- А отчего ты боишься, что он с тобой сделает, мальчик?
Кусочек хлеба основательно и любовно-аккуратно собирает с тарелки подливку.
- Бояться ты должен того, что с тобой сделаю я.
Полные губы принимают хлеб, смыкаются и толстыми гибкими ленивыми червями начинают растягиваться и сокращаться в такт жевкам.
Лицо дона Магриба - словно маска белого клоуна, когда он не накрашен - круглое, кожа бархатистая, бледно-розовая.
Глаза щурятся, щёки раздуваются и опадают, челюсти неутомимо перемалывают хлебный кусочек, наслаждаясь вкусом. Приплюснутый нос приморщен от сдержанного удовольствия.
Камзол на доне Магрибе фартовской - коричневый, из замши, матово поблескивающий в мягком тёплом свете трактирных ламп.
Нет, не думайте, что в трактире "Весёлая сойка" лампы все сплошь ярки и мягкосветны. Зайдите в общий зал, коли не верите. Только кошелёк лучше тут оставьте, я посторожу. Что кривитесь? Всё вернее - меня ещё догнать можно, вы меня в лицо видели, а там... Кто его знает, чья рука в ваш карман или за пояс забралась - разносчика или соседа по столу? Или, может, шли вы по залу, да споткнулись, и вылетел ваш кошелёк как из пращи да осел в дальнем углу у Задиры Томаса? Ну не станете ж вы у него спрашивать, побойтесь Бога. Так что кладите тут. Я присмотрю...
- Слушай, что я тебе говорю, оплёвок. - голос дона Магриба холоден и остр, как лезвие ножа в печени. Задумался я. Что мне, жить надоело? Роскошь себе позволять начал.
Смотрю на дона Магриба. Молча. Не давали мне права пасть открывать.
Жуёт дон Магриб. Отставил тарелку от жаркого, принёс ему хозяин Раскомо тарелку с каплуном и грибами.
Отрывает дон Магриб у каплуна крылышко, обмакивает в блюдце с соусом горчично-медовым, отправляет в рот, смыкает губы и жуёт. Прямо с костями.
Глотает. Отрывает второе.
Смотрю я, как дон Магриб ужин вкушает. Глаза мои стеклянные, внимательные.
Так мне положено.
Берёт дон Магриб ножик со стола. Не барский ножик, не круглый на конце. Обычный ножик с лезвием в пол-ладони длиной да в два пальца ширины. Обоюдоострой ширины.
Любит дон Магриб короткие ножики.
Помню, как он Бармалео мошонку самолично этим ножиком вскрывал. Я Барта за левую руку держал. Томас-Задира за обе ноги без натуги управлялся. Раскомо правую руку тянул. Пасть у Барта Раскомовским передником была заткнута.
Приговаривал дон Магриб:
- Не по росту у тебя, Бармалео, мозги малы. Яйца у тебя мозгов крупнее. Крови в них больше уходит. Не хватает голове. Надо помочь.
Вскрыл с этими словами он Бартовскую мошонку, да и отрезал одно.
Орал сквозь кляп Барт, плакал, вены на лице его синими верёвками сплелись.
Держали мы страдальца.
Дон Магриб же встал - он за этим самым столом и сидел, только скатерти не было, чтоб не поганить - встал и подошёл к другому концу Барта.
Пальцем большим провёл по щеке потной, и показал Барту его яйцо, на кончик ножа насаженное:
- Видишь, дурачок, вот так оно и бывает. Ты что плачешь, дурашка? Я ж тебе не хрен отрезал. Ну разве что ты опять не туда кровь распределишь, так и от него кончик отниму.
Стряхнул кусок плоти на пол небрежно, и, вытирая, провёл легонько лезвием по щеке Бартовой.
- А если, - голос его стал таким же острым, как я только что слышал - и там не поможет, придётся самые опасные меры принять.
Повёл он лезвием по низу Бартовой челюсти, вдоль шеи, напротив яремной вены.
- Башку тебе отхвачу, понял? - и лезвие упёрлось в кожу Барта.
Вытянул Раскомо кляп изо рта Бармалео.
- Говори, можно, - кивнул благосклонно дон Магриб.
- Понял, вельможный дон, всё понял, - зачастил плачущий Барт - всё как есть...
- А язык-то у тебя длинноват, - мягко заметил дон Магриб, - во рту-то и не помещается.
Заткнулся Барт.
Махнул рукой дон Магриб - уберите, мол, тут.
