Бэнкс Иэн : другие произведения.

Воронья дорога

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  
  
  
  
  
  
  ВОРОНЬЯ ДОРОГА
  Иэн Бэнкс
  
  
  СЧЕТЫ
  
  Книга для счета
  
  Впервые опубликовано в Великобритании издательством Scribners
  
  Это издание опубликовано издательством Abacus в 1993 году
  
  Переиздавался 1993 (дважды), 1994, 1995 (дважды), 1996 (трижды),
  
  1997 (трижды), 1998
  
  Авторское право (c) 1992 Иэн Бэнкс
  
  Право Иэна Бэнкса быть идентифицированным как
  
  автор этой работы был заявлен
  
  он в соответствии с Авторскими правами,
  
  Закон о конструкциях и патентах 1988 года.
  
  Все персонажи этой публикации вымышлены
  
  и любое сходство с реальными людьми, живыми или мертвыми,
  
  это чистая случайность
  
  Все права защищены.
  
  Никакая часть этой публикации не может быть воспроизведена,
  
  хранится в поисковой системе или передается любым способом.
  
  в форме или любым способом, без предварительного
  
  письменное разрешение издателя и не
  
  иным образом распространяется в любой форме обязательного или
  
  обложка, отличная от той, в которой она опубликована
  
  и без подобных условий, включая это
  
  Условие, налагаемое на последующего покупателя.
  
  Запись по каталогу CIP для этой книги
  
  можно найти в Британской библиотеке
  
  Типография Leaper & Gard Ltd, Бристоль
  
  Напечатано в Англии компанией Clays Ltd, St Ives plc.
  
  Счеты
  
  Разделение
  
  Литтл, Браун и компания (Великобритания)
  
  Бреттенхемский дом
  
  Ланкастер-Плейс
  
  Лондон, WC2E 7EN
  
  И снова для Энн,
  
  И с благодарностью:
  
  Джеймс Хейл,
  
  Мик Читэм,
  
  Энди Уотсон
  
  И Стив Хаттон
  
  
  ГЛАВА 1
  
  
  Это был день, когда взорвалась моя бабушка. Я сидел в крематории, слушая, как мой дядя Хэмиш тихо похрапывает в такт мессе си минор Баха, и размышлял о том, что, казалось, именно смерть всегда возвращала меня в Галланах.
  
  Я посмотрел на своего отца, сидевшего через два ряда от меня в первом ряду кресел в холодной, гулкой часовне. Его широкая, седеющая голова казалась массивной над твидовым пиджаком (черная повязка на рукаве была его уступкой торжественности события). Его уши двигались медленно, колебательно, скорее так, как двигались плечи Джона Уэйна при ходьбе; мой отец скрипел зубами. Вероятно, его разозлило, что моя бабушка выбрала религиозную музыку для своей похоронной церемонии. Я не думал, что она сделала это, чтобы расстроить его; несомненно, ей просто понравилась мелодия, и она не ожидала, какой эффект ее несветский характер может оказать на ее старшего сына.
  
  Мой младший брат Джеймс сидел слева от отца. Впервые за много лет я увидел его без плеера, и он выглядел явно неуютно, теребя свою единственную серьгу. Справа от моего отца сидела моя мать, прямая и подтянутая, в аккуратно заправленном черном пальто и эффектной черной шляпе в форме летающей тарелки. НЛО ненадолго отклонился в сторону, когда она что-то прошептала моему отцу. В этом движении и в тот момент я почувствовала острую боль потери, которая не принадлежала полностью моей недавно ушедшей бабушке, но была связана с ее памятью. Как бы зудели сегодня ее родинки, если бы она каким-то образом внезапно возродилась!
  
  "Подмастерье!" Моя тетя Антония, сидевшая рядом со мной, а по другую сторону от нее сладко посапывал дядя Хэмиш, похлопала меня по рукаву и, указав на мои ноги, пробормотала мое имя. Я посмотрел вниз.
  
  В то утро в холодной комнате с высоким потолком в доме моих тети и дяди я был одет в черное. Половицы скрипели, а изо рта шел дым. В маленьком слуховом окне был лед, скрывавший вид на Галланах из-за прозрачного тумана. Я натянул пару черных трусов, которые специально привез из Глазго, белую рубашку (свежую от Marks and Sparks, на холодном хрустящем хлопке все еще виднелись складки) и свои черные 501s. Я поежился и сел на кровать, глядя на две пары носков: один черный, другой белый. Я намеревалась надеть черную пару под мои очки nine eye Docs с двойными пряжками на щиколотках, но внезапно почувствовала, что ботинки не те. Возможно, это было из-за матовой отделки…
  
  На последних похоронах, на которых я был здесь, — а также на первых похоронах, на которых я когда—либо был, - все это снаряжение казалось вполне уместным, но теперь я размышлял о том, уместны ли Документы, 501-е и черная байкерская куртка. Я вытащила из сумки свои белые кроссовки, примерила один Nike и один ботинок (без шнурков); Я стояла перед наклоненным зеркалом в полный рост, дрожа, мое дыхание вырывалось облачками, пока скрипели половицы и из кухни доносился запах готовящегося бекона и подгоревших тостов.
  
  Кроссовки, решил я.
  
  Итак, я присмотрелся к ним в крематории; они выглядели смятыми и в пятнах от чая на строгом черном граните пола часовни. О-о; один черный носок, другой белый. Я поерзала на своем сиденье, натянула джинсы, чтобы прикрыть странно упакованные лодыжки. "Зубы ада", - прошептала я. "Прости, тетя Тон".
  
  Моя тетя Антония — копна волос с розовым отливом над массивным черным пальто, похожая на леденцовую вату, прилипшую к катафалку, — похлопала меня по кожаной куртке. "Не бери в голову, дорогой", - вздохнула она. "Сомневаюсь, что старушка Марго была бы против".
  
  "Нет", - кивнула я. Мой взгляд вернулся к кроссовкам. Меня поразило, что на носке правой кроссовки все еще виден след шины от инвалидного кресла бабушки Марго. Я переложил левый тренажер на правый и без энтузиазма потер черный рисунок в виде селедочной косточки, оставленный промасленным колесом. Я вспомнил тот день, шесть месяцев назад, когда я вытолкал старую Марго из дома и повел через двор, мимо надворных построек, по дорожке под деревьями к озеру и морю.
  
  
  * * *
  
  
  "Прентис, что происходит между тобой и Кеннетом?"
  
  Двор был вымощен булыжником; ее инвалидное кресло качалось и дергалось под моими руками, когда я толкал ее. "Мы поссорились, бабушка", - сказал я ей.
  
  "Я не глупа, Прентис, я это вижу". Она посмотрела на меня. Ее глаза были свирепыми и серыми, как всегда. Ее волосы теперь тоже были седыми и поредели. Летнее солнце проглянуло сквозь окружающие дубы, и я мог видеть ее бледную кожу головы сквозь пряди белого.
  
  "Нет, бабушка, я знаю, что ты не глупая".
  
  "Ну что дальше?" Она махнула тростью в сторону надворных построек. "Давай посмотрим, там ли еще эта чертова машина". Она снова оглянулась на меня, когда я разворачивал кресло в новом направлении, к зеленым двойным дверям одного из гаражей во дворе. "Ну, что дальше?" она повторила.
  
  Я вздохнул. "Это вопрос принципа, ба". Остановившись у гаражных ворот, она палкой сбила засов со скобы, толкнула одну дверь так, что ее доски слегка прогнулись, затем, просунув палку в образовавшуюся щель, открыла другую дверь рычагом; засов в одном углу заскрипел и зазвенел в канавке, выбитой в булыжнике. Я отодвинул стул, чтобы открыть дверь гаража. Внутри было темно. В солнечном свете, падающем через черный вход, кружились пылинки. Я едва мог разглядеть уголок тонкого зеленого брезента, накинутого под углом примерно на уровне моей талии. Бабушка Марго приподняла край брезента своей палкой и откинула его с удивительной силой. Брезент слетел с передней части машины, и я втолкнула ее дальше в гараж.
  
  "Принцип?" спросила она, наклоняясь вперед в кресле, чтобы осмотреть длинный темный капот машины, и отодвигая брезент еще дальше, пока не открыла автомобиль до ветрового стекла. У колес не было шин; машина стояла на деревянных брусках. "Какой принцип? Принцип не входить в дом своего отца? Свой собственный семейный очаг?" Еще один взмах трости, и покрытие переместилось вверх по экрану, затем снова опустилось.
  
  "Позволь мне сделать это, бабушка". Я подошла к машине сбоку и откинула брезент, пока он не смялся на багажнике, обнажив отсутствие заднего стекла. В лучах уличного света кружилось еще больше пыли, превращая бабушку Марго в сидящий силуэт, ее почти прозрачные волосы сияли, как нимб.
  
  Она вздохнула. Я посмотрел на машину. Она была длинной и довольно красивой, в недавно старомодном стиле. Под налетом пыли она была очень темно-зеленого цвета. Крыша над отсутствующим задним стеклом была помята, как и открытая часть крышки багажника.
  
  "Бедняжка", - прошептала я, качая головой.
  
  Бабушка Марго выпрямилась. "Оно или я?" резко спросила она.
  
  «Бабушка…» Сказал я, фыркая. Я знал, что она очень хорошо видит меня, освещенного солнцем из-за ее спины, в то время как все, что я мог видеть от нее, - это темный силуэт, уменьшающий свет.
  
  "В любом случае", - сказала она, расслабляясь и тыча тростью в одно из проволочных колес автомобиля. "Что за чушь насчет принципиальности?"
  
  Я отвернулась, проводя пальцами по хромированному желобу над задней дверью. "Ну ... папа сердится на меня, потому что я сказала ему, что верю в… Бога или во что-то еще, в любом случае". Я пожал плечами, не смея взглянуть на нее. "Он не будет ... ну, я не буду… Мы не разговариваем друг с другом, поэтому я не войду в дом".
  
  Бабушка Марго издала губами кудахтающий звук. Это все?"
  
  Я кивнул, взглянув на нее. "Вот и все, бабушка".
  
  "А деньги твоего отца; твое содержание?"
  
  "Я—" - начал я, потом не знал, как это выразить.
  
  "Подмастерье, как тебе удается выживать?"
  
  "Я прекрасно справляюсь" (солгал я.) "На свой грант". (Еще одна ложь.) "И на мой студенческий заем". (Еще одна ложь.) "А я подрабатываю в баре". (Четыре раза подряд!) Я не смог устроиться в бар. Вместо этого я продал Fraud Siesta, свою машину. Это был маленький Ford, и заводиться было лениво. Люди говорили, что он выглядит потрепанным, но я просто сказал им, что он из сломанного гаража. В любом случае, сейчас и эти деньги почти закончились.
  
  Бабушка Марго глубоко вздохнула и покачала головой. "Принципы", - выдохнула она.
  
  Она немного продвинулась вперед, но инвалидное кресло зацепилось за часть брезента. "Помоги мне здесь, хорошо?"
  
  Я зашел ей за спину, подвинул стул к гофрированному брезенту. Она открыла заднюю дверцу и заглянула в унылый салон. Оттуда донесся запах затхлой кожи, напомнивший мне о моем детстве и о том времени, когда в мире еще было волшебство.
  
  В последний раз, когда я занималась сексом, это было на заднем сиденье, - сказала она задумчиво. Она посмотрела на меня. "Не смотри так шокировано, Прентис".
  
  - Я не— - начала протестовать я.
  
  "Все в порядке, это был твой дедушка". Она похлопала по крылу машины тонкой рукой. "После танца", - тихо сказала она, улыбаясь. Она снова посмотрела на меня, ее морщинистое нежное лицо повеселело, глаза заблестели. "Подмастерье", - засмеялась она. "Ты покраснел!"
  
  "Прости, бабуля", - сказал я. "Просто… ну, ты не... ну, когда ты молод и кто-то...»
  
  "Мимо", - сказала она и захлопнула дверцу; пыль должным образом заплясала. "Что ж, все мы когда-то молоды, подмастерье, а те, кому повезло, становятся старыми". Она отодвинула инвалидное кресло назад, наступив на носки моих новых кроссовок. Я поднял кресло и помог завершить маневр, затем подтолкнул ее к двери. Я оставил ее там, пока снова накрывал машину брезентом.
  
  "На самом деле некоторые из нас становятся молодыми дважды", - сказала она с порога. "Когда мы впадаем в старческий маразм: беззубые, страдающие недержанием, лепечущие, как младенцы ... " - Ее голос затих.
  
  "Бабушка, пожалуйста".
  
  "Ох, перестань быть таким чувствительным, подмастерье; стареть не так уж весело. Одно из немногих удовольствий, которые выпадают тебе на долю, - это высказывать свое мнение… Конечно, раздражать своих родственников тоже приятно, но я ожидал от тебя большего."
  
  "Прости, бабушка". Я закрыла дверь гаража, отряхнула руки и снова заняла свое место за инвалидной коляской. На моем кроссовке был маслянистый отпечаток шины. Вороны каркали на окружающих деревьях, когда я подталкивала бабушку к подъездной дорожке.
  
  "Лагонда".
  
  "Прости, бабуля?"
  
  Машина; это седан Lagonda Rapide."
  
  "Да", - сказал я, немного печально улыбнувшись самому себе. "Да, я знаю".
  
  Мы вышли со двора и, хрустя гравием, направились по дорожке к сверкающим водам озера. Бабушка Марго что-то напевала себе под нос; голос у нее был счастливый. Мне стало интересно, вспоминает ли она свое свидание на заднем сиденье "Лагонды". Конечно, я вспоминал свою; она лежала на том же самом куске потрескавшейся и скрипучей, застегнутой на пуговицы и пахнущей обивки — через несколько лет после последнего полноценного сексуального опыта моей бабушки, — на котором у меня был мой первый.
  
  Подобные вещи постоянно происходят в моей семье.
  
  "Дамы и господа, члены семьи; с одной стороны, как, я не сомневаюсь, вы можете себе представить, мне не доставляет большого удовольствия стоять здесь перед вами в это время ... но, с другой стороны, я горжусь и действительно польщен тем, что меня пригласили выступить на похоронах моей дорогой старой клиентки, покойной и горячо любимой Марго Макхоан ...»
  
  Моя бабушка попросила семейного юриста Лоуренса Л. Блоке произнести традиционные несколько слов. Тонкий, как карандаш, и почти такой же свинцовый, высокий и по-прежнему драматично черноволосый мистер Блоуке был одет где-то в девяностых, щеголяя темно-серым двубортным костюмом поверх запоминающегося фиолетового жилета, вдохновленный чем-то вроде Мандельброта, но, мягко говоря, Пейсли. Сверкающие золотые часы-брелок размером с небольшую сковородку были закреплены в углублении жилетного кармана на цепочке, изготовленной на сухогрузе.
  
  Мистер Блок всегда напоминал мне цаплю, не знаю почему. Возможно, это как-то связано с ощущением хищной неподвижности, а также с аурой человека, который знает, что время на его стороне. Мне показалось, что в присутствии гробовщиков он выглядел странно спокойным.
  
  Я сидела и слушала адвоката и вкратце задалась вопросом: (а) почему бабушка Марго выбрала адвоката для составления адреса, (б) будет ли он брать с нас плату за свое время и (в) сколько других членов моей семьи задавались тем же вопросом.
  
  "... долгая история McHoan семьи в городе Gallanach, которой она так гордилась, и к которому она так… с пользой для дела и, усердно содействовали в течение всей своей долгой жизни. Для меня было честью хорошо знать и обслуживать как Марго, так и ее покойного мужа Мэтью, в случае Мэтью сначала как школьного друга, еще в двадцатые годы. Я хорошо помню ... »
  
  
  * * *
  
  
  "Бабушка, я имею в виду, боже мой".
  
  "Что?"
  
  Моя бабушка глубоко затянулась "Данхиллом", взмахнула запястьем, чтобы закрыть латунную "Зиппо", затем положила зажигалку обратно в кардиган.
  
  "Бабушка, ты куришь".
  
  Марго слегка кашлянула и выпустила дым в мою сторону - серая завеса для этих пепельного цвета глаз. "Что ж, я тоже". Она внимательно осмотрела сигарету, затем сделала еще одну затяжку. "Знаешь, я всегда этого хотела", - сказала она мне и посмотрела вдаль, поверх озера, на холмы и деревья на дальнем берегу. Я подвез ее к прибрежной дорожке в Пойнтхаусе, недалеко от старых пирамид. Я сел на траву. Легкий ветерок волновал воду; чайки летали, расправив крылья, а вдалеке случайный автомобиль или грузовик нарушал воздух, издавая ленивый кашляющий звук, когда они выныривали из канала, по которому между деревьями проходила главная дорога, или исчезали в нем. "Хильда раньше курила", - тихо сказала она, не глядя на меня. "Моя старшая сестра; она раньше курила. И я всегда этого хотел". Я набрал горсть камешков со стороны тропинки и начал бросать их в волны, разбивающиеся о скалы в метре под нами, почти во время прилива. "Но твой дедушка мне не позволил". Бабушка вздохнула.
  
  "Но, бабушка", - запротестовала я. "Это вредно для тебя".
  
  "Я знаю". Она широко улыбнулась. Это была еще одна причина, по которой я никогда не занималась этим после смерти твоего дедушки; к тому времени они обнаружили, что это вредно для здоровья ". Она рассмеялась. "Но сейчас мне семьдесят два года, и мне на это наплевать".
  
  Я бросил еще несколько камешков. "Ну, это не очень хороший пример для нас, молодежи, не так ли?"
  
  "Какое это имеет отношение к цене нарезанного хлеба?"
  
  "А?" Я посмотрел на нее. "Простите?"
  
  "Ты же не пытаешься на самом деле сказать мне, что молодежь сегодня смотрит на старших как на пример, не так ли, Прентис?"
  
  Я поморщился. «Ну,…» Я сказал.
  
  "Вы были бы первым поколением, которое сделало это". Она затянулась сигаретой с выражением убедительной насмешки на лице. "Лучше делать все, чего не делают они. Так или иначе, нравится тебе это или нет." Она кивнула сама себе и затушила сигарету о гипс возле колена; щелчком отправила окурок в воду. Я пробормотал что-то себе под нос.
  
  "Люди больше реагируют, чем действуют, Прентис", - сказала она в конце концов. "Как ты со своим отцом; он воспитывает тебя хорошим маленьким атеистом, а потом ты идешь и принимаешь религию. Что ж, таков порядок вещей ". Я почти слышал, как она пожимает плечами. "В семьях из поколения в поколение может возникнуть дисбаланс. Иногда новому члену семьи приходится ... все корректировать ". Она похлопала меня по плечу. Я обернулся. Ее волосы казались очень белыми на фоне сочной летней зелени Аргайлширских холмов и ослепительной синевы неба за ними. "Ты сочувствуешь этой семье, Прентис?"
  
  "Чувствуешь это, ба?"
  
  "Это что-нибудь значит для тебя?" Она посмотрела сердито. "Что-нибудь сверх очевидного, например, дать тебе место для ночлега… ну, когда ты не ссоришься со своим отцом? Не так ли?"
  
  "Конечно, бабушка". Я почувствовала себя неловко.
  
  Она наклонилась ближе ко мне, прищурив глаза. "У меня есть такая теория, Прентис".
  
  Мое сердце упало. "Да, ба?"
  
  "В каждом поколении есть стержень. Кто-то, вокруг кого вращаются все остальные, понимаешь?"
  
  "До определенного момента", - сказал я, как я надеялся, уклончиво.
  
  "Это был старый Хью, потом твой дедушка, потом это был я, а потом все перепуталось с Кеннетом, Рори и Хэмишем; кажется, каждый из них думает, что это они, но ...»
  
  "Папа, похоже, определенно считает себя отцом семейства".
  
  "Да, и, возможно, Кеннет претендует на большее, хотя я все еще думаю, что Рори был умнее. Твой дядя Хэмиш ... " Она выглядела обеспокоенной. "Он немного не в себе, этот мальчик". Она нахмурилась. (Этому «мальчику», конечно, было почти пятьдесят, и он сам был дедушкой. Именно дядя Хэмиш изобрел религию Ньютона и приютил меня, когда мы с отцом поссорились.)
  
  "Интересно, где сейчас дядя Рори", - сказала я, надеясь отвлечь бабушку от того, что казалось зловещим и глупым, с помощью знакомой игры, в которую может играть любой в нашей семье; придумывания историй, домыслов, лжи и надежд о дяде Рори, нашем бывшем золотом мальчике, профессиональном путешественнике и в прошлом фокуснике, самым успешным поступком которого стало его собственное исчезновение.
  
  "Кто знает?" Моя бабушка вздохнула. "Возможно, она мертва, насколько нам известно".
  
  Я покачал головой. "Нет, я так не думаю".
  
  "Ты говоришь уверенно, подмастерье. Что ты знаешь, чего не знаем мы?"
  
  "Я просто чувствую это". Я пожала плечами, бросила горсть камешков в волны. "Он вернется".
  
  "Твой отец думает, что так и будет", - задумчиво согласилась Марго. "Он всегда говорит о нем так, как будто он все еще где-то рядом".
  
  "Он вернется", - кивнул я и откинулся на траву, подложив руки под голову.
  
  "Хотя я и не знаю", - сказала бабушка Марго. "Я думаю, он, возможно, мертв".
  
  "Мертв? Почему?" Небо было глубоким, сияюще-синим.
  
  "Ты мне все равно не поверишь".
  
  "Что?" Я снова села, повернулась к ней лицом, просматривая испещренный серо-белыми каракулями листок (помимо подписей, сообщений с пожеланиями скорейшего выздоровления и глупых рисунков, там было по меньшей мере два списка покупок, рецепт, скопированный с радио, и подробные инструкции о том, как добраться на машине до квартиры, которую я снимала в Глазго).
  
  Бабушка Марго закатала рукав, обнажив свое белое, в темных пятнах правое предплечье. "У меня есть родинки, Прентис. Они мне о многом говорят".
  
  Я рассмеялся. Она выглядела непроницаемой. "Прости, ба?"
  
  Она постучала длинным бледным пальцем по запястью; там была большая коричневая родинка. Ее глаза сузились. Она наклонилась еще ближе и снова постучала по родинке. "Только не сосиску, подмастерье".
  
  "Ну", - сказал я, не уверенный, стоит ли еще раз попробовать рассмеяться. "Нет".
  
  "За восемь лет ни намека, ни сенсации". Ее голос был низким, почти хриплым. Она выглядела так, как будто получала удовольствие.
  
  "Я сдаюсь, бабушка; о чем ты говоришь?"
  
  "Мои родинки, Прентис". Она выгнула бровь, затем со вздохом откинулась на спинку инвалидного кресла. "Я могу судить о том, что происходит в этой семье, по моим родинкам. Они зудят, когда люди говорят обо мне, или когда с человеком происходит что-то… замечательное ". Она нахмурилась. "Ну, обычно ". Она сердито посмотрела на меня, ткнула в плечо своей палкой. "Не говори об этом своему отцу, он бы отправил меня в больницу".
  
  "Бабушка! Конечно, нет! И он бы все равно не стал!"
  
  "Я бы не была в этом так уверена". Ее глаза снова сузились.
  
  Я облокотился на одно из колес кресла. "Позволь мне правильно тебя понять: у тебя чешутся родинки, когда кто-то из нас говорит о тебе?"
  
  Она мрачно кивнула. "Иногда они причиняют боль, иногда щекочут. И чесаться они тоже могут по-разному".
  
  "И эта родинка принадлежит дяде Рори?" Я недоверчиво кивнул на большую родинку у нее на правом запястье.
  
  Это верно, - сказала она, постукивая палкой по подставке для ног инвалидного кресла. Она подняла запястье и обвиняющим взглядом зафиксировала выступившее коричневое пятно. "Ни сосиски уже восемь лет".
  
  Я уставился на бездействующее извержение с каким-то нервным уважением, смешанным с откровенным недоверием. "Вау", - сказал я наконец.
  
  
  * * *
  
  
  "... выжили, конечно, ее сын Кеннет, Хэмиш и, э-э, Родерик". Добрый юрист Блок услужливо кивнул моему отцу и дяде, когда упомянул о них. Папа продолжал скрипеть зубами; дядя Хэмиш перестал храпеть и слегка вздрогнул при упоминании своего имени; он открыл глаза и огляделся — как мне показалось, немного дико, — прежде чем снова расслабиться. Его веки почти сразу же снова начали опускаться. При упоминании имени дяди Рори мистер Блок обвел взглядом переполненную часовню, как будто ожидал внезапного и драматичного появления дяди Рори. "И, я уверен, разделяет горе семьи муж ее покойной единственной дочери Фионы". Тут мистер Блок принял очень серьезный вид и действительно на мгновение схватился за лацканы пиджака, серьезно кивнув дяде Фергусу. "Мистер Эрвилл", - сказал мистер Блок, завершая кивок, который, как мне показалось, превратился в поклон, а затем прочистил горло. На этом преклонение колен завершилось, упоминание прошлой трагедии было должным образом произнесено, и большинство людей, которые обернулись, чтобы посмотреть на дядю Фергюса, снова отвернулись.
  
  Моя голова оставалась повернутой.
  
  Дядя Фергюс сам по себе достаточно интересный человек и (конечно), как хорошо знал мистер Блоуке, вероятно, самый богатый и, безусловно, самый могущественный человек Галланаха. Но я смотрела не на него.
  
  Рядом с толстошеей громадой Урвилла из Урвилла (сдержанно блистающей в том, что, как я предположил, было траурной клетчатой тканью семьи - черновато—фиолетовой, черновато—зеленой и довольно темно-черной) сидела не одна из двух его дочерей, Дианы и Хелен - этих длинноногих воплощений роскоши, покрытой сливками, с медовой кожей, путешествующей по миру, - а его племянница, потрясающая, сказочная, золотоволосая, с перламутровым лицом и бриллиантовыми глазами Верити, совершеннолетняя скионетка из дом Эрвилл, жемчужина рядом с челюстями; девушка, которая для меня превратила лектуальное в интеллектуальное, а фани в прозрение и там же, в libidinous!
  
  Такое блаженство смотреть. Я любовался этой изящно угловатой фигурой, по эту сторону от ее дяди, которая спокойно сидела в черном. На улице она была в белой стеганой лыжной куртке, но теперь сняла ее в неприлично холодном крематории и сидела в черной блузке и черной юбке, черных ... колготках? Чулках? Боже мой, какая невероятная сила радости от одного только воображения! и черные туфли. И дрожь! Гладкий материал блузки трепещет в свете, льющемся из полупрозрачных окон над головой, черный шелк, падающий складками тени на ее грудь, трепещет! Я почувствовал, как у меня сжалось сердце и расширились глаза. Я как раз собирался отвести взгляд, решив, что перешел границы приличия, когда эта коротко стриженная голова с выбритыми боками повернулась и опустилась, ее спокойное лицо повернулось в мою сторону. Я увидел, как эти глаза, затененные густыми и шокирующе черными бровями, медленно моргнули; она посмотрела на меня.
  
  Легкая улыбка и эти алмазные глаза, пронзающие, отмечающие меня.
  
  Затем взгляд отвели, зафиксировали, направили куда-то в другое место, снова посмотрев вперед. Моя шея почувствовала себя не смазанной, когда я отвернулась, ошеломленная импульсом этого направленного рассмотрения.
  
  Верити Уокер. Пожирает мое сердце. Пожирает мою душу.
  
  
  * * *
  
  
  "А папин крот?"
  
  "Вот", - сказала бабушка Марго, похлопав себя по левому плечу. Она негромко рассмеялась, когда мы шли по тропинке между берегом и деревьями. "Это довольно часто чешется".
  
  "А моя?" Спросила я, тащась за инвалидным креслом. Я сняла свою байкерскую куртку, и теперь она лежала на коленях у моей бабушки.
  
  Она посмотрела на меня, выражение ее лица было непроницаемым. "Здесь". Она похлопала себя по животу, снова посмотрела вперед. "Ключевой момент, не так ли, Прентис?"
  
  "Ха", - сказал я, все еще пытаясь говорить уклончиво. "Может быть. А как насчет дяди Хэмиша? Где он?"
  
  "Колено", - сказала она, постукивая по гипсу на ноге.
  
  "Как твоя нога, бабуля?"
  
  "Отлично", - раздраженно сказала она. "Штукатурку снимут на следующей неделе. Это не может произойти достаточно скоро".
  
  Колеса кресла скрипели по траве по обе стороны узкой тропинки. Я вспомнил кое-что, о чем хотел спросить.
  
  "Что ты вообще делала на том дереве, ба?"
  
  "Пытаюсь отпилить ветку".
  
  "Зачем?"
  
  "Чтобы помешать этим чертовым белкам использовать ее как трамплин для прыжков, чтобы добраться до моего птичьего столика, вот для чего". Она сбросила своей палкой с дорожки в воду смятую бутылку из-под питьевого йогурта.
  
  "Ты мог бы спросить кого-нибудь другого".
  
  "Я не совсем неспособен, Прентис. Со мной все было бы в порядке, если бы эта толстовка не начала бомбить меня с пикирования; неблагодарный негодяй".
  
  "О, это была ошибка птицы, не так ли?" У меня в голове возникла картина какой-то вороны-падальщицы с глазами-жуками, налетающей на мою бабушку и сбивающей ее с лестницы. Возможно, он увидел Предзнаменование.
  
  "Да, так оно и было". Бабушка Марго повернулась в своем инвалидном кресле и повысила голос: "И несколько лет назад у меня тоже были бы только синяки. Хрупкие кости - одна из причин, из-за которой старость тоже становится такой чертовски неприятной, особенно если ты женщина. Она резко кивнула. "Так что считай, что тебе повезло".
  
  "Хорошо", - улыбнулся я.
  
  "Проклятые птицы", - пробормотала она, впиваясь взглядом в группу ясеней на краю плантации с такой суровостью, что я почти ожидал услышать ответный крик стаи ворон. "Ну что ж", - пожала она плечами. "Давай вернемся в дом; мне нужно идти".
  
  "Ты права", - сказала я и развернула кресло. Бабушка Марго закурила еще одну сигарету.
  
  "Кстати, эта ветка все еще там".
  
  "Я разберусь с этим".
  
  "Хороший парень".
  
  Высоко над головой запел жаворонок.
  
  Я покатил бабушку обратно по тропинке у воды, через главную дорогу и вверх по гравийной дорожке, через залитый солнцем мощеный двор к высокому дому с фронтонами в виде вороньих ступеней.
  
  В тот день я срезал ветку, которая мешала мне, прежде чем вернуться в Галланах, в дом моего дяди Хэмиша, на чай. Мой отец приехал, когда я поднимался по лестнице, отпиливая сочный дуб и отмахиваясь от мух. Он остановился и посмотрел на меня, когда выходил из Ауди, затем исчез в доме. Я продолжал пилить.
  
  
  * * *
  
  
  Мой пра-пра-пра-дедушка, Стюарт Макхоан, был похоронен в гробу, изготовленном из черного стекла мастерами, которыми он командовал в качестве управляющего стекольным заводом в Галланахе (должность, которую сейчас занимает мой дядя Хэмиш). Бабушка Марго выбрала более традиционную деревянную модель; она отодвинулась в стену, когда месса Баха достигла одной из своих хоровых кульминаций. Обшитая деревом дверь отъехала назад, закрыв дыру, в которой исчез гроб, затем над дверным проемом опустилась маленькая фиолетовая занавеска.
  
  Главный распорядитель похоронного бюро наблюдал за нами, пока мы все выстраивались для того, что, очевидно, было важным и формальным делом - выхода из Часовни. Мои отец и мать ушли первыми. "Я же говорил тебе, что мы сели не в том месте, Тон", - услышал я шепот моего дяди Хэмиша позади меня. (Тетя Тон просто сказала "Тсс!")
  
  Снаружи был спокойный мрачный день, прохладный и немного сырой. Я чувствовал запах сжигаемых где-то листьев. Вид с обсаженной березами дорожки крематория вел в сторону города и океана. вдалеке, сквозь дымку, Северная Юра казалась темно-пастельной и плоской на фоне невозмутимого серого покрывала моря. Я огляделся; повсюду среди припаркованных машин были люди в темных одеждах, они тихо разговаривали. Их дыхание облачками поднималось в неподвижный воздух. Дядя Хэмиш разговаривал с адвокатом Блоке; тетя Антония - с моей мамой. Папа был с Урвиллами. Чудесная Верити была по большей части скрыта моим отцом, ее белоснежная лыжная куртка в эклипсе была спрятана за твидовым пальто старика. Я подумывал сменить позу, чтобы как следует разглядеть ее, но передумал: кто-нибудь мог заметить.
  
  По крайней мере, радостно подумал я, она была здесь одна. Последние два года, когда я издалека боготворил Верити, она встречалась с существом, не имеющим гормов, по имени Родни Ричи; его родители владели магазином Ritchie's Reliable Removals в Эдинбурге и увлекались аллитерацией. Мой отец однажды встретился с ними и придумал новое собирательное существительное: смущение Ричи.
  
  В любом случае, семейные сплетни Эрвиллов гласили, что Верити, возможно, приходит в себя из-за увольнения Родни, и это был позитивный и обнадеживающий признак того, что она появилась здесь без этого выродка на буксире. Я думал подойти к ней. Может быть, когда мы вернемся в замок.
  
  Я также думал поговорить с Джеймсом, но младший брат стоял, прислонившись к стене крематория, со скучающим, но невозмутимым видом, в позаимствованном пальто, с затычками в ушах, наконец-то починив свой плеер. Наверное, все еще ремонтируют Двери. На мгновение я чуть не упустил своего старшего брата Льюиса, который не смог вернуться на похороны. Льюис красивее, умнее и остроумнее меня, поэтому я не часто скучаю по нему.
  
  Я стоял рядом с "Ягуаром" дяди Хэмиша. Может, мне просто сесть в машину. Или найти кого-нибудь другого, с кем можно поговорить. Я чувствовал, что приступ неловкости — эпизод, к которому я, к несчастью, склонен, — был неизбежен.
  
  "Привет, подмастерье. Ты в порядке?"
  
  Голос был глубоким и хриплым, но женским. Подошла Эшли Уотт, положила руку мне на плечо и похлопала. Ее брат Дин был чуть позади. Я кивнул.
  
  "Да. Да, все в порядке. Как ты? Привет, Дин".
  
  "Привет, чувак".
  
  "Ты вернулся только за этим?" Спросила Эш, кивая головой на низкие здания крематория из серого гранита. Ее длинные светло-каштановые волосы были собраны в пучок; ее сильное, угловатое лицо, на котором преобладали острый нос и большие очки с круглыми линзами, было озабоченным и печальным. Эш была моего возраста, но с ней я всегда чувствовал себя моложе.
  
  "Да, возвращаюсь в Глазго в понедельник". Я посмотрела вниз. "Вау, Эш, не думаю, что я когда-либо раньше видела тебя в юбке". Эш всегда носила джинсы. Мы знали друг друга с тех пор, как вместе ползали по одним и тем же коврам, но я не мог припомнить, чтобы видел ее в чем-то еще, кроме джинсов. И все же с ее ногами все было в порядке; они тоже были довольно привлекательными под черной юбкой до колен. На ней была просторная куртка военно-морского вида с подвернутыми манжетами и черные перчатки; каблуки средней высоты делали ее одного роста со мной.
  
  Она усмехнулась. "Короткая память, подмастерье. Помнишь школу?"
  
  "О, да", - кивнул я, все еще глядя на ножки. "Но не тогда". Я пожал плечами и осторожно улыбнулся ей. Я прошел через затяжной Невыносимый этап, пока учился в средней школе — он длился с моего первого дня примерно до четвертого класса, — и самым ярким воспоминанием, которое у меня осталось об Эш с того времени, было то, как я и два ее брата устроили очень успешную засаду снежками на нее, ее сестру и их приятелей, когда они возвращались из школы одним темным вечером. Чей-то снежок сломал длинный острый нос Эшли, и я подозревал, что это был один из моих, хотя бы по одной причине, потому что, насколько я знал, никто другой не запускал снежки, баллистические свойства которых были улучшены за счет разумного укрепления их сердцевины камнями среднего размера.
  
  Ее нос, конечно, вправили, и мы стали лучше ладить с тех пор, как каждый из нас закончил школу. Эш слегка нахмурилась, ее слегка увеличенные серые глаза изучали мои.
  
  "Мне было жаль слышать о старой леди. Всем нам было жаль". Она коротко повернулась к Дину, стоящему позади нее и закуривающему "Регал". Он кивнул; черные джинсы и темно-синий "кромби", который выглядел так, словно видал лучшие десятилетия.
  
  Я не был уверен, что сказать. "Я буду скучать по ней", - сказал я в конце концов. Я старался не думать об этом с тех пор, как услышал новости.
  
  "Это был сердечный приступ, да, Прентис?" Спросил Дин сквозь облако дыма,
  
  "Нет", - сказал я. "Она упала с лестницы".
  
  "Я думал, она сделала это в прошлом году", - сказал Эш.
  
  "Она прыгнула с дерева. На этот раз она прочищала водосточные желоба. Лестница соскользнула, и она пролетела сквозь крышу оранжереи. К тому времени, как ее доставили в больницу, она была мертва. Очевидно, шок от потери крови."
  
  "О, Прентис, прости меня", - сказала Эш и положила руку мне на плечо.
  
  Дин покачал головой и выглядел озадаченным. "Я думал, у нее сердечный приступ".
  
  "У нее действительно был такой", - кивнул я. "Около пяти лет назад; установили кардиостимулятор".
  
  "Может быть, у нее случился сердечный приступ, когда она поднималась по лестнице", - предположил Дин. Эш пнул его в голень. "О-йа!" - сказал он.
  
  "Прошу прощения за мистера деликатность", - сказала Эш. "Но, как я уже сказала: нам всем было очень жаль это слышать, Прентис". Она огляделась. "Не видел здесь Льюиса; неужели он не сможет приехать?"
  
  "Он в Австралии", - вздохнула я. "Прикалывается".
  
  "А". Эш кивнул, слабо улыбнувшись. "Что ж, это позор".
  
  "Возможно, для австралийцев", - сказал я.
  
  Эш выглядел печальным, даже жалостливым. "О, Прентис—»
  
  Дин ткнул сестру в спину рукой, которой не потирал голень. "Эй, что там было насчет того парня, с которым ты столкнулась в джакузи в Берлине? Сказал, что ты собираешься рассказать ...
  
  "О да... " Эш перевела хмурый взгляд со своего брата на хмурый взгляд на меня, сделала вдох, затем выдохнула. "Эй, не хочешь попозже выпить пинту, Прентис?"
  
  "Ну, может быть", - сказал я. "Я думаю, нам приказано подняться в замок выпить и перекусить". Я пожал плечами. "Сегодня вечером?"
  
  "Оки-доки", - кивнул Эш.
  
  "Джакузи? Спросила я, глядя по очереди на Дина и Эша. "Berlin?"
  
  Дин широко улыбнулся и кивнул.
  
  Эш сказал: "Да, подмастерье, наблюдаю за тем, что происходит. Позволь мне рассказать тебе еще и шокирующую и декадентскую историю. Увидимся в "Якобите" около восьми?"
  
  "Ты права", - сказал я. Я наклонился ближе и подтолкнул ее локтем. "Какое джакузи?"
  
  Я увидел выражение лица Дина, затем услышал шум, затем увидел, как взгляд Эшли оторвался от моего лица и устремился куда-то поверх моего левого плеча. Я медленно повернулся.
  
  Машина с визгом пронеслась по крематориальной аллее, позади в воздух взметнулись листья. Это был зеленый "Ровер", и он развивал скорость не меньше шестидесяти. Вероятно, превышение предыдущего рекорда скорости на территории крематория по меньшей мере в три раза. Он двигался более или менее прямо на нас, и тормозной путь быстро заканчивался.
  
  "Это не машина доктора Файфа?" Сказал Дин, когда Эш схватил меня за рукав и начал тянуть назад, в тот самый момент, когда звук двигателя Ровера стих, его нос опустился, а задняя часть задрожала, когда шины попытались прокусить влажный асфальт.
  
  "Я думал, у него "Орион", - сказал я, когда Эшли потянула нас с Дином мимо задней части машины дяди Хэмиша на траву. Все в толпе у крематория смотрели, как зеленый 216-й автомобиль резко затормозил, всего в нескольких сантиметрах избежав лобового столкновения с "Бентли-восьмеркой" Урвилла. Шины заскрипели по асфальту. Доктор Файф — ибо это действительно был он - выпрыгнул с водительского сиденья. Он был таким же маленьким, пухлым и с бакенбардами, как всегда, но сегодня его лицо было красным, а глаза вытаращенными.
  
  "Стой!" - крикнул он, хлопнув дверью, и побежал ко входу в часовню так быстро, как только могли нести его маленькие ножки. "Стойте!" он крикнул снова; немного излишне, как мне показалось, поскольку все полностью прекратили все, чем занимались, за некоторое время до того, как его машина начала тормозить. "Стойте!"
  
  Я все еще настаиваю на том, что в этот момент услышал приглушенный хлопок, но мне никто не верит. Однако именно тогда это и произошло.
  
  Чуткие гробовщики, управляющие крематорием корпорации "Галланах", обычно дожидаются ночи, прежде чем сжигать тела, чтобы избежать возможности того, что образующиеся клубы дыма повергнут взволнованных родственников в неприглядные пароксизмы горя, но бабушка Марго уточнила, что хочет, чтобы ее сожгли немедленно; поэтому, когда мы стояли там, ее кремация действительно шла полным ходом.
  
  "Ах!" - воскликнул доктор Файф, споткнувшись как раз перед тем, как у дверей часовни его перехватил обеспокоенный гробовщик. "Ах!" - снова сказал он и рухнул, сначала в объятия гробовщика, а затем на землю. Какое-то время он стоял на коленях, затем повернулся и сел, схватившись за грудь, уставившись на гранитные плиты перед часовней, а затем, обращаясь к собравшейся, все еще ошеломленной и притихшей толпе из нас, объявил: "Извините, ребята, но, кажется, у меня коронарный приступ ... " - и перевернулся на спину.
  
  Был момент, когда, казалось, ничего особенного не произошло. Затем дин Уотт подтолкнул меня рукой, в которой держал свой Регал, и тихо сказал: "Забавная штука, а?"
  
  "Дин!" - прошипела Эшли, когда люди столпились вокруг доктора.
  
  "О-йа!"
  
  "Вызовите скорую помощь!" - крикнул кто-то.
  
  "Воспользуйся катафалком!" - крикнул мой папа.
  
  "Ох, это всего лишь синяк", - пробормотал Дин, энергично потирая голень. "О-йа! Может, ты прекратишь это?"
  
  Они воспользовались катафалком и доставили доктора Файфа в местную больницу за достаточное время, чтобы спасти его жизнь, если не профессиональную репутацию.
  
  Приглушенный хлопок, который я до сих пор утверждаю— что слышала, был взрывом моей бабушки; доктор Файф забыл попросить больницу удалить ее кардиостимулятор перед кремацией.
  
  Как я уже говорил, подобные вещи постоянно происходят в моей семье.
  
  
  ГЛАВА 2
  
  
  Это были дни заветных надежд, когда мир был очень мал и в нем все еще царило волшебство. Он рассказывал им истории о Тайной Горе и Звуках, которые можно было Услышать, о Лесу, затопленном Песком, и деревьях, которые были остановленными временем водами; он рассказывал им о Медлительных детях, Волшебном Пуховом одеяле и Много Путешествовавшей Стране, и они верили всему этому. Они узнали о далеких временах и давних местах, о том, кем они были и чем не были, о том, что было и чего никогда не было.
  
  Тогда каждый день был неделей, каждый месяц - годом. Сезон был десятилетием, а каждый год - жизнью.
  
  
  * * *
  
  
  "Но, папа, миссис Макбит говорит, что Бог есть, и ты попадешь в плохое место".
  
  "Миссис Макбит - идиотка".
  
  "Нет, она никакая, папа! Она учительница!"
  
  "Нет, это не так, или, еще лучше, нет, это не так. Не используй слово "нет", когда имеешь в виду "не"".
  
  "Но она не ниддиотт, папа! Она учительница. Честная".
  
  Он остановился на тропинке, повернулся, чтобы посмотреть на мальчика. Другие дети тоже остановились, ухмыляясь и хихикая. Они были почти на вершине холма, как раз над произвольной линией деревьев, установленной Комиссией лесного хозяйства. Была видна пирамида из камней, глыба на линии неба. "Подмастерье", - сказал он. "Люди могут быть учителями и идиотами; они могут быть философами и идиотами; они могут быть политиками и идиотами… на самом деле, я думаю, что они должны быть такими… гений может быть идиотом. Миром в основном управляют идиоты; это не является большим препятствием в жизни, а в определенных областях на самом деле является явным преимуществом и даже предпосылкой для продвижения. "
  
  Несколько детей захихикали.
  
  "Дядя Кеннет", - пропела Хелен Эрвилл. "Наш папа сказал, что ты коммунист". Ее сестра, шедшая рядом с ней по тропинке и державшая ее за руку, тихонько взвизгнула и поднесла свободную руку ко рту.
  
  "Твой отец абсолютно прав, Хелен", - улыбнулся он. "Но только в уничижительном смысле, а не в практическом, к сожалению".
  
  Диана снова взвизгнула и, хихикая, спрятала лицо. Хелен выглядела озадаченной.
  
  "Но, папа", - сказал Прентис, дергая его за рукав. "Папа, миссис Макбит - учительница, на самом деле она учительница, и она сказала, что Бог есть".
  
  "И мистер Эйнсти тоже, папа", - добавил Льюис.
  
  "Да, я разговаривал с мистером Эйнсти", - сказал Макхоан старшему мальчику. "Он считает, что мы должны послать войска на помощь американцам во Вьетнаме".
  
  "Он тоже идиот, папа?" Рискнул спросить Льюис, расшифровав кислое выражение лица своего отца.
  
  "Определенно".
  
  "Значит, Бога нет, а мистера Макхоуна нет?"
  
  "Нет, Эшли, такого нет".
  
  "Что-нибудь насчет Уомблса, мистер Макхоун?"
  
  "Что это, Даррен?"
  
  "Уомблы, мистер Макхоун. Из Уимблдон-Коммон". Даррен Уотт держал за руку своего младшего брата Дина, который смотрел на Макхоана снизу вверх с таким видом, словно вот-вот разрыдается. "Они настоящие, мистер Макхоан?"
  
  "Конечно, это они", - кивнул он. "Вы видели их по телевизору, не так ли?"
  
  "Да".
  
  "Да. Ну тогда, конечно, они настоящие; настоящие куклы".
  
  "Но они же не совсем настоящие, не?"
  
  "Нет, Даррен, они на самом деле ненастоящие; настоящие существа на настоящей Уимблдонской пустоши - это мыши, птицы и, возможно, лисы и барсуки, и никто из них не носит одежды и не живет в хороших, хорошо освещенных норках с мебелью. Одна леди придумала уомблов и сочинила истории о них, а затем люди превратили эти истории в телевизионные программы. Вот что реально ".
  
  "Видишь, я тебе говорил", - сказал Даррен, пожимая руку своему младшему брату. "Они ненастоящие".
  
  Дин начал плакать, его лицо сморщилось, глаза закрылись.
  
  "О, боже мой", - выдохнул Макхоун. Его никогда не переставало удивлять, как быстро личико маленького ребенка может превратиться из персикового в свекольное. Его младший сын, Джеймс, как раз покидал сцену, слава богу. "Давай, Дин, поднимайся сюда, и мы посмотрим, сможем ли мы забраться на вершину этого холма, а?" Он поднял плачущего ребенка — после того, как его убедили отпустить руку брата — и посадил себе на плечи. Он посмотрел на маленькие обращенные к нему лица. "Мы почти на месте, не так ли? Видишь пирамиду?"
  
  Собравшиеся дети дружно зашумели в знак согласия.
  
  "Тогда вперед! Последний - тори!"
  
  Он пошел вверх по тропинке; Теперь Дин плакал тише. Другие дети обежали его, смеясь и крича, и побежали вверх по склону холма, по траве, к пирамиде из камней. Он сошел с тропинки и направился за ними, затем, держа Дина за ноги, обернулся, чтобы посмотреть на Диану и Хелен, которые все еще тихо стояли, взявшись за руки, на тропинке. "Вы двое не играете?"
  
  Хелен, одетая в точности так же, как и ее сестра, в новенький зеленый комбинезон и пристально смотревшая из-под аккуратно подстриженной черной челки, покачала головой и нахмурилась. "Нам лучше идти последними, дядя Кеннет".
  
  "О? Почему?"
  
  "Я думаю, мы тори".
  
  "Ты вполне можешь оказаться им", - засмеялся он. "Но пока мы дадим тебе презумпцию невиновности, а? Иди".
  
  Близнецы посмотрели друг на друга, затем, все еще держась за руки, начали подниматься по травянистому склону вслед за остальными, искренне сосредоточившись на том, чтобы переставлять ноги по высокой жесткой траве.
  
  Дин снова начал громко плакать, вероятно, потому, что подумал, что брат и сестра покидают его. Макхоун вздохнул и побежал вверх по склону вслед за детьми, подбадривая их криками и следя за тем, чтобы последний из них добрался до вершины пирамиды. Он устроил великолепное шоу, показав, что запыхался, и пошатнулся, когда садился, драматично рухнув на траву после того, как отбросил Дина в сторону.
  
  "О! Вы все слишком хороши для меня!"
  
  "Ха, мистер Макхоун!" Даррен рассмеялся, указывая на него. "Вы - жулик, так и есть!"
  
  На мгновение он был озадачен, затем сказал: "А. Точно. Тряпка, туарег, тори". Он скорчил смешную гримасу. "Тора! Тора! Тори!" он рассмеялся, и они тоже. Он лежал в траве. Дул теплый ветер.
  
  "Зачем все эти камни, мистер Макхоун?" Спросила Эшли Уотт. Она преодолела половину высоты приземистой пирамиды из камней, которая была около пяти футов высотой. Она подняла один из камней поменьше и посмотрела на него.
  
  Кеннет перевернулся, позволив Прентису и Льюису забраться ему на спину и пинать его по бокам, притворяясь лошадью. Девушка Уотт, взгромоздившись на пирамиду из камней, стукнула одним камнем о другой, осмотрела побелевшую поверхность камня, который она держала, и ухмыльнулась. Она была крошкой; одетая в неряшливое обноскование, как и все остальные члены племени Уоттов, у нее, казалось, всегда был насморк: она ему нравилась. Он все еще думал, что Эшли - это мужское имя (разве не из "Унесенных ветром"?), Но с другой стороны, если Уоттсы хотели назвать своих детей Дином, Дарреном и Эшли, он полагал, что это их дело. Это могли бы быть Элвис, Тарквин и Мэрилин.
  
  "Ты помнишь историю о гусыне, которая проглотила алмаз?"
  
  "Да".
  
  Это была одна из его историй, которую он опробовал на детях. Его жена называла это маркетинговым исследованием.
  
  "Почему гусь съел алмаз?"
  
  "Пожалуйста, дядя Кеннет!" Сказала Диана Эрвилл, подняв руку и пытаясь щелкнуть пальцами.
  
  "Да, Диана".
  
  "Он был голоден".
  
  "Не-а!" Презрительно сказала Эшли с пирамиды. Она яростно моргнула. "Это были меховые зубы!"
  
  "Она проглотила это, умница, вот так!" Сказала Диана, наклоняясь к Эшли и качая головой.
  
  "Эй!" - сказал Макхоун. "Вы оба ... отчасти правы. Гусь проглотил алмаз, потому что именно так гуси поступают с такими вещами, как камешки, которые они находят; они проглатывают их, чтобы они попали в их… кто-нибудь знает? " Он оглядел их всех, стараясь не потревожить Льюиса и Прентиса.
  
  "Гиззурд, мистер Макхоун!" Крикнула Эшли, размахивая камнем, который держала в руке.
  
  Диана взвизгнула и снова прижала руку ко рту.
  
  "Ну, желудок - это тоже часть птицы, это верно, Эшли", - сказал он. "Но алмаз на самом деле попал в жвачку гуся, потому что, как и многим животным и птицам, гусям нужно держать в своей жвачке немного мелких камешков, таких как галька или гравий, вот здесь, - указал он. "Чтобы они могли мелко измельчать свою пищу и лучше переваривать ее, когда она попадает к ним в желудок".
  
  "Пожалуйста, мистер Макхоун, я вспомню!" Крикнула Эшли. Она прижала камень к груди, отчего ее рваный тонкий серый джемпер стал еще грязнее.
  
  "Я тоже, папа!" Крикнул Прентис.
  
  "И я!"
  
  "Я тоже!"
  
  "Ну что ж", - сказал он, медленно переворачиваясь и позволяя Льюису и Прентису соскользнуть с его спины. Он сел; они сели. "Давным-давно, в Шотландии жили эти огромные животные, и они—»
  
  "Как они выглядели, папа?" Спросил Прентис.
  
  "А". Макхоун почесал голову сквозь свои каштановые кудри. "Как… как большие волосатые слоны… с длинными шеями. И эти большие животные—»
  
  "Как они назывались, пожалуйста, дядя Кеннет?"
  
  "Их называли ... мифозаврами, Хелен, и они заглатывали камни ... большие камни, прямо в свои посевы, и они использовали эти камни, чтобы измельчать пищу. Это были очень-очень крупные животные и очень тяжелые из-за множества камней, которые они таскали внутри, и обычно они оставались в долинах, потому что были очень тяжелыми, и не заходили в море или озера, потому что не плавали, и они также держались подальше от болот, на случай, если те затонут. Но ...
  
  "Пожалуйста, мистер Макхоун, они что, лазили по деревьям, нет?"
  
  "Нет, Эшли".
  
  "Нет, я так не думал, мистер Макхоун".
  
  "Верно. В любом случае, когда они были очень-очень старыми и собирались умереть, мифозавры поднимались на вершины холмов… холмы, точно такие же, как этот, и они ложились и мирно умирали, а потом, когда они умирали, их мех и кожа исчезали, а затем и внутренности тоже исчезали...
  
  "Скажите, пожалуйста, мистер Макхоун, куда делись их мех и кожа?"
  
  "Ну, Эшли… они превратились в землю, растения, насекомых и других маленьких животных".
  
  "О".
  
  "И в конце концов от нее остался бы только скелет —»
  
  "Ик", - сказала Диана и снова прикрыла рот рукой.
  
  "Пока даже это не рассыпалось и не превратилось в пыль, и—»
  
  "А их бивни, мистер Макхоун?"
  
  "Прошу прощения, Эшли?"
  
  "Их бивни. Они тоже превратились в пыль?"
  
  "Ммм ... да. Да, они это сделали. Итак, через некоторое время все превратилось в пыль ... за исключением камней, которые большие животные уносили со своих посевов; они лежали в большой куче, где лежали умирать мифозавры, и это, - он повернулся и хлопнул по одному из больших камней, торчащих из основания каменной кучи позади него. "Вот откуда берутся пирамиды", - ухмыльнулся он, потому что ему понравилась история, которую он только что придумал и рассказал."
  
  "Ах! Эшли! Ты стоишь на веществе, которое побывало в желудке животного!" Крикнул Даррен, указывая.
  
  "Ого!" Эшли рассмеялась и спрыгнула вниз, отбрасывая камни и катаясь по траве.
  
  Некоторое время царило всеобщее дурачество и маленькие визгливые голоса. Кеннет Макхоун посмотрел на свои часы, завел их и сказал: "Хорошо, ребята. Пора ужинать. Кто-нибудь голоден?"
  
  "Я!"
  
  "Я, папа!"
  
  "Так и есть, дядя Кеннет".
  
  "Я мог бы съесть миссазора, так что я мог бы, мистер Макхоун!"
  
  Он рассмеялся. "Ну, я не думаю, что они есть в меню, Эшли, но не волнуйся". Он вытащил трубку, встал, наполнил миску и утрамбовал ее. "Пошли, ужасный сброд. Твоя тетя Мэри, наверное, уже приготовила для тебя ужин".
  
  "Дядя Рори будет показывать фокусы, дядя Кеннет?"
  
  "Если ты будешь хорошо себя вести и съешь свои овощи, Хелен, да, он мог бы".
  
  "О, хорошо".
  
  Они двинулись вниз. Дина пришлось нести, потому что он устал.
  
  "Папа", - сказал Прентис, отступая, чтобы поговорить с ним, в то время как остальные гикали, вопили и скакали по склону. "Миффасоры настоящие?"
  
  "Такая же реальная, как Уомблс, детка".
  
  "Такой же реальный, как Дугал из "Волшебной карусели"?
  
  "Абсолютно. Ну, почти". Он затянулся трубкой. "Нет, все так же реально. Потому что единственное место, где что-либо реально, - это твоя голова, Прентис. И мифозавр теперь существует в твоей голове. "
  
  "Правда, папа?"
  
  "Да, раньше это существовало только в моей голове, но теперь это существует и в твоей голове, и в головах других".
  
  "Значит, Бог в голове миссис Макбит?"
  
  "Да, это верно. Он - идея в ее голове. Как Дед Мороз и Зубная фея ". Он посмотрел на ребенка сверху вниз. "Тебе понравилась история о мифозавре и пирамидах?"
  
  "Тогда это была просто сказка, папа?"
  
  "Конечно, это было так, Прентис". Он нахмурился. "А ты как думал, что это было?"
  
  "Я не знаю, папа. История?"
  
  "Histoire, seulement."
  
  "Что, папа?"
  
  "Ничего, Прентис. Нет, это была просто история".
  
  "Я думаю, история о том, как ты встретил маму, гораздо лучше, папа".
  
  "Просто "лучше" будет достаточно, Прентис; "больше" не требуется".
  
  "Все равно история получше, папа".
  
  "Рад, что ты так думаешь, сынок".
  
  Дети входили в лес, сворачивая на тропинку между соснами. Затем он отвел взгляд, пересекая грубую географию ветвей и листьев, на деревню и станцию, едва видневшиеся за деревьями.
  
  
  * * *
  
  
  Поезд, пыхтя, тронулся в вечерний путь, красный огонек на последнем вагоне исчез за поворотом просеки в лесу; пар и дым поднимались в закатное небо за окном. Он позволил чувству возвращения захлестнуть себя, глядя через пустынную платформу на дальней стороне путей, вниз, через редкие огоньки деревни Лохгэр, на длинное электрически-голубое отражение озера, его сверкающие акры, заключенные между темными массивами земли.
  
  Шум поезда медленно затих, и тихое журчание водопада, казалось, усилилось в ответ. Он оставил свои сумки там, где они лежали, и прошел в дальний конец платформы. Здесь самый край платформы обрывался, спускаясь под углом к настилу виадука над бурлящей внизу водой. Стена высотой по грудь занимала самую дальнюю часть платформы.
  
  Он оперся руками о верхнюю часть стены и посмотрел вниз, примерно на пятьдесят футов, на бурлящие белые воды. Чуть выше по течению река Лоран вырывалась из леса плотным яростным водопадом. Брызги были вкусными. Внизу река огибала опоры виадука, по которому проходила железная дорога в направлении Лохгилпхеда и Галланаха.
  
  Серая фигура бесшумно промелькнула в поле зрения, от водопада к мосту, затем увеличилась, развернулась в воздухе и устремилась в выемку на дальнем берегу реки, как будто это был мягкий фрагмент паровоза, который на мгновение сбился с пути и теперь спешил наверстать упущенное. Он подождал мгновение, и сова ухнула один раз из глубины темного участка леса. Он улыбнулся, сделал глубокий вдох, отдающий паром и сладковатой остротой сосновой смолы, а затем отвернулся и пошел обратно за своими сумками.
  
  "Мистер Кеннет", - сказал начальник станции, забирая у него билет у выхода. "Это вы. Вы вернулись из университетской команды, не так ли?"
  
  "Да, мистер Калдер, с этим я покончил".
  
  "Значит, ты вернешься, правда?"
  
  "Да, может быть. Посмотрим".
  
  "Действительно. Что ж, я скажу тебе сейчас; твоя сестра была здесь раньше, но поезд опаздывает, и это...»
  
  "Ах, тут недалеко идти".
  
  "На самом деле нет, хотя я очень скоро закрываю магазин, и я мог бы предложить тебе прокатиться на моем велосипеде, если хочешь".
  
  "Я просто пройдусь пешком, спасибо".
  
  "Как пожелаешь, Кеннет. Рад видеть тебя снова".
  
  "Спасибо тебе".
  
  "А,… вообще-то, это может быть она ... " - сказал мистер Калдер, глядя на изгиб подъездной дорожки к станции. Кеннет услышал шум автомобильного двигателя, а затем фары отбросили белый свет на железные перила, отделяющие рододендроны от асфальтированной дороги.
  
  Большой "Супер Бекас" с рычанием въехал на парковку, накренился при повороте и остановился у пассажирской двери напротив Кеннета. "Еще раз здравствуйте, мистер Калдер!" - раздался голос с водительского сиденья.
  
  "Добрый вечер, мисс Фиона".
  
  Кеннет забросил свои сумки на заднее сиденье, устроился на пассажирском сиденье и получил поцелуй от сестры. Его вдавило обратно в сиденье, когда "Хамбер" набрал скорость и помчался по дороге.
  
  "Все в порядке, старший брат?"
  
  "Просто великолепно, сестренка". Машину слегка занесло, когда она выезжала на главную дорогу. Он ухватился за поручень на дверной стойке, посмотрел на свою сестру, сидевшую, сгорбившись, за большим рулем, одетую в брюки и блузку, ее светлые волосы были собраны сзади. "Ты прошел свое испытание, не так ли, Фи?"
  
  "Конечно, есть". Машина, ехавшая в противоположном направлении, посигналила им и помигала фарами. "Хм", - сказала она, нахмурившись.
  
  "Попробуй dip-переключатель".
  
  "Ах-ха".
  
  Они свернули с главной дороги на подъездную аллею к дому и с ревом помчались между темными массивами дубов. Фиона повела машину по гравию мимо старой конюшни и обогнула дом сбоку. Он оглянулся через плечо. "Это что, стена?" - спросил я.
  
  Фиона кивнула, останавливая машину перед домом. "Папа хочет иметь внутренний двор, поэтому он строит стену у конюшен", - сказала она, выключая двигатель. "У нас будет зимний сад с видом на сад, если мама будет на то способна, что, смею предположить, так и будет. Я думаю, с твоей комнатой все в порядке, но в комнате Хэмиша делают ремонт".
  
  "Что-нибудь слышал от него?"
  
  "По-видимому, отлично ладит с пикканни".
  
  "Фи, правда. Они родезийцы".
  
  Они маленькие черные родезийцы, и я всегда буду думать о них как о пикканни. Во всем виновата Энид Блайтон, говорю я. Пойдем, дядя Джо, ты как раз вовремя к ужину. "
  
  Они вышли; в доме горел свет, а у ступенек, ведущих к входной двери, лежала пара велосипедов. "Чьи это?" спросил он, забирая свои сумки с заднего сиденья машины.
  
  "Пара девчонок разбили лагерь вон там", - указала Фиона, и он смог разглядеть тусклый оранжевый силуэт, освещенный изнутри, под вязами на западной стороне лужайки.
  
  "Твои друзья?"
  
  Фиона покачала головой. "Нет, просто появились, попросили разбить лагерь; думаю, они приняли нас за ферму. Они, по-моему, из Глазго". Она взяла у него портфель и взбежала по ступенькам к открытым двойным дверям крыльца. Он поколебался, залез в машину и вынул ключи из замка зажигания, затем взглянул на палатку. "Кен?" Фиона позвала от двери.
  
  Он недовольно фыркнул и положил ключи обратно, затем покачал головой и снова вытащил их. Не потому, что вокруг были незнакомцы, и уж точно не только потому, что они были из Глазго, а просто потому, что было безответственно оставлять ключи в машине вот так; Фионе пришлось научиться. Он положил ключи в карман и взял свои сумки. Он взглянул на палатку, как раз в тот момент, когда она вспыхнула светом.
  
  "О!" - услышал он голос Фионы.
  
  И тогда он впервые увидел Мэри Льюис, выбегающую из палатки в пижаме, с горящими волосами и кричащую.
  
  "Господи!" Он бросил сумки, побежал по гравийной дорожке к девушке, бегущей по траве, отбиваясь руками от голубого и оранжевого пламени, потрескивающего у нее над головой. Он спрыгнул на лужайку, на ходу снимая куртку. Девушка попыталась пробежать мимо него; он схватил ее, сбив с ног с резким ударом; он натянул куртку ей на голову прежде, чем она как следует начала сопротивляться. Через несколько секунд, пока она хныкала, а вонь горящих волос заполняла его ноздри, он стянул куртку. Прибежала Фиона; другая девочка, одетая в слишком большую пижаму и светло-коричневое пуховое пальто, с маленьким плоским чайником в руках, с плачем последовала за ней из дома.
  
  "Мэри! О, Мэри!"
  
  "Хороший удар, Кен", - сказала Фиона, опускаясь на колени рядом с девушкой с выгоревшими волосами, которая сидела, дрожа. Он обнял ее за плечи. Вторая девушка упала на колени и обняла обеими руками девочку, которую она назвала Мэри.
  
  "О, курочка! С тобой все в порядке?"
  
  "Я думаю, да", - сказала девушка, ощупывая то, что осталось от ее волос, а затем разрыдалась.
  
  Он высвободил руку из промежутка между двумя девушками. Он очистил свою куртку от травы и обгоревших волос и накинул ее на плечи плачущей девушки.
  
  Фиона отводила пряди волос и вглядывалась в полумраке в свою кожу головы. "Думаю, тебе повезло, девочка. Но мы все равно вызовем доктора".
  
  "О нет!" - завыла девушка, как будто это было самое худшее, что есть на свете.
  
  "Сейчас, сейчас, Мэри", - сказала другая девушка дрожащим голосом.
  
  "Пойдем, зайдем в дом", - сказал Кеннет, вставая. Я бы на тебя посмотрел". Он помог двум девушкам подняться на ноги. "Может быть, налью тебе чашечку чая, а?"
  
  "О, так вот из-за чего все это произошло в первую очередь!" Мэри стояла бледная и дрожащая, в глазах блестели слезы. Она издала что-то вроде отчаянного смеха. Другая девушка, все еще обнимавшая ее, тоже засмеялась. Он улыбнулся, качая головой. Он посмотрел в лицо девушки, наконец-то разглядев его как следует, и подумал, какой причудливо красивой она выглядит, даже несмотря на половину головы вьющихся, побелевших волос и покрасневшие от слез глаза.
  
  Затем он понял, что видит ее — и с каждым разом видит все лучше — в свете мерцающего зарева, которое цвело в западной части сада, под вязами. Ее глаза расширились, когда она посмотрела мимо него. Палатка! - взвыла она. - О нет!"
  
  
  * * *
  
  
  "И я пропустил это! Черт, черт, черт! Ненавижу ложиться спать так рано!"
  
  "Тихо. Я тебе сказал; теперь иди спать".
  
  "Нет! Что было дальше? Тебе обязательно было снимать с нее всю одежду и укладывать в постель?"
  
  "Нет! Не говори глупостей! Конечно, нет!"
  
  "О. Именно это произошло в книге, которую я читал. "За исключением того, что девушка была мокрой от пребывания в море ... она упала в воду!" Рори закончил последнюю часть этого предложения своим Тоненьким голоском. "Она упала в воду!" - снова произнес тоненький голосок в темноте комнаты.
  
  Кеннет хотел рассмеяться, но остановил себя. "Пожалуйста, заткнись, Рори".
  
  "Продолжай; расскажи мне, что было дальше".
  
  "Вот и все. Мы все вошли в дом; мама и папа даже ничего не слышали. В конце концов я подключил шланг, но к тому времени было уже слишком поздно спасать большую часть вещей в палатке; и в любом случае, потом примус действительно взорвался, и ...
  
  "Что? Во время взрыва?"
  
  "Да, именно так обычно все и взрывается".
  
  "Елки-палки! О черт, ад и дерьмо! Я пропустил это ".
  
  "Рори, следи за своим языком!"
  
  "Уиииииии". Рори перевернулся на кровати, его ноги тыкались Кеннету в спину.
  
  "И следи за своими ногами тоже".
  
  "Извините. Так доктор приходил или нет?"
  
  "Нет; она не хотела, чтобы мы звонили ему, и она не сильно пострадала; на самом деле, просто ее волосы".
  
  "Ваа!" Рори взвизгнул от восторга. "Она же не лысая, правда?"
  
  "Нет, она не лысая. Но, я думаю, ей, вероятно, придется какое-то время носить шарф или что-то в этом роде".
  
  "Так они остановились в доме, не так ли? Эти две девчонки из Глазго? Они в доме?"
  
  "Да, Мэри и Шина остановились в моей комнате, вот почему я должен спать с тобой".
  
  "Ффворрр!"
  
  "Рори, заткнись. Иди спать, ради Пита".
  
  "Хорошо". Рори сделал великолепное подпрыгивающее движение, переворачиваясь в постели. Кеннет чувствовал, что его брат лежит неподвижно и напряженно рядом с ним. Он вздохнул.
  
  Он вспомнил, когда это была его комната. До того, как его отец разблокировал камин и вставил в него решетку, единственным источником отопления зимой был древний керосиновый обогреватель, которым они не пользовались со времен старого дома в Галланахе. Какую ностальгию он испытал тогда, и каким далеким и оторванным поначалу был Галланах, хотя до него было всего восемь миль по холмам и всего пара остановок на поезде. Поначалу этот обогреватель был одного роста с ним, и ему очень серьезно сказали, чтобы он никогда к нему не прикасался, и поначалу он слегка побаивался его, но через некоторое время он полюбил старый эмалированный обогреватель.
  
  Когда было холодно, родители ставили его в его комнату, чтобы подогреть перед тем, как он ляжет спать, и оставляли включенным на некоторое время после того, как пожелали ему спокойной ночи, а он лежал без сна, прислушиваясь к тихому шарканью и шипению, которые оно производило, и наблюдал за кружащимся узором из огненно-желтого и темного теней, которые оно отбрасывало на высокий потолок, в то время как комната наполнялась восхитительным теплым запахом, который он никогда не мог ощутить после этого без чувства забытой сонливости.
  
  Тогда это был драгоценный источник света; должно быть, сначала это было во время войны, когда его отец использовал, вероятно, незаконный запас керосина, накопленный им до введения нормирования.
  
  Рори толкнул его ногой. Он проигнорировал это.
  
  Он проигнорировал еще один, чуть более сильный толчок и начал тихо похрапывать.
  
  Еще один толчок.
  
  "Что?"
  
  "Кен", - прошептал Рори. "Твоя кисточка иногда становится большой?"
  
  "А?"
  
  "Ты знаешь; твоя кисточка; твой Вилли. Он становится большим?"
  
  "О, боже мой", - простонал он.
  
  "У моего есть. Теперь он стал большим. Ты хочешь это почувствовать?"
  
  "Нет!" - он сел в кровати, глядя на неясные очертания головы своего брата на подушке в другом конце кровати. "Нет, не хочу!"
  
  "Просто спрашиваю. Правда?"
  
  "Что?"
  
  "Твой вилли; стал большим?"
  
  "Рори, я устал; это был долгий день, и сейчас не время и не место—»
  
  Рори внезапно сел. "Боб Уотт может сделать так, чтобы у него все получилось; и Джейми Маквин тоже. Я видел, как они это делают. Тебе придется много тереть это; Я пробовал, но у меня ничего не выходит, но уже дважды у меня возникало это забавное ощущение, когда это похоже на жар; как будто поднимается жар, как будто ты залезаешь в ванну, что-то вроде. Ты это понимаешь?"
  
  Кеннет вздохнул, протер глаза, прислонился спиной к низкому латунному поручню в изножье кровати. Он подтянул ноги. "Я не думаю, что на самом деле от меня зависит вникать во все это, Рори. Тебе следует поговорить об этом с папой".
  
  "Рэб Уотт говорит, что от этого можно ослепнуть". Рори поколебался. "И он носит очки".
  
  Кеннет подавил смешок. Он поднял глаза на тусклую крышу, где на нитях висели десятки моделей самолетов и целые эскадрильи "Спитфайров", "Харрикейнов" и ME 109 атаковали "Веллингтоны", "Ланкастеры", "Летающие крепости" и "Хейнкели". "Нет, от этого ты не ослепнешь".
  
  Рори откинулся на спинку стула, тоже подтянув ноги. Кеннет не мог разглядеть выражение лица брата; на столе Рори, рядом с дверью, горела мягкая свеча в ночнике, но она была слишком слабой, чтобы он мог отчетливо разглядеть лицо мальчика.
  
  "Ха, я сказал ему, что он ошибается".
  
  Кеннет снова лег. Рори некоторое время ничего не говорил. Потом Рори сказал: "Кажется, я собираюсь пукнуть".
  
  "Что ж, тебе лучше, черт возьми, убедиться, что это не так".
  
  "Не могу; нужно держать это под одеялом, иначе оно может загореться от ночника и взорвать весь дом".
  
  "Рори, заткнись. Я серьезно".
  
  "... "все в порядке". Рори перевернулся, устроился поудобнее. "Это прошло". На некоторое время воцарилась тишина. Кен обхватил ногами спину Рори, закрыл глаза и пожалел, что его отец не сосредоточился на восстановлении большего количества комнат в старом доме, а не на возведении стен во внутреннем дворе.
  
  Через некоторое время Рори снова пошевелился и сонно произнес: "Кен?"
  
  "Рори, пожалуйста, иди спать. Или я забью тебя до потери сознания".
  
  "Нет, но Кен?"
  
  "Что за?" выдохнул он. Мне следовало избить его, когда мы были моложе; он совсем меня не боится.
  
  "Ты когда-нибудь трахал женщину?"
  
  "Это не твое дело".
  
  "Продолжай, расскажи нам".
  
  "Я не собираюсь этого делать".
  
  "Пожалуйста. Я никому больше не скажу. Обещаю. Клянусь сердцем и надеюсь, что умирать я не буду ".
  
  "Нет, иди спать".
  
  "Если ты мне расскажешь, я тебе кое-что расскажу".
  
  "О, я уверен".
  
  "Нет, правда; что-то очень важное, о чем больше никто не знает".
  
  "Я на это не куплюсь, Рори. Спи или умри".
  
  "Честное слово, я никому не рассказывал, а если я расскажу тебе, ты не должен рассказывать никому другому, иначе меня могут посадить в тюрьму".
  
  Кеннет открыл глаза. О чем говорит малыш? Он повернулся, посмотрел в изголовье кровати. Рори все еще лежал. "Не будь мелодраматичным, Рори. Я не впечатлен."
  
  "Это правда; они бы посадили меня в тюрьму".
  
  "Мусор".
  
  "Я расскажу тебе, что я сделал, если ты расскажешь мне о сексе".
  
  Он лежал и думал об этом. Помимо всего прочего, ужасная правда заключалась в том, что в зрелом возрасте, практически в двадцать два года, он никогда не занимался любовью с женщиной. Но, конечно, он знал, что делать.
  
  Ему было интересно, в чем секрет Рори, что, по его мнению, он сделал или какую историю выдумал. Они оба были хороши в придумывании историй.
  
  "Сначала ты расскажи мне", - сказал Кеннет и снова почувствовал себя ребенком.
  
  К его удивлению, Рори сказал: "Хорошо". Он сел в постели, и Кеннет сделал то же самое. Они придвинулись ближе, пока их головы почти не соприкоснулись, и Рори прошептал: "Ты помнишь прошлым летом, когда в поместье сгорел большой сарай?"
  
  Кеннет вспомнил; это была последняя неделя его отпуска, и он видел дым, поднимающийся над фермой, в миле от них, по дороге в Лохгилпхед. Они с отцом услышали звон колокола в разрушенной часовне поместья и запрыгнули в машину, чтобы поехать и помочь старому мистеру Ралстону и его сыновьям. Они пытались бороться с огнем с помощью ведер и пары шлангов, но к тому времени, как прибыли пожарные машины из Лохгилпхеда и Галланаха, старый сарай для сена горел от края до края. Она находилась недалеко от железнодорожной линии, и все они предположили, что это была искра от паровоза.
  
  "Ты же не собираешься сказать мне —»
  
  "Это был я".
  
  "Ты шутишь".
  
  "Обещай, что никому не расскажешь, пожалуйста? Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста? Я никогда никому не рассказывал и не хочу попасть в тюрьму, Кен".
  
  Голос Рори звучал слишком испуганно, чтобы лгать. Кеннет обнял своего младшего брата. Мальчик вздрогнул. От него пахло Palmolive.
  
  "Я не хотел этого делать, Кен, честное слово, я не хотел; Я экспериментировал с увеличительным стеклом; в крыше было маленькое отверстие, и этот луч солнечного света, и это было похоже на прожектор, падающий на солому, и я играл со своим Beaufighter; не с Airfix, с другим, и я расплавлял отверстия в крыльях и фюзеляже ", потому что они выглядели мертвыми, как отверстия от пуль, и вы можете расплавить их большую длинную линию, и они выглядят как отверстия от двадцатимиллиметровой пушки, и я притворился, что они похожи на отверстия от пуль. солнечный свет действительно был чем-то вроде прожектора, и самолет разбился, и я подумал, что посмотрю, смогу ли я поджечь солому, совсем чуть-чуть, вокруг того места, где упал самолет, но я не думал, что она вся сгорит дотла, правда, я не думал; просто все внезапно вспыхнуло. Ты ведь никому не расскажешь, правда, Кен?"
  
  Рори отстранился, и Кеннет смог разглядеть глаза мальчика, сияющие в полумраке.
  
  Он снова обнял его. "Клянусь своей жизнью. Я никогда никому не скажу. Никогда".
  
  "Фермеру не придется продавать свою машину, чтобы купить новый сарай, не так ли?"
  
  "Нет", - тихо рассмеялся он. "В любом случае, на самом деле это ферма старого Эрвилла, и, будучи хорошим капиталистом, я уверен, что он хорошо застраховал ее".
  
  "О,… ладно. Это был несчастный случай, честное слово, Кен. Ты ведь не скажешь мистеру Эрвиллу, правда?"
  
  "Не волнуйся, я не буду. Это был всего лишь сарай, никто не пострадал".
  
  "Это был несчастный случай".
  
  "Ш-ш-ш". Он держал мальчика, укачивал его.
  
  "Я был так напуган потом, Кен; я собирался убежать, что и сделал".
  
  Теперь там; ш-ш-ш."
  
  Через некоторое время Рори неуверенно спросил: "Расскажешь мне о сексе, Кен, а?"
  
  "Завтра, хорошо?" прошептал он. "Не хочу, чтобы ты снова волновалась".
  
  "Ты обещаешь?"
  
  "Я обещаю. Ложись на спину; иди спать".
  
  "Мммм. Хорошо".
  
  Он подоткнул одеяло мальчику, затем посмотрел на тусклые кресты самолетов, зависших над головой. Юный негодяй, подумал он.
  
  Он лег на спину, немного поиграл со своей эрекцией, затем почувствовал себя виноватым и остановился. Он закрыл глаза и попытался уснуть, но не мог перестать думать о девушке, чьи волосы загорелись. Он заглянул довольно далеко под верх ее пижамы, когда обнял ее за плечи.
  
  Он заставил себя перестать думать о ней. Он прокрутил в голове прошедший день, как часто делал с детства, пытаясь заполнить время между выключением света и тем, как его мозг, наконец, расслабится, позволив ему уснуть.
  
  Что ж, вот и весь его план: как только он вернется домой, сказать родителям, что он тоже хочет путешествовать, что он не хочет оставаться здесь, или устраиваться на работу на фабрику, менеджером или нет, или стать учителем, как Хэмиш. Возможно, что-то устоявшееся и буржуазное в этом роде могло появиться позже, но он хотел сначала попробовать мир на вкус; в нем было нечто большее, чем этот крошечный уголок Шотландии, нечто большее, чем Глазго и даже Британия. Мир и его жизнь открывались перед ним, и он хотел в полной мере воспользоваться обоими преимуществами (помимо всего остального, всегда была Бомба, это притаившееся присутствие, навсегда угрожающее снова закрыть все это одним последним, грязным всплеском света, который предвещал долгую тьму и превращал в бессмыслицу любой человеческий план, любую мечту о будущем. Ешь, пей и веселись, потому что завтра мы взорвем весь мир).
  
  Он намеревался рассказать все это своим родителям, как только доберется до дома, но инцидент с девочками, их палаткой и той бедной, потрясенной, хорошенькой девушкой с горящими волосами сделал это невозможным. Это должно было подождать до завтра. Еще будет время. Время всегда было.
  
  Ему было интересно, какой на ощупь была бы ее кожа. Она была цвета бледного меда. Ему было интересно, каково это - обнимать ее. Он прикасался к ней — он лежал на ней, черт возьми, — но это было не одно и то же, совсем не одно и то же. Она была стройной, но ее груди, мягкие округлости в тени этой дурацкой пижамы, выглядели полными и упругими. В том, как она двигалась, было что-то подтянутое и гибкое, даже когда ее била дрожь после пережитого испытания. Он бы поверил, что она спортсменка, а не студентка... как она там сказала? — география. Он улыбнулся в темноте, снова прикасаясь к себе. Он хотел бы изучить ее географию, все верно; контуры ее тела, вздымающиеся холмы и глубокие долины, ее темный лес и таинственные, влажные пещеры…
  
  
  * * *
  
  
  Девочки пробыли в Лохгейре еще шесть дней. Макхоаны привыкли держать дом открытым и слышать не хотели о том, чтобы девочки просто собрали то, что осталось от их пожитков, и поехали на велосипеде или на поезде обратно в Глазго.
  
  "Ох, нет; ты должен остаться", - сказала Марго Макхоун за завтраком на следующее утро. Все они сидели вокруг большого стола: Мэри с полотенцем на голове, выглядевшая мило смущенной, ее подруга Шин, ширококостная блондинка с румяными щеками, с удовольствием поглощала сосиски и яйца, Фиона и Кеннет доедали овсянку, Рори искал пластиковую игрушку, спрятанную где-то в пакете "Сахарные хлопья". Папа еще раньше уехал на стекольный завод.
  
  "О, миссис Макхоун, мы не могли", - сказала Мэри, глядя на стол. Она только откусила от своего тоста.
  
  "Чепуха, дитя мое", - сказала Марго, наливая Рори еще стакан молока и разглаживая "Геральд" на столе перед ней. "Вам обоим очень приятно остаться, не так ли?" Она обвела взглядом своих троих детей.
  
  "Конечно", - сказала Фиона. Она уже нашла в Шине родственную душу, когда дело касалось рок-н-ролла, что могло бы стать для нее ценным союзником, когда дело дошло до замены папиных народных песен и джаза Кеннета на проигрывателе семейной радиограммы.
  
  "Конечно". Кеннет улыбнулся Мэри и Шине. "Я покажу вам окрестности, если хотите; гораздо лучше нанять местного гида, и мои расценки очень разумны".
  
  "Муууум, они забыли положить в эту коробку маленькую лодочку", - пожаловался Рори, запустив руку в пакет с сахарными хлопьями, лицо его потемнело от разочарования и ярости.
  
  "Просто продолжай смотреть, дорогая", - проникновенно сказала Марго, затем снова посмотрела на двух девочек. "Да, оставайтесь, во что бы то ни стало, вы двое. Этот большой дом нуждается в ремонте, и если вы чувствуете себя виноватым, вы всегда можете помочь с небольшим украшением, если будут дождливые дни, и если мой муж соберется с силами. Справедливо? "
  
  Кеннет взглянул на свою маму. Марго Макхоан по-прежнему была привлекательной женщиной, хотя ее густые каштановые волосы начали седеть надо лбом (сначала она покрасила их, но сочла, что это не стоит того, чтобы беспокоиться). Он понял, что восхищается ею, и почувствовал гордость за то, что она оказалась такой само собой разумеющейся щедрой, даже если это могло означать, что ему придется продолжать спать в одной постели со своим младшим братом.
  
  "Вы ужасно добры, миссис Макхоун", - сказала Шина, вытирая свою тарелку кусочком поджаренного хлеба. "Вы уверены?"
  
  Полностью, - сказала Марго. "Твои родители на связи?"
  
  "Мои тоже, миссис Макхоун", - сказала Мэри, поднимая глаза.
  
  "Хорошо", - сказала Марго. "Мы позвоним им, скажем, что ты будешь здесь, хорошо?"
  
  "О, это ужасно мило с вашей стороны, миссис Макхоун", - сказала Мэри и слегка нервно улыбнулась пожилой женщине. Кеннет наблюдал за ней, и улыбка, пусть и мимолетная, была адресована ему, прежде чем Мэри опустила глаза и принялась хрустеть тостом с джемом.
  
  Он возил двух девочек по окрестностям на "Хамбере", когда им не пользовался его отец; иногда Фиона тоже приезжала. Летние дни были долгими и теплыми; они гуляли по лесам к югу от Галланаха и по холмам над Лохгейром. Капитан "фугу" разрешил им проплыть на своей лодке по каналу Кринан, и однажды они отвезли семейную лодку "Оттеринг" на ланч в Оттер-Ферри, над спокойными водами Нижнего Лох-Файна, в один безветренный день, когда дым поднимался прямо, а бакланы стояли на обнаженных камнях, распахнув крылья, как плащи, навстречу теплому воздуху, и тюлени выскакивали, черные комочки жира с удивленными лицами, когда старая открытая лодка медленно проплывала мимо.
  
  В ту субботу, за день до того, как две девушки должны были вернуться в Глазго, в ратуше Галланаха проходили танцы; Кеннет попросил Мэри пойти с ним. Она позаимствовала одно из платьев Фионы и пару туфель его матери. Они танцевали, они целовались, они гуляли по тихой гавани, где лодки неподвижно лежали на воде, как черное масло, и они прогуливались рука об руку по эспланаде под безлунным небом, полным ярких звезд. Каждый из них рассказал о своих мечтах и о путешествиях в далекие места. Он спросил, не думала ли она о том, чтобы когда-нибудь вернуться сюда? Как, например, следующие выходные?
  
  На холмах над Лохгейром есть озеро; Лох-Глэшан, водохранилище для небольшой гидроэлектростанции в деревне. Друг Мэтью Макхоана, Гектор Карди, менеджер Комиссии лесного хозяйства, держал на озере гребную лодку, и Макхоаны имели разрешение использовать лодку для ловли рыбы в этих водах.
  
  
  * * *
  
  
  Рори было скучно. Ему было так скучно, что он даже с нетерпением ждал, когда на следующей неделе снова начнутся занятия в школе. Еще весной он надеялся, что возвращение Кена домой сделает летние каникулы веселыми, но из этого ничего не вышло; Кен либо был в Глазго, встречался с той Мэри, либо она была здесь, и они все время были вместе и не хотели, чтобы он был рядом.
  
  Он был в саду, бросал сухие комья земли в какие-то старые модели танков; облака пыли, которые поднимали комья, ударяясь о твердую, обожженную землю, выглядели точь-в-точь как настоящие взрывы. Но потом мама выгнала его из дома, потому что белье пачкалось от пыли. В деревне ему больше не с кем было поиграть, поэтому он наблюдал, как по железнодорожной ветке проехала пара поездов. Один из них был дизельный, что было довольно захватывающе, но вскоре ему и там стало скучно; он пошел вверх по дорожке вдоль реки, к плотине. Было очень тепло и тихо. Воды озера были похожи на зеркало.
  
  Он шел по тропинке между плантацией и берегом озера в поисках чего-нибудь интересного. Но обычно такие вещи можно найти только на большом озере. Посреди маленького озера стояла гребная лодка, но он никого в ней не видел. Ему запретили строить плоты или выходить в море на лодках. Только потому, что он несколько раз немного промокал. Это было несправедливо.
  
  Он сел на траву, достал маленькую, отлитую под давлением модель "Глостер Джавелин" и некоторое время играл с ней, представляя, что он фотоаппарат, отслеживающий самолет в траве, по гальке и камням на берегу озера. Он лег на спину в траву, посмотрел на голубое небо и надолго закрыл глаза, впитывая розовые оттенки под веками и представляя себя львом, лежащим под африканским солнцем, загорелым и сытым, или тигром с сонными глазами, греющимся на какой-нибудь скале высоко над широкой индийской равниной. Затем он снова открыл глаза и посмотрел вокруг, на мир, ставший серым, пока это впечатление не исчезло. Он посмотрел вниз, на берег; маленькие волны ритмично плескались о камни.
  
  Он некоторое время наблюдал за волнами. Они были очень регулярными. Он посмотрел вдоль близлежащего участка берега. Волны — едва заметные, но они были, если присмотреться, — набегали на берег по всему берегу озера. Он проследовал по линии, которую они, казалось, указывали, к маленькой гребной лодке, стоявшей почти посередине озера. Теперь, когда он подумал об этом, было очень странно, что в лодке никого не было. Она была пришвартована; он мог видеть крошечный белый буй, к которому она была привязана. Но в лодке никого не было видно.
  
  Чем внимательнее он вглядывался, тем больше убеждался, что все эти маленькие ритмичные волны исходили от гребной лодки. Разве Кен и Мэри не собирались сегодня на рыбалку? Он думал, что они имели в виду морскую рыбалку в озере Лох-Файн, но, возможно, он не обратил внимания. Что, если бы они ловили рыбу с гребной лодки, упали за борт и оба утонули? Возможно, именно поэтому лодка была пуста! Он осмотрел поверхность озера. Никаких признаков подпрыгивающих тел или какой-либо одежды. Возможно, они утонули.
  
  В любом случае, что заставляло лодку поднимать эти волны?
  
  Он не был уверен, но ему показалось, что он видит, как лодка движется, очень слабо; покачивается взад-вперед. Возможно, это была рыба, барахтающаяся на дне.
  
  Затем ему показалось, что он услышал крик, похожий на птичий или, может быть, женский. Это заставило его вздрогнуть, несмотря на жару. Лодка, казалось, перестала раскачиваться, затем довольно сильно сдвинулась с места, а затем совершенно замерла. Небольшие волны продолжались, затем несколько чуть больших, менее регулярных набежали на берег, затем вода успокоилась и стала плоской, как оконное стекло.
  
  Чайка, белый комочек в спокойном небе, лениво хлопала крыльями прямо над голубым озером; она попыталась приземлиться на нос маленькой гребной лодки, затем в последнюю секунду, когда ее лапы уже почти соприкоснулись, она внезапно снова взмыла в небо, вся в панике и белых перьях, и ее крики разносились над плоской водой, когда она улетала.
  
  С маленькой гребной лодки донесся звук, очень похожий на смех.
  
  Рори пожал плечами, положил модель самолета в карман шорт и решил вернуться в деревню и посмотреть, есть ли еще с кем поиграть.
  
  В тот вечер Кеннет и Мэри держались за руки за чаем и сказали, что хотят пожениться. Мама и папа казались вполне счастливыми. Фиона, казалось, нисколько не удивилась. Рори был в замешательстве.
  
  Прошли годы, прежде чем он уловил связь между этими крошечными, ритмично плещущимися волнами и этим краснеющим, взволнованным объявлением.
  
  
  ГЛАВА 3
  
  
  Замок Гейнем, снова дом Урвиллов, стоит среди ольх, рябин и дубов, которые покрывают северные склоны Кнок-на-Мойне, прямо к югу от карбункулярного выступа, поддерживающего форт Дунадд Первого тысячелетия, и немного к северо-западу от фермы, прославляющейся именем Дунамак. Из замка, умеренно большого образца шотландской Z-образной планировки с каменными смерчами в форме пушек, открывается прекрасный вид сквозь деревья, через парк и поля на город Галланах, который раскинулся вокруг глубоких вод Внутреннего озера Лох-Кринан, словно какой-то медленный, но решительный образец архитектуры, каким-то образом высадившийся из моря.
  
  Звук хруста гравия под шинами автомобиля всегда означал для меня что-то особенное; одновременно успокаивающее и волнующее. Конечно, однажды, когда я попытался объяснить это своему отцу, он предположил, что на самом деле это означало легкое давление, которое средний и высший классы считали своим правом оказывать на многочисленную базу рабочих. Я должен признаться, что вся эта контрреволюция в мировых делах стала для меня чем-то вроде личного облегчения, заставив моего отца казаться уже не таким безжалостно осведомленным человеком, а скорее - если уж на то пошло, еще больше — просто чудаковатым. В то время было бы здорово поговорить с ним на эту тему, особенно учитывая, что развязанная Горби реструктуризация только что привела к впечатляющей и буквальной деконструкции одной из самых резонансных символических икон эпохи, но в то время мы не разговаривали.
  
  "Подмастерье", - пророкотал слегка раздутый Урвилл из Урвилла, беря меня за руку и коротко пожимая ее, как будто взвешивая мою перчатку. На мгновение я почувствовал то, что должен чувствовать молодой бычок, когда мужчина из McDonalds хлопает его по ляжке… но потом, вероятно, этого не делает. "Мне очень жаль". Сказал Фергус Урвилл. Я задавался вопросом, имел ли он в виду саму смерть бабушки Марго, ее взрыв или очевидную попытку доктора Файфа возвысить старушку. Дядя Фергюс отпустил мою руку. "А как продвигается твоя учеба?"
  
  "О, просто замечательно", - сказал я.
  
  "Хорошо, хорошо".
  
  "А близнецы; с ними обоими все в порядке?" Спросил я.
  
  "Хорошо, хорошо", - кивнул Фергюс, предположительно выделив в ответе двум своим дочерям по слову. Взгляд Ферга плавно переместился на мою тетю Антонию; я поняла намек и (как Марго) прошла дальше. "Антония", - услышала я позади себя. "Мне очень жаль ...»
  
  Хелен и Диана, две очаровательные дочери дяди Ферга, к сожалению, не смогли приехать сюда; Диана проводила большую часть своего времени либо в Кембридже, либо в наименее туристической части Гавайев, которая находится в тридцати километрах от пляжей — четыре из них по вертикали — в обсерватории Мауна-Кеа, изучая инфракрасное излучение. Хелен, с другой стороны, работала в банке в Швейцарии, имея дело со сверхбогатыми людьми.
  
  "Прентис, с тобой все в порядке?" Мама взяла меня на руки, прижала к своему черному пальто. Судя по запаху, я все еще забрызган № 5. Ее зеленые глаза сияли. Мой отец был во главе очереди на прием; я проигнорировал его, и комплимент был возвращен.
  
  "Я в порядке", - сказал я ей.
  
  "Нет, но ты правда?" Она сжала мои руки.
  
  "Да, я действительно в полном порядке".
  
  "Приезжай навестить нас, пожалуйста". Она снова обняла меня, тихо сказала: "Прентис, это глупо. Помирись со своим отцом. Ради меня".
  
  "Мам, пожалуйста", - сказала я, чувствуя, что все смотрят на нас. "Увидимся позже, хорошо?" Сказала я и отстранилась.
  
  Я вошел в холл, снял куртку, усиленно моргая и принюхиваясь. Переход из холода в тепло всегда так действует на меня.
  
  В вестибюле замка Гейнем выставлены головы дюжины или около того самцов красных оленей, расположенных так высоко на стенах, обшитых дубовыми панелями, что попытка использовать их для их единственно возможной практической цели в таком месте - развешивания пальто, шарфов, курток и т.д. На их впечатляюще разветвленных рогах — выставляет их скорее как место для некоего невозвратного вида спорта, чем как разумное удобство. Вместо нашей одежды были приняты более прозаичные медные крючки, похожие на гладкие неподходящие когти под остекленевшими взглядами оленей. Моя черная кожаная байкерская куртка с застежкой-молнией казалась немного неуместной среди строгих шерстяных и меховых изделий; белоснежная лыжная куртка Верити выглядела… ну, просто великолепно. Я стояла и смотрела на нее на секунду или две дольше, чем, вероятно, было необходимо; но она действительно, казалось, светилась в темной компании. Я вздохнула и решила не снимать свой белый шелковый шарф Мебиуса.
  
  
  * * *
  
  
  Я вошел в освещенный молотом Вестибюль замка; большой зал был заполнен тихо переговаривающейся толпой макхоанов, урвиллов и других, все они грызли канапе и фольварки и потягивали виски и херес. Я подозреваю, что моя бабушка предпочла бы запеченные батончики и, возможно, несколько ломтиков пирога с ветчиной и яйцом, но, я полагаю, со стороны Урвиллов было добрым жестом пригласить нас сюда снова, и не стоит придираться. Каким-то образом дом Макхоанов, все еще хранящий шрамы от внезапного, неортодоксального и вертикального возвращения бабушки в оранжерею после ее неудачной попытки очистить сточные канавы от мха, показался нам неподходящим убежищем после кремации.
  
  Там! Я заметил Верити, она стояла и смотрела в одно из высоких многоствольных окон "Солар", широкий серый свет этого холодного ноябрьского дня мягко ложился на ее кожу. Я остановился и посмотрел на нее, чувствуя пустоту в груди, как будто мое сердце превратилось в вакуумный насос.
  
  Верити: зачата под деревом двух тысячелетий от роду и рождена под вспышку человеческой молнии. Появляется на свет в экстренных случаях, появляется на свет и должным образом очаровывает.
  
  Насвистывать или напевать первую фразу "Рожденной в бурю" Дикон Блу всякий раз, когда я видел ее, стало для меня своего рода ритуалом, маленькой личной темой в жизни, прожитой как кино, существовании как опера. Увидься с Верити; сыграй те мелодии. Это само по себе было способом завладеть ею.
  
  Я поколебался, раздумывая, не подойти ли к ней, затем решил, что сначала мне лучше выпить, и направился к буфету со стаканами и бутылками, прежде чем понял, что предложение освежить бокал Верити было бы таким же хорошим способом, как и любой другой способ завязать с ней разговор. Я снова повернул. И чуть не столкнулся со своим дядей Хэмишем.
  
  "Подмастерье", - сказал он очень важным и рассудительным тоном. Он положил руку мне на плечо, и мы отвернулись от окна, где стояла Верити, и от напитков, чтобы пройти вдоль зала к витражному окну высотой с фронтон. "Твоя бабушка ушла в лучшее место, Подмастерье", - сказал мне дядя Хэмиш. Я оглянулся на чудесное видение, которым была Верити, затем взглянул на моего дядю.
  
  "Да, дядя Хэмиш".
  
  Папа называл дядю Хэмиша "Деревом", потому что он был очень высоким, двигался довольно неуклюже — как будто сделан из чего-то менее гибкого, чем стандартные кости, сухожилия, мускулы и плоть, — и (во всяком случае, так он утверждал) потому, что однажды видел его в школьной пьесе, и он был очень, ну, деревянным. "В любом случае, - настаивал мой отец, когда впервые поделился этой личной терминологией, всего полдесятилетия назад, по случаю моего шестнадцатилетия, когда мы впервые напились вместе, - он просто неуклюж!"
  
  "Она была хорошей женщиной, и сделала мало плохого, но много хорошего, поэтому я уверен, что она получила награду, а не наказание, живя среди наших антисоздателей".
  
  Я кивнула, и пока мы прогуливались среди них, я оглядела различных членов моей семьи, Макгаски (девичью семью бабушки Марго), клан Урвиллов и разных достойных людей из Галланаха, Лохгилпхеда и Лохгейра и не в первый раз задумалась о том, что на Земле (или где бы то ни было еще, если уж на то пошло) натолкнуло дядю Хэмиша на идею создания его причудливой, самодельной религии. Я действительно не хотел вдаваться во все это прямо сейчас, и в любом случае нашел всю эту тему немного неловкой, потому что на самом деле я не был настолько увлечен личной теологией Хэмиша, как он, похоже, думал.
  
  "Она всегда была очень добра ко мне", - сказал я ему.
  
  "И поэтому твой антисоздатель будет добр к ней", - сказал дядя Хэмиш, все еще держа руку на моем плече, когда мы остановились и посмотрели на чудовищное витражное сооружение в дальнем конце зала. Здесь в наглядной форме была представлена история Урвиллов примерно со времен нормандского завоевания, когда семья Урвилей из Октевиля в Котантене пересекла границу Англии, просочилась на север, ненадолго обогнула Данфермлин и Эдинбург и, наконец, остановилась — возможно, под влиянием каких-то морских воспоминаний о землях своих предков на шов Манша — в самом эпицентре древнего шотландского королевства Далриада, потеряв по дороге лишь нескольких родственников и пару писем. Поклявшись в верности Давиду I, они остались здесь, чтобы смешать свою кровь с кровью пиктов, шотландцев, англов, бриттов и викингов, которые по-разному заселяли, колонизировали, совершали набеги и эксплуатировали эту часть Аргайла, или, может быть, просто прибыли в одно время и забыли уехать снова.
  
  Странствия и последующие местные достижения клана Урвилл составляют интересную историю, и зрелище было бы захватывающим, если бы гигантское окно, рассказывающее историю, не было сделано так плохо. Модному, но бесталанному сыну одного из школьных приятелей предыдущего главы Эрвилла было поручено выполнить эту работу, и он воспринял задание слишком буквально. Смертельно скучный и в то же время вызывающе кричащий витраж вызвал у меня желание стиснуть зубы.
  
  "Да, я уверен, что ты прав, дядя", - солгал я.
  
  "Конечно, это так, Прентис", - медленно кивнул он. Дядя Хэмиш лысеет, но принадлежит к школе, которая считает, что длинные пряди волос, отросшие с одной стороны головы, а затем аккуратно зачесанные через макушку к другому краю, выглядят лучше, чем голый грех, открытый непогоде. Я смотрела, как цветной свет из витражного окна скользит по блестящей коже и едва ли менее люминесцентным намасленным волосам, и думала, каким придурком он выглядит. Я невольно поймал себя на том, что напеваю подходящую музыкальную композицию из "Гамлета, добавляющего сигары", и думаю о Грегоре Фишере.
  
  "Ты присоединишься ко мне в богослужении этим вечером, Подмастерье?"
  
  О черт, подумал я. "Вообще-то, может, и нет, дядя", - сказал я тоном, в котором, как я надеялся, прозвучало сожаление. "Придется спуститься в Jac, чтобы поговорить с девушкой о джакузи. Вероятно, отсюда идти прямо ". Еще одна ложь.
  
  Дядя Хэмиш посмотрел на меня, морщины на его лбу, похожие на зерна, собрались в кучу, его карие глаза походили на узлы. "Джакузи, подмастерье?" Он произнес это слово так, как главный герой трагедии времен Якоба мог бы произнести имя персонажа, который был его заклятым врагом.
  
  "Да. Джакузи".
  
  Это что-то вроде ванны, не так ли?"
  
  "Так и есть".
  
  "Ты ведь не встречаешься с этой юной леди в ванной, не так ли, Подмастерье?" Губы дяди Хэмиша медленно изогнулись в том, что, вероятно, должно было означать улыбку.
  
  "Я не верю, что в баре "Якобит" есть что-то подобное, дядя", - сказал я ему. "Они только недавно добрались до установки горячей воды в мужских туалетах. Соответствующее джакузи находится в Берлине. "
  
  "Немецкий город?"
  
  Я думал об этом. Мог ли я неправильно расслышать, что Эш и она говорили о недолгой известности одноименной группы, возглавляющей чарты? Я подумал, что нет. "Да, дядя, город. Там, где была стена."
  
  "Понятно", - кивнул дядя Хэмиш. "Berlin." Он уставился на яростно конфликтующие свинцовые изображения огромного витражного окна. "Разве не там живет Ильза?"
  
  Я нахмурился. "Тетя Ильза? Нет, она в Патагонии, не так ли? Без связи с внешним миром".
  
  Дядя Хэмиш выглядел соответственно смущенным, рассматривая яркое фронтонное стекло. Затем он кивнул. "Ах да. Конечно". Он снова посмотрел на меня. "Однако. Увидимся за ужином, Подмастерье?"
  
  "Я не знаю", - признался я. "Думаю, с такой же вероятностью все закончится кебабом. Или рыбным ужином".
  
  "Ну, а ключ у тебя с собой?"
  
  "О да. Спасибо. И я буду,… ты знаешь, тихим, когда я войду."
  
  "Направо". Дядя Хэмиш снова уставился на грубое стекло. "Направо. Мы, вероятно, отправимся примерно через полчаса; дай нам знать, если захочешь, чтобы тебя подвезли".
  
  "Конечно".
  
  "Тогда ты прав". Дядя Хэмиш кивнул, повернулся, затем оглянулся с крайне озадаченным выражением лица. "Я слышал, кто-то сказал, что мама взорвалась?"
  
  Я кивнул. "Кардиостимулятор. Это то, что доктор Файф спешил сказать нам; сказал папе в машине скорой помощи. Но к тому времени, конечно, было уже слишком поздно ".
  
  Дядя Хэмиш выглядел еще более сбитым с толку, чем когда-либо, но в конце концов кивнул и сказал: "Конечно", - и удалился по паркету с поразительно похожим на скрип дерева звуком, который, как я понял — с небольшим, но приятным удивлением — исходил от его черных ботинок.
  
  Я направился прямиком к буфету с напитками, но быстрый осмотр створки соответствующего окна по пути туда показал, что Миловидная Верити исчезла.
  
  
  * * *
  
  
  Фортинголл - скромная деревушка на холмах к северу от озера Лох-Тей, и именно там зимой 1969 года моя тетя Шарлотта решила завершить свой брак. В частности, она хотела забеременеть под древним тисом, который растет в ограде на кладбище при тамошней маленькой церкви; она была убеждена, что дерево, возраст которого, по достоверным оценкам, составляет две тысячи лет, должно быть наполнено магической Жизненной Силой.
  
  Ночь была темная и ненастная (нет, правда), трава под древним, раскидистым, корявым тисом промокла, и поэтому ей и ее мужу Стиву пришлось довольствоваться тренажерами для колен, пока Шарлотта держалась за одну из нависающих ветвей, но именно там и тогда - несмотря на действие силы тяжести — была зачата грациозная и трепетно привлекательная Верити, одной шумной ночью под чернильно—черным небом, заслоняющим белую полную луну, в час, когда все приличные люди лежат в своих постелях, и даже неприличные одни были у кого-то, в маленькой причудливой пертширской деревушке, еще в пидорье. конец милых старых безумных времен хиппи.
  
  Так говорит моя тетя, и, честно говоря, я ей верю; у любого сумасшедшего, который когда-либо купился на идею о том, что какая-то сверхъестественная космическая энергия исходит из кустарника престарелых на захолустном шотландском кладбище дождливой ночью в понедельник, вероятно, не хватит ума солгать об этом.
  
  
  * * *
  
  
  "Нет, она великолепна, я имею в виду, действительно великолепна. Я влюблен. Я люблю ее, я принадлежу ей. Верити, возьми меня, избавь меня от страданий. О Боже...»
  
  Я был пьян. В баре Jacobite время близилось к полуночи, и при моей обычной скорости выпивки это означало, что я выпил около десяти пинт export. Эш, Дин Уотт и еще пара старых приятелей, Энди Лэнгтон и Лиззи Полланд, выпили примерно столько же, сколько и я, но потом они вернулись домой пить чай и значительную часть дня не пили виски Urvill's.
  
  "Так ты сказал ей, Прентис?" Спросил Эш, ставя еще одну кружку пива на выщербленный медный столик, за которым мы сгорбились.
  
  "Ах, Эш", - сказал я, хлопнув по столу. "Я восхищаюсь женщиной, которая может нести три пинты пива одновременно".
  
  "Я спрашиваю, ты говорил этой девушке, что любишь ее, Прентис?" Сказал Эш, садясь. Она достала бутылку крепкого сидра из одного нагрудного кармана своей темно-синей рубашки, а стакан виски - из другого.
  
  "Вау!" Сказал я. "Эш! Я имею в виду, типа; вау! Порочный". Я покачал головой, взял свою старую пинту и допил ее.
  
  "Ответь девчонке", - сказал Дин, подталкивая меня локтем.
  
  "Нет, не видел", - признался я.
  
  "Ты трусиха", - сказала Лиззи.
  
  "Я расскажу ей за тебя, если хочешь", - предложил Дроид (существует целое поколение Эндрюсов с общим прозвищем Дроид после "Звездных войн").
  
  "Нет", - сказал я. "Но она просто потрясающая. Я имею в виду—»
  
  "Почему бы тебе не сказать ей?" Спросила Лиз.
  
  "Я застенчива", - вздохнула я, положа руку на сердце, глаза устремлены ввысь, ресницы трепещут.
  
  "Убирайся отсюда".
  
  "Так скажи ей", - сказал Эш.
  
  "И еще", - вздохнул я. "У нее есть парень".
  
  "Ах-ха", - сказала Эш, глядя на свою пинту.
  
  Я пренебрежительно махнул рукой. "Но он придурок".
  
  "Тогда все в порядке", - сказала Лиз.
  
  Я нахмурился. "На самом деле, это единственный недостаток, который, кажется, есть у Верити; у нее паршивый вкус на мужчин".
  
  "Значит, у тебя есть шанс?" Весело сказала Лиз.
  
  "Да", - сказал я. "Я думаю, она собирается его бросить".
  
  "Подмастерье", - настаивал Эш, постукивая по столу. "Скажи ей".
  
  "Я не могу".
  
  "Почему бы и нет?"
  
  "Потому что я бы не знала, как это сделать", - запротестовала я. "Я никогда раньше никому не говорила, что люблю их. Я имею в виду, как ты? Эти слова звучат так банально, так обесценивающе. Это так… это просто такое клише ".
  
  Эш презрительно посмотрел на него. "Что за чушь".
  
  "Ну, умничка", - сказал я, наклоняясь к ней. "Ты когда-нибудь говорила кому-нибудь, что любишь его?"
  
