Как-то раз, в один из пасмурных серых дней затяжной поздней осени, когда пронзительный северный ветер неудержимо утюжил опустошённую влажную землю тяжёлыми валами тёмных ледяных туч и с шумным прощальным шуршанием волочил за собою сухие пожухлые ошмётки опавших и увядших надежд, в маленьком замусоренном городском дворике встретились два очень непохожих друг на друга мальчика. Не по-хорошему встретились, не по-доброму.
Первый из них, бойкий и самоуверенный, но какой-то жалкий и неухоженный, словно примостившаяся неподалёку беленькая кудлатая собачонка с печальными плачущими глазами и грязной свалявшейся шерстью, нагло и беспардонно приставал ко второму, чистенькому и аккуратненькому, в тёмненьких серых брючках, тёплых коричневых ботиночках и новенькой синенькой куртке с добротной меховой подстёжкой, высоким стоячим воротником и непродуваемым откидным капюшоном. Собственно говоря, именно эта куртка и привлекла к себе внимание неухоженного мальчика, сделавшись для него желанною добычей, которой он упорно и настойчиво стремился завладеть. Вот и напирал он всею своей неширокою грудью на растерявшегося чистенького, медленно, но верно оттесняя того в самый дальний и неприметный угол двора. И ведь сил-то у него, что интересно, было не так-то уж много, и ростом он явно уступал своему сопернику, так что чистенький мальчик вполне мог бы дать ему достойный отпор, но... Но!
Несокрушимая воля, упрямая решительность и отчаянная самоотверженность свято берегли и хранили неухоженного, да ещё колоссальный опыт - бесценный опыт практической психологии, мучительной болью, кровью и потерями добытый в жестоких безжалостных университетах нелёгкой повседневной жизни. Очень даже не всякий взрослый мог бы похвастаться столь же богатым, разнообразным и полезным опытом. По жестам, по походке, по взгляду, по манере держаться и разговаривать моментально и безошибочно различал неухоженный мальчик истинную сущность каждого человека. И лучше всех дипломированных специалистов на свете знал он трусливую рыхлую натуру изнеженных, избалованных и неприспособленных к жизни детей, знал, что не встретит с их стороны ни малейшего сопротивления.
И был абсолютно прав: драться чистенький мальчик не любил, не умел и боялся, вот потому-то, зажатый в глухой и заплёванный угол двора, лишь горестно плакал и униженно умолял его отпустить. В какой-то момент неухоженному даже стало его жалко.
- Ну чего ты ревёшь? - утешал он, как мог, свою несчастную жертву. - Чего ты трясёшься? Что ты за мужик-то после этого? Ты же в тёпленькой квартирке живёшь, с мамочкой и с папочкой! Богатенькие, небось? Вон как сыночка-то ненаглядного вырядили и ещё раз вырядят, не трясись!
Стоит ли уточнять, что всё это было сказано несколько по-другому?
- Они меня убьют! Они меня убьют! - отчаянно причитал чистенький.
- Да брось ты! - отмахивался неухоженный. - Ничего они тебе не сделают! Ну побазарят маленько, ножками потопают, ручками помашут, да и купят курточку милому сыночку! Бабок-то, небось, немеренно гребут, а?
- Нет! Нет! Они меня убьют! Убьют! - затравленно озирался чистенький.
- Да что они у тебя, звери, что ли? - искренне удивился неухоженный. - Они ж тебя ни разу даже пальцем не тронули! Вон ты какой гладенький! Меня мои по пьяни знаешь как лупят? Вот, смотри! - закатал он рукава и распахнул воротник, выставляя напоказ многочисленные шрамы, ссадины и синяки. - И везде то же самое! - жалобно подвыл он, болезненно поморщившись. - Я уж и домой-то сунуться боюсь! И жрать совсем не дают! И ходить мне, видал, в чём приходится? - зябко передёрнул он худенькими плечиками и грустным взглядом показал на свою замызганную, засаленную и совершенно неподходящую для холодного времени года одежонку, добытую, по всей вероятности, где-нибудь на помойке. - А это видал? - обвёл он тоскливым задумчивым взором промозглую осеннюю серость. - А это? - со звонким хрустом расколол он стёршимся каблуком разбитого башмака тонкую корочку льда на поверхности ближайшей лужи. - Зима наступит, и что? Куда мне податься? Подохну же к чёртовой матери! Нет уж, спасибо, я ещё жить хочу! Ща вот прибарахлюсь маленько да и рвану куда-нибудь в тёплые края. Ну подари куртку, будь человеком! Добром же прошу!
Трепетной пойманной птицею билась отзывчивая душа чистенького мальчика о толстые неодолимые прутья тесной грудной клетки. Жалко было ему этого грязного искалеченного оборвыша, но и себя самого жалел он ничуть не меньше. Потому что никаких объяснений и оправданий его родители слушать не захотят - это он знал абсолютно точно. И стоит лишь сейчас снять с себя куртку и отдать её неухоженному... Тогда останется только одно: вернуться домой, открыть газ, наглотаться таблеток, упасть на диван и ждать... А ведь он совсем ещё молод, и ему тоже очень хочется жить!
Да, пальцем его действительно никогда не трогали - что верно, то верно! А вот чего стоит ему это ежедневное нетроганье пальцем, какую тяжёлую, неподъёмную цену приходится за него платить - это хоть кому-нибудь известно? И ведь не объяснишь - не поймут!
Медленно и печально оглядел чистенький мальчик унылое замкнутое пространство давным-давно знакомого дворика. Холодные ледяные лужи, ободранные покорёженные скамейки, маленькая детская площадка с загаженной собаками и развороченной людьми песочницей, погнутыми скрипучими качелями и вырванной из земли каруселью, пара старых тополей с обломанными ветвями, несколько хаотично разбросанных по газонам разнокалиберных гаражей-ракушек, помятые, переполненные и опрокинутые мусорные контейнеры, исписанные стены, обшарпанные и перекошенные двери подъездов, злые нахальные вороны, одинокая кудлатая собачонка... Какая привычная, какая милая сердцу картина! Ну неужели же всё это - в последний раз? Господи, почему так? Почему каждый из нас слышит только самого себя и совершенно глух к боли и страданиям других? Почему мы так упорно не желаем друг друга понимать?