Ножик на стол положил.
Раскомо возьмёт, вымоет.
И вышел.
Понесли мы тогда Барта в подсобку. Там его Джина, жена Раскомо, перемотала да за лекарем Кастильо отправилась.
Три года с того прошло.
А теперь тем ножиком режет дон Магриб каплуна, вилкой кусочки в соус макает.
А Бармалео - по струнке, по струнке. Раз за ним косяк случился, так он сам на коленях приполз к дону Магрибу, помиловать молил.
Выслушал его дон Магриб, да благосклонно рукой махнул - прощаю.
- А что он там что-то тебе обещал, так это его вина, не твоя. Если ты меня будешь слушать, мальчик мой. Ну ты знаешь.
Отложил дон Магриб ножик да вилку. Взял стеклянную чашу с пуншем холодным ягодным со стола. Отпил.
- Так что бери ты Томаса-Задиру, да вскройте этому святоше ливер. Можете на воротах церквушки его прибить.
Приказ получен. Но не отпускали меня.
Допивает дон Магриб пунш из чаши.
Чмокает губами. Вытирает их салфеткой.
- Иди, малыш Бугерион.
Томас-Задира сидит в углу церковки, уронив голову на грудь. И кровь течёт из угла рта. Тянется вязкой ниткой. Засыхает на груди.
Мёртв Томас.
Я в другом углу. Болит сломанная нога. Руки за спиной, и размозжённые пальцы на фоне ноги - просто почесуха детская.
Я жив только потому, что кто-то должен доставить весточку дону Магрибу.
А весточка та пишется. Вон перо стальное по бумаге скрипит.
Водит пером Братец.
Сука.
Откидываю голову назад, на каменную кладку. Нос кровью забило. Ртом дышу.
Тонкие черты у Братца. Как у мальчика из аристократической семьи.
Только руки жёсткие, пальцы стальные. Удары у него каменные.
Дописал. Песочком посыпал. В трубочку свернул, да ленточкой перемотал.
Мне за пазуху, в карман аккуратно положил.
Вытянул меня аккуратно, и на полу разложил.
Сам рядом на колени стал, и штанину лезвием узким разрезал.
Не дёргался я - не слабее дона Магриба меня Братец напугал.
А этот монах-убийца руками пощупал ногу, колено сломанное пальцами легко помял, а потом как ухватится за лодыжку и под коленом, как дёрнет и рванёт резко! Заорал я, вороны с крыш послетали. Лежу, всхлипываю. В штанах горячо и мокро.
Братец же поднялся, к столу, на котором писал, подошёл, раскрыл укладку кожаную, вынул из неё баночку какую-то. Вернулся.
Открыл баночку свою, сунул туда пальцы, намазал мне сустав холодной мазью. И легчать начало. Я аж глаза закрыл.
- Не спать.
Шлёпает меня по щеке Братец.
Открываю глаза.
- Вставай. Выдам тебе костыль, и иди к своему дону. Письмо ему отдашь. А на словах передай вот что - хотите сдохнуть все, прошу не стесняться. Я здесь. Всё понял?
Киваю.
- Язык проглотил?
- Н-нет.
- Ну так давай. У меня дел ещё выше головы.
Сходил опять к столу, вернулся, поставил рядом со мной новенький деревянный костыль. Ещё лаком блестит. Откуда он у него тут?
Открыл дверь церкви. Поставил меня прямо - нога даже не пикнула, одеревенела совсем - развязал мне руки, сунул под мышку костыль и с тем и оставил. Внутрь церквы пошёл.
Волокся я по неровно мощёной улочке, и всхлипывал.
Смотрели на меня уличные шпанята, но никто и пасть открыть не посмел - вон, мол, малыш Бугерион в обоссанных портках с одной штаниной на костыле шкандыбает и соплями дорогу мостит.
Знали, к кому иду.
Дон Магриб чай пьёт. С малиновым вареньем. Смотрит в садик, что под окном его эркера, и пьёт из блюдца. Булку ножичком режет.
Я перед ним на костыле стою. Молча.
Команды пасть открывать не давали.
- Так что? - оторвался дон Магриб от блюдца. Ложечку в розетку опустил, ягодку покрасивше выбирает.
- Томас-Задира мёртв.
- Так-так, - дон Магриб суёт ложечку в рот, облизывает. Нормально всё. Ну нет Томаса и нет. Нет - так с чего спрос?
- Святошу закопали?