  "Сотни раз, дорогой". Эш сказала низким голосом, надув губы. Дин расхохотался. Эш отпила из своей пинты, затем покачала головой. "Ну, вообще-то, нет".
  
  "Ha!" - Сказал я.
  
  Эш наклонилась ко мне, ее длинный нос почти коснулся моего. "Скажи девушке, идиот".
  
  "Я не могу", - сказал я, откидываясь на спинку стула. "Я просто не могу. Она слишком идеальна".
  
  "Что?" Эш нахмурился.
  
  "Непогрешимый. Слишком совершенный; идеальный".
  
  "Для меня это звучит как женоненавистническое романтическое дерьмо", - фыркнула Лиз, которая всегда занимала жесткую позицию в отношении таких вещей.
  
  "Это так", - признал я. "Но она просто невероятна. Ты знаешь, где она была зачата?"
  
  Дин и Эш обменялись взглядами; Энди плеснул в свое пиво, а Лиззи закатила глаза. "О да", - сказал Дин, кивая и выглядя совершенно серьезным. "Разве не все так думают?"
  
  Я был шокирован и чуть не прервал свой следующий глоток пива. "Ты же на самом деле не хочешь, не так ли?"
  
  "Конечно, нет, Прентис", - сказала Эш, качая головой. Ее длинные светлые волосы рассыпались по плечу. "Какая разница—»
  
  "О, это просто невероятно", - сказал я им. "Мне рассказала ее мама, тетя Шарлотта. Немного чокнутая, но ладно. Я имею в виду, что на самом деле полностью ей симпатизирую, но в любом случае— - я сделал еще один глоток пива, — у нее была эта история о психической энергии или какой-то подобной ерунде ... и об истории Шотландии...
  
  "О, это семейное, не так ли, Прентис?" Спросил Дин.
  
  "Нет, она не макхоан ... в любом случае; она вышла замуж за англичанина по имени Уокер, и они не консумировали брак, верно, не в первую брачную ночь; она хотела подождать, и когда они все-таки сошлись, она позаботилась о том, чтобы это произошло в маленькой деревушке под названием Фортинголл, верно? Недалеко от озера Лох-Тей. Дело в том, что она что—то слышала о Фортинголле, где Понтий Пилат...
  
  "Подожди минутку", - сказал Дин. "Сколько времени прошло между их женитьбой и сексом?"
  
  "А?" Я почесал в затылке. "Я не знаю; день или два. О! Я имею в виду, они делали это раньше, вроде. Это был не первый раз для них или что-то в этом роде. Это была просто идея тети Шарлотты, что было бы более особенным, если бы они какое-то время не занимались этим, а потом занялись этим под этим деревом. Но они трахались и раньше. Я имею в виду, боже мой, это поколение любви, о котором мы здесь говорим ".
  
  "Верно", - сказал Дин, явно успокоившись.
  
  "В любом случае, Фортинголл - это место, где, как говорят, родился Понтий Пилат, и—»
  
  "Уит?" Сказал Энди, вытирая бороду. "Ты уходишь".
  
  "Так говорят", - настаивал я. "Его отец был в... дерьме… седьмом легионе? Девятом? Черт ... " Я снова почесал в затылке, посмотрел на свои кроссовки (и подумал с некоторым облегчением, что, по крайней мере, сегодня вечером мне не придется долго возиться с расстегиванием пряжек, а затем развязывать шнурки на Docs, которые были моим обычным снаряжением для питья в эти дни). "Или это был седьмой легион?" Я задумался, все еще глядя на свои кроссовки Nike.
  
  "Неважно, даже если это был гребаный"иностранный легион", - раздраженно сказал Дроид. "Ты не пытаешься сказать нам, что Понтий Пилат, мать его, родился в Шотландии!"
  
  "Ну, может быть!" Сказала я, широко разводя руки и чуть не расплескивая виски Эша. "Его отец служил в легионе, расквартированном там! Очевидно! Я имею в виду, у римлян был военный лагерь, и, возможно, там находился личный помощник Понтия Пилата, и поэтому молодой Понтий мог там родиться! Почему бы и нет?"
  
  "Ты все это выдумываешь", - засмеялся Эш. "Ты такой же, как твой отец; я помню эти истории воскресным днем".
  
  "Я не такой, как мой папа!" Я закричал.
  
  "Привет, шуш", - сказала Лиззи.
  
  "Ну, это не так! Я говорю правду!"
  
  "Да, хорошо", - сказал Эш. "Возможно. Люди рождаются в странных местах. Дэвид Бирн родился в Дамбартоне".
  
  "В любом случае, Понтий Пи—»
  
  "Что?" Дин поморщился. Парень, который написал "Тутти фрутти"?
  
  "Listen; Pontius —»
  
  "Нет, это был Джон Бирн", - сказала Лиззи. "Дэвид Бирн; парень из Talking Heads, я хайдбэнгер".
  
  "Послушай, в любом случае, забудь о Понти—»
  
  "В любом случае, это был Литтл Ричард".
  
  "Может, ты заткнешься? Дело не в Пон —»
  
  "Что? В "Говорящих головах"?"
  
  "Заткнись! Я тебе говорю; По—»
  
  "Нет, это написал Тутти Фрутти".
  
  "Я сдаюсь", - сказал я, откидываясь на спинку стула. Я вздохнул, поужинал своим "экспортом".
  
  "Да, песня, но не фильм".
  
  "Это был не фильм, это был сериал".
  
  "Я знаю, ты знал, что я имел в виду".
  
  "Я ненавижу эти пьяные, бессвязные разговоры", - выдохнула я.
  
  "Да, но я слышал и похуже". Эш кивнул.
  
  "В любом случае, это был вовсе не филлум, это было видео".
  
  "Это было не-а-а-а!" Презрительно протянул Дин. "Сразу видно, что это был филлум! Что у вас за телик?"
  
  Я скрестила ноги, скрестила руки и повернулась, чтобы посмотреть на Эш. Я потерла свое довольно жирное лицо и сосредоточилась на ней. "Привет. Часто здесь бываешь?"
  
  Эшли поджала губы и уставилась в потолок. "Только один раз", - сказала она, хмуро глядя на меня. "В туалете". Она сжала в кулаке отвороты моей рубашки и притянула меня к своему лицу. "Так кто проболтался?"
  
  "Фнарр, фнарр", - выдохнул я над ней. Лицо Эш сморщилось, на самом деле довольно привлекательно. Но было поздно.
  
  "Привет вам", - произнес низкий голос, склонившись над нами. "Yer oan."
  
  "На чем?" Я спросил очень крупного парня с очень длинными волосами, который говорил.
  
  "Бильярдный стол; ПМ и О; это ты, не так ли?"
  
  "Черт, да, вполне верно".
  
  Мы с Эшем пошли играть в бильярд.
  
  Я как раз собирался спросить ее о джакузи в Берлине, но сейчас было неподходящее время.
  
  
  * * *
  
  
  Дядя Фергус построил обсерваторию еще в 1974 году (когда небесной Истине было четыре года). Идея была двоякой. Прежде всего, по словам моего отца— Фергус хотел телескоп побольше и получше, чем у него был. У папы был трехдюймовый рефрактор в сарае в саду в Лохгейре. Фергус заказал шестидюймовый отражатель. Кроме того, это был деловой образец. Линзы и зеркало должны были изготавливаться в новом специализированном стекольном подразделении стекольного завода Gallanach Glass Works, принадлежащего Урвиллу завода, который до сих пор обеспечивает городу значительную долю рабочих мест. Таким образом, у дяди Фергуса не только появилось бы увлекательное и уникальное дополнение к его недавно отреставрированному замку, но и стало бы рекламой его стекольных работ, не облагаемых налогом!
  
  Тот факт, что телескоп находился немного близко к самому Галланаху и, возможно, был подвержен световому загрязнению от городских натриевых ламп, был меньшей проблемой, чем могло показаться; со связями дяди Фергуса он мог за счет муниципалитета затенить лампы-нарушители. Итак, дядя Фергюс был готов в случае необходимости — и, конечно, лишь выборочно — затмить свой родной город.
  
  (Его племянница уже исправила это; когда на сцене появилась миниатюрная, окровавленная и ревущая фигура Верити Уокер, свет действительно погас.)
  
  Впервые за несколько лет я встретил возвышенную Истину в обсерватории, одной черной, как мешок с углем, безлунной ночью 1986 года, за несколько дней до моего отъезда в университет, когда я уже был полон восторга и страха перед отъездом и независимостью, и весь огромный мир, казалось, открывался передо мной, как какой-то бесконечный цветок возможностей и очарования. Близнецы привыкли устраивать вечеринки созерцания звезд в холодном, тесном полушарии, выступающем с вершины компактного замка, и я приехала поздно после того, как днем гуляла на холме с младшим братом Джеймсом, а потом перенесла задержку с чаем, потому что несколько папиных друзей заявились без предупреждения и их нужно было обслужить.
  
  "Да, это ты, Прентис", - многозначительно прогремела миссис Макспадден. "И как ты?" Миссис Макспадден была экономкой Эрвиллов; полная, пышнотелая дама средних лет с большим скуластым лицом, которое производило впечатление только что вымытого. У нее был очень громкий голос, и папа всегда говорил людям, что она родом из Файфа. Звон в ушах после близкого знакомства с этой леди усиливал впечатление, что это было буквально правдой. "Остальные там, наверху. Не отнесешь ли ты этот поднос наверх? В этих кофейниках есть кофе; ты просто поворачиваешь маленькое местечко вот сюда, кен, и — - Она приподняла уголок плотной салфетки, накрывавшей очень большую тарелку. " — здесь есть горячие сосисочные рулетики".
  
  "Хорошо, спасибо", - сказала я, поднимая поднос. Я вошла через кухню замка; входить через главную дверь после того, как ее закрыли на ночь, могло быть настоящим представлением. Я направилась к лестнице.
  
  "Вот, Прентис, отнеси этот шарф мисс Хелен", - сказала миссис Макспадден, размахивая статьей. "Однажды ночью эта девчонка там насмерть простудится, так и будет".
  
  Я склонил голову, чтобы миссис С. могла накинуть шарф мне на шею.
  
  "И помни о них, в холодильнике много хлеба, и немного курицы, и сыр, и много супа для тебя, если ты снова проголодаешься".
  
  "Хорошо, спасибо", - повторила я и осторожно побежала наверх.
  
  "У кого-нибудь есть бумага от тараканов?"
  
  Я втиснулся в ярко освещенный купол обсерватории; он был около трех метров в диаметре, сделан из алюминия, телескоп занимал большую его часть, и было холодно, несмотря на крошечный электрический обогреватель на два бара. Скромно сложенный гетто-бластер играл что-то в исполнении близнецов Кокто. Диана и Хелен, закутанные в огромные монгольские стеганые куртки, сидели на корточках вокруг маленького столика с Дарреном Уоттом и играли в карты. Мой старший брат Льюис стоял у телескопа. Мы все поздоровались. Это кузина Верити. Помнишь ее?" Сказала Хелен, накидывая шарф, который я принес ей, на голову Даррена. Хелен указала на облако дыма, и когда оно подуло ко мне и рассеялось, я увидел ее.
  
  В невращающейся части обсерватории, встроенной в чердак главного корпуса замка, было что-то вроде закутка. На самом деле это был просто длинный шкаф, но в него можно было протиснуться, чтобы освободить больше места в самом куполе. Верити Уокер лежала там в спальном мешке, только верхняя половина ее тела выступала за купол; она курила один косяк и сворачивала другой, на обложке иллюстрированного атласа Вселенной. "Добрый вечер", - сказала она. "Есть бумага от тараканов?"
  
  "Да, привет", - сказал я. Я поставил поднос, порылся в карманах, вытащил кое-что. Последний раз, когда я видел Верити Уокер, может быть, пять или шесть лет назад, она была тощей девчонкой с полным ртом ортодонтических скоб и серьезной привычкой трясти головой по Стивенсу. Теперь, когда ее можно было разглядеть сквозь дым, у нее были короткие светлые волосы и нежное, почти эльфийское лицо, сужающееся к изящному подбородку, который, казалось, был создан для того, чтобы его можно было легко взять тремя пальцами и поднести поближе к губам… ну, во всяком случае, на моих губах. Ее глаза были голубыми, как старый морской лед, и когда я увидел ее цвет лица, все, что я мог подумать, было: Вау, город Ллойд Коул! Потому что у нее была идеальная кожа.
  
  Этого хватит." Она взяла что-то у меня из рук. "Спасибо".
  
  "Эй! Это библиотечный билет!" Я схватил его обратно. "Вот". Я протянул ей половинку книжного жетона, который дала мне мама.
  
  "Спасибо". Она начала подстригать его маленькими ножницами.
  
  "Это просто токинский жетон", - сказал я ей, присаживаясь на корточки рядом с ней.
  
  Она хрюкнула от смеха, и мое сердце совершило маневры, которые соединяющий водопровод делает топологически невозможными.
  
  "Все готово к большому переезду, братан?" Льюис ухмыльнулся со своего крошечного сиденья под окуляром телескопа. Он потянулся к столу, на который я поставила поднос, и начал разливать кофе по кружкам. Мой старший брат всегда казался более чем на два года старше меня; немного выше моих 1,85 и немного более коренастый, в то время он выглядел еще крупнее благодаря бороде, напоминающей лопнувший диван. Тогда была его очередь быть в немилости у моего отца, потому что он только что бросил университет.
  
  "Да, все готово", - сказал я ему. "Нашел место для ночлега". Я кивнул на телескоп. "Есть что-нибудь интересное сегодня вечером?"
  
  "Только что получил это на Плеядах. Взгляни".
  
  Мы по очереди смотрели на звезды, играли в карты, сидели на корточках у маленького электрического обогревателя и мастерили косяки. Я захватил с собой полбутылки виски, а у близнецов было немного бренди, которым мы разбавили кофе. Примерно через час после того, как мы расправились с последними сосисками в рулетиках, снова подали обед; близнецы отправились в глубь замка на поиски мифического Супового Дракона (пока их не было, мы разговаривали на лязгающем языке) и вернулись с дымящейся супницей и полудюжиной мисок.
  
  "Где ты остановился в Глазго, Прентис?" Спросил Даррен Уотт.
  
  "Хайндленд", - сказал я, прихлебывая суп. "Лодердейл Гарденс".
  
  "А, это недалеко от нас. Будешь где-нибудь тридцатого? У нас вечеринка".
  
  "О, ах, да, наверное". (Вообще-то, я собирался приехать домой на те выходные, но я мог бы подстроить все под себя.)
  
  "Ну что ж, пойдем; должно быть весело".
  
  Спасибо."
  
  Даррен Уотт учился на последнем курсе Художественной школы и — по крайней мере, для меня — был воплощением крутости с Нового года, два года назад. После the bells мама отвезла нас с Льюисом в Галланах; мы отправились на вечеринку, которую устраивали Дроид и его приятели. Даррен был там: светловолосый, худощавый, с потрясающим телосложением и излучающий стиль. Я восхищалась завязанным петлей шелковым шарфом, который он надел поверх красного бархатного пиджака, который на большинстве людей смотрелся бы глупо, но в котором он выглядел абсолютно уравновешенным. Он подарил мне шарф, а когда я попыталась возразить, объяснил, что он ему наскучил; лучше бы он достался кому-нибудь, кто его оценит, хотя он надеялся, что я тоже передам его, если он мне когда-нибудь надоест.
  
  Итак, я поехал по ней. Это был самый обычный шелковый шарф, скрученный наполовину и аккуратно сшитый вместе с концами, но это, конечно, делало его шарфом Мебиуса, сама идея которого мне только что показалась замечательной. Я тоже думал, что Даррен довольно замечательный, и какое-то время задавался вопросом, может быть, я тоже гей, но решил, что не стоит. На самом деле, большая часть привлекательности приглашения на вечеринку к Даррену была вызвана тем фактом, что его соседками по квартире были три привлекательные и, по слухам, восторженно гетеросексуальные студентки-искусствоведки (я познакомилась с ними, когда он привез их в Галланах на однодневную экскурсию в прошлом году).
  
  "Ты все еще делаешь модели этих волновых худжи-ма-сальто?" Спросил я его, доедая свой суп. Даррен вытирал свою тарелку кусочком хлеба, и я поймала себя на том, что копирую его.
  
  "Да", - сказал он с задумчивым видом. "Похоже, я нашел спонсора и для the real thing".
  
  "Что? Правда?"
  
  Даррен ухмыльнулся. "Заинтересована крупная цементная компания; речь идет о серьезном денежном гранте".
  
  "Вау! Поздравляю".
  
  Последние полтора года или около того Даррен делал эти десятимасштабные модели скульптур из дерева и пластика, которые он хотел однажды создать в натуральную величину из бетона и стали. Идея состояла в том, чтобы построить все это на пляже; ему понадобилось бы разрешение на проектирование, куча денег и волны. Скульптуры представляли собой мобильные телефоны и фонтаны, приводимые в движение волнами. Когда на них обрушивалась волна, вращалось гигантское колесо, или воздух прогонялся по трубам, производя странные, сотрясающие грудь, разрушающие собор басовые ноты и сверхъестественные завывания и стоны, или вода в самих волнах направлялась по каналам, собиралась воронкой и вырывалась в виде китоподобного фонтана брызг, обрушивающегося сверху или сбоку скульптуры. Они звучали великолепно, вполне осуществимы, и я хотел увидеть одну работу, так что это была хорошая новость.
  
  Я спустился вниз пописать и вернулся к добродушному, но сбивчивому спору. "Что значит "нет, это не так"?" Сказала Верити из своей каморки в спальном мешке.
  
  "Я имею в виду, что такое звук?" Сказал Льюис. "Определение таково: то, что мы слышим. Так что, если там нет никого, кто мог бы это услышать ...»
  
  "По-моему, звучит немного антропологично", - сказала Хелен Эрвилл, сидя за карточным столом.
  
  "Но как он может упасть, не издав ни звука?" Верити запротестовала. "Это безумие".
  
  Я наклонилась к Даррену, который сидел с удивленным видом. "Мы говорим о деревьях, падающих в лесах?" Спросила я. Он кивнул.
  
  "Ты не слушаешь—" - сказал Льюис Верити.
  
  "Может быть, ты не издаешь ни звука".
  
  "Заткнись, Прентис", - сказал Льюис, не потрудившись взглянуть на меня. "Я хочу сказать, что такое звук? Если ты определяешь его как —»
  
  "Да", - перебила Верити. "Но если дерево падает на землю, это должно приводить в движение воздух. Я стояла рядом с поваленным деревом; ты чувствуешь, как дрожит земля. Разве земля тоже не дрожит, когда там никого нет? Воздух должен двигаться; должно быть ... движение в воздухе; я имею в виду, в его молекулах ... »
  
  "Волны сжатия", - подсказал я, кивая Верити и думая о береговых скульптурах Даррена, приводимых в действие волнами от органа-трубы.
  
  "Да, создавая волны сжатия", - сказала Верити, одобрительно помахав мне рукой (о, мое сердце подпрыгнуло!). "Которые могут слышать птицы, животные и насекомые —»
  
  "А!" - сказал Льюис. "Предположим, что их нет —»
  
  Что ж, после этого все стало глупо, превратившись в полемический эквивалент белого шума, но мне понравилась убедительная, основанная на здравом смысле линия, которой придерживался Верити. И когда она говорила, я, конечно, мог пялиться на нее, и никто не подумал бы, что это странно. Это было чудесно. Я влюблялся в нее. Красота и ум. Вау!
  
  Больше звуков, больше всплесков, больше созерцания звезд. Льюис изобразил радио, настроенное на разные длины волн; приложил пальцы к губам, чтобы воспроизвести впечатляюще аутентичные звуки между станциями, а затем внезапно заговорил глупыми голосами, изображая читателя новостей, ведущего, участника викторины, певца ... »
  
  ррррссссшшшшш… сообщает, что лондонское отделение зороастрийцев подожгло офис газеты Sun за богохульство ... zzzooooowwwaaanngggg… спасибо, спасибо, отдохни с геменем, а теперь, пожалуйста, сложи руки ради сиамских близнецов… ррррааасшшшввваааасшшшхааа… Ты сможешь это съесть, Боб? Ах, нет, ты не можешь. Боюсь, ответ таков: Лапша в горшочке… бллблблблблбл… Эй, эй, мы наркоманы!… зпт!"
  
  И так далее. Мы посмеялись, выпили еще кофе и закурили.
  
  Механизм был черным и мощным, как ночь; полый алюминиевый череп обсерватории медленно водил единственным глазом прицела по вращающейся паутине звезд или — при вращении вручную — поворачивал вселенную вокруг нашей единственной неподвижной точки. Вскоре у меня тоже закружилась голова. Музыкальный автомат играл далеко—далеко - и когда я начал понимать текст песни Cocteau Twins, я понял, что потерпел крушение. Звезды сияли в таинственной галактической гармонии, созвездия были подобны симфониям древнего дрожащего света; Льюис рассказывал странные и жутковатые истории и удивительно уместные шутки, а близнецы — склонившиеся над маленьким карточным столиком в своих стеганых куртках, с прямыми и блестящими волосами цвета ночи, обрамляющими их ширококостные красивые лица, — были похожи на гордых монгольских принцесс, спокойно созерцающих творение из-под сводчатого купола какой-нибудь наполненной дымом юрты, раскинувшейся в полночь посреди бесконечной холмистой азиатской степи.
  
  Верити Уокер— хотя и была закоренелым скептиком, прочитала мои мысли по ладони: ее прикосновения были подобны теплому бархату, голос - говорящему океану, а каждая радужка в ее глазах напоминала бело-голубое солнце, расположенное в миллиарде световых лет от нас. Она сказала мне, что мне будет грустно, и я буду счастлив, и я буду плохим, и я буду хорошим, и я поверил всему этому, а почему бы и нет, и она рассказала мне последнюю роль в "Клангере", притворном языке жестяных свистулек, из одной из детских программ, которые мы все смотрели в детстве, и она пыталась сохранить серьезное выражение лица, и Лью, и Дар, и Ди, и Хель все фыркали от смеха, и даже я ухмылялся, но я радостно подпевал неземным словам Близнецов Кокто в течение последнего часа, и я точно знал, что она сказала, хотя она, возможно, и сама не знала, и полностью влюбился в ее радужно-голубые глаза, пшеничные волосы, торфяно-темный голос и персиковый пушок бесконечно тонких волосков на ее кремовой коже.
  
  
  * * *
  
  
  "Кстати, что это была за чушь про Понтия Пилата?" Спросил Эш.
  
  «Ау...» Я махнул рукой. "Слишком сложно".
  
  Мы с Эшем стояли на невысоком холмике с видом на то, что когда-то было пристанью Слейт-Майн, на северо-западной границе Галланаха, где Килмартин-Берн вытекает из холмов, неопределенно извивается, затем расширяется, образуя часть залива Галланах, прежде чем окончательно впасть в более глубокие воды Внутреннего озера Лох-Кринан. Здесь были доки, когда поселение экспортировало сначала уголь, затем сланец, затем песок и стекло, до того, как появилась железная дорога и возникла утонченная викторианская форма облагораживания в виде железнодорожного причала, отеля Steam Packet и группы вилл с видом на море (только рыболовецкий флот оставался постоянным, время от времени теснясь во внутренней гавани на каменистом колене старого города, раздуваясь, умирая, расцветая снова, затем снова опадая, уменьшаясь, как дыры в его сетях).
  
  Эшли вытащила меня сюда, сейчас, в предрассветные часы того, что стало ясной ночью с ровными и четкими звездами в тисках этой ноябрьской тьмы, после бара Jacobite и после того, как мы толпой (победоносно, кстати, в пул) вернулись в квартиру Лиззи и Дроида через Mcgreedy's (на самом деле Mccreadie's Fast Food Emporium), и после того, как поужинали рыбой, пирогом и кровяной колбасой, и после чашки чая с джеем или двумя, и после того, как вернулись к семье Уоттов домой , в муниципальное поместье Роуэнфилд , только для того , чтобы обнаружить , что миссис Уотт была все еще не сплю, всю ночь смотрю телевизор (неужели Кейси Кейсен никогда не садится в это кресло?), заварила нам еще чаю, а после выпила напоследок маленькое сомбреро в комнате Дина.
  
  "Я пойду прогуляюсь, ребята, хорошо?" Объявила Эш, возвращаясь из туалета, где-то на заднем плане спускался бачок, и натягивая пальто обратно.
  
  Я внезапно впал в паранойю из-за того, что злоупотребил гостеприимством и — в каком-то одурманенном, пьяном припадке глупости — пропустил множество намеков. Я посмотрел на часы, передал остатки Джи Дину. "Да, мне тоже лучше уйти".
  
  "Я не пыталась избавиться от тебя", - сказала Эш, закрывая за нами входную дверь. Я попрощалась с миссис Уотт; Эш сказала, что вернется примерно через четверть часа.
  
  "Черт. Я думал, может, я толстокожий", - сказал я, когда мы шли короткой тропинкой к крошечной садовой калитке в низкой живой изгороди.
  
  "Это будет тот самый день, Прентис", - рассмеялся Эш.
  
  "Ты действительно собираешься идти пешком в такое время ночи?" Я подняла глаза; ночь была ясной и еще холоднее. Я натянула перчатки. Единственным облачком было мое дыхание.
  
  "Ностальгия", - сказал Эш, останавливаясь на тротуаре. "Последний визит туда, где я часто бывал, когда меня отняли от груди".
  
  "Вау, правда? Как далеко это? Могу я приехать?" Меня привлекают места, которые люди считают могущественными или важными. Если бы я не был все еще изрядно пьян, я бы гораздо деликатнее попросил сопровождать Эша, но, что ж, вот и ты.
  
  К счастью, она просто тихо рассмеялась, повернулась на каблуках и сказала: "Да, пойдем, это недалеко".
  
  Итак, мы стояли здесь, на крошечной насыпи, всего в пяти минутах езды от дома Уоттов, вниз по Брюс-стрит, через сникет, через Обан-роуд и по заросшему сорняками пустырю, где давным-давно стояли здания дока.
  
  До причала было метров десять; чуть поодаль на изъеденном раковой опухолью асфальте кривобоко стояли останки подъемного крана, его фундамент был покрыт прогнившими деревянными сваями, торчащими из края причала, как сломанные черные кости. Грязь блестела в лунном свете. Море было на вкус, и далекий отблеск почти исчезал, если смотреть на него прямо. Эш, казалось, погрузился в свои мысли, глядя вдаль, на запад. Я поежился, расстегнул широкие лацканы фальшивой байкерской куртки и застегнул молнию на правом плече, так что оказался прикрыт подбородок.
  
  "Не возражаете, если я спрошу, что мы здесь делаем?" Спросил я. Позади и слева от нас огни Галланаха были ровного оранжевого цвета, как и во всех британских городах, вечно предупреждая жителей о необходимости соблюдать осторожность.
  
  Эш вздохнула, ее голова немного опустилась. Она кивнула вниз, на землю, на которой мы стояли. "Подумала, что ты, возможно, знаешь, что это такое, Прентис".
  
  Я посмотрел вниз. "Это крошечный комочек земли", - сказал я. Эш посмотрел на меня. "Хорошо", - сказал я, взмахивая локтями (я бы широко развел руки, но мне хотелось держать их в карманах, даже в перчатках). "Я не знаю. Что это?"
  
  Эш наклонился, и я увидел, как одна бледная рука сначала погладила траву, а затем копнула глубже, зарываясь в саму почву. Она немного посидела так на корточках, затем высвободила руку, поднялась, стряхивая землю со своих длинных белых пальцев.
  
  Это Балластная Насыпь, Мировой холм, Прентис, - сказала она, и я смог разглядеть ее маленькую тонкую улыбку при свете круглой луны. "Когда сюда приходили корабли со всего мира, что бы они ни перевозили отсюда в то время, иногда они прибывали порожняком, в них был только балласт; понимаете?"
  
  Она посмотрела на меня. Я кивнул. "Балласт; да, я знаю, что такое балласт; останавливает суда, выступающие в качестве вестника свободного предпринимательства".
  
  "Просто камни, подобранные там, откуда корабль отплывал в последний раз", - сказал Эш, снова глядя на запад. "Но когда они добрались сюда, они им не понадобились, поэтому они выбросили их —»
  
  "Здесь?" Я выдохнул, глядя на скромный холмик с новым уважением. "Всегда здесь?"
  
  "Так говорил мне мой дедушка, когда я был ребенком", - сказал Эш. "Раньше он работал в доках. Катал бочки, ловил стропы, загружал мешки и ящики в трюмы; позже управлял подъемным краном ". (Эшли произнес слово "кран" в соответствующей клайдсайд манере.) Я стоял пораженный; предполагалось, что я не буду стыдиться своего недостатка исторических знаний до понедельника, когда вернусь в университет.
  
  "Курица, - говорил он, - Здесь много травы, если ты постелишь брезент».
  
  Я наблюдал со стороны, как Эшли улыбнулась, вспоминая. "Я никогда не забывал этого; я приходил сюда один, когда был ребенком, просто сидеть здесь и думать, что я сижу на камнях, которые когда-то были кусочком Китая, или Бразилии, или Австралии, или Америки ...»
  
  Эш присела на корточки, опираясь на пятки, но в этот момент я прошептал: "... Или Индия", - про себя, и на одно долгое, головокружительное мгновение мне показалось, что в моих венах течет океанская кровь, темная и увлекающая, как черная вода, всасывающаяся в края полуразрушенного причала под нами. Я подумала: Боже, как мы связаны с миром! и внезапно поймала себя на том, что снова думаю о дяде Рори; о нашей семейной связи с остальным миром, о нашем страннике по планете. Я уставился на изуродованный лик луны, испытывая головокружение от удивления и жажды узнать.
  
  
  * * *
  
  
  Когда он был моложе, чем я сейчас, мой дядя Рори отправился в то, что считалось кругосветным путешествием. Он добрался до Индии. Влюбился в это место; ходил пешком, кружил; в Кашмир из Дели, затем вдоль кромки Гималаев, пересек Гангу в Патне — заснул в поезде — затем зигзагами от страны к побережью и обратно, но всегда направлялся или пытался направиться на юг, собирая имена, паровозы, друзей, ужасы и приключения, затем на самой нависающей оконечности субконтинента, от последнего камня во время отлива на мысе Коморин в один прекрасный день; поворачивая назад; направляясь на север и запад, все еще петляя от внутренних районов к побережью, записывая все это в серии школьных тетрадей, радуясь дикой цивилизованности этого океана людей, обширным руинам и жестокой географии этого места, нарастающим слоям древности и бюрократии, причудливым образам и ошеломляющим масштабам; записывая свое путешествие через города, поселки и деревни, через горы, равнины и реки, через места, о которых я слышал, такие как Сринагар и Лакхнау, через места, названия которых стали почти банальными за долгие годы. их ассоциация с карри, как Мадрас и Бомбей, но также и через места, которые, как он радостно признался, он посетил из-за их названий, как и все остальное: Аллеппи и Деолали, Каттак и Каликут, Вадодара и Тривандрум, Сурендранагар и Тонк ... но все это время он смотрел, слушал, задавал вопросы, спорил и приходил в восторг от всего этого, проводя безумные сравнения с Британией и Шотландией; путешествовал автостопом, ездил верхом, плавал и ходил пешком, а когда у него не было денег, показывал фокусы с картами и рупиями на ужин, а затем снова добраться до Дели, затем до Агры и совершить переход из ашрама в великий Ганг, голова одурманена солнцем и непривычностью, когда наконец видишь великую реку, а затем долгий дрейф на барже до Фаракки, поезд до Калькутты и самолет до Хитроу, полумертвый от гепатита и начинающегося недоедания.
  
  В Лондоне, после месяца в больнице, он все это напечатал, попросил своих друзей из сквота, где он жил, прочитать, назвал книгу "Ловушки Декана и другие маловероятные места назначения" и отправил издателю.
  
  Это чуть было не кануло бесследно, но потом об этом напечатали в воскресной газете, и внезапно, без всякого предупреждения или видимой причины, Трэпс просто был в моде, и он был там.
  
  Я прочитал эту книгу, когда мне было тринадцать, и снова отправился в турне много лет спустя, когда понял ее лучше. Трудно было быть объективным — и до сих пор трудно, — но я думаю, что это хорошая книга; местами неуклюжая и наивная, но поразительно живая. Он шел с открытыми глазами, и, не взяв с собой фотоаппарат, просто пытался записать все на страницах этих дешевых тетрадей, стараясь сделать это реальным для себя, как будто он не мог поверить, что видел, слышал и пережил то, что пережил, пока это не зафиксировалось где-то еще, кроме как в его ошеломленном мозгу, и поэтому он мог описать поход к Тадж-Махалу — хо-хо, думает читатель, сразу попадаешь в царство безвкусной открытки — и все же у тебя создается совершенно свежее впечатление о точном масштабе и реальном присутствии этой белой гробницы; изящной, но мощной, компактной и в то же время безгранично внушительной.
  
  Эпическая грация. Этими двумя словами он выразил это, и вы точно поняли, что он имел в виду.
  
  Так наш Рори стал знаменитым, в тот момент он был на самом гребне своей славы, и розовые скалы всегда были у него за спиной, пока он странствовал дальше.
  
  
  * * *
  
  
  Эш присела на корточки, опираясь на пятки. Она сорвала травинку с холмика, пропустила ее сквозь пальцы. "И я приходила сюда, когда мой папочка-пэдди выбивал дерьмо из моей мамы, а иногда и из нас тоже". Она посмотрела на меня. "Останови меня, если ты слышал это раньше, Прентис".
  
  Я тоже присел на корточки, тряся головой, скорее чтобы прояснить ее, чем отрицая. "Ну, не совсем, но я знал, что это не все сладость и легкость, чез Уотт".
  
  "Чертовски верно, что это было не так", - сказала Эш, и в ее голосе прозвучала горечь. Травинка проскользнула сквозь ее пальцы, повернулась, снова прошла сквозь них. Она подняла глаза, пожала плечами. "В любом случае, иногда я приходил сюда просто потому, что в доме пахло жареными чипсами или телевизор работал слишком громко, просто чтобы напомнить себе, что в мире есть нечто большее, чем Брюс-стрит, 47, и бесконечные споры о деньгах для пидоров и о том, кому из нас купить новую пару обуви".
  
  "Да, хорошо", - сказал я, на самом деле не зная, что сказать. Возможно, мне становится неловко, когда мне напоминают, что есть происхождение и похуже, чем из семьи, состоящей в основном из дружелюбных сверхуспевающих людей.
  
  "В любом случае", - снова сказала она. Завтра они выравнивают участок ". Эш оглянулась через плечо. Я проследила за ее взглядом. "Вот для чего все это растение".
  
  Я вспомнил шутки о триффидах, которые мы обычно отпускали по поводу пересечения дорог тяжелыми растениями, и только тогда увидел смутные очертания пары бульдозеров и JCB, немного поодаль, на пустыре.
  
  "Вот дерьмо", - красноречиво сказал я.
  
  "Эксклюзивный комплекс для яхт с привлекательными квартирами в стиле рыбацкой деревни с одной и двумя спальнями, выделенными причалами, гаражами на две машины и бесплатным членством в частном оздоровительном клубе", - сказал Эш с кельвинсайд-ским акцентом.
  
  "Черт возьми", - я покачал головой.
  
  "Что за черт", - сказала Эшли, вставая. "Я полагаю, среднему классу Глазго нужно куда-то уезжать после того, как они преодолели коварные воды канала Кринан". Она в последний раз посыпала свои руки пылью. "Надеюсь, они там счастливы".
  
  Мы повернулись, чтобы покинуть курган, я и Эш, затем я схватил ее за руку. "Привет". Она повернулась ко мне. "Берлин", - сказал я. Джакузи; я только что вспомнил ".
  
  "О да". Она начала спускаться по склону, обратно к сорнякам, мусору и остаткам старых кирпичных стен высотой по щиколотку. Я последовал за ней. "Я была во Франкфурте", - сказала она. "Встречаешься с этим другом из колледжа? Мы услышали, что что-то происходит в Берлине, поэтому поймали попутку и обучили его; встретились с… Ну, это долгая история, но в итоге я оказался в этом шикарном отеле, в бассейне; и у меня была большая гидромассажная ванна на крошечном островке в одном конце, и этот пьяный англичанин изо всех сил пытался со мной поболтать, и высмеивал мой акцент, и ...
  
  "Дерзкий бастурт", - сказал я, когда мы выехали на главную дорогу.
  
  Мы подождали, пока пара машин выехала из города на север.
  
  Так я и думала, - кивнула Эшли, когда мы переходили дорогу. "В общем, когда я рассказал ему, откуда я родом, он начал говорить, что хорошо знает эти места, и он охотился здесь, и рыбачил, и знал лэрда, и—»
  
  "У нас есть лэрд?" Я не знал. Возможно, он имел в виду дядю Фергуса."
  
  "Может быть, хотя, когда я спросил его об этом, он стал уклончивым и сказал " нет " ... но суть в том, что он вел себя так таинственно по поводу чего-то, и он уже сказал, что здесь был кто-то, кому на глаза надевали повязку, и так было долгое время, и он думал, что их зовут ... " Эш остановился у перекрестка, который вел к Брюс-стрит. Мой обратный путь к дому дяди Хэмиша пролегал прямо по главной дороге.
  
  Я посмотрела на крошечную тропинку, освещенную единственным желтым уличным фонарем, на полпути вверх. Затем я снова посмотрела в глаза Эшли Уотт.
  
  "Случайно, не Макхоан?" Спросил я.
  
  "Да", - кивнул Эш.
  
  "Хм", - сказал я. Потому что макхоанов здесь довольно мало на земле. Да и где бы то ни было, если уж на то пошло.
  
  "Кто был этот парень?"
  
  "Журналист. Приехал, чтобы осветить крупную аварию".
  
  "Как его звали?"
  
  "Рудольф как-там его, кажется, кто-то звал его. Он не сказал ".
  
  "Ты могла бы использовать свои женские уловки".
  
  "Ну, в то время они были более или менее полностью заняты системным аналитиком из Техаса с плечами шириной в небо прерий и золотой карточкой Amex компании, если быть до конца честным, Прентисом". Эш мило улыбнулся.
  
  Я покачал головой. "Дерзкая сучка".
  
  Эш схватил меня за яйца через мои 501-е и нежно сжал. У меня перехватило дыхание.
  
  "Говори, подмастерье", - сказала она, затем высвободилась, накрыла мой рот своим, вытерла языком мои зубы, затем развернулась и ушла.
  
  "Вау", - сказал я. Старые яички жаловались, но совсем немного. Я откашлялся. "Спокойной ночи, Эшли", - сказал я так спокойно, как только мог.
  
  Эш повернулась, ухмыляясь, затем сунула руку за пазуху своей просторной, военно-морского вида куртки с медными пуговицами и, выудив что-то оттуда, бросила это.
  
  Я поймал снаряд; маленький комочек серого бетона, гладкий и темный с одной стороны.
  
  "Die Mauer", - сказала она, пятясь назад. "На самом деле из участка возле Бранденбургских ворот, где было написано: "Viele viele bunte Smarties!. Красная краска на одной поверхности раньше была посередине точки в последней букве "i". Кусочек мира, который раньше был между германцами ". Она помахала рукой. "Спокойной ночи, Подмастерье".
  
  Я посмотрела на зернистый кусок бетона в своей руке. "Вау", - выдохнула я. Светлые волосы Эш на мгновение вспыхнули в свете уличного фонаря, затем потускнели, когда она ушла. "Ух ты!"
  
  
  ГЛАВА 4
  
  
  Он оглядел Солнечную часть замка. Большое новое окно в торцевой части холла все еще было закрыто полупрозрачным пластиковым листом, который шуршал на ветру и потрескивал под струями дождя. Движущаяся сетка темных линий отбрасывала тень от строительных лесов снаружи. В зале с высокими потолками пахло краской, лаком, новым деревом и подсыхающей штукатуркой. Он подошел к одному из окон со средниками и постоял там, глядя на низкие облака, которые плыли над Галланахом, пропитывая унылый город изогнутой пеленой дождя, которую они тащили за собой, как шлейф какого-то просторного серого платья.
  
  "Папочка, папочка! Дядя Фергус говорит, что мы можем залезть на крышу с мамой, если будем осторожны! Можно? Пожалуйста, можно? Обещай, что мы не будем спрыгивать!" Льюис вприпрыжку вбежал в холл, волоча за собой маленького Прентиса. Льюис снова был в куртке с капюшоном, а Прентис волочил его за собой по блестящему паркетному полу.
  
  "Да, сынок, я полагаю, что так", - сказал Кеннет, садясь ему на колени, чтобы натянуть куртку младшего мальчика и застегнуть ее. Льюис прыгал и улюлюкал по залу, пока это продолжалось. "Не так громко, Льюис", - сказал Кеннет без особой убежденности.
  
  Прентис улыбнулся своему отцу. "Папа", - сказал он своим медленным, хриплым голосом. "Мне нужно в туалет".
  
  Кеннет вздохнул, натянул капюшон на голову ребенка, затем снова опустил его. "Да, хорошо; твоя мама отвезет тебя. Льюис!" - крикнул он. Льюис виновато оторвался от банок с краской, которые он рассматривал в другом конце зала, и подбежал к ним.
  
  "Это здорово, папочка! А можно нам тоже купить замок, да?"
  
  "Нет. Мы не можем себе этого позволить. Отведи своего брата обратно к его маме; ему нужно в туалет ".
  
  "Ой", - захныкал Льюис, обвиняюще глядя на своего младшего брата, который только ухмыльнулся ему и вытер нос отворотом своей куртки. Льюис ткнул Прентиса в спину. "Ты всегда все портишь!"
  
  "Делай, что тебе говорят, Льюис", - сказал Макхоан, выпрямляясь. При этом у него заныли колени. "Иди. И будь осторожен на этой крыше". Он махнул им обоим в сторону двойных дверей, через которые они вошли.
  
  Льюис демонстративно брел, притопывая одной ногой перед другой, преувеличенно раскачиваясь всем телом. Он тянул Прентиса за одну пуговицу капюшона своей куртки.
  
  "За руку, Льюис", - устало сказал Кеннет.
  
  "Ты зануда, мальчик", - сказал Льюис своему младшему брату, когда они подошли к двери.
  
  Прентис обернулся и помахал отцу свободной рукой. "Пока, папочка", - сказал тоненький голосок. Затем его вытащили из комнаты.
  
  "Пока, сынок", - сказал Макхоун и улыбнулся. Затем он снова отвернулся к окну и дождю.
  
  
  * * *
  
  
  "Все еще немного сыровато".
  
  "Ах, ты не боишься немного промокнуть, да? Ты не девчонка, да.
  
  "Нет, я не девушка. Но если я испачкаю свою одежду—»
  
  "Твой папа богат; он может купить тебе новую одежду".
  
  "Да, твоя лапа богата. Ты, наверное, мог бы получать новые клаасы каждый день, если захочешь".
  
  "Не будь смешным. Все, что я говорю—»
  
  Кеннет мог видеть обе точки зрения; Лачи, в грязной рубашке, скрепленной разрозненными пуговицами и английской булавкой, и рваных, залатанных коротких брюках, которые свисали ниже колен и, вероятно, принадлежали по меньшей мере двум старшим братьям, уже был неряшливым (и щеголял яркими следами синяка под глазом, о котором никто не упоминал, потому что, вероятно, его поставил ему отец). На Фергусе была приятная, хорошо сидящая одежда: короткие брюки из серой саржи, новая синяя майка и твидовый пиджак с кожаными нашивками на локтях. Даже Кеннет чувствовал себя немного неряшливым по сравнению с ним. Его шорты были заштопаны сзади, хотя он получал новую пару, когда поступали очередные порции одежды. Все девочки были в юбках, блузках и трикотажных изделиях; их носки были белыми, а не серыми. У Эммы Эрвилл было пальто с маленьким капюшоном, которое делало ее похожей на фею.
  
  "Мы играем в эту игру или нет?" спросила она.
  
  "Терпение", - сказал Лачи, поворачиваясь к девушке, все еще стоявшей с велосипедом в руках. "Терпение, девочка".
  
  Эмма посмотрела в небо и фыркнула. Рядом с ней сестра Кеннета, Ильза, тоже на велосипеде, покачала головой.
  
  Замок стоял на склоне холма. С высоких деревьев вокруг него все еще капало, а его грубые, неровные камни были темными и мокрыми от недавно прекратившегося дождя. Водянистое солнце поблескивало на темных листьях плюща, который цеплялся за одну сторону руин, а в лесу позади тихо ворковал лесной голубь.
  
  "О, что за черт", - сказал Фергюс Эрвилл и прислонил свой велосипед к дереву.
  
  Лачи Уотт бросил свой велосипед на землю. Кеннет опустил свой на влажную траву рядом. Девочки прислонили свой к деревянным перилам в начале моста. Короткий деревянный мост, достаточно широкий для проезда телеги, пересекал крутой, заросший кустарником овраг глубиной около тридцати футов. На дне этой крошечной, сырой лощины плескался и пенился ожог; он вырывался из леса, огибал с трех сторон поросший травой холм, на котором стоял замок без крыши, падал с небольшого водопада, затем плавно тек, впадая в реку Адд у главной дороги, так что в конце концов его воды протекли через город Галланах и под ним в залив у железнодорожного причала.
  
  Внезапно выглянуло солнце, отчего трава стала яркой, а листья плюща заискрились; ветер с тихим ревом пронесся по лесу, разбрасывая капли воды по всему периметру. Кеннет наблюдал за поездом на виадуке в Бридженде, примерно в миле от них; западный ветер не доносил до них его шума, но он мог видеть, как пар быстро поднимается из темного локомотива и маленькими белыми облачками поднимается над полудюжиной бордовых вагонов, которые растекались, разрывались на части и уносились прочь ветром.
  
  "Верно", - сказал Лачи. "Кто такой хет?"
  
  "Het?" Сказал Фергюс. "Ты имеешь в виду "это"?"
  
  "Ты понимаешь, что я имею в виду: кто пойдет первым?"
  
  "Сделай одну картофелину, Две картофелины", - предложила Эмма.
  
  "О, черт возьми, ладно", - сказал Лачи, качая головой.
  
  "И тебе не следует произносить имя Господа всуе", - сказала ему Эмма.
  
  "Господи, мне очень жаль", - сказал Лачи.
  
  "Ты сделал это снова".
  
  "Ты Тим или сумин?"
  
  "Я христианка", - чопорно сказала Эмма. "И я думала, что ты тоже, Лахлан Уотт".
  
  "Я протестант", - сказал Лачи. "Вот кто я такой".
  
  "Мы можем продолжить, пожалуйста?" спросила Лиза.
  
  Они все выстроились в линию, сжав кулаки; в конце концов, Лачи оказался на месте, к большому своему раздражению.
  
  Кеннет никогда не был внутри старого замка; его можно было просто увидеть из дома, если знать, что ищешь, и ты мог бы разглядеть его довольно хорошо, если бы воспользовался папиным биноклем, но это было в поместье Урвилл, и хотя их семьи дружили годами — поколениями, как сказал папа, что означало даже больше, — мистер Робб, на чьей ферме стоял замок, не любил детей и при любой возможности прогонял их со своих полей и из леса, угрожая дробовиком. Однако он не смог прогнать Фергуса и Эмму Урвилл , так что все они были в безопасности. Кеннет задавался вопросом, был ли мистер Робб тайным агентом пятой колонны или даже нацистом и прятал ли он людей, выброшенных на берег с затонувшей подводной лодки, или готовил место для высадки десантников, но, несмотря на то, что он и некоторые другие дети несколько раз очень внимательно наблюдали за мистером Роббом из леса, они так и не смогли ничего доказать. Но они немного исследовали скрытый сад и решили, что замок заслуживает изучения.
  
  В замке были темные, нетронутые подземелья на уровне земли и каменная лестница в круглой башне, которая поднималась к открытому сердцу руин, где несколько нагроможденных камней и пол из земли и водорослей смотрели в небо. Лестница вилась дальше вверх внутри угловой башни, останавливаясь на каждом давно обрушившемся этаже наверху, где дверной проем выходил в центральный колодец. Другая лестница пронзала сами стены на дальней стороне корпуса крепости, поднимаясь сквозь их толщу мимо еще трех дверных проемов, нависающих, как внутренние балконы, к паре маленьких комнат наверху темных дымоходов, которые вели к основанию стен снаружи.
  
  В замке было множество других темных уголков и закоулков, в которых можно было спрятаться, а также окна и камины, расположенные высоко в толстых стенах, куда можно было забраться, если ты был хорош в лазании, а если ты был действительно хорош, то мог подняться по винтовой лестнице на самый верх руин, где ты мог, если бы осмелился, обойти толстые верхушки стен, перешагнуть через сорняки и плющ, на высоте шестидесяти футов или больше над землей. Оттуда открывался вид на море, на Галланах или на горы на севере и поросшие лесом холмы на юге. Ближе, за другим мостом за замком, виднелся заросший сад, обнесенный стеной, где под деревьями-головоломками теснились заросли родиолы, а буйство экзотических цветов привлекало летом жужжащие тучи насекомых.
  
  Правила гласили, что вы могли спрятаться в любом месте замка; Кеннет и остальные оставили Лачи у железной дороги на мосту, медленно считая. Они смеялись и визжали, натыкаясь друг на друга и шикая друг на друга, стараясь не кричать слишком громко, в то время как они колебались и хихикали, придумывая, где бы спрятаться.
  
  Кеннет забрался в высокое окно и присел на корточки. В конце концов, Лахи вошел в открытый зал замка, оглядываясь по сторонам. Кеннет мгновение наблюдал за ним, затем нырнул обратно и прижался как можно ближе к каменному подоконнику окна.
  
  Его нашли последним, и какое-то время он радовался тому факту, что никто из них не смог его найти, даже после того, как Лачи поймал остальных, и все они кричали ему, чтобы он выходил, чтобы они могли попробовать еще раз. Он лежал там, чувствуя, как влажный ветерок проникает в окно и щекочет волоски на его босых ногах. Он прислушивался к крикам остальных, эхом отдававшимся в опустевшей оболочке замка, и к голосам ворон и лесных голубей на деревьях, и вдыхал темный, влажный запах мха и сорняков, которые нашли опору среди серых камней руин. Он держал глаза плотно закрытыми, и пока он слушал, как они ищут его и взывают к нему, у него появилось странное, напряженное, дрожащее чувство в животе, от которого ему захотелось стиснуть зубы и свести колени вместе, а также побеспокоиться о том, чтобы не намочить штаны.
  
  Мне здесь нравится, подумал он про себя. Меня не волнует, что идет война, и дядю Фергуса убили в Северной Африке, и Вулли Уотта убили в Северной Атлантике, и Лачи сбил его отец, и нам, возможно, придется переехать в другой дом, потому что мистер Урвилл хочет вернуть наш, и я не разбираюсь в тригонометрии, и немцы действительно вторгнутся к нам; мне это нравится. Если бы я умер прямо сейчас, мне было бы все равно, совсем все равно.
  
  В конце концов Лачи взобрался прямо на верхушку стены и только тогда увидел Кеннета. Кеннет спустился, широко зевая, потирая глаза и утверждая, что заснул. Он победил, не так ли? О, очень хорошо.
  
  Они еще немного поиграли и подшучивали над Фергюсом после того, как он выиграл партию, потому что Кеннет догадался, что это за две маленькие комнаты наверху второго лестничного пролета; это были туалеты, и именно поэтому дымоходы вели вниз и выходили из замка; это было для того, чтобы все номера один и два могли упасть туда. Фергус спрятал уборную! И он тоже беспокоился, что запачкает одежду! Фергус отрицал, что это туалеты; они были абсолютно чистыми и совсем не пахли, и это, должно быть, трубы.
  
  "Дымоходы, задница моя!" Лачи рассмеялся. "Это дерьмовые дыры!"
  
  (Эмма фыркнула, но не смогла сдержать улыбки.)
  
  "Трубы!" Фергус отчаянно настаивал, усиленно моргая. Он посмотрел на Кеннета, как будто ожидая, что тот согласится. Кеннет опустил взгляд на утоптанную землю у себя под ногами.
  
  Это дерьмовые дыры, так и есть", - засмеялся Лачи. "А ты просто большой любитель поработать!"
  
  "Трубы", - запротестовал Фергюс, повысив голос и покраснев.
  
  "Большой Джобби, большой Джобби, большой вонючий Джобби!" Пропел Лачи.
  
  Кеннет наблюдал, как Фергюса трясло от гнева, в то время как Лачи танцевал внутри крепости, распевая: "Большой джобби, большой джобби, большой вонючий джобби!"
  
  Фергюс сердито уставился на свою сестру и на Кеннета, как будто его предали, затем просто стоял и ждал, пока Лачи наскучат его насмешки, и пока Кеннет наблюдал, пустое, бесстрастное выражение постепенно сменило гнев на лице Фергюса.
  
  У Кеннета возникло мимолетное, необычное впечатление, что он видит что-то похороненное заживо, и он почувствовал, что его внезапно, почти спазматически, сотрясает дрожь.
  
  "... джобби, Джобби, большой вонючий джобби!"
  
  
  * * *
  
  
  В последней игре Кеннет прятался с Эммой Урвилл в одном из подземелий, показывая ей, как поворачиваться спиной к свету и надевать капюшон пальто, чтобы скрыть лицо, и, конечно же, когда Илза подошла к двери подземелья — и он снова почувствовал ту дрожь, пугающее, восхитительное чувство в животе — она их не увидела, и они обнялись, как только она ушла, и объятие было теплым и крепким, и ему это понравилось, и она не отпустила, и через некоторое время они соприкоснулись губами и поцеловались . Он почувствовал странный отголосок этого ужасающе чудесного ощущения в своем животе и сердце, и он и Эмма Эрвилл целую вечность держались друг за друга, пока все остальные не были пойманы.
  
  Позже они поиграли в густых зарослях сада, обнесенного стеной, и нашли старый заросший фонтан с каменной статуей обнаженной женщины в нем и старый сарай в углу, где стояли старинные банки, баночки и бутылки с надписями викторианского стиля. Некоторое время шел дождь, и они все оставались там, Фергюс жаловался на ржавчину своего велосипеда, его сестра и Кеннет время от времени обменивались лукавыми взглядами, Ильза смотрела на дождь и говорила, что в Южной Америке есть места, где дождь не прекращается в течение сотен лет Лачи смешивал различные липкие, таточные вещества со старых бутылок и банок, пытаясь найти комбинацию, которая взорвалась бы или, по крайней мере, сгорела, в то время как дождь то барабанил, то шептал, то капал на просмоленную крышу над головой и сквозь дыры капал на пружинистый деревянный пол сарая.
  
  
  * * *
  
  
  "Конечно, мы еще не убрали все бутылки", - сказал Фергюс, указывая своей трубкой на все еще не заполненные полки, которые занимали стену погреба. Подвал был выкрашен в белый цвет и освещался голыми лампочками; свисали провода, а в стенах были незастекленные отверстия для кабелей и водопровода, ведущие на другие этажи. Деревянные и металлические винные стеллажи блестели, как и двести или около того бутылок, которые уже были выставлены на хранение.
  
  "Это должно тебя немного поддержать, а, Фергюс?" он ухмыльнулся. "Как только ты заполнишь эту стоянку".
  
  "Ммм. Мы подумывали посетить несколько виноградников следующим летом", - сказал Урвилл, почесывая трубкой свой толстый подбородок. "Бордо; Луара, что-то в этом роде. Не знаю, хотите ли вы с Мэри потусоваться вчетвером или нет, а?"
  
  Фергюс моргнул. Кеннет кивнул. "Ну, возможно. Зависит от праздников и тому подобного. И от детей, конечно ".
  
  "О", - сказал Фергюс, хмурясь и снимая крошку табака со своего свитера Pringle. "Мы не думали брать детей".
  
  "Ах, ну, нет, конечно, нет", - сказал Кеннет, когда они направились к двери. Фергюс выключил свет в разных подвалах, и они поднялись по вымощенным каменными плитами ступеням в подсобное помещение и кухню.
  
  Это был тот самый подвал, думал он про себя, поднимаясь по ступенькам вслед за Фергюсовыми "Хаш Пуппи". Именно там я прятался с Эммой Урвилл и целовал ее. Тот подвал; я уверен, что это был тот самый. И то окно, из которого я выглядывал раньше; это было то самое, в котором я прятался в тот день, почти тридцать лет назад; я уверен.
  
  Тогда он почувствовал, как на него навалился ужасный груз времени и потерь, а также легкое чувство обиды на Урвиллов в целом и Фергуса в частности за то, что они — так мало подумав — украли у него часть воспоминаний. По крайней мере, мэлис могла бы признать ценность его ностальгии.
  
  "Ферг, эта посудомоечная машина похожа на китайскую головоломку", - Фиона встала из-за непокорной машины, затем увидела своего брата и, широко улыбнувшись, подошла к нему, обнимая.
  
  "Привет, Кен. Ты ходил на экскурсию с гидом, не так ли?"
  
  "Да, очень впечатляет". Кеннет поцеловал сестру в щеку. Сколько ей было лет, когда он приехал сюда с Фергюсом и остальными? Около двух, предположил он. Недостаточно взрослый, чтобы проделать весь этот путь на велосипеде. Ему, должно быть, было восемь или девять. Он задавался вопросом, где был Хэмиш; возможно, болел. Он всегда простужался.
  
  Фиона Урвилл, урожденная Макхоан, была одета в старые расклешенные джинсы Levis и свободную зеленую блузку, завязанную узлом поверх белой футболки. Ее волосы цвета меди были собраны сзади. "Как дела?"
  
  "О, я в порядке", - кивнул Кеннет; он обнимал ее за талию, пока они шли к посудомоечной машине, где Фергюс присел на корточки, сверяясь с инструкцией. Дверца посудомоечной машины была открыта на петлях, как подъемный мост.
  
  "Похоже, это написано кодом, мой дорогой", - сказал Фергюс, почесывая в затылке трубкой. Кеннет почувствовал, как на его лице появляется улыбка, когда он посмотрел на этого человека сверху вниз. Фергюс казался состарившимся раньше времени: прыгун Прингл, Хаш пупсики, даже трубка. Конечно, Кеннет помнил, когда он курил трубку; но тогда все было по-другому. Похоже, Фергюс тоже уже начал лысеть.
  
  "Как дела в школе?" Спросила Фиона своего брата.
  
  "Ох, продвигаюсь", - сказал он. "Продвигаюсь". Прошлой осенью его повысили до главного учителя английского языка. Его сестра всегда хотела знать, как идут дела в средней школе, но он обычно неохотно говорил о работе в присутствии нее и Фергуса. Он не был уверен почему, и подозревал, что ему, вероятно, не понравилось бы признавать причину, если бы он когда-нибудь до нее додумался. Он еще более осторожно раскрывал, что записывает некоторые истории, которые рассказывал детям на протяжении многих лет, надеясь когда-нибудь опубликовать их. Он беспокоился, что люди могут подумать, что он пытается перехитрить Рори, или — что еще хуже — что он надеется использовать его как контакт, легкий способ проникнуть внутрь.
  
  "Нет, я говорю неправду", - признался Фергюс. "Здесь немного английского. Ну, во всяком случае, американского". Он вздохнул, затем огляделся. "Кстати, об англоговорящих скорняках, Макхоун; ты все еще готов к Международному турниру в следующую субботу?"
  
  "О да", - кивнул Кеннет. Они собирались ехать на матч по регби Шотландия-Англия через неделю. "Кто за рулем?
  
  "Э-э-э, вообще-то, я думал, мы возьмем "Морган"".
  
  "О боже, Фергюс, мы должны это сделать? Я не уверен, что смогу найти свою шапочку-болванку".
  
  "Да ладно тебе, чувак", - усмехнулся Фергюс. Подумали, что попробуем новый маршрут: вниз до Кинтайра; через Арран, Лохранзу до Бродика; Приземлимся в Ардроссане, а затем по А71 до А из N. Забастовки и отключения электроэнергии разрешаются, конечно."
  
  "Фергус", - сказал Кеннет, приложив руку ко лбу. "Это звучит невероятно сложно". Он отказался клюнуть на приманку насчет забастовок и отключения электроэнергии. Он догадался, что "А из N" означает Афины на Севере. "Ты уверен, что паром из Лохрансы все равно ходит вне высокого сезона?"
  
  Фергюс выглядел обеспокоенным, встал. "О, это должно быть, не так ли? Ну, я думаю, что это так".
  
  "Возможно, лучше всего проверить".
  
  "Отлично, сойдет".
  
  "В любом случае, не могли бы мы взять "Ровер"?" Кеннет был не в восторге от "Моргана"; от жесткой езды у него болела спина и болела голова, а Фергюс слишком быстро ехал на древней машине с открытым верхом. Возможно, это было из-за вида всей этой зеленой краски для британских гонок и кожаного ремня поперек капота. Rover, хотя и был 3,5-дюймовым, казалось, немного успокоил Фергюса.
  
  "Да ладно, чувак, где твое чувство юмора?" Пожурил Фергюс. Отель не пустит нас на парковку, если мы приедем на "Ровере", "
  
  "О Боже", - вздохнул Кеннет и обнял сестру за талию. "Значит, это Морган". он посмотрел на Фиону. Эти зеленые глаза сверкали. "Я старею, сестренка. Ты думаешь, я старею?"
  
  "Определенно древняя, Кен".
  
  "Спасибо. Как дела у близнецов?"
  
  "О, сияющая".
  
  "Значит, ты все еще возишь их в Виндскейл на каникулы, не так ли?"
  
  "Ha! О, Кен, ты все еще такой сравнительно остроумный."
  
  "Ты пробовала включить его?" Предложил Фергус, снова присаживаясь на корточки перед посудомоечной машиной. Его голос эхом отдавался внутри машины, когда он пытался просунуть голову между полками.
  
  "Не будь ехидным, Ферг", - сказала ему Фиона. Она улыбнулась своему брату. "Давно не видела здесь юного Рори, и он никогда нам не звонит; с ним все в порядке?"
  
  "Последнее, что мы слышали, все еще в том притоне в Камдене, живет за счет своих неправедно нажитых доходов на субконтиненте".
  
  "Сквот?" Приглушенно произнес Фергюс. "Думал, он заработал на этой ... книжке о путешествиях".
  
  "Он так и сделал", - кивнул Кен.
  
  "Об Индии, не так ли?"
  
  "Ага".
  
  "Ферг", - раздраженно сказала Фиона. "Ты купил книгу, помнишь?"
  
  "Конечно, я помню", - сказал Фергюс, залезая в посудомоечную машину, чтобы с чем-то повозиться. "Просто не читал этого, вот и все. Кому нужно читать книгу, чтобы узнать об Индии? Просто поезжай в чертов Брэдфорд… Что он делает, живя в притоне?
  
  Кен на секунду стиснул зубы, оценивающе глядя на пышный зад Фергуса. Он пожал плечами. "Ему просто нравится жить там с людьми. Он социальное животное, Ферг".
  
  "Нужно быть чертовым животным, чтобы жить на корточках", - эхом отозвался Фергюс.
  
  "Хой, не будь таким ужасным из-за моего брата", - сказала Фиона и похлопала Фергюса ногой по заднице.
  
  Фергюс быстро огляделся и уставился на нее, его пухлое, слегка покрасневшее лицо внезапно помрачнело. Кеннет почувствовал, как сестра напряглась рядом с ним. Затем Фергюс слегка неуверенно улыбнулся и с тихим ворчанием вернулся к открытой машине и ее инструкции. Фиона снова расслабилась.
  
  Кеннет задавался вопросом, действительно ли у этой пары все в порядке. Иногда ему казалось, что он ощущает напряжение между ними, а пару лет назад, вскоре после рождения близнецов, ему показалось, что Фергус и Фиона явно охладели друг к другу. Он беспокоился за них, и они с Мэри обсуждали это, гадая, что могло стать причиной их несчастья, и могли ли они что-нибудь сделать (они решили, что нет, пока их не попросят). И все же однажды он попытался обсудить эту тему с Фергусом, после званого обеда, когда они потягивали виски в оранжерее старого дома Эрвиллов и наблюдали, как вспыхивают и гаснут огни навигационных буев и маяков, разбросанных вокруг и по проливу Джура.
  
  Фергус не хотел разговаривать. Мэри больше не добивалась успеха с Фионой. И в любом случае, казалось, что постепенно все снова наладилось.
  
  Может быть, я просто ревную, подумал он про себя, когда Фиона отстранилась от него и направилась к большому новому зданию Aga, которое, приземистое, кремового цвета, поблескивало на фоне стены из побеленного камня. Она положила руку на часть поверхности плиты, измеряя температуру. Тишина на кухне продолжалась.
  
  Кеннет никогда особо не доверял Фрейду; главным образом потому, что он заглянул в себя настолько честно, насколько мог, обнаружил многое, что было ему не по вкусу, нашел даже то немногое, что было просто плохим, но ничего особенного, что соответствовало бы тому, что, согласно учению Фрейда, он должен был найти. И все же он задавался вопросом, не обижался ли он на Фергуса, по крайней мере частично, за то, что тот забрал его сестру, сделал ее своей.
  
  Ну, ты никогда не знал наверняка, предположил он. Возможно, теории каждого были верны, возможно, весь мир и каждый человек, и все их взаимоотношения в нем были неразрывно связаны друг с другом сложной, запутанной паутиной причин и следствий, лежащих в основе мотивов и скрытых принципов. Возможно, все философы, все психологи и все теоретики были правы… но он не был полностью уверен, что что-то из этого имело большое значение.
  
  "Мэри и дети с тобой?" Спросила Фиона, отворачиваясь от Ага, чтобы посмотреть на него.
  
  "Любуюсь видом с зубчатых стен", - сказал ей Кеннет.
  
  "Хорошо", - кивнула она. Она взглянула на своего мужа. "У нас будет обсерватория, Ферг тебе сказал?"
  
  "Нет". Он удивленно посмотрел на другого мужчину, который не обернулся. "Нет, я не знал. Вы имеете в виду ... телескоп; астрономическую обсерваторию?"
  
  "Чертовски астрономически дорого", - сказал Фергюс, и голос его эхом отдался в посудомоечной машине.
  
  "Да", - сказала Фиона. "Чтобы Ферг мог проводить ночи, любуясь звездами". Миссис Эрвилл посмотрела на своего мужа, все еще сидевшего на корточках перед открытой машиной, с выражением, которое, как показалось Кеннету, можно было принять за презрение.
  
  "Что это, моя дорогая?" Спросил Фергюс, глядя на свою жену с открытым, невинным выражением лица.
  
  "Ничего", - радостно ответила его жена странно высоким голосом.
  
  "Хм," Фергюс что-то поправил в посудомоечной машине, снова почесал трубкой над ухом. "Очень хорошо".
  
  Кеннет отвел взгляд к окнам, по которым струился дождь.
  
  
  * * *
  
  
  Зачатая во время воющего шторма, Верити тоже родилась - воющей — в одном из них. Она появилась на свет за месяц до родов, одним ветреным вечером в августе 1970 года, на берегу озера Лох-Эйв - места рождения, название которого, по крайней мере, всегда казалось Прентису, вряд ли могло быть более подходящим.
  
  Ее мать и отец последние две недели гостили в доме Фергуса и Фионы Урвилл в Галланахе, куда они приехали отдохнуть из своего эдинбургского дома. В последнюю ночь своего отпуска молодая пара решила остановиться в отеле в Килчренане, в часе езды на северо-восток вверх по берегу озера. Для этого путешествия они позаимствовали "Ровер" Фергюса. Пухленькая Шарлотта на той неделе почувствовала пристрастие к лососю и должным образом поужинала стейками из лосося, которым предшествовали полоски копченого лосося, а затем муссом из копченого лосося, который она предпочла сладкому. Она жаловалась на несварение желудка.
  
  Хорошо накормленные — хотя в случае Шарлотты довольно однообразно — они отправились в обратный путь. Вечер был пасмурный, и хотя дождя не было, дул сильный теплый ветер, раскачивая верхушки деревьев и поглаживая линии белых бурунов по всей длине узкого озера. Штормовой ветер усилился до штормовой силы, когда они въехали на юго-запад, по однопутной дороге на западном побережье.
  
  Узкая дорога была завалена упавшими ветками; вероятно, это была одна из тех, которые привели к проколу.
  
  И вот, пока ее муж боролся со слишком энергично закрученными колесными гайками, у Шарлотты начались роды.
  
  Не прошло и получаса, как потрясающая голубая вспышка — цвета луны и ярче солнца — озарила сцену с холма наверху.
  
  Шум был оглушительный.
  
  Шарлотта закричала.
  
  Выше, на склоне холма, стояли решетчатые формы двух опор электроснабжения, раскинувшихся по вереску, словно серые гигантские скелеты, окутанные тьмой. Завыл черный ветер, и последовала еще одна ослепительная вспышка и титаническое сотрясение; линия фиолетового свечения расколола ночь на полпути между двумя огромными опорами, когда в воздухе между раскачиваемыми ветром линиями электропередач произошло короткое замыкание.
  
  Шарлотта снова закричала, и ребенок родился.
  
  
  * * *
  
  
  Той ночью над Британскими островами прошла завершающая стадия урагана "Верити"; он зародился во время депрессии, порезал зубы, затопив кусочки Багамских островов, пофлиртовал с побережьем Северной Каролины, а затем пронесся через Северную Атлантику, постепенно теряя энергию; краткое столкновение с углом между холодным и теплым фронтами недалеко от Ирландии неожиданно освежило его, и он разбил множество прогулочных катеров, выбил несколько акров окон, играл во фрисби множеством черепиц и сломал много веток, когда проходил над Шотландией.
  
  Участок национальной электросети, протянувшийся вдоль западного берега озера Лох-Эйв по направлению к Галланаху, стал одной из наиболее впечатляющих жертв шторма, и Шарлотта всегда утверждала, что именно в тот момент, когда последняя массивная дуга между натянутыми кабелями повредила автоматические выключатели в электросети на севере и погрузила весь Галланах во тьму, ее ребенок (сморщенный, в пятнах крови и лососево-розовый) наконец выскользнул на руки своего отца.
  
  Они назвали ее Верити, в честь урагана.
  
  
  * * *
  
  
  Когда Верити исполнилось восемнадцать, Фергус Эрвилл преподнес своей племяннице Верити совершенно особенный подарок, сделанный из одного из экспонатов музея при его стекольной фабрике. Для ребенка, рожденного во время сверкания человеческой молнии, ее приход в этот мир отмечен теми же сверкающими дугами короткозамкнутой энергии, которые погрузили Галланаха в беспомощный мрак, у него было ожерелье, сделанное из фульгурита.
  
  Фульгурит - это натуральное стекло, как и другое незначительное сокровище музея - обсидиан. Но в то время как обсидиан рождается исключительно из земли, образуясь под обжигающим жаром и бешеным давлением вулканических извержений, фульгурит тоже из земли и воздуха; он образуется, когда молния ударяет в неуплотненный песок и плавит его, превращая в стекло в длинные зигзагообразные трубки. Божье стекло, как называл его Хэмиш Макхоун.
  
  В музее стекольного дела Галланаха хранится коллекция трубчатых фульгуритов, извлеченных из песков Сирии Уолтером Урвиллом — дедом Фергуса — во время визита туда в 1890 году и перевезенных обратно в Шотландию с большой осторожностью и немалой удачей, так что они прибыли в целости и сохранности. Одна из сморщенных, корявых трубочек была больше метра длиной; другая чуть короче. Фергюс отправил меньшую из двух к ювелиру в Эдинбург, чтобы ее разбили, отшлифовали, отполировали и нанизали вместе, как маленькие темные жемчужинки, чтобы создать уникальное ожерелье для своей племянницы.
  
  Он представил результат ребенку-молнии во время вечеринки по случаю дня рождения в доме ее родителей в Мерчистоне, в Эдинбурге, в августе 1988 года (возможно, неподходящая ночь была совершенно прекрасной, теплой, ясной и спокойной в ту годовщину). Фергюс — всегда довольно суровый, преждевременно постаревший мужчина с отвисшими щеками, выступающими из-за воротника, — значительно вырос в глазах Кеннета и Прентиса Макхоана благодаря этому единственному, элегантному и довольно неожиданно поэтичному поступку.
  
  У Верити хватило такта принять ожерелье с особой благодарностью, что она поняла смысл подарка и проявила вкус, сделав его постоянной, даже привычной частью своего гардероба.
  
  Обивку Rover Фергюса очистили от мусора и пятен, связанных с рождением Верити, и автомобиль продолжал служить семье Урвилл еще около пяти лет, пока в 1975 году его не обменяли (за скандально малую сумму, как впоследствии утверждал Прентис, учитывая, что эту штуку следовало сохранить как своего рода международно признанную святыню Красоты) на Aston Martin DB6.
  
  Когда-то, вскоре после того, как Прентис сдал экзамен по вождению, у него была мечта найти этот старый "Ровер" — возможно, лежащий где—нибудь в поле - и купить его; владеть машиной, в которой родилась его любимая; водить ее и лелеять. Он, конечно, понимал, что его почти наверняка сдали на металлолом задолго до этого, но это не помешало ему питать, возможно, иррациональную мысль о том, что каким-то образом немного переработанного металла попало по крайней мере в один из трех старых "бэнгеров", которыми он владел.
  
  Вызывающе громовой и молниеносный Aston Martin DB6 был автомобилем, на котором Фергюс и Фиона Урвилл ехали в ночь, когда они попали в аварию в Ахнабе, к югу от Лохгейра, в 1980 году.
  
  
  ГЛАВА 5
  
  
  Да, теперь все не так плохо, как кажется, но… Я был в постели со своей тетей Дженис.
  
  Ну, на самом деле, в каком-то смысле это именно так плохо, как звучит, потому что, когда я говорю, что был с ней в постели, я не имею в виду, что я был с ней в постели, потому что мы вместе отправились гулять по холмам, попали в снежную бурю и в конце концов нашли убежище в каком-то исключительно хорошо оборудованном домике, где так уж случилось, что была только одна кровать, и нам пришлось залезть в нее вместе, чтобы согреться; ничего подобного. Мы трахались.
  
  Но (фух), она не была настоящей тетей; не кровной родственницей, даже не тетей по браку. Дженис Рей была девушкой дяди Рори, и я просто называл ее тетей. Однако она была любовницей брата моего отца, и — что, возможно, еще более неловко — именно ее дочь Мэрион посвятила меня во все это липкое, вонючее, шумное, потенциально смертельное, потенциально родовое, грязное и возвышенное действо в первую очередь, на сухой, потрескавшейся зеленой коже заднего сиденья салона Lagonda Rapide, находящегося в гараже, одним жарким и затхлым летним днем восемь лет назад. (Мы снесли дом .) Во всем виноват Льюис.
  
  
  * * *
  
  
  Голос стал тихим, глубоким, почти сиплым. Свет — резкий и белый — падает сбоку, так что его худое, чисто выбритое лицо выглядит жестким и угловатым, даже жестоким.
  
  "У меня в доме есть эта дверь", - выдыхает он, затем делает паузу. "Это совершенно особенная дверь". Он смотрит в сторону. То, как он это делает, вызывает желание тоже посмотреть в ту сторону, но ты этого не делаешь. "Ты знаешь, что я храню по ту сторону этой двери?" Он приподнимает одну бровь, но в темноте царит тишина. Ты ждешь. "За дверью я храню..." (Теперь он наклоняется вперед, к нам, как-то доверительно и угрожающе одновременно.) "... остальную Вселенную". Зимняя улыбка, и если бы вы были склонны к подобным вещам, у вас по коже могли бы пробежать мурашки.
  
  Раздается легкий нервный смех. Он терпеливо ждет, пока он утихнет. "У меня есть особое название для этой двери", - говорит он, прищурив глаза. "Ты знаешь, как я ее называю?" (Это опасный момент, где все может закончиться катастрофой, но он держит паузу, и молчание красноречиво.) "Я называю это… " он снова делает паузу, смотрит в темноту в одну сторону, затем снова на свет. "... моя входная дверь".
  
  Снова смех, похожий на облегчение. Он впервые улыбается; слабая, невпечатленная улыбка. "Возможно, у вас в доме есть такая же". Он отступает назад, загорается свет, и он делает что-то вроде наполовину кивка, наполовину поклона. "Меня зовут Льюис Макхоун. Спокойной ночи".
  
  Он уходит под громкие аплодисменты; даже одобрительные возгласы.
  
  Я перевожу взгляд с телевизора на своих соседей по квартире.
  
  "Да, он неплохой", - говорит Гэв, открывая еще одну банку сидра.
  
  "Он в порядке", - соглашается Норрис и отпивает из своего. "Последнее было немного странным, но. Он действительно твой брат, да?"
  
  Я впиваюсь взглядом в экран, когда появляется ведущий, завершающий выступление. Льюис был последним актером. "Да". Говорю я, беря свою пустую экспортную банку обеими руками и сминая ее. "Да, это он". Идут титры. Я бросаю раздавленную банку в мусорное ведро, но она промахивается, ударяется о стену, катится по полу и расплескивает пиво на потертый ковер.
  
  
  * * *
  
  
  Я стояла в книжном магазине и со слезами на глазах читала историю о волшебном халате.
  
  Чья-то рука похлопала меня по плечу. Я быстро положила книгу на стопку и, повернувшись, вытащила из кармана носовой платок, поднося его к лицу. Я высморкалась.
  
  "Давай, тихоход", - сказала мама, улыбаясь мне сверху вниз. Ее взгляд метнулся к стопке книг. "Читаешь наконец рассказы своего отца, а? Что привело к этому?" Не дожидаясь ответа, она обняла меня одной рукой за плечи и вывела в зал вылета. "Пойдем, пожелаем твоему дяде Рори счастливого пути, хорошо?"
  
  "Хорошо", - сказал я, принюхиваясь.
  
  Мама нахмурилась. "Прентис, ты плакал?"
  
  "Нет!" Яростно сказала я, качая головой и засовывая носовой платок обратно в брюки. Мама только улыбнулась. Я почувствовала, как слезы снова пытаются навернуться, покалывая глаза.
  
  "Подмастерье!" Сказал дядя Рори, подхватывая меня на руки. "Боже, ты становишься большим. Скоро я не смогу тебя поднимать".
  
  Хорошо, подумала я. это неловко. Я обняла его, как для того, чтобы скрыть свое лицо, так и для того, чтобы выразить сожаление по поводу его ухода.
  
  "Да", - услышал я голос моей мамы. "Я думаю, у нас там была пара слезинок".
  
  "Мы этого не делали, не так ли?" Дядя Рори рассмеялся, снова усадил меня перед собой и прижал к себе. Его большое лицо, полностью обрамленное вьющимися каштановыми волосами, выглядело счастливым и добрым. Мне хотелось ударить его и свою маму или, может быть, разрыдаться и обнять их; сошло бы и то, и другое. "Ах, не здоровайся, парень", - засмеялся он, переходя на шотландский язык рабочего класса, которого я начал стыдиться, потому что мои прекрасные кузины Диана и Хелен так не говорили, а эти грубые дети Уоттов говорили.
  
  Прекрати это! Я лучезарно улыбнулась ему (я пыталась разработать технику направления своих мыслей на людей, чтобы заставить их что-то делать для меня; были многообещающие разработки, но это было еще в самом начале, и я страдала от множества проблем с режущимися зубами. У этого ублюдка Джорджа Лукаса тоже не хватило порядочности ответить на мое письмо о The Force ).
  
  "Я не плакала, честное слово, не плакала, дядя Рори", - сказала я, шмыгая носом.
  
  "Конечно, ты этого не делала", - ухмыльнулся дядя Рори, подмигивая моей маме.
  
  Все верно, - сказал я. Теперь отпусти меня!
  
  Дядя Рори с ворчанием поставил меня на землю. "Так-то лучше", - сказал он, взъерошив мне волосы. "Ах, крошечная улыбка!"
  
  Конечно, я улыбаюсь, ты большой дурак; ты - добыча моих мыслей!
  
  "Тебя очень долго не будет, дядя Рори?" Спросила я.
  
  "Да, я осмелюсь сказать, что так и сделаю, подмастерье", - сказал дядя Рори. Громкоговоритель прокричал, что посадка на рейс Хитроу началась. Голос упоминал что-то о вратах, но я сомневался, что это будет что-то такое же интересное, как звездные врата. Дядя Рори взял свою сумку через плечо, и мы втроем направились к большой толпе людей. Громкий рев за стеклянной стеной прозвучал волнующе, как грохот ... но это был всего лишь приземляющийся самолет.
  
  "Если ты будешь в Голливуде и столкнешься с Джорджем Лукасом — " Дядя Рори громко рассмеялся и обменялся с моей мамой одним из своих невыносимо понимающих взрослых взглядов. "Я не думаю, что это очень вероятно, Прентис, но если я это сделаю...»
  
  "Ты спросишь его, получил ли он мое письмо?" Сказал я. Мы дошли до места, где все стояли вокруг и обнимались, и остановились. "Он поймет, о чем речь".
  
  "Конечно, буду". Дядя Рори рассмеялся, присаживаясь на корточки. Он еще больше растрепал мне волосы и схватил за оба плеча моего блейзера. "Теперь будь хорошим мальчиком, и я увижу вас всех через несколько месяцев". Он встал. Они с мамой ненадолго обнялись, и она поцеловала его в щеку. Я отвернулся. Я был рад, что моего отца не было здесь, чтобы увидеть это. Как они могли делать такие вещи на публике? Я огляделся, чтобы посмотреть, не наблюдает ли мой отец из-за пальмы в горшке или через дырочки, вырезанные в газете, но, похоже, его там не было.
  
  "Пока, Рори, счастливого пути".
  
  "Пока, Мэри. Скажи Кену, что я позвоню, когда смогу".
  
  "Сойдет. Береги себя сейчас".
  
  Дядя Рори ухмыльнулся. "Да". Он сжал ее плечо и снова подмигнул ей! "Пока, любимая, увидимся".
  
  "Пока". Мы смотрели, как он показал свой билет человеку у выхода, а затем, махнув в последний раз рукой, ушел.
  
  Я повернулся к маме. "Мам, можно мне еще денег на автомат "Звездные войны"?" Я указал на видеоигры. "В прошлый раз я прошел три этапа и почти добрался до четвертого; думаю, теперь я знаю, как управляться с большими башнями, и у меня действительно хорошо получается —»
  
  "Я думаю, с тебя хватит этой машины, Прентис", - сказала мама, когда мы шли прочь сквозь толпу людей. Мы направлялись к лестнице. Я попытался потащить ее к ряду видеоигр.
  
  "Ой, мам, пожалуйста; пойдем; я дам тебе посмотреть, если хочешь".
  
  Ты позволишь мне поиграть на автомате. Ты позволишь мне поиграть на автомате.
  
  У нее хватило наглости рассмеяться. "Это очень любезно с твоей стороны, Прентис, но я откажусь от этого. Нам нужно возвращаться домой".
  
  "Можно мне поехать домой на поезде, мама, пожалуйста, можно мне?"
  
  Ты позволишь своему сыну поехать домой на поезде. Ты позволишь своему сыну Прентису поехать домой на поезде.
  
  "Что-то не так с моим вождением, маленький негодяй?"
  
  "Мам, нет, но можно мне, пожалуйста?"
  
  "Нет, Прентис, мы возьмем машину".
  
  "Ой, но мама...»
  
  "Купить тебе книгу?" Мама остановилась возле книжного магазина. "Хочешь это?"
  
  "Выходит ежегодник имени судьи Дредда", - услужливо подсказал я.
  
  Она цокнула языком. "О, я полагаю, если это заставит тебя замолчать ...»
  
  Пока она расплачивалась за это, я подошел к стопке папиных книг, и когда никто не видел, я вырвал пару страниц из одной книги, а затем положил стопку чужих книг поверх папиных, чтобы их никто не видел.
  
  Как он смеет брать истории, которые он рассказывал мне, Льюису, Джеймсу и другим, и рассказывать их другим людям, незнакомцам? Они были нашими, они были моими!
  
  "Давай, ужас", - сказала мама.
  
  Рука между лопаток вытолкнула меня из магазина. Но, по крайней мере, это была не вулканская мертвая хватка.
  
  Вы передумаете отпускать своего сына на поезде.
  
  Миссис Мэри Макхоан, вы передумаете отпускать вашего сына Прентиса домой на поезде… и играть в "Машину Звездных войн"…
  
  
  * * *
  
  
  "Я имею в виду, никто не говорит тебе, что секс будет таким шумным, не так ли? Я имею в виду, что они могут быть вполне конкретны в отношении самого акта; нет ни одной кровавой детали, ни одного технического нюанса, которые не были бы учтены учителями или родителями, или книгами о сексе, или Радостью ЛЮБВИ, или телевизионными программами, или просто мальчиками или девочками на год старше вас в школе, рассказывающими вам за навесами для велосипедов, Но НИКТО НЕ ГОВОРИТ ВАМ О ШУМЕ!
  
  "Они этого не делают! Первый раз, когда я трахнулся, это было летом, было жарко, мы занимались этим голышом в старой миссионерской позе, и вот я был там, пытаясь притвориться, что занимаюсь этим годами, и думал, правильно ли я все делаю? Было ли это достаточной прелюдией, уделил ли я достаточно времени тому, чтобы опуститься на нее, или это выглядело так, будто я делаю это потому, что прочитал, что тебе следует это сделать в Cosmopolitan ... и я действительно хотел провести там больше времени, но у меня начинала болеть шея ... и я думаю, не начать ли мне сейчас жевать другую мочку уха, и стоит ли мне немного отстраняюсь, чтобы я мог прикоснуться ртом к ее соскам, потому что я хотел бы их пососать; я бы так и сделал, но у меня все еще болит шея, и как раз в тот момент, когда я думаю обо всем этом, и все еще пытаюсь придумать, как собрать кухонный гарнитур MFI, чтобы не кончить слишком рано, но это больше не работает, потому что я продолжаю думать о винтах, предварительно просверленных отверстиях, мужских и женских частях тела, и я глажу ее, и это здорово, и она тяжело дышит, и я тяжело дышу, и затем, именно тогда, между нашими двумя обнаженными, вздымающимися тела, РАЗДАЕТСЯ ЗВУК, ПОХОЖИЙ НА ПЕРДЕЖ НОСОРОГА!
  
  "Раздается звук пердежа, подобного которому вы никогда в жизни раньше не слышали; он эхом отражается от близлежащих высотных зданий; от него звенит в ушах; маленькие полуоглохшие старушки за три улицы отсюда бегут к кладовке для метел и начинают колотить по потолку и угрожать своим соседям сверху Обществом по борьбе с шумом. Я имею в виду Громкий Пук, ясно?
  
  "И она смеется, а ты не знаешь, что делать; ты пытаешься продолжать, но это повторяется снова, и она бьется в истерике, и все это очень, очень, очень неловко, и ты продолжаешь, но слышен постоянный пукающий звук, вызванный потоотделением, и это просто уже не то, и ты думаешь, почему они не сказали мне об этом? Почему мне не сказали? Я имею в виду, другие люди кладут между собой полотенце или что?
  
  "... И в конце концов ты приходишь, и после того, как тебя обнимут, и ты прошепчешь несколько ласковых словечек, ты удаляешься, не снимая "олд Джонни ", потому что, в конце концов, так написано на упаковке, и ты идешь в туалет, чтобы избавиться от этой ужасной болтающейся жирной штуковины, и к этому времени у тебя уже очень полный мочевой пузырь, и ты думаешь, что хочешь пописать… Ha ha ha ha ha; WRONG! Ты думаешь, что тебе захочется пописать, но ты не можешь!..»
  
  Я покачал головой, вспоминая времена, когда Льюис вот так разглагольствовал в прошлом; в пабах, среди друзей, на вечеринках. Тогда мне это обычно нравилось; я чувствовал себя почти привилегированным свидетелем этих хаотичных громоподобных тирад и даже гордился тем, что Льюис - мой брат… Но потом я пришел в себя и решил, что мой старший брат на самом деле тщеславный эгоист с неистребимыми проблемами с железами сарказма. Теперь он брал то, что раньше было относительно забавными примерами личного остроумия, и показывал их всем, чтобы заработать деньги и заслужить похвалу. Моя семья всегда делает со мной такие вещи.
  
  Я посмотрел на Гэва. Гэв стоял рядом со мной, прижимая к плечу свой пинтовый стакан и заливаясь смехом. Он вспотел. У него были слезы на глазах и текло из носа. Он прекрасно проводил время. Гэвин — один из двух моих соседей по квартире — парень со стажем; он был там, он все это делал, с ним тоже случалось все, что описывал Льюис, и ему было все равно, кто об этом знал; это была комедия признания; это было зрело, это происходило, это было идеологически правильно с точки зрения сексуальной политики, но это также было чрезвычайно грубо, и Гэв просто подумал, что все это было совершенно уморительно. Он пролил остатки своей пинты на пальто, но я подозревал, что ему было бы все равно, даже если бы он заметил.
  
  Я снова покачал головой и оглянулся на низкую сцену, где Льюис все еще расхаживал взад-вперед, как гиена в клетке, ухмыляясь, обливаясь потом, блестя в свете прожекторов, крича в микрофон, размахивая одной рукой, злобно улыбаясь и шагая из стороны в сторону, из стороны в сторону, разговаривая с людьми впереди, с людьми сбоку и в середине переполненной аудитории, разговаривая с нами, стоящими здесь, сзади, разговаривая со всеми.
  
  Льюис был одет в черные джинсы и белый смокинг поверх белой футболки с тремя огромными черными буквами; FTT. Внизу гораздо более мелкими буквами было написано: (хорошо знаком с консервативной и юнионистской партиями и их сторонниками). Вы можете купить эти футболки у входа. У Гэва был один, завернутый в полиэтилен и засунутый в карман его пальто.
  
  Мы были наверху в Randan's, последнем воплощении бара, который ранее торговал под названием Byre's Market, а до этого назывался Paddy Jone's; помещение навсегда переименовано в апострофированное. Это оригинальное название существовало до меня, и, признаюсь, я в какой-то степени тоскую по эпохе, когда у баров были, в основном, разумные названия и они не гордились тем, что подают свои собственные коктейли со скрипучими названиями, широкий выбор наших превосходных домашних пирогов, хотпотов и других блюд Fyne, а также двадцать различных дизайнерских лагеров, все с одинаковым вкусом, которые стоят очень дорого. рекламируется в уникальных точках продаж с характерно отчаянным дизайном, аккуратным логотипом, крышкой, которую трудно открыть, или бутылочным горлышком, внешний вид которого, по-видимому, таинственным образом улучшается, если в него вбить ломтик цитрусовых.
  
  Но если это цена, которую нам приходится платить за то, что мы целый день открыты и пускаем женщин в общественные бары, то я признаю, что придираться к этому было бы невежливо. Раньше я думал, что папа шутит насчет того, что бары закрываются днем и в десять вечера (в ДЕСЯТЬ, ради Бога; я иногда не выхожу из дома до полуночи!), и насчет того, что в некоторых вообще нет женских туалетов ... но, по-видимому, все это правда, и едва ли прошло полтора десятилетия.
  
  Я посмотрел на часы, гадая, как долго Льюис собирается продолжать в том же духе. Рассказывание традиционно структурированных шуток расходует материал ужасающе быстро, и если бы Льюис занимался именно этим, у меня, возможно, не было бы перспективы терпеть слишком много более вызывающего, несексистского, политически осознанного, почти до мозга костей (ну, во всяком случае, почти до мозга костей) альтернативного юмора, но этот наблюдательный материал - рассказывать людям то, что они уже знают, и заставлять их платить тебе за привилегию (что-то вроде легкого развлекательного эквивалента психоанализа) - может продолжаться практически бесконечно. Действительно, мне казалось, что это уже произошло.
  
  Льюис внезапно стал умеренно крупным после серии выступлений в том ночном телешоу. Программы были записаны на Комедийном фестивале в Мельбурне, Австралия, на который был приглашен Льюис (отсюда его неспособность выступить на похоронах старой Марго). Сегодня вечером состоялась премьера его первого сольного тура по Великобритании, и казалось удручающе вероятным, что билеты на него будут полностью распроданы благодаря рекламной мощи телевидения. Если бы он не дал мне бесплатные билеты, я сомневаюсь, что у нас с Гэвином были бы какие-либо шансы попасть туда (но тогда, если бы он не дал мне бесплатные билеты, отряд диких Клайдесдейлов на скорости не притащил бы меня сюда).
  
  Я снова посмотрел на часы. Прошло полчаса. До сих пор он сказал только одну вещь, которую я нашел даже слегка забавной, и это было в самом начале: "На каком-то этапе я думал, что я полный мудак". (Последовала неизбежная пауза для пущего эффекта). "Но я прошел через это".
  
  Смеешься? Я почти.
  
  "... о моей семье, леди и джентльмены, потому что я происхожу из очень странной семьи, вы знаете; действительно, очень странной семьи ... " - сказал Льюис.
  
  Гэв обернулся, его большое красное лицо сияло; он толкнул меня локтем. Я не повернулась, чтобы посмотреть на него. Я смотрела — свирепо — на сцену. У меня пересохло во рту. Он бы не посмел, не так ли?
  
  Там живет мой дядя Альфред ...
  
  Я начал расслабляться. У нас нет дяди Альфреда. И все же, возможно, он собирался использовать какой-то истинный или приукрашенный фрагмент семейной истории и просто замаскировать его вымышленным именем.
  
  "Дядя Альфред был очень невезучим человеком. Ему так не повезло, что мы на самом деле называли его Невезучий дядя Альфред. Мы так и сделали. Невезучему дяде Альфреду так не повезло, что он единственный человек в истории, который погиб под лавиной на сухом лыжном склоне."
  
  Я немного расслабилась. Он не посмел. Это была просто шутка.
  
  "Нет, правда. Он спускался на лыжах, когда они вроде как начали отваливаться наверху и скатываться вниз ... Раздавленные насмерть тремя сотнями тонн нейлоновой обшивки. С тех пор я не могу смотреть на швейцарский рулет по-прежнему."
  
  Еще один толчок от крайне удивленного Гэвина. "Это правда, Прентис, да?"
  
  Я одарил его, как я надеялся, соответствующим образом уничтожающим взглядом, затем повернулся обратно к сцене. Я допил свое пиво и покачал головой.
  
  "Подмастерье", - настаивал Гэв с моей стороны, пропустив первую часть очередного веселого излияния Льюиса. "Это правда, да?"
  
  Очевидно, моему испепеляющему взгляду требовалось больше поработать перед зеркалом. Я повернулась к Гэвину. "Каждое слово", - сказала я ему. "За исключением того, что его настоящее имя было дядя Этельред".
  
  "О да". Гэв мудро кивнул, сделал глоток пива, не отодвигая стакан от правого плеча, и нахмурился, пытаясь вникнуть в то, что говорил Льюис, только для того, чтобы уловить предсказуемую изюминку ниже пояса. Все остальные засмеялись, и Гэв тоже, не менее восторженно, чем все остальные, и, что интересно, не менее восторженно, чем во время любой другой части выступления Льюиса, когда он слышал каждое слово. Замечательно. Я некоторое время наблюдал за Гэвом краем глаза, задаваясь вопросом, не в первый и — за исключением серьезных аварий и оправданных убийств — почти наверняка не в последний раз, что я делаю в одной квартире с человеком, о чьих мыслительных способностях я в последний раз задумывался всего несколько часов назад, когда обнаружил — во время просмотра новостей с Гэвом, — что до этого он верил, что "Интифада" была итальянской спортивной машиной.
  
  В каком-то смысле я завидовал Гэву, просто потому, что он находил жизнь такой увлекательной. Он также, казалось, думал, что она была — возможно, как и он сам — сравнительно простой. Как и положено в подобных случаях, эти субъективно положительные качества, как правило, оказывают прямо противоположное влияние на темперамент тех, кто находится в непосредственной близости от соответствующего лица.
  
  В конце концов, это был человек, который еще не освоил нечто столь фундаментальное и линейное по своим свойствам (по большей части), как приготовление ванны нужной температуры. Сколько раз я заходил в ванную в нашей квартире и обнаруживал, что ванна почти до краев наполнена горячей водой? Это указывало на то, что Гэв планировал искупаться примерно через час. Гэвин придерживался мнения, что лучший способ наполнить ванну - это полностью наполнить ее из крана с маленькой буквой «Н» (тем самым сократив запасы горячей воды в квартире до нуля), а затем уйти полученную массу жидкости охладить до состояния, приближающегося к состоянию, при котором в нее может попасть человеческое тело, не приобретая мгновенно цвет только что сваренного омара. Обычно это занимало около тридцати минут в разгар зимы, а иногда и больше часа в разгар лета, в течение которого Гэв был склонен развлекаться просмотром телепередач — предпочтительно мыльных опер и менее интеллектуальных игровых шоу — или поеданием, скажем, сэндвичей с бананами и Мармайтом (всего лишь один пример из обширного репертуара Гэвина уникальных закусок, которые полностью заменяли кулинарную оригинальность чем-либо столь же скучным, сколь и приятным на вкус).
  
  Мои попытки объяснить тонкую диалектику использования кранов с горячей и холодной водой — последовательно или одновременно — для создания ванны, которой можно было пользоваться немедленно, не прибегая к помощи ожогового отделения Western General's (с вытекающими отсюда преимуществами более раннего освобождения ванны для других пользователей и использования при этом значительно меньшего количества электроэнергии, что с трудом могли себе позволить и мы, и планета), были не столько проигнорированы, сколько вызваны открытой планировкой. С точки зрения автомобилестроения, если Льюис был мотористом, то Гэвин был напором поперечного потока.
  
  Я осушил свой бокал, изучая сглаживающиеся остатки пены на дне.
  
  "Не хочешь пива, большой инь?"
  
  "Нет, спасибо, Гэв, я куплю себе сам".
  
  Гэвин, как я давно пришел к выводу, верил, что жизнь вращается вокруг регби и пива, и что — особенно под влиянием чрезмерного употребления последнего — иногда она просто вращалась. Возможно, было бы ошибкой подбирать ему пинту за пинтой.
  
  "А, продолжай. Тяжелый, да?" Он схватил мой пустой стакан и с этими словами ушел, прокладывая себе путь сквозь толпу тел к далекой мечте, которой был бар. Он все еще глупо ухмылялся. Вероятно, для него это хороший повод отправиться в бар. Льюис был в середине длинного, прямолинейного, фальшиво наивного разглагольствования о пост-измах, которое Гэв, вероятно, счел немного сбивающим с толку. ('Я имею в виду, что такое постфеминизм? А? Ответь мне на это? Что они имеют в виду? Или я что-то пропустил? Я имею в виду, были ли всеобщие выборы на прошлой неделе, и никто не сказал мне об этом, и половина членов парламента теперь женщины? Пятьдесят процентов директоров всех крупных отраслей промышленности - женщины? Разве больше не так, что единственный способ сохранить свои гениталии, если ты вырос в Судане, - это родиться мальчиком? Разве в водительских удостоверениях Саудовской Аравии по-прежнему нет раздела с надписью "Мистер" или "Шейх", пожалуйста, удалите?)
  
  На самом деле я собирался купить себе выпивку сам; любой, кто когда-либо испытывал затруднения, скажет вам, что это самый простой способ управлять своими финансами, оставаясь при этом номинально общительным, но Гэв, каким бы расточительным он ни был по отношению к горячим струям из своих ванн (и чайникам; решимость Гэвина разрушить экологическую среду путем производства огромных объемов ненужной горячей воды, доходила до того, что он никогда не кипятил чайник, наполненный менее чем до краев, даже если требовалась всего одна чашка), был не менее щедр, когда дело доходило до покупки пей. В такие моменты было почти возможно забыть, что он также был изобретателем заварного крема и пудинга с заправкой "тысяча островов".
  
  Мой брат, казалось, думал в том же эпикурейском ключе. Однако, к моему ужасу (смешанному с небольшой долей злорадного восторга), он, похоже, предлагал спеть.
  
  Я закрыл глаза и опустил взгляд, мне было стыдно не только за Льюиса, но и за всю мою семью. Так что это был передний край британского альтернативного юмора. Заканчиваю песней. Боже мой.
  
  опустим завесу над этим представлением, но пусть история запишет, что это притворное восхваление миссис Тэтчер — сравнение ее с различными блюдами, большую часть которого сопровождалось лишь намеком на сарказм ("такая же английская, как черничный пирог") — заканчивалось куплетом "Мэгги, ты испанский омлет, тебя просто невозможно взбить, как яйцо, Мэгги, ты - вся еда, которую я ем ... через двадцать четыре часа после того, как оно съедено".
  
  Озадаченные посетители Randan's, которые с беспокойством думали, что, возможно, Льюис все-таки не так уж хорош, и ему вскружило голову дуновение славы и мельком увиденный гибкий материал, внезапно поняли, что с их парнем все по-прежнему в порядке (фух), и все это было продуманной шуткой (ха!), а также сознательным подколом к более традиционным комикам (подталкивание), и поэтому должным образом разразились аплодисментами (ура!).
  
  Я вздохнул с облегчением, что наконец—то все закончилось — за исключением выступлений на бис, конечно, - слегка похлопал в ладоши, посмотрев при этом на часы. С первого взгляда стало ясно, что осажденный бар оказался под дополнительным давлением теперь, когда атакующие силы были усилены после окончания выступления Льюиса. Я подозревал, что, несмотря на все мое презрение, я все же могу быть благодарен Гэву за его навыки игры в регби в тот вечер, не говоря уже о его неандертальском телосложении (возможно, именно поэтому он находил регби таким привлекательным; он был потрясающим!).
  
  Я снова посмотрел на часы, задаваясь вопросом, не будет ли Льюис чрезмерно оскорблен, а Гэв чрезмерно разочарован, если мы не пойдем за сцену, чтобы потом увидеть великого исполнителя. Все шло так ужасно хорошо, что Льюис, несомненно, был бы на взводе и, следовательно, невыносим.
  
  Возможно, я мог бы сослаться на головную боль, если бы Гэв не счел это слишком некрасивым. ("Эх, выпей еще пару кружек пива и виски, и это скоро пройдет, ты, большой педик", - был бы такой ответ, который понравился бы моему соседу по квартире, поскольку я знал, чего это мне стоит.)
  
  "Простите, вы Прентис? Прентис Макхоан?"
  
  Несколькими секундами ранее я заметил женщину, пробиравшуюся сквозь толпу в моем направлении, но не обратил особого внимания, предположив, что я просто случайно оказался на ее пути.
  
  "Да?" Переспросил я, нахмурившись. Мне показалось, что я ее узнал. Она была невысокой, возможно, чуть за сорок; вьющиеся каштановые волосы и круглое привлекательное лицо, которое выглядело заурядным, но не изношенным. Я сразу же возжелал ее кожаную куртку, но она бы мне не подошла. Блеск в ее глазах мог быть вызван животной похотью, но, скорее всего, контактными линзами. Я попытался вспомнить, где видел ее раньше.
  
  "Дженис Рей", - сказала она, протягивая руку. "Помнишь?"
  
  "Тетя Дженис!" Сказала я, пожимая ей руку. Я подозревала, что покраснела. "Конечно; раньше ты встречалась с дядей Рори. Прости, я знала, что узнала тебя. Конечно. Тетя Дженис."
  
  Она улыбнулась: "Да, тетя Дженис. Как дела? Что ты делаешь?"
  
  "Отлично", - сказал я ей. "В универе; в прошлом году. История. А ты сам?"
  
  "О, все в порядке", - сказала она. "Как поживают твои родители, они здоровы?"
  
  "Отлично. Просто великолепно", - кивнул я. Я оглянулся, чтобы посмотреть, возвращается ли Гэв; его не было. "С ними все в порядке. Ммм… Бабушка Марго умерла в прошлом месяце, но кроме этого...
  
  "О нет!" - сказала она. "Марго? О, прости".
  
  "Да", - сказал я. "Да, ну, мы все были такими".
  
  "Я чувствую себя ужасно; если бы только я оставалась на связи… Как ты думаешь, ничего страшного, если бы я, если бы я написала… твоим маме и папе?"
  
  "О, конечно; да; прекрасно. Они были бы в восторге".
  
  "Даже если бы я просто пришла на похороны ..." - сказала она удрученно.
  
  "Да,… Большая явка. Ехал ... не хныкая ". Я кивнул на пустую сцену. "Льюис не смог приехать, но все остальные были там ".
  
  Ее глаза расширились; как будто под ее кожей вспыхнул огонек, а затем начал гаснуть, как только она спросила: "Рори, он был—?"
  
  "О", - сказал я, быстро тряся рукой перед ней, как будто стирая что-то неловкое на невидимой классной доске. "Нет, не дядя Рори".
  
  "О", - сказала она, опустив взгляд на свой стакан. - "Нет".
  
  "Боюсь, мы ничего не слышали, ну, много лет". Я колебался: "Не думаю, что он когда-нибудь связывался с вами, не так ли?"
  
  Она все еще смотрела на свой стакан. Она покачала головой. "Нет, ничего не было. Ни слова".
  
  Я кивнул головой, снова огляделся в поисках Гэва. Дженис Рей все еще разглядывала свой стакан. Разбитый или нет, я бы предложил ей еще выпить, но ее стакан был полон. Я осознавал, что втягиваю губы, зажимая их между зубами. Это то, что я делаю, когда чувствую себя неловко. Мне хотелось, чтобы она сказала что-нибудь еще или просто ушла.
  
  "Я всегда чувствовала, - сказала она, наконец подняв глаза, - что твой отец знал больше, чем показывал".
  
  Я посмотрел в ее ясные глаза. "Правда?"
  
  "Да. Я задавался вопросом, поддерживает ли Рори с ним каким-то образом связь".
  
  "Ну, я не знаю", - сказал я. Я пожал плечами. "Он все еще говорит о нем так, как будто ... " Я собирался сказать, как будто он все еще жив, но это могло бы обидеть ее. "Как будто он знает, где дядя Рори".
  
  Она выглядела задумчивой. "Именно это я чувствовала, когда была там, после того, как Рори ... ушел. Был один раз, когда ... " Она снова покачала головой. "Я думала, он расскажет мне, откуда ему известно; посвятит меня в свой секрет, но… ну, во всяком случае, он этого так и не сделал". Она улыбнулась мне. "А как там Лохгэйр? Твои родители все еще в том большом доме?"
  
  "Все еще там", - подтвердил я, заметив Гэва, пробирающегося сквозь толпу тел, сосредоточившись на двух полных пивных бокалах перед ним.
  
  На мгновение Дженис Рей выглядела теплой и счастливой, и ее глаза немного сузились, а взгляд переместился в сторону. "Это было хорошее место", - тихо сказала она. "У меня много счастливых воспоминаний об этом доме".
  
  "Думаю, мы все так думаем".
  
  
  * * *
  
  
  Дядя Рори познакомился с Дженис Рей на каком-то литературном вечере в Глазго. Она была на десять лет старше его, библиотекарем, разведена, и у нее была десятилетняя дочь по имени Мэрион. Она жила со своей матерью, которая присматривала за Мэрион, пока тетя Дженис была на работе. Я помнила, как они вдвоем впервые пришли в наш дом. Дядя Рори и раньше приводил в дом разных женщин; в конце концов я стала называть их всех тетями, и к концу первого уик-энда, который они провели в Лохгейре, я стала называть так Дженис.
  
  Несмотря на то, что Мэрион была девушкой и на пару лет старше меня, я достаточно хорошо ладил с ней. Льюис — тоже на два года старше меня — переживал неловкий этап, во время которого он не был уверен, относиться ли к девушкам с пренебрежением или к сладостям. Джеймсу, родившемуся на год позже меня, нравилось то, что и кто нравился мне, поэтому ему нравилась Мэрион. Она стала одной из "Черни" - общий и примерно ласковый термин, который мой отец применял к разным детям, которым он рассказывал истории в Семейное воскресенье.
  
  Семейным воскресеньем было то, когда либо Макхоаны, либо Урвиллы принимали у себя другую семью, а также Боба и Луизу Уотт. Тетя Луиза родилась в семье Макхоан; ее отец был братом Мэтью, моего дедушки по отцовской линии и мужа бабушки Марго, чье сердце разбилось только после того, как она благополучно скончалась. Боб Уотт был братом Лахлана, чьи насмешки над дядей Фергусом по поводу того, что он прятался в средневековом туалете, привели к неприятному инциденту с витриной, в результате чего Лахлан стал человеком с четырьмя глазами, но который не носил очков.
  
  Боб Уотт никогда не появлялся на семейных воскресеньях, хотя тетя Луиза приходила, часто с густым макияжем и иногда в темных очках. Все равно иногда синяки проступали. Время от времени случалось что-то, что она даже не пыталась скрыть, и я могу вспомнить по крайней мере два случая, когда она появлялась с рукой на перевязи. В то время я не очень задумывался об этом, просто предполагая, что моя тетя Луиза была каким-то образом более хрупкой, чем обычный человек, или, возможно, чрезмерно неуклюжей.
  
  Именно Льюис в конце концов рассказал мне, что Боб Уотт избил свою жену. Сначала я ему не поверил, но Льюис был непреклонен. Некоторое время я ломал над этим голову, но в конце концов просто принял это как одну из тех необъяснимых вещей, которые совершают другие люди — например, ходят в оперу или смотрят программы по садоводству, — которые кажутся безумными самому себе, но имеют прекрасный смысл для заинтересованных людей. Возможно, подумал я, это семейная традиция Уоттов, точно так же, как семейные воскресенья и по крайней мере один человек в каждом поколении нашей семьи, управляющий стекольным заводом в Галланахе, были двумя нашими традициями.
  
