НУЖЕН ЛИ НАМ СОЦИАЛИЗМ?   (часть пятая)

 

 

    Каковы же причины того, что христианство приобрело 

асоциальный характер?

 

     Я не знаю, сумею ли праведно разобраться в этом 

вопросе. Но кто-то должен начать отвечать на него. Думаю, 

что даже неудачная попытка ответа будет полезна тем, что 

понудит более зорких выявить изъяны в нём и положит тем 

самым хоть какое-то начало в этом деле.

 

                                                   -----оОо-----

 

    Проповедь христианских овец языческим волкам об 

истинном Боге происходила на фоне идейного и 

нравственного кризиса языческого мира, лучшие 

представители которого искали неведомую истину. Вот 

почему число христиан росло, хотя приобщение к 

христианской религии, поставленной в Римской империи 

вне закона, не давало бывшим язычникам ничего, кроме 

внутреннего удовлетворения. Или, точнее, давало им, 

вместе с этим чувством, возможность пострадать за свою 

веру. И пострадать по-крупному, т.е. заплатить за неё не 

только своей смертью, но и страшными предсмертными 

страданиями.

 

    В этой готовности на страдания ради истины 

обнаружился знак высокого происхождения человеческой 

природы. Знак того, что не полностью истреблён в ней 

первородным грехом образ создавшего её Творца. И 

созерцание этого образа в исповедниках новой веры 

пробуждало в людях уснувшие их глубины и высокую 

память о Боге.

 

     Не будь этого чуда истории (а постоянное, на 

протяжении трёх веков, умножение христиан в таких 

условиях это действительно самое большое чудо истории), 

не было бы и вопроса об изменении государственной 

религии в империи. Умножение христиан и высокие их 

нравственные качества, открывавшиеся перед народом по 

мере его знакомства с ними, заставили римских правителей 

задуматься о христианстве более серьёзно, чем раньше. И, 

наконец, принять его в качестве государственной религии. 

Потому что в богов языческой мифологии люди уже не 

могли верить по-настоящему и верили лишь по традиции, 

ради сохранения идейных устоев общества. А построения 

языческих философов так противоречили друг другу и были 

так далеки от фундаментальных нужд общества, что 

годились только в качестве умственной гимнастики. А не в 

качестве мировоззренческой основы для общеимперской 

идеологии. Идейный плюрализм, как и нравственное 

ничтожество народных богов, разрушали империю. И 

никакая языческая религия, никакая языческая философия 

спасти положение не могли.

 

     Дать новую жизнь империи могла только новая религия, 

число сторонников которой росло постоянно. И чтобы 

помочь осознать это обстоятельство, Бог явил императору 

Константину в 312 году знак его силы, ненасильно понудив 

его начать новую религиозную политику. Империя, чтобы 

не рассыпаться на враждующие составные, должна была 

принять в качестве единящей всех основы жизнеспособную 

религию, которая отвечала глубинным чаяниям людей и 

давала им новый идейный       язык, позволивший им жить 

согласованно и взаимосочувственно. Хотя, разумеется, 

освоение этого языка лишь начиналось и потому 

внутреннее единство достигалось лишь на 

фундаментальном уровне. Который позволил империи 

обрести второе дыхание и прожить ещё более тысячи лет. И 

не просто прожить, а создать культуру нового типа, более 

высокого, чем все предшествующие и последующие 

культуры.

 

     Оболганная множеством историков Византия 

напоминала в некоторых отношениях СССР, хотя 

отличалась от него в лучшую сторону тоже во многом. О 

чём свидетельствуют сроки жизни обеих систем. Она 

напоминала СССР не только экстремальными условиями 

жизни, в которых находилась почти постоянно. И не только 

сходством, в некоторых отношениях, своих императоров с 

советскими вождями (например, Юстиниан Великий и 

Сталин). Гораздо важнее другое обстоятелоьство, на 

которое мало обращают внимание. Пока империя 

удерживала в себе соборные начала (крестьянские общины, 

включавшие в себя большинство населения; жёсткое 

регулирование ростовщической деятельности, торговли и 

даже производств государством; огромные государственные 

имущества и промышленные предприятия, служившие 

экономической базой государства; признание 

императорской власти <общим достоянием всех граждан>, в 

силу чего империя была не вотчиной царей, как в России, а 

- хотя бы юридически, как в СССР, - общенародным 

государством, которое возглавлялось нередко выходцами из 

простого народа. Так, например, Юстиниан - самое 

значительное лицо в истории Византии -  был крестьянином 

по своему происхождению), т.е. пока она держала в узде 

частную собственность и не позволяла ей господствовать, 

она была жизнеспособна. А как только в её жизни 

возобладали частные интересы - стала внутренне 

разрушаться и оказалась в сетях тогдашнего западного 

капитала. Который высосал её и превратил в труп.

 

                                      -----оОо-----

 

    Но вернёмся ко времени религиозного переворота в 

жизни Римской империи. Чем стало для неё христианство - 

уже сказано. А как смотрели сами христиане, современники 

этого переворота, на христианизацию империи? И были ли 

они к ней готовы?

 

     Думается, они не были готовы к этому. Они ждали конца 

истории, а получили нечто такое, о чём не могли раньше 

даже помыслить. Но мало того. Триста лет гонений не 

прошли для Церкви бесследно. Они задержали раскрытие её 

вероучения. Ибо в условиях подполья идеи не столько 

осмысливаются и раскрываются во всё большей глубине, 

сколько прячутся и цепенеют. Уничтожение лучших 

христиан (а жертвами гонений были, как правило, 

руководители общин, т.е. носители христианской мудрости 

по преимуществу) давало не только положительный эффект 

(<на крови мучеников растёт Церковь>). Умножаясь 

количественно, Церковь теряла, по-видимому, что-то 

качественно. Или, во всяком случае, по мере своего 

количественного роста, географического распространения, 

изменения национального и социального состава, как и по 

мере изменения окружающей жизни, приобретала новые 

черты, не успевая их осмыслить. Новые явления требовали 

развития церковной мысли, этого развития требовала сама 

её природа, но... невозможность собраться на 

общецерковный Собор это развитие блокировала. Без 

регулярных Вселенских соборов церковная мысль не могла 

развиваться правильно. Она утрачивала 

центростремительное начало, сдерживавшее центробежные 

силы, которыми создававлась всё более богатая почва для 

ересей и расколов. Взрывоподобное умножение этих 

последних, начавшееся с ослаблением гонений, вынудило в 

дальнейшем императоров применять насильственные меры 

в борьбе с ними. А насильственные меры в делах веры 

подобны займам под очень большие проценты. Они дают 

временный эффект, расплачиваться за который предстоит в 

будущем. И эта расплата бывает, как правило, 

катастрофичной.

 

        Триста лет гонений откликнулись на всём будущем 

Церкви. Они продолжились в новой форме, уже не похожей 

на прежнюю.

 

      Победное шествие христианства по миру, которым 

сменилось прежнее угнетённое его состояние, не 

способствовало, как и гонение, зоркости церковной мысли. 

В каких-то отношениях мысль стала более зоркой, в других 

- деградировала. В головокружении от успехов таилась 

опасность не меньшая, чем связанная с гонениями. В 

опьянении от успехов, которые были действительно 

огромными, не замечались побочные явления, которые 

стали в давльнейшем причиной того, что победное шествие 

превратилоось однажды в топтание на одном месте. А затем 

последовал фактический откат назад при сохранении 

видимости прежних завоеваний. А затем и видимость стала 

таять.

 

     Но какие же это были побочные явления?

 

                                                      -----оОо-----

 

     Не понимать того, что новую эру в своих отношениях с 

государством Церковь встретила не подготовленной ни 

канонически, ни догматически, не могли ни церковные 

иерархи, ни императоры. Но если первые могли надеяться 

на постепенное выздоровление Церкви в условиях свободы 

(в этом случае христианизация народов совершалась бы 

медленнее, но была бы зато более основательной), то 

императорам медлить было нельзя. Они смотрели на 

религию, как императоры, с государственной точки зрения. 

И понимали, что, приняв раздиравшееся ересями 

христианство, государство мало что выиграет. Лишённое 

прочной и авторитетной системы религиозных идей, 

централизующих империю, оно может рухнуть. А потому 

должны были взять курс не на постепеное выздоровление 

Церкви, а на форсирование её внутреннего и внешнего 

<обустройства>. Которое было, конечно, невозможно без 

их, императоров, руководящей роли. Поэтому они и 

должны были взять на себя эту роль, оказавшуюся очень 

похожей на ту, которую они играли в недавнем языческом 

прошлом, когда были верховными жрецами 

государственной религии.

 

      Отказаться от этой роли они не могли и по той ещё 

причине, что унизили бы таким отказом сан императора в 

глазах народа, остававшегося по своим традициям ещё 

языческим (как пишут историки, ко времени Миланского 

эдикта, прекратившего гонение на Церковь, христиане 

составляли не более седьмой или даже десятой части от 

общего населения империи). Отказаться от этой роли 

значило бы не только подорвать своё личное право на этот 

сан в глазах большинства народа, но и скомпрометировать 

новую религию, лишив её знака традиционной 

легитимности. Вот, стало быть, какими непростыми были 

обстоятельства рождения новой государственной религии.

 

    И эту сложность церковные иерархи, конечно, понимали 

тоже. А если так, то как же они должны были себя повести в 

столь непривычной и скользкой ситуации? Должны ли они 

были согласиться с этой ролью императоров в Церкви как с 

наименьшим злом? И даже, как они могли надеяться, со 

злом преходящим, которое упразднится по мере всё 

большего наполнения империи христианским смыслом. Или 

они, ради чистоты веры, должны были воспротивиться этой 

роли, пренебрегши опасностью спровоцировать своим 

противлением возвращение государства на прежние 

языческие позиции? Или, что вероятнее, спровоцировать 

своей неуступчивостью союз государства с какой-либо 

христианской ересью. Что повлекло бы за собою, по логике 

государственной жизни, новый погром Церкви. И, скорее 

всего, ещё небывалый по своим масштабам.

 

      Вот тут и думай. Это теперь легко судить о том, какой 

курс следовало взять тогда Церковному Кораблю. Да и 

теперь - легко ли? Если даже по сей день не утихают споры 

о происшедшем, то насколько же труднее было думать тем, 

кто не знал, как пойдёт дальше история. Или, может быть, 

догадывался о том, что любой путь предполагает 

катастрофу в том или ином отношении. Как в русской 

сказке: направо пойдёшь - коня потеряешь, налево - 

лишишься жизни. А если прямо, то будет тебе горе. Но у 

Ивана-царевича было хоть время подумать. А тут и думать 

некогда. Эх, поедем направо.

 

      В то время господствующим умонастроением как раз и 

навязывался такой правый путь - третий вариант 

отношения к императорской власти в Церкви. Путь куда 

более простой и удобный, нежели первые два. Если 

торжество христианства связано напрямую с императорской 

властью, то не стала ли она, начиная с Константина 

Святого, инструментом Божественной воли? Конечно, 

стала. А потому идти против неё то же самое, что против 

Бога. Эта мысль должна была нравиться не только 

огромному большинству новых христиан, примкнувших к 

Церкви после провозглашения её веры господствующей. 

Эта мысль должна была нравиться и самим императорам. И 

не потому только, что льстила их самолюбию и наделяла их 

огромной властью в Церкви. Эта мысль укрепляла 

Государство. Она способствовала общему сплочению 

вокруг императора. И, вместе с тем, способствовала 

христианизации империи. Ибо христианство входило в 

языческий мир тем успешнее, чем сильнее окрашивалось в 

языческие тона. Или даже проникалось его началами.

 

     Эта мысль должна была проникать постепенно и в 

сознание епископата. Ибо чем больше проникался ею 

какой-либо епископ, тем предпочтительнее он был, при 

прочих равных условиях, в глазах императора. А император 

утверждал - или не утверждал - руководителей Церкви. Вот 

почему эта мысль, при всей её новизне для Церкви, должна 

была восторжествовать на Востоке и встречать большее или 

меньшее сопротивление в местах, недоступных для 

императорской власти. Например, в христианском Риме, где 

в противовес императорскому культу стал постепенно 

складываться культ местных пап. К которым должны были 

волей-неволей апеллировать все защитники независимости 

Церкви из восточной её половины и все борцы с ересями, 

одолевавшими время от времени Константинополь.

 

     Казалось бы, чего проще: созвать Вселенский собор, на 

котором и обсудить роль императоров и римских пап в 

Церкви. Вынести соборное суждение, обязательное для 

всех. А заодно и другие решения, которые сплачивали бы 

Церковь в одно целое. Но... такой Собор, при всей его 

важности, так и не был созван. А почему?.. Напрашивается 

объяснение: ни римские папы, ни восточные императоры не 

были в нём заинтересованы. Видимо, они понимали, что их 

претензии на таком Соборе столкнулись бы, и ни одна из 

сторон победить не могла. А если так, то зачем же его 

созывать? Хуже того: на таком Соборе могли выявиться 

какие-то иные подходы к раскрытию темы. Не 

императорские и не папистские, но действительно 

соборные. Вот в чём была опасность. Вот почему и 

восточные императоры, и римские папы сошлись на 

нежелательности такого Собора.

 

       Кроме того, такой Собор спровоцировал бы новые 

ереси и расколы. Как будто мало было хлопот со старыми. 

Если даже такие, казалось бы, далёкие от политики темы, 

как христологическая и тринитарная, вызвали такой обвал 

ересей в христианском мире, то можно представить себе, 

что началось бы,  если бы Церковь принялась обсуждать 

вопрос о своей собственной природе и своей собственной 

организации. Даже подумать страшно. Нет, только не это. 

