Шестопалов Юрий : другие произведения.

Формула жизни. Сборник рассказов

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками

Ю. К. Шестопалов

Формула Жизни

Сборник рассказов

AKVY*PRESS


Copyright No 2016 by Yuri K. Shestopaloff

   All rights reserved. Permission is granted to copy or reprint single stories for educational or academic non-commercial use worldwide, with the mandatory reference to the original publication and indicating the author's copyright as follows: Copyright No 2011-2016, by Yuri K. Shestopaloff, the book "Formula of Life ("Формула Жизни"), Russian Edition, published by AKVY Press, Toronto, Canada.
  

ISBN 9781927731055 (978-1-927731-05-5)

Published by AKVY Press, Toronto, Canada

Website: www.akvypress.com

Author's website: www.shestopaloff.ca

Авторские права No 2016 Юрий К. Шестопалов

   Автор сохраняет за собой все права. Разрешается копировать и перепечатывать отдельные истории с обязательным указанием первичной публикации и принадлежности авторских прав следующим образом: Авторские права No 2011-2016 Юрий К. Шестопалов, книга "Формула Жизни", опубликована издательством AKVY Press, Торонто, Канада.

Издательство AKVY Press, Торонто, Канада

Интернетовский сайт издательства: www.akvypress.com

Сайт автора: www.shestopaloff.ca

   Аннотация
   Книга включает рассказы на разные темы - о научной и инженерной работе, жизни и работе в чужой стране, поисках жизненного пути, два приключенческих рассказа для детей, и другие истории.
  
   Annotation
   The book includes stories related to engineering and scientific work, travels in foreign countries, two adventurous stories for children, and other narrations on different topics.
   Обложка книги: изготовлена автором, фото автора.
   Cover design: by the author, using his own photo.
  
  
   Ignorance is the first penalty of pride.
   (Невежество - это первое наказание за гордость.)
  
   H. G. Wells. The Outline of History. V. 1, p. 16. Garden City Books, New York. 1949.
  
   You know, I hate, detest, and can't bear a lie, not because I am a straighter than the rest of us, but simply it appalls me. There is a taint of death, a flavor of mortality in lies, which is exactly what I hate and detest in the world - what I want to forget. It makes me miserable and sick, like biting something rotten would do.
  
   (Вы знаете, я ненавижу, испытываю отвращение, и не переношу ложь не потому, что более правильный человек, чем все остальные, но потому, что ложь страшит меня. Есть привкус смерти, гибели во лжи - именно то, что я ненавижу, не принимаю в этом мире - то, что я хотел бы забыть. Ложь внушает мне отвращение, тошноту, как будто я откусил что-то сгнившее, испорченное.)
  
   Joseph Conrad, Heart of Darkness (St. Martin Press, New York)

СОДЕРЖАНИЕ

ОБ АВТОРЕ 5

ПРЕДИСЛОВИЕ 6

ФОРМУЛА 9

КОРОЛЕВА 37

КОМАНДИРОВКА 89

МАРША 157

НА ОСТРОВАХ 213

СЛУЧАЙ 249

НА ПАСХУ 259

ПРОГУЛКА 267

ПОДЗЕМНЫЕ СЛОНЫ 273

РЕМОНТ 279

САЛО 285

  
  
  
  
  
  
  

Об авторе

   Откровенно говоря, затрудняюсь определить род своих занятий, поскольку в зависимости от обстоятельств занимаюсь самыми разными делами. Одно время, например, занимался лесоповалом; не по зову сердца, конечно, но просто по необходимости. Последние годы создаю математические модели роста, размножения живых существ, исследую метаболические свойства живых организмов, а также веду другие проекты, связанными с математикой, статистикой, и их приложением в разных научных и технических дисциплинах.
   Закончил Московский физико-технический институт, там же аспирантуру, доктор технических наук, имею ученое звание профессора, автор семнадцати книг по специальности и более ста публикаций в научных периодических изданиях. Публикую статьи по философии, в частности связанные с развитием диалектики и её приложений, не обхожу вниманием и общественную тематику. За редким исключением, написанное мною не востребовано; причины разные, в том числе и то, что жизнь нелегкая, народ здорово приземлили, и в такой ситуации не до тонких материй. Вполне отдаю себе отчет, что ничего примечательного - с точки зрения посторонних - моя личность не представляет. Докторов и профессоров сейчас пруд пруди; насчет рассказов и статей, так тоже ничего особенного - теперь многие что-то пишут и как-то публикуют. Кто я такой на самом деле, разумеется, знаю, но не думаю, что это может быть кому-то интересно.
   Из художественных произведений Омским книжным издательством давным-давно, ещё в 1994 году, была издана поэма "Нити". Потом слишком много времени посвятил (в принципе, интересной, но в чрезмерных дозах) ломовой работе на технологических проектах. После длительного перерыва, начиная с 2009 года, вернулся к литературному творчеству. На сегодня издательство AKVY Press выпустило два издания сборника стихов и поэм "На Повороте", два сборника рассказов (этот третий), две повести, и книгу "В горах" на английском языке. Эпизодически издаю интернетовский журнал "Мысли" (www.shestopaloff.ca).
  
  
  

Предисловие

   Перед вами - третий сборник моих рассказов. Последние годы было не до литературного творчества, но по возможности писал - душа требовала расширить жизненное пространство. Жизнь сильно поменялась за истекшие пять лет - и моя, и вокруг. Мир стал иным, значительно более агрессивным, а жизнь людей труднее. Собственно, всё к тому и шло; усиление позиций глобального капитала и его консолидация, наступление на права трудящихся и усиливающаяся перекачка материальных и денежных ресурсов в пользу мизерного меньшинства, всё это началось не сегодня и не вчера. И понятно, что чем труднее жизнь, тем легче правительствам держать людей в повиновении. Трудная жизнь, когда человеку уже ни до чего, когда ему приходится элементарно выживать, плюс постоянное массированное запугивание средствами массовой обработки людских мозгов здорово облегчают власти решение извечной проблемы "господина и вассала". (Здесь я не стал использовать выражение "средства массовой информации", поскольку информация как таковая, предполагающая некоторую объективность, стала сегодня ненужной, уступив место вранью довольно низкого пошиба для промывания мозгов).
   Средства массовой пропаганды на западе, равно как и оппозиционные издания в России, превратились в форменный мусор; лично я уже не могу читать газеты и журналы - в них на 95%, если не больше, просто грязь и вранье. То же самое можно сказать о телевидении и радиовещании. Одним словом, в смутное время мы живем, и это надо понимать. Но не надо впускать весь этот мусор в душу; душа должна оставаться чистой, несмотря ни на что. Просто мы попали в такой период, который следует рассматривать для человечества как норма. А то, что было до этого - вторая половина 19-го века и частично 20-ый - это был взлёт в истории человечества. А сейчас всё возвращается на круги своя. Эволюция вещь осцилляционная, и это в полной мере относится к человеческой цивилизации, во всех её измерениях - историческом, региональном, временном и т. д. Так что подъем будет снова, когда-нибудь. Но перед подъемом будет падение, чтобы было от чего оттолкнуться. Так что все нормально. И даже отлично, если хорошо подумать. Сколько-то познать мир и понять себя - чем плохо? Хорошо! Надо брать для души и её чистоты столько хорошего от этого мира, сколько можно взять. Другого нет, жить-то мы можем только в этом. А значит, надо понимать его и правила игры, если хотим двигаться дальше. Принимать правила или нет, и если принимать, то в какой степени, - это другой вопрос. Можно что-то не принимать, а нередко и нужно. Но понимать правила игры надо. А иначе получится езда по правой стороне дороги, в стране, где движение - левостороннее.
  
   С удовольствием выражаю самую глубокую признательность всем, кто помогал в написании рассказов и подготовке книги - за конструктивные комментарии, советы, помощь с редактированием, за доброе отношение, за проявленный интерес. Особо благодарен сыновьям, Александру и Константину Шестопаловым, В. Шестопаловой, Н. Розовой, М. Розову, Б. Цветкову. Спасибо!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Формула

  
  
  
  
  

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Широкий и прямой коридор, с высокими потолками, был хорошо и даже как-то уютно освещен. Он протянулся через весь пятый этаж здания предприятия, и был такой длинный, что конец терялся вдали. Лаборатория, куда я направлялся, располагалась посередине. Примерно в том месте на коричневый паркетный пол коридора падала веселенькая полоска дневного света. Подойдя, увидел, что двойные двери, обычно закрытые, на сей раз были распахнуты настежь.
   Внутри царила суматоха, привычно сопровождавшая скорое завершение очередного проекта и отправку спутниковой аппаратуры на космодром. Из дальнего угла, закрытого от меня стеллажами, доносились оживленные деловые голоса. Слышно было, как Витя, технический руководитель проекта, весело раздавал указания, кто и где должен что-то брать, успевая между делом вставлять шутки и подтрунивая над сотрудником, который, по-видимому, только что проявил нерасторопность. Тот не оставался в долгу, но взять верх над Витей в такого рода дуэлях было сложно, и потому после каждого его ответа раздавался добродушный общий смех. Тем не менее, судя по приближающемуся шуму, дело двигалось, и вскоре в проходе показалась процессия. Оказывается, это тащили аппаратуру в "климат", специальную камеру, имитирующую условия в космосе, где аппаратура должна была пройти цикл испытаний. Сама рама с укреплёнными на ней приборами, почти кружевная от многочисленных отверстий, нетяжёлая, так как при запуске в космос каждый грамм на учёте, но нести её не очень удобно, тем более в узком проходе.
   Я быстро отодвинулся в сторону, между рабочими стеллажами. Заметив моё присутствие, компания разразилась приветствиями, за несколько секунд мимолётной интонацией покрыв весь спектр отношений к моей скромной персоне - от почти братской Васиной теплоты до плохо скрываемой раздражительной неприязни Бирюкина. Последний был один из тех немногих людей, которые по каким-то причинам испытывали ко мне антипатию. Помимо плохого характера, когда некоторым людям окружающие досаждают просто своим присутствием, у таких "доброжелателей" моя личность вызывает раздражение на физиологическом уровне. Думаю, в данном случае у Бирюкина дает о себе знать обычная подсознательная неприязнь самоуверенной посредственности ко всем, кто хоть в чем-то отличается от среднего значения. Ну и ладно. Откровенно говоря, мне от такого отношения, как говорится, ни холодно, ни жарко. В конце концов, я не красная девица, чтобы всем нравиться. С другой стороны, если человек в ладу со всеми, то это тоже крайность - обычно это означает, что имеешь дело с бесхребетным угодником или с пройдохой-хитрецом. Оба типажа "раскусываются" довольно быстро, особенно если дать им возможность подольше поговорить. Впрочем, любой человек многое расскажет о себе, если уметь слушать - даже то, что он хотел бы скрыть или представить совсем в ином свете. Хитрых немного сложнее "вывести на чистую воду", чем "угодников", но если им "подыграть" и выказать наивность, то они обычно теряют чувство меры и переигрывают. И тогда внутренний "детектор лжи" начинает достаточно сильно "звонить", так что не обратить на него внимание уже невозможно. Разве что слушатели совсем уж доверчивые и наивные люди. Конечно, способность видеть людей, кто они есть на самом деле (как, впрочем, и другие вещи), зависит от общества, в котором живешь. Хорошо, когда общественная мораль осуждает и наказывает ложь - это здоровое общество. Но есть и обратная сторона медали. Такие люди, утратившие иммунитет к вранью и принимающие слишком много за чистую монету, да и все их общество в целом, легко становятся жертвами обмана. Раз в него внедрившись, лжецы и прочие пройдохи очень быстро разрушают такие сообщества и даже целые страны.
  
   Студент Гоша деловым приветливым голосом попросил закрыть за ними двери, что я немедленно и сделал, как только шумная компания стала удаляться по коридору в сторону грузового лифта.
   Гоша мне положительно нравился. Придя на четвёртом курсе в лабораторию, где как студент он предположительно должен был провести последующие три года, Гоша тут же устроился на полставки инженера, надел белый халат, и моментально влился в коллектив. Иногда встречаются счастливые люди, которые сразу находят своё место в жизни. Гоша был одним из них. И так быстро все привыкли к нему, что уже никто даже не мог представить коллектив лаборатории без него, а сам он, по-видимому, тоже понял, что нашёл своё место в жизни, и всей душой отдался работе. Он был инженер по призванию. Просто родился для этого, и все это понимали - даже две женщины, лаборантки, в задачу которых входили заказ комплектующих и другая подсобная работа, и которые больше интересовались содержимым магазинов и профсоюзной деятельностью. Гошин вид уже сейчас внушал уважение. Он был среднего роста, довольно крепкий, с прямой основательной осанкой и серьёзным и спокойным лицом с умными глазами за стёклами несильных очков от близорукости. Аккуратная причёска из русых волос не бросалась в глаза, но тоже добавляла ему солидности. Хотя Гоша и был студент, к нему относились как к инженеру. Да, собственно, он и выполнял работу инженера, и делал это основательно, квалифицированно и изобретательно.
   Витя тоже из нашего института. Несколько лет назад он закончил аспирантуру, защитился, и остался работать в лаборатории, быстро став руководителем проектов благодаря своей хватке, энергичности бывшего хорошего спортсмена, самбиста, и конечно сообразительности и интересу к своему делу. В общем-то, для большинства, как и для Вити, работа была нечто большее, чем просто средство заработать на жизнь. Здесь были и неподдельный интерес к разработкам, и желание сделать передовую аппаратуру, и элемент служения общему делу, и ответственность перед коллективом и заказчиками. Одним словом, целый комплекс чувств и мотиваций, у каждого со своими особенностями, без которых невозможно год за годом напряжённо и качественно работать над ответственными проектами. Атмосфера в лаборатории была хорошая, творческая, а отношения между многими были дружескими и уважительными.
   В отличие от Гоши или Вити, по натуре я не инженер. Конечно, я могу выполнять кое-какую инженерную работу, и, собственно, не раз это делал, но меня тянет к более общим научным вещам. Как аспирант, пока я выбрал для себя область интерпретации спутниковых данных, где надо хорошо чувствовать физику явлений и проявлять определённую математическую изобретательность. От методов интерпретации не так уж мало зависит. Зачастую сама конструкция аппаратуры определяется методами обработки измерений и тем, какую информацию аппаратура будет поставлять или какие функции выполнять. Так что здесь инженерные и научные вопросы взаимосвязаны. Иногда удаётся придумать какой-нибудь математический метод, который даёт возможность определить такие характеристики, которые ранее невозможно было "вытащить" из измерений. И тогда такой метод может оказать существенное влияние на конструкторские планы. Так что моя работа тоже небесполезная, хотя, конечно, она не на виду, и очень мало кто может её оценить - разве что уж в исключительных случаях, когда какой-нибудь математический трюк или формула разрешают тупиковую ситуацию. Но и в этих случаях отмечается только сам факт решения проблемы, но никто не знает, да как правило просто не в состоянии оценить, чего стоило найти решение, и уж тем более оценить подлежащую математическую и физическую новизну, элегантность и эффективность решения. Иногда опубликованные в научных журналах результаты - как правило, несложные и наиболее понятные - находят своего читателя и получают известность. Однако по-настоящему серьезные вещи, представляющие новые научные "прорывы", остаются без внимания, потому что люди хорошо понимают усовершенствования и улучшения в рамках известного им материала и приобретенного опыта, а понимание качественно новых научных концепций требует "выхода" за рамки сложившихся представлений, а на это уже мало кто способен. И, как показывает жизнь (а она самый правдивый рассказчик, а когда надо, и неподкупный свидетель), таких людей даже не то, что мало, а очень мало.
  
   Приветливое утреннее солнце светило в окна лаборатории. Воздух за окном был чист, прозрачен, и даже внутри как будто ощущалась его свежесть. Над солидными многоэтажными домами послевоенной постройки, возвышающимися через долину напротив, распахнулось глубокое безоблачное осеннее небо. Сегодня оно казалось необыкновенно высоким, отдаленным и спокойно-торжественным, как будто высоким и пронзительным стихом оповещало о наступлении последних дней осени и скором приходе зимы. В парке перед домами видны были серые стволы и ветви деревьев, с немногочисленными остатками жёлтых и багряных листьев. Вид вызывал светлое, чуть печальное щемящее чувство.
   Любование панорамной картиной поздней осени было прервано появлением моего научного руководителя, он же начальник лаборатории. Сергей Тихонович и по манерам и по характеру был таким, каким широкая публика представляет профессора - спокойный, доброжелательный, рассудительный. По научной части я находился в "самостоятельном плавании", добровольно уйдя от технической тематики. Однако Сергей Тихонович, имея большой опыт в сложных научно-технологических проектах и зная многих людей в других организациях, по мере сил помогал мне в работе, в том числе "подкидывая" задачи, которые требовали основательного научного подхода. Иногда это были общие идеи о возможной аппаратуре для оценки тех или иных характеристик земных покровов или атмосферы, а иногда возникали проблемы с обработкой данных, получаемых уже запущенной в космос аппаратурой. Измерения обрабатывали несколько организаций, в зависимости от решаемых задач. Технические задания на производство определённой аппаратуры были результатом весьма интенсивных переговоров, технических совещаний и многочисленных консультаций. Однако даже это не всегда гарантировало успех всего проекта. Хотя и нечасто, иногда уже после запуска приходилось искать решение, выворачиваясь, как уж на сковородке, чтобы всё-таки извлечь необходимые данные из уже проведённых измерений. Объективная реальность штука многофакторная, всё сложно предусмотреть, и потому ошибки и сбои это неотъемлемая часть нашей жизни.
   Сергей Тихонович пригласил меня в свой кабинет, и после обязательного в таких случаях доброжелательного расспроса, чем занимаюсь, приступил к делам. А дела оказались далеко не блестящими. Выяснилось, что один из спутников исправно поставлял требуемые по техническому заданию измерения, однако заказчики не могут вычислить требуемые им параметры. Перепробовав что было в их силах, они обратились к Сергею Тихоновичу, хотя формально предъявить претензии к лаборатории было нельзя - аппаратура соответствовала техническому заданию. Но поскольку в успешном результате традиционно были заинтересованы все участники проекта, на такие вещи внимания особо не обращали, и каждый просто делал то, что было в его силах, чтобы обеспечить успех общего дела. Остатки духа шестидесятых годов, когда успехи в космосе вызвали всенародный подъем, давший мощный всплеск творческого энтузиазма и в других областях, все ещё витали над страной.
   На сей раз проблема оказалась довольно деликатной. Метеорологический спутник, в котором также были несколько приемных каналов для других целей, неточно определял параметры атмосферы при наличии облачности. Ошибка была намного больше расчётной, так что немалая доля измерений в итоге превращалась просто в труху, причём именно там, где получение информации было наиболее критично. Я для этой аппаратуры в свое время рассчитал и собрал один из каналов, однако методы обработки информации разрабатывали сами заказчики.
   Я сидел, внимательно слушал Сергея Тихоновича, и, как обычно бывает в таких случаях, поначалу в голове не возникало ни одной мысли. Знакомое состояние. Надо дать мозгу ассимилировать информацию, как-то переварить её в глубинах подсознания, и дождаться, когда оно, подсознание, выдаст "наверх", в сознание или ответ, или запрос на получение дополнительных сведений. Так случилось и на этот раз. К концу рассказа Сергея Тихоновича подсознание легонько постучало наверх, и начало тихо шептать, что, скорее всего, вариации поглощения радиосигнала в атмосфере существенно больше расчётных, и в итоге метеорологи просто не могут "зажать" решение своей системы уравнений, которое из-за этих непредвиденных ошибок соответственно не сходится. (Иногда говорят - "разбегается". Или "расползается" - кому как нравится.) На самом деле это была лишь одна из многих возможных причин. Могли быть проблемы с калибровкой сигнала, ориентацией спутника, разного размера зондируемых областей из-за разности длин волн в разных каналах, и куча других причин. И, тем не менее, на сей раз подсознание шептало именно насчёт больших вариаций поглощения радиосигнала, хотя это была, пожалуй, наименее очевидная причина.
   Принято думать, что учёные пишут формулы, и эти формулы открывают перед ними загадки мира. Ничего подобного. Картина мира формируется в голове учёного прежде всего на интуитивном уровне, вследствие процесса постоянного взаимодействия с реальным миром, по разным каналам, и постоянной подстройки этой картины к новому знанию. Однако при этом новое знание, как правило, не переписывает прежнее, а ассимилируется с ним, постепенно приводя к качественным изменениям нашего понимания мира или какой-то общей проблемы. Главное, это понять проблему на интуитивном уровне, хотя математика, безусловно, может быть в этом хорошим подспорьем. Но только подспорьем. Формулы, это один из инструментов познания и количественной формулировки проблемы и её решения. Суть, фундамент успешной научной (а впрочем, и любой другой) деятельности, это глубокое интуитивное понимание задачи, когда все многочисленные значимые факторы чётко и ясно увязаны в единое целое и ассимилированы подсознанием. А вот чтобы проблема "ушла" в подсознание, для этого надо хорошо поработать и сознательно собирать, осмысливать и сопоставлять исходную информацию.
   Но какой бы не казалась верной первая догадка, надо проверить и другие возможные причины. Я высказываю свои соображения, и Сергей Тихонович внимательно их выслушивает. Но, в общем-то, проблема из моей сферы, так что в итоге мне передаются полномочия, тут же по телефону согласовывается мой визит к метеорологам, и на этом я покидаю рабочий кабинет.
   На выходе нахожу Сашу, старшего научного сотрудника, с которым мы делаем кое-что вместе, обсуждаем текущие вопросы, недолго ломаем голову над очередной расчётной головоломкой, и в итоге я подправляю формулы. Вместе смотрим, какие изменения внести в компьютерную программу, и в этом занятии незаметно проходят часа три. Всё, пора к метеорологам! Вроде что надо мы обсудили, и теперь дело за Сашей всё пересчитать. Я ещё успеваю перекинуться несколькими фразами с Васей, моим приятелем по институту, усатым и весёлым красавцем, и вообще хорошим и справедливым человеком. Потом мы немного поговорили с Гошей, и я рысью, скорее чтобы просто размяться, чем от недостатка времени, пробегаю по коридору, выскакиваю на лестничную площадку и, перепрыгивая через несколько ступеней, сбегаю вниз по лестнице.
  
   Метеорологи
   У метеорологов я застреваю надолго. Вообще-то мне нравится общаться с ними, равно как и с почвоведами и географами. Почему-то среди них много увлечённых людей. Может, оттого, что они ближе к природе, а вернее, постоянно имеют дело с природными явлениями. А что ещё может быть интересней, чем объективная реальность, как философы называют окружающий нас мир. Ответ простой - ничего. Всё остальное - это модели, приближение к реальному миру, а значит заведомо беднее и схематичнее, чем любое явление природы.
   Обычно, когда специалисты разных наук начинают обсуждать один и тот же вопрос, сразу в глаза бросается разница мировосприятия, не говоря уже о разном наборе методов, подходов и инструментов, используемых в исследованиях. Но у меня с этим больших проблем нет. Я давно понял, что лучше всего не ожидать, когда географ начнёт разговаривать с тобой на языке физика, а просто провести пару недель в библиотеке и почитать учебники и книги по географии и геоморфологии, или почвоведению и гидрометеорологии. Тем более что читать об этом интересно.
   И вот мы вместе с тремя научными сотрудниками продираемся через объёмистые отчёты, машинные распечатки, графики, таблицы. Как люди, все они разные, но все проявляют неподдельный интерес и в одинаковой степени серьезно озабочены проектом. Сергей, высокий и худощавый, новоиспечённый (кстати, на наших спутниковых данных) кандидат наук лет тридцати пяти от роду, держит наготове несколько правдоподобных версий, которые пытается активно подкрепить в процессе обсуждения. Его тёзка, серьёзный и сосредоточенный Сергей Викторович, ветеран метеорологических исследований в стране, пытается понять проблему, отбрасывая вариант за вариантом, и постепенно выстраивая для себя ясное и чёткое видение ситуации. Хорошая традиционная научная школа, основа которой получить наилучший результат наименьшей ценой и в кратчайшие сроки. А для этого действительно надо уметь быстро отфильтровывать лишнее и постоянно очищать поле деятельности от мусора, напрямую продираясь к сути проблемы. Марина Фёдоровна, начальник отдела, а также профессор, говорит немного, по сути, но видно, что в голове у неё идёт напряжённая работа. Взаимопонимание у нас, за некоторыми небольшими шероховатостями, вызванными моими пробелами в знании метеорологии, практически полное. Я на ходу улавливаю или догадываюсь об определённых метеорологических нюансах, а собеседники "на лету" восполняют пробелы в моём метеорологическом образовании. Благодаря неплохому знанию физики и математики, а также общей эрудиции, я без труда, как губка, впитываю новые знания и тут же начинаю использовать их так, как будто родился с ними. Как известно, хороший стимул может очень сильно улучшить мыслительные и познавательные способности. А у меня стимуляция мощная - проблему надо решить быстрее, потому что своих дел хватает, и от меня зависит работа других людей, для которых должен выдавать расчётные задания. А с другой стороны, чем дальше, тем мне становится интересней, потому что я начинаю чувствовать, что на сей раз попался по-настоящему крепкий орешек и, скорее всего, с ценным ядрышком.
   Часа в три мы все сходили в столовую, затем вернулись в отдел, и уже без перерыва продолжили осуждение часов до девяти. Я всё больше и больше утверждаюсь в своей первоначальной догадке, как плугом перепахивая все близлежащие окрестности и отбрасывая одну возможную причину за другой. Усталые, мы, наконец, выходим из здания, и тепло, как старые знакомые, прощаемся. На улице темно и тихо. И сразу накатывает светлое и грустноватое ощущение поздней осени.
   С Сергеем Викторовичем нам по пути до станции метро, и мы, не в силах сразу переключиться на что-то постороннее, продолжаем обсуждать те же проблемы, но уже в спокойном раздумчивом темпе, предложенном Сергеем Викторовичем.
   - Много разных факторов, трудно всё охватить. Казалось, мы всё учли, и, тем не менее, здесь какая-то принципиальная проблема. Дело явно не в технике. Все приборы работают как надо, к телеметрии претензий нет, программа расчётов протестирована на десять раз.
   И неожиданно он заканчивает: "Тем и интересна наука, верно?" И ожидающе глядит на меня.
   Мне приходится взять передышку, чтобы переключиться в несколько иное русло. Некоторое время мы молча шагаем по тёмной улице. Слышно, как по булыжной мостовой, вдоль трамвайной линии, ветер порывами метёт пожухлые осенние листья. Я думаю, и постепенно выстраиваю ответ. Почему-то не хочется отделываться общими фразами.
   - Наверное, Вы правы. Наверное. Фигурально выражаясь, нами движет желание освоения новых пространств, неведомого. Не у всех, конечно, но, похоже, у Вас это основное жизненное горючее. Уйдёт это, что останется? Семья, дети - важно? Конечно. Но, скорее всего, это уже категории другого качества. Вот мы с Вами целый день "вгрызались" в неведомое пространство. С одной стороны - проблема, головная боль, обязательства, престиж организации, личный престиж, и всё из этой обоймы. А с другой стороны - загадка, волнующая тайна. И, скорее всего, тайна природы, а не технологический фактор. Тянет её разгадать? Ещё как! Зачем? Да потому, что она покоя теперь не даст! Как в детстве калейдоскоп - помните, такие картонные трубки, которые надо было вращать - почему появляются такие красивые узоры?! И пока не разберешь калейдоскоп и не поймешь, почему - не успокоишься.
   Мой спутник некоторое время молчит, и снова стало слышно, как сухо шелестят сухие листья, гонимые ветром по булыжной мостовой. Наконец он начинает говорить, с какими-то светлыми интонациями в голосе.
   - Думаю, что мне повезло в жизни. Ведь я против своей воли попал в метеорологию. Да. А потом так увлёкся, что ни о чём другом больше и думать не мог.
   Я даже не знаю, что ответить на это.
   - А знаете, Сергей Викторович, я как-то сразу это в Вас почувствовал. Не скажу, что позавидовал, потому что мне и самому задача интересна. Но вот в чём я не уверен, что такого рода интерес у меня сохранится на всю жизнь. Что-то подсказывает, что в какой-то момент могу запросто всё бросить и заняться чем-то совсем другим. Скорее всего, это будет другая область науки, но не обязательно. В конце концов, вопрос в самореализации, которую требует моя природа, всё моё существо. Хорошо, если кто разглядел издалека свою путеводную звезду, как Вы, в виде научной деятельности и, даже более того, как конкретную область науки, и она повела Вас по жизни. А если тебе интересен мир вообще, как тогда быть?"
   - Значит, Вам надо продолжать искать своё, - убеждённо говорит Сергей Викторович.
   - Может быть, может быть... Не знаю. А что если вот такие "переходы" между областями и есть моё? Может такое быть? - задаю я, скорее всего, риторический вопрос. Не получив ответа, продолжаю: "Вы знаете, последнее время на ум всё чаще приходит одно интересное замечание из книги о Латинской Америке, о талантливом учёном по фамилии Гонгора, который так и не смог реализоваться, несмотря на все его многочисленные таланты и энергию. Среда не позволила. Вы никогда не слышали о Сестре Хуане? Другой пример загубленного таланта. И никому дела нет. А главное, и не будет. Общество накладывает ограничения, и в какой-то момент - совсем недавно - я начал это чувствовать. Говорят же, плетью обуха не перешибёшь. Конечно, от человека тоже многое зависит, кто спорит. По крайней мере, я бы хотел так думать. Но как-то постепенно прихожу к мнению, что жизнь тоже не лыком шита, и может вносить весьма существенные коррективы, особенно если чуть-чуть расслабишься. Сейчас кажется, что сил много, а сколько их на самом деле, и где предел? И как так сделать, чтобы и реализоваться, и не надорваться душой и телом?"
   - Интересная мысль, - в лёгком замешательстве комментирует он моё высказывание, и продолжает: "В истории были люди, которые успешно занимались многими научными дисциплинами, и даже одновременно добивались значительных успехов в искусстве. Но их было немного. Меня такие люди всегда удивляли; я не мог понять, как они мыслят. Как можно утром написать замечательную поэму, а вечером вывести важную математическую формулу? Вы когда-нибудь задумывались над такими вопросами?"
   Задумывался ли я над такими вопросами... Хорошо. Не уверен, что стоит отвечать, и почти уверен, что не надо бы мне этого говорить, но отвечу. Это всё ночь - коварное время, провоцирует на откровения, о которых утром, как правило, потом жалеешь.
   - Задумывался. Несколько дней назад, повинуясь какому-то внутреннему зову, сам толком не осознавая, что делаю, сел к столу и написал первое в жизни стихотворение. В один присест, со всеми правками и переписываниями минут за десять. Стихотворения пишут многие, согласен. Но я немного разбираюсь в поэзии, и когда через два дня перечитал написанное, то понял, что написал хорошее стихотворение. Конечно, могу ошибиться, но я увидел совсем неплохой потенциал. Ну, а насчёт моих формул Вам известно.
   Глянув на Сергея Викторовича в свете фонарей станции метро, к которой мы подошли, я увидел на его лице смесь недоверия, смятения и досады. Разговор для него становился явно в тягость. Всё. Как говорят математики, я вышел за область определения. Вторгся, так сказать, в область "неизведанного", и кроме разочарования ничего там не нашёл. Ну что ж. Ошибочка вышла. Ладно. Сергей Викторович говорит что-то о надеждах и самонадеянности молодости, но контакт утерян. Ясно, что он не понял того, о чём я хотел сказать. И я тоже "замыкаюсь". Жаль, жаль... Почему люди так плохо понимают друг друга?.. Думаю, их этому просто не учат, и потому зачастую нормальное общение подменяется обменом очевидными мыслями или стереотипными фразами на общие темы. Людей надо учить общаться, так же как их учат специальным знаниям. Ведь обсуждали мы досконально столько часов подряд технические проблемы, а поговорить на посторонние темы не смогли и десяти минут. И вместо полноводного, переливающегося на солнце живого ручья, наша беседа оказалась подстать жиденькому запоздалому ручейку после короткого летнего дождя.
   Но, тем не менее, мы вполне дружелюбно прощаемся, и он с явным облегчением, что избавился от странного собеседника, идёт на автобусную остановку, а я спускаюсь в метро.
  
   Вечер
   К половине одиннадцатого добираюсь в Нахабино, в общежитие железнодорожников, где живу в комнате моего приятеля - его забрали в армию. Оглядываю свою спартанскую обитель, и на память приходит высказывание из уже упоминавшейся недавно прочитанной книги о Латинской Америке, написанной Джоном Кроу: "Those who have nothing else to glory in, glory in their hard lives. It is a proof of the fiber, a tribute to their race." - "Те, у кого нет никакой другой возможности прославиться, находят славу в своей трудной жизни. Это доказательство сути их характера, дань своей расе." Так ли уж прав автор книги? Как будто, если бы у людей была любая другая возможность, они бы обязательно предпочли её своей трудной жизни? Не думаю. Не все. А занятия наукой, если по-настоящему, это ведь тоже добровольно выбранная тяжёлая жизнь. Да, для многих просто работа. Но для меня гораздо больше. Может, я и не прав с таким моим отношением. Может быть... Но я так не чувствую. Хочу ли прославить себя научными открытиями или ещё как-то? Наверное. Впрочем, как и любой другой нормальный человек. Но не это для меня главное, далеко не самое главное. И, что интересно, со временем становится все менее значимым. В конце концов, "а судьи кто"? И что стоит их мнение в твоих глазах? Но тогда надо понимать, что в какой-то момент - неминуемо - останешься сам с собой, и будешь сам себе судья. Слушай своё сердце и доверяйся своему внутреннему чутью? А точно, что оно у меня правильное? Не всегда, не всегда... Но ведь и не хуже, чем у других, верно? Я вспомнил, как получилось сегодня с Сергеем Викторовичем. Мелькала же мысль, что не стоит так далеко заходить с ним в откровениях. Ведь ясно было, что не поймёт. Не послушал себя. Чудак!.. Говорят же - молчание золото, слово серебро. Учиться мне ещё и учиться жизни.
   С такими мыслями я переодеваюсь, съедаю полбатона хлеба, запив его литром молока, превратившегося в кефир, и начинаю готовить расчётное задание для Саши на завтра. Время летит, и вот уже половина первого, когда пора ложиться спать. Но что планировал, успел сделать. Спать, спать...
  
   День второй
   Около шести утра я разом проснулся, чувствуя себя совершенно выспавшимся и прекрасно отдохнувшим. Из открытой форточки, синхронно с порывами ветра за окном, на лицо опускаются волны холодного воздуха. За окном стеной стоит непроглядная тьма поздней осени. Судя по сухому воздуху, дождя ночью не было. Для меня это означает сухие грунтовые дороги, так что сегодня бегу по направлению к деревне Малиновка. На случай дождя у меня другой маршрут для пробежки - вдоль Волоколамского шоссе, а затем по асфальтированной местной дороге, которая километров через пятнадцать упирается в село и там заканчивается. Но по утрам так далеко не бегаю; это у меня, так сказать, "маршрут выходного дня". Только выходные я устраиваю по настроению и по возможности, а не по календарю.
   Нащупывая в темноте знакомую дорогу под ногами, сбегаю вниз, к плотине, и бегом поднимаюсь наверх по косогору. Дальше в том же хорошем темпе двигаюсь своим обычным маршрутом мимо станции в лес, где подтягиваюсь, делаю прыжки из глубокого приседа и другие упражнения - обычная утренняя зарядка, которая на деле по нагрузке больше похожа на тренировку. Физическую форму надо держать. Жизнь штука непростая, и если не желаешь отсидеться в тихом закутке, но познать её во всей полноте, то будь готов ко всему, и в том числе к тому, что многие дела потребуют раз в пять-семь, а где-то и в десять раз больше сил, чем предполагалось вначале. Сделать что-то серьезное качественно, "по-человечески", с первого раза практически невозможно. За первым "проходом" обязательно придется делать и второй, и третий, а чаще и больше. И чем раньше это поймешь, а главное примешь как ещё одно жизненное правило, тем успешнее можно будет продираться через многочисленные жизненные преграды. Правильный настрой вообще большое дело, и знание объективной реальности, или, что то же самое, реальной жизни, в этом деле абсолютно необходимая вещь.
   Выбежав на открытый пригорок с пожухлой травой и засохшими стеблями полыни, с которого через долину видно дома на окраине Нахабино, вдруг ощущаю, что делаю всё это как на автомате, хотя уже давно окончательно проснулся. И неожиданно понимаю, что уже который месяц моя эмоциональная жизнь как будто под гнётом. А ведь когда-то именно эмоции составляли суть моего существования, главное наполнение жизни, и они всегда были яркими, объёмными, волнующими. Собственно, ценность жизни как таковой и представлялась как постоянный красочный калейдоскоп эмоций - глубоких, всепроникающих, одухотворённых...
   - Нда... - говорю вслух, продолжая в утренних сумерках разглядывать открывшуюся передо мной утреннюю панораму. А что я могу сейчас сделать? Я же как гайка в работающей машине - не выскочить. Дальше, дальше... И как долго? Да кто его знает. И я гоню подальше от себя эти мысли. А зря, зря... Как раз на такие вопросы и надо отвечать в первую очередь. Это остальное может подождать.
  
   В лаборатории решаю текущие дела с Сашей. На сей раз расчёты прошли нормально, так что двигаемся дальше, и я начинаю объяснять Саше наши дальнейшие задачи. Потом снова еду к метеорологам. На сей раз надо уточнить кое что с Сергеем, и, пожалуй, пока информации будет достаточно. Вместе мы "пропахиваем" ещё пару толстенных отчётов с раскладными графиками и диаграммами, и к трём часам я понимаю, что можно заканчивать. С Сергеем мы идём в столовую, где непринуждённо переключаем разговор на посторонние темы. Говорит больше Сергей, в котором всё ещё живут эмоции от недавней защиты диссертации. Я слушаю, поскольку и мне в недалёком будущем предстоит пройти похожую процедуру. Но, похоже, у Сергея проблем было много. Не думаю, что в нашем институте, где защита кандидатских дело довольно рутинное, придётся решать многие из тех организационных проблем, о которых говорит Сергей. Несмотря на непринуждённость разговора, чувствую, что у Сергея на языке вертится вопрос о наших общих проблемах. В конце концов, он не выдерживает, и напрямую спрашивает, есть ли у меня какие идеи. Не вникая в детали, я высказываю ему свои соображения насчёт сильных вариаций поглощения радиосигнала в облаках. Сергей надолго задумывается. Прояснив для себя ситуацию, он присвистывает и возбужденно говорит: "Стой! Но тогда решение никогда не сойдётся, верно?"
   - Верно, - спокойно и несколько беспечно отвечаю я.
   - Что же делать? - в растерянности, скорее высказывая свои мысли вслух, задаёт вопрос Сергей.
   - Пока не знаю, - по-прежнему беспечально отвечаю я, поскольку и в самом деле понятия не имею, как вывернуться из этой ситуации. Но я также знаю, что проблемы имеют решения - весь вопрос в том, чтобы их найти, и насколько они будут дорогостоящими.
   - А ничего, Сергей. Давай подумаем два-три денька, потом снова встретимся, обсудим. Сергей без особого энтузиазма соглашается. Я могу его понять. Просмотрев теперь всё, что они делали, мне ясно, что вряд ли они что ещё придумают, так что на Сергея и остальных надеяться нечего, а надо засучивать рукава, и начинать думать. Все исходные данные я загрузил в мозг, и теперь пусть работает подсознание, время от времени стимулируемое срочностью работы.
   Эх, знать бы мне, что на сей раз всё будет не так просто!.. Жизнь тем и интересна, что она не использует шаблоны, но правила. Правил может быть немного, но зато ситуаций они могут создать на порядки больше. Так что лучше знать правила и объективные законы природы, чем изучать готовые решения. Конечно, и конкретные решения могут принести пользу, но в основном как средство для понимания правил, а не как готовые рецепты, которые можно использовать для новых ситуаций. Если даже такое и случается, то все равно старое решение, использованное для новой проблемы, никогда не будет оптимальным. Ситуации, события могут быть похожи, но они никогда не бывают одинаковыми. И об этом не мешает помнить. Всегда.
  
   Зри в корень
   Последующие дни, несмотря на мои усилия, не принесли сколько-нибудь заметного прогресса в решении задачи. Проблема постепенно оформилась в мозгу и приобрела ту "декартовскую" степень ясности, когда все многочисленные детали соединились друг с другом в единое прозрачное целое, и я мог легко видеть и контролировать все её аспекты одновременно. Почти сразу стало понятно, что единственный метод решить задачу, это найти способ точно учитывать собственное излучение земли. Облачность для радиоизлучения это, вообще говоря, полупрозрачная среда, так что принимаемый сигнал складывается из двух составляющих - излучения облаков и излучения земли, проникающего через облака. Последний фактор, по непонятным причинам, и вносил большие ошибки в измерения. Вскоре стали ясны и причины, когда я расписал соответствующие уравнения и "прогнал" их через компьютер. К тому времени я уже набрался достаточно опыта, решая разные проблемы, и начал ощущать радиоизлучение, что называется, своей печёнкой. Именно поэтому мне удалось не увязнуть в компьютерных расчётах, и довольно быстро получить количественные оценки. Стало понятно, что без знания некоторых параметров, и в первую очередь температуры поверхности земли под наблюдаемой областью атмосферы, нам, как говорится, "нечего ловить".
   Вывести нужные уравнения - в предположении, что температура известна - не составило большого труда. Можно, конечно, воспользоваться метеоданными о температуре, и это поможет спасти какую-то часть измерений над теми регионами, где температура была известна, однако, по большому счёту, это не было решением проблемы. Вся идея запуска спутника и состояла в получении подробной информации об атмосфере, а данные о температуре, полученные на метеорологических станциях и кораблях, очень разреженные по поверхности Земли. Потом, во многих местах наземные измерения проводились два раза в сутки, тогда как спутник описывал виток раз в час.
   Мы ещё раз встретились с метеорологами, и я объяснил ситуацию. Они немного приободрились, но я понимал, что их воображение преувеличивает возможности использования наземных данных о температуре, и посоветовал им особо не обольщаться, а продолжать искать решение. Было не похоже, что они прислушались к моему совету. Всегда кажется, что за каждой следующей дверью хранится что-то особенное, что разом решит все проблемы. Эффект новизны?.. Или надежды?.. Или?.. В любом случае, это иррациональное чувство. Но оно сильное. Вот и думай, что такое человек. Тоненький он, разум наш. Тоненький. И не надо обольщаться на этот счет. Человек живет в первую очередь инстинктами. Точка.
  
   Я продолжал размышлять над проблемой. Как упоминалось в начале, помимо метеорологической аппаратуры, на спутнике были установлены ещё дополнительные измерительные каналы, которые предназначались для исследования земной поверхности. На них то я и направил своё внимание. Соображения были простые. Характеристики сигнала зависят от пяти основных параметров, включая температуру поверхности земли. Если бы я смог составить пять уравнений, то у меня было бы пять неизвестных, и при условии, что система была хорошо определена (в математическом смысле), то теоретически её можно было решить. В общем-то, при определённых условиях, решаются системы уравнений, когда число уравнений и число неизвестных не совпадают, но в моём случае такие условия не выполнялись.
   Не забывал об исследовании и других возможностей, но постепенно начал осознавать, что надо каким-то образом связать характеристики излучения, принимаемого по неметеорологическим каналам, с температурой, и таким образом "вытянуть" её из измерений. Сидя допоздна за узким конторским столиком у себя в Нахабино, выводил и анализировал уравнения. Постепенно сумел избавиться от необходимости определять два параметра, что сразу увеличивало стабильность и точность возможного, но пока несуществующего, решения. Но, как известно, "суха теория, мой друг, а древо жизни пышно зеленеет", и мои догадки и уравнения надо было подтвердить или опровергнуть экспериментами.
   Когда я рассказал о необходимости провести наземные измерения, Сергей Тихонович посетовал, что сейчас время горячее (а другого в лаборатории и не бывало), помогать мне некому, и придётся самому всё организовывать на полигоне. Полигон находился в пределах Московской области, однако, чтобы добраться до него к восьми часам, мне надо было выезжать на первой электричке в четыре утра. К тому времени я уже не раз проводил там эксперименты, так что особых проблем не возникало. Я знал многих людей, аппаратуру, на какие "кнопки", в буквальном и переносном смысле, надо было нажимать, и дела продвигались быстро. Однажды помог этой организации с проектом, в котором они хорошенько увязли, и благодарное начальство об этом помнило. Потом, никто никогда точно не знает, что ждет его впереди, и почему бы на всякий случай не помочь человеку, помощь которого может понадобиться в будущем?
   После затяжных холодных дождей погода наконец-то наладилась. Осеннее солнце даже чуть пригревало днём, и на полигоне я провёл совсем неплохое время, большей частью с лопатой в руках, строя из песка и земли разные модели неровной земной поверхности и проводя измерения. Эксперименты подтвердили мои расчёты. С работниками полигона мы зачехлили аппаратуру, законсервировав её на хранение, и тепло попрощались, сдружившись за эти дни увлеченной работы. Я им с самого начала объяснил, в чем проблема, и они прониклись интересом к задаче. Позже, когда пересекался с некоторыми из них, они с удовольствием вспоминали, как мы дружно и увлеченно работали; рассказывали, как я увлёк их своими рассказами о решаемой проблеме, и потому они так охотно помогали. Когда люди понимают, что делают, и знают, что от их усилий зависит успех общего дела, к которому они чувствуют свою причастность, то любая работа, что называется, в руках горит. А вот когда человека делают винтиком, смазкой в бездушной машине, то и отношение к работе равнодушное, и результаты безликие.
   Однако даже с тремя параметрами система уравнений не решалась. Против моих ожиданий, решение на компьютере расходилось из-за сильной зависимости параметров в этих диапазонах волн. На проблему уже было потрачено много времени, так что начинали страдать мои основные дела. Пару раз, когда я, что называется, "завёлся", я еле-еле успел вовремя подготовить расчётные задания для других задач, которые формально для меня были важнее, для чего пришлось две ночи вообще не спать. Организм, правда, держал нагрузку за счёт хорошей физической формы, но в общем-то я понимал, что в таком режиме, работая "на два фронта", долго не выдержу. Надо было тем или иным образом побыстрее развязываться с этой задачей.
  
   Финал
   В четверг я проснулся часа в четыре утра. В общежитии было тихо. Снаружи, через форточку, доносился сыпучий шорох мелкого осеннего дождя, почти мороси. Машинисты пригородных поездов видать уже ушли на работу. В голове была спокойная ясность. Сон полностью улетучился. Я начал думать о своей задаче. Вскоре в мозгу как будто выплыло чёткое понимание, почему решение не сходится, и следом я не то что даже сообразил, но почувствовал, как эта нестабильность может исчезнуть. Если бы удалось найти аналитическое решение, что я уже не раз пытался безуспешно сделать, то оно за счёт определённых компенсирующих физических факторов должно быть устойчивым.
   Я был прижат к стенке. Либо нахожу аналитическое решение, либо все мои труды идут прахом. Одним энергичным движением выпрыгнул из кровати, натянул трикотажные брюки и сходил в общий умывальник умыться. Затем в майке сел к столу, твёрдо вознамерившись на сей раз найти решение. Я не заметил, как рассвело, не слышал обычного шума в коридоре, сопровождающего пробуждение жителей общежития. Очнулся только когда начал заметно мёрзнуть - в комнате было градусов четырнадцать, не больше. Вспомнив, что мне надо в лабораторию, мигом оделся, и по шпалам подъездной дороги побежал на станцию, в надежде успеть на последнюю электричку до дневного перерыва.
   В лаборатории я быстренько сделал что хотел, предупредил, что завтра не приду, и отправился в Нахабино, по пути купив продукты у метро. Быстро сварив гречневой каши и поев, сразу засел за расчёты. После восьми вечера в темноте около часа бегал по лесу за Малиновкой, незаметно добравшись до Дедовска, следующей станции и города. Вернувшись, снова засел за формулы. От начальных уравнений не осталось и следа, так как постепенно я вывел новые. Хотя до решения было далеко, какое-то обостренное чутье подсказывало, что пока, хоть и в потёмках, я всё же иду по верному пути. Просто чувствовал, что делать надо вот так; а почему, даже не задавался вопросом.
   В час ночи, когда сонная тишина уже давно царила в общежитии, заставил себя лечь спать. Но ещё не было шести, когда в темноте уже бежал вдоль Волоколамского шоссе к Желябино, не замечая, где нахожусь, поскольку часто бегал по этому маршруту. А сейчас, когда голова была занята задачей, вообще бежал "на автомате".
   После утренней пробежки до вечера выводил уравнения. Как будто мимо, не задев меня, протек серый бесприютный день с низко нависшими облаками, гонимыми ровным и сильным северным ветром. Незаметно впал в состояние какого-то ожесточения. Появилось ощущение, что теперь назад дороги нет. Я просто не мог допустить, что не выведу эту формулу для температуры земной поверхности. Теперь не только интеллектуальные, но и все силы души были брошены в ненасытную утробу мучавшей меня, не дающей покоя проблемы. Я наращивал и наращивал напор, доходя временами до остервенелости. Задача по-прежнему не была решена, но хоть и медленно, с преодолением постоянно возникающих препятствий, всё же дело продвигалось вперед. В другое время я бы отметил свою изобретательность, с которой разрешал возникающие одну за другой проблемы, но сейчас это было неважно. Просто чувствовал, что голова работает нормально. Мозги, что называется, взяли разгон и включились на полную мощь, а именно это мне сейчас и требовалось. Иногда решение приходило даже быстрее, чем я это осознавал.
   В девять вечера чуть не с криком оторвал себя от стола и заставил совершить пробежку, после чего снова засел за формулы и уже не вставал до часу ночи. Решение казалось близко, и мне очень хотелось закончить работу сегодня, хотя где-то в глубине души понимал, что до завершения ещё далеко - если я вообще найду решение. (Голос желаний обычно заглушает голос разума.) Казалось, что теперь каждая клеточка моего тела жила одной-единственной целью. В какой-то момент мелькнула мысль: "Хотел бы я заниматься чем-нибудь более прогнозируемым и более осязаемым. Разумеется, не кирпичи таскать, но хотя бы разрабатывать какой-нибудь механизм или систему, которые можно видеть, осязать руками, и где - по определению объективной реальности, которая объединяет много взаимосвязанных факторов, - гораздо больше степеней свободы, а значит и шансов на успешное решение". Но в данный момент рассуждать на эту тему не имело смысла - дело зашло так далеко, что назад дороги нет и остается одно - продолжать двигаться вперёд. Хорошо бы ещё при этом знать, в какой стороне это "вперёд".
   Сон был глубокий. И хотя проснулся около пяти часов утра, он всё-таки освежил, а пробежка до Желябино окончательно привела меня в рабочее состояние. Эти дни я ел мало, да и аппетита, сказать по правде, не было. Видать, организм переключился на потребление внутренних ресурсов. Тем не менее, к вечеру решил сходить в магазин, купить каких-нибудь продуктов. Погода была самая осенняя - промозглая, с налетающим то и дело мелким холодным дождём. Тяжёлые, почти чёрные облака низко нависли над землёй. "Да, такая облачность хорошо поглощает излучение", - мелькнула в голове мысль.
   Магазин находился буквально за углом, так что времени я практически не потратил. Уже несколько дней я ничего не варил, и ел мало и редко, но сейчас это волновало меня меньше всего. Около девяти вечера, в темноте, оступаясь в невидимые в темноте лужи, снова пробежался до Желябино. На сей раз задержался там подольше, проведя хорошую тренировку в придорожном лесочке - подтягивался на ветках деревьев, которые находил чуть ли не на ощупь; прыгал на месте, подтягивая колени до груди, и делал другие упражнения. Надо было как-то сбить напряжение последних трёх дней, но даже интенсивная тренировка мало помогла, и я по-прежнему находился в состоянии лихорадочного возбуждения. "Ну и ладно, едем дальше", - сказал себе, снова усаживаясь за стол, когда прибежал назад в Нахабино.
   В час ночи я опять диким усилием воли заставил себя прервать работу и лечь спать. Было ясно, что до конца ещё далеко, а значит и завтра надо быть "в форме", чтобы продолжить работу. За день я два раза заходил в тупик, и начинал с отправной точки, но пока неудачи не обескураживали меня. В глубине души я чувствовал, что основное направление правильное, а тупики дело житейское. Главное - не углубляться далеко по неверной дороге. Вовремя остановиться - большое дело. И пока это чувство меры меня не подводило.
   Утром в воскресенье, около пяти часов утра, я бежал в темноте под холодным осенним дождём вдоль безлюдного в это время Волоколамского шоссе. Изредка мимо проезжали невидимые в темноте машины, обозначенные только светом фар, и было лишь слышно, как их шины врезаются в лужи воды на дороге. Неожиданно для себя впервые почувствовал совсем нехарактерный для меня приступ отчаяния. "Эй-эй!" - строго сказал себе, - "Ты, парень, кончай! Всё нормально. Дела двигаются! Держи напор!" Сказывалось напряжение последних дней, когда все силы были брошены на решение задачи. Увещевания помогли, и после пробежки опять засел за формулы. После обеда вспомнил, что с субботы у меня, что называется, не было крошки во рту, и попытался съесть немного хлеба и запить кефиром из прокисшего молока. Однако аппетита по-прежнему не было, и я не стал себя мучить, оставив мысль о еде. "Раз организм не хочет, ему виднее", - решил я, доверившись на этот счёт мудрости природы.
   Вечернюю пробежку отменил. Решение казалось близко, я рвал и метал, понимая, что отдаю задаче последние, уже запредельные силы. Около двенадцати ночи наконец получил формулу. Подставил в неё тестовые значения, задав температуру триста градусов Кельвина, однако ответ не сошёлся. Пересчитал ещё раз - нет, не сходится. Я был уверен в правильности самого подхода, но видать сделал ошибку в алгебраических преобразованиях. Вернулся в то место, где был уверен в правильности промежуточных вычислений, и начал выводить формулу снова.
   Был третий час ночи, когда я закончил вывод, подставил тестовые значения, и получил искомые триста градусов Кельвина. Бешеная радость, как кувалда, обрушилась на мой организм, истощённый четырьмя днями напряжённой умственной работы. Сильнейшие эмоции прорвались как вода из рухнувшей плотины. В следующее мгновение остатками разума я успел осознать, что если немедленно что-то не сделаю, ослабевший мозг не выдержит этой чудовищной разрушительной радости, и через несколько секунд просто сойду с ума. Я, как сидел на табуретке перед столом, боком упал на пол, постаравшись как можно больнее удариться об него, чтобы причинить сильную физическую боль, и начал как сумасшедший кататься по полу, биться об него, изрыгая из себя дикий, первобытный звериный рык и ударяясь изо всей силы о стены и немногочисленную мебель. Оставшимися крохами разума я понимал, что только сильная физическая боль может перебить это ужасное состояние сильнейшего нервного возбуждения. Думаю, не один человек проснулся в общежитии в те минуты от диких криков и ударов, когда сознание медленно возвращалось ко мне, а сумасшедшая радость постепенно ослабевала, выпуская ослабленный мозг из своих смертельных объятий.
   Трудно сказать, как долго продолжался этот инициированный мною приступ. В какой-то момент я перестал кататься по полу и, свернувшись калачиком у стены, вконец обессиленный, лежал неподвижно на полу, ощущая во всём теле боль от ударов. Потом поднялся и, нетвёрдо стоя на ногах, оглядел разгромленную комнату. Табуретка была безнадёжно поломана. Её части разлетелись по разным углам. Железная кровать была сдвинута. Дверь платяного шкафа внизу, где поставили тонкую фанеру, была пробита. В дыре торчали острые фанерные щепки. "Как это я сумел так дверцу-то ударить?" - мелькнула мысль. С содранных локтей по рукам струйками стекала кровь и часто-часто капала на пол.
   "Нда... Позанимался наукой. Что, нравится?" - вслух спросил себя, чтобы хоть что-то сказать. Голос был чужой и хриплый. Но в душе, при том при всём, продолжала теплиться радость. Стоило оно того? Трудно ответить с абсолютной уверенностью. По-моему, стоило. Хотя многие меня не поймут. Но себе я сам судья.
  
   Послесловие
   Формула на деле оказалась болеe важной, чем думал вначале. Фактически, одним из её следствий было открытие интересного физического эффекта, который потом использовался в разных приложениях. Я привёл её в автореферате диссертации, но на тот момент только один человек понял её значение. Остальные, по обыкновению, ничего не рассмотрели, включая официальных оппонентов. Тот один, кто осознал её важность, попытался присвоить себе авторство, но я успел опубликовать статью, которая на моё счастье попала к умному рецензенту в журнале, да и в диссертации формула была, так что авторство от меня в тот раз не уплыло. Но потом такие кражи моих открытий случались нередко. И до сих пор это воровство продолжается. А с тем человеком, который попытался присвоить результат, у меня сложились хорошие отношения. Мужик он оказался неплохой. Бывает. Как говорится, бес попутал. А я ничего, не в претензии. Главное, в итоге все нормально обошлось.
   Однако потом, когда я перестал заниматься этой тематикой, всё равно авторство присвоили другие, опубликовав результат за границей, немного под другим видом, воспользовавшись развалом страны и царившим в стране беспорядком. Впрочем, как я уже сказал, они были далеко не единственные, кто присваивал мои результаты. Времена такие настали. Жизнь тогда быстро ухудшалась. Народ дичал на глазах, и все моральные устои рассыпались в труху на глазах. Мало таких, кто в такой атмосфере останется верен высоким моральным принципам. Совсем мало, оказывается. А уж как потом за границей "заимствовали" мои разработки, так просто "со свистом", и такой беспримерной наглостью, что оторопь берёт. Конечно, украсть неизмеримо легче, чем придумать. А поскольку теперь всё на деньги меряется, то соответственно и тормозов никаких. "За бабки что угодно", - ныне такая присказка в ходу. Вот так. Да-а... Народ. Но проблема в том, что без моральных устоев, без нравственности, ни одно общество не может долго существовать, и никакого прогресса, по большому счёту, не будет, какие технологии не придумывай, и хоть каждого снабди сотовым телефоном, компьютером с интернетом и прочими удобствами. И в том числе, не будет научного прогресса. Нормального научного прогресса.
   Довелось мне недавно прочитать в какой-то статье, по-детски радостной и наивной, что кто-то, распределяющий бюджетные средства, выделил деньги на давно назревшие научные исследования. Статья многословная, но вся её суть содержится в последнем абзаце-восклицании, прославляющем этого благодетеля, и выражающем железобетонную уверенность, что проблема наконец-то решена. Именно "решена", а не "будет решена". Автор даже не задаётся вопросом, а смогут ли учёные решить проблему, потому что в его голове навсегда впечатался стереотип-знамение современной эпохи, что наличие денег тождественно решению любой проблемы, в том числе научной. А суть-то в том, что дело не в деньгах. Одними деньгами много проблем не решишь. Один из создателей водородной бомбы в Америке сказал как-то в интервью, что дело не в том, что выделяют мало денег на научные исследования, а в том, где взять учёных (настоящих учёных), чтобы дать им деньги. За деньги настоящий учёный с полной отдачей работать не будет, да и вообще никто за деньги свою душу в работу не вкладывает, не только учёный. А вот за идею учёный, да и многие люди, будут даром работать, и даже наоборот, свои деньги тратить. Наука, творчество, это не просто работа. Это служение, это горение, это жажда познания и вдохновлённый подвижнический труд. В моей поэме "Нити" есть такие строки.
  
  
  
   Простая истина познанья
   Навроде хлеба добыванья:
   И тот же пот, но солонее,
   И то ж мученье, но светлее.
  
   И чтобы яснее донести эту мысль до тех, кто её способен понять, и был написал рассказ. Жизнь, это гораздо больше, выше, чище и неизмеримо красивее, чем принято об этом думать. Основная её ценность заключается в чистоте и красоте, в высоких идеалах, возвышающих нас мыслях и целях, и в их достижении. Человека делает человеком вдохновенный труд на благо общества (а значит и своё собственное), потому что человек существо глубоко социальное - вся его жизнь связана с обществом. Он и человек-то исключительно потому, что живёт в обществе. А в одиночку он моментально становится зверем, мало чем отличаясь от обезьян. Точно! Подтверждений тому более чем достаточно. И пусть говорят, что надо спуститься на землю, что каждый сам за себя, а жизнь это жестокая борьба за выживание. Конечно, будет борьба за выживание, если именно такую жизнь устроить, поставив всех в такое положение, что они как цепные псы будут рвать друг друга на части. Но ведь можно и по-другому жизнь организовать - хорошо, счастливо, по-человечески. Можно!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Королева

  
  

Переработанная версия ранее опубликованного рассказа


  
   Предисловие
   Если читатель, прочитав название рассказа, ожидает сразу увидеть выход на сцену королевы, то нам придётся его немного разочаровать. Просто выход королевы надо подготовить. Такие персонажи никогда не показываются первыми, и тем более в одиночестве. Они предстают перед нами обычно со свитой, а их появление - по законам жанра - сопровождается прологом. Во всём остальном перед вами предстанет обычная, но в чём-то всё равно уникальная история. Как, впрочем, любая история - ведь все люди разные, и жизненные нити каждого из нас плетут свои узоры. Как нет одинаковых снежинок, так нет и судеб-близнецов.
   В нашем повествовании совсем немного выдуманных событий, чему причина авторское кредо. Я давно путешествую по белому свету - и во времени, и в пространстве, - причём без особой спешки, присматриваясь, потому что суть не в том, чтобы много увидеть, а в том, чтобы глубже понять. И как-то постепенно осознал, что настоящая жизнь гораздо интересней и неизмеримо богаче красками, чем любая выдумка. Просто в суете бегущих дней мы часто не замечаем, насколько изменчива и разноцветна её палитра.
   И ещё в нашем рассказе будет аспирант. Я сначала хотел говорить о нём в третьем лице, то есть называть "он" и ввести его в рассказ под каким-нибудь именем. А потом подумал - да что там душой кривить. Ведь на самом деле это было никакое не третье лицо, а я сам, и решил, что так и буду писать: мол, много лет назад, когда я был молод и учился в аспирантуре, произошла вот такая история.
   Обычно, когда люди слышат слово "аспирантура", оно сразу настраивает их на серьёзный и немного скучный лад. Представляются напряженные учёные занятия, головоломные формулы, постоянная работа мысли и даже некоторая отрешённость. Но в моём случае никаких особенных атрибутов учёности не замечалось. Отрешённости не было точно. Скорее наоборот - окружающая жизнь всегда интересовала меня. Не то чтобы я любил совать нос в соседские дела, но просто увлекался жизнью как таковой, во всех её проявлениях, и мне было одинаково занимательно её наблюдать и в ней участвовать. Да и жил в таком месте, где аспиранты обычно не появляются - уж очень они инородная субстанция. Я же, напротив, вполне вписался в обстановку, и меня все считали за своего.
   Вы спросите, что же это за место? С удовольствием отвечу. Ведь удовлетворять здоровую любознательность читателя - обязанность автора. Но только здоровую. Всё хорошо в меру, и для гармонии с окружающим миром не все следует выставлять напоказ.
   Да, так вот - о месте. Жил я на окраине Нахабино (небольшого городка в Подмосковье, скорее поселка, километрах в тридцати от Москвы), в небольшом двухэтажном общежитии для семейных железнодорожников. Правда, не все обитатели были семейные, и я в том числе. Место, откровенно говоря, было глухое. Часть поселка, где я обретался, состояла из узких улиц с небольшими, или среднего размера, частными домами. Более добротные и солидные - из бруса, остальные - рубленые или засыпные. Изредка попадались новые дома из красного или рыжеватого кирпича, обращавшие на себя внимание среди спокойных, неброских красок остальных строений.
   Палисадники перед домами заросли кустами, и к концу лета и осенью нарядно раскрашивались ярко-оранжевыми гроздями рябины, красными ягодами калины и кистями темно-вишневых, почти черных, ягод черемухи. Зубчатые листики вездесущих кленов обрамляли это зеленое буйство, где хозяева пустили размножение своей приусадебной флоры на самотек.
   Позади у многих росли яблони и груши. Обилие растительности создавало почти сельскую обстановку, подкрепляемую кудахтаньем кур, гусиным гоготанием и редким блеянием коз.
   Наша полудеревенская окраина отделялась от основного посёлка магистральной железной дорогой рижского направления. По рельсам, холодно поблескивающим отполированной колесами сталью, проносились мимо поезда - шумные, стремительные и всегда какие-то мимолетные, даже если проходил товарняк. За железной дорогой шла другая, уже городская, жизнь. Вдоль широких улиц ровными рядами росли небольшие деревья, за которыми высились пятиэтажные дома из светлого силикатного кирпича. Место казалось скучным и казенным.
  
   С одной стороны общежития, вплотную придвинувшись к железной дороге, находилось железнодорожное депо для пригородных поездов. Длинный производственный корпус, когда-то выкрашенный в синий цвет, теперь основательно поблекший, солидно возвышался над местностью. Депо было огорожено высоким бетонным забором. Он создавал ощущение закрытости и недоступности протекающей за ним какой-то особой железнодорожной жизни, воспринимаемой снаружи только как гудки электропоездов, металлические звуки поскрипывающих при движении по рельсам вагонов и частые, торопливые и невнятные, объявления диспетчера, эхом перекликающиеся одновременно из разных частей депо.
   С другой стороны общежития, через пустырь напротив, стояли в ряд несколько давно построенных частных домиков, спрятанных в листве привольно разросшихся возле них кленов и тополей. За домами было небольшое, укромное старое кладбище, закрытое зеленью кустов и высокими пышными деревьями, о существовании которого трудно было догадаться из-за густых зарослей. Асфальтированная, в колдобинах дорога начиналась от высоких, темно-зеленых железных ворот депо и шла мимо общежития, кладбища, и в конце упиралась в Волоколамское шоссе.
   В стороне от дороги, за общежитием, в линейку стояли два пятиэтажных дома, а потом начинался спуск в овраг, перегороженный плотиной, за которым приютилась маленькая деревушка со сладким названием Малиновка, вытянувшись вдоль склона в сторону Волоколамского шоссе. Открытые, вытоптанные посередине домашним скотом и птицей деревенские дворы, отделенные друг от друга жердяными заборами, как будто в какой-то момент призадумались, спускаться ли им дальше по склону, да так и остались стоять, открытые для всеобщего обозрения с противоположной стороны оврага.
   Скорее всего, вам интересно узнать, что привело меня в это уединенное место. Комната в общежитии принадлежала моему товарищу, который играл в регби за команду высшей лиги "Локомотив", но потом его забрали в армию, строить БАМ, а я перебрался на его место. Можно было поселиться в институтском общежитии, но не хотелось - поднадоели временность положения и студенческая суета.
   В Нахабино жизнь текла размеренней и спокойней, но в своей сердцевине она всё равно оставалось бесприютной. Я уже давно, сразу после школы, проживал один, и привык обходиться малым, хотя догадывался, что есть и другая жизнь, в которой и душе уютнее, и быт налажен. Но когда ты молод и кажется, что все ещё впереди, то такое положение "перекати-поля" особо не угнетает - надежды закрывают глаза на многие неудобства. Иногда прорежется осознание "легковесности" своего студенческого статуса - как бы увидишь себя и свою неустроенную жизнь со стороны, - но вскоре ненадолго пришедшее прозрение и уходит. Что-то существенно поменять - сложно, и лучше просто не думать об этом.
   Для занятий наукой место подходило идеально - глухомань, больше там делать было нечего. Ещё я состоял в сборной спортивного общества "Труд" по академической гребле, и первые два года аспирантуры на деле больше греб, чем предавался научным занятиям. Тренировались интенсивно - при гребле работают девяносто пять процентов мышц, и тренеры заботились о каждой из них.
   Мы много занимались тяжелой атлетикой - когда поднимая максимальный вес, когда развивая скоростную выносливость, работая со средними весами. Периодически тренеры устраивали тесты, что всегда вносило оживление в наши тренировочные будни и воспринималось почти как развлечение. В такие тренировки в спортзале царило приподнятое, отчасти даже праздничное настроение. Кто сколько поднял, все на виду. Спортсмены соревнуются друг с другом, стараются перекрыть свои прежние рекорды. Штанга тяжело ухает на помост, железо звенит! Парни здоровые, веса на штанге немалые, хорошо за сто килограммов в каждом движении. Слышны оживленные комментарии, обмен мнениями. После тренировки гребцы, подтрунивания друг над другом, вспоминают забавные моменты: кто-то, желая поднять вес побольше, не приседал до конца, как требовалось; другой, не удержав равновесия, бросил с высоты штангу на помост, произведя неимоверный грохот.
   Ещё мы регулярно бегали кроссы, иногда километров по тридцать, после чего обычно ещё часа полтора играли в футбол, но это уже считалось отдыхом, в свое удовольствие, хотя футбольные баталии были жаркие и бескомпромиссные - народ очень быстро увлекался.
   Зимой добавлялись лыжные гонки. Чаще - на своей спортивной базе в Серебряном Бору, но нередко выезжали и в другие места - в район Красногорска, в Мытищи, где на хорошо оборудованных лыжных трассах соревновались с другими спортсменами - и гребцами, и лыжниками.
   Люблю я все-таки лыжи!
   Техника была, и тренировочная зима для меня проходила в каком-то веселом калейдоскопе самых разных лыжных маршрутов - от открытых равнинных, до сплошных крутых подъемов и спусков среди хвойных и смешанных подмосковных лесов, волшебно украшенных искристой, игольчатой изморозью. Но далеко не все разделяли мое пристрастие к лыжным гонкам, так что эти тренировки часто служили поводом к добродушному ворчанию моих товарищей по команде и источником забавных историй, включая многочасовые ночные блуждания в лесу, когда в снегопаде слишком уверенный в себе лидер уводил группу с лыжни.
   На Клязьминском водохранилище, куда команда иногда выезжала, при виде заросших берегов возникали знакомые, полузабытые с детства ощущения, немалая часть которого прошла в лодке отца на Иртыше, где мы вылавливали бревна на продажу и для своего отопления, рыбачили, а иногда плавали в магазины за покупками - либо на противоположный правый берег, либо вверх по течению. Казалось, все это было так давно...
  
