Щербаков Владимир Юрьевич : другие произведения.

Эскапелья Дорельяно (Часть восьмая)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:


Эскапелья Дорельяно
(Escapella de Aureliano)


Часть восьмая
(Octava parte)


Глава 1.

Миша и Вадик ехали в поезде, глядя в окно на улетающие вдаль предметы. Улетающее в Лету лето. Деревья, столбы, полустанки. Леса, перелески, полянки. Холмы, косогоры, болота. Зелень и позолота. Природа, заточённая в раму, прикрытая запылённым стеклом, кажущаяся искусственной, нарисованной, ненастоящей. Будто картина в музее. Ничто не говорило о приближении города, кроме его названия на билетах, но и этого было достаточно. Город поджидал свою жертву - точно поставленный на дороге капкан, точно натянутая между деревьями паутина, точно затаившаяся в космосе 'чёрная дыра' - и уклониться от этой встречи было невозможно. Равно как и от мыслей об этой встрече.
- Не смотри, - Миша одной рукой повернул к себе голову Вадика, а другой крест-накрест перечеркнул окно. - Это уже не наше. Подумай лучше, что скажешь родителям.
- Думаю, - вздохнул Вадик. - Ничего, как всегда.
- Как всегда, - повторил его вздох Миша. - Опять наденешь маску послушного ребёнка. И я надену. Только после школы сможем мы побыть самими собой. Просто побыть. Это же так приятно!
- Да, - улыбнулся Вадик. - Увидишь меня в маске послушного ребёнка, знай: это всего лишь маска и к лицу она не прирастёт. Как ты про меня говорил? Me convertí en un niño nuevo. De verdad. Para siempre. (Я сделался другим ребёнком. Так и есть. Навсегда.)

А вот и город. Ненасытная пасть вокзала. Дождалась таки своей пищи. Глотай, глотай - не подавись. А то гляди: треснет твоя утроба, как асфальт - будешь знать!

С рюкзаками и коробками еле-еле загрузились в набитый трамвай. Вышли за две остановки до своей и в обратном направлении повторили тот путь, что проделали во время отъезда в начале лета. Добрались до дома Вадика, вошли в подъезд, поднялись на лифте. Дверь. Свободной рукою Миша нажал кнопку звонка и выхватил из руки Вадика коробку со штативом. Теперь оставалось ждать.

Ждать пришлось недолго. Послышался тихий шелест отпираемого замка, дверь осторожно приоткрылась, и из тёмной щели высунулось напряжённое лицо отца Вадика. Быстрый перебегающий взгляд: на сына, на Мишу, на пустое пространство за ними - и вот напряжение исчезло, дверь отворилась полностью, впустила ребят и мягко затворилась вновь. В прихожей зажёгся электрический свет, позволивший разглядеть фигурку хозяина на фоне обрамляющей её дородной фигуры хозяйки.
Сейчас начнётся, - подумал Миша.
И началось.
Не обратив ни малейшего внимания на робкое Мишино 'здравствуйте', мать Вадика, точно трактор, оттеснила к боковой стене и Мишу, и мужа, пропахала дорогу к сыну, затянула того в пучину удушливых объятий и залила потоком тропических слёз:
- Ой! Вадичек! Ой! Сыночек! Ой! Живой! Вернулся! Ой! Домой! Здоровый! Ой! Родной! Ненаглядный! Ой!..
И так далее, и так далее, до бесконечности. Миша, втиснутый в угол у двери, так и стоял с коробками в руках и рюкзаком за спиной. Отец Вадика, едва не размазанный по соседней стене, жестами и выражениями лица посылал ему сообщения: извини, ничего не могу поделать. Ничего и не надо, всё в порядке, - так же безмолвно отвечал ему Миша. - Всё хорошо, всё чудесно, всё просто замечательно. Отец Вадика знаками показал Мише, куда поставить коробки и рюкзак так, чтобы случайно не задеть дрожащие телеса матери, растроганной встречей с сыном после долгой разлуки. Что же до самого Вадика, его не только не было слышно, но даже видно не было.
Спустя продолжительное время действия хозяйки начали становиться чуть более разумными и чуть менее инстинктивными. Так, например, до неё дошло, что она чувствует руками висящий за спиною сына рюкзачок: маленький, необременительный, но тем не менее... Медленно разомкнула она тяжёлые объятия и недовольно посмотрела на стоящего уже налегке Мишу, будто именно он мешал Вадику избавиться от поклажи. Этот недовольный взгляд пробудил в ней очередную мысль: надо же и на своего ребёнка посмотреть. Посмотрела. Внимательно посмотрела. И завопила:
- Ой! Это что же такое? Что они с тобою сделали? Изверги! Заморили! Голодом! Осунулся! Истощал! Кожа да кости!..
Вот оно, - подумал Миша. - Давно ожидаемая расплата. И за что? За здоровье и счастье её ребёнка!
Даже изрядно похудевший Вадик по-прежнему оставался пухленьким, и ни один посторонний человек не назвал бы его 'истощавшим', 'осунувшимся', 'заморённым', 'кожей да костями'... Но то посторонний человек, а то родная мать. Почувствуйте разницу.
Наконец, после обильного словоизлияния, она избавила ребёнка от поклажи и, сокрушённо качая головой, несколько раз энергично повернула его вокруг вертикальной оси, как вертят деревянную палочку жители жарких стран с целью добыть огонь. Затем, неохотно оторвавшись от Вадика, она с такой ненавистью посмотрела на Мишу, что, казалось, ещё мгновение и она разорвёт его на куски. Только лишь мысль о том, что сын уже дома, живой и относительно здоровый, остановила её. А истощение - дело поправимое.
Схватив ребёнка за руку, она поволокла его в ванную - отмывать, а потом на кухню - лечить от истощения.
- Извини, - сказал Мише отец Вадика. - Она женщина, мать, у неё эмоции. А я всё вижу и всё понимаю. Спасибо тебе огромное, - и в знак благодарности пожал Мишину руку.
Сняв ботинки, Миша прошёл в глубину квартиры... и остолбенел. Ковры, гобелены, картины, старинная посуда - все предметы роскоши отсутствовали! Их просто не было, словно не было никогда. Вместо хрустальных люстр болтались какие-то плафончики с открытыми лампочками. Вместо антикварной мебели стояла какая-то современная дешёвка из ДСП.
Их чего, обокрали? - вытаращив глаза, подумал Миша, но не решился спросить об этом даже у отца Вадика. Может, когда-нибудь родители расскажут сыну или хотя бы проговорятся в его присутствии - тогда всё и выяснится.
Комната Вадика 'пострадала' меньше. Тахта, письменный стол, шкаф для одежды - всё стояло на местах. Но кое-чего не хватало и здесь - например, сиди-плеера. Миша перетащил в эту комнату рюкзаки и коробки, начал их распаковывать и раскладывать вещи: свои отдельно, Вадиковы - отдельно. Потом пошёл к отцу Вадика и спросил, где пакет с его вещами, оставленными перед отъездом к Володе. Пакет оказался в комнате Вадика, в шкафу для одежды. Миша переложил его содержимое в свой опустевший рюкзак, а сверху добавил свои привезённые вещи, за исключением тех, которые надо было сохранить в тайне от родителей: золотой дорельянки, кассеты Анны Владимировны, девичьих записок с прядками волос, зелёного бутылочного осколка... Эти 'криминальные' мелочи Миша упаковал в маленький полиэтиленовый пакет и оставил в шкафу у Вадика, дабы забрать когда-нибудь после школы.
Закончив отмывание и кормление сына, мать Вадика повела его прочь из квартиры, потихоньку наказав мужу внимательно следить за Мишей. Тот клятвенно заверил её, что всё будет в порядке, закрыл за нею дверь, облегчённо махнул рукой, ушёл в свою комнату, включил компьютер, также сохранившийся на месте, и с головой погрузился в бездонные глубины Интернета.
Миша отправился в ванную, обмылся под душем, на кухне съел оставленный для него обед, вернулся в комнату Вадика и с наслаждением растянулся на тахте. Красота! Самое трудное позади. Можно предаться отвлечённым мыслям...
.......................................................................................................................................
.......................................................................................................................................
.......................................................................................................................................
Хозяйка с сыном вернулись часа через два. Теперь уже Миша не узнал Вадика: тот оказался подстрижен - коротко и аккуратно.
- Ничего, - улучив минутку, шепнул ему Миша. - Мне завтра предстоит то же самое. Как только приезжаю домой, так родители гонят стричься. Весь год ходи как хочешь, а перед началом учёбы - будь любезен. Ладно, переживём.
- Переживём, - из-под маски послушного ребёнка улыбнулся Вадик.

Так же, как и накануне отъезда к Володе, хозяева приготовили Мише постель на полу в комнате сына. По взаимной договорённости Миша должен был вернуться к себе домой на следующий день в обычное предвечернее время, дабы не возбудить никаких подозрений в своих родителях. Мать Вадика смотрела на него доброжелательнее, чем сразу после приезда: видимо, сын наговорил ей много хорошего. Мише хотелось поболтать с ним о том, о сём, но после предыдущей праздничной ночи и трудного дня Вадик, оказавшись в постели, мгновенно уснул.

Утром отец Вадика ушёл на работу, а мать, отпросившаяся у начальства, осталась дома и устроила проверку летних заданий сына. Все трое: хозяйка, Вадик и Миша - уселись за кухонным столом. Мать пролистывала тетрадки и альбомы сына, во что-то внимательно вчитывалась, хмурилась, переставала хмуриться, заглядывала в учебники, задавала сыну вопросы. Вадик отвечал. Миша не участвовал в этом действе и присутствовал исключительно за компанию. Потом пообедали, сидя втроём на тех же местах. После обеда мать отправила Вадика складывать в сумку всё необходимое к завтрашнему учебному дню. Пришло Мише время возвращаться домой. Вытащил он в прихожую свой рюкзак, обулся, навьючил эту тяжесть на плечи, попрощался с хозяйкой и её сыном, вышел на лестничную площадку, спустился на лифте и через несколько минут был у себя дома. Звонок в дверь, встреча с родителями, ворчание матери, молчание отца, привычный шмон, называемый 'разбором вещей', мытьё, поход в парикмахерскую, в школу, наполнение сумки, ужин, сон... Всё как всегда. И никаких подозрений.

В школе кое-что изменилось. Многие ученики, сдав экзамены, разбежались по колледжам и училищам. Жалкие остатки двух параллельных классов объединили в один. Мало того, в этот объединённый класс перевели ещё несколько учеников из соседней школы, где народу оказалось больше. Образовался фактически новый коллектив, в который надо было вписаться и занять в нём непозорное место. Однако же, как известно, нет худа без добра: в конце учебного года не ждали экзамены. Прошлогодняя подготовительная лихорадка временно уступила место размеренной рутинной учёбе.
Встреча со Славкой обрадовала обоих. Оба заулыбались, замахали руками и обнялись - как лучшие друзья, как родные братья. Словно и не бывало иначе. Однако разговор не клеился. Славка уверял, что ничего интересного с ним не произошло. Миша в ответ придержал свои новости и спросил про Оксану.
- Всё у неё в порядке, - расплылся в улыбке Славка. - Мы с ней регулярно созваниваемся. Приехала она в столицу, поселилась в обещанной квартире, пошарилась по городу... Нашла себе классный колледж - не тот отстой, на какой она рассчитывала. Рискнула - сунулась - и поступила! А, впрочем, она тебе сама всё расскажет - потом, через недельку-другую. Сейчас просила не звонить: учёба на новом месте... Сам понимаешь. Ей труднее, чем нам.
Миша согласился и повёл Славку к толпе младшеклассников - повидаться с Вадиком.
- Привет! - обнял Славка обожаемого 'братишку'. - Ну, как съездил? Понравилось?
- А? - Миша от неожиданности растерял все слова.
Операция по укрывательству Вадика держалась в строжайшем секрете - и нате вам!
- Что, не ожидал? - победно заулыбался Славка. - Не знал, с кем имеешь дело? Да ладно, не боись, - похлопал он Мишу по плечу, - мы же родные братья. Todo está bien. (Всё в порядке.)
В отместку за излишнюю осведомлённость Миша рассказал Славке про Валеркин побег из армии.
- А вот этого я не знал, - побледнев, дёрнулся Славка. - Ладно, спасибо, буду иметь в виду.
Прозвучало громкое объявление о начале торжественного построения. Пришлось вернуться к своим одноклассникам - старым и новым.

На первом же уроке Миша и Славка, воспользовавшись отсутствием прежних соседей по столам, уселись вместе, сказали, что так было всегда, и дружно отразили все притязания на занятые ими места. То же повторилось и в других классных комнатах. Против улыбчивой сплочённости оказались бессильны любые наезды.
- ¡El pueblo unido jamás será vencido! - выкрикнул Миша за секунду до появления учительницы.
На его счастье, она этого не услышала.

В первые дни учёбы пообщаться со Славкой и Вадиком удавалось только в школе. После уроков надо было идти домой и делать кучу заданий, которыми вновь дорвавшиеся до власти учителя спешили завалить несчастных учеников. Каждый учитель искренне считал свой предмет единственным достойным изучения и был убеждён, что ученики обязаны уделять всё свободное время и отдавать все имеющиеся силы изучению только одного этого предмета. А в выходные пришлось поездить по магазинам в поисках требуемых тетрадей и учебников, которые в одночасье понадобились всему городу и которых по этой причине во всём городе было не сыскать. Ничего, за долгие годы все привыкли и притерпелись к школьному идиотизму.

Как-то раз Миша выкроил полчаса и после уроков заглянул к Вадику - забрать свои 'криминальные' вещи. Заодно поинтересовался насчёт отсутствия картин, гобеленов и прочей 'культуры'.
- Не знаю, - развёл руками Вадик. - Родители ничего не говорят. Сказали: 'Так надо,' - и всё.
Зато выяснилось кое-что другое. 'Открытая' Вадиком комета не была названа его именем. Видимо, в солидной международной организации приняли его звонок за детскую шутку, которая лишь месяц спустя оказалась вовсе не шуткой. Но тогда уже встал вопрос, кому отдать пальму первенства: безвестному ребёнку из медвежьего захолустья или двум взрослым астрономам из уважаемых цивилизованных стран? Конечно же, выбрали второй вариант, конечно же, Лера знала об этом и, конечно же, не хотела расстраивать Вадика - поэтому ничего и не сказала. Но Вадик не расстроился.
- Ай, - махнул он рукой. - Мы же знаем, что это комета Дорельяно, а они пусть как хотят.

Накануне очередных выходных, когда домашних заданий поубавилось, Миша вечером отпросился у родителей и снова отправился к Вадику - посмотреть на комету в телескоп. Окно комнаты 'младшего братишки' выходило в нужную сторону. Миша открыл обе створки, Вадик установил, навёл и настроил телескоп. Мать Вадика беспокойно толклась рядом, тяжело дышала в затылок, требуя от Миши ежесекундно следить, чтобы её сын не оказался в опасной близости от открытого окна. Миша и Вадик обещали в точности соблюдать её требования. Через некоторое время она успокоилась и, недовольно ворча, отправилась на кухню. Ребята с облегчением закрыли за нею дверь, чтобы свет из коридора не проникал в комнату и не мешал наблюдениям.
Комета сделалась ярче самых ярких звёзд. В сиянии заката летела она по небосводу над засыпающим городом - прекрасная, одинокая и зловещая. Хвост её был виден безо всякого телескопа - вернее, два хвоста: один прямой и острый, как поднятый меч, другой изогнутый и размытый, как заснятая в движении сабля.
- Прямой хвост - это газ, - объяснял Вадик, - а кривой - это пыль. Маленькие молекулы газа под действием светового давления летят от Солнца, а крупные частицы пыли под действием гравитации притягиваются к нему.
Пыль и газ, - думал Миша. - Лёд и грязь. Вот и вся комета. Совсем не то, что у Володи в сказке. Впрочем, реальность всегда несказочна. Или не всегда?
Миша заглянул в телескоп. Вот она, роковая красавица! Будто закутана в сотню тысяч полупрозрачных оболочек - с головы до хвостов. Взгляд не останавливается на этой одежде, но и не проникает сквозь неё, а тонет, увязает в ней, как в тумане, как в матовом стекле. Сквозь верхние слои едва просвечивают следующие, а дальше - сплошная муть. Что там, внутри? Неужели и вправду лишь пыль и газ, лёд и грязь? Очень может быть. Чем ничтожнее сущность, тем пышнее оболочка. Вон звёзды - сияют себе вовсю - ничего не стыдятся, ничем не прикрываются - чистые, ясные, нагие. А одежду придумали уроды, чтобы скрыть и своё уродство, и красоту красавцев.
Миша погрузился в размышления и не заметил, как комета вышла из поля зрения телескопа. Это из-за того, что Земля вращается, - вспомнил он объяснение Вадика и оторвался от окуляра. Вадик тем временем сходил к отцу, выпросил фотоаппарат и теперь стоял за спиною Миши, терпеливо дожидаясь, когда тот налюбуется всласть. Вдвоём передвинули и повернули телескоп. Вадик снова навёл его и настроил, поднёс к окуляру фотоаппарат. Снимки получились плохими: комета на них выглядела мутным пятнышком и хвостов её почти не было видно. Ладно, ничего страшного: пошли в большую комнату, сели за компьютер, залезли в Интернет, отыскали шикарные снимки кометы, сделанные в ведущих мировых обсерваториях через большие телескопы. Совсем другое дело! Но и здесь та же муть и та же суть. Миша потерял интерес к комете и захотел взглянуть на Капеллу. Но Капелла находилась на другой стороне неба и ни в одно из окон квартиры не была видна. Ну и ладно: всё равно слишком далеко. Да и телескоп слишком маленький: сколько ни смотри, ничего не высмотришь.

А ещё у Миши и Вадика появилось странное совместное развлечение. Началось с того, что однажды Миша, подобно тому, как делал это у Володи, простым карандашом написал на внутренней стороне двери комнаты 'младшего братишки' заглавную букву A - только совсем небольшую, в уголочке - чтобы не заметили взрослые хозяева. Вадик заулыбался, вспомнил, проникся идеей, вскочил с тахты, побежал и изобразил такие же буквы на всех дверях квартиры, за исключением входных. Входные двери с обеих сторон были обиты чёрным дермантином, на котором простой карандаш не оставлял видимых следов. Тогда Вадик вышел на лестничную площадку и написал букву A на стене возле двери. Миша предложил ему спуститься ко входу в подъезд. Вадик согласился. На двери подъезда тоже нарисовали букву - ровную, крупную, заметную. А там уже взгляд упал на другие дома и другие подъезды...
На следующий день продолжили это занятие в школе. Тут и Славка присоединился. А после школы втроём пошли по району, рисуя буквы на дверях подъездов и стенах домов. Можно, конечно, осудить за это ребят, а можно и не осуждать. Видимо, таково свойство человеческой, да и не только человеческой природы - подчинять себе окружающий мир. В давние времена так поступали конкистадоры, устанавливая на завоёванных землях деревянные кресты. А ещё раньше помечать свою территорию начали животные - более примитивным способом.

Кстати, о животных. Миша никак не мог разыскать своего друга Лучика. Часто встречались ему зеленоглазые черныши - но то, вероятно, были подросшие Лучиковы дети. Самого же его видно не было.
Неужели пропал? - думал Миша. - Да нет, он же теперь взрослый: умный, осторожный, чуткий - ни собаке, ни человеку врасплох его не застать. Надоело небось ему шляться по помойкам - решил податься в поле или в деревню, половить мышей. Стало быть, к зиме вернётся.

Через две недели после начала учёбы Миша зашёл к Славке. В школе-то как следует не поговоришь. Прежде всего рассказал о летней поездке к Володе, о тамошних событиях, о Вадике. Ну, а чего скрывать, коли Славка и так уже знает? После этого попросил мобильный телефон - позвонить Оксане. Славка вначале позвонил ей сам, немного поговорил, а потом сообщил, что рядом с ним Миша, и передал ему телефон.
- Алло? Оксана?
- Мишка? Сыночек! Привет! Ну, как ты?
- Нормально. Летом ездил к Володе. А вот к Ане съездить не получилось. Были дела... Ничего, зимой поеду. Сейчас учусь - как и раньше. У нас тут большие перетряски в классе... А, Слава тебе рассказал? Ну, ладно. Ты-то как устроилась?
- Великолепно! Живу в частной квартире. Хозяева - дедуля с бабулей - в большой комнате, а маленькую мне сдают. Совсем недорого. Ну да, я же такая лапочка! Не пью, не курю, матом не ругаюсь. Мужиков не вожу, вечеринок не устраиваю. Ха-ха-ха-ха-ха! Где они ещё такого квартиранта найдут? Да они особо и не занудствуют. Ушла от них дочка, так поняли на старости лет, как надо с детьми обращаться. Ха-ха-ха-ха-ха! Учёба? Тоже нормально. Уже втянулась. Конечно, не как в школе. Лучше. И свободнее. Идиотизма меньше. Впрочем, я до конца ещё не въехала. Работа? Нет, пока не устроилась. Не так это просто. Знаешь, сколько тут приезжих со всяких республик? На всех чёрных работах - они, они, они... Ужас! Ладно, на чёрную работу я и сама не рвусь. С местными девчонками познакомилась, удочки закинула... Ой, да чего я говорю? Я же сама теперь местная! Столичная штучка! А ты бы как думал: регистрация есть, всё честь по чести... Трудно, конечно. Трудный город: тяжёлый, огромный, холодный. Чуть зазеваешься - и всё: никто не поможет, наоборот - затопчут, ноги вытрут и дальше пойдут. Ничего, я тоже не лыком шита. Не Акулька из Микулькино: знала, куда ехала и на что шла. Всё выдержу, обживусь, вас со Славой сюда привезу. А потом... Море, пальмы, серенады... Золотая страна! Всё будет, как мы мечтали. ¡El amor...
- ...sin celos ni odio! - ответил Миша и вернул телефон Славке.
Тот ещё немного поговорил и нажал кнопку сброса.
- Есть у неё деньги, - успокоил он Мишу. - От прежней жизни... Ну и я присылаю. Перевожу на карточку. Нет, своей у неё нет. Она же несовершеннолетняя. Ей карточку завести - целая история - и только через родителей. А родители у неё... Сам знаешь... Спасибо Аниной Оле: она завела карточку на своё имя и отдала Оксане. Теперь Оксана может снимать деньги в банкоматах: там паспорт не нужен. Стрёмно, конечно, но что же делать? За регистрацию тоже пришлось дать... В смысле, денег, - уточнил он. - Опять же, спасибо Оле: помогла... Плохо, когда тебя считают ребёнком. Ничего по-нормальному не сделаешь. Общество, государство, родители - все против нас.
- Точно, - согласился Миша и снова попросил телефон - позвонить Ане.

- Анечка? Привет! Узнала?
- Узнала, Мишенька. Привет.
- Ну, как ты?
- Нормально. Учусь. У нас половина класса ушла - теперь с параллельным объединили.
- У нас тоже. Да ещё из соседней школы добавили. Приходится привыкать. Зато мы со Славой вместе сидим. Лучшие друзья... Слушай, у меня правда летом важные дела были. Точно. Не обижайся... Всё получилось! Лучшим образом! Приеду, расскажу. Да, приеду! Обязательно! Зимой. На Новый год и на каникулы... Мне плевать, отпустят или не отпустят. Приеду! Хоть весь мир перевернись - приеду и всё! Через четыре месяца. Нет, уже через три с половиной. Всего-то навсего... Нет, не рассказывай про море. Расскажешь, когда приеду. Пока. Я лучше буду почаще звонить. Часто-часто буду звонить! Каждую неделю. По два раза. Как минимум. Любимая... Да! Да! Да! Люблю! Люблю! Люблю! Всегда! Несмотря ни на что! Обнимаю! Целую! Помню! За всеми важными делами - помню! Пока! ¡El amor...
- ...sin celos ni odio! - дрожащим от радости голосом ответила Аня.

Было у Миши к Славке ещё одно дело: набрать на компьютере стихотворение про поэта, распечатать, выложить в Интернет. Включил, набрал, распечатал, выложил. Посмотрел рецензии - их не прибавилось. Да и читателей было немного. Вот что значит долго не давать о себе знать. Ну да ладно, не очень-то и хотелось. Потом заглянул на Славкину страничку. Есть! Новое стихотворение! Но сначала - рецензии. Здесь их тоже не прибавилось - ни полученных, ни написанных. Видимо, надоело это Славке.
- Надоело, - подтвердил тот. - Да и некогда. Работать надо. Оксану поддерживать.
- Правильно, - согласился Миша. - Но ты их здорово зацепил! Ишь как заёрзали! Вся критюшатня раскритюшилась. Делать им нечего. Взрослые люди, а простых вещей не понимают.
- Да пошли они... - презрительно бросил Славка.
Миша кивнул и начал читать его новое стихотворение под названием 'Счастливые люди':


Счастливые люди красивы и стройны,
Счастливые люди добры и спокойны,
Счастливые люди живут без затей,
Счастливые люди не знают страстей.

Счастливые люди просты и наивны,
Счастливые люди милы, позитивны,
Счастливые люди не лгут, не ловчат,
Счастливые люди о счастье молчат.

Счастливые люди не спорят, не злятся,
Счастливые люди людей не боятся,
Счастливые люди не верят в богов,
Счастливые люди не пишут стихов.


Прочитал и задумался. Как и зимой, когда рассматривал фотографии счастливых людей.
- Странно, - заговорил он. - С одной стороны, так и есть. С другой стороны... Сомнительное какое-то счастье. Не бояться, не злиться, не верить в богов - это ладно, это я согласен. Но не знать страстей? Быть всегда спокойным? Не писать стихов? 'Счастливые люди о счастье молчат.' Да они не знают, что они счастливы - потому и молчат! А вот интересно, если человек не знает, что он счастлив - счастлив ли он? А если знает - может ли он быть счастлив? Нет ли в этом знании опасения, что счастье его непрочно, недолговечно и скоро закончится? А что, если счастье по самой природе своей не может быть долговечным и со временем либо заканчивается, либо переходит в привычку и перестаёт быть счастьем?
- Опять откровение? - мягко упрекнул его Славка.
- Какое откровение? - поморщился Миша. - Откровение - это ответ, а у меня, как видишь, одни вопросы.

Миша редко заходил к Славке. Тот мотался по городу, зарабатывая деньги, чтобы посылать их Оксане. Что именно делает Славка, Миша не спрашивал: зачем задавать лишние вопросы? Самому бы заработать, но как? Писать на заказ стихотворные поздравления? Миша попробовал, но получилась такая вымученная хрень, что стыдно было кому-нибудь показать. Слова и мысли - вольные птицы: хотят - прилетают, хотят - улетают - а загнанные в рифмованные клетки - чахнут и умирают. Можно, конечно, заняться переводом текстов, но для этого надо иметь домашний компьютер, чтобы набирать перевод и пользоваться электронным словарём. А психология, помощь людям, отогревание любовью застывших сердец - этого нельзя за деньги - ни в коем случае нельзя за деньги! В конце концов Миша остановился на простейшем варианте: приналёг на учёбу и стал делать задания за двоих - за себя и за Славку - чтобы у того оставалось больше времени и сил. Славка охотно принял эту помощь, но не выразил благодарности: между близкими друзьями она неуместна. Не благодарит же человек самого себя за сделанное самому себе добро.

И всё-таки Славку пришлось потревожить. Миша вспомнил, что несколько уехавших из посёлка ребят собирались остаться на учёбу в его городе. Захотелось повидаться с ними, узнать, как дела. Номера их мобильных телефонов были записаны накануне расставания. Несмотря на неодобрение родителей, Миша позвонил со своего домашнего телефона. Ответ во всех случаях был один и тот же: 'Абонент временно недоступен. Попробуйте перезвонить позже.' Но и позже дозвониться не удалось. Не зная, что думать, Миша поделился опасениями со Славкой. Славка спокойно, по-деловому записал имена, фамилии, телефоны ребят, названия учебных заведений, куда они собирались поступать, и обещал всё выяснить. Миша попытался отказаться, но Славка остановил его взглядом: друзей в беде не бросают.
Но и Славка ничего не выяснил. Во всех учебных заведениях города, как и вообще во всём городе, не нашлось ни следа ребят из посёлка. Миша позвонил на мобильные телефоны Саше, Свете, Серёже, Насте - всем, кто уехал в столицу и в другие города. 'Абонент временно недоступен...' Позвонил Оксане, попросил поискать в столице. Ни следа! Дозвонился до Тани. Она обшарила всю свою культурную столицу. Ни следа! Постепенно до Мишиного сознания дошла ужасная истина: ВСЕ, АБСОЛЮТНО ВСЕ УЕХАВШИЕ ИЗ ПОСЁЛКА РЕБЯТА БЕССЛЕДНО ИСЧЕЗЛИ!!! Осталась последняя возможность их разыскать. Миша позвонил Марине, попросил её вместе с Ваней сходить к Володе и поговорить с Лерой. После очередных выходных Марина позвонила Мише и сообщила следующее. Когда они с Ваней пришли к Лере, та не дала им вымолвить ни слова, обняла, приласкала и сказала: 'Они в надёжном месте. Придёт время, и вы все всё узнаете.' Вот ещё загадки! В каком надёжном месте? Какое время? Когда придёт? Кто и чего должен узнать? Однако, если за этим стоит Лера, можно не беспокоиться: она всегда и всё делает правильно.

Среди забот и волнений Миша находил время пообщаться с Вадиком. У Вадика оказались интересные новости. Во-первых, его зауважали в классе. Не просто перестали издеваться, опасаясь Мишу и Славку, а именно зауважали: начали приглашать в свои компании, в совместные игры - даже к себе домой. Причина оказалась до банальности проста: Вадик похудел. И всё! Этого достаточно! От какой же ерунды зависит порой отношение к человеку и его судьба - особенно в детстве и юности! Во-вторых, изменилось поведение родителей Вадика. Они иногда возвращались среди бела дня, когда их сын был ещё в школе, или наоборот, уходили на работу после обеда, а то и вообще целый день проводили дома. Часто звонили куда-то, или им кто-то звонил. Бывало, к ним заходили незнакомые Вадику люди. Тогда его заставляли удаляться к себе в комнату и закрывать за собою дверь, дабы не подслушивал взрослые разговоры. Ему говорили только, что у них сейчас напряжённое время, что не стоит приводить домой Мишу и вообще никого не стоит приводить, однако разрешали гулять на улице - и с Мишей, и с одноклассниками.

Ну, что ж: гулять так гулять. Миша и Вадик гуляли: по улицам, переулкам, дворам, скверам...
Так начался второй месяц учёбы. Настала короткая, но дивная пора золотой осени. Воздух напитался спелым светом, небо синело меж пожелтевших листьев. Деревья неохотно роняли их на асфальт, под ноги равнодушным к этой красоте людям.
Однажды Миша выпросил у Славки фотоаппарат, взял с собою пару резинок от трусов, набрал под огромным клёном широких разлапистых листьев, сделал себе и Вадику пышные золотые венки и несколько раз сфотографировал 'младшего братишку'. Одинокий задумчивый мальчик с большими асейтуновыми глазами, в подсвеченном солнцем венке, на фоне уходящей в бесконечность аллеи осеннего сквера. Точно маленький древний бог или житель волшебного леса. Так и останется на память. А потом Вадик фотографировал Мишу. А потом попросили проходившую женщину сфотографировать обоих вместе. Солнце опускалось к западу, звуки города таяли за пределами восприятия, прохладно-неподвижный воздух не мог пошевелить даже краешком осинового листа. Всё это навевало тихую щемящую грусть. Растроганный Миша продекламировал свой 'Осенний романс': на золотом языке и в переводе. Вадик вздохнул:
- Даже не верится.
- Что? - не понял Миша.
- Что и я когда-нибудь буду так переживать разлуку с девочкой. Думать о ней постоянно, мучиться, не спать, сочинять стихи...
- Будешь, - с улыбкою обнял его Миша. - Обязательно будешь. Ты только не торопи события. Пока ребёнок, будь ребёнком. А любовь... Она к тебе придёт. Прилетит на золотых крыльях. Ты ведь живой, настоящий, тёплый.
- Быть ребёнком? - отбросил Вадик печальную задумчивость. - Ладно. Догоняй! - и кинулся бежать в глубину сквера.
Миша за ним. По золотым аллеям, вокруг принарядившихся деревьев и отцветающих клумб. Двое счастливых детей в венках из осенних листьев.