Вот шагают через двор прохожие - группами и поодиночке. Так разве хоть кому-нибудь из них есть дело до того, что в нескольких десятках шагов от натоптанной ими тропинки разыгрывается самая настоящая трагедия? Какое там! Ничего они не замечают или же очень упорно стараются не замечать, спеша поскорее добраться до мягкого уютного дивана, туго набитого холодильника и дарующего сладкое забвение телевизора.
Нет, что там ни говори, а был и у чистенького мальчика кое-какой жизненный опыт - пусть далеко не такой богатый и разнообразный, как у неухоженного - но был. И опыт этот неумолимо свидетельствовал о крайне пренебрежительном отношении взрослых к нуждам и проблемам детей. Попробуй-ка, позови он сейчас на помощь - в лучшем случае они лишь на мгновение повернут к нему свои пустые однотипные лица, с недоумением пожмут плечами и как ни в чём не бывало продолжат свой вечный нескончаемый путь. А вот неухоженный мальчик, конечно же, сильно разозлится - и ни к чему хорошему это не приведёт.
- Да не хнычь ты, купят тебе предки новую куртку! Погундят, погундят, да и купят. Что ж я, не знаю, что ли? Ботиночки вот у тебя тоже хороши, ну да ладно уж... Я же тоже с понятием... - гулко гудело в ушах.
"А ведь он вовсе не злой, - с тоскою думал чистенький мальчик, робко и просительно заглядывая в суровые серые глаза неухоженного. - Просто он ничего не понимает!"
"А ведь он вовсе не жмот, - в ответ ему думал неухоженный. - Просто он ничего не понимает!"
В этот момент на узкой извилистой тропке, давно уже проложенной через двор от одного из подъездов, показался совершенно особенный человек - скромный автор этих правдивых строк. "Что в нём такого особенного?" - спросите вы. "Ну, хотя бы то, - отвечу я, - что он ещё издали обратил внимание на двух выяснявших отношения мальчиков, и вовсе не спешил отводить в сторону свой пристальный проницательный взгляд." И чистенький мальчик решился:
- Помогите! - громко, плаксиво и отчаянно выкрикнул он. - Пожалуйста! - и снова залился слезами.
Прохожий с интересом приблизился.
- Что случилось? - участливо спросил он (то есть я).
Пугливо, сбивчиво, с неимоверным трудом продираясь сквозь сдавливавшие горло рыдания, поведал мне чистенький мальчик свою печальную и трагичную историю. К моему величайшему изумлению, его неухоженный противник вовсе не собирался сдаваться и ретироваться с места событий - лишь нехотя отодвинулся в сторону и хмуро поглядывал исподлобья то на меня, то на чистенького.
- Ну ты и дрянь! - с нескрываемой ненавистью процедил он сквозь плотно сжатые жёлтые зубы. - Я к нему, можно сказать, со всею душой - а он вот, значит, как... Ну погоди у меня, ща этот уйдёт (лёгкий кивок в мою сторону) - я с тобой разберусь... - напряжённая угрожающая поза и стиснутые до белизны кулаки яснее ясного говорили о серьёзности его намерений.
- Почему ты решил, что я уйду? - спросил я.
- А что? - резко вскинулся неухоженный и стремительным рывком отпрянул вбок и назад, словно бы уходя от удара. - Бить будете? - жалобно и отчаянно прокричал он. - Не имеете права - посадят!
- Да с чего ты взял, что я буду тебя бить? - снова спросил я самым что ни на есть спокойным, приветливым и дружелюбным тоном и ласково улыбнулся.
- А что? - растерянно повторил неухоженный мальчик свой краткий и ёмкий вопрос, но больше уже не отступал. - В милицию отведёте? Да пожалуйста! Был я там сто раз! Ничего они со мною не сделают: я несовершеннолетний! Помурыжат, да отпустят. А этого (злобный кивок в сторону чистенького) ща тут ваще урою - и ничего мне за это не будет!
- Ошибаешься, дружок, - всё так же спокойно ответил я. - Управу на тебя найти можно, и ты прекрасно это знаешь. Не строй из себя дурачка. Послушай-ка лучше, что я тебе расскажу. И ты послушай, пожалуйста, - повернулся я к чистенькому, который тем временем неуверенно переминался с ноги на ногу, не в силах решить: то ли надеяться на мою помощь и защиту, то ли, воспользовавшись моментом, пуститься наутёк. - Тебе это тоже должно быть интересно.
Чистенький с любопытством придвинулся ко мне и даже позволил себя обнять. Неухоженный лишь презрительно хмыкнул и по-прежнему остался стоять в стороне.
