В ночь с двадцать первого на двадцать второй день месяца тишри в год Кабана, - старший лейтенант транспортной милиции тов. Чернышевский, облокотившись на стол, покрытый мутным стеклом, досматривал в своем кабинете пятый сон Веры Павловны, когда без пяти минут три раздался резкий телефонный звонок. Оперуполномоченный вздрогнул и поднял трубку. Дежурный капитан милиции тов. Рахматов сообщал о том, что на полотне железной дороги между станциями N и М обнаружены отдельные части человеческого тела и некоторые вещи (обрывки плаща, мужская шляпа и др.) на общем расстоянии примерно семьсот метров. Есть основания полагать, что в данном случае имеются признаки состава преступления - насильственной смерти - с расчленением трупа и попыткой скрыть следы содеянного путем подкладывания тела на рельсы. "Что делать?" - по привычке подумал старлей; дежурство заканчивалось и - на тебе! - под самый конец этакое дельце... Теперь вот надо ехать осматривать место происшествия, составлять протокол. Долго ждали хоть кого-нибудь из прокуратуры - этих высокомерных, не снимающих даже на месте происшествия "белых перчаток" работников, подыскивали понятых, пытались связаться с судмедэкспертом. Старший лейтенант нервничал, ругался (на него потом все шишки!); прихватили с собой стажера - проводника служебно-розыскной собаки с его питомцем - овчаркой по кличке Шварцман. Пёс быстро взял след - мудрено было его не взять - и понёсся по шпалам, едва удерживаемый проводником. Границы места происшествия, в пределах которых обнаружены были "вещдоки" и части человеческого тела, занимали 666 метров, на железнодорожном полотне или в непосредственной близости от него. Проводник Шварцмана обратил внимание на некоторые странности в поведении своего питомца: иногда тот без всяких видимых причин останавливался, поднимая морду вверх, угрожающе рыча и даже как бы готовясь к прыжку. Создавалось впечатление, что он "видит" в воздухе над рельсами нечто такое, чего не видят все остальные. Мимо его внимания не проходило ничто: ни окровавленный ботинок вместе с человеческой стопой, ни части кишечника. Чуть в стороне от полотна дороги, на пешеходной тропинке ниже насыпи Шварцман обнаружил сильно потрепанный портфель, в котором оказались бумаги - листы рукописи, страницы которой были сильно повреждены, но некоторые сохранились. Уже у себя в кабинете, чуть позже старлей прочитал несколько бессвязных фраз, отрывков из каких-то текстов (зарисовок, наблюдений), принадлежавших, по-видимому, владельцу портфеля. Вот некоторые из них: "Бегство от реальности..." "Я никогда, нигде, ни у кого не видел таких глаз... Он понял меня... Он любил меня... Это незабываемо! Это на всю жизнь..." "Ждет ли меня пакибытие?! Смоковницу, не приносящую плода... Столарня." И стихотворение Б.Пастернака: "Но продуман распорядок действий, и неотвратим конец пути. Я один - все тонет в фарисействе; жизнь прожить - не поле перейти." Все эти записи ничего не говорили следствию, только запутывая его; на основе их нельзя было составить никаких самостоятельных версий. Чернышевского поразило загадочное слово - "столарня" и пассаж на тему "незабываемых глаз". Он быстро собрал и оформил все необходимые в таких случаях документы и бумаги, вещдоки по делу, и направил его для расследования в прокуратуру... Но осталось в душе Чернышевского что-то непонятное ему самому, то ли глобальное сомнение во всем и тоска, то ли какая-то мистика; он стал необычно тихим и задумчивым, сослуживцы стали замечать за ним некоторые странности в его поведении и в быту, и на работе, что отнюдь не способствовало ему в продвижении по службе. Вскоре он уволился, устроившись сначала сторожем во вневедомственной охране, потом могильщиком на кладбище...
Глава I
ПРАЙМЕРИЗ
Россия позже других
вступила на Путь.
(из классика)
Ивану Петровичу Сидорову, рядовому труженику бестиарного учреждения, в последнее время по ночам стал являться сенатор И.В.Лопухин. Как патриота-государственника, Сидорова задействовали в ВУМЛе1, где требовали конспекты. В первый раз сенатор-масон именно по этому поводу и засветился, т.е. в туалете, в момент самого напряженного их исследования. Петрович хотел уж было спрыгнуть - обе ноги у него были толчковые - как вот тут ... совсем некстати ... сенатор и ...
"Чуваш не поверит, пока не пощупает", - убежденно сказал сам себе Сидоров, а с кем поделиться? Сегодня жмура тащили, и кодла подруливала на явку: Васька Базлай - только-что из трезвака -дипломант Республиканского конкурса, между прочим; вчера в ведомости не смог расписаться, полорот. "Чебурашки бы сдал", -посоветовал ему Генка-фасоль, ударник, но если честно, он постоянно загонял, минимум на одну шестнадцатую за два-три такта и часто болел: то понос, то золотуха!
Или взять Славку Гаганова, которого называли каким-то непонятным словом гернгутер. Вот у кого калган варил, но был он все-таки какой-то не свой, типа баутчика. Петрович относился к нему настороженно. Сам он втайне гордился тем, что являлся представителем яфетического народа. Из всего доисторического населения Европы - создателя начал европейской культуры, в Восточной Европе сохранился один-одинешенек его чувашский народ.
Как староста, Петрович чуял нутром, что робя не притыривают, но, шевеля рогами, понимал, что его медная машина с места не стронется без зажигания. А тут - Эдисон Хабибуллин - приводной ремень2, Сидоров к нему на цирлах: "Выпиши литр. Инструмент продраить", -"Ты чео? Оборзел?!" И стал увиливать, обрезок, крутя ромб на лацкане. "Не дашь, бляха-муха, жмура не потащим. Пусть тебе патлатые бацают: "бякин ЮЭС, бякин ЮЭС". Эдисон только представил себе, как генерала хоронят под буги, и где-то сломался.
Завалились всей кодлой в хавирку и здесь открылся им Голубой Купол: плыли на облачках босые Апостолы. Разжевывая амбушюр, Петрович для затравки затарил ендову - басовый мундштук, закупорив его фалангой большого пальца. То была Мера. Первой трубе налил как бы из-за такта, всем остальным - в порядке очереди. Поймали кайф.
А Сидорова распирало все больше. Он вышел в центр, взялся за длиннющий многозвенный подвес, примастаченный к самой верхотуре, и начал:
- Мужики, сукой буду... Ко мне вчерась приходил... ну, как сказать? Вроде вон этих, - яфетид кивнул на Апостолов. - Базлай с Фасолью зафыркали. - Козлы! Не хер лыбиться, в натуре... Доходяга такой, бледный...
- Закуси надо было больше взять, - буркнул дипломант, вгрызаясь в вяленую воблу (одну на всех).
Ворковали голуби на закомарах. "Ми бемоль, - машинально засёк Петрович, - чуток высит". Шелестел сквозняк, наводя шмон средь шуршащих поштучно и штабелями пожелтевших подшивок. Один таблоид, расщеперился как раз на портрете Классика - Ивана Петровича индо передернуло, как он вперился. "Отвали, усатый; не брошу я твой обстебанный ВУМЛ".
- По фене ботает, не по нашей правда... И как бы не языком, а типа, прям на мозги капает: "В начале 1800 года отправлены были Сенаторы, для осмотра всех губерний; и я, с М.Г.Спиридоновым, послан был в Казанскую, Вятскую и Оренбургскую. Осмотры такие конечно весьма полезны для сохранения порядка и обуздания от злоупотреблений: хотя некоторые из сих последних и важнейшие суть такого рода, что редко могут быть изобличены для наказания судом; а необходимо иногда исправлять их следствия, и сколько можно отвращать их, средствами, хотя гораздо меньше строгими, нежели бы по суду - основываясь единственно на доверенности к ревизорам. Почему и выбор ревизоров должен быть весьма осторожен. Сие особливо в разсуждении взяток, сей неизлечимой отравы суда. Чем больший мздоимец, тем труднее изобличить его..."
- Прикол! Про наши края трёкает...
- Шеф, бросай ВУМЛ, а то наживёшь себе опущение матки... Все заржали, давясь и икая, пугая голубей, а где-то на вязе закаркала ворона. "Фа диез, немного низит." Шеф намылился помацать, что там внизу, протискиваясь между стеллажами, изъеденными шашелем. Панихидчик разбрасывал чернуху с пафосом, обличая происки дяди Сэма и сионизьма. Выразил уверенность в единстве блока, партайгеноссе шлепнул ладошками - в зале отозвалось: два-три клака, как бы корова - на асфальт. Пахнуло хлоркой из гальюна.
И вдруг Петрович расхлебястил свою "варежку" шире раструба тубы, точно оказавшись в сию минуту на пороге Эреба: прямой, словно древко, "живой жмур" вынес свой собственный бюст в Президиум, тяжело поставив его посредине стола, покрытого кумачом. "Ни себе чего! - лихорадочно соображал Петрович. -Полный писец! Ташла пелмен сынна кеве килешмен3. Неужели же это я с одной меры? Рядом с Генералом его Правая рука полковник X. Голандский - "фантомас". Слева генсек..."
А вон поднимаются в Президиум элементалы. Им как всегда не хватило стульев. Тушуясь и суетясь, они ищут любую нишу, чтобы притулиться. На трибуну взлетает старлей Горячев. Он так мучительно подбирает слова, что в первых рядах слышен скрип его второй сигнальной системы. Всё идёт по регламенту, но один пенсионер - Педер Тимофеев (член Всесоюзного общества "Знание", полковник в отставке) - затянул тягомотину, не обращая никакого внимания на знаки "панихидчика". В зале назревал коротыш. Петрович - по основной профессии электрик - ощущал это всеми фибрами, прокатываемый теперь стеллажами в обратку.