Нет, только не теперь. Нет, когда-нибудь потом, в более 

спокойные и благополучные времена.

 

           Вот почему как-то не поворачивается язык сказать 

без оговорок, что римские папы и восточные императоры 

были прямо заинтересованы в расколе Церкви. В расколе, 

который снял бы опасную для них тему с повестки дня и 

обеспечил им прочный статус в их собственных владениях. 

Но, при всех смягчающих обстоятельствах, разве не ясно 

было, к чему идёт дело? Альтернативой Вселенскому 

собору, о котором идёт речь, мог быть только 

окончательный раскол Церкви, который должен был 

обессилить Церковь и обеспечить её скольжение к 

нынешнему положению. Для окончательного раскола 

требовался лишь благовидный предлог (т.е. достаточный по 

своей догматической важности), чтобы замаскировать им, 

хотя бы отчасти, подлинную его причину. И этот предлог 

нашли.

 

                                                   -----оОо-----

 

     Если гонения (при всём ущербе, нанесённом ими 

Церкви) спасали её от смешения с внешним миром, то её 

торжество разрушило границы между ними, и обмирщение 

Церкви стало новой её болезнью. Если раньше она блюла 

качество своих членов (например, для крещения 

требовалась, как минимум, трёхлетняя подготовка, а нормы 

жизни были такими, что христиан как-то невольно уважали 

даже самые лютые их гонители), то теперь, привязанная к 

государственной политике, она была вынуждена смотреть 

сквозь пальцы на их состояние. Государству требовалось 

загнать как можно быстрее всё население в стены Церкви, 

т.е. подменить естественный её рост его фальсификацией, и 

оно это делало. А в результате Церковь приобретала не 

только добросовестных новообращённых. Она приобретала 

вместе с ними массу конформистов, в которой тонули 

истинные её чада. И, главное, она приобретала тех, кого 

подпускать к Церкви было нельзя даже на пушечный 

выстрел. Она приобретала волков в овечьих шкурах. А эта 

публика пострашнее еретиков. Ибо ереси вынуждают 

думать о правой вере и совершенствовать, ради борьбы с 

ними, свои мысли и свою жизнь. Корыстные же интересы, 

облачённые в правоверие, сбивают с толку и, в конечном 

итоге, усыпляют мысль. При этом нормы жизни утрачивают 

свою важность, а мысль нечувствительно погружается в 

сновидения наяву, в которых даже православные люди 

становятся идолопоклонниками нового типа - 

православными по своей внешности и своим намерениям, 

но язычниками по образу понимания жизни.

 

      Подмена естественного роста Церкви его 

фальсификацией должна была породить скрытный хаос в 

области церковного права, который соседствовал с 

твёрдыми каноническими основаниями и обуздывался лишь 

силой мирской власти, приобретшей видимость власти 

священной. Это сочетание канонического хаоса с твёрдыми 

каноническими основаниями сохранилось и в последующем 

церковном законодательстве.

 

                                                      -----оОо-----

 

     Вот почему побеждённое язычество, наблюдая 

происходящее в Церкви, должно было рано или поздно 

понять, что оно вовсе не побеждено; что оно потерпело 

лишь внешнее поражение (может быть, даже спасительное 

для него); что оно может взять реванш, если будет 

действовать не открыто, как оно действовало раньше, а 

скрытно, не пренебрегая ни масками, ни иными формами 

лицемерия. Такой должна была стать позиция тех 

язычников, которые не смирились с торжеством 

христианства и были вынуждены уйти в подполье. Уйдя же 

в него, стали приобретать черты, роднящие их с иудеями-

талмудистами, создавшими уже давно искусство 

двойничества - сочетания публичных своих деклараций, 

предназначенных для чужих, с тайномыслием и скрытными 

законами, предназначенными для своих; сочетания 

открытой своей жизни, известной всем, с потаённой 

жизнью, известной только своим. Да и среди своих 

известной не равномерно, а дозированно, в зависимости от 

степени их посвящённости.

 

      Тех и других, т.е. неоязычников и неофарисеев 

(талмудизм произошёл, как известно, из фарисейства, стал 

дальнейшим развитием заключённых в фарисействе начал), 

роднила не только общая ненависть к христианству, но и 

общие духовные ценности. А потому и общие, во многом, 

цели.

 

    Дело в том, что задолго до занимающих нас событий 

иудейство переродилось, но сохранило прежнюю свою 

внешность. <Говорят о себе, что они Иудеи, но не суть 

таковы, а лгут>, - сказал о приверженцах этого лже-

иудейства апостол Иоанн (Откр.3, 9). Это были духовные 

потомки тех, кто плясал некогда вокруг золотого тельца. А 

золотой телец (или бык, символ жизненой силы и власти, 

земной аналог солнца) был и остаётся, фактически, главным 

божеством язычников. По свидетельству Ветхого Завета, 

евреи, за исключением малой их части, влеклись постоянно 

к языческим божествам на протяжении всей своей истории. 

По этой причине они убивали истинных пророков, своих же 

сродников по плоти, обличавших их языческие похоти. Эти 

лже-иудеи аккумулировали в себе дух язычества, но 

сохранили при этом видимость своей верности иудейской 

религии -- ради сохранения идеи своей богоизбранности, 

перетолкованной ими на языческий лад. Они сохранили 

оболочку Моисеевой веры, которой и прикрыли 

совершённую ими (а точнее - их руководителями) подмену. 

Об этой подмене апостол  Павел сказал: <Тайна беззакония 

уже в действии> (2 Фес. 2, 7). А он знал, о чём говорил. В 

прошлом он сам был фарисеем.

 

        В силу сказанного тайный союз ушедших в подполлье 

язычников и лже-иудеев был делом только времени. Рано 

или поздно он должен был возникнуть. Уже император-

язычник Юлиан, известный под прозвищем Отступника, 

обнаружил явную симпатию к еврейским убийцам Христа и 

стал помогать им восстанавливать их храм в Иерусалиме (а 

эти убийцы чтут до сих пор его память). Вот где исток 

последующего т.н. жидомасонства, истинной сутью 

которого является жидоязычество. Но писать о столь 

громадном явлении в жизни мира, которое отразилось, 

несомненно, и на истории Церкви, в нашей официальной 

богословской литературе не принято. Что и понятно. Хотя 

это молчание будет когда-нибудь обличено как верный 

признак болезни нашей церковной мысли. И обличено 

авторитетно, в отличие от того, что говорится здесь одним 

из малых сих. Ибо сказано: нет ничего тайного, что не стало 

бы явным.

 

                                                     -----оОо-----

 

       А теперь вернёмся, как говорится, к нашим баранам. С 

понижением качества паствы утрачивалась её способность 

участвовать в выборе своего священства. Ибо невежды и 

развращённые не могут судить о свойствах истинных 

пастырей. Следствием стало вытеснение из христианской 

практики принципа выборности священства принципом 

кооптации. Пастыри перестали доверять своей пастве и 

стали смотреть на неё как на сырой материал, подлежащий 

обработке. Стали смотреть на пасомых как на 

действительных овец, отличающихся, как известно, по 

своей природе от пастырей. Официально так думать было 

нельзя (этому препятствовало Евангелие), но практически 

получалось нечто подобное. Если у пасомых бараньи 

головы, то как прикажете к ним относиться?

 

       Затухание обратных связей в Церкви стало причиной 

того, что, выражаясь образно, голова стала советоваться 

лишь сама с собою, а не со всем телом церковным. И 

смотреть на болезни тела как на неизбежное зло, бороться с 

которым надо, но без надежды на излечение. Пастыри стали 

пасти по преимуществу самих себя. Голова заболела, не 

догадываясь об этом или не желая догадываться. Потому 

что она бывает здоровой только тогда, когда болеет за всё 

тело и слышит каждую его страдающую клеточку. И 

спешит ей на помощь. А как спешить, если всем всё равно 

не поможешь? Если нет на это никаких сил? Тут поневоле 

сосредоточишься лишь на помощи наиболее важным 

органам Церкви. Т.е. тем же пастярям или будущим 

пастырям. Но от этой естественной немощи лишь 

незаметная грань отделяет от служения кастовым 

интересам. Или уже не отделяет. И тогда забывается та 

простая истина, что единственным Пастырем и Учителем, в 

полном смысле этого слова, является лишь Господь Иисус 

Христос, по отношению к Которому все пастыри и учителя 

лишь более или менее разумные овцы.

 

       Затухание обратных связей в Церкви стало следствием 

её обмирщения и, в свою очередь, причиной дальнейшего её 

обмирщения, о котором свидетельствовали самые 

авторитетные Учителя самой же Церкви. Так, например, 

Григорий Богослов писал: <Было время, когда сие великое 

тело Христово было народом совершенным, а что ныне - 

смешно то видеть. Всем отверст вход в незапертую дверь... 

Приходите сюда утучневшие, винопийцы, одевающиеся 

пышно, обидчики, снедающие народ, льстецы перед 

сильными, двоедушные, рабы переменчивого времени - 

приходите смело: для всех широкий престол>. Или вот 

слова Иоанна Златоуста: <Если бы кто со стороны пришёл к 

нам и хорошо узнал и заповеди Христовы и расстройство 

нашей жизни, то не знаю, каких бы ещё мог он представить 

себе других врагов Христа хуже нас; потому что мы идём 

такой дорогою, как будто решились идти против заповедей 

Его!> (обе цитаты из книги <Крестный путь Иоанна 

Златоуста>, сост. О.В.Орлова, М. 1996, с. 3 и 5).

 

     Эти слова были сказаны задолго до Лютера, Вольтера и 

Маркса. Но привлечь к ним внимание Церкви, чтобы 

осмыслить их сообща и сделать должные из них выводы, не 

сумел ни один из последующих пастырей Церкви.

 

      Оказёнивание Церкви и обуздание её духа языческими 

стихиями стало обратной стороной её торжества в истории. 

Однако публично высвечивалась лишь победная сторона, 

действительно важная, а обратная сторона утаивалась и 

поэтому отдавалась врагам Церкви, которые спекулировали 

на ней и закрывали ею подлинную жизнь Церкви. 

Сохранявшуюся в её вере и догматическом учении, в её 

таинствах и в её святых. Эта подлинная жизнь Церкви 

отражалась на жизни всего народа, в котором пересекались 

языческие начала и свет Христов. Эта подлинная жизнь 

Церкви не одолевала окружавшей её тьмы, но и сама не 

угасала. Однако утаение церковным начальством этой 

обратной стороны было причиной того, что болезнь Церкви 

не осмысливалась церковно и потому сохранялась, то 

ослабляясь разными обстоятельствами, то заново 

усиливаясь.

 

     А в результате энергия и мысль законопослушных чад 

Церкви обтекали эту больную тему и устремлялись по 

путям испытанным и одобренным от начальства. Люди 

совершенствовались лично, творили добрые дела, строили 

храмы и умножали знания. Или уходили в пустыни и 

монастыри ради приобщения к Богу. Нередко становились 

светильниками для мира. Умалять значение этих добрых 

дел было бы странно: только ими держалось и держится, с 

человеческой стороны, всё лучшее в мире. Но и 

переоценивать эти добрые дела тоже нельзя. Об их 

недостаточности свидетельствует нынешнее состояние 

мира.

 

     Если бы люди наполняли водою резервуар с 

разрушенным дном, то скоро заметили бы, что вода уходит, 

сколько ни наливай. После чего принялись бы за починку 

дна. Общество в нравственном отношении подобно такому 

резервуару. Оно либо хранит добрые вклады, либо 

утрачивает. А если утрачивает, то, значит, в его основании 

порча.

 

                                                   -----оОо-----

 

      Как бы подытоживая первоначальный опыт 

союзнических отношений Церкви и Государства и возводя 

этот опыт в норму, император Юстиниан создал теорию 

<симфонии> двух властей, церковной и государственной, 

смысл которой, в основном, понятен из сказанного выше. 

Поскольку, размышлял он, Церковь и Государство имеют 

своим источником Бога и, кроме того, преследуют, каждая в 

своей области, общую цель - наилучшее служение Богу, то 

что может быть естественнее полной гармонии между 

ними? Эта теория, как признавали едва ли не все 

последующие богословы и православные историки Церкви, 

дала идеальный тип отношений Церкви и Государства, 

который, в силу его идеальности, не мог быть полностью 

осуществлён на практике, но зато правильно ориентировал 

и Церковь и Государство.

 

       Но в самом ли деле он правильно их ориентировал?

 

      <В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную 

лань>. У Церкви и Государства разные природы. Поэтому 

слишком большая близость и слишклм жёсткая связь между 

ними опасны для каждой из них. У них разное устройство 

глаз и разное устройство ума. Церковь, в её неискажённом 

виде, есть начаток Царства Небесного на земле. Церковь 

связана с иным типом отношений, нежели господствующие 

в этом мире. По этой причине она видит лучше вечные 

ценности, которые в мире этом её ослепляют. Так бывает, 

когда человек, привыкший к яркому свету солнца, 

оказывается в полутёмном подвале. Он слепнет, пока глаза 

не перестроятся на тусклое освещение. По этой же причине 

добрые люди так часто бывают беспомощны в 

практической жизни, а хищники и паразиты в ней зорки и 

умелы. <Сыны века сего догадливее сынов света в своём 

роде>, - сказано в Евангелии (Лк. 16, 8).

 

      Государство обладает не столько дневным, сколько 

ночным зрением. Оно создано для века сего, оно 

невозможно в Царстве Небесном. Его стихия - этот 

грешный мир, в котором оно подавляет буйство греха 

насилием, т.е. силой, в данном случае, неоднозначной. 

