С этой, воистину судьбоносной встречи карьера молодого сотника пошла в гору. Впрочем, головокружения по этому поводу Олдер не испытывал, ведь кому много дано, с того много и спросят... А в том, что оправдать ожидания Арвигена будет совсем не просто, Остен не сомневался...
Иринд, правда, отнесся ко всему произошедшему более спокойно, заметив, что его годы неуклонно близятся к закату, сил для службы становится все меньше, так что будущая отставка - дело решенное и даже нужное. Владыка же не был бы самим собой, если б не стал подыскивать замену состарившемуся на службе воину среди его молодых учеников.
- В общем-то, я сам рассчитывал, что именно ты сменишь меня в будущем, и могу лишь радоваться, что мое мнение и воля князя совпали, - закончил свои размышления за стопкой васкана Иринд, и Остен, молча, с ним согласился.
Более они к этому вопросу не возвращались, да и князь, высказав свою волю, в дальнейшем не вызывал Олдера для беседы с глазу на глаз, чему молодой "карающий" был в глубине души рад. Посещение княжеского подземелья оставило по себе очень нехороший привкус. Остен был бы и рад о нем забыть, да не мог...
Между тем его семейные дела тоже потихоньку налаживались. Окруженная заботой и вниманием Ири вполне оправилась от выкидыша: слезы и дурное настроение были ею забыты. Она легко освоилась с новым окружением, и вновь была хороша собою и весела, деля время между приличествуюшим ее положению вышиванием, обсуждением нарядов и неспешными прогулками с новыми подругами из дома Остенов.
Казалось, произошедшее несчастье нисколько не повлияло на Ириалану, но в ночь последовавшей после долгого перерыва близости Олдер убедился, что это было не так. На его первую же осторожную ласку Ири ответила с таким пылом, точно поцелуй мужа был для нее глотком воды в пустыне, а потом супругов ждала необычайно жаркие, наполненные страстью часы. Словно бы пытаясь убедиться в том, что она по-прежнему желанна и любима, Ириалана жадно требовала все новых и новых ласк, а после завершения близости обвила руками шею мужа и, положив голову ему на грудь, попросила остаться с ней до утра. Ей якобы было страшно засыпать одной...
Остен не стал противиться этой новой прихоти, ни в эту ночь, ни в последующие - заполненные любовными играми даже больше, чем это было в их с Ириаланой медовый месяц... Ведь потеряв расположение отца, Ири стала с утроенным рвением добиваться внимания мужа. Теперь супруг действительно стал для нее на первое место, а его слова значили для Ириаланы больше, чем наставления Дейлока.
Вот только Олдера эта щенячья преданность скорее утомляла, чем радовала, но он молчал и об этом, и о том, что, возбуждаясь телесно, оставался совершенно равнодушен к жене. В душе все перегорело, и ласки Ири уже ничего не могли исправить...
Была у Остена и еще одна причина для скрытой от всех печали. Лечивший Ириалану врач не стал лгать Олдеру о последствиях выкидыша, сказав ему, что Ириалана скорее всего останется бесплодной. Остен воспринял эту новость на диво спокойно, а потом, щедро отсыпав лекарю денег, велел ему хранить молчание и даже солгать Ириалане о результатах лечения, если она вдруг о них спросит...
Но тут судьба решила ненадолго улыбнуться Олдеру.
Правду об истинном состоянии Ири кроме самого Остена и занимавшегося лечением Ириаланы медика знал лишь Антар. Именно он сопровождал врача во время его визитов в дом Остенов и даже присутствовал при разговорах лекаря и Олдера эдакой молчаливой тенью. Молодой "карающий", уже не раз получив подтверждение абсолютной верности Чующего, доверял ему и воспринимал присутствие Антара даже при таких деликатных обсуждениях само собой разумеющимся.
Чующий действительно стал его тенью, и потому, когда Антар после возвращения Олдеровского отряда из похода на Лакон попросил у своего главы длительный отпуск, Олдер не только удивился, но и встревожился... Вот только эмпат на вопросы Остена ответил мрачным молчанием, а потом вновь повторил свою просьбу. Ему во что бы то ни стало, нужны были три свободных от службы месяца.
Хорошо зная норов Антара, Олдер более не пытался прояснить мотивы такого требования, а просто подписал все необходимые бумаги. Чующий забрал их с вежливым поклоном и уже на следующее утро отбыл из Милеста неведомо куда...
Вернулся Антар, правда, не через три месяца, а через два, да и объявился не в милестских казармах, а прямо в "Серебряных Тополях", в которые Остен не так давно возвратился вместе с Ириаланой... Серый от дорожной пыли и усталости Чующий с трудом держался на ногах, но, тем не менее, сразу же попросил о встрече со своим главою...
Ждать слишком долго Антару не пришлось - уже через минуту после доклада слуги, эмпата провели в небольшую библиотеку, в которой Остен коротал время над томом с сочинениями одного амэнского философа. В последнее время Олдер пристрастился к вечернему чтению, что несколько огорчало Ириалану, которая в таком времяпровождении не видела ничего интересного...
Увидев Антара, Остен немедля отложил книгу в сторону и встал Чующему навстречу. На короткое мгновение взгляд Олдера задержался на неловко прижатой к боку левой руке эмпата:
- Ты ранен?.. Не стой столбом. Сейчас я позову слугу...
- Не стоит, глава. Это просто царапина, - отрицательно мотнув головой на предложение Олдера, Антар устало опустился на стул, и, порывшись за пазухой, вытащил что-то, бережно завернутое в тряпицу. Положил принесенное на стол, развернул сверток, в котором обнаружилось два небольших флакона, и пояснил. - Это вода из священного источника Малики и горные слезы. Возьми их, глава - они тебе помогут...
Олдер же, глядя на такое подношение, нахмурился:
- Священный источник?.. Антар, не хочу тебя разочаровывать, но в хозяйстве любого храма Малики есть колодец. Ты зря потратил свое время и деньги...
Но Антар на это возражение ответил своему главе слабой улыбкой:
- В Лаконе испокон веков существует озеро с островком, на котором есть посвященный богине источник. Он был местом паломничества и поклонения Милостивой задолго до того, как Малике выстроили первые храмы. Люди с таким же даром, что и у меня, знают о таких местах, чуют их своих нутром...
Да и слезы гор, глава, у меня подлинные, а не те, что продают в милестских лавках.
Антар замолчал, а Олдер же, взяв флакон с бесцветной жидкостью, покрутил его в пальцах, и наградил Чующего новым задумчивым взглядом:
- Если ты так веришь в силу этого источника, Антар, то почему не применил ее для себя?
Чующий спокойно выдержал этот испытующий взгляд, и произнес:
- Все просто, глава. На мне есть грех, который Малика никогда не простит, но ты чист, и Милостивая не откажет тебе в помощи.
Ответом ему стал невеселый смех:
- Это я-то чист?.. Антар, ты же лучше других знаешь, что мои руки в крови по локоть!..
Но Чующий, услышав такое возражение, лишь покачал головой:
- Кровь бывает разной, глава. Ты не убивал невиновных...
Произнеся это признание, Антар тут же опустил глаза, а Олдер, поняв по мгновенно отвердевшему лицу Чующего, что большего он не скажет даже под пытками, тоже стал серьезен:
- Я применю то, что ты привез мне Антар... Хотя бы ради того, чтобы твоя кровь не оказалась пролитой напрасно... А теперь скажи, кто тебя ранил? Лаконцы?
Чующий отрицательно качнул головой:
- Нет, глава. Всему виной местное отребье - на дорогах нынче неспокойно, а я слишком дорожил содержимым своей сумки... Чем и привлек к себе ненужное внимание...
Олдер, услышав такой ответ, нахмурился пуще прежнего:
- Пусть так, Антар... А теперь ступай отдыхать. Я все же пришлю лекаря - пусть осмотрит твою "царапину". Сдается мне, что она не так уж и легка, как ты хочешь это показать...
