Последняя неделя марта выдалась у Валентины Степановны напряженная и какая-то нервная: мало того, что всех задергали с этими новыми модульными программами, так еще заболела Таня, и пришлось вести ее пары во 2-й и 3-й группах, да еще в среду ключи от квартиры то ли потеряла где-то, то ли украли, и пришлось менять оба замка на входной двери. Неожиданный расход очень расстроил Валентину Степановну: она преподавала в пищевом техникуме, почти никаких доходов, кроме скромной зарплаты, не имела, и вынуждена была беречь каждую копейку. От дочери, жившей с мужем-военным в Ровенской области, помощи ждать не приходилось: им бы самим кто помог. Впрочем, к своим сорока трем годам Валентина Степановна давно привыкла и к бедности, и к тяжелой работе.
Жизнь ее не баловала, разве что чуть-чуть на рассвете: тогда Валечка, единственная дочка у родителей, жила в холе, модничала (бабушка шила, мама вязала), много мечтала, читала стихи Блока и Эдуарда Асадова и была тайком влюблена в актера Коренева, сыгравшего роль Ихитиандра в фильме "Человек-амфибия". Потом бабушка умерла, Валя вышла замуж, и женская доля сразу повернулась к ней своим традиционном страдальческим ликом: сначала токсикоз, потом тяжелые роды, потом Светланка болела корью, краснухой, скарлатиной, ветрянкой, ангиной, воспалением легких, бронхитом, потом Светланка пошла в школу, потом ушел муж, потом умерла мама. После смерти матери Валентина как-то сразу и навсегда превратилась в Валентину Степановну, располнела, стала коротко стричься и делать "дежурную" химию и носить блузки навыпуск.
С каждым годом жизнь суживалась и беднела: куда-то исчезали подруги, пропадали любимые телепередачи, умирали любимые артисты, необходимые для жизни вещи становились все дороже и дороже: духовное оскудение шло рука об руку с материальным обнищанием, а еще Светланка так рано и нелепо (как она сама когда-то) выскочила замуж и уехала. Как миллионы женщин, Валентина Степановна тянула свою лямку, честно отрабатывала скудную плату, просыпалась пять дней в неделю в полседьмого без звонка будильника, сваливалась с ног в одиннадцать и почти ничего не хотела от жизни, потому что знала: ничего не получит. Только бы Светланке было хорошо и у нее ничего не болело. И чтобы воз был тяжел, но без булыжников поверх груза, а то ведь совсем невмоготу. И чужие пары веди, и программу составляй, и за новый замок плати, и за установку замка плати, и весна никак не начнется, уже конец марта, а снова снег.
Во вьюжную мартовскую ночь Валентине Степановне и приснился в первый раз странный сон. Странный он был не только по содержанию: ей вообще редко снились сны - и то короткие, глупые и черно-белые. А этот сон был яркий, как самое цветное кино, и поразительно реальный, поразительно.
Ей приснились свежие руины города-призрака: дома, от которых остались фасады с мертвыми глазницами окон, груды щебня и кирпича на перекрестках, поднимающиеся в небо столбы дыма. Она - совсем юная, лет девятнадцати, но совсем непохожая на себя в девятнадцать лет - коротко стриженая, в брюках и майке на бретельках, как носят нынешние девушки - прячется в каких-то развалинах. Через пробоину в стене, почти прижавшись щекой к кирпичной кладке, она смотрит, как по разрушенной улице идут чужие танки. Они идут очень быстро, она никогда не думала, что танки могут разгонять такую скорость. Ей страшно, страшно и холодно: вечереет, температура воздуха падает, скоро на город опустится смертельная ночь.
Где-то очень близко слышатся громкие и грубые голоса, они переходят в крики, заканчивающиеся автоматной очередью. Она сжимается в комочек и обхватывает голову руками, словно это поможет ей остаться незамеченной.
Валентина Степановна проснулась с бешено бьющимся сердцем и первые несколько секунд ошалело рассматривала свою комнату, где давным-давно надо было делать ремонт: где это она? Когда сонная одурь схлынула окончательно и Валентина Степановна убедилась, что на часах половина шестого субботнего утра, а она у себя дома, пришло недоумение: откуда этот сон? Как человек, не лишенный образования, Валентина Степановна знала, что сны есть своеобразное отражение внешней и внутренней жизни человека, но к ее жизни эти образы никакого отношения не имели: и кругом, слава богу, мир, и книжек про войну она давным-давно не читала и не любила их. Поудивлявшись, Валентина Степановна решила, что странное сновидение вызвано капризами весенней погоды, хотя природу причинно-следственной связи между ними она не могла бы объяснить даже под угрозой пытки.
Как человек занятой и подрастерявший на жизненном пути романтизм юности Валентина Степановна, несомненно, забыла бы странный сон, не явись ей дня через четыре его продолжение.
: На площади у руин большого кинотеатра - на одной из стен-фантомов еще уцелели остатки афиши - "Красотка", Ричард Гир и Джулия Робертс, пьяными солдатами разожжен костер, в который они швыряют пластиковые бутылки, и она не может понять, зачем они это делают. Какой-то верзила хватает ее за руку, тащит к себе, но он так пьян, что не может устоять на ногах, она вырывается, и бежит, бежит во тьму, навстречу такой же пьяной солдатне, она бежит и хочет, чтобы в нее выстрелили, чтобы положить всему этому конец. Ее перехватывает какой-то человек, она отбивается, кричит, плюет ему в лицо и вдруг останавливается, увидев его глаза. Они похожи на человеческие, они так похожи на человеческие, что она замирает от изумления, и с минуту они стоят друг против друга, вглядываясь в лица друг друга как заклятые враги. И вдруг туго сжавшая ее пружина ослабевает, она начинает плакать, она что-то кричит, мотая головой, он берет ее за руку и куда-то ведет - куда мимо бронетранспортеров, мимо руин, и она покорно семенит за ним, изредка спотыкаясь о трупы.
Позже, в каком-то чудом уцелевшем доме на окраине, она рассмотрит его лицо: если бы не смертельная усталость, обострившая все черты и окрасившая черным подглазья, оно было бы божественно прекрасным. "Как тебя зовут?" "Милена", - отвечает она, и это не ложь: во сне ее действительно зовут Милена. "Я попробую спасти тебя". "Зачем?" "Не знаю".
Чтобы спастись, надо выйти из города, но это невозможно.
Валентина Степановна проснулась раздосадованной, как зритель, киносеанс которого прервали на самом интересном месте. Хотя ни место действия, ни время не были понятны: вроде бы одежда и оружие современные, но что это за война? - фильм определенно заинтересовал Валентину Степановну, давно не смотревшую даже телесериалы. Ведь в этом необычном фильме она была и зрителем, и исполнительницей главной роли.
Вечером, укладываясь спать, Валентина Степановна мысленно пожелала увидеть продолжение заинтриговавшего ее сна - но увы, ей приснилась нестерпимая чепуха: будто в молочном отделе ей недодали две гривны сдачи и она озлобленно ругается с продавщицей. В следующую ночь ей и вовсе ничего не привиделось, и Валентина Степановна махнула рукой; но через дня через четыре странный сон пришел снова. Правда, о том, что это сон из прежней серии, Валентина Степановна догадалась только по ярким краскам.
В новом сне не было ни войны, ни разрушенного города. Она, одетая в шелковое бледно-голубое платье для коктейля, с бокалом в руке присутствует на каком-то приеме, устроенном в огромной парижской квартире, полной антикварных вещей: севрский фарфор, инкрустированные бюро, старинные китайские ширмы, козетки и трехногие столики, бесценные гобелены по рисункам Ватто. Стол не роскошен, но изыскан, прислуживает приличного вида горничная в белой наколке; гости, почти сплошь немолодые мужчины, облачены в смокинги и ведут разговоры вполголоса; но, вопреки видимой респектабельности, она смутно ощущает какую-то тревогу, предчувствуя, что этой внешней благопристойности доверять нельзя и с этими джентльменами надо держать ухо востро. Она ищет глазами своего мужчину, который, тоже в смокинге и с бокалом в руке, рассказывает что-то, смеясь, двум самым солидным собеседникам: одному лысому, одутловатому, с бриллиантовым перстнем на мизинце правой руки, другому высокому, костлявому, с крашенными в черный цвет прилизанными волосами. Почувствовав ее взгляд, он оборачивается и подмигивает ей, и у нее тут же отлегает от сердца: он не обманывается насчет этих людей, все под контролем.
После парижского приема (кстати, наяву Валентина Степановна не могла понять, по каким приметам очевидно, что это Париж? Из окна квартиры Эйфелева башня была не видна; меж тем она твердо знала, что действие разворачивается именно там, и даже откуда-то знала, в каком округе расположен дом: в 16-м) ей приснился эпизод из ранней юности. Летняя ночь, какая-то спортивная площадка, освещенная мертвенным светом прожектора, какой-то густой кустарник вокруг, из которого внезапно выскакивают два подонка, она чувствует их мерзкое зловонное дыхание на своем лице. Еще несколько минут - и случится непоправимое, но она с неожиданной для себя смелостью с размаху бьет одного из подонков между ног, вырывается и бежит, бежит, легкая, как птица, а за ней с матом гонится непострадавший насильник. Главное - добежать до подъезда с проходным двором, сбить преследователя с толку, а там нестрашно, там близко ее дом. Задыхаясь, она влетает в сырой, пахнущий плесенью подъезд, проскакивает по лестнице, открывает стеклянную дверь, ведущую во двор, проносится по темному двору, зацепившись ногой за какую-то банку, и выбегает на другую улицу. Преследователь отстал, его не слышно, но она окончательно чувствует 'спасена!', только захлопнув дверь своей квартиры. Захлопывает и сползает на пол, ловя ртом воздух, как рыба. На стене висят электронные часы, на табло светятся зеленые цифры: '2.04'. Два часа ночи. Судя по одежде: кроссовки, короткая джинсовая юбка-варенка, футболка с широкими проймами - это конец 80-х, и ей - Милене - от силы 15 лет.
В тот день Валентина Степановна, возвращаясь с работы в набитом автобусе, поймала себя на том, что размышляет о своих странных и интересных снах, как о подлинных событиях. Впрочем, меньше всего эти видения походили на игру уставшего мозга. В обычных снах, при всем их внешнем правдоподобии, всегда есть мелкие фантастические детали, намекающие сновидцу, что к происходящему не стоит относиться всерьез; до тошноты похожи на реальность только некоторые кошмары. Но сны Валентины Степановны, хоть и жутковатые порой, не были кошмарами: это была необыкновенная параллельная жизнь, медленно, но верно затягивавшая одинокую женщину.
Сны приходили произвольно, без всякого графика: то два-три в неделю, то десять дней впустую, с какими-то черно-белыми обрывками. Сюжеты снов тоже не отличались хронологической последовательностью: то более ранние, как можно догадаться по одежде и прическам, эпизоды первой половины 90-х гг., то наше время. Парадоксальным образом эта неупорядоченность способствовала увлечению Валентины Степановны, у которой, помимо удовольствия от самих снов, появились два новых развлечения: гадать, присниться или не присниться, и, главное, выстраивать хаотичные эпизоды в единое целое, собирать мозаику по кусочкам.
Довольно быстро Валентина Степановна сообразила, что в отрочестве и ранней юности она - Милена - жила в довольно большом европейском городе в семье, где был отец и бабушка, но не было мамы. Потом началась война, и отец с бабушкой, видимо, погибли, а Милена стала подругой своего спасителя. Чудом они выбрались из разрушенного города, потом жили в одиноком домике на берегу реки и там, в горнице с низким потолком, впервые стали близки. Потом они уехали в Брюссель. Спаситель Милены необыкновенный человек, живущий странной жизнью. Он - и она с ним - кочует из страны в страну, меняя имена и паспорта. Однажды он, надев темные очки, привел ее на боковую аллею большого кладбища, к заброшенной могиле, на которую никто не носит цветы, и указал на надгробие. В тяжелую черную плиту была вмонтирована фотография. Знакомое лицо, слишком знакомое: он, но немного моложе. 'Это моя могила'.
Почему он должен считаться умершим и кого вместо него похоронили, непонятно. Вообще в истории Милениного возлюбленного много темных, нечитаемых мест. Чем он занимается, откуда берет деньги для шикарной жизни - все это так и осталось загадкой для Валентины Степановны. Одно время она подозревала, что он торгует наркотиками, но он поклялся ей, что это не так и он не имеет ничего общего с этими торговцами смертью. Но зачем-то они ходили в притон наркоманов в Гамбурге, переступали через лежащие вповалку на заплеванном полу людей - то ли просто спавших, то ли отправившихся в большое путешествие. Кажется, в притоне они искали Рыжебородого; но кто такой Рыжебородый, зачем его искать - тоже неведомо. Вообще во снах Валентина Степановна побывала в таких местах, в которых не только не рассчитывала побывать наяву, но и о которых и представления не имела, например, на шоу трансвеститов в Рио-де-Жанейро или в колумбийском казино. Шоу ошеломило ее яркостью красок и фантастической красотой некоторых участников, казавшихся существами из иного мира, и скорее понравилось, а вот колумбийского казино остались мрачные воспоминания, несмотря на роскошную обстановку залов. Гориллы-охранники, не прячущие оружие, игроки - подозрительного вида мужчины с приглаженными черными волосами в роскошных костюмах, и разлитое в воздухе ощущение опасности - уж его-то она знала слишком хорошо. Из казино им пришлось уходить через черный ход, сунув несколько крупных купюр смугло-желтолицему уборщику, и пока они бежали по заставленному ящиками коридору, тускло освещенному лампочкой без абажура - в конце его была спасительная дверь - оба думали об одном и том же: а что, если и за этой дверью их ждут? Кто должен был ждать и зачем они пришли в это казино, тоже осталось тайной для Валентины Степановны, хотя она знала, что они улетели из Боготы в ту же ночь.
Все эти загадки не на шутку интриговали Валентину Степановну, любопытную, как все женщины, и не раз, среди самых обыденных домашних дел, она ловила себя на том, что снова и снова всерьез размышляет о своих снах как о реальности, почти влюбляясь в их героя - как девчонкой влюблялась в кинозвезду. Этот человек, с его ненадежным, зыбким, почти нереальным - даже во сне! - бытием, с его нераскрытыми тайнами, с ночным кошмарами (однажды она увидела, как он стонет и мечется во сне, а проснуться не может), с набором паспортов всех европейских стран был самым нежным, самым прекрасным возлюбленным, которого только можно было себе представить. Их взаимоотношения так не походили на все, известное не только Валентине Степановне из ее собственного скромного женского опыта, но и из рассказов подруг, на норму! Но чем дальше, тем чаще ее охватывали сомнения: а то ли она считала всю жизнь нормой? Может, все как раз наоборот?
Но философские вопросы никогда не давались Валентине Степановне, она терялась, путалась и блуждала меж своих мыслей, как меж трех сосен - и не было никого, кто наставил бы ее на путь истинный; никого, с кем можно было бы посоветоваться.
Как-то в начале лета она случайно увидела по телевизору фильм с похожим сюжетом. Похожим, но не таким. В фильме женщины были похожи, как близнецы, понятное дело - играла одна и та же актриса - только образ жизни разный. Здесь же Милена не походила на нее, она была из другого поколения и другого мира. То, что делала Милена - особенно в постели - у Валентины Степановны порой вызывало легкий шок. И вместе с тем жизнь Милены не ощущалась как нечто чужое: нет, это она жила во сне, это все было с ней.
В конце концов Валентина Сергеевна, махнув рукой на все сложности, поплыла по течению, бездумно наслаждаясь причудливым двойным бытием - и начала оживать, точно сны придали смысл ее существованию. Она села на диету, похудела, ее начали охватывать странные мысли, например, начать искать мужа через газету. Ей захотелось чего-то нового, неизведанного. Она отрывала гроши от скудной зарплаты, копила их и покупала маленькие порции дорогих экзотических продуктов, например, сыра с плесенью. Возник жадный интерес ко всему: не раз она ловила себя на желании понять язык переговаривающихся на ветвях птиц, прочесть мысли озабоченной женщины в автобусе, узнать, что за люди живут за ярко освещенным окном. Впервые за много лет она начала петь, стряпая или занимаясь уборкой. Все ее существо словно устремилось к чему-то, и, возможно, вопреки всем законам земного тяготения ей удалось бы взлететь - но все сорвалось самым неожиданным образом.
В конце августа из Костополя прикатила беременная Светланка - сдать анализы и обследоваться. Выглядела дочь неважно - расплылась, по лицу пошли пигментные пятна, под глазами - мешки, и тем поразительнее был контраст между постаревшей и какой-то угасшей дочерью - и неожиданно помолодевшей, буквально расцветшей матерью, чьи глаза горели давно забытым огнем. Удивительное преображение матери не слишком понравилось дочери, вообразившей самую простую и обычную причину:
- Ты что, нашла себе кого-то?
'Еще выйдет замуж, - тревожно думала дочь, - пропишет муженька, а потом квартиру делить придется'.
- Да что ты, доченька, кого я могу найти, - растерянно улыбалась Валентина Степановна.
- Мама, я же вижу, как ты изменилась! Что происходит?
В первый вечер Валентине Степановне удалось отбить атаку - в основном благодаря тому, что Светлана устала с дороги и хотела спать; но на следующий день дочь возобновила упорные расспросы, и Валентина Степановна, не умевшая лгать, сдалась - и рассказала правду.
- Тебе снятся сны? - недоверчиво протянула дочь, с подозрением глядя на разрумянившуюся от смущения матушку. - И это все?
- Понимаешь, доченька, это не простые сны, - пыталась объяснить Валентина Степановна - но как объяснить то, что непонятно тебе самой?
- Ясно, - поджала губы Света, явно не поверив ни единому слову матери. - Да нет, я верю, верю, будем называть это сны: Только, мама, пойми меня пожалуйста правильно - я не лезу в твою личную жизнь, но какие бы у тебя не были чувства, не нужно торопиться с регистрацией. В твоем возрасте формальности уже не имеют значения:
Дочь еще долго говорила что-то, нудное, ненужное и разумное, но Валентина Степановна не слушала: ее вдруг охватила смутная тревога, словно она нарушила запрет. Ей вдруг показалось, что рассказывать было нельзя и случится что-то непоправимое.
Так и произошло: после отъезда дочери (слава Богу, с беременностью оказалось все нормально) прекрасные сны улетели, покинули ее навсегда, как она ни просила их вернуться. Остались воспоминания и редкие приступы минутной тоски по тому, что нельзя выразить словами и нельзя забыть, пока ты остаешься человеком.
А потом и это прошло, и осталась только благодарность.