Вот и конец мой.
- Жив святоша.
Дон Магриб снова ложечку в варенье сунул. И это бывает.
- Письмо вам просил передать.
Подымает на меня дон Магриб чёрный взгляд. Машет рукой Рябому Альму. Сторож это его домашний. Вы с ним ещё не виделись. Да не в прогаре - Томаса-Задиру видали? Вот такой же, только спокойнее.
Рябой Альм берёт из моей руки столбик письма, поворачивается и подаёт дону Магрибу.
Берёт дон Магриб письмецо, и ножиком распарывает крепёжную ленточку. Расправляет на столе.
Читает.
Полнится кровью красной лицо его. Отставляет в сторону розетку с вареньем. Смотрит на блюдце. Кривит губы.
А потом вдруг сметает его со стола с размаху тыльной стороной ладони. Вдребезги блюдце. Осколки брызгами от стены.
- Это всё?
Ну вот теперь точно конец.
- Нет. На словах просил передать - если хотим сдохнуть, то чтобы не стеснялись. Он будет там же, в церкви.
Пу-пу-пу - наигрывает на губах дон Магриб. Отходит кровь от щёк.
Считаю про себя.
Раз, два, три...
- Ну сходим, посмотрим, кто с кем стесняться не станет.
Пошли мы. Процессией почти - две коляски да трое пешком.
В первой коляске, двуколке потёртой, на которой за город за десятиной ездим - я. Во второй - полукарете-ландо, с открытым передом - дон Магриб. Не вместе ж нам - ему и мне, следопыту - пусть заслуженному, но чёрной кости, да ещё и в обоссанных штанах с одной распоротой штаниной - что вы, право слово! Бога побойтесь. А пока Он на вас не смотрит - дона Магриба не гневите. Ну вы уж поняли, правда? Не из идиотов ведь вы. Вы господа понимающие, с мудростью. Нет-нет, не лебежу я перед вами, господа, никак нет! Что вы, что вы. Дальше?
Ну, так дон Магриб в ландо своём, я в двуколке, костыль обнявши, да трое наших, уличных.
Рябой Альм. Магима Горлодёр. Ну и Вьюн Рожнеский.
Альма я уже сказывал - домашний сторож и телохранитель дона Магриба. Магима Горлодёр - пыточник наш. Палач. Он за что прозвище получил - пальцы у него стальные, хоть и короткие. Одним хватом может навсегда голоса лишить - расплющить глотку, все хрящи да жилы горловые в комок смять. А может убить так же легко - вырвать глотку вместе с мышцами и жилами. Раз - и дыра у бедолаги, который ему в руки попал, вместо горла. Ну, сильный детина. Безжалостный. Одно могу сказать - не мучитель, нет. Птичку не тронет. Кошки у него живут приблудные да собаки. Штук двадцать, наверно. Он их с руки кормит, да гладит в две ладони, разговаривает с ними. Он когда с трудов в ворота дома своего входит, вся его свора к нему бегом бежит, мяукает да лает. И что заметно - никто у него друг друга не ест. В одной комнате вся его живность живёт, и меж собой не задирается. Прямо говорун на живность, аж... Что? Заболтался? Виноват.
Третьим с нами Вьюн Рожнеский.
Вот кто мне страшен сразу за доном Магрибом, так это Вьюн.
Личный убийца он дона Магриба. Да не простой, не костолом, нет.
Для особенных он случаев. Когда надо не просто кому-то зубы в глотку вбить, а страху на люд нагнать. Чтобы годами вспоминали, да в глухом подвале, от всех затворившись, перешёптывались.
Он всё может - может жертву живьём как свинью освежевать да на главной площади, прямо перед ратушей, на фонаре за пятки подвесить. Может на вертеле закоптить, да в продажу мясникам по частям сдать. И деньгу вперёд взять. Да проследить, чтоб мясники никому не сказали, что они посетителю в мятую газетку заворачивают. А потом голову копчёную, кисти-стопы да прочее, что в продажу совать совсем уж невместно, перед той же ратушей на доске выложить, да имена мясников на той же доске приписать. Всё может. Чем он от дона Магриба отличается - он измучает, но убьёт. Жертва дольше дня-другого не мается.
Что говорите? Неправильно? Что неправильно? А, ну да, ну да. Конечно же, правы вы, неправильно, да... Продолжаю, продолжаю, не гневайтесь, милосердные господа!
Ну так вот мы и выдвинулись.