И ведь надо же!, оставалось типа стежка да петелька - переменить ноты, но Сидоров поскользнулся на брошенном кем-то презервативе, механически взмахнул руками, и... Ребята врубили по данному "знаку" с таким упоением, что на три секунды всё оцепенело под звуки невыразимо скорбного шопеновского марша. Ждущие часа своего оторопели: пригнулся к бумагам Президиум. Генерал подтянулся, вспыхнув как Мандат. "Фантомас" побледнел, словно Временное удостоверение. Через мгновение зал взорвался таким гомерическим хохотом, какого стены Храма сего вообще никогда не слышали. Из окон и дверей его повалили невиданные в этих местах огнедышащие чудовища с головами льва4, туловищами козы, хвостами змеи, один гиппогриф5 застрял на антресолях (в хавирке), амфисбена (змея) двигалась стоймя, как посох, но больше всех было зеркальных существ.6
"Ударной волной" гернгутера выбросило - что называется "под шумок" - за ограду... Просто так, поразмышлять о философии Шеллинга, полюбоваться Даром Божьим - никем невостребованным Видом невозделанной природы... Внизу лугами, плавнями до горизонта простиралась пойма, ещё незагаженная, живая. Великая Река влажно дышала вдали за воложкой, по ней медленно - терпения не хватит различить, в какую сторону - двигалась труба старого, колёсного буксира. Там была Душа, Свобода, была Любовь, и был Язык!
...А здесь, сзади - господствовал скорее Фихте. Стараясь не попадаться на глаза бригадмильцам, гернгутер пробирался огородами к Бульвару Котовского. На Бульваре там и сям зияли разрытия, траншеи, всегда полные мутной воды. Проезжая часть отграничивалась от дощатого тротуара непринявшимися саженцами, воткнутыми в землю посадскими в очередной Субботник. Абсолютная Идея Скуки оседала на заборах метафизической пылью, распирая сараи металлом, бочкотарой, метизами. О бок с ними однако, здесь были и купеческие лабазы, вполне ещё вещи в себе, выдержавшие и Опту, и Розницу, и "весёлое десятилетие". "Райская власть"7 приучала народ к культуре, потому что кое-где к стенам были прикованы урны. В иных же местах от культуры остались лишь цепи. С пробитой Кармой и повреждённым Астральным грегором город на хлябях изнывал под бременем мерзко-континентального климата. На бурьянном пустыре уже несколько пятилеток (по четыре года в каждой) взывали к Вторчермету жертвы и трофеи Азиатского Способа производства: раскулаченные кабины, уставшие колеса, арматура, шины, железобетонные саркофаги; стрела крана, ковш экскаватора, лемеха, напоминавшие анаконду и зубы дракона. В глубине сей мизансцены приспособилась совсем для других целей кирпичная будка с выбитыми стёклами, крест-накрест заколоченной дверью, вся исписанная педагогически запущенными детьми.
"А где же город?" - спросит приезжий человек. "А вот он, город, и есть!" - ответит ему возчик и укажет на... город Градов, да хоть и Глупов, или даже посёлок городского типа - наподобие, например, Макондо. Его Сити пересекала речка Воня, о которой нельзя сказать, что она несла свои прозрачные воды по ложу из белых, гладких и огромных, как доисторические яйца, валунов. Тем не менее, через Воню был перекинут горбатый бридж, от которого до Главпочтамта тусовался местный Бродвей. По вечерам здесь фланировала молодёжь, щеголяя в болоньях и джерси, лузгая семянки, и слушая тогда ещё редкие хиты у малочисленных стиляг с магнитофонами, в узких и коротких брючках, непременно с коками, и с вызывающе яркими кашне, завязанными тоже как-нибудь умопомрачительно самоутверждающе. Идущие вместе, навстречу друг другу ряды с неутолимой жаждой рассматривали всё более менее новенькое: пройдёт ли командированный, не знающий как убить время, проведёт ли провайдер команду инвалидов из местного интерната...
Гаганов старался никогда не терять времени и, обладая феноменальной памятью, по пути в Общепит на ходу вспоминал всё, что читал про сенатора Лопухина, и его записки: "В конце 1784 года открылись давно уже продолжавшиеся негодования и подозрения двора против нашего общества. Коварство, клевета, злоба, невежество и болтовство самоё публики, питали их и подкрепляли. Одни представляли нас совершенными святошами, другие уверяли, что у нас в системе заводить вольность; а это делалось около времени Французской Революции. Третьи, что мы привлекали к себе народ; и в таком намерении щедро раздаём милостину. Иные разсказывали, что мы беседуем с духами..."
"Короче, опустили их ниже плинтуса, " - резюмировал Гаганов, а сам еле-еле успел заскочить в едальню, которая закрывалась на перерыв. Шевельнулась либерально-ливерная мыслишка - вроде того что "обед в обед", но незаморенный червячок ею сразу же разговелся. С кухни на раздачу пышет жаром эстрогена. Румяные гёрлз в дезабилье отираются пробульёненными кружевными фартуками, оголяя бретельки и кордебалетные ляжки. Отточенными движениями ловко шлёпают они в мелкие тарелки порции кулинарных изысков, и столь же ловко протыкают оторванным талонам гимен. Но вот самый пойнт, т.е. меню. На первое рассольник с головизной (вычеркнуто). На второе ливерные котлеты с макаронами (вычеркнуто не уверенно). На третье "шведский стол", в том смысле, что в свободном доступе -кипяток с заваркой "ассорти"8. Но сахар у кассирши. Калорийность блюд в меню при этом не указана. На десерт - блеск открытых дамских плеч (по Н.Огнивцеву).
Прыщавая, лукаво-черноглазая чувиха улыбается гернгутеру с раздачи. "Ах, женщины могущественны, они владеют миром и всей позитурой мужчины..." У него на подносе одни гарниры, а у неё под халатиком импортный гарнитур. ""Эвридика! Я же не прошу у Вас сердце, дайте мне хотя бы печень". "Эвридика" просекла и отпустила ему головизну. За кассой сидит Сфинксша - фиксатая супер сексбомба, усатая, в складках сала, натура скорее голландского типа. Она умными глазами, как сказал бы Ф.Панфёров, взирает на клиентов и лучше любого НИИ сечёт ху из ху: кто будет пересчитывать сдачу, а кто - нет. Над нею слоган: Коллектив борется за звание Ударника коммунистического труда. (С кем борется?). Всюду мухи, где вразбитную, где кучками. Залоснённые панели тихо плачут маслянистыми потёками. В непереднем углу под тремя богатырями под стать им мужики соображают и тоже на троих, как бы те же, но спешившись.
Пытаясь разжевать хрящ, Гаганов выключенным взором смотрит на васнецовскую нетленку, виртуально подвёрстывая к ней "Завтрак на траве" Мане, "Буфет" Поля Сезанна, "Любителей абсента" Эдгара Дега, "Эвридику" и администраторшу - женщину за сорок, с шестимесячной завивкой перманент и тонко выщипанными ниточками бровей. Наступил час сиесты... Полковник Аурелиано Буэндия принялся за суп, затем, придвинул вторую тарелку и съел, не спеша, кусок тушеного с луком мяса, немного отварного рису и пару ломтиков жареного барана9. Голод максимально мобилизовал познания гернгутера в области живописи, поэзии и прозы. Из нищей и голодной Колумбии его ассоциации перекинулись в страну "непринявшихся саженцев", татарских князей и мурз, в летописях прозванных мордовскими князьями... В Градов Иван Федотович Шмаков ехал с четким заданием - врасти в губернские дела и освежить их здравым смыслом. Шмакову было тридцать пять лет, и славился он совестливостью перед законом и административным зудом10, за что и был одобрен высоким госорганом и послан на ответственный пост... За два часа до Градова Шмаков вышел на попутную станцию и, оглянувшись по сторонам, испуганно и наспех выпил водочки в буфете, зная, что советская власть не любит водки... В третьем классе сидели безработные и ели дешёвую мокрую колбасу... Всё это было записано на самых первых инграммах гернгутера, ещё во чреве его матери, когда она была репрессирована доблестными чекистами.
...В столовке между тем, произошло что-то незаметное, изменилась вся присущая ей характерность. Слышно было щёлканье таймера. "Шестимесячный" перманент нервно дёргался, словно бы сюда вот-вот должен войти опер ОБХСС11. Опер для неё - подлинный одитор12, непременно докопается до бэйсик-бэйсик13. Система вещей стала сбоить, у Неё начинался резко континентальный климакс. Попирая неотъемлемые и элементарные права человека, свободу совести и мысли, право на отдых, Она принялась выдворять "соображенцев", апеллируя к общественности в лице гернгутера: "Айда - пошёл, сваливай отселя! Тут вам не ресторан..."
Дожёвывая салат из прошлогодних солёных огурцов, Гаганов просочился-таки на Бульвар. Под лопатками, в ярёмной впадине, на пояснице холодили ручейки пота, кровь отлила от головы к головизне. Его обогнала эмка. Обогнала и остановилась неподалёку, обволакиваясь ею же поднятой "метафизикой". Вписываясь в окружающий пейзаж и словно бы говоря: "Я знаю Район, и Район меня знает!" Славка незаметно оттянул трусы, врезавшиеся в промежность, в то же время протокольно улыбаясь. Только теперь он понял - откуда доносилось зловещее пощёлкивание "таймера": рядом с водилой восседал словно Ахриман сам товарищ Энгельс! Какое-то время тот недвижно и чрезвычайно внимательно следил за Гагановым в зеркало заднего обзора. В голове у него зрел план.
- Салют ущёным!
- А-а! Энгельс... Привет - привет!
Борясь с остеохондрозом, багровея и пыхтя, Энгельс пытался открыть заднюю дверь, выворачивая через спинку сиденья мохнатую лапу. "Да! Скифы мы..." Его выручил предупредительно услужливый и сноровистый шофёр.
- Старик, ты хочешь в Дисней Лэнд? Прям сегодня...
Гернгутер только ухмыльнулся - тоже не лыком шит! В его подсознании что-то тронуло такие струны, которых давно уже ничто не касалось, и звук их казался забытым, и вспомнилось не внешнее, не то, что прикоснулось, а как отозвалось в душе тогда. Начался рикол. Он незаметно выплюнул "хрящ Эвридики", брезгливо ощущая и его траекторию как бы наоборот, и привкус дорожной пыли, и слабое чувство вины перед "румяной офертой".