Через два дня Миша и Вадик оказались на пустыре. Миша и сам не понял, как это случилось. Шёл себе, шёл, перебирал ногами, перебирал мысли в голове, а когда вернулся в реальность - пустырь. Знакомая тропинка. Впереди слева - уцелевший кусок стены. Захотелось подойти, постоять, вспомнить. Показать это место Вадику, рассказать ему кое-что. Не всё, конечно - далеко не всё.
Подойти оказалось легко: не то что зимой по глубокому снегу или поздней осенью по скользкой грязи. Яма тоже была на месте, и спуск в неё сохранился. Воспоминания, волнение - мысли, мысли, мысли... А потом - слова, слова, слова... Об одиноких наблюдениях за звёздами. О размышлениях во время этих наблюдений. Об избиении Славки, пойманного за подглядыванием и подслушиванием. О своих тёмных желаниях, страхе и позорном бегстве. Миша в то время был ненамного старше нынешнего Вадика, так что рассказать можно. Коротко, без подробностей - о столкновении с Валеркой, о том, как упал в другую, тесную яму, как выбирался из неё, потом лежал в больнице. Подробно и охотно - об окончательном примирении со Славкой, об игре в снежки с ним и Оксаной. И только о том, что, по счастью, произошло не с ним, умолчал. Оксана и Славка. Им было столько же лет, сколько сейчас Вадику! Дети - совсем дети! Как это вообще возможно? С такими маленькими, толком ничего не понимающими существами! Это же какими отморозками надо быть? Это...
Дело предстало в ином свете. До сей минуты Миша воспринимал случившееся как насилие над сверстниками - сознательными, едва ли не взрослыми людьми, подобными ему самому. И вдруг - раз! - оно превратилось в насилие над сверстниками Вадика - пухленького, чистенького, подстриженного - наивного, глупенького - несмотря на его обширные познания - маленького, младшего, совсем ребёнка! Да это же во сто крат чудовищнее и омерзительнее! Теперь Миша ни за что бы не простил ни Валерку, ни его дружков, и ни Оксане, ни Славке не посоветовал бы этого делать. Месть и только месть - до страшной мучительной смерти!
Миша огляделся, подобрал отвалившийся от стены кусок спрессованной извести - и на этой стене - молчаливой свидетельнице стольких трагедий - вывел огромную ровную букву A - будто накладывал неснимаемое заклятие. Отныне здесь не случится ничего плохого - никогда и ни с кем.
- Держи, - передал он первобытное орудие письма Вадику и подвёл того к наружной стороне стены.
Вадик с удовольствием повторил Мишино действие, хотя и не понимал его истинного смысла.
- Пошли, - Миша взял за руку 'младшего братишку' и повёл обратно, в сторону тропинки.
На тропинке остановился, бросил прощальный взгляд на помеченную буквами А стену и собрался идти к домам, как вдруг услыхал странные звуки. Смесь тяжёлого дыхания, сопения, шуршания, стонов, невнятного бормотания и глухих ударов. Такие звуки издают люди, оказавшиеся в тесном физическом контакте - неважно, какого рода. И звуки эти становились громче и громче, будто их источник становился ближе и ближе.
Миша повернулся и посмотрел туда, откуда они доносились. На дальнем конце тропинки из-за рощицы бело-золотых берёз показалось что-то большое и тёмное. Ближе и ближе. Больше и больше. Яснее и яснее. Люди. Трое людей. Двое из них, одетые в серую милицейскую форму, вели между собою третьего - в грязных, потрёпанных, неопределённого цвета лохмотьях. Ближе и ближе. Рывками, толчками, лёгкими ударами и тихими ругательствами подгоняли стражи порядка задержанного человека с заломленными за спину руками, растрёпанными волосами и низко опущенной головой, который, по их мнению, слишком медленно переставлял одеревеневшие, подгибающиеся, непослушные ноги. Один из таких ударов, сильнее прочих, заставил его на мгновение разогнуться, поднять голову и посмотреть вперёд - прямо на Мишу. Миша увидел его лицо и будто что-то вспомнил, но не понял, что именно. Так бывает, когда неповоротливое сознание только-только начинает вращать свои тяжёлые жернова, а стремительное подсознание давно уже всё определило и замедлило время, дабы сознание успело промолоть... Время замедлилось - едва не остановилось. Бесконечно долгую секунду Миша смотрел в лицо задержанному, и по истечении этой секунды понял: Валерка! Тот самый Валерка, которого он пару минут назад готов был подвергнуть страшной мучительной смерти! И вот он, этот Валерка - здесь, перед ним - но в каком виде! Худой - да не просто худой, а истощённый до последней степени - вот уж действительно кожа да кости! - усталый, измученный, сгорбленный - еле стоящий на ногах - явно больной. Заросшее щетиною лицо неестественно серого цвета, под глазами чёрные круги. Но самое ужасное - взгляд этих глаз. Пустой, отрешённый, угасший взгляд пойманного, связанного и перекинутого через седло волка. Взгляд существа, утратившего всякую надежду и позволяющего делать с собою всё что угодно. И мыслей у этого существа нет. Никаких. Вот почему его не могла найти Лера!
А в Мишиной голове мысли полетели стаями. Ничего подобного он не ожидал. То, что произошло с Валеркой, было намного страшнее самой страшной, самой мучительной смерти. Расчеловечивание. Превращение в живой труп. Окончательная утрата рассудка, воли, достоинства... Нельзя лишать человека достоинства! Можно упечь преступника за решётку, можно подвергнуть смертной казни - даже мучительной казни - но нельзя лишать его достоинства! Потому что вместе с человеком достоинства лишается всё человечество, каждый человек и я в том числе. И Валерку нельзя наказывать, потому что он уже наказан - совершенно несоизмеримо со своими злодеяниями. Так только Бог Страха наказывает грешников у себя в аду - но на то Он и Бог - а люди должны оставаться людьми. Не расчеловечиваться. Ни в коем случае не расчеловечиваться.
Всё это Миша подумал в долю секунды. А ещё подумал, как здесь, у стены, стоял когда-то над избитым Славкой. Как испугался, убежал, не помог, а потом долго мучился, переживал... И сейчас - только что! - рассказал об этом Вадику.
Милиционеры с Валеркой были уже в нескольких метрах. Миша понял, что он и Вадик стоят у них на пути и надо посторониться... или НЕ посторониться. Безумное, авантюрное, крайне рискованное решение пришло и исполнилось почти мгновенно. Миша рванулся навстречу милиционерам.
- ¡Señores, señores, un momento, por favor! (Сеньоры, сеньоры, минуточку, пожалуйста!) - быстро, громко и жалобно запричитал он.
Милиционеры не обратили на это внимания и по-прежнему шли вперёд. Тогда Миша остановился и, отчаянно размахивая руками, продолжил свои причитания:
- ¡Señores, señores, un momento! ¡Sólo un momento! ¡Por favor! (Сеньоры, сеньоры, минуточку! Только одну минуточку! Пожалуйста!) - и несколько раз подпрыгнул на месте.
Больше не обращать на него внимания было невозможно: он стоял прямо перед ними и загораживал путь. Пришлось остановиться. Ура! Первая победа!
- Уйди, не мешай, - раздражённо бросил тот, что был слева - плотный, коренастый, с мясистым лицом и квадратным подбородком.
Миша втянул голову в плечи, растерянно огляделся, прижал руки к груди и взял не просто жалобный, а плаксивый тон, сопровождаемый громкими всхлипываниями:
- ¡Señores, señores, por favor! Nos hemos perdido. No sabemos a donde ir. Ya es tarde. Estamos cansados. Tenemos hambre. ¡Ayúdennos, por favor! (Сеньоры, сеньоры, пожалуйста! Мы потерялись. Не знаем, куда идти. Уже поздно. Мы устали. Хотим есть. Помогите нам, пожалуйста!) - на последних словах Миша слегка подвыл и даже пустил слезу.
- Не дури, парень, дай пройти, - мягче, чем его напарник, попросил другой милиционер, справа - худой, выше среднего роста, светловолосый, с тонкими чертами лица.
К Мише подошёл Вадик, взял его за руку, снизу вопросительно заглянул в глаза. Миша воспользовался этим и затараторил:
- Mi hermanito menor está muy cansado. No puede estar en pie. Ahora se va a caer... (Мой младший братишка очень устал. Не может стоять на ногах. Сейчас упадёт...)
Услышав эти слова, 'hermanito menor' скорчил гримасу великомученика, трагически закатил глаза и боком повалился на 'старшего брата'. Тот еле успел его подхватить и отчаянно крикнул:
- ¡Ya se está cayendo! (Уже падает!)
А Вадик - умничка, молодечик, лапочка - не понимая смысла начатой игры, втянулся в неё и жалобно прошептал:
- Quiero volver a casa. Quiero comer y dormir. ¿Cuándo vamos a casa? (Хочу домой. Хочу есть и спать. Когда мы пойдём домой?)
- Ahora mismo, hermanito, (Сейчас, братишка.) - успокоил его Миша. - Estamos salvados. Esta gente nos ayudará. (Мы спасены. Эти люди нам помогут.)
- ¿Nos ayudará? (Помогут?) - с надеждою переспросил Вадик и снова утвердился на ногах.
- Sí. (Да.)
Наконец до милиционеров дошло, что ребята разговаривают на непонятном языке. Вероятно, они иностранцы и, вероятно, попали в беду. Вероятно, им надо помочь, но как? Они, милиционеры, заняты доставкой задержанного, отвлекаться на посторонние дела не могут и не имеют права, а больше никого на пустыре нет. Стражи порядка переглянулись.
- Иностранцы, что ли? - с сомнением спросил коренастый у высокого.
- Похоже на то, - пожал тот плечами.
- А может, не иностранцы, - предположил коренастый. - Может, чурки. А-ва-ва-ва-ва-ва-ва... - передразнил он чужую речь. - Задолбали уже. Куда ни ткни - всюду они. Пусть валят нахрен в свой долбанный Чуркестан.
- Не, непохожи, - глядя на Мишу и Вадика, оценил высокий.
- Похожи, непохожи, - проворчал коренастый. - Некогда разбираться. Сообщи дежурному, и все дела. А мы и так уже кучу времени потеряли.
- Погоди, не горячись, - осадил его высокий. - Я с ними поговорю. А ты держи этого - показал он на Валерку, подошёл к Мише и спросил: - Слушай... блин, как это?.. Do you speak..? Understand? What is your name?
Миша смотрел на него и растерянно моргал.
- Don't you understand me? - участливо наклонил голову высокий. - What is your name?
Миша растерянно моргал.
- Во, блин, иностранцы пошли, - подал голос коренастый. - Иностранного языка не понимают.
- Погоди, - снова остановил его высокий и снова обратился к Мише: - Не понимаешь? Давай так. Меня зовут Андрей. Андрей, - ткнул он себя пальцем в грудь. - А тебя? - ткнул он пальцем в Мишу и тем же пальцем нарисовал перед ним в воздухе большой знак вопроса.
Пора идти на контакт, - подумал Миша и, 'догадавшись', ткнул пальцем в собеседника: - ¿Andrés? ¿Usted se llama Andrés? (Андре´с? Вас зовут Андре´с?)
- Ан-дрей, - чётко выговаривая каждую букву, поправил тот.
- An-drey, - с лёгким акцентом повторил Миша. - Muy bien. Y yo soy Miguel. Miguel, (Очень хорошо. А я Мигель. Мигель.) - ткнул он себя пальцем в грудь.
- Мигель? - разобрал Андрей. - Вот оно что! Вот и познакомились. Очень приятно. Давай лапу, - и протянул руку для пожатия. - Здорово, Мигель. А он?
- Diego, - ответил Миша.
- Диего? Тоже неплохо. Мигель и Диего...
- Sí, sí, Miguel y Diego, - заулыбался и закивал Миша.
- Видишь, - обратился Андрей к своему напарнику. - Мигель и Диего. А ты говорил, чурки...
- ¿Y él? (А он?) - воспользовался Миша таким поворотом беседы и показал на коренастого милиционера. - ¿Cómo se llama? (Как его зовут?)
- Паша, - догадавшись, ответил Андрей.
- ¿Pasha? Encantado, (Паша? Очень приятно.) - Миша перешёл на левую сторону тропинки, приблизился к Паше и протянул ему руку.
Увы, фокус не удался. Паша обеими руками держал Валерку и никак не ответил на Мишино приветствие. Осталась последняя возможность.
- ¿Y él? (А он?) - показал Миша на безучастного Валерку.
Андрей помрачнел.
- Это плохой человек, - недовольно пробормотал он и сплюнул на землю. - Не подходи к нему, - сделал он загораживающий жест руками.
- ¿Por qué? (Почему?) - возмутился Миша. - Quiero saber como se llama, (Хочу знать, как его зовут.) - и мягко обогнув руки Андрея, встал напротив Валерки. - Soy Miguel, (Я Мигель.) - ткнул он себя в грудь. - ¿Y tú? ¿Cómo te llamas? (А ты? Как тебя зовут?)
По предыдущему разговору и по Мишиной интонации тот догадался о смысле вопроса, но не о смысле происходящего, снова поднял голову и бесцветным, как его лохмотья, голосом прошептал по слогам:
- Ва-лер...
- ¿Valer? ('Иметь достоинство'?) - переспросил Миша. - ¿Te llamas Valer? Entonces tienes que valer mucho, (Тебя зовут 'Иметь достоинство'? Тогда ты должен иметь много достоинства.) - и протянул ему руку.
Мелькнула неожиданная мысль. Миша приготовился зажечь свой золотой свет и потянул руку дальше - туда, где даже у Валерки - даже у нынешнего Валерки - должно было биться сердце.
Стоп! Молниеносным движением Паша перехватил Мишину руку. Что-то подсказал ему милицейский инстинкт. Паша по-прежнему держал Валерку, но только одной левой рукой и, вероятно, не так крепко, как раньше. И Валерка это почувствовал. И опять поднял голову. И встретился глазами с Мишей. И узнал его. Только сейчас - узнал. Потому что со времени их последней встречи Миша тоже изменился: вырос, окреп и на сгорбленного, съёжившегося Валерку смотрел теперь сверху вниз.
Время опять замедлилось - едва не до полной остановки. Настало и потянулось решающее мгновение - бесконечно долгое мгновение. Такие мгновения определяют судьбу человека на годы и годы вперёд. Или на всю жизнь.
Даже больной и ослабевший Валерка мог бы вырваться из однорукой Пашиной хватки. Вырваться и бежать. Конечно, его будут преследовать. Но между началом бегства и началом преследования пройдёт секунда, а то и две: эти секунды могут оказаться спасительными. Потому что даже слабый преследуемый бежит очень быстро - быстрее сильных преследователей - это Миша знал хорошо и не понаслышке. По этой самой тропинке убегал он когда-то от этого самого Валерки, и убежал бы, непременно бы убежал, если бы... Миша боковым зрением посмотрел налево. Точно на этом месте свернул он в сторону стены! Туда и надо бежать Валерке! Потому что в него, несомненно, будут стрелять. И тогда этот злополучный кусок стены прикроет его на некоторое время. А дальше начнутся кусты и рощицы, в которых можно затеряться и оторваться от погони. Конечно, всё это лотерея: может, повезёт, а может, и нет - но чтобы выиграть, надо начать игру. Игру, в которой даже проигрыш лучше неучастия. Даже смерть лучше нынешнего Валеркиного положения - даже страшная мучительная смерть.
Миша смотрел на Валерку: поймёт или нет? Миша не видел, надеты ли на заломленных за спину Валеркиных руках наручники. Скорее всего, надеты, ну так что ж: бежать, спасая свою жизнь, можно и в наручниках. Потом уже где-нибудь спрятаться и перетереть о какую-нибудь железяку. Конечно, объявят план-перехват, общегосударственный розыск, но что это значит по сравнению с возможностью ЖИТЬ! Миша знал цену жизни! Цену каждого мгновения жизни, каждого глотка свободы, каждого лучика света, каждой капельки любви... И смотрел, смотрел, смотрел в Валеркины глаза: беги, беги, беги! А я помогу. Паша держит меня за руку - я рвану её на себя и отвлеку его внимание - на секунду, а то и на две. А Андрея задержит Вадик - он очень удачно и незаметно втёрся между ним и тобой. Беги! Ради тебя я рискую собой - рискни же и ты собой ради самого себя! Беги! Одними губами, без малейшего звука выкрикнул Миша в Валеркино лицо это короткое слово: 'Беги!'
Нет. Валерка опустил голову, даже не помотав ею. Мишины усилия оказались напрасны. Бежать было НЕКОМУ. Не было Валерки - был надгробный памятник, мраморная статуя, Каменный Гость.
Решающее мгновение истекло. Время сдвинулось и набрало обычную скорость. Паша выпустил Мишину руку. Вадик вздохнул. Миша подошёл к Андрею. Надо было кончать эту комедию.
- Estamos perdidos, (Мы потерялись.) - упавшим голосом произнёс Миша. - ¿Sabe usted como vamos al hotel..? Hotel... No recuerdo como se llama... (Вы не знаете, как нам добраться до гостиницы..? Гостиницы... Не помню, как она называется...)
- Отель? - разобрал Андрей знакомое слово.
- Hotel, hotel, - закивал Миша. - Muy alto. Como una torre. Con almenas arriba. Como una corona de cuchillos de oro, (Высокий. Как башня. С такими зубцами наверху. Как корона из золотых ножей.) - и пальцем нарисовал в воздухе эти зубцы.
Гостиница с декоративными зубцами на крыше была достопримечательностью города, и все его жители знали, где она находится: в самом центре, на главной площади.
- А-а-а! - догадался Андрей. - Всё ясно. Идите туда, - показал он в сторону проспекта. - Туда, туда, - несколько раз махнул он рукой. - Там сядете на трамвай. Понимаешь? Трам-вай.
- ¿Tran-vía? - в свою очередь 'догадался' Миша.
- Транбиа, транбиа, - повторил за ним Андрей. - И поедете туда, - показал он влево. - Понимаешь? Транбиа - туда. В центр.
- ¿Centro? - снова 'догадался' Миша. - ¿Subir al tranvía e ir al centro? (Сесть на трамвай и ехать в центр?)
- Центро, центро, - подтвердил Андрей. - А там разберёшься. Эту гостиницу издалека видно.
- Gracias, muchas gracias, (Спасибо, большое спасибо.) - поблагодарил Миша и на прощание протянул руку.
Андрей пожал её и ненадолго задержал в своей.
- Хороший ты парень, Мигель, - прищурился он. - Жаль, мы не понимаем друг друга. Но ничего, может, ещё и поймём.
Миша лишь улыбнулся в ответ.
- Удачи, - махнул рукою Андрей. - Идите, идите - а мы за вами, - добавил он.
Миша в последний раз глянул на Валерку, вздохнул, повернулся и вместе с Вадиком двинулся по тропинке к выходу с пустыря, а затем по улице в сторону проспекта. На проспекте дождались трамвая, сели на него и проехали две остановки в направлении центра и вокзала. На второй остановке вышли и хорошо известным путём добрались до дома Вадика. Обсуждать произошедшее начали ещё в трамвае.
- Это тот самый Валерка? - спросил Вадик.
- Да.
- Который хотел тебя убить?
- Да.
Вадик замолчал. Сидел, отвернувшись к окну, думал и незаметно для себя взрослел. Только сойдя на остановке, задал он очередной вопрос:
- Что с ним будет?
- Посадят, - вздохнул Миша. - Или отправят в дисбат. Это ещё хуже.
- Жаль его, - посочувствовал Вадик.
- Жаль, - согласился Миша. - Он сделал много зла, и всё же... Не бывает плохих людей - бывает мало любви. Очень мало любви.
- Ты хотел, чтобы он сбежал? - спросил Вадик.
- Да.
- Я тоже. Стоял и шептал: 'Corre, corre...' ('Беги, беги...') А он не понял.
- Он не хотел учить наш язык, - с мрачной назидательностью изрёк Миша. - Ну всё, иди. Мне с тобою нельзя.
- Ничего, - утешил его Вадик. - Завтра увидимся. Пока.
- Пока.
Миша смотрел на закрывшуюся дверь, и в глазах его блестели крупные слёзы. Теперь уже не фальшивые - настоящие.

Домой идти не хотелось. Зашёл к Славке - рассказать обо всём. Славка выслушал молча.
- Я его не сдавал, - только и буркнул он.
А? Миша и не думал об этом... Надо же! Впрочем, и Славку можно понять. Всех можно понять - только что делать с этим пониманием?
- Слушай, - догадался Миша, как увести разговор от болезненной темы. - Ты говорил, что пишешь статьи в газетах. Дай почитать.
- Пожалуйста, - равнодушно согласился Славка и вынул из ящика стола далеко не свежий номер захудалой местной газетки. - Вот, - показал он заметку внизу предпоследней страницы.


ДРАКА НА ПУСТЫРЕ

Вчера вечером в районе ..., на пустыре у школы номер ... произошла массовая драка между местными молодыми людьми и уроженцами республики ... В драке участвовало около трёх десятков человек с каждой стороны. Дерущиеся были вооружены ножами, кастетами, металлическими цепями, кусками арматуры и бейсбольными битами. Судя по их организованному прибытию, драка была спланирована заранее. Вначале её участники выстроились двумя группами, одна напротив другой, выкрикивая ругательства, оскорбления и националистические лозунги. Затем началось побоище, в ходе которого травмы и ранения различной степени тяжести получили свыше десяти человек. Побоище продолжалось не более пяти минут, после чего все его участники разбежались в разные стороны. Прибывший полминуты спустя наряд милиции не обнаружил ничего, кроме нескольких брошенных ножей, кусков арматуры, пятен крови и фрагментов одежды. Обстоятельства произошедшего выясняются. Напоминаем, что это далеко не первый подобный случай в нашем городе. В начале лета аналогичный конфликт вспыхнул в районе ..., весной - возле ресторана ... - и так далее. К сожалению, не всегда подобные инциденты заканчивались относительно благополучно, бывали и жертвы. Пока что городские власти и органы правопорядка не в силах решить эту наболевшую проблему.

О. Ш.



'Одинокий Шакал', - расшифровал Миша сокращённую подпись и задумался: - Н-да... Вот тебе и увёл разговор от болезненной темы! Из огня да в полымя! Это всё тьма, это её удары! Пока ещё лёгкие, разминочные - но когда-нибудь она ударит по-настоящему. И этого не переживут многие. И я в том числе.
- Надо же, - заметил он Славке. - Ты будто сам всё видел.
- А то! - выпятил грудь Славка. - Фактов не жарим, подаём в сыром виде.
- Ты хочешь сказать..? - обомлел Миша.
- Ну да, - признался Славка. - Подсматривал и подслушивал. Даже на видео снял. Могу показать.
- Не надо, не надо, - замахал руками Миша. - Выходит, ты заранее знал, что будет драка? В этом месте и в это время?
- А то! - снова выпятил грудь Славка.
- И не пытался её остановить?
- Остановить драку? - вытаращил глаза Славка. - Да ты чего, в своём уме? Это всё равно, что остановить поезд. Встань перед ним, а я посмотрю, что от тебя останется. Остановить драку...
- Нет, я имел в виду, сообщить в милицию, - объяснил Миша.
- И чего? Ну разогнали бы их, задержали бы некоторых, провели бы воспитательную беседу и всё. А чего ещё? Драки нет - и дела нет. А они бы потом всё равно подрались. Нет, братишечка, этого не остановишь. Это же я для лохов пишу 'проблема', а на самом деле никакая это не проблема - это война.
- Война, - шёпотом повторил Миша это страшное слово.
- Война, - подтвердил Славка. - Война за место под солнцем. МЫ или ОНИ - вот в чём вопрос. И все это прекрасно понимают. И все делают вид, что ничего не понимают. Что это всего лишь 'проблемы', 'молодёжные разборки', 'бытовые конфликты'... Боятся признать очевидное. Прячут головы в песок. Трусы. Трусы и лицемеры. Начальство, милиция, редакторы... А мне пофигу, - неожиданно огрызнулся он. - Мне надо деньги зарабатывать. Для Оксаны. И для себя. И для тебя, между прочим. Вот и приходится писать всякую хрень - лишь бы они были довольны. Да и то норовят кинуть.
- Не сердись, - наклонил голову набок Миша. - Я и сам не знаю, что делать, просто думаю: неужели нельзя это как-то остановить? Мы, Дорельяно, на этой войне - кто? Сторонние наблюдатели? Участники? Жертвы?
- Ничего мы не сделаем, - махнул рукой Славка.
- Почему? - спросил Миша и сам же ответил: - Потому что нас слишком мало. Потому что люди не хотят быть с нами. Люди не хотят любить - они хотят ненавидеть. И воевать, - упавшим голосом закончил он.
Славка не возразил. Миша взглянул на часы. Скоро вернутся Славкины родители. Попрощался и вышел на улицу. Но домой не пошёл, а принялся кружить по дворам и думать, думать, думать... День уже сильно убавился, темнеть стало рано, зажглись первые звёзды, и комета Дорельяно вытянула хвосты в багровом сиянии заката: один прямой, как меч, другой изогнутый, как сабля.



Глава 2.

Ночью Миша спал плохо. Сны его были отрывочны и тревожны. Чёрные ангелы с мечами в руках, летящие по багровому небу. Широкая лесная яма, в которой сражались друг с другом вооружённые всадники. Тёмный лес, из которого не было выхода. Желание бежать от опасности и приросшие к земле ноги. В конце приснился трамвай. Сначала он ехал по городу и вёз одного Мишу, потом выехал в чистое поле и помчался через него по неизвестно откуда взявшимся там рельсам. Потом это поле приобрело небольшой уклон. Трамвай мчался вперёд и вниз. Уклон становился круче и круче, трамвай мчался быстрее и быстрее. Миша понял, что он уже не сможет остановиться, не сможет даже удержаться на рельсах. Резко повернув, трамвай завалился набок, несколько раз перевернулся в воздухе, рассыпал на отдельные ноты отчаянный предупредительный звон и рухнул на дно глубокого оврага.
Миша проснулся с бешено колотящимся сердцем. Звонил электронный будильник. Миша выбрался из постели, стряхнул с себя остатки сновидений и занялся обычными утренними делами.

В школе уговорил Славку в ближайшие выходные съездить в лес. И Вадика пригласил, хотя и не надеялся, что того отпустят. И верно: не отпустили. Да и самому надо было одолеть родительское сопротивление. Мать очень быстро поняла, как выгодно для неё отсутствие Оксаны.
- Что, уехала твоя шалава? - злорадно ухмылялась она. - Куда теперь убежишь?
- Не смей оскорблять Оксану, - тихо, но твёрдо потребовал Миша. - А убежать... найду куда. Хоть к той же Оксане, в столицу. Или к Ане. Или, например... Буду работать, как-нибудь проживу.
- Хватит, - прервал этот разговор отец.
И то: парень шебутной, убежит - ищи его по городам и весям.

Лес. Осенний лес. Дворец бога любви с золотыми колоннами и лазоревым сводом. Такой же, как год назад. Лимонные, жёлтые, рыжие, красные, розовые, коричневые листья. Дрожат на ветках, вальсируют в воздухе, шуршат под шагами. А если остановиться - тишина. Прозрачная тишина. Мысли неспешны, сердца безмятежны, глаза зачарованы, губы скованы. Слова не нужны - и так хорошо.
Одно плохо: Оксаны нет. Без Оксаны и мысли не мысли, и молчание не молчание, и радость не радость. Некого целовать, не с кем потанцевать, некем полюбоваться, не с кем пообниматься...
Миша вынул из кармана пару резинок, одну из них протянул Славке. Сделали себе венки из опавших листьев. Поваленного дерева, на котором сидели когда-то с Оксаной, не нашли. Нашли другое, сели, прижались друг к другу, обнялись и соприкоснулись головами в пышных шелестящих уборах. Закрыли глаза и вообразили Оксану, Аню, Эскапелью... Жаль, что эти девочки где-то там... Но кое-какие барьеры современная техника одолеть позволяет.
Славка достал телефон и позвонил Оксане.
- Привет! Мы с Мишей в лесу. В том самом. Красиво - как тогда! Золотая осень. Только тебя нет.
- А мы с девчонками по городу гуляем, - сообщила Оксана. - В самом центре.
- Ох, и нифига себе! - оторопел Славка. - Чё, прям щас?
- Прям щас, - засмеялась Оксана. - Слышишь, часы бьют? Это на той самой башне.
Миша и Славка припали ушами к телефону, из которого на пределе слышимости доносился далёкий бой курантов.
- Обалдеть! - прошептал Славка. - Мальчики в лесу, девочки в столице.
- Я тебе фотки пришлю, - успокоила его Оксана.
- Я тебе тоже... любимая.
Из телефона послышался всхлип.
- Милая, чудная, хорошая! - ответил на это Славка. - Единственная, очаровательная, волшебная...
Миша слегка повернул его руку с телефоном и подсунулся губами к устройству связи.
- Неповторимая снежиночка! - заговорил он. - Танцующая звёздочка северного неба! Сверкающий бриллиант драгоценной короны! Волосы твои бледные, как первые лучи рассвета! Глаза твои серые, как неразгоревшаяся заря! Кожа твоя белая, как свежий снег! Брови твои разлётные, как вольные птицы! Губы твои упругие, как лук бога любви! Ты совершеннее всех шедевров! Неподражаемая, непревзойдённая, бесподобная, уникальная, несравненная, исключительнойкрасотыидеальнобезукоризненнаясупероксана!
В ответ из телефона слышались невнятные перешёптывания и тихие всхлипы.
- Оксана? - позвал Миша. - Ты ещё здесь? Отзовись.
- Здесь я, Мишенька, здесь. Всё нормально, это я так...
- Я тебе ещё свой 'Осенний романс' прочитаю. Слушай... - и прочитал.
- Мишка поэт, - снова повернул к себе телефон Славка. - Я так не умею. Вернее, умею, но с трудом. Я тебе просто скажу, что люблю тебя, что в мыслях всегда с тобой, что помогал, помогаю и буду помогать тебе - всегда - сколько понадобится.
- Спасибо, Слава. Ты у меня любимый, родной, единственный...
Миша достал из кармана куртки плеер с кассетой Анны Владимировны, включил танго и предложил Славке виртуальным образом потанцевать с Оксаной. Славка взял плеер в правую руку, поднёс её к лицу и к телефону, зажатому в левой руке, встал с поваленного дерева и начал двигаться в такт музыке по жёлтым шуршащим листьям и тонким потрескивающим веткам. Оксана заверила его, что слышит мелодию и тоже танцует - на гладких булыжниках главной площади столицы. Потом вместо Славки танцевал Миша. Потом с неохотою разорвали связь.
- Звони Ане, - предложил Славка. - И не стесняйся. А то я тебе ляпнул... насчёт денег. Думал, ты меня осуждаешь. За ту статью.
- Слава, - посмотрел на него Миша. - Мы родные братья. Давай телефон.
Уселся поудобнее и набрал номер.
- Аня? Привет! Это я. Мы со Славой в лесу. В золотом осеннем лесу! Такая красота! И мысли красивые! Хочется петь и танцевать! Мы звонили Оксане. Прямо отсюда. Она гуляет по столице. По главной площади. С подругами. Представляешь? Дала нам послушать куранты! Прямо здесь, в лесу! Фантастика! А потом мы с ней танцевали. Сначала Слава, потом я. Она там - мы здесь. Одновременно. Представляешь? Ты-то как? Чем занимаешься?
- Ничем. Дома сижу, музыку слушаю.
- Дома? В такую погоду?
- Да. Гулять неохота. Подруги разбрелись. У некоторых ребята, а у меня...
- Анечка? Ты чего? У тебя есть я. Всегда. Ну и что, что далеко - всё равно есть. И скучать я тебе не дам. Скоро приеду. Обязательно. Два с половиной месяца - и приеду. Всё брошу, всех пошлю - и приеду... любимая.
- Спасибо, Мишенька. Жду не дождусь.
- Дождёшься! Ещё немного... Анечка! Если б ты знала, как я мечтаю оказаться рядом с тобой! Снова увидеть тебя! Увидеть твою красоту! Я её помню - наизусть помню - не как обычные люди, а как гениальный художник: до мельчайших деталей, до малозаметных подробностей. Каждую ямочку, каждый бугорочек, каждую впадинку, каждую ложбинку, каждую плавность и каждый контраст, каждый изгиб и каждую беглость, каждую прядочку, каждую ресничку, каждую прожилочку небесных глазок, маленькую родинку на левой щеке... Снова услышать твой голос! Не искажённый телефоном. Звонкий, как пение жаворонка. Чистый, как весенний ручей. Снова почувствовать на щеке твоё дыхание! От которого тает лёд и высыхают слёзы. От которого в сердце прорастают семена любви. Снова прикоснуться губами к твоим губам и напиться сладчайшей радости! О-о-о-о-о! Что я говорю: каждый пальчик твой расцеловать - по тысяче раз - от основания до кончика - и каждому дать своё, неповторимое имя - вот было бы счастье! Нет, мало: каждую прядочку твоих волос... нет, каждый волосочек расцеловал бы - в отдельности - по тысяче раз - и всё равно было бы мало. Потому что ты необыкновенная, особенная, золотая девочка, такой, как ты, не найти ни в одной вселенной, ты сама - Вселенная - Вселенная золотой любви! Твоё великолепие не описать словами, для этого надо изобрести особый язык, в котором каждое слово - ты, каждая буковка - ты, каждый оттенок смысла - ты! Каждая фраза на этом языке - ты, каждая песня - ты, каждый аккорд, каждый звук, каждая нота этой неземной музыки - ты и только ты! Потому что... Потому что ты моя Анечка. Потому что я тебя очень люблю.
Миша замолчал, и с ним замолчал весь мир. Замолчал телефон в руке, замолчал Славка рядом, замолчали ветер, деревья, листья... Словно среди золотой осени наступило мгновение зимы, чтобы следующее мгновение обратилось в задорную, звонкую, зелёную весну. Весна переполняла Мишину душу и рвалась за её пределы.
- Анечка? - позвал он в телефон и не получил ответа.
Из телефона слышались отдалённо-непонятные звуки. Миша растерянно посмотрел на Славку. Тот махнул рукой: звони сколько хочешь. Потянулись минуты ожидания...
.......................................................................................................................................
- Миша? - раздался из телефона незнакомый женский голос.
- Да...
- Меня зовут Оля. Ты знаешь, кто я. Не бойся, с Аней всё в порядке. Она лежит на диване и плачет. От счастья. Ты сказал ей что-то особенное?
- Да...
- Я так и поняла. Кажется, ты немного перестарался. Я её уложила, успокоила, приласкала. Всё хорошо, просто, как говорится, абонент временно недоступен, попробуйте перезвонить позже. Приезжай, - игриво добавила она. - Буду рада с тобой познакомиться. Пока, - и разорвала связь.
Миша остался один - в самом себе. Славка осторожно вынул телефон из его руки, но более не беспокоил. Только через полчаса заговорил:
- Это... В общем... Времени много. Скоро домой. А я обещал Оксане фотографии. Сними меня, пожалуйста.
Просьба звучала медленно - так же медленно возвращался Миша в реальный мир. Последние слова дошли до сознания.
- Да, конечно. Я... перестарался. Давай фотоаппарат... Нет, погоди, поправлю тебе венок. Вот так, чтоб было красиво. И мне поправь. Вставай туда, на солнце. Вот так. И ещё раз. Вот так. А теперь меня...
Нафотографировались всласть. Снимки получились отличные, благо и освещение, и антураж были просто идеальны. Будет чем порадовать девочек. Но после фотосессии Миша опять заскользил в себя...
- Мишка! - тряхнул его за плечо Славка. - Проснись! Погода чудесная! Скоро возвращаться. Давай, догуляем как следует. Потанцевать не с кем, так хотя бы...
Раз! Повалил Мишу на землю, повалился сам - и покатились по золотому ковру - шурша, улыбаясь, поочерёдно одолевая друг друга, теряя листья венков и сами венки...
.......................................................................................................................................
.......................................................................................................................................
.......................................................................................................................................

На следующий день Славка получил от Оксаны её столичные фотографии - по электронной почте, с компьютера одной из её новых подруг - позвонил Мише и позвал его к себе.
Фотографиями любовались вместе: неспешно, подолгу, вспоминая о прошлом и мечтая о будущем.
На фоне столичных достопримечательностей - Оксана. В обнимку с подругами - Оксана. Затмевая головою солнце - Оксана. Прекрасная, милая, чудная Оксана! Такая, как раньше, да не совсем. Повзрослела она, похорошела, расцвела. Почувствовала себя свободной в море настоящей жизни. Пока ещё в море - не в океане. Как она улыбается, как смеётся, как танцует среди неудивляющейся толпы! Какие живописные позы, какие раскованные движения! Как вольно играет ветер её распущенными волосами! Как светится её лицо безмерным счастьем! Счастливый человек! Не про неё ли последнее Славкино стихотворение?
Фотографии прилагались к письму. Оксана просила обратить внимание на причёски её подруг. 'Моя работа, - с гордостью сообщала она. - Я всем девчонкам причёски делаю. Тренируюсь на них, как на кошках. Они довольны! Ещё бы: такая красота и бесплатно. Денег я не беру - репутация дороже. Пусть приводят ко мне знакомых, а знакомые - своих знакомых. Не только девчонок, но и взрослых дам. Вот с тех я возьму по полной. А может, и не деньгами возьму, а попрошусь в заграничную поездку - служанкой и личным стилистом. Ничего, это не унизительно. А там как получится. Шаг за шагом - в золотую страну. ¡El amor!' Sin celos ni odio, - мысленно ответили ребята.
Миша попросил Славку напечатать все фотографии: и Оксаны, и его со Славкой в золотом лесу, и его с Вадиком - в сквере. Каждую по два раза: для себя и для Ани. Хороший будет подарок на Новый год.

Жизнь продолжалась. Золотая осень осыпа´лась на землю, а с неба нисходила осень прозрачная. Комета Дорельяно огибала Солнце и растворялась в его сиянии. Славка вернулся к своим делам и выпал из повседневного общения. Вадик изменился. Сделался молчалив, серьёзен, полон каких-то мыслей. То и дело подходил к Мише, заглядывал в глаза, брал доверительно за руку и смотрел, смотрел, смотрел, точно хотел что-то сказать, но не решался. И на вопросы отвечал рассеянно, туманно - по сути, ничего не отвечал. Неужели встреча с Валеркой так на него подействовала? Эх, кабы знать заранее!
Настроение 'братишки' разлилось по всему миру. Небо заволокло тучами, похолодало, поднялся ветер и оборвал с деревьев последние клочья одежд. Близились короткие каникулы.

Миша ещё раз посетил пустырь - в одиночку. Годовщина происшествия со Славкой и Оксаной... Прогулялся по тропинке, постоял у стены, спустился в яму. К прежним воспоминаниям добавилось ещё одно. Воспоминание о расчеловечивании человека. О превращении его в Каменного Гостя. О завершении этого превращения.
Серое небо придавливало к земле. Хотелось уйти - подальше и навсегда - но уйти было невозможно. Мишу будто приговорили к вечному возвращению на пустырь. Пустырь сделался частью души. 'Пустыня ширится сама собою: горе тому, кто сам в себе свою пустыню носит.' Вот куда подобралась тьма! К самому сердцу!

В первый день каникул Мише позвонил Вадик. Попросил выйти на улицу.
- Мне нужно тебе что-то сказать, - заявил он при встрече. - Очень важное. Пойдём на пустырь.
Опять на пустырь? Сколько можно? Но Вадик настаивал. Пришлось идти.
Тропинка, поворот налево, кусок стены. Зашли за него и оказались на краю ямы. Здесь никто не увидит и не услышит. Можно говорить начистоту.
Вадик встал напротив 'старшего брата' и заглянул ему в глаза. Миша ужаснулся. Что творится с этим ребёнком? В последнее время он был печален и молчалив - сейчас едва удерживается от рыданий.
- Миша, - серьёзно, по-взрослому начал Вадик и остановился. - Миша. Мы уезжаем. За границу. Навсегда.
Вот оно что! Вот всё и объяснилось! И неожиданное исчезновение предметов роскоши из квартиры Вадика, и странное поведение его родителей, и мрачное настроение самого 'братишки'.
- Они просили не говорить, - упавшим голосом продолжал тот. - Никому. Даже тебе. До последнего.
- Когда? - только и выдавил из себя Миша.
- Завтра. На рассвете. А сегодня зовут тебя в гости. Попрощаться.
Что ж: попрощаться так попрощаться. Не привыкать. Стоит встретить хорошего человека, как тут же приходится расставаться... Но это мне не привыкать, а Вадику? Ему же больно, у него же сердце не на месте, он же сейчас разрыдается! Успокой его, скажи ему что-нибудь ободряющее.
- Вадик, - Миша вымучил из себя улыбку. - Наверное, это правильно. Там тебе будет лучше. Там все свои. Там тебя никто не обидит...
- Не-е-е-е-ет!!!
Вадик больше не мог изображать из себя взрослого. Бросился к Мише, прижался к нему, обнял и заревел в три ручья.
- Не-е-е-е-ет!!! Мне не будет лучше-е-е-е-е!!! Мне будет плохо-о-о-о-о!!! Без тебя, без Славы, без Леры, без ребя-а-а-а-ат!!! Ы-ы-ы-ы-ы!!!
Миша гладил его по голове и молчал. Пусть выплачет накопившиеся слёзы. Тогда можно будет поговорить...
.......................................................................................................................................
.......................................................................................................................................
.......................................................................................................................................
- Там тоже будут ребята, - продолжил Миша. - Такие, как ты. Они примут тебя как родного. Ты с ними познакомишься, подружишься...
- Там не будет тебя, - вытирая слёзы о Мишину куртку, всхлипывал Вадик.
- Верно, меня не будет. Но мы можем созваниваться, переписываться. Адрес мой знаешь, телефон - тоже.
- Не хочу-у-у-у-у!!!
- Вадик, - Миша переменил тон. - Тебе пора думать о будущем. Скоро ты вырастешь - что тогда? Здесь твои знания и способности никому не нужны. А там...
Вадик отстранился от 'старшего брата' и удивлённо посмотрел на него, не веря своим ушам.
- Так говорят родители, - поморщился он.
- Они правы, - настаивал Миша. - Поступишь в хорошую школу, серьёзно займёшься астрономией, откроешь что-нибудь ещё. Но тогда ты уже будешь не ребёнком из медвежьего захолустья, а подающим надежды молодым человеком из преуспевающей страны. Понимаешь?
- Понимаю, - вздохнул Вадик. - Но лучше бы отдать кому-нибудь эти открытия, а самому остаться с тобой. И с другими. Такими, как ты.
Такими, как я? Точно! Вот что надо ему сказать!
- Вадик, - торжественно произнёс Миша. - Там, в той стране, ты будешь первым и пока единственным носителем золотого света. Первым и пока единственным Дорельяно. Представляешь, какова твоя миссия? Отыскивать таких, как я, как ты, и дарить им золотой свет. Миссия почётная и ответственная. Она ко многому обязывает. La nobleza obliga. Я назначаю тебя ответственным за твою страну, дон Диего Дорельяно. Моим наместником, - без лишней скромности добавил он.
Вадик застыл с разинутым ртом и вытаращенными глазами. Даже в его умную голову не приходила такая грандиозная мысль.
- Но я... - пролепетал он через некоторое время. - Я не умею... зажигать золотой свет.
- Умеешь, - перебил его Миша. - Всё ты умеешь. Всё, что захочешь. Главное, чтобы желание было достаточно сильным. Тогда у тебя всё получится.
- У меня всё получится, - шёпотом повторил Вадик.
- Ну что, пошли прощаться? - Миша счёл разговор завершённым.
- Подожди! - Вадик поморщился, точно от внезапной боли. - Подожди. Пожалуйста. Не пора. Нас ещё не ждут.
- Что с тобой? - испугался Миша.
- Не знаю. Подожди.
Вадика затрясло, будто он ухватился за оголённый провод. Миша не знал, что делать. Обнял 'братишку', прижал к себе, попытался унять его дрожь.
- Не бросай меня! - сквозь рыдания и всхлипы кричал Вадик. - Не бросай меня, Мишенька! Не бросай! Милый, хороший, любимый! Не броса-а-а-а-ай!!! - истошно завопил он и вдруг вспыхнул золотым светом.
- У тебя получилось!!! - вслед за ним заорал Миша.
Вадик успокоился и перестал дрожать.
- Что получилось? - хлопая глазами, спросил он.
- Свет! - кричал Миша. - Золотой свет любви! У тебя получилось! Иди сюда. Сюда, сюда, ближе к стене. Смотри. Видишь отблески? Это твой золотой свет! У тебя получилось! Ты его зажёг!
Только сейчас Вадик понял, в чём дело. Понял и, восхищённо улыбаясь, принялся осматривать себя: руки, ноги, туловище. Его окружало золотое сияние, хорошо заметное в пасмурную погоду. Золотые отблески перебегали с земли под ногами на стену рядом и со стены рядом - на землю под ногами. Вадик вертелся, поднимал и опускал руки, хлопал себя по бокам, оглядывался и улыбался, привыкая к новым ощущениям...
.......................................................................................................................................
.......................................................................................................................................
.......................................................................................................................................
Миша не мешал ему. Миша стоял в стороне и думал, думал, думал...
- Ну вот, - удовлетворённо заметил он. - Теперь ты готов к отъезду. Осталось подождать, пока этот свет не уйдёт внутрь. Не идти же в таком виде по улице и не показываться родителям. Но потом ты в любое время зажжёшь его или погасишь - смотря по необходимости. Отныне ты настоящий Дорельяно и я за тебя спокоен.
- Спасибо, брат, - снова по-взрослому ответил Вадик. - Теперь у меня всё получится.
Долго стояли обнявшись, но уже безо всяких слёз.

