Шинкарёв Максим Борисович : другие произведения.

Сказы фронтира. Без имени

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  Лезвие подрезает подруб рубахи.
  Взмах - подруб распадается.
  Лезвие бредёт вдоль руки, вспарывая грубую ткань рукава.
  Поднимается по плечу к шее, проходит у горла, с треском и усилием пластая ветхий воротник.
  Холодным прикосновением проскальзывает по хребту и впивается в осевший воротник с другой стороны.
  Проходит по плечу и спине, падает вдоль руки, уходит под подруб.
  Короткий рывок.
  Потом возвращается.
  Распарывает ткань подмышки и уходит вниз, к верёвочному поясу.
  Рассекает пояс и убегает вниз, вскрывая штанину и исподнее.
  Проходит с чуть большим трудом такой же путь с другой стороны.
  Рывок - и тряпки, бывшие одеждой, остаются в руке, оставившей нож.
  Глубокие, бесстыдные, бездонные детские синие глаза рассматривают тело.
  Тонкие пальцы проводят по груди.
  Отрываются, давая место вернувшемуся в руку ножу.
  Холодит кожу сталь.
  - Я могу сделать с тобой что угодно, ты знаешь?
  Белые витые локоны.
  - Что молчишь?
  Лезвие ножа упирается в кожу.
  Медленно двигается вниз.
  Режет.
  По коже стекает капля, оставляя стынущий след.
  - Почему ты молчишь?
  
  
  - Камилла, зачем тебе этот юрод? Идём танцевать!
  - Иди одна.
  Карие любопытные глаза.
  - Ну что в этом такого - ты что, голого мужика не видела? И уж точно повеселее бывали, не то что эта кочерга.
  - Иди, Ида, не раздражай меня.
  - Ох уж мы грозные, Вальмар прям-прям.
  Вторая девушка обходит вокруг него.
  - И чего ты его режешь?
  - Он молчит.
  - И что? Думаешь, он чего интересного скажет?
  - Он не повинуется. Просто стоит и всё.
  - Как дерево?
  - Вот-вот.
  - Дай-ка нож.
  
  
  
  - Ну-ка, поговори, истукан. Говори - я так велю!
  Лезвие вонзается глубже.
  - Говори!
  Нож уходит в плоть.
  - Ида, Ида, оставь! Ты его убъёшь!
  - Хочу - и убью! Отстань.
  Лезвие вонзается в мышцу бедра.
  - Говори, скотина!
  - Говори!
  Кончик ножа резко бьёт в бедренный нерв.
  - Вы что делаете, девочки! Это же собственный безымянный господина Вальмара!
  - Поди прочь, Лина. Был собственный - станет наш.
  - Это чей же? - новый голос.
  Молчание воцаряется в комнате.
  - Не слышу.
  - Ничей, братец.
  - Неправильно, сестрица. Ещё попытка. Последняя.
  Ещё одно лезвие ножа выныривает из пенной манжеты.
  - Итак?
  - Твой, братец. Твой.
  Голос Камиллы сдавлен.
  - Так почему же ты, сопливая шлюшка, портишь не своё?
  Молчание.
  - Спросить по-другому?
  - Прости меня, братец.
  - Пшла вон. И младшую свою прошмандовку забирай. Вон.
  Девчонки, сжавшись, выбегают в дверь.
  - Лина, зови Ансома. А то он кровью истечёт. Пять золотых вычту.
  - Бегу-бегу, господин! Ансом! Ансом!..
  Крик скрывается вдали, глохнет за коридорным поворотом.
  - Прижми к ране и держи.
  В руку всовывается комок кружев, сорванных с рукава.
  - Плотно прижми.
  
  
  Вонь мочи и блевотины. Голова трещит.
  Шестопёром вскользь.
  Лязг решётки.
  - Ишь, сука какая неопрятная. Облевался.
  - Портки тоже обоссал.
  - Как тебя увидят - все ссутся. Даже бабы.
  - Может, тебе обосраться помочь?
  - Ну не ценишь ты тонкой шутки, ну вот ни на палец.
  - Ещё бы - ты свой палец из жопы часто ли вынимаешь?
  - Чьей?
  - А ты в разные засовываешь?
  - Тьфу.
  Рывок за цепь.
  - Встать!
  К горлу подскакивает кислый комок.
  - Пошёл.
  Качается яма.
  Тошнотворно.
  - Ну твою мать опять...
  - Отойди подальше.
  - Да поздно, м-мать...
  - Дай ему в тыкву.
  - И ещё один. Ты совсем дурак или только сегодня? Судья тебя тогда повесит заместо. Ты ж его знаешь.
  Пауза.
  - Потащили.
  
  
  - Встать! Суд идёт!
  До чего ж ты громко верещишь, дьяк.
  Выживу - удавлю.
  Стражник рывком тянет цепь, вздёргивая мне голову.
  Старина Висельник садится на своё место.
  Поправляет молоток.
  - Дело пьянчуги и бродяги Безрофа, обвиняемого в убийстве трёх сыновей мельника Ефимия.
  Стихает воркотня.
  - Мельник, как основной пострадавший, требует казни через повешение.
  Кто-то кашляет в заднем ряду.
  Висельник вперяет в него взгляд.
  Оскандалившегося выпихивают в двери. Он почти не упирается.
  - Однако суд решил изменить затребованную меру наказания. Бродяга останется жить.
  Гул.
  - Тихо, тихо! Суд выносит приговор!
  Душу выну, скотина!..
  - Суд приговаривает убийцу к лишению...
  - Ааа! Не-е-ет! Нееет!...
  Кричу. Я кричу.
  - ...имени.
  Бьётся, выворачивается из суставов в руках стражников тело.
  Гудят селяне.
  Живи, дьяк. Тебя вместе с судьёй встретят в самой нижней пропасти Ада.
  Я буду ждать.
  
  
  
  Грохочут в ворота.
  - Эй, маг! Открывай! Посылка тебе!
  Скрипят петли.
  - Привяжи к коновязи. Да покрепче.
  - Ты не охамел ли, маг? Железки-то казённые!
  - Мозги у тебя казённые. Вечером принесут. Привязывай и убирайся.
  
  
  Сильная равнодушная рука вздёргивает подбородок вверх.
  В шее хрустит и щёлкает.
  В голове раскалённые камни. Уксус с гноем. Гнилая зола. Дрожат руки.
  - Дай выпить, Христом молю...
  - Молчать.
  - Дай...
  Удар.
  Кровь со слюной падают в пыль.
  - Отпусти меня, что хочешь сделаю!
  Визгливо.
  - Пригожусь! Как захочешь! Скажи только! Скажи!..
  - Уже.
  Равнодушно.
  
  
  - Замотай его, Ансом.
  - Велите ему слушаться меня, мой господин.
  - Иди за Ансомом и делай всё, что он велит.
  - Пойдём, сердешный.
  Ковёр.
  Коридор.
  Ступени лестницы.
  - Лина, вели в комнате господина кровь замыть. Там весь ковёр уделан. А ты ложись на лавку, на правый бок.
  Щели кладки перед глазами.
  - Ну что за девочки, не дети, а чистый кошмар. То жука, то собачку комнатную, то раба. Ну что ты будешь делать... Не дёргайся. Будет больно. Очень больно. Потерпи.
  Больно.
  Очень.
  Долго.
  - Мария! Мария! Помоги мне.
  - Я боюсь...
  - Да не с ним, дурочка. Вон в сумке моей нити и игла. Вдень... Да не слюни ты нитку! Дура-дурой, прости Господи!
  - Не бранись, дядька Ансом... Злой ты...
  Вздох.
  - Ох, иди от греха. Лину позови. Да не реви, девочка. Не реви. И давай быстро. Устану держать.
  Стучат шаги.
  Топ-топ, топ-топ.
  
  
  - Что тебе, Ансом?
  - Вдень нитку в иглу. Эта не пойдёт, её Мария наслюнила. Другую вдень. Да в блюдце спирта из укладки плесни и нить с иглой в нём прополощи. И побыстрее, будь мила. У меня пальцы сводит.
  Шелестит нить. Плеск.
  - Вот.
  - Поставь на стол. Спасибо, Лина. Дальше я сам.
  - Куда ты “сам”. Что делать надо?
  - Держи рану сомкнутой. Эй, ты не отключайся там! Нельзя! Песню знаешь какую? Пой. Негромко. Давай.
  - На горе Христос отару выпасал...
  - Молодец. Не останавливайся!
  - ...И агнец один спросил - скажи, Господь,..
  - Что дальше-то, старый?
  - Не стрекочи, кума.
  - ...Отчего мне смертью путь...
  - Сейчас продезинфицируем...
  - ...мой завершать,...
  - ...и зашью. Где спирт?
  - ...Коль Ты Смерть саму попрал, воскреснув в плоть?...
  - Сожми плотнее. Шьём.
  - …Улыбнулся любопытному Пастух...
  
  
  - Всё. Эй. Можешь перестать.
  Молчу.
  - Вот выпей.
  Горько. Вяжет.
  Больше ничего.
  
