Лёвушка был еврей и считал себя гением. Познакомились мы с ним на подготовительных курсах одного гуманитарного института. Внешним видом этот молодой человек действительно выделялся из окружающих его людей: вечно печальные библейские глаза, чёрные курчавые волосы, аккуратно подстриженная бородка, отутюженный кремовый костюм, модный галстук и, непременно, - шляпа. А ещё непосредственность в общении: Лёвушка запросто подходил ко всем и знакомился. Представлялся он так.
- Во-первых, я гений, - говорил Лёвушка, - во-вторых, я еврей, а в-третьих,... Купите у меня рукописи!.. Ну, правда, купите!.. Ой, у меня в них стихи гениальные!.. Правда, правда!.. Да вы что! Они же через несколько лет на вес золота будут... Вы же на мне такой бизнес сделаете... А деньги мне се-годня нужны. Я же сейчас дёшево прошу... Нет, ну вправду, со-глашайтесь...
Стихи молодого гения были, ну, скажем так, не ахти, по большому счёту. Но кто-то восхищался, кто-то делал глубокомысленное лицо, кто-то недоумённо пожимал плечами. Я же, по привычке всегда называть вещи своими именами, говорил то, что думал, то есть, как оно есть. Лёвушка не обижался, или только делал вид...
- Нет, ты мне скажи, только честно, ты же знаешь, Владик, мне нужна только правда, а тебе я всецело доверяю, честно, честно... Ты же не можешь лгать, скажи, как на духу, вот послушай, вчера ночью написал, гениальные стихи, вправду...
И Лёвушка, отступив на полшага и полузакрыв глаза, начинал вдохновенно декламировать:
Готические храмы, словно корабли,
Плывут в страну обетованы,
На шпилях, гордые они,
Несут прощальные туманы.
Я остаюсь на пристани,
И взмах, руки беспалой посылаю,
Мне ничего из прошлого не жаль,
Вот только храмы...
Стихотворения юного гения были длинными, как поэмы. В них было всё - Бог и дьявол, история Европы и личные переживания, морщинистый Лютер и "сумашедший" Блок, морские просторы и библейские сюжеты:
Я встречу Страшный суд, как в рубке корабля,
На башне в скаредном христьянском мире,
Держась рукой за сорванные леера,
Спасая алтари на блудном пире.
Я вижу тонущие дни,
Вмерзающие в лёд притворы,
И в храмах, ныне опустевших, сны
Тревожат душу, бузотёры...
- Ты уж извини меня, Лёва, ну, ей Богу, где же здесь гениальная поэзия?.. Ты уж не обижайся, пожалуйста, но ведь это где-то на грани графомании... Какие бузотёры, какой блудный пир, какая скаредность?.. Наверное, я ничего не понимаю в поэзии, а модернизм сегодняшний, который ты так ценишь, уж прости, для меня попросту не существует...
Постепенно, моя кондовая правдолюбость и нежелание лукавой похвальбы в ожидании взаимных восторгов, неизбежно привели к взаимному ох-лаждению. Наша дружба с годами перешла в приятельство, затем в знакомство, далее в хо-лодность, постепенно и вовсе сошла на нет...
О жизненных перипетиях Лёвы я всё больше узнавал от общих старых знакомых. До меня доходили известия о странном поведении бывшего приятеля, его эпатажных выходках и о феноменальной плодовитости - за короткое время он написал несколько поэм и романов...
Лёва и Москва литературная
Ещё в начале нашего знакомства, Лёвушка едва ли не силой заставил меня пойти с рукописями в Московскую писательскую организацию на улице Писемского, дом 7. Я решительно отказывался, ну какой я на фиг поэт, провинциальный рифмоплёт, не более, у меня, вон, и русский язык до сих пор хромает, да и зачем мне всё это надо, какой в этих литературных студиях толк... Мой друг со мной решительно не соглашался, убеждая меня в обратном...
- Ты поэт, Владик, большой поэт, честно, честно! И я поэт, только гениальный, не обессудь! Мы оба с тобой поэты, Владик, пойми! Нам же надо найти место, где нас могут услышать. Надо искать литературные студии, заводить творческие знакомства, чтобы пробиться в печать, к читателю, публиковаться в журналах, стать знаменитыми... Так что идём в среду на Писемского...