Вечером состоялось прощание с родителями Вадика. Войдя в опустевшую квартиру, Миша изобразил какие-то незавершённые жесты, указывая то на себя, то на хозяев, то на их сына. Знаю, мол, в курсе, и вообще...
- Так-то, братец, - ответил на это отец Вадика. - Такие дела. Здесь, понимаешь, становится опасно.
- Понимаю, - закивал Миша, вспоминая Леру, Славку, его заметку и слова о войне.
- Понимаешь, значит, не осуждаешь.
- Не осуждаю. Всё правильно. Мы уже говорили с Вадиком. Всё хорошо. Мы будем звонить, переписываться.
Хозяин квартиры - или уже не хозяин? - вопросительно глянул на жену.
- Конечно, - едва заметно кивнула та, насколько позволяла её толстая шея. - Будете звонить, переписываться. Это можно. И знаешь, - прослезилась она, - спасибо тебе за всё. За то, что оберегал Вадика. За то, что был ему другом. За то, что возил его в безопасное место. Я и поверить не могла, что в этой стране найдётся... такой человек. Жаль, что ты... - она осеклась.
- Чужой? - договорил за неё Миша. - Ничего страшного. Я привык. Я везде чужой. В школе, в лагере, во дворе - во всей стране. А более всего - в своей семье. Так что всё нормально.
- Дай, я тебя обниму, - пророкотала мать Вадика, приблизилась к Мише и погрузила его в свои объятия.
Миша не сопротивлялся. Миша думал, что, в сущности, она неплохая женщина, хотя и с кучей заморочек, но эти заморочки и жировые отложения не мешают достучаться до её сердца.
- Пошли, чаю попьём, - мать Вадика выпустила Мишу из объятий и пригласила на кухню.
Грустным и молчаливым вышло прощальное чаепитие. Все сидели, не поднимая глаз и не издавая ни звука.
Только стакана водки, покрытого куском хлеба, не хватает, - подумал Миша. - Пора уходить. Долгие проводы - лишние слёзы.
Поднял глаза и оглядел всё семейство. Толстая мать, тощий отец, пухленький сын с большими асейтуновыми глазами и слегка изогнутым носом. Прежде Миша не обращал внимания на этот изгиб, а сейчас обратил. Обратил и осознал с болезненной чёткостью: различия между народами существуют. И границы между государствами - существуют. Существуют и будут существовать: хоть кричи, хоть плачь, хоть об стену головою бейся.
Но он же мой брат! Как же так: он ТАМ, а я ЗДЕСЬ? Я - МЫ, а он - ОНИ? Нет, врёшь, проклятая тьма! Не сломать мне барьеров между народами, но ломаю барьеры между людьми. Между человеком и человеком. Между каждым и каждым - в отдельности. И каждому в отдельности дарю золотой свет.
Чаепитие закончилось. Встали из-за стола и переместились в прихожую. Миша надел ботинки и потянулся за курткой.
- Погоди, - остановил его отец Вадика. - Я же вижу, как тебе больно. Ты пытаешься скрыть, а я всё равно вижу. Так вот, знай: если бы все в этой стране были такими, как ты, нам бы не пришлось уезжать.
- Нет, - возразил Миша. - Все не могут быть такими, как я. Все должны быть разными, но при этом уживаться друг с другом. Сказал бы 'любить друг друга', но...
- Хороший ты человек, Миша, - прослезился отец Вадика. - Очень хороший. Сейчас мы, сам видишь, в каком положении. И ТАМ первое время будет трудно. Но потом, когда всё утрясётся... В общем, проси, не стесняйся. Чего ты хочешь? По возможности пришлём.
- Да мне ничего... - начал было Миша, но вдруг передумал. - Нет, попрошу. Не перекармливайте Вадика. А то он опять растолстеет и над ним опять начнут издеваться. Даже ТАМ. Дети-то везде одинаковые. В детстве самое страшное - отличаться от других. Поверьте, я знаю, о чём говорю, - с мольбою приложил он руки к груди.
Родители Вадика переглянулись.
- И ещё, - показал Миша на 'младшего братишку'. - Купите ему нормальных игрушек. Поверьте, вреда не будет. Он ещё маленький, у него ещё всё впереди. Он ещё прославит вашу семью. А пока дайте ему побыть ребёнком. Потом будет поздно.
Родители Вадика молчали. Не ожидали они таких бескорыстных просьб.
- Тогда и я тебя попрошу, - переменил тему отец Вадика. - Не говори никому о нашем отъезде - до поры до времени. А то мы пока доберёмся до столицы, пока дождёмся самолёта... Как прилетим, Вадик тебе позвонит - тогда рассказывай кому угодно.
- Хорошо, - пообещал Миша.
Ещё раз обнялся со всеми: с отцом Вадика, с матерью Вадика, с самим Вадиком - особенно долго.
- Счастливого пути! Счастливой жизни в счастливой стране!
Открыл дверь, выскочил наружу и помчался по лестнице вниз.

Как начались каникулы, так и потянулись: печально и пасмурно, с холодом и грязью, с ветром и мелким дождём. С болью, тоской и одиночеством.
Наступил странный праздник - день Примирения и Согласия. Интересно, кого и с кем?
Накануне опять произошла массовая драка. Даже не драка, а битва. На сей раз не молодых, а очень даже зрелых людей. За передел сфер влияния. И оружие у противников было посерьёзнее ножей и кусков арматуры. Об этом сообщили по телевизору.
Славкину заметку не напечатали. Славку опередили, задвинули или, как он выражается, кинули. Сиди себе, мальчик, играй в игрушечки, а во взрослые дела не лезь. Так и пошёл не солоно хлебавши.
А в самый день праздника в столице и других городах страны состоялись националистические марши, участники которых едва ли не открытым текстом призывали бить чужих и спасать родину. Какое уж там примирение и согласие...
Хорошо, что Вадик уехал. Не звонил ещё, но, наверное, уже ТАМ. Вдали от серой хмари и серой хляби, от серой массы и серой ненависти. На знойном юге, где боги, танцуя, стыдятся всяких одежд.

Вадик позвонил в последний день каникул. ОТТУДА. Сказал, что всё в порядке, что живут они пока у знакомых, что родители мечутся туда-сюда, что ему приходится привыкать и учить новый язык. Голос 'братишки' звучал отчуждённо, точно из потустороннего мира, из-за глухой неодолимой стены.
Ладно, - подумал Миша. - Это всего лишь ПРОБЛЕМЫ. Это не ВОЙНА.
- Только не забывай свою миссию, - напомнил он.
- Не забуду! - в голосе Вадика послышались прежние нотки и знакомый энтузиазм. - ¡El amor...
- ...sin celos ni odio! - с радостью отозвался Миша.

Ну всё, Вадик в безопасности - можно рассказывать кому угодно. Миша рассказал Славке - на следующий день, во время перемены.
- Вот как? - изумился Славка. - А я и не знал! С чужими делами замотался, свои упустил. Старею, старею, - сокрушённо вздохнул он. - А тут ещё с этой разборкой обломали. Смотрел по телевизору? Они ж ничего не показали - только сообщили. А я всё на видео заснял, принёс: пожалуйста, показывайте. На хлебушек только киньте бедному ребёнку и показывайте. Так нет же, фиг вам. Кинуть-то кинули - только не мне, а меня... А Вадика жалко. Отличный был парень.
- Почему был? - вскинулся Миша. - Он и сейчас есть. Жив и здоров. Просто далеко и за границей. Так что жалеть его не надо. Нас бы кто пожалел.
- Это точно, - обнял его Славка. - Одни мы с тобой остались, совсем одни. Сначала девочки, теперь Вадик... Во всём городе только ты и я.
- Значит, будем держаться друг за друга, - взаимно обнял его Миша. - Как сейчас. Чтобы ни одна кошка между нами не пробежала. Родной ты мой Слава!
- Миша, любимый Миша! - Славка погладил его по голове и, не отворачиваясь, прослезился.

Снова учёба, тоска и никаких событий. Серая осень. Снега не было: задерживался где-то на севере. Миша ждал зимы.
Однажды Славка показал ему очередную заметку. Речь шла об изнасиловании местной девушки группой 'горячих южных парней'. Миша почувствовал боль и отвращение, но заставил себя дочитать до конца. Написано было весьма подробно, хотя и не до такой степени, чтобы нельзя было опубликовать.
- И это ты тоже снимал на видео? - с горечью спросил Миша.
- Нет, ты чего! - замахал руками Славка. - Меня там вообще не было. Я же теперь не как раньше, - объяснил он. - Самолично только на крупные дела выезжаю, а на мелочи у меня информаторы есть. В том числе и среди ТЕХ, приезжих.
Миша вытаращил глаза.
- Чего так смотришь? - заметил Славка. - Они тоже люди. Просто другие. То, что для нас чудовищно, для них нормально. И наоборот. Главное, они сплочённые, держатся друг за друга. С одной стороны, это хорошо, потому что каждому даёт защиту - с другой стороны, плохо, потому что каждый боится эту защиту потерять. Боится стать отвергнутым, чужим, изгоем. Поэтому делает не то, что хочет, а то, что 'принято', что повышает его авторитет среди своих. Нет, хуже: у него вообще нет мысли, что он может хотеть чего-то сам, иметь какую-то собственную волю. По большому счёту, каждого из них в отдельности не существует - только все вместе: народ, диаспора, толпа.
- Как дети, - поморщился Миша. - Толпа жестоких детей.
- Точно, - согласился Славка. - Как дети. Каждый боится стать изгоем.
- Самое страшное в детстве - отличаться от других, - ввернул Миша недавно произнесённую фразу.
- Да, - вновь согласился Славка. - Я, например, не хотел тебя бить, а бил - потому что иначе били бы меня. И другие. Я знаю, я слышал. А ещё потому что завидовали тебе. Потому что ты делал то, чего хотел сам, а мы - то, чего за нас хотели другие.
- Другие - это кто? - спросил Миша.
Славка растерялся. Вопрос был настолько прост, что ответить на него не было никакой возможности. А правда, кто это - 'другие'? Перебрал в уме всех своих бывших товарищей, и вышло так, что никто из них не хотел бить Мишу, а бил потому, что боялся... других. Во дела! Если каждый в отдельности не хотел бить, почему били все вместе? Кто хотел этого за них? Неубедительный ответ всё-таки нашёлся:
- Макс, например. Жуткий отморозок. Все его боялись.
- Но он у нас был недолго, - возразил Миша. - А до того? А после?
- Валерка, - Славку передёрнуло от этого имени.
- Валерка? Заставлял меня бить? Ни в жизнь не поверю. Он меня и знать-то не знал - как и я его.
Славка молчал. Ответить было нечего.
- Интересно получается, - задумался Миша. - Выходит, собираясь вместе, люди создают некую сущность, которая невидима и неощутима, но обладает властью над каждым из них. Эта сущность может быть светлой или тёмной, созидательной или разрушительной, возвышать или унижать, освобождать или насиловать, устремлять к любви или к ненависти... А ведь это важно, Слава! Очень важно! Мы же объединяем людей. И если объединяющая сущность окажется тёмной и разрушительной, лучше бы её не было. А она, как правило, и оказывается тёмной. Потому что поглощать свет легче, чем его излучать, падать легче, чем подниматься, разрушать легче, чем созидать, ненавидеть легче, чем любить. Как же мы должны быть внимательны! Чуть зазеваешься, пустишь дело на самотёк - и покатится оно, как трамвай под уклон, и не остановишь, и будет вот это, - Миша ткнул пальцем в заметку. - Они ведь наверняка понимали, что это мерзко, и не хотели... По крайней мере не все. Кто-то всего лишь боялся... других.
- Да, - обрадовался Славка возможности поддержать беседу. - Один точно не хотел, точно боялся. А потом долго мучился... Ну да, они же всё-таки среди нас живут, кое-какие понятия перенимают. Вот и этот... Мучился, мучился, да и рассказал другому... не из той компании. А другой рассказал мне - без имён, разумеется. Остальные - не знаю.
- Как Витя с Борей, - напомнил Миша. - Они тоже не хотели, но боялись Валерку. А тот боялся их.
- Не надо, - дрожащим голосом попросил Славка.
- Больно? - участливо склонил голову Миша. - Не проходит?
- Проходит, - неохотно признался Славка. - Иногда совсем проходит. Будто ничего и не было. Надолго. Кажется, навсегда. А потом накатывает. И никуда не денешься - хоть кричи, хоть плачь, хоть об стену головою бейся. Вечное возвращение боли.
- Так какого чёрта ты тут расписался? - громко возмутился Миша. - Этой девочке - ей не больно?
- А это не ко мне! - в лицо ему заорал Славка. - Это к редакции! Это они требуют! Потому что знают вкусы читателей! Потому что читатель - он весь такой лощёный, добропорядочный - ни единого пятнышка на репутации - а как закроется дома с газеткой, да как вообразит... Вот чего им надо! Сволочи! Все сволочи!
- Это тьма, - закрыв глаза, подвёл итог Миша. - Это её удары. Один за другим. А мы ещё не готовы. Мы ещё так слабы. Нас ещё так мало. Вроде бы и становится больше - но где-то ТАМ, а ЗДЕСЬ, в городе - меньше и меньше.

Полтора месяца до зимних каникул. Важный день. За полтора месяца начинается продажа железнодорожных билетов. Надо успеть их купить: потом начнётся ажиотаж. На Новый год многие стремятся куда-нибудь уехать.
Пришлось обращаться к родителям. Родители злорадно ощерились: что, не можешь без нас? Да могу, могу. Просто сами же потом будете орать: почему не поставил в известность? Ну так вот я и ставлю вас в известность, а заодно спрашиваю: дадите денег или нет? Заметьте, не прошу, а спрашиваю. Ответьте коротко: да или нет?
Но коротко ответить родители не могли. Особенно мать. Как пошла, как поехала... И такой у неё сын, и сякой... И бездельник, и лодырь, и скотина неблагодарная... И зараза, и дрянь, и наказание Господнее... Между прочим, не забыла спросить:
- Летом билет сдавал - где деньги?
- На еду потратил, - честно ответил Миша.
Отец упрекал меньше, а затем неожиданно встал на сторону сына:
- Пусть едет. С девочкой поживёт - мужиком станет. Я в его годы уже...
- О да! - уцепилась мать за эту фразу. - Ты в его годы уже! Кобелина чёртова!
Однако в конце концов была вынуждена уступить. На следующий день Миша купил билет в одну сторону. Обратный билет обещали купить родители Ани - у себя на вокзале.

И вот зима: по календарю, а не по погоде. Снега не было, не было и мороза. Ветер стих, голые деревья замерли в недоумении, а затем неожиданно стало тепло. Не по-летнему, но и не по-зимнему: слякотная серединка на пасмурную половинку с мелким дождиком промеж. Странное тепло, не солнечное - солнца давно было не видать за грязною серою пеленой - другое: тёмное, жуткое, зловещее. Газоны зазеленели травой, от которой во всякое время поднимался туман. Зловещее тепло шло из-под земли, будто адское пламя приблизилось к её поверхности и то тут, то там вырывалось наружу языками драк и мелких конфликтов. Не всегда межнациональных - поводов и причин было предостаточно. Всё это складывалось в предвестие большой войны - только не между МЫ и ОНИ, как полагал Славка, а между Я и ОН - между каждым и каждым - в отдельности. 'Каждому каждый не нужен, каждый и каждый - враги,' - вспомнил Миша своё последнее стихотворение. Так и есть. Вот он, подлинный замысел тьмы, а МЫ и ОНИ - лишь временное прикрытие. Это надо объяснить и тем, и другим - правда, непонятно, каким образом.

День за днём, день за днём: хмурые, серые, одинаковые. Если бы не телефонные разговоры с Аней, можно было бы удавиться с тоски. Анечка! Милая девочка! Единственный свет в окошке! Немножечко потерпи, совсем чуть-чуть: скоро уже увидимся!

Самая долгая ночь в году. Где-то там, за серою пеленой, невидимое солнце готовилось повернуть на лето. Каждый год Миша отмечал про себя это знаменательное событие, каждый год радовался в душе - только не на этот раз. Сейчас всё было по-другому. И эта одноцветная хмарь без малейшего разнообразия оттенков, и это аномальное тепло, и эти тревожные заметки в газетах. Тьма издевалась, давила на психику бесконечно-однообразным ожиданием чего-то.
Вечером вместе со Славкой сходили под одинокий фонарь. Ежегодная традиция, однако. Но и тут невезение: нет ни Оксаны, ни снега. Будто увезла она его с собой - девочка-зима. Был бы хотя бы снег, посыпали бы им друг на друга, поиграли бы в снежки, повеселились, а так... Миша под фонарём читал своё посвящение Оксане, а Славка фотографировал друга. Закончили, вспомнили, как два года назад Миша читал это посвящение самой Оксане, а Славка подслушивал за углом, как год назад это же посвящение было прочитано Славке и Оксане - обоим вместе. Потом Славка читал своё посвящение, а Миша фотографировал друга. Напоследок Миша прочёл дополнение к своему посвящению. Тем же вечером Славка отправил свежие фотографии Оксане - вместе с письмом по электронной почте.

А следующим вечером позвонил Вадик. Сказал, что они уже устроились, что у них теперь своя квартира в маленьком городе у моря, что родители нашли работу и передают Мише добрые пожелания, что он уже в минимальном объёме освоил новый язык и теперь изо всех сил вливается в струю учёбы. Коротко рассказал про страну, про людей вообще и про детей в частности, про свой новый город, заметил мимоходом, что некоторые здания пострадали от обстрелов во время войны.
- Какой войны? - удивился Миша.
- Ну как же? Весной же была война.
Миша вспомнил. Да, было дело: говорили в новостях, показывали по телевизору. Тогда эти далёкие события прошли мимо сознания, а теперь... Вадик ТАМ, Вадик переехал из огня да в полымя!
- Зачем же вы туда переехали? - спросил Миша и получил удивительный ответ:
- Здесь другие люди. Они держатся друг за друга и не бросают в беде. Даже незнакомые.
Вот это да! Воплощённый идеал! Конечно, не всеобщая любовь без ревности и ненависти, но тем не менее... И где? В маленькой стране, окружённой врагами! Как это им удаётся - в отличие от нас и от наших приезжих - сочетать свободу личности и связи между людьми? Удивительный народ! Поучиться бы у них, а не охаивать злобно, как некоторые... завистники.
Под конец разговора спросил у Вадика номер телефона и адрес электронной почты.

Последние дни учёбы, последние школьные мучения - и вот они, долгожданные каникулы! За спиною рюкзак, под ногами - растрескавшийся асфальт платформы, в руках - паспорт и билет на поезд, а перед глазами - открытая дверь вагона. Ура! Завтра у этой же двери, на точно такой же платформе состоится встреча с Аней. Даже не верится.
Мишино лицо озарилось улыбкой. Ещё немножечко, один денёчек... Первая в жизни самостоятельная поездка на такое большое расстояние. Отец хотел было проводить, но, по счастью, отказался от этой идеи, узнав, что провожать собирается Славка. Славка! Единственный друг в этом неприветливом городе. Вот он - стоит и улыбается - за компанию:
- Давай, давай, смелее. Счастливчик.
Предъявив билет и паспорт, Миша зашёл в вагон. Славка за ним. Быстро нашли Мишино место, засунули рюкзак в багажный ящик, присели и стали прощаться.
- Не завидуй, Слава. Летом собирайся и поезжай к Оксане.
- Родители не отпустят.
- А ты уже сейчас с ними поговори, потом ещё и ещё - приучай их к мысли, что им придётся тебя отпустить. Вот увидишь, всё получится.
- Ладно, посмотрим.
- Чего 'посмотрим'? Точно тебе говорю: получится. Летом обязательно увидишь Оксану. Предчувствие у меня такое, понимаешь? А сейчас - прощаемся. С Новым годом! И пусть в наступающем году сбудутся, наконец, все наши желания.
- Спасибо, Миша. С Новым годом!
- ¡El amor...
- ...sin celos ni odio!
Обнялись - крепко-крепко...
.......................................................................................................................................
Настало время Славке выходить из вагона. Несколько минут смотрели друг на друга сквозь оконное стекло, заляпанное грязными разводами. Наконец поезд тронулся - медленно-медленно. Прощальными взмахами рук разорвали связующие нити взглядов.

Дорога почти не запомнилась. Трое молчаливых попутчиков: пожилая супружеская пара да невзрачный мужичок средних лет, постоянно выходивший покурить и до ночи позволивший Мише сидеть на своём нижнем месте у окна. А за окном - одно и то же, одно и то же: леса, поля, косогоры - покрытые слезами дождя и отчаянно ждущие снега. Редкие деревни, дороги, станции. Ещё более редкие города. Впрочем, и это продолжалось недолго: зимняя ночь навалилась быстро и окутала мир непроглядной тьмой. Мелькали порою какие-то огоньки, но поди разбери, что они такое. Прямо как мы, Дорельяно.
Миша вздохнул, поднялся, сходил в туалет, приготовил постель на своей верхней полке, залез туда и долго пытался уснуть... пока не проснулся. Так повторялось много раз в течение нескончаемой ночи.
Утром короткий завтрак из поездного чая и захваченных с собою бутербродов, а потом опять: леса, поля, косогоры... Страна бесконечного однообразия.
Поезд делал остановки, и Анин город был лишь одной из них. Не дорос он до права служить конечным пунктом маршрута. Обыкновенный маленький город, каких полным-полно на миллионах квадратных километров бесконечно-однообразной страны. Но как же заныло сердце при его приближении! Первые маленькие домишки, уродливые сооружения промзоны, исписанные и изрисованные заборы... В другом месте и внимания бы на это не обратил, но здесь... Здесь каждый дом, каждое дерево, каждый забор, каждая лужа на грязной дороге, каждая капелька этой лужи - всё освящено присутствием Ани. Анечка! Милая, хорошая, чудесная... Нет, всё не то! Все слова какие-то... затасканные. А эта девочка заслуживает особенного языка, в котором каждое слово, точно сияющая грань бриллианта, отражало бы одно из её неисчислимых достоинств.
Вокзал, наконец-то вокзал! Миша стоял в тамбуре с рюкзаком за спиной и готовился выйти, выйти, выйти... Ну когда же, когда же, когда..? Рывок, ещё рывок - остановка. Проводница открыла дверь, откинула в сторону крышку над лесенкой, и Миша буквально слетел по ступенькам на мокрую платформу, на серый рассеянный свет, на свежий и влажный воздух. Ну где же, где же, где..? Да вот же они: Александр Васильевич и стройная симпатичная блондинка с серовато-зелёными глазами... Оля? Аня стесняется, прячется за её спиной. Хотя, может, и не стеснялась бы, если бы была одна... Подошли. Миша растерялся и не смог произнести ни слова. Старый язык уже не годился, а нового ещё не изобрели. Да и что сказать? Выручил Александр Васильевич. Первым подал руку, поздоровался и скомандовал:
- Давай рюкзак.
- Да нет, что вы, зачем...
- Давай, давай, - не желая слушать никаких возражений, повысил голос Александр Васильевич. - Что я, не понимаю, что ли? Иди к Анютке: она тебя так ждала, так измаялась, бедненькая... Нет, погоди, - забросил он за спину рюкзак, точно невесомую накидку надел, - сначала познакомься... Оля, моя жена. Миша, мой... будущий зять, надеюсь? Ха-ха-ха-ха-ха! И твой, кстати, тоже, - смеясь, притянул он Олю за плечи к себе.
- О-о-очень при-и-иятно, - едва сумел пробормотать Миша.
- Взаимно, - подмигнула ему Оля. - Иди, потом поговорим, - и, влекомая мужем, отодвинулась в сторону.
Наконец-то! Вот оно, долгожданное... то, ради чего... та, ради кого... Анечка! Не образом в памяти, не фоткою в руке - живая! Здесь, рядом, перед глазами! Неужели такое возможно? В новенькой синей курточке с белой оторочкой из искусственного меха, в такой же синей юбочке, полупрозрачных бежевых колготках и высоких кожаных сапожках тёмно-синего цвета с белым меховым верхом. Очень стильно и очень идёт к её белому лицу и синим глазкам. Точно тёплое небо предлетья с первыми кучевыми облаками. Волосы зелёные - как ни называй этот цвет, всё равно зелёные - точно ветки пробуждающихся деревьев. А серёжки - те же золотые звёздочки! - точно лучики восходящего солнца. Маленький осколочек весны посреди непонятно какого времени года.
Изменилась она, конечно. Стала старше, похорошела, расцвела. Что-то утратила, что-то обрела. Нет в ней того очарования, что раньше - детского - зато появилось новое очарование - девичье. И в глазах уже нет прежнего задора - их ясная синева подёрнулась пеленою ожидания. Да и я, надо думать, изменился, потому и глядит она отстранённо, точно на незнакомца. Что же сказать ей в первую очередь, чтобы вернуть всё назад? Какое волшебное слово? На каком языке?
Миша подумал и понял, что никакие слова не нужны. Ни на том языке, ни на этом, ни на каком-либо ещё. Нужно сделать то, что делали они уже сто раз. Медленно подошёл, обнял - правой рукой за талию, левой повыше, на уровне сердца - осторожно притянул, крепко, но ласково, прижал к себе. Она не сопротивлялась. Она так долго этого ждала. Тёплое дыхание на щеке прибавило сил и решительности, а лазурные озёра глаз с подрагивающими камышинками ресниц так и манили нырнуть в их бездонную глубину сквозь едва заметную рябь улыбки. Разбежался, зажмурился, оторвался от берега - и слились - губы с губами, душа с душой, мысли с мыслями. Александр Васильевич, Оля, другие люди, вокзал, отправляющийся далее поезд - весь мир перестал существовать. Осталось неземное блаженство...
.......................................................................................................................................
.......................................................................................................................................
.......................................................................................................................................
Когда оба одновременно решили вернуться в реальность и нехотя оторвались друг от друга, выяснилось, что мир опустел. Не было ни Александра Васильевича, ни Оли, ни других, ни уехавшего вдаль поезда. Только старый вокзал по-прежнему стоял на месте, будто страдая от собственной тяжести и невозможности отвернуться или хотя бы зажмурить распахнутые глазища окон. В обход его бирюзового здания и направились Миша с Аней.
Привокзальная площадь, рынок, остановка автобусов, торговые палатки, яркая розовая церковь... Незнакомый город встречал до боли знакомой обыденностью. Улицы, дома, магазины... Всё такое же, как и везде. Одна лишь Аня заслуживала внимания - особого да и не особого тоже - всего - без остатка.
Ребята шли по тротуарам, пересекали улицы: то медленнее, то быстрее, то почти бегом - то останавливались, сливаясь в упоительном поцелуе - то держались за руки, то обнимались, то разбегались - то глазели по сторонам, то вновь поворачивались друг к другу - то подмигивали, то улыбались - то прятались за углами, то неожиданно выскакивали оттуда - то пускались в догонялки вокруг столбов, то перепрыгивали через лужи - всё это по наитию, спонтанно, без малейшей закономерности, а главное - без единого слова. Оба, не сговариваясь, приняли это правило игры и находили его в высшей степени сладостным, будто оно сближало их настолько, насколько не сблизит никакая 'близость'. Стоило одному что-то начать, как другой подхватывал: останавливался, подавал руку, отпрыгивал, бросался догонять - словно у них образовался единый разум на двоих. Прямо как на Капелле: полная открытость мыслей - всем и каждому - но ребята настолько были увлечены друг другом, что об этом даже и не вспомнили. Словно не верили до конца, что всё это по правде, на самом деле.
От вокзала до Аниного дома ходил автобус. Оля и Александр Васильевич доехали быстро, а Миша и Аня кружили долго и когда наконец добрались до квартиры, их ждал накрытый стол. Но и здесь не изменили они своему правилу. Молча разделись, молча вымыли руки, молча уселись за трапезу - плечом к плечу. Во время еды устроили новые безмолвные забавы: наступали друг другу на ноги под столом, пихали локтями в бока и, едва удерживаясь от смеха, склонялись над тарелками. Многоопытная Оля всё поняла и что-то шепнула на ушко Александру Васильевичу. Александр Васильевич нахмурился, покачал головой, а потом снисходительно улыбнулся и сделал вид, будто ничего не замечает.
После еды Аня подвела Мишу к новенькому компьютеру на столике в углу комнаты. Тут уже Миша не выдержал:
- Ничего себе! Ты об этом не говорила!
- Не говорила, - также нарушила молчание Аня. - Папа его недавно купил. Подарок для всей семьи к Новому году. Кстати, Интернет тоже есть.
- Ура! Славе поздравление напишу! И Оксане! И Вадику...
Теперь можно было говорить что угодно: никакие слова не разрушат безмолвной близости.
Очередной сюрприз преподнёс Александр Васильевич. Подошёл к Мише и громко, при всех заявил:
- Ну что, приятель, скажу тебе по-военному, честно и прямо: не такого жениха хотел бы я для своей дочери. Совсем не такого. Полтора-два года назад. Но времена меняются, происходят неожиданные события. Меняются и люди после этих событий. И я изменился, как ни странно... Короче, теперь я никого, кроме тебя, Анютке не пожелаю. Вижу, она тебя любит, вижу, ты её любишь, вижу, ты человек серьёзный, ответственный, порядочный... Да и квартирка у нас небольшая, разместить тебя особо негде... В общем, мы посоветовались, и я решил: жить ты будешь с Анюткой в её комнате. Дверь там запирается на защёлку - снаружи открыть нельзя. Чем вы там будете заниматься - дело ваше. Я не вмешиваюсь. Полагаюсь на твою серьёзность, ответственность, порядочность. Я сказал и дважды повторять не буду.
Миша ошалело заозирался.
- Спасибо, - сказал он Александру Васильевичу. - Я оправдаю ваше доверие.
- Идите уже, - отмахнулся тот. - Общайтесь там, секретничайте. А с нами потом поговорите.
Аня на правах хозяйки взяла Мишу за руку и повела к себе в комнату. Закрыла дверь, повернула защёлку, показала на свой диванчик:
- Садись.
Миша помедлил садиться и оглядел комнату. Диванчик, накрытый ворсистым голубым покрывалом с алыми розами, письменный стол, стул, книжные полки, платяной шкаф. Линолеум цвета неба, затянутого перистыми облаками, серовато-синие обои с мелким рисунком, блекло-зелёные занавески с ландышами и фиалками...
- Это всё Оля, - сказала Аня. - Она объяснила мне, что мой основной цвет не зелёный, а синий. Синий основной, белый - дополнительный, красный и зелёный - вспомогательные. Так всё по полочкам разложила и одежду мне соответствующую подобрала. И знаешь, по-моему, она права. Я сначала не понимала, а потом въехала и теперь не понимаю, как раньше не понимала.
Миша переводил взгляд с предмета на предмет. На стенах - фотографии Ани - в одиночку и с подругами - а также Оли и... его, Миши! В золотом осеннем лесу. Здорово! Новые фотографии отлично впишутся в обстановку. На маленькой тумбочке знакомый сиди-плеер, а на краю письменного стола - ещё более знакомая швейная машинка. Та самая! Миша любовно погладил её пластмассовый бок.
- Обычно она там стоит, - показала Аня в сторону большой комнаты. - Оля на ней шьёт и этим подрабатывает. Но завтра мы будем ставить ёлку, поэтому машинку временно перенесли ко мне.
- А где же... - начал было Миша.
- Со мной, - прочитала Аня его недосказанную мысль. - Диванчик раскладывается, выдвигается - раз! - спинка опускается - два! - готово. Можно спать вдвоём... Тебе что-то не нравится?
- Да нет, всё нормально... Ладно, это потом. А сейчас...
Миша обнаружил в углу комнаты свой рюкзак и принялся его распаковывать. Сверху, как обычно, лежали 'криминальные' вещи, подсунутые перед выходом из квартиры. Среди них была пачка новеньких фотографий, которую Миша тут же вручил Ане в качестве подарка на Новый год. Был и маленький флаг рода Дорельяно, который ребята повесили над диваном. Ну, а такие 'мелочи', как осколочек зелёной бутылки и прядка Аниных волос, завёрнутая в тетрадный листок с кровавыми буквами М и А, послужили поводом для долгих совместных воспоминаний. Аня порылась у себя в столе и нашла посвящённое ей Мишино стихотворение, на одном из листков которого бурели такие же буквы М и А. Миша в свою очередь достал из рюкзака плеер с кассетой Анны Владимировны и включил песню про Ану и Мигеля.
- Вот я и вернулся, - сказал он.
- Вот я и дождалась, - ответила Аня.



Глава 3.

Песни, беседы, воспоминания - и опять... Время ложиться спать. Из поддиванного ящика достали широкую простыню, две подушки, одно одеяло - на двоих. Миша уже заготовил нужные слова.
- Страшно? - спросил он.
- Нет, Мишенька, - ответила Аня, - с тобой мне ничего не страшно.
Вот те раз! Миша ожидал, что она скажет 'да', а тут... Все заготовленные слова полетели в мусорную корзину. Пришлось импровизировать на ходу.
- Правильно. Со мной ничего не страшно. Мы Дорельяно - ближе самых близких родственников. А значит, нам нечего стесняться и нечего скрывать друг от друга. В общем, давай раздевайся - и я тоже.
Разделись: Миша уверенно и быстро, Аня - помедленнее. Всё оказалось нестрашно и взаимопринято: Анина непривычка и Мишины мысли, которые так легко было прочитать. Постояли, полюбовались друг другом, а потом Миша сказал:
- Анечка, ты настолько красива, а я настолько плохо спал в поезде, что даже не могу восхититься тобой, как ты того заслуживаешь. Давай просто ляжем и уснём, а все разговоры... и прочее... оставим на потом. К тому же следующая ночь будет новогодней - надо перед нею выспаться.
- Давай, - охотно согласилась Аня и залезла под одеяло.
Миша щёлкнул выключателем и юркнул за ней.

Темно. Тихо. Тепло. Любимое тепло. Лёгкое прикосновение. Никаких объятий. Никаких поцелуев. Только дыхание на лице и запах... Пленительный запах родного существа! И в то же время - неведомые доселе - город, квартира, постель. И Анечка - такая близкая, но такая далёкая - до сегодняшнего дня. И желание, конечно - несмотря ни на какую усталость - куда же от него денешься?
Миша вспомнил, как лежал однажды с Оксаной. Тоже было темно, тихо, тепло. Тоже было желание, но потом... Потом оно превратилось во что-то иное, не имеющее названия, в миллионы раз более упоительное - на грани жизни и смерти. Вот и сейчас - подхватило и понесло - выше, выше, выше - высоко-высоко - и ещё выше - и ещё - выше облаков, звёзд, галактик - выше моралей, запретов, границ - выше страстей, наслаждений, желаний - на сверхъестественную высоту, непостижимую человеческому разуму - на величайшую высоту, где замирает дух и останавливается сердце...
.......................................................................................................................................
По счастью, это длилось недолго. Спасибо усталости - вернула на землю. Иначе мог бы и не вернуться. Сердце колотится как бешеное. И желания нет. Вот, значит, как его одолеть. Не надо давить его в себе, пытаться уничтожить, отрезать, выжечь - как требуют 'священные писания' - не надо делать вид, что оно уничтожено - как поступают верующие - надо подняться над ним, перерасти его, вырасти так, чтобы тигры и пантеры 'грехов' показались домашними котятами. Какие знакомые мысли! Выплыли из памяти слова Леры, что тьму нельзя уничтожить, но можно победить, осветить, подчинить свету. Всё одно к одному, всё складывается. И сердце успокоилось, бьётся в обычном ритме.
- Сладких снов тебе, Анечка, - прошептал Миша и сам погрузился в сон.

Утром желание вернулось - одновременно с пробуждением. Отпустить бы его погулять на недлинном поводке - Аня поймёт - но нет, не сегодня. Сегодня последний день уходящего года - очень трудный день. Много всего предстоит сделать, а потом ещё праздновать целую ночь.
Аня уже не спала. Встретила родной улыбкой.
- С добрым утром, Мишенька.
- С добрым утром, Анечка. Ну что, встаём?
- Встаём.
Миша вылез из постели, Аня за ним. Поглядели друг на друга, улыбнулись, раздвинули занавески. Всё то же незимнее тепло и серая хмарь. Похоже, не будет снега - даже на Новый год.
Миша достал из рюкзака тренировочные штаны и фланелевую рубашку - то, в чём ежедневно ходил у себя в квартире. А что: предложили ему чувствовать себя как дома - он и чувствует. Аня одобрила эту идею и облачилась в синий домашний халатик. Повернула защёлку, открыла дверь, выпустила Мишу, вышла за ним.
Взрослые были уже на ногах. Прозвучали приветствия, пожелания доброго утра - безо всякого пристального внимания, испытующих взглядов и лишних вопросов. Александр Васильевич держал своё слово и не проявлял ни малейшего интереса к тому, какие перемены могли произойти в жизни его дочери. Миша мысленно поблагодарил его за деликатность. А Оля попросту обняла - будто родных - брата и сестру - выбежавших поутру из детской комнаты. Аня прижалась к ней и поцеловала в щёку.
- И ты поцелуй, - обратилась Оля к Мише. - Побуду и тебе мамой.
Миша поцеловал её, но всё-таки заметил:
- У меня уже есть мама. Её зовут Лера.
- Одна мама хорошо, а две лучше, - улыбнулась Оля. - Лера далеко, а я близко. Думаю, она не будет ревновать. Она же сама придумала: '¡El amor sin celos ni odio!'
- Вы знаете наш язык? - удивился Миша.
- Я ещё не настолько стара, чтобы обращаться ко мне на 'вы', - мягко заметила Оля. - А язык - да, знаю немного. И он знает, - показала она на рывшегося в шкафу Александра Васильевича. - К тому же у нас обоих золотой свет. Мы такие же Дорельяно, как ты, понял? А сейчас умывайся и будем завтракать.
После завтрака Александр Васильевич достал из чулана большие картонные коробки с разборной искусственной ёлкой, игрушками, украшениями для комнаты.
- Остаёшься с девочками, - сказал он Мише. - А я иду по магазинам.
Целый день до позднего вечера Миша, Аня и Оля готовились к Новому году. Собирали и устанавливали ёлку - большую, старую, до самого потолка - развешивали игрушки, гирлянды, лампочки, мишуру. Оля о многом расспросила Мишу, и к наступлению темноты они уже были близкими друзьями. Украсив квартиру, взялись готовить еду: не слишком обильную, не как у Мишиных родителей. Правда, возникло небольшое разногласие. Даже будучи Дорельяно, Александр Васильевич не понимал, как это мужчина может отказываться от мяса. Однако к Мишиному отказу отнёсся с уважением - просто, как раньше, каждый остался при своём мнении. А вот спиртного на столе не было: здесь мнения сошлись.
За три часа до Нового года приготовления закончились. Миша попросил включить компьютер. Вместе с Аней уселся писать электронные поздравления: Славке, Оксане, Вадику. Очень скоро от Славки пришло ответное письмо не только с поздравительной открыткой и добрыми пожеланиями, но и с подробной инструкцией по установке на компьютер программы электронного общения ICQ, в просторечии именуемой 'аськой'. А что, хорошая программа, и установилась без проблем. Отправили запрос на включение Славкиного адреса в список контактов, получили ответ - и вот пожалуйста:
- Привет!
- Привет! Это ты?
- Я, кто же ещё.
- Как дела?
- Нормально. Если бы не родители, было бы отлично.
- А у нас родители отличные. И всё отлично.
- Везёт же некоторым.
- Ничего. Мы с тобой, а ты с нами.
- Конечно. О, Оксана появилась! Кстати, занеси её тоже в контакты. Вот адрес: ...
- Занёс. О, она уже пишет! Прости, не успеваю отвечать обоим.
- Нет проблем. Сейчас организую конференцию. Пока общайтесь.
- Привет, Оксана! Как ты?
- Отлично. Я у подруги. С нами ещё девочки. Всей компанией отмечать будем. Тут, правда, родители. Но ничего, они нормальные.
- Здорово! Год назад ты сидела одна.
- Год прошёл. И прежняя жизнь прошла.
- А новая жизнь продолжается?
- Да!
- Слава, это что? Мы все вместе? Втроём?
- Да!
- Нет, вчетвером. Нас же двое: я и Аня.
- Привет, Аня!
- Привет, подруга!
- Привет, Слава!
- Привет, Ксюшечка!
- Ой, погодите, тут Вадик письмо написал. Сейчас прочитаю и перешлю...
- Неплохо он там устроился.
- Ещё бы! Хотя вначале было трудно.
- А у него есть аська?
- Сейчас узнаю.
- О, он уже здесь! Держите адрес: ...
- Вадька, привет! С Новым годом!
- С Новым годом! А ты где?
- В другом городе. В гостях у Ани.
- Опять любовь?
- Да. А у тебя всё в порядке?
- Да.
- Отлично.
- Даже не верится.
- Что?
- Что мы все вместе. Одновременно.
- Так Новый год же!
- Волшебная ночь?
- Да.
- И желания сбудутся?
- Да.
- Обязательно.
- Всенепременно.
- Загадывай.
- Всё будет.
- Прорвёмся!
- Ура!
- Извините, я вас покидаю. Родители гонят.
- Пока. Заходи после полуночи.
- А мои родители передают всем привет и поздравления с Новым годом. Но тоже просят уступить им компьютер.
- Им тоже поздравления. От всех нас.
- Пока.
- После полуночи заходите.
- Конечно.
- Обязательно.
- Пока.