Чующий тяжело поднялся и склонился в поклоне, пряча лицо:
- Глава слишком добр к своему слуге, - после чего поспешил покинуть библиотеку. Остен же, оставшись один, еще долго вертел в руках два небольших флакона. Благодаря Чующему, он и Ири получили пусть и крошечный, но все же шанс стать родителями, вот только Олдер никак не мог взять в толк, почему Антар пошел ради него на поступок, простиравшийся намного дальше его обычного служения роду Остенов...
Тем не менее, что бы ни двигало Чующим, его усилия принесли свои плоды - вскоре после приёма привезённых Антаром средств Ири и вправду понесла, а поскольку теперь за её здоровьем следили опытные служанки, все девять месяцев беременности миновали спокойно. Если, конечно, не считать переживаний Ириаланы по поводу безнадёжно испорченной фигуры. И тут не помогали ни заверения служанок, ни ласки мужа - молодая женщина была свято уверена в том, что с потерей даже толики красоты ее жизнь тоже потеряет всякий смысл.
Несмотря на эти волнения и то и дело проливающиеся слёзы, роды у Ири прошли на диво гладко, но после них она осталась верна себе, отреагировав на поднесенного ей новорожденного сына словами: "Какой же он некрасивый"... А вот успевший вернуться к означенному сроку в имение Остен думал совершенно иначе.
Тоненько всхлипывающий, красный комочек плоти на руках у кормилицы не вызвал у него даже капли неприятия. Ну, а когда со всеми предосторожностями первенца передали на руки отцу, и младенец, мгновенно утихомирившись, взглянул на Олдера на диво чистыми, осмысленными глазами, с губ молодого "карающего" само собой сорвалось: "Дари!.."
Впоследствии, когда пришло время нести малыша в храм, Остен остался верен своему порыву, нарекши мальчика Дариеном перед богами и людьми, хотя первенцу следовало бы дать имя его деда... Ни тогда, ни позже Олдер так ни с кем и не поделился своим озарением, которое позже переросло в стойкую веру - в его сыне возродилась душа давно погибшего брата, и Остен теперь был готов горы свернуть ради того, чтобы дать малышу Дари все, чего тот был лишен в своей прошлой, такой короткой жизни.
...Пожилой Чующий оказался прав - младенец не только примирил Остена с его браком, но и придал его жизни совершенно новый смысл. Теперь львиную долю своего свободного от службы Амэну времени Олдер проводил не в библиотеке, а в детской. Вслушиваясь в речи кормилицы, укачивал сына на руках, играл с ним, нашептывая всяческие глупости.
Кормилица же, до этого дня уже успевшая побывать в знатном доме и привыкшая к тому, что благородные отцы уделяют своим маленьким отпрыскам куда меньше внимания, лишь поддерживала интерес Остена. Женщина искренне привязалась к отданному ей под опеку малышу, и готова была говорить о нем сутки напролет, что, впрочем, не мешало ей сердито отдергивать "карающего", если он проявлял истинно мужскую неуклюжесть.
Через месяц к этим посиделкам присоединилась и Ириалана. Убедившись, что беременность не нанесла серьезного ущерба ее внешности, и, увидев, как разгладилось и похорошело личико сына, Ири стала часто навещать детскую. Дари, она, правда, воспринимала, как новую игрушку, но Олдер, уже не раз убеждавшийся в том, что его жена, по сути, большой ребенок, рад был и такому результату...
Время, между тем, продолжало свой неумолимый бег. Амэнский князь старел и становился все более подозрительным и жестоким, царедворцы плели интриги, а Олдер уже получил звание тысячника. Это повышение совпало с рождением его второго ребенка - малютки Лирейны. Кроха, унаследовав жгучие черные глаза отца и белокурые волосы матери, обещала стать впоследствии редкой красавицей.
Для Остена рождение дочери стало не меньшим подарком, чем повышение по службе. Малышке досталось столько же отцовской любви, сколько и первенцу. Казалось, счастье Олдера было полным, но на его жизненном горизонте уже сгущались очередные тучи.
Вызов в княжескую цитадель стал для новоиспеченного тысячника не слишком приятным, хоть и вполне предсказуемым событием. Старый Иринд только-только оставил службу, выйдя на заслуженный отдых, а Владыка мог испытывать верность и преданность служащих ему воинов бесконечно.
Когда знакомый Олдеру немой слуга вновь углубился в сеть подземных коридоров княжеской твердыни, Остен решил, что его ждет еще один, полный недоговорок и изматывающий душу, разговор с Арвигеном, и поначалу все действительно свидетельствовало в эту пользу. Длинный коридор, завершившийся залом с многочисленными колонами; очередная бычья туша со вскрытой грудной клеткой и разверстым брюхом; щекочущий ноздри запах свежей крови...
А вот внезапно осевший на пол сопровождающий. Его хрип, и руки, судорожно царапающие грудь с вошедшим по самую рукоятку метательным ножом, стали для Олдера настоящей неожиданностью.
Впрочем, выучка старого Иринда не подвела Остена и на этот раз...
Короткий шаг за высокую, стройную колонну, привычная тяжесть легшего в руку меча, и быстрый взгляд по сторонам.
Нападавшие уже не таились: Олдер увидел, как они, заходя с разных сторон, стремительно окружали бычью тушу, внутри которой замер, недобро оскалившись, обнаженный, измазанный кровью с ног до головы Владыка Амэна...
Еще двое, вынырнув из-за соседних колонн, направились к тому месту, где затаился Остен, но тот уже сам шагнул к ним навстречу. Обнаженный клинок в правой руке, пальцы левой жжет сконцентрированная заклятьем сила, восприятие обрело удивительную ясность и четкость.
Миг - и один из противников тяжело оседает на пол с налитыми кровью глазами, руки заговорщика отчаянно рвут высокий ворот куртки. Об этом нападавшем можно забыть - он уже мертв, хоть и сам еще этого не осознал...
Шаг вперед - и сталь, зазвенев, встретилась со сталью. Олдеру хватило двух ударов, чтобы понять - стоящий перед ним мужчина никогда не состоял в войсках Владыки. Противник Остена был обучен приемам для праздничного ристалища или публичного поединка, самого же Олдера в отряде Иринда прежде всего учили убивать, а не красоваться посреди площади с мечом в руке...
Шаг назад, ложный выпад и словно бы нечаянно приоткрывшийся бок, а затем, когда противник Остена купился на эту нехитрую уловку, стремительный поворот и четвертый удар, ставший для взбунтовавшегося вельможи последним.
...Короткий взгляд в сторону распяленной туши показал Олдеру, что князь по-прежнему жив и невредим. Согнувшись почти вдвое, Арвиген горящими глазами следил за разыгравшейся вокруг него круговертью, и кривил губы в жадной, хищной улыбке, а возле бычьего бока застыл, скорчившись, один из заговорщиков. Он почти достиг своей цели, и эта удача стоила ему жизни...
Перемазанное кровью лицо делало усмешку князя более подходящей восставшему из могилы варку, чем живому человеку. Олдер с трудом смог отвести от нее взгляд, но секундное промедление чуть не стало для тысячника роковым. Уловив стремительное движение за своей спиной, он едва успел отклониться в сторону, уходя от возможного удара, и крутнувшись волчком, встретился лицом к лицу с новым противником. Этот мечник был опаснее первых двух - мощное телосложение, но при этом текучие движения и легкая поступь выдавали в нем опытного бойца.
Через мгновение выяснилось и еще одна, крайне неприятная для молодого тысячника, вещь - его новый противник обладал недюжей способностью к колдовству. С первым же ударом он попытался достать Олдера тем же заклятьем, которое тот использовал совсем недавно.
Остен отбил и хитрый выпад, и чужое заклинание, но поднять ментальные щиты все же не успел. Этого оказалось достаточно, чтобы в голове "карающего" раздался незнакомый, низкий голос: "Ты - не моя цель. Опусти оружие, и останешься жить!"