Русская поэтесса, талантливая и глубоко образованная Татьяна Михайловна Глушкова, ведущая поэтический семинар, прочитав наши исключительно несовершенные вирши, почему-то меня приняла, а вот Лёве решительно отказала. Тот был несколько обескуражен.
- Всё понятно! Я же еврей... А у Глушковой - одни патриоты и черносотенцы... "Московский литератор", одним словом... Зря я тебя к ней повёл... Правда, правда, зря... Скурвишься ты с этими косовороточными славянофилами, которые только пиво в буфете ЦДЛа жрать могут... А поэты они никакие... А я - гений! Им моя поэзия недоступна!..
И, не долго переживая, Лёвушка отправился на новые поиски. Вскоре он нашёл пристанище в довольно известной в Москве литературной студии на Грязной речке. Отбор в студию не производился, вход был свободным, общение - раскованным и либеральным. А главное - там присутствовало немало действительно одарённых поэтов и прозаиков. Звездой студии являлся яркий, бурлящий поэтической магмой Леонид Колганов. Занятия вела некто Людмила Васильевна Бурова, выпускница механико-математического факультета Московского университета...
На студии Лёвушка прижился, обрёл новых друзей, с которыми не только обсуждал литературные проблемы и творчество, но и весело проводил свободное время. Но главным занятием для него по-прежнему оставалось писательство. Писал же Лёва и стихи, и рассказы, и романы, и поэмы...
Как-то, уже в конце 80-х, Лёве довелось читать одну из только что написанных поэм в студии Кирилла Коваль-джи, что в редакции журнала "Юность", на Маяковке. Преподававший в то время в Литературном институте Кирилл Владимирович, пригласил своих семинаристов на знаменитую студию. Я же, через общего знакомого поэта Георгия Караханова, неосмотрительно передал приглашение бывшему товарищу пообщаться с живыми классиками...
Чтение поэмы было долгим, нудным и неинтересным...
Ковальджи сосредоточенно смотрел в стену напротив, Нина Искренко, с плотно сжатыми веками, казалось, была где-то далеко-далеко отсюда... Наконец, не выдержал один из тамошних мэтров, Евгений Бунимович. Прервав Лёвушку, он сказал:
- Прошу прощения. Но на правах собрата по крови читающего сейчас товарища, я имею право сказать, что это не совсем стихи... Это нечто, не имеющее к поэзии решительно никакого отношения...
Кажется, впервые гений не на шутку обиделся. Уходя, он хлопнул две-рью и громко обругал куривших под лестницей знаменитых студийцев.
- Голь продажная! Писаки, блин!.. Бунимович хоть и еврей, но не Брод-ский! И в поэзии он ни хера не понимает!..
Всесоюзная слава
А вскоре Лёвушка засветился на голубых экранах всего тогда ещё Совет-ского Союза. В познавательной программе довольно известного академика фамилия Лёвы шла в титрах вслед за именами Андрея Битова, Фазиля Искандера и Беллы Ахмадулиной. Молодой поэт декламировал стихи, рассуждал о совре-менной поэзии, беседовал с ведущим о литературном процессе... Смотреть на маститого академика было тоскливо. Передачу ещё трижды крутили по Центральному телевидению.
Секрет появления юного и безвестного поэта в ореоле и окружении классиков советской литературы был прост и гениален. У Лёвы был одно-классник, тоже еврей. Его папа работал не то режиссёром, не то редактором в этой самой передаче. Лёва организовал для приятеля стол в одном из ресторанов гостиницы "Белград". При-ятель пошёл к папе. Папа пошел к академику. А юное дарование пошло в люди.
Но только должного понимания и сочувственного отклика в советском народе Лёвушка почему-то не ощутил. Такой поворот его снова несколько озада-чил. Как же так? Он, гениальный творец, пишет новую литературу, говорит новое слово, создаёт, наконец, новую культуру!.. А массы его не принимают, понять не могут и не хотят!.. Экая рутина! Ретроградство какое-то! Совко-вость посошная! Он, гениальный Лёвушка, обогащает и развивает русский язык, а его отвергают! Какая чёрная неблагодарность!..
Русский язык Лёва, безусловно, совершенствовал, потому как с языком этим у Лёвы отношения были весьма натянуты. В стихах, а особенно в рома-нах, он делал такие чудовищные ошибки в правописании, что хоть святых выноси! Розенталя бы точно хватила кондрашка ещё в прологе. Нового гения это не смущало. В литературе это не главное, считал он. "Ашипки" должны исправлять редакторы, им за это деньги платят. А основная задача художника - "творить новое и оригинальное". В этом стремлении он находил понима-ние у немногих почтенных людей. Было ли это осознанным лукавством? Бог весть.