И рассказал я тогда им обоим такую вот притчу:
В давние-давние времена, когда не было ещё на земле нынешних народов и государств, когда люди не разучились ещё улыбаться друг другу при встрече, а их скромные беззащитные поселения были редкими и малочисленными, заблудился однажды некий человек в бескрайней безводной пустыне. То ли от каравана отстал, то ли от разбойников ноги унёс, то ли просто утратил дорогу в тёмной беззвёздной ночи - как бы то ни было, очутился он в одиночестве и безмолвии средь высоких песчаных барханов и чёрных раскалённых камней, в далёкой дали от прохладных источников влаги и благодатных людских жилищ. Два дня подряд и две ночи напролёт брёл он без устали, не разбирая пути, влекомый лишь жаркими жестокими миражами, но на третий день высохло сердце его, тяжкими ударами застучала в висках густая и вязкая кровь, а перед сонными воспалёнными глазами неугомонно и неотступно заплясал зловещий огненный призрак мучительной медленной смерти. И остановился тогда несчастный, и пал на колени, и с последнею страстной мольбою воззвал к изначальному Творцу и верховному Владыке всего сущего:
- Господи всемогущий и милосердный! - натужно шептал он пересохшими и спёкшимися от жуткой жары губами. - Вот пред Тобой на коленях ничтожный и жалкий Твой раб. На тысячи тысяч шагов вокруг - одна бесконечная пустыня, и нет в ней ни пищи, ни воды, ни тени над головою, ни сильного выносливого верблюда, чтоб вывез из пекла, ни доброго друга с участием и защитой - никого и ничего не осталось у меня на свете, кроме одного лишь Тебя - единственного Заступника и Спасителя всех заблудившихся и отчаявшихся. Вот и настал мой последний час: совсем уже скоро суровое пустынное солнце сожжёт меня жестокими безжалостными лучами, и предстану я тогда пред Твоим строгим справедливым судом. И не смею роптать и досадовать, ибо грешен я много: в вере некрепок, в молитвах неусерден, в делах, угодных Тебе, нерадив. Ни дома не выстроил я, ни дерева не взрастил, ни наследником добрым не обзавёлся. Всю свою жалкую жизнь умножал я лишь собственные блага, лишь к собственной выгоде обращал я ничтожные помыслы, лишь собственным прихотям потакал я бездумно и самонадеянно. Ни громкие крики о помощи, ни страстные просьбы о подаянии, ни горькие детские слёзы не трогали моего непреклонного каменного сердца. Никого не одарил я участливою заботой, искренним пониманием и сочувствием, ласковою улыбкой, светлым приветливым словом; никого никогда не любил. Оттого-то и высохла душа моя, оттого-то лишилась живительной влаги, сделавшись ужасным подобием этой огромной и страшной пустыни. Оттого и не смею молить о спасении - но лишь о глотке воды, об одном лишь глотке воды перед неизбежною скорою смертью! Если же будет на то милосердная воля Твоя, и выведешь Ты меня, недостойного, к вековечным непресыхающим источникам, клянусь весь остаток дарованной мне Тобою жизни провести в неукоснительном исполнении Твоих строгих и властных повелений и многотрудном сотворении угодных Тебе добрых дел! Отныне всецело предаюсь на Твою несказанную милость, защиту и покровительство! Аминь.
И услышал его всемогущий Господь, и внял его искреннему раскаянью, и застил беспощадно палившее солнце своею спасительной дланью, и влажным прохладным дуновеньем поведал ему о верном благословенном пути. И понял Его одинокий пустынник, и собрал воедино последние силы, и радостно двинулся вслед за повеявшим ветром, и вскорости вышел к пологому берегу широкой полноводной реки! И жадно припал обожжёнными губами к неспешным живительным струям, и долго блаженно утолял жестоко иссушившую его жажду. А после снова встал на колени и снова вознёс к распростёртым небесам усердную благодарственную молитву. Но долго ещё лишь переливчатое журчанье бурлящей возле преград воды, да тихое шуршанье налетавшего ветерка в прибрежных камышовых зарослях служили ему ответом. И мрачная чёрная печаль незримой стрелою пронзила смятенное сердце растерянного пустынника, и с щемящей душевною болью подумал он, что оставил его Господь, и придётся ему снова скитаться в безмерной тоске и одиночестве.
Но вот, наконец, до его обострённого слуха донёсся откуда-то издалека чей-то жалобный плачущий голос. С несказанным изумлением оглянулся пустынник по сторонам, но так и не смог понять, кто это столь отчаянно и настойчиво взывает о помощи и спасении. И лишь присмотревшись повнимательнее, сумел разглядеть он на самой середине реки испуганно барахтавшегося в волнах человека.
- Помогите! Помогите! - со слезами и стоном заклинал утопающий. - Господи всемогущий и милосердный! Грешен я много перед лицом Твоим, но дай мне ещё хоть раз, один только раз ощутить под ногами твёрдую почву и на одно лишь мгновение успокоиться и перевести дух! В последний мой час покинут я всеми - Тебя одного лишь молю, к Твоим лишь стопам припадаю, душою своею клянусь, что весь остаток дарованной мне Тобою жизни проведу в неизменном смирении и покорности! Смилуйся, Господи, не оставь меня!
- Что ты ревёшь? - разъярённо вскричал возмущённый пустынник. - Что ты трясёшься? На что дерзновенно ропщешь, несчастный? Какою бесстыжею, жалкою прихотью осмеливаешься беспокоить ты многославного Господа нашего? Совсем ведь недавно, скитаясь в бескрайней пустыне, молил я Его о глотке воды - одном лишь единственном глотке воды перед страшной мучительной смертью! Тебя же, безумного нечестивца, Он щедрой рукою своей одарил столь безмерным вместилищем влаги, что в избытке достанет её и тебе, и всему твоему народу со всеми его полями, садами и стадами, и всем вашим ближним и дальним потомкам до сотого колена! И не роптать, но смиренно благодарить Всевышнего должен ты до скончания дней своих!
- Так-то оно так, - из последних сил отбивался утопающий от суровых назиданий пустынника, - только горе и гибель несёт мне непомерная тяжесть великого преизбытка воды, и с огромною радостью отдал бы я всё, что имею, за один лишь единственный крошечный и пустынный клочок твёрдой суши, коей так много во владении твоём, что с лихвою хватило бы на оба наши народа со всеми потомками до двухсотого колена! Ибо скоро навеки сомкнутся над бедной моей головою тяжёлые волны беспощадной реки, и поглотят меня, и погубят меня, понимаешь? Они убьют меня! Помоги!
Но пустынник не понимал. И воззвал тогда вновь утопающий к милосердному Господу нашему, и услышал его всемогущий Господь, и явил несказанную милость свою, и стремительным сильным течением вынес несчастного на широкую песчаную отмель. И обрёл утопающий долгожданную твердь, и пошатываясь от головокружения, направился к ближнему берегу, и выбрался на обожжённую жаркую сушу, и, объятый безмерною благодарностью, пал на колени, восторженной страстной молитвою славя незримого своего Заступника и Спасителя. А потом поднялся он на ноги и неспешно побрёл по своим повседневным насущным делам.
