Аннотация: Украинский крестьянин Иван долго скитался по лесам, прячась от советской власти. А когда вышел на свет божий, неожиданная картина иной жизни открылась ему...
- Не троньте! - местные жители живой горой стали в тщетной попытке остановить варварство государственных похитителей. - Род Сангушек превратил свой замок в музей для всех! Сколько труда было ими положено на ремонт старого замка... Что ж вы делаете? Куда забираете скульптуры?! Воры! Теперь это наша, украинская собственность, наша гордость!
- Молчите, мужики! - угрюмо заметил серьёзный человек в форме, всего лишь исполнявший приказ. - Не себе домой забираем. Ваши статУи из Подгорецкого замка украсят Летний Сад в Ленинграде... Больше народу их видеть сможет.
- Да чтоб он сказился, ваш Ленинград... Воры-москали! Мы думали, вы - люди, а вы хуже австрияков поганых! Чтоб вы сказились!
Энкавэдэшники тихо ухмылялись при виде искреннего горя местных жителей.
И что так ретиво вздумали охранять эти польские каменюки? Сами-то - не поляки, а украинцы, сколько веков гнувшие перед панами спину. И - на тебе: мешают вывозу ценных экспонатов из Подгорецкого замка, словно хозяева...
Присев на серый валун, Иван поймал отдыхавшего на камне маленького карпатского тритона, длиною с его мизинец, положил себе на ладошку. Спинка и бока странного существа были окрашены в тусклый коричнево-оливковый цвет, с рябью черных пятнышек и светлых продольных линий по всему тельцу. Брюшко тритончика оказалось светло-оранжевым... Иван положил перед мордочкой тритончика убитую им недавно муху, но тот замер, боялся.
То, что этот тритон - женского пола, Иван понял сразу, лишь увидев заострённый хвостик... Похоже, тритон спал до момента, когда Ивану захотелось почувствовать ощущение другого живого существа на своей руке: отвык мужик от человеческого общества в этих бескрайних лесах...
От души радовался, если удавалось хоть издали увидать красавца оленя, высмотреть в ветвях юркую труженицу белку, услышать сердитое уханье глухаря... А раз довелось даже с саламандрой карпатской свидеться, когда еще в горах прятался. От тишины и величия природы все наши, человеческие помыслы мнились мелкими, ничтожными: какое дело величественному древнему лесу до него, вечного скитальца?
Откуда-то наползал прозрачный туман болотный, сгущавшийся все сильнее. Как бы дождь не пошёл... Тогда поесть не принесёт жена... Спать хотелось днём очень сильно, после утомительных ночных переходов.
Иван вспомнил увлекательные дни 1940 года, когда гостил вместе с милой Магдаленою у друга своего в старинном селе Подгорцы, что близ Золочева. В селе том любовались они с женой дивной крепостью, некогда возведённой магнатами Конепольскими, - три века тому. После король Ян Собесский сделал замок королевской резиденцией. В конце XVIII столетия замок начал приходить в упадок: надругался над его красотой новый хозяин, сатанист и алхимик Северин Жевусский. Лишь род Сангушек спас от разрушения крепость, сделав из неё музей. Теперь москали вывозят все самое ценное, что сберегли люди для показа потомкам: говорят, будут выставлять в других музеях. Такова их воля...
Удивительно, как еще Итальянский парк, что почти скрывает гордый замок под кронами деревьев, не тронули... В том парке стоит старенькая липа: под ней некогда сам Богдан Хмельницкий отдыхал... Да знакомо ли москалям это имя?!
Жена Ивана, полька Магдалена, уверяла, что повстречалась в подгорецком парке с самою Марысенькой, женою Яна III Собесского. Прибежала под вечер, уже темнеть начинало, Магдочка в дом Петра Хвыли, у которого Иван гостил. Прибежала в страшном испуге, с порога принялась плакать и твердить, что худо всем будет, ох, худо! А от их с Иваном семьи и вовсе счастье отвернётся, скоро-скоро...Еле-еле успокоили ее мужики, стали выспрашивать. Женщина и поведала: в самом темном закоулке парка, куда завела ее романтичная натура мечтательницы, примстилась ей тонкая фигура в старинных одеяниях. Повернула к Магдалене бледное лицо своё, всё в слезах, руки развела во все стороны, будто оплакивая замок, и небо, и себя самоё, - и растаяла ровно. Но запомнила жена ту даму преотлично, даже нарисовать пыталась. Тут Пётр, взглянув на рисунок, пробормотал, что не иначе, как видела Магдалена привидение местное, ту самую Марысеньку. Кому Марысенька видится веселой и счастливою, - лучше некуда: жизнь у того пойдет полной чашею. А коли в слезах, да еще руки в стороны развела, показывая, - тут уж добра не жди!