  
  Воробьи орут под стрехой.
  - Очухался?
  Молчу.
  - Чего молчишь?
  - Оставь его, Лина, ты ж знаешь.
  - Ах да... И как дальше с ним?
  - Ему велено делать, что я скажу. Эй, ты как? Сильно болит?
  - Не знаю.
  - Так. Интересно. Болит?
  - Болит.
  - Сильно?
  - Не знаю.
  - Что ещё за здрасьте?
  - Ему то ли память, то ли рассудок подкорнали. Ты знаешь, что значит “сильно”?
  - Знаю.
  - Вон как... А, сравнить не с чем?
  - Да.
  - Понятно. Господь милостлив к тебе, парень.
  - Это в чём же, старый?
  - Помолчи, Лина. Слушай меня - когда Лина спрашивает - отвечай. Когда будет кормить - ешь. Неудобно если - скажи ей или мне. Лежи на правом боку, и раз в полчаса напрягай мышцы правой стороны с такой силой, будто ведро воды подымаешь. Только так медленно напрягай и расслабляй, чтобы левую сторону не растревожить. В отхожее захочешь - говори. Всё понял? Есть что непонятное?
  - Всё понял. Нет непонятного. В отхожее хочу.
  - Ну вот и молодец! Эй, Лина, где там Грегори? Позови, будь мила.
  - Что это ты раскомандовался тут, Ансом? Надо - сам и ищи.
  - Ладно.
  Ансом поднимается с лавки, уходит.
  Лина присаживается на корточки напротив меня.
  - Чего есть хочешь?
  - Не знаю.
  - Вот тебе и раз. Рыбу любишь?
  - Нет.
  - Вот и два. Привереда. А если подам - будешь есть?
  - Да.
  Поводит носом Лина.
  - Да-а. Ладно. Рыбу не любишь, а что любишь?
  - Курицу. Мясо.
  - Хорошо. Бульон будешь кушать?
  - Да.
  - Ну и на том договорились.
  
  
  - Ну как он, Ансом?
  - Лучше, мой господин. Нога начинает заживать. Ещё через неделю ему можно будет ходить. Через другую - можно бегать.
  - Вот как. Хорошо, две недели. Ладно, лечи.
  - Слушаюсь, мой господин!
  Стучат шаги по лестнице из людской.
  - Кушай, малый.
  Лина.
  Тарелка с наваристым бульоном и кусками горячего мяса.
  - А что сказать надо?
  - Спасибо.
  - Ну, молодец. Кушай. Вот хлеб бери.
  Вкус мяса и перца на языке.
  
  
  Девушки из дворни разглядывают. Шепчутся. Смеются.
  - Дядька Ансом, а дядька Ансом?
  - Что, Мария?
  - А он не притворяется?
  - Нет, Мария. Он не может притворяться. Он не может ничего, на что нет повеления. Даже дышать.
  - Он болеет?
  - Нет, девочка. Он не болеет. Это с ним сделали.
  - Кто?
  - Маг.
  - А почему?
  - Наказали.
  - А за что?
  - Не знаю.
  - А можно у него спросить?
  Старый лекарь кидает на меня взгляд.
  - А вдруг за такие грехи, что и знать не надо?
  - Дядя Ансом, а дядя Ансом! Ну давай спросим, ну что тебе стоит?
  Вздох старика.
  - Смотри, девочка, как бы плакать не пришлось.
  - Ну дя-аа-дя Ансом...
  - Хорошо. Но если что - пеняй на себя. Эй, скажи ей, за что тебя лишили имени?
  - Я убил троих сыновей мельника.
  Пищит Мария.
  - Всё, девочка?
  Блестят глазки юной служанки.
  - Страшно как. А за что?
  - За что ты их убил?
  - Ни за что.
  - Как так?
  - В драке.
  Блестят глазки Марии.
  - А из-за чего драка?
  - Ответь.
  - Они назвали меня недоноском.
  - И ты их за это убил?
  - Да.
  Старик шмыгает носом.
  - А они как, взрослые были?
  - Старший да. Младшие нет.
  - Сколько лет им было?
  - Старшему - восемнадцать. Среднему - тринадцать. Младшему двенадцать.
  - Ой...
  - Хватит, Мария.
  - Только ещё один вопрос, ладно, дядя Ансом, ладно? Последний?
  - Последний?
  - Да. Последний-распоследний!
  - Хорошо. Спрашивай.
  - Эй, скажи, ты умеешь людей убивать?
  - Ответь.
  - Да.
  - А кто тебя научил?
  - Всё. Хватит. Последний - значит последний. Кыш спать. Иди уже - Грегори вон заждался.
  Как мышка, убегает девушка. Добежав до Грегори, смотрит на меня из-под его плеча.
  Как на занятного зверя.
  Блестят глазки.
  Смотрит на неё лекарь. Смотрит на меня. Вздыхает.
  - На-ко вот.
  Суёт мне в руки ступку и пестик.
  - Разотри. Сильно не нажимай. Разотрёшь - на стол поставь и спать. Понял?
  - Да.
  Тру кору, как Ансом только что.
  Смотрит на меня старик.
  Качает головой. Уходит спать.
  Растираю.
  Скрипит в темноте пестик.
  
  
  - Прошло две недели. Вылечил?
  - Вылечил, мой господин. Может ходить, может и бегать. Только по стене, например, пока лучше бы не велеть - нога слабовата, сорваться может.
  - Ясно. Молодец. По стене, говоришь? Потом попробуем. Эй ты! Иди за мной.
  Камень пола людской.
  Ступени лестницы.
  
  
  - Вы попортили мою вещь. И будете наказаны.
  К коновязи привязаны резавшие меня девушки.
  Камилла и Ида.
  - Братец, братец!
  Сестра.
  - Молчать.
  Голос холоден и равнодушно-жесток.
  Умолкает Камилла.
  - Каждой по пятьдесят плетей. Возьми. Умеешь плетью работать?
  - Да.
  - Господин Вальмар, помилуйте неразумных!
  - Молчать. Или сам с ними станешь. Вынесешь полсотни плетей, старик?
  Разматываю плеть.
  - Бей. Но не до смерти. Умеешь?
  - Да.
  - Тогда делай.
  Взвивается плеть. Свистит в воздухе. Визжит Камилла.
  - Господин мой!
  - И Ансому потом пять плетей. Для начала.
  Визжит сестра хозяина.
  Больно.
  Надрывается.
  
  
  - Плетью работать умеешь. Хорошо. Мне понравилось. Убивать умеешь?
  - Да.
  - Кто учил?
  - Матольд Хрипка.
  - Это кто такой?
  - Капрал. Потом капитан.
  - Войско серое?
  - Да.
  - Вон оно как. Очень хорошо.
  Хлопает свёрнутая плеть по голенищу сапога, оставляя на матовой коже кровавые следы.
  Суетится Ансом над истерзанными девушками.
  Хозяин смилостивился. Велел отвесить ему только две плети.
  Красны рубцы на шее старика.
  - За мной.
  Вижу боковым зрением, как смотрит на меня старый лекарь.
  - Эй ты! Отмой.
  Не гладя кидает хозяин. Пищит Мария, подхватывая брошенную плеть.
  
  
  
  Садится в кресло.
  - Будешь меня охранять. Спать можешь, но чутко. Еду... ладно, еду не проверяй. Так. А, вот оно.
  Смотрит на меня.
  - Ты знаешь, как это - правильно охранять? Был телохранителем?
  - Да.
  - Отлично, отлично.
  Трёт мочку уха.
  - Тогда охраняй. Разрешаю самостоятельность в этих пределах. Всё понятно?
  - Да.
  - Ну ты смотри. И пять золотых всего. Где-то он меня кинул, раз так всё задёшево. Зайти надо бы к нему. Кстати.
  Берёт со столика бокал.
  - Кому ты можешь сейчас подчиняться? Магу, который тебя сделал?
  - Магу, который меня сделал, вам и Ансому.
  - Ансому? Почему?
  - Вы повелели.
  - А, ну да. Хорошо.
  Отхлёбывает.
  - Ладно, тогда к магу на всякий случай сходим без тебя. Выполняй что сказано.
  - Мне нужно вооружиться.
  - Арсенал тебе Ансом покажет. Действуй.
  Ковёр под ногами.
  Стук двери.
  За дверью - звон колокольца.
  
