Мой милый нежный друг провожал меня печальным взором. Слишком рано разбуженный моим надоедливым будильником он еле справлялся с навалившейся на него зевотой и раздражением и лишь порой в его затуманенном взгляде сквозила печаль и отчаяние. Его намеренное молчание, не нарушаемое ни раскатом шумных машин, ни воркованием все еще сонных людей, действовало на меня гнетущим образом. Он насупил брови и они сизыми тучами нависли на его милом, но посеревшем от горя лице. Как объяснить ему, что эта разлука лишь кратковременна, если он не хочет слушать, не хочет слышать. Как убедить его, что я скоро вернусь и вновь буду носиться по его узким улочкам на своей старой исцарапанной машине, если он не хочет верить? Как вызвать улыбку на его печальном лице или хотя бы слезу, если он закрылся в себе и отгородился от меня и всего внешнего мира. Я прикладывала ладони к его старым каменным зданиям, с мольбой шептала клятвы его холодному асфальту. Но он оставался непреклонной, навеки обиженной девой, решившей лучше умереть, чем отдаться мне. Как часто я сходила с ума от его голубого неба, перемешанного в одной салатнице с угрюмыми тучами, украшенного игривыми облаками и заправленного свежим дождем. Я навеки отреклась от зонтов и с презрением смотрела на глупых прохожих, прячущихся под их безжизненными разноцветными шляпками. Я плясала в твоих лужах и сгорала в лучах твоего солнца, о мой возлюбленный, единственный, истинный. Неужели ты не видишь, что я принадлежу одному тебе? И ступая по чужой земле, я бью её каблуками своих сапог! Лишь твою землю ласкают мои стопы, лишь твоим воздухом я упиваюсь, лишь ты стоишь у меня перед глазами каждую секунду каждого дня и ночи моей жизни. Я знаю твой запах, я слышу твой голос, я сгораю от твоих прикосновений, содрогаюсь от твоих поцелуев. Почему же ты молчишь, милый? Почему не обнимешь меня, не пожелаешь мне счастливого пути, не прижмешься к моему лицу своей заплаканной щекой?
"Прости"! - сказала я и поставила ногу на борт автобуса, который должен был увезти меня в другой город, откуда самолет должен был унести меня в другую страну. Я села на сидение, пристегнулась, прижалась лбом к стеклу и тихо заплакала. В голове стоял только один вопрос : Зачем я уезжаю? И я почти слышала свой собственный голос, который истошно кричал: "Я не хочу уезжать! Не хочу!"
Автобус тронулся, и только тогда он заплакал. Скупые поначалу слезы вскоре превратились в ливень. Теперь он хотел слушать меня и слышать меня, верить мне, ласкать меня, отдаться мне, но меня уже уносил автобус и между нами прозрачной стеной нависло стекло, покрытое каплями его дождя. Я приложила свои губы к стеклу, а он из последних сил вжался в него, чтоб прошептать: "Я дождусь!"
Если верить прогнозу погоды, дождь в Бристоле не прекращался целую неделю после моего отъезда. Потом мой любимый город утешился. Лишь порой вечерами он все-таки не мог сдержать скупую мужскую слезу, вспоминая тепло моих стоп и звук моего голоса. Теперь он, наверное, и вовсе позабыл меня, только я все помню и не перестаю с мольбой шептать: "О мой милый, мой нежный, мой единственный Бристоль, дождись меня! Я вернусь!"