В великом недоумении и растерянности стоял потрясённый пустынник на берегу замолчавшей реки. И тогда услыхал обращённый к нему долгожданный призыв вековечного Господа:
- Слушай, сын Мой возлюбленный! Слушай и не удивляйся, ибо каждый из вас мил и дорог Мне, словно сын родной или дочь ненаглядная! Много грешен ты был пред лицом Моим, много зла сотворил, но покаялся искренне, и привёл Я тебя к полноводной реке, и прохладною влагой её утолил твою долгую многодневную жажду. Также жадно желал ты услышать Мой добрый отеческий голос - почему же не внял ты ему, доносившемуся из уст погибавшего ближнего твоего? Почему не признал в утопающем сына Моего возлюбленного и брата своего во Мне? Почему не протянул ему спасительную руку помощи? Потому что безумными и непостижимыми были для тебя его страстные просьбы и причитания? Но поверь, что такою же странной и непонятною показалась бы ему твоя последняя пустынная молитва! Эх, люди, люди - что стало бы с вами, будь Я столь же глух и неотзывчив, как вы, если б равнодушно оставил скитальца в пустыне, а утопающего - в реке? Разве не сотворил Я вас по образу и подобию Моему, разве не завещал вам любить друг друга, как Я возлюбил вас, разве не учил помогать ближнему, как Я помогаю вам? Почему же вы все неизменно заняты лишь самими собою, почему только в крайней нужде и опасности вспоминаете обо Мне, а о братьях своих - вообще никогда? Почему своей чёрствостью, безразличием, непомерной гордыней и самолюбованием превратили вы сотворённый Мною прекрасный сад в сухую безводную пустыню и погрузили Моё изболевшееся и исстрадавшееся по вам сердце в бездонную пучину скорби, одиночества и тоски? ПОЧЕМУ ВЫ ОСТАВИЛИ МЕНЯ?
И смиренно понурив взгляд, дрожал и поёживался пристыженный пустынник под тяжкими ударами бича обвинений Господних:
- Дети мои возлюбленные, дщери и сыновья, братья и сёстры во Мне! Долго ли будет ещё продолжаться меж вами жестокая вражда, беспощадная ненависть и отчаянное отчуждение? Когда ж, наконец, перестанете вы с надменным холодным равнодушием проходить мимо братьев своих и сестёр и стыдливо отворачиваться от чужой беды, когда же, наконец, научитесь друг друга понимать: богатые - бедных, кочевники - земледельцев, пустынники - утопающих, родители - детей? Когда же не будете больше поодиночке молить Меня о спасении, которое сами в состоянии даровать ближним и дальним своим?
И упал на колени растроганный Его словами пустынник, и с безмерною болью в растревоженном сердце залился солёными слезами запоздалого раскаяния.
- Встань, сын Мой! - громогласно прозвучало в ответ. - Не рабом своим нарекаю тебя, но сыном возлюбленным, ибо не рабы бессловесные угодны Мне, но дети добросердечные, коих есть Царствие Небесное! Истово клялся ты весь остаток дарованной тебе Мною жизни провести в исполнении строгих повелений Моих? Ну так вот тебе Моё первое и единственное повеление! Слушай Меня внимательно и не говори потом, что не слышал! Отныне и до конца дней своих будешь ты добр, милосерден и предупредителен к каждому из встреченных тобою людей! Каждого одаришь ты светлой улыбкой, приветливым ласковым словом, каждого - даже самого скверного и навеки погрязшего в зловонной трясине грехов и пороков - научишься ты любить и понимать! К каждому найдёшь ты особый, единственно верный подход, всем своим сердцем постигнув глубокий таинственный смысл и насущную необходимость существования твоего собрата на этом свете! Всякому нуждающемуся окажешь ты всемерную помощь и поддержку, даже если сам он постесняется об ней попросить! И всё то же самое заповедуешь ты своим многочисленным сыновьям, дочерям и далёким потомкам! И род твой бессмертный живительной влагою растечётся по пересохшим жилам исстрадавшейся земли, и на веки веков наречётся Золотым!
- Не спорю, трудны, - согласился Господь. - Только как же иначе? Ведь и сам Я изо дня в день, из года в год, из века в век неуклонно следую этим строгим высоким требованиям! Тяжкую ношу взвалил Я на себя, но и ты, сын Мой возлюбленный, должен будешь научиться Мне помогать. Ибо коли уж сотворён ты Человеком, по образу и подобию Моему, то и вести себя изволь соответственно - как Человек! И будет тебе за то великая слава, уважение и почёт - от Меня, от братьев и от сестёр твоих! Аминь.
- Аминь, - завершил я свой долгий рассказ и замер в напряжённом ожидании.
Молчали и мальчики, но каждый по-своему. Неухоженный стоял в стороне, засунув руки в карманы, и, низко опустив голову, сосредоточенно ковырял раскрошившийся асфальт грязным носком своего изношенного башмака. Чистенький же, по-прежнему не решаясь отойти от меня ни на шаг, застенчиво и смущённо пытался заглянуть мне в глаза.
- Я понял, - прошептал он наконец. - Я всё понял. Мне очень жаль его (кивок в сторону неухоженного), но если я отдам ему куртку, родители действительно меня убьют...