Святой по своей цели, но, вместе с тем, родственной греху 

по способу борьбы с ним. Поэтому в полицейских и ворах, 

этих крайних воплощения Закона и греха, при полной 

противоположности их ролей в обществе, есть нечто общее, 

позволяющее бывшим преступникам-профессионалам быть 

искусными полицейскими, а полиции - умело включаться в 

преступные дела.

 

      Государство подобно зверю, который лишён высших 

способностей человека, но обладает способностями, 

которых нет у человека. Вот почему между Государством и 

Церковью неизбежны противоречия даже при самом 

благожелательном их отношении друг к другу. Эти 

противоречия - результат не только греховности тех или 

иных правителей (на которую сторонники <симфонии> 

хотели бы списать всю скандальную какофонию в 

отношениях Церкви и Государства), но принипиального 

несоответствия их природ друг другу.

 

       Из чего следует, что раскрыть эти противоречия во всей 

их полноте и возможных формах было бы делом огромной 

важности. Это позволило бы обеим сторонам обдуманнее и 

взвешеннее относиться друг к другу. Это позволило бы 

заранее заключить эти противоречия в разуные рамки и 

свести их тем самым к минимуму. А игнорировать их 

значило бы оказывать Церкви и Государству медвежью 

услугу.

 

      Теория <симфонии> содержала в себе не только 

оговорки насчёт разграничения функций Церкви и 

Государства, но и заведомую неясность насчёт конкретных 

границ их компетенции. Заведомую неясность, устранить 

которую не спешила ни та, ни другая сторона. А почему? Не 

потому ли, что понимала всю взрывоопасность этого дела?.. 

Как быть, если одна сторона вторгнется в чужую для неё 

область? Ни законных ответных мер, ни механизма, 

предназначенного для фиксации факта этого вторжения и 

устранения конфликта, эта теория не предусматривала. Это 

второй её порок.

 

       Для кого эта неясность была выгодна, объяснять не 

надо. Хотя в дальнейшем были случаи, когда патриарх 

столицы возвышался над императором, они были только 

исключением из правила. Правилом же было торжество 

материальной власти императора над духовной власттью 

Церкви.

 

        Эту фактическую суть дела теория <симфонии> 

вуалировала и тем самым оправдывала. И, что самое 

главное, она вуалировалав зависимость Церкви от 

Государства в области самой важной - в области мысли 

или, точнее, в области мысли экклезиологической и 

социальной. А мысль это начало всему. Вот где исток 

последующей исторрической катастрофы христианства.

 

                                                       -----оОо-----

 

      А что же западная половина Церкви? Она, как дают нам 

понять католики, была свободна от светской власти. Но 

если так, то именно здесь Церковь должна была явить всю 

свою правду и силу. И католическая пропаганда 

действительно создаёт очень привлекательную картину 

упорства римских пап в их борьбе за независимость Церкви. 

Картину, напоминающую чем-то <Краткий курс истории 

ВКП/б>.

 

       Правда, эта картина оказывается убедительной лишь 

для доверчивых невежд. Сопоставление с действительной 

историей обнаруживает в ней разительные умолчания и 

подмалёвки. Потребовались бы страницы для описания 

кричащих пороков католической жизни, связанных не 

только с личными грехами римского клира, но, что гораздо 

важнее, с самим институтом католической церкви. Пороков, 

по сравнению с которыми пороки Церкви на востоке 

выглядят почти скромно. Убийства и пытки 

инакомыслящих, узаконенные римскими папами от имени 

Христа, открытая торговля грехами и священным саном, - 

лишь наиболее известные из них. А вот зависимость 

римских пап от восточных императоров и, в дальнейшем, от 

западных королей не так известна. На протяжении многих 

веков императоры и короли утверждали римских пап в их 

звании, а то и попросту сажали их на <место Христа> или 

сгоняли с него. Католическая пропаганда умалчивает о том, 

что лишь впоследствии, включившись в борьбу светских 

государей за власть, папы вышли из неё победителями на 

короткое время. Но - какою ценою?  Ценою такой 

внутренней разрухи, какой не знала никогда Православная 

Церковь. Римские папы превратили Церковь в подобие 

абсолютистского государства. Они исказили идею Церкви в 

гораздо большей степени, чем это сделали восточные 

иерархи. Внешнее насилие над Церковью, осуществлённое 

под знаком <симфонии>, изуродовало её  практику и 

недогматические части её учения, но не коснулось её 

глубин - её веры и догматов. Папизм же догматизировал 

себя и тем упразднил себя как Церковь ортодоксальную.

 

      Стремление усилить авторитет римского папы ценою 

упразднения в Церкви её соборности, выразившееся в 

закабалении церковному самодержцу клира, а 

закабалённому клиру - его паствы, спровоцировало 

восстание низшего священства и паствы против самой идеи 

церковной иерархии. Восстание, закончившееся, как 

известно, полным отделением всей северной половины 

Европы от папского Рима.

 

      Но мало того. Даже в оставшейся верной римскому 

престолу Европе папы стали калифами только на несколько 

веков. А затем - беспомощными свидетелями торжества 

антихристианских сил в подвластном им мире. И, наконец, 

подчинились сами торжествующему масонству и 

антихристианскому еврейству. Этот финал надо всегда 

иметь в виду, когда речь заходит о католиках. Их опыт учит 

тому, что недостаточно иметь одну лишь внешнюю свободу 

от светской власти. Что нужна также - и прежде всего - 

внутренняя свобода от стихий падшего мира.

 

                                                     -----оОо-----

 

       Христианизация мира, при всей её неполноте и 

связанных с этой неполнотою извращениях, раскрепостила 

человечество в самом важном отношении. Она явила ему 

образ истинного Бога, и потому была совсем не напрасной. 

Но, вследствии этой неполноты, не осмысленной и не 

разъяснённой церковно, загнала человеческую мысль в 

новый тупик.

 

    Мир стал христианским не столько по своему устройству, 

сколько по забрезжившей в нём идее, получившей в 

христианские века официальное признание. А по своему 

устройству остался почти прежним языческим миром с его 

явной и скрытной болрьбою за власть и богатство, за 

престиж и привилегии всякого рода. Сказанное относится 

по преимуществу к западной половине христианского мира, 

где контраст между христианским идеалом и фактическим 

состоянием был особенно шокирующим. Этим контрастом 

как раз и объясняется то обстоятельство, что 

социалистические утопии возникали именно там, а не на 

востоке христианского мира. Но и на Востоке, при 

несомненно большей его христианизации, угнетение 

бедных христиан богатыми христианами имело место. Оно 

не было столь кричащим, как на Западе, оно вуалировалось, 

как в Советском Союзе, но оно было.

 

     Однако это угнетение выглядело в христианских глазах 

уже иначе, чем в прошлом, когда христианство было 

гонимо. Тогда это угнетение одних другими оценивалось 

христианами как характерная черта не знающих истинного 

Бога язычников. Теперь, после провозглашения общества 

христианским, его пороки стали списывать с его устройства 

на самую отдалённую причину всякого зла - на извечную 

греховность самой человеческой природы. Обходя при этом 

причину ближайшую и не замечая её, чтобы не бросить 

тени на сильных мира сего, ставших теперь важными 

христианами. Чтобы не вызвать их гнева.

 

      Христианская социальная мысль оказалась в ловушке, 

выбраться из которой ей не удаётся и поныне. Этому 

препятствовали в своё время не только сильные мира сего, 

оказавшиеся верховодами в христианском мире. Этому 

препятствовала вся система византийского миропонимания, 

в которой все составные были плотно подогнаны друг к 

другу и увязаны с языческой идеей единства Церкви и 

Государства. Эта идея получила христианскую окраску, но 

её суть не изменилась. Кроме того, эта система 

византийского миропонимания, что не менее важно, была 

системой миропонимания не только верхов общества, но и 

всего народа. Вследствие чего все, кому было плохо, кляли 

свою судьбу, но не могли представить себе более 

совершенной социальной системы. И потому старались в 

рамках существующей системы улучшить своё положение.

 

      Из чего следует, что изжить эту систему можно было 

лишь в историческом опыте, который является как бы 

увеличительным стеклом, помогающим понять то, что без 

него понять невозможно. Или почти невозможно.

 

     Христианизация мира, в силу сказанного, не могла быть 

простым поступательным движением вперёд, от одной 

победы к другой. Она и была, и остаётся делом трудным и 

невозможнывм без кризисов, завершающих отдельные её 

этапы. Она невозможна без поражений, вынуждающих 

осмысливать более глубоко то, что казалось поначалу 

простым и понятным.

 

     Господь Иисус Христос, говоря о Царстве Небесном, 

сказал, что оно не приходит приметным образом. Он 

уподобил его зерну, брошенному в землю, и закваске, 

положенной в муку для вскисания. Что подразумевает  р а з 

в и т и е ,  а не данную раз и навсегда форму. Если Церковь 

- начаток Царства Небесного на земле, то сказанное 

относится, конечно, и к ней, которая в истории 

действительно развивается, хотя и не всегда понятным для 

нас образом. Что и естественно, если это развитие 

совершается по плану Того, Чьи мысли выше мыслей 

наших.

 

       В истории действительно нечто творится, но смысл 

совершающегося мы постигаем, в лучшем случае, только 

отчасти. Несоизмеримость человеческих масштабов с 

замыслом Творца делает нас малочувствительными или 

даже вообще нечувствительными к смыслу происходящего. 

Мы понимаем великолепно лишь привычное или близкое к 

нему, а в остальном делаем поначалу грубейшие ошибки. 

Мы понимаем очень многое задним умом. И даже в личной 

своей жизни догадываемся о многом лишь ближе к могиле. 

А в исторической жизни понять смысл происходящего не 

легче.

 

      Разве думали, например, создатели Римской империи о 

том, что создают наилучшие условия для последующего 

распространения христианства по миру? При замкнутости 

племён в собственных их границах и постоянных их войнах 

друг с другом это распространение было невозможно. Из 

чего следует, что зло имперского насилия было злом 

наименьшим, смирявшим зло наибольшее. Или - разве 

думали древние греческие философы о том, что, размышляя 

о таинствах мира и создавая новый язык для изъяснения 

своих умозрений, они подготавливают тем самым 

инструмент для чеканки важнейших догматов Церкви? 

Занятые своим делом, они едва ли думали о том, что 

подтачивают народную мифологию, подготавливая и с этой 

стороны почву для последующего посева свыше. Но 

сказанным, конечно, не ограничивались разумные 

процессы, происходившие и происходящие в истории. 

Когда-нибудь мы увидим их в их полноте, а пока смотрим 

на эту полноту почти слепыми глазами и ругаем Бога за то, 

что нет в Его мире смысла.

 

                                                     -----оОо-----

 

     Скажут: Если мир восточного христианства превосходил 

религиозно и нравственно мир западный, то почему же 

победил всё-таки Запад? Этот вопрос уместно отнести и к 

противостоянию СССР с западным миром.

 

     При всём несходстве внешних обстоятельств гибели двух 

полусоциалистических держав, Византийской империи и 

СССР, слабость их была обусловлена одной глубинной 

причиной. Социалистические начала в них не были ни 

осмыслены, ни осуществлены должным образом. Поэтому 

они сталкивались с началами эгоистическими и ослабляли 

взаимно друг друга. А в результате ни те, ни другие не 

получали развития. В то время как на Западе эгоистические 

начала превосходили намного начала соборные и потому 

перемалывали их или, подчиняя их себе, использовали в 

своих интересах. На Западе (при всех противоречиях, 

имевшихся там) эгоизм совершенствовался и становился 

всё более расчётливым и организованным. Он приобретал 

кооперативную форму и выстраивался в единую могучую 

систему, которая, исчерпав возможности, имевшиеся у неё 

дома, устремилась затем во-вне, на завоевание 

разрозненных и менее организованных народов. На их 

подчинение с целью эксплуатации, которая продолжается и 

поныне. Запад создал всемирную паучью систему, 

известную некогда под именем колониальной, а ныне 

известную порд именем <нового мирового порядка>.

 

      На Западе эгоизм становился высокоорганизованным 

эгоизмом, а на Востоке нерасчётливое <добротолюбие> 

буксовало в ловушке <симфонии>. На Западе эгоизм 

приобретал умное и привлекательное для многих лицо, 

драпировался завораживающими идейными нарядами и 

создавал видимость постоянного движения к истине и 

добру, которую стали именовать <прогрессом>. А на 

Востоке даже добрые начала, ставшие жертвами общего 

застоя системы, приобретали видимость неразумия или 

даже порока.

 

     Западная мысль развивалась по ложному пути, но она 

развивалась и соблазняла наружными своими 

достоинствами. Она была связана напрямую с очень 

понятными для всех частными интересами и получала от 

них могучую подпитку. А на Востоке мысль стала 

приобретать музейный характер или такое движение, 

которое подобно бегу белки в беличьем колесе.

 

     Но то же самое происходило и в хозяйственной жизни. 

На Западе побеждал принцип частного интереса, этот 

стимулятор изобретательности и всякой инициативы, этот 

мотор всей капиталистической системы. А на Востоке он 

упразднялся государством, которое следило за тем, чтобы 

одни не разорились вконец, а другие не обогатились 

чрезмерно. Кроме того, на хозяйственную жизнь Востока 

влияло пагубно ещё одно обстоятельство, которого не знал 

Запад. Византия, как и древняя Русь, была щитом, 

прикрывавшим Европу от натиска южных и восточных 

народов. Поэтому здесь государство изнемогало под 

бременем военных расходов. И это была вторая причина, 

почему оно изымало в свою пользу (понимаемую как 

общую для всех) плоды всякой личной инициативы и  

всякой изобретательности в хозяйстве. Настроенное на 

консервативный лад, государство не задумывалось о том, 

что блокирует этот могучий стимул развития, не предлагая 

взамен ничего. И вот результат: уже с Х11 века европейские 

товары начинают превосходить византийские как по своему 

качеству, так и по дешевизне.

