Аннотация: Зимним вечером, на окраине леса,за околицей села, повстречался Василько с Дуболомом. И вся жизнь мальчика с того момента переменилась несказанно...
Васильков поход 1
В стародавние времена зима на Руси была настоящей: снежной, вьюжной, трескучей. Выйдешь во двор, - ноги по колено в сугробах тонут. Зима!... Звезды зимой чудились близкими, яркими, необыкновенными, - руку лишь протяни, схвати свою звезду, - и в карман запрячь. Только руки - коротки...
Сильно Василько малой зиму любил! Но - мёрз в старых лаптях, - носки дырявые тепло не держали. Бабку надо попросить новую пару связать... Онучи длиннющие все продырявились, вовсе не греют, а где новую холстину взять?
Поздним вечером, - лампады звезд давно небосвод озарили мерцанием ласковым, - Василько, с вязанкой хрустящего валежника в руках, возвращался из леса. Тропинка - узкая, чуть виднеется, снегопад - усиливается, хлопья холодные за ворот овчинного кожуха, - из меха дубленого, - сыплются, - и тропку, того гляди, заметут, - дороги тогда не найти!... Заторопился Василько в деревню, - тут слышит: шаги сзади. Обернулся испуганно: ну, как волк его догоняет? Глядь, следом за ним спешит старик бородатый, в рубище ветхом, - однорядка шерстяная, долгополая, вся в дыромахах, - в лаптях честнословных, с могучим посохом деревянным в деснице, с холщовою котомкою в шуйце. В дымке снегопада лица старика Василько не разглядел, но ощутил: хороший человек...
- Мальчонка! Погодь маленько, не угнаться мне за тобой... Ведет ли эта тропочка к ближайшему селу? Да не боись: чай, язык потерял? Пред тобой не дух лесной, - человек живой, странник вечный я... Эка холода у вас ударили...
- По тропе, добрый человек, дойдешь вскорости до нашего селения Климки. Тут недалече осталось до края леса: шагов полста, да помножь на десять, - самое то выйдет... Издалека путь держишь, дедушко?
- Издалека, - туманно ответил седобородый старец. - Ты и названий тех краёв не знаешь, внучик, в которых довелось старику побывать: там солнце светит ночью и огнем жжет посреди зимы, как жарким летом, и птицы летают огромные, больше наших орлов русских, - человека унести могут... Велик мир и нет конца чудесам его!... А скажи-ка мне, мал Василёчек: что же ты, одинёшек, в такую стужу в лесу деешь ? Время - позднее: так и замерзнуть недолго, и заблудиться, - доставшись серым волкам на прокормление... Ну, как тропу снегом заметет? Давай-ка, детка, пособлю маленько с поклажей твоей? Не смотри: мол, дед - сед, не считай моих лет, я пока крепок как дуб, - не зря Дуболомом зовут!
Посмеялся Василько , поклонился, но от помощи - отказался:
- Благодарствую, дедушко Дуболом, но я и сам - взрослый почти, - мне пятнадцать весен скоро. Только ростом вот не вышел и щуплый, как блоха, - зато жилистый! А валежник мне повелел хозяин принесть, - ему, вишь, забажалось, - будто и не его двор полным-полнехонек дровцами: в небеса поленница смотрит...
- Стало быть, ты в помощниках у хозяина ходишь? Вижу: честно работашь... Что же, хозяин твой - знатный господин? Ты у него, что ли, в закупах?
- Да нет... Хозяин мой - деревенский староста. И я - не закуп! Закупы у хозяев "купу" берут, а потом должны ее выплачивать, а коли убегут - считаются рабами. Мы же никакой "купы" у старосты не брали... Я - свободный человек, - просто помогаю старосте по хозяйству. Ему недосуг поденной работой по дому заниматься, у него, у старосты-то, и так забот хватает: то дела поселян разбирать надобно: кто напился да жену побил, кто коз на чужой огород пустил, - то охота, то отчёты князю писать, - вечно он в заботах да хлопотах. Работаю на него по мере сил, а староста даёт каждый день от щедрот своих: и сам я - сыт, и маме с бабушкой помогаю, еду ношу, шерсть, пшеничку когда...Отец-то мой без вести пропал, мать заболела с того...
- Хорошо, малец, вижу: ты - самостоятельный мужчина, раз хочешь сам нести в пути ношу свою... Как старик, дал бы совет: никогда не отталкивай помощь, предложенную по добру, но ты - молодой, не поймёшь пока...Горда юность!
Потихоньку, увязая в сугробах, дошли до околицы старый да малый. Сельцо Климки отличалось необычным "круговым" планом: все дома располагались по кругу вокруг "центра", которым, как ни странно, являлся местный выгон...Дома - деревянные, за домами - огороды у каждого дома.
Как вошли в черту деревни, так и снегопад, как по волшебству прекратился. Тут дорога разветвлялась на две стежки: старый пошел направо, мальчик - налево. Быстро исчез из глаз Василька быстроногий дед, и тут лишь его мысль озарила: откуда же старик узнал имя невольного своего лесного путника? Непростой дед, то ли заранее о Васильке кого спросил, то ли в душу влез...
Прибёг Василько к дому старосты, когда семейство почтенного человека ужинать усаживалось. А семья-то - невелика: сам староста, Фрол Гордеич, рыж да пузат, первый на селе богатей и скупердяй; супружница его, Доброгнева Яровна, худа и горделива, да племянница-приёмыш, Неждана, или Нежданка, - милая девочка-былиночка, хрупкая тростиночка: волосы как пшеничка белы, глаза - небушко весеннее, хороша собой, но - худощава: не соответствовала чрезмерная стройность канону красоты русской. Вот кабы ей весу набрать с пудик, - нашел бы староста Нежданке жениха самолучшего... Своих детей боги старосте не послали, вот и пришлось признать дочкой дитя своей безвременно погибшей сестры. А вот отца Нежданки никто не видывал вовек, - шептались люди: то ли она - дочь князева, то ли - лешего, то ли - разбойника мимоходного. А только с чего бы матери ейной, родивши девочку, топиться бежать? Так и не спасли, не вытащили горемычную...Так-то оно и лучше, чем в позоре жить. Чай, селение - не хутор лесной, отдельно стоящий: в селе всё - на виду. Злы люди!
Без особой ярости, а так, для приличия, - выругал Фрол Гордеич Василька за задержку, - мол, волки съесть могут нерасторопного... Очень торопился откушать староста, вот и не стал много времени тратить на отповедь.
Велел Нежданке на стол накрывать, а Васильку дать с собой дать с собой то, что племяшка со дна котлов и мисок наскребёт. Долго еще сидел мальчик, понурившись, на лавке, - наконец, дождался конца трапезы. Вынесла ему Нежданка глиняную миску, полную с верхом остатками подгоревшими кашки пшеничной да обглоданными косточками дичи лесной, - староста любил охотиться, дичь на столе не переводилась. Втихаря Нежданка еще сунула здоровенную краюху хлеба:
- На, возьми! Мать покормишь... Бедные вы... Неси поскорее еду своим, и быстрей возвращайся: будем воду греть к вечеру, тяжело мне одной-то...
И убежала "батюшку с матушкой" узваром травяным поить из целебных растений и мёда разнотравного. Нежданка в доме была не столько дочь, сколько - работница безотказная. Василько уже пару лет всю мужскую работу справлял: за скотиной ходил, пахал, траву косил, за домом смотрел. Нежданка - женскую работу "правила": сготовить, прибраться, огород полить, сорняки порвать, - всё на ней, у "матушки" - другие заботы, - главная: чтоб староста счастливым был!
Норов у Фрола Гордеича - нелегок, только Доброгнева его усмирить могла... Да и не приучена "матушка" к женской работе: сказывали, замуж ее взял по наказу самого князя нашего, и сама она - не простого роду-племени, хорошее приданое за Доброгневой князь дал, сразу все зауважали Фролку, старостой заделался...
Укутал Василько свои "богатства" в тряпицу старую, под зипун подсунул, чтобы на морозе каша не враз остыла. Собрался было выходить из дома старосты, но тут стук в ворота раздался. Негромкий такой, но настойчивый. Выбежала из горницы Нежданка, метнулась к воротам. И Василько за ней пошел, - выйти хотел. Смотрит: за порогом стоит давешний его знакомец, дед Дуболом.
Подмигнул старик Васильку, поклонился Нежданке как госпоже:
- Пусти переночевать, хозяюшка молодая! Всю деревню обошел, - никто не открывает дверей. Все боятся калики перехожего... Что за люди у вас в Климках?
Удивилась Нежданка гостю нежданному, а что сказать, - не ведает. Убежала к старосте. Доложилась: нищий человек старый просит переночевать. Ради такого случая, сам Фрол Гордеич к воротам вышел да и напустился на старика с бранью:
- Убирайся прочь, бродяга, от моего дома! Нам здесь таких не надобно! И поскорее, не то собачек спущу, - их у меня целых три - дом стерегут!...
Тихо, безответно развернулся старик от дубовых врат, сгорбился , побрел, куда глаза глядят. Лучше в лесу со зверьми, чем с такими людьми...
Василько ухватил покрепче свою миску, и побежал догонять старика. Еле догнал, тот уже намеревался вновь в лес идти, - замерзнуть, что ли, хотел?
- Дедушка, милый, погоди! Не дам я тебе замерзнуть, не позволю доброму человеку на весь белый свет честить худом наше сельцо недоброе... Боятся люди чужих не за просто так: знаешь, порой к нам и гости из далеких степей жалуют.
Вот о прошлый год пустил Иван Золотарь одного заночевать, а наутро... Горе было наутро, всех перерезал гость, пограбил, куда делся сам, - никто не видывал. Вот теперь люди и страшатся...
А ты же - наш человек, по речи и глазам видно... Пойдем в мой дом, там тебе приют дадут. Только не обессудь: еды у нас - мало: вот несу одну мисочку на всех, но и тебе отсыплем чуть, с голоду не помрешь...
Привел Василько старика в свою жалкую халупу: посеревший от времени бревенчатый домишко, крытый старым камышом. Постучал Василько в ворота.
Через несколько времени, еле ноги волоча, вышла к ним старушка сгорбленная. Удивилась, завидев внука с гостем, но слова не сказала лишнего, - жестом в дом пригласила. Медленно заперла ворота за пришедшими, шаркая больными ногами, вернулась в дом.
- Где же мамка твоя? Что же она не вышла отпирать ворота? - спросил дед.
- Мамку, мил человек, ты сейчас сам увидишь, - ответил Василько.
Вошли они в единственную горенку. Стол накрыт, миски пустые стоят, Василька дожидаются. Сидит за столом женщина еще молодая, коса русая вдоль спины переброшена, как у девки молодой, лентой чело перехвачено. Смотрит на свою миску без всякого выражения. Деревянную расписную ложку в бескровных, тоненьких пальчиках вертит: туда-сюда, сюда-туда... Глаза у неё - серебристо-серые, прозрачные, с темно-серыми лучиками искр, - красивые, но нет в них жизни: ни мысли, ни понимания.
