Забавно, что через столько лет вдруг вспомнил зимние каникулы на втором курсе института. Я приехал к родителям, в Омск. Установились морозы, народ без нужды на улице не появлялся, и улицы ненадолго заполнялись людьми перед началом и после окончания работы, а потом снова пустели, и как-то быстро становились либо заснеженными, либо покрывались неизвестно откуда бравшейся изморозью. Почти всё время стояло около сорока градусов мороза, и лишь редкие дни температура поднималась градусов до двадцати; тогда, по контрасту, казалось, что установилась хорошая комфортная погода. Улицы города тут же заполнялись людьми, ребятишки с криком играли во дворах; но проходил день, и мороз снова разгонял всех по домам, и улицы города торжественно и одиноко стояли в зимнем убранстве.
Мои школьные приятели учились в местных институтах. Занятия у них из-за уборочной начинались позже, чем в моём московском вузе, и они усердно сдавали экзамены. Так что общаться мне было не с кем. Да и, по правде говоря, полтора года, проведённые поврозь, не способствовали нашему сближению, а наоборот. И это нормально, люди живут в определенной среде, погружаются в неё, их интересы и круг общения формируются уже этой средой, и ничего тут не поделаешь. Надо принять это, и всё. Принять.
Ну, что я мог делать на каникулах? Сходить в кино, почитать книги. Один раз, когда чуть потеплело, я съездил на огород, привезти родителям картошки, варенье, несколько банок с солёными огурцами и помидорами. Всё это добро хранилось на огороде, километрах в шести от дома, но ехать туда надо было кругом, на автобусе, а потом километра два с половиной, по снежной целине, в основном по колено в снегу, брести мимо садовых домиков и берёзовых рощ. Вообще говоря, мероприятие физически тяжёлое, но парень я был крепкий, да потом, как-то привык к такой ломовой работе, и особо не задумывался. Всегда так было. Инерция... В общем, дня через три после приезда я уже как бы наотдыхался, и подумывал о том, чтобы в одиночку сходить в какой-нибудь небольшой зимний поход по северу области, а то и вообще вернуться в институт, а там я бы нашёл, чем заняться. Спортзалов в институте хватало, а найти компанию была не проблема.
В один из дней оттепели, когда на улице была совсем детская температура, градусов двадцать мороза, и была такая несильная, и даже уютная, метель, я отправился вечером в кинотеатр в центре города. Какой фильм смотрел, я, конечно же, не помню. Было уже темно, когда я вышел из кинотеатра. Зашёл к приятелю, туристу-энтузиасту, жившему неподалеку, договорился насчёт маленькой палатки, спальника и прочих туристских принадлежностей, необходимых для предполагаемого похода; обсудил с ним возможные маршруты, и отправился домой. Хотя, как сказать, домой. Это был дом родителей, я не чувствовал, что это был мой дом. А своего дома у меня не было. Не считать же общежитие тем, что традиционно вкладывается в понятие дома. Понятие дома для меня к тому времени было утрачено, но это уже другая история.
Я уже подходил к остановке, когда навстречу мне попалась девушка. Было сразу понятно, что это школьница. Даже не по лицу, а по свободной, неторопливой школьной походке, когда человеку ну некуда торопиться, но зато просто интересно идти по улице, о чём-то думать, скорее всего, хорошем и простом. Даже в темноте мне хватило одного мгновения, чтобы понять, что это была красивая девушка. И что красота её хорошая - земная, простая и тёплая. Так много слов... Но тогда просто возникло такое чувство, и я знал, что оно правильное. И я, что называется, тут же развернул оглобли, и быстро догнал девушку.
Она была одета в темно-фиолетовое приталенное пальто с воротником из рыжей лисы, и простую лисью шапку, в один слой, полностью закрывавшей голову, и оставлявшей открытым только лицо. Расклешённые, по моде того времени, тёмно-коричневые брюки как-то по- мальчишечьи разгильдяйски загребали снег. Я не помню, как начал разговор, но мы сразу начали говорить просто и открыто, и это было и хорошо, и приятно, и как-то светло и радостно. И не было никакого напряжения. Просто разговаривали о пустяках без всяких задних мыслей. И за время разговора я лучше разглядел девушку. Она была красавица по всем статьям. Без всяких там натяжек, скидок на моё эмоциональное состояние, или богатое воображение. Это была тёплая, спокойная и жизнерадостная красота молодой, сильной духом и телом девушки, которая, может, и осознаёт, что она привлекательная, но не придаёт этому особого, а то и вообще никакого, значения. Она была из тех людей, которым нравится жизнь во всём её многообразии, из породы любопытных до жизни вообще. Одним словом, хорошая была девушка. Мы постепенно удалялись от центра, и вскоре вошли в район частных домов.
Она шла из продовольственного магазина с покупками. Мы занесли несколько бутылок молока в дом её сестры, потом дошли до её дома, и как бы надо было прощаться. Я предложил ещё немного погулять. Она легко согласилась, но сказала, что недолго, ей ещё надо сделать уроки. И мы опять побрели по заснеженным и уже опустевшим улицам. Падал сухой и жёсткий снег, и метель крутила и крутила его, не давая ему успокоиться. И нам обоим было хорошо, и я знал это абсолютно точно, как будто её душа была частью моей. Или наши души слились в какой-то их части, причём как-то так деликатно и уважительно, не причинив ни малейшего неудобства друг другу, и продолжая так же предупредительно и внимательно сосуществовать в своём единстве. Разумеется, мы договорились встретиться завтра.
На следующий день опять завернул мороз. Над городом стояла морозная дымка. На небе ни облачка, сквозь дымку светило солнце, но тепла от него никакого не было. Высокое деревянное крыльцо их дома выходило прямо на улицу. Я поднялся по ступеням, которые не то заскрипели, но захрустели от мороза, и позвонил. Вскоре распахнулась дверь, и дверном проёме появилась Наташа. Быстро поздоровалась, скороговоркой сказала: "Сейчас оденусь", - и дверь опять закрылась. Очень быстро дверь снова отворилась, и она, уже одетая, выскользнула на улицу. Было непонятно, как за такое короткое время можно одеться. На сей раз она была в том же пальто, что и вчера, но на ногах были мягкие сапожки, мехом внутрь, с плоской подошвой. Они производили впечатление почти меховых чулок, но на ней сидели хорошо.
При дневном свете я разглядел её получше, и вчерашнее впечатление не только не исчезло, но даже усилилось. И всё же не красота делала общение с ней приятным, а, если можно так сказать, активная непосредственность и теплота общения. Первым делом она предложила: "Давай поедем за город!" Я примерно представлял, что сейчас делается за городом, где всё завалено и занесено снегом, но какое это имело значение?