  
  
  - Отворяй!
  Въезжает в ворота отряд. Распрягают.
  На камни двора ложатся три тела.
  - Что там с ними, Ансом?
  - Вильм и Крис сейчас отойдут. Грегори останется калекой, если выживет.
  - Ясно. Эй, Безымянный!
  - Слушаю, хозяин.
  - Добей. Только без грязи.
  Вынимаю из ножен Грегори нож.
  Вонзаю ему в глазницу.
  Визжит Мария.
  Срывается на вой.
  Зажимает ей рот Лина, утаскивают дворовые с глаз.
  - Маг, как видишь, нам дорого обошёлся. Ну да ничего. Ты на двадцатку тянешь легко. Так что я в полдесятка золотых или даже больше - в прибыли. Так что магу ты теперь не можешь подчиняться. Мёртв маг. Понял?
  - Да.
  - Отлично.
  Хозяин смотрит, как двое дворовых изгибаются дугой, как лица синеют, ноги скребут по камням брусчатки, пена заливает губы. Зрачки расширяются и принимают тускло-жёлтый цвет.
  - Господин! Нужен священник! Эти двое сейчас оживут!
  - Священник? Эй, Безымянный! Молитвы экзорцизма знаешь?
  - Да.
  - А ну-ка отчитай.
  Трупы начинают подёргиваться.
  - Хозяин!
  - Молчать, Ансом. Читай, Безымянный.
  - Да воскреснет Бог, и расточатся враги Его, и да бежат от лица Его ненавидящие Его. Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да погибнут бесы от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением, и в веселии глаголющих: радуйся, Пречестный и Животворящий Крест Господень, прогоняй бесы силою на тебе распятого Господа нашего Иисуса Христа, во Ад сшедшего и поправшего силу дьявольскую, и даровавшего нам Тебя, Крест Свой Честный на прогнание всякого супостата. О, Пречестный и Животворящий Крест Господень! Помогай нам со Святою Госпожею Девою Богородицею и со всеми святыми во веки. Аминь.
  Пальцы падают от лица к животу, текут по груди, прижимаются к губам.
  С поцелуем замирает последнее шевеление в телах дворовых. Уходит желтизна из глаз.
  Просто трупы.
  - Ты гляди. А этому кто учил?
  - Отец.
  - Ну просто аттракцион. Ладно, запишем ещё золотой. Чудно. Ансом!
  - Да, господин.
  - Трупы на всякий случай расчленить и сжечь. Пепел развеять над обрывом. Бери Безымянного.
  - Господин, по-божески бы их похоронить...
  - Не зли меня. Сделаешь - доложишь.
  Шаги господина.
  Ансом сидит, зажмурив глаза. Молчит.
  Слёзы выбиваются из-под век.
  - Дядька Ансом, Грегори моего...
  Рявкает в голос вдруг старик:
  - Лина!! Убери её!!
  Дворня утаскивает плачущую Марию.
  Ансом выдыхает. Поднимает взгляд на меня.
  - Идём. Возьми топор на поленнице.
  Смотрит на тела.
  - Господи, прости нас грешных, ибо не ведаем, что творим...
  Скрипит лезвие, вылезая из колоды.
  
  
  Пылает огонь.
  Смердит пламя горящей плотью.
  Ансом сидит на камне, глаза его закрыты.
  Рядом с ним - полполенницы дров, за ней - груда частей расчленённых тел.
  - Скажи мне, Безымянный, как тебя звали раньше?
  - Не помню.
  - Совсем?
  - Да.
  - А лет тебе сколько?
  - Тридцать шесть.
  - Чем занимался, пока не попал к магу, помнишь?
  - Да.
  - И чем?
  - Пьянствовал и бродяжничал.
  - Всегда?
  - Нет.
  - Что было до пьянства и бродяжничества?
  - Служил в войске сером.
  - Ландскнехт?
  - Да.
  - А ещё раньше?
  - Был священником.
  Смотрит Ансом.
  - Как же священник стал ландскнехтом?
  
  
  - Да ты посмотри, какая, ля, цыпа! Гарр, тут нам свезло! Глянь, сиськи какие! А жопа, ля! Это тебе не козий, ля, огузок!
  Трещит материя. Кричит Вайолета.
  - Ух ты, мать твою, ля! Ты только погляди, погляди! Чур я первый, ля!
  - А попик-то что, согласный? Давай спросим сначала, вдруг благословит?
  Вырывается кляп изо рта.
  - Оставьте нас, Христа ради, нечестивцы! Уйдите...
  Кляп вбит обратно.
  - Не благославляет попик-то. Не хочет делиться. Плохой попик. Жадный. Ну-ка, Баст, раз уж ты её первый нащупал, покажи святому отцу, как правильно бабу пялят. А то он ведь и не знает, поди. Пусть поучится. Да и поделится заодно - заповедано ведь, чтоб делиться.
  Рывок, рывок, рывок, рывок.
  Трещит сустав. Рвётся плоть, но не верёвка.
  Кричит Виола. Плачет. Воет.
  Слёзы по лицу. Слова рвутся вместе с кровью, застревают в кляпе.
  Рывок, рывок, рывок, рывок, рывок...
  - Оппа, гляди, гляди, как вьётся! Ладно, Баст, всё, моя очередь. Можешь попику глазки утереть, а то видно плохо. Не злыдень ведь ты, а, Баст?
  - А то!
  Обрывок материи проходит по глазам.
  Обрывок платья Вайол.
  Рывок всем телом. Хрустят кости. Вой рвётся из глотки.
  - Ты гляди, рассмотрел, ля. Радуется, как думаешь, Гарр?
  Боль и кровь рвут голову.
  Господи, за что, Всемилостивый?!! Заступи, молю Тебя!!! Огради, Господи!!!
  - О, смотри, Гарр - молится, ля. Точно. Я такие глаза уже видел - помнишь, ля, у той старой коровы, ну, у которой ты ещё сопляка об угол, ля, подрезал? Точь-в-точь такие же зенки были. Молилась всю ночь насквозь, как щас помню, ля... Ну, чо дальше-то? Гарр, чего молчишь, ля? Ты там кончил или как?
  Хрипит второй.
  Звенит сталь. Хрустят кости.
  Хрипит первый.
  
  
  - Ну, что, повезло нам, как скажешь, капрал? Взяты на горячем, а попик ещё и свидетелем будет. Готовь карманы.
  - Отвяжи его, а то слюной захлебнётся.
  Рывком отпускает верёвка, и пол летит в лицо.
  Кровь и грязь.
  - Развяжи его.
  Рывок, и верёвки на руках распадаются.
  - Кляп вынь.
  - Виола...
  - Всё с ним ясно. Раз о бабе заговорил, значит, нормально с ним всё. Утром поговорим.
  Шаги и стук двери.
  Ползком, рывками к столу, на котором лежит Вайол.
  - Вайол, милая...
  Шёпот:
  - Больно...
  - Потерпи, милая, потерпи...
  Боль в руках. Слёзы.
  Я бегу, спотыкаясь, падая, и за моей спиной по-детски плачет Вайолет.
  
  
  
  Горимена, знахарка, клемёная мною раз клеймил на проповеди, всю ночь просидела у постели Вайол.
  Но утром Вайолет умерла.
  
  Я держал её холодеющую руку.
  Слова отходной истекли.
  Слёзы закончились.
  Стук в притолоку.
  - Эй, святой отец. Ты нам нужен.
  Я встал.
  - Пойдём.
  
  
  На площади толпились деревенские.
  Под колоколом торчал староста, и два разваленных палашом трупа лежали рядом с ним. Он всё старался отбрести в сторону, но десяток ландскнехтов окружал его и трупы полукольцом, и он ёжился, чувствуя дыхание за спиной, и возвращался к телам.
  - Вот и свидетель.
  Староста поднял было взгляд, но увидел моё лицо и вновь уронил взгляд на трупы.
  - Двое разбойников вломились в дом викария, связали его, а его жену изнасиловали. Согласно распоряжению мэра Грисграда, за каждого доказанного положено по пол-золотого. Здесь двое - итого с тебя, староста, золотой.
  Староста подымает взгляд на меня. И я вижу в его взгляде - откажи.
  - Так ли это?
  И тот же низкородный приказ во взгляде. Жалко золотого.
  - Всё так.
  И, сквозь комок в горле, в лицо старосте:
  - Вайол умерла.
  Не сил видеть его перекошенную рожу.
  Поворачиваюсь и ухожу.
  
  
  
  Вечер. На свежей могиле оседает роса.
  Рука тянется перекреститься, но я обрываю давно привычный жест.
  - Прощай, милая. Да встретит тебя Рай светлыми полями и забвением. Прощай.
  Тени холодны и рвут дорогу в лоскуты.
  За околицей я останавливаюсь у землянки Горимены.
  В оконце теплится лучина.
  Тихо стучу в притолоку.
  - Кто там?
  - Это я, Горимена. Не открывай, я уже ухожу. Я просто хотел сказать тебе спасибо. И прости меня.
  - Бог простит.
  Я умолкаю.
  Сую под порог мешочек с несколькими монетами и нательным крестом.
  Поднимаюсь и ухожу во тьму.
  
