На дворе стояла благословенная (как потом выяснилось) пора позднего застоя, когда страх в людях уже прошел, идеи выветрились, и преобладающим modus vivendi стали цинизм и лицемерие. В светлые идеалы уже никто не верил, а тлетворный аромат гниющего Запада активно просачивался во все щели изрядно поизносившегося железного занавеса. Впрочем, заводы и фабрики работали, колхозы-совхозы чего-то там разводили и выращивали, и жилось в целом неплохо. Если играть по правилам и не высовываться. А если играть виртуозно, с выдумкой и известной долей нахальства, то можно было реально продвинуться и отхватить местечко в достаточно высоких эшелонах. Прямо общество равных возможностей, куда с добром! Одно плохо: при таком "отсеве наоборот" в верхние эшелоны пробивались люди, вынужденно или осознанно заключившие сделку с дьяволом.
Путь Павла был типичен для той поры. С энтузиазмом вступивший в пионеры, к комсомольскому возрасту он уже достаточно прозрел и не пошел в эту благословенную организацию. И все бы хорошо, но к окончанию школы выяснилось, что в вуз некомсомольцев не принимают. Ах, вы так? Пришлось спешно влиться в ряды. В индивидуальном порядке, а не скопом, как их принимали в седьмом классе. Через несколько лет ситуация повторилась. Чтобы занять совсем невысокое руководящее кресло, которое, как оказалось, входило в номенклатуру райкома партии (ведь слова-то какие выдумали - "номенклатура райкома", чуть ли не "соната аппассионата"), пришлось еще раз заключить сделку с нечистым: записаться в кандидаты и целый год ходить на курсы молодого прощелыги, чтобы в итоге стать прощелыгой в законе. К тому времени он уже пообтерся в коридорах и кабинетах, поднаторел в ритуальных расшаркиваниях и особых угрызений совести не испытывал. Один только раз сорвался. На какой-то пьянке в чужой компании, заспорив по ничтожному поводу с пожилым хозяином дома, достаточно высоким функционером из первых соколов оттепели, который еще сохранял остатки идей и воспринимал Павла как единомышленника, он неожиданно для себя заявил, что скоро, мол, вся ваша махина рухнет, что мы, новое племя функционеров, только делаем вид, что верим во всю вашу лабуду, а когда нас станет достаточно много на всех этажах и накопится критическая масса - мы скинем маски, назовем вещи своими именами - и прости-прощай, Одесса-мама, со всем своим единственно верным и потому непобедимым учением, со всеми своими идолами и священными писаниями. Хозяин не сразу понял, а когда понял, впал в раж, затопал ногами, замахал руками и закричал: "Вон из моего дома!". К счастью, разговор происходил с глазу на глаз на кухне, за перекуром. Павел забрал жену и молча удалился, коря себя за длинный язык и невыдержанность. Не зря говорится: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Разговор последствий не имел. В качестве небольшого отступления можно упомянуть и о финале этой истории. Буквально через пять-семь лет, когда все действительно рухнуло, Павел случайно встретил того дядечку на улице. Тот выглядел потухшим, прежний лоск с него слетел, перед Павлом стоял обычный, затюканный болезнями пенсионер. Павел не стал злорадствовать, они обменялись парой скупых фраз и расстались навсегда.
Идейное разложение Павла, пользуясь терминологией того времени, происходило не вдруг и шло довольно извилистым путем. Фальшь и надуманность активно проповедуемых идейных схем он, как уже говорилось, уловил довольно рано. Так случилось, что ему было суждено получить два верхних образования. И если первый вуз он проскочил легко и почти бездумно, вволю предаваясь молодым утехам и не забивая башку учеными премудростями, то ко времени учебы во втором вузе он уже был сложившимся семьянином, занимал какой-никакой пост и порой задумывался о жизни вполне серьезно. В числе прочего его занимал вопрос, каким образом при явном несоответствии жизненным реалиям царившая тогда идеология могла так крепко засесть в общественном сознании. Когда-то, исключительно по причине того, что запретный плод сладок, он довольно активно интересовался религией, по крупицам из курса "научного атеизма" и критических богоборческих книг выуживая, что же там, в этой Библии, написано такого, что нормальному человеку и прочитать нельзя. Делал выписки, какие-то заметки, пытался систематизировать полученные знания. О том, чтобы обзавестись собственным томиком Евангелия, и речи быть не могло. Тогда даже "Мастера и Маргариту" невозможно было достать, не то чтобы Библию. Он давно уловил сходство религиозного и марксистко-ленинского взглядов на мироустройство, общность постулатов, методов и способов воздействия на паству. В обоих вузах они без конца писали всевозможные курсовые и контрольные работы, облекая их в псевдонаучную форму, обязательно снабжая так называемым "научным аппаратом". Так что неким изыскательским навыком Павел поневоле овладел. Всякие там истматы-диаматы тоже подталкивали к размышлениям.
