Рядом с домом кукольника, как всегда, бегала детвора. Ничего не меняется, а впрочем - если вам от трех до пяти - то страсть как интересно смотреть, как из кучки деревяшек, папье-маше, простых красок и тряпок появляется прекрасная кукла. Улыбчивая или грустная - со своими папье-машовыми мыслями, наверное. Почти живая. И тем более странным для взрослых было то, что кукольник, прекрасный мастер и, что не менее важно - старый сказочник - после каждого представления выбрасывал все куклы до единой. Вернее, он их сжигал - один, на заднем дворе своего дома - но взрослые, они же все - бывшие дети. И сжечь куклу для них - и для последнего пьяницы и забулдыги, и для первого магистратского чиновника - казалось чем-то кощунственным. Уж лучше бы детишкам отдал, поиграли бы. Я помню, как однажды вечером после чудесного спектакля, по молодой дурости на спор перелез через высоченный забор заднего двора, за которым темно-бордовая кисть пламени костра вальяжно ласкала синее бархатное небо. Как перелез - помню. Как вылез обратно - нет. Помню лишь корчащихся в огне кукол - и лицо мастера. Забыть бы.
- Доброго дня, мастер! - пригнувшись, я зашел под навес. На массивном столе были аккуратно разложены немногочисленные инструменты и материал, сам же кукольник, усадив перед собой очередного болванчика, увлеченно шил ему камзол.
- И тебе доброго, мечник. Садись, нечего свет мне загораживать.
Сколько себя помню - мастер всегда был ворчлив до крайности, хоть и весьма добродушен.
- Князь просил узнать, когда ждать нового представления. Очень уж прошлое понравилось - и ему, и княгине, и княжичу.
Кукольник болезненно поморщился - похоже, уколол палец иглой - все-таки возраст уже не тот, что прежде. Уж на что я моложе - ан, уже суставы побаливать начинают.
- Не знаю, мечник, не знаю. Как куклы будут - да как сказка напишется. Не раньше. А когда это будет - Бог весть. Сам местный, привыкнуть мог уже.
Знал я, знал, что представления кукольник давал совершенно непредсказуемо - когда пару раз в месяц, когда раз в два месяца, а то и в полгода. К нему давно привыкли - он просто приходил в ратушу и объявлял, что, мол, послезавтра на рыночной площади будет представление. Все привыкли и к тому, что он не брал денег. И никогда не повторял спектакли. Почему - никто не знал, а кто знать хотел - тем рассказывали историю про княжеского гостя, лет двадцать тому пытавшегося дать мастеру кошель с золотом да соблазнить его представлением в столице. Помню, как мастер кивнул в сторону своего дома - и повел дворянчика на задний двор. А через час тот уехал молча и никогда больше не возвращался. Помня об этом, я молча сидел и любовался на неторопливую аккуратную работу.
Болванчик, сидевший напротив меня, был грустен и, казалось, вот-вот заплачет. Кукольник, похоже, подмешал в белила щепоть золы - отчего нарисованное лицо стало бледным, с болезненным сероватым оттенком. Паяц немного завалился вбок, а его тряпишная, набитая шерстью рука, опирающаяся на небольшую, вырезанную из дерева ладонь подогнулась как-то совершенно неестественно. Он выглядел столь несчастным, что во мне проснулся ребенок - и протянул руку к прекрасной, но такой грустной игрушке. Обнять, прижать к себе, успокоить. В этот момент он был для меня живым.
- Стой! Не смей! - резкий окрик вернул меня в реальность. Я никогда еще не видел мастера в такой ярости - и страшно смутился своему нелепому поступку.
- Простите... Я... У вас прекрасные куклы..., - я просто не знал, что сказать, на самом-то деле. Наверное, можно было просто встать и уйти - но выглядело бы это форменным бегством. От кукольника? От куклы? Нет уж.
- Дурак ты, - мастер явно остыл, сел и продолжил шитье. - Никогда не трогай моих кукол, мечник. Никогда.
Мы сидели молча довольно долго, пока он не закончил работу над небольшим камзольчиком из черных и красных ромбов - и не принялся за колпак. В какой-то момент он отложил иголку и крой, чуть отодвинулся от стола и посмотрел на меня.
- Почему ты потянулся к нему? Говори честно - тогда я, пожалуй, отвечу на вопрос, который ты явно собираешься мне задать.
Ворчливый и прямой. Ничегошеньки не меняется.
- Мне стало его жалко, - я смутился своим же собственным словам, потупил глаза и почувствовал, как уши мои заполыхали. Смешно признаваться в подобном в моем возрасте. Но раз уж попросили быть честным...
- Хорошо. Твой вопрос?
- Мастер, скажите... Почему каждая кукла играет лишь однажды? Вы же тратите уйму времени - и это не поделки, они прекрасны...
- Я понял, - кукольник вздохнул. - Ты бывал в столице с князем. Ходил на обычные представления. Скажи - когда актеры играют лучше - в первый раз или, допустим, в сотый?
- Конечно, в первый - им нужно понравиться публике, да и показать, что спектакль хорош.
- Правильно. А теперь представь - как будет играть актер, знающий, что это - его единственная роль в единственном же представлении. Знающий, что больше - ничего не будет. По глазам вижу - понимаешь. Поэтому каждую сказку я играю лишь один раз. Поэтому - новые куклы.
- Но зачем сжигать старых? Вы могли бы их...
- Отдать детям, знаю, - мастер криво усмехнулся. - Думаю, ты сам уже понял.
Да, я представил себе, каково это - актеру, сыгравшему одну блистательную роль, до конца жизни петь и плясать в кабаках и балаганах. Лучше смерть. В одно мгновение я вспомнил, что увидел в далеком уже детстве - тут, рядом, на заднем дворе. Совершенно против собственной воли, наплевав на то, что меня кто-то увидит, я, давясь внезапно нахлынувшими слезами, протянул руки к грустному паяцу в черно-красном камзоле, схватил его и прижал к себе. Плевать. Я не отдам его.
Кукольник сидел, положив голову на сложенные домиком руки, и печально смотрел на меня. Казалось, он знал, что я так сделаю - и не собирался мне препятствовать.
- Пойдешь к князю. Отдашь меч. Я беру тебя в ученики. Пока будешь подбирать материал. Потом - шить. Потом - делать руки-ноги-головы. А сказки... Думаю, сами пойдут. Главное - не забывай их записывать.
Мастер улыбнулся - на сей раз не грустно, а, напротив, очень по-домашнему, а я вскочил и побежал к замку - спрятав чудесную куклу на груди. И повторяя про себя начавшую складываться сказку про грустного одинокого паяца.