... Кстати, тогда ведь тоже был август - бархатный месяц династии Мин. Вчерашних абитурков послали в свадебное Минпроса с Минвузом путешествие на уборку "пионерских идеалов". За плечами споры и шпоры, балы и баллы, четыре черты Татьяны - вступительные экзамены в университет. Его, как и Энгельса, "не поступали" родители. (Как раз наоборот, гернгутер старался нигде не засвечиваться с предками: до двадцатого сиеста оставалось полтора года). И ещё - тогда Энгельс тоже подрулил первым, правда не на эмке, а с Эмкой Куварзиной - первой леди фака, сталинской стипендюхой.
Короче, вечерком, ещё не стемнело, они сотрясались в районном членовозе по ухабам просёлков; навстречу по сторонам от дороги - словно их зомбировали рекламным клипом Интуриста - плыл мистический Русский лес. На коленях у гернгутера - баул со стеклом, а рядом - кадр, тоже с неким максисаквояжем, удобным продолжением её мини.
- Послушаем вражьи голоса, - врубил приёмник Энгельс, привычно прокручивая диапазоны. В кабину ворвался такой оглушительный грохот, что всем пришла одна и та же недоуменная мысль: "В этой-то Тишине?!" Из маленького незаметного устройства, встроенного в панель управления, как из мясорубки валил звуковой фарш, в котором преобладала контрпродукция Минсвязи СССР14. Но вот в радиосетях затрепыхал модный тогда шлягер, и "кадра" встрепенулась: "Ах оставьте это, Энгель, пожа-алуйста!"
В нашем городе дождь,
Он идёт днём и ночью...
Аллочка шепчет вслед за Мондрус, на гернгутера не смотрит демонстративно, и будто не чувствует, как он в упор сканирует её всю. В профиль алая влажная изюминка пульсирует между едва приоткрытых губ её, то сплющиваясь, то вытягиваясь в нежно расклеивающуюся скотч-полоску. Певица то отстаёт от эмки, то догоняет, иногда её настигает датский принц15.
... Вывалились с тачки прямо в благоуханное Лоно: в мягкий живот Сестры Поляны с разбросанными там и сям валками свежего сена, украшенной цветами как эмалью. В зарослях урёмы черёмуха-кустарник неломанный, с терпкими ягодами; а там - ольховидная крушина с бумажистыми листьями; на опушках и проталинах - светлосерая ольха. Всё безмятежно, всё изнывает от жажды Встречи... Под широким подолом дородной берёзы - теремок с затаёнными оконцами да на курьих ножках (в развой всё заливало окрест). Нет! Это надо видеть! И тысячу раз прав Матисс: помидоры действительно становятся синими... Аллочка всё спрашивала - почему? Ну почему?
А потому, что Брат Солнышко поцеловало Землю в темечко на ночь - нежный флёр покрыл и её чресла, и приготовленную Небесную Постель. По низинам поползли белые одеяла, накрывая с головой, увлажняя в западинах топяную сушеницу, опушённую шерстистыми клочьями. Скрипел ножовкой дергач. Потревоженная пустельга кричала раздражённо и пискляво.
Потому что подмывало побежать вдруг, ни с того ни с сего -навстречу предвкушению, нелепо подпрыгивая и взмахивая крыльями. Хотелось петь, горланить, сеять доброе, вечное, в конце концов, стать точно бонабо... Ведь чистые абстракции так иссушают, а точность часто идёт во вред Истине.
- Я так и знала! Так и знала, что забудем Его. И я знаю - где!!
Все в поиске, все ищут Его, Спутника жизни. ...Баулы, рюкзаки, шампуры, - суматоха! И все согласны -где забыли - на подоконнике! Пришлось доверить самому бывалому шаману - посинеешь, как терпеливо он разбирается с каждой бутылкой... И запах дыма, и влажный аромат свежего сена, - всё не вмещается, теснит. Скользящий мир сознанья и природовдохновенное предвкушение - сладкий обман юности, молодое вино...
Ну! Наконец-то... Открыли. Энгельс разливает по всем правилам кирбольного бомонда: пять капель себе, даме, всем остальным, и себе последнему. Средневековая пытка капельницей знака качества! Аллочка украдкой ставит рюмашку на бумажку - ей хочется сухого. В лесу раскатисто хохочет филин, как будто услышал скабрезный анекдот. Энгельс крякает, оттопырив мизинец, небрежно закусывая посахаренной долькой лимона. Гернгутер же вовсю нажимает на красную икру, мясистые помидоры и малохольные огирки.
Распевается нехотя костёр: трещат без умолку тоненькие и сухие тараторки; в среднем регистре вкусно шипит и щёлкает, - всё не получается некий пассаж; костёр ухает, оседает, и тогда в огне резвится саламандра16. Во мраке внешнем над безвидною землёю вдруг ярко сверкнуло, послышался возбуждённый звук авто. И вот уж ныряющий, нетерпеливый свет его фар то ощупывает всё живое - ветви обнимающихся деревьев, кудрявые головки подсматривающих за ними кустов, - то вдруг сплющивается перед бампером зайчиком. В сполохах костра на полянке лихо разворачивается газик, а по-другому, ласковее - козлик. Правое крыло у него помято, тент местами порван и в масляных разводах. Судя по всему, и полянка, и эмка, и избушка ему приватно знакомы. Он как лихач маневрирует, подпрыгивая на бугорках, наклоняясь в разные стороны в ямках, ловко припарковавшись крыло в крыло с подружкой. А подружка хорохорится, вся из себя, как же! Она, считай, "мериканка" фактически, её отец-то Форд В - 8. Козлик тоже по существу Виллис, до утра заливал ей, как он только что вернулся с ралли по Африке прямиком через Сахару...
Среди новых диснейлендовцев Гаганов узнал Секретаря Райкома комсомола Круподёрова. Тот был несколько выше среднего роста, среднего телосложения и упитанности, блондин в обоих черных ботинках, с густыми, гладко зачёсанными назад волосами и оловянными глазами. Круподёров, конечно, не говорил открытым текстом, что жизнь на земле произошла очень просто: солнце начинает нагревать навоз, сначала вонь идёт, а потом оттуда трава вырастает... Времена были не те. Он вынашивал куда более злободневные и патриотические идеи, например, выступал за переименование того самого городка, за границы которого они только что выехали на пикник. Ещё при Стеньке Разине его называли Иззой, после же ВОСРа17 переименовали в Красную Изру (ударение на первом слоге). Заменили всего лишь одну букву, но какой получился смысл!
Круподёров предлагал переименовать в Красный Нахлябинск, написал и защитил по этому проекту диссертацию. Но тщетно "машинам доказывать что-то", местные масоны противодействовали на всех уровнях. Город с пробитой Кармой так и остался Красной Изрой, а горожане красноизровцами, едва ли не... упаси Боже, страшно выговорить. "Кругом одни масоны! Отнюдь не случайно и деревья они сажали по субботам! Вы поняли?"
Помимо Круподёрова в машине был ещё один мужик, которого Гаганов где-то видел, но не мог припомнить точнее. Скорее всего - тоже "райский деятель" типа начальника Райпищеторга, или что-нибудь в этом роде. Грузный, высокого роста, ярко выраженный брахицефал со скошенным затылком и треугольными глазками, - в белой нейлоновой рубашке с засаленными манжетами, высовывающимися из рукавов чесучёвого пиджака, с крупными запонками. Имел два высших образования (оба заочно). Энгельс первым делом дал ему цеу:
- Как насчёт балыка?
- Всё в порядке, Энгельс-ч!
- Ты мне мозги не компостируй! "Всё в порядке..." - он тормознул возникшее раздражение. Трудно сказать, чем оно было вызвано - запонками или не по рангу проглоченным отчеством. "Райпищеторг" мигом ушёл в сорренто18.
- На старицу поедем. Вентерями будем брать, Энгель Садретдинович.
- Шулай. Смотри, чтоб нефтью не воняла.
- Свежайшую возьмём, Энгель Садретдинович! Ван Саныч всё обеспечит.
- ?!
- Рыбнадзор!
- По пути заехайте к деду Роману, насчет вешенок. В сметане, типа, как в прошлый раз.
- Бу сделано, Энгель Садретдинович!
И только сейчас Гаганов, наконец, заметил "пассивно млеющего" в сторонке Владимира Рудинского - Энгельс краем глаза следил, и теперь наслаждался одновременно и произведённым эффектом и ходом выполнения своего тайного замысла. Вместе с Рудинским из машины как на подиум вышли ещё две девицы, выглядевшие трафаретно, отличаясь разве что причёсками; у одной была "Бабетта", у другой -"Я у мамы дурочка". Может быть, потому Гаганов и не заметил Рудинского сразу, поскольку последний в темноте мало чем отличался от первых двух. Как водится, прежде всего встал вопрос о штрафных.
- Кесарю - кесарево, а слесарю - слесарево: что-то стало холодать! - Народ отвечал в рифму, т.е. в данном случае не безмолвствовал.
- Предлагаю тост за свежеиспещенного кандидата в депутаты Блока коммунистов и беспартийных...
- За Александра Блока?!
- ...За Владимира Александровища Рудинского! - и всё без тени иронии, на полном серьёзе. Все натянули маски, иные просто перевернули ранее надетые. На всякий случай.
- Товарищи, я право даже и не знаю, мне, собственно, как-то... даже и...
- Здесь твой электорат... Изложи, типа, свою программу. Вкратсе...
Ревнивая луна, втайне наблюдавшая за играми солнца и земли, теперь осмелела и налилась его усталой нежностью. Поодаль река поворачивала по собственному желанию на юг, на излучине вкрадчивый свет селены сливался с её чуткими струями трепетно-серебряной строчкой. Ещё далее в лунной струистости синели холмы. Первозданная тишина вытеснила с лица земли всякий звук, и только река ласкала её исподволь окунёвыми всплесками...
