазницами окон. Стекла и часть шиферной крыши отсутствовали. Кругом царили печаль и запустение, все поросло высоким бурьяном и лебедой. Похоже, давно здесь не слышалось ни детского гомона, ни дребезжащих звуков школьного звонка. Перед школой торчало несколько высоких, сбросивших листву, акаций с нагими, в глубоких морщинах стволами и корявымии ветками. Несмотря на солнечный день, было довольно свежо. Иногда порывами задувал северный ветер, обжигая лица. Кусты, сухая трава и тропка искрились легким инеем. К школе подошли сбоку, через заросли бурьяна, минуя дорогу и овраг. В окнах то здесь, то там играли веселыми зайчиками на солнце осколки стекол. Сквозь трещины на крыльце кое-где пробивался пучками седой пырей.
  Димка с овчаркой Гоби поднялись по щербатым ступеням, собака нетерпеливо рвалась с поводка. Обшарпанная дверь в школу была приоткрыта. Солдат остановился, поправляя бронежилет и автомат. Овчарка юркнула за дверь, натянув поводок.
  - Стой! Шалава! Куда, тебя несе...!
  Договорить он не успел. Рвануло так, что с петель слетела развороченная дверь, вылетела щепками оконная рама, во все стороны брызнули остатки стекол и куски штукатурки. Огромный плевок удушливой пыли вынесло шквалом огня наружу. Димку отшвырнуло в сторону, и он, схватившись руками за лицо, сжался в комок. Вся группа повалилась на мерзлую землю, ощетинившись дулами 'калашей'.
  Из окна второго этажа хлопнул выстрел, и приподнявшийся было капитан Дудаков, нелепо взмахнув руками, ткнулся лицом в землю. 'Собровцы' засуетились словно муравьи. Поливая из автоматов окна второго этажа, расползлись в стороны. Кто под стены здания, кто за деревья перед школой. Степан с Савельевым под прикрытием огня были уже на крыльце, где Димка с залитым кровью лицом, ничего не видя, пытался подняться и снова валился на бок как слепой щенок на неокрепших лапах.
  Оказавшись внутри, где царили пыль, гарь и вонь, Степан сразу же швырнул гранату на площадку второго этажа. Тугая ударная волна вдарила по перепонкам. На бойцов посыпался песок и штукатурка. Через мгновение, оглохшие, они были уже наверху и пытались хоть что-нибудь разглядеть в пыльном удушливом облаке, окутавшем все вокруг. Вдоль стены, раскинув руки словно крылья, лежал лицом вниз боевик. Его камуфлированную форму густо припудрило известкой. Из-под него медленно расползалась темная лужа крови. Автомат с пербинтованными изолентой магазинами валялся в ногах. Степан с ходу полоснул короткой очередью по врагу. Пули впились в пыльную вздрагивающую спину, безжалостно вспарывая бушлат, гулкие выстрелы ахнули эхом. Дым стал рассеиваться. Осмотрелись. Коридор был завален мусором и изрядно загажен, тут и там красовались засохшие кучки человеческих экскрементов. Деревянные полы были большей частью отодраны, кругом валялись искореженные плечи труб, обрывки пожелтевшей бумаги и обломки школьных парт, ощетинившиеся ржавыми изогнутыми гвоздями. Под ногами шуршал и похрустывал керамзит.
  Из дверного проема ближнего класса вдруг выглянул бородатый 'чех', но Степан судорожной очередью загнал его обратно в класс, неприятно ощутив, как мурашки со спины перекочевали под вязаную шапку.
  - Шилова бы сюда! Он бы показал 'вахам' козью морду! - сплевывая грязную слюну, бросил Степан через плечо Савельеву.
  - Еще бы! - отозвался напарник. - Он мастак выкуривать этих тварей!
  Из проема высунулся ствол и короткая очередь оглушительно саданула в пустынном коридоре, буравя стены, сшибая куски штукатурки, ковыряя красный кирпич. Одна из пуль, срикошетив от стены, тренькнула в пол прямо у Исаева перед носом.
  - Ах, ты, с-сучара! Савел! Ты видел? Ну, погоди, джигит! Сейчас ты у меня станцуешь лезгинку! - пробурчал возбужденно 'собровец'. Желваки ходуном заходили на заросших рыжей щетиной скулах.
  - Стёп, может, жахнуть вогом? - проорал багровый от возбуждения напарник.
  - Не стоит! Промажешь! Куда он на хер денется? Мы его щас старым дедовским способом выкурим! Прищучим кунака! Ховайся, браток!
  Степан быстро извлек из карманов разгрузки пару гранат. Савельев отполз в сторону.
  В этот момент из класса, пересекая коридор, метнулся к окну темный силуэт и перемахнул через подоконник. Послышался звук падения, крики, злобный лай Карая, перекрываемые двумя громкими очередями. Из проема вновь высунулось дуло автомата, но Савельев полоснул очередью вдоль коридора, заставив противника затаиться.
  - З-зараза! - выругался Степан, обалдевший от грохота выстрелов.
  Рванув чеку, бросил гранату и распластался за убитым боевиком. 'Эргэдэшка' мягко упала на керамзит перед проемом. Взрыв потряс здание. Осколки разлетелись веером, кромсая, уродуя стены в. Степан, не раздумывая, бросился вперед и, упав ничком у проема, швырнул вторую гранату внутрь класса. Опять рвануло. Ударной волной оттуда вынесло огромное облако удушливой вонючей пыли. Сверху посыпалась какая-то дрянь. Вскочив на ноги, оглохший 'собровец' влетел в помещение, строча из ПКМа в глубь класса, окутанного густой завесой.
  Все было кончено. Под окном, привалившись к ободранному углу, лежал окровавленный боевик в сером омоновском камуфляже. Из-под вязаной шапки, которую перетягивала зеленая повязка с арабской вязью, по запыленному бородатому лицу медленно ползли кроваво-грязные потеки. Тусклые глаза при виде собровца на мгновение блеснули, ожили и тут же погасли. Исаев подошел к распростертому телу, тронул дулом и, присев рядом, устало прислонился спиной к стене.
  - Спёкся шахид! - раздался хриплый голос вошедшего следом Савельева.
  Класс был пустой, если не считать трех-четырех сломанных парт, да двух увесистых рюкзаков, сваленных в углу. Из стен были вырваны выключатели, розетки, проводка отсутствовала. На школьной доске мелом аккуратным детским почерком было выведено: '26 декабря'. Наверное, в последний день перед зимними каникулами, в 94-ом. Потом, через неделю, началась война, платить перестали, учителя разъехались, школа закрылась.
  - Глянь, мелкашка! - поднимая винтовку с оптическим прицелом, оживился 'собровец'.
  - Из таких в Грозном наших ребят щелкают как куропаток. Легка и удобна для ведения уличных боев, не то, что 'эсвэдэшка', - сплевывая сгусток грязной слюны и смахивая рукавом пыль с бровей и носа, отозвался Степан. Он почувствовал смертельную усталость, вдруг навалившуюся на него, будто вагоны разгружал.
  - Какой-то Гаджи Мирзоев! - обернувшись к товарищу, Савельев помахал документом, который извлек из нагрудного кармана убитого. Но Степан его уже не слышал, он был далеко...
  
  Утро. Солнце еще не встало. Белое неподвижное зеркало озера. Стелится на водной гладью седой туман. Степану двенадцать лет. Он сидит в лодке и смотрит на медленно гребущего брата-близнеца. Из под весел Виталия, журча и завихряясь в маленькие водовороты, уходит за корму вода. В тишине слышны только скрип уключин да всплески стаек испуганных мальков, которых гоняет окунь или щука. Степан опустил руку за борт, и его пальцы в теплой как парное молоко воде...
  
  На второй этаж поднялись остальные бойцы.
  - Первый раз настоящего шахида вижу! - раздался простуженный голос Привалова, хлюпающего носом.
  - Погоди, паря, послужишь с наше и не такое увидишь! - перебирая личные вещи боевика, проворчал Колосков.
  - Бля, да у них тут целый арсенал! Как только не разнесло к чертям собачьим всю хибару? - удивился, копаясь в рюкзаке, Стефаныч.
  - Если б не Степаша, эти воины аллаха уж давно бы люля-кебаб из нас сделали!
  - Это как пить дать!
  - Что с Дудаковым? - вдруг встрепенулся очнувшийся Степан.
  - Сиди, Степа, сиди! Эх, жаль глотнуть нечего, братишка! Отвоевался наш Дмитрич. Прямо в висок. Сразу отдал душу, не мучился.
  - Вот и съездил в командировочку. Заработал дочке на приданое.
  - Димка вот чудом уцелел, не то, что Ефимов.
  - Видно, в рубашке родился.
  - Ноги посекло осколками да дверью физиономию расшибло. Если б не Гоби, каюк бы ему.
  - Да, сучку жалко. Одни клочья. Умная была псина.
  - Что с третьим боевиком? - полюбопытствовал Исаев, вытирая рукавом лицо.
  - Шерстью накрылся!
  - Тимохин с ребятами подоспели во время, с ходу завалили.
  - Поспешили малость! Карай все равно не дал бы уйти.
  - Шкет, совсем еще сопля зеленая! - отозвался Привалов.
  - Сопля?! А 'макаров' за поясом, это что, бирюльки тебе! - вспылил сержант Головко, оборачиваясь к нему.
  К школе, урча, выплевывая порции вонючего дыма, подлетел БМП с сидящими на притороченном бревне майором Сафроновым, рядовыми Ермаковым и Гусевым. Резко затормозив, 'бээмпэшка' кивнула носом. Сафронов спрыгнул с брони. Несмотря на невысокий рост, выглядел он внушительно: его кряжистая фигура казалась воплощением силы и мощи. Подняв воротник бушлата, пряча лицо от порывов холодного ветра, закурил и направился к группе бойцов, стоявших у крыльца. У стены, под окнами, лежали трупы боевиков и пацана лет пятнадцати в замурзанной кожаной куртке и одной кроссовке на ноге. Рядом вертелся, злобно рыча и скаля клыки, Карай. Чуть поодаль маячила горстка любопытных, из местных жителей.
  - Что у вас тут? Что за взрывы? Чего молчите, хорьки? -маленькие карие глазки Сафронова буравили угрюмые лица бойцов.
  - Дудакова убили, падлы! - глухо отозвался Степан, не поднимая головы, ковыряя десантным ножом в банке с тушонкой.
  - Как убили?! Ты что мелешь, козел бородатый? Совсем ох...ел?! - дико заорал Сафронов и вцепился здоровенной пятерней в разгрузку собровца, запорошенную и перемазанную известкой.
  Бойцы молча расступились. На крыльце на бронежилете лежал капитан Дудаков, его лицо побелело и разгладилось, всегда нахмуренные брови расправились, обнажая две морщинки над переносицей. Казалось, капитан был погружен в глубокий безмятежный сон.
  - Снайпер, в голову. В миг душа отлетела.
  - Трое их было. Два абрека и пацан.
  - Подрывники. Мешок взрывчатки да пара фугасов. Всех замочили, Викторыч! - стараясь не смотреть майору в глаза, доложил лейтенант Исаев.
  - Ты что, ранен? - Сафронов обратил внимание на бурый от крови рукав бушлата.
  - Типун тебе на язык, Викторыч! Не дай, бог! - Степан мотнул головой в сторону убитых. - Отлеживался в обнимку с джигитом.
  - Похоже, взорванный вчера под Курчали 'уазик' с 'омоновцами' - их рук дело. - добавил старший лейтенант Колосков. Да, вот еще! У одного гада нашли! - покопавшись в кармане, он протянул Сафронову два жетона, один офицерский, другой с изображением летучей мыши, такие обычно носят разведчики. Спрятав 'смертники' в нагрудный карман, майор подошел к убитому другу.
  С Дудаковым майора связывали не только крепкая мужская дружба и служба в одной части, но и четыре года учебы в военном училище в Воронеже. Дудаков был самым бесшабашным курсантом в их дружной семье, ему море было по колено, он слыл организатором всех громких попоек в учебном заведении. Чудо, что его не вышибли из училища еще с начальных курсов. Человек он был прямой, по натуре правдолюбец, ничуть не стесняясь, резал матку-правду в глаза, невзирая на звания и чины, что не преминуло отразиться на его дальнейшей карьере. Начальник кафедры, подполковник Колесников, несколько раз вызывал на нелицеприятную беседу его родителей за то, что Леха позволял себе в строю комментировать нерадивые приказы наставника, майора Фадейкина, чем доводил сокурсников до гомерического хохота, а туповатого командира до бешенства. Еще одна редкая черта отличала его. Он был примерным семьянином, верным мужем, хотя до женитьбы о его любовных похождениях ходили легенды. Он женился раньше всех на курсе, чем всех и сразил наповал. Жену Настену и дочурку Танюшку он обожал больше жизни. Эти два ангельских создания лепили из него как из пластелина чего хотели. Похоже, там, 'наверху', кому-то дюже надоели его бесконечные гулянки, и в один прекрасный день судьба беспутного курсанта круто изменилась. Произошло это на одной из вечеринок в женской общаге, где собрались курсанты и студентки пединститута. И была там девушка по имени Настя, симпатичная, маленького росточка, которая терпеть не могла Дудакова за его вечные выкрутасы и глупый балаган. Пили вино, танцевали, пели хором песни под гитару. Леха и здесь не упустил случая пустить пыль в глаза, шиканул на всю стипендию: сгонял в магазин, принес еще несколько бутылок марочного. Сунулись, а штопора-то нет. Дудаков всех тут же успокоил, заверил, что открыть без штопора бутылку для него пара пустяков. Стал демонстрировать свой коронный номер, широко известный в училище. Выбрал потолще книжку на стеллаже, какой-то словарь, кажется, антонимов, приставил ее к стене и стал об нее со всего размаха дубасить донышком бутылки. Не прошло и нескольких секунд, как пробка оказалась у него в руках. Все отметили сей подвиг аплодисментами, переходящими в бурные овации.
  А вот со второй бутылкой вышла неувязочка, - как говорится, факир был пьян, фокус не удался, при ударе она разлетелась вдребезги. И Лехина рука плотненько впечаталась в донышко. Естественно, кровища! Девчонки в шоке! Кто-то даже в обморок упал. Тут-то и пришла ему на помощь маленькая добрая фея в образе девушки Насти. Через месяц они поженились...
  - Эх, Леха! Леха..!
  Хмурый Сафронов, стоя у крыльца, комкал в сильных руках ушанку, его русые редкие волосы безжалостно трепал холодный ветер...
  
  Некоторое время спустя к школе стали подтягиваться остальные группы 'чистильщиков'. Подрулил заляпанный грязью 'Урал'. Погрузили Дудакова, шахидов и раненого, трясущегося Димку. Из-под набухшего кровью бинта виновато глядели его большие серые глаза, подернутые стеклом слез. Для него война закончилась.
  
  Последний пасодобль Свята Чернышова
  
  Нам война и та и эта,
  Непонятная она!
  Мы от Вас все ждем ответа,
  От Вас ответа ждет страна:
  Кому же выгодна война?
  
  Каких друзей мы потеряли
  За ту Чеченскую войну!
  Руки, ноги отобрали,
  Мою выкрали судьбу!
  
  И за эту гибнем тоже,
  Вот я это не пойму!
  Кто ж нам не даст закончить
  Заказную их войну?
  
   Из песни 'Русь инвалидов' А.. Зубкова
  
  В коляске, нацепив на темно-синюю пижаму с белым воротничком боевой крест и раскатывая по коридору и палатам, маялся в ожидании гостей 'спецназовец' Пашка Голов. Поговаривали, что должно пожаловать какое-то высокое начальство, чуть ли не сам Квашнин. Накануне медперсонал драил все вокруг до блеска. Но никто так и не появился. Не дождавшись, разочарованый Пашка вернулся в палату.
  - Сереге из соседней совсем херово, - сообщил он. - Ослеп совсем. Как ему теперь жить? Не представляю.
  - Главное, держаться, - отозвался лежащий у окна старший прапорщик Вишняков. - Ни в коем случае не надо опускать руки.
  - Ты бы, Михалыч, еще про Мересьева рассказал.
  - Что ж, и расскажу. Только сопли утрите. И нюни как бабы не распускайте. Был такой русский поэт, Василий Ерошенко. Его мало кто знает. Жил он еще в начале века. В трехлетнем возрасте он ослеп после тяжелой болезни. И кто-то посоветовал ему поехать в Англию, якобы там ему могут врачи вернуть зрение. Но, сами посудите, как совершенно слепой человек может отправиться черт-те куда, за тридевять земель, в чужую страну, к тому же не зная иностранного языка? Но нашлись люди, которые вызвались помочь бедному парню. Тогда широко в мире был распространен международный язык эсперанто. Слыхали о таком?
  - Слыхали, - глухо отозвался за всех Свят Чернышов, угрюмо уставившись в потолок, где в отраженных с улицы полосах мартовского солнца блуждали серо-голубые тени качающихся деревьев.
  - Язык этот очень гибок и легок в изучении. Выучить его - раз плюнуть. Главное, выучить имена существительные, а на их основе уже строятся остальные части речи.
  - Скажешь тоже, тут в школе шесть лет долбил иностранный и все коту под хвост. Думаешь, я чего- нибудь помню? - откликнулся Пашка.
  - Не мешай слушать! - прервал его лежащий с 'аппаратом Елизарова' Дима Якимов.
  - В России была самая мощная волна эсперантистов, потом товарищ Сталин их под корень извел как немецких шпионов, - продолжал Вишняков. - Так вот, Ерошенко за пару месяцев выучил язык и отправился в Англию. На протяжении всего пути слепому помогали эсперантисты других стран. В Англии ему, конечно, зрение не вернули. Потом его судьба забросила в Японию, где он прожил много лет. Даже преподавал в университете. Писал стихи на японском языке.
  - Что-то верится с трудом, Михалыч. Поди, заливаешь?
  - Ну, тогда возьмем хотя бы нашего современника, Эдуарда Асадова, кстати тоже поэта. Он потерял зрение на войне. Но мужик не сдался. Что значит - железная воля? Ну, уж про Валентина Дикуля, я думаю, вы все слышали? Он работал воздушным гимнастом в цирке, когда с ним приключилась беда. Страховка подвела. Упал из-под купола вниз на арену. Разбился. Повредил позвоночник. Несколько лет лежал без движения. Потом стал потихоньку, полегоньку шевелить пальцами ног. И пошло. Не сразу, конечно. Страшно страдал, но не жалел себя, давая нагрузки. А сейчас, кто бы мог подумать, силовой жонглер.
  - Так это все талантливые, неординарные люди, - возразил Вишнякову Свят. - А Серега - простой деревенский пацан. Вот, скажи, на хера ему эта война обломилась? Изувечила, молодую жизнь исковеркала, будущее перечеркнула. Звезд, похоже, он в школе с неба не хватал. Вот и подумай, что его ждет впереди? Что ожидает его, калеку? Ничего хорошего!
  - Пенсия с гулькин х.. й. И богадельня! - добавил Пашка, с трудом перекочевывая из коляски на койку. - Как пить, пропадет пацан.
  - На его месте и ты бы пропал!
  - Ну уж нет, мои болезные, я не сидел бы сиднем дома, я бы вкалывал за семерых.
  - Каким же это образом? - спросил недоверчиво Димка. - Поясни, Пашуня.
  - Я же на гражданке диджеем на дискотеке в доме культуры работал. Знаменитостью местной был. Заводил публику с полоборота. Тинейджеры толпами валили на мои вечера. Девчонки все мои были. Со мной все считались, и отдел культуры, и чиновники по работе с молодежью. Так что я и хромой, и слепой найду себе занятие. Обузой никогда никому не был и не буду, - закончил Пашка, откинувшись на подушку.
  Наступило продолжительное молчание. В палату заглянул скучающий Антошка Самохин из палаты напротив, присел на Пашкину койку. Он без правой руки: в окопе поднял брошенную боевиками 'муху', оказавшуюся с сюрпризом.
  - Ты чего, Антоха, кислый как лимон? - поинтересовался Димка, взглянув на гостя.
  - 'Фантомас' замучил. Всю ночь не спал.
  - Говорят, что на вертухах есть такие штуки, тепловизоры называются, - вдруг заговорил Пашка. - Что с их помощью можно засечь спрятавшихся в лесу боевиков. Вроде бы они чувствуют тепло человеческих тел или тепло костра. Правда или нет?
  - Да, это правда, есть такая штука, - ответил Вишняков.
  - Так какого хера мы тогда носимся с этими ублюдками? Засекли в горах или в лесу, так долби их. И в хвост, и в гриву, козлов бородатых.
  - Наверное, не все так просто, - ответил старший прапорщик.
  - А мне, кажется, кому-то на руку это. Продают нашего брата. Все трепались про вакуумные бомбы, все уши прожужжали про точечные удары, про 'черную акулу'. Оказалось, все это туфта чистейшей воды! Лапши навешали! Никому не верю! Предают нас все, кому не лень. Чего далеко ходить, слышал, какого-то майора за жабры взяли, сволочь через блокпосты блокированных наемников за 'зеленые' провозил на машине. А сколько оружия боевикам продали? Что, 'иглы' с неба им свалились?
  Рядом с Пашкой лежит худенький Макс, Максим Кранихфельд, молчит целыми днями. Его карие широкооткрытые глаза неподвижно смотрят в пространство, и в них немой вопрос: 'Господи, за что все это?' 'Урал', на котором ОМОН возвращался на базу с операции, подорвался на радиоуправляемом фугасе. Он один из немногих, кто тогда уцелел.
  Сегодня к нему приехали родители. Весь день в палате провели, рядом с сыном. Тихо плакали все трое.
  - Вы не расстраивайтесь, - с трудом повернув голову к родителям Макса, проговорил загипсованный Вишняков. - Главное, повезло! Жив ваш сын. Других-то не вернешь.
  - Да, остальные почти все погибли, взрыв был таким сильным, от машины ничего не осталось, - откашлявшись, хриплым голосом согласился отец. Он так взволнован, что постоянно снимает и протирает очки, щуря по-смешному близорукие глаза. Мать с покрасневшим заплаканным лицом оборачивается к Вишнякову, кивая головой. Ее маленькие, тонкие, как у девочки, пальцы беспокойно теребят мокрый от слез платок.
  - Вон сколько ребят не вернулись, сколько их еще в Ростове в рефрижераторах неопознанных лежит, - продолжал Вишняков. - Многие сгорели, жетонов нет. Узнать практически невозможно. Это у 'американов' анализ на ДНК проводят, да слепки зубов и отпечатки пальцев берут. У них эта проблема решена, в свое время столкнулись с ней во Вьетнаме.
  - А что жетон? - возразил Пашка. - Вон парня недавно парализованного привезли. Пуля в позвоночнике застряла. С жетоном. В девятой сейчас. Только хрен его знает, что там за номер на нем выбит. То ли это его личный жетон, то ли для форсу нацепил где-нибудь найденную железяку. Никто толком не знает. Во все инстанции обращались. До сих пор неизвестно, ни фамилии, ни части.
  - Сейчас хоть жетоны, а в Отечественную солдаты специальные капсулы носили с бумажками внутри, в которые личные данные записывали, - сказал Михалыч. - Влага попала, и все, хана. Сколько их до сих пор, безымянных, по полям и лесам находят.
  - У меня двоюродный братишка, когда еще в школе учился, в лесу в Кузьминках под Москвой останки трех солдат откопал, - оживился Димка, приподнялся на локте. - Без вести пропавших. Видно, снарядом их в окопе накрыло. У одного 'смертник' был. Сам вскрывать не стал. Но прочесть его эксперты так и не смогли. В текстолитовую капсулу вода попала, все истлело.
  Вечером, после ужина, лежали молча. Каждый думал о своем. Вишняков дремал, иногда ресницы на его осунувшемся бледном лице вздрагивали, и он морщился от боли. Свят пытался вспомнить лицо Марины, но ее милый образ почему-то все время перекрывало выплывающее неизвестно откуда каменное, в шрамах, лицо Трофимова, с прищуренными холодными глазами. Максим водил пальцем по стене, ногтем сковыривая заусенцы и крошки от засохшей голубой краски. 'Спецназ', задумчиво уставясь в потолок, лениво грыз яблоки, которыми их угостили родители Кранихфельда. Лицом Пашка - вылитый актер Проханов, тот же курносый нос, такие же смеющиеся кошачьи глаза, та же шкодливая милая улыбка. Прямо как брат-близнец, но только с короткой стрижкой.
  - Макс, фамилия у тебя какая-то странная. Из евреев, что ли? Или немцев? -вдруг обратился Пашка к молчаливому соседу.
  - Сам ты еврей! Не видишь, у него нос курносый? Где ты хоть одного еврея с такой физиономией видел? - рассмеялся Димка, откладывая в сторону потрепанный журнал.
  - Успокойся, из русских. Может, кто-то из древних предков и был немцем. Не знаю. Переводится - 'журавлиное поле', - нехотя ответил Максим, вновь отворачиваясь к стене.
  - Красиво! - отозвался Пашка и, опустив руку под кровать, бросил огрызок яблока в 'утку'. - Не то, что у меня - рабоче-крестьянская, Голов. Потому что голый, голытьба. Замечательные у тебя предки, Макс. Я это сразу почувствовал, как только их увидел. А у меня матушка умерла, когда мне восемь лет было. Отец запил. Потом окончательно спился. Алкаш хренов! Даже на проводы в армию не пришел. Я все время с бабушкой жил, единственная добрая душа, кому я на белом свете еще нужен. Она у меня бывшая учительница, пасла меня, будь здоров. Все в разные кружки записывала, в секции меня водила. Ни на шаг от себя не отпускала. Боялась, что спутаюсь с дворовой шпаной и покачусь по кривой или по папашкиным стопам пойду. Горьким забулдыгой стану. Только зря она боялась, моя дорогая бабуля Антонина Матвевна, насмотрелся я на батины выкрутасы во как, выше крыши. На его пьяные скандалы. К спиртному отвращение теперь на всю жизнь.
  - А я пропустил бы сейчас соточку, другую, - тихо отозвался Михалыч.
  - Михалыч, не грусти, старина! Вот завтра побрею тебя утречком и смотаюсь к Тане, глядишь, чего-нибудь надыбаю. В общем, не греши дружок, отдай два года Родине должок! - пропел Пашка, громко зевая. Подняв культю, он подтянулся на руках и вновь плюхнулся в коляску. Лихо развернулся на месте и покатил по палатам.
  
  Свята вырвало. Буквально вывернуло наизнанку, когда он увидел первого убитого. Возле разрушенного дома, в грязи, разбросав руки, словно Икар, лежал боевик с залитым кровью лицом. Где-то впереди слышались рычание 'бэтээра', мат и короткие автоматные очереди - это двигавшиеся впереди десантники и СОБР добивали 'чехов'. Вдоль улицы клочьями стелился удушливый едкий дым.
  Неожиданно перед группой десантников, что находились у забора, разорвался 'вог'. Одновременно через улицу, из-за саманного амбара, застучал ПКМ, остервенело кроша длинными очередями все вокруг, не давая высунуться. Укрылись за кирпичным домом с большой открытой верандой. Их было шестеро: два десантника, сержант Елагин, лейтенант Трофимов из СОБРа, Свят и Приданцев с собакой. Свята и Елагу бил мандраж. Будто неожиданно из ведра ледяной водой окатили. Десантники оба были серьезно ранены, Один в ногу, другой, косая сажень в плечах, нервный светлорыжий парень - осколком в щеку. Он то метался от угла к углу, то, ссутулившись, мыча, сплевывал кровь и разбитые зубы. Виталька Приданцев с трудом сдерживал рвущегося с поводка Карая. Пес ощетинился, в злобе морщил нос и щерил желтые клыки. Кудахтали и метались по двору испуганные куры.
  - Пускай кобеля! - прохрипел прапорщик-десатник, поворачивая к Витальке изрытое пороховыми оспинами окровавленное лицо. У него из бедра, пониже паха, хлестала темная кровь, от которой шел пар.
  - Рана серьезная, не иначе как артерию зацепило, - подумал Свят и ощутил неприятный холодок в животе.
  Огонь внезапно прекратился - боевик менял магазин.
  - Давай! - крикнул Трофимов, больно толкая в бок Витальку. Тот отцепил поводок. Карай с места рванул через улицу, в мгновение покрыв расстояние до укрывшегося врага. 'Чех', который в это время пристегивал 'короб', от неожиданности опешил. Когда бойцы подоспели, их глазам открылась следующая картина. На земле с выпученными от ужаса глазами извивался и визжал молодой боевик, пытаясь одной рукой отбиться от озверевшего пса, другая - раздробленная челюстями Карая, обвисла, словно надломленная ветка. 'Чех' обмяк, когда Трофимов, не раздумывая, влепил в него короткую очередь. Виталька оттащил свирепого кобеля, успокаивая, прижал его голову к своему бедру. Это был 'второй' на счету Карая. Первого он задрал, когда под Шуани их отделение на разбитой дороге встретил огнем чеченский пулеметчик, не давая им двинуться с места, не то что головы поднять. Положение было аховое. Лежали, вжавшись в мерзлую землю, никто не хотел умирать. Тогда только благодаря специально обученному Караю подавили огневую точку.
  - Ах, ты, паскуда! Басаевская морда! - вдруг заорал Трофимов, что есть силы пиная мертвого боевика в бок. - Гляди, что я у падлы нашел! Нож Карасика!
  Свят и Елага мгновенно обернулись. Да, это был нож капитана Карасика. Один из тех, которые Путин вручал офицерам на Новый год в Гудермесе.
  - Сволочь! Сволочь!- выкрикивал Конфуций, не помня себя. - Падла!
  'Собровец'' в неистовстве топтал врага. На губах выступила пена, он задыхался.
  Через полчаса уже ничего нельзя было разобрать. Отовсюду раздавался мат-перемат, постоянно заглушаемый бешеной стрельбой и взрывами ручных гранат. В этом аду невозможно было определить, где чужие, где свои, каждый двор превратился в западню; каждое окно, каждый подвал таили смерть, огрызались огнем... Cолдаты били наугад по оконным амбразурам домов и сараев, чтобы успеть убить хоть кого-нибудь, прежде чем вражеская пуля настигнет их самих.
  - Чего заховались, обормоты? Все отходим! - заорал невесть откуда появившийся с пулеметчиком Пашкой Никоновым, запыхавшийся раскрасневшийся старший лейтенант Тимохин. - Пацаны, раненого тащите до мечети, там за углом 'бэшка' стоит, а мы с Исаевым прикроем вас.
  Подхватив десантника и озираясь по сторонам, Свят с Елагиным и Виталькой Приданцевым мигом доволокли раненого до 'бэхи', которая за облупленной мечетью в ожидании их ревела и вся дрожала, изрыгая вонючий дым. На броне уже лепились несколько закопченных бойцов...
  Потом они вытаскивали из-под огня на соседнюю улицу, где были свои, тяжело раненого Трофимова. Он, как и остальные, что двигались под прикрытием 'бэшки', попал под разрыв выстрела РПГ. Пробирались за тлеющими развалинами домов, развороченными курятниками и сараями, спотыкаясь на битом кирпиче, цепляясь за разодраную сетку из 'рабицы', лавируя между трупами, кучами дымящегося хлама и торчащими ветками обугленных яблонь и слив. 'Конфуций' потерял много крови - был серый как воск. Его прокушенные от боли губы ярким красным цветком выделялись на неподвижном лице. Он между стонами неустанно твердил, обращаясь к Чахе:
  - Я должен выкарабкаться... Ты слышишь, Славик? Я должен...
  Через несколько домов от них шла яростная перестрелка, изредка перекрываемая взрывами вогов и выстрелами 'бэтээра'...
  
  Свят очнулся от неприятного звука, от какого-то странного скрежета. Сел на койке, свесив ногу. В углу, закинув руки за голову, громко сопел и мычал во сне Пашка Голов. В темноте тихо всхлипывал Макс, накрывшись с головой одеялом. Странный скрип доносился от окна, где лежал загипсованный Вишняков.
  ' Черт! Как же я не догадался. Ведь это Михалыч зубами скрипит'.
  Свят, опустив голову, уставился на свою ампутированную выше колена ногу. 'И как меня, тогда угораздило наступить на эту, будь она проклята, сплющенную ржавую консервную банку? Какая сука успела подгадить?'
  
  Взрывом оглушило, отбросило в колючий кустарник. Вместо ступни - страшное месиво, кровавые лохмотья и адская боль. Секирину и Чахе повезло, почти не зацепило, а вот Трофимову осколки пришлись в спину. Если б он носил 'броник', наверняка, остался бы жив. Но он всегда говорил пусть лучше пуля его продырявит навылет, чем в 'бронике' переломает все кости.
  
  Свят не помнит, как матерился, перетягивая ему ногу, Володька Кныш; как настойчиво хлопал его по щекам легко раненый Чаха, чтобы он не ушел в 'отключку'. Единственное, что он запомнил, как по двору носились, кудахча, обезумевшие куры...'
  
  Нащупав костыли в изголовье койки, Свят встал и, опираясь на них, вышел в длинный темный коридор. Доковылял до стола дежурной сестры. Эллипс света от настольной лампы выхватывал из темноты склоненную над книгой светлую аккуратненькую головку медсестры Сашеньки.
  - А ты почему не спишь? Болит? - обеспокоенно спросила она, поднимая свое милое лицо с пухленькими щечками.
  - Не спится, Сашенька. Болит. Пойду поcмолю. Потом кольнешь, хорошо?
  Выйдя на лестничную площадку, устроился на сложенных костылях. Закурил. Вроде полегчало.
  
  'В институт не прошел, засыпался на экзаменах. Болел ангиной, 'лакунарная' называется, не дай бог кому-нибудь такой прелестью переболеть. Даже глотать было больно, не то, что извилины напрягать. Завалил математику. Расстроился. Тут еще повестка в армию. Хорошо, что у Маринкиных предков знакомая 'шишка' в военкомате. Свят им как родной, как никак с двенадцати лет с их дочкой вместе танцует. Старшего сына-то они потеряли три года назад. Братишка Маринкин, Аркаша, на Кавказе погиб, на горной реке. Увлекался водным туризмом. На байдарке перевернулся с напарником на порогах в ущелье Волчьи ворота. Нашли их через пару дней, искалеченных до неузнаваемости в нескольких километрах вниз по течению. Так что Свят им как сын родной. А у него и друзей-то настоящих нет, все время с Мариной. То соревнования, то тренировки, то сборы. Даже ночует иногда у них, чтобы через весь город по темени не тащиться домой. Мать все обижается, ворчит. Говорит, сынок, может совсем туда переберешься? Сама, конечно, рада, что все у него хорошо сложилось. Есть серьезное увлечение танцами, неоднократный призер, есть любимая девчонка. Что не попал в дурную компанию, как его закадычный друг детства Алик Матвеев, который угодил в тюрьму за грабеж и наркотики.
  Так вот, позвонили Маринкины родители своему знакомому. Не успел Свят и глазом моргнуть, определили его по блату вместо Дальневосточного округа в местную часть внутренних войск. Повезло ему жутко, как дяде Косте, которого когда-то вытурили за 'хвосты' из института, и он загремел во флот. Правда, боевые корабли он видел только на картинках да из окна казармы, потому что всю свою военную службу проиграл в волейбол за Черноморский флот, так как в свое время юношей играл за волейбольную команду Москвы. Вот и у Свята служба была не хуже, сплошная лафа, устроился как у Христа за пазухой: постоянные танцевальные турниры, то зональные, то региональные... Так закрутился, что почти забыл не только о службе, но и как выглядят суровые рожи родных командиров.
  Но командование части не забыло про замечательные способности рядового Чернышова. Решило к женскому празднику устроить творческими силами полка концерт для солдатских матерей и их любимых чад. Тут уж ему пришлось попотеть. Выступить в роли педагога, тренера. На Восьмое марта он танцевал с медсестрами Татьяной и Людой танго, румбу, фокстрот и вальс в доме офицеров. Месяц он натаскивал партнерш, хоть девушки были и понятливые, все равно получилась халтурка та еще, без слез не взглянешь. Чувствовалась в движениях какая-то скованность. А вот с Мариной они были как одно целое. Долгие годы упорных тренировок и выступлений превратили их в единый заведенный механизм, абсолютно не дающий никаких сбоев. А как они танцевали джайв или румбу... Нет, это надо видеть! Даже их кумиры, экс-чемпионы Тимонин и Беликова, обратили на последнем турнире на них внимание'.
  - Кто он теперь? Обрубок! Жалкий обрубок! Калека! Джон Сильвер, твою мать! - он зло засмеялся. - Мересьев, бля!
  - И все из-за лысого козла Басаева. Если б не полез этот мудак в Дагестан, не ковылял бы Свят сейчас на костылях по госпиталю. Не страдал бы от фантомной боли. И Пашка Никонов не сложил бы головушку в том бою. Свят как сейчас помнит, какой взгляд был у Пашки , когда он обернулся, прежде чем нырнул вслед за Тимохиным в проход между сараями. Это был потухший взгляд, взгляд обреченного на смерть.
  Вновь глубоко затянувшись, Свят устало прикрыл глаза. Перед ним сверкал яркими огнями танцевальный зал. Звучала музыка. Гудела, хлопала разноцветная публика. Объявили пасодобль. Темпераментно вытанцовывали пары соперников. Маринка с обворожительной улыбкой Кармен, в сверкающем облегающем платье, стремительным 'плащом' кружилась, вращалась, изгибалась перед ним, подчиняясь каждому его движению. Шассе вправо, шассе влево, фалловей виск, обратный фалловей, ля пассе... Высоко поднятая грудь, широкие опущенные плечи, наклоненная вперед голова. Он-то тореадор, то бык. Она же - его плащ. Бандерильяс, сюр плейс, фламенко тепс, плащ шассе... Вот мелькает ее гибкая талия, обнаженные спина и плечи, зеленые лучистые глаза... Аппель, твист поворот, атака, испанская линия...
  - Где жестко фиксированная голова? Не вижу! - доносится до него сердитый голос Анны Петровны, их педагога по латиноамериканским танцам. - Фиксируй голову!
  
  Сашенька, обеспокоенная долгим отсутствием Свята, отложила книгу и направилась на его поиски. Нашла она его на лестничной площадке, рядом с урной для окурков. Он сидел, неподвижно откинувшись спиной к стене, на сложенных крест на крест костылях. Сбоку от него под опущенной рукой по кафельной плитке расплылась темная лужа крови.
  
  У перил, прижав ладони к заплаканному лицу, стояла перепуганная Сашенька. Над Святом склонились дежурный хирург Елистратов и медсестра из соседнего отделения.
  - Фиксируй голову!
  
  
  
  
  Карай
  
  
  Он родился во внутреннем дворике городского отделения милиции, в вольере немецкой овчарки Герды. Он был последним из шести щенков, остальных разобрали. Никому не нравился этот головастый, пузатый кутенок. Он целыми днями прыгал, неуклюже скакал вокруг матери, норовя ее укусить за морду, за лапы, за хвост.
  К песочнице, где со щенком забавлялись пацаны, нетвердой шаркающей походкой подошел дядя Паша, алкаш со второго подъезда. Дядя Паша был специалистом широкого профиля, мастер на все руки: от сантехники до ремонта телевизоров. Если б не его нескончаемые пьянки, цены бы ему не было. Сегодня он был явно с большого бодуна. Нечесанный, небритый, с опухшей физиономией, с дрожащими руками, в шлепанцах на босу ногу, с вечной беломориной в редких гнилых зубах, он тяжело плюхнулся на скамейку у песочницы, где весело копошилась ребятня.
  - Мухтар! Ко мне! - оживился он, увидев щенка, бестолково вертящего головой.
  - Это не Мухтар! Это - Карай! Пограничная овчарка!
  - Ну-ка, давайте его сюда, посмотрим, что за птица ваш пес. Васек, твоя, что ли?
  - Ага, дядь Паш. Папа с работы привез.
  - Ну-ка, что это у нас за Джульбарс такой выискался?
  Мужик, зажав щенка между ног, бесцеремонно раскрыл тому пасть.
  - Злой будет кобелина, - изрек он, вытирая пальцы о штанину.
  - Почему злой, дядь Паш? - ребята окружили алкаша.
  - Почему злой? - Дядя Паша вновь засунул свои прокуренные пальцы в пасть щенка. - А вот глядите сюда, видите, нёбо у него темное. Это верный признак, что будет злобным.
  Караю не понравились ни подвыпивший дядя Паша, ни его рыжие невкусные, грубые пальцы. Он жалобно тявкнул и, пятясь, попытался выскользнуть из тисков, в которые попал.
  Через пару недель, когда мальчишке надоело ухаживать и убирать за щенком, Карая вернули обратно к матери. А спустя месяц щенка передали в местную воинскую часть.
  Здесь было намного интереснее и веселее, чем в тесном вольере Герды или с мальчишками, которые его постоянно тискали. Первое время он терялся, не зная, как себя вести с окружающими. Все здесь было для него внове: собачий гвалт, мат, требовательные приказы и строгие окрики кинологов. Проводник Карая, невысокий мешковатый Сэмен, бесцеремонно хватал Карая за загривок, резко встряхивал и сердито рявкал: 'Рядом!', давая понять, кто тут хозяин. Если Карай куда-нибудь рвался или совал нос куда не следует, тут же получал от Семена по морде свернутой в тугую трубку газетой.
  Карай старался слушаться угрюмого проводника и четко реагировать на его окрики и рывки поводка.
  - Карацупа! Карацупа! - громко неслось со всех сторон, когда их пара появлялась на площадке. Солдаты постоянно подкалывали нескладного ленивого Семена Коцерубу. Частенько по вечерам проводник появлялся в вольере поддатым. Он усаживался рядом с Караем, прислонялся спиной к сетке, прижимал к себе голову пса и тихо бормотал какую-то околесицу, пока не засыпал.
  Однажды утром Сэмен пришел черезчур веселый, с надраенными до блеска пуговицами и пряжкой, в 'парадке'. Что-то долго добрым голосом говорил Караю, как-то по-особому гладил, трепал его загривок, торчащие уши. А потом ушел, часто оглядываясь и махая рукой, что никогда за ним не замечалось. Вечером еду овчарке принес не Сэмен, а проводник соседнего Байкала, мордатый грубый Шустов. Когда на следующий день вместо Коцерубы на очередную прогулку его вывел невысокий ласковый солдатик, которого все кликали Виталем, Карай почувствовал, что уже никогда не увидит Сэмена, своего рыжего неразговорчивого проводника. Время летело, Карай из суетливого беззаботного щенка превратился в рослого крепкого кобеля, в котором играла молодая мужская кровь. Теперь, выходя на площадку, он тут же давал всем кобелям, своим недругам, о себе знать злобным вызывающим лаем. Он уже с жадностью втягивал манящие и дурманящие его собачьи мозги запахи сук, которых в части было пять. Из них он особо выделял черную, с рыжими подпалинами на боках, трехлетнюю немецкую овчарку Гоби. Чего только он перед ней не демонстрировал, пока Виталька Приданцев не ставил точку на его выкрутасах.
  
  Проводником же Гоби был рядовой Мирошкин. Караю не нравился этот долговязый белобрысый солдат со светло-голубыми глазами, в вечно громыхающих сапогах, который явно недолюбливал не только Карая, но и всех других кобелей, постоянно с громкими матюгами отгоняя их от суки Гоби. Однажды Караю даже досталось от него увесистой палкой по носу и сапогом в бок. Как Карай ни огрызался, как злобно ни рычал, Мирошкин на него не обращал внимания. От кинолога противно пахло леденцами, которые тот постоянно сосал.
  Но настал день, и он поквитался с ненавистным проводником, отомстил ему за все обиды. Случилось это на экзамене.
  
  Попытки Витальки Приданцева сделать из Карая минно-розыскную собаку потерпели полную неудачу. Карай находил по едкому запаху тротила взрывное устройство, сжирал мясо, а дальнейшее его уже абсолютно не интересовало. Виталька тщетно пытался выработать у кобеля навыки поведения, необходимые собаке-саперу. Зигзагами при поиске взрывчатки Караю бегать не хотелось, а обнаружив мину, он сразу же раскапывал ее, вместо того, чтобы сесть и ждать вожатого. Он часто отвлекался на посторонние запахи и звуки. Не дай бог, было ему увидеть какого-нибудь кобеля, он тут же забывал обо всем на свете и, сломя голову, рвался в драку. Особенно его выводил из себя 'кавказец', невозмутимый кобель Гуляш, когда тот с независимым видом шествовал рядом со своим проводником на собачью площадку мимо его вольера. Как-то они не на шутку схватились друг с другом, когда зазевались кинологи. Только клочья густой шерсти полетели с гордого, с подстриженными ушами, соперника. Караю, впрочем, тоже перепало неслабо, месяц припадал на заднюю лапу и зализывал рану на боку.
  Командир взвода минно-розыскных собак старший прапорщик Коробков уже было рукой на него махнул, но тут у пса обнаружились неожиданные способности. На экзамене по караульной службе Мирошкин, напялив 'робу', попытался подойти к посту, охраняемому Караем. Карай молча наблюдал за приближающимся 'нарушителем'. Вместо того, чтобы начать облаивать, он подпустил 'нарушителя' поближе и намертво вцепился в рукав своего давнего недоброжелателя. Коробков, выхватив из кобуры 'макаров', расстрелял всю обойму над головой собаки, но безрезультатно - Карай и ухом не повел, он абсолютно не реагировал на пальбу. Дело в том, что между вольером Герды, где он родился, и гаражом, находился милицейский тир, и Карай настолько привык к выстрелам, что не обращал на них никакого внимания. После этого случая решили его дрессировать уже по другой программе, как подрывника и ликвидатора огневых точек.
  
