Аннотация: Невыдуманная история из далёкого прошлого...
ЧП НА ЧЕБАРКУЛЬСКОМ ПОЛИГОНЕ
Эту историю много раз красочно описывал один из участников тех памятных событий, развернувшихся на плановых сборах на полигоне Чебаркуль, что расположен в степях Челябинской области. Описывал подробно и весело, воскресными вечерами в типовой свердловской заводской общаге, за столом с привычным и любимым тогда портвейном "777" и немудрёной закуской, где-то примерно через год-два после случившегося. Итак...
Советский Союз, вторая половина 70-х годов, расцвет не в меру "развитого социализма", отчего-то названного позднее застоем. Борясь за мир во всём мире, Советская власть активно готовилась к войне, регулярно проводя сборы военнослужащих запаса, становившихся "партизанами". Их одевали в обмундирование, в огромном количестве оставшееся на складах ещё со времён Великой Отечественной. Проводили кое-какое обучение, кой-какие стрельбы или иные действия и учения, имитирующие боевые. Но управлять массой людей среднего возраста и уже определённого жизненного опыта, было довольно сложно. К тому же многим вызов на сборы казался удачной возможностью отдохнуть от быта, детей, семьи и работы. В тесном мужском коллективе в кайф без вечного бабьего занудства - выпить пива и водочки, оттянуться на подвиги, найти на жопу интересные приключения... А сборы, дисциплина, армия и офицеры? Да пошло оно всё на хер! Мы своё Родине уже отдали!.. Какая на фиг война в ХХ веке? Да отчепитесь вы на фуй!..
Одним из самых крупных учебных центров в Уральском военном округе был полигон под Чебаркулем, в Челябинской области. Сборы проводились там регулярно каждый год. Система работала практически без сбоев. Но в тот раз всё пошло наперекосяк... Призвали в основном работяг из Свердловска и области, с крупных заводов, из спаянных коллективов, где рабочие знали себе цену, перед начальством не заискивали и спину гнуть не привыкли... Ко всему прочему, к обычному в Советской армии бардаку добавились - полная дезорганизация в снабжении, раздолбайство и пофигизм офицеров в проведении учений, и донельзя хреновая погода с мелким дождём, колючим ветром и ночным холодом в неотапливаемых печками палатках...
Когда терпение партизанящих кончилось, на полигоне вспыхнул настоящий бунт. Что было поводом, точно и не припомню... Но первым делом пошли на штаб, вымещая накопившуюся злость, метелить здешних офицеров... Те, почуяв нутром ситуацию, попрятались кто куда... Какому-то безусому юнцу замполиту, необтёсанному суровым армейским бытом, выпускнику высшего политического училища, который попытался было говорить высокие слова о чести и совести, словно читая конспект унылой лекции, - вломили люлей... Но так, не сильно, а для острастки и на память... Потом расхерачили с шумом столовую, заодно пожгли зачем-то палатки... Взяли штурмом медсанчасть и экспроприировали спирт - прямо на месте, не разбавляя... Раздухарившись, на кураже взломали склады и - реально вооружились...
После медсанчасти настроение поднялось даже у не принимавших участие в той героической атаке. Народу хотелось подвигов и новых штурмов. Тут же появились свои говоруны и агитаторы. "Даёшь!.." - разносилось задорно и требовательно по окрестной степи с полигона. А что даёшь и куда, никто толком не знал. И этого пока вполне хватало. Но разгорячённые работяги с уральских заводов, опрометчиво собранные в огромную массу и одетые в военную полевую форму образца 1935 года, хотели большего... Извечная жажда природной правды, словно пепел неведомого Клааса, стучал в их относительно молодые рабоче-крестьянские сердца.
- А пошли все в город! Харчами там разживёмся да портвейном с водочкой!.. - крикнул какой-то хмырь, со спичкой в зубах, пропустивший осаду армейской медсанчасти, вследствие этого оставшийся на бобах, то есть абсолютно трезвым и голодным, потому как сборы эти были в его в жизни первыми. Крикнул не задумываясь, а просто так, чтобы только крикнуть... Но возбуждённый народ, словно всю жизнь ждал этого отчаянного призыва, дружно и весело заорал "ура!" и нестройной ордою двинулся с полигона знакомой дорогой в город... Ближайшим городом был Чебаркуль.