  
  На перекрёстке дороги горит костерок.
  - О, отче! Куда спешишь ночью?
  Знакомый голос.
  - Не знаю. Но там оставаться не хочу.
  - Что ж, бывает. Садись к костерку. Хочешь, пошли с нами.
  - Ты очумел, капрал?
  - А что тебе не нравится, Харди? Воин Христов - чем не воин для войска серых?
  - Я больше не воин Христов. Я отрекся.
  - Тем более. Бывший воин Христов. Между Богом и Сатаной - наше место. А, Харди?
  - Смотри.
  - Посмотрю, Харди, посмотрю. Ну что, пойдёшь в ландскнехты?
  - У меня нет пути. Ваш не хуже.
  - Вот видишь, Харди. Нормальный парень. Вот, выпей. Твой староста жмот редкий, потому что тупой, но после твоих слов вертеться было некуда. Так что самогон есть. Пей.
  
  
  Ансом смотрит на меня.
  - Сколько тебе было лет?
  - Двадцать три.
  
  
  Прогорают угли, рассыпаются седой пылью.
  Ансом разбивает их палкой, и ветер выпивает из них последний жар.
  Собираю золу в мешок.
  Бью палкой, чтобы размолоть остатки.
  Всю поленницу пожгли.
  
  
  Ансом, морщась от боли в спине - сказывается плеть - горстями выбрасывает прах из мешка. Сгоревшая пыль опускается с обрыва, седой патиной ложится на волны реки.
  Река смешивает пыль с водой, топит серость и черноту в малых водоворотах.
  Вытряхнув мешок, Ансом смотрит на воду.
  Крестится.
  - Упокой, Господи, души рабов твоих Вильгельма, Кристиана и Грегори. Прости им прегрешения их, ибо нет ничего выше милости Твоей. Да упокоятся души их в милосердном чистилище Твоём до второго пришествия Твоего, аки прах в водах реки сей. Молю Тебя - прости и помилуй их. Во Имя Отца, и Сына, и Духа Святого. Аминь.
  Вот и нет больше мёртвых.
  Только волны реки.
  
  
  
  Ансом ушёл отчитываться.
  Я сидел на лавке в людской.
  От меня несло горелой плотью.
  Мария сверкала заплаканными глазами из дальнего угла.
  - Есть будешь?
  - Да.
  Лина поставила передо мной тарелку.
  - Опять забыл? Что нужно сказать?
  - Спасибо.
  - Ну, ешь, ешь.
  
  
  - Пей, расстрига!
  Самогон льётся в глотку. Обжигающий.
  Кашель.
  - Всё, хватит пока. Вот, закуси.
  Свинина.
  С луком.
  Горячая, жир капает на сутану.
  - Надо бы тебе потом другую одёжку подыскать. У тебя денег не осталось?
  - Нет. Всё знахарке отдал. Да и было-то - пара медяков. Всё в епархию на прошлой неделе отослал.
  - Ну что ж, ладно. Потом отдашь.
  
  
  
  Утром глаза распахнулись сами собой.
  Заутреню пропустил.
  Нет.
  Какая заутреня?
  К чёрту?
  Два полузабытых на языке слова крутятся в полусонной голове.
  - Проснулся? Молодец. Вставай, позавтракаем и дальше пойдём. Банда большая, так что есть у тебя шанс поквитаться.
  - С кем?
  - С остальными. Или думаешь, они лучше тех, кто у тебя побывал?
  Закрываю глаза. Слышу горловое рычание.
  Своё.
  - Значит, не думаешь. Вот, выпей.
  В этот раз - не кашляя.
  - Хорошо. Закуси.
  Жую свинину.
  
  
  Три дня по лесу. Следы разбойников повсюду, но самих их нет.
  Повешенный купец в одних кальсонах.
  Синий, язык наружу, на животе косые порезы, ожоги головнёй.
  В другом месте - раздавленные туески с ягодами и порванный платок.
  Я прошу капрала:
  - Научи меня воевать.
  Ухмыльнулся капрал в рыжие усы:
  - О как. Давай поучимся. Вот держи.
  Он кладёт в мою ладонь маленький нож.
  - Начнём с него.
  Он загибает мне большой и указательный пальцы - так, чтобы они ухватили рукоять у самого наплыва, отделяющего лезвие.
  - Первое правило - умей пользоваться своим оружием. Ножом, мечом, топором, плетью, камнем - чем хочешь. А для этого первое - умей его держать. Держи нежно, но крепко. Не сжимай кулак. Нож в кулаке - это не нож, а так, колючка. Нож в руке, которая его держит, но за него не хватается, как за хрен - уже оружие.
  - Остальными пальцами вообще не держать?
  - Можешь и держать, но помни - основные это большой и указательный. Те так, просто сложены, чтоб за что попало не цепляться. Главное, кулак не сжимай, когда ножом работаешь. Если просто ударить хочешь, тогда сжимай, но потом всё равно чуть распускай пальцы. Понял?
  - Да.
  - Молодец. Тогда пробуй резать. Вот тебе враг.
  Он протягивает мне палочку.
  - Режь поперёк, тренируй руку. Задача - чтобы хват освоился и рука стала твёрдой, не дрожала в движении.
  - Я не трус.
  - И я не о том. Просто мышцы, пока не тренированы, не тверды. И учти - твёрдость - это не сила. Твёрдость - это непреклонность хвата. Это жёсткость. Давай, учись. Потом я тебе другое покажу, а сперва это освой. Да не напирай лезвием, не дави, просто режь. Пусть малая стружка, да чтоб была. Давай.
  И я режу.
  
  
  - О чём задумался? Вон ложка давно по дну скребёт.
  Поднимаю глаза на Лину.
  - Вспоминаю.
  - О чём?
  - Не отвечай. Не спрашивай его, Лина. Не надо тебе того знать.
  Ансом садится за стол.
  - Лучше дай и мне поесть, будь мила.
  Лина фыркает, но приносит ему миску с мясом.
  И кружку сбитня мне.
  - Пей.
  И я пью.
  
  
  Ночью я слышу шаги.
  Неровные, но всё же негромкие.
  Не наши.
  Я уже знаю всю дворню, и мужчин, и женщин, и никто так не ходит.
  Даже выпоротые и мечущиеся сейчас в бреду девчонки.
  Я затаиваю дыхание.
  И когда чужой появляется из-за угла, ударяю его кулаком в висок.
  
  
  - Кто это?
  Хозяин рассматривает пленника.
  Солнце встаёт из-за горизонта, просвечивая сквозь спутанные кудри стоящего на коленях.
  - Подмастерье мага.
  - Откуда знаешь?
  - Он помогал ему отнимать у меня имя.
  - Хм, ты гляди. А тут чего хотел? Отомстить?
  - Да. Говорит, любил своего учителя.
  - Вот как. Ну что ж, дело благое. Тут убивать его не будем. Повесим у поворота к поместью. Безымянный, ты его можешь убить так, чтобы труп смотрелся позрелищнее? Чтобы остальным желание прочно отбить?
  - Могу. Нужен палаш или секира. И верёвка.
  - Так дуй в арсенал, чего стоишь?
  
  
  Столб с указателем.
  Руки пленника связаны впереди.
  - Ну, показывай.
  Бью пленника в висок. Он теряет сознание.
  Вытягиваю тело, чуть разведя ноги.
  Тяну верёвку, задирая связанные руки за головой пленного. Кидаю верёвку дворовому.
  - Держи так.
  Снимаю чехол с секиры.
  Подхожу слева, вдеваю руку в ремень.
  Делаю секирой оборот в воздухе, улавливая баланс.
  Разрубаю грудь от горла к паху.
  Так, чтобы кость, соединяющая грудину под горлом, осталась целой.
  Второй замах рассекает кости таза.
  Ещё два рассекают живот под рёбрами слева и справа.
  Кровь хлещет как из свиньи.
  Течёт и смешивается с пылью.
  Срываю клок травы и вытираю лезвие секиры. Не до конца - потом надо будет отмыть.
  Откладываю секиру.
  Отбираю верёвку у дрожащего дворового.
  Держа в зубах, взбираюсь на самый столб - уж больно хлипок указатель.
  Поднявшись наверх, упираюсь ногами и подтягиваю труп вверх через торец столба.
  Обматываю.
  Креплю намертво.
  Спускаюсь.
  Хозяин рассматривает мертвеца.
  - Впечатляет.
  Труп раскрыт, словно туша на мясном прилавке.
  Из разрубов течёт кровь и выпирают внутренности.
  Хозяин изучает тело.
  Кивает мне.
  - Молодец. То, что надо.
  Я подбираю секиру.
  Блюёт дворовой.
  
  Распухшие суставы выглаживаю и прогреваю каждый час.
  Режу. Шестой день.
  Я одержим.
  Капрал учит работе запястьем.
  - Крути, парень, крути. Арийский круг: вертикально, горизонтально, снизу слева вверх вправо, сверху слева вправо вниз, и всё в обратных направлениях. Пиши, режь, гладь, только не бей. Двигай ножом. Сам стой, но не столбом. Будь расслабленным. Брось думать. Брось напрягаться. Двигай ножом, и поймёшь, куда и что. Просто двигайся.
  