 

На этот застой византийского хозяйства накладывалось ещё 

одно обстоятельство, вконец разорительное, на фоне которого 

империя медленно умирала. Оно обнаружилось во всём его 

безобразии лишь в последние века её жизни, но истоки его были в 

самой природе византийского общества. В котором (как и в 

советском) не богатство давало власть, а обладание властью 

было связано с богатством и престижем. Поэтому здесь 

эгоистический интерес смещался, как правило, в сферу 

административную и политическую. Он проявлялся в 

карьеризме. Здесь вырабатывался в качестве господствующего 

отрицательного типа не феодальный разбойник и вытеснявший 

его постепенно коммерсант, как на Западе, а ушлый 

администратор, тот <хитрый грек>, который служил на деле не 

столько государственным интересам, сколько своим личным и 

клановым. Здесь вырабатывался поначалу робкий, а затем всё 

более наглый <приватизатор>, использовавший своё слуцжебное 

положение и свои связи для скрытной торговли интересами 

страны. В поздней Византии (с большим опоздавнием по 

сравнению с Европой) началась феодализация страны - росли 

латифундии, владельцы которых чувствовали себя 

независимыми государями на своей территории. До империи им 

уже не было дела. В такой атмосфере иностранные 

коммерсанты без труда захватывали ключевые позиции в 

хозяйстве страны и высасывали из неё богатства. Возмущение 

местного населения господством итальянских купцов было, 

похоже, не меньшим, чем возмущение ограбленных россиян 

господством иностранных и инородческих коммерсантов в 

российском постсоветском хозяйстве. Но протесты без 

понимания глубинных причин происходящего и без здравой 

положительной программы обречены на бессилие и постепенное 

затухание. А такой программы не было. Поэтому народное 

сопротивление разбою вязло в собственной неорганизованности 

и безмыслии, которое маскировалось общей приверженностью к 

официальной идеологии. Сами императоры не знали, что делать. 

Они оказались в плену  у окружавших их сановников, способных 

сменить любого неугодного им императора. Вот почему империя 

хирела, сжималась и, наконец, исчезла.

 

                                             -----оОо-----

 

        В СССР, при Сталине, в хозяйственную жизнь был 

введён принцип, аналогичный по своей эффективности 

принципу частного интереса в капиталистическом  

хозяйстве. Это был суррогат высокой сознательности всех 

членов общества. Высокой сознательности, которой пока 

ещё не было. В план предприятия закладывался процент 

снижения себестоимости продукта при сохранении его 

качества - и этот процент заставлял руководителей (и в 

какой-то мере весь коллектив) думать о совершенствовании 

своего производства. Благодаря чему сталинская экономика 

совершенствовалась, возможно, успешнее 

капиталистической. Что не могло, конечно, не пугать 

руководителей Запада. Поэтому после таинственной смерти 

Сталина этот принцип был заботливо отменён 

организаторами застоя.

 

      Но вот что инетересно. О важности этого принципа 

знали все хозяйственники в СССР. Да и не только они. Т.е. 

миллионы и миллионы людей. Но практически никто не 

выступил против его отмены. Этот пример показывает, что 

советские люди, воспитанные в марксизме даже лучшего - 

сталинского - типа, оказались ничуть не выше по своим 

нравственным и умственным качествам асоциальных 

христиан прошлого и настоящего времени. И последующее 

пассивное отношение советских людей к ликвидации всей 

социалистической системы лишь подтверждает сказанное.

 

Апрель 2001г.

       

      

       

       

 

                                     

 

 

     

 

      

      

 

                     НУЖЕН ЛИ НАМ СОЦИАЛИЗМ? (часть шестая)

 

 

              Какие же выводы будут из сказанного?

 

              Первый вывод будет, конечно, в том, что  

НЕЗАВИСИМОСТЬ ЦЕРКВИ ОТ МИРА, в духовном смысле, 

ЕСТЬ УСЛОВИЕ ЕЁ ЗДОРОВЬЯ. Никакой симфонии, кроме 

симфонии с её Основателем и Главою, не может и не должно 

быть. Никакой симфонии с более низкими началами, нежели 

она сама. Ни с государством, ни с надгосударственными 

учреждениями, ни с народом, ни со всем человечеством. Ни, 

тем более, с т.н. <общечеловеческими ценностями>, 

изобретёнными масонством. Потому что подлинные 

общечеловеческие ценности есть лишь в самой Православной 

Церкви.

 

        Церковь не может и не должна навязывать обществу, ещё 

не доросшему до неё, свои идеи и нормы жизни. А 

внецерковное или отчасти воцерковлённое общество не 

должно навязывать Церкви свои идеи и нормы. Если же оно 

навязывает, то Церковь должна отвечать на эти попытки 

сопротивлением и подвигами исповедничества. И - точно так 

же - общество должно сопротивляться попыткам 

представителей Церкви (если они забудут, какого они духа) 

навязать ему её идеи и нормы, не соответствующие его 

интересам.

 

        Иными словами, между Церковью и миром должна быть 

дистанция, обеспечивающая обеим сторонам свободу в их 

собственных границах. Наличие этой дистанции и чётко 

обозначенных границ позволит Церкви осуществлять свою 

веру в неискажённом виде, а миру столь же свободно 

проявлять себя и столь же свободно убеждаться в том, что 

все эти проявления имеют смысл лишь при стремлении к 

идеалу, хранимому Церковью

 

               Такова, думается, норма, правильно ориентирующая 

обе стороны. Отсутствие этих границ и этой дистанции стало 

причиной обмирщения Церкви и прекращения развития её 

мысли. А с её обмирщением поблек или даже исчез в слабых 

человеческих глазах истинный образ совершенного общества. 

С угасанием которого возникли и стали приобретать власть 

над людьми ложные социальные идеалы и соответствующие 

им методы созидания лучшего общества.

 

          Но нужна, разумеется, не формальная только 

независимость Церкви, которая может маскировать её 

фактическую порабощённость мирскими интересами, а 

независимость подлинная, т.е. дающая ей силу отличать своё 

от чужого и не позволять чужому проникать в себя. Дающая 

ей силу раскрывать своё вероучение и осуществлять его в 

жизни в полном соответствии со словами и духом её 

Основателя. Творить христианскую жизнь не только в 

Таинствах Церкви и личном благочестии её чад, но и в таких 

взаимных отношениях, которые были завещаны Господом на 

Тайной Вечере.

 

                                           -----оОо-----

 

       Но... как легко сказать, что Церковь должна быть 

независима от мира, и как трудно осуществить эту 

независимость на практике. Да и можно ли?.. Как ей быть 

независимой, если она живёт не на облаках, а в том же самом 

греховном мире, который корчится от похотей и соблазнов? 

Если она зависит от мира не только материально, но и 

юридически, научно-технически и даже в каком-то смысле 

нравственно? Как можно жить в помойной яме и не 

пропитываться её миазмами? Но мир становится у всех на 

глазах всё более зловонной помойной ямой. А с ухудшением 

его состояния (которое зависит напрямую от проводимой 

государством политики) его пороки сказываются и на членах 

Церкви. Причём, в первую очередь, на их детях, растлеваемых 

обществом и потому отторгаемых от неё.

 

        Как бы ни старалась Церковь замкнуться от мира, она не 

может замкнуться от него полностью. Когда-то, при менее 

организованных общественных системах, это было возможно. 

Да и то лишь ценою конфликта Церкви с миром и жёстких 

церковных законов, создававших своего рода <железный 

занавес>. А ныне и нормы церковные уже не те, и сама 

Церковь включена в могучую социальную систему на 

условиях, диктуемых не ею. Поэтому аполитичность Церкви 

подразумевает всё большее её подчинение <миру сему>. Хотя, 

быть может, не слишком явное, хотя, быть может, не 

окончательное, но так или иначе нарастающее.

 

         Вот почему напрашивается вывод, прямо 

противоположный сделанному выше. ЦЕРКОВЬ НЕ 

ДОЛЖНА ЗАМЫКАТЬСЯ ОТ МИРА, в тщетной надежде 

сохранить таким образом свою независимость, НО 

ВОЗДЕЙСТВОВАТЬ НА МИР МЕЧОМ ДУХОВНЫМ. А если 

к этому духовному мечу добавится ещё и меч физический, то 

и того лучше. Церковь должна воздействовать не только на 

культурную, но и на политическую жизнь, потому что 

политика есть концентрация духовного состояния мира. 

Иначе, вбирая в себя лучшие элементы общества и социально 

нейтрализуя их в себе, Церковь станет не светом миру, а 

чёрной для него дырою. Свидетельствуя об Истине, будет 

фактически работать на врагов Христа.

 

                                             -----оОо-----

 

         И что же получается в итоге? Два тезиса, одинаково 

правильных, но полностью отрицающих друг друга. Какая-то 

ерунда. И втягивание Церкви в политику погибельно для неё, 

и невтягивание Церкви в политику погибельно для неё. Куда 

ни кинь - всё клин. Втягиваясь в политику, Церковь 

превравщается в подобие политической партии, её свет 

мутнеет, а её члены обмирщаются. Её  идеал заслоняется 

более актуальным, но менее высоким мирским идеалом. И это 

в лучшем случае. Потому что политические страсти, как 

правило, ослепляют и опускают в нравственные низины. А 

если Церковь отказывается от участия в политике и даже не 

ориентирует общество относительно его социального 

устройства, то оказывается для него действительно 

антисоциальным учреждением. Чем-то вроде наркотика. Она 

дискредитирует себя в глазах жертв неправедного общества и 

в глазах всех неравнодушных к его устройству.

 

          Можно, конечно, лавировать, стараясь держаться где-то 

посередине между двумя полюсами. Или, в зависимости от 

обстоятельств, приближаться то к одному из них, то к 

другому. Так, вероятно, и вели Церковный Корабль его 

кормчие в эру, названную Константиновой. А что из этого 

вышло - у нас перед глазами.

 

                                             -----оОо-----

 

           Но, может быть, в наши рассуждения вкралась ошибка?

 

           Уверенность в том, что аполитичная Церковь есть 

какая-то чёрная дыра, втягивающая в себя лучших людей 

мира и не воздающая ему ничем за их утрату, логична лишь 

при условии, что Бога нет или Он глух к человеческим 

мольбам. Т.е. не является христианским Богом. В этом случае 

молитвы Церкви о мире действительно бесплодны. Но если 

небеса пусты, то много ли значит всё остальное? 

Благонамеренные безбожники не понимают того, что пустота 

небес это такая катастрофа, которая обессмысливает не 

только молитвы Церкви, но и саму человеческую жизнь. И, 

следовательно, все социальные проблемы.

 

         Когда-то Паскаль писал, что есть только два рода 

людей, которых можно признать разумными. Это, во-первых, 

те, которые, не имея Бога, ищут Его всем сердцем и всем 

разумением. И, во-вторых, те, которые, обретя Его, служат 

Ему всем своим сердцем и всем разумением.

 

        Эти разумные люди, высвеченные Паскалем, подобны 

проточной воде, стремящейся к морю. Проточная вода 

покидает родные места, но ею пользуются живущие в 

окрестностях родников и по берегам рек. Достигнув же моря, 

она возносится к небесам и возвращается облаками в родные 

места, орошает их и питает источники. Этот круговорот воды 

в природе очищает воду от нечистот и спасает от протухания. 

Но если природный мир устроен так премудро, то неужели 

мир человеческий устроен иным творцом? ещё не доросшим 

до тех высот, до которых уже поднялись не знающие Бога 

мыслители? Если же оба мира созданы одними руками, то, 

значит, есть и в устройстве человеческого мира, при всей его 

повреждённости грехами, нечто подобное круговороту воды 

в природе. Значит, в обществе не бесплодны ни ищущие Бога 

люди, ни работающие на Него. И, следовательно, молитвы 

людей, обращённые к Богу (и, тем более, молитвы Церкви <о 

мире всего мира>), спасают мир, с человеческой стороны, от 

окончательного духовного протухания. Хотя духовно 

близорукие люди понять этого не могут. Они, <видя, не 

видят> и потому превратно толкуют видимое.

 

                                           -----оОо-----

 

        Так-то оно так, - думаю я. Всё это вроде бы правильно. 

Но если так, то почему же молитвы Церкви не очищают 

современный мир от его скверн? И почему само христианство 

сегодня подобно стоячим водам? Да и не только сегодня. 

Почему оно так бессильно перед торжествующим злом?

 

          Святитель Игнатий Брянчанинов, живший в 

девятнадцатом веке, писал так: <Наше время походит на 

последнее.  С о л ь   о б у е в а е т .  В высших пастырях 

Церкви осталось слабое, тёмное, сбивчивое, неправильное 

понимание по букве, убивающей духовную жизнь в 

христианском обществе, уничтожающей христианство, 

которое есть  д е л о  ,  а не буква. Тяжело видеть,  к о м у   

вверены, или  к о м у  попались в руки овцы Христовы, кому 

предоставлено их руководство и спасение! Волки, облачённые 

в овечью кожу, являются и познаются от  д е л   и плодов 

своих. Но это - попущение Божие...>. И ещё: <Не от кого 

ожидать возстановления христианства. Сосуды Святого Духа 

изсякли окончательно, повсюду, даже в монастырях, этих 

сокровищницах благочестия и благодати...> (журнал <Русское 

самосознание>, США, 1993 г. Љ 1, с. 4).

