Щербинина Мария : другие произведения.

Когда закончится война

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Как можно быть счастливым, зная, что вот человек есть на свете - ходит, говорит, если повезет, даже любит кого-то, страдает и радуется, одним словом, живет, а потом в один момент - раз! - и его не стало! Был человек - нет человека. Были лучистые глаза - остался только холмик в земле. И не услышать больше родного до мурашек по спине голоса, не обнять, не рассказать о том незначительном, что мало кому рассказать можно. О том, что вчера устал так, что ноги подкашивались при каждом шаге. О том, что раньше, в детстве, взрослые - теперешние - проблемы казались сущим пустяком. О том, что хочется верить, что ты завтра проснешься, и снова завертятся эти лопасти огромной мельницы под названием Жизнь, которая перемалывает и ломает людей, но все-таки вертится и не стоит на месте. Вика жила и не задумывалась о том, что живет впустую. Но, попав однажды на войну, осознала, что может проиграть. Проиграть свою жизнь той войне, которую не видно. Той войне, которая идет внутри нас. Той войне, которая никогда не закончится.
  Пролог
  
  Я бегу не чувствуя под собой ног. Слева и справа от меня мелькают деревья, в ушах свистит ветер. А в голове все еще звучит тот выстрел. Вспоминая о том, что произошло всего лишь несколько часов назад, холодею от ужаса. По спине бегут мурашки, и волосы на голове, кажется, встают дыбом.
  За то время, что я потратила зря, могло произойти все, что угодно. Моя фантазия рисует мне самые мрачные перспективы развития событий. Пытаюсь отогнать от себя тяжелые мысли. Кажется, так легче бежать.
  Сердце бешено колотится в грудной клетке, и ужасно колет в правом боку от быстрого бега. Я начинаю задыхаться, но мысль о том, что я могу не успеть, подстегивает меня бежать дальше.
  Главное не останавливаться. Бежать, только бежать. Еще быстрее. Главное не споткнуться. Понимаю, что, если упаду, то уже не встану.
  Мысль о том, что скоро деревья начнут редеть, и я достигну окраины леса, придает мне сил. В конце концов, должен же лес кончиться когда-нибудь?! Во мне словно просыпается второе дыхание, и я уже почти лечу над землей, рискуя врезаться в дерево. Кажется, ему все-таки нет конца.
  В голове снова, словно бешеные бабочки, роются непрошенные мысли. Пытаюсь разобраться в них, но тщетно. Мозг уже кипит. Еще немного, и я перегорю. Больше всего на свете мне хочется сейчас лечь и больше не вставать.
  Спотыкаюсь и лечу носом вперед. Неосознанно протягиваю перед собой ладони и падаю на них, сдирая кожу о сухие ветки. Тут же вскакиваю и снова бегу вперед.
  Единственное, что меня побуждает бежать - страх. Дикий, необузданный страх, от которого начинает тошнить. Я боюсь не за себя. Я боюсь за него.
  Ну зачем я только послушалась его и вернулась? Как я могла бросить его одного в лесу? К страху еще примешивается злость к самой себе. И что мне теперь делать? От осознания своей беспомощности хочется залезть на дерево и спрыгнуть вниз. Внести хоть какое-то разнообразие в этот безумный марафон.
  Но я лишь крепче сжимаю зубы и бегу еще быстрее.
  
  
  
  
  
  Первая глава
  'Дай, Джим, на счастье лапу мне...'
  Сергей Есенин
  А знаете, это очень увлекательное занятие - лежать и смотреть в потолок. И не слушайте тех, кто говорит, что это пустая трата времени. Вот уже третий человек подошел ко мне и спросил, почему я ничего не делаю. Этот вопрос, по меньшей мере, глупый. Ничего не делать невозможно. Я лежу и смотрю в потолок - это мое занятие на ближайшие пятнадцать минут.
  Я переворачиваюсь на живот, прижавшись щекой к подушке, и мой взгляд ловит белое перышко, плавно опускающееся на пол. Челка лезет мне в глаза, но пошевелить рукой, чтобы ее откинуть со лба, лень. Сдуваю ее, краем глаза замечая, что перышко взлетает вверх, но через секунду снова плавно опускается вниз.
  Первая моя мысль за все время того, как я наблюдаю за перышком - что я тут делаю? Этот вопрос я задаю себе неоднократно, но никак не могу себе на него ответить. Меня наказали таким образом? Вполне вероятно. Но только папа уж должен знать, что мне на это плевать. Сколько мне тут еще торчать? Пару дней? И так уже почти неделя позади.
  Закрываю глаза, пытаясь вспомнить первые дни моего заключения. В первый же день, как меня сюда привезли, я поняла, что мне тут не место. Все тут ходят счастливые, словно это мечта всей их жизни - оказаться тут. А как по мне... Свалить бы отсюда поскорей.
  Раньше, до того, как я тут оказалась, я даже и не слышала об этом месте. И для меня было полной неожиданностью узнать, что на майские праздники я еду в лагерь. В детский, черт возьми, лагерь. Сначала я обрадовалась, потому что у меня появилась возможность хоть на несколько дней, да прогулять школу. Но, видно, рано радовалась.
  Мне говорили, что это место меня полностью изменит. Ну а что во мне менять? Я наглая? Да. С дурными манерами? Возможно, хотя это еще большой вопрос, что имеется в виду под 'дурными манерами'. Я эгоистка? Да. По крайней мере, мне так говорят. Хочу ли я меняться? Нет.
  Замечаю, что солнце уже совсем высоко. И вот я снова опоздала на завтрак. А, впрочем, я немного потеряла. Размазывать овсянку ложкой по тарелке - занятие не самое приятное, тем более что есть ее просто невозможно.
  Сажусь на кровати, опуская босые ноги на деревянный пол. И кто только придумал устраивать здесь подъем в семь утра? Весь мой организм противится этому, вспоминая те дни, когда я вставала около полудня. А я-то, наивная, полагала, что смогу здесь отоспаться. Да школьные будни - мечта по сравнению с этой колонией. А по-другому этот лагерь и назвать нельзя. Если раньше я на чем свет стоит проклинала школу со всеми ее правилами, то сейчас только и мечтаю о том, чтобы поскорее туда вернуться. Тогда-то я хоть вправе была прогулять первые два урока (что и делала каждодневно), а сейчас этот обычай не работает. Видимо, здесь действует нерушимое правило: захочешь есть - встанешь и в семь.
  Радует одно - сегодня суббота, так называемый 'родительский день'. Предки ко мне все равно не приедут, но я не огорчаюсь. Зато меня обещал навестить Феликс.
  Феликс, пожалуй, единственный человек, которого я рада видеть. При нем не приходится играть различные роли, примеряя на себя разные маски. С ним я настоящая.
  Замечаю, что на моем лице расплылась глупая улыбка - от уха до уха. В памяти невольно всплывает наша первая встреча.
  Это произошло четыре года назад, когда я, будучи в пятом классе, перешла в новую школу. С того самого момента вся моя жизнь пошла под откос. Мои одноклассники невзлюбили меня с первой же минуты. Зато классная бегала вокруг меня, пылинки сдувала. Это и неудивительно. Людей такого склада, как Людмила Борисовна, привлекают только деньги. А у моего отца их предостаточно. Это и было одной из причин меня ненавидеть. Спустя неделю после моего прибытия одна девчонка, которая считалась самой красивой в нашем классе, обвинила меня в воровстве. Будто бы я украла ее телефон. И весь класс на меня накинулся. До сих пор удивляюсь, как смогла удрать. Прибежала в какую-то кладовку в подвале школы, забилась в угол. Вот там меня Феликс и нашел. Услышал, что кто-то за дверью пыхтит обиженно, открыл кладовку и увидел в ней меня, маленькую и растрепанную, со сверкающими от злости глазами. Он учился тогда в седьмом классе, но уже тогда был высоким и крепким, имел репутацию задиры и главного драчуна школы. Видимо, что-то в моем внешнем виде его тронуло, потому что он пошел устраивать разборки. И разобрался-таки. Телефон нашелся сразу же, да и спеси у его обладательницы поубавилось.
  С тех пор мы с Феликсом и дружим. О своем классе он отзывается так же, как и я о своем. Мы оба - белые вороны. Зато вместе. Не знаю, как я смогла бы прожить в этом змеином гнезде, не будь его рядом.
  Рассеянно провожу рукой по растрепанным волосам. Весь день в комнате не просидишь, тем более что меня уже наверняка ищут.
  Я подхожу к зеркалу. Оттуда на меня глядит заспанными глазами невысокая девчонка с длинными русыми волосами. Как же часто смеялись над ними мои одноклассники. Мои волосы похожи на солому: такого же тусклого оттенка и такие же сухие. Свисают с головы, словно пожухлая листва, вдобавок уже пережеванная кем-то заранее. Ну и к тому же у меня имеется целая россыпь отвратительных веснушек на носу и щеках. Боже, до чего же я страшная! Каждое утро во мне просыпается огромное желание расцеловать человека, придумавшего косметику. Честное слово, я не знаю, как без нее жить.
  - Ты все еще здесь? - в комнату влетает Лера и с укоризной качает головой, глядя прямо мне в спину. Я не спешу поворачиваться к ней. Молча наблюдаю в зеркале, как она садится на стул в углу и открывает рот, чтобы сказать что-то еще. Но я ее опережаю.
  - Да, я все еще здесь, и буду здесь, сколько захочу.
  Кажется, она удивлена. Поймав мой взгляд в зеркале, оторопело откидывается на спинку стула и присвистывает.
  - Ну и ну, вы только на нее посмотрите. Так и собираешься весь день тут просидеть?
  Молчу. Когда-нибудь ей надоест разговаривать со стенами, и она уйдет.
  - М-м-м... - тянет она, отводя взгляд и делая вид, что ей все равно, слышу я ее или нет. Отличительная особенность всех находящихся здесь - крайняя ответственность. Уж если им дали какое-то поручение, они об стенку расшибутся, но выполнят. Вот и Леру наверняка послали мне что-то сообщить, иначе она бы ко мне не пришла. Со мной тут вообще мало общаются. Я осознанно с самого первого дня отбила у сверстников желание завязать со мной разговор.
  Встаю и поправляю на себе помявшуюся футболку. Старательно делаю вид, что ее тут нет. Какое-то время Лера молчит, но наконец-то ей это надоедает, и она с раздражением произносит:
  - Если ты думаешь, что мне очень приятно тратить на тебя свое время, то ты сильно ошибаешься.
  Молчу, исподтишка наблюдая за ее реакцией. Кажется, я ее разозлила. Лера встала со стула и теперь ходит от стены к стене, иногда кидая в мою сторону раздосадованные взгляды.
  - Всех сейчас собирают в актовом зале, - наконец говорит она, поджимая губы. - К сожалению, ты не исключение. Если ты сейчас же не спустишься, наш отряд опять объявят самым неорганизованным. Из-за тебя.
  Я снова промолчала, усердно завязывая шнурки на кедах. Раздаются шаги, хлопает дверь, и я понимаю, что Лера ушла.
  Я не злая. Я просто не люблю делать, что мне приказывают. Однако и наш отряд я подводить тоже больше не хочу. Видимо, остатки совести во мне все еще живы. Видимо, мне все-таки придется спуститься в актовый зал.
  Наш отряд состоит из ребят четырнадцати-пятнадцати лет. Мне пятнадцать, но я, конечно же, не авторитет. А Леру все слушаются, хотя она на год младше меня. Из-за этого она раздражает меня больше, чем все остальные вместе взятые. И, надо признать, это чувство взаимно. Не понимаю, как она до сих пор меня терпит.
  Кидаю последний взгляд на свое отражение и, найдя свой внешний вид довольно сносным, выхожу из комнаты, по дороге пиная ногой рюкзак моей соседки по комнате. Глупая девчонка, вечно витающая в облаках и не желающая замечать, что люди вокруг нее совсем не такие, как ее любимые персонажи книг. Она постоянно что-то щебечет, всюду сует свой вздернутый кверху носик и лезет с советами. Например, вчера вечером она посоветовала мне ложиться пораньше. Я, видите ли, мешаю ей спать. Пусть сначала спасибо скажет, что я музыку в наушниках слушаю.
  Вхожу в актовый зал - просторное помещение со сценой и длинными рядами кресел. Как обычно, сажусь подальше от своих, махнув лишь рукой вожатой, мол тут я, пришла.
  На сцене стоит высокий и совершенно лысый человечек. Весь его внешний вид выражает крайнюю усталость, а лоб блестит от пота. Глядя на него, снова хочется спать. Человечек берет микрофон и начинает говорить. На удивление, голос его звучит весьма бодро.
  - Добрый день, дорогие ребята.
  Мне знаком его голос. Внимательнее вглядываюсь в его лицо и узнаю того самого человека, что рассказывал мне о том, какое замечательное здесь место и как сильно я изменюсь, побывав здесь однажды.
  Развеселившись, улыбаюсь, наверно, совсем не к месту, потому что Света, наша вожатая, вдруг оборачивается и строго на меня смотрит. Делаю невинное лицо и втыкаю в одно ухо наушник.
  - Рад приветствовать вас в этот особенный день. Более семидесяти лет прошло с того дня, как советские войска одержали победу над немецко-фашистскими захватчиками...
  Выдергиваю наушник и с непониманием слушаю речь директора лагеря.
  - Хочу напомнить вам, что вы, возможно, последнее поколение, на долю которого выпало счастье вживую услышать рассказы ветеранов о Великой Отечественной Войне...
  Наконец, до меня доходит. Сегодня День Победы. Точно, я же приехала сюда на майские праздники, которые уже подходят к концу. Однако я не думала, что 9 мая наступит так скоро.
  - Счастлив вам объявить, что сегодня вечером к вам приедет Лилия Михайловна, ветеран Великой Отечественной войны. Вам очень повезло, что...
  Вставляю в ухо второй наушник и откидываюсь на спинку кресла. Забавно наблюдать за тем, как человек на сцене открывает и закрывает рот, по-видимому, что-то рассказывая, и размахивает руками. Вещает он еще добрые три минуты, после чего отставляет микрофон в сторону и уходит со сцены, вытирая рукавом рубашки пот.
  Неожиданно, кто-то вытаскивает мой наушник и дует в ухо. Подскакиваю на месте, готовая ударить того несчастного, что осмелился прикоснуться к моим волосам, но, обернувшись, вижу перед собой Феликса. Он сидит за моей спиной на заднем ряду, положив руки на спинку моего кресла, и лыбится так, словно выиграл миллион. Вся злость тот час же проходит, и мои губы расплываются в такой же улыбке, как и у него.
  - Привет, - говорит он, откидывая длинную прядь со лба.
  - Привет, - отвечаю я, продолжая глупо улыбаться.
  Жадно гляжу на него и замечаю, что его черные волосы стали еще длиннее. Мне всегда нравилось смотреть на него. Мне вообще все в нем нравится: его длинная челка, которую он постоянно откидывает со лба кивком головы, его серые, с желтой крапинкой, глаза, его белая кожа, его голос и его длинные пальцы, которые сейчас пытаются вытянуть из моего уха второй наушник. Но нравится он мне не только из-за внешности. Феликс сильный и храбрый, такой, каким должен быть настоящий рыцарь - готовый всегда защитить меня и придти на помощь. За это я его и люблю.
  - Мисс, разрешите украсть вас на часик? - спрашивает Феликс, делая шуточный поклон и протягивая мне руку.
  - Разрешаю, - отвечаю я, не в силах перестать улыбаться.
  Мы встаем с мест. Беру Феликса под руку и медленно веду его из актового зала, чувствуя на себе любопытные взгляды сверстниц. Мы с Феликсом выходим из корпуса и идем в сторону аллеи.
  - Несладко тебе тут? - ухмыляется Феликс, глядя на меня сверху вниз.
  Я вглядываюсь в его лицо, пытаясь понять, в шутку он говорит или серьезно.
  - Угу, - отвечаю я и прислоняюсь виском к его плечу.
  Опускаю глаза вниз. Шнурки развязались. Присаживаюсь на скамейку, чтобы завязать их, и чувствую, как чье-то дыхание щекочет мне ухо. Поднимаю глаза. Феликс.
  - Вика, - говорит он виновато, и от его тона мне становится как-то не по себе. - Ты же понимаешь, что я не смогу быть с тобой каждый день.
  Улыбка тут же сползает с моего лица, и я чувствую, как внутри меня что-то медленно поднимается наружу. Вот зачем он снова затронул эту тему?
  - Я понимаю, что тебе сейчас тяжело. Но поверь мне, здесь не так плохо, как ты говоришь, тем более смена кончится очень-очень скоро. Может, тебе по-другому взглянуть на мир вокруг себя? Нельзя же жить как улитка в раковине?
  Во мне явно просыпается вулкан. Мы же уже разговаривали об этом...
  Встаю. Молча идем дальше.
  - Кстати, - наигранно-бодрым голосом говорит Феликс, обнимая меня за плечи. - Твои вчера административную писали. Тебе повезло. Я краем глаза видел задания... Уровень сложности далеко не средний.
  Стоп. Это что, намек на то, что мой уровень средний? Это уже слишком! Разозлившись, скидываю его руку со своего плеча и кидаю на него обиженный взгляд.
  Перебираю в памяти последний разговор с Феликсом. Это, кажется, было вчера. Мы с ребятами из отряда тогда готовились к какому-то мероприятию, украшали актовый зал и рисовали плакат. Лера тогда была ну слишком уж назойливой - прилипала ко мне постоянно. Наконец, меня это порядком рассердило. Именно тогда я и позвонила Феликсу и вылила на него целое ведро грязи. Мол, он обо мне совсем забыл, не приезжает ко мне и даже не пишет. Наговорила ему тогда кучу грубостей и бросила трубку. Феликс мне звонил, но я-то гордая. Я не отвечала. Феликсу пришлось написать мне смс о том, что приедет сегодня - поговорить.
  Вспомнив об этом неприятном инциденте, я разозлилась на него еще больше. Приехал он ко мне, видите ли, посмотрите на него, какой он хороший! Отмотал сотку километров от города, мне что, плясать теперь перед ним? Никто его не заставлял.
  Вот и сейчас он идет рядом, засунув руки в карманы, и смотрит на меня искоса, прищурившись. И во взгляде у него - снисходительность ко мне. Так на маленьких капризных детей смотрят.
  Перевожу дыхание и выпаливаю:
  - Спасибо, что приехал. Мне приятно. Жаль только, что пришлось тебе из-за меня праздничный парад пропустить.
  Действительно, жаль. У нас в городе в честь праздника каждый год устраиваются грандиозные события. Совсем не в сравнение тому, что в этом лагере. Сравнив свои перспективы времяпрепровождения в городе и здесь, я огорчилась еще больше. Вечером меня ждала унылая беседа со старой глухой бабкой, даром что ветераном войны. А вот Феликс наверняка пойдет на площадь смотреть праздничный салют...
  - Красивое здесь место, - произносит вдруг Феликс, задумчиво глядя по сторонам. Видимо, в нем неожиданно проснулся романтик. Или же он просто хочет поскорее перевести разговор на другую тему. Так или иначе, но я и сама уже жалею, что вспылила. Подхожу к нему поближе и беру его ладонь в свою.
  Киваю в ответ, соглашаясь, и мой взгляд тоже скользит по территории лагеря. Надо признать, здесь и правда очень красиво. По периметру лагеря располагается лес. За корпусом он сильно разросся, а за лагерными аллеями наоборот - пустовато. То место совсем недавно засадили молодыми березками. Недалеко от территории протекает река. Я видела ее, когда мы только ехали сюда. Вообще местечко здесь тихое, со всех сторон как бы изолированное от людей. Мне это не особо нравится. Я уже привыкла к городскому шуму, а выхлопные газы и дым заводов уже настолько въелись в кожу, что я и не представляю себе жизни без этого. Оттого мне и неуютно здесь, что нет привычной спешки и суеты.
  Главный корпус расположен в самом центре аллеи, а от него в разные стороны расходятся тропинки и дорожки. Природу здесь очень берегут. Посмотреть хотя бы на большой дуб сбоку от главной дорожки: вокруг него натянута алая ленточка, а рядом стоит табличка, оповещающая о возрасте дерева.
  Феликс, проследив за моим взглядом, тоже замечает дуб. Мы подходим к нему вплотную, и с этого расстояния я могу разглядеть, что его кора неровная, местами черная, будто опаленная огнем.
  Разглядывая дуб, я чувствую на себе взгляд Феликса, от чего еще старательнее начинаю впиваться взглядом в несчастное дерево.
  - Раньше ты была совсем другая, - тихо говорит Феликс, гипнотизируя меня своим взглядом.
  Нехотя поворачиваюсь к нему и смотрю в его глаза. Что мне на это отвечать? Что-нибудь красивое вроде того, что 'Это не я изменилась, это жизнь изменилась?' Отчасти, так оно и есть. Раньше действительно все было по-другому.
  - Извини, что не угодила, - сухо отвечаю я на его высказывание, передернув плечами. Только сейчас замечаю, что погода начинает портиться: небо потихоньку затягивают серые тучи, и тихо-тихо накрапывает дождь.
  Замечая мой жест, Феликс снимает с себя кожаную куртку и накидывает мне на плечи. Ну вот опять, строит из себя героя-защитника, совсем как тогда, четыре года назад. Феликс всегда старался меня защитить, все равно от чего - от людей или от непогоды. От этой мысли на душе становится так скверно, что хоть в петлю лезь. А вдруг Феликс думает, что я - самовлюбленная девчонка, которая любит только себя и ничего не делает для других?.. И за что ему такое наказание - вечно потакать моим капризам и терпеть мои выходки?
  - Давай поговорим, - глубоко вздохнув, произносит Феликс.
  Я снова дергаю плечами. Наверно, это уже нервное.
  - Что ты хочешь, чтобы я для тебя сделал? Как я могу помочь?
  Внимательно вглядываюсь в его глаза. Снова шутит? Нет, смотрит серьезно.
  - Забери меня отсюда, - тихо шепчу я, понимая, что вот-вот расплачусь. Разрыдаюсь прямо здесь, посреди аллеи. От обиды и несправедливости.
  - Не могу, - Феликс качает головой, проводя рукой по моим волосам.
  Резко трясу головой, скидывая его руку. Больше всего на свете не люблю, когда трогают мои волосы.
  Феликс поджимает губы и смотрит на меня уже с холодком. Кажется, я начинаю ему надоедать.
  - Прости, - мямлю я, пытаясь сгладить неловкость.
  Минуту мы оба молчим, стоя у дерева и не глядя друг на друга. Наконец, я решаюсь и перевожу разговор на волнующую меня тему:
  - Ты уже подавал документы?..
  Феликс, сразу понимая, о чем я, отрицательно качает головой.
  - Как экзамены сдам, так и подам.
  Тяжело вздыхаю, изо всех сил сдерживая слезы. Этот вопрос я задаю ему при каждой нашей встрече, прекрасно понимая, что своего решения он все равно не поменяет. Раз уж Феликс решил поступать в элитный университет в Лондоне, то так и сделает. Скоро мы будем далеко друг от друга, и я ничего не могу изменить.
  Как видно, разговор сегодня не клеится. Что поделать - такой уж у меня несносный характер. Я волей-неволей отталкиваю от себя людей. Но Феликса я потерять не хочу, слишком он мне дорог.
  - Прости меня, - шепчу я, опустив глаза. Асфальт под ногами начинает расплываться. Трясу головой, смахивая слезы, и на реснице повисает соленая капля.
  - Эй, - Феликс замечает мое подавленное настроение и легонько трогает за плечо. - Все нормально?
  Как же объяснить ему, что ничего не нормально? Что больше всего на свете я хочу сейчас покинуть это ужасное место. Уехать далеко-далеко, чтобы никто меня никогда не нашел. Надоело. Просто все надоело. Одноклассники, коих мне приходится созерцать каждый божий день, вечно занятые родители - бизнес для них, разумеется, важнее родной дочери, да и в принципе надоели все вокруг. Почему меня нельзя просто оставить в покое? От меня постоянно что-то требуют, я всегда кому-то что-то должна.
  - Нет. Не нормально, - цежу я сквозь зубы.
  - В чем причина?
  Не знаю, что ответить. Никогда об этом не думала.
  - Почему все вокруг лезут в мою жизнь? - невольно вырывается у меня. Хочу замолчать, зажать руками рот и убежать, но слова уже льются бесконечным потоком наружу. - Почему совершенно чужие люди знают, что для меня лучше, а что нет? Почему я должна делать только то, что мне велят?..
  Феликс устало вздыхает. Я вижу, что он изо всех сил борется с желанием закатить глаза, а то и вовсе послать меня ко всем чертям.
  - Почему все от меня чего-то ждут? И, если я не выполняю всех их требований, меня сразу заносят в черный список? Неужели они не понимают, что решать вольны только за себя, но никак не за меня?!
  - Ты сейчас просто рассержена, - прерывает Феликс мой яростный монолог. - Успокоишься и поймешь, что в действительности все не так, как ты сейчас говоришь.
  - Не надо! - вырывается у меня, и тут я замечаю, что уже давно перешла на крик. - Ты такой же, как и все...
  - А может быть, причина в тебе?
  - Ах, конечно... Не подхожу под стандарты? Ну прости, что не угодила.
  - Успокойся сначала... - Феликс пытается схватить меня за руку, но я вырываюсь и, отскакивая от него, с новой силой начинаю кричать, срывая на нем всю мою долго копившуюся злость.
  - Мне надоело, что все вечно вмешиваются в мою жизнь! За меня постоянно решают, что я буду делать. Меня спросили, когда переводили из моей старой школы, где у меня, кстати, были настоящие друзья, в новую? Нет. Меня спросили, когда отправляли сюда? Нет. Ты меня спросил, как я буду жить здесь одна, когда ты уедешь в свой Лондон? Нет, нет и нет! Это моя жизнь, и я буду распоряжаться ей так, как захочу. Мне на всех плевать, - добавляю я, делая ударение на каждом слове.
  Замолкаю, чтобы перевести дыхание, и тут замечаю выражение лица Феликса. Он стоит передо мной, растерянный и удивленный. Рот приоткрыт, серые глаза внимательно разглядывают мое лицо, черные длинные волосы растрепаны от ветра, челка снова упала на лоб. Сейчас он очень похож на воробья.
  - Видно, я зря приехал, - холодно роняет он и разворачивается, намереваясь уйти.
  Первой моей мыслью было - кинуться вдогонку, вернуть, попросить прощения. Ведь я действительно виновата. Феликс приехал сюда ради меня, потратив на меня свое свободное время и силы. Сделал доброе дело, навестил, а что получил взамен?.. Я накричала на него, обвинила во всех своих неприятностях, да в придачу предстала перед ним истеричкой. Но вместо того, чтобы попытаться восстановить отношения, я, сузив глаза, крикнула ему вдогонку:
  - Ну и катись! Видеть тебя больше не хочу, понял? Катись отсюда, катись в свой Лондон!..
  После чего разворачиваюсь и бегом направляюсь в сторону корпуса.
  Вторая глава
  По крыше громко барабанит дождь. Я сижу и смотрю на пустынную дорогу. Я даже ни разу не наткнулась взглядом на старого лохматого кота, который живет на территории лагеря. Закрываю глаза и с силой втягиваю в себя воздух. Куртка Феликса имеет еле заметный запах бензина и чего-то еще, похожего на сирень. Возможно, это одеколон.
  Застегиваю 'молнию' до самого носа и подтягиваю колени ближе к себе, обхватывая их руками. Ветер начинает пробирать, а колючие дождинки так и норовят залезть за шиворот.
  Ну вот. Доигралась. Он больше не придет. Это надо же так постараться обидеть человека... Да еще кого - Феликса! Феликса, который, в отличие от многих, не сделал мне ничего плохого.
  Вспоминаю его фразу, и внутри меня словно кошки просыпаются и начинают рвать душу в клочья. А, может, дело действительно во мне? Скорее всего, это так.
  Внезапно понимаю, что хочу есть. Сколько же сейчас времени? Меня наверняка уже все обыскались.
  Встаю и спускаюсь с крыши. Прикрыв за собой дверь, осторожно наклоняюсь и всматриваюсь в лестничный проем. Никого.
  Прислушиваюсь и только сейчас замечаю, что в корпусе непривычно тихо - никто не бегает и не суетится. Почему-то становится обидно. Я-то возомнила себе, что меня ищут, возможно, даже волнуются. А в действительности я снова никому не нужна.
  Тихо спускаюсь по лестнице и привычным коридором иду к себе в комнату. Кажется, это крыло здания совсем заброшено: картины на стенах покрыты толстым слоем пыли. Странно, что я раньше их не замечала. Подхожу к ближайшей картине и протираю ладонью грязное стекло. Это черно-белая фотография, немного помятая и сильно выцветшая, словно ее долго носили в кармане до того, как вставить в рамку. С нее на меня смотрит еще молодой мужчина в военной форме и в пилотке; нос немного вздернут, как-то по-мальчишески, что придает его чертам какое-то детское очарование. Уголки его губ слегка подняты, словно он улыбается, а глаза смотрят серьезно, тревожно. Я смотрю в его глаза, и появляется такое чувство, будто передо мной живой человек. От этого становится не по себе.
  Вынимаю изо рта жевательную резинку и приклеиваю ее на стекло. Быстро, словно воровка, оглядываюсь по сторонам и торопливо отхожу от портрета. Во мне возникает непреодолимое желание поскорее покинуть этот коридор, убежать отсюда и никогда не возвращаться. Сдерживая себя, чтобы не пуститься со всех ног, как ненормальная, я иду быстрым шагом к выходу, спиной ощущая на себе взгляд того военного с фотографии.
  Миновав коридор, поворачиваю за угол и стремглав бегу вниз по лестнице.
  - Вика! - неожиданно раздается у меня за спиной, и я вздрагиваю от неожиданности, словно захваченная врасплох преступница.
  - Ты где была? - оборачиваюсь и вижу перед собой Свету. Вожатая стоит, нахмурившись и уперев руки в бока, и смотрит на меня сверху вниз.
  - Где надо, - довольно грубо отвечаю я. Все волнение сразу куда-то испарилось, словно его спугнула Света. И мне отчего-то даже стало смешно. Испугалась какой-то старой фотографии...
  - Дома с отцом будешь так разговаривать, - хмуро говорит вожатая, нервно одергивая свою блузку.
  С интересом гляжу на нее. Что же такого особенного могло произойти, что она так разозлилась? Ведь Света - сущий ангел, рассердить которого мне не удавалось ни разу с того момента, как я здесь оказалась. Все мои выходки не имели действия на эту добродушную девушку. Зато теперь, когда я, по сути, ничего не делала, она стоит передо мной, готовая метать огни и молнии.
  - Все уже в столовой, - смягчаясь, говорит Света и, кидая на меня придирчивый взгляд, уходит.
  Всю дорогу до столовой я пытаюсь понять, обед сейчас или ужин. Как оказалось, ужин. Захожу в столовую - просторное светлое помещение, уставленное четырехместными столами - и сразу направляюсь к своему месту. При виде меня все разговоры смолкают, всего лишь на секундочку, но этого достаточно, чтобы еще больше испортить мне настроение.
  Садясь за стол, ловлю на себе удивленные взгляды соседок. Это и не удивительно. Мокрая, лохматая и вообще черт знает на кого похожая, да к тому же еще жутко злая. Такое соседство не каждый выдержит.
  - Фу, какая гадость, - бормочу я, ковыряя вилкой омлет, который расплылся по тарелке, словно желе. - Как такое вообще можно есть?
  Отставляю тарелку в сторону и беру в руки хлеб. Посыпаю его солью и жую, стараясь не встречаться взглядом с сидящей напротив соседкой по комнате.
  - А я-то полагала, что только мы не входим в твой избранный круг общения, - совершенно не к месту говорит рыжая и очень кудрявая девчонка, что сидит рядом со мной. Совсем не помню, как ее зовут.
  - А я всегда знала, что у тебя с головой плохо, - отбиваю я удар, продолжая, как ни в чем не бывало, жевать свой хлеб.
  Рыжая надувает щеки, словно лягушка, и в возмущении отворачивается от меня. Краем глаза замечаю, как неодобрительно на меня смотрит какая-то девчонка.
  - Что? - спрашиваю я, удивленно приподнимая одну бровь, словно я весьма удивлена. - Что я опять не то сделала?
  - Ровным счетом ничего, - спокойно возражает миролюбивая соседка.
  - Ну и славненько, - пожимаю я плечами. - Значит, все недовольные могут успокоиться.
  - Убери свои колючки! - вскидывается рыжая, стремительно поворачиваясь ко мне.
  - В чем дело? - четко произнося каждое слово, спрашиваю я, в упор глядя на девчонку.
  - Совершенно ни в чем, кроме того, что ты - самая что ни на есть стерва! - выпаливает та, причем глаза ее, кажется, вот-вот вывалятся наружу.
  Задохнувшись от возмущения, я роняю хлеб на пол. То открывая, то закрывая рот, я не могу найти слов для внятного ответа. От всей души хочется послать ее куда подальше, и я прикладываю массу усилий, чтобы не исполнить желаемое.
  Лидка, да, именно так ее и зовут, смотрит на меня с триумфом. Неожиданно я успокаиваюсь и ровным тоном произношу, не глядя ни на кого:
  - Кажется, кто-то к кому-то ревнует...
  Сказала я это наобум. Просто от нечего делать, вдруг попаду? И попала. Прямо в цель.
  - Что? - шипит Лидка, подпрыгивая на стуле. - Ах ты...
  Смотрю на нее, еле-еле сдерживая злорадную улыбку. Неужели она и правду ревнует меня к какому-то мальчишке из нашего отряда?
  - По-моему, у меня теперь больше шансов, чем у тебя, - наконец находится, что ответить, Лидка. - После сегодняшнего он вряд ли захочет с тобой общаться.
  Какое-то время я просто смотрю на нее, не понимая, о ком она говорит. Наконец, осознав, кто является предметом ее воздыхания, весело фыркаю. Неужели она влюблена в Феликса? В таком случае, мне ее жаль, ибо он - не ее поля ягода.
  Но тут же мою голову посещает новая мысль. 'После сегодняшнего он вряд ли захочет с тобой общаться'... Откуда она может об этом знать? Неужели следила? Скорее всего.
  Размышляю о том, когда именно проснулась ее симпатия к Феликсу. Наверно, в день заезда, когда он приехал вместе с моим отцом проводить меня и помочь донести чемодан.
  - На самом деле, мне его очень жаль. Терпеть такую мымру около себя... Бедняжка. Должно быть, он очень добрый, раз жалеет таких как ты. Вот я бы на его месте не стала тебя жалеть.
  Ну все. Это уже слишком. Встаю со стула и гляжу на нее сверху вниз. Скажи только слово - и я за себя не отвечаю.
  Лидка тоже встает, и я оказываюсь в невыгодном для себя положении. Рыжая выше меня на целую голову, и намного плотнее, чем я. Теперь уже она смотрит на меня сверху, а мне приходится поднимать голову, чтобы видеть ее лицо.
  - Эх ты, полторашка! - тянет Лидка, обнажая свои мелкие и острые, как у крысы, зубы.
  Зря она это сказала. Моя соседка понимает, что сейчас произойдет, но слишком поздно. Прежде чем она успевает вмешаться, я выгибаю спину, словно разозленная кошка, и прыгаю на Лидку, вцепляясь своими пальцами в ее кудри. Лидка визжит и пытается скинуть меня, но все ее попытки тщетны. Я мертвой хваткой держу свою жертву, и выпускать не собираюсь.
  - Отставить драку! - кричит Сан Саныч - старенький лысенький сторож, случайно оказавшийся рядом с полем боя. - Ить, я вас...
  Чувствую, как чьи-то руки, ухватив меня за талию, пытаются оттащить меня от Лидки. Я рычу и сопротивляюсь, но меня все-таки отрывают от нее и ставят на землю, по-прежнему не выпуская из рук.
  - Пусти меня немедленно! - кричу я на оттеснившего меня от Лидки парня.
  Во мне клокочет ненависть. К Лидке, к Сан Санычу, к тому верзиле, что держит меня сейчас за плечи. Пытаясь отдышаться, глотаю ртом воздух, одновременно делая тщетные попытки сдуть прилипшую ко лбу челку. Ищу глазами обидчицу. Вот она, сидит рядом на стуле и рыдает. Рыжие волосы растрепаны, как у домового, губы дрожат, плечи дрожат - вообще вся она дрожит, а на щеке царапина. Неожиданно для самой себя успокаиваюсь и самодовольно улыбаюсь. Заслужила.
  - Что тут произошло? - в столовую влетает встревоженная Света. На ее лице - ужас и непонимание. Но, как только она видит меня, злую и помятую, все ее чувства сменяются на одно - ярость. Вот теперь она действительно разгневана.
  Я одергиваю кофточку, пытаясь привести себя в нормальный вид.
  - Ничего особенного, - не глядя на Свету, роняю я как бы между прочим. - Одна рыжая обезьяна взбесилась...
  - Ну все. Это уже ни в какие рамки не влезает, - цедит она сквозь зубы.
  Вожатая подходит ко мне, запускает свои пальцы мне в воротник и, словно котенка, за шкирку тащит к выходу.
  Последнее, что я вижу, прежде чем меня выталкивают в коридор - красную и злую Лидку, выкрикивавшую обвинения в мой адрес.
  - Ты немедленно напишешь объяснительную, - шипит мне на ухо Света. - И, если это еще хоть один раз повторится, можешь собирать чемоданы.
  - С радостью! - выпаливаю я, пытаясь вывернуться из стальной хватки вожатой.
  - Отлично, - Света пытается говорить ровным тоном, но, надо признать, у нее это плохо выходит. - Тогда я сейчас же позвоню отцу.
  До самого ее кабинета мы идем молча. Похоже, я побила все рекорды. И, в итоге, добилась того, что меня все-таки заберут отсюда.
  Радуюсь, но мой триумф омрачает сознание того, что мне все-таки влетит, и влетит нехило. С моим отцом шутки плохи.
  Света распахивает дверь своего кабинета и вталкивает меня внутрь. Заходит следом и старательно запирает дверь на ключ, словно боится, что я удеру. Кивает мне на стул. Сажусь. Вожатая подходит к своему письменному столу, достает из верхнего ящика бумагу и ручку и торжественно вручает мне.
  - Пиши, - велит она, становясь рядом со мной и складывая руки на груди.
  Ее тонкие губы плотно сжаты, глаза горят злобой. В какой-то момент мне кажется, что она вот-вот меня ударит.
  Сразу вспоминается школьный директорский кабинет, в котором мне порой приходилось коротать вечера, выслушивая нравоучения умудренного жизнью старца. Все наши с ним встречи сводились к одному: я - трудный ребенок, на воспитание которого в детстве тратили чрезвычайно мало времени. Соглашусь не со всем. Мои родители, даром что сверхзанятые люди, меня любили. Признаю, что воспитанием моим занималась вредная наемная нянька, которая ненавидела меня всеми чакрами души. И которую я ненавидела не меньше. Ну а что характер трудный, то с этим уже ничего не поделаешь.
  Скашиваю глаза в сторону и замечаю, что вожатая судорожно листает непослушными от раздражения пальцами телефонную книгу. Видно, пытается там откопать номер моего отца. Пусть поищет.
  Опускаю глаза и тупо смотрю на чистый лист бумаги, услужливо поданный мне Светой. Понятия не имею, что можно написать в свое оправдание. Кинулась драться из-за нанесенного мне оскорбления? Но ведь это не причина для драки. Тогда почему я вдруг накинулась на Лидку?
  Однако надо что-то написать. Открываю зубами колпачок ручки и вывожу в начале листа: 'Объяснительная'. Хочется еще подписать 'Дело ?...' и срок заключения. Тихо фыркаю, вообразив себе выражение лица Лидки, если бы на меня, ее обидчицу, завели уголовное дело. Отчего-то мне кажется, что все вокруг считают, что мне самое место в колонии для несовершеннолетних.
  Краем глаза замечаю, что Света уже отыскала номер и теперь быстро и нервно бьет своими длинными пальцами по кнопкам служебного телефона. Я очень удивлюсь, если отец ей ответит сразу. Обычно на звонки он отвечает раза с третьего.
  - Написала? - спрашивает вожатая, кивая головой на лист бумаги.
  Отрицательно качаю головой и наклоняюсь над столом. Интересно, мне сильно влетит от отца? Ну да ладно. Семь бед - один ответ.
  Опускаю ручку на бумагу и вывожу на ней следующие строки:
  'Я, Виктория Ковалевская, напала на Лиду Рыжую из-за ее несправедливого обращения с людьми и отчасти из-за плохой энергетики этого места, в коем я сейчас вынуждена отбывать срок наказания. Уверяю, что Лидка получила по заслугам. Но вообще-то животных я не обижаю.'
  Зарываю ручку колпачком и кладу к себе в карман. Она красивая, с золотистым набалдашником и выгравированной на английском надписью на колпачке. У Светы их много. Возьму одну - даже не заметит.
  Пробежав глазами по строкам, нахожу текст хорошим. Поставив в правом нижнем углу свою подпись, кладу лист на середину стола и поворачиваюсь к вожатой. Она стоит, прижав трубку к уху, и нервно теребит телефонный провод. Даже отсюда я слышу, как из трубки раздаются ровные медленные гудки.
  Мне становится скучно. Оглядываю кабинет в поиске чего-то интересного. Кабинет очень необычный. Он больше смахивает на гримерную в цирке, чем на вожатскую. Угла в этой комнате всего два - по бокам от двери, в которую мы вошли, последние два закругленные. Совершенно отсутствуют окна, весь свет излучает большая люстра под потолком с яркими красочными плафонами. Вдоль стен расставлены стеллажи, на которых навалено бог знает что: свернутые в трубку плакаты, коробки, краски, елочные шары и книги. В центре комнаты стоит большой дубовый стол, по-видимому, залакированный. Полы покрыты коврами. Опускаю взгляд и вижу выглядывающие из-под стола тапочки в виде морды плюшевого медведя. Не могу скрыть улыбку, представляя себе Свету в этих милых тапочках. Уж как-то не вяжется в моей голове этот образ.
  - Это что?
  Поднимаю голову и вижу перед собой Свету, которая сидит за столом и двумя пальчиками, словно что-то противное, держит мою объяснительную. В глазах ее читается удивление и что-то еще, смешанное с любопытством.
  - Объяснительная, - отвечаю я, в упор глядя на вожатую.
  - Хорошо, пусть так, - вздыхает она, откладывая несчастную записку на угол стола.
  Около минуты мы сидим, не проронив ни слова. Все это время Света, не отрываясь, смотрит прямо мне в затылок, отчего мне становится не по себе. Я специально отвернулась от нее, не желая лицезреть лицо этой, до недавнего, милой женщины.
  - Ну? - наконец произносит Света, и я понимаю, что в ней накипело. - Так и будем молчать?
  Молчу, усиленно делая вид, что меня тут нет, и сосредоточенно разглядываю узор на ковре.
  - Ты, надеюсь, понимаешь, что твое поведение чересчур эксцентричное?
  Удивленно поворачиваюсь к ней и поднимаю одну бровь. Эксцентричное? Серьезно? Так мягко о моем поведении еще никто не выражался.
  - Довольно в гляделки со мной играть! - восклицает вожатая, хлопая ладонью по столу.
  Света встает и, складывая руки на груди, прохаживается по своему полукруглому кабинету.
  - Без тебя мне проблем мало как будто... - начинает она, и я понимаю, что залипла тут надолго. - С утра пропадаешь где-то, пропустила праздничный митинг, а когда объявилась, устроила драку в столовой! Где это видано, что ребенок приносит проблемы ровно как своим присутствием, так и отсутствием!
  Пытаюсь вникнуть в смысл ее слов и понять, про какой митинг она говорит. А, наверно, про то возложение несчастной гвоздики к обелиску, расположенному на территории лагеря...
  - Я звоню отцу, - докладывает Света и срывает телефонную трубку, делая пятую попытку дозвониться до моего предка.
  Все это мне порядком начинает надоедать.
  - Светлана Юрьевна, - доносится голос из-за запертой двери. - Светлана Юрьевна!..
  Вожатая берет ключ и подходит к двери. Наблюдаю за тем, как она не может попасть в замочную скважину.
  - Что случилось? - спрашивает она стоящего на пороге низкорослого мужчину. Не без злорадства отмечаю, что Света как-то вся напряглась, словно ожидая услышать про еще одного нарушителя дисциплины.
  - Лилия Михайловна ждет вас, - докладывает мужчина, с интересом поглядывая в мою сторону.
  Вожатая охает и, оглядываясь на меня, говорит:
  - Я дозвонюсь твоему отцу, не переживай. А пока иди в зал.
  Не теряя времени даром, проскальзываю за дверь. Конечно же, я не собираюсь идти в актовый зал, чтобы слушать рассказы о войне. В моем сознании тут же возникла картинка: на сцене в большом плюшевом кресле сидит старая девяностолетняя бабка, наполовину глухая и совсем слепая; вот она поднимает указательный палец и скрипучим голосом говорит: 'А в мои годы...' Нет уж, увольте. Это я слушать не собираюсь.
  Проскальзываю в главный коридор и быстрым шагом стараюсь поскорее убраться к себе в комнату. Миновав холл, иду к лестнице. Совершенно неожиданно справа от меня открывается дверь актового зала, и из нее выглядывает пожилая женщина.
  - Светлана Юрьевна, наверно, занята? - спрашивает она, по-видимому, у меня, так как в коридоре кроме нас никого нет.
  Останавливаюсь на полпути и оборачиваюсь. Передо мной стоит высокая пожилая женщина. Бабулей ее просто язык не повернется назвать. Седые волосы на затылке собраны в тугой пучок, на носу очки, из-за которых на меня смотрят глаза чистого голубого цвета, как небо. Я раньше ни у кого не видела таких глаз. Пальцы женщины сжимают какую-то тетрадь, старую и потрепанную. Увидев мое лицо, она как-то странно отшатнулась от меня, и ее брови в удивлении взлетели вверх.