  Мама и тетя Дженис подружились; они с папой были гораздо ближе по возрасту к Дженис, чем Рори, и они тоже были родителями, так что, возможно, неудивительно, что они ладили. Как бы то ни было, после исчезновения дяди Рори тетя Дженис и Мэрион все еще время от времени приходили в дом. Через год после исчезновения Рори Мэрион, которой тогда было около пятнадцати, отвела меня в гараж, где стояла машина. Одним жарким и пыльным сентябрьским днем мы катались на велосипедах по лесным тропам; все остальные были в Галланахе, за покупками или — в случае Льюиса — играли в футбол.
  
  У Мэрион Рей были такие же вьющиеся каштановые волосы, как у ее матери. У нее было круглое, здоровое на вид лицо, которое даже я мог разглядеть, было довольно симпатичным, и она была примерно того же роста, что и я, хотя и немного тяжелее (я был того возраста и телосложения, относительно которых взрослые помогают облегчить трудный путь в период полового созревания, делая замечания о том, что исчезаешь, если повернешься боком, и бегаешь под душем, чтобы намокнуть). Мы видели какие-то старые сгоревшие обломки машины, брошенные в канаве высоко в горах; я сказал что-то о спортивной машине , стоявшей под чехлами в гараже во внутреннем дворе дома; Марион захотела ее увидеть.
  
  Я по-прежнему утверждаю, что был соблазнен, но, полагаю, мне было также любопытно. Девушки по-прежнему интересовали меня меньше, чем модели Millennium Falcon и мой набор Scalextric, но я провел пару мастурбационных экспериментов, которые заставили меня задуматься, и когда Марион, исследуя со мной теплый, тусклый, брезентово-зеленый полумрак старой машины, сказала: "Фух, какая она горячая штучка, правда?" - и начала расстегивать блузку, я не сказал "Нет", не убежал и не предложил нам убраться из душного гаража.
  
  Вместо этого я подул на нее.
  
  Ну, она была потной, и я мог видеть влагу на верхней части ее груди, над маленьким белым бюстгальтером, который она носила, струйку между белыми выпуклостями ее грудей. Казалось, она оценила этот жест, откинулась на спину и закрыла глаза.
  
  Я помню, как она спросила, не жарко ли мне, и пощупала мою ногу, и ее рука скользнула к моему бедру, затем последовала какая-то глупая реплика вроде "О, что это?", когда она пощупала у меня под шортами, выражая, как мне тогда показалось, притворное удивление тому, что она там обнаружила. Мои собственные слова были не менее бессмысленными, но что—то - либо сгоряча, либо просто ретроспективное смущение — похоже, стерло их и большинство последующих важных деталей из моей памяти. Тем не менее, я помню, что был доволен тем, что все, казалось, подходило и работало так же хорошо, и если бы наши (теперь я думаю об этом, смехотворно быстрые) взаимные толчки не выбили машину из колеи, это чувство того, что я успешно справился с ситуацией и понял, что делать, при относительно небольшом руководстве, было бы моим постоянным впечатлением от происходящего.
  
  Вместо этого, как раз в тот момент, когда я одновременно приезжал и уезжал (ехал; "Вау!"), а Мэрион издавала какие-то чрезвычайно интересные звуки, машина рухнула под нами.
  
  Он содрогнулся и упал на бетонный пол гаража с апокалиптическим грохотом. Мы стряхнули его с блоков. Какое-то странное чувство симметрии заставило меня настоять на том, чтобы мы не лежали поперек заднего сиденья, а чтобы я вместо этого присел на трансмиссионный туннель, причем Мэрион наполовину расположилась на заднем сиденье, а наполовину на мне. В результате Rapide откатился назад со своих деревянных опор, и его багажник врезался в кучу бочек и консервных банок, хранящихся позади него, раздавив их, в свою очередь, о старый валлийский комод, который был отправлен в гараж годами ранее; эта машина, нагруженная жестянками, инструментами, запасными частями и прочим хламом, пока не стала сверхтяжелой, вышла из равновесия. Он со скрипом наклонился к машине и — хотя на самом деле не упал — распределил большую часть своего груза краски, гаечных ключей, заглушек, болтов, запасных лампочек, деталей отделки, молотков, гаечных ключей и разнообразных коробок и жестянок по всему покрытому брезентом багажнику, заднему стеклу и крыше Lagonda.
  
  Шум был ужасающим и, казалось, продолжался вечно; я была неподвижна, мой оргазм — скорее качественный, чем количественный — завершился, и мой рот был открыт, когда какофония эхом разнеслась по гаражу, машине и моему телу. Салон машины наполнился пылью; Марион сильно чихнула и чуть не выдавила меня из себя. Что-то тяжелое ударило в заднее стекло, и оно побелело, превратившись в мозаику из крошечных стеклянных осколков.
  
  В конце концов шум прекратился, и я уже собирался предположить, что мы убежим очень быстро и на значительное расстояние, прежде чем кто-нибудь обнаружит, что произошло, когда Марион схватила меня за обе ягодицы стальной хваткой, прижалась своим запыхавшимся, покрытым потом лицом к моему и прорычала те слова, с которыми я — как и большинство мужчин, я подозреваю — со временем стал бы относительно знаком в похожих, хотя и не столь драматичных ситуациях: "Не останавливайся".
  
  Казалось правильным подчиниться, но я на самом деле не думал о том, что делаю. Возможно, еще один прецедент.
  
  У Мэрион, похоже, был какой-то припадок; это совпало с падением заднего стекла — или, возможно, стало его причиной. Она осыпала нас обоих маленькими зазубренными осколками стекла, зелеными под брезентом, как тусклые изумруды. Мы оба немного постояли так, тяжело дыша, вытряхивая осколки кристаллов из волос друг друга и нервно смеясь, затем приступили к деликатному делу - расцепились и попытались одеться на заднем сиденье покрытой брезентом машины, полной осколков гравия.
  
  Мы закончили одеваться вне машины, в гараже, вытряхивая при этом осколки стекла из нашей одежды. У меня хватило присутствия духа положить эти осколки обратно в машину и более равномерно распределить стекло по сиденью, удалив тень Мэрион с потрескавшейся зеленой кожи (с некоторой гордостью и немалым ужасом я заметил, что там было небольшое пятно — честно говоря, скорее от Мэрион, чем от меня, — но я ничего не мог с этим поделать, кроме как вытереть его своим носовым платком). Мы закрыли гараж, схватили велосипеды и направились в горы.
  
  Прошла неделя, прежде чем папа обнаружил место катастрофы в гараже. Он так и не разобрался в этом.
  
  Льюис пригрозил рассказать ему, но это было только потому, что я был настолько глуп, что проболтался своему брату, а потом пришел в ярость, обнаружив, что он дважды трахался и с Мэрион; в два предыдущих уик-энда она была не в себе. Я немедленно пригрозил сообщить в полицию, потому что Льюис был старше ее, и это делало это Массовым изнасилованием (я слышал об этом по телевизору); он сказал, что если я это сделаю, он расскажет отцу о машине ... и вот мы были там, я, едва став подростком, уже спорил из-за женщины со своим братом.
  
  
  * * *
  
  
  "Было приятно снова встретиться с тобой, Дженис", - сказал Льюис, пожимая руку тете Дженис, затем взял ее за локоть другой рукой и поцеловал в щеку. "Тебе следует снова связаться с Мэри и Кеном; я уверен, они будут рады тебя услышать".
  
  "Я так и сделаю", - сказала она, улыбаясь, затем застегнула воротник своей куртки из перчаточной кожи.
  
  Льюис повернулся ко мне. "Братан, ты уверен, что мы не можем тебя соблазнить?"
  
  "Позитивно", - сказал я. "Предстоит много работы. Наслаждайтесь".
  
  "Ой, да ладно тебе, ты, большой педик", - сказал Гэв, дыша пивом. Он обнял меня одной рукой за плечи и прижал к себе. Судя по количеству оказываемого давления, я понял, что он пытался сложить меня пополам. "Я даже еще не ослаб!"
  
  "Да, Гэвин, ночь еще не наступила, но я должен идти. Повеселись, ладно?"
  
  "Да, хорошо".
  
  "Такси!" - крикнул Льюис.
  
  Мы стояли на Байрес-роуд, рядом с магазином Рэндана, который скоро закрывался. Льюис, какой-то парень, с которым он дружил в университете, девушка, которая могла быть, а могла и не быть девушкой Льюиса, и Гэв решили отправиться в какой-то бар в центре города. Я возражал, как и Дженис.
  
  "Прентис, увидимся на выходных". Льюис поколебался, открывая дверцу такси для своей возможной подружки, затем подошел ко мне и обнял. "Рад видеть тебя, младший брат".
  
  "Да, береги себя", - сказал я, похлопывая его по спине. "Всего наилучшего".
  
  "Спасибо".
  
  Они уехали на такси; мы с Дженис пошли пешком по Байрс-роуд к тому месту, где она оставила свою машину. Начался дождь. "Может быть, я воспользуюсь тем лифтом", - сказал я ей.
  
  "Хорошо", - сказала она. Она достала маленький зонтик из своей сумки через плечо, открыла его, когда дождь усилился. Она протянула его мне. "Вот, тебе лучше подержать это, ты выше". Она взяла меня за руку, и нам пришлось наклониться друг к другу, чтобы даже наши головы оставались сухими под маленьким хлипким зонтиком.
  
  От нее пахло Одержимостью и дымом. Она, Гэв и я пошли встречать Льюиса, который держал корт в маленькой раздевалке. Позже мы все отправились в бар на первом этаже, где Льюис объявил, что хочет продолжить пить после того, как они объявят время. Дженис выпила пару стаканчиков газировки и казалась абсолютно трезвой, так что я счел безопасным согласиться на то, чтобы ее подвезли.
  
  "На самом деле ты не так уж сильно любишь своего брата, не так ли?" - спросила она.
  
  "Да, хочу", - сказал я ей. Мимо с шипением проезжали машины, направляясь по Байрс-роуд. "Он просто ... иногда раздражает меня".
  
  "Мне показалось, что ты немного сопротивлялась, когда он предложил вернуться домой на эти выходные".
  
  Я пожал плечами. "О, это не Льюис, это папа. Мы не разговариваем".
  
  "Молчишь?" Она казалась удивленной; возможно, удивленной. "Почему нет?"
  
  "Религиозные различия", - сказал я. Это стало моим обычным ответом.
  
  "О боже". Мы свернули на Рутвен-стрит, подальше от ярких витрин магазинов и уличного движения. "Осталось пройти еще немного", - сказала она.
  
  "Где ты припарковался?"
  
  "Атоул Гарденс".
  
  "Правда? Не самое лучшее место для жизни, если ты шепелявишь".
  
  Она рассмеялась и сжала мою руку.
  
  Привет, подумал я. Я переложил зонт из одной руки в другую и легонько обнял ее за талию. "Надеюсь, я не сбиваю тебя с пути. Я имею в виду, я мог бы дойти пешком. Это недалеко."
  
  "Без проблем, подмастерье", - сказала она и обняла меня за талию. Хм. Я подумал. Она тихо рассмеялась. "Ты всегда был заботливым". Но почему-то, услышав, как она это сказала, я подумал, что нет, она просто ведет себя дружелюбно.
  
  Мы сели в "Фиесту"; она бросила "бролли" на заднее сиденье. Она положила обе руки на руль, затем повернулась ко мне. "Послушай, у меня есть кое-какие... кое-какие бумаги, которые оставил мне Рори. Я действительно собиралась отправить их твоему отцу, но, честно говоря, потеряла их след, а потом не находила до тех пор, пока не умерла мама, и я разбирала вещи… Не думаю, что это что-то особенное… ты знаешь, что нужно семье, не так ли?"
  
  Я почесал в затылке. "Думаю, у папы все бумаги Рори".
  
  "Это просто старые стихи и заметки; что-то в этом роде". Она завела машину; мы пристегнули ремни. Она достала очки из своей сумки через плечо. "На самом деле, все это немного сбивает с толку".
  
  "Хм", - сказал я. "Я полагаю, папа, возможно, захочет взглянуть на них. Если подумать, я бы и сам не прочь взглянуть на них".
  
  "Ты хочешь забрать их прямо сейчас?" Она посмотрела на меня, ее круглое лицо казалось мягким в оранжевом свете паров натрия. Ее волосы были похожи на вьющийся ореол. "Это недалеко".
  
  "Да, хорошо. Думаю, да".
  
  Я наблюдал за ее лицом. Она улыбнулась, когда мы тронулись с места. "Иногда ты говоришь совсем как Рори".
  
  
  * * *
  
  
  Известно, что Дженис Рей была последней, кто видел дядю Рори однажды вечером в Глазго. Предыдущие две недели Рори гостил у друзей в Лондоне. Он разговаривал со своим агентом и встречался с несколькими телевизионщиками по поводу съемок в сериале о путешествиях, но какую бы сделку он ни пытался заключить с Би-би-си, она провалилась.
  
  В то время Рори все еще просто жил за счет Траппов, что уже тогда приносило ему небольшие деньги, хотя все, что у него было, он потратил на книги о путешествиях и случайные статьи. Он делил квартиру со старым приятелем по имени Энди Никол, который работал в местных органах власти; по словам Энди, Рори пару дней хандрил по их квартире, в основном закрывшись в своей комнате, предположительно, писал, затем, когда Энди однажды вернулся с работы, Рори спросил, может ли он одолжить мотоцикл Энди на ночь. Энди дал ему ключи, и Рори отправился в путь; он ненадолго остановился у мамы Дженис Рей и сказал что-то о том, что у него есть идея; о каком-то способе спасти проект, над которым он работал; о добавлении какого-то нового ингредиента.
  
  Он отдал Дженис папку, которую она теперь, восемь лет спустя, хотела подарить мне, а затем уехал на закат, чтобы его больше никогда не видели.
  
  
  * * *
  
  
  Ее квартира находилась на Кроу-роуд, не так уж далеко, недалеко от Джорданхилла. Когда она вела меня в заведение по коридору, увешанному старыми киноафишами, я спросила ее, слышала ли она когда-нибудь, чтобы бабушка Марго использовала поговорку: "прочь с дороги Ворона" (или "Зоб", если в тот день у нее был особенно сильный акцент). Это означало умереть; быть мертвым. "Да, он далеко от дороги ворона" означало "Он мертв".
  
  Дженис отвернулась от меня, когда я произнес эти слова, пробормотала что-то о бумагах и пошла за ними.
  
  Идиот, сказал я себе. Я стоял в гостиной; она была полна тяжелой старой мебели, которая выглядела так, словно принадлежала кому-то другому, и нескольких современных гравюр ограниченным тиражом. На серванте стояла фотография умершей матери Дженис Рей, а на другой - ее дочери Мэрион и ее мужа. Мэрион была женщиной-полицейским в Абердине. Я покачал головой, ухмыляясь и чувствуя себя одновременно очень старым и очень молодым.
  
  "Вот", - сказала тетя Дженис. Она протянула мне картонную папку, набитую разрозненными бумагами. На корешке черным фломастером было написано CR. Папка была бордового цвета, но корешок выцвел до серого.
  
  "КР?" Переспросил я.
  
  "Воронья дорога", - тихо сказала Дженис, глядя на папку в моих руках.
  
  Я не был уверен, что сказать. Пока я все еще думал, она подняла голову, ее глаза заблестели, она обвела взглядом стены квартиры и пожала плечами. "Да, я знаю. Сентиментально с моей стороны, да? Она улыбнулась.
  
  "Нет", - сказал я. "Это ... это— " Слова "мило" напрашивались сами собой, но казались неправильными. " — подходит. Я думаю". Я сунул папку под мышку, откашлялся. «Ну что ж,…» Я сказал.
  
  Она сняла жакет; на ней была блузка в обтяжку. Она пожала плечами. "Хочешь кофе? Что-нибудь покрепче?"
  
  «Ммм...» Сказал я, делая глубокий вдох. "Ну ... ты не устал?"
  
  "Нет", - сказала она, скрестив руки на груди. "Обычно я читаю далеко за полночь. Останься, выпей немного виски".
  
  Она взяла мою куртку, налила мне виски.
  
  Я сел на огромный, на удивление прочный старый диван. Он выглядел как коричневая кожа, но от него не было никакого запаха. Я поднял стакан с виски. "Не хочешь?" Спросил я. Это похоже на игру в шахматы, подумал я.
  
  "Ну, нет, если мне придется отвезти тебя домой, Прентис".
  
  "О,… Я мог бы… дойти пешком", - храбро улыбнулся я. "Не больше трех-четырех миль. Меньше часа. Ты бы одолжил мне "бролли", не так ли? Или, возможно, есть ночной автобус. Пожалуйста, выпейте виски; садитесь, чувствуйте себя как дома ".
  
  Она засмеялась. "Хорошо, хорошо". Она подошла к столу, где стояли бутылки, налила себе виски. Где-то вдалеке раздался звук города: вой сирены.
  
  Оставайся здесь, если хочешь, - сказала она, медленно закрывая бутылку. Она повернулась, прислонилась спиной к столу, отпила из своего бокала и посмотрела на меня сверху вниз. "Это если ты хочешь… Я не хочу, чтобы ты думала, что я тебя соблазняю или что-то в этом роде".
  
  "Черт", - сказал я, ставя свой стакан на довольно вычурный кофейный столик. Я кладу руки на бедра (что довольно неестественно, когда ты сидишь, но какого черта). "Вообще-то, я вроде как надеялся, что ты сидишь".
  
  Она посмотрела на меня, затем издала единственный судорожный смешок, и до этого момента, я думаю, все могло бы пойти по-другому, но она стояла там, спиной к столу, поставила свой бокал на полированную поверхность, заложила руки за спину и смотрела вниз, наклонив голову вперед и немного влево. Ее вес был перенесен на левую ногу; правая нога была расслаблена, колено слегка согнуто влево. Я видел, что она улыбалась.
  
  Я знал, что видел эту позу раньше, и даже когда я вставал с дивана, чтобы подойти к ней, я понял, что она стоит точно так же, как Гарбо в "Королеве Кристине", во время эпизода "Гостиница", когда она делит лучшую комнату с Джоном Гилбертом, играя испанского посла, который до этого момента не понимает, что переодетая Гарбо - женщина, а не мужчина. В конце концов она начинает раздеваться и доходит до рубашки; тогда Гилберт оглядывается, делает двойной снимок и оглядывается назад; а она стоит вот так, и он знает.
  
  Это был — вспомнил я, подходя к ней, — один из любимых старых фильмов дяди Рори.
  
  
  * * *
  
  
  Это была одна из тех чудесных первых ночей, когда ты на самом деле ничего не делаешь, кроме как дремлешь между приступами занятий любовью, и даже когда ты больше ни о чем не думаешь; вот и все, finito… тебе все еще нужно пожелать спокойной ночи, что само по себе означает поцелуй и объятия; и каждое прикосновение порождает другое, более сладкое, и поцелуй в щеку или шею переходит в губы, губы раскрываются, языки встречаются… таким образом, каждое прикосновение становится лаской, каждая ласка - объятием, а каждое объятие - еще одним соединением.
  
  
  * * *
  
  
  Той ночью она повернулась ко мне и спросила: "Подмастерье?"
  
  "Угу?"
  
  "Ты думаешь, Рори ... далеко от дороги ворона? Ты думаешь, он мертв?"
  
  Я повернулся на бок, погладил ее по боку, провел рукой от бедра к плечу, затем обратно. "Я действительно не знаю", - признался я.
  
  Она взяла мою руку, поцеловала ее. "Иногда я думала, что он, должно быть, мертв, потому что иначе он был бы на связи. Но я не знаю". Света, просачивающегося сквозь занавески, было ровно столько, чтобы я мог разглядеть, как она качает головой. "Я не знаю, потому что люди иногда делают то, чего ты никогда бы не подумал, что они когда-нибудь сделают". Ее голос дрогнул, и она внезапно повернула голову; она уткнулась лицом в постельное белье; я придвинулся, чтобы обнять ее, просто чтобы утешить; но она крепко поцеловала и забралась на меня сверху.
  
  До этого момента я проводил мучительную переоценку возмущенных сигналов полного, дрожащего, болезненного истощения, исходящих от каждой крупной мышцы, которой я обладал. Эквивалент главного инженера в моем теле кричал по внутренней связи, что система просто не потерпит больше никаких наказаний, Джим, и не было никаких сомнений, что мне действительно следовало выйти и выключить питание именно тогда…
  
  Но, с другой стороны, какого черта.
  
  
  * * *
  
  
  "... все ваши глупости и истины, ваши наряды и убожества, принятые вами, объединяются и сливаются в единый звук, включающий смех и хныканье, крик и вздох, вечно повторяющий, на любом языке, который мы выберем, любое уменьшенное, разделенное послание, которое мы хотим услышать. Все это сводится к нулю, и там, где у нас есть средства и воля, чтобы зафиксировать нашу привязку к этому потоку, там мы и находимся. Если и есть какой-то окончательный сигнал, то вселенная говорит просто, но со всеми возможными усложнениями: "Существование", и это не давит на нас и не вытягивает наружу, за исключением тех случаев, когда мы сами это позволяем. Позволь мне быть частью этого возмутительного хаоса… и я им являюсь ».
  
  Ее голос был сонным; рука, которая тихо трепала мои волосы, теперь обмякла. Литания стихла, тихие слова не отдавались эхом в темной комнате.
  
  Очевидно, это слова дяди Рори. Сначала просто подумал; мантра для задержки семяизвержения — чуть более цивилизованная, хотя и нарциссическая, альтернатива мыслям брата Льюиса о создании кухонных агрегатов MFI. Затем, однажды, она спросила его, о чем он думает, когда они занимаются любовью (и смягчила его заверения в вечной верности), чтобы обнаружить, что - исключительно для того, чтобы продлить ее удовольствие — он иногда декламировал про себя отрывок из собственных стихов. Его убедили повторить это для нее, и это стало общим ритуалом.
  
  "Всегда… мне это всегда нравилось", - тихо сказала она, немного сдвигаясь, чтобы прижаться своим телом к моему. "Всегда...»
  
  "Хм", - сказал я и почувствовал, как изменилось ее дыхание. "Спокойной ночи, Дженис", - прошептал я.
  
  "Спокойной ночи, Рор", - пробормотала она.
  
  Я не была уверена, что должна чувствовать. В конце концов я зевнула, натянула на нас двоих одеяло и улыбнулась в темноту.
  
  Я лег спать, гадая, что же, черт возьми, побудило дядю Рори написать жалкую, непонятную строчку "твои наряды и убожество -усыновления".
  
  Ради всего святого, что, во имя ада, это было за жалкое усыновление?
  
  Меня мучило кое-что еще: моя совесть. Неприятная правда заключалась в том, что, несмотря на то, что несколько лет назад мы приняли своего рода политическое решение, суть которого заключалась в следующем: никаких презервативов, никакого секса, мы с Дженис ими не пользовались. Она надела кепку, но это, как будет сказано в брошюрах, не обеспечивает никакой защиты от СПИДа. И вот я предавался случайному — хотя и интенсивному — сексу с женщиной, о которой я даже ничего не слышал в течение восьми лет; черт возьми, она могла замышлять что угодно! Но она утверждала обратное, и я ей поверил. Это , вероятно, было правдой, но именно такие случаи случайно неуместного доверия, несомненно, убьют лучших мужчин и женщин, чем я, в течение следующего десятилетия или около того.
  
  Тем не менее, это было сделано. Я отдалился.
  
  Клянусь, я спал, когда мои глаза сами собой открылись, и в порыве мрачной уверенности я подумал: убогие варианты! вот что он написал: Убогие варианты, прежде чем мгновенно снова заснуть.
  
  
  ГЛАВА 6
  
  
  Они сидели, стояли или лежали на разрушенном конусообразном обрубке старого броха, глядя на более свежий, но такой же пустой, заброшенный и еще более унылый квадратный кратер никогда не использовавшейся производственной площадки. Наверху пел жаворонок — всего лишь пятнышко на фоне синевы, — его пронзительный голос выбрасывал плавные всплески песни.
  
  "О, расскажите нам, мистер Макхоун, пожалуйста".
  
  "Да, папа, что это?"
  
  "Пожалуйста, дядя Кен. Пожалуйста".
  
  "Да, давай, Мистур Макхоан. Расскажи нам. Что это?"
  
  "Что есть что?"
  
  "Звук, который ты можешь видеть!" Крикнул Прентис, спрыгивая с разрушенной стены броха; Эшли взбиралась выше.
  
  Звук, который ты видишь? задумчиво произнес он. Он откинулся на нагретые солнцем камни, глядя поверх лужайки внутри старых руин, на россыпь серых камней внизу, где брох упал или был оторван, на острые зеленые верхушки сосен, на воды озера Лох-Файн. Яхта с белым корпусом, словно чайка, неслась по ветру, направляясь на северо-восток вверх по озеру к железнодорожному мосту в Минард-пойнт; возможно, направляясь в Инверари. вдалеке, в нескольких милях позади, он увидел другую лодку, ее спинакер представлял собой крошечную яркую луковицу чисто желтого цвета, похожую на цветок на кусте дрока.
  
  "Ну, - сказал он. "Отсюда ее не видно".
  
  "О нет!"
  
  "Откуда же тогда ты можешь это увидеть, дядя?"
  
  "Ну, там, где мы были, когда я рассказывал тебе об этом; мы могли видеть это оттуда".
  
  "В Старом доме?" Диана выглядела озадаченной.
  
  Совершенно верно."
  
  "Значит, это не ветер", - сказала Хелен Эрвилл и села рядом с ним.
  
  Льюис насмешливо фыркнул. "Ветер!" сказал он. "Не будь таким глупым".
  
  "Тетя Ильза сказала, что это может быть бриз-блок, но я не должна была ничего говорить, пока ...… черт возьми!" Прентис разжал руку и с громким хлопком отнял ее от лба; он упал навзничь в высокую траву.
  
  "Очень забавно, Прентис", - вздохнул Кеннет.
  
  "Привет, мистер Макхоун, посмотрите, где я!"
  
  "Боже мой, Эшли, будь осторожна". Она была на вершине разрушенной стены броха, поднимающейся в небо, как серая синусоида на листе синей бумаги; Эшли - точка.
  
  "Я не пугаюсь, мистер Макхоун!"
  
  "Держу пари, что это не так, но я не спрашивал тебя, испугалась ты или нет, Эшли; я сказал тебе быть осторожной. Теперь спускайся сюда ".
  
  "Я спущусь, если вы скажете нам, что это за звук, который вы видите, я так и сделаю, мистер Макхоун".
  
  "Спускайся сюда, маленькая обезьянка!" он рассмеялся. "Я собирался сказать тебе, прежде чем ты начала орать. Ложись, сейчас же".
  
  "О, мистер Макхоун, не затягивайте свои трусики", - сказала Эшли, качая своей светловолосой головой и начиная спускаться по изогнутому краю стены.
  
  "Я не буду, юная леди", - сказал он. Диана и Хелен выглядели шокированными, затем захихикали. Льюис и Прентис тихо захихикали.
  
  "Она сказала "трусики", мистер Макхоун", - сказал декан Уотт.
  
  "Я расскажу маме", - сказал Даррен своей сестре, когда она спускалась ногами вперед по каменному склону.
  
  "А ну, проваливай отсюда, Даррен Уотт", - сказала девушка, проверяя, не наступила ли она на следующий шаг.
  
  "Ха-а-а!" - ахнула Диана.
  
  "Эшли!" Раздраженно сказал Кеннет.
  
  "О, мистер Макхоун, вы слышали, что она сказала? Слышали! Да, вы крошка биссум, так и есть, Эшли".
  
  "Да, я это сделал, и—»
  
  Знаете, юная леди, это очень грубо ", - сказал Прентис, погрозив девушке пальцем. ("О, заткнись, Прентис ", - сказал Льюис.)
  
  "Я не биссум—»
  
  "Дядя Кен: что такое бу—»
  
  "Ваа! Она сказала—»
  
  "Панталоны, панталоны, кни—»
  
  " — ублюдки".
  
  "Ладно, ладно!" Сказал Кеннет, повышая голос, чтобы перекрыть пронзительный детский лепет. "Хватит! Вы хотите услышать ответ или нет, вы, ужасный сброд?"
  
  "Но—»
  
  "Она—»
  
  "Ах, я—»
  
  "Прекратите это!" - взревел он. Он вскочил на ноги и потряс кулаком в воздухе, сделав драматический пируэт так, что жест охватил каждый из них. "Вы все ведете себя как дети! Если бы я хотел такого отношения, я бы остался учителем! "
  
  "Но, папа, мы же дети", - сказал Прентис, закатывая глаза, качая головой и снова падая на траву, громко вздыхая.
  
  Невиновность не оправдание, подмастерье Макхоун! - взревел он, грозя пальцем лежащему ничком ребенку. "Это был девиз моей старой школы, и вам всем лучше его запомнить!"
  
  Льюис был единственным, кого не позабавило выступление. Он играл на траве. Остальные либо откровенно смеялись, либо сидели, сгрудившись, втянув головы в плечи, вытянув руки по бокам, издавая фыркающие, хохочущие звуки и обмениваясь кивками с широко раскрытыми глазами.
  
  "О, боже милостивый!" Кеннет прокричал в чистое голубое небо, широко раскинув руки и запрокинув голову. "Посмотри сверху вниз на моего ужасно глупого ребенка и научи его немного здравому смыслу, пока мир не заполучил его!"
  
  "Ха, мистер Макхоун! Вы не верите в господа!" Эшли взревела с середины стены, почти на уровне его головы.
  
  Он повернулся к ней. "И хватит с тебя старого хрыча, Эшли Уотт! Я не верю в Санта-Клауса, но Прентис все еще получает подарки на Рождество, не так ли?"
  
  "А!" - воскликнула Эшли, указывая на него. Это другое дело, мистер Макхоун; их там целая охота!"
  
  Он отступил на шаг, выглядел шокированным. "Ты, маленький барристер из казармы; что это еще за экстравагантный комментарий?" Он снова широко развел руками. К своему удивлению, Эшли прыгнула прямо на них, крича,
  
  "Юрмонимо!"
  
  Девочка врезалась ему в грудь, стукнулась головой о его подбородок, маленькие ручки обвились вокруг его шеи, колени уперлись копытами ему в живот. Он протянул руки, чтобы обнять ее, отшатнулся и чуть не упал, осознав, что позади него на траве сидят близнецы.
  
  Он согнул колени, разогнул спину и не столкнулся с близнецами и не упал на них. Он выпрямился, покачиваясь, а Эшли все еще цеплялась за него, обхватив ногами его талию. От нее пахло ... потом, и она, вероятно, была самой доброй. "Что ж", - прохрипел он, запыхавшись. Спасибо тебе за этот вклад, Эшли ". Остальные вели себя относительно тихо. Эшли энергично терла лоб одной рукой. Он нахмурился, оторвал девушку от своей груди, чтобы посмотреть ей в лицо. Если не считать того, что она была грязной, выглядела она нормально. "Что ты кричала, Эшли?"
  
  "Пожалуйста, мистер Макхоун, - произнес тоненький хрипловатый голосок, - а, это ДЖУРМОНИМО!"
  
  Он начал смеяться, и ему пришлось поставить ее на землю. Он опустился на колени, затем сел и перекатился. Все остальные присоединились к нему, кроме Эшли, которая стояла, скрестив руки на груди и свирепо выпятив нижнюю губу.
  
  "Это не смешно", - сказала она, отворачиваясь. "Я пошла поесть".
  
  "Ха-ха-ха-ха", - сказал Кеннет Макхоун, держась за животик. "Ha ha."
  
  "Были ли ваши занятия такими же веселыми?"
  
  Кеннет открыл глаза.
  
  "Дядя Рори!" - Крикнул Прентис и побежал к мужчине; мальчик запрыгнул на него так же, как Эшли запрыгнул на своего отца. Рори засмеялся и поймал его, развернул, выпустил руку и схватил за ногу, крутанув мальчика один раз. "Уииии!" Закричал Прентис. Рори приземлил его одной рукой.
  
  Кеннет подошел к Рори, обнял его. "Боже, чувак, рад тебя видеть".
  
  "Ты тоже, Кен".
  
  "Ты только что вернулся?" Кеннет рассмеялся.
  
  Десять минут назад."
  
  Двое мужчин разошлись; Кеннет оглядел своего брата с ног до головы.
  
  "Дядя Рори! Дядя Рори! Поколдуй немного, покажи фокус!"
  
  Каштановые кудри Рори были подстрижены почти ежиком; лицо загорелое, чисто выбритое. Рори поджал губы, достал из кармана монетку, наклонился к детям, заставил монетку проползти по костяшкам пальцев одной руки, затем исчезнуть в его кулаке; он помахал над ней, и когда кулак превратился в руку, монета исчезла. Визжит.
  
  Рори выглядел худощавым и немного уставшим; его джинсы побелели от износа и протерлись на одном колене. На нем была рубашка из марли, от него слегка пахло пачули.
  
  Монета снова появилась за ухом Дианы. Она прижала одну руку ко рту, широко раскрыв глаза. Остальные закричали: "Ура!"
  
  Кеннет ухмыльнулся и покачал головой, когда Рори немного натянуто выпрямился. "Еще! Еще! Сделай это снова!"
  
  "Позже", - сказал Рори с серьезным, загадочным видом и подмигнул.
  
  "Итак", - сказал Кеннет. "Как дела в мире?"
  
  Рори пожал плечами: "Все еще там".
  
  "Надолго вернулся?"
  
  Еще одно пожатие плечами и легкая улыбка. "Не знаю. Может быть".
  
  "Ну что ж", - сказал Кен, обнимая брата за плечи и направляясь к тропинке, где стояла все еще хмурая Эшли Уотт, скрестив руки на груди так же плотно, как и ее брови. Кен широко улыбнулся ей, взглянул на Рори. "Лучше собери всю семью в одном месте, прежде чем начнешь отвечать на вопросы; иначе тебе надоест постоянно рассказывать одни и те же истории". Кеннет обернулся и помахал остальным детям. "Пошли, чернь; твой дядя Рори вернулся из экзотических мест, и у него есть истории гораздо лучше, чем у меня!"
  
  Дети двинулись за ними. Двое мужчин подошли к Эшли; Рори взъерошил ей волосы. Она нахмурилась. Кеннет с ворчанием поднял ее, держа перед собой на вытянутых ногах. "Прости, если я расстроил тебя, Эшли", - сказал он ей.
  
  "Хм, ладно, мистер Макхоун", - сказала она. "Ах, простите, что я выругалась".
  
  "Хорошо", - он поставил ее на землю.
  
  Она посмотрела вниз по склону холма на лесную тропу, которая вела обратно в Лохгэйр, посмотрела на него, затем снова на других детей и громко сказала: "Держу пари, я могу сначала вернуться в притон, но..." Она повернулась и побежала.
  
  Остальные помчались за ней, с гиканьем проносясь мимо Кеннета и Рори.
  
  Кеннет покачал головой. "Давка перед приемом пищи; традиция", - сказал он своему брату. Он демонстративно сжал костлявое плечо Рори. "Вау; такое чувство, что тебе не мешало бы немного подкормить себя".
  
  "Да", - сказал Рори, глядя вниз на вереск. "Ну, мои истории, возможно, тоже немного неубедительны; может быть, мне стоит сначала рассказать их тебе. Позволь тебе пересказать детям". Он негромко рассмеялся. "Ты профессиональный беллетрист в нашей семье. Я просто прославленный халтурщик".
  
  "Эй, это ложная скромность или хотя бы нотка ревности, юный Рор?" Кеннет рассмеялся, снова сжимая плечо брата. "Да ладно тебе, чувак; я оставался здесь, отнимал детей от груди и преподавал отлучение от груди, а ты уходил, становясь знаменитым; общался с тиграми и бродил по Тадж-Махалу, а потом поразил всех нас; гребаная знаменитость; тост за город и много хлеба; литературные фестивали, награды —»
  
  "Премия за написание статей о путешествиях", - вздохнул Рори.
  
  "В этом нет ничего плохого. Боже, когда я видел тебя в последний раз, тебя показывали по телевизору. Что это была за фраза? "Лучше быть львом, чем растерзанным.?" Кен смеялся, пока они спускались с холма.
  
  Рори раздраженно фыркнул и покачал головой. "Кен, ты что, ничего не помнишь?"
  
  Кен выглядел озадаченным. "Что? Я что-то не так понял?"
  
  "Нет, но это была твоя реплика. Ты сказал это. Много лет назад. Однажды ночью. Мы были пьяны; я не знаю… но ты сказал это, не я ".
  
  "Неужели я?"
  
  "Да".
  
  Кен нахмурился. "Ты уверен?"
  
  "Положительно", - отрезал Рори.
  
  "Боже мой. Я остроумнее, чем думал". Кен пожал плечами. "Что ж, пожалуйста. Но в любом случае, позволь твоему бедному старому брату сделать свое дело. Не сердитесь на меня за то, что я могу отвлечь странного подростка от телевизора на лишние полчаса."
  
  Рори покачал головой. "Я не ревную, Кен", - сказал он и снова вздохнул. "Я не ревную". Он посмотрел на своего брата: бородатый, волосы все еще темные, лицо с веселыми морщинами, но все еще молодо выглядящий. "Просто эти блюзы в конце прогулки". Рори пожал плечами, и его худые плечи дернулись под рукой Кеннета. "Но я рад вернуться".
  
  Кен улыбнулся. Они увидели, как Прентис, тяжело дыша, возвращается к ним через траву и папоротник. Остальные поднимали облако пыли на лесной дороге; небольшая и очень шумная гроза надвигалась на Лохгэр-уорд.
  
  "Что случилось, Прентис?" Звонил Кеннет.
  
  "Папа!" - ахнул мальчик откуда-то издалека.
  
  "Что?"
  
  "Что это был за звук… " Он глубоко вздохнул. "Ты можешь видеть?"
  
  "Звук Джуры!" крикнул он. "Теперь продолжай бежать, или останешься без ужина!"
  
  "Хорошо!" Крикнул Прентис. Он побежал прочь, качая головой.
  
  
  * * *
  
  
  Дождь лил с той мягкостью и безжалостностью, которая иногда возникает у дождей на западном побережье, когда дождь идет уже несколько дней и вполне может продолжаться еще несколько. Она размывала линию неба, стирала вид на далекие деревья и постоянно делала плоскую поверхность озера шероховатой тысячью крошечных ударов в каждый момент, каждый расширяющийся круг пересекался, вмешивался и исчезал в шуме и беспорядке их преемников. Громче всего он звучал, когда барабанил по капюшонам их курток.
  
  "Кен, ты уверен, что рыба клюнет в такую погоду?"
  
  "Конечно, они будут, Прентис. Имей немного веры".
  
  "Что ж, это хорошо, слышать это от тебя".
  
  Кеннет Макхоун посмотрел на своего сына, который сидел с соответствующим несчастным видом в водонепроницаемом плаще на носу маленькой лодки. "Просто фраза. Я мог бы сказать: "Полагаю, ты мне доверяешь".
  
  "Хм". сказал Прентис. "Это не лучше. Кто это говорил: "Если кто-то говорит "Доверяй мне"... не доверяй"?"
  
  "Нет", - сказал Кеннет, качая головой. "Это был Рори. Я никогда этого не говорил".
  
  "Ты это сделал!" Сказал Прентис, затем, казалось, понял, что его голос звучит раздраженно, и снова отвернулся. Он опустил задний конец удочки на дно лодки, некоторое время наблюдал, как тонкий конец покачивается вверх-вниз. Он скрестил руки на груди, наклонился вперед, сгорбившись. "Боже, у меня депрессия".
  
  "Взбодрись", - сказал Кеннет с фальшивой сердечностью. "Выпей еще кофе".
  
  "Я не хочу кофе".
  
  "Ну, ты вынудил меня к этому; я приберегал это на потом, но ... " Кеннет открыл попперсы на куртке Berghaus, расстегнул молнию и, порывшись в глубоком внутреннем кармане, вытащил фляжку. Он предложил ее Прентису.
  
  Прентис посмотрел на нее, отвел взгляд. "Я не думаю, что это что-то решит".
  
  Кеннет вздохнул, снова убрал фляжку, закончил наматывать, снова забросил и снова медленно намотал приманку. "Прентис, послушай, мы все сожалеем о —»
  
  Даррен Уотт был мертв.
  
  Одним ясным днем он ехал на своем мотоцикле в Глазго. Он обгонял грузовик на длинной прямой в начале Глен-Кинглас; с Кауэл-роуд на нее выехала машина. Даррен предположил, что водитель заметил его, но водитель смотрел только в одну сторону; ему и в голову не пришло проверить, что с его стороны дороги никто не обгоняет. Мотоцикл Даррена ударился о крыло машины на скорости восемьдесят миль в час; он мог бы выжить, будучи выброшенным на открытую дорогу или в вереск и траву на обочине, но он начал поворачивать, когда увидел машину , выезжающую перед ним, поэтому врезался в нее под небольшим углом; его катапультировало через дорогу в стоянку; он врезался прямо в большой бетонный мусорный бак и был мертв к тому времени, когда приехала скорая помощь.
  
  "Это не только Даррен", - сказал Прентис. "Это все; это… это дядя Рори, тетя Фиона и ... черт, это даже делает историю, папа. Господи; неужели люди когда-нибудь просто ладят друг с другом? Почему мы всегда вцепляемся друг другу в глотки?"
  
  "Ну, я бы не стал беспокоиться о Рори", - тихо сказал Кеннет.
  
  "Почему я не должен? Он мертв. Он должен быть; прошло шесть лет; вероятно, мы могли бы официально объявить его мертвым ". Прентис пнул прут. "Хороший предлог для поминок; и у нас даже не было бы денег на гроб или что-то в этом роде".
  
  « - сказал Прентис…» Кеннет.
  
  "Ну!" Крикнул Прентис. "Ты всегда так чертовски доволен тем, что Рори жив! Что ты знаешь? Что делает тебя таким умным?"
  
  "Прентис, успокойся".
  
  "Я не буду! Господи, папа, ты хоть понимаешь, каким невыносимым ты можешь быть? Мистер Всеведение. Боже." Прентис отвернулся и посмотрел на серый пейзаж с водой, облаками и деревьями, с которых капает вода.
  
  "Прентис, я не знаю наверняка, жив ли Рори, но я почти уверен. В некотором роде он поддерживает связь. Я думаю. Это все, что я могу сказать ". Он начал говорить что-то еще, затем остановил себя. "О, я не знаю, что сказать. Я хочу сказать: "Доверься мне, но… похоже, что сам Рори исключил это. Не могу сказать, что он не прав на этот счет… В большинстве случаев это правда. Но я тебе не лгу. "
  
  "Может быть, и нет", - сказал Прентис. Он снова посмотрел на Кеннета. "Но ты можешь ошибаться насчет того, о чем ты так занят, рассказывая нам правду".
  
  "Я же сказал, что не уверен".
  
  "Да? А как же Даррен?"
  
  Кеннет выглядел озадаченным. Он покачал головой. "Нет, ты меня запутал; что ты—»
  
  "Я не могу поверить, что он просто... ушел, вот так, Кен. Я не могу поверить, что ничего не осталось, какой-то преемственности. Иначе какой был смысл во всем этом?"
  
  Кеннет отложил удочку и сложил руки. "Ты думаешь, что ... личность Даррена все еще где-то здесь?"
  
  "Почему бы и нет? Как он может быть таким замечательным парнем, и умным, и просто... просто хорошим другом, а какой-то придурок, забывающий смотреть в обе стороны, перечеркивает все это ... возможно, даже не придурок; вероятно, какой-то обычный парень, думающий о чем-то другом… Как…
  
  Прентис засунул руки под брюки, наклонился вперед, опустив голову. "Боже, ненавижу говорить невнятно".
  
  "Прентис, прости. Может быть, это звучит жестоко, но так оно и есть. Сознание ... доброта, что угодно; у них нет никакого импульса. Они могут остановиться в одно мгновение, просто погаснуть. Это происходит постоянно; это происходит прямо сейчас, по всему миру; и Даррена вряд ли можно было назвать крайним примером несправедливости жизни, несправедливости смерти ".
  
  "Я знаю!" Прентис поднял руки к капюшону куртки, над ушами. "Я все это знаю! Я знаю, что это происходит постоянно; я знаю, что эскадроны смерти пытают детей, и израильтяне ведут себя как нацисты, и Пол Пот готовит свое турне "Вернись"; вы продолжаете говорить нам; вы всегда говорили нам! И люди просто кричат и умирают; их замучивают до смерти, потому что они бедны, или они помогают бедным, или они написали брошюру, или они просто оказались не в то время не в том месте; и никто не приходит их спасать, и мучители никогда не наказываются; они уходят в отставку, иногда они даже переживают революции , потому что у них есть такие чертовски полезные навыки, и никакой супергерой не приходит спасать замученных людей, никакой Рэмбо не врывается; никакого возмездия; никакой справедливости; ничего ... и это все! Должно быть что-то большее, чем это! "
  
  "Почему?" Спросил Кеннет, стараясь, чтобы его голос звучал не сердито. "Только потому, что мы так чувствуем? Один крошечный безумный вид на одной крошечной безумной планете, вращающейся вокруг одной крошечной безумной звезды в одной крошечной безумной галактике; мы? Едва способные пока выползти в космос; способные прокормить всех, кроме… няа, тебя это не беспокоит? Только потому, что мы думаем, что должно быть что-то большее, и несколько безумных культов пустыни заражают мир своими жестокими идеями; это то, что делает душу несомненной, а небеса обязательными? " Кеннет откинулся на спинку стула, качая головой. "Прентис, прости, но я ожидал от тебя большего. Я думал, ты умный. Черт; Даррен умирает , и ты скучаешь по Рори, поэтому думаешь: "Черт бы меня побрал; должно быть, все-таки чудак с длинной развевающейся белой бородой ».
  
  "Я не говорил—»
  
  "А как же твоя тетя Кей?" Спросил Кеннет. "Подруга твоей мамы; она действительно верила; должно быть, была Богом; молилась каждую ночь, ходила в церковь, практически утверждала, что однажды у нее было видение, а потом она выходит замуж, ее муж умирает от рака в течение года, и ребенок просто перестает дышать в своей кроватке однажды ночью. Итак, она перестает верить. Она сама мне это сказала; сказала, что не может верить в Бога, который мог бы это сделать! Что это за вера? Что это за зашоренный взгляд на мир? Неужели она не верила, что кто-то когда-либо раньше умирал "трагически"? Она что, никогда не читала свою драгоценную гребаную Библию с ее перечнем зверств? Она что, не верила, что Холокост был, что лагеря смерти когда-либо существовали? Или все это не имело значения, потому что все это случилось с кем-то другим?"
  
  "Это все, что ты можешь сделать, не так ли?" Крикнул в ответ Прентис. "Перекрикивайте людей; просмотрите несколько полезных анекдотов и мелких фактов и всегда находите что-то отличное от того, что они сказали!"
  
  "О, простите! Я думал, это называется "аргумент".
  
  "Нет, это называется быть чрезмерно терпеливым!"
  
  "Хорошо!" Кеннет широко развел руки. "Хорошо". Некоторое время он сидел неподвижно, в то время как Прентис оставался сгорбленным и напряженным на носу. Когда Прентис ничего не сказал, Кеннет вздохнул. "Прентис, ты должен сам составить мнение о таких вещах. Я... и твоя мать, и я всегда пытались воспитать тебя так, чтобы ты думал самостоятельно. Признаюсь, мне больно думать, что ты… возможно, вы подумываете о том, чтобы позволить другим людям или какой-то ... какой-то доктрине начать думать за вас, даже ради удобства, потому что...
  
  "Папа", - громко сказал Прентис, глядя на серые облака. "Я просто не хочу об этом говорить, хорошо?"
  
  "Я просто пытаюсь—»
  
  "Ну, остановись!" Прентис резко обернулся, и Кеннет готов был заплакать, увидев выражение лица своего сына: страдальческое, отчаявшееся, готовое расплакаться, если бы он уже не плакал; из-за дождя было трудно сказать. "Просто оставь меня в покое!"
  
  Кеннет опустил глаза, помассировал пальцами кончики носа, затем глубоко вздохнул. Прентис снова отвернулся от него.
  
  Кеннет отложил удочку, оглядел ровные, потрескавшиеся от дождя воды небольшого озера и вспомнил тот жаркий, безветренный день тридцать лет назад, во время другой рыбалки, которая закончилась совсем по-другому.
  
  Он взялся за весла. "Давай вернемся, хорошо?"
  
  Прентис ничего не сказал.
  
  
  * * *
  
  
  "Фергус, дорогой! Ты промок! О, ты привел с собой маленьких друзей, не так ли?"
  
  "Да, мама".
  
  "Добрый день, миссис Эрвилл".
  
  "О, это молодой Кеннет Макхоан. Не заметил тебя под этим капюшоном. Что ж, очень хорошо; заходи. Снимай пальто. Фергюс, дорогой, закрой эту дверь."
  
  Фергус закрыл дверь. "Это Лахлан Уотт. Его отец работает на нашей фабрике".
  
  "О, правда? ДА. Ну что ж,… Вы все были на улице, играли, не так ли? "
  
  Миссис Эрвилл взяла их пальто, с некоторым отвращением погладив потрепанный и засаленный на вид пиджак Лачи. Она повесила промокшую одежду на крючки. На заднем крыльце ветхого дома Урвиллов, расположенного у подножия холма Барслойснох, за северо-западной границей Галланаха, пахло чем-то уютным и сырым одновременно.
  
  "А теперь, осмелюсь сказать, что вам, молодые люди, не помешало бы выпить чаю, я прав?"
  
  Миссис Эрвилл была высокой леди аристократического вида, которую Кеннет всегда помнил с платком на голове. В тот день ее там не было; на ней были твидовая юбка, свитер и жемчужное ожерелье, которое она все время теребила.
  
  Она приготовила им чай с несколькими ломтиками хлеба и ежевичным желе. Все это было накрыто на маленький столик в комнате Фергуса на втором этаже.
  
  Фергюс съел один кусок хлеба, а Кеннет управился с двумя, прежде чем Лачи проглотил все остальное. Война длилась всего несколько месяцев, и нормирование все еще действовало. Лачи откинулся на спинку стула и рыгнул. "Это было рерр", - сказал он. Он вытер рот потертым рукавом своего джемпера. "Посмотрите на эту породу в нашем домике; она зеленая, так оно и есть".
  
  "Что?" - спросил Кеннет.
  
  "Что за чушь", - сказал Фергюс, потягивая чай.
  
  "Да, это она", - сказал Лачи, указывая грязным пальцем на Фергуса.
  
  "Зеленый хлеб?" Переспросил Кеннет, ухмыляясь.
  
  "Да, и "я скажу тебе почему, тэ, но ты должен пообещать, что никому не расскажешь".
  
  "Хорошо", - сказал Кеннет, наклоняясь вперед и обхватив голову руками.
  
  "Хм, полагаю, да", - без энтузиазма согласился Фергюс.
  
  Лачи огляделся по сторонам. "Это из-за бензина", - сказал он низким голосом.
  
  "Бензин?" Кеннет не понял.
  
  "Полная чушь, если хотите знать мое мнение", - усмехнулся Фергюс.
  
  "Нет, это правда", - сказал Лахлан. "Видишь парней из военно-морского флота на базе летающих лодок?"
  
  "Да", - сказал Кеннет, нахмурившись.
  
  "Они добавляют эту зеленую краску в бензин, и если ты найдешь ее в баке своей машины, то получишь желе. Но если вы пропускаете бензин через породу, краска выходит сама собой, и вы можете использовать бензин, если ни в чем не разбираетесь. Это правда. Он откинулся на спинку стула. "И именно поэтому мы, хавчики, иногда разводим зеленых в подвале".
  
  "Гав", - зачарованно произнес Кеннет. "Держу пари, вкус ужасный!"
  
  "Это незаконно", - сказал Фергюс. "Моя мать знает командира базы; если я скажу ей, она расскажет ему, и вас, вероятно, всех арестуют, а вас посадят в тюрьму".
  
  "Да", - сказал Лачи. "Но ты обещал никому не рассказывать, не так ли?" Он слегка улыбнулся Фергусу, сидящему по другую сторону маленького столика. "Твоя мама всегда называет тебя "Дорогая". да?"
  
  "Нет", - сказал Фергюс, выпрямляясь и проводя рукой по лбу, убирая прядь волос с глаз. "Только иногда".
  
  Кеннет встал и подошел посмотреть на большую модель корабля, стоявшую в стеклянной витрине в дальнем конце комнаты. К сожалению, это был обычный пароход, а не военный корабль, но выглядел он великолепно, как один из тех, которые он видел в большом музее в Глазго, когда отец водил его туда. Корабль был великолепно проработан; на месте были каждая стойка и поручень, каждое крошечное отверстие иллюминатора, даже весла в крошечных лодках за высокой трубой, их сиденья и внутренние ребра тоньше спичечных палочек.
  
  "Ты ее дорогой, да?" Спросил Лачи, вытирая крошки с тарелки. "Ты ее маленький дорогой, верно, Фергюс?"
  
  "Ну, а что, если это так?" Фыркнул Фергюс.
  
  "Вейл, а если эйм?" Передразнил его Лачи. Кеннет оторвал взгляд от блестящей, совершенной модели.
  
  Лицо Фергуса исказилось. "По крайней мере, мои мама и папа не бьют меня, мастер Уотт".
  
  Лахи усмехнулся и пошевелился на своем сиденье. "Да, отличный мех", - сказал он, вставая. Он прошелся по комнате, рассматривая несколько деревянных моделей самолетов на столе и постукивая по ним пальцами. "Очень модный ковер, Фергюс, дорогой", - сказал он, расхаживая взад-вперед на каблуках по толстому ворсу ковра с замысловатым рисунком. Фергюс ничего не сказал. Лачи взял несколько свинцовых солдатиков с пары уставленных ими подносов, затем встал, рассматривая карты Шотландии, Британских островов, Европы и всего мира, висевшие на стене. "Это наши красные огрызки, не так ли?"
  
  "Нет, на самом деле они принадлежат королю", - сказал Фергюс. "Это Империя. Они красные не потому, что они коммунисты или что-то в этом роде".
  
  "Ах, - сказал Лачи, - я знаю это, но я имею в виду, что они британцы; они наши".
  
  "Ну, я не знаю насчет "наших", но они принадлежат Британии".
  
  "Ну что ж", - возмущенно сказал Лачи. "Я британец, разве нет?"
  
  "Хм. Полагаю, да", - признал Фергюс. "Но я не понимаю, как ты можешь называть это своим; у тебя даже нет собственного дома".
  
  "Ну и что?" Сердито сказал Лачи.
  
  "Да, но, Фергюс", - сказал Кеннет. "Это Британская империя, и мы все британцы, и когда мы станем старше, мы сможем голосовать за депутатов, чтобы пройти в парламент, и у власти будут они, а не король; так гласит Великая хартия вольностей; и мы их избираем, не так ли? Так это действительно наша Империя, не так ли? Я имею в виду тебя, когда думаю об этом. "
  
  Кеннет вышел на середину комнаты, улыбаясь двум другим мальчикам. Фергус выглядел неубедительным. Лахлан закатил глаза, посмотрел на маленькую односпальную кровать, затем на диван в углу. "Ты полностью распоряжаешься этой комнатой?" Спросил Лахи высоким голосом.
  
  "Да, и что?" Ответил Фергус.
  
  "Господи, для некоторых это нормально, а, Кен?" Сказал Лачи, подмигивая Кеннету и подходя к модели корабля в стеклянной витрине. "Да, - сказал он, - постучал по стеклу, затем повернул маленький ключик в замке на одном конце футляра; боковая панель футляра открылась. "Держу пари, что по ночам ты можешь в одиночку вытворять здесь всякие штуки". Он начал пытаться вытащить модель из футляра.
  
  "Прекрати это!" Крикнул Фергюс, вставая.
  
  Лачи сдвинул весь стакан на подставке, протянул руку и вынул модель из двух деревянных и латунных подставок. Кеннет увидел, как задняя мачта изогнулась, прижавшись к верхней части корпуса. Черные нити радиопроводов обвисли.
  
  "Как ты можешь играть с ней здесь?" Лахлан запротестовал, пытаясь вытащить модель.
  
  "Лахи—" - сказал Кеннет, направляясь к нему.
  
  "Это не игрушка!" Подбежав, Фергюс сказал. Он шлепнул Лачи по руке. "Прекрати! Ты ее сломаешь!"
  
  "Ах, хорошо", - сказал Лачи. Он задвинул модель корабля обратно. Кеннет с некоторым облегчением заметил, что мачта снова приняла форму, натянув радиоантенны. "Не распускай волосы, дорогая".
  
  Фергюс запер дверцу шкафа и положил ключ в карман. "И не называй меня так!"
  
  "Прости, дорогая".
  
  "Я сказал, прекрати!" Фергус взвизгнул.
  
  "Эй, не намочи свои трусики, ты, большая девочка".
  
  "Ты, отвратительный маленький—»
  
  "О, да ладно вам двоим, ведите себя по-взрослому", - сказал Кеннет. "Фергус", - он указал на витрину и стоящую под ней витрину с наклонным верхом. "Что все это значит?"
  
  "Это мой музей", - сказал Фергюс, свирепо глядя на Лачи и подходя к окну.
  
  "Оо, музей", - сказал Лачи притворно шикарным голосом, но тоже подошел.
  
  "Вещи, которые я нашел на месте", - объяснил Фергюс. Он стоял над витриной, указывая. "Я думаю, это римская монета. А это наконечник стрелы".
  
  "Что это за зеленая штука?" Сказал Лачи, указывая на угол.
  
  "Это, - сказал ему Фергюс, - ископаемая груша".
  
  Лачи расхохотался. "Это немного странная кость, придурок. Где ты ее взял? За мясной лавкой? Найди это в чаше дуга, да?"
  
  "Нет, я этого не делал", - возмущенно сказал Фергюс. "Это окаменелая груша; я нашел ее на пляже". Он повернулся к Кеннету. "У тебя есть кое-какое образование, Кеннет; ты скажи ему. Это окаменелая груша, не так ли?"
  
  Кеннет присмотрелся повнимательнее. "Хм. Хм, вообще-то, я не знаю".
  
  "Черт возьми, я прокусил кость", - пробормотал Лачи.
  
  "Ты, маленький негодяй с грязным ртом!" Закричал Фергюс. "Убирайся из моего дома!"
  
  Лачи проигнорировал это, наклонился, склонившись над шкафом.
  
  "Давай, убирайся!" Закричал Фергюс, указывая на дверь.
  
  Лачи кисло посмотрел на изъеденный косточками, смутно зеленый экспонат с надписью "Окаменелая груша, пляж Дантранн, 14 мая 1945 года".
  
  "Я не шучу! Вон!"
  
  "Фергус—" - начал Кеннет. Он положил руку на руку другого мальчика. Фергус отбросил ее, лицо его побелело от ярости.
  
  Лачи сморщил нос, который почти касался стекла шкафа. "И все же, чего ты ожидал от парня, который прячется в туалете?"
  
  "Ты свинья!" Фергус закричал и обрушил оба кулака на затылок Лачи. Лицо Лачи пробилось сквозь стекло и врезалось в витрину.
  
  "Фергюс!" Кеннет закричал, оттаскивая его, когда Фергюс пнул Лачи по ногам. Лачи закричал, отпрянул назад, разбрасывая стекло, размахивая руками, с лицом, залитым кровью.
  
  "Ах, ты, бастард!" он взвыл, пошатываясь. "Ах, я вижу!"
  
  "Лачи!" Крикнул Кеннет, вытаскивая из кармана носовой платок. Он подошел к Лачи, схватил его за плечи. "Лачи, стой спокойно! Стой спокойно!" Он попытался вытереть кровь с глаз другого мальчика; она была на его джемпере и капала на ковер.
  
  "Но я же вижу! Я же вижу!"
  
  "Что, черт возьми, происходит в нем— О Боже!" - воскликнула миссис Эрвилл с порога. "Фергус! Что ты ему позволял делать? И убери его с этого ковра, он персидский!"
  
  
  * * *
  
  
  Лахлан потерял глаз. Стекольный завод Галланаха, подразделение украшений, сделал ему искусственный. Фергюс был жестоко избит своим отцом, и его не выпускали из дома в течение двух недель. Урвиллы выплатили семье Уотт сумму в тысячу гиней в качестве полного и окончательного урегулирования вопроса, согласно документам, составленным фирмой "Блоук, Блоук и Блоуке".
  
  Лахлан все еще рос, и, возможно, из-за этого в подростковом возрасте у него постоянно выпадал глаз, поэтому был сделан другой, чуть большего размера; Лахлану разрешили оставить старый. У него был третий стеклянный глаз, который ему достали в больнице, когда первый пропал на неделю (в конце концов, месяцы спустя его обнаружили под комодом в спальне Лахи и Рэба, куда, предположительно, он закатился ночью), но он был худшего качества; более тусклый и менее реалистичный, и он хранил его как запасной.
  
  Он был мальчиком с четырьмя глазами, и ему даже не нужны были очки. Или, скорее, монокль.
  
  "Не спускай с нас глаз, Лачи!" и ее вариации стали популярной фразой среди его школьных товарищей, хотя и не в лицо ему, после того как первый мальчик, сказавший это в пределах слышимости Лачи, если не в поле зрения, был прижат к земле полудюжиной сильных молодых Ваттов и вынужден был проглотить шар с коричневой радужкой, а затем поднять его обратно.
  
  
  * * *
  
  
  Мэри Макхоун понюхала воздух. "Прентис, от тебя пахнет бензином".
  
  Прентис рухнул в кресло в гостиной. "Извини", - сказал он.
  
  Его мать смотрела на него поверх Guardian. По телевизору тихо шла игра в снукер. Прентис сидел и смотрел на нее. Мэри отложила газету, сняла очки для чтения.
  
  "Где Кен?" Спросил Прентис. На нем все еще была его черная кожаная куртка.
  
  "В постели, читает", - сказала ему Мэри. Она сложила газету, подошла к сыну и понюхала воздух над ним. "И кури! От тебя пахнет... не табачным дымом, - сказала она, возвращаясь на свое место. - Чем ты занимался?
  
  Прентис наклонился к ней. "Обещаешь, что не скажешь папе?"
  
  "Нет, Прентис", - сказала она, разглаживая юбку. Она взяла кофейную кружку с маленького столика рядом с собой и отхлебнула из нее. "Ты же знаешь, я ужасно разбираюсь в секретах, не то что твой отец".
  
  "Зубы ада". Ну что ж, - сказал Прентис. - Как бы то ни было, нас отпустили, так что...
  
  "Что выпустила?" Встревоженно спросила Мэри.
  
  "Мы были в Jac, и Билл Грей сказал, что слышал, как Уоттс говорил — ну, он сказал, что это Эшли, вот почему я сначала ему не поверил, — но он слышал их… они все сидели, все молодые; Уоттс, во всяком случае, сидели там асоциальные и угрюмые, из-за того, что Даррена убили, и в любом случае, Билл слышал, как Эш говорил, что есть только один способ справиться с этим, иначе они никогда не оправятся от этого должным образом, и им всем следует взять кувалды и все такое ...
  
  "Кувалды!" Сказала Мэри, схватившись за локти.
  
  Это то, что я сказал!" Сказал Прентис, наклоняясь вперед и расстегивая куртку. "Кувалды? И Билл сказал, что да, он был уверен; и ломы, что-то в этом роде; они собирались выбросить это из своей системы, и я поверил Биллу, потому что он такой прямой; вообще никакой стороны, и я оглянулся, и они все встали, надели пальто и выпили, и я попытался поговорить с Эшли, но они были уже за дверью, и Эш сказал что-то насчет того, чтобы тоже поехать, и у Билла была машина, и он побежал отлить, и к тому времени, когда они вышли, Эш сказал, что тоже пойдет с нами. мы выехали на парковку, которую они снесли в Кортине Дина, а потом Билл не смог завести свою машину, и мы направились к дому Уоттсов, но к тому времени они уже были там и проехали мимо нас; мы развернулись, проследили за их огнями, догнали их у тех новых домов в Далворе, но они просто бросали вещи в багажник. Я крикнул им, но они вернулись и снова закричали, так что мы последовали за ними.
  
  "Боже, я думал, они знают, где жил тот парень, который сбил Даррена, но Билл сказал, что он из Ист-Килбрайда, и я сказал, но мы направляемся в ту сторону! А они просто продолжали ехать; мимо сюда и до Инверари, и тогда я подумал, Боже, надеюсь, я знаю, что они на самом деле собираются делать, и я сказал Биллу, и он сказал, Черт возьми, давайте надеяться на это ".
  
  "Подмастерье".
  
  "Извини. В любом случае, я был прав. Они поехали в Кинглас, Глен-Кинглас, а мы следовали за ними, и они припарковались на стоянке, и мы тоже, и мы все вышли, и мы все стояли там некоторое время, и никто ничего не говорил. Затем они достали кувалды и ломы, и мы развернули машины, оставив двигатели включенными, чтобы было побольше света, затем мы с Биллом сели на берегу и наблюдали за ними… О, вау! Мам, ты бы их видела! Они разбили это гребаное мусорное ведро—»
  
  "Подмастерье!"
  
  "Извините. Но они сделали это; они стерли мать в порошок. Они били, крушили и взорвали эту чертову штуковину вдребезги, а потом и их самих разорвали в клочья; разбили металлические контейнеры внутри, превратили бетонную оболочку штуковины в пыль, и я спросил Билла, можно ли это, и он сказал, что в данных обстоятельствах… итак, я подошел к его машине и взял запасную канистру бензина, потому что Билл действительно так устроен, и спросил, все ли было в порядке? И они все стояли там, обливаясь потом, тяжело дыша и выглядя такими опустошенными, а Эш только вроде как кивнул, и я вылил бензин на остатки из мусорного ведра, а Дин бросил в него спичку, и Бум! она шла вверх, а мы просто стояли там.
  
  "И тут этот полицейский остановился! Я не мог в это поверить! Каковы были шансы? И вроде бы проехала всего пара машин; не остановились, хотя одна, конечно, притормозила, но она снова тронулась. И этот огромный сержант вышел, и он был, как раскаленный добела! В мусорном ведре при этом парне ничего не было! И мы все просто стояли там, и я подумал, о нет, это действительно может плохо закончиться, потому что там был только он один, и он проклинал нас со всех сторон, и Ватты не слишком хорошо это восприняли, и мне показалось, что я слышу Дина начинал рычать, и мне наконец удалось вставить слово в эджуэйса, когда он сказал, кто поджег это, и я сказал "я" и вышел вперед, показывая ему канистру с бензином, и рассказал ему, в чем дело; о том, что Даррен врезался в эту штуку, и это было как ... ну, я старался не использовать слишком много длинных слов, но как искупление ... и он слушал, и я был таким, когда ты действительно нервничаешь, когда, начав, ты уже не можешь остановиться, и я, вероятно, повторялся повсюду, бессвязно и не имел особого смысла , но я просто продолжала идти, а он просто стоял там с таким видом, как будто гром отразился на его лице, освещенном огнем, и я остановился и сказал, что мы знаем, что это неправильно, и мы примем наказание за это — хотя я слышал, как Дин зарычал, когда я это сказал, - но даже в этом случае, хотя мы могли сожалеть о том, что сделали это, мы тоже были рады, и так оно и было, и если бы мы обычно не уважали общественную собственность, для нас не имело бы такого большого значения ее уничтожение, как мы это сделали ".
  
  Прентис сглотнул. "И я наконец заткнулся, и никто ничего не сказал, и огонь к этому времени почти погас, и рослый сержант просто сказал: "Идите своей дорогой и молитесь, чтобы я больше никого из вас ни за что не привлек." И я такой, да, масса, и забрасываю грязью маленькие остатки костра, которые еще остались, а "Уоттс" все еще угрюмый, но они складывают все вещи обратно в багажник " Кортины ", а здоровяк просто стоит, скрестив руки на груди, и смотрит на нас, и я думаю; Гилфорд Четыре, Бирмингем Шесть, черт возьми; еще осталось несколько хороших яблок, и мы просто сели в наши машины и уехали, а здоровяк сержант все еще стоит там, сердито глядя, как Колосс, на наши задние фары ". Прентис развел руками. "Вот и все".
  
  "Что ж", - сказала Мэри. "Боже мой". Она покачала головой, посмотрела на снукер, затем надела очки и снова взялась за газету. "Хм, ну, я, наверное, не скажу этого твоему отцу. Иди и вымой руки, постарайся избавиться от этого запаха. В холодильнике много молока, если хочешь хлопьев ".
  
  "Точно, мам". Он подошел к ней, поцеловал в волосы.
  
  "Фу, какая вонь. Иди и умойся, вандал".
  
  "Спасибо, что выслушала, мам", - сказал он, направляясь к двери.
  
  "О, у меня был выбор, не так ли?" - сказала она, изображая чопорность.
  
  Прентис рассмеялся.
  
  
  ГЛАВА 7
  
  
  Мы миновали стоянку возле перекрестка Cowal Road, делая около девяноста миль в час. Я наблюдал, как мы проезжали мимо. Ничего; это была просто сырая, пустынная парковка с большим новым бетонным мусорным баком (его заменили с необычной быстротой менее чем за шесть месяцев). Мы пронеслись мимо, оставляя за собой легкий след брызг. День был тусклый, серый; из-за туч моросил мелкий дождик, горы были скрыты примерно на тысячу футов. Мы ехали на ближний свет; приборы светились оранжевым перед восхитительной Верити с прямыми руками, в черной юбке, строгих ботинках, коротко подстриженной блондинкой и поджатыми губками; моей ангельской райской птичкой, мчащейся, как летучая мышь из ада.
  
  
  * * *
  
  
  "Эй, подмастерье. Вытащить тебя из постели?"
  
  "О, вы угадали".
  
  "Это подарок. Заехать за тобой в час?"
  
  "Ммм… Да. Где ты, Льюис?"
  
  "У Уокеров в Эдинбурге".
  
  "О,… Верити там?"
  
  "Да, она идет".
  
  "А?"
  
  "Она приезжает; в Лохгэр. Шарлотта и Стив сегодня утром уезжают в Штаты, кататься на лыжах, а Верити—»
  
  "Кататься на лыжах в Штаты? Блин, этот паковый лед становится—»
  
  "Заткнись, Прентис. В итоге получается, что Верити будет на время фестиваля с Урвиллами. Она собирается отвезти нас туда ".
  
  И я сошел с ума, подумал я.
  
  "Отлично", - сказал я. "Родни нет?"
  
  Льюис рассмеялся. "Никакого Родни. Верити наконец-то стал зоной, свободной от удочек".
  
  "Ничего не могло случиться с более приятным парнем".
  
  "Согласен с оценкой и комментариями. Увидимся через тысячу триста часов".
  
  "Да, тогда увидимся". Я положил трубку.
  
  Над телефоном висела доска для игры в дартс с приклеенной фотографией Тэтчер. Я поцеловала ее. "Ееееее-ХА!" Крикнула я, прыгая обратно в спальню.
  
  "Заткнись, Прентис", - приглушенно простонал Гэв со своей кровати. Его не было видно под кучей пухового одеяла. Моя кровать стояла в другом конце комнаты, подальше от окна, и поэтому не была такой холодной, как у Гава зимой. Я упал на нее, подпрыгнул. (Технически, у меня должна быть отдельная комната Норриса, потому что я дольше всех живу в квартире, но эта комната маленькая и шумная; кроме того, Гэв не храпит и вполне счастлив устроиться на диване в гостиной, если у меня женская компания… Это другое дело; в комнате Норриса есть место только для односпальной кровати). "Включи обогреватель, ублюдок", - пробормотал Гэв.
  
  Я вскочила, нинзя подошла к кровати Гэва и со свистом сдернула одеяло.
  
  "Ого!" - Он откинул одеяло и снова завернулся в кокон. "Ублюдок!"
  
  "Гэвин", - сказала я ему. "Ты - след от колес на унитазе жизни. Но я уважаю тебя за это ". Я повернулась, схватила халат и направилась к двери; одним мощным ударом ниндзя моя правая нога коснулась всех трех выключателей тепловентилятора одновременно, и он с жужжанием ожил. "Я приготовлю немного чая".
  
  "Не знаю насчет чая; чертовски хорош в создании шума".
  
  "Спасибо, что поделился этим с нами, Гэв. Я вернусь".
  
  "Какая сегодня погода?"
  
  "Хм", - сказал я, уставившись в потолок и приложив палец к губам. "Хороший вопрос", - сказал я. "Погода подобна проявлению переноса энергии, осуществляемого между объемами газовой оболочки планеты из-за различного прогрева атмосферы на разных широтах под действием солнечной радиации. На самом деле удивлен, что ты этого не знал, Гэвин."
  
  Гэвин высунул голову из-под одеяла, дав мне повод еще раз восхититься впечатляющим способом, которым плечи парня переходят в голову без видимого сужения между ними (это, по-видимому, было основным физическим преимуществом, даруемым игрой в регби; приобретение чрезвычайно толстой шеи, точно так же, как самой важной вещью, которую можно взять с собой в спорт, был толстый череп, а из него неповрежденный череп, все еще имеющий удовлетворительную двустороннюю связь со спинным мозгом).
  
  Гэв, который, вероятно, олицетворял собой тупость, хотя, по общему признанию, не вошел бы в число первых пятнадцати, когда дело дошло до доказательства интенсивного движения в центральной нервной системе, открыл один затуманенный глаз и сфокусировался на мне с той же точностью, которую можно ожидать от сил безопасности, целящихся дубинками в ноги протестующих. "Что, черт возьми, сделало тебя таким невыносимым сегодня утром?"
  
  Я всплеснула руками и широко улыбнулась. "Гэвин, я в восторге или, по крайней мере, буду в начале второго пополудни".
  
  Наступила пауза, пока дежурный нейрон Гэвина пытался усвоить эту информацию.
  
  Интенсивная обработка, очевидно, истощила слишком много тонко растянутого серого вещества Гэва, чтобы в ближайшем будущем он мог говорить, поэтому он ограничился ворчанием и снова погрузился в воду. Я помчался на кухню, напевая "Walking On Sunshine".
  
  
  * * *
  
  
  Я наблюдал, как оранжево-белые стрелки качаются по своим выверенным дугам. Девяносто. Боже. Я сидел позади Льюиса, который сидел на переднем пассажирском сиденье. Я отчасти пожалел, что не сел позади Верити; я бы не видел так много ее — даже намека на это тонкое, гладкое лицо, сосредоточенно нахмуренное, когда она гнала большой черный "Бимер" к следующему повороту, — но я также не смог бы разглядеть спидометр. Льюис казался невозмутимым.
  
  Я немного неудобно поерзал на сиденье. Я снова туго затянул ремень безопасности. Я убедился, что Верити не смотрит, и немного поправил джинсы. Папка с работами Рори лежала на сиденье рядом со мной; я положила папку к себе на колени, скрыв выпуклость. Для этого была причина.
  
  Вскоре после того, как Верити и Льюис подобрали меня, мы ехали по участку скоростной двухполосной дороги между Думбартоном и Александрией. Верити пару раз сделала что-то вроде извивающегося движения, откидываясь на спинку сиденья. Эта сила была приложена ее длинными ногами в черных нейлоновых чулках, и хотя большая часть давления была оказана ее левой конечностью, некоторое остаточное усилие также толкнуло ее правую ногу вниз, и каждый раз мы ускорялись, всего на мгновение, когда ее толстая подошва Doc Marten давила на акселератор.
  
  "Ты в порядке?" Льюис спросил, и в его голосе звучало удивление.
  
  Она скорчила смешную рожицу. "Ага", - сказала она, переключаясь на четвертую, когда машина, которую она ждала, чтобы обогнать, вернулась на полосу замедленного движения. Мы все были вжаты в свои сиденья. "Иногда проблема с ношением трусиков; они немного оттягивают, понимаешь?" Она сверкнула улыбкой Льюису, затем мне, затем снова посмотрела вперед.
  
  Льюис рассмеялся: "Ну, нет, не могу утверждать, что я действительно знаю, но я поверю тебе на слово".
  
  Верити кивнула. "Просто разбираюсь здесь со своими делами". Она снова откинулась на спинку сиденья, ее задница оторвалась от сиденья. Машина, уже набиравшая скорость восемь миль в час, разогналась до сотни. Сзади быстро приближался грузовик. Верити пошевелила задом, снова опустила его, спокойно затормозила и переключилась на пятую скорость, медленно двигаясь за зеленым грузовиком Parceline, ожидая, пока он обогонит автоцистерну Esso. "Парселин, парселин..." - выдыхала она, постукивая пальцами по толстому рулевому колесу. Она произнесла это по-французски, произнеся слово так, чтобы оно рифмовалось с "Вазелин".
  
  "Так лучше?" Поинтересовался Льюис.
  
  "М-м-м", - кивнула Верити.
  
  Тем временем я падала в обморок на заднем сиденье, просто думая о том, что скрывает эта обтягивающая черная юбка до середины бедер.
  
  Моя эрекция, наконец, утихла только после длинного открытого поворота налево, ведущего в Глен-Кинглас, и это был в основном неприкрытый страх; Верити потерял самообладание всего на секунду, заднюю часть машины вынесло на встречную сторону дороги, когда мы пронеслись за поворотом. Сидя сзади, я, может быть, чувствовал себя хуже, но я был ошеломлен. К счастью, впереди не было машин; идея установить близкие — действительно потенциально проникающие — отношения с камнями на противоположной стороне дороги была достаточно плохой; но даже перспектива лобового столкновения с другим куском металла, едущим с какой-либо отдаленно напоминающей скорость, которую мы поддерживали, могла привести к тому, что я самым неловким образом оставлю свой след на кожаной обивке баварского macht-wagen.
  
  Верити просто воскликнула "Ого-го!", как будто она чего-то добилась, дернула руль один раз и резко ускорилась.
  
  Как бы то ни было, это один из незначительных прискорбных фактов жизни, что распускающийся вилли склонен забивать выбившиеся волоски из пупка под крайнюю плоть, когда он снова прокручивается вперед, и именно поэтому я поправлял одежду, когда мы затормозили на повороте над Кэрндоу.
  
  Я открыл папку "Дорога ворона", лежавшую у меня на коленях, и пролистал несколько бумаг. Я перечитал различные фрагменты уже пару раз, ища во всем этом что-то глубокое и таинственное, но ничего не нашел; я даже провел собственное небольшое исследование и узнал от мамы, что у папы в кабинете есть еще кое-какие бумаги Рори; она пообещала, что попытается найти их для меня. Я достал лист бумаги из папки и поднял страницу с нацарапанными разноцветными заметками, положив ее на одно приподнятое колено, разглядывая ее критическим взглядом, гадая, видит ли Верити, что я делаю. Я прочистил горло. Я скорее надеялся, что Льюис или Верити, возможно, уже спросили меня, что содержится в файле, и что я делаю, но — к сожалению — ни один из них этого не сделал.
  
  "Звуки?" Спросил Льюис.
  
  "Звуки". Верити кивнула.
  
  Я вздохнул. Я положил лист обратно в папку, а папку - на другое заднее сиденье.
  
  Мы обогнули вершину Верхнего озера Лох-Файн, слушая старую кассету Мадонны, the Material Girl поет "Папа, не проповедуй", что вызвало улыбку, по крайней мере, у меня.
  
  ... Обратно в Галланах, на Рождество и Хогманай. Я чувствовал странную смесь надежды и меланхолии. Огни приближающихся машин ярко сияли в пасмурном свете дня. Я смотрел на огни, моросящий дождь и серые, всепроникающие облака, вспоминая другую поездку на машине, год назад.
  
  "По-моему, звучит глупо, Прентис", - сказала Эшли, закуривая очередную сигарету.
  
  "По-моему, это звучит глупо", - согласился я. Я смотрел, как горит красный кончик ее сигареты; белые фары проносились по другой стороне автострады, когда мы в темноте направлялись на север.
  
  Даррен умер пару месяцев назад; я поссорилась с отцом и большую часть лета провела в Лондоне, гостила у тети Ильзы и ее давнего компаньона, единственное имя которого, похоже, было мистер Гиббон, что, как мне показалось, почему-то делало его похожим на кота… Так или иначе, я жил с ними в мрачнейшем Кенсингтоне, в великолепном трехэтажном особняке мистера Гиббона на Аскот-сквер, недалеко от Аддисон-роуд, и работал в филиале Mondo-Food на Виктория-стрит (в то время они пробовали новую линию Хаггисбургеров, и менеджер подумал, что мой акцент поможет им переориентироваться. Единственной проблемой было, когда люди спрашивали: "Ого, а что это такое?" Я продолжал им рассказывать. Я не верю, что они больше не присутствуют в меню). Я скопил немного денег, меня безумно тошнило от Лондона, фаст-фуда и, возможно, от людей тоже, и я собирался уезжать.
  
  Эш был в Лондоне на программном собеседовании с какой-то крупной страховой компанией и предложил подвезти меня домой или, во всяком случае, в Галланах, поскольку я сам был изгнан из Лохгейра. Ее потрепанный 2CV с пестрыми панелями выглядел неуместно на Аскот-сквер, где, я думаю, все, что меньше, чем двухлетний Golf GTi, Peugeot 209 или Renault 5, считалось лишь немногим выше статуса "бэнгера", даже в качестве третьей машины, не говоря уже о второй.
  
  "Извини, что опоздала, Прентис", - сказала она и поцеловала меня в щеку. Накануне вечером они с Льюисом ужинали в ресторане. Большой брат жил в Ислингтоне, зарабатывал на жизнь телевизионными комедийными шоу, будучи одним из примерно двадцати имен, которые появляются на экране под надписью "Дополнительные материалы от:, и пытался быть стендап-комиком. Меня тоже пригласили на ужин, но я отказался.
  
  Я надеялась, что она просто заберет меня, и мы продолжим путь, но Эш давно не видела тетю Ильзу и настояла на том, чтобы обменяться с ней и мистером Джи чем-то большим, чем просто любезностями.
  
  
  * * *
  
  
  Тетя Илза была крупной, шумной женщиной с отталкивающе сильным дружелюбием; я всегда думал о ней как о самом отдаленном форпосте клана Макхоан (если не считать все еще якобы странствующего дяди Рори); надежный оплот женщины, которая — по крайней мере, для меня — всегда олицетворяла растрепанные ветви нашей семьи. Будучи на пару лет старше папы, она прожила в Лондоне три десятилетия, время от времени. В основном она была в отъезде; путешествовала по миру с мистером Гиббоном, ее постоянным спутником двадцать девять из этих тридцати лет. Мистер Гиббон был промышленником, чья фирма наняла рекламное агентство, в котором тетя Ильза работала, когда впервые переехала в Лондон.
  
  Они встретились; он нашел ее компанию приятной, она нашла для него новый слоган. Не прошло и года, как они жили вместе, и он продал свою фабрику, чтобы уделять больше времени более ответственному делу - составлять компанию тете Ильзе в ее странствиях; с тех пор они более или менее постоянно переезжали.
  
  Мистер Гиббон был седовласым мужчиной, похожим на эльфа, на десять лет старше тети Ильзы, и таким же миниатюрным и хрупким, насколько она была высокой и ширококостной. Очевидно, он был довольно обаятелен, но поскольку основа его обаяния, казалось, покоилась на непритязательной уловке обращаться к каждой встреченной им женщине по максимально полному варианту ее имени (так что каждая Джули становилась Джулианой, каждая точка расширялась до Доротеи, все Мэри становились Марианами, Сьюз Сюзанна и т.д. Извините; и так далее) А также слегка извращенная привычка называть всех молодых девушек «мадам», а всех пожилых женщин "девочками", это было очарование, к которому я, по крайней мере, был совершенно невосприимчив в профилактических целях.
  
  "А ты ...?" спросил он Эшли, приветствуя ее в коридоре.
  
  "Эш", - сказала она. "Рада познакомиться с тобой".
  
  Я ухмыльнулся, подумав, что мистеру Гиббону будет нелегко найти убедительное дополнение к необычному прозвищу Эша.
  
  "Ашкеназия! Заходи! Заходи!" Он повел меня в библиотеку.
  
  Эш повернулся ко мне, когда мы шли следом, и пробормотал: "Он пианист, не так ли?"
  
  Совершенно не понимая, что она имела в виду, я слегка усмехнулся в спину мистеру Гиббону и кивнул. "Да, разве он не справедлив".
  
  Тетя Ильза была в библиотеке; в то время у нее была сильная простуда, и я испытываю искушение сказать, что мы застали ее за изучением карты, но неэлегантная правда заключается в том, что, когда мы вошли, она рылась на полках в поисках книги, которую положили не туда.
  
  Следующие полчаса или около того она провела, рассказывая о запланированном ею длительном отпуске в Патагонию чрезвычайно громким голосом и с энтузиазмом, который, вероятно, смутил бы аргентинский совет по туризму. Я сидел, волнуясь, желая оказаться подальше отсюда.
  
  
  * * *
  
  
  Каким-то чудом 2CV не отбуксировали, когда я наконец вытащил Эша; мы добрались до трассы М1, подобрали попутчика и — я бы сказал, что это выходит за рамки call of duty - высадили его там, куда он направлялся, в Ковентри. Мы заблудились в Нанитоне, пытаясь вернуться на трассу М6, и теперь в сумерках ехали через Ланкашир, все еще в часе или больше от границы.
  
  "Прентис, есть много более веских причин не разговаривать с твоим отцом, поверь мне".
  
  "Я верю тебе", - сказал я.
  
  "А как же твоя мать?"
  
  "Нет, она все еще разговаривает с ним".
  
  Она фыркнула. "Ты понимаешь, что я имею в виду. Я надеюсь, ты все еще встречаешься с ней".
  
  "Да, она пару раз приезжала к дяде Хэмишу и однажды отвезла меня обратно в Глазго".
  
  "Я имею в виду, что за серьезный спор? Ты не можешь просто согласиться с тем, что ты не согласен?"
  
  "Нет, мы с этим не согласны". Я покачал головой. "Серьезно, это так не работает; никто из нас не может оставить это в покое. Нет почти ничего из того, что кто-либо из нас мог бы сказать, что нельзя было бы понять неправильно, проявив немного воображения. Это как быть женатым ".
  
  Эш рассмеялся. "Откуда тебе знать? Я думал, твои мама и папа были очень счастливы".
  
  "Да, я полагаю. Но вы понимаете, что я имею в виду; когда брак или отношения идут не так, как надо, и кажется, что все, что говорит или не говорит один человек, делает или не совсем делает, настраивает другого не в ту сторону. Вот так."
  
  "Хм", - сказал Эш.
  
  Я смотрел на красные задние огни. Я чувствовал себя очень уставшим. "Я думаю, он злится, что, дав мне свободу думать самостоятельно, я не последовал за ним до конца".
  
  "Но, Прентис, ты же даже не веришь в христианство или что-то в этом роде. Черт, я не могу понять, во что ты все-таки веришь… В Бога?"
  
  Я неловко поерзал на тонком сиденье. "Я не знаю; не Бог, не как таковой, не как человек, что-то в человеческой форме или даже в реальной вещи, просто ... просто поле… сила —»
  
  "Следуй за силой, Люк, а?" Эш ухмыльнулась. "Я помню тебя и твои "Звездные войны". Разве ты не написал Стивену Спилбергу?" Она рассмеялась.
  
  "Джордж Лукас". Я с несчастным видом кивнул. "Но я даже не имел в виду ничего подобного; это был просто фон для фильма. Я имею в виду своего рода взаимосвязь; эффект поля. У меня не покидает ощущение, что это уже есть, как в квантовой физике, где материя - это в основном пространство, а пространство, даже вакуум, постоянно бурлит процессом создания и уничтожения, и ничто не является абсолютным, и две частицы на противоположных концах Вселенной реагируют друг с другом, как только в одну из них вмешиваются; все такое прочее. Это как будто там, и это смотрит нам в лицо, но я просто не могу ... не могу получить к этому доступ ".
  
  "Может быть, до нее не добраться", - сказала Эш с сигаретой во рту, держа руль коленями и делая размашистые круговые движения плечами (к счастью, мы ехали по тихому участку автострады). Она снова вынула сигарету изо рта, снова положила руки на руль. Я надеялся, что ее не клонит в сон; гул двигателя маленького "Ситроена" был каталептически монотонным.
  
  "Как нет?" Спросил я. "Почему она не должна быть доступна?"
  
  "Может быть, это как твоя частица; неизбежно неопределенная. Как только ты понимаешь одну часть того, что это значит, ты теряешь всякий шанс понять остальное ". Она посмотрела на меня, нахмурив брови. "Что это была за рутина, которую обычно выполнял Льюис? О Гейзенберге?"
  
  "О", - сказал я, теперь уже раздраженный. "Я не могу вспомнить".
  
  "Что-то о том, как я была в школе, ворвалась в этот кабинет и сказала: "Слушай, Гейзенберг, ты здесь директор или нет? А он сказал: "Мы ... " Она издала короткий смешок. "Имейте в виду, то, как Льюис это рассказал, было смешнее".
  
  "Немного", - признал я. "Но—»
  
  "Льюис, кажется, делает это в старой альтернативной комедийной сцене, не так ли?" Сказал Эш.
  
  "Так нам сказали", - сказал я, отводя взгляд. "Хотя я не думаю, что Бен Элтон или Робин Уильямс еще рассматривали возможность досрочного ухода".
  
  "Да, но все же это хорошо для него, а?"
  
  Я посмотрел на Эш. Она смотрела на дорогу, когда мы с ревом неслись вниз по небольшому склону на всех семидесяти. Ее лицо ничего не выражало; этот длинный нос Модильяни казался ножом на фоне темноты. "Да", - сказал я и почувствовал себя маленьким и подлым. "Да, молодец".
  
  "Это правда, что вы нечасто видели его в Лондоне?"
  
  "Ну, у него есть свои друзья, а я обычно слишком уставал после работы". (Ложь; в основном я бродил по художественным галереям и ходил в кино.) "И я тоже не смог бы оплатить свой путь".
  
  "Ах, Прентис", - сказала Эшли с упреком. Она покачала головой (длинная грива светлых волос была подвязана, чтобы они не рассыпались по плечам). "Он хотел бы видеть тебя чаще. Он скучал по тебе".
  
  "Ну что ж", - сказал я.
  
  Я снова некоторое время смотрел на огни. Эшли вела машину и курила. Я почувствовал, что засыпаю, и встряхнулся, просыпаясь. "Ах, дорогая..." Я потерла лицо обеими руками и спросила: "Как ты не спишь?"
  
  "Я играю в игры", - сказала она мне.
  
  "Ах, да?"
  
  "Да", - кивнула она, облизывая губы. "Например, назови этот задний фонарь".
  
  "Что?" Я рассмеялся.
  
  "Верно", - сказала она. "Видишь ту машину впереди?"
  
  Я посмотрел на два красных светофора. "Да".
  
  "Видишь, как высоко расположены огни, не слишком далеко друг от друга?"
  
  "Рено 5".
  
  "Без шуток!"
  
  "Угу. Один из них он захватывает?"
  
  "Да?"
  
  "Огни с горизонтальным разделением; это старая "Кортина"; отметка 3".
  
  "Боже мой".
  
  "Вот и "Бимер". Новая пятая серия, я думаю ... вот-вот проедет мимо нас; внизу должны быть слегка наклонные фары".
  
  BMW обогнал нас; его задние фонари были слегка наклонены снизу. Мы обогнали старый Ford и 5-й чуть позже.
  
  "Конечно", - сказал Эш. "В быстрой машине веселее, когда ты совершаешь все обгоны, но даже просто сидя на семидесяти, иногда удивляешься, как много ты пропускаешь. Теперь." Она подняла один палец. "Слушай и чувствуй, когда мы возвращаемся на медленную полосу".
  
  Эш повернул древний 2CV влево, затем выпрямился.
  
  "Что?" Спросил я.
  
  "Ничего". Она ухмыльнулась. "Пропустила все кошачьи" глаза. Безударный перестроение. Отличный навык, знаешь ли. Она посмотрела на меня с притворно серьезным видом. "Не так-то просто в Ferrari или чем-то еще; шины слишком широкие. Но маленькие узкие шины, как у этой штуки, практически идеальны ".
  
  "Позволь мне откинуться на спинку стула в изумлении, юная Эшли", - сказал я, скрестив руки на груди и повернувшись на стуле лицом к ней. "Я и понятия не имел, что можно получить такое разнообразное удовольствие от простой ночной поездки на автомобиле".
  
  Эшли рассмеялась. "Мощеные улицы еще веселее, если ты девчушка".
  
  "Хм. Доверяю тебе снизить тон всего разговора и в то же время внести нотку зависти к клитору".
  
  Эш рассмеялся громче, раздавил окурок в пепельнице и щелчком закрыл ее. "Ох, это подарок; мне было бы стыдно за себя, если бы я не была так чертовски мила с ним ". Она откинула голову назад и расхохоталась над этим, прежде чем покачать головой и вернуть свое внимание к дороге. Я тоже немного посмеялась, затем уставилась в боковое окно, внезапно задаваясь вопросом, спала ли Эш с Льюисом прошлой ночью.
  
  Она включила индикатор. "Вы, старые дорожные службы. Пойдем, тетя Эшли купит тебе кофе и булочку с начинкой".
  
  "Ну и дела, ты точно знаешь, как развлечь мальчика".
  
  Эш только ухмыльнулся.
  
  
  * * *
  
  
  Когда я проснулся около полудня в квартире на Кроу-роуд, Дженис Рей уже ушла. Полагаю, на работу. Там была записка на маленьком синем листке писчей бумаги: "Ты лучший стендапер. Позвони мне как-нибудь, если захочешь. Дж."
  
  Я посмотрел на это второе предложение со странным чувством грусти и облегчения.
  
  Вытираясь после душа, я стояла и смотрела на два постера фильма в рамках на стене ванной. Париж, Техас и Опасные связи.
  
  Я выпил кофе с тостами, умылся и вышел из дома. Я положил папку "Дорога ворона" в сумку от Tesco и вернулся в нашу квартиру под серым небом и под легким порывистым ветром, раскачивая переноску туда-сюда и насвистывая.
  
  Наша квартира находилась на Грант-стрит, недалеко от Сент-Джордж-Кросс (и, как ни странно, недалеко от Эшли-стрит). Когда я вернулся, моих соседей по квартире не было дома, что меня вполне устраивало; меня не прельщала перспектива столкнуться с однозначными ответами, которые были лучшим проявлением остроумия Гэва и которые неизбежно следовали за любым моим сексуальным приключением или приключением Норриса — реальным или воображаемым — о котором Гэв когда-либо узнавал. Если мне повезет, Гэв будет настолько шокирован самой мыслью, что я познал плоть с тетей — даже с одной из тех, кто на самом деле не является тетей, - что просто сделает вид, что этого не было. Черт возьми, если мне действительно повезет, я подумал, что он может вообще перестать со мной разговаривать… но это казалось маловероятным. Или предпочтительнее, если честно; часть меня скорее предвкушала подобную насмешку. Однажды я мельком увидела свое лицо в зеркале в прихожей, когда Гэв ругал меня за такие распутные наклонности, и я улыбнулась.
  
  Я сварил себе еще кофе, растянулся на диване — ноги у меня дрожали от усталости, — открыл папку, вытащил листы бумаги и начал читать.
  
  "Воронья дорога", похоже, было названием Большой идеи дяди Рори. Судя по заметкам, он, похоже, не был уверен, будет ли это роман, фильм или эпическая поэма в окончательном виде. На нескольких страницах даже обсуждалась возможность того, что это будет концептуальный альбом. Я лежал на диване и содрогался при одной мысли. Итак, семидесятые.
  
  Материалы в папке, похоже, делились на три основные категории: заметки, фрагменты описательной прозы и стихи. Несколько заметок были датированы началом и концом семидесятых. Заметки были на разных листах бумаги, в основном на вкладышах; разлинованные, простые, в квадрате, в виде графиков. Некоторые из них были на оберточной бумаге, некоторые - на страницах, вырванных из чего-то, похожего на школьные тетради, а некоторые - на сложенных компьютерных распечатках с зеленой подкладкой. Салфетки и старые пачки из-под сигарет, к сожалению, не вписывались в интерьер. Заметки были нацарапаны не менее пестрым разнообразием разноцветных ручек (шариковых, фетровых и микролинейных) и содержали множество сокращений и сжатий: H crshd twn carige & tr? Более раннее высказывание старшего: "ребенок от Т. ливинга и т. деда((?)) Чрст-лк фигр (чнг нм начинать с Т!!???); фмл Чрст от new times? Scot mrtyrf или Birnam wd idea — disgsd army??? (2 глупых?)… и это был один из наиболее понятных фрагментов.
  
  2 действительно, глупо.
  
  Проза была в основном о местах, где побывал Рори; они читались как отрывки из его рассказов о путешествиях. Сан-Хосе é, Калифорния: Внезапно сам дом Винчестеров показался эмблемой беспокойной американской души… о каком-то странном доме, который Рори хотел использовать в своей истории, судя по некоторым загадочным заметкам в конце отрывка.
  
  Потом была поэзия:
  
  ... Мы знаем эту жизнь
  
  это всего лишь последовательность
  
  бесконечных жестоких образов,
  
  с акцентом,
  
  для пущего эффекта,
  
  по относительным впадинам
  
  чьи дерзкие вздохи
  
  сначала замаскированный
  
  но приведи нас к следующему позору.
  
  "Значит, не устраиваюсь на работу с карточками Hallmark", - пробормотала я себе под нос, потягивая кофе.
  
  Но я продолжал читать.
  
  Моя голова была не в том состоянии, чтобы переварить все это, но, насколько я мог понять, дядя Рори годами пытался придумать что-нибудь Креативное (заглавными буквами, курсивом). Что-то, что утвердило бы его как писателя: сценарист, поэт, автор текстов для рок-группы, романист, драматург… это не имело значения. Быть признанным за то, что он вел прославленный дневник во время странствий по Индии, когда был молод и наивен, для него было недостаточно. Это было несерьезно. Эта работа, Дорога Ворона, была бы Серьезной. Это было бы о Жизни и Смерти, Предательстве , Любви и Смерти, империализме, Колониализме и Капитализме. Это было бы о Шотландии (или Индии, или "Эревоне"???) и Рабочий класс, и Эксплуатация, и Действие, и в произведении были бы персонажи, которые представляли бы все эти вещи, и развитие истории само по себе доказало бы Субъективность Истины.
  
  ... Там были страницы с подобными вещами.
  
  Там были также страницы стихотворений, скомпонованных в своего рода рифмованную структуру, так что они вполне могли бы сойти за песни, несколько абзацев ссылок на критические работы (особенно на Барта; Смерть автора! выкрикивал то, что выглядело как набросок на целую страницу заметок, посвященных идеям о романе / стихотворении с отрывными листами?? Там были заметки о месте съемок фильма и листы с описанием внешнего вида персонажей и типа актеров, которые могли бы их сыграть, окруженные каракулями, лабиринтами и невдохновленными рисунками лиц. Там был список групп, которые могли бы быть заинтересованы в записи альбома (музыкальная шкала, охватывающая весь путь от Yes до Genesis), и пачка эскизов декораций для сценической презентации. Чего не было, так это каких-либо указаний на то, что Рори действительно написал какую-либо часть этого великого произведения. Единственными вещами, которые можно было бы отнести к повествовательным, были стихи, и они, казалось, не имели никакого отношения друг к другу, за исключением того факта, что многие из них, казалось, были смутно посвящены Смерти или Любви. Непрочная - вот слово, которое пришло на ум.
  
  Я снова заглянул в папку, чтобы посмотреть, не пропустил ли я что-нибудь.
  
  У меня была. Там был еще один маленький листок синей писчей бумаги, в руке Дженис Рей. "Прентис — взглянул на это— " (затем слово "в то время", сильно зачеркнутое, за которым следует слово "до", также почти стертое) " — Больше ничего не могу найти; у R была другая папка. (?) Если ты найдешь это и поймешь, что это все значит, дай мне знать; он сказал, что в этом спрятано что-то секретное. (Галланах)?"
  
  Я покачал головой из стороны в сторону. "Галланах?" Переспросил я глупым высоким голосом, как будто цитировал. Я потянулся, кряхтя от боли, когда мышцы моих ног отомстили за то, что были проигнорированы двенадцать часов назад.
  
  Я потянулся за своим кофе, но он был холодным.
  
  
  * * *
  
  
  "Дорогой Боже, мы умоляем тебя, обрушь ответный гнев за их собственную мерзость на этих мерзких маленьких педерастов из "Красных кхмеров" в целом и на их мучителей, и на их лидера Пол Пота, в частности; пусть каждая капля боли, которую они причинили людям своей страны — язычникам или нет, - отразится на их центральной нервной системе со всей агонией, которую они изначально причинили своим жертвам. Также, Господь Бог, мы просим тебя помнить о темных деяниях любых коммунистических так называемых дознавателей в это время великих потрясений в восточной Европе; мы знаем, что ты не забудешь их преступлений, когда придет их час расплаты, и их гортанные славянские голоса взывают к тебе о милосердии, и ты вознаграждаешь их всем состраданием, которое они когда-либо проявляли к тем несчастным душам, которые были им переданы. Подмастерье?"
  
  Я подпрыгнул. Я почти заснул, пока дядя Хэмиш бубнил дальше. Я открыл глаза. Дерево выжидающе смотрело на меня.
  
  "О", - сказал я. "Умм… Я бы просто хотел замолвить словечко за Салмана Рушди. Или, по крайней мере, возьмите одну для старого аятоллы Рухоллы Хомейни ... " Я посмотрел на дядю Хэмиша, который тихими знаками показывал, что я должен сложить руки и закрыть глаза. Мы сидели лицом друг к другу за карточным столом в гостиной викторианской виллы дяди Хэмиша и тети Тоун в привлекательном пригороде Галланаха Баллимеанохе. Я закрыл глаза.
  
  "А", - сказал я. "Дорогой Боже, мы молимся, чтобы помимо страданий от каких-либо общих физических неприятностей, связанных с ирано-иракской войной, которые, по твоему справедливому мнению, принадлежат ему, ты мог найти в его страданиях запасную часть, э-э, антисоздания, для мистера Р. Хомейни, покойного президента Тегерана и Кума, испытать хотя бы часть, э-э, отчаяния и постоянного беспокойства, которым в настоящее время подвергается романист мистер С. Рушди из Бомбея и Лондона, каким бы язычником и умником он ни был. Аминь."
  
  "Аминь", - эхом откликнулся дядя Х. Я открыл глаза. Дядя Хэмиш уже поднимался со своего места, сияя здоровьем и хорошим настроением. Он потер руки. "Очень хорошо", - сказал он, направляясь к двери в своей странно жесткой и скрипучей манере. "Давайте приготовим что-нибудь перекусить", - усмехнулся он, придерживая для меня дверь открытой. "Кажется, Антония приготовила что-то под названием треска по-креольски". Он принюхался к рыбному запаху в холле; мы перешли в столовую.
  
  "Не креольский омар? Или козленок?" Поинтересовался я.
  
  Но я не думаю, что дядя Хэмиш услышал меня. Он напевал что-то мрачное и выглядел довольным собой.
  
  Дядюшка Эйч разработал увлекательную ересь, основанную на идее, что именно то, что вы делали другим людям при жизни, вернется к вам, как только вы умрете. Мучители умирают - в агонии - сотни, может быть, тысячи раз, прежде чем их опустошенные души наконец высвобождаются из пасти грозного и мстительного Бога. Те, кто санкционирует ужасные деяния, совершенные палачами (или кем бы то ни было), также разделяют ту долю этой ретроспективной агонии, которую божество - или его ангельские представители, рассчитывающие затраты и выгоды, — сочтут заслуживающими. После опроса Дерева о деталях этой схемы, кажется, что упомянутое бремя перенесенной боли списывается со счета парня, находящегося на острие оригинального действия, или, скорее, владеющего им, что, я полагаю, кажется только справедливым.
  
  Очевидно, дядя Хэмиш ожидает божественного вдохновения для решения сложной проблемы: будут ли хорошие вещи, которых человек достиг в своей жизни, также пережиты заново с другой стороны (так сказать) или просто вычтены из неприятных вещей. В данный момент он, кажется, склоняется к идее, что если ты сделал за свою жизнь больше хорошего, чем плохого, то попадешь прямиком в Рай, и это устройство, по крайней мере, учитывает достоинства простоты; остальное звучит как выдумка мстительного бюрократа под кислотой, внимательно изучающего что-то, нарисованное Иеронимусом Босхом в один из его мрачных, но богатых воображением дней.
  
  Тем не менее, здесь есть свои достопримечательности.
  
  Тетя Тон и двое детей семьи, Джош и Бекки, а также маленькая дочь Бекки, Иона, уже были в столовой, наполняя ее суетой и болтовней.
  
  "Помолился?" Весело спросила тетя Тон, ставя на стол дымящееся блюдо с картошкой.
  
  "Спасибо, да", - ответил Хэмиш. В наши дни мой дядя молится в одиночестве, и так было с тех пор, как его сын ушел из дома, чтобы стать набожным капиталистом (ни его жену, ни его дочь никогда не беспокоила уникальная разновидность осуждающего христианства моего дяди; как правило, женщины Макхоан, будь то по крови или в браке, демонстрировали явное нежелание принимать всерьез страсти своих мужчин, по крайней мере, за пределами спальни). Я думаю, именно поэтому дядя Хэмиш был так рад, когда я приехала погостить к его семье, а также — возможно — почему он не спешил способствовать примирению между мной и моим отцом.
  
  Мы поужинали острой рыбой, которая не давала мне покоя большую часть вечера в Jac, встречаясь с приятелями, пока я не утопил ее в океане пива.
  
  
  * * *
  
  
  "С Новым годом!" Закричала Эшли, размахивая бутылкой виски "дженерик" скорее с энтузиазмом, чем с осторожностью; она разбила бутылку об обшитую дубовыми панелями стену переполненного вестибюля замка, но, по-видимому, не причинила вреда ни тому, ни другому. Одетая в блестящий жакет и длинную черную юбку, обвитую дурацкими бечевками, пучками и прядями бумажных гирлянд от party poppers, с собранными в пучок длинными волосами, она окутала меня очень дружеским поцелуем, вдыхая пары виски и вина. Я поцеловал ее в ответ, и она со смехом оттолкнула меня. "Во, Прентис!" - прокричала она, перекрывая шум. Зал был битком набит людьми; из главного зала за его пределами лилась музыка; трубы и скрипки, таборы и аккордеоны, гитары и пианино, несколько из них играли одну и ту же мелодию.
  
  "Я думал, ты сдалась", - сказал я, указывая на сигарету, которую она засунула за ухо. Джош и Бекки все еще стояли в дверях, приветствуя знакомых.
  
  "Я так и сделала", - сказала она, вынимая сигарету из-за уха и засовывая ее в рот. Она оставила ее там на несколько секунд, затем вернула в прежнее положение. "Видишь? Все еще сдаюсь; никакого соблазна вообще. "
  
  Мы с Эшем прокладывали себе путь сквозь толпу людей, пока я расстегивал куртку и пытался вытащить из бокового кармана полбутылки виски. Мы добрались до зала, который на самом деле был менее переполнен, хотя все еще был полон. В каминной решетке ревел огромный огонь; люди балансировали на стульчике, который располагался вокруг очага, и на всех остальных доступных насестах, включая лестницу и пианино.
  
  Несколько энтузиастов в гуще толпы пытались станцевать Восьмикратный барабан, что в данных обстоятельствах было немного похоже на попытку инсценировать боксерский поединок в телефонной будке; не совсем невозможно, просто бессмысленно.
  
  Мы с Эш нашли свободное место рядом с пианино. Она потянулась через пианино к куче маленьких пластиковых стаканчиков, схватила один и сунула мне в руку. "Вот, выпей". Она плеснула немного виски в чашку. "Как у тебя дела?"
  
  "Отлично", - сказал я. "Сломался, и я вижу, как 2.1 исчезает за горизонтом событий, но к черту это; у меня все еще есть моя целостность и мой шарф Мебиуса, и мальчик может пройти долгий путь с этими вещами. Ты уже нашел работу?"
  
  "Что?"
  
  "Давай отойдем подальше от этого гребаного пианино".
  
  "Что?"
  
  "Ты уже нашел работу?
  
  "Нет. Привет". Она положила руку мне на плечо. "Слышал, как называется последний фильм Дэвида Боуи?"
  
  "Это звучит по-льюисовски", - крикнул я.
  
  "Нет", - покачала она головой. "Счастливого Рождества, мистер Чаушеску"! Эшли рассмеялась как ненормальная; трезвенник мог бы сказать, что у нее изо рта так и пахло.
  
  "Очень смешно", - прокричал я ей в ухо. "Я так много не смеялся с тех пор, как взорвали генерала Зию. Кстати, где Льюис? Мы ждали, что они появятся у Хэмиша и Тона, но они так и не появились. Они с Джеймсом здесь? "
  
  На секунду Эш выглядела обеспокоенной, затем ее улыбка вернулась. Она обняла меня за плечи. "Недавно видела Джеймса с аккордеоном. Эй, не хочешь прогуляться вокруг зубчатых стен?" Она наполовину вытащила косяк из нагрудного кармана и дала ему упасть обратно. "Здесь есть номер, но миссис Макспадден продолжает бродить по нему, и я, кажется, помню, что она проявила чрезмерный и чрезвычайно громкий интерес к одному из них в прошлом году, когда маленький Джимми Колдер разгорелся. Ты идешь?"
  