  Девятый день. Золотой давно пропит и проеден.
  И вот наконец ландскнехты находят своё.
  Харди, разведчик отряда, нашёл временный лагерь.
  Десяток ландскнехтов на полтора десятка разбойников.
  - Как всех-то ухватить, чтобы никто не ушёл? Ну или хотя бы пяток?
  Капрал хмыкает:
  - Что вы как вчера из мамки вылезли? На кой нам все целиком-то?
  - Порука?
  - А то.
  - А свидетель?
  - Вон сидит, - палец капрала тычет в меня.
  - Хитрая ты зараза, Матольд.
  - Так учитесь, ребятки.
  
  
  - Слушай сюда, дружок, - голос капрала стелется над костром, смешивается с потрескиванием углей. - Твоя роль - приманка. Ты вытягиваешь их на себя, мы их валим и вяжем. Потом всё, что поймаем, тащим в ближайший городок, и пусть местный мэр раскошеливается. Зажмёт, конечно, не даст в полную меру, но это нормально. Оптовая скидка. Он, гад, наверх потом в полную меру отчитается, а нашу денежку зажмёт, но тут уж что поделаешь. Твоя задача - подтвердить, что именно те, кого мы притащили, тебя и брали. Уловил? И не боись - тебя не бросим, нам свидетель перед мэром во как нужен. Усёк? Ну и денежка тебе тоже причитается. Как раз на одёжку и более-менее приличное оружие. Понял? Согласен?
  Киваю.
  - Понял. Согласен.
  Пальцы гудят. Запястье скрипит.
  - И руки побереги, сделай себе перерыв на пару деньков, а то угробишь связки. Понял?
  Киваю.
  
  
  Харди с ног сбился, но нашёл местечко.
  Крепкий меловой обрыв, дол внизу, и два узких входа в него.
  С левого края дола - озеро.
  
  
  - Так-так, кто это тут у нас? - наглый голос, слова с оттяжкой. - Кто это тут костерок на нашей землице жжёт, ля?
  - Эта земля общая.
  Я шевелю палочкой в костре.
  - Что-что ты сказал, ля?
  Я подымаю глаза на говорящего.
  - Это земля общая.
  Оплеуха валит меня наземь.
  - Не тебе, мерзота, решать, что здесь чьё. Понял, ля?
  Пинок под рёбра.
  - Что молчишь, ля? Отвечай.
  Ещё пинок.
  - Понял.
  - Вона какой мозгляк, парни - ты ему слегонца в брюхо, а он и в портки сразу нассал.
  - А у него брюхо, как у борова, мягкое!
  - Точняк. Ну-ка, поглядим, что там у него, под брюхом-то, есть ли сальцо.
  Бесцеремонные пальцы обшаривают пояс, срывают с него кошелёк с медяками.
  - Она как, есть чутка. На серебрянку наберётся. И то пиво.
  - А дай-ка мы ищщо пошарим.
  - И в жопе, в жопе проверь! Ты ж у нас по жопам-то мастак?
  - А ты по козам!
  - Ну, хватит. Давайте-ка, растелешайте его. Вдруг и правда где денежка-другая затаилась.
  Где же ты, капрал? Чего тебе ещё?
  Стрелы падают с вершины обрыва.
  Вопли.
  - Тикаем, братва!
  Клёкот воздуха, вылетающего из пробитого наконечником горла.
  - Стоять! Бросай ножи! Кто бросит, живым останется!
  Под ноги мне падает нож.
  Большой и указательный.
  Я поднимаюсь с земли.
  Перед глазами - горло наглого.
  Легко, слева направо.
  Кровь из распоротого горла - в лицо.
  Утираю с глаз.
  - Ну что, сердешный, как оно? Полегчало?
  Поворачиваюсь к капралу.
  Прислушиваюсь к себе.
  - Немного.
  
  
  Мэр зажал полтора золотых. Хотел больше, но капрал договорился.
  Возможно, подействовал ряд разложенных на мостовой отрезанных разбойничьих голов.
  Оставшиеся в живых всё валили на мёртвых, сами же, по их словам, были просто бедными сиротами да мимо проходящими.
  Только морды их не сходились к словам.
  Я под присягой показал, что все они участвовали в моём ограблении, и их повесили следующим утром.
  Моей доли за них хватило как раз на штаны, рубаху, камзол и простенький палаш.
  На остатки пили два дня.
  Потом ушли из города.
  Стражники на воротах проводили нас облегчёнными вздохами.
  И это мне понравилось.
  
  
  - Эй, Безымянный! Пойдём, поможешь.
  Голос Ансома сух. В руках у него губка. Он указывает ею на тазик с каким-то травным настоем.
  - Неси.
  
  
  В комнате девочек полумрак.
  - Ставь сюда.
  Я ставлю тазик на стол.
  Ансом обмакивает в него губку, отжимает чуть, и начинает обмывать распухшую девичью спину.
  Месиво, не спину.
  Ида.
  Она бормочет что-то сквозь забытьё, жалобно скулит, но не просыпается.
  Когда Ансом переходит к Камилле, та открывает глаза.
  Видит меня.
  Её визг заставляет Ансома выронить губку и подскочить.
  Ида просыпается от визга, вливается в него.
  Стены сотрясает дрожь.
  - Выйди, выйди! - кричит Ансом, подхватывая с пола губку.
  - Убери, убери его!!! - Камилла хватается за старика, прижимаясь к нему всем телом.
  Из лопнувших шрамов на её спине начинает течь кровь.
  Ида забивается в угол, выставив в мою сторону когтями скрюченные пальцы.
  Я выхожу.
  - Старый же я дурак, - причитает за дверью Ансом, - идиот старый...
  Я стою у двери и слышу, как в комнате захлёбываются плачем девчонки.
  
  
  Ансом пьёт. Глаза его красны и веки набрякли.
  Пьёт разведённый спирт, и рассказывает мне.
  - Последние они в роду Крегенов. Кровь старая, порченая. Никогда не знаешь, в чём вкривь пойдёт. То милосердны сверх всякой меры, то лютее зверя. Никогда не знаешь, что дальше будет.
  Можно ли быть милосердным без меры?
  - Вальмар, сын старого барона, Камилла, его сестра. Ида - незаконнорожденная, тоже их сестра. Прижил барон от Сары, матери Марии. Красивая была девка, еврейка. Ласковая, хоть и суматошная без меры. Что уж там ни случилось, а вынесли её однажды из покоев барона изломанную в лоскуты. Промаялась сутки и Богу душу отдала. А дочь её трёхлетнюю барон как свою воспитал. Да вот знает она, что так, ни себе, ни людям - полукровка. Никогда не быть ей баронессой. Бесится девка, не может смириться. Хуже Камиллы в проказах.
  Отхлёбывает.
  - А я и не подумал совсем, как они тебя встретят. Привык я к тому, что ты чудище, да незлое внутри. Велят тебе - убьёшь страшно, велят - жертвой ляжешь. Да вот они того не знают. Ты для них - боль да плеть. Ну и ужас. Невзлюбят они тебя. Вернее, уже невзлюбили.
  Пятьдесят плетей из моей руки. Что же ты хочешь, старик?
  - Кто ж её надоумил тогда нож взять? Зачем? Стоял ты себе столбом, и с виду раб рабом. Зачем она тебя растелешать взялась-то? На голого мужика посмотреть?
  Отхлёбывает Ансом, и не замечает, что я не отвечаю ему.
  Хотя и должен.
  Внутри меня со скрипом открывается заколоченная магом дверь.
  Дверь, за которой таится мёртвым гноем боль.
  
  
  Незлое чудище.
  Ты наивен, Ансом.
  Ландскнехты - между Сатаной и Богом. Мы верим только в сталь, деньги и силу.
  Как думаешь, отчего мы не присоединяемся к Братству на его смертельных форпостах?
  Не потому, что трусливы, нет. Мы встаём грудью против противника.
  Умираем в дуэлях и просто склоках.
  Смеёмся в лицо отказавшему платить нанимателю, будь он хоть самим королём.
  Мы люди насилия, стали и смерти.
  Но не человечества.
  Нет мира кроме отряда, и командир - творец его.
  Мы не понимаем слова “отчизна”, мы не знаем слова “род”.
  Мы убиваем, получая золото за кровь, пропиваем его и идём дальше. Мы не понимаем ничего больше.
  Наш мир - это только мы. Мы не способны драться за что-либо ещё, кроме денег и целости отряда. Нам того не понять.
  Воевать с Тьмой? Мы не ходим фронтиром. Мы срединные жители.
  Мы не верим никому. Никого не любим.
  В нас нет Бога.
  Мы носим на языках имя Дьявола.
  Словно трупные черви, мы питаемся гнилью этого мира - треплем его гнилые потроха и запиваем сукровицей золота.
  Злые, неробкие черви.
  Ты не видел меня в мои “лучшие” дни, старик-лекарь.
  Ты не знаешь, в какую бездну может опуститься выпускник Регинской семинарии, рукоположенный в деревенские священники.
  Но в одном ты прав, старик.
  Я - чудовище.
  Кровь, брызнувшая в моё лицо из глотки разбойника, не утолила меня.
  Нет.
  