  - Ты же Катя? - тихо сказала женщина, не спуская с меня глаз. Она смотрит на меня с прищуром; ее взгляд перебегает от одного моего глаза к другому.
  - Не, бабуся, ты меня с кем-то путаешь. Я не Катя, - на ходу отвечаю я, скользя беглым взглядом по холлу. - Я Вика.
  - Лилия Михайловна! - восклицает за моей спиной Света. - Простите мне мою задержку, обстоятельства заставили опоздать...
  При последних словах вожатая смерила меня уничтожающим взглядом, желая, по-видимому, чтобы это 'обстоятельство' поскорее скрылось с ее глаз.
  - Ничего страшного, - улыбнувшись, мягко ответила женщина.
  Значит, это и есть та женщина-ветеран, которую все так ждали с самого утра. Я представляла ее совсем иначе.
  Света, широко улыбаясь всеми зубами, прошла в актовый зал, на ходу поправляя свою прическу. Лилия Михайловна, кинув на меня быстрый взгляд, пробормотала что-то вроде 'обозналась' и зашла в зал вслед за Светой.
  Эта случайная встреча оставила во мне неприятный осадок. Внутри проснулось чувство, будто бы я забыла нечто очень важное. Списав все на нервы, изрядно помотанные мне за день, я продолжила свой путь, но странное чувство и не думало меня покидать. Весь путь в свою комнату я размышляла о том, почему эта женщина кажется мне такой знакомой. У меня сложилось впечатление, что она действительно меня знает, только забыла имя. Конечно, в школе я весьма популярна по нескольким причинам. Первая из них заключается в том, что мой отец, Александр Ковалевский, известный бизнесмен, держащий в своих руках довольно крупную компанию. Вторая причина в том, что он же является одним из спонсоров этого учебного заведения. Ну а третья причина связана непосредственно со мной. За моими плечами рекордное количество объяснительных за пять лет обучения. Подумать, так я вообще почти легенда. Однако это не объясняет того факта, что совершенно чужая женщина откуда-то меня знает. Возможно, она правда всего лишь обозналась.
  Оказавшись в комнате, я сразу же взяла в руки телефон в надежде увидеть в нем хотя бы один пропущенный вызов от Феликса. Ну не может же он так долго на меня сердиться?!
  Пропущенных нет.
  Сажусь на кровать, подперев руками голову. Наверно, Феликс прав. Я во всем виновата. Надо позвонить ему и извиниться.
  С этим непоколебимым решением я начинаю набирать его номер, но тут же спохватываюсь, что на моих плечах отсутствует его куртка. Эта мысль остро уколола меня куда-то под ребро. Вскакиваю, сжимая в руке телефон, и пытаюсь вспомнить, куда могла деть эту драгоценную вещь. Прихожу к выводу, что оставила ее на крыше. Вздыхаю и направляюсь к выходу из комнаты.
  Вступая в старый коридор, вспоминаю того военного с фотографии, а также свой недавний страх, который, кстати, снова дает о себе знать. Ума не приложу, отчего мне так страшно здесь находиться. Сколько раз ходила тут - все было нормально. Но, лишь стоило мне только увидеть ту старую фотографию, как в душе поселилось чувство, словно я совершила какую-то страшную ошибку. Хотя... Я почти всю свою сознательную жизнь живу неправильно.
  Вздрагиваю от того, что за моей спиной раздаются быстрые шаги, и чей-то голос выкрикивает мое имя:
  - Вика!
  Замираю, и в этом неловком положении, стоя на одной ноге и не решаясь опустить вторую на пол, нахожусь около минуты. Голос тем временем приближается.
  - Вика! Вика!
  Горло сжимает спазмом; по шее катится холодный пот. Парализованная страхом, словно в кошмарном фильме, не могу двинуться с места. Наконец, я узнаю голос. Это Лера.
  Вздыхаю с облегчением. Становится смешно. Кого я еще ожидала увидеть? Вампиров или оборотней? Надо было догадаться, что только вездесущая Лера способна шастать по темным коридорам в поисках нарушителей дисциплины. Теперь мне больше всего на свете не хочется, чтобы она меня нашла.
  Быстро оглядываюсь по сторонам. Прятаться негде, назад пути тоже нет - вот-вот оттуда выскочит Лера. Значит, лезем на крышу.
  Стараясь не слишком громко топать, бегу в конец коридора и дергаю за ручку маленькую дверь, скрывающую за собой лестницу на крышу. Видно, что-то заело. Дергаю еще раз и еще. Дверь не поддается. Только сейчас замечаю замок.
  Вспышкой в голове осознание: заперто! Наверняка это работа рук Светы, она-то видела, с какой стороны я иду на ужин. Со злости пинаю дверь ногой и, словно затравленный зверек, ищу глазами место, подходящее для того, чтобы спрятаться.
  - Вика, ну где же ты? - раздается совсем рядом раздраженный Лерин голос. Отскакивая от стен, он эхом проносится по коридору, долетая до меня, и отдаваясь где-то внутри.
  И тут я замечаю дверь. Прямо напротив меня. Подбегаю к ней и дергаю за ручку. Открыто! Не раздумывая, шагаю внутрь маленького помещения и закрываю за собой дверь. Какое-то время снаружи раздаются шаги и недовольное ворчание Леры. Сижу и тихо радуюсь, представляя себе, как она сейчас ломает голову, гадая, куда же я подевалась. Наконец, Лера уходит, но я все еще не решаюсь выйти из своего убежища. Чутко прислушиваюсь к тишине. И вот когда я уже собираюсь открыть дверь, совсем рядом снова раздаются шаги. Отдергиваю руку от дверной ручки и вовремя - кто-то распахивает дверь.
  Прямо на меня из темноты смотрят два широко раскрытых от удивления голубых глаза.
  Третья глава
  Передо мной стоит кто-то, отдаленно напоминающий Лешего, хотя я понимаю, что это всего лишь мальчишка. Долговязый и очень худой, лохматый, с плотно сжатыми губами, он стоит и смотрит на меня своими большими, цвета ясного неба, глазами. На его лице пляшут блики от свечи, сжимаемой им в руке, отчего его черты лица постоянно меняются. Единственное, что я четко вижу - два голубых сверкающих огонька-глаза.
  - Ты сейчас дырку во мне просверлишь, - замечаю я, легонько отстраняя его рукой и выходя наружу. - И, кстати, огнем пользоваться на территории лагеря запрещено...
  Поднимаю голову и замираю от изумления. Я нахожусь в тесном помещении с низким потолком. По бокам от меня - полки с наваленными на них тряпками и мешками, на полу валяются полена, какие-то бочки и веревки. Где коридор?
  Оглядываюсь на парнишку и смотрю ему в лицо, требуя объяснений. Может ли быть это розыгрышем?
  Возвращаюсь в свою кладовку и внимательно рассматриваю стену. Без сомнения, дверь здесь только одна, и выходить она должна в коридор лагеря.
  - Ты что тут натворил? - спрашиваю я мальчишку, строго сдвигая брови и упирая руки в бока.
  - Я? - переспрашивает он, растерянно хлопая глазами. Пламя свечи мечется от его дыхания, и от этой игры света становится не по себе.
  - Конечно, ты, - в раздражении отвечаю я, не переставая озираться по сторонам в поисках логического объяснения произошедшему.
  - А что я натворил? - спрашивает меня парнишка, наивно хлопая глазами.
  - Ну хорошо, - решительно отвечаю я, принимая его игру.
  Подхожу к стене слева от меня и прикладываю к ней ладонь. Стена холодная, деревянная. Наверняка, это какая-нибудь довольно хлипкая перегородка. Упираюсь обеими руками в стену и наваливаюсь на нее всей массой своего тела. Она даже не качнулась. Тогда я подхожу к другой стене, проделывая то же самое и с ней. Опять никакого результата.
  Кидаю злобный взгляд на мальчика, который, кстати, все это время стоит у двери кладовки, безмолвно наблюдая за моими действиями. Воск капает в подсвечник; свеча тает, скоро от нее останется один огарок. Не находя объяснения, начинаю злиться. Подскакиваю к кладовке, напугав паренька, который при моем приближении отшатнулся в сторону, и изо всех сил пинаю ее ногой. Что же это за чертовщина происходит вокруг?
  - Ну все шутник, ты доигрался, - разгневанно восклицаю я, погрозив ему пальцем, и, залезая в кладовку, кричу, что есть мочи: - Лера! Я здесь!..
  Сейчас она меня услышит, придет и разрушит эту баррикаду. А вот тебе не поздоровится! Смотрю на мальчишку, еле сдерживая желание накричать на него, потребовать объяснений. Я бы так и сделала, если бы не понимала того, что он все равно продолжит гнуть свою палку, уверяя меня, что он тут не при делах.
  - Ле-ер! - кричу я еще громче, сложив руки рупором.
  В следующую секунду чувствую, как чьи-то холодные пальцы впиваются мне в горло. И вот я уже прижата к стене. Открываю зажмуренные от страха глаза и вижу прямо перед собой бледное лицо, не менее испуганное, чем я сама.
  - Молчи лучше, - шипит мальчишка, отпуская мою шею и впиваясь своими пальцами-костяшками мне в волосы.
  Я молчу, не в силах произнести ни звука. Страх накатил на меня с новой силой, сжимая горло похлеще, чем пальцы этого больного.
  Крепко держа меня за волосы, он тащит меня куда-то в угол. Какое-то время я послушно следую за ним, по инерции передвигая ватные ноги. Вот он подводит меня к какой-то двери, ставит свечу на полку и пытается открыть эту самую дверь. Петли поворачиваются с трудом. Дверь скрипит, с трудом открываясь, и от этого резкого неприятного звука я словно прихожу в чувство. Ко мне вновь приходит способность двигаться. Резко подпрыгиваю, ударяясь затылком о подбородок мальчишки, и пытаюсь вывернуться из его стальной хватки. Взвыв от боли, мальчишка будто бы еще крепче тянет меня за волосы, и вот я уже лечу за дверь.
  Падаю на пол и тяну за собой этого придурка. Тот, похоже, зацепился за что-то. Наобум лягаю ногой и делаю еще одну попытку вырваться. Это мне удается, ценой пучка волос, что остались в его судорожно сжатом кулаке. Вскакиваю на ноги и бросаюсь бежать.
  По пути лихорадочно озираюсь вокруг. Помещение чем-то напоминает сарай: все, что в нем находится - это две двери, не считая той, из которой я только что выпала, стог сена, лестница и лопата.
  Лихорадочно решая, в какую сторону кинуться, я теряю драгоценный шанс спастись. Мальчишка подскакивает ко мне, хватая уже за запястья и скручивая мне руки за спиной.
  - Тихон, что происходит? - раздается громкий женский голос из-за двери рядом со мной.
  Обезумев от страха, кричу во всю силу своих легких:
  - Пожар! Пожар!
  Тут же распахивается дверь, и на пороге возникает высокая женская фигура.
  - Что происходит? - повторяет тот же женский голос, пытаясь разглядеть в этой неразберихе того, кто кричал о пожаре. - Где пожар?..
  Неожиданно я успокаиваюсь. В присутствии женщины этот ненормальный, надеюсь, не сможет причинить мне вреда. Хотя кто их поймет, этих чокнутых? Я же не знаю, что у него на уме...
  - Помогите мне, - прошу я, глядя на женщину. - Уберите от меня этого сумасшедшего!
  - Кто из нас еще сумасшедший? - оскорбляется мальчишка, но все-таки ослабляет хватку.
  - Точно не я! - шиплю я, вырывая свои руки и потирая запястья. Наверняка останутся синяки.
  Отступаю в угол и пытаюсь отдышаться. В помещении полутемно, освещен лишь прямоугольник пола под раскрытой дверью.
  - Это кто? - спрашивает женщина, кивая в мою сторону.
  - Почем я знаю? - огрызается мальчишка, прижимая руку к нижней части лица.
  - Я тебя куда послала? - спрашивает женщина, и в ее голосе слышны холодные нотки.
  - В чулан.
  - А это что? - в мою сторону направлен указательный палец. А на людей пальцем нехорошо показывать.
  - Это то, что там сидело! - злобно выкрикивает мальчишка, на секунду отнимая от лица руку. Весь его подбородок залит кровью, наверно, я разбила ему губу. Злорадно ухмыляюсь, наблюдая за ним из своего угла.
  - Чего скалишься? - ощетинивается вдруг паренек, кидая в мою сторону полный гнева взгляд. Читаю в его глазах горячее желание прибить меня прямо на месте. - Не выпускай эту фашистскую тварь из вида, - обращается он уже к женщине, отчеканивая каждое слово. Его интонации вмиг меняются: голос зазвенел холодно и хлестко.
  Кто я? Фашистская тварь? Нет, так меня еще никогда не оскорбляли!
  Силой воли перебарываю в себе желание кинуться на него и расцарапать ему все лицо. Я вполне смогу это сделать. Злость придает мне силы. Другой вопрос в том, что мне за это будет. А по головке меня точно не погладят, я в этом уверена...
  - Ничего, сейчас разберемся, - произносит женщина, в свою очередь хватая меня за руку и вталкивая в помещение, из которого сама недавно вышла. Что это у них за привычка такая, людям руки выворачивать?
  Оглядываюсь назад и вижу, что следом, не спуская с меня цепкого взгляда, идет этот ненормальный. Теперь мне точно не сбежать, окружена со всех сторон.
  Уныло опускаю голову и покорно следую за женщиной. Придется мне пока подстраиваться под их желания.
  Входим в просторное помещение. На какое-то время я замираю в изумлении. Да это же русская изба, прям как на картинках в книжках! Правда, все же с некоторыми отличиями. В углу стоит большая русская печь, рядом две кровати, застеленные старыми выцветшими, но, судя по всему, когда-то красивыми лоскутными одеялами. На каждой кровати по подушке. На полу старый вылинявший ковер, у окна длинный стол и четыре стула. Вполне себе уютно, хоть и старомодно.
  Чувствую, как по спине пробегают мурашки. Где я оказалась? И, самое главное, каким образом я здесь оказалась?
  Верчу головой по сторонам, пытаясь найти хоть какую-то знакомую вещь. Все мои попытки оказываются тщетными. Я никогда раньше не была здесь. Хотя с уверенностью могу сказать, что знаю в лагере каждый уголок. Порой я сбегаю с нудных мероприятий и брожу по коридорам корпуса.
  Это значит, меня переместили в какое-то другое место. Но для чего? И как они могли это сделать таким образом, что я ничего не заметила? Все эти вопросы мельтешат у меня в голове, мешая думать трезво. На меня накатывает страх. Оборачиваюсь на своих спутников и внимательно вглядываюсь в их лица. А вдруг это маньяки? На вид оба выглядят вполне себе безобидно. Но ведь глядя на таких же добродушных людей и не догадываешься порой, что перед тобой серийный убийца. Да и, по моему мнению, Тихон вполне подходит на эту роль. С головой у него точно не все в порядке.
  Лихорадочно соображая, прикидываю варианты того, что же могло со мной случиться. И тут я понимаю. Это гипноз.
  Как ни странно, я сейчас же успокаиваюсь. Люди вообще странные существа. Их страшит только то, чего нельзя объяснить. А стоит только найти хоть какое-то, пусть даже не самое реалистичное объяснение, как страх сразу же куда-то пропадает.
  Замечаю, что мои коленки уже не так сильно трясутся. Глубоко вздыхаю, выравнивая дыхание. Окончательно успокаиваюсь, уверовав в свою теорию о гипнозе. В конце концов, я не сошла с ума.
  Мой конвой провожает меня до стола. Молодая женщина указывает мне на стул, и я тут же послушно сажусь на него. Напротив меня оказывается тот психически неуравновешенный парень. Теперь, когда с меня схлынула первая волна страха, я с интересом разглядываю его лицо. На вид ему лет шестнадцать. Надо признать, что он довольно симпатичный. У него пепельные выгоревшие от солнца волосы, даже светлее, чем у меня, большие голубые глаза и длинный прямой нос. Правда, вид теперь немного портит нижняя губа, которая опухла и посинела. Теперь она даже больше похожа на перезревшую сливу, чем на губу. Но ничего страшного, переживет. Извиняться я все равно не собираюсь, нечего было меня за волосы хватать.
  - Как тебя зовут? - мягко спрашивает у меня женщина. Пожалуй, даже слишком мягко. Перевожу на нее взгляд и долго всматриваюсь в ее лицо, прежде чем ответить. Она тоже с интересом смотрит на меня, наклонив голову и подперев ее рукой.
  - Катя, - не зная почему, называю я первое пришедшее на ум имя. На память тут же приходит та женщина-ветеран, которая именно так меня окрестила меньше часа назад. Не будем спорить со старшими. Вероятно, мне очень подходит это имя.
  - Хорошо, - снова улыбается женщина.
  Отмечаю, что она тоже очень красивая: на вид ей чуть больше двадцати. Своими белокурыми волосами и ясными голубыми глазами она очень напоминает напавшего на меня мальчишку. Наверно, это ее брат.
  - Встань, - вдруг тихо просит меня мальчишка.
  Скрипя зубами от досады, встаю. Сейчас мне лучше делать то, чего от меня просят. На примере этого мальчика я убедилась, что спорить с ними не стоит.
  Я даже не успеваю сообразить, в чем дело, как ко мне подлетает этот парень, запуская свои руки мне в карманы джинс. Ахаю от возмущения и отскакиваю в сторону.
  - Вот! - победоносно восклицает карманник и аккуратно кладет на стол перед девушкой мой сотовый. - Я так и знал, что она шпионка!
  - Что? - задыхаюсь я от возмущения. - Повтори, что сказал!
  Будто бы не замечая меня, мальчишка настороженно разглядывает мой телефон, наклонившись к нему почти вплотную.
  - И вообще! - топаю я ногой, пытаясь привлечь к себе внимание. - Этот розыгрыш затянулся! Меня Света уже разыскивает!
  - Кто такая Света? - прищурившись, подозрительно спрашивает меня мальчишка.
  - А кто ты такой? - выпаливаю я. - И неужели тебя родители не учили, что брать чужие вещи без спроса плохо? Отдай мой телефон!
  С этими словами я выхватываю свою вещь прямо из-под его носа и снова запихиваю к себе в карман.
  - Знаешь, - уже кричу я, тыча ему в лицо ладонью, - это вообще ни капельки не смешно! Не знаю, как ты это все устроил, но предупреждаю тебя, если ты сейчас же не вернешь меня обратно, я... я...
  Замолкаю и перевожу дыхание. Страх сменился злостью. Понимаю, что, если меня сейчас не успокоят, я разнесу тут все к чертовой бабушке.
  - Ты закончила? - хмуро осведомляется у меня мальчишка и, не дожидаясь моего ответа, начинает говорить: - А теперь слушай сюда. Если ты наврешь нам что-нибудь, я сделаю так, что жить тебе уже не захочется.
  - Тихон! - осуждающе вскидывает руки молодая женщина, с укором глядя в его сторону.
  - И давно ты к немцам переметнулась? - спрашивает он, впивая свой взгляд мне в лицо.
  - Тихон, прекрати сейчас же!
  - Нет, не прекращу!
  - Прекратишь!
  - Вот ты потом мне скажешь, что я был прав, когда нас на расстрел поведут, да поздно будет!
  - Все равно. Зачем ты человека обвиняешь не за что?
  - А что она в нашем доме делала? В кладовке? - убеждает мальчишка добрую женщину, переходя на крик. - Ты на одежду ее странную глянь, что это такое?! Что-то я ни у кого такую одежду не видел, кроме нее. А что у нее в кармане? Может, это немецкая рация!
  - Совсем с катушек съехал? - интересуюсь я, поднимая одну бровь и сжимая кулаки от бессильной злобы.
  - Я говорю тебе, что она на них работает, - тихо гнет свою точку зрения этот психопат.
  - Да на кого? - не выдерживаю я.
  - На фашистов, - шипит Тихон, после чего выдает хлесткое ругательство, от которого женщина морщится и кидает на мальчишку недовольный взгляд.
  Какое-то время я молчу, после чего начинаю хохотать. Надо же такое придумать! На такое даже у меня бы фантазии не хватило.
  - Чего зубоскалишь? - сурово обрывает меня Тихон и добавляет: - Вот вмазал бы тебе сейчас...
  - Тихон! - вдруг ударяет ладонью по столу женщина. - Угомонись наконец. Оставь ее в покое...
  - Надоело... Как мне все надоело... Почему меня нельзя просто оставить в покое?!
  Поднимаю голову и с ненавистью гляжу в лицо светловолосого. Странно, конечно, что я раньше его не видела. Немного подумав, я все-таки прихожу к выводу, что это неудивительно. Надо признать, что большую часть смены я провела у себя в комнате. Поэтому и пересекалась я с ребятами из своего отряда в основном только в столовой. Вот и не запомнила этого ненормального в лицо.
  Тихон замолкает и глядит на меня с удивлением и испугом. Встречаюсь с ним глазами. Докатилась. Теперь я уже сама не уверена в своей правоте.
  - Хорошо, - вдруг говорит он, поджимая губы. - Попробуй мне объяснить то, как ты здесь оказалась.
  Объяснить ему?! А он ничего не перепутал случайно? По-моему, впору ему самому мне рассказать, что сейчас происходит.
  Слышу какой-то шорох, доносящийся из угла. Поворачиваю туда голову и вижу двух маленьких девочек, которые сидят на скамеечке возле печи, тесно прижавшись друг к дружке. Та, что постарше, на вид ей лет семь-восемь, смотрит на меня и хмурится. У нее очень худое болезненное лицо зеленоватого оттенка. От этого ее круглые и слегка выпученные глаза кажутся слишком большими для этого худенького личика. А еще у нее очень тонкая шея. Невольно удивляюсь, как ее голова еще не заваливается набок.
  Другая, на вид совсем крошка, сжимает в руках большого плюшевого зайца без уха. Губы ее дрожат, будто бы она вот-вот расплачется. Молодая женщина, тоже заметив это, встает, берет ее на руки и садится с ней на кровать. Девочка постарше садится к ней в ноги, все еще недоверчиво косясь в мою сторону.
  Отвожу взгляд. Стараясь ни с кем не пересекаться глазами, смотрю в окно. На улице начинает смеркаться. Интересно, сколько же сейчас времени?
  Если рассуждать логически, то сейчас не больше восьми. После ужина не могло пройти больше часа. Правда, я тогда на довольно длительный промежуток времени застряла в кабинете Светы. Но все равно не должно быть поздно.
  Мои мысли снова вертятся вокруг того представления, которое разыгрывают передо мной эти двое. Понятия не имею, как я сюда попала, но знаю точно одно. Рано или поздно им надоест шутить. Ну а пока можно повеселиться.
  - А вы знаете, - с самым серьезным выражением лица, на какое я только способна, начинаю я. - Я, когда к вам из другой планеты летела, столкнулась с кометой. И совершенно сбилась с курса.
  С ехидной усмешкой наблюдаю за Тихоном. Кажется, что у него сейчас отвалится челюсть. Он так и застыл передо мной с приоткрытым ртом и круглыми от удивления глазами.
  - Не, ты это слышала?
  Перевожу взгляд на молодую женщину и еле сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться. Бедная девушка сидит и смотрит на меня не то с жалостью, не то с недоверием. Теребит в руках косу и то открывает, то закрывает рот, словно хочет что-то сказать, но никак не может решиться.
  Замечаю, что к мальчишке вернулся дар речи. Он набрал в грудь побольше воздуха и уже, кажется, собрался с мыслями.
  Отворачиваюсь к окну, показывая этим свое полное пренебрежение и к тому, что он хочет сказать и к нему самому.
  Внезапно мой взгляд падает на большой дуб, виднеющийся вдали. Вскакиваю и, не сводя глаз с дерева, нервно кричу, перебивая так и не высказанную Тихоном мысль:
  - Мне нужно на улицу... На воздух!
  Теперь все понятно. Наверняка этот дом стоял у торца корпуса. Возможно, здесь есть запасной выход. Вот эти клоуны и решили воспользоваться этим и сыграть надо мною шутку. Но теперь-то я все поняла. Дерево то же самое, что и на территории, значит, я все еще не за пределами лагеря.
  Тихон вскакивает и, крепко держа меня за плечо, выводит за дверь. Наверно, я побледнела, вот он и решил, что мне плохо. Время от времени он кидает на меня тревожные взгляды.
  Выхожу на улицу, еле сдерживая желание поскорее отсюда убежать. Однако я довольно спокойно спускаюсь с крыльца и смотрю по сторонам.
  В следующую минуту мне кажется, что я схожу с ума. Это же деревня! Куда ни глянь - всюду старые деревянные дома, и кроме них ничего нет. За моей спиной, за домом - реденький лесок; впереди, за другими такими же домами - снова лес. Справа и слева от того дома, из которого я только что вышла, тянутся в ряд такие же домишки... Из всего мне знакомого только дуб, тот самый огромный дуб. Он прямо передо мной чуть вдалеке от того места, где я сейчас стою.
  Не контролируя своих действий, вырываюсь и бегу к гигантскому дереву. Провожу рукой по его коре и понимаю, что в нем не так. Дерево совершенно здоровое, кора без повреждений. И нет ни ленточки, ни таблички. Но я с уверенностью могу сказать, что это тот самый дуб.
  Закрываю глаза и приваливаюсь спиной к его стволу, медленно съезжая по нему вниз. Неужели я действительно сошла с ума? По всем признакам, так оно и есть. Пытаюсь восстановить в памяти все события сегодняшнего дня. У меня это получается очень хорошо: картинка четко выстраивается в моей голове в хронологической последовательности. Я все помню, провалов в памяти нет. Да и я где-то читала, что, если человек задает себе вопрос о том, все ли у него в порядке с мозгами, значит, он точно не сумасшедший. Ведь сумасшедшие не в состоянии назвать себя такими, они утверждают, что они нормальные...
  Но как же тогда объяснить то, что со мной произошло? Может, это какой-то более сильный гипноз, чем я полагала в начале? А, может, я сплю?..
  Со всей силы ударяюсь затылком о дерево, тут же взвыв от боли и хватаясь за ушибленное место. Больно. Открываю глаза. Ничего не изменилось, я по-прежнему сижу на мокрой от опустившегося тумана траве и спиной чувствую шершавую кору дерева.
  - С тобой все нормально? - спрашивает у меня Тихон, опускаясь передо мной на корточки.
  - Нет, - честно отвечаю я, отрицательно качая головой.
  Что, черт возьми, со мной происходит? Галлюцинации? Нет, все вполне реально...
  - Где я? - спрашиваю я у мальчишки, поднимая голову и глядя ему в глаза.
  - В Листеновке, - удивленно отвечает он и смотрит на меня, словно на чокнутую.
  Странное название. Никогда раньше не слышала ничего подобного. В нашей области уж точно нет какого-либо населенного пункта с таким названием.
  Лихорадочно вспоминаю, как назывался лагерь... 'Алый цвет'? Да, вроде так... А где же он находился?.. Кажется, в Дубовском районе.
  - Дубовка? - уточняю я.
  Тихон кивает, озадаченно хмуря брови.
  Значит, место то же самое. Меня никуда не увезли, и дуб действительно тот, что и у лагеря. Но где же сам корпус?
  Вопрос без ответа. Боюсь, на него мне так никто и не ответит...
  Чувствую, что кто-то подсовывает мне руки под мышки и поднимает на ноги. Тихон, держа меня за талию, ведет к дому. По инерции переставляю ватные ноги, лихорадочно соображая, что мне теперь делать.
  Страх снова накатывает с новой силой. Я уже не могу собрать мысли и размышлять логически. У меня истек весь запас аргументов, какие я приводила себе, убеждая себя же в своей версии о гипнозе. Теперь я больше склоняюсь к мистике.
  Память услужливо подкидывает мне рассказы о перемещении людей во времени и пространстве. Во всех книгах и сериалах герои перемещаются в чужие тела, совершают подвиги и возвращаются обратно. Поднимаю руку и тупо смотрю на нее. Рука моя, и все остальное тоже, вроде, мое. Значит, я это я. По-прежнему Вика, и тело тоже мое.
  'Вика, ты размышляешь, как ненормальная' - проносится у меня в голове.
  Моя логика потихоньку рушится. Как мне вернуться обратно? Где эта чудо-машина времени?.. Я даже не почувствовала того момента, когда перенеслась в прошлое, если это, конечно, прошлое. Но как тогда объяснить тот факт, что кора дуба цела? Значит, ее еще не повредили.
  Докатилась. Здравствуй, Белочка, ты не по адресу. Я, в отличие от всех своих одноклассников, не курю и не употребляю алкогольные напитки. Но то, что сейчас происходит вокруг меня и в моей голове, начинает внушать мне страх о психическом расстройстве.
  Мальчишка ведет меня в дом и усаживает на стул. Вокруг меня ходят какие-то люди и беспрерывно что-то говорят. По тону понимаю, что они о чем-то спорят. До меня долетают обрывки фраз, но я, по-видимому, впала в такой ступор, что не могу уловить их смысла. Смотрю на деревянный пол под моими ногами, не желая замечать того, что происходит вокруг меня.
  Внезапно понимаю, что кто-то пытается всунуть мне в руку что-то холодное. Перевожу взгляд и вижу, что молодая женщина вкладывает в мою руку кружку ледяной воды. Делаю несколько глотков, остальное выливаю себе на голову. Холодные капли стекают мне за шиворот, и это приводит меня в чувство. Смаргиваю с ресниц воду и поднимаю голову.
  В мое поле зрения попадают несколько стоящих на столе тарелок. Не контролируя себя, хватаю одну из них и со всего маха бью о пол. Моя рука уже тянется за второй, но Тихон меня опережает. Перехватывает посуду и ставит ее на другой край стола.
  - Не дома, - сухо роняет он, прожигая глазами во мне дырку. - Истеричка...
  - Ах, я - истеричка?!
  Теперь я уже жалею, что не метнула ту тарелку ему в голову. Вскакиваю и, в долю секунды оказываясь рядом с мальчишкой, влепляю ему пощечину.
  - Тихон! - предупреждающе произносит молодая женщина, поднимаясь со своего места.
  Кидаю взгляд на лицо мальчишки и невольно вздрагиваю. Кажется, что в эту минуту он способен на убийство. Стоит передо мной красный от злости и не спускает с моего лица колючего взгляда.
  От греха подальше отхожу в сторонку и присаживаюсь на свой стул.
  - Ничего, ничего, - тихо приговаривает женщина, гладя меня по голове. Дергаю головой, скидывая ее руку. Никому не позволяю касаться моих волос.
  Ледяная вода помогла привести меня в чувство. Мой ум как будто прояснился, теперь я хотя бы в силах отдавать отчет своим мыслям и действиям.
  Внутри меня опять поднимается волна раздражения. Мне хочется накричать на них, спросить, чем меня напоили так, что я теперь похожа на чокнутую. Ведь это наверняка какое-то сильнодействующее наркотическое вещество. Другого объяснения я не нахожу.
  - Какой сейчас год? - задаю я самый глупый вопрос, пришедший мне в голову.
  Женщина быстро переглядывается с мальчиком и отвечает, словно мурлыкает:
  - Сорок третий, май.
  - Еще два года, - машинально отвечаю я, глядя в ее добрые глаза. - Еще не скоро...
  Женщина снисходительно улыбается, разжимая мои сжатые пальцы и забирая из моих рук пустую кружку.
  - Хорошо, хорошо, через год...
  Наконец я не выдерживаю. Вскакиваю и снова начинаю кричать:
  - Хватит уже меня дурить! Это и правда не смешно! Не знаю, как вы это сделали, но верните все, как было! Я сейчас же уеду отсюда, уеду, меня папа заберет!.. Сейчас не сорок третий, и фашистов всех давно перебили... Если это розыгрыш, то он уже затянулся.
  Топаю ногой и снова сажусь на стул. Краем глаза замечаю, что Тихон закатил глаза и недовольно что-то ворчит. Кажется, даже пальцем у виска покрутил.
  Злюсь еще сильнее. Обманывают меня, как только могут, да еще и меня саму дурой выставляют. Не понимаю только, зачем им это нужно. Первый раз в жизни видим друг друга...
  - Ты, Катюша, наверно, просто устала, - продолжает успокаивать меня женщина. - Я же все понимаю, сейчас тяжело...
  - Я не Катюша, - признаюсь я.
  - А как тебя тогда называть?
  Открываю рот, чтобы ответить, но лишь выдыхаю воздух и снова закрываю рот. Наверно, все-таки будет лучше, если я скрою свое настоящее имя.
  - Катя, - сдавленно произношу я, потупив глаза.
  Слышу, как Тихон фыркает. Проношу это мимо ушей, стараясь даже не глядеть в его сторону.
  - Ну хорошо, Катя так Катя, - миролюбиво принимает мою сторону женщина. - Ты выспишься и не будешь больше волноваться...
  Хочу объяснить ей, что я совсем не хочу спать, а хочу только одного: вернуться в тот треклятый коридор на третьем этаже лагерного корпуса! Но понимаю, что все мои слова не принимают всерьез. Меня считают ненормальной. И я сама уже такой себя считаю.
  Поднимаю руки и гляжу на них, пытаясь найти следы от уколов. Кожа без каких-либо повреждений. Если меня и одурманили, то каким-то другим способом.
  Все, что происходит со мной сейчас, кажется нереальным сном. Не находя логического объяснения, я все больше и больше думаю о фэнтези-книгах, где возможно все, вплоть до путешествий во времени. Но какая-та часть моего сознания все еще упирается в мысль о розыгрыше, хотя я уже плохо в это верю. Да мне уже во все трудно верится!
  Внезапно приходит осознание того, что произошло. В голове по вискам бьет одна-единственная назойливая мысль: все, что сейчас происходит, происходит на самом деле. На дворе страшный сорок третий год, а я на самой настоящей Великой Отечественной Войне, исход которой мне, конечно же, известен, но не известно лишь одно.
  Смогу ли я дождаться этого исхода?..
  Четвертая глава
  '22 июня 1941...
  Сегодня воскресенье. Вера долго ждала этот день. И я тоже.
  Отец вернулся еще сегодня ночью, когда все в доме уже спали. Мама уложила нас с Веркой, а сама сидела у окна в другой комнате и не ложилась. Я тоже решил не спать. Не мог я пропустить такое событие - отцу дали отпуск, и он вот-вот должен вернуться домой. Мы не виделись больше полугода.
  Верка, наверно, уже видела седьмой сон, а я лежал рядом с открытыми глазами. Боялся, что, если закрою, усну. А вот Верка не боялась. Ну, ее-то понять можно. Пять лет девчонке.
  Я, когда шаги услышал, сразу встал с кровати. Тихо пробрался к двери и приоткрыл ее. Помню, как при тусклом свете увидел отца. Он вошел в сени, как всегда, высокий и подтянутый, в военной форме. А мама уже рядом была. Она его, наверно, еще раньше увидела. Из окна.
  Я не решился тогда выйти. Мама бы разозлилась, что я не сплю. Она у нас с Веркой самая лучшая, но все-таки я обещал, что не буду дожидаться отца до поздней ночи. Отчасти, я свое обещание выполнил. Я же его не встречал, просто дождался.
  И вот мы наконец-то все вместе. Оглядываю сидящих за столом людей, и не могу скрыть своего счастья. Они все тут, в сборе. Такие моменты бывают очень редко.
  Прямо передо мной сидит отец. А на его коленки уже залезла Вера и теперь трется макушкой о его плечо, как котенок. Мама сидит рядом с ними. Даже отсюда я вижу, как блестят ее глаза.
  Наша мама очень красивая. Отец говорит, что она похожа на русалку. Мама всегда отшучивалась, отвечая на этот комплимент одними и теми же словами: 'Русалки злые. А я у тебя ангел.' Папа тоже смеялся и всегда целовал маму в ухо.
  К столу подходит Лиля. Она тоже рада встрече с братом. На ее талии подвязан клетчатый фартук, а в руках она несет яблочный пирог.
  - Ну все, - говорит отец, потирая руки и в полном блаженстве закатывая глаза. - Теперь я дома по-настоящему!
  Лиля улыбается и краснеет. Ставит пирог на стол, попутно нарезая его на равные части.
  Вдыхаю чуть пряный аромат и понимаю, что полностью счастлив.
  Лиля кладет каждому на тарелку по большому куску.
  - Ай да сестричка, - восклицает отец, надкусывая пирог. - Ну ты у меня просто чудо!
  Лиля снова смущается и садится рядом со мной.
  Верка перебегает ко мне и пытается устроиться на моих коленях.
  - Вер, тебе что, места мало? - спрашиваю я у сестры.
  - Пусти, - говорит та, упрямо пролезая под моей рукой. - Ну пусти же! Мне отсюда тату лучше видеть.
  'Тата' - это на ее языке 'папа'. Не знаю, откуда у нее взялась эта странная манера называть так отца, но, тем не менее, по-другому она его и не зовет.
  Маму это всегда очень умиляло. Иногда мне кажется, что она вообще Верку любит больше, чем меня. Помню, как я на нее обижался раньше. Но потом понял, что Вера младше, да к тому же девчонка. Вот поэтому все внимание ей. Раньше меня это больно задевало. А потом я осознал, что своим счастьем обязан ей. С ее рождением у меня появилась возможность уходить в лес одному и на долгое время. Ну, и ответственность, конечно, тоже...
  - Тихон, - доносится до меня мелодичный мамин голос. - Чего замер?
  Гляжу на нее и не могу понять, чего от меня хотят. Мама улыбается мне, а в глазах ее я вижу озорные смешинки. Пытаюсь понять, что такое важное я пропустил, но меня перебивает тетя.
  - Да уж, выдумали. Куда ему еще? Учиться, конечно, дело. Но это сложно устроить.
  Отец откидывает голову и смеется. Он всегда смеется очень долго и задорно. Его в эти моменты ничем не возьмешь. Пока сам не отсмеется - не обратит на тебя ни малейшего внимания.
  - Ну будь же ты серьезным, - просит брата Лиля, недовольно поджимая губы. - Пойми же, что я волнуюсь.
  - Ох, Лилька! - отсмеявшись, произносит отец, на эмоциях хлопая рукой по столу. - Да ты же пойми, что в городе перспективы. А у нас-то...
  Внутри меня что-то екает, и я во все глаза смотрю на отца, не в силах поверить своей удаче.
  - Пап, ты что, меня в город хочешь забрать?
  Отец смотрит на меня, наклонив голову в бок, и скромно, будто бы он тут не при чем, улыбается. Мама смотрит на меня и уже откровенно смеется.
  - Я-то бы хотел, - хитро прищурившись, говорит отец. - И мама не против. Ты лучше с тетей своей договаривайся.
  Поворачиваюсь к Лиле и жадно гляжу на нее, пытаясь пробудить в ней совесть.
  - Я даже не знаю, - говорить она, принимая серьезный вид. Но я-то вижу, что она уже приняла решение, а сейчас просто хочет изобразить из себя строгую родительницу. Наверно, тренируется заранее.
  - Да ладно тебе, Лильк, - беззаботно говорит отец, машинально барабаня пальцами по столу. - Я ж уже даже с Генкиным отцом поговорил. Он-то и надоумил меня. Ну что ж парню взрослому в глуши сидеть?
  - Ладно, - машет руками Лиля. - Я подумаю.
  У меня семья сказочная! Все на чем-то умеют играть. Отец на гитаре, Мама на фортепиано, Лиля на нервах...
  - Решено! - хлопает в ладоши отец, словно ставя в этом вопросе точку.
  - Чего сидите?!
  Все вздрагивают и оборачиваются. Поворачиваю голову в ту сторону, откуда донесся звук, и вижу на пороге старого отцова приятеля - Бориса.
  - О-го, Борька! - радостно выкрикивает отец, поднимаясь из-за стола и выходя на встречу другу. - А я только вчера о тебе вспоминал. Думал, приеду - увидимся обязательно. Ты чего грустный такой?
  Отец отходит к приятелю, и они вдвоем скрываются за дверью.
  - Мальчишка, - с теплотой в голосе произносит мама, ласково глядя вслед мужу. - Все еще мальчишка!
  Что происходит дальше - нельзя даже вообразить. Мне такое даже в кошмаре не могло бы присниться, хотя в первую минуту мне кажется, что я сплю. Я просто отказываюсь верить в то, что такой хороший день можно чем-то сломать. Но ведь, надо признаться, все в мире, и хорошее, и плохое, приходит в самый неподходящий для этого момент.
  Отец входит в комнату, и я тут же понимаю, что произошло что-то ужасное. Мама тоже это поняла. Она сидит на стуле, неестественно прямо. И не спускает глаз с мужа.
  - Что случилось? - настороженно спрашивает Лиля, тоже с волнением глядя на брата.
  Отец подходит к столу и тяжело опускается на стул.
  - Вера, - говорит он. - Помоги тете Лиле - отнеси посуду.
  Сестра с готовностью собирает и уносит тарелки. И, лишь когда она скрывается за дверью, отец произносит глухим голосом:
  - Война началась.
  ***
  Меня из комнаты не выгнали. Отец тогда сказал, что я уже взрослый.
  Лиля ушла к Вере. Родители долго молчали, сидя на том же месте и не совершая никаких действий. Нет, они не впали в ступор. И даже не паниковали, хотя отец, как человек военный, сразу дал всем нам понять, что война будет особенная. Такие люди, как мой отец, сразу это чувствуют.
  Они просто сидели вдвоем, а я был тогда лишним. Это я тоже понял. Поэтому решил уйти.
  Мои родители думают теперь, что делать дальше. Отец, конечно же, завтра, если не сегодня, снова уедет. Только теперь на фронт. Его, как военного, наверняка отошлют в самые первые ряды.
  Самое обидное то, что я ничего не понимаю. Мне целых четырнадцать для того, чтобы считать себя взрослым, но мне всего четырнадцать, чтобы я мог понять. И я не понимаю.
  Я пришел к Генке. На самом деле, мы с ним не особо хорошо общаемся, но это все равно лучше, чем вообще не иметь собеседника, равного тебе по возрасту. Правда, Генка на несколько лет старше меня, и поэтому жутко зазнается.
  Генка - рыжий вредный парень. Живет он в самом краю села, а его отец председатель. Это обстоятельство лишний раз дает ему повод чувствовать себя хозяином всего и вся. Первая причина такого неадекватного поведения - заносчивый и очень тяжелый Генкин характер.
  - И что ты собираешься делать? - спрашиваю я его, подсаживаясь к мальчишке на ступеньку его крыльца.
  - Я? Ничего. Ровным счетом ничего, - резко отвечает Генка, даже не глядя в мою сторону.
  Удивленно поднимаю брови и пытаюсь понять, почему он такой нервный.
  - Война началась, - говорю я Генке, старательно ища глазами его взгляд.
  Рыжий парень поворачивается ко мне и спрашивает, будто бы не понимает:
  - Ну и что?
  Сдерживаю себя, чтобы не взорваться. Генка частенько ведет себя, как последняя свинья. И мне требуется большой запас терпения, чтобы терпеть все его нападки.
  - Тебе же... Ну, восемнадцать скоро, - напоминаю я, неловко замявшись.
  - И что? - тупо повторяет парень, все еще непонимающе глядя на меня.
  - Повестку пришлют, - наконец нахожу я нужные слова.
  Генка, наконец, понял, куда я гну. Он развернулся и теперь сидит ко мне вполоборота.
  - Ну и пусть присылают, - невозмутимо говорит он. - Мой папаша все уладит. Что я на фронте забыл?
  От такого заявления, я, надо признаться, слегка опешил. Будь я на месте Генки, не раздумывая, пошел бы. Я и сейчас мог бы. Но есть две проблемы.
  Первая из них заключается в том, что мне всего только четырнадцать. А вторая - я не могу бросить своих женщин одних.
  Вздыхаю и последний раз оглядываюсь на Генку.
  - Ну, тебе-то, наверно, видней. У тебя отец кто? Председатель? А у меня военный.
  - И что? - в который раз повторяет Генка. Он тоже встает и глядит на меня с нескрываемой злобой. - Иди к своему военному, вояка!
  Генка, усмехаетсь, срывает с земли травинку и сует ее себе в рот.
  Поворачиваюсь к нему спиной. Ухожу, стараясь не оглядываться. Но, отойдя на достаточное расстояние, оборачиваюсь и гляжу в его сторону.
  Отсюда мне отлично видно, как Генка, стоило мне только уйти, тут же вскочил, и теперь в неизъяснимой ярости топчет траву. Он очень злится. Это видно по тому, как он покраснел. Его щеки раздуваются, как у лягушки, а ладони крепко сжаты в кулак. Не понимаю только, что его могло так выбесить - мои вопросы или сам факт того, что от войны ему все равно никуда не деться?
  ***
  Как я и полагал, отец уехал почти сразу. Мы еще посидели какое-то время вместе за столом, но то настроение, которое еще пару часов назад жило в каждом из нас, словно завяло.
  Лиля, как всегда в таких случаях, ударилась в слезы. вскоре вообще ушла к себе в комнату.
  А мать нет. Она наоборот стала еще серьезнее. Это натура врача. В каждом человеке этой профессии внутри есть некий стержень, который не дает им сломаться. Она может работать целыми сутками без сна. Частенько бывало даже такое, что ночью она была на дежурстве, а с утра ее снова кто-то дергает. И мама идет помогать. Она всегда утверждала, что врач - это не профессия. Это призвание.
  Что уж говорить об этом? Любить свою работу - не любить себя.
  - Ну что ж, пора, - твердо произносит отец и уверенно встает из-за стола. Одергивает на себе шинель, поправляет пилотку и поворачивается к жене.