Сначала шли, гулко и вразнобой переговариваясь, обсуждая перипетии последних дней и внезапно громыхнувший утрешний взрыв недовольства, никем не ожидаемого и не подготавливаемого. Потом поумолкли, хлюпая кирзовыми сапогами по дорожной жиже... Кто-то в середине колонны звонким голосом профессиональной самодеятельности внезапно затянул: "Слушай, товарищ, война началася, бросай своё дело, в поход собирайся..." И огромная толпа тысячью прожженных глоток неожиданно стройно его поддержала: "Смело мы в бой пойдём за власть Советов и как один умрём в борьбе за это!.." В слова не вникали и на власти Советов не зацикливались, - не противу властей идём, а за правду нормальную и порядок...
Потом, почти без перерыва, перешли на "долины и повзгорья", как бы ясно обозначая цель похода: "Чтобы с бою взять Приморье, Белой армии оплот!" Затем так же дружно рванули, с подсвистом и одобрительными криками, хулиганское и анархистское, невесть откуда залетевшее в память, "Яблочко": "Эх, яблочко, да на тарелочке, надоела мне жена, пойду к девочке!.." Самые отчаянные даже попытались вприсядку выделывать коленца на обочине под одобрительный смех и улюлюканье товарищей, но осеклись осенней грязью и вернулись в строй... "Эх, яблочко, куды ж ты котишься, попадёшься к комиссару, не воротишься..." Эх, развернись, душа, тальянкой!..
И тут загрустили, вспомнив про жён и подруг, и чуть менее громко, но так же слаженно, будто всю жизнь вместе репетировали, затянули совсем вроде бы не строевое, не армейское: "Окрасился месяц багрянцем, где волны шумели у скал. "Поедем, красотка, кататься, давно я тебя поджидал..."" Отдохнули оттаявшей душой, и тот же звонкий знакомый голос ротного запевалы и несостоявшегося народного артиста стал рубить: "Ви-хри враждеб-ные ве-ют над на-ми, гроз-ные ту-чи нас злоб-но гне-тут. В бой роко-вой мы всту-пили с врага-ми, нас ещё судь-бы безве-стные ждут..." Пели хорошо, как на слёте художественной самодеятельности или на деревенской свадьбе, маршируя в такт, насколько позволяла челябинская степная дорога, ведущая неизвестно куда... Для полноты ощущений в эти минуты единения, дружбы, любви и спаянности не хватало только баяна, гармошек, баб и самогона...
По дороге в город заходили в деревни... Огромная вооружённая толпа в неопределённой военной форме, громко горланящая песни революции и Гражданской войны, заученные ещё в школе на уроках музыки, идущая лавиной по чавкающей грязью осенней дороге, производила жуткое впечатление... Местные тут же прятались в подвалы и закрывали ставни окон. Начальники лихорадочно звонили в район и, не дозвонившись, выбегали из кабинетов, матерясь последними словами, и тихо хоронясь в гаражах и подсобных строениях... Пережившие последнюю войну бабки истово крестились и недоумевали: "Иисусе Христе, сыне Божий, неужта опеть война началася? Сущие супостаты и фрицы! Хосподи, помилуй! Матерь Божия, спаси нас окаянных и грешных!.."
Партизаны ни баб, ни бабок не трогали. Не до того было... А не успевшим вовремя схорониться, по примеру начальников, кудактающим курам ловко сворачивали головы и неощипанные тушки засовывали в серые выцветшие заплечные вещмешки - на вечер и праздничный ужин. Если таковой будет...
Магазины пытались закрыться. А не успевшие закрыться "на учёт" начисто вычищались - от остатков плодово-ягодного вина, местной водки, бутылок мутного пива и сладкого лимонада, женских духов в скляночках и тройного одеколона в мужских ёмкостях, буханок серого непроданного с вечера хлеба, хрустящих ирисок "Золотой ключик", печенья россыпью и в пачках, засохших до состояния камня пряников, тихоокеанской сельди пряного посола в круглых как мины жестяных банках, привычных и любимых консервов "Килька в томатном соусе" за тридцать три копейки, подсохших сырков "Дружба" и перловой каши с гордой надписью "Завтрак туриста"...