- Нет, дорогой мой, - прервал я его, - ты понял ещё далеко не всё. Есть вещи, которые не узнаешь иначе, как только столкнувшись с ними лицом к лицу. И знание это порой может стоить самой жизни! Тебе ведь неизвестно, ЧТО значит - провести на улице морозную зимнюю ночь: разутому, раздетому, голодному, заброшенному и никому не нужному? Милый ты мой, поверь - ЭТО СТРАШНО! Поначалу тебе просто холодно. Ты зябнешь, дрожишь, но держишься. Потом начинают деревенеть и отниматься пальцы ног и сами ступни. Потом - пальцы и кисти рук, уши, губы, щёки, нос... Медленно, но неотвратимо подбирается леденящий мороз к самому сердцу, неумолимо охватывая его своей мягкой, но крепкою лапой. О, эта страшная, жестокая лапа смерти! Как неспешно, как издевательски неторопливо сжимается она вокруг отчаянно трепещущего сердца! Она беспощадна! Она никогда, никогда не отступит назад! Она обязательно победит! И рано или поздно ты сдаёшься. Силы покидают тебя, и ты останавливаешься, потом садишься, потом ложишься. Не на улице ложишься - в стороне, чтобы неприглядным видом своего замерзающего тела не портить настроение редким одиноким прохожим. Они ведь ни в чём не виноваты - не так ли? - зачем же им спотыкаться об тебя? Да и тебе это тоже ни к чему... Долгое время ничего не происходит. Тебе даже кажется, что ты отлежался и отдохнул, появляется обманчивая надежда на спасение. Ты пытаешься встать, и в первые несколько раз тебе это удаётся. Но тут же ты ясно понимаешь, что сил у тебя ни на капельку не прибавилось. И снова ложишься. И больше уже не встаёшь. И чётко осознаёшь: это конец! Поначалу тебе ещё страшно. Страшно и обидно - обидно за свою злополучную судьбу, обидно, что мир остаётся на месте, а ты из него уходишь. Впрочем, наверное, это и к лучшему... Вот тогда-то и страх, и обида тебя покидают и уступают место другому чувству - чувству какой-то потусторонней томительной сладости и лёгкости, чувству, не имеющему названия, ибо запретно оно для живых! Сознание всё ещё действует, но мир становится тебе абсолютно безразличен. Ты ведь наполовину уже не в нём. "Ну и пусть! Ну и ладно!" - смиренно и обречённо машешь ты рукой. Мысленно машешь, конечно, ибо руки и ноги давно уже не твои. Но вот и сознание начинает понемногу отключаться. Ты то приходишь в себя, то снова погружаешься в таинственный сладостный сон. И если совершенно случайно поблизости не окажется доброго понимающего человека - сон этот растянется на целую вечность! И наутро твоё закоченевшее тело вместе с другими такими же телами привычно подберут с улицы и увезут в неизвестном направлении... Так что, когда холодным и тёмным зимним вечером будешь ложиться ты в свою мягкую тёпленькую постельку, знай, что несколько человек в городе до рассвета не доживут! И одним из этих несчастных, вполне возможно, будет именно он! - указал я в сторону неухоженного мальчика.
- Я понял! - во весь голос зарыдал чистенький. - Я всё, всё понял! Пусть они убивают меня, пусть! - и судорожными рывками начал лихорадочно расстёгивать кнопки и молнию куртки...
- Погоди, погоди, не спеши! - остановил я его. - То, что ты всё понял - это прекрасно, но ведь и он тоже должен тебя понять, не так ли? - в упор посмотрел я на неухоженного.
И остолбенел. Боже ты мой, какое чудесное превращение, какая разительная перемена! Какой новый, какой сосредоточенный, какой пристальный взгляд! Куда только подевалась былая заносчивость и напускное безразличие? Огромные серые глаза буквально пронзали меня насквозь, отчаянно пытаясь докопаться до истины!
Знал я, о чём он думает! Он-то считал меня таким же богатеньким чистеньким мальчиком, как и презренный обладатель вожделенной куртки, только давным-давно выросшим и повзрослевшим. Последние же мои слова явно сбили его с толку и вызвали неподдельный интерес. "Кто он такой - вот в чём вопрос?" - думал обо мне неухоженный мальчик, и это ясно читалось в его выразительных любознательных глазах. Нет, мучить его дольше - это жестоко!
- Ну что, может, поговорим? - открыто и доверительно обратился я к нему и со сладостным замиранием сердца заметил, как шагнул ко мне неухоженный мальчик, решительно преодолевая позорно разделявший нас незримый и трудный барьер.
- Почему так? - впервые услышал я его настоящий - серьёзный, печальный и вдумчивый голос. - Почему одному всё, а другому - ничего? Почему у одного тёпленькая квартирка, богатенькие родители и шикарная куртка, а у другого - голод, холод, пьянь, рвань, пустота и маета? Почему одному жить, а другому - умирать? Почему один утопает в роскоши, а другой - подыхает в пустыне? - добавил он после небольшой паузы, и я не пропустил мимо ушей этого образного замечания. - Почему так? - снова повторил неухоженный мальчик свой строгий сакраментальный вопрос, и разноцветными звёздными искрами блеснули скупые солёные слёзы в его пустынных серых глазах.
- Хороший вопрос, дружок, - так же серьёзно ответил я. - Очень хороший. Но, к сожалению, не по адресу. Эх, задать бы его тому, кто знает ответ! - прошептал я мечтательно и зловеще. - Знает, но ни за что не покается в своих подлых и грязных стремлениях! Тому, кто намерено разделяет детей на своих и чужих, на любимых и брошенных, на нужных и ненужных, на "наших" и "не наших". Разделяет, чтоб властвовать безраздельно! Разделяет, чтобы не понимали они друг друга, чтобы не доверяли, подозревали, и ненавидели, чтобы дрались, враждовали и убивали, чтобы во всех нескончаемых бедах своих винили кого угодно, кроме того, кто действительно виноват! Ах, милые ребята, как бы хотелось мне дожить до того великого светлого дня, когда все дети планеты Земля: большие и маленькие, сытые и голодные, чистенькие и неухоженные, богатые и бедные, утопающие и пустынники - очнутся, наконец, от сковавшего их тяжёлого сна, забудут нелепые ссоры и обиды, и соберутся все вместе, и выведут на чистую воду жестоких самодовольных злодеев, укравших и растоптавших их беззаботное счастливое детство, и спросят у них властным решительным хором: "Почему так?" Спрашивайте, ребята, спрашивайте! Без стеснения спрашивайте за всю свою боль и страдания, за все свои страхи и слёзы, за все издевательства и унижения, по всей строгости спрашивайте, так спрашивайте, чтобы впредь никому и никогда неповадно было мучить и обижать маленьких беззащитных детей! Об одном лишь не забывайте: придёт время, и вы сами станете большими и взрослыми, и новые дети в удушливых домашних клетках и на холодных пустынных улицах будут уже к вам обращать всё тот же вековечный вопрос: "Почему так?" Что вы ответите им, ребята?
- Не знаю, - тихо и растерянно выговорил неухоженный мальчик, до глубины души потрясённый моими резкими беспощадными словами. - Дожить бы ещё до этого...