- Недурственно-с, недурственно-с, молодой человек! - говорили они схитринкой в глазах. - А главное, смело и оригинально!..
Кредо
Так же смел и оригинален Лёвушка был и в философии. Дерзкий мыс-литель проповедовал, что Бог это не Отец и не Сын, как ошибочно и не ори-гинально думают люди. Бог - это брат! - твёрдо заявлял Лёва и сильно гор-дился своим открытием в философском осмыслении мира.
- В этом что-то есть, в этом что-то есть, Лёвочка! - проникновенно го-ворила, похрустывая пальцами, расхаживая по залу и глубокомысленно глядя в потолок, Людмила Васильевна Бурова, руководитель литературной студии на Грязной речке, где Лёва читал главы из очередного романа. - Но стиль? Вы чувствуете, как это коряво изложено? Это же чудовищно по стилю!.. Над этим надо работать, надо обязательно работать...
Дальше Бога-Брата мысль нового философа не шла, а упиралась в "исто-рическую спираль", которая зримо и материально возникала невесть откуда и терялась, опять-таки непонятно где, в бесконечности времени и пространства. Так же невесть откуда возникал и некий Брат, который вдруг оказывался Богом. Именно эта новация Лёвушки о братстве с Богом и понравилась энергичной руководительнице литературного процесса - невысокой, крепко сложенной молодой женщине с повадками комсомольского работника и категоричностью безапелляционных суждений комплексующего подростка...
- А вот это надо продумать. Это надо уточнить. Мысль, что Бог есть брат, очень у вас оригинальна, да... Очень свежо, не затаскано... Но над этим, Лёвочка, надо ещё основательно потрудиться, чтобы вышла замечательная вещь, - резюмировала, после долгого раздумья, Л.В. Бурова, подводя черту под обсуждением Лёвиного опуса.
Определяя Бога братом, и находя это случайностью, такой же нелепо-стью, когда один брат принц, а другой нищий, Лёва не верил ни в судьбу, ни в предназначение, ни в талант, ни в Божий дар, ни в Божью волю. Есть только собственная воля и упорный труд - и любая цель достижима! Выполнима любая задача, поставленная перед собой человеком! Требуются только упор-ство и труд! Всё остальное - мелочи и условности! И с упорством одержи-мого Лёва двигался к поставленнойперед собой цели.
Но Левушкины мечты и стремления не находили понимания со стороны его родителей. А родители Лёвы были нормальными советскими людьми, рядовыми московскими инженерами. И поведение сына вызывало у них настороженность. Они желали ему встать на ноги и остепениться. А это значило - поступить в институт, жениться, полу-чить квартиру и жить жизнью нормального человека...
Исход
Немалых усилий и средств, потраченных на репетиторов, стоило родите-лям пристроить своего непутёвого отпрыска в один из столичных институтов. Учёбой себя Лёва не затруднял. После необременительной работы дворни-ком, он садился за стол и писал, писал, писал...
Но его не печатали. Он остро переживал непризнание миром его гениаль-ности. На личную жизнь времени не оставалось. Потенциальных не-вест, которых подбирали и осторожно подводили к нему заботливые роди-тели, он чурался. Тем не менее, в паспорте у него уже стояли триштампа о регистрации брака и столько же о расторжении - так Лёвушка помогал знакомым ино-городним девушкам получать московскую прописку. И почти безвозмездно.
На третьем курсе он бросил институт. Прошёл курс лечения визвестнойпсихиатри-ческой клинике. Принял крещение в православном храме. Стал по воскресеньям ходить в церковь... Но житейские неурядицы преследовали Лёву с неумолимостью рока. И он ре-шился...
Уезжал Лев Семёнович с высокоподнятой головой и глубокозатаённой обидой. Сквозь нескрываемую гордыню проступала усмешка презрения и желание во что бы то ни стало доказать свою правоту не признававшим его людям.
Он уезжал из страны, раздираемой глубокими противоречиями, мед-ленно погружающейся в хаос гражданской войны. За спиной оставались ог-ромные очереди, карточная система, психотэрапевтический психоз, омонов-ские дубинки и сапёрные лопатки, многомиллионные демонстрации, крова-вые межнациональные конфликты, суверенные удельные княжества...