  "Не прямо сейчас", - сказал я, оглядывая толпу, отмечая несколько взмахов руками и какие-то отдаленные звуки, которые, вероятно, были криками. Я встал на цыпочки, чтобы оглядеть зал; казалось, в одном конце происходила битва бумажных самолетиков. "Ты видел Верити?"
  
  "Ненадолго", - сказала Эш, наливая себе еще виски. Я отказался. "Привет". Эш толкнула меня локтем. Наверху танцы".
  
  "Верити там?"
  
  "Возможно", - сказала Эш, приподнимая брови.
  
  "Давайте проверим это".
  
  "Так держать, Прент".
  
  ... Нет Правды в Солнечном, громком от звуков и темном от света, и все же менее многолюдном. Мы с Эш танцевали, потом кузен Джош пригласил ее, и я некоторое время сидела, наблюдая за танцами людей — я всегда думала, что это лучший способ получить истинное удовольствие от танца, но, похоже, я необычна тем, что не получаю никакого реального удовольствия от выполнения движений, — а потом увидела Хелен Урвилл, входящую в зал с банкой светлого пива в руках. Я подошел к ней сквозь толпу танцующих.
  
  "С Новым годом!"
  
  "Привет, подмастерье. И тебе того же...»
  
  Я поцеловал ее, затем поднял и закружил; она вскрикнула.
  
  "Как дела?" Крикнул я. Хелен Урвилл, элегантно высокая и рассудительно худощавая, с прямыми густыми волосами цвета обсидиана, в повседневном костюме, вернувшаяся в отпуск из Швейцарии и выглядящая такой же ухоженной, как всегда, передала мне банку светлого пива.
  
  "Я в порядке", - сказала она.
  
  Я посмотрел на жестянку, которую она мне протянула. "Carling Black Label?" Недоверчиво переспросил я. Почему-то это было не совсем в стиле Хелен.
  
  Она ухмыльнулась. Попробуй немного."
  
  Я попробовал немного; жидкость вспенилась, попала мне в нос. Я захлебнулся, отступил назад, с меня капало, в то время как Хелен забрала банку обратно и стояла, ухмыляясь. "Шампанское?" Сказал я, вытирая подбородок.
  
  "Лэнсон".
  
  "Что еще? О, ты такая стильная, Хелен", - сказал я. "Хочешь потанцевать?"
  
  Мы потанцевали и распили банку шампанского. "Как Диана?" Я прокричал, перекрикивая музыку.
  
  "Не смогла вернуться", - крикнула Хелен. "Все еще на Гавайях".
  
  "Бедняжка".
  
  "Да".
  
  Хелен продолжала ходить по кругу; я решил, что пришло время пописать, а потом, может быть, перекусить, и прошел через сад (в туалет внизу стояла очередь, а верхняя часть замка была заперта) на кухню.
  
  Миссис Макспадден руководила производством сэндвичей, сосисочных рулетов, тарелок с супом и чили, ломтиков черной булочки и рождественского торта, а также сопутствующих ломтиков сыра.
  
  "Подмастерье!" Сказала миссис Макспадден.
  
  "Мттх МнТхпндн!" Ответила я с набитым тортом ртом.
  
  Она сунула мне в руку связку ключей. "Ты не заскочишь к нам в подвал?" Крикнула миссис С. "Возьми еще литр виски; это вторая арка слева. Не подводи никого, имей в виду; держи эту дверь запертой". Зазвенела микроволновка, и она выложила на большую тарелку все еще наполовину замороженный кусочек чили и начала разламывать его большой деревянной ложкой.
  
  Я сглотнул. "Хорошо", - сказал я.
  
  Я прошел в подсобное помещение, прохладное и темное после шума и хаоса на кухне. Я включил свет, перебрал ключи в поисках того, который, похоже, подходил к двери в подвал. Мое внимание привлекло движение снаружи, и я выглянул в окно; похоже, я тоже включил наружный свет.
  
  Верити Уокер, одетая в короткое черное платье, извилисто танцевала на крыше Range Rover дяди Фергюса. Льюис сидел, скрестив ноги, на капоте машины, наблюдая за ней. Он оглянулся, прикрывая глаза рукой, и, казалось, увидел меня, смотрящего в окно из подсобки. Верити сделала пируэт. Держа туфли в одной руке, она провела другой по своему телу к одному бедру, затем обратно к голове и по коротко подстриженным светлым волосам.
  
  Прожектор снаружи — резкий и белый — освещал ее, как будто она была на сцене. Ее волосы светились, как бледное пламя.
  
  Льюис спрыгнул с Range Rover (Верити немного пошатнулся, когда машина подпрыгнула на рессорах, но оправился); он встал сбоку от машины, между мной и ней, и протянул Верити руку. Она продолжала танцевать, ничего не замечая, затем он, должно быть, что-то сказал, и она протанцевала соблазнительно, плавно до края крыши, медленно двигая бедрами, с широкой улыбкой на лице, когда смотрела вниз на Льюиса, затем она бросилась с крыши. Льюис поймал ее, отшатнулся на пару шагов назад, затем вперед, когда Верити обвила руками его шею, а ногами талию; белые очертания бедер на черном фоне. Льюис обхватил ее руками и наклонился вперед.
  
  Они вместе врезались в Range Rover. Я подумал, что от удара у нее, должно быть, повредилась спина, но, похоже, что нет. Ее руки и ноги остались там, где были, а голова Льюиса склонилась к ее голове. Ее руки начали поглаживать его затылок, спину и бока головы.
  
  Через некоторое время одна из рук Льюиса высвободилась и помахала ему за спиной. Один палец указал вверх, на яркий прожектор, который показывал мне все это. Его рука сделала режущее движение.
  
  Когда он сделал это во второй раз, я погасил свет.
  
  Я вошел в подвал и запер за собой дверь. В подвале было холодно. Я нашел виски, выбрался из погреба и запер его, погасил весь свет, отдал бутылку миссис Макспадден, принял от нее запоздалый новогодний поцелуй, затем вышел через кухню, коридор и переполненный зал, где громко звучала музыка и люди смеялись, через теперь уже почти пустой вестибюль, спустился по ступеням замка, по подъездной дорожке к Галланаху, где прошелся по эспланаде, время от времени помахивая рукой или говоря "С Новым годом" другим. разные люди, которых я не знал, — пока не добрался до старого железнодорожного пирса, а затем до гавани, где сел на причал, свесив ноги, потягивая виски и наблюдая за парой лебедей, скользящих по черной спокойной воде, под отдаленные звуки хайленд джиги, доносящиеся из отеля Steam Packet, и пение, и радостные новогодние возгласы, эхом разносящиеся по улицам города, и случайное сопение, когда мой нос слезился в такт моим глазам.
  
  
  ГЛАВА 8
  
  
  Рори стоял на дюнах, лицом к морю. Льюис потопал прочь вдоль линии прилива, пиная случайные куски плавника и пластиковые бутылки. Его руки были засунуты в карманы камуфляжной куртки; голова — в эти дни коротко стриженная — была опущена.
  
  Южный Уист. Льюис, похоже, воспринял как личное оскорбление то, что семья приехала на летние каникулы на Гебриды. Люди продолжали спрашивать его, что он делает в Уисте; Льюис был дальше на север, ха-ха.
  
  "Он ужасно капризный, правда, дядя Рори?"
  
  Рори смотрел, как Льюис уходит по пляжу. "Да". Он пожал плечами.
  
  "Как ты думаешь, почему он не хочет идти с нами?" Худое лицо Прентиса выглядело искренне озадаченным. Рори улыбнулся, еще раз посмотрел в удаляющуюся спину Льюиса, затем начал спускаться по дальнему склону дюны, направляясь к узкой дороге. Прентис последовал за ним. "Я думаю, - сказал Рори, - это называется быть в трудном возрасте".
  
  Кеннет, Мэри и мальчики приехали на каникулы на Гебриды, как они делали большую часть лет. Рори, как обычно, тоже был приглашен и для разнообразия согласился. До сих пор им везло; погодные системы Атлантики были добрыми, дни яркими и теплыми, ночи тихими и никогда полностью не темнели. По ней с грохотом катились большие валы, широкие пляжи были почти пусты, а мачай — между дюнами и возделанными участками — представлял собой волнующийся океан ярких цветов, разбросанных по сочно-зеленым волнам травы. Рори, к его удивлению, она понравилась; праздник из праздников. Место для отдыха, где ему не нужно было делать заметки о рейсах и паромах, отелях, ресторанах и достопримечательностях. Ни о книге путешествий, над которой нужно подумать, ни о статьях, ни о давлении. Он мог бездельничать.
  
  В то воскресенье после завтрака он вызвался вывести мальчиков на прогулку. Джеймс остался, а Льюис был угрюмым в течение получаса или около того, пока они гуляли, прежде чем внезапно объявил, что хочет побыть один.
  
  Рори и Прентис шли дальше вместе, их короткие тени следовали за ними. Скоро дорога повернет на восток и выведет их обратно на главную дорогу, чтобы они могли повернуть на юг и вернуться к дому. Льюис хорошо знал местность, поэтому Рори был рад позволить ему побродить одному.
  
  По однопутной дороге мимо них проехала машина, направлявшаяся на север; они посторонились, чтобы пропустить ее, и помахали единственному пассажиру, когда он помахал им рукой. Шум прибоя доносился издалека, перекатываясь невидимыми волнами по сверкающему мачай-риру. Щебетали жаворонки - точки звука на фоне голубого неба и маленьких пухлых облаков.
  
  "Можно прогуляться в воскресенье, дядя Рори?"
  
  "Все в порядке?" Спросил Рори, взглянув на мальчика. В шортах и рубашке с короткими рукавами он выглядел почти болезненно худым. На Рори была старая рубашка из марли и обрезанные джинсы.
  
  "Да, папа говорил, что на некоторых островах даже по воскресеньям гулять запрещено!" Прентис закатил глаза и надул щеки.
  
  "Ну, да", - сказал Рори. "Я думаю, что они похожи на Льюиса и Харриса. Но там такие жесткие подталкивания. Здесь, внизу, они католики; немного более спокойно относятся к такого рода вещам ".
  
  "Но не уметь ходить!" Запротестовал Прентис, качая головой при виде своей тени на серо-черном асфальте.
  
  "Я думаю, тебе разрешено ходить в церковь пешком и обратно".
  
  "Хо! Подумаешь!" Прентис, похоже, не был впечатлен. Некоторое время он молчал. "Имей в виду", - сказал он лукаво. "Я полагаю, ты всегда мог бы пойти очень длинным кружным путем".
  
  Рори засмеялся, как раз когда его внимание привлек маленький белый цветок, лежащий на поверхности дороги перед ними. Прентис поднял глаза, сначала удивленный, затем улыбнувшийся, когда Рори засмеялся. Прентис встал на цветок, затем прыгнул, вскрикнув от боли.
  
  "Ах, моя нога! Моя нога! О! О!"
  
  Рори на секунду застыл с открытым ртом, наблюдая, как Прентис прыгает по асфальту, схватившись за лодыжку, с перекошенным лицом. На секунду Рори подумал, что Прентис притворяется, но выражение лица мальчика убедило его, что ему действительно больно. Прентис спрыгнул на траву и упал, все еще держась за ногу; Рори увидел, что к подошве сандалий мальчика прилипло что-то белое.
  
  "Что это?" спросил он, присаживаясь на корточки рядом с Прентисом. Мальчика трясло, и когда он поднял взгляд на Рори, в его глазах стояли слезы.
  
  "Я не знаю", - всхлипнул он. "Наступил на что-то".
  
  "Дай-ка я посмотрю". Рори сидел на траве перед Прентисом и держался за его ногу. Маленький белый цветок, который он увидел на поверхности дороги, был прилеплен к сандалиям мальчика; это был не цветок, а маленький бумажный благотворительный флажок Королевского национального института спасательных шлюпок, такие прикрепляют к лацкану пиджака булавкой. Флаг все еще был прикреплен к булавке, которая была воткнута в подошву ботинка Прентиса. У Рори перехватило дыхание, когда он увидел это; большая часть булавки, должно быть, находилась внутри ступни мальчика, примерно посередине самой широкой части подошвы.
  
  Ступня Прентиса дрожала, когда он катался по траве. "Это ужасно болит, дядя Рори", - сказал он дрожащим голосом.
  
  "Это всего лишь крошечная булавка", - сказал Рори, стараясь звучать ободряюще. "Я разберусь с этим через секунду".
  
  Он облизал губы, пару секунд потирал указательный и большой пальцы правой руки друг о друга и левой рукой удерживал ногу Прентиса. Ногтями большого и указательного пальцев он нащупал головку булавки, которая сама почти погрузилась в коричневую резиновую подошву сандалии. Он схватил ее. Прентис захныкал, нога дрожала в хватке Рори. Рори стиснул зубы, потянул.
  
  Булавка выскользнула на дюйм, блестя на солнце. Прентис вскрикнул, затем расслабился. Рори осторожно опустил ногу мальчика.
  
  Прентис сел, лицо его дрожало. "Так-то лучше", - сказал он. Он вытер лицо рукавом рубашки. "Что это было?"
  
  "Это". Рори показал ему значок.
  
  Прентис поморщился. "Ой".
  
  "Тебе, вероятно, понадобится инъекция от столбняка", - сказал ему Рори.
  
  "О, нет! Еще иголок!"
  
  Они сняли с него ботинок и носок. Рори пососал крошечную ранку и сплюнул, пытаясь смыть грязь. Прентис, у которого все еще слезились глаза, нервно рассмеялся. "Разве это не ужасный запах, нет, дядя Рори?"
  
  Рори, ухмыляясь, швырнул в него белым носком мальчика. "Я был в Индии, малыш; это ничего не значит".
  
  Прентис снова надел ботинок и носок и поднялся на ноги, явно испытывая некоторую боль, когда вставал. "Вот, я дам тебе мешок для угля", - сказал Рори, поворачиваясь к мальчику спиной и вытягивая руки по бокам, когда тот присел.
  
  "Правда, дядя Рори? Ты уверен? Я не буду ужасно тяжелой?"
  
  "Запрыгивай; ты - бобовый шест, парень. Я, наверное, пойду быстрее с тобой на спине; ты идешь слишком медленно. Давай ".
  
  Прентис обнял Рори за шею и забрался ему на спину; Рори пустился бежать. Прентис радостно закричал.
  
  "Видишь?" Сказал Рори, переходя на быстрый шаг.
  
  "Я не слишком тяжелый, правда, дядя Рори?"
  
  "Что? Такой скельф, как ты? Никогда".
  
  "Дядя Рори, ты думаешь, это Божье наказание за разговоры о воскресной прогулке?"
  
  Рори рассмеялся. "Конечно, нет".
  
  "Ты тоже не веришь в Бога, дядя Рори?"
  
  "Нет. Ну, не в христианском Боге. Может быть, в чем-то другом". Он пожал плечами и перекинул Прентиса в более удобное положение на спине. "Когда я был в Индии, я думал, что тогда я знал, во что мне можно верить. Но когда я вернулся, все это, казалось, снова ушло. Я думаю, это было как-то связано с этим местом ". Он посмотрел в сторону, на ослепительные просторы махайра; бесконечная изумрудная зелень, густо усыпанная цветами, такими яркими, что они, казалось, светились изнутри. "Места оказывают влияние на людей. Они меняют твои мысли. Во всяком случае, в Индии."
  
  "А когда ты поехал в Америку? Это повлияло на то, о чем ты думал?"
  
  Рори мягко рассмеялся. "Да, это сработало правильно. Хотя и как бы наоборот".
  
  "Ты собираешься снова уехать?"
  
  "Я так и думал".
  
  Прентис провел руками перед подбородком Рори. Рори взглянул на свои запястья: они казались тонкими и хрупкими. Прентис все еще держал маленький флажок Спасательной шлюпки, вертя булавку между пальцами.
  
  "Когда ты перестал верить в Бога?" Спросил Прентис.
  
  Рори пожал плечами. "Трудно сказать; думаю, я начал думать самостоятельно, когда был примерно твоего возраста, может быть, немного моложе ".
  
  "О".
  
  "Я попытался представить, как был создан мир, и я представил Уголек — ну, ты знаешь, перчаточную куклу —»
  
  "Я знаю; он все еще у них. Закопти и подмети". Прентис хихикнул.
  
  "Ну, я представил его стоящим на крошечной планете размером с футбольный мяч —»
  
  "Но у него же нет ног!"
  
  Ах, но он был в однолетних букетах, которые я получила на Рождество. В общем, я представила, как он взмахивает волшебной палочкой, и мир возник. Я ходил в церковь, в воскресную школу, так что я знал все, что написано в Библии, но, думаю, мне нужно было представить это себе… увидеть это своими глазами ".
  
  "Угу".
  
  "Но потом я подумал; подожди минутку; откуда взялась планета, на которой стоит Уголек? Я подумал, что Уголек мог бы взмахнуть своей палочкой и сделать так, чтобы это тоже появилось, но где бы он стоял, делая это? Я имею в виду, я не думал, ну, что он может парить в космосе, и мне никогда не приходило в голову спросить, откуда взялся сам Уголек или его волшебная палочка, но я уже начал сомневаться, я полагаю. Это было похоже на драконов."
  
  "Драконы?" Голос Прентиса звучал взволнованно и настороженно одновременно. Рори почувствовал, как мальчик задрожал.
  
  "Да", - сказал Рори. "Я привык прятаться по ночам под одеялами своей кровати, представляя, что где-то там водятся драконы; в комнате, когда гас свет, когда там больше никого не было. Я бы съежился под одеялом, оставив только отверстие для дыхания, и укрылся там. Драконы не могли протащить тебя через вентиляционное отверстие; они могли достать тебя, только если ты высунул ногу или руку, или, что хуже всего, голову; вот тогда они нападали; откусывали ее или вытаскивали тебя прямо наружу и съедали всех вас. "
  
  "Ваа! Инопланетянин!" Сказал Прентис. Его руки сжали шею Рори.
  
  "Да", - сказал Рори. "Ну, я думаю, что многие фильмы ужасов выходят на таком фоне. В любом случае; раньше я приходил в ужас от этих драконов, хотя и знал, что их, вероятно, не существует; я имею в виду, я знал, что нет никакого Санта-Клауса, и никаких фей и эльфов, но все еще думал, что призраки и драконы возможны, и достаточно одного, чтобы убить тебя… Я имею в виду, откуда я действительно знал, что могу доверять взрослым? Даже маме и папе? Было так много вещей, которые я на самом деле не понимал в людях, в жизни. Большую часть времени вы могли просто игнорировать многое из того, чего не знали; это пришло бы вовремя, вам сказали бы, когда вам нужно было знать… Но как ты узнал, что не было какого-то большого секрета, какой-то большой, злонамеренной сделки, которая касалась бы тебя, но держалась в секрете от тебя?
  
  "Например, может быть, твои родители просто откармливали тебя, пока ты не приготовишь приличную еду для этих драконов, или это был тест на интеллект; дети, достаточно умные, чтобы догадаться о существовании драконов, были теми, кто выживет, а те, кто просто лежал там, доверчиво, каждую ночь, заслуживали смерти, и их родители не могли сказать им, иначе драконы съели бы их, и истории о драконах были единственными подсказками, которые тебе когда-либо давали; это было все, что взрослые могли сделать, чтобы предупредить тебя… У меня была настоящая паранойя по этому поводу. Я иногда боялся засыпать по ночам, боялся, что высуну голову из-под одежды, пока сплю, а проснувшись, обнаружу свою голову в пасти дракона, прежде чем умру. "
  
  "Ух ты!"
  
  Рори хмыкнул, снова перенося вес Прентиса. В конце концов, малыш был не таким уж легким, как перышко. "Но однажды ночью, лежа под одеялом — наверное, я просто становился старше, но в любом случае — я как бы подводил итоги прошедшего дня, и я думал о школе, и о том, что мы узнали, и о Второй мировой войне, и мне совсем не понравилось, как звучит этот Гитлер; и я попросил папу, просто перепроверить, и —»
  
  "Значит, он был еще жив? Когда тебе было десять?"
  
  "О да, я не умирал, пока мне не исполнилось двенадцать. В общем, он принес эту книгу "история войны в картинках", и в ней были все эти фотографии лагерей смерти, где нацисты убили миллионы евреев, и коммунистов, и гомосексуалистов, и цыган, и всех, кто им не нравился ... но в основном евреев, и там были просто груды тел; невероятно худые тела, похожие на кости; скелеты, обернутые папиросной бумагой, и наваленные выше дома… и ямы; длинные ямы, полные тел, и металлические носилки, на которые их клали, чтобы запихнуть в печи, и груды обручальных колец и очков; очки и даже протезы ног и тому подобные странные штуки…
  
  В общем, той ночью они поставили ночник в моей комнате, на случай, если мне приснятся кошмары, но тени были еще хуже темноты, и поэтому я просто лежал там, под одеялом, дрожа от страха из-за этих чертовых драконов, и я жалел, что Кен не вернулся из университета, потому что иногда мне разрешали спать в его комнате, и я жалел, что мне не разрешили включить фонарик в моей комнате, но у меня его не было, и я думал, не заплакать ли мне по-настоящему громко, потому что это привело бы маму и папу увидеть меня, но тогда что я сказал плохого? И тут я вдруг подумал…
  
  Драконы могут быть там; они могут быть реальными и они могут быть такими же злобными, как я себе представлял, но я человек; таким же был Адольф Гитлер, и он убил миллионы людей!
  
  "И я отбросил одеяло, прежде чем у меня было еще время подумать об этом, и выскочил из кровати; бросился на середину спальни, крича, ревя и мечась".
  
  "Ха!" - сказал Прентис, поеживаясь.
  
  "Это привело маму и папу в чувство; они подумали, что у меня припадок или что-то в этом роде. Но я просто подняла глаза от ковра с этой огромной ободряющей улыбкой и сказала, что беспокоиться не о чем". Рори улыбнулся воспоминаниям и поднял голову, чтобы осмотреться. Из-за разрыва в дюнах звук прибоя стал громче. Вдалеке к ним приближалась машина.
  
  "Блестяще!" Сказал Прентис.
  
  Рори хмыкнул, снова перенося вес Прентиса. "После этого у меня никогда не было проблем с драконами".
  
  "Держу пари, что ты этого не делал!"
  
  Машина подъехала ближе, когда сбоку за дюнами медленно открылся вид на сияющий пляж и сине-зеленый океан.
  
  "Давай посмотрим, сможем ли мы выбраться из этой машины, а?" Сказал Рори. "Ты в порядке, чтобы спуститься?
  
  "Да!" Прентис соскользнул на траву и стоял там, оберегая здоровую ногу, пока Рори потягивался и растирал ему поясницу. Он выставил большой палец, когда машина была еще в нескольких сотнях ярдов от него. Прентис протянул руку и прикрепил что-то к тонкому воротничку рубашки Рори. Это был маленький бумажный флажок спасательной шлюпки. Рори приподнял его воротник, чтобы он мог взглянуть на него. Он посмотрел вниз на ухмыляющееся лицо мальчика. "Спасибо", - сказал он.
  
  "Это твоя медаль, дядя Рори", - сказал ему Прентис. "За то, что ты замечательный дядя".
  
  Рори взъерошил волосы мальчика. Спасибо, Прентис ". Он оглянулся на машину. Она замедляла ход?
  
  "Раньше я беспокоился о Дарте Вейдере", - признался Прентис, обнимая Рори за талию и поднимая его ногу, чтобы помассировать ее одной рукой. "Я лежал под одеялом и издавал звук, который он издает, когда дышит, а потом останавливался, но иногда это продолжалось и после того, как я останавливался!" Прентис покачал головой и хлопнул себя ладонью по лбу. "Сумасшедший, да?"
  
  Рори рассмеялся, когда приближающаяся машина начала замедлять ход. "Да, ну, иногда именно это с тобой делают истории. Твой отец всегда старался никогда не рассказывать тебе лжи или историй, которые могли бы напугать тебя или сделать суеверным, но...
  
  "Ха!" - сказал Прентис, когда рядом с ними остановилась потрепанная Cortina II. "Я помню, он пытался сказать нам, что облака пришли из отеля Steam Packet в городе. Вот что это было: пакеты с паром из отеля Steam Packet. Ha!"
  
  Рори улыбался, когда они шли к машине, поддерживая хромающего мальчика. Рори на секунду отвел взгляд в сторону пляжа, где длинные атлантические валы разбивались о широкую золотую гладь.
  
  
  * * *
  
  
  Он понюхал стакан; виски было янтарного цвета, и его было немного. Запах обжигал. Он поднес стакан к губам, поколебался, затем залпом выпил его обратно. От напитка у него защекотало губы и язык, заболело горло, пары поднялись в нос и проникли в легкие. Он очень старался не закашляться, как будто видел, как люди кашляют в вестернах, когда впервые пробуют виски, и отделался лишь довольно громким прочищением горла (он оглянулся на занавески, опасаясь, что кто-нибудь мог услышать). Его глаза и нос увлажнились, поэтому он вытащил из брюк носовой платок и высморкался.
  
  Виски было ужасным на вкус. И люди пили это для удовольствия? Он надеялся, что, попробовав немного виски, он немного лучше поймет взрослых; вместо этого в них было еще меньше смысла.
  
  Он стоял между занавесками и окнами бального зала отеля Steam Packet на железнодорожном причале в Галланахе. День за окном выдался сырой и унылый, и тот скудный свет, который там был раньше — водянистый и серый, — теперь угасал. С залива налетели потоки дождя, обдули пароходы и паромы, пришвартованные у продуваемой всеми ветрами набережной, а затем обрушились на темно-серые здания города. Уличные фонари уже были зажжены, и несколько машин ползли по неровным зеркальным улицам с включенными фарами и "дворниками", хлопающими взад-вперед.
  
  За спиной Рори играла музыка. Он поставил пустой стакан из-под виски на подоконник и в последний раз вытер нос, пряча его в карман носовым платком. Он подумал, что ему лучше вернуться в бальный зал. Бальный зал; он ненавидел это слово. Он ненавидел музыку, которую они играли — в основном хайлендские штучки, — он ненавидел находиться здесь, в этом скучном, промозглом городке, с этими скучными людьми, слушающими свою скучную музыку на своей скучной свадьбе. Они должны были играть The Beatles или the Rolling Stones, и им вообще не следовало жениться - современные люди этого не делали.
  
  "хиииииииииииии!" - раздался голос совсем рядом, заставив Рори подпрыгнуть. Занавески наклонились в нескольких ярдах от меня, почти касаясь подоконника, движение было похоже на волну. Рори слышал, как топающие ноги двигаются в такт скрипкам и аккордеонам, исполняющим джигу. Люди хлопали, выкрикивали. Боже, все это было так провинциально.
  
  Рори поправил галстук, и виски все еще обжигало ему горло, а теперь и желудок, он двинулся к щели в занавесях и проскользнул обратно в бальный зал, где люди сидели за длинными деревянными столами и пили, а группы танцоров кружились в сложных, постоянно меняющихся фигурах, все в ниспадающих платьях, с переплетенными руками, большими красными потными лицами, в белых рубашках, галстуках, узких брюках или — что еще хуже — в килтах.
  
  Рори приблизился к сцене, за столиками, где сидели Кеннет и Мэри, разговаривая с мамой. Зануда Хэмиш и Антония, похожая на лошадь, сидели на танцполе, он в килте, она все еще в белом свадебном платье, оба танцевали плохо и не в такт, но, казалось, получали от этого полное удовольствие.
  
  "Что ж, - услышал он слова мамы, - вам двоим лучше поторопиться, или Хэмиш и Антония вас опередят". Она рассмеялась и отпила из своего бокала. На ней была шляпа. Рори ненавидел свою мать в шляпе. Ему показалось, что она говорила пьяным тоном. Кеннет и Мэри неуверенно улыбнулись друг другу.
  
  "Ну, мам", - сказал Кеннет, откидываясь на спинку стула и набивая трубку. "Мы тренировались".
  
  "Кеннет!" - тихо позвала его жена.
  
  Мама покачала головой. "Ах, не обращайте на меня внимания; осмелюсь сказать, еще много времени". Она посмотрела в свой пустой стакан. "Я бы не стала так сильно скучать по внукам, но... " Она пожала плечами. Затем между тремя людьми воцарилось неловкое молчание, пока играла музыка, а танцоры улюлюкали, кричали, хлопали и топали ногами. Рори увидел, как плечи его матери дернулись, и она на секунду опустила голову, шмыгнув носом. Она потянулась за своей сумочкой, стоявшей на полу. Кеннет протянул ей свой носовой платок. Он обнял маму за плечи. Мэри подвинула свое сиденье поближе, протянула руку и взяла одну из рук пожилой женщины в свои.
  
  "Боже, я скучаю по этому старому дьяволу", - сказала мама и высморкалась. Блестящими от слез глазами она посмотрела на Мэри, а затем увидела Рори, стоящего позади и сбоку от них. "Рори", - сказала она, стараясь, чтобы ее голос звучал нормально. Мы гадали, где ты. Тебе хорошо, дорогой?"
  
  Да, - солгал он. Он ненавидел, когда она называла его "дорогой". Он остался на месте, потому что не хотел подходить достаточно близко, чтобы они почувствовали его дыхание. Его мать улыбнулась.
  
  "Хороший парень. Посмотри, сможешь ли ты найти свою кузину Шейлу; ты обещал пригласить ее на танец, помнишь?"
  
  "Да, хорошо", - сказал он, отворачиваясь.
  
  Ему тоже не нравилась зануда кузина Шейла. Она была, пожалуй, единственной девушкой здесь его возраста. Это было ужасно - быть в этом возрасте, когда никто другой не был таким; все они были либо взрослыми, либо детьми. Он винил своих родителей. В основном он винил своего отца. Если бы он позаботился о себе, у него не случился сердечный приступ, он все еще был бы рядом. Вот каким легкомысленным он был. Рори предположил, что это было то же самое легкомыслие, из-за которого папа и мама родили его намного позже, чем остальных их детей. Люди просто не думали, что в этом-то и проблема.
  
  Он не пошел искать Шейлу. Он решил отправиться на прогулку. Он ускользнет. Ему всегда нравилось ускользать от всего. На вечеринках он просто тихо уходил, когда за ним никто не наблюдал, так что только намного позже кто-нибудь задавался вопросом, где он был. Когда он гулял с группой других детей, играя в кикбоксеры или солдатиков, он часто ускользал, чтобы его никогда не нашли или подумали, что он провалился в яму, в ожог или озеро. Это было чудесное чувство - вот так исчезнуть; это заставило его почувствовать себя другим и особенным. Он упивался этой хитростью, чувством, что перехитрил других, что он знает то, чего не знают они; что он был на свободе, а они вернулись туда, где он их оставил, невежественно беспокоясь о том, где он был, ища; задаваясь вопросом.
  
  Он выскользнул через двери, когда они хлопали оркестру после окончания одного из своих шумных, нескончаемых хайлендских танцев.
  
  В вестибюле было прохладнее. Он выпрямился и уверенно прошел через часть вестибюля, которая вела в Коктейль-бар, где стояли краснолицые мужчины, тяжело дыша и смеясь, с закатанными рукавами и распущенными галстуками, стояли в очереди за напитками или держали подносы с ними, громко смеясь глубокими голосами.
  
  Он прошел через еще одну дверь, спустился на несколько ступенек, завернул за угол и нашел единственный в отеле маленький лифт. Он с усилием открыл обе створки ворот, вошел, затем снова закрыл их. Лифт был немного больше телефонной будки. Он нажал латунную кнопку верхнего этажа. Лифт дернулся и, гудя, тронулся с места. Побеленные стены шахты лифта плавно опускались вниз по мере подъема лифта. Буквы, нанесенные по трафарету внутри шахты, гласили: 1-й этаж… 2-й этаж… Боже, подумал он, американцы, должно быть, думают, что они в каменном веке, когда приезжают жить в такое место, как это.
  
  Ему стало стыдно.
  
  На верхнем этаже было скучно. Он прошел из одного конца U-образного отеля в другой, вверх и вниз по ступенькам, которые обозначали границы трех отдельных зданий, составляющих отель Steam Packet. Здесь не было окон; только световые люки, каждый из которых был забрызган каплями дождя и обрамлен маленькими ручейками бегущей воды. Он надеялся на окна с видом на залив или город.
  
  Он снова прошелся по коридорам в поисках незапертой двери. Возможно, горничные оставили бы открытыми некоторые комнаты, если бы в них сейчас никто не жил. Он попробовал несколько ручек. Единственная открытая дверь вела в чулан для метел.
  
  Затем за соседней дверью послышалось хихиканье. Он посмотрел на номер. Это был номер 48. 48 - хороший номер; не такой хороший, как 32 или 64, но лучше, чем, скажем, 49, и намного лучше, чем 47 (хотя это тоже было интересно, потому что это было простое число). Самыми лучшими числами были такие, как 20, 23, 30, 40, 57, 75, 105 и 155. Номера калибров; номера орудий. Они были самыми удачными. Но 48 было в порядке вещей.
  
  Снова хихиканье. Он оглянулся на коридор, затем присел и заглянул в замочную скважину. Это было немного банально, но чего люди ожидали в таком скучном отеле, в таком скучном городе, в такой скучной стране? Это было все, что вы могли сделать.
  
  В замке не было ключа, поэтому он мог заглянуть внутрь через большую старомодную замочную скважину. Он увидел большой туалетный столик, стоящий в широком эркере. На туалетном столике стояло большое зеркало, которое опрокидывалось, и в нем была видна большая часть комнаты. В зеркале Рори увидел свою сестру Фиону, а затем Фергуса Урвилла. Они застилали большую двуспальную кровать.
  
  Фиона все еще была в своем платье подружки невесты персикового цвета, очень длинном и гладком на вид. В ее волосах были цветы, что придавало ей довольно привлекательный вид. Рори подозревал, что она так хорошо выглядит, потому что больше не живет здесь; она жила в Лондоне, и тетя Илза устроила ее на работу в телевизионную компанию. Фиона продавала время людям. Именно так она выразилась. Она продавала рекламное пространство. Она продавала время. Рори подумал, что это звучит довольно интересно.
  
  Фергюс Эрвилл был по другую сторону кровати, одетый в килт, рубашку и жилет. Рори знал, что Фергюс постарел на Кеннета, но почему-то он всегда казался старше. Возможно, это было потому, что он ходил в частную среднюю школу. На самом деле Рори не очень хорошо знал Фергуса Урвилла; хотя он иногда навещал Лохгейр, он говорил по—другому — шикарнее - и, казалось, проводил много времени, стреляя по птицам и животным с другими богатыми людьми.
  
  Рори всегда считал Фергюса Эрвилла немного пугающим. Много лет назад Кеннет рассказал ему историю о том, как Фергюс выколол глаз Лачи Уотту; он воткнул в него ископаемую кость или что-то в этом роде. Теперь Рори думал, что его брат, должно быть, преувеличил историю, сделал ее более ужасающей, чем она была на самом деле, и он, конечно же, не верил, что Лачи сбежал в море только для того, чтобы надеть повязку на глаз и притвориться пиратом. Он поступил на службу в торговый флот — Рори спросил об этом папу, - но у него был искусственный глаз, а не повязка. Рори знал, потому что он был с мамой однажды, когда они встретили Лачи и женщину на улице в Лохгилпхеде. Рори присмотрелся очень внимательно, но так и не смог решить, который из них был фальшивым глазом.
  
  Его собственный глаз болел от сквозняка, проникавшего через замочную скважину. Он моргнул, затем воспользовался другим глазом.
  
  Фиона и Фергус застилали постель, но делали это довольно забавным образом: нижняя простыня была сложена вдвое до середины кровати. Они оба посмеивались про себя и разговаривали тихим, настойчивым шепотом. Фиона пару раз бросила взгляд в сторону. Рори понял, что она смотрит на дверь, за которой он притаился.
  
  Они застелили кровать, чтобы она выглядела как обычно. Рори приготовился убежать по коридору. Но они не вышли из комнаты; вместо этого Фиона и Фергус, все еще задыхающиеся от смеха, все еще возбужденно болтающие, начали переворачивать мебель в комнате вверх дном. Они, конечно, оставили кровать, но перевернули вверх дном стол, комод, две прикроватные тумбочки, два стула и мягкое кресло. По ходу дела они аккуратно заменяли фонари, вазы и другие мелочи. Они некоторое время стояли перед туалетным столиком, очевидно, рассматривая его и обсуждая, но в конце концов просто повернули его так, чтобы он был обращен не в ту сторону, а вверх дном.
  
  Фиона прислонилась спиной к задней стенке туалетного столика, тяжело дыша, и помахала рукой, обдувая лицо воздухом. Ее щеки порозовели, а из прически выбилась пара прядей медных волос, по одной с каждой стороны головы. Она одернула лиф, подула вниз и воскликнула: "Ух ты!" Рори не мог видеть Фергуса Урвилла. Затем он появился снова, встал рядом с Фионой. В руках у него были ключ и пара рулонов туалетной бумаги; он сказал что-то, чего Рори не расслышал. "О нет", - сказала Фиона, дотрагиваясь до руки Фергуса. Ее лицо выглядело удивленным, но обеспокоенным. "Нет, это неприлично ...»
  
  Фергюс на мгновение замер. Рори не мог видеть его лица, но лицо Фионы выглядело сияющим. "Мне нравится быть непослушным", - услышал он слова Фергюса, а затем шагнул вперед и обнял Фиону, все еще держа в руках ключ и рулоны туалетной бумаги.
  
  Что? подумал Рори. Это действительно было что-то. Сестра Фиона и большой Фергус Урвилл? Глупая девчонка; вероятно, только после того, как ее тело.
  
  Ферг!" Сказала Фиона, вырываясь. Ее лицо выглядело удивленным, щеки покраснели еще больше. Она широко улыбнулась, взяв Фергуса за локти. "Ну, это ... неожиданно".
  
  "Я всегда... " Фергус понизил голос и наклонился, чтобы снова поцеловать ее, зарывшись лицом в ее волосы, а затем прижавшись губами к ее губам. Рори не расслышала точных слов.
  
  Продолжай, подумал Рори. Продолжай. Сделай это. Дай мне посмотреть!
  
  Руки Фергуса уронили ключ и рулоны туалетной бумаги, он схватил Фиону за задницу. Она оттолкнула его. « Ферг... » сказала она, задыхаясь, с размазанной помадой для губ.
  
  "Фиона", - простонал Фергус, сжимая ее в объятиях. "Я хочу тебя! Ты нужна мне!"
  
  "Ну", - сказала Фиона, сглотнув. "Это очень, ах ... Но не здесь, а?"
  
  Фергюс снова прижал ее к себе. "Позволь мне отвезти тебя домой сегодня вечером".
  
  "Э-э-э, ну, я думаю, мы собирались взять такси".
  
  "Пожалуйста, позволь мне. Пожалуйста. Фиона. Ты не знаешь... " Фергус снова уткнулся носом в ее волосы, издав что-то вроде стона. "Почувствуй меня". И он направил руку Фионы к своему килту спереди.
  
  Боже милостивый, подумал Рори. Он бросил еще один быстрый взгляд в конец коридора, затем снова посмотрел в замочную скважину.
  
  Фиона убрала свою руку. "Хм. Да; на самом деле я уже могла, Фергус".
  
  "Ты нужна мне!" Он снова притянул ее к себе.
  
  "Не здесь, Фергюс".
  
  "Фиона, пожалуйста...»
  
  "Хорошо, хорошо, Фергюс. Я попытаюсь. Посмотрим, ладно?"
  
  "Да, да, спасибо!" Фергус взял руки Фионы в свои.
  
  "Точно", - засмеялась она. "Ну, давай; давай убираться отсюда, пока не приехала счастливая пара. Положи это обратно в туалет ". Она указала на рулоны туалетной бумаги. Фергюс забрал их. Она занялась своими волосами, приводя их в порядок. Фергюс повернулся и исчез из поля зрения Рори. "И плесни на это немного холодной воды", - сказала Фиона, ухмыляясь. "Похоже, твой спорран пытается левитировать".
  
  Она направилась к двери. Рори отскочил назад, пошатываясь на затекших ногах, и едва успел забраться в шкаф для метел и захлопнуть дверцу, как дверь спальни открылась. Замочная скважина в кладовке для метел не позволяла ему ничего разглядеть. Он слышал приглушенный разговор, но шагов не было.
  
  Он ждал, затаив дыхание, с колотящимся в темноте сердцем, засунув руку в карман брюк и поглаживая себя.
  
  
  * * *
  
  
  "Ты знаешь, где были зачаты близнецы?"
  
  "Без понятия", - сказал он и рыгнул.
  
  "Безумие гребаного Маккейга, вот где".
  
  "Что, Обан?"
  
  "То самое место".
  
  "Боже мой".
  
  "Ты не возражаешь, что я говорю это, я имею в виду, что ты так говоришь о Фионе, не так ли?"
  
  "Нет, нет". Он махнул рукой. "Твоя жена; ты говоришь о ней. Нет, нет, это плохо, это звучит плохо. Я полностью за свободу женщин ".
  
  "Мог бы, черт возьми, догадаться. Мог бы, черт возьми, догадаться, что ты будешь таким. Чертовски типичный, если хочешь знать мое мнение. Ты большой ублюдок, Макхоан ".
  
  "А ты - неприемлемое лицо капитализма, Ферг".
  
  "Не цитируй мне эту фею, ты, Большой ублюдок. И не называй меня Фергом".
  
  "Прошу прощения. Еще виски?"
  
  "Не возражай, если я так и сделаю".
  
  Рори встал со скрипучего деревянного сиденья и нетвердой походкой подошел туда, где на голых деревянных половицах лежал Фергюс, прислонившись головой к древней продавленной кушетке. Огонь потрескивал в камине, его свет соперничал с светом маленькой газовой лампы. Рори осторожно открутил крышку с бутылки Bells и долил в маленькую серебряную чашечку Фергюса. Фергюс привез с собой кожаный футляр; в нем лежали три серебряных кубка и большая фляжка. Рори принес бутылку в своем рюкзаке.
  
  "Вот так".
  
  "Очень много. Ты порядочный парень для такого большого ублюдка".
  
  "Кто-то пытается, старина", - сказал Рори. Он осторожно прошел к своему месту, поднял с пола свою маленькую чашку и подошел к единственному окну в комнате. На улице было темно. Когда они впервые приехали, была луна, но пока они рубили дрова, набежали тучи, и пошел дождь, пока они готовили ужин на двух маленьких примусах.
  
  Он повернулся из темноты. Фергус выглядел так, словно почти заснул. Он был одет в брюки плюс четыре, твидовый жилет (пиджак и его навощенные ботинки Barbour висели за дверью магазина), толстые носки, туфли-броги и светло-коричневую рубашку в стиле кантри с воротником на пуговицах. Боже, он даже галстук не снял. На Рори были шнурки, ботинки для горных походов и простая рубашка M & S. Его нейлоновые непромокаемые штаны были развешаны на стуле.
  
  Какая странная пара из нас получается, подумал он.
  
  Он вернулся из своих путешествий на некоторое время, остановившись сначала в Лондоне, затем в Лохгейре, пока пытался решить, что делать со своей жизнью. У него было впечатление, что все как-то ускользает от него. Он хорошо стартовал, но теперь начал колебаться, и центр внимания медленно уходил от него.
  
  Он вернулся и обнаружил, что - как и его брат до него — Кен бросил работу учителя. Хэмиш занял руководящее место на фабрике, которое, как все ожидали, достанется Кеннету, когда Кеннет решил преподавать. Теперь Кен тоже бросал профессию, чтобы попробовать себя в чем-то другом: писать детские рассказы. Рори всегда считал Хэмиша чем-то вроде тяжеловесно-эксцентричного дурака, а Кена - своего рода неудачником, потому что он так сильно хотел путешествовать, а вместо этого поселился с Мэри, остался в том же крошечном уголке мира, в котором родился и вырос, и не только растил своих собственных детей, но и решил учить чужих. Тогда Рори было немного жаль своего старшего брата. Теперь он почувствовал зависть. Кен казался счастливым; счастливым со своей женой, детьми, а теперь и со своей работой; не богатым, но делающим то, что хотел делать.
  
  И почему Кен не сказал ему, что он тоже пишет? Возможно, он смог бы помочь ему, но даже если бы Кен захотел сделать все это без какой-либо помощи своего младшего брата, он мог бы, по крайней мере, сказать ему, что он делает. Вместо этого Рори узнал об этом только тогда, когда был опубликован его первый рассказ Кена, и теперь казалось, что они идут друг за другом в противоположных направлениях; Кен медленно, но верно завоевывал репутацию детского рассказчика, в то время как его собственная предполагаемая карьера профессионального рассказчика историй путешественников постепенно угасала на западе. Книги, о которых люди забыли, и статьи в воскресных приложениях, которые были всего на одну ступень выше того дерьма, которое выставляют туристические агентства.
  
  И вот он покинул Лондон, чтобы приехать сюда, надеясь зализать незаживающую мудрую рану, каким бы талантом он ни обладал.
  
  Он провел много времени, просто бродя по холмам. Иногда приходил и Кен, или кто-нибудь из мальчиков, если у них было настроение, но в основном он ходил один, пытаясь разобраться в себе. Все сводилось к следующему: он был здесь, где у него были друзья и семья, или был Лондон, где у него было несколько друзей и много контактов, и казалось, что все происходит, и где ты мог заполнить время чем-то, каким бы запутанным и фальшивым ты себя ни чувствовал… или, конечно, была заграница; остальной мир; Индия (если взять самый экстремальный пример, который он нашел до сих пор), где ты чувствовал себя чужаком, неуклюжим и застенчивым, материально гораздо более богатым, а духовно - гораздо более бедным, чем люди, которые толпились там, где просто из-за этой интенсивности прикосновений, этой самой потеющей тесноты ты чувствовал себя более обособленным, более обреченным на другое, отзывающееся эхом место внутри тебя.
  
  Однажды, во время долгой прогулки, он почти буквально столкнулся с Фергюсом Урвиллом, который, скорчившись, прятался среди складок холмов, поджидая с телескопом и калибром .303 раненого пятнистого оленя. Фергюс жестом предложил ему сесть рядом с ним за шкурой и вести себя тихо. Рори ждал вместе со старшим мужчиной — молча в течение четверти часа, если не считать шепотом произнесенного приветствия и быстрого объяснения того, что происходит, — пока не появилось стадо оленей, коричневые силуэты на коричневом холме. Одно животное сдерживало остальных, сильно прихрамывая. Фергус подождал , пока стадо не приблизилось настолько, насколько казалось, что оно вот-вот подойдет, затем прицелился в хромающее животное, все еще находившееся в двухстах ярдах от него.
  
  От звука выстрела у Рори зазвенело в ушах. Голова пятнистой пятнистой кошки дернулась; она упала на колени и опрокинулась. Остальные бросились прочь, подпрыгивая на вереске.
  
  Он помог Фергусу оттащить маленькое тельце вниз по склону к трассе, где был припаркован "Лендровер", и согласился, чтобы его подвезли обратно к дороге.
  
  "Едва узнал тебя, Родерик", - сказал Фергюс, ведя машину. "Не видел тебя с тех пор, как мы с Фи были закованы в кандалы. Должно быть, по крайней мере столько же".
  
  "Я был далеко".
  
  "Конечно, твои путешествия. Знаешь, у меня есть твоя книга об Индии".
  
  "А". Рори смотрел, как за окнами "Лендровера" проплывают деревья.
  
  "Делали еще что-нибудь?"
  
  "Там была одна о Штатах и Мексике. В прошлом году".
  
  "Правда?" Фергус бросил на него быстрый взгляд. "Я не слышал об этом",
  
  Рори слегка улыбнулся. "Нет", - сказал он.
  
  Фергюс издал ворчливый звук, переключил передачу, когда они выехали на трассу в направлении главной дороги. "Кен что-то говорил о том, что ты живешь в сквоте в Лондоне ... или что-то нелепое в этом роде. Это так?"
  
  "Жилищный кооператив".
  
  "Ах-ха". Фергус некоторое время ехал дальше. "Знаешь, всегда хотел сам взглянуть на Индию", - внезапно сказал он. "Продолжай намереваться пойти; никогда до конца не доходи до этого, понимаешь, что я имею в виду?"
  
  "Ну, это не то место, на которое можно просто взглянуть".
  
  "Нет?"
  
  "Не совсем".
  
  "Лендровер" выехал на главную дорогу между Лохгилпхедом и Лохгайром. "Послушай, у нас есть дела этим вечером в городе— " Фергюс взглянул на часы. " — По правде говоря, уже поздновато. Но как насчет того, чтобы зайти завтра на… На самом деле, ты ловишь рыбу?"
  
  "Ловил рыбу? Да, раньше ловил".
  
  "Это не противоречит твоим вегетарианским принципам, не так ли?"
  
  "Нет. Индия не настолько сильно изменила меня".
  
  "Что ж, тогда пойдем со мной завтра на рыбалку. Бассейн на берегу с чудовищной форелью; я охотился за свиньями несколько месяцев. Впрочем, много и мелкой дряни тоже. Нравится? Конечно, я никогда больше не заговорю с тобой, если ты поймаешь большого парня, но день может получиться веселым. Что скажешь?"
  
  "Хорошо", - сказал он.
  
  Так они в некотором роде подружились. Большинство приятелей Рори в Лондоне состояли в Международной марксистской группе, но здесь он бродил по холмам с придурком из высшего общества, который только что был женат на его сестре и жил охотой, отстрелом и рыбной ловлей (и, казалось, проводил абсолютный минимум времени в своем замке со своей женой), и который только в прошлом году рационализировал увольнение половины рабочей силы на стекольной фабрике. Тем не менее, они каким-то образом ладили друг с другом, и Фергус был нетребовательным компаньоном; компания в своем роде, но не обременительная; ни словоохотливости Кена, ни капризности Льюиса, ни Прентиса, ни бесконечных расспросов Джеймса. Это было почти то же самое, что гулять по холмам в одиночестве.
  
  А пару дней назад Фергюс предложил им отправиться в более длительный поход, в холмы без троп, куда Лэнди не мог добраться. Они возьмут складные удочки, пару ружей и будут ловить рыбу и стрелять, чтобы поесть. Они могли бы остановиться в старом домике; это сэкономило бы на палатке.
  
  И вот они здесь, на втором этаже старого домика, который теперь использовался просто как конюшня. В комнате, в которой они находились, было одно большое мансардное окно, камин, диван, стол, два кресла и две двухъярусные кровати. Были и другие комнаты с большим количеством кроватей, но оставаться в одной комнате означало разжигать только один камин; осенняя погода рано похолодала.
  
  Нет, - сказал Фергюс, поднимая взгляд от того места, где он лежал, откинувшись на спинку дивана. "Но ты же не возражаешь, что я так говорю о Фионе, правда? Я имею в виду твою сестру. Моя жена. Ты уверен, что не возражаешь, не так ли?"
  
  "Позитивно".
  
  "Хороший человек".
  
  "Безумие Маккейга, да?"
  
  "Хм? О; ну да ... по крайней мере, я так думаю. Вообще-то, идею я позаимствовал у Шарлотты ".
  
  "Что, твоя сестра?"
  
  "Ммм. Та, которая вышла замуж за этого парня Уокера из Эдинбурга".
  
  "О да, я помню". Рори подошел к сиденью, на котором лежала его куртка.
  
  "Забавная девчонка, Чарли; увлеклась… древностью. Заставила Уокера лишить ее девственности под этим гребаным древним тисом в Пертшире. Во всяком случае, она мне так сказала ".
  
  "Угу". Рори порылся в карманах куртки.
  
  "Мы с Фионой подумали, что попробуем что-нибудь подобное, как-то раз, когда были в Обане, ибо некоторые так делают. Знаешь, вернуть немного блеска… Ты уверен, что не возражаешь, если я так говорю о твоей сестре?"
  
  "Да". Рори достал свою жестянку из-под куртки. Он поднял жестянку. "Если ты не возражаешь, я немного покурю?"
  
  "Вовсе нет, вовсе нет. В этом чертовом безумии было чертовски холодно. Пришлось сесть на— О, - сказал Фергюс, внезапно осознав. "Ты имеешь в виду старого чокнутого бакси".
  
  Рори улыбнулся и сел. "Это то, что нужно".
  
  "Вовсе нет", - сказал Фергюс, махнув рукой. "Продолжайте". Он внимательно наблюдал, как Рори раскладывает бумаги. "Ммм, продолжайте".
  
  Рори поднял глаза и увидел зачарованное выражение лица Фергюса. "Ты хочешь чего-нибудь из этого, Фергюс?"
  
  "Ммм", - сказал Фергюс, откидываясь на спинку стула и моргая. "Думаю, сойдет. Честно говоря, никогда толком не пробовал. Пару парней в школе выгнали за это, а у меня так и не дошли руки до этого ".
  
  "Ну, я тебя не принуждаю".
  
  "Вовсе нет. Совсем нет".
  
  Они выкурили косяк. Фергюс, привыкший время от времени курить сигару с бренди после того, как отказался от трубки, сказал, что дым довольно прохладный, и ему больше не понравился сладкий вкус старого "Холборна", чем запах смолы.
  
  "Это годится для хэнки-панки?" спросил он, передавая плотву обратно Рори, который сделал последнюю горячую затяжку и бросил остатки в центр огня.
  
  "Может быть", - сказал он.
  
  "Может, попробуем как-нибудь. Видит Бог, нам не помешало бы что—нибудь... Послушай, ты абсолютно уверен, что не возражаешь, если я так говорю о твоей сестре?"
  
  "Позитивно".
  
  "Добрый человек— привет! Ты это слышал?"
  
  Рори поднял глаза к потолку. Фергус уставился на гипсокартонное пространство над ними. Рори прислушался. Затем, перекрывая потрескивание огня, он действительно что-то услышал; тихий, скребущий звук в пространстве крыши над ними.
  
  "Держу пари, крысы!" Сказал Фергюс и перекатился к своему рюкзаку.
  
  Рори задумался об этом. Они были здесь, в заброшенном старом доме у черта на куличках, черной и беззвездной ночью в одном из самых загадочных уголков Шотландии, и с потолка над ним и другим пьяным, обкуренным мужчиной доносился скребущий звук, похожий на скрежет когтей. Он пожал плечами. Да; наверное, крысы. Или мыши. Или птицы.
  
  Фергюс осторожно подтянул к себе рюкзак, скрипя по половицам. Он поднял рюкзак. .303 и дробовик были в водонепроницаемой сумке, прикрепленной сбоку к рюкзаку. Фергус расстегнул ремни. "Тсс", - сказал он Рори. Рори начал мастерить еще одно заведение. Он помахал рукой. Он выпил еще виски.
  
  Он как раз вставлял таракана, когда Фергюс подкатился к нему и протянул дробовик. "Вот!" - настойчиво прошептал он.
  
  "Хм", - сказал Рори, благодарно кивая. Он услышал какие-то щелчки.
  
  Фергюс держал рядом с собой древнего Ли Энфилда. Он опустился на колени рядом с Рори. "Думаю, маленький ублюдок вон там". Он указал. Он протянул руку, коснулся пистолета, который держал Рори. Было трудно стрелять в таракана одной рукой. "Положи это, чувак!" Фергус прошипел. Он взял жестянку с колен Рори и поставил все заготовки на пол. Рори почувствовал раздражение.
  
  "Вот так", - сказал Фергюс. "Предохранитель снят. Когда я выстрелю, целься туда, куда я стреляю, хорошо?"
  
  "Ага", - сказал Рори, забыв о "Дж". Он взял дробовик. Фергус прошелся по комнате на каблуках, все еще пригибаясь, направив глаза и пистолет в гипсокартонный потолок. Он остановился. Раздался звук, как будто паук пробежал по очень чувствительному микрофону.
  
  Бах! выстрелила винтовка. Рори чуть не выронил дробовик. "Там!" - закричал Фергус. Из маленькой дыры в потолке сыпалась штукатурка; в воздухе стоял дым. Рори прицелился в маленькое отверстие и нажал на спусковой крючок. Пистолет ударил его в плечо, заставив упасть со своего места. Он с грохотом рухнул на пол.
  
  "Ну, качай же, парень, качай!" - услышал он откуда-то крик Фергюса.
  
  Вокруг было ужасно много дыма. Казалось, звенело в ушах. Он взводил пистолет. (Забавно; он думал, что Фергус был человеком бок о бок.) Со стороны .303 раздался еще один резкий треск. Он увидел, как в штукатурке почти прямо над ним появилась дыра. Отлично; он мог достать маленького ублюдка, не вставая с пола. Половицы также должны обеспечивать дополнительную устойчивость при стрельбе. Он снова нажал на спусковой крючок. Ружье выстрелило - бах! с чуть меньшим энтузиазмом, чем раньше, хотя плечу стало немного больнее.
  
  Белый водопад штукатурки сорвался с потолка и обрушился на него. Рори выплюнул кусочки изо рта, сморгнул белую пыль с глаз. Он услышал, как Фергюс столкнулся с чем-то в комнате. Он взвел пистолет, огляделся. Фергюс лежал на диване, целясь в центр потолка. Он снова выстрелил из "Ли Энфилда"; теперь Рори осваивался с этим, нацелил дробовик в то же место и выстрелил почти до того, как эхо от выстрела Фергюса перестало отдаваться. В комнате стало немного туманно, и, вероятно, у него из ушей текла кровь, но какого хрена. Рори снова приготовил пистолет.
  
  Он попытался проследить за тем, куда Фергюс целился из винтовки. Когда он это сделал, все еще лежа с ногами на стуле, на который упал, он начал переваливаться набок, в сторону Фергуса.
  
  "Ааа!" Сказал Рори. Он попытался вытянуть руку, чтобы остановиться, но пистолет все еще был у него в руке. Длинный иссиня-черный ствол изогнулся дугой в сторону Фергуса. Фергус смотрел, как Рори беспомощно падает, ствол ружья падает, как срубленное дерево, широкое дуло направлено прямо на него.
  
  Рори мог точно сказать, что должно было произойти, и не мог это остановить.
  
  Глаза Фергюса расширились. Он подпрыгнул; упал на спинку дивана.
  
  Рори упал на бок; ружье взревело, и задняя стенка дивана разлетелась взрывом из пыльного конского волоса.
  
  Рори опустил пистолет на пол. Шум все еще стоял у него в ушах. В комнате пахло дымом, а огонь в камине странно затих. "Ферг?" неуверенно позвал он. Не слышал собственного голоса. "Ферг!" - крикнул он.
  
  Он сел прямо, оставив пистолет на досках пола. Штукатурка осыпалась с его тела в облаках пыли.
  
  "Алло?" Сказал Фергюс, появляясь из-за дивана без оружия.
  
  Рори посмотрел на него. Они оба моргнули, глаза наполнились слезами. "У нас получилось?" Спросил Рори.
  
  "Не знаю", - сказал Фергюс. Он, пошатываясь, обошел диван сзади, хрустя гипсом под ногами, и сел. Он посмотрел на все еще слегка дымящуюся дыру в диване, как раз рядом с тем местом, где он сидел, затем на дыры в потолке.
  
  Он некоторое время стоял, глядя на дыры в потолке. Потом он заплакал.
  
  Рори некоторое время озадаченно наблюдал. "В чем дело, чувак?" он сказал.
  
  Фергюс не обращал на это внимания; он продолжал плакать, по-прежнему уставившись в дыры в потолке. Он набрал полные легкие воздуха, а затем выпустил их в громких мучительных рыданиях, которые сотрясли все его тело. Через некоторое время он обхватил голову руками и сидел так, раскачиваясь взад-вперед, сжимая волосы чуть выше ушей. Слезы текли ручьем у него из носа и капали на белую штукатурную пыль на половицах у его ног.
  
  "Ферг", - сказал Рори, подходя к нему. Он поколебался, затем положил руку мужчине на плечи. "Фергус, ради Бога, чувак, что случилось?"
  
  Фергюс поднял глаза, и внезапно Рори почувствовал себя старше его. Тяжелое, румяное лицо Фергюса одутловато, а слезы просачивались сквозь пыль на его щеках, исчезая в щетине на линии подбородка. Когда он заговорил, это был голос маленького, обиженного мальчика.
  
  "О Боже, Рори, я должна кому-нибудь рассказать, но ты должен пообещать; ты должен дать мне слово, что никому больше не скажешь ни слова. Клянусь своей жизнью".
  
  "Эй, ты ведь никого и ничего не убивал, не так ли?"
  
  "Нет", - Фергус покачал головой, прищурившись. "Нет! Ничего подобного! Я этого не делал".
  
  "Ладно, мое слово. Все это чепуха".
  
  Фергюс посмотрел на него, и Рори вздрогнул. "Ты клянешься?" Сказал Фергюс глухим голосом.
  
  Рори кивнул. "Я клянусь". У него закружилась голова. Наполненная дымом комната, казалось, накренилась и заколебалась. Он подумал, не подмешали ли они чего-нибудь трипперного в патроны для дробовика или винтовки. И почему я упомянул о чьем-то убийстве? Это было не слишком разумно, здесь, в такую безлунную ночь, когда вокруг валяется пара смертоносных огнестрельных ружей.
  
  "Хорошо", - сказал Фергюс, откидываясь на спинку стула и глубоко дыша. Он почти серьезно посмотрел на Рори. "Ты уверен, что не возражаешь, если я расскажу о твоей сестре?" медленно произнес он с чем-то вроде улыбки на лице.
  
  О боже, подумал Рори, и его затошнило.
  
  Но теперь было слишком поздно возвращаться.
  
  
  * * *
  
  
  Судя по тому, как он рассказывал, это заняло минут пять. В конце Фергюс Урвилл снова плакал как ребенок. Рори обнял его. И после стольких нежных слов, которые он смог придумать, чтобы попытаться облегчить бремя, сделать так, чтобы это не выглядело как признание, даже попытаться компенсировать разделенное и постыдное доверие, он сказал Фергусу, что он был ответственен за пожар, который дотла сжег амбар возле Порт-Энн пятнадцатью годами ранее.
  
  В конце концов они посмеялись над этим, но это был неловкий смех отчаяния и смещения, и все, что они могли сделать после этого, это допить виски и взять косяк, над которым работал Рори, и это было почти облегчением, когда Фергюса вырвало как собаку, он свесился из окна, блевал на черепицу и в водосточный желоб, пока Рори пытался счистить штукатурку с верхней койки и спрятать оружие от греха подальше.
  
  Они проснулись с жутким похмельем в разгромленной комнате и почувствовали запах черного пороха и рвоты. В очаге лежала дохлая крыса, разорванная почти пополам.
  
  Они оставили это место таким, каким оно было, собрали свое снаряжение и ушли. Ни один из них не упомянул ничего из того, что было сказано ночью; они просто согласились вернуться к цивилизации и больше не смешивать виски с каннабисом подобным образом.
  
  Больше не было поездок на охоту и рыбалку. Той зимой Рори вернулся в Лондон и, как ни странно, оказался в сквоте.
  
  Он писал стихи.
  
  
  ГЛАВА 9
  
  
  Поезд стоял, окутанный дождем и раскачиваемый порывами ветра, ожидая прибытия на главную линию. Я снова оказался в стороне и наблюдал, как холодный ветер приглаживает неряшливого вида траву на заросшем сорняками поле за пределами Спрингберна. По полю шел мужчина, а впереди него ковыляла какая-то дворняга. Две дорожки пересекали прямоугольное поле, образуя аккуратный Андреевский крест на примятой траве. Собака остановилась, чтобы понюхать что-то в траве, затем присела на корточки и помочилась. Мужчина, следовавший позади, был одет в дешевые джинсы и куртку donkey, на голове у него была шляпа , а руки были засунуты в карманы. Он подошел сзади к собаке и пнул ее в зад. Животное убежало вприпрыжку, увеличив расстояние между ними, затем возобновило свою обычную, размашистую прогулку по тропинке. Темнело. Вдалеке начали загораться уличные фонари, малиновые огоньки медленно становились оранжевыми.
  
  Я посмотрел на часы. Мы застряли здесь, ожидая, когда пересядем на главную линию, ведущую на Куин-стрит, минут на десять. Здесь часто приходилось ждать, пока прибывали и отправлялись поезда из Эдинбурга, но задержка обычно не длилась так долго. Станция находилась всего в пяти минутах езды; что более важно, еда была всего в пяти минутах езды. Я отказался от завтрака, потому что не ложился спать до четырех утра, от обеда, потому что у меня было похмелье, и в любом случае я опаздывал на поезд, а из—за того, что это было — во всяком случае, по словам British Rail - все еще частью продолжительного праздничного периода, в поезде не было тележки со шведским столом. Я умирал с голоду. Я был так голоден, что съел бы свиные отбивные. На станции "Куин-стрит", расположенной всего в полутора милях отсюда, продавали бургеры, сэндвичи, пироги с ракушками, картофель фри и французские палочки, бриди, чебуреки и пирожные. Боже мой, если бы у них были только Хаггисбургеры, я бы их съел.
  
  "Леди и джентльмены… " протрещал грубый голос жителя Глазго из громкоговорителей вагона. У меня упало сердце. Идеальное завершение идеального отпуска. "Из-за сбоя сигнализации...»
  
  Я выглянул из сотрясаемого ветром вагона, где люди стонали, проклинали и давали клятвы начать ездить на автобусе, или взять машину в следующий раз, или купить машину, или научиться водить… выглянул наружу сквозь забрызганные дождем листы стекла, наблюдая, как холодный январский день просачивается с серых небес над промокшим городом, и увидел, как дождь падает на истоптанную, обоссанную, обосранную траву узкой тропинки в заросшем кустарником поле, с чувством ироничного, но, тем не менее, жалкого сочувствия.
  
  Боже, какое это имело значение, в конце концов? Ты жил; ты умер. Издали тебя было так же не отличить, как одну из этих травинок, и кто мог сказать, что это важнее? Растешь, окруженный своими сородичами, кого-то ты превзошел в жизни, кто-то превзошел в жизни тебя. Вам также не пришлось сильно корректировать масштаб, чтобы свести нас к какой-то отдаленной неуместности этого замусоренного поля. Траве повезло, что она выросла, на нее падал свет и лил дождь, и она не была сожжена, и ее не вырвали с корнем, или отравили, или похоронили, когда перевернули землю, и некоторые кусочки просто случайно оказались на линии, по которой люди хотели пройти, и поэтому были растоптаны, сломаны, спрессованы без злого умысла; просто эффект.
  
  И интеллект? Контроль? Были вещи, над которыми у нас было не больше контроля, чем трава над застройщиком, который решил распахать все это и построить фабрику сверху. Возможно, какой-нибудь астероид, сдвинутый со своего места в великом гравитационном гавоте, упадет на Землю; пуля в лицо, уничтожающая. Сам того не подозревая, ибо что было бы видно даже с ближайшей звезды? Вспышка пламени, словно спичка чиркнула рядом с прожектором… А потом ничего.
  
  Но разве там не должно было быть чего-то, что можно было бы просто увидеть, просто узнать? Черт возьми, ему даже не нужно было ничего делать; ему не нужно было действовать по молитвам или выделять нас как особый вид, или играть какую-либо роль в нашей истории и развитии; ему даже не обязательно было создавать нас или создавать что-либо еще, все, что ему нужно было делать, - это существовать, и существовало, и продолжает существовать, записывать, охватывать.
  
  Я наблюдал, как дождь лупит по траве, а ветер треплет ее, быстрыми порывами выравнивая участки поля, словно внезапные синяки под тусклым небом. Я мог только представить, как мой отец подпрыгивает от этого спора, от этой потребности в смысле, в вере.
  
  Поезд дернулся. Я тоже вздрогнул, очнувшись от своих мечтаний. Затем поезд дал задний ход, моторы зарычали, пассажиры застонали, и он медленно покатил обратно сквозь шквалы дождя, миновав Мэрихилл, сделав петлю через Аннисленд и по Грейт-Вестерн-роуд.
  
  Мы немного проехали параллельно Кроу-роуд и остановились, ожидая сигналов, возле станции Джорданхилл; я посмотрел на заднюю часть домов, выходивших на Кроу-роуд, пытаясь определить, который из них принадлежал Дженис Рей.
  
  Я подумала о дяде Рори, потом вспомнила, что у меня с собой еще несколько его бумаг и пачка его стихов. Мама нашла их для меня в доме в Лохгейре. Я сняла свою сумку с полки. Дядя Рори не мог быть более удручающим, чем реальность, прямо сейчас.
  
  
  * * *
  
  
  Любая надежда, которую я мог питать на то, что маленькие объятия Льюиса и Верити в стиле Хогманей были отклонением от нормы, чем-то, что они не смогли довести до конца или по какой-то причине стеснялись, была полностью разрушена следующим вечером, когда они вместе появились у дяди Хэмиша и тети Тона, со всеми признаками новых любовников (буквально так было в случае с шеей Льюиса, на которой виднелась пурпурная линия страсти, достойная промышленного пылесоса, и которые были плохо скрыты длинными темными кудрями Льюиса и белой рубашкой, застегнутой галстуком на шнурке) .
  
  Льюис и Верити продолжали переглядываться, смеялись над чем-то даже отдаленно забавным, что говорили друг другу, сидели близко друг к другу, находя сотню маленьких предлогов, чтобы прикоснуться друг к другу… Меня чуть не вырвало. Мы все собрались на традиционную вечеринку Хэмиша и Тона "Каждый день"; обязательно тихое мероприятие, во время которого люди обменивались историями о пьянстве, нарушенных решениях и рецептах лечения похмелья, а также воспользовались возможностью сравнить заметки о белых пятнах в памяти любого из собравшихся кающихся.
  
  Я помогал тете Тоне готовить на кухне, но вынужден был сдаться, когда Льюис и Верити тоже вызвались помочь, а затем большую часть времени подкармливали друг друга маленькими кусочками еды, ласкались друг к другу и устраивали сардино-интимные сборища, перемежаемые тихим шепотом, взрывами бабуинообразного хихиканья и убедительным свиным фырканьем. Я прошел в столовую и налил себе пинту полезного для нейронов пунша, который дядя Хэмиш всегда готовил для этого мероприятия.
  
  Мама и папа появились позже. Нас было около двадцати человек; в основном макхоаны, но было и немного гражданских. Мы потягивали — или, в моем случае, глотали — слабый, но вкусный пунш, закусывали закусками тети Тона и играли в альтернативные шарады; изобретение моего отца, в котором сначала нужно угадать категорию предмета, который тебя просят расшифровать. Когда наступала моя очередь выступать в пантомиме, я обычно сосредотачивался на популярных инфекционных заболеваниях, хорошо известных Ядах, знаменитых Массовых убийцах и Крупных стихийных бедствиях.
  
  Мое последнее воспоминание - это попытка изобразить Расстройства Каре, подготовка к попыткам вызвать синдром токсического шока. Но, по—видимому, люди настаивали на том, чтобы кто—то встал, чтобы выполнить свою часть, и я - к тому времени успешно акклиматизировавшийся к горизонталям - отказался потворствовать подобному придирчивому поведению и поэтому передал свою очередь кузену Джошу со всей любезностью, на какую был способен.
  
  Человек слева от меня в необычных джинсах займет мое место, - пробормотала я, махнув рукой в его направлении, прежде чем позволить своей голове вернуться к общению с ковром в гостиной Хэмиша и Тона.
  
  Кстати, немного о странных джинсах было абсолютно точным; кузен Джош сколотил свое состояние сначала на торговле автомобилями, затем, рискнув всем на джинсовой компании, которая в то время была на грани банкротства; при режиме Джоша их джинсы были ничуть не лучше и не дешевле, чем у кого-либо другого, но у него была одежда нечетных размеров; талия 29, 31, 33 дюйма и так далее, в отличие от продукции всех других компаний, отечественных и зарубежных, которые предпочитали четные цифры.
  
  Это была одна из тех блестяще простых идей, которые люди всегда хотели бы иметь сами и верят, что каким-то образом они могли бы иметь; нет необходимости нести какие-либо дополнительные расходы или производить больше размеров, чем кто-либо другой, или обязательно отличать свой продукт каким-то другим образом, и все же просто благодаря этой идее у вас есть потенциальный рынок для половины населения, покупающего джинсы, или, по крайней мере, для той его части, которая всегда чувствовала, что они каким-то образом постоянно находятся между обычными размерами.
  
  Я смутно припоминаю, что той ночью мне снились джинсы Верити; какими обтягивающими они были визуально, географически и как чудесно, должно быть, было снять их с нее. Затем я представил себе Льюиса с завязанными на шее ботинками, по какой-то причине внезапно ставшего похожим на Шейна Макгоуэна, который снимает с нее джинсы, а не на меня, и он превратился в Родни Ричи, который дома со своими родителями распарывает отдельные стежки на ее джинсах крошечным ножом, и все Ричи носили плохо сидящие джинсы, и у них были джинсовые занавески, и джинсовые ковры, и джинсы светлых тонов, и джинсы из денима. обои с маленькими заклепками, оставленными наподобие попперсов, чтобы можно было просто приклеивать картины и фотографии к стене ... за исключением того, что мистер Ричи был похож на Клода Л & # 233; ви-Стросса, и тогда, я думаю, я начал путаться.
  
  
  * * *
  
  
  Либо меня уложили в постель, подумал я, проснувшись на следующее утро в крошечной холодной комнатке на верхнем этаже дома, либо моя стандартная способность к автопилоту у пьяного человека улучшалась с опытом. Я принял ванну, оделся и позавтракал остатками еды из холодильника, пинтой воды и парой таблеток парацетамола, и все это, не встретив никого больше в доме. Было всего восемь часов; очевидно, я вырубился на некоторое время раньше всех остальных, и они все еще спали (возвращаясь из ванной, я услышал соответствующие звуки, похожие на распиливание бревен, доносившиеся из комнаты Хэмиша и Тона). День был ясный, но холодный; я зашнуровал Документы и отправился прогуляться по холмам за Галланахом.
  
  Я чувствовал себя дерьмово и так старался не думать о Льюисе и Верити, что не мог думать ни о чем другом, но день был сказочный; ясный и холодный, небо кристально-голубое и отражалось в водах покрытых холмами озер Лох-Эдд и в сверкающей длине озера Лох-Эдд. В такие дни холмы окрашены в лазурный и золотой цвета, невиданный ни в какое другое время года; кобальтовое небо ярче, чем когда-либо летом, а холмы соломенного цвета ярко сияют в лучах низкого зимнего солнца. На фоне колеблющегося зеркала, которым является поверхность озера, цвета переливаются и танцуют; от них захватывает дух, и - на короткое, приносящее облегчение время — они могут даже отвлечь ваши мысли.
  
  Высоко в холмах, в местечке маршинг-уотер, я нашел Эшли Уотт и одну из ее более экзотических кузин.
  
  Бетонный водосброс ниже водохранилища Лох-Эдд спускается к ступенчатому склону над слиянием нескольких небольших ожогов, осушающих близлежащие склоны. Короткий мост перекинут через водосброс, и именно там сидели Эшли и Алина, свесив ноги над ручьем в бетонном желобе, положив руки на нижнюю перекладину перил моста.
  
  Они сидели бок о бок, наблюдая за бегущей водой. Произошло следующее: вода сначала скопилась за выступающим краем верхней ступени, затем перелилась через край и разливалась с возрастающей силой, в результате своего рода цепной гидрореакции, вниз по каждой последующей ступени на дно канала. Последовал период относительного затишья, в то время как вода снова поднялась за верхней ступенькой и за теми, что были ниже. Вы могли бы догадаться, что именно мой отец первым обратил внимание на это странное (и классически хаотичное) явление и привлек к нему внимание нас, детей. Никто из нас так и не смог выяснить, было ли это преднамеренным эффектом или результатом чистой случайности. Как бы то ни было, это было удивительно успокаивающе, непредсказуемо и целебно.
  
  "Привет, подмастерье", - сказала Эш. Она выглядела немного измученной, с затуманенными глазами, хотя ее длинные волосы львиного цвета сияли, как само здоровье, в медном свете полудня.
  
  "Привет". Я кивнул ей и Алине, которая была франко-вьетнамкой и помолвлена с Хью Уоттом, одним из многочисленных кузенов Эшли из ветви семьи, которая, казалось, предпочитала супругов экзотического происхождения (брат Хью Крейг встречался с потрясающей долговязой нигерийкой по имени Нур). Рядом с Эшли Алина выглядела еще меньше и черноволосее, чем обычно. "Алина; ç из Вирджинии?"
  
  "Магия, подмастерье", - ответила Алина на беглом глазгойском.
  
  "Выпей немного виски", - сказала Эш, когда я сел рядом с ней. Она протянула руку между собой и Алиной и протянула мне недопитую бутылку Irn-Bru. За утро я уже выпил около галлона ледяной воды из ручья, от которой ломило зубы, в разных местах на холмах, но традиционное шотландское средство от похмелья, вероятно, было именно тем, что мне было нужно. Я сделал пару глотков, вернул бутылку, вытирая губы.
  
  "Ты ужасно выглядишь", - сказал Эш.
  
  "Чувствую себя еще хуже", - мрачно сказал я, наблюдая, как вода каскадом стекает по бетонной лестнице водосброса.
  
  "Потеряла твой след на вечеринке у Урвиллов, Прентис", - сказала Эшли. "Ты просто уклонился или тебе принесли пиломатериалы?"
  
  "О боже", - простонала я и опустила голову на прохладную стальную трубу ограждения моста.
  
  «Привет…» Мягко сказала Эш, положив руку мне на голову и поглаживая меня. "Ну-ну, подмастерье, ма мэн. В чем дело?"
  
  "О, ничего особенного", - вздохнула я, снова медленно поднимая голову и глядя на воду. "Я видел, как женщина, которую я люблю, обвилась вокруг моего старшего, умного и остроумного брата, как пищевая пленка вокруг сэндвича, и, похоже, они наслаждаются друг другом.… О Боже, я так взбешен, что даже не могу придумать достойного сравнения. Или даже неприличного, которое, вероятно — безусловно - было бы более уместно ".
  
  "Расстанься с этим; все в порядке, да?" Сказала Эш, обнимая меня за плечи.
  
  "Помоги мне, Эшли", - попросил я, закрыв глаза и положив голову ей на плечо. "Что мне делать?"
  
  "Ты, должно быть, представляешь ее в туалете", - сказала Алина и хихикнула.
  
  "Грязно-белая женщина говорит правду", - сказала Эш, опуская свою голову, чтобы положить ее на мою. "Горячие редко выдерживают интенсивный курс воображения возлюбленной на заднице".
  
  "Нет", - вздохнула я, открывая глаза, когда серия всплесков возвестила об очередном хаотичном событии на водосбросе. "Вероятно, у меня развился бы фетиш на копрофагию".
  
  "Прошу прощения?"
  
  "Это так же неприятно, как звучит?"
  
  "Неприятнее".
  
  "Merde!"
  
  "Ага".
  
  "Ты безнадежный случай, Прентис, так оно и есть. Ты думал о самоубийстве?"
  
  "Да, как только она будет закончена, я собираюсь выброситься из туннеля под Ла-Маншем".
  
  Плечи Эшли шевельнулись у меня под головой. "Тогда у тебя достаточно времени, чтобы привести в порядок свои дела".
  
  "Меня интересуют не мои дела".
  
  "Ах, она все равно была не в твоем вкусе, Подмастерье".
  
  "Что; ты имеешь в виду, недостаточно хорош для меня?"
  
  "Нет, Прентис; я имею в виду слишком большой вкус. У тебя никогда не было шансов с такой разборчивой женщиной".
  
  Я отстранилась и с сомнением посмотрела на Эшли, которая мило улыбнулась. "Что это?" Спросила я. "Ты проходишь прослушивание на выходное отделение Самаритян, или что?"
  
  Эшли взяла мои руки в свои. "Ах, Прентис. Не волнуйся; может быть, это просто увлечение; ее, или Льюиса ... или твое. Неважно. Может быть, она образумится. Может быть, она хочет пройти через всех братьев Макхоан в порядке возрастного—»
  
  "Или вес".
  
  " — или вес. Может быть, она выйдет замуж за Льюиса, но у нее будет роман на всю жизнь с тобой ".
  
  "О, здорово".
  
  "Видишь? Ты не знаешь, что может случиться", - радостно сказала Эшли, разводя руками.
  
  "В любом случае, подмастерье", - сказала Алина своим певучим голосом. "В море еще много рыбы, да?"
  
  Я посмотрел на Алину. "Эй, могу я процитировать тебя по этому поводу?"
  
  Алина подмигнула мне и постучала пальцем по носу. "В туалет", - заговорщически сказала она.
  
  Я начал вставать. "Это бесполезно", - вздохнул я. "Вы двое слишком сильно меня подбадриваете, и я не могу выносить этого волнения". У меня устали ноги, мышцы болели от выпивки и ходьбы.
  
  "Увидимся вечером в Jac?" Сказал Эш.
  
  "Может быть", - сказал я. "Я продолжаю пытаться утопить свои печали, но они кажутся чуть более жизнерадостными, чем пенополистирол". Вода снова каскадом полилась по поверхности водосброса, шум, похожий на топот миллионов ног, доносился издалека. Я пожал плечами. "Хотя, черт с ним; стоит попробовать еще раз. Когда-нибудь надо будет начать работать"
  
  "Это мой мальчик".
  
  "Увидимся, девочки".
  
  "Пока-пока, Подмастерье".
  
  "Постарайся ни в кого больше не влюбляться до сегодняшнего вечера".
  
  "Йоу".
  
  
  * * *
  
  
  Примерно через час я увидел зеленую машину моей матери "Метро", которая как раз сворачивала с подъездной дорожки к дому Хэмиша и Тона. Увидев меня, она остановилась и опустила стекло. "Вот ты где", - сказала она.
  
  "Я здесь", - согласился я.
  
  "Я ждала там целую вечность". Она взглянула на часы. "Ну что ж. Садишься?"
  
  Я сел в машину; мы начали задним ходом проезжать пятьдесят ярдов назад по подъездной дорожке. На самом деле, мои ноги так устали, что я был благодарен за то, что меня подвезли. "Я принесла все, что смогла найти из вещей Рори". Мама кивнула. "Твой папа думает, что там есть еще что-то, но это спрятано в папке". Я посмотрела на заднее сиденье, где лежала папка. "Не то чтобы ты этого заслуживал", - добавила она.
  
  "О, спасибо", - сказал я. Я взял папку; КРИЙ отметил надпись на корешке. Она была похожа на папку, которая у меня уже была, но, возможно, немного толще. Я смутно припоминаю, что вчера вечером напомнила маме, что ищу остальные бумаги дяди Рори.
  
  "Ну?" спросила она.
  
  Я оглянулся, зевая. "Ну?" Я повторил.
  
  Мы остановились перед дверью дома. "Ты не помнишь прошлую ночь, да?" - спросила мама, выключая зажигание. На ней было платье из ангоры и толстых шнуров; новые духи. Она выглядела слегка невеселой и не на шутку обеспокоенной.
  
  "Не... полностью, нет", - признался я.
  
  Она покачала головой. "Боже, ты был пьян, Прентис".
  
  "Ммм", - сказал я, взвешивая папку в руках. "... Да". Я улыбнулся своей лучшей улыбкой типа "но я все еще твой маленький мальчик".
  
  Она подняла свои тонкие каштановые брови. "Боже мой, ты же не помнишь, как смутил Льюиса и Верити прошлой ночью, не так ли?"
  
  Я посмотрел на нее.
  
  "Я имею в виду, помимо того, что поставила в неловкое положение твоего отца и меня", - добавила она.
  
  Я почувствовал, как кровь отхлынула от моего лица, как будто кто-то открыл клапан в моей лодыжке. Oh-oh.
  
  Я сглотнул. "Я не соответствовал образу болельщика "Брэдфорд Сити", жертвы катастрофы на Кингс-Кросс и парня из "Пайпер Альфа", встретившегося в Аду, не так ли?" (Требует три сигареты; оскорбляет всех.)
  
  "Это не смешно, Прентис; бедняжка Верити была почти в слезах. Тебе повезло, что Льюис тебя не придушил".
  
  "О Боже мой", - сказала я, чувствуя холод. "Что я такого сказала?"
  
  (Пригнись и прикройся.)
  
  "Сказал ей — сказал всем - что ты безумно влюблен в нее!" - сказала она, сверкая глазами. "Затем, заявив о вечном преклонении перед бедной девочкой, ты начал поносить ее за то, что она связалась с Льюисом". Мама сердито покачала головой, в ее глазах стояли слезы. "Прентис! О чем ты думал?"
  
  "О Боже мой", - простонала я. КЬЯГ. Я положила папку на колени и прижалась к ней лбом.
  
  "Затем вы последовали за этим несколькими довольно нелицеприятными замечаниями о Лапландии и о том, что вы назвали, я полагаю, "старым землеройным оборудованием"".
  
  "О боже мой".
  
  "И я думаю, что мы все также успешно разобрались, что такое "исполнять дельта фокстрот", прежде чем ты стал совершенно бессвязным".
  
  "О Боже мой!"
  
  "Я не думаю, что слова "О, Боже мой" улучшат ситуацию, Прентис. Я думаю, тебе следует извиниться перед Верити и Льюисом как можно скорее. Они в замке ". Моя мама с усилием взяла свой голос под контроль. Хотя ты, возможно, тоже подумываешь о том, чтобы извиниться перед Хэмишем и Антонией, поскольку ты была их гостьей, и это была их вечеринка, из-за тебя гриндинг был неловко прерван. Хорошо, что ты согласилась уйти тихо, когда Кеннет предложил, что тебе пора спать; хотя, по-видимому, им с Хэмишем практически пришлось нести тебя наверх, и всю дорогу наверх ты бормотала что-то мерзкое о том, что Льюиса бросили голым в ванну с изголодавшимися слоновьими пиявками."
  
  И папа уложил меня спать! О нет! Папа и Дерево! Какой позор!
  
  "Мам, я хочу умереть", - пробормотала я в папку.
  
  "В данный момент, Прентис, я не думаю, что было бы недостатка в добровольцах, которые помогли бы тебе в твоем путешествии, если бы ты был серьезен".
  
  "Я есть".
  
  "Перестань быть мелодраматичным, Прентис; тебе это не идет. Сарказм - твоя сильная сторона".
  
  "О боже мой".
  
  "Прентис", - сказала мама, положив руку мне на голову и запустив пальцы в волосы. "Прентис...»
  
  Я подняла голову, выпрямилась. Мамины глаза покраснели. Она покачала головой. "Прентис, почему ты иногда такой глупый со своим умом?"
  
  Я глубоко вздохнула. - Хотела бы я знать, мам, - сказала я и шмыгнула носом, чувствуя резь в глазах. Лучше ничего не говорить о том, что это у нас в семье.
  
  Она взяла меня на руки, прижала к себе. Я был удивлен, как и всегда в такие моменты, какой стройной и маленькой она себя чувствовала.
  
  Через некоторое время мы отпустили друг друга. Она посмотрела в зеркало и заявила, что я испортил ей зрение на весь оставшийся день. Затем мы зашли к Хэмишу и Тоуну выпить чаю и извиниться, а позже поехали в замок, что стало бы самым мучительным периодом в моей жизни, если бы Верити и Льюис все еще были там, но их не было; они уехали на машине навестить друзей Верити, которые жили в Арднамурчане, и вернутся самое раннее завтра поздно вечером.
  
  Мама отвезла меня обратно к Хэмишу и Тону; она согласилась передать слова моего раскаяния моему отцу. Она хотела, чтобы я приехала в Лохгэйр и извинилась перед ним там, но я умоляла о пощаде, и - к моему немалому удивлению — она была дарована.
  
  Я уже решил, что завтра сяду на поезд обратно в то, что теперь является вашим официальным европейским культурным городом на следующие двенадцать месяцев. Теоретически, Верити и Льюис должны были подвезти меня через четыре дня, но сейчас это, очевидно, исключено.
  
  Мне пришлось пообещать маме, что я напишу каждому из них и при первой же возможности лично принесу извинения, а также, что я заеду в Лохгэр перед возвращением в Глазго, чтобы повидаться с папой.
  
  
  * * *
  
  
  Эшли встретила меня в Jac тем вечером, выслушала мои горести, угостила меня выпивкой, когда у меня закончились деньги (я уверен, что меня обсчитали в баре), хотя у нее, вероятно, было меньше доша, чем у меня, и снова выслушала мои горести, когда мы вернулись к ее маме и просидели Бог знает сколько времени, разговаривая тихо, чтобы не разбудить Дина в соседней комнате. Она сварила мне кофе, обняла меня, и в какой-то момент я заснул, и какое-то время был спокоен, а потом проснулся, растянувшись на полу, моя голова лежала у нее на коленях, и одна нежная рука гладила меня по голове. "Эш, - прохрипел я, - ты святой".
  
  Она просто улыбнулась.
  
  Последняя чашка кофе - и я ухожу; возвращаюсь в "Эйч энд Ти", чтобы успеть поспать несколько часов урывками; затем встаю и бегу на станцию к тете Антонии. Я только что сел на поезд, и когда четверть часа спустя мы подъехали к Лохгейру, и мне следовало взять свою сумку, бросить "Спринтер", дойти пешком до дома и, наконец, поговорить — трезво, а не в контексте игры в альтернативные шарады — с моим отцом, и извиниться, и провести три часа до следующего поезда в Глазго с мамой и папой в каком-то долгожданном духе примирения, я ничего подобного не сделал.
  
  Вместо этого я склонил голову набок, так что она уперлась в холодное стекло окна, закрыл глаза и слегка приоткрыл рот. Я простоял так минуту или около того, пока мы ждали на платформе станции Лохгэр, и больше не шевелился — убедительно зевая для других пассажиров, которые могли наблюдать, — пока мы не пересекли виадук в Суккотморе.
  
  
  * * *
  
  
  Все еще застряв на трассе в пределах видимости квартиры Дженис Рей, я встала со своего места, взяла сумку и выудила папку, которую мама принесла из дома. Я нашел несколько сильно растрепанных стихотворений, напечатанных на foolscap, плюс около двадцати печатных страниц формата А4, которые выглядели так, словно были частью сценария пьесы или фильма. Я выбрал страницу наугад и начал читать.
  
  Повелитель:… И я вижу их такими, какими они будут, мертвыми и растерзанными; потрясенными, изуродованными и одинокими, на полях сражений или длинных дорогах, в канавах или у высоких стен, в гулких белых коридорах и туманных лесах, в полях, у рек; брошенными в ямы, сваленными в кучи; заброшенными и прощенными. Или, если они продолжают жить, наполненные мелкими, горькими воспоминаниями и тоской по войне, которую они вели, чтобы положить конец. О, капитан, я вижу в этом моем финале то, чего, как мне кажется, вы не смогли разглядеть своей самой хитрой интуицией: солдаты всегда являются настоящими беженцами. Их первая жертва - они сами, их жизнь была отнята у них задолго до этого — как будто они искали замену у другого освобожденного —
  
  Но я больше не мог этого выносить. Я сложил бумаги в папку, а папку в свою сумку, затем засунул ее под сиденье.
  
  Вместо этого я посмотрел на дождь; он был веселее.
  
  Я избегал заезжать к маме и папе. Каждый раз, когда я думал об этом, у меня закрывались глаза. Что со мной было не так?
  
  Ну, я подумал; они создали меня. Они произвели меня на свет; их гены. И они воспитали меня. Школа и университет все еще не изменили меня так сильно, как раньше; возможно, даже оставшаяся часть моей жизни никогда не смогла бы компенсировать их формирующий эффект. Если я был слишком смущен, слишком пристыжен, чтобы пойти и повидать их, то это была не только моя вина; это была и их вина тоже, из-за того, как они меня воспитали (Боже, я думал, что перестал использовать это оправдание, когда закончил начальную школу в Лохгейре). Но в этом было зерно правды.
  
  Разве там не было?
  
  И черт возьми, подумал я; я устал; я все еще устал, и я позвоню вечером — определенно — и скажу, что заснул, и никто особо не побеспокоится, и, в конце концов, парень может справиться с таким количеством печальных слов только за один день ... конечно, я позвоню. Немного мягкого мыла, немного фланели, как сказал бы папа.
  
  Не парься; я мог бы очаровать их. Я бы все устроил.
  
  
  * * *
  
  
  Тем не менее, именно похмелье той моральной трусости на станции Лохгэр, наряду со всем остальным, привело к тому, что в тот вечер я чувствовал себя настолько ужасно из-за самого себя (после того, как поезд наконец прибыл на Куин-стрит и я, промокший и почему-то уже не голодный, вернулся под дождем в пустую квартиру на Грант-стрит), что маме пришлось позвонить мне туда, потому что я не смог заставить себя позвонить ей и папе… и мне все же удалось притвориться спящим, немного пристыженным и немного опечаленным и заверить ее, насколько я мог, что на самом деле со мной все в порядке, да, конечно, не стоит волноваться, со мной все в порядке, спасибо, что позвонила ... и, конечно, после этого мне стало еще хуже.
  
  Я приготовил чашку кофе. Я чувствовал себя так плохо, что воспринял это как своего рода моральную победу: мне удалось вылить большую часть воды из явно заполненного газом чайника и оставить уровень на минимальной отметке. Я стояла на кухне, ожидая, пока нагреется вода, с отчетливым чувством экологического самодовольства.
  
  Как раз в тот момент, когда я сидела в гостиной со своей чашкой кофе, я поняла, что забыла свою сумку в поезде.
  
  Я не мог в это поверить. Я вспомнил, как встал со своего места, надел куртку, подумал, не попробовать ли чего-нибудь поесть, решил, что не чувствую голода, взглянул на пустую багажную полку, а затем направился через станцию вверх по дороге. Без сумки.
  
  Как я мог? Я поставил кофе на стол, вскочил со стула и, перепрыгнув через диван, подбежал к телефону и через десять минут дозвонился на станцию. Потерянная собственность была закрыта; позвоните завтра.
  
  Той ночью я лежала в постели, пытаясь вспомнить, что было в сумке. Одежда, туалетные принадлежности, одна или две книги, пара подарков… и папка с бумагами дяди Рори в ней; обе папки, включая ту, которую я еще не читал.
  
  Нет, сказала я себе, пытаясь подавить панику. Было немыслимо, что я потеряла сумку навсегда. Она обязательно найдется. В этом плане мне всегда везло. Люди, как правило, были хорошими. Даже если кто-то и подобрал его, возможно, он сделал это по ошибке. Но, вероятно, охранник заметил его, и прямо сейчас он лежит в какой-нибудь комнате для персонала на станции Куин-стрит или Галланах. Или, может быть, на запасном пути, всего в миле или двух от того места, где я лежал, щетка уборщика в этот момент наткнулась на пакет, засунутый обратно под сиденье… Но я бы вернул его. Оно не могло просто исчезнуть; оно должно было найти свой путь обратно ко мне. Оно должно было.
  
  В конце концов я заснул.
  
  Мне снился дядя Рори, возвращающийся домой за рулем старого "Ровера", в котором родилась Верити, с открытым окном, высунутой рукой, он улыбался и держал в руке пропавшую папку; размахивал ею. Во сне у него на шее было намотано забавного вида белое полотенце, и тогда я проснулась и вспомнила.
  
  В пропавшей сумке также был мой белый шелковый шарф; незаменимый шарф Мебиуса, подарок Даррена Уотта.
  
  "Неееет!" Я завыла в подушку.
  
  
  * * *
  
  
  Пробуждение было процессом постепенного вспоминания всех вещей, из-за которых я должен был чувствовать себя плохо. Первым делом я позвонил в "Потерянное имущество". Сумки не было. Я попросил их дать мне номер столовой уборщиков и спросил там. Сумки нет. Я попробовал Галланах, на случай, если поезд вернулся туда до того, как какой-нибудь честный человек обнаружил сумку под сиденьем. Сумки не было.
  
  Днем я снова попробовал обе станции; угадайте, что?
  
  Я сделал единственное, что пришло мне в голову, и отправился в постель; если мне суждено стать травинкой, обреченной на то, чтобы ее растоптали, то я мог бы с таким же успехом смириться с этим и лечь. Следующие двадцать четыре часа я оставался в постели, спал, пил немного воды, совсем ничего не ел и проснулся только тогда, когда вернулся Гэв (от своих родителей, как я ошибочно предположил), громко заявляя, что у него больная печень, но он по уши влюблен.
  
  О, счастливая овца, сказал я, она из приличного стада?
  
  Ха-ха-ха, это твой помощник… подруга родителей, Дженис, Гэв сияла, излучая нераскаявшееся чувство вины; заходила сюда на днях в поисках тебя, мы разговорились, сходили за карри, немного выпили, в итоге вернулись сюда, одно привело к другому, знаю, как это всегда нравится женщинам постарше, они более опытные, понимаешь, что я имею в виду, в любом случае, арф арф провела чрезвычайно приятный Новый год у нее дома, кроме обычного визита к моим родителям, конечно, о, кстати, она зайдет сюда сегодня вечером, я готовлю лазанью, вы не могли бы поменяться комнатами, потому что Норрис вернется только завтра, просто Я тоже не ожидал, что ты вернешься до тех пор, это нормально?
  
  Я уставилась на Гэва со своей кровати, моргая и пытаясь осознать этот поток экспоненциально катастрофической информации. Я отчаянно пытался убедить себя, что то, что я испытывал, было всего лишь особенно жестоким и отвратительным сном, придуманным какой-то частью моего разума, решившей взыскать должное наказание с моей совести за то, что я вел себя с таким отвратительным отсутствием грации во время каникул ... но потерпел полную неудачу; мой подсознательный "запас парадигм кошмаров" не включает ничего столь банально извращенного, как Gav.
  
  Наконец, собрав воедино последние микроскопические нити моей потрепанной гордости, чтобы создать кворум, пригодный для экстренной реанимации эго, если не для настоящего остроумия, я выдавил: "Гэв, я потрясен". (На какую-то микросекунду Гэв выглядел защищающимся, уступка, на которую мое уязвленное самоуважение обрушилось со всем патетическим отчаянием униженно побежденного политика, указывающего, что что ж, все может стать только лучше.) "Ты никогда не говорил мне, что умеешь готовить лазанью".
  
  
  ГЛАВА 10
  
  
  Когда-то, давным-давно, жил-был богатый торговец, который думал, что город, в котором он жил, полон плохих людей, и особенно плохих детей."
  
  - Они были Медлительными Детьми?
  
  "На самом деле, некоторые из них были такими, но в то время у них не было знаков, указывающих им на это".
  
  "Медлительные дети есть только в Лохгейре, папа?"
  
  "Нет, в разных местах есть медлительные дети; следите за дорожными знаками. Теперь вернемся к истории. Богатый торговец считал, что дети всегда должны отдавать ему честь и называть его "сэр", проходя мимо него по улице. Он ненавидел нищих и стариков, которые больше не могли работать. Он ненавидел неопрятность и расточительство; он считал, что младенцев, которые выбрасывают вещи из своих колыбелей, следует наказывать, а детей, которые отказываются есть, следует морить голодом, пока они не съедят то, что им дали в первую очередь ".
  
  "Папа, а что, если бы она сгнила?"
  
  "Даже если бы она прогнила".
  
  "О, папа! Даже если в нем были личинки и все такое, и все это было ужасно?"
  
  "Да, это послужило бы им уроком, - подумал он".
  
  "Авврр! Фу!"
  
  "Ну, богатый торговец был очень могущественным, и он пришел, чтобы контролировать ситуацию в городе, и он заставил всех делать то, что, по его мнению, они должны были делать; бросание снежков было запрещено законом, и детям приходилось съедать всю свою еду. Листьям было запрещено падать с деревьев, потому что они создавали беспорядок, а когда деревья не обращали на это внимания, они приклеивали листья к своим ветвям… но это не сработало, поэтому их оштрафовали; каждый раз, когда они роняли листья, у них были отпилены сучья, а затем и ветки. И в конце концов, конечно, у них не осталось сучьев, потом совсем не осталось веток, и в конце концов деревья были срублены. То же самое произошло и с цветами и кустарниками.
  
  "Некоторые люди держали маленькие деревца в тайных двориках и цветы в своих домах, но им не полагалось этого делать, и если бы их соседи сообщили о них в полицию, у людей срубили бы деревья и забрали цветы, а самих их оштрафовали бы или посадили в тюрьму, где им приходилось бы очень усердно работать, стирая надписи на клочках бумаги, чтобы их можно было использовать снова ".
  
  "Эта история выдуманная, папа?"
  
  "Да. Это ненастоящее, я это выдумал".
  
  "Кто придумывает настоящие вещи, папа?"
  
  "Никто и все; они выдумывают сами себя. Дело в том, что, поскольку реальные истории просто случаются, они не всегда рассказывают вам очень много. Иногда рассказывают, но обычно они слишком ... запутанны ".
  
  "Значит, богатому купцу они бы не понравились?"
  
  "Это верно. В городе никому не разрешалось рассказывать истории. Никому не разрешалось ни напевать, ни насвистывать, ни слушать музыку, потому что торговец считал, что люди должны беречь дыхание так же, как они берегли свои деньги.
  
  "Но людям не нравилось жить так, как хотел от них торговец; большинство мам и пап не стали бы подавать своим детям протухшую еду и ненавидели необходимость притворяться, что это так. Люди скучали по деревьям и цветам ... и по необходимости ходить с повязкой на одном глазу ".
  
  "Почему это было, папа? Почему у них—»
  
  "Поскольку торговец считал, что держать оба глаза открытыми - пустая трата света; почему бы не экономить свет так, как вы экономите деньги?"
  
  "Они были похожи на мистера Лачи, папа?"
  
  "Ну, не совсем так, нет; у Лахлана Уотта только один глаз; другой выглядит как настоящий, но он стеклянный. Люди в городе могли менять один глаз на другой в разные дни, но Лахлан...
  
  "Да, папа, но они вроде как похожи на него, не так ли?"
  
  "Ну, вроде того".
  
  "Папа, почему у мистера Лачи только один глаз?"
  
  "Дядя Фергус ударил его! А, папа?"
  
  "Нет, Прентис. Дядя Фергус не бил его. Это был несчастный случай. Фергюс и Лачи подрались, и Фергюс хотел ударить Лачи, но он не собирался выколоть ему глаз. Итак, вы двое хотите услышать эту историю или нет?"
  
  "Да, папа".
  
  "Да, папа".
  
  "Правильно. Что ж, город был не самым приятным местом для жизни из-за всех этих глупых законов, принятых торговцем, и люди начали покидать его и уезжать в другие города и другие страны, а торговец тратил так много времени на принятие новых законов и попытки заставить людей подчиняться тем, которые он уже принял, что его собственный бизнес начал рушиться, и в конце концов город почти опустел, и торговец обнаружил, что задолжал людям гораздо больше денег, чем у него было в банке, и, хотя он продал свой дом и все, что у него было, он все еще был на мели; его вышвырнули из его дома и из города тоже, потому что он стал нищим, а нищих в город не пускали.
  
  "Итак, он долго скитался по сельской местности, голодая и вынужденный просить милостыню о еде, ночуя в сараях и под деревьями, и в конце концов он нашел маленький городок, куда ушли все нищие и старики, которых он вышвырнул из города; они, конечно, были очень бедны, но, помогая друг другу, они имели больше, чем у торговца. Он спросил, может ли он остаться с ними, и в конце концов они согласились, что может, но только если он будет работать. Поэтому они дали ему особую работу ".
  
  "Что, папа?"
  
  "Что это была за работа, папа?"
  
  "Он должен был делать метлы".
  
  "Метлы?"
  
  "Старомодные щетки, сделанные из пучков веток, привязанных к деревянной ручке. Знаешь, в лесу иногда можно увидеть такие штуковины для тушения пожаров?"
  
  "Большие хлопающие твари?"
  
  "Да, это большие куски резины — старые покрышки, — прикрепленные к деревянным ручкам для тушения огня на земле. Что ж, в старые времена их делали из прутьев, а еще раньше люди использовали такие метлы, чтобы подметать улицы и даже подметать свои дома. Тоже не так давно; я помню, как видел мужчину, подметавшего дорожки в парке в Галланахе такой метлой, когда я был старше, чем вы оба сейчас."
  
  "Ах, но, папа, ты же древний!"
  
  "Ha ha ha ha!"
  
  "Хватит. Теперь послушай; насчет этих метел, верно?"
  
  "Что?"
  
  "Что, папа?"
  
  Человек, который когда-то был богатым торговцем, а теперь стал нищим, должен был делать метлы для города. У него была маленькая хижина с каменным полом и запасом ручек и прутьев. Но чтобы преподать этому человеку урок, они дали ему запас веток, которые были старыми и слабыми; плохие ветки для изготовления метел.
  
  "Итак, к тому времени, как он сделал одну метлу, пол в хижине был покрыт кусочками веток, и ему пришлось использовать только что сделанную метлу, чтобы начисто подмести пол в своей хижине, прежде чем он мог приступить к изготовлению следующей метлы. Но к тому времени, как он к своему удовольствию вымыл пол, метла сразу же износилась, вплоть до ручки. Так что ему пришлось взяться за другую. И с той метлой произошло то же самое. И на следующий, и на следующий; беспорядок, образовавшийся при изготовлении каждой метлы, приходилось убирать той же самой метлой и стирать его. Итак, к концу дня возле хижины была огромная куча веток, но не осталось ни одной метлы."
  
  "Это глупо!"
  
  "Это напрасная трата времени, ты уверен, что это так, папа?"
  
  "И то, и другое. Но люди сделали это, чтобы преподать человеку урок".
  
  "Какой урок, папа?"
  
  "Ах-ха. Вам придется разобраться с этим самим".
  
  "О, папа!"
  
  "Папа, я знаю!"
  
  "Что?" Кеннет спросил Прентиса.
  
  "Не будь таким чертовски глупым!"
  
  Кеннет рассмеялся. Он протянул руку и взъерошил волосы Прентиса в полумраке; голова мальчика свешивалась с верхней койки. "Ну, может быть", - сказал он.
  
  "Папа", - позвал Джеймс с нижней койки. "Что случилось с торговцем?"
  
  Кеннет вздохнул и почесал бородатый подбородок. "Ну, некоторые люди говорят, что он умер в городе, всегда пытаясь сделать метлу, которая прослужила бы долго; другие говорят, что он просто сдался и зачах, третьи, что он заставил кого-то другого делать метлы и нашел кого-то, кто поставлял лучшие прутья, и заставил людей продавать метлы в других городах, и нанял больше людей, чтобы делать больше метел, и построил фабрику по изготовлению метел, и заработал много денег, и построил великолепный дом… А другие люди говорят, что он просто тихо жил в городе, усвоив свой урок. Иногда так бывает с историями; у них разные концовки в зависимости от того, кого вы слушаете, и у некоторых есть своего рода открытые концовки, а у некоторых на самом деле еще нет правильных окончаний ".
  
  "О, но папа...»
  
  "Но одно можно сказать определенно".
  
  "Что, папа?"
  
  "Пора выключать свет".
  
  "О...»
  
  "Спокойной ночи".
  
  "Спокойной ночи, папа".
  
  "Да, ночь".
  
  "Спи крепко".
  
  "Не позволяй жукам кусаться".
  
  "Хорошо. Теперь ложись как следует; свернись калачиком на подушках".
  
  Он убедился, что они оба заправлены, и направился к двери. На комоде мягко горел ночник.
  
  "Все в порядке… Папа?"
  
  "Что?"
  
  "У этого человека не было семьи, папа?" Спросил Прентис. "В рассказе: торговец. У него не было семьи?"
  
  "Нет", - сказал Кеннет, придерживая дверь открытой. "Однажды он так и сделал, но вышвырнул их из своего дома; он думал, что потратил слишком много времени, рассказывая двум младшим сыновьям сказки на ночь".
  
  "О-о-о...»
  
  "О-о-о...»
  
  Он улыбнулся, вернулся в комнату и поцеловал мальчиков в лоб. "Но тогда он был глупым человеком, не так ли?"
  
  
  * * *
  
  
  Они оставили Марго присматривать за детьми и сели в машину, направляясь в Галланах. Кеннет улыбнулся, увидев на окраине деревни нарисованный от руки знак с надписью "Спасибо".
  
  "Чему ты ухмыляешься?" Спросила его Мэри. Она наклонилась на своем сиденье, глядя в маленькое зеркальце, прикрепленное на петлях к крышке бардачка, и разглядывая свою помаду.
  
  "Только этот знак", - сказал он. "Тот, что идет рядом со знаком "Медленные дети" на другом конце деревни".
  
  "Ха", - сказала Мэри. "Действительно, медлительные дети. Надеюсь, ты не рассказывал моим детям ужасные истории, которые не дадут им уснуть всю ночь".
  
  «Нет», - сказал он. "Вольво универсал" ускорился по прямой через лес в направлении Порт-Энн. "Хотя в какой-то момент в нем появились личинки мяса и одноглазые люди.
  
  "Хм", - сказала Мэри. Она защелкнула бардачок. "Я слышала, Лэчи Уотт вернулся в город; это правда?"
  
  "По-видимому". Кеннет во время движения поводил плечами, пытаясь унять ноющую боль в них, которую, казалось, всегда вызывало у него слишком много выпитого накануне вечером в эти дни.
  
  Они провели Хогманай дома, приветствуя группы людей, бродивших по деревне, когда те приходили в себя. Последних гуляк наконец-то проводили в девять утра; они с Марго немного прибрались перед сном, хотя Кену все равно удалось поспать пару часов между тремя и пятью, после чего он погрузился в глубокий сон на плетеном диване в зимнем саду. Мальчики отправились поиграть на лесных трассах на своих новых велосипедах в тот погожий, но холодный день; Мэри успела поспать три часа, прежде чем они вернулись, шумно требуя, чтобы их покормили.
  
