Ветер в окна ударит, злую весть прокричит, 
И наряд с ордерами в мою дверь застучит. 
И прикажут - с вещами, и прикрикнут - без слёз, 
И по улицам тёмным повезут на допрос. 
Будет лампочка-груша под сырым потолком, 
И душевный начальник, и скупой протокол; 
И повиснет червонец, будто лампочка та, 
Над мальчишечьей жизнью, что, как дождик, чиста. 
И под зоркой охраной караульных постов 
Я дождусь спецсостава - на восток, на восток; 
И умчусь, и уеду в отдалённы края, 
И подкошенной ивой хрустнет юность моя. 
Не тревожься, дозорный, - не сбегу никуда: 
Нет на воле закона, нет на воле суда! 
Станет домом мне зона без греха, без вины, 
И научат закону урканы-паханы. 
Не расскажут мне сказок о победе добра, 
А покажут на нары, где лежат фраера; 
Не споют мне, мальчишке, о возмездье за зло, 
А пырнут под ключицу да швырнут на стекло... 
И в ночи, уцелевшим шевеля позвонком, 
Я пойму, несмышлёныш, этой жизни закон; 
Хрустнет зубом молочным вера в свет и любовь, 
Я во всём разуверюсь, кроме волчьих зубов... 
И вернусь я на волю с сединой в голове, 
С чёрным камнем на сердце и с ножом в рукаве. 
Будет хватка стальная и прищур пахана, 
А в душе одичалой - беспощадность одна... 
И приду я к училке самой первой своей, 
Что вела первоклашку сквозь азы букварей, 
И скажу ей, старушке: "Ваша правда - обман, 
Не добро побеждает, а кастет и наган". 
Но заплачу - и ткнусь я ей в подол по виски: 
"Не хотел я по-волчьи, а хотел по-людски; 
Так скажите, скажите - отчего ж не сбылось? 
Что любил, во что верил - под откос повлеклось..." 
И прокуренно, с хрипом ей в колени свистя, 
Я услышу: "Не волк ты, а слепое дитя... 
Не в обманах тут дело - просто зря ты, сынок, 
Принял правду чужую, а своей не сберёг".