В таком общении пролетело полтора часа. Миша и Аня ушли к себе в комнату, включили гирлянду из разноцветных лампочек, погасили верхний свет, легли на диван и предались мечтам о наступающем годе. Каким он будет? Что принесёт? Сбудутся ли желания, а если сбудутся, то какие? Так и лежали, глазея на огоньки. Незадолго до полуночи встали, переоделись в парадную одежду и присоединились ко взрослым. Быстренько умылись, помогли накрыть стол, включили гирлянды, погасили свет, расселись по местам, налили стаканы сока и уставились на настенные часы. Телевизор включать не стали - по общей договорённости. Пусть ходячие мертвецы играют в этот ящик - а для живых - живое общение... Стрелки часов сливаются воедино - подъём со стульев - загадывание желаний - и - поздравления:
- С Новым годом!
- С Новым годом!
- С Новым годом!
- С Новым годом!
- Ура-а-а-а-а!!!
Тут же за окном - шум, крики, взрывы петард и фейерверков. Es jaleo, muchachos, jaleo. (Шумим, братцы, шумим.) Всё как везде. Всё как всегда. Ура-а-а-а-а!!!
Наскоро перекусив, устроили вручение подарков. Миша извинился, что привёз лишь фотографии для Ани, но его быстро успокоили. Что привёз, то привёз - молодец. Общим подарком для семьи на этот раз был компьютер, однако явились на свет и личные подарки для каждого. Александру Васильевичу - блестящий тёмно-серый галстук, Ане и Оле - маленькие брошки с камешками - голубым и розовым, соответственно. Для Миши был приготовлен сюрприз. Что-то большое, матерчатое, переливающееся под разноцветными огнями гирлянд. Рубашка! Блестящая золотая рубашка! Откуда?
- Сами сшили, - гордо сообщила Аня. - Мама шила, а я помогала. На новой машинке. Так что и Оксане спасибо. И Славе.
- Спасибо вам всем, - прошептал растроганный Миша.
- По Аниной мерке кроили, - добавила Оля. - С припуском. Ей чуть-чуть велика. Тебе должна быть в самый раз. Надевай. Да, прямо здесь - все же свои. Все тебя любят и понимают.
Миша снял старую рубашку и надел новую. Чтобы получше её рассмотреть, временно включили верхний свет.
- Какой ты красивый! - не сдержала восхищения Аня.
А Оля молча подошла, подёргала за плечи, за рукава, за бока, разгладила складки, расправила воротник и проговорила:
- В самый раз.
- Спасибо огромное, - обнял и поцеловал её Миша.
- С тебя приглашение на танец, - подмигнула она.
- Да, конечно.
Принесли сиди-плеер, поставили диск. Тот самый диск с вальсами!
- Позвольте вас пригласить, сеньора.
- С большим удовольствием, сеньор.
Как хорошо танцуется в новой рубашке с той, которая эту рубашку сшила! Потрясающая женщина! Естественная природная блондинка, однако, вопреки расхожему мнению, совсем не глупая. В этих сероватых глазах, прикрытых пушистыми ресницами, бездна изобретательного ума! А эта белоснежная шея - как умело вертит она главою семьи - Александром Васильевичем! Тот полагает себя главнокомандующим, а на самом деле... Поди управься с таким сложным, так много повидавшим человеком. А Оля управляется - так же легко, как танцует вальс. Медленный старинный вальс. Танец благородных людей. Эта изящная талия, обтянутая лиловым шёлком - в ней одной больше благородства, чем во всех самодовольных моралистах на свете. Впрочем, не надо о них... Ах, этот вальс - ах, этот вальс - ах, этот вальс, этот вальс, этот вальс... Вот он и закончился.
- Спасибо, Миша. Теперь приглашай Аню. А для меня найдётся кавалер.
Александр Васильевич понял намёк, и следующий вальс танцевали двумя парами. Аня - это, конечно, не Оля. Маленькая, неопытная, беззащитно-доверчивая - но такая близкая, такая родная - как никто на свете!
Сделали перерыв и начали звонить: Славке, Оксане, даже Вадику за границу дозвонились легко. Снова поздравили друг друга - теперь уже с наступившим Новым годом. Договорились встретиться в аське - и встретились. А потом снова танцевали. А потом оделись и вышли на улицу - в отблески фейерверков и грохот петард. Шли, поздравляя и отвечая на поздравления малознакомых и вовсе незнакомых людей. Люди! Если бы вы всегда были связаны меж собою, как в эту волшебную ночь! Но нет: как только она закончится... Кстати, а сколько сейчас времени? Ого, пора домой. Надо всё-таки выспаться, а погулять можно будет и днём. Вернулись в квартиру и разошлись по комнатам. Миша и Аня легли, как в предыдущую ночь - вместе, но не переходя границы - и тут же уснули.

Проснулись поздно - ближе к полудню - и опять не нашли времени насладиться друг другом. В первый день нового года надо было праздновать - с Олей, Александром Васильевичем, да и не только. Умылись, привели себя в порядок, сели за стол. Сидели долго, разговаривали о жизни: об учёбе, друзьях, последних событиях - даже о положении в стране - словом, обо всём, кроме войны и взаимоотношений Миши и Ани - эти темы деликатно обходили стороной. Наговорившись, встали, оделись и отправились в гости к Аниной бабушке - матери той, первой Оли. Когда-то бабушка жила здесь, ухаживала за маленькой внучкой, но после увольнения Александра Васильевича из армии перебралась к своей сестре - неподалёку.
Две старушки жили скромно, тихо и незаметно, окружённые старыми привычными вещами - как и подобает в преклонном возрасте. Однако к приходу 'детей' испекли огромный пирог с яблоками. На пенсию особо не разгуляешься, но очень уж хотелось им чувствовать себя нужными и полезными выросшим 'детям'. Всё остальное принесли Оля и Александр Васильевич.
Снова сидели за столом, разговаривали.
- Вот и Анечка жениха нашла. Как быстро время летит!
- И не говори. Будто вчера ещё пешком под стол бегала - а сегодня уже невеста.
- И мальчик какой хороший.
- Очень хороший.
- Повезло Анечке.
- Очень повезло.

Домой вернулись во тьме. Миша пригласил Олю в 'детскую' комнату и показал ей изделия Оксаны: золотую дорельянку и фиолетовый флаг. Оля заценила:
- Отлично. Просто замечательно. Очень способная девочка. Я ей помогаю, как могу. А то Слава, конечно, старается, присылает ей деньги, но он понятия не имеет, какие цены в столице.
- А ты имеешь?
- Ещё бы! Я же сама оттуда. Там родилась, там выросла. А потом сбежала от родителей. Достали - сил нет! Нашла себе работу. Неважно, что в маленьком городе, неважно, что платят мало - важно, что от родителей подальше. Тут и счастье моё нашлось. Прекрасный муж, прекрасная дочка. Моя родная, любимая доченька, - обняла она и поцеловала Аню.
Аня в ответ показала на диван. Оля присела на его край. Аня легла, свернулась калачиком, а голову пристроила на коленях понимающей мамочки. Та неторопливо и ласково принялась перебирать дочкины волосы. Аня простонала от счастья и закрыла глаза. Оля посмотрела на Мишу:
- Ну а ты чего? Ложись с другой стороны.
Миша принял это предложение, лёг головой на Олины колени и соприкоснулся с головою Ани. Оля гладила обоих одновременно: двух её рук для этого вполне хватало.

И вот она, третья ночь в гостях у любимой девочки. Сейчас всё решится, и Миша уже знал как. Знал он и то, что Аня знает, что он знает как - по крайней мере догадывается - и что она его поймёт.
Закрыли дверь, разделись. Миша сел на диван и попросил Аню встать перед ним.
- Когда мы прощались, - начал он, - я любовался твоим лицом и запоминал его до мельчайших подробностей. Сейчас я хочу видеть тебя всю, любоваться и восхищаться, запоминать до мельчайших подробностей.
- Любуйся, Миша. Я вся для тебя.
И Миша любовался. Всматривался в каждую впадинку и каждую родинку, каждый бугорочек и каждый волосочек, каждую плоскость и каждый изгиб, каждую синюю жилочку под полупрозрачной кожей - не упуская ничего - ни малейшей мелочи. Переводил взгляд, задерживал его, останавливал, возвращал - следуя прихотливым мыслям. Порою поднимал руку, дотрагивался, поглаживал - бережно, ласково, осторожно - точно боясь испортить, повредить, сломать. Порою чуть заметными жестами просил повернуться: боком, спиной, опять лицом. Аня позволяла ему всё и отзывалась на каждое его желание. А желаний было много, очень много - и среди них, конечно - желание обладать. Миша признавал, что оно есть и никуда не денется, не пытался ни скрыть его, ни подавить - но лишь перерасти, подняться - на величайшую высоту любви. Выше, выше, выше - до последней черты, за которой душа уже не может существовать в теле. Смертельная опасность - возвращение вниз - и снова желание... В череде головокружительных взлётов и падений рассыпались и растерялись все слова. Пришлось остановиться, перевести дух, найти и подобрать их заново - хотя бы некоторые из них.
- Анечка, ты же видишь мои мысли. Их очень много, и каждая - о тебе - о малой частичке тебя. О каждой частичке тебя - отдельная мысль размером с небольшую вселенную или музыкальную ноту. И так же, как тело твоё состоит из частичек и порождает непостижимую душу, мысли о нём составляют аккорды и такты и порождают величественный гимн в твою честь. Этот гимн звучит у меня в голове, о нём невозможно поведать словами. Слышишь его, Анечка?
- Слышу, - просияла Аня. - И совершенно счастлива. Не мучай себя, Миша, не подбирай слова - просто сделай то, что тебе хочется.
- То, что мне хочется? - переспросил Миша. - А знаешь, чего мне хочется? Я тебе скажу. Это очень просто. Почему-то я до сих пор нигде не читал и не слышал, что у одного и того же человека в одно и то же время могут быть совершенно разные, диаметрально противоположные желания. Например, утром хочется и поспать подольше, и встать, чтобы встретить рассвет. В итоге исполняется то желание, которое сильнее, но это не значит, что другого, противоположного желания нет вообще. Так же и у меня: я очень тебя хочу, так хочу, как не хотел, быть может, ещё никто на свете, но гораздо сильнее - в миллионы миллионов раз сильнее - я хочу, чтобы ты оставалась чистой, как сейчас. Хочу смотреть на тебя, хочу любоваться и восхищаться тобой, хочу сочинять гимны в твою честь. Да, знаю, так не может быть вечно, когда-нибудь придётся разрушить этот барьер, утратить чистоту и невинность - но пусть это случится позже. Нас пока считают детьми, не дают жить самостоятельно. Устроиться на работу - проблема, бросить учёбу - катастрофа, заполучить отдельное жильё - фантастика. Давай послушаемся твоего папу: доучимся, обретём профессию, сделаем что-нибудь значительное, настоящее, может быть, даже великое. Станем взрослыми, остановимся и скажем: 'Всё, дальше не пойдём. Здесь наша земля, здесь мы построим дом, посадим дерево и родим ребёнка.' Да ты не расстраивайся: кое-что можно уже сейчас.
- Правда? - воспрянула духом Аня.
- Правда, - кивнул Миша и погасил свет.

Следующий день посвятили ознакомительной прогулке по городу. Миша увидел немногочисленные достопримечательности: памятники, церкви, красивые дома, услышал рассказ о связанных с ними исторических событиях. Была в городе и река - небольшая, но достаточная для купания - в тёплое время года. Аня взяла с собой фотоаппарат и снимала всё для Миши и Мишу на фоне всего. Он в свою очередь снимал её. Погода не изменилась. Казалось, теперь всегда будет так: половинчатое тепло, безветрие, влажность, зелень газонов и серость небес. Миша забыл, как выглядят солнце, луна и звёзды.
Вспомнил об этом вечером, когда дело дошло до рассказов о море. Аня включила компьютер и показала летние фотографии. Только на них ещё сохранилось солнце, а кое-где и луна. Низкие горы, причудливые деревья. Синее море - перевёрнутое небо. То гладкое, как зеркало, то в белых барашках волн. Яхты, теплоходы, большие корабли. Уходящие вдаль причалы. Чайки. Поодиночке и стаями. Александр Васильевич, Оля, Аня - беззаботные, радостные, весёлые. В парке, на берегу, на теплоходе. Красота. Неужели всё это существует на свете?

Ночью продолжили изучать друг друга. Оказывается, даже не переходя границу, можно испытать бесконечное множество разнообразных ощущений.
- Сегодня займёмся пальчиками, - объявил Миша. - Давай руку. Какие они тонкие, маленькие. Прямо как дети. Наши дети. Мы должны дать им имена... нет, угадать их имена. Приглядеться и угадать. На этой руке у нас будут мальчики. Вот этот - Хирон, этот - Рамон, этот... Игнасио, этот... Кто же ты, миленький? Неужели так и останешься безымянным? Нет, ты у нас будешь... Хуан - что же я думаю. А самый маленький - Диего. И каждого надо расцеловать, отогреть, пока он не родится на свет, - Миша поднёс Анину руку к губам и принялся целовать и отогревать пальчики...
.......................................................................................................................................
- А на этой руке у нас будут девочки, - долгое время спустя произнёс он. - Вот эта - Лолита, эта - Росита, эта - Кончита, эта... Пепита, а самая маленькая - Анита. Ну а девочкам нужна особая ласка, поэтому целовать и отогревать их я буду гораздо дольше...
.......................................................................................................................................
.......................................................................................................................................
.......................................................................................................................................
- А теперь соединяем их вместе - ладошка с ладошкою, пальчик с пальчиком, девочку с мальчиком - растопыриваем - что получается? Звёздочка! Яркая золотая звёздочка. А если мы соединим наши руки вместе - вот так и вот так - получится двойная золотая звёздочка. Так соединились Ваня и Марина - так соединимся и мы - в следующую ночь.

Днём опять гуляли по городу, а ночью устроили танцы - стоя один напротив другой с высоко поднятыми и соединёнными в двойную звезду руками - глядя в глаза и не допуская иных прикосновений. На этот случай нашёлся диск с медленной мелодичной музыкой.

На следующий день снова гуляли - только уже не по улицам, а по квартирам Аниных подруг. Миша понимал, что´ за этим стоит: желание предъявить его подругам, доказать, что он реально существует и все рассказы о нём - чистая правда. Что ж, он охотно исполнил эту роль, подтвердил Анины слова и украсил её образ лестными для неё выдумками. За это был вознаграждён весёлой прогулкой в компании симпатичных девчонок.
А вечером сказал Ане:
- Послезавтра день нашего знакомства - если его можно так назвать. Вечеринка у Оксаны - помнишь? Ровно два года назад. А ровно год назад мы со Славой и Оксаной отмечали первую годовщину. Я тебе уже рассказывал. А теперь вот думаю: почему бы и на этот раз не отметить так же? Всем четверым? С медово-лимонным напитком, с фирменным блюдом, безо всяких запретов и безо всяких одежд. Насчёт последнего... Мама твоя точно согласится, а вот папа...
- Я поговорю с мамой, - поняла Аня суть проблемы. - А она поговорит с ним. У неё всё получится - как всегда.
Ночью Миша занялся Аниными волосами.
- До сих пор я тебя просто гладил, и ты называла мои руки необыкновенными. Теперь я хочу перебрать и расцеловать каждую твою прядочку в отдельности. Каждый волосочек у меня не получится. Я видел, как это делает твоя мама, но, по-моему, она просто ленится. Обязуюсь её превзойти. Ложись.
И перебирал, и разделял, и разглаживал, и целовал любимые волосы - каждую прядочку - по многу раз. Незаметно для себя засыпал, просыпался и снова продолжал прерванное занятие. Долгую зимнюю ночь - до самого утра. Аня блаженствовала и скулила от счастья.

Утром после завтрака позвали Олю к себе в комнату и поговорили насчёт планируемой вечеринки. Оля слушала внимательно, не перебивая - только взгляд её по мере рассказа наполнялся удивлением и любопытством.
- А ты намного интереснее, чем я думала, - глядя на Мишу, покачала она головой. - Ладно, идите гулять, а я всё устрою.
Снова до темноты гуляли по городу. Вечером Оля зашла в 'детскую' и сообщила:
- Он согласен. И не благодари меня - моя заслуга невелика. Это всё твой золотой свет.
Ночью, оставшись вдвоём, завели разговор о планах на будущее.
- В столице есть институт иностранных языков, - поведала Аня. - Поехали туда вместе?
- Поехали, - улыбнулся Миша. - Прямо сейчас?
- Нет, через полтора года, - поняла шутку Аня. - Когда закончим школу.
- Полтора года... Меньше, чем мы уже знакомы, - заметил Миша и поцеловал её зелёные волосы.

Наступил день вечеринки. Несмотря на такое название, готовиться начали с утра. Вместе отправились в магазин: купить мёда, лимонов, моркови и кураги. Рисовая крупа в доме имелась. Вернувшись, занялись приготовлением праздничного напитка и 'звезды Дорельяно'. Мужчинам доверили почистить морковь и выжать лимоны, а потом выпроводили в комнату. Пришлось подчиниться: кухня - территория женщин. Миша попытался объяснить, как надо готовить. Оля выслушала, приняла к сведению и не более того.
В комнате Александр Васильевич прищурился на своего юного гостя:
- А ты смелый парень. Смелый, авантюрный, да ещё и с фантазией. Таким покоряются женщины и золотые страны. Уважаю.
- Спасибо, - заулыбался Миша, поняв, что глава семейства поддерживает его идею.
Из кухни прилетели аппетитные запахи - покорять покорителя женщин и золотых стран. О-о-о-о-о! Блаженны кухарки, ибо будут управлять государством.

Еда готова, стол накрыт. Полдень миновал, до вечера далеко.
- Ну что? - спросил Миша. - Я первый - как всегда? - и положил начало избавлению от одежд.
- Я за тобой, - последовала Аня его примеру.
- И я, - поддержала её Оля.
Александр Васильевич оказался последним. Ещё бы: нелегко отдирать от себя многолетние привычки - с болью, с кровью, с мясом - а надо. Избавившись от одежды, прикрылся оправданием:
- Испортил ты меня, Мишка - вконец испортил. Никогда бы не подумал, что дойду до такого. А с другой стороны... 'Человек должен быть счастлив.' Это так просто, что не поспоришь. Иначе придётся поверить в загробный мир, воздаяние, наказание... Но я в это не верю. Слишком многое повидал, чтобы верить в такие сказки. Кто видел настоящий ад, тот выдуманного не боится.
Схватился за голову, опустил глаза, утонул в себе. Оля поднялась, подошла к нему сзади, обняла как-то по-особому. Видно, так повелось у них в семье: как только муж погружается в болезненные воспоминания, рядом оказывается жена со своим целительным действием.
Какая она красивая! - глядя на неё, думал Миша. - Аня любимая и красивая, а Оля просто красивая.
Александр Васильевич вернулся в реальность.
- Свет, - напомнил Миша. - Надо зажечь золотой свет. Вот так! А теперь выпьем за первый шаг на пути взаимоприятия.
Разлил по стаканам медово-лимонный напиток, разложил по тарелкам порции 'звезды Дорельяно', а когда всё было выпито и съедено, заметил:
- Хорошо, когда нет барьеров?
Аня поцеловала его, Оля заулыбалась, Александр Васильевич кивнул.
- Так и будем, - заключил Миша. - Настоящая семья. Счастливые люди. Без тайн, без барьеров, без затей. Но стихи я как писал, так и буду писать. Вот, например.
Встал и прочёл стихотворение о медово-лимонном напитке. Все замерли в восхищении - даже Александр Васильевич.
- Неплохо, - похвалил он. - Пожалуй, ты и в самом деле далеко пойдёшь.
Тоже встал и протянул руку - через стол. Миша заметил на этой руке белое безволосое пятно - след зажившей раны. Ещё два таких же пятна белели на груди. Александр Васильевич прочитал его мысли:
- Да, было дело. И не одно. После этого начинаешь ценить жизнь...
- ...и любить весь мир, - добавил Миша.
- А ты откуда знаешь? - удивился Александр Васильевич.
- Знаю, - поджал губы Миша. - В мирной жизни тоже приходится умирать. А потом вставать и идти дальше.
- Боец, однако, - покачал головой Александр Васильевич. - Только бы войны для тебя не нашлось. Хватит уже.
- Хватит? - переспросил Миша. - А разве вы не видите, что она уже идёт? Не где-то там, а здесь и сейчас. Разве не чувствуете, как прорываются из преисподней её огненные языки?
- Чувствую, - признался Александр Васильевич. - Как ни крути, а скоро начнётся.
'Начнётся...' Миша поймал себя на мысли, что в последнее время всё чаще и чаще слышит это многозначительно-зловещее слово 'начнётся'. Что именно 'начнётся', никто не уточнял, но всякий раз имелось в виду что-то огромное, неопределённо-страшное, что-то такое, от чего весь мир перевернётся с ног на голову, если вообще уцелеет.
- Начнётся, - эхом отозвался Миша. - И я не смогу остаться в стороне.
- Пропадёшь, - вздохнул Александр Васильевич. - Драться ты не умеешь и не хочешь уметь. Научись хотя бы уходить от ударов. Могу показать.
- Спасибо, - поблагодарил Миша, - но мне нельзя уходить от ударов. Я должен идти им навстречу и принимать их на себя.
- Всё те же тараканы в голове... - Александр Васильевич что-то вспомнил и неожиданно скомандовал. - А ну выйди из-за стола. Встань туда. Ноги шире. Руку подними. Выше. Вот так. Таким я тебя и видел... во время грозы... Только тогда ты был меньше. В смысле, младше. 'Отрок обнажённый, сиянием золотым окружённый...' Слушай, серьёзно тебе говорю: не лезь ни в какие авантюры. Живи, учись, люби Анютку, заботься о ней. Будь счастлив, как умеешь. Сам видишь, я тебе всё разрешаю... сынок.
- Спасибо, - прослезился Миша. - И если на то пошло... Если мы с вами так близки... Скажу вам честно: Аня до сих пор девочка и останется такой после моего отъезда. Можете убедиться сами.
- Ну, знаешь ли... - покачал головой Александр Васильевич. - Даже не знаю, что сказать... Скажу одно: я бы так не смог.
- А мы решили вас послушаться, - объяснил Миша. - Окончим школу, институт, обретём самостоятельность, уедем в золотую страну, поженимся и тогда... Пригласим вас обоих к себе - будете нянчить внуков.
- Слушай, ты чего? - Александр Васильевич был потрясён до глубины души. - Совсем добить меня решил? Чтобы в таком щуплом пацанчике было столько серьёзности, ответственности, порядочности, да ещё и великодушия? Просто не верю своим глазам. Как же обманчива бывает внешность!
- Ваша внешность тоже обманчива, - парировал Миша. - Вы не похожи на супермена - и тем не менее...
- Хочешь сказать, я похож на тебя?
- Хочу сказать, что различий между нами гораздо меньше, чем кажется. Хочу сказать, что мы можем понимать друг друга и быть счастливыми. За это и предлагаю выпить - по второму стакану медово-лимонного напитка.
- За счастье?
- За счастье. Быть счастливыми - наш долг перед человечеством. Счастливые люди не ведут войн.
Налили, выпили, поели.
- А теперь - танцы! - объявил Миша. - А то девочки заскучали.
И были танцы, и ещё танцы, и ещё - а потом опять - еда, питьё, лёгкие беседы на лёгкие темы. Предыдущий разговор тоже оказался полезен: избавил от 'постыдных' мыслей и установил полное взаимоприятие.
Когда стемнело, зажгли цветные гирлянды, не гася своего золотого света. Всё это вместе создало спокойную, добрую, уютную атмосферу. Хотелось делиться друг с другом тайнами, ничего не оставляя в себе. Хотелось делить эту радость с другими - со Славкой и Оксаной в первую очередь. Позвонили, рассказали, договорились встретиться в аське - и встретились. Зависти не было - даже у Славки - только ответная радость - за друзей.
Миша взял карандаш и на обеих сторонах всех внутренних дверей квартиры нарисовал заглавные буквы А - в полную высоту. Никто ему не препятствовал. Отныне в их общей семье не было запретов, кроме запретов, налагаемых любовью. И ночью двери комнат оставались открытыми.

Оставались они открытыми и днём. А зачем закрывать, если все свои? Если взрослые любят и понимают детей, если при родителях можно говорить обо всём, и они не осудят, не наорут, не потребуют прекратить - лишь снисходительно улыбнутся и вспомнят, как сами когда-то многого хотели и многое вытворяли. Если счастье в семье не считается грехом.
Одежду надевали только тогда, когда надо было выйти на улицу. Впрочем, это случалось редко. Каждый тянулся к каждому, особенно Миша, которому до отъезда остались считанные дни. Александр Васильевич не горел желанием участвовать в 'щенячьих забавах', однако другим это позволял. Миша и Аня зазывали Олю к себе в комнату, где они предавались танцам, играм, пению, чтению стихов, свободным беседам и прочим развлечениям, которые вызвали бы ярость ханжей и моралистов, но, в общем-то, совершенно безобидным. Что плохого, если Оля приласкает обоих 'детей' или посвятит их в некоторые тайны взрослой жизни?
Миша показал ей записки девочек и завёрнутые в них прядки волос.
- Целая коллекция, - усмехнулась Оля. - Только белых не хватает. Держи, - взяла Анины ножницы и отстригла у себя очередной экспонат.
- А записку?
- Ладно. Я ещё плохо знаю язык, поэтому напишу кратко:

A mi amigo Miguel. Con mejores deseos.
Olia

(Моему другу Мише. С наилучшими пожеланиями.
Оля)

- Спасибо, Оля, - расцвёл улыбкою Миша. - Ты такая... Необыкновенная... Прямо как Лера.
- Ещё бы, - изящно повернула Оля свою белокурую головку и вздёрнула нос к потолку. - Такой и должна быть настоящая женщина. Безо всяких одежд, безо всяких покровов, но тайны её вовеки не разгадать. А ненастоящую женщину хоть во сто одёжек заверни, всё равно её единственной тайной будет отсутствие всяких тайн.

Взрослые каникулы закончились, а детские - нет. Оля и Александр Васильевич по утрам уходили на работу. Миша и Аня оставались одни. Странное ощущение. Будто чего-то не хватает. Обычно в таких случаях дети радуются, а тут... Немногие взрослые удостаиваются такого отношения. О них - понимающих, любящих, редкостных родителях - велись разговоры в их отсутствие.
- Оля - моя настоящая мама, - утверждала Аня. - Она вернулась ко мне. Как она появилась, так всё у нас наладилось. И папа стал другим. Помнишь, как мы гуляли на Новый год? Все эти петарды, фейерверки - он их раньше терпеть не мог - страшно нервничал. Видно, напоминали ему... А теперь ничего, спокоен.
- Оля говорила про золотой свет.
- И это тоже. Твой свет, её любовь и мои мысли. Вот он и оттаял, и отблагодарил нас всех. Позволил нам быть счастливыми.
- А видение в грозу? - спросил Миша. - Думаешь, это правда?
- Не знаю, - пожала плечами Аня. - Мне он больше ничего не говорил. Но Оля из него вытянула... Я тебе расскажу. Только большой секрет!
- Понимаю.
- Послали его группу на задание. Рано-рано утром, перед самым рассветом пришли они в одно селение. По-нашему и не селение даже, а так, два дома всего. Вроде бы там должны были укрываться враги. Но никаких врагов там не оказалось. И вообще никого не оказалось. Потому что все жители были убиты. Совсем недавно. Да не просто убиты, а жестоко. Женщины, дети, старики... Представляешь? И главное, непонятно, кто это сделал. Наших там точно не было, а те... Зачем они будут убивать своих? И тишина. Представляешь, какая там была тишина? И вдруг в кустах послышался писк. А они же на каждый шорох реагируют молниеносно. Нашли одну живую - девочку двух или трёх месяцев от роду. Видно, успели её отшвырнуть... Взял её папа на руки, заглянул в чёрные глазки и вспомнил про меня. Понимаешь? Всё то же самое, только наоборот! Будто судьба прочитала его мысли, совершила месть и восстановила справедливость - только радости от этого не было никакой. А потом началась гроза, и вроде бы ему привиделся ты, вроде бы велел вернуться. Он и вернулся. Девочку оставил в одном из селений. Её взяли охотно. Вот и всё.
Н-да-а-а... После такого рассказа не захотелось никаких развлечений. Молча просидели до вечера. Вечером, при Александре Васильевиче, вошли в роль беззаботных детей. Это помогло: ночью, во время сна, страшная история отодвинулась на задворки сознания.

Следующий день был последним днём перед Мишиным отъездом. В беседе подняли ещё одну деликатную тему. Эскапелья. Ей не осталось места в их далеко идущих планах.
- Да, - признался Миша, - это одна из причин, по которой я не хотел сейчас... Она вернётся, обязательно вернётся, и тогда я не буду знать... Мучительно это всё. Я ведь её люблю - по-настоящему люблю. Даже если она кого-нибудь нашла, всё равно люблю. Даже ради тебя я не брошу её. Но даже ради неё я не брошу тебя.
- Не мучайся, Мишенька, - обняла его Аня. - Делай как знаешь. Я на всё согласна. Согласна быть брошенной...
- Не-е-е-е-ет!!!
- ...согласна разделить тебя с нею... если она согласна.
- Ханжи-моралисты осуждают это, - пробормотал Миша. - А Лера говорит: можно. Если есть любовь - можно. Впрочем, у нас ещё много времени. Школа, институт, золотая страна... И если она не вернётся до нашей свадьбы... Тогда, считай, выбор сделан.
- Спасибо, Мишенька, - поцеловала его Аня.

Вечером организовали прощальный ужин. Снова включили гирлянды и зажгли золотой свет. Долго сидели, не говоря ни слова, обмениваясь лишь тёплыми взглядами. Наконец Миша сказал:
- Анечка! Неужели ты думаешь, что я уеду без очередного стихотворения? Нет, это не просто стихотворение - даже не песня - танец. Вальс для любимой Анечки. Иди сюда. Давай руку. Как мы танцуем? Вот так. Только на этот раз без музыки - музыкой буду я. Готова? Раз, два, три - поехали!


Милая Анечка, славная девочка,
Вот и настал этот радостный час:
Вместе танцуем мы сказочным вечером
Только для нас предназначенный вальс.

Ах, этот вальс, ах, этот вальс -
Вальс, предназначенный только для нас.
Ах, этот вальс, ах, этот вальс -
Вальс, предназначенный только для нас.


Сердце колотится, помыслы бесятся,
Кровь разливается, словно прибой:
Ночи и дни, бесконечные месяцы
Мы пребывали в разлуке с тобой.

Споря с судьбой, споря с судьбой,
Мы одолели разлуку с тобой.
Споря с судьбой, споря с судьбой,
Мы одолели разлуку с тобой.


Время пришло, километры несметные
Долго стремительный поезд пронзал.
Вот наконец-то предместья заветные,
Город, платформа и старый вокзал.

Старый вокзал, старый вокзал
Нам сокровенное слово сказал.
Старый вокзал, старый вокзал
Нам сокровенное слово сказал.


Радость на лицах, улыбок сияние,
Вырвался свет из сердечной тюрьмы,
Словно внезапной весны ликование
Под нависающим небом зимы.

Небо зимы, небо зимы
Светом любви разукрасили мы.
Небо зимы, небо зимы
Светом любви разукрасили мы.


Я любовался чертами знакомыми:
Ты изменилась, ты стала взрослей,
Стала скромнее, мудрее, спокойнее
И обаятельнее в том числе.

И в том числе, и в том числе
Стала прекраснее всех на земле.
И в том числе, и в том числе
Стала прекраснее всех на земле.


Было объятие трепетно-ласковым,
Вкус поцелуя и сладок, и нов.
Долго по улицам бегая взапуски
Мы наслаждались игрою без слов.

Это любовь, это любовь
Нас увлекала игрою без слов.
Это любовь, это любовь
Нас увлекала игрою без слов.


Я убегал и тебя подзадоривал,
Ты улыбалась, молчанье храня -
Яркий цветок, белоснежно-лазоревый,
В пасмурной серости зимнего дня.

В серости дня, в серости дня
Ты красотою манила меня.
В серости дня, в серости дня
Ты красотою манила меня.


Улицы, площади, старые здания,
Новые вывески, ряд фонарей...
Строили мы отношения заново,
Стоя у чьих-то закрытых дверей.

Вспомни скорей, вспомни скорей:
Нет между нами закрытых дверей.
Вспомни скорей, вспомни скорей:
Нет между нами закрытых дверей.


За подворотнями дворики-скромники -
Каждый из них, как безмолвный рассказ.
В лужи гляделись нарядные домики,
Я же глядел в глубину твоих глаз.

Тысячу раз, тысячу раз
Я заглянул в глубину твоих глаз.
Тысячу раз, тысячу раз
Я заглянул в глубину твоих глаз.


Вечер развеял пустые сомнения,
Следом пришла безбарьерная ночь:
Не было больше меж нами стеснения,
Миг - и одежды отброшены прочь.

Так же точь-в-точь, так же точь-в-точь
Все предрассудки отброшены прочь.
Так же точь-в-точь, так же точь-в-точь
Все предрассудки отброшены прочь.


Что же касается ханжеской завали:
'Яблок запретных' и 'страсти пантер' -
Мы далеко под собою оставили
Всю эту чушь и последний барьер.

С места в карьер, с места в карьер -
Где-то внизу затерялся барьер.
С места в карьер, с места в карьер -
Где-то внизу затерялся барьер.


Выше и выше полёты безмолвные,
Ближе и ближе, чем сотни других -
Мы покорили вершины любовные
И до сих пор пребываем на них.

Нас лишь одних, нас лишь одних
Сотни веков не хватало на них.
Нас лишь одних, нас лишь одних
Сотни веков не хватало на них.


Взгляды доверчивы, крепки объятия,
Мысли открыты - смотри и читай.
Ласки, тепло и взаимоприятие -
Так, вероятно, и выглядит рай.

Милая, знай, милая, знай:
Мы сотворили свой собственный рай.
Милая, знай, милая, знай:
Мы сотворили свой собственный рай.


В этом раю ты хозяйка всевластная,
Ты королева, богиня, звезда,
Тело твоё несравненно прекрасное -
Больше не будет такой никогда.

И никогда, и никогда
Не нанесут тебе годы вреда.
И никогда, и никогда
Не нанесут тебе годы вреда.


Солнышко ясное, птичка весенняя,
Любишь ты искренне, и оттого
Нет и не будет тебя драгоценнее -
Ты мне на свете дороже всего.

И оттого, и оттого
Нет большей радости ни у кого.
И оттого, и оттого
Нет большей радости ни у кого.


Пусть наши встречи пока что нечастые,
Пусть даже худшие ждут времена -
Нынче мы веселы, нынче мы счастливы,
И никакая нам тьма не страшна.

Ты мне нужна, ты мне нужна -
Вместе с тобою и тьма не страшна.
Ты мне нужна, ты мне нужна -
Вместе с тобою и тьма не страшна.


Нам не страшны ни угрозы, ни тернии,
Нас пустота не возьмёт на испуг,
Трудности нас не приводят в смятение,
Да и разлука не вечна, мой друг.

Милый мой друг, милый мой друг,
Нам нипочём и столетья разлук.
Милый мой друг, милый мой друг,
Нам нипочём и столетья разлук.


Время бежит, подгоняет безжалостно,
Только уныния нету в крови -
Вальс не кончается, вальс продолжается,
Вальс торжества нашей вечной любви.

Нашей любви, нашей любви
Время не выйдет - хоть вечно живи.
Нашей любви, нашей любви
Время не выйдет - хоть вечно живи.


Миша закончил петь и остановился. Аня давно уже приникла к его плечу, закрыла глаза и позволяла кружить себя, как ему заблагорассудится. Остановился он - остановилась и она. Комната погрузилась в молчание.
- Вот это любовь! - прошептал Александр Васильевич и посмотрел на жену. - Извини, Олечка, я так не умею.
- И не надо, - успокоила та. - Ты у меня единственный - такой, какой нужен. А этот мальчик... Даже не знаю, что сказать. Он необыкновеннее, чем я думала. У него какая-то своя задача, своя миссия, своя цель - своя путеводная звезда - и он идёт к ней, не разбирая дороги. Это и опасно, и прекрасно - ты не находишь? Не пожелаешь Анечке какую-нибудь посредственность?
- Не пожелаю, - прослезился Александр Васильевич. - Будь счастлива, доченька. Будь счастлив, сынок.
- И заметь, - добавила Оля, - всё получилось так, как я предсказывала - даже лучше. Вот этого вальса я предвидеть не могла.

Перед тем, как лечь спать, Миша взялся укладывать в рюкзак привезённые вещи и полученные подарки. В боковом карманчике рюкзака обнаружилась плоская бумажная коробочка с разноцветными рисунками. Только сейчас Миша вспомнил, как перед самым отъездом, тайком от матери, эту коробочку сунул ему отец. Вспомнил и показал Ане:
- Смотри. Это красноречивее всяких слов. Это как пропуск, билет в рай. Только для этого он и отпустил меня - понимаешь? - ТОЛЬКО ДЛЯ ЭТОГО! Иначе мы бы с тобой не увиделись! Это называется судить о других по себе. Вот как судит обо мне этот человек, вот что обо мне думает. А вот что я думаю об этом человеке.
Миша подскочил к окну, резкими движениями открыл створку и вышвырнул коробочку во внешнюю тьму.
- Подавись! - крикнул он своему извечному врагу.
Закрыл окно и подошёл к Ане.
- Тьма кругом. Там, там, там... - Миша ткнул пальцем в разные стороны. - Всюду тьма. Только в этой комнате её нет. И мы с тобою - как в осаждённой крепости. Будем обороняться до конца. Это последняя наша ночь - посвятим и её не разврату, а любви.