И мы поехали на вокзал, там сели в пригородный поезд, и поехали на восток. Народа в вагоне было немного, может быть ещё два-три человека, которые вскоре сошли. И мы ехали одни, разговаривали, загадывали друг другу загадки, и просто дурачились. В общем, нам было хорошо и весело, и что тут ещё добавить? Так мы доехали до конечной станции. Там мы бегом забежали на виадук, и пошли по нему над множеством железнодорожных путей - это была узловая станция. Спустившись с другой стороны, мы по скрипящему снегу прошли насквозь небольшой посёлок, и углубились в березовую рощу. Какое-то время там ещё можно было нащупать занесённую тропинку, но потом она кончилась, и мы с энтузиазмом побрели по глубокому снегу. Предварительно я натянул на валенки шерстяное трико, чтобы не попадал снег, она тоже натянула на свои сапожки-чулки синие спортивные брюки. Высоко поднимая ноги, мы так и брели по снегу через рощу, хохоча, толкая друг друга в сугробы, и просто валясь на нетронутый снег, чтобы оставить отпечаток. Или мы стояли и просто слушали, как тихо в лесу. Потом над небольшим оврагом мы нашли сильно наклоненное дерево, по стволу которого можно было пройти и спрыгнуть в глубокий снег на склоне оврага, что я немедленно и сделал. Она проделала то же самое, и так мы и прыгали, иногда сваливаясь друг на друга, когда другой не успевал вовремя откатиться по снегу.
Время пролетело незаметно. Неяркое зимнее солнце стояло совсем низко над горизонтом, когда мы собрались в обратный путь. Отряхнули друг друга от снега, и по нашим следам опять выбрались к посёлку. Пока выбирались, поднялся ветер, и навстречу нам закрутила позёмка. Если кто не испытывал, что такое встречный ветер при сорока градусах мороза, тому объяснения не помогут. Сказать, что холодно, это ничего не сказать. Но мы как-то и холода особо не чувствовали. В конце посёлка навстречу попался мужчина, который с упрёком набросился на меня: "Да куда ты смотришь! Она у тебя вон щёку отморозила, три быстрее!" Что верно, то верно. Часть щеки действительно побелела. Я снял одну свою рукавицу, и начал отогревать и быстро растирать ей щёку. Она замерла, и как будто к чему-то прислушивалась. Какой-то сладкий трепет охватил меня, когда я дотронулся до её щеки. Но чувство было мимолётное, в данный момент я больше озаботился, чтобы быстрей отогреть прихваченное морозом место. Мало-помалу щека порозовела, отогрелась. Иногда растирают отмороженное место рукавицами, или другой материей, но я по опыту знаю, что так всё равно кожу раскарябаешь волокнами. Поэтому я отогревал её щёку и растирал руками.
Потом мы долго сидели в вагоне пригородного поезда, прежде чем где-то зашипел воздух, с трудом закрылись двери, и поезд тронулся. Мы подустали, говорили меньше, но чувство комфорта по-прежнему не покидало нас обоих. И даже если мы не разговаривали, всё равно было хорошо. Мы глядели друг на друга, делились какими-то коротенькими мыслями. Несколько раз мы начинали шутливо бодаться головами; в этот момент я чувствовал совсем близко её лицо, и это сладко волновало меня. Она вспомнила какую-то интересную задачу по физике, и задала мне в качестве загадки. Я подумал, и сказал ответ. Она обрадовалась, и сказала, что тоже сама решила. И тут её потянуло заняться физикой, и она начала расспрашивать меня о законах механики. Я подивился такой любознательности, но почему-то мне было это приятно, и я порадовался за неё. Я рассказывал, а Наташа задавала короткие и чёткие вопросы, направляя мои объяснения. В голове у неё шла какая-то своя напряжённая работа, и я не сразу угадывал её логику. Но потом я как-то приспособился, и вдруг начал понимать, как она мыслит. И это было хорошее и эффективное мышление. Я не могу сказать, что я не ожидал встретить такое, потому что вообще не задавался этим вопросом. Но раз уловив, как она видит вещи, и почувствовав в ней достойного собеседника, я полностью (ну, почти полностью, не мог же я совсем игнорировать, кто сидит напротив меня), переключился на предмет разговора. Механика, это то, что я не просто знал, но чувствовал. И я повёл её сначала через кинематику, как будто знакомя со своим домом.
У меня был хороший и длительный опыт обучения школьной математике и физике. Два года я учил приятеля, жившего по соседству, и, по его признанию, этого обучения хватило ему до третьего курса института. (У нас была школа с математическим уклоном, и мы действительно немного изучали институтскую программу.) Я готовил к поступлению в институт и школьников, и взрослых, иногда за несколько дней доводя их уровень со слабенькой троечки до крепкой четвёрки. У меня не было специальных методик. Раз нащупав уровень ученика, я начинал "поднимать" знания с его уровня. Какие-то задачи я, конечно, помнил, но в основном придумывал на ходу, точно подстраивая их сложность и специфику под данный момент. Насколько я понимаю, это очень эффективный способ обучения, но он требует хорошего уровня, а главное, постоянного творчества и изобретательности от учителя и абсолютно точного понимания, где сейчас находится твой ученик. И в данном случае просто сработал какой-то рефлекс, переключив меня в режим обучения. Она была понятливый ученик! С ней было приятно работать. Я быстро нащупал её уровень, и потянул его вверх. И немножко это напоминало игру. Она старалась, и в этом старании был азарт вызова, желание победы. Но там было что-то ещё, что-то большее. И я не сразу, но понял, что это было сильное желание утвердить себя в моих глазах, показать, на что она способна. Оно было простое и прямое, почти по-детски открытое желание, и в то же время в нём чувствовались отнюдь не детские твёрдость и просто стальная решимость. Дорога до вокзала заняла, наверное, минут сорок. Мы увлеклись учёбой, и до самого её дома продолжали заниматься. Иногда я рисовал пояснения на заиндевевшем стекле троллейбуса. Остановились мы только у высокого крыльца её дома. Уже давно стемнело. Некоторое время мы как будто возвращались из мира задач, и понадобилось время, чтобы переключиться. С минуту мы стояли и просто смотрели друг на друга. Потом она спохватилась, сказала, когда завтра придёт из школы, и быстро скользнула в дом.