- Верно, - согласился я, - дожить тебе будет нелегко. Словно средь высоких песчаных барханов и чёрных раскалённых камней блуждаешь ты среди чёрствых безразличных людей с самодовольными лицами, пересохшими душами и окаменевшими сердцами, тщетно вымаливая у них скупые и жалкие глоточки воды. Оттого-то и опустынилась твоя нежная беззащитная душа, оттого-то и огрубело твоё мягкое и отзывчивое сердце, оттого-то утратил ты к людям всякое расположение и доверие. Но заметь - ибо такие, как ты, очень хорошо замечают любые мелочи и детали - заметь, как неотвратимо выползают из-за серого горизонта твоей скудной пустынной жизни тонкие и лёгкие облачка. Скоро, совсем уже скоро, гораздо скорее, чем тебе кажется, станет их намного больше, и соберутся они в тёмные тучи, и оросят твою душу блаженным долгожданным дождём! Вот в ком твоё спасение, - показал я на чистенького мальчика. - Видишь его слёзы сочувствия? Не отмахивайся от них - ибо это и есть та благодатная влага, что напитает собою бесплодную почву твоей бесконечной пустыни, и возродит её к жизни, и снова зашумит она дивным и радостным садом! Твой рождённый и выросший в клетке собрат пока ещё только-только начинает тебя понимать, но и сейчас уже готов поделиться с тобою курткой, хотя отлично знает, чем ему это грозит! Не отмахивайся, дружок, не отмахивайся! Всё это очень серьёзно, гораздо серьёзнее, чем тебе кажется! Познакомься-ка с ним поближе, да порасспрашивай поподробнее - тогда и узнаешь, что творится порой за благополучным семейным фасадом, как ежеминутной покорностью, страхом и смирением приходится платить за каждый миг скупой благосклонности домашних, как чудовищной серою массой смыкаются над головою тяжёлые волны фальшивой родительской любви! Поговори с ним, поговори! И пожалей его тоже, ибо в каком-то смысле он даже несчастнее тебя! Бесправный узник неприступной семейной тюрьмы, утопающий в широкой реке беспросветного одиночества и лишённый каких бы то ни было надежд на освобождение - невидим он миру и недоступен людскому состраданию! Тебе равнодушные люди помочь не хотят, а ему - не смогли бы при всём желании! Твои проблемы всё же видны большинству из них, а его - никому! Твои беды - на поверхности, а его - в глубине! Расспроси-ка его, расспроси, сколько раз он пытался покончить с собою и сколько раз думал об этом, расспроси и не презирай, но пойми и посочувствуй! Ты гордишься своею свободой и самостоятельностью, но всё-таки втайне завидуешь ему, ну а он, как ни странно, завидует тебе! И в этом вы оба неправы! Ты назвал его утопающим в роскоши - именно так оно и есть! Прислушайся повнимательнее к своим собственным проницательным словам! Прислушайся, и пойми, и протяни ему руку помощи, и выведет он тебя из твоей огромной беспредельной пустыни!
- Кто Вы такой? - не удержался неухоженный мальчик от мучившего его вопроса. - Откуда так хорошо всё знаете? И почему говорите об этом с нами? Постойте! - внезапно поразило безумное озарение его истомившееся от неухоженности сознание. - Это что же такое получается? Если я - пустынник, а он - утопающий, то кто же тогда Вы? - и его бездонные глаза расширились от священного ужаса!
Та же самая мысль, похоже, пришла в голову и чистенькому мальчику, поскольку, резко высвободившись из-под моей руки, он тоже отодвинулся в сторону, решительно и бесстрашно встав рядом с неухоженным. Теперь уже сразу две пары глаз пронзали меня насквозь изумлёнными взглядами: пустынные серые и влажные васильковые! И ТАК напряжённо и сосредоточенно смотрели они на меня, что казалось: ещё мгновение - и падут предо мной на колени их потрясённые владельцы, и пропоют аллилуйю, и сотворят новую религию! Великий восторг и жестокое разочарование, стремительный взлёт и отвесное падение, верховную власть и полнейшее ничтожество, всемирный почёт и ужасное одиночество, неизъяснимое блаженство и невыразимую тоску - всё это вместе испытал я в то прекраснейшее и мучительнейшее мгновение моей многогранной и многообразной жизни - мгновенье причудливой прихоти Господней, на которое уступил Он мне свой Священный Престол и дал ощутить ту огромную тяжесть, что чудовищным бременем легла на Его могучие плечи - безмерную тяжесть Креста, непосильную смертным! И тогда осознал я, что не стоит завидовать недоступному и зариться на недосягаемое, но следует достойно, старательно и смиренно исполнять свою скромную и одновременно высокую миссию.
- Нет, ребята, - сказал я мальчикам, сокрушённо покачав головой, - не думайте обо мне лишнего. Не вводите во грех и искушение. С Его задачами мне не справиться никогда! Мне и на моём месте заботы достанет, ибо я - Человек, образ и подобие Божие - и это ко многому обязывает! Я - далёкий потомок того самого пустынника, и заповедано мне любить каждого из вас, несмотря ни на что, искать к каждому индивидуальный подход и оказывать всякому нуждающемуся всемерную помощь и поддержку. От родителей к детям, из века в век, из поколения в поколение передаётся в нашем бессмертном роду, наречённому Золотым, красивая, мудрая и поучительная притча - притча о пустыннике и утопающем, притча о преодолении барьеров непонимания между очень различными людьми. И поведать её вам - мой первейший долг и святая обязанность!
Изумлённые мальчики не могли вымолвить ни слова...
- Столько лет? - решился спросить, наконец, неухоженный. - Каждый рассказывал своим детям? И никто не забыл? И не было в вашем роду горьких пьяниц и глупых болванов? Извините... - смущённо пробормотал он, опустив глаза.
- Были, конечно, - вздохнул я. - Наверняка были. Многие по тем или иным причинам не передали детям заветного сказания. Ну так что ж: пусть теперь уже невозможно восстановить утраченные родственные связи, но связи духовные - вполне! Так что, если желаешь, можешь безо всяких сомнений и колебаний смело считать себя потомком того пустынника и полноправным членом Золотого рода - ты ведь об этом хотел спросить, да? - хитровато прищурился я. - Пожалуйста-пожалуйста, буду очень рад, только помни, к чему это обязывает! И ты помни, - обратился я к чистенькому мальчику, который от таких слов заметно оживился и тоже присоединился к беседе:
- А что стало с тем утопающим? - вкрадчиво полюбопытствовал он. - Ведь Бог и его не оставил, не так ли, ведь и ему дал свои мудрые указания и наставления?