Только Иван жене и другу не поверил: выслушал с интересом, головой покивал, и подумал: мол, Петро живет в ладу со старыми байками, а Магдалена... Что же, переутомилась женушка в поездке или приболела, пора и домой ехать, а то как там поживает их собственная Марысенька, оставшаяся с бабушкой? Дочку Иван любил, похожа она была разом и на него, и на жену.
Иван решил не брать дочь в поездку: путь не близкий, девочка слабенькая, тонкая, как былиночка. Пусть с бабушкой поживёт несколько деньков, на сметанке и драниках. Всё лучше, чем с неугомонными родителями по миру мотаться: всё равно четырёхлетняя дочь не в состоянии оценить всю ту красоту, коей они восторгаются с возлюбленной женой.
Жену Иван взял по любви, через проклятие отвергших выбор дочери родителей. Встретились случайно на ярмарке и такая искра пробежала меж двумя взглядами, что никакие уговоры не подействовали. Что значит проклятие родителей перед страстью и искренним стремлением двух душ вместе быть?
Без гроша за душой пришла в дом Ивана, - сама пришла! - панычка Магдалена. И он беден был как Иов многострадальный, но с божьей помощью и свадебка сладилась, и зажили душа в душу.
Магдалена оказалась не гордой: ради любимого мужа избалованная красавица научилась и готовить, и всё по дому делать, и со свекровью ладила, покорялась, а та её не обижала.
Только было начала жизнь налаживаться, а тут русские пришли... Иван, даром, что сам происходил из семейства русских переселенцев, в стародавние времена поселившихся на Западной Украине, но столь много "страшилок" наслушался от людей о лютости современной советской власти, что страшился момента воссоединения Западной Украины и СССР.
Страшился, потому как был грамотным, культурным человеком: газеты читал, радио слушал, - знал о концлагерях русских, что не похожи на немецкие, но ничем их не лучше; знал о голоде, в тридцатые годы охватившем как Восточную Украину, так и российское Поволжье.
С чего бы грузинскому повелителю заботиться о своих многонациональных подданных? Он только о троне и престиже собственном думает... Всё - от безграничного тщеславия бывшего инициатора грабежей банков...
Только не успели муж с женой уехать домой: русские пришли. И началось разграбление Подгорецкого замка, что отнюдь не удивляло Ивана, но Петро, симпатизировавший втайне коммунистам, огорчился несказанно, словно еще одну его светлую мечту жизнь развеяла в прах.
Возвратившись домой, в родную деревню, куда тоже к тому времени пришла советская власть, узнали, что мать Ивана слегла. Отчего - непонятно, а только больше она не встала. Так и получилось, что смерть матери в памяти Ивана навсегда совпала с годом прихода русских.
После смерти матери труднее стало жить молодым: прежде она часто готовила, когда Магдалена уходила в школу, где преподавала детям пение. Хорошо Магдалена пела, ой, хорошо! Почти как настоящая украинка...
И музыке была обучена: на гитаре играла чудно. А пианино её осталось дома, в Польше... По вечерам Иван с женою целые концерты устраивали: он - на баяне, она - на гитаре. Немало односельчан в их открытый дом приходило музыку послушать, и поплясать... Любит Украина повеселиться, ой, любит!
А только всё хорошее когда-то заканчивается. Закончилась мирная жизнь для Львовской области, созданной лишь в декабре 1939 года. Но земля сия - древняя, знатная...
В далеком IX столетии галицкие земли входили в состав Великоморавского государства, потом на несколько лет их повоевали венгры, позже Галицию взял польский король. Несколько веков Галицию рвали из рук друг у друга Киевская Русь и Польское королевство. В 1254 - 1325 годах Галичина называлась Русское королевство, или Русская земля, так как в 1254 Даниил, князь Галицкий, титул "короля Руси" принял...
Недолго просуществовала "Русская земля", но название её широко разлетелось и запомнилось всеми восточнославянскими племенами, только со временем забыли многие, откуда взялось оно. Но знающие жители Галичины помнят до сих пор, и им есть чем гордиться. В конце XIV королева польская Ядвига присоединила "королевство Русское" к Польше, а чуть позже из его земель возникло Русское воеводство, с центром во Львове.