Рудинский улыбаясь, нерешительно встал, всё ещё колеблясь и не веря в серьёзность затеи тамады. Его бледное женственное лицо стало одухотворённым, глаза блестели, подсвечиваемые глицерином подсветки от костра. "На Руси трое соберутся - один непременно юродивый", - подумал Гаганов, что-то вспоминая.
Рудинский был третьим в их студенческой компании. Он не ветреничал, не ходил с ними вместо лекций в кино Унион, больше их пропитываясь университетским вольнодумством, всегда оставаясь чуть-чуть "вещью в себе". Не гнушался подзубрить, и вообще - упирался, заслуженно получив в конце обучения красный диплом. У его друзей-однокашников были такие же, но они не грызли гранит столь интенсивно. Гернгутер любил говаривать бывало: "Зачем мне красные корочки при синем фэйсе?" Рудинский был человеком скорее созерцательным, непрактичным. Впервые встретив кого-либо, оценивал по высшему рейтингу, постепенно снижая балл в зависимости от того, насколько быстро и беззастенчиво тот нагадит ему в карман.
- Может быть, пролоббируешь меры по уменьшению выбоинности и увеличению защебёненности Бульваров
, - переглянулся с Энгельсом Гаганов. - А может вообще - переименуешь его в Проспект Щ - 854?!
Улыбчивая ментальность испарилась, сменившись остывающей вежливостью и любопытством непосредственно к фигуре кандидата. Вне всякого сомнения, всё было в руках тамады, который запросто мог бы не унижая достоинства оратора, напомнить ему хотя бы о регламенте. Ивнинг догорал вместе с костром. Девицы с вытянувшимися физиономиями жевали сэндвичи, делая однако вид, что жаждут слушать такие спичи всю ночь напролёт. Первой созрела "Бабетта", она слегка сместилась с фокуса освещаемого пространства и растворилась во мраке. Вслед за ней "потеряла резкость" её подруга. Аллочка же оживилась. Рудинский застенчиво улыбнулся:
- Я вас не утомил?
- О, нет! Что Вы?!
- А я тащусь, как сегодня Сидоров на предвыборном собрании похоронный марш выдал, класс!, - бесцеремонно сменил пластинку Гаганов, настраивая гитару по камертону первозданной тишины.
- Мал-мал ощибка давал: вместо ура - караул крищал...
- И вообще, всецело предаться одному пороку нам обычно мешает лишь то, что у нас их несколько, - вставил Рудинский, но его уже никто не слушал. Гаганов громко и хрипло запел, подражая Армстронгу:
Товарищ Сталин, Вы большой учёный...
Замычали набитые шашлыком, сосисками и тестом рты, подхватив сонг Юза Алешковского. Были в этом и сладость фрондёрства - почти безопасного в данной ситуации - и тестестерон. Уговорили пол-ящика Московской Особой. Костровой колдовал над огнём, его оловянные глазки плавились, капая на головешки оранжево-фиолетовыми струйками. Прохладная потьма жадно вдыхала красные искры....
Вы здесь из искры раздували пламя,
Спасибо Вам, я греюсь у костра.
- Между прочим, как говорил один мой знакомый гинеколог, всю жизнь проработавший в органах...
- А вы знаете, за что Даллеса с работы сняли?
Говорили все сразу, даже не перебивая друг друга. Энгельс отозвал Круподёрова в сторонку и осмотревшись, тихо продекламировал:
А волны и стонут, и плачут,
И бьются о борт корабля...
- Понял, шеф, - вытянул руки по швам молодёжный вожак. Энгель Садретдинович ещё более понизил голос, назвав ему имена, явки и сроки.
... Аллочка чуть тронулась, то смеялась, то плакала. Мелкая дрожь охватила её плечи, а секундой позже она, не сдержавшись, хохотала истерически, сочно-влажным перламутром губ. Их влекло с гернгутером в финифтяные кущи, к валунам в почечуйной траве, светящимся насквозь - кремовыми прожилками. Сверху на них грелись серебристо-голубые ящерицы. Алла легла в лунные бартолиновые тенета, средь двух крушин, надкусывая фиолетово-чёрные ягоды, раскинув руки, запрокинув прелестную головку. Всё разом слышалось, и Всё Соприкасалось. Все стихли, скрипел лишь коростель. Скрипел Рудинский, один, тайком забравшись в милую избушку. Все ощущали, что приближается Нечто...
Ровно в полночь где-то далеко-далеко, у самых отрогов старых гор раздался жуткий вопль. Он понёсся над долиной, однако странным был характер мистического звука: тон его не понижался, переходя в эхо, но как бы повышался, пока не оборвался столь же внезапно, как и возник. Гаганов похолодел, Аллочка невольно прижалась к нему.
То было ранней весной. Лесник Хатып перевозил с другого берега сено. Его семилетняя дочурка прыгала на берегу на первой проталине через скакалку, но упросила отца взять её с собой. Она так же ловко прыгала за отцом с льдины на льдину, но одна обломилась и девочка оказалась в воде. Отец бросился к ней, но лёд крошился и он ничего не смог сделать. С тех пор каждый день он ходит с багром, вдоль реки; возвращается обычно в полночь.
... Гаганов остался один. Он так никогда и не понял, ни сейчас, ни четыре года спустя, когда вспоминая, много думал об этом, лёжа в своей кровати в большой палате с высоким потолком, с двумя никогда не открываемыми окнами. Не понял, как это получилось. Ему казалось теперь, что его Прекрасная дама глядит на него с другого берега двумя зеленоватыми "лазерными" лучиками... А то вдруг пригорюнится на прозрачном камне - стремглав туда! С высоты птичьего полёта внизу чуть видна голубая избушка, темнеет урёма, плывут туманы... А вот совсем уж кулижка - ветхая часовенка, вросшая в землю, за нею какое-то такое необычно уютное полюшко, поросшее овсюгом.
... За ним обрыв, и медленно клубящаяся тёмно-лиловыми и пурпурными бликами плерома, таинственное тление болот, тоска по Нежной смерти. Туда и уползает к утру Чудовище, состоящее целиком из глаз... Из часовенки слышен монотонный голос псаломщика. Сверху едва брезжит отсвет, как будто бы от свечей. Вкруг часовенки слабо фосфоресцируя движутся тени: три первые мавки несут венок из желтых лилий. На муаровой ленте горят пурпурные слоги -кровоточащие куски заживо разрезанных слов: КА-ЩЕН-КО. Ещё три несут голубоватые кристаллы...
Сладостно жутко от ожидания седьмой. Среди лесов, по обнизу медленно текут вязкие потоки эйфоса. На посмертной равнине бродят пожиратели теней. Здесь привязан Волк Френира цепью, скованной из шести фантастических вещей: из шума шагов кота, женской бороды, корня скалы, сухожилий медведя, дыхания рыбы и из слюны птицы.
Но вот и седьмая одалиска: вся в струпьях, на голове витютень. Она косоурится в сторону гернгутера, но не может увидеть. Корнями волос ощутил он ледяное дыхание Воглеа. Совсем близко, в реке бирюзовые волны укачивали в лунных бликах бледно-голубое тельце...
...Между тем, заметно посвежело. И травы, и почва, и листья, собственная одежда, и пепел, - всё сделалось волглым и холодным. Луна поднялась высоко, стала маленькой, словно леденец, излизанный ангелом-ребёнком. Весь мир теперь был залит совсем другим светом. Лишь те, кто привыкли спать под звёздами, знают, в чём тайна ночного отбеливания травы. Настал момент, когда от сочетания двух начал бледнеет аквамарин ночи. Однако восток почти ничем не выдаёт себя, и хочется тихо говорить нормальным русским языком. Река неугомонная застекленела и в коловертях, и в заломах. И рыба снулая, и самый заядлый рыбак не проснулся. Не щебечут птицы - разве что изредка, случайно пискнет спросонья вчерашним голосом одна-одинёшенька...
Глава II
RATTUS NORVEGICUS
Призрак бродит по Европе
(Из самого главного классика
)
После вчерашнего Сабантуя Энгель Садретдинович появился в Райкоме с признаками абстинентного синдрома, проще говоря - слегка стебанутый. Райкомовская крыса Лолит учуяла его за версту, но слиняла нарочито медленно. ("С Первого Стола Района - какая наглость! Так и есть: она рылась в бумагах!!! Исчезли первые страницы его статьи в "Ленинский путь"... Пропали его планы ДСП19, в частности, совсекретные планы дислокации воинских частей, направления главных ударов... А не пахнет ли здесь статьёй 64 или 65 Уголовного Кодекса РСФСР?20 - подумал Энгель и весь содрогнулся внутренне и внешне от стратегической масштабности происходящего.
Как раз в ту минуту зазвонил телефон, и в дверном проёме возник неотразимого шарма абрис райкомовской нимфетки Нини, девицы чуть выше среднего роста, чем-то напоминающей клиентуру доктора Дауна, с глазами цвета взрослой мокрицы.
- Энгель-с-с-с, - она кивнула головой на аппарат. Годунов поднял трубку, скорчив дежурную мину, будто собирался отделять котлеты от мух:
- Годунов.
- Энгель Садретдинович, Басюк. День добрый!
- Добрый. Что у тебя?!
- Селиуанов палки у колёса ставит. Тут, сами понимаете, такая обстаноука, а они вызвали у Райсельхозуправление усех главных инженероу. С передвижными реммастерскими и суаркой... для проверки комплектности...
- Ананэс сэгим!21 Я ему щас такую палку вставлю...
Годунов с такой силой трахнул кулаком по Столу, что крышечка графина подобострастно задребезжала, как будто бы уже на сносях. "И всегда так, - заскрипел старый кадровый Стол, - дюбни вон лучше по сейфу!" Но это так, для виду. В глубине своих забрызганных красными чернилами коллективизации ящиков он остался доволен реакцией Шефа. - "Кулаком-то ещё ничего, ладно не наганом..."
