Этой осенью пелена туч спускается совсем низко, ложится на правобережные откосы, и город наверху полон колким от капель туманом - туманом небес. Лохмотья тумана переваливаются через дома, плывут над площадью в нескольких метрах от асфальта - плывёт своим безумным курсом старый обезлюдевший корабль, огромное днище сплошь обросло бородами белых водорослей, он привсплывает, тяжко, медлительно погружается, и привсплывает вновь - и кажется, что вон тот клок на следующем качании двинется к тебе, нисходя, и заденет твое лицо. В веренице автомобильных огней изредка появляется пара пронзительно жёлтых. Свеченье другого, привычно электрического цвета вязнет в тумане, разучивается рассыпа́ться лучистым веером, фары становятся бельмами, машины-слепцы замедляют ход, стараются не отклоняться в сторону из цепочки, где-то далеко возглавляемой остро-лимонноглазым поводырём.
Нынешней осенью её автор взялся править текст, он дописывает один за другим новые абзацы, новые образы, странные знамения: грёзы-предвидения, почему-то повествующие о гибели. Но ты же знаешь, что городу идёт всего лишь первая тысяча лет, что пятно этой каменной плесени ещё не раз удвоит площадь, исторгнет на свалки и кладбища миллион тонн полупереваренных отходов, - что кочевья пасмурных орд, лохматых духов, касающихся лиц прохожих мокрой шерстью, - что солнечная полоса, там, за тёмно-сизым облачным валом упавшая на скопление зданий так, что проявлена дымка от земли, и сизый колосс оказался вестником: под ним воздух ещё прозрачен и холоден, а следом, за стеной испарений, шествует раскалённое войско ада и пожирает мир, - что горизонт с насыпанной сквозь разрыв в серой пелене грядой пылающих углей - это просто привидения, рождённые бессонницей и последовательностью неудач, - и половина из последних выдумана самим тобой.