- А ты не понял? - снова загадочно улыбнулся я и многозначительно подмигнул. - Да ведь Бог намеренно показал пустыннику его собственное отражение в широкой полноводной реке текущей переменчивой жизни! Ибо утопающий, по сути своей - тот же самый пустынник, так же точно он беззащитен и одинок, так же точно нуждается он в спасении, помощи и поддержке! Потому что пустыня - всегда пустыня, из чего бы она ни состояла: из камней и песка, из мороза и льда, из огня, из воды, из космической тьмы, из эгоизма и безразличия, из чёрствости и равнодушия, из лени и невнимания, из ненависти и вражды, из насилия и убийств, из террора и войн, из боли и страха, из одиночества и тоски, из хамства и оскорблений, из измен и коварства, из подлости и предательства, из хаоса и разрухи, из покорёженных качелей и разломанных песочниц, из надписей на стенах и мусора на тротуарах, из курения и пьянства, из разгильдяйства и безответственности, из родительской злобы и детских слёз... Поймите, ребята: ЛЮБАЯ пустыня - это смерть, одна лишь смерть и всегда только смерть! Жизнь - это возделанные поля и цветущие сады, это тучные стада и зелёные луга, это светлые города и опрятные деревни, это широкие дороги и высокие мосты, это тёплые дома и ухоженные дворы, это выкрашенные скамейки и вымытые полы, это выглаженные брюки и начищенные ботинки, это ясные улыбки и приветливые слова, это синие небеса и разноцветные радуги, это созидательный труд и благословенный отдых, это крепкие сплочённые семьи и довольные счастливые дети, это мир, дружба, любовь, доброта, сострадание, милосердие, понимание и прощение! Вот стоите вы сейчас рядышком, и никак не хотите признать один в другом своего зеркального отражения, и в сердцах упрекаете Бога за то, что подсунул он вам какое-то не такое, неправильное, кривое зеркало. А на зеркало-то не стоит пенять, коль мозги набекрень! Извините, ребята, не обижайтесь, пожалуйста, а постарайтесь-ка лучше понять и меня, и друг друга, и всех остальных! - сказал я, заметив, как пытливые изучающие взгляды мальчиков постепенно отпустили на покаяние мою исстрадавшуюся усталую душу и беспокойно скользили по намертво разделявшей два их полярно противоположных мира незримой зеркальной стене.
- Хочешь, возьми куртку? - тихо и осторожно предложил чистенький. - Я уж попытаюсь как-нибудь выкрутиться...
- Не возьму! - великодушно отказался неухоженный, преисполненный достоинства, благородства и гордости. - Не хочу тебя подставлять! Я же тоже с понятием...
- Но ведь ты же замёрзнешь! - ужаснулся чистенький.
- Не хнычь, прорвёмся! - снисходительно отмахнулся неухоженный. - Где наша не пропадала? Поговорю со своими, когда трезвые будут - с пьяными говорить бесполезно - глядишь, чего-нибудь до них и дойдёт... Они у меня вообще-то хорошие, просто жизнь их жутко замотала. Места себе не находят - вот и пьют!
"Какой умный, добрый и отзывчивый мальчик! - восхищённо подумал я. - Надо будет ему обязательно помочь!"
- Я тоже со своими поговорю, - охотно поддержал его чистенький. - Они меня вроде бы тоже любят, только как-то уж очень... по-своему. Они как будто бы сами никогда не были детьми - и мне этого не позволяют! Они же мне ничего не прощают, совсем ничего: ни четвёрки в школе, ни плохо выученного урока, ни грязных ботинок, ни беспорядка в доме, ни малейшего промаха, ни малейшей неудачи, ни малейшего непослушания, ни одного случайно сорвавшегося слова... Они, похоже, вообще не знают, что значит прощать! Не знают, потому что никто никогда им этого не объяснил! Они умеют только наказывать! Нет, они меня не бьют, но каждый раз так душу выматывают, что порой поневоле начинаешь мечтать, чтобы выпороли уже как следует, да оставили бы, наконец, в покое! А уж за куртку... Ну, может, не сразу убили бы, но за дверь бы уж точно выставили и сказали бы без куртки не возвращаться... А куда я ж один-то пойду? Я же не умею, как ты...
- Ничего себе! - присвистнул от изумления неухоженный. - Вот это да! Вот это чистенькие! Вот так богатенькие! Да как же ты всё это терпишь-то, а? Да я бы на твоём месте давным-давно уж от них слинял... А ты? Поди ведь небось и травиться пытался, и вены вскрывал, и... какие вы там ещё глупости вытворяете?
- Ну... это... в общем... собирался... - сконфуженно покраснев и стыдливо опустив глаза, нехотя сознался чистенький.
- Завязывай с этим! - коротко и решительно бросил неухоженный. - Давай-ка лучше подумаем, как нам жить дальше. Ты же, по сути, нормальный парень, хоть и богатенький. Тоже с понятием... Тебя бы ещё повоспитывать маленько - глядишь, и вовсе человеком бы стал... Слышь, пусти в хату на часочек-другой погреться, а? - жалобно попросил он, зябко поёжившись под резким порывом холодного ветра.
- Да я бы с удовольствием, - печально и жалобно отозвался чистенький, - только родители строго-настрого запретили мне водиться со всякой шпа... Ой, извини, пожалуйста! - испуганно прикрыл он дрожащей рукою предательски высказавшийся рот. - И если увидят тебя в квартире, то, боюсь, выставят за дверь нас обоих...
- Вот и отлично! - неожиданно обрадовался и оживился неухоженный и от непомерного возбуждения даже громко прихлопнул себя ладонями по бёдрам. - Вот и чудесно! Как раз то, что надо! Шмоток только прихвати побольше, да бабок, сколько есть - вместе и рванём на юга! Да не трясись ты, со мною не пропадёшь! Не обижу я тебя, не брошу и не подставлю! - по-своему истолковав замешательство чистенького, добавил он ободряюще. - Не свинья ж я какая-нибудь! Всё покажу, и всему научу, и заживём мы с тобою в своё удовольствие, как нормальные свободные люди! Так ещё заживём - предки твои обзавидуются! А то одному как-то всё-таки стрёмно...