  "Не видела его ... сколько? Десять лет?" Спросила Мэри. "Он все это время был в море?"
  
  "Ну, вряд ли", - сказал Кен. "Он был в Австралии, не так ли? Обосновался там на некоторое время. Я слышал, у него была какая-то работа в Сиднее".
  
  "Что он делал?"
  
  "Не знаю; ты мог бы спросить его сам. Предполагалось, что он придет на вечеринку Хэмиша и Тона сегодня вечером".
  
  "Это он?" спросила Мэри. "Вольво" с шипением мчался по темной дороге; мимо проехала пара машин - дыры белого света в ночи, разбрасывающие брызги, которые снова смели струи воды и дворники "Вольво". Мэри достала из сумочки парфюмерный спрей, нанесла на запястья и шею. "Фергус и Фиона приедут сегодня вечером, не так ли?"
  
  "Должно быть", - кивнул Кен.
  
  "Ты не знаешь, Лачи и Фергюс все еще общаются друг с другом?"
  
  "Без понятия". Он рассмеялся. "Даже не знаю, о чем бы они говорили; представитель шотландской знати, владеющей фабрикой, и второй помощник капитана — или кто там сейчас Лачи, — который провел последние несколько лет в стране Оз. Что тут скажешь; да-да, капитан легкой промышленности?"
  
  "В любом случае, Фергюс не джентри", - сказала Мэри.
  
  "Что ж, неплохо. Может, у него и нет титула, но иногда он ведет себя так, как будто у него есть. У него есть замок, чего еще ты хочешь?" Кеннет снова слегка рассмеялся. "Да-да. Ha ha."
  
  Впереди показались огни Лохгилпхеда, как раз в тот момент, когда на ветровом стекле забарабанил дождь. Кеннет включил дворники. "Да-да!" - хихикнул он.
  
  Мэри покачала головой.
  
  
  * * *
  
  
  - Отправляюсь к собакам, если хочешь знать мое мнение.
  
  "Фергус, такие люди, как ты, говорят это с тех пор, как кто-то изобрел колесо. Дела идут лучше. Они всегда смотрят вверх ".
  
  "Да, Кеннет, но ты, по сути, Больший, так что ты мог бы так подумать.
  
  Кеннет ухмыльнулся и сделал глоток виски с водой. "Это был хороший год", - кивнул он. Фергюс изобразил соответствующее отвращение и залпом выпил остатки своего виски с содовой.
  
  Они стояли в гостиной дома Хэмиша и Антонии, наблюдая, как остальные угощаются шведским столом, который приготовила Антония. Ни один из двух мужчин не чувствовал голода.
  
  "Возможно, вы не говорили этого, когда беженцы возвращались из Австралии", - кисло заметил Фергюс. Кеннет взглянул на него, затем огляделся в поисках Лахлана Уотта; тот сидел на дальнем стуле, держа на коленях тарелку с едой, и разговаривал с Шоной Уотт, своей невесткой.
  
  Кеннет рассмеялся, когда Фергюс снова наполнил его стакан из одной из бутылок виски, стоявших на тележке с напитками позади них. Фергюс, ты, случайно, не о Теории Домино говоришь?"
  
  "Мне все равно, как ты это назовешь, Макхоун; я также не говорю, что это будет следующим, но ты просто смотри".
  
  "Фергус, ради бога, даже этот засранец Киссинджер больше не верит в Теорию Домино. Вьетнамцы, наконец, получили контроль над своей собственной страной после сорока лет войны; победили японцев, французов, США и самую могущественную нацию в истории планеты подряд, с велосипедами, оружием и мужеством, были отброшены бомбардировками обратно в бронзовый век, и все, что вы можете делать, это нести какую-то заезженную чушь о маленьких желтых человечках, проникших в дымящиеся джунгли равнины Нулларбор и превративших австралийцев в коммунистов; я думаю, что у команды Хайленд Лиги немного больше шансов выиграть Кубок Европы ".
  
  "Я не говорю, что они не остановятся перевести дух, Кеннет, но я не могу отделаться от ощущения, что будущее выглядит мрачным для тех из нас, кто заинтересован в свободе".
  
  "Фергус, ты тори. Когда тори говорят "свобода", они подразумевают деньги; свобода отправить своего ребенка в частную школу означает деньги, чтобы отправить своего ребенка в частную школу. Свобода инвестировать в Южную Африку означает, что вы можете инвестировать туда деньги, чтобы заработать еще больше. И не говори мне, что тебя интересует свобода, если только ты не поддерживаешь свободу чернокожих приезжать сюда из-за границы, чего, я знаю, у тебя нет, так что вот. Кеннет чокнулся своим бокалом о бокал Фергюса. "Ваше здоровье. За будущее".
  
  "Ха", - сказал Фергюс. "Будущее. Знаешь, я не говорю, что твоя партия не победит, но я надеюсь, что это не произойдет при моей жизни. Но все действительно летит к чертям ". Кеннет подумал, что Фергюс казался по-настоящему угрюмым.
  
  "Ах, вы просто недовольны, что ваша компания избрала лидером женщину. Даже это хорошая новость ... даже если она похитительница молока".
  
  "Мы избавились от пожилой женщины и заменили его женщиной помоложе", - сказал Фергюс, опустив уголки рта и глядя поверх стакана с виски в другой конец комнаты, где его жена разговаривала с Антомой. Это не прогресс."
  
  "Это так, Фергюс. Даже тори подвержены переменам. Ты должен гордиться".
  
  Фергюс посмотрел на Кеннета, в его слегка слезящихся глазах читалось мрачное презрение. Кеннет широко улыбнулся ему. Фергюс снова отвернулся. Кеннет посмотрел на лицо другого человека с тяжелой челюстью, преждевременно постаревшего и покачал головой. Чан Кайши и Франко мертвы, Ангола независима, Вьетнам наконец свободен.… Кеннет думал, что это был великий год. Казалось, что весь ход истории ускорился, когда она безжалостно двинулась влево. Ему было смутно жаль Фергюса. Его душа получила свое, подумал он и усмехнулся про себя.
  
  Лично для Кеннета это был хороший год. Би-би-си, благослови господь ее хлопчатобумажные носки, взяла несколько историй из его первого сборника; целая неделя Джеканори в его полном распоряжении, всего за шесть недель до Рождества! При таких темпах он мог бы начать подумывать о том, чтобы бросить преподавание через год или два.
  
  "Хотел бы я разделить твой энтузиазм по поводу перемен". Фергус вздохнул и сделал большой глоток.
  
  "Перемены - вот в чем суть, Ферг. Перетасовка генов; пробуем новые идеи. Боже, где была бы твоя чертова фабрика, если бы ты не пробовал новые процессы?"
  
  "Так будет лучше", - сказал Фергюс. Он кисло посмотрел на Кеннета. "Мы делаем достаточно традиционных пресс-папье, чтобы поддерживать специализированное подразделение на плаву. Все эти высокотехнологичные штучки просто лишают нас денег ".
  
  "Ну, это должно приносить кому-то деньги; может быть, вы не смогли вложить достаточно средств. Может быть, большие парни возьмут верх. Так обстоят дела; все капиталисты хотят иметь монополию. Это естественно. Не расстраивайся из-за этого. "
  
  "Вы не будете так говорить, если нам придется закрыть фабрику и всех оставить без работы".
  
  "Боже, Ферг, все не так уж плохо, правда?"
  
  Фергюс тяжело пожал плечами. "Да, это так. Мы сказали им, что до этого может дойти; во всяком случае, управляющим магазином. Еще одна забастовка или слишком большое повышение зарплаты, и мы можем разориться ".
  
  "Хм", - сказал Кеннет, потягивая виски. Ему стало интересно, насколько серьезен собеседник. Промышленники часто угрожали подобным образом, но, похоже, они редко приводились в исполнение. Кеннет был немного удивлен, что Хэмиш ничего не сказал о том, что фабрика находится в таком тяжелом положении, но его брат, похоже, действительно ставил церковь и фабрику выше семьи и друзей.
  
  "Я не знаю". Фергус покачал головой. "Если бы мы не были привязаны к этой части страны, я бы почти подумал о том, чтобы бросить все и уехать куда—нибудь в другое место - в Канаду, Австралию или Южную Африку".
  
  Настала очередь Кеннета выглядеть кислым. "Да", - сказал он. "Что ж, Ферг, ты, вероятно, прекрасно поладил бы в RSA. Хотя это единственное место, которое я бы не рекомендовал, если вы хотите держаться подальше от красного прилива. "
  
  "Хм", - кивнул Фергюс, все еще наблюдая за своей женой, которая теперь разговаривала с Шоной Уотт. "Да, возможно, ты права". Он опрокинул свой бокал, повернулся к уставленному бутылками столику позади и налил себе еще большую порцию виски.
  
  Антония захлопала в ладоши и пропела: "Ну же, скучный народ, давайте все поиграем в шарады!"
  
  Кеннет осушил свой бокал, пробормотал. "Боже, я ненавижу шарады".
  
  
  * * *
  
  
  "Генри ... он тоже никогда не нравился; толстогубый попрошайка… педик, знаете ли; вот что он поет, вы знаете; вы это знаете? Прошу прощения, пока я целую этого парня ... Отвратительно ... абсьюли отвратительно...»
  
  "Фергюс, заткнись".
  
  "Извините меня, пока я поцелую этого парня"… чертов енот-педик".
  
  "Я сожалею об этом, Лачи".
  
  "Все в порядке, миссис У. Вы не собираетесь пристегиваться ремнем безопасности, нет.
  
  "Нет, не для коротких поездок—»
  
  "Лачи? Лачи… Лачи! Лачи; Я сожалею о твоем глазу, действительно, очень сожалею; никогда не прощу себя, никогда… вот, встряхнись...»
  
  Фергюс попытался приподняться с заднего сиденья старого "Ровера", но безуспешно. Он дошел до того, что поднял голову и оторвал одно плечо от сиденья, но затем рухнул обратно на кожаную обивку и закрыл глаза.
  
  Машина грохотала вокруг него ... даже более успокаивающе, чем стук колес поезда в прежние времена; он пытался вспомнить прежние дни…
  
  "Ты уверен, что не возражаешь сделать это, Лачи?" Спросила Фиона, сворачивая с главной дороги на подъездную дорожку, ведущую к замку. Свет фар превратил деревья и рододендроны в туннель. "Нет, все в порядке".
  
  Лахлан Уотт собирался уходить с вечеринки Хэмиша и Антонии, когда Фергюс упал, и Фиона решила, что пришло время отвезти мужа домой; она предложила Лачи подвезти его обратно к дому его брата, но когда они добрались туда, Фергюс, казалось, крепко спал, громко храпел и явно не обращал внимания на то, что Фиона трясла его и кричала на него; Лачи вызвался вернуться в замок, чтобы помочь Фергюсу выбраться из машины и подняться наверх, в постель; Фиона потом отвезет Лачи обратно .
  
  "Боже, этот человек - настоящая помеха", - сказала Фиона, когда они свернули за угол и на фоне угольно-черной ночи показались огни замка. "Как я уже сказал, я мог бы нанять няню, чтобы она помогла мне с ним, но она всего лишь скэльф… не наша обычная девушка. Она сложена как игрок в регби, возможно, могла бы перекинуть Ферга через плечо, но не эта девушка. Ее зовут Линн… вон ее машина; по-моему, она недостаточно взрослая, чтобы водить ... »
  
  Фиона остановила "Ровер" за побитым "мини", стоящим на гравии перед главным входом в замок. "Это действительно ужасно любезно с твоей стороны, Лачи".
  
  "Да, это не проблема, миссис У."
  
  Фиона повернулась к нему. Она улыбнулась. "Лачи, это Фиона. Ты заставляешь меня чувствовать себя старой, когда называешь меня миссис У."
  
  "Извини, Фиона". Лачи ухмыльнулся.
  
  Он был худым мальчиком со светлым телосложением, а вырос в худощавого, жилистого мужчину; годы жизни на торговых судах, а затем в Австралии сделали его кожу потрепанной, похожей на мягкую и мелкозернистую, но слегка потертую кожу. Его волосы были немодно подстрижены, а оба глаза блестели. Это было сухое, лаконичное лицо с характером, особенно по сравнению с лицом Фергюса.
  
  "Так-то лучше". Фиона улыбнулась. Она повернулась и с отвращением посмотрела на тело на заднем сиденье, как раз в тот момент, когда Фергюс снова захрапел. "Что ж, полагаю, лучше вытащить этот комок из машины".
  
  Фергюс снова погрузился в глубокий сон. Они не смогли его разбудить. Фиона вошла сказать няне, что она может идти, пока Лачи пытался разбудить Фергюса.
  
  "Привет, Фергус. Ферг, просыпайся, чувак".
  
  "Аарг… Хенрисс, бассард".
  
  "Фергюс, проснись, Фергюс". Лахлан попытался ударить мужчину по щекам; его тяжелые челюсти затряслись, как желе.
  
  "Привет..:
  
  "Просыпайся", - сказал Лахлан, снова похлопывая Фергуса по щекам, сильнее. "Просыпайся", - тихо сказал он. "Ты, сука из высшего общества". Он изрядно поколотил Ферга одним ударом.
  
  Фергюс внезапно проснулся; руки размахивали вокруг, глаза дико блестели, он не издавал ни звука, кроме слабого бульканья. Затем он скатился с сиденья на место для ног и сразу же снова захрапел.
  
  "Есть успехи со "спящей красавицей"? Спросила Фиона, спускаясь по ступенькам рядом со стройной светловолосой девушкой, которая застегивала молнию на куртке.
  
  Лахлан обернулся. "Нет, он здоров".
  
  "Это будет тот самый день", - пробормотала Фиона. Она взглянула на Фергюса, затем повернулась к девушке. "Спасибо, Линн, дорогая; теперь веди машину осторожно, ладно?"
  
  "Да, миссис Эрвилл", - сказала девушка, доставая ключи и направляясь к "мини". "Спокойной ночи".
  
  "А теперь пока".
  
  Фиона и Лачи взялись за Фергуса по обе стороны; Лачи держал его за плечи, Фиона - за лодыжки. Они с трудом поднялись по ступенькам, прошли через вестибюль, отдохнули в главном холле, затем отвели его на второй этаж.
  
  "Здесь", - сказала Фиона, кивая.
  
  Лачи поддерживал плечи Фергюса одним коленом, пока тот поворачивал ручку покрытой темными пятнами деревянной двери. Она распахнулась в темноту.
  
  "Там есть свет, да?"
  
  "Вот здесь, немного вниз".
  
  Комната была маленькой и светлой; в ней стояли односпальная кровать, туалетный столик, стул и платяной шкаф. На одной стене, напротив маленького окна, висела гравюра со сценой охоты.
  
  "Комната для гостей сегодня вечером ему подойдет", - проворчала Фиона, когда они перекинули его на кровать и бросили.
  
  "Шуч!" Сказала Фиона, падая на пол. Лачи сел на подушку в изголовье кровати, тяжело дыша. Фиона вытерла лоб. Она неуверенно поднялась.
  
  "Это была тяжелая работа", - сказала она. Она сняла с Фергуса ботинки и кивнула на дверь. "Давай, вломимся в "the old bugger's best malt", пока мы не прогнали тебя обратно. Ты это заслужил ".
  
  "Достаточно справедливо", - сказал Лачи, улыбаясь. "Не будем снимать с него одежду, нет?"
  
  "Фу. Конечно, нет", - сказала Фиона. Она немного отодвинулась от двери, чтобы пропустить Лачи мимо себя в коридор. "Ему повезло, что мы не оставили его в машине". Она выключила свет.
  
  
  * * *
  
  
  Фергюс проснулся в кромешной тьме, не понимая, где он находится; ему казалось, что он навеки проваливается во тьму. На мгновение ему показалось, что, возможно, он мертв, обречен на погибель и мрак до скончания веков, и единственное, что он ощущал, - это падение назад, и назад, и назад, кубарем скатываясь навеки. Он услышал свой стон и пощупал руками: постельное белье. На нем тоже была его собственная одежда. Вот его рубашка на запястье; вот брюки, свитер ... обувь снята. Он согнул ноги, чувствуя пальцы ног в носках. Его руки нащупали края кровати; значит, она была односпальной.
  
  Было все еще совершенно темно. Он попытался вспомнить, где был в последний раз.
  
  Вечеринка; у Хэмиша и Антонии Макхоан. Конечно. Он, должно быть, все еще там, поскольку это была не его собственная кровать. Уложили в постель. Это было немного скверно; вероятно, и в собачьей будке, насколько это касалось леди-жены, тоже, но тогда что было нового?
  
  Он протянул руку, нащупывая стол; он нашел то, что на ощупь было похоже на стол, а затем длинную холодную металлическую ножку. Протянув руку, он нащупал выключатель.
  
  Включился свет, и внезапно все стало белым и ужасно ярким. Он прикрыл глаза рукой. Боже, в голове у него все кружилось и болело. Ему очень нужно было выпить; воды было бы достаточно.
  
  Он оглядел выкрашенную в белый цвет комнату, думая, что она выглядит почему-то знакомой. Возможно, он спал здесь раньше. Или, может быть, он отдал Макхоанам какие-то мелочи и обломки мебели.
  
  Он прислушался, но ничего не услышал. Дверь в комнату тоже показалась знакомой. Странно, что эта дверь почему-то так успокаивает.
  
  Он встал, пошатываясь, подошел к двери. Ему было довольно холодно. Он открыл дверь; темный холл. Забавно; здесь пахло не так, как в доме Макхоанов. Здесь пахло деревом и какой-то довольно приятной затхлостью. Здесь пахло камнем и полировкой. Немного похоже на замок.
  
  Он вышел в коридор, нащупал на стене выключатель; нашел его и включил. Лестница вела наверх; отделанный деревянными панелями холл вел к другой лестнице, ведущей вниз. На стенах висели старые картины. У него сильно закружилась голова, и он сел на нижнюю ступеньку лестницы. Он был дома. Это был замок.
  
  Он встал, поднялся по лестнице. Дверь на короткий лестничный пролет, который вел на два самых верхних этажа, была заперта. Он ничего не понял. Он обыскал карманы, но не смог найти ключа.
  
  Он снова толкнул дверь. Он набрал полную грудь воздуха, чтобы заорать на Фиону — сонная сука выгнала его из его собственного гребаного замка, из его собственной спальни, — но потом подумал о детях. Может разбудить маленьких попрошаек. Не хотел этого.
  
  Он спустился через нижний холл на кухню, выпил немного воды. Его часы показывали два часа; кухонные часы тоже. У двери в подсобное помещение должны были висеть ключи, но их там не было. Чертовски подозрительно. Неужели Фиона спрятала их? Она думала, что он опасен, не так ли?
  
  Может быть, она думала, что он встанет в каком-нибудь пьяном угаре и изнасилует ее. "Хм, это будет правильно", - сказал он себе. Его голос прозвучал грубо в тишине кухни; он откашлялся и почувствовал, как тупая головная боль внезапно усилилась.
  
  Черт бы все это побрал. Возможно, его наказывали. Возможно, она наказывала его за то, что он напился. Совершил ли он что-нибудь постыдное? Он не мог вспомнить, но сомневался в этом. Обычно он хорошо держал бокал и вел себя как джентльмен, даже когда выпивал слишком много.
  
  Он посмотрел на свое отражение в окне над раковиной. Он провел растопыренной рукой по волосам. Может быть, ему стоит принять душ или что-то в этом роде. Ванная всегда была на втором этаже…
  
  Он чувствовал себя чертовски раздраженным из-за того, что Фи вот так заперла его в своих апартаментах.
  
  Затем он вспомнил о обсерватории.
  
  Туда можно было подняться по лестнице на крышу. Он был там, на крыше, когда мужчины устанавливали купол. Если уж на то пошло, он видел, как возводился этот лофт, и знал его почти так же хорошо, как тот самоуверенный молодой архитектор. Он ползал там, он и строитель, с фонариком, обсуждая, где можно построить обсерваторию; какие балки и опоры придется убрать, какие дополнительные крепления потребуются.
  
  Он усмехнулся про себя, поставил чашку, из которой пил воду, вытер губы.
  
  Он прошел через холл, поднялся по четырем лестничным пролетам на маленькую площадку, откуда можно было либо пройти прямо на зубчатые стены, либо нырнуть через крошечную дверь в обсерваторию.
  
  Внутри алюминиевой полусферы было ужасно холодно. Он пожалел, что не догадался надеть ботинки до того, как начал заниматься этой ерундой; ноги казались ледяными глыбами. И все же.
  
  Он открыл дверь, которая вела в длинный чулан под крышей. Темно. Черт, надо было догадаться захватить с собой и фонарик.
  
  "Неаккуратно, Урвилл, чертовски неаккуратно", - выдохнул он про себя.
  
  Он втиснулся в маленький шкафчик. Мне действительно нужно немного похудеть. Что ж, праздничный период по-настоящему закончился; пора сесть на диету или заняться еще немного физическими упражнениями. Он пополз к задней стенке шкафа; нащупал деревянные планки на панели в конце темного пространства. Через некоторое время панель отошла; он положил ее на пол перед собой и, извиваясь, на локтях и коленях протиснулся в темноту за ней.
  
  "Становлюсь слишком старым для подобных вещей", - сказал он себе. На крыше было почти совсем темно; только немного света пробивалось сзади, через шкаф, из купола обсерватории. Он нащупал путь по балкам перед собой, освободил ноги от шкафа и смог встать на корточки, балансируя на балке, держась руками чуть выше головы за грубое, необработанное дерево.
  
  Он перенес одну ногу на следующую балку, затем протянул руку и нащупал следующее стропило; он осторожно перенес свой вес. Вот; сделал это. Он знал о рейках и штукатурке, прилипших к нижней части балок; проткни их ногой, и ты бы прошел прямо сквозь потолок внизу; отсюда парень, вероятно, мог бы свалиться в ванну; или, может быть, в комнату близнецов; прогони эту мысль; папа, который с грохотом проломится сквозь потолок, будет мучить маленьких погибающих кошмарами всю оставшуюся жизнь.
  
  Он перепрыгивал с балки на балку, со стропила на стропило, чувствуя себя ужасно похожей на обезьяну и при этом сильно струсив, хотя при этом его прошиб пот. Его колени и шея издавали жуткие скрипучие звуки и протестовали изо всех сил.
  
  Он оглянулся на свет, исходящий из шкафа обсерватории, теперь в добрых двадцати футах от него, и подумал о том, чтобы вернуться; вся эта шутка становилась уже чересчур. Но он начал, значит, он закончит.
  
  Он увидел впереди слабейшее свечение между двумя балками. Он улыбнулся. "Это билет", - выдохнул он про себя. Со следующей балкой она приблизилась; тогда он смог разглядеть край маленького люка; затем он оказался над ним. Мягкий свет обрисовал очертания двери. Он услышал голоса. Боже, эта глупая женщина, наверное, оставила радио включенным.
  
  Он снова опустился на колени, упершись ступнями в балку позади; колени пронзила острая боль, принявшая на себя почти весь его вес.
  
  Он нащупал края квадратной двери, нашел их и осторожно приподнял ее. Какую загадку запертой комнаты это преподнесло бы старушке, если бы он мог войти так, чтобы она его не услышала, раздеться и скользнуть рядом с ней! Она никогда не смогла бы в этом разобраться. Конечно, подумал он, медленно открывая дверцу люка, позволяя более мягкому свету проникать снизу, утром ему придется замести следы; чертовски глупо было оставить шкаф там открытым, а свет в куполе включенным. Но это неважно. Фи все равно почти никогда туда не поднимался.
  
  Он приподнял ближний край двери примерно на три дюйма над верхней частью балки перед собой. Он подержал его там, опустил голову, заглянул в комнату, улыбаясь, задаваясь вопросом, сможет ли он увидеть Фи под этим углом. Голоса. Теплый воздух и голоса.
  
  "О ... Боже, Боже, Боже, Боже; да, да, да, да...»
  
  Ему потребовалось мгновение, чтобы понять, что происходит.
  
  Но потом он понял.
  
  Это была Фиона, в постели, на кровати, покрывала наполовину сброшены, единственный свет в комнате исходил от маленькой свечи у кровати, ее волосы разметались по подушке (другая подушка валялась на полу) ... и это был Лахлан Уотт, обвившийся вокруг нее, тело взбрыкивало, как у какой-нибудь лошади, его руки были на ее шее, на одной груди, в ее волосах, он обхватил ее шею; покрывала соскользнули, Фиона широко раскинула руки, вцепилась в нижнюю простыню с одной стороны кровати, вцепилась в край прикроватного столика обеими руками. другой. Ее голова моталась из стороны в сторону, и она снова сказала: "Да, да, да, да", затем Лахлан — жилистый, атлетически сложенный, тощий шенкс, двигающийся взад-вперед, как какой—нибудь тощий бык, просунул руку под нее, поднял ее, расставив ноги, опустившись на колени; она повисла на нем, обвив руками его шею, затем после нескольких вертикальных ударов он повалил ее обратно на кровать; она хрюкнула, все еще крепко обхватив руками его спину, затем подняла ноги вверх, прямо над его худой, глубокой, округлой ягодицей сзади, пока ее лодыжки не оказались у него на пояснице, раскачиваясь взад-вперед, скрестив ступни одна на другой , запертая там; одной растопыренной рукой она держась за его спину, прижимая его к себе, а другой рукой она ощупала его тело по всей длине, над ребрами, талией и бедрами, и с очередным ворчанием потянулась вокруг и под ним, взяв в руку его яйца, надавливая на них, разминая их и сдавливая.
  
  "О Боже!" - услышал он голос Лахлана Уотта, выгибающегося дугой. Фиона вздрогнула, ее голос сорвался почти на визг, когда она сделала серию резких, глубоких вдохов и уткнулась головой в ложбинку между плечом и шеей Лахлана Уотта.
  
  
  * * *
  
  
  Фергюс бесшумно открыл маленькую дверцу.
  
  Ему было очень холодно, и он описался. Моча была теплой вокруг его яиц и стекала по ноге, но коленям было холодно. Он стоял на коленях в темноте, прислушиваясь к звукам утихающей страсти в комнате внизу, затем повернулся бесшумно и с еще большей осторожностью, чем раньше, и, чувствуя себя гораздо более трезвым, двинулся обратно к слабому, пробивающемуся свету в дальнем конце холодного, тесного пространства на крыше.
  
  
  ГЛАВА 11
  
  
  Если год нашего безумия 1990 начался для меня неблагоприятно, то Судьба, госпожа Удача, Господь Случай, Бог, Жизнь, Эволюция — кто бы или что бы там ни было — сразу же после этого взялись за дело, доказывая, что запутанные катастрофы, отличавшие первые несколько дней года, были всего лишь мягкой и скромной прелюдией к более масштабным катастрофам, запланированным на недели и месяцы вперед… и все это с быстротой и даже явным удовольствием, зрелище которого было впечатляющим — хотя и ужасающим для разрыхления кишечника.
  
  Гэв и моя тетя Дженис поладили как в горящем доме, и я иногда желал им такого расположения и такой судьбы, когда лежал без сна, прислушиваясь к звукам их занятий любовью, времяпрепровождения, которое, как я иногда подозревал, я разделял с людьми из значительной части окружающего сообщества, не говоря уже о северной Европе.
  
  Я совершил ошибку, вызвавшись спать на диване в гостиной в те ночи, когда Дженис оставалась в нашей квартире; это предложение было сделано с явным, как мне показалось, сарказмом однажды вечером, когда Гэв и Норрис пытались разработать технологию приготовления маковых роз в микроволновой печи. У них была интенсивная и соответственно жаркая дискуссия о проблемах холодных точек (о чем свидетельствовал тот факт, что их первые попытки выглядели как кругляшки Брайля), а также о досадной нестабильности трех макадомов, сбалансированных вместе, вызванной не столько рывком они получали, когда проигрыватель запускался, как от их движений, пока они готовились и набухали, но в конце концов мои соседи по квартире остановились на концепции индивидуального размещения продуктов на стеклянном проигрывателе и таким образом устроили то, что они назвали "мозговым штурмом" в попытке найти подходящий механизм поддержки. (Я подавил желание указать, что шансы двух таких явно склонных к зефиру умов произвести что-либо отдаленно напоминающее шторм были примерно эквивалентны вероятности того, что некто по имени Коэн получит концессию на приготовление свинины в Мекке во время Рамадана.)
  
  "Зажим из кожи аллигатора со снятыми хромированными наконечниками".
  
  "Нет, все еще металл".
  
  "Может быть, мы могли бы прикрыть это".
  
  "Нет; должно быть, пластик. Предпочитай не термореактивный материал".
  
  "Ну, смотри, Гэв", - сказал я с порога кухни. "Я нависаю над диваном всего на фут или около того с каждого конца; почему бы мне не попытаться свернуться там калачиком, когда вы с Дженис дома, если не на месте преступления, то в спальне?"
  
  "А?" Сказал Гэв, поворачивая свою толстую шею, чтобы посмотреть на меня, его массивные брови нахмурились. Он почесал подмышку, прикрытую футболкой для регби, затем кивнул. "О, да". Он выглядел довольным. "Большое спасибо, Прентис; да, это было бы великолепно". Он снова повернулся к микроволновке.
  
  "Может быть, мы могли бы подвесить их к этому кусочку посередине с помощью длинной нитки", - проворчал Норрис, просовывая голову почти прямо в прибор. Норрис, все еще одетый в свой белый лабораторный халат, был одним из тех студентов-медиков, которым судьба, по-видимому, уготовила провести большую часть учебы и начальной подготовки, страдая от чудовищного похмелья, вызванного употреблением накануне вечером почти смертельной дозы алкоголя, и их последующая профессиональная карьера строго грозила пальцем любому представителю широкой публики , который осмеливался употреблять в течение недели то, что они сами были бы совершенно счастливы проглотить в обычный вечер.
  
  "Я имею в виду, пусть тебя не смущает тот факт, что я дольше всех живу в квартире; последнее, что я хочу сделать, это смутить тебя, Гэв", - сказал я (чуть раздраженно).
  
  "Нет, все в порядке, Прентис; та", - сказал Гэв, затем присел на корточки рядом с Норрисом и, прищурившись, заглянул внутрь освещенной микроволновки. "Ее некуда пристроить", - сказал он Норрису. "В любом случае, она бы не повернула, не так ли?"
  
  Они оба выглядели задумчивыми, склонив головы друг к другу, глядя на открытую дверцу духовки, в то время как я гадал, каковы шансы, что обе головки поместятся — и застрянут — внутри, а предохранитель дверцы каким-то образом замкнется накоротко.
  
  "Нет", - сказал Норрис. "Мы рассматриваем какую-то форму поддержки снизу, понимаешь, что я имею в виду? Давай, Гэв, ты инженер ...»
  
  "Я имею в виду, что это старое пуховое одеяло наверняка прикроет большинство важных частей моего тела, и вероятность того, что пилот на пожаре снова задуется и отравит меня газом во сне, на самом деле не так уж высока", - сказал я.
  
  "Хм", - сказал Гэв. Он выпрямился, затем наклонился вперед и постучал по белой пластиковой полоске на кухонном подоконнике, на котором сохранились ужасные дешевые двойные стеклопакеты, установленные владельцами квартиры.
  
  "Может быть, просто деревянный брусок", - сказал Норрис.
  
  "Становится жарко", - сказал Гэв, более внимательно рассматривая белую пластиковую полоску. "В зависимости от того, сколько воды в древесине; может деформироваться. Все еще думаю, что пластик - ваш лучший выбор".
  
  "В конце концов, Гэв, я могу просто не ложиться спать, пока твои собутыльники не решат разойтись по домам, или приятели Норриса по карточной школе наконец не уйдут, или не вырубятся и не захрапят по шкале Рихтера, что угодно; веселье редко продолжается дольше трех-четырех часов утра… что ж, это оставило бы мне добрых четыре или пять часов "сна перед ранней лекцией".
  
  "Да, это здорово, Прентис", - сказал Гэв, все еще внимательно изучая подоконник. Затем он внезапно встал и щелкнул пальцами.
  
  "Понял!" - сказал он.
  
  Что, подумал я? Был ли мой голос разума перед лицом чудовища наконец услышан? Но нет.
  
  "Блу-тэк!"
  
  "Что?"
  
  "Блу-тэк!"
  
  "Блу-тэк"?
  
  "Да, Блю-так. Ты знаешь: Блю-так!"
  
  Норрис подумал об этом. Затем взволнованно сказал. "Да, Блу-тэк!" "Блу-тэк!" Снова сказал Гэв, выглядя широко раскрытым и довольным собой.
  
  "То самое!" Норрис энергично кивнул.
  
  Я покачала головой, покидая кухонный дверной проем ради сравнительного здравомыслия в темном и пустом коридоре. "Ты сломал Боллинджера", - пробормотала я. "Я просто позвоню в Комитет по присуждению Нобелевской премии и скажу им, что их поиски прекращены еще на год".
  
  "Блютай, красавица!" Я услышал из раскаленного добела горнила передовых технологий, в которое превратилась наша скромная кухня.
  
  
  * * *
  
  
  "Ты хочешь сказать, что прочитал их не все?"
  
  "Я отказался от этой идеи", - сказал я. Я сидел в том, что фактически стало моим будуаром; нашей гостиной. Тетя Дженис, похоже, предпочитала оставаться здесь с Гэвином, а не выезжать на Кроу-роуд по вечерам.
  
  Гэв и Дженис сидели на диване, свободно одетые в халаты, и смотрели видео.
  
  Я сидел за столом, установленным в эркере гостиной, пытаясь написать работу для учебного пособия на следующий день, но Гэвин и Дженис предпочли перемежать свои хорошо слышимые сеансы совокупления (в том, что более стойкие области моей долговременной памяти все еще время от времени настаивали на том, что когда-то это была моя спальня) почти таким же шумным эпизодом поедания чипсов из тортильи. Последовавшая за этим банальная хрипотца, конечно, означала, что громкость телевизора пришлось увеличить до такой степени, что задрожали стекла, чтобы счастливая пара могла насладиться изысканно произнесенными фразами Арнольда Шварценнегера сквозь шум их жевания.
  
  Я признал свое поражение в вопросе о связях между сельскохозяйственной и промышленной революцией и британским империализмом и сел смотреть видео. Возможно, уместно, учитывая воспалительный характер воздействия, которое Гэв и Дженис, казалось, оказывали на железы друг друга, назвать это "Красным жаром".
  
  "О", - сказал я тогда. "Голливудский фильм о двух полицейских, которые поначалу не ладят, но оказываются вместе в расследовании, связанном с наркотиками, иностранцами, множеством драк и оружием, и которое заканчивается тем, что они уважают друг друга и побеждают. Шич ". Я покачал головой. "Заставляет задуматься, откуда эти ребята-сценаристы черпают свои странные и сумасбродные идеи, не так ли?"
  
  Гэв кивнул в знак согласия, не отрывая глаз от экрана. Дженис Рей улыбнулась мне, ее волосы были очаровательно растрепаны, щеки раскраснелись. "О да, Прентис", - сказала она. "Что ты думаешь о работе Рори в той папке?"
  
  Отсюда и приведенный выше обмен мнениями.
  
  Дженис снова отвернулась к телевизору и перекинула одну ногу через колени Гэвина. Я взглянула на нее, подумав, что у нее ноги гораздо лучше, чем заслуживает женщина ее возраста. Если уж на то пошло, ноги у нее были гораздо лучше, чем заслуживал мужчина в умственном возрасте Гэва.
  
  "Значит, вы не нашли никаких намеков на то, что именно Рори спрятал там?" спросила она.
  
  "Я понятия не имею, что он хотел скрыть", - сказала я, желая, чтобы Дженис спрятала еще немного своих ног.
  
  Мне было неловко говорить о стихах и бумагах Рори; сумка, потерянная в поезде, возвращавшемся из Лохгейра в начале года, так и осталась потерянной, и — застряв только в воспоминаниях о незаконченном материале, который Дженис дала мне изначально, — я отказался от любой идеи, которая у меня когда-либо была, попытаться спасти имя дяди Рори от художественного забвения или обнаружить в текстах какое-нибудь великое откровение. И все же это преследовало меня. Даже сейчас, месяцы спустя, мне снились сны о том, как я читаю книгу, которая обрывается на середине, или смотрю фильм, который внезапно обрывается, экран затемняется… Обычно я просыпалась затаив дыхание, представляя, что у меня на шее шарф из блестящего белого шелка, затянутый петлей на пол—оборота.
  
  "Я думаю, это было что-то, что он видел". Дженис смотрела на далекий экран. «Что-то ...» медленно произнесла она, запахивая халат. "Что-то… перевиданный, если ты понимаешь, что я имею в виду."
  
  "Смутно", - сказал я. Я наблюдал, как рука Гэвина переместилась — очевидно, бессознательно, хотя, конечно, с Гэвом это все еще могло означать, что она была полностью осознанной — к бедру Дженис, обтянутому полиэстером и хлопком. "Что-то, - предположил я, наблюдая за этим, - может быть, увиденное вуайеристом?"
  
  "Ммм", - кивнула Дженис. Ее правая рука поднялась к коротким каштановым волосам Гэва и начала играть с ними, накручивая их на пальцы. "Он положил их в… над чем бы он ни работал." Она кивнула. "Что-то, что он видел, или кто-то видел; неважно. Какой-то большой секрет".
  
  "Правда?" Спросила я, рука Гэвина поглаживала вверх-вниз колени Дженис. По лицу Гэва не было заметно, что он осознает это. Я размышлял о возможности того, что парень обладал каким-то вторичным мозгом, подобным мозгу динозавра, который контролировал движения его руки. Палеобиологический прецедент диктовал разместить такой орган в обширном заду Гэвина и отвечать за его нижние конечности, не говоря уже о позывах, а не за руки, но тогда никто не знал наверняка, и я полагал, что скромному переднему мозгу Гэвина, несомненно, полностью занятому постмодернистскими подтекстами и третичными структуралистскими образами Red Heat, вероятно, не помешала бы любая помощь, которую он мог получить. "Правда?" Я повторил.
  
  "Ммм", - кивнула Дженис. "Так он сказал".
  
  Она прикусила губу. Теперь на лице Гэвина было выражение сосредоточенности, как будто две части его мозга пытались выполнить сложную и малопрактикованную операцию общения друг с другом.
  
  "Что—то насчет... " Дженис пошевелила бедрами и, казалось, у нее перехватило дыхание."— замка". Она вцепилась Гэву в волосы.
  
  Я посмотрел на нее. "Замок?" Переспросил я. Но слишком поздно.
  
  Возможно, именно близость области стимула к области познания придала последний импульс, необходимый для успешного восприятия, но этот дергающий за волосы сигнал, наконец, пробудил в Гэвине понимание того, что в непосредственной близости от него может происходить что-то еще, помимо видео, каким бы захватывающим оно ни было. Он огляделся, сначала на свою руку, затем на Дженис, которая лучезарно улыбалась ему, и, наконец, на меня. Он виновато улыбнулся.
  
  Он зевнул, снова взглянул на Дженис. - Немного устал, - сказал он ей, снова неубедительно зевая. - Не хочешь сходить в—?
  
  "Что?" — радостно воскликнула Дженис, хлопнув рукой по массивному плечу Гэвина, - " ... хорошая идея!"
  
  "Расскажи нам, чем это закончится, а, Прентис?" Сказал Гэв, кивая в ответ на телевизор, когда тетя Дженис наполовину вытащила его из комнаты по пути в страну нод после долгого обхода территорий бонка.
  
  "Когда ты будешь кричать "Э-э-э-э-э-э-э-э! " - пробормотала я в закрытую дверь. Я впилась взглядом в экран. "Чем это закончится", - пробормотала я себе под нос. "Это видео, ты, кретин!"
  
  
  * * *
  
  
  Я вернулся к изменениям в британском обществе, необходимым для создания Империи, над которой редко озарялся свет разума. Ночь обещала быть долгой, поскольку мне также предстояло закончить уже просроченное эссе о шведской экспансии в XVII веке (к тому же оно должно было быть неплохим; более раннее замечание, сделанное в неосторожный момент во время методично скучного урока, о том, что территориальные завоевания Швеции в Прибалтике объясняются изобретением шведского стола с его этикой "бери, что хочешь", не вызвало симпатии у соответствующего профессора; равно как и мои последующие рассуждения о врожденное легкомыслие шведов, несмотря на то, что я считал неопровержимым аргументом, что ни одну страну, способную вручить Премию мира Генри Киссинджеру, нельзя обвинить в отсутствии чувства юмора. Жаль, что на самом деле это были норвежцы.
  
  Я вспомнил шутку о Киссинджер ("нет, трахни ее") и обнаружил, что слушаю Гэва и Дженис. Они все еще находились на той стадии своей коитальной симфонии, когда была задействована только медная секция, поскольку старая металлическая кровать поскрипывала взад и вперед. Духовая секция — по сути, vox humana — присоединится позже. Я покачал головой и вернулся к своей работе, но время от времени, когда я писал или просто думал, какая-нибудь второстепенная мысль отвлекала меня, и я ловил себя на том, что вспоминаю слова Дженис и задаюсь вопросом, что именно дядя Рори мог спрятать в своих более поздних работах (если он действительно что-нибудь спрятал). Не то чтобы, конечно, было много смысла в том, чтобы я задавался этим вопросом.
  
  Примерно в сотый раз я проклял того скрягу-клептомана, который сошел с поезда с моей сумкой. Пусть шарф распустится и сотворит с негодяем образ Айседоры Дункан.
  
  "Э-э-э-э-э-э-э-э!" - слабо донеслось из того, что раньше было моей спальней. Я стиснула зубы.
  
  
  * * *
  
  
  "Женат?" Я ахнула, ошеломленная.
  
  "Ну, они говорят об этом", - сказала моя мама, наклоняя голову к столу и прижимая к горлу шарф с узором пейсли, пока она осторожно откусывала кусочек от большого кремового торта.
  
  Мы были в чайной миссис Макинтош, недалеко от Уэст-Нил-стрит, в окружении прямо подвешенных светильников, деревянных ширм с прорезями из миллиметровой бумаги и сидений со спинками-лесенками, которые превратили мою обычную процедуру вешания пальто или жакета на заднюю часть сиденья в операцию, напоминающую водружение флага на высокую мачту. "Но они не могут!" Сказал я. Я почувствовал, как кровь отхлынула от моего лица. Они не могли так поступить со мной!
  
  Моя мама, аккуратная и стройная, как всегда, с хрустом вгрызлась в торт с кремом из безе размером с батон, словно белый медведь, вломившийся в логово тюленя. Она тихонько хихикнула, когда к кончику ее носа прилипла капелька крема; она убрала ее одним пальцем, облизала мизинец, затем вытерла нос салфеткой, оглядывая ресторан сквозь запутанную топографию планок и стоек кресел и экранов, очевидно, обеспокоенная тем, что кто-то из посетителей критически наблюдает за этим незначительным нарушением координации рук и рта. окружает матрон среднего класса, возможно, с целью передать скандальный кусочек своим оппонентам в Галланахе и добиться, чтобы маму выгнали из местного бридж-клуба. Ей не стоило беспокоиться; судя по тому, что я видел, намазать нос кремом было практически обязательным, как получить порез на щеке во время ритуальной дуэли, прежде чем попасть в прусское питейное заведение. Атмосфера дам среднего возраста, наслаждающихся чем-то порочным и ностальгическим, была вполне ощутимой.
  
  "Не говори глупостей, подмастерье; конечно, они могут. Они оба взрослые". Мама слизнула сливки с внутренней части меренги, похожей на ледяную пещеру, затем пальцами отломила часть надстройки и отправила ее в рот.
  
  Я потрясенно покачал головой. Льюис и Верити! Женаты? Нет! Но разве это не… " Мой голос повысился на добрую половину октавы, а руки замахали на концах предплечий, как будто я пытался стряхнуть кусочки клейкой ленты."... довольно скоро?" Я закончил, запинаясь.
  
  "Ну, да", - сказала мама, потягивая капучино. "Так и есть". Она лучезарно улыбнулась. "Я имею в виду, не то чтобы она беременна или что—то в этом роде, но ...»
  
  "Беременна!" Я взвизгнула. Сама идея! Мысль о том, что они вдвоем трахаются, была достаточно ужасной; Льюис, оплодотворяющий это великолепное создание, был бесконечно хуже.
  
  "Подмастерье!" Настойчиво прошептала мама, наклоняясь ближе и снова оглядываясь по сторонам. На этот раз мы поймали несколько забавных взглядов от других покупателей. Моя мать неискренне улыбнулась паре загорелых девчонок, ухмыляющихся за столиком через проход; они, фыркая, отвернулись.
  
  Моя мама снова захихикала, прижав руку ко рту, затем принялась за безе. Она откинулась на спинку стула, жуя, лицо красное, но глаза блестят, и этими глазами указала на двух женщин, которые смотрели на нас; затем она подняла палец и указала сначала на меня, потом на себя. Ее хихиканье превратилось в фырканье. Я закатила глаза. Она, смеясь, промокнула свои глаза чистым уголком салфетки.
  
  "Мама, это не смешно". Я выпила чай и набросилась на еще один шоколадный эклер. Это был мой четвертый, и в животе все еще урчало. "Совсем не смешно". Я знал, что это звучит чопорно и нелепо, но ничего не мог с собой поделать. Это было очень тяжелое время для меня, и люди, которые должны были предложить поддержку, произносили только оскорбления.
  
  "Что ж", - сказала мама, снова потягивая кофе. "Как я уже сказала, в этом нет сомнений. Я имею в виду, не то чтобы в наши дни это имело большое значение, но да, вы правы; это немного скоро. Мы с твоим отцом поговорили с Льюисом, и он сказал, что они на самом деле не собираются торопиться ни с чем, но им просто так ... хорошо вместе, что это… просто возникло, понимаешь? Возникло естественно между ними ".
  
  Я ничего не мог с этим поделать. Мой одержимый, измученный голодом мозг вызывал в воображении всевозможные ужасные образы, сопровождающие подобные разговоры; возникали вещи, надвигающиеся… О Боже…
  
  "Они говорили об этом", - сказала мама предельно рассудительным тоном, слегка пожав плечами. "И я просто подумала, что тебе следует знать.
  
  "О, спасибо", - сказал я с сарказмом. Я чувствовала себя так, словно меня лягнул верблюд, но мне все еще нужно было поесть, поэтому я расправилась с эклером, рыгнула со всей возможной благопристойностью и начала присматриваться к датскому пирожному.
  
  "Они сейчас в Штатах", - сказала мама, облизывая пальцы. "Насколько нам известно, они могут вернуться женатыми. По крайней мере, если это случится, то теперь это не будет таким шоком, не так ли? "
  
  "Нет", - сказала я несчастным голосом и взяла печенье. На вкус оно было как подслащенный картон.
  
  Был апрель. В этом году я еще не возвращался в Галланах, не разговаривал с папой. Моя учеба продвигалась не так уж хорошо; оценка 2.2, вероятно, была лучшим результатом, на который я мог надеяться. Деньги были проблемой, потому что я потратил все деньги, которые получил на машину, и мне нужна была моя стипендия, чтобы погасить накопленный овердрафт. На старом счете было около тысячи — деньги моего отца поступали постоянным платежным поручением, — но я бы ими не воспользовался, а то, что я считал своими собственными финансами, находилось — судя по тону все более частых писем из банка — где-то в глубоком инфракрасном диапазоне и находилось под серьезной угрозой полного исчезновения из электромагнитного спектра.
  
  Я заранее заплатил за квартиру последним выписанным мною неэластичным чеком, не заплатил подушный налог, пытался найти работу в баре, но безуспешно, и занимал у Норриса, Гэва и еще нескольких приятелей, чтобы купить еды, которая состояла в основном из хлеба с бобами и случайного ужина с кровяной колбасой, плюс пару бокалов сидра, когда меня удавалось убедить потратить мои скудные ресурсы на пополнение средств, необходимых для рейда на местную нелегальную торговлю.
  
  Я проводил много времени, лежа на диване в гостиной, смотря дневной телевизор с насмешкой на лице и книгами на коленях, делая ехидные замечания на мыльных опросах и викторинах, чатах и форумах для участия зрителей, скользя взглядом по грязной поверхности нашего искрометного настоящего, предпочитая копаться в мрачных глубинах лежащего под ним прошлого. Я прикончил плоское пиво, оставленное членами школы странствующих карт Норриса в банках после их частых посещений chez nous, и всерьез подумывал о том, чтобы начать воровать в книжных магазинах в попытке раздобыть немного наличных.
  
  Некоторое время я каждую неделю звонил в бюро находок на станции Куин-стрит, все еще трогательно надеясь, что пакет со стихами дяди Рори и шарфом Мебиуса Даррена Уотта каким-то чудесным образом снова найдется. Но даже они больше не имели ко мне никакого отношения, после того как я определенно уловил нотки сарказма в голосе этого человека, вышел из себя и начал кричать и ругаться.
  
  Отвергнутый Lost Property; это казалось величайшим оскорблением.
  
  И тетя Дженис больше никогда не вспоминала о том, что Рори спрятал в своих более поздних работах.
  
  Мама отпила кофе. Я разорвала датское печенье на кусочки, представляя, что это плоть Льюиса. Или нижнее белье Верити — в тот момент я была немного сбита с толку.
  
  Что ж, пусть они поженятся. Чем раньше, тем лучше; это закончилось бы слезами. Пусть они бросятся в это, пусть покаются на досуге. Они не подходили друг другу, и, возможно, брак продлился бы короче, чем более неформальная, менее интенсивная связь; кратковременная и горькая, близость обоих приводит к тому, что все быстро налаживается, а не к чему-то более затянутому, когда они могли бы проводить долгие периоды порознь и таким образом забыть, как сильно они ненавидели быть вместе, и наслаждаться мимолетными, страстными моментами воссоединения…
  
  Я кипел от злости, пока мама допивала кофе и делала озабоченные замечания по поводу того, каким худым и бледным я выгляжу. Я съел еще одно датское блюдо; мама сказала мне, что со всеми остальными все в порядке, они вернулись домой.
  
  "Возвращайся, Прентис", - сказала она, протягивая мне руку через стол. В ее карих глазах была обида. "На эти выходные возвращайся и оставайся с нами. Твой отец ужасно по тебе скучает. Он слишком горд, чтобы...
  
  "Я не могу", - сказал я, убирая свою руку от ее и качая головой. "Мне нужно поработать в эти выходные. У меня много дел. Приближаются экзамены".
  
  "Подмастерье", - прошептала моя мать. Я смотрела в свою тарелку, облизывала палец, собирала последние крошки и отправляла их в рот. Я могла сказать, что мама наклонилась вперед, пытаясь заставить меня посмотреть ей в глаза, но я только нахмурилась и влажным кончиком пальца очистила свою тарелку. "Подмастерье, пожалуйста. Для меня, если не для твоего отца."
  
  Я на мгновение поднял на нее глаза. Я быстро моргнул. "Возможно", - сказал я. "Я не знаю. Дай мне подумать об этом".
  
  "Прентис, - тихо сказала моя мать, - скажи, что ты согласишься".
  
  "Хорошо", - сказал я, не глядя на нее. Я знал, что лгу, но ничего не мог с этим поделать. Я не мог отослать ее, думая, что могу быть таким бессердечным и ужасным, но я также знал, что не поеду домой на эти выходные; я найду оправдание. Не то чтобы этот спор между моим отцом и мной о том, есть Бог или его нет, на самом деле что—то больше значил, скорее факт истории спора - реальность его хода, а не суть первоначального разногласия — был тем, что помешало мне положить ему конец. Дело было не столько в том, что я был слишком горд, сколько в том, что я был слишком смущен.
  
  "Ты обещаешь?" - спросила мама, слегка нахмурив брови, когда она откинулась на спинку сиденья с приставной спинкой - единственный признак того, что она, возможно, не совсем мне верит.
  
  "Я обещаю", - кивнул я. Я с сожалением чувствовал, что я такой моральный трус, такой отвратительный лжец, что давать обещание, которое, я знал, я не собирался выполнять, было едва ли хуже того, что я уже сделал. "Я обещаю", - повторила я, снова моргнув, и сжала губы твердым, решительным образом. Пусть не будет никакого выхода из этого; позволь мне действительно дать это обещание. Я был настолько противен самому себе, что хотел заставить себя страдать еще больше, когда нарушил свое слово — а я знал, что нарушу его. Я яростно кивнула и храбро, совершенно неискренне, улыбнулась своей матери. "Я действительно обещаю. Правда".
  
  
  * * *
  
  
  Мы попрощались снаружи, на улице. Я сказал ей, что квартира в слишком отвратительном состоянии, чтобы она могла прийти в гости. Она подняла зонтик, чтобы защититься от начавшей накрапывать легкой мороси, дала мне пару двадцатифунтовых банкнот, сказала, что с нетерпением будет ждать встречи со мной в пятницу, поцеловала меня в щеку и отправилась за покупками.
  
  В то утро я оделась так хорошо, как только могла, более или менее в те же вещи, что были на похоронах бабушки Марго. За вычетом потерянного шарфа Мебиуса, конечно. Я поднял воротник своей фальшивой байкерской куртки и ушел.
  
  Я отдал деньги скрипачу, к счастью, потерявшему дар речи, на Соучихолл-стрит, и ушел, чувствуя себя каким-то святым-мучеником. Пока я шел, это настроение постепенно, но плавно сменилось крайней депрессией, в то время как мое тело, словно ревнуя ко всему тому навязчивому вниманию, которое оказывали моим эмоциям, выдвинуло собственные требования внимания, о чем свидетельствовали неустойчивые, текучие движения в моих кишках и холодный пот на лбу.
  
  Я чувствовал себя все слабее и слабее, мне становилось все хуже и тошнотворнее, я не был уверен, была ли это горечь несостоявшейся любви брата или сестры или просто слишком много крахмала и рафинированного сахара. Было такое чувство, что мой желудок решил взять творческий отпуск; вся эта еда просто лежала там, непереработанная, запертая внутри, разбрызгиваясь по всему телу и заставляя меня чувствовать себя ужасно.
  
  Через некоторое время я перестал убеждать себя, что меня не стошнит, и — смирившись с тем фактом, что в какой—то момент меня все равно вырвет - вместо этого продолжал убеждать себя, что мне удастся сдержаться, пока я не вернусь в квартиру, и поэтому сделаю это наедине, а не в канаву на глазах у людей.
  
  В конце концов меня вырвало в мусорное ведро, прикрепленное к переполненной автобусной остановке на Сент-Джордж-роуд.
  
  Я все еще глотал последние остатки, когда кто-то ударил меня по щеке, отчего другая сторона моей головы ударилась о металлическую стену убежища. Я развернулся и сел на тротуар, в голове у меня звенело.
  
  Бродяга, одетый в рваные блестящие брюки и пару засаленных пальто без пуговиц, наклонился, глядя на меня. От него пахло прошлогодним потом. Он сердито указал на мусорное ведро. "Ах ты, крошка бастурга, там могло быть что-нибудь вкусненькое!" Он с явным отвращением покачал головой и зашагал прочь, что-то бормоча.
  
  Я поднялся на ноги, опираясь о стену приюта. Из конца автобусной очереди на меня выглянула маленькая седая женщина в платке на голове. "Ты в порядке, сынок?" спросила она.
  
  "Да", - сказал я, скривившись. "Миссис", - добавил я, потому что это показалось уместным. Я кивнул на мусорное ведро. "Извините за это; мой желудок устроил забастовку, и моя еда выходит наружу в знак сочувствия".
  
  Она непонимающе улыбнулась мне, оглядываясь по сторонам. "Вот мой сын; ты береги себя, хорошо?"
  
  Я пощупал ту сторону головы, где она ударилась о автобусную остановку; образовался синяк, и у меня болел глаз. Маленькая женщина села в свой автобус и уехала.
  
  
  * * *
  
  
  "О, Прентис!" Сказала Эш, скорее в отчаянии, чем с отвращением. "Ты шутишь". Она посмотрела на меня в свете свечи. Меня больше не волновали чувства вины и стыда, и все равно все рушилось, поэтому я просто посмотрел прямо на нее, смирившись, и через некоторое время покачал головой. Затем я взяла кусочек хлеба наан и намазала свой соус карри.
  
  Хлеб наан был большим; мы оба наелись им во время ужина, но он все равно был большим. Когда его принесли, потребовался отдельный столик, чтобы разместить его; к счастью, в ресторане было не так много народу. "Я бы сказал, не столько наанский хлеб, сколько поджаренное пуховое одеяло. Эш рассмеялся.
  
  Во время ужина мы сократили порции блайтера до пары подушек, не говоря уже о том, что для начала положили порции куриной калии и рыбной пакоры, затем курицу с чесночным перцем чили, пассанду из баранины, одну порцию риса пулао и гарниры из бомбейского картофеля и саг панира.
  
  Два сухих шерри и пара бутылок Nuit St Georges запили все это, и теперь мы перешли к кофе и бренди. Конечно, это было угощение Эшли Уотт; я все еще не мог позволить себе поесть где-нибудь, кроме как на улице и из бумажной упаковки. Эш была проездом в Глазго и остановилась у нас по пути на новую работу в Лондон.
  
  Была середина лета и не по сезону тепло для Глазго; на Эш были длинная рубашка из грубого шелка и леггинсы. Легкий хлопчатобумажный жакет висел на спинке ее стула. На мне все еще были официальные документы и плотные черные джинсы. Я позаимствовал у Норриса одну из больших светло-коричневых рубашек в военном стиле, чтобы надеть ее как куртку поверх футболки с надписью "Против подушного налога". Я отложил это до конца ужина, прежде чем сказать что-нибудь об аресте.
  
  "О, чувак", - сказала Эш, расслабленно откидываясь на спинку стула. Свет свечи отразился в ее очках. "Почему, Прентис?" В Анаркали было темно и тихо, и много света исходило от свечи между нами. Она выглядела грустной; я подумал, что она беспокоится за меня.
  
  Мне это скорее нравилось. Мне нравилась мысль о том, что другие люди жалеют меня, хотя я также презирал их за это, потому что я не стоил их сочувствия, и это делало их дураками.
  
  Конечно, я презирал себя за то, что презирал их за проявление таких искренних и бескорыстных эмоций, но это всего лишь одна из вещей, к которым вам нужно привыкнуть, когда вы находитесь в серьезной спирали саморазрушения. У меня сейчас было ощущение, что я просто падаю духом. Я пожал плечами. "Почему бы и нет? Мне нужны были деньги".
  
  "Но твоя семья богата!"
  
  "Нет, они… Ну, может быть, и неплохие… " Я улыбнулся, подсел поближе, взял бокал с бренди и поднес его к пламени свечи. "На самом деле, в "Уловке-22", фильме — сильно недооцененном фильме — есть довольно хороший обмен репликами на эту тему, которого нет в книге, так что Бак Генри, должно быть, написал его, где Нейтли был убит, а Йоссариан был в борделе Майло, чтобы посмотреть на шлюху Нейтли, и Майло подобрал его на полпути, и он говорит, что Нейтли умер богатым человеком; у него было такое-то количество акций "М & М энтерпрайзиз», и Йоссариан говорит ..."
  
  Эшли смотрела на меня поверх пламени свечи так, как ястреб должен смотреть на полевую мышь за мгновение до того, как навсегда разлучит ее с полем. Я увидел это хищное, возмущенное выражение, появившееся на лице Эша, как линия темных туч на горизонте, и замолчал, хотя и исключительно из любопытства, а не из трепета.
  
  "Заткнись нахуй насчет Уловки 22, ты, кретин"; Сказал Эш, бросаясь вперед и кладя обе передние руки на скатерть. "Какого черта ты воруешь книги за деньги, когда тебе это не нужно, а? Что же ты за придурок такой, подмастерье? Я имею в виду, что, черт возьми, подумают твои родители, если услышат? Что они будут чувствовать? Или это все? Они должны чувствовать себя плохо? Ты пытаешься отомстить своему отцу из-за этой дурацкой религиозной чепухи? Ну, да ладно; ты что? "
  
  Я откинулся на спинку стула, забавляясь.
  
  Я поигрывал толстой ножкой бокала для бренди, ухмыляясь Эшли сквозь пламя свечи. Длинные волосы Эшли были собраны сзади, и она выглядела довольно привлекательно, теперь я подумал об этом. Я подумал, каковы шансы переспать с девушкой. Небольшой развлекательный блуд сейчас был бы совсем неплох. Я подумал, любит ли Эш грубый секс. Я понятия не имел, увлекаюсь ли я этим сам, но по какой-то причине именно тогда эта идея показалась мне довольно интригующей. Я улыбнулся ей, издав небольшой смешок. "Правда, Эшли, я не думал, что ты воспримешь все это так мелодраматично. В конце концов, это всего лишь магазинная кража. К тому же всего лишь одна глупая книга; в C & A s случаются вещи и похуже ". Я откинулся на спинку стула, все еще улыбаясь; ноги скрещены, руки скрещены.
  
  Лицо Эш было близко к пламени, его желтый овал светился, как какой-то магический знак касты у нее на лбу. Еще немного, и она расплавит свои очки, подумал я. Казалось, она пыталась перехитрить меня взглядом, но на самом деле я довольно хорош в таких вещах, когда хочу, и я не позволил своим глазам моргнуть.
  
  Я заметил, что к ней сзади приближается официант, не отрывая от нее глаз; я почувствовал, как улыбка на моих губах становится шире. Официант отвлек бы ее, тем более что она заказала еду и, очевидно, расплачивалась, и в любом случае она почти наверняка не слышала приближения официанта.
  
  Эш протянул руку через стол и пролил мой бренди мне на колени.
  
  Как раз в тот момент, когда я отреагировала, воскликнув "Что?" и рванувшись вперед, Эш плавно повернулся к официанту и с широкой улыбкой сказал,
  
  "Счет, пожалуйста".
  
  
  * * *
  
  
  "Это действительно выглядит так, будто я описался!" Я протестовал, когда мы возвращались в квартиру. "Эти люди определенно смеялись надо мной".
  
  "О, заткнись, Подмастерье".
  
  "Ты говоришь мне заткнуться!" Я рассмеялся. Июльская ночь была теплой и душной, а движение на Грейт-Вестерн-роуд грохотало как гром. "Ты обливаешь меня выпивкой, рассчитываешь сегодня переночевать в моей квартире и говоришь мне заткнуться!"
  
  Эш целеустремленно шагала вперед, размашистыми шагами, за которыми мне было трудно поспевать. Она все еще смотрела свирепо, хотя теперь прямо перед собой. Я заметил, что люди, идущие к нам, не встают у нее на пути.
  
  "Я не разбрасывала выпивку, я опрокинула ее", - сказала она мне. "И я возвращаюсь в квартиру только за своей сумкой, если ты так считаешь. Я посплю в машине. Или найду отель."
  
  "Я этого не делал!" Я запротестовал, размахивая руками и бегая за ней, когда увидел, что возможность проникнуть во все более привлекательное тело Эшли ускользает от меня. "Я этого не говорил! Мне просто не нравится, когда мне говорят заткнуться! Прости! Я имею в виду, мне действительно жаль, я раздражен тем, что ты пролил — или опрокинул - напиток на меня! "
  
  Эш остановилась так внезапно, что я на мгновение задумался, куда она делась. Я обернулся, посмотрел и вернулся к ней, выглядевшей разъяренной в свете U-образного фонаря.,
  
  "Подмастерье", - спокойно сказала она. "Ты практически изгнал себя из своей семьи, своего дома и своих друзей, ты думаешь, что провалил экзамены, но говоришь, что не намерен сдавать повторные экзамены, даже если бы сдал; у тебя нет денег, и ты даже не искал работу; тебя увольняют за кражу в магазине, и ты ведешь себя как гребаный придурок, ты, кажется, полон решимости пристрелить последних приятелей, которые у тебя остались ... и все, что ты можешь делать, это отпускать остроумные замечания ".
  
  Я посмотрел сквозь ярко-красные очки в ее светло-серые глаза и сказал: "Что ж, пока все, конечно, хорошо, но давай не будем считать наши—»
  
  Она наступила мне на большой палец правой ноги, заставив меня непроизвольно и ужасно недостойно взвизгнуть. Она умчалась прочь; я наполовину хромал, наполовину прыгал за ней.
  
  "Давай не будем считать наших стервятников до того, как они вылупятся, а?" Я рассмеялся. Она включила питание, игнорируя меня. Я прыгнул за ней. "Не пожалей шекеля для здорового нищего?" Я хихикнул. "Способным я был до того, как увидел Майкла; где ты можешь найти Палина? И в чем?"
  
  Эш пнул меня в другую голень. Замечательная девушка; казалось, даже не сбилась с шага.
  
  Она скрылась в неположенном месте. Я ждал снаружи, потирая голень и осматривая повреждения моих документов; к счастью, потертость на правом носке не проявилась так, как это было бы при надраенных ботинках.
  
  Эш снова появилась с сумкой; она пронеслась мимо меня, коротко показав бутылку Grouse, которая в ней была. Я вприпрыжку побежал за ней по улице. "Попробовав жидкость на небольшом незаметном участке, вы теперь хотите энергично постирать все мои брюки, я прав, мадам? А теперь, не могли бы вы поменять эти две бутылки теплой мочи на одну бутылку нашего продукта? "
  
  Она покачала головой, не глядя на меня. "Мы с тобой собираемся вусмерть напиться, Прентис, и если к тому времени, как мы доберемся до дна или до этой бутылки, я не добьюсь от тебя хоть какого-то здравого смысла, я разобью его о твой гребаный толстый череп". Она повернулась, на микросекунду одарила меня беззубой улыбкой, а затем решительно зашагала дальше.
  
  Я старался не отставать. Я посмотрел на бутылку в сумке. "Не мог бы ты просто оставить виски, я выпью его весь, проснусь утром — нет, пусть это будет днем - с таким ощущением, будто ты ударил меня бутылкой по черепу, а ты спишь в машине, готовый к завтрашнему долгому и утомительному путешествию по печально известной опасностью трассе А74?"
  
  Эш покачала головой.
  
  
  * * *
  
  
  Мы вернулись на Грант-стрит. Я поднял голову и увидел, что в квартире горит свет. Может быть, подумала я, Эш будет настолько возбуждена звуками неистового совокупления, исходящими от Гэва и тети Дженис в спальне, что сорвет с меня одежду. Или, может быть, Норрис и его приятели отвлекли бы ее от этой безумной идеи напиться под открытым небом, предложив дружескую партию в карты.
  
  Эш проследила за моим взглядом. Она поднесла бутылку к моим глазам. "Готова к этому, подмастерье?"
  
  "Выпивка ничего не решает, ты же знаешь", - сказал я ей. "Просто растворяет клетки мозга".
  
  "Я знаю", - сказала она. "Я работаю по принципу, что с большинством людей все в порядке, пока они не становятся тупыми от выпивки, когда они становятся дырками в заднице; ты сейчас ведешь себя как дырка в заднице, так что, возможно, выпивка сделает тебя нормальным".
  
  Я постарался выглядеть как можно более скептичным. "Держу пари, ты тоже веришь в круги на полях".
  
  "Прентис, мне кажется, ты полон решимости испоганить свою жизнь, и я просто хочу знать почему".
  
  "О", - радостно сказала я. "Это просто; моя привязанность была отвергнута той, кого я люблю, и ее чувственность самым тщательным образом исследуется моим старшим и умным братом более или менее ежечасно, поэтому я отвергнут, а она оплодотворена; мой отец считает, что его дети должны быть свободны принимать решения самостоятельно, но предпочтительно только из тех запасных частей, которые он предоставляет… И помимо этого… Я имею в виду экзамены, ограбление и все такое… Что ж, - вздохнула я, глядя в ночное небо, где облака начали закрывать те немногие звезды, которые не заслоняли городские огни. Я широко развел руками. "... Я просто расточитель".
  
  Эш посмотрела на меня. Я видел, как под легким хлопковым жакетом вздымается ее грудь. "Нет, Прентис", - тихо сказала она через некоторое время. "Ты всего лишь ребенок".
  
  Я пожал плечами. "Может быть. Давай". Я указал на закрытие. "Давай напьемся настолько, насколько ты считаешь нужным, и ты расскажешь мне все причины, по которым я веду себя так по-детски". Я взглянул на часы, когда мы направлялись к лестнице. "Тем не менее, лучше начинать; у нас впереди всего лишь вся ночь".
  
  Мы поднялись по лестнице и вошли в квартиру.
  
  "Знаешь, - говорил Эш, тяжело дыша и глядя вниз по лестнице, когда я открыла дверь. "Я не знаю никого, кто живет в квартире, которая не находится на верхнем этаже".
  
  "Высокопоставленные друзья", - сказал я, открывая дверь Дженис Рей.
  
  Тетя Дженис была одета (рубашка и джинсы), что внесло довольно освежающую перемену, и стояла в коридоре. Она выглядела расстроенной. Ее глаза были красными, а тушь оставила на щеках что-то похожее на схему системы автострад Лос-Анджелеса. За ней стоял Гэв, выглядевший неловко и застенчиво. Я перевела взгляд с Дженис на Гэва и обратно, в то время как Дженис смотрела на меня, и губы ее дрожали.
  
  Дай угадаю, подумал я; они наконец-то сделали это; они сломали кровать.
  
  "О, Прентис!" Внезапно сказала Дженис, бросаясь ко мне и заключая меня в верхнюю часть туловища в объятия, которые сделали бы честь и гризли. Я задавался вопросом, что послужило причиной этого и как отделаться от тети Дженис. Что, должно быть, думает обо всем этом Эшли? (Если повезет, она начнет ревновать.)
  
  Дженис отстранилась; я снова смог дышать, что тут же и сделал.
  
  "О, Прентис", - снова сказала она, обхватив мою голову обеими руками и покачивая своей. Ее глаза закрылись, она отвернула лицо, ослабила хватку на моих скулах и позволила мне пройти в холл. Гэв стоял у столика в холле, переминаясь с ноги на ногу и время от времени нервно поглядывая на телефон.
  
  Он избегал моего взгляда.
  
  Я сделал пару шагов вперед, затем услышал какой-то шепот позади себя и, оглянувшись, увидел, что Дженис почти яростно обнимает Эша.
  
  Они никогда раньше не встречались. Как шокирующе, подумала я. Куда делась эта традиционная британская сдержанность, покинутая только ради приторного товарищества под воздействием пагубно большого количества алкоголя? Я задумался, хотя и нервно.
  
  Эш смотрела на меня через плечо Дженис Рей, и ее серые глаза за ярко-красными очками наполнились слезами.
  
  "Эм, тебе нужно позвонить домой", - пробормотал Гэв, очевидно, обращаясь к своим кроссовкам.
  
  "ET или BT?" Я услышал, как я говорю ему, хотя разные участки моего мозга, казалось, каким-то образом рассинхронизировались, и я осознавал все виды разных вещей одновременно, и время, казалось, замедлилось, и в то же время какая-то часть моего мозга лихорадочно работала, пытаясь придумать какое-нибудь логическое объяснение происходящему, которое не включало бы катастрофу… и терпит неудачу.
  
  "Это—" - сказал Гэв, на этот раз, по-видимому, обращаясь к своей груди в футболке для регби. "Это твой папа", - прошептал он и внезапно заплакал.
  
  
  ГЛАВА 12
  
  
  "Это специализированный отдел стекла", - сказал Хэмиш, открывая дверь. Они оказались в длинном коридоре с одной стеклянной стеной, которая выходила в светлое, современное помещение открытой планировки и просторное помещение. Все сверкало, и несколько человек были одеты в белые халаты; если не считать обнаженной кирпичной кладки пары круглых печей, соединенных с потолком блестящими металлическими воздуховодами, это место больше походило на лабораторию, чем на фабрику.
  
  Повисло молчание, которое, казалось, никто из трех братьев не собирался заполнять. Хэмиш, одетый в безукоризненно белый пиджак поверх костюма-тройки, с восхищением смотрел на почти неподвижную панораму по ту сторону стекла. Кеннет выглядел скучающим. Рори стоял рядом с Дженис Рей, напевая что-то монотонное, одной рукой обнимая Дженис за талию и пытаясь пощекотать ее чуть выше правого бедра. "Очень чисто", - наконец сказала Дженис.
  
  "Да", - серьезно сказал Хэмиш. Он медленно кивнул, все еще наблюдая за сценой за стеклом. "Конечно, так и должно быть". Он повернулся к столам у стены позади них, на которых лежали различные предметы стеклянного вида, некоторые в витринах, большинство незакрепленных, все с пояснительными записками, приклеенными к стене над ними. С деревянного постамента на одном из столов Хэмиш взял матово-черный конус, который немного напоминал шлем викинга без рогов.
  
  "Это головной обтекатель ракеты", - сказал он, вертя конус в руках. Он протянул его Дженис. Она взяла его.
  
  "Хм. Довольно тяжелый", - сказала она. Рори снова пощекотал ее, и она толкнула его локтем.
  
  "Да, тяжелая", - серьезно сказал Хэмиш, забирая ее обратно и осторожно ставя на деревянный чурбак. "Строго говоря, это стеклокерамика, а не обычное стекло", - сказал он, регулируя точное положение носового конуса на цоколе. "Основой является алюмосиликат лития, который очень хорошо выдерживает нагрев. Из такого материала изготавливаются варочные панели ... и, очевидно, ракеты должны выдерживать большое количество тепла от трения с воздухом ".
  
  "Очевидно", - сказал Кеннет. Они с Рори обменялись взглядами.
  
  Хэмиш повернулся к другому экспонату: широкой чаше, тоже матовой и темной, более полуметра в поперечнике, похожей на гигантскую тарелку без края. Он приподнял край, чтобы они могли заглянуть под него, где его пересекала решетка глубоких ребер.
  
  "Спутниковая антенна?" Переспросил Кеннет.
  
  "Нет", - сказал Хэмиш, хотя на его суровом лице промелькнул намек на улыбку. "Нет, это основа для зеркала астрономического телескопа".
  
  "Похожая на ту, что есть у Фергуса в замке?" Спросил Рори.
  
  Совершенно верно. Все подложки и оптика для телескопа мистера Урвилла были изготовлены здесь. Хотя, конечно, они были в меньшем масштабе, чем это изделие. " Хэмиш опустил край чаши и стряхнул немного пыли с одного края. "Это сделано из того же материала, что и носовой обтекатель. Оно устойчиво к деформации при тепловом ударе".
  
  "Хм", - сказала Дженис тоном, который предполагал, что она действительно пыталась проявить интерес, а также озвучить это.
  
  "Здесь, - сказал Хэмиш, направляясь к другому столу, - у нас есть так называемые пассивирующие стаканы, похожие на боратные, но изготовленные из цинксиликобората ...»
  
  "Все, что я сказала, это то, что хотела бы посмотреть фабрику", - прошептала Дженис Рори, когда они двинулись вслед за Хэмишем. "Снаружи было бы вполне достаточно".
  
  "Крутое дерьмо", - сказал Рори и на этот раз пощекотал ее обеими руками, вызвав визг.
  
  Еще один человек в белом халате подошел к Хэмишу из дальнего конца коридора. "Извините, я на минутку", - сказал Хэмиш остальным и повернулся, чтобы поговорить с ним.
  
  Кеннет повернулся к Рори и Дженис. Он потянул Рори за рукав и тихим монотонным голосом сказал: "Папа, мне скучно, папа; папа, мы уже почти закончили, папа? Папа, я хочу домой, пап ". Он оперся одной рукой о стеклянную стену, оглянулся на Хэмиша — тот все еще был погружен в разговор и кивал — и закатил глаза. Он посмотрел на Дженис. "Мой старший брат", - тихо сказал он. Человек, который проделал отверстие в боросиликате".
  
  "Тебе не обязательно оставаться". Рори ухмыльнулся. "Мы могли бы доехать домой на поезде".
  
  Кеннет покачал головой. "Нет, все в порядке". Он взглянул на часы. "Может быть, мы скоро сможем вытащить Дерево на обед".
  
  "Извините за это", - сказал Хэмиш, подходя к ним сзади. Они все улыбнулись ему. Хэмиш поднял руку, показывая, что им следует пройти по коридору туда, где они могли увидеть захватывающие цинк-силикобораты. Он достал из кармана безупречно белый носовой платок и протер слабый отпечаток руки Кеннета, оставленный на стеклянной перегородке, сказав: "Эти пассивирующие стекла находят широкое применение в полупроводниковой промышленности, и мы возлагаем большие надежды на то, что с расцветом шотландской компьютерной индустрии — Silicon Glen, как ее иногда в шутку называют, — мы вскоре начнем поставлять ...»
  
  
  * * *
  
  
  "И подумать только, все это могло бы принадлежать мне". Кеннет вздохнул с притворным сожалением, закинув ноги на низкую стену террасы и откинувшись на задних ножках своего кресла, прикрывая глаза рукой. Другой рукой он поднес свой бокал к губам.
  
  Дженис и Рори доедали салаты; терраса отеля "Ахнаба" была переполнена туристами, а по дороге перед отелем с жужжанием проезжали автомобили, фургоны и кареты, направлявшиеся в Лохгилпхед, Галланах или Кинтайр. С юго-запада дул свежий теплый ветер, наполненный ароматом ванили и цветов дрока, смешанным с запахом сосен в лесах и соленым привкусом моря.
  
  "Что ж, так оно и есть, Кен", - сказал Рори. "Хэмиш стал менеджером фабрики, а ты нет. Нет смысла плакать из-за разлитого боро-силиката ...»
  
  Кеннет ухмыльнулся, глядя поверх балюстрады террасы на холмы на дальнем берегу озера Лох-Файн. "Интересно, откуда взялась эта поговорка. Я имею в виду, почему молоко? Если это означает что-то не очень ценное, почему бы не воду? Или —»
  
  "Может быть, плакать из-за молока было несчастьем", - предположил Рори.
  
  "Прошли годы, прежде чем я понял, что это вообще обычная лексика", - сказал Кеннет, все еще глядя на озеро. "Раньше я думал, что это придумала только мама. Например: "Я не смог бы стащить селедку с тарелки. Я имею в виду, что, черт возьми, это значит? Или: "О да, это он на дороге Ворона. Боже. Непрозрачная, что ли?"
  
  "Но у всех них может быть какая-то ... какая-то основа в реальности", - настаивал Рори. "Как будто слезы из-за молока были плохой новостью; они все испортили".
  
  "Возможно, это испортилось непролитое молоко", - кивнул Кеннет. "Какая-то химическая реакция. Говорят, гром может свернуть молоко; ионы или что-то в этом роде".
  
  "Ах", - сказал Рори. "Тогда, может быть, ты должен был плакать над молоком, потому что это помогало сохранить его или облегчало превращение в сыр. Так что плакать из-за пролитого молока было напрасной тратой времени."
  
  "Я думаю, это то место, где мы приехали", - сказал Кеннет. Он покосился на машину на дороге, которая спешила на север. "Это не Фергюс?" сказал он, кивая. "Где?"
  
  "Мчащийся зеленый "ягуар"; направляется на север".
  
  "Это то, на чем сейчас ездит Ферг?" - Спросил Рори, немного приподнимаясь на своем сиденье, чтобы посмотреть, как проезжает машина. Она обогнула длинный поворот, который вел дорогу к лесу. Он снова сел и взялся за вилку. "Да, похож на Ферга".
  
  "Это Фергус Урвилл, владелец фабрики?" Спросила Дженис. Она откинулась на спинку белого пластикового стула, обмахиваясь салфеткой.
  
  Кеннет посмотрел на нее. "Да, этот Фергюс", - сказал он. "Конечно, ты еще не имела сомнительного удовольствия, не так ли?" Он поставил свой бокал на круглый столик и осмотрел свернутый зонт от солнца, который торчал из центра стола, как нераскрывшийся цветок.
  
  "Нет", - ответила Дженис. "Какой он?"
  
  Кеннет и Рори обменялись взглядами. "Держатся на удивление хорошо", - сказал Кеннет.
  
  Дженис на секунду растерялась, затем сказала: "О; да, конечно; Фиона… " она выглядела смущенной. Рори похлопала ее рукой по столу.
  
  Кеннет на мгновение отвел взгляд, затем прочистил горло. "Да, в любом случае". Он расправил плечи, откинулся на спинку стула. "Фергюс… Высший класс; тип охотника-стрелялки-рыбалки… Могло быть и хуже, я полагаю ".
  
  "И все же", - сказал Рори. "Не тот, кого можно назвать счастливым человеком".
  
  "Ну, конечно", - тихо сказала Дженис и закусила губу.
  
  Кеннет нахмурился. "Его драгоценная фабрика приносит прибыль", - отрывисто сказал он, осушая свой бокал. "У власти жадная партия. Чего еще он хочет?"
  
  "Жена?" Предположил Рори, а затем пососал палец.
  
  Кеннет опустил взгляд, изучая свой стакан. Наступила тишина.
  
  Рори стер след с белой поверхности стола. Дженис приподняла округлый вырез своего яркого платья с принтом и подула вниз.
  
  "Хочешь немного тени?" Кеннет спросил Дженис. Она кивнула. Кеннет встал, поднял стебель солнцезащитного козырька и раскрыл большой зонтик, отбрасывая тень на Дженис и Рори.
  
  "Ты знал", - сказала Дженис Рори, сжимая его руку. "В десятичной системе Дьюи производство стекла обозначается кодом шесть шесть шесть?"
  
  "Ух ты", - присвистнул Рори. "Число зверя! Жутковато, да?"
  
  "Не многие знают это", - сказала Дженис. Она улыбнулась.
  
  Кеннет рассмеялся. Он снова откинулся на спинку стула, развернув его так, чтобы сам тоже оказался в тени. "Жаль, что Ферг не суеверен". Он усмехнулся. "Имейте в виду, Хэмиш такой. Может быть, нам стоит сказать ему об этом. У Дерева довольно странные представления о религии; он может просто проглотить идею, что все это время работал на дьявола. Откажись от всего этого бизнеса, начни ходить вокруг да около, разбивая окна. "
  
  "Правда?" - спросила Дженис. "Кто он? Я имею в виду, какой религии?"
  
  Кеннет пожал плечами. "О, просто Шотландская церковь; но если бы у них было Временное крыло, я думаю, он был бы в нем".
  
  "Он всегда питал слабость к королевской семье... " — начал Рори.
  
  "Да, его голова", - сказал Кеннет.
  
  " — Может быть, он мог бы основать Королевскую церковь Шотландии ".
  
  "Может быть, он мог бы начать мыслить как рациональное человеческое существо, а не как пещерный человек, напуганный молнией", - едко заметил Кеннет.
  
  "О, ты такой жестокий", - сказал ему Рори.
  
  "Я знаю", - вздохнул Кеннет, катая донышко своего бокала по столешнице. "Думаю, пришло время еще выпить".
  
  - Мой раунд, - сказала Дженис, вставая.
  
  "Нет, - сказал Кеннет, - Позволь—»
  
  "Садись", - сказала ему Дженис, беря бокал из его рук. "Опять то же самое?"
  
  Кеннет выглядел мрачным. "Нет, на этот раз Дева Мария. Мне нужно вести".
  
  Двое мужчин смотрели, как Дженис направляется к бару.
  
  "Что Фергюс когда-либо говорил тебе?" Кеннет спросил Рори.
  
  "Что?" Спросил Рори, моргая. "О чем?"
  
  "Боже, я ненавижу, когда ты такой загадочный!" Кеннет покачал головой. "Ты чертовски хорошо знаешь. До аварии; намного раньше. Что Фергус тебе когда-либо говорил? Это было после того, как вы вернулись из Индии во второй раз; до того, как вы вернулись в Лондон? Вы тогда вдвоем много гуляли по холмам, не так ли? Старина Ферг кое-что рассказал о тех холмах? "
  
  "Мы поговорили", - неловко сказал Рори, размазывая вилкой кусочки салата по своей тарелке. "Он мне кое-что рассказал, но… Я не хочу вдаваться в подробности, Кен, это только усложнило бы дело. Это не то, что напрямую касается тебя ".
  
  "А как же Фиона?" Спросил Кеннет тихим голосом, пристально глядя на своего брата. "Это коснулось ее?"
  
  Рори отвернулся, глядя на озеро. Он пожал плечами. "Послушай, Кен, это не то, что тебе пойдет на пользу, если ты узнаешь, ясно? Просто оставь все как есть." Вилка продолжала перекладывать листья салата по тарелке.
  
  Кеннет некоторое время наблюдал за своим братом, затем откинулся на спинку стула. "Ну что ж, так мне и надо за то, что я такой любопытный. Давай сменим тему. Как продвигается этот новый проект?"
  
  "О, я все еще работаю над этим".
  
  "Я бы хотел, чтобы ты позволил мне взглянуть на это".
  
  "Она еще не закончена".
  
  "Когда это будет?"
  
  "Когда это будет", - сказал Рори, нахмурившись. Он положил вилку. "Я не знаю. Послушай, это своего рода личная история…
  
  "А", - сказал Кеннет.
  
  Рори наклонился вперед над столом, ближе к своему брату. "Послушай", - сказал он, оглядываясь на французские окна, которые вели к бару. "У меня появилось еще несколько идей… ну, я подумал о… областях, которые, как я думал, я не смогу использовать, но теперь я думаю, что смогу, и я хочу развивать этот материал, и — »
  
  "Что за дрянь?" Кеннет раздраженно рассмеялся и широко развел руками. "Просто скажи мне, что за дрянь!"
  
  Рори откинулся на спинку стула, качая головой. "Я не могу сказать. На самом деле". Он взглянул на Кеннета. "Но вещи… в любом случае, скоро могут начаться события. Пока я больше ничего не могу сказать ". Кеннет печально покачал головой. "Они могли бы уже произойти, если бы вы просто позволили мне посмотреть эту ... оперу, телесериал, всплывающую книгу, что бы это ни было, черт возьми; и если бы вы позволили мне поговорить с несколькими людьми. Я имею в виду, если ты просто находишься слишком близко к ней и не хочешь, чтобы я на нее смотрел, то есть люди, которых я знаю, которые хороши в таких вещах; они могут видеть лес по деревьям; они могли бы—
  
  "Ой, да ладно тебе, Кен", - сказал Рори, и на его лице появилось страдальческое выражение. Он провел рукой по своим коротким прямым волосам. "Это мое шоу; я хочу делать это именно так. Просто позволь мне, хорошо?"
  
  "Я не знаю, Рор", - сказал Кеннет, откидываясь на спинку стула. "Иногда ты так чертовски прижимаешь свои карты к груди, что я не думаю, что ты сам их видишь. Тебе следует открыться немного больше, поделиться своими проблемами. Поделись некоторыми секретами. "
  
  "Я знаю", - сказал Рори, закусив губу и глядя на свой стакан.
  
  "Рори, - сказал Кеннет, наклоняясь вперед и понижая голос до заговорщического тона, - последний секрет, который, насколько я помню, ты мне рассказал, был о том, что это ты поджег тот сарай в поместье Эрвиллов".
  
  Рори ухмыльнулся, размешивая пальцем капельку влаги на боку своего стакана. "Эй, я все еще жду, расскажешь ли ты кому-нибудь".
  
  Кен рассмеялся. "Ну, я-то нет. А ты?"
  
  Рори улыбнулся, одновременно втягивая воздух сквозь зубы, и постучал ногтем большого пальца по бокалу. Он взглянул на своего брата. "Не волнуйся, мой секрет в безопасности с нами". Он покачал головой, затем пожал плечами. "Хорошо", - вздохнул Рори, пытаясь подавить улыбку и отводя взгляд в сторону. "Возможно, в ближайшее время у тетушки найдется работа, хорошо?"
  
  "Что?" Кеннет рассмеялся. Биб? Ты собираешься стать телезвездой?"
  
  "Это еще не окончательно", - пожал плечами Рори. "И это ... " он нахмурился, глядя на своего брата. "Черт, Кен, это просто очередная халтура. За нее лучше платят, вот и все."
  
  "Но что это такое?"
  
  "О, гребаная программа путешествий, что же еще?" Рори закатил глаза. "Но в любом случае; посмотрим, хорошо? Как я уже сказал, это не определенно, и я не хочу никого обнадеживать, так что держи это в секрете, но кое-что может начать происходить."
  
  "Но это отличные новости, чувак", - сказал Кеннет, откидываясь на спинку стула.
  
  "Надеюсь, вы говорите обо мне, ребята", - сказала Дженис, возвращаясь с их напитками на подносе.
  
  "... сказал: "Боже мой, Рори, я никогда не видел такого блг! и я сказал: "о, привет, дорогой", — ухмыльнулся Рори, делая вид, что только сейчас заметил Дженис.
  
  Она села, улыбаясь. "Мы говорим о размере твоего овердрафта, дорогая?"
  
  "Черт возьми", - сказал Рори, щелкая пальцами и глядя на Кеннета. "Опять поймали на рассказывании сказок".
  
  "Это семейное", - сказал Кеннет, поднимая свой бокал. "Твое здоровье, Дженис".
  
  "Ваше здоровье".
  
  "Слэндж".
  
  
  * * *
  
  
  После выпивки они ушли и вернулись в дом в Лохгейре; Рори и Кеннет расчистили заросли кустарника в задней части сада, где Мэри хотела расширить лужайку. Они потели весь день, пока светило солнце, кишащее насекомыми. Дженис загорала, а позже помогла Мэри и Марго приготовить ужин.
  
  В тот день Дженис взяла отгул в библиотеке. В тот вечер они с Рори уехали последним поездом обратно в Глазго.
  
  Это был последний раз, когда Кеннет видел Рори.
  
  
  * * *
  
  
  Фиона сидела на пассажирском сиденье машины, наблюдая, как из ночи к ней приближаются красные придорожные отражатели. Ее отбросило на край сиденья, когда Фергюс развернул "Астон" с правосторонним поворотом, который вывел дорогу из леса, вниз, в маленькую деревушку Фернис и через нее. Ее прижало к сиденью, когда Фергюс снова прибавил скорость. Они выехали на улицу и проехали мимо какой-то маленькой, более медленной машины, объезжая ее, как будто она стояла на месте; перед ними вспыхнули фары, приближающаяся машина мигнула фарами , и она услышала звук ее клаксона, когда они проезжали несколько секунд спустя. Звук быстро затерялся в рычании двигателя Aston.
  
  "Если ты так ведешь машину, чтобы попытаться что-то доказать, не беспокойся из-за меня", - сказала она.
  
  Фергюс некоторое время молчал, затем очень сдержанным и ровным голосом сказал: "Не волнуйся. Послушай, я просто хочу попасть домой как можно скорее. Хорошо?"
  
  "Все внезапно наладится, когда мы вернемся домой, не так ли?" Сказала Фиона. "Поцелуй детей в макушку и попроси миссис С. приготовить чай; крепкого виски для тебя, Джи энд Ти для меня. Может быть, нам стоит позвонить Маккинам и сказать, что мы благополучно вернулись; ты можешь спросить о Джули ...»
  
  "Ради бога, Фиона—»
  
  "Ради бога, Фиона", - усмехнулась Фиона, подражая голосу Фергуса. "Это все, что ты можешь сказать? У тебя было полчаса, чтобы придумать другое оправдание, и...
  
  "Мне не нужны, - вздохнул Фергюс, - никакие оправдания. Послушай, я думал, мы договорились просто оставить это—»
  
  "Да, это бы тебя вполне устроило, не так ли, Ферг? Это твой способ справляться со всем, не так ли? Притворись, что этого не было, может быть, это пройдет. Если мы все будем ужасно вежливыми, благопристойными и сдержанными, может быть, вся эта ужасная история просто ... - Она сделала легкое трепещущее движение руками и высоким девичьим голоском сказала: "Исчезнет".
  
  Она посмотрела на него; его широкое, с мягкими чертами лицо казалось жестким и осунувшимся в тусклом свете автомобильных приборов. "Ну," сказала она ему, наклоняясь к нему как можно дальше. "Они просто так не уйдут, Ферг". Она попыталась заставить его посмотреть на нее. Он нахмурился, слегка склонил голову набок и поднял ее, пытаясь оглядеться вокруг и поверх ее головы. "Ничто никогда не проходит бесследно, Фергюс", - сказала она ему. "Ничто никогда не имеет значения". Она напряглась еще немного. "Фергус..." — сказала она.
  
  Он левой рукой оттолкнул ее, усадив обратно на сиденье.
  
  Она сидела с открытым ртом. Он, казалось, понял тишину и оглянулся, на его лице промелькнула слабая улыбка. "Извини", - сказал он. "Немного помешал. Извините. "
  
  "Не толкай меня!" - сказала она, хлопнув его по плечу. Она ударила его снова. "Никогда больше не смей толкать меня!"
  
  "О, прекрати, Фиона", - сказал он, скорее раздраженно, чем сердито. "Только что я был в собачьей будке, потому что… ну, потому что я не все время рядом с тобой; в следующую секунду...
  
  "Не все время на тебе"? Спросила Фиона. "Ты имеешь в виду, что не трахаешь меня, Фергус, ты это имеешь в виду?"
  
  "Фиона, пожалуйста—»
  
  "О". Фиона хлопнула себя ладонью по лбу, затем скрестила руки на груди и отвернулась, уставившись в темное боковое окно. "Черт, я выругалась? О, черт. О, какой же я, блядь, глупой коровой, должно быть, я, блядь, была ".
  
  "Фиона»—
  
  "Я сказал кое-что прямолинейное. Мне очень жаль. Я действительно сказал то, что имел в виду, использовал слова, которые вы обычно слышите только от своих приятелей по гольфу или регби. Или Джули использует такой язык? Правда? Тебе нравится, когда она говорит непристойности? Это заводит тебя, Ферг? "
  
  "Фиона, я начинаю от этого уставать", - процедил Фергюс сквозь зубы, его пальцы сильнее сжали руль, потирая его. "Мне жаль, что ты так думаешь о Джули. Как я пытался вам объяснить, она была женой моего старого друга, и я поддерживал с ней связь с тех пор, как она развелась ...
  
  "Все еще зацикливаешься на этом, Фергюс?" Спросила Фиона, изображая беспокойство. "О боже, кажется, я припоминаю, у нас в Аррошаре была такая ситуация. А что было дальше? О да, у одного из ее сыновей лейкемия, бедный малыш, не так ли? И ты помог ей и малышке с БУПОЙ по доброте душевной ...
  
  "Да, видел, и мне жаль, что ты предпочитаешь насмехаться над этим, Фиона".
  
  "Насмешка!" засмеялась Фиона. "Это шутка, Фергус. Господи, она практически расстегнула тебе молнию".
  
  "О, не будь смешным. Я не виноват, что Джули немного подвыпила".
  
  "Она была разбита вдребезги, Фергус, и единственное, что она помнила, это то, что хотела снять с тебя брюки. Бог знает почему, но, похоже, у нее это ассоциировалось с удовольствием". Фиона издала какой-то сдавленный смешок, затем внезапно поднесла руку к носу, отвернулась и один раз всхлипнула.
  
  Фергюс быстро ехал дальше, деревья мелькали справа, как зеленые призраки, воды озера слева казались просто темным отсутствием.
  
  Фиона фыркнула. "Снова пытаешься использовать великую тишину, а, Ферг?" Она вытащила носовой платок из сумочки, лежащей у нее на коленях, промокнула чулки— "Все еще притворяешься, что все пройдет. Все еще засовываешь голову в свой драгоценный, блядь, песок оптического качества".
  
  "Послушай, мы не можем поговорить об этом утром? Я имею в виду, когда ты...»
  
  "Трезвый, Фергус?" спросила она, глядя на него. "Это то, что ты собирался сказать? Опять винишь во всем выпивку? Это все, что было? Конечно, глупый я. Я должен был догадаться. Дорогая Джули напивается и по непонятной причине внезапно начинает лапать тебя под столом, пока мы грызем сыр и печенье, и делает жалкие двусмысленные заявления, и нападает на тебя возле туалета; совершенно неспровоцировано, конечно, и это все из-за выпивки. И я просто впадаю в истерику, я полагаю, потому, что выпила слишком много ужасно крепких напитков Джона, и утром все будет выглядеть по-другому, и я приду к тебе и попрошу прощения, и разве я не была глупой девчонкой прошлой ночью, и ты можешь погладить меня по голове и сказать "да", не так ли? И ты все еще можешь пойти выпить коктейлей во "Фрейзерс", и сыграть бридж в "Макэлпайн", и сразиться с "Гордонами", и отправиться в круиз с "Гамильтонами" единым фронтом, с респектабельным лицом, не так ли, Фергюс?
  
  "Фиона", - сказал Фергюс с каменным лицом и стиснутыми зубами. "Я не знаю, - выдохнул, - почему ты придаешь этому такое значение. Это просто одна из тех вещей, которые случаются на вечеринках; люди действительно напиваются и делают то, о чем обычно и не подумали бы. Возможно, Джули… или в прошлом был влюблен в меня или что-то в этом роде. Я не знаю. Может быть...»
  
  "Запала на тебя", - сказала Фиона. "Господи. Что ж, это лучшая попытка, Ферг. Но я не думаю, что ты такой хороший лжец, каким себя считаешь. И она не такая уж хорошая актриса ". Фиона опустила глаза, теребя в пальцах носовой платок. "О боже, Ферг, это было так чертовски очевидно. Я имею в виду. Я знал, что что-то происходит; все эти поездки куда-то далеко, напивание и невозможность вернуться домой, пребывание в одном из "восхитительных маленьких домиков-крысятников" твоих приятелей. О, извините, нет, вы не можете перезвонить, он только что получил его, и к нему еще не подключили телефон. Или возвращение с синяками; как ты внезапно стал таким неуклюжим или тебя так легко пометить. Но, по крайней мере, я все еще мог обманывать себя, по крайней мере, меня не тыкали в это носом ".
  
  "Фиона!" Фергус закричал, сжимая руль так, что костяшки пальцев побелели. "Ради Бога, здесь не во что тыкать тебя носом! Джули просто друг. Я к ней и пальцем не прикасался!"
  
  "Ты не должен был, она прикасалась к тебе", - сказала Фиона тихим голосом, отводя взгляд от Фергуса, в темноту озера. На дальней стороне горело несколько слабых огней, а фары на Оттер-Ферри-роуд, в двух милях от нас, пересекавшей черную гладь волн, на мгновение вспыхнули, как луч маяка ... а затем потускнели и исчезли. Машина с ревом проехала еще одну маленькую деревушку, прежде чем деревья снова скрыли вид.
  
  Фиона отвернулась от него, глядя в ночь, наблюдая за вертикальной яркой линией света, отбрасываемой машиной на сомкнутую массу темных хвойных деревьев. Даже там она не могла убежать от него; она могла видеть его искаженное изображение в наклонных стеклах окон машины, тусклое на заднем плане, все еще освещенное его приборами.
  
  Она задавалась вопросом, как она вообще могла думать, что любит его, и почему оставалась с ним так долго после того, как поняла, что если и любила когда-либо, то не сейчас.
  
  Конечно, она могла сказать, что это для детей, как всегда делали люди… Это было правдой, до определенного момента. Как ужасно было, когда эти простые фразы, так часто произносимые в ходе сплетен, или разговоров по душам, или в журнальных статьях, или даже в судебных делах, стали такими реальными.
  
  Это никогда не было тем, о чем вы думали, когда были молоды, когда вы были — или думали, что вы были — влюблены, и все будущее сияло обещаниями.
  
  Проблемы принадлежали другим людям. Вы могли представить, что поддерживаете их, разговариваете с ними, когда им нужно поговорить, пытаетесь помочь, но вы не представляли, что будете тем, кто отчаянно хочет поговорить (или тем, кто слишком смущен, чтобы говорить, слишком пристыжен или слишком горд, чтобы говорить); вы не представляли, что будете тем, кому нужна помощь, даже когда говорили друзьям, что, конечно, могут возникнуть проблемы, или соглашались со своим любимым, что вы всегда будете говорить о вещах, которые…
  
  Оставаться вместе ради детей.
  
  И для взрослых, подумала она. Для приличия. Боже, когда-то она думала, что выше подобных вещей. Она была яркой, свободной и решительной, и она решила, что проложит свой собственный путь в этом мире, так же хорошо, как это мог бы сделать любой из ее братьев. Она была своего рода феминисткой до того, как это вошло в моду; у нее никогда не было много времени на все эти сестринские штучки, но она была уверена, что ничем не хуже любого мужчины, и она это докажет… И женитьба на Ферге казалась дополнительным стимулом к ее жизненному плану. Лондон был захватывающим, но она чувствовала, что там не блистала так, как здесь. Она никогда не испытывала никакой привязанности к этому месту и не завела там друзей, по которым ей было бы скучать; и в любом случае, она найдет здесь поля для завоеваний, с триумфом вернется домой, чтобы выйти замуж за владельца поместья.
  
  Но все оказалось не так, как она себе представляла. Она ожидала быть центром событий в Галланахе, но у Макхоанов, как семьи, происходило так много других событий; она чувствовала себя на периферии. Собственная история Урвиллов тоже заставляла ее чувствовать себя чем-то незначительным на генеалогическом древе, несмотря на все, что Фергюс говорил об ответственности, долге и долге перед следующим поколением.
  
  Она была листом, расходным материалом. В лучшем случае — может быть, веточкой.
  
  Каким-то образом все ее мечты исчезли. Теперь ей казалось, что все, что у нее когда-либо было, - это мечта иметь мечты; цель однажды достичь целей, как только она решит, чего именно хочет.
  
  Но этого никогда не случалось. Сначала Фергюс, затем близнецы, затем ее собственная небольшая роль в городском обществе и тамошних жителях, а также в более широких, все еще периферийных заботах среднего и правящего классов этой крошечной страны и в более рассеянном содружестве умеренно влиятельных людей, которые были равны им за пределами этого — в Англии, на континенте, в Штатах и в других местах, — отнимали у нее время, подтачивали ее волю и заменяли ее собственные заботы их заботами.
  
  Итак, теперь, подумала она, я замужем за человеком, прикосновения которого вызывают у меня отвращение, и который, похоже, в любом случае не хочет прикасаться ко мне. Она посмотрела на тусклое отражение Фергюса, искаженное в стекле, затем попыталась вновь сосредоточиться на своем собственном образе. Может ли он находить меня такой же отталкивающей, каким я нахожу его? Я не могу выглядеть так уж плохо, не так ли? Несколько седых волос, но вы их не замечаете; все еще двенадцатый размер, и я следил за собой. Я хорошо выгляжу в этом, вашем стандартном маленьком черном номере, и я все еще влезаю в узкие джинсы… Что со мной не так? Что я наделал? Почему он должен проводить половину своего времени с этой пьяной, наглой сучкой?
  
  Боже, лучшим временем, которое у меня было за последние пять лет, была одна ночь с Лачи Уоттом, я был зол на Ферга и больше всего удивлен. То, как он просто взял меня за волосы одной рукой, пока мы стояли и смотрели на то ужасное окно в большом зале, и повернул мою голову к себе, и притянул меня ближе; язык проник мне в горло, прежде чем я поняла, что происходит, и было что-то подростковое и отчаянное под всей этой прямотой рабочего класса, но, Господи, я чувствовала себя желанной…
  
  Она покачала головой. Об этом лучше не вспоминать. Однажды было однажды; недопустимо. Когда-нибудь снова это установит порядок. Лачи вернулся один раз после этого, насколько ей было известно, год спустя, и он позвонил, но она сказала, что не сможет с ним увидеться, и положила трубку. Нет, это не имело значения.
  
  Она снова посмотрела на отражение Фергюса, когда он крутил руль; машина въезжала в лес, стена деревьев по обе стороны казалась размытым пятном, их зелень скорее запоминалась, чем виделась.
  
  Я могла бы оставить его, подумала она. Я всегда могла его бросить. Но мама слишком близко, чтобы чувствовать себя комфортно; поблизости было бы слишком много друзей, слишком много шансов столкнуться с людьми, с которыми я бы предпочел не сталкиваться; слишком много смягчающих обстоятельств для полного разрыва; новое начало. Боже, я жалок, хотя, это так мелочно. Почему у меня нет желания просто встать и уйти, забрать близнецов и эмигрировать в страну Оз или Канаду? Или жить в дикой эксцентричности в Лондоне или Париже?
  
  Или я могу остаться, поскольку знаю, что, вероятно, так и сделаю. Пробиваюсь. Присматривай за близнецами и постарайся сделать так, чтобы они преодолели рифы полового созревания и юности, научи их прокладывать свой путь в мире, и делай это, не становясь похожими на меня…
  
  Она посмотрела вдаль, на серую полосу дороги, постоянно несущуюся к ним. Фергус вывел машину из леса, миновав еще несколько домов и несколько огней. Машина накренилась. Фергюс оглянулся и улыбнулся ей. Она не знала, улыбаться в ответ или нет, и ей было интересно, что означало это выражение и что творилось в его голове последние несколько миль.
  
  Машина покачнулась на рессорах, снова дернулась и остановилась. Она вцепилась в спинку сиденья, глядя вперед. Взревел двигатель.
  
  Она снова посмотрела на Ферга и увидела слезы в его глазах. "Ферг?" - сказала она.
  
  Машину немного занесло, она выехала прямо; она посмотрела вперед, на дорогу, увидела угол и деревья. Она вцепилась в приборную панель обеими руками. "Ферг!" - закричала она. "Смотри!"
  
  
  ГЛАВА 13
  
  
  Мне было одиннадцать, когда умерла тетя Фиона; я помню, как чувствовала себя одновременно раздраженной и обманутой из-за того, что меня сочли слишком маленькой, чтобы пойти на похороны. Это был бы мой шанс показать, насколько взрослым я стал, и в любом случае, судя по тому, что я видел по телевидению и в фильмах, похороны выглядели довольно драматичными и романтическими событиями; люди были одеты в черное и выглядели мрачно. У них были тонкие, плотно сжатые губы, и они иногда плакали, и было много мрачных рукопожатий другим людям за плечи, и тихое бормотание о том, какой такой-то был хорошим человеком, и тому подобное. Но под всем этим скрывался простой, радостный факт: они были мертвы, а ты еще нет!
  
  Мне не удалось увидеть, как хоронили тетю Фиону, но я видел дядю Фергуса в больнице. Я тоже был там, мне удаляли аппендикс, и я пошел из своей палаты в его палату просто сказать, как мне жаль. У него была сломана рука, несколько ребер, и все его лицо было в синяках; дети с раскраской для лица не могли подобрать все эти цвета. Я никогда не видел ничего подобного.
  
  Говорить было особо нечего; я не помню, что я говорил. Он продолжал говорить о том, что не смог ничего вспомнить после прохождения Лохгейра, как бы сильно он ни старался. Он не мог понять, почему она не была пристегнута. Он думал, что она была пристегнута, но они сказали, что это не так. Это не так. Он начал плакать.
  
  
  * * *
  
  
  Я сидел на гигантской, изъеденной коррозией глыбе бетона и стали, скрестив ноги и скрестив руки на груди, наблюдая, как волны разбиваются о песок внизу, и прислушиваясь к странным, гулким звукам и глухому лязгу, издаваемым рифлеными трубами и железными дверями, встроенными в слегка наклоненную бетонную массу.
  
  Это было вскоре после захода солнца, через три дня после смерти моего отца. Солнце зашло за Северную Юру и сменило небо на переплетенную массу светящихся облаков, переходящих из золотого в кроваво-красный цвет, и все это на фоне темнеющей синевы. Ветер все еще был теплым, дул с юго-запада, острый от соли, поскольку остатки атлантической зыби ударялись о близлежащие скалы и поднимали брызги, но, возможно, также — ну, по крайней мере, вы могли себе это представить — содержал в себе и намек на траву; что-то направлялось над далекой зеленью Ирландии или проносилось с холмов Уэльса по кружащему ветру.
  
  Бетонный блок представлял собой более или менее куб со стороной около четырех метров, хотя выглядел более приземистым, поскольку нижний метр его был зарыт в песок небольшого пляжа в нескольких милях к западу от Галланаха, примерно на уровне южной оконечности острова Макаскин. Блок для работы с бетоном и трубами, которому уже четыре года, и который покрыт полосами ржавчины и пометом чаек, был единственной работой в натуральную величину, которую когда—либо завершил Даррен Уотт.
  
  Даррен получил спонсорскую помощь от цементной компании, которая согласилась предоставить материалы и грант, но найти место для размещения готовой детали было непросто, и именно дядя Фергюс, ни много ни мало, наконец пришел на помощь с участком для работ; городскому совету не понравилась идея размещения гигантского бетонного объекта размером с четыре гаража где-то рядом с самим городом, и некоторое время казалось, что у Даррена возникнут реальные проблемы с поиском места для установки своего бетонного сооружения (особенно после пары более газеты с карликовыми мозгами писали взялся за эту историю и начал возмущаться нелепой тратой государственных денег и возмутительным осквернением нашего хрупкого ландшафта странными, художественно-пердунными, ненормальными чудовищами).
  
  Даррен подумывал о том, чтобы подыграть этому бреду, дав этой штуке какое-нибудь удивительно претенциозное название, и я помню, как он на вечеринке обсуждал достоинства названия "Альфа-диалектический кинетический / статический объект Лузитанского побережья". В конце концов, однако, он просто назвал это Первым блоком.
  