Он уезжал из страны, которой уже не было. Из страны, в которой он случайно и так неудачно родился. Лёвушка покидал ад. А впереди его радо-стно ждала земля обетованная - его историческая прародина. Лёва покидал суровую мачеху и стремился к родной и незнакомой матери. Непризнанный пасынок, он остро переживал своё сиротство, ощущал себя никому не нужной песчинкой в холодном, снежном и неприкаянном мире...
В тёплой и неизведанной стране Лёвушка хотел обрести и любовь, и понимание, и признание, и славу. Он возвращался в Эдем. Лёва ехал в рай.
Так ему тогда казалось...
Письмо Лёвушки
"Дорогие мои... Пишу вам общее одно письмо. Не называю ваших имен, равно как и не подписываюсь своим именем - узнаете меня по почерку. На-деюсь, что вы не сочтете подобную форму за хамство или игру. Чем же вы-звано такое высокопарное предисловие? Дело в том, что жизнь моя потер-пела окончательное крушение. И мне остается честно и бессовестно при-знаться в этом. У меня нет больше ни сил, ни желания бороться с жизнью, да и, по правде говоря, выхода я не вижу.
В жизни моей было три крупных периода, или три идеи, кои властво-вали надо мною отчасти поочередно, отчасти переплетаясь. Это были: идея любви, идея творчества и, наконец, идея исхода. Множество пылких, искренних, но крайне неудачных влюбленностей сплелись с таким же множе-ством столь же беспутных опусов и никчемных стихов, которые переросли во мне в стремление ухода, бегства, исчезновения, растворения... И закончи-лось это столь плачевно, что первые поражения кажутся мне теперь жал-кими репетициями несыгранного спектакля.
Из всего многообразия чувства, называемого любовью, мне доступна только любовь к самому себе. Но во всем спектре отношений мне всегда не доставало одной маленькой вещички - ответной любви. Женщины не спе-шили ответить мне взаимной любовью. Любви к так называемой Родине, равно как и к определенному месту, как-то: город, улица, дом и прочее, и прочее - я в себе не обнаружил.
Никогда я не чувствовал подобного чувства и к родителям, и к друзьям. Вот к Всевышнему уж точно не было, хотя и теплилась очень большая на-дежда на Него. А в итоге иссякла любовь и к самому себе...
Винить в случившемся рок, судьбу, чью-то руку, якобы ведшую меня по неизвестному пути к неведомой цели - бред! Тешить себя мыслями о высо-ком избранничестве, то есть изгойстве - нелепость! Обвинить ли во всем себя, свою слабость, нерешительность, безответственность, неспособ-ность к поступку? Не знаю...
Вся моя социальная бесперспективность, психическая нестабильность, отсутствие притягательности, божьего везения суть отсутствие способ-ности открыть в себе таинственное нечто, называемое Любовь. Вне любви человек угасает, душевно опустошается, умирает духовно.
Была еще, правда, надежда на творчество, теперь и этого нет. Со скорбным бесчувствием я вынужден констатировать нулевой результат. Изначально в этомстремлении скрывалась некая нечестность. Таланта у меня не было. Я об этом прекрасно знал или смутно догадывался. Другое дело, что я надеялся, что он появится, тем более что способности-то не-которые у меня все-таки были! Так нет! Я хотел скакнуть в гениальность. Не прилагая большого труда и знаний... В итоге нет ничего...
С гениально-стью отныне покончено.
Я еще наивно надеялся на молитву, на чудо... Чуда в очередной раз не случилось. И в вере я тоже потерпел крах. Трезвое осознание своего уровня и возможностей пришло слишком поздно. Конечно, в свое время надо было по-лучить хорошую, нужную профессию, вроде автомеханика или повара, с ко-торой я бы не пропал ни там, в России, ни здесь, в Израиле. Теперь на это нет ни сил, ни воли, ни желания. Разговоры же, что Богу важен каждый че-ловек, равно как и разговоры о неповторимости каждой человеческой лично-сти, я оставляю для других. Рассуждения на религиозные темы были у меня еще в Москве. Я наивно верил в возрождение, в воссоединение, в воскрешение в земле обетованной... Только и это все чепуха!