Лолит со страху юркнула в родной подвал, на минуту задержавшись в Ленинской комнате под портретом главного Бабая, хитро прищурившегося, как будто он только что зарядил мышеловку. Лолит принюхалась: "Ночной директор" сегодня опять трахал на диване секретаршу, подложив под неё ПСС22. Запах забивал все остальные: на втором этаже проходил райпаханат. Котяра "Никита Сергеевич" развалился под лестницей, перед ним воняла плошка с варёной килькой. "Почему бледнолицие так любят этих бездельников?! Я понимаю - лошадь, собака - вот кто вместе с нами вытянул на себе двуногих". Лолит хорошо знала историю и весьма основательно усвоила труды Главного Бабая - его всегда издавали на вкусной бумаге, в твёрдом переплёте, хорошо прошитым, на аппетитном клею. Она получила за это Степень, Орден Святого Опоссума и имела право на дополнительный паёк и жилплощадь.
По решению ноябрьского Всепаханата в стране начиналась Перестройка: упразднялись районы, укрупнялись Райкомы, преобразуясь в Парткомы Производственно-Территориальных Управлений. Первая Крыса Района интуитивно чуяла, что Годунова назначат Секретарем Парткома ПТУ укрепрайона23 с центром в Кзыл-Изре - молодого, энергичного, подающего надежды нацкадра, к тому же, в меру поддающего. И она стала бы, наконец, в полном объёме секретарской крысой, без этой отвратительнейшей приставки "Врио". От своей закадычной приятельницы Брыси из соседней парцеллы Лолит слышала, что новый Секретарь Обкома Талгат-абзы имеет виды на Годунова. При этом сам Абзы вёл крайне опасную игру. Ссылаясь на "неподготовленность" Республики, под всякими благовидными предлогами оттягивал перестройку в своей вотчине. "Не иначе, как в Москву метит", - говорила прорицательница Брыся.
Лолит расслабилась, в подвале было безопаснее; здесь всё протекало в режиме реального времени, на стенах висели слоганы: "Либерализм - это бесплатный сыр!", "Подготовке к зиме - ударную вахту!", "Уберём урожай в сжатые сроки и без потерь!" Лолит ощущала всеми своими вибриссами, что Годунов забывает о роли личности в истории. "Лишь в конце работы мы обычно узнаём, с чего нужно было её начинать", - цитировала она великого
Паскаля. "Мой "parvenu"24, - Лолит пострекотала зубами, - наметил на сегодня выезд на передовую, представляете, Брысенька?!" Та в ответ дипломатично кашлянула: "Разве что на зелёных лошадях!?"25 - "А что, что случилось?!" - "Как, Вы не знаете?!" - "Ради Бога, что случилось?!" - "О, это чрезвычайно трагично! Чрезвычайно! У Годуновского шофёра скончался брат, о! Это ужасно!" - Брыся снова кашлянула и стала вытирать "слёзы". - "Он пришёл с работы, будучи как всегда в нетрезвом виде. Всех выгнал из дома, запер ворота и уснул во дворе, прямо на земле. К нему подошла, как говорят двуногие, их "двоюродная" сестра26- "умыла" несчастного так, что у "братца" осталась... одна щека и один глаз! Супруга пострадавшего всё-таки проникла во двор, затем побежала в больницу. Но увы и ах! Несчастный скончался от интоксикации и потери крови". - "О, эти двуногие твари, плавают разными стилями, но тонут - одним", - философски заключила Лолит.
... Из Райкома выбрались лишь через пару дней, где-то после обеда. Резко похолодало, но осадков "не ожидалось". По небу тяжело плыли неликвидные партии облаков, дул резкий, бескомпромиссный ветер. Годунов надумал нагрянуть внезапно, без "товарища Потёмкина", - но всё тщетно, почти весь район уже был в курсе. Отъезд Хозяина повлёк определённое возмущение в Системе управления и сбои в точной законности и надлежащих мероприятиях. "Оставить Бразды! Всё пустить на самотёк!, - возмущённо скрипел Главрайстол, - Дон-Кихот из Красной Изры!" Ему поддакивали рядовые столы, с небольшим партстажем, приставленные к ГРС Т-образно. С ними соглашалась Лолит: "Всё для галочки (Гальки Петровой из Райцесеу) и для палочки (ей же)... Это всё равно что шофёр, оставив руль, высунулся бы из кабины и руками помогал колёсам вертеться..."27
Ехали молча. Годунов восседал как Чингисхан с телеграфом, строго глядя во все стороны. Повсюду были видны следы недавних боёв: раскуроченная техника, окопы, неподобранные валки метров по двести, гривки примятых стеблей, следы потравы. Внезапно машина остановилась и некая объективная сила вынесла Годунова в поле. Он поднялся по косогору, чуть запыхавшись, будто бы с утра спешил непременно в данное место, дабы совершить восхождение от Абстрактного к Конкретному, а от него - к практике. Веря в непобедимость Великого Метода, Энгель отмерил шагами несколько квадратных метров, сосчитал потерянное зерно, записал и завернул в "Ленинский путь". От "Заветов Ильича - 66" до деревни Войвошь и далее до Бигтемировского хлебоприёмного пункта сплошной лентой лежало народное добро28. Но самое непостижимое заключалось в том, что никто кроме товарища Годунова этого не видел! Объективная реальность, данная ему в ощущениях, корёжила его мирочувствование. А вот что окончательно обескуражило Врио, так это то, что спустя минут пять он развернул "Ленинский путь", ничего в нём нe обнаружив, кроме каких-то замасленных накладных и нескольких листков, вырванных из общей тетради. "Пить надо меньше, хайван", - поднял глаза к Небу Энгель, будто на своём пути в Дамаск. И действительно, самым невероятным образом, даже не читая этих листков, Годунов понял, что в них был спрятан самый страшный снаряд, когда-либо выпущенный в голову буржуазии29.
В те славные дни, когда в битву за урожай по большакам и просёлкам двинулись тысячи автомашин, дорожники встали на Предоктябрьскую Вахту, приступив к ремонту дорог. "Вредительство", - скрипел зубами Годунов, скрипела и его машина, постоянно съезжая с большака, чтобы объехать места этой самой Вахты. У Куликовского моста упёрлись основательно - тут скопилось до сотни автомобилей и подвод. "Притётся телать опъест черес Апакарофский мост", - сказал шофёр Фёдор Иванович. Годунов чувствовал себя теперь проектом решения без резолютивной части, благородная ярость клокотала и вскипала как волна в его грудной клетке. Взять, к примеру, этого мудозвона Палкина, начальника Дорремстройучастка. Ещё весной его слушали на бюро, несколько раз вызывали на ковёр - что с ним сделаешь, когда у него Волосатая в Выплывайске?!
Года три назад, будучи тогда директором Межхозяйственного лесхоза, они вместе с Зампредом Райисполкома Агзямовым возвели для себя в посёлке Острова двухквартирный коттедж, профурлив более пятидесяти тысяч рублей госсредств. Подвели к нему теплотрассу и водопровод, а их подвёл один пенсионер, член партии с 1918 года - написал в Обком. Палкину и Агзямову вкатили по выговору. Тогда старый большевик, объединившись с ещё одним ветераном, с членом партии с июля 1917 года, бывшим начальником Облзо30, -обратились в "Правду". Только после вмешательства газеты они вынуждены были освободить коттедж, передав его в жилой фонд Райсовета. Энгель знал, что Палкин и Агзямов прописали туда своих родственников. Тут уж для освобождения коттеджа требовалось вмешательство кого-нибудь из группы "Освобождение труда".
... Оставаясь один на один с увалистой степью, слегка расслабившись, Энгель порой испытывал некое подобие цельности, какой-то внутренней сопричастности. Глубоко в душе звучал загадочный призывный Голос, словно отзвук давно умолкнувшей песни. Иногда он и пел, что случалось всё реже, старинные, тоскливо-протяжные, бескрайние как степь, песни Земли своей. Становилось легче. Вспоминал своего дедушку - как он, вставая по ночам, молился:
О вы, которые уверовали! Будьте стойки в справедливости, свидетелями пред Аллахом, хоть бы и против самих себя, или родителей, или близких; будь то богатый или бедный - Аллах ближе всех к обоим. Не следуйте же страсти, чтобы не нарушать справедливости.
... Русские не способны к самостоятельному государственному управлению, - размышлял Годунов. - Сначала они призвали на помощь варягов (в 862 году). В 13-м веке их завоевали мы, татары, наведя на Руси относительный порядок, значительно сократив междоусобные войны русских князей. Татары фактически спасли Русь от самоуничтожения, и поступили очень мудро, сотрудничая с русской Православной Церковью, всячески поддерживая её. Одним из втайне любимых героев Энгеля был Сартак (сын Батыя), который, приняв христианство, стал побратимом Александра Невского. Русским всегда казалось и кажется поныне, что они "избавились от татаро-монгол". В действительности ничего подобного не случилось. Произошло глубочайшее и тонкое взаимопроникновение культур и, главное, российское государство по сути своей - это татаро-монгольское государство с элементами византийства. Одним из самых блестящих русских царей был... Борис Годунов, который пришёл на помощь российскому государству в самое тяжёлое для него, смутное время, когда прервалась династия Рюриковичей. Борису Годунову пришлось выйти на первый план российской политической сцены.
... Русский Патриарх трижды благословлял Бориса на царствование, а тот всё отказывался. Но вот уговорили Бориса, и он въехал в столицу, встреченный пред стенами деревянной крепости всеми гостями московскими с хлебом, с кубками серебряными, золотыми, соболями, жемчугом и многими иными дарами царскими. Борис ласково благодарил, но не хотел взять ничего, кроме хлеба, сказав, что богатство в руках народа ему приятнее, нежели в казне. Первые два года царствования Годунова казались лучшим временем России с XV века, она была на вышней степени своего нового могущества, безопасная собственными силами и счастием внешних обстоятельств, а внутри управляемая с мудрою твёрдостию и с кротостию необыкновенною. Борис исполнял обет царского венчания и справедливо хотел именоваться отцом народа, другом человечества, не касаясь жизни людей, не обагряя земли русской ни каплею крови и наказывая преступников только ссылкою.