А я пошёл к себе, и думал, что мне теперь делать с походом. Казалось бы, о чём тут ещё можно было думать?! Но нет, инерция ранее принятого решения действовала. Не то чтобы я так был воспитан - меня специально не воспитывали, было как-то не до меня. Скорее, жизнь всегда была такая, что дело было на первом месте, и внутреннее самоощущение строилось от того, как делались дела, они были для меня отправной точкой и мерилом на каждый день. И как-то, когда-то, сформировалось представление о жизни как не очень-то дружелюбном месте, в котором надо постоянно бороться и быть настороже, чтобы не сбили с ног и не затоптали ненароком или специально. От природы у меня оптимистичный характер, а так, я думаю, многие на моём месте выросли бы куда более поломанными людьми. Но и я не избежал влияния, и жизнь оставила на моём характере и мировосприятии, и снаружи и изнутри, свои шрамы, следы избиений, и подлых, под дых, ударов. И досталось их мне почему-то больше, чем другим, и раньше, чем душа достаточно загрубела, чтобы держать эти удары и защитить всё то хорошее и светлое, что рождается с нами. Так растёт дерево, которое, едва появившись на свет, начинает получать повреждения, причиняемые когда специально, а когда походя. То топором сделают зарубку, то отдерут кору, а то уж совсем захотят срубить, но сделав несколько ударов топором по молодой и сочной древесине ствола, почему-то передумают, и срубят рядом стоящее дерево. И налетает ветер, и заворачивает зимой мороз, и зайцы обгладывают кору, но дерево продолжает расти. И, казалось, затягиваются следы топора, и снова нарастает и становится толще кора, но только всё равно не проходит это бесследно, и дефекты древесины остаются, и уже жить дереву с ними до конца дней.
В общем, я не принял пока решения насчёт похода. На следующий день я опять поднялся на крыльцо, которое также хрустнуло от мороза, позвонил, и ситуация повторилась. Открылась дверь, на мороз выглянула совсем легко одетая Наташа, одарила меня нечаянной лёгкой улыбкой, скороговоркой произнесла: "Я сейчас", - и через считанные мгновения уже вышла одетая. Сегодня ей надо было идти на тренировку в лыжную секцию, так что времени у нас было не так чтобы много. Как-то получилось, что я не ел ещё в тот день, и предложил зайти в студенческую столовую института, находившуюся неподалёку. Мы зашли в просторную и полутёмную студенческую столовую. Народа было совсем немного. Разделись, сложив верхнюю одежду на стулья у столика у окна, сами прошли к раздаче, и взяли какой-то гречневой каши и суп. Выяснилось, что Наташа только завтракала до школы, так что и для неё заход в столовую оказался не лишним. Я первый раз мог разглядеть её без зимней одежды. Она была в домашней вязаной кофточке, и, по-видимому, всё ещё в школьной юбке. Мой приход, скорее всего, не дал ей даже переодеться. Но и в таком простеньком наряде она выглядела естественно и привлекательно. Она была красавицей по всем статьям, и в моём восприятии это было в основном эстетическое чувство. Хотя близость её волновали, но волновали так приятно, хорошо и светло, и в этом чувстве не было ничего такого больше, чем просто желания быть рядом, разговаривать, и общаться не только словами, но и какими-то многообразными и только нам обоим понятными чувствами, их отблесками, и говорить намёками, взглядами, жестами. Так общаются только близкие, заботящиеся и дорожащие друг другом люди, хотя это звучит странно в данном случае, потому что знакомы мы были только два дня. Но, конечно, в этом общении было что-то ещё, когда в подростках только-только просыпается их женская и мужская природа, как будто пробиваются из почек первые весенние листочки, но это чувство было больше приятным не мешающим фоном, и не оно определяло основное содержание. Почему-то отношения такого рода обычно огрубляются, а то и опошляются, но на самом деле они наполнены чистотой и свежестью, хотя у разных людей в разной степени.
Вряд ли бы нашёлся кто в здравом уме, попытавшийся оспаривать её девичью привлекательность. Но понятие красоты индивидуально, и на деле каждый понимает и воспринимает его по-разному. Для меня, пусть даже идеально правильные черты лица и хорошо сложенная фигура ещё не красота, пока они не вызывают определённые эмоции. И здесь уже работает комбинация душевных, интеллектуальных качеств девушки, и её внешних данных, и одно без другого не существует. И это такая тонкая субстанция, в которой вроде и много всего, но воспринимается она в своей цельности и гармонии, и потому является естественной, и по сути простой.
После столовой мы походили по улице, а потом забрели в подъезд какого-то дома, поднялись почти до последнего этажа, и остановились на лестничной площадке между этажами. В подъезде было светло и чисто, стены были недавно покрашены, и так нарядно были освещены неярким зимним солнцем. И всё вместе создавало какое-то праздничное настроение. Мы говорили хоть и не шепотом, но тихими голосами, как бы понимая, что находимся на чужой территории. Изредка открывались двери квартир, иногда мимо проходили жители этого дома, с любопытством глядя на нас, может, ожидая увидеть знакомых. Но больше они глядели на Наташу, особенно мужчины, и в общем-то я понимал, почему. На время, пока кто-нибудь проходил мимо нас, мы замолкали, и ждали когда человек пройдёт. Потом мы снова возобновляли свой разговор со сдавленным смехом, стараясь особо не шуметь. Когда мы так смеялись, она утыкалась лицом мне в грудь, а я наклонялся к воротнику её пальто, и каждый раз её близость вызывала в душе какую-то лёгкую и тёплую волну.
Потом мы долго загадывали загадки, и когда они истощились, начали играть в слова. Говоришь слово, и надо найти другое на последнюю букву. И так было сладко стоять прижавшись друг к другу, в наших расстёгнутых зимних пальто, и бесконечно загадывать слова, и млея от переполнявших лёгких и светлых чувств, которые никто из нас до этого не испытывал, я это знал точно. Солнце совсем поблекло и вскоре ушло за крыши домов, в подъезде стало полутемно, и двери квартир стали хлопать чаще. Народ возвращался с работы. Наташе пора было идти на тренировку, дальше тянуть было нельзя. И мы, притихшие, спустились по лестнице и вышли из подъезда на заснеженную улицу, где, казалось, мороз с наступлением сумерек вознамерился показать, на что он способен. Я проводил её до спортивной школы, а сам побрёл, особо не разбирая куда, по улицам города, и так и шёл, петляя, сначала до парка культуры, потом через него, в свой посёлок, и так и дошёл пешком до дома, в каком-то задумчивом и светлом настроении. Но что-то меня точило изнутри. Какое-то еле ощущаемое беспокойство, или неуверенность, не знаю точно. Но что-то мешало просто предаваться приятным воспоминаниям, как мы загадывали слова друг другу слова, как обедали в столовой, как будто какая-то тень нависала над этим таким хорошим и светлым днём.