  
  Я захлебнулся.
  Позже.
  Гораздо позже.
  
  
  Пламя гложет ночь, бросаясь на неё с высоты факельных древков.
  Шатры князя там, за частоколом огней.
  Наш привал - тут.
  У нас свой огонь и свои частоколы.
  - Мирой, Ленас, стоп! Ничья.
  - Какого хрена?!
  - Какая, мать твою, ничья?!
  - Такая. Десять минут без перевеса. Харе. Завтра продолжите.
  Мирой и Ленас бурчат.
  Уходят.
  - Ну что, Проповедник, есть желание железкой помахать?
  - Если нет, так украдём.
  - Ой нехороший из тебя пастырь, Проповедник, ой нехороший! Дай-ка я тебя тогда манерам хорошим и праведности поучу. Забиваемся?
  - На золотой.
  - Да ты жадный, я посмотрю.
  - А у тебя что, подаяние - всё, закончилось?
  - А вот это зря.
  Голос Матольда теряет смешливые нотки.
  - Зря - это когда бабы ещё нету, а штаны уже снял. Давай, старичок.
  Клинок капитана бросает блик пламени в глаза.
  Мой выпад отбивает его лезвие, сбрасывая движение кисти с палашом по кожаному нарукавнику.
  Дага взлетает к моему животу.
  - Назад, святоша. Не егози.
  Вновь лезвие у лица.
  Расходящиеся винты дагой и палашом, шаг вплотную.
  Удар ногой в пах.
  Сгибаюсь.
  Ещё один в живот. В плечо.
  Навзничь.
  - Не прижимайся так, милок, не в моём ты вкусе. Встава...
  Винт-подсечка.
  - Ну уж и ты не будь недотрогой, милый. Вставай.
  Лезвие смотрит в лицо капитана.
  Щека его глубоко поцарапана в падении его же дагой.
  Он улыбается, и капля крови стекает в угол губ.
  - Расслабился я сегодня что-то. Твоя победа. Дай руку.
  Протягиваю ему руку, рывком поднимаю с земли.
  - Но вот про подаяние не понравилось мне. Совсем. Ещё раз скажешь так, прирежу.
  Лезвие даги упирается мне в пах.
  Улыбается порезанное лицо перед глазами.
  - Понял?
  - Не из тупых. Но вот грозить не надо.
  Капитан смотрит мне в глаза. Дага сильнее упирается чуть повыше срамного уда.
  - Не боишься?
  - Что подрочить возьмёшься? Боюсь. Неловкий ты.
  Глаза смотрят. Течёт кровь вдоль улыбки.
  - Молодец, детка.
  Дага исчезает. Отдаляется улыбка.
  - А это на память.
  Гарда врезается в скулу. Огни косятся сверху вниз.
  - Эй, Харди! Помоги Проповеднику. Кто там нынче грамотей? Запишите Святоше победу.
  - Вставай, чудило. Что, помело в привязи держать не учат вас там, в церквухах ваших?
  Опираюсь на плечо Харди.
  - Я уж и не упомню. Водка есть?
  - Есть. На.
  - Так, следующие - Брадобрей и Мраморник.
  Скрежещут, стучат клинки шпаг.
  - Что пьёшь, брат?
  - Водку. Хочешь?
  - Хочу.
  Капитан запрокидывает бутылку в чёрное небо.
  Протягиваю ему тряпицу из сумки.
  - На.
  - Угу.
  Смачивает тряпицу водкой, прикладывает к порезу.
  Протягивает бутылку.
  - Благодарю.
  - Господин капитан! Господин капитан!
  Матольд разворачивается.
  Вестовой князя. Молодой парнишка.
  - Слушаю.
  - Господин князь велит...
  - Господин князь приглашает, - перебивает парнишку капитан, и голос его тяжёл и мягок - или желает видеть. Понял?
  Мальчишка смотрит на испачканное кровью лицо Матольда и с размаху кивает, словно голова не своя, отвалится - не жалко:
  - Понял, понял, господин капитан!
  Матольд отводит взгляд. Парнишка замолкает.
  - Так зачем меня желает видеть князь?
  - Господин князь желают обсудить с вами вопрос.
  - Какой?
  - Господин князь не сказали.
  Капрал бросает на него косой взгляд.
  - Вот как. Ну пошли. Харди! Остаёшься за меня.
  Они уходят - капитан и мальчишка-вестовой.
  Через полчаса Матольд возвращается.
  - Так, Харди, Проповедник! За мной. Драки пока отставить. Дело есть.
  - Что за дело?
  - Пойдём и сам увидишь. Проповедник, пошли.
  
  
  Черна ночь.
  Где-то скрипит сверчок.
  Я сижу на пороге покоев Вальмара Крегана. Вижу двор.
  Дворня спит.
  Спит Ансом, спит Лина, спит уплакавшаяся по Грегори Мария.
  Спят исполосованные моей рукой девчонки.
  Где-то там, в городке, за восемь лиг, спит дьяк. Спит судья. Спят стражники.
  Спит часовой у костерка во дворе.
  Достав из кармана камушек, швыряю ему в беззащитный затылок.
  Вздрагивает, дёргается, крутит головой.
  Оборачивается ко мне.
  Хочет чего-то сказать, но замолкает.
  Видать, не нравится ему моё лицо.
  
  
  - Держи лампу, Проповедник. Харди, отвали-ка дверку.
  Харди с натугой отворяет тяжёлую и неловкую воротину.
  Старый лабаз воняет изнутри как веками нечищенная выгребная яма.
  - Дезинтерия, - сплёвывает на пол Харди.
  - Свети выше, Проповедник.
  
  
  На каменном полу в лужах поноса скрючены люди.
  Кто сидит, а кто, обессилев, лежит лицом в дерьме.
  В круге фонаря - десятка полтора. За кругом - тьма.
  Велик лабаз.
  - Не жмурься, Проповедник. Дело прежде всего. Нам платят.
  Голос Матольда разносится по вонючей черноте.
  - Проповедник?... проповедник?... пастор?... святой отец, помоги нам!... молю, помоги!... Господа Христа ради, отче!! Спаси нас, грешных!!... отче...
  - Молчать!!
  Голос капитана перекрывает горячечные стоны молящих и лязг цепей.
  - Молчать, отребье!! Не для вас причастие!
  Стоны ширятся, ближние, кто ещё в силах, тянутся ко мне.
  Харди бьёт каблуком в тянущуюся ко мне по загаженному полу иссохшую руку.
  Хрустит кость.
  - Пойдём.
  Мы выходим.
  Капитан сплёвывает.
  - Харди, закрой дверь. Пошли ко князю.
  Князь ждёт нас у своего шатра.
  Седой, благообразно усатый и бородатый.
  Ухоженный.
  - Внутрь не зову.
  Капитан кивает.
  - Понимаю.
  Князь смотрит на него, и огонь отражается в белках его глаз.
  - И?
  Капитан сплёвывает.
  - Давайте так - ваши смерды вяжут, остальное наше. Сделаем в лучшем виде.
  - Сколько?
  - Десять золотых.
  - Пять.
  - Восемь.
  - Семь. Больше не стоит.
  Матольд пожимает плечами.
  - Семь. Но не меньше.
  - Договорились.
  Князь отдаёт приказ в темноту:
  - Викси!
  Появляется мальчишка-вестовой.
  - Бреману взять своих и привязать пленных к частоколу. Немедленно.
  - Слушаюсь!
  Паренёк исчезает в темноте.
  Князь поворачивается к Матольду.
  - Выдвигайтесь.
  Капитан кивает.
  - Оплата?
  Князь смотрит ему в лицо.
  - Брега!
  Появляется другой мальчишка. В мятущихся тенях от пламени не видно до конца, но кажется, что он родной брат первого.
  - Вели казначею выдать семь золотых капитану. Иди.
  - Слушаюсь, ваше сиятельство!
  Капитан смотрит на нас с Харди.
  - Поднять всех наших. Чтобы через четверть часа были у северо-восточного частокола. Оружие тяжёлое. После уходим.
  - Тебе лампа нужна?
  - Нет. Двигайте.
  
  
  Дерьмом несёт от частокола.
  Стоны и лязг.
  Кашель.
  Матольд стоит под высоким, всаженным в землю факелом.
  - Цена.
  Мы умолкаем.
  - Семь золотых.
  Лёгкий гул.
  - Работа.
  Гул стихает.
  - У частокола. Выпустить кишки на картинку.
  Лязг вытаскиваемого из ножен оружия.
  - Всем поровну. Не драться. Ни гроша сверху не дам.
  Шорох выходящего из ножен оружия.
  - В очередь.
  Мы выстраиваемся вдоль частокола.
  - До конца.
  
  Передо мной подросток.
  Лицо и волосы измазаны дерьмом.
  Губы шевелятся.
  Молит.
  Лезвие палаша рассекает его живот от грудины вниз.
  Слева вниз. Вправо вниз.
  Разверстый в крике рот.
  Чёрное в свете факела струится из развёрстых рёбер.
  Перехожу к концу шеренги.
  