Израиль вблизи оказался лажей! То есть, страна, конечно, красивая, приятная, интересная и великая. Но только для религиозников и туристов. А для простого смертного это яма. Если б вы только знали, какая здесь на са-мом деле помойка, вы бы поняли всю меру моего отчаянья и тоски!..
Конечно, в первый момент эта земля восхищает и пленяет. Но экзо-тика заканчивается через две недели, интерес проходит через два месяца, а дальше продолжается обычная жизнь, точнее - смерть. В этой стране хо-рошо тем, кто здесь родился. Хорошо и тем, у кого есть деньги. Всем ос-тальным - плохо, за исключением хасидов.
Говорят, что плохо быть человеком второго сорта. Е-рун-да! Человеком второго сорта быть замечательно! Вы бы попробовали быть человеком четвертого или пятого сортов!.. Да, совсем как мясо в гастрономе...
Первый сорт здесь - это богатые белые аборигены и богатые приез-жие американцы.
Второй сорт - это марокканцы, йеменцы, эфиопы и прочие туземцы, родившиеся здесь или приехавшие сюда лет 30 назад.
Третий - это русские и румынские старожилы, или ватиким, живу-щие в стране по 15-20 лет. Они тоже вполне обеспечены, потому что успели получить государственные квартиры.
Четвертый сорт - арабы.
А пятый - мы, новая русская эмиграция. Разница между нами и ара-бами в том, что у арабов есть жилье, но нет политических прав. А у нас есть политические права, но жилье отсутствует. С какой бы радостью я засунул эти политические права в жопу пидарасам из местного политиче-ского истеблишмента!..
С арабами мы, правда, конкурируем - за рабочие места по мойке по-мещений. Арабы нас, как правило, побеждают, потому что им можно меньше заплатить, они на все соглашаются и физически нас выносливее. Нам же остаются те места, куда не взяли даже араба...
А вообще-то арабы по-настоящему хорошие и милые люди, такие же угнетаемые, как и мы. Но они решились на вооруженную борьбу. Раньше я осуждал арабский террор, теперь - приветствую!
С каким бы удовольствием я перестрелял сук начальников, белых и ма-рокканцев!.. Только не смейтесь, но здесь я стал марксистом. Я понял, что люди делятся не на глупых и умных, не на честных и жуликов - жулики здесь все! - люди делятся только на богатых и бедных, эксплуататоров и экс-плуатируемых. Поэтому последние должны уничтожить первых, чтобы за-нять их место.
Способов деления людей - множество. Но меня это уже не интере-сует, как и весь мерзкий человеческий вид. И дело тут не в евреях. Евреев здесь почти нет - в основном черномазая марокканская мразь, даже отда-ленно не напоминающая то, что люди привыкли видеть в еврее. А дело все в том, что бесчеловечные условия жизни пробуждают в людях самые низмен-ные черты. Началось это тогда, когда наши праотцы вторглись в чужую землю и вырезали ни в чем не повинное автохтонное население. Каково на-чало, таков и конец!
Галут, изгнание, ничему не научило их. Европейский урок не пошел ев-реям впрок. Зато эти азиатские падлы, марокканцы и бухарцы, даже и за урок это не приняли. В Африке и Фергане они были у себя дома. Такой же "дом" они выстроили и здесь. А все эти романтики, как Герцель, трагики вроде Жаботинского, и прагматики Бен-Гурионы - только помогли им в этом!
И в результате получилась клоака, в которой вынуждены жить мы, их внуки. Хотя внуки последних и нашли себе уютные лакуны в прямой кишке...
Израиль - страна не только не демократичная, но глубоко расистская и внутренне подлая. Описывать подробно и долго - противно. Понять меру подлости можно только изнутри.
Хотя пейзажики здесь красивые и климат хороший. Жара, которую все так боятся, может быть, наименьшее из зол этой земли...
Столько издевательств и унижений, сколько натерпелся я здесь за 9 месяцев, я не терпел в России за 32 года, кроме разве армии...
Если б я догадался в Москве вернуть билет Сохнуту, то, может быть, и не пришлось бы возвращать билет Творцу...
Итак, дабы закончить тему Израиля. В вооруженную борьбу пале-стинского народа я ввязываться не буду. На это у меня нету сил. Но гово-рить правду об Израиле полагаю своим долгом. Считаю, что евреям еще не пришло время жить вместе, особенно с черномазыми
евреями. Впрочем, и белые не намного лучше..."