  Это был трехкилометровый переход от ближайшей тропы, и даже случайный яхтсмен, проезжавший достаточно близко, чтобы увидеть квартал, вероятно, счел бы его старыми развалинами военного времени. Тогда было не так людно, как на Соучихолл-стрит, но Даррен был счастлив. Это работало; когда прилив был на нужном уровне, он издавал звуки, похожие на призрака, попавшего в ловушку в плохо настроенных органных трубах, звучные хлопки, когда волны открывали и захлопывали тяжелые двери, похожие на откидные крышки канализационных люков, в пределах установленных тонн пустоты внутри квартала, и - в зависимости от волн — впечатляющие струи воды, вырывающиеся в воздух из его ржавых глотков, как у какого-нибудь выброшенного на берег кубистического кита. Он сказал, что многому научился на ней; просто подожди до следующей и тех, что последуют за ней…
  
  Я думал о тете Фионе, потому что у меня на уме были смерть и умирание, и я вспоминал всех людей, которых я знал, у которых хватило наглости снять свои сабо раньше, чем следовало, пока я все еще был рядом и скучал по ним. Тетя Фиона была смутным воспоминанием, хотя мне было одиннадцать, когда она умерла, и я знал ее так много лет. Казалось, что из-за ее ранней смерти воспоминания потеряли возможность время от времени обновляться, а вместо этого были каким-то образом застроены заново, а места, которые должны были принадлежать ей, были переработаны и использованы теми членами семьи, которые все еще были живы.
  
  С ней было все в порядке; насколько я помнил, она мне нравилась. Она позволяла нам играть в замке и на его территории, иногда брала нас на прогулки по побережью. Она казалась мне одновременно молодой и старой; принадлежала к другому поколению, чем Фергюс и Лахлан, и даже мой отец. Она казалась моложе их, не говоря уже о настоящих старейшинах, таких как бабушка Марго; ближе к нам, когда мы были детьми. Это качество она унаследовала от дяди Рори.
  
  Все еще отсутствующий дядя Рори. Мы подумали, что, поскольку о смерти папы писали в нескольких газетах, отчасти из—за его скромной известности, а отчасти из—за странного характера его кончины, Рори, возможно, услышит и, наконец, свяжется с нами… но пока ничего не произошло, а похороны были завтра. Романтик во мне хотел, чтобы он снова появился на церемонии, на территории дома в Лохгейре, но я сомневалась, что он это сделает. Слишком гладкая, слишком аккуратная, слишком добрая штука, чтобы судьба подбросила ее сейчас.
  
  Я посмотрела на фиолетовое небо, чувствуя, как ветер шевелит волосы у меня на лбу и затылке. Я могла видеть несколько звезд. Я смотрел на небеса, пока у меня не заболела шея, а затем сказал громко: "Ну?" Ничего.
  
  Волны шуршали по песку. Я опустил голову. В море пара птиц низко пролетела над водами, отражающими небо. Я покачал головой, удивляясь всему этому.
  
  Папа умер — кажется, так утверждал мой дядя Хэмиш — при подозрительных обстоятельствах; Бог убил его.
  
  Дядя Хэмиш, казалось, был почти извращенно расстроен и потрясен последствиями этого предполагаемого поступка; я предполагал, что его собственная роль в странном и роковом эпизоде беспокоила его меньше, чем ужасающая мысль о том, что, в конце концов, действительно может существовать Бог, который слушает, думает, принимает решения и действует, как обычный смертный, только более могущественный. Я подозревал, что это скорее указывало на то, что все это время мой дядя просто играл в игру, и его карательная протоересь была именно такой легкомысленной, как утверждал мой отец. Как бы то ни было, дядя Хэмиш, короче говоря, находился под действием успокоительного.
  
  А папа был на попечении владельца похоронного бюро и вскоре должен был лежать под розами в задней части сада в Лохгейре, некрещеный в начале своей жизни и присоединенный к неосвященной земле после ее окончания.
  
  Какое-то поколение, подумал я. Если дядя Рори был мертв (а кто мог сказать, что это не так), то Хэмиш, мой дядя, Дерево, в этот момент лежал в затемненной комнате, стеная о ревнивом Боге и о том, что он сторожит своего брата, о божественном и ослепляющем свете, исходящем с небес, и запахе дьявола, и обо всех его деяниях, и глотал валиум каждые несколько часов, и бормотал о борьбе с созиданием, и просил свою жену передать моей матери, что при всем его атеизме - так убедительно и драматично опровергнутом — он был уверен, что Кеннет был в основном хорошим человеком, и будет делать все, что в его силах. не страдать чрезмерно в загробной жизни, даже если врата рая были непоправимо закрыты для него… Эта болтающая развалина, этот прикованный к кровати, перевязанный шкурами мешок с невнятной чепухой был всем, что осталось от одноразового обещания того поколения.
  
  Рори ушел от нас на десять лет, по крайней мере, все равно что мертв; Фиона пропала из-за отсутствия ремня безопасности; и мой отец, пьяный и злой, яростно решивший доказать ... что-то шуткой, едва ли достойной какого-нибудь сверхпривилегированного студента Оксбриджа.
  
  Только что ушел Хэмиш, и он был полубезумным, охваченным лихорадкой горя, вины и вновь привитой веры.
  
  Некоторый результат.
  
  
  * * *
  
  
  Я сам удивился, когда Гэв вот так сломался, и я понял, что папа мертв. Кажется, я действительно был близок к обмороку. Я стоял, наблюдая, как Гэв здоровается, слышал, как Дженис Рей рыдает в плечо Эшли Уотт позади меня, и постепенно начал чувствовать, что привязан к собственному телу и контролирую его не больше, чем Гэвин. Я не имею в виду, что я стоял или парил вне себя, просто я был где-то внутри себя, что не было связано с обычными каналами общения, не говоря уже о действиях.
  
  Я услышал шум, похожий на непрерывный прибой, и вид на некоторое время стал серым и похожим на туннель. Я внезапно осознал, как изящно мы балансируем на наших двух тощих ногах, и моя кожа, казалось, сжалась, сдавливая все вокруг меня, и похолодела, оставляя пот.
  
  Я, по-видимому, пошатнулась; Эш взяла меня за плечи и усадила на маленький стульчик у стола. Она попросила Дженис приготовить сладкий чай. Я поблагодарила тебя, выпила чай, немного поежилась, а затем Эш набрал для меня номер Лохгейра.
  
  Телефон был занят, но Эшли продолжала звонить. Первой ответила мамина подруга из деревни.
  
  Я не думала, что плачу, пока говорила по телефону; я чувствовала себя спокойной и контролировала себя, и я тихо поговорила со своей мамой, голос которой дрожал, но в то же время звучал ровно, и рассказала мне, что произошло, но после того, как я положила трубку, я обнаружила, что мои глаза полны слез, а щеки мокры от них. Они стекали по моему подбородку и на грудь, под расстегнутой рубашкой.
  
  "О боже", - сказала я, чувствуя, что мне должно быть неловко. Эш протянул мне чистую салфетку, и я вытерлась насухо.
  
  "Я отвезу тебя обратно", - сказала Эшли, присаживаясь на корточки передо мной в холле, мои руки в ее ладонях, ее вытянутое лицо серьезное, глаза сияют.
  
  "Ты слишком много выпил. Мы оба слишком много выпили", - сказал я.
  
  "В любом случае, ты должна добраться до Лондона, начать свою новую работу". Я глубоко вздохнул. "Все равно спасибо". Я наклонился и поцеловал ее в нос.
  
  Она опустила голову. Я снова откинулся на спинку сиденья и посмотрел поверх ее головы на белые обои в дальнем конце коридора.
  
  Она посмотрела мне в глаза. "Что случилось, подмастерье?"
  
  Я пожал плечами. "Сумасшедший", - сказал я, отводя взгляд от этих суровых, обеспокоенных глаз, чтобы посмотреть на потертый ковер в холле и старое пятно от красного вина с вечеринки двухлетней давности. "Просто сумасшедший".
  
  Эш похлопал меня по рукам. "Тогда я отвезу тебя утром. Я могу попросить их придержать работу. Не было никакой спешки. Только если ты хочешь ".
  
  "Я не знаю", - сказал я, и на самом деле не знал. Я наклонился вперед, опустил голову между колен и уставился на заклеенный черной лентой край ковра под сиденьем и грубые доски пола за ним. Я почувствовал, как Эш гладит меня по голове, ее руки мягко перебирали мои волосы.
  
  Я не хотел ложиться спать, да и вообще не смог бы заснуть. Она осталась со мной, и мы допили настоящий кофе, а потом растворимый. Я рассказывал о семье, о Рори и Фионе, о маме и папе. Гром прогремел над городом перед самым восходом солнца, и я обнаружил, что смеюсь, сидя на диване в гостиной с Эшли; смеюсь над раскатами грома. Она обняла меня, успокоила. Поначалу рассвет был тусклым, затем тучи на западе рассеялись, и наступил ярко-голубой день. Эшли оставила записку Гэву и Дженис, помогла мне собрать сумку — я так и не смогла ни на что решиться, — после чего мы ушли. Старый 2CV, только что покрашенный в красный цвет после последней покраски, проехал по почти пустым улицам яркого и тихого города, раскачиваясь и катясь обратно к Галланаху.
  
  Погода была прекрасной, новый день великолепным. Я без умолку говорил, а Эш слушал, иногда улыбался и, казалось, всегда находил доброе слово.
  
  Мы прибыли в Лохгэйр ко времени завтрака, солнце пробивалось сквозь деревья, а в саду громко щебетали птицы. Эшли остановила машину у открытых ворот в конце подъездной аллеи, где она въезжала во внутренний двор. "Я высажу тебя здесь, хорошо?" сказала она. "О, заходи", - сказал я ей.
  
  Она покачала головой, зевнула. Ее длинные светло-каштановые волосы заблестели в луче солнечного света, проникавшем через открытое боковое окно машины. "Я так не думаю, Прентис. Я вернусь домой, немного посплю. Позвони мне, если я смогу что-нибудь сделать, хорошо?"
  
  Я кивнул. "Хорошо".
  
  "Обещаешь?" Она улыбнулась.
  
  "Обещаю", - сказал я.
  
  Она наклонилась, положила одну руку мне за голову и поцеловала в лоб. Я услышал, как она сделала вдох, как будто собиралась что-то сказать, но потом выдохнула, просто погладила меня по голове. Я обнял ее одной рукой, на мгновение прижал к себе, затем отстранился, сунул руку на заднее сиденье и взял свою сумку, открыл дверцу и вышел. "Спасибо", - сказал я.
  
  "Все в порядке, Прентис", - сказала она.
  
  Я закрыл хлипкую дверцу. Машина набрала обороты и развернулась, одно узкое переднее колесо тревожно высунулось из колесной арки. Маленький "Ситроен" с грохотом покатил по подъездной дорожке. Эшли высунула руку из окна и помахала; я поднял руку и держал ее там, наблюдая, как машина исчезает под деревьями в пятнистом свете фонаря. Он остановился на главной дороге, затем свернул, и вскоре его шум затерялся на фоне птичьего пения и трепещущих на ветру листьев.
  
  Прохладный утренний воздух пах чистотой и свежестью; я глубоко вздохнула и потерла слезящиеся глаза, чувствуя себя разбитой из-за недостатка сна.
  
  Затем я взяла свою сумку и повернула к дому.
  
  
  * * *
  
  
  Папа рассказывал нам, что это была излюбленная страна путешественников. В океанических глубинах времени, которые лежат под поверхностью настоящего, была эпоха, когда, соответственно, целый океан отделял скалы, которые однажды будут называться Шотландией, от скал, которые однажды будут называться Англией и Уэльсом. Этот первый союз возник полмиллиарда лет назад. Некоторые из этих скал были древними уже тогда; два миллиарда лет и отсчет ведется, и они перемещались по поверхности планеты, в то время как первобытный океан сжался и сомкнулся, и все, что станет Британскими островами, все еще лежало к югу от экватора. Сжатые и складчатые скалы, которые должны были стать Шотландией — к тому времени частью континента Еврамерика, — хранили в своих смятых, извилисто слоистых сердцевинах будущую форму суши.
  
  Треть миллиарда лет назад эта часть Еврамеры лежала на экваторе, покрытая огромными папоротниковыми лесами, которые будут погребены, свернуты, спрессованы и нагреты и таким образом превратятся в нефть и уголь в будущем, которое еще не наступило. Тем временем каменные глыбы, плавающие на расплавленном камне под ними, медленно двигались на север и раскалывались; климат стал жарким, дожди редкими; огромные динозавры, высотой с дерево и весом с дом, медленно брели по полупустыне, в то время как на западе открылся новый океан. После того, как динозавры исчезли, и пока Атлантический океан все еще рос, изверглись вулканы, скрыв старые породы на поверхности под своими собственными обширными, глубокими океанами лавы.
  
  Тогда на земле были горы выше Эвереста, но в конце концов ничто не разрушило их сильнее, чем ветер и вода, пока, гораздо позже — теперь, когда Шотландия сравнялась с Канадой и Сибирью, а земля стала прохладнее, — не пришли ледники, покрыв скалы своим собственным холодом, перевернутым изображением старых и выветренных лавовых равнин. Сплошное месиво этой замерзшей воды отпечаталось на горной породе, как сталь на стекле, и вдавило корни этих плавающих в огне холмов глубже в плотное море магмы внизу.
  
  Затем климат снова изменился; ледники отступили, и вода, которую они удерживали, заполнила океаны, так что воды поднялись и отрезали то, что в конечном итоге будет называться Британскими островами, от материковой Европы, в то время как изрытые, истертые холмы на севере, освобожденные наконец от давящего веса льда, медленно поднимались из земли, чтобы снова быть колонизированными растениями, животными и людьми.
  
  Во время прогулок, однодневных поездок и праздников он находил и указывал на знаки, рассказывающие о прошлом, расшифровывая символы, вписанные в ткань земли. В Галланахе мы увидели яркий пласт белого песчаника мелового периода, который на протяжении полутора столетий обеспечивал стекольный завод Галланаха сырьем. На Арране он показал нам скалы, сложенные, как ириски, полосатые и расколотые; на Стаффе - ровные, правильные, как клавиатура, столбы остывшей лавы; в Эдинбурге - покрытые щебнем пни древних вулканов; в Глазго - черные, окаменевшие останки деревьев возрастом в триста миллионов лет; в Лохабер, параллельные дороги, обозначавшие берега озер, запруженных и не запруженных ледниками тысячелетиями ранее; по всей Шотландии мы видели висячие долины, драмлины и карри; а на Гебридских островах мы ходили по приподнятым пляжам, где океанские волны разбивались о берег, пока суша не поднялась и не коснулась скал возрастом в два с половиной миллиарда лет; вдвое меньше, чем самой Земле; шестая часть возраста всей Вселенной.
  
  Помню, я подумал, что это волшебство, когда однажды мы ехали на север, в сторону Бенбекулы, глядя на мачай, пестрящий цветами. Я был достаточно взрослым, чтобы понимать то, что рассказывал нам папа, но все еще достаточно юным, чтобы думать об этом по-детски. Магия. Время - это Волшебство; и геология. Физика, химия; все большие, важные слова, которые использовал папа. Все они были Волшебными.
  
  Я сидел и слушал, как работает двигатель машины, пока мы ехали; мама за рулем, папа на пассажирском сиденье, рука в рубашке высунута из окна Volvo, Льюис, Джеймс и я на заднем сиденье.
  
  Двигатель автомобиля издавал ровный рычащий звук, и я помню, как подумал, что забавно, что эти давно погибшие растения превратились в масло, которое превратилось в бензин, заставляющий машину рычать. Я предпочел забыть об отсутствии рептилий в тех каменноугольных лесах и вообразил, что они были населены огромными динозаврами, и что они тоже провалились в ил и составляли часть нефти, и что шум, издаваемый машиной, был похож на сердитое, рычащее рычание, которое они издавали бы, пока были живы, как будто их последний предсмертный вздох, их последний звук на этой планете хранился все эти миллионы и миллионы лет, чтобы вырваться на узкой дороге на маленьком острове, толкая семью Макхоан на север, на один из островов. летом, во время наших каникул.
  
  Я выглянул в открытое окно; слева от нас под лучами летнего солнца раскинулся мачаир, ослепительный.
  
  "Прентис! Прентис! О, Прентис, помолись за своего отца!"
  
  "Привет, дядя Хэмиш", - сказала я, когда тетя Тон проводила нас с мамой в спальню, где лежал мой дядя, приподнявшись, великолепный, но безумный, в синей хлопчатобумажной пижаме и красном шелковом халате, украшенном голубыми драконами. В комнате за тускло задернутыми шторами пахло яблоками.
  
  "Мэри! О, Мэри", - сказал дядя Хэмиш, увидев мою маму. Он сложил руки вместе, держа черный носовой платок. Его волосы были немного растрепаны, и на нем виднелась тень от щетины; я никогда не видел его таким растрепанным. Перед ним стоял огромный поднос на коротких ножках, частично прикрытый наполовину собранной головоломкой. Я подошел к кровати и протянул руку. Я схватил все еще сцепленные руки дяди Хатниша, ненадолго задержал их, сжал и отпустил.
  
  При ближайшем рассмотрении выяснилось, что Хэмиш собирал пазл вверх ногами; каждая картонная чешуйка была серой и повернута не так, как надо.
  
  Мама коротко обняла Хэмиша, и мы сели на пару стульев по обе стороны кровати. "Я приготовлю чай", - сказала тетя Тон и тихо закрыла дверь.
  
  "И печенье!" - крикнул дядя Хэмиш в закрытую дверь и широко улыбнулся сначала маме, а затем мне. Однако через мгновение его лицо, казалось, вытянулось, и он выглядел так, словно вот-вот заплачет.
  
  Дверь снова открылась. "Что это, моя дорогая?" Спросила тетя Тон.
  
  "Ничего", - сказал дядя Хэмиш, и улыбка во весь рот внезапно появилась снова, а затем так же быстро исчезла. Дверь закрылась. Хэмиш уставился на головоломку, поиграл с парой кусочков, ища место, чтобы вписать их в то, что он уже закончил. Покосившийся нижний край пазла, несколько небольших промежутков между соединенными частями, несколько крошечных кусочков картона — наполовину серого, наполовину цветного, — собравшихся пылью вдоль приподнятых краев лотка, и маленькие складные ножницы, лежащие на покрывале кровати рядом с подушками, указывали на то, что дядя Хэмиш — не придавая этому особого значения — жульничал.
  
  Спасибо вам обоим, что пришли, - рассеянно сказал он, все еще вертя в руках серые кусочки. Его голос звучал скучающе, как будто он разговаривал с парой заводских рабочих, вызванных к нему в офис по каким-то формальным делам. "Я ценю это". Я обменялась взглядами со своей матерью, которая, казалось, снова была близка к слезам.
  
  До сих пор у мамы все было довольно хорошо; мы обе немного поплакали, когда Эшли высадила меня у ворот дома в Лохгейре, но с тех пор она справлялась довольно хорошо. В тот первый день мы посетили хорошего юриста Блоке, а на следующий день он действительно нанес визит на дом - уступка, к которой, исходя из отношения его секретарши, когда она позвонила нам, чтобы сообщить, что священное присутствие уже в пути, мы должны были отнестись с благоговением и уважением, которые обычный человек приберегает для членов королевской семьи и крупных религиозных деятелей. Я был немного удивлен, что он не встал на колени и не поцеловал порог, когда выходил из своего "мерса".
  
  С гробовщиком разобрались, нескольких репортеров отогнали, Льюис — в Лондоне - заверил, что здесь он пока ничего не может сделать, и попросил не отменять даты своих концертов, и Джеймс, который был в школьной поездке в Австрии, наконец-то связался. Он прибудет в день похорон; один из его учителей вернется вместе с ним.
  
  Папин кабинет оказался завалом бумаг, неорганизованных папок, хаотичных картотечных шкафов и впечатляющего вида компьютера, с которым ни я, ни мама не умели обращаться. В тот день, когда я вернулся, мы с мамой стояли и смотрели на машинку, зная, что в ней может быть что-то, на что нам нужно будет обратить внимание, но не могли понять, что делать с этой чертовой штукой после ее включения; соответствующее руководство исчезло, мама никогда в жизни не прикасалась к клавиатуре, а мой опыт работы с компьютером ограничивался четким тактическим чутьем на то, что чуждо нажимать в первую очередь, и хваткой пиявки на кнопках непрерывного действия .
  
  "Я знаю только этого человека", - сказал я и позвонил домой Уоттсу.
  
  За двадцать четыре часа до похорон позвонила тетя Тон и спросила, не могли бы мы приехать и повидать дядю Хэмиша? Он попросил о встрече с нами.
  
  И вот мы здесь. Мама сидела на дальнем краю кровати, ее глаза сияли.
  
  Я откашлялся. "Как дела, дядя Хэмиш?" Спросил я.
  
  Он посмотрел на мою мать, как будто думал, что заговорила она, а не я. Он пожал плечами. "Прости, что вытащил тебя сюда", - сказал он. Его голос был ровным, бесстрастным. "Я просто хотел сказать, как мне жаль, и я хочу, чтобы вы все простили меня, хотя я и не ... не поощрял его. Он настаивал. Я говорил ему не делать этого ". Он вздохнул и безуспешно попытался вставить один из картонных кусочков на место в головоломке. "Мы оба были немного измотаны", - сказал он. "Я действительно пытался. Я пытался остановить его, пытался поговорить с ним, но... но… " Он замолчал, раздраженно фыркнул и взял маленькие ножницы. Он отрезал от куска картона пару кусочков размером с ноготь и вставил его на место. "Больше не делай эти чертовы вещи правильными", - пробормотал он.
  
  Я начал сомневаться в мудрости того, что оставил дяде Эйч ножницы, пусть даже маленькие.
  
  Он посмотрел на меня. "Упрямый", - весело сказал он, затем опустил взгляд на головоломку. "Всегда был таким. Хороший; он мне нравился; в конце концов, брат, но… в нем не было ощущения Бога, не так ли?" Хэмиш посмотрел на маму, потом на меня. "Не было ощущения чего-то большего, чем он, не так ли, Мэри?" сказал он, поворачиваясь обратно к маме. "Доказательства повсюду вокруг нас; доброта и сила, но он не поверил. Я пытался сказать ему; вчера встречался со священником; сказал ему, что он недостаточно старался. Он сказал, что не может заставить людей ходить в церковь. Я спросил, почему нет? В старые времена так делали. Почему нет? Дядя Хэмиш взял другой кусок серого картона, повертел его так и эдак. "Достаточно хорошо тогда, достаточно хорошо и сейчас; вот что я ему сказал. Для их же блага ". Он недовольно хмыкнул. "Идиот сказал мне не винить себя", - сказал он, мрачно уставившись на кусочек головоломки, как будто пытаясь одним своим пристальным взглядом отделить от нее кусочки. "Я сказал, что нет, я виню Бога. Или Кеннета за то, что он ... за то, что он подстрекал Его". Дядя Хэмиш заплакал, его нижняя губа задрожала, как у ребенка.
  
  "Вот так, Хэмиш", - сказала мама, протягивая руку и поглаживая его.
  
  "Что именно произошло, дядя Хэмиш?" Спросил я. Мне показалось, что этот человек окончательно сломался, но я все равно хотел посмотреть, сможет ли он рассказать больше подробностей.
  
  "Извини", - шмыгнул носом Хэмиш, вытирая глаза, затем высморкался в черный носовой платок. Он положил носовой платок в нагрудный карман, положил руки на край подноса с пазлом и немного наклонил голову, как будто обращаясь к центру головоломки. Его большие пальцы начали водить друг по другу круг за кругом.
  
  "Мы немного выпили; мы встретились в городе. Я был в Steam Packet, встретился с несколькими людьми. Утром показал им фабрику. Просто пресс-папье. Мужчина из "Хэрродс". Хороший обед. Подумал, что надо поискать подарок на день рождения Антонии, наткнулся на Кеннета, выходящего из канцелярского магазина. Зашел выпить пинту пива; на самом деле, немного похоже на старые добрые времена."
  
  "Мы пришли", - объявила тетя Антония от двери, появляясь с подносом, полным посуды. Наступила пауза, пока наливали чай и раздавали печенье. "Мне остаться здесь, дорогая?" Тетя Тон спросила Хэмиша.
  
  Я подумала, что она выглядит хуже, чем мама. Ее лицо осунулось, под глазами залегли темные тени; даже ее каштановые волосы, собранные в пучок, казались более седыми, чем я помнила.
  
  Ее муж проигнорировал ее, продолжая говорить, как и раньше, хотя теперь, по-видимому, переключил свое внимание на чашку чая, которую тетя Тон поставила перед ним на подносе с пазлами. Его большие пальцы все еще обводили друг друга.
  
  "Пошли в Argyll Lounge; оттуда открывался прекрасный вид на гавань. Выпили пинты пива. Это было как в те времена, когда мы были моложе. Выкурили сигару. Приятно поболтать, на самом деле. Позвонил в офис, сказал, что я прогуливаю занятия. Он позвонил Лохгейру. Мы собирались поужинать в китайской кухне, просто в память о старых добрых временах, но у нас так и не дошли руки. Подумали, что было бы забавно немного походить по пабам, поэтому мы отправились в бар Gallery в Steam Packet. Там мы и заговорили о faith ".
  
  Дядя Хэмиш замолчал, взял свою чашку с чаем, быстро отхлебнул из нее, не отрывая взгляда от подноса, затем поставил чашку на блюдце. "Он назвал меня наркоманом", - сказал Хэмиш. Его брови полезли на лоб; его голос тоже повысился. Затем он снова понизился, когда он сказал: "Я назвал его дураком".
  
  Хэмиш быстро, украдкой взглянул на мою мать. "Извини", - пробормотал он и снова перевел взгляд на поднос и головоломку. Он вздохнул; его большие пальцы продолжали водить по кругу. "Я сказал ему, что Христос любил его, а он только рассмеялся", - пожаловался Хэмиш. "Он отказывался видеть; он отказывался понимать. Я сказал ему, что он подобен слепцу, человеку, который не хочет открывать глаза; все, что ему нужно сделать, это принять Христа в свою жизнь, и внезапно все встанет на свои места. Мир выглядел бы по-другому; открылся бы совершенно новый уровень существования. Я объяснил, что все, что мы делали здесь, было всего лишь подготовкой к следующей жизни, где нас будут судить, наказывать и вознаграждать ". Хэмиш покачал головой, лицо его излучало смятение. "Он стал таким ехидным, спросил меня, когда именно мне сделали операцию по обходу мозга".
  
  (Боже — или кто там еще - помоги мне; в тот момент, несмотря ни на что, мне пришлось подавить смех. Я закашлялся и промокнул внезапно наполнившиеся слезами глаза салфеткой.)
  
  Хэмиш продолжал тараторить. "Я сказал ему, что только религия придает жизни какой-либо смысл; только Бог, как абсолют, дал нам ... колышек, на который можно повесить нашу философию. В чем был смысл жизни, иначе? Он спросил, в чем смысл? Он спросил, какой длины кусок веревки? и какого цвета ветер? Дядя Хэмиш снова покачал головой. "Я сказал ему, что вера - это любовь, самая прекрасная вещь в мире. Он сказал, что это чепуха - отказываться от нашей человечности. Человечность!" Хэмиш усмехнулся. "Религия дает нам правила; она может удержать людей от дурных поступков; она помогает нам быть хорошими. Но он этого не принимал, не слушал. "Религия - это политика, - сказал он мне несколько раз. Как будто повторение этого делало это правдой. "Религия - это политика! Религия - это политика! Богохульствовал. Мы вышли из последнего бара - честно говоря, даже не помню, из какого именно, — и возвращались сюда пешком, кажется, пропустить по стаканчику на ночь, по Шор-роуд — я, конечно, оставил машину на парковке отеля Steam Packet - и у нас возник небольшой спор по поводу церкви на Шор-стрит. Он сказал, что ему это нравится, понравилась архитектура, но на самом деле это было свидетельством мастерства людей, а не славы Божьей, и просто символом. Я сказал, что это дом Божий, и ему лучше туда не соваться ". Хэмиш на мгновение поднял глаза на маму. "Видишь, он шел вдоль стены".
  
  Мама кивнула. Хэмиш уже снова уставился на поднос.
  
  "Он сказал, что такое церковь, как не гигантский, полый идол? Я сказал ему, что он болен; он сказал, что у него помутился рассудок. Я сказал, что Разум был его Богом, и это было ложью; это был истинный идол ". Хэмиш вздохнул. "Улица была мокрой; шел дождь. Я помню, что заметил это… Кеннет накричал на меня, сказал мне… "Хэмиш покачал головой".... он сказал; "Хэмиш, все боги фальшивы. Сама вера - идолопоклонство ».
  
  Дядя Хэмиш повернул свою большую седую голову и мрачно посмотрел на меня. Его глаза были холодными и желеобразными; они напомнили мне лягушачью икру, обнаруженную в какой-то канаве. "Все боги фальшивы. Вера сама по себе - идолопоклонство", - выдохнул дядя Хэмиш, уставившись на меня. Я вздрогнул. "Ты можешь поверить в это, подмастерье?" Он посмотрел вниз, в сторону от меня, качая головой.
  
  Хэмиш снова перевел взгляд на лоток с головоломками. Его большие пальцы продолжали водить по кругу. "Я не могу точно вспомнить, что он сказал", - прошептал Хэмиш, а затем вздохнул. "Но он спрыгнул со стены и побежал к церкви. Он начал карабкаться".
  
  Однажды я услышал, как моя мать очень тихо всхлипнула.
  
  "Мне пришлось перелезать через стену, - выдохнул Хэмиш, - Ворота были заперты. К тому времени, как я добрался туда, он был вне досягаемости. Я подумал, что он карабкается по водосточной трубе. Просто предположил. Слышал грохот, я думаю, но ... ничего не придал этому значения. Никаких вспышек, насколько я помню. Кеннет кричал, ругался и выкрикивал проклятия; призывал к всевозможным наказаниям; я пытался заставить его спуститься; сказал ему, что он упадет; сказал ему, что приедет полиция; сказал ему подумать о своей семье. Но он продолжал подниматься. "
  
  
  * * *
  
  
  Я изучала свои руки в розоватом свете, переворачивая их и рассматривая линии на ладони, вены на тыльной стороне. Я попытался представить себе папу, взбирающегося на эту башню, подтягивающегося, перебирая руками, обливающегося потом и напрягающегося в темноте, полагающегося на собственные силы и прохладную металлическую полосу под руками.
  
  Квартал подо мной теперь был безмолвен; последние волны отступили от него и разбивались дальше по пляжу по мере отлива. Небо все еще было затянуто алыми облаками, хотя большая часть яркости исчезла. Я взглянул на часы. Мне следовало бы спрыгнуть с этой штуковины и направиться обратно к дороге; это был трудный переход через мыс, и опасно в темноте. Но красные полосы облаков рассеивались по мере того, как заходил закат, оставляя небо надо мной чистым. В это время года, в ясную ночь, здесь никогда не бывает полной темноты. У меня было еще немного времени, но я бы не стал откладывать это слишком поздно; мама бы забеспокоилась. Это было бы просто вишенкой на торте, я бы тоже выбрал Дорогу Ворона.
  
  
  * * *
  
  
  Дядя Хэмиш сделал еще глоток чая, нахмурился, глядя на чашку, и выплюнул чай обратно в нее. "Холодный", - извиняющимся тоном сказал он жене. Он промокнул губы носовым платком. Только тогда я поняла, что не притронулась к чашке, которую мне налила тетя Тон.
  
  Хэмиш продолжал: "Раздался очень странный шум, что-то вроде жужжания, казалось, исходило у меня из-под ног, от камней церкви. Не мог понять, что это было, думал, это из-за выпивки или просто из-за того, что я вот так смотрел вверх, вытягивая шею. Но звук не прекращался, и он становился все громче, и я почувствовал, как у меня волосы встают дыбом. Я крикнул Кеннету; он был примерно на полпути, все еще взбираясь. Затем была вспышка, ослепительная вспышка.
  
  "Увидел перед собой светящуюся красную линию, похожую на вену с горящей кровью, как лава, прямо передо мной. Потрясающий шум. Запах серы; что-то в этом роде; запах дьявола, хотя я думаю, что это было просто совпадение. Упал. Наполовину ослеп, подумал, что взорвалась бомба. Услышал звон, как будто все церковные колокола зазвонили одновременно ". Дядя Хэмиш снова отхлебнул из своей чашки, потом передумал и поставил чашку обратно на блюдце. "Я понял, что это была молния. Я все еще не мог в это поверить; обнаружил Кеннета позади себя, лежащим на траве и чем-то вроде плиты над могилой. Руки обожжены. Карабкался по громоотводу, сбросил его. Не знаю, убило бы его это или нет, но он приземлился на камень. Мертв. Кровь из его головы. " Хэмиш медленно перевел взгляд на маму, которая беззвучно плакала. "Прости", - сказал он ей.
  
  Она ничего не сказала.
  
  
  * * *
  
  
  "Идиот", - прошептала я, сидя на большом сером бетонном блоке Даррена. "Идиот", - сказала я, и на этот раз я говорила не сама с собой. "Идиот!" Я закричал в небо. "ИДИОТ!" Я взревел, цепляясь руками за изрытую бетонную поверхность подо мной. "ИДИОТ!" Я закричала, опустошая легкие навстречу мягкому морскому воздуху. Кашляя и задыхаясь, я сидела там со слезами на глазах, тяжело дыша. В конце концов я вытер нос рукавом рубашки, снова чувствуя себя маленьким ребенком, а затем шмыгнул носом, сглотнул и задышал медленнее, стиснув зубы, чтобы унять дрожь в челюсти.
  
  Я откинулась назад, дрожа, вытянув ноги прямо перед собой, руки за спиной, ладони растопырены на шершавом бетоне. Я думала о них всех. Папа падает; бабушка Марго падает. Даррен, разбившийся о могильно-белый бетон муниципального мусорного бака; тетя Фиона, со сломанной шеей врезавшаяся в молодые деревья на обочине дороги через ветровое стекло Aston Martin ... и кто знал, что случилось с Рори? Что ж, через день или два я собирался начать пытаться это выяснить.
  
  До сих пор мы с мамой — с помощью Эшли — имели дело только с бумагами и папками, которые были нам необходимы для выполнения юридических формальностей. Но предстояло пройти еще через многое, и где-то во всей этой суматохе могло найтись что-то, что расскажет нам о дяде Рори и о том, почему папа всегда был так уверен, что его брат все еще жив.
  
  Но, насколько мы знали, он тоже умер на обочине.
  
  
  * * *
  
  
  Дядя Хэмиш повернулся ко мне. "Поклянись, что он был еще жив". Он кивнул, хмуро глядя на меня. Я подняла брови, чувствуя, как внутри у меня все похолодело. Хэмиш снова кивнул. "Все еще жив; он что-то сказал мне. Клянусь, Кеннет сказал: "Видишь? " Хэмиш покачал головой. "Сказал это мне; сказал: "Видишь? не открывая глаз". Он опустил взгляд на свои вращающиеся пальцы. Его хмурый взгляд, казалось, остановил их. "Это было то, что он сказал; и это было так ... неправильно; говорить такие глупые вещи, что я подумала, что мне, должно быть, только показалось, что я это услышала, но я уверена, это то, что он сказал. "Видишь? " Дядя Хэмиш покачал головой. "Видишь? " Он продолжал качать головой. "Видишь? " Он повернулся ко мне. "Ты можешь поверить в это, Прентис?"
  
  Он снова отвернулся, прежде чем я успела придумать, что сказать. "Видишь? " - повторил он, обращаясь к подносу с испорченной головоломкой, и снова покачал головой. "Видишь? .
  
  "Извините меня". Мама встала и, плача, вышла из комнаты.
  
  Хэмиш уставился на картонную головоломку. Тетя Антония сидела в изножье кровати, уставившись пустыми глазами на своего молчаливого мужа. Поднос в ногах дяди Хэмиша начал вибрировать. Я видел, как дрожит одеяло на бедрах дяди Хэмиша. Кровать начала скрипеть. Мой дядя в ужасе уставился на поднос у себя на коленях, наблюдая, как маленькие серые кусочки перевернутой головоломки перемещаются по вибрирующей поверхности подноса, постепенно собираясь у одного края.
  
  Спазмы в ногах дяди Хэмиша, казалось, становились все сильнее; чашка чая, которую я поставил на прикроватный столик возле правого локтя, покрылась концентрическими волнами. Я вдруг вспомнил сцену из фильма "Невероятное преобладание Бонкинга", когда танки входят в Прагу. Дядя Хэмиш издал странный жалобный звук; тетя Тон похлопала его по ногам под одеялом и поднялась с края кровати.
  
  "Я принесу тебе таблетки, дорогая".
  
  Она вышла из комнаты. Хэмиш повернулся ко мне, теперь все его тело тряслось, головоломка на подносе начала распадаться, когда поднос подпрыгивал под ним. "Ревнуешь", - прохрипел Хэмиш сквозь стиснутые зубы. "Ревнуешь, подмастерье; ревнуешь! Ревнуешь! Ревнивый боже! Ревнуешь!"
  
  Я медленно встал, похлопал его по дрожащим рукам и улыбнулся.
  
  
  * * *
  
  
  У меня всегда была фантазия, что после того, как дядя Рори одолжил мотоцикл своего соседа Энди и уехал на закат, он где-то разбился, возможно, по дороге в Галланах; съехал с дороги и упал в какой—то овраг, в который никто не заглядывал последние десять лет, или — что, я полагаю, более вероятно - рухнул в воду, и прямо под волнами Лох-Ломонда, или Лох-Лонга, или Лох-Файна лежит Suzuki 185 GT, его водитель каким-то образом запутался в нем, превратившись к настоящему времени в скелет в одолженной коже , где-то под водой, возможно, между этим местом и Глазго; и мы все проходим мимо него каждый раз, когда отправьтесь в путешествие, возможно, всего в нескольких десятках метров от него, и, очень возможно, вы никогда об этом не узнаете.
  
  Я знаю, что папа, который действительно предполагал, что Рори направлялся сюда, несколько раз проезжал по дороге в Глазго, сразу после того, как Энди, а затем Дженис подняли тревогу, высматривая какие-нибудь признаки аварии, занос, поврежденный забор или стену, всегда задаваясь вопросом, не лежит ли его брат без сознания или парализованный где-нибудь в поле или канаве, невидимый с дороги… Но все, что он когда-либо находил, были дорожные конусы, разнообразный мусор и случайные трупы овец или оленей.
  
  Неважно; ни папа, ни полиция так и не нашли никаких следов Рори или мотоцикла. Не было обнаружено неопознанных тел, которые могли бы принадлежать ему, и ни в одну больницу не поступали неизвестные жертвы комы, подходящие под его описание.
  
  Я не думаю, что кто-то из нас когда-либо упоминал о самоубийстве, но я, по крайней мере, рассматривал возможность того, что он покончил с собой. В конце концов, Рори был в депрессии; его единственным успехом стала книга о путешествиях, написанная десятилетием ранее, и все остальное, что он пробовал с тех пор, не соответствовало этому; недавно ему не удалось стать телеведущим — работа, которую он считал ниже своего достоинства, но которая была ему нужна ради денег (и поэтому он был еще более раздосадован, когда его не выбрали) — и, возможно, он, наконец, признался себе, что никогда не напишет свой грандиозный опус…
  
  Черт возьми, в его жизни просто не было ничего особенного; люди убивают себя по более скромным причинам.
  
  Я подсчитал, что шансы на то, что он окажется где-нибудь под волнами, значительно возросли, если бы он покончил с собой; он мог выбрать место, чтобы врезаться прямо в стену или аварийный барьер, возможно, на вершине утеса. Может быть где угодно. Я мог бы назвать несколько мест дальше на север в Высокогорье, которые были бы идеальными. Если бы он как-нибудь привязал себя к байку…
  
  Но зачем вообще было прилагать усилия для этого? Дело было не в какой-то крупной страховой сумме или какой-то забавной истории с завещаниями или семейными деньгами. После смерти дедушки Рори унаследовал некоторый капитал, который находился в доверительном управлении до восемнадцати лет; он потратил его, путешествуя по Индии в первый раз, затем жил на успех "Ловушек" и — позже — на уменьшающиеся авансы и журналистские заказы, которые получал после этого. Когда он исчез, у него был небольшой овердрафт.
  
  Возможно, его убили. Я думал об этом много лет назад, даже в тот вечер, когда мы узнали, что он пропал. Я играл на берегу озера Лох-Гейр с Хелен и Дианой Эрвилл, а когда мы вернулись на чай, во дворе дома стояла полицейская машина.
  
  Полицейская машина! Помню, как я думал, приходя в восторг.
  
  Конечно, в моих фантазиях я был тем, кто обнаружил злобного убийцу Рори и привлек его к ответственности, или сражался с ним и наблюдал, как он падает со скалы, или в комбайн, или под паровой каток, или что-то еще.
  
  Только я не мог понять, что у кого-то был серьезный мотив. Мне пришло в голову, что это может быть как-то связано с дорогой Ворона; кто-то хотел украсть идею и убрать Рори с дороги, но красть было особо нечего. Заметки и стихи; вау.
  
  Я встал на безмолвный бетонный блок и отряхнул руки. Исчезающие облака были цвета засохшей крови на небе, ставшем почти фиолетовым. Появлялось все больше звезд. Над головой вспыхнул розовый инверсионный след - самолет направлялся в Америку. Я посмотрел на часы; мне нужно было идти. Я сказал маме, что вернусь к ужину примерно через час. В тот вечер мы ожидали Льюиса и Верити; они прилетали из Лондона, где работал Льюис, и должны были взять напрокат машину в Глазго. Они могли вернуться, когда я вернусь.
  
  
  * * *
  
  
  "Не следовало упоминать тебя", - сказал дядя Хэмиш, когда я шла к двери в полутемную спальню. Я обернулась. Он все еще дрожал. Мне было больно смотреть на него, как больно слышать скрежет ногтей по классной доске. "Не следовало ничего говорить о тебе, Прентис", - сказал он, слова со свистом вырывались сквозь его стиснутые зубы. Я слышала шаги тети Тон, поднимающейся по лестнице в холле снаружи. "Не следовало говорить, Прентис, не следовало говорить".
  
  "Что сказал, дядя?" Спросил я, взявшись за ручку двери.
  
  "Что ты был ближе ко мне; что я завоевал тебя, спас от его языческой веры!" Глаза дяди Хэмиша смотрели на меня с дрожащего пепельно-серого лица.
  
  Я кивнула и улыбнулась ему. "Ну что ж", - сказала я. Дверь открылась, и я отошла с пути тети Тон, неся таблетки и стакан воды. "Увидимся завтра, подмастерье", - прошептала она мне. Она похлопала меня по руке. "Спасибо".
  
  "Все в порядке. Увидимся завтра, тетя Тон".
  
  Выйдя на лестничную площадку, я посмотрела вниз, туда, где у входной двери стояла моя мама, надевая куртку. Я прислонился спиной к закрытой двери спальни всего на секунду и, не глядя ни на что конкретно, очень тихо сказал себе: "Видишь?"
  
  
  * * *
  
  
  Я подошел к краю бетонного куба со стороны суши и повернулся лицом к остаткам заката, пытаясь понять, что я буду чувствовать, снова увидев Льюиса и Верити, после того, как я так вел себя на Новый год. Но как я ни старался, я не мог найти ни следа страха или ревности; я даже с нетерпением ждал встречи с ними снова. Что-то от холодности, которая овладела мной в последние несколько дней, казалось, распространилось на то, что я чувствовал к Верити. Казалось, что вся моя ревнивая страсть рассеялась, как облака над головой.
  
  Я подумал о том, чтобы спрыгнуть на пляж, но это могло привести к еще одной семейной трагедии, поэтому я спустился, дошел до конца мелководного залива и направился по траве вдоль берега берна, направляясь обратно в Галланах сквозь спокойные летние сумерки.
  
  
  * * *
  
  
  ... Он также рассказал нам о растениях на островах; о том, что открытый, великолепный махайр, расположенный между дюнами и возделываемой землей, был головокружительно богат цветами, потому что это было место, где кислый торф и щелочные пески создавали нейтральную почву, где больше растений могло расти на солнце. И просто названия этих растений были восхитительны, почти литанией: болотный самфир, перламутровка лежачая, шпорник песчаный, бражник осенний, льнянка лекарственная, вика почечная, германдер скороспелый, орех остролистный, морская селезенка; очанка.
  
  Мы узнали о людях, которые сделали Шотландию своим домом: охотниках-собирателях восемь или девять тысяч лет назад, кочевниках, бродивших по единственному большому лесу и выслеживавших оленей, или разбив лагерь на берегу моря и оставив для нас только груды ракушек; первых фермерах, которые несколько тысячелетий спустя только начали расчищать землю от густого лесного покрова ; людях неолита, которые построили гробницу Мэз Хоу до того, как были построены пирамиды, и каменный круг в Калланише перед Стоунхенджем, тысячелетней давности. лето третьего тысячелетия; затем пришли люди бронзового и железного веков, викинги и пикты, римляне и кельты, шотландцы, англы и саксы, которые все нашли свой путь в этот маленький уголок Северной Европы, находящийся на границе с океаном, и оставили на этом месте свои собственные следы; сами безлесные склоны, дороги и стены, пирамиды из камней и форты, гробницы, стоячие камни, южные линии, ущелья, фермы, дома и церкви; а также нефтеперерабатывающие заводы, атомные электростанции и ракетные полигоны.
  
  Он сочинял истории о тайной горе и затонувшем в песке лесу, наводнении, превратившемся в дерево, торфе-зомби и каменных существах, которые добывали воздух. Иногда место или сюжет рассказа имеют под собой какую-то фактическую основу; тайная гора была настоящим холмом, на котором рос цветок, который больше нигде в мире не рос. Действительно, были сильные штормы, которые сдвинули целые гряды песчаных дюн вглубь страны, затопив леса и деревни… И торф не был мертвым, кислотность окружающих скал, холодный атлантический воздух и вероятные дожди препятствовали разложению трупов мертвых растений.
  
  Другие истории были чистой фантазией, я думаю, результатом каких-то детских качеств в нем. Если вы посмотрите на некоторые группы деревьев издалека, особенно в долине, и когда они полностью покрыты листвой, они действительно будут похожи на огромные бурлящие потоки зеленой воды, вырывающиеся из глубин земли и каким-то образом замерзающие. Там была какая-то визуальная наивность, граничащая с галлюциногенностью, но я бы сказал, что это создавало искаженный визуальный смысл. Магмиты — люди, которые жили в мантии земли, под земной корой, и которые добывали воздух так же, как мы добывали нефть, — должно быть, просто понравились той его части, которая любила все переворачивать. Противоположности и образы завораживали его, будоражили; магия внушала ему абсурд.
  
  Я думаю, дядя Рори отдал бы почти все, чтобы прикоснуться к пышной серьезности этого источника.
  
  Рассказывая нам прямо или через свои истории, мой отец учил нас, что в основе вещей, как правило, лежит огонь, и что перемены — единственная константа, и что мы, как и все остальные, являемся самыми важными людьми во вселенной, но совершенно не имеющими значения, зависимыми, и что личности важнее своих институтов, и что люди есть люди, почти везде одинаковые, и когда кажется, что они совершают глупые или злые поступки, часто вам не рассказывают всю историю, но иногда люди так и делают ведут себя плохо, обычно потому, что ими овладела какая-то идея и дала им повод считать других людей бесполезными (или плохими), и это тоже было частью нас самих, как биологического вида, и не всегда было возможно понять, что ты прав, а они ошибаются, но важно было продолжать пытаться выяснить и всегда смотреть правде в глаза. Потому что правда имела значение.
  
  Я полагаю, мы все хотим передать наши убеждения; они кажутся даже более нашими собственными, чем гены, которые мы передаем ... но, возможно, они тоже в значительной степени передаются по наследству, даже если иногда то, что вы наследуете, является полной противоположностью — перевернутым образом того, что было задумано.
  
  Иногда мне казалось, что он пытается промыть нам мозги; что он хотел, чтобы мы были его копиями, думали так, как думал он, делали то, что сделал бы он, как будто это помогло бы ему обмануть смерть, каким-то образом сделать его менее смертным. Тогда все его притчи и законы казались манией величия, а его аргументированная уверенность - догмой.
  
  Иногда он казался по-настоящему альтруистичным, и иногда мне казалось, что я ощущаю в нем что-то вроде отчаяния, он изо всех сил старался подготовить нас как можно лучше к превратностям судьбы, в то время как мир менялся вокруг нас так быстро, что некоторые из его идей и теорий, которые казались такими важными для него в его жизни и такими важными для того, чтобы мы, в свою очередь, узнали об этом, становились неактуальными; оказывались неверными или просто оказывались не такими уж важными в конце концов.
  
  Моя мать была другой и всегда была такой. Я не думаю, что она когда-либо по-настоящему устанавливала закон подобным образом, ни разу; она просто шла своим чередом. Мы знали, что нас любят, и мы знали, когда что-то из того, что мы сделали, вызывало неодобрение, но она учила нас своим примером и позволяла нам совершать ошибки. Единственная идея, в которой, как мне кажется, ее можно было обвинить в попытке вложить в наши головы, - это долгожданное осознание того, что, что бы с нами ни случилось, она будет рядом.
  
  Я не уверен, что в конечном итоге это не был более эффективный метод и — по—своему - более уверенный.
  
  
  * * *
  
  
  Через полчаса после того, как я покинул постпостмодернистский бетонный квартал Даррена, я стоял в сумерках под бурым холмом Бак-Хром, наконец-то в пределах видимости трассы, огней деревни Слокавуллин подо мной, восточной окраины Галланаха в тонкой сетке оранжевых искр справа от меня, главной дороги на Обан и север, усеянной белыми, оранжевыми и красными огнями, и темного ландшафта внизу, полного мягких неровностей, усеянного пирамидами из камней, обозначенных чашами и кольцами. камни, курганы и древние крепости.
  
  Все боги фальшивы, подумал я. Сама вера - это идолопоклонство.
  
  Я вглядывался в эту древнюю, загроможденную темноту, размышляя.
  
  
  ГЛАВА 14
  
  
  В любом случае, братан, как дела? Льюис медленно и обдуманно покачал головой. Он поднял свой стакан с виски и изучил его с близкого расстояния, фокусируясь с подчеркнутой осторожностью, одним глазом за раз. У меня сложилось впечатление, что он пытался запечатлеть образ стакана в своей памяти, чтобы на следующее утро определить, кто виноват в случившемся. В тот момент я был так пьян, что это действительно показалось мне довольно разумной идеей, и я, вероятно, попытался бы сделать то же самое сам, если бы думал, что хотя бы отдаленно способен координировать свои руки, глаза и мозг в такой степени. Единственная причина, по которой я мог держать руку и рот для питья примерно в одном и том же месте примерно в одно и то же время на данном этапе вечера, заключалась в том, что я так много практиковался в этом в последнее время. И даже эта сравнительно простая система больше не работала на сто процентов; я уже дважды промахнулся мимо рта и пролил небольшое количество виски на подбородок и рубашку. Тем не менее, я выдержал это с достоинством.
  
  Льюис выглядел так, словно собирался уснуть. Либо это, либо превосходный интеллект, заключенный в стакане виски, загипнотизировал его. Я знал, в чем проблема.
  
  "Льюис?" - Спросил я.
  
  "Что— что?" - он растерянно посмотрел на меня.
  
  "Я тут говорил", - сказал я. "Как дела?"
  
  "О", - сказал он и вздохнул. "Я не знаю". Он нахмурился. "Верити сказала мне только вчера… она сказала: "Льюис, я не думаю, что мы больше понимаем друг друга ».
  
  "Что ты сказал?" Я осторожно потягивал виски.
  
  "Я спросил:"Что ты имеешь в виду?" Льюис зарычал.
  
  Затем он расхохотался. Должно быть, это был заразительный смех, потому что я тоже начал смеяться, а потом мы смеялись оба, но мы не могли быть настолько пьяны, потому что не переборщили. Через пять минут — ну, может быть, через десять, абсолютный максимум — мы почти совсем перестали смеяться.
  
  "Правда?" Спросила я, вытирая глаза.
  
  Льюис покачал головой. "Нет, конечно, нет. На самом деле все ... было просто великолепно".
  
  "Хорошо", - сказал я и выпил. Я тоже это имел в виду, но даже когда понял, что говорю серьезно, подумал: а, это всего лишь выпивка. Утром мне будет хуже. Тем не менее, я посмотрел на Льюиса и сказал: "Думаю, мне лучше".
  
  "Лучше...?" Начал Льюис, хихикая.
  
  "Лучше, чем ... вчера, мистер Креозот?" Я начал смеяться.
  
  "Лучше принеси ведро" — взвыл Льюис, но не смог закончить фразу, потому что к тому времени мы уже лежали на полу. Я смеялся до боли в ушах.
  
  
  * * *
  
  
  Я стоял под лиственницами под дождем, держа зонтик, одетый в килт и чувствуя себя немного неловко. За последние несколько недель деревья, с которых капало, пожелтели и сбросили хвою, превратив землю под ними в тускло сияющую блондинку, которая казалась тонированным зеркалом на фоне пепельно-яркого неба, затянутого тучами. Я дотронулся до простого черного обелиска, скользкого и холодного под пронизывающим октябрьским дождем. Позади меня шум из шатра — нарастающий хор щебечущих голосов — медленно заглушал стук моросящего дождя, падавшего сквозь ветки наверху на размокшую землю; оживленное, жужжащее общее возбуждение вытесняло то, что одинокая душа воспринимала как своего рода безмятежный мрак.
  
  Что за парень? Подумал я. Что Эш собирается мне показать; кто? (И уже подумал, что мог бы догадаться.) Черт, мне не понравилось, как это звучит.
  
  Дождь усилился, и я слушала, как он барабанит по натянутой черной коже зонта, вспоминая, вспоминая.
  
  
  * * *
  
  
  "Помнишь игру на реке?"
  
  "Помнишь игру "Черная река"?"
  
  "Ha!"
  
  Мы копали папину могилу, по пояс зарывшись в плодородную черную землю Лохгейра, частично скрытую от дома густыми кустами роди и высокими зарослями диких роз. Джимми Террок, муниципальный рабочий, присланный с муниципального кладбища официально вырыть могилу, и который в школе учился в одном классе с Льюисом, сидел, прислонившись к колесу своего миниатюрного землеройного агрегата, сложив руки на груди, откинув голову назад, открыв рот, и храпел. В то утро за завтраком мы с Льюисом решили, что выкопаем яму сами. По крайней мере, это отвлекло бы наши мысли от похмелья, которое было промышленной силой.
  
  Игру "Река" папа придумал сам. Он сделал это для нас с Льюисом. Первая версия была набросана в большом альбоме для рисования, пока он возился с правилами. Когда он был доволен всем этим, он купил большой кусок белого картона у рекламной компании в Глазго, нарисовал игровую поверхность, покрасил ее, сбрыз лаком и обклеил доску черной лентой. Он купил различные наборы Lego и сделал из них корабли и грузы. Правила были напечатаны на машинке, карточки - на этикетках, и они были наклеены на обратную сторону обычных игральных карт. Результат был представлен нам как своего рода дополнительный подарок, который мы с Льюисом разделили на Рождество 1981 года. Джеймс был еще немного молод; он бы только жевал корабли и давился грузами.
  
  Льюис, который попросил и получил телевизор в свою комнату и новый плеер, имел любезность выразить благодарность. Я все еще праздновал, что наконец-то сломил папино сопротивление наличию компьютера в доме, и поэтому был слишком занят, пиная pixel и инсценируя атаку имперских AT-ATs на снежные траншеи повстанцев, чтобы потрудиться уделить больше, чем самый беглый взгляд на то, что было, когда все было сказано и сделано, куском дилетантски раскрашенного картона, горсткой немоторизованных и очень простых деталей Lego, несколькими фальсифицированные карточки и что-то подозрительно похожее на экзаменационную работу. "Да, отлично, пап. У тебя есть еще батарейки PP9 для этой маленькой машинки? Тот, кто вышел из вашего калькулятора, просуществовал недолго ", - было примерно таким же энтузиазмом, какой я испытывал по поводу игры на протяжении большей части праздничного периода.
  
  Позже я соизволил поиграть.
  
  Игра The River была основана на торговле; папа хотел что-то, что отвлекло бы нас от всех военных игр, в которые мы с Льюисом играли: солдаты с нашими друзьями в лесу, сражения с нашими игрушками, войны на компьютерах друзей. Он действительно хотел чего-то некапиталистического, а также невоенного, но игра на ривере должна была стать лишь его первой попыткой; он сказал нам, что будет работать над чем—то гораздо более подходящим, как только у него появится свободное время. Сначала он посмотрит, понравилась ли нам игра на реке.
  
  У вас было два или три корабля; вы плыли на них из порта на одной стороне доски в порт на другой стороне через то, что было либо большим озером, усеянным островами, либо участком территории с огромным количеством извивающихся водных путей, в зависимости от того, как вы предпочитали на это смотреть. Вы забирали груз во втором порту и плыли обратно. Когда вы возвращались в порт приписки, груз стоил определенную сумму, и на эти деньги вы могли купить больше кораблей, настроенных по скорости или вместимости. Существовало по меньшей мере полдюжины основных маршрутов из одного порта в другой, и, по сути, чем короче маршрут, тем он опаснее; там были водовороты, каналы, подверженные камнепадам, участки реки, где песчаные отмели постоянно менялись, и так далее. Погода могла меняться каждые несколько переездов, и от этого зависела стоимость различных видов груза… О, что решили взять с собой ваши оппоненты, какая была погода, была ли в названии месяца буква «р"; я не могу вспомнить всего этого.
  
  Это была довольно забавная игра, слегка затягивающая, с разумным балансом мастерства и удачи, и в конце концов мы с Льюисом привлекли к ней немало наших друзей, но, по правде говоря, она значительно улучшилась, когда Льюис — с моей помощью — разработал дополнительный набор правил, который позволяет вам строить военные корабли!
  
  Мы играли в эту игру неделями, пока однажды дождливым майским днем папа не застукал нас за ней в оранжерее и не спросил, как получилось, что все эти корабли со смешными разноцветными грузами стоят так близко друг к другу и окружены обломками, где нет никакой опасности.
  
  Упс.
  
  Мы назвали это игрой "Черная река" (папа даже возражал против названия). Он работал над новой улучшенной версией оригинальной игры, которая предполагала использование части денег для строительства железных дорог по всем направлениям; вы прокладывали пути, возводили мосты, рыли туннели, справлялись с камнепадами, болотами и непокорными землевладельцами, и тот, кто первым закончит свою железную дорогу, по сути, становился победителем. Но он прекратил работу над этим усовершенствованием, когда обнаружил, что мы разыгрываем яростно разрушительные морские сражения на его тщательно изготовленной доске. Однако он не забрал это. Я думаю, какое-то время он пытался разработать другую не боевую игру, которую, по его мнению, мы должны были превратить в боевую, но она так и осталась на стадии разработки и так и не увидела свет.
  
  Я на мгновение перестал копать, вытер пот со лба подолом своей футболки, которая лежала на земле в изголовье могилы. Я оперся на лопату, глядя на перевернутое лицо Джимми Террока, пока он храпел. Льюис на мгновение тоже перестал копать, тяжело дыша.
  
  Я сказал: "Однако мы разочаровали его, не так ли?" Льюис пожал плечами. Он достал из заднего кармана носовой платок и вытер лицо. "О, Прентис, брось; мальчики есть мальчики. Папа знал это".
  
  "Да, но он ожидал от нас большего".
  
  "Папы всегда так делают, это традиция. У нас получилось не так уж плохо".
  
  "Ни один из нас не справился в университете так хорошо, как он ожидал", - сказал я. Я сказал Льюису — хотя и не своей матери, — что был совершенно уверен, что провалил экзамены.
  
  "Ну, для начала, он не знал о тебе", - сказал Льюис, соскребая немного земли с лезвия своей лопаты. "И он был достаточно умен, чтобы понимать, что степень - это еще не все. Да ладно, мы не в тюрьме, мы не наркоманы и мы не молодые тори ". Он пошевелил бровями. "Это немалое достижение ".
  
  "Наверное", - сказал я и снова начал копать. (Жаль, что он упомянул тюрьму; еще одна вещь, о которой я не рассказал Льюису, - это то, что меня поймали за кражу в магазине. Не то чтобы я сел бы в тюрьму, но важна сама мысль.)
  
  Льюис продолжал копать. "Мы могли бы сделать хуже", - настаивал он.
  
  "Мы могли бы сделать лучше", - сказал я, выгребая очередную горку земли из ямы.
  
  Льюис некоторое время молчал, затем тихо спросил: "Лучше, чем ... вчера?"
  
  Я рассмеялся вопреки самому себе (и несмотря на могилу, и на свою ноющую голову, и на все еще разбитое сердце). "Заткнись, - сказал я, - пожалуйста".
  
  Льюис заткнись. Я наткнулся на другой корень роди и атаковал его ножовкой, затем снова взялся за лопату, сморгнул пот с глаз и отогнал пару мух.
  
  Льюис почти неслышно бормотал, копая: "Это всего лишь тонкая вафля ...»
  
  Некоторое время мы фыркали и хохотали, затем сделали перерыв для еще одного Ирн-Брю, сидя на краю могилы, свесив в нее ноги, а Джимми Террок все еще пребывал в блаженном состоянии — и вокальном — в стране кивков по ту сторону могилы перед нами.
  
  Я сделал большой глоток из бутылки, передал ее Льюису. Он допил, поморщился, посмотрел на бутылку. "Знаешь, я наконец понял, что мне напоминает эта дрянь", - сказал он и сильно рыгнул. Я последовал его примеру, превзойдя его звучную отрыжку, которая потревожила нескольких сонных ворон с ближайших деревьев и даже заставила Джимми Террока пошевелиться во сне.
  
  "Что?" Спросил я.
  
  "Жевательная резинка", - сказал Льюис, завинчивая крышку на бутылке и швыряя ее в траву рядом с муниципальным экскаватором.
  
  Я мудро кивнул. "Да, достаточно верно".
  
  Некоторое время мы сидели молча. Я смотрел на прыщавое лицо Джимми Террока с открытым ртом и его жидкие рыжие волосы. Его храп звучал так, словно кто-то вечно пытался завести плохо настроенную циркулярную пилу. Я некоторое время слушал его и наблюдал за парой мух, жужжащих вокруг, плотно, но сложно удерживаемых перед его ртом, как бы подначивая друг друга первыми заглянуть внутрь. Однако через некоторое время они прервались и занялись изучением грубого пейзажа в клетчатой рубашке Джимми. У меня разболелась голова. Если уж на то пошло, болело почти все. Ну что ж, раны, нанесенные самому себе.
  
  Джимми Террок продолжал храпеть, ничего не замечая.
  
  
  * * *
  
  
  Льюис и Верити приехали накануне вечером, через час после того, как я вернулась после посещения скульптуры Даррена на берегу моря на закате. Их самолет опоздал, и у них возникли проблемы с арендой машины, поэтому они прибыли почти на два часа позже, чем мы ожидали. Вместо того, чтобы звонить из аэропорта, Льюис взял напрокат мобильный телефон вместе с машиной, но когда они попытались им воспользоваться, он не сработал. В результате мы с мамой впали в настоящую панику, и я боялась смотреть новости: "... и мы только что получили сообщения об инциденте в аэропорту Глазго ... подробности все еще поступают ...»
  
  Я имею в виду, статистика говорит, что семейные трагедии не должны происходить в такой тесной последовательности, но, боже мой, это трогает, когда кто-то умирает так неожиданно, как папа. Внезапно все, кого ты знаешь, кажутся тебе уязвимыми, и ты боишься за них всех. Каждый телефонный звонок заставляет ваше сердце учащенно биться, в каждой поездке на машине, которую кто-либо совершает, вы хотите сказать: "О Боже, будь осторожен, не включай вторую передачу", - подумали ли вы о том, чтобы установить подушки безопасности, действительно ли ваше путешествие необходимо, будь осторожен, будь осторожен, будь осторожен… Итак, мы были там; мама и я сидели перед телевизором, на диване вместе, бок о бок, крепко держась за руки, даже не осознавая этого, и смотрели телевизор, но не воспринимали того, что смотрели, и боялись звука телефона, и ждали, ждали, когда на подъездной дорожке раздастся шум подъезжающей машины.
  
  Пока я не услышала это, не перепрыгнула через диван и не раздвинула шторы, и машина не остановилась, и Льюис, выходя, помахал мне рукой, и я крикнула: "Это они!" моей маме, которая улыбнулась, расслабилась и внезапно снова стала красивой.
  
  В холле состоялось крепкое треугольное объятие; затем мама увидела, что Верити стоит в дверях, нарочно очень долго снимая куртку и вешая ее; и так ее тоже втянули в потасовку, и я понял, что это был первый раз, когда я по-настоящему обнял ее, даже если это была всего лишь одна рука на ее стройных плечах. Все было в порядке.
  
  Затем зазвонил телефон. Мы с мамой подпрыгнули.
  
  Я понял. Мама отвела Льюиса и Верити в гостиную.
  
  "Алло?"
  
  "Привет!" - прокричал голос нескромно сильных пропорций. "С кем я разговариваю?" требовательно спросил раскатистый голос. Это была тетя Ильза. Мы оставили сообщение по единственному контактному адресу, который у нас был для нее, двумя днями ранее. Она была в Ладакхе, месте настолько удаленном от дорог, что потребовалось бы несколько международных аэропортов, крупный железнодорожный вокзал и значительные инвестиции в сеть восьмиполосных автомагистралей, чтобы придать ему статус "у черта на куличках".
  
  "Это Прентис, тетя Ильза". Произошла задержка со спутником. Я разговаривал с тем, что, как я подозревал, было единственной наземной спутниковой станцией между Исламабадом и Улан-Батором. На заднем плане было много шума; похоже, кричали люди, топал мул или что-то в этом роде.
  
  "Привет, Прентис", - проревела тетя Илза. "Как дела? Почему ты хотел, чтобы я позвонила?" Возможно, подумал я, она принимала стероиды, и все они попали в ее голосовые связки.
  
  "Я... там—»
  
  " — ello?"
  
  " — боюсь, у меня плохие новости".
  
  "Что? Тебе придется говорить громче, моя дорогая; владелец отеля проявляет непреклонность".
  
  "Это папа", - сказала я, думая, что мне лучше покончить с этим как можно быстрее. "Кеннет, твой брат. Боюсь, он мертв. Он умер три дня назад".
  
  "Боже милостивый! Что, черт возьми, случилось?" Тетя Ильза заурчала. Я услышал крики. Существо, похожее на мычание мула, зашлось в чем-то похожем на приступ кашля. "Мистер Гиббон!" - взревела тетя Ильза. "Вы приструните этого парня?"
  
  "В него ударила молния", - сказал я.
  
  "Молния?" Прогремела тетя Ильза.
  
  "Да".
  
  "Боже милостивый. Где он был? Он был на лодке? Или—»
  
  "Он был—»
  
  " — поле для гольфа? Мистер ... алло? У мистера Гиббона когда-то был друг, в которого ударила молния на поле для гольфа в Марбелье. Прямо в точку его замаха. Bu —»
  
  "Нет, он был—»
  
  " — конечно, это был утюг".
  
  "— карабкаюсь", - сказал я.
  
  " — номер семь, я думаю. Что?"
  
  "Он взбирался", - крикнул я. Я слышал, как на другом конце провода что-то напоминало драку. "Взбирался на церковь".
  
  "Церковь?" Спросила тетя Ильза.
  
  "Боюсь, что так. Послушай, тетя Ильза—»
  
  "Но его бы не увидели мертвым возле церкви!"
  
  Я оскалил зубы на телефон и зарычал. Моя тетя, бессознательная юмористка.
  
  "Боюсь, именно это и произошло", - сказала я так спокойно, как только могла. "Похороны завтра. Я не думаю, что ты сможешь прийти, не так ли?"
  
  Некоторое время слышался шум некоторого ладакхского замешательства, затем, фортиссимо: "Теперь мне придется оставить тебя, Льюис —»
  
  - Подмастерье, - выдохнула я сквозь стиснутые зубы.
  
  "— Наш як сбежал. Скажи своей матери, что мы мыслями с ней в—»
  
  И это был нисходящий канал "прощай".
  
  Я посмотрела на телефон. "Я не уверена, что у вас есть лишние деньги, тетя", - сказала я и с чувством облегчения положила трубку.
  
  "Мне нужно выпить", - сказал я себе. Я целеустремленно направился в гостиную.
  
  
  * * *
  
  
  Позже, в ночь перед похоронами, Льюис был ненамного благоразумнее меня; он лег спать на одну порцию виски раньше меня, оставив меня в гостиной одного около трех часов ночи.
  
  Мне тоже следовало уйти тогда, но я этого не сделал, так что я остался угрюмым и жалеющим себя, заново проживая еще один вечер в этой комнате, еще один вечер, связанный с выпивкой виски, - примерно год назад.
  
  "Но это несправедливо!"
  
  "Подмастерье, —»
  
  "И не говори мне, что жизнь несправедлива!"
  
  "О, подумай, сынок", - сказал папа, подавшись вперед на своем сиденье и сжимая стакан обеими руками. Его глаза встретились с моими; я опустила взгляд, уставившись на его отражение на кофейном столике со стеклянной столешницей между нами. "Справедливость - это то, что мы придумали", - сказал он. "Это идея. Вселенная не справедлива; она работает с помощью математики, физики, химии, биохимии… Вещи случаются; нужен ум, чтобы прийти и назвать их справедливыми или нет. "
  
  "И это все, не так ли?" Сказал я с горечью. "Он просто умирает, и больше ничего?" Я чувствовал, что дрожу от эмоций. Я изо всех сил старался не заплакать.
  
  "Это все, что он оставил после себя; искусство, в случае Даррена. Это больше, чем достается большинству. И вот каким люди его помнят. И там могли быть дети —»
  
  "Не очень вероятно в случае с Дарреном, не так ли?" Я усмехнулась, хватаясь за любую возможность, чтобы набрать хотя бы малейшее риторическое очко над моим отцом.
  
  Папа пожал плечами, уставившись в свой стакан с виски. "Даже так". Он выпил и посмотрел на меня поверх стакана. "Но остальное, - сказал он, - это просто клетки, молекулы, атомы. Как только электричество, химия перестают работать в твоем мозгу, все, больше ничего. Ты - история".
  
  "Это пораженчество! Это ограниченность!"
  
  Он покачал головой. "Нет. То, что ты предлагаешь, - сказал он, слегка заплетаясь. Он указал на меня пальцем. "Ты слишком напуган, чтобы признать, насколько велико все остальное, каковы масштабы Вселенной по сравнению с нашей; расстояние и время. Вы не можете принять это по отдельности, мы микроскопичны; здесь на мгновение. Возможно, мы движемся к лучшему, но никаких гарантий. Проблема в том, что люди не могут поверить, что они не в центре событий, поэтому они придумывают все эти жалкие истории о Боге, жизни после смерти и жизни до рождения, но это трусость. Явная трусость. И поскольку это продукт трусости, оно пропагандирует ее; "Господь - мой пастырь". Огромное, блядь, спасибо. Так что мы должны жить как овцы. Трусость и жестокость. Но все в порядке, потому что мы выполняем работу Господа. К черту силикоз, спускайся в шахту и работай, ниггер! Черт возьми; конечно, мы освежевали ее заживо и бросили в солянку, но мы делали это только для того, чтобы спасти ее душу. Господи боже, дай мне эту старую религию времен и первородный грех. Еще один ребенок на погибель… Черт; первородный грех? Какой больной придурок это придумал? "
  
  Папа осушил свой стакан и поставил его на стеклянный столик между нами. "Пожалей себя, потому что твой друг мертв, если хочешь, Прентис", - сказал он, внезапно став спокойным и трезвым. "Но не пытайся приукрасить это тем, что должно быть метафизическим страхом; это также известно как суеверное дерьмо, и тебя воспитывали не для того, чтобы говорить на этом языке".
  
  "Ну, спасибо за гребаную цензуру, пап!" Заорал я. Я вскочил и со стуком поставил свой стакан. Столешница треснула; один большой изъян пересекал стол, глубокий, зеленый и не совсем прямой, как тусклая шелковая лента, каким-то образом внезапно застрявшая в толстом стекле, от одного края стола до другого, почти под нашими бокалами.
  
  Папа уставился на нее, затем фыркнул, посмеиваясь. "Эй, да! Символ". Он мрачно покачал головой, бормоча, откидываясь на спинку стула: "Ненавижу этих ублюдков".
  
  Я колебался, глядя на треснувшее стекло, инстинкт — или тренировка - подсказывал мне извиниться, но затем сделал то, что намеревался сделать, и выбежал из комнаты.
  
  "Просто отвали, пап", - сказал я, прежде чем захлопнуть дверь.
  
  Он поднял глаза, поджал губы и кивнул, как будто я попросила его вспомнить и выключить свет, прежде чем он ляжет спать. "Да, хорошо". Он махнул рукой. "Ночь".
  
  Я лежал в постели, кипя от злости, думая обо всех умных вещах, которые мне следовало сказать, пока не провалился в беспокойный сон. Я проснулся рано и уехал до того, как кто-либо еще проснулся, отвозя свое похмелье обратно в Глазго и крича на фургоны, которые попадались мне на пути, и это был последний значимый, полный и откровенный обмен мнениями с моим отцом, который у меня когда-либо был.
  
  
  * * *
  
  
  "Лучше бы он не умирал прямо сейчас", - сказал я. Я не смотрел на Льюиса. Я все еще смотрел на Джимми Терро, спящего, прислонившись к колесу своего экскаватора "Каунсил диггер". "Хотел бы я— Хотел бы я, чтобы мы снова начали разговаривать". Одна из двух мух, исследующих хлопковый ландшафт рубашки Джимми, внезапно с жужжанием поднялась к его лбу. Его храп помолчал, затем продолжил. "Это было так глупо". Я покачал головой. "Я был таким глупым".
  
  "Да", - сказал Льюис немного погодя. "Что ж, так оно и есть, Прентис. Тебе не следовало знать". Я услышал, как Льюис вздохнул. Было кое-что, о чем я тоже жалел, что не сказал ему. Мог бы сказать по телефону в конце прошлой недели. "
  
  Я посмотрел на Льюиса. "О, да?"
  
  Льюис выглядел неловко. Он скрестил руки на груди и прикусил нижнюю губу. Он взглянул на меня. "Ты действительно был так… ну, знаешь; увлечен Верити? Я имею в виду; правда ли это?"
  
  Я постучал пятками по краям могилы, проверил пару древесных корней, которые нам нужно было разгрести, прежде чем копать глубже. Я пожал плечами. "Ах, я полагаю, это было просто увлечение. Я имею в виду, ты знаешь, она всегда будет мне нравиться, но… все это на Новый год ... это было ... ну, отчасти из-за выпивки, но ... в основном просто соперничество между братьями и сестрами; ревность между братьями и сестрами, - сказала я. Мы оба ухмыльнулись. Он все еще выглядел неловко. На этот раз, вместо того чтобы посасывать нижнюю губу, он прикусил верхнюю.
  
  Я знал, вот так просто.
  
  "Ты выходишь замуж", - сказала я, сглотнув.
  
  Льюис посмотрел на меня широко раскрытыми глазами. "Она беременна?" Я выпалил контральто.
  
  У Льюиса отвисла челюсть. Он быстро закрыл ее. Он вытер лицо носовым платком; в его бровях и глазах отразилось удивление.
  
  "Хм, и то, и другое", - сказал он. "Почти наверняка". Он вытер яму носовым платком, но вода не потекла (и все же мы оставили бы изрядное количество пота на могиле нашего отца).
  
  Льюис кивнул, и его улыбка была мимолетной, неуверенной. Я не видел его таким неуверенным в себе с тех пор, как ему было шестнадцать, и я почти убедил его, что Восстание боксеров было связано с трусами.
  
  "Фуф", - сказал я.
  
  Казалось таким же подходящим, как и все остальное. Я уставился на Джимми Террока, моргая.
  
  Льюис что-то щелкнул ртом. Он прочистил горло. "По правде говоря, это было не совсем запланировано, но… ну; я имею в виду, мы оба, понимаешь; хотим этого, так что… И, ну, ты знаешь, как я отношусь к браку и всему подобному, но… К черту все, это просто упрощает жизнь ".
  
  Его голос звучал почти извиняющимся тоном.
  
  Я покачал головой и, повернувшись к нему с широкой улыбкой, сказал: "Ты полный ублюдок". Я упер руки в бедра. Он выглядел обеспокоенным, но, думаю, моя усмешка, должно быть, выглядела искренней. "Ты полный, законченный и бесповоротный ублюдок; Я ненавижу тебя", - сказала я ему. "Но я надеюсь, что ты отвратительно счастлив". Я поколебалась, совсем немного, потом обняла его. "Непристойно счастлив", - сказал я. Возможно, я бы заплакал, но к тому моменту я был изрядно выплакан.
  
  "Чувак". - выдохнул он мне в плечо. "Я не знал, как ты это воспримешь".
  
  "В шею", - сказала я, отталкивая его. "Сказал маме?"
  
  "Хотел подождать до окончания похорон. Имей в виду, я тоже собирался подождать до тех пор, чтобы рассказать тебе, так что, возможно, Верити проболтается прямо сейчас ".
  
  "Так когда же большое событие?"
  
  "Которая из них?" Льюис улыбнулся; по-моему, смущенно. Он пожал плечами. "Мы думали, октябрь, а спрог думает, март".
  
  Я испускаю долгий, прерывистый вздох, голова немного кружится. "Женитьба, да?" Сказала я, снова качая головой. Я оглядел его с ног до головы, приподняв бровь. "Думаешь, тебе это понравится?"
  
  Льюис ухмыльнулся. "Как лемминг к воде".
  
  Я рассмеялся. В конце концов я засмеялся так громко, что разбудил Джимми Терро, который смотрел на меня — сидящего на краю могилы моего отца в день его похорон и заливающегося хохотом, способным разбудить живых, — с нескрываемым ужасом.
  
  Как лемминг к воде. Льюис не хуже меня знал, что оклеветанные маленькие жукеры отлично плавают.
  
  
  * * *
  
  
  Джеймс вернулся около полудня. Он был ... ну, довольно расстроен, и вся хрупкая защита, которую мама, Льюис и я выстраивали последние несколько дней — мы с Льюисом шутили, мама молчала и была занята — рухнула. Джеймс, казалось, винил отца, винил нас, винил всех. Он был уродлив от гнева и походил на мчащийся подвесной мотор в маленьком спокойном пруду, который мы пытались создать; дом казался адским, и мы все начали огрызаться друг на друга. Снаружи, в задней части сада, было слышно, как муниципальный экскаватор выкапывает оставшуюся часть ямы. Двигатель ревел вверх и вниз; это звучало как храп машины. Джеймс пожелал нам всем смерти, побежал в свою комнату и захлопнул дверь. Для меня было облегчением вернуться в the grave и помочь Джимми Терроку нанести последние штрихи.
  
  Затем пришло время принять душ, переодеться и дождаться катафалка и скорбящих. Похороны были соответственно мрачными, несмотря на солнце и теплый ветерок. Слова, сказанные Льюисом над могилой, звучали неловко и вымученно. Мама была белой как бумага. Джеймс встал, скривив рот, разъяренный; он зашагал прочь, как только гроб коснулся дна могилы. Я насыпал немного земли на светлое дерево крышки, положив туда немного того, что я помогал выкапывать.
  
  Но это прошло, и люди, которые пришли — добрая сотня или больше — были добры. Потом мы были заняты в доме, кормили и поили их, и это тоже прошло.
  
  
  * * *
  
  
  Мой старший брат и его суженая попросили меня быть их шафером на следующий день после похорон отца. Я спал урывками, обдумывая эту идею, но в конце концов согласился. Между двумя семьями уже была достигнута договоренность о том, что свадьба состоится в Лохгейре. Льюис и Верити остались еще на день после этого, а затем уехали обратно в Лондон, чтобы Льюис мог возобновить свои концерты. Ему было почти стыдно, когда я увидел его в следующий раз, когда он признался, что никто не думал, что его манера держаться хоть немного изменилась; после смерти папы он был таким же на сцене, каким был раньше. Единственное, что он изменил, это то, что перестал рассказывать анекдот о дяде, который погиб под лавиной на сухом лыжном склоне.
  
  Я сказал ему не беспокоиться об этом; на сцене нужно быть другим человеком. Человек, которым он был там, наверху, изменится, только если он расскажет историю о смерти отца. Возможно, когда-нибудь рутина, основанная на идее атеиста, пораженного молнией во время восхождения на церковную башню, станет для него терапевтической.
  
  У Льюиса хватило порядочности прийти в ужас от этой идеи.
  
  Мы с мамой просмотрели папины бумаги и смогли, после обучения Эшли, работать на компьютере и получать доступ к информации, которая на нем хранилась.
  
  Папино завещание, написанное в момент смерти бабушки Марго, обнаружилось в сейфе, спрятанном под половицами в кабинете. Сейф не был большим секретом; мы все знали о нем. Это было просто что-то, что усложняло работу любого взломщика. Мама уже видела завещание, когда открывала сейф на следующее утро после смерти папы в компании одной из своих деревенских подруг. Она просмотрела только первый абзац, который подтверждал, что папа хотел быть похороненным на территории дома. Она была слишком расстроена, чтобы больше на это смотреть, и засунула завещание обратно под пол.
  
  Итак, мы снова открыли сейф, разделили бумаги, заняли каждый стол и посмотрели, что у нас есть. Мама отдала стопку с завещанием мне. Я прочел ее первым, и мое сердце упало после того, как я быстро просмотрел ее и добрался до конца.
  
  "О нет", - сказал я.
  
  "Что случилось?" спросила она от главного стола перед окном.
  
  "Это завещание", - сказал я, переворачивая его, снова просматривая последнюю часть, перелистывая страницу, но по-прежнему не находя того, что искал. "Оно не было засвидетельствовано или что-то в этом роде".
  
  Мама подошла и встала у меня за спиной. Нахмурившись, она взяла у меня четыре листа, исписанных от руки. Ее кожа была бледной, а глаза казались темными. На ней были черные джинсы и темно-синяя рубашка, а ее волосы были перевязаны сзади голубой лентой. Она вернула мне завещание. "Я думаю, все в порядке", - медленно произнесла она. Она кивнула. "Я позвоню Блоуку, чтобы убедиться. Ему все равно нужно будет взглянуть на это". Она снова кивнула, вернулась на свое место и начала читать бумаги, которые лежали перед ней. Затем она посмотрела на меня. "Ты позвонишь ему, хорошо?"
  
  "Хорошо", - сказал я и наблюдал, как она снова склонилась над бумагами. Несколько мгновений она, казалось, читала; мне почти захотелось рассмеяться, такой беззаботной она казалась. Через несколько секунд она снова подняла глаза и просто сидела там, глядя сквозь раздвинутые бархатные шторы на лужайку за домом.
  
  Она сидела так целых две минуты, не двигаясь, с непроницаемым лицом. Я улыбнулся; мне хотелось плакать, смеяться. В конце концов я тихо сказал: "Мама?"
  
  "Хм?" Она повернулась ко мне с неуверенной улыбкой на оловянном лице.
  
  Я подняла завещание с того места, где оно лежало на столе. "Это папино завещание". Я выдавила улыбку. "Разве ты не хочешь знать, что в нем написано?"
  
  Она выглядела смущенной, затем смущенной и прижала руку ко рту. "О, конечно. ДА. О чем там говорится? Давайте посмотрим."
  
  Я придвинул свое сиденье рядом с ее.
  
  
  * * *
  
  
  Хороший юрист Блок высказал мнение, что завещание было совершенно законным; по шотландским законам, написанное от руки завещание не обязательно засвидетельствовать. Он даже приехал и посмотрел на нее лично, совершив два визита за одну неделю. Поистине, наш кубок почета переполнен.
  
  "Да", - сказал адвокат Блоке, читая завещание, сидя в гостиной. "Что ж, я не вижу в этом ничего плохого". Он выглядел несчастным. "Бесспорно, это его почерк...»
  
  Он снова изучил ее.
  
  "Да", - наконец кивнул он. "На самом деле я предупреждал его не делать этого некоторое время назад, но, похоже, ему это сошло с рук". Похожий на цаплю юрист, казалось, был опечален тем, что завещание было доказано в судебном порядке. Он слабо улыбнулся, и мама предложила снова наполнить его стакан виски.
  
  По завещанию, выраженному с краткостью и отсутствием двусмысленности, которыми гордились бы лучшие юристы, а остальные встревожились, дом, территория и так далее переходили к маме, а также две пятых доли как в остатке папиных сбережений, так и в любых деньгах, заработанных после его смерти. У Льюиса, Джеймса и меня была пятая часть акций каждого. Были указаны суммы для почти архетипичного распределения правых сил: CND, Amnesty International и Greenpeace. По десять штук каждому. Десять штук! Сначала я был ошеломлен, мимолетно раздосадован, затем пристыжен, а позже был смутно впечатлен. Мама только вздохнула, как будто ожидала чего-то подобного.
  
  Признаюсь, я испытал чувство облегчения, узнав, что меня не вычеркнули из папиного завещания; я бы не винил его. Я думаю и надеюсь, что это чувство было вызвано скорее желанием почувствовать, что меня все еще любят — несмотря ни на что, — чем алчностью. В любом случае, я не думал, что после этих пожертвований будет так уж много всего интересного.
  
  Папин агент, его бухгалтер и юрист Блоуке договорились об этом между собой (хотя позже я проверил их цифры). Хороший юрист вызвал нас всех к себе в офис через две недели после смерти папы. Только Джеймс не приехал. Льюис прилетел специально.
  
  На самом деле все было примерно так же просто, как и казалось. Блоке назвал нам суммы, о которых шла речь, и я был приятно удивлен. Пожертвования в right-onnery теперь казались гораздо более соразмерными; я могу только заявить, что я провел (по крайней мере, так казалось) так долго, питаясь хлебом, творогом и рыбными ужинами в Глазго — измерял свои деньги в пенни и неохотно расставался с фунтами, - что у меня было оправдание тому, что я не мог представить, что тридцать тысяч, которыми отец успокоил свою совесть, когда писал завещание, на самом деле были совсем небольшой частью скромного состояния, которое он накопил за эти годы.
  
  После того, как правительство взяло свою долю, у отца осталось более четверти миллиона фунтов.
  
  На мою долю выпало более сорока тысяч смакеру. Была вероятность, что по крайней мере в течение следующих нескольких лет я буду откладывать около пятнадцати тысяч в год, которые могут иссякнуть, внезапно или постепенно, в зависимости от того, насколько хорошо папины рассказы выдержали испытания временем ... не говоря уже о таких книгах, как "Паровозик Томас", "Черепашки-ниндзя" и любых других прелестях, которые сулит будущее рынку детской фантастики.
  
  Так или иначе, внезапно я оказался если и не совсем в пределах досягаемости Богатых гор, то уж точно у подножия Комфортных. Это полностью компенсировало открытие, сделанное несколькими днями ранее, что оценка, которую я сделал относительно своих шансов сдать выпускные экзамены, была значительно более точной, чем любые выводы, которые я сделал в ходе них. Я отличился тем, что потерпел неудачу, в результате чего департамент гордился тем, что это случалось крайне редко.
  
  Моей первоначальной реакцией было сократить потери на фронте отличий и посмотреть, смогу ли я вместо этого получить степень магистра; пересдача означала бы целый дополнительный год в университете. Но это настроение длилось всего один день. В суматохе чувств и состояний, вызванной смертью отца, перспектива еще одного года учебы в рамках и по времени, которые могли бы обеспечить — особенно если бы я приложил все усилия, как я думал, что теперь смогу, — внезапно показалась скорее облегчением, чем рутиной.
  
  Во всяком случае, у меня еще было немного времени, чтобы решить, что делать, а деньги облегчили бы выбор. Возвращение в Глазго теперь не обязательно означает возвращение к радостям совместного проживания в квартире с Гэвом, тетей Дженис и их звуковыми экстравертными увлечениями.
  
  Мы стояли втроем, мама, Льюис и я, на тротуаре перед офисом юриста Блоке на главной улице Галланаха.
  
  Я все еще думал: сорок тысяч? и старался не выглядеть слишком ошеломленным. Мама медленно натягивала свои черные кожаные перчатки.
  
  Мы с Льюисом посмотрели друг на друга.
  
  У Льюиса самого в Лондоне дела шли не так уж плохо, но он тоже выглядел изрядно удивленным, когда Блоке назвал нам суммы, которые нам предстояли. Мама на самом деле никак не отреагировала — она просто вежливо поблагодарила хорошего юриста и спросила о его жене и семье.
  
  "Хочешь выпить?" Спросил меня Льюис. Я кивнул. Я почувствовал легкую слабость. "Мама?" Спросил Льюис.
  
  Она оглянулась на него, маленькая и аккуратная в своем темно-синем пальто. День был ясный, теплый, и я мог видеть серебро в ее темно-каштановых волосах. Она выглядела такой хрупкой. Я чувствовала себя так, словно снова была подростком, а мама, казалось, становилась все ниже и ниже с каждым прошедшим сезоном.
  
  "Что?" - спросила она. Я поймала себя на том, что принюхиваюсь к воздуху; я была с подветренной стороны, но чувствовала только запах мыла Pear и Aramis Льюиса. Мама, казалось, перестала пользоваться духами.
  
  "Я думаю, стоит выпить, чтобы успокоить наши нервы", - сказал ей Льюис.
  
  "Да", - сказала мама с задумчивым видом. Она слабо улыбнулась и кивнула нам. "Да, ему бы это понравилось".
  
  Итак, мы отправились в холл отеля Steam Packet, откуда открывался вид на переполненный туристами пирс и забитую машинами парковку. Вода блестела среди корпусов пришвартованных яхт, а паром Малл вдалеке казался черным силуэтом, направлявшимся прочь.
  
  Мы пили марочное шампанское и солод пятнадцатилетней выдержки. Я подозревал, что папа одобрил бы это.
  
  
  * * *
  
  
  Льюису пришлось вернуться в Лондон в ту ночь. Мы с мамой были заняты целую неделю, улаживая все незаконченные дела, которые оставляет неожиданная смерть, особенно когда покойный - человек, столь же социально и профессионально запутанный, как папа.
  
  Потом мама работала в саду, пока я разбирался с менее срочными бумагами — распечатывал все на дисках, разыскивал все материалы для рассказов и отправлял их — или копии — папиному литературному душеприказчику, его редактору в Лондоне. Я немного разбирался в компьютерах (Эшли обучила меня основам, хотя компьютеры на самом деле не были ее сферой деятельности). Я даже научился менять картридж с тонером в ксероксе, не создавая беспорядка.
  
  На одном из самых ранних компьютерных дисков, которыми пользовался папа, датированном вскоре после того, как он окончательно вступил в компьютерную эпоху и купил Compaq, в 1986 году, я нашел копии нескольких стихотворений Рори; должно быть, папа загружал их в систему из черновиков, оставленных Рори. Я их распечатал. Не похоже, чтобы стихи произвели на папу большое впечатление, иначе он, вероятно, переписал бы их все на компьютер (их не было ни на жестком диске, ни в резервной копии на другой дискете — еще один признак того, что мой отец считал их относительно неважными), но, по крайней мере, у меня снова было то, что написал Рори. Я все еще надеялся, что где-нибудь всплывет больше бумаг Рори.
  
  Старые папины дневники нашлись в картонной коробке в глубине шкафа. Мама взглянула на них и протянула мне. Честно говоря, они выглядели довольно скучно: "M & I до Гал; магазины, прогулка на выпускной, обратно; заплатил НДС". и "моя машина для глаз 1040 LHR 1315 F'furt; опоздал, пропустил других, тел. "Большой шум в комнате, телевизор" были двумя наиболее захватывающими и информативными записями за прошлый год. Папины книги с идеями — обычно блокноты формата А4 — были тем местом, где были интересные материалы. Мы посмотрим на дневники позже.
  
  И вот, однажды, в глубине самого старого и ветхого падающего папиного шкафа я обнаружил сокровище. Оно было в виде трех потрепанных, разваливающихся папок Woolworth, набитых старыми тетрадями и блокнотами для стенографии, пухлых конвертов из плотной бумаги, набитых билетами, расписаниями и разнообразными клочками бумаги, а также листов бумаги разного формата, некоторые скрепленные вместе, большинство рыхлых, некоторые напечатанные на машинке, некоторые написанные от руки, и всей работы дяди Рори. Там тоже был один запечатанный конверт.
  
  Здесь были все стихи, которые я видел раньше, и даже больше, машинописные копии всех статей о путешествиях и "Прародитель ловушек"; "Индийский дневник Рори"; потрепанный, потрепанный, в пятнах, разорванный и усеянный каракулями, маленькими нарисованными от руки картами и набросками. К внутренней стороне задней обложки первой тетради была прикреплена скрепкой раскладная карта Индии, и на ней синей птичкой был выделен крайне беспорядочный маршрут Рори по стране. Задняя обложка второй книги была покрыта маленькими выцветшими билетами на поезд и автобус, прикрепленными к дешевой волокнистой синей бумаге ржавыми скобами. К задней обложке последней тетради был прикреплен только один билет: билет Рори на рейс Air India домой. Некоторые страницы были испачканы чем-то похожим на шафран, и я клянусь, что одна книга все еще пахла карри.
  
  Я тут же села и начала читать, перелистывая тонкие, хрупкие страницы дневника, улыбаясь орфографическим ошибкам и неуклюжим, дилетантским рисункам, ища отрывки, которые запомнила.
  
  Я просмотрел и другие материалы и нашел одну пьесу — еще одну боевую историю о смерти и предательстве, и, по-видимому, безымянную, — в которой содержался не только отрывок о судьбе солдат, который я прочитал в опоздавшем поезде еще в январе, под дождем на линии в конце дороги Ворона, но который также заканчивался строками, которые я впервые услышал за несколько недель до этого, в квартире Дженис Рей. Фактически, в постели Дженис Рей.
  
  И все твои глупости и истины я бы прочитал.
  
  "Твои наряды и убогие варианты", - тихо сказала я себе.
  
  Мантра Рори, оттягивающая кульминацию, была здесь вся, вплоть до последней строчки из трех слов. Но, учитывая ситуацию, в которой находился рассказчик в тот момент, реплики приобрели дополнительный резонанс и иронию, которые я раньше не мог оценить. Раздел был обведен красными чернилами, а под последней строкой крупными буквами было написано примечание:
  
  ИСПОЛЬЗУЕТСЯ ДЛЯ КОНЕЧНОЙ остановки.
  
  Однако постепенно, по мере того как я просматривал все это, мое чувство тихого восторга угасло, когда я понял, что, похоже, ни в одной из папок больше нет ничего, что имело бы отношение к Crow Road. Все, что я нашел, - это загадочная записка, нацарапанная карандашом на внутренней стороне того, что выглядело как самая последняя из трех потрепанных папок. В ней говорилось:
  
  'CR:!B убивает!!? (сохранить)
  
  (что-то не так? все еще скучно)
  
  Б и Х. Я смутно помнил эти сокращения из потерянных заметок. Я покачал головой, проклиная собственную идиотскую небрежность и досадное увлечение дяди Рори абстрактными сокращениями.
  
  ... Jlsy. Что ж, это была повторяющаяся тема в творчестве Рори.
  
  ... Все еще скучный. Но, черт возьми, я думал, что у него есть crshd, кстати, crge & tr!
  
  "К черту все", - сказал я и закрыл файл. Я некоторое время вертел в руках объемистый запечатанный конверт формата А4, затем открыл его. Компьютерные диски. (Это был сюрприз. Насколько я знал, у дяди Рори никогда не было компьютера.) Восемь больших гибких компьютерных дисков, каждый в отдельном коричневом бумажном конверте. Двухсторонние гибкие диски Hewlett-Packard, рекордер № 92195 A (упаковка из 10 дисков). Ну да; конечно, двух дисков должно было не хватать. Они были пронумерованы от 1 до 8 черным фломастером, и это был единственный признак того, что они не были совершенно новыми и неиспользованными. Отверстия для защиты от записи все еще были заклеены скотчем.
  
  Я взглянул на Compaq, стоявший на папином столе, но большие, почему-то уже старомодно выглядящие диски даже не поместились бы в дисковод Compaq, если сложить их пополам.
  
  Сделав мысленную пометку как-нибудь позвонить Эшли в Лондон по поводу дисков, я положил их обратно в желтый конверт, а конверт - в выцветшую папку, и довольно долго после этого просто листал "Индийский журнал дяди Рори", грустно улыбаясь всему этому и погружаясь в него почти с такой же готовностью, с какой, казалось, Рори погрузился в зловонные, кишащие пустоши самой Индии… пока мама не позвала меня с нижней площадки лестницы, и не пришло время пить чай.
  
  
  * * *
  
  
  Несколько дней спустя я вернулся на поезде в Глазго; мы уладили все неотложные дела, связанные со смертью моего отца. Это был прекрасный день: по-летнему теплый и по-весеннему свежий, воздух по-зимнему прозрачный, краски более яркие, чем осенью.
  
  Во время путешествия я почувствовал, как на меня снизошло какое-то потрясающее спокойствие, и я смог на некоторое время забыть о смерти и ее последствиях.
  
  В тот день знакомый маршрут выглядел новым и поразительным. Поезд проследовал из Лохгейра на север вдоль лоуэр-Лох, пересек нэрроуз в Минарде и остановился в Гарбхолте, Страчуре, Лохгойлхеде и Портинкапл-Джанкшен, где он присоединился к Вест-Хайленд лайн и направился по северному берегу Клайда в сторону Глазго. Воды и небеса сияли синевой, поля и леса роскошно колыхались на мягком, благоухающем цветами бризе, а вершины высоких холмов вдалеке отливали пурпуром и коричневым.
  
  Я воспрянул духом, просто наблюдая за проносящейся мимо летней сельской местностью — даже вид растущей непристойности новой базы подводных лодок "Трайдент" в Фаслейне не привел меня в уныние — и когда поезд подошел к Куин-стрит (а я тщательно следил за тем, чтобы весь мой багаж был при мне) Я увидел нечто возвышенное, даже волшебное.
  
  Это было не что иное, как то самое заросшее кустарником поле неправильной прямоугольной формы с жесткой травой, на которое я так мрачно смотрел из опоздавшего поезда под дождем в январе того года. Тогда промокшие, утоптанные тропинки поля создавали образ опустошения, к которому я прицепился в своей жалости к самому себе, как изголодавшаяся по крови пиявка к израненной плоти.
  
  А теперь поле выгорело. Тоже недавно, потому что на коричнево-черной земле не было новой поросли. И все же поле не было полностью темным. Вся трава была сожжена, за исключением гигантского зеленого Креста, который был напечатан, яркий и живой, на черном флаге выжженной земли. Это были две пересекающиеся тропинки через вклинившийся клочок поля, который все еще изумрудно сиял на солнце. Пламя прошло по этим расплющенным лезвиям и поглотило их более здоровых соседей по обе стороны, в то время как сами они остались, защитились от огня и гарантировали себе выживание только благодаря своему предыдущему угнетению.
  
  Я стоял там, снимая свои сумки с багажной полки. И, улыбаясь про себя, я сказал: "Видишь?"
  
  
  * * *
  
  
  Папа не указал никакого мемориала; в его завещании говорилось только, что он хотел быть похороненным где-нибудь на территории дома. Было некоторое обсуждение, и в конце концов мама остановила свой выбор на простом обелиске из черного гранита с его именем и соответствующими датами на нем.
  
  Я стояла там, одетая в свой немного нелепый хайлендский наряд, посреди этой свадьбы под дождем и вспоминала похороны при солнечном свете сезоном ранее, и я снова подумала, каким чертовски уродливым получился тот темный памятник, затем я покачала головой, повернулась и пошла обратно к лужайке и шатру. Земля была хлюпающей, и мне приходилось ступать осторожно, чтобы не запачкать грязью свои толстые белые носки. Килт болтался у меня на коленях.
  
  Я задавался вопросом, вернулся ли уже Эш.
  
  
  * * *
  
  
  "Что, что, что? Давай, Подмастерье! У меня первый шанс поболтать языками с твоим братом в качестве женатого мужчины, а ты тащишь меня прочь, размахивая ... ха! ha! Где ты это взял?
  
  Холл дома Лохгейров был полон людей, они толпились, смеялись, размахивали подарками, пожимали руки, требовали выпить, хлопали Льюиса по спине, обнимали Верити, тихо разговаривали с моей матерью, пробирались сквозь толпу людей, здоровались друг с другом, толкались, улыбались и болтали без умолку, и в целом у меня возникло ощущение, что я мог бы организовать очередь на прием немного лучше; было облегчением заметить Эшли, пробивающуюся сквозь толпу у входной двери, вспомнить о компьютерных дисках, броситься наверх, чтобы забрать их, а затем спуститься вниз, чтобы перехватить ее и затащить в приемную. гостиная.
  
  "Нашла их в кабинете отца", - сказала я Эшли, протягивая диски ей. Она положила на стул ярко завернутый сверток, взяла у меня из рук один из больших дисков и, ухмыляясь, вытащила его из бумажной обертки.
  
  Затем она подняла глаза, нахмурилась и отступила назад, широко раскинув руки. "Прентис", - сказала она глубоким осуждающим голосом. "Ты еще не сказал, как сногсшибательно я выгляжу. Я имею в виду, приезжай сейчас."
  
  На Эш были свободные черные брюки и мерцающий серебристый топ; волосы зачесаны назад и собраны в пучок. Очки заменили контактные линзы. "Ты выглядишь великолепно", - сказал я ей. Я кивнул на диск в ее руке. "Думаешь, ты сможешь что-нибудь с этим сделать?"
  
  Эш вздохнула и покачала головой. "Я не знаю. Разве у тебя нет машины, на которой они работали?"
  
  Я покачал головой. "Я спросил об этом свою маму; она думает, что они могли принадлежать Рори".
  
  "Это было так давно, да?" Эш с сомнением постучал по втулке диска, как будто ожидая, что она в любую секунду рассыплется в пыль.
  
  "До сегодняшнего дня я даже не знала, что у него есть компьютер; я сказала маме, что спрошу тебя об этом, и она сказала, что у Рори действительно был компьютер, или текстовый процессор, или что-то еще. Получил его в Гонконге примерно за год до того, как исчез."
  
  "Гонконг?" Эш выглядел еще более сомневающимся.
  
  "Какая-то ... копия; клон? О… ну, мама сказала апельсин, но я думаю, она имеет в виду яблоко. Она помнит, как он жаловался, что это — или программа, или что—то еще - не сопровождалось надлежащими инструкциями, но в конце концов он заставил это работать. "
  
  "... Угу".
  
  "Папа оставил его в квартире, которую снимал Рори в Глазго, когда забирал бумаги Рори. В то время в доме не было компьютера".
  
  "Мудрый человек".
  
  "Я собираюсь попытаться разыскать парня, с которым Рори делил квартиру, но я думаю, что машину давно выбросили или что-то в этом роде, и я просто подумал, не могли бы вы… знаете… возможно, вы знаете кого-нибудь, кто, возможно, смог бы… расшифровать, что там написано? Я пожал плечами, внезапно почувствовав неловкость. Теперь Эш смотрел на диск так, словно полностью ожидал, что из него вот-вот начнут появляться жуткие твари. "Я имею в виду", - сказал я, прочищая горло, внезапно почувствовав жар и пот. "Возможно, на них вообще ничего нет, но… Я просто подумал ...»
  
  "Итак", - медленно произнес Эш. "Позвольте мне прояснить: вы не знаете эту машину, но это, вероятно, какой-то древний безымянный клон Apple с темно-серого конца рынка, почти наверняка использующий бракованные чипы; вероятно, у нее был производственный цикл, который продолжался до тех пор, пока не закончилась плата за первый месяц аренды сарая, в котором рабочие собирали их, она использовала восьмидюймовый накопитель и запускала то, что звучит как хитроумное программное обеспечение с большим количеством ошибок, чем в Музее естественной истории?"
  
  "Ммм… Да. Это примерно подводит итог".
  
  Эш несколько раз кивнула, сжав губы, взвешивая диск в руках. "Верно". Она кивнула на те, что я все еще держал. "Хорошо. Могу я взять это?"
  
  "Конечно". Я протянул их ей, и она повернулась к двери.
  
  "Увидимся позже", - сказала она, направляясь в переполненный холл. Я последовал за ней; она извинилась и направилась к входной двери.
  
  "Эш!" Сказал я, протискиваясь вслед за ней. "Не сейчас! Приходи и наслаждайся вечеринкой!"
  
  "Не волнуйся", - сказала она, оглядываясь. "Я вернусь. Я оставлю это дома, чтобы не забыть отвезти обратно в Лондон; Я знаю людей, которые могли бы помочь ... но я только что вспомнила, что кое-что забыла; кое-что для тебя. Оставила это у мамы. " Она выглянула за дверь; начинался дождь. "Черт".
  
  Рядом с вешалкой для шляп в холле, где хранились наши разнообразные зонтики и трости, стояла старая огромная латунная гильза от патронов; я взял с нее бролли. Эш повернулась ко мне с обеспокоенным выражением на лице и сказала: "Я снова видела этого парня. Я покажу тебе. Передай мой подарок счастливой паре!"
  
  "Какой парень?—" - Сказал я, но она уже пробиралась сквозь все еще прибывающих гостей к маленькому красному 2CV, припаркованному в добрых пятидесяти метрах дальше по забитой машинами аллее, крепко прижимая диски к груди. Я наблюдал, как ее высокие каблуки мелькают по гравию, как другие гости оборачиваются, чтобы посмотреть на нее, а потом появилось еще больше людей, которых можно было поприветствовать и пожать руки.
  
  В конце концов я сам сел в "бролли" и отправился прогуляться по саду к папиной могиле, просто чтобы ненадолго скрыться от толпы.
  
  
  * * *
  
  
  Вернувшись в дом, я увернулась от одной из официанток из отеля Lochgair, которая несла огромный поднос с бокалами для шампанского из кухни к шатру; я помахала маме, великолепной в черном с белыми полосками, которая разговаривала с Хелен Эрвилл, и прошла в холл. Я положил зонт в старый патронташ. Потом я подумал, что, может быть, мне стоит открыть его и высушить, как положено, поэтому я вытащил его снова и оставил открытым в холле.
  
  "Подмастерье", - сказала Верити, спускаясь с верхнего этажа.
  
  Она была закутана в белый шелк; творение какого-то дизайнера одежды, ее друга из Эдинбурга. Технически это была блузка, юбка средней длины и жакет, но когда она надела их, они выглядели как единое целое, и к тому же были красивы. Она еще почти не показывалась, но этот наряд в любом случае скрыл бы почти доношенную беременность. На ней были белые леггинсы и туфли на высоких каблуках, которые делали ее выше меня. На ней также было ожерелье из фульгурита; мама предполагала, что Верити захочет его надеть, и что, возможно, она сочтет за лучшее этого не делать, чтобы не навредить ассоциации, поэтому она сказала Льюису, что, по ее мнению, Верити должна надеть его, если оно подойдет к выбранному ею наряду. Волосы Верити были так же коротко подстрижены, как и всегда, но от этого она выглядела ничуть не хуже, и маленькая белая микро-шляпка, которую она носила в комплекте с откинутой назад белой вуалью из рыбьей сетки, тоже хорошо на ней сидела. Она подошла ко мне, взяла за плечи и поцеловала в щеку.
  
  "Это была отличная речь; спасибо", - сказала она. Она все еще держала меня за плечи и сжимала их. Она выглядела так, как и должна выглядеть ты, и когда ты беременна, и в день вашей свадьбы; сияющая, лучащаяся радостью. У нее по-прежнему была идеальная кожа. Она убедительно изобразила английский акцент представительницы высшего класса, когда сказала: "Большинство мужчин относились к тебе очень снисходительно, моя дорогая".
  
  Я слегка положил руки на ее все еще тонкую талию и слегка поклонился. "В любое время", - сказал я и ухмыльнулся.
  
  Она засмеялась, качая головой. Она отступила назад, скрестила руки на груди, оглядела меня с ног до головы и сказала: "И такая умная".
  
  Я присела в реверансе, захлопав ресницами.
  
  Она снова засмеялась и протянула руку. "Пойдем, поищем моего мужа. Он, наверное, сейчас флиртует с подружками невесты".
  
  "Я думал, это моя работа", - сказал я, беря ее за руку, когда мы шли в конец холла. Я услышал, как позади нас открылась входная дверь. Я обернулся и посмотрел, остановился, затем снова повернулся к Верити. "Я проверю это в другой раз, сладкая".
  
  Верити улыбнулась Эшли Уотт, встряхивая блестящей водонепроницаемой одеждой, которую она только что сняла, и кивнула. "Что ж, сегодня это уместно". Она подмигнула мне и ушла.
  
  Эшли встретила меня у подножия лестницы, размахивая кассетой VHS. "Поняла. Покажи мне свое видео".
  
  "Иди сюда", - сказал я ей, поднимаясь по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки за раз.
  
  "Я могу посмотреть на твой килт?" спросила она сзади.
  
  "Нет, если тебе повезет".
  
  Я включил свет в кабинете; мы обычно держали шторы задернутыми. В кабинете был телевизор и видео. Я все это включил и вставил кассету в магнитофон.
  
  "Круто", - сказала Эшли, стоя, уперев руки в бедра, посреди кабинета, ладони почти над центром папиного персидского ковра, волосы собраны в пучок прямо под большим светильником из латуни и цветного стекла, экстравагантно свисающим под декоративной розой из гипса на потолке. Она повернулась, рассматривая стены книжных шкафов, карты, гравюры и картины, а также различные интересные мелочи, разбросанные по полкам, столам, письменных столов и полу.
  
  "На мой вкус, немного загромождено", - сказал я, начиная запись и просматривая несколько финальных титров. "Папа нашел это достаточно располагающим".
  