Пойти на следующий день в театр была моя затея, и не самая удачная. Мог бы и догадаться, что для неё это мероприятие кроме как неудобств ничего другого не доставит. Это была не её среда, да и не моя, сказать по правде. Надо было одеться соответственно случаю, и наряд её полностью соответствовал характеру мероприятия. Не знаю, как уж она сумела этого добиться, и чего это ей стоило, но результат был и налицо, и на виду, и подтверждён повышенным вниманием окружающих, особенно мужчин. И это её смущало, и меня тоже, потому что я не хотел, чтобы она в чём-то испытывала неудобство. Наташа училась в девятом классе, ей только-только исполнилось шестнадцать лет, и такое внимание, да и сама атмосфера театра, были непривычны и тяготили её. И был момент, когда она инстинктивно придвинулась ко мне, будто ища защиты. Как-то особо не сговариваясь, мы в середине первого акта встали со своих мест и с облегчением ушли из театра. И вместо сидения в тёплом зрительном зале мы бродили по заиндевевшему от мороза городу, кружили по скверам, по улицам, бегали, смеялись, сталкивались, на мгновение прижимаясь друг к другу, и снова разбегаясь. Это был самый холодный день той зимой, за сорок, а мы этого даже не заметили. И среди этих заиндевевших деревьев возникло недетское, пронзительное и щемящее чувство, которому и названия-то нет. Что-то менялось в наших отношениях, как будто прорастали нежные ростки неизвестного растения. Мы и так, казалось, понимали друг друга с полуслова, но с каждой минутой, и я это чувствовал, мы продолжали сближаться, как будто наши мысли было продолжением мыслей другого. Можно попытаться объяснить происходившее, а только зачем?
На следующий день выходной. Мороз держался, но мы всё равно отправились в лес, на лыжах. Хорошо, у меня хватило ума и самому взять валенки, и её попросить принести меховые сапожки. И то и другое, ещё немного еды, и на всякий случай спички, я положил в свой рюкзак, и мы отправились в поскрипывающий от мороза лес. День был неплохой: ветер был несильный, сквозь морозную дымку светило зимнее солнце. На деревьях был иней, который иногда слетал с ветвей пушистыми ленточками и ложился кривыми искрящимися полосками на снег.
И снова для нас это был очень хороший день, и мы ещё больше сблизились, и как-то ещё бережнее стали относиться друг к другу. Когда ноги в лыжных ботинках замерзали, я переобувался в валенки, а она в свои меховые сапожки, мы натягивали сверху шерстяные трико, и продолжали брести по снегу друг за другом, по очереди протаптывая дорогу. Я мог и один всё время торить дорогу, но она сказала, что я уже несу рюкзак, и надо протаптывать дорогу по очереди. Лыжи свои она тоже не давала, всё время несла сама. Мы уже ушли довольно далеко, километров на девять-десять. Большую часть шли по снежной целине, и только в начале пути использовали накатанную лыжню, по которой лыжи еле скользили из-за мороза. Я знал эти места, летом после восьмого класса много ездил здесь на мотоцикле. План был в итоге выйти к реке. Но за четыре года произошли изменения, да и зимой всё выглядит по-другому, чем летом. Дорог, по которым я бы сориентировался летом, не было, а просеки не узнавались. И всё же по солнцу и руководствуясь каким-то чутьем, я примерно представлял, где мы находимся.
И вот уклон местности пошёл вниз, и это означало, что мы спускаемся в пойму реки. А вскоре показались и заснеженные берега самой реки. Дойдя до неё, мы покатались с берега на лыжах. Снега было много, особо не разгонишься, но всё равно интересно. Едешь по склону почти равномерно, спускаешься на реку, где снег более плотный, и едешь не спеша, пока полностью не остановишься. И когда замирает шуршание лыж, становится тихо-тихо, и кажется, что на десятки километров одна тишина и покой. Хорошо!
Потом мы, проваливаясь на лыжах в снег, зашли в лесок, нависший над берегом, и попытались разжечь костёр. Я ещё раньше, как мог, надрал коры с упавшей берёзы. Мы расчистили место в снегу, сгребли его почти до земли, там, где снег был уже зернистый и сыпучий. Надрали мелко-мелко берёзовой коры, наломали сухих веточек. И всё же у меня не было уверенности, что мы сумеем разжечь костёр. Я столько раз проделывал это в осенних и зимних лесах, и по опыту знал, что номер далеко не всегда удаётся. И кора, и веточки были промёрзшие, когда-то они разгорятся. Я понимал, что шанс у нас только один, времени снова собирать веточки и искать берёзовую кору уже не оставалось - дело шло к вечеру, нам надо было быстрее возвращаться. Мы так тщательно, как только могли, всё приготовили, загородились от ветра, и я зажёг сразу несколько спичек. Тоненькие лоскутки берёзовой коры призадумались, медленно переняли огонь, и начали неспешно разгораться, передавая огонь друг дружке и свёртываясь в колечки. Веточки начали парить, а мы тихонько подгоняли воздух к огню. Это был критический момент - разгорится, не разгорится. Тоненькие веточки начали загораться, мы тут же, действуя слаженно и молча, стали подвигать веточки чуть потолще, давая им возможность подсыхать, но при этом не перегораживая доступ к воздуху горящим веточкам. И костёр помаленьку разгорелся. Это было почти невозможно, уж я то знал по своему опыту, что такое развести костёр в зимнем лесу, но как-то мы сумели это сделать. И после тревожного ожидания стало радостно, и мы начали кричать от радости. Потом мы маленько поели, отогревая замёрзший в рюкзаке хлеб на палочках над огнём, допили воду из Наташиного термоса, и отправились в обратный путь. По протоптанной лыжне и следам назад мы двигались быстрее, но всё равно вышли к автобусной остановке уже в полной темноте. Усталость ощущалась, но как-то не очень. Я проводил её до дома, и с лыжами зашёл к приятелю за туристскими принадлежностями.