Лёвины любови
Вот ведь как всё повернулось... Словно обухом по голове... Но разве могла судьба Лёвушки сложиться как-то иначе? Да и многочисленные его влюблённости, о которых он пишет, были всё-таки странными... Влюблялся юный гений сразу, то ли усилием воли, то ли рассудком, но вряд ли когда - сердцем...
Однажды, за пару дней до дня рождения Димы Нижегородского, Лёва узнал, что я приду на вечер с новой знакомой, Алиной...
- И кто она, Влад, ну, кто?..
- Да поэтесса, и довольно хорошая, а так - студентка.
- Ух, ты! А фамилия-то её как, фамилия?..
- Да ты её не знаешь, Лёв... Ильинская. Алина Ильинская...
- И молодая, красивая?..
- И молодая, и красивая, и талантливая. Вот у Димочки в воскресенье и познакомитесь.
Лёвушка ненадолго задумался, а потом решительно и непринуждённо заявил:
- А я у тебя её отобью!
- Ты о чём, Лёва? Ты же её даже не видел! А потом - понравишься ли ты ей, ещё вопрос! И разве это по-товарищески - отбивать?..
- К любви товарищество не имеет никакого отношения. А я в неё уже влюбился. Да, да, ты не удивляйся, я знаю, у тебя хороший вкус, и твоя Алина наверняка достойная девушка. Но я её у тебя отобью, правда, правда, и она в меня влюбится! Потому что, ты не обижайся, Влад, но ты и не красавец и не гений, как я!.. И что она в тебе только нашла?..
День рождения у Нижегородского прошёл замечательно. Родителей дома не было. Дима играл на пианино и гитаре. Мы веселились до упаду: пили сухое вино и шампанское, играли, танцевали, пели песни...
- Ильинская, а Ильинская, а ведь тебя у меня в этот вечер обещались отбить, ты не заметила? - спросил я Алину, когда мы возвращались в холодном февральском автобусе из весёлой компании.
- И кто ж? - удивилась Алина, вопросительно подняв брови.
- Да, Лёва, тот молодой человек с бородкой, в светлом пиджаке и чёрном галстуке, который танцевал с тобой первый танец, подливал вино и рассказывал о французском экзистенциализме...
- Что?! Этот мальчишка?..
Как-то этот мальчишка влюбился всерьёз и надолго. И начинался и заканчивался этот роман тоже довольно необычно...
В Доме культуры "Каучук" поэт Макар Иванов вёл поэтическую студию для заводских детишек. В тот вечер он пригласил на встречу поэтов-концептуалистов Льва Рубинштейна и Дмитрия Александровича Пригова. Рубинштейн прочитывал свои короткие опусы с карточек и бросал картонки на стол. Дмитрий Пригов, сверкая очками и жестикулируя, декламировал длинную поэму о Марии...
Лёвушка был в восторге. Он задавал заумные вопросы, вступал в дискуссии, затем и вовсе вышел на сцену и прочёл своё новое стихотворение...
Секрет был прост. Лёвушка несколько минут назад влюбился. В зале, слева и чуть впереди от нашего ряда сидела белокурая красавица с молодым спутником...
- Чудо!.. Что за девушка!.. Я сейчас с ней познакомлюсь!.. Ребята, она будет моя, точно, точно!.. Да я полжизни за неё отдам, правда, правда, только бы с ней быть!..
И Лёвушка действительно с ней познакомился. Её звали Дашенька. Она училась на факультете журналистики. Он выпросил у неё номер телефона, несмотря на сопротивление её друга, и стал постоянно названивать. Одновременно он подружился и с её молодым человеком, и тоже стал регулярно названивать, приглашая на совместные прогулки и прочие мероприятия. В итоге, стараниями Лёвы, они были разведены, а Дашенька познакомила Лёвушку с мамой и братом композитором...
Тёплым сентябрьским вечером в квартире Лёвушки собиралась весёлая компания. Кто-то музицировал на пианино, кто-то рассказывал о вернисаже московских художников, Даша с Полиной и Олей готовили салатики на кухне. Белое вино остывало в холодильнике, десертное стояло на балконе. Необычно серьёзный Лёва пригласил меня выйти за дверь...