- Вот это и есть мамка моя, Лучезара...- тихо пояснил гостю Василько. - Как отц пропал в походе дальнем, - услышала она весть, - такой сделалась. Ни жива, ни мертва. Что велишь - сделает,- из простого, что в памяти ее осталось, но слов не говорит. Совсем дар речи потеряла. Порою смеётся просто так, иной раз - слезы льются ни с того, ни с сего. Скорей бы уже мне в возраст войти, ожениться, зажить с женой, - может, и мать получшеет... В разум вернется...
Покачал головой Дуболом. Посмотрел на Лучезару грустно. Тихонько сел на лавку. Мигом свою шумную жизнерадостность потерял. Тем временем, и старушка пришкандыляла в горенку, забормотала тихонько:
- Ты прости, путник, что плохо встречаем. Было время, - иначе жили. Сам видишь, - какое у нас горюшко... Не стало кормильца, - сделались бедными. А Василько когда еще войдет в возраст, - слабенький он, несильный... Никак из бедности нам не вылезти, видно, на роду суждено нам весь век бедовать...
- Нельзя так, добрая женщина, на род поклёп возводить, несчастье притягивать! Не моги про весь век говорить походя, дурно это... Будет в вашем доме праздник, - верьте! И ваши ноги поздоровеют, и сноха в разум придет, и сынок - вернется!...
За меня - не тревожьтесь: ничегошеньки мне не надобно. Только тело согреть в теплом дому у печки животворящей... На голом полу лягу, однорядкой укроюсь...
- Э, милый, спасибо за обещания, только давно веры в то нет, всю веру слезами исплакали... Ты прости: принимаем бедно, не обессудь. Вижу: одежа твоя - вся в дырах от времени и дальних странствий, а нет у меня лишней одежонки, дать тебе нечего... Не подумай, что жадная бабка, - пусто у нас и в сундуках, и в амбаре... Садись, отведай, что боги послали на ужин, - милости просим... Василечек, что ты нам принес сегодня, родной? Хлеб и каша, - хорошо! А кости эти кто же есть будет? Лучик не сможет кости обгладывать, она не мясо, не рыбу не ест давно. У меня, старой, зубов совсем нет... Придется тебе, гостюшка, кости дичи кушать!
Дуболом оказался не гордым: и косточки поел, и миску свою облизнул. Тем временем, Василько собрался обратный путь держать: нужно Нежданке помочь воду греть, тяжело ей одной... Вышел гость вслед за Васильком в сени, дверь за ним закрыть хотел, и протянул мальчишке узорчатый рушник:
- Возьми, Василько! Станешь вечером умываться, - оботри лицо твое. Хозяин, поди, тебе и тряпки чистой утереться не даст, скопидом... А девочка-приемыш, хоть добра, сама старосту боится, видно... Не забудь: утри лицо и прибегай назад, домой. Хочу тебе сказы сказывать о дальних землях. Интересно будет, обещаю!
Загорелись серые глаза Василька предвосхищением будущей увлекательной беседы. Побежал он стремглав в дом старосты.
Нежданка его чуть не со слезами дожидалась. Думала: не придёт! Быстренько помог ей Василько натаскать воду из колодца да еще талой воды растопить в котле: Доброгнева Яровна любила омыть лицо теплой талой водой, полагая ее целительной и молодящей.
Только Василько посмеивался над этими словами хозяйки: сам-то он уродился неказистым, даром что глаза хороши как у матери, и черты лица - тонкие, правильные. Зато все лицо мальчика, еще с детских лет, покрывали рябины, - следы болезни. Никакая талая вода не поможет такой беде... Считал себя Василько страшным, как зверь лесной.
Нагрели воды вдвоем с Нежданкой. Та скорей посуду вымыла, насухо вытерла. Потом налили медный чан, - для вечернего омовения хозяев. Быстро искупались в нем хозяева, - и на полати полезли. Затем Василько умылся в той же воде, и щеки рушником потёр. А рушник - новый, приятный на ощупь, расшитый нитями диковинными, нежными, блестящими, - шелковыми. Рисунок на рушнике - замок диковинный, с башнями, с живым прудом у ворот замковых; в пруду два лебедя плавают черные, с длинными гордыми шеями. Красота сказочная! Не наша, - незнакомая, чародейская, но такая милая...
И так щекам Васильковым стало радостно от прикосновения мягкой ткани, словно прикоснулся он к иному миру, зачерпнул из волшебного колодца благодати. Растер до красноты всё лицо и шею, - вмиг кожа зачесалась, словно от долгого пребывания на морозе. Сложил вчетверо рушник и спрятал в сенях в потаённое местечко, лишь ему ведомое. Кликнул Нежданку:
- Пошел я домой. Приду на заре, как всегда. Закрывай ворота, - вода уж остывает!
Метнулась Нежданка ворота закрыть. Подняла глаза на Василька, - доброго пути пожелать хотела, - да и вскрикнула:
- Батюшки-светы! Василёк! Что у тебя с лицом сотворилось?
- Что такое? - мальчик схватился руками за щеки: обычная на ощупь кожа...
- Лицо у тебя всё красное, как лесная спелая земляника. Одни глаза сияют. Похоже, ты сегодня в лесу обморозил кожу-то... На ночь укутайся потеплее...
- Только-то? - Василько рукой махнул. Эка перепугала глупая девчонка, ему уже было причудилось: он в одночасье волчьей шкурой оброс, - такой великий испуг плескался в синих глазах Нежданки...
Глава 2
В две минуты добежал Василько до родного порога. Мороз к ночи еще усилился, - так всегда бывает, когда снег перестаёт идти. Руки мерзли. Еле сил хватило постучать в родные старые ворота. Отворять вышел сам гость, - не стал старушку гонять. Помог Васильку кожух снять, улыбнулся чему-то своему.
- Проходи, хозяин ласковый, мы тебя заждались, - говорит с хитрой улыбкой. - Сейчас вдругорядь сядем ужинать. Только тебя дожидаемся.
Зашел Василько в комнату: обомлел. Запах стоит потрясающий: пахнет и кашей, и птицей, словно он на пир княжеский попал. Чудеса, да и только!
Бабушка, Цвета Славовна, ухватила Василька за руку, зашептала горячо:
- Ты отколь, внучек, привел в дом этого волхва? Ай, непростой человек... Ты посмотри: сколько снеди всяческой на столе едоков дожидается! А откуда? Я тебе скажу... Как доели мы ту кашку прогорклую, что принес ты от старосты, так и не наелись, конечно. Каждому по две ложки досталось, разве же это еда? Тут гость попросил меня налить воды колодезной в котел и на очаг водрузить. Что, думаю, за забавы? Но не стала перечить, послушалась. Вот, значит, закипела водица, и просит он меня дать ему пестик деревянный али скалочку. Удивилась, но дала пестик маленький. Как стала водица закипать в котелке, начал Дуболомушка сыпать в воду по одному медному зернышку из своей крохотной котомки. И что ты думаешь? Вдруг котел весь наполнился кашей ароматной, наваристой, мягкой, без комочков каких... Чародей, одно слово! А еще раньше он косточки той дичи, что ты принес, есть не стал, а в духовку в печи сунул, - и не видела, когда заслонку отворял. А только сейчас - сам погляди, что деется! - Распахнула бабка дверцу духовой печи, а там - перепела жареные манят взоры, на язык просятся...- Внучек, совестно мне, что гость хозяев угощает...Но так хочется поесть досыта...
Дуболом стоит, залихватски ухмыляется, слушая старушкин шепот, словно говоря: не зря, мол, его на ночлег пустили. Теперь лишь рассмотрел мальчик: гость их - не глубокий старик, а мужчина в достойных летах, просто борода седая его прежде времени состарила. А глаза - молодые, веселые, с веселыми анчутками-прыгунками, - такие глаза у мальчишек несмышленых бывают, которые горя в жизни не видели.
Василько возрадовался: хоть раз его "женщины" наедятся вволю, а что пища чародейская, волховская, - так и пес с ней, при их ли бедности задумываться: откуда еда взялась? Боги дали!
Тут бабка прекратила свои речи, на Василька взглянула, охнула:
- Что это у тебя, детка, с личиком творится? Красное всё и вроде как распухшее. Словно тебя кипятком отходили щедро...
- Не пугайся, баб: перемерз немного в лесу ныне, завтра отойдёт.
Наелись от пуза все четверо. Даже Лучик повеселела, глазки заблестели, не отказалась и крылышки перепелиные откушать, - за сколько лет мяса поела. И показалось Васильку: за ужином мать пытается к речам людей прислушиваться, словно понять хочет: о чем они, люди, говорят? Лобик наморщила... И глазки засияли отдаленным светом разума: неужели мать в себя скоро придет? Сердце Василька надеждой наполнилось: ведь пять лет уже такое горе в их семье...
Наелись, напились, поблагодарили гостя за угощение сказочное. Не часто такой стол выпадал на долю бедняков. Предложил Дуболом Васильку пойти в сени "разговаривать", пусть женщины отдыхать укладываются. А только старушка вдруг возроптала, сама на себя непохожа:
- Почему это нам спать идти, а вы будете речи говорить? Мы тоже слушать байки хотим о заморских странах и чудесах неведомых! Верим, что гость наш немало навидался в жизни, вон какую сказку нам показал наяву... Просим, гостюшка: порадуй наши сердечки рассказами о чужой правде и неправде, а мы послушаем!
Не стал гость отнекиваться, только сказал, все имена в его рассказе - будут вымышленными, или совсем имен не будет... Потому как люди, о которых речь пойдет, живы по сей день, и очень могущественны...
- В былые времена довелось мне учиться на лекаря. Не где-нибудь: у самих арабов, так вот судьба забросила, - отец мой купцом был преизрядным... Еле умолил я батюшку оставить меня на несколько лет у арабов, и пять лет помогал целебные настои готовить мудрейшему доктору и поэту, шейху аль-Ислами. Ту жизнь в Багдаде вспоминаю как нелегкий, но прекрасный сон. Многим умениям овладел я благодаря душевной щедрости наставника, но и трудился от зари до зари. А как кончился срок обучения, забрал меня батюшка из дивного Дамаска в родную Гардарику, и служил я князьям разным на Руси, врачевал недуги телесные и душевные, и раны страшные исцелял...
А только забросила меня судьбу во далёку сторону, служить царю странному, за многие куны призвал меня служить себе тот Царь, и я, глупец, послушал посулы, согласился. Правду молвить, не столь за деньги: просто много лет нога русского человека не вступала во дворец Вражьего Царя, - захотелось мне его секреты вызнать, планы разведать.
Приехал я в чужую сторонушку. Степь кругом, ковыль растет, ветры гуляют буйные. Красота - повсюду. Диву дался: люди летом живут там на одном месте, а зимой - на другое едут, по весне же обратно возвращаются. И так-то они живут с природой во дружбе, как мы, русские, не умеем... Лишь Царь хочет - едет в поле на зимовку, не хочет - зимует в теплом дворце. Ему законы не писаны - Царь!..
Прожил я у Царя несколько месяцев, присматривался он ко мне долго. Поверил, что я буду ему верным слугой. Взял он от меня клятву верности: кто её даёт, клянется, что никогда не посягнёт на жизнь великого Царя. Сказал Царь, чего ждёт от меня. Услышал я, - обомлел, решил, что Царь - сумасшедший! Но только Царь не дурак был... Захотел он ни много, ни мало: чтобы сделал я его Царем навеки бессмертным, - вот так! Мало ли от него бед моей Руси приключилось, так еще и бессмертия возжелал старик, мечтая богам уподобиться... А только зачем смертной душе бессмертное тело? Скажите? Но не стал перечить воле царской, не смог: кому охота прежде срока на кол садиться по воле Царя? И не только за себя боялся: вздумалось моему старику-отцу, по смерти матушки, явиться проведать сына на чужой стороне, а Царю то - на руку: взял старика заложником. Не вернусь назад, - никогда отец свободы не обретёт, так и помрёт во вражьем плену. Что оставалось? Думаю: найду травку ту, дарующую бессмертие, - еще подумаю, как с нею поступать. Не найду, - скроюсь с глаз Царя долой, не найдет! Только вот как бросить на погибель отца родимого? Но не ведал я всей премудрости хитрой старого Царя: взял он с меня слово Чести: коли обману его, - найду траву и съем её, - быть Душе моей единственной проклятой на веки вечные, на все жизни тела бренного...Но кто знает: есть она, та Душа? Дорого ли стоит моя клятва, - или совсем ничего?
И пошел я скитаться полями зелеными, степями желтыми, пустынями бесконечными, - по родной стране и сопредельным землям, по дальним неведомым чужбинам. Переплывал вплавь реки наши спокойные, одолевал и горные реки стремнинные, из крошечных ручейков воду пил, кореньями питался.
Деньги у меня были, но только не везде есть деревни, в которых за деньги можно купить что-то. Бывало, несколько дней ни одной живой души не видывал. Сам почти одичал, оброс диким зверем. Хорошо, к языкам - способный: легко понимал окружающих. Пытались меня в рабство лютое обратить дикие люди загрские, но, стоило им увидеть Слово Царя на царской грамотке у меня за пазухой, - немедля отпустили, дали с собой и еды, и теплых одежд, - слава дурной Силы далеко, быстро бежит,- дальше рек многоводных, быстрее птичьих стай перелётных...
Наконец, в крошечном селении на берегу быстрой горной речушки, в предгорьях дальнего горного хребта, встретилась мне старушка-вековушка, с двумя палками в руках. Местные о ней шептались, что она - "бессмертная", не первый век живёт, но смерти ей боги не дают, и жизни ей - нет...мается...
Набрал я даров разных, простых и мудрёных, и пошел на поклон к странной старушонке. Выслушала она меня с усмешкой, но не прогнала сразу. Над ярлыком Царским смеялась: сказала, что всё это - "тщета", и Царь не раз пожалеет, обретши бессмертие. Но воле наимогучего Царя смертного она перечить не будет, поможет мне выполнить поручение.
Объяснила древняя старушка, как добыть чародейскую траву, - только я ей сперва не поверил: больно сказочными слова её показались. Чтобы исполнить царский наказ, пришлось мне вначале пару месяцев прожить у ведуньи с гор. Почему? Дабы подчинились мне слуги ведьмы: два огромных орла, могучих, но ручных, - именно с их помощью возносилась старушка в поднебесные выси, с их помощью некогда добыла волшебную траву ут-напишт. О той траве еще древние люди, жившие в Муждуречье двух великих рек, писали как о чуде невиданном...
И знанием тайным, сильномогучим, со мной поделилась вечная старушка, облекся я мудростью древней, заговоры познал, много тысяч лет назад на той земле созданные, подчиняющие духов Добра и Зла, но клятве, данной злому Царю, не мог изменить: велика Сила Слова... И об отце помнил. Не знал тогда: отец мой, от дурного с ним обращения, умер на второй год странствий моих. Зато, пока не знал о смерти отца, верил и надеялся: ждёт встреча впереди. И Вера мне сил придавала, Надежда путь освещала...
В благодарность за "науку" починил старухину глинобитную ветхую избушку, давно покосившуюся от времени и непогоды. Покрыл крышу новым тростником. Выкопал новый колодец, сумел найти неподалеку целительный источник. Подчинились мне и могучие поднебесные птицы. Научила старуха летать на них, держась за их крылья. Два орла необходимы в подъеме в небеса: им тяжело человека на себе нести в одиночку. А вот вниз спускаться птицам божьим легче, не нужно сопротивление преодолевать...
Как прошли те месяцы, отпущенные на познание таинств, так жаль мне стало расставаться с доброй ведьмой. Никуда не хотелось лететь, искать... Но долг Чести звал. Орлы, как домашние голуби почтовые, сами были научены на поиск нужного места на высокой скале. Долго летели мы с ними по поднебесью, на восходящих потоках ветра, то выше, то ниже. Наконец, добрались до крошечного зеленеющего плато на вершине скалы, окруженной отовсюду перистыми легкими облаками. Нарвал там пучок травы, - серо-зеленой, бедной листочками, с жёсткими стебельками-проволочками, - замотал крепкой бечёвой. Понюхал я ту траву, носом об нее потерся, лизнул, - ни вкуса, ни запаха.
Пустились в обратный путь. Он оказался легче полёта на гору... Старуха обрадовалась, что я жив-здоров, - привыкла ко мне за несколько месяцев. Уговаривала меня остаться с нею, потому как нет мне нужды возвращаться к Царю. Не послушал ее, не захотел перенять до конца её искусство: сказала, что устала она быть бессмертною, хочет сама прервать круг земной. Отказался я от предложения, но обещал, если будет на то воля богов, вернуться к ней, - потом... Да вот уже сколько годков не мог исполнить клятву, а старуха ждала, знаю, - видел её во сне часто: зовет она меня, пальчиком худым грозит... Обещал!
Вернулся назад к Царю нескоро, через пару лет, - возвращение оказалось долгим. Вначале решил узнать через крестьян знакомых о здоровье батюшки, но посланные на разведку сообщили мне: давно уже мертв мой отец. Сразу по моём отъезде злой Царь поместил его, старого да немощного, в "яму", чтобы не сбежал. Отец недолго выдержал... Узнав о смерти единственного близкого мне человека, пытался я сбежать из земель Царя, но оказалось: за мной повсюду глаза и уши. Удивляюсь только: отчего те соглядатаи верные не взлетели за мной на необъятную гору травы Бессмертия? У границы с чужой землёй повязали меня, бросили на коня, насильно привезли к Царю. Он был зол: расспросил лишь, как применять ту траву. Не расспрашивал о моём путешествии. Я объяснил, что из травки надобно заварить крепкий настой, - в три приёма выпить. Выслушал Царь внимательно, да и повелел утопить меня в реке, - в качестве благодарности за привезенное бессмертие.
Сколько времени носился я утопленником по глади вод, - не ведаю. День, минуту или многие месяцы. Не помню, как и захлебнулся водой. А только очнулся на берегу бурной реки, на песке ледяном, в мокрой одежде. Вода с шумом выходила из натруженных легких, - жизнь прибывала.
Удивительное дело: должно бы мне уже на дне реки лежать, а я - вот он, живехонек. Призадумался: почему выжил? Ведь трое рослых молодцев держали мою голову под водой несколько минут, и лишь убедившись, что жизнь меня оставила, бросили недвижимое тело в волны. Что явилось причиной моего воскрешения? Озарило меня: траву бессмертия нюхал, вдыхал живой запах, когда она еще в земле росла, живыми стебельками укоренённая. Стало быть, сам я поневоле обрел бессмертие. Или бесконечно долгое, по земным меркам, житие. Но зачем оно мне, одинокому как перст? И грех меня мучил: даровал я вечную жизнь главному врагу Руси, и будут отныне его злодеяния бесконечными.
Однако, не мог я нарушить присягу, данную царю, - не мог принести ему вред.
Что оставалось делать? Вновь пошёл я по горам и долинам, реки переплывал, моря пересекал на судах проходящих. Добрался с божией помощью до старушки-вековушки. Возрадовалась она мне. Рассказал мудрой ведьме, что произошло: как привёз бессмертие Царю и повелел он за то меня утопить.
Старушка только рассмеялась в ответ: на то он и Царь, чтобы казнить за добрые дела. Так было и в древние времена, так будет и после нас. Великие мира сего имеют нередко самые малые и слабые души... Рассказала мне старушка, что нужно сделать, чтобы лишить Царя могущества и вечной жизни, - но для этого требуется великая душа и невинные помыслы, молодая кровь должна играть в спасителе мира. Я для этой роли не подходил. Однако, дала мне ведунья Надежду: есть возможность спасти Русь от вековечного ворога...
Вновь прожил у целительницы несколько месяцев: учила она меня лечить разные болезни тела и души, видеть изнутри причины недугов, предчувствовать грядущие события лишь по теплу, исходящему от тела человека и от света глаз его. Вот, например, заглянул в глаза вашей Лучезары, увидал: болезнь ее исходит только от душевной тоски. Но, прикоснувшись к теплу души Василька, почувствовал: у этого паренька оба родителя - пока живы. Две нити жизни его незримо поддерживают на земле. Далеко в пространство исходит двойное то свечение семицветное. Стало быть, напрасно Лучезара душу свою в темноту послала, тоской затопила: жив ее муж, где-то плененным мается, но жив. Слышишь, Лучезара: ОН еще жив!...
Научила старушка сны толковать безошибочно, и тем помогать людям: правильно истолкованный сон способен беду отвратить, удачу притянуть, указать на верное время дня, когда нужно счастье своё идти встречать, а не сидеть у печи.
Сколько лет уже по Руси великой брожу, людям в души заглядываю, никого не осуждаю, всем помочь стараюсь, кто помощи ищет, и никого не осуждаю: не я мир создал и творения его, не мне - судить помыслы людские...Стар стал, - слов нет, старше всех живущих, а нет мне ни смерти, ни болезней, - живу и живу... Вот Вам, голубушка Цвета Славовна, вчера какой сон виделся? Признайтесь!
Зарделась бабка Василька, словно молодая, глаза прозеленью поволочной подернулись, потом засветились, губы сложились бантиком озорным:
- Приснилось мне, добрый человек: будто стала я так толста... Но не безобразна, а в "теле", и словно сила великая во мне разливается, руки-ноги горят огнём. Будто и не бабка я дряхлая, а молодуха! И суставы мои болеть перестали, уменьшились, - такая легкость необыкновенная! И муж у меня снова есть, - смотрю на него, а лицо его словно пеленой некой подернуто, не разглядеть... Сперва перепугалась тому сну: думаю, ну как, то смерть мне во сне в образе мужнем привиделась? А теперича думаю: рано мне еще помирать-то! Кто вот им поможет? Внучек еще не вошел в возраст, и сношенька - сирая... Жить надобно!
И, правду молвить, жизнь до сих пор люблю, как молодая: каждый солнца луч, облачко в небе, звук ручья, - всё мне мило, всё - по сердцу!
- Не к Смерти Ваш сон, Цвета Славовна, - улыбнулся гость. - После поймёте...
Однако, заговорились мы с вами, хорошие мои... Давайте спаточки, и пусть благоволение добрых божеств пребудет с вами в ночи...
Вскочили Цвета Славовна и Василько от удивления: то никто из них не молвил, а больная Лучезара прошептала еле слышно, - словно шелест травы в безветренную погоду был ее голос. Цвета Славовна прижала ручки к груди молитвенно, глаза к небу подняла. Не стала к больной приставать: помогла Лучезаре подняться, проводила до полатей, а у самой - слёзы по щекам ручьями. Потом вернулась:
- Счастья тебе, странник неведомый! Заговорила сношенька! В уме она вновь...
Залез Василько на лавку, не зная, что помыслить о странном госте. Молодой сон - крепок: стоило голову приклонить к изголовью, - вмиг сморил. Виделись Васильку сны чудесные, страшные, и прекрасные: о далеких землях сказочных, городах многолюдных , прекрасных храмах и капищах, горах, извергающих огонь и деревьях, зеленеющих на снегу.
Ранёхонько Василько пробудился, собрался бежать к старосте. Тут гость глаз один приоткрыл, взглянул на мальчика искоса:
- Чудесно вышло всё...- закрыл глаз, на другой бок перевернулся, захрапел снова.
Глава 3
Бежал Василько по сугробам, торопился. Солнце давно встало: он маленько проспал после вчерашнего интересного вечера и сытного ужина. Снег скрипел под ногами: ночью, видать, мороз был силён... Небо над головой мальчика синело безоблачно: знать, еще морозы нескоро уйдут... А закат вчера краснел малиново: к ветру и, опять же, к лютым морозам... Бежал Василько, думал: вода в колодце, наверное, промерзла глубоко во дворе у старосты, как всегда в сильные холода. Придётся вдвоём с Нежданкой к Янави бегать с коромыслами, прорубь топором прорубать в реке. Времени уйдёт много, зато меньше придётся с хозяином общаться, выслушивать его речи "ласковы"... То ли дело - хозяйка: всегда на своём настоит, но так поручение даст, что бежишь исполнять с радостью: дар у неё - людьми командовать, не каждый мужчина так может...
Уже на пороге напустился заспанный Фрол Гордеич на запыхавшегося Василько с недовольной бранью:
- Инда горазд ты спать да пузеню отращивать! Ишь, каки щеки наел на моих харчах: красны как маков цвет, круглы, что яблочки наливные... Работничек нашелся: скотина в хлеву стоит не кормлена, не поена, солнце - высоко, а он почивать изволит! Чтобы было это в последний раз, - не то откажу от дома, и пойдешь, как мышь-полёвка, колоски под снегом рыть да падалицу обгладывать!..
- Батюшка, родненькой! - вступилась за Василько Нежданка. - Вы его простите на сей раз: Василько вчерашнего дня в лесу обмёрз, вот и лицо и раскраснелось. И шапки теплой у него нет...
-Ну-ка, цыть! - прицыкнул на племяшку староста. -Ишь, защитница выискалась! Сама хороша: куры, поди, еще не пили, пшенцо не ели, - ты в сарае-то была поутру, непутёвая? Или всё мечтаешь о златых теремах да белых облаках, тыняешься, кости свои худосочные носишь как мешок с травой? Ижнак скрип стоит, как садишься... Знатьё бы заранее, что такой тощей волчьей сытью вымахаешь, - утопил бы в Янави давно, чтобы не учила, как хозяину работника учить уму-разуму! Чаво ухмыляешься, дщерь костлявая? А вот я тебя! - И, схватив Нежданку за пушистую золотистую косу, Фрол Гордеич явно вознамерился таскать ее за красу девичью: всё одно - никто замуж не возьмёт худышку окаянную! Что за девка русская, коли в ней - меньше четырёх пудов?!
Тут из горницы в сени Доброгнева Яровна выскочила: в одной руке - веретено, в другой - здоровенная скалка деревянная для растатки теста. Как топнет ногой:
- Фрол, отпусти немедля дитя невинное, анчутка тебя забери! Или и на меня руку решишься поднять? Эка раскомандовался! Живо брательнику отпишу: мигом из старост в простые землепашцы вылетишь, - ты давненько ужо сам землицы не боронил, забыл, как то деется? Надоели твои выходки пуще лешего, кикиморы болотной на тебя нет, громкогласного склочника! Тихо, говорю!
- Допустим, болотной кикиморы нет, зато домашняя - есть, - забормотал староста, но как-то разом присмирел, сник: косу племянницы из цепких пальцев выпустил, лицом поскучнел. Куда удаль богатырская делась... - Пиши "брательнику", пиши... Знаю я: какой он тебе "брательник"! Не таков я тебе, - куды пойдёшь? В княжий терем миски таскать да рубахи шить? Сама сколь годков с Фролом-дурнем прохлаждаешься, - нить в иглу лишний раз не вденешь... Что, али не прав я, скажешь? Что молчишь, жена Добринка ?
- Прав! - сверкнула глазами Доброгнева. - Могу, но не хочу! Или мало приданого за мною дали, чтобы я тебе еще рубахи шила? Живи да радуйся: полны сундуки добра...Весь твой жалкий домишко не стоит десятой доли моего сундучишка... Но будет ужо!... нечего молодежи наши с тобой ругачки выслушивать... Быстро ступайте, детки, в сарай оба: ты, Василько, коровок обиходь, уважь, как надобно, да бычка не забудь и свинушек; ты, Нежданка, - подоишь, - я после сметанку собью...Животина бедная, небось, вся изголодалась с ночи-то... Что застыли дубками безветренными? Ну-ка, быстро шмыг выполнять!
Но в повелении хозяйки не было жесткости: глаза ее светились добротой, участием и легкой печалью. Однако, по тону тихой речи явственно ощущалось: именно она - глава в доме. Благодаря Доброгневе Яровне в дом пришел достаток, - она это понимает, - высоко себя несёт. Редко, но напомнит мужу его место...
Убежали мальчик с девочкой, и старостиха продолжила совсем иным тоном:
- Ты, Фролушка, пожалуй, в одном - прав: изменился мальчик. Лицо налилось, округлилось. Похорошело, вот что! Словно по волшебству: вчера еще работник был бледен да худ аки моль паршивая, а ныне цветёт маком полевым, - неспроста то! Но зачем на ребёнка так кричать грубо? Он домой пойдет ввечеру, бабке своей Цвете нажалуется, та с полдеревней дружбу водит, - и назавтра все село узнает о нелепом самодурстве старосты. Порывы, дружок, надобно сдерживать: почто речёшь, что вздумается? Смешно, право, голубь мой! - и зевнула, прикрыв рот тонкой сухой ладошкой. На кисти Доброгневы на миг мелькнули, явившись из-под длинного рукава, фиолетово-розовые разводы от грубых пальцев мужа. Не бил он её, нет, - боялся, но был груб... И пожаловаться - некому здесь..
- Что-то у меня, женушка, голова с утра болит, - сказал староста. Нешто на мороз? Сроду виски к перемене погоды давит, ровно обручами железными... Или к ветру? Пойдём последний сон досмотрим: раз Василько пришёл, - за скотину теперь я спокоен. А то, что эта племяшка глупая да бессильная, - не спорь: руки-крюки, одна коса у ней и напоминает, что Нежданка - девка молодая, не ива поникшая... Как такую чувырлу прозрачную сбагрить с рук со временем, - ума не приложу! Кто на худую уродину позарится? Доска доской!
Засмеялась Доброгнева Яровна, но невесело:
- Как же ты, мой миленький, меня замуж брал, худую-прозрачную? Ровно не видывал худобы моей? Да фигура девичья за приданым не видна, голубчик! Дадим девке хорошее приданое, вот и жених мигом сыщется, ты поверь!
- Легко тебе говорить! - не согласился староста. - Тебе князь приданое дал, а я - не князь, простой мужик, - сундуками с добром расшвыриваться?!
- Знаю всё о твоей "бедности", муж мой! - не прекословила старостиха. - Отпишу князюшке, раз ты так хочешь: попрошу о милости для Нежданки...
А через некоторое время прошептала мудрая Доброгнева мужу на ушко:
- Только нам, дорогой, негоже Нежданку от себя отпускать, сам подумай: кто тебя на старости лет будет досматривать, если сбагрим ее куда подальше? Не ее из дома выпроваживать, - примака искать надо: парнишку негордого, работящего,
простого, - вот как тот же Василько. Жаль, что он - ростом мал, меньше Нежданки, но девчата раньше вырастают, - глядишь, и вытянется еще он за пару годков... ты хоть знаешь, сколько ему весен, хозяин мой?...
Бесхитростный Василько, тем временем, рассказал своей подружке о пребывании в его доме странного гостя. Слушала Нежданка, кивала, удивлялась, охала, - не верила! Как накормить семью кашей из трёх пшеничных зернышек да дичью из кучки обглоданных косточек?
- Ты мне, Василько, сказки сказываешь! Знаешь: охоча я до них...Как Дуболом твой зёрнышки пестиком мешал и снял с печи полный горшок каши? Ты еще скажи, что все перепела жаренные, из костей появившиеся, ожили, крыльями захлопали и в трубу печную вылетели! Экой ты выдумщик, дружочек!
Обиделся Василько, замолчал, засопел. Убирал дальше в хлеву молча, с энергичным пыхтением. Но Нежданка первой не выдержала, вновь начала приставать с бесконечными расспросами:
- И откуда же он в Климки припожаловал, твой странник, Василько? Поди, на облаке прилетел из края чудес, - и пошел по домам стучать, на ночлег проситься, так? Не молчи: охота еще сказку послушать, - хорошо у тебя получается!
Махнул рукой Василько на обиду, и рассказ продолжил, - не устоял: поведал о дальних странствиях Дуболома, как летал тот на гордых орлах по поднебесью, - на потоках ветра... Как нашёл и привёз Царю траву бессмертия ут-напишт, и в награду повелел Царь утопить преданного слугу, но не умер Дуболом, - выплыл!
- Вот странная сказка! - воскликнула Нежданка. - Трудно поверить, что ты сам подобное измыслить мог, Василёчек...Прямо не поймешь: где здесь - правда, где - ложь? Послушать тебя, так Дуболом способен и на нашей толстой Росинке в небо полететь: всего ничего осталось, - отрастить любезной коровушке крылья , - и к солнцу устремиться... Эх, сказочники! - И Нежданка ласково погладила любимую животинку по тёмно-коричневой, в белых пятнышках, спине.
Тут и Василько не выдержал, прыснул, представив, как летит по синему небу могучая Росинка с Дуболомом на спине, - и мычит жалобно от страха...
Потом молодёжь, под руководством Доброгневы, "занималась" молоком: до ума доводила свежий надой. В хозяйстве и масло, и сметанка - надобны... Тут же, в горнице, Фрол Гордеич занимался делами поселян. Целая очередь к нему "на приём" выстроилась. Сперва Зорник на жену жаловался: нерасторопна, ленива, нить сучит медленно, ткет сонной мухой, веретено держит, как ужа противного, и еще жалится сельчанам, что он, Зорник, на неё иной раз руку поднимает. А как быть с такой? Что делать с подлой бабой? Али возвернуть обратно к родителям? Или драть крепче, чтоб "веселей" была? Что скажет по сему вопросу премудрый почтенный староста, доверием князя облечённый?
Выслушал его Фрол Гордеич, изрёк глубокомысленно:
- Точно, милок: баб надобно в "черном теле" держать да за косы таскать, чтобы знали своё место... Бей ее крепче, - нечего сор из избы выносить, сплетни сказывать о злом да жестоком муже! Али ты добр, да она глупа? Хе-хе...
Здесь Доброгнева Яровна отвлеклась от домашней маслобойки, сунула ее Нежданке, ручки наскоро обтёрла, - и к мужикам подскочила во гневе:
- Это еще что тут мне такое? Ты, Зорник, дубина стоеросовая, и вторую жену прибить хочешь, как предыдущую, и еще хочешь на битие разрешением старосты заручиться? Чтобы он и виноват был? Баб на тебя, глупака, не напасёшься! Ты бы и женился на буренке своей черной али кобылке каурой, - вот у кого силенок много! Зорник, тело первой твоей жены видела я пред сожжением: всё тело у ней было сине-зелёным от побоев! Ты, поскотинин сын, одну супружницу довёл до смерти и пришел за спросом вторую прибить смертным боем? Типун на твой поганый язык, и коросту - на руки живоглотские! А ты чего, Фрол Гордеич, с энтим лешим соглашаешься?! - напустилась старостиха на мужа. - Ты - староста, а слушаешь голытьбу окаянную, - да он на женином труде хочет в князья въехать, лентяй премерзкий... Вот что скажу: не люба тебе, Зорник, жена, - отпусти ее к родителям, и приданое целиком назад отдай, а уж моя забота - ей парубка молодого подыскать! И найдётся, не боись, - получше тебя, вдовца-красавцА порченого... Понял меня? Или люби жену, холь, на руках носи, чтобы хотелось ей в дому твоём достаток преумножать, а не слезы лить, - или отпусти с миром, - со всем, с чем взял девку молодую! Ясно тебе? А коли не понял, - отпишу на тебя, мешок с прелой травой, князюшке: пусть заберёт тебя в терем на черные работы, -там с тебя три шкуры сдерут, мигом прыть умеришь да ябеды, разучишься работу домашнюю на жену перекладывать...Каждые три дня буду в ваш дом заходить и смотреть, что да как: узнаю, что бьёшь, вопрос на сходе поставим, люд тебя разведет, если продолжишь пакостить... А пока мы с Фролом Гордеичем говорим тебе, соколик: пшёл вон отсель! Чтобы тебя тута больше не было!
Зыркнул ненавидящими глазами на Доброгневу Зорник, перемолчал, грубить не стал. Поклонился с тёмным лицом, вышел. Василько с Нежданкой засмеялись беззвучно: они уже привыкли, что настоящий староста в деревне - Доброгнева...
Вся деревня ее уважала и боялась: еще бы, - родня князева, считать обучена и писать черторезами по бересте. Походя, Нежданку с Васильком научила, - хотелось знаниями поделиться. А староста туп оказался: ничего не запомнил...
Слово Доброгневе не так скажи: мигом в немилости окажешься: лучший пахотный надел отнимут, придется лапу сосать зимой, - вот никто ей и не перечит: даром, что селяне - люди лично свободные, - все под князем ходим...
Следующим просителем оказался Ветко: худенький, жилистый мужичок хитроглазо-застенчивый, с прищуром зелёных глаз. Его поймали на серьёзном преступлении: вытаскивал из ямы в дальнем лесу зайца, - на князевой, не климковской земле. Зайца, как свидетельство совершенного злодеяния противу чужой собственности, извлекли два мужичка из суконного мешка: косой сидел, не рыпался, сгорбившись, блестя перепуганными глазенками-бусинками, прядая ушами, как малой жеребёнок. Бежать не мог: видно, повредил ему Ветко лапу или сам заяц покалечился, когда в яму-ловушку провалился. В этом случае, староста не стал долго рассуждать: повелел зайца изъять, вылечить больную лапу, а после - выпустить "князево имущество" в лес. Ветко присудил к десятку ударов плетьми на будущей сельской сходке. Тот не оспаривал: ушел, понурившись. Вслед за ними ушли и мужики, поймавшие Ветко во владениях князя. Но и Ветко Доброгнева жалеть не стала в своих высказываниях:
- Экой он охальник! Всё бы ему дичинкой лесной баловаться! Да еще удумал ужасть такую: ямы-ловушки рыть, чтобы зверьё падало да лапы и хребты ломало и мучилось... дурной человек! Полон дом скотины, - ему дичь подавай! Так ему!..
- Не было сегодня дичи, а вот - сама прискакала... Славный будет на ужин зайчик, - благодарение Ветко!
- Еще что удумал?! - Сперва зайчонка лечить будем! Ты бы, Фрол, всё съел, ненасытная твоя утроба, - ну, прямо как Росинка наша после отёла... Вот я тебе задам, жадина! Голодный ты всё... - и шепнула на ухо мужу: - Ты что плетёшь при Васильке? Он же всем доложит, что староста, который должен беречь имущество господина, - сам хотел зайца князева слопать! Горюшко ты мое недалёкое... Молчи лучше, когда не знаешь, что сказать!
Отправила Доброгнева "детей" на реку, - за водицей. Вода колодец, как и думал Василько, промёрзла как единая глыба льда. Пришлось брать топор, ведра на коромыслах, и к Янави... Хорошо, Василько уж приноровился торопом орудовать, а еще год назад боялся его в руки взять. Прорубил полынью малую, забросил все четыре ведра, побежали назад с ношею. Потом - другой раз... А полынья - уже ледком свежим за несколько минут затянулась: крепок мороз! У Нежданки даже щеки, нос и лоб покраснели. А она и говорит, насмешница:
- Ой, Василько! Нешто тебя кипятком ошпарили? Ты такой красный...
- На себя бы посмотрела! - буркнул мальчик угрюмо. - Красна девица!...
Молча пришли во двор, напыжились, как два гусенка глупых. Почти до вечера не разговаривали. Молча запарили узвар травяной, ужин сготовили, - пироги и курёнка жареного, - сообща, - с помощью хозяйки. Потом Нежданка собралась было Васильку остатки еды дневной с собой дать, а он - возьми и откажись:
- Не надобно! Мои сегодня - сытые!
- Да ты что, Василько? Правда, что ли, Ваш гость всех воздухом накормил? Или шутишь ? - Нежданка даже дуться забыла. - Когда это ты от еды отказывался?
Ну, тогда не ходи сейчас. Давай воду на вечер греть. Завтра баньку будем топить?
Как и вчера, Василько обтерся рушником Дуболома, спрятал его за стрехой в сенях. Нежданка то видела. Провожая мальчика к дверям, не удержалась:
- Василько! Что с тобой творится? Ты будто расти скорей начал, и лицо у тебя стало не такое... нет, не красное, - красивое, вот! Ровное, пухлявое... Ты ли это? Тебя почти узнать невозможно!
И глупый Василько не выдержал: поделился невероятной тайной рушника. Стоит им лицо потереть, - кожа зудеть начинает и рябинки, похоже, разравниваются... Глазки округлила Нежданка, не поверила, - Василько ей рушник показал, вынул из-за стрехи. Но велел строго-настрого: никому тайну не раскрывать.
- Конечно, что ты! - обиделась Нежданка. - мой язык - нем, как рыба!
Убежал Василько домой. Звёзды в небе сверкали ослепительным светом созвездий-лампад, - так чарующе блестят они лишь в лютые морозы...
В бревенчатой халупе Василька свет горел ярко: лучину жгли, закрепленную на подставке медной. И пахло вновь замечательно! Отколь сегодня Дуболом пищу раздобыл? А неважно: пахнет дивно... Оказалось: ужин ныне вполне естественного происхождения, - рыбы Дуболом наловил в полынье. Одно странно: как он мог наловить столько рыбы? Цвета Славовна сказала:
- Василько! Представь, внучек, на три сковородки хватило карпиков. Чудеса, да и только! И хлебов напекла, - пир на весь мир закатим! Садись скорее ужинать! Только тебя и дожидаемся... Хлеб еще теплый, рыбка хрустящая...
Стол покрывала новая скатерть вышитая. За столом, в ожидании сына, сидела сияющая Лучезара, - полностью пришедшая в себя, улыбающаяся, - такая же, как раньше. Сумел Дуболом вернуть разум молодой женщине... Цвета Славовна преобразилась чудесно: из старухи, еле двигавшей ногами, превратилась в еще не старую женщину, с блестящими глазами, с кокетливо повязанным платом над выбивающимися рыжеватыми прядями. Оказалось вдруг: бабушка Василька - вовсе не старуха древняя, просто прежде у неё интереса в жизни не было, а теперь - появился, как и тайна волшебная... Словом, в доме Василька всё переменилось..
Дуболом, видно, здесь задержаться решил: сладилось у него с Цветой Славовной, - вот она и помолодела мигом. Похоже, два старых человека решили пожениться.
Дуболом объявил мальчику, что ему нет больше необходимости в дом старосты. - Как так? -удивился Василько. - Кто же станет Моих женщин кормить? У тебя, дедушко Дуболом, - ни дома, ни земли своей, ни запасов на зиму, - нет. И у нас - нет. Как жить-поживать станем? Кашу варить из пестика и птиц оживлять?
- Всё - купим! - ответил Дуболом. - Соседи ваши радехоньки продать, - даже удивился их отзывчивости. - Представил Василько ту "отзывчивость": прыснул, - небось, втридорога содрали с незнакомца за мешок муки...
После ужина Цвета Славовна хлопотала по хозяйству, как девушка молодая. Клюка, - ее неизменный спутник при ходьбе, - сиротливо притулилась у стены, оставленная "старушкой" за ненадобностью. Оказывается, Дуболом ей пару раз повязки из живительных трав на больные ноги наложил, - вся болезнь с ними ушла. Только Василько не поверил в одну лишь травяную Силу: наверняка, гость еще и поколдовал маленько над его бабулей: вон, и лицо у нее помолодело, исчезли со лба глубокие морщины, словно не бывали николи. Попытался внук мысленно бабкины года пересчитать: трижды по шестнадцать плюс пять, - всего за пятьдесят получается, - не так и много. Просто раньше Цвета Славовна сама свою старость вечным заговором творила: "Стара я да немощна стала, уже немного мне осталось", а у самой - все зубы целехоньки. Привык Василько считать бабку старухой.
Лучезара, напевая, вытащила из сундука новую льняную рубаху, цветные нитки и иголку, - начала подол расшивать узором. Дуболом рассудил, что она в полумраке глаза портит, - свет лучины давал сумеречное освещение, - приволок из чулана старый светильник, давно не используемый, - по бедности. На медном штыре-подставке последовательно крепились несколько глиняных блюдец с загнутыми краями, - в эти-то блюдца-ярусы налил он масло из керамической бутылочки, - из котомки холщовой вытащил с бережностью, - зажег. Немедля по избе распространилось благоухание невиданное, светло как днем сделалось. Молча, с благодарностью, Лучезара взглянула на странного старика, - продолжила свою работу.
Похоже, все в семье оказались счастливы. Один Василько словно недоволен остался: как так, - привел в дом незнаемого человека, дал ночлег на одну ночь, инда гость решил по жизни здесь расположиться?
Будто проникнув в невеселые мысли мальчика, Дуболом тихо вымолвил:
- Ты, молодой хозяин дома, не сердись на нас с Цветой Славовной. Как увидел я глаза ее, полные жизни и огня, - так и захотел в те животворные озера век глядеть. Скажешь, - мы немедля уйдем с нею из твоего дома: слышал я, тут, за три дома всего, стоит изба пустая, выморочная, бесхозная. А на ближайшем сходе общины попрошу принять меня в общинники, - старосте твоему, так и быть, поклонюсь, подарок поднесу, чтобы не препятствовал моей жизни в селе. Ты прости, Василько, что не попросили мы у тебя, как у единственного в доме мужчины, благословения, - Цвета...Славовна сказала: ты - молод слишком, то на игру будет похоже...Не хмурь так-то брови, внучек!
Растерялся Василько: с одной стороны, странна мысль, что в доме новый мужчина появится; с другой стороны, Дуболом телом и умом крепок, хорошо вместе с ним работать будет, можно и свой надел заброшенный давно снова поднять, перестать гнуть спину на старосту-скопидома. В итоге, Василько пришел к выводу следующему:
- Не нужно вам с бабушкой, дедушко Дуболом, в выморочную избу переходить: живите здесь завсегда. Уж так я тебе благодарен, - слов нет: и мамку вылечил, и ноги бабулины вновь бегать стали оленятами. Всей душой признателен: наша семья вконец погибала от голода и тоски-кручины, - и тут ты пришел. Я сам для тебя, что хочешь, - сделать готов. Живите здесь! Коли придет время жениться мне, - отстроим новую бревенчатую избу; а коли боги смилостивятся, и батько вернется, - тогда он будет решать: что да как...А для меня, дедушко Дуболом, ты - самый лучший человек на свете, целитель добрый... Признайся: рушник от, тобой подаренный, - волшебный? Это от него лицо моё так красно становится, и оспины страшные исчезают? Челом бью, дедушко: похоже, захотел ты из меня писаного красавца сделать? Токмо ведь парень - не девка красная: ему сила - красоты важнее... Кто здесь, в Климках, засмотрится на нищего красавца?
- О силе - не тревожься, Василько! - ответил Дуболом. - Она к тебе еще придёт, с возрастом. А красота и мужчине может службу полезную сослужить: она взгляд радует, сердце веселит. Приятному лицом человеку всегда навстречу идут скорее.
Василько не понял в тот момент: что Дуболом сказать хотел? Намаялся мальчик за день: домашние еще своими делами занимались, а Василько уже залег на лавку, - и до рассвета в сон провалился. Спал крепко, но муторно: разные лики к ему во сне приближались, шептали что-то неслышимое, - таяли в дымке. Чудилась Василько мама, - молодая, как девчонка, и бабушка, - ровесница маме; отец привиделся таков, как был пред дальним походом. Дуболом предстал во сне безбородым юношей, оседлавшим серого волка. Нежданка повзрослела во сне, стала совсем невестою, - смотрела искоса, с прищуром. Еще мнились лица разные: неопределенные, размытые, как рисунки на старой бересте. Боги или души предков, - Василько почувствовал исходящую от них живую, скрытую Силу. Самой интересной частью сна явился эпизод про белого быка. Видел Василько на широком дворе с вытоптанной травой быка белоснежного, в короне и упряжи, как у коня дорогого. Бык этот кидался на Василько до тех пор, пока на рога не поднял, - так страшно стало! Потом тот же бык, но без всяких украшений, покорно плёлся за Василько по широкому лиственному лесу, - как верный пёс.
Глава 4.
Проснулся Василько неожиданно. Выскочил в сенцы, во двор выглянул. Снегу навалило за ночь: видимо-невидимо! Еле дверь распахнул. Зачерпнул руками пригоршню снега, натер лицо и шею энергично, - кожа вмиг иголками заколола, кровь запульсировала. Отчаянно захотелось двигаться, действовать, работать: молодая сила выхода требовала. Потянулся Василько пару раз, - вверх, как дубок молодой; похоже, в рост пошел. Не зря люди говорят: хочешь потянуться, - значит, растешь: вверх тянешься, - росту прибавляешь, в стороны, - плечи растут.
Набросил Василько рубаху с однорядкой, лопату ухватил, - давай снег расчищать, дверь освобождать от заносов снежных. И запел звонко, слова сами на ум шли:
- Мои руки - как дубы: Силою полнЯтся. Мои ноги - как столпы из железа, братцы! Я силен, как Святогор! Нет, - еще сильнее! Сдвинуть горы я готов, - всё на свете - смею!
Представил Василько непролазные сугробы в огромном дворе старосты: злорадно ухмыльнулся, но тут же опамятовался: придётся пойти помочь, или Фрол Гордеич маленькую Нежданку погонит снег разгребать. Иной раз и сама Доброгнева Яровна племяшке помочь не чуралась, но староста - никогда!
Споро работалось: в несколько минут Василько двор очистил, и двери в сарай, где ютился жалкий десяток кур, - распахнул. Воды у кур вдосталь оказалось: вчера Дуболом расстарался. Василько лишь покормил животину птичью.
Закончив работу, Василько обтер рукавом рубахи пот со лба, - вновь снегом растёрся. Отчетливы стали перемены, происходившие в теле юноши: казалось, с каждой минутой мышцы еще недавно тонких рук налились крепостью, росли на глазах. Но в душе вдруг неспокойно стало. Мысль пришла к Василько: столько Дуболом сделал для их семьи, а он, Василько, и отблагодарить его толком не может, - нет у него ни злата-серебра, ни иных ценностей. Когда Лучезару по трём деревням возили, - в трех капищах волхвы пытались исцелить "умоспящую", - всех кабанчиков свезли туда, а толку - никакого. Дуболому же стоило только на Лучезару взглянуть ласково, несколько слов произнести, - и она в себя пришла.
Тем временем, звёзды в небе бледнеть начали, прозрачным сделался лунный диск. Из дома Дуболом вышел, -потянулся, помощь предложил. А Василько уже сам всё сделал. Решился мальчик, заговорил:
- Дедушко Дуболом! Вот ты мою мамку вылечил, а мне тебя отблагодарить нечем. Что могу я сделать? - Усмехнулся Дуболом. Ответил, что ничего ему не нужно. Всё - есть: и свобода, и жизнь, и здоровье, и сила в теле, а теперь еще и сердце понимающее отыскалось. Что еще простому человеку для счастья нужно?
Расстроился Василько: голову понурил, - получается, вечный долг за ним будет. Плохо, если на человеке висит неоплаченный долг. Тут и говорит Дуболом, - чуть нерешительно, с сомнением в голосе:
- Василько! Мне, как человеку, ничего не надобно. А вот кабы захотел ты Руси-матушке службу великую сослужить...Но здесь нужна воля добрая, стремление, желание осмысленное, - не благодарность, понимаемая как обязанность...
Ничего не понял Василько: речь старика показалась ему путаной. Что от него хотят? Дуболом объяснил, - и, чем отчетливее Василько осознавал, что именно имеет в виду чародей, - тем страшнее делалось. Нигде, кроме окрестных сел, не был прежде Василько, - даже князеву крепость не видал, лишь по рассказам представлял терема деревянные сказочные. А Дуболом хочет, чтобы пошел Василько туда, - незнамо куда, нашел то, - незнамо что...
Испугался Василько. Что для него вся та Русь былинная? - Бабкины сказки. Знаком он лишь с людьми своего племени, да свою широкую спокойную Янавь переплывал, да ловил в ней карасиков с карпами смалочку. Понятие "Руси" для него - пустое, как слово расхожее, нечто мифическое: то, что где-то есть, но так далеко, что кажется вовсе несуществующим. Представил Василько: никогда не увидит он более родных просторов, милых знакомых лиц, - даже вечно мычащее коровье стадо на выгоне вдруг примстилось таким близким, своим. Куда идти, зачем? - но вспомнил Василько: долг на нём, а долги нередко самой жизнью оплачивают. Только его жизнь еще и начаться не успела...
- Не тороплю тебя, внучек, - тихо, сквозь седые усы, прошептал Дуболом. - Подумай! Боишься, - значит, не гож ты для такого дела. Значит, ошибся я тогда на тропинке лесной... В таком разе, поживу я с вами маленько, пособлю по хозяйству, и уйду далее по Руси странствовать: искать Свершителя. Такая моя доля: обязан я найти такого человека. Пока не найду его, - нельзя мне оседло жить. Мне дано лишь определять тех, кто способен к борьбе длительной, но сам я не в силах пойти против супостата: клятва верности - нерушима, заклятие - страшно. Стоит попытаться нарушить клятву, - вмиг сердце остановится. Чары!
Вспомнил Василько о счастливых молодых глазах бабки своей. Как: значит, прочь уйдет Дуболом, по пути своего долга, - оставит Цвету Славовну, - вновь она затоскует, вспомнит о клюке, сгорбится столетней старушонкой, а все лишь потому, что он, Василько, - струсил. В покое жить захотел.
- Хорошо. Я пойду, - глухо вымолвил. - но в силы свои - не верю! Не выдюжить мне. Кто подскажет в пути советом, кто поддержит, кто приютит на ночлег? Боюсь я всего: чащоб непроходимых, людей степных, зверей... Страшно одному!
- Ты не будешь один! - обронил старик. - Мы все незримо за твоей спиной стоять будем: и мамка твоя, и бабка, и я, старый, и даже та девчонка тоненькая, что и рада бы пустить на постой странника уставшего, да дядьку-старосту пуще огня боится... И друзья в пути - непременно у тебя появятся, - поверь мне! Порой и враги друзьями становятся, коли к ним в душу поглубже заглянуть. И еще помни: в любой миг дальней дороги, если невмоготу станет, - можешь обратно повернуть. Если сердце домой потянет, - значит, так тому суждено...
Василько стоял, в затылке чесал. Наконец, вымолвил:
- Тогда пойду я предупрежу старосту, что не буду более на него подённо работать. Пусть другого мальчика на побегушках найдёт. И заодно откопаю их от снега, - бедной Нежданке одной не справиться.
- Не забудь прихватить свой рушник! - сказал Дуболом. - Зачем там оставил?
- Так я его за стрехой в сенцах у старосты запрятал, - не слишком уверенно возразил Василько, - когда умывался там вечерами. Сейчас вот и заберу.
- Но зачем ты свою вещь в чужом дому бросаешь? - возмутился Дуболом. - Пойми: тот рушник - тебе одному предназначен. В дурных руках он способен немало бед натворить. А в поход тебе его взять надобно: он на силу и милый лик заговорен, на раскрытие в человеке скрытых возможностей и задатков. Ступай, забери, да с девочкой ласково попрощайся, - мил ты ей, чую... Да скажи: пусть в наш дом всегда приходит, коль обидит староста.
Стараясь ни о чем не думать, побежал Василько по сугробам к дому старосты. По пути встретился ему вчерашний "подсудимый" - Ветко, - попавшийся на незаконном промысле: зайца княжьего поймал. Ветко брёл домой, похоже, из лесу, с палкой в руке и с тяжеленным мешком на плече, нимало не смущаясь. Явно с излюбленного "промысла". Увидев Василько, - обрадовался, кричит:
- Сосед! До чего же рад тебя видеть! Сегодня волки разгулялись, - страсть! Ох, и натерпелся я страху, - век в лес боле не пойду. А то, понимашь, душно мне ночью сделалось, дай, думаю, пройдусь по лесу, - воздухом подышу. А там - волки!
Воют, пугают, но не нападали. Словно с ума сошла волчья стая... Али не слышали в доме вой? Ныне стая к самой околице подходила, - ужасть, что деется: совсем волки обнаглели, - надо на них облаву устраивать...
Покивал Василько с понимающим видом, посочувствовал страхам соседа. Дальше побёг. С превеликим трудом разгреб снег у ворот, тихонько щеколду щепочкой поддел, чтобы не стучаться. Двор утопал в снежных заносах. Двери дома так завалило: скоро Василько устал снег чистить, - словно старый пень пришлось корчевать. Хотел было стукнуть в дверь, - она незапертой оказалась. Удивился Василько: с чего бы старосте дверь расхлебенивать? Вошел в сени, - никого. В горнице увидел странное зрелище: сидят рядышком, обнявшись, как подружки, Нежданка и Доброгнева Яровна. Молчат. Нежданка - румяна, что яблочко наливное, похорошела за ночь поразительно; Доброгнева Яровна еще пуще изменилась: ровно самой себе стала дочкою, - такой юной и светящейся внутренним светом показалась она Васильку. По-прежнему молча, Нежданка протянула Васильку его рушник. С чего бы рушнику быть в руках Нежданки, а не за стрехой, там, где он его оставил? Потому, видать, что вчера вечером подружка его рушник сама вытащила. С того и похорошела, знать, - вот негодница! Уж не потому ли и сама премудрая старостиха словно двадцать годков сбросила?
И тут до Василько дошло: где же сам хозяин? Куда подевался староста?
- Что тут у вас происходит? - спросил Василько. Даже упоминать о рушнике в руках Нежданки, - не стал. Всё и так ясно, сам виноват: похвалился вчера перед подружкой. Зато теперь - вот она, краса неописуемая: смотрит на него скромными, бездонными глазищами как ребёнок обиженный. - Где Фрол Гордеич? Почему его дома нет? Али на охоту с утра пораньше отправился?
- А нет Фрола Гордеича, - тихо, с трудом разлепив губы, проговорила Доброгнева Яровна, и тут лицо ее непонятной улыбкой озарилось. - Ах: заговорила я!Знаешь, Василёчек, мы ведь с Нежданкой всю ночь немы просидели. Ты пришел, - и речь возвратилась... Нежданка, ну-ка, произнеси что-нибудь! Можешь говорить от?
- Прости нас, Василько! - прошептала Нежданка. - Я виновата: любопытство до добра не доводит... Кабы не моя любознательность, - ничего бы не изменилось...
- Да что случилось? Объясните толком! - рассердился Василько. - Ну, вижу: вытерлись вы обе моим рушничком, красавицами стали. Большой беды в том нет, - рушник целехонек. Не надо бы вам чужое добро без спросу брать, но каков с женщин спрос? Сам виноват: поделился с тобой, Нежданка, секретом...
- Понимаешь, Василько, - сбивчиво начала рассказ Нежданка, - вчера, лишь только ты ушел, извлекла я рушничок, да и обтерлась им как следует после умывания. А как хотела его после на прежнее место спрятать, - застала меня в сенях Доброгнева Яровна. Спрашивает: "Что ховаешь?" Я молчу. Она ближе подошла, - за стрехой пошарила, - нащупала рушник. Вытащила. "Чей?" - спрашивает. Я снова молчу, - не хотела твою тайну выдавать. Она и порешила, что рушник - мой, просто жадная я, - прячу от нее подобную красоту. Провела она по его поверхности рукой, - в восторг пришла. "Экой мягкий, нежный!", - и давай им себя по лицу оглаживать, - по давно высохшей после омовения коже. А только щёки её мигом огнём загорелись, - она даже рушник из рук выронила от удивления, - и давай себя пальчиками за лицо щупать. Тут Фрол Гордеич, заинтересовавшись нашим длительным отсутствием, сам в сенцы заглянул. "Что вы здесь, на сквозняке, стоите? Ишь, из горницы посбежали, - меня, что ли, обсуждаете? Знаю я вас, баб: хлебом вас не корми, только дай посплетничать!"
Ты же, Василько, сам знаешь, каким мнительным человеком наш староста...был...
- То есть как это, - "был"? - Василько сам едва дара речи не лишился, глаза на лоб полезли. Быстро признавайтесь: куда старосту нашего подевали?! - в отсутствии Фрола Гордеича, Василько, в присутствии женщин, почувствовал себя настоящим взрослым мужчиной. Его возросшей смелости немало способствовали удивление и растерянность на лицах обеих собеседниц.
- Никуда мы его не "подевали"! - вступила в разговор Доброгнева Яровна, словно комок в горле проглотив. - А только, углядев в руках моих рушник, - я таки его с полу подняла, - спрашивает: "Когда вещь новую купила? Не твоя работа, - вижу! Как посмела, со мной не посоветовавшись, деньги потратить? Любой расход в семье должен быть по согласию сторон! Эка воли много взяла, жена! - И цап из моих рук тряпицу малую. Видать, приятен ему рушник показался: поиграл он с ним, как с игрушкой детской, шутливо лицо им вытер, - и назад возвернул, со словами: " Забирай! Да спрячь куда подале: таку вещь токмо на большие праздники надобно из сундука вытягивать!"
Повернулся, - и в горницу. Спать пошёл. Переглянулись мы с Нежданкой. Обсказала она мне, что рушник - твой, Василько, и что он, якобы - "волшебный". Но на старосте, видимо, волховство рушничное не "сработало". Да только прошло всего ничего времени, - слышим: из горницы звук раздался, - тихий такой... Потом - громче и громче... Страшно нам стало с девочкой: вой то был! Ровно бабка-старуха по утопленнику голосит, - или волк воет!
Заглянули мы с лапушкой Нежданкой в горницу из сеней, - тихохонько, а там... Сидит перед печью огромный серый волк, - и воет отчаянно! Весь темно-серый, глазищи - красные, страшный - слов нет!
- Правда? - недоверчиво усмехнулся Василько. - Не верю! Огромный? Серый? В темноте горящие глаза внушают страх для всех людей, - ужасен волкодлак! Не человек, не зверь, - никто! Оживший страшный сон: бьёт по земле шальным хвостом, - и вой его, как стон... И сердце падает к земле, и хочется бежать неведомо куда, но где развеян будет мрак, и злое колдовство уйдёт в неявные края, и морок навий опадёт как палая листва... Ведь волкодлак - он человек!
- Оставь ты, Василько, шутливые свои побасенки! Всё бы тебе смеяться над всем в жизни! - рассердилась старостиха. - Тебе бы в тот ужас, что мы пережили с девочкой, - не смеялся бы легкомысленно... Ижнак у нас обеих дар речи-то тогда и отнялся! Но Нежданке - спасибо, не растерялась: схватила ухват, которым мы хлебы в горячую печь садим, - и на волка пошла. Я же широко двери избы распахнула: сама одной рукой дверь придерживаю, другой - за вилы взялась. Сила проснулась невиданная, - от страха! Выгнали мы воющего волка за дверь, - во двор. Начал он тут по двору метаться, аки тать ночной. К хлеву кинулся. Коровы, почуяв запах волка, замычали жалобно, боязливо; козы заблеяли, даже хряк наш Пегий , вместо хрюканья, стал некий львиный рык издавать. Зачал волк на медный засов, закрывающий дверь в хлев, - кидаться всем телом. Того и гляди: или засов собьёт, или саму дверь с петель снесёт. Он же там всю скотинушку передушит... Что делать? Так хотелось нам с Нежданкой вновь в дом броситься, запереться, дверь старыми чердыками загородить от чудовища: будь что будет здесь, во дворе, лишь бы нас самих волк не достал! Но скотину жалко: как жить станем, коли падут все коровёнки и поросеночки? Да и то: прожили бы, - мир не без добрых людей, и сундук - не пуст, а только не предашь ведь на лютую смерть всю родимую живность... Мне особливо козочек жаль было: пух чесать - это же моя отрада... Словом, переглянулись мы с Нежданкой. Она понеслась ворота настежь отворять, - прочь со двора изгнать зверя мы решили! Я, как была с вилами, еще свисток деревянный в зубы схватила, - и давай свистеть во всю мочь! И на волка пошла, - острием вил вперёд. Страшна я была в тот миг, верно, Нежданка? А только волк перестал кидаться на дверь хлева, - попятился к воротам, тихонько зарычал, - выть перестал. И все ближе к воротам, ближе...
- Слушаю я, - и не пойму: да где же собаки дворовые были? - удивился Василько. - Что не кидались на жуткого оборотня? Я сам их с привязи освободил вчера вечером, чтобы вольготно по двору побегали. Всегда на ночь собак отпускаю. Почему же собаки волка не погнали прочь?
- Да что ты, Василёчек! - руками замахала Доброгнева Яровна, засмеялась. - Показали себя собаченьки смелые: забились поглубже в конуры, завыли тихонечко, - так собаки обычно по покойнику воют, - даже ни разу не тявкнули. Мы-то их кормили, поили, думали, - защитники наши, а как до дела дошло, - одним слабым женщинам пришлось с серым зверем биться!
- Ну, зачем так, Доброгнева Яровна! - вступилась вечная защитница всех Нежданка. - Кабы тут обычный волк был, а то - оборотень-волкодлак! И потом: собакам сей волк страшный, наверное, хозяином пах... Мы, люди, не знаем, как именно собаки воспринимают запахи.Собаченьки так жалобно выли, как бывало в те дни, когда батюшка напивался беспробудно, и, ухватив старую метлу, выходил с нею во двор: над курами и собаками покуролесить. Боялись его собаки!
- Так или иначе, - только изгнали мы с Нежданкой рычащего оборотня со двора, - и ворота захлопнули с немалым трудом: снега навалило у порога вечером... Плохо то, что соседские дома - далеко: не докричишься, не дозовёшься на помощь... Но мы и тому, что со двора погнали чудовище, - обрадовались: значит, живы останемся, не загрызёт нас оборотень, в которого муж мой оборотился...
- так зачем же вы обе дверь избы за собою не заперли? - спросил Василько без дальнего умысла. - Я пришел, а она еле прикрыта. Непорядок! Следите впредь!
- Ты почто, соня, дверь за собой не заперла? Ты последняя в дом заходила! - напустилась было, по старой памяти, Доброгнева Яровна на Нежданку, но мигом голос её дрогнул. - Велес миловал, и то - ладно! Забыла она, Василько: от такой ужасти имечко своё позабудешь, - не то, что дверь запереть. Будем теперь вместе за дверями следить, - верно, Нежданка? - И продолжила:
- Как скрылись мы в избе, затаились, сидим - дрожим, - прошло сколько-то времени, а мы так и сидим с деткой, уснуть не можем, лечь - боимся: испугались сильно... Как за полночь-то перевалило, - вдалеке раздался волчий вой. Такой страшный, отдалённый, пугающе-монотонный: то не один волк выл, - цельная стая где-то у околицы собралась: сельчан пугать! Где тут было нам заснуть? Так и сидели до самых петухов рассветных, бессловесными, а как первые петухи прокричали, - вой враз стих, как в сказке. Ты, Василько, на противоположном конце деревни живёшь, - поди, и не слыхивал воя лютого?
- Нет! - Покачал головой Василько. - Не слыхивал. Да только встретил я, по дороге к вам, того самого Ветко, который на княжьих птиц да зверей любитель поохотиться. Так вот он сказал, что и вой слышал, и причудилась ему вдалеке волчья стая с горящими красными глазами... Он, похоже, из леса возвращался.
- Понятно...- сквозь зубы процедила Доброгнева Яровна. - Ах он, паскудник окаянный! А мешка холстинного при нем не было ли?
- Как не быть? Через плечо у него мешок с поклажей был переброшен. - Доброгнева Яровна, полагаете, он вновь с "охоты" шел? Опять из ям-ловушек бедных животинок вытаскивал? Ваша правда: паскудник! Торопился я сюда, мне та мысль в голову вовремя не пришла...
- Вот ужо задам я ему на сходе: мало не покажется! - воскликнула возмущённо старостиха, сверкнув горящими глазами. - Понимаю, когда воруют, чтобы деток голодных прокормить, но Ветко богато живёт! Просто у него болезнь такая - паскудство! Так и чешутся ручонки Ветко закон преступить! Ведь, поди, и не съедает всю пойманную животину: семья - невелика, но сколько зайцев и косуль перекалечил, негодяй! Моя бы воля: сама бы его в ту яму посадила, - пусть сидит!
- Да как же вы ему "покажете", Доброгнева Яровна? Без старосты-то?
- Так нет старосты! - отозвалась старостиха, и вновь глаза её засверкали яростно, но не торжествующе, - такая в них полыхнула Сила, допреж невиданная в скромной женщине, - вздрогнул Василько: словно другого человека узрел. - Так, значит, незримые силы порешили: теперь я буду старостой на селе! Такие случаи в княжестве уже бывали, когда женщины "в возрасте", умудрённые опытом, становились главами сельских общин. Кому, как не мне, - быть старостой: одна я и черторезы ведаю, и греческий - знаю. Князю я - родня: он утвердит меня в этой должности, коли попрошу. Так что теперь мне здесь власть править и суд вести! Коли нерадивый староста волком оборотился! Я решила! Хорошо знаю всех мужиков-поселян: один - ленив, второй - сварлив, третий - жаден до чужих денег, четвертый - медовуху любит в будни и праздники. Никто об общей пользе не печётся, чужой боли знать не желает. Ты у нас, мальчик, работал много и тяжело: Фрол загружал непосильной работой, мне вмешаться не давал, строил из себя хозяина... Но ты скажи, Василько: кабы я тогда, пару лет назад, не приказала тебе к нам ходить подённо, - что бы вы с твоими женщинами поделывали? Небось, никто из зажиточных соседей не помог? Все накопления, поди, давно вы на пшеничку и жито обменяли, а потом? Хоть лапу соси.. Нет, народец наш нужно перевоспитывать и убеждением, и кнутом: чтобы чувство единства сформировать, чтобы другого понимать научились. Ведь живут по поговорке: "моя хата - с краю!" Да лучше я, слабая неравнодушная женщина, стану делами сходами и разметки полей ведать, и тяжбы решать, - нежели любой наш мужик, потому как - нежадная я! Всё у меня есть, а тягой к воровству не страдаю.
Почесал Василько за ухом, - ничего не сказал. А что тут скажешь? Переменилась Доброгнева Яровна, сделалась похожа на воительницу; распрямилась душой, - не узнать! Вон, Нежданка на тётку смотрит в немом восхищении... И ни одна из них слезы не пролила об исчезнувшем в зимнем лесу старосте! Впрочем, у Василька так же не возникло ни малейшего сожаления по сему поводу: значит, так предопределено было! Немало крови и пота староста из Василька попил, немало издевался: розгами понапрасну драл, работой загружал непосильной, - еще и горевать за таким? Пусть в лесу поживет: туда ему и дорога!
Огорчилась Нежданка сильно, когда Василько сказал, что уходит из села. Куда идёт, - говорить нельзя. Далеко! Доброгнева Яровна удивилась словам Василька, но вопросов задавать не стала: что пытать, когда не хочет отвечать?
- Судьбу твою, мальчик, тебе решать: ты - человек, лично свободный, куда велит душа ступать, - туда и держи путь. Возвращайся к нам богатырём! Думаю, ждать тебя Нежданка будет, - правда, красна девица? Вишь, закраснелась как: неровно она к тебе дышит!... Смотри: в дороге береги честь и свободу!... Рушник, поди, тебе старик подарил, что в вашем доме ночевал? Которого муженек мой не пустил на порог... Со стариком в дорогу собираешься? Так?
- Нет, - ответил Василько. - Один я иду. Дуболом в нашем доме на хозяйстве останется. Не гостем... Они с бабушкой надумали... пожениться.
Старостиха брови вскинула, ноздрями прянула, усмехнулась. Потом догадка лик её осветила. Ласково толкнула она смеющуюся Нежданку по плечу:
- Волхв, думаю, и из твоей хромой бабки, Василёчек, молодуху сотворил? Себе в невесты?...А что мамка твоя? Всё молчит по-прежнему?
- И её - вылечил! - пробормотал Василько.
- Силён! - воскликнула Доброгнева Яровна в искреннем восторге. - Сильный волхв! Не чета нашим обманщикам - местным знахарям... И в путь-дороженьку он тебя снаряжает, Василько? Молчишь, - значит, я права! Ты, как домой придёшь, скажи: кланяется волхву Доброгнева, благодарит за ВСЁ, - он поймёт. Передай: пусть приходит в дом старосты, когда захочет. Если хочет стать членом общины, - сделаю, помогу. Коль придёт, - приму как гостя дорогого, совету его любому рада буду. Теперь я в доме хозяйка: кого хочу, - того и приглашаю!
Нежданка хотела было всплакнуть, Василька провожая, - потом расцеловала его в обе румяные щеки, - убежала в хлев. Спряталась. Чтобы Василько слёз её не видел. Доброгнева Яровна плакать не стала, - не тот нрав! Молча вытащила из закута немалый мешок холстинный, сунула в руки Васильку:
- На, возьми! В дороге - пригодятся. Тут - такие тонкие сухарики пшеничные, - вкусные, маком посыпанные. - Поклонился Василько, принял мешок.
Удивительная перемена произошла в его бывшей хозяйке: сделалась она во сто крат человечнее и добрее, чем ранее, когда была мужней женой. Груб с ней был староста: любил, но грубая натура всегда проявляется. Обижал часто...
Пришёл Василько домой, а женщины уже всё знают о предстоящей дальней дороге мальчика. Только - ни слезинки в глазах. Чарами их Дуболом успокоил, что ли? А только старик тихо Васильку на ухо прошептал: "Сказал я им, что идёшь ты, с поручением от меня, в самый Новоград. Если всё хорошо сладится, - вскоре возвернёшься. Или не совсем скоро, - если всё будет совсем хорошо: может, там и останешься, - возвысишься... Они и поверили. Да и в Новоград, действительно, придется зайти: крюк велик, но надобен. Дам тебе перед уходом берестяное письмо, - передашь в Новограде одному человеку значимому..."
Поведал Василько домашним о переменах в доме старосты. Только не стал упоминать о волшебном воздействии рушника: Дуболом и сам всё понял, - сказал мальчик, что староста ни с того, ни с сего, - волкодлаком в ночь полнолуния стал. Когда-то, люди сказывают, и дед Фрола Гордеича так вот, в полнолуние, исчез из дому, - совсем молодым еще был... Доброгнева Яровна сбирается сама старостой стать на селе, - невиданное дело! И Дуболома уже обещала принять в общину...
Лучезара смеялась: верить не хотела в такие детские чудеса. Спрашивала:
- Ты зачем, сынок, так-от шутишь над глупыми женщинами? Какие оборотни?
Цвета Славовна, - та поверила сразу. Лишь промолвила сухо и спокойно:
- Что боги ни делают, - то к лучшему. - И стала Василько в дорогу собирать.