После одного из разделов Польши, Австро-Венгрия создала здесь Королевство Галиции и Лодомерии... Во время Первой Мировой русские создали Львовскую губернию... А уже с 1918 года территория Львовской губернии была присоединена к Польше в качестве Львовского воеводства.
Перед великой войной, в соответствии с Договором между немцами и СССР, Львовская область стала частью Украинской ССР.
Сразу после установления советской власти в селе, где проживал Иван, было объявлено о создании здесь коллективного хозяйства. Сельчан активно призывали сдавать скот в единое хозяйство, и работать сообща, всем миром, на благо советской власти и самих колхозников. Но они сопротивлялись...
Ивана забавляла выплата заработной платы: трудоднями... Конечно, привыкшие к ведению единоличных хозяйств, украинские собственники с большим скрипом соглашались на вступление в колхоз. Кому же охота родных свинушек со двора сводить? В человеке подсознательно заложено стремление быть хозяином...
Иван в колхоз не пошёл, как и многие односельчане, но поступил мудро: нанялся трактора чинить, он в юности работал на одного поляка в другом районе, на тракторе, вот и научился собирать-разбирать...
Председатель, мудрый человек, присланный из самого Харькова, недавно еще бывшего столицей советской Украины, потом перенесённой в Киев, - высоко ценил Ивана за золотые руки, и не приставал, до поры, до времени, со вступлением в колхоз.
Но этой "поре" так и не суждено было сбыться. Началась война. Объявили демобилизацию, но многие крестьяне уклонялись от призыва. Не хотели идти воевать за Советы. Иван понимал: нацисты ведут завоевательную войну, но тоже, как и другие, не пошел на фронт воевать за новых хозяев своей земли. Может, и зря не пошёл, да тут еще и Магдалена уговаривала: останься! Глупая женщина... Умница, красавица, но трусиха, не способная думать о будущем...
Иван поддался на уговоры жены и соседей: узнав о начале войны, ушёл в лес.
Но недолго там оставался: скоро немцы взяли деревню. Львов немцы взяли 30 июня 1941 года, через неделю после начала войны... Мужики, в лесах прятавшиеся, начали возвращаться по домам. Оказалось, немцы вполне лояльны к местному населению. Но Иван понимал и то, что эта лояльность - временная: нацисты восточных славян полагают низшими существами, и рано или поздно, это их презрение проявится в отношении к украинскому народу.
Снова работал на себя: завёл поросят и кроликов, насадил картошки с морковью побольше, чтобы потом менять на пшеницу, а Магдалена по-прежнему работала в школе, которую, как ни странно, немцы не закрыли. И спасла школу и коллектив именно жена Ивана.
О чем она беседовала с немецким офицером, - никто не знал, но только всем педагогам дозволили остаться на своих местах. Никого не забрали и не расстреляли. Это было тем более удивительно, что до деревни уже докатились жуткие слухи о массовых убийствах представителей польской интеллигенции Львова и членов их семей. Особенно ретиво вели себя пособники гитлеровцев, - оуновцы из подготовленного абвером батальона "Нахтигаль". Именно при поддержке оуновцев осуществлялись казни поляков и евреев, причем по заранее составленным спискам - проскрипциям наших дней. Иван не знал, можно ли верить тем слухам. Еще рассказывали, что без украинских студентов, - прекрасно помнивших имена преподавательского состава университета Львова, и бежавших в Краков после ввода советских войск в Западную Украину, - дело не обошлось... А потом дома и квартиры расстрелянных заняли видные гестаповцы и полицейские чины из местных...
Бывший председатель колхоза успел загодя скрыться, вместе с председателем партийной ячейки и местным председателем комсомольского комитета. Все рядовые комсомольцы дружно вышли из ВЛКСМ. Жизнь дороже.
Впрочем, никто из учителей не состоял в компартии, просто не успели вступить: тянули все, учили "устав", а тут и война началась... Гитлеровцы хотели взамен старого директора школы видеть директором "госпожу Магдалену", но та отказалась, - предпочла свою любимую работу учительницы пения. Удивлялся Иван: о чём любимая жена говорила с белесым фрицем? Даже приревновал немного свою горделивую красавицу.