   Несмотря на спортивные занятия, я все-таки не забывал, что учусь, и находил время для аспирантских дел. Руководствуясь любимой присказкой моего дяди - "курочка по зернышку", - не только удерживался на плаву, но и успешно двигался вперед. Следуя этой народной мудрости, наукой занимался при малейшей возможности, хотя бы и урывками, и в итоге научная работа двигалась совсем неплохо. Для того, чтобы что-то сделать по-человечески, не так нужно время, сколько желание.
  
   Так и шла моя несобытийная жизнь, переплетя в себе два дела. Оба увлекали меня, задавая направление движения и наполняя существование смыслом. Хотя, посмотри кто на меня в то время со стороны, внешне увидел бы довольно заурядную картину.
   Вне сезона в будние дни мы тренировались в гребном бассейне, на стрелке Москвы-реки и Водоотводного канала, недалеко от Крымского Моста. Начинали рано. Мне, чтобы вовремя добраться, приходилось подниматься пол-шестого. В темноте, по скрипящему снегу, иду на станцию. Несмотря на свежее утро, а то и откровенный, весьма бодрящий морозец, продолжаю спать на ходу. И только полчаса интенсивной гребли в бассейне, где мы гоняли воду в бетонном кольце, окончательно пробуждают меня.
   После тренировки часто отправлялся в Ленинскую библиотеку, занимаясь в её высоких и просторных залах до позднего вечера. Потом - поездка в метро, быстрый переход до платформы, ожидание электрички, которая через темноту заснувшего Подмосковья, изредка оповещая о себе протяжным свистом, через полчаса доставляет меня в Нахабино. В пол-шестого - подъём, и цикл повторяется. Иногда сразу еду в Нахабино, и занимаюсь там, обычно до пол-первого ночи, а потом укладываюсь спать и мгновенно впадаю в бесчувственный и глубокий молодой сон. И так дня четыре подряд. Но потом организм восстает против такого издевательства над свободолюбивой человеческой природой, и требует разнообразия. Ну, а я не противлюсь. В такие дни заканчиваю свои занятия пораньше, часов в пять, и отдыхаю весь вечер. А потом, набравшись снова молодого задора и творческих сил, вхожу, как самолёт в штопор, в очередной свой четырёхдневный цикл, с тем чтобы в последний момент выйти из него, и снова ощутить дыхание жизни и радость её первозданных красок, которые так быстро тускнеют в суете и скоротечье наших дней.
  
   Знакомство
   В тот день, пресытившись рутиной жизни, организм сказал своё твёрдое "Хорош!" моим занятиям наукой часа в четыре. Я взглянул в окно. Голубело весеннее небо. Лучи послеполуденного солнца щедро, до рези в глазах, освещали площадку перед домом с детской песочницей, газгольдером, и многочисленными столбами с бельевыми верёвками между ними. Дальше, у сараев, стояли в ряд несколько высоких тополей с распускающимися светло-зелеными глянцевыми листочками. И как-то сразу я осознал, что всё, наступила весна.
   За окном весело орали во всю глотку дети железнодорожников, да и сами железнодорожники и члены их семей степенно переговаривались, стоя в группах или сидя на лавочке возле детской площадки, и изредка прикрикивая на молодую поросль, если ребятишки начинали проказничать.
   Я не почувствовал весны, когда несколько недель назад мы вытаскивали лодки из хранилища, эллинга, и спускали их на воду, поёживаясь от холодного ветра. И как-то мимо меня прошло это чувство, когда каждое утро шёл по подъездному пути на станцию и наступал на замёрзшие за ночь весенние лужицы, а лёд хрустел под ногами, и надо было смотреть, чтобы не раскатиться на шпалах, прихваченных утренним инеем. А ведь в детстве именно хрупкий утренний лед на лужах был для меня самым первым и, пожалуй, самым радостным весенним признаком - может оттого, что я любил запускать самодельные кораблики, и тонкий утренний лед означал, что днем здесь зажурчат весенние ручьи.
   Все эти признаки весны на сей раз миновали мою душу, обычно чувствительную к переменам в природе, и она вошла в жизнь только сейчас. И сразу все мое существо наполнилось сладким детским ощущением праздника - не календарного, но просто веселостью души, когда хочется беззаботно кричать и радоваться неизвестно чему, ощущая своё молодое и сильное тело и брызжущую из него энергию, бездумное щенячье желание прыгать, бегать, толкаться, может, начать с кем-нибудь бороться от избытка чувств. В таком приподнятом настроении я и в самом деле несколько раз подпрыгнул и постучал ногами по боксёрской перчатке, подвешенной на лыжной палке, прибитой к платяному шкафу. Потом, одевшись по погоде, отправился наверх, на второй этаж к Володе.
  
   По беспечному настроению людей на улице и их количеству в это время дня я догадался, что сегодня - выходной. У меня был свой календарь, привязанный к тренировкам и научной работе, и дни недели в нем хождения не имели. Иногда на этой почве возникали конфликты с внешним миром в виде закрытого машинного зала, когда мне позарез надо было что-то посчитать, и поэтому я не любил выходные - они сбивают с рабочего ритма и привносят в жизнь много других неудобств. Только разгонишься, а тут бац - и воскресенье! И все встает.
   Володя, в отличие от меня, имел прямое отношение к железной дороге. Он работал сварщиком шестого, высшего, разряда в строительном отделе Рижской железной дороги. А до этого трудился на разных больших стройках, так что к своим тридцати годам успел поколесить по стране, но не успел обзавестись семьёй. Мы с Володей одного роста, под метр девяноста, и примерно одного веса, немного за девяносто килограмм. Володя жилистый, так что когда глянешь на него, даже непонятно, откуда взяться такому весу. Говорит он степенно, взвешенно, слегка наклоняя свою большую голову с прямыми русыми волосами чуть пепельного оттенка. Лицо у него с несколько аскетическими чертами и нависшими надбровьями, но его оживляет ироничная и добродушная не то улыбка, не то ухмылка. Володя нормальный парень. Не против выпить, но так его часто можно застать читающим книги, или разучивающим что-то на гитаре, по самоучителю.
   Вот и на этот раз, отворив полуприкрытую дверь, выходящую в общий коридор, я увидел его сидящим с гитарой на кровати. Перед ним лежал самоучитель, и Володя старательно перебирал струны, воспроизводя грустную и светлую испанскую мелодию, в которой легко узнавалась песня "Бесаме Мучо".
   Я нашёл глазами кухонную табуретку, с нечаянным скрежетом подтянул её по полу под себя, и молча стал слушать его музыкальные упражнения. Хотя спокойная и высокая печаль музыки не совпадала с моим жизнерадостным настроением, её звуки почти сразу проникли в душу и нашли там резонирующие струны.
   Володя закончил играть. Затих последний аккорд.
   - Вот. Разучиваю, - повернув ко мне голову, с ироничной улыбкой сказал он, как бы немного удивляясь, что его застали за этим занятием.
   - А неплохо получается, - ответил я. Меня и в самом деле тронули печальные, на грани надрыва, романтические переливы песни.
   - Ну уж! - степенно и немного смущённо ответствовал Володя. Но видно было, что похвала ему приятна.
   Он отложил гитару и осведомился насчёт моего желания отведать чайку с печеньем. Надорванная пачка печенья "Привет" лежала на слегка захламлённом столе с квадратной столешницей. Стол в зависимости от ситуации использовался как обеденный или рабочий.
   Но я решил сразу перейти к делу. Душа моя стремилась из Нахабино.
   - Поехали, Володя, в Москву. Может, в кино сходим или ещё куда. Найдём чем заняться. Поедем!
   Володя был не из тех, кого надо долго уговаривать. Если он решал, что предложение ему подходит, то начинал действовать сразу. Подняв кверху указательный палец и зафиксировав его в воздухе, он спокойно сказал: "Поехали". Привставая, одновременно протянул руку к брюкам, висящим недалеко от кровати. Платяной шкаф у него был, но он предпочитал держать повседневную одежду под рукой, развешанную на гвоздиках, вбитых в стену.
  
   Мы сидим в электричке, а за окном проплывает весеннее Подмосковье. В воздухе разлита нега тёплого и солнечного дня, дополнительно одухотворённая воскресным настроением. И всё как-то у меня переплетается вместе: и погожий весенний день, и неспешная Володина беседа, повествующая о делах в их строительной организации.
   - Я ему говорю, что ты, Ахонин, дурак. Так слушай, что тебе умные люди говорят. Зачем ты там кольца сгрузил? Я же тебе говорил, что выроют канаву, их оттуда не достанешь. Ведь так и случилось! - это Володя продолжает свою историю о том, как недавний выпускник строительного техникума, назначенный прорабом, дал маху, приказав разгрузить бетонные кольца для ливневой канализации в неудобном месте. Володя его предупреждал, но тот, почувствовав себя начальником, счёл за унижение прислушаться к Володиному совету, за что потом все поплатились неделей бессмысленной каторжной работы. Так что понять тёплые чувства Володи к новоиспеченному прорабу можно. Ахонина я знаю, он тоже живет в общежитии. Въедливый, немного и вправду туповатый, но исполнительный и ответственный парень. И говоря "дурак", Володя не пытается его оскорбить, но больше констатирует некоторый недостаток сообразительности.
   В таких разговорах проходит вся поездка. Ощущение весны во мне не ослабевает, но мирно уживается с будничной беседой и практическими Володиными рассуждениями.
   Вот и платформа "Ленинградская". Под шипение воздушного привода дверей мы покидаем вагон. Недалеко от станции - афиша с названиями фильмов. Наудачу выбираем кинокартину, "Блеф", и отправляемся в "Вымпел", кинотеатр у метро "Бабушкинская".
   Перед сеансом в фойе обычная атмосфера и ожидания, когда откроются двери кинозала, и праздничного воскресного настроения. Даже здесь, внутри, весна напоминает о себе веселыми солнечными бликами, пробирающимися сквозь сводчатые окна, и кусочками высокого, иссиня-голубого неба.
   Фойе украшено картинами местных художников, на которых запечатлена спокойная, радующая глаз своей умиротворенностью природа Среднерусской возвышенности в разные времена года - открытые холмы, перелески в низинах, с проглядывающими зеркальцами заводей и русел плавных речек. Зимние пейзажи подчеркивают разнообразные вариации границ открытых заснеженных полей и синеющих на втором плане лесов, с добавлением живописных сельских изб, сараев; покосившихся, занесенных снегом плетней.
   Репродукции картин известных художников продолжают тему природы - как они её воспринимали своим артистическим воображением. "Девятый вал" Айвазовского знакомо вызывает ощущение слепой и яростной мощи морской стихии; "Бухта Антиб" Моне затягивает, как воронка, в какой-то сюрреалистический мир, и только отсутствие чётких деталей не дает окончательно перенестись воображением к отрогам фантастической в своем нагромождении горной страны. И все же какое-то смятение, навеянное картиной, беспокойное и щемящее, смешанное с удивлением, ещё некоторое время живет в душе. Может, от сюрреализма сюжета. Не может быть в природе таких видов, и подсознание, чуткий детектор отклонений от реальности, реагирует вот таким образом.
   Посетители едят мороженое в вафельных стаканчиках, выказывая при этом характер натуры - кто-то торопливо, с хрустом, а кто-то не спеша, смакуя. В медленном потоке, группами и поодиночке, мы все передвигаемся от картины к картине.
  
   После фильма, выйдя из кинотеатра, в потоке зрителей неспешно продвигаемся в нешироком проходе к улице. Недалеко от нас группа девушек, но я не обращаю на них внимания. Володя толкает меня в бок: "Посмотри, интересная картина", - и кивает головой в их сторону. Некоторое время разглядываю, и вскоре начинаю понимать, что он имеет в виду.
   В группе пять-шесть девушек, по виду явно не местных, не москвичек. И все они, несмотря на разный рост, телосложение, и одежду, всё равно смотрятся одинаково. Все, кроме одной. Как-то она выделяется своим спокойно-доброжелательным видом, естественностью и безмятежностью. Всё это нетрудно определить и по её лёгкой походке, и живому лицу, которое мне видно лишь в профиль, и весёлым интонациям приятного голоса, обрывками долетающим до моих ушей.
   Хорошая девушка, кто спорит. Володя как будто выдыхает своё впечатление в одном слове, сказанном с долей восхищения, к которому каким-то образом примешались смятение и сожаление. "Королева!.." - и видно, что смутила Вовину душу эта девушка, но так же понятно, что дальше этого ничего никогда не последует. Может, и вспомнит Володя её сегодня вечером, старательно перебирая струны гитары, но так и останется она для него как актриса в кино - недосягаемая, словно из другого мира.
   Но то Володя. Я же нахожусь в состоянии деятельного возбуждения, когда цель ничто, лишь повод для движения. И я начинаю потихоньку оттеснять со своего пути бывших кинозрителей, прокладывая в толпе дорогу к девушкам, а вернее, к одной девушке, поскольку остальные её спутницы меня в этот момент не интересуют. Поравнявшись с ней, я сумел разглядеть её получше. Надо отдать Володе должное - он в одном слове сумел выразить суть того явления, что предстало моему любопытствующему взору. Именно явления. Такую привлекательную внешность может даровать только природа, которая вдруг ни с того ни с сего расщедрилась, и выдала, как говорят шахтёры, "на гора" по максимуму, с полной отдачей, словно задавшись целью показать, на что она способна.
   Описывать красивых девушек занятие неблагодарное, всё равно что-нибудь упустишь или переврешь, но и не описать в данном случае нельзя, хотя бы примерно, а остальное пусть дополнит ваше воображение. Многие назвали бы её высокой; другие - что она заметно выше среднего. Пожалуй, для такой привлекательной девушки самый подходящий рост. Волосы густые, волнистые; тёмные, но не чёрные, и такие, что напрашивается эпитет "шелковистые". Лицо хорошего человека, открытое и живое, с красивыми правильными чертами, оттененными белизной нежной и здоровой кожи. Хорошо сказал Поэт, и трудно что-то добавить к его "белолица, черноброва...". Но не меньше обращают на себя внимание её фигура и походка, лёгкая и свободная. Трудно даже решить, что больше притягивает взгляд - лицо или на диво пропорциональная женственная фигура, со слегка отведёнными назад плечами и гибким девичьим станом. Судя по лицу и голосу, от природы совсем неглупая, скорее даже умная, и сильна она умом практическим. Наверное, кто-то разглядел бы больше, но моё первое впечатление сохранилось именно таким.
   Я протискиваюсь ближе, чтобы меня заметили, и спрашиваю первое, что приходит в голову: "Меня чрезвычайно интересует Ваше мнение о фильме", - хотя на самом деле, конечно, мне интересен собеседник. Разговор между девушками тут же прекращается, и они, кто открыто, кто с застенчивым любопытством, а кто-то в изумлении, разглядывают меня. "Королева", давайте пока будем называть девушку таким образом, отвечать не торопится, но быстро и внимательно изучает незваного интервьюера. На каких-то внутренних весах, которые у каждого из нас судьба настраивает как ей вздумается, мои действительные или воображаемые достоинства склонили чашу в мою пользу. Отвечает она с лёгкой весёлостью в мелодичном голосе.
   - Вы знаете, фильм забавный, но не более того, и кроме игры хороших актёров, особо обсуждать нечего.
   Вот это номер! На ходу, мгновенно, придумать такой чёткий и, пожалуй, верный ответ! Извините, девчата, в таком случае мне надо подойти поближе и рассмотреть получше. И я отжимаю в сторону часть её свиты, а она как будто освобождает возле себя немного места, слегка сдвинувшись в сторону, и теперь мы идём рядом. Неподалёку, сзади, я чувствую Володино присутствие. На всякий случай оглядываюсь и вижу, что он действительно следует в моём фарватере. На его лице нет и тени ревности, но зато - любопытство, как-то оно пойдёт дальше? А как оно бывает в таких ситуациях? Откровенность на откровенность, ничего не надо изображать из себя, потому что имеешь дело с умным человеком. Даже если бы и возникло желание "пустить пыль в глаза", что, впрочем, мне несвойственно, всё равно быстро раскусят. И я просто говорю, что думаю, инстинктивно чувствуя, что это лучший способ заслужить расположение Королевы.
   - Хорошо сформулировано, мне нравится! Очень верно отражает мои смутные ощущения. Не то чтобы пустышка, но как Вы верно подметили, и польститься не на что. А кто из актёров Вам понравился? - и мне действительно интересно узнать её мнение, но больше для того, чтобы понять, с кем имею дело. На сей раз она ненадолго задумывается, и доброжелательно отвечает в той же весело-предупредительной тональности. Я отмечаю, что тембр её голоса, переливающийся как родниковый ручеек, составляет единое целое с её привлекательной внешностью.
   - Это хорошая итальянская комедия, в которой главное, это игра актеров, а не сюжет. Актёрский состав ровный, и уровень мастерства высокий. Слишком много гротесковых ситуаций в конце фильма. Не думаю, что он от этого выиграл. А кого выделить из актеров... Челентано, наверное. В некоторых эпизодах он великолепен.
   - Вы случайно не кинокритиком работаете? - задаю я глуповатый вопрос, и чтобы как-то сгладить впечатление, поясняю, - Я просто так не мыслю, однако мне тоже кажется, что в конце фильма они переборщили со своим блефом.
   - Это лишь мое мнение. Я такой же зритель-любитель, как все остальные, просто некоторые моменты нельзя было не заметить, - Королева двумя предложениями восстановила статус-кво, выровняла наше положение, и переводит разговор в другое русло, перехватывая инициативу.
   - А как Вы предпочитаете мыслить? - с шутливыми интонациями спрашивает она. И мелодичный и богатый тембр её голоса как будто добавляет что-то от себя, подсказывая ответ.
   Вечером Володя, заведя разговор, скажет о её голосе: "Фортепьяно, а не голос. Концертное фортепьяно". Не знаю, может быть. Поэт, наверное, добавит арфу, но мы в нашем правдивом повествовании ограничимся Володиным наблюдением.
   Я отвечаю на её вопрос: "Вы знаете, в какой-то момент я понял, что всегда надо использовать здравый смысл и не кривить душой перед собой, но оказалось, что это совсем непростое дело. Мешают стереотипы, и их много. Потом, недостаток общения с реальной жизнью тоже не помогает", - я просто говорю, как думаю, не пытаясь придумать ответ покрасивее, и голос звучит откровенно и естественно. Моя открытость щедро вознаграждается.
   - Вы правы! Сложно управлять эмоциями и следовать голосу разума. А какого рода препятствия, если не секрет, отделяют Вас от кипучей гущи реальной жизни? - и я ощущаю искренний интерес в вопросе, как он был задан, и отмечаю "кипучей" - это из Маяковского. Но мне неохота объясняться, что я аспирант - по нескольким причинам. Во-первых, это может звучать как хвастовство, а потом, сам я не чувствую себя аспирантом - для меня это временное положение, промежуточный статус, от которого в силу разных обстоятельств мне не удалось отвертеться. И я решил, что лучше помалкивать об этом.
   - О, это временное явление. Я делаю своего рода дипломную работу, и приходится много времени проводить в библиотеках и наедине с вычислительными машинами. И то и другое плохая замена живому человеческому общению, - я абсолютно искренен в своём ответе. Но я осветил только одну сторону своего бытия, и это было тут же замечено. И после этого подумал, что, наверное, и "своего рода" было взято на заметку.
   Отвечая, Королева немного играет. Впрочем, как и я. Но это отнюдь не словесная дуэль, и даже скорее мы подыгрываем друг другу, стараясь отвечать и задавать вопросы в тон, вместе свивая прочную нить разговора. Так что беседа течёт ровно, без напряжения.
   - Ваше студенческое настоящее, как Вы сказали, не вызывает сомнений. Но меня смущает Ваш откровенно спортивный вид, который, согласитесь, трудно приобрести в библиотеках. Нестуденческая внешность Вашего товарища тоже обращает на себя внимание.
   Я одновременно впечатлен и несколько озадачен её наблюдательностью.
   - Здесь нет никаких тайн и противоречий. Помимо учебы, занимаюсь академической греблей, а это восемь тренировок в неделю. Что касается Володи, то Ваша проницательность, откровенно говоря, просто поражает. Вы правы - действительно, Володя сварщик, классный сварщик. Свою профессиональную учебу он давно завершил, а сейчас проходит жизненные университеты. Очень хороший парень, кстати, и мы с ним соседи.
  
   Разговаривая в таком взаимоуважительном ключе, мы двигаемся к метро. Мое первоначальное возбуждение незаметно улеглось. На смену пришло удовольствие общения с умной и красивой девушкой.
   Тени от массивных, в несколько этажей каменных зданий как будто затопили неширокую улицу. Сразу заметно похолодало. Приближающийся вечер приглушил синь и высоту безоблачного весеннего неба - в городе весна не такая полновластная хозяйка, как на окраине Нахабино.
   Володя завёл беседу с подружками, и его солидные, почти отеческие интонации, привносят в разговор позади нас атмосферу спокойствия и быстро установившегося доверия. Его добродушные шутки воспринимаются благодарной публикой хихиканьем. Похоже, Володя неплохо проводит время.
   Мы доходим до станции метро, где он деликатно прерывает наш разговор и, глядя больше на мою спутницу, чем на меня, оповещает о своём желании расстаться с компанией. В конце речи он находит время взглянуть и в мою сторону:
   - Ну, счастливо, - напутствует он меня.
   - Спасибо, Володя! До вечера!
   Он ещё прощается с девчатами, и только потом, обернувшись на ходу, бросает великодушное: "Да не за что!" А вокруг продолжает млеть весенний вечер, с первыми дуновениями вечерней прохлады.
  
   Весь путь прошёл в разговорах, из которых выяснилось, что девушки все иногородние, приехали в Москву работать, и живут в общежитии на Варшавском шоссе, почти у кольцевой дороги, и работают на "ЗИЛе". Но если по виду остальных девчат легко было догадаться, чем они примерно занимаются на заводе, то я как-то плохо представлял, что там может делать Королева.
   К тому моменту мы подходили к их общежитию, отстав от остальных девушек.
  
   В обычной жизни Королеву звали Ниной. Мы уже познакомились, и как-то быстро сошлись в открытом стиле общения, что между незнакомыми людьми случается редко. В чём-то мы были родственные души, но в чём именно, я пока не понял. С ней было хорошо и легко, и, судя по её поведению, моё общество её тоже не тяготило. Мы по-прежнему обращались друг к другу на "Вы", но это не мешало. И потому я без особых колебаний задал вопрос.
   - Нина, я как-то плохо представляю, чем Вы занимаетесь на ЗИЛе. На каком, так сказать, поприще трудитесь?
   Она улыбнулась каким-то своим мыслям, и ответила просто: "Я работаю заместителем заведующего заводской столовой. Такое вот моё поприще. А до этого работала экономистом и занималась технологическим переоборудованием, в нашей же столовой. Впрочем, последние обязанности остаются, но зато добавились новые".
   - А Ваши подружки?
   - Это Верины подружки, а с Верой мы вместе живём. Вера и Оля у нас в столовой, а те две девочки в сборочном цехе, - и подождав, шутливо добавила: "Ещё вопросы по работе есть?"
   Я спросил, интересно ли работать. Мне почему-то не хотелось услышать, что ей безразлично. Но она ответила, что ей нравится. Заведующий скоро уходит на пенсию, особо не напрягается, так что руководство столовой в основном на ней.
   Когда она рассказала, чем занимается, я машинально представил гвалт тесной студенческой столовой в перерыве между занятиями, когда хвост очереди завивается до самого входа; большие кастрюли возле раздачи, которые работницы вдвоем притаскивают с плиты, прихватив полотенцами, кучу грязной посуды на отдельном столе возле мойки и ту шумную и несколько бесшабашную атмосферу, когда в одном месте собирается много молодых парней (в нашем институте девушек было мало). Но потом быстро сообразил, что ЗИЛ, это огромный завод, и там все должно быть посолидней. Так оно и оказалось, когда Нина рассказала, что из себя представляет их предприятие питания. Посетителей у них тысячи, и оборудование самое современное.
   Но тут мы подошли к подъезду общежития.
   Солнце опускалось за горизонт, распустив небогатое малиновое зарево по холодеющему небу, на котором узкими полосками замерли тёмно-сиреневые закатные облака. Стало прохладно, и несильный ветерок без обиняков давал понять, что весна ещё не лето. Мы немного постояли у высокого крыльца. Она сказала, как её найти и дала свой телефон. Пора было расставаться.
   - До свиданья, Нина-Королева, - учтиво, с шутливыми интонациями в голосе сказал я. Она удивлённо подняла брови: "Почему Королева?"
   - Это Володя Вас так назвал. Наверное, он монархист в душе.
   Она улыбнулась и спросила: "А Вы?"
   - А я за братство всех хороших людей и равноправие, но не уравниловку. И я плохо, можно сказать, совсем плохо, отношусь к королям и прочим солнцеподобным. Но для Королев, настоящих Королев, могу сделать исключение.
   - Я надеюсь, у нас ещё будет возможность поговорить и на эту тему, а сейчас Вам надо ехать, путь неблизкий. До свидания, и хорошо Вам добраться до дома.
  
   Чтобы согреться, я пробежал пару троллейбусных остановок вдоль Варшавского шоссе, изредка оглядываясь, не появится ли троллейбус.
   Быстро стемнело. Потом я долго ехал в безлюдном троллейбусе, а он пролетал остановки, и только подвывали электродвигатели, да слышно было, как клацали пантографы на соединениях проводов. В окна, открытые днём пассажирами, врывался холодный беспокойный ветер и гулял по салону. Позади мчащегося троллейбуса, где-то далеко за Варшавкой, угасала бледная полоска уходящего дня, а впереди была ночь с приближающимися огнями города. Ближе к станции метро "Варшавская" пассажиров прибыло, и троллейбус стал останавливаться на всех остановках. На душе было на удивление тихо и спокойно; мысли как будто улетучились. Прижавшись лбом к стеклу окна, я прикрыл сбоку ладонями поле обзора, чтобы не мешал свет из салона, и просто смотрел в черноту ночи за окном, где свет от наплывавших уличных фонарей выхватывал бордюры дороги и начавшую пробиваться из земли молоденькую ярко-зелёную придорожную траву.
   В таком умиротворённом состоянии и добрался до Нахабино. Володино окно на втором этаже светилось, и я сразу направился к нему. Из-за двери доносились приглушённые звуки телевизионной передачи. Я постучал, и тут же раздался его громкий и приветливый голос: "Заходи, товарищ! У нас всегда открыто!"
   Володя в ленивой позе полулёжал на кровати и смотрел в противоположную от двери сторону, на экран телевизора, пристроив длинные ноги на кухонной табуретке. Шел фильм "Адъютант его превосходительства". Выхоленный и щеголеватый Юрий Соломин выпутывался из очередной западни. Володя через плечо, не спеша, посмотрел в сторону двери, узнать кто пришёл. Увидев меня, он резко убрал ноги с табуретки и сел на кровати, всем телом повернувшись в мою сторону. Лицо выразило самый неподдельный интерес. Но Володя человек деликатный от природы, да и марку держать надо, как бы его не разбирало любопытство.
   - Чайник ещё тёплый, наливай. Печенье на столе, и я тебе сейчас сыра немного дам.
   С этими словами он встал, вышел в коридор, где держал свой холодильник, и через несколько секунд уже резал для меня сыр. Пачка печенья уменьшилась с тех пор, как я видел её последний раз. Присев к столу, я дотянулся до предположительно чистой кружки, и налил себе ещё теплого чая. Я пил чай, и кусочки сладковатого печенья прямо-таки таяли во рту. Сыр добавлял чуть солоноватый сытый привкус. Всё-таки я здорово проголодался.
   Володя, выполнив свои хозяйские обязанности по приёму гостей, продолжил смотреть телевизор, давая мне время подкрепиться. Соломин за это время сумел "перевести стрелки" на другого, но подозрение в шпионаже осталось, и теперь за ним стали приглядывать.
   Наконец я доел всё печенье, сходил на общую кухню помыть кружку, и вернулся в комнату. Володя уже выключил телевизор и удобно устроился на кровати, весь ожидание.
   - Ну как, Константиныч, всё нормально прошло? - начал он разговор. Голос вроде и нейтральный, и по обыкновению иронично-внушительный и доброжелательный, а всё равно чувствуется, что Володю прямо-таки разбирает любопытство.
   Я не стал его томить, и вкратце описал события, последовавшие после его ухода. Володя задал несколько вопросов, чем занимаются девушки, выслушал ответ. Потом он какое-то время молчал, и, наконец, глядя перед собой и как бы размышляя, сказал.
   - Понимаешь, такие девушки встречаются редко. Очень редко. Ты говоришь, она заместитель заведующего зиловской столовой. В её возрасте, на такой должности... Хм... Умная девушка. И с такой внешностью! Много бы я дал... Но я ей не пара.
   - Пара, не пара... Кто это, Володя, знает. Посмотри, на каких страшненьких иногда женятся классные парни. Как говорится, ни кожи, ни рожи, а чем-то взяли? Любовь, Володя, зла. Пришло время распуститься цветку, и он распускается, не может долго ждать. Зов природы называется, и никуда от этого не денешься, - неторопливо и беспечно поделился я своими соображениями насчёт матримониальных дел.
   - Спасибо, конечно, за утешение, но факт остаётся фактом - глядела-то она на тебя, а на меня она пару раз взглянула, - спокойно и без особых эмоций возразил Володя. "Есть у девушки интерес ко мне, или нет, это я могу быстро понять. Я был интересен ей постольку, поскольку был с тобой. И не более. А для меня, как поётся, "самая лучшая песня не спета, самая лучшая девушка где-то. И будем надеяться, что всё ещё впереди, и моя Королева ждёт встречи со мной".
   Я первый раз видел обычно несколько скептичного и сдержанного Володю в таком романтичном настроении. Как будто открыл в нем другого человека, о котором не подозревал. Мне было нечего ответить, и я промолчал. Но Володя не мог сразу оставить тему. Он отметил внешние достоинства Нины, и это и был один из моментов, когда он сравнил её мелодичный голос с концертным фортепьяно, но говорил он о ней так, как если бы речь шла об известной актрисе, уважительно и с восхищением. Впрочем, деликатный Володя очень скоро переключился на футбол, мы ещё немного поговорили, и я отправился спать.
  
   Приподнятое весеннее настроение, которое как ласковая волна окатило мою душу накануне, не оставляло меня и в последующие дни, принеся в жизнь новые, порой пронзительные, краски и многоцветие оттенков, хотя внешне все шло как обычно. Я не связывал это обостренное восприятие с появлением Нины, и все же, все же... Какая-то ниточка от этого весеннего калейдоскопа чувств протянулась и к ней.
   По понедельникам у нас две тренировки - с утра "на воде", а вечером в зале, где мы два с лишним часа поднимали штангу. Мне нравились эти тренировки, когда надо мобилизовываться, чтобы поднять максимальный вес. Подходишь, берёшься за холодный гриф с режущей ладони насечкой, концентрируешься, мгновенно проигрываешь всё движение в голове, а потом как будто уходишь в сторону, отключаешь сознание, и даёшь телу самому выполнить упражнение. Но стоит сознанию вмешаться, и всё пропало - штанга с тем же весом еле дотягивается до груди, и бессильно падает на помост.
   Такое дело. И в жизни то же самое. Если не идёт изнутри, и начинают влиять посторонние соображения, или соображения посторонних, то, скорее всего, толку не будет. Но как, скажите, научиться слушать своё сердце и делать то, что ты по-настоящему хочешь? Как определить, что действительно твоё?
  
   В среду после тренировки, уже находясь в библиотеке, позвонил Нине на работу. Трубку взяла женщина и скороговоркой бросила: "Столовая". Я уже было хотел попросить Нину, но вовремя спохватился - не стоит, лучше официально. Женщины... Пойдут разговоры, что какой-то мужчина звонит, и явно не по работе.
   - Мне бы с заместителем заведующего поговорить.
   В ответ она обрадовано высказала предположение: "Вы из транспортного цеха? Давайте быстрей, вы там что, через северный полюс добираетесь?!" Мне пришлось её огорчить, пообещав, что из транспортного цеха им позвонят позже, а у меня другой вопрос. Собеседница разочарована, но что я могу поделать. Мне слышно, как она кричит в сторону: "Нина Петровна! Возьмите тру-убочку!" И спустя несколько секунд слышу весёлый энергичный голос: "Слушаю!" Её голос, хотя и несколько искажённый телефоном, совершенно неожиданно для меня как будто затронул тонкую струнку в моей душе.
   - Ну, мне тогда остается только говорить! - шутливо отвечаю, не здороваясь. Она узнаёт меня по голосу, и чувствуется, что ей приятно. Я предлагаю встретиться, почему-то будучи в полной уверенности, что сбоя не будет, но увы - сегодня она не может, у неё какая-то тренировка. Вот те раз.
   - А что за тренировка, и когда она заканчивается?
   - Ручной мяч, а заканчивается в девять, - и я слышу нотки сожаления. Ну что такое девять часов вечера для меня! И я предлагаю просто проводить её домой после тренировки. Она беспокоится, что будет поздно, а мне далеко добираться, но я уже принял решение, и теперь переубедить меня трудно. В итоге мы договариваемся встретиться. Она объясняет, где находится спортивный комплекс, и заставляет пересказать, как к нему добраться.
   Есть же в Москве райончики с запутанной планировкой! Отмечаю про себя, как она основательно подошла к описанию пути - раз уж договорились встретиться, сбоя не должно быть.
   Из библиотеки отправляюсь пораньше, и не зря. В Замоскворечье традиционные тишина и спокойствие, чем оно в свое время привлекло многих известных российских интеллигентов, некогда проживавших на этих улицах. Народ, по-видимому следуя традиции пораньше засыпать, заложенной купечеством ещё в девятнадцатом веке, засел по домам, так что даже спросить некого. Больше по наитию, чем следуя Нининым ориентирам, выхожу к спортивному клубу и, найдя нужный мне вход, попадаю в тихий и просторный вестибюль. Вахтёр в тёмно-синей форменной одежде, строго выпрямившись на стуле перед вахтенным столом, вопросительно смотрит на меня, пока я подхожу к нему.
   - А что, отец, команда по ручному мячу закончила тренировку?
   - Да нет, вон слышишь, всё бегают. - Я прислушиваюсь, и в гулкой тишине фойе становятся слышны глухие крики и трель свистка. Мне приходит в голову мысль.
   - Послушай, отец, я пойду посмотрю, как они играют, - и вижу сомнение и колебание в глазах вахтёра.
   - А кто там у тебя? - спрашивает он.
   - Знакомая. Хорошая знакомая, - и весь мой вид демонстрирует чистоту и искренность намерений. Он разрешает, посоветовав подняться на балкон и рукой указав дверь.
   На лестничной клетке темно. Я безуспешно пытаюсь найти выключатель, а потом, держась за перила, на ощупь поднимаюсь по лестнице. Дверь угадывается по щёлочке света внизу. Нащупываю дверную ручку, и оказываюсь на балконе.
   Снизу раздаются крики, слышен взрывной, дробный топот ног. Отодвигая со своего пути стулья, подхожу к краю балкона и заглядываю вниз. Мне виден почти весь спортзал.
   Раскрасневшиеся, разгоряченные девчата носятся по площадке. Передавая друг другу мяч, прорываются через защиту к воротам противника и, прыгая вперёд, уже в падении бросают его в ворота, скользя после приземления по полу. Ничего себе! Жёстко девушки играют!
   Тренировка идёт к концу, но страсти на площадке накалены до предела. Нахожу глазами Нину. Скажи мне кто три дня назад, что вот эта девушка, которую Володя назвал Королева, играет в ручной мяч, не поверил бы. Какие напор, стремительность, резкость и сила бросков!.. И эти жёсткость и бескомпромиссность в борьбе с защитой противника...
   Хм-м... Что-то я явно упустил при первом знакомстве, какие-то важные черты характера не подметил. Где были мои глаза?.. Или я решил для себя, кто она такая, и этим удовлетворился, раз и навсегда создав для себя представление о ней? Вот те раз! Век живи, век учись. Вчера было одно, завтра другое.
   Я как-то незаметно стал "болеть" за её команду. А они молодцы, не подвели, оправдали мои надежды.
   Раздаётся длинный свисток, тренер выходит на площадку, а вокруг собираются крепкие фигуристые девчата, многие едва не одного роста с довольно высоким тренером. Румянец играет на молодых оживленных лицах, короткие хвосты волос самого разного цвета, от смоляного черного до светло-русого, перетянутые цветными ленточками, возбужденно мотаются в разные стороны. Все, можно сказать, "в мыле", всё ещё тяжело дышащие и возбуждённые игрой. Тренер что-то говорит, они ему эмоционально отвечают, что-то доказывают - идёт обсуждение игры.
   Мне тут больше делать нечего, и я, на ощупь, спускаюсь по тёмной лестнице. Вахтёр на сей раз встречает меня намного приветливее и явно расположен к беседе.
   - Что, закончили? Слушай, здоровые девки! Кровь с молоком! Я видел, как они играют. Это ж страсти господни, как они толкаются, да падают. Регби, чистое регби.
   - А у вас и регбийная команда есть? - так, просто чтобы поддержать разговор, спрашиваю я. Вахтёр немного даже обижен.
   - А как же! В первой лиге играют! - И тут меня осеняет, что, судя по игре, и команда по ручному мячу не такие уж любители.
   - Слушай, отец, а вот эти девчата, они что за команда? - и уже спросив, понял, что своим вопросом вселил подозрение в душу вахтёра. Он, прищурившись, внимательно смотрит на меня.
   - Так ты ж сказал, что там твоя хорошая знакомая? А не знаешь, что она за сборную "Торпедо" играет?
   Мне действительно нечем крыть его козырь. Приходится выкладывать начистоту, что познакомился недавно и не успел узнать о таких интересных подробностях. Говорить правду чаще всего самое лучшее, что мы можем сделать. И потом, не надо обременять память, где и когда слукавил. Раз приняв такое правило - с некоторыми исключениями, потому что правил нет без исключений - настолько облегчаешь себе жизнь! Так что вахтёр мне поверил.
   Мы с ним ещё потолковали о футболе. Он вспомнил Стрельцова и былую славу "Торпедо", рассказал несколько историй о легендарных голах, но тут послышались голоса, и в фойе начали выходить девушки. Нина сразу направилась ко мне, по пути обернувшись и попрощавшись с остальными. Я хотел взять у неё спортивную сумку, но она не дала, сказав:
   - Ничего, я сильная.
   - Я видел.
   - Что ты видел? - и так мы перешли на ты, и в этом не было грубости, но даже скорее наоборот, признание близости наших отношений.
   - Смотрел с балкона, как вы играли.
   - Как, Трофимыч пустил?! - вахтёр услышал своё имя и ответил за меня.
   - Пустил, пустил. За погляд денег не берут, - пошутил он, и приятельски подмигнул мне.
   - Ну что, идём? - спросила она.
   Мы попрощались с Трофимычем, и вышли на улицу. Здесь царили темнота, тишина и отнюдь не весенняя прохлада. Голоса ушедших вперёд девушек затихали вдали.
   И в метро и в троллейбусе было малолюдно. Мы сидели рядом, прижавшись друг к другу плечами, и разговаривали о всякой всячине. Я рассказывал о себе, она описывала эпизоды из своей жизни, связанные с учебой, работой, спортом, но некоторые темы мы обходили - я чувствовал, что ещё не время задавать более откровенные вопросы. Пока выяснил, что около года назад она приехала из Орла, где работала после института, занимаясь экономическим планированием на заводе. С её слов, работа была интересная - требовала и знаний, и умения быстро разбираться в проблемах, связанных с разработкой, изготовлением и установкой производственных линий для пищевой промышленности. В Орле у неё родители, два старших брата и много других родственников.
   В общежитии они живут с Верой, которую я видел в первый день, хотя обычно девушек селят по четыре человека в комнате.
   Ручным мячом увлеклась ещё в школе; перед отъездом из Орла выступала в городской команде. Сказала об этом вскользь, но я так понял, что уровень у неё довольно высокий. Ещё играла в баскетбол, но в итоге ручной мяч победил. Я спросил, пробовала ли она индивидуальные виды спорта, но она сказала, что ей нравятся игровые, командные, добавив с улыбкой: "Люблю быть среди людей". Я понимал, о чём идёт речь. Часто, гоняя футбольный мяч на тренировках или в импровизированных матчах, на себе ощущал коллективный дух, общее стремление к победе. Что-то в этом есть, в командных играх, какое-то другое качество, другие отношение и настрой, чем в индивидуальных видах спорта.
   С Ниной было просто хорошо, и тема разговора не имела особого значения. Нить беседы мы направляли вдвоём, как будто играли дуэтом партитуру. И ещё я обнаружил, что она хорошо чувствует собеседника и подтекст разговора. Разумеется, она не могла знать каких-то специфических студенческих шуток, равно как и я не понял бы многое из её профессионального опыта, но мы и не затрагивали такие темы - нам без этого хватало, о чём говорить.
   На меня нашло какое-то интересное и непривычное состояние: не надо думать, что было, и заботиться о том, что впереди, но вся жизнь словно сосредоточилась в одном этом разговоре, в ощущении её тёплого плеча, и как будто ничего больше нет, да и не надо, за пределами постепенно пустеющего троллейбуса. Он плыл как островок в безбрежном временном пространстве жизни; сам по себе, без связи с нашим остальным бытием. Так в детстве можно было построить себе шалаш в укромном месте, и не думать о том, что происходит за его пределами, просто наслаждаясь уединённостью.
  
   Но все кончается в этом мире. Вот и наша остановка, и мы выходим в ветреную темноту ночи. Нина настояла, чтобы я сразу отправился домой, и даже проводила до остановки. Пока мы ждали, я загородил её от холодного ветра, а она прислонилась ко мне спиной. Прямо передо мной были её тёмные шелковистые волосы, а руками я держал её за плечи, ощущая их податливость. Её близость сладко волновала.
   Вскоре подкатил троллейбус, и повторился путь до Нахабино. Снова на меня нашло какое-то спокойствие и созерцательное настроение, и не было никаких мыслей. Нет, что-то мелькало в голове - Трофимыч, отчаянные Нинины прыжки с мячом в руках, её хлёсткие, резкие броски по воротам, жёсткие столкновения с защитой противника... И выплывало уютное ощущение, когда мы ехали, касаясь плечами друг друга, и когда потом она прислонилась ко мне спиной на остановке, а я загораживал её от ветра. И хотя на завтра было много дел, я как-то не давал обычным заботам проникнуть внутрь и замутить тихого созерцательного настроения.
   Завтра будет завтра. И всё.
  
   Весна расширяла свои владения. Пару раз зима прорывалась с севера, каждый раз засыпая на день снежной крупой зазеленевшие луга за Малиновкой. В городе выпавший снег полностью таял уже к полудню, побеждаемый весенним теплом. Все реже по утрам холодный ветер заставлял прохожих поплотнее запахивать плащи и куртки. Днем наиболее нетерпеливые девушки и женщины шли в одних платьях, не то торопясь блеснуть обновками и показать свои фигуры, не то соскучившись за зиму по легкой одежде.
   В Подмосковье весна почти всегда хорошее время. Тихое и солнечное, в обрамлении свежей нежной зелени, раннее утро вызывает в душе беспричинный радостный подъём, когда я направляюсь на станцию, привычно подстраивая шаг, чтобы ступать по шпалам. Ещё слишком рано. Я иду в полном одиночестве мимо спящего посёлка, и только ранние весенние птахи, время от времени, как будто спохватившись, оживляют утреннюю тишину своим заливистым щебетанием.
   Дни идут своей обычной чередой. Дел хватает, но как-то всё успевается, и довольно напряжённый ритм не в тягость. Хоть я привык переходить от интенсивных физических нагрузок к аспирантским делам, но иногда, особенно после занятий штангой, надо часа три, чтобы отойти от тренировки и сосредоточиться на занятиях. Обычно в таких случаях сплю, где придётся - в поездах метро, библиотеке, - и это помогает быстрее переключиться на научные проблемы.
   Иногда неделями не удаётся уделить сну больше трёх-четырёх часов, особенно когда приходится проводить эксперименты на полигоне недалеко от Солнцево. Туда пришлось ездить три недели подряд, а после вечерних тренировок допоздна обрабатывать результаты экспериментов и планировать задания на следующий день. Выезжал на первой электричке в четыре утра. Но за счёт своей способности спать в любом положении, в течение дня добирал часок, и жить было можно. Более того, чувствовал себя всё время бодро, в тонусе. Как говорят военные, "ремни держат"! Главное - не расслабляться.
  
   Мы провели с Ниной несколько вечеров. Один раз, в воскресенье, смотрел игру их команды. Я в спорте не новичок, и хотя в командных играх на высоком уровне не выступал, да и вообще по натуре свободный художник, могу оценить уровень спортсмена. Оказалось, что Нина - сильный игрок, и ключевой в командном плане. Этот момент надо пояснить. В командных состязаниях умение организовать игру имеет не меньшее значение, а часто и большее, чем личное мастерство. Поэтому и ценятся игроки со стратегическим видением ситуации, способностью донести его до остальных и организовать игру команды как единoго существа. Часто это самые ценные игроки, хотя хорошие нападающие и защитники, конечно, тоже нужны. Нина и была таким "стратегом", одновременно увлекая подруг по команде в вихрь выстраиваемых на ходу комбинаций и вселяя в них уверенность своей напористой целеустремленностью и изобретательной игрой. Мощные атаки её команды накатывались на ворота противника, как штормовые волны на берег, и нередко достигали успеха. Я подумал, что, пожалуй, при подходящих условиях она могла бы выйти на очень хороший уровень, может быть, сборной республики, а то и страны.
   За время игры образ Нины-спортсменки и Нины-Королевы, до сих пор жившие в моем восприятии раздельно, как-то незаметно соединились вместе, и её быстрые, атлетически красивые, оточенные движения и перемещения по площадке предстали естественным продолжением её красоты, столь щедро дарованной природой.
   Азарт борьбы, бескомпромиссного, но честного состязания захватил полностью не только игроков, но и зрителей, которые всей душой, эмоционально, частенько в возбуждении вскакивая с мест, сопереживали своим командам.
   После игры, как бы между делом, сказал, что думаю об её игре. Она, похоже, сама знала себе цену, и ответила, что сборная - цель реальная, но не такая уж близкая. Хотя она сама чувствует, что за последний год играть стала лучше.
   Мне понравилась её спокойная, без тени хвастовства самооценка. Хороший спортсмен должен чувствовать свою силу, чтобы прогрессировать. Одинаково плохо переоценивать и принижать свои успехи - в любом деле. Так что её суждение - это лишь взвешенное мнение профессионала о своем уровне, и что надо сделать, чтобы добиться определённых успехов. Потом она поделилась своими мыслями, над чем ей ещё надо работать. Несколько неожиданными и интересными показались её рассуждения, чем она может компенсировать какие-то особенности. Например, недостаток массы - скоростью и жёсткостью.
  
   Интерес вещь хорошая, и для меня это один из самых притягательных моментов в спорте. Но когда выходишь на такой уровень, спорт поневоле становится работой, и работой нелегкой. Наверняка для большинства девушек в команде игра в ручной мяч была основным занятием, за которое они получали зарплату, жилье, а для Москвы квартирный вопрос вещь немаловажная. Было интересно узнать, как сама Нина смотрит на занятия спортом, и я спросил её об этом. Ответила она откровенно.
   - Да, у нас девчата только числятся на работе, а на деле играют. Я бы тоже могла, но пока успеваю и работать и тренироваться. Конечно, то, что в команде, имеет значение. И с жильём надо как-то вопрос решать... Это если хочу в Москве остаться. - Последнее замечание меня заинтересовало - что значит "если", и какие варианты ещё возможны, но спрашивать не стал - неудобно.
  
   После игры мы бродили по городу, а под вечер, придя в парк "Сокольники", гуляли по окраинным гравийным и грунтовым дорожкам до темноты. Посидели в кафе, снова побродили по освещенным фонарями аллеям, и в конце вышли к танцплошадке, привлеченные звуками оркестра.
   Мы выбрали место в стороне, под раскидистыми деревьями, темные высокие кроны которых далеко нависли над деревянным помостом танцплощадки, затенив её от света фонарей. Танцующих здесь было немного - народ теснился возле хорошо освещенной эстрады. Мои руки коснулись её талии, и под спокойную музыку мы быстро уловили свой ритм и почувствовали партнера.
   Мелодия стихла. В наступившей тишине стало слышно, как легкий ветерок над нами по очереди, как четки, быстро перебирает шелестящие листья. И тут оркестр заиграл "Аргентинское танго". Уже при первых звуках я встретился взглядом с её блестящими глазами, и мы мгновенно поняли друг друга - это был наш танец. Я невольно рассмеялся - и от предвкушаемого удовольствия, и ответной Нининой готовности. И мы не обманулись друг в друге - к концу танца нас окружало кольцо зрителей, наградивших наше исполнение аплодисментами.
   Уже по начальным движениям стало ясно, что моя партнерша не ограничивала свой досуг в Орле только спортивными площадками. Тем лучше, поскольку я всегда полагался больше на импровизацию, раз уловив общий рисунок танца. Музыка как будто жила в нас обоих, до того хорошо мы чувствовали намерения друг друга. Я начал более энергично, чем следовало, но она помогла подстроиться, и это было правильно, потому что в "Аргентинском танго" первые аккорды, это как точная настройка. А потом взятый ритм уже не отпускал нас ни на мгновение, увлекая дальше и дальше, неразрывно слив наши тела танцевальными движениями, рожденными удивительной музыкой, в которой моему воображению виделось безбрежное небо далеких пампасов, необъятные просторы густой высокой травы, скрывающей лошадь, с редкими, убогими жилищами "гаучо" - странного племени наездников и романтиков-стоиков, некогда порожденного этими просторами.
   Замерли последние аккорды. Мы глянули друг на друга, и, повинуясь невольному порыву, обнялись на несколько секунд, после чего она, присев, легко выскользнула из моих объятий.
   Снова заиграл оркестр, и мы продолжили танцевать. Но то первое, самое сильное, желание танцевального ритма уже выплеснулось. Когда спокойная музыка перемежалась быстрой, мы импровизировали, добавляя для вариации размашистые движения из бальных танцев. Нас это веселило. На ходу мы угадывали намерения друг друга и успевали подстраиваться. И не было у нас ни ведущего, ни ведомого. Как только кто-то задумывал движение, он заранее обозначал своё намерение, и другой тут же его поддерживал.
   В один из моментов она глазами показала, что сейчас откинется спиной мне на руки, и я даже успел подтвердить, что понял её намерение, и надёжно поддержал её, а потом чуть более сильным движением, чем надо, показал, что готов принять её на другую сторону. Нина в каком-то гимнастическом движении, как бы взлетая вверх, повернулась в другую сторону, и мягко упала спиной на мою руку. С мимолетным волнением, под платьем я ощутил её упругое тело; точно принял его и вернул в вертикальное положение. Она как будто приземлилась, чуть присев, и, не потеряв ритм, с оборотом взметнулась с вытянутыми руками вверх, разметав волосы.
   В основном танцевали ребята и девушки моложе нас, но какое нам до этого было дело. Мне недавно исполнилось двадцать пять, а Нине было двадцать три с половиной, и как-то трудно чувствовать себя в таком возрасте ветеранами. Хотя кому как. Некоторые и в двадцать лет ведут себя как пенсионеры, и наоборот. Не в возрасте дело, а в отношении к жизни.
   Хорошо мы потанцевали, от души, и, хотя не было сказано ни слова, были благодарны друг другу и за праздничное единение в танцах, и просто за то отдохновение, которое даёт бездумная отдача музыке и быстрым ритмичным движениям. Что-то глубоко сидит в нас, изредка выплёскиваясь наружу таким вот образом. И её близость во все время ощущалась каким-то приятным и пронизывающим волнением, смешанным с музыкой, ночной темнотой, и влекущим, не отпускающим ритмом.
  
   В тот день, по возвращении, нам не хотелось сразу расставаться. И мы ещё постояли возле общежития. Но прежде Нина посмотрела вверх и убедилась, что на нас ничего не свалится сверху - над нами был небольшой карниз.
   - Могут и сбросить что-нибудь, народ тут простой, - пояснила она меры предосторожности.
   Я прислонился спиной к стене и держал её за талию, а она положила руки мне на плечи, как будто мы с ней всё ещё танцевали, и в таком положении разговаривали. И как фон, меня не покидало подсознательное чувство, как будто я давно знаю её. Оно зародилось в тот момент, когда мы встретились глазами перед "Аргентинским танго" и я мгновенно распознал родственную душу. Но не только. Что-то ещё приоткрылось в тот момент для меня - как будто неожиданно увидел глубину, но не отшатнулся инстинктивно, а наоборот, готов был шагнуть туда. Говорят же - как в омут. Кто бы мог подумать...
  
   Нина со смехом рассказала, как ей приходится бороться с мелким воровством среди работников столовой. Что-то всё равно утащат, не убережёшься, да и заведующий считает, что "нельзя быть у воды, и не напиться", но надо держать народ в рамках. Работники ходят через заводскую проходную, много не утащишь. Но всё равно умудряются, привязывая продукты, а то и по паре кур, на верёвку и пряча под юбки.
   - У-жас! Мне подумать страшно, как они через проходную идут с этими курами, прямо из холодильника, - смеётся Нина.
   - Да что ты, есть такой отважный народ, ничего не боится, - заверяю её. "Думаю, некоторые просто из любви к искусству воруют, им даже не столько продукты нужны, сколько острые ощущения.
   - Может быть, - соглашается Нина. "Мне одну так и пришлось уволить, просто какой-то клинический случай клептомании. Главное, остальные, глядя на неё, как с ума посходили. Поддон для котлет утащили. Ну кто дома столько котлет будет готовить? Глупость какая-то. - И, слегка покачиваясь назад и вперёд в моих руках, заканчивает: "Как только её уволила, тут же воровство прекратилось. Вот уж точно, ложка дёгтя в нашей столовской бочке мёда!" - и она вопросительно смотрит мне в глаза.
   А по мне, правильно она сделала. Со всеми не нанянчишься. Многие по-хорошему просто в принципе не понимают, воспринимая доброе отношение как слабость, которой надо воспользоваться в своих целях.
   Но пока я так и не узнал, почему она уехала из Орла, а сама она обходит вопрос стороной. Значит, время ещё не пришло. А может, и никогда не придёт.
  
   Весна незаметно перешла в лето. Ярко-желтые от цветов одуванчиков, светло-зеленые весенние поляны сменили цвет на спокойный летний, с потемневшей, заматеревшей травой. Отцвели бело-пенным и нежнейшим розоватым цветом фруктовые деревья и кустарники в нахабинских садах, усыпая траву и землю лепестками с коричневатой каемочкой увядания. Опавший цвет не вызывал сожаления - о неизбежном не печалятся, - но как будто оповещал о завершившейся смене времен года и, как я ощущал, об окончании какого-то этапа моей жизни.
   Каждое утро, идя на станцию, я отмечал, как подрастала обильно высыпавшая плодовая завязь на яблонях. Часть её быстро отпала сразу после цветения, ненадолго выстелив тропинки под деревьями тонким зеленоватым ковриком, но та, что осталась, цепко укрепилась на ветвях и обещала дать богатый урожай. Солнце вставало быстрее и почти сразу начинало пригревать. Воспоминания об утреннем весеннем холодке стали чем-то далеким и забытым - человеческая память странное творение, и время в её царстве не плавная равнинная река, но горный ручей, прихотливо скачущий по скалистым уступам.
   По научной работе сделано было более чем достаточно, и мне не терпелось закончить диссертацию, защититься, и поскорее расстаться с аспирантским статусом. Откровенно говоря, это положение уже давно тяготило - сколько можно ходить в учениках, хотя бы и формально, тем более что на деле я давно работал самостоятельно. И, каким-то образом, приход лета как будто обнажил мое нетерпение поскорее поставить точку в этом вопросе. Одним словом, труба зовет! Пора, пора!..
  
   Как-то я встретил Нину после работы. Когда на троллейбусе мы подъезжали к общежитию, я спросил, нет ли поблизости места, где можно искупаться. На меня иногда находит почти нестерпимое желание залезть в воду, желательно ледяную, и охладиться, как будто организм в экстренном режиме начинает сбрасывать тепло, как какая-нибудь теплоэлектростанция горячую воду. Оказалось, неподалёку есть не то пруды, не то котлованы, где Нина видела отдыхающих.
   Сойдя с троллейбуса, мы направились к прудам. Никто не купался, но на глинистых берегах сидели несколько безмолвных рыбаков. В ведерке одного из них трепыхался ёршик с непропорционально большим колючим плавником. Надо же! Тут даже рыба есть!
   Я разделся, и с наслаждением погрузился в холодную водицу несколько необычного насыщенного аквамаринового цвета. Нина ждала меня на берегу. Она нашла в лесочке деревянную колоду, притянула её на берег, и сидела на ней, задумчиво глядя куда-то вдаль.
   Одеваясь, я забыл на кусте маленькое махровое полотенце с легкомысленными лимонными и зелёными поперечными полосками - обычно брал его на тренировки. Вспомнил об этом только когда проводил Нину до общежития. Со смехом сказал ей о пропаже, и тут же забыл об этом. Каково же было моё удивление, когда она при очередной встрече подала мне полиэтиленовый кулёк, в котором по лимонным и зелёным полоскам я сразу узнал своё полотенце.
   - Каким образом?! - в изумлении воскликнул я.
   - Заехала утром, нашла, - просто ответила Нина. Я представил, как она ранним утром, когда на траве серебрится холодная роса, а кругом ни души, пришла на котлован, чтобы найти пропажу. Там днём-то не очень уютно себя чувствуешь, а с утра в этом месте, наверное, просто жутковато. И что-то всё-таки подвигло её на этот поступок.
  
   В общежитии
   Как произошёл этот эпизод, я и сам толком не отдаю себе отчёта. Спонтанно. Иногда так бывает. Ничего не планируешь, не ожидаешь, а оно раз, и случается. Приходит мгновенный толчок изнутри, и ты ему беспрекословно подчиняешься. А тогда всё именно так и произошло.
   Лето к тому времени уже окончательно обосновалось в Москве и Подмосковье, и даже принесло свои первые плоды - зелень с огородов, ведерки и корзинки садовой клубники. Эти первые летние дары природы, расставленные и разложенные на прилавках небольшого базара в Дедовске, радовали глаз своей свежестью и безыскусной прелестью. Дедовск был следующий город за Нахабино по рижской дороге. Туда я иногда добегал по лесу во время своих вечерних кроссов. Не в силах удержаться, почти всегда что-нибудь покупал на базаре, и тогда часть дороги назад шел пешком, пока не "расправлялся" с купленной клубникой.
  
   После того, как мы сходили в кино, я проводил Нину. На улице, постепенно расходясь, начинался летний дождь, и мы зашли в подъезд общежития. Наверх вели несколько ступеней, и уже там располагалась конторка вахтёра. Мы простились. Нина, поднявшись по ступенькам, одарила меня улыбкой, помахала рукой, и пошла по коридору. Я замешкался внизу, доставая из спортивной сумки куртку, из-за начавшегося дождя. В это время вахтёрша поднялась со стула и пошла в противоположную от Нины сторону.
   Я, особо не понимая, зачем это делаю, может просто из озорства, не задумываясь, взлетел по ступенькам, почти бесшумно, на носках пробежал по коридору, увидел вход на лестничную клетку, и свернул туда. Мне были слышны быстрые шаги - это по лестнице поднималась Нина. Перепрыгивая через несколько ступеней, я быстро догнал её.
   Ситуацию она оценила быстро.
   - Смотри, это женское общежитие. Надо чтобы тебя никто не увидел, тут же доложат. Идём тихонько, я впереди, - и мы продолжили подниматься.
   На восьмом этаже Нина вышла в коридор, а я остался на лестничной площадке. В коридоре было тихо. Звякнули ключи, она открыла дверь, и махнула мне рукой, чтобы следовал за ней. Через несколько секунд я закрывал за собой дверь. И тут Нина, уже не сдерживаясь, расхохоталась, бросив сумку на пол и держась руками за стену. Отсмеявшись, она на мгновение прислонилась ко мне, потом легонько толкнула в грудь, и, всплеснув руками, без тени упрёка в голосе произнесла, глядя на меня всё ещё смеющимися глазами: "Зачем?"
   - Не знаю. Может, из-за дождя, - мне и вправду трудно было объяснить свой поступок.
   - Ладно. Заходи, гостем будешь. - Не нагибаясь, нога об ногу, сбросила босоножки, подобрала сумку и прошла в комнату. Я разулся, поставил свои туфли поближе к двери, и зашёл следом. Мне представлялось, что она живёт в комнате, как в студенческом общежитии, но увидел небольшую квартиру, только без кухни. Маленькая квадратная прихожая, из неё дверь в ванну, сбоку встроенный шкаф, и прямо - дверь в комнату.
   Я ожидал встретить обычную казённую мебель, и каково же было моё удивление, когда передо мной предстала хорошо обставленная комната.
   - Это у вас что, стандартный набор? - поинтересовался я. Нина догадалась, что вопрос относился к мебели. Оказалось, она сама купила, объяснив тем, что привыкла жить дома.
   Комната средних размеров, но уютная, как игрушечка, и, на мой взгляд, придраться не к чему - даже если бы я захотел. Она состояла из двух частей, обозначенных мебелью. Судя по тому, как Нина привычно прошла к письменному столу у окна, это была её часть.
   Нарядный обеденный стол с вазой посередине и вязаными салфетками, макраме, находился как бы на нейтральной территории. Я отодвинул стул подальше от обеденного стола, и сел на него, лицом к окну.
   Нина попросила меня отвернуться, чтобы переодеться, потом подошла, присела на корточки, положила руки мне на колени и заглянула снизу в глаза: "И что мы будем делать, дорогой мой гость?" И сама же ответила: "У нас будет ужин, но его надо приготовить". И в этот момент послышался звук ключей, вставляемых в замочную скважину, дверь отворилась, и обернувшись, я увидел в коридоре Веру. Но меня она пока не заметила. И только разувшись и войдя в комнату, остановилась в дверном проёме, как поражённая громом. За всё это время мы с Ниной не произнесли ни слова.
  
   - Добрый вечер, Вера! - поздоровался я с ней голосом Деда Мороза, приветствующего детей на новогоднем утреннике. Она, наконец, обрела дар речи, и сдержанно поздоровалась. Вера небольшого роста, но плотная, моторная. Живое округлое девичье лицо обрамлено непослушными кудряшками каштанового оттенка; из-за них она немного похожа на подростка. По возрасту Вера моложе Нины, ей девятнадцать лет. Ещё раньше Нина, рассказывая о ней, как-то обронила, что она у Веры вроде мамы. Нина спросила, не поможет ли Вера ей на кухне, и та, быстро переодевшись, вскоре туда ушла. Нина, заверив, что они скоро вернутся, и сунув мне несколько книг, ушла следом.
   Я начал листать книги. Это были повести Валентина Распутина, переводы рассказов Сомерсета Моэма, какой-то французский переводной роман, напечатанный мелким шрифтом - имя писателя мне ни о чём не говорило. Самая толстая книга, к моему удивлению, оказалась "Преступление и наказание" Достоевского. Глянув на застекленные книжные полки, приобретаемые, по-видимому, постепенно, судя по слегка отличающимся оттенкам, я смог разглядеть имена Льва Толстого, Пушкина, много книг из серии "Жизнь замечательных людей", о путешествиях, экономике, по кулинарии - вернее, по кулинарным технологиям. Библиотека комплектовалась явно не случайно, и выбор свидетельствовал об основательности и развитом вкусе.
   Я предполагал, что Нина неплохо знакома с серьезной литературой, но до сих пор мы не затрагивали особо эти темы, хотя несколько раз обращали на себя внимание её комментарии по разным поводам, говорящие о начитанности. Чтение, это палка о двух концах - кто-то извлекает пользу, а кто-то просто глотает книги, ища пищу для эмоций, но не для ума, и не осмысливает прочитанное. Судя по библиотеке, Нина относилась к первой категории читателей - прочитанное она обдумывала.
   Ужин, как и обещалось, приготавливался быстро. Вскоре на столе парил в тарелках борщ - по-видимому, из утренних запасов, подогретый, и для него же поставили сметану; омлет с луком и приправой только что приготовили. Вера принесла овощной салат, при этом бросив на меня немного смущенный, но вполне доброжелательный взгляд, и вскоре стол сервировали для ужина, и очень прилично.
   Я без крайней нужды не осложнял свою материальную жизнь, довольствуясь немногим. Контраст между моим прямолинейным, грубоватым спартанским бытом и этим с любовью ухоженным женским гнездышком и тщательными приготовлениями к ужину был так велик, что, несмотря на слышный за окном неторопливый летний дождь, на душе стало светло и радостно, как когда-то давно, в детстве, перед раздачей подарков на новогоднем утреннике.
   Стесненности я не чувствую, но необычная обстановка, где на всем лежит отпечаток женской заботы об устройстве быта - все эти аккуратные скатерти, салфеточки, накидки, затейливые стеклянные вазочки и расписной фарфор, как узором обрамляют моё приподнятое и немного возбужденное состояние. Почему-то я немного волнуюсь, и есть не хочется. Вид накрытого стола вызывает больше эстетические чувства.
   Но вот закончены приготовления, и Нина с Верой приглашают к ужину. Нина - тепло и радушно, Вера просто разводит руками в сторону стола и несмело улыбаясь, добавляет: "Проходите, пожалуйста".
   Я встаю со стула и с пафосом, торжественно-озабоченно восклицаю: "Свечи! Мы забыли зажечь свечи! И непременно в латунных, поблескивающих канделябрах!
   Нина искренне смеётся; Вера вторит ей негромким открытым детским смехом. Доверие между ней и мной установлено. Глядя на них, сам начинаю улыбаться. За окном неспешно и уютно шумит летний дождик. Я чувствую себя гостем, и гостем желанным.
   После ужина Нина с Верой быстро прибрали посуду, и Вера ушла.
   Дождь затихает. За окном, в непроглядной темноте ночи, о жестяной подоконник разбиваются крупные капли, все реже и реже, и я даже улавливаю в их ударах какой-то ритм.
   - Музыка ушедшего дождя. Ему и двум добрым феям я обязан прекрасным ужином, - кивая головой в сторону окна, говорю Нине, заканчивающей прибирать стол.
   - Да, это хороший дождь. И он все правильно сделал, - улыбаясь, отвечает она.
   Пора уходить, но я тяну время, пребывая в состоянии безвременья, которое, как ватным одеялом, окутало для меня весь этот вечер.
  