 

          Эти слова были сказаны, вероятно, лет 150 назад. 

Однако, вопреки им, сколько жизни явило после них, казалось 

бы, уже окончательно иссякшее христианство. Да и в годы 

святителя разве всё было так мёртво, как он думал? Святитель 

Игнатий был не прав в своём окончательном пессимизме. 

Когда-то давно, ещё в 1Х веке до Р.Х., Илья-пророк говорил 

нечто подобное. Он жаловался Богу на то, что все верные 

убиты, что он остался один, но и его душу ищут, чтобы 

отнять её. А что ответил ему Бог? Он сказал, что сохранил 

ещё семь тысяч верных, не преклонивших колена перед 

Ваалом. И дальнейшая история показала, какие невероятные 

для пророка возможности она таила в себе. В таком 

контексте, на мой взгляд, и следует понимать слова святого 

Игнатия Брянчанинова.

 

        Но если он сам дошёл до такого уныния, то, значит, было 

от чего дойти. Не на пустом же месте выросли его скорбные 

слова, страшного смысла которых не понимать он не мог. 

Значит, болезнь Церкви, о которой писали И.С.Аксаков и 

Ф.М.Достоевский (а позднее А.В.Карташёв и другие), была не 

измышлена ими. Она - реальность, объясняюшая 

малоплодность её молитв.

 

          Как вера без дел мертва, так и молитвы без 

соответствующих им дел бессильны и малоплодны. А какие 

нужны дела?.. Делом, заслуживающим обильной помощи 

свыше, было бы, думается, изменение безбожных устоев 

современной общественной жизни на более соответствующие 

соборному духу Церкви. Но если христиане не хотят думать 

об этом, если они вязнут в заботах о личных, семейных и, в 

лучшем случае, политических делах, то разве заслуживают 

они чего-то большего, чем то, что имеют?

 

       Бог даёт и недостойным Его даров, но усвоение их 

зависит от состояния людей. А поскольку оно, как правило, 

бессоборное или малособорное, то и не усваивают они этой 

помощи свыше, с которой могли бы одолеть могучие тёмные 

силы, действующие в мире. Поэтому и возникает у них 

ощущение, что <Бог умер>. Или помогает только в мелких 

личных делах, а по большому счёту не помогает. Оставил их 

наедине с превосходящими всякие человеческие силы 

мировыми процессами, которые направляются, в конечном 

итоге, дьяволом и его сынами.

 

                                           -----оОо-----

 

         Безвыходное положение Церкви, о котором речь была 

выше, потому и безвыходно, что она, находясь во 

враждебном ей окружении, старается приспособиться к нему, 

а не наращивать вокруг себя родственную ей МИРСКУЮ 

среду. Если бы Русская Православная Церковь находилась в 

окружении организованного и потому сильного русского 

наррода, то это была бы самая благоприятная для неё среда. 

Потому что православная вера есть вера русского наролда, без 

которой он может лишь разрушаться. В то время как 

большинству других народов эта вера чужда. Больше того: 

эта вера занимает то духовное пространство, которое они 

хотели бы занять своими собственными верами. Из чего 

следует, что симбиоз РПЦ и русского народа это 

необходимое услоовие общего их существования. Общего их 

спасения.

 

      Какая это простая мысль. Казалось бы, самоочевидная. Но 

почему же тогда в Русской Православной Церкви не слышно 

ни слова о русском народе? О происходящем его 

уничтожении? Почему в Русской Православной Церкви нет ни 

одной храмовой молитвы о спасении и возрождении русского 

народа? Такая молитва, помимо её прямого и главного 

назначения, правильно ориентировала бы русских мирян. 

Напоминала бы им, что они русские и что у них есть своё 

русское дело в миру. Соединяла бы их в начаток 

возрождённого русского народа. И привлекала бы в РПЦ 

ныне рассеянных русских людей, разрозненных и 

дезориентированных именно по той причине, что нет в ней 

молитвы о русском народе. Нет в ней слова и мысли о русском 

народе. Ведь это же факт, что нет и не может быть у русского 

народа иного объединяющего духовного центра, кроме 

Русской Православной Церкви. А она не объединяет его и не 

хочет о нём молиться.

 

         Но, может быть, РПЦ, будучи окружённой враждебными 

ей силами, боится молиться о русском народе? отступилась от 

него, видя его травлю и уничтожение? и надеется на то, что 

до неё очередь не дойдёт?.. В этом случае она лицемерит, 

говоря о своей свободе после крушения Советской власти. И 

её заявления подобного рода не более, чем повторение в 

новых условиях известной декларации митрополита Сергия.

 

         А если она свободна, но равнодушна к судьбе русского 

народа, то в чём же тогда причина этого равнодушия? Или 

есть какие-нибудь догматические и канонические причины, 

не позволяющие ей выделять тот или иной народ и молиться 

о нём особенно?

 

       Но было бы странно не замечать, что наша Церковь 

молится не только о всём человечестве. Она молится и о 

своей стране, и о её властях, и о её воинстве, выделяя их, 

стало быть, из всех других стран, властей и воинств. Молится 

она и о церковном начальстве, о монашеском чине, о 

прихожанах того или иного храма. О плавающих, 

путешествующих и т.д. На этом фоне исключение из её 

храмовых молитв молитвы о русском народе, с которым она 

связана всем своим существованием и именем которого 

называет себя, необъяснимо иначе, как политической 

причиной.

 

          Хотя, справедливости ради, надо сказать, что эта 

политическая причина возникла не десять лет назад, и не 

восемьдесят, и не триста, а много раньше. Но в наше время 

она обнажилась настолько, что не замечать её нельзя.

 

                                         -----оОо-----

 

         В истории Церкви национальный принцип не исчезал 

никогда полностью, но и не выступал, подобно принципу 

государственному, на первый план. В силу того, что 

имперские интересы далеко не всегда совпадали с 

инетересами отдельных народов, входивших в империю,  

национальные их интересы подвёрстывались под имперские. 

Церковь же Православная следовала в фарватере 

государственной политики и потому тоже подчёркивала 

важность государственного начала и затушёвывала начало 

национальное. И лишь в критических случаях взывала к 

национальному началу. В войнах с Гитлером, Наполеоном,  

лже-Дмитриями и Мамаем.

 

        В этом обстоятельстве мы как раз и находим объяснение 

того, почему национальный вопрос (как и социальный) 

игнорировался нашими богословами. Он не был раскрыт ни в 

Византии, ни в Российской империи. А позднейшие 

богословы оказались в зависимости от могучей традиции и 

своего церковного начальства. И не касались темы, ставшей 

по существу запретной.

 

                                            -----оОо-----

 

       Руководители Византии, дабы представить свою политику 

отвечающей интересам всех народов, входивших в её состав, 

допускали в правящий слой их представителей, чем создавали 

иллюзию благополучного решения национального вопроса. 

Хотя на самом деле это была политика космополитизации 

правящего слоя со всеми вытекавшими из неё 

разрушительными последствиями. Ибо правящий слой служит 

примером для остальных и распространяет на них свой дух. 

Этот космополитический дух сыграл свою роль в разрушении 

империи (не меньшую, чем социальное безмыслие 

византийцев). Агония Византии, длившаяся несколько 

столетий, свидетельствовала не только о значительности 

разрушавших её обстоятельств, но и о могуществе 

положительных начал, которые ей держали. Но при 

заблокированности её социальной и национальной мысли 

позорный финал был закономерен. Как и вызванный теми же 

самыми причинами позорный финал Российской империи. А 

затем и Советской. Идейно и морально обессиленные, эти 

империи были в конце концов брошены их гражданами, не 

понимавшими происходящего и потому не способными 

помочь своему государству. А в лице худшей их части 

спешившими обеспечить шкурные свои интересы. 

 

                                            -----оОо-----

             

           Но здесь важно отметить, что космополитическую 

политику христианские императоры придумали не сами. Они 

переняли её по наследству от языческих императоров.

 

          Дренвние римляне, как известно, смешивались 

постепенно с завоёванными народами, следствием чего стала 

религиозная, нравственная и социально-политическая 

катастрофа средиземноморского языческого мира. Римская 

империя росла, а мысль, положенная в её основание, не 

поспевала за этим ростом. Чем больше империя 

распространялась вширь, тем большей духовной пустыней 

оказывалась для всё большего числа людей. Имперское 

начало рассасывало начало этническое, а вместе с ним 

религиозное и нравственное.

 

         В доимперских этносах, при всех их пороках, человек 

был своим и окружённым своими, которые его понимали и 

берегли. Берегли хотя бы из соображений корыстных, потому 

что он увеличивал общую силу племени. И он сам тоже 

понимал своих, сочувствовал им и помогал, т.к. без них  был 

ничто. Пока эти племенные и народные сообщества 

противостояли чужому миру, они были крепки внутренней 

силой, а их члены чувствовали себя комфортно в 

нравственном отношении (насколько это возможно в мире 

идолов). Но как только эти этносы оказались в пределах 

Империи, не угрожавшей, казалось, их существованию и лишь 

навязавшей им мир и приоритет её собственных норм жизни, 

так стали более или менее медленно растворяться в общем 

плавильном котле. Древние римляне стали превращаться 

вместе с завоёванными ими народами в прообраз 

современных американцев.

 

        И что интересно: уже тогда в жизни <соединённых 

этносов> евреи стали играть роль,  мало чем отличающуюся 

от их роли в современном американизированном мире. 

Географ Страбон, живший в начале первого века после Р.Х., 

писал: <Этот народ проник уже во все города, и нелегко найти 

какое-либо место на земле, которое было бы свободно от них 

и не находилось бы под их господством> (К.Каутский 

<Происхождение христианства>, М. 1990, с. 240).

 

         Как дом, лишённый хотя бы одной своей части (стены 

или крыши, даже оконных рам), неотвратимо приходит в 

негодность, так и народ, лишённый хотя бы одной из 

важнейших своих функций (например, права суда над его 

членами), неотвратимо вырождается и умирает. Медленно или 

быстро, в зависимости от обстоятельств.

 

        В Римской империи по мере её расширения 

внутриэтнические связи слабели, а выпадавшие из 

ослабевших этносов люди оказывались в огромном чужом 

мире, где становились жертвами чужих эгоизмов и быстро 

эгоизировались сами. Здесь родились слова: <Человек 

человеку волк>. Это внутреннее одичание было обратной 

стороной внешних успехов Империи - её прославленного 

правопорядка, высокой материальной и художественной 

культуры, громадного роста знаний и интеллекта.

 

        Но это внутреннее одичание (как и нынешнее, вызванное 

американизацией жизни) не было всеобщим и равномерным. 

Наряду с теми, кто легко приспосабливался к новым порядкам 

и чувствовал себя в них, как рыба в воде, множилось число 

неприспособленных и не желавших приспосабливаться. 

Множилось число тех, кто искал какую-то неведомую правду, 

которой не было ни в прежних доимперских этносах, ни в 

современной им имперской действительности. Так 

подготавливалась почва для будущего посева семян 

Евангелия.

 

                                             -----оОо-----

 

           А теперь вернёмся к той истине, что спасение Русской 

Православной Церкви в возрождении русского народа. При 

всей её очевидности, трудно представить себе, каким образом 

наша Церковь, в теперешнем её состоянии, могла бы помочь 

этому делу. Разве что молитвами, если не явными, то 

тайными, о спасении русского народа.

 

          В будущем её богословы, возможно, выявят и значение 

нации в этом мире, и социальные ориентиры, помогающие 

народам строить их национальные дома. Но сегодня они к 

этому явно не готовы. О чём свидетельствуют, помимо 

многого другого, т.н. <Основы социальной концепции РПЦ>, 

выработанные за последние годы и утверждённые на 

Аврхиерейском соборе в августе 2000г. Об этих <основах> 

достаточно сказать, что русский народ в них даже не 

упомянут, а по отношению к капитализму и социализму 

выказано одинаково благодушное безразличие. Вот тебе и 

ориентиры.

 

       Но главное даже не в этом. Главное в том, что требовать 

от священства не соответствующего его призванию дела - то 

же самое, что запрягать соловья в телегу. В трудные времена 

и соловьи рвутся помочь общему делу. Но если даже такая 

птица из чувства долга перестроится и потянет в конце 

концов телегу, она перестанет быть соловьём и станет 

лошадью. А соловьи тоже нужны.

 

          Как уже говорилось в предыдущей части этой работы, у 

добросовестных священников и подлинных богословов иной 

тип зрения, чем тот, который требуется для успеха в мирских 

делах. Иной образ жизни и, следовательно, иные навыки. Они 

связаны с иным типом жизни. А национальное дело это 

мирское по преимуществу дело, неотделимое от политики. А 

где политика - там война, явная или скрытная, с её 

хитростями и жестокостями. Втягивать священство в 

политику нехорошо. Это значило бы гасить в наших глазах 

тот высокий образ жизни, ради которого мы воинствуем в 

нашем низшем мире.

 

         Народ не может ни поступаться своими земными 

заботами, ни утопать в них, забывая о конечной их цели. 

Нация подобна дереву, которое живо лишь тогда, когда 

связано и с небом, и с землёю. Корни дерева уходят в землю, а 

ветви тянутся к небу. Дерево разнонаправленно по своим 

интересам, но сопрягает их в себе. Так должно быть и в 

народе.