И тогда Магдалене осталось лишь объяснить мужу: она просила немца ничего не менять в их деревне. Но просила на чистейшем немецком языке, апеллируя к великим гениям немецкой нации. И призналась в том, что её мать - родом из Австрии, коренная венка, отсюда - и немецкий. Немец был удивлён, восхищен и предложил ей работать "на них" переводчицей, но Магдалена, конечно же, отказалась, понимая, сколь опасна такая работа.
Иван тоже удивился немало, услышав об австрийской крови супруги, скрывшей даже от него, от мужа, этот факт, но какое это имело значение? Лишь бы про то не прознали односельчане... Чтобы дочери хуже не было....
Перед приходом русских, когда немцы спешно оставляли позиции, Иван вновь ушёл в лес. Но не стал принимать участие, наряду с другими местными жителями, в активной борьбе против русских, - он сам считал себя русским.
Только его считали "лесным жителем", дезертиром, как и всех тех, кто не пошел на фронт. Жизнь Ивана превратилась в череду постоянных переходов по лесам и горам, он постоянно прятался, зарос бородой, был вечно голоден и зол.
Лучше бы они уехали раньше, еще в тридцатые, на Запад: Магдалена предлагала, у неё был дядя, бунтарь и авантюрист по призванию, - где-то за океаном. Раньше жена не рассказывала подробностей об этом своём родственнике: оказывается, брат ее матери принадлежал к умным умам своего времени и сумел сколотить состояние. Вполне мог им помочь на первых порах. Не послушал жену... Боялся оставить мать, но можно было и ее забрать с собой... А пока жена в одиночестве тянула семью: приносила Ивану обеды, но нечасто, чтобы не выследили...
Каким-то чудом ее не уволили, работать было некому: к концу войны немцы нескольких учителей всё-таки расстреляли, и теперь Магдалена вела еще и географию, не имея нужного образования, но кадров не хватало. Никто из больших городов не рвался ехать учительствовать в лесной глубинке, где рядом окопались отряды местных жителей.
Магдалена работала, и тянула немалый огород, и нянчилась с маленьким Генкою, которого родила в сорок четвёртом, записав Генрихом, но Иван перед приходом русских велел жене уничтожить свидетельство о рождении сына. Позже мальчика переписали как Геннадия... Хорошо, Марысенька подросла к тому времени, помогала матери по мере сил, - хорошая растёт девочка...
Иван попытался представить, как выглядит сейчас его старшая дочь, - и не смог: давно ее не видел. Почти два года просидел в лесах... многие, он слышал, из лесов вышли: некоторых наказывали, некоторых прощали.
Туман загустел почти до непроглядной тьмы, весь мир вокруг сузился лишь до обозрения руки Ивана, на которой лежал маленький боязливый тритон, но убитая муха непонятно куда исчезла: верно, тритон ее всё-таки съел... Иван бережно опустил крошечное тельце в углубление в камне: убежит так убежит, а если останется, он тритону потом еще мух наловит. Хорошо бы его приручить: будет хоть один друг в лесу...
Сон сморил вечного беглеца: так и уснул, сидя, окутанный влажным туманом.
Долго он спал, проснуться не мог. Странные сновидения кружили голову, удерживая в сонном плену. Юность снилась, учёба в Дрогобыче, первая встреча с Магдаленой... Парк причудился в Подгорцах...
Сквозь крепкий сон Ивану причудилось: трясут его за плечо. Потом всё сильнее и сильнее. Наконец Иван глаза открыл. Смотрит: пред ним сама Магдалена стоит. Откуда только взялась в лесу? Как найти сумела? Только одета странно: юбка широкая до невозможности, талия так тонка, словно в корсет затянута, на шее - бусы жемчужные в несколько рядов. Что за чудеса? Стоит пред ним жена, молчит, лишь губами шевелит безмолвно, словно речи лишилась. Потом, словно осознав, что муж её не слышит, Магдалена вытянула тонкую ручку, чуть выглядывавшую из-под ниспадавших рукавов, указала в направлении деревни, да так настойчиво! Что хотела сказать, - непонятно... То ли беда какая в деревне сотворилась, что его приход необходим? То ли еще что? Вдруг - амнистия?!
Подумал так Иван и... пробудился по-настоящему! Оказывается, он во сне с камня свалился, то-то его любящая жена пробудить пыталась: трава на земле, после дождя, вся мокрая, а он лежит на ней, словно плыть собрался...
Глядь: тритончика-то и след простыл, муху съел и убежал, маленький... Но, может, еще объявится? Согрел он душу одинокую, повеселил странностью...