Поход по реке
За время прогулки как-то сами собой определились мои планы с походом. Наташа через два дня уезжала на соревнования, в посёлок, расположенный на север от города, а я решил прийти туда по реке, рассчитывая за два дня добраться до места. Никогда я ещё так быстро не собирался в поход. Утром, ещё по темноте, я уже высадился из автобуса в центре города, спустился по заваленной снегом лестнице на набережную, идущую вдоль городского пляжа, одел лыжи и, взвалив на себя рюкзак со всем снаряжением, съехал на реку и пошёл на север. Ходить зимой в темноте по реке не очень комфортно. Морозы морозами, но я знал, что есть полыньи, которые и в самые лютые морозы не замерзают. Я старался держаться ближе к середине реки, к фарватеру, там полыньи наименее вероятны. Ещё я выбирал места, где побольше торосов и избегал ровных участков. Раз торосы, значит, лёд там встал с осени.
Часа через два рассвело, и идти стало веселее. Вскоре я выбрался за город, и теперь меня окружала тишина, нарушаемая лишь шуршанием лыж, да скрипом палок в снегу. Это было как безвременье, будто всё зависло, и ничего не меняется, и снег вокруг тот же самый, и морозная дымка, и заснеженные берега широкой реки.
К обеду я проголодался, свернул в лесок на правом берегу, и устроил привал. Вырыл ямку в снегу, поставил в неё примус приятеля, в котелок набрал снега и начал топить его. Когда воды набралось достаточно, высыпал пакет супа, мал-мало поварил его, и начал есть, усевшись на свёрнутую палатку. С места, где я обосновался, открывался вид на пологий левый берег, который медленно поднимался к горизонту, тем самым наглядно демонстрируя существование силы Кориолиса. Во многих местах пойма вдоль берега заросла ивами. Снег скрадывал подъёмы, и заросли были единственной меткой, по которой можно было опознать границу льда. Далеко, на горизонте, были видны редкие машины, идущие по тракту. Их было видно, но не слышно, так они были далеко. Жизнь где-то продолжалась, а здесь, на реке, всё будто застыло в снежном безмолвии.
Пообедав, я быстро собрался, и продолжил путь. Как-то я не мог сориентироваться, где же нахожусь. По моим расчётам, я прошёл уже километров около тридцати, но река петляла, да и я, стараясь следовать в предполагаемом фарватере, переходил от одного берега к другому. Надо было как-то определиться с местоположением. Я шёл в основном глядя недалеко перед собой, потому что поверхность реки была неровная, хотя и была занесена снегом, и надо было постоянно менять направление, чтобы выбирать дорогу между торчащими льдинами и плотными сугробами. Так-то по реке легко идти - место открытое, и ветер, солнце и мороз делают своё дело, быстро превращая снег в плотный наст. Но из-за постоянных зигзагов скорость передвижения замедляется. Изредка я поднимал голову, чтобы сориентироваться по отношению к берегам. В один из таких моментов я заметил какую-то тёмную точку, которая, похоже, перемещалась. Через некоторое время я разобрал, что это была запряжённая в сани лошадь, двигающаяся мне навстречу, наискосок реки. На левом берегу я разглядел деревню, а по правому берегу, подальше, было видно не то деревню, не то стройку. Судя по всему, лошадь двигалась от этой стройки к деревне на левом берегу. Я прикинул, что если буду забирать к левому берегу, то смогу пересечься с её траекторией, но для этого мне надо поторапливаться. И я ускорился, стараясь двигаться так, чтобы не поднимать рюкзак вверх-вниз, но просто быстрее передвигая ноги. Я бы всё равно не успел, но меня заметили, и перед подъёмом на берег сани остановились, и седоки дождались, когда я подбегу. Я запыхался от бега, и взопрел, что, в общем, не стоит делать на морозе.
Мужчина и женщина средних лет, удобно расположившиеся на сене в санях, с любопытством разглядывали меня. Да и то правда, было чему подивиться, когда ниоткуда появляется какой-то заиндевевший от своего дыхания парень на лыжах с рюкзаком, с торчащими из него валенками и притороченной снизу палаткой. Мне сказали названия деревень, и я поглядел их местоположение на своей срисованной карте. Как-то не очень я продвинулся. Такими темпами мне и за три дня не успеть. Я поблагодарил и распростился с седоками, а они, несильно хлестнув послушную лошадку вожжами, тронулись с места и начали подниматься в гору, к своей деревне.
Я ещё раз поглядел на карту. Река вскоре после села на правом берегу делала большой меандр, уходя влево. Если я срежу этот меандр, то выиграю километров пятнадцать в итоге, но где я его смогу срезать? Иртыш ниже по течению вообще петляет так, что иногда восемнадцатикилометровый путь по реке заменяют пятьсот метров по суше. Здесь, конечно, река попрямее, но тоже можно бы срезать. Но если там нет дороги, то ходьба по рыхлому снегу в перелесках или по полю тоже не подарок. Рассматривая карту, я заметил ниже по течению ещё одну деревню. Если от стройки к ней есть дорога, всё в порядке. И должна быть такая дорога, не выезжают же они на основной тракт каждый раз. А может, и выезжают, - поднимались сомнения. И всё же больше шансов было за то, что зимняя дорога между стройкой и деревней есть. И я принял решение сократить путь.
Дорога возле стройки была раскатана, следы глины тянулись от въезда на территорию стройки, и постепенно исчезали на дороге. Пешком прошёл этот участок дороги, думая надеть лыжи когда следы глины исчезнут. Но дорога была по-прежнему укатанная, и пешком я тоже двигался довольно быстро. Лишь когда уклон пошёл вниз, я надел лыжи и скатился по дороге. Так я и передвигался дальше, то снимая лыжи на подъёме, то одевая их на спусках. Мимо один раз проехала машина, и шофёр предложил подвезти. Я заколебался, но потом принял решение, что не стоит. Решил сам дойти, и дойду. То, что срезаю путь по дороге, ещё ничего. Но на машине, это дискредитирует саму идею. И я вежливо отказался.
В деревне я только зашёл в первую попавшуюся избу попросить попить, и не задерживаясь, двинулся дальше, экономя время и надеясь до темноты пройти ещё хотя бы километров пять. Это ощущение гонки так и не покидало меня до самых сумерек, когда я, уже закричав, что, мол, хорош на сегодня, свернул к берегу.
Вам не доводилось ночевать на снегу? Те, кто это проделывал хотя бы раз, поймут мои трудности. Всё, на что летом требуется одна единица времени, зимой занимает в три раза дольше. Вначале я нашёл более-менее ровное место на берегу, среди маленького осинового леска. Вытоптал площадку в снегу, а потом засунутыми один в другой валенками сгрёб снег в стороны. Поставил палатку, привязав верёвки к деревьям, для чего мне пришлось проявить некоторую сообразительность. Сначала я протянул верёвку между имеющимися деревьями, а уже потом к ней привязал крепления палатки. Получилось может и не очень красиво, но пойдёт. А теперь представьте, что верёвки на морозе застыли, снег на них липнет, а сам процесс привязывания всё время прерывается необходимостью отогревать руки, да и темнело быстро, так что я завязывал верёвки уже больше на ощупь. Это сейчас я умный, надевая две пары в таких случаях, перчатки и рукавицы, а тогда у меня были одни рукавицы, в которых завязывать узлы, прямо скажем, несподручно.