Зачем меня взяли? Ну как, что вы, честное слово! Должен же кто-то на виновника пальцем точно показать! Дон Магриб не против лишний грех на душу взять, но вот промахов не любит. Страсть прямо как.
Ну так и вот, пришли мы...
Что? Выпить? Язык у меня заплетается? Вашей милостью, судари, вашей милостью благодарствую...
Ох, спасибо большое! Аж ум на место стал. Умаялся я...
Ну так вот.
Церковка ждала нас. Врата-двери были распахнуты.
Перед входом лежал Томас-Задира. Руки на груди сложены, кровь с лица вымыта. В саван одетый. Честь по чести.
Благолепно.
В церкви свет горел. И слышал я, как молитву кто-то там на новой латыни ведёт. Громко поёт. Сильным таким голосом. Заслушаешься.
Если дадут.
Меня из двуколки вытряхнули. К ландо дона Магриба сопроводили.
- Пойди погляди - тот? Иди.
Я пошёл. Сказано - иди. А что нога как огнём горит - твоё дело. Шёл и понимал - тот. Голос его.
Но не ослушаться же?
Подобрался я к дверям, заглянул внутрь.
Стоял Братец перед алтарём на коленях да поклоны клал.
Церковь изнутри как вылизанная была. Даже кучи дерьма из ближних углов убраны, и запах чем-то отбит. Я аж проникся. Сам ещё неделю назад там срал, когда прижало.
Стоял я и проникался мыслью, что по ступенькам подниматься надо. Две их, ступеньки, но ноге больной и того много.
А тут, по счастью, домолился Братец. Поднялся, крестясь, да к распятию приложился. А потом обернулся.
Я тоже обернулся к нашим, кивнул - тот самый.
Дон Магриб негромко сказал, и пошла троица. Мимо меня пролетела. А я у дверей остался на костыле своём. Смотреть.
Только вдруг захлопнулись двери-воротины. Как по волшебству.
Только полоса света в щель между створками по брусчатке легла.
Выругался я про себя, но что делать - полез на ступеньки эти проклятые. Смотреть.
Кто ж ещё всё в деталях дону Магрибу обскажет? Не Рябой Альм же.
Ох больно было. Но дон Магриб больнее будет.
И едва успел.
Приник я взглядом к щели.
Надвигались трое на монаха.
Впереди - Рябой Альм да Магима Горлодёр. За ними - Вьюн.
Альм первым упал. Как Томас-Задира до него. Томаса Братец просто ударил кулаком в грудь, сломав кости и порвав жилы в лёгких. Потому кровь и текла у того со рта.
Упал Альм лицом вперёд. Прямо в проходе.
А потом я увидал, как что-то летит прямо на меня - на щель дверную.
Не успел я убраться - ударила меня проклятущая дверь, сшибла с ног. Ох и матерился я, ногу обнимая. Матушка моя бы не одобрила.
А когда чуть отпустило, увидел я, что на брусчатке лежит Магима Горлодёр. И то, увидел - это сказано в перебор. Лежал на камнях мужик, всем с виду как Магима, да в одежде его. А вот лица у мужика было никак не разобрать. Месиво одно.
А из-под Магимы рука тонкая торчала, с ножом в ней зажатым. Дёргалась рука, дрожала, потом пальцы распались, и нож по камням лязгнул.
Вьюнов нож.
Прозвучали по церковке шаги.
Попытался я в тень заползти, да куда там.
Вышел в двери Братец.
- Ты тоже тут? - спросил.
И баночку с мазью протянул.
- Хочешь?
Вот что мне было сказать? Ничего. Кивнуть только.
Опустился он передо мной на колени, и ногу вновь по камням ровно вытянул. Ох и взвыл я! Слегка пальцами по ней пробежал - я опять взвыл, но тихо - кивнул, из баночки зачерпнул и ногу мне намазал. И ещё раз. Благо штанины как не было, так и нет. Тряпкой под задницей в комок собралась.
Поднялся потом, глянул в сторону повозок.
- Передавай привет своему дону. А что стесняется - ну Бог ему судья. Бывай.
И снова в церковку зашёл.
И двери за собой закрыл.
Заскулил я по-тихому, и вставать начал. Нога, благо, уже онемела.
- Что сказал?
- Привет вам передал, дон Магриб.
- И что ещё?
Легки грехи, да неотступно искупление.
- Просил сказать, что коль стеснительны Вы - то Бог Вам судья. И со мной попрощался.