 

       Но то же самое верно и относительно Церкви. Она есть 

начаток Царства Небесного на ЗЕМЛЕ. И потому сопрягает в 

себе то и другое. В этом отношении между Церковью и 

народом, даже нехристианским, есть подобие. Всякий народ 

есть подготовительное училище любви. Любви и духовного 

понимания жизни.

 

         Опасно забывать не только о высшем мире. Опасно 

помнить только о нём и забывать о мире низшем. Опасно 

иметь о нём смутное или превратное представление. Церковь 

должна обладать всеохватывающим зрением, позволяющим 

видеть оба мира. И видеть их зорко. А потому должна 

СОЧЕТАТЬ в себе два разных типа зрения, чтобы один 

дополнял другой, но не накладывался на другой и не искажал 

его. Как это происходило в истории Византии и России. И как 

это происходит сейчас, когда руководство Церкви 

прокладывает политический курс, а остальные её члены 

послушно следуют ему.

 

      Если бы все члены Церкви обладали стереоскопическим 

зрением и универсальными способностями, одинаковыми у 

всех, то, может быть, не было бы особой нужды в разных её 

органах, имеющих разные функции. Но поскольку люди 

различны по своему развитию и по своим дарованиям, то 

специализация их в жизни Церкви совершенно естественна. 

Священство есть орган Церкви, связывающий её по 

преимуществу с миром горним, миряне же - её орган, 

связывающий её по преимущшеству с миром низшим.

 

          Из чего следует, что миряне не могут и не должны быть 

тенями священников, послушно следующими за ними. У них 

есть своё собственное дело, не похожее на священническое, 

которое они должны знать и делать лучше священства. И не 

впутывать его в свои дела. Как корни дерева не впутывают в 

свою работу его крону. Мирское дело должно делатьсяв миру, 

но делаться для Церкви. Миряне должны не только 

обеспечивать свои семьи и храмы, но ОВЛАДЕВАТЬ 

СОЦИАЛЬНЫМ ПРОСТРАНСТВОМ ВОКРУГ ЦЕРКВИ И 

БЫТЬ ЛИЧНО ОТВЕТСТВЕННЫМИ  ПЕРЕД БОГОМ ЗА 

ЕГО БЛАГОПОЛУЧИЕ.

 

           А что происходит теперь? Священники (в силу того, 

что они не могут правильно ориентировать мирян в их 

мирской жизни) воспитывают их по собственному образу и 

подобию, делая при этом скидку на богословское их 

невежество и занятость добыванием хлеба насущного. А в 

результате отпугивают одних, не способных или не желающих 

усваивать священнический образ мысли и жизни, и уродуют 

других, превращая их в пожизненных семинаристов, 

смотрящих в рот своим наставникам и требующих у них 

благословения чуть ли не на каждый свой вдох и выдох. Их 

уродство в их безответственности за состояние мира, в 

котором они живут. Усваивая по примеру священства и под 

его влиянием пассивную роль в миру, они отдают его 

нехристианским и антихристианскуим силам. Но 

предпочитают об этом не думать, потому что священство не 

учит их думать о мире.

 

             А как оно будет учить, если не знает, что и как надо в 

миру делать? Этому его не учили ни в семинариях, ни в 

академиях духовных. Благословлять мирян на деятельность, 

связанную с политикой, оно не может, не втягиваясь в 

политику и не принимая ответственности на себя за 

результаты этой деятельности. А невозможность 

благословить её воспринимается мирянами как неодобрение 

её, что равносильно её запрещению.

 

        Будучи отрешённым от политики как своим положением 

в Церкви, так и светским законодательством, священство 

передаёт эту свою неспособность внимающим ему мирянам, а 

политическая пассивность последних вынуждает священство 

участвовать в политике невольно, потому что ею пронизан 

весь мир и от неё некуда деться. Но участвовать, не имея на то 

необходимых сил и будучи связанным путами, от которых 

миряне свободны. Этот заколдованный круг обессиливает 

Церковь и зависимый от её состояния русский народ.

 

                                              -----оОо-----

 

              Этот заколдованный круг образовался не сразу. В 

первом периоде своего исторического существования 

Церковь была на нелегальном положении и не интересовалась 

ни социальными, ни политическими вопросами. Думать о них 

не было нужды, потому что вот-вот, как полагали, должен 

был наступить конец истории. Но затем начался второй 

период, окончательно завершившийся в феврале 1917 года. 

На протяжении столь огромной эпохи активная роль в миру 

принадлежала православным императорам, которые 

обеспечивали порядок, отвечавший интересам Церкви. Как 

эти интересы понимали сами императоры. В этот период 

пассивная роль мирян подразумевалась сама собою и была 

как бы естественной. А когда империя рухнула и на её месте 

образовалась скрытная, а затем и явная, антихристианская 

власть, то пассивная роль мирян в миру сохранилась по 

инерции, как и само пирамидальное строение Церкви, 

возникшее под влиянием монархической государственности и 

по её подобию.

 

      РПЦ унаследовала от Константиновой эры жёсткую 

централизованную структуру, подобную государственной или 

армейской, в которой учительская и административная власть 

сосредоточена наверху и делегируется в расположенные ниже 

слои священства при условии полной их зависимости от 

начальства. Обратная связь по существу отсутствует, но это 

отсутствие маскируется привлечением на церковные соборы 

послушного низшего  священства и послушных мирян. Такой 

Церковью легко управлять, но расплачиваться за эту лёгкость 

приходится дорогою ценою. Соборное начало в ней 

подавлено господством высшей иерархии, а соборная мысль 

подменена мыслями келейными или даже навязываемыми 

Церкви извне. Опаснсть такой структуры в том, что её 

верхушка не контролируется полнотою Церкви и потому 

способна подчиняться силам нецерковным и быть 

проводником их политики в отношении Церкви. 

 

           Церковь в её истинном виде есть организм веры, 

надежды и любви, в котором каждый его орган и каждая его 

клетка действуют, при полной их свободе, вполне 

согласованно. Потому что у них общее понимание Истины и 

собственной их природы.

 

       В пирамидальном устройстве  Церкви нет полноты такой 

внутренней согласованности, поэтому её недостаток 

восполняется согласованностью внешней, основанной на 

дисциплине. Замена свободного согласия дисциплиной - 

вещь неизбежная при заболевании Церкви, которое есть 

следствие её зависимости от внешнего мира. А эта 

зависимость упраздняется лишь в меру окружения Церкви 

родственной ей по вере мирскою средою, заинтересованной в 

её свободе. Т.е. в меру окружения её сильным 

воцерковлённым народом.  Если же речь идёт о Вселенской 

Церкви, то - окружения Поместных Церквей сильными 

воцерковлёнными народами.

 

           Как уже говорилось, Церковь в её истинном виде есть 

не столько пирамида, сколько живое древо, ветви и корни 

которого взаимосвязаны и, вместе с тем, свободны друг от 

друга для собственных дел. Священство должно 

священствовать и быть сугубым хранителем правды 

Христовой, её истолкователем и выразителем. Священство 

должно быть светом миру, не затемняющим себя ни 

политическими союзами с кем-дибо, ни претензиями лепить 

своими руками души мирян. Священство должно быть вне 

политики, как политики большой, так и политики 

миниатюрной.

 

         Миряне же вне политики быть не могут. Хотя, будучи 

христианами, не могут и не должны забывать об этом. Они 

должны строить свою политику на служении Церкви и своему 

народу. И не забывать о том, что они - политики особого 

рода, руководимые святой целью. Именно через них, как 

через свой орган, наиболее удалённый от своего духовного 

ядра (в лице священства), Церковь может и защищать себя от 

действующих в мире разрушительных сил, и воздействовать 

на мир своей проповедью. Сохраняя, благодаря дистанции, 

своё священство от обмирщения, неизбежного при жёсткой 

зависимости от него мирян. Ибо жёсткая зависимость есть 

дурная взаимозависимость, сковывающая лучшие силы тех и 

других.

 

            Обмирщение мирян, продиктованное здравым 

смыслом, естественно. Особенно в условиях войны, которая 

идёт против русского народа. Эта война имеет 

истребительный характер и направлена, в конечном итоге, 

против самой Церкви. Поэтому дело живущих в миру 

сопрягать истины Евангелия с земными реалиями и 

адаптировать евангельские нормы жизни к условиям войны. 

Миряне должны быть не только исповедниками Христа, но и 

воинами во всех сферах мирской жизни. Даже если они 

формально гражданские люди.

 

        В условиях войны они не могут отдавать столько сил на 

непосредственное Богопознание и Богослужение, сколько 

отдают их служители алтаря. Их Богослужение по 

преимуществу опосредованное. Оно в работе по 

самоорганизации русского народа и умножению его сил.

 

       Учитывая это обстоятельство, священство должно 

требовать от мирян лишь тот минимум знаний и норм жизни, 

без которого человек не может считаться православным 

христианином. Минимум, который должен быть чётко 

фиксирован и определяться не чьим-либо мнением, а 

выработанным соборно уставом для мирян - кратким, 

понятным и удобоисполнимым. Понуждать мирян к чему-

либо большему значило бы превращать дело их 

совершенствования из дела их совести и свободы во 

внешнюю обязанность. Вызывающую, как и всякое насилие, 

внутреннее сопротивление. Максимализм в этом деле даёт 

обратный эффект. Он  так же разрушителен, как и отсутствие 

чёткого минимума, обязательного для всех, называющих себя 

православными христианами.

 

       Скажу даже более. В настоящее время, как показывают 

опросы населения, большинство русских людей относится 

сочувственно к Русской Православной Церкви. Но в силу 

разных причин остаётся вне её стен. Какие это причины? 

Думается, главных две. Это неготовность принять в полном 

объёме православное вероучение и неготовность принять в 

полном объёме существующие в РПЦ нормы жизни. В 

результате РПЦ не имеет от этого сочувствия русских людей 

практически ничего и не делает ничего для того, чтобы 

организовать  сочувствующих в околоцерковные русские 

объединения по месту жительства, которые могли бы стать 

началом собирания русского народа, началом его 

самовоспитания  и  структуризации. Которые стали бы 

постоянно растущей силой. А не делает этого РПЦ потому, 

что священство этим делом  заниматься не может, это дело 

мирян, которые ныне лишь наблюдают пассивно за тем, что 

происходит на их земле. И ворчат, когда видят, что всё идёт 

не так, как им хотелось бы. Как будто евреи, кавказцы и 

другие народы обязаны делать за них русское дело.

 

        Ныне русские миряне, за редкими исключениями, не 

думают о судьбе русского народа. Они адаптируют нормы 

Царства Небесного не к условиям жизни русских воинов, а к 

условиям жизни дезертиров, спасающихся от безбожного 

мира в своих храмах и в своих квартирах. Они принимают 

условия жизни, созданные и создаваемые врагами русского 

народа, но для очистки совести  ворчат и осуждают козни 

врагов. Делают вид, будто отвественность за состояние 

Русской земли лежит на ком-то ещё, а не на них самих. Понять 

и до известной степени оправдать таких <спасающих свои 

души> можно. Но - лишь до известной степени. Потому что 

слишком упорное нежелание осознать свой долг 

свидетельствует о чём-то большем, чем только непонимание.

 

      Естественно, что при такой настроенности они 

оказываются лишь номинально русскими людьми: нельзя 

быть русским, не болея за свой народ и не помогая ему. Тем 

более - когда он в таком отчаянном положении. Такие 

равнодушные порочат православную веру в глазах тех, кто не 

дорос до её понимания, но дорос до понимания важности 

национального дела. Эти последние, глядя на православных 

космополитов, шарахаются от Христианства как от какой-то 

чумы. И начинают войну с ним как с главной опасностью для 

русского народа. И по-своему, в рамках своего ущербного 

понимания мира, они логичны. Но православным 

космополитам нет дела до того, какую смуту в русском народе 

они разжигают своим равнодушием к нему.

 

                                            -----оОо-----

 

        Я перешёл от проблематики социальной к церковной, а 

вместе с ней к исторической и, наконец, к национальной, по 

той причине, что эти темы взаимосвязаны. Выделить в 

чистом виде каждую из них нельзя, как нельзя, размышляя о 

человеке, выделить его из общества и истории. В том-то и 

сложность каждой из этих тем, что она раскрывается не 

одним ключом, а их связкой.

 

       ХРИСТИАНСТВО, СОЦИАЛИЗМ И НАЦИОНАЛИЗМ. 

Эти идеи рождались в истории не одновременно и 

раскрывались в условиях, искажавших их или 

препятствовавших полному  их раскрытию. Раскрытие этих 

идей было трудным и не могло быть иным. Могучие силы 

мира сего, нацеленные на мировое господство, должны были 

первыми осознать (<ибо сыны века этого догадливее сынов 

света в своём роде>, Лк.16,8) внутреннее согласие этих идей и 

делать всё для того, чтобы не допустить осознания этого 

факта народами. Должны были способствовать  загрязнению 

этих идей и, в конечном итоге, противопоставлению их друг 

другу, чтобы затем играть, с выгодой для себя, на 

искусственных противоречиях между ними.

 

      С этой целью христианскую идею превратили в идею 

космополитическую, хотя на самом деле универсализм и 

космополитизм это разные вещи. Христианство есть идея 

универсальная, т.е. истинная для каждого народа и 

подразумевающая, в отличие от космополитизма, не 

упразднение народов, а их многоцветие, подобное радуге, в 

чаемом их единстве в Боге и вокруг Бога. Кроме того, 

христианскую идею превратили в идею фактически 

асоциальную, т.е. бесполезную для общества и потому 

бессильную. Но об этом речь уже шла выше.