Он начал раскладывать элементы обоих учений по полочкам. Часто они поразительно, порой добуквенно совпадали. Моральный кодекс строителя коммунизма вообще оказался перелицовкой Нагорной проповеди и Десяти заповедей божьих. Постепенно некоторая принципиальная схема сравнительного анализа стала вырисовываться. Он даже начал составлять картотеку цитат из высказываний апостолов из противоборствующих лагерей, отмечая, что они говорят об одном и том же, только называют это по-разному. Функции служителей культа тоже совпадали: полковой священник и армейский замполит по сути занимались одним и тем же. Обладая легким пером и способностью внятно излагать свои мысли на бумаге, Павел стал задумываться, а не накропать ли ему некий опус под названием "Коммунизм - суперрелигия" и не забросить ли его окольными путями за бугор. Сильно уж хотелось поделиться сделанным открытием с широкой общественностью, а опубликовать такую "занозу" дома, естественно, нечего было и думать. Но главное - он наконец-то нашел ответ на свой вопрос, и в голове воцарилась полная ясность: никакая этот ваш коммунизм не наука, а вполне себе религия, но с претензией на всеохватность, то есть суперрелигия. По сути на наших глазах одно, более молодое и агрессивное религиозное учение с пылом неофита и не стесняясь в средствах вытесняет из общественного сознания другие, закосневшие верования, используя для этого всю мощь государства. А народ и повелся: раньше в одни сказочки верил, теперь в другие. Даже удивительно было, как это до такой простой мысли никто раньше не додумался. О том, что кто-то мог и додуматься, Павел мысли не допускал, по крайней мере, ни о чем подобном не слышал. В противном случае такого умника давно бы изобличили и развенчали наши бдительные идеологи.
А жизнь за окном шла своим чередом, работа спорилась, в семье все ладилось. Подрастал сынишка. В том числе и это обстоятельство удерживало Павла от решительных шагов. Да и опус пока складывался только в голове, над ним еще корпеть и корпеть. В один из летних отпусков Павел с женой решили смотаться в гости к отцу Павла, в Донецк. Тот давно звал, да все отпуска не совпадали. Отец Павла давно жил другой семьей, но связи с сыном не терял, переписывались, изредка навещали друг друга. Раньше делать это было проще, они жили в соседних городах. А тут судьба занесла отца Павла в Донецк, где он деканствовал в местном музычно-педагогичном институте. Внука донецкий патриарх еще не видел. Это тоже было лишним аргументом за поездку.
Отец принял радушно. Его теперешняя супруга тоже старалась угодить гостям, беспрестанно что-то варила и парила, стол каждый день ломился от яств. Все-таки юг есть юг, это вам не здесь. На газонах кругом розы с искусственным орошением, солнце, зелень. На каждом углу дешевая черешня, разливное пиво, в винных магазинах полки ломятся и очередей никаких. И это во времена лигачевских антиалкогольных безумств. В мясном отделе гастронома свободно лежит колбаса нескольких сортов, про талоны народ слыхом не слыхивал. Расскажи кому - не поверят. Павел с грустной ухмылкой поведал отцу, как в его городе достаются бутылка водки и кусок колбасы. Тот слушал недоверчиво, ахал и охал, будто Павел ему какой-то ужастик пересказывал. Отец был бодрым бонвиваном, жил на широкую ногу, ни в чем себе не отказывая, был весьма коммуникабелен, открыт, отзывчив. Новая супруга была ему под стать. Словом, поездка удалась. Выпивали и закусывали каждый день от пуза. Павлу так понравилось в Донецке, что он даже прозондировал возможность переезда сюда насовсем. В отраслевом управлении встретили приветливо, сказали, что для таких специалистов место всегда найдется, но с жильем - как сам устроишься. Значит, никак. Менять квартиру в Донецке, даже с доплатой, на их провинциальный Мухосранск дураков не найдешь. Ладно, проехали.
В один из вечеров, изрядно приняв на грудь, Павел с отцом вышли прогуляться, подышать свежим воздухом. Присели где-то на детской площадке недалеко от дома. Тут Павел и выложил отцу свою теорию про суперрелигию. Тот выслушал внимательно, подивился бойкости и парадоксальности ума собственного чада, но когда Павел завел речь о возможной публикации в "тамиздате", пришел в неподдельный ужас и принялся горячо убеждать Павла не становиться на эту скользкую тропу. Да, генетическая память о 37-ом годе в нас глубоко сидит, подумалось Павлу. Сам он тоже стал сомневаться в целесообразности диссидентских поползновений. Как опус воспримут широкие массы - еще неизвестно, а вот то, что он, даже в задумке, не дотягивает до уровня серьезного исследования, это факт. Скорее, размышления по поводу, не более того. К тому же его опубликование грозит кардинальным сломом всего привычного уклада: тут либо эмиграция, либо психушка - других вариантов нет. Такие вещи не прощают. Готов ты, герой, к таким раскладам? Не готов. Тогда сиди и не рыпайся.
Вернулся Павел домой и стал себе дальше жить-поживать да добра наживать. Как ни в чем не бывало. Как вы да я, как целый свет.
Нужно ли добавлять, что через несколько лет только ленивый не рассуждал о сходстве коммунистического и религиозного мировоззрений как о банальности, и эта тема стала общим местом перестроечной публицистики? Как говорится, дорога ложка к обеду.