Следующий день - день Мишиного отъезда - был выходным, поэтому на вокзал отправились вместе, вчетвером. Теперь уже все ехали в автобусе: идти пешком не имело смысла. За две недели, проведённые Мишей у Ани, погода ничуть не изменилась. Всё та же серая пелена, безветрие, влажность и подземное тепло. Снега по-прежнему не было и не предвиделось. Да его уже, кажется, никто не ждал. Быстро привыкают люди к переменам - даже к переменам климата.
Поезд на этой станции останавливался ненадолго, поэтому прощание устроили до его появления. Мишу обнимали по очереди: Александр Васильевич, Оля и, наконец, Аня - дольше всех.
- Приедешь весной на каникулы? - с трудом оторвавшись от любимого, спросила она.
- Постараюсь, - пообещал Миша. - Если ничего не случится. Если родители отпустят. Мать будет злиться, а отец... сама знаешь.
- Держи, - Александр Васильевич достал из кармана несколько сложенных купюр и протянул их Мише. - Это тебе на билет. Отпустят, не отпустят - приезжай и всё. Ты мужчина - давай понастойчивей. Мы тебя очень любим, а уж Анютка-то как рада будет!
Вдали показался поезд. Миша взял у Александра Васильевича свой рюкзак и закинул за спину. Поезд медленно подошёл к платформе: тяжёлый локомотив, вагон за вагоном, вагон за вагоном... Вот и нужный вагон: пришлось прошагать рядом с ним до полной остановки. Миша достал билет и паспорт, но вместо того, чтобы предъявить их проводнице, неожиданно обернулся к Ане:
- А гвоздику-то я забыл!
- Какую гвоздику? - не поняла Аня.
- Красную, - объяснил Миша. - Над правым ухом. Это значит, что ты моя. Значило бы... Ничего, весной не забуду. С собой привезу. До скорой встречи!
Предъявил билет и паспорт и скрылся в вагоне. Быстро нашёл своё место, закинул на него рюкзак и выглянул в окно. Аня стояла напротив. Оля и Александр Васильевич деликатно отошли в сторону. И снова связующая нить взглядов. И снова безжалостный поезд стал медленно-медленно натягивать её - пока не оборвал совсем.



Глава 4.

Следующим утром Миша оказался в родном городе. Шёл последний день каникул и второй выходной день недели, поэтому родители были дома. Традиционный шквал материнских упрёков: 'Почему ни разу не позвонил?', 'Я никому не нужна!', 'Сейчас наглотаюсь таблеток!', 'Пусть выплясывает на моей могиле!' и всё такое прочее. Миша терпеливо выслушал - как всегда - но устраивать 'разбор вещей' не позволил:
- Это моё. Только троньте - развернусь и уеду обратно. Там меня любят и ждут.
Мать забилась в истерике, отец бросился её успокаивать, а Миша, привычный к 'показательным выступлениям', ушёл к себе в комнату и закрыл дверь. Да, эту дверь лучше закрыть и писать на ней букву А не стоит.

Вечером отец улучил минутку и шёпотом спросил у сына, было ли у того что-нибудь с Аней.
- Это моё дело, - огрызнулся Миша.
Вот люди-то, а? Без мыла готовы влезть. Никакого понятия ни об уважении, ни о деликатности - ни о чём подобном.

А вот Славке на следующий день рассказал сам:
- Не было у нас ничего. Не могу, понимаешь?
- Понимаю, - серьёзно ответил Славка. - Слушай, у меня сейчас дел по горло - давай потом? На следующей неделе. У нас будет годовщина... На пустыре... Помнишь? Вот и устроим - как год назад.
- Да как же мы это устроим? - удивился Миша.
Дело в том, что никакого пустыря больше не было. После разборки накануне дня Примирения и Согласия заброшенный бесхозный участок земли перестал быть заброшенным и бесхозным. В конце осени - начале зимы он был обнесён железобетонным забором, испахан бульдозерами, изрыт экскаваторами, а потом сутками напролёт стали ездить грузовики: туда - со строительными материалами, оттуда - с мусором и выкопанной землёй. Появились и бытовки, в которых жили приезжие рабочие, говорившие между собой на крикливо-непонятном языке. То-то удивились бы милиционеры Паша и Андрей, если бы им тогда кто-нибудь сказал...
- Элементарно, - ответил Славка. - Перелезем через забор и сориентируемся. А ЭТИ нам ничего не сделают: они сами всего боятся.

Неделя с хвостиком пролетела быстро. Вхождение в школьную колею, первые задания нового полугодия, суетные мысли...
В назначенный вечер Миша и Славка отправились на бывший пустырь. Железобетонный забор, окружающий стройплощадку, был уже покрыт надписями и рисунками. В одном месте возле него лежала доска с набитыми поперечинами - этакая импровизированная лестница в половину высоты препятствия. Кто-то проложил дорожку.
Славка поднял эту доску, приставил наклонно к забору и объяснил Мише, что надо делать: разбежаться, взлететь по ступенькам и, балансируя на последней, ухватиться за верхнюю кромку железобетонной плиты. Миша так и сделал, всё у него получилось, но дальше надо было подтянуться на руках, а этого он не умел. Славка метнулся на помощь, присел рядом и сказал:
- Становись на плечи, я тебя подниму. Смелей, ты же лёгкий, я выдержу. И за куртку не бойся, она старая, потом вымою. Держись крепче. Поехали!
Точно на лифте Миша вознёсся едва ли не на метр. Теперь верхняя кромка забора оказалась на уровне груди - можно было положить на неё локти. Держаться стало легче, а вот подтянуться по-прежнему не получалось. Тогда Славка вместо плеч подставил под Мишины ноги кисти собственных рук и, медленно выпрямляя руки, поднял того ещё на полметра. Верхняя кромка забора оказалась на уровне Мишиного живота - теперь в неё можно было упереться руками сверху, приподняться ещё немного, перевалиться боком, повиснуть на руках с другой стороны и, разжав их, спрыгнуть на землю. Миша перевалился, повис, спрыгнул - и очень скоро рядом с ним приземлился Славка. Постояли, отдышались.
- А как обратно? - счищая с куртки белые следы бетона, спросил Миша.
Славка осмотрелся в полутьме и между двумя штабелями плит углядел ещё одну 'лестницу' - почти такую же, как снаружи.
- Куда теперь?
С трудом выдирая ноги из вязкой грязи, двинулись в глубину стройплощадки. Места было не узнать. Высокие штабеля железобетонных плит, застрявшие в грязи бульдозеры, проволока, решётки, бочки, корыта с остатками цементного раствора, непонятные железяки, всякая всячина и хлам под ногами. Шагать приходилось осторожно. Шаг, другой, третий... и остановка. Открывшаяся взору картина поразила обоих. На месте, овеянном сонмами разноречивых воспоминаний, на месте былых детских игр, наивных ловушек, всех этих жалких ям и ямочек зияла одна огромная яма - котлован для будущего многоэтажного дома. Точно отверстая пасть преисподней, поджидала она во тьме неосторожные жертвы. Из такой ямы не выберешься по отвесным глинистым склонам. Никогда. Славка поднял комочек глины и швырнул вниз. Послышался всплеск. Оказывается, на дне ещё и вода. НИ-КО-ГДА. Лучше отойти подальше.
После четверти часа поисков нашли подходящую доску, положили её на выступающий край плиты и уселись рядышком, глядя на котлован с безопасного расстояния.
- Ну что, - начал Славка, - разговор продолжается? Обстановка другая, а тема та же? Боишься испачкаться? Боишься спуститься на землю? Боишься согрешить?
- И это тоже, - признался Миша. - Однако ещё не всё. Ответственность - ну должна же быть ответственность? Ведь мы же с ней не вместе живём, даже не рядом. И самостоятельных заработков не имеем. Как же можно так легкомысленно? А потом - мы же должны сначала что-то сделать. Что-то настоящее, значительное - я уж не говорю 'великое' - и только тогда остановиться, родить ребёнка... Я это так представляю. А ещё Эскапелья. Она обязательно вернётся. Её я тоже люблю. Так же сильно. И Ане я это сказал. А вот чего я ей не сказал... Насилие. Понимаешь, ЭТО очень похоже на насилие. Даже когда оба согласны, даже когда любят друг друга - всё равно. Умом понимаю, за других радуюсь, а сам... Помнишь, ты писал о девушке, которую приезжие... Я уж не говорю о других случаях. И чтобы я сам, своими руками... вернее, не руками... блин, как сказать-то?.. сотворил что-то подобное? И с кем? С любимой девушкой, которая для меня дороже всех вселенных, которую я неосторожным прикосновением повредить боюсь? Даже если она сама этого хочет, даже если сама просит, даже если бы мы были мужем и женой. Не могу. Умом понимаю, а не могу. И знаешь... Только ты не подумай... Иногда мне бывает стыдно, что я принадлежу к этой 'сильной', так называемой, половине человечества. Глупо, да?
Славка помолчал, подумал, вздохнул.
- Н-да... Похоже, судьба у меня такая: хватать тебя за ногу и стаскивать с высоты. Ладно, попробую ещё раз. Насилие, говоришь? Та ещё мерзость... И знаешь... Если уж начистоту... Мне надо было как-то отмыться, почувствовать себя нормальным, поэтому я... с Оксаной... Да и ей нечего было терять... И что? Разве она сломалась? Разве не она сейчас в столице - первая из нас? И за границу первая вырвется. А если бы не было ТОГО... а только со мной? Вот и Аня твоя ничем не хуже. Такая же сильная и выносливая. Это они только кажутся слабыми и хрупкими, а на самом деле... От неосторожного прикосновения не ломаются. Наоборот, если с тобой да по любви, это на пользу. Станет взрослой, раскрепощённой, уверенной в себе. Самостоятельной. Как нынешняя Оксана. Что, плохо? Да и к тебе это относится. Перестанешь стыдиться принадлежности к сильному полу. Как поймёшь, что она твоя - совсем твоя - так и ответственность появится... Кстати, вот тебе и ответственность. И средства к существованию раздобыть сумеешь. Ну, по крайности, у неё же родители нормальные, до окончания школы прокормят. Живёте не рядом? Ну так езди к ней каждые каникулы, а летом вообще на три месяца закатись. Кстати, ты прав, я летом поеду к Оксане, и пусть родители бесятся, как хотят. Что ещё? Эскапелья? Ну, милая моя, что ж тебя всё нет да нет? Разве ж так можно? А если серьёзно, она поймёт. Любит, значит, поймёт. Всё? Ах, нет, ещё 'великие дела'! Ну, тут одно другому не помеха. Детей только не заводите раньше времени - на это всякие штучки и придуманы. Всё? Убедил?
- Убедил, - не очень-то убеждённо ответил Миша. - Особенно мне понравилось, что они только кажутся слабыми и хрупкими, а на самом деле... Да уж. Вон Эскапелья - поистине неземное создание - а какая сильная! Значит, и Аня сильная? Не испортится, не сломается, а будет моей? И гвоздику ей красную за правое ухо - чтоб никто не отбил.
- Правильно.
- И Лера говорит: 'можно'. И Анины родители разрешают. Всё одно к одному. Ладно, поеду к ней на весенних каникулах... Да, правильно, пусть ЭТО случится весной. Весна - её время. А если судьбе не угодно, пусть возразит.
- Не надо, - поморщился Славка. - Пусть у вас всё будет хорошо... Эх, Мишка! Извалять бы тебя в грязи, чтобы не был таким чистеньким.
- Изваляй, - с улыбкою согласился Миша. - Потом отчищу и отстираю. А родители пусть бесятся, как хотят.
- Сам напросился, - обхватил его Славка и повалил в грязь.
- Ничего, тебе тоже отмываться придётся.
- Да?
- Да!
- Вот тебе!
- На!
- Получай!
- Сам такой!
.......................................................................................................................................
.......................................................................................................................................
.......................................................................................................................................
Долго перекатывались по грязи, пока не получили свои порции счастья и не изгваздались вконец. А рядом, в нескольких метрах, зловеще чернел котлован - грозное молчаливое напоминание.

Два дня спустя выпал снег. Надо же! Только исчезла последняя надежда, и нате вам. Правда, совсем немного - тонкий полупрозрачный слой. Точно выбросили с небес ветхую простыню. Ну да ладно, и на том спасибо.
Кажется, эту простыню выдернули из-под ветра. Ветер зашевелился, потянулся, выдохнул остатки сна, перевернулся на другой бок и снова затих.
В небе наметилось движение. Сплошная серость приобрела оттенки: где-то светлее, где-то темнее - гигантским пятнистым узором. Вот и все перемены. Солнце осталось за облаками.
Славка вернулся к своим делам, а Миша оказался в странном положении. Все его планы на ближайшее будущее были выполнены, а для выполнения остальных планов не пришло ещё время. Что делать? Чем заполнить пустоту?
Миша решил приглядеться к своим новым одноклассникам, да и к старым тоже: вдруг найдётся хоть один, предназначенный для миссии Дорельяно. Увы, таковых не нашлось, однако Миша узнал много интересного.
Очень поразили девчонки - те самые девчонки, которые ещё два года назад моралистически дулись на Оксану и ханжески осуждали её поведение. Теперь они наперебой хвастались количествами своих любовных партнёров и проведённых с ними 'раз'. 'Прелестные создания' говорили громко, при всех, не стесняясь ни парней, ни учителей, и это была едва ли не единственная тема их разговоров, за исключением школьных занятий и 'зависания' в Интернете. Между ними установилось своего рода соревнование: кто больше? - и ядовитые насмешки ожидали ту, которая не переспала хотя бы с половиной мужского населения города. И не столь важна была доля правды во всех этих разговорах, сколько самый факт их ведения.
Парни тоже разглагольствовали о 'победах' - реальных или не очень - однако значительно реже, и, что самое главное, этот вопрос не занимал их всецело, имелись у них и другие интересы, причём зачастую весьма экстравагантные.
Так, например, двое пришельцев из параллельного класса неожиданно ударились в религию. Ходили они парой - как Миша и Славка - однако, в отличие от последних, то и дело 'впаривали' своё мировоззрение окружающим - с помощью задушевных бесед, листовок, тоненьких красочных брошюр. Миша ускользал от подобной агитации. Миша и так знал основы этого мрачного учения - учения о том, что выдумка превыше реальности, 'потусторонний мир' превыше этого мира, 'вечная жизнь' превыше этой жизни, Бог превыше человека, общество превыше личности, мужчина превыше женщины, родители превыше детей, душа превыше тела, страдание превыше радости, мораль превыше естества, запреты превыше желаний, догмы превыше мыслей, вера превыше знания, смирение превыше достоинства, повиновение превыше самостоятельности, рабство превыше свободы, страх превыше любви... Всё в этом учении, буквально всё диаметрально противостояло Мишиным убеждениям. Поэтому он и не желал спорить: как можно спорить, если нет вообще ничего общего, никаких точек соприкосновения?
И всё-таки поспорить пришлось. Однажды оба верующих будто из-под земли выросли перед Мишей и, не дав ему опомниться, наперебой затараторили о надвигающемся конце света, о необходимости обратиться, покаяться, устремиться ко спасению. Миша долго собирался с мыслями, а потом задал сразу два вопроса: один про себя, другой вслух. Про себя: 'Как бы от них отделаться?' - а вслух:
- Что такое спасение?
Верующие казались поражены подобной наивностью. Один из них самодовольно выпятил грудь, поднял руку и торжественно провозгласил:
- Вечная жизнь в единении с Богом...
- В раю? - перебил Миша.
- В раю, - подтвердил верующий.
- Среди благоухания цветов и пения ангелов?
- Не только...
- Вечно прославляя всемогущего Бога?
Мелкими уточняющими вопросами Миша постепенно перехватывал инициативу.
- Естественно.
- В то время как другие мучаются в аду? По-моему, это просто подло.
- Грешники сами виноваты. Они сами лишили себя надежды...
- Надежды? - Миша возвысил голос и перешёл в наступление. - Какой надежды? На что? На 'вечную жизнь' - ценой отказа от этой жизни? Ценой отказа от всех радостей, всех наслаждений, всех удовольствий - даже простейших? Ценой отказа от любви к человеку ради любви к некоему Богу? Ценой отказа от всего человеческого, от человечности как таковой, от собственного тела, от собственного разума, от собственного 'я'? Ценой превращения в послушное орудие, в нерассуждающий автомат, в ходячего мертвеца, в Каменного Гостя? И ради чего? Ради 'вечной жизни'? В компании таких же 'праведников': жестоких инквизиторов, злобных фанатиков, напыщенных святош? Ради вечного безделья, вечной тоски, вечного однообразия? Ради вечного сумасшедшего дома под названием 'рай'?
- Ты неправ, - начал выходить из себя один из верующих.
- Не богохульствуй! - визгливо перебил другой.
Добренькая масочка слетела с его лица. Теперь это был раб, готовый порвать любого за своего хозяина.
- Я бы не богохульствовал, - ответил Миша, - если бы вы не лезли ко мне со своей религией и не совали её во все отверстия. А если лезете, так будьте готовы, что вам дадут отпор.
- Побойся Бога!
- Нет, погодите. Уж если начали, я вам скажу. Всё ваше учение - о том, КАК достичь 'спасения'. А я спрашиваю: ЗАЧЕМ его достигать? Что в нём хорошего? Вы говорите, 'вечная жизнь' хороша, потому что она вечна? А я говорю, ЭТА жизнь хороша - потому что она НЕ вечна. Потому что только НЕ вечное по-настоящему ценно. Вот это мгновение ценно, потому что следующего может не быть. Вот этот вдох ценен, потому что выдоха может не быть. Солнечный лучик ценен, потому что ему суждено угаснуть. Малая снежинка ценна, потому что ей суждено растаять. Цветок с нежными лепестками ценен, потому что ему суждено увять. Дружба - величайшая ценность, потому что стоит встретить хорошего человека, как тут же приходится расставаться. Девушка, которую я люблю, дорога мне до бесконечности, потому что она так нежна, так трепетна, так уязвима, потому что она так нуждается во мне. Потому что я могу взять её под мою защиту и ответственность. И вся эта жизнь, и каждая частичка этой жизни дороги мне, потому что они так быстротечны, потому что я должен УСПЕТЬ насладиться ими, потому что я могу взять их под мою защиту и ответственность. А 'вечная жизнь'... Я смеюсь над 'вечной жизнью'! Сами туда отправляйтесь, если хотите!
- Берегись! Бог всё слышит!
- Бог слышит, - усмехнулся Миша. - А вот рабы Его ничего не слышат и слышать не хотят. И разговаривать с ними бесполезно. Всего хорошего.
- Страха в тебе нет! - злобно зашипел верующий.
- Чего нет, того нет, - с улыбкою развёл руками Миша.

Однако же осадок от беседы осталось горький. Миша кое-как дождался окончания уроков, добрался до дома, плюхнулся на диван и к вечеру сочинил стихотворение:


В начале сумрачного века
Богам велел Верховный Бог
Низвергнуть в бездну человека,
Чтоб тот возвыситься не смог.

Чтоб он рыдал во тьме угрюмой,
Не в силах выхода найти,
И чтоб не смел он даже думать
Богов ревнивых превзойти.

Лежал бедняга неугодный,
Вокруг не видя ничего,
На дне ужасной преисподней,
Куда забросили его.

Потом, привыкнув постепенно,
Сумел увидеть всё как есть:
Повсюду скалы, словно стены...
Ну что же делать - надо лезть.

В клубах удушливого дыма,
Слепой судьбе наперекор,
По скалам вверх неудержимо
Полез и лезет до сих пор.

Срываясь, падая, вставая,
Под градом яростных камней.
Ничто его не убивает,
Напротив - делает сильней.

А в небе, в запертом чертоге,
В тюрьме для заячьих сердец,
Дрожат изнеженные боги,
Плохой предчувствуя конец.

Ведь к ним, минута за минутой,
За годом год, за веком век,
По льдам, по скалам, по уступам
Из бездны лезет человек.

И вскоре у порога рая
Он встанет, страшен и суров,
Глазами грозными сверкая,
Свергая с грохотом богов.


И это были ещё цветочки. За опиумом духовным явился опиум телесный. Не опиум, конечно, и даже не 'трава', а какие-то курительно-дурительные смеси. Многие ученики их попробовали: большинство первым опытом и ограничилось, но некоторые втянулись. Славка поведал Мише, что зельем торгуют приезжие рабочие на новой стройке по относительно низкой цене, что именно постоянные покупатели соорудили импровизированные лестницы с дальней от въезда стороны забора.
Но, как известно, всякое действие рождает противодействие. Появилась зараза - появились и борцы с заразой - причём понятие 'зараза' они толковали очень широко. 'Заразой' для них было всё чужое, приезжее, завезённое в страну с целью уничтожения её 'титульного' народа. Поначалу такой борец был один - переведённый из другой школы парень по кличке Череп. Очень уж колоритно выглядела его огромная, наголо обритая голова. Почти такими же огромными были и его кулаки. Держался он поначалу особняком, говорил мало, никого не задевал, но, узнав о курительных смесях, вышел к доске и спокойно объявил, что, если кого поймает с этим делом, самолично открутит башку. Все как-то сразу поняли, что это не шутка, и курить осмеливались исключительно вдалеке от школы, в укромных местах. А двое таких же крепких ребят выразили одобрение и присоединились к Черепу. Как и следовало ожидать, они тут же утратили имена и получили клички: Зуб и Каратель. Последняя оказалась слишком длинной и стала употребляться в сокращённой форме - Карат. Это была уже организованная боевая группа, а что за боевая группа без военной формы? Появилась и военная форма: чёрные кожаные куртки, такие же чёрные брюки, высокие чёрные ботинки с вызывающе белыми шнурками - ну и, конечно же, наголо обритые головы. Что интересно, эти трое никому ничего плохого не делали, никого не задевали, но все их боялись - даже учителя. Не боялся один только Миша, но он уже давно ничего не боялся. А через некоторое время двоих приезжих рабочих - тех, что торговали курительными смесями - нашли утонувшими на дне котлована. Милиция долго 'стояла на ушах', но в школу не заглянула и никого не допросила. Стало быть, просто несчастный случай. Неделю спустя на другом конце города был обнаружен труп ещё одного приезжего - главного насильника той девушки, о которой писал Славка. Это было уже явное убийство и, как потом выяснилось, не последнее. Вялотекущая война за место под солнцем разгоралась и набирала силу.
Мишу эти события обходили стороной. Однако, пока он вглядывался в бездну, бездна тоже вглядывалась в него - глазами Черепа, Зуба и Карата - вглядывалась, вникала, запоминала.

Так прошёл ещё месяц: по-прежнему без солнца и почти без снега. Танком прогрохотал военно-мужской праздник, а следом за ним тихонечко подошла вторая годовщина смерти Анны Владимировны. Миша об этом помнил - очень хорошо помнил. Накануне печальной даты вместе со Славкой они сочинили, набрали на компьютере и распечатали на принтере коротенький некролог. Вместе пошли и купили две красные гвоздики. С утра принесли всё это в школу. Некролог приклеили скотчем на стену вестибюля, а гвоздики положили на подоконник. Сами встали рядом по стойке 'смирно'.
Школа наполнялась народом. Любопытные ученики, видя что-то необычное, подходили, читали, притворно вздыхали и разочарованно отходили в сторону. Учителя и вовсе не обращали внимания: им лишь бы всё было относительно спокойно. Только одна учительница подошла, прочитала и тут же принялась распекать Мишу и Славку за 'несанкционированную самодеятельность'. А потом ещё более громким голосом погнала их на урок, хотя до его начала оставалось более пятнадцати минут. Пришлось подчиниться. На первой перемене снова спустились в вестибюль. Ни некролога, ни цветов там не было.

Первый день весны тоже оказался печальным: такой же пасмурный, как десятки предыдущих. Только широкий проспект указывал в ту сторону, где за толстым слоем облаков восходило солнце. Только часы указывали время его появления из-за горизонта.
За несколько минут до этого времени Миша и Славка встретились, вышли на проспект и медленно двинулись в сторону моста через железную дорогу. Стало заметно светлее, но это почему-то не радовало. Настроение было мрачным. Во всём окружающем мире чувствовалось что-то нехорошее. Молчали синицы, молчали люди, а звуки пробуждающегося города вязли во влажном воздухе.
Идти приходилось осторожно, уворачиваясь от машин, стремящихся окатить прохожих грязной водой. В конце концов добрались до моста, на его середине встали у парапета, повернулись в сторону убегающих за горизонт рельсов и негромко спели гимн рода Дорельяно. Вспомнили всех братьев и сестёр и всем пожелали удачи. Однако в удачу эту верилось с трудом. Тьма уже замахнулась для последнего сокрушительного удара.

День ото дня Славка поставлял всё более и более тревожные вести, неизменно завершая разговор мрачными словами: 'Кажется, началось.' Да Миша и сам понимал: 'началось'.



Глава 5.

Женский праздник, как и мужской, Миша отмечал дома с родителями, сидя за накрытым столом и пялясь в телевизор. Пока что он не решался избавиться от этой повинности. Вдруг неожиданно позвонил Славка и попросил выйти на улицу. Странно как-то попросил, с дрожью в голосе, безуспешно пытаясь скрыть эту дрожь. Миша сказал, что поговорит с родителями, и поговорил. Те, конечно же, начали возмущаться, не позволять, но Миша пообещал, что скоро вернётся. Позволили. Отпустили. Миша оделся, выбрался из квартиры, спустился на лифте, толкнул дверь подъезда... и остолбенел.
Перед дверью подъезда стоял Славка - бледный, съёжившийся, дрожащий от страха - а слева и справа от него - здоровенный Череп в 'военной форме' и ещё один такой же парень - вероятно, приятель Черепа из его прежней школы. Через долю секунды Мишу таким же образом обступили выскочившие с двух сторон от подъезда Зуб и Карат. Миша с недоумением посмотрел на них. Знакомые с детства одноклассники, бившие его когда-то - но раньше они были живыми людьми, а теперь... Нерассуждающие автоматы, ходячие мертвецы, каменные гости, достойные 'спасения' и 'вечной жизни'.
- Ты поедешь с нами, - властно и холодно бросил Зуб. - А он, - кивок на Славку, - останется с ними. Чтобы ты не делал глупостей.
Ничего себе! Сколько раз эти парни могли сотворить что угодно и с кем угодно - хоть с Мишей, хоть со Славкой - хоть в школе, хоть по дороге из школы - но почему-то этого не делали, а тут вдруг - нате вам. Как-то уж слишком неожиданно.
Миша посмотрел на Славку и спросил - так, чтобы не поняли остальные:
- ¿Qué voy a hacer? (Что делать?)
- Anda, (Иди.) - пролепетал Славка. - Así será mejor. (Так будет лучше.)
Четверо конвоиров хотели было что-то сказать, но, увидев, что Миша повинуется, не сказали ничего.
Зуб и Карат повели его за угол дома. Там, на обочине переулка, стояла чёрная машина. Зуб открыл заднюю дверь и залез внутрь. Карат подтолкнул Мишу. Миша понял и устроился на сидении рядом с Зубом. Карат влез последним, захлопнул дверь и заблокировал её. За рулём сидел незнакомый парень - постарше, совсем уже взрослый - в такой же кожаной куртке и с такою же бритой головой. Как только все уселись, он повернул ключ, завёл двигатель и медленно тронулся с места.
Переулок, проспект, улица, другая, третья - без единого слова, без лишнего движения. Зуб, Карат и водитель сидели спокойно, с каменными лицами и сосредоточенно смотрели вперёд.
Кажется, они не собираются меня убивать, - подумал Миша, - но кто знает... Жаль, я не умею читать мысли.
Машина тем временем выехала на шоссе, ускорилась и покинула пределы города. Неужели всё-таки убьют? Завезут куда-нибудь в лес и... Но за что? Хоть бы слово сказали. Впрочем, может, ещё и скажут.
Один лес, другой, третий... Поля, поля, поля... Нет, если бы хотели убить, не стали бы завозить так далеко. Тут что-то другое.
Машина летела по шоссе, отшвыривая ничтожные километры, точно визгливо-бессильных шавок. Хорошая машина, импортная. Отечественная давным-давно бы уже развалилась от такой езды.
Миша чувствовал себя плохо. Сидение то и дело проваливалось вниз, тело утрачивало опору и вновь обретало её, сердце замирало в полёте, желудок сводило от невесомости. Тот самый недуг, который заставлял держаться подальше от качелей и каруселей, давал о себе знать. Но Миша терпел - а что ему оставалось делать?
Полчаса, час, полтора... Леса сменялись полями, поля - деревнями, деревни - лесами... Снег почти весь растаял, и вновь наступило тёплое пасмурное безветрие.
Машина замедлила ход. Направо, в глубину великолепного соснового леса, уходила прямая дорога, покрытая разбитым асфальтом. Водитель свернул на неё. Трюх, трюх, трюх - медленно - совсем не так, как по шоссе - ещё где-то с полчаса.
Дорога упёрлась в закрытые металлические ворота, от которых в обе стороны тянулся высокий железобетонный забор с колючей проволокой наверху. Водитель остановил машину и несколько раз просигналил, точно сыграл мелодию-пароль. Из маленькой неприметной калиточки выскочили двое таких же парней (На одной фабрике их делают, что ли?), подбежали, узнали и бросились открывать ворота. Настежь распахнув створки, парни встали по сторонам дороги и поприветствовали своих. Странно поприветствовали. Вытянулись в струнку, а правые руки вскинули вперёд и вверх. Миша узнал этот жест - вражеский жест из фильмов о давно прошедшей войне. Ну и дела!
На ограждённой территории не было леса. Были невысокие хозяйственные постройки, полуцилиндрические ангары, трансформаторные будки, гаражи, водонапорная башня. Людей Миша не заметил. Далее с левой стороны потянулось длинное одноэтажное белокирпичное здание, а с правой - широкая заасфальтированная площадь, покрытая белой разметкой из параллельно-перпендикулярных прямых линий, четвертей окружностей, цифр. Военный плац, - догадался Миша. Правее плаца виднелась полоса препятствий и спортивная площадка с различными снарядами, а впереди, у дальней его стороны возвышался претенциозного вида двухэтажный дом, выкрашенный в белый и бирюзовый цвета, с колоннами, нишами, вазами, пилястрами, замысловато декорированными карнизами, причудливыми барельефами, аттиком на крыше и двумя мощными атлантами, согнувшимися под тяжестью здоровенного балкона на втором этаже.
Возле этого дома и остановилась машина - с задней, противоположной от плаца стороны. Там располагался шикарный подъезд с ещё более величественными колоннами, античными капителями, фонтанами, арками, балюстрадами, мраморными статуями львов. Не подъезд - портал!
Выходили из машины в обратном порядке: сначала Карат, потом Миша, наконец, Зуб. Лишь только Миша вновь оказался на ногах, как его повело в сторону после головокружительной езды. Видимо, конвоиры поняли, в чём дело, дали ему прийти в себя и справить естественную надобность. Затем, легонько подталкивая в спину, повели в дом. Водитель развернулся и уехал.
В широком вестибюле с огромными зеркалами, хрустальными светильниками и оконтуренным тонкою лепниной расписным потолком встретились ещё двое таких же парней - охрана. Единственное, что их отличало - красные нарукавные повязки, на которых посередине белых кругов зловеще чернели косые кресты с заломленными на сторону концами. Снова вражеские приветствия, сопровождаемые вражескими выкриками. Миша содрогнулся. Парни-охранники похлопали его по груди и по карманам брюк - на предмет наличия оружия. Оружия не оказалось, и охранники отошли в сторону. Зуб и Карат повели Мишу по парадной лестнице на второй этаж. Там, в коридоре с тёмными стенами, возле резной дубовой двери все трое остановились. Карат осторожно постучал.
- Кто? - послышался из-за двери грозный мужской голос.
- Привезли, - по-лакейски подобострастно ответил Карат.
- Введите, - скомандовал голос изнутри.
Взявшись за круглую бронзовую ручку с таким видом, будто она обжигала ему ладонь, Карат слегка приоткрыл дверь. Зуб втолкнул Мишу внутрь, и кто-то из них - Миша уже не видел, кто - снова закрыл дверь у него за спиной.

Широкий зал был оформлен в ещё более претенциозном стиле, чем весь остальной дом. Старинная мебель. Старинные часы. На полу - старинные ковры с замысловатыми орнаментами. На стенах - картины. На картинах - сцены охоты, войны и казней - в омерзительно-кровавых подробностях. Между картинами - охотничьи трофеи: слева - головы медведя и волков с оскаленными пастями, справа - головы лосей, кабанов, диких баранов. На шкафах - чучела глухарей, тетеревов, ещё каких-то птиц. Почти всю левую стену занимала коллекция старинных ружей, пистолетов, кинжалов. У правой стены - камин с вычурными изразцами. Прямо напротив двери - окно, занавешенное тёмными тяжёлыми шторами. Ни лучика из внешнего мира. Отделанный лепниною потолок с одной-единственной хрустальной люстрой, дававшей слишком мало света для такого просторного помещения. Вроде бы и не мрак, даже полумраком не назовёшь, однако чем ближе к стенам, тем более размытыми делаются очертания предметов, не позволяя разглядеть их истинную сущность. И никого. Чей же голос отвечал из-за двери? Миша прислушался. Тихое пощёлкивание клавиш заставило его повернуться влево, к стене с оружием, и приглядеться повнимательней.
Маленький лысенький человечек неопределённого возраста, облачённый в тёмно-серый костюм, утопал в глубине огромного кожаного кресла такого же тёмно-серого цвета. На полу перед креслом лежала шкура медведя с головой, лапами, зубами и когтями. На шкуре стоял низенький деревянный столик, однако столиком этим человек не пользовался, держа свой ноутбук на колене правой ноги, закинутой поверх левой. Сосредоточенный на экране взгляд ни на секунду не обратился к Мише, только отблески сменяющихся изображений пробегали по бледному лицу, отчего оно казалось бледнее, чем было на самом деле.
Миша понял, что именно этот человек приказал доставить его сюда, и подошёл поближе, но тот по-прежнему не обращал на него внимания, а первым нарушить молчание Миша не решался. Так прошло то ли пять минут, то ли десять, то ли целая вечность. В конце концов Миша не выдержал, хотел уже задать вопрос, но как раз в этот миг незнакомец заговорил, вернее, принялся читать вслух изображённый на экране текст, и серость звучащего голоса не уступала серости костюма. Вначале голос произнёс Мишину фамилию, имя, отчество, дату рождения, адрес местожительства, номер домашнего телефона, номера класса и школы, даже номер паспорта. Затем последовали фамилии, имена и отчества родителей, даты их рождения, места работы и номера паспортов. Сведения о прочих родственниках не прозвучали, зато прозвучали сведения о друзьях и знакомых, в число которых, впрочем, попал один только Славка.
Хреновые у тебя информаторы, - подумал Миша. - Тот же Славка знает обо мне гораздо больше. Кстати, не исключено, что и о тебе он знает: надо будет спросить, если выберусь отсюда, конечно.
А серый голос уже озвучивал особенности Мишиного характера и темперамента. Миша с удивлением узнал, что является меланхолическим интровертом. Далее последовали его интересы и увлечения, в число которых, помимо поэзии и языка золотой страны, попали почему-то философия и религия.
Слышали небось, как я разговаривал с верующими, - мысленно рассмеялся Миша, - ну и доложили ему. А он и повёлся - так и выдаёт на полном серьёзе. Ну лошара, ну лошара! И все эти сведения обо мне, вся эта обстановка, все эти театральные позы и паузы - только лишь для того чтобы запугать меня ещё сильнее. Однако какого чёрта ему от меня надо?
Серый человек закончил читать, оторвался от экрана и впервые поднял на Мишу тяжёлый пасмурный взгляд. Было в этом взгляде какое-то послание - то ли просьба, то ли приказ - которого Миша не понял. Тогда незнакомец раздражённо дёрнул кистью правой руки, как бы показывая на стоящий по другую сторону низкого столика ещё более низкий стульчик. Приглашает сесть, - понял Миша, подвинул к себе стульчик и сел на него. Ноги при этом надо было или поджать под себя, или вытянуть вперёд. Миша предпочёл вытянуть - поверх передней лапы медвежьей шкуры.
- Итак, - снова заговорил серый человек, - я избавил тебя от необходимости представляться. Сам же представлюсь так: хозяин этого дома, этого имения, этих приятных молодых людей, которых ты имел удовольствие видеть, а также многих и многих молодых людей, которых ты ещё не имел удовольствия видеть. И все эти молодые люди повинуются мне беспрекословно. По моему приказу они сделают что угодно и с кем угодно, - человек выдержал многозначительную паузу. - Равно как без моего приказа они никому ничего не сделают, - снова многозначительная пауза. - Это всё, что тебе нужно обо мне знать. Что же касается имени, зови меня просто Вождь. Итак, наше знакомство состоялось. Жаль, что для этого пришлось применить к тебе некоторое... хм... насилие.
- Вы могли бы его и не применять, - с лёгким сарказмом заметил Миша. - Тогда бы я отпросился у родителей. А так вы сделали ошибку. Сейчас они, надо полагать, уже подняли на ноги всю милицию.
Вождь позволил едва заметной улыбке чуть-чуть искривить его тонкие губы.
- Я не делаю ошибок, - самодовольно произнёс он. - С твоими родителями поговорили. Сейчас они, надо полагать, сидят и не рыпаются. А когда ты вернёшься - надо полагать - никаких вопросов тебе не зададут.
- Вы так могуществены? - воспользовался Миша поворотом беседы. - В таком случае, зачем вам я?
- Я могуществен, - раздулся от самомнения Вождь. - Денег у меня больше, чем ты можешь вообразить. Связи на высшем уровне. Домик неплохой. Имение приличное. Верных рабов достаточно...
Ну и ну! - качал головою Миша. - Это же Король! Тот самый Король, о котором я спрашивал Славку! Славка тогда ответил, что короли высоко, нам на тот уровень не пройти. А я вот взял и прошёл!
- И всё-таки кое-чего мне не хватает, - поморщился Вождь, что говорило о его крайнем раздражении, на грани бешенства. - Мне не хватает врага.
- Врага? - удивился Миша. - А как же...
- Чурки? - по лицу Вождя разлилось холодное презрение. - Так они и есть чурки. Деревянные игрушки. Такие же, как мои оловянные солдатики. Я забавляюсь - играю в тех и других. Когда мне это надоест, я найду себе новое развлечение.
Вот так же Бог Страха играет с людьми, - подумал Миша. - А люди ни о чём не догадываются и верят, верят, верят...
- Нет, враг - это другое, - мечтательно закатил глаза Вождь. - Враг - это не игрушка, враг - это... настоящее! Враг - это тот, кто не даёт расслабиться, кто заставляет держать себя в форме. Враг - это равный. Только в сражении с настоящим врагом делаешься сильнее и могущественнее.
- Вон оно что, - перебил Миша. - Вы достигли могущества и хотите стать ещё могущественнее.
- А ты не хочешь? - пронзил его Вождь испытующим взглядом. - Не хочешь свергнуть меня, растоптать, подчинить себе? Не хочешь сам сделаться Вождём? Не хочешь построить моих ребят и повести за собою - к свету и любви?
Он знает гораздо больше! - ужаснулся Миша. - Он только прикидывается лохом! Он знает даже то, чего я никому не говорил! Он будто читает мои мысли! Опаснейший человек!
- Я не умею читать мысли, - снисходительно успокоил его Вождь. - Я просто знаю людей. Всеми их мыслями и поступками движет воля к власти. В ком-то она сильнее, в ком-то слабее, в ком-то проявляется так, в ком-то иначе. В тебе она очень сильна, хотя и не тренирована. Что ж, будем тренировать. В других, чтоб ты знал, ничего подобного нет и тренировать там нечего. Ты единственный, из кого я могу вылепить себе достойного врага.
- Боюсь, вы ошибаетесь... - начал было Миша.
- Я никогда не ошибаюсь, - холодно отрезал Вождь. - Запомни уже, наконец. Может, ты не мечтал о золотых батальонах любви?
- Мечтал, - вынужден был признаться Миша.
- Так в чём же дело?
Вождь резко захлопнул ноутбук, положил его на столик, выметнулся из кресла, подошёл к окну и раздёрнул плотные тёмные шторы. За шторами оказалось не окно, а дверь - стеклянная дверь на тяжёлый балкон, поддерживаемый фигурами атлантов. Открыв эту дверь, Вождь едва заметным жестом подозвал к себе Мишу. Миша встал, приблизился к двери и вышел через неё на балкон. Вождь последовал за ним.
Впереди расстилался пустынный плац. Левее него группа Мишиных ровесников с бритыми головами - человек сорок - тренировалась на спортивных снарядах. Другая такая же группа маршировала с правой стороны - по дороге вдоль белокирпичного здания.
- Вот они, твои батальоны, - с гордостью указал на них Вождь. - Осталось дать им приказ и повести за собой. Что тебе мешает это сделать? Жалкий человечек в сером костюме? Долой его! Долой все барьеры на пути к светлому идеалу!
- А кто они? - спросил Миша. - Они чего, здесь живут?
- Не все, - ответил Вождь. - Многие приезжают на выходные, но не каждый раз. В основном тренируются в городе. Но эти, - с ещё большей гордостью указал он влево и вправо. - Эти - моя гвардия. Эти живут здесь, - провёл он указательным пальцем вдоль белокирпичного здания.
- У них чего, нет родителей? - не понял Миша.
- У кого-то нет, у кого-то есть, - пожал плечами Вождь. - Мне это неинтересно. Интересно, что все они сбежали от родителей - или ещё от кого - и прибежали ко мне. Я их подобрал, приютил, накормил, одел, обул, свёл воедино и устремил к идеалу - к своему, тёмному идеалу. И вот - хочешь верь, хочешь нет - но они от этого совершенно счастливы. Они готовы целовать мои ноги и выполнять мои приказы. Они прирождённые рабы. Да-да, именно так. Сначала рождаются рабы, а потом находят себе рабовладельца. А не находят, так создают. А не создают, так выдумывают, - Вождь показал пальцем на небо. - Вот и меня они нашли, и сделали таким, какой я есть. Они меня сделали таким - не наоборот. И тебя сделают таким же, если ты станешь их Вождём. Я хочу сказать, что ведущий к светлому идеалу должен иметь намного более сильную волю, чем ведущий к тёмному идеалу. Так что тренируй свою волю, тренируй - она тебе пригодится. Или тренируй волю, или забудь про свой идеал.
Миша молчал. Возразить ему было нечего.