 

      Подобным же образом исказили и социалистическую 

идею, превратив её в идею казармы. Казармы, исключающей 

свободу людей и связь их с Богом. Как будто разумное и 

справедливое общество нельзя представить себе никак иначе.

 

        И национализм тоже втоптали в грязь, соединив его с 

шовинизмом и даже с <фашизмом>, т.е. с идеологией и 

практикой гитлеризма. Хотя на самом деле национализм это 

всего лишь любовь к своему народу и забота о нём. 

Национальное сознание подобно сознанию семейному, 

которое тоже разделяет людей по определённому принципу, 

но не подразумевает  при этом ни надмения одной семьи над 

другими семьями, ни желания их поработить. Кому 

понадобилось оклеветать национализм - догадаться не 

трудно. И для чего: чтобы выхолостить чужое национальное 

сознание и представить пустую его оболочку законной его 

нормой.

 

      Но мало того, что социализм и национализм 

противопоставили христианству. Их ещё дополнительно 

стравили друг с другом. Хотя даже школьнику должно быть 

понятно, что не может быть здоровой нации при социальных 

противоречиях в ней, при эксплуатации в ней одних другими. 

Как не может быть и социальной гармонии в обществе 

искусственном, созданном вопреки родовой природе людей, 

вопреки духовному их складу, историческому опыту и 

выработанным в нём обычаям.

 

        Однако, вопреки здравому смыслу, эти идеи сумели 

разделить и противопоставить друг другу. Сумели вырастить 

разные типы людей, одинаково стремящихся к обществу 

разумному, но видящих его с разных сторон и потому резко 

настроенных друг против друга. Кривые на левый глаз против 

кривых на правый глаз. Видящие на монете орла против 

видящих на ней решку. И одинаково не способные понять, 

что их идеи уродливы друг без друга.

 

     Чтобы ошельмовать идею национального социализма, 

создали злую карикатуру на неё, которой и заслонили правду. 

А затем, по завершении гитлеровского <эксперимента>, 

поставили эту идею вне закона.

 

                                          -----оОо-----

 

      И как тут не вспомнить ещё раз Моисея Гесса, по мысли 

которого нееврейский социализм должен иметь 

атеистический и космополитический характер. Такой 

социализм должен разрушить в неевреях их религиозное и 

национальное сознание, а затем обнаружить свою 

несостоятельность и завершиться крахом. Еврейский же 

социализм, соединённый с еврейским национализмом и 

еврейской религией, должен, наоборот, расцвести и 

обнаружить свою правду. После чего неразумным <гоям> 

пришлось бы осмыслить это обстоятельство и отдаться 

евреям, чтобы те навели среди них свой социалистический 

порядок.

 

       Такова была, как не трудно догадаться, мысль Гесса, 

которую он не мог по понятной причине раскрыть 

полностью.

 

       И действительно: после гитлеровского <эксперимента> 

только еврейскому национал-социализму был дан зелёный 

свет, хотя это обстоятельство не афишировалось среди 

<гоев>. Остальным народам даже малейшая попытка 

соединить социалистическую идею с национальной ставилась 

в тягчайшую вину. Она приравнивалась к гитлеровскому 

<фашизму> и пресекалась. Сионистские партии, создавшие 

государство Израиль, проклинали любой нееврейский 

национал-социализм, но в своих программах без малейшего 

смущения соединяли эти идеи. И на это абсурдное 

обстоятельство никому из <гоев> не позволено было 

обращать внимание. Вот это и есть свобода по-еврейски.

 

        Советские коммунисты помогали евреям создавать 

государство Израиль. Но даже тогда, когда между СССР и 

Израилем началась формальная вражда, советские 

коммунисты продолжали маскировать еврейский национал-

социализм. Они не называли его его собственным именем. 

Они пользовались эвфимизмами. Они деликатно переставляли 

слова, чтобы не обнажить духовного родства Гитлера с его 

еврейскими учителями. Они называли еврейских национал-

социалистов <социал-националистами> (см., например, книгу 

Л.Я.Дадиани <Критика идеологии и политики социал-

сионизма>. М. 1986г., с. 9, 14 и др.).

 

         В дальнейшем дело еврейского социализма 

осложнилось, похоже, со стороны человеческого материала. 

С <себешливыми людишками> социализм не построишь. 

Этот факт пришлось признать молча и свернуть 

строительство социализма, по крайней мере, на время. В 

1977г. к власти в Израиле пришли сионисты-капиталисты, а 

сионисты-социалисты переместились в оппозицию. Идея 

Гесса, при всех её достоинствах, оказалась в чём-то 

нереалистичной. Но полностью её в архив не сдадут. Уж 

очень богата социалистическая идея своими возможностями. 

Недаром такое внимание  к ней всегда проявляли евреи. Они 

понимают,  что в ней будущее, поэтому и хотят приспособить 

её к себе. Создать карикатуру на Царство Небесное на земле. 

И для начала подпитывать дело еврейского национал-

социализма  (без поддержки еврейского капитала 

социалистическая практика в Израиле была бы попросту 

невозможна), а затем постепенно наращивать роль 

социалистической составляющей в её симбиозе с 

капитализмом.

 

                                            -----оОо-----

 

       Но оставим евреев с их проблемами: как ни важна 

еврейская тема, главная тема - наши собственные дела. И 

здесь уместно сказать ещё раз, что без той совершенной 

вертикали, которую даёт Евангелие, ущербно любое общество 

и любая человеческая жизнь. Христианская идея это самая 

высокая идея, а потому и самая трудная. Она делает трудным 

как национальное дело, так и его социальную составляющую. 

А без неё они легки, но легковесны. И потому обречены, в 

конечном итоге, на катастрофы.

 

      Христианская идея есть вертикаль, подымающая людей к 

Богу и раскрывающая их богоподобие. Но эта вертикаль не 

полна без утверждённой на ней горизонтали, открывающей 

правду соборности. Христианская идея сочетает в себе 

вертикаль с горизонталью. Она есть крест с распятым на нём 

Богом.

 

        Если русские христиане не поймут этой простой истины и 

не избавятся от односторонней духовности, если не 

восстановят её полноту, то вымрут вместе с русским народом. 

А восстановить её полноту - значит взяться за трудную 

работу воцерковления национальной и социальной идей и 

воплощения их в жизни. В этой работе каждый русский 

человек, если он человек, найдёт сам своё место. И будет она, 

при всей её тяжести, слаще вина и любой иной отрады. Без 

этой работы, которой не будет конца, Христианство не 

обретёт своего <второго дыхания>. А если обретёт, то жизнь 

станет благодатнее не только для русских православных 

христиан. Русское возрождение благодатно откликнется во 

всех народах.

 

                                              -----оОо-----

 

          Мне скажут, конечно, что я опоздал с этой мыслью: 

история фактически закончилась или вот-вот закончится. А 

потому надо готовиться не к новой жизни, а к смерти, 

достойной христианина. Надо укреплять свою душу, чтобы не 

дрогнуть, когда предложат печать на лоб.

 

         Но я думаю иначе. Историю с нынешними кодами и 

чипами, может быть, и устроили только ради того, чтобы мы 

перестали думать о будущем русского народа. Чтобы 

смирились с мыслью о том, что всё уже кончено. Ведь 

инсценировать наступающий конец света не трудно. Назвать 

<зверем> какой-нибудь компьютер. Включить число 666 в 

какой-нибудь код. Пустить слух, что строительство храма в 

Иерусалиме уже идёт. И т.д. Сделав при этом большие глаза. 

А остальное сделают наши собственные ротозеи. Подхватят и 

устроют такую истерику, что будет любо-дорого посмотреть.

 

       Истерика с протестами против ИНН не может быть 

реальным препятствием для сбора информации о каждом 

русском человеке хозяевами современного мира. Реальным 

препятствием может быть лишь возрождение русского народа 

и овладение им его законным правом распоряжаться на его 

собственной земле. Вот от какой важной работы отвлекают 

внимание русских людей устроители конца света.

 

      К смерти надо быть готовым всегда. Наш <конец света> 

может наступить в любую минуту. Поэтому надо стараться 

жить так, чтобы всегда быть готовым предстать пред 

Господом Богом. Но жизнь своего народа при этом строить 

так,  как будто конца света не будет никогда. Иначе, не зная 

действительных сроков истории (которые знает лишь Бог), 

мы можем стать жертвами очередной провокации. А сколько 

их уже было? Пора бы и поумнеть.

 

      Единственный правильный ответ на работу сынов дьявола 

- самоорганизация русского народа вокруг Русской 

Православной Церкви.

 

Апрель - октябрь 2001г.

 

 

 

      

 

       

 

 

 

 

               СЕДЬМАЯ ЧАСТЬ статьи <Нужен ли нам 

социализм>

 

 

 

          Николай Владимирович Сомин написал статью 

<ОСНОВНЫЕ ЦЕРКОВНЫЕ ДОКТРИНЫ О БОГАТСТВЕ 

И СОБСТВЕННОСТИ. ИСТОРИЯ ЭТИХ ДОКТРИН В 

ПРАВОСЛАВИИ, КАТОЛИЧЕСТВЕ И 

ПРОТЕСТАНТИЗМЕ>. Этой небольшой статье 

предшествовала большая работа по изучению темы. Я 

изложу своими словами суть этой статьи, как я её понял.

 

          В мире, называющим себя христианским, есть три 

основных понимания собственности. Первое понимание - 

евангельское и святоотеческое. Согласно ему, служение 

Богу несовместимо со служением маммоне, т.е. 

несовместимо со стяжанием личного и семейного богатства. 

Это понимание никогда и никем из христиан формально не 

отвергалось, но по причине его вопиющего радикализма 

(<всё, что имеешь, продай и раздай нищим, и будешь иметь 

сокровище на небесах; и приходи, следуй за Мною>, - Лк. 

18, 22) сочеталось с таким его разъяснением, которое 

ослабляло его радикализм или даже упраздняло его 

фактически. Хотя сам евангельский текст оставался при 

этом по-прежнему авторитетным в высшей степени. 

Согласно этому второму пониманию оказывалось, что за 

Христом можно следовать и не отказываясь от своего 

богатства и даже наращивая его, но только при том 

непременном условии, что наращиваешь его законными в 

нравственном отношении способами и не делаешься рабом 

своего богатства, а распоряжаешься им так, как если бы Бог 

поставил тебя распоряжаться Его имуществом.

 

        Это второе понимание собственности Н.В.Сомин 

называет <общепринятым> в православном и католическом 

мирах. Но не в мире протестантском, где материальное 

стяжание стало главной заботой человека и даже его 

религиозной добродетелью, но опять-таки при том 

непременном условии, что он сочетает своё стяжательство с 

верой в Бога и с изучением Библии в свободное от стяжаний 

время, с посещением собраний своих единоверцев и с 

отчислением в пользу  своих религиозных сообществ 

определённого процента от своих доходов.

 

         Заслуга Н.В.Сомина в том, что он выявил эти три 

основных формулы отношения к собственности, которые, 

как правило, теряются в хаосе современных богословских 

мнений по занимающему нас вопросу. Выявил - и заставил 

задуматься о них. О том, какие обстоятельства их породили 

и какая судьба ждёт их в будущем.

 

        Кроме того, автор сделал прозрачный намёк об их 

судьбе, отметив, что в новейшее время католики отошли от 

своего традиционного <общепринятого> понимания 

собственности в сторону понимания протестантского. Они 

фактически приняли, в лице своих богословов и, прежде 

всего, в лице своего папы Иоанна Павла 2-го, <новый 

мировой порядок> со всеми вытекающими отсюда 

последствиями.

 

                                                        ---оОо---

 

        А теперь попробуем уяснить для себя, какие 

исторические обстоятельства сформировали в своё время 

эти выявленные Н.В.Соминым доктрины. Почему 

православные и католические политики реабилитировали, 

хотя и с существенными оговорками, личное и семейное 

стяжание собственности. Они это сделали, конечно, не 

потому, что отрицали евангельский идеал, а потому, что 

вынуждены были признать его практически полную 

несовместимость с реалиями своего времени. Полную его 

невозможность в качестве общей нормы. Если юноша, не 

имеющий семьи, ещё может отказаться от своего имения и 

последовать за Христом в качестве монаха или какого-

нибудь дервиша, то как отказаться от имения тому, кто 

имеет жену и, тем более, детей? Ведь их надо кормить, 

одевать, обучать. А где они будут жить, если отец продаст 

свой дом и раздаст деньги нищим?.. И во что превратится 

государство, если все его граждане станут нищими? Кому 

будут продавать свои имения опоздавшие с этим делом, 

если никто не захочет иметь ничего своего? И кому эти 

имения будут, в конечном итоге, принадлежать?.. Ведь 

нельзя же оставлять их бесхозными.

 

        Нелепость слов Христа, понятых таким образом, была 

очевидной. Поэтому Его толкователи, спасая Благую Весть 

от обнажения её нелепости, поправили своего Учителя, и 

сделали это очень деликатно. Они провозгласили: 

завещанная Господом идеальная норма осуществима в этом 

неидеальном мире только отчасти. Её могут вместить лишь 

избранные из избранных, т.е. монахи и подобные им по 

своему бескорыстию юроды. А остальные могут, оставаясь 

добрыми христианами, владеть своими имениями и даже 

без угрызений совести умножать их, но, разумеется, 

соблюдая при этом известные условия.

 

        Вот логика адаптации евангельской нормы к 

тогдашним реалиям. И эта логика была по-своему очень 

логичной. Придумать что-либо лучшее было нельзя. Или 

так трудно, что сделать этого не сумели. Эта логика была 

неуязвимой до тех пор, пока у <общепринятой> доктрины 

не было серьёзных конкурентов. Пока христианская 

цивилизация была более или менее однородной по своему 

социальному коду. И пока соседние цивилизации 

руководствовались сходными началами в своём понимании 

собственности.