Но вот крошечная палатка поставлена, я залезаю в неё, и с величайшими предосторожностями развожу внутри бензиновый примус, распахнув полог палатки. Запах терпимый, но всё равно лучше проветривать "помещение". Когда всё так тесно, легко перевернуть примус, и тогда будут проблемы, и большие. Моё меню довольно простое - суп из пакета с наструганными кусками копчёной колбасы. Съев суп, я ещё раз кипячу воду, и напиваюсь чаю. От примуса и еды стало тепло, несмотря на открытый полог. Я раздеваюсь, и при свете фонарика-жучка устраиваюсь на ночлег. Зубы я чищу без пасты, используя остатки уже холодного чая, а потом символично мою ноги, высунув их из палатки и окунув в снег, а затем растерев спальным мешком. Застёгиваю в темноте на ощупь полог палатки, на такие пуговочки-палочки. В тесноте палатки раскатываю пенопластовый коврик приятеля, стелю на коврик его же спальный мешок, одной рукой не переставая нажимать на рукоятку фонарика, иначе он погаснет, и забираюсь внутрь спальника. Под головой поправляю рюкзак, и теперь, похоже, всё. Спать, спать...
Проснулся я ночью около трёх часов, совершенно выспавшимся. Оно и неудивительно, уснул-то я рано, несмотря на всё мою возню с обустройством ночлега и приготовлением пищи. Не вылезая из спальника, но перевернувшись в нём к выходу, я в темноте расстегнул полог палатки и выглянул наружу. Ночью выпал снег, скорее даже не снег, а изморозь из воздуха, и покрыл всё тонким пушистым слоем. Светила луна, и было видно довольно далеко. В детстве я вообще хорошо видел в темноте, годы учёбы несколько ухудшили эту способность, но ненамного. Я полюбовался лунным пейзажем и нырнул обратно в палатку. Было относительно нехолодно, но голова замёрзла.
"Ну и что я теперь буду делать?" - вслух задал я себе вопрос. Конечно, можно приготовить пищу, но, во-первых, есть я не хочу, а во-вторых, на это потребуется час-полтора от силы, а что мне делать до девяти часов, когда рассветёт. И тут мне пришла в голову мысль идти по реке при луне. Она мне понравилась и вызвала какой-то возбуждённый восторг своей новизной и простотой решения проблемы. Так я смогу идти гораздо дольше, и тогда не будет проблем с тем, чтобы вовремя добраться до места.
В тесноте я быстро собираю вещи внутри палатки, подсвечивая фонариком; вытаскиваю их наружу, укладываю в рюкзак, и приступаю к демонтажу палатки. Завязывая вчера вечером узлы, я думал, как буду их отвязывать, и такая предусмотрительность платит сторицей - через десять минут палатка свёрнута. Конечно, не так как на полу в доме приятеля, но вполне приемлемо, чтобы приторочить её снизу рюкзака. Ломать не строить, и если добавить в это дело чуть порядку, дело обычно идёт быстро. Создавать, вот что непросто.
Я спал в расшнурованных лыжных ботинках, чтобы утром не было проблем с их надеванием. Иначе, влажные, за ночь бы они замерзли, заскорузли, и надеть их было бы непросто. А так я просушил их своим теплом, и теперь с полным комфортом можно продолжать путь. Идти по ночной реке интересно. Дорогу видно, и такое необычное чувство сопровождает моё передвижение по заснеженной реке. Кажется, что передвигаешься быстрее, чем на самом деле. Хотя ещё ночь, явно сегодня теплее, чем вчера, и это чувствуется даже по лыжам, скользят они легче.
Хороший был этот день, запоминающийся. Вернее, ночь и день. Шёл я с довольно высокой скоростью, на обеде долго не задержался, так что к вечеру, по моим расчётам, до места назначения оставалось километров пятнадцать, не больше. Рассматривая срисованную схему, которая у меня служила картой, я прикинул, что может быть успею дойти до деревни на левом берегу, а там можно будет попроситься на ночлег. Не то что мне неохота было ночевать снова на улице - выспался я нормально, да и кухонные проблемы особо не тяготили. Дойдя до деревни, я бы точно знал, где нахожусь. А так я ориентировался по косвенным приметам: по поворотам реки, по исчезнувшему тракту на левом берегу - я примерно знал, где он уходил от берега.
До деревни я дошёл уже в сумерки. Неяркий зимний закат солнца растворялся в быстро надвигающейся темноте. Над рекой нависла сумеречная сизая дымка, розоватая от уже ушедшего за горизонт закатного солнца. Ветер стих. Все краски приглушились, предметы утрачивали чёткие очертания. И уже глаза как-то начали терять снежную поверхность, и чтобы их сфокусировать, надо было поднять голову, глянуть вдаль, в общем хоть за что-то зацепиться глазом. Берег в этом месте был не такой пологий, и деревня находилась недалеко от реки, в конце подъема. Я подъехал к узкой утоптанной тропинке, спускавшейся к реке, снял лыжи, просунул через крепления палки и закрепил их на лыжах - кольцами зацепил за носки лыж, и прижал креплениями. Идти пешком было непривычно, ноги по инерции продолжали лыжные движения.
Поднялся по склону, и вскоре очутился у первого дома. Двор был огорожен плетнём, во дворе там и сям лежали остатки сена - верный признак, что здесь держат скотину. Оглобли двух саней, с соломенной подстилкой, были подняты кверху. Дом был обшивной, из досок, ни большой, ни маленький, крыша была завалена снегом. Небольшое окошко, выходившее вперёд, светилось. Я с опаской вошёл во двор, каждое мгновение ожидая появления какого-нибудь волкодава. Но пока всё было тихо. Я подошёл к двери, и начал стучать по косяку - сама дверь была обита рогожей для тепла. Послышались шаги, дверь отворилась внутрь, и на пороге показался хозяин. На фоне света, падавшего из-за его спины, я не мог его разглядеть, и получилось, будто некоторое время я разговаривал с тенью, пока он не пригласил внутрь. Я просто объяснил свою ситуацию, сказав, что вот уже два дня иду по Иртышу, и не могу ли у него переночевать. После чего и последовало приглашение. Я оставил лыжи на улице, прислонив их к стене дома возле двери, и зашёл внутрь.