   Убрав скатерть со стола, Нина села на стул напротив и, глядя мне прямо в глаза, примирительным голосом сказала: "Давай решим, что делать дальше. Время одиннадцатый час, ты ещё успеешь добраться до дома. Через вахту как-нибудь проберёшься. Если я тебя оставлю здесь, то придётся беспокоить Веру. Тогда я буду спать на её кровати, а ты на моей", - она помолчала, что-то ещё хотела добавить, но не стала. Я примерно догадывался, что она могла сказать, и был благодарен, что она промолчала. Значит, мне доверяют. По инерции прислушиваясь к дробному стуку капель дождя, отвечаю: "Неудобно беспокоить Веру, но если она согласится, мне бы хотелось остаться. Когда мы ещё сможем побыть одни". Нина с улыбкой соглашается: "Хорошо".
   Она уходит, вскоре возвращаясь с Верой. Видно, что они уже обо всём договорились. Вера, взяв свои вещи и попрощавшись, оставляет нас.
  
   Сразу становится тихо-тихо. Мы сидим напротив, смотря друг на друга, и ничего не говорим. Но нет чувства неловкости, как бывает, когда возникает пауза в разговоре, и нечем её заполнить. Мне просто хорошо: я наслаждаюсь её близостью, возможностью разглядывать черты лица, угадывая за ними ум, волю, незаурядный характер, находя в чем-то подтверждение тому, что уже знаю о ней, и открываю новое, что доселе ускользало от меня, хотя я чувствовал его присутствие.
   Любой человек, это как бесконечный и всегда меняющийся мир. Можно долго знать кого-то, но так никогда и не понять человека до конца, и даже составить о нем ошибочное представление. Я не так много знал о жизни Нины, но чувствовал, что как на человека на неё можно положиться. А в таких случаях детали не так важны.
   Но не только это знание определяло мое отношение к ней. Что-то ещё, другое, более глубокое и, может, даже более важное, чему я пока не мог найти названия, жило во мне как спокойный и ясный огонек. Но есть ли что-то похожее в её душе? И постепенно я осознаю, что мой сегодняшний внешне безрассудный поступок не такой уж беспричинный - он вызван подсознательным желанием получить ответ на этот вопрос. Вот только как? И точно ли я готов услышать "нет"? А как насчет "да"? Пожалуй, с этим ясно - тут я готов. А насчёт "нет"... Что ж. Тоже готов. Себя я знаю. Встану и навсегда уйду, не оглядываясь.
  
   В темноте за окном, в отдалении, раздался звук автомобильной сирены и послышался визг покрышек об асфальт. Ненадолго раздались приглушенные расстоянием возбужденные женские голоса, и все стихло. Мы одновременно глянули в сторону улицы, потом снова друг на друга. Я высказал предположение: "Дорогу под носом у машины перебегали". Нина согласно кивнула: "Девчонки...".
   Попутно замечаю на письменном столе "Преступление и наказание" - книга так и лежит открытая. Повинуясь какой-то безотчетной мысли, спрашиваю, что её заинтересовало в романе. Нина задумывается. В лице, как мне показалось, мелькнуло мгновенное колебание, говорить или нет, и последовал удививший меня ответ: "Наверное, наказание без преступления", - и серьёзно смотрит мне в глаза, в ожидании, надо ли что-то добавить. Разумеется, надо.
   Она встает, проходит к письменному столу и берет томик. Я в это время придвигаю другой стул, вплотную к моему. Нина садится рядом, и мы соприкасаемся плечами. Разворачивает книгу на коленях и быстро находит и зачитывает сначала страницу с известными рассуждениями Раскольникова, имеет ли он право, а потом ужасающую сцену убийства Лизаветы.
   Положив книгу на обеденный стол, она поворачивается ко мне. Мы сидим совсем близко-близко, лицом к лицу. Глядя мне в глаза, говорит, как будто размышляя, но чувствуется, что она думала об этом не один раз.
   - Человек на пустом месте, из-за своей неудовлетворённости жизнью, придумывает какие-то бредовые идеи, а потом начинает их осуществлять, и вот к чему это приводит. Понимаешь, меня поразило в какой-то момент, что результат-то один и тот же, будь на месте Раскольникова какой-нибудь уголовник. Какое значение имеют все его рассуждения после свершённого? Только то, что они привели его к чудовищному преступлению именно таким путём, и всё! Но чего они стоят по сравнению с жизнью двух ни в чем не повинных людей? Я понимаю все его доводы. Но все это понимание тут же улетучивается, когда такое тебя лично коснется. Правильно, "чужую беду руками разведу", а вот когда своя душу скрутит, тут по-другому запоешь.
   Я удивлен её эмоциональным ответом, но одновременно понимаю, что с первого захода попал близко от нужного мне "яблочка".
   Нина молчит, глядя куда-то в пространство. Подождав, не захочет ли она продолжить, говорю:
   "В каждом деле надо добираться до сути. Но суть многогранна. Представления о жизни, и в первую очередь о нравственности, моральных устоях, меняются. Мы может в полной мере не осознаем этого, в силу своей молодости. Да, результат на виду, и судить по нему легче. И, в каких-то случаях, это правильно. Раскольников - убийца, и все его оправдания гроша ломаного не стоят, верно. Но гораздо чаще все не так просто. Перспектива с одного направления часто обманчива, порождает иллюзию. Надо видеть всю картину", - и я сделал ударение на "всю".
   - Понимаю, понимаю! Надо смотреть дальше! Только где взять такую подзорную трубу?
   Я пожал плечами, показывая, что у меня нет ответа, и добавил.
   - Единственное, что знаю, всегда надо думать. Готовых рецептов нет, и кто так считает, обманывает сам себя, либо других. Если есть голова на плечах, используй. А нет, никто не поможет, даже если захотят. Изнутри должно идти.
   Нина вздохнула.
   - Если бы всё решалось разумом!.. А душа? Куда её девать, когда она говорит одно, а разум подсказывает другое?
   - Советовать легко, знаю. И всё же, всё же... Слушай своё сердце, не наступай на горло собственной песне - даже если будет больно.
  
   Нина, выпрямившись на стуле, вытянула руки вверх, а потом резко опустила их и снова повернулась ко мне. Её лицо было совсем близко, и хотя я был поглощен разговором, ощущение её какой-то одухотворённой красоты как будто окатило меня волной. Но одновременно та же волна принесла предчувствие боли.
   - Был у меня в Орле парень, Серёжа. И всё у нас с ним шло хорошо. Я по-настоящему любила его, на все была готова. Как сумасшествие! Сладкое сумасшествие. А потом "красивая и смелая дорога перешла", - процитировала она слова песни Анны Герман. Помолчала, и закончила: "И всё кончилось. Было больно, очень больно. А они ходили по нашей улице. И тогда я уехала.
   Она сказала всё это без горечи, и во всё время, пока говорила, голос был спокойный и ровный, и её прямая осанка не поменялась, и она так же смотрела мне в глаза. А я не знал, что и ответить. Но потом слова пришли сами.
   - Понятно... Действительно, ты наказана без вины. Но так бывает, и нередко. Можешь не сомневаться, несправедливости на твой век хватит. Не стоит надеяться на чью-то милость, кто бы это ни был. Ангелов нет. Все спотыкаются. Все. Говорят же - жизнь прожить, не поле перейти. Победы ходят рука об руку с поражениями. И чем выше ставки, тем больнее проигрыш. Тебе ведь было хорошо? Да, пришлось заплатить, и может дороговато, но кто знает истинную цену? Всё, это уже случилось. Проехали! Приняли, как-то залечили рану, и живем дальше. А какие ещё варианты?
   Она слушала и машинально накручивала на палец локон волос. Раньше я не замечал за ней такой привычки. Она распустила прядь и положила руки на колени.
   - А теперь он мне пишет. С ней он расстался давно. Сразу, как я уехала. Думаешь, мой отъезд повлиял?
   - Не знаю. Может быть, - я так действительно подумал; не то чтобы пытался её утешить. Да она и не нуждалась в утешении. И потом продолжил: Ты его лучше знаешь. Если в него влюбилась ты, то, как ни зла любовь, он скорее всего нормальный парень. Все спотыкаются. Влюбленность лошадка норовистая, это болезнь. Если он тебе год пишет, о чём-то это говорит?
   - Он и переговоры заказывал, но я не пошла. Не смогла, - задумчиво добавила Нина.
   - Давно это было? - поинтересовался я, хотя единственное, что мне сейчас хотелось, это закрыть глаза и ни о чем не думать. От резкого перепада температур сталь закаляется, но не всегда, иногда - ломается. Что уж говорить о простой человеческой душе...
   - Последний раз месяца два назад....
   - Нда... Не знаю, что и ответить. Я ведь к тебе тоже неравнодушен, к слову сказать. Но ладно. Давай подумаем. Что-то мне подсказывает, что ты готова на примирение, или как там это назвать. Одним словом, если бы не размолвка, ты не против быть вместе с ним. - И говоря это, я вполне осознавал, к чему приведет дальнейшее развитие событий и моё активное участие в них.
   - Я думала. Если это случилось раз, может случиться снова.
   Боль и разочарование пришли одновременно, сплетясь в жгучий клубок. Пора было заканчивать это самоистязание. Я ответил словами пословицы - "за одного битого двух небитых дают", добавив, что выводы он наверняка сделает. Но и Нине надо будет потрудиться - хорошие отношения между людьми требуют постоянной заботы, хоть дома, хоть на работе.
  
   Это последнее усилие окончательно опустошило меня. На душе было одиноко и неуютно. Боль ушла, как будто прогорел костер, и на её месте, как пепел, остались разочарование и досада. А потом меня начал разбирать смех. Получилось как в рассказе О' Генри "Трест, который лопнул". Я сам помог ей сделать выбор не в свою пользу. И в этом смехе звучали и моё разочарование, и в какой-то мере радость за Нину, что вот таким образом разрешились её проблемы. Было понятно, какой выбор она сделала. Дали мои слова лишь толчок, и её решение подсознательно созрело давно - сейчас это не имело значения. Теперь это её дело. Кто-кто, а она человек разумный. Чего я не мог сказать в этот момент о себе.
   Она дождалась, когда я отсмеюсь, а потом просто сказала: "Прости, пожалуйста". И было видно, что она искренне сожалеет, что наше знакомство неожиданно пришло к такому концу. Я тоже сожалел, но по другим причинам. А, с другой стороны, понимал, что именно такая развязка, если и не была предрешена, но самое лучшее решение - для нас обоих. Я мог бы попробовать переломить ситуацию в свою пользу, но только зачем? Два билета на одно место в партере продать можно. Но сидеть все равно будет один.
   - Да не за что просить прощения. Мне было хорошо с тобой, правда. И пусть у тебя всё сложится нормально. А я не пропаду, ты же знаешь, - Нина, чуть заметно, утвердительно кивнула. Глаза у неё были грустные.
   Больше мне не хотелось говорить на эту тему. Хорошего помаленьку. Хватит с меня на сегодня устраивать чужие жизни.
   Как будто исчерпав способность изъясняться словами, мои чувства вдруг объединились в протяжные, грустные аккорды "Бесаме Мучо". И стало легче.
  
   Вскоре мы легли спать. Спать было неохота, и мы переговаривались. В один из моментов разговора она сказала: "Ты ведь не студент". О, это интересно!
   - Верно. А как ты догадалась?
   - В самый первый раз ты оговорился, сказал, что делаешь "своего рода" диплом. Но даже не это главное. Какой-то ты слишком независимый для студента. Студенты так себя не ведут. А ты сам по себе.
   - Кто же я тогда, по-твоему? - мне стали любопытны её дедуктивные способности.
   - Я думала об этом. На работу каждый день тебе ходить не надо, и спорт для тебя тоже не основное, я же это вижу. Судя по всему, ты аспирант. И я понимаю, почему ты представился первый раз студентом.
   - В яблочко! - а что я ещё мог сказать? - Знаешь, Нина, мне кажется, после такого жизненного урока, и слегка подправив некоторые идеалистические представления о жизни, с твоим умом тебе удастся избежать многих ловушек.
   - Хорошо бы, - задумчиво ответила она. И мы продолжили разговор.
  
   Часа в три ночи мы наконец уснули.
   Спал я беспокойно, скорее дремал. Под утро окончательно проснулся. Светало. Лежа на боку, смотрел в окно, за которым медленно занимался рассвет. Тихо-тихо. На душе было ни хорошо, ни плохо - никак. Дело сделано. Точка. И не о чем тут думать. Эх, зря я остался! Надо было вчера сразу после разговора уйти. Добрался бы как-нибудь. В конце концов, на вокзале бы посидел.
   Вдруг утреннюю тишину прорезал истошный вопль с улицы: "Лимитчики! Вставайте!" Лимитчиками называли рабочих, приехавших в Москву обслуживать сибаритствующих москвичей. Их прописывали на ограниченный срок, называлось "по лимиту". Слово носило пренебрежительный оттенок. Меня как подбросило. Я выглянул в окно. Внизу стоял простецкого вида мужик, похоже, подвыпивший. Посмотрев, можно ли открыть окно, быстро сообразил, как это сделать. Оконная рама отошла с шуршащим звуком.
   Так! Теперь нужен метательный снаряд, и я шарю глазами по комнате. А вот и он! Рванулся к столу, схватил бутылку газировки и, вернувшись к окну, со всей силы запустил её в сторону орущего, чтобы спугнуть его. Она упала совсем близко, на газон, и даже не разбилась, но хорошо его напугала. Мужик аж подпрыгнул от неожиданности. Выругался, и побыстрее ретировался.
   Я удивился своему поступку, но, с другой стороны, понимал, почему это сделал - надо было сорвать на ком-то чувство досады. Благородство, оно тоже не беспредельно.
   Нина проснулась на шум, и лёжа в Вериной кровати, молча наблюдала за моими военными действиями, приподнявшись на локтях. Пройма ночной рубашки спала, обнажив плавные изгибы шеи и по-девичьи округлое плечо. В душе снова шевельнулась притихшая за ночь досада. "Зря не ушел вчера", - ещё раз пожалел я.
   Когда, убедившись, что мужик остался цел и невредим, я закрыл окно и повернулся к ней, голова её уже снова лежала на подушке. Ну и хорошо. Меньше всего мне сейчас хотелось обсуждать свой поступок - с кем бы то ни было.
   Я взглянул в окно. Первые красноватые лучи солнца неожиданно пробились между нижней кромкой темных облаков, украшенных понизу багряно-золотистой окаемкой, и ещё мглистым горизонтом. И почти сразу северо-восточная часть неба осветилось горячим светом, который струился все дальше и дальше, переливаясь и меняя гамму красок от сине-фиолетового в низинах до нестерпимого солнечного сияния, исходящего от быстро поднимающегося светила. Я жадно любовался зарождением дня - восход всегда вселял в меня тихий восторг, в любое время года. "Ну что ж", - вздохнув, негромко произнес вслух, чтобы хоть что-то сказать и перебить щемящее чувство, невесть откуда поднявшееся в душе. "Вот и роскошная финальная сцена - как на заказ. Все по законам жанра!"
  
   А с вахтой обошлось. Я твёрдыми шагами шёл по коридору, а на меня, сидя в своей конторке, с открытым ртом остолбенело смотрела вахтёрша. Приблизившись, я завозмущался недовольным скандальным голосом: "Какого чёрта вы с утра мне покоя не даёте! Тумблер включить не можете, сразу электрика звать! Сами без рук что ли, на кнопку лень нажать!" - изобразил я из себя электрика на вызове. Не спеша подошёл к вахте, взгромоздил свою спортивную сумку на конторку и навис над вахтёршей: "Короче, мать! Всё сделал. Больше не звоните. По крайней мере, в мою смену". Вахтёрша торопливо, с готовностью, ответила: "Не будем, не будем!"
   - Вот так, - тяжело, с чувством, сказал я, для чего мне даже не понадобились актерские способности. Сдёрнув свою сумку с конторки, не спеша сошёл вниз по ступенькам. На улице меня догнала смеющаяся Нина, которая шла сзади и наблюдала всю сцену. Глядя на неё, я тоже невольно заулыбался.
  
   Эпилог
   В середине лета зарядила полоса летних дождей. Сырость висела в воздухе. Влага насквозь пропитала поля и леса. Когда ненадолго выглядывало солнце, все начинало парить и благоухать так, что, казалось, эту смесь всевозможных ароматов можно нарезать кусочками.
   На базаре в Дедовске ведерки и корзинки с клубникой сменились стаканчиками с ярко-красной малиной и ягодами пахучей чёрной смородины с меленькими, чуть заметными крапинками и длинными засохшими плодоножками. Похоже, в Дедовске других сортов смородины, кроме "Десертной", не признавали. На прилавках появились свежие огурцы - пупырчатые, зеленые с одной стороны и чуть более светлым "брюшком". Соскучившись за зиму по свежим овощам, я налегал на салаты из огурцов, редиски и зеленого лука, сдабривая их постным маслом, а то и просто, разрезав огурец повдоль и посолив, натирал половинки друг о дружку, и с удовольствием хрустел ими.
   Поздними вечерами, а вернее ночами, я приспособился бегать после своих научных занятий до Павловской Слободы, что возле Истры - взбодриться. Луна иногда светила как сумасшедшая; в такие ночи было видно почти так же далеко, как днем, но только в серебристом волнующем лунном свете. Не встретив ни души, я добегал до Истры, смотрел на её струящиеся воды между заросшими берегами, и чувствовал какую-то вневременность и нереальность всего этого странного лета, до предела напоенного и пропитанного влагой дождей. Вся жизнь в такие ночные часы казалась необычной, непостоянной и зыбкой, как лунные тени деревьев, падающие на ночные поляны, которые в то лето, от обилия влаги, заросли необыкновенно густой и высокой травой. Потом бежал назад, обычно возвращаясь к себе часам к двум ночи. В заснувшем общежитии было необычно тихо в это время, и даже мои осторожные шаги, казалось, отдавались гулким эхом по всему коридору.
   Я целиком погрузился в работу. Написание диссертации быстро приближалось к концу. Начал встречаться с будущими оппонентами, с которыми договорился научный руководитель; ездил в разные организации, докладывал о своих результатах, быстро убедившись, что в основном народ мало интересуется работами других, да и далеко не каждый способен оценить уровень результатов, не имеющих прямого отношения к его теме. Но три человека - похоже, с более светлыми умами, чем у среднего человека - тем не менее поняли, о чем идет речь, и оценили результаты высоко. А вскоре, глядя на них, и остальные "подтянулись", и постепенно моя фамилия в научных кругах стала произноситься с оттенком уважения. В общем, дела двигались неплохо. Сам я, что называется, "рвал и метал", чтобы приблизить скорое завершение учебы.
  
   Как снег собирается на крыше, чтобы затем разом соскользнуть, так и у Нины события накапливались одно за одним, с тем, чтобы в какой-то момент сразу принести множество радостных перемен. Серёга ковал железо пока горячо. Нина, раз решив, тоже не откладывала дела в долгий ящик. Где-то через неделю после памятной мне ночи я позвонил, и мы договорились, что подойду в общежитие. Зачем это сделал, как-то даже не отдавал себе отчета. Просто чувствовал, что надо встретиться последний раз и проститься по-человечески.
   Я приехал раньше, чем было намечено. Попросил проходившую мимо девушку зайти в Нинину комнату и позвать её. Но вышла Вера, явно озабоченная. Увидев меня, очень обрадовалась, и едва мы с ней оказались на улице, где неподвижно застыл тёплый, душноватый летний вечер, тут же начала взволнованно говорить.
   - Ой, Вы знаете, тут такое, такое! К Нине приезжает её парень, с которым она когда-то дружила!
   Я почти услышал, как с лёгким хрустальным звоном разбилась последняя капелька надежды, которая, оказывается, всё ещё жила в моей душе. Потёр затылок, и ответил: "Ну, в общем, этого следовало ожидать", - и спокойно посмотрел на Веру.
   - Так Вы знаете уже? Что у неё там парень?.. Вера была совершенно сбита с толку.
   - Да, знаю. Нина сказала, - у Веры в голове, видать, всё совсем перепуталось.
   - А как же Вы? Вы же вот с Ниной... Ну тогда, ночью... Я думала, вы поженитесь. Вы так подходите друг другу! А Нина, она очень хорошая! - Вера, видать, говорила всё это больше для себя. Надо было её успокоить.
   - Вера! Тогда, ночью, ничего не было.
   - Как?! - я даже близко не мог себе представить, что у человека могут так широко открываться глаза.
   - Да так. Ты же знаешь, что парни, наоборот, всегда хвастаются, если переспят с девушкой?
   - Да-а?! - придвигаясь ко мне, в изумлении выдохнула Вера. Я искренне пожалел, что она скоро лишится Нининой опеки. Ей бы она пригодилась - ещё с год, как минимум.
   - Да точно! Зачем мне тебя обманывать? - и мой аргумент подействовал. Вера поверила. Хотя почему-то всегда легче верят вранью, чем когда говоришь правду.
   - Какие вы странные с Ниной!
   - Да мы-то обыкновенные. Это остальные странные.
   Но Вера не обратила внимания на мои слова. Просияв и глядя мимо меня, она махнула рукой в сторону и оповестила, что к нам идет Нина.
   Я обернулся. Улыбаясь - видать, заметив нас - она приближалась в нарядном ярком платье. Мы с Верой стояли внизу, на дороге, а она шествовала по тротуару, и это усиливало впечатление.
   Хотел бы я знать, для чего природа создает Королев... И знают ли они сами ответ?
  
   Вечером мы бродили по грунтовым дорожкам в ближнем лесу, возле самой кольцевой дороги. Деревья в нем росли редко, как будто в парке. Из-за дождей на лесных тропинках образовались лужи, и нам частенько приходилось обходить их по сырой траве вдоль обочины или петлять по лесу.
   Нина рассказала о своих планах. Сейчас на несколько дней приедет Серёжа. Потом, в зависимости от того, как пройдет их встреча после столь долгой разлуки, она съездит с ним в Орёл. Посмотрела на меня - как я отношусь к её новостям. А я нормально их принял - хорошо, что дела у неё устраиваются. Год разлуки для любви немалый срок. Она что-то хотела ещё сказать, но удержалась. И правильно. Говори, не говори, дело сделано. Всё понятно без слов.
   Вспомнил, как мы с ней переглянулись, когда оркестр заиграл "Аргентинское танго", и я в одно мгновение распознал родственную душу. Да, встреться мы с ней вовремя... Эх, Нина Петровна!.. Хорошей мы могли быть парой! Но вот так оно получилось.
   На прощание она благодарно прижалась ко мне, я её обнял, и мы так долго стояли, каждый думая о своём. И снова в голове всплыли протяжные, мучащие душу аккорды "Бесаме Мучо", как будто разводя нас в кромешной темноте, которой представлялась в этот момент вся будущая жизнь - и её, и моя.
   А потом её рука, от локтя до кончиков пальцев, скользнула в моей ладони. На мгновение наши пальцы сомкнулись, почему-то чуть перехватило горло. Я повернулся и, не оглядываясь, пошел на троллейбусную остановку. С обеих сторон тротуара, сколько хватал глаз, как ковровая дорожка стелился желтый цвет саранок.
  
   Было темно, когда я добрался в Нахабино. На втором этаже, в Володиной комнате, горел свет. Поднявшись на второй этаж, постучал в дверь. Раздался степенный и приветливый Володин голос: "Заходи, товарищ! У нас всегда открыто!"
   После радушного Володиного приветствия последовала обычная процедура чаепития, но на сей раз без заварки. Напившись вдоволь кипятка с душистым печеньем "Привет", я поведал Володе, не вдаваясь в подробности, чем в итоге закончилось моё знакомство с Королевой.
   Он долго молчал, а потом крутанул головой и, глядя в сторону, на экран телевизора, по которому показывали комбайны, журавлиным клином идущие друг за другом по полю среди бескрайней степи, резюмировал: "Да, Константиныч, неожиданный поворот. Но я так понял, ты сам её отпустил. Добровольно. Я бы не смог, стоял бы до конца. Да... Эх, Нина-Королева!" И мечтательно вздохнул.
   - Володь, выходной завтра. Может, с утра на Темирязевские пруды съездим, искупаемся? Там, кстати, песок на маленьком пляже подсыпали, в заливчике. Ну, где мы в проруби купались. А потом мне на тренировку.
   Володя в таких делах долго не раздумывал и принимал решение сразу. Он поднял кверху указательный палец, характерным жестом зафиксировал его в воздухе и спокойно произнёс:
   - Поехали!
  
  
  

  
  
  


  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Командировка

  
  
  


  
  
  
  
  
  
   Виктор Петрович сидел у себя в кабинете заведующего кафедрой радиоэлектронного оборудования. Упругие сетки новехонького "эргономического" кресла ласково, как будто на весу, поддерживали крепкое жилистое тело. Одет он был сегодня "по-парадному" - после обеда предстоял доклад на Ученом совете университета. Впрочем, и в остальные дни он одевался не намного свободнее, и вряд ли кто когда-либо видел его на работе без галстука - всегда в тон и со вкусом подобранного.
   Массивный рабочий стол красного дерева с полированной столешницей отделял его от высокого окна. За ним открывался вид на заснеженный городской парк. В конце центральной аллеи высился ажурный фонтан в форме двухъярусной вазы, отлитый из чугуна. Фонтан казался черным на фоне снежной белизны. Далеко над деревьями парка угадывалась полоса чистого снега, покрывавшего лед реки, и затем шли ивовые заросли на пологом противоположном берегу. Над зарослями ивовых кустов, видимых отсюда уже как сплошная неровная полоска, поднимали свои полупрозрачные зимние кроны отдельные деревья, которые быстро сливались в один расплывчатый темно-серый массив, плавно переходящий вдали в сизую зимнюю дымку. Было в этой картине что-то вневременное, живущее само по себе, своей неведомой жизнью. Виктор Петрович редко обращал внимание на вид за окном, и тем более странным для него было ощущение умиротворения, навеянное этим серо-белым зимним пейзажем.
   Остальная обстановка кабинета - книжные шкафы, овальный стол для совещаний, стулья вокруг него, диван, картины - была подстать красавцу-столу; да и вообще кабинет был обставлен с солидным, чувствующим меру вкусом. Университет переживал не лучшие, сильно затянувшиеся (если не навсегда наступившие) времена, и финансирование было на грани выживания. Однако Виктора Петровича общая обстановка особо не касалась. При кафедре была большая лаборатория, из нескольких отделов, которая разрабатывала и ремонтировала навигационное и радиолокационное оборудование, и даже кое-что производила сама. Так что по сравнению с незавидным университетским бюджетом лаборатория, а за счет неё и кафедра, выглядели островом финансового благополучия в неспокойном житейском море, озабоченном повседневными прозаическими заботами, как снискать хлеб насущный. К хорошему, как известно, привыкаешь быстро, и ко времени описываемых событий Виктор Петрович уверился в стабильном положении - и лаборатории, и своем собственном. Умом он, конечно, помнил, как приходилось в отчаянии метаться в девяностые и в начале двухтысячных, чтобы найти хоть какие-нибудь средства и для себя, и для лаборатории, как приходилось увольнять людей; как висело над всей его тогдашней жизнью, как Дамоклов меч, постоянное ощущение безысходности и предчувствие неизбежности конца всего прежнего уклада жизни, а будущее представлялось темной пропастью, из которой веяло мертвецким холодом.
   Но жизнь идет, приносит изменения, и забываются и то время, и тоскливые думы, и безысходность, и в какой-то момент вдруг начинает казаться, что все было не так уж страшно. На смену приходит ощущение стабильности, как будто компенсация за все те непростые годы, наполненные борьбой за выживание, когда любой день навсегда мог перечеркнуть все усилия и в одночасье превратить его в рядового доцента, кое-как сводящего концы с концами на скудной университетской зарплате. Понимал Виктор Петрович в глубине души, что, как говорится, все под богом ходим, да только сколько можно жить в таком подвешенном состоянии, год за годом? Устает человеческая душа от перепадов, и хочется ей стабильности и спокойствия, хотя бы иллюзорного, чтобы не точили день и ночь мысли, где и как эта штука, называемая человеческой жизнью, в очередной раз подставит тебе подножку и столкнет под откос.
   "Да", - размышлял Виктор Петрович, - "Человек животное коварное, жестокое и изобретательное. Когда его прижимает к стенке, все возможные средства идут в ход, и нет пределов, которые бы не переступали люди." И тут же, усмехнувшись, задал себе вопрос: "Люди?..". И сам ответил: "Люди, люди, кто же они ещё? Они и есть - люди. Где других-то взять?"
   Последнее время он начал ощущать, что все чаще использует свой статус как средство решения вопросов. Это было легко и удобно - дать указание, и не надо было обосновывать и доказывать, правильно ли он сказал, все ли учел. А раньше, бывало, и сам сомневался, и других теребил думать, не принимать его слова за истину в последней инстанции. И понимал Виктор Петрович, что такое отношение к делу и дало возможность и ему и его лаборатории выжить и даже разрастись, но велик был соблазн легкости давать указания, не тратить силы на обсуждения и споры, когда начинаешь чувствовать, что силенки-то теперь ограничены. Это не то, что в молодости, когда, казалось, мог работать сутками. Да может и не только в силах дело. Общая атмосфера такая, что ли. Разобщился народ, расслоился. Едва ли не каждый в свою нору забился и охраняет её от посягательств, всеми доступными средствами. А кто "покруче", да повыше, так к нему уже и не подступись. У них в университете костяк старый остался - молодые не больно-то стремятся на скудные преподавательские зарплаты. По старой памяти отношения ещё более-менее человеческие, по сравнению с другими вузами. Хотя тоже - как сказать. Меняются люди, меняются. Каждый ищет своей выгоды, и обычно за счет других. И незаметно, даже особо не осознавая, подстроился и Виктор Петрович под общую атмосферу, которая не очень-то поощряла откровенные дискуссии с подчиненными, и требовала от руководителя прежде всего быть начальником - как теперь стали говорить, "боссом". Слово-то выбрали какое-то наглое, американское. Собственно, ничего нового в таких порядках не было, бюрократические штучки примерно одни и те же везде, при любом строе, и липко и цепко держат за горло всех, хоть при капитализме, хоть при загнивающем социализме, на который пришлись у Виктора Петровича годы молодости. Однако при капитализме, пожалуй, покрепче.
   Но хоть и принял Виктор Петрович постепенно новые порядки, а все же какой-то червячок точил его - что-то не давало спокойно отдаться установившемуся ламинарному потоку жизни - и на работе, и дома. Инстинкт ли какой - а человек существо темное, непонятное, - или подсознательно выработанная за долгие годы лихолетья привычка не расслабляться ни на минуту, а только "продавливая" каждый раз очередное решение своим авторитетом, ощущал Виктор Петрович неясное беспокойство. Однако ничего не мог с собой поделать. И помаленьку, подспудно, такое поведение начинало входить в привычку. Все в соответствии с поговоркой: посеешь поступок - пожнешь привычку. И так оно потом и пойдет. Или покатится. Вверх или вниз - это уже другой вопрос. Но вниз в любом случае легче. И намного. Но Виктор Петрович, к счастью или нет, внизу ещё не был, и пока судьба - по сравнению со многими другими - была к нему милостива.
  
   Вечер
   Лифт поднял его до четвертого этажа. Открыв ключом дверь в тихий и чистый коридор, куда выходили солидные двери трех, как теперь принято говорить, элитных квартир, он подошел к своей новой двери и окинул её вдумчивым взглядом. Это была не дверь, а целое инженерное сооружение, и стоила она каких-то просто сумасшедших денег, что-то около двухсот тысяч рублей. Она была такая тяжелая и толстая, что её можно было использовать для банковского сейфа - мелькнула мысль в голове Виктора Петровича. Этакого небольшого частного банка, занимающегося, в том числе, сомнительными операциями с оффшорными предприятиями. В таком банке шустрые молодые люди, делая понимающие лица, бесшумно, шито-крыто, обслуживают щетинистых немногословных клиентов с разными акцентами. Наличности у таких банков обычно немного, все средства всегда где-то крутятся, так что им бы такая дверь вполне сгодилась. Виктор Петрович улыбнулся, развеселясь от своих мыслей, и в приподнятом расположении духа открыл дверь.
   Послышались уверенные и отчетливые Марусины шаги, и вскоре она сама, привлекательная своей статной фигуристостью и ухоженным красивым лицом, все ещё легкая на ногу, вошла в просторную затемненную прихожую. На ней были свободная и удобная светло-лимонная блуза и синяя обтягивающая юбка; поверх повязан аккуратный и нарядный кухонный передничек. Было такое ощущение, что потрать она ещё пять минут, и с ней можно отправляться в театр.
   То ли жена следовала последним веяниям, то ли ей действительно нравилось, но только в какой-то момент Виктор Петрович заметил, что стало сложнее развязывать шнурки, и только потом обратил внимание на приглушенный свет в прихожей, новые бра и затейливые выключатели с ползунками-регуляторами, кнопочками и зеленоватой подсветкой.
   Маруся была инициативная хозяйка. Самому ему много лет было не до благоустройства дома, выкладывался на работе полностью, так что как-то незаметно, спокойно и деловито, как и все что она делала, жена взяла на себя и эти заботы. Потом, когда появились средства, немного даже вошла во вкус, но то ли по своей природной разумности, то ли по привычке, тратила на обустройство их быта немного и эффективно. Мнение Виктора Петровича в предстоящих новшествах приветствовалось, учитывалось, и всегда было приоритетным, но высказывал его он редко. Ему даже интереснее было обнаруживать какие-то нововведения в доме, чем самому ломать голову, что и как сделать. На даче последние годы он охотно занимался несложными плотницкими работами, декорировал дом и пристройки фигурными деревянными реечками, и даже - вполне небезуспешно - пробовал резьбу по дереву. Однако квартиру в городе он с легким сердцем отдал на попечение надежной и хозяйственной Маруси.
   Войдя в квартиру и весело поприветствовав жену, он с удовольствием уселся на небольшую резную двухместную скамейку темного дерева, добытую где-то по случаю, и хорошо подходившую к мягким коричневатым тонам прихожей. Что ж, вкус у его жены был неплохой. Может, долгие годы работы администратором фешенебельной гостиницей и общение с декораторами способствовали его развитию. Некоторое время он посидел на скамейке, с удовольствием глядя на Марусю и выслушивая краткую сводку семейных новостей. У сына, который уже пять лет жил своей семьей, все было нормально. Внуки в порядке, не считая насморка внучки Варечки, который, впрочем, уже заканчивался. "А все-таки неплохая штука жизнь", - подумалось Виктору Петровичу, сидя на мягких подушечках скамейки, - "Конечно, заработать её надо, неплохую-то, но, раз добившись, почему бы не воспользоваться плодами праведных трудов своих и не понаслаждаться ими?"
   К тому моменту, когда Виктор Петрович, переодевшись в домашнюю одежду, которая, впрочем, ненамного отличалась от его рабочего одеяния, разве что была посвободней, вошел в столовую, ужин уже ждал его на нарядном столе. И снова к нему пришло ощущение спокойствия и умиротворения, как сегодня утром, когда он созерцал за окном развернувшийся перед ним зимний пейзаж. Невольно улыбаясь и глядя в глаза улыбающейся в ответ Марусе, он прошел к своему месту за столом.
  
   Звонок
   Виктор Петрович уже посмотрел статью, написанную его аспирантом, без особого энтузиазма внес правки на полях, сложил бумаги в портфель, и уже было начал готовиться ко сну, когда раздался телефонный звонок. Проводной телефон держали по привычке - нынче все используют сотовые, "мобильники", - и потому давно не слышанный, казенно звучащий звонок несколько удивил. По нему иногда звонила старшая сестра Маруси из Саратова. "Маруся, возьми, пожалуйста!" - немного повысив голос, сказал он, направляясь в ванну. Но оказалось, что на сей раз звонок был по его душу. Он прошел на кухню, где на широком подоконнике, за полупрозрачными шторами, стоял телефон, присел на стул, отодвинул прохладную шелковистую штору, и поднял лежащую на подоконнике телефонную трубку.
   "Да", - спокойно, солидно сказал он, как привык это делать.
   В ответ раздался четкий мужской голос: "Виктор Петрович, с Вами говорит заместитель Игоря Федоровича", - и далее последовало официальное представление заместителя командира одной из войсковых частей, несущих боевое дежурство - для них его лаборатория, совместно с головным предприятием, не так давно выполняла модернизацию радиолокаторов. Заместитель продолжал: "Возникли определенные проблемы при проверке, с Вами будет говорить Игорь Федорович".
   Это был сюрприз, от которого он ничего хорошего не ожидал. В месте нахождения части дело тоже шло к ночи, и если в такое время вопросом занялся командир высокого ранга, полковник, то значит ситуация действительно была неординарная. С полковником Виктор Петрович никогда не пересекался, только слышал о нем. Лаборатория работала непосредственно на уровне подразделений, обслуживающих или использующих радиолокаторы, обычно взаимодействуя с техническим персоналом. В лаборатории проект вел Соболев, уже пожилой, на пенсии, но энергичный и знающий руководитель группы. Почти сразу в трубке раздался голос командира части. Чувствовалось, что человек привык командовать.
   - Здравствуйте, Виктор Петрович. Полчаса назад оборудование дало недопустимые сбои при штатной тестовой проверке. Детали переданы Вам и главному конструктору головного предприятия по соответствующим каналам. Ждём Вас завтра.
   Новость, конечно, была не из приятных, звонок из редких, но, в общем-то, ситуация не была из ряда вон выходящей. Такие авралы случались и раньше. С некоторой досадой в голосе он ответил.
   - Хорошо, я пошлю руководителя группы с монтажниками.
   Ответ полковника его удивил так, что он вначале даже не понял, что он означает.
   - Можете взять с собой двух человек вспомогательного персонала. Главный конструктор от головников будет здесь. Он считает, Вы тоже понадобитесь."
   Машинально повертев в руке попискивающую короткими гудками трубку, Виктор Петрович не глядя, в два приёма, положил её на телефон. В темноте за шторами были видны очертания светящихся окон дома напротив. Он всё ещё находился в состоянии замешательства. "Что они там паникуют? Куда и зачем ехать? Почему только двух человек? Полковнику-то что за дело, сколько людей приедет? Покомандовать захотелось, показать, кто тут главный", - перескакивали у него в голове мысли. Но машинально он отметил, что во всем его существе доминировало сильнейшее нежелание покидать уютную квартиру и отправляться в холодную темноту ночи. Он отвык от подобных поездок, тем более таких срочных. Последние два-три года этим занимались его подчиненные. Но, похоже, на сей раз было не отвертеться. "Чёрт бы побрал этого полковника", - буркнул Виктор Петрович вполголоса.
   Однако какие-то давние, полузабытые привычки уже приводили его ум в порядок. Откуда-то изнутри всплыла мысль: "Да, надо звонить Соболеву, пока не поздно."
   Соболев ответил по телефону хриплым, но довольно бодрым голосом. Виктор Петрович, поздоровавшись, с подозрением спросил: "Вы случаем не захворали, Сергей Семенович?". Соболев с сожалением подтвердил: "Есть такое дело, Виктор Петрович. И до меня добралось", - и несколько оправдывающимся тоном добавил, - "Попробуй тут, уберегись, когда в транспорте кругом чихают и кашляют."
   "Начинается", - обреченно подумал Виктор Петрович. Но надо было что-то сказать. Отстраненным голосом, больше думая о том, что делать дальше, чем ввести Соболева в курс дела - в таком состоянии вряд ли от него будет какая помощь - он обрисовал ему ситуацию. Замену Соболеву он придумать не мог, но и заставлять того ехать больным в командировку тоже. Каково же было его изумление и облегчение, когда Соболев озадачился, как он доберется в такое время до лаборатории, где надо взять дополнительные приборы и инструменты. Система была оборудована контрольно-проверочным комплексом, были и у военных измерительные приборы, но всего не учтешь, так что кое-что взять не помешает. До сих пор в Соболеве жила старая советская закалка, когда для многих дело было на первом месте.
   - Да, и Николая надо бы взять. Если придется лазить по антеннам, то, пожалуй, без него сложно будет, да и вообще монтажник может понадобиться, - добавил он в конце. Монтажника Николая, коренастого, кудрявого и улыбчатого парня, на вид лет двадцати семи, Виктор Петрович знал, но по роду работы с ним не общался.
   - Вы тогда с ним договоритесь, - ответил он Соболеву, и спросил: "Через какое время Вас ждать в лаборатории?"
   Тот озадачено высказался вслух: "Да, верно. Автобусы, скорее всего, уже не ходят." Виктор Петрович посоветовал вызвать такси, на что Соболев замялся, и неуверенно ответил, что попробует, но не думает, что в их район в такое время таксиста заманишь.
   - Что значит, не заманишь? - удивился Виктор Петрович.
   - Да у нас место такое, как бы сказать, не очень безопасное, недавно таксиста убили.
   - Постойте, а вы где живете?
   Соболев объяснил, что у сажевого завода, но Виктор Петрович только знал, что этот завод находится на далекой окраине города, скорее даже за городом, и смутно помнил тошнотворный запах, когда несколько раз приходилось проезжать мимо. Но было это, как говорится, в незапамятные времена. Можно было послать за ним кого-нибудь из водителей лаборатории, у которой были свои машины, но Виктор Петрович колебался - время позднее, надо ли гонять людей без особой необходимости. Похоже, делать нечего, надо ехать за Соболевым самому.
   - Хорошо, я приеду за Вами. Расскажите, как добраться. Соболев рассказал, что надо ехать через "Рабочие" улицы, которых по номерам штук тридцать, в направлении Волжского поселка. Проехать сажевый завод, и метров через шестьсот свернуть направо и ехать по направлению к железной дороге, к сортировочной станции; метров через четыреста справа будет его дом. Он назвал номер, сообщил, что он написан на воротах, и добавил, что это частная застройка, дорога неасфальтированная, уличного освещения нет, и если есть фонарь помощнее, то лучше захватить с собой. Напоследок ободряюще добавил: "Потеряетесь, звоните".
   Теперь надо было позвонить секретарю кафедры, чтобы та позаботилась о билетах на поезд; о самолетах и думать было нечего. Городской аэропорт, некогда весьма оживленный, теперь принимал в день несколько рейсов - из Москвы и двух-трех крупных городов. Закончив разговор с секретарем кафедры, которая была весьма удивлена поздним звонком Виктора Петровича, он попытался заказать такси. Диспетчер поначалу было приняла заказ, но узнав, куда надо ехать, засомневалась, согласится ли кто.
   - Что значит, согласится? - непроизвольно удивился он. - Послушайте, я же не бесплатно прошу меня отвезти.
   Диспетчер извиняющимся тоном ответила, что район неблагополучный, на днях там таксиста убили. Потом, помявшись, пообещала кого-нибудь найти, намекнув на надбавку за риск.
   Виктор Петрович отправился собирать вещи в поездку. Маруся в кладовой выбрала чемодан поменьше, и ненавязчиво показала, что где взять из белья, а сама пошла на кухню, приготовить еды на дорогу. Необходимость ехать мужу куда-то в ночь она восприняла обеспокоенно, но вида не подавала. "Понятливый ты человек, Маруся", - тепло, и с каким-то непонятным легким чувством вины, подумал Виктор Петрович. Чемодан был новый, и даже на вид дорогой, добротный, из черной толстой кожи, с многочисленными замками-молниями, с выдвижной ручкой и с колесиками. Колесики его развеселили - там, куда он едет, они точно ни к чему.
   Зазвонил телефон. Таксист представился, и без лишних разговоров потребовал двойную оплату за поездку. Виктор Петрович равнодушно согласился. Тот, то ли не ожидая быстрого согласия, и заранее настроившись на торг, помолчал и несколько обескуражено добавил: "Ну, это, оно того стоит".
  
   Соболев
   Услышав попискивание своего сотового телефона, Соболев Сергей Семенович достал его из кармана пальто, висевшего у входа, и с удивлением увидел, что звонит начальник лаборатории. Соболеву нездоровилось, четыре дня его мучила инфекция, и он сбивал температуру таблетками, налегая на аспирин. Выяснилось, что обнаружились неполадки в работе станции, которую они модернизировали осенью. Воинская часть была, что называется, у чёрта на куличках, добираться туда было сложно, особенно зимой. Было странно, что могли возникнуть неполадки, которые не могут исправить сами военные. Контрольно-проверочный комплекс проводил доскональную диагностику, и устранить проблемы при такой детальной информации, которую выдает проверочный комплекс, не должно было составить труда. Или военные перекладывают на них свои обязанности, или дело действительно серьезное. Но если первое, вряд ли бы стали беспокоить начальника лаборатории, и тем более вряд ли бы он сам поехал, чего с ним не случалось последние года три. Похоже, дело действительно серьезное, и надо ему ехать не смотря на свое состояние. "Пока в дороге, выздоровею", - решил Соболев.
   Жили они в своем небольшом доме, который построил ещё отец Сергея Семеновича. Тогда это было глухое место на окраине, но недалеко была железнодорожная станция, и до города добираться было несложно. А потом построили сажевый завод, большую часть поселка возле него переселили, а их дома постепенно снесли. Хотели построить на этом месте жилье для заводских, но потом из-за близости завода передумали. Так и осталась одна улица прежнего поселка сама по себе, забытая городскими властями. Сами жители как-то обустроили свой быт, подсыпали где щебенку, где золу от печей на дорогу, да так и жили.
   Подошла жена, облокотилась на кухонный стол. Зинаида Ивановна, русоволосая, коренастая женщина с приветливым живым лицом, хоть и поправилась с возрастом, отяжелела, но активности не теряла. По-прежнему "тянула" работу по дому, занималась внуками, и работала уборщицей на станции. Внучки, тринадцатилетняя Танюшка и одиннадцатилетняя Ксения, обе длинноногие, похожие друг на друга, серьезные и работящие, помогали ей. Последнее время внук, восьмилетний Саша, тоже ходил с ними, носил им воду. Невестка работала учительницей в школе для слабоумных, как привык Сергей Семенович называть эту школу в поселке, за железной дорогой, хотя сейчас она называлась как-то по-другому. Жили дружно. Зарабатывали женщины немного, но и это было хорошее подспорье - жизнь дорожала с каждым днем, а сыну, он работал мастером на железнодорожной станции, зарплату уже давно не прибавляли. Сам Соболев зарабатывал по сегодняшним меркам средне, тоже особо не разгонишься. В лабораторию он пришел из закрытого конструкторского бюро двенадцать лет назад, надеясь пережить трудные времена и вернуться на прежнюю работу. Но время шло, и хотя их предприятие не закрылось, дела в нем долгое время шли ни шатко, ни валко, так что постепенно Сергей Семенович привык, притерпелся, и уже не думал о возвращении на прежнюю работу. Хотя иногда в душе поднималось сожаление, что вот так оно всё неправильно пошло - хороший был коллектив, интересная работа, дела у них шли на подъем, но с развалом страны все пошло наперекосяк, и выживание стало основной заботой многих. И как-то незаметно подошел пенсионный возраст, и дальше побежали годы, и вот уже шестьдесят пять ему, а кажется, что и не жил, до того оно все быстро пролетело. Работа, дети, барахтанье в поисках хлеба насущного, заботах; и все, считай, жизнь прошла? Но такие мысли приходили в голову редко. Работать ему нравилось, как ни крути, и одно это дорогого стоит. Опять же, дети хорошие выросли, трое - две дочки и сын, младший. Так что нормально все, Сергей Семенович, - говорил он себе в такие моменты. Живем дальше, пока живется.
   В лаборатории начальник, Виктор Петрович, раньше активно участвовал в работе, но по мере того, как лаборатория разрасталась, а дела улучшались, постепенно руководство работами перешло к руководителям проектов, и, где дела шли хорошо, начальник особо не вмешивался. С одной стороны, это было на руку Сергею Семеновичу, что никто не оспаривает его решения, а с другой - работать так было сложнее.
   Сергей Семенович сказал, что надо ехать в командировку. Зинаида Ивановна всплеснула руками: "Ну куда же ты больной поедешь?!" Соболев успокоил её: "На Урал, в санаторий, там столько свежего воздуха, что я сразу выздоровею". "Батюшки-светы! Зимой, больной!" - но зная, что спорить бесполезно, принялась собирать мужу еду в дорогу.
   На кухню вбежал внук и ринулся к деду. Соболев торопливо надел на лицо матерчатую маску, до этого лежавшую на кухонном шкафчике, чтобы не заразить внука. "Деда, пойдем читать сказку о Святогоре!" - это Соболев на сон читал внуку сказки из старой книги, сохранившейся ещё с его школьных лет. Теперь такие не печатают. А читать внукам глуповатые стишки типа "Мы Акулу-Каракулу кирпичом!.." он не мог. Нельзя детишкам такое читать. Этим "писателям" лишь бы гонорар получить, да побольше, а то, что их бестолковые творения ничего ни уму, ни сердцу не дадут, это им безразлично. Но сегодня ему было некогда, и договорились, что на сей раз почитает Танюшка. Внуки ушли, а Сергей Семенович отправился собирать свой видавший виды командировочный чемоданчик. Но тут же вспомнил, что надо позвонить Николаю, монтажнику своей группы.
  
   Николай
   Когда раздалась мелодия телефонного звонка, игравшего гимн страны, Николай лежал на кровати по диагонали, поверх мохнатого покрывала с волками, и смотрел телевизор. Комната, которую он снимал в маленьком частном домике в Привокзальном поселке, была в длину с полторы кровати. Часть её оккупировал стол, на котором Николай занимался электронными поделками - увлечение детства так и осталось с ним. Протянув руку и взяв телефон с маленькой тумбочки в изголовье, он увидел, что звонит Соболев. Николай обрадовался - с Сергеем Семеновичем у них были очень хорошие, дружеские отношения. Вырос Николай в небольшом городке, в той же области. Увлечение компьютерами и электроникой привело его в техникум в областном центре. Поселили его в комнату со старшими ребятами, уже после армии, и это соседство едва не сыграло роковую роль в его судьбе. На его счастье, соседей, чересчур пристрастившихся к выпивке, в которую они вовлекли и Николая, вскоре выгнали из техникума. Николай нормально закончил техникум. В конце была производственная практика, в лаборатории Виктора Петровича. Там он и познакомился с Соболевым. Сразу после окончания техникума его призвали в армию, где он оказался в части, занимающейся радиолокационным наблюдением. Два года обслуживал локаторы, и служба была тяжелой, но эта работа его многому научила.
   После армии он приехал к родителям, побыл у них неделю, и, поняв, что работы не найти, отправился в областной центр. Пойти ему было не к кому, и он вспомнил о Соболеве. Встретились хорошо. В итоге Соболев устроил Николая в лабораторию. Через пять лет Николай женился, но жена попалась такая, что думала больше о развлечениях. Николаю хотелось иметь нормальную семью, чтобы были дети, уважение друг к другу. Но как-то не задалась семейная жизнь. В итоге к обоюдному удовольствию развелись. Спустя месяц после развода, встретив бывшую жену, он поразился, насколько же она стала ему безразлична. И как он вообще мог жениться на ней?! А ведь переживаний столько было из-за развода... Как же так, недоумевал Николай. Что же это за штука такая коварная - любовь? Фильмы, книги, стихи... Романтика! А на деле, потратил столько времени на эту, прости господи, шалаву, которой цена-то - плюнь да разотри. И где были мои глаза?!.. Послать бы её раньше подальше. Эх!
   Николай дешево снял комнату поближе к работе, и стал жить холостяком. Ему казалось, что семейной жизни с него теперь хватит досыта, но уже через три месяца положил он глаз на молодую женщину в лаборатории, в другом отделе, тоже разведенную. Отношения постепенно переросли в стадию, что Николай начал подумывать о женитьбе, однако прошлый неудачный опыт мешал ему сделать решительный шаг.
   Соболев сказал, что надо срочно ехать в командировку. Николай даже обрадовался - пребывание в его холостяцкой конуре тяготило с каждым днем все больше. Они договорились, когда встретиться в лаборатории.
   Николай позвонил Тоне, своей знакомой, и сказал, что уезжает в командировку. Судя по голосу, его отъезд её огорчил, но, сдерживая чувства, говорила она приветливо, пожелала ему хорошей поездки. От её слов и голоса тепло разлилось у него в душе. Они ещё немного поговорили, и Николай стал собираться в дорогу.
  
   Сборы
   Через двадцать минут после звонка Соболеву Виктор Петрович уже ехал в такси. Сев на заднее сиденье, пытался хоть как-то спланировать поездку, и хотя бы в первом приближении представить возможные причины неполадок с радиолокационной станцией.
   Улица становилась все более колдобистой и менее освещенной. Наконец, уличные фонари исчезли совсем, и был виден только свет фар, мечущийся от ухабов, да бегущие узкие полосы света сбоку от машины. Иногда пятно света от сильного толчка взлетало вверх, и тогда дорога ненадолго исчезала, а фары светили в непроглядную темноту, ни во что не упираясь.
   Примерно через сорок минут езды слева показались немногочисленные огни сажевого завода. Мелькнула безлюдная, едва освещенная проходная, и вскоре их снова окружила темнота. Виктор Петрович попросил водителя замедлить скорость, подобрался и начал пристально вглядываться вперед, чтобы не пропустить поворот. У таксиста был приборчик-навигатор, но искомого адреса он не нашел. Если верить навигатору, кругом было чистое поле. Они ехали и ехали, а поворота все не было. Наконец, Виктор Петрович не выдержал и попросил водителя остановиться. Было ясно, что они каким-то образом проскочили поворот. В дорожных инструкциях Соболева он не сомневался. Таксист в два приема развернулся. Назад ехали значительно медленней. Вскоре их догнала машина и "села на бампер"; судя по высоте фар, это был грузовик. Таксист прижался к обочине и пропустил её вперед. Виктор Петрович приспустил окно и светил вбок взятым из дома фонарем. Наконец за снежным сугробом, оставленным снегоуборочной машиной, он заметил дорогу. Из-за этого сугроба они её и не заметили с первого раза. В сугробе видны были колеи машины, видать с разгона преодолевшей препятствие. Таксист сдал назад, разогнался, и, стараясь попасть в след, успешно перевалил через сугроб. Вскоре вдоль заснеженной, но весьма ухабистой дороги появился безлюдный "частный сектор". Маленькие приземистые дома, защищенные от улицы разнокалиберными заборами, в темноте выглядели необитаемыми. Подсвечивая фонарем ворота, Виктор Петрович нашел нужный дом. В свете фар машины можно было разглядеть, что от дороги к дому ведет узкая прочищенная дорожка. Проезд к воротам наглухо завалил снег, который явно не трогали с начала зимы. Легко было догадаться о "безлошадном" статусе владельцев дома. На фоне ночного неба из печной трубы поднимался дымок, прихотливо мотаясь от ветра в разные стороны.
   Калитка, застыло скрипнув от удивления на высокой ноте, послушно отворилась внутрь. За ней в темноте можно было разглядеть небольшой, очищенный от снега дворик, в конце которого угадывался вход в дом. Виктор Петрович на несколько мгновений замер, прислушиваясь, опасливо подумав о каком-нибудь дворовом Бобике, который мог вылететь неизвестно откуда и вцепиться в штанину незваного пришельца. Но кругом все было необычайно тихо. Над маленьким поселком висела первозданная тишина. Слышно было лишь тихое, утробное урчанье мотора такси, ждавшего его возвращения на дороге. Привыкший к постоянному фону городского шума, Виктор Петрович подивился тишине и почти было поддался на мгновение её чарам, но воспоминание об убитом таксисте не дало развиться поэтическому чувству.
   Он постучал в косяк низкой двери, подождал, но за дверью было тихо. Нащупав низко прибитую скобяную ручку, утопленную в невидимом войлоке, прибитом снаружи для тепла, он толкнул дверь. Она качнулась, но не открылась, удерживаемая снизу. Надавив посильней, Виктор Петрович преодолел силу трения, противившуюся его вторжению в столь поздний час, и, переступив порог и затворив за собой дверь, оказался в маленьких холодных сенцах, освещенных тусклой лампочкой. Сенцы были завешаны и заставлены по периметру мелкой домашней утварью, включая метлу, веник, совок для уборки мусора. Слева от двери на самодельной лавке стоял цилиндрический бак с водой, примерно на пять ведер воды; рядом с ним - большое полное ведро. Судя по отличному состоянию бака, отсутствию вмятин на стоявшей на лавке крышке, прислоненной к стене, и характерному блеску металла, сработан он был из добротнейшей нержавеющей стали. Скорее всего, в незапамятные времена постарались какие-нибудь умельцы на оборонном заводе, использовав материал, предназначавшийся для куда более серьезных дел, типа топливных баков ракеты. Другое ведро, уже порожнее, стояло под лавкой. Рядом, вдоль дощатой некрашеной стенки сенцев, свисало коромысло. Все это Виктор Петрович разглядел за считанные мгновенья, пока осматривал сенцы в поисках другой двери, ведущей в дом. Коромысло и бачок с водой ясно давали понять, каким образом обитатели дома удовлетворяют потребности в воде. Где-нибудь в середине поселка в стародавние времена была построена общая водяная колонка, которая и продолжает служить верой и правдой его жителям. "Живут же люди", - подивился он.
   Вторая дверь для тепла также была обита войлоком, прикрепленным алюминиевыми полосами, расположенными для красоты в виде узоров. В них он узнал обрезки от алюминиевого проката, использовавшегося в лаборатории в производстве. Постучал костяшками пальцев о дверной наличник. За дверью глухо послышались торопливые шаги. Полотно двери нешироко отворилось, и на пороге возник Соболев, уже собравшийся в дорогу, только без верхней одежды. Он посторонился, пропуская гостя в дом, закрыл дверь, негромко и приветливо сказал: "Заходите и держитесь подальше от меня на всяких случай, я сейчас соберусь."
   Виктор Петрович осмотрелся. Слева, у внутренней стены, примерно посередине комнаты, располагалась печь. На листе кровельного железа, прибитом к полу возле неё, лежало несколько поленьев, в основном березовых, вокруг них валялись кусочки берестяной коры и прочий дровяной мусор. Тут же стояло небольшое ведро, наполовину с углем; из него торчала ручка металлического совка, которым засыпают уголь в печку. Сразу справа от входа к стене была прибита полка с крюками, на которой висело много зимней одежды. Внизу под ней, ближе к двери, была прибита другая маленькая полка, видать для детей, на которой тоже висело несколько детских пальто. Под вешалкой, на куске коричневатой клетчатой клеенки, отлежавшей, по-видимому, свое на столе, стояло множество пар обуви - и взрослой, и детской. У наружной стены напротив, под окном располагался обеденный стол. На подоконнике, за кружевной занавеской, видны бы два горшочка с растениями. Перед печью был вход в другую часть дома, сейчас задернутый ситцевой занавеской. За печкой стоял небольшой кухонный столик, над ним на стене навешаны самодельные, давно сработанные кухонные шкафы, обклеенные не то голубоватыми обоями, не то клеенкой. В углу, за кухонным столом, возвышался буфет. Напротив буфета, в дальнем углу, стоял раскладной диван, сейчас разложенный и со стопкой постельного белья на нем. Где оставалось место вдоль стен, стояли несколько стульев - некоторые с одеждой на их спинках, некоторые со стопками книг и журналов. Возле дивана кусок ковровой дорожки прикрывал деревянный пол с широкими крашеными половицами. Все помещение освещалось светильником с тремя плафонами, смотрящими вниз, подвешенным под потолком в центре комнаты. Над кухонным столиком, на стене, висела лампа, сейчас выключенная.
   Внутренняя дверь приоткрылась, и из неё, тихо ступая, вышел Соболев с потертым чемоданчиком темно-коричневого цвета в руках. Перехватив взгляд Виктора Петровича, полушепотом объяснил свою осторожность: "Внук уже спит". Следом за ним из двери так же тихо возник среднего роста мужчина, застегивая верхние пуговицы рубашки. Лет ему было около сорока, такой же сухопарый и похожий на Соболева и лицом, и походкой - явно его сын. Без особой приветливости поздоровался с Виктором Петровичем, после чего обратил свое внимание к отцу и уже больше ни разу не взглянул на гостя. Помог отцу собраться, снял с вешалки крытый овчинный полушубок и держал его, пока отец не обулся, после чего помог ему одеться. Помогая продеть руку в рукав, негромко буркнул: "Зря ты все-таки больной едешь. Выздоровел бы ". Сергей Семенович ничего не ответил, похлопал сына по плечу, усмехнулся и, уже открыв входную дверь и пропустив вперед Виктора Петровича, обернулся и негромко сказал: "Ничего, сынок, ничего. На все болячки внимание обращать, жить будет некогда".
   Такси уже развернулось. Подсвечиваемые красным цветом задних габаритных огней, из выхлопной трубы полупрозрачными клубами поднимались теплые газы. Поскрипывая снегом, Соболев подошел к машине, открыл дверцу на заднее сиденье, поприветствовал водителя, отряхнул снег с обуви, и вскоре устроился, поставив сбоку на сиденье чемоданчик. Виктор Петрович сел с другой стороны. Водитель, глянув через зеркало заднего вида на Виктора Петровича, спросил, не поменялись ли планы, и надо ли по-прежнему ехать в университет. Получив подтверждение, он повеселел, и начал мурлыкать себе под нос мелодию, но какую именно, уловить было невозможно.
   Соболев молчал, о чем-то задумавшись. В середине пути Виктор Петрович, чтобы прервать затянувшуюся паузу, задал очевидный вопрос: "Сын с Вами живет?" Соболев, как будто очнувшись и переваривая вопрос, односложно ответил, что да.
   - А кем он работает?
   И опять Соболев, как будто перебирая варианты ответов, ответил не сразу.
   - Путевым мастером на станции.
   И уж совсем с неохотой добавил: "Сигнализация".
   Как будто для того, чтобы Виктор Петрович не задавал больше вопросов, вспомнил о Николае и позвонил ему. Тот уже был в лаборатории, паковал свои приборы и инструменты. Обращаясь к Виктору Петровичу, пояснил, что Николай живет недалеко от университета, в Привокзальном поселке. Виктор Петрович про себя отметил, что его подчиненные почему-то живут в самых неблагополучных местах - поселок в городе пользовался недоброй славой. Таксист, как будто прочитав его мысли, прокомментировал себе под нос: "Привокзальный. Теплое местечко. Не лучше сажевого." Соболев услышал и, видать зная о погибшем таксисте, ответил: "Да, жалко мужика. Убили его уголовные с сажевого, там их много работает. А у нас в поселке всего пятьдесят дворов. В основном пенсионеры, эти уже приехали." Таксист ответил протяжным вздохом.
   Вскоре позвонила секретарша кафедры. Билеты на проходящий поезд она взяла, и сказала, что пошлет подтверждение на телефон Виктору Петровичу.
  
   В лаборатории Соболев присоединился к Николаю, и вдвоем они быстро собрали все, что считали нужным, в объемистые контейнеры из черного пластика, усиленные металлической обвязкой, к которой также крепились откидные ручки. За это время Виктор Петрович просмотрел шифрованную почту, но технические детали были скудными и ничего не прояснили. Подробно был расписан маршрут. От основной железной дороги предстояло проехать примерно семьдесят километров по узкоколейной железной дороге лесозаготовительной базы. В конце пути их будет ждать машина из войсковой части, до которой надо проехать ещё двадцать два километра. Просили предупредить, когда выедут по узкоколейке. Впрочем, как ехать, и Николай и Соболев знали и так.
   Вынесли контейнеры в полутемный, на дежурном освещении, коридор, закрыли лабораторию. Николай, как самый молодой, встал посередине, с рюкзаком за спиной, взявшись за ручки обоих контейнеров. Соболев со своей стороны взял передний, а Виктор Петрович - задний, и журавлиным клином они двинулись к лифту. В длинном пустом коридоре гулко отдавались их шаги .
   Таксист помог погрузить контейнеры в просторный багажник, с чувством выполненного долга громко захлопнул крышку. Все уселись в машину. Лихо вывернув на хорошо освещенную центральную улицу, где из-за позднего времени было совсем немного машин, он помчал всю компанию на вокзал. Глядя, как мимо проносятся большие многоэтажные дома центральной улицы, Виктору Петровичу представлялся уже нереальным забытый богом и городскими властями поселок возле сажевого завода, с запахами печного дыма и ничем не нарушаемой тишиной зимней ночи.
  
   В дороге
   В поезде проводник в форме, сухой, маленького роста молодой мужчина с серыми, немного навыкате глазами и подчеркнуто официальным тенорком, поместил Соболева с контейнерами в отдельное купе. Сергей Семенович удовлетворенно прокомментировал: "Вот это правильно. Больных - в изолятор". Виктор Петрович с Николаем заглянули в отведенное им купе. На одной верхней полке кто-то уже спал, три были свободные. Быстро, не разговаривая, устроились на ночлег. Николай, судя по дыханию, моментально уснул на верхней полке. Виктор Петрович устроился под ним. Ему не спалось. Мешал резковатый специфический железнодорожный запах, исходивший от постельного белья, и он никак не мог устроить голову на упругой подушке железнодорожного ведомства, похоже, из синтепона.
   С некоторым удивлением отметил, что уже не видит ничего особенного, что едет в поезде со своими сотрудниками куда-то в Тмутаракань, затерянную в заснеженной Уральской тайге. Как будто так и надо. И даже сейчас, спустя каких-то четыре часа после звонка, спроси его, кто он такой, затруднился бы в точности ответить, принадлежит ли он своему уютному, отгороженному от всех квартирному мирку, устроенному домовитой Марусей, или этому купе и вагонному бегу с характерным и таким издавна знакомым перестуком колесных пар на стыках рельс. Теперь его уже не столь удивляло, как это Соболев с женой и, похоже, многочисленной семьей сына - судя по количеству взрослой и детской обуви у входа - могут так тесно жить, да ещё в таком глухом месте. Подумалось: "Как же он квартиру в свое время не получил? Давали ведь тогда квартиры людям. Да, ждать надо было, кто-то и десять лет ждал, но в итоге получали. Хм." И тут же сообразил, что квартиры давали тем, у кого своего жилья не было, а Соболев, видать, уже тогда в этом доме жил. Сейчас проще с этим - Виктор Петрович себе новую квартиру на лабораторные деньги купил, хотя и старая была вполне ничего. И вдруг, спустя мгновение, откуда-то из глубины подсознания выплыла мысль: "Потому и смог купить, что Соболев и Николай живут чёрт-те где и работают, по большому счету, за невеликие деньги. Не так ли, начальник?" Поворочался с боку на бок, попытался поправить подушку, но она крутилась под головой, как мягкий мячик. "Вообще-то, деньги у лаборатории есть. Можно было бы для Соболева какую-нибудь квартиру купить - ну, такую, попроще, ведь столько лет безотказно работает", - подумал Виктор Петрович, сам не понимая, то ли искренне у него это прорвалось, то ли он подсознательно решил таким образом успокоить себя. Но вскоре усталость и поздний час взяли свое, и, инстинктивно прижимаясь к стенке купе на узкой полке, он постепенно заснул.
  
