Двадцать пять лет среди серо-зеленых потных стен, железных криков надзирателей, холодных прутьев решетки, мертвых глаз соседей. Двадцать пять, и осталось столько же, в два, в три раза больше, кто знает, сколько еще отпущено. Человечество давно отменило пытки, раскаленные прутья, виселицы.... Оставило лишь самую изощренную.
Пожизненное заключение. Двадцать пять лет живой смерти. Отмотай их назад, ко дню суда, и увидишь явственно, будто это было вчера, судью в черной мантии, читающего приговор, и последний крик: Я не виновен! .
Приходили люди, читали его дневники, назначали адвокатов, залезали в душу, взламывая последние замки. Ничего. Проиграл. Умер.
Сирена захохотала в 9125 раз, возвещая о дозволенной прогулке во дворе холодной тюрьмы. Его вывели из камеры, и он вновь оказался в самом центре колонны живых мертвецов. Кто-то за спиной тихонько засвистел старую мелодию. В добрый путь, поторопись уйти, чтоб скорей вернуться.... Крик надзирателя. Песня смолкла. Старый голый двор встречает пустым молчанием, холодной, поддельной радостью...
В добрый путь, я дождусь тебя, иди, лишь бы обернулся.... Через забор перелетел оторванный раньше времени зеленый лист. Ударился о его щеку и умер.
Он закричал. Он понесся через двор, его попытались схватить, в ногу врезалась пуля... вверх, по пожарной лестнице, на крышу, за стену! Он стоял на стене и дышал воздухом. Воздухом свободы, тихой осени. Стой, куда ты?! Стой, старик, все равно не сбежишь! Внизу, на земле, его не ждали, не ждали и за стеной.
Я свободен! Куда ты, куда?
В тишине прогремел выстрел. Человек на стене коротко вскрикнул, и медленно, будто осенний лист, исчез на свободной земле. Кто-то из заключенных вздрогнул, надзиратели начали креститься: в стылом воздухе на двор спланировал шепот Я свободен....