И туман совсем рассеялся, даже солнышко проглянуло в прогалинах зеленых ветвей. И до зимы еще далеко... Но зов во сне запомнился, как наяву. И решил Иван пойти ночью в село: не зря жена его пробудить пыталась, а он всё спал и спал, будто завороженный болотным туманом.
Острым ножом Иван ухватил себя за длинную бороду и с трудом отрезал ее большую часть: слишком длинная отросла, самому себя страшно...
Ближе к ночи пошёл Иван тропками лесными, незаметными, еле их отыскивая в темноте, подсвечивая спичками, удивляясь, как быстро сокрылись тропинки после недавнего дождя. И трава пошла в рост как на дрожжах. Часа три шел потихоньку, боялся заблудиться, а зарубок своих прежних не мог найти в темноте, словно всю память ему отшибло. Или зарубки не там были, где искал.
Вышел Иван из лесу, когда на небе звезды мерцали ярко, соперничая по блеску с чарующей половинкой Луны. Вышел к околице, поразился: дорогу увидел новую, асфальтированную, и домов на окраине деревни словно больше стало. Разрослась деревня-то, пока он в лесу сидел. Значит, многие из лесов повыходили? Или это русские населили их село? Не обязательно русские: в том СССР столько наций!
Медленно, задворками да закоулками, с трудом ориентируясь в разбросанных улочках собственной деревни, вышел Иван к тому месту, где его дом стоит. Вышел, - замер: место - то же, но дом - как есть другой! Кирпичный или обложенный кирпичом, в два этажа, и забор новый, из странных не то кирпичей, не то плиток бетонных, с узором из виноградных листьев... Странно: жена не говорила о том, что ремонт дома делала? И на какой шиш ей ремонты делать, с двумя детьми на ее шее? А это что за два гигантских железных листа? Не иначе, как ворота для выезда машины?! Что за чудеса? Да, может, Магдалена дом продала, а ему ничего не сказала, таится, чтобы не огорчать?
В доме, однако, несмотря на поздний час, еще не спали: музыка слышалась адская совершенно, словно черти в аду сковородками гремят. Потом тихо стало. И вдруг... Иван отчетливо различил звуки старой немецкой музыки. Кто здесь немецкую музыку крутит? Это же Лале Андерсон, точно!
Вдруг раздались голоса, Иван прислушался, но звуки лишь доносились, фраз не слышно. О чем говорили? Тут раздался где-то скрип, зажурчал мотор, ворота распахнулись и на улицу выехала машина. Такая странная: черная, длинная, похожая на тигра, летящего в прыжке. Иван таких не видывал, совсем от жизни отстал... За рулём машины отчетливо виделся неизвестный мужчина, кого-то напомнивший Ивану. Впрочем, в селах все друг на друга чем-то похожи, все друг другу родня в каком-нибудь поколении...
В воротах стояли двое: грузный мужчина в майке, в штанах, узких как панталоны, с отвислыми щеками, висячими усами, чуть покачивающийся, - видимо, пьяный, - и женщина немолодая, статная, высокая, с роскошным узлом светлых волос на голове. В ушах женщины отблескивали в лунном свете длинные цыганские серьги. Похоже, она недавно плакала: в руке держала носовой платочек, промокая им глаза.
- Приезжай, миленький, почаще, не скупись! Я же тебя так люблю! - прокричала вслед отъезжающей машине женщина. И вошла во двор, а мужчина еще остался, покурить. Видимо, он так хорошо принял, что в какой-то момент судорожно ухватился за створку ворот.
Иван однозначно понял: в этом доме живёт другая семья. Его жену отсюда наверняка выселили. Или она сама дом продала. Что же делать? Где искать своих? Впрочем, эти люди его не знают. Почему бы и не спросить у них, куда делась Магдалена с двумя детьми? Вдруг да ответят? А убежать он всегда успеет, никто его ночью искать не будет...
На улицу вновь вышла женщина, стала загонять мужа в дом. Затоптала его недокуренную сигарету и, взяв двумя сильными руками, развернула по направлению к дому. Тот покорился и, бормоча что-то про себя, шатаясь, ушел во двор. Женщина начала искать створку задвижки на воротах, и этим моментом воспользовался Иван, в две секунды оказавшийся возле женщины.
- Здравствуйте! Приехал в ваше село разыскать семью Магдалены, жены Ивана Ивановича. У них еще двое детей было, мальчик Геночка и дочка Марысенька... Не подскажите, где их искать? - Иван сам поразился своей смелости. - Я был уверен, что они здесь живут, адрес мне ваш дали.