- В следующий раз я предоставлю тебе возможность поговорить с ними, - заявил Вождь, когда они снова вернулись в зал. - А сейчас устроим поединок. Достанем наши шпаги...
- У меня нет шпаги, - развёл руками Миша.
Вождь самодовольно прищурился.
- Шпаги не проблема, - с кривой усмешкою бросил он. - Стоит мне приказать, и они будут здесь. Но убивать тебя в первый же день было бы непростительным расточительством. Нет-нет, я всего лишь оговорился. Я хотел сказать: достанем наши шахматы.
С этими словами он нагнулся, извлёк с нижней полочки столика большую шахматную коробку, опустил её на столешницу, раскрыл, выложил фигуры и начал их расставлять. Миша понял, что отказываться бесполезно. Играть он умел, но очень плохо. Когда-то ещё до школы Володя его научил, но дальнейшие события надолго развели дядю и племянника, а потом про эту игру и вовсе забыли.
- Начнём, - закончив расставлять фигуры, объявил Вождь. - Поскольку ты воин света и мой гость, будешь играть белыми. Вот так, - повернул он доску белыми фигурами к Мише. - Ходи.
Миша заранее знал, что проиграет, и потому, не задумываясь, подвинул королевскую пешку на две клетки вперёд. Вождь ответил симметрично.
Странная это была игра. Миша делал одну ошибку за другой, глупейшим образом подставляя фигуры под перекрёстные удары, не в силах предвидеть даже ближайших последствий своих ходов. Обычный посредственный противник разделался бы с ним за пару минут, но Вождь не был обычным посредственным противником. Вождь был эстетом, тонким ценителем, гурманом шахматной игры. Казалось, его совершенно не интересует результат, но исключительно сам процесс. Вождь наслаждался процессом игры, как наслаждается меломан прекрасной симфонией, стараясь не упустить ни единой ноты, желая, чтобы финальный аккорд прозвучал как можно позже. Он демонстративно не замечал Мишиных ошибок, стараясь поддерживать на доске интригующее равновесие. Он словно играл сам с собой, воспринимая Мишу лишь как негодного ассистента, которого приходится терпеть за неимением лучшего. Однако время от времени он всё же вынужден был снимать с доски Мишины фигуры, и тогда лицо его на долю секунды искажалось гримасою недовольства. У него ещё оставалось более половины войска, в то время как у Миши - всего лишь король, слон, ладья и единственная пешка, стоящая под боем на предпоследней горизонтали. В этой однозначно выигрышной позиции Вождь неожиданно задумался.
- Очень интересная ситуация, - пробормотал он наконец, обращаясь не столько к Мише, сколько к самому себе. - Если я возьму твою пешку, ты поставишь мне мат в два хода. Это неважно, что ты его не видишь - важно, что его вижу я. А если я её не возьму, то следующим ходом она проходит в ферзи, и начинается полнейшая неопределённость. А я не люблю неопределённостей. Предлагаю ничью.
- Согласен, - поспешил закончить Миша эту бессмысленную комедию.
- Надо же, - глядя на доску, бормотал Вождь. - Из-за какой-то пешки... - и протянул Мише руку.
Миша протянул свою.
О ужас! Рука Вождя оказалась холоднее льда! Убийственный холод ворвался в сердце, вытягивая душу вместе с любовью и золотым светом. Миша пытался высвободить руку, но Вождь вцепился в неё хваткой Великого Командора. Взгляды их сплелись воедино. В Мишиных глазах металось отчаяние слабого человека, а в глазах Вождя застыла парализующая бездна преисподней. Каким-то непостижимым напряжением воли Мише всё-таки удалось удержаться на краю, сохранить в себе душу, любовь и золотой свет. Рука Вождя медленно-медленно отогрелась, превратилась в обычную человеческую руку, ослабла, разжалась, выпустила. Миша нескоро пришёл в себя...
.......................................................................................................................................
- Ну что, убедился, что я не делаю ошибок, - тем временем говорил Вождь. - Ты намного сильнее, чем я полагал. Из тебя получится достойный враг. Только, когда будешь разговаривать с моими ребятами, не дари им золотой свет. Из них я его вытяну в два счёта.
- Я не хочу разговаривать с вашими ребятами, - дрожа от холода, цедил Миша. - Я вообще не хочу вас больше видеть.
Вождь изобразил на лице надменную улыбку.
- Хочу или не хочу здесь один только я, - резонно заметил он. - Все остальные или повинуются, или... В общем, жду тебя здесь... - Вождь назвал дату в конце текущего месяца.
- Это же каникулы! - не удержался от восклицания Миша.
- Каникулы, - подтвердил Вождь. - Именно поэтому народу здесь будет больше, чем обычно. Весь цвет моего войска. Мы устроим большой праздник, во время которого ты сможешь поговорить со многими, перетянуть их на свою сторону...
- Вообще-то у меня другие планы, - раздражённо бросил Миша.
- Любовь? - с наигранным участием склонил голову Вождь. - Романтические встречи, прогулки при луне, вздохи у фонтана?
- Любовь, - не стал выкручиваться Миша.
- Так я и думал, - с грустным выражением лица покивал Вождь. - Любовь, морковь и пламенная кровь. А мир пусть катится в бездну. Вот потому он и катится в неё. Вот потому в нём и торжествуют такие, как я. А вы, добренькие-светленькие, лишь руками разводите от бессилия.
Чёрт возьми, он опять прав! - мысленно выругался Миша.
- Я приеду, - коротко ответил он.
- Вот и хорошо, - одобрил такое решение Вождь. - Вот и замечательно. И мне не придётся терять время, собирая информацию о твоих родственниках, друзьях, возлюбленной... Но-но-но, не горячись, я же сказал, не придётся... если будешь хорошим мальчиком. Вот и договорились. За дверью уже ждут мои ребята. Они отвезут тебя в город. До скорого свидания.
Вождь протянул руку, но Миша и не подумал её пожимать. Вождь понимающе усмехнулся.

Обратно ехали в той же машине и тем же составом, только на этот раз Карат занял переднее сидение, оставив Мише широкое пространство рядом с Зубом на сидении заднем. Миша отвернулся и уставился в окно, за которым не было ничего, кроме тьмы и капель дождя на стекле. Не до конца ещё отогревшуюся правую руку он осторожно поддерживал левой, баюкая её на груди, точно новорождённого ребёнка. Настроение было отвратительным. На душе скребли тысячи кошек. Миша пытался хотя бы рассортировать их по цветам и размерам. Насильственное похищение. Вражеские символы и приветствия. Самовлюблённый всевластный Вождь. Его смертельное рукопожатие. Угрозы дорогим людям... Нет, это ещё не самое худшее. Самое худшее то, что я ему проиграл. Не в шахматы, а в слова, вернее, в мысли. Вернее, даже не ему, а его убийственной логике. Я и правда хотел стать таким же Вождём, только светлым, ведущим ко всеобщей любви без ревности и ненависти. Собрать отвергнутых родителями и миром детей, свести их в единый род Дорельяно, подарить им золотой свет, отогреть и воспламенить любовью... Но стоит им собраться вместе, как тут же они сделаются толпой, породят объединяющую их сущность, которую Славка назвал 'другие', и сущность эта будет тёмной, потому что необходимого количества света в них нет. И Вождём своим они признают того, кто согласится воплотить в себе эту тёмную сущность. А кто желает быть светлым Вождём, должен иметь очень сильную волю, дабы ломать их через колено и насильственно впихивать золотой свет в их окаменевшие сердца. Но золотой свет не терпит насилия, гаснет от него - лучик за лучиком, незаметно - и так же незаметно светлый Вождь становится Вождём тёмным, хуже прочих тёмных вождей, потому что с необыкновенно сильною волей. Так оно и было всегда, во все времена - одно и то же. И никакого выхода нет.
- Ха-ха-ха-ха-ха! - тихонько посмеивалась заоконная тьма.

Машина остановилась на том же месте, с которого стартовала днём. Зуб и Карат молча открыли двери и вылезли наружу. Миша сделал то же самое. Водитель уехал прочь. Не обращая внимания на Мишу, Зуб и Карат разошлись по домам. Миша остался один. Постоял под дождиком, посмотрел на тёмное небо, подышал свежей влажностью и двинулся к себе в квартиру.
Вождь опять оказался прав. Родители сидели дома и не рыпались. И ни единого вопроса не задали. Посмотрели отчуждённо и снова уставились в телевизор.
Сегодня же праздник! - вспомнил Миша, увидев стол с остатками еды. - А я не позвонил Ане!
Быстро разделся, прошёл к себе в комнату, унёс туда телефон и закрыл за собою дверь. Сел на диван. Успокоился. Решил, что лучше звонить на мобильный.
- Аня? С праздником тебя! Извини, только пришёл.
- Спасибо, Мишенька. Что с тобой? У тебя голос дрожит.
- Началось, Аня.
- Что началось?
- Война. Помнишь, твой папа говорил: 'Скоро начнётся'? И ещё многие так говорили. Вот и началось.
- Погоди, Миша. Расскажи...
- А папа тебе рассказывал, что было ТАМ? Вот и я не могу - по той же причине. И не знаю, смогу ли когда-нибудь рассказать. И буду ли жив, не знаю. Такое это дело - война.
- Но хоть чего-нибудь...
- Только плохое. На каникулах я к тебе не приеду. Ради твоей же безопасности. Надеюсь, ты не сомневаешься...
- Не сомневаюсь.
- Я знал, что ты поймёшь. Пожелай мне удачи.
- Удачи тебе, Мишенька. Да хранит тебя моя любовь.
- Спасибо. Всё, пока. При возможности буду звонить.
- Пока, любимый.
Так, полдела сделано. Теперь ещё Славке - тоже на мобильный.
- Привет. Это я. Живой и здоровый. Дома. Остальное потом. Ты как?
- Нормально. Аналогично.
- Да, и ещё: никаких обид. Всё понимаю.
- Спасибо.
- Тогда до завтра?
- До завтра.
Всё, теперь поесть. А то этот проклятый Вождь так и не предложил поесть.

На следующий день говорили со Славкой - как в школе, так и после неё - стараясь держаться подальше от Черепа, Зуба и Карата. Впрочем, те и сами не искали общения.
- Слыхал я про этого Вождя, - говорил Славка. - Темнейшая личность. Со всех сторон прикрылся - не подберёшься. Значит, это он у них главный. Понятно. Странно, что ты ему понадобился. Вот бы узнать, зачем. То, что он тебе впаривал, это всё лажа. Тут что-то другое. В любом случае грех не воспользоваться. Будешь моим информатором.
- Слава, я тебя очень прошу... Он угрожает Ане.
- Он назвал её имя? Нет? Просто сказал 'возлюбленная'? Вот видишь, не так-то он и могуществен. Ладно, обещаю не писать лишнего. Но знать хочу.
Пришлось Мише пересказать подробности.
- В следующий раз запоминай лучше, - наставлял его Славка. - Где какие ворота, калитки, лазейки, где забор пониже, где проволока порвана, где гараж, где плиты, где дерево нагнулось, где кусты погуще... Всё обойди как бы невзначай. Только ничего не снимай и не зарисовывай, а то засекут. Просто запоминай.



Глава 6.

Снова потянулись, казалось бы, обыкновенные дни. Но эти дни уже не были обыкновенными. И мирными они не были. На каждом из них лежала чёрная печать войны: тут напали, там разгромили, где-то ещё - подожгли. Пустые ночные улицы озарялись отблесками факелов и оглашались криками ненависти. Мишины буквы А на дверях подъездов утонули в океане крестов с заломленными на сторону концами. Прохожие отворачивались от этого зрелища, без боя сдавая свой город силам зла. Милиция что-то делала, кого-то искала, кого-то даже находила, однако военные действия разворачивались всё более широким фронтом. Теперь Миша знал, кто за этим стоит, но не знал, что´ этому противопоставить, и потому молчал - вместе со всеми - чувствуя себя более виноватым, чем все. Пытался отделаться от этого чувства и погружался в летаргический сон - вместе со всеми и быстрее всех.
Подземное тепло уничтожило остатки снега, но воздух похолодал, как рука Вождя. Серая пелена, затянувшая небо, казалась вечной. Солнце не желало смотреть на пропащий мир.

Ближе к каникулам парней из Мишиного класса отправили на пятидневные военные сборы. Первый день был отдан строевой подготовке. Выгнали всех на плац, построили, заставили маршировать. Маршировали неохотно, с ленцою, кто как умел: шатко и валко, не в ногу, а вразброд, каждый сам по себе. Офицеры возмущались, ругались, покрикивали, но тоже с ленцою - просто потому что так надо.
На второй день повели знакомить с военной техникой. Не впечатлило.
На третий день устроили учебные стрельбы. По дороге Миша поскользнулся и подвернул ногу. Было очень больно. Славка вызвался помочь ему добраться до лазарета и тоже избежал участия в стрельбах.
Травма оказалась неопасной, но болезненной. Весь остаток дня Миша провалялся на койке. Наутро существенно полегчало, но ни о каких походах не могло быть и речи. Мишу оставили наводить порядок в казарме. А вечером, с почти уже зажившей ногой, пришлось стоять в коридоре возле тумбочки. Зачем? Да низачем. Просто потому что так надо.
Это был последний вечер сборов. Прочих учеников отправили смотреть кино. Сами же офицеры в своей офицерской комнате устроили вечеринку. Миша стоял почти напротив двери в эту комнату и слушал доносящиеся оттуда звуки: звон стекла, плеск жидкости и непрерывные матерные выкрики. Часа через два бравые вояки начали выползать наружу. В помятой форме, с расстёгнутыми воротниками, красными лицами и пустыми взглядами двигались они вдоль стен коридора, обеими руками удерживая эти стены от падения.
Интересно, что бы сказал на это Александр Васильевич? - думал Миша.

Накануне каникул к Мише подошёл Зуб и молча протянул ему сложенный вдвое листок бумаги. На листке были напечатаны дата, время и место встречи перед отъездом к Вождю. Место - то же, что и в прошлый раз. Время - раннее утро.

Дома предупредил родителей. Они лишь кивнули: видно, крепко были напуганы. В назначенное время явился в назначенное место. Та же машина и те же лица. Сели, поехали.

В тот день необычайное оживление царило не только в имении Вождя, но и на подъезде к имению, и даже задолго до подъезда. По лесной дороге шагало множество ребят в 'военной форме'. Водитель то и дело сигналил, а ребята отходили в сторону.
Откуда они идут? - спрашивал себя Миша. - С автобусной остановки? С железнодорожной станции? Как бы это узнать?
Внутри имения стояла куча машин и даже несколько автобусов. Повсюду бродили парни с бритыми головами. Десятки парней. Сотни. А может, и тысячи.
Как и в прошлый раз, Мишу незамедлительно доставили к Вождю. Тот опять сидел в своём кресле, только уже без ноутбука. Увидев Мишу, едва заметно кивнул, тем же кивком указывая на знакомый низенький стульчик. Миша подошёл и сел. Вождь опять выдержал вступительную паузу.
- Я рад, что ты приехал, - произнёс он наконец своим обычным холодным голосом. - Надеюсь, ты уже многое видел. А то ли ещё увидишь, - Вождь взглянул на часы. - Время ещё есть. Не желаешь ли партию в шахматы?
- Вряд ли она будет отличаться от предыдущей, - уклончиво отказался Миша.
- Я тоже так думаю, - слегка улыбнулся Вождь. - Может, хочешь о чём-нибудь спросить?
- Эти ребята... которые приехали... они все из нашего города?
- Нет, они из разных городов. Сегодня большой праздник.
- Нелегко им, наверное, было сюда добраться?
- Нелегко, - согласился Вождь. - И всё же намного легче, чем выбраться отсюда тому, кого я не приглашал.
На кого это он намекает? - ужаснулся Миша. - На Славку? Знает о его намерениях проникнуть сюда? Предупреждает?
В кармане Вождя пискнул мобильный телефон. Вождь достал его и прочитал сообщение.
- Всё готово, - мягче обычного улыбнулся он.
Встал с кресла, подошёл к выходу на балкон, отдёрнул штору и открыл дверь:
- Сегодня я выйду первым, - торжественно объявил он с той же мягкой улыбкой.
Миша последовал за ним.
Ребята снаружи уже не бродили по территории имения, а длинной колонной стояли вдалеке, возле белокирпичного жилого здания. Хвост колонны скрывался за дальним его углом.
Стоило Вождю показаться на балконе, как тут же заиграла маршевая музыка, до боли в ушах усиленная громкоговорителями. Колонна тронулась с места, приблизилась, повернула направо, справа налево прошла по дальней от дома Вождя стороне плаца, повернула налево, ещё раз налево, слева направо прошла под самым балконом и скрылась за другим, ближним углом того же белокирпичного здания. За первой колонной следовали вторая, третья, четвёртая... Нескончаемое шествие неисчислимого войска.
Интересно, - стоя на балконе рядом с Вождём, думал Миша, - они там, за белым зданием, возвращаются к его дальнему углу и замыкают маршрут в кольцо, или же кольца нет, а есть огромное число желающих пройти хотя бы по одному разу? Трудно сказать: они так похожи, что и не отличишь. Все в одинаковых куртках, брюках, ботинках, все с одинаковыми 'нулевыми причёсками'. И красные повязки с чёрными ломаными крестами. В городе они стесняются их носить, а здесь, значит, можно. И такие же знамёна... А как маршируют-то, как маршируют! Чётко, дружно, выдерживая равнение - точно единое тысяченогое существо. Совсем не то что мы на военных сборах... А как печатают шаг! Едва не заглушают громкую музыку. Дрожь земли передаётся на балкон, и атланты с трудом удерживают его на могучих плечах. Вот где настоящая армия! Вот где настоящая сила!
А из расставленных повсюду громкоговорителей звучала уже не только музыка, но и слова марша:


Наступило наше время,
Начинаем мы войну,
Мы идём бороться с теми,
Кто губит всю страну.


А вы знаете, кто губит страну? - мысленно спрашивал у них Миша. - Откуда? Кто вам сказал? И почему вы ему поверили? Может, он вас обманул.


Довольно прятаться и жаться,
Довольно горевать,
Пора, пора идти сражаться,
Врагов на тряпки рвать!


Какие серьёзные, сосредоточенные, каменные лица! Они и впрямь готовы рвать. Прямо сейчас. Любого, кто встанет у них на пути. Они почувствовали вкус крови, почувствовали опьянение победой, и теперь их не остановит ничто. Они хотят рвать, и они будут рвать. Они уже рвут...


Да повыведутся гады,
Да сразит их острый меч,
Мочи, не знай пощады,
Круши, ломай, калечь!


Какая лютая злоба, какая жуткая ненависть! С рождения копилась она в душах, не находя выхода. С рождения эти ребята знали одно лишь насилие: со стороны родителей, учителей, прочих взрослых, старших сверстников, приезжих, общества, государства... Одно сплошное насилие. И вот наконец встретили того, кто их подобрал, приютил, накормил, одел, обул, свёл воедино и устремил к идеалу - неважно, что к тёмному, важно, что к понятному, простому и близкому. Впервые за целую жизнь почувствовали они себя сильными, нужными, полноценными людьми, способными на великие дела. Отныне трепещите родители, учителя, прочие взрослые, старшие сверстники, приезжие, общество, государство..! Мы уже идём!


С ходу марш, марш, марш рубиться,
Мы отважны и сильны,
От столицы до границы -
Хозяева страны!


Они уже идут. Их уже не остановить. Ничем.
Вдоль противоположной стороны плаца тянулась временная деревянная трибуна. На ней стояло несколько человек.
Тоже вожди, - догадался Миша, - только рангом пониже. Не заслужили они чести находиться на балконе рядом с Верховным Вождём. Похоже, я вообще единственный, кого он допускает в 'святая святых'. Неужели он и впрямь такого высокого мнения обо мне?
На той же деревянной трибуне стоял священник в чёрном одеянии до пят. В одной руке он держал дымящееся кадило, в другой - здоровенный крест. Обоими предметами он совершал 'благословляющие' движения, и концы креста при этом, казалось, заламывались на сторону.
Это не настоящий, - думал Миша. - Настоящие всё-таки проповедуют любовь - хотя бы на словах.
- Почему не настоящий? - вкрадчиво шептала в уши пробудившаяся тьма. - Самый что ни на есть настоящий. Он честно служит своему Богу. Да только вот Бог его давным-давно служит мне. Все боги давным-давно служат мне. Все люди, служащие богам, давным-давно служат мне. Один ты ещё рыпаешься. Ну-ну, давай-давай. Это даже интересно. Против такой-то силы.
Вождь чуть заметно покосился на Мишу и даже, казалось, слегка подмигнул. Миша ответил печальным вздохом.

Марш закончился около полудня. Музыка смолкла. Колонны вернулись на плац и выстроились ровными прямоугольниками. Места на плацу хватило не всем. Остальные встали на дороге, на спортивной площадке, на полосе препятствий, на широком пространстве до самого забора, покрытом прошлогодней травой.
Тысяч десять, не меньше, - прикинул Миша. - А может, и все двадцать.
И все эти тысячи стояли молча, без единого звука, в абсолютной, гробовой тишине. Блестящие бритые головы, точно у шахматных пешек. Всё готово. Можно ходить.
И Вождь пошёл. Из тайника на краю балкона извлёк микрофон, включил его, поднёс ко рту и начал говорить речь. Речь эту с некоторой задержкой, будто эхом, повторяли и усиливали громкоговорители:
- Здравствуйте, юные орлы! Бесстрашные воины! Закалённые бойцы! Рад приветствовать вас с этого балкона. Рад, что вы собрались по моему приказу. Скоро я дам приказ ко всеобщему наступлению. Силы для наступления растут с каждым днём. Вспомните, какими вы были недавно. Забитыми одиночками, с которыми любая сволочь могла сделать всё что угодно. А теперь посмотрите на себя нынешних. Посмотрите вокруг себя. Посмотрите, сколько вас. Почувствуйте свою силу. Вы прошли упорные тренировки, школу выживания в экстремальных условиях, испытания болью, водой, огнём, холодом и голодом. Вы участвовали в уличных боях, вы знаете вкус победы. Вы сами убедились, что враг не так страшен, как хочет казаться. Вы побеждаете его и будете побеждать - всё чаще и чаще. Вы видели ужас в глазах черномазых обезьян, вы слышали, как они молят о пощаде. Вы будете видеть этот ужас и слышать эти мольбы всё чаще и чаще, вы будете давить этих чёрных до тех пор, пока ни одной твари не останется на нашей земле. Но вас пока ещё мало. Для всеобщего наступления по всей стране - слишком мало. Поэтому особое внимание обращаю на идеологическую работу среди ваших сверстников, среди тех, кто ещё не присоединился к нам. Помните: они не враги - они за-блу-жда-ю-щи-е-ся. Ваша задача - убедить их в правоте нашего дела. И не только словами. Вы должны стать для них примером, образцом достойного поведения. Вы должны ежедневно, ежечасно, ежесекундно следить за собой, за словами и поступками, за внешним видом. Никакого курения, никакого пьянства, никаких наркотиков, никаких азартных игр, никаких беспорядочных половых связей. Регулярная личная гигиена, всегда чистая выглаженная одежда. Справедливость, великодушие, благородство. Нетерпимость к порокам. Пусть у каждого молодого человека возникает желание быть похожим на вас, быть вместе с вами, быть в ваших рядах. От этого и только от этого зависит, как скоро начнётся всеобщее наступление. Помните: после нашей победы вы станете хозяевами страны, её властителями, аристократией, белой костью. А я стану президентом и Верховным Вождём.
Нехилые у тебя планы, - покачал головою Миша. - Впрочем, чего мелочиться - сказал бы уж сразу: Господом Богом. Однако как складно чешет! Без единой запиночки, без единой оговорочки - и при этом без бумажки. Такие и становятся президентами. Как минимум.
А Вождь говорил и говорил. Коснулся разных вопросов: от мельчайших мелочей быта до взаимоотношений с аналогичными организациями в других странах. Миша перестал следить за его речью и ушёл в свои мысли. Вождь, вероятно, почувствовал, что и с остальными его слушателями происходит то же самое, и поспешил закончить выступление:
- Вот вам мои указания. Храните их в памяти, храните в сердце, следуйте им везде и всегда. Только так добьётесь победы, только так победите, только так мы победим! - Вождь вскинул свободную правую руку вперёд и вверх. - Зиг!
- Хайль! - волною взметнувшихся рук взревела бритоголовая толпа.
- Зиг!
- Хайль!
- Зиг!
- Хайль!
Миша не верил, что всё это происходит не в старом фильме про войну, а в реальности, здесь, сейчас. Этого не может быть, потому что не может быть никогда! Это давным-давно пройдено, побеждено, вписано в историю. Каждый год отмечается праздник Победы. Победы, завоёванной предками, но не сохранённой потомками и медленно, незаметно превратившейся в поражение. А ещё вспомнился Вадик. Как хорошо, что он уехал! Видно, чувствовали его родители, к чему всё идёт. У их народа на такие дела чутьё особое. Исторически отработанное. А я? Зачем здесь я? Каким ветром занесло меня в эту... преисподнюю? Всё из-за моей исключительности. Был бы обыкновенным, не привлёк бы внимания Вождя. Лежал бы сейчас с Аней и знать бы ничего не знал, и думать не думал... А Вождь в это время готовил бы наступление по всей стране. Как же он чертовски прав! Пока любовь прячется по норкам, ненависть марширует по улицам.
И снова холодный голос вывел его из задумчивости:
- А теперь проверим, как вы усвоили мои наставления. Рядом со мной стоит наш идейный противник. Лет ему столько же, сколько и вам, а взгляды диаметрально противоположны. Он считает, что в мире должна быть всеобщая любовь между всеми людьми - стало быть, между вами и чурками...
Толпа недовольно загудела.
- Тише, тише, - движением руки успокоил её Вождь. - Конечно, мы не согласны с этим воззрением, но уважаем его. Мы уважаем иные воззрения. Мы опровергаем их неопровержимыми доводами. Так вот, я хочу, чтобы вы прямо сейчас подумали, вспомнили всё, что я вам говорил, и нашли эти доводы у себя в голове. Во время обеда и отдыха он подойдёт к вам, и вы ему эти доводы выскажете. Обращаю внимание: доводы должны быть исключительно словесными. Кто позволит себе поднять руку на моего гостя, будет жестоко наказан. Вы должны продемонстрировать ему, что владеете словом так же великолепно, как оружием и собственным телом. Может, вы убедите его перейти на нашу сторону, а вместе с ним - тысячи его единомышленников...
Вот оно что! - едва не воскликнул Миша. - Вот чего ему от меня надо! Ну уж нет, фигушки тебе, а не единомышленников!
- А чтобы вам лучше думалось, - продолжал Вождь, - попросим нашего гостя высказать своё мнение вслух, - и с утончённо-издевательской улыбочкой передал микрофон Мише.
Миша растерялся. Одно дело говорить с немногими в узком кругу, и совсем другое - выступать перед многотысячной толпой с высоты балкона. А они ждут. Они молчат и ждут. 'И когда у них закончатся все слова, ты скажешь им своё слово,' - прозвучал в сознании голос Леры. Но о чём? О чём с ними говорить? О любви? Они не знают, что это такое. Для них это слово - пустой звук. Они никогда никого не любили, потому что их никто никогда не любил. Они знают только ненависть. Значит, надо говорить о ненависти. Когда-то это сделала Эскапелья - теперь это сделаю я.
- Здравствуйте, - произнёс Миша первое слово и подивился его звучанию.
Сначала до ушей долетел привычный звук собственного голоса, а затем, через ощутимую долю секунды - тот же звук, искажённый и усиленный громкоговорителями. Будто где-то поблизости сидел невидимый великан и послушно повторял Мишины слова, но повторял их своим голосом, не таким, как у Миши: с другими интонациями, красками, тембром. И Миша понимал, что все они там, внизу, не слышат его, а слышат того невидимого великана. Очень странное ощущение. Однако, несмотря ни на что, надо было продолжать и Миша продолжил:
- Скажу сразу: я не готовился выступать перед вами и не собирался этого делать. Я бы и близко не оказался от этого места, если бы не ваш Вождь, - Миша покосился на упомянутую персону. - Он был так настойчив, что от его предложения невозможно было отказаться.
Миша ещё раз покосился на Вождя и увидел, как тот одобрительно улыбнулся и кивнул, точно говоря: 'Браво, браво!' Это одобрение, как ни странно, прибавило сил, и дальнейшие слова потекли свободнее:
- Сегодня он говорил вам: 'Посмотрите на себя, посмотрите вокруг себя и увидите великую силу.' А я говорю: посмотрите в себя, посмотрите внутрь себя и увидите великую пустоту. Холодную тёмную пустоту, в которой, как 'чёрная дыра', затаилась лютая ненависть. Ненависть ко всему чужому, ко всему непохожему, ко всему окружающему миру. Эта ненависть - всё, что у вас есть. Она ведёт вас по жизни, заставляет вас крушить, ломать, калечить, рвать, мочить, иначе говоря, убивать. Только на это и способна ненависть, только это вы и умеете в совершенстве. Но когда-нибудь ей этого станет мало и она захочет сожрать вас самих. Тогда её плотоядный взгляд, сегодня направленный на чужих, обратится к вам. Тогда вы увидите её истинное лицо, её злобную усмешку и кровожадный оскал. Тогда вы увидите, к какой цели она вас вела. Не к вашей цели, а к своей - к вашей погибели. Тогда вам станет по-настоящему страшно. Тогда вы вспомните о любви. Любви, которой вы жаждали в детстве, но не получили ни от кого: ни от родителей, ни от учителей, ни от прочих взрослых, ни от сверстников, ни от общества, ни от государства. Любви, о которой вы не имеете ни малейшего понятия. Любви, о которой мог бы рассказать я, но вы не станете меня слушать. Сегодня вы думаете о другом... Но чёрт возьми, есть же у вас девушки! С ними-то вы о чём говорите? Какими словами? Им-то вы говорите: 'Я тебя люблю'? Или не говорите? А если говорите, о чём думаете в это время? О похоти? О насилии? О чём угодно - только не о любви - потому что вы не знаете, что это такое. Не знаете - я вам точно говорю. Не верите мне сейчас - поверите, когда женитесь. Потому что в семье отсутствие любви скрыть невозможно. Потому что в семье на месте отсутствующей любви поселяется ненависть, насилие, крики, ругань, побои. Вы знаете много таких семей - такими станут и ваши. А потом у вас родятся дети. Как вы будете их воспитывать? Насилием, окриками, ремнём? Или бросите на произвол судьбы? Не так ли воспитывали вас? Не потому ли сбежали вы из дому, бросили родителей, скитались по городам и весям, прибивались к тёплым компаниям, обретали защиту, полезные навыки, знакомства - считали это свободой - а в итоге оказались здесь? И ваши дети поступят так же, если вы не будете их любить. И останетесь вы одни - старые, дряхлые, беспомощные, никому не нужные - и помрёте в одиночестве мучительной смертью. И никто о вас не вспомнит, никто не пожалеет. И не останется от вас ничего - даже могильного холмика. Вот ваше будущее. Можете не верить.
Миша остановился. Тысячи глаз глядели на него в полнейшем безмолвии. И в каждую пару глаз вглядывался столь же безмолвный Вождь. На этот раз Миша не покосился на него, а повернулся всем корпусом и указал пальцем:
- А ещё я скажу, что он обманывает вас. Он призывает вас к ненависти, но сам этой ненависти не испытывает. Всё, что для вас дорого, всё, что является смыслом вашей жизни, вся ваша жизнь - для него лишь игра. Вы для него - белые фигуры на шахматной доске. А ваши враги - чёрные фигуры. И теми, и другими он играет, как хочет. Он сильный, он могущественный! Но пусть не обольщается, потому как на всякую силу другая сила найдётся. Он сам - всего лишь игрушка в руках мировой тьмы. Много игрушек было у неё за годы и века истории. Какое-то время она забавлялась с ними, а потом выбрасывала. Выбросит и эту. А игра продолжится - игра под названием жизнь... Всё. Я свой ход сделал, - обратился Миша к Вождю и протянул ему микрофон.
Вопреки ожиданиям, Вождь ни капельки не рассердился. Спокойно, не улыбаясь, кивнул, взял протянутый микрофон, выключил его, убрал в тайник и подал знак рукой.
По этому знаку все участники парада повернулись налево и мелкими группами начали уходить в сторону белого одноэтажного здания. Через некоторое время они стали появляться вновь - но уже переодетыми в спортивную форму. Образовались два противоположных потока, один из которых постепенно уменьшался, а другой увеличивался. При этом никто ни с кем не сталкивался, никто никому не мешал. Миша поразился, как быстро и организованно совершилось переодевание. Вождь снова махнул рукой. Его подчинённые разделились на группы. Одни направились к полосе препятствий, другие - на спортивную площадку, третьи - на лужайку, четвёртые остались на плацу и занялись какими-то странными приготовлениями. Начались соревнования, поединки, показательные выступления. Здоровые сильные парни демонстрировали великолепную физическую подготовку. Миша смотрел на это отстранённо, точно из-за стеклянной стены. Такое он видел по телевизору, хотя вживую, конечно, впечатляло сильнее. А вот того, что творилось на плацу, ему видеть не приходилось. Там были установлены ряды деревянных помостов с торчащими вверх столбами. К каждому столбу был привязан голый парень, которого двое других парней изо всех сил хлестали кнутами. От этой картины, зловещего свиста и резких, похожих на выстрелы, хлопков Мишу передёрнуло.
- Болевое воспитание, - прокомментировал Вождь. - Мои бойцы не должны бояться боли - они должны стремиться к боли как к величайшему наслаждению. Не веришь? Посмотри на того... Вон, видишь? Он улыбается! Видит, что я на него смотрю, и улыбается. Он счастлив. А теперь я перевожу взгляд вон на того... Видишь? Он заметил! Он заулыбался! Он будет улыбаться до тех пор, пока я на него смотрю. Я могу приказать запороть его до смерти, и он будет улыбаться - до смерти... О, не бойся, я избавлю тебя от этого зрелища.
Вождь поднял руку и помахал ею из стороны в сторону. Порка сию же секунду прекратилась.
Прирождённые рабы, - подумал Миша. - Неужели так и есть? Неужели они никогда не были свободными людьми? Да нет, какое там 'свободными' - просто людьми, обыкновенными людьми со своими чувствами, мыслями, желаниями? Неожиданно пришло сравнение: так же и в религии. Там рабы Бога - здесь рабы Вождя. Там воспевание страданий - здесь воспитание страданиями. Выворот наизнанку всего естественного, нормального, человеческого. А ещё лицемерие: сами вожди отнюдь не стремятся к боли - как раз таки совсем наоборот.
Спортивные соревнования закончились. Опять совершилось организованное переодевание.
- Сейчас они будут отдыхать, - сказал Вождь. - А ты пойдёшь и поговоришь с ними. Я же вижу, сколько в тебе всего, - усмехнулся он. - Вот пойди и вывали это всё на них. И ничего не бойся: я приказал обращаться с тобою бережно.

Миша в одиночестве шагал по плацу. Со всех сторон его окружала серость. Серое небо, серый асфальт, серый воздух. Серость, сырость, слякоть, смерть...

Армия Вождя расположилась на широком пространстве от плаца до забора. Тёмно-зелёную траву покрыли синие пятна походных ковриков. На ковриках лежали и сидели бритоголовые парни в чёрных кожаных куртках, плотных брюках и высоких ботинках с белыми шнурками. В стороне стояли походные кухни. Парни подходили к ним с мисками, получали еду и возвращались на места. Мише никто не предложил поесть. Наоборот, как только он приближался, обгладывали такими хищными взглядами, что, если бы не приказ Вождя, можно было бы испугаться. Но Миша не боялся. Он уже ничего не чувствовал, кроме смертельно-безнадёжной тоски. Пустые глаза. Пустые души. Прирождённые рабы. О чём с ними говорить? Сами собою сложились строки, похожие на Славкины стихи:


Вы здесь не найдёте счастливых людей:
Счастливые люди не верят в вождей.