   Проснувшись от какого-то сильного стука, Виктор Петрович не сразу понял, где он, но буквально в считанные мгновения восстановил всю цепочку событий со вчерашнего вечернего звонка. Поезд стоял. Спиной к нему, у двери, высокий сутуловатый мужчина снимал пальто, высвобождая руку из рукава в тесном пространстве между верхними полками. Стукнула, по-видимому, дверь купе, когда он её закрыл. Справившись с рукавом, он повернулся, увидел, что Виктор Петрович смотрит на него, и приветливо поприветствовал пробуждение попутчика: "Выспались, значит. Ну, доброе утро". Одет он был в байковую клетчатую рубашку с бардовыми оттенками. Просторные брюки темно-серого цвета были выглажены для поездки, стрелки ещё хорошо были видны, но уже успели приобрести некоторую дорожную помятость. Они с ним были примерно одного возраста. Лицо простое и открытое, с морщинами на лбу и вокруг рта. Хотя заметно сутулился, выглядел неплохо. Он сел на нижнюю полку, потирая замерзшие на улице руки, и придвинулся к самому окну. Виктор Петрович сел на постели и начал одеваться. Николая в купе не было. Сосед деликатно смотрел в заиндевевшее по краям окно. За ним был виден приподнятый на сваях перрон с утоптанным снегом и невысоким металлическим забором. По перрону не спеша шли трое железнодорожных рабочих. Поверх телогреек они были одеты в оранжевые жакеты. Пухлые, наверное, ватные, штаны были заправлены в валенки с калошами. "Уши" треухов у всех были отложены - видать, на улице было морозно. В руках каждый нес скребок для снега с длинной металлической ручкой, и совковую лопату. За забором виднелись редкие голые зимние деревья. Между ними просматривалась улица и, по-видимому, привокзальная стоянка машин.
   Одевшись и убрав постель, Виктор Петрович представился. Мужчина с готовностью приподнялся и тоже назвал себя по имени-отчеству: "Николай Петрович". Последовали взаимные дежурные вопросы - кто, куда и откуда направляется. Сосед ехал с Татарской, города на западе Новосибирской области, в Екатеринбург, к сестре в гости. От Николая он уже знал, что все они командированы по работе. Поезд медленно тронулся. За окном поплыл назад перрон, металлический забор, вплыло в поле зрения небольшое, но аккуратное и ухоженное здание вокзала из серого камня, утопленное вглубь, с затейливыми башенками по краям, по типу крепостных.
   Виктор Петрович взял полотенце и принадлежности для утреннего туалета и вышел в коридор. Проходя мимо купе, где был Соболев, постучал в дверь, за которой слышались оживленные голоса. Разговор тут же прекратился. Дверь проворно отодвинул Николай. Соболев сидел у окна за столиком, с кружкой чая в обеих руках. На столике лежало полбулки хлеба, опорожненная банка рыбных консервов, и завязанная ручками на узелок небольшая холщовая сумка, в которой, видимо, были сложены остатки завтрака. Увидев Виктора Петровича, оба уважительно поздоровались и замерли, как бы приготовившись слушать начальника. Сказать ему было нечего, и он отделался дежурными фразами насчет мороза, да осведомился у Соболева о самочувствии. Тот, пожав плечами, как бы давая понять, что не стоит беспокоиться о таких пустяках, односложно ответил, что получше. На краю столика перед ним стоял маленький открытый флакончик с таблетками, которые он, видать, и запивал сейчас чаем.
   Когда Виктор Петрович вернулся в свое купе, Николая все ещё не было. Видать, ему не очень комфортно было находиться рядом с начальством, и он предпочитал проводить время с Соболевым. "Ну и ладно", - решил он, доставая из чемодана завтрак, приготовленный и аккуратно сложенный Марусей в пластиковый контейнер. Сосед, видя его приготовления, деликатно переместился по скамье к двери. Виктор Петрович сходил к проводнику, попросил принести чай. Тот молча кивнул, но не продемонстрировал при этом никакой готовности немедленно обслужить пассажира. Вернувшись в купе, Виктор Петрович не спеша позавтракал, посматривая в окно. На равнинном заснеженном ландшафте, сливавшемся вдалеке с затянутым светло-серыми облаками небом, проплывали березовые перелески с темно-зелеными вкраплениями хвойных деревьев. Сосед всё это время внимательно просматривал газету.
   Закончив завтракать и прибрав за собой, Виктор Петрович взглянул в сторону соседа по купе. Тот, уловив взгляд боковым зрением, поднял голову, и они встретились глазами. Надо было что-то сказать.
   - Вы на станции выходили, холодно там? - спросил он первое, что пришло в голову. Сосед оживился, как человек, который давно ждал возможности поговорить.
   - Думаю, градусов тридцать, не меньше. Эк оно завернуло к Уралу-то. У нас перед отъездом отпустило, а тут, видать, снова померзнуть придется, - и закончил фразу добродушным смешком.
   - А Вам на улице приходится работать? - задал дипломатичный вопрос Виктор Петрович, чтобы таким образом узнать, кем работает его попутчик.
   - Да нет, я в гараже городского коммунального отдела работаю, механиком. - И, немного помолчав, продолжил. - Ну, иногда водителей подменяю, если некому. Снег там почистить. Летом на аварийные работы могут позвать, яму или траншею вырыть. В общем, от скуки на все руки.
   Николай Петрович рассказывал о себе с охотой. Закончив говорить, он посмотрел на собеседника. За время возникшей паузы колесные пары три раза отыграли своё "тук-тук". Вагон немного качнуло.
   - А Вы чем занимаетесь?" - спросил он в свою очередь.
   Виктор Петрович ждал вопроса, но заранее не придумал, как ответить. Да и какая разница - как. Рассказывать о себе ему не хотелось. Ни в прожитой жизни, ни в своих делах, он в этот момент почему-то не видел ничего значительного или интересного, и даже представить себе не мог, что его персона вообще может кого-то интересовать, тем более случайного попутчика. Но дорожный этикет требовал продолжения разговора.
   - Наша лаборатория делает радиолокаторы, для разных целей. Веду общее руководство проектами, иногда техническими деталями приходится заниматься. - А про себя подумал, что, вообще-то, как раз "деталями" он уже давненько не занимался. И, похоже, напрасно. Как говорится, "от сумы, да от тюрьмы...". На поверку оказалось, что не так уж много стоит его до сих пор стабильное существование. Попади "вожжа под хвост" двум-трем заказчикам, или найди они другого исполнителя, и закрывай "лавочку", то есть лабораторию. По краю пропасти ведь хожу, а думаю, что по летнему бульвару.
   Сосед уважительно крутанул головой: "Да, серьезное дело. Я летом военным траншею для кабеля копал. Они этот кабель к своему локатору тянули. Толстенный такой кабель. Наверное, энергии много надо". Разговор уходил в техническую сферу. Виктор Петрович подтвердил, что да, энергии надо много ". Попутчик просиял - видать, в голову пришла какая-то понравившаяся ему мысль.
   - А вот эти печки, микроволновки, они ведь тоже энергии берут будь здоров. У сына есть, но я как-то с подозрением к ней отношусь. Чем они там греют, что при этом с пищей происходит, никто, похоже, толком не знает. У них что, такой же механизм, как у локаторов?" Разговор почти полностью пришел в сферу компетенции Виктора Петровича.
   - Да, верно, в печках тоже используется сверхвысокочастотное излучение, как во многих локаторах. И ваши догадки насчет неполезности излучения для продуктов правильные. Исследований на эту тему практически не публикуют, потому что это большой бизнес, а ради денег сегодня, сами знаете, на многое глаза закрывают. Но если вы когда читали инструкцию к микроволновкам, то в некоторых есть предупреждение, что не надо в них греть пищу для маленьких детей. А это уже о чем-то говорит, верно? - он посмотрел на собеседника. Тот внимательно слушал. Услышав вопрос и подумав, согласился . Виктор Петрович продолжал.
   - Я, конечно, сам такие исследования не проводил, но по смыслу как раз на таких частотах излучение должно повреждать молекулярные связи белков. То есть вместо полноценного белка после такой печки люди получают химически весьма агрессивные куски молекул белка, а может и других сложных соединений. А эти химически активные кусочки молекул повреждают другие соединения и нарушают нормальную работу биохимических механизмов. Примерно так. Так что, на мой взгляд, лучше не использовать эти печки.
   Видно было, что Николай Петрович весьма заинтересовался высказанными соображениями.
   - Хорошо, что вы мне все это рассказали, а то ведь невестка норовит всё, что можно, в этой печке греть. Приеду к сестре, сразу и позвоню.
   Виктор Петрович промолчал. Сказать-то можно, да только послушает ли его невестка. Молодые сегодня сами умные. "А, впрочем, я ведь тоже в какой-то степени был таким же умным", - подумалось Виктору Петровичу. "Да, был, но не до такой степени, чтобы никого в грош не ставить, как сейчас. Откуда это все пришло?.. Почему так легко и почти полностью прервалась связь поколений? Кому это было надо?" - и усмехнулся про себя, - "Кому-кому... Понятно, кому. Тем, кому нужен послушный, обращенный в новую веру народ".
   В разговорах прошел добрый час. Николай так и не появлялся. Виктор Петрович в конце концов сходил в купе к Соболеву. Постучал, но никто не откликнулся. Удивленный, тихонько приоткрыл дверь купе. Николай спал на верхней полке. Соболев тоже сидя дремал. Закрыл дверь, постоял в коридоре, глядя в окно. Пассажиров было мало. После обеденного часа в нём вообще установилась полусонная тишина. Вагон мягко покачивался. Навстречу летело безбрежное заснеженное пространство. Перелески с деревьями, покрытыми изморозью, стали больше. Лес по-прежнему был смешанный, но теперь хвойные деревья составляли большинство. "На север помаленьку забираемся", - сделал вывод из наблюдения Виктор Петрович.
  
   С поезда сошли, не доезжая Екатеринбурга. Николай Петрович помог спустить контейнеры с приборами на низкий перрон, сердечно распрощался с попутчиками, и тут же поспешил обратно в тамбур под строгим железнодорожным взглядом маленького проводника - стоянка была всего две минуты. Поезд почти сразу и тронулся. Виктор Петрович огляделся. Первым пришло ощущение крепкого мороза. В воздухе висела характерная морозная дымка. Снег громко, с жестким подчеркнутым звуком - как ударение в слове - скрипел под ногами. Наискосок, через пути, стояло стройное миниатюрное здание станции из красного кирпича, с архитектурными украшениями в стиле позднего барокко. Архитектор, чувствуется, вложил в него часть своей изысканной художественной души. Высота горделивого фронтона, украшенного названием станции из белых букв под стиль славянской вязи, уравновешивалась узкими стрельчатыми окнами строения. Низкий палисадник справа, начинающийся сразу от стены здания, отделял от перрона девственный покров глубокого снега в пристанционном скверике. Деревья ощетинились игольчатой морозной изморозью.
   Выспавшийся и бодрый Николай энергично ухватил ручки контейнеров, Соболев и Виктор Петрович торопливо присоединились к его трудовому порыву - мороз быстро давал о себе знать. Перетащили контейнеры через пути и поодиночке затащили их в здание станции. Николай тут же отправился искать машину, с водителем которой Соболев договорился ещё из поезда, а его попутчики тем временем перетащили вещи к выходу на улицу. Внутри было довольно прохладно. Две пожилые женщины, укутанные в зимнюю одежду, с повязанными поверх шалями, в валенках, сидели на темной деревянной скамье с высокой спинкой, и с любопытством взирали на новоприбывшую компанию.
   Закончив перетаскивать вещи, Соболев тут же отправился на подмогу Николаю. Не прошло и минуты, как оба появились в дверном проеме, быстро подхватили контейнер и направились к выходу. Всё это они проделали привычно и без лишних движений. Виктор Петрович открыл и подержал им дверь. На улице к крыльцу, в морозных клубах выхлопных газов, сдавал назад видавший виды "УАЗ-469" с металлической кабиной - скорее всего, давно списанный милицией экземпляр, перекрашенный сразу после покупки в темный зеленый цвет. Водитель был крепкий основательный мужичок в потертом крытом овчинном полушубке, распахнутом до двух последних пуговиц, в обуви, похожей на унты, и кроличьей шапке с завязанными сверху тесемками. Он бодро выскочил из кабины, открыл настежь заднюю дверь машины навстречу несущим груз, и затем легко взбежал по ступенькам в здание станции. В полутьме одним взглядом ухватил и контейнер, и Виктора Петровича, и устремился к поклаже со словами: "Берём, браток!" Виктору Петровичу ничего не оставалось, как взять предложенный темп и торопливо ухватиться с другой стороны. На улице они поставили контейнер на крыльцо. Шофёр, нырнув в заднюю боковую дверь, изнутри помог пристроить первый контейнер, затем выскочил и помог Соболеву с Николаем поднять второй и пристроить его на порожке двери машины. Снова моментально нырнул в машину, и втащил контейнер внутрь. Там он энергично, судя по шатанию машины, поставил его как посчитал нужным. Соболев уже сбегал в здание за своим чемоданчиком, и попутно прихватил чемодан Виктора Петровича. Все произошло быстро и без лишней суеты. Водитель уже сидел на своем месте. Остальные заняли свои места примерно в темпе аварийной бригады электриков, спешащей к месту взрыва трансформатора.
  
   "Уазик" пронесся заснеженными улицами не то поселка, не то маленького городка, взметая за собой смесь снежной пыли и выхлопных газов и, срезая угол через какой-то проезд между домами, выскочил на отсыпанную трассу, поднатужившись на крутом подъеме. Ускорился по дороге, уходящей в темный хвойный лес, и через пять минут свернул с трассы. Метров через триста они уже въезжали в металлические ворота какой-то базы лесо-пило-материалов. Крутанувшись между штабелями досок, бруса и нераспиленных ещё бревен, осадил своего железного "коня" возле дощатого домика, собранного в стародавние времена из щитов, и сдал назад, к ступенькам. К домику был пристроен просторный деревянный помост; снег на помосте был почищен.
   Не заходя в домик, сразу выгрузились на помост. Соболев расплатился с водителем, вручив тому какую-то совсем незначительную сумму. Деньги на такие расходы, в качестве командировочных, дал ему в поезде Виктор Петрович. Водитель взял деньги; не пересчитывая, засунул в карман полушубка, и, козырнув на прощание всей компании, запрыгнул в машину, которая тут же как будто растворилась между штабелями досок.
   В конторе была только молодая крепкая женщина среднего роста, с непокорными русыми волосами, коротко подстриженными, с румянцем на широком приветливом лице. Одета она была в рабочую черную куртку, под которой виднелась бирюзовая кофточка, и темно-серые брюки, заправленные в сапоги с меховой оторочкой. На плечи наброшен короткий синий пуховик. Встретила Соболева и Николая как старых знакомых. Придерживая одной рукой накинутый на плечи пуховик, улыбаясь, громко поприветствовала их, встала из-за конторского стола и по-мужски крепко пожала обоим руки. Посмотрела на Виктора Петровича, уже не так громогласно поздоровалась, потом вопросительно взглянула на Соболева. Виктор Петрович сообразил, что сейчас должны последовать переговоры насчет оплаты за транспорт, и, по-видимому, он тут третий лишний. Не говоря ни слова, вышел из конторы и, периодически потирая быстро замерзающие на морозе уши, несколько раз прошелся мимо домика. Вскоре из дверей выглянул Николай. Махнув рукой, позвал его внутрь. Похоже, транспортные дела были улажены к обоюдному удовольствию высоких переговаривающихся сторон.
   Оказалось, ей недавно звонили представители головного предприятия, тоже договаривались о поездке. Обещались через час-полтора приехать. За это время должен был вернуться поезд с лесом, и тогда уже будет зависеть от машиниста, захочет ли он снова отправиться в путь. Если нет, то Люба, так звали женщину, вызовет его сменщика. На том и порешили.
   Люба продолжила работать, отвечая на телефонные звонки и заполняя какие-то бумаги, а Виктор Петрович с сотрудниками занесли свои вещи и контейнеры внутрь, сложили все недалеко от двери, а сами устроились в углу на лавках, поставленных вдоль большого стола, покрытого светлым, сильно зашарпанным пластиком, и обитым по периметру столешницы дюралюминиевым уголком. Соболев сел подальше, забившись в самый угол.
   Виктор Петрович разговорился с Николаем. Все это время тот держался поближе к Соболеву, подальше от начальства - Виктора Петровича. Но здесь, в привычной для него обстановке, где он знал, что и как делать, чувствовал себя более уверенно, и понемногу разговорился. Виктор Петрович узнал от него, что регулярного сообщения по дороге не было. Военные жили с семьями в городке, а офицеры, заступавшие на дежурство на радиолокационной станции на несколько дней, выезжали утром с рабочими, и с ними же возвращались по окончании дежурства. Как-то военные и начальство лесобазы договорились на этот счет. Командировочные обычно подгадывали к утренним поездам с рабочими, но если поезд уже уходил, то договаривались с машинистами через диспетчера, Любу, чтобы те за дополнительную плату сделали ещё один рейс. Пока говорили, Соболев, уткнув голову в шарф, начал мерно посапывать, уснув. Заметив это, стали говорить тише, чтобы не разбудить его.
   Короткий зимний день начал клониться к вечеру, когда послышался низкий гудок локомотива, а вскоре послышался звук неспешно приближающегося поезда. Люба, надев на голову пышную рыжую лисью шапку, поторопилась на улицу. Минут через десять она вернулась. Увидев, что Соболев спит, понизила голос и обратилась к Николаю: "Отвезет вас Семен Гаврилович со своим помощником. Сейчас только вагоны под разгрузку на завтра поставит." Потом вспомнила: "А где ваши московские-то?" Николай, ухмыльнувшись, ответил: "Они такие же наши, как и ваши". Люба, метнув веселый взгляд на Николая, и помня о спящем Соболеве, хихикнула в кулачок и прошла к своему столу.
   Вскоре снаружи послышался характерный морозный скрип металлических колес о рельсы, и в окне с противоположной стороны от входа поплыла темно-зеленая стенка вагона, напоминавшего старый почтово-багажный, с небольшим количеством окон. Люба подняла голову от своих бумаг, взглянула в окно, и с приветливой улыбкой хорошего и веселого человека обратилась к Николаю: "Можете грузиться. Карета подана!"
   Николай осторожно разбудил Соболева. Тот поднял голову и, сонный, несколько мгновений непонимающе смотрел перед собой. Быстро вернувшись на бренную землю, он мгновенно оценил ситуацию, разглядев в окне прибывший вагон и проходящих мимо окон приехавших рабочих.
  
   Оказалось, что деревянный помост опоясывал контору с правой стороны, а на другой стороне переходил в короткую платформу, примерно на длину одного вагона. Ещё не закончили грузиться, как тот же "уазик" привез москвичей. Их было двое. Главный конструктор, Валентин Иванович Сомов, и его инженер, Борис. Поклажи у них было немного - небольшая сумка в руках Валентина Ивановича, рюкзак за спиной Бориса, да ещё коричневый, казенного вида фанерный сундук, наподобие того, что используют рыбаки для зимней рыбалки, только заметно побольше. К сундуку были приделаны две ручки, и толстый брезентовый ремень. Встретились как старые знакомые. Кроме Виктора Петровича, который раньше не встречался с Борисом, все знали друг друга по прежним встречам. Николай держался несколько в стороне, с интересом поглядывая на москвичей. Новоприбывшие пошли в контору, поприветствовать Любу и, так сказать, доложиться о своем прибытии. Соболев им сообщил, что вопрос по оплате уже улажен, и попросил позвонить по телефону конторы военным, что они выезжают, пусть те присылают машину к приходу поезда. Группа Виктора Петровича продолжила погрузку.
   Расположение двойных дверей вагона было как у грузовых, посередине. Внутри под потолком тускло светили штук пять лампочек. В вагоне было нехолодно - под скамьями работало несколько электрических отопителей. В одной половине вдоль стены были поставлены деревянные скамьи, в виде нескольких купе, как в пригородных поездах. По виду, скамьи и были сняты с пригородного поезда, может даже вместе с отопителями. Такие же скамьи были приставлены спинками к противоположной стенке вагона. В итоге получилась примерно конфигурация плацкартного вагона, только проход был более широкий. Другая половина вагона была свободна и, судя по всему, использовалась как грузовая площадка. Разместив контейнеры, устроились для поездки в купе с окном, после чего Соболев с Николаем пошли к машинистам локомотива, которых тоже знали.
   Послышались голоса, морозно скрипнула и отворилась дверь, и в вагон, оживленно переговариваясь, поднялись москвичи. Виктор Петрович дал пришедшим время устроиться в соседнем купе, после чего подсел к ним. Главному конструктору проекта, Валентину Ивановичу, примерно семьдесят лет. Он невысокого роста, плотно сбитый, без "лишних" килограммов. Редеющие седые волосы зачесаны назад. Мясистое приятное лицо почти без морщин. Добрые светлые глаза, чуть навыкате, смотрят немного по-детски. "Наверное, только с таким отношением к жизни и можно так хорошо сохраниться", - подумал Виктор Петрович. Борис, среднего роста и хорошо сложенный мужчина с живым доброжелательным лицом, лет сорока пяти, из той породы энергичных и открытых людей, которые в любом месте и в любой компании чувствуют себя "в своей тарелке". Он у главного конструктора основная палочка-выручалочка в таких нештатных ситуациях. Неунывающий, выносливый на работу и изобретательный, он как будто создан, чтобы "разруливать" разные аварийные и нестандартные проблемы. Чем сложнее задача, тем она его сильнее мобилизует.
   Валентин Иванович рассказал, что ему было известно из разговора с дежурившим во время тестовых испытаний офицером. Система пропустила три цели и выдала две ложные тревоги, что, конечно, было "ни в какие ворота", как прокомментировал Борис. Дальнейший разговор не дал никаких намеков на источник неполадок. Контрольно-проверочная аппаратура показывала, что никаких проблем со станцией нет.
   - Хорошо. На месте будем разбираться, - безмятежным голосом подвел итог Валентин Иванович. Переменили тему разговора.
   - Как там первопрестольная? - поинтересовался Виктор Петрович. Борис метнул быстрый взгляд на Валентина Ивановича - хочет ли он сам ответить на вопрос. По каким-то неуловимым признакам сделал вывод, что тому надо собраться с мыслями, и ответил сам.
   - Столица и есть столица, Виктор Петрович. Где власть, там и деньги, дело известное. Пока жить можно, хотя многие из-за всех этих военных конфликтов затягивают потуже пояса. Цены вздувают, думаю, просто по поводу, не так уж все плохо. На местные продукты с чего цены увеличились? Нам, конечно, эти военные разборки как бы на руку, разработки точно не прикроют, и радарные станции не законсервируют, как раньше. Но только все равно, нехорошо это все, нехорошо. Разворошил запад, и особенно американцы, весь мир. Что за народ? Что им всё неймется? В Европу беженцев наслали, на Ближнем Востоке всех друг с другом стравили, в Украину с ногами влезли. А власть, она о чем думает? О своих карманах только? Вот такая нынче жизнь в столице. У вас, наверное, не лучше? - переадресовал он вопрос Виктору Петровичу. Тот ненадолго задумался, как ответить. Борис, видать, сказал, что думает. Риска отвечать откровенно в такой компании нет, и все же распускать язык ему по привычке не хотелось. Молчание - золото. Дорого он за это знание заплатил. Ответил нейтрально.
   - Видите, на периферии власть как-то не принято ругать. Делают что-то там в Москве, им виднее. Мне сложно судить о политике. Но легче, верно, не становится. Просто народ привык к такой жизни, другой не знают. Процентов пять-семь, думаю, живут отлично - в любой ситуации всегда найдутся такие люди, вы же знаете. Остальные, мне кажется, больше выживают, но для них это и есть жизнь. Все равно, находят какие-то радости, как-то крутятся. Не сказать, чтобы народ сильно озлобился, но и доброты нет. Каждый сам по себе, в одиночку, никто никому не верит.
   Послышался скрип открываемой двери, и в потеплевший за время их отсутствия вагон с клубами морозного пара поднялись Соболев с Николаем. Сняв пальто, присоединились к беседе.
   В этот момент говорил Виктор Петрович. Заметив, что Валентин Иванович хочет что-то сказать, прервался. Действительно, тот, снимая и аккуратно складывая черный шерстяной шарф, начал говорить своим спокойным голосом.
   - И Боря, и Вы, Виктор Петрович, конечно, правильно говорите. Но только, знаете, я как-то спокойно на все смотрю. Ну, вот такая жизнь сейчас. Могу я что-то поменять? Ответ очевидный - нет. И у меня не такой характер, чтобы митинговать и выступать с обличительными речами на площадях. Да и зачем надо расшатывать, что есть? Проходили уже, хватит. Но если я не могу ничего поменять, почему должен беспокоиться, что жизнь не такая, как мне бы того хотелось? И в итоге я просто оптимизирую свою жизнь при данных начальных и граничных условиях. Знаю, Боря меня обвинит в соглашательской позиции, и будет не прав. - Борис, действительно, уже приподнял руку, желая что-то сказать, но передумал. Валентин Иванович продолжил: "И вот почему. Как только я увижу реальную возможность на что-то повлиять к лучшему, я ей не премину воспользоваться. По нашим проектным делам, Боря, ты же не обвинишь меня в ретроградстве и пассивности?" - повернулся он к Борису. Тот согласно кивнул головой.
   - Ну, вот видишь. Да я бы и в правительство готов предложения написать, но это будет сотрясение воздуха, напрасная трата времени. Мои предложения чиновники выбросят в запечатанном конверте, не открывая, можете не сомневаться. И что мне в такой ситуации прикажете делать? - он обвел взглядом компанию. Соболев, соглашаясь с речью Валентина Ивановича, кивнул головой и убежденно сказал: "Всё правильно. Надо делать свое дело".
   Борис аж застонал от несогласия и обуревавших его чувств: "Для кого?!" Валентин Иванович торжественно ответил: "Для страны!" На что Борис запальчиво возразил: "Что такая страна? Страна - это люди, это территория, это ресурсы. Кто этим всем владеет, включая людей? Да-да, и людей! У них нет клейма, но они повязаны такими путами - и снаружи, и в мозгах - что и клейма не надо, никуда не денутся. Я не полный идиот, понимаю, что все соображать не могут, что толпе нужны кумиры, которые бы принесли и вложили в их головы идею, которая бы в свою очередь породила чувство - иррациональное, не требующее доказательств, превращенное в веру. И уже за эту веру они пойдут так далеко, как их позовет их божество, их идол, неважно в каком оно будет виде. И я с этим могу жить, без проблем, и сам присоединюсь, но при одном ма-аленьком условии."
   Валентин Иванович, который до этого момента внимательно слушал речь Бориса, глядя в пол, повернулся всем корпусом и поднял на него удивленные глаза. Борис продолжал: "И вот это условие. Тот, кто нас ведет, пусть тоже верит в эту идею. А если этого нет, то мне с такой заведенной толпой не по пути. Эту толпу просто развели, купили на красивые слова, используют её для совсем других целей, а потом неминуемо кинут, как всегда бывало в истории. Но если я точно знаю, что меня непременно кинут, неужели я буду жертвовать собой? Чего ради?!"
   Валентин Иванович вздохнул: "Но тогда остается, что каждый сам за себя, общей идеи нет, и стране при таком давлении снаружи запросто может прийти конец". Ему ответил Виктор Петрович, который в глубине души был согласен с Борисом, и сам испытывал двойственное чувство, понимая, что его работа способствует также и укреплению власти нынешней олигархии, хотя, конечно, можно убеждать себя, что работаешь на страну. Что тоже до какой-то степени верно.
   Но ответил нейтрально: "Конец, пожалуй, так просто не придет, хотя рано или поздно все кончается. У тех, кто представляется противником, примерно такая же ситуация. Но Борис прав в том, что на чьей стороне будет больше поверивших в идею, те и окажутся в итоге сильнее. Какая идея здесь - я не пойму, если она есть вообще. Патриотизм идеей быть не может. Это одно из многих средств реализации идей, но не более того. Какую ценность патриотизм имеет сам по себе? На другой стороне с идеями похожая ситуация, хотя может не столь критическая. Раньше, вроде бы, у них была идея великой нации, личный успех. Сейчас, по-моему, всё это расплывается помаленьку".
   Борис согласился с ним: "Расплывается, но не очень быстро. Они сами для этого прилагают немалые усилия, но пока экономическая ситуация их не прижмет - а я не вижу причин, почему их должно скоро прижать - народу будет все равно, что делает снаружи их правительство, лишь бы им была обеспечена сытая и довольная жизнь. Массово их в военных конфликтах не убивают, воюют они чужими руками, почему бы пока не побыть стопроцентным американцем и не чувствовать себя человеком высшего сорта, для которого все остальные народы - мусор, в чем их денно и нощно убеждает пропаганда. А в нашей стране идеи как таковой нет. Кто не может без идеи, а таких много, цепляются за что могут, чтобы рано или поздно понять, что это очередная пустышка. А правда в том, что большинство работает за кусок хлеба на власть, на хозяина. Можно тешить себя иллюзиями, что и на страну, на народ, но это самообман - мы работает на тех, кто владеет страной, владеет нами, и из милости позволяет нам жить в их стране. Все остальное - иллюзии."
   Валентин Иванович хотел что-то сказать, но передумал. Неожиданно в разговор вмешался до сих пор молчавший Николай, что весьма удивило Виктора Петровича. Николай, в котором до сих пор он видел только хорошего монтажника, высказал интересную мысль: "Долго только за кусок хлеба работать трудно, так в итоге совсем в животное превратишься. Хотя бы какой-то интерес должен быть. И чтобы удовлетворить этот интерес, люди не смотрят, на кого работают, и куда пойдут их труды. Так что для большинства кусок хлеба и интерес - вот и весь горизонт".
   Валентин Иванович внимательно поглядел на Николая, и с каким-то непонятным сожалением произнёс: "В точку, молодой человек. В точку. Фон Браун - хороший пример. Сначала для Германии ракеты делал, потом для американцев, как бы врагов. Но делал. Неизмеримо труднее отказаться от самореализации, фактически закопать себя как личность живьем, чем продолжать работать пусть даже на своих недругов". После чего сказал, что не против немного вздремнуть - их ночной рейс на самолет задержали в Москве, и пришлось провести бессонную ночь.
   Виктор Петрович, Соболев и Николай вернулись в свой отсек, где Виктор Петрович пересказал им то немногое о возникшей проблеме, что услышал от главного конструктора. Соболев вскоре постелил пальто на боковое сиденье, и уснул. Видать, он пошел на поправку, и организм требовал отдыха. Виктор Петрович смотрел в окно, где близко от окна небыстро проплывали ветви хвойных деревьев - локомотив тянул поезд по узкоколейке без спешки. Дорога шла вверх, в горы. Изредка на короткое время открывался вид на неглубокую горную долину, вдоль которой в этот момент шла железная дорога. Потом поезд покрутился вокруг горы, и незаметно переехал в другую долину. Внизу угадывались очертания замерзшей реки. Смеркалось. И вдруг в этом сером сумраке полетел сухой мелкий снег, который становился все сильнее. Видимость резко ухудшилась.
   Виктор Петрович вспомнил недавний разговор. Да, нужна идея, которая бы отвечала твоим внутренним устремлениям. Но ведь как-то привык, живет же сейчас без идеи. Что-то внутри ещё осталось, и, в принципе, он не против работать на страну. Вот только надо быть уверенным, что это и его страна. А сейчас такой уверенности нет. И даже более того - есть чёткое осознание, что это не его страна, а принадлежит она олигархии, которая её захватила, со всеми потрохами, и народом в том числе. Так чего ради ему жилы рвать, и ради кого? Чтобы те, кто владеет страной, ещё больше богатели? Чтобы купили ещё один дворец за миллиард на Лазурном побережье, ещё один стометровый корабль, ещё одну дурацкую картину, форменную мазню, за пятьдесят миллионов долларов? И для этого обирают тысячи и тысячи людей, лишают их самого необходимого? И после этого кто-то смеет называть человека разумным? Лесть! Лесть и ложь - в миллионной степени. Но и не работать нельзя, и не только из-за денег. Нельзя человеку не работать, иначе он человеком перестанет быть.
   Весь путь по узкоколейке занял около двух часов. Локомотив остановился посреди большой, изъезженной тяжелой техникой поляны, на которой было несколько строительных вагончиков и разная техника для лесоразработок - трелевочные трактора, бульдозеры, подъемники. Метрах в пятидесяти от вагона стоял военный джип, полностью экипированный, из новых, и даже с лебедкой впереди. Из выхлопной трубы из-за мороза обильно поднимался пар. Когда вагон окончательно остановился, джип медленно двинулся к вагону. Подъехав, развернулся, и сдал задом к двери. Николай осторожно разбудил проспавшего почти всю дорогу Соболева. В полутьме вагона было видно, как он, отходя от сна, сел на скамейку и снова какое-то время был не в состоянии сообразить, где находится.
   Из машины вышел водитель, высокий худощавый солдат в зимней военной форме, слишком просторной для него. Выражение удлиненного лица с нависшими надбровными дугами и глубоко упрятанными под ними глазами было настороженное. Двигался он замедленно и как-то расчетливо, без лишних движений. Слегка растерялся, не зная, кому доложиться, но затем выбрал Виктора Петровича, который показался ему главным в группе, и, приложив руку к шапке, скороговоркой доложился по уставной форме. Виктор Петрович принял рапорт, и, приглашая взглядом Валентина Ивановича присоединиться к разговору, сказал: "Спасибо, рядовой Звягинцев. Мы люди невоенные, по фамилии нам неудобно к Вам обращаться. Если Вы не против, будем называть Вас по имени." Солдат ответил, что его зовут Петром. Виктор Петрович представил остальных прибывших. При этом кто кивнул Петру, кто поднял руку в знак приветствия. После такого знакомства водитель открыл заднюю дверь своей машины, и помог погрузить контейнеры с оборудованием.
   Шел сильный снег. Видимость была плохая. Темнело. Соболев, Николай и Борис сходили к машинистам - попрощаться и поблагодарить "за службу". Быстро вернулись, сели в машину. Водитель включил все фары, какие были, пересек поляну, и вскоре выбрался на узкую дорогу, на которой едва могли разминуться две машины. Ехал не быстро, напряженно вглядываясь в летящий в свете фар снег.
   - Ну и погодка! - крутанул головой Борис. Петр молчал, ему было не до разговоров.
   Как их стащило с дороги, Виктор Петрович так и не понял. Казалось, ничего не предвещало беды. Машина ехала с небольшой скоростью, поворачивая налево, когда водитель неожиданно полностью потерял контроль и машину понесло. Она, совершенно не слушаясь руля, хотя Пётр бешено крутил его, продолжила ехать прямо, перемахнула сугроб, насыпанный снегоуборочной машиной, и продолжила движение вниз по пологому склону, к уже близким деревьям. Чтобы не врезаться в них, Петр вывернул руль влево, поддал "газу", и машина завалилась на правую сторону. Все пассажиры в это время судорожно вцепились кто во что мог. Скорость уже была невелика, снег глубокий, так что "приземление", можно сказать, прошло по самому благоприятному сценарию. Пострадали Петр, да ещё Валентин Иванович ушиб плечо. Остальные отделались незначительными ушибами. Пётр, управляя машиной, в какой-то момент сильно рассек левый висок и верхнюю часть скулы. Когда все выбрались из опрокинувшегося джипа на глубокий снег, Борис занялся раной Петра, достав из своего "рыбацкого" ящика медикаменты. Виктор Петрович ему машинально, "на автомате", помогал, хотя все ещё находился в состоянии потрясения от происшедшего - слишком неожиданно все произошло. Николай с Соболевым, если и испытали похожее чувство, то в менее значительной степени. Едва выбравшись из машины, открыли заднюю дверь, добыли из машины лопаты и начали отгребать вокруг снег. После Петра Борис с Виктором Петровичем занялись Валентином Ивановичем, который все это время терпеливо ждал, держась правой рукой за поврежденное плечо. Выяснив, что оно не выбито, Борис заставил Валентина Ивановича засовывать под рубашку снег на ушибленное место. Тот добродушно ворчал: "Ты, Боря, прирожденный эскулап. Тебе приятно меня мучить", - на что Борис отвечал только сочувствующим лицом. К тому моменту, когда они закончили возиться с травмированными, Соболев с Николаем откидали часть снега с левой стороны, и примеривались, как поднять машину. Борис, присоединившись, предложил другой план - вначале развернуть лежащую на боку машину в сторону дороги, а уже потом поднять. Мысль оказалась правильной, хотя пришлось поотгребать снег. В итоге совместными усилиями в несколько приемов удалось развернуть лежащий джип в нужную сторону. Затем с третьей попытки поставили его на колёса.
   Петр попробовал завести машину, она поупрямилась минут пять, но в итоге сдалась, и мотор заработал. Соболев с Николаем завели трос лебедки через дорогу, закрепили его крюком за дерево покрепче, после чего Петр включил лебедку. Трос постепенно натянулся, и машина начала медленно ползти в сторону дороги, постепенно вспахивая перед собой снежный вал. В конце концов, под радостные крики, машина выползла на дорогу. За работой холода не замечали, но за время, когда машина выползала на дорогу, он быстро дал о себе знать. Пока остальные наводили порядок в багажнике, где контейнеры и сумки смешались в одну кучу, Борис с фонарем сходил к тому месту, где их выкинуло на повороте. Оказалось, что здесь под дорогой протекал ручей, сейчас невидимый под снегом. Видать, вода в неглубоко заложенной трубе застыла из-за сильных морозов, и ручей потек поверху, через дорогу. Из-за уклона дорожного полотна вниз в этом месте, на протяжении метров пятнадцати, на дороге образовался ледяной каток, прикрытый снегом. Петру что-то сделать в такой ситуации было сложно. Как он сумел преодолеть это место первый раз, было непонятно. Может, как-то помог подъём вверх, из-за чего ему пришлось заметно снижать скорость. "В общем - загадка природы", - заключил Борис своё повествование, занимая место в машине.
   После этого происшествия оставшийся путь до воинской части ехали без приключений. Пережитое и успешная совместная работа сблизили всю компанию.
  
   В воинской части
   В части Петр сначала остановился у пропускного пункта, взять ключи от гостевого блока. Затем подъехал к казарме, сбоку которой был отдельный вход в комнаты для гостей. Увесистая, толстая наружная дверь сразу открывалась в комнату с высоким потолком, где справа была устроена кухня с плитой и холодильником, и стоял большой обеденный стол. Слева были два одежных шкафа и расставлены два ряда стульев, обращенные к висевшему на стене телевизору. Николаю обстановка живо напомнила времена службы, что его почему-то развеселило. Эту часть он назвал "красным уголком".
   Снег продолжал идти, но уже не такой сильный. Оставив машину у двери, Петр, Валентин Иванович и Борис отправились искать доктора, а Виктор Петрович со своими сотрудниками занесли внутрь все вещи, и начали обустраиваться в отведенных комнатах. Появился посыльный, офицер, и сказал, что полковник ждет их к девяти вечера у себя. Добавил, что через двадцать минут им принесут поесть, а за десять минут до встречи он зайдет за ними, и снова исчез за дверью, впустив за собой вихрь снежинок и холод.
   Где-то через полчаса вернулись запорошенные снегом Борис с Валентином Ивановичем. Сказали, что Петру доктор зашивает рану, а для Валентина Ивановича он одобрил Борино лечение и посоветовал продолжать время от времени прикладывать снег в полиэтиленовом пакете на ушибленное место. Спустя некоторое время услышали, как отъехала машина, на которой они приехали.
   Свободное место на стенах в "красном уголке" было занято портретами военачальников, и только одна изображала панораму Бородинской битвы. Из комнаты, по направлению от входной двери, шел неширокий коридор, в который выходили двери гостевых комнат. Стены были покрашены светлой коричневой краской, потолок - белой. Было чисто, опрятно и - казенно. "Нет, не умеют мужики уюта создавать", - суммировал общее впечатление Борис, перетаскивая в комнату свои вещи и чемоданчик своего начальника. Валентин Иванович не преминул вспомнить, что раньше Борис таких претензий к убранству не предъявлял. Не означает ли это замечание, что у Бориса за время с последнего визита осенью так сильно развился утонченный эстетический вкус? На что Борис мечтательным голосом начал: "Ах, Валентин Иванович! Одно дело золотистая осень, когда сам воздух, кажется, напитан "пышным природы увяданьем" и светлой грустью", - здесь он сделал паузу, и, переключив голос в суровую холодную тональность, продолжил, - "И совсем другое, когда за окном свирепствует лютый уральский мороз, а метель бешено колотится в готовую сорваться с петель дверь." Все дружно рассмеялись. "А Вы, Борис, ещё и поэт", - заметил Виктор Петрович. "Наверное", - улыбнувшись, ответил тот.
   Вскоре раздался громкий стук в дверь. Борис трусцой побежал открывать, на ходу шутливо благоговейным голосом приговаривая "Супчик! Супчик!". Действительно, это повар с двумя солдатами принесли пищу. Быстро разложили еду по тарелкам и столовые приборы на столе, и повар деловито пригласил прибывший гостей к столу. Сам с солдатами сел в "красном уголке", но телевизор не стали включать. Дождались окончания трапезы, с удовольствием выслушали вполне искреннюю благодарность от накормленных гостей, собрали все со стола, и исчезли за входной дверью.
   К намеченному сроку оделись и сели в "красном уголке", ожидая посыльного офицера. Он появился, как обещал, и проводил их к полковнику, Игорю Федоровичу. Это был коренастый, уверенный в себе мужчина. На вид ему не было ещё пятидесяти; и он производил впечатление энергичного и властного человека. Лицо малоподвижное, взгляд острый, быстрый. Чувствовалось, что этот человек привык контролировать, что происходит вокруг него. В кабинете, кроме полковника, были ещё два офицера средних лет, причастные к тестовым испытаниям; оба черноволосые, с серьезными лицами, среднего роста и одинаково подтянутые. Полковник встретил прибывших приветливо, однако глаза его все время оставались цепкими, наблюдательными, и было в них что-то холодное, хотя в общении это не проявлялось. Посетовал о происшествии - ему уже доложили, - расспросил, как чувствует себя Валентин Иванович. Тот пошутил, ответив, что голова цела, а для тех дел, для которых они приехали, это главное. После этого сразу приступили к делу.
   По приглашению Игоря Федоровича все расселись на стульях вокруг стола для совещаний, приставленного к письменному столу буквой 'Т'. Офицеры представили протоколы испытаний, на переносном компьютере показали изображения сигналов, данные с контрольно-проверочной аппаратуры, на что ушло около часа. Потом пришел черед вопросов со стороны прибывших специалистов. В основном их задавали Соболев и Валентин Иванович. Они уточняли условия проведения теста, характеристики целей, режимы работы станции. Борис заручился заверением, что оставленный им осенью ящик с деталями в сохранности, и завтра его доставят. В двенадцатом часу Игорь Федорович предложил на сегодня закончить, и завтра к восьми утра снова собраться и выслушать предложения, как организовать работу и, может, появятся какие догадки, в чем проблема. На том распрощались с военными, и пошли к себе. На улице метель прекратилась. Небо местами прояснилось. Мороз к ночи завернул ещё круче. По дороге поговорили о проблеме, но так ни к чему и не пришли. Это был тот случай, когда неполадки могли быть в любом месте.
  
   Уснул Виктор Петрович быстро. Однако проснулся рано. В комнате было довольно прохладно. Подсветил часы, которые с вечера положил на стуле возле кровати - только-только пошел шестой час. По коридору кто-то осторожно, стараясь не шуметь, прошел на кухню. Слышно было, как набирали воду. Спустя несколько минут послышался приглушенный шум нагревающегося электрочайника. Виктор Петрович решил попить, оделся и вышел на кухню, где было ещё холоднее, чем в комнате. За кухонным столом сидел Соболев, тепло одетый, поставив локти на стол и подперев скулы ладонями. На звук шагов он обернулся и, увидев Виктора Петровича, приподнял в знак приветствия руку.
   - Как самочувствие, Сергей Семенович? - спросил Виктор Петрович, проходя к подносу возле мойки, на котором стояли кружки. Выбрал белую стеклянную кружку, с большой ручкой, насыпал заварки, поставил возле шумящего чайника. Соболев не спеша отнял ладони от лица, выпрямился, и, стараясь говорить потише, ответил вполне бодрым голосом: "Нормально, Виктор Петрович. Выздоравливаю. Некогда болеть." Помолчав, крутанул головой, и добавил: "Как мы с дороги свалились. Ни разу со мной такого не случалось. Сразу даже не понял, что произошло. Но повезло, повезло нам всем, можно сказать. Легко отделались." И тут же заговорил о деле, перечисляя, что нужно сделать. Виктор Петрович предложил записать по пунктам. Сходил к себе в комнату, взял из сумки тетрадь, ручку, и вдвоем с Соболевым они минут за двадцать составили план, в какой последовательности проверять систему, на каких режимах, и какие делать замеры. Увлекшись, забыли о чайнике. Закончив писать, снова его включили и, когда он закипел, каждый залил себе заварку кипятком. Немного подождали, и начали пить чай, продолжая обсуждать предстоящую работу. Виктор Петрович ощущал что-то похожее на давно забытое состояние, когда возникшая проблема вызывала возбуждение, заставляла мобилизовываться, и голова начинала работать быстрее и четче. Это не было то давнее чувство; скорее, намек на него, но этого намека хватило, чтобы вспомнить и само былое ощущение сконцентрированной целеустремленности.
   В коридоре послышался звук открываемой двери, и через несколько секунд на кухне появился Борис. Одет он был в легкие спортивные брюки и футболку, но по свободным движениям, как будто он был на жарком солнечном пляже, было видно, что ему абсолютно не холодно. Приветливо поздоровавшись, он заметил тетрадь на столе и осведомился, не план ли это на сегодняшний день. Получив подтверждение, заинтересовался, и попросил у Соболева разрешения ознакомиться. Внимательно прочитав, предложил дополнительно несколько остроумных измерений, в том числе переключить генераторы на разные тракты. Соболев засомневался насчет последнего, так как могло не хватить специальных соединений, но Борис сказал, что в ящике, оставленном осенью, много всяких деталей и, скорее всего, там есть нужные. "Ну, если так!" - обрадовался Соболев.
   Борис заварил себе чая и, глянув, на наручные часы, спохватился: "Пойду поднимать Валентина Ивановича. Пора. Пока соберемся... А, кстати, как насчет завтрака? Может, соберем что есть, а то потом неизвестно, как сложится?" Виктор Петрович с Соболевым охотно поддержали предложение. Соболев пошел будить Николая.
   Через пятнадцать минут, собрав остатки домашней снеди, у кого что было, все сидели за столом и завтракали, перебрасываясь время от времени замечаниями по поводу вчерашней поездки и предстоящей работы. Валентин Иванович хоть и плоховато спал из-за ушибленного плеча, выглядел неплохо и настроен был по-деловому. Он уже ознакомился с начальным планом работ и, в целом одобрив его, добавил свои соображения. Во время завтрака мнения сошлись на нескольких возможных причинах, хотя все признавали, что проблема несколько необычная.
  
   К полковнику отправились, когда ещё не рассвело. С восточной стороны занимался холодный сиренево-розовый восход. Небо было ясное; сквозь морозную дымку проглядывали утренние звезды. Снег жестко и как-то возмущенно громко скрипел под ногами. Холод, по выражению Николая, стоял "собачий". Но сказал он это весело, приплясывая и подпрыгивая, пока они поджидали снаружи замешкавшихся Валентина Ивановича, который из-за ушибленного плеча не мог сам надеть пальто, и Бориса, ему помогавшего.
   Полковник и два вчерашних офицера уже их ждали. Видно было, что Валентин Иванович своим докладом их несколько разочаровал, так как не мог назвать причину плохих результатов, но, с другой стороны, они понимали, что такая надежда вряд ли была оправдана. Договорились, что один из присутствующий офицеров, капитан, им будет помогать. Полковник спросил, нужна ли ещё какая помощь, и Соболев, вспомнив о контейнерах, попросил помочь доставить их на станцию. Капитан, Александр Никитич, пообещал прислать людей. Валентин Иванович спросил насчет состояния Петра. Назначенный к ним в помощь офицер ответил, что доктор не видит ничего серьезного. На этом простились, договорившись снова встретиться в девять вечера.
   На улице за это время рассвело. Утреннее солнце сквозь морозную дымку лило свет в таежный лес, подступивший со всех сторон по склонам пологой горы, на плоской вершине которой стоял проблемный локатор. Он был закрыт радиопрозрачным "колпаком", и всё вместе, включая разбросанные по территории обслуживающие небольшие приземистые здания, было замаскировано. Поддувал слабенький ветерок, но из-за мороза даже малейшие колебания воздуха обдавали холодом. Свежевыпавший снег блистал на солнце. Дорожки и проезды уже были почищены; по-видимому, ещё ночью.
  
   Работали весь день, с коротким перерывом на обед, пытаясь локализовать проблему. Сначала снимали все данные с контрольно-проверочной аппаратуры, затем подробнее исследовали характеристики генераторов, после чего уже сами начали измерять сигналы в разных местах. Проверяли соединения, тестировали тракты, задавая различные режимы. Капитан, Александр Никитич, помогал по мере сил, хотя пользы от него было немного.
   Время шло, но они были так же далеко от понимания причин неполадок, как и в самом начале. Обнаружили повышенный шум в двух входных трактах, но сами значения шумов по величине были в пределах нормы. Такие шумы возникают из-за незначительных электрических рассогласований на элементах тракта, вызванных дефектами механической обработки деталей, неравномерностью покрытий из проводящим слоев, а то и просто микроскопическими смещениями собираемых деталей относительно друг друга. Причиной сбоев эти небольшие повышения шума быть не могли. Часа за два до окончания работы, когда набралось достаточно данных, Валентин Иванович уединился один на один с компьютером и начал просматривать результаты измерений. Спустя некоторое время, он попросил присоединиться к нему остальных, и поделился своими соображениями. Его мысль сводилась к тому, что один из генераторов мог время от времени давать случайный сбой. Виктор Петрович, хотя и не отрицал такой возможности, как-то не чувствовал, что причина в генераторах. Но, тем не менее, стоило проверить и такую возможность. Однако для этого надо было поставить генераторы на длительный прогон на ночь. Решили продолжить работу по плану, а к ночи подготовить и этот тест.
   Вечером, после ужина в небольшой офицерской столовой, примерно на двадцать человек, вернулись к себе и собрались в своем "красном уголке" - обменяться мнениями и подготовиться к встрече с полковником и его техническими специалистами. По начальному плану, работы было ещё на день, плюс добавился дополнительный прогон генераторов. Вывод был единодушный - пока причины неполадок неясны, и, если уж быть совсем откровенным, то надо признать, что в их понимании они не продвинулись ни на шаг - так подвел итог Валентин Иванович.
  
   На вечернюю "поверку", как назвал Борис походы к полковнику, на сей раз пошли Валентин Иванович с Виктором Петровичем. У Игоря Федоровича они не засиделись. Валентин Иванович рассказал, как идут дела, не особенно вдаваясь в технические проблемы - по разговору он понял, что полковника интересовало одно - когда локатор будет отремонтирован. Сейчас он хотел знать точный срок, упирая на то, что часть находится на боевом дежурстве. Валентин Иванович ответил, что ситуацию он прекрасно понимает, но поскольку причины неполадок не выяснены, точное время назвать не может.
   На следующий день капитан на вопрос Виктора Петровича, почему полковник проявляет такое нетерпение, ответил, что на того "давят сверху", требуя как можно быстрее ввести локатор в действие. Борис, бывший рядом, пожал плечами: "Да хоть прикажи нас всех повесить на антенне, быстрее работать невозможно. Не люблю таких людей - без понимания". Слышавший разговор Валентин Иванович примирительно сказал: "Оставь, Боря. У него своя задача - хорошо отчитаться перед начальством, у нас своя задача - хорошо сделать. Мы просто живем в разных жизненных пространствах, с разными ценностями".
   Второй день тоже не дал результатов. Вечером полковник, после того, как ему рассказали, как идут дела, помрачнел. Видать, его начальство продолжало "давление". Валентин Иванович, видя это, попробовал сгладить ситуацию: "Игорь Федорович, мы понимаем, что у Вас есть заинтересованное начальство. Но поверьте, случай непростой, и мы делаем все, что в наших силах", - на что полковник только криво усмехнулся и ничего не ответил.
   Третий день оказался таким же безрезультатным. Вечером к полковнику снова пошли вдвоем. Бориса, предлагавшего себя в качестве "парламентера", Валентин Иванович не взял, сказав, что пусть он побережет нервы для работы - это важнее, чем препираться с очередным бюрократом. По последнему слову стало ясно, какие чувства Валентин Иванович питает к полковнику.
   В кабинете полковника Валентин Иванович на сей раз довольно официально рассказал, как идут дела. На вопрос Игоря Федоровича, когда локатор заработает, он сказал, что срок назвать не может. Лицо полковника помрачнело: "Мы не можем работать без определенных сроков. Надо назначить день и час, и чтобы вы обязательно сделали к этому времени. Иначе можно искать до бесконечности. У нас боевое дежурство, а не научная работа. Прошло три дня, где результат?" Валентин Иванович холодно ответил: "Знаете, не надо на нас давить. Поверьте, я, как говорится, не первый год замужем, и примерно представляю, кто и на какие кнопки нажимает в вашем штабе. Давайте будем откровенны. Давление, которое оказывают на вас, а вы, по закону Паскаля, передаете нам, связано не с регламентом боевого дежурства, а с какими-то отнюдь не военными играми у вас в штабе. Но это, извините, не наши, а ваши проблемы, так что решайте их сами, а нам дайте спокойно работать." Полковник встал из-за стола. Валентин Иванович тоже, и глядя на полковника, подлил масла в огонь: "Знаете, Игорь Федорович, я главный конструктор системы, и думаю, мне виднее, как организовать работу. Впредь попрошу не указывать, как мы должны исполнять свои обязанности. Что касается боевого дежурства, то вам, по роду ваших прямых обязанностей, равно как и вашему начальству, должно быть известно, что система спроектирована таким образом, что даже при уничтожении нескольких станций система в целом позволяет поддерживать боеспособность на требуемом уровне. Так что для беспокойства вашего начальства нет причин, о чем и прошу вас им сообщить. Извините, Игорь Федорович, не хотелось говорить вам таких вещей, но делать нечего, приходится." И собрался уходить. Полковник зло посмотрел прямо в глаза Валентину Ивановичу, но ничего не сказал. По ситуации сделать он ничего не мог, и ему пришлось смириться. Валентин Иванович повернулся и пошел к двери; Виктор Петрович последовал за ним.
   - "Что за человек", - с огорчением говорил Валентин Иванович, когда они шли назад, - "Нам надо все внимание и силы сконцентрировать на работе, а он ничего знать не хочет, вынь да положь ему сроки. Для начальства. А о деле кто будет думать, если все станут заботиться только о том, как прикрыть заднее место? Сами не можете, так другим хоть не мешайте. Эти бюрократы любое дело загубят."
   Виктор Петрович попытался вернуть мысли Валентина Ивановича к проблеме: "Насчет полковника, согласен с вами. Впрочем, давайте его предоставим самому себе и, действительно, обратимся к нашим проблемам. Мне кажется, это системная вещь. Где-то, что-то, с чем-то во время работы локатора взаимодействует, и это дает нерегулярный эффект." Валентин Иванович согласился с мыслью Виктора Петровича. "Вполне возможно. Пора смотреть шире. С аппаратурой проблем нет, по отдельности ни к одному модулю не придраться. Непонятно, почему всё раньше-то работало? Что поменялось за последние три месяца?" И сам ответил: "Погода поменялась. Зима настала, холодно стало. Ну и что?"
   Они подошли к входу гостиницы. Отряхнули ноги от снега, и зашли внутрь. За кухонным столом сидели Николай, Борис и Соболев, пили чай. "А вот и начальство!" - весело поприветствовал неунывающий Борис. Просим к столу!" Пришедшие невольно улыбнулись на веселое приветствие, хотя у Виктора Петровича на душе, что называется, кошки скребли от конфликта с полковником - и так дело не идет, теперь ещё врагов не хватало нажить, находясь в их доме. Разделись, помыли руки, и присоединились к чаепитию. Валентин Петрович рассказал о встрече и возникших трениях с полковником.
   - Не обращайте внимания, Валентин Иванович. Не первый раз. Вспомните, какой нам фрукт в Красноярске попался? Вообще меня на гауптвахту хотел посадить, помните?
   - Как же, Боря, не помнить, если мне тогда за твою принципиальность пришлось с командованием объясняться, - повеселевшим голосом ответил Валентин Иванович.
   В разговор вмешался Николай: "Я тут думал насчет наших дел. Когда начинал работать, мы ездили на космодром. И у нас нет-нет, да придет ложный сигнал. Мы ничего понять не можем, в чем дело. Но потом заметили, что сигнал идет при определенной ориентации луча антенны. Давай смотреть, что в той стороне, и обнаружили, что там для каких-то дел временно мачту поставили, хотя довольно далеко от нашей антенны. В общем, переставили мачту в итоге, и все нормально стало. Может, и у нас что-нибудь подобное?"
   Валентин Иванович весело посмотрел на Виктора Петровича и обратился ко всем. "Самое интересное, что Виктор Петрович, когда мы возвращались, высказал похожую на вашу мысль, только, как бы сказать, с другой стороны". И, обращаясь к Николаю, тепло его поблагодарил.
   Последовало обсуждение, итог которого подвел Валентин Иванович. Он предложил: "Давайте сделаем две вещи. Хотя отношения с полковником несколько испорчены его, как бы это сказать, бульдозерным поведением, нам надо поговорить с военными, и узнать, не устанавливали ли они что-нибудь металлическое недалеко от антенны с осени, типа мачт, каких-нибудь конструкций. Может, с антенной что делали. Второе. Найти лыжи и походить - скажем, Николаю и Борису - вокруг антенны по лесу, и самим посмотреть. Да, и взять кого-то из военных, на случай постов. То, что мы ищем, не обязательно должно быть высокое, помеха может идти и через боковые лепестки, считай на уровне земли. И это мы должны сделать с утра, сразу как рассветет, то есть лыжи надо найти сегодня, начать с нашего капитана, и пусть он даст в сопровождение солдата. Пока Виктор Петрович и я будем мило общаться с полковником, вы успеете подышать свежим воздухом".
   План всех устраивал. Борис с Николаем, не медля, оделись и отправились к капитану. Оставшиеся остались за столом и продолжили обсуждение, рассматривая результаты измерений и тестовые кривые на компьютере. В наличие какой-нибудь мачты как-то не верилось, но версия была правдоподобная, и следовало её проверить, чтобы потом, скорее всего, отбросить. И потому сосредоточили внимание на техническом состоянии самой станции. С добавлением новых измерений результаты просматривали уже на несколько раз, и многие графики были знакомы. Опять обратили внимание на два тракта, где шумы хоть и были в пределах допустимых величин, тем не менее, обращали на себя внимание. "Не нравятся мне эти два тракта", - задумчиво сказал Соболев. У Виктора Петровича были подобные мысли, и он, чтобы проверить свои сомнения, спросил, чем именно. Сергей Семенович так же задумчиво ответил: "Где такие шумы, там могут быть стоячие волны, а где стоячие волны, там уже недалеко и до резонатора". "А где резонатор, там может быть и сброс", - продолжил Виктор Петрович. Валентин Иванович выразил сомнения: "По-моему, вы оба сильно преувеличиваете возможность появления резонатора. Уровень сигнала низкий, откуда столько энергии возьмется? Она рассеется между импульсами." Соболев с Виктором Петрович почти в один голос продолжили его фразу: "Если нет другого сигнала". Посмотрели друг на друга, и Виктор Петрович кивком головы дал знак Соболеву продолжать. Тот продолжил: "В реальных условиях здесь идет ещё растянутый отраженный сигнал. Это раз. И что-то может просачиваться через боковые лепестки, от какого-нибудь отражателя снаружи - это два. И возможны наводки. Это три."
   Валентин Иванович подумал, и согласился с такой возможностью. Но тут же добавил: "Но как мы это все проверим? Для этого надо проводить испытания с целями, а у нас такой возможности нет. Можно, конечно, попросить полковника, но на это уйдет время, и если мы ничего не найдем, то для повторных испытаний полковник оставит нас здесь на зимовку, чтобы военным не скучно было, а фактически в заложниках". Все трое задумались. Молчание нарушил Соболев: "Давайте заменим оба этих тракта. Мы с собой кое-что привезли, Борис сказал, что оставлял здесь детали. Может, и обойдемся. В конце концов, Николай съездит назад в лабораторию, привезет, что будет недоставать". Виктор Петрович поддержал Соболева. Валентин Иванович подумал и согласился, добавив, что все равно других идей нет.
   Сергей Семенович принес из комнаты нужный том документации для трактов. Хотя их описание можно было найти в компьютере, почему-то все молчаливо одобрили решение Соболева, и начали рассматривать схему модуля на листе, развернутым Соболевым на столе. Компьютеры компьютерами, но для тех, кто вырос на бумажной документации, он все равно не родная стихия. Молодежь - другое дело, они выросли с этим.
   Соболев диктовал, а Виктор Петрович составлял список необходимых компонент. Закончив, прошлись по списку, и Соболев отметил, что у них есть. То, что осталось, надеялись найти в складе Бориса, и может, что найдется у обслуживающего персонала. Оставался щекотливый вопрос, что такие замены должны пройти соответствующие стадии испытаний, но выручил Валентин Иванович, который, как говорится, собаку съел на таких делах: "Как главный конструктор, я имею право санкционировать такие замены. Составим протокол. С нашей стороны подпишите вы и Борис, я напишу резолюцию с разрешением, а полковник может подписать как заказчик. Может и не подписать, конечно, но сейчас это в его интересах, не должен упрямиться".
   Обсудили ещё некоторые моменты, и вскоре снаружи послышались голоса. Открылась дверь, и громыхая лыжами и лыжными палками, в комнату ввалились Николай с Борисом. "Участники партизанского рейда по тылам радиолокационной станции XYZ-1234 прибыли!" - шутливо отрапортовал Борис. Валентин Иванович рассмеялся, и предложил пришедшим быстрее раздеваться, для них есть сюрприз. "Хороший?" - осведомился Борис. "Хорошим вы его сами сделаете, но надо будет хорошо поплясать", - нашелся Валентин Иванович.
   Поняв задачу и одобрив решение, Борис взял список деталей, и они с Николаем пошли рыться в "сундуке с сокровищами". Спустя минут пятнадцать он принес список, где теперь были помечены галочками почти все компоненты. Осталась крепежная мелочь, которую можно будет скрутить со старых трактов. Соболев внимательно просмотрел весь список, что-то для себя ещё пометил на нем, и, обведя глазами остальных, удовлетворенно сказал: "Хорошее начало!"
   Было поздно, но настроение у всех было приподнятое. По крайней мере, наступил черед каких-то действий, которые могли решить проблему.
   Через десять минут в гостинице воцарилась сонная тишина. За окнами крутила поземка; лампочка над входом освещала переметающие хвосты сухого снега, которые завихрялись возле невысокого порога у входной двери, и постепенно наметали сугробик, по форме напоминающий песчаный бархан.
  
   Вопреки ожиданиям Валентина Ивановича, полковник не хотел брать на себя ответственность, и отказался подписывать акт о замене трактов. Пришлось Виктору Петровичу и Валентину Ивановичу уламывать полковника, как сваты бедного жениха убеждают родителей богатой невесты. Полковник настаивал не меньше как на создании комиссии из штаба округа. Валентин Иванович разъяснял ему положение о замене комплектующих в действующих системах, стоящих на боевом дежурстве.
   - Если у вас вылетел блок питания генератора, что должен сделать обслуживающий персонал? Заменить этот блок и продолжить дежурство. Чем это отличается от того, что мы предлагаем?
   Полковник кривился, и парировал тем, что блок для замены уже тестирован, его никто не собирал на коленке.
   - Хорошо. Если в блоке питания сгорел трансформатор, а другого блока нет, может техник заменить трансформатор?
   Полковник напрягался. Ответить "нет" он не мог, потому что было ясно, что тогда, имея возможность продолжать дежурство, персонал фактически саботировал свои обязанности. И он с трудом выдавливал "да". Теперь уже подключался Виктор Петрович: "Но замена трансформатора включает пайку и прочие технологические операции, то есть то же самое, что делаем мы".
   В таком духе разговор продолжался минут сорок. В конце концов, нашли компромиссное решение. Валентин Иванович утверждает акт замены со стороны исполнителя. Полковник подписывает акт с оговоркой, что он уведомлен главным конструктором о произведенной замене деталей в системе, и что его технический персонал провел регламентную проверку согласно инструкции, при этом нарушений не выявлено - если они не будут найдены. Видно было, что и такое решение далось полковнику с большим трудом, и от того, что его вынудили подписать бумагу, которая, как ему казалось, могла таить для него угрозу, неприязнь его только возросла.
   Когда закончили с первым вопросом, Виктор Петрович между делом спросил, не проводили ли военные каких работ в районе антенны, типа установки стальных мачт или других металлических конструкций. Игорь Федорович, находясь не в самом лучшем расположении духа, не придал значения вопросу, и, немного подумав, ответил, что не припомнит таких работ. Уже совсем собрались уходить, когда Александр Никитич вспомнил, что меняли часть ограждения, но это довольно далеко от антенны, и там просто заменили проволочное ограждение. На том и простились. Со стороны полковника - довольно сухо. Виктор Петрович проявил некоторое дружелюбие, из дипломатических соображений, а Валентин Иванович вел себя нейтрально, вернувшись к своему обычному спокойному состоянию.
  