- Эх, и напугал ты меня, леший! - замахала на него руками, как пропеллерами, женщина и Иван понял, что она тоже немного навеселе, поэтому и не испугалась ночного гостя. - А ты кто же таков будешь, скажи на милость?
- Я... родственник панны Магдалены... Я...из Львова пешком пришёл... Спортсмен я! Понимаете, родители Магдалены...они ее с Иваном прокляли за их любовь, и мне с трудом удалось найти ваш адрес... Понимаете, я после войны в Советском Союзе оказался, совсем один я здесь...
- Это после какой такой войны, милок? - спросила женщина и зевнула сладко. - С "Солидарностью" ты, что ли, не поладил? А чем докажешь, что родственник?
Без слов, Иван тихо извлек из кармана рубашки свою основную ценность: серьги жены, которые были с ней с самой юности. Она их мужу с собой в лес отдала, чтобы не отняли у нее пришлые люди. Женщина косо взглянула на серьги, потом взгляд её стал более осмысленным, словно она уже видела их раньше. Робко она прикоснулась к изысканным витым серьгам.
- Помню их, - выговорила глухо. - Откуда они у тебя? Ох, не поляк ты... Что-то темнишь, не договариваешь... Ладно, верю, что ты - не чужой, а уж кто - завтра разберёмся. Пошли в дом, я тебя спать уложу, горе-путешественник! Что за мода пошла дурацкая: усы как у Бульбы, борода словно у лешего...Экстремалы!
И Иван сам не понял: как оказался в доме женщины, назвавшейся Марией. По дому разносился богатырский храп перепившего мужа Марии. Ничуть не пугаясь незнакомого человека, она привела Ивана в спальню на втором этаже, мигом разобрала широкую кровать и сказала, зевая во весь рот:
- Вот здесь переспишь, а утром поговорим. Больно сильно спать хочу. Третий час кончается...И откуда ты, полуночник, взялся, с этими серьгами? С луны свалился или из лесу вышел... Да это я шучу, шучу... Ты это... в том конце спальни - дверь в ванную, там бак нагретый, не стал Вовчик перед дорогой мыться, - примета дурная... А ты пойди, помойся: небось, неделю пехом путешествуешь из Львова до нас... Только у нас всё наоборот сделано: синий кран - горячая вода, красный - холодная... Не перепутай...Что за дурацкая мода пошла: то пешком ходят, то автостопом ездят... Чудаки... Я тебе сейчас чистую одёжу сына моего Вовки принесу, у вас с ним один размер... Не, ты не отказывайся: Вовчик у нас такой модный, ему эта одёжа не нужна больше, иначе бы здесь не оставил... Погоди чуток, я мигом...
Вышла на пару минут из комнаты и вернулась с охапкой одежды:
- На вот, посмотришь потом: здесь джинсы, здесь рубашки... Примерь, авось, подойдёт что-то... Еще возьми вот станок одноразовый, хоть немного побрейся, что же ты мохнатый такой, аки тать лесной... Как в этаком виде завтра людям покажешься? Или ты только по ночам да опушкой леса ходишь? Что за времена! Скажи спасибо, что на тетку Машу, то есть на меня, - нарвался. Другая бы испугалась...
Женщина говорила много, быстро, звонко, - Иван даже не заметил, как один в комнате оказался: в ушах еще звучала певучая, ласковая речь хозяйки. Диву дался: до чего доверчива женщина, никакой бдительности, - не побоялась незнакомца в дом впустить, не проверив его документов...
Вошел Иван в ванную комнату: обомлел. Всюду кафель на стенах, кафель на полу, трубы сияют, как серебряные. Странная такая техника, нигде до войны такой не видал, даже во Львове, где в юности в гостинице останавливался. Иван был совершенно счастлив, стоя под упругими водяными струями в изумительной, обложенной плиткой прямоугольной ванне, вбетонированной в пол и стены. Он ни о чем не думал, даже о том, что, возможно, завтра его повяжут местные власти, если хозяйка вздумает на него донести.
Чистым приятно себя чувствовать тому, кто пару лет горячей воды не видал, а мылся эпизодически в речушках да горных ручьях ледяных. Волна успокоения и благодати разлилась по телу. Спать захотелось! Но Иван еще и побрился, хотя процедура избавления от лишней растительности оказалась долгой... И, не глядя на зеркало, быстро лег и уснул в тот же миг. Устал он сильно, так устал...