  - До свидания, - говорит он, стискивая ее маленькую ладонь в своей.
  Мать поднимается на цыпочки и целует его в щеку. Кажется, все-таки и в ней что-то надломилось. Я замечаю это, несмотря на все мамины попытки скрыть тревогу.
  - Давай, - обращается отец уже ко мне, хлопая меня по плечу. - За старшего!
  Оставив на меня эту обязанность, он наклоняется к дочери и легко поднимает ее в воздух. Вера смеется, словно от щекотки. Вот уж кто действительно не понимает, что произошло утром.
  Я и запомнил отца тогда именно таким: строгим, серьезным, с робкой улыбкой и печальными глазами. Как и тогда он будто бы стоит сейчас передо мной, сжимая в руке свой старенький, немного шершавый рюкзак, и смотрит прямо мне в глаза. Почему-то тогда мне показалось, что мы больше никогда не увидимся. Что все, что было в прошлом, перечеркнуто напрочь, а жизнь теперешняя не сулит ничего доброго. Она просто другая, я только сейчас это понял. Но, признаюсь, в глубине моей души все еще пробивается маленький, но упрямый росток веры в то, что, казалось бы, война отобрала у меня навсегда. Вера в то, что я еще увижу его глаза.
  Зачем я все это пишу? Не знаю. Просто я решил, что, пока рядом со мной будет хоть один родной мне человек, я буду оставлять в этой тетради хотя бы маленькие пометочки.
  Вера уже спит. А я не могу уснуть. Я думаю о том, как сберечь наших женщин...'
  Пятая глава
  Закрываю глаза и пытаюсь уснуть. Не выходит. Совсем не выходит.
  В голове невольно всплывает мысль о том, как легко я свыклась с тем, что попала в прошлое. У меня же нет стопроцентной уверенности в том, что все действительно происходит на самом деле. Однако это не мешает мне верить в происходящее со мной. Слишком все вокруг реально.
  Назойливые мысли лезут в голову, мешая спать. Я лежу в маленькой комнатке, где нет ничего кроме кровати у окна, старого комода и стула в углу. Да еще прибитая к стене полка, на которую навалена целая стопа бумаг.
  Сюда меня привела Лиля, как представилась мне та молодая женщина. Постелила мне постель, задернула занавеску и ушла.
  А я лежу и смотрю на то, как лунный свет блуждает по потолку. В доме тишина. За стеной ни звука. Слышно лишь, как за окном квакают лягушки, наверно, недалеко речка. И сверчки стрекочут. Я слышала эти звуки всего лишь раз - на даче у Феликса. Я была у него в гостях с ночевкой. У нас тоже есть дача. Двухэтажная, со всеми удобствами. Но я никогда не любила оставаться в ней на ночь. Это предубеждение, что, если останешься ночевать в этом большом доме, то тебя заберут инопланетяне, у меня с самого детства. Помню, родители когда-то при мне смотрели на даче фильм 'Чужой'. В ту ночь меня преследовали кошмары и пугали деревья за окном. С тех пор я каждый раз устраивала истерику, если появлялась перспектива пожить на даче пару дней. Предков это очень злило, но, в конце концов, они от меня отстали. Иногда они смываются туда на выходные, если вдруг появляется более-менее свободный от работы денек, а меня оставляют в городской квартире, наказав кучу разных вещей: в Интернете не зависать, не забывать кормить собаку и мыть посуду. И все в этом духе. У Феликса на даче все по-другому. Меня всегда туда тянет. Мама посмеивается, когда я отпрашиваюсь у нее съездить к нему в гости. Она говорит, что тянет меня не на его дачу, а к нему самому. Возможно, так оно и есть.
  Феликс. Я же так и не попросила у него прощения. Вдруг меня здесь убьют, и мы с ним больше никогда не увидимся? Я теперь не сомневаюсь в том, что не сплю. На затылке, судя по всему, вскочила шишка. Тогда почему меня тут не могут и застрелить? Все вполне реально. Такая же жизнь, только больше семидесяти лет назад.
  Переворачиваюсь на бок и смотрю в окно сквозь занавеску. Сейчас новолуние. Вспоминаются случаи из детства, когда я разговаривала во сне. Мама рассказывала, что я иногда в детстве вставала с кровати и ходила по комнате. Я безобидный лунатик, но мне все же неприятны разговоры о моих ночных похождениях. Обиднее всего то, что я не помню ничего из всего рассказанного мне. Тогда почему я должна верить в то, что это правда?
  Странные мысли лезут в голову. Смогу ли я хоть когда-нибудь попасть в свое время? Верните меня к цивилизации...
  Внезапно меня словно чем-то ударили по голове. Я вскакиваю и кидаюсь к джинсам, которые валяются где-то на полу. Отыскиваю их за кроватью в углу и запускаю руку в карман. У меня же есть телефон! Я могу хотя бы попытаться дозвониться до Феликса.
  Его номер забит у меня на кнопке быстрого вызова и подписан как 'Кот'. Я называю его так всегда, когда вспоминаю рекламу о кошачьем корме. Когда мне хочется его позлить, я глажу его 'против шерстки' и так мило-мило улыбаясь, говорю: 'Да ты умница, Феликс!' Я вообще частенько люблю говорить ему, насколько он похож на того кота Феликса из рекламы. А он и вправду на него похож: волосы черные, глаза почти желтые. И хитрый такой же.
  Вытаскиваю телефон и с замиранием сердца пробую включить. Но телефон не работает, показывая мне только черный экран. Либо я разбила его, пока дралась с этим психом Тихоном, либо он просто не ловит, пока я здесь. Ну конечно, сети же тут нет. С разочарованием откидываю уже ненужное мне устройство и сажусь на кровать, обхватывая колени руками и прижимая их к себе.
  Закрываю глаза и вспоминаю летние теплые ночи, проведенные мною на крыше. У меня есть ключи от чердака своей многоэтажки, а оттуда как раз открыт выход на крышу. Ключи мне дал один без ума влюбленный в меня пацан. А я их 'забыла' ему вернуть. Иногда, когда родители уезжают в командировки, я ухожу туда и прячусь там от всех. От людей, от проблем. И наблюдаю за городом. С высоты двадцатого этажа он почти как на ладони. И звезды очень близко.
  Становится жарко. Откидываю легкое одеяло и спускаю ноги на прохладный пол. Мой взгляд скользит по скудной комнатной меблировке. Понимая, что уснуть мне в скором времени все равно не удастся, встаю и подхожу к комоду. Часы, стоящие на нем, показывают половину первого ночи. Подхожу к полке и беру с нее стопку бумаг, перевязанную атласной голубой ленточкой. Возвращаюсь к себе на кровать и кладу находку себе на колени. Убеждая себя, что не случится ничего плохого, если я посмотрю, что внутри, дергаю за край ленты, и она соскальзывает и падает на пол. Я же не собираюсь это забирать? Я всего лишь посмотрю.
  Начинаю по одной просматривать бумаги. Сверху лежит чье-то письмо. Без зазрения совести вскрываю конверт и читаю содержимое письма. Ничего интересного. Всего лишь несколько строк с бесконечными пожеланиями и просьбами 'передать привет'... Откладываю его в сторону и с интересом разглядываю лежащие под ним фотографии. На первом фото изображена, без сомнения, та милая хозяйка Лиля. Она глядит на меня, лукаво улыбаясь. На голове у нее венок из ромашек, и в руках она тоже сжимает букет ромашек. Она стоит босиком, в легком летнем платье и с распущенными длинными волосами.
  На следующей фотографии - мужчина и женщина. Они стоят, обнявшись. Молодая женщина на снимке весело смеется, прищурив один глаз. У нее очень милые, немного детские, черты лица; волосы вьются и спадают ей на плечи. Она чем-то напоминает меня. Только веснушек нет. И, надо признаться, ее черты гораздо красивее моих. Более женственные что ли...
  Мужчина на фото целует ее в щеку, отчего виден лишь его профиль. Его волосы топорщатся в разные стороны, на голову нахлобучена кепка. Одна его рука лежит на талии любимой, другая держит ее за руку.
  Откладываю и эту фотографию, выуживая из стопки снимков следующую. Сердце начинает бешено колотиться в груди, лишь стоит мне взглянуть на нее. На фотографии - тот самый военный со стены в коридоре. Сомнений быть не может. Смотрю широко открытыми глазами на фото, подношу его к глазам и убеждаюсь в своей догадке. Это та же самая фотография, что я видела днем. Оригинал, даже не копия. Я понимаю это, когда вижу сгиб - в том же месте, как и на том снимке в рамке. Только эта фотография еще не так помята и не успела выгореть и обесцветиться. Переворачиваю фотографию и вижу подпись: '18 июня 1941'. Снимок сделан за несколько дней до начала войны.
  Вздрагиваю от резкого звука. До чего же тут двери скрипят! Поднимаю голову и вижу на пороге Лилю.
  - Зашла проверить, как ты, - в полголоса говорит она, подходя к моей кровати.
  Не успеваю никуда спрятать фотографии. Смотрю в лицо женщине и, наверно, слишком нагло заявляю:
  - Я взяла просто посмотреть.
  В темноте не могу различить выражение ее лица. Интересно, она сильно злится? А, впрочем, все равно.
  Лиля берет фотографии и аккуратно складывает в ровную стопку. Поднимает с пола ленточку и вновь бережно их перевязывает. Кладет снимки обратно на полку и поворачивается ко мне.
  Набираюсь смелости и спрашиваю:
  - Этот мужчина на снимке... Ваш муж?
  Лиля берет фотографию военного, которую я все еще сжимаю в руках, и коротко отвечает:
  - Брат.
  По ее тону нельзя понять, сердится она на меня или расстроена. Лиля разглаживает фотографию и прижимает ее к груди.
  - Он погиб в сорок втором, - тихо поясняет женщина, глядя в окно мимо меня. - Вместе с женой. Она была полевой медсестрой.
  Отчего-то мне становится неловко. Пытаясь скрыть неприсущее мне смущение, подтягиваю коленки к подбородку и кладу на них голову.
  - Ты отчего-то на меня злишься, - вдруг говорит, поворачивая ко мне лицо, Лиля. - Я тебя чем-то обидела?
  На секунду теряю дар речи. Смотрю на нее удивленными глазами, пытаясь понять, серьезно ли она говорит или шутит. Ведь это я должна бы задавать такой вопрос. Все, что я делала с момента нашего знакомства - хамила, закатывала скандалы и кидалась в драку. Удивительно, что меня еще на улицу за такое поведение не выгнали.
  - Ну что вы? - робко возражаю я, отводя глаза. Никогда не чувствовала себя так неловко. Мне впору самой сейчас прощения просить.
  - Ты на Тихона не обижайся, - мягко произносит Лиля, трогая меня за руку. - Он не злой.
  - Я не злюсь, - отрицательно качая головой, отвечаю я.
  Лиля улыбается.
  - А ты сама откуда? - спрашивает она, немного помолчав. - Из города небось?
  Киваю головой. Из города...
  Видимо, не желая больше приставать ко мне с вопросами, женщина встает и целует меня в макушку, прежде чем выйти из комнаты. Желает спокойной ночи, мягко притворяя за собой дверь, и оставляет меня одну. Наверно, она слишком хорошо ко мне относится. Я такого не заслужила.
  Поворачиваюсь к окну, натягивая одеяло до самого носа. Закрываю глаза с уверенностью, что не смогу уснуть до самого утра, и тут же проваливаюсь в сон.
  ***
  Просыпаюсь от того, что солнце бьет в глаза. Переворачиваюсь на другой бок с целью досмотреть сон, но тут же подпрыгиваю на кровати от резкого и неожиданного скрипа. Открываю глаза и вижу на пороге Тихона. Мальчишка стоит, облокотившись плечом о косяк двери, и смотрит на меня, словно хочет загипнотизировать.
  - Ну ты и неженка, - фыркает он, меряя меня уничтожающим взглядом.
  Спросонок не сразу улавливаю суть его фразы. А, когда до меня уже начинает доходить, он уже выходит из комнаты со словами:
  - Меня тетка Лиля просила тебя к обеду звать.
  Только сейчас понимаю, какая я голодная. Ну это и не удивительно. Вчера я почти с утра ничего не ела...
  Вскакиваю и натягиваю на себя джинсы. Кидаю взгляд на часы и удивляюсь, что спала так долго. Выхожу из комнаты и иду на звуки возни и каких-то голосов.
  В той самой комнате с печкой суетится Лиля. На столе постелена скатерть, на которой выставлены четыре тарелки и кружки. Тихон стоит у окна, что-то пристально выглядывая на улице.
  - Проснулась, - приветствует меня улыбкой Лиля, ставя на стол маленькую кастрюльку.
  - Сразу видно, что городская, - прибавляет Тихон, поворачиваясь ко мне и глядя на меня сверху вниз. - Наверно, привыкла спать до обеда...
  Удерживаю язык за зубами, не желая выражаться при этой доброй женщине. Она, в отличие от мальчишки, мне нравится, и я не хочу ее огорчать. По крайней мере, стараюсь.
  Лиля шикает на Тихона. Тот фыркает, надменно складывая руки на груди, но замолкает. Гляжу на его опухшую нижнюю губу и еле подавляю желание улыбнуться. Хорошо же я ему вчера макушкой заехала. Губа все еще насыщенного фиолетового оттенка.
  - А где у вас умывальник? - интересуюсь я у Лили, с интересом оглядываясь по сторонам. Вспоминаю, что не видела нигде ничего похожего на раковину.
  - Тихон, проводи Катю, - не прерывая своих дел, говорит Лиля и обращается уже ко мне: - Полотенце можешь взять на полке.
  Тихон всовывает мне полотенце в руки, по-видимому, не желая меня утруждать. Затем с кислым лицом идет к выходу.
  Выходим на улицу. Ну да, конечно. О какой цивилизации может идти речь - все удобства на улице.
  - Можешь тут умыться, - говорит он мне, показывая рукой куда-то в угол двора.
  С сомнением гляжу на стоящую там бочку, до краев наполненную водой. Подхожу к ней почти вплотную и с брезгливостью трогаю воду кончиком указательного пальца. Мало того, что вода холодная, так на ее поверхности плавают листья, веточки и прочий мелкий мусор. Опускаю ладонь в бочку целиком.
  - Ты умываться сюда пришла или играть? - фыркает Тихон, все это время стоявший у меня за плечом. Вздрагиваю и оборачиваюсь.
  - Умываться, - цежу я сквозь зубы и снова поворачиваюсь к воде. Закрываю глаза и быстро-быстро брызгаю себе в лицо холодной водой. Потом насухо вытираюсь и, не глядя на мальчишку, возвращаюсь в дом. Снова начинаю злиться из-за того, что мне приходится жить в этих условиях.
  Садимся за стол. Лиля открывает кастрюлю, и я улавливаю запах печеной картошки. От этого аромата даже голова начинает кружится. Хотя, конечно же, она кружится от голода.
  Проследив за моим голодным взглядом, женщина кладет мне на тарелку две большие картофелины, остальное распределяет между собой, Тихоном и девчушкой постарше. Озираюсь по сторонам, ища глазами маленькую девочку, и замечаю ее около печки. Она сидит на мягком покрывале на полу и играет со своим одноухим зайцем.
  - Сегодня будет гроза, - уверенно говорит Тихон, глядя в окно.
  Я тоже выглядываю в окно и с сомнением возражаю:
  - Вряд ли.
  Мальчишка кидает на меня снисходительный взгляд, будто бы желая им сказать, какая я глупая.
  Снова гляжу в окно, пытаясь разглядеть признаки грозы. На небе ни облачка, солнце светит ярко и горячо. Даже ветерка нет.
  - В сенях стены влажные, - поясняет Тихон, глядя на меня с превосходством.
  Мне это абсолютно ни о чем не говорит. Но, не желая этого показывать, я с умным видом продолжаю молча поглощать свой обед.
  Внезапно на ум приходит одна идея. Быстро проглатываю картошку и с воодушевлением произношу, обращаясь исключительно к Лиле:
  - Мне позвонить нужно. Можно я у вас телефон одолжу?
  Возможно, я все-таки смогу дозвониться до Феликса. Если мой телефон не работает, это еще не значит, что выхода совсем нет.
  Женщина перестает есть и с удивлением глядит на меня.
  - У нас нет телефона.
  Разочаровано вздыхаю. Кто бы сомневался...
  От скуки начинаю разглядывать своих новых знакомых. Девчушка передо мной смешно морщит носик и тоже с интересом глядит на меня. Замечаю, что сидящий рядом Тихон перекладывает потихоньку в ее тарелку свою картошку.
  Отмечаю, что мне очень неприятно смотреть на его лицо. Сама не знаю почему. Мне все в нем не нравится: и эти странные глаза, которые при виде меня полыхают недобрым огнем, и эти лохматые волосы, которые топорщатся в разные стороны. А эта его усмешка уголком губ... Так и хочется сбить ее с лица.
  Заканчиваем обедать. Лиля собирает посуду и уходит, уводя с собой девочек и оставляя нас с Тихоном наедине. Отворачиваюсь от него к окну и поджимаю губы, показывая, насколько мне неприятно его общество.
  - Может все-таки расскажешь, как ты оказалась в кладовке? - вдруг спрашивает он меня, в упор глядя мне в лицо.
  Думаю, прежде чем ответить. Понимаю, что рассказывать ему правду все равно бесполезно. Если я расскажу все, как было, он сочтет меня за сумасшедшую.
  - Открыла дверь и вошла, - огрызаюсь я, тряхнув головой.
  Тихон хмурится и скашивает в мою сторону глаза.
  - Не делай из меня дурака. Я тебя ясно спросил: что ты там делала?
  - Ты меня спросил, как я там оказалась.
  - А ты мне не ответила!
  - Вообще-то, ответила. У тебя что-то с памятью?
  Тихон что-то ворчит себе под нос, сдвинув брови. Потом фыркает и поворачивается ко мне. Теперь его лицо находится очень близко от меня, и я вижу, как сильно сузились его зрачки. Неизвестно только, от освещения или от злобы.
  - Что ты делала в кладовке? - отчеканивая каждое слово, спрашивает меня мальчишка. И я понимаю, что он достиг своей точки кипения.
  - Я не знаю, - тихо и убедительно говорю я, глядя прямо ему в глаза. - Я правда не знаю...
  Это же действительно так. Как ему объяснить, чтобы он понял?
  Тихон мне не поверил. Он отворачивается к стене и, нервно барабаня пальцами по столешнице, обиженно пыхтит.
  Начинаю скучать. Вожу пальцем по скатерти туда-сюда, собирая ее в гармошку и снова разглаживая.
  - Да уж, - усмехаюсь я, краем глаза наблюдая за действиями мальчишки. - Скучно у вас тут. Я уже молчу о том, что сети нет, так даже и ящика не наблюдается. Уж такое-то примитивное устройство у каждого есть.
  - Какого ящика? - оторопело переспрашивает Тихон, отрываясь от своего занятия.
  - Ну этого... Телика. Телевизора в смысле, - поясняю я, натыкаясь на недоуменный взгляд.
  - А луну не хочешь? - внезапно ощетинивается на меня мальчишка. - Телевизор она захотела!
  Обиженно складываю руки на груди и неожиданно для самой себя начинаю говорить:
  - На самом деле, этого дома уже нет. На этом самом месте лагерь для детей... Большое такое здание, - шепчу я, не спуская с мальчишки глаз. Мне просто надо выговориться, убедить кого-то, что я права. - Ты знаешь, я просто шла по коридору, а за мной шла она. Лера. Ну, это моя знакомая, она в лагере у нас что-то вроде старосты... И я от нее спрятаться хотела. Залезла в кладовку. А потом, когда хотела выйти, открываю дверь, а там ты стоишь...
  Замолкаю на полуслове, натыкаясь на его взгляд. Он смотрит на меня с непониманием, и даже с ужасом. Мне хочется ему еще многое сказать: о том, как мне страшно, как хочется вернуться назад и, самое главное, найти подтверждения в своей адекватности. Но я молчу. Кажется, я его лишь напугала еще больше.
  - Фантазии у тебя, конечно... - бормочет Тихон, внимательно вглядываясь мне в лицо.
  Опускаю голову, борясь с желанием вступить в спор. Жутко хочется опровергнуть его высказывание, накричать на него и убедить в своей правоте. Но я понимаю, что ничего хорошего из этого не выйдет, и поэтому молчу. Слезы обиды подступают к горлу.
  Вдалеке раздается первый раскат грома. С удивлением отмечаю, что гроза и правда скоро начнется. Тихон оказался прав. Может, я и во всем остальном ошибаюсь?
  - Ну хорошо, - вдруг неожиданно мягко говорит Тихон.
  Поднимаю голову и сквозь слезы смотрю на его лицо. Он сидит, облокотившись локтем о стол, и внимательно смотрит на меня.
  - Хорошо, - повторяет он. - Значит, по твоим словам, здесь сейчас должен быть пионерлагерь?
  Качаю головой, вытирая рукавом слезы и вздыхая.
  - Не совсем. Просто лагерь. Пионеров тогда уже не будет...
  Тихон молчит. Наконец он медленно кивает, соглашаясь со мной.
  - Ладно. Пусть будет просто лагерь. А где тогда Листеневка?
  Моргаю и думаю, прежде чем ответить. Вижу, что он ждет от меня разумного объяснения. Открываю рот и выдаю:
  - Не знаю...
  Мальчишка устало вздыхает.
  - Понимаешь, семьдесят лет прошло... Ее могли за это время просто снести. Понимаешь?.. За семьдесят лет очень многое поменялось...
  - Так ты хочешь сказать, что ты пришла сюда из будущего? - озаряет догадка Тихона.
  Утвердительно киваю. Во мне потихоньку зарождается надежда. Он вроде бы все понимает и даже не называет меня психованной.
  - Докажи, - просит мальчишка, с оживлением встряхивая головой.
  Эта просьба вводит меня в ступор. Что бы ему сказать, чтобы он поверил в мой рассказ? Судорожно пытаюсь вспомнить что-нибудь важное из истории Советского Союза. Какую-нибудь значимую дату...
  - Вот, - наконец произношу я, - Сталин умрет в 1953 году. Пятого марта...
  Слежу за его реакцией. Какое-то время он молчит, переваривая только что полученную информацию. После чего совершенно неожиданно выдает:
  - Надо же, прямо в мой день рождения...
  Его голос звучит с иронией. Это больно меня задевает. Ну а чего я, наивная, ожидала? Конечно, никто в адекватном состоянии не способен поверить в тот бред, что я сейчас несу...
  - Ты мне не веришь, - злобно цежу я сквозь зубы.
  - Конечно, - легко соглашается мальчишка, улыбаясь во все тридцать два зуба. До чего же мне сейчас хочется их выбить...
  Развеселился. Цирк приехал. Ну, надо же хоть кому-то его повеселить, а то ходит, словно тень, злится на всех и острит постоянно.
  - Ну ладно, - выпаливаю я, чуть не срываясь на крик. - Меня специально сюда послали, чтобы выведать обстановку. Да и вообще Гитлер - мой папаша!
  Смотрю на него с торжеством. Меня очень забавляет его реакция. Мальчишка сначала побелел, потом покраснел, а сейчас вообще почти фиолетовый. Открывает и закрывает рот, словно выброшенная на берег рыба, и молчит. Сказать нечего? Или испугался?
  - Ненормальная, - сузив глаза, выплевывает мне в лицо Тихон и отворачивается.
  Фыркаю и в свою очередь отворачиваюсь к окну, желая показать ему, насколько мне плевать.
  Гроза уже совсем близко. Я вижу, как небо одна за другой разрезают молнии. Гром гремит уже где-то рядом, а на землю уже падают первые капли.
  - Который сейчас час? - спрашиваю я у Тихона.
  Тот кидает на улицу быстрый взгляд и с уверенностью отвечает:
  - Около трех.
  Сижу и подпираю стену. Мой взгляд блуждает по комнате, иногда задерживаясь на отдельных частях интерьера: на вышитой крестиком наволочки на подушке, на украшающие стены платки, на иконы в углу комнаты. Замечаю, что в доме заметно потемнело.
  В комнату вбегает девочка. Не замечая меня, подходит к Тихону и пытается устроиться у него на коленях. Тот складывает свои провода в коробку и усаживает девчушку рядом с собой. Последняя обнимает его за шею руками и кладет голову ему на плечо. Теперь, когда их лица совсем рядом, я не могу не отметить их удивительное сходство.
  Гремит гром, и девчушка испуганно оглядывается на окно.
  - Перестань, ты уже не маленькая, - хмурит брови мальчишка, глядя на ребенка. - Вера, ты же у нас ничего не боишься больше. Мы же с тобой договорились.
  Теперь я знаю, как зовут девчушку. Вера кивает, глядя на Тихона, но все так же испуганно продолжает коситься в сторону окна.
  Начинает болеть голова. Кладу голову на сложенные на столе руки и закрываю глаза. В моей голове возникла одна интересная мысль, которая никак не хочет меня отпускать. Понимаю, что не успокоюсь, пока не проверю одну свою догадку.
  Я нашла кладовку в коридоре лагеря вчера около восьми вечера. Возможно, если я сегодня в это же время попробую залезть в кладовку, то дверь откроется уже в другом месте. Может быть, это какой-нибудь портал, действие которого активируется в определенное время? Усмехаюсь про себя. Если бы мне еще вчера утром сказали, что я всерьез буду думать об устройстве машины времени, я бы покрутила пальцем у виска. Да еще бы и высмеяла того, кто мне об этом сказал.
  Дождь припускает с новой силой. Раскаты грома все ближе и громче, вспышки молний освещают комнату лучше, чем лампа. Понимаю, что начинаю засыпать. Звуки доходят до меня словно как из-под воды. Мне даже начинает казаться, что я лежу на дне океана, со всех сторон от меня колышется вода, а вокруг плавают маленькие цветные рыбки.
  Из этого состояния полудремы меня выводит резкий, страшный крик. Не понимая, что происходит, вскакиваю и оглядываюсь по сторонам.
  - Вера, ты слышишь меня? Вера, ты меня слышишь?
  Поворачиваю голову к источнику звука и наблюдаю странную картину. Тихон стоит на коленях перед девочкой, пытаясь отнять ее руки от лица. Вера громко плачет, прижимая маленькие ладошки к своему лицу. Она дрожит всем телом, не в силах успокоиться. Наконец, Тихон прекращает попытки увидеть лицо девочки. Он крепко прижимает ее к себе и шепчет что-то на ушко. Одной рукой гладит ее по голове, другой крепко обнимает за плечи.
  - Это же гроза. Слышишь меня, глупая? Это просто гроза.
  На шум приходит Лиля. Кинув мимолетный взгляд на девочку, она снова выходит из комнаты, и возвращается через минуту, сжимая в руке кружку с чем-то терпко пахнущим.
  - Верочка, попей. Это ромашковый чай. Ну что же ты, хорошая моя? Ну, ну буде тебе. Успокойся.
  Вера немного успокаивается, берет дрожащими руками кружку и маленькими глотками начинает пить чай. Тихон по-прежнему не отпускает ее от себя, держась руками за ее плечи. Тревожно вглядывается в ее лицо. Его собственное лицо, как мне кажется, даже посерело. Хотя, наверняка, это все из-за полумрака.
  Лиля приносит с кровати лоскутное одеяло, заворачивает в него Веру и сажает к себе на коленки, убаюкивая, словно младенца. В этот миг девочка кажется мне еще меньше и тоньше.
  Тихон встает и садится рядом со мной. Он складывает руки на груди и поджимает губы. У меня появляется чувство, что ему неловко за Веру. Я, конечно же, всю понимаю. Дети боятся многого: и темноты, и грозы. Но то, что произошло сейчас с Верой, повергло меня в шок. С ней же случилась настоящая истерика. А вдруг она немного сдвинутая? Меня также смущает то обстоятельство, что с того самого момента, как я вынуждена была тут находиться, Вера не произнесла ни слова. Хотя на вид ей не меньше шести лет. Да и, признаться, брат ее меня тоже пугает своими приступами бешенства. Кто знает, может, они тут все психически неуравновешенные?
  Тихон словно прочитал мои мысли.
  - Вера боится грозы, потому что думает, что это выстрелы, - его голос звучит холодно и жестко. - Наших родителей расстреляли фашисты.
  Мне тут же становится стыдно за свои мысли. Лицу сразу становится жарко. Кажется, я покраснела, чего со мной никогда не случалось раньше. Виновато оглядываюсь на убаюканную Лилей девочку и опускаю голову. Тихон фыркает и уходит из комнаты.
  Чувствую, как во мне появляется новое чувство безысходности. Оно поднимается внутри, заглушая все остальные чувства. Из груди вырывается глухой рык, я пинаю ножку стола и выскакиваю за дверь вслед за мальчишкой.
  Оказавшись в сенях, взглядом нахожу дверь в чулан, распахиваю ее и вбегаю внутрь. Слышу, что Тихон за моей спиной что-то говорит. Следом раздаются его шаги. Наверно, он следует за мной, не желая оставлять без присмотра. Наверно, не доверяет. Ну почему меня нельзя просто оставить в покое?
  Подбегаю к кладовке и распахиваю дверь. Чувствую, что кто-то сзади схватил меня за плечо. Оборачиваюсь и с ненавистью гляжу в лицо мальчишки.
  - Чего тебе надо? - зло выкрикиваю я, пытаясь освободить руку.
  - Успокойся, - тихо, но внятно говорит Тихон, глядя мне прямо в глаза.
  - Я-то как раз спокойна, - шиплю я. - Отпусти!
  Мальчишка разжимает пальцы, но я все еще стою, держась одной рукой за дверь кладовки, и не могу пошевелиться.
  - Смотри внимательно, - приказываю я Тихону. - Через минуту меня тут не будет.
  Мысль о том, что я сейчас же смогу вернуться, стала всепоглощающей. Я теперь даже не сомневаюсь, что у меня все получится. Не знаю, откуда во мне взялась эта уверенность, но я точно знаю, что, стоит мне только переступить порог кладовки и закрыть за собой дверь, как я окажусь в безопасности, вдалеке от фашистов, войны и страха.
  - Теперь я не буду никому мешать. Спасибо, конечно, за гостеприимство, но я не хочу здесь больше оставаться! Ни на секундочку не задержусь!
  Последние слова я выкрикиваю, отчего мой голос срывается, и в итоге получается лишь жалобный хрип. Это злит меня еще больше.
  Захожу в кладовку и закрываю дверь прямо перед носом обескураженного мальчишки. Замираю, боясь даже дышать. Внимательно слежу за звуками снаружи. До меня все еще доносятся раскаты грома и капли дождя, барабанящие по крыше дома.
  Внезапно распахивается дверь, и я снова вижу перед собой Тихона. Мальчишка театрально поднимает руки и с усмешкой восклицает:
  - Ой, а я думал, ты уже улетела...
  - Ты мне мешаешь, - цежу я сквозь зубы, пронзая его яростным взглядом. - Отойди отсюда!
  Тихон послушно отходит. Я снова закрываю дверь и, чуть не плача, жду чуда. Звуки не исчезают. Я все еще здесь.
  Обхватываю голову руками и сползаю по стенке на пол. Почему ничего не получилось? Что я делаю не так?
  Слышу, как кто-то робко стучит по двери.
  - Что надо? - ору я, стирая слезы со щеки тыльной стороной ладони.
  Дверь снова открывается. На пороге стоит обеспокоенный Тихон. Как же его, наверно, забавляет мое поведение...
  - Эй, - мальчишка присаживается на корточки и пытается заглянуть мне в глаза. - Успокойся. Я попрошу тетку, чтобы она и тебе чай с ромашками заварила.
  - Не нужен мне ваш чай! - кричу я, вскакивая на ноги. По щекам водопадом льются слезы. Гроза во мне бушует сильнее, чем на улице.
  - Хорошо, обойдемся без чая, - спокойно соглашается со мной Тихон и пытается вытянуть меня из кладовки.
  - Я хочу домой! - вырывается у меня, пожалуй, слишком жалобно. - Мне страшно здесь. Я хочу к Феликсу, к маме...
  Тихон смотрит на меня со странным выражением лица. Он, кажется, испуган.
  - Ты меня за идиотку держишь, да? Ну и правильно! Я с ума сошла, наверно...
  - Тише, тише. Ты не сошла с ума, ты просто устала.
  Тихон крепко прижимает меня к себе. Только сейчас замечаю, что меня колотит дрожь. Внезапно начинаю икать.
  - Ты-ы не ве-ришь мне, - всхлипываю я, безвольно повиснув на его руках. - Мне-е никто не ве-рит!
  - Я тебе верю, - шепчет Тихон, пытаясь меня успокоить. - Мы что-нибудь придумаем.
  Так он со мной никогда не разговаривал. Сейчас пытается успокоить меня почти так же, как час назад успокаивал сестру. Только я ему никто. Несносная девчонка, которая свалилась ему на плечи, словно снег на голову. Девчонка, которая приносит только проблемы. Да я сама одна большая ходячая проблема. На его месте я бы, наверное, выгнала бы такую давно и не возилась бы с ней больше. А Тихон пытается мне помочь, несмотря на то, что еще вчера я пыталась устроить с ним драку. Я только и делала, что острила и грубила. Порой я себя ненавижу. Себя и свой характер.
  Потихоньку успокаиваюсь. Поднимаю голову и гляжу ему в глаза. Тихон добрый, а я злая. Недаром меня Феликс когда-то назвал колючкой.
  Невольно я сравниваю Тихона и Феликса. Они совершенно разные, но чем-то все-таки похожи. Наверно, их роднит то, что оба они нашли меня в кладовке.
  - Как ты меня задолбал, - совершенно неожиданно слетает с моих губ.
  Вырываюсь из его рук и быстрым шагом покидаю помещение, спиной чувствуя удивленный взгляд голубых глаз.
  Шестая глава
  - Вставай.
  Я разлепляю веки и пытаюсь понять, где я и что происходит. У меня это плохо выходит с первого раза. Я снова закрываю глаза и отворачиваюсь к окну, натянув одеяло до подбородка. В следующую секунду я вскакиваю с истошным воплем.
  - Рехнулся совсем? - ору я на стоящего рядом Тихона.
  Больше всего на свете ненавижу насекомых и всех им подобных. А этот ненормальный посадил мне на лицо огромного паука. Я верчусь, словно юла, пытаясь понять, скинула я его с себя или он все еще где-то на мне.
  Тихон хохочет, глядя на мои попытки найти на себе этого паука. Начинаю злиться еще больше, топая ногами и нервно встряхивая головой.
  - Вон он, - отсмеявшись, показывает Тихон пальцем куда-то в угол, и я с облегчением вижу там это мерзкое существо.
  Теперь, когда первостепенная проблема решена, я понимаю, что стою перед мальчишкой в неподобающем виде. Краснея, хватаю с кровати одеяло и почти полностью заворачиваюсь в него.
  - Совсем спятил? - недовольно ворчу я, переминаясь босыми ногами на холодном полу. - А, может, влюбился?
  Я хитро прищуриваюсь и гляжу на обескураженного мальчишку. Тот что-то ворчит, недовольно хмуря брови. Вижу, как покраснели его уши и щеки.
  - Одевайся, идем на речку, - наконец выдает он что-то умное, копаясь в верхнем ящике комода и старательно избегая моего взгляда.
  - Спасибо, но купаться мне не хочется, - вежливо отказываюсь я, залезая обратно в постель.
  - А мы и не купаться туда идем, - просто отвечает Тихон, доставая из комода плетеную сумку. - Одевайся, - добавляет он, кидая на меня смущенный взгляд.
  - Никак топить собрался? - иронизирую я, ехидно глядя прямо ему в лицо.
  Мальчишка сопит, но ничего не отвечает на мою колкость.
  - Я тебя на крыльце буду ждать, - бросает он мне и выходит из комнатки.
  Со вздохом одеваюсь, кидая мимолетный взгляд на часы. Ну да, они тут все странные. Еще и пяти утра нет, а уже подъем устраивают. А я-то, глупая, на лагерный режим жаловалась...
  Выхожу в сени и сталкиваюсь там с Тихоном.
  - Ты же меня на крыльце ждешь? - не удерживаюсь я от вопроса.
  - Мало ли, - огрызается он мне в ответ, - вдруг ты опять почивать устроилась?
  Поджимаю губы, показывая ему всем своим видом снисходительность к нему.
  - И ты так на улицу собралась? - вдруг спрашивает он, смерив меня с ног до головы скептическим взглядом.
  - Ну да, а что? - сразу выставляю я свои колючки, не понимая, что ему не нравится в моем внешнем виде.
  - Ничего, - ворчит Тихон, снимает с вешалки какой-то мешок и протягивает мне. - На, одень...
  - Не одень, а надень, - колко поправляю я его, принимая из его рук эту бесформенную одежду. - Что это?
  - Плащ.
  - Я это носить не буду! - топаю я ногой, отталкивая от себя старую тряпку.
  - Никто не заставляет тебя это носить, - начинает выходить из себя мальчишка. - Советую взять с собой, на улице не жарко.
  Признаю, что за окном действительно не лето, а моя тонкая кофточка от промозглой сырости не спасет. Скрипя зубами от злости, натягиваю на себя плащ и выхожу из дома вслед за Тихоном. Новая одежда путается в ногах, мешая идти. Размерчик явно не мой, да и фасон не женский. Однако я не жалуюсь. Закатываю рукава и молча иду следом за спутником.
  Солнце только-только начало подниматься из-за леса. На траве холодная роса, и над землей витает туман. Домики кажутся нежилыми. Быть может, так и есть.
  С любопытством смотрю по сторонам и спрашиваю у Тихона:
  - А тут кроме вас кто-нибудь живет?
  - В основном, одни старики остались, - говорит мальчишка.
  Мы идем по дороге. Миновав дуб, сворачиваем направо. Немного в стороне от нас вижу начало реки и заросший камышами берег.
  Тихон вдруг останавливается и замирает, подняв вверх указательный палец и приказывая мне не двигаться. Я смотрю в том же направлении, что и он, и замечаю чуть впереди высокого мужчину в форме.
  Внезапно Тихон хватает меня за предплечье и тянет к обочине. Не успеваю возмутиться, как он закрывает мне ладонью рот и шепчет:
  - Молчи и не двигайся.
  Мы сидим в мокром от росы кусте. Осторожно выглядываю из-за его плеча и вижу, что этот высокий мужчина в форме как раз идет в нашу сторону. Его тело теперь наполовину повернуто к нам, и я могу разглядеть его, оставаясь незамеченной. У мужчины немного вытянутое лицо с правильными чертами лица. Ну, возможно, нос чуть длинноват. Светлые усы и такие же светлые, слегка волнистые волосы. Одет он в военную форму, на голове фуражка. Я понимаю, что вижу перед собой немца.
  Тихон рядом со мной смачно ругается и с неприязнью смотрит в лицо фрицу. Его светлые голубые глаза будто посерели, зрачки сузились. В них полыхает ненависть.
  И тут за спиной немца я замечаю долговязого рыжего мальчишку. Его маленькие глазки, такие же, как и у фашиста, бегают, рыская в поисках чего-то, а белая длинная ладонь постоянно приглаживает и без того гладко прилизанные рыжие волосы. На вид ему лет девятнадцать. Всеми своими ужимками он тут же напомнил мне Лидку. Наверно, примерно так выглядела бы мужская версия этой рыжей вредины.
  - Ти мне дольжен курку, - гавкает немец, обращаясь к парню. Они остановились на обочине дороги и разговаривают вполголоса, изредка оборачиваясь по сторонам.
  - Дык нету, - заискивающе заглядывая в глаза немцу, разводит руками рыжий.
  - А это пльохо, - тявкнул фриц и прибавил: - Для тьебя пльохо.
  Рыжий сразу весь как-то неестественно выпрямился и забормотал, еще быстрее бегая глазами:
  - Да ведь... Можно ведь всегда договориться. Я же не сказал, что ничего нет, я сказал, что нет кур... Герр, постойте тут!
  Парень пулей мчится к крайнему дому и исчезает за дверью. Через какое-то время он появляется, держа в руке сверток.
  - Вот, для вас, - угодливо протягивает сверток немцу рыжий. - Возьмите и оставайтесь довольны.
  Фриц разворачивает сверток и с удовольствием причмокивает губами.
  - Хорощь... - говорит он с присвистом и кладет сверток в сумку. - До скорого!
  Немец приглаживает большим пальцем свои тараканьи усы и направляется к стоящему невдалеке мотоциклу. Рыжий заискивающе кивает ему головой. Стоит только фрицу скрыться за углом, долговязый парень поворачивается и с кислой миной идет в дом.
  - Салом, значит, немцев кормит, - с презрением выплевывает Тихон, медленно поднимаясь из своего укрытия.
  Я встаю вслед за ним, но тут же снова чуть не падаю обратно в куст. Моя штанина зацепилась за какую-то ветку. Пытаюсь освободиться, но в итоге своих стараний просто-напросто оставляю на кусте изрядный клочок джинс.
  Злюсь на себя, и уже было открываю рот, чтобы обругать этот треклятый куст, но вдруг натыкаюсь на взгляд Тихона. Он смотрит на меня с ясно читающимся недовольством на лице. Понимаю, что и так наделала много шума, и поэтому ограничиваюсь лишь вопросом:
  - Кто это?
  Тихон кидает полный ненависти взгляд на его дом и отвечает:
  - Это Генка, тот еще проходимец.
  Тихон поправляет на плече сумку, внимательно вглядываясь в ту сторону, в которую уехал немец.
  - А я сразу поняла, что он мерзавец. У него на роже это написано, - зачем-то говорю я, стряхивая с волос мокрые капли.
  Тихон оборачивается и смотрит на меня с одобрением.
  - Его отец от войны отмазал, - вполголоса рассказывает мне Тихон, когда мы проходим мимо этого дома. - Нет, вообще-то, на фронт он уходил, но и недели не прошло, как он вернулся. У нас в Листеневке бабы говорили, что у него контузия. Да бабам лишь бы языком потрепать.
  - А я с ними согласна, - перебиваю я Тихона. - Он по жизни, видать, хорошо контуженный. С рождения.
  Тихон усмехается, глядя на меня сверху вниз, и продолжает:
  - А папаша его - предатель последний. Своего товарища в плен фашистам сдал, угробил друга. А сам вскоре к фашистам переметнулся. И сын весь в него пошел.
  Тихон по своей привычке фыркает, но молчит.
  Проходим мимо Генкиного дома и сворачиваем на тропинку в лес, срезая путь до реки. И уж вот тут появляются самые разные звуки. Сразу чувствуется бурно кипящая лесная жизнь. Где-то надо мной раздаются голоса птиц. И вокруг слышится какой-то шорох и треск.
  Вдыхаю в грудь воздух и чувствую аромат каких-то трав. Лес, кстати, смешанный. А дышится так легко, как в сосновом.
  - А я ведь тоже на фронте был, - неожиданно говорит Тихон. - Я себе год приписал - и в добровольцы. Но меня отцов комбат узнал и домой отправил. Я же тайком туда сбежал. Тогда я в лес к партизанам ушел. Они место для лагеря искали, а я эти леса как свои пять пальцев знаю, - Тихон улыбается, наверно, вспомнив что-то хорошее.
  Поймав мой недоверчивый взгляд, мальчишка смеется и поясняет:
  - У меня отец заядлый охотник. Все леса эти вдоль и поперек исходил. Ну, и я с ним заодно.
  Вижу, как у него между бровей появилась складка. Тихон идет молча, засунув руки в карманы. На плече у него болтается пустая сумка.
  - А что этот немец здесь делал? - задаю я интересующий меня вопрос.
  Тихон вздрагивает от звука моего голоса. Смотрит на меня пару секунд, словно не может собраться с мыслями. Наконец, говорит:
  - Так их тут сейчас много. По домам ходят, собирают себе еду в запасы.
  Последнее предложение он произносит с плохо скрываемой ненавистью. Да он и не пытается ее скрыть.
  - Раньше главным был другой. Такой маленький и толстый. Лысый почти совсем. А этого я вообще первый раз вижу. Ты знаешь, Верка того, толстого, боялась до ужаса. А он, Германом его звали, был жуткий тупица. Ему скажешь, что поживиться ему нечем, он расстроится, но уйдет. А этот... Ох, чувствую, не простой человек. Ты глаза его видела?
  Киваю, не понимая, к чему он клонит.
  - По глазам сразу видно, что от человека ожидать, - поясняет мальчишка. - Вот этого как раз и не обманешь...
  - А Вера - твоя сестра?
  Тихон кивает.
  - А Лиля?
  - Тетка, - лаконично отвечает Тихон. - Сестра отца. А девочка та маленькая, Любка, ее дочь. Нам с Веркой двоюродная.
  Внимательно всматриваюсь в его лицо и наконец-то понимаю, кого он мне так напоминал. Того военного с фото. По всему выходит, что это его отец.
  Мы выходим из леса и спускаемся к реке. Тихон снимает с плеча сумку и кладет ее на землю. Задирает штанины и заходит в воду. Я только сейчас замечаю, что он босиком.
  - Что ты делаешь? - интересуюсь я, глядя, как он ходит и что-то высматривает в воде.
  - Вчера был дождь, вода в реке поднялась, - объясняет мне мальчишка, не спуская с воды внимательного взгляда. - А у меня тут сети стоят...
  Киваю головой, делая вид, что мне все понятно. Наверно, он так и останется для меня человеком, объяснения которого я понять не в состоянии.
  - А мне что делать? - спрашиваю я, переминаясь с ноги на ногу.
  - Стой на берегу.
  Послушно стою, облокотившись о ствол дерева, и наблюдаю за Тихоном. Он долго всматривается в воду, после чего резко опускает руку и за хвост вытаскивает из реки большую рыбину.
  - Лови! - кричит он мне и кидает рыбу прямо в меня.