К грозно и безшабашно двигающейся по направлению к Чебаркулю массе вооружённых людей в грязной военной одежде юрко выскочил армейский "газик" и перегородил дорогу. Грузный полковник с явно генеральским пузом и хохляцкими усами неловко влез на капот зелёного "УАЗ-469" и, вероятно, почувствовав себя этаким новым Ульяновым на броневичке у Финляндского вокзала, вытащил табельный пистолет, выстрелил в воздух и трубно, как мамонт в Сибирской тайге, заорал на понятном всем языке Советской армии: "Вашу же мать!.. Етить в титю вашу тётю! И вашу родню перемать и ещё раз туды же вашу мать!.. Засосать в трясину кусок утки... Вы що же эта, растудыть прикладом вашу ж мать и едрёну бабушку, коромыслом в почку, бляха ж муха, итить вас в господа бога душу, размудонцы фуевы, срань и раздолбаи сучаровы, хрен вам в глотки, портянку на воротник, вы що же эта удумали, вы на кого же залупу подняли, щенки обоссаные?.."
Рабоче-крестьянская толпа уральских гегемонов так не считала. Что это за щенки такие, к тому же непонятно почему обоссаные? Люди вначале слегка опешили, остановились, внимательно прислушиваясь к речам пузатого оратора. Даже их, работяг, повидавших и слушавших в закопченных цехах, на рабочих собраниях и летучках много чего чудного и интересного в адрес своей мамы и родственников по ейной линии, удивили и слегка озадачили некоторые обороты речистого говоруна в полковничьих погонах... Говорил штабной офицер убедительно и красноречиво, доходчиво и со знанием дела, кратко и внятно излагая сложившуюся диспозицию, относительно подлых планов пособников мирового империализма, глубоко анализируя сложное международное и особо внутреннее положение, как страны, так и отдельных органов, применительно к ситуации и погодным условиям Уральского военного округа и Советского Союза в мировом ракурсе...
- А у вас случайно бумажки не найдётся? - спросил интеллигентного вида боец в порванном болотно-зелёном ватнике, кажется, с Белоярской атомной, своего соседа с винтовкой Мосина, нещадно дымящего самосадом, в короткой, донельзя обрезанной педерастического вида шинели, более похожей на сюртук фраера, нежели на обмундирование военнослужащего героической армии, разгромившей немецко-фашистских захватчиков...
- Да ты чё, с дуба рухнул? - удивился шинельный фраер, - Да здеся все свои! Иди, травкой в поле, как все нормальные люди, попользуйся...
- Нет, вы меня не правильно поняли, - смущённо запел интеллигент с атомной электростанции, - видите ли, мне бумажка нужна, чтобы записать некоторые заковыристые выражения товарища полковника. Уж больно он ладно мысли излагает! Не в пример нашему парторгу Игнатьичу... У нас в цехе, представляете себе, парторг Игнатьич, вы не поверите...
- Да погодь ты со своим парторгом! - нетерпеливо оборвал его мужик в обрезанной шинели. - Ну ё на хер! Дай послушать, чё энтот хер предлагает.
А полковник незамысловато предлагал незамедлительную капитуляцию офуевших вконец бойцов запаса, призванных на ответственные для страны и мира сборы. Предлагал в унизительной, цинично-извращённой форме отход взад. Кратко тезисы его речи сводились к следующему. Вы, извините, этакие вконец нехорошие люди, совершаете непозволительное действие, ибо, поддавшись эмоциям, исходящим из нечистых органов неполноценного вашего тела, подняли гениталии на партийную и государственную власть. А разевать хайло, прошу прощения, на дорогую Советскую власть мы никому, товарищи, не паз-во-лим!.. Исходя из выше изложенного, предлагаю вам, многоуважаемые товарищи солдаты, то есть военнослужащие, призванные на ответственные учебные военные сборы, вернуться на исходные позиции, занимаемые вами на безрадостное утро сегодняшнего дня, и незамедлительно засунуть все свои требования в известное всем поганое место!.. И тогда ваши мамы, бабушки, и все прочие нехорошие женщины в вашем роду от седьмого колена, останутся без нашего личного участия. А в противном случае, на их месте окажетесь все вы - все вместе и каждый по отдельности! И я всех вас - распишу раком, как лебедь щуку! А оно лично вам надо?..