   Зашли в гостиницу, но Борис с Николаем, судя по всему, ещё не вернулись. Соболев должен был быть в мастерской при части - собирать тракты. Туда и оправились. Дела у Сергея Семеновича шли полным ходом. Он заканчивал снимать приговоренные к замене тракты. Капитан был здесь же - наблюдал, но не помогал. Он объяснил, что полковник приказал смотреть и не вмешиваться, чтобы если что не так, военные были не при чем. "Гениальная оборонительная доктрина", - буркнул Валентин Иванович, и добавил, обращаясь к Виктору Петровичу: "Обратите внимание, как просто находить решения, когда используется один, но пламенный критерий. А мы, чудаки, занимаемся многофакторной оптимизацией, то есть пытаемся решать проблемы по-человечески".
   Они начали помогать Соболеву. За капитаном вскоре в спешке прибежал посыльный, и они быстро ушли.
   "Давненько я не брал в руки шашек", - посмеиваясь, сказал Валентин Иванович, начиная помогать Соболеву - подавать детали для сборки. Виктор Иванович ещё помнил те времена, когда сам паял и крутил гайки, так что дела двигались. В одиннадцатом часу появились Николай с Борисом, оба разрумянившиеся от ходьбы на лыжах. Судя по выражению лиц, ничего особенного они не нашли. Тем не менее, подробно рассказали о походе. Вблизи антенны ничего постороннего нет, за этим следят, как положено. По внешнему периметру, на расстоянии трехсот-четырехсот метров от антенны - где как - идет защитное ограждение, которое проходит по редкому низкорослому лесу, не выходя на открытое место. Примерно половина ограждения - обычная колючая проволока в три ряда, а для другой половины используется как обычная колючая проволока, так и со спиральными кольцами. Ограждение меняется по высоте, то поднимаясь, то опускаясь в зависимости от рельефа, в некоторых местах поднимаясь до уровня базы антенны, насколько они могли разглядеть из-за деревьев. После рассказа некоторое время все молчали, разочарованные. Борис и Николай начали собирать второй тракт.
   Но вскоре в голове Виктора Петровича возникла мысль. Он повернулся к Валентину Ивановичу, и, задумчиво глядя на него, сказал: "Проволочные кольца - их не было раньше, поскольку на старой части их нет, ведь так, Борис?" Тот подтвердил, не понимая, к чему он клонит. Виктор Петрович привлек к себе внимание, глянул на всех остальных, желая получить подтверждение своей пока ещё смутной догадки: "Думайте, думайте. Все думайте! Кольца!" И обратился к Борису с Николаем: "На каком расстоянии кольца друг от друга?"
   - Ну, сантиметров пятнадцать-двадцать, - ответил Николай. Борис в это время замер, видать, что-то начиная соображать, но первым догадался Соболев, что имел в виду Виктор Петрович. "Правильно. Повторный излучатель. Возможный повторный излучатель", - сделал он ударение на "возможный". Валентин Иванович молчал, но было ясно, что он тоже уже понял. Борис стоял несколько смущенный и ожесточенно тер затылок: "Как же мы, Николай, сразу не догадались!" Виктор Петрович его утешил: "Вы же не знали о замене ограждения, так что повода для самобичевания нет".
   Соболев повернулся к Валентину Ивановичу: "Ну вот и возможный источник дополнительной энергии для резонатора и сброса. Всё вроде увязывается, но как проверить?" Ответил Виктор Петрович: "Проверить можно по-разному. Самое простое - убрать новое ограждение и установить такое же, как было раньше. На что уйдет много времени. Второй вариант - мы заменяем тракты и не обращаем внимания на ограждение. Но если тест провалится, надо будет убирать новое ограждение и снова тестировать.
   - Надо идти по второму варианту, - сказал Валентин Иванович, - Эти новые ограждения, скорее всего, уже во многих местах, по пока проблема только здесь, и скорее всего из-за особенностей местности. Если мы покажем, что её можно решить технически, то надо будет просто поменять допуски на шум на всех станциях - для начала, а что в производстве, сделаем по-другому, это несложно.
   Все повеселели. Решение казалось близко. К вечеру собрали, настроили и проверили оба тракта в присутствии военных. С их стороны претензий не было. Установили новые тракты на место, снова замерили уровень шумов, и провели положенные регламентные проверки. Контрольно-проверочная аппаратура показала, что все в порядке. Капитан пригласил полковника, тот с пристрастием расспросил принимавших работу офицеров, и со скрипом в душе подписал акт, как договорились. На следующий день запланировали испытания, но окончательно это подтвердит полковник утром, так как надо было согласовать со штабом округа.
  
   Виктор Петрович прекрасно проспал всю ночь. Хотя испытания были впереди, почему-то он был уверен в благополучном исходе. Уверен, может быть, не в результатах испытания, а в том, что все равно решат проблему, даже если что сегодня сорвется. Валентин Иванович был собран и настроен решительно. Соболев с виду был спокоен, но проскальзывающая временами резковатость движений и поблескивающие глаза выдавали его азарт. Николай и Борис, сойдясь за последние дни, держались вместе, и находились в состоянии готовности ко всему. Но сейчас им делать было нечего, надо было ждать результатов испытаний.
   Полковник сдержал слово, и испытания начались утром, в десять. Длились они три часа, и прошли успешно - все цели были обнаружены и отслежены как требовалось.
   В кабинете полковника Валентин Иванович в присутствии обслуживающих станцию офицеров формально рассказал о работе и причинах неполадок. Судя по реакции полковника, он не поверил в то, что помехой было новое ограждение. Видимо, решил, что "гражданские" строят свои козни, пытаясь свалить вину на него. Простились сухо, казенно.
  
   Как-то сразу стало нечего делать, и надо было уезжать. Собрали свои вещи. К входу подъехала старая грузовая машина с "будкой". То ли другой в самом деле не нашлось, то ли полковник таким образом выражал свое отношение, но это уже было неважно. Валентина Ивановича уговорили сесть в кабину, а остальные разместились в будке. После сорока минут тряской езды прибыли на знакомую поляну с лесозаготовительной техникой, которая на сей раз выглядела совсем по иному, чем в день приезда - веселее и оживленнее. Урчали трелевочные трактора, выбираясь из леса - рабочий день заканчивался. Локомотив стоял наготове. На сей раз, кроме почтово-багажного, к нему было прицеплено несколько вагонов с лесом. Некоторые бревна были такими толстыми, что казалось удивительным, как их вообще смогли погрузить.
   Через полчаса рабочие, человек двадцать с небольшим, все собрались, и вскоре заняли места в вагоне, с любопытством разглядывая новых попутчиков. Соболева, Бориса и Николая многие видели раньше, и переговаривались с ними как со знакомыми. Виктор Петрович постепенно успокоился, и, после возбуждения сегодняшнего дня, наконец почувствовал усталость. Но усталость приятную, когда осознаешь, что сделано трудное дело, и сделано хорошо.
   Они сидели рядом с Валентином Ивановичем на боковой скамейке, а перед ними, в купе, на одной скамье расположились Борис и Николай, и напротив них, откинувшись на спинку сиденья, сидел Соболев.
   Валентин Иванович, по его признанию, разомлел в тепле кабины, пока ехали по дороге, и большую часть пути продремал, несмотря на тряску. Благодаря этой дреме он выглядел отдохнувшим.
   - Да, вот такие дела, Виктор Петрович. Как вам поездка? Не ожидали, наверное, что так оно повернется? Ведь не ожидали, признайтесь.
   - Не ожидал, это точно, - согласился Виктор Петрович, - Этот полковник... Как говорится, ложка дегтя в бочке меда, но как все умудрился подпортить.
   - Так оно чаще всего и бывает. Делаешь дело, стараешься, а тебе вместо спасибо неприязнь и упреки. А то и что похуже.
   Раздался гудок локомотива. Вагон качнулся, и деревья на краю поляны начали медленно двигаться в проеме окна. В вагоне царила спокойная атмосфера неспешных разговоров, когда физически хорошо поработавшие люди, наконец, могут отдыхать. Валентин Иванович, повернувшись к Виктору Петровичу, подметил: "Какая большая разница между атмосферой в вагоне пригородного московского поезда и здесь. В Москве прямо чувствуешь эти отрицательные флюиды, которые, кажется, витают в вагоне. А здесь, смотрите, душа прямо расслабляется, до того спокойно себя чувствуешь."
   В купе напротив Борис полулежал, опершись локтем на свой рюкзак, и, видать продолжая ранее начатый разговор, делился своими мыслями. "Тут, Коля, ты делаешь весьма распространенную ошибку. То, что называют одним словом 'любовь', на самом деле принимает самые разные формы, и нередко очень разные, имеющие очень мало общего между собой. Хорошая аналогия - разные растения. Каждое из них продолжает свой род, причем самыми разными методами. Цветение лишь один из них, но даже в этом случае используются разные формы опыления. А какое разнообразие форм, размеров, красок, запахов, стратегий и тактик! Среди них есть прекрасные творения, но есть просто отвратительнейшие, которые и цветами-то сложно назвать, но это, тем не менее, тоже цветы, и они размножаются, продолжают свой род. То же самое и с любовью. Она может быть самой разной, как цветы. Может вдохновлять, а может мучить, делать человека больным, вообще толкнуть на самые непредсказуемые поступки. Состояние влюбленности, между прочим, физиологически имеет клинические признаки психического нарушения. Но, наверное, у кого как, и в разной степени - не могут все реагировать одинаково. Мне кажется, как развивается это чувство, зависит от обоих, и думаю, что от женщины сильнее".
   Николай задумался. Насчет разных цветов, это Борис хорошо сказал. Ведь точно, насколько разные чувства питал он к своей бывшей жене, и сейчас, к Тоне. Земля и небо! Борис, устроившись поудобнее, продолжил: "И если использовать нашу аналогию с флорой, то, конечно, как есть ядовитые цветы и растения, так есть и женщины, от которых надо бежать не оглядываясь. Но есть ведь прекраснейшие творения природы, едва ли не на любой вкус, то есть я хотел сказать, характер. Первейшая и, по сути единственная, настоящая обязанность любого организма - и твоего, Коля, в том числе, это выживать и продолжать свой род. Если этого не будет, все остальное теряет смысл". Николай серьезно слушал. Соболев согласно кивнул головой, думая в этот момент о своих внуках.
   Виктор Петрович и Валентин Иванович тоже услышали Борины рассуждения. Валентин Иванович, повернувшись к собеседнику, прокомментировал: "Мысль интересная. Хотя для меня, наверное, не самая актуальная". И, вспомнив что-то, оживился.
   - Хотел обсудить с вами один вопрос. Сейчас планируют начать разработку новых мобильных ракетных комплексов, для тактических задач. Времена сами видите, какие - то там, то здесь конфликты. Мой ученик - большой начальник в министерстве. Сам факт, конечно, ничего не значит, сейчас на такие пустяки никто внимания не обращает, и ученик запросто поможет подставить не то, что учителя, а отца родного. Но этот нормальный мужик. Потом, ему ведь тоже надо, чтобы работу делали по-человечески. И он со мной советовался, кому бы эту разработку поручить, а ещё лучше, также и производство. Я обещал подумать. Так вот, почему бы вам не взяться за разработку и не наладить производство? Сложностей будет хоть отбавляй, это понятно, но дело перспективное. Смотрите, как оружие сейчас покупают по всему миру. Локхид Мартин с заказами не справляется, круглые сутки клепают. Сейчас ваша лаборатория работает, так сказать, на подхвате, как соисполнитель. А такой проект - шанс самим стать независимым производителем. Относительно независимыми, конечно, но и оно дорогого стоит, Виктор Петрович!
   Виктор Петрович, конечно, понимал всю заманчивость такого предложения. Далеко не факт, что им могут поручить - кусочек лакомый. Но даже если каким-то чудом они получат разработку, то наладить производство серийной техники не было никакой возможности, о чем он и сказал Валентину Ивановичу.
   - А! Вот в этом и фокус! И мы можем помочь вам его исполнить, к удовольствию или неудовольствию остальной публики, - подняв указательный палец, ответил он.
   Фокус состоял в том, что в их городе есть конструкторское бюро с хорошим заводом, которое находится в министерстве его ученика. Завод загружен на две трети, и часть производственных мощностей можно передать Виктору Петровичу, организовав более-менее самостоятельное производство.
   Предложи кто такое Виктору Петровичу неделю назад, он бы, не рассуждая, отказался, не имея опыта организации серийного производства. Но сейчас он чувствовал в себе желание и силы - по крайней мере, попробовать. И они начали обсуждать детали. Пока поезд не спеша пробирался таежным лесом, они в первом приближении обговорили план действий. Добрая половина его была посвящена многоходовым "политическим" комбинациям, чтобы заручиться поддержкой нужных людей.
   Заканчивая разговор, Валентин Иванович высказал интересную мысль, видать, давно им продуманную, о которой Виктор Петрович впоследствии нередко вспоминал по разным поводом. "Вообще, нам надо помогать друг другу. Истина вещь субъективная. Она вроде матрешки - на каждом уровне своя, и даже у разных людей на одном уровне их истины разные. Когда дела нет, одни пустые разговоры, и каждый имеет свое отличное мнение, которое ни на что не влияет, с этим можно смириться. Хотя, что касается меня, то не люблю воду в ступе толочь по любому поводу. Иногда кто-нибудь спросит совета, и если чувствую, что в состоянии помочь, что-то подсказываю. А потом этот человек "бла-бла-бла, спасибо", и - ничегошеньки не делает. Плевать, оказывается, он хотел на мои советы с высокой колокольни. Он даже не задумался, что я ему говорил. А я, старый дурень, силы тратил, старался. Зачем тогда спрашивал? Оказывается, просто так; в игрушечки играл, и ему даже невдомек, что я не из его детского сада. Он свою жизнь расходует на ерунду, как теперь говорят, на "тусовку", и думает, что это и есть жизнь. Другого эти "толерантные тусовщики" не знают, и думают, что все только этим и занимаются, как они. Принял такой усердно насаждаемую сегодня "толерантность" - а она таким, как маслом по сердцу - и всё, прикрыт со всех сторон, отныне ему ни на какие столкновения идти не надо и самому можно ни за что не отвечать! А подумал бы, чудак, зачем ему так настойчиво эту толерантность навяливают. Не для его же пользы, до этого можно догадаться. Но ему так удобно, хотя это удобство он купил втридорога. Наоборот, сам ещё дальше пойдет. Добавит к толерантности тезис об объективности всего происходящего и сущего, то есть ещё и философскую базу подведёт, такой молодец! И всё, закапсулировался так, что уже никакими силами его из этой скорлупы не вытащить - потому что так очень удобно жить в этом обществе. Никто никому ничего не должен, и никто ни во что не имеет права вмешиваться. Кроме власти, конечно, потому что она по определению знает, что кому нужно." Валентин Иванович помолчал. Тень огорчения промелькнула по его лицу. Видно, сказанное напомнило какие-то не самые приятные события. Однако длилось это секунды, и он, быстро вернувшись в прежнее спокойное состояние, продолжив: "Но бог с ними, сейчас таких много развелось, что поделаешь. Но вот когда речь идет о деле, тут всем участникам надо поневоле прийти к согласию, как они понимают истину, и выбрать "матрешку" одного размера, иначе дела не будет. А для этого надо любить истину больше, чем свои амбиции, желать её, и уметь идти на компромиссы, а это далеко не каждый может. Мне кажется, вы примерно такого склада - как и я, впрочем, и мы с вами всегда договоримся. Жизнь нынче злая, сами видите. И без взаимной поддержки уцелеть среди волков сложно". Помолчав, добавил: "А вместе - можно".
   Поезд медленно подходил к лесобазе, и рабочие начали подниматься со своих сидений. Виктор Петрович сказал Валентину Ивановичу: "Я, конечно, в чудеса и добрых волшебников не верю, но как все складывается, пожалуй, могу и поменять свои взгляды на существование добрых фей". Валентин Иванович, посмеиваясь, ответил: "Да какое тут волшебство. Вы потом ещё не раз помянете этого "волшебника" тихим недобрым словом, когда будете разгребать проблемы с этим проектом, а потом с организацией производства. Можете поверить мне на слово - знаю, что говорю. Но я вам так скажу, Виктор Петрович. Если удастся вам получить этот заказ, оно того стоит. И когда-нибудь - когда-нибудь - вы в этом со мной согласитесь.
   Вагон остановился. Рабочие открыли дверь, и начали спускаться на деревянный помост. Под их поступью одновременно скрипели и снег, и доски. Время от времени поднимался ледяной ветерок, завихрялся возле конторы и, как будто пригоршнями, бросал сухой жесткий снег с крыши. Дождавшись, когда рабочие вышли, взяли контейнеры, свои вещи, и отнесли все к входу конторы.
   Люба была на месте. Поприветствовали её как старую знакомую, расплатились за проезд. Минут через десять прибыл знакомый "уазик" - Соболев позвонил водителю при подъезде к базе, когда появилось соединение. Водитель, быстро подъехав и сдав назад, выпрыгнул из кабины на снег и несколько секунд оценивающе смотрел на обилие поклажи - все вещи были составлены вместе. Затем, что-то прикинув в своем быстром и цепком уме, открыл заднюю дверь и присоединился к погрузке. Загрузив машину, все уселись в видавший виды "уазик", и не то быстро поехали, не то низко полетели на железнодорожную станцию. Проезжая по улице, увидели несколько играющих ребятишек. Мороз немного отпустил, и этого для них оказалось достаточно, чтобы тут же выйти на улицу.
   В полутемном зале станции выяснили, что пригородный поезд в Екатеринбург будет вовремя, через двадцать пять минут. Соболев занялся билетами. Им до поезда надо было ждать примерно два с половиной часа. Виктор Петрович с Валентин Ивановичем вышли на платформу и прошлись несколько раз туда-сюда, время от времени потирая щеки - холодный ветер ощутимо давал о себе знать. В один из моментов, Виктор Петрович сказал: "Смотрю на вас, Валентин Иванович, и не то удивляюсь, не то завидую. Ведь вам лет семьдесят, верно? "Семьдесят два", - поправил Валентин Иванович. Виктор Петрович продолжал: "Даже так?! Но вы в хорошей форме. Я на себя примеряю, и совсем не уверен, что через семнадцать лет буду способен работать, как вы. Иногда вообще чувствую, что уже устал".
   Валентин Иванович с интересом глянул на Виктора Петровича из-за поднятого воротника: "Как вы понимаете, я тоже в какой-то момент задумался о старости. Конечно, возраст чувствую, не без этого. Мне кажется, очень много от головы зависит. То есть, я имею в виду, правильной и активной работы мозга. Не надо нагружать себя проблемами, не надо, чтобы мозги работали против нас самих. Такой вам пример. Что мне полковник с его заморочками? Я себе говорю, что он для меня - существо иного рода, почти инопланетянин, и мы друг друга никогда не поймем, потому что мыслим по-иному, преследуем разные цели. Кирпич на дороге попался - я его обошел. Полковник - я его так же обхожу, с таким же чувством. И то и другое - препятствия, не более. Зачем мне на душу брать? Я за свою жизнь столько интересных экспонатов видел, одним больше, одним меньше - какая разница? А вот что именно такие люди мне мешают делать, это уже другой вопрос. И может быть, самый важный. У полковника какая цель? Карьера. А для чего, он вопросом не задается. Карьера для него и есть конечная цель. Цель невысокая, слов нет, но она его держит на плаву, и крепко держит, как вы могли заметить. Да, он содержит свою часть в порядке как побочный эффект этой цели. Что тоже очень неплохо, между прочим. Многие и этого не делают. Цель может быть обман, но это ничего, если мы не платим слишком дорого, когда открываются глаза и мы понимаем либо иллюзорность, либо ошибочность цели. Главная задача цели - захватить все наше существо, мобилизовать нас на направленное движение, чтобы желание достижения цели, её осуществления, мощно и ежечасно толкало нас изнутри, вселяло в душу желание, уверенность и, если хотите, страсть. И это не фанатизм, но нормальное состояние любого нормального человека. В молодости большинство ставит себе цели - те, у кого что-то есть за душой. Проблема в том, что зачастую цели выбираются поспешно, некритично, что происходит от недостатка жизненного опыта, расхожих стереотипов, советов не совсем компетентных людей, оторванных от жизни фильмов, книг и так далее. Но факт, что на каком-то отрезке их жизни большинство людей по настоящему захвачены какой-то целью, идеей, и прикладывают все силы к её осуществлению. Но потом у многих наступает разочарование, по разным причинам. И одна из них, что меняется сам человек, и прежняя цель уже не на сто процентов соответствует его личности. А некоторые меняются так сильно, что им вообще нужна уже другая цель, которая бы их так же сильно мотивировала. И суть в этом - все время иметь цель, которая бы полностью захватывала, с одной стороны, а с другой - по максимуму помогала бы нам реализовываться. Что это за максимум, никто точно, до конца, не знает и, наверное, не может знать. Но все равно, внутри себя люди чувствуют, кто они такие, хотя очень часто внешние обстоятельства, другие люди, мешают - и часто очень сильно мешают! - в этом понимании. Цели можно не добиться, потерпеть поражение, но так ли это важно? Люди убеждают себя, что если не добиться результата с общепринятой точки зрения, то все усилия были напрасны, а жизнь не удалась. Не так. Если достижение цели давало минуты по настоящему полной жизни, то все нормально. Все остальное - сверху, премия."
   - Но цели надо соизмерять со средой, в которой живем, как мне кажется, - сказал Виктор Петрович, все это время очень внимательно слушавший.
   Ответ удивил его. "И да, и нет", - сказал Валентин Иванович. "Среда дает нам набор целей, на выбор, но часто выбор недостаточен, не отвечает нашим внутренним потребностям, а главное, не мотивирует полностью, не захватывает до глубины души, а ведь именно для этого нужна цель. Среда о себе заботится, по большому счету, хотя иногда во вред себе, как потом оказывается - к слову сказать. Выбор цели - важный момент. Но это не просто выбор. На самом деле, это распознавание цели, потому что, прежде всего, надо распознать себя, увидеть внутри себя то, на что должна привиться цель. А нередко то, что внутри, и определит наилучшую цель, как бы вырастает из сути личности человека. Если хотите, его физиологического устройства, на которое, кстати, влияет и предыдущая жизнь, помимо наследственности.
   - Валентин Иванович, а вот вы всю жизнь одним и тем же, насколько мне известно, занимаетесь. Получается, вас так и держит по жизни одна цель, или одно увлечение?
   Валентин Иванович, улыбнувшись, ответил: "Да, мне повезло в этом смысле. Получается постоянная гонка с преследованием. Только закончишь один проект, а там новый, с другой элементной базой, с новыми задачами, с другими применениями. И каждый раз получается, что степень новизны такая, что воспринимаю новый проект как новую цель. Потом, от меня тоже зависит, насколько это будет своеобразный проект. Могу подделать готовое решение, потратив минимум усилий, как-то оно будет работать. А могу начать делать систему будущего. И для меня это работает, как видите. Человек, он лентяй по своей природе, экономит энергию, но если стимул сильный, то этот "ленивый" порог преодолеть несложно. И то, что я воспринимаю как новую цель, и делает разницу в моем случае, позволяет мне преодолеть этот порог лености, на котором, кстати, многие спотыкаются. Так что вот вам ещё одно соображение, почему надо иметь цель, а также правильно выбирать её".
   - Спасибо вам большое, Валентин Иванович. Все это мне надо ещё переварить, но я уже чувствую, что "тепло". Где-то здесь и кроется объяснение моей временами накатывающей душевной усталости. Именно так. Похоже, слишком уж ориентируюсь на типовые стандарты, включая обязанности, потолки возможного, что положено в моем возрасте, что нет. А оно не греет, и в этом, пожалуй, и загвоздка. Спасибо.
   - Очень хорошо, что вы меня поняли, Виктор Петрович. Поверьте, не так много людей, с кем бы я стал откровенничать на такие темы.
   - Ценю, Валентин Иванович, - просто ответил он.
   - А ведь нам скоро отправляться, - спохватился Валентин Иванович. Давайте-ка поторопимся к Боре, он, смотрите, на платформу вышел.
   Следом за Борисом из здания станции появились Николай и Соболев. Раздался приближающийся гудок пригородного поезда. По-доброму простились, подали Борису его ящик для "подледной ловли". Автоматические двери поезда, с заиндевевшими окнами, натужно закрылись, поезд дернулся, и стал быстро набирать ход. Разгоняясь, он начал вздымать снежную пыль, которая потом ещё некоторое время висела в воздухе, постепенно оседая, а ветер понемногу сносил её в сторону от железнодорожного полотна. Снова стали тихо. Постояв немного на платформе, молча вернулись в здание станции. Было такое ощущение, что всем стало чуть более одиноко.
  
   Эпилог
   Проект Виктору Петровичу удалось заполучить, хотя пришлось очень хорошо поработать и ему, и Валентину Ивановичу, и ученику Валентина Ивановича, и не раз дело было на грани срыва. Но какая-то добрая фея, видать, все-таки взяла покровительство над Виктором Петровичем, и счастливая сказка продолжилась, как он для себя подытожил итог. Среди этих хлопот как-то забывалось о его намерении помочь Соболеву с жильем, и каждый раз, встречаясь с ним, давал себе слово заняться вопросом, как только станет посвободней. У него не было чувства благодетеля, который с барского плеча дарует что-то. Просто чувствовал, что по логике вещей это надо сделать; такое же обыденное и обязательное дело, как, например, подписывать раз в две недели ведомости на зарплату.
   Наконец появилось время. Вначале Виктор Петрович думал купить Соболеву квартиру за счет лаборатории, но потом понял, что это не будет работать. Другие сотрудники тогда будут вправе задать вопрос: а почему именно Соболеву, на каких основаниях? Конечно, вслух никто не скажет, не то время, с работой в городе не очень, но и вносить какую-то напряженность в коллектив не стоило.
   На решение натолкнул разговор с Сергеем Семеновичем. Виктор Петрович сказал, что хотел бы помочь с жильем, но Соболев, к его удивлению, ответил, что отдельная квартира ему не нужна. Жить им хоть и тесновато, но как-то привыкли, что внуки рядом. С невесткой ладят, она хорошая женщина. Если бы сделать пристройку, так, чтобы Соболев с женой жили в ней, а сын с семьей в доме, то это было бы самое лучшее решение для него. Дать льготную ссуду Соболеву на пристройку Виктору Петровичу было гораздо легче и дешевле, и у других сотрудников вопросов бы тогда не возникло. Ссуду затем можно будет постепенно "закрыть" под разными вполне законными предлогами, например, как премии за хорошую работу. Будут в лаборатории деньги, ссуду могут брать и другие сотрудники. Сейчас привлекать к таким решениям людей из лаборатории не стоило, они просто отвыкли; нынче начальство все вопросы решает. Но там посмотрим.
   Соболев написал формальное заявление на выдачу ссуды для улучшения жилищных условий. Виктор Петрович собрал лабораторию, и просто сообщил, что поступило такое-то заявление и, поскольку финансовое положение сейчас позволяет, а Соболев хороший работник, лаборатория выдает ему ссуду на таких-то условиях. Народ, конечно, был весьма удивлен, и даже озадачен, поскольку раньше ничего подобного не происходило, да и не слышали, чтобы в других местах такое практиковали. Виктору Петровичу хотелось бы, чтобы в университете об этом не знали, но он понимал, что шило в мешке не утаишь. Действительно, вскоре о ссуде узнало университетское начальство. При встрече ректор расспросил, что и как. Виктор Петрович постарался придать факту незначительный характер, сказав, что речь идет о пустяковой сумме, тем более взаймы, под проценты, так что не стоит обращать внимания. Ректор вроде успокоился, и разговоры постепенно затихли. Делать такие добрые дела на фоне университетского начальства, которое не очень-то заботилось о сотрудниках, значило в какой-то степени быть белой вороной, а для его начинающихся дел Виктору Петровичу это было совсем ни к чему. "Вот жизнь, как по минному полю ходишь, не знаешь, где подорвешься", - порой приходила мысль.
   Как-то позвонил Валентин Иванович, поговорили о деле, и в конце разговора он рассказал, что был в Красноярске и пересекся с их общим знакомым, полковником. Оказалось, тот получил очередное повышение по должности. "Так что свои задачи он решает успешно, движется к цели".
   - Перехватят? - пошутил Виктор Петрович. Валентин Иванович намек на ракету-перехватчик понял, ответил в том же ключе: "На такой высоте... Скорее всего, да. Маневренности не хватит."
   С проектом и последовавшим серийным производством все случилось так, как и предсказывал Валентин Иванович. Были проблемы, и такие, что Виктор Иванович в какие-то моменты жалел о своем согласии. Но пришло время, и он, вспоминая об этом напряженном периоде, действительно сказал себе, что оно того стоило. И даже не столько из-за результата, а может даже и совсем не из-за результата, а потому что это было время по настоящему полной жизни.
  
  
  
  
  

  
  
  

  
  
  
  
  
  

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Марша

  
  
  
  
  

  
   Иногда виражи прихотливой дороги жизни приводят нас к порогу дома, где мы совсем не ожидаем встретить что-то необычное, или событийное, да и вообще рассматриваем сам визит как проходной эпизод, препятствие, которое поневоле надо как-то преодолеть. Просто обстоятельства - по воле случая и из-за нашего непротивления указанию перста судьбы - вынудили нас оказаться в это время и в этом месте и - в лучшем случае в качестве любопытствующего наблюдателя - отбыть положенный срок. И только потом, когда Время, этот неумолимый и вездесущий возница, увезет нас дальше по дороге, к следующей станции по пути к месту назначения, а туман прошлых сиюминутных забот и мимолетных впечатлений рассеется далью расстояний и времени, мы - конечно же, привнеся наши извечные сомнения и воображение в то, что было - вдруг запоздало увидим те события совсем в ином свете - когда в солнечном, где ласково переливается тёплый узорчатый свет, а когда и в холодной пугающей мгле, как будто пришедшей из студеной тьмы ночного высокогорного ущелья, заснеженного и безжизненного.
   В случае нашей истории, мой характер наблюдателя и любителя жизни в её доступных мне незатейливых проявлениях, не потребовал много времени, чтобы понять и оценить то несколько большее, чем вначале предполагалось, влияние одного из таких эпизодов на мои представления о нашем бренном пребывании на земле, человеческой природе, да и о себе тоже. Ещё не распрощавшись с приветливым южно--калифорнийским климатом и рожденной им негой, как будто разлитой по благословенной земле щедрым солнцем, но которую люди не замечают, погрузившись в поток ежедневных забот и пытаясь удержаться на бурлящей водоворотами поверхности, я уже жил как будто в двух параллельных, но сопредельных мирах - в одном я плыл сбоку в том же течении, что и все, а в другом время замерло, отступило, и предоставило мне полную свободу проникновенного и неторопливого созерцания природы нашей жизни, её сути, а также характеров и поступков окружавших меня людей. Одним словом, уже в то время я знал, что это было благословенное время моей жизни - что, согласитесь, бывает редко. И потому просто погрузился в него душой, как погружается замерзший путник в теплую ванну, отшагав весь день по зимней дороге, продуваемой леденящим ветром.
   А ещё мне надо отдать долг одному хорошему человеку из того времени - Марше. Долги в норме вещь не самая радостная, но этот - исключение. Он приятный. И отдавать его таким образом, написав рассказ, тоже приятно. К сожалению, следствием моего литературного порыва не будет тот результат, о котором так наивно мечтала Марша, но тут я уже ничего не смогу поделать, потому что дальше начинается инородная мне область человеческой деятельности - киноискусство, а для меня это такой же малопонятный и экзотический зверь, как, скажем, диплодок. Хотя, если точнее отражать суть современного "шоу-бизнеса", то правильнее будет упомянуть тираннозавра - хищника из того же загадочного геологического периода (который, к слову слазать, остается для меня источником разных мыслей о живых существах, к коим пока отношусь сам, и их способности к буйному размножению, но также и их уязвимости и сильной зависимости от среды обитания.)
   Но вернемся к нашему повествованию. Н-да... Если бы Марша подхватила эстафету, то может быть - чем чёрт не шутит? - она каким-то чудесным образом сумела бы воплотить свою мечту в реальность. Но этого уже не случится, потому что всесильное Время, этот торопливый и вечно опаздывающий локомотив, навсегда утянуло со станции прошлого тот состав, а с ним и мой плацкартный вагон.
  
   Коста Меса
   Был второй час ночи, когда такси, прикатившее меня среди теплой южной ночи из аэропорта в Коста Месу, проехало мимо светящейся зеленой вывески нужной мне гостиницы. Я тут же резко сказал "Стоп!" приземистому водителю-китайцу лет сорока, но он, словно глухой, никак не отреагировал и продолжал ехать дальше, как ни в чём не бывало. Я знал трюки этой публики - покатать пассажира по городу, чтобы побольше набежало на счетчике. Особенно грешат этим индусы и китайцы. Поэтому без затей заорал ему прямо в ухо - для доходчивости. Он было начал мне объяснять на своем английском, что здесь нельзя останавливаться. Но я на своём английском заорал опять "Стоять!..", - на сей раз с рычанием в голосе. Такси остановилось.
   Дорога была односторонняя. Надо было вылезать и идти назад метров двести пятьдесят - столько мы успели проехать за время нашей немногословной дискуссии. Было ясно - назад он не сдаст. Широкая улица, застроенная малоэтажными, стоящими далеко в стороне от дороги зданиями, и обсаженная приземистыми толстоствольными пальмами, была совершенно пустынна. Рассеянный свет от редко стоящих уличных фонарей не нарушал ощущения тёмной южной ночи. С другой стороны дороги тянулся ажурный бетонный парапет, отгораживающий эту сторону дороги от проходящего внизу хайвэя, который, сколько хватало глаз, тянулся посередине улицы как ущелье.
   Тёплый южный воздух принял моё тело в свои липкие и влажные объятия, как будто торопливо обволакивая в кокон. Таксист открыл багажник и, демонстрируя обиду на грубое обращение, встал в стороне боком, не глядя на меня, пока я вытягивал из багажника свою поклажу - небольшой чемодан и среднего размера рюкзак. Поставив вещи на тротуаре, для порядка я тоже выразил своим видом угрюмое раздражение и, согласно ритуалу изображения недовольства, протянул в направлении таксиста руку с деньгами, не глядя на него. Он, в свою очередь не глядя на меня, и даже не повернувшись в мою сторону, взял их, молча уселся в машину, и отбыл восвояси. Красные огоньки габаритных огней, изредка подпрыгивая, быстро удалялись во тьму.
   Навьючив на себя рюкзак, слегка присел, подхватил чемодан, и в тишине ночи, нарушаемой лишь переливами цикад - или их ближайших сородичей - пошел назад, к гостинице. Одет я был довольно тепло, так как приехал из всё ещё заснеженного мартовского Торонто. Хотя теплую куртку пристроил сверху рюкзака, всё равно, когда вошел в низкое полутемное фойе гостиницы, почувствовал, как по спине между лопатками бегут струйки пота. Более-менее был освещен лишь угол в глубине, где предположительно мог находиться администратор - утопленные в потолке светильники направленно лили чуть синеватый свет на покрытие стойки, отделанной под гранит. Откуда-то из темноты коридора появился полусонный дежурный - коренастый светловолосый парень с модной короткой прической на круглой голове, и приятным безмятежным лицом школьника-старшеклассника. Он споро определил меня на жительство, прицельным щелчком пасанул пластиковую карточку-ключ по гладкой поверхности стойки, и тут же удалился в темноту коридора.
   Я взял вещи и вышел в боковую дверь наружу. Петляющая бетонная дорожка, как нить Ариадны, повела меня в теплую темноту. По бокам росли низкорослые кустики с мелкими, толстенькими и крепкими овальными листочками. Редко стоящие фонари, на низких ажурных стойках в человеческий рост, чисто символически подсвечивают путь до нужного мне крыла. Нахожу свой номер, и прямо с улицы вхожу внутрь. Принюхиваюсь к запаху в комнате, но ничего подозрительного не чувствую - запах нейтральный и довольно свежий. Тем не менее, нащупав выключатель и включив свет, первым делом открываю окна. Всё. Теперь спать, спать... Завтра с утра приступать к работе, но до этого надо где-то арендовать машину и, если удастся, позавтракать. Но это будет завтра. Закрываю глаза и мгновенно засыпаю. Точнее, даже не засыпаю, а просто отключаюсь от этого забавного мира. Хорошего помаленьку. Большой плюс нашего земного бытия, что этот мир вдобавок ко всему ещё и забавный. Иначе после исполнения святого долга по продолжению своего рода многим людям с мозгами и совестью было бы не очень-то уютно жить на белом свете.
  
   Утро
   Ещё нет семи часов. Я стою под навесом у входа в гостиницу и рассматриваю залитую щедрым солнцем южную улицу, поджидая машину из конторы по прокату автомобилей. На безупречно голубом небе ни облачка. Пальмы, солнце, южная растительность, большие розовые цветы на кустах с тёмно-зелёными, маленькими и жесткими глянцевыми листочками с узорчатой каемочкой... Одним словом - юг. Не ошибешься.
   В фойе, несмотря на раннее утро, довольно много веселых и шумных пожилых людей, ещё не загоревших, почти все поголовно в шортах. Одежда открытая, ярких южных расцветок. Наверное, собираются на экскурсию. Точно! На проезд с улицы, плавно качнувшись, аккуратно заворачивает большой экскурсионный автобус, раскрашенный в белые и лазурные цвета, и сразу шум за спиной усиливается ещё децибел на двадцать. Автобус подкатывает ко входу гостиницы, загородив мне вид на улицу. Обхожу его и выхожу на проезд, под солнце. Яркие, блёсткие лучи слепят глаза.
   Вскоре с улицы уверенно выворачивает седан среднего размера, красного цвета. Скорее всего, по мою душу. Точно. Машина останавливается возле меня. За рулем девушка неприметной, почти невзрачной наружности. На лице выделяются лишь глаза - холодные и цепкие. Вид у неё, по контрасту с прелестной веселостью солнечного утра, неприветливый и сумрачный. И дело, похоже, не в раннем утре и недобранных часах молодого сна. Просто характер. А, впрочем, мне все равно.
   Девушка молча довозит меня до своей конторы. Затем, уже внутри тесного офиса с затоптанным тёмно-серым ковровым покрытием, и длинным прилавком, поделившим помещение на две примерно равные части, она с упорством небольшого танка с одной-единственной передней передачей пытается всучить мне какой-то дорогой внедорожник. Зевая, отнекиваюсь от такой чести. Наша утренняя беседа продолжается в том же духе ещё минут пять. Через десять минут я еду по улицам Коста Месы на серебристой ширпотребовской "Митсубиси", вполне отдавая себе отчет, что переплатил за аренду раза в полтора. Эти всякие продавцы и прочие посредники, которые сами ничего не создают, равно как и прочие паразиты, представители нашего животного человеческого мира, чуют добычу за версту. Просто нутром ощущают, когда можно с кого-то содрать. Мозгов у них, может, меньше, чем у попугая, но в таких делах, самое интересное, мозги ни к чему, потому что паразит не рассуждает - он повинуется своим первородным инстинктам, которые сидят в его мозге рептилии. (Это не оскорбление: у человека действительно три мозга - самый древний, рептилии, затем мозг низшего млекопитающего, и только после них к делу изредка, и далеко не у всех, подключается мозг высших млекопитающих).
   Факт переплаты меня не беспокоит. Так, отметил про себя степень душевной чуткости и общего развития некоторых представителей рода человеческого, широко зевнул от недосыпа, передернул плечами, и тут же забыл. Надо побыстрее добираться до работы.
   Машин на улице по сравнению с ранним утром заметно прибыло. Все куда-то быстро и целеустремленно движутся. На их фоне мой автомобиль смотрится несколько ошалевшей от шума и суеты черепахой, которая толком не знает, в какую сторону ей надо. Вскоре выскакиваю на хайвэй, разгоняюсь, и вливаюсь в плотный поток легковых автомобилей и небольших грузовиков - "траков". Минут через семь, вовремя заметив нужный мне выход, расстаюсь с "транспортной артерией", которая на какое-то время почему-то представилась мне живым, хотя и бездушным, существом.
   Дорогу запомнил ещё в самолете, по распечатанной карте, и сейчас еду по памяти. Маршрут несложный, главное - не проскочить нужные повороты. Один раз все-таки пропускаю нужную мне улицу. Разворачиваюсь на ближайшем перекрестке и, как сбившаяся со следа собака-ищейка, возвращаюсь на маршрут. В потоке торопливых машин, спешащих, но все-таки не переходящих грань агрессивности, продолжаю движение к своей цели. Куда мы все так торопимся? Как там у Александра Сергеевича... "И жить торопится, и чувствовать спешит...". Но-но. Не надо поддаваться иллюзиям, особенно насчет чувств. Чувствами здесь не пахнет. Да и жизнь, это ведь как её понимать. То, что для кого-то жизнь, для других может быть беспросветность и тоска зеленая.
   Но вот и цель моего поступательно-искательного движения. От основной дороги улица в этом месте поднимается на холм. Здание компании стоит на взгорке, на углу. Светлое, двухэтажное, вытянувшееся по-над тихой улицей так называемого технологического бизнес-парка. Напротив другие, просторно стоящие похожие здания. За основной улицей в низине зеленая долинка, за ней заметный подъем, и дальше начинаются разнокалиберные здания университета. Ну что, хорошо. В университетскую библиотеку близко ходить. Где тут у них стоянка?..
  
   Компания
   Джон немного выше среднего роста, слегка располневший от сидячей работы, но при этом, судя по речи и движениям, весьма энергичный человек. Он на автомате произносит дежурные для первой встречи слова, a глаза пытливо, пристально вглядываются в мое лицо. Все правильно, надо понять, что я за человек. Тут Джон прав - лицо человека о многом может сказать - если есть что, разумеется, и если уметь читать лица.
   Это с ним я договаривался по телефону насчет проекта. Джон - начальник большого отдела. Кевин - начальник поменьше. Его не то отдел, не то группа (я в такие тонкости не вникаю, не моего ума это дело) несут основную ответственность за проект. Впрочем, из-за принципиального характера проекта для их компании, и возникших вскоре серьезных проблем, ранее незамеченных или недооцененных моими работодателями, иметь дело пришлось в основном с Джоном и следующим по иерархии начальником - тоже, как и Джон, отличным малым.
   Кевин оказался душа-человек. Высокий, мощного телосложения, с изрядной долей испанской крови, доброй и светлой души человек. Быстро поняв, что имеет дело не с полным идиотом, он в мои дела не вмешивался, но зато в лучшем виде обеспечивал всем необходимым сначала меня, а затем мою небольшую группу. В общем, это был тот редкий случай в моей теперь уже длинной, и больше забавной, чем интересной, жизни, когда с руководством компании мне повезло. Думаю, основная причина была в мудрой кадровой политике - все начальство выдвигалось из профессионалов, которые немало отработали на проектах компании программистами и инженерами. Джон, кстати, через два года после этого вернется в программисты. Хотя, как начальник, он был вполне на уровне. Но сердце позвало его на другую дорогу жизни, к компьютерному коду и дебаггерам и, послушный первозданному таинственному зову, он пошел по предначертанной для него тропе программиста, освещенной калифорнийским солнцем и светом его мягкой и честной души.
   Со светом душ, раз уж я коснулся этой деликатной темы, дело обстоит так. Это такое физическое свойство этих тонких субстанций - они все начинают светиться, когда человек находит свою дорогу в жизни; правда, разным светом. Но в основном души людей не светятся, или очень редко, потому что... Ну, скажем так. В основном потому, что недостаточно освещения, а нередко его вообще нет. И люди не видят своей дороги, а выбирают первую им подвернувшуюся, и так и двигаются по ней - кто как. Нередко - через пень-колоду. Да и дороги очень разного качества - от еле видных заросших тропинок в непролазном лесу, до восьмиполосных хайвэев в одну сторону, без ограничения скорости. И многие даже не подозревают, что есть такой жизненный путь, который лучше всего подходит именно для них; и нередко - намно-ого лучше, чем тот, который они пройдут.
  
   В основном народ подобрался хороший. Четверо были мои бывшие соотечественниками, и вскоре между нами установились очень хорошие и дружеские отношения. Для баланса, меня некоторое время пытался всячески подсадить и выставить в невыгодном свете индус, почуяв в моем лице угрозу своему монопольному положению системного архитектора, но когда я решил давнюю проблему, которая у компании была как кость в горле уже несколько лет, мой статус как бы пробил потолок и вывел меня на следующий уровень, где я был уже недосягаемом для него - с ним президент компании за руку не здоровался. Вообще, качественную работу здесь уважали. В Канаде хорошую работу, по английской традиции, приписывают начальнику - какой он молодец, что нашел недоумка, который вкладывает в неё свою душу, непонятно зачем, работает за семерых, и при этом делает классные вещи. Все как в сказке Пушкина о работнике Балде, с той небольшой и непринципиальной разницей, что ни поповского беспокойства начальство не испытывает, ни возмездия не получает за свою, так сказать, рабочую этику. Вообще, возмездие и справедливость, это больше по части сказок. В реальной жизни они вещь нечастая - исключение, а не правило.
   А вот ещё одна характерная вещь. В моей группе был темный индус. А другой индус, который изображал из себя системного архитектора (все индусы, которых довелось видеть, в норме не работают, они изображают работу), был светлый. И они никак не общались. Один раз мне надо было что-то сказать индусу-"блондину", и как-то вопрос относился к тому, что делал мой темный индус. Я сказал об этом своему темнокожему сотруднику и, особо не задерживаясь, проследовал дальше. В коридоре он ещё следовал за мной, но когда я зашел в кабинет к его, как мне думалось, соплеменнику и начал разговор, в какой-то момент понял, что моего-то индуса в кабинете нет. Удивленный, повернулся назад, и увидел его стоящим у открытых дверей кабинета в коридоре. Первое движение души было предложить ему зайти в кабинет, но его смиренная, если не приниженная поза меня удержала. Одновременно я вспомнил, что по какому-то поводу он сетовал, что темный, на что я тогда не обратил ни малейшего внимания. Но теперь, соединив его позу и прошлый разговор, понял, что дело тут в кастовых различиях, которые они оба беспрекословно соблюдали. Так он и подал свои две-три зажатые реплики, стоя в коридоре в смиренной позе. Вот так - Калифорния, не Калифорния, а индус остается индусом, и все эти западные штучки о равенстве и порицании расизма как об стенку горох, и плевать они на них хотели с высокого буддийского храма.
   Ну и, пожалуй, хватит о компании. Трудился я там весьма напряженно, и по своему обыкновению не за страх, а за совесть. Мой трудовой энтузиазм и упорство, несколько необычные для работы по найму, не связаны с желанием заявить о себе, но являются следствием понимания простой истины - "сливать" нельзя. Люди думают, что можно достигнуть какого-то уровня, и оставаться на нём. На самом деле, есть только два жизненных пути - развитие и деградация. Остановка - это деградация, потому что жизнь не стоит на месте, она продолжает двигаться, неминуемо оставляя позади всех остановившихся или медленно двигающихся. Даже чтобы "идти в ногу" с жизнью, надо хорошо напрягаться, а кто хочет двигаться быстрее, чем жизнь, должен напрягаться непропорционально ещё больше.
   В таком вот "непропорциональном" режиме я вкалывал по шестьдесят часов в неделю, а то и больше, и, разумеется, такое отношении к проекту сопровождалось разными нетипичными моментами, стоящими, пожалуй, нескольких десятков килобайт текста. Но наша созерцательная повесть с вкраплениями отвлеченных мыслей не производственный репортаж. Описание трудовых будней предстало вашему искушенному взору больше для того, чтобы дать вам, читателю, возможность почувствовать атмосферу того места. В отличие от многих других проектов, на душу на сей раз работа особо не давила, хотя делал не меньше, чем на остальных проектах, и проблем вроде тоже хватало. Но как-то оно нормально все шло - без дерготни, существенных переделок, и в таком хорошем равномерном темпе.
  
   Поиски жилья
   После работы, миновав гулкое пустое фойе, выхожу на улицу. Веет вечерней прохладой, да и вообще довольно свежо. Калифорния никуда не исчезла, по-прежнему на месте, но её утренние цвета как будто заволоклись мыслями о проекте, усталостью мозгов, мягкостью и приглушенностью красок вечерней палитры. Солнце, после дневных трудов праведных, окуталось легкой сизой дымкой, и на глазах перекрашивается в закатные красно-багровые оттенки.
   "Бум-бум-бум", "Бум-бум-бум" - потряхивает мою машину на хайвэе во всех трех угловых направлениях. Наверное, это близость вечно волнующегося океана подвигла строителей дороги на такой необычный дорожный профиль этого участка дороги. "Ух!" - плавно проваливается машина между гребнями хайвэя, и тут же заваливается набок в килевой качке, чтобы в следующее мгновение гордо взлететь на гребень волны и, не удержавшись, снова с молодецкой удалью, без оглядки, ухнуть вниз. Класс! Не дорога, а аттракцион!
   Но все хорошее кончается. Дорога постепенно переходит в "каньон" с высокими бетонными стенами. Дорожное полотно становится более-менее ровным. Вскоре появляется и мой выход с хайвэя - неприметная ниша, из которой дорога довольно круто поднимается вверх. Если бы здесь выпадал снег, такая дорога каждый раз превращалась бы в снежную горку для лихой езды на санках.
   Ещё утром расспросил в гостинице, где у них ближайший продовольственный магазин. Сворачиваю на широкую пустынную улицу, и сразу закрадывается подозрение, что промахнулся - вид улицы как-то плохо вяжется с традиционной оживленной стоянкой у продовольственного магазина. Но вроде все приметные ориентиры совпадают, и то ли от этого, а скорее по причине обычной человеческой инерционности, когда ситуация поменялась и надо принять решение, но все тянешь, ожидая сам не зная чего, продолжаю ехать дальше. Вскоре в стороне от дороги замечаю даже не приземистое (для этого ему не хватает солидности и тяжеловесности), но какое-то плоское, блином, здание светло-лимонного цвета с ярко-красной окантовкой поверху. Легковесная калифорнийская постройка стоит посреди полупустой парковки с затейливой конфигурацией. Видать, владельцы по разным поводам распродали некогда прямоугольный участок.
   В магазине многие этикетки продуктов незнакомые, приходится читать, прежде чем решить, брать или нет. Запросы у меня скромные, да и закупки невелики, и вскоре снова еду теперь уже по ночной улице - в Калифорнии темнеет быстро.
   Но вот я в отеле. Наспех приготовив ужин на портативной плитке, приступаю к трапезе. Затем, расстелив на необъятной кровати карту, начинаю звонить по объявлениям насчет жилья. Поиски места обитания вопрос непростой. В разговоре прилагаю все усилия, чтобы побольше говорил владелец. Если дать человеку достаточно времени, чтобы высказаться, он многое скажет, даже помимо своей воли. И даже то, что он хотел бы скрыть. Потому и говорят - "молчание - золото" (впрочем, не только поэтому). Слушаю, фильтрую сказанное как какой-нибудь кит воду с планктоном, только в отличие от кита вылавливаю не планктон, а крупицы истины. Потом составляю список наименее сомнительных предложений, и отправляюсь по адресам. Несмотря на все усилия, мой информационный фильтр не стопроцентный, и об одном из таких ляпсусов, пожалуй, стоит рассказать.
   Разговор по телефону, а вернее монолог, носил оттенок искренности, и на этом, и ещё на высокой цене, я и попался. Сложно было предположить, что за такие деньги кто-то осмелится предложить такое, с позволения сказать, жилье. Но все по порядку.
  
   Освещенные улицы города остались позади. Чем дальше ехал, тем меньше было света, и, наконец, я оказался в полной темноте. Свет от фонарей машины выхватывал неопрятную, в колдобинах дорогу, и пару раз мне натурально пришлось форсировать большие грязные лужи. Слева в темноте угадывались какие-то нежилые постройки - не то заброшенные маленькие фабрички, не то склады. Справа тянулись заросли, периодически прерываемые съездами с дороги, где иногда проглядывал свет. Мне уже давно стало ясно, что снимать жильё здесь не буду, но любопытно было посмотреть, как живут обитатели этого забытого богом и властями места. Конечно, хорошо бы, если меня здесь ненароком не прибили, но место производило больше впечатление не бандитского, а такого, где просто всем всё равно. И я продолжал ехать дальше.
   Кое-как нашел нужный мне дом, каким-то образом подъехав к нему сбоку. Обыкновенный одноэтажный жилой дом, довольно старый, на небольшом участке, огороженном штакетником. Впереди приделана пристройка, по виду самодельная, примерно на двадцать пять квадратных метров. В окно было видно весьма пожилую неприметную пару, сидевшую за столом. Они не то пили чай, не то ужинали. Голос по телефону не мог принадлежать старику, и я был предупрежден, что заходить в дом надо сзади. Постепенно начал понимать ситуацию. Эта пара сдает дом, а сами живут в пристройке. И новыми постояльцами занимается один из жильцов, за скидку по оплате, да ещё сам помаленьку обдирает постояльцев. Потому он и загнул цену, надеясь откусить кусочек для себя.
   Дверь сзади была раскрыта настежь. Большая грязноватая комната, по виду малопригодная для жилья, внутри была тускло освещена. После темноты даже неяркий свет резал глаза. На мое приветствие в никуда откуда-то возник обладатель веселого искреннего голоса, с виду простой и недалекий мужик потасканного вида лет пятидесяти, среднего роста и довольно упитанный. Гладкие толстенькие щёчки лоснились. Он радостно приветствовал меня, тут же попытался всучить бутылку пива, и потащил показывать хоромы. Они представляли из себя уже описанную общую комнату, посреди которой в ряд стояли три давно немытые газовые плиты, рядом два квадратных стола, состоянием под стать плитам, а вокруг них - разнокалиберные стулья. По периметру комнаты было наделано восемнадцать коморок, в которых жили по одному-два постояльца. Со всеми ними мой гид вознамерился меня познакомить, но уже после третьей конуры, где мы подцепили приятеля-собутыльника моего гостеприимного экскурсовода, я бодро заявил, что мне все понятно, народ здесь живет отличный, место прекрасное для такой публики, и, пожалуй, мне пора на выход. Приятелю была вручена предназначавшаяся для меня бутылка пива, в которой через тридцать секунд не осталось и половины содержимого, и втроем мы вышли во двор. Здесь, рядом со входной дверью, мне были продемонстрированы мангал для шашлыков, покосившийся стол с подобием стульев под каким-то ветвистым низкорослым деревом, и были даны самые прочные гарантии распрекрасной будущей веселой жизни среди замечательных людей. Я искренне порадовался за их жилищный кооператив. Под изумленный взгляд веселого, и уже навеселе, суперинтенданта выразил сожаление, что никоим образом не подхожу для их теплой компании, и с тем отбыл в кромешную темноту южной ночи.
   По дороге назад я не то чтобы сожалел о потраченном времени - такие места время от времени полезно посещать, для просветления мозгов, чтобы лучше понимать, как легка и скоротечна, и как необратима может быть дорога вниз - во всех смыслах. "Сливать нельзя", вот и все. Простое правило. Люди в лучшем случае учатся на своих ошибках, чаще всего не раньше, чем с третьего захода. Но есть вещи, которые не надо познавать на своей шкуре, а просто заучить и всегда следовать определенным правилам: например, не надо вставать на рельсы перед мчащимся поездом. Это, конечно, почти всем понятно. Но вот уже то, что не надо что-то говорить, если в этом нет необходимости, не все усвоили, а ведь оно так и есть, молчание - золото. Ничего на веру - но для этого надо созреть, научиться отличать "зерна от плевел". Давят на жалость, на совесть, или ещё как норовят подцепить на крючок - посылай подальше и немедленно, и лучше со смехом (тогда метаморфоза превращения "бедной и жалкой" овечки в разъяренную мегеру происходит ещё забавней).
   И все равно - где-нибудь, да подловят. И не потому, что глупый, а потому что так устроен, потому что противоестественно твоей натуре, всей истории твоих предков, не верить людям. И этим очень активно пользуется всякий мусор, который живет ложью и подлостью, и чьи праотцы, поколение за поколением, оттачивали подлость, обман, ложь и паразитизм как свою идеологию, античеловеческую и разрушительную.
  
   Марша
   Это был четвертый день моего пребывания в гостинице. Вечером после работы я сидел за столом, покрытым зеленым пластиком, напоминавшим малахит, и не спеша подъедал яичницу с маленькой алюминиевой сковородки. За окном смеркалось. Низкорослые тёмно-зеленые заросли жесткой южной растительности заслоняли обзор; было видно лишь сине-сиреневое закатное небо. В окно периодически вливались волны теплого воздуха.
   Раздался телефонный звонок. Высоким женским голосом, открытым, немного с детскими интонациями, звонившая женщина осведомилась, не я ли ей звонил. Вполне возможно, - ответил я, и объяснил, что ищу жильё месяцев на семь. "А вы кто?" - спросил я, ожидая услышать объяснение о взаимоотношениях звонившей к предполагаемому жилью. В ответ и без того высокий голос взял ещё выше, и при этом приобрел совсем уж безоружные интонации: "Я - Марша".
   В общем, через пять минут я ехал к Марше, торопясь добраться до места, пока окончательно не стемнело. Небо быстро меняло белесо-сиреневый оттенок на темнеющие насыщенные фиолетовые цвета. Место оказалось в новом городе. Широкие, трехполосные в одну сторону, улицы привели меня к приличному на вид жилому комплексу примерно из двадцати пяти двухэтажных домов, по четыре квартиры в каждом. Нужный мне дом находился в тихом тупичке. Сбоку шла дорога, живописно перегороженная в конце жердями, наподобие коновязи; посередине был оставлен пешеходный проход. Противоположная сторона улочки густо заросла деревьями; в просветах виднелись красные черепичные крыши жилых домов. Нужная мне квартира находилась на втором этаже, куда вела прямая наружная лестница сбоку дома, заканчивающаяся обширным балконом. Поднявшись, позвонил, и через считанные секунды дверь открыла высокая крепкая женщина, на вид лет сорока трех (потом оказалось, что Марше сорок шесть). Лицо приятное, а Маршины открытость, живость и непосредственность делали его даже симпатичным.
   Она тут же посвятила меня в свой план (планов у неё, как потом выяснится, всегда было множество). Смежная квартира, окна которой выходили в описанный тихий тупичок, освобождалась, и Марша задумала перебраться туда. Но поскольку она недавно перезаключила контракт, срок ещё не истек, и в управляющей конторе предложили либо заплатить неустойку, либо найти себе замену, чтобы срок аренды не прерывался. Я прошелся по квартире. Всё выглядело нормально. Большая общая комната, нормального размера кухня, спальня. Все чистенькое, опрятное. Большое окно в общей комнате и кухонное окно выходят наперед, на проезд комплекса. Окно позади смотрит во двор, на игровую детскую площадку. Слышны были детские голоса всего возможного спектра - от пронзительно крикливых, пронизанных бурлящим восторгом, до недовольных бубнящих и басовитых. Поинтересовался, чем Маршу не устраивает эта квартира. Она чуть взволнованно - видать, это был ключевой для неё вопрос - рассказала, что смежная квартира спокойнее, что она ей очень нравится, и так далее. Судя по тому, что я увидел, единственный источник шума были дети на детской площадке. Поскольку, судя по началу работы, мне там все равно придется пропадать с утра до вечера, а на выходные буду часто улетать в Торонто, то я решил, что для меня это обстоятельство не имеет большого значения, и согласился. Марша обрадовалась, предложила кофе, которое я не пью, и мы договорились, когда завтра подойти в управление комплекса. Довольная Марша вышла на балкон проводить меня. Пока смотрел квартиру, город полностью погрузился в тёплую южную ночь, как в зыбучий песок. Звонко стрекотали цикады. Город был небольшой, уютный и хорошо обустроенный. Я уже знал, что он относительно недавно построен по единому плану, на пустом месте.
   На следующий день, в обед, подъехал в контору. Марша была уже там. Энергичная, крепко сбитая женщина небольшого роста, лет сорока, веселая и уверенная, проверила мои документы, посмотрела контракт на работу, где её заинтересовали всего две строчки - о продолжительности и оплате. Марша заверила, что завтра к вечеру освободит квартиру, так что после работы я могу и заселиться. Она осталась подписывать контракт на новую квартиру, а я побыстрее укатил на работу. По дороге сообразил, что надо бы успеть купить матрац до вечера - магазины закрываются рано. Минимальное постельное бельё у меня было, но сон на полу вряд ли будет способствовать полноценному отдыху.
  
   На новом месте
   Насчет кровати я мог бы сообразить и раньше. Но не сообразил. На следующее утро я выписался из гостиницы, а в обед съездил в Санта-Ану, где был мебельный магазин, и куда предварительно позвонил. Старые калифорнийские города и городки, построенные до оживления, начавшегося в 90-ых, довольно зачуханные человеческие творения, и Санта-Ана не был исключением. Разумеется, по телефону мне сказали, что кроватей у них полно и самых разных. Но на поверку оказалось, что нужного мне одинарного размера нет. Понятно, что заверения по телефону были сказаны в надежде заманить покупателя, а там он что-нибудь, да купит, никуда не денется. Кончилось тем, что я зашел в рабочую часть помещения с владельцем-итальянцем, и начал сам подбирать себе какое-нибудь подобие матраца, но так ничего и не нашел. Про запас у меня был адрес какого-то бизнеса на окраине Санта-Аны, где продавали поролоновые матрацы - на первый случай мне бы и этого хватило. Туда и отправился. Там за шестьдесят долларов моментально отрезали кусок поролона нужного размера, крепко замотали в пленку, и вручили мне в руки.
   Приехав пораньше на новое место жительство, я поднялся на площадку смежной квартиры, позвонил. Марша, с довольным, счастливым лицом открыла дверь. Видно было, что обустройство нового уютного гнездышка идет полным ходом. Она выдала мне ключи, и я пошел к себе. Притащив матрац, размотал его из пленки, и тут же в нос ударил ядреный химический запах. Явно бизнесмены с окраины Санта-Аны слукавили, уверяя меня, что поролон предназначен исключительно для жилых помещений. Но как-то надо было обустраивать ночлег. Попробовал прикрыть этот химический поролон пленкой, простыней, открыл настежь все окна, и попытался прилечь. Куда там. Уже через тридцать секунд я вытаскивал матрац на балкон. Спать на нём, это значило гарантированно отравиться токсическими испарениями и необратимо повредить почки или печень уже через полчаса. Замотав поролон назад в пленку, затолкал в машину, и, проникнутый самыми теплыми, дружескими чувствами к его продавцам, запланировал повторный визит на завтра.
   Марша, к счастью, почистила полы. Собрав всю одежду и постельное белье, что у меня были, обустроил себе постель в углу спальни. Лежать было, конечно, жестко, но приемлемо. Когда-то я мог без проблем спать в трехдневном путешествии на голой третьей полке плацкартного вагона. Человек интересное существо - диапазон его приспособления очень широкий. Главное - правильная установка в голове. Вот и на этот раз, сказав себе, что всё идет отлично, а поролон - это лишь мелкая и неизбежная в таких делах шероховатость, отправился на кухню жарить сосиски с луком, да сварить на завтра пшенной каши и яйца на обед. Не съеденное с утра яйцо второпях, не почистив, решил погреть в микроволновой печке. Но под скорлупу попала вода, и вскоре яйцо с шумом разорвалось, довольно равномерно распределившись по всей внутренней поверхности. Пришлось отмывать печку.
   Вечер прошел в обустройстве моего нехитрого быта, да пару часов перед сном я поработал для клиентов в Торонто, разобрался с возникшей проблемой. Я для них делал систему, и временно поддерживал её, пока они сами не научатся. За это они платили пару тысяч в месяц, если ничего не случалось, а если появлялась работа, то выставлял счет по затраченным часам. Такой способ оплаты называется "retainer", что можно перевести как "на удержании". Имея пяток таких клиентов, можно безбедно жить. К слову сказать, это "временно" затянулось на два года, но я знаю людей, которые так доят большие компании десятилетиями.
  