  
  Уложив Карая, Виталька перевязывал ему пораненную осколком стекла лапу.
  - Что, производственная травма? - спросил старший прапорщик Стефаныч, присаживаясь рядом и ласково почесывая у собаки за ушами. - Ничего, Караюшка, до свадьбы заживет.
  Карай, блаженствуя, вытянул морду и наблюдал за Гоби, которую в углу палатки кормил Мирошкин.
  - Вишь, как зыркает на сучку.
  - Мать-природу не обманешь! Она свое возьмет!
  - Мирошкин ему позыркает, ребра-то в один миг пересчитает, - отозвался рядовой Привалов, с протяжным стоном стягивая сырой сапог.
  - Это точно! Мирошкин ведь у нас великий борец за чистоту нравов! Он не позволит, чтобы какой-то безродный кобелишка клеился к его чистокровке-красавице, - согласился с ним пулеметчик Пашка Никонов.
  - Мать честная, ну и вонища! Портянки хоть выжимай! Ноги скоро совсем сгниют! Бля! - запричитал Привалов, рассматривая растопыренные красные пальцы на ногах. - Несет от лап как из мертвецкой!
  - Слава богу, грибка нет! - заметил Пашутин, соболезнуя. - А то совсем хана была бы! Хер его выведешь! Тем более, в наших курортных условиях.
  - У нас в учебке был один парень из местных, - поддержал тему сержант Кныш. - Ну и послали нас как-то на учения в Тоцкое. Жара была несусветная. В выгоревшей степи от солнца ни укрыться, ни спрятаться. Все просолились от пота. Ноги в сапогах сопрели. И где он только подцепил эту заразу? Приехали в родную часть. Пацан измучился, исстрадался весь. Мать ему каких только мазей не приносила. Ничего не помогает. И знаете, как он вылечился?
  - Ну, и как?
  - Мать отпросила его на несколько дней и отвезла в глухую деревню к старой бабке, которая всякие заговоры знает. С роду никогда не верил в эти колдовские штучки. А тут сам поразился. Болячки у парня как рукой сняло. Даже следов не осталось. В течении пяти дней приходил он к этой древней бабульке рано утром, на рассвете, и она что-то там шептала и молилась.
  - Да, прям чудеса какие-то!
  - Вон, Свистунова бы к бабке свозить. Вся морда запрыщавела. Смотреть страшно.
  - Не умывается, вот и прыщи отсюда. Холодненькой водичкой бы почаще свой фэйс протирал и прошли бы через недельку, другую.
  - Нет, пацаны, не в этом дело, - отозвался Стефаныч. - Это мужские гормоны в нем в избытке играют. Бабу ему надо, тут же сами исчезнут.
  - А нам, значит, не надо? Так, что ли? Раз у нас физиономии чистые! - возмутился Пашка.
  - Ну вот и все, Карай! - сказал Виталька, закончив перевязку.
  - Караю надо специальные мокасины сшить. На Севере ездовым собакам такие надевают на лапы, - сказал рядовой Пашутин.
  - На хера им мокасины?
  - А чтоб не поранились о ледовую корку снежного наста. Корка как стекло. Лапы изранят, какие они после этого ездовые собаки. Инвалиды, да и только!
  - Вчера женщина встретилась, ищет сына, пропавшего еще в ту войну, - проговорил Стефаныч, тяжело вздохнув. - Бедная, все еще на что-то надеется. Говорит, сынок, может, в плену. Представляете, парни, в поисках всю Чечню исходила пешком. Скольким матерям достались такие страдания, а скольким еще предстоят.
  - В 96-ом троих ребят-срочников из нашего батальона заманили 'чехи' на свадьбу, и пропали пацаны ни за понюшку табака, - добавил Володька Кныш. - Казнили их, потому что за них выкуп не прислали. Где предкам, работягам, такие бабки достать? А казнь на видеокассеты, сволочи, записали и отправили родителям.
  - Да, в прошлую войну столько ребят сгинуло! - согласился Эдик Пашутин. - В плен попали, и все. Канули. В 96-ом, в Хасавюрте, Александр Лебедь подписал мирный договор с 'чехами', а из плена никто из солдатиков так и не возвернулся. Государству по херу, насрали на ребят. Это в наше время. А что уж говорить об Отечественной. До сих пор сколько незахороненных солдат лежит по лесам и болотам. Вон взять, к примеру, Мясной Бор, так там целая армия погибла. И всем по херу.
  - Зато монументов и памятников наваяли до чертовой матери. Спасибо поисковым отрядам, скольких без вести погибших солдат перезахоронили, скольким вернули имена. У меня знакомый парень несколько раз в составе такого отряда в экспедициях был. Рассказывал, как они поиском занимаются. Без металлоискателя там делать нечего. Хотя останки некоторые прямо на поверхности лежат. На поиск, как правило, выезжают весной, пока травы нет. Местность там сильно заболочена. Поисковая работенка не из легких. Приходится по локоть в грязи копаться. Черепов дырявых, касок ржавых, противогазов до этой самой матери везде валяется. И 'розочек' от мин кругом до хера, да и целых мин хватает. И немчура попадается. Даже как-то, говорит, презервативы фрицевские нашли.
  - Что, прям целехонькие? - спросил первогодок Привалов, зардевшись.
  - Говорит, почти как новенькие!
  - В упаковочке!
  - У моей матери двоюродный брат живет в Питере, - продолжал Эдик. - И у него садовый участок находится в как раз на том месте, где проходила линия обороны Ленинграда, где когда-то шли жестокие бои. Так он, пока дачу обустраивал, не один десяток ведер с осколками от мин и снарядов собрал. Вся земля там нашпигована ржавым металлом. А когда стал копать, наткнулся на останки нашего бойца и рядом с ними на 'ганса'. Похоронил их обоих, только в разных углах участка. А бляху немецкого солдата отдал в местный музей, там обещали связаться с немцами, чтобы выяснить, кто был погибший. Может быть, родственники еще живы.
  - Показывали как-то по телику военное кладбище в Германии, как там немцы ухаживают за могилами наших солдат, советских солдат. Вроде бы, даже сколько-то марок выделяется на уход за каждой могилой, - отозвался сержант Афонин.
  - А у нас, что на мертвого насрать, что на живого! - вставил пулеметчик Пашка Никонов, поджав под себя голые ноги.
  - Академик, откуда ты все знаешь? - спросил Эдика рядовой Свистунов.
  - Книжки читать надо, глухомань моя, Свисток! - отрезал тот. - Небось, кроме 'Айболита' и 'Муму' ничего и не листал за свою сознательную жизнь? Да и то, наверное, только в школе.
  - Академик, а ты как в армию-то загремел? - спросил Пашутина Виталька Приданцев, извлекая, из нагрудного кармана алюминиевую ложку с нацарапанной надписью 'Ищи сука мясо'. Поковыряв в банке, кинолог вывалил остатки тушонки в котелок Карая.
  - С такой светлой башкой, как у тебя, в университете преподавать, - поддержал Витальку Привалов. - А не здесь вместе с нами груши околачивать.
  - Кинули в институте, суки! Маманя из кожи лезла, чтобы меня учиться пристроить. Большие бабки за репетиторов платила, на каких только подготовительных курсах не учился. Одним словом, сдал вступительные экзамены на все пятерки.
  - Ну, даешь! Молодца! Дай пять! - в восхищении сказал сержант Афонин, протягивая Эдику руку.
  - Представляете, мужики, мое удивление, когда я в конце августа не нашел себя в списках студентов. Пошли разбираться. Оказалось, надо было в приемную комиссию сдать документы-подлинники. А я сдал не подлинный аттестат, а копию. Потому что у нас задержали выпускной вечер. И вместо аттестата я отвез в институт копию и забыл про это. Одним словом, меня не зачислили. Наверное, протащили сынка или дочку какого-нибудь толстосума. Пошли разбираться к ректору. Тот, эдакая жирная морда, заявляет, что поезд ушел, так как уже выпущен приказ. Мест нет. Ничего не попишешь.
  - Ну и сволочь! - вырвалось у Стефаныча.
  - Могу, говорит, зачислить вашего сына только на заочное отделение. После зимней сессии, когда произойдет отсев, переведет меня на дневное. Делать нечего, согласились. А тут как тут повесточка в доблестную нашу армию. Вот так меня кинули ректоры, проректоры. Теперь, вот здесь, с вами, лясы точу.
  - Ну и суки же! Похлеще боевиков будут! За такое кастрировать мало!
  
  Карай, вытянув вперед лапы, положил на них свою морду и, навострив уши, вслушивался в разговоры солдат. Взаимоотношения с военнослужащими у него были замечательные. Только двух он недолюбливал: Мирошкина, проводника Гоби, и мрачного 'собра' Трофимова, от которого веяло смертью, хотя к Караю тот относился доброжелательно и даже частенько делился с ним пайком.
  - Диман, имей совесть! Ладно, мы без баб изнываем, скоро на стенку начнем бросаться, - обращаясь к Мирошкину, сказал Стефаныч. - Но Караю за что такая немилость? Вишь, как глазенки-то у него наивные блестят? Ему-то за что монашеская доля? Он так у нас импотентом запросто может стать. Воздержание-то, оно ведь никому не на пользу. Вон, на Свистка посмотри, до чего оно доводит.
  - Пусть только сунется к Гоби, я ему навтыкаю, - проворчал Мирошкин.
  - Это он с Караем поквитаться хочет за то, что тот его на экзамене тогда изрядно потрепал, - вставил Приданцев, подбрасывая в печурку щепки.
  - Я до армии на заводе работал, - начал делиться воспоминаниями Свят Чернышов. - На вступительных экзаменах пролетел, пошел работать, надо же матери помогать. И был у нас в бригаде маленький щуплый мужичонка, Пал Андреич Жарков. Ветеран войны. Как-то день Победы справляли коллективом. Он явился с медалями на груди. Как сейчас помню, была у него 'За взятие Вены'. Подсчитали, сколько же ему было в войну, и не поймем, в чем дело. Какой он к черту ветеран? По годкам не тянет на звание ветерана, с какой стороны ни возьми! Стали его пытать. И выяснилось, что он был сыном полка. Тринадцать лет ему было, когда его родители под бомбежкой погибли. Прибился к нашим солдатам, пожалели пацана-сироту. Служил санитаром, на собаках вывозил раненых бойцов с поля боя. Рассказывал, были у них тележки такие, типа носилок с колесиками, запрягали собак в них и транспортировали тяжелораненых в тыл. Интересный был мужик Андреич, жаль, умер рано. Много чего рассказывал. Собак любил до безумия.
  - Мать рассказывала как-то про свое детство, была у них немецкая овчарка, - вновь заговорил Виталька Приданцев, разматывая сырые вонючие портянки. - Родила щенков, двоих оставили. Один из братьев в нее уродился, лобастый такой и злой. Его потом на цепь посадили, а другой - непонятно в кого. Нос длинный как у лисы, а уши лопухи висячие как у охотничьей. Такой проныра и прохиндей был. Все в дом таскал, что плохо лежало. Как-то домой приволок, неизвестно откуда, мясорубку. А прославился после одного интересного случая. Приклеился как банный лист к их квартиранту, молодому офицерику, всюду ходил за ним по пятам. Тот на службу, и он с ним, тот на свидание к девушке, и он тут как тут. И вот однажды вечером, заявляется домой с крынкой сметаны, а чуть позже возвращается жених. И выясняется, что будучи в гостях у его невесты наш кобелек в ожидании друга крутился, крутился и присмотрел, что в сенях стоит крынка со сметаной. И не будь дурак, смикитил, что дома со сметаной напряженка.
  - У нас тоже! - пробурчал грустный Привалов.
  - На другой день молодому человеку пришлось идти извиняться за этого плута.
  - Ценная собаченция была! Надо Карая тоже обучить этим повадкам, чтобы нам что-нибудь с кухни таскал, - размечтался сержант Афонин.
  - Нечего боевого пса портить! Если б не он, давно бы червей кормили!
  - А у наших соседей был боксер. Тоби его величали. Рыжий, круглый как бочонок. Ему частенько ветеринара вызывали, потому что он на прогулке во дворе на землю падал. Ожирением страдал, бедолага. Вот боюсь, как бы наш Карай тоже не растолстел. Бегать, почти не бегает. Разленился в конец. Все на броне раскатывает. Собак надо гонять как сидорову козу, чтобы не теряли спортивную форму, они ведь как люди, и ожирение, и инфаркты у них те же случаются.
  - Растолстеешь тут с вами, верно, Караюшка? - улыбнулся в пшеничные усы Стефаныч. - Нет, чтобы мясца подбросить из пайка. Жмотитесь, козлы!
  - Толку от вашего Карая, как от козла молока! - лениво брякнул Мирошкин из своего угла.
  - Это почему же?
  - Ни одного фугаса за всю командировку не отыскал! Бестолковый кобель. Сколько учили, и все без толку. Правильно Коробков говорил, что его место в дворовой будке на цепи. Гоби только за первые два месяца десятка четыре обнаружила, не меньше!
  - Ты чего мелешь, хромоногий дристун? - вскипел Виталька Приданцев. - Забыл, как с полными вонючими штанами, месяц тому назад, ползал и скулил под забором и соплями умывался? Кто тогда всех из той вонючей жопы вытащил? Кто 'чеха' того волосатого с пулеметом завалил? Ты, что ли? Бздел вместе со всеми, небось думал, хана пришла?
  - Верно! Если б не Карай, не грелись бы сейчас у печурки и лясы не точили! Нечего на него бочку катить, он не минно-розыскная собака, а ликвидатор огневых точек. И заслуг у него не меньше чем у твоей сучки, - вступился за кобеля сержант Кныш.
  - Да, это был полнейший геморрой! Ускреблись тогда просто чудом! - подтвердил прапорщик Стефаныч, переворачиваясь на другой бок, вытягивая онемевшую руку и шевеля пальцами. - И вообще для собак отдельная палатка должна быть. Чтобы не нюхали тут вонючие грязные портянки.
  - Да засранные штаны Димана Мирошкина! - весело поддержал Стефаныча Пашка Никонов.
  - И дерьмовое курево наше им тоже не на пользу. Запросто чутье на нет можно посадить, - добавил Пашутин.
  - Надо держать либо только кобелей, либо только сук. Из-за течки последних псы с ума сходят. Места не находят. Какой от них после этого прок?
  - Это точно, бегают как чумные! Какая с ними работа?
  Неожиданно Пашка Никонов громко пукнул на всю палатку. 'Вэвэшники' все дружно захохотали.
  - Эдик! Эдик! А ты говоришь, портянками! - захлебываясь от смеха, заговорил Свят. - Да тут сам от газовой атаки коньки отбросишь, чего уж от псины-то ждать!
  - Придется собакам в противогазах бегать! Либо от нас, неисправимых пердунов, переселяться в персональную палатку! - констатировал Пашутин.
  - Вы чего ржете, козлы? Карай иногда тоже так подпустит, хоть нос прищепкой зажимай! - откликнулся Пашка. - У меня от его пуканья прям астма начинается!
  - Пашуня, с кем поведешься!
  - Не хера на кобеля стрелки переводить!
  - Ну ты, Паша, стрельнул! Будто из гаубицы саданул! У меня до сих пор в ушах звон стоит!
  - Так недолго и контузию заработать!
  - Собакам даже пищу горячую нельзя давать, можно нюх заварить. Ну, а вонь соляры и бензина для них - вообще полный п...дец, - вернул всех к прерванной теме Виталь.
  - Так нечего им тогда на броне с кинологами раскатывать. Пусть своими ножками-ноженьками топают, раз нежности такие. Нечего с ними цацкаться и церемониться.
  - Церемониться? Цацкаться? - возмущенный Приданцев обернулся к Привалову. - А ты знаешь, дубина стоеросовая, что одна собака десятка саперов стоит? Они что могут? Щупом потыкать да с миноискателем пройтись, металл какой-нибудь найти. А мины сейчас какие? В пластмассовых корпусах. Много ты их обнаружишь? То-то же! А минно-розыскная собака, она и тротил учует, и краску заводскую маркировочную, и еще впридачу запах свежекопаной земли. Да не просто так, а за несколько десятков метров! В кого в первую очередь стреляют? В собаку! Потому что от нее боевикам больше урона, чем от самого матерого вояки.
  Карай поднял голову и, почувствовав нервозность хозяина по его тону, коротко угрожающе гавкнул.
  
  В палатку с бачками ввалились, чертыхаясь на чем свет стоит, замерзшие Привалов и Свистунов.
  - Когда же тепло-то будет, холод прям собачий! Зуб на зуб не попадает! - Ветер продирает до самых костей! - пожаловался раскрасневшийся Привалов.
  - Хватит гундеть, лучше дровишек подбрось, - сердито оборвал его старший прапорщик Стефаныч.
  - Вахам, думаешь, слаще? - высунув нос из спальника, вяло отозвался рядовой Секирин.
  - А им-то что? Коврики расстелят, на коленях помолятся своему аллаху, и похорошеет сразу! - брякнул, потягиваясь и сладко позевывая, проснувшийся прапорщик Филимонов.
  - Ну, а тебе, Витек, что мешает? Тоже помолись, только лоб не разбей, - буркнул Стефаныч.
  - Не приучен-с! Пионеры мы! В бога не верим!
  - Вот отсюда и все наши беды. Что безбожники мы.
  - Да, одичал народ, грубый стал, злой. Ни в бога, ни в черта не верит.
  - Надо же, что натворили, гады! Союз развалили. Россию распродали. Народ обнищал.
  - Это все коммунисты виноваты. Постреляли весь цвет нации, всю интеллигенцию извели под корень, веру у народа отняли. Одних только священников в 'гулагах' загубили десятки тысяч. Откуда вере-то быть? - отозвался Эдик Пашутин.
  - А с чеченами все намного проще! - откликнулся Стефаныч, поудобнее устраиваясь на нарах.
  - Это почему же? - полюбопытствовал Прибылов, держа красные ладони над буржуйкой.
  - У них менталитет иной, в отличие от нашего.
  - Это еще как?
  - А вот так! Соображалка иначе работает. Ты, вот к примеру, что сделаешь, если твоя баба тебе рога наставит? В лучшем случае, обзовешь блядью да пошлешь подальше вместе с ее хахалем.
  - А в худшем? - высунулся из спальника контрактник Головко.
  - А в худшем - морду набьешь! А чечен на твоем месте зарежет их обоих, чтобы позор свой смыть кровью.
  - Это точно, у джигитов, у них так!
  - Им кровищу пустить, что два пальца обоссать!
  - Вот еще! Чтобы я из-за всякой шалавы срок мотал и на нарах кантовался? Увольте, сэр! - буркнул возмущенный Головко.
  - Вот видишь, начинаешь рассусоливать, а у него просто другого понятия по этому поводу не может быть. Кинжалом вжик! И точка!
  - Знаете, что меня больше всего поражает? Как у них старших и стариков почитают! Позавидуешь!
  - А у нас что, не уважают старших?
  - У нас уважают? Ты вот, например, сидишь на завалинке в своей Пристебаловке и семечки лузгаешь, а мимо дед Мазай со своими серыми зайцами, кряхтя, с клюкой ползет. Ты и усом не пошевелишь, чтобы встать, поздоровкаться, о здоровье поинтересоваться и место ему, дряхлому, убогому, уступить. Глядишь, еще и пердуном его обзовешь старым.
  - Ну, уж скажешь тоже! - обиженно фыркнул Привалов.
  - У них же с детства приучают почитать старших и во всем слушаться их.
  - Оно и видно, как почитают стариков. Вон, в Автурах неделю тому назад старейшину грохнули!
  - Что ж, встречаются и у них сволочи и поддонки.
  - А у нас как воспитывают? Носятся как с торбой расписной, сюсюкают. Сюси-пуси, как бы не устал, как бы не споткнулся. Конфетки, шоколадки ему в ротик, лучшие сладенькие кусочки. Чуть пискнет 'хочу этого, хочу того', родители из кожи лезут, из штанов готовы выпрыгнуть, чтобы угодить любимому дитяти. А потом вырастает эдакий дебил, у которого никакого понятия о доброте и любви в помине нет. И начинает из пожилых родителей жилы тянуть и нервы им трепать. Знаю таких сволочей, готовы с матерей последнее вытрясти, чтобы глотки ненасытные залить. Пропивают их жалкие пенсии, да еще и руку на них поднимают, гаденыши.
  Донеслись одиночные выстрелы из 'макарова'. Карай, подняв голову, настороженно навострил уши, выжидающе взглянул на Витальку.
  - Кто там еще палит, мать вашу? - проворчал Филимонов.
  - Да это - 'собры'! - отозвался Привалов. - Савельев с Квазимодо по берегу бродят, от скуки рыбу стреляют!
  - Чего стрелять! Глушить надо!
  - Какая сейчас может быть рыба?
  - Тут рыба? - присвистнул Головко. - Одна мелюзга!.
  - Ну, не скажи! Я вчера вот такого оковалка видел! - Эдик Пашутин развел руками.
  - Во сне, что ли? - засмеялся старший прапорщик. - Откуда здесь такие?
  - Вот и я поразился! Речушка-то - перепрыгнуть можно!
  - На жареху или ушицу, я думаю, при желании можно настрелять.
  - Летом, может, и есть рыбешка. А сейчас холодно, вся, наверняка, на глубину ушла. Хер что увидишь.
  - Эх, помню, ездил с майором Парфеновым на рыбалку под Оренбург, на Урал, - начал Стефаныч. - Вот там настоящая рыбалка. Петрович-то большой любитель рыбной ловли. Хлебом его не корми, только дай со спиннингом позабавиться. Там озерков до этой самой матери. Река весной разливается и заливает все впадины и овражки вокруг. В любой луже можно рыбу ловить. Едем на 'уазике', смотрим, мужик по большой луже бродит с железной бочкой без дна. Спрашиваю, с приветом, что ли, чего это он там забыл? Может, с головой не все в порядке? Петрович отвечает, как что? Рыбу ловит. Муть подымает со дна и бочкой накрывает сверху, потом нашаривает рукой рыбу, которая в бочке оказалась. Приехали на место. На чистое озерко под Гирьялом. Раков до черта. Петрович вывалил свои снасти. Я прям ахнул! Чего только у него там не было! Одних только спиннингов штук семь-восемь, а блесен тьма тьмущая, сотни четыре, не меньше, наберется. Мы-то народ простецкий, все больше бредишком, либо мордочками. Дал мне спиннинг попроще, чтобы я не особенно мучился. Кидаю, толку никакого, одни зацепы! А он таскает одну за одной! Все щучки как на подбор. Я же только успеваю блесны менять! Присобачил блесну поздоровее, чтобы дальше летела. Кинул, а она у меня оторвалась и улетела. А кончик лески с узелком назад прилетел как пуля да как меня долбанет в шею! Вот сюда, где сонная артерия. Хорошо - не в глаз! Я от удара чуть сознание не потерял! На этом в тот день рыбалка для меня и закончилась. Домой приезжаю, там новая неприятность. Жена не в духе. Руки в боки и спрашивает: 'Что это у тебя? Откуда?' Объясняю так, мол и так. Блесна оторвалась. Не верит. В зеркало, говорит, глянь. Посмотрел в зеркало, а на шее - пятно, будто от засоса...
  
  Карай, помахивая хвостом, наблюдал, как военные раскладывали на земле захваченные трофеи. Здесь были и четырехсотграммовые тротиловые шашки, и гранаты с ребрышками, и три фугаса. Старший прапорщик Стефаныч извлек из второго рюкзака металлическую трубу с прицелом. Почему-то эту зеленую трубу, из которой вырывается огненная стрела, старший лейтенант Колосков называл 'шмелем', 'шмеликом'. Чудак! Но он-то, Карай, прекрасно знает, какие они, шмелики. Они такие маленькие, мохнатые, и гудят совсем не так, когда летают над цветами.
  Карай, тихо скуля, беспокойно заметался на длинном поводке. Гоби нигде не было. У стены школы сержант Кныш и Виталька Приданцев перевязывали бинтом его давнего врага, проводника овчарки - Мирошкина. У солдата дрожали руки, тряслась голова. Кобель втягивал носом воздух, но, кроме запаха крови, гари и тротила ничего не чуял. На крыльце на бронежилете неподвижно лежало, окруженное бойцами, бездыханное тело капитана Дудакова. Овчарка знала, что завтра она уже не увидит этого сердитого шумного вояку, как и остальных, которые тоже когда-то вот также лежали с каменными отрешенными лицами и потом навсегда исчезали из ее жизни.
  Поодаль молчаливо стояла небольшая группа местных жителей. Карай кидался, злобно лаял на них, свирепо щерил свои желтые клыки, охраняя у облезлой стены школы трупы боевиков. Подлетела заляпанная грязью 'бэшка', с которой соскочил майор Сафронов. Его Карай уважал, он чувствовал в нем скрытую силу, которая проскальзывала и в требовательном голосе, и в независимом поведении, видел, как все беспрекословно слушались майора. Сафронов, не обращая внимания на лающего Карая, прямиком направился к понурым солдатам, курившим у крыльца. Вдруг он заорал и стал яростно трясти Степана Исаева, вцепившись тому в 'разгрузку'. Отпустив 'собровца', подошел к убитому капитану. Долго стоял над ним с обнаженной головой. Карай снова заскулил, с надеждой втягивая запахи. Потом подъехал 'Урал' с изрешеченной осколками кабиной, на который погрузили убитых и трясущегося долговязого Мирошкина, и больше пес никогда уже не встречал недруга своего.
  
  - Совсем паршиво, - сказал Виталька Приданцев, сдерживая рвущегося с поводка Карая. Они находились на большой открытой веранде. Тут же были сержант Елагин, Трофимов по прозвищу 'Конфуций' из СОБРа и двое раненых десантников. Один из них был довольно серьезно ранен осколком в ногу в области паха. Другой получил ранение в лицо, в щеку. Где-то рядом, на соседней улице, шла интенсивная перестрелка. Слышались длинные автоматные очереди, перекрываемые гулкими выстрелами 'бэтээра'. Когда Конфуций попытался выглянуть из-за угла, очередь из ПКМа исковыряла все вокруг, спугнув носившихся по двору обезумевших кур. Одна их них, кудахча, сперепугу вспорхнула на веранду, где нашли убежище бойцы. Осторожно ступая, курица вертела головой, окидывая непрошенных гостей подозрительным взглядом.
  - Душманская морда! - зло выругался лейтенант Трофимов, сплюнув. - И гранату не бросить, не с руки! И 'вогов' нет! Зараза! - Как он? - кивая на десантника, спросил он у Елагина.
  - Херово! - сказал сержант, вытирая о побеленную стену окровавленные пальцы. - Дрянная рана. Как смог, перетянул. Срочно надо мужика эвакуировать. Большая кровопотеря.
  - Аа! Аа! Бляди! - страшным голосом заорал раненый, отворачивая искаженное гримасой обоженное лицо. В дальнем углу, опустив голову, облокотившись на перила, харкал кровью второй. Пулей или осколком десантнику прошило щеку навылет, задев нижнюю челюсть и язык.
  - Спускай кобеля, вашу мать! - захрипел лежащий. Витальку бил озноб. Карай это чувствовал. Состояние вожатого передавалось собаке. Она нервничала, злобно скаля клыки. Из пятерых только Конфуций не суетился.
  По серому небу ползли свинцовые тучи. Наконец, они разродились и заморосил мелкий дождь. Трофимов сделал еще одну попытку выглянуть из-за укрытия. Опять длинная очередь заставила 'собровца' отпрянуть назад.
  - Выскочить не успею, срежет сука.
  - Как в мышеловке сидим, бля!
  - Давай Карая! Пока какая-нибудь блядь из 'граника' не долбанула по веранде. Камня на камне не останется! - Виталька, отстегнув карабин, с трудом удерживал за ошейник рвущегося кобеля, который тащил его за собой из укрытия.
  - Пускай! - крикнул Конфуций, когда вражеский пулеметчик, укрывшийся за дорогой, сделал паузу.
  Как Карай пролетел опасное расстояние до врага, он не помнил. Сиганув через забор из сетки-рабицы, он вцепился в пулеметчика, который, укрывшись за саманным сараем, в это время пристегивал к ПКМу 'короб'. Разъяренный пес сбил 'чеха' с ног и стал остервенело рвать его...
  
  БМП подбрасывало на ухабах, мотало из стороны в сторону по разбитой вдрызг дороге; она клевала носом, натужно попыхивая вонючим дымом. Карай, Приданцев и сержант Головко возлежали на замурзанном полосатом матраце, разостланном на броне рядом с пушкой. Сзади, упираясь сапогами в притороченное бревно, уткнувшись обветренными отрешенными лицами в отсыревшие поднятые воротники, сиротливо притулились фигуры Секирина, Привалова и Самурского. Колонна возвращалась домой с плановой 'зачистки'. Карай, навострив уши, смотрел то на серый безжизненный лес по краям дороги, то на маячивший перед 'бээмпешкой' урчащий 'Урал', который то и дело юзил по жидкой грязной дороге. Кобель, изредка поворачивая голову к Приданцеву, тыкался холодным влажным носом в рукавицу кинолога. Он чувствовал, что они возвращаются домой, на базу. Но не знал, что до базы он так и не доедет, как и ласковый 'собр' Савельев, как и несколько 'вованов', устроившихся на броне идущих следом 'бэшек'. Что через пару минут, вон за тем поворотом, колонну ждет огненный смерч.
  
  
  Самурай
  
  
  Виталька Приданцев безучастно смотрел в пустоту и монотонно мычал. Лейтенант Капустин, перевернув его на спину, трофейным кавказским кинжалом вспорол окровавленный, обгоревший рукав бушлата и наложил ему жгут чуть выше локтя.
  - Укол давай! Да быстрей же! Чего телишься? - прикрикнул он на прапорщика Филимонова, который, прижимаясь всем телом к опорному катку, трясущимися руками копался в сумке. У него под ободранным 'шнобелем', как у кота во время драки, в разные стороны топорщились рыжеватые усы, и подергивалась щека.
  - Перевяжи культю! Да как следует! И отсюда никуда! Понял? Носа из-за 'коробочки' не высовывайте!
  - А ты куда?
  - Я попытаюсь до 'бэтра' добраться! Почему молчат, паразиты?
  - Хана, Паша! Всем хана! - твердил прапорщик.
  - Не бзди, Филимонов! Прорвемся, бля!
  - Куда, Паша?! Обложили как волков! Со всех сторон! Всем п...дец!
  - Не каркай, Филя! До 'вертухов' продержаться бы! - прокричал под грохот разрывающихся гранат, визг и звяканье осколков о броню Капустин на ухо распластавшемуся рядом прапорщику.
  Чуть поодаль от БМП валялся сильно опаленный труп кобеля Карая, с разорванным в клочья брюхом. С 'бэтээра' как-то нервно, с паузами, заработал КПВТ, вслепую, наугад, прощупывая свинцом окружающие холмы. Яростный огонь 'духов' вновь прошелся по центру колонны, где находились 'уралы'. Пулеметные трассы хаотично ковыряли грязь, с остервенением вгрызались в обочины, неистово молотили по броне, разбивали фары и лобовые стекла в искрящуюся труху, безжалостно кромсали борта и крылья, пытаясь достать смертоносным жалом укрывшихся бойцов. То здесь, то там с гулом рвались 'воги'. Вокруг все горело, тряслось и громыхало. Пылала зигзагами разлившаяся солярка, коптили скаты, едкий черный дым от которых стелился над заблокированной колонной. Часть 'чистильщиков', отстреливаясь, залегла за бронетехникой и 'уралами', другая нашла спасение в кювете.
  Рядовой Секирин, как и многие, лежал в придорожной канаве, прикрыв голову автоматом, прижавшись щекой к рыжей, похожей на дерьмо, глине. Андрей сопел как загнанная лошадь. В голове стоял сплошной звон, неистово стучало сердце, выпрыгивая из груди. Под ногами хлюпала холодная вода. Комья грязи, осколки и пули со свистом проносились над головой.
  'Неужели все? Амба? Неужели никогда больше не увидит он ни Светки, ни близких, ни друзей, ни родного города!' - пронеслось у него в голове. Он представил, как его, завернутого в шуршащую фольгу угрюмые солдаты грузят в кузов машины.
  'Вот дурак, чего в институте не училось? Теперь приключений на свою жопу выше крыши!' - думал Андрей.
  В политехнический институт, в отличие от своих сверстников, он поступил без особого труда. Учебой там себя дюже не утруждал, так как науки ему давались легко. Да вот лень-матушка сгубила. Вместо того, чтобы ездить регулярно в институт на занятия, он предпочитал подольше понежиться в постельке, поболтаться по тусовкам, погонять музыку на полную катушку. Бедные соседи, как они еще не оглохли. И вот подошла пора сдачи зачетов и экзаменов. Тут-то все и началось. Преподаватели будто сговорились, все, как один. Тем, кто аккуратно посещал лекции и лабораторные, экзамены и зачеты поставили, можно сказать, 'автоматом'. А с тех, кто прогуливал и отлынивал от занятий, драли три шкуры. Андрей тоже попал в тот 'черный список'. Не помогли ни его цепкий изворотливый ум, ни последние две недели перед экзаменами, на протяжении которых он усиленно готовился. Педагоги постарались отыграться за неуважение к их труду. Сессия для него закончилась плачевно. Вышибли с треском с первого курса за несданные 'хвосты'. Не успел он прийти в себя после игнания из 'храма науки', как принесли повестку из военкомата.
  'Еще утром, когда тащились по туманной горной дороге на эту, будь она проклята, зачистку в селение Ялхой-Мохк, у него было нехорошее предчувствие, что сегодняшний день скверно кончится. Так и случилось! Возвращаясь, угодили в засаду! До дембеля всего-то ничего! Кот наплакал! И на тебе!'
  - Суки!! Гады!! - застонал парень в бессильной злобе. Зверея, вцепился зубами в засаленный рукав. - Мразь черножопая!! Сволочи!! Своло...!
  Неожиданно рядом вздыбилась земля, дохнув жарким дыханием, окатив брызгами и крошкой. Солдата ударило в бок и словно каленым железом прожгло чуть ниже 'броника', чиркнув по пряжке. Он почувствовал, как что-то горячее заполняет пах.
  - А-а! А-а! - Андрей выпустил АКМ, не зная, куда деваться от нестерпимой режущей боли. Пальцы судорожно скребли землю, между ними выдавливалась, как крем от торта, липкая земля, вперемежку с опавшими листьями. Рядом кто-то дико кричал. Подняв голову, Андрей увидел, как, развернувшись к нему, прапорщик Стефаныч меняет 'рожок'. У его ног, уткнувшись окровавленным лицом в землю, притулился кто-то из сержантов. То ли Афонин, то ли Елагин. Из-за спины сержанта куда-то мимо Андрея смотрели неподвижные обезумевшие глаза рядового Свистунова, 'душок' сжался в комок и что-то шептал побелевшими губами. В красном, покрытом цыпками кулаке с разбитыми костяшками он сжимал маленькую потертую иконку на шнурке. По замурзанным щекам, оставляя борозды, текли слезы.
  - Пи...дюлей захотел?! Бери автомат, сука!! В лобешник дать?! - накинулся на 'молодого' снайпер Володя Кныш, пихая его сапогом в зад и замахиваясь прикладом разбитой 'эсвэдэшки'. - Ахмеды, мать вашу, всю оптику изуродовали, мерзавцы! -ругался он, не обращая никакого внимания на стрельбу и грохот вокруг.
  Слева дружно огрызнулись пулеметными очередями 'собры'. Сквозь гул донеслось знакомое стрекотание 'вертушек'. Над колонной пронеслись Ми-8 из группы огневой поддержки, развернувшись, они вдарили 'нурсами' по серым вершинам.
  - Степан! Живем! - крикнул старший лейтенант Колосков с дымящимся ПКМом, подползая к 'бээмпешке'.
  - Савла убили! - проорал ему в ответ 'собр' Исаев, высовываясь из-под 'звездочки'. Он был весь ободран и грязен как трубочист. При взрыве его выбросило из кузова, и он неудачно упал лицом в месиво разбитой дороги, сломав при этом два пальца на правой руке, - безымянный и мизинец наполовину ушли внутрь ладони. Ухватив торчащие фаланги, Степан рывком вернул их на место. Но пальцы в разбитых суставах уже его не слушались. Кисть опухла и превратилась в маленькую мягкую подушку. Не обращая на это внимания, 'собровец' короткими жалящими очередями сдерживал огневые точки противника.
  - Брата не видел?!
  - Виталий с Тимохиным по кювету в хвост подались, с фланга хотят 'нохчей' обойти!
  'Вертушки' дали залп ракетами и прошлись по зарослям плотным огнем из пулеметов. Когда один вертолет, отстрелявшись, выходил из атаки на вираж, в пике входил другой, накрывая 'воинов аллаха' очередным залпом, не давая им прийти в себя. 'Ведущий' развернулся боком, и по укрывшимся боевикам, сея смерть, ударил закрепленный на растяжках в дверном проеме АГС-17. Веер разрывов прошелся по кустам и деревьям, за которыми укрылись нападавшие. Второй Ми-8МТ, барражируя в стороне, обнаружил новую цель и саданул ракетами по замаскированным в низине двум 'нивам'; одну тут же разнесло в куски, белая же, с водителем, кувыркнулась вверх колесами и вспыхнула как сухой соломенный сноп...
  Мрачный Сафронов с 'акаэсом' в руке обходил разгромленную колонну. Потери были значительные: сгорели два 'урала', подорвался на радиоуправляемом фугасе тральщик (головной БМП с 'катками'), чадил покореженный БТР, из которого чумазые бойцы спешно извлекали боекомплект. Двое убитых, одиннадцать раненых, из них трое тяжело. Перед 'уралом', в колее, у пробитого горящего ската накрытый потрепанным бронежилетом, лежал безголовый 'двухсотый', младший сержант Мамонов. В кювете с раздробленными ногами, вниз лицом - 'собровец' Савельев. Видно, он пытался отползти от горящей машины, прячась за стелющейся гарью, когда его настигла снайперская пуля, попавшая в спину.
  - Раненых и 'двухсотых' на борт! В темпе, сынки! В темпе!
  Ми-8 приземлился метрах в двухстах за поворотом, прямо на дорогу, более подходящей площадки не нашлось. Пилотская кабина провоняла пороховым дымом, под ногами на полу звякали, шуршали сотни стреляных гильз.
  - Андрюха, потерпи, старик! Уже близко! - Старшина Баканов успокаивал Секирина, которого на брезенте с трудом тащили к вертолету. Заляпанные сапоги солдат скользили, чавкали и разъезжались на мокрой глине. У Андрея при каждом их шаге темнело в глазах, все внутри переворачивалось, разрывалось на части. Словно бритвой, осколком ему располосовало бушлат и распороло брюшину. Если бы он не зажал ладонями живот, кишки вывалились бы наружу. Его наспех запеленали, обмотав бинтами вокруг туловища, и поволокли к вертолету.
  - Братцы! Братцы, смольнуть, дайте! - прохрипел он из последних сил. - Помираю...
  - Ты, чего, Секира, удумал? Я те помру! Пачку-то живо начищу! - пригрозил сержант Головко.
  Черномазый как негр пулеметчик Ромка Самурский в разорванной на груди 'разгрузке', прикурив, сунул 'примину' в потрескавшиеся губы Секирина, но Андрей потерял сознание, голова свесилась на бок, окурок выпал изо рта и, упав, тлел на воротнике бушлата. Он уже не слышал ни гулко громыхающих солдатских сапог в грузовом отсеке Ми-8, когда загружали 'двухсотых' и раненых, ни четырехэтажного мата бортмеханика, обнаружившего свежие пробоины в обшивке фюзеляжа, ни протяжных стонов майора Геращенко, раненого в бедро, ни рокота винтокрылой машины.
  Пришел в себя он уже на операционном столе, когда ему вводили в полость живота дренажные трубки. Ему повезло: внутренности оказались целы. Осколок лихо резанул его поперек живота, по счастливой случайности не задев внутренних органов. Андрей лежал под капельницей, 'в чем мать родила' и чувствовал себя неловко - с ним возились две молоденькие медсестры в зеленых операционных халатах, одна светленькая, с длинными волосами, другая - темненькая, с короткой стрижкой и курносым носиком.
  - Прикройте парня, а то замерзнет! Вон, уже гусиной кожей покрылся! Нечего мужскими прелестями любоваться, бестыжие! Налюбуетесь еще! - прикрикнул на них седоватый хирург в очках, моя руки под краном.
  Андрея прикрыли простыней.
  - Ну, как дела, Самурай? - с улыбкой спросил он, склонившись над ним.
  - Почему 'Самурай'? - не понял Андрей.
  - Ну, как же, Окаяма-сан, тебя же с 'харакири' доставили! С распоротым брюхом, кишки все снаружи были. Теперь ты у нас Самурай. Крепко тебе повезло, приятель. Считай, в рубашке родился. Если б не сальник, 'край' тебе паря!
  - Какой еще сальник? Что это такое? - прошептал парень.
  - Это, мой дорогой, такая жировая стенка, которая несет защитную функцию, прикрывает собой кишечник. Вот он-то и спас тебя. Конечно, мы его немного укоротили без твоего согласия. Подрезали поврежденные части. Подлатали, одним словом.
  На третий день медсестры привезли Андрея из реанимационного отделения в палату, где было ему приготовлено местечно у окна.
  'Здравствуйте, дорогие мои мама, папа и Танюшка! Пишу вам из госпиталя. Простите, что так долго не писал. Не хотел расстраивать вас, что в Чечню отправили. Только, пожалуйста, ради бога, не беспокойтесь. У меня все хорошо, все цело. И руки, и ноги. Царапнуло слегка осколком по пузу, но ничего страшного, уже передвигаюсь потихоньку. На днях обещали снять швы. Доктор говорит, что я родился в рубашке, обещал через пару недель выписать. В апреле буду, наверняка, уже дома. В палате, кроме меня, еще пятеро раненых. Двое ребят-саперов из Грозного, десантник, два омоновца и кинолог наш, Виталька Приданцев. Все они, в отличие от меня, с тяжелыми ранениями. У Витальки левую кисть гранатой оторвало. Коля и Андрей подорвались на фугасе, когда разминировали дорогу у блокпоста в Старопромысловском районе, в Грозном. Десантнику Димке Короткову в горах пуля попала в грудь, пробив бронежилет; очнулся он в сугробе и всю ночь полз, пока его наши не подобрали. Обмороженные пальцы на ногах ему ампутировали. Он хорохорится, хотя ему не лучше других. Сержанты Сашок и Павел из челябинского ОМОНа попали в засаду на Аргунской дороге. Одного здорово посекло осколками. Другого - придавило подбитым бэтээром, раздробило кости. Лежит, весь закованный в гипсовый панцирь, да еще и шутит по этому поводу. Говорит, что стал похож на мумию египетского фараона. Теперь его Рамзесом все кличут. Это главврач Евгений Львович его так назвал, он всем здесь прозвища дает. У меня кличка - Самурай, из-за шрама на животе. Есть еще трое 'гладиаторов' из соседней палаты, бродят по коридору с торчащими на весу загипсованными руками. Пацаны в палате отличные. С ними не соскучишься. Вот только с Виталькой проблемы. Совсем ему плохо. Депрессия у него жуткая. Боимся за него, как бы чего с собой не сотворил. Ни с кем не разговаривает, целыми днями лежит молча, отвернувшись к стене. Его никто не трогает. Когда с ним пытаются заговорить, у него на глазах наворачиваются слезы, и он весь заходится от рыданий.
  Витале сегодня ночью приснился сон, все Карая звал. Это овчарка его. Утром проснулся, а вместо левой руки - культя. Страшная истерика с ним приключилась. Не знали, что и делать. Сидит на койке, слезы рекой льются, мычит что-то, что есть силы колотит здоровой рукой по спинке кровати. Вызвали медсестру. Прибежала Таня, обняла его, прижала крепко его голову к груди. Стоит перед ним, что-то шепчет ему тихо, целует в макушку, вздрагивающие плечи и спину поглаживает. Когда он притих, бедолага, увела его на перевязку. Потом я покурить вышел, смотрю, они в конце коридора у окна на банкетке рядышком, прижавшись, сидят. А светлые волосы у Татьяны в солнечных лучах серебром отливают. Словно какой-то волшебный светящийся ореол вокруг ее головы как у святой. У нас все поголовно в нее влюблены. Привела Витальку, глядим на него, совершенно другой человек перед нами. Преобразился весь. Вечером накололи его транквилизаторами, вот теперь лежит, сопит в отключке. Таня, сестричка, говорит, что главврач уже вызвал из Саратова его родителей.
  Мама, позвони Вовкиной матери и передай, что у него все хорошо. Через месяц приедет. Он в ПВД находится, там спокойнее...'
  Андрей опустил онемевшую руку с шариковой ручкой и устало прикрыл глаза. Почувствовал, как, пульсируя, горячая кровь волной побежала по венам, как пальцы охватило приятное покалывание.
  - Под Элистанжи блокировали отряд какого-то Абу, то ли Джафара, то ли Бакара, из наемников, - донеслось до него откуда-то издалека. Это воспоминаниями с ребятами делился Димка.
  - В лощине боевики накрыли минометным огнем 'вэвэшный' батальон, который с фланга на них здорово напирал. Прижали 'вованов' шквальным огнем к земле, голову не поднять. Бля, мечутся, тыкаются, как слепые котята. Вопят, помощи просят. 'Батя' нас вперед бросил, на выручку БОНа. Тут 'вертушки' налетели. Видимость херовая. Туман. Лупят куда ни попадя, 'огневая поддержка' по-нашему называется. Того и гляди, зацепят своих. Потом 'сушки' появились, бомбить стали. Комбат матюгами их кроет по рации, на чем свет стоит, а они дубасят, дубасят...
  