  
  По трое.
  Шустрым - по четверо.
  Старик.
  Крестьянин средних лет.
  Оба измождены.
  Оба кричат.
  Молят.
  Последней - девушка.
  Лезвие палаша залито кровью и дерьмом.
  Останавливаюсь.
  Смотрю.
  Темнота, тени, далёкое мерцание факела.
  Не разглядеть.
  - Что, Проповедник, глазки постарели? Посветить?
  Мятущееся пламя и искры факела.
  Вырывает из тьмы... Вайол.
  Измученную, грязную.
  Молящую.
  Тянущая растоптанную руку из железного кольца.
  - Что, ссышь, Проповедник? За тебя сделать? Но чур - деньги мне.
  - Пшёл нахуй. - в шипении, вырывающемся сквозь зубы, я слышу голос.
  Свой.
  - Пшёл вон.
  Рука движется вперёд.
  Дага врезается в живот Вайол.
  Лезвие движется вниз.
  Кровь следом.
  Серая грязь внутренностей.
  Выдёргиваю дагу.
  - Ну вот.
  Я оборачиваюсь.
  Матольд смотрит в мои глаза.
  И делает шаг назад.
  Я сую оружие в ножны не вытирая клинков.
  Руки еле заметно дрожат.
  - Всё. Уходим. Мы тут больше не нужны.
  Оборачиваюсь к капитану.
  - Где ближайший кабак?
  Голос хрипит.
  Матольд смотрит на меня из-под факела.
  - В двух лигах.
  Он отпускает факел.
  Тонкая струйка смолы скатывается по древку там, где только что была его рука.
  Вспыхивает пламенем, тянущимся к земле.
  Мы уходим во тьму.
  
  
  Звёзды над двором тускнеют. Скоро рассвет.
  Снова задремал дворовой.
  Ещё камушек в затылок.
  Не просыпается.
  
  
  Три малых арбалета взяты в арсенале.
  Когда перемахнувшие стену серые тени отвлеклись на часового, я убил двоих.
  Потом - пригоршня камней из кармана. Один за одним.
  В ударах убитых в каменном коридоре - знакомая выучка.
  У костра остался один, с болтом под ключицей.
  Стоило взять ниже.
  Не пришлось бы идти.
  
  
  Я увидел Матольда, когда он вытащил к костру девочек.
  Плачущая Камилла. Шипящая сквозь зубы Ида.
  - Эй, Вальмар! Выйди! Ты мне нужен!
  За моей спиной - шаги.
  - Что тут творится?!
  Матольд хохочет:
  - Я здесь творюсь, баронет! Прислан спросить с тебя должок. Раскошеливайся.
  Рука сжимается на плече.
  - Почему ты не разбудил меня?!
  - Это опаснее.
  - Чем что?!
  - Чем то, что вы полезете в драку. Я ваш телохранитель.
  Пальцы стискиваются, вонзаясь в плоть.
  - Что?!
  - Я - ваш телохранитель.
  Пальцы стискиваются сильнее.
  - Мой. И неважно, что творится с остальными?
  - Да.
  - Почему я купил тебя?!
  Тоска в голосе.
  - Не знаю.
  Рука разжимается. Скрип меча, покидающего ножны.
  - Убей хоть всех, но мои сёстры должны остаться в живых. Пошёл!!!
  
  Когда свет костра падает на моё лицо, капитан ландскнехтов вновь сводит знакомство с давно позабытым чувством - удивлением.
  - Проповедник?!
  - Здравствуй, Матольд.
  - Нанялся к богачу, а, старик?
  - Я куплен.
  Матольд удивлён так, что чуть ослабляет хватку на вороте Иды. Впрочем, у девочки нет сил вырваться. Она стоит только потому, что капитан держит её.
  Иначе уже упала бы.
  - Раб? Ты? И почему же ты здесь ещё?
  - Я лишён имени.
  Матольд моргает. Потом протягивает ворот Иды и саму безвольную девчонку другому, незнакомому мне ландскнехту:
  - Держи, Карн.
  Камиллу держит внимательный Харди.
  Слушает.
  Капитан возвращается ко мне:
  - Я предупреждал, что ты допрыгаешься.
  Я склоняю голову:
  - Я допрыгался.
  - Хочешь вернуться?
  - Ты ведь меня выгнал, когда я пытался тебя убить.
  - Верно. Но не убил.
  - Не убил.
  Матольд смотрит на меня.
  - Так как, Проповедник? Бросай всё и иди к нам?
  - Нет!!!
  Вальмар.
  Баронет.
  И сейчас - берсерк.
  Вихрем врывается он во двор и атакует Матольда.
  Капитан делает шаг назад, скрещивает палаш с мечом баронета.
  Я делаю шаг назад, в устье коридора.
  Незнакомые мне “серые”, чуть поколебавшись, бросаются мимо меня, чтобы атаковать Вальмара с тыла.
  Шаг обратно.
  Лезвие рассекает шею одного.
  Дага достигает спины второго.
  Вальмара не убили. Видимо, живой он дороже.
  Втроём сдерживают его, не раня, но и не давая ранить самому.
  Волки загоняют безумного буйвола.
  В таком темпе он быстро обессилеет.
  Но мой приказ - девочки.
  Харди прикрывается Камиллой, выставив вперёд клинок.
  Иду ему пришлось отпустить.
  - Что, Проповедник, мочканёшь соплячку? Я ведь помню, как у тебя тогда после частокола снесло крышу. Ты и так был как пёс с болячкой в ухе, а после того совсем свихнулся. Бросай меч, Святоша. Не бери гре...
  Удивление на лице Харди.
  Он оборачивается и видит, как Ида падает, выпустив из рук нож, торчащий у него из-под рёбер.
  Выпустив из рук ворот Камиллы, пытается догнать мечом тело Иды, но клинок моей даги пронзает его предплечье. Харди падает, и кровь из его руки брызгает в лицо Иды. Сверху на него валится бесчувственная Камилла.
  Кровь выступает на её спине сквозь рубашку. Так и не успели зажить шрамы.
  Вонзив на всякий случай меч в горло Харди, который наверняка и так мёртв от болевого шока после пробитой печени, я поворачиваюсь спиной к девочкам.
  У меня ещё десяток проблем.
  И всё ещё живой и ревущий среди них Вальмар.
  
  ...Когда мы остались втроём, Вальмар едва стоял на ногах.
  - Матольд!
  Капитан задыхается:
  - Что?
  - Брось его.
  - Он нужен.
  - Поговорим.
  - Нет!
  Это Вальмар. Обессиленный, но всё ещё бешеный.
  Он бросается на Матольда, и капитан, отклонившись, бьёт его в висок рукоятью палаша.
  Баронет падает на камни дворика.
  Меч звенит.
  Лезвие горит ало-жёлтым светом восходящего над горизонтом солнца.
  - Поговорим, капитан. Сейчас я тебя убью, если нападёшь. Отдохни.
  Матольд опускает палаш, упирается остриём в камни.
  - Хорошо, Проповедник. Давай.
  Несколько секунд он глубоко дышит, восстанавливая сорванное дыхание.
  Когда взгляд его яснеет, я продолжаю:
  - Ты его не заберёшь живым, капитан. Я не дам. А если и дам - один ты его не утащишь. Он бешеный.
  Матольд смотрит на меня и молчит.
  - Да и мёртвым не заберёшь. Сил не хватит.
  Матольд выпрямляется, и расслабляет руки.
  - У меня нет выбора. Его заказала Гильдия.
  - За убийство колдуна?
  - Да. Что-то они там не поделили.
  - Меня.
  Матольд криво ухмыляется:
  - Ты что, течная девка?
  - Нет. Колдун отнял у меня имя. Баронет убил его, чтобы у того не было права мной управлять.
  - Идиот. Ни один раб не стоит того, чтобы затеваться с Гильдией.
  - Да. Хуже только Братство. Но он бешеный. Его род угасает. Он да те две девчонки - всё, что у него осталось.
  - Ну и будь он проклят. И что ж мне теперь делать? Разве что отдохнуть и убить тебя.
  - Не поможет. Даже его труп тебе не унести. Да и сможешь ли меня убить - не знаю. В прошлый раз ты меня одолел. Но прямо сейчас - вряд ли.
  Матольд смотрит за мою спину, в рассветное небо.
  - Уходи, капитан. Беги. Иного выбора нет. Разве что присоединиться к Братству.
  Ухмылка ломает губы капитана:
  - Схохмил, Святоша. Впечатлён.
  - Тогда уходи, капитан.
  Матольд снова усмехается.
  - Хорошо. Уговорил.
  Он выпрямляется, и лезвие палаша рвётся ко мне.
  Дага перехватывает его полёт, не давая перебить шеи, и мой клинок останавливается у его груди.
  - Уходи, Матольд. Уходи. Я прошу.
  Капитан отводит клинок, глядя на меня, опускает оружие в ножны.
  Мой клинок всё также смотрит в его сердце.
  Я опускаю его, когда он прячет в ножны дагу.
  - Давно меня не просили. Не просили вот так.
  Он медлит.
  - Может, и никогда.
  - Я знаю.
  Капитан смотрит в мои глаза.
  - Хорошо. Уйду. Ты победил, Святоша. Недаром ты у нас был Проповедником.
  - А ты - недаром капитан.
  Ухмылка снова на его губах.
  - Тогда скажи мне напоследок - каково это, когда лишают имени?
  Я прячу палаш в ножны.
  - Страшно. Они отнимают у тебя всё - имя, сердце, душу, волю. Оставляют только сознание и повиновение. Так кажется.
  - Кажется?
  Я оборачиваюсь и смотрю на встающее солнце.
  - Они не отнимают и не убивают, они просто погружают всё это в спячку. Глубокий, мёрзлый сон. И если он длится достаточно долго, всё это умирает. Само. Высыхает.
  - Вот как. И ты смог проснуться? На зомби ты похож, да, но не так уж и сильно.
  - Не смог. Ьеня продали почти сразу после ритуала. Если бы выдержали в застенке полгода-год, как положено, на выходе у них был бы полностью безвольный зомби. Послушный и покладистый. Всё бы отмерло и иссохло.
  - А колдун не сделал?
  - Нет. То ли денег захотел, то ли с покупателями тут непросто.
  - Непросто. Тут проще адского быка на цепи продать, чем безымянного зомби.
  Я пожимаю плечами.
  - Здесь меня передали в руки живых людей. Хозяин, как видишь, непростой. Так что меня не боялись. Или боялись не так. Отнеслись с душой. Вот, в общем, и всё.
  Матольд становится рядом со мной, тоже смотрит на солнце.
  - Повезло.
  Я киваю.
  - Да.
  - А за что тебя обкорнали?
  - Я в пьяном припадке убил сыновей мельника. Троих мальчишек.
  - И к тебе после этого отнеслись с душой?
  - Да. У них она была.
  Мы молчим.
  - Почему ты не хочешь вернуться ко мне? Ты ведь был сильным волком. Равным мне.
  - Потому я и напал на тебя тогда.
  - Да. Так почему?
  Я смотрю прямо в наливающийся золотом солнечный диск.
  - Я хочу, чтобы это умерло.
  