   Мне крупно повезло, что в "поролоновой лавке" был только один владелец, когда я туда приехал. Иначе были бы свидетели, а то и дополнительные участники, и тогда у меня точно были бы проблемы. Подъехав, я мрачно выволок сверток из машины, сунул в руки мужику, вышедшему на шум машины, и потребовал деньги назад. Разумеется, деньги отдавать он не собирался, упирая на то, что отрезанный кусок уже никак не сможет использовать. Разорвав пленку, поднес поролон к его носу, спросив при этом, согласен ли он сам провести ночь на этом вонючем куске дерьма. После этого он вытащил тридцать долларов, и сказал, что больше у него нет. И здесь я разозлился, хотя делать этого не следовало - неравновесное состояние провоцирует на опрометчивые поступки. И я их совершил. Но поскольку свидетелей не было, сошло мне с рук. В общем, деньги он отдал все. Взяв у него из рук недостающие купюры, напоследок быстрым движением, как в детстве, припугнул его. Мужик инстинктивно поджался. Глядя прямо ему в глаза, сказал по-русски, что думаю о нём и об американцах вообще. Хотя, конечно, это было однобокое высказывание. Правильное, но одностороннее. Люди разные, в любой стране. Есть, конечно, и какие-то общие качества у любой нации, у каждой этнической группы, и у некоторых весьма и весьма специфические, настолько, что нередко имеет смысл держаться подальше, и это надо знать и обязательно учитывать в жизни, иначе только и будешь шишки набивать на каждом шагу. Однако при этом не надо впадать и в другую крайность, автоматически наделяя людей одного этноса типовым набором качеств, без всяких вариаций.
   А насчет американской помешанности на деньгах... Ну, такая у них жизнь, такие идеалы, сложно в такой атмосфере остаться нормальным человеком - среда весьма агрессивная, вроде царской водки, разъедает очень многие души. Сложно устоять. Власть, верхушка задают такую тональность. В России сейчас похожая жизнь. Как говорится, с волками жить, по-волчьи выть. А когда все общество приняло такие установки, то изменить их очень сложно, дальше они начинают самовоспроизводиться, как микробы в питательной среде. Разобраться, что толку от этих денег? Сами по-человечески жить не могут, и другим не дают. Ну, как-то заполучат деньги, кто смог, а потом от депрессии лечатся у таких же докторов-хапуг, как сами. И ещё хорошо работает трюк, когда целым народам или этносам внушают, что они сверхчеловеки, и могут на все остальное человечество плевать с высокой колокольни. Были уже такие сверхчеловеки, и не одни. Известно, чем все это всегда кончается.
   Направляясь назад в компанию, корил себя за неосмотрительность. Страна чужая, влипнуть легко. Они местные, а я кто? Посадят в кутузку, а потом доказывай, что не верблюд. У них на этот счет быстро. Да и что доказывать, если бы у того пары зубов недоставало? И не в деньгах ведь дело, этот чудак даже этого не поймет. Наглый обман, вот что задело. Для них, может, оно и нормально, и не надо бы мне лезть со своим устаревшим моральным уставом в их монастырь. Такие правила в их стране, ну и играй по ним. Говорю сам себе все это, да только понимаю, что пользы от таких увещеваний немного. Все равно никогда не соглашусь. Обман, он и есть обман, какой стороной его не поворачивай. Так же, как и подлость. И нечего их оправдывать. Точка. А с этим происшествием... Пронесло, и ладно. Все, проехали. Но впредь повнимательнее надо - не то место, чтобы расслабляться. Америка назад денег не отдает, и имеет великое множество способов из тебя эти деньги выманить, выдрать из горла, и просто отобрать.
   А впрочем, нигде нельзя расслабляться. Канада, пожалуй, в этом плане для меня даже хуже. В Америке все более прямолинейно, проще, и мне это больше подходит. А в Канаде, по большому счету, то же самое, только частенько норовят прикинуться белыми и пушистыми, но это белое и пушистое не что иное, как овечья шкура на волках и прочих хищниках. Народ в Канаде какой-то безответный, и потому всякого рода правительства радостно дерут с него три шкуры, а народ терпит. В Канаде так же съедят и не поперхнутся, но только ещё проделают все это с иезуитской извращенностью и тошнотворным лицемерием. Страной правит бюрократия, со всеми вытекающими, а значит по-иному и быть не должно.
   Куда нормальному человеку податься?.. Такое ощущение, что некуда, но может это потому, что просто не занимался этим вопросом, и где-то все же есть и для меня земля обетованная? Не может быть, чтобы не было. Скорее всего, рано или поздно придется убираться, все к тому идет, так может и пора уже сейчас начинать поиски? Пожил сколько-то в Канаде, и пора в другое место, пока окончательно не прижало?.. А то затянешь, и будет поздно. Да... Вот такая, оказывается, человечья эпоха мне досталась - становись хищным зверем и выкручивайся, как можешь. Я все об общественной пользе думаю, или, по крайней мере, не забываю. А народ-то в основном занят тем, что друг у друга из горла кусок выдирает. Ну и что это за общество, где все основано на том, что кто-то кого-то ест и обманывает? Среди людей это даже намного хуже, чем у других животных, потому что человек ненасытен в своей жадности и в своих желаниях, и потому что возможностей давить других у него намного больше. И если верх у людей окончательно возьмут низкие животные инстинкты, то тогда человеческому обществу конец, без вариантов. Сейчас понятие общественного баланса (об общественной справедливости даже и не говорю) ещё теплится, но оно на глазах уступает позиции коррупции, продажности, жадности, людской неумности и прочим "доблестям" из той же обоймы. Эти качества возводятся в ранг нормальных явлений силами средств массовой информации, которыми владеют именно такие люди. А кто ещё может ими владеть, сами посудите. Раз высшей доблестью объявлены деньги, для приобретения которых все средства хороши, то в основном такие люди и будут владеть деньгами. А далее деньгами приобретается власть (ведь все продается и все покупается в таком обществе). Чтобы удерживать власть, надо запрограммировать толпу определенным образом, и в частности создать светлейший образ власти, оправдать все деяния владельцев страны и внушить, что всё, что они делали и делают - это хорошо, правильно и необходимо.
   Мои рассуждения, разве они на что-то повлияют? Плетью обуха не перешибешь. В общем-то, неплохих людей немало, но не за ними сила. Они всё по-хорошему, по-человечески норовят сделать, а с паразитами и прочим человеческим мусором такой подход не работает, они по-хорошему не понимают, и рассматривают такое отношение как слабость. Нет, с такими надо по-другому. Как с волками, например - тем ведь тоже ничего по-хорошему не объяснишь и не договоришься. Но это общество неспособно на такие действия.
   В мебельный магазин приехал перед самым закрытием. Нашел нужную мне кровать, спросил цену и время доставки. Получив невнятный ответ, теперь наученный первым неудачным опытом, начал раскручивать повесть о кровати дальше. В конце концов, сопоставив противоречивые ответы двух работников, догадался, что кровать, которую я выбрал, выставочная, а для доставки надо заказывать на фабрике, на что может потребоваться неделя или больше (так я интерпретировал их "от пяти до десяти дней"). Ситуация становилась забавной. Хорошенькое такое место, где нельзя купить нормальной кровати, как будто все отправляются почивать на ночь исключительно в двуспальные мастодонты. В общем, на складе совместными усилиями мы откопали односпальный матрац, упакованный в полиэтиленовую пленку, покрытую толстым слоем пыли. Пока вытаскивал матрац на свет божий, руки зачесались, в носу защекотало. Несмотря на протесты рабочего, разорвал часть упаковки по шву, и засунул голову внутрь. Запах, конечно, был, но вполне терпимый. С матрацем в руках прошествовал по стоянке к своей машине, взвалил его на крышу, привязал шпагатом и веревками, собранными вместе с рабочим в магазине, и с черепашьей скоростью поплелся к себе.
   Стоило чуть ускориться, как матрац под давлением ветра входил в резонанс и начинал весело хлопать по лобовому стеклу, оставляя пятна многолетней пыли. Душа моя ликовала - сегодня буду спать на матраце! Жизнь налаживалась, быт стремительно обустраивался. Всё идет отлично! Так держать! И я от души запел песню "It's a beautiful life!" А потом отдал дань советской эстраде, спев "Синий-синий иней, лёд на проводах, в небе тёмно-синем синяя звезда...".
   Под песню вспоминались березовые колки, тайга на севере Омской области, бесконечные болота, куда осенью ходил за брусникой и клюквой, и много чего ещё выплывало из памяти под щемящие душу слова песни и мелодию другой, навсегда исчезнувшей эпохи. Запечатана та коробочка памяти, запечатана. Теперь не открыть. Да и не надо её открывать. Живи в сегодня. И это не прихоть, а необходимость. Нельзя полноценно жить в сегодня и вчера. Можно только в сегодня. И если оно, сегодня, перестает держать нас у себя, это верный признак, что начинаются проблемы с жизнью. Это значит, что мы начинаем терять хватку, с трудом держимся в седле (или в водительском кресле, для кого метафора с седлом звучит инородным вкраплением). Так что - нет апатии! Нет пессимизму! Провались земля и небо - проживем на кочке! Не жалей, что было, и как оно было. Жизнь - она вот здесь, в салоне машины, в хлопающем по стеклу матраце, в неспеша бегущей навстречу дороге, в остывающем сиреневом закате. И пока все это видится в свежих красках - нормально. Значит, живем.
   Но как только начинаешь воспринимать все окружающее как сквозь пелену, как только становится неинтересным даже то, что ещё не видел, слова, которые ещё не услышал, люди, которых ещё не узнал, с которыми ещё не вошел кость в кость, с которыми ещё не разобрался, или наоборот, не подружился, то значит, что-то идет не так. Старость, она вот так начинается? И старость тоже. Но для многих мир закрывается пеленой равнодушия намного раньше, и не старость тому причиной, а ... А что? Да много чего. Связи с жизнью слабеют, например. Веру подсадили во что-то или в кого-то. Прежние цели смысл утратили, а новые не появились. Уходят люди, становятся ненужными какие-то прежние дела, меняется мораль, общественные идеалы и стереотипы. Да всё меняется. И если не успеваешь или не хочешь подстроиться, то накапливается все больше противоречий между твоим видением мира и действительностью, и соответственно становится все труднее жить, если нечего противопоставить изнутри, если нечему осветить поток неотличимых серых дней, раскрасить их в яркие, приветливые, запоминающиеся цвета. Так хочется!.. И ведь можно, можно. Те, кто бессознательно и безинерционно подстраивается под любую среду, тоже счастливы, но по-другому. Не так, как бы хотелось мне. Таких счастливчиков - без всякой иронии и кавычек - много. Когда исчезла страна, в которой я прожил больше тридцати лет, жизнь менялась на глазах, разительно, но многие утверждали, что ничего не изменилось. Это и были те беспамятные счастливчики, которые без проблем весело проскачут свой путь до гробовой доски. А остальные, с памятью, умом и совестью, с общественным сознанием, должны подниматься ещё выше, прилагать дальше усилия, чтобы в понимании жизни подняться ещё на несколько ступеней и принять и полюбить её, и вобрать в себя такой, какая она есть, не загасив при этом свет души, но даже наоборот, сделав его ярче новыми желанными и достижимыми целями. А иначе их, умных, но чувствительных, ждет незавидная участь - остаться навсегда в прошлом и в сером настоящем. И тогда нахлебаются они досыта и страданий, и несправедливости, и подлости - прежде чем навсегда успокоиться.
   О, эти неисповедимые для каждого из нас пути земные! Эти шаги в никуда, в неизвестность, в секундном порыве, которые потом меняют всё твое существование...
   Но если жизнь отдаляется день за днем, сетовать не на кого, кроме как на самого себя. Почему оно так случается? Ведь не в возрасте дело. Не только в возрасте, по крайней мере. Собственно, человека с самых ранних лет начинают оттеснять от фарватера жизни другие. Пока есть силы и свет надежды, люди сопротивляются. Но неудачи без успехов, год за годом, постепенно истощают силы и убивают надежды, так же как ощущение своей невостребованности, чужеродности среды, в которой приходится пробивать свой жизненный путь. Решение простое - пойми и прими правила игры этой среды. Но не каждому такое под силу. Понять правила несложно, тем более жизнь сейчас становится все примитивнее в плане морали и интеллекта. Проблема в том, что для многих сложно принять новые правила, когда есть старые в голове, которые тебя вполне устраивают. Хотя, хотя... Прижмет, и примешь, если жить захочешь. Мало таких, кто пойдет наперекор всему. Но есть, есть... Вопрос - ради чего.
   Вот такая она, жизнь - всё будет взвешено на весах, все пойдет в зачет.
  
   Шефство
   Подъехав к своей новой обители, первым делом заметил Маршу, вышедшую на балкон на шум машины. Выкарабкавшись из своей "Митсубиси", весело поприветствовал соседку. Пока я отвязывал шершавые ворсистые шпагатики и веревочки, во время всего путешествия добросовестно удержавшие от свободного полета моё односпальное ложе, Марша спустилась вниз и без промедления начала помогать мне развязывать узлы и вытягивать веревочки, которые тут же хозяйственно сматывала в клубочки и складывала на заднее сиденье машины. Морской узел, вместо того, чтобы дернуть за свободный конец, она поначалу пыталась трудолюбиво распутывать. Я показал ей, как надо делать, и лёгкость выполнения задачи привела её почти в детский восторг. Она с энтузиазмом начала дергать за концы веревочек.
   Размотав крепёж, я начал стаскивать матрац с крыши. Марша тут же присоединилась, и вообще собралась помогать тащить его наверх. Мне было неудобно и отказывать, и допустить, чтобы она помогала с ношей, с которой я мог справиться без особого труда. Выход нашел, вручив ей ключи и попросив открыть дверь. Быстро поднявшись по лестнице, она отомкнула дверь, распахнула её настежь для меня, а сама исчезла внутри. Надо полагать, чтобы приготовить место. Но уже через считанные секунды вернулась на балкон, направлять матрац в дверь.
   Угнездив его в углу спальни, спустился на улицу, припарковал машину в карман, и вернулся в гулкую от пустоты квартиру. Марша сосредоточенно и целенаправленно ходила по большой комнате. Судя по лицу, мысль у неё напряженно работала. Увидев, что я вернулся, она остановилась посреди комнаты, и деловито обратилась ко мне со следующей речью.
   - Тебе нужна мебель - у тебя же ничего нет! После этого последовал перечень абсолютно необходимых, по мнению Марши, предметов моей будущей обстановки, который, на мой вкус, следовало бы сократить раз в пять. Видя Маршин энтузиазм, решил, что не стоит его сразу гасить, и предложил на первом этапе сосредоточиться на кровати, паре столов - письменном и кухонном, и двух стульях. Встроенные шкафы для одежды уже были - и при входе, и в спальне. Я полагал, что этим советом участие Марши в меблировке квартиры и ограничится. Поэтому был удивлен, когда Марша через несколько минут, сходив к себе, вернулась с толстой коричневой тетрадкой и ручкой и, стоя, прилежно начала записывать, чем должна быть обставлена квартира. Закрыв тетрадку, она сказала, что завтра просмотрит объявления, позвонит, и вечером мы отправимся на просмотр. (Мы даже не обсуждали, что мне нужна использованная мебель - ясно было, что покупать новую не имело смысла; через семь-восемь месяцев я её просто выставлю на обочину.)
   Сказано все это было так, будто я уже дал согласие и выразил полную готовность следовать её плану. На лице Марши и в голосе читалось что-то вроде вдохновения. Очень скоро я пойму, что покупать использованные вещи для Марши своего рода хобби, чем отчасти объяснялся её энтузиазм. Но немалую составляющую в этой неожиданной для меня активной помощи играло искреннее желание хорошего человека помочь соседу с обустройством. Конечно, Марше имело смысл наладить со мной добрые соседские отношения, но она пошла дальше того, чем это обычно требуется, и в этом больше сказался её доброжелательный характер. В общем, Марша взяла надо мной шефство, как говорили во времена моего пионерского детства. Договорились, что поиски мебели начнем завтра в семь вечера.
  
   На следующий день, в пасмурной и неуютной темноте, мы отправились с Маршей по заготовленным ею адресам. Кровать меня устроила уже в первой квартире, но Марше она чем-то не приглянулась, равно как и письменный стол. Выйдя на улицу, она убежденно сказала, что это совсем не то, что она хотела бы, но мы обязательно найдем то, что нам надо. Как я потом понял, её уверенность была обоснованной - в Америке много чего накопилось за время её существования, и в том числе ненужной кому-то мебели. Я не очень понимал, что нам надо, и положился в этом деле на Маршу. Спать мне было на чем, вместо кухонного стола использовал широкий подоконник на кухне, а стул мне выделила Марша. Пока этого было достаточно, так что спешки не было. Было ясно, что при таком энергичном и основательном подходе приобретение мебели было вопросом нескольких дней. В тот вечер мы прошлись ещё по четырем адресам, но и там ей ничего не приглянулось. Впрочем, как и на следующий день.
   Тогда Марша взялась за дело ещё более основательно. У неё был свой маленький и несколько необычный для меня бизнес, о котором ещё пойдет речь, и своим временем она распоряжалась сама. Теперь она выкраивала время ещё и днем, и ходила по объявлениям без меня. На всякий случай взяла у меня ключ от квартиры - вдруг надо будет срочно что-то забирать. На пятый день, а это была пятница, она встретила меня в приподнятом настроении. По её поведению было ясно, что наконец-то она нашла то, что искала. Без всякого предисловия, сразу беря быка за рога, она в телеграфном стиле обрисовала диспозицию.
   - Он переезжает в квартиру к своей подруге в Сан-Диего. В понедельник там выходит на работу. На воскресенье у них заказан грузовик. Для той квартиры мебели слишком много. Все в отличном состоянии, не больше года. Деваться им некуда. Мы все купим за копейки!
   Последнее предложение Марша произнесла с ликующими интонациями охотника, который после нескольких недель охоты наконец-то завалил лося.
   Оказалось, что идти совсем недалеко, в том же комплексе, метрах в ста пятидесяти от нас. Мы подошли почти к такому же дому, только квартира располагалась на первом этаже. Внутри царил хаос, сопровождающий все известные мне переезды. Крупная мебель стояла на местах, но все остальное было сдвинуто с места, одежда разложена где попало, там и сям группами и поодиночке стояли разнокалиберные картонные коробки. Ступить практически было некуда. Джон был среднего роста, весь очень мускулистый от природы и широкий в кости. На вид ему лет тридцать пять. Лицо простое, приятное, отражающее цельность и уверенность натуры в своих силах и правильности жизненного пути. По лицу было видно, что ему нормально заниматься не самой сложной интеллектуально, но физически напряженной работой на открытом воздухе. Мебели у Джона действительно было немало. Марша представила меня как только что приехавшего из России, и все это было подано так, как будто само собой подразумевалось, что раз я из России, значит, гол как сокол. К моему удивлению, на Джона, похоже, это подействовало. Марша свое дело знала туго. Она быстро и деловито показывала товар, не спрашивая, согласен ли я его приобрести. Наконец она достала заранее заготовленный список, зачитала Джону и его маленькой подруге с хорошим и немного мечтательным лицом, и задала вопрос, сколько Джон хочет за всё. Тот почесал крепкий затылок, и не очень решительно, поглядывая искоса на меня, назвал сумму, от которой я чуть не рассмеялся. Эти деньги я зарабатывал за полчаса работы. Но Марша, несмотря на мои протесты, выторговала ещё десять долларов.
   Затем речь пошла о доставке. Джон спросил, где я живу. Выяснив, что рядом, он зачем-то посмотрел на свои мощные руки, и сказал, что все на руках перетаскаем. Договорились, что завтра я подойду к семи утра, и мы начнем освобождать его квартиру от мебели.
  
   На завтра, стоя перед темно-зелёной дверью, в назначенное время я нажал большую белую кнопку дверного звонка. Подождал. Изнутри не доносилось ни звука. На всем длинном проезде жилого комплекса ни души. Тихо-тихо. Суббота, раннее утро - народ отсыпается. Сделал ещё две попытки, но внутри по-прежнему была тишина. Ясно было, что в квартире никого нет. Я особо не удивился, давно привыкнув к канадской необязательности и, вполне естественно, подсознательно распространив этот стереотип на все человечество. Пожал плечами, вернулся к своему спящему ещё дому, красиво озаренному ярко-красными лучами поднимающегося солнца, и, не заходя внутрь, сел в прохладную с ночи машину и отправился на работу.
   Где-то в час я решил съездить к себе, пообедать, и заодно узнать у Марши, что нам делать дальше. Подъезжая, заметил на лестнице какое-то движение. Выйдя из машины, увидел такую картину, что она вряд ли когда сотрется из памяти. Джон тащил тяжеленный (как потом оказалось) футон снизу. Сверху его тянули по лестнице Марша и маленькая подружка Джона. Все напрягались так, что сразу было понятно, им всем приходится нелегко, а женщины вообще упираются изо всех сил. Я срочно объявил о своем прибытии, и присоединился к Джону - прийти на помощь женщинам не было никакой возможности - футон перегородил всю лестницу. В конце концов, мы затащили непосильную ношу на балкон, и уже вдвоем с Джоном ухитрились протиснуть широченный футон через обе двери и установили его в спальне. Большая комната уже была загромождена мебелью.
   Джон сердечно извинился, и вкратце объяснил ситуацию. Они куда-то должны были съездить к пяти утра, и планировали вернуться к семи. Но там их задержали, и они опоздали. Позвонили Марше, но Марша не ответила - по выходным у неё была привычка отсыпаться. Где-то к десяти часам Джон наконец добыл Маршу. Та попыталась дозвониться мне на работу, но я в это время видать был в зале с оборудованием - индустриальными принтерами. И тогда они начали таскать мебель втроем, благо ключ у Марши был. Как две женщины и один мужчина смогли перетащить все это - я не знаю. Могу сказать одно - простые коренные американцы. Те, кто бывал в Техасе или Аризоне, меня поймут.
   Джон с подружкой отправились к себе, а Марша гордо начала показывать мне дополнительные приобретения, которые она выпросила у доброго Джона в качестве премии. Изнутри поднялось какое-то врожденное чувство справедливости. Вполне отдавая себе отчет в его атавистической и антагонистической природе по отношению к современной жизни, все же не стал ему противиться. Попросил Маршу подождать пару минут, а сам через две ступени сбежал по лестнице и бросился догонять своих благодетелей. Нагнав, отдал им сорок долларов, которые они приняли так же легко, как и расставание со своими вещами, и с успокоившейся душой уже шагом отправился назад.
   Марша с тревогой спросила, что это я так неожиданно сорвался с места. Разумеется, у меня хватило ума ничего не говорить ей о своем неблагоразумном поступке, чтобы не уронить себя слишком низко в её глазах. Ответил, что хотел ещё раз поблагодарить Джона, сказать ему и его подружке спасибо. Огорошить сейчас Маршу, что я дал Джону ещё денег, значило бы свести на нет все её усилия и омрачить праздник её души.
  
   Мне не составило большого труда уговорить Маршу забрать себе две трети принесенной мебели, что она с видимым удовольствием и сделала. Я, естественно, помог всё перетащить; что полегче, просто передали с балкона на балкон.
  
   Калифорнийская жизнь
   Дойдя до этого места, я понял, что моё повествование постепенно отклонилось от первоначального плана, включив больше деталей, чем предполагалось вначале, но, поразмыслив, не стал ничего корректировать - пусть остается как есть. Не то, что мне жалко убрать написанное; я уже давно научился довольно легко расставаться с текстом или сокращать его в несколько раз - спасибо научным журналам с их безжалостными ограничениями на размер статей.
   Основное содержание жизни - это то, что многие люди рассматривают как второстепенные вещи, хотя влияние этих событий и прихотливых изгибов судьбы зачастую бывает первостепенным. Если бы в старших классах школы я жил в другом месте, а это было вполне возможно, моя жизнь пошла бы по-другому. Может, не радикально, но заметно по-другому, что в итоге могло бы привести к иному раскладу. Мы постоянно должны делать выбор, потому что жизнь все время подводит нас к развилкам и перекресткам без указательных табличек, и мы, как былинные богатыри, должны решать, пойти направо или налево, а может продолжить движение прямо. Верно, что то, что сидит в нас, что составляет суть наших личностей, во многом предопределяет выбор, независимо от возможных исходов на каждом из предоставленных обстоятельствами путей. Но и роль случая довольно велика для большинства людей. Немногие из нас способны твердо и последовательно двигаться к более высоким и далеким устремлениям, но большинство руководствуются сиюминутным соображениями, в которых чаще стереотипы поведения, но не наши собственные мысли, играют основную роль.
   И раз я пустился в такие длинные рассуждения, то позволю себе высказать ещё мысль "по поводу". Жизненные обстоятельства меняются постоянно. Нет ничего более постоянного, чем эти изменения. И, казалось бы, понятно, что решения надо принимать, учитывая также самую последнюю информацию, которая нередко может корректировать предыдущую. Но многие люди, и пишущий эти строки не исключение, проявляют инерционность, следуют своим априорным представлениям о ситуации, и продолжают воплощать заранее заготовленные решения, игнорируя или не придавая должного значения изменениям обстановки, происходящим в данный момент, на их глазах. Как научиться этому искусству - учитывать в должной мере всю имеющуюся информацию; не недооценивать, и не перереагировать на последние события и изменения? А без этого навыка жизнь осложняется, и довольно сильно - это я точно могу сказать. Утешает, что этот навык можно целенаправленно развивать, и даже небольшие успехи в этом деле дают приятное чувство удовлетворения и достижения.
  
   Пожалуй, основная характеристика калифорнийской жизни - это её "уличность", то есть народ проводит много времени вне стен своих домов - у себя во дворе, на побережье, в горах, тропах и дорожках, посвящая время разного рода физической активности - бегу, серфингу, езде на велосипедах, горным лыжам и другим занятиям. В Торонто, например, зимой частенько слишком холодно и промозгло для времяпровождения на улице, а летом обычно чересчур жарко и влажно. Вот и сидит народ круглый год в основном в помещениях, либо обогреваясь печками, либо охлаждаясь кондиционерами. А в Калифорнии в основном сухо, температура стабильная и комфортная, и, конечно же, в таком благодатном климате просто грех сидеть в помещении. В июле и августе днем жарковато, но если не торчать на солнце, то даже в дневные часы чувствуешь себя вполне комфортно; не сравнить с душным летним пеклом, которое нередко можно ощущать в Торонто.
   Входная дверь была сделана из двух половин - верхней и нижней, и верхняя часть в основном была открыта; закрывал её уже на ночь. То же самое с окнами, которые в основном были открыты. Постоянные крики детей на игровой площадке были бы незамечаемым фоном, если бы не одна девочка с поразительно громким и всепроникающим голосом. Её голос обладал каким-то уникальным спектром, который позволял ему проникать в чужие мозги не только через уши, но, казалось, через всё тело. Из-за этого чудного феномена природы окно в спальне до темноты приходилось держать закрытым. Один раз эта девочка откуда-то неудачно свалилась и поцарапала ногу, о чем моментально были извещены не только обитатели нашего комплекса, но также узнали ещё несколько тысяч человек далеко за пределами нашего района. Двадцать минут, которые потребовались, чтобы наложить ей пластырь на царапину, во дворе, можно сказать, царила тишина - совместные крики всех остальных двух десятков детей не шли ни в какое сравнение с её громкоголосым всепобеждающем тембром. Раздражения я не испытывал - дети, а её уникальное природное дарование развлекало, и я искренне дивился, как прихотлива может быть игра природы, наделяя людей редкими качествами.
  
   Кроме этой типичной южной специфики - проводить больше времени на улице, чем в помещении, в остальном жизнь людей и их взгляд на мир как далеко не самое дружелюбное место не сильно отличались от других регионов. Та же довольно напряженная и забирающая основные жизненные силы работа, то же равнодушное отношение к другим людям, когда свои заботы выживания заслоняют весь остальной мир неприветливым туманом. Просто людей поставили в такие условия, что другого выбора, по сути, у них нет, и все должны двигаться в одном направлении, приняв как само собой разумеющееся жесткие правила жизни в капиталистическом обществе, где каждый сам по себе, каждый сам за себя и против всех. Этот менталитет в небольшой мере компенсируется человеческой стороной людской природы, истоки которой в общности, благодаря которой человеческий род выжил эволюционно и развился. Но это человеческое проявляется не благодаря сути этого общества, но вопреки ему.
   Как-то это развитие пойдет дальше?.. Пока худшая животная природа человека, пожалуй, берет верх, потому что обществом правят стяжательские и грабительские интересы, культ которых успешно насаждают те, кто им по факту владеет - крупный капитал, в виде корпораций и других формальных и неформальных организационных структур. Интересы капитала обслуживаются правительственной бюрократией, которая и себя при этом не забывает. А в некоторых странах бюрократия сумела приобрести большую власть и превратиться в достаточно самостоятельную и насквозь коррумпированную силу, которая, по сути, правит страной в своих интересах и в интересах тесно связанных с ней так называемых "деловых" кругов.
  
   Тем не менее, южная природа и климат, безусловно, накладывают свой неглубокий отпечаток на жизнь людей. Безбрежный Тихий океан никуда не делся, и прибой, как и сотни лет назад, так же накатывается на берег, который местами представляет отвесные обрывы, а местами длинные дикие пляжи. В полдень солнце стоит почти в зените, а высокое сине-белесое южное небо кажется бездонным. И если суметь сбросить с себя груз ежедневных забот и напряженной работы (что совсем непросто), то можно уловить это ощущение благостного южного томления и безвременности, когда никуда не надо спешить и можно просто погрузиться в медленный поток безвременья, отстраниться от себя самого, своих хлопот и назойливых мыслей, и просто сноситься временем мимо холмов и небольших гор с зарослями жесткой южной растительности, с маленькими поселениями на них, окруженными белыми на солнце стенами, за которыми виднеются такие же светлые дома с красными черепичными крышами. И лениво удивляться, как это жители этих поселков взбираются на своих машинах на такую высоту, как могут жить в домах, стоящих почти на самом краю высоченных крутых откосов. А над всем этим огромным и бесконечно чужим моей природе пейзажем распростерлось необычайной глубины синее вечереющее небо, и ты просто впитываешь в себя, без слов и комментариев, огромность и чужеродность ландшафта и расстояний, и неохватность далеко уходящего к горизонту океана, которая вдруг открылась в неожиданном ракурсе с высоты нескольких сот метров, на которую постепенно, петляя и забирая все выше и выше в горы, незаметно вскарабкалась дорога от океанского берега...
   Но люди устроили себе жизнь, в которой почти нет места таким вневременным созерцательным откровениям и отстраненным от напряженного ритма жизни светлым чувствам. Вот только почему-то именно эти моменты и вспоминаются наиболее ярко и наиболее охотно. А остальные воспоминания... Как бы это сказать, не столь одухотворенные. И даже если это присутствует, то все равно это одухотворение другого сорта, и имеет мало что общего с незабываемой бездонностью синего вечереющего неба предгорий, далеко за городом.
  
   Обустроившись, сдал машину и пересел на велосипед. Жизненное пространство сразу сжалось до радиуса сорока километров. На работу ездил по дорожке для пешеходов и велосипедистов, на которой в более поздние утренние часы было много бегающего, педалирующего на велосипедах самой разной конструкции, и просто быстро идущего народа. Но обычно я выезжал рано, и на всем семикилометровом пути встречал лишь несколько человек. Добавил к велосипеду багажник, купил небольшой наборный замок серебристого цвета; откуда-то взялась внушительная анодированная цепь с синеватым отливом, чтобы пристегивать велосипед. Может, из Торонто привез, а может, Марша дала, не помню. С этими предметами я и путешествовал в свободное время по окрестностям, а также ездил в магазины. Но если поездки были подальше, то арендовал машину у двух хороших молодых мужиков, державших контору по прокату автомобилей.
   В Торонто летал либо с местного аэропорта с пересадками, либо из Лос-Анджелеса напрямую, который здесь называли двумя буквами - ЛА (эл-эй). До аэропорта в ЛА было около ста километров, и я либо брал машину, либо пользовался услугами перевозчиков, набиравших для поездки три-четыре человека. Иногда попадались интересные попутчики, как, например, владелец маленькой компании, перегонявший проданные "Боингом" самолеты в разные концы света - человек умный, наблюдательный, и прекрасный рассказчик. В местный аэропорт приезжал на велосипеде, пристегивал его на парковке цепью к ограде, и летел в Торонто. В общем, приспособился, и жизнь текла своим чередом, как будто я обретался там со времен царя Гороха.
   Человек в норме живучее существо, приспосабливается везде. И, тем не менее, оглядываясь назад, понимаю, что единственное место, которое я чувствовал своим домом, это была квартира в длинном одноэтажном бревенчатом доме на двенадцать квартир, принадлежащем железной дороге, в Кировском районе Омска. Дом стоял на берегу Иртыша; там я прожил с шести лет до четырнадцати. Больше этого чувства дома никогда не испытывал. Всё остальное были места, где просто жил сейчас, и в любой момент был готов собраться и уйти, не оглянувшись. С тех пор я "всё мое носил с собой", и продолжаю "носить", имея в виду не столько вещи, но осознание самого себя и своей непривязанности к любому месту, где бы ни был. Я думал об этом, хорошо это или плохо? Но потом решил, что оно ни хорошо, ни плохо. Оно так есть. Лишившись чувства дома, что-то я, безусловно, утерял, и скорее всего, немало. Но, с другой стороны, приобрел подвижность, что тоже оказалось неплохо, когда страна рассыпалась на глазах, и для меня лично, и для моих детей, к лучшему было покинуть ту ставшую чужой страну. Я четко представляю, каким бы человеком я должен был стать, если бы не уехал. Я не хочу сказать что либо плохое о той стране или о людях там живущих. Дело не в этом. Люди живут в разных странах, при разных правительствах. Дело только во мне, в моем устройстве, которое плохо совмещалось (и продолжает) с разного рода нормами того общества. Кому-то там отлично, и я видел таких людей. Многие вполне нормально устроились, привыкли, приспособились. И я искренне рад за них. Но для меня лично лучше быть не там, по крайней мере, сейчас. Человек пристегивает к какому-то месту себя сам, зачастую по инициативе других людей, выступающих в роли благожелателей и благодетелей. (Впрочем, так же люди прикипают и ко всем остальным фетишам, стереотипам, идеям, представлениям.) Миграция - это как человек исторически выживал, один из способов, когда другие варианты уже не работают. Я понимаю огромную ценность родной для человека среды, и всей душой хотел бы жить в такой среде, в окружении близких мне по духу и культуре людей. Но такой среды больше нет. Нигде. И тогда из всех зол надо выбирать меньшее.
  
   Вечерние посиделки
   Забот мне хватало и на дому. Кроме основной работы в компании, приходилось ещё поддерживать другие системы. Были и другие дела, которые тоже требовали постоянного внимания. И, тем не менее, иногда находилось время для разговоров с Маршей, когда дело уже шло к ночи. У Марши был необычный бизнес - она наводила порядок в частных и корпоративных архивах. Скажем, у человека накопилась куча разных бумаг, небольших вещей, и он не мог уже находить, что ему нужно, в куче всего этого добра. И тогда на помощь таким бедолагам приходила Марша, которая в течение нескольких дней со своей немецкой педантичностью могла раскладывать и сортировать все эти бумаги и вещи по папкам, разделам, делать надписи, ярлыки, расставлять по полочкам. Работа, конечно, специфическая, но Марше она, похоже, даже нравилась. Каким-то образом она находила клиентуру, и у неё даже было постоянные клиенты - небольшие бизнесы. Иногда, правда, ей приходилось ездить довольно далеко, но в целом как-то её бизнес существовал.
   Она родилась в Лос-Анджелесе, и всю жизнь прожила в разных местах Калифорнии, начав самостоятельную жизнь на севере от бухты Сан-Франциско, и постепенно двигаясь на юг. Во время вечерних разговоров она рассказывала о своей жизни, но рассказала она как-то все быстро; мои дальнейшие расспросы много не добавляли. Самыми сильными впечатлениями были пережитые землетрясения, особенно когда они заставали её в каком-нибудь многоэтажном офисном здании на верхних этажах, где здание, по её рассказам, просто ходило ходуном. Её пожилой отец владел небольшими домами, которые сдавал в аренду. Когда жильцы не платили, он подавал на них в суд, и в таких случаях Марша представляла его на слушаниях в суде. Для неё эти дела были связаны с моральными издержками, поскольку судьи обычно принимали сторону неплательщика, что неудивительно для Калифорнии, но и не помогать отцу она не могла. У неё было несколько братьев и сестер, но связь с ними была слабая. Как я понял, это довольно типичная ситуация для их страны. Марша абсолютно не интересовалась политикой и другими высокими материями, и жила представлениями о мире, полученными во время обучения в школе, которые с тех пор, похоже, особо не обновлялись. Впрочем, если не считать некоторой обеспокоенности стремительным ростом числа выходцев из Азии, других конфликтов с внешним миром у Марши вроде не было. Собственно, и сюда, в этот новый город в Южной Калифорнии, она приехала, надеясь жить в сообществе таких же, как она, христиан. Но её планам не суждено было сбыться. Азия в лице своих передовых представителей быстро осваивала все регионы Калифорнии.
   Любимым занятием Марши было посещение магазинов, торгующих всяким старьем, где она, в том числе, надеялась когда-нибудь наткнуться на драгоценную вещь - таких историй она знала множество, и с вожделением рассказывала; наверное, живо представляя, как в один прекрасный день и она вытянет из кучи хлама свое заветное сокровище.
   Меня удивляла её способность бестрепетно садиться за руль своей небольшой, далеко не новой Тойоты "Кароллы", и отправляться хоть за три-девять земель. Такое отношение к езде на автомобиле типично для американцев вообще. Проехать пару сотен километров, в представлении большинства из них, это сущие пустяки. Не обходила Марша своим вниманием и другие магазины. Она могла несколько раз съездить в какую-нибудь китайскую мебельную лавку за семьдесят километров, чтобы в итоге по дешевке приобрести шкафчик, который потом доставляла с моей помощью. Расходы на бензин и своё время на хайвэях она затратами не считала.
   Когда Марша в несколько приемов рассказала о своей жизни, наступила моя очередь выступать в роли рассказчика. Не скажу, что это была простая задача, но, судя по тому, как внимательно Марша слушала мои россказни, как-то я с ней справлялся. Говорить можно было о чём угодно, её интерес к рассказам не ослабевал. Марша так мало знала о жизни, а тем более о жизни в другой стране, что практически любая информация для неё была откровением. Мне приходилось хорошо напрягаться, чтобы выразить свои мысли на английском, и в этом смысле вечерние посиделки были полезными и для моего разговорного английского.
   В один из темных вечеров, когда в раскрытую наполовину дверь начинал задувать сухой и жаркий, как из духовки, ветер пустыни, я закончил свой очередной рассказ, на сей раз об осенней охоте на уток. Марша задумалась. Её беспечальное чело пересекла морщина. То ли она ещё находилась под впечатлением рассказа, то ли у неё появились какие-то мысли по этому поводу. После минутного размышления она убежденно сказала: "Ты, скорее всего, писатель".
   Её заключение, с одной стороны, как-то невесело развеселило меня, а с другой вызвало воспоминания, когда я действительно пытался описывать события своей жизни, и даже делал импульсивные попытки писать рассказы. К некоторому моему удивлению, итогом этих устремлений были творения, которые вполне можно было читать, но которые все равно здорово не дотягивали до уровня рассказов, какими я их хотел видеть. Те давние попытки, тем не менее, нисколько не обескуражили меня. В глубине души я чувствовал, что просто нужно время, чтобы внутри что-то постепенно созрело, и начало бы выливаться на бумагу литературным содержанием. Очень скоро, неожиданно для себя, я начал писать стихи, и это и была та стезя, на которой постепенно формировались навыки, вызревали литературные вкусы, чувство слова, ритма, гармонии формы и содержания. Но жизнь по обыкновению вносила коррективы в мои устремления, и очень скоро началась борьба за существование в своей бывшей стране, забиравшая все душевные и физические силы. Эта напряженная, во всех отношениях, жизнь, на пределе возможностей, продолжалась несколько лет, и закончилась переездом в другую, абсолютно чуждую моей натуре страну.
   Приходилось снова до предела напрягать свои силы, чтобы как-то выплыть в этой ситуации, и тут было не до литературных изысканий. По жизни, мне очень редко кто-то помогал, да собственно я на это никогда и не рассчитывал. И всё же то, что в самые критические моменты те, кто находился рядом, для чьего благополучия старался, бездумно топили меня, пытались лишить уверенности в своих силах, использовать меня в своих эгоистических целях, мне во вред, дополнительно усложняло ситуацию. Оглядываясь назад, я при всей своей неплохой памяти и значительно выше средней способности помнить хорошее, могу назвать трех человек, которые в итоговом балансе сделали для меня добро. Подавляющее большинство получили от меня больше, чем дали, и очень часто - намного, а то и неизмеримо, больше. Дело даже не в балансе - я не это имею в виду. Дело в отношении; когда каждый стремится сохранять баланс, а кто больше вложил, кто меньше, это уже не важно. Я физически сильнее многих, и выносливей, и естественно, что могу сделать больше. Но если видел, что другие стараются, напрягаются изо всех своих сил, у меня никогда не было претензий. Мы вместе, дружно и хорошо делали общее дело, и это было самое главное, а не то, кто внес большую лепту. Но зачастую ситуация складывается с точностью до наоборот, когда те, кто вокруг тебя, пытаются захватить кусок побольше, а сделать поменьше, а то и вообще без затей обобрать. То, что я до сих не утонул окончательно и всё ещё топчу погрязшую в грехах и невежестве землю (это обычное состояние человечества), произошло не благодаря, а вопреки действиям других людей.
   В одном из фильмов мне резанула душу фразу героя, профессионального боксера - "Everybody wants a piece of a Champion". Применительно ко мне, могу только повторить вслед за ним - да, всю жизнь окружающие, за очень редким исключением, хотели оторвать кусок от меня, в том или ином виде. И у многих это получилось и получается. Ну и в добрый час, как говорится. Что тут поделаешь, раз я такой человек. Бог с ними. Главное - не озлобиться на людей, на этот мир, и видеть его таким, какой он есть. А в нем есть всякое - и плохое, и хорошее, и неоднозначное, и все это меняется, плывет во времени и пространстве, и остается только и самому плыть в течение времени и хоть как-то выдерживать свой курс, чтобы не превратиться в щепку, которую мотают по волнам течение и ветер как хотят.
   Жизнь среди людей - сложная и опасная штука. Она требует очень серьезной подготовки и предельного развития многих навыков. Но очень мало людей, которые прошли такую подготовку. Остальные учатся жить, как придется. После того, как жизнь многократно приложила меня, что называется, мордой об стол, постепенно начал что-то понимать о себе и окружающих. Но сейчас уже поздно использовать эти уроки. Поезд ушел, и полученные знания не пригодятся - просто больше не будет случая. Можно записать мысли в тетрадку, что периодически и делаю, как сейчас, и может иногда перечитать записи, но, скорее всего, даже этого не случится, а тетрадки, не открывая, просто выбросят в мусор при очередном торопливом переезде. И это нормально, никаких претензий. Люди редко осмысливают свой собственный опыт, что уж тут говорить о чужом.
   Написал эти строчки, и поразился - до чего же они перекликаются с мыслью Джозефа Конрада из его книги "Heart of Darkness": "Destiny. My destiny! Droll thing life is - that mysterious arrangement of merciless logic for a futile purpose. The most you can hope from it is some knowledge of yourself - that comes too late - a crop of unextinguishable regrets." Вот только у меня теперь нет "неизбывных" сожалений. Ни к чему это. И мешает, и нет смысла. Всё это позади, а идти надо вперед. Прошлым жить нельзя. Невозможно.
  
   Вот такая была общая диспозиция в тот темный вечер, когда Марша, сидя в моей комнате на приобретенном у Джона диванчике, наклонившись вперед, вымолвила эти слова. Подумалось: "Писатель. Эх, Марша... Знала бы ты, в какой бараний рог пришлось сворачивать устремления души моей, чтобы просто выжить в этом совсем несмешном мире и снискать хлеб насущный для детей своих".
   Взяв небольшую паузу и поразмыслив, без особого оптимизма ответил.
   - Не-е, Марша. Я не писатель. Самое большее, на что могу сейчас претендовать, это на неплохого специалиста в какой-то области компьютерных дел. Но это, пожалуй, всё. Всё остальное давно осталось за бортом моей жизни, да и жизнь моя не более, чем четырехвесельный вельбот без мотора в открытом океане.
   Но Марша не обратила ни малейшего внимания на правдивую оценку моего места под солнцем в духе капиталистического реализма. Ей жизнь виделась совсем по-другому. В её представлении она была серией предопределенных счастливых случаев, а миражи голливудских удач давно обрели живую и трепетную плоть, и воспринимались ею не менее реально, чем нарастающий шум листвы деревьев на улице - сухой и жаркий ветер, прорвавшийся из пустыни, продолжал усиливаться, обещая ночную бурю.
   - Нет-нет! Ты - писатель! И ты должен писать. Тебе это будет нетрудно, ты только начни. Пиши о чем угодно, у тебя получится.
  
   Наивность иногда может обернуться большим преимуществом. В данном случае наивная вера Марши в моё писательское дарование стронула в душе нечто такое, что, казалось, уже навсегда окаменело и приказало долго жить - какое-то чуть живое, еле-еле ощутимое желание писать, которое в тот вечер неожиданно напомнило о себе благодаря Марше, её вере в возможность хоть как-то реализовать если не писательские способности, то хотя бы потребность писать.
   Вскоре Марша ушла к себе, а мою голову постепенно снова заполнили мысли о работах, и с тем и отошел ко сну.
   Работа на дому. Новые горизонты
   В те дни одни мои канадские клиенты, немаленькая программистская компания, вывалили на меня кучу проблем, продав большому банку разработанную мной систему. Юмор заключался в том, что система предназначалась для промышленных компьютеров "Тандем", но "Тандем" имеет две операционные системы - родную, Гардиан, и добавленную позже, для поддержки ЮНИКСа. Я разработал систему для Гардиан. Она имела спрос, и ещё при мне компания сумела продать систему двадцати с лишним клиентам, примерно по полмиллиона за продажу. И так успешно пошли эти сделки, что продавцы компании, увлекшись, продали мою систему для работы и с ЮНИКСом. Продавцы сумели усвоить, что система работает на Тандеме, а такие тонкости, как тип операционной системы, уже были свыше их понимания. А Гардиан отличается от ЮНИКСа примерно как стрекоза от баллистической ракеты. Мои попытки объяснить продавцам и разработчикам пикантность ситуации ни к чему не привели. Их всех заклинило на том, что раз я делал систему для Тандема, она должна работать. А раз не работает, значит, это моя вина. В общем, обычная логика прикрытия каудальных частей, которая цепляется за что угодно, лишь бы самим не пришлось что-то делать. Положение усугублял тот факт, что я использовал такой системный дизайн, и сделал систему с таким запасом прочности, что она действительно работала и с ЮНИКСом, хотя, естественно, не должна была, и никто в кошмарном сне не предполагал, что когда-нибудь продавцы всучат эту систему клиенту, у которого машины используют ЮНИКС.
   Но раз в две-три недели программа давала сбои, и банку приходилось перезапускать систему. И пожелание банка было - угадайте, какое? Чтобы моя система сама себя перезапускала раз в неделю. Поняв, что объяснить, что на самом деле произошло, абсолютно бесполезно, теперь я ломал голову, как с минимальными издержками приспособить систему для работы с ЮНИКСом. Мне нужны были файлы с записями ошибок, но и их я не мог получить от программистов компании. Доступа к машине мне тоже сразу не могли дать. Далеко в Торонто, ночью, сидели в конторе три программиста, и под мою медленную и проникновенную диктовку вручную копировали нужные мне файлы, хотя я специально сделал программу для автоматического мониторинга работы системы, и чтобы запустить её, достаточно было один раз кликнуть кнопкой. Но они предпочитали все делать вручную. Ладно. Тут уж чем бы дитя не тешилось, лишь бы они прислали мне эти файлы.
   Когда начинал работать с этой конторой, там были нормальные программисты. Но потом контора всё росла, росла, и почему-то программисты становились всё тупее и тупее. Наверное, это такой закон роста больших компаний. Не думаю, что все программисты туда приходят изначально в таком плачевном состоянии. Похоже, это просто специфика работы в большой компании и общая атмосфера, что мозги сотрудников затем стремительно заплывают жиром. Точную причину назвать трудно. Однако за устойчивость феномена ручаюсь.
  
   Эти и другие заботы за несколько дней незаметно и бесшумно придушили отблеск светлого чувства, связанного с призрачной возможностью обратиться к литературному творчеству, и возрожденного из почти исчезнувшего кусочка моей плоти тем памятным вечером, когда Марша нарекла меня писателем. Но Марша, оказывается, не только не забыла о разговоре, но, как в свое время с мебелью, основательно взялась за дело. Спустя несколько дней она появилась в дверном проеме с торжествующим видом, держа в руках большое объявление, вырезанное из газеты. В нём сообщалось о скорой конференции молодых писателей и журналистов, и перечислялись условия и критерии, которые квалифицировали будущих участников как молодых писателей. Минимальное требование было иметь хотя бы один написанный рассказ. Конференция проводилась в субботу и воскресенье, когда я не летел в Торонто, так что по времени все устраивалось.
   - Тебе надо написать рассказ, а я буду твоим первым читателем, - деловым тоном объявила Марша. Я, разумеется, был не против, но одно дело хотеть, а другое сделать, и расстояние от одного до другого может быть очень большим, а зачастую и непреодолимым. Но вообще-то задача меня воодушевила и обрадовала. Мы ещё немного поговорили, и вскоре она ушла, оставив объявление. Я внимательно просмотрел программу конференции, наметил подходящие для себя секции. Но избранная мною жизнь беспардонно вторглась в грезы наяву. Пришлось отвернуться в сторону от заманчивых литературных перспектив, и до глубокой ночи заниматься неотложными компьютерными делами.
  
   Рассказ
   Три дня мне было не до литературного творчества, хотя мысленно периодически возвращался к мыслям о рассказе, размышляя, о чем буду писать. Марша каждый день живо интересовалась, в какой стадии находится будущий литературный шедевр, и начала деликатно меня подталкивать, опасаясь, что не успею написать рассказ к сроку. Наконец, покончив с самыми неотложными делами по работе, на четвертый день, вечером, сел за компьютер и начал писать рассказ - по сути, первый в своей жизни. Позднее была написана его более длинная русская версия - "Утро". Что интересно, русский и английский варианты отличаются как небо и земля. Интуитивно я понимал, что те мысли и чувства, которые можно было передать в русской версии, не будут поняты в версии английской. И потому "обмелил" рассказ, убрав глубину, или, скорее, чувство глубины, которое мне хотелось вызвать описанием внешней канвы событий. Англоязычная версия в этом плане больше напоминала барражирующую вблизи поверхности подводную лодку с поднятым перископом, в который читатель мог постоянно следить и быть вовлеченными в описываемые события.
   Строчки рассказа полились сразу и свободно; они шли откуда-то изнутри и не требовали особых усилий, разве что на преодоление языкового англоязычного барьера. Как будто все моё существо настроилось на определенные ритм и тональность, определившие общий эмоциональный настрой, в котором виделись события прошлой жизни сквозь призму прожитых лет. Эта призма есть всегда и у каждого, но у одних она мутная - когда больше, когда меньше, - а у других временами проясняется, по какому-то странному стечению обстоятельств, и тогда наши прошлые дела и мысли вдруг предстают в незамутненном виде. Незамутненность вовсе не означает истинность восприятия, так же как мы можем ясно видеть ландшафт сквозь цветное стекло, но в измененных красках. И мой эмоциональный настрой действовал как цветовой фильтр, но фильтр отнюдь не щадящий и приукрашивающий прошлую действительность, но показывающий, что было, в приглушенных далью времени тонах, скрадывающих цветовую гамму; не убирая, но нивелируя множество деталей в дополнение к основной палитре цветов в виде меняющихся оттенков. И это воссоздание прошлых событий в заданной эмоциональным состоянием канве затягивало, влекло дальше и дальше, порождало новые эмоции, открывало новые дали, новое понимание, укладываясь в ту же канву, переплетясь с уже описанными событиями, мыслями, чувствами.
   Как же сильно различалось это состояние активного сотворения эмоционального мира, и затем погружения в него от моих настоящих дел!.. Прошлые события служили путеводной нитью, но их восприятие и изложение в письменном виде было неразрывно связано с эмоциональным состоянием, одухотворяющим и раскрашивающим желанными красками навсегда ушедший мир моего детства, юности. Но даже недавние события легко укладывались в заданную тональность, как будто поддавшись очарованию красочного мира, созданного переплетением реальных событий и их видения из настоящего. О, в напряженном поиске решений сложных научных и технических задач есть свои многочисленные прелести, окрыляющее чувство творческой удачи, сопровождающее решение сложной задачи, особенно если её до сих пор не удавалось решить никому! Но здесь было совсем другое - неослабевающее, влекущее чувство воссоздания сути событий прошлого и настоящего, когда снимается внешняя мишура, и начинаешь проникать в сущность некогда происходивших событий твоей жизни, и каждый шаг открывает то, что долгими годами было запрятано от тебя, как за семью печатями, внешними событиями, бездумно принятыми стереотипными установками, промыванием и штампованием мозгов, со всех сторон, заблуждениями, идеализмом, и всем прочим, что так быстро закрывает от нас настоящий мир, его суть, его истинные безжалостные пружины, рычаги и прочие бездушные механизмы, правящие миром, в котором нам довелось жить. Это не было одно открытие, как в научной проблеме, но каждый шаг, каждая строка открывали иной, невиданный доселе мир, очищенный от мусора предубеждений, обмана, заблуждений. "Unexamined life is not worth living", - как-то так, но кто же это сказал?.. А как можно понять свою жизнь, как ещё можно познать этот мир, если не убрать многочисленную мишуру, наслоения, которые призваны замаскировать его суть, обмануть людей, представить мир, жизнь его обитателей такими, как это выгодно другим - правителям, властителям, окружающим? Кто мне скажет, что меня обманывали, вольно или невольно, столько лет? Только я сам могу дойти, докопаться до этого. И оно надо, надо! Иначе, действительно, зачем она была, эта жизнь? Продолжить род? Да, конечно! Но ведь что-то ещё должно быть, понимание и осознание жизни, и своей, и людской. У каждого в меру его разумения, верно, но должно быть. И не сладкие, убаюкивающие самомнение сказки, но истина, суть, иначе всё остальное перестает иметь смысл. Это все равно что строить дом на зыбучем песке, без фундамента. Сколько бы не стояло, все равно, когда-нибудь развалится.
   Историческая ложь о других народах ударит где-то бумерангом то лгущему народу, этносу, по их стране. Ложь самому себе - неважно, по какой причине - по обратной связи когда-нибудь вернется и ударит по тебе и окружающим. Можно назвать это расплатой, но на деле такой ход событий закономерен, он просто необходимо следует из предыстории, является её продолжением, даже если ниточка жизни человека обрывается. Почему так? Ведь я вижу, как сейчас живут и здравствуют, при деньгах и власти, те изверги, нелюди, у которых руки по локоть в крови, кто загубил миллионы людей, либо убив их опосредствованно, либо поломав многие и многие людские судьбы. О какой расплате, какой высшей справедливости может идти речь, если прошли десятки лет, и им ничего не сделалось? Не пустая ли это надежда, не бесплодное ли самоутешение, чтобы хоть как-то утешиться в осознании своей нереализовавшейся жизни? Думаю, что нет, не самоутешение. Да и нет у меня мстительного чувства. Те нелюди мне давно безразличны. Они, или другие, таких много. Имя им легион ("Their name is legion, because they are many.") Но дело в том, что эти человекоподобные существа искажают, перекашивают объективную реальность, в которой существуют люди, привносят в неё дисгармонию, хаос, разлад, враждебность, зло, которые начинают распространяться, как зараза, начинают плодиться, размножаться, внедряться в здоровые ткани общества, как раковые метастазы. А такие изменения бесследно не проходят, ни для кого.
   Любое совершённое зло по своей природе паразитическое, эксплуатирует что-то хорошее, здоровое, губит его. Паразит этого не понимает и не в состоянии понять. Как растение-паразит, погубив одно здоровое дерево, набрасывается на другое, до тех пор, пока не останется здоровых деревьев вообще, или деревья не выработают средство защиты, после чего паразит погибает, так и люди-паразиты, и народы-паразиты рано или поздно уничтожают всё здоровое вокруг них, заставляют других людей искать средства защиты, меняют их поведение, видение мира, и в результате исчезают сами. В этом и состоит суть закономерности расплаты за всё ранее содеянное. Расплата может быть отложена, но она не будет отменена. Она может состояться при жизни, после, но она произойдет, так или иначе. Да, добрые дела не остаются безнаказанными. Но и злые тоже. Сказанное не значит, что не надо ничего делать самому, не противостоять злу. Наоборот, надо, и в этом и состоит следование природе человека, на которой и основано его подсознательное стремление к справедливости. Только через такие индивидуальные и коллективные действия и достигается баланс в мире, и расплата находит дорогу к тем, кто её заслуживает. И чем раньше это происходит, тем лучше для общества в целом.
   Можно пройти дорогу жизни без её осознания? Конечно! Многие так её и завершают, в святом неведении о себе и мире, в котором прожили. Но если внутри есть стремление понять и познать истину, надо к нему прислушаться и дать возможность реализоваться. И у меня такое стремление было, всегда жило подспудно, но только не находило выхода. И попытка написания рассказа так неожиданно открыла возможность познать, кто ты был и есть, кто на самом деле были окружающие тебя люди, осветить свои поступки и других людей, понять их настоящие, а не некогда продекларированные причины. Болезненными могут быть такие откровения и открытия, и кто-то наверняка предпочтет остаться с прежними заблуждениями, нежели испытать эту боль. Их дело. А таким, как я, истина нужна, пусть за неё придется расплачиваться болью. Ничего, потерпим. Для нас оно того стоит. Все не могут жить иллюзиями, кто-то должен понимать мир и себя как оно есть на самом деле; только так можно двигаться дальше.
   В тот памятный вечер, и несколько последующих, за каждой новой строчкой мой прошлый мир представал совсем в ином свете. Первая учительница... Господи, какая же это была недалёкая женщина!.. Но такие и были востребованы, чтобы готовить беззаветно преданных, ничего не спрашивающих, забывающих о себе, своём здоровье, когда надо было строить продекларированное светлое будущее страны. Но, опять же, лучше такие, чем ни во что не верящая, во всем разочаровавшаяся и циничная молодежь. Всё познается в сравнении.
   Или этот мой поступок... Не стоило этого делать, не стоило... А этот прошел на грани. Но прошел! И не совершить его не мог - прижали к стенке. А не надо было загонять меня в угол. Вот и получили. Не знали, с кем дело имели? Ну, это ваши проблемы. Я ведь предупреждал - не надо так со мной обращаться. Но вы не вняли, вам казалось, что за вами сила. Однако, как говорил отец, на каждое ядие есть своё противоядие, надо просто хорошо подумать, какое именно. ...
   А вот тогда меня подставили, да ещё как! И кто?! Зачем?! Получили выгоду на копейки, поломали мне жизнь, и в итоге себе хуже сделали. И никуда не денешься теперь от этого. И жить с этим. Но лучше так, чем прежние иллюзии. Лучше так. И хорошее вдруг открылось в ином свете. Ведь добра хотел мне тот человек, но я, к тому времени уже хорошо и неоднократно получивший по мозгам, не понял, не поверил в искренность его намерений, и упустил возможность свернуть на другую дорогу, поменять свою жизнь к лучшему.
   А строчки множатся, торопливо разворачиваются на экране компьютера, и странным кажется это несоответствие их призрачности, когда все написанное в одно мгновение можно стереть, и той беспощадной, настоящей жизнью, раскрываемой ими. Как будто прожил несколько жизней - ту, которую видел глазами и мозгами пацана, потом молодого парня, которому заморочили голову люди, которые в первую очередь не должны было этого делать, и глазами меня тогдашнего, сидящего за тем небольшим письменным столом в теперь уже далекой - во всех смыслах - Южной Калифорнии.
   Мог ли предположить, выходя из такси в первую южную ночь, что именно там мне начнёт открываться суть моей прошлой жизни и мира, в котором пришлось жить? Неужели правда, что никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь?.. Может, и так. Но в любом случае, надо быть открытым хорошему, не замыкаться и не успокаиваться на достигнутом. Век живи - век учись. Как это правильно!
   Конечно, понимание каких-то эпизодов, событий жизни, просветления о своём прошлом приходят и без написания рассказов, и такое со мной случалось неоднократно, по разным поводам, а иногда и без видимых поводов, когда вдруг с кристальной ясностью осознаешь, как оно было на самом деле, какую роль пришлось тебе сыграть в спектакле, поставленном другими людьми, в чьих руках ты на самом деле был марионеткой для осуществления их замыслов, как правило, мелких и убогих до зубной боли. Но при написании рассказа такое понимание обрело новое качество, предстало развернутым полотном части моей жизни, со множеством взаимоувязанных между собой событий, ранее воспринимавшихся как независимые эпизоды. О, наша жизнь не так случайна, как это порой может показаться! Наши путеводные звёзды сидят в нас самих. Но как же много желающих заглушить их свет! Походя, между делом, для каких-то своих мизерных выгод, а то и просто от тупости, невежества, бесчувствия, в угоду бредовым идеологическим или этническим идеям.
   И получается, что на деле мы проживаем несколько жизней в одном и том же временном периоде! Одну - в реальном времени, и остальные - по мере того, как возвращаемся мысленно к тем же событиям, как в моём случае во время написания рассказа, уже имея за плечами другой опыт, иное видение и понимание жизни. "Unexamined life is not worth living". Не буду так категоричен, но стоит, стоит посмотреть на жизнь попристальней - и в реальном времени, и на расстоянии. И мне такая возможность представилась с подачи Марши, открыв мир литературного творчества как средство познания и понимания самого себя, своей жизни и общества, в котором привелось жить.
  
   Конференция
   Марша, как и подразумевалось, была первым читателем, очень доброжелательным и внимательным. После прочтения она пришла, задумавшись. Сев на диван и склонившись вперед, как будто начала размышлять сама с собой.
   - Странно, что ты ведь не описываешь каких-до удивительных событий, как в настоящих голливудских фильмах, но почему-то читать всё равно интересно.
   Она помолчала. За это время её лицо несколько раз меняло выражение, от недоуменно-задумчивого, до решительного. Я с интересом наблюдал за работой её мысли, отражающейся на лице. Наконец, она снова заговорила.
   - Ты писатель, это точно, но какой-то странный. Голливуд не будет снимать такие фильмы. Для Голливуда надо писать по-другому. Там должно быть много всего, и чтобы так увлекало, что зритель затаил бы дыхание от начала до конца фильма. Ты же можешь так написать? - с надеждой глядя мне в глаза, спросила Марша.
   Теперь, после первого рассказа, я знал, что могу написать и так, как бы ей хотелось. Вопрос, хочу ли так писать, это раз. Шансы, что Голливуд заинтересуется моими творениями, нулевой, это два. Похоже, Маршин план сделать из меня писателя сценариев для голливудских фильмов терпел фиаско по независящим от меня причинам.
   - Знаешь, Марша, мне надо подумать. Давай схожу на конференцию, может, после неё что прояснится. - На том и порешили.
   На следующий день в обеденный перерыв отослал своё творение, а через четыре дня пришло и приглашение. Не думаю, что кто-то действительно читал рассказ. Организаторам конференции было выгодно привлечь как можно больше участников, и на формальные требования, наверняка, смотрели сквозь пальцы.
  
   В день конференции плотные и низкие, без малейшего просвета пасмурные облака как будто задались целью старательно отутюжить и без того малоэтажный город. Однако в просторных залах фешенебельной гостиницы было оживленно и шумно. Участники и организаторы источали искреннюю - отнюдь не показную - деловитость и заинтересованность, каждый по-своему. Организаторы были озабочены, чтобы всё прошло по плану, а участники - чтобы получить от мероприятия по максимуму. Были, конечно, и такие, которые пришли просто поприсутствовать по обязанности, или поглазеть и потолкаться среди знакомых, но таких "мотыльков" было немного.
   На пленарных заседаниях выступали и ветераны индустрии - те, кто начинал радио- и телевещание, основывал новые газеты и журналы, и, так сказать, нынешние её капитаны. Ветеранов народ слушал с уважением, но без интереса - участники пришли сюда не за воспоминаниями, а за конкретными советами, которые помогут преуспеть им в профессии. В отличие от общего прагматичного настроения, я по обыкновению просто с интересом слушал выступающих, не заботясь о том, насколько мне может пригодиться сказанное ими. История становления ныне могучей индустрии средств массовой информации была интересна сама по себе, демонстрируя и предприимчивость людей, и их настойчивость, когда им приходилось долгое время идти, можно сказать, по грани из-за борьбы различных мнений. Люди, от которых зависел успех мероприятия, демонстрировали самый широкий спектр мнений и действий - от убежденных корыстолюбивых противников до неисправимых романтиков-энтузиастов. В целом это была захватывающая повесть, но общий чересчур деловой и прагматичный настрой присутствующих приглушил её самобытность и сгладил яркость характеров людей, творивших эту историю.
   Затем пришел черед четких, по пунктам, рекомендаций молодым талантам, как надо писать. И сразу аудитория оживилась, зашевелилась, и по-деловому начала впитывать советы старших коллег. На мой взгляд, многие рекомендации были совсем небесполезны, но многие несли на себе печать узковедомственных инструкций и обязательности следования им. Даже тогда я с сомнением принял часть советов. Например, писать короткими простыми предложениями. Когда-то это имеет смысл, но нередко верен и противоположный подход, когда сложно структурированную мысль более адекватно выразить именно длинным сложным предложением. Спустя несколько лет я найду подтверждение этой мысли, прослушав интересный курс лекций по использованию именно сложных длинных предложений, и воочию, на примерах лектора, профессора литературы, увидев, какие сочные краски, тонкие эмоции и игру мыслей может дополнительно привнести правильно построенное сложное предложение. На этот счет нет - и в принципе не может быть - универсального рецепта, и самый разумный подход должен диктоваться соответствием формы и содержания.
   После короткого обеденного перерыва последовали заседания по секциям в небольших помещениях. За исключением одной редакционной болтуньи из Лос-Анджелеса, которая явно даже не готовилась к конференции, и от которой я ушел минут через пять в другую секцию, остальные вели свои секции хорошо и довольно четко. Два раза мне удалось предложить для рассмотрения свой рассказ, как наиболее короткий, и оба раза участники с энтузиазмом критиковали его, исходя из своих прежних и приобретенных на конференции знаний о том, каким должно быть литературное произведение. Послушать эти задорные мнения молодых профессионалов было интересно, но, к сожалению, пользы от них было немного, из-за их узости. Они выхватывали один канон, как они его усвоили, и с этой единственной меркой подходили к оценке рассказа. А литературное творение, как и любое другое явление объективной реальности, вещь многогранная, и её нужно оценивать в целом, в комплексе, потому что для сбалансированности всего содержания нередко приходится приглушать другие аспекты - например, событийность, если хочется донести непростые мысли о жизни вообще.
   Меня интересовали практические советы, как можно и насколько реально опубликовать рассказ типа написанного мною. Из разговоров, два из которых были с руководителями секций, понял, что дело непростое, и конкуренция большая. Все дело в критериях, которыми руководствуются редакторы, а для американской аудитории они специфические, хотя понятные. Но продвижение литературных произведений - большой труд сам по себе, который требует и знаний и серьезных усилий. Те же два человека хорошо отозвались о рассказе, и оценки были откровенные и деловые.
   Так что по итогам конференции понял, что, во-первых, даже этот первый рассказ был более-менее на уровне, хотя и не соответствовал современным канонам американского рассказа. А во-вторых, пытаться опубликовать свои произведения - это большая и, пожалуй, неподъемная в моем положении работа. Впрочем, ни то, ни другое не повлияло на моё желание писать, но даже придало сколько-то уверенности, а посещение конференции дало представление о современном состоянии и тенденциях в литературе.
   Так что когда представилась возможность писать, я уже представлял общую ситуацию, а главное, понимал, что сам в состоянии определить и общие подходы, и более тонкую структуру произведения. В этом плане, я избежал ошибки многих писателей, которые начинают копировать чей-то стиль или начинают следовать сиюминутным литературным стереотипам, как это случилось в своё время с Сомерсетом Моэмом и - даже! - с Сервантесом, уже после написания им "Дон Кихота". И трудно упрекнуть их в этом - мы, люди, животные стадные.
   А Марше я могу только сказать спасибо за то, что она для меня сделала, увидев во мне человека, способного писать, и пробудив во мне это давнее желание. Спасибо тебе, Марша, добрая ты душа.
  