  
  
  Возвратимся мы не все
  
  И вот сыграл с войной я партию у них,
  В чеченскую рулетку на двоих.
  И судьба улыбнулась снова мне,
  Но возвратимся мы не все...
  Из песни 'Чеченская рулетка' Александра Зубкова
  
  Зачем он его купил, Игорь Колосков и сам толком не знал. Вот вдруг захотелось, и купил. Шлея под хвост попала. Захотелось боевых товарищей сфотографировать, себя запечатлеть во всей красе. Хотя ему этот поляроид и фотки на хрен и не нужны были. Отвалил тому чеченцу на рынке полкуска за фотик и четыре комплекта бумаги. Пощелкал своих парней-собровцев, потом подвернувшихся 'вованов': капитана Дудакова, 'старлея' Тимохина с сержантом Афониным, Витальку Приданцева с кобелем Караем, чуть позже примчался запыхавшийся земляк, рядовой Эдик Пашутин. Оказывается, у него был день рождения. Повезло пацану. Успел! Последнюю карточку на него и потратили. Двадцать годков стукнуло Академику, как никак! Потом, смеясь, долго рассматривали цветные снимки.
  Через пару дней старший лейтенант Колосков должен был отправляться за снаряжением, почтой и продуктами в 'родные пенаты'. Соседи, омоновцы из Орска, попросили его подбросить до дома двух своих сотрудников.
  Раненого в ногу майора Святова сопровождал капитан, Иса Сатаев. Чеченец Иса заодно ехал проведать свою семью, которую несколько лет назад перевез на жительство в Орск. Иса боялся за жену и ребенка. Многих его родственников убили дудаевцы. Старший брат Исы, Муса, летом 1995-го командовал чеченским ОМОНом. Погиб спустя год, проезжая ночью мимо блокпоста под Дуба-Юртом. Он не остановился на предупредительные выстрелы, и его 'уазик' буквально изрешетили пулями свои же.
  Выехали засветло вместе с колонной, направляющейся в Хасавюрт. За Хасавюртом сержант Иван Капало выжимал из 'Уаза' все, на что тот был способен. Несколько раз их останавливали на постах ГАИ, особенное внимание обращали на пассажиров, орских омоновцев, вероятно, из-за чеченца Исы, который явно не вписывался в их компанию ни фамилией, ни своим кавказским обличием. Лицо кавказской национальности у проверяющих вызывало соответствующее отношение. Миновали Оренбург, от которого на Орск вели две дороги: либо по автотрассе на Казахстан, либо по южной дороге через Беляевку. Дорога на нее была не такой комфортной, как первая, но другого пути не было. Им надо было заехать в райцентр, где проживали родители сержанта Афонина. Передать им фотографии и весточку от сына. В Беляевке притормозили у магазина, спросили у бабок, торгующих семечками, как найти Афониных. Оказалось, совсем рядом, на соседней улице. Иван лихо подкатил к дому. Перед домом с голубыми резными ставнями аккуратный палисадничек, огороженный невысоким забором из сетки 'рабица'. Вылезли из машины кости размять. Колосков подошел к калитке, громко постучал. За забором неистово залаял мохнатый низенький 'бобик', хвост 'баранкой', типичный 'двортерьер'. На крылечко нерешительно вышла женщина в пуховом платке, наброшенном на плечи. Окинула тревожным взглядом стоящих чуть поодаль у машины военных. Ее глаза перебегали с одного лица на другое, испуганно остановились на Исе, на его смуглой физиономии с крючковатым носом. Побледнев, женщина судорожно ухватилась за косяк.
  - Афонины здесь проживают? - обратился к ней старший лейтенант. Женщина молча, кивнула.
  - Да вы не пугайтесь, мамаша! Мы вам письмо и фотографии от сына привезли! По пути вот заскочили! В Орск едем, раненого товарища везем.
  Из-за спины женщины показался муж. Плотный лысеющий мужчина в клетчатой рубашке.
  
  - Мариванна! Да успокойтесь вы, наконец! Жив-здоров ваш Федор!
  - Еще здоровее стал! - добавил Иван Капало, уплетая пирожки с капустой и грибами за обе щеки. - Вот такой стал!
  - Федя, сыночек, - тихо всхлипывая, причитала женщина, вглядываясь в маленькие цветные фотографии. - Похудел родной, изменился.
  - Возмужал! Там все меняются! - майор поморщился, вытянув больную ногу.
  - Совсем взрослый! А уезжал-то совсем мальчишечкой!
  - На войне быстро взрослеют!
  - Паша, принеси пуфик и подушку.
  У натопленной 'голландки' возлежал, распушив усы, жирнющий рыжий кот. Он, полуприкрыв глаза, вслушивался в радостное щебетание и вздохи хозяйки, изредка поглядывая на незнакомых гостей.
  - Ну и котяра у вас! Невозмутимый как бонза! Как кличут сего господина?
  - Марсик! Лентяй первостатейный, каких свет не видывал! Это его Федя еще в детстве на улице совсем крохотным подобрал.
  - Марсик! Марсик! Ну, Марс же! - безуспешно попытался Иван привлечь внимание кота. - Вот гад, нажрался сметаны. и ноль внимания! Эх, жаль, не я твой хозяин! Ты бы у меня всех мышей в округе и близлежащих окрестностях переловил!
  - Вот так вам удобнее будет, кладите ногу на пуфик, - сказал хозяин, устанавливая перед майором пуфик и пристраивая пуховую подушку за спину майора.
  - Да вы, не стесняйтесь, милые, ешьте! Паша, подрежь еще соленых огурчиков.
  - Ну, мужики, еще по одной! - сказал хозяин, разливая по рюмкам водку.
  - А я-то перепугалась! Как услышала, что у калитки машина остановилась, так у меня сердце и кольнуло. Думала, с Федечкой что-то случилось. А когда вас увидела... - она посмотрела на Ису. - Простите, со мной вообще плохо стало.
  
  Через пару часов стали прощаться. Мария Ивановна приготовила им в дорогу большой пакет со всякой снедью. Пока Иса провожал майора в уборную, расположенную в глубине двора, Колосков поведал ей о жизненных перипетиях капитана. Узнав об Исе всю подноготную, она стала с теплотой выспрашивать у вернувшегося чеченца о его семье. Появился куда-то запропастившийся Павел Семенович с огромной картонной коробкой в руках, от которой исходил специфический аромат.
  - Ребята, вот тут в коробке вяленая рыбка, сам ловил.
  - Они с Федюшкой у меня заядлые рыбаки, - улыбнулась Мария Ивановна, кутаясь в платок.
  - Спасибо, Пал Семеныч, к пиву в самый раз будет. До свидания, Мариванна! Не печальтесь, все будет хорошо!
  - С богом сынки! Приезжайте к нам летом. Рыбалка у нас отменная. Мы с Федором такие места вам покажем!
  - Спасибо за хлеб-соль!
  - И вам спасибо, родные! Молиться за вас буду! - плакала у калитки мать сержанта. - Всего доброго вам и вашим семьям! Счастливого пути!
  
  В Орске распрощались с раненым майором и чеченцем Исой и покатили дальше. В родной город въехали на следующий день под вечер. Уже горели на улицах фонари.
  - Иван, давай сразу заедем к Пашутиным, фотку передадим! А потом уж с чистой совестью отдыхать!
  Колосков достал из нагрудного кармана фотографии и стал на коленях их перебирать, остановился на последней, пашутинской.
  - Смешной! Лопоухий какой-то! - отозвался Капало, мельком взглянув на фотокарточку.
  - Это для тебя он лопоухий! А для матери краше нет!
  Поколесили изрядно по микрорайону, пока нашли нужный дом, который притулился в глубине квартала. Колосков поднялся на третий этаж, позвонил несколько раз. Никто не открыл. На лестничную площадку выглянула любопытная соседка, маленькая сухонькая старушонка. С любопытством изучая военного через толстые линзы очков с перевязанными марлей дужками, прошамкала беззубым ртом, что Пашутины уехали к родственникам в деревню и будут только завтра.
  
  Колосков остановился у сестры, на радость племянникам. Домой, после разрыва с бывшей женой, не тянуло. Ему постелили в комнате у мальчишек. После ванны и возни с сорванцами он тут же отключился, провалившись в глубокий сон. На следующий день утром явился с докладом к Протасову, подробно во всех деталях доложил об обстановке в 'горячей точке'. А вечером они с Михалычем посидели, выпили, поговорили за жизнь. Подполковник дал ему на отдых неделю, а потом с письмами родных и машиной продуктов предстояло возвращаться обратно в Чечню.
  Проведал лежащего в госпитале Балашова Славика. Осколки извлекли. Дела его пошли на поправку, хотя главврач сказал однозначно, что на дальнейшей службе можно поставить крест.
  - Cлав, как же тебя угораздило, а? - сокрушался Игорь, осторожно держа в своих сильных руках искалеченную руку товарища.
  - Да я и сам не знаю. В пылу боя разве думаешь об этом? Какая там к черту осторожность, Квазик! Случайно на них нарвались. Их было четверо. По всему видать, наемники со стажем. Мы с ходу атаковали, завалили одного. Если б не Вадик, то я бы точно поднял тот проклятый рюкзак, под которым 'эмэска' лежала, без всяких там раздумий. Пацана вот жалко, ему еще девятнадцати не было! Меня собой прикрыл! А то бы точно труба!
  
  На третий день Игорь вместе сестрой сходил в церковь, поставил свечи за здравие оставшихся там ребят.
  На четвертый заглянул к Саше Алексееву. Дверь открыла мать Саши, Раиса Дмитриевна. Всплеснув руками от неожиданности, обняла Колоскова, расцеловала.
  - Слава богу, живой и здоровый.
  - Через четыре дня обратно, тетя Рая. Как говорится, покой нам только снится.
  - Гоша, да когда же этому будет конец? - спросила она, кухонным полотенцем утирая навернувшиеся на глаза слезы. Отвернувшись от него и в отчаянии махнув рукой, расстроенная, удалилась на кухню.
  У Алексеева был гость, какой-то бородатый парень в потертых джинсах и черном, с аппликацией, свитере, что-то увлеченно рисовал на тетрадном листе. Саша очень обрадовался нежданному появлению Игоря. Представил ему незнакомца. Леонид оказался бывшим преподавателем художественного училища. По профессии скульптор, в настоящее время вольный художник, занимается малой пластикой, отливкой из бронзы. У него много заказов от 'новых русских' на изготовление каминных часов и некоторых эксклюзивных вещей.
  - Лень, покажи! - обратился к нему Алексеев.
  Леонид, придвинув поближе кожаный кофр, стоящий в ногах, извлек из него завернутый в плотную бумагу предмет. Развернул сверток и извлек небольшую бронзовую статуэтку, поставил на столешницу. Высотой она была около двадцати пяти сантиметров. Это была привставшая на цыпочки стройная обнаженная девушка с поднятыми руками, перед ней была оконная рама, и девушка как будто сладко потягивалась, встречая ранний рассвет.
  - Квазик, ведь, правда, красиво! - спросил Саша, обращаясь к Колоскову.
  - Классно! - с восхищением ответил Игорь. - Изящная работка, ничего не скажешь.
  - Лень, Ареса ему еще покажи!
  - А кто такой Арес?
  - Это бог войны, ну, одним словом, как Марс!
  - Аа... - понимающе протянул Колосков.
  Друг Алексеева достал из кофра еще один сверток. Арес представлял собой бегущего греческого воина в доспехах и шлеме, с обнаженным коротким мечом.
  - Вот тоже хочу заняться малой пластикой, как Леонид. Тоже отливать фигурки. Задумок у меня море, фантазия, слава богу, пока работает, - возбужденно говорил Саша, при этом глаза его светились. - Правда, это дело непростое, но на первых порах Леня обещал помочь советом и материалами. А там посмотрим, может что-нибудь из этого и выйдет. Малая пластика хорошо ценится, так что, Квазик, пора из нищеты выбираться, на несчастную пенсию не проживешь.
  Игорьбыл искренне рад, что друг обрел душевное спокойствие, нашел себя в любимой работе, не опустил руки, поддавшись депрессии после тяжелого ранения.
  - Сейчас я тебе свою последнюю работу покажу! Ахнешь! - Саша лихо развернулся на инвалидной коляске и покатил в соседнюю комнату...
  
  На пятый день утром Колосков вдруг вспомнил, что так и не передал фото родителям рядового Пашутина. После вчерашней встречи с сослуживцами, проведенной в баре, тупо побаливала голова. На автобусной остановке купил в ларьке пару банок 'Балтики'. Когда доехал до микрорайона, вроде полегчало. Поднялся на знакомый этаж, на лестничной площадке с хмурыми лицами, молча, курили трое мужчин. Дверь в квартиру была почему-то приоткрыта. Из нее вышли, тихо разговаривая две, женщины, одна из них утирала заплаканные глаза.
  - Извините, мне бы Пашутиных, - спросил Игорь, обращаясь к одной из них.
  - Вы проходите! Вы, наверное, из военкомата?
  - Нет, я служу с их сыном.
  - С Эдиком?
  - Да! Я фотографию им привез от него.
  - Какую фотографию? Его же в Чечне убили!
  - Как убили? - опешил Колосков.
  - Вчера приходили из военкомата и сообщили им о гибели сына. Сегодня вечером, военком сказал, привезут оттуда тело.
  - Пройдите, Сергея Михайловича сейчас нет, он с поминками дела утрясает, а Ольга Ивановна здесь. Плачет.
  Колосков вошел в квартиру. Обычная двухкомнатная 'хрущевка' с нишей и тесным коридорчиком. У холодильника, притулившегося в углу, стояла худенькая светленькая девушка с заплаканным лицом. Ее успокаивала, обняв за плечи, невысокая женщина в черном платке. Сильно пахло валерьянкой и чем-то еще. Мимо них из комнаты в кухню стремительно прошла женщина. Никто не обращал на Игоря никакого внимания. Он снял шапку и прошел в комнату.
  Стеклянная дверь, сервант, телевизор и зеркало были занавешаны белыми простынями. На телевизоре, изредка потрескивая, горела тоненькая восковая свеча, а рядом стоял портрет улыбающегося Эдика, снятого в берете, тельнике и камуфляже на фоне российского флага. Похоже, снято где-то на пересыльном пункте, где фотографы-колымщики одевают в одну и ту же форму ребят-призывников и щелкают одного за другим. Разве кто откажется от такой фотографии. А потом наложенным платежом рассылают по адресам родителей.
  Справа, на диване, откинувшись, полулежала мать Эдика в черном, с отрешенным лицом, стиснув в кулачке носовой платок. Над ней хлопотали женщины, видимо, ее родственницы или подруги, пытались привести ее в чувство. Тут же суетилась знакомая ему соседка-старушка. В сторонке несколько перепуганных девчонок, наверное, одноклассниц, шмыгали носами.
  - Голову ей опустите пониже! Уберите, не надо подушку!
  - Кто-нибудь, платок смочите водой!
  - Вера, нашатырь где? Куда дели нашатырь?
  - На книжной полке посмотри!
  - Оленька, бедная, девочка моя, - причитала седая полная женщина, сидевшая в кресле. - Надо же такое несчастье! Такое горе! Эдичка!
  Посреди комнаты мужчина средних лет и молодой парнишка возились со столом, пытаясь раздвинуть его. В углу, между окном и сервантом, у стены стояли четыре венка с траурными лентами. На одной было написано: 'Дорогому любимому сыночку от мамы с папой'. Под сервант забилась насмерть перепуганная, серая с белыми пятнами кошка, не понимая, что происходит в доме, что здесь делают все эти чужие люди.
  
  
  Вдруг протяжно застонала мать убитого солдата, женщины вновь засуетились вокруг нее.
  - Коля, давайте перенесем ее в маленькую комнату, - позвала одна из женщин мужчину, который занимался столом.
  - Мужчина, помогите, пожалуйста, - она же обратилась к Колоскову.
  - Да, да, конечно! - глухо вырвалось у Игоря.
  Они подхватили безжизненное тело матери и перенесли в соседнюю комнату, на кушетку.
  - Саня, позови Ирину, медсестру с четвертого! Надо бы укол ей сделать. Пусть поспит хоть несколько часов. Завтра у нее будет тяжелый день. Эх, горе-то какое! Бедняжка!
  - Потерять единственного сына!
  - Проклятая война!
  - Не война, а политики! Своих-то детей они на бойню не посылают! Сволочи! - зло отозвался мужчина.
  Колосков понуро стоял у окна. Комната Академика ничем особым не отличалась от подобных 'мальчишеских' комнат. Только большим обилием книг, которыми был забит стеллаж и полки над столом. Те же яркие плакаты популярных рок-групп на стене, магнитофон, усилитель, громоздкие колонки, полка с кассетами, на стене видавшая виды гитара с наклейками на деке. На письменном столе, под оргстеклом, цветной портрет Пола Маккартни, школьные фотографии, среди которых фото светленькой девушки, которую Колосков видел только что плачущей в коридоре.
  Прибежала Ирина со шприцами и лекарством. Симпатичная молодая женщина лет тридцати, с короткой стрижкой. Оставив мать Эдика с медсестрой, все вышли из комнаты. Раздавались всхлипы и вздохи сидящих в печали женщин, говорили полушопотом, старались не шуметь.
  - Отпевание начнется в десять. С шофером катафалка уже договорились. Подъедет точно к девяти.
  - Катя, а как со столовой?
  - Столовую заказали. Не волнуйся. Автобусы будут. Николай Васильевич со всеми уже договорился.
  - А веточки сосновые?
  - Ребята, Эдичкины друзья, обещали нарезать...
  Игорь, вспомнив о цели своего визита, извлек из кармана поляроидную фотокарточку и пристроил рядом со свечой и портретом погибшего парнишки.
  Через полчаса он, ссутулившись, сидел на обледенелой скамейке в сквере и пил 'из горла' водку.
  
  Квазимодо
  
  Мы будем твердо следовать истинному смыслу
  воинского пути, чтобы наши чувства все время
  были наготове.
  
  Одна из заповедей школы Кекусинкай
  
  Этим прозвищем его окрестили боевые товарищи в январе 1995-го, в Грозном. Кто его первым так назвал, сейчас и не вспомнить. Случилось это во время штурма одной из пятиэтажек, в которой засели отчаянно обороняющиеся дудаевцы. Выбили боевиков из трех подъездов, остался последний. По верхним этажам долбила стоящая у соседнего дома 'бэшка'. Они же шаг за шагом выкуривали 'духов' с нижних. Поднялись на второй этаж, забросали 'эфками' все дверные проемы. Рвануло! Теперь - вперед! И тут неожиданно сверху вылетели два кругляша с ребрышками прямо под ноги ему, лейтенанту Колоскову, и его напарнику, прапорщику Дубицкому, оставшимся на лестничной площадке. Остальные ребята тем временем шмонали квартиры. Николка Дубицкий плюхнулся ничком в один из дверных проемов, а он шарахнулся инстинктивно в сторону от смертоносных подарков и сорвался вниз: перила на лесничном пролете были выломаны. Это его и спасло тогда от осколков, от неминуемой смерти. Повезло, только колено разбил в кровь да плечом и башкой шандарахнулся здорово о нижние ступеньки. С трудом поднялся, весь в пыли, исцарапанный. Котелок гудит, спина не разгибается, ушибленная бровь распухла, правый глаз начисто заплыл, будто и не было вовсе. Вот в таком виде он и предстал перед товарищами. Хромой, кривой, всклокоченный. Тут кто-то и брякнул, взглянув на Игоря: 'Настоящий Квазимодо!'. Так и пошло, поехало. Стали величать Квазимодо или, кратко, Квазиком.
  
  Игорь Колосков в юности был чемпионом региона по каратэ в стиле Кекусинкай. С двенадцати лет он занимался в спортивном клубе. Уже в семнадцать заработал 'черный пояс', который в 'доджо' торжественно ему вручал приехавший к ним на соревнования президент федерации Кекусинкай России Александр Иванович Танюшкин. Может, Игорь и дальше бы успешно выступал на татами, да вышла незадача, в одном из 'джиу-кумитэ' (свободном спарринге) на тренировке получил серьезнейшую травму, перелом шейки бедра. На этом в один миг и закончилась его звездная чемпионская карьера. После окончания средней школы каким-то чудом прошел медкомиссию и легко поступил в военное училище. Окончил его с отличием, а через полгода оказался в Грозном, в жестокой январской заварушке, устроенной 'Павликом'...
  
  Вернулся из очередной командировки. К дому подходил, сердце колотилось бешено. Будто целую вечность дома не был, а на самом-то деле всего три месяца. Позвонил. Никто не отвечает. Спустился этажом ниже, к соседке тете Шуре, взял ключ, который на всякий случай ей оставляли, если вдруг зальет ненароком или еще чего-нибудь непредвиденное случится. Поднялся к себе. Открыл. Вошел. Чуть сознание не потерял. Запах женских духов и прочей косметики обалденный. Отвык в Чечне от 'шанелей', 'диоров', кремов, шампуней. Там был только запах крови, пота, дерьма. И запах страха. Да-да, именно запах страха. Он этому раньше не верил, пока сам не почувствовал. Когда человек одержим страхом, не только он сам меняется, но и его запах тоже. Запах кожи.
  Сбросил вонючие манатки. Забрался в теплую ванну. Долго лежал в ароматной пене, бултыхаясь, балдея. Вылез, обвернулся полотенцем, как Махатма Ганди, отправился прямиком на уютную кухоньку обследовать холодильник. Там оставалась початая бутылка коньяка. Прощаясь, перед отъездом открывали. Пусто! Куда-то исчезла? М...да! Печальный случай. Видать, с подружками уговорила. А жаль! Сейчас была бы к стати. Уселся в глубокое удобное кресло, вытянул с наслаждением крепкие ноги. Врубил телик. Пощелкал программы. Ничего интересного. Везде одно и тоже. Петросян плоско шутит со своей боевой подругой, щекастый Евдокимов все про баню рассказывает, да волосатые и бритые под ноль чуваки с голыми бабцами, извиваясь, словно гомики, идиотские песни вопят. Остановился на спортивном канале. 'Ак-Барс' с кем-то играл. Стал уже слегка задремывать, когда щелкнул входной замок. Бросился встречать свою ненаглядную, единственную. Крепко обнял, поцеловал, пощекотал усами и, легко подхватив на руки, понес в комнату. Тяжело плюхнулся вместе с ней в кресло. С наслаждением вдыхая аромат ее каштановых волос, расстегнул кружевную блузку, обнажил грудь с розовым, призывно торчащим соском и жадно обхватил его горячими губами.
  - Ну, погоди же, дай хоть раздеться, - заворковала она, делая отчаянные попытки вырваться из могучих объятий 'изголодавшегося зверя'. - Бешеный какой-то! Словно из джунглей вырвался! Когда приехал? Позвонил бы на работу, я бы что-нибудь купила! Голодный, наверное! Ел что-нибудь? Посиди, отдохни, дорогой, я приму душ!
  Он тогда не обратил внимания, лишь через несколько дней стал замечать, что она какая-то не такая, как раньше. Странная какая-то. В ней что-то изменилось. Стала чаще задерживаться на работе, жаловалась на большую загрузку. Приходила усталая, неразговорчивая. Часто ссылалась на головную боль. До какой там любви, уже не было тех интимных откровенных заигрываний в постели, как раньше. Какой уж там минет. Обыкновенного поцелуя не дождешься!
  - Это бывает, - подумал он. - Отвыкла от мужика, пока в командировке был. Да и я слишком груб, невнимателен, без особых там ласк и нежностей пру, как танк, напролом. Отсюда и холодность. Такое ощущение, что занимаешься любовью не с любящей тебя женщиной, а с бесчувственным манекеном...
  Нет, все-таки что-то произошло. Что-то произошло. Все знали, только он не знал. И он это почувствовал. Сосед-колобок, из квартиры напротив как-то при встрече ехидно ухмыльнулся в усы. Так бы и стукнул ему по жирной физиономии. Даже тетя Шура, уж на что божий одуванчик, и та стала избегать его.
  Игорь за полторы недели извелся, стал нервным и замкнутым. Одним словом, довел себя 'до ручки'. Однажды, решившись, он объявил ей об очередной срочной командировке. К его удивлению, она это известие восприняла довольно спокойно. Утром, тепло попрощавшись, он уехал к знакомому на дачу, где пробыл пару кошмарных дней наедине с собой и своими подозрениями. На третий, поздно вечером, вернулся в город, поднялся на четвертый этаж соседнего дома, окно лестничной площадки было расположено прямо напротив окон его квартиры. В гостиной горел свет. Он видел порхающий по комнате силуэт любимой. И вдруг откуда-то сбоку появился еще один, высокий, мужской. Он обнимал ее! Его женщину! Которую он обожал! Которой верил! Которую боготворил!
  Он был в шоке. Пальцы с хрустом сжались в кулак. Он, словно зомби, вышел из подъезда и только тогда обратил внимание, что возле их дома припаркована незнакомая серебристая иномарка.
  Вернулся во двор он через несколько часов, где все это время бродил, не помнил. Машина стояла на прежнем месте. Света в окнах уже не было. Поднялся на свой этаж, бесшумно открыл замок, разулся и прошел в комнату. Они крепко спали, утомленные любовной игрой. Игорь, стараясь не шуметь, быстро разделся и нырнул под одеяло...
  Оба проснулись, не понимая в темноте, почему вдруг стало тесно. Гость, молодой смазливый парень, попытался вскочить, но Колосков сильной рукой обоих припечатал к ложу.
  - Раз так получилось, будем жить втроем! - объявил он, удивительно для себя самого спокойным и вкрадчивым голосом. Отпустив виновников своих кошмарных переживаний, он вытянулся и беззаботно закинул руки за голову Они же, покинув оскверненное ложе и прихватив одежду, одевались наспех уже в прихожей. Через некоторое время под окнами мягко заурчал двигатель иномарки. Они уехали.
  Он же провалился в какую-то бездонную пропасть. Он спал мертвецким сном целые сутки. Когда он проснулся, то понял, что все на белом свете ему по фигу. Мир, его окружавший, рухнул. В нем самом что-то сломалось. Словно пружина слетела, как в часовом механизме. Несколько дней он беспробудно пил. Наконец однажды утром взглянул в ванной в овальное зеркало и не узнал себя. Из его глотки вырвался рык смертельно раненого зверя. Он одним движением смахнул с полки всю ее дорогую косметику и кулаком разнес зеркало вдребезги. По физиономии дать? Что толку? Слабак! Ты же мужик! Ну, что поделаешь! Бывает и такое! Любовь проходит! Не ты один! Возьми себя в руки! Что ты, как пацан, обиженный, оскорбленный! Еще в петлю полезь! Сопли распустил! Сам виноват! Значит, мало ей дал, мало уделял внимания! Человек-то он по натуре неразговорчивый, всякие там комплименты и прочую лапшу на уши вешать не умеет! А бабы на это падки как пчелы на мед! Они как кошки, - погладишь, замурлычат!
  Ему вдруг стал ненавистен этот дом, где было раньше столько любви и счастья. Колосков быстро собрался, закрыл квартиру, спустился вниз, молча вручил ключ тете Шуре. Поехал прямиком к Протасову. Ввалился в кабинет, так мол и так, Михалыч, надоело отдыхать, хочу снова в командировку.
  - Ты что, Квазик, головой шандарахнулся? Всего две недели прошло, как ты вернулся! А ты как с цепи сорвался! На тебе лица нет! - заворчал подполковник. - Что стряслось, выкладывай!
  Пришлось Михалычу все выложить как на духу. Он мужик мудрый, трижды женатый. Сразу вошел в положение. Почесал свою блестящую как у Розенбаума репу и говорит: надо обязательно ехать, только это может как-то помочь пережить свалившуюся на меня беду. У великого Ницше где-то сказано: идешь к бабе, бери кнут! Не повезло тебе с бабой, ой, не повезло! Лучше б собаку завел, та уж точно не обманет, не предаст. А когда отношения заходят в тупик, это ведь сразу видно. Глядишь, тебя уже никто не ласкает, не прижимается как обычно, не виснет на шее, не трезвонит о своих радостях и печалях, не встречает тебя, когда, уставший, открываешь дверь. А если еще к этому вместо привычных 'Мишутка', 'Мишуня', 'Мишенька' тебя почему-то начинают называть твердо и повелительно 'Михаил', считай - любовь прошла, ушла бесповоротно! Бери шинель, иди из дому!
  - Все болтают, любовь надо завоевывать! - продолжал Михалыч, неспеша разливая по стопкам армянский коньяк, извлеченный из тумбочки. - А я тебе скажу так, завоевывать ее ни в коем случае не надо. Она либо есть, либо ее просто нет. Одно из двух. Настоящая любовь - это большая редкость. Когда любимая за тобой готова хоть на край света. Не каждому такой подарок выпадает в жизни. Мне вот - только с третьего раза. Бог смилостивился, Настеньку послал старому лысому дураку. Если б не она, я бы после того ранения на ноги вряд ли поднялся. Выходила, голубушка.
  - Да, Настасья Егоровна - прекрасная женщина, - согласился Игорь, закуривая. - Душевной теплоты человек. Помню, как она нас провожала в последнюю командировку. Для каждого нашлось доброе напутствие.
  - Не то слово. Золото! А про твою она мне сразу сказала, как только увидела, что вертихвостка та еще, и что жить вы не будете.
  Квазимодо с хрустом сжал кулак. Его потемневший взгляд впился в хрустальную пепельницу.
  - Ничего, ничего, браток. Съездишь, развеешься. Там тебе не до дум будет. А здесь останешься - волком будешь выть, на стенку бросаться, сам себя изведешь, как пить дать. Это вещь такая. Не ты первый, не ты последний. Сколько стоящих мужиков из-за этого пропало. Необходимо отвлечься от мрачных мыслей, по боку их, иначе - крышка. Либо горько запьешь и тебя вышибут из органов ко всем чертям, либо что-нибудь натворишь непоправимое, либо чего доброго, пулю пустишь в башку. Так что езжай с богом, Игорек! Время лечит. Все у тебя будет путем, ты, парень, не из слабых, я тебя знаю! Будь молодцом, не бери в голову! Плюнь на все! Черт с ней, с сукой! Поедешь на замену Балашову.
  - Балашову?
  - Ранили его.
  - Славку? Когда?
  - Степан Исаев звонил оттуда утром. Подорвался, сукин хвост! Сколько раз ему, мудаку, говорил, не спеши, внимательно осмотрись, обдумай.Так нет же, прет всегда напролом!
  - Где?
  - В Хиди-Хуторе.
  - На растяжке?
  - Да нет. Растяжку бы он заметил, не дурак. Перестрелка завязалась. Группу наемников в селе накрыли. Завалили пару 'вахов'. Пацан-срочник, что с ним был, рюкзак поднял, лежащий на тропинке рядом с убитым арабом. А под рюкзаком лежала МС-3 на боевом взводе. Только салаженок поднял, чтобы посмотреть, что в нем она и, рванула. А Славка, как назло, рядом оказался в это время.
  Игорь с Балашовым еще в 95-ом в Грозном 'боевое крещенье' получили. Ему вспомнился кошмар тех дней, который им вместе довелось пережить. Изматывающие уличные бои, кругом убитые, стонущие раненые, пожарища, руины, изувеченная бронетехника, обезумевшие под перекрестным огнем беженцы, отчаянное сопротивление дудаевцев. Навечно отпечаталась в памяти мерзкая картина: в расположенном за президентским дворцом канализационном коллекторе плавающие в дерьме трупы погибших танкистов. До которых никому не было дела. И вот Славка, его боевой кореш, с которым вместе перенесли все тяготы войны, подорвался на мине.
  - Поедешь, за Трофимовым там присмотри, уж больно горяч, как бы чего не выкинул. От него всего можно ждать, - оторвал его от дум Михалыч.
  - Конфуций - мужик непредсказуемый.
  - Да, кстати, тут тебя Алексеев спрашивал. Интересовался, когда приедешь. Подарок тебе приготовил на день рождения. Забеги к нему. Проведай.
  Саша Алексеев был с ними, когда они вошли в Чечню в декабре 94-го. Молодому лейтенанту не привелось повоевать в Грозном, на трассе колонну бронетехники обстреляли из зеленки, и шальная пуля попала ему в спину, задев позвоночник. Игорь с Балашовым двигались следом и видели, как тяжелораненый Алексеев свалился с брони. У Саши после ранения парализовало нижние конечности, и он передвигался по крохотной родительской квартирке на инвалидной коляске. Жили они на четвертом этаже в 'хрущевке', и спуститься на прогулку во двор на свежий воздух для него было неразрешимой проблемой. Игорь с товарищами после возвращения из командировок часто заходили к боевому другу и на руках выносили его вместе с коляской в тень под акации, иногда организовывали для него праздник: выезд на природу, куда- нибудь в лес, к речке. В первый год у Саши была жуткая депрессия, он не хотел жить. Любимая девушка его бросила. Кому нужен муж-инвалид? Он не мог видеть, как переживают за него родители, не мог видеть заплаканные глаза матери, угнетала собственная беспомощность. А потом кто-то из ребят додумался и принес ему инструмент для резьбы по дереву, чтобы его чем-нибудь занять, всякие там резцы, и он увлекся этим занятием. Начал с простого, с разделочных досок, и пошло. Из под его рук выходили настоящие шедевры, особенно из капа, которые он любил дарить своим друзьям.
  
  
  Ибрагиму Хамзатову было двадцать семь лет. А это уже немало для настоящего мужчины на Кавказе. Он возвращался в родное село. Ездил на свадьбу к родственникам в Хасавюрт. Дела у него шли в гору. У него была пара скромных заводиков по переработке нефти. Если эти закопанные в землю цистерны можно называть заводиками. Несколько раз их чуть не взорвали, но как говорится, Аллах миловал, всегда находились заинтересованные люди. И его оставляли не только в покое, но и даже до некоторой степени охраняли. Проблем стало намного меньше, чем в ту войну. Фуру закачал бензином, и вперед, к родственникам в Дагестан, а там бензин уйдет куда надо. Даже и беспокоиться не надо. С блокпостами абсолютно никаких трений. 'Бобы' там крутые зашибают. Сколько машин за день менты пропускают? Подъезжаешь, договариваешься с ними на энную сумму, даешь в лапу несколько сотен и можешь спокойно валить дальше, да еще и рекомендацию дают, к кому на следующем 'блоке' обратиться. Проблемы возникают только, если на 'десантуру' нарвешься. С ними этот номер не проходит. Нефтепродукты, это не пряники или конфеты, нужны специальные документы на перевозку по Чечне.
  Ибрагим обычно ездил на старенькой 'копейке', чтобы не привлекать внимания к своей особе. Хотя в гараже у него стояла сверкающая серебристым металликом 'Ауди'. Свадьба прошла пышно и весело, женился его двоюродный брат Исмаил, который был одним из главных звеньев в его бизнесе. Дорогой дядя Аслан был доволен выбором среднего сына, семья породнилась с очень влиятельными и уважаемыми людьми.
  Загруженный под завязку дядиными подарками 'жигуль' на разбитой вдрызг дороге натужно стонал и покряхтывал. И надо же было поломке случиться в трех километрах от родного дома.
  Ибрагим, проклиная все на свете, вылез из заглохшего автомобиля на пустынную вечернюю дорогу. Придется идти пешком. Не сидеть же сиднем здесь всю ночь. Закрыв машину, перекинув через плечо спортивную сумку, он поплелся по пыльной дороге в гору.
  Через час, уже в полной темноте, преодолев вершину, он увидел раскинувшуюся внизу, подмигивающую огоньками, родную вотчину. Под гору идти стало легче и веселее. Считай, уже дома.
  - Черт побери! - выругался он, заметив, что развязался шнурок. Опустив на дорогу тяжелую сумку, присел и склонился над ботинком.
  
  На блокпосту у въезда в село 'фишку' тянули четверо 'вованов': рядовые Привалов, Самурский, Никонов и сержант Кныш. Двое мирно спали, зарывшись лицами в воротники бушлатов, прижавшись друг к другу, а другая двойка изредка поглядывала по сторонам и вслушивалась в тишину. Со стороны села послышались чьи-то шаги, кто-то направлялся к ним, тихо насвистывая.
  - Стой! Кто идет?
  - Свои! Колосков!
  Из темноты вынырнул легко узнаваемый силуэт старшего лейтенанта Колоскова.
  - Ты чего, Квазик, народ пугаешь? Могли бы вмазать, - сказал Кныш. - Бродишь по ночам как Кентервильское приведение. Кандалов звенящих тебе только еще не хватает. Хорошо, что хоть свистнул, а то бы шарахнули с двух стволов. И была бы твоя песенка спета.
  - Не спится, парни. Бессонница, зараза, замучила. Бедро еще к тому же разболелось не на шутку, разнылось к непогоде, наверное. Вышел прогуляться, чтобы ребятам не мешать.
  - Плотнее к окуляру прижимайся, чтобы свет от прицела на лицо не падал, - посоветовал Самурскому сержант, оборачиваясь. - Был у меня случай, я духа в Грозном подловил на этом. Три ночи за ним, подлюкой, охотился. В развалинах вонючих с крысами время коротал, но все-таки дождался матерого снаперюгу. Влупил ему прямо в мерзкую рожу. Четверых ребят только у нас в роте завалил, сволочь. Наемником оказался, из афганских моджахедов, когда-то у Масуда воевал.
  - И чего они здесь позабыли?- спросил Ромка, вновь уткнувшись в прицел, и глядя в темноту.
  - Ром, проплачено да немалыми баксами. Это тебе не 'чехи' бестолковые. Среди наемников очень закаленные бойцы попадаются, не один конфликт прошли, опыт у них охеренный, - ответил Квазимодо, массируя ногу.
  - Квазик! Квазик! Смотри, никак кто-то на дороге копошится! - окликнул 'собровца' взволнованный солдат.
  - Наверняка, фугас закладывает, - высказал предположение Володька Кныш. - Помнишь, на прошлой неделе в том месте 'уазик' с омоновцами подорвался.
  - Ну-ка, дай, взглянуть! - Квазимодо потянулся к Ромкиной винтовке с ночным прицелом.
  Прижал бровь к окуляру.
  - И в правду, какая-то сука маячит. Присел, взрывчатку закапывает. Ах, душара потный! Вечерний моцион, видите ли, у него. Получай, гад! - не раздумывая, он нажал на спусковой крючок...
  
  Горная дорога. Над атакованной из леса колонной 'вованов' стелились клубы черного дыма. Один из вертолетов приземлился на дороге, чтобы взять раненых и 'двухсотых'. Другой Ми-8МТ барражировал над лесом, откуда из засады велся обстрел колонны. В ложбинке чадила лежащая на боку белая 'Нива'. Тут же валялся тлеющий труп боевика. Немного поодаль горела груда исковеркованного металла, тоже когда-то бывшего автомобилем. Игорь махнул рукой показавшимся из зарослей слева Тимохину и Виталию Исаеву и побежал дальше, пристально всматриваясь во враждебный лес. Под ногами шуршали прошлогодние листья. Неожиданно он увидел впереди меж деревьями мелькающий силуэт. Квазимодо, не теряя осторожности, прибавил скорости. Бежать с ПКМом наперевес было крайне неудобно. Может, бросить, мелькнула вдруг шальная мысль. Иначе хер догонишь! Вот уже видна спина боевика в коричневой кожаной куртке. Оружия у него в руках нет.
  - А, черт с ним! В случае чего 'Макаров' выручит, - подумал Игорь, на ходу освобождаясь от тяжелого пулемета. Словно тяжеленный камень с себя сбросил. Бежать стало намного легче. Расстояние между ними сокращалось.
  Запыхавшийся взмокший боевик, услышав за собой топот преследователя и треск ломающихся веток, оглянулся. Увидев, что за ним гонится невооруженный враг, он остановился, переводя дух. Он был крепкого сложения, ростом не ниже Колоскова, на вид ему было, наверное, чуть больше тридцати. Небрит. Открытое лицо. Орлиный нос. Можно сказать, красавец. Его лицо даже не портил небольшой шрам над левой бровью. Черные большие глаза внимательно следили за 'собровцем', который, догнав врага, настороженно приближался.
  В руке чеченца матово блеснул клинок. Колосков, тяжело дыша, переминаясь, стоял в трех метрах напротив боевика и смотрел куда-то сквозь него. Правило каратиста: никогда не смотри противнику в глаза. Про 'макаров', который покоился в кобуре на поясе, он даже и не вспомнил.
  - Ну, что, падла? Отбегался?
  В ответ из пересохшей от волнения глотки 'нохчи' вырвался хрип. Квазимодо сделал шаг вперед. И они закружились вокруг друг друга, выжидая, кто первый сделает роковую ошибку, которая будет стоить кому-нибудь из них жизни. Неожиданно где-то в стороне, чередуясь, громко затакали пулеметы, прогремел взрыв гранаты. Это и послужило сигналом к атаке. Боевик, не выдержав нервного напряжения, рванулся вперед, сделал резкий выпад ножом и нарвался на нокаут: Колосков, стоящий перед боевиком с опущенными руками, встретил его молниеносным ударом в лоб. Коронный 'уракэн маваси-ути', круговой удар тыльной стороной кулака прошел на 'отлично'. Произошло сложение сил. Отключившийся чеченец выронил клинок, ноги в коленях подломились, и он рухнул на землю. Колосков быстро обыскал его, кроме ножа, другого оружия при нем не было. Вынув у пленного ремень из спущенных штанов, сделал вложенную петлю и лихо ее затянул на руках. Теперь хер освободится без посторонней помощи. Потом пропустил конец ремня между ног пленного. Вот 'таким Макаром' он и приволок 'чеха' к разгромленной на горной дороге колонне, держа его, как шавку, на привязи. Идти пришлось медленно, потому что ноги у 'чеха' путались в спущенных ниже колен штанах, а ремень больно врезался в мошонку.
  