Чувствовал я себя намного более неловко, чем это можно было предположить, когда я вынашивал свои планы. Проситься на ночлег в незнакомом месте, по крайней мере для меня, оказалось сопряжено с моральными издержками. Спасибо хозяину и его доброжелательному отношению, вскоре это чувство несколько сгладилось и постепенно исчезло. Оказалось, что я попал в дом бригадира колхоза. Он и его жена покормили меня вместе с тремя их сыновьями, подростками, и мне удалось оставить хозяевам сколько-то сахара и банку каких-то навсегда замёрзших консервов. Взяли они это добро улыбнувшись, просто чтобы не обидеть меня. После ужина мы ещё хорошо так поговорили. Я немного рассказал о своей учёбе, они мне о своей деревенской жизни. Я больше слушал, чем сам говорил. В тепле я отогрелся, щёки прямо-таки полыхали, и вообще я размяк в тепле и меня потянуло в сон. Я хотел было достать спальник и лечь где-нибудь у порога, но они постелили мне нормальную постель, и я вскоре уже засыпал, чувствуя прохладное прикосновение и запах лоскутного домашнего одеяла. Во всех домах одеяла пахнут по-своему.
Утром меня разбудил хозяин дома, я просто не помню, как его звали. Ещё раньше, видать, встала хозяйка, так что вскоре нас пригласили к столу. Я выспался, и вообще настрой у меня был деловитый. Сегодня я заканчиваю первый этап своего похода. И ещё в душе было хорошее чувство, оттого, что сегодня я должен увидеть Наташу, если у них там ничего не сорвалось с соревнованиями. По обыкновению, есть я с утра не хотел, но раз начав, постепенно обрёл аппетит и с удовольствием поел картошки с растительным маслом и квашеной капустой.
Выйдя на улицу, я взял лыжи, и мы вместе с хозяином дома вышли на тёмную улицу. Он с шуткой напутствовал меня в дорогу, и на том мы расстались. Хорошие мне попались люди, спасибо им. Ещё с вечера я расспросил насчёт возможных полыней, и выяснил, что мне надо держаться правого берега. Так что я постепенно пересёк реку, и так и шёл ввиду правого обрывистого берега. Было темно, но дорогу можно было различить. Шёл я всё равно осторожно, присматривался, что там впереди, мало ли что. Может, я и перестраховывался, но когда видишь полыньи с темной зимней водой, а по краям дышащую корку тонкого льда, то как-то быстро понимаешь, что опасность вполне реальная, а вылезти из полыньи шансов немного, тем более с моим рюкзаком. Так я и передвигался без приключений до рассвета. Вообще, пока весь поход обходился без них, и рассказывать как бы особо нечего. Но мне было хорошо и интересно, как ни странно. На самом деле, и на зимней реке много интересного, и живность какая-то есть. В городе давно уже не было никаких птиц кроме воробьёв, да иногда снегирей. А здесь, поближе к берегу, я видел птиц разных расцветок, названий некоторых я даже не знал. Да и снежные берега, голые заснеженные перелески, и сама зимняя река тоже всё время вызывали какие-то глубокие чувства. О чём-то мне мечталось, что-то воображалось в будущем. И так проходили часы в дороге, и оставались за спиною километр за километром, и мне не было скучно, а даже наоборот. Не знаю, сколько бы ещё дней я мог так идти, но пока всё было нормально. И погода мне казалась отличной. Мороз отпустил, и хотя облака закрывали солнце, это не давило. И воздух был прозрачней, чем обычно в морозы.
Встреча
Место, куда я направлялся, было как бы местным курортом, или скорее зоной отдыха. Там были многочисленные пансионаты, пионерские лагеря, базы отдыха и спортивные базы. Так что о приближении к нему можно было легко догадаться. Я знал название пансионата, где остановится Наташина команда, но сейчас она всё равно должна быть на соревнованиях. А где эти соревнования могут проходить, кто ж его знает. Я выбрал укатанный лыжами склон, и начал подниматься вверх, идя наискосок и втыкая рёбра ботинок в снег, где плотный, где не очень, так что иногда я проваливался. Идти напрямую было бы круто, да и неудобно. Выйдя наверх, я вскоре начал встречать людей, отдыхающих, и стал расспрашивать их, где проходят трассы для лыжных соревнований. После многочисленных расспросов стала вырисовываться следующая картина. Трассы начинаются недалеко от берега, на открытом месте, и потом уходят в сосновый бор. А само места старта, если это оно, километрах в двух. Я надел лыжи, и переходя с лыжни на лыжню, вскоре добрался до места. И я не промахнулся. Посреди просторной пологой долины, спускающейся постепенно к высокому берегу реки, стояли автобусы лыжных команд. Сам старт был обозначен полотном, но букв я с такого расстояния не видел. Между автобусами, у старта, и неподалёку от него, двигались маленькие фигурки людей; те, которые двигались побыстрей, были, по-видимому разминавшимися лыжниками.
Вскоре я подошёл к месту старта и начал искать автобус Наташиной команды. В конце концов я его нашёл, но скучавший там водитель ничего не знал. Я заметил, что в автобусе, на заднем сиденье, переодевались две девушки, и спросил их, не видели ли они Наташу. Оказалось, она либо уже ушла на лыжню, либо скоро стартует. Видя, сколько народа на старте, я просто быстро пошёл на лыжах вдоль основной лыжни, и остановился на расстоянии метров триста, где меня уже не просили отойти от лыжни судьи соревнований и их помощники.
Я узнал её, как только она отделилась от старта. Я не видел, и не мог с моего места видеть, её лица, но я точно знал, что это она. Подошёл поближе к лыжне, и когда она была на расстоянии метров пятьдесят, я начал кричать, давая знать о своём присутствии. "Наташа, давай, держись! Я здесь!" Её бег дрогнул, но не замедлился. Пробегая мимо, она улыбалась, глядя какое-то время на меня, а я забеспокоился, не упала бы. Но она хорошо контролировала свой бег. И так и ушла на трассу, уверенно и свободно. А я пошёл к финишу, встречать её. Девушки бежали пять километров, при такой скорости это у неё займёт минут около двадцати, на этот счёт глаз у меня был намётанный.
Пока суть да дело, я переобулся в валенки, и занял позицию недалеко от финиша. Казалось, из леса она вынырнула на той же скорости, движения были такие же свободные и сильные. Но я то знал, какой ценой даётся такая лёгкость в конце дистанции. Бежишь, что называется, на морально-волевых. Она так и шла, не снижая скорости, а к финишу даже накатила, выкладываясь, по-видимому, уже без остатка.