  
   Эпилог
   В воскресенье вечером, после делового банкета, завершившего писательскую конференцию, и где я без всякого успеха пытался завести разговор с несколькими людьми, отчитался перед Маршей о своих впечатлениях и результатах. Для неё больше значил итог - сложность пробиться со своим сценарием в Голливуд. В утешение я пообещал посвятить ей будущее литературное произведение. Впрочем, Марша была не из тех людей, которые способны долго огорчаться. Не получилось - ну и ладно, едем дальше. И она продолжила свои раскопки на распродажах и во всяких лавках старья.
   Примерно в это же время она начала встречаться, как я понял, со своим давним знакомым, который недавно развёлся. Всё время мне было не до того, чтобы обращать внимания на Маршины женские достоинства, хотя она и пыталась как-то их подчеркивать. Как теперь понимаю, следовало сказать ей хотя бы раз какой-нибудь комплимент в этом отношении, но я этого не сделал. Почему, не знаю. Даже мысли об этом не возникало.
   Так что когда она начала встречаться с тем мужчиной, она - видать, в какой-то мере чтобы показать мне мою бесчувственность в этом отношении - вскоре нашла повод прийти вместе с ним. Я мог только порадоваться за неё, но, глядя на её спутника, было понятно, что возобновление этого знакомства вряд ли будет длительным - ему просто нужен был кто-нибудь, к кому бы он мог прислониться на время. Только на время.
   Так мы и продолжали наше соседство. Взаимоотношения нисколько не поменялись. Я иногда помогал Марше с её покупками очередного "сокровища", для чего порой приходилось тащиться к чёрту на рога, через горы. Иногда вечерами рассказывал что-то, или зачитывал написанное урывками, для тренировки. Это были короткие заметки на разные темы, просто чтобы потихоньку приобретать навык и улучшать свой английский. Над Калифорнией также высоко-высоко светило солнце, в полдень стоявшее в зените; высоко-высоко синело в своем отстраненном безвременье небо, казавшееся вечным, а океан накатывал тяжелые шумные волны - где на крутые каменистые берега, а где на бесконечные пляжи серо-белого песка. Жизнь одновременно и продолжалась, и утекала неуловимыми и неостановимыми струйками времени назад, становилась сначала вчерашним, потом событиями недельной давности, а потом незаметно превращалась в безвозвратное прошлое, искаженное призмой прихотливой человеческой памяти.
   А я... Время от времени пишу рассказы, наряду с другими делами. Это занятие дает отдохновение, расширяет и дополняет эмоциями мой мир. И для меня тоже важно. Но самое главное, что даёт написание рассказов, это понимание себя, своей жизни, своего места в этом непростом и отнюдь небезопасном для людей мире, его многомерности - и временной, и пространственной, и духовной, и интеллектуальной. И это самое главное для меня в литературном творчестве. А читают написанное, или нет, это уже неважно. Прочитают - хорошо. Нет - тоже нормально. Самый главный дар уже получен. Иногда меня посещает мысль, что ведь мог пройти мимо, не заметить. Насколько бы это обеднило мою жизнь! Наверняка, что и сейчас, может быть прямо в этот момент, мы проходим мимо других замечательных занятий и вещей, которые могли бы обогатить и поменять к лучшему нашу жизнь. Всего не возьмешь, верно, но даже то, что мы могли бы взять, не берем, по многим причинам, замыкая себя в раковину рутины и ограничивающих и приземляющих наше видение стереотипов, навязанных обществом и другими людьми.
   Мы видим, что небосвод затянут тучами, но за облаками мы не видим солнце, безбрежное высокое синее небо, и для нас это всё как будто не существует. Но синее небо и солнце, тем не менее, есть, и кто имеет достаточно сильное желание и силы, сможет их увидеть.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

На островах

  
  
  
   Недавно прочитал статью молодого парня, вообще-то неплохую, о поездке в горы. И в одном из эпизодов, описывая необычное - аквамаринового оттенка - небо, он сравнивает его со сценой из компьютерной игры, где небеса имели похожий цвет. Разумеется, надо отдать должное создателям игры, которые, по-видимому, реалистично передали цветовую гамму. А с другой стороны, я задумался о точке отсчёта. Как ни крути, но она пришла из виртуального пространства, а не из объективной реальности. И появилось какое-то странное чувство недоумения, смешанного с определенным сожалением, что этот, судя по всему, неплохой парень, как и многие молодые люди сегодня, живет как будто в двух мирах. И проблему я вижу в том, что один из них, как ни крути, нереальный. А человеку все-таки побольше надо жить именно в реальном мире, иначе он его не будет толком знать, и оттого жизнь у него будет неполноценной. Думаю, что правильней даже сказать - ущербной. Сказки, компьютерные игры тоже могут развивать человека, но все хорошо в меру и в свое время. Когда-то давно, примерно в седьмом-восьмом классе, именно по этой причине я естественным образом потерял интерес к научно-фантастическим рассказам, поскольку их содержание стало для меня бедноватым, схематичным. В них не было того, что можно назвать полнотой жизни, не было того богатства и динамики событий и разнообразия палитры эмоциональных красок, которые может произвести только реальная жизнь. И, похоже, я это чувствовал подсознательно, что и привело к утере интереса к фантастике.
   А насчёт игр, вспомнил я в тот момент одну игру - если можно так сказать (почему с оговоркой, станет понятно из дальнейшего повествования) - в которой сам был участником. Но игра эта была отнюдь не компьютерная, в ней все было настоящее, и местами может быть даже слишком, но тут я уже ничего не могу поделать, потому что дело обстояло именно так. А придумывать по-другому, чтобы сгладить реальные события или приукрасить их, не хочется. Все равно, так, как оно бывает в жизни, не придумаешь, а когда начнешь комбинировать выдумки и реальность, то сразу и появится какое-нибудь несоответствие - всего не предусмотришь, потому что реальность штука многофакторная, и частенько в ней все настолько взаимосвязано, что никакое воображение не способно переплести сюжетные линии так, как это играючи делает жизнь. Можете считать сказанное моей писательской философией - если вас такие вещи интересуют. Хотя некоторые читатели, я уверен, уже начинают проявлять нетерпение - где рассказ-то? И идя навстречу пожеланиям этих читателей, мы переходим к самому рассказу.
  
   Дело было в конце июля, во время летних каникул после девятого класса. Через несколько дней я должен был ехать в Новосибирск, в летнюю физмат школу, так что уволился с фабрики первичной обработки шерсти, где проработал большую часть лета, и это был едва ли не первый свободный день. На фабрике я работал подкатчиком - так называлась моя не то должность, не то сама работа. Суть её сводилась к тому, что я подкатывал - в буквальном смысле - тяжелые тюки с шерстью к столам, где уже сортировщицы теребили их, а потом закатывал объёмистые пухлые мешки с отсортированной шерстью на транспортер, идущий на уровне пола посреди большого цеха, где работало несколько таких бригад. Работа была довольно тяжелая, но для своих шестнадцати лет парень я был рослый и сильный, весом килограмм под восемьдесят. Бегал я тоже хорошо, и даже занимал первые места на областных соревнованиях школьников. Одно время я также ходил в секцию самбо, да и вообще любил и умел бороться - в местах, где я жил, это было одно из главных развлечений, с ранних лет - от ребятишек до уже женатых молодых мужчин. Говорю об этих деталях не случайно, иначе будет сложно понять некоторые из дальнейших событий.
   Мой товарищ, Володя, знал об окончании моей работы, и ещё раньше мы договорились с ним "походить" в этот день на парусной шлюпке - проще говоря, поплавать по Иртышу. Плавали мы на "шестёрке", то есть шлюпке с шестью гребцами, и на ней можно было также ставить парусное снаряжение - большой парус, четырехугольный фок, и впереди парус поменьше, кливер, который был тоже четырёхугольным, но имел более косоугольную форму, чем фок. Шлюпка была довольно просторная, так что в общей сложности там могло разместиться человек двенадцать.
   Семья Володи недавно переехала на новую квартиру, в многоэтажный дом на берегу Иртыша. Добираться к нему стало неудобно, и мы договорились встретиться с утра пораньше "на базе". "Базой" мы называли водно-моторный клуб моторостроительного завода, где взрослые мастерили себе катера и скутеры, а ребятишки занимались греблей и парусным спортом на шлюпках. Клуб располагался на берегу реки Оми, правого притока Иртыша. (Собственно, официально считается, что город Омск, а вернее первая крепость, был основан в месте впадения Оми в Иртыш в 1716 году. Хотя сейчас начинают выясняться некоторые вещи, которые ставят под сомнение столь позднюю версию основания поселения в этом месте.)
   Чтобы выйти в Иртыш, надо было проплыть довольно большое расстояние по "Омке", как в городе обычно называли эту реку. До места впадения реки в Иртыш необходимо было пройти под тремя городскими мостами. Если шлюпка была под парусом, то в полноводье был риск зацепиться мачтой за мост. По Омке обычно плавали на веслах, а парус ставили на выходе в Иртыш, за исключением тех дней, когда дул попутный сильный ветер. Река была узковата для того, чтобы ходить по ней галсами.
   Было довольно свежо, тихо и солнечно, когда ранним воскресным утром, в почти пустом трамвае, я доехал до Омки. Трамвай, с затихающим стуком колес на стыках рельс, покатил дальше, а я быстрым шагом, чтобы размяться, направился к базе. Дорога к ней шла переулками и узкими улочками с частными домиками. По обочинам проезжая часть была засажена рядами примерно десятилетних деревьев, в основном дикими ранетками, мелкие красноватые плоды которых выглядывали между темно-зелеными листьями. Посередине улочек были отсыпаны грунтовые дороги, с канавами по обочинам для стока дождевой воды. Канавы заросли невысокой и мягкой на вид светло-зеленой травой. Вид тихих уютных переулков с аккуратными деревьями и низкорослой травой между ними вызывал в душе приятное чувство спокойствия и умиротворения.
   На базу я пришел часов в восемь. Володи ещё не появлялся. Из других наших ребят тоже никого не было. Незнакомые мне парни, лет по восемнадцать-девятнадцать, по виду рабочие с завода, спускали на воду шлюпку, тоже шестерку. Всего их было восемь человек. Число я запомнил потому, что ещё подумал, один из них как бы запасной - на шлюпку нужны шесть гребцов и один рулевой. Они громко смеялись, и довольно грубо, все больше с матом, подсмеивались друг над другом. Мне, понятно, до них не было никакого дела, но, сказать по правде, их компания не понравилась с первого взгляда.
   До прихода Володи и остальных гребцов, из числа его знакомых со школы, где он раньше учился, и двух ребят из нашей школы, я занялся шлюпкой - она уже была пришвартована у деревянного пирса. Почистил её внутри от песка и темно-зеленых высохших водорослей, скорее тины, оставшихся от предыдущих походов, в которых я, правда, не участвовал по причине работы на фабрике. Вскоре вдвоем пришли ребята из нашей школы, один тоже Володя, а второй Сергей. Володя выше среднего роста, на вид крепкий и мускулистый, но при этом в нем не чувствовалось особой энергии. Как человека, я его не очень понимал - была в нём какая-то скрытность. К нему прилипло прозвище Данаец, и для удобства в дальнейшем мы так и будем его называть. Почему-то однажды так его назвала преподаватель литературы и наша классная руководитель в восьмом классе, Валентина Александровна. Женщина она была умная, и если она так сказала, значит, для этого были причины - людей она чувствовала хорошо. Я и сейчас о данайцах знаю немного, а на ту пору слышал только одно выражение - "Бойтесь данайцев, дары приносящих". Но как оно было связано с Володей, и что имела в виду Валентина Александровна, остаётся только гадать. Сергей был небольшого роста, среднего сложения, и когда гребли на соревнованиях, он был рулевым. Серёга был хороший, понятный и разумный человек.
   Мы весело поприветствовали друг друга. Я их обоих не видел с начала лета, и было приятно увидеть их знакомые лица, хотя и несколько сонные от раннего подъема. Из других ребят я никого не знал, за исключением Лёхи - среднего роста, жилистого, живого и резкого в движениях, и быстрого в речи парня, которого как-то мельком видел у Володи. Вскоре пришел и Володя, у которого были ключи от помещения, где хранились весла, рангоут, то есть мачта, паруса и остальной такелаж. Все это добро было вскоре перенесено в шлюпку, и мы уже совсем скоро собирались отчаливать, когда к нам вразвалку, переступая через рельсы, по которым из воды вытягивались на берег шлюпки и катера, подошел один из тех парней, о которых я упоминал в начале. Он был рослый, крепкий, и если бы не жесткость в сухопаром лице и несколько недобрый взгляд, его можно было бы назвать вполне симпатичным человеком. Но светлые серые глаза излучали какой-то холод, и то ли это было причиной, то ли усмешливая гримаса на лице, но на меня с первого мгновения он произвел отталкивающее впечатление. Так бывает, что ещё и слова человек не сказал, а ты для себя уже составил о нем мнение.
   Некоторое время он пристально смотрел на Володю, а потом не спеша, все с той же усмешливой гримасой на лице, к которой теперь ещё добавилась тень не то презрения, не то высокомерия, произнес низким грубоватым голосом: "Ну чё, салаги, давай кто первым до конца островов под парусом?" И не дожидаясь ответа, добавил, как будто уже все было решено: "Стартуем от последнего бакена на Омке". Старшина шлюпки у нас был Володя, вроде ему и надо было решать, но мне не понравились "салаги", и я ответил первым: "Если мы салаги, то вы тогда, наверное, плотва, верно?" Парень внимательно и недобро взглянул в мою сторону, как будто делая для себя пометку и, проигнорировав мой ответ, обратился к Володе, зная, по-видимому, что он здесь старшина шлюпки: "Ну так чё, давай, или слабо вам?" Володя видимо колебался, но согласился, хотя и без особого энтузиазма. Я бы предпочёл держаться от этой компании подальше, но все произошло быстро, и у меня просто не было возможности переговорить с ним. Почему-то на важные, зачастую ключевые, решения люди почти всегда уделяют слишком мало времени и принимают их походя.
   Мы разместились в шлюпке. Володя сел на корме, чтобы управлять, остальные на вёсла, и мы отвалили от причала. После Володиной команды "Вёсла... на воду!" мы принялись дружно грести вниз по течению. Спустя некоторое время я увидел, как от причала отвалила и шлюпка с парнями. Володя деловито распоряжался приготовлениями к гонке, одновременно и размышляя, и давая инструкции.
   - Данаец, будешь на кливере. Ветер северо-западный, свежачок, попробуем делать "бабочку" на длинных галсах, как раньше отрабатывали". "Бабочка", это когда фок и кливер распускаются по разные стороны. Такой прием используется при хорошем и устойчивом попутном ветре, но я первый раз слышал о таком приеме при ходьбе галсами, то есть с постоянной сменой направления движения, потому что устанавливать "бабочку" на шлюпке требует времени. Но видать ребята тренировались это время, если сейчас Володя собирается применить такую тактику. Мне досталась простая роль "отрабатывать крен", то есть уравновешивать шлюпку, чтобы её не опрокинуло ветром во время движения и смене галсов. При сильном ветре при этом приходится вывешиваться за борт, а при волнении, которое обычно и бывает при сильном ветре, приходится ещё и окунаться в волны. Но сейчас лето, и последнее обстоятельство не имело значения.
   Проплыв под последним - арочным - мостом через Омку, мы пришвартовались к вертикальной бетонной стене набережной, и начали устанавливать парус. Вскоре парни причалили впереди, неподалеку от нас, и тоже начали ставить парусное снаряжение. Потом, уже под парусами, мы подошли к последнему бакену, стоявшему в устье реки, развернулись против течения Иртыша, примерно на юго-восток в этом месте, и стали поджидать противников. На Иртыше, в отличие от закрытой высокими берегами Омки, было довольно сильное волнение. Подошла шлюпка парней. Они немного снизили скорость при развороте, и парень, который на берегу подходил к нам - он был рулевым - неожиданно крикнул "Старт", и их шлюпка, так и не остановившись, пошла вперед. Это было нарушением всех правил, и по-хорошему не стоило начинать гонки. Серёга, человек здравомыслящий, и я следом за ним, предложили Володе бросить эту затею - не нравилась нам она почему-то. Но Володя, видать уже в азарте, выругался, подтянул фок, и пустился нагонять ушедшую вперёд шлюпку. Он определил правильно - действительно задувал сильный северо-северо-западный ветер. От того, что он дул против сильного течения Иртыша, волнение было значительным. Данаец с Серёгой впереди торопливо ставили "бабочку", остальные выполняли возложенные на них обязанности. Мы с Геннадием, спокойным и сильным парнем из бывшей Володиной школы, как самые тяжёлые, отрабатывали крен на правом борту. Из-за "бабочки" ветер кренил шлюпку довольно сильно, так что мы с Геной оба висели за бортом, быстро промокнув до нитки от брызг волн, разбивавшихся о форштевень и корпус шлюпки. Азарт гонки быстро захватил всю команду, и вскоре стало заметно, что благодаря "бабочке" на длинных галсах мы постепенно догоняем ушедшую вперед шлюпку. Вскоре мы с ней поравнялись, а потом постепенно, метр за метром, вышли вперёд. Какое-то время, даже сквозь ветер и шум разбивавшихся о шлюпку волн, мы ещё могли слышать злобную ругань соперников, но потом то ли они прекратили ругаться, то ли из-за расстояния, но звук их голосов исчез. Серега с Данайцем знали свое дело туго, и каждый раз, когда мы делали разворот на длинный галс, быстро устанавливали бабочку, а на коротких галсах по направлению к левому берегу мы шли почти перпендикулярно ветру. Вскоре мы проплыли под автомобильным мостом, близко к бетонной опоре, справа, чтобы она не заслонила нас от ветра. Под мостом было неуютно; даже сквозь шум волн было слышно, как отдавались звуки проходящих над нами машин.
   За мостом мы старались держаться поближе к правому берегу, где шел фарватер, чтобы начавшиеся с правой стороны острова не блокировали ветер. Слева потянулись городские административные здания и жилые многоэтажные дома, стоящие на набережной Иртыша. В том числе виден был девятиэтажный Володин дом, куда его семья только переехала - я помогал им переезжать, и ещё были свежи воспоминания, как мы дружно таскали вещи. На воде было свежо, особенно нам с Геной, промокшим до нитки, но солнце светило ярко, небо было безоблачное, да и постоянное физическое напряжение помогли разогреться, так что мне, да похоже и Гене, было не холодно.
   Место, куда мы направлялись, находилось недалеко от железнодорожного моста. Вдоль левого берега тогда ещё полноводного Иртыша тянулась длинная цепочка островов, густо заросших где деревьями и кустами, где высоким тальником. Острова были пересечены многочисленными извилистыми протоками, а изрезанные берега изобиловали заводями и бухточками. Со стороны фарватера, вдоль восточной стороны островов, тянулись песчаные пляжи. Западные берега островов, со стороны левого, западного рукава реки, были в основном илистыми. Для меня, в отличие от других членов нашего экипажа, это были родные места. Долгое время я жил на левом берегу Иртыша, возле этих островов, и наша семья переехала отсюда в другой район лишь полтора года назад. Острова я знал, что называется, как свои пять пальцев, не расставаясь с ними ни зимой, когда катался там на лыжах, ни летом. В летнее время с другими ребятишками мы часто перебирались вброд на первый остров, с которого потом, переправляясь вплавь через многочисленные узкие протоки и тихие глубокие заводи, можно было добраться до самой северной оконечности всей цепочки островов, что в общей сложности составляло километра три. Острова заканчивалась возле автомобильного моста. Дальше, за этим мостом, острова тоже продолжались, но до них уже было метров семьсот-восемьсот.
   На островах мы косили сено для лошади, которая была в отряде, охранявшем железнодорожный мост. Косить сено отправлялись рано-рано утром, по росе, когда солнце только вставало. Когда на телеге переправлялись через брод, журчащая вода была совсем близко от площадки телеги, и было интересно наблюдать течение воды по бокам. Брод был узким, и стоило немного ошибиться, телега могла полностью уйти под воду. Конь, Серко, напрягаясь, вытягивал телегу на берег, и некоторое время ещё можно было слышать, как с осей и колес стекает вода. А когда сено высыхало, и его перевозили в конюшню, я иногда сидел на самом верху, и это казалось так высоко! На острове Серко распрягали пастись, и иногда мне разрешалось оседлать его и рысью поездить по песчаному берегу острова.
   Часто мы играли здесь в казаки-разбойники, ограничивая место игры несколькими островами, а потом, когда подросли, играли по всем островам. Для игры собирались большие группы ребят разного возраста, живших вдоль берега, иногда человек до тридцати с каждой стороны, а некоторые игры могли продолжаться чуть не весь день. Для многих ребятишек острова были также излюбленное место для рыбалки. Сам я удочкой не рыбачил - терпения не хватало. Но с небольшим бреднем в протоках мы бродили нередко. Рыбы мне и напарнику в таких случаях попадалось немного, не знаю почему, но улов был стабильный. В протоках часто попадались коряги, и мы наперечёт знали все места, где можно ходить с бреднем, а где не стоит - из-за коряг, о которые могла зацепиться сеть.
   Так что гонка проходила, можно сказать, по моим родным местам. К моменту, когда мы поравнялись с южной оконечностью первого острова, точкой финиша, мы опережали соперников метров на сто пятьдесят, так что нам хватило времени ещё с шиком заложить дугу и причалить в самой южной точке острова. Шлюпка с шуршанием въехала в пологую песчаную косу с мелким речным песочком, из которого местами водой были вымыты мелкие древние ракушки. Напротив косы, через протоку, был пляж Кировского района, где уже появились первые отдыхающие. Однако в воде никого ещё не было. Пляж находился немного за ветром, и волнение в левом рукаве реки, отделявшем пляж от острова, было умеренным. Тем не менее, крутые хаотичные, покрытые рябью, синеватые волны, с верхушек которых ветер срывал каскадики брызг, не вызывали желания искупаться.
   Мы выскочили из шлюпки и подтащили её к берегу. Затем мы вытянули фал и привязали его к ближайшим кустам, а паруса спустили, чтобы их не мотало на ветру. Чуть позже примерно то же самое проделали наши соперники, причалившие недалеко от нас. Мы сошлись примерно на середине. Они были несколько обескуражены, но виду особо не подавали. Теперь парни не ругались, но какая-то неприязнь как будто висела в воздухе. Вялыми голосами были высказаны несколько оправдательных причин, чтобы обесценить нашу победу. Ни одна из сторон не знала, что делать дальше. Я бы предпочёл побыстрее расстаться с этой компанией. Серёга меня поддержал, но остальные как будто чего-то ждали, бесцельно бродя в воде возле берега. И дождались. Тот же парень, их рулевой, посовещавшись со своей командой, подошел к Володе, и я, хотя находился в это время в отдалении, услышал, что он предлагает сыграть в казаки-разбойники. Ага! Как же! Только этого нам не хватало. Играть они будут так же, как начали гонку - без правил, это же ясно, как божий день! Володя собрал нас вместе в отдалении от парней, и пересказал предложение. Мы с Серёгой были категорически против, предлагая побыстрее, от греха подальше, убраться с острова и от этих взрослых парней. Но остальные, то ли приободренные успехом гонки, то ли ещё по каким причинам, но склонялись к тому, чтобы согласиться на игру.
  
   А теперь надо рассказать, что это за игра в местной интерпретации. Участники делятся на две группы, определяется зона игры, и выигрывает тот, кто переловит всех участников другой команды. При этом действуют определенные правила, о которых договариваются заранее. Например, нельзя наносить удары при поимке, пленники должны содержаться определенным образом, и так далее. Когда одни и те же участники играют много раз, все знают правила и соблюдают их, потому что за нарушение следует наказание. Так, участника игры, пойманного с нарушением правил, если это можно доказать, должны отпустить. Но я, глядя на парней, и вспоминая их грубые матерные шуточки на базе, понимал, что никаких правил они соблюдать не будут. Все они года на два-три старше нас, и по комплекции явно не слабые - видать, занимаются физической работой. Мы с Серёгой пытались убедить наших товарищей, что соглашаться на игру при таком соотношении сил неразумно, но наши доводы не принимались. Более того, почему-то они, наоборот, раззадоривали некоторых. Особенно хорохорился Лёха - парень, похоже, задиристый.
   Поняв, что взывать к голосу разума бесполезно, я сказал, что делайте как хотите, а я отравляюсь домой, и пошёл к шлюпке забрать свою одежду и вброд переправиться на берег. Серёга, немного поколебавшись, вскоре присоединился ко мне. Мое решение сначала озадачило компанию, но потом они все подошли к шлюпке, из которой мы с Серёгой забирали свои вещи, и начали нас уговаривать остаться. Доводы приводились самые разные, но основной мотив был, что мы вроде как предаем интересы команды. Володя очень просил меня остаться. Первым сдался Серёга. Я ещё некоторое время сопротивлялся, но призывы к совести и ссылки на интересы коллектива в конце концов возымели действие и на меня. Когда людям что-то очень хочется, они всегда могут найти убедительные слова. И все же в моем случае подействовали не столько уговоры. Основной причиной моего согласия было то, что я понял, что и без меня ребята собираются принять участие в игре. Я то чувствовал, какому риску они себя подвергают, и мне, откровенно говоря, было тревожно за них, хотя они сами искали приключений, на своё, как говорится, заднее место. В общем, я тоже остался - с тяжелым чувством.
  
   Приготовления к игре. Выбор стратегии
   Теперь, когда вопрос об участии в игре решился, надо было хоть как-то определиться со стратегией. Мой взгляд упал на шлюпку, и у меня мелькнула мысль, что надо бы её пришвартовать в каком-нибудь укромном заливчике, а то сейчас она привлекательно стояла на виду всего пляжа, и было ясно, что кто-нибудь из отдыхающих обязательно наведается, в том числе и для того, чтобы чем-нибудь поживиться или просто что-нибудь испортить. Я предложил Володе перегнать шлюпку в небольшой залив, который был неподалеку и как бы составлял часть протоки между двумя соседними островами. Он пошел сказать об этом парням, а мы тем временем поставили паруса, разместились в шлюпке и отвалили от берега. Сев за руль, румпель, я потихоньку повел шлюпку вдоль берега, поджидая Володю. Поговорив с парнями, он побежал наперерез шлюпке, и вскоре с помощью Гены и Лёхи перевалил через борт. Я быстро начал говорить. Нас было семь человек, и я предложил поделиться на две группы, с тем чтобы нас не переловили поодиночке, и каждой группе держаться вместе и не давать захватить своих товарищей. Группы не должны далеко расходиться, так чтобы в случае чего приходить друг другу на помощь, и находиться на связи. Разбиваться на группы - это была обычная стратегия во время игры, поскольку маленькую группу сложнее обнаружить, ей легче убежать, если что, и в то же время три человека могут успешно обороняться, не давая себя захватить, и сами могут ловить противников. Но мою стратегию не приняли, решив действовать тремя группами - две по два человека, и в одной три. В принципе, такое решение, если подумать, можно понять - ребята инстинктивно надеялись прятаться, а там как получится, поскольку - осознанно или подсознательно - чувствовали, что противник сильнее. Тех было восемь человек, и физически они заметно превосходили нас. Но эта была стратегия на поражение. Парни наверняка тоже поделятся на группы, в каждой из которых будет как минимум два человека, и у группы из двух наших ребят не было никаких шансов справиться с двумя, а то и больше, взрослыми парнями. Из бурного обсуждения я быстро понял, что кроме Лёхи никто в такую игру, имея в виду масштабы театра действий, не играл. Их опыт, фигурально выражаясь, был ограничен дворовыми детскими развлечениями, когда одни прятались где-нибудь за дровяным сараем, а другие пытались их стащить с поленницы. Я что-то совсем озадачился. Серёга, хоть и не имел опыта, все-таки обладал здравым смыслом, и тоже пытался убедить остальных, что нельзя нам дробиться на мелкие группы, но Володя и Лёха уперлись, а остальные им больше доверяли, чем мне и Серёге, тем более что трое из них видели меня вообще первый раз. Договорились, правда, где периодически встречаться и где держать пленных, если кого поймаем. Надо было бы условиться насчёт звуковых сигналов, но так и не решили. Лёха довольно похоже мог имитировать сигнал буксира на реке, и мне его предложение понравилась, подозрения такой звук не вызовет, но больше никто не умел так похоже подражать низкому звуку буксирного гудка. Я умел более-менее правдоподобно и довольно громко каркать. Сергей попробовал, у него получилось почти сразу. Глотка у него, и верно, была луженая, и это была также одна из причин, почему он был рулевым на соревнованиях.
   Издалека я увидел начало нужной нам протоки, подтянул парус и заложил румпель, направляя шлюпку покруче к ветру, чтобы разогнаться и уже по инерции вплыть в протоку, закрытую по берегам густыми зарослями тальника и небольших деревьев. Маневр удался. Мы прошли полосу относительного штиля в протоке и выплыли в небольшой залив. Там паруса снова поймали ветер, и я направил шлюпку к берегу, к полоске песка, всего несколько метров шириной, которую, если не знать о ней, невозможно было заметить с воды. Мы причалили к берегу. Продолжая договариваться, кто с кем будет в группе, вытянули шлюпку подальше на берег, убрали парус, замкнули весла, привязали фал к кустам, и приняли другие меры предосторожности. Я собрал свою одежду, крепко замотал её в рубашку и перевязал рукавами, рекомендовав остальным сделать то же самое и спрятать одежду в укромном месте. Но к моим словам прислушались только Серёга и Гена - с ним у нас быстро установились хорошие отношения. Я предложил Володе нарезать из запасных шкоторин куски веревок, метра по два с половиной для каждого, по одному-два куска "на брата". Верёвки нужны будут и для того, чтобы связывать пленных, если мы их добудем, но они также нужны для многих других дел.
   А сами с Геной и Серегой побыстрее, пока не появилась шлюпка с парнями, стали пробираться вглубь острова между тонкими стволами прибрежного тальника. Я уже придумал, где спрятать одежду. Недалеко, среди зарослей высокого и уже заматеревшего тальника, должна была быть старая ива с дуплом, которое можно было использовать как "камеру хранения". Мы быстро нашли иву. С Геной подсадили Серёгу, он ухватился за корявую ветвь, подтянулся, потом оседлал ветку, и мы подали ему наши узелки, которые он в момент опустил в дупло, предварительно засунув туда руку и пошарив, нет ли там ещё чего. Но дупло было пустое. При этом по запаху выяснилось, что у обоих с собой было немного еды - варёные яйца и бутерброды. Я не мог похвалиться такой запасливостью, поскольку для меня не есть порой целый день было нормой. Я и на фабрике мог отработать смену без обеда, хотя работа была физически тяжёлая - многие тюки с шерстью весили хорошо за сто килограммов. Серёга спрыгнул с ветки ивы. Проскальзывая между зеленовато-бурыми стволами тальника, мы побыстрее вернулись на берег. Верёвки были нарезаны, и каждый повязал себе на пояс, а я взял три куска - запас карман не тянет. Две верёвки обмотал вокруг своей талии, и ещё одну веревку добавил Гене.
   Вскоре появилась и шлюпка парней. Похоже, они не смогли с первого раза пройти протоку, так как доселе чистый нос шлюпки почти до планшира был щедро вымазан серым илом. Это могло означать только одно - они на хорошей скорости "врубились" в высокий илистый берег протоки. В душе на мгновение мелькнуло злорадство, но заботы предстоящей игры быстро его погасили. Сейчас было не до этого.
   Для игры я разделся до трусов, поскольку знал, что придется часто плавать. Кеды я тоже не снял - чтобы не повредить ноги. Хотя острова в основном были покрыты травой, особенно лужайки, там было много мест, где наводнение оставило ветки, коряги, а то и целые деревья. Все это теперь высохло, и можно было запросто поранить ноги. Да и в протоках и заводях частенько можно было наткнуться на такие залежи затонувших ветвей и деревьев. Носки снял - без них кеды быстрее сохнут, а с мокрыми носками ноги в момент сотрешь, это я хорошо знал по опыту. Гена последовал моему примеру, надев сандалии на босу ногу, а Серёга оставил ещё и рубашку, завязав её узлом на животе. Рубашка была тёмно-зелёного неяркого цвета, почти как маскировка, так что с моей стороны возражений не было.
   Пока втроем продирались назад через тальник, мы совместно приняли решение держаться вместе. Так что наша группа определилась. Гена как-то поверил в меня, а Серёга и раньше ко мне неплохо относился. В общем, с их молчаливого согласия я стал как бы лидером нашей группы.
   Одеяние остальных ребят просто кричало о полном отсутствии опыта таких игр. По чьему-то примеру они все были босиком, даже Лёха, который может и имел опыт таких игр, но видать исключительно на песчаных пляжах. Двое были в одних плавках, двое оставили рубашки - на мой взгляд, чересчур заметные для такой игры. Впрочем, теперь меня уже ничто не удивляло. Я сказал им об этом, но совет был пропущен мимо ушей. Как известно, люди в основном учатся на своем опыте, да и то только на малой его части.
   Шлюпка противника медленно приближалась к узкой береговой полоске. Я использовал последние секунды, чтобы ещё уговорить две группы объединиться и держаться всем неподалёку. Тщётно. Ну ладно. Всё идёт к тому, что вместо нормальных боевых действий придётся партизанить.
   Мы внимательно рассматривали подходящую к берегу шлюпку, а вернее, её команду и лидера. От лидера в таких делах много зависит. Я как-то нутром чувствовал, что ни у кого из них нет опыта таких игр. Сейчас они надеются быстренько нас переловить, воспользовавшись игрой как поводом, чтобы, как говорится, "надавать нам по морде", и тем и развлечься, и отыграться за поражение в парусной гонке. Ну, может ещё поиздеваться, и на этом закончить мероприятие. И, скорее всего, к Володе, и может ко мне, у них особые счёты. Почему я так думал, не знаю. Я не боялся их, но помнил недобрый взгляд их предводителя, которым он удостоил меня ещё на базе.
   Во время переговоров о правилах игры мы попытались выторговать побольше, и я добивался гарантий соблюдения правил. Гарантии были даны, но по глазам и голосам парней было ясно, что соблюдать их они не собираются. Оно так бывает, что просто чувствуешь - слова говорят одно, а голоса, поза - совсем другое. Бросили пятикопеечную монету, которую Серега нашел в кармане рубашки, и нам выпало уходить. Они должны были подождать минут десять, чтобы мы могли удалиться, и после этого начать нас искать. Но было понятно, что десять минут они ждать не будут.
   По берегу, местами заходя в воду, чтобы обойти разросшиеся ивы, мы вышли на поляну. Я знал, что недалеко от неё идёт малозаметная тропка, натоптанная рыбаками. Так что если парни о ней не знают, а оно скорее всего так и есть, они будут ломиться через кусты или начнут пробираться вдоль берега, а берег здесь плохой, илистый. Одним словом, так или иначе потеряют время, что нам и требовалось.
  
   Начало игры
   Пока шли к поляне, я вроде убедил всех следовать за мной, когда начнём убегать. По виду, уверенности у моих товарищей поубавилось. Похоже, они сами начали постепенно понимать, что нам отведена роль цыплят, за которыми будут охотиться коршуны. Дальше все события начали разворачиваться быстро. Мы вышли на поляну. Володя сказал их главарю: "Засекай время". Тот подождал секунд двадцать, и подал знак рукой. Я сорвался с места и рванулся к кустам. Остальные последовали за мной. Гена и Серёга держались поблизости. Предчувствие скорой погони и волнение давали о себе знать, и сердце моё колотилось сильнее, чем обычно. Но голова соображала вроде нормально.
   Я специально побежал в другую сторону, примерно параллельно тропинке, которая должна была быть в глубине зарослей. Отбежав подальше, я резко вывернул влево, заметая следы, и теперь мы двигались по направлению к тропе, до которой, по моим расчётам, было метров семьдесят. Звучит вроде как немного, но когда речь идёт о густых зарослях, это приличное расстояние. Вскоре я выбрался на тропу, и во всю прыть пустился бежать по ней. Остальные пока следовали за мной. Вскоре мы подбежали к берегу - сквозь густые заросли блеснула вода. У знакомой развилки я взял влево, выбежал на берег, высотой немного больше метра, и, не останавливаясь, прыгнул в воду ногами вперед, чтобы переплыть протоку. Хотя обычно с этого места я нырял "ласточкой", но кто его знает, что там сейчас могло быть - ногами вперед безопасней. Место было глубокое, и, вынырнув, сразу поплыл к противоположному берегу. Я слышал, как сзади прыгали в воду остальные. Выбираясь по илистому склону, заросшему тонким тальником, на противоположный берег, я посмотрел назад, и не увидел Лёхи с его напарником, хотя на тропинку они точно выбирались следом за мной. Ладно, видать у Лёхи свои планы. Из кед, когда я ступал на землю, прыскала вода, и пока остальные плыли и выбирались из воды, я вылил из них воду и хотел было снова одеть, но тут мне на ум пришла мысль проколоть подошвы кед, чтобы вода из них выливалась сама, и не надо было каждый раз снимать их. Бегать в кедах, полных воды, удовольствие небольшое. Оглядевшись кругом, я быстро нашел подходящую сухую ветку и продырявил ею подошвы кед в нескольких местах, а потом одел и хорошо зашнуровал.
   Мой план был простой - убежать подальше, чтобы потом противники в поисках нас разбрелись по островам, подальше друг от друга, и тогда может удастся поймать кого из них поодиночке или двоих сразу. Нам нужны были пленники, тогда можно было хотя бы начинать переговоры. А уж упрятать пленных я мог так, что никто бы не нашел - таких мест на островах было предостаточно. Например, я знал заросшие промоины, образовывавшиеся во время наводнения, так что можно было пройти в метре от неё и не заметить спрятавшегося там человека, а то и нескольких. Вдоль берега тоже нередко вымывало в корнях деревьев и кустов целые гроты, так что даже с воды такие убежища невозможно было заметить. Закрытые зарослями полянки, многочисленные заросли, буреломы, залежи нанесенных во время наводнений кустов и деревьев, которые в иных местах скапливались годами - да на островах можно было прятаться месяцами! Но наша задача была не спрятаться, а взять в плен всех парней.
   В ситуации, когда группа долго ищет и не может найти никого из команды противника, участники обычно теряют осторожность, и начинают разбредаться, тем более на таком большом пространстве. Это я знал точно. Поэтому, чем дальше мы сейчас убежим, тем больше шансов, что они разделятся в процессе поиска и отдалятся друг от друга. Мы уже были скрыты кустами, когда услышали на противоположной стороне шум, и метрах в тридцати от того места, где мы прыгали в воду, появился Лёха, в распущенной рубашке, и стремглав прыгнул в воду. Я выбежал на берег, и закричал ему: "Лёха, плыви сюда!" Он услышал и повернул в нашу сторону. Плавал Лёха быстро. Вскоре я протянул ему руку и помог выбраться на берег.
   - "Петьку поймали!" - было первое, что мы услышали от него. Мокрая рубашка на нем, оказывается, была не распущена, а порвана. Но расспрашивать было некогда. "Вот собаки!" - подумал я. Они и минуты, значит, не ждали, а чуть не сразу побежали за нами.
   Мы пробежали ещё два острова и форсировали несколько проток. Выйдя из воды на следующий остров и скрывшись в кустах, мы ненадолго остановились и решили посовещаться насчёт дальнейшего. Рассудили, что Петра может теперь надо стеречь кому-то из них, если, конечно, они не привяжут его к дереву и так оставят. Значит, их может быть семь человек. Идти выручать Петра не было смысла - где его сейчас искать? Наверняка они его где-то хорошо спрячут.
   Теперь, волей-неволей, мы разбились на две группы - Лёха присоединился к Володе и Данайцу. Каких-то светлых идей ни у кого не было. И вообще ситуация была тупиковая. Я, чтобы хоть что-то предпринять, предложил перебраться на предпоследний остров, там хорошо спрятаться, и дождаться, когда часть парней пройдет мимо на последний остров. Может, кто-то из них задержится, и тогда мы этих отставших попытаемся захватить в плен. Если они будут двигаться все вместе, то пропускаем их, ждём, когда они обшарят последний остров и пойдут назад. Тогда мы будет за ними следить, крадучись идя сзади, и если кто отстанет или задержится с переправой через протоки, то может захватим такого в плен, чтобы обменять на Петра. Если и это не получится, то один-два человека последуют за парнями и таким образом разузнают, где они спрятали своего пленного. Мне самому план был не по душе, но ничего лучшего предложить не мог. Надо было хоть как-то двигаться. Остальные, никак не прокомментировав мое предложение, согласились.
   На предпоследнем острове Володя со своей командой спрятались в заросшей высокой осокой промоине в окружении густых кустов, с застоявшейся зеленой водой на дне. Промоина находилась в глубине острова, ближе к Иртышу со стороны фарватера. Сергей, Гена и я отправились следить за переправой на последний остров. Договорились, что как только пять человек переправляются на остров, и никого больше не будет видно, кто это заметит, начинает каркать, и тогда ребята из нашей засады постараются взять пленных "с тыла". Если те побегут в сторону своих, то это уже будет наша забота их перехватить.
   Мы с Геной расположились недалеко друг от друга в вымоинах под берегом, так, что видели большую часть протоки, а Сергей отправился дальше, чтобы следить за другой стороной острова, не видимую с наших наблюдательных постов. Вот такая дислокация.
   Волнение на Иртыше только усилилось со времени гонки - ветер стал ещё сильнее. Я лежал наполовину в воде, и в ней было даже теплее, чем на открытом воздухе. Было трудно сказать, сколько прошло времени. Мне показалось, что мы лежим тут уже больше часа. Что-то было неладно. Я вылез из своего укрытия и, пригибаясь, перебрался к Гене. Затем мы вдвоём так же крадучись дошли до Сергея. Посоветовавшись, решили, что Гена с Серёгой переправятся на последний остров, а я пойду разузнаю, в чем дело. Я подождал, пока они переплывут протоку, и выберутся на берег, после чего отправился к Володиной команде. Поразмыслив, решил, что лучше мне зайти прямиком от реки, со стороны фарватера. Если что, до берега недалеко, и в этом месте он открытый, песчаный и плотный, так что даже если будет погоня, вряд ли они меня догонят - бегал-то я хорошо.
   Промоина, в которой пряталась Володина группа, была уже недалеко, когда справа раздался еле слышный шорох. Я мгновенно обернулся и сквозь листву встретился с взглядом холодных серых глаз. Уже в следующее мгновение я бежал назад, к берегу, продираясь сквозь кусты и уклоняясь от веток. Было слышно, как и справа и слева кто-то отчаянно ломится сквозь кусты, мне наперерез. Вот чёрт! Засада! На пути возник один из парней. На моё счастье, не самый крупный из них. Мы были разделены несколькими стволами тальника, и он уже протягивал руки, чтобы схватить меня. Набегая на перехватчика, я без затей схватил один из стволов гибкого тальника и, наклонив его своим весом на бегу вперед, ударил "перехватчика" стволом в лоб. Удар был скорее неожиданный, чем сильный, но протянутые руки исчезли из поля зрения, и я, не останавливаясь, продолжил отступление к реке. Вскоре я уже нёсся по песчаной полоске вдоль берега, а навстречу, из прибрежных кустов, наперерез вываливался ещё один из парней. Сзади слышались звуки погони, но оглядываться было некогда. Этот противник был покрепче, да и времени не было задерживаться. Я сделал вид, что хочу пробежать между ним и прибрежными кустами. В спешке он поймался на трюк, и повернул к кустам. Но я в последний момент свернул влево, как это делают игроки в регби для быстрой смены направления движения, ставя ногу как бы под себя вбок, и так мы разминулись. Теперь путь был свободен, и я помчался вдоль самой кромки воды, зная, что песок там наиболее плотный. Погоня, однако, не отставала. Обернувшись, я увидел, что первым за мной бежит главарь, следом за ним ещё трое, а дальше, заметно отстав, торопится "перехватчик", получивший удар в лоб веткой тальника.
   Вскоре дорогу преградила неширокая протока, в которую я с ходу нырнул "ласточкой". Вынырнув на поверхность, в несколько взмахов подплыл к берегу и, отталкиваясь от песчаного дна и руками и ногами, выскочил из воды и побежал дальше. Кеды на ногах сидели плотно, а вода из них через дыры в подошвах была выжата буквально за несколько шагов. Мелочи много значат. Но тогда получается, что не такие они уж мелочи.
   Преследователи не отставали. Видать, азарт погони придавал им силы, а у их предводителя, думаю, ко мне был особый счёт. Но и я был не лыком шит. Бегал-то я нормально, а восемьсот метров вообще была моя основная дистанция. Так что посмотрим, как долго вы такой темп выдержите. Я то умел терпеть усталость и собирать все остатки сил, так, чтобы на последних ста метрах дистанции развивать спринтерскую скорость, когда ноги уже перестают тебя слушаться.
   Но преследователи мне попались упорные. Мы форсировали ещё три протоки, прежде чем от всей погони остался один предводитель. Я пробежал ещё метров двести, чтобы окончательно убедиться, что мы остались одни, после чего резко остановился, развернулся, и побежал к нему навстречу. Надо отдать должное, такой маневр его не обескуражил. Он попробовал ударить правой ногой, но я по-самбистки блокировал удар, захватил снизу голень и рванул его ногу вверх, одновременно толкнув в лицо рукой, отчего он упал на левый бок. Я тут же навалился на него, схватил сзади за волосы левой рукой, и коленом довернул лицом в песок. Затем перехватил его правую руку и заломил за спину. Такой поворот дел был для меня неожиданным - теперь я реально мог взять его в плен! Но в этот момент он, выплюнув изо рта песок и извернувшись, заорал благим матом о помощи. Я мгновенно уткнул его головой снова в песок, но было поздно. Крик конечно же был услышан, и теперь мне, пожалуй, придется поскорее уносить ноги. Из-за прибрежных кустов показались его бегущие приятели. Придавив спину коленом, я держал его голову в песке до упора, когда первый бегущий был уже метрах в десяти. Только тогда оттолкнулся от спины несостоявшегося пленника и пустился убегать от преследователей. Но, похоже, запал у них начал проходить. Пробежав метров семьдесят и оглянувшись, увидел, что они приостанавливаются. Уменьшив скорость, я продолжал бежать по берегу. Мне все равно надо было уйти от них подальше, из поля зрения, и потом незаметно вернуться к Сергею и Гене. Для этого лучше всего было добежать до места, где находится наиболее узкая часть островов, и там полянами, которые я знал как свои пять пальцев, добежать до рукава реки между островами и левым берегом, и уже по реке, воспользовавшись течением, доплыть до ребят.
   Я уже собирался поворачивать в кусты, чтобы пересечь остров, когда за поворотом увидел такое, что заставило меня на несколько мгновений остановиться как вкопанному. Метрах в шестидесяти, из песка на берегу, торчала голова. Я поначалу своим глазам не поверил. Но нет, это действительно была голова, с волосами и лицом, обращенным к воде. Вдали я одновременно заметил троих людей, которые, похоже, закапывали ещё кого-то, а невдалеке от них, возле кустов, лицом вверх, лежал ещё один человек. Меня как током ударило - да это же наших ребят закапывают! Вот сволочи! Теперь я понял, что они делают. Они связывают им руки и закапывают в песок, как в фильме "Белое солнце пустыни", когда бандиты связали и закопали Саида. Они так были увлечены своим паскудным делом, что даже меня не заметили. Быстро забежав в кусты, я начал пробираться к ним поближе, не теряя их из виду и наблюдая за ними между листвой. Теперь я понял, что первым закопанным был Петр, сейчас они закапывали Володю, а на песке лежал Лёха, судя по цвету рубашки. Хм... Где же ещё один - Данаец? Но раздумывать было некогда, скоро должны были подойти их остальные приятели; я опережал их минут на пять-семь, не более. Быстро по-пластунски подполз к Лёхе со стороны кустов. Заметил, что ноги у него связаны. Я зашептал, так чтобы Лёха меня услышал: "Лёха, лежи тихо, головы не поворачивай. Медленно подвинь ко мне свои ноги, развяжу веревку". Он начал медленно перемещать свои связанные ноги в мою сторону. Я было вытянул руки из травы, чтобы начать распутывать веревку, но в это время один из парней обернулся и заорал на Лёху: "Лежи смирно, не дергайся, а то мы тебя вниз головой закопаем!" Приятели заржали. Лёха закричал им в ответ: "Козлы! Дайте хоть встать, посса...!" Ожидаемый ответ парня: "Сс... в трусы!", снова развеселил всю троицу, и, смеясь, они продолжили своё мерзостное занятие. Я в момент развязал Лёхины ноги - они были завязаны на известный мне узел - а узлы то мы умели вязать, это обязательное знание для парусных дел. Потом Лёха повернулся на правый бок и подставил мне связанные руки, хотя это уже было очень рискованно. Обернись кто из парней в этот момент, все бы пропало. Когда я развязывал Лёхе руки, и меня появилась мысль, и я тут же изложил её шепотом: "Ты сейчас лежи. Я выскочу, они за мной погонятся, а ты развязывай Володю, бегите поперек острова до большой протоки, и по течению плывите к последнему острову, там Гена с Серёгой. Петра не успеете откопать, сейчас остальные сюда придут". Лёха был не из тех, кому надо что-то объяснять дважды. Сказав это, и глянув на всякий случай в ту сторону, откуда скоро должны были появиться парни, я выскочил из кустов, подбежал к парням, сильно толкнул ногой в спину одного, так что тот повалился на песок, от души отвесил оплеуху другому, и ещё успел лягнуть третьего, после чего отскочил в сторону, и использовал пару оставшихся секунд для оскорблений, пока они приходили в себя от изумления. После этого началась погоня. Я опять помчался вдоль берега, но на сей раз, как ни гнали меня вперед опасность и возбуждение, старался не отрываться далеко от преследователей, чтобы им казалось, что они меня вот-вот поймают. Трюк сработал, и они сначала дружно бежали за мной по берегу, потом я свернул в кусты и ещё там погонял их по знакомым лужайкам, уводя к южной оконечности острова. Посчитав, что теперь Лёха с Володей должны быть в безопасности, я оторвался от преследователей, и вскоре выбежал к большой протоке между левым берегом Иртыша и островами. Течение там было довольно сильное, да и я старался плыть побыстрее, надеясь догнать Лёху с Володей. Но так их и не заметил, до самого последнего острова. Выбравшись там на песчаную косу, направился вглубь и начал разоряться вороньим карканьем. Тут же услышал ответное "Ка-арр! Ка-арр!", и вскоре уже сквозь ветви разглядел продирающихся навстречу сквозь кусты Гену с Серёгой.
   - Где Лёха с Володей? - было первое, что я спросил. Ребята недоуменно поглядели на меня.
   - Они должны быть уже где-то на острове, - и в двух словах описал последние события.
   Мы начали по очереди изображать воронье карканье, и прислушиваться, не ответит ли кто. Но было тихо. Мы ещё прошли немного вглубь острова, повторяя условный сигнал, но так и не дождались ответа - ни ответного карканья, ни Лёхиного буксирного гудка. Стало ясно, что Володи с Лёхой на острове нет. Либо они опять затеяли что-то своё, либо их снова поймали. Серёга с Геной приуныли. Их можно было понять. До сих пор мы вели себя как трусливые зайцы, разбежавшиеся по островам и прятавшиеся в самой дальней части. Моя вылазка, несмотря на все усилия, ничего не поменяла, и все вернулось на круги своя. С этим надо было кончать. На меня нашли какая-то ожесточенность и остервенелая непримиримость. Может, оттого, что видел закопанных на берегу наших ребят. Игра закончена. С этими скотами по правилам играть невозможно. И я объявил войну. Теперь они были для меня врагами.
  
   Экспедиция
   После моей вылазки, убедившись воочию, что поймать меня им будет не так-то просто, и после неожиданной победы один на один с их предводителем, присутствовавшее до этого опаска и волнение испарились начисто. Оказалось, что и в самом деле, "не так страшен черт, как его малюют". Подумаешь, что они старше. Разберёмся! - вдохновлял я ребят. И понимание того, что у противника тоже есть свои слабые места, как будто освободило мои мозги, которые теперь соображали совсем неплохо, как это бывало раньше во время многочисленных игр в казаки-разбойники на этих же островах. Возможно, голод тоже помог их просветлению.
   Школа то у меня была хорошая, как я теперь начинал понимать, и острова я знал как мало кто другой. Чего мне не хватало поначалу, это уверенности в своих силах, но теперь она появилась и, похоже, передалась Сереге с Геной. У нас нет пленных, но мы можем захватить их шлюпку, и обменять на наших ребят - один вариант. Но теперь нам этого было мало. Око за око! Я ещё не знал, как именно, но был уверен, что когда разведаем обстановку, что-нибудь придумаем. Скорее всего, разозленные сейчас моим рейдом, они предпримут ещё одну вылазку, чтобы нас поймать, но будут заботиться о том, чтобы не оставить нас в тылу - эту опасность они уже поняли. Ну и ладно. Никто не мешает нам обойти их по левому берегу реки, не обязательно пробираться через острова. Я знал, что в начале там есть дорожка, наезженная автомобилями отдыхающих, а потом в кустах вдоль берега идет тропинка, натоптанная рыбаками.
   Сказано - сделано. Мы переплыли рукав, отделявший острова от берега, выбрались на дорогу, и побежали по ней. Но скоро Серёга стал отставать от нас с Геной. Гена вообще держался молодцом, и как-то тоже "завёлся", так что мы понимали друг друга с полуслова. Мы взяли Серёгу под руки, и пока было можно, тащили его, а он только успевал перебирать ногами. Но потом дорога кончилась, и началась узкая тропинка в прибрежных зарослях из ивовых и других кустов. Здесь мы дали Серёге в руки веревку, и по очереди его "буксировали". Мы забежали повыше того места, напротив которого, по моим расчётам, находились шлюпки, и некоторое время внимательно осматривали берег острова, пока не убедились, что никакого наблюдения там не выставлено. Такой предусмотрительности от противника я не ожидал, но на всякий случай надо было предпринять меры предосторожности. В нашем положении надо действовать наверняка. Одна осечка, и все может пойти, как говорится, псу под хвост. Когда мы переплыли протоку и выбирались на берег, я машинально отметил по положению солнца, что сейчас, пожалуй, часа два. Мне же казалось, что времени прошло не так и много.
   Знакомыми рыбацкими тропками и полянами я вывел ребят к бухте, где были шлюпки. Когда мы подходили, у меня мелькнула мысль, что и противники могли вспомнить о шлюпках, но, подумав, решил, что это маловероятно. Тем не менее, к бухте мы приближались с некоторой опаской. Но нет, обе шлюпки были на месте. Для экономии времени мы не стали обходить заросшую прибрежными кустами бухту вдоль берега, а переплыли её, сначала, правда, увязнув в сером илу по колени. Я тут же занялся плавсредством парней. Оказалось, они просто спустили парус, не снимая остальной такелаж, так что я быстро поставил паруса, и потом начал помогать Гене и Серёге. В какой-то момент Серёга вспомнил о еде и одежде, и эта была хорошая мысль, но брала опаска, как бы нас не обнаружили. Мы все-таки решили рискнуть. Когда шлюпки были готовы, мы отплыли недалеко от берега, связали их и бросили якорь. Гена остался в качестве отряда обороны, а мы с Серёгой тихонько соскользнули в воду и поплыли к берегу, на прощание сказав Гене, что если будут брать на абордаж, бей чем ни попадя. Гена ничего не сказал в ответ, но выражение его лица не оставляло сомнений, что он именно так и сделает.
   Мы быстро сходили за вещами, после чего вплавь добрались до шлюпок, держа узелки одной рукой над головой. Гена принял узелки, а потом помог забраться в шлюпку сначала мне, а потом мы вдвоем вытянули Серёгу. С нас с Серегой стекала вода, и вообще-то мы продрогли.
   Стоянка парней находилась ниже по течению, на север от нас, поэтому наш план был пройти по Иртышу вверх, в противоположную сторону, обогнуть южную оконечность первого острова, и войти в левый рукав Иртыша, между островами и левым берегом. Ниже по течению, за пляжем, была маленькая глубокая бухта, берега которой заросли большими густыми ивами. Её использовали для спуска байдарок спортсмены с лодочной станции. Там мы спрячем шлюпку парней, а свою будем использовать как плавучую базу. Гена с Серёгой перешли в нашу шлюпку, а я остался в другой. Одному, конечно, управлять двумя парусами сложно, но другого выхода не было. Договорились, что ребята пойдут вперёд, и, если что, возьмут меня на буксир, хотя тогда наше движение сильно бы замедлилось. Но ветер дул ровный, менять галс мне не надо было, пока не выйдем в Иртыш, так что, закрепив кливер и работая одним фоком и румпелем, вслед за Геной и Серёгой я благополучно прошел протоку и вышел в Иртыш. Здесь, уже на хорошем ветру, быстро перекинул фок, поймал ветер, немного разогнался, закрепил румпель и, пройдя вперед, поставил кливер. За кормой весело зажурчала вода - шлюпка быстро набирала скорость.
   Обогнув южную песчаную косу первого острова, место нашей утренней высадки, мы сделали разворот и прошли прямо возле берега острова, чтобы не зацепить немногочисленных купающихся. Мне было сложновато управлять парусами, так как приходилось идти довольно круто к сильному ветру, а отрабатывать крен было некому. Так что был момент, что одной ногой я держал румпель, другой удерживал себя, а сам свесился за борт, чтобы шлюпка не перевернулась от порыва ветра. Ребята пропустили меня вперёд, так как не знали, куда плыть. Вскоре мы были у намеченного места. Взяв наискосок течения, я сделал последний поворот, и вплыл в узкую бухту между длинными висячими ветвями больших ивовых деревьев. Потом пришвартовался возле узких мостков, с которых спортсмены спускали байдарки, и быстренько спустил парус. Следом в бухту вошли ребята и встали рядом. Я снял румпель с шлюпки парней и перенес его в нашу. Мы также перетащили в свою шлюпку их весла и весь такелаж, без которого они не могли поставить паруса.
   Пока мы плыли, у меня созрел план. Недалеко от их стоянки было одно нехорошее место. Под довольно высоким берегом всегда собирались коряги и ветви, и иногда туда приносило целые деревья. Течение в этом месте так закручивалось, что там вечно было что-то вроде бурелома, но только в воде. На самом берегу росла старая ива, одна ветвь которой нависала далеко над водой. К этой ветви молодые парни привязывали верёвку с вдетой в неё короткой палкой на конце. Трюк состоял в том, чтобы разбежаться, прыгнуть с берега, ухватиться либо за вдетую палку, либо за верёвку, и перепрыгнуть протоку. Если скорость была невелика, то прыгающий не долетал до противоположного берега и ухался в глубокий ил с порядочной высоты. Это было неприятно, но травм при этом обычно не было. Гораздо хуже было бы, если прыгающий не мог ухватиться за веревку или срывался с неё. Тогда он должен был лететь в кучу бурелома, и тут без повреждений вряд ли бы обошлось. К счастью, на моей памяти, никто там не срывался. Верёвка была привязана таким образом, что прыгать можно было в обе стороны, хотя назад прыгать было труднее - берег был более высокий. Обычно прыгали в одну сторону, а назад перебирались через протоку. Прыгать в обратном направлении меня научил хороший такой парень. Он в тот год приехал поступать в институт физкультуры и жил у родственников, которые были нашими соседями. Был он гимнаст, и учил нас, ребятишек, делать разные упражнения на перекладине. Мы как-то взяли его с собой на острова и показали ему это место. Он ловко перепрыгнул и туда, и обратно, чем сразу заслужил большое уважение всей нашей компании. Ко мне он относился хорошо, и когда я попросил его объяснить, как это он так ловко перепрыгнул назад, он не только объяснил, но и показал несколько раз, когда через несколько дней, уже вдвоём, мы пришли на то же место. Секрет был в том, чтобы сделать вовремя ещё одно маховое движение телом и как бы вылететь вперёд.
   В общем, я решил заманить парней в это место, убегая от них, самому же перепрыгнуть протоку на веревке, а они пусть летят с берега в бурелом. Конечно, надо было убедиться, что веревка на месте. Серёга предложил ещё для верности натянуть бечевку понизу, но я отверг идею - следить, где бечевка, и прыгать в одно и то же время я не смогу. Но тут Гена неожиданно предложил, как я сразу оценил, очень хорошее решение. Он сказал: "Давай я спрячусь поблизости. Кто успеет остановиться, все равно подойдет к краю, и тут я столкну их вниз". Это было так просто, что должно было сработать. Главное, чтобы их было немного на краю. Договорились, что если успеют остановиться больше двух человек, Гена ничего не делает и бесшумно исчезает. Серёга все это время ждёт нас недалеко от берега в шлюпке.
   Под парусом мы переплыли на остров. Мы с Геной высадились, а Серёга отвалил от берега и стал удерживать шлюпку против течения на одном месте, метрах в пятнадцати. Через кусты мы вскоре добрались до того места, где должна была быть верёвка. Она была на месте. Я подтянул её веткой, а потом дотянулся рукой. Сильно подёргал и осмотрел. Вроде целая, и на вид довольно новая, видать недавно повесили. Осмотрели её в том месте, где она крепилась к ветви ивы - вроде не перетёрта. Я отошел от берега, собрался для прыжка, примерился, разбежался и прыгнул "ласточкой" вперёд. В полёте зацепился за верёвку и перепрыгнул на ту сторону. Затем дождался, пока верёвка перестанет качаться, и перепрыгнул назад. Все прошло гладко. Гена подивился моему мастерству, и я коротко рассказал, что назад меня научил прыгать хороший парень, гимнаст.
   Потом мы нашли место для Гениной засады, и примерно представили, как все может выглядеть, после чего осторожно начали двигаться в сторону стоянки парней - она была неподалеку. Вскоре за кустами блеснули воды Иртыша. Сначала мы шли пригнувшись, но потом услышали голоса, и тогда легли и поползли к берегу по траве и наносам мелкого речного песочка. Доползя до кромки кустов, мы смогли разглядеть четырёх противников, варивших что-то в котелке на костре. Наличие котелка означало, что кто-то из них всё-таки наведывался к шлюпкам. Потом, поползав из стороны в сторону, смогли разглядеть головы наших ребят, закопанных в песке до подбородка, и получше разглядеть парней у костра. На сей раз их предводитель был с ними. Видать, набегался. В моей душе снова появилось какое-то тяжелое чувство - ну что за дикари! Похоже, Гена почувствовал нечто похожее - на его лице, хотя он знал уже о том, что они закапывают наших ребят, отразилось негодование. Одно дело знать, а другое воочию увидеть. Мы ещё понаблюдали, может поблизости есть другие парни, но никого больше не увидели. Те четверо сидели возле костра, разговаривали - до нас доносились обрывки мата - и смотрели на реку. Похоже, им было скучно. Ладно, скоро мы вас развеселим.
   Мы отползли назад, встали, и крадучись, стараясь не наступать на сухие ветки, пошли к веревке - я решил проводить Гену, чтобы убедиться наверняка - заблудиться в зарослях было легко. Гена устроился в засаде, а я вернулся к стоянке, снова понаблюдал, не произошло ли каких изменений. Вдруг, откуда не возьмись, с дровами появился пятый. Это несколько осложняло дело, но отменять акцию возмездия я не собирался. Пятеро, так пятеро. Учитывая предыдущий опыт, кто-нибудь должен остаться с пленниками. Я дождался, когда пришедший подбросит дров в костер и усядется. После этого настала моя очередь выходить на сцену. Если в первый раз одно возмущение подвигло на действия, то теперь мне понадобилось некоторое усилие, чтобы собраться с духом. Осечки быть не должно. Комбинацию мы задумали сложную, и от меня во многом зависит её успех. "Ну, пошёл!" - скомандовал я себе. Встал, раздвинул кусты, и понёсся к костру. Меня заметили, начали было вскакивать, но я был уже возле парней. Ударил одного ногой в плечо, толкнул другого, встающего, в грудь так, что он полетел на котелок, подвешенный над костром, но тут один из парней кинулся мне в ноги и сумел схватить за голень. Ну, как освободить ногу при таком захвате, в самбо учат. Но произошла задержка, и двое вскочивших оказались совсем близко. Я рванулся от костра, один из них успел схватить меня за локоть, рука другого скользнула по спине, но я вырвал руку, и припустил по берегу. Будь на мне рубашка, они бы точно меня свалили. Но пока пронесло. "Что-то я увлёкся, потерял чувство реальности - ведь их пять человек, чего было выступать", - укорял себя на бегу, и решил действовать осторожней. Сворачивая от берега в кусты, увидел, что в погоню за мной бросилось четверо парней. "Ага, один все-таки остался!" - удовлетворенно отметил я.
   Парни бежали за мной по узкой дорожке, один за другим, и я не видел, кто бежал первым. Хотел бы я, чтобы это был их предводитель. Перед местом с верёвкой был небольшой поворот, где я чуть притормозил - надо было рассчитать прыжок. Услышал за спиной, что они приблизились, и видать это их дополнительно воодушевило. Надеясь вот-вот поймать меня, они прибавили скорости. Прыгать с ходу оказалось значительно труднее. Когда за спиной четверо преследователей, все воспринимается совсем по иному. Я чуть не промахнулся, но все-таки смог ухватился за саму верёвку, хотя и не за палку, с которой прыгать было удобней. Подработал телом, и благополучно приземлился на противоположный берег. Пробежав несколько шагов вперёд по инерции, быстро развернулся и возвратился назад. Двое из преследовавших меня свалились с обрыва и корчились внизу в ветках и корягах. Я сразу определил, что один из них - их предводитель. Получай, собака! Двое других сумели остановиться, и сейчас в изумлении смотрели вниз, на своих приятелей. В это время позади них показалась голова Гены, и через пару секунд один из зрителей летел вниз, мотая руками.
   Второго Гена сумел захватить за горло сбоку, и свалил на землю. Тут до меня дошло, что Гена хочет взять пленника! Парень вывернулся и встал на колени, а потом на ноги, и они сцепились с Геной. Ах, чёрт! И верёвка все мотается! Так бы я перепрыгнул, и вдвоём с Геной мы бы его в момент скрутили. В общем, некогда было дожидаться, когда верёвка полностью остановится. Я отбежал назад, развернулся, примерился, чтобы встретиться с верёвкой, когда она идёт ко мне, и начал разгоняться для прыжка. На сей раз палка ударила по запястьям, я мгновенно схватился за неё, сделал прогиб телом, как учил гимнаст, и выкатился на берег. Тут сразу присоединился к Гене, вдвоем мы заломили его противнику руки, и потащили через заросли к берегу. Он было начал упираться, подкашивать ноги, но Гена дал ему такого пинка, и мы оба так рявкнули, что он моментально стал как шёлковый и послушно бежал куда его направляли. Мы выскочили на берег выше того места, где была шлюпка. Серега тут же направился к нам. Пока он подходил к берегу, мы связали парню руки, а потом просто свалили его на дно шлюпки через борт, и следом залезли сами. Серёга отвалил от берега. Я заменил его на румпеле, а он, как специалист по кливеру, перешел вперед, и мы поплыли к южной оконечности островов, чтобы обогнуть её и выйти в основное русло Иртыша. Для верности Гена связал пленному ещё и ноги. Парень, видать, совсем ошалел от поимки. Надо было его подготовить к встрече с приятелями.
   - Слушай, ты, вы зачем наших ребят в песок закопали? - был первый вопрос, который я задал ему.
   - Серый сказал, - с какой-то тупой бесчувственностью ответил он.
   - Кто такой Серый, главарь ваш?
   - Ну да, - угрюмо и так же бесчувственно ответил он. Какое-то животное.
   - Теперь слушай внимательно. Мы подплывем сейчас к твоим, и обменяем тебя на наших ребят. А ты проси своего Серого, чтобы он тебя выкупил. Жалостливо проси, чтобы его проняло. Может, он сам ноги переломал, так пожалеет тебя.
   - Ну, понял. А чё говорить-то?
   - Да что хочешь. Если не согласится, мы тебя на ночь на острове с кляпом во рту привяжем, комаров будешь кормить. Кто тебя ночью искать пойдёт? Понял, да?
   Пленник молчал. Гена для верности и доходчивости поднёс к его носу кулак. Тот отвернул голову.
  