Ничего не сказал мне дон Магриб. Только велел возницам возвращаться.
А больше ничего не сказал.
И потому остался я один посреди улочки.
На костыле. В тех же штанах.
И улыбка злая на моих губах цвела.
Аж лопалась.
Не домой я пошёл, вы что? Меня кто ж отпускал?
Я просто поступил - прошёл к началу улочки, к харчевне Дугара Сварливого, да в дверь костылём загрохотал.
Пообещал мне через полчаса из-за двери Дугар яйца оторвать, коли не уберусь, да я ему предложил у дона Магриба узнать, как это делается правильно, и себя назвал.
Махом дверь распахнулась, чуть не с засовом.
Велел я ему с оконца у двери ставню снять, да табурет мне поставить. Ну и пожрать по-быстрому, пока не началось.
Как понял Дугар, что ночка будет той ещё, так забегал быстро-быстро, как таракан под лампой. Я аж хмыкнул про себя.
Всё сделал Сварливый, даже лампу принёс, чтобы мне есть сподручнее было. Велел я ему свет в ней до самого слабого привернуть и не отсвечивать.
Сделал он. И в кухню двинулся.
И вот сам не знаю отчего - спасибо я ему сказал.
Он от этого чуть не говно роняя скрылся.
Хмыкнул я уже в голос, и есть принялся, в оконце поглядывая.
Жевал ветчину с луком и сам себе дивился.
Спасибо Сварливому? У которого даже посетители с вечера не задерживаются?
Плохо на меня этот Братец влияет.
Расслабляюще.
Доел я, и лампу под стол поставил, чтобы не мешала.
Зрение моё ночное восстановилось аккурат за несколько минут до начала шабаша.
На сей раз прибыли все и всякие.
Я как раз на улицу выбрался, чтобы наблюдать лучше. Дугар мне и табурет вынес.
Хотел я ему снова спасибо сказать, но передумал.
Ещё чего не того подумает.
Я так понял, что дон Магриб велел притащить всех, кто есть, до сутенёров включительно. Рыл сто семьдесят вышло.
Эка его разогрело.
Стоял я и смотрел, и думал, что в первый раз за последние лет двенадцать, наверное, дона до самых-самых разозлили.
Это ж надо - на одного монаха всех?
Что эти все-то подумают?
Уже подумали?
Впрочем, это всё оказалось ни к чему.
Выделил бугай с западного околотка двадцать рыл - все сплошь костолмы да вышибалы, все с топорами да дубинами - построил в рядок, и выдал им напутствие - церковные ворота выломать по-шустрому.
А за ними как раз сутенёров поставил - с арбалетами. Тоже десятка полтора. Остальные так, сбоку поодаль чуть стояли да головы тянули.
Ясный был план - двери расколошматить, монаха найти и грохнуть.
Куда проще.
Оказалось, есть куда.
Когда толпа к ступенькам только-только подвалила, раскрылись двери церковки им навстречу.
И в проёме, мать твою, ясно кто стоял.
Братец.
С мечом.
И свет его на фоне обрисовывал что твой королевский профиль с монеты.
- Привет, ребята! - сказал.
И в толпу шагнул.
Не вышел дон Магриб к Братцу. Постеснялся.
Смотрел я вслед его ландо, и лицо у меня кривилось.
Один уезжал дон.
Рыл сорок-пятьдесят задали дёру.
Остальные лежали тут.
Не один оказался Братец.
Не один.
Когда Братец вломился в костоломов, с крыш ударили стрелы.
Первыми легли сутенёры с арбалетами.
Следом за ними стрелы вонзились в толпу зевающих с разных сторон. Стрелков было то ли трое, то ли четверо.
В давке кого убили, кого потоптали.
Стрелы били, Братец крутился рядом.
Костоломов он скосил почти сразу, как траву. Теперь убивал тех, кто отбивался от накрытого сверху стада.
Ну, не всех, конечно, кто мимо него пробегал на погибель свою.
Полсотни, как я уже говорил, бежали в другую сторону.
Ну а остальные были все тут.
Кровью залило улочку.
Воняло. Так, наверное, воняет на поле боя.
Братец с мечом бродил между лежащих и добивал недобитых тычками лезвия.
Увидел меня, подошёл. Я хотел было сдёрнуть, да одумался. Куда мне от него на костыле? Кого смешить?
- Нога болит?
- Нет пока. Онемела.
- И то. На, возьми. - и протянул мне банку с остатками мази.