Ответом незнакомому колдуну было молчание. Остен вполне справедливо посчитал, что таким образом его хотят отвлечь, и полностью сосредоточился на движениях и пульсации колдовской силы соперника - сейчас они значили для него много больше, чем слова, ведь в отличие от человеческой речи не лгали...
Выждав мгновение, Олдер атаковал, но сложная связка ударов так и не достигла своей конечной цели - острие меча лишь слегка оцарапало правое предплечье заговорщика. Незнакомец увернулся в последний момент с поразительной для его тяжелого сложения быстротой, а в голове у Остена вновь раздалось: "Нас больше - опусти оружие... Это ведь не твой бой - тебя вообще здесь не должно было быть!"
Олдер ответил на это предложение кривой ухмылкой и новой связкой ударов, к которой присовокупил еще одно заклятье. Оно не было ни слишком сложным, ни смертельным, но Остен направил его невидимое острие на уже кровоточащее предплечье противника, а тот, явно ожидающий от молодого тысячника чего-то более смертоносного, пропустил таки колдовскую иглу.
Впрочем, торжествовать из-за успеха своей маленькой хитрости, которая через короткое время должна была привести к полному онемению руки противника, Остену не пришлось. Отбив меч Олдера, заговорщик пошел в очередную, сокрушительную атаку по всем направлениям. Бунтовщик хорошо понимал, что его ждет, и потому вложил в нее все свои силы. Он начал наседать на "карающего", не давая ему роздыха даже на одно биение сердца. Нападение уходило в защиту, а та, в свою очередь, сменялась новой атакой. Звон стали сливался с настоящим потоком мысленной ругани и угроз.
Пытаясь выкинуть из своего разума досаждающий, мешающий сосредоточиться на поединке голос, Остен на время ослабил контроль над окружающим его пространством... И уже в следующий миг сполна заплатил за свою ошибку. Левый бок обожгло болью.
"Песья кровь!.. Еще один!" - на эту, мелькнувшую в сознании Остена мысль, его противник ответил торжествующим смешком.
Стиснув зубы, Олдер развернулся, ударил, почти не глядя. Лезвие его меча прошлось наискось по груди напавшего на него сзади противника. Тот, неловко отступив назад, выронил из мгновенно ослабевших пальцев оружие, и Остен поспешил, уйдя от возможного удара, вновь оказаться лицом к лицу с колдуном.
Хлещущая из раны кровь мгновенно пропитала рубашку и куртку тысячника. Олдер нутром чувствовал, как невольно замедляются его движения, как он теряет такое необходимое ему сейчас время, не успевая приготовиться к новой атаке... Вот только вместо ожидаемого выпада его противник лишь хрипло застонал. В первое мгновение, Остен решил было, что это сработало запущенное им ранее заклятье, но все оказалось иначе...
Бунтовщик оказался обвит тремя толстыми, полупрозрачными щупальцами. Призрачные, напоминающие дым отростки, несмотря на свою кажущуюся бестелесность, плотно обвили заговорщика по рукам и ногам, и жадно, торопливо пульсировали.
Прежде Остен никогда не слышал о таком колдовстве, и теперь мог лишь смотреть, как с каждой такой пульсацией, с каждым движением щупалец по лицу его недавнего противника разливается меловая бледность, а его кожа словно бы ссыхается, прорезаясь сеткой мелких морщин...
Чудовищные отростки стремительно выкачивали из бунтовщика жизнь и дар, передавая их замершему в своей кровавой купели князю. С запрокинутой назад головой и бессильно свесившимися вниз руками Арвиген и сам казался трупом, а застывший на его лице оскал и тянущиеся прямо из груди призрачные щупальца обращали Владыку Амэна в порождение кошмарного сна...
Остен и сам не понял, как сделал шаг вперед, намереваясь разрубить уродливые творения черного колдовства, но новая волна боли заставила его остановиться и со сдавленным шипением ухватиться за бок, зажимая пальцами растревоженную движением рану...
А уже в следующий миг призрачные отростки, ослабив свою хватку, стремительно втянулись в грудь Арвигена, а заговорщик повалился на пол, точно мешок с мукой... Князь шевельнулся в своей купели; потянулся, точно со сна, и, резко сев, произнес короткое и звучное: "Ко мне!"
Пытаясь замедлить все еще обильно текущую из раны кровь, Олдер с каким-то усталым изумлением наблюдал за тем, как прежде безлюдная зала наполняется звуком и движением. Из-за колон, точно горох из мешка, высыпала десятка "Доблестных", трое молчаливых, обряженных в темное слуг, подступили к Арвигену. Пока один из них ставил прямо возле туши небольшой раскладной стул черного дерева, двое других помогли князю выбраться из быка, обтерли своего Владыку от крови полотном и укутали в длинный, подбитый мехом плащ.
Устроившись на стуле, князь принял из рук одного из слуг чашу с молоком, и, сделав, пару глотков, взглянул на Олдера:
- Подойди, Остен...
Тысячник, не посмев ослушаться приказа, сделал несколько шагов вперед, опустился на колени. Азарт схватки ушел, на плечи навалилась усталость, да и кровь из раны никак не желала останавливаться - пропитав плотную ткань куртки, она тонкими струйками текла по пальцам тысячника.
Князь наградил склонившегося перед ним Остена еще одним долгим, задумчивым взглядом, а затем, отхлебнув молока, произнес:
- Что ж, сегодня я воочию убедился, что Остены не зря поместили коршуна на своем гербе. Тебе свойственна та же внезапность, те же ярость и скорость, каковы присущи этому крылатому хищнику... Я доволен тобой...
Олдер, у которого из-за кровопотери уже понемногу начинала кружиться голова, ответил на эту похвалу лишь тихим:
- Служу Владыке и Амэну.
Арвиген же, услышав это, сухо рассмеялся:
- Немногословен, как всегда... - впрочем, смешок князя почти сразу резко оборвался, и он уже совершенно иным тоном произнёс. - Где лекарь?
Врачеватель появился тут же, выступив, точно по волшебству, из сгущающихся в дальнем конце зала теней. Повинуясь приказу Владыки, он тут же отвел Остена в сторону и занялся его раной, благо сумка со всем необходимым, была при лекаре. Тысячник терпел его вмешательство, привычно стиснув зубы, а Арвиген, попивая молоко, наблюдал за действиями врачевателя, спрятав улыбку в уголках губ.
Сегодняшняя игра удалась на славу - он не только устранил заговорщиков, но и проверил верность тысячника. К сожалению, пока Олдер больше верен присяге, чем лично князю, но этот недостаток со временем легко будет устранить. Даже самые дикие ястребы становятся послушными в умелых и терпеливых руках, а значит, и молодого тысячника можно прикормить и приручить. Впоследствии из него выйдет неплохой палач...
Взгляд Арвигена переместился с Олдера на тела заговорщиков, которые "Доблестные" поспешно вытаскивали из зала, и князь тут же нахмурился. Человеческие страсти действительно развлекали его, но во всем нужна мера, а Рейдек явно о ней забыл, когда попытался уложить в постель к Владыке собственную дочь.
Арвиген воспользовался неожиданным подарком, правда, совсем не так, как на то рассчитывал вельможа, но князь, в отличие от других Владык, не любил демонстрировать свой истинный дар и силу. Пусть хозяева Триполема сколько угодно малюют на своих знаменах василиска, намекая тем самым на свой наследственный дар, и, соответственно, слабость... Слухи в подобном деле, гораздо предпочтительнее, ведь неведомое, зачастую, пугают гораздо больше...
Вот только Рейдока совсем не устроило то, что его дочь, вместо того, чтобы стать любимицей престарелого князя и отрадой его последних лет, оказалась обескровленной, и он решился на бунт... Арвиген, узнав о готовящемся заговоре, не подавил его сразу же лишь по одной причине - недовольные в княжестве есть всегда, а давить крыс проще скопом, чем по одиночке... И, как всегда, оказался прав - очередное осиное гнездо перестало существовать, княжеская казна вскоре пополнится деньгами вельмож, посмевших забыть о том, что они - лишь пыль у ног своего Владыки. Их же земли можно будет раздать более достойным людям...