""Хотел именоваться отцом", ну и что?!" - размышлял Энгель. Стремление к славе своего Отечества и своего царствования - ещё далеко не худшая черта венценосца. Но Карамзину так и не удалось привести ни одного сколь-нибудь весомого, заслуживающего внимания факта или обстоятельства, которые бы объективно свидетельствовали о неумении Бориса Годунова в государственном управлении после его избрания на Царство, о его злобных, тиранических наклонностях, хотя бы отдалённо напоминающих методы, например, Иоанна Грозного. Не удалось это и всем другим историкам. Тут дело не в Борисе, а в великой гнусности русских князей, в глупости и наивности русских, не способных видеть своей же пользы в делах государственного управления, в их неустойчивости и переменчивости в суждениях - сегодня одних, а завтра - прямо противоположных, в их внушаемости и привычке верить в любую галиматью и несусветную чушь.
... В пятом часу вечера добрались до колхоза "Алга". В Правлении - ни души, не считая бестолковой, косоглазой кызымки. Годунов хотел было позвонить, но связь не работала. В деревне лишь бабаи да малайки. Помчались на полевой стан, на ток, на одно, другое поле - из руководства никого! "Чингизхан" - теперь без телеграфа - свирепел. Нигде нельзя было найти и товарища Хайрутдинова - начальника ПМК31, командированного в "Алгу" по линии Райкома в качестве уполномоченного.
Намотавшись по полям и перелескам, голодные, грязные - стали на развилке возле равнодушной и прелестной куртины: ну что делать?! И тут Фёдор Иванович, этот незаменимый тыбик ("ты бы, Фёдор Иванович, сходил, принёс воды", "ты бы, Фёдор Иванович, наколол дровишек") - или запах учуял, или по интуиции - догадался свернуть на лесную партизанскую просеку. Чуть проехали - уткнулись в окруженную со всех сторон молодым орешником да подлеском полянку. А где полянка, там уж разумеется и тальянка, и "дугою выгнутая бровь", тем более, если ни связи нет, ни начальства. Засветилась тут вся колхозная элита: расположились кружком, кто на корточках, кто лёжа на боку. Пока Фёдор Иванович разворачивался, полетели в лес как вспугнутые птицы бутылки, банки; один и закуску начал заворачивать в "Знамя коммунизма"...
Первым навстречу Годунову поднялся председатель колхоза Аглиуллин, здоровенный аксакал, в штормовке, с обветренным, загорелым лицом. - А-а! Энгель Садретдинович, - громко и радостно, как будто увидев старого фронтового друга, с которым не встречался с войны, завопил Аглиуллин. - Мы хазер мал-мал ашать, собрался монда... Пожалуйте кушать с нами!
Быстрый темп происходящего не позволяет описать сколько-нибудь подробно великолепный "стол" собравшихся экспромтом, на несколько минут. Отметим лишь, что сравнение с ним любого ресторанного застолья, забегаловки типа "Бистро" или Макдоналдс было бы явно не в пользу последних. Но главное, на чём невольно остановился бы взгляд гостей, была внутренняя да и внешняя красота простого советского человека. Взять хотя бы Фарука Аглиуллина. Это был красивый мужчина высокого роста, широкоплечий, с узкой талией, с хорошо развитой мускулатурой. Черты лица его были столь благородны и мужественны, и в то же время выразительны и привлекательны, что впервые видящие Аглиуллина принимали его за профессора или артиста.
Все остальные тоже поднялись весьма резво, дружелюбно улыбаясь. Годунов был настолько зол, что в первую минуту не мог произнести ни слова. Он подскочил к Хайрутдинову со столь свирепым видом, что тот невольно отпрянул:
- Хайван! Алкаш... Секрэтэр ркома два щаса по полям шмонает, а они салдым устроил в рабощий время. За срыв уборощный можешь щщитать себя осранённым! Хазер же, немедленно!! - Годунов перешёл на татарский, но довольно быстро вернулся к Великому и Могучему, исчерпав в такой ситуации выразительные средства родного языка.
Хайрутдинов, как и Аглиуллин, был, что называется "полтора Ивана", но его лицо скорее напоминало свежий говяжий фарш. Да и остальные под стать им. А Годунов низенький, с начинающимися "соцнакоплениями" в виде брюшка, в стиляжьих штанишках - чихвостил их почём зря. Со стороны можно было подумать, что тренер баскетбольной команды распекает своих питомцев за проигрыш. Начальника ПМК Годунов действительно отправил в Красную Иззру - "Послезавтра на ковёр!" А с Аглиуллиным поехали по хозяйству. Остановились возле СК - 4, притихшего на краю поля.
- Комбайнёр, ипташ Корниенко Валентина Пантелеевна, селский педикагищский персонал, - представил начальству не без гордости предколхоза.
- Наша Маяк. В августе всем классом работал её ущеник
Валентина Пантелеевна и два парнишки - помощник комбайнёра и возчик - ели душистый ржаной хлеб с молоком, сидя на свежей соломе.
- Э-э, - махнула рукой учительница, - ни шатко, ни валко, только времячко жалко.
- Защем?!
- Мы вот с ребятами подсчитали, сколько комбайн у нас работает...От силы одну треть времени. Остальное - либо транспорта нет, либо ремонтируемся, либо ГСМ32 нет... Утрам тартам - перекур с дремотой...
Валентине Пантелеевне было на вид лет тридцать пять - сорок. В её облике чувствовались внутреннее достоинство, сила, сноровка. Лицо её, правда, показалось Энгелю несколько грубоватым: слишком массивный нос, широкие скулы, маленькие глаза, чрезмерно толстые губы. Однако всю эту не совсем тонкую архитектуру её черт перекрывали лишенные всякого подхалимажа спокойствие, уверенность и доброта. Когда начальство свалилось им как снег на голову, она ещё не остыла от предмета, занимавшего её до их внезапного появления. Корниенко рассказывала ребятам о ранне-греческой философии, об Анаксимандре, Анаксимене, Фалесе и других. И всё было так непосредственно и наглядно. Они - земледельцы, сами сидели сейчас на тёплой и доброй земле-кормилице, и как было не согласиться с Ксенофаном, утверждавшим, что Первоначалом всего сущего является земля?! И как было не согласиться с Фалесом, считавшим, что Первоначалом является вода?! Как было, наконец, не согласиться с Анаксименом, полагавшим, что Первоначалом всего служит воздух?! Чистый деревенский воздух, полный тишины... Прав был и Гераклит - ведь именно отсутствие огня остановило их "степной корабль", превратив его в груду безжизненного металла.
Наехав на "алгаголиков", Энгель вознамерился теперь припарковаться где-нибудь возле конторы, но по пути приметил тусовку у сельского клуба. В затоптанном и захарканном полутёмном зале на расставленных вдоль стен софах при свечах сидели: чопорные леди в джерси и красных сарафанах, джентельмены в смокингах и разглаженных телогрейках, в керзухе, и все лузгали семянки. Парни группками курили махру в кальянах. Среди местных выделялись студенты и курсанты - городской десант, присланный со спецзаданием. Мордастый баянист Колян в выцветшей дембельной гимнастёрке лабал в стиле западного попа - городские конвульсивно дёргались нa зависть местным, готовящим финки. "Саботаж", - подумал Годунов, взбираясь на сцену и обращаясь к попсе с пламенной речью: "Горит зерно, его надо спасать!" Из зала за всех отвечал какой-то лох - "остряк-самоучка", с лицом, круглым, как таблетка: "На току и днём баклуши бьём". - "Это же наше всенародное достояние!" - упорствовал, сурово насупив брови, политтехнолог, новый Гарун-аль-Рашид. - "Он чео - больной?!" - равнодушный хохоток пофигизма был ему в ответ.
"Итальянщики", - лихорадочно чиркал сырыми спичками Энгель, пытаясь разжечь костёр всенародного энтузиазма. Вспомнил, как когда-то в деревне ему самому приходилось вывозить на лошади сено из лесу, с горы. (В хороших-то местах не разрешали). Горбом своим и дрожью в поджилках помнил то сено Энгель - мягкий, ароматный сопромат обратного воздействия надстройки на базис.
Кавалерийская атака захлебнулась, тогда Годунов вызвал в Правление комсомольских вожаков. Напряг их и вскрылся облом: в группах нет партячеек! "Вредительство", - подумал Энгель, и тут же ночью продавил вопрос с ячейками. Раскрутил и такой нонсенс: половина присланных из города "механизаторов", оказалось, не могла работать ни на комбайнах, ни на тракторах. От безделья бухали, изредка выполняя хоть какой-нибудь шаляй-валяй. "Сплошь отстой!" Годунов всю ночь наседал, проламывая вопросы, расставляя людей.
Телефонную связь восстановили на-живульку. "Лучше бы не восстанавливали!" Первым делом Годунову сообщили, что в посёлке Настрежень - зверское убийство. Несколько преступников, взломав дверь, ворвались в квартиру, в которой проживала семья из трёх человек - муж, жена, дочь одиннадцати лет. Мужа связали, и на его глазах насиловали девочку и женщину. Потом плясали на нём, раздавив грудную клетку и внутренние органы. Похитили сберкнижку, наличные деньги и скрылись. Возбуждено уголовное дело, отрабатываются версии.
В третьем часу ночи двинулись на левый фланг юго-западного направления. Резко похолодало. Энгель провалился в тяжелое забытье, но дорога - не хайвэй - на каком-то ухабе возле деревни Васильево тряхнуло так, что застигнутый врасплох череп, едва не сделался добычей коллекционера Шемякина. "У, хайван", - выругался про себя Годунов. В болотистой низине машину занесло, и она застряла в колдобине, сев почти что на бампер.
- Фу, шайтан, - самокритично укорял себя Фёдор Иванович, - нато пыл прафее принять...
Он вылез из кабины, осторожно обошёл вокруг машины, посмотрел на небо, по сторонам, и заявил уже более твёрдо:
- Ну та! Тощна... Нато пыл прафее фсять. А тут только фестюшка33 пройтёт, - сказал и исчез в темноте. Годунов терпеливо ждал, думая о погибшем брате шофёра.