  "Перемотай вперед", - сказал Эш. Экран быстро прокрутился, затем перед нами начали мелькать девятичасовые новости Би-би-си. Эш отвернулся, и я позволил ему включиться.
  
  Эшли подошла к переполненному книжному шкафу; на стопке разрозненных бумаг на книжном шкафу стояла пустая хрустальная ваза, и Эшли очень осторожно постучала по вазе пальцем. Она убрала руку, подержала ее в воздухе рядом с ледяным орнаментом и щелкнула пальцами. Она склонила голову к чаше, казалось, к чему-то прислушиваясь. Я нахмурился, гадая, что она задумала.
  
  Она повернулась лицом к чаше, произнесла "Ах" высоким голосом, затем снова прислушалась, склонив голову набок, на этот раз улыбаясь.
  
  "Эшли, что именно ты делаешь?"
  
  Она кивнула на чашу. "Хрустальная; ты можешь заставить ее зазвенеть, издав нужный звук". Она улыбнулась, как маленькая девочка. "Хорошо, а?" Она посмотрела мне за спину. "Это ты", - сказала она, кивая на экран.
  
  Я нажал кнопку воспроизведения. Мы стояли, смотрели.
  
  "... поговорил с Рупертом Пакстон-Марром из the Inquirer, одним из журналистов, удерживаемых иракцами, и спросил его, что он чувствовал", - сказал сотрудник Би-би-си в Аммане.
  
  Я не смог удержаться от легкой улыбки, когда один журналист спросил другого, как он себя чувствует.
  
  Руперт Пакстон-Марр был высоким, светловолосым, голубоглазым мужчиной с точно такой линией подбородка, которую я бы выбрала для себя, будь у него такая возможность; тошнотворно красивый, с соответствующим акцентом. "Ну, Майкл", - сказал он. ("Воздух, логово волос", - сказал я себе.) "Я не думаю, что мы действительно были в большой опасности; очевидно, что внимание приковано к Ираку, и я думаю, они знали, что мы это знали, и приняли нас… не были для них угрозой. Э-э-э... наш водитель не туда свернул, и все. Конечно, каждый помнит, что случилось с, ах, Фарзадом Бажофтом, но я не думаю, что это может тебя остановить; в конце концов, у каждого есть работа, которую нужно делать."
  
  "Спасибо тебе, Руперт. А теперь, сообщая о...»
  
  Я нажал "Стоп" и повернулся к Эшли, стоявшей рядом со мной. Она все еще смотрела на пустой экран, где в углу почти незаметно покачивался маленький зеленый символ нуля. Она втянула щеки и поджала губы. Откуда-то снизу донесся взрыв смеха. Эш медленно кивнула, посмотрела на меня. "Это мой мальчик", - сказала она.
  
  "Ты уверен в этом?" Спросил я.
  
  "Я уверена". Она выглядела серьезной. Она тоже выглядела довольно хорошо, теперь и я выглядела должным образом; я не могла припомнить, чтобы когда-нибудь видела Эшли с макияжем, и можно было подумать, что, не имея практики, у нее ничего не получится, но она выглядела великолепно; может быть, немного чересчур восторженно из-за темных кругов вокруг глаз, но зачем придираться? Она кивнула. "Не смотри на меня так, я действительно уверен".
  
  "Извини. Я верю тебе", - сказал я. Я прокрутил пленку назад, чтобы прокрутить ее снова. Эшли положила руку мне на плечо и положила подбородок на плечо моей куртки с принцем Чарли.
  
  "Убавь звук", - сказала она. "Голос этого парня похож на жевание серебристой бумаги".
  
  Я убавил звук. Сквозь двойное остекление и тяжелые бордовые бархатные шторы доносились звуки смеющихся и разговаривающих людей в шатре. Я услышал, как снаружи усиленный голос произнес: "Проверка". Вероятно, это был Дин Уотт; он и его группа были наняты Льюисом и Верити, чтобы играть днем (на вечер они заказали более традиционную группу скрипачей и аккордеонистов which-your-partner).
  
  Я снова прокрутила ролик. "Определенно, офицер", - сказала Эшли, постукивая по верхнему углу телевизора. "Узнаю его где угодно, даже в одежде".
  
  Я выключил телевизор и извлек кассету. Я постоял немного, потирая подбородок.
  
  "Упс", - сказала Эшли и деликатно стерла немного перенесенного макияжа с черного плеча моего пиджака.
  
  Я подождал, пока она закончит, затем подошел к папиному столу, отпер нижний ящик и достал лоток для слайдов - одну из тех пластиковых штуковин, вмещающих несколько сотен прозрачных пленок. "Итак, когда вы увидели этого парня, Пакстона-Марра, - сказал я, открывая поднос и ставя крышку на стол, - в Берлине, в этом отеле, в джакузи ... " Я посмотрел на Эшли, которая скептически стояла у телевизора, облокотившись на него и наблюдая за мной. "Напомни, как назывался отель?"
  
  "Я же говорила тебе", - сказала она. "Я не могу вспомнить. Я звонила Джун, и она тоже не могла. Это, наверное, единственное место, где она когда-либо останавливалась и забыла прихватить полотенце, или еще один аварийный набор для шитья, или что-то в этом роде ". Эш пожала плечами. "Честно говоря, Прентис, большую часть времени, пока я был там, я был не в себе. Все, что я могу вспомнить, это то, что там был большой бассейн в подвале с джакузи в одном конце, и они готовили действительно вкусные завтраки ". Она вздохнула. "Превосходный хоп-поппл ". Ее брови дернулись один раз.
  
  "Попрыгунчик?" - я поморщился.
  
  "Яичница-болтунья", - улыбнулся Эш. "Отвези меня в Берлин, и я найду ее для тебя. Это было где-то рядом с зоопарком".
  
  Я поставил поднос на стол, подошел к Эшли, протягивая маленький кусочек картона; это была обложка от коробочка спичек, оторванная от части, в которой были спички.
  
  "Это был не Швейцерхоф, не так ли?" Я спросил ее.
  
  Некоторое время она пристально смотрела мне в глаза, затем взяла карточку, посмотрела на нее и перевернула.
  
  "Двадцать семь одиннадцать восемьдесят девять", - пробормотала она. Она кивнула и вернула мне обложку. "Да", - сказала она, нахмурившись. "Да, так и было. Это было то самое место."
  
  Я положил маленький оторванный кусочек картона обратно в лоток для слайдов. Он был предпоследним примерно из сорока.
  
  "В чем значение этой даты?" Спросила Эшли, подходя к столу. Снаружи послышались аккорды электрогитары и несколько ударов барабана.
  
  "Я думаю, тогда папа и получил это". Я взяла с лотка последнюю порванную обложку. "Это пришло сразу после его смерти". Мы обе присели на край стола; Эшли смотрела на маленький кусочек глянцевого картона.
  
  "Ууу", - присвистнула она. "Амман Хилтон. Жутковато, что ли?"
  
  "Да. Жутковато", - сказал я, черт возьми, постукивая ногтем по обложке. "И я уверен, что тоже узнаю этого парня, Пакстона-Марра. Из Глазго, или Эдинбурга, или отсюда. Я встречал его. Думаю, во плоти. "
  
  Эш положила локоть мне на плечо. "И, позволь мне сказать тебе, это была чертовски упругая, загорелая плоть", - сказала она.
  
  Я посмотрел в эти серые глаза, улыбаясь. "Но не такой крепкий и загорелый, как твой программист из Техаса".
  
  Эш рассмеялся и соскочил со стола. "Системный аналитик. И ты прав; в Техасе их разводят крупнее и лучше".
  
  В шатре заиграла музыка. Поцелуй невесту. Эш снова встала на персидский ковер, приложив руку к уху. "Слушай, это младший брат и его приятели". Она нахмурилась. "По-моему, это не похоже на трек Марка И Смита или Моррисси". Она покачала головой. Тск. Как поживают the mighty fallen". Она опустила голову так, что, если бы на ней были очки, она смотрела бы на меня поверх них. "Хочешь мой совет?"
  
  "Угу", - кивнул я.
  
  "Давай потанцуем. Мы можем разобраться — или ты можешь разобраться — с этим позже, когда у тебя будет время подумать ". Она приняла драматичную, возможно, вдохновленную танцем позу и протянула руку. "Эй, детка, давай танцевать буги-вуги!"
  
  Я рассмеялся, закрыл коробок со спичками и запер ящик стола.
  
  Вот и все, парень, - сказала Эшли, держа меня за руку, пока мы шли к двери. "Ты положил этот ключ в свой спортивный карман".
  
  "По крайней мере, я знаю, что там, внизу, никто не помешает", - сказал я ей. Она улыбнулась. Дверь кабинета я тоже запер.
  
  "Кстати, кстати", - пробормотал Эш мне на ухо, когда мы направлялись по лестничной площадке к лестнице, - "у меня при себе есть грамм старого боготского талька. Хочешь, попозже посигналим?"
  
  "Что, настоящая вещь?" Я ухмыльнулся. "Я думал, скорость - это твой яд".
  
  "Обычно", - кивнула она. "Но это особый случай; я выплеснула все".
  
  "Ты, крошка", - сказал я. Пока мы шли, я притянул ее ближе, крепко обнял. "Просто держись за меня, малыш, хорошо?"
  
  "Как скажешь, старина".
  
  Мы спускались по лестнице пинками. Рискованно, когда на тебе килт, как и положено носить, но бодрит.
  
  
  * * *
  
  
  Я танцевал с Эшли, и с Верити, и с Хелен Эрвилл, и с мамой, прервав Льюиса после того, как он уговорил ее выйти на танцпол. Большую часть времени она просто сидела в окружении семьи и друзей, наблюдая за всеми нами с выражением, которое, по крайней мере для меня, говорило о какой-то потрясенной радости; удивлении, что такое удовольствие все еще может существовать — и она чувствует себя хотя бы отдаленной его частью, — когда папы нет рядом, чтобы разделить все это.
  
  Я не прирожденный танцор, но для свадьбы Верити я сделал исключение. Я трудился, потел, пил и взял за правило воспроизводить старые впечатления от красных кровяных телец, циркулируя; купаясь, впитывая и передавая дальше кислород семейных новостей и сплетен от клетки к клетке…
  
  "Куда вы направляетесь дальше, тетя Ильза?" Я спросил даму, о которой шла речь, во время нашего вальса. Тетя Ильза — еще крупнее, чем я ее помнила, и одетая во что-то среднее между персидским ковром и многофункциональным пончо — двигалась с решительной грацией слона и странной скованностью, которая делала происходящее немного похожим на танец с садовым сараем.
  
  "Кажется, в Канаду, Прентис. Черчилль, на Гудзоновом заливе. Понаблюдать за арктическим медведем".
  
  Признаюсь, мне пришлось пару раз перефразировать это предложение, пока мы танцевали, прежде чем выяснилось, что она не собиралась изучать местность обнаженной (образ, который показался мне довольно тревожным), а просто использовала более педантично точный термин для обозначения белого медведя.
  
  "Супер". Я улыбнулся.
  
  
  * * *
  
  
  Дядя Хэмиш сидел за столом с остальными членами семьи и медленно напивался. Я танцевала с тетей Тон и спросила о здоровье ее мужа.
  
  "О, ему все время становится лучше", - сказала тетя Тон, взглянув на него. "Ему уже несколько недель не снятся кошмары. Я думаю, возвращение к работе помогло ему. Фергус был очень понимающим. И у него было много долгих бесед со священником. Люди в целом были очень добры. Ты с ним не разговаривала?" Тетя Тон критически посмотрела на меня.
  
  "Ненадолго". Я широко улыбнулся ей. "Хотя я так и сделаю".
  
  
  * * *
  
  
  Дядя Хэмиш наблюдал за танцами. Он поднес стакан с виски к губам, отпил глоток, затем покачал головой с такой медленной обдуманностью, что я поймал себя на том, что прислушиваюсь к скрипу. "Нет, подмастерье. Я был глуп и даже тщеславен. Я не уделял достаточного внимания Священным Писаниям. Я думал, что знаю лучше ". Он отхлебнул виски и покачал головой. "Это было тщеславие; мои теории, мои верования о загробной жизни; тщеславие. Я отрекся от них".
  
  О, - сказала я разочарованно. "Больше никаких антисозданий?" Он вздрогнул, как будто по нему пробежал холод. "Нет, это была моя ошибка". Он впервые посмотрел на меня прямо. "Он наказал нас обоих, подмастерье". Дядя Хэмиш перевел взгляд на крышу шатра. "Мы оба", - повторил он. Он снова отвел взгляд. "Бог знает, что мы все его дети, но иногда он бывает строгим отцом. Ужасно, ужасно строгим".
  
  Я подпер голову рукой и посмотрел на своего дядю, обдумывая эту идею о Боге как о насильнике детей. Хэмиш снова начал качать головой, прежде чем пригубил виски, и я испытал краткое чувство возбужденного ужаса, ожидая, что в результате произойдет катастрофа; но он просто остановился на полпути, отхлебнул, затем снова медленно покачал головой. "Да, строгий отец".
  
  Я похлопал его по руке. "Не бери в голову". Я сказал, чтобы помочь.
  
  
  * * *
  
  
  Я танцевала с тетей Шарлоттой, все еще красивой и решительно суеверной матерью Верити, которая сказала мне, что молодожены, несомненно, будут счастливы, потому что их звезды хорошо подобраны.
  
  Проявив великодушие духа, которым я сам себя удивил, я согласился, что, безусловно, звезды в их глазах предвещали что-то хорошее.
  
  
  * * *
  
  
  В какой-то момент я столкнулся с мистером Гиббоном меньше, чем в натуральную величину, возле бара; я был в таком общительном настроении, что мне действительно понравилось с ним разговаривать. Мы согласились, что тетя Ильза - замечательная женщина, но у нее чешутся ноги. Мистер Гиббон посмотрел на тетю Ильзу, которая — я мог только представить, что силой — пригласила дядю Хэмиша на танец. Вместе они производили на танцполе такой же эффект, как свободная пушка, управляемая бегемотами.
  
  "Да", - сказал мистер Гиббон, вздыхая, его веки затрепетали. "Я ее кентледж". Он улыбнулся мне с каким-то извиняющимся самодовольством, как будто был самым счастливым человеком на свете, и на цыпочках удалился сквозь толпу с двумя бокалами шерри.
  
  "Кентледж?" Сказал я себе. Я бы почесал в затылке, но мои руки были заняты стаканами.
  
  
  * * *
  
  
  "Подмастерье. Тоже решил передохнуть, а?"
  
  Я вышел из шатра передохнуть, поздно вечером, после того, как заиграла музыка "хучтер-чучтер" и в заведении стало еще теплее. Я огляделся в тени и увидел Фергюса Эрвилла, по-шотландски великолепного в своем тартане Urvill dress. Фергюс вышел на свет, льющийся из открытой створки шатра. Он курил сигару. Дождь наконец прекратился, и в саду пахло землей и мокрыми листьями.
  
  Фергюс блистал; хрустальные пуговицы сверкали на его куртке; черный жемчуг из обсидиана украшал его спорран, а скин ду— воткнутый в верхний край его правого носка - гораздо более впечатляющий и деловой образец традиционного ножа для одежды горцев, чем мой, который выглядел как прославленный нож для вскрытия писем, — был увенчан крупным рубином, поблескивающим на свету на фоне волос на ноге, как какая-то гротескно ограненная луковица крови.
  
  "Да", - сказал я. "Да, восстанавливаю дыхание".
  
  Фергюс заглянул в шатер. "Они красивая пара, правда?"
  
  Я заглянул внутрь и увидел Льюиса и Верити, которые, держась за руки, разговаривали с кем-то из родственников Верити. Льюис переоделся в темный костюм и галстук со шнурками; на Верити была темная юбка и длинный золотистый жакет.
  
  Я кивнул. "Да", - сказал я. Я прочистил горло.
  
  "Сигару?" Спросил Фергюс, доставая алюминиевую трубку из кармана своего пиджака. Я покачал головой. "Нет", - сказал Фергюс, снисходительно глядя на меня. "Конечно, ты не понимаешь, не так ли?"
  
  "Нет", - сказал я. Я глупо ухмыльнулся.
  
  Я был удивлен тем, насколько неуютно я чувствовал себя в его присутствии, и как трудно было понять, почему я так себя чувствую, и скрыть этот факт. Мы немного поговорили. О моей учебе; теперь дела идут лучше, спасибо. И о полетах. Фергус учился летать; в Коннеле, летном поле в нескольких милях к северу от Обана. О, правда? ДА. Надеялся выступить в одиночку к концу года, если все пойдет по плану. Он спросил меня, что я думаю о кризисе в Персидском заливе, и я, дрожа, ответил, что все зависит от того, как на это посмотреть.
  
  Думаю, в конце концов я заставил его почувствовать себя так же неловко, как и с самого начала разговора, и я воспользовался возможностью, когда начался новый ролик, чтобы вернуться в шатер, чтобы присоединиться к еще одному кружащемуся, буйному танцу.
  
  
  * * *
  
  
  Эшли, Дин и я уединились в моей комнате в доме во время перерыва на ужин, пока люди переводили дыхание, а группа — четверо немолодых парней, загадочно называемых theDougie McTee Trio — пыталась напиться.
  
  Мы нюхнули немного кока-колы, выпили по паре Js, и в ответ на единственный вопрос Дина я рассказал им обоим все об игре The River: ее историю, все правила и особенности, подробное описание игрового поля, анализ различных стилей игры меня, Льюиса, Джеймса, папы, мамы и Хелен Урвилл, несколько полезных советов и предупреждений, а также несколько интересных отрывков из некоторых классических игр, в которые мы играли. Это заняло около десяти минут. Я не думаю, что я хоть раз повторился или что-то упустил, и закончил я тем, что сказал, что все это, конечно, не говоря уже о секретной, запрещенной версии; игре Black River.
  
  Они оба уставились на меня. У Дина был такой вид, будто он не поверил ни единому моему слову. Эшли, казалось, это просто позабавило.
  
  "Да. Хорошая кока-кола, не правда ли?" - сказала она.
  
  "Ага", - сказал Дин, снова занятый зеркалом и клинком. Он взглянул на свою сестру и кивнул мне. "Ради бога, Эш, засунь этот номер ему в рот и заткни его".
  
  Я принял приглашение с улыбкой.
  
  Мы втроем спустились по лестнице.
  
  "Эй, вся эта чушь насчет этой игры", - крикнул Дин, когда мы втроем ввалились в шатер, где Восьмикратный барабан экстравагантных размеров с высоким уровнем децибел находился в своей дервишной фазе. "Это Евангелие, да?"
  
  Я сильно нахмурилась, глядя на него. "О нет". Я серьезно покачала головой. "Это правда".
  
  
  * * *
  
  
  Позже я сидел один за столиком, спокойно потягивая виски и наблюдая за ними всеми. Я опустил голову; одна рука лежала на столе плоско, ладонью вниз. Я чувствовал себя очень спокойным, смертоносным и контролирующим ситуацию; черт, я чувствовал себя Майклом Корлеоне. Мелодии, смех и крики пронизывали меня, и люди, в этот момент, казалось, танцевали вокруг меня, для меня. Я почувствовала себя ... ключевой фигурой и молча подняла тост за бабушку Марго. Я выпил за моего покойного отца. Я подумал о дяде Рори, где бы он ни был, и выпил за него. Я даже выпил за Джеймса, который тоже отсутствовал.
  
  Джеймс очень медленно сходил с пика своего гнева. Даже сейчас он все еще был таким угрюмым и с ним было так трудно ладить, что я почти почувствовала облегчение, когда он сказал, что не хочет участвовать в свадьбе. Он уехал на выходные погостить к школьным приятелям в Килмартин, немного севернее Галланаха. Я думаю, мама была недовольна, что его сегодня здесь не было, но нас с Льюисом не было.
  
  Я выпил еще немного виски, размышляя.
  
  Брак.
  
  И еще немного информации.
  
  Не говоря уже о чем-то большем, чем небольшое подозрение.
  
  Все, что потребовалось, — это одно размытое лицо, мелькнувшее вдали кем—то другим, увиденное на секунду беззвучно по телевизору в шумном, переполненном людьми, прокуренном пабе в Сохо однажды пятничным вечером - всего лишь один крошечный пример всех неизбежных, второстепенных результатов столкновения в далекой пустыне, - и внезапно, несмотря на все наши усилия, мы... Я почувствовал, как на меня снизошло какое-то потрясающее спокойствие, пока я путешествовал, и я смог на некоторое время забыть о смерти и ее последствиях.
  
  В тот день знакомый маршрут выглядел новым и поразительным. Поезд проследовал из Лохгейра на север вдоль лоуэр-Лох, пересек нэрроуз в Минарде и остановился в Гарбхолте, Страчуре, Лохгойлхеде и Портинкапл-Джанкшен, где он присоединился к Вест-Хайленд лайн и направился по северному берегу Клайда в сторону Глазго. Воды и небеса сияли синевой, поля и леса роскошно колыхались на мягком, благоухающем цветами бризе, а вершины высоких холмов вдалеке отливали пурпуром и коричневым.
  
  Я воспрянул духом, просто наблюдая за проносящейся мимо летней сельской местностью — даже вид растущей непристойности новой базы подводных лодок "Трайдент" в Фаслейне не привел меня в уныние — и когда поезд подошел к Куин-стрит (а я тщательно следил за тем, чтобы весь мой багаж был при мне) Я увидел нечто возвышенное, даже волшебное.
  
  Это было не что иное, как то самое заросшее кустарником поле неправильной прямоугольной формы с жесткой травой, на которое я так мрачно смотрел из опоздавшего поезда под дождем в январе того года. Тогда промокшие, утоптанные тропинки поля создавали образ опустошения, к которому я прицепился в своей жалости к самому себе, как изголодавшаяся по крови пиявка к израненной плоти.
  
  А теперь поле выгорело. Тоже недавно, потому что на коричнево-черной земле не было новой поросли. И все же поле не было полностью темным. Вся трава была сожжена, за исключением гигантского зеленого Креста, который был напечатан, яркий и живой, на черном флаге выжженной земли. Это были две пересекающиеся тропинки через вклинившийся клочок поля, который все еще изумрудно сиял на солнце. Пламя прошло по этим расплющенным ножам и поглотило их более здоровых соседей по обе стороны, в то время как сами они снова оказались среди скверны; шрапнель грядущей войны. Хотя, конечно, я не мог быть уверен.
  
  Мимо прошла мама, танцуя с Фергюсом Урвиллом, который обливался потом. Рядом с ним мама казалась маленькой. Выражение ее лица было непроницаемым. "Джлси", - подумал я и выпил за дядю Рори.
  
  
  * * *
  
  
  Льюис и Верити уехали в полночь на такси. Для них не было всей этой ерунды "давай-ка-переделаем-машину". Такси предположительно направлялось в Галланах; только мы с мамой знали, что на самом деле они забронировали номер в отеле Columba в Обане и завтра направляются в Глазго, в аэропорт.
  
  Играло трио из четырех человек; танцы продолжались. Мама ушла с Хэмишем и Тоном; она оставалась у них сегодня вечером. Я отвечала за дом. Я танцевала, пока у меня не заболели ноги. Я говорил до тех пор, пока у меня не заболело горло. Группа и присоединившиеся к ним волынщики прекратили играть около двух. Мы с Дином скормили ПА несколько самодельных кассет с компиляциями, и танцы продолжились.
  
  Позже, после того, как все либо ушли, либо разбились по домам, мы с Эшем вышли на берег, к спокойно плещущимся водам озера Лох-Файн, на ясном, прохладном рассвете.
  
  Я помню, как что-то лепетало, высокое, раскатистое и танцевальное одновременно. Мы сидели и смотрели на атласно-серую полосу воды, наблюдая за низко летящими чайками, лениво порхающими туда-сюда. Я угостил Эша отрывками из стихов дяди Рори; теперь я знал некоторые из них наизусть.
  
  Эш предложила вернуться домой и либо выпить кофе, либо немного поспать. Ее широко раскрытые глаза выглядели усталыми. Я согласился, что кофе - это неплохая идея. Последнее, что я помню, это то, что я настояла на том, чтобы мне добавили виски в кофе, а потом заснула на кухне, положив голову на плечо Эша, бормоча о том, как я любила папу, и как я тоже любила Верити, и я никогда не найду другой такой, как она, но она была бессердечной сукой. Нет, она не была такой, да, была, нет, просто она была не для меня, и если бы у меня была хоть капля здравого смысла, я бы выбрал кого-то , кто был бы добрым и нежным другом и с кем я хорошо ладил; например, Эша. Я должен подружиться с Эш; я должен влюбиться в нее, вот что я должен сделать. Только если бы я это сделал, - пробормотал я ей в плечо, - она бы наверняка влюбилась в кого-нибудь другого, или умерла, или нашла работу в Новой Зеландии, но это то, что я должен сделать, если только все сложится таким образом… Почему мы всегда любим не тех людей?
  
  Эш, молчаливая подо мной, надо мной, просто похлопала меня по плечу и положила свою голову на мою.
  
  
  * * *
  
  
  Мама разбудила меня ближе к вечеру. Я застонал, и она поставила пинтовый стакан воды и два пакетика с Решимостью на столик у моего изголовья. Я попытался сосредоточиться на воде. Мама вздохнула, разорвала пакетики и высыпала шипящий порошок в стакан.
  
  Я осмотрелся единственным глазом, который был открыт. Я был в своей комнате в Лохгейре, на своей кровати, все еще в основном одетый в рубашку, килт и носки. У меня было такое чувство, будто моя голова недавно участвовала в очень долгой и напряженной игре в баскетбол. Кто-то украл мое настоящее тело и заменил его формой для желе в форме Прентиса, набитой болевыми рецепторами повышенной мощности, срабатывающими так, словно они проходили прослушивание для рекламы Duracell. Мама была одета в выцветшие джинсы и старый дырявый свитер. Ее волосы были собраны в узел, и она носила яростные желтые резиновые кухонные перчатки, которые начали творить ужасные вещи с моей зрительной корой. Из ее заднего кармана свисала желтая тряпка. Я не мог придумать, что еще сделать, поэтому снова застонал.
  
  Мама села на кровать, положила руку мне на голову и пропустила мои кудри сквозь свои резиновые пальцы.
  
  "Что это у тебя в волосах?" - спросила она.
  
  Клетки моего мозга? Интересно, подумал я. Конечно, было такое чувство, что их выдавили из моих ушей. Чертовы ободки. Не то чтобы я мог поделиться этим открытием со своей матерью, по той простой причине, что я не мог говорить.
  
  "Что это?" спросила мама. "Эта черная дрянь?" Она запустила пальцы мне в волосы, резиновые перчатки ужасно скрипели. "О, прекрати стонать, подмастерье. Выпей воды". Она понюхала свои пальцы. "Хм", - сказала она, вставая и направляясь к двери. "Тушь для ресниц, а?"
  
  Я поднял монокуляр и, поморщившись, посмотрел на закрывающуюся дверь.
  
  Массовое убийство?
  
  
  ГЛАВА 15
  
  
  Я потягивал "Кровавую мэри", глядя вниз на огромные белые скопления облаков, таких ярких в лучах полуденного солнца, что они казались желтыми. Самолет только что выровнялся, и в воздухе запахло едой; обед подавали дальше, в салоне. Я некоторое время наблюдал за облаками, затем заглянул в свой журнал. Я ехал в Лондон с парой оторванных коробков от спичек в кармане, надеясь встретиться лицом к лицу с мистером Рупертом Пакстон-Марром.
  
  
  * * *
  
  
  "Спасибо, мама… Эш?"
  
  "Эй, подмастерье. Как дела?"
  
  "О, плам".
  
  "Все еще носишь килт, да? Послушай, я получил кое-какие известия от —»
  
  "А как насчет тебя?"
  
  "А?"
  
  "Как дела?"
  
  "О, грубое здоровье. Граничит с непристойностью. Послушай, мой компьютерный мастер был на связи".
  
  "Что? Насчет дисков?"
  
  "Правильно".
  
  "Что на них? Чем они занимаются? Есть ли что—нибудь...»
  
  "Эй ... придержи коней. Сначала нужно было отнести ему вещи".
  
  "О. Где он?"
  
  "Денвер".
  
  "Денвер?"
  
  "Ага".
  
  "Денвер, штат Колорадо"?
  
  "... Да".
  
  "Что, в Америке?"
  
  "Да, Северное полушарие, Мир, Солнечная система...»
  
  "Ладно, ладно, значит, он… эй, это твой техасский программист? Он переехал в другие штаты?"
  
  "Системный аналитик, в последний раз, черт возьми, спрашиваю, Прентис, и нет, это не он; просто парень, с которым я иногда переписываюсь по электронной почте".
  
  "Верно. И диски у него?"
  
  "Нет, конечно, у него нет дисков".
  
  "Что? Тогда—»
  
  "У него есть информация, которая хранилась на них. Ну, на том, в котором что-либо хранилось. Семь были пустыми; даже не отформатированными".
  
  "А, точно. Понятно ... итак, что там написано? Что на нем? Это все Рори—»
  
  "Все немного сложнее, чем это, Прентис".
  
  "О".
  
  "У меня на экране появилось сообщение от него. Подумал, что оно может вас заинтересовать".
  
  "О, ты на работе. Эй, ты не видел, который час? Ты работаешь допоздна, не так ли?"
  
  "Да ..., подмастерье. Ты хочешь услышать сообщение?"
  
  "Пойму ли я это?"
  
  "Вы поймете суть этого".
  
  "Хорошо".
  
  "Верно. Цитирую: "Я подумал, что ваш человек там, в туманных долинах, возможно, захочет узнать —»
  
  "Мисти гленс"? Звучит немного покровительственно ".
  
  "Подмастерье, заткнись".
  
  "Извини".
  
  "... возможно, вы захотите узнать, каковы наши планы действий в отношении ваших файлов, обработанных в текстовом редакторе. Поскольку мы пока не знаем, какую компьютерную программу запускал этот мутантный клон бренда No-namo, нам пришлось прибегнуть к крайним мерам, чтобы получить доступ к данным. Доктор Клэр Симмонс из Лондонского университета, которая забрала диски, воспользуется старинным сенсорным экраном Hewlett Packard (с совместимыми восьмидюймовыми дисководами) в Музее вычислительной техники учреждения, чтобы извлечь исходные двоичные файлы, сектор за сектором, молясь при этом, чтобы кто-нибудь разместил ediger в Usenet, с помощью которого она сможет удалить физический файл. адресация; затем она атакует содержимое по слову за раз, меняя местами байты по мере необходимости и инвертируя биты, если ни один из них не похож на ASCII, удаляя восьмые биты, если они мешают, или откодируя все, если мы не можем обойтись без них, и выгружая результат на первоклассный мини-компьютер (еще один нерушимый антиквариат) где-нибудь в университетской сети. Она переносит все это на свою Радужную оболочку, дважды шифрует и отправляет по электронной почте через Интернет (с JANUS или BITNET на nsfnet-relay.ac.uk, вероятно) через Корнелл на аккаунт, которого у меня не должно быть в Cray-2 суперкомпьютерного центра Миннесоты (в настоящее время это самый большой и быстрый вычислительный сервер, если не считать машины для подключения на высоком уровне, так что я мог бы также использовать его для расшифровки и, возможно, предпринять свой собственный первый шаг по демонтажу, прежде чем перемещать данные дальше). Оттуда я загружаю по выделенной линии T3 на SGI 380SX–VGX в одной из лабораторий Bell компании AT & T (кажется, в Боулдере — еще одна неофициальная учетная запись), откуда я могу дополнительно загружать — и отфильтровывать определенные недопустимые управляющие символы — на Mac II в моем офисе. Затем я записываю результаты на дискету и везу их домой на велосипеде, чтобы поработать с ними в моем подвале, где и начинается тяжелая работа… Понял все это, подмастерье? "
  
  "Да. По сути, он хочет сказать, что это кусок дерьма".
  
  "Абсолютно. Пустяк".
  
  "Отлично. Итак, когда мы можем ожидать увидеть какие-то результаты?"
  
  "Без понятия. Не забывай, что парень делает это ради удовольствия, и он занятой человек. Ничего не обещаю, но звучит уверенно. Я позвоню ему через неделю, если он не выйдет на связь первым."
  
  Скажи ему, что я пришлю ему по факсу ящик шампанского или что-нибудь в этом роде."
  
  "Конечно. Итак, когда ...? Ах черт. Гребаный деколлатор опять заклинило. Мне нужно пойти на распечатку, Прент ".
  
  "Ладно. Пока. О, и спасибо".
  
  "…»
  
  
  * * *
  
  
  Теперь у меня было лучшее представление о том, чем занимался Рори в дни, предшествовавшие его исчезновению. Похоже, что он работал на Кроу-роуд с того момента, как вернулся из Лондона после встречи со своими друзьями, и до того вечера, когда исчез на мотоцикле, который одолжил у своего соседа по квартире. Именно этим он и занимался, запершись в своей комнате в квартире в Глазго; наконец-то действительно написал что-то на своем причудливом устройстве - компьютере.
  
  Он сделал это, он перестал писать заметки и приступил к самой работе.
  
  Я поговорил с полицейским в отставке, который в то время вкратце выяснил, что случилось с Рори. Полиция ничего не выяснила; они опросили Дженис Рей и соседа Рори по квартире Энди Никола и просмотрели бумаги, которые Рори оставил у Дженис. Предсмертной записки не было, поэтому они решили, что бумаги не имеют отношения к делу. Если не считать проверки больниц и, в конце концов, объявления Рори пропавшим без вести, на этом все и закончилось.
  
  Единственная полезная информация, которую я получил от полиции, заключалась в том, что сосед Рори по квартире ушел из местных органов власти и поступил на государственную службу через несколько месяцев после исчезновения Рори. Я разыскал Энди Никола в налоговой инспекции в Плимуте и позвонил ему туда, но, кроме того, что он сказал, что слышал множество звуков, доносившихся из комнаты Рори за несколько дней до того, как Рори одолжил свой велосипед и исчез, он смог подтвердить только то, что я уже знал. Он сказал, что пытался работать с неандертальским компьютером Рори после того, как папа разрешил ему взять его, но у него не получилось заставить зверя работать; он продал машину и два чистых диска, которые к ней прилагались, другу в Стратклайдском университете. Ее выбросили много лет назад.
  
  ... Неважно; после этих нескольких дней работы Рори внезапно сорвался с места и больше не возвращался. Возможно, материал на дисках даст мне ключ к разгадке, почему он вдруг это сделал. Если там и было что-то полезное, то этот грохот ничего не доказывал… Я видел Сияние.
  
  
  * * *
  
  
  Облачный покров над мидлендсом начал рассеиваться; я прожевал свой обед. На закуску был копченый лосось. Я подумал о Верити и Льюисе, проводящих медовый месяц на Багамах, и - с легким оттенком грусти — молча пожелал им всего наилучшего.
  
  
  * * *
  
  
  Я видел, как Эшли вошла в паб. Она стояла у двери, оглядываясь по сторонам, поворачивая свою крепкую голову, изучая серыми глазами. Она не заметила меня при первом осмотре; я был в основном скрыт другими людьми. Я видел, как она сделала пару шагов вперед, снова огляделась. Она была одета в темный костюм с юбкой под старым, но все еще красивым жакетом, который, как я помнила, был на ней на похоронах бабушки Марго. Ее волосы были собраны и завязаны; очков на ней не было. Ее лицо выглядело напряженным и неприступным. Она казалась более твердой, способной и более самодостаточной, чем я помнил ее в Шотландии.
  
  В те несколько мгновений, в шуме и дыму паба у реки, в четверти мили от Тауэра, в огромном, жестоком, безголовом чудовище, которым стал Лондон после десятилетия правления гиены, я снова задумался о своих чувствах к Эшли Уотт. Я знал, что не люблю ее; она не вызывала у меня никаких чувств, подобных тем, которые я испытывал к Верити, и все же я с нетерпением ждал встречи с ней, и теперь, когда я увидел ее, просто почувствовал, что хорошо… счастливее, я думаю. Все было удивительно просто. Может быть, если на мгновение погрузиться в будничный континуум, она была сестрой, которой у меня никогда не было. Я вспомнила тушь, которую мама обнаружила у меня в волосах после свадьбы, и подумала, что Эшли была бы только рада получить должность почетной сестры.
  
  Я попытался вспомнить тон Эшли, когда я позвонил ей пару дней назад, чтобы сказать, что приезжаю (это было примерно через неделю после того, как у меня появилась моя личная информация о работе всемирной компьютерной сети). Я уже позвонила тете Илзе и договорилась остановиться у нее и Кентледжа Мэна, и в тот момент мне было интересно, уловила ли я хоть малейший намек на упрек в голосе Эшли, когда сказала ей, что остановлюсь в самом глубоком Кенсингтоне. Во всяком случае, она сказала мне, что в квартире, которую она снимала в Клэпхеме, есть диван-кровать и запасное пуховое одеяло неопределенной стоимости на случай, если тетя Ильза неожиданно отправится в экспедицию в Антарктиду и забудет сказать об этом своей филиппинской горничной или что-то в этом роде. Она добавила, что две девушки, с которыми она жила вместе, действительно хотели познакомиться со мной (я был почти уверен, что человеком, с которым они действительно хотели познакомиться, был Льюис).
  
  Я поднял руку, когда взгляд Эшли снова скользнул туда, где я стоял; она уловила движение, и это суровое по-городскому выражение лица мгновенно изменилось, расслабившись и смягчившись, когда она широко улыбнулась и подошла.
  
  "Привет, детка". Она ударила меня по плечу, а затем крепко обняла. Я обнял ее в ответ. От нее пахло ядом.
  
  "Как дела?" Я спросил ее.
  
  Она уперла один кулак в бедро, а другую руку подняла перед моим лицом, растопырив пальцы. "Без выпивки", - усмехнулась она.
  
  
  * * *
  
  
  "Ты вышел?"
  
  "Да", - сказал я, взбалтывая остатки своей пинты в стакане.
  
  Эш покачала головой. "Я думала, ты собираешься признать себя виновным".
  
  "Был", - признался я. Я пожал плечами, опустив глаза. "У меня умный адвокат. Она сказала, что за это стоило бороться. В конце концов, дело дошло до суда присяжных".
  
  Эш рассмеялась. "Молодец", - сказала она. Она опустила голову, чтобы посмотреть мне в глаза. "Эй, в чем дело?"
  
  "Ну что ж", - сказал я, стараясь не улыбаться. "В конце концов, я это сделал; кажется неправильным, что я отделался, потому что был одет в костюм и мог позволить себе дорогого адвоката, а люди в жюри слышали о папе и сочувствовали мне, потому что он умер. Я имею в виду, что если бы я приехал из Мэрихилла и у меня не было бы разумной речи и денег, даже если бы я просто забыл, что не заплатил за книгу, бьюсь об заклад, все сказали бы мне признать себя виновным. Вместо этого, благодаря деньгам, у меня появился адвокат, который, вероятно, заставил бы Бога выглядеть немного лишенным авторитета, и я обнаружил в себе талант врать сквозь зубы, что обещает блестящую карьеру журналиста Sun ".
  
  Эш заговорщически наклонился вперед над маленьким столиком, за которым мы сгрудились, и тихо сказал: "Полегче, парень, ты на их территории".
  
  "Да", - вздохнул я. "И не пей воду из-под крана". Я оглядел место, сплошные толпы и дым. Английский акцент все еще звучал странно по-иностранному. "Никакой вывески?" Я спросил.
  
  Эш тоже огляделась, затем покачала головой. "Никаких следов".
  
  "Ты уверен, что он пьет здесь?"
  
  "Позитивно".
  
  "Может быть, его отослали обратно в Персидский залив". Эш покачала головой. "Я говорила с его секретарем. Ему делают кое-какие операции с корневыми каналами; он пробудет здесь до конца следующей недели."
  
  "Возможно, мне следовало просто договориться о встрече с ним". Я вздохнул. "Мой новообретенный талант мошенника мог бы пригодиться. Я мог бы сказать, что у меня есть фотографии Саддама Хусейна, пытающего осла, или что-то в этом роде ".
  
  "Возможно", - сказал Эш.
  
  Мы обсуждали подобные вещи. Первой идеей Эш было просто позвонить ему, сказать, что она видела его по телевизору и слышала, что он работает в Лондоне; теперь она тоже здесь, и не хочет ли он как-нибудь выпить? Но я не был уверен насчет этого. Если он не хотел называть Эш свое имя в Берлине и даже там думал, что и так сказал слишком много, он мог заподозрить неладное, когда она позвонила. Так я чувствовал; так подсказывали мои — теперь уже довольно параноидальные - чувства. Случайная встреча казалась более правдоподобной, или, по крайней мере, так было, когда я разговаривал с Эшем из папиного кабинета в Лохгейре. Теперь я не был так уверен.
  
  "Как поживает твой волшебник?" Я спросил ее.
  
  "А?" Эш на мгновение растерялся. "О, доктор Гонзо? Все еще работаешь с файлами. Они были не просто странным дерьмом, они были извращенным странным дерьмом; где твой отец хранил эти штуки; внутри телевизора? Но в любом случае; он все еще надеется ".
  
  "Доктор Гонзо?" Язвительно спросил я.
  
  "Не смотри так, подмастерье", - упрекнул Эш. "Этот парень напрасно старается ради тебя. И у него докторская степень".
  
  Я улыбнулся. "Извини".
  
  "О, и предположим, что добрый Доктор сможет расшифровать всю ту испорченную чушь, которой ты его снабдил, в каком формате ты в конечном итоге хочешь получить эти файлы, неблагодарный негодяй?"
  
  "Что ты имеешь в виду?"
  
  "Я имею в виду, какую программу вы используете на Compaq?"
  
  "О, Словозвезд", - понимающе кивнул я.
  
  "Версия? Номер?"
  
  "Ах,… Мне придется вернуться к тебе с этим вопросом. Послушай, просто попроси его распечатать это и отправить мне. Это будет нормально?"
  
  Она пожала плечами. "Если хочешь. Или ты мог бы обзавестись модемом; электронная почта примерно в миллион раз быстрее".
  
  "Послушай, я все еще не очень комфортно чувствую себя с компьютерами, которые не оснащены джойстиком и кнопкой "огонь"; просто ... обычной авиапочтой и настоящей бумагой будет вполне достаточно".
  
  Эш усмехнулась и покачала головой. "Как пожелаешь". Она встала. "Опять то же самое?" - спросила она, чокаясь с моим бокалом.
  
  "Нет", - сказал я. "Я возьму половину".
  
  "Какой-то определенный сорт?"
  
  "Нет, все, что угодно".
  
  Я принципиально чередовал пинты и виски; здесь вам возвращают ваш старый стакан.
  
  Я наблюдал, как Эш прокладывает себе путь к бару.
  
  Я все еще нервничал из-за встречи с этим парнем, Пакстоном-Марром, но в целом, сказал я себе, все было не так уж плохо. Те из нас, кто больше всего пострадал от папиной смерти, — за исключением, возможно, дяди Хэмиша — держались довольно хорошо, я еще мог узнать, что написал дядя Рори, мне не нужно было беспокоиться о деньгах, у меня не было судимости, и я снова был хорошим молодым (иш) взрослым человеком, усердно занимаясь учебой. В основном я оставался в Глазго на неделе, а на выходные возвращался в Лохгэр, если только мама — иногда в сопровождении Джеймса — не приезжала погостить ко мне. С тех пор, как умер папа, я напился в стельку всего один раз, и то по уважительной причине: это был день отставки Тэтчер. Это было блаженство и т.д., даже если партия Ленточных червей все еще была у власти.
  
  Адвокат Блоуке нашел мне жилье в аренду на тот год, который мне был нужен, чтобы пробыть в Глазго. Это была часть собственности миссис Иппот, которая умерла богатой, но без завещания в весьма преклонном возрасте, на протяжении всей своей жизни обещая часть или все свое значительное состояние различным индивидуальным родственникам и комбинациям родственников в своей обширной и антагонистически разделенной семье, в лавине противоречивых писем и, как казалось, с глубоким пренебрежением к судебному хаосу, который неизбежно должен был последовать. Короче говоря, миссис Иппот была из тех клиентов, о которых адвокатам по завещанию снятся влажные сны.
  
  Моя собственная теория заключалась в том, что миссис И на самом деле глубоко ненавидела всех своих родственников до единого и нашла вполне подходящий способ поставить их всех в тупик. Автор: Джарндис из Петарда, адвокатское наследие миссис Иппот привело к тому, что ее относительно последовательная семья годами, если не десятилетиями, страдала от ненависти и разочарования, причиненных самой себе, поскольку растущие судебные издержки постепенно разъедали оставшиеся у нее деньги; мучительно медленный метод сказать своим родственникам из могилы, что именно вы о них думаете, по сравнению с которым передача всей добычи кошачьему приюту выглядит совершенно безобидной.
  
  Итак, я остановился в огромном городском доме покойной миссис Иппот на Парк-Террас, откуда открывался вид на парк Келвингроув и протекающую через него реку Келвин. Слева красовались музей и художественная галерея, огромные и величественные, их громада из песчаника была забита илом времени и человеческих усилий, в то время как на холме справа, окруженный черными очертаниями деревьев, университет с внушительной викторианской суетливостью взмывал в серое осеннее небо, излучая полувековой опыт сбора и распространения знаний.
  
  Высокие потолки и огромные окна бывшего дома миссис Иппот, по-видимому, были работой архитектора, предвосхищавшего дизайн авиационных ангаров; интерьер был загроможден картинами, коврами, люстрами, керамическими фигурками маленьких больших кошек в натуральную величину, маленькими статуэтками, большими изваяниями и предметами искусства всех мыслимых описаний, все это перемежалось тяжелой, темной, замысловато изогнутой деревянной мебелью, которая создавала впечатление вулканического происхождения. Опись дома— мрачно представленная моему вниманию прыщавым клерком, которого явно возмущал тот факт, что я был моложе его , состояла из трех томов.
  
  Я окрестил это место Занаду, но так и не нашел никаких саней.
  
  Мои друзья, с которыми я в последнее время виделся реже, предложили устроить вечеринки, когда впервые услышали об этом месте. Увидев это, они обычно соглашались со мной, что устраивать серьезную шумиху в помещении означало бы спровоцировать культурную катастрофу такого масштаба, который обычно наблюдается только во время крупных войн и концертов Джеймса Ласта.
  
  Один из моих приятелей — окончил университет, работает, переходит к чему—то получше - продал мне свой старый VW Golf, и я ездил в Лохгэр почти по выходным, обычно в четверг вечером, поскольку в пятницу у меня не было занятий. Мы с Джеймсом помогали маме, которая делала ремонт в доме. Она говорила о сносе старого зимнего сада и установке нового, возможно, покрыв им небольшой бассейн. У нее также возникла идея смастерить клавесин, а затем научиться играть на нем. Иногда мы пили чай в отеле Steam Packet, и у Джеймса была артиллерийская карта, на которую он наносил отметки чернилами во время всех наших прогулок по холмам и лесам вокруг Галланаха.
  
  Мы с мамой начали просматривать папины дневники. Некоторые были карманного формата, некоторые - настольные; пара ранних дневников были фактически самодельными. Они относились к тому времени, когда ему было шестнадцать. Я предложила маме сначала прочитать их на случай, если в них будет что-то постыдное, хотя, думаю, в конце концов она просто пробежала их беглым взглядом. В любом случае, они не были предметом скандала; записи, которые мы отобрали, когда впервые обнаружили их в коробке в задней части шкафа, были настолько откровенными, насколько это вообще возможно; на самом деле просто встречи, заметки о том, что произошло в тот день, где был папа, с кем он познакомился. Если там и был зафиксирован хоть один неосторожный поступок, я его так и не нашел. То же самое относилось ко всем наблюдениям или идеям, кроме самых элементарных; он сохранил их в блокнотах формата А4.
  
  На дне коробки с папиными дневниками, в старой подарочной банке, в которой стояла бутылка пятнадцатилетнего Laphroaig, я нашла дневники Рори: маленькие карманные книжечки, обычно на неделю, на две страницы. Папа, должно быть, подал их отдельно от других бумаг.
  
  Сначала я был очень взволнован, но потом обнаружил, что дневники Рори были еще более скудными — и значительно более загадочными — чем дневники моего отца, со слишком большим количеством инициалов и сокращений, чтобы их можно было легко понять, и слишком полны недельных и даже месячных пробелов, чтобы составить достоверное впечатление о жизни Рори. Дневника за год, когда он исчез, не было. Я пытался разобраться в дневниках Рори, но это была тяжелая работа. Запись в день моего рождения (когда Рори был в Лондоне) гласила:
  
  K r; мальчик 8 £. Прентис?!? M ok Eve, паб.
  
  Запись на следующий день гласила: "vho", написанная неровным почерком, и это было все. "ho" и "vho" (или иногда h.o. и v.h.o.) часто следовали за записями, касающимися пабов или вечеринок накануне вечером, и я сильно подозревал, что они означают похмелье и очень сильную степень похмелья. "К" означало Кеннета и Мери, совершенно очевидно, что "ок" само по себе было "ок" (его противоположностью был nsg, что означало "Не так уж хорошо"; он произнес это по буквам, когда впервые использовал его, спустя 48 часов после Хогманея в прошлом году). Маленькая буква "р" означала "звонил"; телефонный звонок. И я действительно весил восемь фунтов.
  
  Я нашел несколько упоминаний о "CR" — я даже узнал некоторые заметки, которые читал в прошлом году; должно быть, он сначала записал их в своем дневнике, прежде чем перенести в другие свои документы. Но там не было ничего, что могло бы дать какие-либо новые ответы.
  
  Единственное, что осталось со мной в результате, было не решением чего-либо, а скорее еще одной загадкой. Это было на странице в конце последнего дневника, дневника за 1980 год; страница, озаглавленная таинственным сообщением:
  
  ПРОСТО ИСПОЛЬЗУЙ ЕЕ!
  
  ... страница, покрытая заметками, некоторые карандашом, некоторые шариковой ручкой, некоторые очень тонким фломастером, но страница, на которой был единственный случай во всех имеющихся у меня бумагах, когда Рори предпринял попытку не просто изменить или вычеркнуть какие-то слова или буквы, но и стереть их. Она гласила:
  
  показать, где находится pty wi C? (упс): 2 близко??
  
  Символы перед буквами "Н" и "С" были стерты толстым черным фломастером, но оригинальная записка была написана шариковой ручкой, и, поднеся страницу к свету под нужным углом, я смог разглядеть, что первой буквой была буква F, а второй - L.
  
  F и L. Эти сокращения больше нигде не встречались в заметках Рори ни для Crow Road, ни для чего-либо еще, о чем я знал. Рори никогда ничего не вычеркивал прямо; он только проводил через это черту.
  
  Зачем такая шумиха с фломастером? И кто такие Ф и Л? И почему это "упс"? И что было слишком близко к чему?
  
  я поймал себя на том, что проклинаю непоследовательность дяди Рори. F в дневниках иногда означал Фергюса (он же Fe), иногда Фиону (также Fi), а иногда Фелисити, девушку, которую Рори знал в Лондоне, также записанную как Fls, Fl или Fy (как я догадался). Похоже, единственным "Л" в дневниках был Лахлан Уотт, хотя чаще всего его упоминали в тех редких случаях, когда он приезжал навестить страну Оз, — "ЛВ".
  
  Иногда по вечерам в Лохгейре, после долгих вечеров, проведенных за чтением этих маленьких ежедневников на тонких страницах на широком столе в папином кабинете, пытаясь разобраться во всем этом, и потерпев неудачу, я засыпал в своей постели, а символы и сокращения, буквы, цифры, линии, квадратики, каракули и размазанные пятна кружились передо мной даже после того, как я выключал свет и закрывал глаза, как будто каждый нацарапанный знак превратился в пылинку и - из—за моего чтения — был потревожен; поднят с небес. страницу и унесся вокруг меня вихрем микроскопические информационные обломки, хаотичные свидетельства прошлого, которые я не мог постичь.
  
  Я нашел одну вещь, которую - после небольшого озадаченного размышления — смог понять, но которой не ожидал, в дневнике дяди Рори 1979 года. К внутренней стороне задней обложки с помощью шарнира с пожелтевшим штампом был приклеен старый, выцветший, слегка неряшливый бумажный флажок спасательной шлюпки без прикола.
  
  Сентиментальность во мне была доведена почти до слез.
  
  
  * * *
  
  
  В Глазго я привык сидеть в церквях. В основном это было просто ради атмосферы. Католические церкви были лучшими, потому что они больше походили на храмы, больше связанные с религиозными обрядами. Там всегда что-то происходило: горели свечи, люди шли на исповедь, в воздухе витал запах ладана… Я просто сидел там или еще какое-то время, слушая, но не вслушиваясь, видя, но не замечая, там или не там, и находил утешение в безмолвном общении с верой других людей, поглощенный приходами и уходами публики и священников, и их соответствующими исповеданиями веры. Время от времени ко мне подходил отец ... но я говорил ему, что просто просматриваю страницы. Я много гулял, был одет в свои документы, джинсы и длинное твидовое пальто, которое принадлежало моему отцу. Дядя Хэмиш присылал мне толстые письма, полные оригинальных прозрений в священные Писания, в которые я иногда погружался, когда не мог заснуть. Ни в одном из них я не продвинулся дальше второй страницы. Я часто посещал кинотеатр в Глазго и установил видео и телевизор в гостиной. Я купил гетто-бластер , который обычно стоял на кухне квартиры (и поэтому стал известен как гато-бластер), но который я иногда брал с собой на прогулку, по крайней мере частично для силовых тренировок, которые обеспечивало перемещение животного из комнаты в комнату. Я стояла и смотрела на потемневшие от времени картины или проводила пальцем по контуру какого-нибудь холодного мраморного животного, в то время как высокие, сверкающие залы наполнялись эхом "Пикси", "РЭМ", "Прощай, мистер Маккензи", "Падение" и "Веры больше нет".
  
  
  * * *
  
  
  "Он здесь", - сказала Эш, возвращаясь с напитками. Она села.
  
  Я огляделся. Через некоторое время я увидел его. Немного ниже ростом и выглядит немного моложе, чем я ожидал, судя по просмотренной мной записи. Он разговаривал с парой других парней; все они были одеты в серые тренчи, а один положил на стойку шляпу, которая, по крайней мере, выглядела так, будто ее следовало называть фетровой шляпой. Я подумал, не были ли двое других тоже журналистами.
  
  Руперт Пакстон-Марр; иностранный корреспондент, его тщательно натренированный, острый как бритва ум готов в одно мгновение описать место как «разрушенное войной» и донести до нас все события и катастрофы в отдаленных местах, рассказать о людях, разбирающих обломки голыми руками, показать, что только с рассветом стали очевидны все масштабы разрушений, и даже - в лучших традициях британской популярной журналистики - спросить людей, которые только что видели, как всю их семью должным образом зарезали, сожгли, раздавили или утопили, что вы чувствуете ?
  
  Эш казался задумчивым, глядя на меня пристальным взглядом. «Что ж,…» - Сказал я, чувствуя, как мое сердце забилось быстрее, а ладони вспотели. Я достал из кармана две порванные обложки от спичечных коробков. "Думаю, я пойду посмотрю, что он может сказать в свое оправдание".
  
  "Хочешь, чтобы я поехала с тобой?" Эш заерзала на своем сиденье.
  
  Я покачал головой. Затем прикусил губу. "Черт, я не знаю. Всю дорогу сюда я просто собирался подойти к нему и сказать: "Ты отправил это моему отцу?" но теперь я не знаю. Это немного странно ". Я посмотрела на троих мужчин. "Я имею в виду, - засмеялась я. - Они даже одеты в тренчи!"
  
  Эш тоже мельком оглянулась. "Привет", - сказала она, улыбаясь. "Они на вине; они не просто допивают виски и уходят. Они пробудут здесь еще какое-то время. Сядьте и немного подумайте."
  
  Я кивнул, глубоко вздохнул и отпил немного виски.
  
  Я еще немного подумал об этом. Потом я сказал: "Хорошо. Может быть, нам стоит пойти вместе. Ты мог бы меня как бы представить… Я мог бы выйти и притвориться, что просто зашел… Черт возьми, я мог бы просто сказать ему правду… Я не знаю ". Я закрыл глаза, потрясенный собственной несмышленостью.
  
  Эш встал, положив руку мне на плечо. "Посиди здесь. Я скажу ему, что только что узнал его. Ты приходи позже; просто упомяни о коробках со спичками. Не показывай им, по крайней мере, сначала. Как это звучит?"
  
  Я открыл глаза. Я покачал головой и сказал: "О, я не знаю, все равно ничего страшного".
  
  "Правильно". Эш подошла к мужчинам. На ходу она что-то сняла с затылка и тряхнула длинными светло-русыми волосами. Это была длина куртки. Я улыбнулся про себя. Это моя девочка, подумал я.
  
  Я видел, как они оглядели ее с ног до головы. Руперт улыбнулся, затем выглядел озадаченным, когда она заговорила, оживленная, размахивая руками. Затем он рассмеялся, его загорелое, красивое лицо улыбнулось, и он снова оглядел ее с ног до головы. Однако после этого выражение его лица немного изменилось, как будто ему пришло в голову что-то еще. Он выглядел немного более настороженным. Во всяком случае, мне так показалось. Он протянул руку, как бы представляя друг друга. Эш кивнул. Он указал на бар; она покачала головой, затем кивнула мне в ответ.
  
  Руперт Пакстон-Марр посмотрел куда-то поверх меня, затем опустил взгляд. Он посмотрел на меня, затем снова на Эшли. Она разговаривала с ним. Выражение его лица сменилось недоумением, возможно, озабоченностью, затем снова стало настороженным, наконец холодным, старательно невыразительным. Он кивнул, прислонившись спиной к стойке, поддерживающей переднюю часть бара. Эш оглянулась на меня, ее глаза на мгновение широко раскрылись, затем она снова повернулась к мужчинам.
  
  Я начал подниматься на ноги.
  
  Выражение лица Руперта не изменилось, когда я подошел. Две пары прошли передо мной, лавируя между столиками. Когда они проехали, Руперт уже направлялся к двери, широко улыбаясь, поочередно махая рукой и указывая на часы, когда он отступал. К тому времени, как я добрался до того места, где стояли Эш и двое парней в плащах, он уже выбрался на улицу.
  
  Я стоял там, хмуро глядя на дверь, через которую вышел Руперт Пакстон-Марр. Что-то в том, как он двигался, отступая, оставило у меня сверхъестественное ощущение d é j &# 224; vu.
  
  Эш выглядел удивленным. Двое парней тоже. Один из них оглядел меня с ног до головы. "Господи Иисусе", - сказал он. "Как ты это сделала? Обычно только женщины с малышами кричат "Папа! на буксире оказывает такое воздействие на Рупа."
  
  Помни, помни, подумал я про себя и улыбнулся. Я повернулся к мужчине и пожал плечами. "Это подарок", - сказал я ему.
  
  "Он тебе денег должен или что-то в этом роде?" - спросил второй мужчина. Им обоим было около тридцати, худощавые и аккуратно подстриженные. Оба курили.
  
  Я покачал головой.
  
  Эш громко рассмеялась. "Нет", - сказала она, протягивая руки к двум мужчинам. "Просто, когда мы все встречались в последний раз, мы все были ужасно пьяны — не так ли, Пресли? — и Руперт думает, что Пресли здесь ...»
  
  Пресли? Эш указывала на меня, когда произносила имя. Пресли? Я подумал.
  
  "... думает, что Руперт пытался сделать ему предложение. Чего он, конечно, не делал, но все это было немного неловко, не так ли, дорогой?" Ее счастливое, улыбающееся лицо требовательно смотрело на меня.
  
  Я молча кивнула, когда двое мужчин тоже посмотрели на меня.
  
  "Неловко", - подтвердил я.
  
  Эш повсюду сияла улыбками, словно лазерный луч сошел с ума. "Я имею в виду, - сказала она, тряхнув волосами. "Руперт ведь не гей, не так ли? И Пресли... " Она внезапно стала страстной, голос замедлился, став немного глубже. «Здесь ...» Она сделала дополнительный вдох, ее взгляд скользнул от моего лица к промежности и обратно: "... конечно, нет".
  
  Затем она, казалось, взяла себя в руки и широко улыбнулась двум мужчинам. Они выглядели соответственно смущенными.
  
  
  * * *
  
  
  "Пресли? Пресли?" Я кричал, когда мы быстро шли по улице Томаса Мора. "Как ты мог?" Я замахал руками. С оранжево-черного неба падала легкая морось.
  
  Эшли зашагала дальше, ухмыляясь. В руке она держала маленький зонтик; ее каблучки цокали. "Извини, Прентис, это было просто первое, что пришло мне в голову".
  
  "Но это даже не сильно отличается от Прентиса!" Я закричал.
  
  Она пожала плечами. "Ну, тогда, наверное, поэтому это было первое, о чем я подумала". Эш рассмеялась.
  
  "Это не смешно", - сказал я ей, засовывая руки в карманы и переступая через несколько пустых контейнеров из-под пиццы.
  
  "Это было не смешно", - согласился Эш почти чопорно. "Это твоя реакция". Она кивнула.
  
  Отлично, - сказал я. "Сейчас вокруг ходят два парня, которые думают, что меня зовут Пресли, но для тебя это просто шутка". Я наступил на шаткую брусчатку, и грязная вода попала мне на брюки. "Боже", - пробормотал я.
  
  Послушай, - сказал Эш, наконец-то посерьезнев. "Более того, мне жаль, что я все испортил. Я не знаю, почему он так умчался. Все, что я сказал, это то, что со мной был друг. Я даже не сказал, что ты хочешь с ним встретиться или что-то в этом роде. Это было странно. Она покачала головой. "Странно".
  
  Мы сбежали из паба, допив свои напитки и поболтав — неловко с моей стороны, непринужденно с Эшли — с двумя друзьями Руперта (Говардом и Джулсом); высокопарный разговор, самым полезным результатом которого, казалось, стало общее согласие с тем, что старина Руп был парнем, а?
  
  "Не имеет значения", - сказал я ей. Я увидел приближающееся такси с включенной мигалкой и внезапно вспомнил, что я богат. "Теперь я знаю, где я его видел".
  
  Я вышел на дорогу и помахал рукой.
  
  "Правда?" Спросил Эш с обочины.
  
  "Ага". Такси подъехало. Дела шли на лад; мое обычное клингонское маскировочное устройство, которое, как правило, срабатывало автоматически в тех редких случаях, когда в прошлом я чувствовал себя достаточно богатым, чтобы позволить себе такси, казалось, было деактивировано. Я придержал дверь открытой для Эшли.
  
  "Итак, ты собираешься рассказать мне или будешь вести себя загадочно?" спросила она, садясь в машину.
  
  "Я расскажу тебе за ужином". Я сел рядом с ней и закрыл дверь. "Дин-стрит, Сохо, пожалуйста", - сказал я водителю. Я улыбнулся Эшли.
  
  "Дин-стрит?" переспросила она, выгнув бровь.
  
  "Помимо всего прочего, я должен тебе карри".
  
  
  * * *
  
  
  Когда мне было пятнадцать, у меня было первое по-настоящему сильное похмелье. По пятницам вечером я и несколько моих школьных приятелей обычно встречались в доме семьи Дроидов в Галланахе; мы сидели в спальне Дроида, смотрели телевизор и играли в компьютерные игры. И мы пили сидр, который старший брат Дроида купил для нас — за небольшую комиссию — в местной закусочной без лицензии. И курить травку, которую мой кузен Джош Макхоан, сын дяди Хэмиша, купил для нас — за непомерные комиссионные — в баре "Якобит". И иногда увеличивают скорость, что также произошло из последнего источника. И вот однажды вечером появился Дейв Макгоу с литром "Бакарди", и мы с ним прикончили его вдвоем, а на следующее утро отец разбудил меня от странного и ужасного нового чувства.
  
  кто, как написал бы Рори, вообще nsg.
  
  Мне позвонил Хью Робб с фермы неподалеку от замка и напомнил, что я согласился приехать и помочь разжечь костер в ночь Гая Фокса. Он выходил, чтобы забрать меня.
  
  Это, конечно, было не совсем то, в чем я нуждался (не больше, чем мне нужно было, чтобы папа читал мне лекцию о том, насколько нездоровым был обычай разводить костры пятого ноября и таким образом праздновать религиозный фанатизм; разве я не знал, что это была антикатолическая церемония, и чучело, сожженное на костре, раньше было Папой Римским?), но я не мог признаться маме и папе, что выпил и у меня было похмелье, поэтому мне пришлось одеваться с раскалывающейся головой и отчетливым недомоганием внутри. Я ждал снаружи, на ступеньках крыльца, глубоко вдыхая прохладный чистый воздух и желая, чтобы похмелье просто прошло. Потом я вдруг подумал, что, может быть, это было не похмелье; может быть, эта пульсация в моей голове была первым симптомом опухоли мозга ... и в итоге я стал молиться, чтобы у меня действительно было похмелье.
  
  Хью Робб был крупным, дружелюбным парнем из шотландского бульона; он был на целый год старше меня, но мы учились в одном классе в школе, потому что его не пустили на год назад. Он приехал на тракторе, тащившем прицеп, набитый ветками и старым деревом, и я поехала с ним в кабине, жалея, что у трактора не было лучшей подвески и что Хью не мог придумать, о чем еще поговорить, кроме выпадения матки у одной из коров на ферме.
  
  Вокруг холма от замка раскинулось большое поле, обращенное на восток; оно было окружено деревьями со всех сторон, но со склона открывался вид на Бридженд. Я все еще думала о ней как о поле для пони, потому что именно там изначально содержались пони Хелен и Дианы, прежде чем их перевели в более ровный загон к западу от замка.
  
  Мы с Хью выгрузили сломанные доски и большие голые серые ветки из трейлера. Мы немного поработали вместе, затем я продолжил складывать дрова, пока Хью ходил собирать еще. Он совершил пару поездок, каждый раз сбрасывая что-то вроде тонны древесины, прежде чем объявить, что отправляется на другую ферму, где у них еще больше древесины.
  
  Я позволил трактору исчезнуть, подпрыгивая на ходу по направлению к замку, затем рухнул обратно в огромную кучу веток, ожидавшую моего внимания. Я лежал, распластавшись и наполовину погрузившись в воду, на упругой массе серого, обнаженного листвой дерева и смотрел в широкое голубое ноябрьское небо, надеясь, что басовый барабан в моей голове достаточно скоро отбьет несколько тысяч тактов.
  
  Небо, казалось, билось в такт пульсации у меня в голове, весь голубой свод пульсировал, как некая живая мембрана. Я думал о дяде Рори и его открытии, что невозможно воздействовать на телевизионные экраны издалека, напевая. Я, как всегда, задавался вопросом, где он был; к тому времени его не было уже пару лет.
  
  Над деревьями у меня над головой показалась птица, и я лежал и наблюдал за ней; широкие, плоскокрылые, маховые перья на квадратных кончиках крыльев взъерошены, как мягкие пальцы, маленькая, быстрая головка мотается туда-сюда, коричнево-серое тело между мягкими плотными крыльями наклоняется и поворачивается, когда оно скользит в прохладном воздухе, хвостовые перья похожи на пышный коричневый веер.
  
  "Красота", - прошептала я себе под нос, улыбаясь, несмотря на боль в голове.
  
  Затем внезапно канюк взорвался и взмыл в небо; он резко упал, безвольный, с волочащимися перьями, на землю. Над полем раздался двойной треск.
  
  Птица упала и скрылась из виду позади меня. Я моргнул, не веря в случившееся, затем перекатился на другой бок, глядя сквозь завесу ветвей на деревья, окаймляющие поле, откуда доносились звуки выстрелов. Я увидел мужчину с дробовиком в руках, прямо за деревьями, он посмотрел в одну сторону, потом в другую, а затем выбежал в поле. На нем были резиновые сапоги с зелеными ремешками, толстые коричневые шнуры, вощеная куртка с вельветовым воротником и матерчатый баннет. Еще один придурок в куртке Барбура, но этот только что подстрелил канюка.
  
  Он посмотрел на что-то в траве, затем улыбнулся. Он был высоким блондином и выглядел как фотомодель; завидная линия подбородка. Он наступил на что-то в траве, еще раз огляделся, затем попятился, наконец повернулся и быстро зашагал обратно в лес.
  
  Мне следовало закричать или отнести птицу в полицию в качестве улики — в конце концов, канюки — охраняемый вид, - но я этого не сделал. Я просто смотрел, как "Барбур" исчезает за деревьями, затем перевернулся на другой бок и выдохнул: "Придурок".
  
  Следующим вечером он был на вечеринке с фейерверками, смеялся, разговаривал и отпил глоток из фляжки Фергюса. Я наблюдал за ним, и он увидел меня, и мы несколько мгновений смотрели друг на друга, прежде чем он отвел взгляд, и все это в яростном, корчащемся свете костра, который я сложил и в котором лежал — воткнутый почти в его теперь пылающий центр — труп птицы, которую он убил.
  
  
  ГЛАВА 16
  
  
  Мы стояли у купола обсерватории, на зубчатых стенах замка Гейнем, лицом к прохладному западному бризу. Льюис, в шнуровке и жирно-коричневой куртке скотовода, смотрел в бинокль, его черные волосы слегка развевались на ветру. Верити стояла рядом с ним, подняв сияющее лицо к зимнему голубому небу, громоздкая в своей термокуртке, руки в лыжных перчатках крепко сжаты под выпуклым животом. Равнина за лесом внизу, с Галланахом и внутренним заливом, была залита приглушенным послеполуденным солнцем. Клочья перистых облаков двигались высоко в небе, задрав хвосты, обещая ясную погоду. Вдалеке, по виадуку в Бридженде, двигался спринтер, запряженный двумя автобусами, окна сверкали на солнце. Я глубоко вздохнул и почувствовал запах моря.
  
  Нераспечатанный почтовый пакет из Колорадо, лежащий у меня на груди между рубашкой и пиджаком, издает шуршащий звук, вызывая у меня странное ощущение в животе. "Никаких следов?" Спросила Верити.
  
  Льюис покачал головой. "Мм-мм".
  
  Верити вздрогнула. Она ссутулила плечи, подтягивая их к шее. "Брр", - прошептала она. Она взяла Льюиса за руки.
  
  "Ах", - протестующе сказал он, все еще глядя в полевой бинокль, хотя теперь под небольшим углом.
  
  Верити фыркнула и с великолепно притворным хмурым видом отошла от своего мужа и шагнула ко мне. Она обняла меня за талию, прижимаясь. Я обнял ее за плечи. Она прислонилась головой к моей руке; я посмотрел на нее сверху вниз. Она немного отрастила волосы. На самом деле ее голова по бокам больше не была выбрита. От нее пахло детским маслом; Льюис проделал, по-видимому, завидную работу по нанесению его на Выпуклость, пытаясь позже избавиться от растяжек. Я незаметно улыбнулся и снова посмотрел на север.
  
  "Это как-ты-это-называешь?" Сказала Верити, кивая.
  
  "Нет, это штучка-ма-боб", - сказал Льюис, точно так же, как я сказал,
  
  "Привет, хорошо запомнилась".
  
  "Дунадд", - терпеливо сказала Верити, игнорируя нас обоих. Она смотрела на небольшой скалистый холм в километре к северу. "Там, где след".
  
  "Правильно", - сказал я.
  
  Льюис взглянул на нас, ухмыльнулся. Он немного опустил бинокль. "Отсюда этого не видно, но это там".
  
  Данадд-Рок был столицей Далриады, одного из ранних королевств Шотландии. Отпечаток ноги — на самом деле он больше похож на отпечаток ботинка, просто гладкая впадина в камне — был тем местом, куда новый король должен был поставить ногу, когда давал свои клятвы, символически — я полагаю - чтобы соединить его с землей.
  
  "Могу я взглянуть?" Спросила Верити. Льюис протянул ей очки, и она прислонилась к каменной стене, поддерживая живот. Льюис стоял позади нее, опустив подбородок ей на плечо.
  
  "Прямо на вершине, не так ли?" Спросила Верити.
  
  "Ага", - сказал Льюис.
  
  Она некоторое время смотрела на Дунадда. "Интересно, - сказала она, - была ли у тебя там одна из твоих ног, когда ты рожала...»
  
  Я рассмеялся. Льюис шел с широко раскрытыми глазами, отодвигаясь от своей жены. Она обернулась, злобно ухмыльнувшись Льюису, а затем мне. Она похлопала Льюиса по локтю. "Шутка", - сказала она. "Я хочу быть в хорошем теплом родильном бассейне в хорошей большой больнице". Она снова повернулась к пейзажу. Льюис посмотрел на меня.
  
  "Ты меня одурачил", - пожал я плечами. "В конце концов, это семейное".
  
  "Ты тоже видишь этот каменный круг?" Спросила Верити, поднимая бинокль, чтобы посмотреть дальше на север.
  
  Ранее в тот день Хелен Эрвилл, Верити, Льюис и я вели себя как туристы. Земля вокруг Галланаха изобилует древними памятниками; местами захоронений, стоячими камнями, холмами и причудливо вырезанными скалами; едва ли можно ступить ногой, не наступив на что-то, что когда-то имело для кого-то религиозное значение. Верити слышала обо всей этой древней керамике, но никогда не видела ее как следует; ее визиты в Галланах в прошлом были заняты другими делами, и, пожалуй, единственным местом, где она бывала раньше, был Дунадд, потому что это было легко дойти пешком от замка. И, конечно, поскольку мы прожили здесь большую часть своей жизни, никто из нас не удосужился посетить и половину этих мест.
  
  Итак, мы позаимствовали "Рейнджровер" Фергюса и отправились осматривать местность; пробирались по грязным полям к холмикам, которые были погребальными курганами, смотрели на покрытые мхом стоячие камни, обходили каменные круги и пирамидальные пирамиды и, облокотившись на заборы, смотрели на большие плоские грани камней, помеченных чашами и кольцами, их зернистые поверхности покрыты концентрическими круглыми символами, которые выглядели как рябь от чего-то упавшего в пруд, застывшего в камне.
  
  
  * * *
  
  
  Я когда-нибудь рассказывал тебе о том времени, когда мне удавалось издалека заставлять телевизоры барахлить?"
  
  Был ясный и теплый день, в то самое лето, когда Рори ездил с нами на Гебриды. Мы с Рори прогуливались неподалеку от Галланаха, направляясь от отмеченных камней на одном поле к каменному кругу на другом. Я помню, в тот день у меня болел бок, и я беспокоился, что это аппендицит (один из мальчиков в моем классе в том году чуть не умер, когда у него лопнул аппендикс). Впрочем, это был всего лишь шов. Дядя Рори был быстрым ходоком, и я намеревался не отставать от него; мой аппендикс подождал еще год, прежде чем его потребовалось удалять.
  
  Мы посетили несколько древних памятников в этом районе и начали говорить о том, во что верили люди, построившие пирамиды из камней и каменные круги, и это привело нас к астрологии. И вдруг он упомянул о телевизорах.
  
  "Заставляешь их шататься?" Переспросил я. "Нет".
  
  "Ну что ж", - сказал Рори, затем повернулся и посмотрел нам за спину. Мы встали на обочине, когда мимо нас проехала пара машин. Было жарко; я снял куртку. "Ну, - повторил Рори, - я был... наверное, на несколько лет старше тебя сейчас. Я был в гостях у друга, и мы всей компанией смотрели Top of the Pops или что-то в этом роде, и я подпевал пластинке. Я нажал на определенную глубокую ноту, и экран телевизора пошел волнами. Больше никто ничего не сказал, и я подумал, не было ли это простым совпадением, поэтому я попытался повторить это снова, и после небольшой настройки я нажал нужную ноту, и, конечно же, экран снова стал волнистым . По-прежнему никто ничего не сказал ". Рори рассмеялся при этом воспоминании. На нем были джинсы и футболка, а через плечо перекинута легкая куртка.
  
  "Ну, я не хотел выставлять себя дураком, поэтому ничего не сказал. Я подумал, что, может быть, это сработало только на одном конкретном телевизоре, поэтому я попробовал это дома; и это все равно получилось. Эффект, казалось, срабатывал и на довольно большом расстоянии. Когда я вышел в холл и заглянул в гостиную, он все еще был там, сильнее, чем когда-либо.
  
  "Потом мы ехали в Глазго, мама и я, и проходили мимо витрины магазина, полной телевизоров, и вот я попробовала этот новый способ портить на них экраны телевизоров, и что-то напевала себе под нос, и все экраны взбесились! И я подумал: Здорово, я действительно могу творить чудеса! Эффект становится сильнее! Я мог бы появиться на телевидении и сделать это! Может быть, это заставило бы экраны всех людей стать странными! "
  
  "Вау", - сказал я, желая вернуться домой и попробовать это сам.
  
  "Итак", - сказал Рори. "Я остановился как вкопанный и спросил маму. Я сказал: "Мам, посмотри на это. Посмотри на те экраны. И я напевал изо всех сил, и картинки на экранах становились волнистыми. А мама просто посмотрела на меня и сказала: "Что? И я сделал это снова, но, как бы я ни старался, я не смог заставить ее увидеть эффект. В конце концов, я ей надоел, и она сказала мне перестать быть глупой. В тот день у меня сходили с ума экраны в каждом телемагазине, мимо которого мы проходили в Глазго, но, похоже, больше никто этого не видел ".
  
  Рори поморщился, глядя через край равнины за Галланахом на небольшой скалистый холм, возвышающийся над плоскими полями.
  
  "Теперь я хотел бы вспомнить, из-за чего именно упал пенни, но я не могу. Я имею в виду, обычно красивая ассистентка говорит какую-нибудь глупость, а умный ученый говорит: "Повтори это еще раз! а потом приходит в голову блестящий план, который спасет мир таким, каким мы его знаем ... но, насколько я помню, он только что пришел мне в голову ".
  
  "Что?" Спросил я.
  
  Рори ухмыльнулся, глядя на меня сверху вниз. "Вибрации", - сказал он.
  
  "Вибрации?"
  
  "Да. Вибрации, которые я создавал в своем собственном черепе — на самом деле, я полагаю, в глазном яблоке, — заставляли мои глаза вибрировать примерно с той же частотой, с какой мерцает экран телевизора. Итак, экран выглядел забавно, но только для меня в этом и был смысл. И было логично, что чем дальше ты находишься от экрана — до тех пор, конечно, пока ты все еще можешь его разглядеть, — тем более выраженным будет эффект ". Он посмотрел на меня сверху вниз. "Ты видишь?"
  
  "Да, - сказал я, - думаю, да". Я немного изучал дорогу, затем разочарованно поднял глаза. "Значит, это все-таки не работает на самом деле?"
  
  Рори покачал головой. "Не так, как я думал, нет", - сказал он.
  
  Я нахмурился, пытаясь вспомнить, как мы дошли до этого. "Какое это имеет отношение к тому, о чем мы говорили?" Спросил я.
  
  Рори посмотрел на меня. "А-ха", - сказал он и подмигнул. Он кивнул на ворота в низкой стене, обращенной к дороге; за ними были стоячие камни. "Вот мы и пришли".
  
  
  * * *
  
  
  "Вот мы и пришли". Дверь на лестницу со скрипом отворилась; я пошел помочь Хелен. Она протянула мне поднос с четырьмя оловянными кружками. От глинтвейна шел пар; он чудесно пах. "Ммм, великолепно", - сказал я. Хелен взяла меня за руку и вышла через маленькую дверь в половину стены на зубчатую стену. Ее широкое лицо было загорелым, а тело выглядело стройным и подтянутым после катания на лыжах в начале сезона в Швейцарии. На ней были ботинки Meindl, старые кожаные брюки, принадлежавшие ее матери, кашемировый свитер и летная куртка, которая выглядела достаточно потрепанной, чтобы побывать в боевых действиях над Кореей, если не над Великой Германией. Ее волосы были блестяще черными и доходили до плеч.
  
  Она взяла кружку. "Наливай себе", - сказала она. "Есть какие-нибудь признаки его присутствия?"
  
  "Нет", - сказал я. Я протянул поднос Льюису и Верити, которые издали соответствующие звуки и взяли по кружке каждому.
  
  Хелен кивнула на уголок авиапочтового пакета, спрятанного у меня под курткой. "Все еще вынашиваешь это, Прентис?"
  
  Я ухмыльнулся. "Ага".
  
  Мы стояли там, потягивая горячее пряное вино, и смотрели на север.
  
  
  * * *
  
  
  "Прентис? Эш. Он сделал это".
  
  "Кто? Доктор Гонзо?"
  
  "Да, распечатываю это сейчас; отправлю вам печатную копию завтра утром; он отправит ее и мне по электронной почте, я скачаю файлы и запишу их на диск, который примет ваш Compaq, и принесу его со мной на следующей неделе, когда приеду в Хогманай ... Если у вас еще нет модема, не так ли?"
  
  "Нет, нет, я этого не делал".
  
  "Хорошо, тогда такова будет договоренность. Тебя это устраивает?"
  
  "Да, отлично. Я напишу ответ, чтобы поблагодарить. Он, э-э ... сказал, что за файлы на самом деле были в конце?"
  
  Текст."
  
  "Это все, что он сказал?"
  
  "Да, Прентис, он не прочел ничего из того, что нашел; ну, вероятно, не более первых нескольких строк, чтобы проверить, что они на английском, а не тарабарщина. Как только он взломал его, я не думаю, что его действительно интересовало, что там на самом деле написано. Но это текст ".
  
  "Правильно. Текст".
  
  "Должно прийти к вам через несколько дней авиапочтой".
  
  
  * * *
  
  
  Большой конверт из Штатов пришел по почте сегодня утром, через пять дней после звонка Эша; обратный адрес был: доктор Джи, факультет компьютерных наук Денверского университета, Колорадо. Я уставился на эту штуковину, лежавшую на коврике у входной двери, и во рту у меня странно пересохло. У меня было легкое похмелье, и, осторожно взяв в руки разочаровывающе тонкую упаковку, я решил, что открою ее после завтрака. Потом, после завтрака, я подумал, что, может быть, мне стоит отложить это на потом, особенно когда позвонила Верити и пригласила меня в замок.
  
  Это был последний день 1990 года; прошло целых двенадцать месяцев после той судьбоносной вечеринки, когда миссис Макспадден послала меня в подвал за еще порцией виски. Мы все вернулись сюда для обычного раунда вечеринок, визитов и похмелья. В основном я с нетерпением ждал всего этого, хотя все еще пытался найти причины не спрашивать Фергюса о вещах, которые, как я знал, я должен был спросить у него о мистере Руперте Пакстон-Марре. Но тогда, может быть, мне вообще не следовало их задавать. Может быть, то, что было в этой посылке авиапочтой, избавило бы меня от необходимости задавать какие-либо вопросы (сказал я себе). Я постоянно возвращался к отчетливой вероятности того, что, возможно, я делаю что-то из ничего, рассматривая нашу недавнюю местную историю как некую прошлую эпоху, и слишком усердно, слишком изобретательно ищу связи, закономерности и связующие звенья, и таким образом превращаю себя в своего рода мелкого сторонника теории заговора.
  
  Я был погружен в учебу весь семестр, и, казалось, все шло хорошо. Мой профессор, читая мои учебные работы и эссе, перешел от ободряющих звуков и притворного самодовольства к своего рода непонимающей раздражительности, которую я так эффектно провалил годом ранее.
  
  Между тем, в истории, которую мы сейчас переживали, все выглядело так, будто война должна была начаться чуть более чем через две недели, но — если не считать своего рода низкого фонового излучения видов — стыдливого отчаяния из—за этого - лично я чувствовал себя не так уж плохо. Мама, казалось, держалась стойко, несмотря на то, что Рождество и Новый год традиционно были тяжелым временем для скорбящих. Она действительно начала мастерить клавесин, о котором столько говорили, превратив свободную спальню в Лохгейре в мастерскую, которая на данный момент выглядела соответствующим образом хаотично; Джеймс в основном воссоединился с человечеством, до такой степени что несколько раз за последние несколько выходных перед Рождеством он отключал свои телефоны Walkman достаточно надолго, чтобы провести то, что можно было, лишь немного проявив щедрость, назвать разговором. У Льюиса все было хорошо, Верити был почти отвратительно здоров (если не считать периодически болевшей спины и мочевого пузыря, который, казалось, стал чрезмерно восприимчив к звуку льющейся воды), и я действительно с нетерпением ждал встречи с Льюисом и Верити сейчас, к моему собственному изумлению; все еще ощущалась отдаленная боль, когда Верити улыбалась мне ... но это было скорее воспоминание, чем реальность.
  
  Я посмотрел на часы. Через четыре часа я отправлялся в аэропорт Глазго, к Эшли. У нее был забронирован билет на поздний рейс, и я вызвался встретить ее. Сегодня вечером в Лондоне ей предстояло работать до половины пятого, и это немного подтолкнуло бы ее к тому, чтобы добраться до Шотландии — не говоря уже о том, чтобы приехать сюда — к колокольному звону.
  
  Я осмотрел небо на севере, высматривая движение. Я с нетерпением ждал поездки, даже если это было ночью и я не смог бы разглядеть пейзаж.
  
  Немного подул ветер, и я допил свой глинтвейн. Леса — вечнозеленые и листопадные, голые — спускались к полям, а затем к городу; на холмах на востоке поднимались леса.
  
  "Кто-нибудь слышал сегодняшние новости?" Спросил Льюис.
  
  "Ничего особенного не происходит", - сказала Хелен.
  
  Я предположил, что она получила информацию от миссис Макспадден, которая в последнее время держала телевизор на кухне включенным.
  
  "На пустынном фронте все спокойно", - выдохнул Льюис, снова беря бинокль и глядя на север, в сторону Килмартина.
  
  "Ты уверен, что он пойдет той дорогой?" Спросила Верити.
  
  Льюис пожал плечами. "Думаю, что да".
  
  "Сказал, что так и будет", - подтвердила Хелен.
  
  Верити топнула ногой.
  
  "Привет", - сказала Хелен. "Я никогда не спрашивала тебя, Льюис; у тебя есть какие-нибудь шутки о заливе?"
  
  Льюис раздраженно фыркнул, все еще глядя в бинокль. "Нет. Я слышал пару дерьмовых ирландских репортажей и обычных подозреваемых в разных масках, но ничего хорошего не было. Я пытался поработать над рутиной о том, что если бомбардировщик-невидимка сработает так же хорошо, как в Панаме, B-52 - так же хорошо, как во Вьетнаме, а морская пехота - так же эффективно, как в Ливане, то Саддаму не о чем особо беспокоиться, но это было недостаточно смешно ". Он на мгновение снял очки с глаз. "На самом деле, это было совсем не смешно".
  
  "Я знаю девочку из школы, которая там работает", - сказала Хелен. "Медсестра".
  
  "Да?" Сказала Верити, снова топнув ногой.
  
  "Ха!" - внезапно воскликнул Льюис.
  
  "Ты видел его?" Спросила Верити, сжимая руку Льюиса.
  
  Он засмеялся, взглянув на нее сверху вниз. "Нет", - сказал он и ухмыльнулся мне. "Но угадай, кого призвали в резерв?"
  
  Я пожал плечами. "Я сдаюсь". Не думал, что знаю кого-нибудь в полиции.
  
  Льюис кисло улыбнулся. "Джимми Террок. Раньше был музыкантом. Они носили носилки во время войны ".
  
  Я нахмурился, не узнав имени. "Джимми?" Начал было я. Потом вспомнил.
  
  "Могильщик!" Я рассмеялся.
  
  "Да", - сказал Льюис, снова отворачиваясь и поднимая бинокль. "Могильщик".
  
  У меня похолодело внутри, и моя улыбка исчезла. "Ух ты", - сказал я. "Какое-то чувство юмора есть у армии".
  
  "Опыт работы", - пробормотал Льюис.
  
  "О ком это ты говоришь?" Спросила Верити.
  
  "Парень помог нам похоронить папу", - сказал Льюис.
  
  "О", - сказала она. Она обняла Льюиса.
  
  "Ты пойдешь, если тебя позовут, Прентис?" Спросила Хелен Эрвилл, не глядя на меня.
  
  "Черт возьми, нет", - сказал я. "В какой стороне Канада?"
  
  "Да", - пробормотал Льюис. "Жаль, что папа умер; может быть, он мог бы устроить нас в эквивалент Национальной гвардии, если она у нас есть".
  
  "Дорожные надзиратели?" Предположил я. Плечи Льюиса вздрогнули один раз.
  
  "Ты действительно не поехал бы?" Спросила меня Хелен, приподняв одну бровь.
  
  "Я мог бы прислать им немного крови, если они вежливо попросят", - сказал я ей. "В масленке".
  
  "Я полагаю, мы не можем воспользоваться телескопом, не так ли?" Внезапно сказала Верити, кивая на белый купол справа от нас. "Я имею в виду, так же, как и бинокль". Она посмотрела на каждого из нас.
  
  "Нет", - сказала Хелен.
  
  "Слишком узкое поле зрения", - сказал Льюис.
  
  "И вверх ногами", - добавил я.
  
  Верити посмотрела на купол. На ее лице была улыбка. "Ты помнишь ту ночь, когда мы встретились в куполе?" сказала она, глядя на Льюиса. "Мы не виделись с детства...»
  
  Льюис передал очки Хелен, которая держала их одной рукой, болтая ремешками. Льюис обнял свою жену. "Конечно, хочу", - сказал он и поцеловал ее в нос. Она зарылась лицом в его пальто. Я отвернулся, думая о поездке в аэропорт этим вечером.
  
  Возможно, мне следует выделить еще полчаса или около того на поездку, просто на случай задержек. И, конечно, в аэропорту в данный момент строят новые объекты; могут возникнуть проблемы с парковкой, а сегодня вечером наверняка будет много народу. Я бы уехал пораньше, нет смысла уезжать поздно и спешить. В эти дни я стал ездить немного медленнее и осторожнее. Мама все еще волновалась, но, по крайней мере, я мог успокоить ее с чистой совестью.
  
  Я вздохнул, и пакет, прижатый к моей груди, снова согнулся. Я посмотрел на него. Черт возьми, это было глупо; я должен прочитать материал. Ждать, пока я вернусь домой и сяду за письменный стол в кабинете, было просто невыносимо.
  
  "Как в наши дни обстоят дела в замечательном мире швейцарского банковского дела, Хель?" Спросил Льюис.
  
  "О, дурацкая и прозрачная, как всегда", - сказала Хелен. Они заговорили о Цюрихе и Лондоне, и я сел на скат шиферной крыши позади них. Я достал посылку авиапочтой и осторожно открыл ее. Верити оглянулась на меня и коротко улыбнулась, прежде чем снова повернуться к Хелен и Льюису, чтобы поделиться какой-нибудь шуткой о кафе "Хард Рок" é. Мои руки стали липкими, когда я вытаскивала листы бумаги из толстого белого конверта. Это безумие, подумала я. Возможно, это тарабарщина или заявление Рори о приеме на работу ведущего программы о путешествиях; резюме для телевидения. Ничего важного, ничего разоблачительного.
  
  На первом листе было письмо от доброго Доктора, испещренное сокращениями, в котором рассказывалось, как он расшифровал присланную ему двоичную кашу и превратил ее в то, что я держал в руках. Он казался симпатичным парнем, но я вроде как только взглянул на письмо. Я перешел к распечатке.
  
  Там было около пятидесяти или шестидесяти страниц, напечатанных лазером через один пробел. Первые двадцать или около того страниц были заняты фрагментами, которые я узнал: статьями, стихотворениями и безымянной пьесой, которую Рори, по-видимому, решил разобрать в конце "Дороги Ворона". Затем последовали три отрывка в прозе.
  
  Я взглянул на остальных; Хелен и Верити все еще разговаривали, Льюис смотрел в бинокль в сторону Галланаха. Я начал читать, и у меня пересохло во рту.
  
  Я мчался по каждому из проходов, мои глаза были выпучены, руки тряслись. Голоса остальных, прохладный декабрьский воздух и ледяные шиферные плитки под моей задницей, казалось, были за миллион миль отсюда, когда я читал то, что написал дядя Рори.
  
  "Ты знаешь, где были зачаты близнецы?"
  
  "Без понятия", - сказал он и рыгнул.
  
  "Безумие гребаного Маккейга, вот где".
  
  "Что, Обан?"
  
  "То самое место".
  
  "Боже мой".
  
  "Ты же не возражаешь, что я говорю это, я имею в виду, что я так говорю о Фионе, не так ли?"
  
  "Нет, нет". Он махнул рукой. "Твоя жена; ты говоришь о ней. Нет. нет, это плохо, это звучит плохо. Я полностью за свободу женщин ".
  
  "Мог бы, черт возьми, догадаться. Мог бы, черт возьми, догадаться, что ты будешь таким. Чертовски типичный, если хочешь знать мое мнение. Ты большой ублюдок, Макхоан ".
  
  "А ты - неприемлемое лицо капитализма, Ферг".
  
  ... Так начался первый отрывок. Я закончил его и понял, что у меня отвисла челюсть. Я закрыл ее и, ошеломленный, начал следующий отрывок:
  
  "Генри ... он тоже никогда не нравился; толстогубый попрошайка… педик, знаете ли; вот что он поет, вы знаете; вы это знаете? Прости меня, пока я целую этого парня ... отвратительно ... абсолютизировано отвратительно…
  
  "Фергюс, заткнись".
  
  "Извините меня, пока я поцелую этого парня"… чертов енот-педик".
  
  "Я сожалею об этом, Лачи".
  
  "Все в порядке, миссис У. Вы не собираетесь пристегнуть ремень безопасности, нет?"
  
  "Нет, не для коротких поездок—»
  
  "Лачи? Лачи… Лачи! Лачи; Я сожалею о твоем глазу… действительно, очень сожалею; никогда не прощу себя, никогда… вот, встряхнись
  
  "Срань господня", - прошептал я, когда закончил. Внезапно мои руки стали очень холодными. Я посмотрел на сланцы, на которых сидел, затем на купол обсерватории, поблескивающий в лучах низкого зимнего солнца.
  
  "Ты в порядке, Прентис?" Спросила Верити, хмуро глядя на меня с зубчатой стены.
  
  Я кивнул, попытался улыбнуться. "Хорошо", - сглотнул я. Я повернулся к третьему и последнему проходу.
  
  Фиона сидела на пассажирском сиденье автомобиля, наблюдая за красными дорожными отражателями, которые выплывали из ночи прямо на нее; ее отбросило на одну сторону сиденья, когда Фергюс развернул Aston с правой стороны…
  
  ... И так до самого конца:
  
  ... "Смотри!"
  
  И это было все. Я поднял глаза, голова шла кругом.
  
  "Йоу", - сказала Хелен, глядя в бинокль. Она согнула колени и поставила свою кружку на камни у себя под ногами, затем снова плавно поднялась.
  
  "Ты видишь его?" Спросила Верити, поворачиваясь, все еще в объятиях Льюиса, чтобы посмотреть на зубчатые стены.
  
  "Может быть", - сказала Хелен. Она передала полевой бинокль Льюису.
  
  "Да, может быть", - сказал он. Следующей была очередь Верити с биноклем.
  
  Я несколько раз сглотнул, положил листы бумаги обратно в конверт. Я встал и подошел к остальным, пребывая в каком-то трансе.
  
  Верити покачала головой. "Нет, я ни черта не вижу". Она протянула очки мне. "Ты побледнел, Прентис. Ты уверен, что с тобой все в порядке?"
  
  "Хорошо", - прохрипел я, не глядя на нее. Я взял бинокль. "Спасибо".
  
  К тому времени я уже видел пятнышко без посторонней помощи. Как только я нашел ее снова, бинокль увеличил точку до силуэта легкого самолета с высокими крыльями, летящего более или менее прямо к нам, его корпус был немного направлен на юго-запад, чтобы компенсировать ветер. Он немного покачивался в воздухе, когда летел вниз по долине, встретив порыв ветра высоко над Килмартином.
  
  "Господи", - сказал Льюис. "Это "Миг" на бомбометании; всем лечь!"
  
  Я вернул очки Хелен, которая не выглядела особенно удивленной. Она нахмурилась, глядя на меня. "Ты в порядке, подмастерье?"
  
  "Отлично", - сказал я.
  
  "Тебе следовало одолжить отцу свою куртку", - сказал Льюис Хелен.
  
  "Ему не подходит", - сказала Хелен, приставив к глазам бинокль. Я наблюдал, как точка самолета приближается к нам по небу на севере.
  
  "Ты была в спальном мешке", - я услышала, как Льюис тихо сказал Верити. Он обнимал ее сзади, положив подбородок ей на макушку. Должно быть, я пропустила то, что они сказали ранее. Я чувствовал себя странно; я был рад, что зубчатые стены были слишком высоки, чтобы я мог упасть, если потеряю сознание.
  
  Верити улыбнулась. "Я помню. Мы все курили, играли в карты и по очереди смотрели на звезды, и нам подали перекусить". Она нахмурилась. "Там были Диана и Хелен, и ... как звали того парня?" Она оглянулась и посмотрела на Льюиса. "Какой-то Уэйн?"
  
  "Даррен какой-то", - сказал Льюис. Он взял очки у Хелен, придержал их одной рукой и водрузил на голову Верити. "Эй, стой спокойно".
  
  "Извините, сэр", - сказала она.
  
  "Даррен Уотт", - сказал я. Самолет был теперь ближе, но его было труднее разглядеть; он опустился ниже уровня холмов позади и больше не вырисовывался на фоне неба. Однако вы все еще могли видеть ее невооруженным глазом. Один раз она блеснула.
  
  Верити кивнул. Льюис раздраженно фыркнул. "Он был геем, не так ли?" Сказал Верити.
  
  "Ага", - сказал Льюис. "Скульптор. Тоже неплохо; это был гребаный позор".
  
  "О Боже", - сказала Верити. "Конечно, он умер".
  
  "Велосипедная авария", - сказала Хелен, подхватывая с каменных плит свою кружку с охлажденным вином и осушая ее.
  
  Самолет пролетал над Галланахом. Мне показалось, что я слышу его двигатель. Я вспомнил, как однажды стоял здесь с мамой, много лет назад. Фергус и папа стреляли в глиняных голубей где-то в поле справа от нас, и я вспомнил, как услышал ровный треск… Щелкающие выстрелы и подумал, что они звучат так, словно одна доска падает поверх другой. Бам! действительно. Помни, помни…
  
  Верити рассмеялась, заставив Льюиса снова замолчать. "Ты делал свои радиопостановки, - сказала она, - в ту ночь. Помнишь?"
  
  "Конечно", - сказал Льюис.
  
  "Почему я была в спальном мешке?" Спросила Верити, хмуро глядя на приближающийся самолет.
  
  "Ты был в буфете". Хелен улыбнулась. Она помахала рукой в прохладном послеполуденном воздухе над Галланахом. Я оглянулся на самолет, который включал и выключал огни.
  
  "О", - сказала Верити. "Да, крошечная каморка".
  
  "Ах-ха", - сказала Хелен, когда Льюис тоже помахал рукой, все еще наблюдая в бинокль, теперь поднятый над головой Верити. "Но это действительно был потайной ход".
  
  "Правда?" Спросила Верити, взглянув на Хелен.
  
  "Да. Мы с Ди обычно отрывали кусок дерева сзади и забирались на чердак. Бродили повсюду ".
  
  "Там есть что-нибудь интересное?" Спросил Льюис. Самолет находился в пологом пикировании, направляясь к нам на расстоянии нескольких сотен метров.
  
  "Только трубы и баки", - пожала плечами Хелен. В комнате мамы и папы была дверь на чердак ". Она улыбнулась. "Когда мы начали интересоваться сексом, мы обычно притворялись, что однажды ночью поднимемся туда и посмотрим, сможем ли мы застукать их за этим, но мы были слишком напуганы". Хелен слегка рассмеялась. "Заставил нас хихикать над собой, пока мы не уснули несколько ночей подряд. И в любом случае, Ферг закрыл это дело на замок".
  
  Маленькая белая "Сессна" с ревом пронеслась над головой, помахивая крыльями. Льюис, Верити и Хелен все помахали мне. Я поднял глаза и увидел единственную крошечную фигурку, машущую рукой в кабине. Самолет сделал вираж, обогнул холм, на котором стоял замок, и вернулся обратно, снижаясь, громкий звук двигателя отдавался эхом в лесу внизу.
  
  Я заставил себя помахать рукой.
  
  О, черт возьми, святое дерьмо, подумал я.
  
  Самолет снова взмахнул крыльями, затем выровнялся над Данаддом, когда Фергюс забрал "Сессну" — свой рождественский подарок самому себе — обратно на север, в Коннел.
  
  Это все? - спросила Верити.
  
  "Ага", - сказала Хелен.
  
  "Чего ты ожидал?" Спросил Льюис. "Аварии?"
  
  «О...» - сказала Верити, направляясь к двери, ведущей на лестницу. "Давай вернемся в тепло".
  
  Бам! Помни, помни. Амман Хилтон. Смотри! ПРОСТО ИСПОЛЬЗУЙ ЭТО! Поцелуй небо, идиот…
  
  "Прентис?" Окликнул Льюис из-за маленькой двери. Я посмотрела на него. "Прентис?" он повторил. "Проснись, Прентис".
  
  Я смотрел вслед улетающему самолету.
  
  "О", - сказал я. "Да". На все еще дрожащих ногах я последовал за остальными вниз с продуваемых ветром зубчатых стен в теплую громаду огромного каменного здания.
  
  
  * * *
  
  
  "Значит, телевизоры вовсе не барахлили", - сказал я, все еще пытаясь понять.
  
  Все верно, - сказал Рори. "Только мне так показалось". Он сорвал длинную травинку рядом с одним из стоячих камней и пососал желтый стебелек.
  
  Я последовал его примеру. "Значит, это было у тебя в голове; ненастоящее?"
  
  «Что ж…» Рори нахмурился, немного отвернулся и прислонился спиной к большому камню. Он скрестил руки на груди и посмотрел в сторону крутого небольшого холма, который назывался Дунадд. Я стоял в стороне, наблюдая за ним. Его глаза выглядели постаревшими.
  
  "Вещи в твоей голове могут быть реальными", - сказал он, не глядя на меня. "И даже когда это не так, иногда они...… " он посмотрел на меня сверху вниз, и мне показалось, что он выглядел обеспокоенным. "Однажды кто-то мне кое-что рассказал", - сказал он. "И это прозвучало так, как будто это действительно причинило ему боль; он увидел что-то, что заставило его почувствовать себя преданным и раненым кем-то, с кем он был очень близок, и мне стало действительно жаль этого человека, и я уверен, что это повлияло на них до сих пор… но когда я подумал об этом, он спал до того, как это случилось, и снова заснул после, и мне пришло в голову, что возможно, все это ему приснилось, и я до сих пор сомневаюсь. "
  
  "Почему бы тебе не сказать ему об этом?"
  
  Рори некоторое время смотрел на меня, его глаза искали мои, заставляя меня чувствовать себя неловко. Он выплюнул травинку. "Может, мне стоит", - сказал он. Он кивнул, глядя на поля. "Может быть. Я не знаю". Он пожал плечами.
  
  
  * * *
  
  
  Я стоял там, у того же камня, к которому десятилетием ранее прислонился мой дядя Рори. Я покинул замок и поехал сюда, к каменному кругу, вскоре после того, как мы спустились с зубчатых стен. У меня было еще достаточно времени, чтобы вернуться в Лохгэр к ужину, прежде чем я должен был отправиться в Глазго и Эш.
  
  Я прислонился к большому камню, как Рори, когда рассказывал о человеке, которого предали, о человеке, который видел — или думал, что видел, — что-то, что причинило ему боль. Я посмотрела вперед, на стены, поля и рощи деревьев. Я поежилась, хотя было не особенно холодно.
  
  "Видишь?" Тихо сказал я себе.
  
  Возможно, Рори в тот день смотрел на Дунадда, как я и предполагал в то время. Но за Дунаддом, чуть правее по этой прямой видимости, я мог видеть холм, на котором стоял замок Гайнем, его тупые серо-стальные стены просвечивали сквозь голые деревья.
  
  
  * * *
  
  
  "Подмастерье!"
  
  "...Да?"
  
  "Еда! Давай, она остывает!"
  
  Мама звала меня с нижней площадки лестницы. Я сидел за письменным столом в кабинете, шторы были раздвинуты, в темноте горела только маленькая настольная лампа, ее медная ножка поблескивала, зеленый абажур светился. Я оторвал взгляд от своего отражения в темном экране компьютера, сначала посмотрел на часы — до отъезда за Эшли оставалось еще полчаса, — а затем на тонкий, потрепанный на вид карманный ежедневник, лежащий открытым на столе.
  
  Пт Ф @ Кас, Л.Рвр, трак, хиллс. Оба;
  
  огонь, fd, dnk, js. (F stnd) rt в бою!
  
  оружие. NSG. trs & scrts. barfd
  
  ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В АРГАЙЛЛ!
  
  Сначала я увидел ее волосы, туго стянутые в пучок в свете прожектора где-то в конце зала прилета внутренних рейсов. Я не видел Эшли Уотт около шести недель, после той ночи в Лондоне, когда я видел Руперта Пакстон-Марра, но не разговаривал с ним. Эшли была одета в тот же деловой костюм, что и в тот вечер, и несла большую сумку через плечо. Ее улыбка была широкой.
  
  "Эш. Рад тебя видеть". Я обнял ее, оторвав от земли.
  
  "Ууу!" - она гортанно рассмеялась. "Как дела, Пресли?"
  
  Я драматично поморщился, но все же предложил понести ее сумку.
  
  
  * * *
  
  
  "Прентис, ты прочитал пару вещей, написанных твоим дядей, и вдруг обвиняешь людей в убийстве? Давай."
  
  "Разве вы не просмотрели файлы, которые прислал доктор Гонзо?"
  
  "Конечно, нет; не мое дело, Прентис". В голосе Эшли звучало возмущение. "О, пока я не забыла", - сказала она, потянувшись за своей курткой на заднем сиденье и роясь в кармане. Она достала маленький трехдюймовый диск Sony и протянула его мне. "Подарок из Колорадо. С тобой можно повозиться".
  
  Спасибо, - сказал я, засовывая диск в карман рубашки. "Я бы тоже мог; орфографические ошибки меня раздражают". Я повернул голову. "Все это в том конверте на заднем сиденье".
  
  "Ты же не хочешь, чтобы я прочитал это сейчас, не так ли?"
  
  "Там есть факел".
  
  "Можно ли мне сначала закончить сборку косяка?"
  
  "Хорошо, но потом почитай".
  
  Я подождал, пока мы не выехали из Глазго, прежде чем рассказать Эшли об ужасных идеях относительно Фергуса, которые я просто не мог выбросить из головы.
  
  Большую часть пути от Лохгейра до Глазго я провел в размышлениях, пытаясь понять, что может быть правдой, а что ложью во фрагментах записи, которые Рори оставил на диске. Крыса на потолке и признание в чем-то недооцененном - вот что заставило меня вернуться к стоячим камням в тот день, после того как я покинул замок.
  
  И воспоминание о том, что Рори сказал мне там, вернуло меня к той записи в дневнике 1976 года.
  
  rt in clng! F nsg.
  
  trs и scrts
  
  И дневник 1980 года со словами "ПРОСТО ИСПОЛЬЗУЙ ЭТО! и буква "Л", которая была изменена на "С"; "Л" должно означать Лахлана Уотта, а "Ф" - Фиону. Это был секрет, который Фергюс рассказал Рори, тот бой в бое; история о том, как Фергюс проснулся после того, как его привезли домой с вечеринки Хэмиша и Тона, и выполз на крышу замка, чтобы увидеть свою жену в постели с Лачи Уоттом. Это была вечеринка, с которой Фиона и Лахлан ушли вместе.
  
  Конечно, все, что у меня было, - это вымышленное слово Рори для обозначения всего этого.
  
  Итак, я спросила свою маму за ужином.
  
  "Фиона… ушла с вечеринки с кем-то другим?" повторила она, выглядя озадаченной.
  
  "Это просто что-то из стихотворений Рори", - сказал я. "... Не потрясающе важное или что-то в этом роде, но есть странная нота, которая… ну, я просто подумал, знаешь ли ты или слышал ... - я пожал плечами, потягивая воду из стакана.
  
  Мама покачала головой, накладывая себе еще горошка. "Единственный раз, когда я видела, как Фиона покидала вечеринку с кем-то другим, Фергус тоже был там. По крайней мере, в теле".
  
  "Ага?" Переспросил я.
  
  ... scrts…
  
  
  * * *
  
  
  Последней, до абсурда простой частью теории я был обязан оленю, который внезапно выбежал на дорогу, когда я мчался по Глен-Кроу, между "Отдохни-и-будь-благодарен" и Ардгартаном. Только что дорога впереди была чиста в свете фар, а в следующую секунду Что? Что-то темно-коричневое, похожее на лошадь, с огромными рогами, похожими на какую-то искореженную антенну, выскочило из леса через дорогу и перепрыгнуло через аварийный барьер на спуске. Я ударил по тормозам, чуть не заблокировав колеса. Зверь исчез в темноте, и машина пронеслась сквозь единственное облако пара, которое он оставлял за собой.
  
  Я отпустил тормоза и почти сразу же снова прибавил скорость, качая головой и бормоча проклятия в адрес всех оленей-камикадзе, и чувствуя, как мое сердцебиение снова начинает замедляться после моего испуга. Я поправил ремень безопасности и посмотрел на пассажирское сиденье. Когда я затормозил, там что-то сдвинулось.
  