  
  Осколки войны
  
  
  Пригревало весеннее солнце. Издалека доносилось монотонное стрекотание пролетавшего в сторону Ханкалы 'Ми-8'. Старший лейтенант Гурнов сидел на хлипком деревянном ящике у бетонного блока и курил, провожая взглядом из-под белесых бровей группу чеченок, которые, шумно болтая, с огромными сумками и баулами направлялись в сторону рынка. Мимо блокпоста изможденный старик тащил тележку на расхлябанных колесиках от детской коляски, груженную нехитрым скарбом. Напротив, за разбитой дорогой, сплошные руины: за горами мусора и битого кирпича пустые глазницы разрушенных домов. Весь облепленный бойцами, словно муравьями, промчался 'бэтээр'. За ним проехали бежевые 'жигули', в которых сидели какие-то мужики с недобрыми небритыми лицами. Потом прошмыгнула старая облезлая 'Волга' с набитым доверху багажником..
  Вон там, за развалинами, полегла Майкопская бригада; а в том покореженном авиаударом доме, на третьем этаже, сегодня саперы обнаружили 'лежку' снайпера. И сняли две мастерски замаскированные растяжки, когда обрабатывали подходы к лестнице, ведущей наверх. Кто-то из 'духов', видимо, готовил себе удобную позицию для обстрела блокпоста. Саперы обещали на днях рвануть эту чертову лестницу, чтобы никто не смог пробраться на верхние этажи. Вчера на рынке среди бела дня выстрелами в спину 'чехи' завалили трех зазевавшихся 'федералов'. Опустив голову, Гурнов, лениво сплюнул в грязь, усеянную окурками и шелухой от семечек. На коленях у него покоился автомат. Потертая разгрузка была туго набита рожками. Шел 68-й день треклятой командировки. Осталось еще двадцать два. Двадцать два дня неизвестности, двадцать два дня тревоги, двадцать два дня адского напряжения... Это была уже третья его командировка в Чечню. Чесалась давно немытая голова, позуживала спина: тело тосковало по баньке. Эх, сейчас бы горяченького парку, да березовый веничек...
  - Дядь, дашь закурить, а? - вдруг раздалось со стороны шлагбаума, прервав его невеселые думы. Гурнов повернул голову. Какой-то настырный шкет, лет двенадцати, настойчиво канючил у сержанта Егорова курево.
  - Эй, пацан! Иди сюда! - окликнул его старший лейтенант. Шкет подошел, под его огромными не по размеру, десантными ботинками смачно чавкала весенняя грязь. Рукава грязной куртки были подвернуты. На голове видавшая виды вязаная шапка с символикой 'адидаса'. Из-под нее настороженно глядели большие темно-серые глаза. Из левого кармана куртки торчала пластиковая бутылка из-под 'пепси'.
  - Ну, чего тебе? - бесцеремонно спросил мальчишка, нехотя подойдя к бетонным блокам и с любопытством посматривая на Гурнова.
  - Мне-то, ничего! А тебе что надо? Чего тут забыл, молокосос?
  - Курнуть бы! Сигаретки не найдется?
  - Почему не найдется? Для такого гарного хлопца всегда найдем! - сказал добродушно Гурнов, извлекая из пачки сигарету и протягивая ее сопляку.
  Пацан схватил сигарету грязными, с обломанными ногтями, пальцами и, подбросив ее вверх, ловко поймал на лету пухлыми губами. Деловито покопавшись в кармане, достал зеленую зажигалку и, пощелкав ею, прикурил. Гурнов, не сдержавшись, громко хмыкнул, ему было смешно и горько смотреть на пацана, дымившего с серьезным видом заядлого курильщика.
  - Тебя как зовут, троглодит? - спросил он, вытряхивая из пачки сигарету.
  - Меня-то? Санькой! А тебя?
  - Сергей Андреич! Не слишком длинно? Можно просто, Андреич! Ты где живешь-то, клоп?
  - А там! - пацан махнул засаленным рукавом куда-то в сторону Старопромысловского района. - В подвале!
  - Это еще что за чучело? - увидев беспризорника, удивился выглянувший наружу заспанный снайпер Павел Савченко. - Начштаба новый пожаловал?
  - Свои, Паша, свои! - отрезал хмурый Гурнов, разминая пальцами сигарету и тоже закуривая.
  - С рынка, видать, идешь?
  - Откуда ж еще!
  - Что там интересного? Чего там делал-то, если не секрет? Торговал, что ли?
  - Смеешься? Чем, блин, торговать? Дырками на жопе?
  - А хоть бы и так! - усмехнулся Гурнов.
  - Вот, бутылку с 'пепсой' у тетки слямзил! - Санька гордо похлопал по отопыренному карману.
  - Родители-то чем занимаются? - полюбопытствовал старший лейтенант.
  - Нету их у меня!
  - Как это нет предков? Куда подевались?
  - Отец пропал! А мамку убили с бабушкой!
  - Значит, ты совсем один?
  - Скажешь тоже, один! Нас в подвале много! Баба Тоня, тетя Вера, старик Михалыч, Дадаевы! Мурад еще!
  - Что, и больше никого из родных у тебя нет?
  - Когда я еще маленьким был, приезжал дядя Володя. Мамин брат. Но это было давно. Я его почти не помню.
  - А где он живет, знаешь?
  - Не! Не помню! Откуда-то издалека приезжал. Кажется, из Сыктывара, что ли.
  - Из Сыктывкара, говоришь? - поправил мальчишку Гурнов. - Да, это не близко. В школу-то ты хоть ходил?
  - Да, во второй класс. Потом война началась.
  - Учиться тебе надо, парень. Учиться. Выбираться отсюда, из этого дерьма, с этого кладбища. Родственников искать. Иначе, парень, загнешься, пропадешь здесь совсем.
  - Я пропаду? А это видел? - Санька изобразил руками красноречивый жест и сделал не всякий случай шаг назад.
  Гурнов закашлялся от смеха.
  - Ну, ладно, ладно! Не пропадешь! Верю! Парень ты, я вижу ушлый, такие не пропадают!
  - То-то же, а то пропадешь, пропадешь, - миролюбиво продолжал пацан.
  - Санек, а кем мечтаешь стать, когда вырастешь? Небось, летчиком или моряком?
  - Не, только не летчиком. Ненавижу их, гадов! - серые глаза мальчишки потемнели, губы сжались. - Шофером буду! Как папка!
  - А почему шофером-то? Быструю езду любишь?
  - Ага! Едешь, все мелькает. Здорово!
  - Да, шофером быть хорошо. Только не здесь. - Гурнов, погруженный в себя, задумчиво смотрел куда-то мимо пацана.
  - Андреич! На связь! - позвал кто-то из-за бетонных блоков. Омоновец поднялся, сильным щелчком отправил окурок в лужу.
  - Будет время, заходи! Может, придумаем что-нибудь насчет тебя! - уже на ходу бросил он, исчезая в проеме укрытия.
  
  - Андреич! Вставай! К тебе тут целая делегация пожаловала! - прапорщик Малахов настойчиво расталкивал спящего Гурнова.
  - Кто там еще? - проворчал сердито тот, усаживаясь на нары и с трудом продирая глаза.
  - Гаврош твой заявился! Иди встречай, 'Макаренко'!
  Гурнов выглянул, щурясь от яркого солнца. У шлагбаума в стоптанных десантных ботинках маячил Санька и широко во весь рот приветливо улыбался. Рядом с ним, переминаясь с ноги на ногу, стоял маленький чумазый пацаненок лет пяти. Вцепившись ручонкой в Санькину куртку, он испуганно смотрел на военных.
  - Пропусти! Это ко мне! - крикнул старший лейтенант Волкову, который 'месил грязь' на посту.
  Мальчишки, обойдя заграждение из колючей проволоки, подошли к стене, испещренной многочисленными оспинами от пуль и осколков.
  - Ну, здорово, Санчес !
  - Здорово!
  - Братишка твой, что ли? - омоновец, сладко зевнув, кивнул на кроху.
  - Нет, это Мурад! Живем вместе! У него тоже родичи погибли!
  Черные глазенки малыша выжидательно, не мигая, смотрели на Гурнова. На бледном худеньком личике видны были следы потеков от слез. Одет он был в зимнюю болоньевую куртку; на ногах женские резиновые сапоги с продетой веревкой через прорези в голенищах, чтобы не сваливались с ног. Смуглый, в натянутой на уши, когда-то голубой, шерстяной шапке, он был похож на цыганенка, вроде тех, что попрошайничают по вокзалам и подземным переходам.
  'Как мой Сережка, - подумал Гурнов, взглянув на его сопливую мордашку. - Только моему, наверное, поменьше будет. Да и щеки пухлее.'
  - Ну, как дела, пацаны? - бодро спросил он, присев на корточки перед шмыгающим носом мальцом и поправляя на нем криво торчащую шапку. - На рынок навострили лыжи?
  - За добычей вот идем! Может, что-нибудь обломится. Андреич, у тебя закурить не найдется? - делая хитрую физиономию, Санька как-то замялся и сплюнул себе под ноги.
  Гурнов усмехнулся и достал из кармана пачку.
  - На, держи, брат! - старший лейтенант вытряхнул с пяток сигарет в ладонь мальчишки.
  Санька лихо заложил одну за ухо, а остальные бережно спрятал в карман.
  - Санек, все хотел тебя спросить. Может, у тебя документы какие-нибудь сохранились? От родителей. Может, фотки какие-нибудь. Если найдешь, принеси. Соседей поспрашивай. Может, они чего знают. Поищем твоего дядю.
  - Как его, блин, теперь найдешь? Если даже не знаю ни фамилии, ни где живет.
  - Ну, это уж, шкет, не твоя забота.
  - Посмотрю, вроде осталось несколько фотографий.
  - Сказал, найдем - значит найдем!
  - Ладно, Андреич, мы пойдем! Некогда нам! - почему-то вдруг заторопился погрустневший пацан.
  - Погоди, старик, я сейчас! - Гурнов нырнул в бетонное укрытие. Через некоторое время он вернулся с большой краюхой хлеба и банкой тушонки.
  - Андреич! Гони их к чертовой матери! Здесь что, богадельня? - крикнул из чрева 'бетонной хижины' всегда угрюмый старший сержант Касаткин, подбрасывая деревяшки от сломанного ящика в гудящую буржуйку.
  - Коля, не ворчи.
  - Тоже мне, Иисус Христос выискался. Всех не накормишь! Самим скоро жрать нечего будет!
  
  Что-то звякнуло. Сержант Егоров, весь напрягшись, поднял 'ворон' к глазам. На обочине дороги явно кто-то копошился. Передернув затвор, он дал из РПК короткую очередь в темноту.
  И тут ночь взорвалась фейерверком. По блокпосту долбанули из гранатомета; пулеметные очереди, ударившие со стороны руин, слились в бешеную барабанную дробь. Шквал огня обрушился на маленькую крепость. Пули выбивали искры из бетонных блоков. Некоторые через бойницы влетали внутрь. Одну из огневых точек тут же засекли, стреляли с третьего этажа, где накануне была обнаружена снайперская 'лежка'. Бой длился около часа. Потом стрельба утихла также внезапно, как и началась. Бойцы, сидя в темноте у амбразур, ждали рассвета.
  - Все живы? Никого не зацепило?
  - Слава богу! Вроде, все целы!
  - Помнишь? В прошлый раз пуля, влетев, Коляну в жопу саданула!
  - Да, не повезло тогда парню!
  - Это как сказать! Скорее наоборот!
  - Это точно, Петрович! Еще неизвестно, кому из нас повезло!
  - Смольнуть бы! - из дальнего угла раздался заунывный голос Черенкова.
  - Я те щас смольну, мудозвон! - раздраженно отозвался лежащий у входа прапорщик Волков.
  - Подмогу вызвали? - спросил простуженный Артюхин.
  - Ты что, ох...ел! Какая сука тебе ночью на помощь примчится? Чтобы в засаду вляпаться? Ребят положить?
  - Будем ждать утра! Мужики, глядеть в оба! - сказал Гурнов. - Странный какой-то обстрел! Совсем не нравится мне это! Не к добру это!
  - Игорь, пальни еще разок по тем руинам! - попросил товарища Волков. - Похоже, кто-то там мельтешит!
  - Дай-ка взглянуть! - Малахов потянулся за биноклем...
  
  Рассвело. Над дорогой висел густой туман, накрыв, словно легким пуховым одеялом развалины. Савченко через прицел 'эсвэдэшки' напряженно всматривался в темный бугор на обочине метрах в семидесяти, от блокпоста, который с каждой минутой все больше приобретал очертания неподвижно лежащего на боку человека.
  Утром на обочине нашли труп пацана. Гурнов сразу признал в убитом беспризорника Саньку. Оборвыш лежал, сжавшись в комок, прижимая, покрытые расчесами, руки к животу. Уткнувшись восковым лицом в колею, прямо в след от протектора 'зилка', что четко отпечатался в грязи. Из-за уха у него выглядывала белым концом сигарета, которую он стрельнул днем у 'омоновца'. Рядом с убитым валялись: ржавая саперная лопатка со сколотым черенком и старая рваная мешковина, в которой бойцы обнаружили фугас и электродетонатор.
  
  
  Возвращение Кольки Селифонова
  
  Посвящается полковнику В. В. Щ.
  
  Он вернулся. Вернулся с войны, жестокой и бессмысленной, никому ненужной. Его встречали цветами, со слезами на глазах. Только это были не слезы радости, это были слезы скорби, это были слезы убитых горем матери и отца, девчонок, с которыми учился. Цинковый гроб с телом Кольки Селифонова на железнодорожном вокзале ждали автобус-катафалк и военком с солдатами, выделенными местным гарнизоном.
  
  Удар пришелся в лицо. Из разбитого носа на губы и подбородок ручьем хлынула кровь. Колька Селифонов закрылся руками и тут же получил прикладом 'калаша' поддых. От адской боли он согнулся в три погибели. От следующего удара носком ботинка в грудь он повалился на пожухлую траву и закашлялся.
  - Ахмед! Ахмед, довольно! Иди смотри за дорогой! - сердито крикнул невысокий коренастый боевик с рыжеватой бородкой. Его цепкие ястребиные глаза, словно когти, жестко впились в Колькино лицо, который, надрывно кашляя, начал подниматься с земли.
  Боевиков было около десяти. Одни кружили вокруг перевернутого 'уазика', непривычно резала слух их гортанная речь. Другие шмонали убитых: с мертвого капитана Карасика стащили бушлат, портупею с кобурой, планшетку, с водителя новенькие 'берцы', которые он сегодня выменял на что-то ценное на складе в ПВД.
  К ошарашенному Кольке волоком подтащили залитого кровью снайпера Валерку Крестовского и тут же свалили в кучу 'калаши' с разгрузками. Один из молодых боевиков с сияющим лицом тряс винтовкой Крестовского.
  - Брось! - сурово крикнул ему 'рыжеватый'. - Оптика разбита! Кому теперь эта дрянь нужна?
  - Ни за что! А новый прицел Руслан достанет!
  Бесчувственного, со связанными проволокой руками, Валерку бесцеремонно перекинули через ишака словно куль. По бокам приторочили два больших рюкзака. Со стороны дороги раздался пронзительный свист.
  - Уходим! Мы на Хашки, остальные с Азизом на Белгатой, - распорядился чернявый боевик в берете. Волосы у него были длинные как у женщины.
  Боевики разделились на две группы, четверо с ишаком и Крестовским направились в одну сторону, остальные, с трофейным оружием и Колькой, в другую.
  Двигались быстро, без привалов. Кольку постоянно подгоняли унизительными ударами в задницу. Особенно изощрялся молодой 'чех', что завладел трофейной 'эсвэдэшкой'. Селифонов красный как рак громко сопел, задыхаясь: через распухший нос дышать было почти невозможно. Видя его страдания, один из 'чехов' извлек из его рта вонючую тряпку и заткнул ее ему за ремень. Болела от побоев грудь и голова, на лбу справа саднила огромная шишка от удара о стойку 'уазика'.
  Вышли из букового леса, пересекли дорогу, спустились в узкую лощину, потом оказались у воды, долго брели вдоль полузамерзшей речушки, то и дело поскальзываясь на гальке и валунах, потом у какого-то села по висячему на ржавых тросах хлипкому мосточку переправились на другой берег. Стали медленно подниматься по крутой тропинке к домам. У крайнего остановились. Азиз, мрачный боевик с мобильником, что командовал группой, громко постучал в зеленые металлические ворота, на створках которых были нарисованы два лихих джигита на вороных конях. В ответ на стук раздался яростный лай. Послышался глухой сердитый мужской голос, но собаки не унимались. Через некоторое время заскрежетал засов, калитка в воротах распахнулась, и показался плотный краснощекий чернобородый мужчина в вышитой тюбетейке с кисточкой и овчинной безрукавке.
  - Салам алейкум, - донеслось до Кольки негромкое приветствие, после него Азиз и хозяин обнялись.
  Кольку поместили в низеньком длинном сарае с маленькими пыльными оконцами, стены которого были сложены из плоских серых камней. Справа в углу, за перегородкой, суетились и кудахтали рябые куры, у стены притулился большой деревянный ларь без крышки. Селифонов расположился за ларем на соломе, изрядно пропахшей пылью и мышами. Молодой красивый парень принес старый полосатый матрац и драную вонючую овчину.
  Колька, накрывшись шубняком, быстро согрелся и сразу уснул, сказались усталость и нервное напряжение. Проснулся он под утро от звяканья ведра и женского голоса, который за переборкой из сучковатого горбыля ласково разговаривал с коровой. Колька высунул из-под овчины голову, было довольно свежо. В соломе кто-то настойчиво шуршал, похоже, мышь. В углу на насесте было неспокойно, там явно что-то не поделили, шла перебранка и возня. Визгливо загорланил рыжий петух, вертя головой и с вызовом посматривая круглыми зенками на нового постояльца. Ему явно не нравилось такое соседство.
  Противно скрипнула на ржавых петлях дверь, в сарай вошел хозяин со своим сыном, из-за их спин выглядывала девчонка в платке. Она быстро положила на солому толстую лепешку и теплую пластиковую бутылку с молоком и уставилась на Кольку. Чеченец что-то буркнул строго, и она тот час же шмыгнула за дверь.
  - Вставай, будэш помогать сыну.
  Весь день Колька помогал по хозяйству. Подбрасывал сено скотине, перетаскивал с места на место какие-то мешки, несколько раз в сопровождении Руслана, старшего сына хозяина, ходил за водой к роднику под горой. С ним никто не разговаривал, ни хозяин Али, ни его домочадцы. Никто не обращал на Кольку никакого внимания, кроме матери Али, старой седой карги, которая все время что-то шамкала беззубым ртом, ковыляя мимо и с ненавитью глядя на него.
  К Кольке обращались не иначе, как 'Иван'. 'Иван принеси то; Иван сделай это; Иван сходи туда'...
  Хозяйство у Али было большое: куры, овцы, коровы, два бычка, лошадь. Надо было всех накормить, напоить, убрать за всеми навоз. Еду в сарай приносила юркая одиннадцатилетняя Мариам, она с живым любопытством наблюдала за узником. Сарай не запирали, убежать он при всем своем желании никуда не мог. По двору по проволоке мотались два огромных цепных пса-кавказца, которые по любому поводу заходились яростным лаем, щеря желтые клыки. Одного, что побольше, злющего, звали Неро; другого, помоложе и посветлее, с остриженными ушами, Казбек.
  Несколько раз Колька, испытывая нестерпимый голод, тайком пробирался за яйцами в курятник. Сразу поднимался несусветный гвалт, поднятый курами, долго не утихавший. Скорлупу из-под яиц прятал под солому или запихивал в узкую щель за ларь. Но однажды старуха подняла громкий кипеж по поводу пропажи, когда стала шарить корявыми пальцами по гнездам у несушек. Пришел с плетью рассерженный Али и два раза молча наотмашь стеганул пленника по спине. У Кольки аж потемнело в глазах. Он сразу уяснил: воровать не хорошо. Вечером, лежа под вонючей овчиной, он молил бога, чтобы война прекратилась как можно скорее, чтобы все для него окончилось благополучно. 'Может, обменяют на кого-нибудь', -теплилась и грела его искорка надежды. Его имя и адрес у него не спрашивали, - похоже, выкуп никого не интересовал. Да и кто его будет выкупать? Нужны огромные 'бабки', мать таких денег и за пять жизней не заработает.
  Мариам как-то принесла в сарай пару яблок, бросила рядом с ним на солому и убежала, заливаясь звонким смехом. Яблоки были яркие, сочные, упругие, с вощеной на ощупь кожурой.
  - Наверное, чем-то натирают, чтобы дольше сохранялись, - подумал Колька. - Наши-то в это время уже как картошка, мягкие, невкусные.
  Сыновья у Али были крепкие ладные, высокому Саиду лет семнадцать, молчаливому с презрительным взглядом Руслану, похоже, все двадцать. Жена Али, маленькая плотная женщина с красивыми грустными глазами, во двор выходила редко, в основном больше суетилась в доме.
  Однажды чуть свет Руслан по висячему мосту увел солдата на другой берег, в лес, где они пробыли почти весь день, ничего там не делая. Поначалу Колька грешным делом подумал, что парень заведет его подальше в лес и грохнет. Потом уже Селифонов узнал, что в селе в тот день проводилась 'жесткая зачистка'. Приезжали 'вэвэшники' с 'собрами' и 'шмонали' местных. Но ничего не нашли, кроме десятка старых охотничьих ружей.
  Сколько времени Колька прожил у Али, он не знает.
  Через неделю после 'зачистки', рано утром, его подняли, еще только начинало светать. Хозяин выгнал из гаража белую 'Ниву' с верхним багажником, на который Колька и Руслан загрузили несколько мешков с мукой и пшеном. Сверху накрыли полителеновой пленкой. Из дома в сопровождении Али вышли два незнакомых чеченца, они бойко о чем-то беседовали. Оба в камуфляже, в 'разгрузках', вооружены. Один, веселый, с бородой, золотыми передними зубами, другой лет двадцати пяти, с орлиным профилем, наоборот больше молчал. Что-то подсказывало Кольке, что это самый старший из сыновей Али.
  - Поедешь с ними, - сказал Али Селифонову, кивнув на 'Ниву'.
  Ехали долго. Проехали какое-то село, потом долго петляли по извилистой горной дороге, миновали вброд несколько мелких речушек. Наконец машина, съехав круто вниз к реке, оказалась в каком-то мрачноватом ущелье. На берегу их уже ждали два боевика и семеро, судя по одежде и обличию, пленных.
  Машину разгрузили. Руслан сразу же уехал обратно. Колька и остальные пленники, понукаемые 'чехами', побрели с мешками вдоль берега сверкающей на солнце реки. За излучиной они свернули влево, вышли на ведущую вверх незаметную тропку и стали медленно карабкаться в гору. Солнце было уже в зените, когда они вышли к лагерю боевиков. Это был небольшой лагерь, состоящий из полутора десятка хорошо замаскированных землянок и нескольких пещер, скрытых в буковых зарослях. Кольку поместили в одной из землянок с боевиками. Среди боевиков было много наемников-арабов, встречались и хохлы. Была пара молодых снайперш в платках, мусульманок.
  Командовал этим небольшим отрядом уже знакомый Кольке полевой командир Азиз, которого все в лагере боялись за его неукротимый норов, за его жестокие разборки. Однажды Селифонов был свидетелем, как он на глазах у всех пристрелил араба за какую-то ничтожную провинность. Иногда пролетали 'сушки', бомбили где-то вдалеке. Азиз требовал от всех неукоснительно соблюдать меры маскировки.
  С пленными Кольке заговорить не удавалось, солдат среди них было четверо, один какой-то припадочный с идиотской улыбкой, с шальными глазами. Остальные гражданские. Все обтрепанные, грязные, забитые. Пленникам приходилось пилить, колоть дрова, ходить за водой, копать землянки, таскать боеприпасы, провиант с берега реки в лагерь. Под горячую рук 'чехов' Колька попадал редко, так как был сильнее и расторопнее других заложников.
  Дни становились теплее, зажелтели одуванчики, на деревьях распустилась нежная листва, плотным зеленым покрывалом укрывшая лагерь, сделав его незаметным с воздуха.
  В лагере появились новые пленники: два омоновца. Старший лейтенант со страшной гематомой под левым глазом и черными от побоев губами; и сержант с разбитыми в кровь виском и затылком. Их поместили в соседнюю землянку. Колька видел, как молодые 'чехи' жестоко издевались над ними. Особенно доставалось лейтенанту, широкоплечему крепкому парню, похожему на борца, с неукротимой злобой смотревшему на своих мучителей.
  Через пару дней Кольке на распиловке дров удалось переговорить с новичками.
  Фамилия старшего лейтенанта была Гурнов, он был из новосибирского ОМОНа. Офицер рассказал, как они с сержантом оказались в плену.
  - Подбежала, браток, на рынке маленькая заплаканная малява. Плачет, надрывается, слезы ручьем, помогите, дяденьки родненькие! Мама умирает! Только вы сможете ее спасти! Успокойся, малышка, говорю! Сделаем все, что в наших силах! Где твоя мама?
  - Вон там, в подвале умирает дорогая мамулечка!
  Трое нас было. Я, Саня, - Гурнов кивнул в сторону сержанта. - И майор Перфилов. Спускаемся в темный подвал, темень хоть глаза выколи. Тут нас и сделали как зеленых сосунков. Перфилов последним спускался, смикитил, да поздно было, начал стрелять, его сразу положили. Очнулся я уже в машине, с кляпом во рту, рядом Саня. Потом в сырой яме неделю продержали, суки. До сих пор башка гудит будто чугунная, но еще, слава богу, пока варит, а вот у Сани дела х...евые. Голову, гады, ему проломили. Говорить совсем не может, только мычит. Пытается на земле веткой что-нибудь написать, буквы путает, ничего не понять.
  Колька с жалостью посмотрел на бледного сержанта, тот сидел, прислонившись к дереву, и прикрыв глаза. Вдруг Саня весь напрягся, и у него судорожно задергалась правая щека. Казалось, что он криво смеется, словно мим на сцене. Повернув к ним искаженное болью лицо, он сунул в рот большой палец, пытаясь помешать щеке дергаться. Из его глаз по грязным щекам текли слезы.
  - Запоминай, братишка, внимательно слушай. Может тебе еще доведется выбраться отсюда. Нам-то все, п...дец! Убьют они нас! Как пить дать! Один бы я попробовал еще дать деру или покрошить гадов в капусту, если повезет. Но Санька не имею права бросить. Понимаешь?!
  Бедного Санька убили спустя несколько дней, когда у него отнялась правая рука. Он уже почти не чувствовал ее, еле-еле шевелил онемевшими пальцами. Парализованный, он стал обузой для 'чехов', и они, не церемонясь, полоснули его кинжалом по горлу и столкнули с обрыва.
  Кто-то из чеченцев, оценивающе поглядывая на крепкую фигуру старшего лейтенанта, предложил новую забаву - борцовский турнир.
  Мгновенно образовался на поляне широкий круг, на середину которого вытолкнули омоновца. Против него на поединок вышел Рамзан, небритый волосатый детина. Скинув куртку и засучив рукава, он, усмехаясь в черную бороду, пропел ласковым грудным голосом, приглашая Гурнова на схватку:
  - Иды сюда, цыпленок! Я тэбэ буду бороть!
  Они сошлись. Могучий Рамзан, у которого ходуном под рубахой играли мускулы, крепко вцепился в одежду противника. Они долго топтались на месте, кружась по поляне, подымая пыль, мотая друг друга из стороны в сторону. У чеченца на лбу обильно проступил пот. Слышалось прерывистое дыхание Гурнова. Он с трудом сдерживал напор чеченца. Попытался сделать подсечку, но не удалось. Такого мастодонта, как Рамзан, разве собьешь. Со всех сторон раздавались смех, советы, подбадривающие возгласы. Все произошло очень быстро, никто ничего толком и не понял. Рамзан, которому надоела эта канитель, попер мощно вперед, чтобы обхватить и сжать соперника в своих могучих тисках, но стремительная атака обернулась неожиданным для него поражением. Под натиском боевика старший лейтенант упал, увлекая Рамзана за собой. Он провел прием, называемый 'мельницей'. Бугай кувыркнулся, мотнув в воздухе ногами, и пока соображал, что же произошло, Гурнов применил болевой прием на руку. От боли кавказец взвыл и забился словно раненый зверь в капкане. Что вокруг творилось! Невообразимый гвалт, гам, улюлюканье, свист...
  К борцам подскочили двое боевиков, один из них ударил со всей силы ботинком 'омоновца' в бок, другой ухватил его за голову и оттаскивал от, сучившего ногами, боевика.
  Рамзан, залившись краской стыда, с трудом поднялся. Он бормотал проклятия и держался за больную руку. Несколько человек стали ногами избивать прикрывшего голову руками лейтенанта.
  Полевой командир был явно недоволен исходом схватки, он нервно постукивал пальцами по колену. Неожиданно хмурый взгляд Азиза наткнулся на Кольку, который выглядывал из-за спин боевиков, наблюдая за борцами. Обернувшись, боевик что-то сказал молодому 'чеху', стоящему за ним. Тот, окликнув Селифонова, подвел его к восседавшему на белой бурке словно вождь, Азизу.
  - Хочешь жить? -задал вопрос Азиз.
  Колька молча кивнул головой, недоверчиво косясь на гогочущих вокруг боевиков.
  - Убей его! И я тебя отпущу! Слово джигита! - сказал полевой командир. - Гаджи! - позвал он, насмешливо глядя на стоящего перед собой солдата в жеванном грязном бушлате.
  Появился Гаджи, молодой высокий парень с неприятным лицом и колючим взглядом, один из телохранителей Азиза. Он подвел рядового к распростертому на земле, избитому 'омоновцу', лицо которого превратилось в страшную кровавую маску.
  - Сволочи-и! Говнюки! - хрипел старший лейтенант, сплевывая сгустки крови. - Стреляй, паря! Не бойся, на тебе крови не будет! Хорошее дело сделаешь, отмучаюсь! Все равно не жить!
  Гаджи достал из кобуры 'макаров', передернул затвор, извлек обойму и протянул 'ствол' солдату. Наступила мертвая тишина. Николай стоял посреди поляны с понуро опущенной головой. Пальцы судорожно сжимали и разжимали потную рукоять пистолета. Напряженные лица боевиков были устремлены на него, некоторые, споря, улыбаясь, тихо переговаривались между собой.
  - Слово джигита, - раздался за его спиной вкрадчивый голос Азиза.
  Солдат вздрогнул как от удара хлыстом при этих негромко произнесенных в тишине словах.
  Колька поднял стриженную русую голову и оглянулся на Азиза. В больших серых глазах солдата была пустота. Они ничего не выражали. Они были неживые, это были глаза мертвеца. На лице растерянность, мелко дрожали по-детски пухлые губы. Он хотел что-то сказать, но страх настолько сковал его, что из горла вырвался только слабый хрип.
  Так страшно ему было только раз в жизни. Когда ему было восемь. Они жили тогда в степи, в военном городке. Он, родители и его старший брат Вадик. Как-то летом, в выходной, решили всей семьей съездить отдохнуть на одно из соленых озер. И шофер отца, Иван Иванович, молодой усатый красавец, попросил разрешения взять на рыбалку своего друга, учителя П.
  Братья обожали Иван Ивановича, это был живой веселый парень, часто катал их на машине. Отец всегда возил с собой две винтовки, 'мелкашки', которые обычно лежали за передними сиденьями. Охота в тех краях была знатная, и он часто привозил домой уток, лысух, зайцев.
  Отдых на природе, как правило, без выпивки не обходился. Случилось так, что учитель здорово накачался и стал буянить, приставать ко всем. На обратном пути заехали к знакомым казахам. Родителей пригласили на бешбармак. Отец велел Иван Ивановичу отвезти пьяного друга и детей домой, а вечером приехать за ними.
  Только отъехали с километр, как П. стал вновь выступать. Иван Иванович остановил машину и выволок учителя наружу. Тот пытался ударить его, размахивая бестолково руками. Иван Иванович бросил противника через себя и, оседлав его, стал его шлепать по щекам. Надавав оплеух, вновь запихнул буяна в машину. П. притих, из носа у него капала кровь, которую он размазывал ладонью по лицу.
  Перепуганный Колька сидел рядом с братом, вцепившись в поручень, боясь оглянуться на пьяного. Внутри у него все тряслось и замирало от страха.
  Учитель с разбитым носом не унимался.
  - Ты чью кровь пролил, гад? - бубнил он, вымазав кровью указательный палец и тыча им в брата.
  Вдруг, дико заорав, он сзади обхватил руками Иван Ивановича за шею и стал его душить. Тот, притормозив, повернулся и двинул учителю кулаком в физиономию. От удара П. разжал руки и свалился, как мешок, с бокового сиденья. Потом он вдруг заметил лежащие за передними сиденьями винтовки и вцепился в одну из них. Заглушив мотор, Иван Иванович перебрался назад, к разъяренному противнику.
  - Вадик, садись за руль!
  - Иван Иванович! Я не смогу!
  - Не бойся, сможешь. Это не трудно. Главное, делай, что я скажу. И без суеты.
  Двенадцатилетний мальчишка пересел на шоферское место, крепко схватил дрожащими руками руль.
  - Выжимай стартер!
  Нажата педаль. Машина заурчала.
  - Молодец! Рычаг переключи на первую!
  Рычаг переключен. Побледневший пацан с силой толкает его до упора.
  - Хорошо! Теперь плавно отпускай сцепление и дави на газ!
  Машина, истошно рыча, резко скакнула вперед и заглохла.
  - Фу ты, черт! Да не так резко! Давай снова!
  Машина пылила по степи. Это напоминало фильм 'Последний дюйм', где сын летчика, мальчик Дэви, спасая раненого отца, смог взлететь и привести самолет на родной аэродром. Наконец между выгоревшими на солнце сопками показался родной поселок.
  Вот и сейчас Колька испытывал то же самое, что и много лет назад. Страх сковал его, в горле пересохло, его трясло как малярийного, на лбу проступили грязные капельки пота. 'Макаров' тянул руку вниз.
  Неожиданно он резко обернулся и вскинул руку в направлении Азиза. Но выстрелить не успел, две автоматные очереди слились в одну...
  
  Тела убитых сбросили в глубокое узкое ущелье, где шумел, завихряясь, стремительный горный поток. И понесла их студеная река к 'своим', они плыли то вместе, то обгоняя поочередно друг друга, пока тело старшего лейтенанта на одном из перекатов не зацепилось за торчащую из-под воды корягу и не осталось за тем поворотом. Дальше Колька поплыл один, задевая за колючие прибрежные кусты, за камни, окунаясь восковым лицом в буруны, раскинув руки, словно парящая птица. На третий день его заметил и вытащил на берег щуплый белобрысый солдатик, шофер из артдивизиона.
  
  Через месяц Кольку разыскала мать. Веру Владимировну после двух месяцев сплошных мытарств и скитаний по Чечне в поисках без вести пропавшего сына дорога привела в Ростов, в 124-ю Центральную лабораторию медико-криминалистической идентификации Министерства обороны, где среди сотен неопознанных погибших солдат она, наконец-то, нашла своего мальчика, свою кровинушку. В отличие от других несчастных матерей, она опознала сына сразу. По татуировке на руке. Еще в шестом классе Колька, по уши влюбившись в девчонку со второго подъезда, сделал крошечную наколку 'Марина'.
  Вера Владимировна, как только узнала, что Колю послали в Чечню, места себе не находила. Вся испереживалась. Смотрела все выпуски новостей по телевизионным каналам и все репортажи оттуда. Собирала вырезки из газет, в которых было хоть малейшее упоминание о военных действиях в мятежной республике. А редкие письма, которые почему-то так долго шли от сына, она перечитывала по многу раз. О себе он писал скупо, все больше о своих товарищах. Как-то показали видеокадры, снятые боевиками, на которых был пленный избитый изможденный офицер в наручниках. Его пинали ногой в живот, и он, повернув лицо в камеру, говорил разбитыми губами: 'Мама, помоги. Сделай что-нибудь...'. Это произвело на Веру Владимировну неизгладимое впечатление, перед ее глазами днем и ночью стояло лицо молодого офицера, просящего помощи у матери. Не у кого-нибудь, а у матери. Не у вершащих судьбами народа и страны, бросивших его в эту кровавую бойню и забывших о нем, а у своей матери...
  Замучила бессонница. Все валилось из рук. Работа не клеилась. Коллеги по работе знали, что у сотрудницы сын на войне и с сочувствием и пониманием относились к ее страданиям. Неожиданно письма из Чечни перестали приходить. Она забеспокоилась, пробовала звонить по прямой 'горячей' линии в Москву, там отвечали, что все нормально, рядовой Николай Селифонов в списках раненых и погибших не значится. Она успокаивалась на некоторое время, а потом снова звонила. Но писем так и не было.
  Ударом среди ясного неба для нее был вечерний телефонный звонок одной женщины, матери сослуживца сына. Она-то и сообщила ей жуткое известие, что Коля пропал без вести. Об этом та узнала из письма своего сына. Вера Владимировна тут же, поехала через весь город, чтобы собственными глазами прочесть эти страшные строки. Машина, на которой ехал ее сын, попала в засаду, устроенную боевиками. Среди убитых ее сына не оказалось...
  Потом были звонки в воинскую часть, где служил Коля. Там подтвердили: да, пропал без вести. Не теряйте надежду. Ведутся поиски.
  Ведутся поиски! Кто его ищет? Кому он нужен? Рядовой солдат! Кому, кроме нее?
  Она пыталась представить лицо пропавшего сына, но перед ее глазами стоял тот несчастный старший лейтенант, молящий о помощи. Он жалобно смотрел на нее, и его губы шептали: 'Мама помоги! Сделай что-нибудь!'
  Работа валилась из рук, она похудела, осунулась, у нее были вечно заплаканные глаза. Весь коллектив переживал за нее.
  Взяв отпуск без содержания, поехала в Чечню на розыски. Разрушенные дома, беженцы, военные, грязная ругань, лязг бронетехники... За время скитаний она встречалась со множеством людей, и с командиром батальона, в котором служил сын, и с солдатами, с жителями близлежащих сел, и с беженцами, и с боевиками... Всем показывала его фотографию, чтобы хоть что-нибудь узнать о судьбе сына. Но все безрезультатно. Коля исчез, как сквозь землю провалился. Ни малейшей ниточки, за которую можно было бы зацепиться.
  Однажды, заночевав в одном из предгорных сел, в доме сердобольной чеченской семьи, она ночью почувствовала сильное тревожное сердцебиение, которое заставило ее проснуться, вскочить с лежанки и подойти к окну. Словно кто-то звал ее. В холодном предрассветном сумраке мимо дома быстро промчалась легковая машина. По мере того, как удалялся звук ее мотора, биение сердца матери стало постепенно затихать. Что это было? Она не знала. Может быть, знак свыше? Может быть что-нибудь с Колей?
  Если б она только знала, что в проехавшей мимо белой 'Ниве' сидел ее сын. Но этого она не узнает никогда.
  
  Полковник провел Веру Владимировну в лабораторию. На одной из стен большой стенд с фотографиями военнослужащих под названием 'Им возвращены имена'. За компьютерами несколько офицеров-криминалистов и солдат. На экранах совмещенные изображения фотографий лиц и черепов. На столах, на полках, под номерками, кости и черепа. У окна горько плакала молодая женщина в трауре. На экране компьютера лицо молоденького лейтенанта, почти мальчишки.
  - Сережечка, миленький... - всхлипывала женщина.
  - Работа у нас, Вера Владимировна, сами понимаете, трудная, специфическая. Но необходимая. Вернуть родным погибших солдат наш долг. Не каждый может этим заниматься. Здесь нужны одновременно и чуткость, и железные нервы. У нас, в основном, служат профессионалы, а также проходят службу будущие медики, - сказал полковник, приглашая Веру Владимировну пройти в следующую комнату.
  - В первую очередь нас интересуют переломы, рубцы, операции, татуировки. Какие приметы, вы говорите, у сына?
  - У него на кисти левой руки была крошечная татуировка: 'Марина'. Вот на этом месте. А еще в детстве два пальца сломал на левой руке. Безымянный и указательный. В садике с качели упал.
  - Это уже кое-что. Максим, посмотри по картотеке! Татуировка 'Марина'! Кисть левой руки! - полковник обратился к старшему сержанту в очках, сидевшему за компьютером.
  - А вы присядьте, пожалуйста. Подождите. Заранее ничего обещать вам не могу. Работы много. Помощи же практически никакой. Лаборатория, сами видите, крошечная. Расширять нас не собираются. Боюсь, как бы вообще не закрыли.
  - Есть, товарищ полковник! - откликнулся старший сержант. - Левая рука! Татуировка 'Марина'! Номер ...
  Вера Владимировна уже ничего не слышала. Стены поплыли, все закружилось...
  
  Он вернулся. Вернулся с войны, с жестокой, бессмысленной, никому ненужной кровавой бойни. Его встречали цветами, со слезами на глазах. Только это были не слезы радости, это были слезы скорби, это были слезы убитых горем матери и отца, девчонок, с которыми учился. Цинковый гроб с телом Кольки Селифонова на железнодорожном вокзале ждали...
  
  
  
  Почему он не стрелял?
  
  
  Андрей Тимохин, громко пофыркивая и поеживаясь от холодной воды, поднял мокрое раскрасневшееся лицо. Из зеркала на него смотрел кто-то угрюмый осунувшийся с седоватыми висками, с жестким взглядом темно-карих глаз, с плотно сжатыми губами. Капли воды, словно дождинки, поблескивали и искрились на мокрых волосах.
  - Отец, - вдруг буркнул Андрей, вглядываясь в свое отражение.
  Вчера ему довелось побывать на городском рынке, долго бродил между лотками и прилавками со всяким железным хламом в поисках подходящего шланга для новой стиральной машины. Наконец-то после командировки сделал подарок любимой жене. Сколько можно стирать шмотки вручную? После продолжительных блужданий он остановился у прилавка, за которым хлопец, косая сажень в плечах, лет тридцати, доходчиво объяснял молодой женщине в кожаной кепке, какой из смесителей лучше. Чего только у него здесь не было. Настоящий Клондайк. Узнав, что ищет Андрей, он тут же полез в свои закрома.
  - Сейчас посмотрим, отец. Где-то у меня точно был трехметровый. А, вспомнил! Вот он где. Если не подойдет, не волнуйся, отец, заменим!
  - Отец, - пробормотал, криво усмехаясь, Анрей, вновь наполняя пригоршню холодной воды и окуная в нее лицо. Нашел старика. Хотя... - он вновь посмотрел в зеркало. - Да, постарели вы, товарищ старший лейтенант. Вон и седина появилась на висках. Глаза какие-то настороженные, странные, - Андрей округлил глаза и вдруг замер пораженный. - Стоп! Глаза! Глаза! Эти темно-карие глаза! Где же он их видел? Эти глаза!
  
  Полдня провозился с краником для 'стиралки', приспосабливая его к смесителю. Семь потов сошло. Все на свете проклял. Это тебе не из АГСа стрелять да растяжки ставить. Вроде все затянул, включил воду. Что за черт! Сифонит в одном из соединений. Да еще как сифонит. Пол мокрый. Лужи кругом. Развинтил, по новой затянул. Теперь сифонит в другом месте. Оказалось, зажевались прокладки. Других нет. Оделся, помчался в универмаг. Там таких нет. Закон подлости. Полгорода обегал в поисках прокладок. Впору на рынок опять ехать, за тридевять земель. Наконец нашел подходящие в каком-то магазинчике-подвальчике. Весь в мыле примчался обратно. Домашние мечутся, места себе не находят: воду-то он, уходя, перекрыл. Поменял прокладки. Заново присобачил смеситель, по всем правилам 'трубопроводной науки', даже паклю не забыл. Затянул, как следует. Мысленно перекрестился. Ну, с богом! Врубил воду. Ура! Получилось! Крепко зауважал сантехников. Сантехника - дело тонкое! Тут сААбражать надо!
  Андрей, насвистывая мелодию, выдавил крем, намылил помазком щеки. И мельком взглянув в зеркало, оцепенел с бритвой в руке.
  - Глаза! Карие глаза! Вспомнил!!
  