- Влад, дружище, ни о чём меня не спрашивай! Для меня это очень важно! Но ты должен дать мне слово! - внушительно говорил Лёвушка, откручивая пуговицу на моей рубашке. - Ты должен мне слово дать, что мою просьбу выполнишь, это чрезвычайно важно!.. Я ни Диме, ни Гоше, никому не доверяю, только тебе!..
- Да как же я могу дать слово, если не знаю твоей просьбы, Лёва! Не финти, говори прямо! Терпеть не могу разные экивоки...
Мы стояли на лестничной площадке. Лёва, прислонившись спиной к металлической двери своей квартиры, энергично крутил пуговицу, настойчиво убеждая выполнить его просьбу. Гости шумно усаживались за стол, в дверь стали ломиться:
Просьба состояла в том, чтобы проводить домой его Дашу. С большой неохотой я дал Лёве слово. На тот вечер у меня были свои планы, но...
- Вот и договорились, Владик! Смотри, ты слово дал... А с Олей Нижегородский поедет, ему по пути...
Роман Лёвушки и Дашеньки был к тому времени исчерпан. Они всё обсудили в долгих разговорах и проводах. Мечты и планы белокурой красотки с кукольным личиком сводились исключительно к успешному замужеству и гипотетическому директорству в своей частной школе...
Ничего общего у поэта и будущей выпускницы факультета журналистики не было и быть не могло...
Продолжение письма
"Так, как ко мне относятся здесь "братья по крови", ко мне никогда не относились ни русские, ни татары, ни кавказцы... Мы, эмигранты, или, как они нас зовут - русские, существуем для них исключительно как дешевая ра-бочая сила, которую надо выжать, как лимон, и выбросить, как половую тряпку.
Иногда я даже начинаю понимать Гитлера. Только вот он напрасно уничтожал евреев. Вообще людей, кроме эксплуататоров и бандитов, унич-тожать не следует - они от этого только искусней становятся. Надо было просто вывести наших предков из мировой истории, лишить их политиче-ских прав и экономического влияния, поселив их в комфортных условиях. Впрочем, это тоже не выход.
Выхода, наверное, вообще не существует... Вы не поверите, но здесь нет даже ночлежек! Так что, когда у меня кончатся деньги на съем квар-тиры, мне придется жить в придорожной канаве.
Если бы Гитлер не трогал евреев, то они бы и жили себе в Европе и не породили всю эту гадость. В Европе они, правда, тоже гадили, но там хоть польза какая-то была. Главное, там они были все порознь, поэтому были хо-рошие. А здесь даже пособия по безработице не платят, посылая меня на какие-то чудовищные работы, вроде стройки или сбора апельсинов за гроши! Каждая б..дь стремится на тебе проехаться, вы...ть в жопу и еще говорит при этом красивые слова о высокой миссии Израиля! Они, ви-дите ли, Мессию ждут! Да сюда не то, что Машиах - сюда сам дьявол по-брезгует прийти!..
Иногда я даже думаю, что Гитлер был святой, потому что уничто-жал евреев. Иногда же думаю, что не тех он уничтожал, и что надо бы на-править армию Роммеля на палестинский ишув и стереть его с лица земли, чтобы и следов от него не осталось...
А потом смотрю на красивую девушку, на милую старушку, на прият-ного мужчину, старика с добрыми глазами - и понимаю, что уничтожать никого не надо. Особенно же сильно это чувство бывает, когда я гляжу на детишек... Хоть и вырастут они скорей всего такими же гадами, как и их родители.
Что же случилось с этой страной, что из обители для изгнанников она превратилась в монстра, издевающегося над теми, кто откликнулся на зов ее?! Я не знаю, не понимаю этого! Единственное, что могу предположить, что с ней произошло то же, что и со мной. Слишком много несчастий. И сердце этой страны высохло и ожесточилось. Или она просто сошла с ума.
И дело тут не в том, что евреи распяли Христа, а в том, что евреи рас-пяли Бога. Конечно, убивать Бога нехорошо, но ведь это было Его собст-венное желание. При чем же здесь мы? Чего же на нас всех собак вешать! Бог не проклинал арец. Это уже и Ватикан признал. А с православными ор-тодоксами, кому Папа не авторитет, мне говорить не о чем.
И все же эта земля проклята, видимо, за нас самих, за то, что мы та-кие есть. Без всякого Христа, без Гитлера мы сами устроили себе концла-герь с улучшенным питанием...