Олдер же, в свою очередь, думал о другом: когда лекарь сделал своё дело, и Остену разрешено было покинуть подземное убежище, он, увидев в полумраке коридора очередных "Доблестных", окончательно убедился в том, о чем уже и так догадывался. Произошедшее в зале, что бы там ни думали захваченные круговертью боя соперники, случилось согласно воле князя. И он сам, и заговорщики были всего лишь марионетками, которых Арвиген столкнул лицом к лицу и всласть подергал за ниточки... Маленькая княжеская прихоть...
При мыслях об этом во рту у Олдера стало кисло, и он едва заметно покачал головой: нет уж, судьба Остенов - служить Мечнику и добывать победы на ратном поле, а бои для развлечения Владыки пусть устраивают другие, стремящиеся получить расположение Арвигена любой ценой...
Это было верное решение, но принимая его, молодой тысячник еще не знал, что старый князь уже вплел его судьбу в свою сеть интриг и столкновений, и вырваться из этих тенет будет почти невозможно...
О произошедшем в подземном зале противостоянии Олдер не рассказал ни Дорину, ни Антару, несмотря на то, что именно Чующему довелось менять перевязку на ране своего главы. Тем не менее, совсем скоро о благоволении князя к молодому тысячнику знали как в казармах "Карающих", так и в домах милестской знати.
Хотя кривоплечий Остен был редким гостем в княжеской твердыне, а на больших праздниках предпочитал оставаться в тени, Арвиген часто хвалил его за глаза и ставил в пример другим военачальникам.
Завистники, гадая о причинах княжеской милости, скрипели зубами; Дорин, как глава Остенов, просчитывал, какую выгоду будет иметь древний род из создавшегося положения, сам Олдер жил так, точно ничего особенного вокруг него и не происходило, зато Ири вовсю пользовалась доставшимся на ее долю вниманием.
Хотя Остен не жаловал шумные сборища, своей жене он позволял развлекаться так, как она сама того пожелает. Благо, подходящее для нее сопровождение не было проблемой - жена Дорина тоже любила блеск и пестроту милестских празднеств, в которых она чувствовала себя, как рыба в воде.
Ириалане же просто льстили устремленные на нее взгляды - теперь она была не просто одной из красивейших женщин Амэна, а супругой обласканного Владыкой военачальника. Те подруги, что поначалу лишь подсмеивались над ставшей женою простого сотника Ири, теперь сами завидовали ей. Что же до мужского внимания, то у Ириаланы этого добра было даже больше, чем прежде. Вельможи и царедворцы сами искали с нею знакомства, расточали молодой женщине бесчисленные комплименты и развлекали ее беседами, в надежде на то, что окажутся приглашенными в дом Остена...
Впрочем, наслаждаясь сладкими речами, Ири никогда не давала мужчинам зайти в своих восхвалениях слишком далеко или позволить себе какую либо двусмысленность. Кривые ухмылки и шепотки не должны были портить тех редких мгновений, когда она, опираясь на руку мужа, ступала по мозаичным полам княжеской твердыни или посещала милестские храмы... Тем более что совместные выходы супругов и так были несколько подпорчены крошечной ложкой дегтя.
Если Ири стремилась быть центром внимания, то Олдер неизменно уходил в тень, а еще он, когда какой-либо царедворец начинал слишком уж докучать ему разговорами, начинал строить из себя тупого и неотесанного вояку, который книг в глаза не видел.
Возмущенная такой игрою мужа Ири то и дело осторожно дергала его за рукав, а то и вовсе сердито хмурилась, но Остен все равно доводил свое представление до конца... А потом задабривал обиженную супругу новым браслетом или кольцом...
К этому времени между четою Остенов установились на диво ровные отношения: с появлением Дари Ириалана позабыла о своих страхах оказаться покинутой, Олдер же относился к их браку с чуть заметной иронией, которая, впрочем, больше относилась к нему самому, чем к Ири.
Теперь самому Остенну было трудно поверить, что он не так давно тянулся к Ириалане, точно малый ребенок - к блестящей, изукрашенной мишурою игрушке, а ограниченность в суждениях и узколобость невесты принимал за девичью стеснительность... Как можно было так ошибиться?
Впрочем, ответ Олдер знал и так - он просто смотрел не туда...
Душевное одиночество тысячника сглаживали дети, в которых Остен нашел для себя настоящую отраду, и по-прежнему жаркие ночи на супружеском ложе. После рождения дочери Ири не только не утратила тяги к любовным играм, но даже стала более отзывчивой на ласки мужа, да и сама не обделяла его ответной нежностью...
В такие минуты между Олдером и Ириаланой не было ни недомолвок, ни стеснения - их единение было полным и глубоким, но когда волна страсти сходила на нет, все возвращалось на круги своя. В кровати вновь оказывались два чуждых друг другу по душе и устремлениям человека...
Супруги Остен были схожи между собою, как день и ночь или земля и воздух, а такое различие хоть и хорошо для страсти, но при долгой совместной жизни порождает между людьми постепенно расширяющуюся трещину.
Как бы то ни было, Олдер вполне приспособился к такой жизни, не просил большего, и не собирался в ней что-либо менять, но судьба редко согласует свои планы с людскими чаяниями...
Все эти годы пригретая в доме Дорина Ириалана почти не общалась с отвергшим ее тогда отцом. Полного разрыва не было, но и редкие письма погоды не делали. Ничего не значащие вежливые строчки, пожелания здоровья и милости Богов...
Дейлок, конечно же, знал о рождении внуков, более того, совсем был не против на них взглянуть, но приехать первым ему мешала спесь, а Ири удерживала от визита еще тлеющая в глубине сердца обида и осознание того, что Олдеру ее гостевание в доме отца вряд ли придется по вкусу.
Все изменилось после смерти младшего брата Дейлока - пропустить траурную церемонию Ири, будучи по рождению Миртен, никак не могла, и тысячник, вместе с Дорином и его женой, Релаей, прибыли таки отдать долг вежливости Дейлоку, хотя тот, на самом деле и не особо скорбел о своей потере. Его, скорее, утомляли связанные с похоронами хлопоты и неизбежные траты...
Все прошло согласно традиции - скучное и долгое отпевание, пышное погребение и последующий поминальный пир. Сильно располневший Дейлок то и дело пытался ослабить слишком тугой воротник куртки и обмахивал платком багровое от прилива крови лицо. Гости и родственники по очереди вспоминали достоинства покойного, (которых, надо заметить, у брата Дейлока просто никогда не было), и превозносили мудрость главы рода Миртен.
Особо старались в пышных славословиях Миэны, бывшие Дейлоку в лучшем случае троюродными племянниками. Вычурность их речей зачастую переходила в откровенную, предназначенную для ушей Дейлока, лесть, в ответ на которую вельможа то и дело рассеяно кивал.
Мотивы такого поведения Миэнов были понятны любому, кто взял на себя труд хотя бы немного разобраться в передаче старшинства рода Миртен, поэтому, когда другие родственники, задвинув наглецов на место, немедля попытались превзойти их в пышности речей и искусстве лести, Олдер так и не смог сдержать искривившую его губы презрительную усмешку, а вот Дорин, глядя на происходящее, нахмурился и отставил в сторону так и не допитый кубок с терпким вином...
А на следующий день, когда Остены вернулись с поминок в Милест, Релая, как бы, между прочим, заметила Ири во время их совместного посещения купальни.
- Эти Миэны просто отвратительны. Только и способны, что ползать на брюхе. Я буду искренне сожалеть об участи рода Миртенов, если твой отец назначит миэнского пащенка своим наследником...
