Тропинка петляла среди мшистых валунов, под ноги постоянно подворачивались то толстые древесные корни, то острые камни. За ними надо было следить, чтобы не спотыкаться, но мальчик всё равно спотыкался, потому что в лесу было темно, а мальчик маленький. Низкие ветки деревьев и кустарников хватали его за одежду, временами больно шлёпали по лицу.
Наверное, была уже глубокая ночь, и тропинка просматривалась только потому, что светила полная луна. Её огромный сияющий блин иногда появлялся среди густых веток, и тогда белый мох вокруг камней серебрился, переливался и, в то же время пугал.
Мальчика пугало в лесу всё, и чёрные ветки, как лапы страшных чудовищ, тянущиеся к нему и мшистые камни, за которыми чудилось, что кто-то притаился и сейчас выскочит и схватит. Но мальчик, спотыкаясь, упрямо шёл по тропинке. Ему обязательно надо было пройти весь этот страшный чёрный лес.
Тропинка выбежала на поляну. Густая трава на ней походила на воду, она серебрилась, и ночной ветерок волнами гонял её из конца в конец. Мальчик постоял минуту, глядя как перекатываются травяные волны, вздохнул и пошёл дальше, обходя поляну краем леса.
Огромный раскидистый дуб стоял, как остров, особняком от остальных деревьев. Несмотря на гуляющий ветер, его ветви почти не шевелились, только листья дрожали, посверкивая в лунном свете.
Из дупла на дубе выбрался лобстер, пошевелил могучими клешнями и заявил, что маленькие мальчики в это время давно должны быть дома и спать в своих кроватках. Мальчик и без лобстера это знал, но ему надо было пересечь лес, и он не стал слушать нравоучения старика, а аккуратно обогнул кряжистое дерево и пошёл дальше.
Вдруг громадная тень накрыла мальчика и часть серебристой поляны.
-- Сейчас развернусь на второй заход и съем - голос с неба походил на паровозный гудок, громкий и металлический.
Мальчик бросился вглубь, под защиту леса. Что-то колючее, то ли малина, то ли ежевика приняли его в свои сети. Тень громадной ночной бабочки развернулась и снова заскользила над поляной. Сетчатые глаза чудовища сияли в лунном свете, как прожекторы, мохнатые усы топорщились и дрожали под ветром, как гибкие ветвистые рога, а хобот длинным шлангом свисал к самой траве. Помахивая им из стороны в сторону, бабочка продолжала гудеть паровозным голосом.
-- Где ты, мальчик? Выйди, мальчик. Я съем тебя, мальчик.
Мальчику совсем не хотелось быть съеденным, и он не выходил из тени деревьев. Зато из леса выбежал волк. Волк был молодой, красивый и игривый. Он погнался за бабочкиным хоботом и оба скрылись с поляны в гуще леса. Кто-то весело и очень страшно захохотал там, где скрылись оба ночных зверя.
Мальчик поёжился от страха и от холода. Его ноги в лёгких сандалиях совсем промокли. Но надо было идти дальше, до конца леса ещё далеко, ночь длинна, впереди ещё много опасностей.
Тропинка нашлась сразу на другом конце поляны. Там же стояла старуха с клюкой. Старуха злобно смотрела на мальчика, мальчик, выжидая, смотрел на старуху. Наконец, она проскрипела.
-- Зачем ты напугал мою птичку, негодник? Как я её теперь кормить буду? А если она к мужу улетит? Что тогда?
Мальчик не знал, что тогда будет и обошёл старуху так, чтобы она в случае чего не достала его клюкой.
Из-под ёлки выкатился большой колючий шар, громко шипящий, плюющийся и оказавшийся двумя дерущимися ёжиками. Ёжики прокатились мимо мальчика и старухи в лесную чащу, и там долго ещё было слышно, как они тузят друг друга и называют нехорошими словами.
Мальчик шёл по тропинке, и ему хотелось мороженого. Чем дальше шёл, тем сильнее хотелось. Он знал, что мороженое бывает очень красивое и очень вкусное, и что в лесу его не бывает. И, вдруг, впереди, среди кустов можжевельника мальчик увидел палатку. Настоящую пёструю торговую палатку с разноцветными флажками и лампочками. Сверху на палатке было написано: "МОРОЖЕНОЕ".
В палатке имелся продавец, только от него за стойкой торчала одна грустная голова. Мальчик остановился напротив и внимательно посмотрел на грустную голову, ожидая, что она что-нибудь скажет, например, откуда в лесу мороженое. Грустная голова подтвердила, что мороженого в лесу не бывает. Не бывает ни сливочного, ни клубничного, ни ванильного, ни фисташкового. Даже пломбира нет, а уж тем более эскимо.
"Зачем же тогда в лесу стоит палатка с надписью "МОРОЖЕНОЕ" - хотел спросить мальчик, но грустная голова вытащила из-под прилавка табличку, которая гласила: "ОБЕДЕННЫЙ ПЕРЕРЫВ" и пропала в можжевельнике. Мальчик пошёл дальше.
Тропа стала подниматься в гору. Камни стали крупнее и острее, ветви свисали всё ниже и всё крепче цеплялись за одежду. Мальчику стало труднее дышать, однако он упорно карабкался вверх. Навстречу спускался Дед Мороз. Он кряхтел басом, смешно размахивал руками в рукавицах, камни сыпались из-под валенок. Сзади, держа Деда за пояс и упираясь в крутую тропинку ногами, спускалась Снегурочка. Пушистая шапочка съехала у неё на одно ухо и еле держалась. За собой Снегурочка волокла Дедов мешок с подарками и тихонько повизгивала.
Мальчик посторонился, пропуская парочку с мешком. На него все трое не обратили никакого внимания. Мальчик очередной раз вздохнул и снова стал взбираться по тропинке. Где-то далеко-далеко кукушка с петухом устроили певческий конкурс. За явным преимуществом побеждала кукушка - на каждое её "ку-ку" петух всё реже успевал вставить своё "ку-ка-ре-ку". В тёмном лесу на горе это означало конец ночи.
Тропинка кончилась, мальчик взобрался на холм. Перед ним открылась широкая долина, ещё кое-где покрытая клочьями ночного тумана. За долиной находился горизонт, за которым пряталось солнце, и над которым висели яркие утренние звёзды.
Мальчик постоял немного на вершине холма, осматривая долину и вдыхая свежий утренний воздух. Там-сям виднелись домики, в некоторых зажглись в окнах огни, из труб поднимался дым - там топили печки. Мальчик знал, что такое печка - это, прежде всего, тепло. И свет. И вкусная еда. И добрая бабушка. А ещё друг - собака, шаловливые куры, кот Васька, огород, кусты малины. И ещё много-много чего хорошего и интересного. В том числе фисташковое мороженое в большой миске.
С первым лучом солнца мальчик шагнул с холма в долину.
В щербатый эмалированный тазик сыпались отработанные инструменты. Этот резкий звук, присущий любой операционной, не спутаешь ни с чем. Пожилая санитарка, торопясь домой, уже тёрла вонючей тряпкой пол. Она старалась не глядеть на стол и тело на нём, закрытое окровавленной простынёй. Молоденькие медсёстры избавлялись от халатов и обсуждали планы на вечер. Шум воды из-под крана заглушал бормотание хирурга, который в очередной раз безнадёжно переругивался с заведующим отделением на тему кому выходить с печальной вестью к родственникам.
А мальчик уже широко шагал по долине к деревне.
В приёмном покое на что-то ещё надеялась заплаканная мать.