... У того осталась вдова с четырьмя детьми, и у всех трахома. Болезнь поражала целые районы. Государство вело борьбу, выделяя из бюджета большие средства. Учредили специальный Республиканский Трахомотозный Институт. В поражённых районах за врачами закрепляли участки, на которых разворачивались трахпункты с трахсестрами, прошедшими спецподготовку на Республиканских трахкурсах. В летние каникулы в школах организовывали диспансеры, в которых больные жили семьями. Обеспечивали бесплатным питанием. Выдавали чистое бельё, полотенца, мыло. Обучали гигиене в обязательном порядке. Многие за всю свою жизнь не видели таких удобств. Однако некоторые отказывались от лечения. Трахсёстры выявляли отказников и с помощью милиции злостных доставляли в стационар. Брат Фёдора Ивановича именно к таким и относился. Он не только не лечился сам, но и не велел лечиться жене и детям, пугая их геенной огненной: "Чуфаш с трахомой ротится - с трахомой и помрёт!"
... Шуршала по крыше пороша, дул полуношник. Годунов боролся со сном. "Рок... рок... Рокко и его братья... как же ей фамилие? Надо бы двинуть в Бюро, в "Знамя коммунизма"... знатный комбайнёр... рок, рок... Прэсли... Фу, чёрт! Аглиуллин, конечно, мужик ничего, мал-мал придурковат только... бином Ньютона с прибамбасами... Рок, рок..." На душе было смурно. Годунов попытался вытянуться в кресле, кровь прилила к чреслам. Он вспомнил и нимфетку, как она ещё вчера, высунувшись в окно, возлежала на подоконнике - надо же! Ну и погодка - вспомнил почему-то детство, тёплый летний вечер, он с пацанами ловит под мостом раков...
"Басюк - хитрожопый чайник... план однако сделает, можбыть и два. Хазиахметов тоже сделает плана два, три. Вот железный мужик! В прямом смысле - весь изранен, некоторые осколки ещё не вытащили. Настоящий хузя. Сам вкалывает и колхозников гоняет, бу спок. Рок... рок, фу шайтан, привязалось!"
Стараясь особо не афишировать, Годунов продвигал при случае своих на тёплые местечки. Осязал левым внутренним карманом, как в Обкоме ревностно бдят за нацпропорциями в аппарате. Но теперь и среди татар много пьяниц. Забывает народ Закон Шариата и свои корни - ведь грех алкаголя приравнивается к семидесяти актам прелюбодеяния. Зато - "Новая Историческая Общность!" "О! Вспомнил! Корниенко... Ну да, Валентина Пантелеевна..."
Энгель не был открытым приверженцем Газавата, не страдал комплексом "кумысного патриотизма", считая бесполезным в тех конкретных исторических условиях бороться с зиммия34. Однако его бесило бесконечное самобахвальство русских: ""Великий русский народ"... "Навеки сплотила Великая Русь"... Чушь собачья! "Великий" - разве что много народу, это - да...А так - пьёт по-чёрному, ленивый. Взять вон Вовку Рудинского - целыми днями лежит на диване и мечтает о создании группы "Освобождение от труда"... А Славка? Впрочем, нет, Славка-то не русский, этнический немец. В сорок первом его вместе с семьёй выслали в Тюмень... Или в Казахстан? Какая разница!" Годунов с уважением относился к российским немцам, которые жили и в его Республике.
"Взять хотя бы Миллера - в его хозяйстве всегда образцовый порядок... Впрочем, кто его знает, может он еврей? В тридцатых годах, когда проводилась паспортизация, как выгоднее, так и записывались: когда сажали евреев - записывались немцами (особенно после заключения Пакта Молотова-Риббентропа), когда сажали немцев - записывались евреями".
Почти уже заснувшему Энгелю пришёл на память рассказ Гаганова о том, как к Сидорову по ночам являлся сенатор Лопухин: В 1787 году назначен я был находиться при генерале Безбородьке для курьерских посылок в чужие края во время путешествия императрицы Екатерины в Киев и Крым... Вояж сей императрицею Екатериною предпринят был для обозрения присоединенного полуострова Крыма и Тавриды в России кн. Потемкиным... Из Киева в конце марта того же года отправлен я был курьером в Париж, с подарками к министрам французского двора... Подарки сии уложены были в двух ящиках... Не доезжая до первой станции Василькова, я сбился с дороги, ибо уже смеркалось; повозка моя завязла и с лошадьми в большую лужу...35
Развиднелось, когда добрались до центральной усадьбы колхоза Кзыл Байрам, в село Байтеряково, что раскинулось полукружьем на берегу озера. Возле скотного двора здесь был огромный майдан захрясшей, мёртвой земли - коричнево-чёрной, припорошенной живым снегом, объедьями сена, клочьями соломы, прелой трухой и навозом. Здесь тоже были видны следы недавних ожесточённых боёв: полуразвалившиеся, с худыми крышами и выбитыми стёклами "фермы"; брошенные поспешно наступающим противником плуги, автопокрышки, бороны, веялки, автомобиль без кузова и мотора, словно сифилитик с провалившимся носом. Инкрустированное инеем, всё это навевало зябкое, гнетущее ощущение обреченности, предчувствие будущей победы. Расквашенная вдрызг чёрная дорога средь белого снега, посреди села; избы - простые, через одну - крытые соломой, ветхие, иные - подпёрты брёвнами, иные - брошены и заколочены. Часть деревни прежде была на горе, за озером. Домов давно не осталось, их пережили ничейные сады: яблони, вишни, смородина, малина. По решению Райисполкома года три как их вырубили с намерением распахать, и словно бы устилая инфернальную дорогу, до сих пор так и торчали вывороченные корни, культи стволов, зарастающие крапивой да бурьяном в человеческий рост...
На улице Победы - центральной - ни единого деревца, точно где-нибудь на Фарерах, сплошь обглоданных овцами. Снег дал нахлобучку печным трубам, крышам, плетням, где поваленным, где - худым, заляпанным грязью. На задах виднелись ивы, ветлы, ещё зелёные; вчера ещё такие тёплые, жёлтые ржаные пожны поседели за ночь...
"Отнако, пока лист с фишен не опал, сколя пы снеку ни фыпал, оттепель ефо сконит", - изрёк Фёдор Иванович. Рано, рано ещё зиме - и эта народная примета, и зель, и горошины пижмы среди сахаринной пудры хрусткого инея оплавляли в груди ледяной хрусталик предзимья...
И ещё удар, посерьёзнее: ночью в "Алге" перевернулась машина с курсантами - трое насмерть, остальные с тяжёлыми травмами доставлены в больницу. "Аллаху акбару", - невольно сорвалось с губ, и Энгель опустился на скамью (пока ещё в простой крестьянской избе).
Трое погибших слишком долго лежали под машиной, потеряв много крови. Легко раненые добрались до деревни, разыскали фельдшера. Водитель из командированных был в нетрезвом состоянии.
"В Выплывайск сообщили?!" - "Пока нет, Энгель Садретдинович, ждали Ваших указаний". - "Прокурор... милисия?" - "Все на уборке, но начальника райотдела милиции нашли, он на месте." - "Главврач, хирург?" - "Хирург в ГИДУВе36, главврач на заготовках." - "Кто персонально отвечает за курсантов?" - "Преподаватель Рудинский."
Беда не приходит одна: в Байтеряково Годунова встретила уполномоченная Обкома Танзиля Муххамадеевна Кудоярова, Министр социального обеспечения Республики. "Как нельзя более кстати, - подумал Энгель. - Теперь и ко мне приставили "полномочёного" замполита."
Танзиля Муххамадеевна в молодости работала счетоводом в Заготзерне37, позже перешла в бухгалтерию Райкома. Когда Первый секретарь Райкома овдовел, Танзиля - молоденькая, черноглазая кызымка - приглянулась ему, и он порекомендовал её на должность заведывающей Кзыл-Изровским Собесом38. Так она вошла в номенклатуру; пошла на двоих детей, выйдя за вдовца. Инспектируя районы Республики, сам Первый секретарь Обкома Нуриман Хабибрахманович частенько "не брал в руки шашек", наведываясь в дом хлебосольных Кудояровых. Молодая хозяйка обычно готовила к приезду высокого гостя неимоверно вкусный токмач на бульоне из баранины. Суп подавали без мяса и без картофеля, только с лапшой. Вслед за ним подавали рыбное тэбэ (лещ, карп или карась), за ним - тырган тавык (фаршированную курицу) и конечно, губадию - обязательное угощение при больших торжествах - круглый пирог с многослойной начинкой.
Кудояров вместе с высоким гостем нередко охотились на лосей, зайцев, уток. Танзилю-ханум назначили Министром соцобеспечения Республики. Её муж умер от инфаркта. Когда же и Нуримана Хабибрахмановича отправили в предпоследний путь39, Танзиля Муххамадеевна лишилась покровителя. Министра терпели, давая возможность доработать до персональной пенсии.
И вот она сидит за председательским столом, набросив на плечи махеровый платок, в ондатровой шапке - в командировку Министр Республики оделась попроще. На всём её облике лежит печать властности, делающая лица "райских деятелей" странно похожими друг на друга, - печать жирная, отдельные знаки её даже смазаны, хотя другие отчетливы вплоть до мельчайших деталей. Из-под густых, чёрных волос видны большие оттопыренные ушные раковины треугольного контура с длинными, выпуклыми завитками и большими мочками, с дорогими серьгами, оттягивающими их ещё больше.
Вот тут-то уж действительно Система стала давать сбои в точной законности и надлежащих мероприятиях. То были разные весовые категории, Энгель чувствовал, как сдаёт в своём "чингизханстве" по сравнению с Республиканской Номенклатурой. Сколько же в ней было Спеси и Повелительного наклонения! Годунов ещё не мог так пластично и репрезентативно надувать щёки, ибо был всего лишь врио.
- Танзиля Муххамадеевна! Салям алейкум! Как доехали, как самочуствие?!
- Здравствуйте, Годунов, - ответила Кудоярова на русском. - Аеропланом прилетела. Вщерась. Намущилась! Самолётик маленкий, сюда-туда кащает... Э, да ладно - вспомнить не охота.
- Погода противная, сиклон...