  От неожиданности отскакиваю, наблюдая за тем, как рыба бьет хвостом по суше, пытаясь отползти обратно к воде.
  - Клади ее в авоську, что стоишь? - ворчит мальчишка, с иронией наблюдая за мной. - Чего, никогда живую рыбу не видела?
  - Такую большую - нет, - отвечаю я, подходя к рыбе и хватая ее за чешуйчатый склизкий хвост. - Только свежемороженую. Да и то в супермаркетах. Она там, знаешь ли, хвостом не лупит, а спокойно себе в контейнере лежит...
  Тихон фыркает и отворачивается от меня, продолжая ходить по колено в воде.
  Я аккуратно кидаю рыбу в плетеную сумку и на всякий случай прижимаю край камнем. Замечаю усмешку на лице Тихона, который издалека наблюдает за моими маневрами.
  - Расскажи о себе, - неожиданно просит он.
  Я теряюсь и с непониманием смотрю на мальчишку. Что он хочет обо мне узнать?
  - Ну, я же даже не знаю, кто ты и откуда, - поясняет Тихон, разводя руками.
  - Я скучный человек, - пытаюсь я уйти от темы.
  - Это ты скучный человек? - смеется Тихон. - Да, я именно так и подумал, когда тебя в шкафу нашел...
  Эти слова он сопровождает новым выбросом рыбы на берег. Подбираю ее и тоже запихиваю в плетенку.
  - Ну... Что ты хочешь узнать? - интересуюсь я.
  Тихон выходит из воды и садится рядом со мной на траву.
  - Какой твой мир?
  Начинаю кашлять, поперхнувшись воздухом. Если он издевается, то скоро ему потребуется вставная челюсть.
  - Мой мир? - переспрашиваю я, глядя прямо ему в глаза.
  Тихон кивает, не спуская с меня серьезного взгляда.
  Молчу, прежде чем ответить.
  - Ты же мне не поверил, - сухо кидаю я.
  - Сначала не поверил, - серьезно отвечает мальчишка. - А ночью крепко подумал. И ты это... Не похожа на сумасшедшую.
  Смотрю на него и не верю своим ушам. Неужели нашелся человек, который действительно верит моим россказням? Тихон, по ходу, говорит правду. Он действительно мне верит. Только я сама себе уже не доверяю.
  - Тетка думает, что у тебя шок, - продолжает он, глядя на тихую воду. - Она меня убеждала в этом, когда я думал, что ты ну... шпионка.
  Мальчишка немного смущается, но сразу же убедительно добавляет:
  - А я так не думаю.
  Я вконец теряюсь. Не зная, куда себя деть, встаю и подхожу к воде.
  - Спасибо.
  Что мне ему еще сказать? Я действительно ему благодарна. Теперь я чувствую себя не так одиноко. Нашелся человек, которому я могу рассказать о своих проблемах, и который меня поймет и не примет за сумасшедшую.
  - Это сложно объяснить... - начинаю я, оглядываясь на Тихона. Мальчишка сидит на траве, подтянув к себе колени, точь-в-точь, как люблю это делать я. Смотрит на меня с прищуром и жует травинку.
  - Попробуй, - просит он, глядя на меня с любопытством и ожиданием.
  - В моем мире все же поспокойнее, чем сейчас, - тихо говорю я, глядя на Тихона.
  Мальчишка опускает глаза и шарит рукой по земле, выдирая из нее пучки травы. Наверно, волнуется.
  - Когда она кончится? - задает он мне, по-видимому, давно мучивший его вопрос.
  - Весной сорок пятого, - отвечаю я, глядя на небо. - Девятого мая. Этот день потом долго праздновать будут. Ты знаешь, я прошлым летом с родителями была в Волгограде. К юбилею Победы, семьдесят лет. Там открыли Мамаев Курган - это такое место, где погибло много советских солдат. Там, на Мамаевом Кургане, стоит Родина-мать, такая большая статуя, и вообще много памятников войны. А еще там, в стене, есть капсула, в которую положили послание будущему поколению. Ее вскроют через сто лет.
  Тихон внимательно слушает, а потом спрашивает:
  - А где этот Волгоград? Новый город будет? На Волге?
  - Это тот же Сталинград, - поясняю я. - Его переименуют.
  Мальчишка смотрит куда-то мимо меня. Его пальцы нервно теребят вырванные им травинки.
  - Мне будет восемьдесят семь лет, - наконец говорит он, переводя на меня свой взгляд. - Если доживу.
  - Конечно доживешь! - уверяю его я. - Знаешь, я тут сейчас подумала... Если мне удастся вернуться в свое время, я тебя обязательно отыщу! Только ты меня наверно уже забудешь.
  Внутри меня рождается какое-то новое, никогда раньше мною не испытываемое, чувство. Будто бы я сейчас здесь, а будто бы и нет. Кажется, что все, что я говорю, нереально. А все, что было раньше, мне приснилось. Я, быть может, и смогла бы в это поверить, если бы не Феликс. Он не мог мне присниться.
  Перевожу взгляд на прячущееся за деревьями солнце. А вот оно никогда не изменится. И через семьдесят лет оно такое же, и через сто, и даже через тысячу лет оно будет на небе. Меня уже не будет, а солнце будет.
  - Нет, - тихо говорит Тихон, прерывая мои мысли. - Я не забуду тебя.
  Поворачиваю к нему лицо и смотрю в его глаза. Он глядит на меня совсем по-другому. В его взгляде нет обычной ненависти ко мне, которая всегда проскальзывала, если он смотрел в мою сторону. В его глазах что-то другое, смешанное с грустью. Мальчишка вдруг как-то странно тряхнул головой, отводя от меня взгляд.
  - Пошли, - бросает он мне изменившимся голосом. - Домой пора.
  Тихон встает и протягивает мне руку. Смотрю ему в лицо, не понимая, что я снова сделала не так. Чем я могла его так обидеть, что он даже смотреть на меня не хочет?
  Поджимаю губы и иду за ним. Мальчишка подбирает свою сумку с рыбой, закидывает ее себе на плечо и идет к той тропинке, по которой мы сюда пришли.
  Проходя мимо дома Генки, Тихон плюет в траву и ускоряет шаг, желая, по-видимому, быстрее миновать ненавистную калитку.
  - Эту тварь зимой выбрали старостой, представляешь? - вдруг шипит он мне на ухо. - Он с немцами якшается, вот и убедил всех, что сможет в случае чего договориться.
  Молчу, скашивая глаза и наблюдая за темными окнами Генкиного дома. Неужели рыжий парень действительно не понимает, что, имея дела с немцами, подкладывает свинью в первую очередь себе самому?
  Несмотря на раннее утро, в селе уже вовсю кипит жизнь. Когда мы проходим по главной улице, я вижу сидящих на крыльце старушек. Проходя мимо одного дома, слышу недовольное ворчание двух бабок. Они о чем-то тихо переговариваются друг с другом, кидая в мою сторону любопытные взгляды, а порой даже с неодобрением качая головой. Наверно, я им не понравилась.
  - И вам доброе утро, баб Зин, - поравнявшись со сплетницами, улыбается Тихон.
  - А парень-то хороший, - будто бы не замечая приветствия, говорит соседке баба Зина. - Только здороваться со старшими так и не научили.
  Тихон усмехается, поправляет на плече сумку и говорит мне вполголоса:
  - Не обращай на них внимания, они сами себе не рады. В Листеневке почти никого не осталось, вот и накинулись на тебя. Им всегда охота языком потрепать.
  Заходим в дом. Скидываю с себя плащ и вешаю на крючок.
  - Теть Лиль, - кричит Тихон, заходя в комнату. - Мы вернулись!
  На звук его голоса из маленькой двери выбегает Вера. Кинув недоверчивый взгляд в мою сторону, подходит к брату и забирает у него сумку.
  - Тетя дома? - присаживаясь перед сестрой на корточки, спрашивает у нее Тихон.
  Вера отрицательно качает головой и тащит сумку к столу.
  - Да здесь я, - за окном возникает бледное и взволнованное лицо Лили. - Скоро буду!
  Молодая женщина машет рукой и исчезает за углом дома. Через несколько минут она входит в комнату. Тяжело вздыхает и опускается на стул в углу.
  - Что случилось? - хмурится Тихон.
  Лиля долго молчит, прежде чем ответить.
  - Власть сменилась, - наконец говорит она, тщательно подбирая слова. - Теперь и режим в селе поменяется. Я сейчас немцев видела! Здоровые, крепкие. Ума не приложу, откуда они взялись, наши-то их уже давно гонят.
  Лиля в растерянности стаскивает с плеч старенький платок и кладет на стол.
  - Генка с ними якшается, - подает голос Тихон. - Это с его подачки немцы в Листеневку пожаловали.
  - Ну что же ты говоришь такое! - восклицает Лиля, вскакивая со стула и отнимая у племянника плетеную сумку. - А рыба хорошая.
  Тихон раздраженно цокнул языком. Униматься он не собирается.
  - Мы с Викой сами видели, как он сегодня утром с главой их разговаривал. Ты вообще знаешь, что того тупого убрали? Теперь по четвергам другой будет ходить еду собирать. Жди завтра гостя!
  Молодая женщина закатывает глаза и не менее раздраженно замечает:
  - Все равно это ненадолго.
  Устав от споров, отворачиваюсь к окну. В конце улицы различаю смутные силуэты людей. Вглядываюсь в них и тут же понимаю, что это фрицы. Сквозь прямоугольник рамы я четко вижу немецкую форму и автоматы в руках фашистов.
  - Тихон! - зову я мальчишку.
  Тот подходит и недовольно интересуется:
  - Чего тебе?
  Молча указываю ему на улицу. Проследив за моим взглядом, он бледнеет и стремительно выбегает из комнаты, крикнув тетке на ходу:
  - Немцы у Зинкиного дома! Сейчас и к нам пожалуют.
  Мне становится интересно. Даже не страшно, а как-то наоборот. Во мне просыпается желание узнать, какие они на самом деле. Не в кино, не в книгах, а в реальной жизни. Я всегда знала, что мое любопытство меня когда-нибудь погубит.
  - Катя! - зовет меня вдруг Лиля. - Нечего там сидеть. Сюда иди.
  Поворачиваю голову в ее сторону, и вдруг из беззаботного состояния меня выводит резкий звук, который словно разрезал спокойную тишину. Кидаю взгляд в окно, и понимаю, что это был выстрел. Немцы прямо на моих глазах застрелили какого-то старика.
  Я вскакиваю и отбегаю к женщине. В те два дня, что я тут, не происходило ничего из ряда вон выходящего. Листеневка была похожа на обыкновенный дачный поселок. Не было слышно ни выстрелов, ни взрывов. И я расслабилась. Видимо, рано забыла, что я здесь на войне. Ну уж теперь-то фашисты заставят меня об этом вспомнить.
  Седьмая глава
  '11 июля 1942...
  
  Все. Меня теперь здесь ничего не держит.
  Теперь я твердо решил, что уйду к партизанам. Недавно сунулся в военкомат, да мне там сказали ждать. Мал еще, сказали. А сколько ждать? Два года? Нет уж, дудки. Не хотят по-хорошему? Уйду без спроса.
  Именно так и сделала мама. Около двух недель назад она твердо заявила нам с Лилей: 'Ухожу к раненым. Я там нужнее'. И все. Лиля, конечно, ее отговаривала. Но все знают, что, если мама что-то решила, то ее никакими доводами не переубедишь.
  Тем более, от отца уже несколько месяцев не приходит ни одна весточка. Мать из-за этого как раз и решилась податься на фронт. Я же знаю. Она, хоть и старается всеми силами не показать вида, все равно тревожится.
  Сначала я думал, что теперь уж на фронт мне путь заказан. Думал, что, раз родители ушли, значит, я-то должен остаться. Да и Верка без меня пропадет. Но потом я все-таки принял решение уйти. Свои леса я знаю в совершенстве. Каждую ветку, каждый пень. И действительно смогу принести пользу советским партизанам. А Лиля и сама отлично справится. Да и, если честно, уход Генки на фронт стал для меня последней каплей.
  Помню наш недавний с ним разговор. Всего около полумесяца назад. Я его провожал (как-никак, с детства знакомы), и вот тогда-то и состоялась наша беседа.
  'До скорого', - сказал тогда Генка.
  'Как? Мы разве скоро увидимся?'
  'Возможно. Если ты глупостей не наделаешь.'
  Я позавидовал ему, но промолчал. Конечно же, мне было горько и обидно, что я буду без дела сидеть в своей глуши, где в принципе спокойно, в то время, как Генка будет защищать Родину.
  Исходя из этих обстоятельств, я решился уйти к партизанам. Мне, однако, пришлось вернуться. Тогда я и не думал, что все обернется совсем по-другому. А теперь, когда эйфория и последующее за ней потрясение прошли, я понимаю, что мой поступок был верхом неразумности.
  Но обо всем по порядку.
  Я ушел через пару дней после того, как ушла мама. Я никому ничего не сказал. Только оставил записку, в которой пояснил, что со мной все хорошо, и что обо мне вовсе не стоит волноваться. Лиля поймет. Наверно.
  Собрал кое-какие вещи - и прямиком в лес. Недавно к нам заходил Павел - теткин муж. Он возглавляет отряд партизан. На счету этого отряда уже немало достижений. Надо сказать, они сильно подорвали авторитет 'непобедимости' немецких войск. Но и, конечно же, не без потерь...
  Я знал, что они в лесах неподалеку. Ищут себе надежное укрытие. Я сразу же смекнул, что смогу помочь. И уверенным шагом отправился прямо к ним.
  Проходя мимо Генкиного дома, вспомнил одну странную историю. Совсем недавно один немец терся аккурат Генкиного дома. И повторялось это уже неоднократно. До сих пор я молчал. Не хотел пугать Лилю. Но партизанам обязательно все расскажу.
  Я нашел партизан почти сразу. Вернее, они сами меня нашли.
  Я шел по лесной тропинке, как вдруг откуда-то сбоку высовывается рука и хватает меня за плечо. Честно признаться, я вначале сильно испугался. А потом, когда увидел, что это всего лишь Павел, сразу от сердца и отлегло.
  - Ты чего здесь? - спрашивает от, понизив голос до полушепота.
  - Я за вами, - так же тихо отвечаю я, невольно оглядываясь по сторонам. Про себя с восхищением отмечаю, что маскировка у них на высшем уровне.
  - Эге, парень. Ты не шути так. Война - не место для...
  Павел запнулся, но я, тут же выйдя из себя, довольно-таки резко заканчиваю за него:
  - ... детей?
  Мужчина стушевался. Смотрит на меня как-то осуждающе.
  - Не понял ты ничего, - довольно-таки хмуро возражает он, сверля меня взглядом. - Ты на кого ж сестру свою оставил? На Лильку мою? Нашел крепкие плечи! А еще будущий мужчина называется - свалил ответственность на женские руки и радуется.
  Мне стало не по себе. Конечно, в чем-то он прав. Но меня всегда обижало несерьезное отношение ко мне взрослых. Надуваюсь и отворачиваюсь от него.
  Как же объяснить, что для меня сейчас важнее совершенно другое? Я ясно понимаю, что здесь, рядом с партизанами, я принесу гораздо больше пользы, чем ежели буду протирать штаны в Листеневке. Ведь, если не допустить немцев до нашего села, не будет и опасности для Лили с Верой.
  Вспоминаю про немцев, и тут же в памяти возникает образ того фрица, который уже несколько дней трется рядом с пустующим Генкиным домом.
  Вздрагиваю от волнения и, наклоняясь к Павлу, в спешке пересказываю ему об этом. Тот хмурится, но молчит.
  - Ну чего же ты? Если есть один, значит, найдутся рядом и другие, - убеждаю я мужчину.
  - А как ты понял, что это немец?
  - Ну так у него это... Ну, в форме он был короче. Да я всех жителей в селе знаю! А этого первый раз вижу.
  Павел хмурится и кусает губу. Наконец, отворачивается от меня и подает какой-то сигнал своим спутникам. Коротко посвистывает три раза. Тут же к нам подходят еще несколько человек.
  - Ладно, пока будешь с нами, - тихо говорит мне Павел. - Но это только потому, что назад хода нет. Вернешься обратно - привлечешь этого... немца. Значит, пойдешь с нами, а потом в обход. Идет?
  Киваю. По крайней мере, это лучшее из всех представших передо мной вариантов.
  Тихо пробираемся по лесной дороге. Удивляюсь, отмечая про себя тот факт, что шаги партизан почти совсем не слышны. В отличие от моих.
  Погружаюсь в воспоминания. А что мне еще остается? Верить в будущее и вспоминать прошлое.
  По телу пробегает дрожь, когда я вспоминаю то, что произошло всего несколько дней назад. Наш пес, Верный, который как-то смог уцелеть зимой, совершенно неожиданно пропал. По правде, он пропал бы уже давно, если бы не Вера. Помню, как Лиля в серьез собиралась приготовить из него обед. Она даже осуществила бы свое намерение, если бы не моя сестра. Девочка закричала не своим голосом и кинулась к животному. Схватила его на руки и потащила прочь. На пороге своей комнаты она обернулась и выкрикнула:
  - Не трогайте его! Он хороший. Да к тому же тут даже есть нечего. Один скелетик остался!
  Расплакалась и убежала.
  Лиля до глубины души была тронута поступком племянницы. И Верный остался жить.
  Жизнь псу была сохранена еще по одной причине: Лиля недавно стала мамой. И просто не могла уже думать ни о чем, кроме своей Любы. Даже о голоде.
  Но от судьбы не убежишь. Дня три назад Вера спохватилась, что ее любимец пропал. Прибежала ко мне, сбивчиво рассказывала про 'бедного друга' и непрерывно плакала. Понять, в чем дело, я смог не меньше, чем через час.
  Уговоренный сестрой, пошел искать нашего пса. И нашел. Мертвый валялся у дома.
  Я похоронил Верного у окраины леса, а Вере сказал, что пес убежал в лес. Не знаю, поверила она мне или нет, но больше про собаку не вспоминала. Только ходит теперь какая-то опустошенная. И продолжает молчать. Да и вообще, моя сестра за этот год как-то очень быстро повзрослела. Стала серьезной и очень тихой.
  Подавляю вдох и трясу головой, выходя из состояния оцепенения. Оглядываюсь по сторонам и отмечаю, что мы уже находимся на небольшой полянке.
  - Ну что ж, Тихон, - обращается ко мне Павел. - Можешь посоветовать местечко укромное, но так, чтобы недалеко от Листневки. Мы, пожалуй, пробудем здесь еще несколько дней, раз ты говоришь, что немцы рядом околачиваются.
  Думаю несколько минут, пока не вспоминаю заброшенную медвежью берлогу, куда я сбегал несколько раз. Еще до войны я устроил там своеобразный шалаш. Местечко это тихое, незаметное для чужого взгляда. Да к тому же речка рядом. В общем, идеальное место.
  Я им о нем рассказал, и даже проводил. Место действительно замечательное. Павел мне так об этом и сказал. А говорит он, кстати, всегда только правду.
  Мы сели прямо на траву. Я оглядел отряд. Он состоял из девяти человек, включая и Павла.
  Павел, без сомнения, требует особого внимания. Этот человек, как выражается моя тетка, необыкновенный. Во всех смыслах. Первый из его признаков необыкновенности заключается в том, что он, при своем-то довольно хрупком телосложении, может поднять вес раза в два больше своего. Этакий силач. Да и в бою от его крепкого кулака страдал не один несчастный.
  Вспомнить хотя бы один случай, произошедший еще до войны. Они тогда только недавно с Лилей познакомились. Может, именно после этого случая Лиля и решила, что Павел ее человек.
  А было это так. Мне было одиннадцать лет, но я все отчетливо помню. Мы тогда с родителями и Лилей в город ездили. И к Лиле пристали какие-то проходимцы. Выхватили кошель (в котором, к слову, было совершенно пусто) и давай драпать. А Павел за ними. Догнал. Ну, а дальше описывать не буду. Плохо им было.
  Я все это веду к тому, что Павел действительно наш человек. За своих он всегда стоит горой. И с уверенностью можно сказать, что именно на него-то можно положиться в любой ситуации.
  А еще он необыкновенный, потому что все понимает. Я и не знаю другого такого человека, который мог бы так просто и в то же время четко ответить на любой вопрос. Однажды, когда я первый раз влюбился, я понял спустя какое-то время, что что-то в моей жизни идет не так. Я пришел к нему за советом. Не знаю, зачем я это сделал. Но не пожалел.
  На мой вопрос о том, что же все-таки со мной произошло, Павел ответил: 'Еда, даже самая хорошая, перестает быть вкусной, когда ею насытишься. Так и с людьми.'
  Я не забыл эту фразу, сказанную как бы второпях, между делом. Я действительно очень скоро 'перегорел'.
  Вот и сейчас он сидит совсем рядом со мной и, как с равным, ведет беседу:
  - Лиля говорила, мама твоя на фронт ушла?
  Я опустил голову и не ответил. Эта тема для меня больная. Больше всего мне не хотелось бы сейчас об этом говорить.
  Павел и это понял. И не стал докучать. Приставать ко мне с советами тоже не стал. Я уже молчу о том, что меня даже не гонят отсюда. Что, кстати, совершенно неожиданно.
  - М-м-м... - тянет он, словно раздумывая над чем-то. Покусывает ус и смотрит на гладь реки. - Я вот что думаю...
  Подвигаюсь к нему поближе, чтобы лучше слышать его слова, потому что Павел вдруг почти перешел на шепот.
  - Это же сколько еще гнать их придется?
  В удивлении смотрю на него и уверенно отвечаю:
  - Уж теперь-то наверняка недолго.
  Павел усмехается и смотрит мне прямо в глаза.
  - Да нет, брат, - став еще задумчивее, произносит он медленно, словно тщательно подбирая слова. - Не год и не два, уж точно.
  Я не согласен с ним, но молчу. Все-таки мне кажется, что самое страшное позади. В любом случае, еще одну такую лютую зиму мы вряд ли переживем.
  Помню, тогда мы посидели немного в темноте, а потом легли спать. Слово 'спать', пожалуй, слишком громкое. В лесу спать не получается. Так, дремлется немного, но сквозь эту полудрему-полутуман в голове до тебя то и дело доносятся различные звуки: где-то хрустнула ветка, где-то над головой вспорхнула с ветки птица, где-то лягушка с всплеском прыгнула в воду...
  В ту ночь я так и не уснул. Сидел тихонько и слушал, как о чем-то тихо переговариваются часовые. Пока ко мне не подошел Павел.
  Тогда он рассказал мне одну историю, на которую я вначале не обратил ни малейшего внимания. Но только потом я понял, что именно эта история сыграла роковую роль в жизни многих людей.
  Я недолго думал над теми словами Павла. Тогда просто не было сил перебирать в памяти все события, предшествующие этому, а уже через несколько часов меня беспокоило совсем другое.
  Ох, не знал я, чем обернется мой поход. Если бы можно было предугадать заранее, я бы ни за что в жизни не пошел в лес искать партизан. Но такова натура людей - сначала делать, потом думать.
  Только-только начало светать на востоке, как Павел ясно дал мне понять, что им пора уходить. И мне заодно. Только в другую сторону. Мне довольно понятно объяснили, что среди них я лишний.
  И мне пришлось уйти...'
  Восьмая глава
  - Сядь и сиди спокойно, - тихо говорит мне Лиля, невозмутимо потроша рыбину. - И в окно не смотри.
  Сажусь на кровать, поближе к печке. Но перестать смотреть в окно выше моих сил.
  Внезапно Лиля куда-то выходит. Но тут же возвращается, всовывая мне в руки цветастый платок.
  - Накинь на плечи, чтобы внимание не привлекать. Уж больно ты не по-нашему одета.
  Следую совету женщины и закутываюсь в платок. Даже длинные распущенные волосы запихиваю под него. Кажется, у меня начинается мандраж. Сидеть и делать вид, будто вокруг ничего не происходит, в то время как фашисты, быть может, сейчас поведут на расстрел? А, может, спрятаться? Нет, это точно не вариант. Вот если они найдут, тогда не отвертишься отговоркой, что просто испугалась. Заподозрят тебя в самых страшных грехах - и пиши пропало.
  Кидаю быстрый взгляд на женщину и тут же краснею от своих трусливых мыслей. Лиля сидит и держит на руках Любу. Что-то мурлыкает ей на ушко и выглядит вполне спокойной. Не то, что я.
  Громко хлопает дверь. Вздрагиваю и резко поворачиваю голову в сторону входа. С облегчением выдыхаю. Это всего лишь Тихон.
  Мальчишка подходит ко мне и всовывает в руки какой-то сверток. Разворачиваю его и нахожу в нем начатую вышивку и иголку.
  - Я не умею, - растерянно говорю я Тихону и протягиваю ему сверток обратно.
  Мальчишка кидает на меня снисходительный взгляд.
  - Просто держи в руках.
  - Ты где был? - тихо интересуется у него тетка.
  - Где надо, - довольно грубо отвечает Тихон и добавляет, кивая в мою сторону: - Надо же эту теху замаскировать. Если придерутся, как мы объясним, кто это и что тут делает?
  - Расскажем все, как есть, - недоуменно произносит Лиля. Она по-прежнему считает меня испуганной жертвой войны.
  Мальчишка отрицательно качает головой и, беря сестру в охапку, садится с ней на кровать рядом со мной.
  Наши с Тихоном взгляды встречаются всего на мгновение, но я успеваю разглядеть в его глазах тревогу, которую он явно пытается скрыть. Неужели все настолько серьезно?
  Вновь распахивается дверь, но на этот раз на пороге я вижу лицо немца. Следом за ним входят еще человека четыре.
  Фриц быстрым взглядом окидывает комнату. Потом поворачивается к своим спутникам и отдает какое-то приказание на немецком. Солдаты что-то ему отвечают и скрываются за дверью.
  - Обыск, - шепчет мне на ухо Тихон, зорко наблюдая за немцем.
  Скашиваю в сторону глаза и наблюдаю за Верой. Она уткнулась лицом в плечо старшего брата и сидит, замерев. Как же мне хочется вот так же спрятаться за кем-то.
  Немец, вошедший первым, по-видимому, главный среди них. Он проходит мимо меня, окидывает взглядом комнату. Заглядывает за печь, под кровать. Не найдя ничего достойного его внимания, внимательно смотрит в лица присутствующих. Сначала на Лилю, потом на Тихона. Дети его не интересуют. И вот его хищный взгляд упирается в меня.
  Лишь стоило ему взглянуть на меня, как я почувствовала, что по спине стекает что-то холодное. Фриц смотрит на меня внимательно. На его лице оживление. Теперь, когда его глаза совсем близко, я вижу, что он косой. Один глаз смотрит на меня, другой куда-то в сторону. От этого становится жутко.
  - Что у тьебя в свертке? - каркающим голосом спрашивает немец, не спуская с меня своего колючего взгляда. - Покажи!
  Не в силах разжать пальцы от страха, протягиваю ему вышивку. Он с силой вырывает ее их моих рук и разворачивает.
  Внимательно наблюдаю за его лицом. Фриц хмурится, разглядывая на салфетке милый вышитый цветок. Затем вынимает иглу и трясет ею перед моим носом.
  - Это что?
  Сижу ни жива, ни мертва и не могу выдавить из себя ни слова. Взгляд невольно падает на кобуру на его поясе.
  - Это простая игла, - отвечает за меня Тихон, с раздражением глядя на немца. - Швейная.
  Тот что-то недовольно бормочет на немецком.
  Снова открывается дверь. Вернулись его подчиненные. Они что-то докладывают своему начальнику, и тот быстрым шагом направляется к двери.
  - Я конфискую это, - зло пыхтит фюрер, кидая мне на колени вышивку. - Как оружье.
  Понимаю, что он говорит об игле. Да катись с ней, только подальше отсюда!
  Немцы уходят. Перед тем как покинуть комнату, главный фашист оглядывается и смотрит на меня своими маленькими противными глазками. От его взгляда меня снова пробирает дрожь.
  В сенях раздаются шаги, хлопает входная дверь, и я понимаю, что они вышли на улицу.
  - Тебе плохо, милая?
  Поворачиваю голову и вижу перед собой обеспокоенное лицо Лили. Осознаю, что мои пальцы судорожно сжимают вышитую салфетку. Разжимаю ладонь, и салфетка падает на пол.
  - Ну чего ты? - ласково шепчет рядом молодая женщина. - Они ушли, больше сегодня не придут.
  Сегодня не придут? А завтра? И что они сделают, когда придут?
  - Нет, все хорошо, - тихо возражаю я.
  Сползаю с кровати и на негнущихся ногах иду к выходу из комнаты.
  - Я скоро вернусь, - успокаиваю я Лилю.
  Выхожу из дома и жадно вдыхаю свежий воздух. Кажется, мне действительно стало плохо. Хотя, скорее всего, это от страха. Меня немного тошнит и кружится голова. Присаживаюсь на ступени и кладу голову на коленки. Я не готова к войне. Мне здесь не место.
  Ветер трепет волосы, освежает лицо. Я потихоньку успокаиваюсь.
  - Не здешняя? - раздается откуда-то сверху хриплый голос. Поднимаю голову и вижу перед собой невысокую маленькую бабульку. Она стоит и держит в руках большую банку молока.
  Киваю головой, отвечая на ее вопрос.
  - А чего на пороге сидишь? Простудишься. В дом бы шла.
  Проношу ее совет мимо ушей. Снова опускаю голову на сложенные на коленях руки и закрываю глаза.
  Старушка вздыхает. Немного помолчав, она снова спрашивает, обращаясь ко мне:
  - Пройти в дом можно?
  Снова киваю головой, удивляясь, почему она спрашивает у меня разрешения. Но тут же вскакиваю со ступенек, осознав, что мешаю ей пройти. Отхожу в сторону, пропуская пожилую женщину, и прислоняюсь спиной к косяку двери. Закрываю глаза, пытаясь унять страх, который вцепился в меня своими железными лапами и никак не хочет отпускать.
  В мою голову приходит мысль, что немцы все еще где-то рядом. Это действует на меня лучше, чем совет старушки. Я тут же открываю дверь и тоже захожу в дом.
  - Лилечка, я молочко принесла для Любаши, - щебечет в комнате новоприбывшая бабулька. - Я на стол поставлю.
  Прохожу и сажусь на стул в углу. Не хочу, чтобы у меня сейчас что-либо спрашивали.
  - Баба Нюта! - всплескивает руками Лиля. - У меня же денег нет.
  - Я не за деньги, - машет руками баба Нюта и садится на стул.
  - Спасибо, - смущенно говорит молодая женщина. Бережно берет банку обеими руками и ставит на полку за печью.
  - А где помощник твой? - спрашивает старушка, окидывая комнату быстрым взглядом.
  Машинально оглядываюсь по сторонам и тоже замечаю, что Тихона в комнате нет.
  - Убежал куда-то, - вздыхает Лиля и садится рядом с женщиной. - Он вообще последнее время часто где-то пропадает. Он тебе нужен зачем-то?
  - Нужен, - кивает старушка. - Мне бы помочь на чердаке разобраться...
  - Ну вот ведь плут! Как потребуется - так сразу нет его.
  Баба Нюта причмокивает языком и говорит:
  - Оставь его, взрослый парень уже. Даже если сильно захочешь - не удержишь его.
  Я совсем потеряла суть разговора. Кого и от чего надо удерживать?
  - А если он того... - чуть не плача, возражает Лиля. - Опять к ним уйдет?
  - К кому? К партизанам нашим? Дык нету их давно в наших лесах.
  Баба Нюта улыбается своей беззубой улыбкой. Берет Лилю за ладонь и поглаживает, пытается подбодрить.
  - Как же нет! - всхлипывает молодая женщина. - Я не далее как вчера вечером от баб слышала, что они возвращаются в Листеневку. Ну, кто-то их где-то поблизости якобы видел... А как же Павел? Что же это... И мне ведь ничего не написал!
  Я с интересом вглядываюсь в лицо Тихоновой тети. По ее щекам текут слезы. Лиля и сама уже всхлипывает.
  - Только, - продолжает она доверительно. - Не надо бы им сюда. Эти фашисты, будь они неладны, так и пасутся здесь, будто им тут медом намазано. И что им тут делать? И так почти никого не осталось.
  Лиля рассекла ребром ладони воздух и обреченно опустила голову.
  - Ну, буде, - прошепелявила старушка, наклоняясь к самой ее голове.
  Лиля поднимает голову, и вдруг видит меня. Вижу, как сразу же она меняется в лице. Наверно, она просто меня не заметила вначале. Думала, они со старушкой в комнате одни.
  - Я... Я ничего не слышала, - решаюсь соврать я. - Честно.
  Кажется, я краснею. Не желая показать вида, встаю и пересаживаюсь поближе к окну.
  - О, ну вот и помощница мне нашлась! - радостно восклицает баба Нюта. - пошли со мной, поможешь мне...
  Закатываю глаза и подавляю вздох. Сидела бы я себе в своем углу тихонько - не заметили бы меня. А теперь придется идти пол на чердаке драить. Или, еще что хуже, какие-нибудь мешки с хламом таскать. Как будто мне больше делать нечего...
  - Действительно, - оживляется Лиля. - Катюш, иди помоги бабе Нюте.
  Наверно, она еще прибавила про себя: 'Хоть какая-то польза от тебя будет'...
  ***
  - Проходи-ка.
  Чувствую, как баба Нюта подтолкнула меня ладонью к дому. Поднимаюсь по ступенькам и толкаю входную дверь. Она со скрипом поворачивается на петлях, пропуская меня внутрь.
  - Ну заходи же, что на пороге мнешься?
  Тяжело вздыхаю и вхожу в дом. Угораздило же меня попасться под руку этой старушке в тот момент! Теперь придется весь вечер тут торчать.
  - Я не задержу тебя надолго, - словно прочитала мои мысли баба Нюта. Хотя, скорее всего, она просто поняла это по выражению моего лица.
  Меня снова подталкивают в спину, уже настойчивее. Мы оказываемся в тесном полутемном помещении. В нем несколько дверей, а сбоку к стене прислонена лестница. Понимаю, что это сени.
  Старушка открывает какую-то дверь сбоку и переступает через порог, оставляя дверь приоткрытой.
  - Подожди меня здесь, - обращается она ко мне, скрываясь в помещении.
  Не обратив на ее просьбу никакого внимания, иду следом за старушкой. Оказавшись внутри, с интересом оглядываюсь по сторонам. Эта комнатка больше похожа на чулан. Все, что в ней помещается - это большой сундук в углу, стол и два стула. И в этой каморке совсем отсутствуют окна. Тусклый свет сюда проникает из сеней. В темноте я еле-еле могу различить силуэт старухи в углу.
  Она подходит к сундуку и откидывает крышку. Быстро оглядываясь назад и чудом не заметив меня в полумраке комнатки, запускает руку внутрь и что-то ищет. Потом я слышу глухой звук. Это старушка захлопнула крышку.
  Выскальзываю наружу, возвращаясь на прежнее место. Интересно, что в этом сундуке? По-видимому, что-то ценное. Иначе как объяснить ее недоверие ко мне? Она определенно не хотела, чтобы я заходила в ту комнату. Любопытство разгорается во мне все сильнее. Сразу же вспоминаются рассказы о бабках, которые с вида - ну просто божий одуванчик, а, стоит только копнуть поглубже, столько тайн скрывают... Я уже собираюсь снова заглянуть в ту комнатку, чтобы унять свое любопытство, но все-таки остаюсь на месте, дожидаясь старушку здесь. Через несколько секунд появляется и сама хозяйка дома.
  - На, держи, - протягивает она мне свечу.
  Потом подводит меня к лестнице и говорит:
  - На чердаке где-то есть старые мешки. Вот они мне и нужны. Все, какие найдешь, спускай вниз. Они пустые, не беспокойся...
  Неуверенно гляжу на лестницу. У меня большое подозрение, что она развалится сразу же, как я попытаюсь взобраться по ней на чердак.
  - Я бы сама справилась, - произносит вдруг старушка. - Да спину скрутило. Лестница крепкая, меня всегда выдерживала.
  С сомнением гляжу то на лестницу, то на старушку. Баба Нюта очень маленькая и совсем худая. Это один из тех редких случаев, когда кто-то оказывается ростом ниже меня. Но все же буду надеяться, что я не на много тяжелее старушки, и эта хлипкая лестница выдержит и меня.
  Со вздохом цепляюсь свободной рукой за стену и ставлю ногу на нижнюю ступеньку. Лестница подо мной заметно пошатнулась, заставив меня еще крепче вцепиться в неровную стену.
  - Я держу, - проскрежетала подо мной старушка. - Поднимайся.
  С горем пополам мне удалось добраться до чердака. Проклиная все на свете, пробираюсь сквозь наваленный на полу хлам в поисках этих треклятых мешков. Свет от моей свечи не рассеивает мрак. Я продвигаюсь вперед почти на ощупь. Да к тому же пыль, поднятая мною с пола, лезет мне в нос, что еще больше выводит меня из себя. Я уже на чем свет стоит проклинаю и этот чердак, и саму бабу Нюту со своими мешками. И как я только могла добровольно согласиться на это? В последнее время я все больше и больше себе удивляюсь.
  Наконец, я нахожу что-то, отдаленно напоминающее мешок. Хватаю его и, довольная собою, направляюсь к выходу.
  - Нашла? - встречает меня вопросом баба Нюта.
  Осторожно спускаюсь с лестницы. Оказавшись на устойчивой поверхности, задуваю свечу и молча протягиваю пыльный мешок старушке.
  - И все? - удивленно спрашивает меня баба Нюта, разворачивая мешок.
  - Там больше ничего нет.
  Может, там действительно ничего нет. Я же даже не смотрела.
  - Странно, - вздыхает старушка, расстроено качая головой. - Мне помнится, что было много...
  Пожимаю плечами, предпочитая не отвечать. В любом случае, больше я туда не полезу.
  - Ну, спасибо, - снова вздыхает баба Нюта, забирая у меня свечу. - Тихону привет.
  Старушка ясно дала понять, что мне пора уходить. Она развернулась и ушла, оставив меня одну.
  Делаю несколько шагов к выходу, но воспоминание о тайнике заставляет меня остановиться. Возвращаюсь обратно и осторожно заглядываю в комнату, в которой скрылась хозяйка дома.
  В сомнении переминаюсь с ноги на ногу, но любопытство в конце концов берет верх. Словно тень, неслышно проскальзываю в каморку и осторожно пробираюсь в тот угол с тайником. Интересно же узнать, что там прячет эта бабулька.
  Подхожу к сундуку и пытаюсь поднять крышку. Наконец, она откидывается, и я, в предвкушении увидеть внутри что-то интересное, склоняюсь над сундуком. В следующую секунду меня постигает разочарование. Все, что там есть - это две свечи и мешок с чем-то сыпучим внутри. Наверно, мука или крупа. Вот и все ценности одинокой старушки.
  Чтобы не оставить никаких сомнений в том, что это вовсе не тайник, провожу ладонью по внутренней части крышки сундука. Она отделана мягким материалом. И только сейчас я замечаю, что в этой мягкой материи е6сть карман. Запускаю в него руку, и мои пальцы нащупывают что-то узкое и гладкое, похожее на ощупь на фотографию. Вынимаю ее из кармашка и закрываю крышку сундука.
  В темноте ничего разглядеть невозможно, а любопытство уже невозможно унять. Покидаю комнатку, приняв решение посмотреть при свете, что же изображено на фотографии, а потом сразу же вернуть. Легко притворяю за собой дверь и уже собираюсь покинуть дом, но меня останавливает мужской голос, гулко отскочивший от стен сеней.
  - Кто это тут у нас?
  Замираю с поднятой ногой, застигнутая этим вопросом врасплох. Быстро поворачиваю голову в сторону звука и вижу перед собой очень высокого мужчину. В полумраке я не могу различить черт его лица, и вижу только силуэт.
  - А где хозяйка? - не дождавшись от меня ответа на свой первый вопрос, вновь спрашивает меня мужчина.
  - Здрасьте, - наконец-то 'отмираю' я и, махнув рукой куда-то в сторону, произношу: - Она там.
  Мужчина хмыкает. Проходит мимо меня, задев при этом своим локтем мое плечо. Взявшись за ручку двери, за которой скрылась баба Нюта, он вдруг замирает.
  - А что в этой комнате? - вдруг спрашивает он у меня, кивком головы показывая на дверь каморки, из которой я только что вышла.
  - Там?.. Ничего особенного.
  - А что ты там долго делала? И вообще, что ты здесь делаешь?
  Поднимаю на него взгляд и вижу, как в темноте белеют его глаза. Они даже поблескивают при этом мрачном свете, словно у кота.
  - Пришла помогать этой бабульке. Вы знаете, старшим надо помогать. А потом заблудилась. Здесь столько дверей, сам черт ногу сломит, пока выход найдет.
  Кидаю на него злобный взгляд, будто бы это он виноват в том, что здесь так много дверей.
  Этот тип определенно начинает меня раздражать. Все спрашивает, да выведывает у меня что-то... Пришел к бабе Нюты - все вопросы к ней. Если захочет, она даже может ему экскурсию по дому провести. А от меня попрошу отстать.
  - Заблудилась, значит? Ну что ж. С кем не бывает... Выход там.
  Меня разворачивают в сторону двери. Прикусываю язык, чтобы не сказать какую-нибудь колкость. В любом случае, неприятности мне не нужны, а я уже нарываюсь на них. Пока не стоит лезть в бутылку.
  Медленно продвигаюсь к выходу. У двери зачем-то оборачиваюсь.
  Странный мужчина все еще стоит на прежнем месте, пристально всматриваясь в приоткрытую дверь каморки.
  Не выдерживаю и фыркаю. А потом, прежде чем я успеваю себя остановить, с моих губ слетает:
  - Ну что вы там хотите найти? Может, вы думаете, что баба Нюта у себя кого-нибудь прячет?.. Да ладно, не стесняйтесь, проходите... Найдете что-нибудь интересное - мне расскажете.
  - Ну что же ты, девочка, говоришь? Такими словами не бросаются просто так.
  - Не, ну а что? - меня уже не остановить. - Вдруг она немецкий шпион? Или, наоборот, партизан на чердаке прячет?.. Внешность, ведь знаете, бывает обма-а-анчива...
  Усмехаюсь и поворачиваюсь к мужчине спиной. Наверно, у него хромает чувство юмора. Я понимаю это по насупившимся бровям и повисшему меду нами напряженному молчанию. Тишина давит мне на уши и чуть-чуть на психику.
  - До свидания, - прощаюсь я с незнакомцем и спешно покидаю дом.
  ***
  Уснуть мне не удавалось довольно долго. Я все ворочалась с боку на бок. То было жарко, то вдруг становилось холодно. А еще меня жутко злила постоянно сползавшая на пол простыня.
  Все обитатели дома наверняка уже видят седьмой сон. А вот мне никогда не снятся сны.
  В детстве мне было даже обидно, когда подружки собирались во дворе и обсуждали, кому что приснилось. Было ужасно интересно наблюдать за тем, как они по соннику определяют значение сна и с умным видом подытоживают: 'Тебе, Нинка, снилось, будто ты помидор ела? Тебя ждут неприятности... А ты, Аня, косы заплетала себе? Жди долгую дорогу...'
  Потом они, как обычно, поворачивались ко мне, а мне, как обычно, рассказать им было нечего...
  Самое интересное, что Аня вскоре действительно переехала жить в Мурманск... Да и в основном большинство предсказаний сбывались.
  Мама говорит, что я не вижу снов, потому что и сплю-то всего по три часа каждую ночь. Мы с ней даже часто ругаемся по этому поводу, но в этой ожесточенной борьбе между моей совестью и книгами обычно побеждают книги.
  Самое интересное, что книги увлекательны лишь тогда, когда от тебя не требуют их прочтения. Я, например, не выношу читать что-то по внеклассному чтению... Но, если книга захватит меня с первых же страниц, я уже не смогу остановиться, пока не узнаю, чем в ней все закончится.
  В очередной раз переворачиваюсь на другой бок и подкладываю руки себе под голову. Все книжки остались где-то там, далеко... Но, надо признать, все, что со мной сейчас происходит, кажется еще похлеще какого-нибудь романа. Вернуться бы поскорее...
  ...И вот, когда я уже вот-вот готова была уснуть, до моего слуха донеслись чьи-то голоса. И этот чей-то далекий разговор вовсе не привлек бы моего внимания, если бы я не услышала смутно-знакомый голос. Напрягаю слух, пытаясь вникнуть в суть разговора. Говорящих двое. Их голоса звучат очень глухо, и я не могу разобрать ни слова.
  Приподнимаюсь на локтях и выглядываю за занавеску в окно. На улице темно, хоть глаз выколи. Проселочную дорогу освещает тонкий серп месяца.
  А голоса тем временем приближаются. Теперь я понимаю, почему не поняла ничего из этой беседы. Говорящие ведут диалог на немецком.
  Спустя какое-то время я вижу этих людей. Их, как я и полагала, двое. Один из них, насколько я могу увидеть в полумраке, в форме. Другой в простой рубахе и штанах. Тот, что в форме, значительно уступает в росте своему спутнику.
  Они переговариваются вполголоса. Причем все больше говорит человек без формы. Он будто бы что-то рассказывает другому мужчине. Второй же внимательно слушает собеседника, изредка выпуская изо рта сизый табачный дым. У его губ красным мерцающим огоньком тлеет сигарета.
  Они проходят вплотную к моему окну. Непроизвольно дергаюсь, скрываясь за занавеской.
  Спутники ненадолго замолкают. А потом один из них снова начинает говорить. И внезапно я понимаю, где уже могла слышать его голос. Возможно, я ошибаюсь, но все его интонации напоминают мне того мужчину, которого я видела всего несколько часов назад в доме бабы Нюты. Но только что он может делать ночью на улице в обществе немца? И, тем более, о чем-то с ним переговариваться? К тому же, насколько я могу судить, говорит он на чистейшем немецком.