  Капитан выдохнул. Поправил пояс.
  - Ладно. Остаёшься?
  - Остаюсь. Надо помочь живым и похоронить мёртвых.
  - Хорошо.
  Матольд идёт по камням дворика к воротам. Оборачивается.
  - Да, Проповедник!
  Я смотрю ему вслед.
  - Вполне возможно, что скоро тут и правда будут Братья. Я слышал, у них здесь как раз идёт войнушка с Гильдией. Выдавливают их из городишка за городишком. На той неделе я толковал с одним колченогим, который на них работает, он и рассказал. Учитывай, если что.
  - Спасибо.
  Капитан “серых” машет мне:
  - Бывай, Проповедник!
  - Прощай, Матольд.
  Капитан скрывается за воротами.
  Тихо.
  Свистит ветер.
  Я опускаюсь на колени рядом с Вальмаром. Хлопаю его по щекам.
  - Эй, баронет!
  Он открывает мутные глаза:
  - Будь ты проклят...
  - Уже. Как голова?
  - Дерьмо... Где сёстры?!
  - Были живы, даже не ранены. Вставай, пойдём к ним.
  Встаю.
  Протягиваю руку.
  
  
  Ида и Камилла держатся за изрядно шатающегося Вальмара.
  Открываю захлопнутую дверь в людскую.
  У самой двери, баюкая сломанную руку, скулит Мария.
  - Всё кончилось, девочка. Они ушли. Выходи.
  Мария затравленно смотрит, ничего не говорит. Всхлипывает едва слышно. Кровь запеклась на прокушенной нижней губе.
  Я протягиваю к ней руку, она с криком подаётся назад.
  - Девочки, помогите ей. Она меня боится. Выведите её наружу.
  Ида и Камилла испуганно протискиваются в проём мимо меня.
  Я настежь распахиваю дверь и иду в глубь людской.
  Свет солнца падает на Ансома.
  Грудь его залита кровью, текущей изо рта.
  На коленях у него лежит голова Лины.
  Сухие пальцы старика рывками гладят её седые волосы.
  Лина мертва.
  - И... ты... ма... лый...
  Кровь сгустками вяло брызгает изо рта.
  - Куда ранили?
  Его лицо кривится.
  - Не... важно... Спой... мне... ту... про... ба...рашка... Я... так...и так... ум...ум...ру...
  Я смотрю на него и затягиваю старую-старую песенку, которой меня научил отец давно-давно, когда мне не надо было ни умирать, ни убивать:
  
  - На горе Христос отару выпасал,
  И агнец один спросил - скажи, Господь,
  Отчего мне смертью путь мой завершать,
  Коль Ты Смерть саму попрал, воскреснув в плоть?
  
  Лицо Ансома расслабляется, нитка красной слюны тянется из угла рта, падает на грудь.
  
  - Улыбнулся любопытному Пастух,
  И взъерошил ему шерсть Своей рукой:
  - Только Смерть нам может правду показать,
  Только с нею лишь познать дано покой.
  
  Улыбка разглаживает складки у окровавленных губ.
  
  - Ты не бойся, не страшись - она придёт,
  И не станет ни погибели, ни зла.
  Не пугайся, и, когда зайдёт черёд,
  Просто помни - рядом Я с тобой всегда.
  
  Пальцы Ансома перестают двигаться, застывают на виске Лины.
  Ансом мёртв.
  Я смотрю на него и допеваю последний куплет.
  Для себя.
  
  - И поверил тот агнец словам Христа,
  И оставил недоверие и страх.
  И, когда однажды Смерть за ним пришла,
  Он ушёл за ней с кремнистого холма.
  
  Замолкаю. Смотрю на мёртвого лекаря.
  Протягиваю руку и закрываю ему глаза.
  Встаю. Пройдя мимо Вальмара, жмущихся к нему девочек и Марии, пересекаю двор и вхожу в сарай.
  Возвращаюсь с заступом.
  Солнце поднялось над горизонтом.
  Начался день.
  
  
  - Эй, есть кто живой?
  Два дня, как я установил крест над последней могилой.
  - Есть.
  - Кто ты?
  - А кто ты?
  Я задаю вопрос просто так. На моём собеседнике чёрный плащ Братства, на руке - атакующий перстень, на шее - следящий оберег.
  - Десятник Братства, Бореар.
  Я киваю.
  - Безроф. Так меня звали в городе.
  - Лишенный имени?
  - Да.
  Брат оглядывает меня:
  - Интересно. Боюсь, тебе придётся поговорить с инквизитором.
  - Заберите его! Заберите совсем.
  Бореар поднимает взгляд над моим плечом:
  - С кем имею честь?
  - Вальмар Креган. Мои сёстры - Камилла и Ида.
  - И его невеста Мария, - добавляю я.
  Оборачиваюсь.
  Здоровая рука Марии вцепилась в рукав Вальмара. Его кисть поверх её. Глаза служанки испуганно поблескивают из-за его плеча.
  Бешеный ты, бешеный, несчастный баронет.
  Порченая кровь.
  Но находится и та, что тебя полюбит. Хоть и дурочка-служанка.
  Храни её, вельможный монстр.
  - Храните его, девочки. И в первую очередь - его душу. Больше ничего у него нет. Она - и вы.
  Девчонки избегают моего взгляда.
  - А ты, баронет, помни - у тебя никого кроме них. Только они и Бог. Потеряешь их - будешь всё равно что мёртвый. И имя твоё умрёт.
  Поворачиваюсь к Бореару, десятнику.
  - Поможете?
  Бореар кивает:
  - Да, оставлю здесь четверых наших. Согласны, баронет?
  Что-то рвётся в сумасбродном гордеце, великодушной твари.
  - Да. Хорошо. Я согласен.
  Десятник смотрит на меня:
  - Пойдём.
  Мы спускаемся с холма вниз, к дороге, где Братья снимают со столба труп ученика мага.
  - Вы странный обеизменованный, Безроф.
  Я пожимаю плечами:
  - Не всё успело умереть.
  - Почему они так вас боятся?
  - Потому что я - чудовище.
  - Это действительно так?
  - Да.
  Десятник пинком запускает с холма попавшийся по дороге камушек.
  Он летит, падает, отскакивает от земли, катится вниз, на дорогу.
  - Вас действительно зовут Безроф?
  - Нет.
  Я оборачиваюсь и смотрю назад, на холм Крегенов.
  Вальмар, девочки и Мария стоят в воротах и смотрят нам вслед.
  Возвращась взглядом к десятнику-Брату, я говорю:
  - Моё имя - Нафанаил. Так и передайте магам.
  Под ногу попадается камень. Подобно десятнику, я даю ему пинка, слежу за полётом. И спускаюсь на дорогу следом за ним.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"