Услышав такие речи, Ири нахмурилась, прищелкнув пальцами - разминающая плечи и спину Ириаланы служанка на миг прекратила свое занятие, но, убедившись, что недовольство госпожи относится не к ней, тут же возобновила свою работу. По купальне разлился аромат розового масла, а Релая слабо улыбнулась:
- Я знаю, что это не самая приятная тема для разговоров, дорогая, но что поделать, если у Миртенов почти не осталось мужчин.
По всем законам, Дейлоку должен наследовать ваш с Олдером Дари, но если ты будешь стоять в стороне, слизняки, вроде этих Миэнов, могут отнять у твоего сына его наследство...
На этот раз Ири вздохнула:
- После всего, что случилось, Олдер не слишком хорошо ладит с моим отцом...
Релая чуть склонила голову на бок и внимательно взглянула на подругу:
- Но ведь и не враждует. Верно?..
Убеди его навестить Дейлока, скажи, что хочешь наконец-то показать отцу его внуков. Истинных наследников, а не седьмую воду на киселе!..
Пойми, сейчас речь идет не о личных пристрастиях, а о наследовании - ты просто должна примириться с отцом ради своего сына и дальнейшего процветания Миртенов...
- Мне кажется, ты права, - задумчиво протянула Ири - разговоры о наследовании и прочих делах всегда казались ей слишком скучными, но в этот раз подруга, похоже, была права... Она - единственная наследница отца, и хотя бы поэтому не позволит дальним родственникам запустить жадные лапы в сокровища, принадлежащие ей по праву... Увидев застывшее на лице Ириаланы, совсем не свойственное ей решительное выражение, Релая на миг отвернулась, пряча мелькнувшую на губах победную улыбку. Просьбу своего мужа она выполнила полностью... Дорин же заботится не только о себе, но и о благе всех Остенов!..
Олдер, в отличие от Ириаланы, сразу понял, откуда дует ветер. После разговора с Ири тысячник за закрытыми дверями высказал своему двоюродному брату все, что думает о его вмешательстве в это дело, но, увы! Мысль о наследовании на этот раз крепко засела в хорошенькой головке Ириаланы, и отступать от задуманного она не хотела ни в какую.
Пришлось Олдеру, скрипя зубами, смириться. Как только Дейлок появился в Милесте, семейство тысячника нанесло ему визит, а вельможа словно бы только этого и ждал. Дейлок сам вышел гостям навстречу, пожаловался на одиночество и плохое самочувствие, а потом немедля велел слугам накрывать на стол.
Во время трапезы вельможа (несмотря на скверное, по его словам, здоровье) ел за троих, да еще и успевал расхваливать Ири, уверяя, что с годами она стала еще краше и материнство ей удивительно идет. Олдеру же тесть попенял за то, что тысячник совершенно не интересуется дворцовой жизнью, а ведь милость Арвигена стоит дорого!..
После политики настал черед внуков. Рассматривая детвору, Дейлок умилился едва ли не до слез, но если малышка Лирейна мирно проспала все это представление на руках у кормилицы, то Дари, после того, как дед попробовал ущипнуть его за щеку, тут же спрятался за спиной у отца.
Олдер, обернувшись, тут же подхватил сына и устроил у себя на коленях, а Дари, убедившись, что находится под надежной защитой, прижался к отцу и наградил Дейлока сердитым и, одновременно, обиженным взглядом.
Вельможа на такое поведение внука лишь головой покачал:
- Он слишком Остен. Кровь Миртенов даже не чувствуется.
Олдер в ответ лишь насмешливо изломил бровь, а Дейлок, поняв, что сказал, поспешно добавил:
- Просто Дариен слишком замкнут... Но, уверен, что со временем этого пройдет. Он - мой внук и наследник, а потому должен чаще бывать в доме собственного деда!
Такой оборот дела пришелся тысячнику совсем не по вкусу. На миг он опустил глаза, подыскивая подходящий ответ, который, впрочем, не заставил себя ждать:
- Это возможно лишь тогда, когда моя семья гостит в Милесте у Дорина. Сельский воздух полезнее и здоровее для детей, чем здешняя пыль и запахи из портовых кварталов.
Дейлок скрестил руки на круглом животе и вздохнул:
- Это не запахи, а настоящие миазмы!.. Нижние кварталы стали настоящим рассадником заразы.
Ты прав, Олдер - дети должны расти в более здоровом, свободном от черни, месте. Кстати, я и сам подумываю о том, чтобы окончательно перебраться за город, и даже прикупил недавно еще один кусок земли в той же местности, где находятся твои "Серебряные Тополя". Помнится, Ири писала мне, что там на диво здоровый воздух...
- Это так, но зимы там холоднее, чем здесь, - не преминул заметить Остен, а Дейлок рассеяно кивнул.
- Толстые стены все исправят, но когда я отстроюсь, мы сможем видеться много чаще.
Олдер на такое замечание лишь пожал плечами. Отдавать Дари на воспитание насквозь лживому царедворцу он не собирался ни за какие коврижки, да и к богатствам Дейлока, в отличие от Дорина, был равнодушен. Лирейна и Дариен и без дедовских имений не станут бедствовать - своим служением Амэну тысячник обеспечил отпрыскам вполне благоприятную будущность...
Тем не менее, визиты к Дейлоку пришлось повторить еще пару раз. Дела отряда задержали Олдера в Милесте, но пока тысячник был занят набором новичков, обмундированием и оружием, Ири решила закрепить полученный от встречи с отцом результат. На встречи она неизменно брала детей, но если Лирейна в силу возраста была к таким гостеванием безразлична, то Дари не хотел общаться с дедом ни в какую. Причем, посулы матери и заготовленные Дейлоком сладости и игрушки скорее мешали, чем помогали.
Олдер, пропадая в казармах, не знал об этих тонкостях, но в один из вечеров, когда тысячнику удалось вернуться домой пораньше, он едва ли не в дверях столкнулся с возвращающейся из гостей Ири. Уныло плетущийся позади матери Дари, завидев отца, тут же кинулся к нему. Остен легко подхватил сына на руки, и, заметив полные слез глаза малыша, тут же обернулся к жене:
- Где вы были?
Ири раздраженно поправила выбившийся из прически локон:
- У моего отца. А Дари просто капризничает с самого утра... Без тебя с ним невозможно сладить!..
- Вот как... - Олдер бросил еще один взгляд на кусающую губы жену, потом вновь взглянул на Дари, глаза которого после слов матери стали точь-в-точь, как у крошечного олененка, и все понял без лишних расспросов.
...Уяснив все, что требуется, Остен не стал выговаривать жене за ее визиты к Дейлоку, а просто на следующее утро взял сына в казармы. Поднятый на заре Дари то и дело зевал, точно котенок, и, прибыв на место, Олдер поручил все еще сонного малыша заботам Антара.
Дари воспринял новую няньку, как нечто, само собою разумеющееся, а Чующий словно бы даже обрадовался свалившимся на него хлопотам. Под присмотром Антара малыш доспал положенные ему часы, позавтракал и навестил оружейную. Там-то его и нашел на время освободившийся от дел отец...
Довольная мордашка Дари лучше всяких слов говорила о том, что такое гостевание, в отличие от дедовского дома, пришлось ему по вкусу, и Олдер, не мудрствуя лукаво, стал брать сына с собою в казармы в течении всей, оставшиеся до начала нового похода недели. Когда же войскам пришло время выступать на лаконскую границу, Олдер наказал Ириалане ожидать его возвращения в "Серебряных Тополях". Причем, отбыть в имение следовало как можно быстрее.
Ири, рассчитывающая провести в Милесте еще хотя бы месяц и насладиться пышностью предстоящих праздников, тут же спросила мужа, к чему такая спешка. И, конечно же, получила загодя подготовленный ответ. Прибывший из Астара купеческий корабль привез в Милест вместе с товарами еще и поветрие. Больных успели вовремя заметить, и сейчас судно стоит у дальнего пирса под охраной...
Тем не менее, часть товара все же успела уйти на склады, так что зараза уже вполне может гулять по городу.