Поутру, только солнце встало, уже вскочил и принялся новую одежду рассматривать с удивлением. Майки и рубашки, впрямь, все были его размера, и так называемые "джинсы" - тоже. Но что это была за одежда?!
Странная, - слов нет! Штаны ровно из мешковины, с какими-то дикими рисунками и нелепыми нашивками, - хулиганские какие-то штаны... И майки - с рисунками: то парень на мотоцикле, то девушка, прости Господи, в таком непотребном купальнике... Что за охальник молодой этот сын Марии, Вовка?... А когда Иван видел мужчину в машине, тот показался ему вполне приличным и достаточно взрослым, чтобы не носить вот такое... Внешность обманчива...
Наконец обрядился в самые приличные однотонные синие "джинсы" с надписью USA на всех карманах, - еще подумал, с чего это эмблема такая американская? И майку надел с коротким рукавом, синюю, скромную.
Посмотрел на себя в зеркало, - и вздрогнул: на него смотрел совсем незнакомый мужик: худой, синеглазый, с буйными кудрями темно-русыми, с впалыми щеками, - будто и не он вовсе! Таким худым Иван был лишь на заре своей юности... Только морщин на лице много, целая сеть. Это от худобы...
Тут Мария пришла. Глянула на Ивана раз, другой, да руками всплеснула:
- Батюшки-светы! Да как же зовут тебя? Ты ж копия моего Вовчика, чисто копия! Погоди маленько: сейчас фотку покажу! - полезла в стол письменный, извлекла маленький фотоальбом. - Ты погляди сам: и глаза, и волосы, и губы, - один к одному... Верю, верю охотно, что ты - наш родственник! Только отчего-то ты больше на род отца моего походишь! Впрочем, слыхивала от соседок, что мои отец с матерью были похожи как двое близнецов... Но как похож на Вову!
-- Иваном меня зовут, Иваном Ивановичем, - угрюмо и недоумевающее откликнулся гость. - Но развей моё незнание, милая Мария: куда делись Магдалена с детьми?
- Да неужто ты еще не понял, мил человек? Я - дочь Магдалены, та самая Марысенька, про которую ты вчера спрашивал. Только не приняты у нас польские имена, так и стала я Марией Ивановной, и это - правильно! Матушка моя умерла давно, в сорок седьмом году еще, от скоротечной чахотки. Какие же тогда были лекарства? Она шептала, что от тоски умирает: как отец наш сгинул в чащобах непроходимых, верно, дикий зверь задрал или случилось еще что, - так матушка и слегла. Долго она отца в топях болотных искала, себя не жалея, про нас даже забывала. Простудилась...
И осталась я одна с маленьким братиком. Но соседи помогли: не дали семье пропасть, за братишкой присматривали, в сад его устроили, мне учителя вечно помогали в школе. Справились мы. Мир не без добрых людей, и жизнь тогда была проще, чище: те же советские солдаты нам хлеб давали: как не пожалеть двух сирот... Советские - они были хорошие люди, и сами мы советскими людьми выросли, выучились. Я-то техникум заочно кончила, на селе осталась, а братишка как уехал в четырнадцать, после седьмого класса, - тогда же семилетка была в деревне, - так и не вернулся в родное село.
Затянул его большой мир. А и то: что ему на селе делать? Грязь месить? Он попервах училище кончил, в армии радистом служил, а потом пошел в следственную школу, комитет комсомола направил, закончил с отличием. Теперь живёт в Питере, в начальниках ходит, к нам редко заезжает. И то, понять его можно: на немалом посту человек, чего часто за границу мотаться? У нас не Турция, не Египет, впечатлений мало...
- Как... В Питере?... - пробормотал Иван.
- Что, тоже удивляешься названию города? Так давно уже переименовали Ленинград в Санкт-Петербург, еще как Союз развалился. А мне, признаться, жаль прежнего названия: сколько раз в молодости с мужем в Эрмитаж ходили именно в Ленинграде... Но Генка говорит: названия городов изменяются в зависимости от политической ситуации... Умный он у меня, Геночка... Потому жизнь в России и предпочел, что умный, дальновидный, все наперёд просчитывает... Я к нему почти как мать отношусь: старше я его, привыкла о нем заботиться... Хочется поехать к нему: сил нет! Но дорого стало, ох, дорого! В бытность СССР билеты дешево стоили, государство доплачивало, а теперь Россия - заграница, столько хлопот с поездками... Но я тебе вот что скажу: когда мы жили в Союзе, жить проще было, больше путей открывалось перед простыми людьми, а все недовольны всем были... Только мы же сами ратовали за отделение от СССР, - вот теперь и кланяемся Западу, а живем даже беднее, чем раньше. Да что с тобой, милый человек? Худо тебе?