Вместе со Славкиными стихами вспомнилась и его просьба внимательно осмотреть забор и найти места, где через него можно перелезть. Миша двинулся к забору, но вдруг услыхал за спиною оклик:
- Эй, чего ходишь как зомби? Западло с нами потусоваться?
Миша оглянулся. Говоривший парень почти ничем не отличался от остальных - и всё-таки чем-то отличался. Было в его лице что-то живое - совершенно несимпатичное, даже отталкивающее - и всё-таки живое, тёплое, настоящее. И это словечко 'западло' - из какого-то другого мира - тоже чужого и враждебного, но бесконечно более близкого, чем кладбище живых мертвецов с изломанными крестами. Мысленно поблагодарив за приглашение, Миша приблизился к сидящей кружком компании. Кружок немного расширился, разомкнулся, на освободившееся место плюхнулся ещё один коврик. На этот коврик и сел Миша, поджав под себя ноги.
- Ну, потолкуй с нами, - продолжил парень. - Поинтересуйся, так сказать.
- А о чём с вами толковать? - смело бросил ему в лицо Миша. - Разве у вас есть мнение, отличное от мнения Вождя?
- Э, брось, - перебил его парень. - Это не наши заморочки. Это ваши, городские - идейные. А мы-то пока ещё нормальные, да?
- Вы здешние? - догадался Миша.
- Ну да.
- То есть... вы убежали из дому?
- Ну да! - парень расплылся в широкой улыбке. - Догнал наконец! А мы-то давно уж просекли, что ты в теме. Сам не бегал - но явно в теме. Откуда?
- Погоди, погоди, - оживился Миша. - Если вы убежали из дому, то прежде чем попасть сюда, много где побывали, да? Расскажите!
Все заговорили наперебой. Каждый спешил поделиться воспоминаниями. Пришлось устанавливать очерёдность.
Миша слушал внимательно, с неподдельным интересом, и этот неподдельный интерес столь явственно читался на его лице, что ребята отбросили сомнения: человек однозначно в теме. Никогда ещё судьба не посылала им такого благодарного слушателя. И никто не мог предположить, чем это закончится.
Дошла очередь до одного неприметного парнишки. Слегка запинаясь, поведал он, как давным-давно вместе с корешем провёл зиму у странного мужика, одиноко живущего в глухом лесу вдали от прочих людей. Но лишь когда прозвучало название ближайшей к тому месту железнодорожной станции, Мишино сознание озарила внезапная догадка:
- Станция ...? От неё в лес и направо? А мужика зовут Володя?
- Да, - растерянно захлопал глазами парнишка. - А ты откуда знаешь?
- Это мой дядя, - ответил Миша. - Я бываю у него каждое лето...
.......................................................................................................................................
.......................................................................................................................................
.......................................................................................................................................
По окончании немой сцены разговор возобновился.
- Твой дядя? - вытаращив глаза, лепетал парнишка. - В натуре?
- В натуре, - повторил Миша его слова и добавил несколько мелких подробностей, чтобы не осталось никаких сомнений.
- Слышь, Тефаль, - обратился парнишка к своему соседу слева. - Это его дядя.
- Офигеть! - присвистнул такой же парнишка со странной кличкой Тефаль и вдруг просиял: - Слышь, Мерс, а помнишь, он нам всё трындел про своего племянника? Ну да, блин, как же он его называл-то, а? Погоди, погоди, ща вспомню. Саша? Нет. Паша? Нет... Миша! Точно! Миша то, Миша сё... Ну? Помнишь? Слушай, так ты и есть тот самый Миша?
- Тот самый.
- Точно! - заорал Тефаль. - Мы тебя так и представляли. Всё один к одному. А мы-то сидим, мозги ломаем: кто он такой? Вроде чужой, а вроде и наш. А ты, оказывается, Миша. Ну, братан, всё с тобой ясно, - и вдруг неожиданно вскочил: - Ща, погоди.
Через минуту вернулся, принёс полную миску горячей каши с мясом, подал Мише:
- Ешь.
Возникло некоторое затруднение, которое тут же разрешил другой парнишка по кличке Мерс. Достал свою ложку, обтёр о край коврика, протянул Мише.
- Спасибо, - поблагодарил Миша того и другого.
- Хреново нам тогда пришлось, - продолжил рассказывать Мерс. - Надо было срочно куда-нить сховаться на зиму, иначе кранты. А тут пересеклись с парой лошков: слово за слово, то да сё - где зимой кантовались? - там-то и там... Ну мы с Тефалем и двинулись - чего терять-то? Стрёмно, конечно, было: мутный мужик, а мы ещё совсем пацанчики. Но нет, ничего, нормальный оказался, хотя и с закидонами. Уж очень какой-то... добрый. Мы его доводили, доводили, а он терпел и терпел... Только один раз уже вломил, когда совсем довели. Да ты не думай, мы не в претензии: нас вообще убить надо было, а он всего-то разок по морде съездил.
- Вот оно что! - снова догадался Миша. - Вы - мальчики с ножами!
- Мальчики с ножами? - задумчиво переспросил Мерс. - Это он нас так, значит... А чего, всё верно. Мы тогда и были мальчиками. И ножи у нас были. Так что он прав.
- Погоди, - серьёзным тоном перебил Тефаль. - Поедешь к нему летом, передавай от нас большой привет, большую благодарность и большие извинения за наши свинства. Скажи, мы только теперь поняли, что´ он для нас сделал.
- Поезжайте к нему сами, - ответил на это Миша. - Прямо сейчас. Снега нет, пройдёте нормально. Он вас и тогда не гнал, и теперь не выгонит. Что вас держит у этого... Вождя?
- Ох, - тяжко вздохнул Тефаль и покачал головой. - Всем хорош твой Володя, но скука у него смертная. Делать нечего. Целую зиму промаялись. А Вождь, хоть и скотина последняя, - понизил он голос до заговорщического шёпота, - а так умеет поставить, что всем и всегда дело найдётся.
- Убивать приезжих - это, по-вашему, дело? - поджал губы Миша.
- Ну да. А чего они... - начал было Тефаль, но тут же заговорил по-другому: - Да ты не думай, никого мы не убили: нам поразмяться за компанию и ладно.
- К тому же, - тихонечко добавил Мерс, - нам по понятиям вообще жить не полагается. После одной истории. А мы живём и даже в город наведываемся - и никто нас не трогает. Потому что знают: мы при Вожде, за нами - сила.
На всякую силу другая сила найдётся, - мысленно ответил Миша, но вслух высказался осторожнее. Потом ещё осторожнее. А потом не выдержал и пошёл говорить всё, что думал: о Вожде, о прирождённых рабах, о войне, о мире, о ненависти, о любви... Как ни странно, его слушали молча, не перебивали, более того, подошли ещё от других компаний, обступили кольцом, потом ещё более толстым кольцом, потом - толпой. И во многих глазах светились понимание, сочувствие, согласие... Или это только казалось?

От множества слов пересохло во рту. Тефаль догадался и подал стакан горячего чая с сахаром. Вот это в самый раз! Тут же и Мерс протянул вторую миску каши. А потом снова Тефаль - второй стакан чая. Какое блаженство! Как бы всё было хорошо, если бы...
Под предлогом естественной надобности Миша отошёл в сторону. А они остались - спорить друг с другом. Кто-то возражал, кто-то соглашался. Неважно. Важно исполнить Славкину просьбу. Ближе и ближе к забору, а потом вдоль него. Нет, здесь не перелезть. Дальше тоже. И дальше... Вот разве у гаражей? Нет, слишком уж далеко они стоят - не перескочить. Может, ещё дальше?
Чья-то ладонь хлопнула по плечу.
- Эй! - послышался из-за спины знакомый голос.
- Слинять захотел? - послышался другой.
Миша обернулся. Перед ним стояли Мерс и Тефаль.
- Зря стремаешься, - с оттенком обиды произнёс Мерс.
- Тебе ЭТО нужно? - показал Тефаль пальцем через забор. - Так бы и сказал.
- Мы же твоему Володе как дети, а тебе братья.
- Смотри, как это делается.
Мерс наклонился, пошарил рукою в узком провале под гаражом и извлёк оттуда длинную толстую верёвку с привязанной к одному концу железякой. По скобам, приваренным к задней стене гаража, влез он на плоскую, слегка покатую в сторону забора крышу. За ним влез Тефаль. Миша подумал и тоже влез, благо это было совсем не трудно. Мерс размахнулся железякой, швырнул её посильнее и вместе с концом верёвки перекинул через толстую ветку сосны, стоящей неподалёку от забора по другую его сторону. Движение было рассчитано настолько точно, что железяка, перелетев через ветку, повисла на верёвке, качнулась, подобно маятнику, и медленно пришла обратно в руку Мерса. Тот скрутил воедино оба конца верёвки и крепко взялся за них обеими руками. Вплотную к нему за верёвку взялся Тефаль. Оба с высоко поднятыми руками отошли к переднему краю крыши гаража, разбежались по ней в сторону заднего её края, оттолкнулись от него ногами, повисли на верёвке, маятником перелетели через забор, там разжали руки, спрыгнули на землю и стянули верёвку с ветки. Но на этом не успокоились. Мерс опять взял верёвку, привязал её к руке и вскарабкался на другую сосну, стоящую чуть дальше от забора, чем первая. Устроившись на одной из веток, он швырнул привязанную железяку через ту самую, испытанную ветку первой сосны - только на этот раз не так, чтобы железяка пришла ему в руку, а так, чтобы она почти неподвижно повисла на самом верху. Затем, потравив верёвку, он вертикально опустил железяку вниз, где её принял Тефаль, а потом вместе с нею залез на сосну к Мерсу. Там они опять скрутили оба конца верёвки, крепко взялись за них, спрыгнули вниз и маятником перелетели через забор на крышу гаража. Оттуда вместе с Мишей спустились на землю и запрятали верёвку в тайник.
- Вот так, - отдышавшись и потерев руки, сказал Мерс. - Так мы и бегаем на свободу.
- Тут же неподалёку станция ... - сообщил Тефаль. - Там, за шоссе. А при станции - посёлок. А в посёлке - девчонки. А у девчонок... Сам знаешь, что.
- Ну да, - подтвердил Мерс. - Здесь, конечно, сытно, тепло, безопасно, да и не скучно - только бухать не дают и полапать некого. Кое-кто, правда, такими делами занимается, что сказать противно, но мы-то пока ещё нормальные, да?
- Нет в мире совершенства, - глубокомысленно изрёк Тефаль. - Тут кормят, а там дают. Вот и приходится мотаться - туда-сюда - как маятник.
- А почему у вас такие странные клички? - спросил Миша.
- О, это давняя история, - ответил Мерс. - Вот он однажды взял себе в голову, что Тефаль - это его талисман, ангел-хранитель или что-то типа того. В общем, стал тырить один только Тефаль: чайники, утюги, сковородки и всё такое. Мол, пока верен своему Тефалю, тот его хранит, а если за что другое возьмётся, тут же накажет. С тех пор вроде как поумнел, а кликуха осталась.
- Ты про себя расскажи, - обиделся Тефаль. - Как с мерсов значки свинчивал. Круглые такие, с тремя лучами. Только тем и промышлял. С тех пор вроде как поумнел, а кликуха осталась.
- И сейчас промышляете? - с лёгкой укоризною спросил Миша.
- А то! - усмехнулся Мерс. - Регулярно в город наведываемся. Кстати, это не твоё случайно? - и протянул Мише... ключи от его квартиры!
Ключи всегда лежали в кармане его брюк и не выпадали оттуда ни при каких обстоятельствах. Миша всё понял.
- Ловко, - покачал он головой, забирая ключи обратно. - А ноутбук у Вождя?
- Это сложнее, - картинно закатил глаза Мерс. - Впрочем, смотря на каких условиях...
- Ребята, - очень серьёзно произнёс Миша. - Вы сами назвались моими братьями. Вы сами попросили о доверии. Так вот, давайте начистоту. Я уже говорил об этом сегодня и ещё скажу, чтобы вы наконец поняли. Идёт война. С одной стороны ваши, с другой - приезжие. Где-то посередине - такие, как я, и просто случайные люди. А там, наверху - Вождь и подобные ему вожди разных уровней. Понимаете, в чём дело? Мы, все, внизу: ваши, приезжие, я, случайные люди - гибнем на этой войне. Гибнем по-настоящему. Всерьёз. Теряем жизни. Каждый теряет свою единственную жизнь! А для них, вождей, это всего лишь игра. Мы для них в лучшем случае шахматные фигуры, а в большинстве своём - пешки. Но и они - вожди, правители, боги - не понимают самого главного: они тоже пешки в руках тьмы. И если тьма победит, их ждёт такая же участь, что и нас, простых людей. Полная и окончательная гибель всего мира. Понимаете? - всего мира! Можете не верить, можете отмахнуться от моих слов. Но если мы не остановим этого сейчас - понимаете? - прямо сейчас! - будет поздно. Как видите, никаких условий, кроме спасения мира, я вам предложить не могу. Да и оно под вопросом. Решайте.
- Знаешь, - после долгой паузы сказал Мерс. - Мы видели, где твой Володя прячет деньги, и когда уходили, хотели их взять. Но не взяли. Потому что подумали о тех, кому когда-нибудь придётся укрыться на зиму. Не исключено, что и нам самим.
- Может, мы и плохие люди, - продолжил его мысль Тефаль. - Но не отморозки. Мы всё понимаем.
- Не бывает плохих людей, - ответил на это Миша. - Бывает мало любви. Так вот, я очень надеюсь, что в вашей жизни её будет много. Если победит свет, разумеется.
- Мы согласны, - за обоих высказался Мерс.
- Спасибо, - улыбнулся Миша. - Но я только и умею, что говорить. За дело возьмётся мой брат - такой же, как вы. Его зовут Слава. Примите его так же, как меня. Исполните его просьбы. А я... Я сказал своё слово. Очень надеюсь никогда больше сюда не вернуться. Приезжайте в город - хотя бы и на промысел - там я с вами с удовольствием пообщаюсь.
- Замётано, - ответил Тефаль. - Примем твоего Славу как родного.
- Ну всё, - подвёл итог Миша. - Давайте прощаться. Уже темнеет. Я бы подарил вам золотой свет, но его у вас отберёт Вождь.
- Ничего, - грустно улыбнулся Мерс. - Мы уж так, без света, - и крепко обнял Мишу.
С Тефалем обнялись молча.

На другой день Миша пошёл к Славке - давать подробный отчёт. Рассказывал долго, последовательно, обстоятельно, дабы не упустить ни единой мелочи. Славка не подгонял, не перебивал, лишних вопросов не задавал. Только в глазах его разгоралось любопытство. Всё чаще и чаще он вскакивал, прохаживался по комнате, делал резкие движения руками и снова плюхался на стул, застывая в напряжённой позе. Под конец не выдержал, бросился к Мише, обнял его и расцеловал в обе щёки.
- Мишка! Ты гений! Ты же мне этого Вождя на блюдечке поднёс! Тёпленького! Под пряным соусом! У-у-у-у-у! А запа-а-ах! Мне остаётся его схрумкать и не подавиться. Ай да Мишка! Да таких информаторов у меня в жизни не было! Ай да гений...
- Случайность, - остановил Миша его порыв. - Просто повезло.
- Ещё как! - согласился Славка. - Но ты мне схемку-то изобрази. План имения, гаражи, сосенки эти обозначь. Завтра же туда и двинусь. Тёпленького схрумкаю, тёпленького!
Миша взял карандаш и на листе бумаги попытался 'изобразить схемку' во всех подробностях и пропорциях. Это получилось не сразу. То и дело приходилось стирать нарисованное и начинать заново.
Славка тем временем включил компьютер и предложил послушать скачанную из Интернета песню.
- Как раз об этой войне, - заявил он.
Песня оказалась любительской, с не пойми каким стихотворным размером, но и правда актуальной:


Вверху просыпаются духи гор,
Внизу пробуждается ад.
Удушливым пеплом забит простор,
И дороги нет назад.


Песня звучала, Миша рисовал, Славка говорил:
- Ещё этих ребят мне опиши. Нарисовать-то вряд ли сумеешь, но хотя бы словами.
- Попробую нарисовать, - вздохнул Миша. - От этого многое зависит.


Небо затянуто злою мглой,
Вулканы разверзли жерла.
Вся преисподняя рвётся в бой,
Расправив свои крыла.


Да, рвётся в бой. И остановить её надо сейчас - прямо сейчас. Хоть что-нибудь уже сделать, помимо слов. Нарисовать вчерашних ребят, пока не стёрлись из памяти их образы. Вот так, вот так, вот так. Ура! Кажется, похоже. Держи, Слава. Больше я ничего не могу сделать. Отныне вся надежда на тебя, Мерса и Тефаля.


Молнии блещут во тьме небес,
Там слышатся крики и стон,
Там встретились ангел и чёрный бес -
Начался Армагеддон!


Да-а-а... Неужели верующие правы? Неужели и впрямь конец света?

Вечером следующего дня Славка вернулся ни с чем. Ему удалось разыскать имение Вождя и даже проникнуть на его территорию, но и только. Он не увидел ни одного человека. Вообще ни одного. Имение словно вымерло. Тоска, тишина, запустение. Запертые двери, зашторенные окна. Вот и всё.
- Ничего, - успокаивал Славка и себя, и Мишу. - Лиха беда начало. Поосмотрелся, пообтёрся, попривык. А главное - разыскал их верёвку под гаражом и к этой верёвке прицепил записку в водонепроницаемом футляре. Мой адрес, телефон, почта, аська, где бываю, когда собираюсь приехать. Авось и встретимся. Каникулы продолжаются. Ещё целых два дня.
Но и в эти два дня у Славки ничего не вышло. Кое-каких ребят он, правда, заметил. Прячась за кустами, приблизился вплотную, подслушал их разговор, но ничего интересного не узнал. Что же до верёвки, то её явно никто не трогал, записку не вынимал и не читал.
- Кажется, он что-то почуял, - сокрушался Славка. - Ишь как затаился. Ладно, посмотрим. Он ещё не знает, с кем связался. Я же с него не слезу, пока не дожму. Приеду в выходные, а то и в будни школу прогуляю.

Но ни ближайшие выходные, ни следующие успехов не принесли. Славка возвращался всё более расстроенный и обескураженный. Чего угодно ожидал он от своей авантюры - только не этой изматывающей пустоты и неопределённости.
- Чувствую себя как тот неуловимый, которого никто не ловит, - признался он. - Хожу, как дурак, по всему имению - и ничего.
Тем не менее война продолжалась, и Славка буквально разрывался между преследованием Вождя и написанием 'вестей с фронта'. А Миша ничем не мог ему помочь и оттого невыразимо страдал. Каждый день звонил Ане и в этом находил единственное утешение. Но и Аня сделалась какой-то замкнутой, отстранённой, молчаливой. Неужели и её захватила война? Неужели и она вынуждена что-то скрывать от Миши? О-о-о-о-о!
Погоды, можно сказать, не было никакой. В течение пяти месяцев она практически не менялась. Всё то же серое небо и сырой воздух. Но если зимой такая погода считалась аномальным теплом, то нынче, в середине весны - аномальным холодом. Почки на деревьях и не думали распускаться. Блин, как же это невыносимо! Хоть бы что-нибудь уже изменилось, хоть бы даже в худшую сторону! А то этот мир всё гибнет, гибнет и никак погибнуть не может.

Событие произошло накануне третьих выходных месяца. Равнодушный Зуб передал Мише очередную записку. Третье приглашение от Вождя. Третий раз - он всегда решающий. Как бы ни хотелось Мише избежать этой встречи, да, видно, не судьба. Надо ехать. Может, удастся что-нибудь выяснить, разузнать, чем-нибудь помочь Славке.

Опять ненавистное имение, дом, зал на втором этаже. Вождь в сером костюме и сером кресле. Выражение лица, как погода на улице: серое, неизменное и непонятное. Дверь на балкон по-весеннему распахнута, и холодный серый воздух проникает сквозь неё в зал. Знакомый низенький стульчик. Миша, не дожидаясь приглашения, сел на него и вытянул ноги параллельно медвежьей шкуре. Вождь одобрительно кивнул.
- Выражаю тебе мою благодарность, - нарушил он тишину. - Ты оправдал мои ожидания. Ты сделал всё, как я хотел, и даже намного лучше. Я рад, что заполучил такого достойного врага.
- А я не рад, - возразил Миша. - Я не хочу быть вашим врагом и не хочу оправдывать ваших ожиданий. Я хочу...
- Убить меня, - тихо перебил Вождь.
Миша осёкся и задумался. Чёрт возьми, он опять прав! Именно этого я и хочу. Вон, на стене сколько оружия. Ружья и пистолеты, конечно, не заряжены, а кинжал - в самый раз. Вон тот, лёгкий и тонкий, в нижнем ряду - как раз по моей руке. А если не получится, значит, придётся умереть самому. Ну и ладно, пусть так. Должно же это всё уже когда-нибудь закончиться. Но виду подавать нельзя. Надо усыпить его бдительность, и когда он расслабится...
- Я хочу, чтобы никаких врагов не было вообще, - договорил Миша прерванную Вождём фразу.
- Так не бывает, - усмехнулся тот. - Враги были, есть и будут всегда. Более того, открою тебе страшную тайну: хорошая вражда - основа хорошей дружбы. Основа любви - ненависть к общему врагу. Хочешь объединить людей - укажи им общего врага. Или придумай его, как верующие придумали дьявола. А лучше сам сделайся общим врагом. Как я, например. Предсказываю, что когда-нибудь мои ребята объединятся с чурками против меня и других вождей. Так бывало в истории. И объединят их такие, как ты. Правда, есть в этом один недостаток. Враги имеют свойство заканчиваться, и тогда приходится назначать новых, уже из своей среды. Так тоже бывало в истории. Любовь к одному всегда основывалась на ненависти к другому и всегда рифмовалась с кровью - с кровью врага, господин поэт.
Опять он прав, - подумал Миша. - Но всё-таки не совсем.
- Я изучал историю, - ответил он. - Бывало в ней так, бывало иначе. Не все и не всегда основывали любовь к одному на ненависти к другому, и если рифмовали её с кровью, то только со своей. А я хочу, чтобы все и всегда поступали именно так; чтобы любовь основывалась сама на себе. И не надо словесной игры, господин шахматист.
- Да? А знаешь, чем это кончится?
- Чем?
- Люди превратятся в овощи.
- А вы хотите превратить их в мясо? - отпарировал Миша.
- Они и есть мясо, - брезгливо поморщился Вождь. - Мясо для хищников. Для таких, как я, для таких, как ты. Ты ведь любишь мясо, только боишься признаться.
- Нет!
- Нет? Может, ты никогда не воображал себе мяса? Кроваво-красного мяса? Не представлял, как холодный острый кинжал прокалывает его насквозь и вонзается в алое сердце?
Миша содрогнулся. Вождь явно не умел читать мысли, но иногда казалось, что умеет. Страшный человек.
- Страшно? - оскалился Вождь. - Не того боишься, приятель. Не бойся злых, бойся добрых и праведных. Не бойся сильных, бойся слабых. Сильный бьёт в открытую - слабый наносит удар исподтишка. И покуда злые режут на улицах, добренькие сидят в кабинетах и изобретают атомную бомбу. Ну и кто, по-твоему, страшнее?
Прав, прав! - металось в Мишиной голове. - Он всегда и во всём прав!
- Нет, я не добренький и не слабый, - продолжал Вождь. - Я говорю, что думаю, и делаю, что хочу. И оружие люблю простое, честное, благородное. Такое вот, например, - он поднялся из кресла и снял со стены тот самый кинжал, на который уставился Миша. - Смотри, какая тонкая работа, - любовно погладил он серебряную отделку ножен. - Какая лёгкость, какое изящество формы! Он так и просится в руку - даже в слабую руку, - и вместе с многозначительным взглядом протянул кинжал Мише.
Миша тоже поднялся со стульчика. Давай! Прямо сейчас! Раз - и готово. И чёрт с ним, с благородством, с понятиями, с моралью. Чёрт с ним, со мною, в конце концов. Спасение мира важнее. Что мне мешает ЭТО сделать, что? Любовь? Нет её, любви! Именно к этому человеку - нет! Ни капельки! - Миша застыл, потрясённый своим открытием. - И правда нет. Почему? К другим людям есть. К отвратительным людям есть. К жестоким людям - есть. А к этому человеку - нет. И проткнуть его насквозь - благо, а не преступление. Как это делал дон Хуан Дорельяно, - Миша представил его себе: в чёрном плаще, в надвинутой на глаза шляпе, с беспощадной шпагою в руке. - Вот он наносит удар. Противник падает, но разве это победа? Не в тёплую живую плоть вонзается лезвие, а скрежещет о холодный камень. Вот оно в чём дело! Этот человек мёртв - давно мёртв! Он изо всех сил притворяется живым, но подсознательно ищет смерти. Потому и зовёт меня в гости, потому и хочет иметь своим врагом, потому и протягивает мне кинжал. Он тщетно жаждет хотя бы чего-нибудь настоящего - хотя бы настоящей смерти. Но невозможно живому человеку убить мертвеца, как невозможно любить мертвеца. Так ему и скажу.
- Я не могу вас убить, - произнёс Миша, опуская руку, едва не коснувшуюся кинжала. - Потому что вы уже мертвы. И врагом вашим быть не могу. Не может быть живой человек врагом мертвеца.
- Вот как? - Вождь едва не захлебнулся от ярости, как захлёбывается тот, у кого разгадали самую страшную тайну. - А мёртвый человек может быть врагом мертвеца?
В комнате резко потемнело. Холодный шквал ворвался через открытую дверь балкона, ударил в спину, оледенил сердце. Так же, как летом после концерта. Мишу охватил озноб.
- Холодно? - напялил на себя Вождь маску притворного участия. - Может, закрыть дверь?
- Не надо, - отказался Миша. - Оставьте балкон открытым.
И ужаснулся своим словам. Потому что они не были его словами. Потому что они несли в себе смерть.
Вождь опять сел в кресло, а Миша - на стульчик. Долго сидели молча, не глядя друг на друга.
- Ладно, иди, - каким-то усталым голосом проговорил Вождь. - Я тебя отпускаю. Окажешь мне ещё одну услугу и ступай на все четыре стороны.
- Какую услугу? - поинтересовался Миша.
- Мои ребята тебе скажут.
- Если это не будет противоречить моим убеждениям, - поставил условие Миша.
- Не будет, - мрачно усмехнулся Вождь.

Короткой оказалась их последняя встреча, да и день прибавился ощутимо. Задолго до темноты покинул Миша имение Вождя. Пустынным было имение - как и рассказывал Славка. Несколько мрачно-молчаливых парней - и всё. Где же остальные? Где Мерс и Тефаль? Некому дать ответ. Ветер, заброшенность, одиночество. Тоска.
И вновь неопределённо-мучительная мысль терзала Мишу на обратном пути. Терзала до тех пор, покуда не связались в голове два несвязуемых воспоминания. Аня и Вождь. Тогда, на каникулах, с Аней: не сумел, не захотел, не осмелился... И сейчас, с Вождём: не захотел, не осмелился, не сумел... Причины разные и формы разные, а суть одна. Не осмелился, не сумел, не захотел. Нерешительно-никчёмный неудачник. Одни слова и никакого действия. Живи с этим - пока живёшь.
Миша заёрзал на заднем сидении машины. К душевным терзаниям прибавились телесные. Что-то твёрдое попало под зад и не давало покоя. Миша сунул под себя руку, пошарил в складках сбившегося покрывала и вытащил оттуда цилиндрическую упаковку мятных конфет. Обыкновенную упаковку, какие продаются в магазинах. Однако на серебристой поверхности одного из торцов Миша заметил четыре царапины, которые усилием воображения можно было соединить в букву М. Неужели? Миша зубами разорвал тонкую фольгу. Под ней оказалась обыкновенная мятная конфета в виде большой белой таблетки. Миша вытряхнул её на ладонь. Конфета выпала, за ней другая... и всё. Миша заглянул в упаковку. Там, в глубине, поблескивал чёрный пластмассовый конец флешки. Вот оно что! Миша в секунду овладел собой, швырнул конфеты с ладони в рот, а упаковку с флешкой засунул в карман брюк. Сидящий рядом Зуб не заметил ничего подозрительного.

В ближайший учебный день Миша встретился со Славкой, но рассказал ему всё только у него дома, после уроков. Теперь уже сожалея, что не убил Вождя.
- Правильно сделал, - отмёл его сомнения Славка. - Нечего подставляться. Я его и так возьму. Тёпленьким.
- Нет, Слава, - возразил Миша. - Тёпленьким ты его не возьмёшь. Он мёртвый и холодный.
- Значит, возьму холодным, - ничуть не огорчился Славка. - Да ты не переживай. Он же тебя провоцировал. У него же наверняка или кольчуга надета была, или кинжал подпилен, или ещё чего-нибудь. Хитрая сволочь. Но я хитрее.
Дошло дело до флешки. Славкины глаза вспыхнули двойной звездой.
- Что же ты молчал? Давай сюда!
Немедленно включил компьютер, вставил флешку.
- Погоди, проверю на вирусы.
Проверка заняла несколько секунд. Вирусов не оказалось.
На флешке присутствовал единственный текстовый файл. Славка открыл его и вместе с Мишей прочёл:


мит седят падарестам
другии тоже
насвабоди толька атмароски
вошть сашол сума
зативаит штота страшнае
мы низнаим што
мы иво баимся
мы хатим памоч
твой друг играит сагнём
даиграица
вошть приказал иво схватить
пусть больше ниприходит
нет пусть приходит
чиризниделю
фполдинь
ксоснам
чиризабор пусть нилезит
там лавушка
встретим иво снаружи
мит нам давиряют
давиряйти нам тоже
другова выхада нет


- Ага! - торжествующе воскликнул Славка. - Есть! Я же говорил! Говорил, говорил, говорил! Они мне его сами поднесут! На блюдечке! Пусть даже и холодного! А-а-а-а-а! Он же их уже достал по самые... Ишь чего творит! 'Падарестам'! Ну всё, Мишка! Ещё несколько дней - и всё решится! Веришь? Нет?
- Верю, Слава, - печально покивал Миша. - Неопределённо как-то, но решится. Предчувствие у меня такое.



Глава 7.

Неделя тянулась, как резинка от трусов: чем дальше, тем туже и напряжённее. Каждый день - как тысяча вечностей. И вот наконец выходные. Последние выходные месяца. Славка уехал в неизвестность. Миша остался дома. Закрылся у себя в комнате и каждую секунду ждал звонка. Но Славка не звонил. Мало того, по окончании выходных не появился в школе. Почему? Схватили? И что теперь? Позвонить самому? Нет, если схватили, отобрали телефон. Звонить бесполезно. Впрочем, нет: в этом случае позвонили бы Славкины родители, обеспокоенные пропажей сына. Или их тоже припугнули? Нет, надо ждать. Просто ждать. Скоро всё решится. Такое предчувствие.
Наступившая учебная неделя была короткой. Месяц заканчивался, близился зелёный праздник весны. Зелёный? Как бы не так! Никакой зелени не было: одна серость.
В последний день месяца, перед началом первого урока к Мише подошёл Зуб и протянул очередную записку. Но на этот раз не молча.
- Велено передать, - проговорил он бесцветным голосом. - Придёшь сегодня в указанное место. А не придёшь, будешь считаться пассивным пацифистом с вытекающими последствиями.
Услуга, - подумал Миша и ответил:
- Я приду.
Через минуту, перед самым звонком, в класс ворвался запыхавшийся Славка. С ходу плюхнулся рядом с Мишей.
- Потом. На перемене, - преобразил он в слова два тяжёлых выдоха и затих.
Ладно, подождём. Всего лишь один урок.

На перемене Славка отвёл Мишу в конец коридора и приглушённым шёпотом зачастил:
- Быстро. Самое главное. Он приказал тебя убить. Они позовут тебя на сборище. Устроят рейд по чуркам. Во время рейда тебя и убьют. Битой по башке или ножом под лопатку. Будь осторожен и никуда не ходи. Понял? Ни в коем случае никуда с ними не ходи!!! - Славка едва не сорвался на крик.
- Спасибо, Слава, - поблагодарил Миша. - Но время ещё есть, расскажи подробнее.
- Ай, да чего рассказывать, - махнул рукою Славка. - Был я там. И Мерса видел, и Тефаля, и других. Поговорили, то да сё... Достали они мне ноутбук Вождя. Я себе всё скопировал. Дома, типа больной, сидел, разбирался. Дело такое. Он давно просёк, что у него в войсках разброд и шатание. Многие отбились от рук. Многие поняли, в какое дерьмо вляпались. Многие просто 'не идейные'. А некоторые хотят его сдать. Вот он и разбирается, кто есть ху. Да поди разберись. Самые опасные ни за что не признаются. А тут ему наши зубы-караты-черепа про тебя доложили. Есть, мол, один чудик в классе, всё о любви трындит. Ну, он и зацепился. Велел тебя привезти, запудрил мозги, развёл на базар. У них языки и развязались. Что-то в тебе располагает к доверию... А псы его всюду шныряли, всё замечали, всё ему докладывали: кто чего сказал, как посмотрел, о чём говорил потом... Но с Мерсом и Тефалем - это просто песня! Такого подарка он и вообразить не мог. Использовал он тебя по полной и сверх того. Ты же вскрыл ему все их мысли! Вот чего ему от тебя было надо! Остальное - лажа.
Прозвенел звонок. Пришлось отложить разговор до следующей перемены.
- И что теперь? - спросил Миша.
- Теперь он всё знает, - ответил Славка. - Знает и принимает меры. Все 'неблагонадёжные' сидят у него 'падарестам'. Недолго им сидеть... За них не бойся, они ему нужны. А вот ты ему больше не нужен. К тому же ты слишком много знаешь. Что из этого следует? То самое. Но это ещё не всё. Надеюсь, ты помнишь, что убить тебя собираются во время рейда против чурок? На чурок твоё убийство и повесят. Милиция у него ручная. И это ещё не всё. Многие из его парней с тобою согласны, многим ты симпатичен. И когда они узнают, что ты убит, они пойдут за тебя мстить. Мстить чуркам. И сами не заметят, как сделаются его рабами. Самыми верными, самыми преданными рабами. И многих перетянут на его сторону. Армия его сделается крепче, идейнее, многочисленнее. И тогда он начнёт всеобщее наступление. И всё это - благодаря тебе. Понимаешь? Одним выстрелом он убивает всех зайцев. Всех! До единого! Да-а-а... Я его недооценил. Эта сволочь хитрее самого дьявола!
- Это тьма, - печально вздохнул Миша. - Это она сделала его таким. И меня протянула ему, как лёгкий кинжал. Даже свет и любовь использует она в своих целях.
- Ха-ха-ха-ха-ха! - тихонько послышалось отовсюду.
И снова звонок на урок не дал им закончить разговор.
- Ладно, это всё лирика, - начал Славка на следующей перемене. - Теперь о наших планах. Планы у меня такие: спалить его дотла. Выложить в сеть весь имеющийся компромат, но так, чтобы ни себя, ни тебя не подставить. Чтобы оно появилось как бы из ниоткуда, само собой. А на это потребуется время - два или три дня. Тогда начнётся большой скандал. Возможно, им даже заинтересуются спецслужбы. Но мы тут ни при чём. Мы тут совершенно ни при чём.
- Хитро! - улыбнулся Миша. - Он хитрее дьявола, а ты хитрее него. Да-а-а... Вот какого врага ему надо!
- Теперь о тебе, - проигнорировал Славка эти восторги. - Твоя задача - выжить. Продержаться эти два-три дня. Но тут тебе и судьба на руку. Сейчас будут праздники. Запрись дома, никуда не выходи, дверь никому не открывай, телефон выключи. А я за это время всё закончу. Главное, повторяю, ни в коем случае никуда с ними не ходи!
- Поздно, Слава, - вздохнул Миша. - Вот, - и протянул ему записку Зуба.
Славка побледнел и вытаращил глаза.
- Что-о-о??? Сегодня??? Блин - твою так! Не успел! А-а-а-а-а! - Славка в отчаянии заколотил кулаками по стене. - Эта сволочь хитрее всех дьяволов! - Славка внезапно успокоился и умоляюще посмотрел на Мишу. - Не ходи! Умоляю: не ходи! Придумай что угодно, любую отмазку: заболел, ногу вывихнул, милиция задержала, трамвай сломался... Только не ходи! Или хотя бы опоздай!
- Не могу, Слава, - покачал головою Миша. - Не должен я уклоняться от удара. Должен идти ему навстречу. Сама беззащитность моя послужит мне защитой - так говорила Лера. Но в любом случае спасибо. Предупреждён, значит вооружён. Буду предельно осторожен. А кроме того, устрою им сюрприз.
- Что ты задумал? - побледнел Славка. - Ну-ка выкладывай.
- Не выложу, - улыбнулся Миша. - Сюрприз есть сюрприз.
- Ах, так? - вскинулся Славка. - Тогда и я устрою им сюрприз.
- Что ты задумал? - в свою очередь вскинулся Миша.
- Ничего, - мстительно ухмыльнулся Славка. - Сюрприз есть сюрприз.

На последнем в этот день уроке Славка то и дело спрашивал Мишу:
- Пойдёшь?
- Пойду, - отвечал тот.
- Не передумал?
- Нет.
- Э-э-эх! - в бессильном отчаянии махал рукою Славка.
А после уроков, на улице, вцепился в Мишину куртку:
- Постой! Я же тебя в последний раз вижу!
- Не выдумывай, - потрепал его Миша по волосам. - Я ещё поживу.
- Ты не понимаешь! Ты опять не боишься - но на этот раз всё куда серьёзнее...
- Ничего. Сколько раз умирал и до сих пор жив. Я же в бронежилете родился.
- Точно! - просиял Славка, услыхав своё собственное выражение. - Ладно. Удачи. Много-много удачи. Она тебе очень пригодится.
- И тебе удачи, Слава. Выкладывай свой компромат.

В тот день - последний день перед праздником - уроки закончились раньше обычного. До указанного в записке времени оставалось более трёх часов.
Миша пришёл домой, поел и уселся на диван приводить в порядок разбежавшиеся мысли. Задуманный им сюрприз был очень прост. Славка сказал, что убить его собираются во время рейда - значит, надо сделать так, чтобы рейда не было. Как это сделать? Тут куча вариантов. Устроить выступление с речами, стихами, песнями, танцами, заклинаниями, юродством, даже истерикой. Смотря по настроению и по обстоятельствам. Ошеломить их, обескуражить, лишить дара речи и поломать им все планы. Заодно разоблачить Вождя и его замысел. А кроме того, сорвать рейд - значит спасти кое-кого из приезжих. Тоже важное дело. При этом угроза, озвученная Зубом, окажется пустой. Они пригрозили считать его 'пассивным пацифистом', если он не придёт. А он придёт. Вот так. Знай наших! Мы тоже умеем убивать нескольких зайцев одним выстрелом.
Однако, чем дольше он думал, тем отчётливее осознавал степень нависшей над ним опасности. Все, кто ему сочувствует, сидят 'падарестам', а в рейде будут участвовать одни 'отморозки'. Этих никакими речами не проймёшь. Попытаться, конечно, надо. Вдруг среди них найдётся хотя бы один неразоблачённый противник Вождя. Пусть он узнает о готовящемся убийстве. Возможно, он встанет на Мишину сторону. Тогда их будет уже двое против остальных. А может, и более чем двое. Это уже кое-что. Хотя, по правде говоря... Не будет этого. Надо готовиться к смерти.
Миша обвёл глазами свою комнату. Диван, шкаф, стул, письменный стол. Книги, тетрадки, ручки. Люстра. Настольная лампа. Зеркало. Школьная сумка в углу. Простые понятные вещи. Верные, надёжные, застывшие в послушном ожидании. Сколько раз Миша покидал их: уходил, убегал, уезжал - но всегда знал, что рано или поздно вернётся. По крайней мере рассчитывал вернуться. И всегда возвращался. И они дожидались его - старые добрые друзья. Радовались победам, не упрекали за поражения. Бывало, родители наказывали Мишу: ставили в угол, не разговаривали с ним, гнали от себя прочь. В такие минуты его согревала неизменность домашней обстановки. Привычные вещи понятия не имели, что он наказан, и по-прежнему служили ему верой и правдой. 'Ты не плохой, - словно говорили они ему. - Это только родители считают тебя плохим. Но родители так малы по сравнению с огромным миром.'
И вот через пару часов он снова уйдёт из этой комнаты, только уже не на время, а навсегда. Навсегда. Para siempre.
Слёзы на глазах. Перецеловать, переласкать, перегладить - каждую вещь и каждую вещичку - большую и малую - без разницы. Пальцами ощутить структуру её поверхности: твёрдую, мягкую, гладкую, шершавую...
.......................................................................................................................................
Ладно, кончай. Это не поможет. Вспомни, сколько раз читал ты Славкины заметки. Порою в них говорилось о чьей-нибудь смерти. И всякий раз ты переживал, всякий раз примерял на себя, всякий раз мечтал погибнуть вместо того человека. Вот и погибай. Следующая Славкина заметка будет о тебе.
Славка узнает первым. Поплачет-поплачет, да и напишет заметку. И родителям сообщит. И Оксане расскажет. И Вадику... А вот Ане расскажу я. Не в открытую - так, вокруг да около. Прямо сейчас.
Снял трубку и набрал номер.
- Аня? Привет!
- Миша? Да, привет... Миша, я больше не могу... - Аня замолчала, собираясь с какими-то мыслями. - Я должна тебе сказать... - снова молчание, а затем - резко - точно ножом под лопатку: - Миша, я люблю другого, - ещё полсекунды молчания и - потоком - быстро-быстро - пытаясь загладить Мишину боль и собственную вину: - Его зовут Серёжа. Он старше тебя. Старше нас. Он совсем другой. Ты пойми. Ты хороший. Ты самый лучший. Но он другой. Он... взрослый. Он так смотрит... Я ничего не могу... Я вся горю. Я сама себе не принадлежу. Это какое-то безумие. Всё понимаю и ничего не могу... Папа против, мама против, а я... - пара секунд молчания - всхлип - и - со слезами - отчаянною мольбой: - Мишка-а-а!!! Прости меня, непутёвую, прости-и-и!!!
- Аня! Подожди! Я же тебя люблю! Я...
Но связи уже не было.
- Анечка! - взволнованно шептал Миша, лаская телефонную трубку. - Анечка! Ты же ни в чём не виновата. Ты нашла свою настоящую любовь. Я же радуюсь за тебя, милая. Зачем ты меня не дослушала, зачем?..
.......................................................................................................................................
Что ж, может, оно и к лучшему. Она теперь долго не узнает. Сейчас будет праздник весны, затем праздник Победы. Два года назад мы отмечали его вместе: Александр Васильевич, Аня и я. А теперь вместо меня будет этот Серёжа. Он будет смотреть на Аню, а она - сгорать от любви. От настоящей любви. А потом он сделает то, чего не сделал я. Не захотел, не осмелился, не сумел. И ему будет хорошо, и ей. И Александр Васильевич их поймёт. Поймёт и простит. Простит и примет. Он же добрый, когда не злой. И Оля поймёт, простит и примет. И все поймут, простят и примут друг друга. И всем будет хорошо. Кроме меня.
- Ха-ха-ха-ха-ха! - послышалось в комнате.
- Это ты, тьма? - вскинулся Миша. - Твоя работа? Ты хотела сделать мне побольнее, да? Но ты просчиталась. Ты ударила с двух сторон, и эти удары погасили друг друга. Ха-ха-ха-ха-ха!
Да, именно так. Аня встретила своего Серёжу, Эскапелья тоже кого-нибудь встретит, если уже не встретила - а я... Я сделаю то, что должен сделать. Теперь это будет легко. А умереть - ещё легче.
Миша посмотрел на часы. Пора собираться. Сейчас недостаточно просто выйти из дому. Надо подготовиться. Подготовился. Кое-что с себя снял, кое-что надел взамен. Впрочем, под курткой этого не видать. До поры до времени.
А теперь быстро: открыть дверь, выйти из квартиры, закрыть дверь, запереть оба замка. И - вниз - по лестнице - быстро - на трамвай - вперёд.