- А что за зараза? - немедля насторожилась Ири, а Олдер, почувствовав, что его рассказ произвел нужное впечатление, не стал медлить с ответом.
- Черная оспа. Та самая, что навсегда метит переболевшего ею человека.
Остен знал, куда бить - изрытые оспинами лица не были редкостью ни среди бедноты, ни среди знати, так что Ири, мгновенно представив, во что превратится, по сей день пестуемая ею красота, тут же занялась сборами, готовясь покинуть столицу уже на следующий день.
Разоблачение Олдеру не грозило - он сказал своей жене чистую правду, за исключением одной крохотной детали. Прибывшие в Милест корабли тщательно досматриваются сразу же после того, как бросят якорь, так что никакой груз с зараженного судна не мог попасть ни в порт, ни, тем более, на склады. Вот только об этом не знала ни Ири, ни ее подруги - слишком далеки они были от подобных мелочей.
Ириалана отбыла в "Серебряные Тополя" через час после того, как амэнское войско покинуло Милест. Олдера ждали новые битвы, а его жену - уже привычное ожидание, вышивание и дети. Делами имения уже давно заведовал поставленный Остеном управляющий, а потому вся роль Ири в качестве хозяйки сводилась к просматриванию безукоризненных отчетов да выслушиванию просьб заполняющей имение прислуги.
Деревенскую простоту и незамысловатость бытия молодой женщины несколько скрашивали письма Релеи, в которых та пересказывала последние столичные события и слухи, да присылаемые ею новинки косметики и тканей... Ири необычайно ценила эти сведения - милестская мода порою делала весьма неожиданные повороты, про которые молодая, до сих пор считающаяся первой красавицей столицы женщина просто обязана была знать.
Хотя одно из писем подруги Ири просто обескуражило - золотые локоны, которыми она всегда так гордилась, больше не считались образцом привлекательности. Теперь идеалом красоты стали смоляные волосы и легкая смуглость кожи... Это было настолько непривычно, что Ириалана долго колебалась, прежде чем прикоснулась к доставленной вместе с письмом безумно дорогой краске...
Между тем, месяц шел за месяцем, сменялись времена года, а Олдер все не возвращался. О том, что муж по-прежнему жив, Ириалана узнавала лишь по коротким весточкам. Остен, как всегда, был немногословен.
"Жив, здоров. У нас тут метели. Войско увязло в боях. Как ты? Как дети?" - вот, собственно, и все содержание письма. Впрочем, о сражениях Ири действительно бы не читала...
Спустя восемь месяцев
Ириалана отпустила служанок лишь тогда, когда все приготовления к завтрашнему дню были завершены, а солнце уже давно исчезло за горизонтом. Молодая женщина еще раз скользнула пальцами по туго завитым локонам, на которые была потрачена едва ли не половина вечера, и со вздохом подтянула одеяло к самому подбородку. Чтобы сохранить сложную прическу, ей следовало провести ночь, положив под голову маленькую и жесткую подушечку, но за время житья в "Тополях" Ири разнежилась и отвыкла от таких "мелких" неудобств.
Вот только завтра ей предстояло посетить шумный праздник, предстать перед отнюдь недобрыми взглядами родни по отцу. Миэны, чья интрига с наследством не удалась, будут особенно злы и придирчивы - они не преминут обратить внимание всех окружающих на какую-либо погрешность в наряде или внешности единственной дочери Дейлока!
Представив, как старший из Миэнов целует ей пальцы, а потом, злорадно блестя глазами, говорит о скоротечности женской молодости и красоты, Ири невольно вздрогнула и коснулась рукой щеки. Осторожно, точно опасаясь обнаружить на ней какой-либо изъян, провела по ней пальцами. Ощущение атласной гладкости кожи несколько успокоило женщину, и она перевела взгляд на разложенное в кресле, приготовленное к завтрашнему дню платье. Насыщенный винный цвет подходил к новому цвету волос Ири лучшего излюбленного ею белого, но сейчас тон платья живо напомнил жене цвет воинской куртки мужа...
В этот раз Остен отсутствовал неоправданно долго. В княжестве вот-вот наступит жаркое лето; малышка Лирейна обзавелась молочными зубами и уже вовсю лепетала; Дари начал проявлять типично остеновский норов, и даже Дейлок не только достроил, но и обставил свое загородное имение, а тысячник все еще не мог выбраться из лаконских лесов и гор, преследуя не желающих идти под руку Амэна упрямцев...
Впрочем, льющаяся где-то там, на далекой границе кровь ничуть не влияла на быт и развлечения пресыщенных удовольствиями, богатых вельмож южного княжества. Это воинам предписано судьбою и долгом, отдавать свою жизнь во славу Амэна, добывая для Арвигена новые земли. Когда ратники вернутся с победой, делить завоеванное между самыми достойными будут царедворцы, так к чему задаваться пустыми вопросами или сожалениями?..
Ири получила известие о готовящемся праздновании еще месяц назад и вполне разумно посчитала, что им нельзя пренебрегать. Не появись она в указанный день в новом имении отца, и лишившиеся надежд на наследство Дейлока родственнику не преминут указать родителю на непочтительность дочери. Допустить подобное Ири не могла, а потому стала тщательно готовиться к будущему визиту.
Примерно через два дня после отцовского приглашения Ириалана получила еще и весточку от мужа, в которой он намекал на свое, теперь уже скорое возвращение. Вот только посланное вдогонку Олдеру письмо так и осталось без ответа, и Ири, целиком поглощенная мыслями о праздновании, как-то подзабыла об этом...
Теперь же, еще раз взглянув на темно-алые переливы платья, Ириалана тихонько вздохнула и, закрыв глаза, попыталась уснуть. Но едва она успела провалиться в сладкую дрему, как дверь в ее комнату, открываясь, слабо скрипнула. Последовавший за этим звук шагов окончательно пробудил Ири - открыв глаза, она увидела стоящего посреди комнаты Олдера.
В свете еще не успевшей догореть свечи лицо вернувшегося из затянувшегося похода тысячника казалось особенно исхудалым - ввалившиеся щеки, залегшие у губ жестокие и усталые складки, обведенные тенями, глубоко запавшие глаза...
На какой-то миг Ири стало страшно - ей показалось, что она видит перед собою не мужа, а его, решившую прикоснуться к живому теплу, тень, но тут обветренные губы Остена раздвинулись в лукавой улыбке, а глаза блеснули весело и ярко.
- Я, дурень, едва коня не загнал, а меня, оказывается, здесь и не ждали...
- Олдер!.. - Ири и сама не поняла, как, отбросив одеяло, вскочила со своего ложа, а муж уже шагнул ей навстречу. Притянул к себе, зарывшись лицом в густые локоны... Уразумев, что еще немного - и сложная прическа окажется загубленной, Ири что-то невнятно пискнула и попыталась высвободиться, но Остен лишь еще крепче прижал ее к себе.
От одежды и тела Олдера исходил еще не выветрившийся запах дегтярного мыла, смешанный с ядреным духом конского пота, кожи и железа, а загрубелые ладони тысячника уже поглаживали шею и плечи Ириаланы, но потом он внезапно отстранился, и, чуть отодвинув от себя супругу, изумленно взглянул на ее косы:
- Похоже, мою жену подменили... Что ты сделала со своими косами, Ири?
- Перекрасила. Светлые волосы больше не считаются красивыми... - Ириалана поспешно поправила упавшую на плечо пышную прядку - Так ведь лучше, правда?
Вместо ответа Олдер провел кончиками пальцев по блестящим локонам жены. Потом его рука переместилась ей на щеку и, скользнув по шее, замерла на прикрытой лишь тонкой тканью сорочки груди.