С упоминанием мам и тем более бабушек полковник переборщил. Ладно бы он только их обложил, а тут был явный перебор лексем и прочих заморочек. Молчащая было толпа стала колыхаться, приходить в лёгкое колебательное состояние, резонируя и начиная медленное возмутительное движение. Ропот и недовольный гул, гневный свист, осуждающие крики и отборный мат гегемона, опарашенного словами полковника, нарастали, переходя в слитный рёв возмущённой массы, грозящей лавиной смести окружающий ландшафт и пространство вместе с полковником и его броневичком...
В сознании лелеемого страной гегемона власть и полковник не совмещались. Но полковник, сам будучи властью, и чувствуя мощь этой власти, пытался привести стоящее перед ним быдло в подобающее ему состояние. Про какого-то там гегемона в образе рабочего класса он ни в училище, ни в академии особо не заморачивался. Гегемонизм ему был глубоко по херу. Полковник хотел порядка и только порядка. А толпа вояк хотела правды... И ещё портвешка. Стратегия и тактика сторон категорически не совпадали и неизбежно входили в диссонанс. Энергия неприязни конденсировалась в чёрную грозовую тучу. Лексика полковника истощалась. Откровения вояк набирали обороты... Развязка была близка и неминуема...
И тогда, молча стоявший в первых рядах коренастый, немолодой тагильский "партизан", в длинной шинели и безцветной пилотке с красной звёздочкой со сколотой эмалью, неторопливо и деловито, словно всю жизнь только это и делал, снял с плеча потрёпанный "калаш", выплюнул наземь беломорину, аккуратно втоптал её в грязь, перещёлкнул предохранитель и негромко произнёс, ни к кому не обращаясь:
- Да за**ал ты в натуре, дядя! П***ишь как Лёва Троцкий!.. - И дал навскидку короткую очередь над головой пузатого полковника.
Никто и глазом не моргнул, не успев толком заметить, как речистый говорун с казацкими усами оказался в "газике", то ли через дверь, то ль через окно... Но машина дала по газам и - со скоростью американского "Першинга", которым тогда пугали всё прогрессивное человечество, скрылась за мутным горизонтом челябинской степи... "Во как! - только присвистнул какой-то боец, сдвигая ушанку на затылок. - Вроде грязь, а летит как по асфальту..."
Чем же закончилось хождение чебаркульских "партизан" в город за правдой и портвейном? Честно говоря, как на духу, - концовку уже и не помню... Но точно - не стрельбой и трибуналом. То ли рассосалось само собой, как чирей, то ли ребятки вовремя протрезвели, а начальство сошло за лучшее - ход делу не давать. Да и дела-то, скорее всего, да - точно, никакого не было... Так, всего только недоразумение и не более. И, судя по довольной физиономии общаговского рассказчика и по тому, с каким удовольствием он смаковал отдельные детали повествования, ничем плохим ни с какого боку никому не вышло. Ни для него, ни для сотен таких же обычных и простых работяг с крупных уральских заводов и предприятий. Да и вправду - разве в Советском Союзе могло быть иначе? И нашему классику следовало бы сделать поправку в его цитируемом к месту и не к месту выражении. Так что, как ни крути, но - бунт в России хоть и безсмысленный, но не всегда безпощадный. Бывают и счастливые исключения. Ну, в общем, как-то так...
А потом в стране случился Декабрь... Мировой заокеанский империализм не в меру раздухарился у границ нашего родного Отечества. Попытался было даже завести и поставить крылатые ракеты, ну прям совсем рядом с нами. Но мы его всё же опередили. И под Новый год вынужденно ввели в соседнюю страну ограниченный воинский контингент, естественно, временно... И тогда Советскому Союзу стало не до полигонов. Крупномасштабные военные сборы, кажись, совсем прекратились. По крайней мере, никого, как помнится, из наших свердловских общаг в Чебаркуль уже не дёргали...
И постепенно появились новые рассказчики разных забавных историй и афганских баек. Особенно преуспели товарищи прапорщики. Но не боевые, а из фельдъегерской связи, которые периодически залетали туда с важными пакетами и заданиями... Так что, чебаркульский очевидец, под портвешок лепивший нам про полигон в челябинской степи, как-то незаметно отошёл в сторону. Номерные портвейны сменила обычная русская водка и другие боевые истории из забугорной жизни. Иногда смешные, а порой не очень...