   На пляже теперь было совсем мало народа. Зелёные пляжные грибки сиротливо стояли в шеренгу через весь пляж. Тёмные неприветливые волны, покрытые рябью, не вызывали никакого желания окунуться в них. Солнце покраснело, на горизонте появились облака. Судя по положению светила, время шло часам к семи. Задувал свежий ветерок, но я как-то холода не чувствовал, видать привыкнув за день ходить неодетым. Я так и не поел. Гена с Серёгой быстро подкрепились из своих съестных запасов, когда мы прятали шлюпку парней, предлагали и мне, но я есть не хотел - все мысли были о том, как разрешить ситуацию. "Собак на охоту не кормят!" - отшутился я тогда.
   Мы обогнули песчаную косу, и пошли по течению вдоль островов на север, к стоянке парней. Вскоре вдалеке мы разглядели несколько человек, а потом увидели и темные точки на песке - головы закопанных. Меня охватило физическое чувство тошноты от этого зрелища - по моим представлениям, это было настолько против людских понятий, что дальше некуда. Нельзя так обращаться с людьми! Мы сделали разворот, приблизились к берегу, и замедлили движение, держась на одном месте против течения. На сей раз парни были все в сборе, включая нашего пленника. Трое подошли к воде, четверо остались сидеть. Костер слабо дымил головешками.
   - Слушай, ты, Серый, или как там тебя. Отпускай всех наших, а мы отдаем вашего в обмен.
   - Много хотите, - ответил тот, не вставая.
   - Да ты подойди поближе, плохо слышно! - крикнул я.
   - Да не может он ходить, упал! - ответил за него один из стоящих на берегу, и засмеялся.
   - Заткнись, урод! - проинструктировал его предводитель.
   Я шевельнул ногой нашего пленного. "Ну, давай, теперь твоя очередь!" Тот не замедлил себя ждать.
   - Серый, ты чё, совсем?! Соглашайся, а то они меня на ночь на острове привяжут!
   - Да и чёрт с тобой, - был ему ответ. Дальше между ними пошла ругань, пришлось Гене унимать нашего пленного, который может первый раз в жизни всерьез обеспокоился о своём будущем.
   - Ну ладно. Так и быть, - сказал я. Можем ещё кое-что добавить. Хочешь румпель от своей шлюпки?
   - Врёшь! - вырвалось у него.
   - Гена, покажи им их румпель. Гена перевернул пленника лицом вниз, к днищу шлюпки, вытащил из-под него румпель и приподнял над бортом, крикнув при этом: "Ну как, узнаешь?"
   - А кстати, и шлюпка ваша в надежном месте спрятана, и весла ваши все у нас, и ещё кое-что. Если даже шлюпку найдёте, руками до базы придётся грести. Парни озадаченно молчали. Потом все дружно набросились на предводителя, заставляя его сейчас же произвести обмен. Тому некуда было деваться, но он молчал.
   - Да ну этого Серого на ...! - закричал наконец один из сидевших. Я из-за этого козла, похоже, руку сломал! Дались тебе эти пацаны, ну чё ты с ними связался. Одной левой придавим! Придавили, как же! Откапывай. Хватит, поиграли! - он с трудом встал, подобрал на песке короткую, типа саперной, лопатку и оправился откапывать Лёху одной рукой. Скоро и остальные, стоявшие на ногах, уже разгребали руками песок возле наших ребят, а трое так и остались сидеть возле слабо дымящихся головешек.
   Наконец наших товарищей вытащили из песка, развязали, но они так и сидели, не вставая.
   - Ребята, давай сюда, - крикнул Гена.
   - Я идти не могу, хрипло ответил Пётр, всё онемело, рук вообще не чувствую.
   - Идите им руки и ноги быстрее растирайте! - закричал я чуть не в бешенстве. Парни послушно бросились растирать ноги и руки Петру. Володя, Данаец и Лёха сами начали растирать себе ноги, а потом руки. Мало-помалу они встали на ноги, но движения были неуверенными.
   - Теперь оставайтесь на месте, - крикнул я парням, - а мы сейчас спустимся ниже и все ваше барахло выбросим на берег, а потом скажем, где шлюпка.
   Нашим ребятам сказал, чтобы брали Петра и шли вниз по течению. Сами спустились метров на сто пятьдесят. Дождались медленно приближающихся ребят, ведущих под руки Петра. Затем вдвоём с Геной, подмышки и за ноги, вытащили пленника на песок, и выгрузили на берег все принадлежности с их шлюпки. Когда все разместились в шлюпке, Гена развязал пленника, и тот проворно побежал к своим. Гена собрал веревки, которыми был связан пленник, и бросил их Сереге, после чего оттолкнул шлюпку от берега и сам запрыгнул. Мы снова подплыли к стоянке парней, и я объяснил им, где найти их судно.
   - А не обманываешь? - спросил один из парней. Я промолчал, а остальные из их компании посоветовали ему заткнуться.
   Неожиданно предводитель закричал: "А трубку мира будем выкуривать?" К моему непомерному удивлению, Володя согласился, а Лёха его поддержал. Я своим ушам не мог поверить. Что это, весьма своеобразный способ сохранить своё лицо? Неужели они приняли то, что их закопали в песок, как нечто нормальное? По моим меркам, это издевательство над людьми.
   - Володя, Леха, вам мало на сегодня приключений? Вы в своём уме? Ещё не поняли, что с полными сволочами дело имеете? - Но Володя упёрся, снова почувствовав себя старшиной шлюпки. Я был в полном изумлении, и чувствовал во всем этом оскорбление всех наших усилий - и моих, и Гениных, и Серёгиных. Я презирал наших врагов. Презирал за их сволочизм, за животные жестокость и тупость. Для меня они были мразью, с которой находиться то рядом было противно.
   - Хорошо. Идите, - сказал я. - Но я тоже ухожу.
   При полном молчании спустил немного шлюпку по течению, причалил к берегу и, ни на кого не глядя, взял свой узелок с одеждой и выпрыгнул из шлюпки на песчаный берег. Не прошёл я и нескольких шагов, как сзади услышал Генин голос: "Я с тобой!" Обернувшись, я увидел, что Гена выбирается из шлюпки. Вскоре мы рядом шагали к прибрежным зарослям. В наступающих сумерках пересекли остров по знакомым мне тропинкам. Оголённым телом я чутко ощущал, как на полянах воздух уже заметно посвежел. Потом вдоль берега поднялись вверх по течению, до брода, и перешли протоку.
   Одевались мы под пляжным грибком. Развернув свою одежду, Гена достал бумажный кулёк и вынул из него помятое варёное яйцо в хлебных крошках, и несколько расплющенный бутерброд с колбасой. "Держи, твоя доля от обеда", - сказал он, улыбаясь, и протянул мне яйцо и бутерброд. "О, спасибо, Ген!", - поблагодарил я, очистил яйцо, поделил его и бутерброд пополам и протянул Гене его часть. Он молча взял, и мы не спеша каждый съел свою долю. Потом оделись, стряхнули с ног налипший песок, натянули носки и обулись. Носки тут же намокли в мокрых кедах. Ну и ладно. Минут через двадцать мы добрались до автобусной остановки. По дороге особо ни о чем не говорили, но нам вдвоём было хорошо. Просто хорошо.
  
   Эпилог
   От Серёги я потом узнал некоторые детали. Когда первый раз мы втроем следили за протокой, произошло следующее. Парни или специально пустили вперёд одного человека, вроде как "на живца", или они разбрелись к тому времени, но только Володя с Данайцем и Лёхой выследили парня, который шел один, и решили взять его в плен. Но тот успел закричать, и ему на помощь тут же подоспели приятели, находившиеся неподалёку, и захватили наших ребят.
   А когда я освободил от верёвок Лёху, а сам увлёк за собой погоню, Лёха развязал Володю, и затем они начали откапывать Петра. Но тут подоспели парни с предводителем, и снова их повязали. А где был Данаец, когда я выскочил на закопанного Петра, Серёга не знает. По словам Лёхи, его привели много позже, почти "под занавес", и тоже закопали. А у меня остался невыясненным вопрос: если Володя, Лёха и Данаец сначала выслеживали парня, значит, они отошли достаточно далеко от промоины. Да там и отходить далеко не надо - не зная, что она там есть, её сроду не найдёшь. Почему же тогда парни устроили засаду, в которую я чуть не попал, именно у промоины? Всё сходится к тому, что они знали, где она, и что кто-то из нас туда обязательно придёт. И ещё одно белое пятно в этой истории - где так долго был Данаец, до того как его привели на берег и закопали? Печёнкой чувствую, неспроста все это, что-то за этим кроется. Но что именно, уже никогда точно не узнать. Есть у меня догадка, да как проверишь? Ключ был у Валентины Александровны, которая назвала его "Данайцем". Один её ответ, "да" или "нет", на единственный мой вопрос, поставил бы для меня все точки над `и'.
   Отношения с ребятами из нашей школы особо не поменялись, но тот случай мы никогда не вспоминали, как будто его и не было. А с Геной у нас сложились хорошие отношения.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Случай

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Этa версия рассказа написанa с учетом мнения и советов Нины и Михаила Розовых, моих самых доброжелательных критиков и советчиков.
  
   Вступление
   Несколько лет назад произошла авария на нефтяной платформе в море, когда погибло много людей. И мне запомнилось, а точнее, прочно врезалось в память, интервью одного из выживших в той трагической обстановке - рабочего. По ситуации было два пути спасения, и большинство выбрали именно гибельный. А этот рабочий избрал другой путь, и в результате этого решения остался жив. На вопрос корреспондента, почему он выбрал именно этот вариант, рабочий ответил, что он чувствовал, что не стоило спускаться по той лестнице ("It did not look right"). То есть это не был случайный выбор. Как-то его мозг, на подсознательном уровне, оценил ситуацию, и оценил точно, хотя времени у него не было и решение надо было принимать мгновенно - как и остальным. И именно эти слова запомнились, нашли отклик в моей душе, потому что сам был в похожей ситуации, и очень хорошо понимаю, что он имел в виду.
  
   Тот день начался как обычно, мало чем отличаясь от многих похожих дней, когда после подъема и скорого завтрака надо быстрее собираться и ехать на работу, а сам внутри ещё продолжаешь спать, реагируя на окружающую действительность лишь малой толикой все ещё оцепеневшего во сне мозга. На ту пору моя жизнь состояла в основном из сплошного потока довольно напряженной работы, да семейных дел, так что не было времени, да и не было особой необходимости, уделять много внимания окружающей среде. Она ощущалось как нечто, что не таит в себе неожиданных серьезных опасностей, и это давало возможность пребывать в спокойном и благополучном состоянии души, дополнительно усиленном исподволь навязанной специфической канадской умиротворенностью, как будто висящей в воздухе, навеянной каким-то непонятным, вкрадчивым и неназойливым образом, и незаметно принятую как аксиому, как очевидную данность. Хотя, как научила меня жизнь, не раз и не два со всего маха приложив, что называется, мордой об стол, именно очевидные вещи прежде всего нуждаются в доказательстве.
   Было раннее утро. На дворе стояла поздняя осень, и погода была подстать времени года - низкие серые облака, местами иссиня-темные, как будто утюжили огромный рабочий город, привольно расстелившийся вдоль одного из североамериканских Великих озер - озера Онтарио. И эта серость облаков и такой же серой мелкой мороси, периодически сыпавшей из них, как будто придавили, прижали город к земле, создав ощущение замкнутости, ограниченности жизненного пространства, и привнеся непонятную и беспричинную печаль, когда хочется остановиться и просто отдаться душой этим щемящим осенним чувствам, с легким недоумением перебирая события своей жизни как четки, и удивляясь - как же оно так получилось?..
   Темно-зеленый, с синевой пикап "Форд Эскорт" привычно принял нас с Валентиной в свое бархатистое на ощупь серое лоно, и трудолюбиво, как рабочая лошадка, каковой он и был по своей крепко сработанной сути, повез нас навстречу очередному трудовому дню, послушно подчиняясь движениям руля и нажиму на педали.
   Первый этап сегодняшнего жизненного путешествия - отвезти Валентину на станцию пригородных поездов. Оттуда она по заросшим развесистыми деревьями и густыми кустарниками долинам, сотворенным ледником и рассекающим город с севера на юг, к озеру, отправится в центральную часть Торонто, в офис своей горнодобывающей компании.
   Практически не задумываясь, проезжаю этот путь, постепенно просыпаясь в процессе разговора, реагируя на дорожную обстановку, и как будто впитывая ощущение этого дня, его вневременную неприветливую, но все равно чем-то манящую осеннюю природу, влекущую к себе как сладкоголосая сирена. Есть какая-то пугающая бездна в поздней осени. Может быть, это бездна времени, но заглянуть туда и волнительно, и страшновато, а главное - невозможно, потому что при жизни мы всегда привязаны к настоящему - кто больше, кто меньше. И только те, кто навсегда обрубают эти причальные концы - умершие или сошедшие с ума - свободны от этого поразительного своим многообразием и прихотливыми превращениями дара, имя которому - жизнь.
   Вот и въезд на станцию, которая этим ранним утром выглядит сонливо, несмотря на обилие шевелящегося народа. То ли люди и машины двигаются замедленно, то ли это мне кажется после езды по оживленным улицам.
   Оставляю Валентину у входа, описав круг вокруг асфальтового островка, и теперь путь лежит на север, в другой город Маркхем, границы которого смыкаются с северной частью Торонто. Машин прибывает, но дороги ещё свободные, и автомобиль целеустремленно, без особых проблем, пробирается по одной из центральных улиц на восток, по направлению к хайвею, который как река подхватит его и повлечет на север.
   Езда по улицам заканчивается, и внутренне я собираюсь - сейчас выеду на хайвэй, где и движение, и маневры, да порой кажется, что и сама жизнь, убыстренные. Вот мост, сразу после которого одна полоса ответвляется - это петля-заезд на хайвэй. Последние пару месяцев его ремонтируют, так что узкий заезд огорожен бетонными парапетами, за которыми навалены кучи песка и складированы другие стройматериалы. Из-за них даже не видно полотна дороги, и потому на разгонную полосу въезжаешь практически вслепую. Здесь я машинально, как какой-нибудь промышленный автомат на конвейерной линии (и может статься, что это сравнение не такое уж и далекое, как сейчас кажется), езжу день за днем, даже не задумываясь, в какую полосу встраиваться. Заезд между бетонными стенками ограждения такой узкий, а поворот такой крутой, что все внимание уходит на то, чтобы на не зацепить ограждение. Дорога спрямляется только последние метров двадцать, перед въездом на хайвэй. Выехав из бетонного коридора, бросаю мимолетный взгляд на разгонную полосу, и что-то меня на мгновение настораживает. Передо мною - черная свежеасфальтированная полоса, на которой нет никакой дорожной разметки. По идее я должен взять влево, как проделывал этот маневр много раз, и войти в разгонную полосу, но что-то мне мешает это сделать - что-то на сей раз здесь не так! Времени на размышление у меня две-три десятых доли секунды, осмотреться некогда, но по логике вещей я не должен въезжать на новый асфальт - ведь это просто придорожная полоса под мостом! - а как обычно взять влево и перестроиться. Но я этого не делаю - что-то здесь все-таки не то, как-то неправильно оно выглядит! Помните, как сказал рабочий - "It did not look right!" То же самое чувство! И я продолжаю ехать по свежему асфальту. В это мгновение слева от меня, буквально в каком-то метре с небольшим, на скорости километров сто десять в час проносится большегрузный самосвал - из тех, что перевозят по двадцать пять - тридцать тонн груза. Внутри, на какую-то неимоверно растянувшуюся секунду, все замерло. Нет, не ревущий металл пронесся мимо крохотного по сравнению с громадой грузовика "Эскорта", почти букашки на его фоне. Дыхание чуть не состоявшегося Конца на мгновение опахнуло меня. Это не было ощущение смерти, когда, уже умирая, вдруг откуда-то приходит безошибочно ясная, но равнодушная и бесчувственная мысль - "умираю". И ты принимаешь её равнодушно и отстраненно, как будто все эти последние дела уже не касаются твоего существа, уже замкнувшегося и оторвавшегося от бывшей жизни. На такое осознание надо время, к нему сразу не приходят. А здесь все произошло быстро, и в этой скоротечности было только ощущение возможного Конца моей жизни, и ничего более.
   Все ещё ошарашенный случившимся, непроизвольно выдыхаю: "Вот чё-ёрт!". И тут же в голове побежали мысли: "Что за преступная халатность! Эти дорожные строители прямым ходом отправляют людей в могилу! Идиоты!"
   Надо быстрей звонить, что-то делать, пока раннее утро и людей не так много. То, что сегодня на этом месте кто-то распрощается с жизнью, это не вопрос "если", это вопрос ближайших десяти минут. Я доезжаю до следующего выхода с хайвэя, схожу с него, и через три минуты, пробежав на одном дыхании от стоянки в пустой безмолвный офис, беру телефон и мгновение колеблюсь - не люблю иметь дело с полицией. Однако ничего умнее придумать не могу, и звоню туда, пытаясь объяснить ситуацию. Меня куда-то переправляют пару раз, и вот наконец кто-то, спокойно и неторопливо задавая вопросы, выслушивает мои взволнованные объяснения. В общем, делу "дан ход". Что я ещё могу сделать?.. Ничего в голову больше не приходит, и я просто приступаю к своей работе. Время тянется. Нутром чувствую, что мой звонок ничего не поменял, что опасность осталась, и предчувствие неминуемой беды продолжает жить в душе.
   Время идет, но в офисе против обыкновения все ещё пусто, хотя обычно к этому времени кто-нибудь уже подтягивается. Я понимаю, почему - в основном народ использует этот же хайвэй, но мне все равно тяжело принять эту мысль. Наконец сразу появляются двое - Брайен и Мегги. Эти приезжают с севера, тогда как большинство едут из Торонто, с юга. Они оживленно переговариваются, и из беседы становится ясно, что на их направлении дальше хайвэй закрыли, и им потребовалось время, чтобы выйти с него. В общем, теперь надеяться не на что. Кто-то, может уже водитель следующей за мной машины, выехал на полосу движения, думая что это разгонная полоса, а дальше других вариантов, кроме кучи-малы из груда железа, там быть не могло.
   И сразу померкли, приглушились и без того неяркие краски пасмурного дня. Щемящая досада и чувство одиночества, как волны, захлестнули душу. Всё. Карнавал закончен. Но он и должен был закончиться. Благополучие этой страны было мифом, иллюзией, летучим фантомом недолгих прежних времен, когда что-то начало делаться в ней, да быстро и закончилось, не успев укрепиться, и как всегда легко и незаметно, практически в одночасье, уступив место людской лени, воинствующей тупости, наглости, эгоизму и равнодушию ко всему и вся, включая себя самих и свою судьбу. Вот - и - всё. Вот - и - всё, - зацепились мозги за фразу, не в силах двинуться дальше.
   Я как очнулся. Всё так всё. Значит, нормальной жизни конец. Так и запишем. Да, подарила Канада насколько спокойных лет, дав отойти от турбулентной, непредсказуемой своими неприятными сюрпризами российской жизни. Может, спокойствие было в какой-то части иллюзией. И даже наверняка, так оно и было. Но это неважно, не имеет значения сейчас. Важен результат - передышка, а она была нужна. Я ей плохо воспользовался, наделал глупостей, упустил многие возможности, и неизвестно, принесла она мне больше пользы или вреда. Но, во-первых, она была. А во-вторых, теперь всё - тайм-аут закончен. И будьте добры пожаловать обратно - в зловонную яму, кишащую потерявшими себя людьми, мечущимися, сталкивающимися друг с другом в непрерывном броуновском движении, легко и без конца манипулируемыми по сути такими же неприкаянными "калифами на час", которых прихотливые волны судьбы, к удивлению для них самих, каким-то затейливым образом вынесли наверх и дали власть. Снова надейся только на себя и занимай круговую оборону, иначе в момент подловят и разорвут на куски. В общем, добро пожаловать в настоящую Канаду! Ну что ж. Хорошо. Принимается. Всё, с этим теперь и живем дальше.
   И вдруг стало легче на душе. Все стало понятней. Правила этой игры простые - выживай. Если сможешь. Но выживай своей сутью. Иначе - конец. Изменишь ей - потеряешь себя. Других исходов нет. Точка. Можно отдать многое и при этом остаться самим собой. Но не душу. Отдав её, растворишься в среде, в воле другого человека, в принятых на веру стереотипах, в атмосфере городов и офисных помещений, станешь фантомом, как многие до тебя. Станешь ничем. И так закончишь свой короткий век, потому что век фантома даже не короткий, он - никакой.
  
   Прибывшие позже сотрудники только подтвердили мои худшие опасения. Хайвэй перекрыт на большом протяжении в обе стороны, народ на своих машинах пробирается по забитым улицам. Что там произошло - никто не знает.
   Радиостанции, обычно споро реагирующие на всякие дорожные проблемы, на сей раз как воды в рот набрали. Так и простоял четыреста четвертый - номер хайвея - закрытым больше суток. И нигде - ни по радио, ни по телевидению - ничего не было сказано о причинах. А между тем, закрытие одного из основных хайвэев на такой долгий срок - это событие для города чрезвычайное. Где-то мельком промелькнуло сообщение, что он закрыт, и снова молчание. Почему закрыт - не сказали. А что это значит? Это означает одно - что число жертв оказалось слишком велико, а причины преступны, чтобы оповещать об этом общественность. А все эти разговоры об открытости и доступности информации, это все сказки. Людям дают знать только то, что считают нужным, что, как минимум, безвредно для властей. Точка. Всегда и везде.
   Осознание того, что со мной произошло, пришло постепенно. Поначалу об этом даже не думал. Пронесло, и ладно. Но потом понял, что вот так, в одно мгновение, и могла закончиться моя жизнь. И остались бы дети без отца. А что перевесило чашу весов в моем случае в сторону "жить"? Малость, если так разобраться. Я-то хорошо помню свои колебания в течение тех двух-трех десятых долей секунды, когда надо было выбирать между жизнью и смертью, не подозревая об этом. Все было на грани. Мог ведь и влево взять. Не логика, не размышления спасли меня, но работа мозга на уровне подсознания, как у того рабочего с нефтяной платформы, когда подсознание выдало сигнал - что-то здесь не так! И в тот раз я этот сигнал не пропустил. Но штука в том, что не всегда так бывает. В моем случае не помню ситуации, чтобы сигнал не приходил. Но проблема в том, что нередко эти сигналы игнорируются. А не надо! Надо слушать свое подсознание. От дураков не убережешься, не скроешься. Их слишком много, и становится все больше. И ты с ними в той же вонючей яме, чем сделали жизнь "калифы на час", пришельцы без роду и племени, выползшие на белый свет непонятно из каких темных щелей.
   Без ошибок никакое дело не обходится. Но ошибки ошибкам рознь. Когда все общество начинает жить по ошибочным законам, а вернее по понятиям, навязанным "солнцеподобными", сами себе присвоившими этот титул, речь уже идет о верном пути к национальным проблемам, если не катастрофам, к качественному перерождению некогда благополучного общества.
   И что делать теперь? Остается только самим думать о себе, самим заботиться о своей жизни, и по возможности о других, потому что от них тоже зависит жизнь общества. А иначе, похоже, надолго на этом свете не задержишься. Не большегрузный грузовик, так какая-нибудь налоговая инспекция "переедет", или так же ненавязчиво вползет в подсознание страх непонятно чего, когда будто обложен красными флажками со всех сторон, когда ничего не движется, любые твои планы тихо умирают в вязком болоте канадской жизни. Оттого здесь столько людей, трое из пяти, в течение жизни имеют проблемы с психикой. Потому что здесь любой человек никто для окружающих, потому что всем постоянно норовят привить эту мысль, потому что здесь любое живое движение спускается на тормозах, потому что каждый забился в свою нору и думает только о том, как бы его не тронули. А не получится. Тут на каждом шагу ловушки. И подсознание, отслеживая дыхание жизни, шепчет, что чем дальше, тем больше будет шансов угодить "под раздачу". И надо получше слушать, что оно там шепчет.
   Так что, выходит, свободен, и можно снова отправляться в плавание. Вот только куда...
   Как долго можно жить без точки опоры?.. Наверное, пока есть надежда. Наверное, наверное, наверное...
   Надежда... Свет... Шевелящаяся толпа... Надежда... Призрак... Пусть призрак. Пусть. Лишь бы помог удержаться на плаву. Хотя бы ещё чуть-чуть. А там, глядишь, может что и подвернется.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

  
  
  
  

  
  
  

На пасху

  
  
  
  
  
  
  
   Вместо предисловия
   События, о которых идет речь, произошли в моем раннем детстве. На ту пору мы жили в городе Свободном, что в Амурской области. Жизнь была простая, понятная и, можно сказать, светлая. И думаю, не только для меня. Впрочем, рассказ короткий, а значит коротким должно быть и предисловие. В общем, сами решите, прав я или нет.
  
   Проснулся я рано. Тихо, не шевелясь, лежал в своей детской кроватке и наблюдал, как за окном постепенно проявлялось огромное и высокое синее небо. Оно постепенно светлело, меняясь от ранней утренней глубокой синевы к нежному сине-голубому цвету начала дня. Моя пятилетняя душа тихо пела что-то хорошее, понятное только ей одной, купаясь в простых и чистых чувствах, навеянных ранним утром, тишиной в комнате и ощущением свободы. Я помнил - сегодня была какая-то пасха, и что не надо идти в детский сад. Ещё с вечера мама покрасила большие куриные яйца, сварив несколько с картофельными очистками. Эту часть я видел, но потом убежал на улицу, и как потом получались синие и красноватые яйца, так и не узнал.
   Вскоре встала мама, а вслед за ней и отец. Было слышно, как мама затопила печь и начала готовить завтрак. Я бесшумно скатился с кроватки на круглый лоскутный коврик из разноцветных тряпичных полосок, пришитых отцом на швейной машинке по спирали к толстому сукну в виде круга. Полежал немного на коврике, ощущая телом прохладный воздух и заглядывая под кровать. Там в углу лежали мои сокровища - подшипники разных размеров и прочие симпатичные железки, многие непонятного мне назначения, а также стояли три модели легковых машинок. Машинки были хоть и маленькие, но увесистые, солидные, с открывающимися дверками и капотом. Полюбовавшись на свое богатство, я встал на ноги, заправил кровать, как обычно помучившись с покрывалом, чтобы расстелить его. Потом быстренько оделся - одежда была сложена на стуле возле кроватки. Затем умылся холодной водой из-под умывальника и подошел к маме. Она заводила тесто в это время. Я поговорил с мамой и отцом, повертелся возле печки, разглядывая огонь, когда отец открывал заслонку, чтобы добавить дров. Желтоватые языки пламени тут же охватывали сухое полено, и вскоре становилось слышно, как оно потрескивает в печи. Потом поиграл немного машинками, и решил выйти во двор.
   На улице было довольно холодно. Напротив дома стояла шеренга высоких сараев, сбитых из некрашеных, почерневших от времени досок. Слева был проход в переулок, который вел на боковую улицу, а справа от дома стоял высокий сплошной забор из шершавых неотесанных досок. Посередине забора был широкий проход, в который могла проехать машина. Забор я недолюбливал, поскольку уже несколько раз, перелезая через него, в спешке срывался носком с округлой перекладины и засаживал себе весьма болезненные здоровенные занозы, иногда штук по пять за раз, которые потом отец иголкой вытаскивал из моих ягодиц. Из ладоней и ног занозы я умел выковыривать сам. За забором был небольшой вытоптанный пустырь, за ним стоял большой одноэтажный рубленый дом, внешне похожий на жилой, где располагался продовольственный магазин.
   Никого из ребятишек ещё не было. Лёд схватил неглубокие лужи, а вчерашняя грязь замерзла намертво и была как каменная. По краям луж лёд приподнялся и был белого молочного цвета. Я начал осторожно обламывать этот лед ногами, наступая на него каблуками и слушая как он трещит. Вскоре из дверей нашего двухэтажного деревянного дома, на ходу застегивая пуговицы пальто, выбежал Саша, сын соседей, живших напротив, через коридор, и мой приятель. Он увидел меня из окна. Саша был старше года на полтора, и уже умел читать. Но несмотря на такую большую разницу в образовании, мальчишка он был добрый и простой, и мы с ним дружили. Отец его работал инженером на лесопильном заводе, который все по привычке называли лесоперевалкой.
   Мы начали обсуждать, выдержит ли лед на Большой Луже, если попробовать по нему пройти. Саша хоть и был старше меня, но мы с ним примерно одного роста, а весил я, пожалуй, даже побольше, чем он. Но это не значит, что Саша был маленький, просто я был крупный для своих лет. Лужа находилась за домом, возле дорожной насыпи, казавшейся мне на ту пору довольно высокой. Скорее, это было маленькое болотце, но мы всегда называли это место Большая Лужа. По замерзшей грязи мы подошли к ней и осторожно попробовали лёд ногами. У края он был довольно крепкий. Я осторожно встал на него, а затем на лед зашел и Саша, и мы начали двигаться к середине лужи. Но вскоре лед начал потрескивать и прогибаться под ногами. Скользя ногами по льду, мы завернули и пошли вдоль края. Благополучно обойдя всю лужу, мы осмелели и попробовали кататься по льду с разбегу. Но лёд начал похрустывать, и в некоторых местах покрылся сеткой трещин. Мы уже собрались вернуться во двор, как неожиданно прибежал другой Сашка, крупный мальчишка, старше меня на два года. Видя, что мы стоим на льду, он с разбегу раскатился к середине. Лед не выдержал, и Сашка провалился в лужу сквозь лед, чуть не по пояс. Однако его это особо не смутило. Обламывая лед сначала голыми руками, а потом ногами, и замутив при этом сильно воду, он выбрался на берег в перемазанных глиной башмаках и, хлюпая водой в них, убежал домой переодеваться. Все произошло почти мгновенно, мы даже рта не успели раскрыть, чтобы предупредить его.
   - Сейчас ему мать задаст, - высказал предположение Саша. Я согласился и, повторяя слова отца, добавил, что Дуся, Сашкина мать, крикливая и глупая, но добрая.
   Мы с ним вернулись во двор, где посередине, в кучке, уже стояли несколько ребятишек постарше и что-то оживленно обсуждали. Мы подошли и начали слушать, о чем они говорят. Спокойный и доброжелательный тон разговора задавал Серега, большой по нашим меркам мальчик - он учился уже во втором классе. У Сереги было приятное лицо с живыми и наблюдательными глазами. Говорил он спокойно и рассудительно; на вопросы отвечал, подумав. Вообще, это был серьезный и справедливый парень, и мне он нравился, хотя общались мы с ним редко, из-за разницы в возрасте.
   Речь шла о пасхе. Вовку, старшего сына Дуси, только от другого отца, мать видать научила, что на пасху надо говорить "Христос воскрес", и отвечать "Воистину воскрес", но он что-то перепутал, и теперь ребятишки пытались разобраться, как надо правильно расставить слова. Вовка был небольшого роста, хотя и старше меня на три года. У него была кличка "Клоп". Вообще-то клички во дворе были не в ходу, но к Вовке она почему-то прилипла. Я иногда дрался с ним и его братом Сашкой, если у нас возникали непримиримые противоречия. Если в результате открытия военных действий Вовка терпел поражение, то Дуся потом бегала по двору, пытаясь найти меня, чтобы "оборвать уши" за Вовку. А я от неё прятался. Но уже через час-другой она успокаивалась, а вскоре мы уже снова играли вместе с Дусиными Сашкой и Вовкой.
   Вовка утверждал, что сначала надо говорить "Воскрес воистину", а отзыв - он так и говорил, "отзыв", как мы привыкли говорить в наших играх - должен быть "Воскрес Христос". Серега вполне разумно растолковывал Вовке, что если в начале сказать "Воистину воскрес", то будет непонятно, кто воскрес-то. А если сказать наоборот, то все встает на свои места. Вовку убедила не столько логика, сколько Серегин авторитет, и он, немного поупорствовав для порядка, согласился. Тут в разговор встрял Саша, мой сосед, и сказал, что вообще-то это все традиция, и не надо относиться к этому серьезно. Просто люди привыкли к празднику ещё в те далекие времена, когда народ верил в бога. А теперь, когда запускают в космос спутники, никто, конечно же, всерьез не верит, а просто по привычке так говорят. Примерно как с Новым годом. Наверное, так ему сказал его отец, инженер. Серега одобрительно согласился с Сашей, и остальные ребятишки его поддержали.
   Но тут в нашем дворе появился Лёнька, долговязый сутулый мальчишка с вытянутым лицом, одновременно нахальным и всегда настороженным. Он был даже старше Сереги и учился аж в четвертом классе. Жил он не в нашем дворе, и даже не в соседнем, а через два дома за магазином. Но поскольку в нашем доме жил его двоюродный брат, и он к нему иногда захаживал, мы его знали. Мне Ленька не нравился - какой-то он был скользкий. Драться не дрался, но слова у него были ехидные и вечно с подковыркой.
   Ленька сразу, с каким-то нетерпением, встрял в разговор, предложив побиться пасхальными яйцами - у кого крепче. Двое ребятишек вытащили из карманов крашеные яйца. Один из них был Дима, немного застенчивый первоклассник с худощавым мечтательным лицом и голубыми глазами, а другой Колька. Этот был набычившийся, молчаливый и дремучий коренастый парнишка лет восьми, но в школу он ещё не ходил - родителям было не до него. Один раз он хотел поджечь магазин, где продавщица обидела его отца - я так понял, не стала тому пьяному продавать водку. Колька долго пытался разжечь спичками толстые сырые брёвна магазина, но так у него ничего и не получилось. Мы стояли неподалеку и обсуждали его геростратовскую затею, сойдясь во мнении, что такие сырые бревна спичками никак не поджечь.
   У Леньки было темно-красное яйцо, которое он почти полностью зажал в руку, высунув только самый кончик. Первым с ним сошелся Дима. Он сосредоточенно нацеливал конец своего, выкрашенного в синий цвет, яичка на Ленькино яйцо, когда тот неожиданным быстрым движением ударил своим, и разбил Димино. Дима покраснел, а ребятишки зашумели, упрекая Леньку, что тот рано ударил - Дима ещё не приготовился. Ленька со злорадной ухмылкой сначала отбрехивался, что он все правильно сделал, а потом предложил попробовать ещё раз. Но Дима отказался. Тогда он предложил Кольке. Тот согласился. Он напряженно сопел, примериваясь ударить своим яйцом Ленькино, потом ловко ударил, но все равно Ленькино яйцо оказалось крепче. Колька отошел в сторону и начал облупливать свое яичко, чтобы тут же его и съесть. Во дворе быстро прибывали ребятишки, многие с крашеными яичками в руках, и вскоре большинство уже пробовали, чье крепче. От криков и споров стало шумно.
   Я тоже сбегал домой. Выбрал два крепких на вид яйца, выкрашенных в картофельных очистках, и вернулся во двор. Саша был все ещё во дворе. Дома у них яйца не красили, но ему тоже хотелось поучаствовать в состязании, и я дал ему яичко. Сам сразился с Дусиными Вовкой и переодевшимся Сашкой, и последний разбил мое яйцо, коварно ударив его сбоку, за что я выбил у него яйцо из руки. Упав на замерзшую землю, оно разбилось, и тем справедливость в какой-то мере восторжествовала. Сашка не обиделся, видать, понимая, что он и в самом деле смухлевал. Все-таки они были добрые ребятишки. Он быстро подобрал яйцо и тут же начал его чистить. Я тоже очистил своё. Сашка быстро съел яичко, поделившись предварительно с Вовкой, хотя тот уже съел свое. Вместе мы пошли смотреть, как обстоят дела у остальных. Глядя, как соревнуются ребятишки, мы обсуждали разные тактики, и постепенно сошлись на том, что следует очень быстро бить яйцо противника, и надо, чтобы конец яйца был как можно острее. Вовка загорелся, вспомнив, что он как раз видел у них такое острое яйцо, и уже было собрался бежать домой, но Сашка его перехватил, и сказал, что оно сырое, и если Вовка его разобьет, то точно получит "на бобы" от матери.
   Саша, мой сосед, тщательно примеривался, прежде чем ударить, а потом быстрым и точным движением наносил удар. Яйцо у него, к моему удивлению, до сих пор было целое. Ленька так и побеждал всех своим яйцом, и мне это стало казаться странным. С ним уже никто не хотел состязаться, и он ходил по двору и хвастливо кричал, что у него самое крепкое яйцо и что его никто не может победить. В конце концов, ребятишки перебили друг у друга яички, и с неразбитыми остались только Саша и Ленька. Саша явно не хотел связываться с Ленькой, но сама судьба свела их в поединке. Все ребятишки сгрудились вокруг них тесным кольцом, чтобы не упустить зрелище. Саша весь подобрался и был начеку. Ленька несколько раз уже пытался ударить его яйцо своим, но Саша каждый раз успевал убрать или отдернуть своё. Лицо Лёньки было злое и нетерпеливое. Я как-то сумел пробиться в первые ряды, надо мной сзади навис Сашка, а рядом с ним вытягивался на цыпочках Вовка, стараясь получше рассмотреть происходящее из-за моего плеча. Приближалась развязка. Саша готовил финальный решающий удар. Я заметил, как кончики ногтей на Ленькиных пальцах побелели, с такой силой он непроизвольно сжимал свое яйцо, высунув из пальцев только его кончик. Я удивился, как он не раздавит свое яйцо, давя на него с такой силой.
   Напротив меня стоял Серёга и пристально вглядывался в Ленькино яйцо. Неожиданно он воскликнул: "Стойте! У Леньки яйцо деревянное!" Слова прозвучали как гром среди ясного неба. Ленька на мгновение остолбенел, но уже в следующий момент завизжал на Серегу: "Сам ты деревянный!"
   - Покажи яйцо! - закричали ребятишки. Ленька в замешательстве посмотрел по сторонам, и начал отступать.
   - Как же, вот сейчас! Держи карман шире! - огрызался он, а сам в это время отходил, готовясь к бегству.
   Но он не успел. Первым на него молча, без единого звука, бросился бесстрашный Колька. Как по команде, остальные ребятишки кинулись на Леньку со всех сторон, мгновенно сбили его с ног и давай мутузить. Хорошо, что сила у ребятишек в этом возрасте невелика, иначе бы они его искалечили. Возмущение свершенной несправедливостью было велико, и Леньке пришлось сполна заплатить за своё мошенничество. Закричал кто-то из взрослых, вышедших во двор, и ребятишки отбежали в сторону. Ленька поспешно поднялся, схватил лежавшую неподалеку слетевшую шапку, и стремглав бросился со двора. Я только успел заметить, что лицо у него было в крови, и из разбитого носа текли темно-красные струйки.
   Подошел дядя Вася - это он кричал, и спокойно спросил, за что Леньку так разделали. Все наперебой принялись объяснять, что Ленька бился деревянным яйцом. На что дядя Вася, ничего не сказав, покачал головой и отправился дальше по своим делам.
   Ребятишки стояли, не зная, что делать дальше. Молчание нарушил Серега.
   - Так ему и надо! Хитрый какой! Сколько веревочке не виться, платить придется.
   Ребятишки одобрительно загудели. Отношение к событию определилось. Я тогда сразу не очень понял Серегины слова насчет веревочки, но потом мне Саша объяснил.
   Серега предложил поиграть в прятки, и добавил: "Только по-честному. Мы же не Ленька". На что ребятишки одобрительно рассмеялись. И мы стали играть в прятки.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Прогулка

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Иногда бывает, что среди обыденного течения дел в душе постепенно начинает вырастать какое-то смутное чувство. Его даже и беспокойством не назовёшь, потому что вроде и повода для него нет - внешне всё выглядит нормально. Дела помаленьку делаются, жизнь в целом движется, и, казалось бы, что ещё надо? Но что-то надо, что-то действительно не удовлетворяет, а вот что именно, понять не можешь. И нет-нет, да и промелькнёт смутное чувство сожаления, то ли о чём-то несбывшемся, то ли о чём-то может и возможном, но, скорее всего, уже недостижимом, потому что дорога, по которой идёшь, никогда не приведёт туда, и даже наоборот - чем дальше, тем больше уводит в сторону.
   В такие периоды надо каким-то образом приводить свои мысли в порядок. Но каким именно? Зависит от человека и от ситуации. Я иногда в таких случаях отправляюсь в длительную прогулку, на несколько часов. О маршруте особо не забочусь, но стараюсь в основном идти по долинам и паркам. Иногда беру велосипед, и не очень интересные участки, скажем, неживописные улицы, проезжаю на велосипеде. А так веду его в поводу, что совсем необременительно. Может, оттого что велосипед лёгкий, но не думаю, что другой велосипед вести было бы труднее - трение качения в любом случае небольшое. Иногда еду на нём, чтобы отдохнуть от ходьбы. С собой беру немного еды и, найдя живописное уединённое и уютное место, устраиваю привалы, где-нибудь в парке на пригорке, иногда на берегу озерка. Снимаю обувь, носки и, пошевеливая пальцы ног для разминки, вольготно располагаюсь на траве, реже на скамейке, немного подкрепляюсь, а потом ещё некоторое время лежу и слушаю тишину, или не спеша обозреваю окрестности, как бы погружаясь в окружающую обстановку. Летом или ранней осенью, в выходной, когда кажется, что даже воздух замер под безмятежным высоким синим небом, можно слышать как где-то в отдалении народ на своих дворах, выходящих на долину, готовит шашлыки или уже пирует. Доносятся весёлые беззаботные голоса, и кажется, что всё кругом пропитано ленивым летним томлением.
   Итогом таких "зигзагов" может быть не обязательно решение проблем или упорядочивание перспективных и текущих жизненных планов, которые, правда, за многих из нас составляет жизнь в лице отдельных представителей рода человеческого и их групп. Иногда - при поддержке природных сил и стихий. И всё же такие прогулки помогают восстановить душевное равновесие и несколько по иному взглянуть на свою жизнь, и иногда даже что-то разглядеть в туманном будущем.
  
   Вот и на этот раз, испытывая в течение нескольких дней щемящее ощущение неопределённости, в один из будних вечеров, когда вечерняя прохлада ранней весны стремительно овладевает жизненным пространством, а начинающие опушаться деревья как будто замирают и съёживаются от холода, я спонтанно собрался и отправился, что называется, куда глаза глядят. В пяти минутах ходьбы находится парк, туда и повели меня ноги, по инерции повторяя маршрут утренних прогулок-пробежек.
   Вечерело. Дорожка парка была безлюдная. Заходящее солнце пробивалось меж тёмно-синих расплывчатых облаков, слегка подсвеченных по краям лёгкими оттенками пурпурного цвета. Заросшая лесом глубокая долина на глазах погружалась в холодеющий сумрак. Если прислушаться, можно было различить слабый отдалённый шум быстрой речки, невидимой за деревьями.
   Вот так и идёт жизнь, как будто несколькими непересекающимися потоками, - думал я. На поверхности рутинные дела, которые не делать нельзя, и вроде даже и задумываться об этом не стоит - делай что положено, крутись как белка в колесе. Довольно распространённое занятие - называется "снискать хлеб насущный". И неважно, работаешь ли наёмным рабочим, или самостоятельно, рыская в поисках проекта, суть одна - за кусок хлеба продаёшь большой кусок своей единственной жизни. За восемь долларов в час, или за сто пятьдесят, но суть в том, что отдаёшь свои силы, своё время жизни работодателю так, как он того хочет. Хорошо, когда заодно ещё и интересно заниматься работой, но как часто это бывает? Конечно, многим, похоже, всё равно, что делать. Они с одинаковым чувством будут мыть огурцы для промышленной засолки и рисовать картины. Но в норме человеку нужно соответствие между его природой, предрасполагающей людей к определённым занятиям, и тем чем человек занимается.
   Дорожка парка резко пошла вниз в речную долину. Над головой сомкнулись ветви деревьев с распускающимися свежими зелёными листочками; в основании многих из них ещё можно было разглядеть чешуйки почек. Где-то глубоко в душе зародились звуки щемящей испанской музыки, и её волны стали подниматься, окрашивая всё кругом светлой вневременной печалью; как будто окутывая явь полупрозрачным покрывалом отстранённости. Музыка и ритм становились всё более поглощающими, растворяя будничные заботы и принося на их место сладкую муку волнующей мелодии и пульсирующего под ней ритма. И я жил, кружился в этих звуках, и хотелось слышать их ещё и ещё, и так мало теперь значило что-либо ещё в этом мире.
   Внизу в долине дорожка раздваивается. Я иду налево, и прохожу под автомобильным мостом. Слышно, как наверху немногие проезжающие машины погромыхивают на металлических полосах расширителей, прикрывающих стыки мостовых пролётов. Под мостом эти звуки отдают гулким замирающим эхом. Затем дорожка пересекает реку, загнанную здесь в прямолинейное бетонное ложе, напоминающее канал, и переходит в странную улицу примерно с двумя десятками домов, выстроенную на дне долины.
   Наваждение музыки продолжается, то ослабевая, то снова властно захватывая всё моё существо, изнемогающее от этой страстно влекущей к себе добровольной пытки. А теперь даже не столько добровольной, потому что нет сил прервать это сладкое томление, и нет желания избавиться от сладкоголосых чар. И я снова и снова возрождаю звуки мелодии и ритм, как будто сосредоточенно кружась в водовороте переливающихся, играющихся звуков.
   "Наваждение, наваждение", - говорю себе, умом понимая, что и музыка, и ощущение отстранённости, всё это мираж, не более, только краткое временное освобождение от цепких уз бытия, которые тут же опутают мой разум и всплывут в подсознании, стоит исчезнуть этому очарованию. В этой почти потусторонней для меня гармонии нет ответа, но есть гармония чувств сама по себе, трепетная и волнующая, захватывающая и влекущая, но живущая сама для себя. Обман, обман!.. Но какой сладкий!..
   Я поднимаюсь по противоположному склону долины, по узкой витиеватой тропке, идущей через лес. Наверху находится небольшой парк. К нему вплотную примыкает тихая молчаливая улица, идущая по-над долиной. Вдоль неё растут яблони с ещё робким, только-только начинающим распускаться белым и розовым цветом.
   Какой смысл во всё этом? - спрашиваю себя, уже заранее зная ответ, который сейчас не хочу слышать. Пусть ещё немного звучит в душе музыка, вобравшая меня всего, до самых запредельных глубин моего существа. Кто же я такой?.. Зачем во мне эта способность так отдаваться мелодии и ритму и начинать отождествлять себя с ними?.. Не знаю. Неважно... Просто есть, и всё. И не о чем больше думать. Но как неубедительно звучат эти слова!.. Неправда, неправда! Что-то должно быть за этим. Или было. Пусть не со мной, но с моими предками. Но было, было! Как это может повлиять на мою жизнь? И может ли? Зависит ли это от меня?..
   Есть этот параллельный и как будто самодостаточный мир, где мне так сладко и так хорошо. Но не могу же я быть в нём долго. Он необитаем, и я могу быть там только гостем. И чего стоит тогда такое отдохновение? Быть гостем в другом, настоящем мире, вот какая может быть расплата. Может, в этом что-то есть... Определённо есть! Но где же тогда реальная жизнь?.. Ни здесь, ни там, а над? Может быть, может быть... Всё равно по большому счёту в обычной жизни я чужой. И всегда был и подсознательно ощущал. И другие ощущали. Но с немногими, которые изредка находили меня, или я их, как находит путник родник в пустыне, было хорошо. Может, со всеми так?.. Нет, конечно, и мне это хорошо известно. Пожалуй, даже слишком хорошо.
   И в этот момент я понимаю, что не надо далеко отпускать от себя этот мир гармонии, пусть даже иллюзорный. Пусть он присутствует, хотя бы слабой тенью. Что-то он даёт и для этой, реальной жизни. Не отстранённость, как мне вначале показалось и чего я начал опасаться. Нет, нет! Его присутствие приподнимает, но не отстраняет, не уводит в другой воображаемый мир. Быть немножко там; почему бы нет? Может, это и есть моё настоящее место? Слишком много сторонних обязательств, придуманных не мной и мне навязанных?.. Я отвечаю и на этот вопрос, как оно есть на самом деле. Как сейчас, в этой игре у меня преимуществ нет. И никогда не было, потому что я играл по одним правилам, а остальные по другим. И пришло время что-то делать. Или не делать. Что проще, но тоже непросто - для меня.
   Уже в темноте приближаюсь к дому. Довольно свежий ветер продувает лёгкую куртку. Но на ходу уже давно разогрелся, и мне не холодно. Ещё один день жизни прошёл. Почти прошёл. Принёс ли он что-то большее, чем рутину дел и ни к чему не обязывающих мыслей? Надеюсь, что да. Надеюсь...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Подземные слоны

  
  
  


Пример успешной приспособительной эволюции в необычных условиях

  
   Подземные слоны живут на островах Южно-Азиатского бассейна. Конечно, называть их слонами - это некоторое преувеличение, потому что даже самые большие из них редко достигают полутора метров высоты. В холке. Из-за большого размера им трудно рыть ходы под землей, поэтому они предпочитают рыхлую почву. Раз отрыв ход, они, в отличие от кротов, своих дальних сородичей по эволюции, которые в какой-то момент отмежевались и стали развиваться самостоятельной ветвью, подземные слоны поддерживают свои подземные галереи, так сказать, в рабочем состоянии; периодически очищают их, обустраивают, и даже натаскивают ароматные травы с поверхности. Как теперь известно, делают они это в гигиенических целях, чтобы их не так мучили клопы. Видят наши слоники в темноте хорошо, хотя традиционно считается, что подслеповаты. Такое заблуждение пошло от открывателя подземных слонов, Миклухо-Зарывайского, когда он в середине девятнадцатого века оказался на острове, где жили эти интересные существа. На самом деле, как показали более поздние и более основательные исследования, проведенные на грант от Вселенского Общества Забавных Животных учеными Завирайского Университета Скрупулезных Наук, подземные слоники используют не видимый диапазон спектра, а инфракрасный и микроволновый диапазоны электромагнитного излучения. Последнее эволюционное приспособление, весьма необычное для живой природы, позволяет им видеть землю в буквальном смысле насквозь; в сухих грунтах иногда до нескольких метров. К сожалению, это не спасает их от периодических падений в океан, когда они, увлекшись рытьем ходов, сваливаются с крутых обрывов. По этой причине крутые берега многих островов в том регионе изобилуют темными отверстиями. Но это не пещеры, как изначально думали первооткрыватели, а печальные итоги рытья подземных ходов этими трудолюбивыми обитателями подземного мира.
   Почему они не выработали каких-то защитных механизмов против таких происшествий, непонятно. Ведь они вроде должны видеть, что земля кончается, но нет, роют до тех пор, пока с трубным криком не летят в океан, планируя на своих перепонках. (Между передними и задними ногами у них есть перепонки, как у летучих мышей, ими же они отгребают почву во время рытья тоннелей.) Куда они потом деваются, спланировав в океан, никто не знает. Долгое время считалось, что они гибнут в инородной для них среде, но никто никогда не видел утонувших подземных слонов. Есть интересное предположение, высказанное известным в своей среде профессором Безумным, что они не погибают, но, помывшись и поев морской травы, снова зарываются в океанское дно, и в конце концов возвращаются к себе, в свою, так сказать, Землю Обетованную. Безусловно, как сказал другой известный профессор, Подпевалов, рациональное зерно в этой правдоподобной гипотезе имеется, но необходимы деньги на дальнейшие исследования. Оба профессора готовы отправиться в экспедицию немедленно, как только частный Фонд Помощи Великим Идеям выделит обещанные тридцать долларов. Остальные расходы берет на себя правительство нового территориально-этнического образования, Тунгусская Свободная Отмороженная Республика, руководство которой загорелось идеей разведения подземных слоников в районах вечной мерзлоты. Будем, так сказать, держать руку на пульсе этого увлекательного Проекта Века.
   Представляет интерес судьба первооткрывателя подземных слоников. На остров судьба занесла его случайно. Преследуемый международным розыском за незаконную добычу, хранение и перепродажу слоновой кости и редких экзотических животных, он, истинный исследователь тайн природы, можно сказать, бескорыстный и пламенный энтузиаст освоения и присвоения всего, что плохо ли хорошо лежало с целью альтруистического получения прибыли, в последний момент сумел ускользнуть от представителей деспотичной власти. Спустя три месяца, незамеченный, глубоко в трюме, он прибыл на этот остров, которому суждено было сделать его имя бессмертным. Выскользнув глубокой ночью из трюма, он сумел благополучно спуститься по якорной цепи почти до самой воды, когда вахтенный матрос неожиданно открыл по нему стрельбу из мушкета (а может, и не мушкета, но именно так было написано в автобиографии этого выдающегося исследователя). Прыгнув в воду, он вплавь добрался до берега, но опасаясь преследования, продолжал углубляться внутрь острова. Достигнув к утру просторной поляны, он упал и уснул от усталости. Так случилось, что под ним рыл подземный ход слон, который, имея способность видеть сквозь землю, узрел необычное существо и решил прорыть ход поближе, посмотреть, что это ещё за чудо-юдо припожаловало в их края. Ход он прорыл, но почва была рыхлая, и вскоре после того, как слоник удалился, не найдя ничего интересного в храпящем Миклухо-Зарывайском, почва обрушилась, и наш бесстрашный путешественник оказался в подземном ходу. Он обрадовался этому событию, восприняв его как подарок судьбы. Так он и прятался в этих катакомбах, постепенно став своим среди слоников, пока корабль не покинул остров. Вреда подземные слоны людям не приносят, поскольку они травоядные животные и питаются корешками растений. Ночами выходят наверх, подкрепиться растительностью.
   Впоследствии ученому осточертело торчать на безлюдном острове, среди подземных слонов и прочей тропической живности и флоры, и он предпочел добровольно сдаться капитану случайно забредшего судна, который затем передал его в руки недемократичной и тираничной администрации одной из колоний Голландии. Там он и работал в качестве заключенного на строительстве береговых сооружений, пока в результате непосильного изнуряющего труда наконец не дошел до такого беспомощного состояния, что уже был не в состоянии махать кайлом, после чего, по его словам, надсмотрщики бросили его в яму. На его счастье, в яму выходил ход, прорытый подземными слонами, которые тоже водились на этом острове. Зная уже повадки слоников, наш отважный путешественник отлежался, немного отъелся на тропических плодах, и потом бесстрашно прошел подземными галереями до другой оконечности острова. Там, дождавшись ночи, незаметно забрался на корабль, и в конце концов прибыл к Европу. Все эти передряги оказали некоторое влияние на его психику, но тем не менее, он дожил до преклонного возраста и написал свои воспоминания о подземных слонах. Долгое время рассказанное им считалось полным бредом, но с течением времени, как мы видим, отношение поменялось, и правда восторжествовала. Сегодня, как известно, есть сотни специалистов, занимающихся исключительно проблемами подземных слоников. В среде ученых зоологов не прекращаются дебаты, каким образом классифицировать этих удивительных подземных животных. Орнитологи, например, предлагают относить их к птицам и включить их в один отряд с летучими мышами, как подотряд. Однако многие зоологи считают такие заключения преждевременными, пока не выяснены досконально летно-технические характеристики подземных слонов. В общем, жизнь не стоит на месте, идет нормальный планомерный научный процесс поиска, исследований, подготовки новых научных кадров для работы в этой быстро развивающейся науке - теории и практике подземных летающих слонов. Работы хватит всем. Было бы финансирование.
  
   Автор выражает благодарность Александру Шестопалову за открытие и первоначальное теоретическое исследование идеи подземных слонов.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Ремонт

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Последние три месяца прошли под знаком капитального ремонта дома. Интересно, как выглядит этот знак?.. Если бы мне довелось его рисовать, я бы изобразил маску от пыли, мешок цемента, силуэт человека, стоящего на коленях и вкручивающего шурупы в пол дрелью, и весь этот строительный модернизм заключил бы в облако строительной пыли от зашкуривания сухой штукатурки и сносимых стен.
   Прежние ремонты вспоминаются как детские игры в казаки-разбойники по сравнению с третьей мировой войной. Ну что там, в самом деле! Так, покраска, двери новые поставить, сантехнику поменять, ручки и прочая мелочёвка. Идиллия, одним словом. Нынче ремонты какие-то свирепые пошли. Они вынимают из вас душу, скручивают её как отжимаемое руками Атланта мокрое бельё, и в таком виде снова вкладывают её в ваше забуревшее от испытаний и невзгод тело. Это при том условии, что вы успешно прошли испытание водой в полуподвале, огнём в новой газовой печке вместо старой на дизтопливе, и старыми медными полудюймовыми трубами. Некоторые не проходят, ломаются, поскольку мероприятие не для слабых. Я серьёзно, какие шутки могут быть на эту не то что даже серьёзную, а где-то как-то даже героическую тему...
   Возьмём, к примеру, контракторов-строителей. Слов нет, среди них есть прекрасные люди и настоящие специалисты своего дела, о которых ещё скажу. Но надо, чтобы вам в какой-то мере повезло, чтобы вы потом, через много лет, могли бы повторить мои слова, рассказывая своим повзрослевшим внукам о самом значительном в вашей жизни событии. А если вы не родились под счастливой строительной звездой, то вам придётся рассказывать о каком-нибудь обобщённом Серёге, который на пару с судьбой-злодейкой вынимал из вас вашу бессмертную душу за ваши же кровные тугрики (они же доллары, рубли, рупии, и т.д. в зависимости от места, где происходит это эпохальное событие). Скажем, приходит такой Серёга  в то место, которое, возможно, когда-то станет вашим домом, но сейчас это просто строительная площадка, на которой каким-то случайным образом оказались предметы домашнего обихода. Вы ему показываете развороченные стены и опасно нависший над головой после удаления стены тяжеленный потолок. А этот потолок, между прочим, не из современной сухой штукатурки, а из настоящей, в два пальца раствора, нанесенного на маленькие плиты ранешней сухой штукатурки, как это делали полсотни лет назад. В ответ на ваши скромные пожелания покончить с этим строительным бардаком Серёга хорошо поставленным голосом заслуженного профессора читает лекцию, что и как надо сделать; снисходительно, но с неохотой, поскольку мы, олухи-клиенты, ему уже до смерти надоели, объясняет нюансы и абсолютную нетривиальность нашего тяжелейшего случая. Оказывается, у нас всё не так, как должно быть! Потом Серёга скучным голосом диктует нам условия полной капитуляции, выписывает на клочке нашей бумаги нашей же ручкой рецепт, согласно которому мы должны купить столько-то листов сухой штукатурки, столько-то шурупов, какие-то двенадцатифутовые железки и ещё разную всячину, о которой я вообще первый раз в жизни слышу, и хотелось бы, чтобы последний. Оказывается, всё это надо нам же ещё и привезти. А у нас, между прочим, автомобиль из-за нашей недальновидности совсем не приспособлен для перевозки десяти листов сухой штукатурки размером восемь футов на четыре. И, конечно, нам же надо самим разобрать потолок, заказать контейнер для мусора ("всего-то за пятьсот долларов", между делом роняет Серёга). Я человек не язвительный, но в данной ситуации так и хочется завершить Серёгины откровения фразой: "а потом  приду я, в белых перчатках, и так уж и быть, поставлю вам этот ваш несчастный "драйвол"". Ах, зачем меня воспитали таким вежливым человеком!.. Иначе бы Серёга, перед тем как навсегда раствориться в темноте пасмурного осеннего  вечера, выслушал бы моё не самое лестное мнение о его, скажем так, профессиональных качествах, а точнее, об отсутствии оных.
          Встречаются среди строителей артистические, творческие натуры с хорошо развитым чувством эстетики. Заходит такой эстет в ванну, и сразу видит, что выгороженный шкаф надо убирать, поскольку он занимает слишком много места, а вместо шкафа и старой мойки его воображение живо рисует прекрасную мебель, высокие белоснежные шкафы для белья, а кругом светлый в тон мрамор, и стоит чудесная ванна с новейшими технологическими изысками и может даже с излишествами. Ну, и всё остальное в такой же романтической тональности и пастельных тонах, как на рекламных буклетах. Конечно, послушать такие речи забавно, почему бы и не помечтать иногда. Однако, вздохнув и приземлившись с небес на старый кафельный пол, душевно отвечаю, что идеи замечательные, слов нет, но, тем не менее, хотелось бы потратить десять тысяч как-нибудь поинтереснее, с размахом, а не послушно оттащить их в какой-нибудь "Билдинг Бокс", как загипнотизированная крыса под дудочку крысолова. Ванна, она и есть ванна. Пусть будет прилично, чистенько и удобно, мне больше не надо. В конце концов, жить в ванне я не планирую.
   Некоторые специалисты по укладке керамической плитки предварительно вполне вежливо просят выдолбить полтонны бетона, зачем-то залитого между балками в стародавние времена, выровнять стесанные балки, уложить на них ровненько фанеру, прокрутить её шурупами, а потом они придут и положат плитку. Скорее всего, тоже в белых перчатках и при накрахмаленных манжетах. Поневоле задаёшься вопросом, а не лучше ли тогда и плитку самому положить, поскольку эта процедура составит не более десяти процентов от всех подготовительных работ. И в результате укладываешь плитку, и получается нормально. Не боги горшки обжигают, известное дело. Вот так благодаря профессионалам постепенно и обучаешься строительному ремеслу. Кстати, и листы сухой штукатурки, и фанеру привезёшь. Если по-настоящему надо. В нашем случае с помощью автомобильного багажника для велосипедов и двух досок, два на четыре дюйма сечением, и длиной восемь футов. Эти доски одним концом прикрепляются к багажнику, а другим кладутся на крышу автомобиля, а листы сверху на доски. Верёвки продеваются через салон; двери при этом захлопываются без проблем. И всё.
   К несомненным достоинствам ремонта надо отнести возможность встретить много хороших людей, от которых учишься хорошему и полезному, и в первую очередь добросовестному отношению к своему делу. Учишься профессионализму и самоотдаче. Эти люди делают свою работу добросовестно не только потому, что им платят, а потому что они по-другому не могут, потому что они уважают себя, уважают свой труд и профессионализм, и потому что они делают это для людей. И таких специалистов не так уж мало, должен я вам сказать, и не только среди старшего поколения.
   А то, что приходится много делать самому, на поверку оказывается не так уж плохо. Умение делать вещи своими руками развивает, прибавляет уверенности в своих силах и способности решать разные проблемы, не только ремонтные. В конце концов, самое главное, думаю, это отношение к работе и делам. Когда разом сваливается столько проблем, как с этим ремонтом, на раскачку времени нет. Отложить до лучших времён, как раньше, и поменять мойку, когда будет настроение, не получится. Менять её надо сейчас, и всё, других вариантов нет, поскольку и другие мойки надо менять, и унитазы все, и кухню надо переделать, и так далее. И когда в таком тонусе поживёшь с месяц-другой, по-другому начинаешь воспринимать жизнь. Вместо того, чтобы к ней приспосабливаться, начинаешь её сам менять, как при ремонте полы или двери. Как говорили раньше, занимаешь более активную жизненную позицию, причём всё время. Вот такое благотворное влияние может оказать простой капитальный ремонт дома на вашу жизнь. Разумеется, при том маленьком условии, что вы сами откроете душу ветру перемен.
   Такие дела с ремонтами. Как на это дело взглянуть. Не то что я всех призываю поголовно начать ремонтировать дома и квартиры, есть дела поинтереснее, однако и полагаться только на специалистов ни к чему. Многое мы сами можем сделать, и надо делать, чтобы почувствовать пульс жизни, почувствовать свою полноценность и разносторонность, почувствовать напряжение ума и мышц, когда сталкиваешься с незнакомыми проблемами и решать их надо сейчас, срочно. В этом и есть суть человеческой жизни, что бы мне не говорили, и сколько бы не убеждали рекламными роликами, что нет ничего лучше, чем валяться на песчаном берегу в тропиках. Не поработаешь - не отдохнёшь. Отдых от отдыха не бывает. Отдых, это в первую очередь смена занятий. Чем сильнее перемена, тем полноценнее отдых. Думаете, я эту заметку для чего пишу? Для отдыха! Потому что хоть мне и нравится моделировать рост клеток, но надо честно признаться, что я уже доработался до одури, а значит, как говорили в стародавние доайподовские времена, пора сменить пластинку. Что я и делаю. Более того, отдых на этом не закончен! Время ещё детское, пол-двенадцатого, так что до сна можно пройтись быстрым шагом с полчасика по замёрзшим уснувшим улицам, а то и в парк сходить, он недалеко. Отдыхать, так отдыхать!
   Но это к слову. А возвращаясь к предмету нашего разговора, хочу добавить, что есть в нас потребность чувствовать себя человеком, а не гайкой или винтиком в "кьюбикле", и в это понятие самой большой составляющей входит труд, и труд добросовестный, с полной самоотдачей. Понимаю, что в современном обществе сложно воспитывать такое отношение к труду, но другого пути нет, если человек хочет оставаться человеком. Альтернатива добросовестному труду одна - деградация личности. И позвольте закончить заметку мыслью историка Соловьёва, с которой созвучны и мои рассуждения: "Общество выходит из состояния варварства, когда является и усиливается потребность в честном и свободном труде, стремление жить своим трудом, а не за счёт других".
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Сало

  


   Позавчера купили в магазине сало, две упаковки, каждая примерно по полкило. Открыли одну, порезали, положили на кусочки хлеба, и начали есть. Какое-то странное сало - жёсткое и не жуётся. Как и кто его делал?! На следующий день вторую упаковку открыли. Получше, конечно, есть можно, вполне ничего. Конечно, и первый кусок изведём - пожарим картошку, или растопим и хлеб помакаем. Растопленное на сковороде сало горячее, хлеб опускаешь, он аж шипит! А потом этот пропитанный горячим салом кусочек в рот, и так приятно и вкусно, и жить сразу хорошо становится на белом свете! Хотя и до этого неплохо было, ничего не скажу. Но с вытопленным салом ещё лучше!
   Конечно, в такие светлые моменты не до воспоминаний, но потом, насытившись, и подтерев кусочками хлеба остатки сала на сковородке, нет-нет, да и вспомнишь те счастливые минуты жизни, когда довелось есть ну такое вкусное сало, такое вкусное, что даже сейчас, при одном воспоминании, охватывает сладостный трепет и слова начинают путаться от восторга в голове, потому что такие сильные чувства, эту симфонию сладкого и нежного наслаждения невозможно описать словами. Это надо есть. Мне даже глаза закрывать не надо, я вижу его наяву, стоит только вспомнить об этом.
   Ну почему такие прекрасные мгновения жизни настолько редкие!.. Оно было такое нежное на вид и имело тончайший розоватый оттенок, которому трудно даже что-то сопоставить. Этот цвет был само совершенство, шедевр и венец высшего проявления мастерства великой Природы. Он так приятно ласкал взор, вызывая волнующие эстетические чувства сам по себе. Гармония и поэзия сплетались, витали над Ним и как будто одухотворяли Его, столь желанный кусочек Сала. Оно почти само таяло во рту, и этот неповторимый вкус, который потом годы и годы будет жить во мне чудесным восторгом, подарком судьбы, сладким томлением души и её высшим взлётом, пронизывал самые глубины моего торжествующего существа, почти погружённого в транс этим волшебным вкусом. Ах, какие сладкие воспоминания - терзающие душу, рвущие её на части!..
   А ещё я помню другое Сало! О-о-о! Я могу по памяти, до мельчайших деталей, воспроизвести Его, как будто воочию вижу этот свежий срез, лоснящийся нежнейшей едва-едва розоватой белизной и девственной непорочностью. Тускло поблескивает от сала острое лезвие ножа, которое только что с легким, даже не слышимым, а ощутимым только через лезвие хрустом врезалось в эту нежную и податливую плоть. Рядом кусочек ноздреватого ржаного хлеба, на котором уже аккуратно разложены кусочки Сала. И вот оно, это мгновение, когда вы сначала языком, а потом губами начинаете ощущать неповторимый вкус, и уже в следующую секунду чувствуете, как Оно тает у вас во рту, и всё, что вы переживаете в эти благословенные минуты настоящей жизни, это Вкус - неповторимый, единственный... Любимый!
  
   John A. Crow, The Epic of Latin America. В оригинале "Unquestionably a man of tremendous knowledge and talents, he wasted his energies by turning in every possible direction, yet no matter which way he turned found himself circumscribed by stale, prison-like medievalism that surrounded him."
   John A. Crow, "Not even the strongest genius could swim against the heavy and deadening current of those gongoristic days".
   Предназначение. Моё предназначение! Причудливая штука - жизнь, таинственная работа безжалостной логики для тщетной цели. Самое большее, на что вы можете надеяться извлечь из жизни, это узнать что-то о себе, но и это приходит слишком поздно - урожай неизбывных сожалений.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Об авторе
  
  
  
   - 287 -
  
  
  
  

- 4 -

  
  
   Об авторе
  

- 286 -

  
  
   Ю. К. Шестопалов
  
  
  
   Ю. К. Шестопалов
  
   Формула
  
   Ю. К. Шестопалов
  
   Ю. К. Шестопалов
  
  
  
   Королева
  
  
  
  
  
   Ю. К. Шестопалов
  
   В горах
  
   Ю. К. Шестопалов
  
   Командировка
  
  
  
   Ю. К. Шестопалов
  
   Марша
  
   Ю. К. Шестопалов
  
  
  
   На островах
  
  
  
   Случай
  
   Ю. К. Шестопалов
  
  
  
   Ю. К. Шестопалов
  
   На пасху
  
   Ю. К. Шестопалов
  
  
  
   Прогулка
  
  
  
  
  
   Ю. К. Шестопалов
  
   Подземные слоны
  
  
  
   Ремонт
  
  
  
  
  
   Ю. К. Шестопалов
  
   Сало
  
  
  
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"