От этих прикосновений кровь бросилась Ири в лицо, и она, взмахнув ресницами, опустила глаза, а Олдер, неожиданно охрипшим голосом произнес:
- А, к демонам все!.. - и, вновь обняв жену, стал целовать ее щеки и губы. Быстро, жадно... В ответ на эти ласки Ири, часто задышав, выгнулась всем телом, и Олдер немедля усилил натиск. Он домогался жены с какой-то яростной, почти свирепой настойчивостью, и Ириалана чувствовала, как от его прикосновений пробуждается доселе тлевший в ее крови жар... Только теперь она поняла, как соскучилась по этим ласкам, этим быстрым, властным прикосновениям...
- Красавица моя, - прошептал на ухо жены Остен, и почти в тот же миг рубашка женщины оказалась спущенной с плеч, а на пол упала одна из скрепляющих локоны Ири шпилек.
"Волосы!.. Он все испортит!" - пронеслось в голове Ириаланы, и это была ее последняя связная мысль, потому что рука тысячника, скользнув по талии жены, немедля опустилась ниже, и Ири, застонав, обняла мужа за шею...
В эти и последующие мгновения мир для супругов Остен сузился до размеров их спальни. Олдер брал жену, закинув ее стройные ноги себе на плечи, а Ири, извиваясь на кровати от желания, требовала еще более полного, более глубоко слияния... И лишь когда желание Ириаланы было удовлетворено и, достигнув своего пика, стало сходить на нет, а тысячник, излившись, повалился рядом с женою на смятые простыни, окружающее супругов бытие стало возвращаться в привычные рамки.
Облизнув припухшие от поцелуев мужа губы, Ири взглянула на замершего возле нее Олдера, и заметила то, что еще минуту назад не имело для нее никакого значения. На туго стягивающих грудь мужа бинтах проступили пятна крови.
- Ты ранен? - неожиданно Ири стало холодно, и она поспешила натянуть на себя сползшее к самому краю постели одеяло.
- Есть немного, - устало, даже не открывая глаз, хмыкнул Остен. - Среди лаконцев тоже встречаются колдуны... И неплохие воины...
Несмотря на то, что муж, по всей видимости, не особо беспокоился о своей ране, вид расплывающихся на полотне алых пятен по-прежнему пугал Ири, и она, укутавшись поплотнее, уточнила:
- Может, приказать, чтобы позвали лекаря?..
В этот раз Остен не только открыл глаза, но, даже, приподнявшись на локте, покосился на измаранные кровью бинты. Коснулся влажных пятен рукою и отрицательно качнул головой.
- Не стоит никого будить, Ири. Это просто царапина, а то, что она немного кровоточит, не страшно.
В этот раз Ири промолчала - лишь зябко повела плечами, а колдун, переведя взгляд на супругу, прищурился, и, оценив изгиб ее укрытых одеялом бедер, немедля придвинулся ближе, потянув на себя край покрывала.
- Иди ко мне.
- Ты всю постель в крови измажешь... - попыталась возмутиться таким самоуправством Ириалана, но Олдер, обняв жену, тут же притянул ее к своей груди, и вновь замер, спрятав лицо в локонах Ири.
Через минуту дыхание Остена стало легким и мерным, а в его объятиях было так тепло и покойно, что глаза Ириаланы стали слипаться сами собою. Уже проваливаясь в сон, она, вспомнив о завтрашней поездке, шепнула о ней мужу. Тот проворчал в ответ что-то неразборчивое, и Ири, приняв это за согласие, закрыла глаза и довольно вздохнула.
Проснувшись утром, Ириалана обнаружила, что Олдера подле нее уже нет. Тысячник, по всей видимости, не собирался менять свои воинские привычки, и встал еще на рассвете, так что теперь о его пребывании в комнате жены напоминали лишь смятые простыни да лежащая на ковре скомканная сорочка Ири.
Взглянув на непотребство, в которое, стараниями колдуна, превратилась дорогая ткань, Ириалана наморщила лоб, припоминая, сказала ли она мужу о сегодняшнем приеме у Дейлока, и, уверившись, что все же сказала, успокоилась.
Остен наверняка занят подготовкой к предстоящему визиту, а, значит, и ей не стоит залеживаться в кровати!
Кликнув служанок, Ири посвятила утренние часы омовению, накладыванию на лицо теней и пудры, и, конечно же, прическе, ведь от старой не осталось и следа...
Окрашенные волосы хуже поддавались завивке, так что на новые локоны довелось потратить немало времени и сил. Тем не менее, служанкам удалось угодить своей госпоже с первого раза. Зато когда уже полностью собранная Ири, бросив еще один взгляд в зеркало и убедившись в своей безупречной красоте, спустилась во внутренний дворик, ее ожидал очень неприятный сюрприз.
В отличие от жены, Олдер не обременял себя сборами куда-либо. С еще влажными после купания волосами, босой, точно крестьянин, в домашних штанах и исподней сорочке, тысячник, развалившись в принесенном слугами деревянном кресле, играл с сидящей у него на коленях Лирейной. Стоящая подле нянька крохи что-то торопливо рассказывала Остену, а тот то и дело благожелательно ей кивал, не забывая уделять внимание как дочери, так и устроившемуся на подлокотнике кресла Дари.
Картина была в высшей степени умилительной, но в Ири она возбудила совсем другие чувства. На несколько минут она застыла на месте, борясь с охватившем ее раздражением, но потом все же шагнула вперёд, раздвинув губы в улыбке:
- Ты еще не собрался, милый? Мы опаздываем...
- А разве мы куда-то спешим? - спросил тысячник, даже не подняв на жену глаз. Малютка как раз начала таскать отца за пальцы отданной ей на растерзание руки...
- Сегодня празднование в новом имении моего отца, - хотя сердцу в груди Ири стало жарко от накатившей на нее обиды, голос женщины остался все также ровен, - Я говорила тебе вечером...
На несколько мгновений во дворике повисло напряженное молчание. Олдер по-прежнему не отрывал глаз от теребящей его пальцы дочери, а потом состроил Лирейне "козу", и с улыбкой взглянул на замершую подле него Ириалану.
- Милая, неужели ты думаешь, что я снял с себя опостылевшие за эти месяцы доспехи лишь для того, чтоб уже следующим утром затянуться по самое горло в праздничную одежду и исходить в ней потом на каком-то непонятном праздновании? - задав такой вопрос, тысячник замолчал, словно бы ожидая, что скажет ему жена, но Ири, тщетно пытаясь найти подходящие слова, лишь открывала и закрывала рот в бессильном возмущении... А Остен, выждав несколько мгновений и смекнув, что ответа ему не дождаться, вздохнул:
- Я очень устал, Ири, а дом Дейлока - не то место, где я могу восстановить силы. - Теперь, когда улыбка Остена исчезла с его лица без следа, Ири невольно отметила и так и не разгладившиеся у его губ морщины, и просвечивающую сквозь густой загар, восковую, нездоровую бледность, - Я навещу твоего отца позже, но не сейчас... Ничего не случится, если ты напишешь Дейлоку пару строк с извинениями, пояснив свое отсутствие моей хворью... В конце концов, место жены - подле мужа.
Пока Олдер говорил, Ири словно бы вживую видела, как рушатся все ее планы... Письмо, о котором толкует муж, ничего не решит: более того, Миенам ничего не стоит вывернуть ее слова наизнанку!.. И тогда, раздраженный тем, что дочь не сдержала своего обещания, Дейлок, поверив лживым языкам родственничков, одним махом лишит Дариена наследования...
Разгневано тряхнув хорошенькой головкой, Ири сжала кулаки и посмотрела на супруга. Противостоять ему было отчего-то страшно, но она все же осмелилась:
- Олдер, мой отец очень соскучился по своим внукам. Я была бы неблагодарной дочерью, если бы теперь не привезла к нему детей... Я поеду - с тобой или без тебя!..
Последние слова Ириалана почти выкрикнула, но тут же замолчала, испугавшись своей неожиданной смелости, а Олдер, по-прежнему не меняя позы, тихо заметил:
- Я тоже соскучился по своим детям... И имею на них больше прав, чем твой отец, которому они нужны лишь постольку-поскольку...