- Снег сойдет этот... Но вот вопрос с поставкой у вас, Годунов, не решается. Она взяла счёты, встряхнула и положила перед собой; в продолжении всего разговора каждый "факыт", а тем более каждую цифру она отмечала профессиональным отточенным движением и пальцев и кисти, суммируя, вычитая, снова стряхивая их в одну сторону.
- А как Мидхат Фазлыевищ?! А?! Не во время он заболел. Такой тяжёлый обстановок в рыйоне... Я была в соседний рыйон, а? Там политмассовый работа развёрнут. Всё новый и передовой, што рожает страда, стаёт достояний хлебороп хазер же. Триста политинформатор, шеснасат агитбригада, а? Комбайнёр Галиев хэм Насыбуллин молотил за сутка по триста сентер? Молотил! Выступал во всех отделения на утро информатор - распространил передовой опыт... А? Кажный выигранный щас в Битве за Урожай - тонна сбережённый хлеб! А у вас в рыйоне не развёрнут политмассовый работа. Не вес ещё проникался щуством отвесности за судьба урожая шиисят щетыри. А?!
- "О, господи! - едва не застонал врио. - Это чучело теперь мне всё испортит." Энгель едва сдерживался, отвращение вызывала в особенности привычка Министра стрекотать зубами, делая при этом какое-то особо мерзкое подсасывающее движение языком, но главное - эти невыносимые её усы, похожие на вибриссы.
"...В Волны, Стенька Разино, в Просторненский рыйон механизатор у Памятник погибший земляк Клятва давал: "Биться за Хлеб, как бился с фашистом отсы и дед!" Кажный комбайнёр врущал красный флаг в... в этом, самом... ну, как его? Такой маленький мешощка... Добился отлищный резултат - флаг из мешощка вынимал - себе на хедер ставил!"
Вдруг откуда-то сверху на голову Кудояровой скувыркнулись две мухи и наспех совокупились. Одна тут же улетела, другая - нахалка - осталась подмываться. Годунов, не удержавшись, фыркнул, но тут ещё что-то зафыркало и засвистело, заглаживая его нетактичность: секретарша внесла миниатюрный электросамовар. Поставила его и сразу же удалилась, чтобы минуту спустя появиться с затейливым заварным чайником, чашечками на блюдцах, что всё вместе составляло сервиз, приберегаемый председателем для приёмов особо важных гостей.
"Надо придумать, как от неё избавиться", - думал Годунов, забыв о протокольной приторной гримасе на лице. Теперь его марш-бросок лишался смысла, ибо министр без всякого сомнения припишет его успехи себе.
К чаю подали чак-чак, ароматное земляничное варенье, сливки. Танзиля-апа сама налила себе заварки, немного крутого кипятку и сливок. "Щай не пьёшь, какая сила будет! - пытался хоть как-то снять напряжение Энгель. - Щай попил - совсем ослаб!" Он засмеялся, и в самом деле весьма заразительно, но детонации не получилось, Кудоярова едва скривила губы, зачем-то отодвинув в сторону счеты.
- Не вовремя заболел Мидхат, не вовремя.
"Татар белэн каберен янэшэ булмасын40, - подумал врио, подавляя глухое раздражение. - Когда же бывает "во-время" болеть Секретарю Райкома?!"
- Танзиля Муххамадеевна, а Вы, говорят, родом из здешних мест?
- А соссоревнований? В других рыйонах выдышевлённый масса подхватывает трудовой пощин, соревнуется промеж себя... страда рожает пощины один за другим. А где у вас эта? В другие рыйоны функсионирует информасионный - сентр, в области - пресс-сентр, которая функсионирует круглосутощна. Резултат работа кажный комбайнёр пирсонално за ден стаёт утром к сведению всех граждан Республика! А?! Плакат они пишут? Пишут! Поздравителный телеграма пишут? Пишут! Листовка-Молния пишут! Нощью в райтипография пещатывают бюлетни соссоревнований и хазер же доставляют на полевой стан. А где у вас всё это? С этим пора конщать!
Кудоярова раздухорилась, от неё несло тухлой селёдкой. Годунов встал, подошёл к окну: "Шурале чёртова... старая б..." Он конечно был достаточно тренирован, чтобы сдержать свои эмоции, и дело не только в том, что Кудоярова - уполномоченная Обкома, а он - всего лишь второй секретарь сельского Райкома партии, временно исполняющий обязанности первого. Годунов глубоко понимал всю расстановку фигур на политической сцене Республики, все извивы борьбы за власть. В партийном аппарате Республики сидело много старых функционеров, работавших ещё в своё время с Нуриманом Хабибрахмановичем. Они считали Талгата Шагыдовича - в недавнем прошлом университетского профессора - выскочкой, не понимающим совпартработы. "Одно дело - наука, кафедра, лекции, но другое - партийное руководство Республикой."
В лице Кудояровой Годунов столкнулся с одной из представительниц старой гвардии, имеющей связи, хорошую "вхожесть" и вес. Энгель и сам неплохо владел "звёздным языком" номенклатурного новояза. Выдать бы ей открытым текстом: ну что ты, Танзиля-апа выступаешь? Мы же как-никак свои? Но по опыту знал - возражать бесполезно. Обидно было за район: здесь более четырех пятых всех членов партии и кандидатов было задействовано на уборке. Создано шестьдесят шесть ВПГ41. Во всех хозяйствах района приняты Условия соцсоревнования, а при Райкоме и в первичках образованы его Штабы. Итоги подводятся каждую декаду и отображаются на стенде: "Кто сегодня впереди". - "Не обратили внимания - на площади перед Райкомом, за коновязью?!"
Напившись чаю, Кудоярова стала икать, нисколько даже не сдерживаясь, словно была тут одна. "Предки твои лет на двести позже с деревьев слезли, хайван", - подумал Годунов в крайнем раздражении. В комнату вошла та же девушка, с нею теперь был разрумянившийся на холоде парень с авоськой, тяжело оттягивающей руку трёхлитровой банкой. Кудоярова отвернулась, незаметно (как ей казалось) извлекла вставные зубы и стала их прочищать. "Татар ашар да кащар42", - молча выругался Годунов.
- Вот медку, Танзиля Муххамадеевна, Вам прислали.
- Рахмэт. Не липа?
- Защем липа?! На грещихе брали...
- Ну, тогда зур рахмэт, яры...43
Годунову хлебосольные хозяева тоже дали двухлитровую банку с мёдом.
Кудоярова открыла полиэтиленовую крышечку, принюхалась, подсасывая языком, провела чайной ложечкой по кругу - потянулась янтарная лента, которая никак не прерывалась, тончайший аромат заполнил комнату. Министр ловко крутанула ложечку в пальцах, сладкая липкость захлестнулась вкруг неё и истончилась...
С подачи Энгеля Кудояровой подстроили "сигнал", её "вызывали" в местный Дурдом, будто бы там дизентерия; Танзиля сразу же вся преобразилась и потребовала ехать в Красную Изру немедленно. Она восседала впереди, развернувшись вполоборота к Энгелю, и всю дорогу гундосила одно и то же. Годунов жевал глубокую зевоту, сжимая зубы и шевеля ноздрями.
"Раньше кадры был силно дисиплинирован, порядок был - у-у! Толко попробуй приседател щаво-нибуд против сказать! И народ слушал...Раз утром приседател на наряде, мин сама видел, говорит колхознику: кирпищ верни! Тот - нет. Приседател как врежет ему при всех - колхозник упал. Вернул кирпищ к обеду. Во порядок! А щас? Распустили народ. При Сталине был порядок..." При этих словах Министра и Фёдор Иванович счёл нужным вступить в разговор, как беспартийный большевик: "Та-та! Отнако, порятка пыло польше при Иосиф Виссарионовиче." - "Был, конешна, отделный недостаток у него, это необходимо признать. Но зато вес аппарат он держал в ежовый рукависа, это факыт, а?" - "Щас шипка крамотный фсе стал!" - "Да. Избаловался народ, жить стало луче, жить стало веселее: свой мотосикал, в тепле дома какал, лисапед, телевизер, холодилник, - а работать Пушкин! Матералный зантересованност слишком развит..." - "У нас ф нароте кофорят: Солото само не портится, а мноких портит". Энгель кимарил, делая вид, что внимательно слушает.
Хлебный поток пошёл в закрома Родины, и это Святое Слово наполнялось глубоким и сокровенным смыслом. Район вышел на рубеж пятнадцати тысяч тонн отборного зерна. Теперь (после гибели трёх курсантов) всё покрыть мог только План, а ещё лучше - полтора или два Плана! Годунов ещё ожесточённее сжимал телефонную трубку, требовал изыскать резервы, угрожал вызвать на ковёр. Энгель сравнивал себя с Борисом Годуновым, который во время голода в России в 1602 году - три с половиной столетия назад - выбивал хлеб у зажиточных людей, у хлеботорговцев, и ещё тогда организовал по-существу настоящие "продотряды".
От Танзили Годунов избавился, никаких новых ЧП, слава Аллаху, не было. Если не считать помещённого в "Правде" сообщения Партгосконтроля под заголовком: "Превыше всего - долг перед государством". Энгель сперва пробежал по диагонали - попадались названия соседних районов. "Пронесло", - с облегчением подумал он, откинувшись в Кресле.
И его статья в "Ленинский путь" нашлась и планы дислокаций. "Это хорошая примета", - пронеслось в голове. Годунов уже подумывал, как наиболее эффектно выступить с Почином: "Принимай Родина два Плана!" Он отлично понимал при этом, что надо и какое-то обоснование дать - не просто же выбивать из колхозов зерно, вплоть до семян. Здесь у него были определённые задумки: "Применили поточный и групповой методы уборки, передвижные мастерские, пооперационный метод регулирования уборочной техники, двухсменную работу, уборочные комплексы".
Вообще, всё было хорошо! Лолит и её семья за это время тоже не дремали и запаслись на зиму, натаскав в свои хранилища пять ведер картошки, двадцать пять вёдер моркови, тридцать восемь вёдер куриных яиц, три килограмма пельменей, шестьсот грецких орехов, два ведра косточек от абрикосов...