  Пятиэтажка встретила их мертвой тишиной и пустыми, почерневшими от пожарища глазницами. Вошли в подъезд. Тимохин и сержант Кныш остались внизу, остальные во главе со старшим прапорщиком Стефанычем стали подниматься наверх. Кныш, побрызгав в углу, вышел наружу и привалился у входа к стене, озирая окрестности через 'оптику'. Андрей же, некоторое время постояв у лестницы, шагнул в проем одной из 'хрущевок'. Хруст стекла под берцами, звяканье гильз...
  'Кошмар, что натворили. Политики хреновы, - подумал он. - Не город, а настоящий Сталинград. Унылое кладбище из почерневших разрушенных коробок. Нелюдимые мрачные руины'.
  Дверей нет, мебели нет: все сожгли аборигены, замерзавшие промозглой осенью и студеной зимой. Заглянул на кухню. В углу одиноко притулилась, некогда белая газовая плита, покрытая горой осыпавшейся штукатурки, из стен торчали головки шурупов, на которых, видно, крепились подвесные шкафы. Посредине - раскуроченный, лежащий на боку без дверцы, холодильник. Кругом ничего, кроме битого стекла от банок и склянок, осколков посуды и обломков узорчатого голубого кафеля. Андрей прошел в комнату, залитую солнечным светом. Было ясное морозное утро. В квартире с вывороченными рамами и пробитой снарядом брешью в стене было светло. Опаленные взрывом потрескавшиеся стены. Кое-где еще сохранились куски желтоватых обоев с изображением бледно розовых букетиков роз. Линолеум на полу посредине здорово выгорел: разводили костер. Чернели головешки - остатки пепелища. Стены в щербинах от осколков и пуль, словно обрывистые берега, испещренные гнездами стрижей. Кругом хлам: вспоротые консервные банки, выглядывающие из-под обломков обвалившегося кирпича пыльные истрепанные книги, в углу обнаженная чугунная станина пианино со спутанной бородой из оборванных струн, какое-то тряпье, ободранное вертящееся кресло без крестовины, грязные окровавленные бинты, замызганный бушлат с выгоревшей напрочь спиной, под окном горы стреляных гильз, какие-то пластмассовые колесики и части от детских игрушек...
  Остановившись посреди комнаты, Андрей кожей почувствовал присутствие 'его'. Чей-то неприятный взгляд буквально буравил его насквозь. Он резко повернулся. В углу ниши стоял 'он'. Зрачок 'калашникова' с тускло поблескивающим ободком уставился на Андрея. Старший лейтенант рывком вскинул дуло автомата, не отрывая взгляда от неподвижно стоящего боевика.
  На него смотрели большие темно-карие глаза. Это были не злые, с прищуром из-под густых бровей, глаза, какими встречают и провожают их всюду. Это были умные глаза, с необычным живым блеском. Они словно излучали свет. Они напоминали чем-то глаза давно умершей, настрадавшейся за свою жизнь, матери. Он давно уже не видел такого взгляда. Тем более здесь, на войне, где рыскает словно гиена в поисках своей добычи ненасытная смерть, здесь, где на всем откладывает неизгладимый отпечаток суровый военный быт. Бывают, конечно, и веселые моменты расслабухи. Но даже в эти моменты в глазах боевых товарищей нет этого живого блеска, этого лучистого света. Даже под кайфом, во время смеха и шуток, их глаза остаются такими же усталыми, тусклыми, приговоренными, настороженными.
  Боевик не стрелял. Его 'калаш' с пустым 'подствольником' был направлен в грудь 'вэвэшнику'. Их разделяло метра три, не больше. Чеченец был в камуфлированных брюках, заправленных в запыленные тяжелые солдатские ботинки с заклепками и высоким берцем. Черная, когда-то кожаная куртка от потертостей стала почти белесой. Замок 'молния', похоже, был давно сломан. Под курткой - толстый свитер. Шея обмотана клетчатым бордово-грязным шарфом. На голове темная вязаная шапка, вязка которой местами обмахрилась и свалялась в букле.
  'Какие глаза. Прям, как у абрека Дато Туташкия из фильма -, мелькнула вдруг мысль у Андрея. - Или как на иконах. Глубокие глаза страдальца'.
  Боевик смотрел на офицера, не мигая. Под правым нижним веком напряженно пульсировала жилка. Ее было отчетливо видно в косом солнечном луче. Он был давно небрит, худ лицом. Стиснутые зубы, прерывистое дыхание, желваки под щетиной. И глаза без злобы, без ненависти.
  Под ботинком Тимохина вдруг что-то хрустнуло, то ли кусок штукатурки, то ли осколки стекла. В висках гулко стучало, будто в кузнице методично били по наковальне. Удары следовали один за другим, то быстро, то вдруг медленно. Противники словно окаменели, продолжая завороженно смотреть друг на друга. Сверху послышались голоса бойцов. Проверив верхние этажи, они неторопливо спускались вниз по захламленной лестнице, громыхая сапожищами. Чеченец занервничал. Не отрывая глаз от Андрея, он, сильно прихрамывая, сделал нерешительный шаг к бреши в стене. И тут из-под куртки у него что-то выскользнуло и упало на пол. Еще шаг. Потом еще. На лбу у Андрея проступили капельки пота. Его трясло как в лихорадке. Ствол его автомата мелко дрожал и неотступно следовал за врагом. Палец на спусковом крючке онемел, стал будто чужой. Ноги налились свинцом. Во рту пересохло, в горле стоял комок; хотелось сглотнуть, но ничего не получалось.
  'Чех' исчез. Послышались быстрые, удаляющиеся, спотыкающиеся на битом кирпиче, шаги. Андрей чувствовал, что должен немедленно рвануться к бреши и выпустить вслед чеченцу очередь, но его словно сковали невидимые путы. Он не мог пошевелиться.
  На полу перед ним, где только что стоял его враг, валялась поцарапанная цветная фотография в небольшой пластмассовой рамке с остатками стекла. Андрей поднял ее. Вытряхнул осколки, смахнул рукавом пыль, На тронутой сыростью фотографии трое: мужчина в светлом костюме, молодая красивая женщина с миндалевидными глазами и пухленькая девчушка лет пяти с двумя белыми пышными бантами. Обнимает мохнатого Вини-Пуха. Веселые глазенки блестят как вишни. Что-то знакомое в открытом взгляде мужчины. Счастливая семья. Наверное, запечатлен какой-нибудь праздник или день рождения. Снимок явно не любительский: отлично поставлен свет, хорошая резкость. Похоже, фотография сделана в каком-нибудь фотоателье. Тимохин, пристроив бережно рамку на каком-то торчащем из закопченной стены шурупе, еле передвигая ватные ноги, словно ревматик, выбрался на лестничную площадку. Тяжело опустился на корточки и привалился спиной к прутьям перил.
  Только сейчас он услышал, как громко сопит от возбуждения, как громко стучит у него сердце, почувствовал боль в судорожно стиснутых зубах. Смертельно хотелось курить. Курево, как назло, закончилось. Ну, ничего, сейчас у ребят стрельнет.
  - Андрюха! Ты чего раскис? Мертвяков нашел? -старший прапорщик Стефаныч, внимательно посмотрел на бледного сослуживца.
  - Да нет. Мотор забарахлил, братишки, - глухо отозвался Тимохин. - Дай курнуть. Совсем что-то херово на душе. Видно, пора домой. Загостились мы тут. Эх, уехать бы от этого кошмара куда-нибудь подальше, в какую-нибудь глухую деревеньку. Чтобы лес был, чистая речка, грибы, свежий воздух, молоко, банька.
  -Эка, куда тебя понесло! Губа не дура! - присвистнул старший прапорщик, протягивая Тимохину пачку сигарет и пристраиваясь рядом на ступеньках.
  - Это тебе, Андрей, надо с моей сестренкой скорешиться. Она у меня этой идеей уж лет восемь бредит, - отозвался контрактник Володька Кныш. - Все уши прожужжала про деревню.
  - Это на любителя. Мне, например, такая жизнь лично по фигу, - вступил в разговор сержант Елагин. - Ну, неделю, другую от силы, я еще выдержу, а потом ведь с ума сойдешь от скуки, в город потянет. К цивилизации, к городскому ритму, шуму, газу, горячей воде. Печку замучаешься топить, одних дров до этой самой матери надо. Колоть, не переколоть.
  - Это для романтиков. Я предпочитаю город, чем после дождя грязь деревенскую месить. А весной и осенью там вообще хер поедешь, грязь непролазная, - добавил снайпер Валерка Крестовский, поправляя чехол на оптическом прицеле 'эсвэдэшки'.
  - Ладно - летом. А зимой что делать? На печи лежать, как Емеля? Cо скуки помрешь! Тоска зеленая. Не представляю. Никуда не сходить, если только в гости к соседям, семечки полузгать, - сказал Елагин.
  - Или в сельпо бабские сплетни послушать, - продолжил рядовой Чернышов.
  - Нет, Танцор, ни хера ты не понимаешь. Встаешь раненько утречком, тут тебе и парное молочко, и сметанка, щи наваристые в чугунке в русской печи,. - пулеметчик Пашка Никонов мечтательно закрыл глаза.
  - Ага, встаешь в четыре утра, до первых петухов, чтобы подоить, свиней накормить да скотину в стадо выгнать, - отозвался Крестовский.
  - Нет уж, увольте. Я лучше сладко покемарю в теплой постельке, а вечером с девчатами на дискотеке оттянусь, - вновь вклинился Елагин.
  - У вас, сопляков, развлекушечки одни на уме. А мы люди семейные. Да, в деревне летом хорошо, - поддержал разговор Стефаныч. - Дом у нас был в деревеньке, купили вместо дачи. По дешевке купили. Далековато, правда, от города, Два часа на машине добираться. Время было такое. Всех тогда в деревню потянуло. Аккуратный был домик, из двух комнат. Три печки: русская и две голландки. Крытый двор с сеновалом и свинарником. Большое поле напротив. Рядом с домом сад когда-то был, вымерз, несколько сухих коряжек осталось. Перед окнами две огромные раскидистые березы. Видно, покойный хозяин был справным мужиком. Дети разъехались, семьями обзавелись, в город подались, а дом отцовский продали. Он несколько лет пустым простоял, пока я его не купил. Места там красивые, лесные, грибов до этой самой матери, речка рядышком холоднющая (родники кругом), огибает подковой участок. По утрам, когда еще висит сырой туман, можно увидеть пятнистых оленей, которые пробираются на участок по берегу речки. А выйдешь за деревню в поле, там зайцев видимо-невидимо. Нет, самих 'косых' не видно, только серые уши из травы торчат словно антенны. На бугре церковь красивая, коммунистами наполовину разрушенная. Красотища. Рядом поселился сосед-москвич. Бывший военный, на пенсии. На лето сюда приезжает, на родину своих предков. Интересный мужик, скажу. Вечерком сядем у нас на крылечке, курим, вечерней зорькой любуемся, он и начинает ворошить свои воспоминания. Бауманское училище окончил, а потом в армию подался. Помотался по Союзу предостаточно. Есть, что вспомнить. Что любопытно, не поверите, трезвенник.
  - Тоже в деревню хочу. Хотя бы на месячишко. Один запах скошенной травы чего стоит... - отозвался мечтательно Пашка.
  - А я обожаю запах ванили, у меня мать такие пироги печет, закачаешься! Вам и не снились! - перебил Тацор.
  - А я люблю летом на рынок ходить, когда огурцы, петрушку, укроп, помидоры уже продают. Запах зелени обалдевающий стоит, - вставил Привалов.
  - Стефаныч, я что-то не понял. Ты что, продал фазенду-то? - вдруг задал вопрос Володька Кныш.
  - Да, мужики, это была самая большая моя плюха в жизни. До сих пор не могу себе простить. Кусочек земли и домик всегда надо иметь, чтобы можно было побыть в тишине одному, нервы привести в порядок, снять с души груз, который на тебе веригой висит.
  - Как же тебя угораздило-то?
  - Шерше ля фам, братцы, как говорят французы.
  - Что, и тут без баб не обошлось?
  - А то как же? Когда купили дачу, я-то думал, будем приезжать на отдых. Балдеть на лужайке перед домом, под березами на одеяльце загорать, на рыбалку ходить с пацанами, в лес за ягодой и грибами. А получилось все иначе.
  - Ну, прям заинтриговал. Что же произошло?
  - За дело мертвой хваткой взялась моя любимая теща, Маргарита Петровна. Дама с той еще закваской, махровая коммунистка. Поставила бутылек деревенскому трактористу, тот распахал весь участок. А там соток, скажу я вам, до этой самой матери. И получился не отдых, а настоящая каторга. Гробились на фазенде, как при режиме Пол Пота, высунув языки. То сажай, то окучивай, то от колорадского жука опрыскивай... Осенью чуть пупок не надорвал, убирая урожай. Потом очередная головная боль: куда его девать. Пытался вякать, да где там, против бабцов разве попрешь, теща на прием вообще не работает. Чуть что, сразу на дыбки. За больное сердце хватается, хоть кол на голове теши, никого не слушает. Так несколько лет и вкалывали на любимой даче до опупения, пока не приехала одна баба-беженка родом из этой деревни с мужем, удрали из Средней Азии. Пристала к моей жене как репей, продайте дом да продайте. Сопли, конечно, слезы ручьем. Три дня окучивала, плакалась в жилетку. Одним словом, доняла, вконец разжалобила. Продали дачу.
  - Жалко! Стефаныч, да послал бы тещу подальше!
  - Молодой, глупый был. Сейчас бы послал. Впереди паровоза бы побежала!
  - Как в анекдоте! - оживился краснощекий Привалов, сдвигая шапку на затылок. - Сын отца спрашивает: ' Папа, почему это бабушка зигзагами по огороду бегает?' Отец отвечает: ' Это, сынок, не бабушка, это сынок - теща! Подай-ка еще одну обойму!'
  Тимохин сидел с отрешенным лицом, почти не слушая болтовню и смех товарищей. Перед ним все еще стояли широко открытые карие глаза 'чеха'. - 'Почему он не стрелял? - не давала ему покоя назойливая мысль. - Почему? Может, затвор не успел передернуть? И как назло сегодня без 'броника'. Хотя толку от него никакого'.
  - Андрей! Что-то ты мне сегодня не нравишься! - проговорил Стефаныч, покосившись на старшего лейтенанта. - Какой-то ты бледный, и взгляд у тебя потухший как у обреченного, будто смертушка рядом ходит. У Николая Третьякова, как сейчас помню, вот точно такие же глаза были в день гибели. Молчишь все. Смотри у меня, накличешь беду!
  - Ну, ты сказанул тоже! - хрипло бросил Тимохин, с трудом поднимаясь и поправляя разгрузку. - Домой хочу, братцы! Загостились мы тут.
  
  
  Комбатанты
  
  Памяти майора К.
  
  - Сунулся в одну фирму, в другую, везде одно и то же, облом. Как услышат, что в 'горячей точке' служил, да еще и раненый к тому же, так сразу же - вежливый отказ. Такие в охрану им не нужны. Гуд бай, служивый! Пишите письма!
  - Да, верно! Такие как мы теперь на хер кому нужны, - прищурив глаза, задымил сигаретой майор.
  - Хотел было в воинскую часть контрактником податься, ведь специальности гражданской никакой, но 'анкета' подкачала, - продолжал молодой парень с коротко стриженой головой. - До армии, когда еще в школе учился, было три привода в милицию. По пьяной лавочке попадал. Как говорится, прецедент есть. На войну посылать можно, жизни класть можно, никто не спрашивает о пьяных залетах; а как на службу, в ту же армию, в мирное время уже нельзя! Незя! Незя! Как у клоуна Полунина. В армию 'незя', в милицию 'незя', в силовые структуры 'незя'! В бандиты, что ли, идти прикажешь? Мне всего двадцать лет, вся жизнь, можно сказать, впереди, а у меня уже все дороги перекрыты.
  - Валера, успокойся, дорогой. Все будет спок. Неужели я, фронтовик, который видел эту костлявую стерву с косой вот так, как ты меня, неужели я не помогу своему боевому товарищу? Да распоследняя я после этого буду сволочь.
  - Понимаешь, Петрович, я ведь мог остаться в Чечне. И жизнь бы сложилась совершенно по-иному. Не пришлось бы унижаться и оправдываться перед всякими чинушами, перед этой мразью. Ведь нам предлагали, упрашивали перед дембелем подписать контракт. Но так хотелось домой, вернуться живыми с этой бойни. Полтора года дома не был. Тоска замучила. А когда вернулся, через неделю потянуло обратно, в пекло, в мясорубку, к оставшимся ребятам. Представляешь?
  - Считай, что ты уже на довольствии! Заместитель командира части, подполковник Устименко - мой давнишний друган. Да и я не последний человек в полку. Так что, милый мой, никаких проблем. Это я тебе железно обещаю! - Майор поднял стакан. - Ну, давай! За погибших ребят! Царствие им небесное! Пришлось в прошлую, под Ярыш-Марды побывать, колонну там боевики расстреляли......
  Харин вдруг замолчал, лицо его посерело, сморщилось.
  - Петрович, ты чего?
  - Кольнуло, бля! Мотор опять забарахлил! Погоди, сейчас отпустит! - собеседник Валерки замер, потупив взор, словно прислушивался к чему-то.
  - Уф, кажется, пронесло! - выдохнул он с облегчением. - Помню, крепко скрутило меня в Комсомольском, когда гелаевских духов мочили. Ну, думал все, хана! Приплыл, дорогой Александр Петрович! Отвоевался! Ан нет, очухался, когда эта вся сволота вдоль реки в горы стала пробиваться из окружения. Положили их на берегу не одну сотню. Несколько недель долбили из минометов по селу и ущелью. Перепахали вдоль и поперек. Живого места не оставили, сплошные руины да обугленные кочерыжки от яблонь. Все в дыму, дышать нечем от гари. Местные жители на окраине в голом поле стоят, причитают. Дети, бабы вопят. Кошмар какой-то. Мы-то тут при чем? Руслану Гелаеву, мудаку, спасибо скажите! Со спецназом тогда был, попытались замкнуть кольцо с южной стороны, да встретили такой яростный отпор - не дай бог опять попасть в такую передрягу. Вышли из того боя с потерями, измотанные в конец. Это тебе не в Ханкале на печи прохлаждаться. Ваххабиты, бешенные волки, закрепились в подвалах и погребах, хер их оттуда выкуришь. Если б не наши саперы, не знаю, сколько бы еще там мудохались. По ночам гниды выползали из своих нор и схоронов пакостить. Много славных парней снайпера тогда постреляли. Пацана-кинолога рядом со мной шальной пулей убило...
  Мрачный майор надолго замолчал, гоняя окурком по пепельнице горстку пепла. Валерка, уставившись остекленевшим взглядом в пространство, курил.
  - Тошно становится, когда Ястребов про наши потери лапшу на уши всем вешает. Фантазер херов! А послушать великого стратега, хорька Ванилова, так вообще непонятно, с кем мы там воюем. Оказывается, всего-то осталось два десятка плохо вооруженных бандитов. Какого ж хера мы там до сих пор торчим, спрашивается, и пацанов кладем каждый день пачками? - Майор с яростью придавил в пепельнице окурок.
  - Тут еще с женой опять не лады. На развод подала. Достал, похоже, своими приключениями. Чуть что - хватает детей и к матери. Впору снова в командировку собираться. А я сыт этим дерьмом. Вот оно у меня где! Ночами не сплю, вскакиваю во сне как ошпаренный, за кобуру хватаюсь. Кровь! Кровь кругом! Мозги, руки, кишки чьи-то! Хоть в петлю лезь. Только горючка и помогает как-то забыться. Выкинут скоро, нутром чувствую, из части к чертовой матери!
  Харин вновь наполнил стаканы водкой и, щелкнув зажигалкой, закурил.
  - Что меня всегда поражало, так это коварство 'чехов', их хитрость, их сволочная изощренность в пытках и издевательствах. Вот, скажи, откуда в них такое? В крови у них, что ли? Подлые подрывы, выстрелы в спину, заминированные трупы, изуродованные тела, отрезанные головы. Мы прямо зверели, когда такое видели. Кровь закипает в жилах, когда видишь перед собой порезанных, изувеченных пацанов! - он покосился на шум в глубине бара. За стойкой во всю веселился молодняк. Подвыпившие сопляки галдели, курили, пуская беззаботно кольцами дым.
  - Вот таких мальцов резали, суки, как только рука не отсохла. Куда ихний аллах смотрел? Ладно, контрактников или офицеров. Ну, а этих сосунков за что? Им еще сиська мамкина нужна! А их на бойню посылают! Дыры в империи латать! Он еще толком сопли-то утереть не может, защитничек отечества , бля...
  - Да, Петрович, ты прав! Был у нас в роте один пацан. Высокий верзила, а толку от него никакого. Нескладный какой-то. Ничего не умеет. Тюфяк, одним словом. Помню, отделение было на задании, а его оставили костровым, поручили за огнем присмотреть да картошки испечь. Возвращаемся, и что ты, думаешь? Ничего не готово, этот болван, блин, костер толком не смог развести. Оказалось, никогда в жизни костра-то не разжигал. Мужик называется! В горах вообще скис. Колотун страшный там был, да еще промозглый ветер, грязь, жратвы толком нет. Офицеры злые как шавки. А он вечно голодный. Стал у товарищей пайки тырить. Раз начистили репу, два... Не помогло! Потом замечаем, странный он какой-то. Оказывается, 'крыша' у него поехала. Снаряжение свое: каску, 'броник', подсумок с магазинами потерял. Если б в горах еще месяц с нами пробыл, кранты ему! Повезло мудаку - ноги отморозил, отправили его в тыл в госпиталь. Сейчас, блин, герой. А рассказать, как с полными вонючими штанами в окопе скулил и дристал от страха, не поверят. Вот такие слабаки и становятся предателями.
  - Ну, не скажи, - возразил Харин. - Приходилось мне встречаться с наемниками и допрашивать некоторых из этих шакалов. Среди них попадаются довольно крепкие орешки, уж поверь мне на слово, есть даже служившие в спецназе. Отморозки, правда, распоследние, бля! За 'бабки' не то, что нас, они и мать родную пришьют! Ничего святого для них нет!
  Майор, опрокинув стакан, поежился. Подперев кулаками седые виски, уставился в стол.
  - Ну, и дрянь! Паленая, бля! Уроды!
  Затянувшись сигаретой, продолжил прерванный рассказ:
  - Допрашивали как-то одного гаденыша из отряда Хамзатханова. Конечно, пи...дюлей надавали, чтобы посговорчивей был. Бывший десантник, красивый здоровый парень, снайпером воевал в 'первую'. А вернулся домой, его обратно потянуло. Решил 'зелененьких' срубить на мерседес, балдежной жизни ему, видите ли, захотелось. Мозгов-то нет, одна деревяшка! На кирпичах, наверное, много тренировался! Подался мудак к боевикам. У них расценки другие. Под Сержень-Юртом у боевиков, в 'Якуб-лагере', успешно подготовочку соответствующую прошел. А потом, гнида, ребят наших стрелял, словно самолетики в тире. Это для него что два пальца обоссать!
  - Иуды! - вырвалось у Валерки.
  - Нет, мой дорогой, это подонки! А иуды, это те, кто из-за бабских юбок стреляет и стариками с детьми прикрывается, - уточнил Петрович, пощелкивая по сигарете, стряхивая пепел.
  - Помнится, во время движения колонны через Хасавюрт пропал молоденький прапорщик. Заглох движок у последнего 'зилка'. И сгинул парень вместе с автоматом, больше мы его так и не видели...
  - Немудрено, Валер, - хмыкнул Петрович. - Там полгорода - чеченцев. Пятая колонна, твою мать. И оружия, там говорят, не меряно.
  - Удивляюсь, как они нам тогда еще в спину не долбанули.
  - Погоди, браток, еще долбанут. Если уже средь бела дня на улицах стали заваливать федералов, чего ждать дальше.
  - Мне кажется, зачищать надо тщательнее и чаще! Не церемониться, арестовывать пособников, гадов всех подозрительных. Высылать подальше, чтоб духу их здесь не было, чтоб воду не мутили! Иначе ничего не добьемся, так и будут нас месить.
  - Валерка, дорогой, не смеши меня, козла старого. Уже высылали! Дедушка Сталин постарался! На нашу бедную головушку! Они теперь русский язык лучше нашего знают, где их только сейчас в России нет, как тараканы расползлись по стране, - язвительно усмехнулся Петрович. - Их полмиллиона к нам переселилось из-за дудаевского режима. Так вот скажи, какого рожна мы должны за них воевать? Иди, Ахмед, воюй, освобождай свою землю от Басаевых и прочей сволочи. Не идет! Некогда! Бизнесом, видете ли, занимается! Пусть Иван отдувается, сопли кровавые пускает за него!
  - И все же, Петрович, я за 'жесткие зачистки'. Окружай 'десантурой' и спецназом населенные пункты и тряси 'чехов' до тех пор, пока не посинеют. Иначе хер ты тут что сделаешь!
  
  Бар закрывался. Валерка и Харин одни из последних покинули уютный столик в углу у окна. На улице было тепло, падал редкий пушистый снег. За разговором не заметили, как прошли пару кварталов и остановились у небольшого магазинчика.
  - Открывай! - майор настойчиво забарабанил в стеклянную дверь.
  - Закрыто! - проорал выгянувший торгаш, показывая на часы на руке. - Закрываем!
  
  К магазинчику подлетел милицейский 'уазик' с 'мигалкой', из него выскочили трое милиционеров. Один с автоматом. Ввалились шумной гурьбой в помещение.
  - Наряд вызывали? - гаркнул усатый старшина в шапке, сдвинутой на затылок.
  - Да вот хулиганят, стекло разбили, - объяснял хозяин магазина, молодой откормленный парень в кожаном пальто, лет двадцати восьми.
  - Мы уже закрыли, а они вломились, буянят! - завопила из-за прилавка одна из продавщиц, сильно накрашенная блондинка. - Чертовы пьянчуги! Покоя от них нет!
  - Кто буянит, красуля, ненаглядная моя? Какое стекло? Само треснуло, оно на ладан дышало. Я только за ручку тронул. Девочки, милые, бутылку 'старки', пачку сигарет и мы покинем ваш райский уголок, - покачиваясь, откликнулся добродушно майор, сосредоточенно копаясь в раскрытом бумажнике. - Вот вам за стекло, а это...
  - Всем шампанского! Угощаю всех! Братки, я ведь тоже 'мент поганый'! Полгода назад служил в милицейском батальоне! - заорал, увидев вошедший наряд, обрадованный Валерка, размахивая зажатыми в кулаке смятыми купюрами.
  - Ладно, хватит бузить! Поехали, мужики! - предложил сержант. - Проветримся!
  - Заодно отдохнете, протокольчик составим! - добавил другой.
  - Куда? - спросил Валерка, осоловело тараща глаза на милиционеров. - Не понял!
  - В гости, дорогой! К Санта Клаусу! - сержант засмеялся своей шутке (у дежурившего сегодня старшего лейтенанта Каменского было прозвище - Санта Клаус).
  - Нам и здесь неплохо!
  - Сейчас будет плохо! Кому говорю! Выходи, пока холку не начистили! - отозвался дюжий сержант, бесцеремонно толкая майора к выходу.
  - Что за тон, ментура? - возмутился Харин.- Ты как со мной разговариваешь, щенок? Ну-ка, руки в сторону!
  - Да чего с ними церемониться! Давай ребята!
  Милиционер, грубо заломив руку майору за спину, потащил его к выходу. Валерка бросился на помощь другу и схватил сержанта за рукав, но, получив резкий удар локтем в лицо, отлетел к прилавку и шлепнулся на пол.
  - Суки!! - взревел Харин, вывернувшись из захвата и сбив сержанта с ног. Сдернул у него с плеча 'акаэс' и, передернув затвор, заорал на опешивших ментов:
  - Стой! Падлы!
  - Ты чего, майор? Не дури!
  - Всех положу! Не подходи!
  - Охренел совсем? Что за шутки? Не будь мудаком, отдай оружие!
  - Назад! - Майор побагровел, его глаза потемнели и сузились.
  - Слышь, приятель, давай по-хорошему поговорим! Только автомат верни!
  - Ты, что?! Неприятностей на свою жопу ищешь?! - рявкнул побледневший старшина. - Будут! Под статью захотел? На нары?
  - Заткнись, сучонок! Я тебе такие нары покажу! Это тебе не старых бабок с семечками да носками у магазинов гонять!
  - Паша, передай Терехину...
  - Меня боевого офицера какая-то шушера будет лапать! - перебил старшину майор. - Да я вас сейчас стреножу! Или яйца отстрелю! Мудачье поганое! Извинения еще будете просить!
  - Майор, ты не зарывайся!
  - Ну-ка, живо! Поднять парня! - Харин повел дулом 'акаэса'.
  Двое милиционеров попытались поднять отключившегося Валерку с пола. Левый глаз у него основательно заплыл, из распухшего носа на подбородок и шарф текли кровавые сопли.
  - Малец, ну давай! Давай! Хватит спать, здесь тебе не гостиница, - похлопывая по щеке, младший сержант делал все, чтобы привести Валерку в чувство.
  - Вы чего с парнем сделали, козлы ментовские? - майор, опутив автомат, наклонился над лежащим.
  Этого движения было достаточно, чтобы милиционеры воспользовались ситуацией. Один из них крепко обхватил сильными руками майора сзади, тем временем двое других вцепились в оружие. После непродолжительной возни поверженный майор лежал на полу лицом вниз с наручниками на руках. Грязно матерясь и извиваясь, он пытался пнуть кого-нибудь из врагов.
  Спустя тридцать минут он уже метался по 'обезьяннику' как раненый зверь, крича через решетку проклятия в адрес 'ментов'. Валерка, без ремня и шнурков, молча сидел на привинченной к стене скамье, прижавшись разбитым лицом к холодной цементной стене. Тошнило. Гудела голова.
  Всю эту неделю подполковник Марголин уходил домой поздно: в понедельник должна была приехать комиссия из министерства. Требовалось привести все дела и документы в должный порядок.
  - Что за шум? Кто там у вас буйствует?- спросил он, спустившись в дежурку.
  - Да только что привезли двоих. Майора и парня с ним. Устроили пьяный дебош в магазине.
  - Кто такие? Документы есть?
  - Вот удостоверение майора, а это военный билет пацана.
  Марголин, листая документы, отдал указание:
  - Немедленно освободить! Это же Харин, 'фээсбэшник', ветеран чеченской войны. Парня тоже! Ну, молодцы! Ничего не скажешь! Вы что, не видели, что это не какие-нибудь алкаши, забулдыги?! Это же комбатанты!
  - Кто, товарищ подполковник?
  - Комбатанты, я говорю. Комбатанты - это те, кто прошел через военные конфликты. У них психика, как правило, нарушена. Мозги набекрень. Они привыкли находиться в экстремальных условиях, в боевой обстановке, ходить по лезвию ножа. И многие, вернувшись с войны, не могут приспособиться к мирной жизни. Отсюда срывы, депрессия, самоубийства. Вечный конфликт со всеми. К ним подход нужен особый. Лечить их надо всех до одного в реабилитационных центрах! А их у нас, сам понимаешь, нет! Понятно? - Марголин взглянул на дежурного офицера.
  - Смотри, орден Мужества у пацана. Герой. А вы их, героев, в 'кутузку'! Освободите, извинитесь да помягче с ними, - сказал подполковник, поднимаясь из-за стола. - А лучше по домам развезите, чтобы еще чего-нибудь не натворили вояки. Нам и без них проблем хватает.
  
  Спустя неделю в городской газете Валерке попался некролог с портретом бравого военного - с фотографии на него смотрело знакомое лицо Харина Александра Петровича. Майор умер. Сердце.
  
  
  Черта лысого вам достану!
  
  
  - Ну, товарищ капитан! Ну, придумайте, что-нибудь! Век не забуду! - канючил рядовой Малецкий.
  - Куда прешь в грязных сапогах? Я тебе русским языком сказал, нет у меня от твоих мух ничего! Даже хлорки нет! - заорал на шофера выведенный из себя начмед. - Ты понимаешь русский язык или нет?
  - Ну, товарищ капитан! Меня же товарищ старший лейтенант в порошок сотрет! Вы что, Саранцева не знаете?
  - Вот что, Окурок, вали-ка отсюда, пока цел, пока я тебе большущую клизму не поставил или не огрел по бестолковой балде. Еще я не занимался твоими мухами. У меня своих дел по горло. Вон Вавилов раненый лежит, повязку надо сменить. А ты со своими мухами лезешь.
  - Я же приказ выполняю!
  - А я, по твоему, не выполняю да! Ты у нас самый шустрый, вот и прояви смекалку, как Левша, который даже муху подковал.
  - Не муху!
  - Тем более. Тебе зачем серое вещество в башке дано? Вот и шевели им. Напрягись, это тебе не на толчке с газеткой сидеть! В конце концов возьми и солярой залей!
  - Эх, товарищ капитан, товарищ капитан....
  Разочарованный Малецкий, сдвинув шапку на затылок, покинул лазарет.
  
  Рядовые Шестопал и Квасов выбрались за село, миновали кладбище с покосившимися старыми плитами, почти бегом спустились по узкой крутой тропке к речке. Они из 'самоволки' возвращались на базу.
  Максим Шестопал, или просто Макс, был нагловатым пронырливым пареньком, в котором погиб великий артист разговорного жанра. Почему погиб? Да потому что после армии он собирался поступать в медицинский интитут, по стопам своих родителей, сельских медиков. Его неординарные способности в области 'словесного поноса' были просто уникальны. Ни одно мероприятие в части не проходило без его непременного активного участия. Ему ничего не стоило заболтать кого угодно и убедить в чем угодно. Пресловутые Энди Таккер и Джефф Питерс ему в подметки не годились. Макс хотя и не читал знаменитой книги Карнеги, но способность завоевывать друзей и оказывать на людей влияние у него была в крови. Он ни на минуту не переставал сыпать шутками, анекдотами, страшными историями, прибаутками, не давая собеседнику даже рта раскрыть. А еще у него был дар доставать буквально все, что угодно. Для сержантов и ротного он был курочкой, которая несла золотые яйца.
  - Черта лысого вам достану! - заверял он своих товарищей. И никто в этом не сомневался. Уж кто-кто, а Макс точно достанет. Разобьется в лепешку, но достанет, из-под земли выкопает.
  Он, похоже, никогда не унывал, поэтому и жилось ему в полку легко и припеваючи.
  А тут случился у него день рождения. Двадцать лет - это тебе не шутка. Такое событие надо непременно отметить. И в голове у Макса зародился гениальный план: смотаться в село за продуктами, чтобы достойно украсить праздничный стол рядового десантника. В помощники ему отрядили его закадычного дружка, рядового Алешку Квасова. Раненько утром они залезли под брезент в 'Урал' Малька, Сашки Малецкого, который отвозил провиант и воду на блокпост. Он и подбросил их до реки. Там они перешли речку вброд и поднялись в чеченское село, расположенное на косогоре. Прошлись по улице, где Макс плодотворно, можно сказать, 'конструктивно погутарил' с местными бабками, разжалобив их своими байками о сиротской несчастной доле, о превратностях его нелегкой судьбы. Возвращались солдаты довольные: они разжились двумя трехлитровыми банками компота, банкой сливового варенья, яблоками, сушенным черносливом, курагой и семечками. А какой-то старик даже 'чачи' пожертвовал, налив им в пластиковую бутылку.
  - Живем, братан! - Макс весело хлопнул Алешку по плечу.
  Солдаты спустились к мелкой речушке, разулись, засучили штанины, быстро переправились на свой берег.
  - Брр! Мама роднаяя! Вода холоднющааяяя! Околеть можно!
  - У нас в деревне тоже такая! Ключи кругом бьют! Ноги аж сводит!
  - Как огнем обжигает!
  - Чего ты хочешь? С гор течет!
  Вышли на берег. Уселись на серую гальку рядом с ободранным корявым деревом, принесенным весенним паводком, обулись и вышли на дорогу, ведущую к лагерю.
  - Интересно, Малек с Толиком уже проехали или нет?
  - Наверняка! Сбросили груз и обратно! Чего они там забыли, на блокпосту?
  - Эх, и погудим сегодня! - размечтался Макс. - Только бы Сара чего-нибудь не учудил.
  Неожиданно за рекой хлопнул громкий выстрел, и что-то ударило в спину Шестопалу. Солдаты повалились на землю. Вжались в нее телами. Макс ошалевшими глазами взглянул на перепуганного на смерть Лешку Квасова, который в свою очередь уставился на него. На покраневшем лице того проступили капельки пота, к нижней пухлой губе приклеилась шелуха от семечек, которые он лузгал всю дорогу.
  - Снайперюга, сволочь! Давай дуй вон туда, за кусты! В ложбинку! Дура, рыла не поднимай! Быстро! Да быстрее же! Шевели оглоблями!
  Алешку упрашивать долго не пришлось, он, словно ящерка, вильнув задницей, исчез в указанном направлении. Укрывшись в низине от снайпера, стали думать о дальнейших действиях.
  - Леха, чего делать-то будем?
  - Сплошное паскудство! Совсем херово! Голову не высунешь, снимет, сука!
  - А-а! - сморщившись и замотав головой, вдруг протяжно застонал Макс.
  - Макс! Макс! Ты чего? Ранили? Куда?
  - Проклятье! Какой там ранили! Банки разбились! Вдребезги! Попал, сволочуга! Вся жопа - мокрая! Только сейчас и почувствовал! Все на крестец вылилось!
  Квасов посмотрел ему за спину и ахнул. Так и есть. Ниже поясницы все сырое, бордово-черного цвета. Вся задница. Будто Макса Гулливер в чернильницу обмакнул.
  - Падла, снайперюга! Убью! - зло забубнил расстроенный Макс, стаскивая с себя насквозь протекший сидор, который звякал разбившимися склянками. - Сволочь распоследняя!
  - А может, и не снайпер вовсе, а малолетка какой-нибудь! Шандарахнул чувак по нам и смылся!
  - Это дела не меняет. Сегодня у реки, а завтра будут на базе мочить. Так и до беды не далеко.
  
  Появление Квасова и Шестопала вызвало в палатке бурное оживление и гомерический хохот товарищей.
  - Вы что, компот не достали? - разочарованно протянул радист Вадик Ткаченко.
  - А что, тебе этого мало? - сказал Квасов, кивая на нары, куда вытряхнул содержимое своего мешка.
  - Вот и посылай таких!
  - Ты бы и этого не принес, пианистка хренова! - накинулся на радиста разозлившийся Макс.
  - Достали, но не донесли! - отозвался унылый Алешка Квасов. - Гад один ползучий помешал! Все банки расколошматил, сука! Чуть Макса не положил! Чуть бы левее взял, точно, ему хана!
  - Макс, ну ты, считай, в сорочке родился!
  - Повезло тебе как утопленнику, лучше с уделанными штанами, чем грузом '200' домой чалить.
  - Я-то думал, вы за 'чачей' отправились, - отозвался лениво Вася Панкратов по прозвищу Наивняк.
  - 'Чачу', видите ли, ему подавай, халявщик! - взвился возмущенный Квасов. - Тебе Саранцев такую 'чачу' покажет, что и слово это забудешь как пишется! Чачу ему подавай! Наивняк, вот ты бы взял и сходил!
  - А то сидишь у печки пупок греешь! - поддакнул Шестопал. - Халявщик!
  - Какие проблемы, Максик?
  - Жопа вся сахарная, ко всему приклеивается! - развел руками пострадавший от пули снайпера Шестопал. - Ну, и чего теперь делать?
  - Что делать? Что делать? Замачивать! - отозвался с нар невозмутимый Димка Коротков. Он, сидя по-турецки, здоровенной цыганской иглой зашивал дырки на изрядно потрепанной разгрузке.
  - Похоже, из черной смородины компотище был, - констатировал Андрюха Романцов, тщательно рассматривая сзади уделанные в пух и прах штаны Шестопала.
  - Знатный компотище!
  - Сладкий, наверное, - ехидно предположил сержант Рубцов, потягиваясь на нарах.
  - Рубец, кончай душу травить! И без тебя тошно.
  - Такой не отстираешь, глухой номер. Так и будешь до дембеля с лиловой жопой ходить. Отличная цель для боевиков будет. Издалека видать!
  - А капитану Сутягину обязательно надо доложить, что 'чех' завелся в окрестностях, - сказал старший сержант Самсонов. - Пусть его ребятишки попасут сволочь.
  - Хер его сейчас подловишь, уж наверняка пятки салом смазал! Сидит в своей сакле, чаи гоняет!
  - Мужики, где, говорите, он в вас долбанул? - поинтересовался снайпер Валерка Кирилкин, невысокий коренастый пацан со смеющимися зелеными глазами.
  - За селом! У реки, когда мы брод перешли. Уже на этом берегу. Если б не густой кустарник, не знаю, как бы мы от него ушли.
  - А ведь мог башку снести к чертовой матери!
  
  - Эх, Леха! Леха! Мне без тебя так плохо... - Шестопал прохаживался по палатке с мокрыми штанами, ища, куда бы их повесить для просушки, и напевал песню, виляя голой задницей.
  - Макс, заткнешься ты, наконец, или нет? Дождешься, я тебе рот зашью! - пригрозил сержант Бурков, который писал домой письмо и никак не мог сосредоточиться.
  В палатку, откинув полог, просунулась голова лейтенанта Саранцева.
  - Бурков! Иди сюда!
  Увидев обнаженного Макса, удивленно округлил глаза.
  - Шестопал! Ты что, в стриптизеры записался?
  - Надо же когда-нибудь начинать, товарищ старший лейтенант! - откликнулся невозмутимо солдат.
  Бурков нехотя оторвал зад от нар и с недовольным видом выбрался наружу. Саранцев протянул сержанту Буркову 'мыльницу'.
  - Три кадра в фотоаппарате осталось. Скажи пацанам, пусть отщелкают. Скоро дембель. Память хоть останется.
  Сержант Бурков, заглянув в палатку, закричал:
  - Братва! Четвертое отделение! Все сюда! Сниматься будем! Три кадра в нашем распоряжении!
  - Ура! Ура! - заорал Максим Шестопал, вскакивая с топчана, в одних кальсонах и размахивая выстиранными наспех штанами с огромным бордовым пятном на заднице.
  - Дембеля! Все сюда!
  - Я тоже хочу, - заканючил первогодок Игорь Прибылов
  - Молод ишо! - отмахнулся от него Бурков. - Дембель - это святое!
  - Еще нафотографируешься, служить тебе еще и служить, паря! - поддакнул Сиянов.
  Солдат отошел в сторону. Слезы обиды наворачивались на глаза.
  - Ладно, зелень, подь сюда! Только божий свет не загораживай, не стеклянный!
  Попросили Тольку Сердюка из соседнего отделения щелкнуть их. Тот, вооружившись фотокамерой, долго целился, понимая, какое ответственное задание ему доверили.
  - Ну, ты, папарацци хренов, разродишься, наконец?
  - Толик, пеняй на себя, если запорешь кадр! Лично выдеру!
  - А я клизму из соляры поставлю!
  - На кнопку плавно нажимай, не дергай!
  - Не тяни резину!
  - Мужики! Все замерли! Не моргать! Сейчас вылетит птичка!
  - Внимание! Все сказали: 'Чииз!' - объявил Сердюк, вцепившись в 'мыльницу'.
  - Чего сказали? - откликнулся Димка Коротков. - Ты чего там бормочешь, Студень?
  - Это он по-английски! 'Сыр' значит! - пояснил всем Романцов. - Чтобы улыбка у нас получилась! Губы, когда произносишь это слово, растягиваются! Вот так! Давай мужики! Все вместе! Чииз!
  - Чиз!
  - Чииз!
  - Чииз!
  - Сыр!
  - Российский!
  - Чиз! Голландский!
  - Смотри у меня, чтобы все вошли, - угрожающе предупредил широкоплечий Бурков, стоявший в центре в обнимку с Андреевым и Романцовым.
  У палаток с ревом резко затормозил 'Урал'. Из открытой дверцы, пробитой в двух местах осколками, высунулся Малецкий в сдвинутой на затылок шапке и отчаянно завопил:
  - Ребята! Ребята-а!! Подожди-ите!! Я с вами!
  Он подбежал к группе солдат и присел на корточки рядом с Прибыловым, когда раздался щелчок.
  Малецкий не успел принять подобающую позу, но все равно остался доволен, что попал в последний кадр.
  - Эх, немножко б раньше! - сокрушался он, хлопая себя по замасленному колену.
  - Ничего, Малек, шибко не переживай, в следующий раз отснимем как надо, - успокоил его Валерка Кирилкин. - По высшему разряду, как в лучших домах Лондона и Филадельфии.
  - Если б я только знал, я бы не гонял на блокпост.
  - Да мы сами только что узнали. Сара с чего-то вдруг раздобрился, фотик дал - доснять пленку.
  
  Неожиданно из-за палаток выплыла квадратная фигура полковника Петракова. Он был явно не в духе. Окинув солдат строгим взглядом, заорал:
  - Что за сборище?! В конец распустились! Раздолбаи! Саранцев, твои?...
  - Так точно, товарищ полковник!
  - Почему бездельничают? Не можешь им дело найти? Распустил подчиненных! Не солдаты, а стадо баранов! Шалопаи, твою мать!
  Саранцев пытался что-то сказать в оправдание, но полковник его не слушал.
  - Дисциплины никакой! - отчитывал он молодого офицера. - Займи солдат! Пусть сортир новый соорудят! Старый совсем засрали! Ногой некуда ступить! Еще какой-то умник додумался солярой все очки залить! Выполняй!
  - Есть, товарищ полковник!
  - Это еще что за зоопарк здесь развели? - полковник уставился на щенка, который весело прыгал у ног сержанта Буркова.
  - А ты тут чего ошиваешься, обормот? - рявкнул он, увидев Малецкого. - Почту привез?!
  - Так точно, товарищ полковник!
  - Так какого же х...я ты тут прохлаждаешься, сукин кот?
  Малецкий сорвался с места и стрелой помчался к брошенной им машине.
  Полковник сурово оглядел все вокруг из-под нахмуренных бровей. Все в нем кипело. Заметил Макса в кальсонах, с облитыми компотом штанами в руках.
  - Это еще что за явление Христа народу? Засранцы в моем полку? Не потерплю! Обосрался со страху так не козыряй, дубина! Саранцев! Твой, что ли?
  - Так точно!
  - На кухню дристуна! Мать вашу! Пусть картошку чистит и не позорит звание десантника! Слышь, Саранцев, ты меня уже достал своим либерализмом! Вот ты у меня где! У тебя не солдаты, а настоящий балаган! Ну, что это такое? - полковник подошел к побледневшему Витьке Дуднику и дернул за гимнастерку, торчащую комом. Из-под нее на землю посыпалось всякое барахло.
  - Ну, блин, уроды! - полковник сплюнул и отправился дальше, в расположение разведчиков.
  Через минуту вдалеке послышалось:
  - Остолопы! Где капитан Сутягин? Где его опять носит?
  