 

       Но... затем обнаружилось, с большим опозданием, что 

вооружённые <общепринятой>  и сходными с нею 

доктринами цивилизации отстают в своём материальном 

развитии от цивилизации нового типа, тоже вроде бы 

христианской, но куда более рациональной и практичной.  

А отставание в материальном отношении сказывается и на 

делах, имеющих смешанный, т.е. духовно-материальный 

характер. Они отстают в хозяйственном, техническом, 

научном и политическом отношении. И, следовательно, в 

военном. А это значит, что они обречены на завоевание 

этой более сильной цивилизацией. На завоевание если не 

внешнее, то внутреннее, т.е. культурное, хозяйственное и 

политическое.

 

       Дело, стало быть, не в каких-то внешних и случайных 

обстоятельствах, а в особенностях социальных кодов этих 

цивилизаций. <Общепринятая> формула собственности, 

ограничивая в человеке его страсть к стяжательству 

известными нормами, ослабляла тем самым её, а 

зависимость человека и его собственности от интересов 

самовластного Государства ослабляла её ещё больше. Ибо 

нет смысла перенапрягаться в стяжательстве, что-то 

придумывать и затевать, если плоды твоих усилий не 

защищены ничем от государственного произвола. Живи, как 

все, проявляя себя лишь в рамках привычного. Человек, 

живший под знаком <общепринятой> формулы 

собственности (и органически связанных с нею типов 

государства и правосознания), не мог ни много думать о 

Боге и созданном Им мире, ни эффективно им служить, не 

причиняя тем самым ущерба своему хозяйству. Как и 

наоборот: он не мог погрузиться целиком в служение 

маммоне, не оказавшись в конфликте с обществом и его 

нормами. Противоположные начала в человеке 

обессиливали друг друга, результатом чего и стал застой в 

обществе. Застой как в области мысли, так и в сфере 

практических её приложений.

 

       Но если <общепринятая> формула обуздывала в 

человеке его стремление к приобретательству и подавляла 

его активность в этом направлении, то протестантская 

формула, наоборот, освобождала их, сводя обязанности 

человека перед Богом и Его творением к формальности или 

к такому минимуму, который не влиял существено на его 

жизнь и дела. Протестантская формула жизни 

стимулировала в людях инициативу по части личного 

обогащения, а эта последняя утилизировала, рано или 

поздно, любое изобретение, открытие и вообще всякое 

знание, поощряя тем самым их производство и пропаганду. 

Вот чем объясняется поначалу медленный их рост в 

католическом мире (но всё-таки намного больший, чем в 

православном мире, потому что именно католичество 

вынашивало в себе протестантизм), а затем 

взрывоподобный после того, как протестанты, отстояв в 

религиозных войнах своё право на собственную 

цивилизацию, начали проявлять свой истинный характер.

 

        Кроме того, надо учесть, что протестантский мир 

утилизировал в значительной степени даже стремление 

людей к истине и добру. Плоды такого стремления 

сортировались самим ходом жизни общества, порождённого 

протестантской формулой. При этом бесполезные или 

вредные для него плоды обрекались на исчезновение или 

забвение, а другие использовались в обработанном виде для 

маскировки истинного лица этого общества и для придания 

ему самого привлекательного вида.

 

      Развязывая в людях алчность, протестантский код жизни 

порождал всё большую конкуренцию между ними как по 

части приобретения богатств, так и по части потребления. А 

эта конкуренция вынуждала их снижать, чем дальше тем 

больше, нормы нравственности как в культурной, так и в 

хозяйственной жизни. Протестантская этика фактически 

принуждала людей к безнравственности, но делала это 

лицемерно, сочетая скрытное принуждение с внешним 

благочестием. Двойная мораль, скрытная и показная, 

роднила протестантов (особенно кальвинистов) с 

фарисеями и потомками их, тоже сочетавшими свою 

показную верность Моисееву Закону с тайным беззаконием 

Талмуда. По существу протестантизм в его крайней форме 

(кальвинистской) был христиански окрашенным отпрыском 

талмудического иудаизма, чем и объясняется их негласный 

союз в истории.

 

        Вселенски омут, порождённый этими двумя 

родственными силами, стал затягивать в себя не только 

евреев и протестантов. Если не хочешь оказаться 

растоптанным конкурентами, откажись (не на словах, а в 

глубине своего сердца, в глубокой тайне от всех, даже от 

жены и детей) от связывающих тебя в делах нравственных и 

религиозных ограничений. И оправдывай себя так (если ты 

не еврей), как оправдывают своё стяжательство 

протестанты. Вот чем объясняется отмеченный 

Н.В.Соминым факт отречения католиков от их собственной 

<общепринятой> доктрины и переход их на протестантские 

позиции.

 

       Но по пути, проложенному католиками, вынуждены 

будут пойти со временем и православные христиане, ныне 

ещё продолжающие формально держаться <общепринятой> 

теории. Вынуждены будут пойти, если не вернутся на 

позиции евангельские и святоотеческие, подразумевающие 

общество нового типа - более совершенное по сравнению с 

обществами традиционными и модернистскими. Отказ 

православных христиан об <общепринятой> теории 

неизбежен, и вопрос только в том, в какую сторону они 

двинутся от неё.

 

     На практике они уже сегодня вынуждены ловчить, 

приспосабливаясь к волчьим порядкам свободного от 

совести предпринимательства. Как говорится: с волками 

жить - по-волчьи выть. К этой жестокой необходимости 

принуждаются не только православные дельцы, но и 

рядовые православные наёмники, которым надо содержать 

свои семьи. И эти православные наёмники вынуждены 

работать не там, где им хочется, а где приходится. И на 

условиях, выбранных не ими. При всей их формальной 

свободе, у них нет выбора. Поэтому им приходится 

сноситть унижения ради хлеба насущного. Молчать, когда 

молчание безнравственно или даже преступно. Или даже 

помогать в делах нехороших. Вспомним пророческий образ 

Сонечки Мармеладовой.

 

        Желание православных христиан держаться привычной 

<общепринятой> теории и жмуриться, отказываясь понять 

её порок, т.е. причину как исторической катастрофы 

христианства, так и своего теперешнего жалкого 

положения, лишь углубляет идейный кризис Православия и 

способствует окончательному превращению его в 

реликтовую религию, бессильную и бесполезную для 

общества.

 

       Спасти Православие от нео-фарисейства и включения в 

систему <нового мирового порядка> может лишь признание 

православными христианами истинного положения вещей. 

Т.е. признание ими полной правды евангельских слов о 

невозможности служить двум господам и, как следствие, 

признание ими исторической ограниченности 

<общепринятой> доктрины, в которой правда Христова 

была усечена по причине неготовности христиан думать об 

обществе действительно христианском, в котором каждый 

заботился бы обо всех, а все заботились бы о каждом. В 

котором каждый имел бы минимум необходимых для жизни 

условий, освобождающий его для высшей жизни. Для дум о 

Боге и созданном Им мире. И для служения Богу в Его 

мире. Вот что такое социализм, понятый по-православному. 

Это, выражаясь образно, такой порядок вещей, когда 

человек за столом не хватает лучший кусок, а берёт 

худший, чтобы лучший кусок достался самому слабому или 

самому недогадливому. Когда человек не завидует 

имеющим более сладкие куски, потому что знает сладость 

более высокую.

 

        Социализм невозможен при таком состоянии людей, 

когда они завидуют кому-то. Зависть - это не христианское 

чувство. Она порождается незнанием или забвением Бога. 

Вот почему социализм без Бога невозможен. Зависть не 

даст ему выстроиться и даже выстроенное разрушит. 

Зависть сродни гниению. Но знание Бога и формальное 

признание Его, даже формальное служение Ему - разные 

вещи. Фарисеи тоже <служили Богу>. Появление зависти, 

как и гордыни, свидетельствует о начале перерождения 

знания Бога в Его незнание. Это начало внутреннего 

омертвления веры. Кто действительно знает Бога, тот не 

завидует никому. Даже святым, которые и краше его, и 

ближе его к Богу. Но - восхищается ими и свободно 

поклоняется им.

 

        Иметь минимум материальных благ для того, чтобы 

приобретать максимум богатств духовных - разве в этом 

есть что-то новое? И разве не об этом всё Евангелие? И 

разве может быть у разумного человека иной смысл жизни, 

чем служить Богу в созданном Им мире? Думать о Боге, 

насколько хватит ума, и работать на Него, насколько хватит 

сил,- что может быть выше и лучше этого?.. И это дело не 

одних только святых, но каждого из нас, потому что иначе 

рушится человеческий мир и вместе с ним разрушаемся мы 

сами.

 

                                                       ---оОо---

 

          Мне говорят: Ну, хорошо. Пусть даже так. Но почему 

ты называешь этот порядок вещей социализмом? Нас, 

православных, тошнит и вывёртывает наизнанку от самого 

этого слова. Назови этот порядок соборностью или 

общинностью. А то прицепился к слову, выросшему совсем 

не на христианской почве.

 

       Я думаю так: не на христианской почве выросли не 

только разные слова, наполнившиеся затем христианским 

смыслом, но и многое другое, что вошло затем в 

христианский круг идей. Например, не на христианской 

почве выросли государство, философия и разные искусства. 

Промысл Божий объемлет всё творение, не только мир 

христианский. Поэтому нет ничего страшного в том, что 

слово <социализм> пришло в христианский мир извне. 

Слово, но не идея, заключённая в этом слове, о чём уже 

говорилось ранее. 

 

         Но и само это слово прекрасно. И его нужно сохранить 

потому, что никакое иное слово не говорит так ясно и 

твёрдо об исторической катастрофе христианства, которую 

христиане предпочитают либо не замечать, либо 

мистифицировать, тем самым обессиливая себя. И никакое 

иное слово не говорит так ясно и твёрдо о причинах этой 

катастрофы и о способе выхода из неё. Вот почему нам 

нельзя отказываться от слова <социализм> при всём его 

принципиальном тождестве со словами <общинность> и 

<соборность>.

 

         Если слово <общинность> выражает идею согласия и 

единства сравнительно малого коллектива (причём согласия 

во многом первоначального, т.е. не всегда и не во всём 

глубокого), если слово <соборность> выражает собою идею  

уже окончательного и бесконечно глубокого согласия и 

единства всего творения Божия (или идею приближения к 

такой гармонии), то слово <социализм> выражает собою  по 

преимуществу судьбу этих двух родственных идей в 

истории после явления в ней Спасителя. За этим словом 

стоит <оптимистическая трагедия> христианства.

 

                                                            ---оОо---

 

-     Но ты говоришь такие вещи, о которых нет ни 

слова ни в Евангелии, ни у святых отцов. О них не 

говорилось и на Вселенских Соборах. Ты несёшь 

отсебятину.

 

-     В Евангелии не было ни слова ни о святых отцах, 

ни о Вселенских Соборах. Не знала их в том виде, 

какой они приобрели в дальнейшем, и ранняя 

Церковь. Но следует ли из этого, что они выросли 

не из неё?  что они были <отсебятиной> христиан 

позднейших?

 

          Так и с выводами из Евангелия о социализме. Разве 

похоже растение на семя, из которого оно выросло? В 

Евангелии не было ни слова о социализме, но сказанное в 

нём подразумевает общество, члены которого заботятся 

друг о друге и не отделяют своих интересов от общих. А 

потому и имеют общую собственность.

 

          Вспомним евангельскую притчу о талантах. В ней 

осуждается консерватизм бездельника, хранившего 

полученный от Бога талант, но не прибавившего к нему 

ничего от своего труда. Он не пустил полученное от Бога в 

дело (а дело, как правило, связано не только с трудом, но и с 

риском). А что это значит - пустить в дело талант? Это 

значит получить прибыль, т.е. нечто новое и большее того, 

что было ранее. Вот почему пугаться всякой новизны 

значит быть плохим христианином. Истинное христианство 

отметает ложную новизну, а добрую новизну принимает. 

Добрую новизну, т.е. согласную во всём по своему смыслу с 

Евангелием и святыми отцами, и, кроме того, вызванную 

действительными потребностями Церкви в новых условиях, 

а не просто стремлением к новизне ради неё самой.

 

         Святые отцы и участники Вселенских Соборов 

<пустили в дело> евангельские таланты и выработали на их 

основе и в их духе догматы и каноны, которых не было в 

столь отчеканенном виде до этого. И это была добрая 

новизна. Поэтому и современные христиане должны им 

подражать, если не хотят уподобиться евангельскому 

консерватору, зарывшему свой в землю полученное им от 

Бога. Мы обязаны развить евангельские и святоотеческие 

истины о собственности в полностью согласное с ними 

социальное учение, объясняющее причины 

дехристианизации мира и правильно ориентирующее всех 

относительно нашего настоящего и будущего.

 

                                                           ---оОо---

 

               Итак, вывод, который просится из статьи 

Н.В.Сомина:

 

              <Общепринятый> код жизни обречён на 

окончательное поражение в ближайшем будущем, а 

торжество <протестантского> кода будет торжеством самых 

разрушительных сил в человечестве. Чтобы избежать такой 

перспективы, нужно принять новый код жизни и создать на 

его основе новый тип цивилизации, более совершенный, 

нежели известные нам из истории. Нужен новый или, 

точнее, истинный социализм, осмысленный, главным 

образом, с евангельских и святоотеческих позиций.

 

9 марта 2002 г.