  Жду, пока голоса почти совсем не стихают вдали. После чего подбираю с пола свою одежду и в спешке натягиваю ее на себя. Затем осторожно залезаю на подоконник и как можно тише открываю оконную раму.
  Как тень, бесшумно спрыгиваю наружу и крадучись иду вслед за мужчинами. Держась от них на достаточном расстоянии, продвигаюсь вперед. Стараюсь держаться в тени, и поэтому мне приходится в буквальном смысле вытирать своей спиной стены чужих домов.
  К моему изумлению, странные собеседники направляются прямиком к дому бабы Нюты. Я не ошиблась. Они действительно направлялись именно туда. Из своего укрытия я прекрасно вижу, как мужские фигуры поднимаются по ступеням на крыльцо и громко стучат в дверь.
  Сначала ничего не происходит. Я наблюдаю за ними из-за широкого куста сирени. Какое-то время они чего-то выжидают. Затем немец со всей силы опускает тяжелый кулак на дверь. Она тут же, как по команде, открывается, и на пороге я вижу бабу Нюту. При холодном лунном свете ее лицо кажется вылепленным из воска. От этого становится жутко, и по спине бегут мурашки.
  Мужчины оттесняют старушку и входят в дом. Что же это все значит?
  Я не успеваю подумать об этом. Сначала я слышу какую-то громкую возню, доносящуюся изнутри дома, а затем подпрыгиваю на месте от резкого звука. Выстрел. Холодею от ужаса, догадываясь, что только что произошло. А дальше ноги реагируют быстрее, чем мозг. И вот я уже несусь обратно, ломая кусты и царапая кожу о колючие ветки.
  Ни жива, ни мертва подбегаю к своему окну. Подтягиваюсь на руках и, перекатившись через подоконник, кубарем влетаю в комнату. Мои руки разжимаются, и я падаю на кровать, больно ударившись головой о подоконник. Не будь под окном кровати, я бы свалилась на пол. Несколько секунд лежу, не шевелясь, и пытаюсь придти в себя. Потом сажусь, потирая ушибленную макушку. Последнее время моей несчастной голове приходится несладко. Поднимаю глаза и от неожиданности подпрыгиваю на кровати. Прямо передо мной стоит, сложив руки на груди, Тихон.
  - Ты где была? - интересуется он, хмуря брови.
  - В туалете, - нахожусь, что ответить, я.
  - Через окно туда ходила? - иронично сощурив глаза, спрашивает Тихон.
  - А это что, запрещено? - выпаливаю я, действуя по принципу: лучший способ защиты - нападение. - Ты что сам-то делаешь здесь?
  - Зашел проверить, на месте ты или нет, - огрызается мальчишка.
  - Проверил? - хмуро осведомляюсь я. - Спокойной ночи.
  Тихон кидает на меня злой взгляд и уходит, плотно прикрывая за собой дверь. Я остаюсь одна.
  Закрываю окно и задвигаю занавеску. Прямо в одежде залезаю под одеяло и натягиваю его до самого носа. Меня все еще ощутимо потряхивает от ужаса.
  Закутываюсь в одеяло с головой и сворачиваюсь на кровати клубочком. Хочется сжаться в комок, спрятаться ото всех и лежать. Но этому моему желанию не суждено сбыться. Никак не могу унять сердцебиение, а осознание, что, возможно, по моей вине погиб человек, потихоньку гложет меня изнутри.
  Девятая глава
  '12 июля 1942...
  Выхожу на сельскую дорогу и тут же слышу оклик, донесшийся до меня откуда-то сбоку.
  - Тихон! Ага, плут. Я так и знал, что встретимся!
  Поворачиваюсь в ту сторону, откуда раздался Генкин голос, и действительно вижу перед собой Генку. Он стоит, прислонившись к входной двери своего дома, и смотрит прямо на меня. Его рыжие волосы слегка выглядывают из-за белоснежного бинта, который повязан на его голове. На вид он вполне бодрый и, я бы даже сказал, довольный жизнью.
  - Генка? - удивленно переспрашиваю я, подходя к нему поближе. - Ты как тут?
  - Да вот, друг, такие дела. Боевое ранение, все такое... Теперь с тобой тут останусь. Будем вместе куковать.
  Все это рыжий говорит таким радостным тоном, что невольно начинаешь сомневаться, правду он говорит или шутит.
  - А с головой что? - с довольно глупым видом спрашиваю я.
  - А-а, ты про это? - театрально закатывает глаза парень. - Пустяки. Контузия... Но в бои уже нельзя.
  При последних словах он разводит руками, как бы показывая мне, что очень сожалеет об этом. Хотя весь его счастливый вид говорит об обратном.
  - Ясно, - зачем-то говорю я, думая о другом.
  - Кстати, - вдруг как-то весь выпрямляется Генка. - Ты где это уже успел побывать с утра пораньше? Не видел я, чтобы ты мимо меня проходил. Не успели еще нормальные люди проснуться, а он уже топает откуда-то. Никак из леса?
  Моргаю несколько раз, пытаясь решить, что лучше: рассказать ему всю правду или соврать.
  - Тетка за водой послала, - наконец принимаю я решение. - А ведро я забыл. Иду назад.
  - А в лесу что делал?
  - Думал ягод Верке насобирать.
  - Ну и как, насобирал? - усмехается Генка, смеряя меня подозрительным взглядом с ног до головы. - Не верю.
  - А я тебя и не спрашивал.
  Генка поджимает губы и смотрит на меня сверху вниз слишком пренебрежительно.
  - Они где-то рядом, да?
  Сперва я не понимаю смысл его вопроса, а, когда до меня доходит, не могу скрыть своего удивления. И откуда Генка может знать об этом? Если, конечно, он имеет в виду отряд партизан.
  - Не понимаю, о чем ты, - как можно безразличнее роняю я.
  - Понимаешь, - цедит он сквозь зубы и вдруг резко наступает на меня, очевидно, желая напугать.
  Отскакиваю в сторону.
  - Сдурел что ли? Реально контуженный!
  - Не хочешь, как хочешь. Я-то думал, мы друзья.
  Рыжий сплевывает на траву и отступает от меня.
  - Ну, что стоишь? Вали отсюда.
  Хочу ответить ему колкостью, но вместо этого разворачиваюсь и ухожу. На повороте оборачиваюсь. Генка несколько секунд мнется на крыльце, потом стучит в стекло своего окна. Из дома выходит тот самый немец, которого я видел до этого.
  Я никак не могу найти объяснения произошедшему, и от этого впадаю в ступор. Генка говорит новоявленному мужчине несколько слов, после чего уходит в дом. А его собеседник остается на пороге. Немец мнется у Генкиного дома, словно не решается на что-то.
  Какое-то время он стоит, беспокойно оглядываясь по сторонам, а потом спускается по ступенькам и быстрым шагом направляется в сторону леса по той тропинке, которой я вернулся в Листеневку. Пробираюсь вслед за ним, стараясь ступать как можно тише.
  Внимательно наблюдаю за действиями фрица. Тот идет, слегка ссутулившись, то и дело вздрагивает и нервно оглядывается по сторонам. Если раньше я и допускал мысль, что мог ошибаться, то сейчас у меня не осталось никаких сомнений. Теперь-то я хорошенько его разглядел. И с уверенностью могу сказать, что передо мной ни кто иной, как самый настоящий фашист.
  Совершенно неожиданно для самого себя срываюсь с места и обходной тропинкой бегу наперерез партизанам. Что бы сейчас ни происходило, я подсознательно понимаю, что, если я не успею предупредить отряд Павла, то случится какая-то непоправимая беда.
  Несусь сломя голову, продираясь сквозь ветки. Подбегаю к тому месту, где они, по идее, должны были уже быть, и замираю, как вкопанный. Здесь совершенно безлюдно.
  Разворачиваюсь и бегу вперед. Да, они, наверно, уже ушли дальше, чем я предполагал.
  По пути вспоминаю ту историю, рассказанную мне Павлом ночью, и которой я не придал ровно никакого значения. Лишь пожал плечами и забыл о сказанных мне мужчиной словах. Но теперь, вспоминая наш диалог, я соотношу в голове все, что слышал и видел, и понимаю, что Павел был прав во всем.
  'Ты это, брат, осторожнее будь со своим другом. Генка тот еще...'
  'Почему ты это сказал?'
  'Есть причина.'
  Павел тогда помолчал немного, видимо, тщательно подбирая слова. Когда он заговорил, его голос звучал как-то по-военному жестко и беспощадно:
  'Ты, брат, не знаешь многого. По вине его отца Борис-то наш в плену сгнил. Да и, по правде, опасаюсь я, что и отец твой тоже в нехорошую историю из-за него втянулся. Этот Иуда ведь как? Еще в самом начале с фашистами связь имел. И сынок его тоже совсем не прост.'
  Я промолчал. А Павел неумолимо продолжал:
  'Я, ведь, когда ты сказал о том, что возле Генкиного дома немец вьется, сразу понял, что не ошибся. Не понимаю только, что Гена все еще там, на горячей точке торчит? Думаю, скоро вернется. Уж его отец-то постарается это устроить.'
  Я тогда ничего не понял. Особенно последнюю Павлову фразу. А теперь все стало на свои места. Как бы мне не хотелось верить в слова мужчины, но все факты налицо: Генка перешел на сторону врага. И кто знает, что теперь со всеми нами будет?
  ***
  Меня увидел один из партизан, когда я продирался сквозь ветки деревьев через лес. Он сразу понял, что произошло что-то непредвиденное, и вышел ко мне навстречу.
  С облегчением выдыхаю и, как на духу, рассказываю ему обо всем. Тот хмурится, глядя куда-то мимо меня, и молчит. Даже когда я уже заканчиваю рассказывать, он по-прежнему молчит и напряженно думает.
  - Вот что, - наконец-то говорит он. - Иди назад. И возвращайся лучше другой дорогой, засек?
  - Засек. А вы?..
  - Не важно. Мы уходим. Пока рано.
  Партизан смотрит на меня какое-то время, после чего усмехается и хлопает меня по плечу.
  - А ты боец! Выйдет из тебя толк, руку на отсечение даю.
  Невольно улыбаюсь и пожимаю протянутую мне ладонь.
  - Все. Иди назад, ты теперь за старшего! - почти в точности повторяет он папины слова и разворачивается, чтобы уйти.
  Стою и смотрю вслед отряду, пока они окончательно не скрываются вдали. Потом разворачиваюсь и бегу обратно.
  ***
  Дома меня ждал удар. Стоило мне только войти в комнату и увидеть Лилю, как я понял, что случилось что-то поистине ужасное.
  - Что? - только и смог вымолвить я, опускаясь на стул в углу и глядя на тетку круглыми от ужаса глазами.
  Та молча встала, подойдя ко мне почти вплотную, протянула треугольный, чуть пожелтевший, конверт. Упала рядом на стул, прижавшись плечом к стене.
  Негнущимися от страха пальцами разворачиваю аккуратный треугольник. Несколько секунд тупо смотрю на извещение перед собой, пытаясь вникнуть в написанные строки.
  Никак не могу понять, что же все-таки произошло. А вот Лиля уже поняла. Сидит и смотрит в стену, даже не плачет. И глаза сухие, но воспаленные. А внутри зрачка нездоровый блеск, как будто от лихорадки.
  Снова опускаю взгляд на страшное письмо в своих руках. Все тут: и печать, и подпись. Перечитываю имя отца и вдруг замечаю к тому же приписанное в уголке ровным почерком имя матери. Осознание произошедшего захватывает меня с головой. То, во что я упорно не хотел верить, все-таки произошло.
  Открываю рот, чтобы что-то сказать, но тут же снова закрываю его. Не могу подобрать слов. Да тут, собственно, и говорить не о чем.
  Вскакиваю с места, сжимая извещение в кулаке, и стремительно выбегаю из дома. Лицу стало отчего-то жарко, а особенно жарко глазам. Распахиваю входную дверь, напугав при этом сестру, и сбегаю по ступенькам.
  Краем глаза ловлю испуганный Веркин взгляд. В голове проносится невольная мысль. Как же хорошо, что сестра еще не умеет читать!
  Пытаясь сдерживать себя, твердым шагом приближаюсь к крайнему Генкиному дому. Сейчас больше всего на свете мне хочется схватить его за горло и сдавить пальцы покрепче. Ведь именно из-за таких, как он, погибают люди. Во мне все буквально клокочет от бессильной ярости.
  Взбегаю по ступенькам и со всей силы барабаню кулаками в его дверь. А потом и ногами. Сначала мне кажется, что его нет дома, а, даже если он там, то все равно не откроет. Боится. Генка вечно чего-то боится, вот и стал предателем, лишь бы сохранить свою жалкую шкуру.
  Но я ошибся. Передо мной распахивается дверь. И на пороге я вижу его собственной персоной. Стоит, сложив руки на груди, и смотрит на меня, как на пустое место: безразлично и пренебрежительно. Это еще больше выводит меня из себя.
  - Что-то потерял? - нагло спрашивает он.
  Вместо ответа замахиваюсь и со всей силы бью его кулаком в челюсть. Генка такого точно не ожидал, потому что тут же пошатнулся и почти сполз по стене на пол.
  - Ты... Ты совсем рехнулся?
  Опускаю голову и натыкаюсь взглядом на этого жалкого человека, которого когда-то считал своим другом.
  - Как же ты смог предать Родину? И ни разу ни подумал? - вот все, что я смог из себя выдавить.
  - Ты о чем?
  Вспыхиваю от ярости.
  - Убил бы тебя на месте! - рычу я, не спуская с рыжего взгляд. - Да только не хочу уподобляться таким, как ты!
  Генка осторожно поднимается и отступает на несколько шагов назад.
  - Не, ну ты вконец сумасшедший. А я еще помочь тебе хотел. Я же договориться могу, чтобы тебя не трогали...
  Наверно, мое лицо в этот момент сделалось совершенно жутким. Рыжий затих и со страхом теперь вглядывается в мои глаза.
  Около минуты борюсь с желанием исполнить свое недавнее желание и придушить его на месте, но потом все-таки беру себя в руки.
  Подавляю вдох и цежу сквозь зубы:
  - Да тебя и без меня уже жизнь наказала. Не ждет тебя впереди ничего хорошего, так и знай!
  Разворачиваюсь и ухожу, оставляя за своей спиной и Генкин дом, и самого Генку.
  Сколько потрясений за последние несколько дней! Сколько еще впереди?
  Ускоряю шаг. А затем и вовсе перехожу на бег. Бегу по сельской дороге и каждый свой шаг будто бы впечатываю в землю. А перед глазами стоит отец. В своей старенькой военной форме, с печальными и серьезными глазами, в которых не было уже тогда привычного блеска. И особенно ярко в сознании - его рука, крепко сжимающая шершавый дорожный рюкзак.
  И мать. Она как будто почувствовала, что он не вернется. И ушла вместе с ним.
  Зажмуриваю глаза и трясу головой, но отец так и продолжает стоять передо мной. Он стоит и смотрит прямо мне в глаза, а его губы неслышно произносят: 'За старшего'.
  Вбегаю в лес и падаю на траву. Вытягиваю руки перед собой и остаюсь лежать в таком положении. Сейчас, в эту минуту, единственное мое желание - остаться здесь и никогда не возвращаться домой. Все равно он уже другой. Чужой и холодный.
  Да уже ничего и не может быть по-прежнему.
  В голове гулкая пустота. Не осталось ни чувств, ни мыслей. Но я знаю точно одно: теперь у меня нет права уйти.'
  Десятая глава
  Мы сидим за столом и пьем ромашковый чай. Я сижу на своем любимом месте у окна и вдыхаю аромат сирени, что растет прямо рядом с домом. После той грозы куст распустился еще больше. А ветки такие большие, пышные.
  Закрываю глаза и представляю, что я сейчас сижу на крыше в куртке Феликса. Она как раз тогда и пахла бензином и сиренью. Картина, нарисованная моим воображением, показалась мне такой реальной, что я тут же быстро поморгала и для верности помотала головой из стороны в сторону, чтобы стряхнуть наваждение.
  За столом помимо меня сидят Тихон и Вера. Лиля куда-то ушла. Мы молча жуем хлеб. Я разговаривать не хочу. А Тихон, видимо, на меня обиделся.
  Внезапно открывается дверь, и на пороге появляется очень бледная Лиля. Она подходит к нам и садится за стол.
  - Верочка, - просит она племянницу. - Бери хлеб и пойди к Любе.
  Девочка берет со стола кусочек хлеба и послушно уходит к сестре.
  - Что случилось? - встревожено спрашивает Тихон, глядя на тетю.
  - Случилось, - кивает та головой и откидывается назад, прижимаясь к стене.
  Мальчишка внимательно следит за изменениями на лице тети. Та бледнеет еще больше и растерянно произносит:
  - Уж и не знаю, как сказать... Я сейчас пошла к бабе Нюте. Ткань хотела за молоко отдать. Знаю ведь, что у нее нет...
  Лиля замолкает. Я тоже начинаю тревожиться. Неужели действительно мои страхи оправдались?.. А вдруг во всем обвинят меня? Хотя, по сути, я, хоть косвенно, но виновата. Чувствую, как мои зубы начинают мелко постукивать друг о друга от волнения. А Лиля все молчит, будто бы подбирая слова. Смотрю ей прямо в лицо и спрашиваю:
  - Ну?..
  Молодая женщина переводит на меня взгляд.
  - Дверь открыта. Захожу. А она на пороге лежит...
  До меня очень плохо доходит. С непониманием смотрю на Лилю. Она сидит растерянная. Глаза красные, и коса выбилась из-под платка.
  - Так тот выстрел ночью, - вдруг подает голос Тихон. - Значит, это ее фашисты... Да за что же?
  Осознание произошедшего, кажется, на какое-то время совсем выводит меня из состояния мыслить. Тихо ахаю и зажимаю рот рукой. Никак не могу поверить в то, что эти проклятые немцы расстреляли немощную старуху.
  Память услужливо подкидывает мое вчерашнее приключение. А, может, это и правда я виновата в том, что ее убили? Теперь я уже не сомневаюсь в том, что тот мужчина, встреченный мною в ее доме, и тот, что ночью сопровождал убийцу - один и тот же человек.
  - Что-то важное искали, - с потерянным видом поясняет Лиля. - Что-то важное... Твари эти все в доме перерыли. Там все вверх тормашками было! Неужели и правда нашли что-то?..
  - Да ничего они там не могли найти. Им только повод для убийства дай, - мрачно говорит Тихон, опуская голову на руки.
  Лиля кусает нижнюю губу и со страхом глядит на племянника.
  Вспоминаю подслушанный мной вчерашний разговор. Тогда Лиля говорила, что наши партизаны возвращаются в Листеневку. Возвращаются, потому что думают, что здесь безопасно. Только они не знают, что село оккупировано немцами.
  Кидаю быстрый взгляд на Тихона. Мне надо все ему рассказать. Фашистов много. Они сытые и крепкие. Полные сил и вдобавок очень злые. А наши партизаны наверняка оголодавшие и раненые. Что с ними сделают? Возьмут в плен? Расстреляют?
  Есть уже совсем не хочется. Отставляю в сторону кружку и вылезаю из-за стола. Всего лишь на секунду встречаюсь взглядом с Тихоном. Он еле заметно кивает мне головой в сторону двери. Выхожу вслед за ним.
  - Ну а теперь скажи мне, - тихо, но внятно говорит мальчишка, лишь стоит только нам войти ко мне в комнатку. - Где ты была ночью? Только не ври мне.
  - Просто услышала шум и захотела посмотреть...
  - Как у тебя все просто! - вскипает вдруг мальчишка. - Захотела она!.. Надо, прежде чем что-то захотеть, тысячу раз подумать, стоит ли!..
  Тихон садится на кровать и опускает голову на свои руки.
  Замолкаю и гляжу на него, не зная, как рассказать ему обо всем.
  - Ты знаешь, - шепчу я, присаживаясь рядом с ним. - Я вчера слышала разговор твоей тетки и этой старушки...
  Тихон презрительно фыркает, перебивая меня.
  - Я случайно, - начинаю оправдываться, но тут же спохватываюсь и холодно продолжаю: - Это не важно. Важно то, что тетка твоя тебе врет. Потому что она не хочет, чтобы ты ушел к партизанам.
  - А почему я к ним должен уйти? - снова перебивает меня мальчишка, удивленно глядя на меня. - Их уже нет в наших лесах. Я даже не знаю, где они сейчас.
  - Вот в том-то и дело, что они возвращаются! Не знаю зачем, но кто-то сказал, что партизаны в Листеневку идут.
  - Чушь какая-то, - смеется Тихон. - Что им тут делать?
  Мне становится обидно.
  - Значит, ты мне не веришь?
  - Нет, конечно. Ты наверняка что-нибудь не так поняла.
  Мальчишка встает и уходит. А я остаюсь сидеть на кровати. Обиженная и злая.
  Ну да, конечно. Он мне не поверил. Я же только глупости говорю. Если честно, я и сама не понимаю, кто и куда должен вернуться. Но нутром чувствую - вокруг происходит нечто очень серьезное.
  Выхожу в сени и сталкиваюсь там с Лилей. Молодая женщина что-то ищет глазами.
  - Вода закончилась, - устало говорит она мне.
  Понимаю, что она ищет ведро. Замечаю его в углу у двери.
  - Воды принести надо? - живо интересуюсь я. - Давайте я принесу! А вы отдохните пока. Только скажите сначала, где мне ее взять?
  Лиля в растерянности теребит пальцами край своей юбки.
  - Не пущу я тебя, - вдруг говорит она твердо и тянет ведро на себя. - Тихон натаскает, когда вернется. И где он вечно пропадает?..
  - Вы думаете, что я не справлюсь? - обиженно спрашиваю я у Лили. Одна мысль о том, что мне придется целый день торчать в своей комнатке, кажется мне невыносимой.
  - Даже не знаю... - задумчиво произносит молодая женщина. Но я уже вижу, что она уже колеблется.
  - Ну вы же наверняка заняты, а воды ни капли нет, - продолжаю я убеждать Лилю.
  Наконец она сдается.
  - Колодец в конце села, - неуверенно говорит она. - Как выйдешь из дома, налево.
  Хватаю ведро и выбегаю на улицу. В дверях оборачиваюсь. Молодая женщина стоит, закрыв ладонью лицо. Наверно, снова плачет. Выхожу во двор и, чтобы не смущать Лилю, закрываю за собой дверь.
  Когда рядом нет немцев, кажется, что и войны никакой нет. Стоило мне только спуститься со ступенек, как в лицо повеяло теплым ветерком, а босые ноги тут же вымокли от росы. Сейчас мне и вовсе кажется, что я на даче у Феликса.
  Иду по улице. Дорогу к краю села я помню плохо, поэтому во все глаза смотрю по сторонам. Да, кажется, мы сворачивали здесь, когда шли с Тихоном на реку.
  Поворачиваю налево и сразу же вижу чуть впереди колодец. Подхожу к нему вплотную, и только сейчас понимаю, что не знаю, что делать. В фильмах обычно крутят какой-то рычаг, чтобы поднять или опустить привязанное на веревке к этому рычагу ведро. Но этот сломанный рычаг валяется на земле рядом с колодцем. Около него стоит ведро, привязанное за веревку одним концом к этому барабану.
  Ставлю свое собственное на землю и берусь за другое. Недолго думая, скидываю его в колодец. Через несколько секунд до меня долетает грохот и всплеск воды. Заглядываю в колодец и ничего, кроме темноты, не вижу.
  Молодец, Вика. Утопила ведро. Как теперь воду достать?
  - Помочь? - раздается прямо у меня за спиной. Вздрагиваю и оборачиваюсь на голос.
  Передо мной стоит Генка. Улыбается мне своими маленькими мышиными зубками и хитро прищуривается. Отступаю от него на шаг.
  Рыжий хмыкает и снова подступает ко мне. Вздрагиваю и резко отвечаю:
  - Нет, спасибо. В твоей помощи я не нуждаюсь.
  Кажется, я его обидела. Генка нахмурился.
  - Ишь ты, - холодно говорит он, поджимая губы. - Кичишься...
  Беру свое пустое ведро. Разворачиваюсь, чтобы вернуться домой. Я уже поняла, что воду мне все равно не добыть. Теперь единственное мое желание - как можно скорее покинуть общество этой рыжей гусеницы.
  - Мы с тобой не договорили, - раздается мне вслед. Не останавливаясь, продолжаю идти дальше.
  Внезапно кто-то хватает меня за воротник кофточки и тянет назад. От неожиданности теряю равновесие и падаю, больно ударяясь спиной о дерево.
  - Смелая? - шипит мне в лицо Генка. - Или ума много?
  Поднимаю на него глаза и с ненавистью смотрю в это гадкое лицо.
  - Ничего, одна тоже была очень умная. Да внук глупым вырос, - продолжает парень. - Вот теперь по его вине будут страдать все...
  Не понимаю, о чем он говорит. Стою, прижатая к колодцу, и лихорадочно соображаю, как мне вырваться.
  - А ты очень даже ничего, - вдруг хмыкает он, растягивая свои тонкие губы в ехидную усмешку. - Я бы даже сказал, симпатичная...
  Смотрю на него с ненавистью. Он похож на рыжую мерзкую гусеницу. Неожиданно я выпрямляюсь и плюю ему в лицо.
  - Ах ты, - взвинчивается парень. - Тварь!
  Замахивается и дает мне хлесткую пощечину. Снова теряю равновесие и падаю на землю. Хватаюсь за щеку. Вся левая часть лица горит, словно обожженная на солнце. В левом ухе стоит звон.
  Внезапно рыжий падает рядом со мной. В испуге вскакиваю, решив, что он кинулся меня душить. Поднимаю лицо и вижу перед собой Тихона. Он стоит, сжав кулаки, и смотрит сверху вниз на Генку.
  - Тихон, - удивленно спрашиваю я. - Ты что тут делаешь?
  Самый умный вопрос. В этом вся я. Надо было сначала поблагодарить. Ведь в душе я отлично понимаю, что, не подоспей он вовремя, из меня могли бы запросто сделать котлету.
  Тихон фыркает и хмуро отвечает:
  - Спасаю глупых девочек от злых мальчиков.
  Затем наклоняется к Генке и в самое ухо почти ласково говорит:
  - А женщин бить нельзя. Когда же вы с отцом это поймете?
  Генка поднимается на ноги и без предупреждения бьет Тихона кулаком в лицо. Тихон не успевает вовремя среагировать и падает на землю, хватаясь за рыжего и увлекая его за собой.
  В растерянности смотрю на дерущихся и не могу сообразить, что мне делать. Единственное, что приходит мне в голову - вылить на них ведро воды. Но вода в колодце. Хватаюсь за веревку и с энтузиазмом утопающего начинаю тянуть ее на себя. После нескольких неудачных попыток мне удается вытянуть ведро.
  Разворачиваюсь и выплескиваю на мальчишек ледяную воду. Как по заказу, они сразу прекращают махать кулаками и недоуменно смотрят в мою сторону.
  Тихон оказался умнее. Он поднимается на ноги и направляется ко мне. Выхватывает у меня ведро, бросает его на землю. Крепко сжимает мою ладонь и тащит меня подальше от колодца.
  Поднимаю на него глаза и понимаю, что он очень злится. С его волос струями стекает вода и рубашка мокрая насквозь. Из носа сочится кровь.
  - Тиша, - робко обращаюсь я к мальчишке. - Прости меня...
  Сама не знаю, за что я извиняюсь. Ну да ладно. Хуже не будет. Тихон оборачивается на меня и хмуро спрашивает:
  - Сильно больно?
  Сначала не понимаю, что он имеет в виду. Наконец до меня доходит, что он спрашивает про щеку. Прижимаю к ней ладонь. Кажется, она опухла. И кожа неестественно горячая.
  - Потерпи, - бросает мне Тихон. - Придем домой, тетка раствор наведет из подорожника.
  Поднимаемся по ступеням и входим в избу. Открываю комнатную дверь и тут же натыкаюсь на удивленный взгляд Лили. Должно быть, она не может понять, что случилось, но уже строит в своем сознании самые страшные ужасы, что с нами могли произойти.
  - Что случилось? - ахает она, вставая с кровати и подходя к нам.
  - За водой ходили, - хмуро отвечает Тихон. Мальчишка подходит к столу, берет полотенце. Пытается им высушить волосы.
  - А где вода? - с довольно глупым видом спрашивает Лиля, беря мое лицо в ладони и разглядывая щеку.
  - В колодце, - фыркает Тихон.
  Лиля кидает в его сторону растерянный взгляд и поворачивается ко мне, требуя объяснений.
  - Да на меня этот псих напал, - возмущенно кручу я пальцем у виска. - Даже не знаю, чего ему от меня было надо...
  - Тихон, - шокировано произносит молодая женщина, глядя на племянника. - Ты что же это творишь опять?
  - Да не этот, - поясняю я. Тут же понимаю, что сказала глупость. - А тот рыжий. Генка...
  Лиля вконец растерялась.
  - Да там, у колодца, этот ненормальный, - принимаюсь объяснять я. - Он меня ударил. А Тихон за меня вступился.
  С благодарностью смотрю в спину мальчишки, который старательно вытирает полотенцем кровь и, по-видимому, не желает меня замечать.
  Лиля поджимает губы и произносит, обращаясь ко мне:
  - Садись сюда. Я сейчас приду.
  Я послушно присаживаюсь на лавку. Лиля уходит, но через пару минут возвращается. Подходит ко мне и прикладывает к моей опухшей щеке пахнущий травами платок.
  - Держи так, - ласково говорит она мне и подходит к племяннику. Тихон отмахивается от нее и садится на стул.
  - Ну как хочешь, - обиженно заявляет молодая женщина. - А где же ведро? - вдруг спохватывается она, глядя по сторонам.
  - У колодца, - так же хмуро отвечает Тихон. - Сейчас схожу за ним.
  - Да бог с ним, с ведром этим, - машет рукой Лиля. - Не нужно. Не ходи.
  Мальчишка кидает на тетю косой взгляд, встает и, пошатываясь, направляется к двери.
  - Вика, - шепотом спрашивает у меня Лиля. - Скажи мне, все было действительно так, как ты сказала?
  С непониманием гляжу на нее. Наконец, понимаю, о чем она думает. Неужели она правда считает, что Тихон способен меня ударить?
  - Конечно! - с жаром отвечаю я. - Вы что? Если бы Тихон за меня не вступился, меня бы этот чокнутый на месте и прибил бы.
  Молодая женщина успокаивается.
  - Я когда тебя отпустила за водой, сразу же пожалела об этом. И Тихона за тобой послала... Ты знаешь, - взволнованно продолжает Лиля, приближая свое лицо к моему почти вплотную и до шепота понижая голос. - Сегодня утром убитого немца нашли. Что теперь будет... Этот фриц, главный ихний, теперь расследование начал. Пока не найдет, на кого вину свалить, не успокоится. Он все говорит, что работает по закону. А ведь все знают, что у немцев этих поганых ни закона, ни совести нет.
  Лиля замолкает и в испуге оборачивается на дверь.
  - Пойду к Любе, - говорит она мне. Я киваю. Молодая женщина встает и выходит за дверь.
  Какое же сегодня число? Считаю по пальцам, сколько дней я уже тут провела. Получается, сегодня двенадцатое мая. В этот день кончается смена в лагере. Сейчас, не попади я в эту передрягу, я была бы уже дома. Интересно, меня ищут?
  В памяти всплывают моменты, проведенные с Феликсом. В основном, мы с ним просто бродили по улицам. Думаю, мог ли Феликс вступиться за меня. Думаю, мог бы. Феликс всегда меня защищал. Хотя, надо признать, в последнее время он очень изменился. Стал таким важным.
  Ловлю себя на мысли, что я часто стала сравнивать Феликса и Тихона. А вот и он. Легок на помине. Ставит в угол ведро. Идет ко мне.
  - Немцы по улице шастают, - доверительно сообщает он мне. - Могут и сюда зайти.
  Киваю, словно китайский божок. Краем глаза наблюдаю за Тихоном. Мальчишка сидит и смотрит на меня. Словно хочет что-то сказать.
  - Угу, - говорю я, чтобы лишь бы что-то сказать, а не сидеть, как мумия. - Я слышала.
  Тихон сопит. Наконец мне становится не по себе от его пристального взгляда. Оборачиваюсь к нему и говорю:
  - Ты что-то хочешь спросить?
  Мальчишка смущается. Отрицательно качает головой и отсаживается от меня.
  Внезапно я слышу какие-то доносящиеся из сеней звуки. Встаю с места и тревожно вглядываюсь в дверной проем. На пороге тут же возникает фигура фрица. Немец подходит ко мне вплотную и каркает прямо в лицо:
  - Ти убивать Август! - желваки на его лице ходят ходуном. Косой глаз нервно дергается.
  На меня накатывает волна ледяного ужаса, совсем как в тот раз, когда немцы были здесь.
  - Я никого не убивать, - робея от ужаса, промямлила я.
  Косой фашист говорит что-то короткое и резкое, обращаясь к своим спутникам. Один из них отделяется от группы и подходит ко мне. Я вздрагиваю и отступаю. Тогда немец хмурится и протягивает ко мне руку.
  - Не трогай ее! - раздается громкий голос. Я гляжу за спины солдат и вижу там Тихона.
  Фашист тоже его заметил. Он грозно оборачивается и смотрит прямо в лицо мальчишке.
  - Что ти сказать? - в гневе восклицает немец.
  - Я сказал, чтобы ты ее не трогал. Она никого не убивала.
  Гляжу в лицо Тихона. Оно почти спокойное. Его волнение выдают только плотно сжатые губы.
  Главный немец долго смотрит на мальчика, но вскоре отвечает. Его голос на удивление звучит спокойно.
  - Поступил сведение, что она убить Август.
  - Проверьте ваши сведения, - тихо, но внятно говорит Тихон. - Они неверные.
  Минуту фриц стоит, не двигаясь. Затем сужает свои и без того маленькие глазки и говорит:
  - Я проверить.
  Затем выдает по-видимому какую-то команду на немецком. В сопровождении своего конвоя покидает комнату. На пороге он оглядывается и, глядя прямо на меня, добавляет:
  - Все равно скоро всем по праву. Когда время придти...
  Мы остаемся с Тихоном в комнате одни. Я устало опускаюсь на скамейку и закрываю ладонями лицо.
  - Я даже знаю, откуда у него эти сведения, - мрачно цедит Тихон.
  Он подходит ко мне. Присаживается рядом, аккуратно трогает за плечо.
  - Давай только тетке Лиле не будем рассказывать?
  - Конечно, - соглашаюсь я.
  - Это Генка их на тебя натравил, - зло шипит Тихон. - Мерзавец!
  Внезапно меня осеняет. Я быстро поднимаю голову и начинаю убежденно говорить:
  - Это Генка рассказал немцам о партизанах! - выпаливаю я, даже привстав с места. - Больше некому!
  - Забудь о партизанах, - неожиданно зло рычит на меня мальчишка. - Это все чушь, слышишь?
  От неожиданности падаю обратно на скамейку. Как же можно быть таким упрямым? Неужели он действительно не замечает того, что происходит вокруг?
  - Думай, как хочешь, - уже кричу я на него. - А мне зря не веришь.
  Внимательно слежу за его реакцией. Тихон приподнимается, но тут же садится обратно. Его глаза превратились в две узкие щелочки.
  - Ты просто напридумываешь всякого, - тихо говорит он мне. - И обижаешься, почему тебе не верят.
  - Ты просто не хочешь меня слушать, вот и все! - выкрикиваю я, вскакивая на ноги.
  - Потому что ты - дура!
  Топаю ногой и стремительным шагом покидаю комнату. Влетаю к себе в каморку, стараясь все же потише хлопать дверью. Я знаю, что в соседней комнатке Лиля укачивает свою Любу. С размаха приземляюсь на кровать. Пружины подо мной недовольно скрипнули. Со всей силы опускаю кулак на подушку. Из нее вылетает перышко и обеспокоенно начинает кружить передо мной. Я смотрю на него и вспоминаю утро того рокового дня, когда я точно так же наблюдала за ним. Как же много произошло за эти несколько дней!
  Ложусь на постель лицом вниз и закрываю руками голову. Хочется убежать от своих мыслей. Мне надоело бояться. Хочу домой.
  Вспоминаю, что, будь я в своем времени, я завтра пошла бы в школу. Теперь и моя школа, и все мои горячо нелюбимые одноклассники кажутся так далеко, что становится не по себе. Недосягаемо далеко. В другом мире.
  Переворачиваюсь на спину. Кладу ноги прямо на кровать и складываю руки на груди. Пытаюсь сдуть прилипшую ко лбу прядь.
  Понимаю, что скоро окончательно сойду с ума. Если я сейчас не перестану думать обо всем этом, то точно перегреюсь. Надо отвлечься.
  Неожиданно для самой себя начинаю декламировать стихи:
  Ах, как много на свете кошек!
  Нам с тобой их не счесть никогда.
  Сердцу снится душистый горошек,
  И звенит голубая звезда.
  - громко и с выражением начинаю я читать первое пришедшее на ум стихотворение. Я читаю его, лежа на кровати и усиленно размахивая руками. Наверно, именно так ведут себя пациенты психбольниц.
  В памяти всплывает картинка. Я, десятилетняя девочка, в своей еще старой, родной и любимой школе на конкурсе чтецов декламирую Есенина. Именно это стихотворение. В груди появляется чувство чего-то навсегда потерянного. Наверно, это и называют ностальгией.
  Наяву ли, в бреде иль спросонок,
  Только помню с далекого дня,
  На лежанке мурлыкал котенок,
  Безразлично смотря на меня.
  - продолжаю я с еще большим энтузиазмом.
  Я еще тогда бы ребенок,
  Но под бабкину песню вскок
  Он бросался, как юный тигренок,
  На оброненный ею клубок.
  Замолкаю и кидаю взгляд на окно. Вздыхаю и закрываю глаза, вдыхая в легкие аромат сирени.
  Все прошло. Потерял я бабку,
  А еще через несколько лет
  Из кота того сделали шапку,
  А ее износил наш дед.
  Последние строки я произношу яростно и с жаром. Заканчиваю читать. Складываю руки на груди и зло гляжу на потолок.
  - Хорошо читаешь, - раздается совсем рядом. - И стихотворение мне понравилось.
  Вздрагиваю и оборачиваюсь. На пороге в своей излюбленной позе, прижавшись к косяку, стоит Тихон. Наверно, извиниться пришел.
  - Почитай еще, - неожиданно просит он меня.
  Сажусь на кровать и смотрю прямо ему в глаза. Тихон подходит и садится рядом со мной.
  Я немного теряюсь. Перебираю в памяти стихи любимого поэта. Выбираю и начинаю декламировать:
  Мне осталась одна забава:
  Пальцы в рот - и веселый свист...
  Читаю, а сама, не отрываясь, смотрю на Тихона. Мальчишка замер, кажется, что он даже не дышит. В его глазах блестит едва заметная грусть. Тихон с жадностью ловит каждое мое слово.
  Вот за это веселие мути,
  Отправляясь с ней в край иной,
  Я хочу при последней минуте
  Попросить тех, кто будет со мной...
  Хочу закончить стихотворение, но Тихон меня опережает. Тихим, дрожащим от волнения голосом он произносит за меня последние строки:
  Чтоб за все за грехи мои тяжкие,
  За неверие в благодать
  Положили меня в русской рубашке
  Под иконами умирать.
  В комнате повисает напряженное молчание. Слышу, как в соседней комнате скрипят половицы деревянного пола. Это Лиля ходит из угла в угол, укачивая на руках свою дочь.
  - Моя мама очень любила эти стихи, - вдруг произносит он.
  Поднимаю голову и встречаюсь с ним глазами. Впервые при мне он заговорил о своей матери.
  Тихон разжимает кулак. На его ладони лежат серьги с голубым камушком.
  - У нее сегодня день рождения, - тихо добавляет он.
  После чего совершенно неожиданно поднимает руку и тянется к моему лицу. Не успеваю ничего понять. Что-то щелкает у моего левого уха, потом у правого. Тихон опускает руки и смотрит на меня.
  Подношу пальцы к своему уху и нащупываю украшение. Никогда раньше не носила серег, хотя уши проколоты.
  - Ты очень похожа на нее, - серьезно говорит мальчишка.
  Отчего-то смущаюсь и опускаю голову. Тихон еще какое-то время сидит рядом, потом молча встает и уходит.
  Поднимаюсь с кровати и делаю несколько неуверенных шагов. Хочется догнать его и извиниться за все, что я натворила за эти несколько дней. Но вместо этого я снова сажусь на кровать и упираюсь лбом в сложенные на кровати руки.
  Одиннадцатая глава
  '12 мая 1944...
  Лежу с открытыми глазами и никак не могу уснуть. В голове, словно рой пчел, мельтешат разные мысли. Я думаю обо всем сразу: о Кате и о том, что ее по вине Генки беспричинно обвинили в убийстве немца, о том, что произошло вчера ночью и о том, что теперь делать дальше.
  Перебираю в памяти события прошлой ночи. Вспоминаю, как я пробирался тогда по улице Листеневки к краю села. И вот уже воспоминания захватили меня с головой, и я словно заново переживаю прошедшее. Вот я крадусь вдоль домов, то и дело вздрагивая и оглядываясь по сторонам. Мне все время кажется, что немцы меня заметили. Но село пустынно. Все спят.
  При мрачном лунном свете почти на ощупь продвигаюсь вперед между домами. Если это письмо действительно пришло бабе Нюте, и если в нем действительно написано то, что говорит мне Катя, значит дело плохо.
  За последние несколько дней произошло слишком много всего. Я даже не успел понять, кто эта странная девочка и откуда вообще она взялась, как тут же стало не до этого. В Листеневку снова пожаловали немцы. А ведь их не было здесь уже полтора года!.. Тогда все думали, что их отогнали достаточно далеко. Но фашисты вернулись. Что им тут, медом намазано? Село вообще, считай, вымерло. Привести их сюда могла только серьезная причина. Неужели они всерьез собираются разбить отряд советских партизан?
  Так или иначе, я это сегодня узнаю.
  Недолго думая, я все-таки решился на эту опасную вылазку. И до сих пор не уверен в том, что у меня получится. В любом случае, другого варианта у меня нет. Если дела обстоят так, как я думаю, придется самому идти в лес и снова искать партизан.
  И вот тот заветный дом уже близко. Немцы заняли несколько крайних изб, которые пустуют еще с зимы. Даже отсюда я вижу, как в окошке мерцает беспокойный огонек, слышу пьяные голоса. И даже чувствую терпкий и чуть сладковатый табачный дым.
  Подхожу к дому вплотную и присаживаюсь на корточки, почти полностью скрывшись в кустах под окном.
  Внутри, очевидно, идет буйная пьянка. До меня доносятся обрывки фраз на немецком, звон бутылок и какие-то стукающие звуки. Иногда все это дополняется радостными вскриками.
  Сижу, притаившись. На ум невольно приходит мысль о новой знакомой. Странная она какая-то. Наплела мне с три короба сказок... Но, как ни странно, я поверил. Она не похожа на ненормальную. Ведет себя дерзко и грубо, но мне почему-то кажется, что она совсем не такая, какой себя преподносит. Внутри она все равно другая. Я это по ее глазам вижу. Диковатая она, конечно, но не злая. Скорее, потерянная.
  А ведь это наверно страшно оказаться черт знает где, да еще в другом году. Я ясно вижу, что она очень хочет вернуться назад. Но у нее почему-то не получается. И я хочу ей помочь, только не знаю, как.
  Мое внимание вдруг привлекает длинная фигура, которая осторожно идет вдоль домов к тому самому месту, в котором притаился я. Все посторонние мысли сразу же вылетают из головы. И я уже не могу думать ни о чем, кроме этой фигуры. Несмотря на то, что ночь довольно холодная, мне становится жарко. Рубашка от пота стала мокрая, и теперь неприятно прилипает к спине. Пригибаю голову, полностью скрывшись за кустом, и украдкой продолжаю наблюдать за этой фигурой.
  Вот она подходит ко мне почти вплотную, и я вижу перед собой Генку. Рыжая гусеница (как метко его окрестила острая на язык Катя) робко проходит мимо меня и стучит в дверь. Парень то и дело вздрагивает и передергивает плечами, то ли от холода, то ли, что более вероятно, от страха.
  На стук дверь распахивается, заставляя Генку нервно подпрыгнуть на месте от неожиданности. На пороге я вижу того косого немца, который является главным среди немцев.
  - Пришел? - вместо приветствия громко спрашивает фриц.
  - Герр, потише! - прикладывает палец к губам парень и жестом показывает, что хочет пройти.
  Немец морщится, но отступает в сторону, пропуская ночного гостя в дом.
  Дверь хлопает, закрываясь, а я вздыхаю с облегчением. Меня не заметили.
  Задерживаю дыхание, прислушиваясь к звукам, доносящимся из дома. К моему счастью, они прошли как раз в комнату, под окнами которой я сидел. Какое-то время я слышу удивленные и какие-то слишком веселые возгласы. Потом наступает тишина. Наверно, Косой призвал всех к порядку.
  - Говори, - доносится до меня все тот же каркающий голос. Несколько секунд я слышу только скрип половиц. Вероятнее всего, это Генка переступает с ноги на ногу. Представляю его среди фашистов: такой жалкий, испуганный, с дрожащими руками и бегающими маленькими глазками... От отвращения меня передергивает.
  - Вы меня просили придти... Зачем? - мямлит он. Никак не может собрать слова в кучу и высказать ясную мысль. Пусть и не совсем умную, как чаще всего у него случается, но хотя бы понятную для восприятия.