После финиша её встретили товарищи по команде, ребята и девушки. Пока я дошёл с моего наблюдательного пункта до неё, они помогли ей снять и почистить от снега лыжи. Потом они отправились встречать другую участницу, а мы с ней пошли к автобусу. Она отошла от гонки, дыхание выровнялось, и могла спокойно говорить. Ну то есть в смысле неглубоко дыша. В смысле спокойствия мы оба были в каком-то радостном и пронзительном возбуждении. Только сейчас я понял, как же хотел её увидеть.
Наташа поднялась в автобус и быстро переоделась. Потом мы зашли за автобус и просто стояли близко друг к другу и, перескакивая с одного предмета разговора на другой, говорили о всём подряд. Казалось, столько много времени прошло с момента расставания после лыжной прогулки, скорее похода, в лес, а в общем-то, мы не виделись только три дня. Она подняла мой рюкзак, и уважительно удивилась, что я тащил его столько времени. Оно и правда, понемногу набралось. Когда в поход идут несколько человек, такой груз как палатка, примус, бензин, топор распределяется среди участников. Я же всё тащил один, но как-то привык, и мне не казалось это большой тяжестью. Мы говорили о её гонке, она рассказала, что чуть не остановилась, когда поняла, что я здесь, но потом быстро сообразила, что останавливаться нельзя.
Понемногу собрались все участники, и автобус вот-вот должен был уехать. Я не задумывался, как и где буду находиться дальше, как то было не до этого. И у нас быстро созрел план: может, удастся переночевать в пансионате, с ребятами из команды. Мы подошли к тренеру, который стоял у двери автобуса, и проверял, все ли на месте. Объяснили ситуацию, и вопрос разрешился, тренер не возражал. Я смотрел на него, и лицо его показалось знакомым. И только уже когда мы ехали в автобусе я вспомнил, что он работал в седьмой спортивной школе, когда я там занимался и иногда помогал проводить соревнования судейским бригадам. Я сказал ему об этом, мы вспомнили общих знакомых, и тем закрепили отношения. А он даже припомнил меня, как ни странно. Мир тесен! Вспомнив мой небольшой опыт, он предложил на следующий день помогать судейской команде. Я, конечно же, согласился.
Вечером в зале пансионата вручали награды победителям, потом выступали известные спортсмены, и я запомнил некоторые выступления, поразившие меня своей скромностью и простотой, когда люди просто делали своё дело, и делали хорошо, не задумываясь о наградах. Наверное, они то же самое делали бы без наград. Это были настоящие спортсмены и патриоты страны, и это можно было почувствовать, такие люди не способны обманывать, прикидываться.
Потом объявили танцы, но вскоре ребята из Наташиной команды принесли гитару, и любители послушать и попеть песни сели в сторонке. Мы тоже подтянулись туда. Играли и пели по очереди, в какой-то момент я тоже попросил гитару и спел пару песен. Получилось ничего, просили спеть ещё, но я отдал гитару следующему исполнителю, чтобы не вносить дисгармонию в нашу хорошую компанию. Я как-то быстро сошёлся с ними, и разности в возрасте особо не чувствовалось. Может быть, они ко мне относились чуть более уважительно, не знаю уж за что. Скорее всего, из-за Наташи. Она, как это принято говорить, пользовалась авторитетом.
На следующий день я помогал судейской бригаде. Работы было много, но какой-то такой весёлой, суетной, как это обычно бывает на соревнованиях. Наташа участвовала в эстафетной гонке, и команда их выступила хорошо. Может, не первое, но второе место они точно заняли. А накануне Наташа пришла с третьим результатом.
После соревнований команду завезли в пансионат, покормили, и вечером повезли в город. Всё это время мы были вместе на людях, но всё равно, какое-то хорошее чувство не оставляло ни на минуту. До города мы доехали часа за два, а потом ещё минут сорок пробирались по городским улицам. А я шёл чуть ли не три дня!
И вот, собственно, почти всё. Через день, рано утром, мне надо было уезжать в институт. Каникулы закончились. Вечером, накануне отъезда, мы допоздна ходили как неприкаянные по опустевшим улицам города. Было и хорошо, но и как-то тревожно. Всё оказалось серьёзней, чем можно было предположить, и наше знакомство вошло в души глубже, чем, казалось бы, могло произойти за такое короткое время, по сути за несколько дней. Перед прощанием она сказала: "Если хочешь, поцелуй меня". Но я не стал, не мог в тот момент. Да это не надо было ни ей, ни мне, и целоваться я не умел. Но главное, не надо было этого делать, я чувствовал. Не та ситуация. И я ткнулся в её воротник, а она мне в грудь, мы замерли на несколько мгновений, а потом я сделал шаг назад, повернулся, и уже пошёл не оглядываясь. И я знал, что она стоит на месте и смотрит мне вслед. Я так и ушёл, не повернувшись. В горле стоял ком.
Эпилог
От неё пришло только одно письмо. После этого я написал несколько писем, но никогда не получил ответа. И только через несколько лет я до конца восстановил, почему так произошло. А случилось почти невозможное, что даже в книгах не происходит, настолько это может показаться невероятным. Её отец решил, что рано ей, девочке, дружить с таким как я, и мои письма она просто никогда не получала. А её безответные письма перехватывал один мстительный парень, любитель покомандовать, который напросился на грубость с моей стороны в начале учебного года, что-то его тогда заело. (В общежитии письма складывались в общий ящик, так что это было нетрудно сделать, тем более я тогда часто ездил на спортивные сборы и на соревнования.) Письма родителей он не трогал, а конверты с адресом, написанным её аккуратным почерком, этот самозваный цензор изымал. Спустя несколько лет он, подвыпив, проговорился. Это было такое откровение, что лучше бы он молчал. Ну что за народ! Мало сделать гадость, надо ещё и индульгенцию на неё получить. Нелепость и несуразность его поступка просто изумляют. А насчёт отца, это я от неё узнал. Она была замужем, и тогда это уже не имело значения. Или почти не имело. Или всё-таки имело? Не знаю. Но все эти препятствия, по большому счёту, ерунда. Если тебе надо, делай, и не надо ничего воображать. И делать всё надо вовремя. В таких случаях надо знать, а не предполагать, как сделал я, а для этого иногда приходится хорошо потрудиться и душой и мозгами. Так хорошо, что многие на это не способны. А какие причины конкретно помешали, это уже неважно. Действительно неважно. Всегда что-то будет мешать.