- Нет... - испуганно отстранился от него чистенький и украдкой покосился в мою сторону. - Лучше не надо... Давай-ка лучше я с родителями ещё раз поговорю, да про тебя расскажу, может быть, они всё-таки чего-нибудь да поймут! Ну а если нет... - в зыбком раздумьи замялся он и тяжко вздохнул, но вдруг неожиданно твёрдо и решительно заявил: - Когда я стану взрослым, я обязательно буду любить, жалеть и понимать всех детей на свете - особенно бедных, раздетых и голодных!
"Неплохо! Достойный продолжатель Золотого рода!" - с уважением подумал я.
- Если я когда-нибудь стану взрослым, - тихо и мечтательно ответил ему неухоженный, - то тоже обязательно буду любить, жалеть и понимать всех детей на свете - даже самых чистеньких, богатеньких и прикинутых!
- Слушай, а как тебя найти, если что?..
- А где ты живёшь?..
- А где ты ночуешь, когда тебя выставляют за дверь?..
- А как тебя зовут?..
- Ну ладно, ребята, - прервал я их дружную оживлённую беседу, - мне пора. Дальше вы уже и без меня справитесь. Но всё же хотелось бы ещё когда-нибудь с вами встретиться и узнать, до чего вы договорились... Ты приходи, - обратился я к неухоженному, - приходи ко мне в гости. Посидим, всё обсудим, глядишь, чего-нибудь для тебя и придумаем. Но даже если ничего не получится, так хоть поешь досыта да переночуешь в тепле - разве этого мало? Я же тоже с понятием... Только из дому не смей убегать! - строго-настрого наказал я юному любителю свободы. - И его на такие дела не подбивай! - кивнул я в сторону чистенького. - Поверьте, ребята мне на слово: далеко заведут вас подобные начинания! Очень далеко и очень надолго... По правде говоря, я и сам сейчас испытываю некоторые затруднения, но скоро всё наладится, обещаю! Тогда я смогу тебе помочь... Вот, пока что, возьми! - снял я с себя тёплый шерстяной шарф и бережно укутал им тощенькую цыплячью шейку неухоженного мальчика. - И ты приходи, - повернулся я к чистенькому. - Ты ведь тоже бесконечно одинок, и тоже никому не нужен, кроме своих родителей, да и тем лишь в качестве парадной семейной вывески да подходящих плечиков для новой куртки. А лучше всего, ребята, если когда-нибудь вы придёте ко мне вместе - как добрые друзья! Вон, видите, - показал я рукою, - мой дом и мой подъезд, а вот вам и номер квартиры, - вынул я ручку и записную книжку, вырвал чистый листок бумаги, что-то на нём написал, в несколько раз сложил и тщательно выверенным движением ловко опустил в оттопыренный карман той самой злополучной куртки чистенького мальчика, с которой и началась вся эта занимательная история. - До встречи, ребята, надеюсь, ещё увидимся! - прощально помахал я рукой и быстро двинулся по своим неотложным делам.
Но возле подворотни немного притормозил и обернулся. Оба мальчика по-прежнему стояли на том же месте и по-прежнему продолжали мирно беседовать. И тогда... Хотите верьте, хотите нет, но именно в этот момент тяжёлые тёмные тучи вдруг неожиданно расступились, порывистый ветер стих, и в маленький синий разрыв безудержным золотистым потоком хлынули ослепительные лучи по-летнему жаркого солнца, и ласковым светлым пятном упали в тот угол двора, где стояли чудесные мальчики, и щедро покрыли обоих нежнейшею дивною позолотой! И оба они тогда - и неухоженный, и чистенький - одновременно обратили счастливые светлые лица к лучезарно осиянным благословенным небесам, и радостно улыбались, и щурились, и смеялись, и что-то шептали восторженно, а руки их будто бы сами собою соприкоснулись и слились в крепком дружеском пожатии. Свободными же руками они с благодарностью махали мне вслед, словно развеивая по ветру пожухлые ошмётки былой вражды, напряжённости и отчуждения!
С улыбкою помахав им в ответ, я повернулся и скрылся в подворотне.
Они ещё маленькие. Они ещё сумеют договориться, - с надеждою в сердце думал я, влекомый насущными повседневными заботами всё дальше и дальше от дома и мальчиков. - То ли дело мы, взрослые! Мы-то, похоже, давным-давно разучились друг друга понимать! Никак не способны прийти мы к согласию: всё спорим до хрипоты, всё бросаем друг другу тяжёлые обвинения, всё злимся, всё сражаемся, всё убиваем... И лишь изредка задаёмся вопросами: "А почему? А зачем? А за что?" И не находим ответов... Своими изощрёнными изобретательными умами придумываем мы всё новые и новые виды страшнейшего оружия, и без того уже давно способного уничтожить всех нас, да к тому же неоднократно! И против этой бесконечной вражды бессилен я со своими никому не нужными притчами и вызывающими одни лишь насмешки словами. Но когда вооружённая до зубов грозная армия утопающих в роскоши с тяжёлым металлическим лязгом безжалостных танковых гусениц и оглушительным гулом ревущих самолётных двигателей бесцеремонно и нагло вторгается в далёкую бедную страну суровых и гордых пустынников, а те, в свою очередь, огрызаются нескончаемыми нападениями, диверсиями и взрывами - мне становится страшно! Я чувствую себя ничтожной песчинкою в бескрайней пустыне, мельчайшею капелькой в безбрежном океане, никоим образом не способной противостоять жуткому безумию, охватившему людей. С безмерною болью и тягостной горечью возношу я тогда к распростёртым надо мной небесам один и тот же мучительный вечный вопрос: "Почему так?" Но одиноко и безответно звучит мой отчаянный призыв - как крик утопающего в океане, как глас вопиющего в пустыне - молчит всемогущий Господь, ибо сказал Он уже всё, что хотел, и много веков терпеливо дожидается, когда ж мы услышим Его, наконец, когда же опомнимся, образумимся и покаемся! Тогда опускаю я страстно умоляющий взгляд и к вам уже, люди, обращаю свои заветные слова - те самые слова, что написал я когда-то двум незнакомым дотоле мальчикам на маленьком листочке бумаги, вырванном из записной книжки: