Повествование в этой истории будет развертываться не торопясь, с отступлениями, как бы заглядывая по дороге в закутки, чтобы посмотреть, не осталось ли там что-то нужное, какие-нибудь, на первый взгляд, незначительные происшествия, которые могли бы помочь понять те события. А понять их надо, потому что они каким-то образом связаны с пониманием жизни сегодняшней. Как именно, я не знаю. Но я чувствую, что связаны, как будто какая-то ниточка зацепилась за мою душу, и тянется из прошлого, периодически цепляясь то за одно, то за другое событие моей сегодняшней жизни.
Народу во все времена стремятся навялить идеологию, или, если уж говорить по-простому, проштамповать мозги по шаблону умиротворённого и всепрощающего гуманитария, представить эту жизнь как нечто обструганное, а то даже и отполированное и пригнанное, как детали давно производимого двигателя 'Жигулей'. И как-то трудно зацепиться глазу за такую вот прилизанную жизнь, и скользит он, бедолага, по её поверхности, не видя никакой возможности пробиться вглубь, почувствовать её внутренние холодные лабрадорские и тёплые гольфстримовские течения, не имея никакой возможности заглянуть в тёмные глубины и воочию увидеть тамошних обитателей, и почувствовать всю серьёзность, нешуточность и необъятность нашего пребывания на этой планете. И в итоге вместо красивой и гармоничной жизни мы проживаем какой-то любительский спектакль, сыгранный на подмостках, наспех сколоченных где-то на заднем дворе, из чего попало; и где декорации на сцене такие, что только мощь сегодняшних средств массовой информации, да наша привычка верить в чудо могут заставить вообразить их чем-то иным и лучшим.
А так подумать, по иному и быть не может. Ведь первая забота любой власти, это как сделать народ послушным и ласковым, потому что такими стерилизованными баранами легко и безопасно управлять. Но при этом власть также хотела бы получать шерсть с этих баранов, по три раза на дню. Но этот номер проходит с настоящими баранами, а люди-бараны должны работать, зарабатывать деньги, как-то крутиться и вертеться по этой жизни. Одним словом, как говорили в стародавние времена, занимать активную жизненную позицию. А их души стерилизованы, и поэтому занимать активную жизненную позицию они не могут, да и вообще они не способны занимать никакую позицию в силу их пикантного состояния и убогого положения. И в результате власть не может настричь шерсти-купюр с подчиненного ей народа. И, конечно, власть этим удручающим и возмутительным фактом недовольна. Но ведь она сама сотворила это быдло! А не надо было путать приоритеты!
Что интересно, такая система существует на всех уровнях. Это не то, что где-то есть кучка сильных мира сего, и они крутят нами как хотят. Нет, эта идеология подчинения, внедрения послушности и смирения пропитывает всё общество, существует в каждом его явлении и институте. Лично мне трудно было понять, в чём же суть современного общества, и много времени ушло на это. Уж очень всё завуалировано, скрыто, разукрашено всякими там бумажными цветочками и иллюминацией. Но так оно и есть на самом деле. Пусть моё введение звучит как инородное тело в этой истории, но оно тоже имеет к ней отношение, хотя и освещает только одну сторону. А сколько всего этих сторон, я, сказать по правде, не знаю. Жизнь штука сложная, если не идти по ней с закрытыми глазами на чьём-то поводке.
Детские впечатления
Я жил в таком месте, о котором нельзя было сказать в полной мере, что это был город, хотя формально мы были районом города. Но, по сути, город тогда находился на другом берегу Иртыша, и значительно ниже по течению. А здесь была железнодорожная станция, несколько небольших заводов, элеватор, да многочисленные склады. И, в связи с оторванностью от города, наш посёлок жил вполне самостоятельной жизнью. И если кто ехал на правый берег, то говорил, что он 'поехал в город'. В общем, жизнь была какая-то полудеревенская, и народ был соответствующий. Как говорят классики философии, бытие, оно определяет сознание.
Сам я никогда не был сторонником драк, да и вообще характер у меня мирный. В детстве, когда мне было совсем немного лет, я, правда, мог начать драку сам, но потом как-то мне это стало не нужно. Зато драки со мной начинали другие. Но всё равно, до седьмого класса ситуация с драками была более-менее терпимая. Ну, подерёшься с каким-нибудь забиякой, но без особых последствий. Сила у ребятишек в этом возрасте ещё не та, чтобы с одного удара с ног свалить, или там челюсть выломать, да и агрессивности особой нет - уровень тестостерона, гормона, во многом ответственного за агрессивность поведения, невысокий.
Дрался я не так чтобы умело, но сила и ловкость были, и победить меня было непросто. Да и драки были либо один на один, либо я один дрался против двух противников, то есть силы были примерно равными. Но несколько раз были ситуации, когда недостаток бойцовских навыков оказывал мне плохую услугу. Я не мог игнорировать такие весомые и во многом болезненные факты, хотя никакого радикального решения придумать не мог. В школу я ходил с офицерской полевой сумкой, которая была у меня вместо школьного портфеля до седьмого класса включительно. Так вот, внутри сумки, сбоку, чтобы можно было быстро вытянуть, у меня находился железный стержень, кусок от железобетонной арматуры - такой, знаете, металл с насечкой. И в исключительных ситуациях я использовал эту железяку, как орудие обороны. Неожиданное появление на поле битвы холодного металла производило благотворное воздействие на рассудительность моих противников. Но не на всех, потому что некоторые не верили, что я могу вот так взять, и ударить человека этим стержнем. А я мог, если человек напрашивался на грубость, да ещё когда таких было сразу несколько. Не то чтобы мне это легко давалось, или что я такой бесчувственный. Нет, конечно. Но я понимал, что другого пути у меня не было, раз уж я вытащил этот кусок арматуры. Теперь либо меня забьют до полусмерти, либо эти ребята в итоге дрогнут и отступят. И я, как будто бросаясь в холодную воду, бил нападавших по рёбрам, по рукам, по ногам - как получится. Но по голове я старался не бить, хотя мои противники придерживались противоположных взглядов. И, то ли насмотревшись фильмов, то ли наслушавшись хвастливых сверстников, норовили как-нибудь этак ловко, как в кино, свалить меня с ног ударом в голову.
Когда я начал ходить в первый класс, моя дорога пролегала по улице, где в низеньком домишке жил горбун, нигде не учившийся инвалид лет шестнадцати. Он собирал вокруг себя хулиганистых парнишек, и те его слушались. Каждый раз, завидя меня, он цедил сквозь зубы матерные угрозы, но до поры до времени они меня не трогали. И всё же однажды, когда я возвращался домой, один из мальчишек сорвался с места и побежал за мной. Конечно, куда было мне, первокласснику, тягаться с четырнадцатилетним парнишкой. Он догнал меня, и на ходу сбил с ног. Я перекувыркнулся, уже в полёте наметил недалеко лежавшее полено (дровяное отопление отличная вещь!), и по приземлении сразу перекатился в его направлении. Схватив полено, я вскочил на ноги и начал размахивать им в направлении противника. Тот опешил, отпрянул, я рванулся от него со всех ног. Почувствовав, что он снова меня нагоняет, я отпрянул в сторону, остановился, развернулся к нему лицом, и снова начал размахивать поленом. Ситуация повторилась, я опять начал убегать от него, и на сей раз он вскоре прекратил погоню. Но больше я уже по той улице не ходил, и весь год делал большой крюк, прибавив к своему школьному маршруту около километра, и опасную ходьбу по железнодорожному полотну Транссибирской магистрали - иной дороги не было, чтобы преодолеть виадук над железной дорогой. Это было опасное место, и на моей памяти там погиб не один человек. А что мне ещё оставалось делать?
Я переживал из-за таких вот столкновений и драк, мальчик я был эмоциональный, с довольно чувствительной натурой, и оскорбление, унижение человеческого достоинства воспринимал остро.
Самбо, занятия спортом
Вот так я и жил до седьмого класса. Но перед началом учебного года я как-то созрел, что ли, и понял, что надо что-то делать. Драки становились всё более лютыми, и надо было уметь защищать себя, или надо было начать спускать обидчикам, и перейти в разряд тех многочисленных школьников, которые предпочитали периодически отдавать десять-двадцать копеек хулиганам, но зато не связываться с ними. И даже был специальный блатной термин для такого сбора подати. Но я так поступать не мог. Это был даже не вариант для рассмотрения. Я скорее предпочёл бы, что меня убьют, чем стерпеть унижение.
Я записался в секцию самбо в городе, на стадионе Динамо. На тренировки я ездил с утра, а потом сразу в школу. Дорога занимала много времени, да и вообще было много других неудобств, но я всё равно продолжал ездить три раза в неделю. Ещё я записался в кружок радиолюбителей, тоже в городе, но там занятия были по вечерам. В общем, в тот год я много ездил в город. До уроков оставалось время, и я шёл в библиотеку, где наша библиотекарь разрешала мне самому заходить в хранилище и выбирать книги. Я пристраивался где-нибудь между стеллажами, и читал книги и журналы. В тот год я прочитал много книг о спортсменах и о спорте. Ещё мне запомнились скрип снега в темноте и лёгкий снегопад из меленьких снежинок, когда я морозным вечером возвращался с радиокружка. Ветра не было, и было так хорошо и приятно идти по тёмной заснеженной улице, хотя мороз был градусов за тридцать.
Я и до секции самбо любил бороться, и у нас это было одно из самых любимых развлечений среди ребятишек, да и среди взрослых. Но в секции всё было по-другому. Там как-то перемешали возрастные группы, и часто мы тренировались с взрослыми спортсменами. А я оказался в секции вообще младшим по возрасту. Хотя я и был крупным для своего возраста, и вес у меня был шестьдесят килограммов, но всё равно разница в возрасте в три года была значительная, и это чувствовалось.
И вот после нескольких тренировок один из таких парней-спортсменов, лет восемнадцати, решил использовать меня в качестве манекена. И давай бросать меня на ковёр, как только мог. Я чувствовал своё полное бессилие и какую-то несправедливость во всём этом. А он, не то красуясь перед другими, не то наслаждаясь своей силой, продолжал изгаляться надо мной.
И тут что-то во мне поднялось. Я рассвирепел, и готов был одновременно растерзать моего противника и расплакаться. Но я не плакал. Мало-помалу я освоился, и начал оказывать какое-то сопротивление. И уже у него не так всё гладко получалось. Он нарочито грубо, жёстко, хватал меня за куртку, сильно дёргал, и при этом ухмылялся, демонстрируя своё превосходство. В самбо есть такой приём, когда борец тянет противника на себя, падает на спину, и перебрасывает его через себя, уперев свою ногу в живот противника. Я разгадал вовремя замысел моего врага (а в тот момент он и был для меня ненавистный враг), увернулся от ноги, направленной в живот, и, соскользнув с его ступни, изо всей силы приземлился коленом ему на лицо. Под своей коленной чашечкой я почувствовал хруст, это ломалась носовая перегородка, но в тот момент я ни о чём таком не думал, а просто зафиксировал этот хруст, и понял, что сейчас мы начнём драться. Что-то вроде тени страха пронеслось у меня в душе, но ярость и жгучее чувство обиды тут же убили его. Я был готов драться, и мне уже было всё равно, что будет со мной. Я тут же вскочил на ноги, в полной готовности использовать всё, что было в моих силах. Я был готов выцарапать ему глаза, кусать, царапать, бить головой - что угодно, готов был защищать мою жизнь и моё достоинство любыми способами. Мой враг сам напросился на это.
Но произошло неожиданное. Мой противник продолжал лежать на ковре, хотя он не потерял сознание. На лице было много крови, он лежал и корчился от боли, перекатываясь с боку на бок и подтянув колени к животу, а руками зажав лицо. Из под его ладоней струйками, в разные стороны, бежала кровь. К моменту, когда я приземлился коленом ему на голову, остальные борцы прекратили свои занятия и стояли кругом нас, подтянувшись на бесплатное развлечение. Я ждал, что сейчас придётся иметь дело с дружками потерпевшего, а таких было человека три. Стоял и ждал нападения. Они вроде шевельнулись, но потом так и остались на месте. Я прошёл сквозь кольцо борцов, стоявших в каком-то оцепенении, зашёл в раздевалку, оделся, и ушёл из зала. Никто меня не преследовал, и никто мне ничего не сказал. И только в каком-то скверике, среди крутившейся на холодном ветру осенней листвы, уже далеко от стадиона, я дал волю своим эмоциям. И в этом чувстве было не только, и даже не столько, обиды и ощущения содеянной несправедливости. Это было горькое чувство утраты, какой-то свершившейся необратимости, через которую навсегда уходило что-то хорошее, радостное и светлое. Как будто навеки закрывалась дверь в праздничный зал, в котором раздавали новогодние подарки, а впереди ждала тяжёлая и длинная дорога в зимней ночи, сквозь метель и леденящий встречный ветер.
На следующую тренировку я шёл с тяжёлым чувством. В борцовском зале со мной особо никто не разговаривал, всё шло как обычно. Я ещё опасался, что меня подкараулят после тренировки, и потому постарался выйти с другими ребятами, надеясь, если что, отгородиться ими и убежать. Бегал я неплохо, до этого три года ходил в секцию лёгкой атлетики. Но и после тренировки обошлось, никто меня так и не тронул.
Примерно через месяц, сблизившись с некоторыми ребятами, я узнал, что же спасло меня от неминуемой расправы. А спас, можно сказать, случай. По всем законам жанра я нарушил неписаное правило, что новички всегда терпят обиды от более опытных борцов. Какая зараза установила такие порядки, я не знаю. Но правила были примерно как в армии, где так называемые 'деды' издеваются над новобранцами, 'салагами', а потом бывшие 'салаги' становятся 'дедами' и начинают издеваться над новобранцами. И то, что я сделал, было вопиющим нарушением этого ублюдочного 'порядка'. А тренер был такой, что ему было всё равно. У него вообще были какие-то свои интересы, не имеющие отношения к работе. Но в тот день на тренировку пришёл курсант школы милиции, такой боевой и шумный парень. Я и до того видел его несколько раз, и он даже проводил пару тренировок, когда тренер куда-то исчезал. И когда я ушёл, он быстро оценил ситуацию, и понял, что эти ребята мне не простят, и даже не столько самой травмы, как моё покушение на святая святых - их уголовный порядок, когда такие как я должны беспрекословно терпеть издевательства старших. И он им сказал, что если они меня тронут, то будут иметь дело с ним. И, по-видимому, он сказал это достаточно убедительно, что даже их мозги восприняли этот совет.
Год спустя я встречу его в довольно неожиданном месте - на плодоовощной базе. Под новый год в город завезут много яблок, и курсанты школы милиции придут их разгружать. А я тоже окажусь там, только буду разгружать другой состав. Он будет таким же уверенным в себе и громкоголосым, и у курсантов он будет за старшего. Конечно, он меня не узнает, да это и не важно, а по ситуации даже и не нужно. Я подойду к нему, дам несколько советов, как лучше организовать выгрузку - я там до этого работал, и знал уже, как и чем можно удлинить транспортёры. Хотя он был такой независимый и шумный, что, казалось к нему не подступись, он внимательно отнёсся к моим советам, и вскоре курсанты начали удлинять транспортёры. Малость, конечно, но хоть как-то я смог отблагодарить его. Кто его знает, как бы оно всё сложилось без его заступничества.
Мало-помалу я пообтёрся в секции, сошёлся близко с несколькими ребятами, хотя все они были старше меня года на три-четыре. С одним из них, Сашей, я часто работал в паре. Я и сам физически неслабый, но этот был просто феномен. Он мог зажать меня так, что я вообще ничего не мог сделать. И я как-то начал понимать, что одной силой в жизни не обойдёшься. Постепенно я изучил его сильные стороны, и научился просто нейтрализовать их, не допуская ситуаций, где бы он мог воспользоваться своей медвежьей хваткой. Не всегда это получалось, но как-то помаленьку мы с ним сравнялись. И этот ли факт стал причиной, или ещё почему, но только мы с ним подружились. Он был такой хороший и надёжный парень, и с ним было как-то спокойно. А разницы в возрасте не чувствовалось.
'На всякое ядие есть своё противоядие', - это я усвоил от отца давно, и усвоил твёрдо. Проблемы имеют решение. Если решений нет, то это означает одно - мы о них не знаем. Но путь к осознанию этих простых истин далёк, и не каждый его проходит. И силе я стал противопоставлять то, что было моим преимуществом. От природы, а вернее, от моих предков и родителей, я довольно гибкий, и реакция у меня неплохая. Ну и соображение какое-то имелось, без этого тоже по жизни сложно шагать. И так вот помаленьку, постепенно, я учился не попадать в ловушки других, и сам учился готовить такие ловушки. И было в этом что-то от игры в шашки. Задумываешь комбинацию, заманиваешь противника. Начинаешь, например, с уловки, оттесняя противника назад, делая вид, что хочешь провести какую-нибудь заднюю подножку. Его ответная реакция - чуть податься вперёд, и тогда ты быстро подныриваешь и как бы начинаешь проводить бросок через бедро. Его ответ - подогнуть колени и отклониться назад. И вот для этого-то и была вся предыдущая игра. Быстро переносишь свою ногу назад, за его ноги, на уровне колен, подбиваешь, и одновременно скручиваешь противника назад и вбок. И он летит на ковёр. Конечно, сила нужна для таких маневров, но не Геракла, и я вполне справлялся с такой задачей. Ситуация на ковре меняется быстро, всё время надо придумывать что-то новое, на ходу менять решения, корректировать их. И думать, думать... А иначе в момент скрутят в бараний рог, подловят на болевой приём, и колоти потом ручонкой по ковру - мол, сдаюсь, ваша взяла.
Вскоре поле Нового года проводили соревнования, я тоже выступал со старшими ребятами. Хотя это была не моя возрастная категория, но как-то меня пропустили на соревнования. Конечно, я хотел всех победить! Но я понимал, что мои мечты просто нереальны. Я и не победил, да и не мог. Не было у меня ни навыка, ни опыта, да и большая разница в возрасте сказывалась. Три года в этом возрасте много значат. Тем не менее, несколько схваток я выиграл, и это было не так уж плохо. Да и те, что я проиграл, проиграл в упорной борьбе, отработав по максимуму до последней секунды.
Но эти же соревнования практически поставили крест на моих занятиях самбо. Где-то в судейских протоколах, уже во время подведения итогов соревнований, выплыло, что я моложе, чем дозволено правилами соревнований. Было и второе обстоятельство, хотя, может, и не такое существенное. Ещё до этого я начал смутно подозревать, что самбо, несмотря на весь его ореол, не самое лучшее средство для моих целей. В драке надо наносить быстрые и сокрушительные удары, там мало возможностей для захватов, бросков через бедро. Вообще, драка, это весьма скоротечное мероприятие, и тому есть много причин. Бокс намного лучше подходит для этой цели, и уж совсем хорошо приспособлено для драк каратэ. Я это говорю не понаслышке, поскольку потом занимался и тем, и другим. Но даже с учётом малой приспособленности самбо для моих задач, я всё равно бы продолжал заниматься. Однако моё положение в секции стало непонятным. Никто меня не выгонял, но просто как-то рукой махнули. Вроде, ну ходи, если хочешь, чёрт с тобой. В общем, какое-то положение второсортного человека. И я перестал ходить. Если бы я знал, что в городе была ещё школа классической борьбы, я бы, наверное, перешёл туда, да и ездить мне было бы ближе. Но я не знал о существовании этой хорошо оборудованной спортивной школы, в которой могли заниматься ребятишки класса с шестого. В начале восьмого класса я начну туда ходить, но потом жизнь сделает поворот, и мне уже будет не до спорта, и даже не до учёбы.
Всё это время я продолжал ходить в секцию лёгкой атлетики, хотя и весьма нерегулярно. Там занятия проходили по вечерам, и вёл секцию директор городской спортивной школы, который жил в нашем посёлке. Звали его Сергей Михайлович, и это был один из самых замечательных людей, которых я встретил в своей жизни. И мы с ним не теряли связи даже после окончания школы, да и когда я вернулся в город после учёбы, я продолжал заходить к нему. Но это было потом. А тогда он ругал меня за пропуски тренировок, но у меня накладывались занятия в радиокружке, а там мне до поры до времени было интересно. Тем не менее, связи с секцией лёгкой атлетики я не терял, и когда идея с самбо умерла, я снова стал регулярно ходить на тренировки. А они были интересные - Сергей Михайлович был мастер своего дела.
С лёгкой атлетикой вообще была интересная ситуация. Пожалуй, для этого вида спорта я не очень подходил по своим данным. За три года занятий я ни разу не занял даже призового места. Ни в каком виде. И только в середине седьмого класса я начал занимать призовые места, а к весне всё-таки вышел на уровень, и выиграл подряд несколько соревнований, включая первенство области в беге на восемьсот метров. И всё же, я думаю, это было не моё. Сыграло роль, что я по природе универсал. Например, по складу ума я точно не программист, но когда понадобилось, я мог хорошо программировать. А вот уже системный дизайн сложных программ совсем другое дело, здесь я был как рыба в воде, хотя у меня образование инженера-физика. Так и со спортом. Начав заниматься боксом, я уже через три месяца стал чемпионом области, в каратэ я освоился месяца через четыре. Придя после занятий этими боевыми видами спорта в академическую греблю, уже через месяц-полтора я вышел на уровень; хотите верьте, хотите нет, но я не обманываю - какой мне смысл? Только тогда я понял, что я был просто создан для академической гребли в большом спорте, по всем параметрам, и приди я туда раньше, многое было бы по-другому в моей жизни. Как важно познать себя глубоко и полно, все свои слабые и сильные стороны, и реализоваться по максимуму, найти своё место в жизни, продраться, прорваться к нему, попасть в него, как патрон в патронник. Вот на что не надо жалеть ни сил, ни времени.
Школьные драки с 'самбистом'
Я никому не говорил, что хожу в секцию самбо. Но так получилось, что в начале учебного года туда забрёл мой одноклассник. Посетил он только одну тренировку, но зато рассказал в школе, что я занимаюсь самбо. А мне от такой известности был один убыток. Тут же, чуть ли не в очередь, ко мне потянулись всякие хулиганы и просто задиристые ребята. Как же, подраться с самбистом, показать ему кузькину мать, чтобы потом в кругу свих приятелей рассказать о великой победе. И началась серия драк престижа, в основном с девятиклассниками и восьмиклассниками. Сверстники как-то меня не трогали, а десятиклассники, видать, поумнее были, да и несолидно как-то связываться с семиклассником. Желающих оказалось много, нападали на меня по трое, четверо, редко по двое. То, что они имеют дело с самбистом, снимало в их глазах все ограничения, и позволяло нападать на одного толпой. А, впрочем, многие из них и на других точно так же налетали всей сворой.
Как-то в ясный солнечный день я заходил в школу, а у нас в школе было три входных двери, и тёмные тамбуры между ними - Сибирь, надо беречь тепло. Я зашёл в первый тамбур, со света ничего не видя, и тут же получил удар в лицо. Быстро нагнулся пониже, нащупал противника, и начал наносить ответные удары. Но нападавших было двое, их глаза уже адаптировались к темноте, так что мне пришлось нелегко. Противники мои были братья-близнецы из восьмого класса. Оба высокие, жилистые и сильные, и оба занимались боксом. В общем, противники были серьёзные. Драка была скоротечной, но кровь они мне успели пустить, так что пришлось сразу же после драки идти в туалет и приводить себя в порядок. Вскоре туда пришёл один из нападавших, по тому же поводу. Подняв голову над чугунной раковиной, испачканной моей кровью, я с удовлетворением констатировал, что и для него это мероприятие не прошло бесследно. Под глазом быстро багровел здоровенный синяк, из разбитой губы сочилась кровь. Тем не менее, эти красноречивые атрибуты не помешали ему хвастливо заявить, что они меня хорошенько проучили. Я не стал вдаваться в полемику, потому что давно понял, что с идиотами лучше не иметь никаких дел вообще.
Голова от ударов гудела, но так было терпимо, и я пошёл на занятия. Губы были разбиты изнутри, о зубы, так что снаружи особых повреждений заметно не было. Братья учились в первую смену, у них занятия закончились, но, тем не менее, до звонка на урок они успели раструбить весть о своей победе. И потому на первой же перемене к двери нашего класса началось паломничество. Любознательный народ пришёл посмотреть на избитого отличника, да ещё и самбиста. Предвкушение такого зрелища не могло не греть душу. Но снаружи я выглядел более-менее нормально, и этот факт вызвал искреннее разочарование набежавших зевак. Голова продолжала гудеть, но я не стал распространяться на эту тему, хотя, думаю, этот факт мог хотя бы немного сгладить разочарование доброжелательных посетителей.
Братья удовлетворили свои амбиции, и даже по-своему зауважали меня. А я их не очень уважал. Вернее, я их не уважал совсем, и даже не задавался вопросом, почему. Не заслуживали они уважения, вот и всё. Как-то раз один из братьев в шутку толкнул меня на выходе из школы. Я с подсечкой потянул его на себя, он потерял равновесие, и я без затей воткнул его головой в стену. Он был в зимней шапке, так что особого вреда ему это не принесло. Но я показал, что по-прежнему готов идти кость в кость, и они оставили меня в покое.
Зато другие задиры забывать обо мне не собирались. И я шёл через этот седьмой класс как сквозь строй, получая удары, отвечая сам, и всё время я должен был быть начеку. Противники распускали слухи о моём очередном сокрушительном поражении, и согласно этим легендам, на мне не должно было быть живого места, но я как-то продолжал ходить в школу, и не только мог передвигаться на своих ногах, но даже боролся и бегал. Что сказать о тех ребятах? Даже и не знаю теперь. Раньше я бы, наверное, возмущался, что как вообще это можно, на одного, ведь это нечестно, да ведь и искалечить можно ни за что ни про что. Нет, без серьёзных травм не обошлось. И швы мне накладывали, и отлёживаться мне приходилось, и, бывало, неделями не мог нормально ходить или есть, да и для будущей жизни не прошли бесследно эти драки, и аукаются они болями то там, то сям. Но серьёзных увечий всё-таки удалось избежать, и на том спасибо. Так вот, никаких претензий я к тем ребятам не имею. Нет, я никого не простил, и вообще отпущение грехов не по моей части. Для меня они как тогда были хулиганами или идиотами, такими они и остались. Тут другое. Ну, вот такие они, и ничего с этим нельзя поделать. Такая вот дурацкая материя выросла, такие вот у них мозги получились, и такой вот у них метаболизм был. Мне их не поменять, а в этом случае какие могут быть претензии? Да, среда влияет, и воспитание свой отпечаток накладывает, но ведь и природные задатки дают себя знать, да ещё как. Ветер дует, снег идёт, дождь накрапывает - мы ведь не злимся, не негодуем. Принимаем всё как есть. А люди, по большому счёту, та же природа. Что толку на них злиться? Долго мне пришлось к этому пониманию идти, потому что воспитание сильно мешало - вера в человека. Остапу Бендеру хорошо было, ему повезло, что он к тридцати трём годам столкнулся с Корейко, и, спасибо тому, потерял веру в человечество сразу и насовсем. А мне пришлось долго от иллюзий избавляться. Но зато, когда я дошёл до этого замечательного оазиса с целебным источником, вдруг понял, как же легко и просто можно жить на белом свете! Сколько же сил было потрачено впустую, на иллюзии о человеке вообще! Но, поверьте мне на слово (если сейчас непонятно, о чём речь идёт), я не жалею о цене, заплаченной за это знание. В моём случае оно примерно того и стоило. Примерно.
Есть проблема - решаем, и ни о чём не беспокоимся! Первая, что ли? Как-то до сих пор решали, значит, есть шанс, что и на сей раз сможем. А нет, тоже ладно. Примем, как оно есть, утрёмся, и пойдём дальше. Какие вопросы! Жизнь штука и сложная, и простая. Вы ударили меня по правой щеке? Ну что ж, я разворочу вам скулу слева, чтобы впредь не повадно было. Всё! Больше ничего не надо выдумать в этом случае. Ситуация проще пареной репы! А ведь иной накрутит на это простейшее событие столько разных соображений, что сам чёрт ногу сломает. Да, сложная штука жизнь... Но надо её проще делать. Самому.
Животные
А теперь мы подходим к основному событию этого рассказа. Из-за этих постоянных драк жизнь моя мёдом и так не казалась. Но она, жизнь, казалось, постановила в тот год продемонстрировать мне ещё более широкий спектр неприятностей, как будто решив: 'Что уж там, давай, вали теперь всё до кучи!' И скрестилась моя жизненная дорога с тропой Животного. Я не буду называть его фамилию, или придумывать для него другое имя. Он не заслуживает ни того, ни другого. Это было просто Животное, и именно с большой буквы. Интересно, что это Животное, и другой человек, по сути мало чем от него отличавшийся, и которые оба причинили мне больше всего вреда, и сделали это наиболее мерзким способом, носили одну и ту же фамилию. И хотя один из них был, а может и до сих пор есть, академик-секретарь Российской академии наук, и он также был председателем научного центра одного из небольших сибирских городов, а второй самый что ни на есть уголовник, внутреннее устройство у них было очень похожее. Обоими двигала их животная суть неразборчивых в средствах сильных и властных самцов, хотя в случае академика эта суть была несколько замаскирована. Мне давным-давно наплевать и на того, и на другого, но мне интересны люди и человеческие особи, тем более что я живу среди тех и других, и мне надо их понимать, чтобы не 'пролететь, как фанерка над Парижем'. (Так, бывало, приговаривал такой весёлый человек Серёга - мы с ним как-то вместе по горам в Туве ходили.) Что в точности означает это выражение, я не знаю, но образ понятен и выразителен.
Я знал его со второго класса. Тогда учительница заставляла меня помогать готовить ему уроки, и я сходил несколько раз к нему домой с этой благородной целью. Но потом я взбунтовался, и перестал помогать ему с уроками. Уже тогда он был совершенно неблагодарным животным, и я очень быстро это почувствовал. Отец у него был бандит-рецидивист, и он рано начал приобщаться к уголовной жизни. Он был ненамного старше меня, года, может быть, на полтора, но быстро сформировался, и в свои неполные шестнадцать лет это был здоровый и сильный мужик. Его физическое и умственное развитие завершилось к этому времени окончательно, и это была вполне взрослая особь. Похожие люди встречаются нередко, они как-то быстро и рано вырастают, и дальше уже такими и идут по жизни.
Он быстро осваивался в уголовной среде. Наш посёлок был небольшой, а он к тому же жил недалеко от Иртыша, то есть в нашем 'околотке', так что информация об его 'успехах' на этом поприще быстро доходила до меня. Понятно, какая ждала его дорога, но пока он был на свободе, и причинял людям неприятности. В школе он появлялся не так, чтобы часто, но регулярно, иначе бы у него были проблемы с милицией, где он давно состоял на учёте. Он сидел на последней парте, сразу за мной, и просто отсиживал уроки. Учителя его не спрашивали. Животное не грубило учителям, да и вообще он был из другого мира, и совсем не интересовался ни школой, ни одноклассниками. Его интересы были совсем другого рода, и со школой они никак не пересекались. А в своей уголовной среде он уже тогда был фигура. Я слышал, что он хорошо и ловко дрался, в том числе со взрослыми мужиками. Такие истории быстро становятся достоянием общественности. Я также слышал об уголовных преступлениях, в которых он был участником, и не думаю, что это были выдумки, но пока он оставался на свободе.
И так бы и сел он благополучно в тюрьму, и не осталось бы у меня о нём никаких воспоминаний, не зацепи его чем-то моё существование. Я нигде не переходил ему дорогу, у меня вообще не могло быть никаких точек соприкосновения с ним, за исключением места жительства. И всё же он меня... Да, надо сказать - возненавидел, хотя вначале я хотел сказать 'невзлюбил'. За что - непонятно. Может, просто потому что я был другой, из чужого ему мира. Но это Животное вбило себе в голову, что оно должно меня подмять, растоптать. Может быть, в компенсацию своей убогости. Так бывает, и в животном мире вообще, куда, естественно, входим и мы, люди, такое происходит сплошь и рядом. Ломать - не строить. Уничтожать намного легче, чем созидать.
Мы были слишком разные, чтобы избежать конфликта. Так Геродот высказал своё мнение о неизбежности столкновения между греками и персами. Я бы его не тронул, на кой ляд мне сдалось это животное? Но у него на этот счёт было другое мнение. И он начал готовить повод, приставая ко мне по разным пустякам. Всё. Драки не могло не быть. Вопрос был только, когда это случится. И, в общем, всем скоро стало ясно, что столкновения не избежать. Ребятишки просто чуют такое напряжение, оно будто повисает в воздухе; так в сырую погоду с изоляторов высоковольтной линии стекает, потрескивая, электричество.
Я понимал, что на сей раз соотношение сил явно не в мою пользу. Он был и намного тяжелее, и здоровее, а главное, он был опытный боец, практиковавшийся в уличных драках с малых лет, да ещё прошедший школу своего отца, бандита-рецидивиста. В какой-то мере, это было совершенное для этих целей животное - сильное, ловкое, и бесстрашное. А что я мог противопоставить ему? Я и драться-то толком не умел по сравнению с ним. А ему нужно было унизить меня. Всем было ясно, что он уже покинул мир нормальных людей. И уходя, он напоследок хотел уйти победителем, как это представлялось его убогому пониманию жизни. Интеллект, разум, всё это было недоступно его разумению, но внутренне он всё равно чувствовал свою ущербность, и его животной натуре надо было затоптать то, что он не понимал, но что существовало и имело ценность в глазах других людей. И для него это был единственный способ заявить о себе последний раз в чужом для него мире, и уже навсегда покинуть его.
Я догадывался, что он мог использовать кастет, но если он будет уверен в своих силах, то будет драться без него, чтобы поднять ценность своей победы. И, скорее всего, дело обойдётся без холодного оружия, размышлял я, хотя до конца не был в этом уверен. Животное, оно и есть животное, какой с него спрос.
Драка произошла на последней перемене. За окном школы было темно, занятия в остальных классах закончились, и наш класс оставался один на весь третий, последний, этаж. Я куда-то ходил, и поднимался наверх уже по последнему лестничному пролёту, когда в последнее мгновение глянул вверх, каким-то шестым чувством угадав, что мне наносят удар. Я не смог полностью увернуться, но всё-таки своим движением ослабил удар, и, теряя равновесие, спрыгнул вниз, на лестничную площадку. В следующее мгновение он был тоже там, и началась драка. Я никогда ещё не сталкивался с такой животной силой, я прямо чувствовал почти непобедимую мощь его сильного и ловкого тела, и на какие-то мгновения чувство бессилия и отчаяния охватило меня. Я не буду говорить, какие повреждения он мне нанёс в самом начале. Их было вполне достаточно, чтобы многие на моём месте прекратили или не смогли бы продолжать драку.
Эта тварь знала своё дело. Он выплеснул такую разрушительную мощь, что я ничего не мог противопоставить. И всё же я начал отвечать. Я бил, в основном промахивался, но редкие мои удары всё же достигали цели. Скорее всего, в итоге он бы меня забил. Но один мой удар всё же потряс его, и это был единственный момент, который и спас меня. Я ударил не рукой - тогда я ещё не мог наносить таких ударов, для этого нужна долгая практика. В какой-то момент он пошёл на меня, я вцепился в него, потянул на себя и ударил со всей силы головой в лицо. Это сейчас я пишу так, будто всё это спланировал и так искусно претворил в жизнь. На самом деле ничего такого не была. Я вообще почти ничего не соображал от болевого шока. Просто в какой-то момент, уже после удара, я отметил, что ударил его головой, и ударил сильно. И после этого его удары ослабели. А я бил и бил, не заботясь о защите, и ощущая его удары как толчки, которые мешали мне наносить удары. Я ничего не чувствовал, я был в полубессознательном состоянии, и всё что я знал, это что я должен наносить и наносить удары. Там был момент, когда мы оба обессилели, и какое-то время стояли друг против друга, наклонившись вперёд и дыша, как загнанные лошади. Я понял, что это был момент для прекращения драки, он был готов к этому. Но я, непонятно откуда, собрал остатки сил, и снова ударил его. Он ответил, и мы продолжили драться. Потом мы снова обессилели, и снова какие-то мгновения стояли друг против друга, и я снова двинулся вперёд, а он отступил назад и не попытался меня ударить. И тогда стало понятно, что драка закончилась. Я был совсем в плохом состоянии, и было непонятно, почему я не теряю сознания. Разом пришла какая-то дикая боль. Это был болевой шок. Именно тогда я понял, как можно умереть от боли. От невыносимой боли. Я кое-как начал спускаться по лестнице, на автомате, направляясь, по-видимому, в туалет.
А дальше я как-то плохо помню, что было. Я смутно припоминаю, как вошёл в класс, когда уже шёл урок, покачиваясь, подошёл к парте, с трудом вытянул свою полевую сумку из неё, и, также покачиваясь, мимо учительницы пошёл к выходу, думая только о том, как бы не упасть. И никто мне ничего не сказал. И только у двери у меня мелькнула мысль, какое-то беспокойство, насчёт учительницы. Она была хорошая женщина, и справедливая. Но то, что произошло, не должно было произойти, и в этом была какая-то её вина, её неправильность. Только что меня чуть не убили, и я это не выдумывал. Сила испытываемой в тот момент боли не обманывала меня, что я был недалеко от смерти. Нельзя давать убивать людей, вот так вот запросто, ни за что ни про что, под видом, что, мол, молодые парни сами разберутся между собой. Пусть, дескать, таким образом закаляются и готовятся к жизни. В моём случае это был перебор, и перебор далеко за рамками разума. Какое там к чертям собачьим 'закаливание', если позволять животным в человеческом облике забивать людей до смерти?! Он что, меня первого так разделал? Ведь эта тварь свои удары не на боксёрской груше отработала, а на живых людях. Сколько это животное искалечило людей таким образом, кто считал? Что-то вот такое промелькнуло тогда у меня, когда я в полубессознательном от боли состоянии выходил из класса. Это было чувство, на тот момент невыразимое словами, как будто меня долго обманывали, и вот, наконец, я прозрел. С детства я принял эти правила игры, какими бы они ни были жестокими, хотя где-то в глубине души я всегда ощущал их неправильность, ущербность. Ладно, каждый сам за себя в ответе, принимается. Но должна же быть мера, а у этих правил меры не было, и за всем этим навязанным образом стойкого и мужественного бойца скрывалась волчья суть этих законов. Я говорил, что от людей многого не ожидаю. Но вот насчёт того, что можно создавать условия, в которых людей можно убивать, и закрывать на это глаза, пользуясь благовидными предлогами, тут я не согласен. А ведь именно так и устроена жизнь, что в ней по большому счёту разрешено морально и физически убивать людей.
А потом я помню себя уже недалеко от дома. Отключили электричество, и дом был погружен в темноту. Благодаря темноте, никто не заметил, в каком я был состоянии. Мне сказали принести дров, и я ещё сходил за дровами, хотя этому у меня уже просто нет объяснений. Откуда я брал силы?! По-моему, я на ходу на короткое время периодически отключался. Так я и лёг спать в темноте, и сдаётся мне, что я просто потерял сознание, и в таком бесчувственном состоянии и пробыл почти до утра, потому что уже следующую ночь я не мог спать от боли, а когда всё-таки забывался, мне говорили, что я кричал и будил родных. Но как-то никто не обратил особого внимания на это, а сам я никому ничего не говорил. Мои проблемы, а значит, мне их решать.
. . . . .
А через семнадцать лет я стоял перед докторским советом, в одном не очень большом, но старинном сибирском городе. Докторскую диссертацию до этого я защитил в Москве, но оппонент ВАКа написал плохой отзыв (ВАК, это Высшая Аттестационная Комиссия, которая утверждает диссертации). Потом, через несколько лет, этот оппонент сам зачем-то станет извиняться передо мной за свой сволочной отзыв, хотя никто не тянул его за язык. Он начнёт приводить какие-то детские причины, не имеющие никакого отношения к диссертации. Зачем? Искал прощения? Неужели таким надо очищать совесть? А может, именно таким и надо её очищать, чтобы дальше творить то же самое?
А тогда меня вызвали в ВАК, вручили отзыв, и сказали, что я тут же должен написать ответ. У меня не было никаких материалов, только листы бумаги и ручка, и даже мою диссертацию мне не дали. Что за спешка, почему? Не знаю. Но я всё равно собрался, и ответил по каждому замечанию. Я хорошо ответил, но это было неважно, не имело значения. Через несколько часов, на заседании совета ВАКа, мне начали говорить какую-то ерунду, имеющую весьма отдалённое отношение к теме диссертации и замечаниям. Я не ожидал такого нападения - за что?! Речь шла, с моей точки зрения, о пустяке - подтвердить квалификацию. Зачем столько эмоций вокруг столь простого дела?! Это не укладывалось в голове. Взрослые люди, играют в какие-то игры, которым цена-то, плюнь да разотри. Но эти взрослые мужики были какими-то невменяемыми. Чем я их так обидел? Тем, что мне, по их мнению, так легко и так быстро всё далось, тогда как им понадобилось намного больше времени? Я не знаю, мне кажется, что это несерьёзный довод. Но факт, что многие из них на меня сильно окрысились. Это оголтелое и неожиданное нападение вывело меня из равновесия, и я, что называется, 'завёлся'. Мне стало всё равно, что там будет с моей диссертацией, но я решил, что скажу этим аксакалам, что о них думаю. И я сказал. Громкий гул возмущения сопровождал моё выступление, но я напряг голосовые связки, перекрыл шум, и довёл свою речь до конца.
А потом диссертацию послали в этот научный городок, в докторский совет, формально что-то вроде перезащиты. И было ясно, что там меня дружно провалят, но я не знал, насколько мерзко всё это будет проделано, и по ситуации надо было ехать. Однофамилец того животного, и его духовная копия, был председателем этого маленького, почти игрушечного, научного городка, и председателем докторского совета. И было понятно, что из ВАКа поступило указание затоптать, раздавить меня. Нет, этот председатель сам говорил спокойно, и вообще как бы был зрителем, и тому причиной были просто конъюнктурные соображения, потому что одним из оппонентов моей диссертации был уважаемый учёный, и он был знаком с ним, как член Академии Наук. А у меня с тем учёным сложились хорошие дружеские отношения, несмотря на большую разницу в возрасте. Если бы не это обстоятельство, этот председатель так же отвратительно, в азарте кричал бы и брызгал слюной, как члены его волчьей стаи - я видел, как он это делал в отношении других. Он спустил свою свору, этих выдрессированных легавых-докторов, по-холуйски смотревших ему в глаза, ловивших каждое движение хозяина. Это было гадкое зрелище. Чувство, что я столкнулся с какой-то мерзостью, не покидало меня во всё время этой травли. Там был момент, когда какой-то верный пёс, зарвавшись, требовал, чтобы я отказался от своих результатов. Я не помню точно, как ответил, но смысл был такой, что я вам не Галилей, а вы тут не инквизиция, чтобы меня сжигать. Мелко плаваете. Это был перебор, и даже эти холуи почувствовали неловкость момента. И хозяин слегка осадил своего верного, но чересчур усердного пса.
Диссертации было отдано много сил. Нет, не в смысле науки. Что такое докторская диссертация? Квалификационная работа, не больше, хотя большинство смотрят на неё как на пропуск в элитный клуб и обеспеченную жизнь. После аспирантуры на физтехе и защиты кандидатской мне понадобилось два года, чтобы полностью закончить и переплести докторскую. В это же время я успел поработать преподавателем на кафедре математики в заштатном вузе, а потом там же делал договор, который сам и нашёл. Это верно, у кого-то на написание докторской уходит жизнь, но это не мои проблемы. Это интеллектуальный труд, и скорость здесь может отличаться на порядки, равно как и значимость результатов. Каждому своё. Но зато у меня ушло почти три года на бесплодные поиски совета и защиту, тогда как я знаю людей, которые ту же задачу решили бы за три месяца, и я знаю, как именно. Но сам я так делать не стал.
Сколько же у меня ушло сил на эти бесконечные поездки, бессонные ночи в аэропортах, стояние в кассах аэрофлота и 'на подсадку' в самолёт. Сколько ночей проведено на вокзалах, в голоде и холоде, потому что мест в гостинице никогда не было. Зачем всё это было?.. Я хотел, чтобы меня оставили в покое и дали заниматься наукой, тем, чем я хотел заниматься, и тем, что я действительно мог хорошо делать. В науке я мог делать вещи, которые очень мало кто бы мог повторить, а то и вообще никто. Всё, что я хотел, это подтвердить квалификацию, получить эту дурацкую бумажку, чтобы разные клоуны оставили меня в покое и дали возможность заниматься моим делом. Я бы приносил пользу людям, своей стране, и я искренне хотел делать это. Но это никому не было нужно. И все эти три года, помимо того, что работал, я мотался по городам и весям, пытаясь преодолеть бюрократические препоны. Но в тот момент, на окраине сибирского города, когда я стоял перед своими врагами, которым я не сделал ничего плохого, разве что фактом своего существования, всё это ушло псу под хвост. Все мои усилия, предпринятые на пределе человеческих возможностей, оказались потраченными напрасно. А я не слабый человек, и если я дошёл до полного истощения своих душевных и физических сил, то можете представить, каково другим в моём положении преодолевать эти мерзкие топи, кишащие ядовитыми гадами.
Потом, без всякой перезащиты, диссертацию всё-таки утвердят, но это уже другая история, и вообще это будет уже не важно, да по большому счёту и тогда речь шла только о бумажке. В это время диверсанты всех рангов будут торопливо пускать страну под откос, и очень скоро всё полетит вверх тормашками.
Послесловие
А Животное как-то незаметно исчезло из моей жизни. Ещё какое-то время он сидел позади меня, а потом его не стало, и никто о нём никогда не вспоминал. И его однофамилец и духовный близнец, академик-секретарь, тоже как-то очень быстро исчез из моей жизни. Две убогие и бездушные, одинаковые по своей сути, твари, которые хотели затоптать меня в грязь, смешать с дерьмом, чтобы я никогда не поднялся. А я поднялся. Да, я понёс потери, в обоих случаях, и потери большие. Но всё равно у них не получилось то, что они хотели. Вот только я думаю, скольким же другим людям эта мразь поломала жизнь?.. Даже внешне преуспевшим. Взять хоть тех докторов-легавых. Какая-то мразь, а не люди, в итоге получилась из них. И стоило ли им из-за своих докторских продавать себя с потрохами, чтобы, по сути, потерять человеческий облик?..
И уже заканчивая писать рассказ, я подумал, а что бы потерял мир, если бы меня убили или сделали дураком на всю жизнь в результате этих драк, или если бы я сломался, как могло бы запросто произойти в случае с докторской диссертацией, и как это случилось со многими людьми? А ведь такое могло произойти, не раз и не два. И не было бы выведенных мною формул, и не было бы моих детей. И мир был бы другой. Пусть немного, но другой. Конечно, я много что сделал в жизни помимо того, что открывал формулы. Наверняка в построенных мною домах до сих пор живут люди, используются склады, сложенные когда-то мною из бетонных блоков. И работают программы, разработкой которых я или сам руководил, или консультировал их создателей. И всё же к формулам у меня особое, трепетное отношение. Они воплощают в себе законы природы, эту всегда волнующую и завораживающую меня Неизведанное. Они открывают суть, помогают проникать всё глубже и глубже в тайны природы, и это даёт нам, людям, силу и красоту, поднимает нас и заставляет развиваться, идти в правильном направлении вперёд и вперёд. Законы, сформулированные в количественной форме, обеспечивают прогресс и спасают род человеческий от деградации, в которую на самом деле человечество может очень легко скатиться, в любой момент, и которая всё время висит над нами, как Дамоклов меч.
Какие-то мои формулы не признаны, может быть, их и не поймут никогда, не захотят даже разбираться, и, скорее всего, так оно и случится. Но только они важные, эти формулы. Они важные для людей, но люди этого не понимают, не хотят понять, у них другие заботы, другие интересы, и там совсем мало места для иных забот, но почти что всё занято мыслями о себе и своих проблемах, у многих просто в силу необходимости. Такая жизнь пошла, такое бытиё, что забота об общем благе не поощряется, но эксплуатируется, и тем самым всё больше обесценивается. Но без этого распадается единство общества, и распадается связь времён, и ухудшается качество людей как индивидуумов и как социальных существ, способных понимать друг друга и созидать так необходимые любому человеческому сообществу общие, человеческие ценности, которые только одни и могут по настоящему сплотить людей и сделать их жизнь светлой, осмысленной, интересной и нужной и им самим, и их сообществу. Да, люди разные, но потенциально каждый ценен для человечества в целом. У одного светлая голова, другой смел и решителен, и в сердце его живёт (или может жить!) благородство и желание что-то сделать для общества. Общество сильно своим многообразием точно так же как и своей цельностью. Я кое-что знаю о ценности интеллекта и его пределах, знаю, где проходит грань, за которой начинается уже производство штучного интеллектуального продукта, потому что я её проходил, но ведь таких мало. А подавляющее большинство людей даже не подозревают, что такая грань, такой интеллектуальный уровень, есть, и никто никогда им это не объяснит, и они никогда не узнают об истинной ценности того, что зачастую походя попирается ногами. Никого нельзя убивать просто так, люди не должны жить по таким, - даже не звериным, законам, потому что в норме животные одного вида друг друга не убивают, - а в первую очередь просто потому, что тогда в итоге будет плохо всем. И я имею в виду именно всех. А если убивать таких, как я, физически, или не давать нам реализовываться, что для нас примерно одно и то же, то вот тогда жизнь человеческого сообщества точно станет другой. И это не значит, что моя жизнь болеe ценна, чем кого-то другого. Я готов её отдать для блага сообщества, к которому я бы мог принадлежать, и которому я когда-то принадлежал. Просто без людей, способных созидать, жизнь объективно будет заметно другой, хотя мало кто это понимает. В конце концов, развитие человечества может повернуть и вспять. Звучит парадоксом, но на самом деле такое вполне возможно, и история знает немало таких примеров.
Ну и какой вывод из всего сказанного, может спросить читатель. Какое, например, отношение имеет предисловие к рассказу? А вот какое. Люди разные, кому-то эта свобода и чувство собственного достоинства даром не нужны, они легко отдадут и то и другое за принадлежность к толпе, потому что они люди толпы. И отдают! Каждый раз! Куда все, туда и они. И среди них есть такие, которые всегда пробьются в первые ряды, куда бы не пошла толпа. И ничего в этом плохого и предосудительного нет, человек существо социальное. Если толпу направить в нужную сторону, что в этом плохого? Но любое явление оптимально существует, если даёт возможность развиваться всем полезным для него компонентам. И однобокое догматичное развитие в итоге приводит к гибели всего явления. Это закон, диалектический закон. Не надо сдерживать здоровые силы, не надо отнимать у людей возможность самим решать свою судьбу, и надо всячески помогать им в этом. И надо беречь людей, беречь их жизнь, их духовное и физическое здоровье, и неустанно работать над этим всем и каждому. И это единственное условие, которое гарантирует нормальную человеческую жизнь всем, как бы кто высоко не взлетел, и каким бы солнцеподобным себя не возомнил. Жизнь других людей всё равно будет влиять и на его жизнь, и их плохая жизнь будет влиять плохо - это же так понятно! Но почему-то для многих недоступно. А нормальная, по настоящему человеческая жизнь возможна, но только в сообществе себе подобных. Сейчас в это трудно поверить, да теперь немногие по-настоящему представляют, какой красивой, полноценной и хорошей может быть жизнь.
Ну вот и всё. Написал я рассказ, отвёл, что называется душу, отдохнул немного от работы, и теперь можно снова возвращаться к своим обычным занятиям. А их много, потому что жизнь штука многофакторная, и надо отслеживать много разных моментов, а иначе очень быстро можно 'пролететь, как фанерка над Парижем'.