Если бы Остен, увидев непокорность жены, просто прикрикнул на нее, как на своих ратников, Ири, скорее всего, просто бы убежала в свою комнату. Разбила бы пару безделушек, наорала на служанок, а потом, прогнав всех, выплакала бы пуховой подушке свою обиду на неблагодарного грубияна-мужа... Но Олдер выглядел спокойным и усталым, говорил тихо и даже миролюбиво, и Ириалана, не встретив сопротивления, закусила удила, точно молодая, необъезженная толком кобыла:
- Дейлок до сих пор не видел своих внуков лишь потому, что ты сам приказал мне ожидать твоего возвращения в этой глуши... И он помнит о них, в отличие от тебя!.. Мой отец, пока ты сидел в своих треклятых лаконских горах, месяц готовился к этому празднованию, и я не испорчу ему сегодняшний день из-за твоей прихоти!.. В конце концов, ты бы мог вернуться раньше!.. Ты...
- Тише... - предупреждая дальнейшие обвинения жены, Олдер вскинул руку, и, поморщившись от слишком резкого движения, произнес:
- Если ты так хочешь увидеть отца, Ири, я отпущу тебя... Поедешь на это празднование, покажешь Дейлоку внуков... - на этих словах, внимательно вслушивающийся в разговор родителей Дари немедля прижался к отцу, и Остен, покосившись на него, тут же поправился... - Вернее, внучку... Сын останется со мной. Так будет справедливо.
В по-прежнему тихом голосе колдуна ясно зазвучал металл, а лицо тысячника неожиданно отвердело, оборотившись в суровую маску. В один миг Остен оказался бесконечно далек от Ири, и она, почувствовав пролегшую между ней и мужем глубокую пропасть, раздраженно повела плечами.
- Пусть так, Олдер....
Мужчина кивнул головой и без слов передал тут же захныкавшую Лирейну няньке. После этого он немедля обернулся к Дари. Всем своим поведением тысячник показывал, что разгневанная супруга просто перестала для него существовать, а ее дальнейшие слова значат для него столько же, сколько шум ветра в камышах...
Ири, сообразив, что большего ей уже не добиться, направилась к выходу, но на самом пороге, глубоко уязвленная таким поведением мужа, для которого, казалось, не имели значения, ни вот-вот готовое уплыть из рук наследство Дейлока, ни прошедшая ночь, обернулась уже на самом пороге и бросила:
- Ты об этом пожалеешь!..
Ответом Ириалане была тишина, и женщина, раздраженно фыркнув, скрылась в глубине коридора...
Вскоре после ухода Ири Остен и сам покинул внутренний дворик. Предательская, с самого утра разлившаяся по телу тысячника слабость, которую он попытался прогнать купанием и возней с детьми, не только никуда не делась, но и неожиданно усилилась. Тело стало непривычно тяжелым, будто свинцовым, рана на груди все более и более наливалась жаром и словно бы пульсировала...
Дари, прижавшись к отцу, что-то весело болтал, но Остен никак не мог вникнуть, о чем ему пытается рассказать столь любимый им первенец... Наконец, сообразив, что отвечает сыну совершенно невпопад, тысячник передал его под опеку нянек и ушел в свою комнату. Повалился на кровать, пряча лицо в пахнущих чистотой простынях. От прикосновения к прохладному льну стало немного легче - во всяком случае, он еще нашел в себе силы приподняться, и, кликнув слугу, наказать принести ему настоянного на снимающем жар имбире, вина...
Это было последнее ясное воспоминание тысячника, а потом его словно бы затянуло в вязкий, переполненный горячечными сновидениями сон...
Снег, треклятый, заполнивший весь мир, снег... Сугробы, в которые кони проваливаются едва ли не по самое брюхо, раня ноги об острый, точно нож, наст, и маячащие где-то впереди лаконские конники, до которых никак не добраться из-за перекрывающих тропы наметов!..
В отличие от крейговских Владетелей и триполемских старшин, Веилен Бражовец знал, как надо воевать с амэнцами. Хотя этот лаконский щенок только-только сбрил первую, пробившуюся на лице, щетину, он уже успел пролить кровь в сражениях с лендовцами - извечными врагами и соперниками своего края - и теперь с успехом применял приобретенные в этих схватках умения против ратников Олдера.
Хорошо понимая, что пару деревянных крепостишек на границе амэнское войско попросту сметет, а в открытом противостоянии "Карающие" легко размажут по снегу его "Соколов", Бражовец, наплевав на родовую честь господаря, воевал как уроженец дикого Скрула или Вайлара. Отдав тысячнику пустые крепости, лаконец увел своих воинов в горы, и там, рассредоточив силы, стал донимать ратников Олдера с трех, а то и четырех сторон одновременно. Лаконцы нападали, точно волки, и дрались отчаянно, но как только бой грозил перерасти в серьезное противостояние, "Соколы" немедля отступали, оставляя за собою окрашенный кровью амэнцев снег.
Выманить Бражовца из лесов или заставить его собрать свои силы воедино и принять бой так, как это и надлежит, никак не удавалось. Зато нападения лаконских ратников повторялись по нескольку раз за день, а порою и ночью, доводя амэнцев до белого каления. Упредить атаки "Соколов" в этот раз не помогали ни многочисленные патрули, ни разведка... Неуловимый, подобный тени, Веилен Бражовец возникал словно бы ниоткуда, и, взяв с амэнцев очередную кровавую дань, тут же исчезал, растворяясь в окружающем "Карающих" снежном безмолвии раньше, чем на его отряды успевала обрушиться вся стальная мощь тяжелой амэнской конницы.
Уже не раз Олдер, провожая полным бессильной ярости взглядом уходящих от его ратников лаконцев, ловил себя на том, что ему нестерпимо хочется ринуться в погоню. Раздавить и разметать вконец обнаглевших "Соколов", а командующего ими худого и мелкого паренька стащить за шкирку с коня и примерно выпороть ремнем... За неслыханную дерзость, за уничтоженные обозы, за своих, увязающих в снегу, обмороженных "Карающих"!..
Лишь осознание ожидающей впереди ловушки удерживало Остена на месте - слишком уж напоказ вели себя лаконцы, слишком явно дразнили и злили его людей...
Впрочем, в этом походе было слишком много таких вот странностей, но если в начале дурную погоду можно было принять, как данность, а неуловимость Бражовца пояснить тем, что он, как уроженец этих мест, знал каждое деревце в окрестных лесах и каждый камешек на перевалах, то потом Олдер все больше сомневался в естественном ходе происходящих вокруг событий.
Метели и обвалы, с редким постоянством обрушивающиеся на "Карающих" и неизменно забирающие жизни ратников Олдера, непонятная слепота амэнских дозорных и просто запредельная удачливость "Соколов" все чаще наводила Остена на мысль, что ему противостоит Одаренный, вот только отзвуков творимой в округе волшбы тысячник не чувствовал, и это еще больше злило его и сбивало с толку... Ровно до тех пор, пока Антар не принес ему недостающий кусочек мозаики.
- Веилен Бражовец - Чующий... Он собственной кровью оплатил преследующие нас невзгоды, и я не смогу дать духам больше, чем этот лаконский мальчишка...
Вернувшийся из дозора Антар был мрачным и усталым. Остен, прислушавшись к завывающему в ущелье ветру, сжал пальцы в кулак. Буран продолжался уже второй день, яростные порывы ветра и снегопад не прекращались ни на мгновение. Еще немного - и его отряд окажется надежно заперт среди выстуженных морозом скал...
Тысячник, обдумывая принесенную ему весть, задумчиво покачал головой:
- Если он - эмпат, почему я не могу почувствовать его, как тебя?
Антар слабо усмехнулся:
- Он просто слишком хорошо умеет скрывать свой дар под щитами... По всей видимости, лаконца учили владению доставшимися ему способностями с младых ногтей...
Тысячник хмуро посмотрел на усталого Чующего, а потом, кивнув каким-то своим мыслям, налил в чарку вина и протянул ее Антару.