  Спустя час после Петраковского разноса Шестопал и Квасов залезли в кузов к Мальку и там, скрытые брезентом от посторонних глаз, продолжили 'день варенья'. Говорили шопотом, чтобы никто не услышал.
  - На всех делить - все равно ни то, ни се. Получается с гулькин нос на брата. А так хоть с пользой, - промолвил Макс, разливая 'чачю' по кружкам.
  - Вот банку тушонки у Сердюка стрельнул. Ну и жмот, скажу тебе. Сейчас мы ей родимой вспорем брюхо, - сказал Лешка, извлекая из ножен штык-нож и вытирая о рукав.
  - Леха, ну ты прям как хирург Амосов, бля. Ей, богу! Еще марлевую повязку на морду нацепи.
  - Скальпель! Пинцет! Тампон! Тампон! Спирт! Еще спирт! Огурец!
  - Да, огурчик был бы кстати.
  - Максим, хорошо сидим.
  - Ага, - согласился Макс, следя через дырку в брезенте за тем, что происходит в лагере.
  - Руба с Папашкой чего-то не поделили. Дюже лаются у палатки. Витька опять что-то спер, за пазухой прячет. Игорек Прибылов куда-то помчался, будто за ним черти гонятся, наверное, 'котелок' опять пробило.
  - Это его со слив постоянно несет.
  - Аллергия. Тут уж никуда не денешься.
  - Хлеба жаль мало. Забыли у Тольки спросить.
  - Коротков со щенком забавляется. Дудай прыгает, все норовит его за икры ухватить. Забавный все-таки песик.
  - А я его Чеченом зову. Бурков с Андреевым тоже.
  - А по мне какая разница, что Чечен, что Дудай, что Шамиль, все одно - Чича. Вон, Сара показался, какой-то чересчур озадаченный идет. Получил, видать, у полкана вливание. Сейчас ребят, как пить дать, будет сношать.
  - Наверняка, вздрючку очередную у 'бати' схлопотал, - отозвался Алешка, колдуя над консервной банкой.
  - За ним не станет. Последнее время злой как цепной пес.
  - Макс! Макс, ты чувствуешь, паленным запахло?
  - Да, верно, горит что-то.
  - Причем где-то рядом.
  - Погоди, я выгляну, узнаю, в чем дело.
  Макс осторожно высунул голову из-под брезента. Посмотрел по сторонам, потом оглянулся на кабину и исчез обратно.
  - Все в порядке. Это Малек на подножке сидит и на фанерках свою фамилию выжигает увеличительным стеклом.
  - Неужели от этого так воняет?
  - Он дыму напустил, будь здоров.
  - Вот, Толик, гад ползучий! Подсунул свиную! Просил же его как человека! Ну, козел!
  - Что? Опять наколол? Хлеборезка хренова!
  - Ну, да. Киданул, сучий хвост! Вот и верь после этого людям.
  - Толик, он такой. Без мыла куда угодно влезет.
  - Ты чего сморщился? Будто лимон съел.
  - Нога разболелась, зараза! Старые раны ноют. Погода, похоже, поменяется. Завтра точно дождь будет.
  - А чего у тебя с ногой?
  - С четвертого этажа упал.
  - Шутишь?
  - Какие уж тут шутки.
  - И как это тебя угораздило? С такой высоты хрястнешься, костей не соберешь.
  - Да хорек один подвел под монастырь. Квасили мы у приятеля, сын у него родился, первенца обмывали. Ну, а потом нас попросили проводить одного набравшегося кадра домой. Он в общаге жил недалеко от меня. Пришли к нему. Говорю, давай раздевайся и укладывайся спать, пока чего-нибудь не учудил. Он развыступался. Кто ты такой, чтобы мне указывать, кричит. Я, не долго думая, ему болевой на ахилессово сухожилие, чтобы угомонился. Он обиделся шибко, что я так с ним. Выскочил из комнаты и запер ее на ключ. Ждал я его, ждал, так и не дождался. А мне надо домой, матушке я обещал прийти пораньше. Ведь изпереживается старушка, у нее и так сердечко больное. Что делать? Высунулся в окно, высоковато. Потом поискал у него в шкафу, нашел моток бельевой веревки, лыжные палки. Связал все это вместе и полез.
  - Ну, ты даешь. Смельчак!
  - Выпивши был.
  - Я бы и под градусом не полез в окно. Что дальше-то было?
  - Так вот, вылез. Ухватил веревку. А она-то тонкая. Проскальзывает. Как засвистел вниз. Только дым от ладоней пошел. Вся кожа сгорела. Разбился бы вдребезги, но повезло. На газон приземлился ногами. Грохнулся, конечно, здорово. Все тело гудело от удара. Но правую ногу все-таки сломал в лодыжке. Дело-то ночью было. Никого не видно, чтобы помощи попросить. Дополз на четвереньках до телефона-автомата, вызвал 'скорую'. С тех пор болит перед дождливой погодой.
  - Эх, надо было Тихонова позвать.
  - Еще чего! Еще с гитарой, скажи! Тут весь батальон соберется.
  - Ну, давай, а то у меня уже слюнки текут, как у собаки академика Павлова.
  - За успех нашего безнадежного дела!
  - Гип, гип, ура! Гип, гип, Ура!
  - Ну и крепкая, зараза, - замотав головой, крякнул Макс. - Дай-ка быстрей запить.
  - Держи, - Леха протянул товарищу пластиковую бутылку с мутной водой.
  - Говнецо, все-таки, - глухо отозвался Шестопал, уплетая тушонку с хлебом.
  - А по мне - офигенная штука! - резюмировал Квасов, занюхивая коркой хлеба. - Крепкая, только дюже вонючая, зараза.
  - Ой! Ой! Леха, чувствую, по жилкам побежала...
  
  Через час их под парами Бахуса застукал возле кухни проходивший мимо лейтенант Саранцев. Они упорно препирались из-за свиной тушонки с хлеборезом Толькой Сердюком. Сара вкатил им, 'тепленьким', по полной программе. Обоих посадили в ячейки, выкопанные специально для подобных эксцессов. На брата по квадратному метру и глубиной под два с половиной. Это изобретение придумал 'батя' вместо гауптвахты, для наказания провинившихся. Кулибин, мать его за ногу!
  В одну ячейку определили Леху, в другую, метрах в пяти, осоловевшего Макса. Охранять поставили Антошку Духанина, который безбожно материл их на чем свет стоит.
  Им-то что, хоть присесть можно, а Антошке несколько часов маячить как столб, пока сменят.
  Алешка осмотрелся, сидеть в земляном колодце - тоска зеленая, над головой лишь кусочек голубого неба, вокруг рыжие глиняные стены да еще в углу чья-то засохшая куча словно противотанковая мина. Лежит, сволочь, дожидается, когда кто-нибудь лапой в нее угодит.
  - Будь он не ладен, бывший клиент. Не мог потерпеть, собака! Хотя, постой, что-то тут нацарапано!
  Лешка читает, с трудом разбирая на стене корявые буквы: 'Сара, поцелуй меня в жопу! Твой Бур!'
  - Так это же Бурков! - оживился Лешка.
  Чуть ниже было нацарапано: 'И меня тоже'. Рядом стояло: 'Самара-1998', а еще ниже 'До встречи в аду!'. 'Довстречи' было написано вместе.
  - Ну, и грамотеи, - вырвалось у Лешки.
  Он закончил читать клинопись, которой были испещрены все стены каземата, и ему тоже захотелось себя увековечить.
  - Антоха!
  - Чего тебе? - недовольно откликнулся Духанин; его голова, с оттопыренными, как у Чебурашки ушами, появилась на фоне голубого неба.
  - Будь другом, брось какую-нибудь щепку!
  - Это еще зачем?
  - Надо, Антоша!
  - Может, ты вены себе вскроешь, а я за тебя отдувайся.
  - Ты что, совсем ох...ел, браток? На хрена мне вены-то вскрывать?
  - А кто тебя знает, что тебе под 'шафэ' в голову взбредет!
  - Да тут, внизу, со скуки помрешь. Брось какую-нибудь веточку, я хоть стенку поковыряю.
  - Может, тебе для полного счастья саперную лопатку сбросить? Подземный ход надумал прокопать? Тоже мне, граф Монте-Кристо выискался!
  - Да не копать я прошу, а на стене писать!
  - Где я тебе ветку найду, лишенец. Может, на кухню прикажешь, сгонять?
  - Ну и говно ты, Антоша!
  - Лучше покемарь, вон Максимка час как отрубился.
  - Ну, хоть патрончик брось!
  - Я те щас брошу! Из-за вас, мудаков, торчу тут как распоследняя шлюха на панели.
  - Антош, ну будь человеком!
  - Ладно, лови, но только не скули больше. И без тебя тошно.
  Поймав патрон, Лешка стал выискивать свободное место для надписи.
  - Чего же написать-то? - Ничего оригинального не лезло в его хмельную голову. Мысли словно отшибло. В конце концов после долгих раздумий он нацарапал 'Дембель-2000-Леха'. В соседней ячейке, свернувшись калачиком, мирно посапывал спящий Шестопал.
  
  
  Фатима
  
  Дочку мою я сейчас разбужу,
  В серые глазки ее погляжу.
  А за окном шелестят тополя:
  Нет на земле твоего короля...
   'Сероглазый король' А. Ахматова
  
  Четырехэтажка протяжно завывала, словно сказочный дикий зверь, продуваемая ветром через закопченные глазницы окон. Ута лежала, свернувшись калачиком, на детском матрасе в углу, у оконного проема. Это место ей нравилось: отличный обзор, все как на ладони. Хотя 'лежка' не из самых лучших, даже, можно сказать, опасная 'лежка'. Отходов почти никаких, если не считать огромную пробоину в стене в одной из квартир на третьем этаже, выводящую в соседний подъезд.
  Она достала пачку 'Данхила', закурила, с наслаждением затягиваясь. В голову почему-то лезли мрачные мысли. А это хуже всего, выбивает из колеи. Начинаешь нервничать, суетиться, делать ошибки. Работа, естественно, насмарку. А любая ошибка в таком положении может дорого ей обойтись. И в мозгу неустанно свербит: 'Самое дорогое в жизни - глупость'. Притушив окурок, она спрятала его в политиленовый пакет, где уже звякали две стреляные гильзы. Даже для экскрементов и мусора у нее был специальный пакет. Она нигде не должна оставлять после себя никаких следов. Этому правилу она следовала неукоснительно.
  Она ждала приближения сумерек. Это было самое удобное для охоты время. После выстрела, как всегда - паника, потом начинают шевелиться, прочесывать, зачищать. А в наступившей темноте вряд ли кто сюда сунется. Самим же дороже встанет. Двумя этажами ниже - пара искусно установленных Расулом, 'растяжек'.
  Ута придвинула винтовку поближе к себе, напряженно вслушиваясь в завывание ветра, гуляющего по крыше, по заброшенному мертвому зданию.
  Она вспомнила далекий, заснеженный в это время года Тарту, рано поседевшую мать, родной университет, в котором училась, и надо сказать, неплохо училась. Почему же она здесь, в этой 'дыре'? В этой поганой коробке, продуваемой насквозь холодным промозглым ветром, на рваном матрасе, разостланном на захламленном цементном полу. Да она и не Ута вовсе! Здесь она для всех Фатима!
  Почему она здесь? Что привело ее сюда? Лютая ненависть? Месть? Деньги? Наверное, и то и другое, и третье. Ненависть к русским, переданная с молоком матери. Месть за убитого на Восточном фронте под Волховом деда, который воевал против частей Красной армии в группе 'лесных братьев' под командованием своего земляка, Альфонса Ребане, потом в легендарной разведгруппе 'Эрна', входящей в состав войск СС. За многострадальную его семью, что репрессировали после войны 'коммуняки' и выслали в далекое Забайкалье. Месть за мамину четырехлетнюю сестренку, которая умерла в суровую зиму в далекой сибирской деревеньке. Наконец, месть за Хельгу, любимую подругу, почти сестру, с которой на соревнованиях разного уровня пробежала на лыжах не один десяток тысяч километров, которую в 95-ом в Грозном озверевшие солдаты разорвали бэтээрами.
  А что же деньги? Да, конечно, и деньги! Что скрывать. Она неплохо заработала на той и на этой войне, отстреливая из засады русских офицеров и солдат. За это платили. И платили хорошо. Платили 'зелеными'. После первой чеченской она прекрасно устроилась в Германии, в Гамбурге, тренером по стрельбе. Часто приезжала к старенькой матери и родственникам в Эстонию с полными руками подарков. Они были рады за нее. Считали, что жизнь у нее удалась, потому что она имеет любимую работу и удачно вышла за границей замуж. Замуж? Ха! Ха! Ха! Да она терпеть не может этих скотов, вонючих волосатых мужиков. Она всегда испытывала к ним отвращение. Началось с того, как на одной из студенческих вечеринок ее, пьяную, пытались изнасиловать двое однокурсников. До сих пор она вздрагивает от омерзения, когда вспоминает их слюнявые губы и потные суетливые руки, ползающие словно осьминоги по ее телу.
  Подкатывался и здесь один молодой чеченец, красавец Рустам, думал, наверное, что не отразим как Парис. Рассчитывал, что она тут же кинется ему в объятия, забыв обо всем на свете. Но она отшила его. Потом он опять на одной из конспиративных квартир, где они скрывались, попытался позволить себе лишнее и силой овладеть ею. Ей надоели его домогательства, и она пожаловалась Исе. После чего боевики боялись посмотреть в ее сторону, не то, что дотронуться пальцем. Иса, правая рука эмира Абу Джафара, его слово в отряде закон. Никто не смеет перечить ему. Иначе - жестокая смерть!
  Она достала из нагрудного кармана блокнотик в дорогом кожаном переплете, где вела свои записи и расчеты. Последнюю запись она сделала три дня назад, когда сняла солдата, загружавшего на 'Урал' бачки с едой и фляги. Пуля на излете ужалила его точно между лопаток. Она видела, как он, дернувшись, выронил из рук флягу и рухнул на землю. Второй солдат, что принимал у него груз, дико заорав, тут же упал на дно кузова и в испуге забился в дальний угол. Машина стремительно рванула с места, оставив убитого лежать в колее. Это было в трех километрах отсюда, у блокпоста за мостом.
  Она всегда была осторожной, в отличие от Хельги, за что та и поплатилась. Ута старалась в день делать не более двух выстрелов, это было как бы неписаным правилом для нее, гарантией ее безопасности.
  Хельга же, стреляя, входила в такой раж, что уже не могла остановиться. Она была отменным стрелком, но ее погубил азарт. Джохар Дудаев высоко ценил их дуэт. Хельга получала от 'охоты' не только порцию адреналина, но и огромное наслаждение, сродни оргазму. Она издевалась, играя со своими жертвами. Поочередно вгоняя пули в конечности солдатам, и когда те уже не могли двигаться и ползти, пятым выстрелом ставила окончательную точку на чьей-нибудь жизни.
  Ута бережно извлекла винтовку из чехла. Прицел и ствол для маскировки были обмотаны тряпьем.
  - Ишак вонючий! - проронила она вслух, вспомнив, как Рамзан, эта волосатая грубая горилла, в пещере нечаянно уронил на ее винтовку ящик с боеприпасами, при этом разбив вдребезги ночной прицел. Что тогда было, трудно передать словами. Иса, расвирепев, чуть не замочил боевика на месте. В базовом лагере под Ножай-Юртом были четыре снайпера: она, украинец Микола Ковтун из Львова, одноглазый афганец Абдулла и молодая чеченка Зухра. С молчаливой дикой Зухрой ей трудно было найти общий язык, та шарахалась от нее как затравленный зверек, да Ута особенно и не стремилась к контакту с ней. С тупым грязным арабом тем более. Что может быть общего у отличницы университета с темным немытым туземцем? С Миколой же у них сложились нормальные деловые отношения, можно сказать, даже дружеские, но не больше. Парень он был из себя видный, послужной список имел внушительный. Когда-то служил в спецназе в Афгане, потом воевал в Приднестровье, Карабахе, на Балканах. Ковтун неоднократно предлагал ей работать в паре, но она отказывалась, слишком опасно, Лучше надеяться только на себя. Чем платить жизнью за чужие ошибки. Так вернее.
  Ей часто снились смеющаяся румяная Хельга в белой вязаной шапочке с красным орнаментом, с лыжами на плече, горящий разрушенный Грозный, соревнования по биатлону. Вот она бежит, преодолевая крутые подъемы, спуски, повороты, пытается собраться на рубеже огня. Легла! Ноги в стороны! В упор! Подвела мушку! Выдохнуть! Задержать дыхание! Плавно нажать на спусковой крючок! Бах! Передернула пальцем затвор! Бах! Выдохнуть! Собраться! Плавно затвор! Бах! Пелена перед глазами! Бах! Стучит сердце! Вырывается из груди! Выдохнула! Еще раз выдохнула! Соберись же! Бах! Черт побери! В молоко! Четыре мишени закрылись, пятая же пялится на нее, смеясь, черным кружочком! Вскочила! Винтовку за спину! Где палки?! Штрафной круг! Быстрее! Еще быстрее! Эйно загрызет после соревнований! Будет пилить весь день! Всю неделю!
  Ута достала из рюкзака термос. Надо подкрепиться, а то совсем без движения можно окоченеть от холода. Как стемнеет, за ней придет Расул, чеченец лет 35-ти, он снимет растяжки и отведет ее в надежное место. А на рассвете она вновь выйдет на 'охоту', но уже далеко отсюда.
  
  В армию Мишка Тихонов угодил c 3-го курса института. Он успешно учился на заочном отделении политехнического института и работал на заводе в конструкторском бюро инженером-конструктором. В один прекрасный осенний день, когда солнечные лучи ласкали последние красные и оранжевые листы клена, росшего у них под окном, домой принесли повестку в армию. Мать горько заплакала, он тоже был в шоке от неожиданного известия. Ведь в его жизни было так много всего интересного, и вот теперь на всем этом, выходит, можно поставить крест на два года. Как же ТЮЗ, где сложился замечательный творческий коллектив, где он вечерами подрабатывал звукооператором? Как же туристические тусовки, походы в горы, сплав по рекам на плотах и байдарках, фестивали бардовской песни? А как же Лика? Как их отношения, зашедшие так далеко?
  С Ликой Михаил познакомился три месяца назад, она работала в отделе научно-технической информации переводчиком. Она была замужем и старше его на пять лет. Как только они впервые столкнулись друг с другом в коридоре и их глаза встретились, между ними возникла какая-то невидимая ниточка, навсегда соединившая их.
  Он каким-то шестым чувством определял, когда она появится в коридоре, он вскакивал со своего места и буквально на крыльях летел из комнаты, чтобы еще раз столкнуться с ней лицом к лицу и обменяться взглядами.
  Так прошло полгода. И наконец-то представился случай познакомиться ближе. На праздничном вечере, посвященном круглой дате создания их фирмы, который проводился в одном из ресторанов.
  Весь красный, дрожа от волнения, он наконец-то решился, подошел к ней и пригласил на танец, после которого уже больше не отпускал ее от себя ни на шаг.
  Но праздничный вечер пролетел быстро. Они вышли из заведения одними из последних. Предстояла разлука на целых два дня. Было грустно.
  - Я тебя провожу, - вызвался он.
  - Куда? - рассмеялась она серебристым смехом. - Я живу в пригороде, туда автобусы уже не ходят, а пешком мы только к утру доберемся до места. Придется мне идти ночевать к Любе.
  Люба - это подруга, с которой она работала вместе.
  - Зачем же к Любе? Пойдем ко мне, это недалеко отсюда! - ошалев от счастья, сказал он.
  - А как же твои родители? Что они скажут?
  - Да у меня никого сейчас нет. Матушка с Катей уехала к сестре в гости. Я уже вторую неделю один хозяйничаю.
  - Ну, хорошо, пошли, - после некоторого раздумья согласилась она, взяв его под руку. - Не ночевать же на улице.
  
  - Проходи, не стесняйся, будь как дома.
  - Кто это у вас там? - шепотом спросила она, услышав за дверью какой-то шорох.
  - Да, это Марыська, наша кошка. Сейчас я тебя с ней познакомлю. Но не гладь ее, она у нас дама с характером, не любит нежностей, тем более от чужих. Может цапнуть.
  - Только, пожалуйста, без глупостей. Договорились? - сказала Лика, переступая порог квартиры.
  - Обещаю, что буду вести себя как джентльмен и держать себя в руках.
  - Надеюсь. Хотя верится с трудом.
  Навстречу им бросилась серая пушистая кошка с белым галстуком на груди. Она, не обращая внимания на гостью, мурлыча и подняв хвост трубой, стала тереться головой о Мишины ноги.
  - Соскучилась, кисунька моя! - он подхватил ее на руки.
  Лика нерешительно прошла в гостиную, с любопытством осматриваясь.
  - У тебя чего-нибудь перекусить найдется?
  - Лика, я тоже голодный как волк. Называется были в ресторане!
  - Это ты во всем виноват, не дал мне поесть. У тебя одни только танцы на уме.
  - Ничего, сейчас чего-нибудь сообразим. Хочешь, яичницу пожарю?
  - Не откажусь. А сумеешь?
  - Обижаете, миледи!
  - А кто у это вас живописью увлекается? - спросила Лика, в изумлении уставившись на стену, на которой висело около десятка профессионально выполненных картин. Здесь были, в основном, городские пейзажи со средневековой архитектурой, а также несколько портретов молодой девушки с длинными золотистыми волосами.
  - Это рисовал мой брат Артем. Вернее, правильно надо говорить, писал. Картины не рисуют, их пишут. Настоящие художники, естественно. А кто халтурит, те малюют.
  - Он что у тебя, художник?
  - Да, он был профессиональным художником. Закончил Художественную Академию с отличием, мама очень гордилась им. Учился в мастерской самого Ильи Глазунова.
  - А почему ты говоришь в прошедшем времени, был?
  - Он умер. Два года назад. Ему было двадцать три, когда его убили. Пьяные отморозки к нему в парке пристали, денег на бутылку у них не хватало. Черепно-мозговая травма. Неделю в коме находился.
  - Прости, я не знала. Замечательные работы. Особенно пейзажи.
  - Он их в Лондоне рисовал, когда ездил туда с любимой девушкой.
  - Чувствуется, с любовью выполнены. Это ее портреты?
  - Ага. Она тоже художник, художник-реставратор. В Питере работала в Русском музее.
  - Красивая.
  - Была.
  - Почему была? Тоже погибла?
  - Да, нет. Пьет сильно. У них ведь свадьба должна была быть через месяц быть. А тут такое случилось. Лечили, кодировали, ничего не помогает.
  - Несчастная девушка.
  Миша отодвинул стекло серванта и достал из-за него цветную фотокарточку.
  - Вот их последняя фотография.
  На снимке были изображены смеющиеся, стоящие в обнимку, длиноволосый парень и знакомая уже девушка, оба в потертых светло-синих джинсах, с этюдниками через плечо. За ними виднелся Вестминстерский Мост и часть знаменитого 'Биг Бена'.
  - Симпатичная была пара.
  - Да, - грустно сказал Миша, водворяя фото на место.
  - А хохлому кто собирает? - Лика кивнула на коллекцию хохломы, которой были забиты все полки на стеллаже и в стенке.
  - Это матушка еще в шестидесятых начала увлекаться всякими народными промыслами, хохломой, жостовской росписью. Бзик у нее на эти штучки, хорошо - чайники не собирает, а то полные кранты. У нее подружка, Раиса Ивановна, самоварами, чашками и чайниками весь дом забила до отказа, ступить уже негде. Собирается музей чаепития открыть.
  - А у тебя какое хобби, если не секрет? Я вижу, в вашей семье у всех какое-то увлечение.
  - Почему у всех? У Катьки, например, никаких. Ее ни рисовать, ни на фортепиано играть не заставишь. А у меня гитара, песни, стихи.
  - Интересно было бы послушать.
  - Лика, сейчас уже довольно поздно. Соседи разворчатся. А завтра обязательно сыграю. Я постелю тебе у матери в комнате, так что не волнуйся. Там тебе будет хорошо. Дом у нас тихий, приведений не водится.
  
  Он лежал в темноте , закинув руки за голову, уставившись в потолок. Спать не хотелось. Восторг переполнял его, он был на седьмом небе от счастья, что рядом, за стеной, находится любимый человек.
  Вдруг он услышал чуть слышные приближающиеся шаги.
  - Можно я с тобой? - послышался ее шопот. Он не успел ничего ответить, она, приподняв одеяло, легла рядом, прильнув горячим телом к нему...
  
  О той ночи никто не узнает.
  Тебя давно в комнате нет,
  Лишь тень твоя продолжает
  Порхать под дробь кастаньет.
  
  Ночь пронесется, как птица,
  Боясь нас оставить вдвоем,
  Солнцем черкнув по лицам,
  С отметиной в сердце моем.
  
  Благодаря абсолютному слуху он рано научился играть на гитаре, слушая как в подворотне поет блатные песни дворовая шпана. Пришла пора, блатняк сменила лирика Визбора, Дольского, Никитиных. В выпускном классе увлекся стихами поэтов Серебряного века. Он знал наизусть многие произведения Анны Ахматовой, Осипа Мандельштама, Александра Блока, Сергея Есенина... Чуть позже, после фильма 'Ирония судьбы', открыл для себя Беллу Ахмадуллину ...
  Парнишку из соседнего дома, с которым учился его двоюродный брат Паша, и которого он хорошо знал, привезли из Афганистана в цинковом гробу за два месяца до вывода войск. На похороны собрался весь квартал. Это печальное событие оставило глубокий след в ребячей душе. Вечером, сидя в полумраке в своей комнатке, десятилетний Миша, тихо бренча на гитаре, сочинил песню про пацанов, воюющих в далеком Афгане:
  
  Девятнадцать, девятнадцать лет
  Много это или мало?
  Осколком срезан берет
  'Афганец задул с перевала!
  
  Девятнадцать, девятнадцать лет
  Много это или мало?
  Когда пулей задет
  В пыли у чужого дувала.
  
  Девятнадцать, девятнадцать лет
  Много это или мало?
  В кармане девичий привет,
  Но не будет весеннего бала.
  
  Девятнадцать, девятнадцать лет
  Много это или мало?
  Не слышать больше кассет,
  Не сделать больше привала.
  
  Девятнадцать, девятнадцать лет
  Много это или мало?
  Солнце как холодный стилет
  Блеснув, проплыло, пропало.
  
  Девятнадцать, девятнадцать лет
  Много это или мало?
  Когда жизни рассвет,
  А тебя уж не стало.
  
  Девятнадцать, девятнадцать лет
  Много это или мало....
  
  На перроне находилось несколько команд призывников, которых отправляли к месту будущей службы. Команда, в которую попал Тихонов, состояла из двадцати четырех человек. Командовал ими огненно-рыжий молодой капитан внутренних войск. Стоящий перед плацкартным вагоном старший сержант со шкодливыми глазами, открыв папку, по списку выкрикивал фамилии новобранцев. Среди них оказался и его хороший знакомый, Алешка Квасов, пацан из параллельного класса. Весельчак, балагур и отпетый двоечник. Несколько лет он успешно косил от армии, то ногу сломал, то баптистом прикидывался, то головой стукнулся, то веса не хватало.
  Поезд тронулся. Устроившись на боковом сиденьи и прильнув к пыльному стеклу, как и остальные пацаны, Миша смотрел, как медленно уплывают назад заплаканные лица матери и сестренки, за их спинами физиономии машущих руками, грустно улыбающихся друзей. Лики на перроне не было. Он просил ее не приходить на вокзал, не провожать его.
  
  - В козла будешь? - спросил Михаила сидящий напротив плечистый курносый парень в желтой тенниске, на которой было написано огромными красными буквами: 'YES!'
  - Нет.
  - Что так?
  - Неохота.
  - Переживаешь? Девчонка, да? Да, плюнь на все! Не рви душу. Никуда теперь не денешься. Два года отдай.
  - Мы не в Германии, где день отслужил - садишься в 'Фольксваген' и катишь либо домой на ночевку, либо в погребок пивка посососать, либо по бабам. А утром опять в часть, служить отечеству.
  - Коль сел в дерьмо, сиди и не чирикай, - отозвался с верхней полки поддатый Алешка Квасов и затянул: - Не плачь, девчонка!
  - Пройдут дожди! Солдат вернется, ты только жди..! - подхватил песню курносый, сдавая новенькие карты остальным игрокам.
  Миша немного посидел, наблюдая за игрой, потом прошел в конец вагона. Закурил, глядя на мелькающие за открытым окном деревья и столбы, вслушиваясь в монотонный перестук колес.
  
  Квадрат окна. Осенних снов
  Виденья словно паутина.
  Квадрат окна. Сердца зов.
  Порывы ветра бьют в стекло.
  Квадрат окна. Прикосновение Христа,
  Ранимая душа теперь чиста.
  Квадрат окна. Зачем слова?
  Только лишь дрожащая рука.
  Квадрат окна. Нежная щека,
  Ресниц твоих влажная черта.
  Квадрат окна. Мелодия ушла.
  Дрожит слеза, угасшая мечта.
  Квадрат окна. Любовь была,
  Играют жизни зеркала.
  Квадрат окна. Мои года.
  На грудь упавшая слеза.
  Квадрат окна....
  
  Вдруг мимо него стремительно прошелестел курткой красный как рак Квасов. Отчаянно задергал ручку закрытого туалета. Видно, кто-то уже его окуппировал основательно. Замычав, Алешка выскочил в тамбур.
  Из перехода между вагонами послышались протяжные стоны блюющего на мелькающие внизу шпалы призывника.
  
  Самыми трудными были четыре первых месяца. В части молодых солдат гоняли немилосердно. Каждую неделю Михаил получал письма от Лики. Он читал их, и его душа пела, ликовала, и в то же время ему было грустно. Приступы тоски в редкие свободные минуты выплескивались в виде стихов на тетрадные листки в клеточку...
  
  Темная арка. Миг наступил,
  Фигурка тает на фоне огней.
  Вновь взглядом тебя проводил,
  И снова разлука на несколько дней.
  
  Темная арка. Свидетель немой.
  Горящие щеки, пылкие руки,
  Глаза с колдовской глубиной,
  Волшебного голоса милые звуки...
  
  В роте его любили. За его песни, стихи, за виртуозную игру на гитаре, за добрый отзывчивый характер. Квас тоже стал в полку не последней персоной, к нему валили табунами, он хорошо рисовал и мастерски делал татуировки.
  Окончился курс молодого бойца. Стали готовить к прыжкам с парашютом. Сначала были изматывающие занятия на тренажерах. Потом прыжки с вышки. Самым ответственным делом была укладка парашютов. Она проходила на летном поле. На укладке к каждому десантнику прикреплен инструктор, который следил за правильными действиями подшефного. И вот настал тот страшный неотвратимый день. Ранним утром их построили на взлетной полосе. Проверили снаряжение, и они гуськом направились на погрузку в самолет. Навсегда запомнился первый прыжок. Все нервничали, всех колотил мандраж. Алешку Квасова и Витьку Дудника, которые оказались одними из первых, сержанты Андреев и Бурков буквально пинками в зад вытолкали из летящего 'транспортника'. Вопящий от страха на 'всю ивановскую' Квасов приземлился с мокрыми штанами. Но никто над ним не смеялся. Не он один стирался в тот знаменательный день.
  - Запомните, парни, как уложишь, так и приземлишься! - не раз приговаривал старший сержант Самсонов на укладке парашютов. - Не дай бог, пацаны, вам в крупных учениях участвовать - до двух процентов по статистике отводится на погибших.
  Но вместо учений их послали сюда, в Чечню.
  
  
  - Нашу историю мы толком не знаем. Историю пишут летописцы, историки, а переделывают политики, - говорил Тихонов кучковавшимся у печки ребятам. - Пишут ту, которая их устраивает. Как много всплывает сейчас интересных фактов, документов, которые скрывали, от простого народа. Взять, например, ту же 'Аврору'. Оказывается, это муляж, а корпус настоящего крейсера уж полвека ржавеет где-то в затоне. Или, например, взять ту же Великую Отечественную войну! Вот ты, Квас, знаешь, что на стороне немцев воевало до 30 тысяч донских и кубанских казаков? А в Люфтваффе около тысячи русских летчиков. Нет, не знаешь. Почему? Да потому, что настоящая правда невыгодна была коммунистам. Выгодна однобокая правда, которая устраивает политиков, стоящих у власти.
  - Мишель, расскажи еще что-нибудь!
  - Расскажи, как ты в турпоходе в Карпатах с Петроса на пятой точке съезжал!
  - Сколько можно об одном и том же трепаться? Давай что-нибудь новенькое!
  - Как по горной реке сплавлялся!
  - Лучше давай про параллельные миры! - попросил Антон Духанин.
  - Параллельные миры ему подавай, хорьку! Вон они, рядом! В командирской палатке! Спиртягу жрут! Сейчас Сара и Розанов сидят и усиленно репу чешут, как бы рядового Духанина и иже с ним Прибылова завтра озадачить так, чтобы пыхтели не разгибаясь! - съязвил под общий смех Макс Шестопал.
  - Миш, или про Высший разум! - донеслось из угла.
  - А Высший разум - в штабной палатке! Полковник Петраков! Чем не Высший разум? - вновь вставил неугомонный Шестопал, вызвав новый взрыв хохота.
  - Макс, кончай! Дай послушать!
  - Про параллельные в другой раз, - сказал Тихонов. - Лучше про Богородицу вам расскажу. Тоже довольно загадочное явление. Случилось это еще в начале века, в Португалии, в местечке под названием Фатима. Троим детям, которые в горах пасли коз, явилась Богородица и предсказала начало первой мировой войны. Кстати, это исторический факт.
  - Хватит заправлять арапа!
  - Я тоже не верю! Брехня!
  - Чушь собачья!
  - Дело ваше. Хотите верьте, хотите нет. Но дети под присягой подтвердили это. А ведь они верующие были. До сих пор туда раз в год стекаются паломники со всего мира. А Богородицу стали называть Фатимской или просто Фатима, по названию этого местечка.
  - Хотя кто его знает, - задумчиво сказал Бурков. - Дыма, как говорится, без огня не бывает.
  - Мистика какая-то!
  - Вот со мной, братцы, была мистика, так мистика! - не выдержал вдруг молчаливый сержант Андреев. - Было это несколько лет назад, когда меня в армию призвали. Село наше от районного центра далековато будет. А тут как на грех ни одной попутки нет. Ну, я и решил напрямки, через лес. Лишние километры срезать. Иду, значит, по тропинке, семечки лузгаю, о будущей службе подумываю. Оглядываюсь назад, а сзади, метрах в ста пятидесяти, женщина в черном идет. Ну, идет и идет. Черт с ней. Прибавил шагу, чтобы не опоздать в военкомат. Через некоторое время снова оглядываюсь. А женщина не отстает. Я еще прибавил ходу. Оглядываюсь, а она тоже прибавила скорости. Еще ближе, чем раньше стала. Лицо у нее бледное! Вся в черном! Тут уж, братцы, мне не по себе стало, перебздел не на шутку. Ведьма, думаю. Припустил бегом. Оглядываюсь, и что бы вы думали? Она бежит за мной! Почти догоняет. Квас, дай-ка сигаретку!
  - Так что дальше-то было?
  - А дальше, пацаны, не поверите, - Андреев сделал пару глубоких затяжек и передал сигарету обратно. - Взмыленный, остановился я, ну думаю, будь что будет! На куски ведьмяку разорву, так просто не дамся. Догоняет она меня. Молодая, симпатичная, в черном. Тоже вся красная, запыхавшаяся. И кричит мне, не бегите так быстро, я за вами не поспеваю. Оказывается, она с соседней деревни, ей тоже в райцентр надо, на похороны. А идти лесом боязно одной, увидела меня и идет следом, из виду потерять боится, все-таки живая душа в диком лесу. Так мы вместе до Беляевки и дошли.
  - Будь я на твоем месте, уж давно бы рассудка лишился, - отозвался первогодок Фарид Ахтямов.
  - Тебе кукиш в кармане покажи, так тут же в обморок завалишься! - засмеялся тостощекий румяный Пашка Морозов.
  - Ой, какой смелый выискался! Сам, небось, при виде пленного 'ваха' каждый раз за штаны держишься!
  - Это ты зря, Фаридка, на Пашу наезжаешь, поклеп возводишь. Паша - самый смелый из нас. Он же в схватках на мечах неоднократно принимал участие. Вот, представь, прет на тебя здоровенный бугай в кольчуге да с тяжеленным мечом или булавой над головой, тут не только в штаны сделаешь, родишь поневоле! - вступился за Морозова сержант Рубцов.
  - Паш, поведай нам про свои битвы. Как вы сражаетесь на мечах. Сколько вас собирается-то? - попросил Наивняк.
  - Ну, пару раз в год уж точно собираемся. Списываемся с ребятами из других таких же клубов. Устраиваем типа фестиваля. Либо они нас приглашают к себе, либо мы их. Клубов-то до хера всяких. Есть викинги, есть рыцари. А мы - русские витязи. Сами кольчуги плетем, мечи куем, одежду шьем, чтобы все было в точности, как в те века. В Европе проходят даже международные турниры. У нас один как-то ездил на такой турнир в Польшу. Рассказывал, рыцарей и викингов там собралось до этой самой матери. Красочный был симпозиум, организация на высшем уровне. У нас, конечно, поскромнее. Спонсоров нет, все на добровольных началах. Последний раз мы собирались у нас, приехало со всей России около 90 человек. Солнечный июль. Хорошо. Неделю жили в шатрах на берегу озера, несколько грандиозных сражений устроили. Помню, в первый день высыпали из леса на берег в гремящих доспехах. Сошлись две команды. Наша и московская. Воинствующие крики, дикие вопли, звон мечей невообразимый стоит. Ошарашенные загарающие на пляже, естественно, в полнейшем шоке, ничего не поймут, что происходит. Будто машина времени назад крутанулась. Повскакивали с надувных матрацев и бежать кто куда, прятаться от вооруженной нашей орды. С перепугу кто в воду полез, кто в машины забился, кто в лес рванул во все лопатки. Смех да и только.
  - Ну, а удары-то наносите понарошку?
  - Сказанул! Понарошку! Да меня на третий день в схватке так шандарахнули, что звездочки в глазах замелькали. Конечно, удары наносим не дуром, с оглядкой, чтобы на тот свет не спровадить. Но иногда без травм не обходится. Бывает, некоторых особо рьяных бойцов даже дисквалифицируют. У нас ведь не какой-нибудь тебе балаган. Все чин чинарем, и судейство, и жесткие правила, и дисциплина. Клинок я сломал о щит одного ярославца. Жалко. Из рессорной полосы мне его выковали.
  - Жаль, у нас в армии нет такого подразделения, типа русских богатырей. Кавалерийский полк есть, что во всех съемках участвует. Поговаривают, что это с подачи кинорежиссера Сергея Бондарчука его основали. Нужно было эпопею 'Война и мир' снимать. Он обратился к министру Гречко, тот и уважил его просьбу. Вот и батальон витязей бы завели в Вооруженных силах. Чтобы во всяких торжественных церемониях участвовали да в исторических фильмах снимались.
  - А потом их, этих самых витязей, с мечами и кольчугами сюда, в Чечню! 'Чехов' с наемниками гонять по горам, - засмеялся Шестопал.
  В палатку просунулась лобастая голова старшего лейтенанта Саранцева.
  - Тихонов! Романцов! В полной экипировке бегом к комбату!
  Миша и Андрей, чертыхаясь, стали надевать 'шаманские' маскхалаты. Забрав винтовки и снаряжение, отправились к майору Анохину.
  
  - Прошлым летом, после 'выпускного', решили компанией сходить на пикник, на лесное озеро. Естественно, затарились основательно, - стал делиться с ребятами своими похождениями на гражданке Леха Квасов. - Две канистры вина с собой прихватили. Около четырех часов тащились по жаре, изнывали, как караванщики в Каракумах. Еще бы немного, и стали бы вопить песню 'Три колодца'. Вино превратилось в горячий чай. Нашли походящую поляну на берегу речки, что впадала в озеро. Пока пацаны разводили костер, добывали дрова и ставили палатки, а девчонки готовили ужин, я пару раз успел приложиться к 'живительному источнику'. Стало уже вечереть, когда все было готово, и мы сели за скатерть-самобранку. Выпили за окончание школы, за любимых учителей, за светлое будущее, потом под гитару стали песни горланить. И тут какая-то сволочь с другого берега стала нас поливать матом и бросаться комьями земли. Потом уже выяснилось, что это были местные пастухи, дебилы. От скуки так развлекались. Ну, мы, не долго думая, переплыли на тот берег. Кто с топориком, кто с увесистой дубиной, и давай гонять этих придурков по темному лесу. Когда вернулись к палаткам, меня уже основательно повело. Пацаны видят, что я дошел до кондиции, и стали заталкивать меня в палатку. Тут-то мне в голову и взбрело, что будто бы кругом гестаповцы, а я партизан из отряда легендарного Ковпака, и необходимо срочно рвать отсюда когти, пробиваться к своим через линию фронта. Я незаметно выбрался из палатки и пополз в сторону речки. В темноте проплыл по ней сотню метров и очутился на другом берегу, где вокруг шумел густой сосновый лес. Сколько я там пробыл, неизвестно. Только в мокрой одежде продрог как цуцик.
  - Ну, ты и учудил, Квас! - не выдержал Макс Шестопал.
  - Погодите, братцы, это только цветочки!
  - Представляю, какие будут ягодки!
  - Так вот, стою, трясусь от холода. С ноги на ногу переминаюсь, вода хлюпает в кроссовках. И гляжу, на противоположном берегу костер ярко горит, и доносятся оттуда веселый смех и звонкие голоса. Тут мое серое вещество в котелке вдруг усиленно заработало. И меня осенило, что костер - это тепло, что веселый смех - это добро. Значит, там хорошие люди, а здесь, в мрачном нелюдимом лесу, холод и злющие-презлющие враги. Главное, сам не могу сообразить, кто я такой. Как заору: - Помогите! Помогите!
  А мне в ответ с того берега, мол, что случилось? Плыви сюда!
  Я очертя голову бросаюсь в воду и плыву на мелькающий перед глазами огонь костра. Подплываю, с трудом вылезаю на берег, плачу, мне кто-то помогает. Ведут к костру. И что вы думаете, пацаны, я отмочил? Сам до сих пор удивляюсь! Говорю спасителям сквозь слезы: - Предоставьте политическое убежище!
  - Ну, Квас, ты даешь! Политическая проститутка! - брякнул Антошка Духанин.
  - Братва! Прямо диссидент какой-то затесался в наши ряды! - отозвался, покатываясь со смеху, Макс.
  - Хватит ржать! - сказал возмущенно сержант Бурков. - Дай дослушать! Что дальше-то было?
  - Продолжай, продолжай, Леха! Не отвлекайся!
  - Мужики! Тихо! Давай, Квас!
  - Так вот. Кругом смех. Тут меня какой-то мужик требовательным голосом спрашивает, мол, кто такой? Откуда? Как зовут? Серое вещество вновь стало усиленно поскрипывать в моей гениальной башке. Ну, думаю, влип! Ни за что не скажу свое имя. Притворюсь, что я не знаю языка и совершенно их не понимаю. Встал у костра, греюсь, снял мокрую футболку, машу над пламенем и болтаю всякую чушь. Сыплю как из рога изобилия крылатыми выражениями на латыни, на французском, которых в словаре иностранных слов нахватался, чтобы перед девчонками козырять. Типа: dum spiro spero, veni vidi vici, cogito ergo sum, a la guerre comme a la guerre.....
  - А что это означает?- спросил Витька Дудник.
  - Пока дышу, надеюсь! Пришел, увидел, победил! Юлий Цезарь сказал! Слышал такое?
  - Да эти слова все знают! А остальное, как переводится?
  - Я мыслю, следовательно существую! На войне, как на войне! Этими высказываниями у меня башка была забита, дальше некуда!
  - Витюша, заткнись! А ты, Квас, не отвлекайся!
  - Вокруг смех, а я виду не подаю, что их понимаю. Одним словом, шлангом прикинулся. Болтаю и болтаю. Тут - бац! Иссяк словарный багаж! Что делать? Я давай по второму кругу. Все равно ни фига не понимают! И тут, наверное, я что-то ляпнул не совсем неприличное в дамском обществе, потому что стоящий рядом белобрысый паренек вдруг как двинет меня кулаком в челюсть. Я потерял равновесие и завалился на 'пятую точку'. Встаю, все кипит внутри. Слышу, все ругают ударившего меня. Ну, думаю, это тебе, приятель так просто с рук не сойдет. Вновь продолжаю трясти свою футболку над огнем, а сам секу за противником. Ага, рядом, справа стоит. Наклоняюсь, будто хочу шнурки завязать, потом бросаю футболку и, резко выпрямившись, бью ребром ладони его по горлу. После чего бегу в кромешную темноту. За спиной крики, топот, улюлюканье. Падаю с обрыва в речку. Тут я опять переключился на 180 градусов. Снова почувствовал холод. Увидел огонек костра. Значит, тепло, значит добро. Вновь карабкаюсь на берег и бреду к тому же костру. Тут меня похватывают под руки наши девчонки и пацаны, которые уже битый час меня разыскивают по всей округе. Оказывается, на берегу жгли костер ребята из спортивного лагеря, что расположился по-близости. А ударил меня один из пацанов-спортсменов, чтобы перед девчонками повыпендриваться, удаль молодецкую показать.
  Утром просыпаюсь от дикого холода. Гусиной кожей покрыт, зуб на зуб не попадает. Лежу в палатке в одних плавках и сырых кроссовках на босу ногу. Рядом Танька сладко сопит, любовь моего дружка Витьки. Интересная история, думаю, получается. С какой это стати я у них в палатке околачиваюсь? А где же Витек? Высовываю нос из палатки. Раннее утро. Седой туман висит над поляной. Сырая трава кругом. Перед входом футболка моя мокрющая валяется с огромной прожженной на спине дырой. Никого не видно. Все по палаткам, похоже, разбрелись, дрыхнут. Только Витек на переднем плане вниз лицом, отрубившийся, в стороне лежит, на буханках хлеба. Спокойно возвращаюсь на его законное место. Прижимаюсь к Таньке, так теплее.
  - Губа не дура! - хмыкнул завистливо Дудник.
  - Пусти козла в огород! -не выдержав, прокомментировал Димка Коротков.
  - Через пару часов меня расталкивает Пашка:
  - Вставай, пьянь, несчастная, - орет на меня, 'замученного нарзаном'. - Пойдем извиняться. Ты Николая вчера обидел!
  - Какого еще Николая? Идите все к черту! - отмахиваюсь. - Не знаю никакого Николая! Дайте поспать! Опупели, скоты, совсем!
  Одним словом, привел он меня в чувство и пошли мы извиняться в спортивный лагерь, который рядом в лесу раскинулся. Сижу на бревнышке у речки перед погасшим кострищем, жду. Пашка отправился к спортсменам договариваться. Вдруг, гляжу, из лагеря вываливает вот такая толпа любопытных, - Лешка Квасов развел руками. - Смотрят на меня как на пришельца с других миров. А впереди этот самый Николай топает, бицепсами играет. Комплекцией чем-то на Тайсона смахивает, правда, физиономия подобродушнее будет и посветлее. Оказалось, я вчера у костра перепутал и вмазал не пацану, который меня ударил, а их тренеру, кандидату в мастера по боксу, Николаю. Слава богу, удар у меня спьяну не получился, попал ему в плечо, а то не сидел бы тут с вами...
  Полог палатки откинулся, появился окоченевший Тихонов, следом за ним ввалился его напарник, Андрюха Романцов. Михаил молча стал снимать 'шаманский наряд'.
  - Чего ржете как гнедые кони в стойле? За километр слышно! - полюбопытствовал Романцов, пристраивая 'эсвэдэшку' в 'козлы'. - Ну-ка, Квас, подвинься, дай у печурки покайфовать, старые косточки погреть!
  - Что там слышно новенького, мужики? - полюбопытствовал Витька Дудник, ковыряя в носу.
  - Погоди, дай пацанам согреться!
  - Чего это вас Сара ни с того, ни с сего сдернул на блокпост? Случилось что? - спросил сержант Андреев, внимательно вглядываясь в лица прибывших.
  - Случилось...
  - Что? Андрей! Не тяни кота за хвост! - накинулся Рубцов.
  - Чего как неживые?
  - Толика убили!
  - Как убили?! - оторвался от письма Пашка Морозов. - Я с ним сегодня утром разговаривал.
  - Тольку? Сердюка?
  Все обступили понуро сидящих у печки снайперов. Никто не мог поверить, что убили Толю Сердюка. Толика, который был поваром на кухне. Этого добродушного курносого увальня с наивными серыми глазами и детской улыбкой, который никогда не обижался на них и прощал им их выходки и обиды. Толика, который, наверное, за всю свою жизнь даже мухи-то не обидел, Толика, который, прочитав письмо из дома, потом полдня ходил зареванный. Толика, который по доброте душевной часто выручал ребят из родной роты. Убили Толика...
  - Где?! - сержант Рубцов тряхнул Тихонова.
  - У блокпоста. Сгружал бачки со жратвой вместе с Малецким.
  - Снайпер снял. В спину. Наповал, - добавил тихо Романцов.
  - 'Кукушка', сволочь, завелась! - шмыгнув носом, сказал Михаил. - Сначала думали, что с разрушенной водонапорной башни, а потом уж вычислили: с того берега, из кустов, выстрел был. Смеркаться стало. Так что завтра, парни, пойдем трясти округу!
  - Вчера у 'вованов', наших соседей, тоже черный день был: четверых на 'броне' крепко посекло, - нарушил тишину Димка Коротков. - Один сразу богу душу отдал. Растяжку не заметили в роще у реки. Антенной зацепили. На высоте трех с половиной метров между деревьями была натянута.
  - Не повезло, пацанам.
  