Указанное место встречи находилось на противоположном конце города. Ехать туда надо было на двух трамваях с пересадкой в центре. А там ещё долго идти пешком до самой окраины. Всё это было не просто описано словами, а чётко нарисовано на схеме. Не скажешь, что заблудился.
Миша приехал минут за пятнадцать до срока и двинулся кружным путём. Узкими тропками, через кусты, вдоль гаражей и заборов. Наконец перед ним открылась широкая заасфальтированная площадка. На этой площадке и была назначена встреча. Около полутора десятков парней уже находились там. Вскоре подошли ещё четверо, потом ещё пятеро...
Миша стоял в кустах и поглядывал: то на площадку, то на часы. За пять минут до срока, он выбрался из кустов, никем не замеченный вышел на дорогу, а по ней - на площадку. Увидев его, парни загудели - удивлённо и недовольно. Похоже, они не знали о секретном плане Вождя. Только Зуб и Карат среагировали, как знающие: бросились к соратникам и начали им что-то шептать. Гудение прекратилось.
Значит, убьёт один из них? - ужаснулся Миша. - Ладно бы кто чужой, но эти? С которыми я учился столько лет? Впрочем, нет худа без добра. Если остальные ни о чём не догадываются, значит, Мишины слова станут для них откровением. И ещё неизвестно, кто себя как поведёт.
К назначенному часу собралось человек сорок. Судя по их словам, больше никого не ждали. Пора было начинать. Вперёд выступил Череп и командным голосом заговорил:
- Повторяю боевую задачу. Разбираем оружие. Разделяемся на группы по два-три человека. Тропинками выходим к жилому массиву. Окружаем его полукольцом. Надеваем маски. Расходимся по дворам и переулкам, охватывая весь массив. Движемся в направлении мясокомбината. Нигде не задерживаемся. Замеченных чурок ликвидируем. На всё про всё не более десяти минут. Потом рассыпаемся поодиночке и разъезжаемся по домам.
Ничего себе! - думал Миша. - Прямо как те жандармы. Их тоже было сорок...
- Вопросы есть? - вскинул огромную голову Череп. - Вопросов нет. Приступайте.
У Миши было много вопросов, но задать их он не осмелился.
Половина парней имела своё оружие: ножи, цепи, кастеты. Другая половина направилась к дальнему углу площадки, где кучей лежали бейсбольные биты и куски арматуры. Туда и повёл Мишу Зуб. Нагнулся, порылся в куче, извлёк небольшой кусок арматуры, подал Мише:
- Держи. Одному вломишь, и будет с тебя.
- А без меня нельзя? - спросил Миша.
- Нельзя. Так приказал Вождь.
- Знаю. Я обещал ему одну услугу. Но бить никого не буду - это противоречит моим убеждениям. И ещё: я обещал ему только одну услугу. Так что это в последний раз.
- Надеюсь, - недобро усмехнулся Зуб.
Точно!
- И с кем же я пойду?
- С нами, - показал Зуб на подошедшего Карата.
Точно. Один из них. Или оба.
- Не боись, - по-своему истолковал Мишино содрогание Карат. - Будем держаться вместе. Не знаю, зачем он нам тебя подсунул, но приказ есть приказ. Пойдёшь первым. Они к тебе прицепятся. Хочешь - терпи, хочешь - вломи. А тут мы сзади...
Нет, не они. Кто-то другой. Кто-то уже затаился ТАМ. Загримированный под 'чурку'. Выскочит из-за угла и ударит. Спереди. А они заорут: 'Нашего убили!'
- С чего это они ко мне прицепятся? - как можно спокойнее спросил Миша.
Карат посмотрел на него как на идиота.
- Ты чего? Откуда свалился? Это же их район. Они тут хозяева. Кишат как тараканы. Белому человеку лучше не соваться. Но ничего, нас они не ждут. Мы их возьмём врасплох и поодиночке. Поодиночке они никто.
- А милиции тут нет?
- Милиция в нашем районе, - усмехнулся Карат. - На стройке. Там для них отвлекающий манёвр. А основной удар - здесь.
Парни разобрали оружие, разбились на группы, построились и приготовились выступать.
Сейчас! Прямо сейчас! Иначе будет поздно!
Миша собрался выскочить вперёд и крикнуть: 'Стойте!', но кто-то опередил его и крикнул:
- Смотрите!
Из-за кустов на дорогу вывалилась тёмная масса. Люди. Много людей. Не меньше сотни. Молодые. Здоровые. Сильные. Смуглые. Приезжие из южной республики, которых многие местные называют чурками. Не врасплох и не поодиночке.
Бритоголовые парни застыли на месте. Этого они не ожидали. Это для них был сюрприз. Точно! Обещанный Славкин сюрприз!
Приезжие выбрались на площадку. Встали полумесяцем. Достали ножи. Бежать было поздно. Для бритоголовых. Но не для Миши. Миша мог убежать. На него никто не смотрел. Его никто не видел. Широкие спины в чёрных куртках. За ними - десять шагов - и кусты. Никто бы о нём и не вспомнил. Никто бы не обратил внимания. Дерущиеся львы не замечают котят. На это и рассчитывал Славка. Но...
Что произойдёт здесь? Массовая драка! Драка, достойная пера не Славки, но Лорки: 'Четверо мёртвых с одной стороны, пятеро мёртвых - с другой.' Если бы хотя бы так...
Драка неминуема, и остановить её некому... кроме Миши. Кроме Миши? Да легче остановить поезд! И всё-таки надо попробовать. Спасибо тебе, Слава. Я воспользуюсь твоим сюрпризом - только не так, как ты рассчитывал.
Миша и сам не понял, как это произошло. Какая-то сила пропихнула его меж чёрных курток, вынесла вперёд и заставила крикнуть:
- Стойте!
Впереди торчали ножи приезжих. Миша попятился, но сзади уже сомкнулись 'свои'. Миша оказался меж двух враждующих армий: как на плотине в посёлке почти два года назад. Но сейчас всё куда серьёзнее. Надо им что-то сказать, но что? Заготовленная речь была рассчитана на другие обстоятельства и преследовала другую цель. Миша предполагал обратиться к 'своим', разоблачить Вождя и спасти себя. Теперь всё изменилось. Теперь ни Вождь, ни он сам не имели значения. Значение имели ребята - те и другие. Их надо было спасать - даже ценой собственной жизни. Но для этого нужны новые слова, а новых слов нет. Нет, нет и нет...
Остановившееся время зашевелилось вместе с 'чужими'. Передние раздвинулись, задние поднажали и вытолкнули перед собой щупленького парнишку. Как и остальные, он держал в руке нож, однако выглядел перепуганным, озирался и пытался вернуться за спины соплеменников. Но те сомкнулись, не давая вернуться и подначивая заводными возгласами на своём языке. Парнишка обречённо вздохнул, втянул голову в плечи и робкими шагами двинулся вперёд, к одиноко стоящему Мише.
Миша не сразу догадался о смысле происходящего. Поединок! - неожиданно мелькнуло в голове. - Поединок перед сражением! Древний обычай. 'Чужие' расценили его выход как приглашение к поединку. При этом, конечно, заметили, какой он маленький и слабый, восприняли это как издёвку и со своей стороны выставили такого же маленького и слабого. Смотрите, мол, даже ничтожнейший из нас легко одолеет вашего.
Вспомнились уроки истории. Другая битва и другой поединок. Здоровые сильные бойцы пронзили друг друга копьями. А потом была сеча зла и люта, так что кони скакать не могли, а по колени в крови ходили. Но сегодня поединок слабейших. Сегодня всё будет по-другому.
Парнишка приближался медленно. То и дело оглядывался, ища поддержки. Похоже, он смертельно боялся Мишу. Миша проанализировал собственные ощущения и осознал, что по-прежнему сжимает в руке кусок арматуры. Брезгливо разжал руку. В тишине послышался звон упавшей на асфальт железяки. Миша посмотрел на парнишку и сказал ему:
- Можешь убить меня. Я не буду сопротивляться.
Пусть. Если это их остановит - пусть. Хотя бы одно настоящее дело за всю жизнь. Может, даже великое дело.
Парнишка расширил глаза и тоже разжал руку. Нож упал на асфальт. 'Чужие' разразились проклятиями на своём языке.
Счастливый случай? Возможность договориться?
- Подойди ко мне, - сказал Миша. - Не бойся.
Парнишка боялся, но подошёл.
- Как тебя зовут? - спросил Миша.
- Ка-рым, - дрожащими губами выговорил тот.
- Карим? А меня Миша. Ну что, Карим, понимаешь, что сейчас будет?
- Да.
- Хочешь этого?
- Нет.
- Тогда помоги мне их остановить.
- Страшно.
- Будет ещё страшнее.
- Ладно.
- Тогда...
Что 'тогда'? Миша и сам не знал. Необходимость говорить отодвинулась на короткое время, но сейчас вернулась вновь. Что говорить? Какие слова? О чём? О любви? О ненависти? Ни при чём тут любовь, даже ненависть ни при чём. Правильно говорил Славка: это война за место под солнцем. Есть кусок хлеба и двое желающих его съесть. Один съест, другой помрёт с голоду. Есть место в шлюпке и двое желающих его занять. Один займёт, другой утонет. В любом случае. Однозначно. Какая любовь, какая ненависть? Всё куда проще и страшнее.
'Успокойся, сынок, - прозвучал в сознании голос Леры. - Сама беззащитность твоя послужит тебе защитой, и когда у них закончатся все слова, ты скажешь им своё слово.'
'Ах, мама, мамочка! Я ведь не за себя беспокоюсь! Не за себя боюсь! За них. Что я могу сделать для них? Разве что умереть и освободить своё место под солнцем.'
'Скажи своё слово и умри,' - вкрадчиво шептал в уши голос воцарившейся тишины.
Миша посмотрел вперёд, оглянулся назад. На нём скрестились десятки взглядов. Кто-то смотрел с презрением, кто-то с любопытством, кто-то с надеждой. С надеждой на то, что именно он, Миша, как-то разрулит ситуацию, ослабит напряжение, отведёт беду. Но как он это сделает, если в любом случае кто-то должен умереть? Если на всех не хватит места под солнцем? Под Солнцем? А под Капеллой? Под золотою звездой любви? Вот оно - моё слово! Вот она - моя песня! ¡De pie, cantar! (Вставай и пой!)


De pie, cantar
que vamos a triunfar.
Avanzan ya
banderas de unidad...

(Вставай и пой -
Победа за тобой.
Вставай, иди -
Знамёна впереди...)


Миша поднял руку, расстегнул молнию, снял с себя куртку и протянул её Кариму:
- Держи. И смотри, чтобы меня не ударили сзади.
Под курткой оказался обмотанный вокруг тела маленький флаг рода Дорельяно. Миша размотал его, расправил, взял обеими руками за верхние углы и поднял высоко над головой. Ноги для уверенности расставил на ширину плеч. На верхней части тела остались надеты золотая рубашка Ани и поверх неё - золотая дорельянка Оксаны. В завершение этих приготовлений Миша зажёг свой золотой свет. Все собравшиеся - спереди и сзади - дружно ахнули и пошли перешёптываться затихающими волнами.
- Вот вам моё слово, - начал Миша. - Вот вам мой свет. Вот вам моя любовь. А вот вам моя звезда, - поднял он глаза к флагу над головой. - Двойная звезда. Она светит в обе стороны. Вперёд и назад. Белым и чёрным. Грешным и праведным. Всем. Всем найдётся место под моей золотой звездой. Всех она приютит, всех обогреет, всем даст надежду, радость и любовь. Так велика она, так огромна, что в свете её меркнут ваши драки, стычки, разборки, ваши цепи, ножи, куски арматуры. Так высоко сияет она, что не видит различий между людьми. И никогда не заходит за горизонт. Я вас прошу, зову, умоляю: подойдите ко мне. Все. Правые и неправые. Свои и чужие. Каждому из вас я подарю лучик золотого света. И все вы станете братьями. Моими братьями. Видите Карима? Он не испугался, подошёл первым. Ему - первому из вас - я дарю золотой свет.
Миша выпустил один из углов флага, повернулся к Кариму и вдавил правую руку в его трепещущую от страха грудь. Карим вспыхнул золотым светом - ярко-ярко. И снова все ахнули - спереди и сзади - снова пошли перешёптываться затихающими волнами. Но к Мише никто не подошёл. Смотрели злобно, яростно, уничтожающе, как на всё непонятное, непостижимое уму. Как на общего врага. Вот оно! Так говорил Вождь: 'Хочешь объединить людей - укажи им общего врага. А лучше сам сделайся общим врагом.' Ну что ж: вот вам общий враг! Подойдите к нему! Не за светом и любовью, так за мясом и кровью! Подбегите! Накиньтесь разом - все вместе - порвите меня и помиритесь между собой, чёрт бы вас подрал!
Но почему невозможно произнести это вслух? Почему так кружится голова? Почему так тянет вниз? Почему кажется, что душу вынули из тела? - Миша посмотрел на себя. - Вот оно что! Свет! Я переволновался. Я перестарался. Я подарил Кариму весь свой золотой свет. До последнего лучика. А без света я жить не могу...
Нет сил. Нет голоса. Карим не услышит. И они не услышат. Как холодно! Как темно! Космос без звёзд. Навсегда. Ну и ладно. Люди, постарайтесь остаться в живых...
Сознание покинуло Мишу, и он упал - на серый растрескавшийся асфальт - лицом вперёд - роняя флаг и раскидывая руки в последнем отчаянном жесте полуобъятия-полураспятия...
.......................................................................................................................................
.......................................................................................................................................
.......................................................................................................................................

Тот свет оказался похож на этот. Серое небо вверху, серый асфальт внизу, серый воздух посередине. И холод, холод, страшный холод. Холод, пробирающий до глубины... Нет, не совсем. Где-то там, в глубине, теплилась искорка золотого света. Искорка разгоралась и разгоралась, а холод отступал и отступал. Оттаяло сознание, оттаяло тело. Тело? Какое тело? Я что, не умер?
Миша напрягся, расслабился. Тело есть! Пошевелился и понял, что лежит на асфальте и смотрит в небо. Хотел сказать что-то, но не смог - только простонал. Небо заслонило заплаканное лицо.
- Ка-рим, - с трудом выдавил из себя Миша.
- Миша! - со слезами воскликнул Карим и припал щекою к его щеке.
Миша заметил, что окружён золотым сиянием.
- Карим! - натужно улыбнулся он. - Ты догадался? Ты это сделал?
- Да, да, - стоя на коленях, шептал Карим.
- А что же себе не оставил? - Миша поднял правую руку и ткнул Карима в левую сторону груди. - Вот так, чуть-чуть. Потом разгорится.
Лежать на асфальте было жёстко и холодно. Миша попытался встать. Повернулся набок, подтянул колени к животу, сделал невероятное усилие и встал на четвереньки. Постоял в этой позе, попривык, унял головокружение и с помощью Карима поднялся на ноги. Огляделся. Больше на площадке никого не было.
- Где они?
- Ушли. Ты упал. Они увидели. Не захотели как ты. Я поднял флаг. Я сказал. Они ушли.
- Вот оно что! - живее улыбнулся Миша. - Мы всё-таки остановили драку! - но тут же опять помрачнел: - Бесполезно. Они всё равно подерутся. Рано или поздно. Поубивают друг друга...
- Ничего, ничего, - шептал Карим. - Сегодня они живы.
- Да! - Миша просиял золотой улыбкой. - Сегодня они живы! Кому-то из них мы подарили целый вечер жизни! А может, и не один вечер. Ради этого стоило умереть.
- Тише, тише, - шептал Карим. - Оденься.
Подал Мише флаг и помог в него завернуться. Потом помог надеть куртку.
- Пошли?
- Пошли.
- Где живёшь?
- Далеко.
- Я тебя провожу.
- Спасибо.
Золотой свет обоих ушёл внутрь. Теперь это были два обычных парня, идущие в обнимку нетвёрдой походкой накануне праздника. Миша чувствовал себя плохо.
- Каримушка! - стонал он, дрожа всем телом и прижимаясь к своему спутнику. - Мне холодно! Очень холодно! Этого не остановить! Это тьма! Она пожирает всех! Белых и чёрных, грешных и праведных, своих и чужих... Мне больно! Очень больно! Их же всех - понимаешь? - всех! - можно понять! Они же все правы! Каждый по-своему! Никто не виноват! И все гибнут! Понимаешь? А они... - показал он на прохожих. - Им же всё пофигу! Да! Всё! Пофигу! А мы... Мы боремся ЗА них! Против ненависти и ревности, против зависти и жестокости, против злобы и разрушения... А они... Они ничего не понимают! Ничего! Сегодня мы победили, но больше я такого не выдержу! Обещай, что продолжишь моё дело!
- Тише, тише.
- Каримушка!!! Обещай!!!
- Тише, тише. Обещаю.
- Спасибо.
Вскоре они вышли на улицу и добрели до остановки трамвая. Миша упёрся лбом в её стеклянную стену и закрыл глаза. Маленький, жалкий, заплаканный. Дрожащий от холода. Люди равнодушно стояли рядом и проходили мимо, не видя, не замечая, не понимая, какую страшную боль за каждого из них нёс он в своём измученном, израненном, истерзанном сердце. А вокруг опускалась на город безмолвно торжествовавшая тьма.

Народу в трамвае было немного. Большинство вернулось в свои дома и готовилось к завтрашнему празднику. Шашлыки, спиртное, всё такое. Мишины мысли витали бесконечно далеко от этих забот.
Центр города, пересадка. Другой трамвай. За окном - непроглядная тьма. Карим сидит рядом, обнимает, гладит по руке. Люди смотрят, молчат. Представляю, о чём они думают. Идиоты.
Остановка, дорога до дома. Подъезд, лифт, этаж, квартира. Звонок, отец, мать.
- Опять где-то шлялся... Господи, бледный какой! Что случилось?
- Ничего, ничего, - ответил Карим. - Живой.
- Вижу, что живой, - проворчала мать. - Живой, да нездоровый. Что, доигрался? Вот они, твои тёмные делишки!
- Тише, тише, - умоляюще прошептал Карим. - Не нужно кричать.
Мать захлебнулась собственной слюной. Поведение этого парня выходило за пределы её понимания. С одной стороны, он явно приезжий, 'чурка', то есть крайне опасный и подозрительный тип. С другой стороны, какая-то неземная, ангельская кротость. Мать пожала плечами.
Карим попытался снять с Миши куртку, но тот не позволил. Под курткой - 'криминальные' предметы. Снял только ботинки и пошёл в туалет. Там запрятал в тайник флаг и дорельянку. Остался в золотой рубашке. Золотая рубашка была условно легализована, то есть не одобрялась, но и не запрещалась.
- Я пойду, - сказал Карим.
- Постой. Где тебя найти?
- Не нужно, - Карим вышел за дверь и захлопнул её с той стороны.
Вот так. Стоит встретить хорошего человека, как тут же приходится расставаться. Ну и ладно. Сил уже нет.
Миша ушёл к себе в комнату, постелил постель, разделся, забрался под одеяло, свернулся клубочком и задрожал.

Ночью навалилась болезнь. Грызла, мяла, терзала. Холодом, ознобом, замиранием сердца. Утром добавились головокружение и тошнота. А ещё слабость. Жуткая слабость. Поход в туалет - как кругосветное путешествие.
В битве за выживание прошли праздничные выходные. Снова в школу? Нет, об этом не могло быть и речи. Пришла врач из поликлиники, осмотрела, выдала справку, выписала лекарства. Лежи-отлёживайся.
Миша лежал. Просто лежал и ни о чём не думал. Просто был. Это же так прекрасно - просто побыть.
Вечером позвонил Славка. Мать ответила, что Миша болен и подойти не может. Но Славка настаивал. Мать недовольно подала Мише телефон в постель.
- Привет, - затараторил Славка. - Я всё знаю. Слушай, выйди ко мне. Я у подъезда. Срочно. Очень важно, - и после секундной паузы добавил: - Я один. Честно. Никаких подстав.
- Не отпустят, - вздохнул Миша. - Давай завтра.
- Сейчас! - сдавленным голосом воскликнул Славка. - Сейчас или никогда!
Да, и впрямь что-то срочное. Может, даже опасное. Надо отпрашиваться. А где взять силы? Тут и с постели-то поди встань.
Встал, постоял, одолел головокружение. Отправился к родителям. Сказал, что о-о-о-о-очень надо. Что это совсем-совсем ненадолго. Рискнул добавить, что все тёмные дела позади, хотя вовсе не был в этом уверен. Последний довод сломил сопротивление матери.
- Десять минут, - бросила она.
- Пятнадцать, - ответил Миша.
С трудом оделся, вышел, дождался лифта, спустился. На улице было темно, холодно и пустынно.
Сбоку выскочила закутанная фигура, схватила, поволокла в сторону.
- Не бойся, это я, - послышался знакомый шёпот.
Славку было не разглядеть. Бесформенная куртка-балахон. Лицо скрыто капюшоном. Высокие ботинки. За спиною - маленький рюкзачок.
- Бегу, - зашептал Славка. - Линяю. Рву когти.
- Что? - удивился Миша.
- То самое. Ладно, время дорого, а рассказать надо. Выложил я на него компромат. Всё чисто. Ни тебя, ни себя не подставил. А вот скандала не вышло. Так, серединка на половинку. Вызвали его в одно учреждение и настоятельно порекомендовали не рыпаться... без команды. Ну да, а ты бы как думал? Он ведь только потому и существует, что кому-то наверху это выгодно. Ладно, проехали. Он сейчас затаился. Залёг на дно. О тебе забыл. И ты о нём забудь. Нет его больше - но есть его рабы. В них-то всё и дело. Они недовольны. Они будут мстить. Не тебе. Против тебя у них ничего нет. Есть, конечно, но формально предъявить нечего. В общем, не стремайся. На рожон не лезь - и ладно. Дом - школа, школа - дом. На улице не задерживайся. Сейчас поболеешь, а там лето... Поедешь к своему Володе. Осенью вернёшься - всё уже забудется. Ты им особо не интересен. А вот меня будут прессовать по полной. Они вычислили, кто навёл чурок. Всё, мне здесь не жить. Бегу, линяю, рву когти.
- Куда?
- В столицу, - в самое ухо зашептал Славка. - К Оксане. Кружными путями, на попутках, авось не выследят. Дальше не знаю. Оксане пока не звони, мне тоже. Осенью позвони. К тому времени всё определится.
- А родители? Твои родители? Они же будут тебя искать. Что им сказать, если позвонят?
- Ничего. Они не позвонят. Я им записку оставил. Так, мол, и так, у меня проблемы, вынужден бежать. Хотите увидеть меня живым, никуда не заявляйте, никому не говорите. В школе устройте так, будто я заболел до самого лета. При первой возможности с вами свяжусь. Ваш сын. Всё. Они будут молчать как рыба об лёд.
- Слава, - Миша схватил его за куртку. - Выходит, мы больше не увидимся?
- Не выдумывай, - Славка потрепал его по волосам. - Через год приедешь поступать в институт - увидимся.
- Точно! - с радостью вспомнил Миша и добавил: - Говорил я тебе о своём предчувствии. Что летом ты поедешь к Оксане. Но и подумать не мог, что это будет таким образом.
- Да-а-а... - Славка вспомнил упомянутый разговор. - Было дело... Ну всё, пора. Давай прощаться.
- Давай.
Обнялись. Прослезились.
- Всё. Бегу, линяю, рву когти...
- Слава, - на секунду задержал его Миша. - Смени псевдоним. Ты не шакал, Слава. Ты человек.
Сгустившаяся тьма втянула в себя Славку. Словно не было человека.
Миша остался один. Один посреди бесконечной тьмы.
- Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!

Болезнь не отпускала. Ломала и так, и этак. Межпраздничные учебные дни оказались пропущены. Наступил праздник Победы. Какое название! Когда-то оно звучало величественно, наполняло сердца гордостью за страну, а теперь... Люди, опомнитесь! Неужели вы не видите, кто победил в конечном итоге?
Больно, очень больно. Больно и горько. Противно даже думать об этих... А думать надо. И любить надо. Они люди. Потомки победителей.
Весна всё-таки заявила о себе. Небо не прояснилось, но на улице потеплело. В окно повеяло южным ветром. Появились листья и свежая трава. Насчёт цветения сказать было трудно. Из окна своей комнаты Миша не видел цветов. Яблони, вишни, каштаны, черёмуха, акация, сирень - может, цвели они где-то там, внизу - неизвестно. Запахов не чувствовалось. И соловья не было слышно. Да и пел ли в ту весну соловей?

Только за две недели до окончания учебного года Миша вернулся в школу. Вошёл в класс, сел за стол. Соседнее место зияло незаполнимой пустотой. Теперь оно всегда будет пустым.
Череп, Зуб и Карат не глянули на Мишу, будто и не знали его. Ну и ладно. Продержаться - две недели продержаться!
И Миша держался. Тише воды, ниже травы, дальше от ЭТИХ. Из дома в школу и обратно - быстро-быстро - кратчайшей дорогой. Два выходных дня просидел у себя в комнате. И всё-таки не продержался.

Славка упустил из виду одно обстоятельство. Похоже, и ОНИ поначалу упустили его из виду. Но то ли им кто-то подсказал, то ли сами наконец додумались...
На последней учебной неделе они подстерегли его по дороге из школы. Хорошо, что он был готов и осторожен, ждал такого развития событий и заметил их раньше, чем они успели его обступить. Среагировал молниеносно. Развернулся и бросился бежать. Как можно быстрее. Куда глаза глядят. Они - следом.
- Эй! - доносилось сзади. - Ты нам нафиг не нужен! Нам нужен Шакал! Где Шакал?
Остановиться? Убедить их в том, что он ничего не знает? Нет, даже если и получится, что вряд ли, они отыграются на нём. Просто от бессильной злобы. От невозможности отомстить виновнику. И ему, Мише, достанется как минимум половина того, что предназначалось Славке. То есть в живых, вероятно, оставят, но...
Но чем дольше и упорнее он бежит, тем сильнее они уверяются, что он знает всё. Точка невозвращения пройдена. Теперь они будут преследовать его до конца. И даже если он убежит от них сегодня, они достанут его завтра. Или послезавтра...
Справа кусты. Совсем небольшие. Не спрячешься. Но сумку бросить можно. Потом вернусь за ней, если смогу.
Без сумки бежать стало легче. Но они всё равно сильнее. Тренированные. Догоняют. Сейчас порвут. А ведь он почти продержался!
Всё это время Миша не задумывался, куда же он, собственно говоря, бежит. А бежал он, как выяснилось, в сторону бывшего пустыря. В сторону нынешней стройки.
Впереди - разрисованный забор. К забору прислонена доска с набитыми поперечинами. Четыре месяца назад Миша едва одолел эту преграду с помощью Славки. Но сейчас он воспринимал окружающее как-то иначе. Впереди была не преграда, а спасение. С ходу взлетел он по деревянным ступенькам, ухватился руками за верхний край забора и... Сам не понял, как это случилось. Как подтянулся, перемахнул забор и приземлился с той стороны. А они остались с этой.
- Где Шакал? - злобными псами лаяли они из-за забора.
- Не знаю, - отвечал Миша.
- Знаешь!
- Мы тебя всё равно достанем!
- Ты у нас запоёшь!
- Закукарекаешь!
Наверху забора показались две руки. Над ними поднялась голова Зуба.
- Здесь он! - крикнула голова и поднялась выше.
Миша бросился в глубину стройки. Котлована давно уже не было. На его месте возвышалось восемь этажей нового дома, не собиравшегося останавливаться в росте на этой отметке. Высоченный башенный кран. Штабеля плит. Металлическая сетка, проволока, бочки, корыта, всякий хлам... Куда бежать? К выезду? Или к бытовкам строительных рабочих? Какая разница? Главное - быстрее куда-нибудь спрятаться. Забиться в какое-нибудь укрытие, чтобы не догнали, не заметили, не нашли...
Миша нырнул в проход между штабелями плит. Проход был довольно широкий: два человека могли разойтись. Далее он резко сужался, потом поворачивал влево... и упирался в забор. Всё. Дальше некуда. Разве что взлететь на забор, как минутой раньше. Но Миша уже вышел из полубессознательного состояния, в котором сумел это сделать. Да и доски с перекладинами не было. Штабеля плит высокие...
Миша не понял, в укрытии он или в ловушке. Это зависело от того, где они будут его искать. Миша слышал их голоса, доносящиеся от начала прохода. Они совещались. Зуб и Карат уверяли, что надо быстрее бежать к выезду со стройки и, начиная оттуда, прочесать всю её территорию. Череп требовал идти в проход между плитами. Зуб и Карат, видимо, знали, что проход тупиковый, говорили, что чего ради Миша полезет в эту дыру себе на погибель. Но Череп настаивал. В конце концов они сошлись на том, что, если Миша добежал до ворот, его давно уже нет на стройке и разобраться с ним надо будет завтра в школе. А если он здесь, в тупике, это можно выяснить прямо сейчас.
Миша понял, что пропал. Деваться ему было некуда. И рассчитывать не на что. Все друзья, все братья и сёстры где-то там, далеко-далеко отсюда. Он один посреди бесконечной тьмы.
- Мяу! - послышалось откуда-то снизу.
Миша наклонил голову. Из щели между плитами и забором выбрался здоровенный чёрный котяра. Повернулся вальяжно, уселся у Мишиных ног и прикрыл передние лапы пушистым хвостом.
- Лучик? - растерянно произнёс Миша.
- Мя-я-яу!!! - роскошным оперным басом пропел тот.
Поднялся, выгнул спину, задрал хвост и восьмёркою пошёл отираться о ноги старого друга.
- Лучик! - сквозь слёзы улыбнулся Миша. - Ты живой! Ты нашёлся! Как же я тебе рад! Но сейчас мне будет плохо. Очень плохо.
- Мяу? - с явной вопросительной интонацией мяукнул Лучик.
- Очень плохо, - повторил Миша. - И ты мне ничем не поможешь. Разве что... Лучик! Помоги мне! Забудь всё, чему я тебя учил. Перейди им дорогу!
Лучик явно понял, чего от него требуется. Воинственно мяукнув и подняв хвост трубой, он медленно, с достоинством двинулся навстречу врагам.
Миша остался один. Из своего закутка он не мог видеть, как Лучик сойдётся с его преследователями. А видеть хотелось. Любопытство взяло вверх над осторожностью. Рискуя оказаться замеченным, Миша высунул из-за угла половину головы. Он не знал, что опасается зря, что снаружи его не видно в полумраке узкого прохода. Зато ему было видно всё.
Преследователи пока ещё двигались по широкой части прохода. Впереди Череп, за ним - бок о бок - Зуб и Карат. До узкой части им осталось не более пяти шагов, когда оттуда им навстречу вышел Лучик. Преследователи остановились. Помеха была неожиданной, досадной, но ерундовой.
- Брысь! - презрительно бросил Череп.
Но Лучик поступил по-своему. Не так, как потребовал Череп, и не так, как просил Миша: уселся в начале узкой части прохода, точно безмолвный чёрный страж. Череп усмехнулся и сделал шаг вперёд. Лучик угрожающе зашипел. Череп не обратил на это внимания и сделал ещё шаг. Лучик зашипел так громко, что по узкой части прохода пошло гулять тревожное эхо. А потом вспыхнул золотым светом.
Такого не ожидал никто. Миша вытаращил глаза. Череп явно задумался, стоит ли идти дальше. Зуб и Карат за его спиною зашелестели:
- Это он!
- Превратился в кота!
- Оборотень!
- Чего раскудахтались? - злобно обернулся к ним Череп. - Котов не видели? Мы его и таким возьмём. Пошли, - и сделал ещё шаг.
Этот шаг оказался роковым. Лучик зашипел, как тысяча проколотых шин, подобрался, напружинился и разящей молнией метнулся в лицо врага.
Черепа спас его высокий рост. Лучик не допрыгнул - совсем чуть-чуть. Когтями всех четырёх лап вцепился он в чёрную куртку и повис на ней. Череп схватил его за шкирку и попытался отодрать от себя. Не тут-то было! Лучик зашипел, как проколотый земной шар, освободил переднюю лапу и, не размахиваясь, вонзил её острые когти в левый глаз Черепа.
От страшного иерихонского рёва едва не рухнул недостроенный дом. Видимо, Вождь ни разу не подвергал Черепа 'болевому воспитанию'. Зуб и Карат одно мгновение глядели на своего окривевшего предводителя, а затем оба вместе развернулись и бросились наутёк. Отчаянным рывком Череп отодрал от себя Лучика, отшвырнул его в сторону и обеими ладонями зажал выцарапанный глаз.
Миша не знал, что ему делать. Первым порывом было броситься на помощь. Но помощь была уже ни к чему, а слова сочувствия прозвучали бы как издёвка. На его счастье всё разрешилось само. Череп - огромный твердокаменный Череп - гроза врагов и подчинённых - вдруг неожиданно сжался, съёжился, сложился пополам - точно проколотая надувная кукла - а потом, жалобно скуля и всхлипывая, удалился прочь. Лучик с победным видом вернулся к Мише. Миша взял его на руки.
- Тяжёлый! А был такой ма-а-аленький! На ручках тебя носил. Ничего, и сейчас поношу. Ты не пропадай надолго. Ты у меня один остался. Всех остальных поглотила тьма.
Миша ожидал услышать злорадный хохот, но не услышал. Тьма получила сюрприз и не могла от него оправиться.
- Жестоко ты с ним, - вздохнул Миша. - Но, видно, иначе нельзя. Кто-то должен бороться со злом. А кто-то другой - следить, чтобы это зло не пристало к борцу. И этот другой - я. Милый мой Лучик! Как же я тебя люблю!
Лучик блаженно мурлыкал и, щекоча усами, тыкался мордой под Мишин подбородок. Его золотой свет погас, то есть ушёл внутрь, но Миша этого не заметил. Миша ласкал здоровенного кота, точно маленького котёнка.

На следующий день Череп пришёл в школу с пиратской повязкой на глазу. Одноклассники шёпотом обсуждали его травму. Она оказалась неопасной. Глаз остался на месте и даже не был сильно повреждён. Впрочем, он едва не вывалился при появлении Миши, если под повязкой расширился так же, как и другой, видимый глаз. Череп испугался - не на шутку испугался Мишу. Зуб и Карат испугались ещё сильнее. Пригнулись к столам и весь урок сидели тише воды и ниже травы. А на перемене вместе с Черепом убежали на другой этаж. Мише всё-таки удалось подслушать обрывок их разговора. О Мише слагали легенды. В этих легендах он обретал власть над силами света и тьмы, способность оборачиваться различными животными, искусно владел колдовскими заклинаниями и смертоносными приёмами чёрной, белой и золотой магии. Услышав такое, Миша тихонечко засмеялся. Как же велики глаза у страха и суеверия! Страх и суеверие этих людей выписали ему пожизненную охранную грамоту. Отныне его не тронет никто. Вот тебе, тьма! Получила?
Конечно, она не успокоится, будет искать способы его уничтожить и рано или поздно найдёт. Но что-то подсказывало Мише, что это случится поздно, а не рано. Когда-нибудь. Потом. А сейчас он может считать, что продержался. И почти свободен.

В последний учебный день полил дождь. Лил он и на следующий день - первый день каникул. Мишу это не остановило. Миша ещё с вечера собрался ехать к Володе. Приготовил одежду, воду, еду. Утром сложил рюкзак. Рюкзак оказался нетяжёлым. В нём были только необходимые вещи. Родители, как всегда, хотели подсунуть всякое барахло, но Миша решительно воспротивился. И родители отступили. Мальчик вырос. Да не просто вырос, а возмужал. Они оказались последними, кто это понял. Но лучше поздно, чем никогда. Молча махнули руками: поезжай.
И Миша поехал. Накинул на себя рюкзак, вышел из квартиры, захлопнул дверь, спустился по лестнице и двинулся к трамвайной остановке.

Живой. Продержался. Еду... Да нет, какое там 'еду' - бегу, линяю, рву когти! Как Одинокий Шакал. Осенью, полгода назад - разве мог я такое предположить? Были предчувствия, но чтобы ТАК плохо? Это тьма. Это её удары. Дальше будет ещё хуже. И ещё... Интересно, если Эскапелья вернётся раньше, чем я умру, сумею я ей обрадоваться или нет? Что-то я разучился радоваться. Разучился быть счастливым. Превратился в подобие живого трупа. Пока ещё только в подобие. Потому что я ещё чувствую это. Я ещё жалею об этом. Я ещё не разучился плакать.

Миша стоял на остановке и плакал - под горькими слезами затяжного дождя.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"