  - Мы не просим, - снова перебивает его кто-то. - Мы только приказ!
  - Прошу прощения, герр, - тут же понижает голос Генка. - По вашему приказу я здесь...
  Невольно я тут же подаюсь вперед, не пропуская ни одного слова. Зачем же понадобилась немцам эта гусеница?
  - Что ты знать о той девочке... Кате?
  - Я? Да о ней вообще никто ничего не знает... Вот я вам могу рассказать об одном парне, он тот еще хитрец...
  Сжимаю зубы, понимая, что Генка имеет в виду меня.
  - Не тяни время, - грубо торопит его главный. - Мы ясно сказать, о ком тебе говорить.
  До меня доносится судорожный вздох. Генка снова вздыхает и начинает говорить:
  - Да не было ее тут никогда... Но она как будто Белинских знает. Я видел ее вместе с Тихоном. Она, кажется, у них живет...
  - И все? Я скоро разочаруюсь в тебе. Мало, мало ты знать...
  - Я правда не знаю ничего больше, - уже еле лопочет Генка. -Я же узнал, у кого она живет...
  - Donnerwetter! - кричит в бешенстве немец, и что-то тяжелое опускается на подоконник. Скорее всего, он ударил по нему кулаком.
  Тишина. Все молчат, а Генка, как я с легкостью могу предположить, даже боится дышать. Снова чувствую неприятный табачный дым. Кто-то курит трубку.
  Наконец, немец прерывает молчание.
  - Идти назад. Август тьебя проводить!
  Вновь раздаются шаги, и из дома выходят две фигуры. Генка спускается по ступенькам, оглядывается на сопровождающего его немца и робко предлагает:
  - Дальше я сам, спасибо...
  Немец рыжего не понял. Наоборот, он еще ближе подошел к Генке и схватил его за локоть.
  Даже отсюда я могу видеть, как напрягся парень. Глаза от ужаса расширены, и рыжие волосы топорщатся в разные стороны, как наэлектризованные.
  - Идти! - хрипло командует Август, толкая Генку вперед. Рыжий спотыкается и делает несколько быстрых шагов, чтобы не упасть.
  Наблюдаю за ними из своего куста и молюсь, чтобы меня не заметили.
  Немец выпускает рыжего из рук, и лезет ладонью к себе в карман. И тут с Генкой случается что-то невероятное. Он подпрыгивает на месте, словно ужаленный, с хрипом выдыхает и кидается на своего провожатого. Немец от неожиданности отступает на шаг назад и спотыкается обо что-то, валяющееся на земле. Тем временем Генка толкает его обеими ладонями в грудь, помогая таким образом ему упасть, а сам сразу же отскакивает в сторону.
  Немец ужасно пьян, поэтому даже легкого толчка хватило бы, чтобы его повалить. Фриц с кряхтением заваливается назад и тяжело падает на землю, ударяясь головой о сложенные в стопку полена. Его рука откидывается в сторону, и из нее выпадает кисет с табаком. С замиранием сердца гляжу на недвижимого фашиста, пока не понимаю, что он мертв. Генкин толчок оказался для немца смертельным.
  Генка стоит над ним и смотрит на немца неожиданно большими от ужаса глазами. Как я понимаю, парень подумал, что фашист хочет его пристрелить, жутко перепугался и неосознанно хотел выбить оружие из его рук. Но вместо этого он, кажется, сам убил врага.
  Рыжий стоит так буквально пару секунд. Потом начинает пятиться. И вот он уже убегает со всех ног в сторону своего дома.
  Ну что ж. Мне тут тоже делать больше нечего.
  Встаю и на полусогнутых ногах перебегаю к соседнему дому и прячусь за ним. Потом стремительно сворачиваю налево и бегу на другую сторону улицы, ближе к собственному дому.
  Когда я уже почти достиг своего окна, сзади меня раздаются крики и звуки толкотни. Но я уже далеко. Забегаю в дом и закрываю за собой дверь, чутко прислушиваясь к звукам.
  Теперь тишину разрезает выстрел. Он раздался поблизости от нашего дома, в противоположной стороне от штаба немцев. Мое сердце замирает на секунду, а потом начинает колотиться быстро-быстро, словно пулеметная очередь.
  Что означает этот выстрел? Что вообще происходит этой ночью?.. И почему Катя так заинтересовала немцев? Вопросы без ответов, а размышлять на эту тему просто нет сил.
  Через какое-то время все стихает. Но почти тут же я слышу новые шаги. Кто-то бежит к нашему дому, создавая на своем пути много шума.
  Замираю и задерживаю дыхание, чтобы понять, откуда доносится топот. И тут же слышу, что шаги затихли под окнами Катиной спальни.
  Приоткрываю дверь и заглядываю внутрь. Действительно. Это всего лишь Катя переваливается в комнату через окно.
  Ничего особенного. Я уже привык...
  И снова мои мысли вертятся уже вокруг Кати. Надо же, до чего проницательная девчонка! Все поняла, сразу. И теперь от меня уж точно не отстанет, а все мои попытки переубедить ее не увенчались успехом. Она слишком упрямая.
  Не могу сейчас вспомнить, что я почувствовал, когда увидел ее в первый раз. Это было что-то среднее между удивлением и полной растерянностью...
  Порой мне кажется, что ею движет только лишь какое-то детское наивное любопытство. Но теперь мне кажется, что за этим стоит что-то другое.
  Что и говорить, странная она.'
  Двенадцатая глава
  Вечер наступил незаметно. Возможно, это из-за того, что я уснула. Уснула, и даже не заметила, как. Да это и неудивительно. Ночью мне так и не удалось сомкнуть глаз.
  Может, надо было рассказать Тихону всю правду? Но ведь тогда пришлось бы рассказать и про все остальное. И про мою встречу с тем незнакомцем, и про мои неосторожные слова.
  Совесть пилит меня все сильней. И я уже встаю с кровати с целью немедленно найти Тихона или Лилю, но вспоминаю о той фотографии, которую я взяла из сундука бабы Нюты, и которую мне так и не выпало случая рассмотреть. Достаю ее из кармана джинс. С фотоснимка на меня глядит молодой мужчина, с легкой улыбкой и слегка рассеянным выражением лица. Фотография слегка помялась, и теперь у нее надорван уголок. Расправляю снимок и, не придумав ничего лучше, убираю его обратно в карман.
  Мой взгляд падает на разорванную брючину. Подворачиваю ее, дав себе обещание отыскать Лилю и попросить у нее иглу. Не знаю, правда, что из этого получится, но как-нибудь дырку зашью.
  Приняв это решение, выхожу из комнаты. В доме непривычно тихо. Не слышно ни Любиного воркования, ни ворчания Тихона. Кажется, что все куда-то ушли.
  Выскальзываю из дома и присаживаюсь на верхнюю ступеньку. Смотрю по сторонам. На кажущиеся давно заброшенными серые дома, на пыльную дорогу и на серое небо. Погода весной меняется часто. Еще утром было солнечно, а теперь небо затянуто серыми тучами.
  Вспоминаю тот пасмурный день, когда ко мне приезжал Феликс. Я вспоминаю о нем все реже. Это меня слегка удивляет, потому что я уже привыкла о нем думать. Ведь именно Феликс, пожалуй, единственный человек из моего окружения, действительно мне был необходим. Мне без него скучно. И это даже не скука, а какое-то томительное чувство ожидания.
  В школе нас даже какое-то время называли парой. Но, как ни странно, я ни разу в жизни не воспринимала его как своего парня. Он просто мой человек, с которым мне легко общаться. Только... В последнее время мне все тяжелее найти с ним общий язык. Что-то неуловимо изменилось, и теперь я не могу вести себя с ним как раньше.
  Осознание этого крайне меня огорчает. Перебираю в памяти свой последний с ним разговор, и понимаю, что наша ссора по этой причине далеко не первая. Мы стали ссориться довольно часто, и все из-за того, что не можем понять друг друга. До недавнего времени я твердо была уверена в том, что я права. Но теперь, когда я гляжу на ситуацию с его точки зрения, начинаю сомневаться в своем утверждении. Получается, я действительно эгоистка, которая требует постоянного внимания к себе и беспрекословного исполнения всех моих требований?.. Хотя, с другой стороны, я же не просила ничего криминального. Я хотела всего лишь уехать из того лагеря.
  Хотела, хотела, хотела... Я всегда чего-то хотела. И всегда все, что для меня делали, было не так.
  А как же Лидка?.. И в том, что она вынудила меня ввязаться в драку, виновата снова я. Я же всю смену донимала ее колкими высказываниями в ее адрес, а однажды при Феликсе даже выставила рыжую в нелепом свете. И еще удивлялась, почему он не смеется над моей шуткой...
  Получается, этот образ 'Вики-обиженной-всеми-девочки' был просто-напросто мною выдуман? И все мои неприятности из моего же недовольства и вечного раздражения? Если честно, я уже и не помню, когда в последний раз улыбалась кому-нибудь. Может быть, Феликс поэтому и стал холоднее относиться ко мне?..
  Перевожу дыхание и опускаю голов на свои руки. Если бы я вовремя придержала язык за зубами, баба Нюта была бы сейчас жива. А ведь я даже испугалась рассказать обо всем Тихону.
  Тихон. Ему я тоже вру. И самое страшное, что я уже потихоньку начинаю забывать, где правда, а где мое вранье. Так можно и потеряться...
  В глазах помутнело. Смаргиваю с ресниц слезы и втягиваю в себя воздух. Если я вернусь назад, немедленно все исправлю. И надо будет извиниться перед Феликсом. Я уже даже не буду злиться на него за то, что он уезжает в Лондон, оставляя меня здесь. Я буду счастлива даже тому, что он просто позвонит мне, и я услышу его голос.
  Да, велика цена за ошибки людей. За мою расплатилась собственной жизнью ни в чем не повинная старушка.
  Стираю слезы тыльной стороной руки и поднимаюсь со ступеньки. Слезы теперь не помогут. Я не дома, где можно было бы закатить истерику, и все тот час же исполнили. Теперь придется думать головой, прежде чем что-то сделать. Но меня утешает одно: еще не все потеряно и у меня есть шанс все исправить.
  И, словно в насмешку над моими мыслями, впереди показывается длинная фигура того самого странного мужчины. Этот человек сразу же напомнил мне мои ночные приключения. Почти на автомате спрыгиваю со ступенек в кусты. Не хочу, чтобы он меня заметил.
  Прячусь в сиреневом кусте. На всякий случай закрываю нос ладонью, чтобы не дай бог не чихнуть.
  Мужчина проходит мимо, словно бы и не заметив меня. Может быть, он действительно так задумался, что и не видел, как я сиганула с крыльца, а, может, решил мне подыграть. Но я уже чувствую, что ничего путного из моей затеи все равно не выйдет. Когда я уже собираюсь покинуть свое укрытие, боковым зрением неожиданно замечаю Генку, который спешит навстречу тому незнакомцу.
  Они стоят слишком далеко от меня. И я не могу услышать, о чем они говорят. Генка отчаянно жестикулирует, а на его лице выражено такое страдание, что по неволе становится его жаль. Незнакомец, по-видимому, хочет отделаться от надоедливого парня, но рыжий всеми силами старается его удержать.
  Мужчина отстраняет Генку в сторону и широким шагом идет вперед. Парень какое-то время стоит и смотрит ему в спину. А затем вдруг очень громко восклицает: 'Они и тебя, дурак, уберут!' Незнакомец, как по команде, резко поворачивается и подходит к парню почти вплотную. А потом вдруг замахивается и влепляет ему пощечину.
  От неожиданности вздрагиваю. Вижу, как Генка пошатнулся, но все-таки сумел сберечь равновесие.
  А мужчина тем временем как ни в чем не бывало, легким шагом двинулся дальше, засунув руки в карманы.
  Генка еще несколько секунд стоял на дороге, испуганный и растерянный, и смотрел ему вслед. А затем развернулся и бегом направился в мою сторону.
  Вздрагиваю и еще сильнее вжимаюсь в кусты. Сперва мне вообще показалось, что он несется прямо на меня. И с облегчением выдыхаю, когда он, взметая клубы пыли, словно табун лошадей, пробегает мимо.
  Дожидаюсь, пока он скрывается вдали, и осторожно выбираюсь из-за куста.
  Определенно, одной иглой тут теперь не обойтись. Я вообще стала черт знает на кого похожа. Наклоняюсь и пытаюсь отряхнуть грязь с одежды, но лишь еще сильнее размазываю ее. Разозленная, рычу и топаю ногой. Хоть целиком меня теперь стирай...
  Зато небо проясняется. Редкие тучки плывут по небу, но сквозь них уже вовсю светят лучи солнца. Однако хорошая погода совсем не приносит мне никакой радости.
  Злясь на того мужчину и на себя саму, поднимаюсь по ступенькам и захожу в дом, громко хлопая при этом дверью. И куда же все могли подеваться? Я, вообще-то, хочу есть.
  Громко топая и оставляя после себя грязь, не разуваясь, прохожу прямиком в комнату с печью. Окидываю мрачным взглядом пустые кровати и убеждаюсь в том, что дома действительно никого нет. Хотя, возможно, в той маленькой комнатке, смежной с моей, спят люба и Вера. Но заходить я туда не буду. Если я их случайно разбужу, придется с ними возиться. А нянчиться с детьми - самое последнее, что я люблю делать в жизни.
  Без колебаний прохожу в угол комнаты и начинаю шарить рукой на полке за печью. Пальцы нащупывают какие-то холщевые мешки, несколько жестяных коробок - и ничего съедобного! А, если еда какая-нибудь и есть, то в неприготовленном виде.
  Разочарованно вздыхаю и опускаюсь на кровать. Пружины недовольно скрипнули, прогнувшись под моим весом.
  Подпираю голову рукой и немигающим взглядом гляжу на стену. Раз поесть не получилось - будем ждать Лилю. Уж она-то, в отличие от меня. Сможет что-то приготовить. А потом надо будет поделиться с ней своими подозрениями. И наконец-то попросить иглу и мыло. Даже на войне девушка должна выглядеть женственнее, чем я сейчас.
  Понимаю, что сейчас мою голову занимают самые глупые мысли. Я размышляю о чем угодно, но не о действительно важных вещах. В моей ситуации более здравомыслящая девочка, нежели я, уж точно не ломала голову над тем, как выпросить еду или помыться. Самое важное - понять, кто же этот незнакомец и на чьей стороне он ведет свою игру.
  Слышу доносящийся из угла скрип отворяемой двери. Поднимаю голову и немею от удивления. Неужели этот странный человек действительно меня преследует? Он стоит на пороге в обществе Лили. Причем последняя очень мило улыбается, разговаривая с ним.
  Дергаюсь и встаю с кровати. Мужчина смотрит прямо на меня, в упор. Его взгляд изучающее и, я бы даже сказала, оценивающе, скользит по мне. Наконец, он меня узнал. Замечаю, как на его лице проскользнуло едва заметное удовлетворение. Словно я - экспонат, который ему придется изучить. Именно это намерение я вижу во всем его внешнем виде.
  - Спасибо, что согласились придти, - буквально светится от счастья молодая женщина. - Я уж извелась вся. Не знаю, что и делать...
  - Пустяки, - говорит он слегка хрипло. Прокашливается и продолжает: - Что с твоей печью не так? Рассказывай.
  Лиля проводит его к печи. Отскакиваю в сторону, уступая дорогу. Исподтишка продолжаю наблюдать за ним. Причем мужчина тоже изредка кидает на меня внимательные взгляды.
  Наконец я начинаю чувствовать себя совсем неуютно. Пячусь назад, желая покинуть комнату. И зачем он только приперся сюда?..
  - А что с Анной Владимировной? - вдруг спрашивает он, обращаясь к Лиле. - Я краем уха слышал, что что-то ночью произошло с ней...
  'Да ты же сам ее и убил!' - чуть не вырывается у меня. Но понимание того, что эти слова запросто подпишут и мне смертный приговор, молчу. Лишь отступаю еще на шаг от него.
  - Убили ее, - отстраненно отвечает молодая женщина, не отрываясь от своего занятия - вынимания горшков из холодной печи. Вижу, что ей совсем не хочется размышлять на эту тему.
  Незнакомец проносит ее слова мимо ушей. Его глаза встречаются с моими. И это действует на меня угнетающе. От его взгляда по спине бегут мурашки, и появляется желание сжаться в комок. Или убежать. Мне очень хочется прибегнуть к последнему методу, но я упорно не опускаю глаз.
  Мы играем с ним в 'гляделки' еще несколько секунд. Потом он совершенно неожиданно отводит взгляд, и я физически ощущаю, что стало легче дышать.
  Стараясь, как можно быстрее покинуть комнату, делаю несколько шагов назад и тут же спотыкаюсь о прислоненную к стене кочергу. Проклиная все на свете, вскидываю руки, пытаясь удержаться в вертикальном положении, но ничего не помогает. Я уже лечу носом вперед, сбивая локти. Ну вот. Теперь еще и зеленку придется просить у Лили.
  Стремительно поднимаюсь и почти бегом направляюсь к своей двери. Чувствую, что мое лицо постепенно принимает малиновый оттенок. От досады прикусываю губу, чтобы не выругаться слишком громко.
  От моих мыслей меня отвлекает Тихон, который входит в сени. Он вытирает ноги о порог и, не разуваясь, проходит дальше.
  - Тихон!
  Наконец-то я смогу ему все рассказать! Наконец-то он подскажет мне, что делать дальше. Теперь мне уже все равно, объявит он меня виноватой или нет. Я же решила исправить свои ошибки?
  - Чего тебе?
  - Смотри...
  Прикладываю палец к губам и тяну его за рукав рубашки на себя. Показываю ему пальцем в проем двери. Отсюда прекрасно видно, как незнакомый мужчина, стоя на коленях у печи, что-то объясняет Лиле, которая стоит с полотенцем наперевес и внимательно слушает его.
  - Не понял.
  - Этот тип с ними заодно, - шепчу я ему в самое ухо, приложив палец к губам и пытаясь дать ему понять, что следует говорить на тон тише.
  - С кем?
  Смотрю ему прямо в лицо и не понимаю, как же можно быть таким глупым.
  - С фашистами.
  Мальчишка смотрит на меня. Потом хмыкает. А потом и вовсе начинает уже откровенно хохотать.
  - Ты чего? - ошарашенная его реакцией, спрашиваю я. Мне даже становится обидно.
  - Ты это сейчас серьезно или снова шутишь? - отсмеявшись, интересуется Тихон, за что тут же получает ощутимый толчок в плечо.
  Разворачиваюсь и, впечатывая каждый свой шаг в дощатый пол, иду к себе в комнату. Напоследок не забываю громко хлопнуть дверью, словно желая этим показать, что я права.
  Сейчас мне нужно успокоиться. В таком рассерженном состоянии, в котором я сейчас нахожусь, нормально объяснить что-то Тихону я не в силах. В лучшем случае мы снова поругаемся. А я ведь собралась исправлять старые ошибки, а не делать новых.
  ***
  Успокоиться быстро у меня не получается. Я хожу по комнате из угла в угол и ругаю себя за все на свете. Через несколько часов я начинаю чувствовать, что скоро перегреюсь.
  Поколебавшись всего несколько секунд, принимаю решение выйти на воздух. Мне просто жизненно необходимо проветриться и хоть немного охладить свою разгоряченную голову.
  Выхожу из дома, стараясь не сильно скрипеть дверью. По обыкновению присаживаюсь на верхнюю ступеньку и вдыхаю свежий воздух. Уже совсем стемнело, время приближается к одиннадцати. Деревья мрачными великанами возвышаются над маленькими домишками передо мной. В воздухе витает запах сирени и чего-то еще. Все вокруг серое, неприглядное на первый вид. Везде мне мерещатся какие-то смутные тени и силуэты. Кажется, что вот-вот откуда-то выскочит какое-то мифологическое существо вроде домового или лешего.
  Вздрагиваю от резкого скрипа и тут же на плечах чувствую что-то тяжелое. Нащупываю руками накинутую кем-то мне на плечи куртку.
  - Успокоилась? - спрашивает меня Тихон и присаживается рядом со мной. В его голосе я слышу насмешливые интонации, но подавляю в себе вновь вскипающую злость на него и даже улыбаюсь.
  - Типа того, - уклончиво отвечаю я, кутаясь в широкую куртку.
  Где-то вдалеке ухнула сова. От неожиданности вздрагиваю и невольно придвигаюсь ближе к мальчишке.
  - Ты чего? - удивленно спрашивает он у меня.
  Поднимаю на него взгляд. Его глаза в полумраке как-то странно блестят. Как у котов.
  - А тут нет диких животных? - осторожно интересуюсь я, не желая, впрочем, признаваться себе в том, что испугалась.
  - Нет, - вздохнув, отвечает мальчишка. - Вообще никаких животных не осталось. У бабы Нюты была коза. Тетка сегодня решила ее к нам забрать. Пропадет ведь животинка. А ее уже немцы себе присвоили.
  Невольно меня передергивает. Только сейчас я поняла, что не так с Листеневкой, и почему она мне казалась полумертвой. На улице я за все проведенные мною здесь дни не встретила ни одну собаку и даже ни одного кота.
  Вспоминаю своего Джима, и сердце сразу сжимается. Джим - мой пес. Как же он меня злил иногда. Особенно когда мама заставляла вставать рано утром лишь для того, чтобы выгулять это наглое животное. А сейчас мне очень хочется его увидеть.
  - О чем ты сейчас думаешь? - вдруг спрашивает меня Тихон.
  Поворачиваю к нему лицо.
  - О доме, - признаюсь я.
  Тихон понимающе кивает головой.
  - Я тоже часто о своем думаю, - говорит он.
  С непониманием смотрю на мальчика. Он сидит, опустив голову, и усиленно делает вид, что смотрит себе под ноги. Но мне отчего-то кажется, что он просто не хочет, чтобы я видела его лицо.
  - А твой дом разве не здесь? - удивленно спрашиваю я.
  Тихон скашивает глаза в мою сторону. Вздыхает как-то слишком тяжело.
  - Конечно, здесь. Я тут родился, - медленно произносит он. - Я имею в виду настоящий дом, где у меня была семья. Мой дом до войны.
  Понимающе киваю. Какая же я глупая. Думаю только о своих проблемах. Слава Богу, что все мои родные живы. И, хоть я не могу их сейчас увидеть, я знаю, что с ними все в порядке. Быть может, без меня им будет даже лучше. А вот за все время, проведенное мною тут, я даже ни разу не подумала о том, как тяжело Тихону и Вере. Наверно, я действительно слишком эгоистична.
  - Я помню, как мы с родителями ездили в город, - вдруг начинает рассказывать мальчишка. - У Верки был день рождения. Ей три года исполнялось. А мне тогда было двенадцать лет. И мы ездили в Москву. Ты знаешь, столица наша такая красивая! Огней много. Ты по улице идешь, а вокруг все сверкает. И на Красной площади были. Там собор такой большой, весь разноцветный.
  - Собор Василия Блаженного, - машинально уточняю я.
  Тихон кивает.
  Задумываюсь над его словами. Интересно было бы увидеть довоенную Москву. Сравнить с Москвой двадцать первого века.
  Неожиданно в голову приходит странная мысль. Сейчас моя Москва кажется мне такой чужой и далекой. Мне даже кажется, что я и жила всегда в Листеневке. А о своей прошлой жизни читала в книжках. А вдруг мне и правда все-все привиделось? И может такое быть, что ни Феликса, ни всего остального, что было у меня раньше, нет? Может быть, Лиля права, и у меня действительно контузия?
  Трясу головой, пытаясь скинуть с себя наваждение. Ерунда какая-то. Надо же такое придумать! Если так и дальше дело пойдет, то у меня вполне может случиться раздвоение личности, что не есть хорошо.
  - Ты запомни ту Москву, - неожиданно для самой себя говорю я. - Через семьдесят лет скажешь мне, насколько она изменилась.
  Мальчишка усмехается и качает головой.
  - Ишь ты, куда махнула. Семьдесят лет! Да я столько не проживу.
  - Проживешь, - словно маленький упрямый ребенок убеждаю я Тихона.
  Прислушиваюсь к лесным звукам. Я в лесу ночью была один раз, да и то с классом, когда в поход ходили. Родители пробовали меня на вылазку вытащить, но жизнь в палатках - это не для меня. Каждый раз я упорно отказывалась. Придумывала различные причины. Например, болит голова или температура. В конце концов, родители плюнули на эту затею и перестали даже думать об этом.
  - Я часто думаю, что было бы, если бы не было войны, - прерывает мои воспоминания Тихон.
  Размышляю над его фразой. Действительно есть над чем подумать. Если бы не было войны, была бы жизнь такая, какая она есть в моем времени?
  - Ты знаешь... Я раньше думал, что война кончится, и все будет хорошо. А совсем недавно я вдруг понял, что война никогда не кончается. Я про другую войну сейчас, - поясняет он, наткнувшись на мой удивленный взгляд. - Война в каждом из нас. Она опаснее, чем та, которая снаружи. Тут хоть знаешь, с кем воюешь и ради чего. А в себе попробуй разберись, что не так.
  Замолкаю, задумываясь над его словами. На самом деле, он прав. Иногда люди действительно проигрывают в той войне, которую не видно другим.
  - Родители были бы живы, это точно, - глухо раздается справа от меня.
  Вздрагиваю и смотрю в лицо Тихону. Он сидит, ссутулившись. Его фигура совсем сгорбилась, отчего мальчишка даже показался мне меньше ростом.
  - Знаешь, - начинает говорить мальчишка. - Они познакомились в этом лесу. Мой отец - страстный охотник. А в то время здесь водилась всякая дичь. Охота была запрещена, но папа часто говорил: 'Правила созданы для того, чтобы их нарушать, а запреты - для того, чтобы делать то, что запрещено'. Да еще в те времена был голод. А отцу надо было прокормить мать и сестру. Вот он и охотился тайком. Идет он однажды этой тропинкой, а навстречу ему девушка. Маленькая, худенькая. С длинной светлой косой. Искала Листеневку как раз. Ее сюда фельдшером отправили работать. Мама была врачом от Бога, так все люди говорили. Она могла мертвого на ноги поставить. Ну да вот. И она как раз у отца дорогу спросила. Вот так и познакомились.
  Тихон замолкает и поднимает голову. Смотрит на небо. Немного помолчав, продолжает:
  - А потом война. Отец мой вообще человек военный. Ну, и его на фронт в первые ряды. И мать моя не усидела - за ним на фронт ушла. Полевой медсестрой, - его голос меняется. - И знаешь, как получилось? Она в полевом госпитале работала. А отца тогда как раз ранили. И вот они там и встретились. А потом фашисты пришли. Раненых ведь не бросишь... Их всех фашисты расстреляли. И солдат советских, и медсестер. Родители там вместе и погибли.
  Голос мальчишки потихоньку затихает и замолкает окончательно.
  Я тоже молчу, не в силах произнести ни слова. Рассказ Тихона поразил меня до глубины души. А внутри все кипит от ненависти к фашистам.
  Какое-то время мы сидим молча. Наверно, мне стоило бы что-то сказать. Какие-нибудь слова утешения. Но я никак не могу подобрать нужную фразу. Может, это из-за того, что я действительно черствая, как сухарь?
  - Смотри, - говорит вдруг Тихон, показывая на небо, и этим выводит меня из задумчивости.
  Поднимаю голову и невольно ахаю. Прямо надо мной - бриллиантовая россыпь ярких звезд. Они кажутся бликами на темной воде.
  Я никогда не видела столько звезд. Кажется, что они совсем близко - протяни руку и достанешь. Между ними прячется тонкий серп месяца. Справа от него созвездие Большой Медведицы.
  - Красиво, правда?
  Киваю головой, не в силах оторваться от созерцания неба. Кажется, что кто-то уронил драгоценное ожерелье, и оно разбилось о небо, рассыпав по небу драгоценные камни.
  - Никогда не видела такой красоты, - шепчу я восторженно, поворачивая голову к мальчишке. - Даже в планетарии...
  Тихон довольно улыбается, глядя на меня.
  - Ну вообще-то, для того, чтобы увидеть звезды, надо хотя бы иногда смотреть на небо.
  Обижаюсь на его насмешливо-серьезный тон, но тут же понимаю, что он прав. Задумываюсь над его словами, и осознаю, что я действительно вижу только то, что перед моим носом. А потом обижаюсь, что мир такой примитивный. Ведь на самом-то деле вся причина в том, что люди не хотят даже делать какие-либо попытки, чтобы увидеть что-то на самом деле важное. Так и живут, словно пчелы: постоянно суетятся и жужжат без толку. А жить по-настоящему и не успевают.
  - Видишь вон тот крест? - спрашивает меня Тихон, показывая пальцем на небо. - Это созвездие Лебедь.
  Смотрю в указанном мне направлении и замечаю яркие звезды, образовывающие крест.
  - Мне мама рассказывала легенду, связанную с этим созвездием, - задумчиво произносит Тихон.
  Заинтересованно гляжу на мальчика.
  - Расскажешь?
  Какое-то время он молчит, словно пытается подобрать слова. А потом начинает говорить. Его голос звучит тихо и мелодично, как шуршит весенняя листва.
  - Давным-давно жили на Земле Влюбленные. И вот однажды случилось так, что они вдруг перестали понимать друг друга. Знаешь, такое иногда случается с людьми... Они даже перестали видеться. Ну, чтобы не мешать друг другу. Влюбленные расстались, но забыть друг про друга так и не смогли. А потом один из них погиб. Ты знаешь, все в мире ценится гораздо выше, когда понимаешь, что этого уже не будет. Несчастная девушка, когда узнала, не смогла этого пережить. Ведь настоящие Влюбленные не могут жить друг без друга. Она утопилась в реке. Но не умерла, а превратилась в Лебедя, который плывет по Млечному пути. А видишь вон ту яркую звездочку перед самой первой звездой созвездия? Это - душа ее возлюбленного, которая ищет девушку среди живых людей, но никак не может ее найти. Эта звезда светит так ярко, потому что любит ее. Хочет осветить ей путь, где бы она ни была. Они совсем рядом друг с другом, но никак не могут воссоединиться. Потому что стало слишком поздно. Ты понимаешь, вообще самое страшное в жизни - опоздать...
  Тихон замолчал. Гляжу в его глаза и различаю в них ту самую звезду, о которой он мне говорил.
  - Но я точно знаю, что они никогда не погаснут, - вдруг говорит он как-то слишком тихо.
  - Почему?
  - Они так и будут освещать нам путь с неба. Это ведь не сами звезды мерцают, а вера в то, что они так и будут всегда мерцать. Так и с людьми. Они живы, только когда верят. В Бога, в себя, в завтрашний день. Не важно, во что они верят. Но, лишь стоит только вере в их сердцах потухнуть, они сгорят. Сгорят без остатка, понимаешь? Потому что смысла дальше гореть не будет.
  Молчу, пораженная его словами. Оказывается, все так просто. Но до этого не могут додуматься миллионы людей...
  - У нас звезды не такие, - говорю я, невольно приглушая голос. - Они совсем бледные и очень далеко.
  Тихон смеется.
  - Звезды везде одинаковые. Они не меняются. И сто лет назад они такими были, и через сто лет после. Всегда.
  Вспоминаю ночи, проведенные мною на крыше. Тогда мне казалось, что звезды - это просто холодные тела, потерявшиеся среди бесконечности космоса. Как же все может поменяться за несколько дней! Теперь я словно вижу перед собой живых существ, перемигивающихся между собой.
  Вдруг ко мне приходит осознание того, что я больше никогда не увижу этих звезд так близко. Сама не знаю, откуда во мне родилось такое странное чувство. Но я просто знаю, что в другой раз, когда я подниму глаза на небо, они будут не такие.
  Сейчас меня переполняет какое-то странное чувство. Я никогда раньше ничего подобного не испытывала. Это какой-то страх внутри. Осознание того, что я действительно могу опоздать. Просто пойму что-то важное, но тогда будет уже поздно. А вдруг Феликс тоже может умереть?..
  Трясу головой, отгоняя внезапно накативший на меня ужас. И, желая окончательно забыть об этой страшной мысли, тихо-тихо говорю:
  - Тихон, обещай, что ты меня не забудешь.
  Мальчишка удивленно смотрит на меня. В его глазах пляшут блики. Как звезды на небе. Его глаза вообще очень красивые. Днем - светлые, как ясное небо, ночью - блестят как звезды.
  - Конечно, я тебя не забуду, - так же тихо отвечает мальчишка. - Даже если захочу, то все равно не смогу.
  Он замирает, глядя на меня, и мне кажется, что он хочет сказать что-то еще.
  Удивленно приподнимаю одну бровь и жду его слов. Но он лишь мотнул головой, словно желая скинуть с себя оцепенение, и отвел от меня взгляд.
  - Пошли уже, - вдруг засуетился мальчишка. - И так мы с тобой тут много времени потеряли уже... Да и заработать воспаление легких тут недолгое дело. Тем более тебе, с непривычки...
  Нехотя киваю, соглашаясь с ним. Я успела замерзнуть, пока мы здесь сидели. Если мы останемся тут еще на какое-то время, я действительно могу заболеть.
  Поднимаюсь со ступеньки и, прежде чем вернуться в дом, кидаю последний взгляд на небо.
  Тринадцатая глава
  Весь следующий день я провела в комнате. Лиля приходила звать меня на ужин. Я не пошла. Списала свое нежелание есть на плохое самочувствие.
  И чего я хотела добиться? Думала, что меня станут уговаривать? Надеялась, что Тихон придет? Не знаю.
  Я все-таки дождусь здесь этого мальчишку. Должен же он хоть на минутку заглянуть ко мне?.. Вот когда он явится, я выжду подходящий момент и наконец-то расскажу ему о событиях той ночи. И про того незнакомца тоже.
  Интересно, почему он мне тогда не поверил? Может, просто чего-то недопонял?.. Рассмеялся - и больше ничего. Ну ладно... Я докажу ему, что была права. Как - не знаю. Но докажу.
  Одно я знаю точно. Мне жутко надоело здесь торчать.
  Встаю с кровати и подхожу к полке. Перебираю фотографии в поисках того снимка военного. В стопке его нет. Наверно, Лиля забрала.
  Снова сажусь на кровать. Окидываю пустым взглядом комнату. Неужели мне придется остаться тут навсегда? Если так, то все плохо. Я уверена, что Лиля сразу же после того, как закончится война, начнет искать мне семью. А, когда не найдет, отправит куда-нибудь подальше. Очень нужно ей терпеть возле себя несносную девчонку с неуравновешенной психикой. Все это случится, если меня не убьют раньше.
  Со злости пинаю ногой валяющиеся возле кровати кеды. Один отлетает к комоду, ударяется о мебель и падает на пол. Деревянная доска под ним прогибается, и я с удивлением замечаю образовавшуюся над полом щель. Может быть, это какой-нибудь тайник, как в книгах про приключения?..
  Подхожу к комоду и присаживаюсь возле него на корточки. Хватаюсь за доску. Тяну ее на себя, и вот она легко поднимается. С интересом запускаю руку в тайник. Пальцы нащупывают что-то большое. Вытаскиваю это что-то и кладу на пол. Передо мной длинный сверток.
  Аккуратно разворачиваю его и ахаю. На полу прямо передо мной лежит самый настоящий автомат. Зажимаю руками рот и с ужасом смотрю на свою находку. Неужели Тихон собрался кого-то убить?
  Сзади меня раздается скрип двери. Вздрагиваю и стремительно накидываю тряпку на автомат. Поздно. Я уже не успею его спрятать. Оборачиваюсь и вижу перед собой Тихона. Мальчишка смотрит на меня с подозрением. Вот он переводит взгляд и натыкается на найденный мною тайник. С его губ слетает ругательство. Мальчишка, чеканя шаг от злости, подходит ко мне. Хватает автомат и бережно кладет его обратно в тайник. Затем поворачивается ко мне и шипит:
  - Почему ты всегда вертишься там, где не надо?
  От растерянности не знаю, что ответить. Сижу на полу и смотрю на него снизу вверх с испугом и удивлением. Он тоже смотрит на меня. Его губы плотно сжаты, а зрачки сузились до предела. Сейчас его глаза похожи на два голубых мерцающих камня с черной точкой посередине.
  Тихон ногой возвращает доску на место. Вижу, что в нем все кипит. У него даже 'шерстка' на голове встала дыбом от ярости, как у рассерженного кота. Кажется, что он сейчас начнет дышать огнем, будто Змей Горыныч.
  - Зачем ты туда полезла? - пытаясь говорить спокойно, спрашивает меня Тихон.
  Молчу, пытаясь подобрать правильные слова. Мне сейчас злить его еще больше ой как не хочется.
  - Язык проглотила? - интересуется мальчишка, глядя на меня в упор. - Чего сидишь, глазами хлопаешь?
  - Я случайно, - стараясь говорить как можно убедительнее, оправдываюсь я.
  - За случайно бьют отчаянно, - цедит сквозь зубы Тихон, не глядя больше в мою сторону.
  - Да, случайно, - с напором подтверждаю я, вставая с пола. Подхожу к нему и кладу руку на плечо, пытаясь заглянуть в глаза. - Прости меня, я правда не хотела...
  - Не хотела, - ворчит он, скидывая мою руку со своего плеча. Но я уже вижу, что порыв ярости потихоньку проходит.
  Тихон садится на кровать и подпирает голову рукой. Поворачивает ко мне свое лицо и уже спокойнее говорит:
  - Я тебе удивляюсь.
  Его фраза совершенно сбивает меня с толку. Удивленно моргаю, не спуская с него глаз.
  Тихон фыркает.
  - Понимаешь, - медленно, видимо, тщательно подбирая слова, начинает он. - Ты всегда там, где случается что-то плохое. Где ты - там неприятности...
  Вот. Я боялась этого разговора.
  - Стоило тебе только оказаться здесь, как в Листеневку нагрянули фашисты. Ты зачем-то оказалась в доме бабы Нюты, и после этого ее убили, - перечислял Тихон все мои злоключения. - Что теперь от тебя ждать?
  Не знаю, что мне делать. Плакать или накричать на него.
  - Ну да, - с сарказмом произношу я. - Немцев я сюда привела, да и Августа я убила. Вот из этого автомата!
  Указываю пальцем на тайник. Смотрю на Тихона, мысленно приготовившись отбивать его удары.
  Но, против моих ожиданий, мальчишка затих. Вся злость с него тут же слетела, как по волшебству. Не знаю, мои ли слова на него подействовали, или же какая-то мысль, внезапно пришедшая ему в голову.
  - А знаешь, чего я на самом деле хочу? - понижая голос, спрашиваю я у Тихона. - Я хочу вернуться назад. Только это у меня почему-то не выходит.
  Это неожиданное признание вырвалось помимо моей воли. До того, как произнести эти слова вслух, я даже и не думала об этом. Я как-то вообще забыла о том, что надо как-то пытаться вернуться назад. А теперь, после того, как Тихон своеобразным образом подвел итоги событий последних дней, все стало ясно. Я и так тут порядочно навредила. Я всех обманываю. Я меняю ход истории. Теперь я почти на все сто процентов уверена в том, что, если бы меня здесь не было, все сложилось бы по-другому.
  От этих мыслей мне стало нехорошо на душе. Получается, что я действительно во всем виновата?
  - Мне нельзя здесь больше оставаться, - шепчу я.
  Вскакиваю с места и быстрым шагом направляюсь к двери.
  - Ты в кладовку? - раздается за моей спиной ехидный голос. - Ну-ну...
  Замираю на месте. Оборачиваюсь.
  - Что ты хочешь сказать?
  - Не получится, - разводя руками, радостно сообщает мне Тихон. - Ты сама это прекрасно понимаешь. Но если хочешь попробовать снова - вперед. Мне не жалко. Если хочешь, можешь жить там.
  Возвращаюсь на свое место. Понимаю, что Тихон прав. Надо искать другой способ решения этой проблемы. С другой стороны, меня больно кольнул его тон, с каким он мне об этом говорил.
  - Ну хорошо. Тогда тебе придется меня терпеть.
  Тихон фыркает и отводит глаза.
  - А этот автомат... - начинаю я, озаренная внезапной мыслью. - Он тебе нужен для борьбы с немцами? Но ты хоть понимаешь, что ты один, а их десятки! Их не меньше двадцати...
  - Я не собираюсь их всех убивать, - хмуро отвечает мальчишка. - Оружие мне нужно для того, чтобы защищаться.
  Сижу и смотрю на него с непониманием.
  - Защищаться? - переспрашиваю я. - Но ведь... Да они расстреляют тебя прежде, чем ты его достанешь!
  Тихон молчит.
  - А если они его найдут? - не унимаюсь я. - Что тогда будет? Они же расстреляют и тебя и меня и Веру с Лилей и даже Любу!
  - Замолчи, - вновь ощетинивается мальчишка. - До тебя его пока никто не нашел!
  - Но я ведь нашла!
  - А я уже сказал, что твоя суперспособность находить проблемы до хорошего не доводит!
  - Это тут не причем.
  - Еще как причем! Да ты все, что угодно найдешь. От тебя ничего не скрыть...
  - Раз нашла, значит, плохо спрятал.
  Тихон замолчал. Одно из двух: или я его убедила, или, что более вероятно, ему надоело со мной спорить. Мальчишка смотрит на меня ангельскими глазами и больше не пытается ввязаться в спор. Не удерживаюсь и показываю ему язык.
  На Тихона это производит большое впечатление. Он застывает с открытым ртом и удивленными глазами. И я не могу удержаться от смеха. В следующий миг в меня уже летит подушка. Увернувшись от нее, от неожиданности я падаю на пол, хватаясь за одеяло и тоже стаскивая его с кровати. Теперь уже Тихон смеется, глядя на меня.
  Встаю и обиженно заявляю:
  - Удар в спину - это подло.
  Отсмеявшись, мальчишка подает мне руку.
  - Ладно. Прости, не удержался.
  Эта ситуация совершенно неожиданно напомнила мне Феликса. Вернее, не его самого, а те посиделки на его даче. Тогда мы тоже кидались подушками, и нам вдвоем было так легко и весело... А теперь он далеко. Неизмеримо далеко. В другом мире.
  При воспоминании о Феликсе мне вновь стало грустно. Желание смеяться пропало. Сажусь на кровать, возвращаю на место подушку.
  - Да ладно тебе, - удивленно говорит Тихон. - Я же просто пошутил.....
  Оборачиваюсь на него. С недоумением смотрю на его растерянное лицо, не понимая, о чем он говорит.
  - Да я не из-за этого, - отмахиваюсь рукой, когда до меня доходит.
  Мальчишка минуту смотрит на меня, после чего говорит:
  - Кать, ты не переживай. Найдем мы способ тебя домой отправить.
  Тихон замолкает, с задумчивым видом глядя на меня. Я поднимаю одну бровь, как бы требуя окончания фразы. Поняв мой намек, мальчишка продолжает:
  - Не знаю, как.
  Опускаю голову, чтобы мальчишка не мог разглядеть слезы на моих глазах. Незаметно смахиваю соленые капли и вздыхаю. Ладно, об этом подумаем потом. А сейчас надо наконец-то рассказать про того незнакомца.
  - Тихон, - начинаю я, но тут же запинаюсь. Как лучше подобрать слова, чтобы это звучало как можно убедительнее?..
  - Чего?
  Вздыхаю и начинаю быстро говорить. Рассказываю ему про все: о том, как баба Нюта попросила меня помочь ей, о том, как я встретилась в ее доме с тем мужчиной, о моих неосторожных словах и последующих после них событиях и, наконец, о случае, произошедшем вчера. Мальчишка внимательно меня слушает. Даже не перебивает и не кривит в насмешке губы. Когда я замолкаю, он неуверенно отвечает:
  - Да ну... Совпадения все это. Григорий человек надежный. Он всегда всем поможет. Его что ни попроси - все сделает. И вежливый, и руки у него золотые. Вон, с теткиной печью возится...
  - Я бы ему так не доверяла, - ворчу я себе под нос, искоса глядя на мальчишку. - Вот ты ведь даже не знаешь, на что этот твой Григорий может быть способен. Я тебе говорю, что он шпион.
  - Фу ты, - цокает языком Тихон. - Опять ты за свое. Не такой он человек, как Генка...
  Молчу, насупившись. Складываю руки на груди и стараюсь не смотреть в сторону мальчишки.
  - И что он, прям все время таким хорошим был?
  - Всю, не всю - не знаю. Он здесь только с сорок второго живет.
  - Ага! - торжествующе вскидываюсь я. - Вот и доказательство! Немцы его как раз сюда и послали, чтобы обстановку выведать! Он говорил, откуда сам?..
  - Тут и говорить не надо, - огрызается разозленный Тихон. - Его мать еле спасла. Если бы неона, Григорий бы умер!
  - А баба Нюта была бы жива, - отбиваю я удар.
  Тихон недовольно косится на меня, но молчит.
  - Поживем - увидим. Спасибо, конечно, что поделилась своими подозрениями, но больше не лезь в это дело.
  Поджимаю губы и отворачиваюсь орт мальчишки. Мой взгляд скользит по комнате и останавливается на тайнике.
  - А, кстати, - задаю я очень интересующий меня вопрос. - Откуда у тебя автомат?
  - Нашел, - коротко отвечает мальчишка.
  Недоверчиво скашиваю глаза в его сторону.
  - Правда нашел, - говорит он, натыкаясь на мой взгляд. - Я, когда в прошлый раз с партизанами в лесу был, обратно стал возвращаться. Иду, значит, а он там, на земле, лежит. Ну, я его и подобрал.
  Киваю. Нашел, подобрал. Все понятно. Неясно только одно:
  - И что ты с ним делать собираешься?
  - Фу ты, - раздосадовано хлопает ладонями по коленкам Тихон. - Я же тебе уже говорил. На всякий случай.
  - И что, сможешь убить из него кого-нибудь?
  Тихон замолчал. Глядит на меня, прищурившись, и словно размышляет о чем-то.
  - Нет, - наконец, тихо говорит мальчишка. - Убить не смогу... Я не хочу становиться убийцей. Хотя, знаешь, - Тихон вдруг широко раскрывает глаза и глядит на меня теперь уже с откровенной грустью. - Война никого прежним не оставит.
  Снова киваю, делая вид, что его ответ меня удовлетворил.
  - А кто такой Павел? - вдруг спрашиваю я, вспомнив, что это имя при мне уже упоминалось несколько раз.
  Мальчишка смотрит на меня с насмешкой. Наверно, его забавляет мой перескок от одной мысли к другой.
  - Павел - муж моей тетки. А Любка - его дочь. Он, Павел, тоже в партизанах. И не абы кто. Главный. В его отряде человек семь-восемь, точно не помню, - довольно резко объясняет он мне. Наверно, все еще злится. Потом Тихон замолкает, но через секунду снова продолжает говорить, уже мягче. - Недавно Лиле письмо от него пришло. Вернее, не от него, а от его товарища. Он сообщал, что Павла ранило. Серьезно, но не смертельно. Ой, что было... Тетка моя так разволновалась, что в обморок грохнулась. Потом неделю болела.
  Тихон замолкает и кидает быстрый взгляд на окно.
  - А баба Нюта ваша родственница?
  - Нам с Веркой нет, - отвечает мальчишка. - А Любке - прабабка была. Павел ее внук.
  Тихон молчит, глядя себе под ноги. А потом вдруг резко поднимает голову и, глядя мне прямо в глаза, строго произносит:
  - Обещай мне, что не будешь больше следить за Григорием. Так, на всякий случай... И от дома одна далеко не отходи. Увижу тебя где-нибудь на улице Листеневки - будешь дышать воздухом через форточку. Ты меня поняла?
  Внезапно я снова оказываюсь дома. И в эту минуту мне кажется, что передо мной сидит мой отец. Как будто он злится на меня за очередную мою объяснительную и в наказание запрещает гулять.
  Улыбаюсь этой своей мысли. Сейчас и эта мелочь кажется самой желанной. Как жаль, что люди не ценят того, что имеют.
  - Куда ж я денусь, - говорю я с улыбкой. - Я к тебе привыкла.
  От этих моих слов Тихон аж поперхнулся. Мальчишка закашлялся и чуть не упал с кровати.
  А я сижу и улыбаюсь, как ненормальная. Улыбка расползлась по лицу от уха до уха, и мне никак не удается ее подавить.
  - Ты чего? - оторопело спрашивает меня Тихон.
  - Не знаю, - честно отвечаю я.
  Потом хватаю подушку и совершенно неожиданно для самой себя запускаю ее в мальчишку. Теперь он не успевает понять, в чем дело, и вместе с подушкой падает на пол.
  Смеюсь, глядя на его попытки подняться. Подаю ему руку. Тихон крепко сжимает мою ладонь и вдруг тянет меня на себя. Теряю равновесие и падаю на него, придавив мальчишку своим весом.
  Теперь мы смеемся оба, лежа на полу. Наверно, это коллективное помешательство. Но я согласна даже на такой диагноз. Сейчас мне очень хорошо вот так лежать на полу и смеяться во весь голос. Мне давно не было так легко. Я словно попала в детство.
  Тихон кидает тревожный взгляд куда-то в угол. Смотрю в ту же сторону и понимаю, что он хочет убедиться в том, что тайник закрыт, а автомат надежно спрятан.
  Перестаю смеяться и поднимаюсь с пола. Одного воспоминания о том, что где-то совсем рядом бродит Смерть, хватает для того, чтобы чувство беспечности вмиг угасло. И это недавнее беспричинное веселье кажется чем-то чужим, инородным.
  Перевожу взгляд на Тихона. Он стоит, насупившись, и даже не глядит в мою сторону.
  - Ну ладно, - тоже говорит Тихон. - Спокойной ночи.
  Обходит меня и, по-прежнему не глядя мне в лицо, уходит.
  - Спокойной ночи, - кричу я ему вслед.
  За ним закрывается дверь, и я остаюсь одна в полутемной комнате. Только сейчас я замечаю, что солнце давно село, и в комнате полумрак.
  Четырнадцатая глава
  Утро было серым и очень холодным. Вот-вот начнется дождь. Я сижу на подоконнике и гляжу в окно, думая о том, как быстро изменилась погода. Еще совсем недавно было ясно, а теперь все небо затянуто тучами.
  Скука страшная. Я одна в пустом доме. Лиля еще с утра ушла с девочками к какой-то соседке, а Тихон колет дрова на заднем дворе.
  У меня даже нет никакого желания выйти на улицу. Дождь моросит как-то по-осеннему. И от этого становится очень неуютно.
  Откидываю голову назад, прислоняясь виском к стеклу. От моего дыхания оно слегка запотело.
  Кидаю взгляд на часы, стоящие на комоде. А ведь мне уже шестнадцать. Так странно, еще минуту назад было пятнадцать, а теперь я уже совсем взрослая...
  Радости это открытие отчего-то не принесло. Перебираю в уме все привилегии, которые получают люди с шестнадцатилетним возрастом и ничего, кроме добавившейся ответственности, не нахожу.
  Да уж, я так говорю, будто раньше была супер ответственным человеком... Зато теперь в кино на 16+ пустят.
  Вспоминаю, как мы с Феликсом пытались осенью пробраться на закрытый сеанс. Ему билет продали без проблем, а меня пускать в кинозал никак не хотели. Рост всегда играл не в мою пользу...
  День рождения - самый странный день в году. Его всегда ждешь, дни считаешь. А, лишь стоит ему наступить, и праздничного настроения как не бывало. День рождения. И ничего в нем особенного нет. Зато всегда, когда его ждешь (особенно, когда ждешь долго), возникает тягучее приятное чувство, что что-то обязательно произойдет. Вот наступит этот, по сути, совершенно обычный день, и случится что-то волшебное, из ряда вон выходящее!.. А день рождения приходит и проходит. И ничего не меняется.
  Сползаю с подоконника и выхожу из комнаты. Нахожу на крючке длинную куртку и натягиваю ее на себя, спасаясь от холода. Если в доме мерзнет нос, то на улице он вообще отвалится от колючего ветра.
  Ох, не так я мечтала отпраздновать шестнадцатилетие!.. Интересно, Феликс обо мне хотя бы вспоминает?
  Обхожу дом вокруг и замечаю Тихона. Он в тонкой рубашке, да и то закатал рукава. И как ему только не холодно?
  - Привет.
  Мальчишка вздрагивает и поворачивается ко мне.
  - Привет, - сухо здоровается со мной мальчишка и снова отворачивается от меня.
  Хмыкаю и присаживаюсь рядом с ним на связку дров.
  - Скучно...
  Тихон окидывает меня хмурым взглядом и еще суровее произносит:
  - Ну, я уж и не знаю, что тебе сказать... Можешь пойти пол подмести.
  Не сдержавшись, фыркаю.
  - Ой, я совсем забыл... - видимо, Тихон сегодня встал не с той ноги. - Тебя же, принцессу нашу, развлекать еще надо...
  - Те чего злой-то такой?
  В ответ - угрюмое молчание.
  Складываю руки на груди и отворачиваюсь от него. Неужели мне теперь придется торчать здесь постоянно? Мне ведь даже запретили гулять на улице...
  - Это несправедливо...
  - Что несправедливо? - мальчишка отрывается от своего занятия и поднимает на меня голову.
  - Обращаетесь вы со мной несправедливо. Я здесь как в тюрьме...
  - Отлично! - вскидывается Тихон. - Ну что ж, тебя здесь никто не держит - иди, гуляй! И если тебя прихлопнут где-нибудь по дороге, уже не обессудь. Я за чужих детей ответственности не несу.
  - Ах - за детей? Я, по-твоему, ребенок?
  - А что, взрослая?
  В бессильной ярости топаю ногой. А Тихон невозмутимо продолжает колоть дрова.
  - Ну, конечно! - меня уже невозможно остановить. - Все, что я говорю - глупости. Все, что я делаю - бессмысленно. А теперь я еще и ребенок? Да сколько же можно меня притеснять?
  - Знаешь-ка что, - не выдерживает мальчишка. - Если мы все тут для тебя такие плохие, иди и поищи кого-нибудь получше.
  Вскакиваю и, тыча пальцем ему в лицо, выпаливаю:
  - И найду!
  Затем яростно пинаю валяющееся на земле полено и, впечатывая каждый свой шаг в землю, ухожу.
  Выхожу на проселочную дорогу и быстро продвигаюсь вдоль домов, засунув руки в карманы. Не знаю, чего я хотела этим добиться, но теперь возвращаться назад - выше моего достоинства. Если я сразу же вернусь домой, Тихон возомнит себя главным, и так и будет командовать мною. Нет, такого удовольствия я ему не доставлю... Вот погуляю часок, а потом вернусь.
  Злость утихает, и я уже начинаю жалеть, что не сдержала себя вовремя. Эта моя ссора с Тихоном теперь очень напоминает мне ту мою ссору с Феликсом. А ведь после нее все и произошло. Значит, и сейчас ничего хорошего ожидать не придется.
  - Эй!
  Вздрагиваю и оборачиваюсь. Прямо ко мне спешит длинная фигура Генки. Рыжий подходит ко мне почти вплотную и усмехается:
  - Гуляешь?
  Обхожу парня и, игнорируя его вопрос, молча иду дальше.
  - А компанию тебе составить можно?
  Вздыхаю, пытаясь придумать такой ответ, чтобы не рассердить рыжего, но дать ему понять, что ко мне лучше не приставать. Однако в открытую нагрубить ему я боюсь. Опыт общения с ним подсказал, что Генка в гневе опасен.
  - Воздержусь, - хмуро бросаю я и ускоряю шаг.
  Куда я иду и зачем - непонятно. Только после той ссоры с Тихоном очень не хочется возвращаться назад.
  - Да ладно тебе... - неожиданно тянет Генка. - Обиделась на меня, что ли? Я же извиниться хотел...
  Мои брови в удивлении взлетают вверх. Генка - извиниться? Не верю.
  - Тогда ладно, - улыбаюсь я, решив подыграть его игре.
  Отмечаю, что на лице Генки тут же проскользнуло заметное облегчение.
  - Значит, друзья?
  Смотрю на протянутую мне ладонь с едва заметной брезгливостью. Друзья - громко сказано. Тем более для Генки. Но слишком уж сильно мне хочется узнать, что же ему от меня нужно.
  - Друзья, - выдавливаю я из себя и пожимаю длинную Генкину ладонь.
  Парень расплывается в улыбке и, вконец осмелев, в наглую спрашивает:
  - Ну, теперь давай рассказывай. Кто ты, откуда. А то мы с тобой теперь друзья, а я о тебе совсем ничего не знаю.
  Усмехаюсь про себя. Так я и знала. Ему же просто нужно выведать все обо мне. Может, интересно, а может, немцы приказали. Это и неудивительно. Странная неизвестно откуда взявшаяся девчонка.
  ...Так значит, он хочет что-то узнать обо мне? Хорошо.
  - Ну, вряд ли я поведаю тебе что-нибудь интересное, - наигранно-застенчиво начинаю я. - Семьи у меня нет, а может быть, есть. Я не помню.
  - Как - не помнишь? - Генка бледнеет. - Совсем?..
  - Во-обще ничего не помню, - сокрушительно вздыхаю я и качаю головой. Для пущей убедительности смотрю рыжему прямо в глаза и то и дело горестно вздыхаю. Теперь мне и самой уже себя жалко.
  Впрочем, сейчас пожалеть надо скорее Генку, чем меня. Парень стоит, ссутулившись, и смотрит на меня с откровенным разочарованием. - Это плохо, - глухо говорит он, а потом с надеждой добавляет: - Ну, может, все-таки что-нибудь помнишь?
  - Не-а, не помню.
  - Жаль...
  Внимательно слежу за изменениями на лице Генки. Его лицо то бледнеет, то вновь покрывается красными пятнами. Шея тоже краснеет, а уши даже принимают лиловый оттенок. Все это указывает мне на то, что внутри парня идет ожесточенная борьба.
  - Ладно, - вдруг упавшим голосом произносит Генка и поднимает на меня глаза. Его взгляд встречается с моим, и я замечаю проскользнувшее в глубине его зрачков чувство обреченности. - Ладно, поздно уже. Ты только не сердись на меня, хорошо?
  Я вконец теряюсь. С чего бы это такая перемена?
  - Все, пропал я... Совсем пропал. И не изменить уже ничего...
  Генкин голос звучит глухо и отрешенно. Может быть, это новый способ вызвать меня на откровения - надавить на жалость?
  Парень, очевидно, замечает мое удивление. Потому что вдруг начинает говорить. Слова его звучат горько и виновато:
  - Мне приказали узнать о тебе все. Ты знаешь, немцы все голову ломали, с какого неба ты свалилась. Конечно, я этому поспособствовал. Угодить хотел, наплел им всякого про тебя... Эх. Так вот они мне и сказали, что, если я о тебе ничего не узнаю до сегодняшнего дня, меня ликвидируют. Вот и все!
  Генка усмехается, глядя на меня с каким-то странным выражением лица.
  - Ну, в общем, ладно. Все равно уже ничего изменить нельзя...
  - Скажи, - слова застревают у меня в горле, но все-таки вырываются наружу. - Скажи мне, Григорий на них работает? Как ты?
  Генка морщится от моих последних слов.
  - 'Как я'... Да я по сравнению с ним невинная овечка. Григорий! Он вообще шпион немецкий, всегда на них работал... Они хотели тут базу свою построить, поэтому его сюда послали, - парень замолкает на секунду, отрешенно глядя куда-то мимо меня. - Я и сам узнал об этом совсем недавно. Чистая работа! Можно сказать, профессиональная... А я-то дурак, думал, мне ничего не будет! Думал, что, раз я немцам помогал, меня и не тронут. Эх...
  Генка обреченно машет рукой и затихает.
  Я была права. Права в том, что Григорий работает на фашистов. Ну почему же Тихон мне не поверил?..
  - Слушай меня внимательно, - Генка вдруг наклоняется к моему уху и горячо шепчет: - Тебе нельзя здесь больше быть. Тебя убить хотят. Я слышал, Григорий все настаивал. Мне нельзя было тебе говорить этого, конечно...
  - А зачем же ты мне все рассказал?
  Генка жмется, будто боится чего-то. А потом печально усмехается и тихо выговаривает:
  - Не хотел, чтобы ты меня негодяем запомнила. Ты понимаешь, когда знаешь, что скоро умрешь - все другим видится.
  Мы идем дальше. Я судорожно пытаюсь придумать подходящий предлог, чтобы сбежать от новообретенного 'друга'. Мне, без сомнения, Генку немного жаль, но все-таки его общество меня слегка напрягает. Но повод предоставляется сам собой.
  - Ну ладно, быстро говорит Генка, глядя куда-то за мою спину. - Пошел я. Пора мне... Пока.
  Киваю ему на прощание, еле сдерживая радость. Но то, что я увидела в следующую секунду, сразу же стирает улыбку с моего лица. Прямо перед собой я вижу целый отряд немцев. Их больше пятнадцати, и все они движутся в мою сторону.
  Генка тем временем по-тихому улизнул. Что ж, мне тут тоже делать больше нечего. Отступаю к плотно прижатым друг к другу домам и пытаюсь спрятаться от глаз фашистов.
  Обхожу дом вокруг и нахожу укромное местечко за старой яблоней. Прячусь за ней, аккуратно выглядывая наружу.
  Мои глаза тут же отыскивают рыжую шевелюру. Генка разговаривает с одним из фрицев, с тем самым косым, с коим мне довелось общаться. По лицу немца видно, что он очень недоволен чем-то. А Генка... Страшно даже смотреть на него. Его лицо выражает такой неописуемый ужас, что самому поневоле становится страшно.
  Вжимаюсь в ствол яблони и молюсь про себя, чтобы меня не заметили. Мимо как раз проходят двое мужчин. Они переговариваются на немецком.
  Выглядываю из-за дерева и в одном из них узнаю все того же Григория. Я так и знала, что была права. Я не могла ошибиться!
  Его спутник что-то быстро говорит мужчине, а потом указывает рукой на Генку и делает выразительный жест рукой, показывая, что как бы перерезает себе горло. И я понимаю, что Генка им больше не нужен. Парня надо убрать. Он мешает.
  Ужасаюсь, глядя на этих мужчин. Как же они могут так запросто решать, кого убить, а кого оставить в живых?..
  Не дыша, с закрытыми глазами стою под деревом. Лишь бы меня не заметили...
  Все время слышу какие-то непонятные фразы. Вокруг стоит какой-то гул, как в пчелином улье. И из этих однообразных звуков яркой вспышкой отпечатывается ломаное имя: 'Катья'...
  Вздрагиваю и всем телом еще сильнее прижимаюсь к яблоне. Вот и все. Я им надоела, меня тоже 'уберут' из игры.
  Открываю зажмуренные от ужаса глаза и вижу пробирающегося через заросший огород рыжего парня. Неужели Генку так просто отпустили? Или они еще не заметили его исчезновения?..
  Думать поздно. Спохватятся - начнут искать. Генку не найдут, а меня запросто. Пора уходить отсюда.
  Страшно. Делаю шаг и тут же замираю. Немцы совсем рядом, заметить меня проще простого. Но, тем не менее, дольше прятаться здесь еще опаснее. Срываюсь с места и бегу в лес. На бегу оборачиваюсь и встречаюсь глазами с Генкой, который стоит у какого-то пустого дома, прислонившись спиной к стене. Он смотрит на меня с испугом. А потом прикладывает палец к губам.
  Отворачиваюсь от Генки. Не знаю, что он хотел показать этим жестом. Может, он просил не выдавать его. А может, наоборот - хотел сказать, что не выдаст меня. Не все ли равно? Сейчас главное - унести отсюда ноги, и поскорее.
  ***
  Бреду по лесу, то и дело оглядываясь назад. Я не стала углубляться в лес, но выйти из-под защитной кроны деревьев все еще страшно. Немцы так и шастают в округе, есть риск напороться на какого-нибудь фашиста.
  Листеневка совсем рядом. Сквозь редкие деревья я различаю вдали дома. Лес дарит мне чувство защищенности, ведь отсюда я смогу увидеть, если ко мне кто-то начнет приближаться. Но только куда же мне теперь идти?
  Неужели они правда хотят меня убить? Вполне вероятно. Я же четко слышала свое имя.
  Обхватываю себя руками, пытаясь спрятаться от холода. Ветер пробирает до костей, а куртка слишком велика, и под ней гуляет ветер. Так и заболеть недолго.
  А интересно, если я умру здесь, то я умру по-настоящему? Или нет? Не знаю. Но проверять не хочу.
  Прыгаю на месте, согреваясь и одновременно стараясь вытрясти из головы эти мысли. Вот что-что, а опускать руки я не собираюсь. Вот подожду еще немного и выйду из леса. Главное - незаметно добраться до дома, а уж там я расскажу все Тихону, и он подскажет мне, как дальше быть.
  Иду по тропинке, засунув руки в карманы. Несмотря на то, что я изо всех сил пытаюсь не думать о том разговоре, странный незнакомец и его спутник так и лезут мне в голову. Перед глазами встает испуганное Генкино лицо, и я понимаю, что мне все-таки будет жаль, если его убьют. Хоть он и негодяй, каких поискать, а все-таки такой же человек, как и я.
  'За что боролся - на то и напоролся', - проскальзывает невеселая мысль, и я горько усмехаюсь. Теперь, если останется жив, это ему урок на всю жизнь.
  - Катя!
  Я буквально подпрыгиваю на месте от неожиданности и резко оборачиваюсь. Вопреки всем моим страхам, перед собой я вижу всего лишь Тихона. Он смотрит на меня с облегчением и какой-то неизъяснимой радостью. Странно, мне казалось, что он на меня злится.
  - Господи, как же хорошо, что я тебя нашел! - мальчишка пытается отдышаться. Упирается локтем о ствол дерева, а другой рукой вытирает с лица пот.
  - Это даже очень хорошо, - подтверждаю я его слова кивком головы. - Но только скажи мне, зачем ты бежал, как гончая?..
  Смеряю его долгим взглядом и скептически хмыкаю. Тихон действительно выглядит так, словно только что пробежал марафон. Только что язык не высунул.
  - Пойдем скорее, - он хватает меня за край куртки и тащит куда-то в сторону.
  - Куда ты? - пытаюсь вырваться, но бесполезно. Его цепкие пальцы сжали куртку мертвой хваткой.
  - Надо сейчас же спрятать автомат, - взгляд Тихона быстро скользит вокруг. - Немцы все село перероют. Ищут что-то... Или кого-то...
  - Откуда ты узнал?
  - А ты что, сама не видишь? Вон их сколько поналетело... Как пчелы на мед, ей-Богу!
  В удивлении гляжу на мальчишку. Тот выглядит вполне серьезно, лишь приподнят уголок губ. Он усмехается и с какой-то непередаваемой интонацией произносит:
  - Тоже мне... Устроили обыск. Катя, давай быстрее...
  Внимательно гляжу в лицо Тихона. Мальчишка ускоряется, по-прежнему не выпуская меня. Его шаг гораздо шире моего, поэтому мне приходится подстраиваться под мальчишку. Это плохо у меня получается, и в результате я все-таки падаю. Тихон подбирает меня и ставит на ноги. И снова спешит дальше.
  - Ну и куда мы идем? - наконец не выдерживаю я. - Я устала!
  Останавливаюсь и складываю руки на груди, показывая этим, что идти дальше я не намерена.
  - Ну, быстрее... Пойдем же. Я тебе уже объяснял, что...
  Тихон запинается и замирает.
  - Ты чего? - спрашиваю я.
  - Ты слышала, ветка хрустнула?
  Отрицательно качаю головой.
  - Наверно, показалось, - спустя какое-то время, говорит Тихон, и снова тянет меня за руку вперед.
  И тут я понимаю, что ему не показалось. Сзади раздается какой-то шорох, и прямо на нас из кустов вываливается Генка.
  - Катя!
  Тихон останавливается, как вкопанный. Вижу, как напряглось его лицо.
  - Быстрее, убегайте куда-нибудь. Только назад не возвращайтесь!
  - Почему это? - Тихон с подозрением разглядывает рыжего, по-прежнему не выпуская моей руки.
  - Он... за ней... идет. Мне надо было сразу сказать все, сразу... А теперь я погиб! - Генка хватается за волосы, отрешенно глядя на Тихона.
  - Фу ты, да ты можешь сказать нормально? Кто идет? За кем?
  - За мной... И за Катькой твоей.
  Кажется, я побледнела. Мальчишка смотрит на меня взволнованно и слегка недоуменно.
  - Григорий меня убьет. Немцы приказали... И его, - киваю в сторону Генки. - Он не справился со своими обязанностями, ведь так?
  Я все-таки съехидничала. Казалось бы, в сложившейся ситуации подколам не место. Мои слова показались бы обычными, если бы не тон, каким я их произнесла. Моя фраза прозвучала как бы в насмешку над Генкой, отчего его лицо вытянулось, а руки опустились. Эх, скоро, совсем скоро мой язык успокоится...
  Тихон переводит взгляд с Генки на меня и обратно. По его напряженному лицу понятно, что он лихорадочно соображает, что теперь делать.
  А я, кажется, начинаю паниковать.
  - Тихон, - начинаю теребить его за рукав рубашки. - Пойдем уже отсюда поскорее...
  - Поздно, - глухим голосом перебивает меня Генка.
  Перевожу на него взгляд и холодею от ужаса. Между деревьями я вижу Григория. Его лицо не выражает никаких эмоций. И только глаза блестят каким-то странным огнем. Как будто в предвкушении чего-то интересного.
  - Эх, дети, - говорит он и улыбается. Нет, даже не улыбается. Его лицо искажает какая-то страшная гримаса.
  Несколько секунд вглядываюсь в это лицо, пока не замечаю пистолет в руке мужчины. Вот он направляет оружие в сторону Генки, и я понимаю, что сейчас произойдет, но слишком поздно. Последнее, что я вижу, прежде чем раздается выстрел - неподвижное Генкино лицо, кажущееся в контрасте с рыжими волосами совсем белым. Зажмуриваюсь от страха и отступаю на шаг назад. Плечом чувствую, как Тихон метнулся в сторону мужчины, но скорее всего, по инерции. Генке уже не поможешь...
  Раздается душераздирающий вопль, и через несколько секунд я слышу глухой удар чего-то тяжелого. Это Генка повалился на землю. Его все-таки убили...
  До последнего какая-то часть моего сознания не хотела верить в его слова. В моей голове до этой самой минуты не укладывалось то, что его на самом деле могут 'ликвидировать'. А теперь где-то рядом со мной валяется его мертвое тело. Меня передергивает от ужаса, и слегка подкашиваются ноги. Теперь я с другой стороны гляжу на его откровения со мной. И эти его слова кажутся исповедью перед смертью. Он понял, что бороться с ними бесполезно. Как это страшно наверно - ждать свою смерть...
  - Тихон, - непослушными от страха пальцами я цепляюсь за плечо мальчишки, но меня тут же отрывают от него.
  Кто-то хватает меня сзади за капюшон куртки и тащит назад. Пытаюсь вырваться, наугад рассекая руками воздух за своей спиной. Краем глаза вижу, что Тихон рванулся мне на помощь, но тут же замер. Его взгляд остановился на чем-то, по-видимому, очень страшном.
  Меня, словно тряпичную куклу, кидают куда-то в сторону, и я, ударившись спиной о ствол дерева, сползаю вниз.
  Тут же мой взгляд упирается в сверкающее бликами дуло пистолета.
  Пытаюсь подняться, но пистолет тут же почти утыкается мне в лицо. Послушно сажусь обратно на траву, с ненавистью глядя на мужчину.
  Осторожно выглядываю из-за плеча Григория. Тихон стоит, и в ужасе смотрит на направленное на меня оружие.
  Ну вот и конец. Смотрю на бесстрастное и, я бы даже сказала, спокойное лицо врага. Григорий взводит курок и вот-вот нажмет на спусковой крючок.
  Ирония судьбы - умереть в свой день рождения.
  Гремит выстрел, и я зажмуриваю глаза, ожидая боли. Ничего не происходит. Тогда я открываю глаза и вижу, как мужчина передо мной медленно опускает руку, с удивлением и страхом глядя на меня. Пистолет выпадает из его ладони и с глухим стуком падает на землю. И тут же рядом со своим оружием на нее валится сам Григорий.
  В недоумении поднимаю глаза и вижу Тихона с автоматом в руках. Мальчишка стоит и с ужасом смотрит на мертвое тело у моих ног.
  - Тихон, - тихо окликаю я его, все еще находясь в состоянии шока. - Ты...
  Не успеваю договорить. Прямо на моих глазах мальчишка приваливается спиной к дереву. Автомат выпадает из его рук, а сам он тяжело опускается на землю.
  - Тихон! - кричу я вне себя от страха.
  Со второй попытки поднимаюсь на ноги - тело плохо меня слушается - и подбегаю к нему. Он сидит на траве, спрятав лицо в ладонях. В ужасе падаю перед ним на колени и хватаю его за запястья.
  - Тихон, ты меня слышишь? - в исступлении бормочу я, пытаясь оторвать его ладони от лица. - Ты слышишь меня?!
  Мальчишка поднимает на меня взгляд и смотрит так, будто бы не узнает. Его глаза посерели, зрачки расширились от ужаса, и сам он весь дрожит.
  - Тиша, - шепчу я. -Да что же с тобой?
  Я трясу его за плечо, пытаясь растормошить.
  Осознаю, что меня бьет истерика. По щекам одна за одной катятся слезы. Тихон смотрит на мое лицо стеклянным взглядом. Наткнувшись на мои слезы, замирает. В его глазах мелькает осмысление. А моя истерика, кажется, приводит его в чувство.
  - Я убил человека, - глухим голосом говорит он, глядя прямо мне в глаза.
  Смотрю на него и начинаю потихоньку успокаиваться.
  - Ты меня спас, глупый! - восклицаю я, крепко сжимая в своей руке воротник его куртки. - Если бы ты не выстрелил, он бы меня убил...
  Поднимаю на него глаза и понимаю, что он пришел в себя. Все еще очень бледный, и руки дрожат, но взгляд у него уже не такой стеклянный, как несколько минут назад.
  Вскакиваю на ноги и быстро оглядываюсь вокруг. Совсем рядом, у моих ног, лежит мертвое тело Григория, а чуть подальше - Генка... Его стеклянные глаза смотрят в небо, и на лице застыл немой ужас.
  Меня передергивает от страха. Перевожу взгляд на Тихона, который все еще сжимает в руке автомат и так же немигающее смотрит на тела.
  Всего через какую-то секунду я слышу прямо рядом с собой чей-то громкий звучный голос:
  - Тихон! Что тут произошло?
  Подпрыгиваю на месте от неожиданности и резко оборачиваюсь. В нескольких метрах от места, где мы сейчас находимся, я вижу мужчин в немецкой форме. Их всего человек восемь, но при виде этого маленького отряда меня сковывает ужас. Все, теперь спастись не удастся...
  - Вы?..
  С удивлением гляжу на Тихона. Чему он так обрадовался?.. И тут я с опозданием отмечаю, что говоривший мужчина назвал Тихона по имени, да и вообще без какого-либо акцента.
  - Катя, это же наши! - мальчишка встает и подходит ближе ко мне. - Наши партизаны...
  Недоверчиво вглядываюсь в лица мужчин, и потихоньку понимаю, что он прав. По крайней мере, мне очень хочется в это верить.
  Партизаны подходят ближе к нам. Один из них, окидывая взглядом место происшествия, быстро спрашивает у Тихона:
  - Немцы здесь? Их много?
  - Много, около двадцати...
  - Плохо.
  Мужчина поднимает голову и вдруг хватает меня за руку. Отталкивает в сторону и говорит, обращаясь к нам обоим:
  - Убегайте, быстрее... Сейчас немцы весь лес прочешут. Только осторожнее будьте.
  - Нет, я никуда не пойду, - возражает Тихон, глядя в глаза партизану.
  - Возвращайся, пожалуйста, - убеждает его мужчина. - Ты же Лильку мою одну бросил. Эх, брат, ведь обещал защищать наших женщин...
  Вглядываюсь в лицо мужчины и пытаюсь понять, кого же он мне так напоминает. Его глаза кажутся мне смутно знакомыми... Ломаю голову над тем, где я могла его раньше видеть. Точно не вживую. Возможно, он просто на кого-то сильно похож, а возможно...
  - Смотрите!
  Слышу чей-то крик и поворачиваю голову в указанном направлении. Дыхание прерывается, и кажется, что сердце вот-вот остановится. Совсем рядом я вижу немцев. Их целая тьма!
  И я понимаю, что отряд партизан обречен. Их заметили, деваться некуда. Поздно.
  Чувствую, как Тихон толкает меня в спину.
  - Беги, - шепчет мне мальчишка и еще ощутимее толкает меня.
  Начинается перестрелка. Оглушенная выстрелами, мчусь по лесу, не разбирая дороги. Бегу, не чувствуя ног, оставляя за спиной партизан и немцев. Страх не дает мне остановиться, и в ушах звенит. Тихон остался там, а я убежала...
  Падаю, тут же вскакиваю на ноги, и бегу еще быстрее. Краем глаза замечаю, что деревья все ближе и ближе друг к другу, и, чем дольше я бегу, тем темнее становится. Лес превращается в густые, непроходимые заросли. Понимаю, что, вместо того, чтобы выбежать из леса, я еще дальше углубилась в чащу. Вот теперь мне становится еще страшнее...
  От отчаяния ударяю кулаком по стволу дерева и бегу вперед, не разбирая дороги. Бежать, только бежать. Не важно куда. Главное - не останавливаться.
  Разворачиваюсь и бегу назад. Мне очень страшно находиться одной в лесу, больше всего на свете мне хочется сейчас оказаться где-нибудь далеко отсюда. Замечаю впереди просвет и ускоряюсь, стремясь туда. Вспоминаю, что немцы остались справа от меня, и забираю влево. Дышать становится тяжелее, и вот я уже совсем не могу вздохнуть. Ноги подкашиваются, и я падаю на землю.
  Я опустошена и разбита. Чувствую себя как при температуре: меня бьет озноб, колет в глазах и подгибаются ноги. Но я знаю, что все эти симптомы не из-за температуры, а из-за душевного расстройства. Мысли вяло ворочаются у меня в голове, а по вискам бьет одно-единственное осознание: партизаны ничем не помогут. Их слишком мало, и они совсем не готовы к бою. И теперь мы все так и останемся навсегда лежать в этом лесу. Как Генка. Понимаю это, и тут же у меня появляется желание лечь на землю и разреветься. Но я вспоминаю, что сейчас не время проявлять слабость, и сдерживаюсь.
  Словно повинуясь какому-то внутреннему порыву, я вдруг оборачиваюсь назад. Вглядываюсь в даль между деревьев и различаю при свете тусклого света деревянный покосившийся крест. Меня передергивает. Зябко поеживаюсь, поднимаю воротник куртки и засовываю руки в карманы. Отвожу взгляд от креста, и тут же различаю другой такой же. Это две обычные перекрещенные деревяшки, без таблички, на которой могли бы быть написаны имя и даты. Это даже не могильный крест. Это просто знак того, что в нескольких метрах под ним захоронен когда-то бывший живым человек.
  Внутри появляется чувство ледяного страха. Хочется сорваться с места и убежать куда-нибудь. Неважно куда. Главное подальше отсюда.
  Вспоминаю тех людей, которые приняли бой с фашистами. Кто-то из них навсегда останется здесь, среди этих безымянных могил. А кому-то посчастливится вернуться живым.
  Трясу головой, отгоняя от себя мрачные мысли. Но в нее тут же лезет другая, еще более страшная мысль. Я струсила, убежала. Как последний предатель, бросила Тихона.
  Пытаюсь успокоиться, но ничего не помогает. От волнения и страха начинает тошнить, и кружится голова. Я начинаю волноваться за него еще сильнее. Мне нужно вернуться за ним.
  Внезапно я совсем рядом слышу выстрел и последующий за ним хриплый стон.
  Пятнадцатая глава
  '27 января 1942...
  Я хорошо помню тот день. И то, что произошло тогда, накрепко засело в моей голове. Даже когда казалось, что все прошедшие события остались далеко позади, я закрывал глаза, и передо мной снова, словно из небытия, вставал тот парень.
  В тот день с самого утра в воздухе витало предчувствие беды. Лиля все время жаловалась маме на то, что на Листеневку надвигается что-то страшное и неминуемое:
  - Я такие вещи остро чувствую, - говорила она. - Помяни мое слово - случится сегодня что-то недоброе...
  А мама лишь посмеивалась над ее словами. Вставала со стула и, пошатываясь из-за очередной бессонной ночи, шла к окну. Улыбалась, глядя на улицу и, желая подбодрить Лилю, говорила:
  - Смотри-ка, видишь? Солнце светит. Не может случится в такой хороший день что-то плохое.
  Спустя какое-то время я услышал доносящийся со двора шум, который сразу же привлек мое внимание. Я немало удивился. То оживление, которое царило за окном, казалось чужим, неприемлемым для умирающей Листеневки.
  Все жители села сидели по домам, только изредка выбираясь на улицу. Все боялись выглядывать из дома, а про общение с соседями и речи идти не могло. До войны дружелюбные и общительные старики теперь угрюмо молчали. Каждый боялся сказать что-то лишнее. Но теперь все было иначе.
  Я вышел из дома. Меня привлекло большое скопление людей рядом с дубом, который рос неподалеку от нашего дома.
  Выйдя на крыльцо, я остановился на ступеньках. Со своего места мне отлично было видно то, что происходило в нескольких метрах от меня. Но все-таки я не мог понять, что же заставило людей выбраться из домов и столпиться в одном месте.
  Вглядевшись в их лица, я увидел недоумение, смесь презрения и какого-то странного удовлетворения. Жители Листеневки как будто сами не до конца понимали, что происходит у них на глазах. Подойдя ближе и пытаясь заглянуть за их спины, я не видел ничего, кроме старых потертых тулупов и кое-как в спешке повязанных платков. Толпа стояла живой стеной, закрывая доступ к предмету всеобщего внимания.
  Оставив попытки увидеть нечто необычное, я повернулся спиной к соседям и собрался уже идти домой, но тут увидел маму. Она выскочила из нашего дома в отцовской охотничьей куртке и в шерстяных носках и побежала прямо по снегу к дубу. Ее лицо меня крайне поразило в тот миг. Она с волнением, но в то же время уверенно прокладывала себе путь, расталкивая зевак. Люди не сопротивлялись. Возможно, у них не осталось сил, а, возможно, им просто было интересно узнать, что будет дальше.
  - Тихон!
  Мама меня заметила. Махнула мне рукой, призывая подойти ближе.
  Подойдя к дубу, я наконец понял, почему люди столпились здесь. Под деревом, прислонившись спиной к коре дуба, сидел парень. Совсем молодой, почти мой ровесник. Его глаза затравленно перебегали от одного лица к другому, тщетно пытаясь отыскать во взгляде людей участие. Это был немец. Не такой, как те, каких мы видели раньше - сильных и уверенных в себе мужчин. Этот был слабый, испуганный.
  Я обернулся назад и увидел бабу Нюту, которая стояла на пороге нашего дома, кутаясь в теплый шерстяной платок, и с тревогой смотрела на односельчан. Я понял, что это она позвала маму.
  Люди стояли и молча смотрели на немца. Никто не знал, что делать. Ненависть к фашистам и невольная жалость, которую вызывал этот совсем еще мальчишка, не могли ужиться вместе в сердцах людей.
  И тогда вперед вышла мама. Присела перед ним на корточки и склонилась над его лицом. Потом встала и окинула взглядом лица стоящих перед ней людей.
  Вечером мама долго не ложилась спать. Так бывало всегда, когда ей не удавалось спасти человека. Тот парень умер. Все столпившиеся у дерева люди потихоньку разошлись, а мама еще какое-то время пыталась нащупать его пульс. А потом встала и молча ушла к себе в комнату. Для нее не имело значения, чью жизнь она должна спасти. Для мамы имела цену жизнь каждого человека.
  Я тоже долго не мог уснуть. Из своей комнатки я слышал, как тихо переговаривались мама и Лиля.
  - Успокойся, - говорила маме Лиля. - Ты уже не могла бы ему помочь.
  Какое-то время я не слышал ничего. А потом в тишине раздался тихий и дрожащий мамин голос:
  - Ты не понимаешь, Лиля. Он был похож на моего сына...'
  ***
  - Эй, - Павел хватает меня за руку, вырывая из плена воспоминаний, и тащит куда-то в сторону. - Значит так, брат, слушай меня внимательно. Сейчас ты возвращаешься в Листеневку, берешь Лилю с девочками и дуешь в сторону дороги. Там ждете наших, они вот-вот должны быть, я им сигнал подам, - мужчина поднимает голову и кидает быстрый взгляд на приближающихся фашистов. - А подруга твоя где?
  - Что я наделал! Я же ее одну отправил назад...
  Вспоминаю, как потерялась за деревьями ее маленькая фигурка и тревожно вздыхаю. Конечно же, есть шанс, что она не встретит на своем пути немцев, но все-таки зря я отпустил ее одну. Только сейчас понимаю, как неразумен был мой поступок отправить ее назад. Вот чем я здесь смогу помочь?
  Слышу выстрел, и еще, и еще один...
  - Эй, боец! - вдруг неожиданно громко окликает меня Павел. - Не скисать! Не кисель, право такое не имеешь. Найдешь ты ее, никуда не денется. Катерина твоя, как я уже понял, нигде не пропадет.
  Молчу, отстраненно глядя куда-то за спину партизана. Мысли вяло ворочаются в голове, и впереди одна неясность. Я словно блуждаю в тумане. Вроде я где-то есть, а на самом деле давно уже потерялся.
  - Ты меня понял? - Павел сжимает мое плечо, возвращая меня к действительности.
  - А что же теперь с вами будет? Все, это тупик... А если я не успею? Если я не смогу защитить их?..
  - Ты мне что обещал? - спрашивает меня молодой партизан и тут же сам отвечает за меня: - Что за старшего будешь. И ведь справлялся. А теперь что случилось? Как с проблемой столкнулся, так и сдался? Даже не попытавшись как следует с ней разобраться? Эх, брат, пойми же ты наконец, что не решаемой проблемы нет. Даже тупик не преграда. Его можно обойти, перепрыгнуть, разрушить в конце концов. Да что угодно с ним делай, только на месте не стой! А ты... Ей-Богу, как девчонка!
  Слушаю его и чувствую, что краснею. Он снова прав во всем.
  - Ну и молодца!
  Поднимаю глаза на Павла и киваю головой. Да, он прав. Здесь я не нужен. Возможно, это вообще мой последний шанс. Если я сейчас не успею предупредить Лилю, потом может быть поздно. Хотя, Катя наверняка ей уже все рассказала. А если нет?
  Мысли, как сумасшедшие мухи, носятся у меня в голове. И я никак не могу остановить этот рой. Но я ясно понимаю, что времени терять никак нельзя.
  Киваю Павлу на прощание. Останавливаю взгляд на его глазах со странным блеском внутри. Затем разворачиваюсь и бегу в сторону села. За спиной раздаются крики и бесконечные выстрелы. Исход боя, конечно, уже решен. Немцев в два раза больше... Неужели это конец? Ведь не может все так плохо кончится...
  Обгоняя свои же мысли, выбегаю из леса и почти сразу же попадаю на улицу села. Вихрем проношусь мимо пустого Генкиного дома и, не останавливаясь, подлетаю к своему собственному.
  Я сразу же вижу ее. Она стоит на крыльце, бледная и испуганная, с выбившейся из-под платка косой.
  - Лиля! - кричу я, подбегая к ней. - Быстро бери девочек и уходи! Здесь больше нельзя оставаться... Уходите, пока не поздно!
  Лиля смотрит на меня тревожным, обеспокоенным взглядом. Теребит в руке платок и почти не дышит.
  - Подожди минутку, - шепчет она побелевшими губами. - Павел там?
  Да, она все поняла. Смотрит на меня широко открытыми от ужаса глазами и ждет ответа.
  - Да, - тихо отвечаю я и, минуя тетю, прохожу в дом.
  Вбегаю в комнату Лили. На аккуратно застеленных кроватях сидят Верка и Люба.
  Хватаю с полки старый отцовский рюкзак и стремительно складываю в него самые необходимые вещи. Лекарства, остатки еды - так, на всякий случай. Потом поворачиваюсь к Лиле и всовываю рюкзак в ее холодные пальцы.
  - Сколько их? - заглядывая мне в лицо, спрашивает тетя, и я, не выдержав ее взгляда, опускаю глаза.
  - Много, - вру я и настойчиво повторяю: - Уходите...
  Лиля немного успокаивается. По крайней мере, ее ступор проходит, и она начинает действовать.
  - Где Катя?
  Лиля, кинув на меня удивленный взгляд, недоуменно произносит:
  - Разве она не с тобой?..
  Смотрю на тетю и никак не могу вникнуть в смысл ее слов. Неужели это значит, что Катя здесь так и не появлялась?.. Но где же она тогда?
  - Так, - рассеянно провожу рукой по волосам, лихорадочно соображая, куда она могла деться. - Лиля, - поднимаю на нее глаза и твердым голосом произношу: - Я найду Катю, и мы к вам присоединимся, ты меня поняла? Только, прошу тебя, не теряй времени - уходи прямо сейчас! И, пожа-луй-ста, будь осторожнее.
  - Хорошо, - шепчет Лиля, прижимая к себе дочь. - Только ты тоже будь осторожнее...
  Киваю, не в силах вымолвить ни слова.
  Выходим из опустевшего и такого чужого теперь мне дома. На улице так же нет ни одного человека. Ставни окон у многих домов закрыты. Наверно, немногочисленные уцелевшие жители Листеневки, услыхав шум, попрятались по домам.
  Оборачиваюсь на своих женщин. Вот за что я люблю Лилю - так это за то, что она даже в самой страшной ситуации способна действовать оперативно. Она стоит на крыльце, прижимая к себе Любу, а к ее ногам жмется моя сестра. Ее глаза смотрят на меня внимательно и как-то слишком по-взрослому.
  - Мы будем ждать тебя у дороги, - тихим голосом произносит Лиля, глядя мне прямо в глаза.
  Почему-то именно в эту минуту она показалась мне совсем девчонкой. Да ей едва ли больше двадцати!.. Красивая, стройная. Ей не место на войне. И Катьке тоже не место...
  - Я вернусь, - почти не слышно обещаю я и чуть громче добавляю: - Мне нужно найти Катю...
  Лиля сдавленно выдыхает и чуть заметно улыбается. Потом крепко сжимает в своей руке маленькую ладошку Веры и спускается с крыльца.
  Гляжу им в след, пока они не скрываются за поворотом. А потом разворачиваюсь и бегу совсем в другую сторону.
  Снова в лес.
  ***
  Мысль о том, что Катя сейчас где-то в лесу, совершенно одна, не дает мне покоя. Я привык видеть ее где-то рядом. А теперь я даже не знаю, где она и что с ней случилось. Но подсознательно я знаю, что с ней не произошло ничего ужасного. Она жива. Если бы Катя умерла, я бы это почувствовал.
  Чем дальше я продвигаюсь, тем отчетливее слышатся звуки перестрелки. Я прячусь за деревьями, не показываюсь на глаза никому. Со спины вообще трудно понять, где свои, где чужие.
  Прохожу еще несколько метров. В голове, словно рой пчел, мельтешат разные мысли.
  Партизаны хотели выведать обстановку. Для этого они и переоделись в немецкую форму. Но вот только их сбили с толку выстрелы... А Павел, возможно, услышав мой голос, подумал, что мне грозит опасность. И рассекретил отряд. Получается, во всем виноват я...
  Вспоминаю Генкины слова о том, что немцы хотели построить на месте Листеневки штаб. Он говорил еще что-то о каких-то документах... Напрягаю память, стараясь собрать мысли в кучу. Будто бы их отдавали на хранение Григорию, или что-то в этом роде... Не помню.
  Продолжаю свой путь. Выстрелы звучат уже реже и отдаленнее. С горечью признаю, что силы неравны, и игра отнюдь не в нашу пользу. А я ничем не могу помочь...
  А вдруг?..
  Останавливаюсь в нерешительности. Что, если уничтожить все вещи фашистов? Они наверняка не ожидали того, что сюда прибудут партизаны и, хоть немцы и заметили наших раньше времени, все равно были не подготовлены. А это значит, что, скорее всего, все важные документы так и остались в их убежище - заброшенном доме на краю села.
  В нерешительности переминаюсь с ноги на ногу. Что же будет лучше предпринять - искать Катю или вернуться назад и попробовать исполнить свой замысел? Какое-то время я напряженно размышляю, а потом все-таки принимаю решение вернуться назад. На счету каждая секунда, кто знает, сколько времени мне придется искать ее? Внутренний голос подсказывает мне, что она и так не пропадет. В любом случае, я продолжу ее поиски позже.
  И снова я бреду по лесу, только теперь в обратную сторону. Павел был прав, когда говорил, что раскисать не время. Как бы ни было плохо, я не должен стоять на месте. Тем более, сейчас во мне прямо-таки клокочет такая жгучая ненависть к войне, что я боюсь сгореть заживо от этого чувства. Но именно это чувство поддерживает во мне жизнь. Сейчас мне надо вернуться в Листеневку. Может быть, Катя уже там. А если нет? Что теперь об этом думать?..
  Трясу головой, отгоняя от себя страшные мысли и пытаюсь сконцентрироваться на одной-единственной.
  Совсем не помню, как добрался до Листеневки. Единственное, что четко отпечаталось в моей памяти - непривычно тихая и безлюдная улица.
  Довольно твердым шагом прохожу мимо домов. По пути убеждаюсь в своем предположении: село покинули все до одного жителя.
  Воспоминание о произошедших событиях сводит меня с ума. И я решаю поступить так, как поступал всегда в таких случаях: отвлечься от мыслей и действовать на автомате. Будь что будет.
  Подхожу к своему дому. Створка окна покачивается от ветра, издавая протяжный, томительный скрип. Неосознанно вздрагиваю и тут же шагаю через порог.
  Захожу в комнату с печью и убеждаюсь в том, что в избе никого нет. Мой взгляд всего лишь на мгновение цепляется за одиноко валяющегося Любкиного безухого зайца. Но этого мгновения мне достаточно, чтобы решиться на осуществление задуманного.
  Покидаю дом. Иду по селу, стремительно сокращая расстояние до Генкиного жилища. Взбегаю по ступенькам и толкаю входную дверь. Она не заперта. Уверенно шагаю в малюсенький коридорчик и беглым взглядом окидываю помещение. Здесь все поросло грязью. На стене в углу паутина, на полу толстый слой пыли и прочий мусор. Даже пахнет так, как пахнет обычно в заброшенных домах: сыростью и ветхостью. От всего этого унылого вида хочется куда-нибудь спрятаться.
  Не теряя времени, прохожу в соседнюю комнату. Все что мне нужно - коробок спичек. Он лежит как раз на прибитой к стене полке. Я так и знал, что найду его здесь. Хватаю спички и выбегаю наружу.
  На пороге оборачиваюсь и кидаю последний взгляд на дом бывшего друга. Как-то непривычно думать, что Генка уже никогда сюда не вернется. Несмотря на то, что рыжий при жизни всегда доставлял мне много проблем, теперь, когда он умер, все его подлости уже не кажутся такими уж ужасными. О людях начинаешь думать лучше, только когда они уже умерли. В конце концов, Генка все понял. Только понял он это, когда было уже слишком поздно. Что на него теперь сердиться? Он заплатил за свою ошибку сполна.
  Прикрываю за собой дверь и сбегаю по ступеням пустого дома. Припускаю со всех ног. Несусь по улице села, не оборачиваясь и не глядя по сторонам. Должно быть, мое поведение - верх неразумности. Но мне в этот момент все равно.
  Подбегаю к крайнему с другой стороны Листеневки дому. Кажется, именно здесь у немцев был штаб, где они хранили все важное, что у них было. Я полагаю, что именно здесь у них находятся все такие нужные им бумаги и документы. Если это действительно так, тем хуже для них и тем лучше для меня.
  Да, это та самая изба. Я хорошо запомнил эту стену, пока сидел в ту ночь под окнами, подслушивая разговор Генки с фашистами. Обхожу дом вокруг и нахожу сбоку приличную кучу сена. Ощупываю его пальцами и остаюсь доволен осмотром. Сено сухое. Гореть будет хорошо. Раскладываю его покучнее у самой стены. И без тени колебания чиркаю спичкой.
  Искры взлетают вверх. А языки пламени уже вовсю облизывают деревянную стену дома. Я стою чуть поодаль, сжимая в ладони маленький спичечный коробок. Мое лицо горит не хуже, чем немецкое пристанище. А по вискам и шее стекает холодный пот.
  Правду говорят, что на огонь можно смотреть вечно. Особенно если в этом огне сгорает твое прошлое. Мне даже кажется, что в этих беснующихся языках пламени я различаю их лица. Я словно вижу в огне и мать, и отца. Всех, кого я любил и потерял.
  А потом оцепенение проходит. И среди вялых, полумертвых мыслей проскальзывает одна ясная. Только теперь я осознаю, что вместе с этим домом сгорит и вся Листеневка целиком. Ну и пусть. Все равно сюда уже некому возвращаться.
  Вспоминаю свой первый разговор с Катей на следующий день после ее появления. Помню, что она тогда рассказывала что-то про будущее и детский лагерь на этом самом месте. Я тогда спросил у нее, куда же делась Листеневка... А потом сам уничтожил ее.
  Мою голову посещает неожиданная мысль: 'А, может, мне тоже просто взять и шагнуть в огонь?' Как зачарованный гляжу на все, что осталось от дома, уже целиком объятого пламенем. Огонь жадно пожирает все, что попадается ему на пути: покосившийся забор, старый сарай, молодые деревья в заросшем палисаднике. Вот он уже и добрался до крыши.'
  Шестнадцатая глава
  Замираю и прислушиваюсь. Где-то надо мной хрустнула ветка. Наверно, какая-то птица испугалась и улетела. И потом тишина...
  Прислушиваюсь, пытаясь различить в этой давящей на уши тишине хоть какие-нибудь звуки. Но до меня доносятся лишь отголоски далекой перестрелки.
  Внутри все сворачивается в узел от страха. Лихорадочно пытаюсь угадать, что же случилось. По ощущениям выстрел прогремел всего в нескольких шагах от меня. А вдруг, это убили Тихона?
  Поддавшись какому-то необъяснимому порыву, поднимаюсь на ноги и осторожно иду в сторону звука. Страх будто бы парализует меня, и от этого подкашиваются ноги. Я очень боюсь увидеть там Тихона...
  Слышу какой-то шорох и замираю на месте. Выглядываю из-за дерева, и мой взгляд тут же натыкается на мужчину в немецкой форме. Со своего места я не могу понять, кто это: фашист или партизан. Ведь форма и у тех, и у других одинаковая. Партизаны хотели смешаться с врагами, и у них это отлично получилось. Только вот они одного не рассчитали. Теперь намного сложнее отличить своих от врагов...
  Подхожу ближе. Случайно наступаю на сухую ветку, и она с хрустом ломается под моей ногой. Мужчина поднимает голову, и я вижу то самое, такое знакомое мне лицо. Это тот партизан, что говорил с Тихоном.
  Осмелев, подхожу ближе и падаю перед ним на колени.
  - Идти сможете?..
  Партизан отрицательно качает головой и щурится от боли. Только сейчас замечаю, как по его груди расползается черное пятно.
  В испуге замираю и прикладываю ладонь к губам. Что же теперь делать? Как ему помочь?
  - Все-таки попробуйте, - настойчиво произношу я, аккуратно придерживая его за руку. Мужчина пытается встать, но тут же снова падает на землю.
  - А-а, я узнал тебя, - партизан улыбается, обнажая ряд белоснежных зубов. - Ты, подруга, не возись со мной, все равно ничего путного не выйдет.
  Смотрю на это обмякшее тело, и понимаю, что я действительно ничего не смогу сделать. А где-то совсем рядом пальба, и я легко могу попасть под пулю... Но я все-таки не могу бросить его здесь одного и убежать. Это подло. Тем более, только что я так же бросила Тихона. Убежала без оглядки, и даже не стала дожидаться его...
  - Раз вы не можете встать, я вас так дотащу, - уверенно говорю я, убеждая скорее себя, чем его.
  Мужчина улыбается, глядя как я стягиваю с себя куртку и расстилаю ее на земле.
  - Вот сюда лягте, я вас за рукава по земле дотащу...
  - Эх, подруга, да ты боец, - словно даже усмехается мужчина, но не предпринимает никаких действий.
  - Ну же, - тороплю я его, оглядываясь назад, туда, откуда доносятся звуки битвы. - Скорее...
  - Нет.
  В недоумении смотрю на его лицо, которое уже слегка посинело. Или это игра света? Мужчина закрывает глаза и откидывает голову назад. Его дыхание частое и прерывистое, как при лихорадке.
  Мне вдруг становится страшно, что он умрет. Умрет на моих глазах...
  - Давайте, осторожнее только. Мне главное вас до Листеневки дотащить, а там я найду Лилю... Вы знаете, Лиля такая добрая, она вас обязательно на ноги поставит. Мне бы только вас дотащить...
  Имя Лили произвело на партизана непередаваемое впечатление. Он открыл глаза и смотрит теперь на меня жадно, с каким-то странным блеском внутри зрачков.
  - Лиля? Лилька моя?..
  - Да, да, Лиля... Помогите мне...
  Осторожно подталкиваю мужчину, пытаясь уложить его на куртку. Руки дрожат и не слушаются меня, и сердце бьется сильнее обычного.
  Кидаю взгляд на раненого и понимаю, что все совсем плохо. Его лицо приняло какой-то синюшный оттенок, но лоб такой горячий, что хоть яичницу жарь.
  Наверно, рану надо чем-то перевязать. Оглядываюсь вокруг в поисках чего-нибудь подходящего, но не нахожу ничего. Тогда я меняю решение и подбираю с земли куртку, на которую мне так и не удалось уложить партизана. Сворачиваю ее вдвое и наклоняюсь к мужчине.
  Перевязать рану оказалось сложнее, чем я предполагала. Куртка постоянно развязывалась, а кровь никак не хотела останавливаться. Гимнастерка мужчины все сильнее пропитывалась этой густой темной жидкостью. И на языке от этого запаха чувствовался вкус ржавчины.
  С горем пополам я все-таки справилась с этой задачей. Легонько хлопаю мужчину по щеке, пытаясь привести в чувство.
  - Ну пожалуйста... Пожалуйста, помогите мне. Я же одна не справлюсь!
  В отчаянии прикусываю нижнюю губу. В глазах щиплет, и я изо всех сил сдерживаю слезы.
  Словно утопающий, хватаюсь за плечи его гимнастерки и тяну на себя. Каждый сантиметр продвижения дается мне с трудом. А до Листеневки еще так далеко...
  Сжимаю зубы и напрягаю мышцы. Руки болят, и спина уже затекает. Но от этого я лишь стараюсь еще сильнее. Собираю все оставшиеся силы и тащу его дальше.
  - Вы слышите меня, мы совсем недалеко, - утешаю я партизана и оглядываюсь назад. Нет, мы еще очень далеко от села...
  Выстрелы гремят все ближе, а тянуть партизана становится все труднее.
  Всхлипываю и тут же чувствую, как по щекам стекают дорожки слез. Что я могу сделать? Как ему помочь?!
  И вот я уже рыдаю в голос. Вытирая слезы плечом, не останавливаюсь ни на секунду. Мне кажется, что, стоит мне остановиться, как тут же прервется его еле тлеющая жизнь.
  - Ты Лильке моей передай... что я никогда не бросил бы их... я бы вернулся.
  Внезапно я понимаю, откуда мне знакомы эти глаза. Передо мной же ни кто иной, как Павел. А видела я его раньше на том снимке, что взяла из сундука у баба Нюты.
  - Хватит, - всхлипываю я и с остервенением продвигаю его еще на несколько сантиметров, - Вы сами ей все скажете, видите, я вас возвращаю...
  Краешек губ партизана едва заметно дергается, словно он хочет улыбнуться.
  - Отпусти воротник, все равно ты меня не дотащишь... - мужчина закрывает глаза. - Лучше стихи мне почитай...
  Удивляюсь его странной просьбе. Как же можно думать о стихах в такую минуту? Может быть, он всего лишь бредит? Но я не могу отказать его просьбе. Однако и гимнастерку я не выпускаю из побелевших от напряжения рук. Я протаскиваю его еще на несколько сантиметров и вбираю в легкие прохладный свежий воздух.
  Уж миновало много лет,
  Но помнят люди эту дату,
  Что выжгли кровью на войне
  Простые русские солдаты.
  
  И каждый год бессмертный полк
  Несет Победы Знамя.
  И на минуту шепот смолк.
  Горит Святое пламя.
  
  Чтоб Человеком человек
  Назваться мог по праву,
  Пусть пламя Памяти навек
  На камне выжжет славу!
  
  Потомки бережно хранят
  Великий подвиг дедов.
  Ценою боли и утрат -
  Величие Победы!
  Строки ложатся одна на другую легко и свободно. Словно это стихотворение уже существовало до меня. Но сейчас я ощущаю остро, как никогда, что я и мир - одно целое. Будто бы все, что существовало раньше, есть сейчас и будет потом - для меня... И все чувствуется и ощущается во сто крат сильнее, чем раньше.
  Отпускаю его гимнастерку и падаю рядом с партизаном на колени. Всматриваюсь в его светлые глаза, которые неотрывно глядят на небо. Невольно я тоже поднимаю взгляд на небо и вижу лишь бесконечную серость...
  - Не надо, слышите, не надо так со мной шутить...
  Лихорадочно цепляюсь пальцами за свои волосы и пытаюсь различить в его остекленевших глазах хоть какой-нибудь отблеск жизни. Но глаза остаются такими же неживыми. Подернутые мутной дымкой, они кажутся мне сделанными из мрамора.
  Прислоняю пальцы к его шее. Пытаюсь уловить хотя бы едва заметный пульс. Сигнал к тому, что надо действовать. Но ничего не происходит. Я сижу перед ним на коленях долгое время, но так и не улавливаю биение сердца.
  Тогда я вскакиваю на ноги и кидаюсь прочь. Бегу, продираясь сквозь деревья. И длинные ветки больно бьют меня по лицу.
  Ненависть и боль, которые слились внутри меня в один большой ком, ставший у меня посреди горла, сделали свое дело. Я несусь, словно пытаюсь убежать от смерти. Налетаю на деревья, отскакиваю от них и бегу дальше. Боюсь даже моргать, потому что знаю: стоит только хоть на секундочку закрыть глаза, как я увижу его. Мертвого. Павел даже сейчас будто бы лежит передо мной с остекленевшими мутными глазами. И его холодные губы почти беззвучно шепчут: 'Эх, война... Что же ты наделала? Я же обещал ей, что вернусь...'
  Я до сих пор будто бы слышу эти придуманные мною слова. Меня по-прежнему пробирает дрожь от этой несуществующей фразы...
  ***
  А вдруг, Тихон тоже сейчас где-нибудь умирает? Я же убежала тогда, и даже ни разу не оглянулась...
  Мысль о том, что Тихон сейчас в опасности, подстегивает меня бежать дальше. Если я опоздаю, и по моей вине умрет еще и Тихон, то я точно сойду с ума...
  Я бегу не чувствуя под собой ног. Слева и справа от меня мелькают деревья, в ушах свистит ветер. А в голове все еще звучит тот выстрел. Вспоминая о том, что произошло всего лишь несколько часов назад, холодею от ужаса. По спине бегут мурашки, и волосы на голове, кажется, встают дыбом.
  За то время, что я потратила зря, могло произойти все, что угодно. Моя фантазия рисует мне самые мрачные перспективы развития событий. Пытаюсь отогнать от себя тяжелые мысли. Кажется, так легче бежать.
  Сердце бешено колотится в грудной клетке, и ужасно колет в правом боку от быстрого бега. Я начинаю задыхаться, но мысль о том, что я могу не успеть, подстегивает меня бежать дальше.
  Главное не останавливаться. Бежать, только бежать. Еще быстрее. Главное не споткнуться. Понимаю, что, если упаду, то уже не встану.
  Мысль о том, что скоро деревья начнут редеть, и я достигну окраины леса, придает мне сил. В конце концов, должен же лес кончиться когда-нибудь?! Во мне словно просыпается второе дыхание и я уже почти лечу над землей, рискуя врезаться в дерево. Кажется, ему все-таки нет конца.
  В голове снова, словно бешеные бабочки, роются непрошенные мысли. Пытаюсь разобраться в них, но тщетно. Мозг уже кипит. Еще немного, и я перегорю. Больше всего на свете мне хочется сейчас лечь и больше не вставать.
  Спотыкаюсь и лечу носом вперед. Неосознанно протягиваю перед собой ладони и падаю на них, сдирая кожу о сухие ветки. Тут же вскакиваю и снова бегу вперед.
  Единственное, что меня побуждает бежать - страх. Дикий, необузданный страх, от которого начинает тошнить. Я боюсь не за себя. Я боюсь за него.
  Ну зачем я только послушалась его и убежала? Как я могла бросить его одного в лесу? К страху еще примешивается злость к самой себе. И что мне теперь делать? От осознания своей беспомощности хочется залезть на дерево и спрыгнуть вниз. Внести хоть какое-то разнообразие в этот безумный марафон.
  Но я лишь крепче сжимаю зубы и бегу еще быстрее.
  Вглядываюсь вперед. Деревья редеют, и я замечаю какое-то зарево вдали. Возможно, моя фантазия просто разыгралась, и это всего лишь закат.
  Выбегаю из леса. По дороге чуть было не врезаюсь в колодец. Бегу по тропинке к главной улице. Оказываясь в относительной безопасности, прислоняюсь к стене ближайшего дома, чтобы отдышаться, и упираюсь руками в колени.
  Пытаюсь выровнять дыхание. В боку колет от быстрого бега. Откидываю со лба челку и вытираю рукавом кофточки пот.
  Неожиданно где-то вдали раздается крик. Резко поднимаю голову и смотрю вдаль. С моих губ слетает короткий вздох, когда я с ужасом замечаю в самом конце села поднимающийся в небо густой темно-сизый дым.
  Вне себя от ужаса несусь к дому Лили. Подбегаю к двери и изо всех сил барабаню в нее кулаками. Но мне никто не открывает.
  - Тихон! - кричу я. - Лиля! Да кто-нибудь, откройте же!
  Пинаю дверь ногой, и она внезапно открывается сама. Холодея от страшной догадки, переступаю через порог и захожу в сени.
  - Катя! - раздается совсем близко. Оборачиваюсь и вижу перед собой Тихона.
  Мое сердце подпрыгивает куда-то к горлу. Я издаю какой-то странный хлюпающий звук и кидаюсь ему на шею, чуть не сбивая мальчишку с ног.
  - Где ты была? - почему-то кричит на меня Тихон, крепко прижимая к себе.
  - Я за тобой решила вернуться, в лес, - сбивчиво начинаю объяснять я. - А наткнулась на Павла. Он умер, Тихон, ты понимаешь - у-мер! Насовсем!
  Поднимаю голову и смотрю в лицо мальчишке. По моим щекам катятся слезы. Он смотрит прямо мне в глаза и молчит.
  - А где же все? Где Вера? Где Лиля с Любой?
  - Они ушли, - глухо отвечает Тихон. - Вообще ушли из Листеневки.
  - А ты?
  - А я не мог уйти.
  - Почему?
  - Я знал, что ты придешь.
  Вздрагиваю, услышав какие-то звуки, доносящиеся с улицы. Кажется, это топот сапог. Неосознанно кидаюсь куда-то вбок, но Тихон по-прежнему не выпускает меня. И я остаюсь на месте. А звуки шагов все ближе...
  Не успеваю понять, что происходит, как Тихон уже тащит меня куда-то в сторону.
  Передо мной открывается дверь, и я влетаю в нее носом вперед. От падения меня удерживает рука мальчишки, которая крепко держит меня за плечо.
  Быстро оглядываюсь вокруг и понимаю, что мы находимся в чулане.
  Тихон закрывает за собой дверь и прислушивается. Я тоже пытаюсь понять, что делается за дверью. Похоже, что кто-то вошел в дом.
  Снаружи раздаются какие-то шаркающие звуки и громкий топот. Затем чей-то противный голос дает команду на немецком, и я холодею от ужаса. Топот и голоса приближаются к двери, за которой мы спрятались.
  - Быстрей, - шепотом говорит мне Тихон. - Прячься!
  С этими словами он хватает меня за руку и тащит к кладовке.
  - Нет! - пытаюсь вырваться я. - Я с тобой!
  - Прячься! - уже настойчивее требует мальчишка. Открывает дверь и толкает меня внутрь.
  От толчка отлетаю к стенке кладовки и ударяюсь об нее плечом. Тут же кидаюсь обратно, но лишь натыкаюсь на дверь, которую Тихон успел запереть. Ударяю об нее кулаком, пытаясь выбраться на свободу. Но ничего не выходит. Скорее всего, мальчишка подпер ее чем-то снаружи.
  Внезапно я слышу грохот и зловещее восклицание. Вне себя от ужаса пытаюсь понять, что же сейчас там происходит. В следующую секунду раздается топот сапог, чей-то голос произносит что-то непонятное и вдруг тишину разрезает выстрел.
  Мое сердце падает куда-то вниз. Онемев от страха, не могу пошевелить и пальцем. Через несколько секунд приходит осознание произошедшего. Со всей силы ударяю ладонью по двери. Потом еще раз и еще. Слышу за дверью удаляющиеся шаги. Все звуки стихают, и наступает тишина. Кричу от осознания собственного бессилия и всей тяжестью своего тела наваливаюсь на дверь.
  Она распахивается, со стуком ударяясь об стену, а я падаю на пол, не сумев удержать равновесие.
  Семнадцатая глава
  Поднимаю голову и оглядываюсь вокруг, ища глазами Тихона. Но уже через минуту понимаю, что его здесь нет. Вернее, меня там уже нет. Я сижу на полу в темном длинном коридоре. В полной тишине.
  Эта мысль проскальзывает вспышкой в моем сознании. И, прежде чем я успеваю отдать себе отчет в своих действиях, из моего горла вырывается хриплый стон. Я вскакиваю на ноги и бросаюсь обратно к кладовке, вымещая на ней всю свою злость и пиная ее ногами. Там, за этой дверью, Тихон. А я здесь.
  'Его убили', - проносится у меня в голове, и от этой мысли я готова лезть на стену. Снова падаю на пол, впечатывая кулаки в холодный деревянный пол. Я вернулась. Но это не сделало меня счастливей. Он остался там.
  От отчаяния я готова рвать волосы на голове. Но умом я понимаю, что уже ничего не смогу изменить.
  - Вот ты где, - раздается звонкий голос. Скашиваю глаза в сторону и замечаю спешащую ко мне Леру.
  Ее голос немного приводит меня в чувство. Поднимаю голову и смотрю прямо ей в лицо.
  - Тебя Света ищет, - докладывает Лера, глядя на меня сверху вниз. - А ты чего это на полу сидишь?
  Смотрю на нее снизу вверх. В моей голове никак не укладывается, как можно так спокойно говорить о таких глупых вещах после всего, что произошло. Медленно поднимаюсь с пола, не спуская с девчонки пристального взгляда.
  - Вик, ты чего? - Лера смотрит на меня с нескрываемой тревогой во взгляде. - С тобой что-то случилось?
  Открываю рот, чтобы сказать ей наконец, что же произошло на самом деле, но тут же в бессилии снова его закрываю. Она не поймет. Никто не поймет.
  В моей голове происходит что-то странное. Кажется, что она вот-вот расколется на две половины, словно ваза. И одна половина будет твердить мне о том, что обязательно нужно как-то вернуться назад и все исправить, а другая станет утверждать, что у меня нервное расстройство и мне пора обращаться за помощью в психбольницу. Какой-то частью своего сознания я понимаю, что назад дороги уже нет, но где-то глубоко внутри все еще теплится маленькая звездочка веры в то, что еще не поздно все исправить.
  - Вика. - Лера осторожно трогает меня за плечо. - Ты была здесь весь час?
  - Час? - переспрашиваю я ее. Мой голос звучит хрипло и слабо. Откашливаюсь и уже громче произношу: - Я была здесь всего час?..
  Лера медленно кивает, не спуская с меня тревожного взгляда.
  Где-то внутри просыпается чувство потерянности. Неужели мне все приснилось?..
  Разворачиваюсь и иду мимо Леры к выходу из коридора. Спиной чувствую на себе удивленный взгляд.
  Но я не обращаю на него ни малейшего внимания. Чувство вины гложет меня изнутри. Словно я совершила самую страшную ошибку в моей жизни. А ведь так и есть. Все, что я ни делала, приводило к беде. И, если все было на самом деле, именно по моей вине погибли люди...
  Прохожу мимо той фотографии военного и невольно вздрагиваю. Останавливаюсь, безмолвно глядя в эти глаза со снимка. А затем встаю на цыпочки и отдираю со стекла жевательную резинку. Ах, если бы можно было вернуться и все изменить!..
  Кидаю последний взгляд на фотографию и быстрым шагом отхожу от той стены. Слишком больно думать сейчас обо всем, что я натворила. Как страшно осознавать, что порой даже самый невинный на первый взгляд поступок может повести за собой череду бед.
  - Что с тобой?
  Несколько секунд я тупо смотрю на нее, не понимая, что она имеет в виду. Я и себе не могу объяснить, что со мной случилось.
  - Все нормально, - отвечаю я, глядя мимо Леры.
  Неужели мне действительно все привиделось? Мысли в голове сонно ворочаются, сменяя одна другую, а я все никак не могу найти ответ на свой вопрос.
  Больше всего мне сейчас хочется остаться одной и просто помолчать. Побыть наедине со своими мыслями.
  Спускаюсь вслед за Лерой по лестнице и останавливаюсь у актового зала.
  - Подожди минутку, - говорит мне девочка. - Я сейчас скажу Свете, что ты пришла.
  Кинув на меня подозрительный взгляд, она скрывается за дверью. А я остаюсь в холле одна.
  Я все еще нахожусь будто бы в каком-то оцепенении. В моей голове слишком пусто, а по вискам словно бьют молотками. У меня такое чувство, что меня полностью опустошили, не оставив внутри ничего.
  В моей голове не увязывается мысль о том, что мне сейчас ничего не угрожает, что я здесь в безопасности, вдалеке от войны. Я до сих пор не могу поверить в то, что и Лера, и этот чистый уютный холл мне не снятся. Мне кажется, будто все это не может происходить наяву. И меня никак не отпускает чувство, что я вот-вот проснусь и снова окажусь в Листеневке...
  Где же реальность? То, что происходит со мной сейчас или то, что было до этого? Слишком много вопросов, на которые я никогда не смогу себе ответить.
  - А вот и ты, - приветствует меня Света. - Легка на помине.
  Повернувшись ко мне полностью, Света замирает в изумлении. Ее глаза встречаются с моими, а брови в удивлении взлетают вверх. Вожатая молчит и смотрит на меня, взглядом требуя объяснений.
  - Ты как себя чувствуешь? - заботливо спрашивает она меня, и на секунду даже забывает про свой строгий тон.
  Теряясь, что ей ответить, неопределенно качаю головой.
  Вожатая все-таки подходит ближе и кладет ладонь мне на лоб.
  - Ну что ж, - недоверчиво смотрит на меня Света. - Разберемся.
  Лера кидает на меня последний взгляд и исчезает за дверью актового зала.
  - Я дозвонилась твоему отцу, - говорит мне вожатая после недолгого молчания. - Он не сможет приехать и забрать тебя. За тобой едет ваш друг. Его зовут как-то... Феликс, вроде.
  С удивлением смотрю на Свету, не понимая, о чем она говорит. Почему меня должны забрать и куда?
  Наконец-то, мне удается вспомнить, из-за чего вожатая звонила отцу. Медленно киваю головой, показывая ей, что поняла. Я вся какая-то заторможенная.
  - С тобой точно все в порядке? - с тревогой в голосе интересуется у меня Света. Кажется, мое поведение встревожило ее не на шутку.
  - Нет, - честно отвечаю я, глядя прямо в глаза вожатой. - Не в порядке.
  Света снова кладет мне на лоб свою ладонь. Наверно, хочет проверить температуру. Да я и сама не прочь узнать, брежу я или все, что со мной произошло, было на самом деле.
  - Вика! - окликает меня знакомый голос.
  Оборачиваюсь и вижу перед собой Феликса. Несколько секунд смотрю на него, а потом вдруг прихожу в себя. Бегу к нему и, подпрыгивая, повисаю у него на шее.
  - Ты чего? - оторопело спрашивает меня Феликс.
  Пытаюсь ответить, но понимаю, что не смогу выдавить из себя ни слова. Прижимаюсь к нему еще сильнее, дрожа и всхлипывая. Слезы льются по щекам водопадом, и я никак не могу успокоиться.
  - Прости меня, - наконец выдавливаю я из себя, отстраняясь от него.
  Феликс смотрит на меня, по-видимому, не находя объяснения моему поведению.
  - Ты куртку мою что ли посеяла? - недоуменно спрашивает он. - Да ладно, пустяки.
  И снова мне хочется многое ему рассказать, объяснить и спросить, что мне делать дальше. Вместо этого я вытираю слезы и судорожно выдыхаю. Он все равно меня не поймет. В лучшем случае назовет меня выдумщицей, если не сочтет за сумасшедшую. Самое главное, что я все поняла. А ему необязательно знать, какой ценой мне далось осознание своих ошибок.
  - Вы за Викой? - деликатно откашлявшись, спрашивает Феликса Света. - Мне Александр Сергеевич сказал, что Вику приедет забрать его друг, сам он в отъезде.
  - Да, - отвечает парень, и я вижу, что он пытается скрыть улыбку.
  - Ладно, - подозрительно глядя на Феликса, уступает вожатая. - Вы уже заполнили заявление?
  - Да, заполнил. Там, у охранника взял бланк.
  Феликс протягивает Свете бумагу. Вожатая удовлетворенно кивает.
  - Тогда вы можете ее забрать, - говорит она, ставя свою подпись в уголке бланка. - Иди вещи собирай, - обращается она уже ко мне.
  Поднимаюсь на второй этаж и захожу к себе в комнату. Все мои действия схожи на поведения лунатика. Я медленная и неуклюжая. Стоило мне только войти в комнату, как сразу же на пол полетел рюкзак, который лежал на тумбочке.
  Подхожу к окну и, отдернув занавеску, выглядываю наружу. Лес, кажется, все тот же. И дуб на том же самом месте. Только вот от Листеневки не осталось ни следа. Как будто ее тут и не было. А вдруг ее на самом деле никогда и не было?
  Начинаю собирать вещи. У меня не так много работы. Половину вещей я так и не достала из рюкзака. Когда чемодан наконец упакован, беру его за выдвижную ручку и ставлю на колеса. Закидываю за плечо рюкзак.
  На пороге оглядываюсь и последним взглядом окидываю комнату. Гляжу на свою пустую заправленную кровать, а потом на кровать соседки. На ее подушке сидит плюшевый рыжий заяц.
  Вспоминаю Любиного безухого зайца, и мое сердце болезненно сжимается.
  Разворачиваюсь и уверенно выхожу из комнаты, притворяя за собой дверь.
  - Я готова, - объявляю я, выйдя к Феликсу.
  - Всего доброго, Вика, - улыбается мне Света.
  - До свидания, - прощаюсь я с женщиной и отдаю чемодан парню.
  Мы с Феликсом выходим из лагеря и направляемся к припаркованной у корпуса машине.
  Выключив сигнализацию, Феликс открывает передо мной переднюю дверь, пропуская в салон. Хитро прищурившись, глядит на меня своими серо-желтыми глазами. Потом спрашивает:
  - Подралась с кем-нибудь, да?
  Поворачиваю к нему лицо, в первую минуту не расслышав его вопроса.
  - А, - наконец выдаю я. - Да, подралась.
  Ох, знал бы он, что я натворила...
  Трясу головой, пытаясь скинуть с себя оцепенение, и залезаю в салон.
  Парень скептически хмыкает и садится за руль. Включает радио. По случаю праздника на радиоволне крутят военные песни. Значит, времени прошло не больше часа, как меня не было. Вспоминаю, как я, желая спастись от занудного мероприятия, пряталась от Леры. И мне даже удается убедить себя в том, что я действительно уснула. Эта мысль мне кажется более-менее правдоподобной, но не настолько, чтобы быть уверенной в этом.
  Феликс ищет что-то, рыская глазами по салону.
  - А у вас было какое-то мероприятие? - спрашивает он меня между делом, копаясь своими длинными пальцами в папке с какими-то бумагами.
  Задумываюсь на минуту, вспоминая.
  - Да, беседа с ветераном войны.
  Феликс снова хмыкает, показывая всем своим видом пренебрежение к мероприятиям такого рода.
  - Ну и как? - спрашивает он, кидая на меня лукавый взгляд. - Поспать удалось?
  - Еще как, - нервно улыбаюсь я и приглаживаю ладонью растрепанные волосы.
  Все мои мысли заняты теперь одним. Мне не дает покоя та женщина-ветеран. А именно то обстоятельство, что она откуда-то знает мое имя. Помнится, она тогда еще сказала, что обозналась. А вдруг нет?
  Напрягаю память и пытаюсь судорожно вспомнить, как ее звали. Но у меня это не удается. Начинает болеть голова, и я оставляю эту затею.
  Наконец, Феликс находит какую-то, по-видимому, нужную ему бумагу, и аккуратно убирает ее в органайзер.
  Машина трогается. Лагерный корпус плавно уплывает назад, скрываясь за моей спиной. Мы ползем, как черепахи, сохраняя скоростной режим на территории лагеря.
  - Красивые сережки, - вдруг говорит мне Феликс, скашивая глаза в мою сторону. - Не знал, что ты любишь бижутерию. Я бы тебе тоже всяких штучек надарил.
  Машинально поднимаю к уху руку и нащупываю украшение. Какое-то время мои пальцы вертят прохладный камушек, пока я не осознаю, что это те самые серьги, которые мне подарил Тихон. Замираю с широко распахнутыми глазами и не могу пошевелиться от сковавшего меня открытия. Эти серьги - неопровержимое доказательство того, что все случившееся со мной было не сном.
  - Останови машину! - кричу я.
  Феликс тут же останавливается, глядя на меня с испугом.
  - Тебе плохо? - с волнением спрашивает он у меня.
  - Да, - отвечаю я машинально, пытаясь открыть дверь. - Вернее нет, я просто кое-что в комнате забыла...
  Феликс наклоняется через меня к двери и с легкостью ее открывает. Мои руки так трясутся, что я сама не в состоянии сейчас сделать даже, казалось бы, элементарные вещи. С благодарностью оглядываюсь на него и натыкаюсь на обеспокоенный и встревоженный взгляд.
  - Может, тебя проводить? - неуверенно предлагает он, очевидно, боясь нападения с моей стороны.
  - Нет, не надо, - выпаливаю я уже на ходу. - Я сама. Все в порядке.
  С этими словами я показываю ему большой палец. Конечно же, я вру. Мне сначала нужно разобраться во всем, и уж тогда-то все будет в порядке.
  Разворачиваюсь и бегу в сторону корпуса. Я вспомнила, как звали ту пожилую женщину. Лилия Михайловна. Это натолкнуло меня на интересную мысль. И я, возможно, смогу узнать правду. Если моя догадка подтвердится. Если я не сумасшедшая.
  Вбегаю в корпус и на всех парах подлетаю к актовому залу. Приоткрываю двери и заглядываю внутрь. Зал пуст. Неужели я опоздала?
  Оглядываюсь по сторонам. Замечаю лишь сторожа, который сидит за стойкой администрации и, кажется, спит. Подхожу к нему и легонько тереблю его за плечо.
  - Сан Саныч, - шепотом зову я мужчину. - Сан Саныч, проснитесь, пожалуйста.
  Сторож открывает глаза и с недоумением смотрит на меня.
  - Ты чего тут забыла? - сурово нахмурив брови, ворчит он.
  - Мне очень нужна Лилия Михайловна. Она давно ушла?
  Какое-то время Сан Саныч сидит и смотрит на меня стеклянными глазами. Наверное, не может спросонок понять, чего от него требуют. Наконец, до него доходит.
  - А, ветеран? Да нет, тут она где-то. Поищи и найдешь.
  - Спасибо, - кисло благодарю я сторожа за эту 'ценную' информацию.
  Выхожу из здания и оглядываюсь вокруг. Чуть впереди себя я замечаю женскую фигуру в легком дождевике.
  Сердце начинает бешено колотиться в груди, рискуя вот-вот сломать грудную клетку. Это точно Лиля.
  Почти бегом направляюсь к ней, пытаясь скрыть волнение. Но у меня это плохо получается. Мои колени дрожат, и очень хочется заплакать.
  - Лилия Михайловна, - робко окликаю я женщину.
  Она оборачивается, скользнув по мне взглядом. Затем снова отворачивается и, кажется, ускоряет шаг.
  - Лилия Михайловна, подождите! - уже громче зову я. - Лиля!
  Внезапно фигура впереди меня замирает и зябко передергивает плечами.
  Ускоряю шаг, а вскоре и вовсе перехожу на бег. Спотыкаюсь, падаю, встаю и снова бегу к женщине. Наконец, я приблизилась к ней почти вплотную. Поднимаю голову и встречаюсь с ней взглядом. Тут же все мои сомнения полностью тают. Я не могла ошибиться.
  Передо мной стоит все та же Лиля, как и семьдесят лет назад. Эти голубые яркие глаза нельзя ни с чем спутать. Таких глаз больше ни у кого нет.
  - Чего тебе, девочка? - спрашивает меня Лиля, глядя на меня совсем как тогда, в нашу первую встречу.
  Хочу сказать ей все, что мечется сейчас у меня в голове. Но всего лишь на секунду замираю, поймав ее взгляд.
  Нет, говорить все это теперь будет ошибкой. Не надо напоминать ей о том, что произошло более семидесяти лет назад. Вместо этого дрожащим от волнения голосом говорю:
  - Я просто хотела сказать вам спасибо. Спасибо за все, что вы для меня сделали.
  Удивившись моим словам, пожилая женщина ласково улыбается, растроганно глядя на мое лицо.
  Ее голубые глаза смотрят внимательно, изучающе. Растерянный взгляд перебегает от одного моего глаза к другому, а потом вдруг замирает, остановившись на чем-то за моей спиной.
  Оборачиваюсь назад и, проследив за взглядом женщины, замечаю дуб. Его кора местами совсем черная. Зато крона пышная, густая. Особенно вверху. Ближе к небу листья ярко-зеленого цвета.
  Я все еще молчу. Трудно поверить в то, что совсем недавно для меня здесь была деревня, а на том месте, где сейчас стоим мы с Лилей, был Генкин дом.
  Женщина переводит взгляд на мое лицо. Смотрю на нее и вижу перед собой ту молоденькую цветущую женщину с длинной светлой косой и милой улыбкой. Теперешнюю Лилю от той Лили отличают только морщины. И в глазах теперь нет того веселого блеска.
  Внезапно где-то рядом раздается автомобильный гудок. Вздрагиваю от неожиданности и оборачиваюсь в сторону звука.
  - Тебя ждут, - улыбается Лиля и слегка наклоняет голову, глядя на меня своими голубыми глазами.
  Мне хочется еще многое ей сказать, но я понимаю, что все равно не стану этого делать.
  - Спасибо, что смогли меня понять, - шепчу я, глядя в ее глаза. Женщина улыбается и отпускает мою руку.
  Лилия Михайловна тепло прощается со мной и уходит. Я смотрю на нее до тех пор, пока она не скрывается в конце аллеи. Затем разворачиваюсь и иду к машине Феликса.
  - Все? - спрашивает он меня, и я понимаю, что он наблюдал за нами.
  Киваю головой.
  - Все.
  Феликс нажимает на педаль, и машина трогается.
  Лагерь остается позади.
  Прижимаюсь лбом к холодному стеклу и закрываю глаза. Один день моей жизни полностью изменил мой взгляд на саму жизнь. Словно я до этого дня и не жила по-настоящему.
  Как жаль, что я все это поняла слишком поздно. Возможно, осознай я все это раньше, мне удалось бы избежать своих ошибок. А, возможно, я бы никогда не поняла этого, если бы не было той войны. И я имею в виду совсем другую войну. Войну, которую не видно...
  Эпилог
  - Вика, иди-ка сюда, поможешь!
  Отрываюсь от чтения и откладываю книгу в сторону.
  - Иду! - на всякий случай кричу я маме, поднимаясь с дивана, и спешу в соседнюю комнату.
  - На-ка, возьми.
  Мама стоит на табуретке, в руках у нее целая стопка книг. Она затеяла уборку еще вчера, и до сих пор не может разобрать все старые вещи.
  Принимаю из ее рук книги и сдуваю с них пыль. Тут же сизое облако слетает с них и оседает на пол.
  - Ну вот что ты делаешь? - недовольно бормочет мама, наблюдая за моими действиями. - Просто положи на стол.
  Послушно кладу книги на стол, а сама прислоняюсь к косяку двери. Ладно, я могу постоять здесь. Буду на подхвате, если потребуется чем-то помочь.
  - Я тебе удивляюсь, - говорит вдруг мама, глядя на меня сверху вниз.
  - Почему? - машинально переспрашиваю я ее, наблюдая за тем, как ловко она метелочкой сметает с антресоли пыль.
  - Такая хорошенькая стала, - нараспев произносит мама, но тут же смущается, наткнувшись на мой скептический взгляд. - Я имею в виду, послушная. Старательная такая, не грубишь ни мне, ни отцу. Как будто тебя подменили в этом лагере.
  Мама смеется, откинув голову назад, и почти сразу же чихает от пыли.
  - Будь здорова, - на автомате произношу я, погруженная в свои мысли.
  Недавно я была с родителями на природе. Когда узнала, что они собираются пожить пару-тройку дней в палатке, сразу же попросилась ехать с ними. Они, конечно, очень удивились, но спорить не стали.
  Звезды, как сказал тогда Тихон, всегда одинаковые. Он был прав. Они те же самые. Только все же дальше, чем были в тот раз.
  Теперь я вижу, что все уже не такое, какое было раньше. Я не могу даже самой себе объяснить этого. Но во мне утвердилось чувство, что все, что было до этого, было не настоящим. И не стоящим. Наверно, я просто стала по-другому смотреть на этот мир.
  - А ну-ка, - перебивает мои воспоминания мама. - Возьми вот это, а я сейчас спущусь.
  Забираю из ее рук большую книгу. Мама слезает со стула и подходит ко мне. Садимся вместе с нею за стол, подвигая стулья друг к другу. Мама, как я минуту назад, сдувает пыль с обложки и открывает книгу. Понимаю, что это фотоальбом.
  - А я думала, что он остался в старой квартире, - задумчиво говорит мама, листая страницы.
  Краем глаза наблюдаю за ее действиями. Сейчас у меня нет особого желания смотреть фотографии столетней давности и слушать рассказы о том, как это было.
  Тут мама-пионер, на другой странице мама-комсомолка. Дальше идут совсем старые потертые и давно выцветшие фотографии.
  В коридоре зазвонил телефон.
  - Подержи-ка, - мама подвигает ко мне альбом и выходит из комнаты.
  Опускаю глаза на старые фотографии и вдруг вспоминаю о том снимке, который я взяла из сундука бабы Нюты. На той фотографии изображен Павел.
  Возвращаюсь к себе в комнату и достаю снимок из верхнего ящика стола. Я нашла его в кармане джинс, он так и остался там, куда я его тогда положила.
  Возвращаюсь назад и аккуратно вкладываю фотографию в свободную ячейку. И пусть этот человек мне никем не доводится, он, как и все остальные солдаты времен войны, настоящий пример мужества и героизма. Именно этим людям я обязана тем, что живу.
  В комнату входит мама.
  - Кто звонил? - машинально спрашиваю я у нее, глядя на выцветшие фотографии.
  - Кто-кто... Кто еще нам может звонить? Феликс твой.
  - А почему же ты мне трубку не дала?
  - Вы опять с ним проболтаете два часа... Тем более, он мне сказал, что зайдет за тобой. В кино наговоритесь.
  - Мам, ну вообще-то в кино не разговаривать ходят, а фильм смотреть...
  - Ну ладно, ладно... - мама заметила фотографию Павла. - Странно, - говорит она задумчиво, рассматривая фотоснимок. - А вот эту фотографию я совсем не помню...
  Слышу знакомый лай, который отвлекает меня от своих мыслей. Опускаю голову вниз, и вижу своего Джима, который уже лезет мне носом к лицу, привлекая к себе внимание. Вздыхаю, гладя его по лохматой голове.
  Улыбаюсь своим мыслям и опускаюсь перед псом на корточки. С улыбкой протягиваю ему свою ладонь и вполголоса говорю:
  - Дай, Джим, на счастье лапу мне.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"