  - За каким чертом тебя Анохин вызывал? - спросил Михаила сержант Бурков.
  - Завтра, пацаны, с капитаном Сутягиным ухожу на операцию.
  - Что у него своих нет? У него такие волкодавы! Один Бекеша чего стоит! Любого как спичку переломит!
  - Ему снайпера нужны!
  - Надолго?
  - Говорит, суток на трое, на четверо.
  - Не слабо!
  - Ребята, если тут почту привезут, письма мои сохраните!
  - Мишка, за письма не волнуйся! Не пропадут! Верно, Витек? Ты ведь не будешь ими жопу вытирать? - Лешка Квасов угрожающе посмотрел на стушевавшегося при этих словах Дудника.
  - Эх, сыграл бы что-нибудь напоследок? - попросил младший сержант Андреев, потягиваясь. - Михаил, сбацай чего-нибудь душевное! Рубец, подай инструмент!
  - Ну, чего вам сыграть? - Тихонов взглянул на окруживших его товарищей.
  - Что-нибудь такое, чтобы за душу брало!
  - Как говорил Попандопуло, чтобы душа сначала развернулась, а потом свернулась!
  - Может 'Я вырос, возмужал...' или 'Девушка пела в церковном хоре'?
  - Давай! Нет! Нет! Лучше про 'гезов'! Владимира Кочана!
  - Да! Да! Про 'гезов', Миш!
  - Мишка! Лучше 'Колоколенку' или 'Темную ночь'!
  - Нет, ребята, напоследок я вам новую песню спою!
  - Какую еще новую?
  - Раньше не исполнял?
  - Зажилил?
  - Сочинил, что ли? Когда успел-то?
  - Сегодня у разведчиков на автомагнитоле кассету слушал. Называется 'Русь инвалидов'.
  Тихонову передали гитару. Неспеша настроив ее, он запел.
  
  ... Каких друзей мы потеряли?
  За ту чеченскую войну!
  Руки, ноги отобрали,
  Мою выкрали судьбу!
  И за эту гибнем тоже,
  Вот я это не пойму!
  Кто же нам не даст закончить
  Заказную их войну?...
  
  - Мужики! Забойная вещь!
  - Отличная песня! Главное, слова в самую точку!
  - Что-то я у них такой не слышал! Заходил к ним на прошлой неделе! - отозвался Рубцов.
  - Кассету на днях сержант Ланцов из Ханкалы привез. Вот они теперь гоняют ее целыми сутками.
  - Кто автор-то?
  - Похоже, из наших!
  - Как мне сказали: Александр Патриот.
  - Патриот? Псевдоним, что ли?
  - Да! Настоящие имя и фамилия его - Александр Зубков.
  Полог приподнялся, в палатку протиснулся, с румяными как у девицы щеками, Вадик Ткаченко с рацией.
  - Пианистка, ты поосторожнее тут крутись со своей антенной! Чуть глаз не выколол! - возмутился рядовой Сиянов, потирая задетую щеку.
  - Братва, в командирской шухер! - сообщил новость радист, присев на нары. - Полкан из штаба злющий прикатил. Чихвостит всех и в хвост, и в гриву. Поговаривают, насколько я понял, в горах спецназ положили. Идет раздача п...дюлей направо и налево. Нашему тоже перепало, влили по самое, как следует. Так что, мужики, нашим командирам сейчас на глаза и под руку лучше не попадайся.
  
  Рядовые Сиянов и Духанин, сменившись с ночного дежурства, громко сопели во сне. Андрей Романцов и сержант Бурков о чем-то шушукались в углу. Валерка Кирилкин, тихо насвистывая под нос, был поглощен чисткой своей 'эсвэдэшки'.
  - Киря, не свисти. Денег не будет, - сделал ему замечание появившийся в палатке Витька Дудник.
  - А у меня их и не было никогда, - откликнулся снайпер, не поворачивая стриженной головы. - Так что этим не напугаешь.
  Витька с крайне озабоченным видом кружил по палатке, ища для сортира клочок бумаги. Забытая Тихоновым потрепанная тетрадка с песнями и стихами лежала на нарах, соблазнительно выглядывая потертым краем из-под спальника. Сделав при виде ее стойку, будто охотничья собака, Витька так и не решился вырвать из нее листы. Пацаны прибьют!
  
  Лысая гора, которую необходимо было захватить, являлась важнейшим стратегическим пунктом. С нее простреливались все подходы к селу. 'Чехи' создали здесь довольно мощный укрепрайон, который просто так, с наскока, не возьмешь. Настоящая круговая оборона. Укрепились они основательно. С нескольких сторон заминировали косами из фугасов, прорыли целую паутину глубоких ветвистых ходов сообщения. Прочные блиндажи, несколько замаскированных зенитных установок, хер подлетишь. Со стороны Дагестана базу боевиков надежно блокировала пара батальонов 'вованов' из Шумиловской бригады. Как-то ночью была попытка группы 'чехов' прорваться на сопредельную территорию. Но неудачная. После скоротечного боя они откатились назад 'зализывать раны', оставив на снегу с десяток убитых. Со стороны Чечни напирал - наш батальон. Немного дальше, на высотах, расположились морпехи генерала Отракова.
  
  Непроницаемой стеной висел густой сырой туман. Он-то и помог разведгруппе, в которой был Михаил Тихонов, успешно подобраться к этой высоте.
  Ночью они обошли село стороной, переправились через Ярыксу и вышли к высоте с юга. Там, в поредевшем заснеженном лесу, сделали привал. Через несколько часов им предстояло по отвесному склону, который не охранялся противником, подняться на вершину и внезапным ударом сбросить окопавшихся там 'духов'. Михаил лежал под упавшим деревом, прижавшись спиной к широкой спине старшего лейтенанта Лаженкова. Тот опытный спецназовец, в Афгане год провоевал, не один караван с оружием накрыл. В одной из операций был тяжело ранен, спасибо боевым товарищам, ценою жизни вынесли по ущелью, простреливаемому моджахедами. Он, единственный в группе, на зависть всем, обладатель НРСа, 'стреляющего ножа'.
  - Эх, курить охота! Мочи нет! - уныло протянул сержант Ланцов.
  - А если кого из местных принесет сюда? - спросил Бекеша, поворачивая к ним кирпичное обветренное лицо.
  - Придется убрать! - спокойно ответил Лаженков. - Тут уж никуда не денешься! Одно слово, война. Она все спишет. Есть и на мне грех, невинную душу загубил. До сих пор иногда зудит внутри.
  - Там? В Афгане?
  - Ага! 'Борт' выбросил нас в предгорье, караван мы ждали двое суток. Прокалились под солнцем, воды с гулькин х...й осталось. А тут, как назло, маленький сопливый пацаненок со стариком в ложбинку направлялись, где мы укрылись. Выхода не было: убили. Иначе вся бы группа засветилась. Я старикана пырнул, а Петька Сачук - мальчишку кончил. Он потом знаешь, как переживал, да и я тоже. Одно дело в бою вооруженного противника завалить, а другое вот так. Подорвался Петро через пару месяцев на 'итальянке', когда 'бэха' в заброшенный кишлак въезжала. А то я не знаю, что бы с ним дальше было. Запил бы. В свое время нас здорово натаскивали: бродячих собак и кошек резали, мясом их питались. Лягушек, змей, ящериц жрали. А тут живого мирного человека довелось впервые убить ножом. Думаешь, каково мне было? Я тогда пацаном был, вроде вас. Ладно, мужики, хватит болтать о грустном. Спим! Ночка нам нынче тяжелая предстоит.
  Многие, прижавшись друг к другу, уже вовсю сопели. Миша прикрыл глаза, но, несмотря на усталось, не спалось. Было холодно и неуютно ночевать в снегу. В голове роились тревожные мысли. Представил родной дом, мать, Катюшку. Потом Лику, как она читает его письма, длинные, как простыни...
  
  Накинет мантию ночь на плечи.
  Я забудусь в горе своем.
  Воском пахнут догоревшие свечи,
  Мы снова танцуем вдвоем.
  
  Тихо плывет мысли гондола,
  Будто шарманки скрипучая речь.
  Фигурка на краю длинного мола,
  И я, мимо плывущий под парусом кеч.
  
  Ночью по отвесному склону подобрались почти к самой вершине. Командир группы, подполковник Лукашевич, по рации связался с 'пушкарями'. Те открыли огонь, накрыв вершину снарядами. Земля дрожала от разрывов, словно живая. Боевики посыпались с высоты как горох, пытаясь найти убежище в своих блиндажах. Группа под прикрытием артподготовки вышла к вершине. Огонь прекратился. Разбившись на тройки, разбрелись по голой как череп макушке горы. Тройка, в которой был Михаил, вышла на гаубицу, которую 'чехи' затащили сюда невесть каким образом. Из орудия прямой наводкой можно было простреливать все дороги, ведущие к укрепрайону. Спустившись ниже, обнаружили провода, соединяющие в смертоносные косы замаскированные фугасы. Обрубив их, обследовали несколько брошенных боевиками блиндажей на высоте. В одном из них оказался целый арсенал. Тут тебе и фугасы, и выстрелы к гранатомету, и тротиловые шашки... Через пару часов после артобстрела, когда наступило затишье, боевики стали возвращаться на брошенные позиции. Тут-то и возникла жаркая перестрелка. Завязался бой.
  
  В лагере 'чехов' поднялась паника. Оказывается, пока шел артобстрел, отряд федералов захватил гору, контролирующую местность. По тревоге полевой командир Иса поднял весь отряд. Ута тоже стала готовиться к выходу. Она переоделась в белый маскхалат, расчехлила винтовку. Судя по огню - группа, захватившая вершину, была не столь многочисленная, как показалось вначале. Но у федералов был ряд преимуществ. Боевики лезли в гору и были как на раскрытой ладони, подставляя себя под кинжальный огонь разведчиков.
  Ута выбрала удобное место на бугорке, в тени кустов. Подползла, прильнула к прицелу. Расстояние до обороняющихся наверху было велико. Да еще мешал сырой утренний туман. Вдруг мелькнула темная фигурка чуть левее. Поймав ее, она неотступно следила за ней. Фигурка, судя по огонькам исходившим от нее, вела огонь одиночными выстрелами. Снайпер! Нашего поля ягода! Ута сосредоточилась. Спешить было некуда. Не на соревнованиях. Медленно подвела риски к цели. Прикинула, какие взять поправки. Нажала на спуск. Выстрел. Отдача в плечо. Фигурка превратилась в неподвижный комочек. Готов! Отзвенела роща золотая! Так, посмотрим, кто там еще. Ага! Она заметила, как несколько точек устремилось к тому месту, где замерла фигурка.
  - Идите, идите сюда, голубки, - ласково прошептала она, прильнув к прицелу. - Я вас пшеном накормлю.
  
  Пуля попала в грудь. Ударила словно молот. Прямо в лезвие десантного ножа, от которого срикошетила и ушла влево, под сердце, разрывая, кромсая все на своем пути. Михаил, выронив из рук 'винторез', уткнулся лицом в сугроб. Товарищи подползли к нему, перевернули на спину.
  - Мишка! Миша! - тормошил Ланцов, с надеждой вглядываясь в лицо товарища.
  Тихонов не отзывался, был без сознания.
  - Коля, давай скорей укол! Вроде, дышит! Ничего, родной, потерпи!
  Ланцов расстегнул бушлат Михаила, прижал кровоточащую рану бинтом, сделал противошоковый укол.
  - Бекеша! Вадик! Тащите Мишку в блиндаж!
  Тяжело дыша, сменяя друг друга, разведчики ползком потащили раненого, в один из брошенных 'духами' блиндажей.
  Боевики отчаянно рвались к вершине. Положение разведгруппы становилось безвыходным.
  - Володя! Запроси огня! - подполковник Лукашевич отдал приказ арткорректировщику Стальнову связаться с базой.
  Вновь началась артподготовка. Снаряды оглушительно рвались на склонах горы. Молодой лейтенант умело корректировал огонь, разрывы медленно приближались к макушке горы, где держал оборону спецназ, накрывая смертоносным шквалом многочисленные ряды атакующих боевиков. Те с воплями и проклятиями вновь посыпались вниз, таща за собой раненых и убитых. Артиллерия, отработав по склонам, ударила с удвоенной силой по квадратам, отмеченным разведчиками, где были у 'духов' замаскированные зенитные установки и блиндажи. Спустя час над селом со свистом пронеслась пара СУ-27, сбросила бомбы, накрывшие укрепрайон смертоносным ковром. За ней вторая, третья... Затем, некоторое время спустя воздух огласился стрекотанием 'крокодилов', которые с поднятыми 'хвостами' появились над селом и выпустили по боевикам серию 'нурсов'.
  Тяжело раненого Михаила бойцы бережно несли вниз на руках, но он уже не чувствовал боли. Она ушла. Замелькал пятнами ворвавшийся неведомо откуда яркий свет. Все закружилось вокруг. Было ощущение будто падаешь в воздушную яму. Его кто-то ласково звал. Это была женщина. Выплыли расплывчатые очертания ее фигуры в белом, милое лицо. Ему было легко, он парил над поляной, где отряд сделал вынужденный привал. Видел себя, лежащего на снегу с серым отрешенным лицом, сконившихся над ним товарищей. Ребята! Вы чего приуныли? И вновь раздался ее нежный голос, она плыла к нему. Ее воздушное белое одеяние развевалось. .. Его ресницы дрогнули, полуоткрытые тусклые глаза смотрели на Ланцова и других, и белые губы чуть слышно прошептали:
  - Фатима...
  
  Мать погибшего Мишы Тихонова возвращалась с кладбища домой. Сегодня Мише исполнилось бы двадцать два. С Катюшей прибрали могилку, полили цветы, протерли гранитные плиты. С одной смотрел, как бы виновато улыбаясь, Миша, с другой - смеющийся старший сын. Чуть позже подъехал на 'жигулях' Паша, Мишин двоюродный брат, тоже привез букет цветов. Посидели, помянули. И Артема, и Мишу. Потом дочка уехала с Пашей домой, в город. Она же осталась. Хотелось побыть наедине с погибшими детьми. Поплакаться, пожаловаться на свою несчастную материнскую долю, вспомнить доброе прошлое. Какими они оба были...
  Когда она подходила к подъезду, ее окликнула молодая женщина, держащая за ручку малыша.
  - Надежда Васильевна!
  Она остановилась и подняла на незнакомку печальные глаза.
  - Здравствуйте! Я - Лика! Миша писал вам обо мне.
  Но Надежда Васильевна ее почти не слышала. Она, пораженная, смотрела на карапуза в ярких шортиках, который серыми глазенками уставился на нее. Что-то до боли знакомое, родное было в его ангельском личике...
  
  
  Не будет весеннего бала
  
  Посвящается псковским десантникам,
  павшим в жестоком бою под Улус-Кертом
  
  - Черт! Печка опять прогорела! Дров не напасешься! Парни все заборы в округе уже сожгли! - капитан Розанов встал из-за стола и, выглянув из палатки, крикнул: - Матвеев! Дрова давай! Да, посуше!
  - Слышали? У морпехов генерал Отраков умер! Сердце не выдюжило, - сказал он, устраиваясь вновь у печки.
  - Да, в горах им не сладко! - отозвался лейтенант Травин, собирая 'макаров'. - На своей шкуре испытали все прелести кавказских гор.
  - С хваленым кавказским гостеприимством! - с кривой усмешкой добавил мрачный капитан Бакатин.
  Сгорбившись над столом, он нервно курил, уставившись жестким взглядом в пространство.
  - Андрей, ты чего-то последнее время на себя не похож. Случилось что? Или с 'батей' опять не лады?
  - До жены дозвонился. Подает на развод. Достал ее своими командировками. Забирает детишек и уходит к матери. Говорит, сыта нашей героической семейной жизнью по горло без своего угла. Надоело мыкаться по общагам и в долгах быть как во вшах.
  - Как это уходит?
  - Татьяна?
  - Таня уходит? Шутишь? Да не может этого быть!
  - Значит, может!
  - Надо же!
  - У вас же такая дружная семья!
  - Вам все завидовали! Моя Натаха всю плешь мне проела, в пример всегда вас ставила!
  - Ну, и как же ты теперь? - спросил старший лейтенант Каретников.
  - Да никак! Выпить найдется что-нибудь?
  - Откуда? Все вчера выжрали!
  - Тут еще Петрик, козел, достал своими вывертами. Тоже мне воспитатель нашелся. Макаренко, твою мать. Понимаешь, Стас, ко всякой ерунде придирается, Пиночет чертов!
  - Не одному тебе достается. Вон Саранцева вообще задолбал в доску.
  - Зря вы на него наезжаете, мужики! Ему тоже не позавидуешь - дурь долбоебов штабных выслушивать и ублажать. Вот он зло и срывает на нас. Коля, ты же знаешь, у него шурина на прошлой неделе убили, когда 'чехи' колонну накрыли под Герзель-Аулом.
  - Вчера в Грозном на рынке сопляки расстреляли в спину троих 'омоновцев', - вставил, лежащий на койке старший лейтенант Саранцев.
  - Казанец мелким бисером перед Кадырычем рассыпается! - ни с того, ни сего возмутился Розанов. - Без слез не взглянешь! Как шуты гороховые! А Трошин, вообще, такое иной раз сморозит - хоть стой, хоть падай! Все склоняют Шамана, всех собак на него навешали. Что отдал приказ стрелять по селу!
  - Правильно сделал! - откликнулся Саранцев. - Что молчать в тряпочку, если его людей положили? Бьют из села, так мочи их, не рассусоливай! Я б на его месте раздолбал их к чертовой матери! Пусть сами своими мякинными бошками шевелят, ахмады!
  - Все молодцы чужими руками жар загребать! - добавил Травин.
  Появился раскрасневшийся рядовой Матвеев с охапкой дров.
  - Вот надыбал, дровишки высший сорт, товарищ капитан! - сказал он, улыбаясь во всю ширь своего круглого, усыпанного веснушками лица.
  Открыл дверцу печки и, пошуровав в буржуйке, подбросил дров.
  - Помню, в Суворовском у нас воспитатель был, капитан Хайруллин, - начал Розанов, пуская тонкими кольцами дым. - Он когда-то, в далекие шестидесятые, в Египте воевал, был инструктором у бестолковых арабов. Рассказывал нам, как они воюют. Надо, говорит, атаку сдерживать, а они побросали позиции, расстелили коврики и давай молиться. Видите ли, время намаза подошло.
  - Если б не наши спецы, уж давно бы пирамиды израильтянам просрали.
  - Эх, и намучился он с ними. Одно наказание. И с нами, 'кадетами', тоже ему было не сладко.
  - Достали, наверное, воспитателя своими выкрутасами?
  - Не без этого. Хотел он с нашими 'кадетскими традициями' одним разом покончить. Но не тут-то было.
  - А что у вас там за традиции такие?
  - У нас было принято, чтобы настоящего 'кадета' издалека было видно. Для понта выгибали пряжки ремней, в фуражки и погоны вставляли картонки, чтобы стояли торчком. А кто-то умудрялся даже ложки алюминивые использовать. А еще замачивали зимние шапки, чтобы они садились, и носили их на затылке, либо придавали им форму пирожка и носили на бровях.
  - Да это во всей армии такой хренью занимаются! Пацаны, одно слово.
  - А когда случался выпуск, была такая забава: выпускники утаскивали пушку, что у корпуса стояла на постаменте, и сталкивали ее под гору. После чего молодняк, которому еще год предстояло учиться, должен был эту пушку вкатить наверх и поставить на место...
  
  У палатки надрывно закудахтал двигатель подлетевшего уазика. Из него выпрыгнул майор Анохин. Что-то бросив через плечо шоферу, хлопнул дверцей, откинул полог и ввалился в палатку.
  - Максимыч! Ты откуда?
  - 'Откуда-откуда?' Оттуда! От маршала Жукова и Штыменко!
  - С Петраковым прикатил?
  - С ним родимым! Век бы его не видать! Снова подставил, хорек! И кто его за язык постоянно тянет?
  - С ним всегда так, то ничего, то вдруг - хрясь! - отозвался капитан Бакатин.
  Усталый осунувшийся майор расстегнул бушлат и бросил портупею с кобурой на топчан. Подошел к гудящей буржуйке. Налил из помятого чайника в кружку ароматного чаю. С наслаждением отхлебнул.
  - Знатный чаек! Кто заваривал?
  - Саранцев!
  - Один у нас спец!
  - Благодарность ему объявляю!
  - Что, в гостях не угощали? - ехидно спросил Розанов.
  - Еще как угощали! Клизмой из кипящей соляры! Всех по очереди! В шеренгу выстроили! - отрезал Анохин. - И еще двойная порция на завтра осталась!
  - Не густо, однако!
  - Нам с Петраковым за глаза хватило!
  - По тебе, Максимыч, не скажешь!
  - Ну, ладно, успокоились! Шутки в сторону, мужики. - Майор пристально взглянул на офицеров. - Чего приуныли! Устали, наверное, баклуши-то бить? Ничего, мы это дело быстро исправим. Рад вам сообщить хорошую новость. Через сутки на пикник отправляемся.
  - Что еще за пикник? - полюбопытствовал, приподымаясь на локте, Саранцев.
  - Альпийские луга осваивать!
  - Шатой, что ли?
  - Итум-Кале, скорее всего! - предположил Травин.
  - Да там погранцов до чертовой матери! Хоть жопой ешь!
  - Так пусть ребята Томского и отдуваются! Нам и здесь дел хватает, - проворчал капитан Розанов.
  - Какие тут дела? Делишки! Итак, мужики, слушай внимательно! Вопросы и предложения потом. Перед нами поставлена боевая задача. Послезавтра утром наша рота должна быть на марше. Ясненько, господа офицеры? Задача поставлена конкретная. Кровь из носу - оседлать перевал. Чтоб ни одна муха не пролетела! Чтоб ни одна сука не проползла! Поступили данные, что боевики могут прорваться в Веденский и Ножай-Юртовский районы. И далее, в Дагестан. Правда, вся эта шушера сейчас расползлась по норам и щелям. Но затишье, оно всегда обманчиво. Наша задача перекрыть эту дорогу. Не дать им вырваться. Времени на сборы нет. Ясно?
  - Яснее не бывает? - уныло протянул лейтенант Травин.
  - Вопросов нет?
  - Чем это вызвано? Ни с того, ни сего и вдруг - маршбросок!
  - Максимыч! Честно сказать, не нравится мне все это, - пробурчал Розанов, щелкая зажигалкой.
  - Нравится, не нравится, это девочкам на барбекю скажешь. За малейшую провинность драть буду всех как сидорову козу. Володя, давай карту! А вызвано, мужики, это тем, что два дня назад под Харсеноем из-за чьего-то долбо...бства погибли несколько разведгрупп спецназа ГРУ.
  - Так вот почему все вдруг зашевелились?
  Каретников достал из планшета и развернул на столе карту.
  
  Утро. Густой туман. Вершин гор почти не видно. Рота десантников змейкой ползла по вьющейся дороге. В воздухе искрилась серебристыми иголочками и играла радугой легкая изморозь. Рота двигалась вдоль реки в полной выкладке. Под сапогами чавкала грязь. Бойцы молча брели под тяжестью снаряжения. Несли оружие, боекомплекты, походные печки, гранаты. Никто не шутил. Справа несла свои холодные темные воды река. Камни и кустарник у воды были обильно покрыты сказочным пушистым инеем.
  - Красотища какая! - любуясь пейзажем, сказал в восхищении у майор.
  - Влажность высокая, вот инеем все и прихватило, - отозвался Розанов.
  От реки отряд свернул влево и начал подъем в покрытые лесом горы. Майор Анохин постоянно оглядывался назад, наблюдая, как движется растянувшаяся рота.
  Подозвал лейтенанта Травина и отдал приказ, чтобы подтянул отставших.
  Отряд поднимался по тропе вверх. Снег уже осел и покрылся ледяной коркой. То здесь, то там виднелись большие проталины. Оголилась земля с пожухлой травой. Тропа была уже кем-то протопана.
  
  Сделали привал. Солдаты освободились от груза. Кто закурил, кто исчез в кустах по нужде, кто в изнеможении присел на снаряжение.
  - Никогда бы не подумал, что буду ползать по горам, - проворчал Вася Панкратов, косая сажень в плечах, который нес на себе печку. - Сдохнуть можно!
  - И как это туристы по горам мотаются?
  - Да еще с рюкзаками!
  - Как? Романтика!
  - В гробу я видел такую романтику! - продолжал возмущаться Вася. - Чтоб я на гражданке в горы полез? Да меня туда калачом после Чечни не заманишь. На аркане не затащишь. Чтобы я на карачках из последних сил полз к вершине? Да с меня сегодня уже сто потов сошло! Не меньше!
  - Могли бы на 'крокодилах' забросить наверх, - отозвался понурый, всегда всем недовольный Игорь Прибылов.
  - Это точно! Тащимся вторые сутки, высунув языки, как загнанные лошади, - согласился с ним Сиянов.
  - Ничего, вот поднимемся, тогда и будем кайфовать, как в санатории в Швейцарии. - вставил Фомин.
  - Будешь там кайфовать, Петруччо! Если в котелок пулю не схлопочешь.
  - Здесь-то тепло, а там, в горах, не знаю!
  - Все от ветра зависит. С какой стороны подует. Задует с севера - будем трястись как цуцики! Зуб на зуб не попадет!
  - Когда же нормальный привал-то будет? Силушки больше моей нет железяку эту проклятую тащить. Весь взмок уже. Хоть выжимай, - жаловался рядовой Фомин, толкая коленом АГС. - Тащить - так мы с Папашкой, а как стрелять, то другие.
  - Нанял бы местных аборигенов, они бы тебе мигом дотащили, им не привыкать.
  - Скорее бы яйца ему отрезали! - не преминул вставить слово Макс Шестопал.
  - Максим, иди-ка ты со своим черным юмором, знаешь куда?
  - Куда, мой юный женераль?
  - В жопу!
  - Ая-яй! Такой с виду хороший мальшик, небось из интеллигентной семьи!
  - Хватит пугать, лучше что-нибудь прикольное расскажи!
  - Ладно, слухай, братва! Приходит мужик на работу вот с таким фонарем под глазом. Сослуживцы спрашивают его, где, мол, его так угораздило? - Жена угостила! - А за что? Если не секрет! - Я ее, на 'ты' назвал! - Да что ты паришь! За это морду не бьют! Как дело то было, признавайся? - Лежим мы в постели. Она и говорит: - Что-то мы сексом давно не занимались, дорогой! А я ей отвечаю: 'Не мы, а ты!'
  
  Рота поднялась на перевал. Внезапно длинные автоматные очереди разорвали горную тишину. Разведвзвод с саперами, идущий впереди, неожиданно напоролся на засаду боевиков. Противник открыл плотный огонь. Завыли и стали оглушительно рваться мины.
  Анохин принял решение: воспользовавшись туманом, отойти к высоте справа и закрепиться там до выяснения боевой обстановки.
  - Сергей, бери разведчиков, прикроешь нас! - подзывая Саранцева, отдал он приказ.
  Десантники начали отходить к высоте.
  Старший лейтенант с разведвзводом, заняв позиции, открыл огонь по врагу. Тем временем рота ушла в сторону высоты.
  - Горошко, отходите! Мы с Бурковым прикроем! - крикнул он сержанту, лежащему рядом. - Потом прикроете наш отход!
  Разведчики с Горошко отползли. Саранцев, отстреляв пару магазинов, оглянулся назад. Слабо различимая в тумане рота, уже начала подниматься на высоту, поросшую редким лесом, а Горошко и его люди уже залегли на новой позиции и огрызались очередями, давая возможность Саранцеву и Буркову оторваться от 'чехов'..
  - Бурков! Отходим, Бурков!
  Но Бурков не отзывался.
  - Черт! Бля! - вырвалось у Саранцева. Он подполз к неподвижно лежащему сержанту, уткнувшемуся лицом в снег. Перевернул его. Тот был мертв. Старший лейтенант стянул с себя бронежилет, потом снял бронежилет с Буркова. Кряхтя, взвалил убитого на себя. Разведчики с Горошко открыли плотный огонь, прикрывая старшего лейтенанта. Среди разведчиков уже были раненые. Сжался в комок с лицом, искаженным от боли рядовой, Рахимов.
  Тяжело дыша, Саранцев тащил убитого сержанта. Наст не выдерживал, ноги проваливались по колено в рыхлый снег. Вокруг него свистели пули, поднимая фонтанчики на подтаявшем снегу. Одна из них нашла Буркова, старший лейтенант ощутил ее сильный толчок в спину.
  Из тумана показались темные фигурки: боевики устремились в атаку. Открыли бешеную стрельбу. Слышны длинные очереди, громкие хлопки из подствольников и одиночные выстрелы из снайперских винтовок. Бойцы, найдя укрытие за выступами скал и стволами деревьев, ответили метким огнем. Радист Вадик Ткаченко, связавшись с базой, просил подмоги.
  Противник пытался их охватить с флангов. Атаки следовали одна за другой, с нескольких сторон. Яростный огонь 'духов' вновь прошелся по укрывшимся бойцам. Пулеметные трассы хаотично ковыряли снег, с гулом рвались 'воги'. Вокруг все тряслось и громыхало.
  - Товарищ майор!!! Товарищ майор!! Вас вызывают! - закричал взволнованно радист Ткаченко и добавил виновато, - 'Чехи'! На нашу волну вышли, гады!
  Анохин подполз к рации, где рядом с радистом в небольшой ложбинке санитар Коренев рвал зубами пакеты с бинтами, перевязывал раненых.
  - Эй! Командир! С тобой говорит Хамид! Помощи не жди, никто не придет к тебе. Давай по-хорошему договоримся! Как мужчина с мужчиной! Вы нам дорогу! Мы вас не трогаем!
  
  Над горами повис непроницаемой пеленой густой туман. После паузы вновь противный вой падающих сверху мин. Разрывы то там, то здесь. Никуда не спрятаться от смертоносных осколков, разлетающихся веером. Много убитых и раненых. Атаки духов следовали одна за другой. Со всех сторон стоны, крики, мат. Где-то вдалеке слышны звуки боя. Это подкрепление делает отчаянные попытки прорваться к ним на помощь.
  Анохин у рации:
  - Кречет! Кречет! Я - Стрела! Где помощь? Нужна помощь! Прием!
  - Потерпите немного! Ждите! Помощь идет!
  - Сколько можно ждать? Третий час ждем! Бля! Прием!
  - Стрела! Колонна, которая к вам шла, заблокирована!
  - У меня до хера трехсотых и 'двухсотых'! Прием!
  - Тебе русским языком сказано! Колонна ведет бой! Конец связи!
  Рядом плакал от нестерпимой боли, вцепившись прокуренными зубами в рукав бушлата, раненый ефрейтор Кисленко, его изуродованная осколками нога выше колена наспех перетянута жгутом.
  - Костя, потерпи! Скоро вертушки прилетят! Все будет нормалек, - успокаивает товарища Пашка Фомин. - Потерпи, братишка. Уже скоро! Вот увидишь. Потерпи!
  - Паш, ведь не бросят же нас?
  - Мамочка! Мама-а! - кричит тонким голосом в десяти метрах от них рядовой Антон Духанин, его раздробленная кисть буквально висит на сухожилии. У него безумные широкооткрытые глаза.
  - Кречет! Бля! Мы все тут гибнем! Кречет! Как понял? Прием!
  - Стрела! Твою мать, держитесь! Держите оборону!
  - Кречет! Нужна конкретная помощь! Поднимай летунов! Прием!
  - Стрела! Где я тебе возьму летунов? Бля! Непогода!
  - Кречет! Надо срочно забрать трехсотых! Прием!
  В наушниках раздался хриплый голос боевика:
  - Командир, отводи пацанов! Пожалей их матерей! Хамид тебя просит! Прием!
  - Да пошел ты в жопу!
  - Ай, не хорошо говориш, командир! Ой, пожалееш!
  
  Наступило затишье. Бойцы ждали очередной атаки. Стали усиленно окапываться, слышалось звяканье лопаток о грунт. Коренев перебегал от одного окопчика к другому, оказывая необходимую помощь раненым.
  - Хорошо, что связь есть, а то бы полный п...дец! - сказал рядовой Садыков, нервно набивая пустые 'рожки' патронами.
  - 'Батя' открытым текстом кроет: 'Гибнем, бля!' - отозвался пулеметчик Серега Поляков, смахивая потрепанной рукавицей с оружия сырой снег.
  - А что нам передавать, скажи? Что? Что у нас заморосил мелкий дождик, что ли?
  - Читал как-то в одном из старых журналов. У моей бабки много всяких подшивок. Хранит для истории. Есть даже здоровенный журнал тридцатых годов, как простынь, 'СССР на стройке'. Так вот! Осваивали Север. Всякие Шмидты! Папанины! И был такой известный полярник - радист Кренкель. Когда им на зимовке стало совсем херово, все поголовно заболели цингой, он передал на Большую Землю такой текст, мол, все так замечательно, что дальше некуда, вот только подставки оборудования подвержены коррозии и что, мол скоро оборудованию полный п...дец! Вот такую радиограмму послал. Ну, на материке сразу поняли, что им кранты, естественно, закопошились и выслали на спасение зимовщиков ледокол! 'Красин', кажется, назывался. Спасли мужиков!
  - Кто бы о нас покопошился! Бляди!
  - Сидят в штабе и в ус не дуют, пидоры!
  - Какого хера там думают? - Димка Коротков поднес к потрескавшимся губам фляжку. - Что мы тут пупки греем под солнцем?
  - Почему не думают? Думают. Ведь прорываетя к нам кто-то. Слышал, отчаянная бойня в стороне была. Ведь никто не ожидал, что вся эта сволота повалит в сторону перевала. На минных полях только, сколько их, скотов, полегло. До еб...ной матери! И в плен до хера взяли! Ну, и успокоились наши лихие командиры.
  - Серега, да меня совершенно не еб...т, кто там успокоился! Выходит, что из-за какого-то говнюка, который там в штабе успокоился и 'железку' сейчас обмывает, мы тут должны кровью харкать! Бляди!
  - Димыч! Туман ведь непроглядный. Какие могут быть вертушки, сам посуди. На двадцать метров ни хера не видно. Какой мудак полетит? Леваневский? Чкалов? Еб...тых нет! Да и куда долбить 'нурсами'? По нам? Нет, не надо, спасибо! Был я уже в этом дерьме по уши, когда свои утюжили! Не надо!
  - Эх, градом бы всю эту нечисть, за раз!
  - Размечтался!
  - Похоже, кранты нам! Как там, у Мишки Тихонова, в песне поется: 'Девятнадцать лет много или мало. В кармане девичий привет, но не будет весеннего бала...'
  - Дим, думаешь, нам - полный п...дец?
  - Уверен! Чудес на свете не бывает, старик! Весеннего бала уж точно не будет!
  За его спиной раненый Пашка Фомин, держа в дрожащей руке маленький бумажный триптих, шептал:
  - ...вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша...
  
  Анохин, воспользовавшись короткой передышкой, возникшей во время боя, собрал офицеров.
  - Вахи обещают дать нам коридор. Чтобы мы убрались с их пути. Они пробиваются на Ведено. Там родина Шамиля. Там ему и родные стены будут помогать. По моим расчетам, подмога будет только завтра. Не раньше. Колонну, что шла на выручку, заблокировали. Мы можем рассчитывать только на себя. Вот такой расклад, мужики.
  - Уйти мы не можем. До хера раненых! Да и абреки нам так просто уйти не дадут. Знаю, этих сволочей, - отозвался Бакатин.
  - Тяжело раненых много, - вставил старший лейтенант Каретников. - С патронами совсем паршиво!
  - Да, боеприпасы надо экономить. Впустую не стрелять. Бить сволочь только наверняка.
  - Одним словом, финита ля комедия, - сказал помрачневший капитан Розанов, отшвыривая в сторону 'бычок'.
  - Что ты сказал? - спросил Травин.
  - Да это я так, к слову! - отмахнулся Розанов.
  
  Анохин снова у рации.
  - Седьмой! Седьмой! Я - Стрела! Я - Стрела!
  - Седьмой на связи! Прием!
  - Седьмой, давай огневую поддержку! Мы окружены! Не могу поднять головы! До хера раненых! Сделайте хоть что-нибудь, черт возьми! Прием!
  - У меня приказ!
  - Да мне насрать на твой приказ! Огня давай! Вашу мать! Заснули там, что ли? Прием!
  Анохин вытер ладонью посеревшее лицо, глаза лихорадочно блестели.
  - Жалкие пидоры! - выругался он.
  - Командир, это я - Хамид! Помощи не жди, никто не придет к тебе! - вновь забубнила рация.
  - Заткнись, сволочь!
  - Командир, ты же умный мужик, подумай о пацанах. Забирай их и уходи с дороги. Слово джигита, что не трону ни тебя, ни твоих сопляков!
  Багровый от ярости Анохин сунул наушники в руки Ткаченко:
  - Держи! Ни на минуту не прекращай просить помощь! Коренев! Коренев! Сколько раненых?
  
  Недовольный Хамид в укрытии кричал на своих командиров:
  - Ахмед, ты джигит или баба? Кто против тебя воюет? Мальчишки! От силы рота сопляков! Мы должны убрать этих неверных собак с дороги!
  - Эмир, они хорошо укрепились! Мы несем большие потери! - глухо отозвался один из полевых командиров.
  - Кто? Когда укрепился? Ты что несешь, Аслан? Твои люди стреляют как женщины. Ты должен долбить русских собак из минометов до тех пор, пока там не запросят пощады.
  - У нас мало боеприпасов.
  - А ты, Абу Селим, бери своих людей, и с Рустамом обойдите их с правого фланга. Посмотрим, как они будут метаться, разрываясь на части, чтобы держать оборону. У нас нет времени. Если они нас здесь запрут, мы окажемся в мышеловке! Это гибель! Мы должны разрубить этот узел! Я все сказал! Аллах акбар!
  - Аллах акбар! Аллах акбар! - вразнобой откликнулись командиры.
  
  Снизу из тумана до десантников донеслось заунывное пение муллы - духи молились.
  - Все, ребята! Полный п...дец! Сейчас ломанутся, сволочи! Только держись! Шакалы! - крикнул Андрей Романцов.
  - Красиво поет, сволочь!
  В ложбинке с раздробленной головой, вниз лицом, лежал рядовой Князев, чуть дальше навсегда притихли убитые Фомин, Костров, Анисимов, Севастьянов (Наивняк).
  - Я ранен! Я ранен! - неустанно твердил Матвеев, уставившись широко открытыми глазами на перевязанную в колене ногу. Рядом Максим Шестопал сосредоточенно набивал пустую фляжку снегом, боясь поднять растерянный взгляд. В соседнем окопчике страшным голосом заорал в истерике рядовой Квасов, неистово кромсая со всего маха мерзлую землю десантным ножом. Потом он в изнеможении уткнулся лицом в рваные рукавицы, его плечи и спина затряслись от беззвучных рыданий. Сбоку от убитого чеченским снайпером Одинцова, вцепившись в 'калаш', лежал старший сержант Самсонов и курил.
  - Сомик, дай разок смольнуть! - окликнул его Романцов.
  - На, держи! И Игорьку оставь! - Самсонов, глубоко затянувшись, передал сигарету легко раненому пулеметчику.
  - Ублюдки! Наивняка убили!
  - Ненавижу! Падлы!
  - Говно!
  - Андрюх, нам отсюда не выбраться!
  - Это точно! Вот она - смерть!
  - Никогда не думал, что...
  - Заткни хайло, ссыкуны! - огрызнулся сквозь зубы Самсонов, резко повернув к бойцам злое лицо.
  Левее от них рядовой Сиянов усердно ковырял лопаткой землю, углубляя ячейку вокруг раненого в грудь младшего сержанта Андреева.
  - Мне холодно, - шептал тот побелевшими губами. - Я пальцев не чувствую.
  - Потерпи, Колян. Еще немного, наши вот-вот подойдут. Слышал взрывы? Это наши прорываются, - ответил Сиянов.
  - Алеша, кому мы на хер нужны? - криво усмехнулся Андреев. - Холодно. Ты не оставишь меня?
  - Колян, какую чушь несешь! Да я за тебя любому глотку перегрызу!
  
  Воодушевленные молитвой боевики вновь ринулись в атаку, поливая сопку свинцом. Раздосадованный потерями Хамид бросил в бой свежие силы. Обкуренные 'духи' накатывались волнами. Их сдерживал разведвзвод старшего лейтенанта Каретникова. Они не давали наемникам наступать, прижимали их метким огнем к земле. По рации осипшим голосом, не переставая, орал радист Ткаченко, прося помощи.
  - Товарищ майор! Товарищ майор! Снова 'чехи'! - окликнул он Анохина.
  Анохин подполз к рации, прижал к уху наушник.
  - Эй! Командир! Не захотел по-хорошему, теперь не жди пощады! Будем вас резать как глупых баранов! На ремни! Слышишь меня, падаль?
  
  Раздался знакомый противный свист. Метрах в десяти оглушительно разорвалась мина. Осколки просвистели над головой прильнувших к земле бойцов. Их осыпало земляной крошкой. Трясся вместе с пулеметом Андрей Романцов, из 'черпаков', выкашивая устремившиеся в атаку черные фигурки, вынырнувшие из пелены седого тумана. Горячие гильзы струйкой летели вправо. Упав, по-змеиному шипели на грязном подтаявшем снегу. Славик Беспалов бросил в наступающих одну гранату, потом другую. Донеслись вопли и проклятия раненых боевиков.
  На восточном склоне сопки тоже шла яростная перестрелка, изредка перекрываемая взрывами вогов и мин.
  Фьють! Пуля вспорола бушлат на спине старшего лейтенанта Саранцева.
  - Во, бл...дь! Максимыч! Максимыч! Пригни голову! Слева снайперюга бьет! - отчаянно закричал он, предупреждая командира, но убитый майор Анохин уже не слышал, он всем своим могучим телом навалился на прошитую осколками рацию. Рядом взорвалась граната. Раненых, что находились в окопчике, жестоко посекло осколками. Крики. Стоны.
  Откатившиеся вниз 'чехи' после небольшой передышки вновь пошли в атаку. С криками 'Аллах Акбар!' полезли по склону, но подорвались на 'растяжках', установленных во время короткой передышки капитаном Бакатиным. В рядах противника началась паника. Много убитых. Раненые, которые, вопя, пытались ползти назад.
  Укрывшись за стволом упавшего дерева, снайпер Валерка Кирилкин сосредоточенно стрелял по еле различимым ползущим фигуркам. По его исцарапанному лицу лились слезы, которые он поминутно вытирал рукавом.
  - Как бы не обошли! Тогда хана! Тогда хана! - твердил он.
  - Ни хера у 'вахов' не выйдет! - отозвался угрюмый Димка Коротков.
  - Почему?
  - Склон там обрывистый!
  - Ну, что же наши-то молчат? Суки! Знают же, что нас мочат!
  - Туман еще, бля, повис! Будь он не ладен!
  - Хер, кто полетит в такую непогоду! Гляди гор совсем не видать!
  В ста метрах левее от них к выступу скалы, за которым укрылись трое бойцов, огибая густой кустарник, подбирались четверо боевиков, увешанные гранатометами и выстрелами к ним. Они хотели зайти с тыла. Отчетливо слышалось их тяжелое прерывистое дыхание. Выглянувшего из-за укрытия Игоря Прибылова всего затрясло как в лихорадке. Руки, сжимающие оружие, вспотели, он ежесекундно облизывал пересохшие обветренные губы.
  - Тсс! Тихо, парни, - шепнул на ухо ему и Сиянову пулеметчик Пашка Ковальчук и прижался щекой к ложу ПКМа. - Как покажутся, открываем огонь.
  Но Прибылов неожиданно для всех вдруг вскочил во весь рост и в упор дал длинную очередь по боевикам. Стреляя, он, весь красный, с выпученными глазами, орал:
  - А-аа! Аа-аа!
  И продолжал строчить как сумасшедший, когда боевики уже завалились под еговыстрелами.
  - Ложись, мудила!! - зло крикнул Пашка, дергая его за ногу. Игорь упал рядом с ним, прерывисто дыша.
  - Гады! Гады! Гады-ы! Гады-ы-ы! - причитал он сквозь слезы и вдруг замолк, осознав, что произошло, что его могли только что убить.
  Капитан Розанов приготовил 'макаров' с последним патроном и, стиснув зубы, с трудом извлек здоровой рукой из внутреннего кармана письма и фотографию, на которой были изображены: Ира, Сережка и пухленькая Настюшка с надутыми губками. Он бережно отложил фото в сторону и развернул последнее письмо. Пробежал глазами милые завитушки родного почерка. Потом медленно порвал все письма и фотографию на мелкие кусочки. Сверху раздался хорошо знакомый противный свист. Все с открытыми ртами вжались в землю. Рядом разорвалась мина. Несколько осколков безжалостно впились в бок потерявшему сознание рядовому Шестопалу, который лежал рядом, остальные пришлись впритирку, изодрав капитану в клочья бушлат на спине и перевязанную левую руку.
  Противник усилил атаку со стороны взвода старшего лейтенанта Каретникова. Тот, раненый, продолжал бой. Патроны были уже на исходе. Сержант Таранович сделал попытку добыть боеприпасы, пополз к убитым 'духам' за патронами. Не дополз. Замер рядом с боевиками: в него попала снайперская пуля. За патронами устремился Денис Кочетков. Подобрался вплотную к телам двух убитых 'духов'. Но тут из-за них появилась голова третьего. Десантник, не раздумывая, бросился на него, ударил десантным ножом чеченца в лицо. 'Вах', охнув, вцепился в него мертвой хваткой, и они, обнявшись, покатились вниз. Через несколько метров замерли. Кочетков принялся снимать с врага разгрузку с магазинами. Но воспользоваться боеприпасами не успел. По нему открыли яростный огонь снайперы духов.
  Передовой отряд наемников уже орудовал в неглубоких окопчиках, которые на скорую руку выкопали десантники. Из разведвзвода осталось в живых только несколько раненых. Рядовой Фарид Ахтямов, собрав последние силы, поднялся навстречу 'чехам', которые добивали десантников. Выпустил короткую очередь и, рванувшись вперед, попытался воткнуть штык в наемника с черной бородой в афганской 'лепешке' на голове, наверное, араба. Тот, раненный в бок, дико заорал и отпрянув в сторону, упал на колени. Десантник сделал попытку вновь ударить его штыком, но не достал, раненная нога подвела. Фарида тут же расстреляли в упор.
  В соседнем окопчике - Серега Поляков, от потери крови серый как воск. Его прокушенные от боли губы посинели на неподвижном лице.
  - Ленчик, ради бога, прошу тебя, - Серега умоляюще посмотрел на Веденеева. По щеке у него ползла слеза. - Над нами же будут глумиться эти сволочи.
  Трое тяжело раненых глядели на Веденева с неизбывной тоской, как собаки, которые чувствуют, что хозяин готов их бросить.
  - Серый, не могу я это сделать! Не могу! - заорал тот в отчаянии, вытирая грязной ладонью заплаканные глаза. - Братцы! Поймите же меня! Не могу я!
  - Они же кромсать как мясники нас будут, как тех пацанов на блокпосту, - прошептал побелевшими губами Витька Дудник с простреленной навылет грудью.
  - Век себе не простишь.
  - У меня всего семь патронов осталось для 'духов'!
  Наконец Веденеев, решившись, поднял 'калаш'.
  - Простите ребята! - он пытался не смотреть в серые лица товарищей.
  - Куда стрелять? - спросил он Полякова.
  - Ленчик, в голову. Погоди секунду. Я сейчас, - всхлипнул Сергей. - Все! Давай! Прощайте, ребята! Там свидимся! - он закрыл глаза, ожидая выстрела.
  Веденев, отвернувшись, приставил к виску товарища ствол.
  - Пацаны! Не смотрите! - закричал он, побагровев. - Нет!! Не могу! Хоть убейте! Не могу! Вот, держи 'эфку'! Для себя берег! - он из-за пазухи достал гранату и вложил в шершавую ладонь Полякова.
  - Спасибо, Леня, - тот слабеющими пальцами сжал 'лимонку'.
  - Спасибо!! - страшным смехом в исступлении зашелся Веденеев, мотая головой и дубася кулаком мерзлую землю.
  Успокоившись, он подтащил двух раненых поближе к Сергею.
  - Вот так вам вместе лучше будет, ребята! Чеку сорвать? Или сам сможешь?
  - Не знаю, Ленчик. Сил, боюсь, может не хватить.
  - Ладно! Я сам! Как приблизятся пидоры! Держи рычаг сколько сможешь, браток!
  Рядовой Веденеев короткой очередью в упор уложил двоих боевиков, которые вдруг как из-под земли возникли над окопчиком. И тут же переломился, словно соломинка, срезанный из ПКМа. 'Духи' уже у окопчика. Рванула 'эфка'. Двое боевиков с воплями повалились на грязный снег. Остальные, отпрянув вниз, залегли. В окоп полетели гранаты.
  Неожиданно сбоку от 'духов' из сырого тумана возник старший лейтенант Каретников с разодранной до уха щекой и 'калашом' в руках.
  - Получай! Суки-и! - кричал он в ярости, расходуя на врагов последний 'рожок'. Боевики быстро пришли в себя и открыли по нему яростный огонь. И потом долго кромсали ножами его сильное живучее тело.
  Боеприпасы кончились. Враг знает об этом и уже внаглую, в полный рост, прет вверх с воплями: 'Аллах Акбар!'. Капитан Бакатин склонился к израненному Розанову и обнял его, прижался к колючей небритой щеке:
  - Ну, Антоныч, прощай! Покажем вахам кузькину мать! Запомнят, кто такие десантники!
  Расстреляв последние патроны в ближних боевиков, он со штыком в руке врезался в группу растерявшихся врагов. За ним устремились в рукопашную все, кто уцелел. Со всех сторон слышны дикие крики, стоны, проклятия, матерщина.
  - Бляди-и!!
  - А-а! А-а!
  - Падлы!! Падлы-ы!
  - А-а! А-а! Скоты!!
  - Е .. ный в рот! Бей!!
  - Ребята-а!! Помогите! Ребя...!
  - Дави гадов!
  - Давай! Ах, ты, сука!
  - Серега! Серега!! Слева!!
  - Ублюдки! Дерьмо-о!!
  Сержант Саньков, орудуя автоматом как дубиной, отчаянно вклинился в ряды боевиков.
  - Суки-и! Сволочи!! -орал он, яростно отбиваясь и обрушивая 'калаш' на головы врагов. Наемники в упор расстреливали израненных бойцов. Рядовые Коренев и Лежиков из последних сил попытались отползти к обрыву, но боевики, ругаясь и плюясь, открыли бешеную стрельбу по солдатам. Некоторые из них начали в упор расстреливать уже мертвых десантников в лицо. Один из них с обнаженным кривым ножом измывался над убитыми. Другой сгребал горсти стреляных гильз и швырял их в лицо убитого старшего лейтенанта Каретникова. При этом зло кричал, брызгая слюной:
  - На, жри, собака!
  
  Боевиков было около десяти. Непривычно резала слух их гортанная речь. Одни добивали раненых. Другие тщательно шмонали убитых: с мертвого капитана стащили бушлат, портупею с кобурой, планшетку, с ефрейтора Мелехова новенькие 'берцы', которые он несколько дней назад выменял на что-то ценное в на складе Ханкале. Один из молодых боевиков с сияющим лицом тряс снайперской винтовкой Кирилкина.
  Из окопчика с трудом поднялся раненый Матвеев. Удар прикладом пришелся ему в лицо. Из разбитых носа и губ на подбородок ручьем хлынула кровь. Солдат повалился на колени.
  - Ахмед! Ахмед! Али! Идите, смотрите, как я буду резать барашка! - крикнул невысокий коренастый боевик, извлекая из ножен кинжал. Матвеев надрывно кашляя, сидел у его ног и отплевывался кровью. Подошли остальные посмотреть, как приятель будет убивать 'уруса'.
  - Давай, Тахир, свежуй! Ты у нас мастер!
  Неожиданно десантник поднял к ним разбитое лицо и засмеялся беззубым ртом. Только сейчас они увидели на его раскрытой ладони, играющую ребрышками на свету, гранату Ф-1. Но было уже поздно. Раздался взрыв, разметавший духов.
  
  Приподнял голову залитый кровью рядовой Димка Коротков, он пришел в себя и смутно различал приближающихся врагов. Наемники добивали раненых. Рядом раздался выстрел, чей-то короткий вскрик. К Короткову подошел боевик с обмороженными щеками, в афганке на голове, кинжалом срезал с шеи 'смертник', потом долго возился, снимая с десантника отсыревшие 'берцы'. Смолкли голоса и выстрелы. Опускались сумерки. Димка с трудом перевернулся и медленно пополз в сторону лощины.
  Через несколько метров он увидел труп десантника, горло перерезано, лицо обезображено. Коротков пополз дальше. Потом наткнулся на Ваню Тимофеева, также всего безжалостно исколотого кинжалами. Брюшная полость у него была набита стреляными гильзами. Вокруг разбросаны смятые письма и внутренности...
  Очнулся Димка утром, когда над ним склонились ребята из 4-ой роты и капитан Сутягин, подняв его с земли, прижал к своей груди:
  - Жив, курилка!
  
  
  Я вернусь, мама!
  
  - Коротков! 27-й!
  - Я! - Димка выдохнул облако пара в морозный воздух. Поеживаясь от утреннего морозца, он стоял в третьем ряду 6-го отряда заведения ЯК-22/3. Рядом с ним переминались с ноги на ногу такие же, как он, одетые в темные ватники с номерами на груди унылые 'зэки'.
  Наконец-то поверка окончилась. Отряды по команде повернулись и под лай овчарок загромыхали кирзачами вдоль бараков в столовую.
  
  * * *
  
  - А я, когда срочную служил, - делился воспоминаниями сержант Андреев, - так был у нас инструктор, капитан Ларионов, вон Сомик его прекрасно помнит. - Андреев кивает на старшего сержанта Самсонова.
  - Как не помнить, он мне по башке однажды, так настучал, что до сих пор звон стоит, - отозвался Самсонов.
  - Звали мы его Лариком, - продолжил сержант. - Прыжков на счету Ларика было, как бы не соврать, тысячи три точно. Любил он перед нами, салагами, повыпендриваться. Во время прыжков демонстрировал такую штуку: открывал парашют и обрезал стропы, затем открывал запасной и благополучно приземлялся перед нами во всей своей красе. Я как сейчас тот день помню, да и остальные тоже, кто тогда служил. День был заебательский. Лето в разгаре. Тепло. Ромашки цветут. Прыгнули. Летим. Под куполами мотаемся. Ларик за нами. Ножом чирк по стропам. Нас обогнал. Потом стал открывать запасной, да неудачно. И мешком грохнулся об землю. Подбегаем. Готов. Не шевелится. Рукой тронули, а он весь задрожал как студень. То ли замешкался, когда парашют открывал, то ли, говорят, веточка в парашют при укладке попала. Рисковый был парень, скажу я вам. После этого случая в дивизию понаехало начальство, всякие комиссии. Понавтыкали всем по самую сурепицу. Долго не прыгали. Да и не хотелось.
  Вдруг спящий в углу Ерохин заворочался, заскрипел зубами и заорал во сне:
  - Суки! Патроны где?
  - Смотри! Сергучо, развоевался! Прям рейнджер какой-то, - усмехнулся Прибылов, оборачиваясь к спящему.
  В палатку ввалились, давясь от смеха, рядовые Зеленцов и Сиянов.
  - Ну, у тебя и шуточки, Жека! За такие приколы могут и пачку начистить!
  - Что за приколы! - оживились сидящие у печки бойцы. - Ну-ка, давай колись!
  - Представляете, что этот гусь учудил? - заговорил Зеленцов, кивая на товарища. - Поймал Витьку Коренева у сортира и сообщил тому, что на него Анохин представление написал на орден Мужества. Тот и забыл, зачем в сортир-то шел, сразу помчался к ротному допытываться.
  - Ну, теперь Женьшень тебе шею точно свернет, как пить дать! - хмыкнул Олег Горошко.
  - Все это ерунда, братцы! - начал рассказывать рядовой Сиянов. - Самый коронный прикол был пару лет назад. Пришла мне повесточка в армию. Ну, маманя в слезы, естественно, забегала по знакомым. Отмазала, одним словом, дали отсрочку на год. Думала, что я в институт поступлю. Пошел вечером на танцы, показал всем повестку. И в голову пришла идейка девчонок разыграть. Поделился мыслью с друзьями. Те поддержали меня. В то время у меня приятель в местной части служил. Сделал фотку в его форме, написал из 'армии' письма девчатам, что служу в элитном сверхсекретном батальоне. Чтобы армейский треугольник на конверте пропечатали, велел ему через недельку-другую писульки бросить в части в почтовый ящик. Устроили мне торжественные проводы. Организовали прощальный стол. Крепко выпили. Девчонки в слезы. Обниматься лезут с горя. Еле отбился. Утром же уехал в столицу, в отпуск. Помотался пару недель, вернулся обратно. И стал, как и прежде, ходить на завод. А тут у одного из приятелей был день рождения, я и заявился в самом разгаре торжества. После этого девчонки со мной почти месяц не разговаривали. Обиделись, дурехи.
  - А я бы на месте этих дурех тебе за такие проделки кое-что оторвал, - сказал погрустневший Андрюха Романцов. Ему так и не удалось проститься с любимой девушкой. Так уж сложились обстоятельства. Она уехала на недельку к родственникам, а его в это время отправили с другой командой призывников, где была нехватка.
  - Дай-ка Мишкину гитару! - Прибылов, широко зевая, присел на койку. Передали гитару. Прибылов что-то тихо забренчал, мурлыча себе под нос. Со слухом у него было явно не все в порядке.
  - Сыграй что-нибудь душевное, Игорек! - попросил Горошко, укладывая сверху на буржуйку пару красных кирпичей.
  - Чего он может сыграть? Во поле береза стояла?
  - Вот Мишка Тихонов играл, так играл!
  - Эх, такого парня потеряли! -расстроенный Иванкин, откинулся всем телом на койку.
  Младший сержант Тимофеев открыл дверцу печки и подбросил дров. В печке стало весело потрескивать, она ожила, загудела.
  Снаружи раздался шум. В палатку ввалились гурьбой человек двенадцать солдат с капитаном Розановым. С ними незнакомый мужчина в темно-синем жеванном пуховике, в очках, с кожаным кофром через плечо.
  - Ура, мужики! С телевидения приехали!
  - Снимать нас будете?
  Все зашевелились, повскакивали с нар.
  - Ну, кто хочет с домом поговорить? С родными!
  - Я хочу! Дайте мне! - закричал из-за спин Прибылов.
  - И мне дайте!
  - И мне!
  - Я тоже хочу позвонить!
  - Чур, я за Игорьком! - доносилось со всех сторон.
  - Погодите! Ох...ели совсем от счастья!
  - Романцов, куда прешь? Сдай назад!
  - Дайте сначала командиру! Пусть сначала товарищ капитан поговорит!
  - Да я потом, пацаны! Успею! Говорите! Мало времени! Товарищ журналист ненадолго к нам!
  - Ткаченко! Какой номер?
  - Код называй, быстрее!
  - Чего телишься!
  - Братцы, да я и не помню, какой код у моих!
  - Следующий!
  - Так, мужики, спокойно! Не галдите! Кто из вас знает полный номер?
  - Я знаю! Дайте мне! - вновь заорал, просовывая голову, Игорь Прибылов. - 095-45-42-56!
  Журналист присел на койку и, улыбаясь, набил пальцем на мобильнике номер. Передал телефон солдату.
  Все замерли в ожидании. Тишина. Только слышны длинные гудки да сопение простуженного Садыкова. Кто-то снимает трубку. Слышится женский взволнованный голос.
  - Алло! Алло! Да, слушаю! Говорите! Алло! Говорите же!
  Но Игорек молчит как партизан. Вдруг из глаз его ручьем потекли слезы, а обветренное лицо сморщилось и стало похожим на мятый гнилой помидор.
  - Отвечай же! Чего молчишь, балда? - загалдели наперебой солдаты.
  Но заплаканный Прибылов сунул мобильник в руки журналисту и выбежал из палатки.
  - Игорь! Прибылов! Куда ты! - закричали ему вслед.
  
  Прибылов, утирая слезы кулаком, очнулся в дальнем конце лагеря, где на возвышении, у 'ЗУшки', маячили на посту рядовые Денис Панюшкин и Антон Духанин. Игорь укрылся от посторонних глаз за бетонным блоком. Вытер глаза обтрепанным рукавом. Достал из-за пазухи две фанерки, скрепленные проволокой. Развернул. Там лежали письма из дома. Стал их медленно перебирать. Вот это, самое грязное и затертое - первое. Это второе... Это последнее. Пришло два дня назад. Он бережно развернул его...
  
  В это время в палатке стоял настоящий гвалт. Всем не терпелось позвонить домой, услышать родные голоса.
  - Тихо! Кому говорю! Кто по колгану захотел? - угрожающе шипел и зыркал черными глазами на всех сержант Андреев.
  Военнослужащие по очереди звонили домой.
  - Алло! Алло! - кричал капитан Розанов. - Ирина! Ирок, милый! Это я! Как вы там? Как дети? Настуська не болеет? Да, у меня все хорошо! Не волнуйся! Мать не звонила? Ей не говори! Уже скоро! Да! Да! Хорошо! Передам! Целую! Пока!
  Телефон у Горошко.
  - Алло! Пап! Ты, что ли? Это я, Олег! Где мама? В магазин ушла? С Танюшкой? Эх! Все нормально! Да! Через пару месяцев ждите! Ну, давай! Ага!
  На койку рядом с журналистом присаживается следующий.
  - Мам! Слышишь меня? Узнала? У нас спокойно! Не волнуйся! Жив, здоров! Даже поправился! Ну, ладно, мам, пока! Всем привет! Ребята ждут! Да! Да! До свидания! - говорит Ромка Лежиков.
  - Мама, привет! Твой сын, Антошка! Да! Да, мам! Хорошо! Не волнуйся, у нас тут спокойно! Бабушка как? Ага! Ага! Муська окотилась?Да ну? Сколько? Ни фига себе! Ну дает, котяра! Не плачь! Ждите с победой! Эх, жаль батя на работе! Лену увидишь, передавай привет! Обнимаю! Пока, мам! До встречи! Не плачь, слышишь?
  - Алло! Алло! Алло! Настюха! Предки далеко?! Да! Да! В Чечне! Где мне еще быть? Зови быстрей! А то тут очередь! Мама! Мама! Да, я! Я! Здоров как бык! Не переживай! Не волнуйся! Я вернусь, мама! Всем привет! Да! Конечно! Ну, пока, мамулечка! Целую всех!
  - Мама, здравствуй! Кто? Пашка твой! Не узнала? Как там у вас? Все хорошо! Алешка где? Во дворе? Дерзит? Ну, ничего! Передай, приеду, поговорю с ним! Я ему 'вахаббитку' привезу! Это белая шапочка такая! В окопе нашел! Пока, мам! Целую всех! Девчонкам привет!
  Офицер и журналист покинули палатку. Солдаты со счастливыми лицами разошлись по своим местам. Молчали. Каждый думал о своем.
  - Даже не верится! - наконец сказал Самсонов.
  - Не говори! Прогресс, одним словом! - отозвался Димка Коротков. - Как раньше жили, не представляю!
  - Вот так и жили!
  - Жгли лучину!
  - На перекладных ездили!
  - Месяцами!
  - Поговорил, и на душе теперь тепло! Чудеса! - улыбается Андреев. - Словно дома побывал. Полтора года не слышал голоса матери! Сестренка замуж выскочила! Чертовка! Не могла брата дождаться из армии.
  - Ну да, бабцы, они быстро взрослеют. Оглянуться не успеешь, а они уже с сиськами! - усмехается сержант Бубенцов, колдуя у печки.
  - Вроде вчера еще пигалицей по двору носилась! - продолжает Андреев.
  - А кто жених-то? - спрашивает Горошко, укрываясь бушлатом.
  - Да какой-то студентишка! Видел их как-то пару раз вместе! Очкарик! Дохляк, одним словом! В одной группе учатся! Она говорит, что ее Володя шибко умный!
  - Шибко умные они такие. Пока мы здесь за всех отдуваемся, они тем временем девок охмуряют, - ворчит из своего угла сержант Рубцов.
  - Рубец, а ты чего не позвонил?
  - Больно надо!
  - Мужики, он, ей-богу, какой-то долбанутый последнее время. Вчера взял все письма в печку запулил!
  - Правильно сделал! Все бабы - бляди! - безапелляционо заявляет Коренев.
  - Ну, это ты зря, Женьшень! Всех под одну гребенку!
  - Ты, что, Руба очумел, что ли? Зачем письма-то сжег? -Андреев оборачивается к зарывшемуся в спальник Рубцову.
  - Последнее он даже не читал! -Коротков крутит пальцем у виска.
  - Отстаньте, козлы! - бормочет Рубцов и переворачивается на другой бок.
  - Игорька жалко! Так и не поговорил с матерью! - говорит сержант Бурков, стягивая сапог.
  - Да, расстроился, пацан!
  - Растерялся!
  - Любой бы растерялся! Все так неожиданно! - поясняет Максим Шестопал.
  - Как бы чего не учудил! Фаридка, сходи, поищи его! -Андеев повернулся к Фариду Ахтямову. Тот нехотя поднялся и отправился на поиски Прибылова.
  Димка Коротков тихо забренчал на гитаре, с трудом подбирая аккорды.
  
  
  Через несколько дней, на горном перевале, в жестоком бою пуля, пробив пластину бронежилета, угодила Димке в грудь. Когда он очнулся, то услышал чьи-то гортанные голоса и выстрелы. Добивали раненых. Кто-то подошел к нему. Он чувствовал, что его рассматривают. Потом почувствовал над собой хриплое дыхание наклонившегося врага и ждал развязки, рокового выстрела. Но 'чех', потоптавшись около него, поддел лезвием кинжала шнурок и срезал с шеи 'смертник'. Потом долго возился, стягивая с Димки отсыревшие берцы. Стрелять в залитого кровью десантника не стал.
  Димке повезло, его не стали добивать. Сочли за мертвого. Когда вокруг стихли голоса и надвинулись сумерки, он медленно пополз в сторону лощины. Перед глазами стояли разноцветные и черные круги. Он то и дело терял сознание. Когда приходил в себя, полз дальше, кашляя кровью. На следующий день его, обессиленного, подобрало отделение саперов, прочесывающих местность. Через пару месяцев Димку 'комиссовали', и он вернулся домой. Во сне он часто видел тот зимний день, когда для него эта странная проклятая война закончилась.
  
  Как-то принесли приглашение от военкомата. Приглашали на встречу участников войн в городской кинотеатр. Думал, что разговор пойдет о реабилитации, о льготах. Оказалось, местная администрация провела очередное мероприятие для галочки. Собрала стареньких ветеранов, 'афганцев' да молодых парней, вернувшихся из Чечни. Преемственность поколений, так сказать, продемонстрировать. Делились воспоминаниями словоохотливые седенькие ветераны ВОВ. Потом чай с печеньем, небольшой концерт. Вспоминать свою войну Димке не хотелось. Да и Ромке Самурскому, его другу, что полгода оттрубил в Чечне, тоже. Была гнетущая тоска. Выйдя из кинотеатра, они с Ромкой прямиком направились в ближайший бар на углу.
  Ромка был какой-то пришибленный. В последнее время с ним что-то творилось странное.
  - Гляжу иной раз на седых ветеранов, и мысль у меня в башке свербит. Покоя не дает. А ведь многие из вас, дорогие ветераны, и пороха-то не нюхали вовсе. Кто лагеря с репрессированными охранял? В частях НКВД до черта служило в те времена. И ни одна сука ведь не призналась, что, мол, да, служил, охранял, приводил приговор в исполнение. Ни один не покаялся. Такое впечатление, что это были инопланетяне. В один миг вдруг - бац! - и растворились. Исчезли. Как будто их и не было в помине.
  - Ром, не трави душу, хер с ними, - вяло отозвался Димка, разливая по стаканам водку. - Там за все спросится! От ответа никто не отвертится!
  - Капитан Осокин, наш ротный, как-то про своего деда рассказывал. Говорит, дедок поддал прилично после парада на Девятое мая, расчувствовался, разоткровенничался, стал плакаться в жилетку, что двух наших солдат положил из 'дегтяря'. Рассказывает, что две атаки прорвавшихся немцев отбили, сидят в окопе, мандраж всех бьет. И тут вдруг слева кто-то прет. Ну, и дал очередь, не раздумывая. А это, оказывается, наши в наступление пошли. Ну, и двух бойцов в этой неразберихе и завалил. Во как!
  - Такое на войне сплошь и рядом! - Димка подвинул тарелку с бутербродами. - Всякое бывает в пылу боя.
  - Теперь бедный дедок всю жизнь страдает.
  - Еще бы! Такой груз на душе лежит.
  - Не забыть ему этого никогда, такое не забывается.
  - Я тоже не могу забыть той высоты. Как сейчас вижу Ваню Тимофеева с животом, набитым гильзами. Стоит перед глазами. Ничего не могу с собой поделать. Вот только глаза закрою, он опять передо мной. Понимаешь, постоянно.
  Димка, тяжело вздохнув, извлек из внутреннего кармана затертое письмо.
  - Вот все, что от него осталось. Подобрал, когда полз. Как память берегу. Хотел матери передать, да не успел: умерла тетя Валя. Месяц лишь протянула после известия о гибели сына.
  Он бережно развернул ветхий тетрадный листок в клеточку, с оборванным бурым краем, и стал читать:
  - '...огая мамочка! Наконец-то выдалась свободная минутка написать тебе письмо. Только ты, ради бога, не волнуйся! У нас здесь спокойно'.
  - Спокойно. Если не считать, что каждую ночь обстреливали, - буркнул Димка и продолжил чтение.
  'Ты прости меня, дурака, что я тебе целый год не писал. Ты же помнишь, как у нас с тобой конфликт из-за моей девушки произошел. Теперь ты ее знаешь. Сама увидела, какой это прекрасный и милый человечек. Я рад, что ты подружилась с Иришкой. С нетерпеньем считаю дни, через 18 - долгожданный дембель. Сегодняшний я уже зачеркнул в своем календарике. Скоро приеду и обниму вас обеих. Вы у меня замечательные.
  Я здесь, мамулечка, многое передумал за это время и твердо решил, что когда вернусь, буду поступать в Литературный институт. Да и ребята советуют, им нравятся истории, которые я сочиняю'.
  - Это точно! Сочинял он здорово. Истории у него классные выходили, - сказал Димка.
  'Ну, а если не поступлю, пойду в пед. Буду, как и ты, учителем литературы. За эти полтора года я столько увидел, что очень хочется все это описать.
  Вчера я получил от тебя, наконец-то, долгожданное письмо. Из Ханкалы привез почту Саша Малецкий, из-за маленького роста у нас его все кличут Мальком. Он сирота, его родители погибли в автокатастрофе, и он до четырнадцати лет вместе с сестренкой жил у бабушки. И вот уже 4 года - воспитанник нашего полка. Макс, Максим Шестопал, из-под Рязани, из села Константиново, где поэт Есенин родился. Самый, наверное, заводной из нас. Любит поприкалываться. Розыгрыши - это его конек. А поет и пляшет прямо как заправский артист. Приклеил как-то на днях бумажные шпоры к сапогам спящего после ночного дежурства Короткова. Вчера у Макса день рождения был. Он и Вадик учудили, купили в селе пару банок с компотом. А по дороге они разбились, и Макс теперь ко всему приклеивается своими штанами. Смех, да и только.
  - Только не разбились, а снайпер, сука, подстрелил. Взял бы чуть выше, и тогда хана Максу, - сказал Димка.
  'Есть у нас и 'Папашка', Коля Севастьянов. Серьезнее парня я еще не встречал. Улыбается и смеется он редко. Он самый старший из нас. Женат. Дочке уже скоро годик'.
  - Мировой парень был! - вставил Димка. - Убили его сразу, в самом начале боя, как только напоролись на 'чехов'. Его и сержанта Буркова.
  'Паша Морозов из Петровска. Не знаю, где это, но есть такой город. Днепропетровск знаю, а Петровск нет. Пашка на гражданке увлекался реконструкцией костюма русского воина 11-го века. Делал кольчуги, шлемы, ковал мечи. Интересный пацан. Валерка Кирилкин, наш снайпер, тоже оттуда. Обожает свою винтовку, никому не разрешает к ней прикасаться. Он часто разговаривает во сне, все мать зовет. Мы этого ему не говорим, скрываем. Вот и сейчас он тоже, что-то болтает во сне. Сержант Рубцов сейчас спит. С караула сменился. Он грустный последнее время: его девушка не дождалась, замуж вышла. Страшно переживает. Видел у него фотокарточку. Красивая. Не порвал. Бережет. А письма почему-то сжег'.
  - Красивая, сучка! Я тоже видел. Это из-за этой бляди Руба под пули полез, - вновь вздохнул Димка.
  'Радист Вадик Ткаченко постоянно с чеченцами по рации болтает. Буквально вчера они вышли на нашу волну, и давай нас ругать на чем свет стоит. Дурачье.
  А самый добрый из всех, это - Вася Панкратов, по прозвищу Наивняк. Он с Байкала. Из сибирских казаков. Здоровенный детина. Последнюю рубаху отдаст. Вот такой он парень. А Витька Дудник, наоборот. Характер у него прижимистый, кулацкий. Черезчур хозяйственный. Все ему надо. Все тащит в палатку. Андрюшка Романцов - бывший студент. Отчислили его из вуза - зимнюю сессию завалил. Учит меня играть на гитаре. Правда, простенькие аккорды, но уже кое-что получается.
  Есть еще двое молодых: Ахтямов и Прибылов. Воспитываем их. Зеленые совсем еще ребята. Всего боятся. Мамулечка, лучше нашей ро...'
  - Вот, даже дописать не успел. Убили вахи-сволочи.
  Димка закурил новую сигарету.
  - На прошлой неделе ходил в военкомат. Сидит подполковник, эдакий мордоворот с пузцом, холеная репа. Дорогим коньячком за километр от него попахивает. Говорю, так и так, хочу, мол, остаться служить в Вооруженных силах. Отвечает, жлоб проклятый, мол, медкомиссию не пройдешь. Какая может быть служба. Ты же инвалид. Говорю, но ведь служат же все-таки некоторые. Даже без ног и без рук. Ну, то заслуженные офицеры, герои, а ты кто такой, отвечает, сопля недоношенная? Я - сопля? -кричу гаду. А ты это видел? Рву на себе ворот рубашки, пуговицы летят во все стороны. Показываю ему дырку на груди заштопанную. Это видел? Крыса тыловая! Как он понес! Как он понес, если б ты только видел. Стал красным как вареный рак, глаза выпучил, того и гляди лопнут. Чуть из штанов не выпрыгнул. Губы и щеки трясутся. Пасть свою раззявил, гад, орет как резанный.
  Да пошел ты в жопу, говорю. Хлопнул дверью и ушел. И такая меня тоска взяла, прям, настоящий кафар, хоть в петлю лезь. Никому мы здесь не нужны, Ром. Иногда думаю, и почему меня тогда не убили вместе со всеми ребятами? Ведь стоял же надо мной тот 'вах' вонючий, падла. Почему не добил, сука? Почему я остался в живых, а не Андрюха Романцов, ведь он так мечтал программистом стать? Вся жизнь у него в 'компах' была, буквально, бредил пацан ими. Как сейчас его вижу. Ползет с разорванной щекой, загребая окровавленными пальцами грязный снег под себя, и кричит: 'Мама! Мама.. а! А.. а!' Такое разве забудешь. Да ни в жизнь! Крик его так и стоит в ушах! Скажи, вот на хрена ты там полгода гнил и вшей кормил, Ромк, а? В этой долбаной Ичкерии!
  - А ты попробовал бы в 'ментовку'? Может, возьмут, - посоветовал Ромка, затягиваясь сигаретой.
  - Куда возьмут? С ампутированными пальцами на ногах. Сторожем? Детсад охранять. Или вахтером в какую-нибудь конторку. Одна отрада, в тренажерный зал схожу. Покидаю 'железо' до седьмого пота, как-то легче на душе становится. Ненадолго забудусь.
  Димка поднял на Ромку изуродованное шрамом лицо с грустными серыми глазами. Когда он нервничал, у него начинала дергаться щека, и дрожали руки.
  - Попытался в 'налоговую', тоже 'облом'. Ты чего не пьешь-то, вояка?
  - Нельзя мне! - сигарета чуть не выпала из дрожащих Ромкиных пальцев.
  - Это еще что за фокусы?
  - Закодировался! - Ромка отвел в сторону виноватый взгляд.
  - А наркоту, значит, можно, да? Так, что ли? - Димка впился глазами в лицо друга. - Чего нос воротишь? Кому лапшу на уши вешаешь? Думаешь, я не знаю?
  - С чего это ты взял?
  - Светка мне все рассказала. Видела тебя на 'тусовке' с этими болванами, с Эдиком Студентом, Гошей Квинтой. На игле висишь? Я что, слепой? По физиономии твоей видно. Весь худой, желтый стал как дистрофик. Ты что, совсем охренел? Не понимаешь, чем это закончится?
  - А мне плевать. Чем раньше, тем лучше. Знаешь, Димыч, не могу я больше и не хочу. Да и поздно уже теперь. Сел я глухо. Пацаны по ночам приходят. И Санек, и Игорь. Не могу от того запаха отделаться. Вот он у меня где! Как вытащили меня тогда из подбитой 'бэхи', до сих пор ту гарь чувствую. Мутит меня, понимаешь? Санек-водитель и наводчик так там и остались, сгорели. Очнулся уже на земле метрах в двухстах от чадящей 'бэхи'. Потом стал рваться боекомплект, все разнесло к чертовой матери. Так ничего от них и не осталось.
  - Так радуйся, что тебе повезло, сукин ты сын! Должен жить назло всему! За тех ребят, что не вернулись! А ты, я вижу, наоборот. Раскис как баба!
  Димка, опрокинув стакан водки, поморщился. Защелкал зажигалкой. Глубоко затянулся сигаретой. Вылил остатки водки себе в стакан.
  - А тут как-то ко мне подкатил Коля Сутулый, да ты его знаешь, из уголовной рыночной братии. Ну, который на синем 'мерсе' еще раскатывает. Плешивый. В очках. Нес всякую 'лабуду'. Работу предлагал: девок охранять, проституток, с которых у него навар. Послал я его подальше. Еще я с этим дерьмом не якшался. Потом объявление в газете на глаза попалось, какая-то контора охранника ищет в службу безопасноти. Заглянул по адресу. Шикарный офис. Все в белых сорочках. При галстуках. Провели к шефу по безопасности. Спрашивает:
  - Где служил?
  - В ВДВ!
  - Десантура, голубой берет, значит! Нам такие нужны! Воевал в Чечне? Чего глаз-то дергается? Еб...тый, что ли? Может, еще и по ночам под себя мочишься?
  А сам такой холеный, развалился в кресле, нога на ногу. Я к нему...
  - Спокойно, парень! Охолонись! Ребята, сделайте милость, проводите защитничка России на выход!
  - Суки! Бляди! Жуки навозные!
  
  Ночной бар 'Венеция'. В полумраке на стенах гондольеры в шляпах с ленточками. Суденышки. Музыка. В лучах света переливается затейливыми волнами сигаретный дым. Димка сидел за стойкой, уставившись глазами в одну точку, и жадно курил.
  На прошлой неделе, когда он вернулся в очередной раз поддатый из бара, на него наехали с упреками родители. Он психанул, наорал на них, схватил купленный на 'гробовые' новый телевизор 'Панасоник' и вышвырнул его в окно с третьего этажа. Благо никто в это время не проходил мимо. Приехала милиция, которую вызвали соседи, и увезла в наручниках. Пять часов он просидел в 'обезьяннике', пока родители не уговорили дежурного капитана отпустить сына. Вернувшись домой, долго плакал вместе с матерью на кухне, кляня свою судьбу. В соседней комнате, жалея брата, хлюпала носом сестренка Настя, приводя в порядок разбросанные по комнате вещи и подметая веником осколки стекла и фарфора.
  Мимо стойки к центральному столику прошла шумная компания молодых преуспевающих парней, 'хозяев жизни', во главе с чеченцем Асланом, у которого, говорят, на местном рынке все 'схвачено'. Оставив своих приятелей за столиком, Аслан подошел к стойке, где рядом с Димкой сидела молоденькая девица с коктейлем в руке. Чеченец бесцеремонно положил руку на ее обнаженное колено. Блондинка презрительно сбросила его руку.
  - Ну, детка, не ломайся! Аслан тебя не обидит. Не пожалеешь!
  Девушка демонстративно отвернулась от бизнесмена.
  - Ах, ты, сучка! Будешь брыкаться и капризничать, мои ребята с тобой иначе поговорят!
  - Эй! Носорог! Отвали! - подвыпивший Димка ненавидящими глазами глядел на кавказца, щека у него судорожно задергалась, кулаки сжались..
  - Это еще что за пугало? Твой парень, киска? Ну и красавца себе нашла! Во сне такой приснится, не проснешься! Скажи ему, если будет вякать и рыпаться, ему в один миг рога обломают! Сейчас мы его отправим баиньки! - Аслан обернулся к своей компании, галдящей за столиком.
  Но договорить он не успел, Димка обрушил на его голову бутылку из-под пива. Осколки и брызги разлетелись во все стороны. Аслан охнул и схватился за голову. Хлесткие удары Димкиных кулаков, вмиг разбили ему губы и нос. Десантник ревел как раненый зверь, нанося удары налево и направо, сбивая с ног дружков и телохранителей Аслана, бросившихся на выручку. Весь исцарапанный и окровавленный, он неистово топтал поверженного врага.
  
  
  Послесловие
  
  Они вернулись с войны в родной город. Их не так много. Но они есть. Эти ребята, видели всю мерзость, кровь и грязь чеченской войны. Они вернулись со своей болью, с нарушенной психикой, со своим взглядом на этот жестокий и несправедливый к ним мир. Они вернулись домой, где их никто не ждал, кроме родителей и близких. Кто залечит их кровоточащие раны, кто ответит за их исковерканные судьбы? Долго мальчишкам еще будут сниться: обстрелы, зачистки, крики и стоны раненых, горящие как факел БМП, смертоносные растяжки, разрушенные дома, чужие глаза, полные слез и ненависти. Сталкиваясь с безразличием и равнодушием окружающих, им остается забыться в пьяном угаре. Кто поможет им вернуться к мирной жизни, найти контакт со сверстниками, найти интересную работу? Администрации города и военкомату не до этого. Вот когда появится указ или постановление о реабилитации и помощи участникам антитеррористической операции, тогда, может, и вспомнят о защитниках Отечества. А в настоящее время не до них.
  Недавно в одной из газет промелькнуло довольно откровенное интервью наемника из Пензы, который воевал в Чечне на стороне боевиков, на совести которого, вероятно, не одна загубленная жизнь наших пацанов. Правда наемника! А где же правда нашего желторотого мальчишки, что испил всю горькую чашу до дна? Да, она не такая красивая, как нам хотелось бы, она очень горька, эта правда об армии и войне. Такой правды не любят.
  
  
  Комментарии
  
  ВОГ, 'воги' - выстрел осколочной гранаты для стрельбы из гранатомета
  РПК - ручной пулемет Калашникова
  ПКМ - пулемет Калашникова модернизированный
  АКС, 'Аксу' - автомат Калашникова укороченный (АКС-74у)
  БТР, 'бэтээр' - бронетранспортер
  БМП, 'бээмпешка', 'бэшка', 'бэха', - боевая машина пехоты
  БМД - боевая машина десанта
  ОБРОН - отдельная бригада оперативного назначения
  БОН - батальон оперативного назначения
  РМТО - рота материально-технического обеспечения
  'Муха' - противотанковый ручной гранатомет
  'Чехи', 'нохчи', 'вахи'- прозвище боевиков- чеченцев
  СОБР - специальный отряд быстрого реагирования
  КПВТ - крупнокалиберный пулемет Владимирова танковый
  'Смертник' - металлический жетон военнослужащего с личным номером, с номером части
  ПВД - пункт временной дислокации
  'Град' - артиллерийская реактивная установка залпового огня
  РПГ, 'эрпэгэшка' - ручной противотанковый гранатомет
  'Стечкин' - пистолет системы Стечкина
  'Макаров' - пистолет системы Макарова
  'Сушки' - фронтовые бомбардировщики СУ-24, СУ-27
  'Вертушки' - вертолеты Ми-8, Ми-24
  'Ворон' - бинокль ночного видения
  'Винторез' - бесшумная снайперская винтовка (ВСС)
  'Взломщик' - снайперская винтовка калибра 12,7 мм
  Ф-1 - осколочная ручная граната, радиус поражения 200 м
  РГД, 'эргэдэшка' - осколочная наступательная граната
  НУРС, 'нурсы' - неуправляемые реактивные снаряды
  'Разгрузка' - жилет с карманами для ношения боеприпасов
  АГС-17 - станковый автоматический гранатомет 'Пламя'
  'Шмель' - ручной огнемет
  НРС - нож разведчика стреляющий
  ДШК - пулемет Дегтярева-Шпагина крупнокалиберный
  МСК-40, 'эмэска' - сигнальная мина
  МС-3 - мина - сюрприз, неизвлекаемая, необезврежимая
  МЛ-7 - мина-ловушка, неизвлекаемая, необезврежимая
  'Вованы' - прозвище военнослужащих внутренних войск
  'Контрабасы' - прозвище контрактников
  'Эсвэдэшка' - снайперская винтовка Драгунова (СВД)
  'Комбатанты' - это термин военных медиков и психологов. Комбатантом специалисты называют любого, кто получил боевой опыт на театре военных действий
  
  Гибель в Новолакском районе Дагестана при взятии высоты 715,3 34-х бойцов Армавирского спецназа в результате ракетно-бомбового удара российской авиации - одна из трагичных и малоизвестных страниц последней войны.
  В декабре 1999 года в ущелье Ботлих-Ведено разведгруппа 31-ой бригады ВДВ приняла неравный бой, 12 погибли, двое раненых попали в плен.
  21-го февраля 2000 года под Харсеноем погибли три разведгруппы спецназа ГРУ в составе 33-х человек.
  29-го февраля 2000 года под Улус-Кертом в жестоком бою погибла 6-я рота псковских десантников.
  В апреле 1996 года под Ярышмарды в засаду наемников Хаттаба попала колонна 245-го мотострелкового полка, потери - 73 убитыми, 52 ранеными, 6 БМП, 1 танк, БРДМ, 11 автомобилей.
  
  
  Содержание
  
  Одно утро чеченской войны......
  Командировочка..................................
  Черная коза..........................................
  Ромкины ночи.......................................
  Запах женщины ......................................
  Нет, про это он ей писать не будет ............
  Фенька .............................................
  Гаврошик ............................................
  Конфуций ..........................................
  Неотмазанный....................................
  Володька Кныш ......
  Цена 'медвежьего мяса'...........................
  Волкодавы ..............................................
  Последний пасодобль Свята Чернышова
  Карай..................
  Самурай...............
  Возвратимся мы не все.....................
  Квазимодо.....................
  Осколки войны ...................................
  Возвращение Кольки Селифонова .....................
  Почему он не стрелял?........................................
  Комбатанты .......................................................
  Черта лысого вам достану .................................
  Фатима ...............................
  Не будет весеннего бала ...........................
  Я вернусь, мама!........................................
  Послесловие
  Комментарии.............................................
  
  
  
Оценка: 7.31*5  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"