Иван ухватился за сердце, и сидел ни живой, ни мертвый. Оказывается, дочь его Марысенька уже почти стара стала, сын Генка предпочел житье в России, Украина - отдельная страна...А Магдалена умерла давно...
- В каком, говоришь, году умерла Магдалена? - прошелестел глухо Иван.
- Так в сорок седьмом же! - Мария вскочила, засуетилась вокруг странного гостя, похожего как две капли воды на ее великовозрастного сыночка Вову. - Сорок шесть лет прошло уже. Даже удивительно, что ты еще имя моей матери помнишь. Ты, верно, родственник ее дяди, того, что жил в Америке, да?
Не отвечая, Иван собрался с силами, попросил:
- Покажешь мне, Мария, могилу Магдалены, матери твоей? Где она лежит?
- Да на нашем кладбище местном, где же еще? Рядом с могилкою бабушки Степаниды Гордеевны, матери отца моего Ивана, твоего тёзки... Покажу, конечно! Только давай сперва чайку попьём с медом, бутерброды покушаем... Гена еще недавно заплатил за новый памятник для матери, даже нескромно: сделали памятник по моде ушедших веков... Да ты сам увидишь... Мать часто рассказывала, как видела привидение королевы Марысеньки в Подгорецком замке: рисунок её сохранился, - вот в таком наряде и стоит мать на кладбище...
- Нет, не показывай! - Иван прекрасно помнил место, где спит вечным сном его мать. - Я сам найду дорогу. Ты извини меня, Мария! Марысенька... Значит, вот какой ты стала, Марысенька... Если можно, я еще вернусь к тебе потом, после кладбища. Можно? Всё расскажу о себе. Ты пей чай пока...
Мария в изумлении наблюдала за странным человеком: он робко отстранил её, когда женщина пыталась ему преградить дорогу, и стремительно рванулся вниз по лестнице, к выходу из дома. То ли сумасшедший, то ли чудак, но явно настоящий родственник: любой поймёт, кто увидит... интересно будет послушать его историю... И пошла ставить на плиту чайник, напевая...
Как безумный, промчался Иван по залитому солнцем родному селу. Вот и кладбище родимое, но до чего же оно разрослось! По средней линии, там где дорога проходит, стоят не могилы даже, а гордые, тщеславные усыпальницы, бросающие вызов времени и людям.
Но Иван спешил дальше, боясь потеряться среди новых линий и тропочек с детства знакомого кладбища. Наконец, показалось ему, что нашел ориентир: огромный вяз, запомнившийся Ивану малым деревцем. Вот здесь, слева, его мать должна покоиться. Только что же это?
Взамен ветхого деревянного заборчика вокруг участка его семьи возвышалась гордая витая ограда, высокая, выше человеческого роста, с заостренными навершиями по краям. Распахнул Иван калитку: вот она, могилка матери, чисто убранная, со свежими цветочками и конфетками с печеньем, - всё по традиции... А рядом со старой могилой - гордый памятник из черного мрамора: прекрасная женщина в старинном наряде с широкой юбкой, с невероятно тонкой талией, и на шее статуи, как живые, нити жемчужных бус... А лицо - живое, правдиво сотворенное, даже лучше, чем при жизни... Словно королева из камня, стоит здесь его Магдалена... Точно такая она здесь, как во его сне, когда пыталась разбудить его, крепко спящего, но сказать ничего не могла... Так вот, значит, почему у неё речи не было...
А Генка, значит, предпочёл жить в России, которая дала всё его сыну. В той самой страшной стране, от солдат которой Иван столько лет в лесах прятался. Зачем все было?...
Приблизился Иван к статуе, обнял холодный камень, - единственную память по жене своей утраченной. Так простоял то ли пару минут, то ли час. Пока не почувствовал на себе тёплые женские руки: то старая дочь его Марысенька, перепуганная внезапным уходом гостя, примчалась на кладбище.
- Чудной ты какой! - зашептала. - Что мертвый камень обнимаешь? Пойдём к нам, расскажешь о себе. Вижу, вижу, ты - наш кровный родственник! Но - чудной!...