  Я оставил конверт с распечатками работ Рори на пассажирском сиденье, потому что хотел, чтобы Эшли их прочитала. Конверт проскользнул вперед из-за резкого торможения, вызванного оленями, и шлепнулся на место для ног пассажира. Я затормозил, дождался прямой вдоль берега озера Лох-Лонг, проверил, нет ли движения, затем протянул руку, достал пакет из пространства для ног и положил его обратно на сиденье.
  
  И это заставило меня задуматься.
  
  Я проезжал через Аррошар в оцепенении, думая: "ну конечно же!"
  
  
  * * *
  
  
  Эшли читала соответствующий отрывок, пока мы ехали по новому, быстрому участку Лох-Ломонд-роуд.
  
  "Да", - медленно произнесла она. "М-м-м". Она отложила пачку бумаг, выключила фонарик, посмотрела на меня, затем зажгла "Дж. "Значит, это идея Рори о том, что произошло непосредственно перед тем, как Фергюс и Фиона разбились?"
  
  "Да".
  
  "И этот Рори указывает на то, что твоя тетя Фиона трахалась с моим дядей Лачи?" ее голос звучал почти весело.
  
  "Верно", - сказал я. Я взглянул на нее.
  
  "Немного причудливо, не так ли?" - сказала она. "Боже, он почти никогда не бывал здесь, и они на самом деле вращались в разных социальных кругах".
  
  "Черт возьми", - выдохнул я. "Может, тебе стоило сначала прочитать две другие части".
  
  "Хм". Эшли втянула дым и протянула мне сигарету.
  
  Я сделал небольшую затяжку. "Фу, что это?"
  
  "Травяная смесь", - сказал Эш. "Нет смысла отказываться от сигарет, а потом курить табак в Js".
  
  "Хм", - сказал я, возвращая номер.
  
  "Так что ты хочешь сказать, Подмастерье? Я что-то пропустил?.
  
  Возможно ". Я покачал головой, позволяя машине замедлить ход, когда мы подъезжали к Тарбету. "Или, может быть, я придаю этому слишком большое значение… хочешь прочитать две другие части?
  
  Эш вздохнул, взял букву "Дж" обратно и снова включил фонарик.
  
  Мы миновали Тарбет, разогнались по пологому перешейку до Аррохара, проехали деревню со скоростью менее сорока миль в час, затем снова набрали скорость, огибая верховье озера Лох-Лонг, проезжая место, где пару часов назад я достал из-под ног посылку с авиапочтой.
  
  "Да, но что Фергюс сказал Рори?" Сказал Эш, заканчивая эту часть.
  
  "Читай дальше", - сказал я. Я махнул рукой, когда Эш предложил мне косяк.
  
  Дорога начала подниматься по темному склону холма в сторону "Отдохни-и-будь-благодарен", оставляя старую дорогу все еще внизу, на дне долины. Я внимательно высматривал Бешеных оленей Из Ада, мчащихся через дорогу, но ни один из них не появился.
  
  "Гав", - сказала Эш, закрывая последнюю страницу, - "Похотливые штучки ближе к концу". Она снова выключила фонарик. "Ты думаешь, что Фергюс сказал Рори в "бое" последнюю фразу, если это действительно произошло?"
  
  "Да", - сказал я. "Есть запись в дневнике, подтверждающая это, и есть путь через чердак замка из обсерватории в хозяйскую спальню, а также дверь на чердак. Хелен упомянула об этом только сегодня."
  
  "Но, Прентис!" Эш рассмеялся, закашлявшись. "Все, что у тебя есть, это ... написанное Рори слово для этого!"
  
  "Я знаю, это все косвенные улики. Хотя мама помнит вечеринку у Хэмиша и Тона, и Лачи действительно помог Фионе отвезти Фергуса домой".
  
  "Вау", - едко сказал Эш.
  
  "Итак, как бы то ни было, произошло вот что: Фергус выложил все Рори, который потратил годы, пытаясь придумать какие-нибудь творческие идеи для своего большого проекта и потерпел сокрушительную неудачу, а затем решил просто использовать это; использовать единственный захватывающий фрагмент реальной драмы, о которой знают только он и Фергус; он написал что-то вроде дневника о том времени, когда они были вместе в хижине; другой, более вымышленный фрагмент о том, что Фергус на самом деле видел; и затем третий отрывок, который… ну, в этом-то все и дело". Я взглянул на нее. "Я надеялся, что ты увидишь то же самое, что я сделал в последнем эпизоде, эпизоде в машине. Я думаю, это было то, что Рори писал как раз перед тем, как позаимствовать велосипед и отправиться на встречу с Фергюсом, из-за того, что он начал подозревать, когда писал это ".
  
  "Ходил повидаться с Фергюсом?"
  
  "Да". Я посмотрел на нее. "И Фергус убил его".
  
  "Что? И Фергус убил его?" Спросила Эш высоким голосом. "Почему, Прентис?" Она приоткрыла окно и выбросила таракана наружу.
  
  "Я еще вернусь к этому", - сказал я, подняв палец. Мы проезжали Лох-Рестил; я все еще высматривал оленей.
  
  Эшли покачала головой. "Прентис, ты читал криминальные романы вместо учебников истории?"
  
  Я негромко рассмеялся. "Нет. В любом случае, самые страшные преступления всегда есть в учебниках истории ".
  
  Эш распустила прическу, полезла в сумку и начала расчесывать волосы гребнем с длинными зубьями. "Хм", - сказала она. "Хорошо. Так что продолжай".
  
  "Верно", - сказал я. "Тот парень, Пакстон-Марр. Он посылал папе обложки от спичек… Я имею в виду обложки от спичек, верно?"
  
  "Да, и что?"
  
  "Значит, он знает Фергуса; Фергус уговорил парня отправить их, заставив папу думать, что Рори все еще жив и пускает газы по всему миру. Зачем Фергусу это нужно?"
  
  "Я не знаю, но что такого особенного в обложках для спичечных коробков?"
  
  Я на мгновение оглянулся; ее лицо было бледным в свете фар приближающейся машины. "Это удар в спину", - сказал я ей. "Рори рассказывает Фергусу, что он случайно поджег сарай в поместье, когда был ребенком. Я думаю, что единственным человеком, которому Рори когда-либо рассказывал об этом, был папа, который думал, что больше никто не знает. Поэтому, когда эти обложки от спичечных коробков пришли со всего мира, он подумал, что это тайный знак от Рори ".
  
  Эшли некоторое время молчала, затем вздохнула. "Какое богатое воображение у вашей семьи".
  
  "Да", - сказал я. "Боюсь, что так".
  
  Мы обогнули длинный левый поворот и въехали в Глен Кинглас, где годом ранее Верити чуть не потерял заднюю часть Beemer. Длинная прямая исчезла в темноте. Несколько крошечных красных искорок вдалеке были задними огнями. У меня возникло еще одно дрожащее ощущение d & # 233; j & # 224; vu.
  
  Эшли постучала пальцами по приборной панели, затем провела ими по волосам. Через некоторое время она спросила: "И что же подозревал Рори?"
  
  "Убийство. Убийство его сестры".
  
  Эш не торопилась с ответом. "Ты думаешь, Фергюс убил и твою тетю Фиону?"
  
  Я кивнул. "Ты угадал".
  
  "Она была уже мертва, когда они попали в аварию?"
  
  "Хм, я об этом не подумал", - признался я. Я выключил питание. Я посмотрел в зеркало: за нами никто не следовал, и впереди не было фар. "Нет, я верю, что Рори все правильно понял в том отрывке, который он написал, и она была жива, когда они разбились; я думал о чем-то другом".
  
  "Что?" Спросил Эш.
  
  затормозил плавно, как будто мы приближались к крутому повороту, а не к длинной прямой. Краем глаза я заметил, что Эш смотрит на меня. Я переключился на вторую передачу, позволил двигателю затормозить машину. Я протянул руку и нажал на маленькую красную кнопку на ремне безопасности Эшли, затем ударил по тормозам. Гольф ненадолго занесло на дороге из-за заблокированных колес. Я услышал, как Эшли что-то крикнула. Она вытянула руки перед собой. Она рванулась вперед сильнее, чем я намеревался, и с криком "Уф!" ударилась о приборную панель, светлые волосы разлетелись. Ее голова ударилась о экран.
  
  Машина резко остановилась.
  
  Я в ужасе уставился на это.
  
  Эш сидела, потирая лоб. Она сердито посмотрела на меня. Другой рукой она держалась за грудь прямо под грудью. Она сердито посмотрела на меня. "Какого черта это было, Прентис?"
  
  "О черт", - сказала я, прижимая руку ко рту. "О Боже, с тобой все в порядке?" Я посмотрела в зеркало, прижала обе руки ко рту. "На самом деле я не хотела причинить тебе боль".
  
  "Ну, ты действительно это сделал, идиот". Она посмотрела вниз на крепление своего ремня безопасности, затем на пряжку. Одна сторона ремня все еще была обернута вокруг нее. Я сидел, уставившись на нее, прислонившись спиной к водительской дверце, и мое сердце бешено колотилось. Эшли похлопала себя по лбу, изучила свои пальцы, затем хмуро посмотрела на меня и откинулась на спинку сиденья, заново пристегивая ремень безопасности. Она повела плечами, немного выпятила грудь и скорчила гримасу, глядя через экран на темно-серую полосу дороги, освещенную фарами. "Ты полный дурак, Подмастерье; возможно, я больше никогда не станцую румбу. Она посмотрела на меня, затем указала вперед. "Веди".
  
  "Боже, прости меня", - сказал я. Я снова завел машину.
  
  Эш похлопала себя по груди и осмотрела лоб в зеркале на обратной стороне солнцезащитного козырька, используя фонарик, с которым она читала. "Думаю, серьезных повреждений нет", - сказала она, выключая фонарик и закрывая забрало.
  
  "Мне действительно жаль", - сказал я. Я вытер руки о брюки, по одной за раз. "Я не имел в виду—»
  
  "Хватит", - сказал Эш. "Я обещаю, что не буду подавать в суд, хорошо?"
  
  "Да", - сказал я, качая головой. "Но я действительно—»
  
  "Вы думаете, - перебил Эш, - что ваш дядя Фергюс убил свою жену, съехав с дороги и отстегнув ее ремень безопасности как раз перед тем, как они столкнулись?"
  
  Я глубоко вздохнул. "Да".
  
  "Притормози, пожалуйста" Сказал Эш.
  
  "А?" Спросил я, сбавляя скорость. Мы ехали не особенно быстро.
  
  Потом я понял. "О. Да", - сказал я, чувствуя себя еще хуже. "Я выбираю места, не так ли?"
  
  Эш не ответил; мы оба молча смотрели, как "Гольф" медленно проезжал мимо парковки на перекрестке Коуэл-роуд, где погиб Даррен Уотт.
  
  "Черт", - сказал я. "О Боже, я ужасно извиняюсь».
  
  "Забудь об этом", - сказал Эш. "Давай вернемся домой".
  
  Я покачал головой. "О черт", - сказал я несчастным голосом.
  
  
  * * *
  
  
  Огни Инверари были далеко справа от нас, над темными водами озера Шира, когда мы обогнули Строун-Пойнт, когда Эш заговорил снова. "Немного рискованный способ завладеть своей женой, не так ли?"
  
  "Убедительно, однако. И, возможно,… Не смейся", - сказал я, взглянув на нее. "Возможно, идеальное преступление".
  
  Эш с сомнением посмотрел на меня. "О, дорогой, Прентис. Правда."
  
  "Я серьезно", - сказал я. "Он ударился головой; он не помнит последние несколько миль пути. Он даже попросил, чтобы его загипнотизировали, хотя этого так и не сделали. Кратковременная память отключилась, понимаешь? Черт возьми, если он сделал это под влиянием момента, возможно, даже он не уверен, что имел это в виду. Он сам сказал мне, что, по его мнению, Фиона была пристегнута ремнем безопасности. Я видел его сразу после аварии, когда я тоже был в больнице, мне удаляли аппендикс. Так что никто — может быть, даже он — никогда не узнает. Это чертовски идеально. Рискованно, но идеально, если это сработает ".
  
  Мы остановились на светофоре у богато украшенного горбатого моста, который вел через Арай. Я сидел, уставившись на красный сигнал светофора; Инверэри находился впереди, за небольшой бухтой, белые здания светились в натриевом сумраке уличных фонарей.
  
  "Но если он не знает, что он это сделал", - сказала Эш, снова опуская солнцезащитный козырек и рассматривая свой лоб в зеркале в свете приближающегося потока машин, - "зачем ему вообще убивать Рори?"
  
  Я пожал плечами. "Может быть, он действительно знает, что сделал это; но даже если он не знает, он может догадаться, что сделал. Возможно, он боялся, что Рори опубликует что-то слишком близкое к правде, возможно, Рори угрожал рассказать людям о своей теории; для начала, полиции. Возможно, ни одно из убийств не было преднамеренным; возможно, Фергюс просто отреагировал, оба раза. Я не знаю. "
  
  "Хм", - сказала Эш. Она немного посидела с озадаченным видом, затем покачала головой. Загорелся светофор, и мы пересекли мост.
  
  "Если я прав, - сказал я, - Фергус, вероятно, думал о том, чтобы убить ее, прежде чем сделал это. Возможно, он действительно решил тогда и там, на дороге той ночью; но он, должно быть, думал об этом. Как я уже сказал, даже если он не уверен, что сделал это сам, он знает, что мог бы. Я имею в виду, насколько усердно тебе приходится думать о чем-то, насколько серьезно, прежде чем это станет тем, что ты мог бы сделать сгоряча? "
  
  "Я сдаюсь", - сказал Эш. "Ты скажи мне".
  
  "Боже", - сказал я. "Когда в прошлом году я чувствовал себя по-настоящему плохо, я часто лежал по ночам без сна, думая о том, что если бы был какой-то способ убить Льюиса быстро, безболезненно, чтобы никто не узнал, я мог бы просто сделать это, особенно если бы я каким—то образом знал, что Верити потом обратится ко мне ...»
  
  "О, ради бога, Прентис", - сказала Эш, поворачивая голову, чтобы посмотреть, как мимо проносится центр Инверэри. Минуту спустя мы выехали на улицу, ускоряясь по темному берегу озера.
  
  "Послушай", - сказал я. "Я был в полной заднице. Я имею в виду, я не говорю, что это была не моя вина, Эш; я знаю, что это было. Я не ищу сочувствия. Я просто пытаюсь объяснить, что некоторые безумные вещи иногда могут прийти тебе в голову из-за любви или ревности, и, возможно, если это вызвано чем-то… Я имею в виду, что если бы кто-то действительно подсказал мне способ убить Льюиса подобным образом, я бы, вероятно, пришел в ужас. Я надеюсь, что я больше не смог бы даже думать об этом, когда узнал, что это возможно. Это была просто фантазия, своего рода извращенная внутренняя терапия, нечто, о чем я мечтал наяву, чтобы почувствовать себя лучше ". Я пожал плечами. "В любом случае, это дело обвинения".
  
  Эш некоторое время сидел, размышляя.
  
  Итак, - сказала она. - Ты проверил, был ли Фергус один в ту ночь, когда Рори, возможно, ходил к нему, а может, и нет? Я имею в виду, что все это разваливается на куски, если твой дядя...
  
  "Он был один, Эш", - сказала я ей. "Миссис Макспадден в те выходные уехала навестить родственников в Файф. Мама и папа предложили близнецам приехать и погостить у нас. Фергюс привел их ко времени чаепития; я помню, как разговаривал с ним. Он выпил пару рюмок, а потом ушел. Так что он был один в замке. "
  
  Эш посмотрел на меня. Я просто пожал плечами.
  
  "Хорошо", - сказала она в конце концов. Она оперлась локтем на дверь и постучала по зубам ногтем. Ее юбка немного задралась, и я украдкой бросал взгляды на ее длинные, черно блестящие ноги.
  
  "Итак", - сказала она позже, когда мы были в лесу, вдали от озера и в нескольких километрах от Топки. "Что же делать, Подмастерье?"
  
  "Я не знаю", - призналась я. - Там нет никакого тела… Ну, есть дом тети Фионы, но это ни к чему не относится. Но теоретически Рори все еще пропал. Наверное, я мог бы пойти к мальчикам в синем с тем, что у меня есть, но, Боже, ты можешь себе представить? Верно, сынок, значит, ты думаешь, что эта маленькая история, которую ты прочитал, относится к килту твоего дяди-волшебника… Ах, понимаете. Не могли бы вы просто надеть этот красивый белый джайкит? Да, рукава немного тесноваты с длинной стороны, но вам не понадобятся руки в этой уютной комнатке с очень мягкими обоями, которую мы приготовили для вас ".
  
  Мы свернули в Топку, дорога снова привела к берегу озера. Я чувствовал, что Эш смотрит на меня, и решил не оглядываться, сосредоточившись на проверке зеркал и приборов. В конце концов она перевела дыхание. "Хорошо. Предположим, Фергус действительно убил Рори, что он сделал с телом?"
  
  "Вероятно, спрятал его", - сказал я. "Не слишком близко к замку… У него было много времени; всю ночь. У него был "Лендровер"; он мог оставить мотоцикл на заднем сиденье. Может быть, немного трудно, но Фергюс - крупный парень, а Suzi 185 не такой тяжелый. Мне пришло в голову, что он мог бы сам управлять мотоциклом с привязанным к спине кузовом, похожим на заднее сиденье. Это немного по-мезентийски, но возможно. Но тогда ему пришлось бы возвращаться пешком оттуда, где он ее оставил ... " Я посмотрела на Эшли, которая смотрела на меня с обеспокоенным, даже испуганным выражением лица. Я пожала плечами. "Но я думаю, что он поднялся на ней до одного из озер на холмах, в Ленди; воспользовался лесными тропами и сбросил тело и велосипед вместе в воду. Мест много. Лес к югу от замка, на другой стороне канала, Там просто полно маленьких озер, и к большинству из них ведут тропинки; это очевидно… В чем дело?" Я спросил.
  
  "Ты прав во всем этом, не так ли?"
  
  "А чего ты ожидал?" Я рассмеялся, чувствуя странное стеснение в животе. "Что, если я прав? Боже, этот парень, возможно, только что убил двух моих близких родственников; разве тебе не было бы интересно? "
  
  Эш выдохнула. "О боже, Прентис", - вздохнула она, качая головой и глядя в окно на ночь, когда мы неслись через лес к Лохгейру. "О боже, о боже...»
  
  
  * * *
  
  
  Мы подъехали к дому Уоттов на Брюс-стрит около одиннадцати. Эш снова посмотрела в зеркало заднего вида. Она нахмурилась и убрала волосы с лица, поворачивая голову из стороны в сторону. "Синяка не видно", - сказала она.
  
  Я оглянулся. "Нет, я думаю, с тобой там все в порядке". Я развел руками. "Послушай, мне действительно жаль —»
  
  "О, тише", - сказала Эш. Она кивнула на дом. "Заходишь?"
  
  "Всего на минутку. Я хотел бы попросить об одолжении твою маму".
  
  "Да?" Сказала Эш, потянувшись на заднее сиденье за своей дорожной сумкой. "Дай угадаю; ты хочешь связаться с дядей Лачи".
  
  Я заглушил двигатель и выключил фары. "Да, я подумал, не могла бы она дать мне номер его телефона в Австралии. Я бы хотел перекинуться с ним парой слов".
  
  "Да, держу пари, ты бы так и сделал".
  
  Мы вышли из машины и пошли по дорожке к двери.
  
  
  * * *
  
  
  Я коротко поболтал с миссис Уотт, вежливо отказался от рюмочки и уехал через пять минут. Когда я уезжал, начался ливень, разбрасывая капли яркими конусами под уличными фонарями. Я поднялся по Брюс-стрит, затем повернул налево на Обан-роуд, где она проходила вдоль того, что раньше было пристанью Слейт-Майн.
  
  Когда я увидел строительную площадку, я заехал на нее и остановил машину.
  
  Площадка была освещена каким-то глухим оранжевым полумраком от расположенных поблизости натриевых ламп. Именно сюда мы с Эшли пришли в ту ночь после ударной кремации Марго; мы сидели здесь, на Балластной насыпи, Холме Мира. Это было в тот вечер, когда она рассказала мне о Берлине, Джакузи и человеке, который намекнул, что с кем-то в Галланахе сыграли какую-то шутку. Она подарила мне этот кусок Берлинской стены вскоре после того, как мы посидели здесь вместе. Застройщики собирались выровнять насыпь на следующий день, готовясь возвести несколько новых домов.
  
  Но, похоже, они продвинулись не очень далеко.
  
  Старая пристань снова была заброшена; ее выровняли, вырыли траншеи для фундамента, но не более того. Рядом с несколькими траншеями в землю были воткнуты маленькие деревянные колья; привязанные к ним обрывки мокрой бечевки разбросаны по вспаханной земле. На стройплощадке больше не было ни землеройных машин, ни самосвалов, только пара незакрепленных куч кирпича, несколько нижних слоев которого уже заросли сорняками. Частокол, окружавший участок, был повален почти по всей окружности, и вывеска застройщика хлопала на ветру, прикрепленная только одним углом к шаткому покосившемуся каркасу.
  
  Обвалилась, предположил я и, взглянув на то место, где раньше была насыпь Балласта, уехал.
  
  
  ГЛАВА 17
  
  
  Линия оборвалась. В двадцати тысячах километров от меня — и намного больше, если воспользоваться спутниковой трассой, о которой я говорил, — мужчина положил трубку. Я некоторое время слушал электронное жужжание, затем положил трубку из оникса на золотую подставку.
  
  Я зажал руки между коленями, посмотрел сквозь собственное отражение в окнах кабинета на темноту парка и череду оранжевых огней вдоль Келвин-Уэй и почувствовал, как в животе у меня скручивается холодное, тошнотворное чувство. У меня заканчивались оправдания ничегонеделанию.
  
  Если бы Лахлан Уотт сказал "Что?" или "Как ты смеешь! или что-то в этом роде; даже если бы он просто отрицал это — возмущенный или позабавленный - и, возможно, особенно, если бы он попросил меня повторить то, что я только что сказал, у меня были бы некоторые сомнения. Но положить трубку… Был ли в этом смысл? Я имею в виду, вы спокойно живете в Австралии, звонит телефон, и кто-то, кого вы в последний раз помните ребенком в Шотландии, имеет наглость спросить, спали ли вы когда-нибудь с его тетей в ее супружеской постели. Ты кладешь трубку, не сказав больше ни слова, если ответ Отрицательный?
  
  Может, и знаешь. Все люди разные. Может, я все еще недостаточно знал. Я опустила голову на зеленую кожаную поверхность антикварного стола и пару раз тихонько стукнулась головой, все еще зажав руки между коленями.
  
  Я откладывал это несколько дней. И так или иначе, прошли недели. Сначала у мамы Эшли не было номера Лачи, потом она взяла его у кого-то еще в семье, потом оказалось, что это старый номер (я все равно не пробовала звонить), и он переехал, потом была задержка с получением нового номера, и когда миссис Уотт все-таки позвонила с ним, я растерялась. Что я должен был сказать? Как я затронул эту тему? Прямо сказал об этом? Обговорил? Намекнул? Обвинил? Выдумать какую-нибудь историю о только что обнаруженном завещании с завещанием единственному мужчине, с которым она была неверна? Или тот, с кем ей больше всего нравилось изменять? Должен ли я притворяться юристом? Журналистом? Предлагать деньги? Я волновался несколько дней, а мог бы продолжать это делать месяцами.
  
  В тот четверг вечером я остался в Глазго, завершая работу над докладом о влиянии промышленного роста на стремление к объединению Германии в восемнадцатом веке; вообще-то ее должны были сдать только в следующую пятницу, но я рассчитал, что, расправившись с этим мерзавцем на целых семь дней раньше, профессор будет доволен.
  
  Я превратил одну из приемных покойной миссис Иппот на первом этаже в кабинет, с помощью Гэва и Норриса придвинув к окну огромный дубовый письменный стол, обитый кожей; я купил компьютер, похожий на компьютер в Lochgair, но более быстрый, чем эта машина, и водрузил его примерно посередине мега-стола, где он выглядел немного потерянным, но прекрасно сочетался. Для эссе о единстве Германии я окружил компьютер дюжиной изящных мейсенских керамических изделий. Я не знаю, повлияли ли они как-то положительно на ценность статьи, но смотреть на них было гораздо приятнее, пока я искал вдохновение, чем на мигающий курсор.
  
  Я закончил статью около двух часов ночи и распечатал ее. Я подумал о том, чтобы тут же сесть в машину, опустить газету в почтовый ящик приятеля, который завтра отвезет ее для меня в департамент, а затем отправиться в Лохгэр. Но я устал и уже сказал маме, что спущусь утром; я не хотел будить ее, приходя посреди ночи.
  
  Итак, я выпил виски и лег спать.
  
  В главной спальне просторного городского дома миссис Иппот стояла кровать с балдахином размером с гараж на две машины, спальная поверхность которой была примерно такой же высоты, как крыша mini. Столбы были толщиной с телеграфный столб; из полированного красного дерева были вырезаны изображения фей, эльфов и гномов, сложенные в виде маленьких кариатид. Мне нравилось представлять, что это работа индейского изготовителя тотемных столбов, который слишком много читал Толкиена.
  
  Центральным элементом спальни была огромная люстра, вырезанная из муранского стекла рубинового цвета; она свисала, как блестящие брызги замерзшей крови, с центра покрытого позолотой потолка, несколько плоских участков которого были покрыты изображениями херувимов и оленят, резвящихся в лесном пейзаже, который, казалось, в равной степени принадлежал Рубенсу и Диснею.
  
  Стены комнаты, когда их не скрывали роскошные (но абстрактные в исламском стиле) парчовые занавески по бокам кровати, были увешаны огромными полотнами в стиле рококо с изображением Венеры в разных обличьях, декорациях и эпохах, хотя все они отличались одинаковым состоянием одежды и округлостью фигуры, которая, должно быть, требовала живописного эквивалента мягкого фокуса, чтобы казаться такой снисходительно привлекательной.
  
  Там, где стены не сияли акрами плоти, они отражали это золотое сладострастие с помощью огромных зеркал в позолоченных рамах, которые почти заметно подчеркивали стены, на которых они висели, и которые, как я не мог не заметить, также обеспечивали довольно хороший обзор покрытой шелковыми простынями кровати. Я понимал, что миссис Иппот была пожилой и немощной, когда умерла, но я скорее надеялся, что ей было веселее в постели, чем просто лежать там, размышляя о снисходительном наказании, которое, как я решил, она придумала для своих ближайших родственников (конечно, мне еще предстояло разделить его с ними пространство между этими простынями с кем угодно, хотя сам масштаб и величественность спальни придавали мастурбации атмосферу торжественности и спорного достоинства, опасения по поводу которых ранее совершенно ускользали от меня). Даже прикроватные тумбочки были в стиле Чиппендейл; на одной из них стояла большая венецианская ваза из граненого хрусталя, в которой я хранила фрукты, когда вспоминала. В остальном здесь находился маленький бетонный комочек, бывший частью Берлинской стены, который Эшли подарила мне больше года назад.
  
  В спальне также находилась большая часть коллекции сундуков из камфорного дерева миссис И. Возможно, их было несколько чересчур много. Несмотря на визуальное и тактильное великолепие, с точки зрения обоняния это было похоже на ночлег в аптеке.
  
  Однако печальная правда заключается в том, что пребывание в окружении художественных ценностей, созданных для того, чтобы будоражить глаз, радовать железу и возбуждать алчность, не гарантирует насыщения на всю ночь. Я проснулся примерно в половине седьмого, некоторое время беспокойно лежал, потом оставил попытки снова заснуть и встал, чтобы съесть тост и чашку чая.
  
  Я включил телевизор на кухне и обнаружил, что мы на войне.
  
  
  * * *
  
  
  Я сидел и смотрел это некоторое время; слушал ребят из CNN в Багдаде, видел репортажи репортеров с саудовских аэродромов, слушал, как студийные эксперты бормочут о хирургических ударах и предельной точности, и обнаружил, что в наши дни война преследуется, а не ведется. На самом деле, оба слова поразили меня тем, что в данных обстоятельствах они имеют весьма уместные коннотации.
  
  "К черту все", - сказал я себе. Что значило звонить кому-то, кого ты едва знаешь, на другой конец планеты и задавать ему дерзкие вопросы об их сексуальной жизни, по сравнению с этим беспричинным должностным преступлением? Я поднялся по лестнице в кабинет в приемной, полный решимости позвонить.
  
  Я остановился на прямом подходе и правде о себе.
  
  И Лэчи Уотт передал мне трубку.
  
  Возможно, он просто хотел вернуться к телевизору и немного понаблюдать за нашей захватывающей Третьей мировой войной.
  
  
  * * *
  
  
  Я останавливался в Лохгейр-хаусе над самим Хогманеем. Мы вдоволь выпили, и мы с мамой приготовили кучу еды, но после колокольного звона мало кто приходил. Верити легла спать около десяти минут первого после того, как около десяти часов изо всех сил старалась не заснуть. Она выпила совсем маленький стаканчик виски в the bells. Около часа дня пришли несколько человек из деревни, тетя Тоун и дядя Хэмиш приехали около двух, чтобы полчаса вести напряженную беседу, а несколько приятелей Джеймса зашли после четырех, но в основном это были только мама, Льюис, Джеймс и я вместе. Джеймс отключился около шести, но мы с Льюисом были полны решимости встретить рассвет просто из принципа.
  
  Мы сидели в зимнем саду, разговаривали и слушали компакт-диски gateaux blaster, которые я привез с собой из Глазго, потому что они звучали лучше, чем собственная звуковая система Golf (которая в любом случае не включала проигрыватель компакт-дисков). Мы пили виски, запивая его пинтами минеральной воды; ходили взад-вперед. Льюис почувствовал, что в какой-то момент мы оба начинаем клевать носом, и предложил сыграть в шахматы. Я предлагал сыграть в Ривер, но нам пришлось бы выкопать доску и все остальное и прочитать все правила, поэтому мы решили, что в шахматы будет проще.
  
  "Я был слишком благоразумен", - сказал я ему, размышляя о размене ломбарда.
  
  "Разумно?" Льюис казался удивленным. "Ты?"
  
  Я ухмыльнулся. "Ну,… Посмотри на меня; я учусь, я живу тихо, я приезжаю домой к маме каждые выходные… Я даже купил разумную, относительно дешевую машину. Все те деньги, которые у меня есть ... " Я покачал головой. "Мне двадцать два; я должен был спустить все на шлюх или опасные наркотики, или просто совершить кругосветное путешествие, или купить Ferrari".
  
  "Вы не можете купить Ferrari за сорок тысяч", - сказал Льюис, подперев подбородок руками и изучая доску.
  
  "Я не говорил, что она обязательно должна быть новой".
  
  Льюис пожал плечами. "Ну, у тебя все еще есть большая часть денег. Давай, займись чем-нибудь из этого ".
  
  "Да, но я вроде как обещал маме, что получу эту степень".
  
  "Ладно, тогда подожди до лета, а потом делай это".
  
  "Но мама просто будет волноваться, если я куплю быструю машину".
  
  "Так что отправляйся в кругосветное путешествие".
  
  "Да. Может быть. Я мог бы".
  
  Льюис поднял на меня глаза. "Что ты вообще собираешься делать, Прентис?" Он поморщился, потянулся, потер лицо. "Я имею в виду, ты все еще собираешься просто ждать и смотреть, кто набирает выпускников, а затем браться за то, что кажется лучшей работой, или ты уже на чем-то остановилась? За что-то, чем ты действительно хочешь заниматься?"
  
  Я покачал головой. "Эта все еще открыта", - сказал я. Я взял пешку, предложенную Льюисом. Он выглядел слегка удивленным. "Мне все еще нравится идея просто быть историком", - сказал я ему. "Знаешь, в идеале. Но это означает оставаться в академических кругах, а я не уверен, что это то, чего я хочу. Почему-то я не думаю, что они позволят тебе сразу после окончания учебы попасть на телевидение в прайм-тайм с драматизированной историей мира в двадцати шести частях."
  
  "Звучит немного неправдоподобно", - согласился Льюис, забирая мою пешку. "Ты отказался от дипломатической службы?"
  
  Я улыбнулся, вспомнив год назад вечеринку дяди Хэмиша. "Ну, я не уверен, что подхожу для этого. Я встречал некоторых из этих людей, они яркие… Но, в конце концов, ты должен делать то, что тебе чертовски хорошо говорят придурковатые политики ".
  
  "А! Значит, политика?" сказал Льюис.
  
  Я прикусил губу, оглядывая доску вдоль и поперек, пытаясь понять, не вызовет ли слон, которого я хотел бы переместить следующим, каких-либо проблем на его новой позиции. "Нет, я все равно должен был начать уже сейчас, но… черт возьми, тебе приходится заключать сделки. Тебе приходится лгать, или ты так чертовски близок ко лжи, что это не имеет большого значения. Все это так чертовски целесообразно, Льюис; у них у всех есть пунктик о том, что враг моего врага - мой друг. "Может, он и сукин сын, но он наш сукин сын. Я имею в виду, боже мой. Что это за кусок дерьма. Я в отчаянии за наш вид. "
  
  "Тогда не политика".
  
  "Интересно, нужен ли Ноаму Хомскому ассистент", - сказал я.
  
  "Наверное, есть один", - сказал Льюис.
  
  "Да", - вздохнул я. "Вероятно".
  
  Льюис выглядел озадаченным. "Все остальное в порядке?"
  
  "Да", - сказал я, чувствуя себя неловко. "Почему?"
  
  Он пожал плечами, снова изучая доску. "Я не знаю. Я просто хотел узнать, есть ли там что-нибудь ...»
  
  "Привет, ребята".
  
  Мы оба оглянулись и увидели Верити, с растрепанными волосами, с мягким от сна лицом, завернутую в длинный махровый халат, которая вошла в оранжерею со стаканом молока в руках.
  
  "Доброе утро", - сказал я.
  
  "Привет, дорогая", - сказал Льюис, поворачиваясь, чтобы она могла сесть к нему на колени. Она положила голову ему на плечо, и он поцеловал ее в лоб. "Ты в порядке?"
  
  Она сонно кивнула. Затем выпрямилась, выпила немного молока и взъерошила волосы Льюиса. "Может, оденусь", - сказала она, зевая. "Мне снились кошмары".
  
  "О", - нежно сказал Льюис. "Бедняжка. Хочешь, я пойду с тобой в постель?"
  
  Верити сидела на коленях у Льюиса, слегка раскачиваясь взад-вперед, ее нижняя губа была надута. Она нахмурилась и сказала: "Нет". Она снова пригладила волосы Льюиса. "Я встану. Ты заканчивай свою игру". Она улыбнулась мне, затем подняла глаза. "Почти рассвет".
  
  "Что ж, так оно и есть", - сказал я. За стеклом оранжереи небо над домом едва заметно посерело.
  
  Верити помахала рукой на прощание и ушла, опустив голову и протирая глаза, обратно в дом.
  
  Я передвинул слона. Льюис сидел и думал.
  
  Я выиграл коня и еще одну пешку для слона, когда Верити вернулась. Она была вымыта и одета; она выглядела потрясающе в леггинсах и черном платье для беременных с черной кожаной курткой поверх. Она встала у дверей, хлопнула в ладоши и — когда мы, казалось, недоумевали - помахала нам ключами и спросила: "Прокатимся?"
  
  Мы посмотрели друг на друга и одновременно пожали плечами.
  
  Мы взяли новый XR3i с мягким верхом Льюиса и Верити с опущенной крышей, включили обогрев на полную мощность в серо—розовый рассвет и проехали через Лохгилпхед, а затем в Галланах и просто покатались по городу, махая людям, все еще гуляющим по этому месту, и крича "С Новым годом!" в "one and all". Мы с Льюисом захватили виски на случай, если встретим кого-нибудь, и сочли нужным предложить ему выпить. Итак, мы начали друг с друга, и, должно быть, вся выпитая за ночь вода пошла нам на пользу, потому что виски оказался великолепным на вкус.
  
  (Я оглянулся на замок, когда мы проезжали холм на окраине Галланаха, чувствуя вину, стыд и нервничая, потому что я все еще ничего не предпринял против своих подозрений, но говорил себе, что у меня все еще нет никаких реальных доказательств, и в любом случае сейчас я был не при исполнении служебных обязанностей; в конце концов, сейчас самое время повеселиться. Хогманай; пора пораскинуть мозгами. И, естественно, перемирие на конец года. Черт возьми, это было традиционно.)
  
  "Давайте спустимся по Шор-роуд и плеснем немного виски на могилу, которую сбил папа!" Внезапно крикнул Льюис. "Мистер Эндрю Макдобби, 1823-1875, и его жена Мойра, 1821-1903, заслуживают того, чтобы о них думали в это время!"
  
  "Тьфу ты, упырь", - сказала Верити.
  
  "Нет", - сказал я. "Это отличная идея. Верити, в церковь!"
  
  Именно так мы обнаружили Хелен Урвилл и Дина Уотта, прогуливающихся по Галланаху по Шор-роуд рука об руку. Дин играл — обязательно тихо — на своем Stratocaster, в то время как Хелен держала бутылку Jack Daniels. За ними следовала ошеломленная собака.
  
  "С Новым годом!" - крикнул Дин Уотт и задел за живое. Последовало много поздравлений с Новым годом; дворняга, которая следовала за Хелен и Дином, присоединилась к ним, залаяв.
  
  Было много объятий, рукопожатий и поцелуев, прежде чем Хелен Эрвилл крикнула: "Эй, Верити!" - повиснув на плече Дина и обдав нас паром бурбона. "Ты трезва, девочка?"
  
  "Да", - оживленно кивнула Верити. "Подвезти куда-нибудь?"
  
  Хелен ошеломленно обернулась, чтобы посмотреть на Дина, который возился с механической головкой. "Ну, мы возвращались в замок ... " Она сильно нахмурилась, и ее глаза немного забегали по сторонам. "Я думаю ... " Она пожала плечами; ее густые черные брови дрогнули. "Но если ты куда-то собираешься...»
  
  "Давай съездим куда-нибудь", - сказала Верити Льюису, который сидел на пассажирском сиденье. "Куда-нибудь дальше". Она толкнула локтем Льюиса.
  
  "Хорошо", - сказал Льюис. "У нас полный бак; куда мы собираемся ехать?"
  
  "Обан!"
  
  "Скучно!"
  
  "Глазго!"
  
  "Зачем?"
  
  "Как насчет", - предложил я, перекрывая лай собаки. "Вон там, к северу от Тигнабруайха, откуда открывается вид на Кайлы Бьют? Это приятный пейзаж. "
  
  "Блестяще!" Сказал Льюис.
  
  "Отличная идея!"
  
  "Поехали!"
  
  "Тогда садись".
  
  "И давай возьмем собаку".
  
  "Она обучена вождению автомобилей?"
  
  "Кого это волнует? Мы можем направить его за борт, если до этого дойдет".
  
  "Да, к черту все, давай возьмем дворняжку".
  
  "Возможно, я не захочу ехать", - сказал Дин и передал Крыло Льюису, который положил его у своих ног так, чтобы шея была у двери, в то время как Дин опустился на колени рядом с собакой, которая обнюхивала заднее колесо Escort.
  
  "Конечно, он хочет приехать", - сказала Хелен с убежденностью, на которую способен только по-настоящему пьяный. "Ни одна рожденная собака не любит высовывать нос из окна машины".
  
  "Держи", - проворчал Дин, поднимая озадаченного пса среднего телосложения неопределенной породы с коричнево-пестрой шерстью в машину и сажая мне на колени.
  
  "Привет, спасибо", - сказал я, когда Хелен забралась на сиденье рядом со мной, а Дин втиснулся с дальней стороны от нее. "Так что это я должен выяснить, боится ли это чудовище вождения".
  
  "Ах, перестань ныть", - сказала Хелен и отняла у меня пахнущую рыбой собаку, чтобы посадить ее на колени Дину.
  
  "Все готово?" - спросила Верити.
  
  "Интересно, загорятся ли его маленькие глазки, когда нажмут на тормоза?" Сказал Дин, пытаясь заглянуть в них.
  
  "Все готово!" Крикнула Хелен, затем немного поорала йодлем, когда мы развернулись и плавно поехали обратно через город. Хелен предложила мне "Джек Дэниэлс", который я принял. Мы все еще кричали "С Новым годом!" на людей, и собака восторженно залаяла в аккомпанемент; она, казалось, ничуть не смутилась, когда мы покинули Галланах и направились через Лохгилпхед прочь.
  
  Мы ненадолго остановились в Лохгейре. Я вбежал в дом. Мама уже встала и мыла посуду. Я поцеловал и обнял ее и сказал, что мы будем через несколько часов. Не волнуйся; Верити был сияющим, как пуговица, и настолько трезвым, что в Шотландии в это время хогманайским утром это должно было считаться преступлением. Тогда она сказала мне убедиться, что больше никто не сядет за руль, и быть осторожным. Она заставила меня взять с собой кучу сэндвичей, соусов и бог знает чего еще, две бутылки минеральной воды и фляжку кофе, которые она только что сварила, и я, пошатываясь, вышел из дома, и мне пришлось положить большую часть еды в довольно маленький багажник автомобиля с откидным верхом, но на этом все закончилось, и мы поехали сквозь тихий, ясный день, включив много очень громкой музыки и пережевывая различные кусочки еды, которые я не спрятал в багажник. Больше всего собаке понравился чесночный соус.
  
  
  * * *
  
  
  "Мне похуй, какого он цвета кожи; человек, который не может выговорить собственное имя, не должен руководить самой разрушительной военной машиной, которую когда-либо видел мир", - услышал я слова Льюиса, в то время как я сидел, глядя на Дина Уотта, и думал, черт, только не снова.
  
  "Она это сделала, не так ли?" Сказал я, пытаясь выглядеть довольным. "Что ж. Молодец. Приятный парень, не так ли?"
  
  Дин пожал плечами. "Хорошо, я предположу".
  
  Мы сидели на камнях за ограждением автостоянки на смотровой площадке над Уэст-Глен, откуда открывался вид на Кайлз-оф-Бьют. Сам остров простирался далеко на юг, весь в пастельных тонах в слегка водянистом свете этого новогоднего утра. Воды пролива выглядели спокойно взъерошенными, отражая молочные полосы слегка затянутого облаками неба.
  
  Черт возьми, подумал я.
  
  Эшли с кем-то трахалась на вечеринке Лиз и Дроида. Танцевала и уинчинилась, как выразился Дин. Потом ушли вместе. И внезапно я почувствовал, что это случилось снова. Может быть, не так стильно, как выпрыгнуть из рейнджровера твоего дяди в объятия твоего будущего мужа, но так же эффектно. На этот раз мое сердце не совсем растаяло, но все равно это было не слишком приятное чувство.
  
  Дин, казалось, был рад настроить свой Страт и время от времени подбирать крошечные, звучащие как жесть фразы; Льюис, Верити и Хелен спорили о грядущей войне. Или, по крайней мере, Льюис разглагольствовал, а им приходилось слушать.
  
  "О, черт", - сказал Льюис. "Я не спорю, что он не злобный ублюдок…
  
  Эшли, думал я, любуясь открывающимся видом. Эшли, о чем я думал? Почему я так медлил? Чего я испугался? Почему я ничего не сказал?
  
  Разве я не знал, что именно хотел сказать?
  
  " — демократия и свобода, за что на самом деле будут сражаться наши храбрые мальчики, так это за восстановление девятнадцатого века в Кувейте и защиту семнадцатого века в Саудовской Аравии ".
  
  Теперь я думал, что знаю, что хотел сказать, но, возможно, уже слишком поздно. Знание и причина его бесполезности были теми же; чувство потери, которое я не мог отрицать. Означало ли это, что я был влюблен в нее? Если и был, то это чувство сильно отличалось от того, что я чувствовал к Верити. (Верити сидела рядом с Льюисом, кутаясь в свои леггинсы и кожаные штаны, на ней была поразительно яркая лыжная куртка Льюиса, вся оранжевая, фиолетовая и лаймовая; она была похожа на маленького психоделического светловолосого Будду, примостившегося на клетчатом коврике в машине.) Что-нибудь более спокойное, чем это, что-нибудь более медленное.
  
  " Международное право настолько свято, насколько это возможно, когда это не что-то нелепое, вроде того, как Всемирный суд предписывает Америке прекратить минирование никарагуанских гаваней ".
  
  Но, возможно, я все равно ошибался насчет того, что Эш интересовался мной. Эшли была той, с кем я разговаривал в Jac в тот вечер после кремации бабушки Марго; она была той, кто продолжал уговаривать меня сказать Верити, что я люблю ее. Если ты любишь ее, скажи ей. Разве не это она сказала? Итак, если Эшли чувствовала ко мне что-то помимо дружбы, почему она ничего мне не сказала? И если она действительно что-то чувствовала, то зачем уходила с этим другом Дроида?
  
  " — в следующий раз, когда США захотят куда-нибудь вторгнуться и посмотреть, что из этого получится, снова появится это старое доброе вето. Черт возьми, у нас много практики в его использовании. Мы сделаем это, если янки не сделают. Панама? Это место с канавой? Тебе больше не нравится парень у власти после того, как ты годами платил ему все эти деньги ЦРУ на наркотики? А почему бы и нет? Продолжайте. Семь тысяч погибших? Неважно, мы можем это замять ".
  
  Мог ли я в конце концов оказаться прав, и женщина связалась с кем-то другим, чтобы заставить меня ревновать? Я сомневался в этом. Может быть, она терпеливо ждала, когда я расскажу ей о своих чувствах или сделаю какой-нибудь шаг, а теперь ей надоело ждать, и все ставки отменены. Но почему она должна была быть такой пассивной? Была ли Эшли такой старомодной? На это не похоже; из того, что она мне рассказала, это она охотилась за тем техасским системным аналитиком, а не наоборот. Если бы я ей вообще нравился, она бы сказала или сделала что-нибудь по этому поводу раньше, не так ли?
  
  " — резолюции - это нормально, если, конечно, они не направлены против Израиля, и в этом случае, о боже, вы, ребята, просто оставайтесь на этих Голанских высотах и в этом секторе Газа. Стреляйте; эти палестинцы, вероятно, не были ... о, черт возьми; разве я сказал стрелять в этих палестинцев? Ну, черт возьми, нет, мы не будем об этом упоминать. Двадцать три года израильтяне игнорировали резолюции ООН и оккупировали чужие территории; юг, восток и север. Зубы ада, они, вероятно, вторглись бы в Средиземное море, если бы вы сказали им, что рыба палестинская. Но разве США их осаждают? Вводят санкции? Черт возьми, они обанкротили это место! "
  
  Возможно, она действительно думала обо мне как о брате. Все те разы, когда я пьяно болтал ей о том, как сильно я люблю Верити, и как тяжело мне приходится со всеми, и какой замечательной была Верити, и каким бедным, обездоленным ребенком я был, и как сильно я любил Верити, и как никто меня не понимал, и какой замечательной была Верити… Как ты мог ожидать, что кто-то будет так долго слушать всю эту идиотскую, вызывающую жалость к себе, вводящую в заблуждение чушь и ни о чем не думать. Бедный придурок?
  
  " — мы заплатили ему, чтобы он сражался за нас с иранцами, но теперь этот подонок обнаглел, поэтому мы заплатим другим подонкам, таким как Асад, чтобы они помогли бороться с ним, и все это произойдет —»
  
  Выгружаю все это барахло на Эш; большинство людей послали бы меня на хуй, но она слушала или, по крайней мере, не перебивала ... но о чем она, должно быть, думала? ответом просто не могло быть: "О, он такой чувствительный" или "О, какая глубокая способность к лжи у этого молодого человека"… Бедный придурок. Это почти все. Или просто "Придурок".
  
  " — современный Гитлер - это Пол Пот; даже Саддам Хусейн не уничтожил два миллиона своих соплеменников. Но объявляет ли Запад крестовый поход против этого ублюдка-геноцидиста? Нет! Мы поддерживаем этого злобного подонка! Соединенные Гребаные Штаты Америки и Объединенное гребаное Королевство думают, что он просто слабак, потому что он сражается с этими надоедливыми вьетнамцами, у которых хватило наглости избить дядю Сэма ...
  
  Но, возможно, ей на самом деле не повезло с этим парнем. Возможно, все это было ошибкой, возможно, шанс еще был. О черт, подумал я и посмотрел, как чайка плавно скользит в воздухе под нами, над верхушками деревьев и нагроможденными камнями, которые вели вниз, к далекому берегу.
  
  "О", - внезапно сказала Верити, схватилась за живот и широко раскрытыми глазами посмотрела на Льюиса, который был в полном полете над зловещими песками Кувейта и, по-видимому, совершенно не поддавался словесному перехвату.
  
  " — Сабра и Шатила; спросите курдов в Халабдже— " Он остановился как вкопанный, посмотрел на свою жену, которая все еще держалась за живот, умоляюще глядя на него.
  
  У Льюиса отвисла челюсть, а лицо побелело.
  
  Верити обхватила себя руками, положила голову между колен и начала раскачиваться взад-вперед. "О-о", - сказала она.
  
  Льюис, пошатываясь, поднялся на ноги, размахивая руками, в то время как плечи Верити начали дрожать. Собака, которая дремала у ног Льюиса, тоже вскочила.
  
  "Верити, что случилось? Это—?" - начала Хелен, наклоняясь и кладя руку Верити на плечи.
  
  "Кто наименее пьян?" Льюис орал, переводя взгляд с машины, припаркованной в нескольких метрах позади нас, на свою жену, которая сидела, раскачиваясь взад-вперед и вся дрожа. Собака залаяла, подпрыгнула на передних лапах, затем чихнула.
  
  "О! О! О!" - сказала Верити, когда Хелен обняла ее.
  
  "О Боже", - сказал Дин. "Верити, ты же не собираешься сдаваться, правда?"
  
  Льюис стоял, вытянув руки, растопырив пальцы и закрыв глаза, на камне. "Я не верю, что это происходит!" он закричал. Собака громко залаяла, что звучало как согласие.
  
  Хелен Эрвилл, уткнувшаяся лицом в колени Верити — туда, где все еще была зажата голова Верити, - внезапно хлопнула Верити по спине и, смеясь, откатилась в сторону.
  
  Дин выглядел смущенным. Я чувствовал то же самое, потом понял.
  
  Льюис открыл глаза и уставился на Хелен, которая смеялась, лежа на камне.
  
  Верити быстро и грациозно поднялась, ее лицо порозовело и улыбалось.
  
  Она подошла к Льюису и обняла его, укачивая, ее лицо приблизилось к его лицу, когда она хихикнула. "Шутка", - сказала она ему. "Этого не происходит. Я продолжаю говорить вам, что этот ребенок родится в хорошем теплом родильном бассейне в хорошей большой больнице. Больше нигде. "
  
  Льюис осел. Он мог бы упасть, если бы Верити не поддержал его. Он закрыл лицо обеими руками. "Ты невыразимая ... распутница!" - взревел он и обхватил руками ухмыляющееся лицо Верити по обе стороны от него, держа ее за голову и тряся ею. Она только хихикнула.
  
  Итак, мы посидели и выпили кофе с бутербродами.
  
  "Чертовски вкусный кофе", - пробормотал Льюис.
  
  Ну, на нем была клетчатая рубашка.
  
  
  * * *
  
  
  Позже мы поехали обратно; я наблюдал, как канюки, вороны и чайки наклоняются, кружат и скользят по нижней поверхности сгущающихся серых облаков. Мы все очень устали, кроме Верити, и я, должно быть, заснул, потому что для нас стало неожиданностью, когда нам пришлось остановиться, чтобы поднять верх, в Инверэри, когда начался дождь. После этого путешествие было тесным, вызывающим клаустрофобию, и собака много скулила и нюхала.
  
  Мы добрались до Лохгейра; я, пошатываясь, добрался до дома, рухнул в свою кровать и проспал остаток дня.
  
  После этого я продолжал скучать по Эшли. Всякий раз, когда я звонил в дом Уоттов, ее не было дома или она спала. Однажды она позвонила мне, но я был на прогулке. В следующий раз, когда я позвонил, она уже села на поезд до Глазго, направляясь в аэропорт и Лондон.
  
  Тон и обычный званый вечер Хэмиша после Хогманая были еще более сдержанными, чем обычно. Хэмиш бросил пить, но, очевидно, обнаружил, что от его еретических идей о возмездии труднее отказаться, и поэтому провел большую часть вечера, рассказывая мне — со своего рода зловещим энтузиазмом — о Комментарии, который он писал к Библии, который проливал новый свет на наказание и награду в загробной жизни и который имел большое современное значение.
  
  Пятого января я поехал обратно в Глазго. После кануна Нового года, когда Фергюс демонстрировал свой новый самолет, я больше не посещал замок.
  
  
  * * *
  
  
  Две недели спустя, после моего сокращенного разговора с Лахланом Уоттом в солнечном Сиднее, я отправился в Лохгэр в девять утра той пятницы, слушая войну по радио так долго, как только мог, пока горы не перекрыли сигнал.
  
  Между нефтяными месторождениями разгорается война, и цены на сырую нефть стремительно падают. Из настолько верного союзника, что он может обстреливать американские корабли ракетами, и это проходит как понятная ошибка, и отравлять газом тысячи курдов, едва выразив порицание (Тэтчер быстро увеличила экспортные кредиты, и в течение трех недель Британия говорила обо всех прекрасных маркетинговых возможностях, которые представлял Ирак; предположительно, для химикатов), Саддам Хусейн внезапно превратился в Адольфа Гитлера, несмотря на то, что его более или менее пригласили войти в Кувейт.
  
  Это была война, написанная Хеллером по рассказу Оруэлла, и, без сомнения, вскоре кто-нибудь разбомбит свой собственный аэродром.
  
  От Глазго до Лохгейра сто тридцать пять километров по дороге; меньше, чем летит ворона или пролетает ракета. Путешествие заняло около полутора часов, что примерно нормально, когда дороги не забиты туристами и караванами. Большую часть времени я недоверчиво качал головой, слушая новости по радио, и говорил себе, что я не должен позволять этому отвлекать меня от противостояния Фергусу или, по крайней мере, делиться своими подозрениями с кем-то еще, кроме Эша.
  
  Но, думаю, я уже знал, что именно так и произойдет.
  
  И Эш… Боже, эта чертова штука, может быть, и просто мускул, просто насос, но мое сердце, казалось, действительно болело всякий раз, когда я думал о ней.
  
  Итак, я старался вообще не думать об Эшли Уотт, совершенно не уверенный, был ли я при этом очень сильным или чрезвычайно глупым. Я решил не делать обоснованных предположений, что именно; мой послужной список не поощрял такую честность.
  
  
  * * *
  
  
  В тот день за обедом мама взорвала бомбу с лазерным наведением. Мы сидели на кухне, смотрели войну по телевизору, послушно слушали одни и те же репортажи и раз за разом просматривали одни и те же отрывочные кадры. Мне уже начали надоедать два сине-розовых светящихся конуса форсажа "Торнадо" королевских ВВС, когда они уносились в ночь, и даже эпизодические кадры захватывающего британского самолета JP-233, оставляющего на взлетно-посадочной полосе воронки, разбрасывающего бомбы и мины с безумным ликованием какого-то сатанинского Санты, уже вызывали чувство усталой фамильярности.
  
  С другой стороны, такое повторение позволило оценить более тонкие моменты в этих сообщениях, которые в противном случае могли бы остаться незамеченными, например, тот факт, что англичане, в конце концов, могли произносить мягкий звук ch. Все эти годы маленькие негодяи только дразнили нас, говоря «Лок» Ломонд и «Лок» Несс! Мы все думали, что это, должно быть, что-то генетическое. Но нет! Такие места, как Ба'Раин и Да'ран, уверенно сходили с языка одного ведущего новостей за другим и корреспондента за корреспондентом, как будто они использовали эту технику годами.
  
  К сожалению, как и у суперпушки, возникла проблема с такой сложной системой фонетической доставки, и хотя Аравийский полуостров, очевидно, лежал в предпочтительном направлении, нигде, к несчастью, расположенном к северу от Лондона, казалось, не было возможности воспользоваться этим новообретенным средством.
  
  "О, - сказала мама, передавая мне молоко через кухонный стол, - если предположить, что мы все еще будем живы в следующую пятницу, Фергус пригласил меня в оперу в Глазго. Ничего, если мы останемся с тобой?"
  
  Я наблюдал, как линии трассирующих снарядов поднимаются над Багдадом, бессильные спирали света закручивались туда-сюда. Я почувствовал, что застыл. Правильно ли я расслышал? Я посмотрел на свою мать.
  
  Она нахмурилась. "Прентис, ты в порядке?"
  
  "Что?" Спросил я. Я почувствовал, как кровь отхлынула от моего лица. Я поставил кувшин, чувствуя себя таким же белым, как обезжиренное масло, которое в нем содержалось. Я попытался сглотнуть. Я не могла говорить, поэтому ограничилась тем, что прочистила горло и вопросительно посмотрела на маму.
  
  "Фергус", - терпеливо сказала мама. "Пригласил меня в оперу в Глазго, в следующую пятницу. Мы можем остаться у тебя? Я полагаю, место найдется… Я имею в виду отдельные комнаты, Прентис ". Она улыбнулась. "С тобой все в порядке? Тебя не беспокоит война, не так ли? Ты выглядишь белым как полотно ".
  
  "Я в порядке", - я слабо махнула рукой. На самом деле меня затошнило.
  
  "Ты выглядишь больной", - сказала мама.
  
  Я снова попытался сглотнуть. Она покачала головой. "Не волнуйся, подмастерье. Они не призовут тебя в армию; ты слишком Большая. Я бы действительно не волновался ".
  
  "Ртутный столб", - сказал я, едва не подавившись.
  
  "Это нормально? Нам разрешено остаться у вас? Покрывает ли это ваш договор аренды или что-то еще?"
  
  "А", - сказал я наконец. "Да". Я кивнул, наконец-то успешно сглотнув. "Да, я так думаю. Я имею в виду, конечно. ДА. Почему бы и нет? Места много. Какую оперу? Что ты собираешься посмотреть?"
  
  "Макбет".
  
  "Макбет"! "О, - сказал я, пытаясь улыбнуться. "Это Верди, не так ли?"
  
  "Да, я так думаю", - сказала мама, все еще хмурясь. "Ты хотел бы пойти? Это коробка, так что там должно быть место".
  
  "Эм, нет, спасибо", - сказал я. Я не знал, что делать со своими руками, которые, казалось, хотели дрожать. Наконец я засунул их в карманы джинсов.
  
  "Ты уверен, что с тобой все в порядке, Прентис?"
  
  "Конечно!"
  
  Мама склонила голову набок. "Ты ведь не расстроилась из-за того, что я встречаюсь с Фергюсом, правда?"
  
  "Нет!" Я рассмеялся. "А что, правда?"
  
  "Мы пару раз были партнерами друг друга в бридж. Он мой друг, Прентис, вот и все". Мама выглядела озадаченной.
  
  "Верно. Что ж, - сказал я. "Да, конечно, место есть. Я ... без проблем".
  
  "Хорошо", - сказала мама и добавила пару сахарозаменителей в свой чай. Она все еще странно смотрела на меня. Я отвернулся и некоторое время наблюдал за войной. Прыгающий Иисус, и что теперь?
  
  
  * * *
  
  
  Я сидел за папиным столом. На то, чтобы записать то, что я подозревал, ушло больше времени, чем я предполагал. Я начал с ручки и бумаги, но мой почерк выглядел забавно, и мне все время приходилось вытирать руки. Наконец я воспользовался компьютером и распечатал то, что набрал. Я положил лист бумаги в конверт и оставил его лежать в правом верхнем ящике стола. Я хотел бы, чтобы у папы было ружье, но у него его не было. Я остановился на старом охотничьем ноже, который был у меня со времен скаутинга, засунув кожаные ножны сзади за джинсы. Я переоделся в футболку и коротковатый джемпер, чтобы быстрее достать нож, чувствуя при этом страх и смущение.
  
  Мама была в бывшей спальне для гостей и мастерила клавесин. Когда я просунул голову в дверь, в комнате пахло лаком и каким-то старомодным клеем, о происхождении которого вы предпочли бы не знать. "Я просто собираюсь в замок, навестить дядю Фергюса", - сказала я. "Ты напомнил мне: в доме, где я остановилась, есть несколько работ Лалика. Я подумал, что мне стоит поговорить о них с Фергюсом, узнать, не захочет ли он предложить за них цену, когда содержимое в конце концов будет выставлено на аукцион."
  
  Мама стояла у верстака, одетая в комбинезон, с волосами, завязанными сзади. Она полировала кусок шпона тряпкой. "Кусочки чего?" - спросила она, дуя из уголка рта, чтобы убрать прядь волос, выбившуюся из заколки.
  
  "Lalique. Рен Лалик. Стекло; ты знаешь."
  
  "О, да". Она выглядела удивленной. "Фергус увидит их в пятницу, не так ли?"
  
  "Ну, они хранятся в подвале", - сказал я. "На самом деле я их не видел. Они есть в инвентаре. Я взял их на заметку. Но я подумала, что если он действительно хочет посмотреть на них, может быть, я смогу посмотреть их к пятнице."
  
  "О". Мама пожала плечами, вылила масло из бутылки на испачканную коричневым ткань. "Тогда ладно. Передавай привет от меня".
  
  "Да", - сказал я. Я закрыл дверь.
  
  Я ушел, думая, что должен был сказать больше, должен был сказать… ну, обычные вещи, которые ты говоришь людям, когда уходишь в страхе за свою жизнь. Но я не мог придумать, как произнести их так, чтобы это не звучало нелепо и мелодраматично. Я закрыл письмо, которое оставил в столе, и подумал, что с меня достаточно подобных вещей.
  
  Я взял Гольф из Лохгейра, по Галланах-роуд. Охотничий нож неприятным комочком лежал у меня на пояснице, его деревянная и латунная рукоятка сначала холодила мне спину, а затем согревала.
  
  Я остановился и позвонил в Лохгилпхед.
  
  "Мистер Блоук, извините, что беспокою вас дома —»
  
  Якобы я просто проверял, можно ли мне упомянуть о Lalique в разговоре с Фергюсом, прежде чем дорогая французская стеклянная посуда будет выставлена на какой-либо аукцион, но на самом деле я хотел убедиться, что адвокат Блоке знает, куда я направляюсь.
  
  Только оказавшись у подножия подъездной дорожки к замку, я поняла, что все это время просто предполагала, что Фергюс будет там. Пока я колебался, держа дрожащими руками руль, мне пришло в голову, что, вероятно, велика вероятность, что это не так. В конце концов, я не проверяла, а Фергюс часто уезжал на выходные; возможно, его не было в замке. Облегчение пронзило меня вместе с раздражающим током стыда за то, что я почувствовала такое облегчение.
  
  Я поехал на "Гольфе" по подъездной дорожке.
  
  На гравийном круге перед замком стояли пять машин, включая Range Rover Фергюса. "О Боже", - сказал я себе.
  
  Я припарковал Golf за "Бристольским разбойником", который стоял наполовину на гравии, наполовину на траве. Я подошел к дверям и позвонил.
  
  "Подмастерье!" Взревела миссис Макспадден. "С Новым годом тебя".
  
  "С Новым годом", - сказал я, только тогда осознав, что не видел миссис Мак-Си с начала года. Мне разрешили поцеловать внушительную стену одной из щек миссис Мак-Си. "Дядя Фергус дома?" Спросила я. Скажи "Нет", я подумала, Скажи "Нет"!
  
  "Да, это он", - сказала она, впуская меня в замок. "Я думаю, они играют в бильярд. Я провожу тебя наверх. - Она посторонилась, пропуская меня в вестибюль с публикой, состоящей из оленьих голов, с остекленевшими глазами.
  
  "На самом деле, это своего рода личное", - сказала я, слабо улыбаясь, осознавая, что часто моргаю.
  
  Миссис МАКС странно посмотрела на меня. "Это факт? Что ж, тогда, не могли бы вы подождать в библиотеке?"
  
  "А,… хорошо", - сказал я.
  
  Мы прошли через холл. "Разве эта история с заливом не ужасна?" Миссис Макспадден кричала, как будто пыталась быть услышанной там. Я согласилась, что это ужасно. Она провела меня в библиотеку, расположенную по другую сторону нижнего холла от входа на кухню. Я нервно стояла там, пытаясь нормально дышать, окидывая взглядом ровные ряды впечатляющих корешков из темной кожи. Хотела бы я, чтобы мой собственный был хотя бы наполовину таким благородным и прямым. В комнате пахло кожей и старой, затхлой бумагой. Я подошел посмотреть в одно из двух маленьких окон комнаты на сад и лес за ним. Я засунула нож сзади в джинсы, чтобы легче было достать его.
  
  "Подмастерье?" Спросил Фергус Эрвилл, входя в библиотеку. Он закрыл за собой дверь. Он был одет в твидовые брюки и джемпер "Прингл" поверх клетчатой рубашки в деревенском стиле, толстые носки и броги. Он откинул с лица несколько седовато-черных волос. Его челюсти изогнулись, когда он улыбнулся мне, немного приподняв воротник рубашки.
  
  Я прочистил горло.
  
  Фергюс стоял там, скрестив руки на груди. Через мгновение он сказал: "Что я могу для вас сделать, молодой человек?"
  
  Я отошла от окна к большому деревянному столу, занимавшему центр комнаты, и слегка положила руки на его поверхность, чтобы они перестали дрожать. Спинка сиденья упиралась мне в бедра.
  
  «Фергус…» Начал я. "Я подумал,… Я подумал, не знаешь ли ты, где… где может быть мой дядя Рори".
  
  Фергус нахмурился, затем прикрыл один глаз и как бы склонил голову набок. Все еще скрестив руки на груди, он немного наклонился вперед. "Прости? Твой дядя—»
  
  "Дядя Рори", - позвала я. Может быть, немного чересчур громко, но, по крайней мере, мой голос звучал не так дрожаще, как я ожидала. Я немного опустил голос, чтобы сказать: "Я думал, у вас может быть представление, где он".
  
  Фергюс снова выпрямился. Вокруг его глаз все еще были хмурые морщинки, но губы улыбались. "Ты имеешь в виду Рори, который исчез ...?"
  
  "Да", - кивнул я. Во рту пересохло, и мне пришлось с трудом сглотнуть.
  
  "Понятия не имею, Прентис". Фергус почесал рукой за ухом. Он выглядел озадаченным. "Почему ты думаешь, что я могу знать?"
  
  Я почувствовал, что снова слишком часто моргаю, и попытался остановить это. Я перевел дыхание.
  
  "Потому что вы попросили человека по имени Руперт Пакстон-Марр прислать моему отцу обложки от спичечных коробков". Мои руки дрожали, хотя они лежали на поверхности стола. Я надавил сильнее.
  
  Фергюс слегка откинулся назад в своих ботинках. Его хмурая улыбка стала еще шире. "Руперт? Посылаешь своего отца… что?" Он выглядел немного удивленным, немного смущенным и ни в малейшей степени не нервничал. О Боже, что я делаю? Подумала я.
  
  Конечно, я не подумал захватить с собой ни одной обложки от спичечных коробков. - Обложки от спичечных коробков, - сказал я, чувствуя, как пересохло в горле. "Со всего мира, чтобы папа думал, что Рори все еще жив".
  
  Фергус отвел взгляд в сторону и развел руки, засунув их в карманы. Он посмотрел на меня. "Хм. Не хочешь выпить?" сказал он.
  
  "Нет", - сказал я ему.
  
  Он перешел к другому концу стола, где стоял маленький деревянный стол, похожий на кафедру. Он открыл его и достал приземистый графин и хрустальный бокал. Он вытащил сверкающую граненую пробку из графина и налил немного коричневой жидкости в стакан, все время хмурясь. "Подмастерье", - сказал он, качая головой и снова соединяя пробку и графин. "Прости, ты меня запутал. Кто ты?… что такое… как ты думаешь, что происходит? Руперт посылает или отправлял Кеннета ...?"
  
  "Обложки от спичечных коробков из отелей, ресторанов и баров в разных частях света", - сказал я ему, когда он стоял, расслабленный, одна рука в кармане, в другой руке стакан, его лицо сморщилось, как у человека, который изо всех сил и с некоторым сочувствием пытается понять, что говорит другой. "Каким-то образом, - с трудом продолжала я, - они должны были убедить папу, что Рори все еще жив. Но я думаю, что он мертв".
  
  "Мертв?" Сказал Фергус, выпивая. Он кивнул на стул, возле которого я стояла. "Ты не собираешься присесть?"
  
  "Нет, спасибо", - сказал я.
  
  Фергюс пожал плечами, вздохнул. "Ну, я не могу себе представить ..." Снова нахмурился. "Руперт сказал тебе, что он это делает?"
  
  "Нет", - сказал я.
  
  "А ты уверен, что это был не Рори?" Фергус пожал плечами. "Я имею в виду, это был его почерк?"
  
  "Там не было никакого почерка".
  
  Там не было ... " Фергус покачал головой. Он улыбнулся, выражение его лица было наполовину сочувствующим, наполовину непонимающим. "Прентис, я заблудился. Я не понимаю ... " Его голос затих. Нахмурился снова. "Подожди минутку", - сказал он. "Ты сказала, что, по-твоему, я могу знать, где Рори. Но если он мертв ...? Он потрясенно уставился мне в глаза. Я изо всех сил старалась не отводить взгляд, но в конце концов пришлось. Я опустила взгляд на столешницу, закусив губу.
  
  "Прентис", - тихо сказал Фергюс, ставя свой бокал на стол. "Я понятия не имею, где твой дядя". На некоторое время воцарилось молчание. "Руперт - мой старый школьный друг. Он журналист, который ездит по всему миру; на самом деле, в данный момент он в Ираке. Я не видел его пару лет, хотя он иногда приходил пострелять. Временами он немного шутник, но ... " Фергус выглядел задумчивым. Он пожал плечами. "Рори как-то рассказывал мне кое-что о том, как однажды подожгли сарай в поместье; случайно, когда он был совсем маленьким. Это может быть связано с этими спичечными коробками ... " Он покачал головой, изучая содержимое своего стакана. "Но я не думаю, что когда-либо упоминал об этом Руперту".
  
  Меня затошнило. "Ничто в ... некоторых фрагментах письма не имеет никакого смысла, не так ли?"
  
  "Почерк?" Фергюс переспросил, наклонив голову и прищурив один глаз. Он покачал головой. "Нет. Чей почерк?"
  
  "Рори". Основано на чем-то, что ты видел здесь, на крыше замка, и что ты рассказал Рори, когда вы были там вдвоем. В ночь, когда ты застрелил крысу."
  
  Фергус снова наклонился вперед. Он выглядел совершенно ошеломленным. Наконец он выпрямился и рассмеялся. Он посмотрел на стакан, который держал в руке. "Может быть, мне стоит завязать с этим. По мере того, как ты идешь сюда, в твоих словах становится все меньше и меньше смысла, Прентис. Однажды мы с Рори провели ночь в хижине в поместье. Но там не было никакой ... крысы." Он улыбнулся и нахмурился одновременно. "Или любая стрельба. Я не думаю, что у нас даже было с собой оружие; мы ловили рыбу в отдаленных озерах и ручьях ". Он вздохнул, производя впечатление терпеливой усталости. "Это что-то, что ты читал?"
  
  "Да", - признал я.
  
  "Что было в бумагах твоего отца после его смерти?" Фергюс выглядел так, как будто ему было жаль меня.
  
  Я кивнула, стараясь не отводить взгляда от его глаз. "Вроде того", - выдохнула я.
  
  "И кто же должен был что-то видеть?" Он поднес палец ко рту, слегка прикусил ноготь и осмотрел его.
  
  "Для тебя все это не имеет никакого смысла, не так ли?" Спросил я. "Нет... исповедь, откровение? Ничего общего с Лэчи Уоттом?"
  
  Фергюс выглядел обиженным. Он покрутил стакан, осушил его. "Это было очень давно, Прентис", - тихо сказал он.
  
  Он посмотрел на меня скорее печально, чем обвиняюще. "Мы были всего лишь детьми. Мы не всегда осознаем серьезность того, что делаем… " Он взглянул на свой пустой стакан... "когда мы будем моложе".
  
  Он поставил стакан на стол.
  
  Я не могла выдержать его пристального взгляда и снова опустила глаза. У меня закружилась голова.
  
  Я услышал, как Фергюс перевел дыхание. "Подмастерье", - сказал он в конце концов. "Я был довольно близок с Кеннетом. Он был другом. Я не думаю, что мы в чем-то сходились во мнениях, но мы ... мы поладили, понимаешь? Он был одаренным человеком и хорошим другом, и я знаю, что чувствую потерю. Я могу представить, что ты чувствуешь. У меня ... у меня было свое собственное.… Я имею в виду, что с этим нелегко справиться, когда так внезапно умирает кто-то настолько близкий. Все может выглядеть… Ну, все может выглядеть очень мрачно, понимаешь? Ничто не кажется правильным. Ты даже обижаешься на счастье других людей, и, ну, все это кажется очень несправедливым. Находиться в таком ужасном напряжении; не думай, что я этого не ценю. И как раз сейчас, когда мир кажется... - Он еще раз глубоко вздохнул. - Послушай, старина...
  
  "Мне жаль", - сказала я, останавливая его. Я неуверенно улыбнулась. "Дядя Фергус, мне очень жаль, что я пришла сюда. Я была глупой. Я не знаю, кем я был ... " Я покачал головой, ненадолго опустив взгляд. "Я не знаю, о чем я думал. В последнее время я мало спал ". Я храбро улыбнулся. "Наверное, слишком много смотрю телевизор". Я слегка помахал рукой, словно пытаясь найти что-то недосягаемое, затем пожал плечами. "Мне жаль", - заключил я.
  
  Фергюс на мгновение посерьезнел. Затем слегка улыбнулся. Он снова скрестил руки на груди. "Ну что ж. Я думаю, что в данный момент все выглядит немного безумно, правда, не так ли?"
  
  "Немного", - согласился я. Я шмыгнул носом и вытер его бумажным носовым платком.
  
  "Уверена, что не хочешь выпить?" Сказал Фергюс, кивнул и засунул носовой платок обратно в мои джинсы. "Нет, спасибо, я должен вести машину. Лучше возвращаюсь".
  
  "Ты прав", - сказал Фергюс.
  
  Он проводил меня до двери. Он похлопал меня по плечу, когда я стоял в дверях. "Не волнуйся, подмастерье, все в порядке?"
  
  "Да", - сказал я.
  
  "О, и я не знаю, упоминала ли об этом твоя мать —»
  
  "Опера; пятница". Я улыбнулся.
  
  Фергюс тоже улыбнулся, его челюсти задрожали. "А, так и есть".
  
  "Да. Без проблем", - сказал я.
  
  "Очень хорошо. Ну, тогда все в порядке". Он протянул мне руку.
  
  Мы пожали друг другу руки. "Спасибо, дядя", - сказал я. Он кивнул, и я спустился по ступенькам и пошел по гравию к гольфу.
  
  Он помахал на прощание со ступенек, выглядя обеспокоенным, но ободряющим.
  
  Я спустил гольф-карету к подножию холма, где дорога выровнялась и влилась в асфальтированную однопутку, которая огибала подножие холма по направлению к главной дороге между Галланахом и Лохгилпхедом. На перекрестке я остановился. Я просто посидел там некоторое время. Я поднял правую руку и некоторое время смотрел на ладонь, затем плюнул на нее и сильно потер тыльной стороной бедра. Я вытащил нож и ножны из джинсов и бросил их на место для ног пассажира. Я посмотрел в зеркало заднего вида, где сквозь ветви голых деревьев виднелось отражение вершины замка - его зубчатых стен и серебристого купола обсерватории.
  
  "Виновен по всем статьям, ублюдок", - услышал я свой голос. Затем, быстро взглянув в любую сторону, я прибавил газу, выжал сцепление и послал "фольксваген", визжа, по дороге прочь от замка.
  
  
  * * *
  
  
  Двор был пуст, а штормовые двери дома закрыты, когда я вернулся в Лохгэр. Я припарковал Golf во дворе и вышел; мои руки дрожали. Мне хотелось сильно напиться. Я стоял там, тяжело вдыхая спокойный воздух, слушая крики чаек над подъездной дорожкой, ведущей к озеру, в то время как вороны потрескивали на деревьях вокруг дома, словно какой-то пьяный хор, полный презрения. Мое сердце бешено колотилось, а дрожащие руки были скользкими от пота. Мне пришлось прислониться спиной к машине. Я закрыл глаза. Крики птиц сменились ревущим шумом у меня в ушах.
  
  Господи, подумал я, если это было то, что я чувствовал, как должен был отреагировать Фергюс, если я был прав, а он виновен? Сейчас самое время понаблюдать за ним, изучить его. Но в тот момент я едва мог идти пешком, не говоря уже о том, чтобы вернуться в замок, даже если бы смог набраться смелости вернуться.
  
  В конце концов я снова почувствовал себя лучше, и вместо того, чтобы идти в дом, отправился прогуляться по лесу, а затем поднялся на холмы и сел на старую разрушенную стену на холме, увенчанном пирамидой из камней, где много лет назад папа рассказывал нам о мифозаврах. Я посмотрел вниз, на деревья и озеро, освещенные пастельным светом, отбрасываемым яркими прозрачными облаками, в то время как легкий ветерок посвежел. Я раз за разом проигрывал ту сцену в библиотеке замка, воображая, что помню каждое слово, каждое движение, каждый нюанс тона и фразировки, каждый миллиметровый прирост языка тела, пытаясь понять, был ли я ужасно чувствительным и проницательным, или просто безумно фантазирующим и параноидальным.
  
  Иногда мне казалось совершенно очевидным, что Фергюс был абсолютно искренним, и все мои идеи, все мои подозрения были очевидной нелепостью. Конечно, этот человек был невиновен; я был сумасшедшим. Действительно, виновен по всем пунктам обвинения; кто я такой, чтобы судить?
  
  Иногда казалось, что каждая его интонация и жест кричат об искусственности, лжи, обмане. Очень хороший обман, хитроумно развернутая ложь и искусная выдумка, но все равно все фальшиво.
  
  Он отреагировал именно так, как вы ожидаете от кого-то реакции. Но действительно ли кто-то отреагировал бы именно так? Я не знал и не мог решить.
  
  Я был так зол и сбит с толку всем этим, что запрокинул голову и закричал в серое небо, ревя во всю мощь, сплошной шум и никакого смысла, пока мои легкие не опустели, а горло не заболело. Я согнулся пополам, кашляя и отплевываясь, со слезящимися глазами, чувствуя себя немного лучше, но виновато оглядываясь по сторонам, надеясь, что никто не слышал и не видел. Ответила только пара ворон, резкими голосами перекликаясь с деревьев внизу.
  
  Я выбрала выгодную точку, с которой могла наблюдать за дорогой и домом, и вернулась туда только тогда, когда увидела, как мамино метро сворачивает с лох-роуд от Галланаха и, мерцая, как зеленый призрак, движется по подъездной дорожке, наполовину скрытое стволами и ветвями голых серых дубов.
  
  
  * * *
  
  
  Полагаю, в тот вечер я был необщителен с Джеймсом и мамой; большую часть времени я провел в кабинете отца, читая и перечитывая три статьи, которые Рори написал о себе, Фергусе, тете Фионе и Лахлане Уотте. Я просмотрел некоторые дневники Рори, скрипя зубами от непостижимой скудости их иссушенной информации. Я включил Compaq и посмотрел на письмо, которое написал тем утром. Черт возьми; обнаружил орфографическую ошибку, которая прошла проверку орфографии; «увидел» там, где я хотел напечатать "было".
  
  Я начал пить виски после ужина, сначала сидя за письменным столом в кабинете, склонившись над его кожаной поверхностью, просматривая различные бумаги и дневники, и у меня заболели глаза. В какой-то момент я чуть не пролил виски в Compaq, поэтому выключил маленькую лампочку с зеленым абажуром на столе и подошел к дивану, прихватив с собой все мелочи. Я включил стандартную лампу позади себя и растянулся на диване, обложенный бумагой. Большую часть времени я включал телевизор с приглушенным звуком, используя пульт дистанционного управления, чтобы включить его погромче всякий раз, когда казалось, что с залива приближается что-то интересное. Я слышала, как Джеймс лег спать около половины двенадцатого. Мама заглянула пожелать спокойной ночи около двенадцати. Я помахала рукой, пожелала ей приятных снов и продолжила читать.
  
  Я проснулся сразу после двух, со стаканом виски на груди и с ощущением песка в глазах. Я допил виски, хотя на самом деле мне этого не хотелось, и отправился спать. Я выпил немного воды перед тем, как заснуть.
  
  
  * * *
  
  
  Часы показывали 4:14, когда я проснулся, мой мочевой пузырь находился как раз в том месте, где можно было, а могло и не быть, снова заснуть, не сходив пописать (обычно меня не будили под таким жалким предлогом). Я немного полежал, слушая, как тихий дождь барабанит в окно спальни. Возможно, это и разбудило меня. Я повернулся на другой бок, чтобы снова заснуть, затем внезапно начал задаваться вопросом, выключил ли я компьютер. У меня было такое чувство, что выключил, но я не мог вспомнить, как это сделал на самом деле. К черту все, подумал я; это было бы достаточно безопасно. Я перевернулся на другой бок.
  
  Но мой мочевой пузырь за это время как следует проснулся и требовал внимания. Я вздохнула, встала с кровати, не потрудившись надеть халат, хотя в доме к этому времени стало немного прохладнее. В розетке в коридоре была оранжевая вилка от ночника; я решил уберечь свои глаза от шока, вызванного включением более мощного освещения, и по бледно-оранжевому свечению вилки направился знакомым маршрутом в ванную.
  
  Я сидел в темноте и мочился. Что-то вроде эрекции на четверть заставило меня сесть. Я улыбнулся, вспомнив разглагольствования Льюиса о попытке пописать, когда у тебя полный мочевой пузырь и полная эрекция одновременно. Я спустил воду в туалете, вымыл руки и выпил немного воды из-под крана. Мама, должно быть, до этого покрывала лаком какую-то часть клавесина, судя по запаху в коридоре. Я прокралась в кабинет.
  
  когда я открыл дверь кабинета, я смог разглядеть лишь смутные очертания стола и компьютера в дальнем конце комнаты. Я не слышал, как работает вентилятор Compaq, и не видел горящего света, но все равно подошел к нему. Я встал, упершись бедрами в деревянную и кожаную спинку рабочего кресла, и наклонился вперед, нажимая кнопку извлечения диска из компьютера на случай, если я выключил его, но оставил в нем дискету. Диска нет. Я зевнул, выпрямился и потер внутреннюю сторону правого предплечья, где оно задело стеклянный абажур маленькой настольной лампы. Абажур был горячим.
  
  На темном экране монитора компьютера светилась маленькая красная точка; должно быть, отражение телевизора на другой стороне комнаты. Ха; значит, я оставил ее -
  
  Я замерла, внезапно проснувшись.
  
  Почему в светлом оттенке было жарко?
  
  Маленький красный огонек, отражавшийся на экране, мигнул и погас, как будто внезапно погас.
  
  Я отшатнулся от стола, только начав ощущать движение позади себя; я упал навзничь, когда что-то темное пронеслось перед моим лицом, и шум, похожий на порыв ветра, оборвался оглушительным треском. Кто—то - просто силуэт в тусклых расплывчатых тенях комнаты, освещенной лишь слабым светом, льющимся из ночника в холле, — спотыкаясь, двинулся вперед, прямо за тем местом, где я стоял, вытянув руки перед собой, вытаскивая что-то длинное, темное и тонкое из сломанной спинки сиденья. Фигура начала поворачиваться, когда я тяжело приземлился спиной на ковер; я ударил ногой по ближайшему колену, жалея, что на мне нет моих Документов. Или что угодно, если уж на то пошло.
  
  Я почувствовал, как мой каблук ударил их по ноге. "Ха!"
  
  Судя по голосу, мужчина; он немного пошатнулся, затем двинулся ко мне, подняв руку, когда я начала перекатываться, внезапно почувствовав себя очень уязвимой и обнаженной. Над головой раздался треск металла и стекла. Я продолжал перекатываться, отталкиваясь руками и вскакивая на ноги. С потолка посыпалось стекло, когда что-то с глухим стуком врезалось в пол, где я лежал. Я был рядом с мужчиной, когда он, пошатываясь, двинулся вперед, поднимая штангу, или джемми, или что там еще, черт возьми, это было, с того места, где оно упало на ковер. Я ударил его ногой, как я надеялся, по почкам, и наблюдал, как он отлетел в сторону, затем что-то ударило меня по макушке и плечу, контузив. Мои ноги наткнулись на что-то твердое на ковре, когда я пошатнулся. Больше света из холла, когда я стоял, покачиваясь, ошеломленный, а нападавший пришел в себя. Теперь я мог разглядеть его получше; весь в черном. Перчатки, балаклава. Его телосложение…
  
  "Дядя Ферг?" Я услышал чей-то шепот. Это был голос, похожий на мой.
  
  "Подмастерье?" далекий, встревоженный женский голос донесся из коридора.
  
  Я наблюдал, как мужчина передо мной, казалось, заколебался, подняв руку. Я падал. Я отшатнулся назад, пытаясь не упасть, и врезался в картотечный шкаф.
  
  "Прентис!" где-то закричала мама. Затем: "Джеймс! Вернись!"
  
  Темная фигура посмотрела в сторону коридора, где горел свет. Я чуть не упала, обойдя шкаф с картотекой, затем подтянулась на каких-то полках, оглядываясь на мужчину в черном посреди комнаты. У двери кабинета послышалось движение; посреди потолка вспыхнули искры. Я схватился за что-то на книжной полке; податливое, достаточно тяжелое; пепельницу или миску. Я бросила его, услышала, как он ударился о его тело и со звоном упал на пол. Он все еще стоял там, может быть, всего секунду или около того, но это казалось вечным колебанием, пока он переводил взгляд с меня на коридор снова. Мне показалось, что я услышал, как хлопнула дверь. Я взревел, бессвязно крича, как в тот день на склоне холма, когда, спотыкаясь, выбрался из-за полок, прошел мимо шкафа с картотекой и чуть не упал на стол, когда он двинулся ко мне, снова подняв руку; я схватил клавиатуру компьютера со стола, вырвал ее и замахнулся ею так сильно, как только мог, когда он опустил руку.
  
  Раздался ужасающий, звенящий до костей грохот, который, казалось, поразил весь мир, как удар электрического тока, раскат грома и землетрясение одновременно. Странный топот и звяканье доносились из каждой части комнаты. Я стоял, ничего не держа в руках, моргая в темноте, в то время как кто-то, спотыкаясь, двинулся прочь, заслоняя свет.
  
  Я чувствовал себя странно. Мои ступни, руки и голова кружились и болели, но когда я потрогал голову, крови не почувствовал. Ступни были скользкими. Я услышал, как зазвонил телефон на столе, и поднял трубку, все еще ошеломленный.
  
  "Какая служба?" спросил мужской голос.
  
  "Полиция!" Я услышал крик моей матери.
  
  "Извини", - пробормотала я. Я положила телефон, отодвигаясь от стола. Я споткнулась о бледные останки клавиатуры. Ее клавиши с буквами были разбросаны по полу, как зубы. Я обо что-то ударился ногой, наклонился и подобрал длинный стальной прут. Я доковылял до верха лестницы как раз вовремя, чтобы увидеть, как захлопнулась входная дверь.
  
  У меня снова закружилась голова; я пошел на кухню, обнаружил сломанный дверной замок и две полные красные пластиковые канистры из-под бензина на кухонном столе, затем вернулся в холл, все еще держа стальной прут, хотя он начинал казаться очень тяжелым, и крикнул: "Мама? Мам, все в порядке! Я думаю... " перед тем, как мне пришлось сесть за кухонный стол, потому что мой язык внезапно превратился в колокол в черепе, и в голове зазвенело. Я положил руки на стол и положил на них голову, ожидая, пока утихнет эхо в моей голове.
  
  "Добро пожаловать в Аргайлл", - сказал я себе.
  
  Свет на кухне был болезненно ярким, когда загорелся. Мама принесла мне халат, накинула одеяло на плечи и заставила выпить чай с большим количеством сахара, и я помню, как подумала: чай с сахаром; папа, должно быть, снова умер, и пробормотала что-то о том, что у меня в ноге был флаг, когда мама мыла их и накладывала бинты, и удивилась, почему она выглядит такой расстроенной, а Джеймс таким напуганным; потом приехала полиция. Они казались очень большими и официальными и задавали мне много вопросов. Позже появился доктор Файф, выглядевший слегка взъерошенным, и я помню, как спросил его, что он делал в такое время по утрам и как себя чувствовал в эти дни. Старина тикер хорошо держался, не так ли?
  
  
  ГЛАВА 18
  
  
  Мы были на зубчатой стене; я подставил лицо прохладному северному ветру. Я ждал, что почувствую головокружение от d & #233;j & #224; vu, но этого не произошло. Возможно, произошло слишком много событий или прошло недостаточно времени.
  
  
  * * *
  
  
  "Ну, какой бы ни был языческий эквивалент", - сказал Льюис. "А ты?"
  
  "Конечно", - сказал я. Я посмотрел на маленькое розовое личико, завернутое в старую фамильную шаль; глаза Кеннета Макхоана были плотно закрыты, а на лице застыло выражение сосредоточенности, которое подразумевало, что сон был делом нешуточным. Одна из его рук — большой палец был таким маленьким, что мог поместиться только на ногтях одного из моих больших пальцев, — была поднята к подбородку; пальцы совершали медленные волнообразные движения, как морской анемон в лучистом течении, и я слегка покачивалась вверх-вниз, баюкая спящего ребенка и приговаривая: "Тсс, тсс".
  
  Я взглянул на Верити, которая сидела рядом с Льюисом, обняв его за талию. Она на мгновение оторвала взгляд от лица сына.
  
  "Дядя Прентис, крестный отец". Она улыбнулась.
  
  "Предложение, от которого может отказаться только деревенщина".
  
  
  * * *
  
  
  "У людей свои собственные спектры поглощения, Прентис", - сказала Диана Эрвилл, вынимая из витрины в касл Солар стеклянную пластинку Corning начала века и, протерев ее безворсовой тканью, осторожно протянула ее мне. На нас обоих были белые перчатки. Я взял тарелку — похожую на огромный ледяной кристалл со слишком большим количеством углов симметрии — и поставил ее на стол, на самый верхний лист пенопласта. Я сложила полупрозрачную обивку, подумав, насколько она похожа на крекеры с креветками, закрепила ее скотчем, затем нашла коробку подходящего размера и поместила тарелку в центр, на слой маленьких белых вспученных полиситреновых вафель, похожих на сплющенные символы бесконечности.
  
  Я подняла один из гигантских пакетов с вафлями и наполнила ими коробку до краев, накрыв завернутую тарелку, затем закрыла коробку, взяла маленькую карточку, которую Диана оставила на столе, и приклеила ее скотчем сбоку от коробки, чтобы ее можно было прочитать. Затем я положил коробку на стопку высотой в пять футов рядом с дверью; ограничение по укладке составляло шесть штук, так что она завершала эту колонку.
  
  "Спектры поглощения?" Скептически спросил я, когда мы начали повторять весь процесс с кувшином из горного хрусталя Fritsche.
  
  Диана, одетая в бейсбольные ботинки, черные спортивные штаны и толстовку UCLA, с черными волосами, собранными в конский хвост, кивнула и подышала на кувшин, прежде чем протереть его. Вещи, которыми они поглощены. Интересы, что-то в этом роде. Если бы вы могли взять что-то вроде жизненного спектра для каждого, всего того, во что они верили, чем интересовались и во что были вовлечены — всего такого рода вещи, - тогда они выглядели бы как звездные спектры: гладкая полоса цвета от фиолетового до красного с черными линиями, где были поглощены вещи, которые что-то значили для этих людей ".
  
  "Какое у тебя астрономическое воображение, Диана", - сказал я. "На Мауна-Кеа достаточно кислорода, да?" Я ухмыльнулся.
  
  "Просто любимая теория, Прентис". Она закончила полировать кувшин. "Лучше, чем верить в это", - сказала она и протянула мне кувшин с искусной резьбой "кристаллы".
  
  "Что ж, это правда, но совсем не по-калифорнийски, не так ли?" Я наполнил кувшин изнутри маленькими полистироловыми шариками из другого гигантского мешка, и при воспоминании об этом на моем лице появилась широкая улыбка.
  
  
  * * *
  
  
  Она закричала, и кристалл запел в ответ.
  
  Позже мы обменялись сигналами.
  
  
  * * *
  
  
  "Помоги мне сложить эти простыни, хорошо?"
  
  
  * * *
  
  
  На следующий день после всех волнений в Лохгейре я сидел за обеденным столом с чем-то похожим на тюрбан на голове. Это было полотенце, обернутое вокруг одного из тех герметичных контейнеров с жидкостью, которые замораживают и раскладывают по холодильным коробкам.
  
  Я подписал заявление.
  
  "Благодарю вас, сэр".
  
  "Дэйви, ради Бога, перестань называть меня "сэр", - выдохнула я. Констебль Дэвид Макхром учился в моем классе в школе, и я не могла заставить себя называть его "офицер". Его прозвище было Плуки, но, возможно, это заходило слишком далеко в неформальной обстановке.
  
  "Ах, это вторая натура в наши дни, Прент", - сказал он, складывая бумаги и вставая. Он выглядел удручающе свежим и хорошо вымытым; казалось, служба в полиции сотворила чудеса с состоянием его кожи. Он поднял свою кепку со стола, поворачиваясь к моей матери. "Верно. На данный момент это все, миссис Макхоан. Я вернусь, но если вы вспомните что-нибудь еще, просто скажите кому-нибудь из других полицейских. Мы свяжемся, если что-нибудь узнаем. Теперь с вами все в порядке, миссис Макхоун?"
  
  "Отлично, спасибо, Дэйви", - улыбнулась мама. Одетая в джинсы и толстый джемпер, она выглядела немного темноватой вокруг глаз, но в остальном в порядке.
  
  "Тогда ты прав. Ты присматривай за своим наследником, хорошо, подмастерье?"
  
  "Как будто это мое собственное", - выдохнула я, поправляя полотенце.
  
  Мама проводила его.
  
  Криминалисты все еще были в кабинете, искали отпечатки пальцев. Им повезло. Я выглянул из окна столовой, где двое полицейских обыскивали кусты возле кухонной двери.
  
  Боже, о нас хорошо заботились. Я сомневался, что примерно такая же драка в одном из бедных муниципальных поместий вызвала бы такое тщательное и всестороннее расследование. Но, возможно, это просто мой цинизм.
  
  У меня болела голова, болели ноги, болели пальцы. Все конечности. К счастью, кроме одной. Большая часть повреждений пришлась на центральный светильник в потолке кабинета. Это была часть его — большая, тяжелая, латунная часть, — которая ударила меня по голове, и это разбитое стекло абажуров поранило мне ноги, когда я, спотыкаясь, бродил по кабинету. Мои пальцы болят от удара о компьютерную клавиатуру и стальные покрышки.
  
  Ящики письменного стола были выдвинуты рычагами. Спинка стула, стоявшего рядом с письменным столом, приняла на себя всю силу удара монтировкой, светильник был случайно задет тем же предметом, и потолочная балка была повреждена, клавиатура Compaq была разбита, а дверь кухни нуждалась в новом замке. Я почувствовал, что мне не помешала бы новая голова.
  
  Ничего не было украдено, хотя я заметил, что все бумаги, которые я просматривал ранее тем вечером — и которые я оставил разбросанными по дивану, — были аккуратно собраны и сложены на одном конце стола, под пресс-папье. Конверт, который я оставил в верхнем правом ящике стола тем утром, все еще был здесь. Полиция его не вскрывала. Помимо повреждений и этого единственного акта опрятности, все выглядело так, будто наш нападавший ничего не взял и оставил после себя только бензин и монтировку.
  
  Я хотел позвонить Фергусу; спросить, как у него дела. Хорошо выспался? Какие-нибудь боли? Но мама суетилась вокруг меня после того, как доктор Файф сказал, что за мной нужно будет присматривать день или два, а мне не разрешали делать очень много. В любом случае, мне почему-то не хватало воли.
  
  Они спросили меня, есть ли у меня какие-нибудь предположения, кто бы это мог быть, и я сказал "Нет". Я ничего не сказал ни своей матери, ни кому-либо еще.
  
  Что я мог сказать?
  
  Я была уверена, что это был Фергюс — его телосложение было правильным, и, хотя я была ошеломлена, клянусь, он колебался, когда я произнесла его имя, — но как я могла убедить кого-нибудь еще? Я покачала головой, затем поморщилась, потому что мне было больно. Я не могла поверить, что была такой глупой, даже не подумав, что он может попытаться украсть или уничтожить все улики, которые, как он думал, у меня были. "Это что-то, что ты читал?" Прошептала я про себя, вспомнив, о чем спросил меня Фергюс. "В бумагах твоего отца, после его смерти?"
  
  Боже. Я почувствовал, что краснею от своей наивности.
  
  Мама продолжала суетиться, но в течение дня мне становилось лучше.
  
  После того, как ребята из уголовного розыска закончили работу, я скопировала все бумаги Рори — хотя мне пришлось подтащить стул к ксероксу и сесть, чтобы сделать это, - а затем, до отъезда полиции, после долгих уговоров уговорила маму съездить в Галланах и положить разделенные оригиналы в банк. Она вернулась с новым замком для кухонной двери. Я не смог убедить ее, что небольшой отпуск — может быть, в Глазго — был бы хорошей идеей, поэтому, пока ее не было, я позвонил дину Уотту и спросил, не хотели бы они с Танком Томасом погостить в Лохгейре несколько дней. Танк был тихим и обычно послушным другом Уоттсов, двухметрового роста и одного в поперечнике; однажды я видел, как он нес пару железнодорожных шпал, по одной на каждом плече, даже не вспотев.
  
  Джеймс, который ранее был потрясен тем, что пропустил только первые два урока в школе, пока его допрашивала полиция, вернулся в четыре, сияющий от славы. Очевидно, его участие в ночных событиях — которое, как я думал, состояло в основном в том, что он просунул голову в дверь своей спальни и ему сказали вернуться обратно (и на этот раз он сделал, как ему сказали) — принесло какую-то пользу в переводе в школе; я подозревал, что эта выгода заключалась в том, что он в одиночку отбил нападение целой банды ниндзя-убийц, пока мы с мамой спали.
  
  Я рассказала маме о Дине и Танке, но она этого не приняла и позвонила Дину, чтобы отменить защиту, о которой я договорилась. В конце концов, полиция пообещала присматривать за домом в течение следующих нескольких ночей; патрульная машина проверит подъездную дорожку. Для меня это звучало не очень хорошо, но мама, казалось, успокоилась.
  
  Старый мистер Догерти, восьмидесятилетний старик с морщинистым лицом и жидкими седыми волосами, который был одним из наших соседей в деревне, приехал во время чаепития и предложил прийти со своим дробовиком и посидеть у нас всю ночь. "Я не мог украсть себя, миссис Макхоун, и я предпочел бы убедиться, что с вами и детьми все в порядке. В Лохгейре, знаете ли, происходят странные вещи. Будьте жителями Глазго, я вам скажу. Будьте мальчиками из Глазго ".
  
  Мама поблагодарила его, но отказалась. Он казался счастливым, когда мы попросили его помочь нам установить новый замок на кухонную дверь. Льюис был готов приехать из Лондона, когда мы рассказали ему о случившемся, но мама убедила его, что у нас действительно все в порядке.
  
  В поисках какого-нибудь другого занятия я позвонила миссис Макспадден в замок и рассказала обо всем, что произошло, и дважды сказала ей, что подозреваю, что налетчик охотился за бумагами Рори, которые я скопировала и положила в банк. "В банке, Прентис", - повторила она, и я услышал эхо ее голоса. "Хорошая идея".
  
  Я спросил о Фергусе, и миссис Макспадден сказала, что с ним все в порядке. В тот день он и его друзья были на рыбалке.
  
  К моему собственному изумлению, я крепко спал той ночью. Джеймс сказал, что огни на дороге появлялись дважды. В тот день мне нужно было навестить доктора Файфа, и мама настояла на том, чтобы отвезти меня в Галланах, несмотря на то, что я чувствовала себя прекрасно. Доктор Файф разрешил мне вернуться в Глазго тем же вечером при условии, что я сяду на поезд и останусь с друзьями.
  
  Вместо этого я остался еще на одну ночь и рано утром уехал на машине, забрав с собой дневники Рори и копии его бумаг. Я позвонила миссис Макспадден из Глазго и рассказала ей то же самое, а потом узнала, что Фергюс уехал в Эдинбург на пару дней. Повинуясь импульсу, я сказал ей, что вспомнил еще кое-что из нападения и пойду в полицию через день или два, как только кое-что выясню.
  
  
  * * *
  
  
  Вернувшись в университет, я посещал лекции, слегка прихрамывая на своих порезанных ногах, и учился, хотя в понедельник и во вторник вечером у меня болели головы. Я проверяла, чтобы дом миссис Иппот был надежно заперт на ночь, и закрывала все ставни. Я звонила маме три или четыре раза в день. Мама сказала, что Фергус прислал огромный букет цветов в дом, когда узнал о случившемся. Он позвонил из Эдинбурга и посоветовал установить сигнализацию, и знал фирму в Глазго, которая в качестве одолжения сделает это недорого. Разве это не мило с его стороны? О, и я не забыл, что они с Фергюсом приедут в Глазго на оперу в конце недели, не так ли?
  
  Я сказал, что, конечно, нет.
  
  Я положила трубку, оцепенев, мои мысли метались в каком-то бесцельном коротком замыкании, пока я гадала, что же, черт возьми, я собираюсь делать.
  
  И, естественно, я следил за войной как послушный маленький медиа-потребитель.
  
  Клише начинали выходить наружу. Едва ли было возможно открыть газету, включить телевизор или послушать радиопрограмму, не забив соответствующее отверстие какой-нибудь глупой вариацией на тему простой поговорки о том, что правда - первая жертва войны; трюизм, который, возможно, сам по себе является изящным элементом пропаганды, подразумевающий, что большинство военных, политиков и средств массовой информации проявляют интерес, уважение или опыт в распространении правды даже во времена глубочайшего мира.
  
  Я начала придумывать причины, по которым не могу уложить маму и Фергуса в пятницу. Я бы заболела. У меня была бы сильная простуда. Я обнаружил, что в договоре аренды указано, что я не могу допустить, чтобы кто-то еще оставался на ночь в доме Ippot. Электричество было отключено из-за компьютерной ошибки. Утечка газа. Серьезные конструктивные недостатки, вызванные весом зеркал и люстр. Все, что угодно.
  
  Я перестал смотреть "Войну" во вторник во время обеда, потому что, если бы я продолжал в том же духе, история, через которую мы проходили, помешала бы мне получить степень по истории, которая была и ушла.
  
  Эш позвонила вечером во вторник. Я рассказала ей все, что произошло в замке и Лохгейре. Казалось, она не знала, что со всем этим делать; она сказала, что, возможно, мне следует обратиться в полицию. Ее голос звучал тихо, и она сказала, что на работе дела обстоят не слишком хорошо, хотя она не стала уточнять.
  
  Тем временем звук ее голоса разрывал меня на части; он наполнял меня восторгом и в то же время повергал в отчаяние. Мне хотелось крикнуть: Смотри, женщина, мне кажется, я влюбляюсь в тебя! Я влюбляюсь! Правда! Я люблю тебя! Честно! Я уверен! Ну, почти уверен!… но ты не мог, я не мог. Это была не та двусмысленность, о которой можно кричать в любое время, и даже если бы я был полностью уверен в своих чувствах, я, вероятно, не смог бы сказать ей об этом, по крайней мере, не сейчас. У меня сложилось впечатление, что это было не то, что она хотела услышать в любом случае. Ее голос звучал так, будто она просто хотела на данный момент не высовываться; чтобы все было тихо, без осложнений; просто остыть. Недавно стукнутые по голове психи, беснующиеся по телефону из-за того, что она внезапно призналась в вечной страстной любви без видимой причины, вероятно, были последним, что ей было нужно. Я был уверен в этом. Ну, довольно уверен.
  
  Так что это был бессвязный телефонный звонок. В конце я сам чувствовал себя довольно подавленным. Я не спрашивал ее о личной жизни.
  
  Я положил трубку, чувствуя себя точно так же, как год назад, в тот день, когда я ехал из Галланаха в Глазго после Хогманея и притворился спящим, когда поезд остановился в Лохгейре. Вспоминая ту трусость и тот стыд, я чуть было снова не схватился за телефон, чтобы перезвонить Эшу, и моя рука пару раз тянулась к нему, и я спорил сам с собой, бормоча, мое лицо искажалось глупыми выражениями, и я говорил себе, что веду себя как сумасшедший, и я действительно хотел позвонить, и я действительно должен был, но я был в ужасе делать это, хотя и знал, что должен… разве я не должен? Да; да, я должен; да, я определенно должен, это было очевидно, ясно и определенно. Я должен.
  
  Но в конце концов я этого не сделал.
  
  По крайней мере, всегда была работа, которую нужно было сделать. Я погрузился в учебу с чувством почти оргазмического облегчения. Сам факт, что прошлое можно забрать или оставить, вызвал у меня желание принять его; сама требовательная непосредственность настоящего сделала его отталкивающим.
  
  И так все вернулось к некоему подобию нормальности, которая, конечно, длилась недолго.
  
  
  * * *
  
  
  В среду, 23 января 1991 года, вскоре после полудня Фергус Уолтер Круден Урвилл покинул замок Гейнем на своем "Рейндж Ровере" и направился на север через город Галланах и деревню Килмартин, миновал замок Карнассери и пирамиду из камней и стоячий камень в Кинтрау, пересек узкую пойму реки Барбрек над озером Лох-Крейниш, снова направился вглубь страны, чтобы вернуться к берегу на границе с районом строительства пристани для яхт Крэобх-Хейвен, а затем обогнул деревню Ардуайн, огибая озеро Мелфорт перед прохождением через Килмелфорд и въезд в лес, который вел в Глен-Галлейн, а затем вниз, к берегу озера Лох-Феохан, и извилистой дороге, ведущей в Обан. Range Rover проехал через город незадолго до часа дня и продолжил движение на север, к Коннелу, подождал, пока переключится сигнал светофора на старом мосту через водопад Лора, затем пересек его, преодолел некоторые дорожные работы и, наконец, чуть дальше свернул налево с дороги, въехав на тонкую полоску ровного прибрежного грунта, которая была взлетно-посадочной полосой Коннела.
  
  Фергус Урвилл припарковал Range Rover на автостоянке аэродрома. Он поговорил с неким Майклом Керром из деревни Бендерлох, расположенной в паре километров вверх по дороге от поля. Керр ремонтировал ограждение автостоянки; мистер Эрвилл сказал, что хочет воспользоваться телефоном в переносной кабине, которая служила офисом на аэродроме. Майкл Керр сказал, что мистер Эрвилл, казалось, был в хорошем настроении, и сказал ему, что полетит в один из Аутер-Хербрайдов ("Абсолютные Он-невесты", были его точные слова), где живет его старый школьный друг. Он собирался сделать сюрприз своему другу и угостить его бутылкой виски на запоздалый Хогманай. Он показал Майклу Керру бутылку виски Bowmore, которую брал с собой в маленьком кожаном чемодане, в котором также лежали кое-какая одежда и туалетные принадлежности. Единственное, что Керр заметил необычного, это то, что мистер Эрвилл пару раз поморщился и как-то странно передернул плечами. Керр спросил пожилого мужчину, все ли с ним в порядке, и Фергюс сказал "да", но ему показалось, что пара ребер немного побаливает. Старая травма; беспокоиться не о чем.
  
  Миссис Элиза Макспадден, экономка в замке, подтвердила, что мистер Эрвилл жаловался на боли в груди накануне вечером и принял несколько обезболивающих с парацетамолом. В то утро, когда он ехал в Коннел, он взял с собой коробку таблеток. Он сказал, что его не будет пару дней, и — очевидно, поддавшись импульсу, когда собирался сесть в машину, — попросил миссис Макспадден приготовить ему на обед в пятницу немного супа из калленовых сцинков. Большего ему и не нужно, поскольку в тот вечер он будет ужинать с миссис Мэри Макхоан в Глазго, перед оперой. Ресторан Colonial в Глазго позже подтвердил, что у них был заказан столик на двоих на вечер пятницы на имя мистера Урвилла.
  
  Когда мистер Эрвилл вернулся из офиса на аэродроме, было около половины второго. Майкл Керр помог ему проверить самолет Cessna. Самолет вырулил к концу взлетно-посадочной полосы, развернулся лицом к ветру, а затем взлетел при юго-западном бризе со скоростью пять узлов при хорошей видимости под легкой облачностью высотой пять тысяч футов. Прогноз говорил, что в тот вечер ветер посвежеет и сменится на юго-восточный, и следующие несколько дней будут ясными с устойчивым южным ветром силой три-четыре балла.
  
  
  * * *
  
  
  Cessna был замечен радиолокационной базой британской армии на острове Сент-Килда, летевшей в район, который был ограничен для проведения ракетных испытаний. Легкий самолет летел на высоте двух тысяч футов по азимуту 320 ®, который должен был вести его в сторону Исландии. От самолета не было ответа по радио, и "Нимрод" королевских ВВС, патрулировавший над Северной Атлантикой, был перенаправлен на перехват.
  
  "Нимрод" встретился с легким самолетом в 15:16 по Гринвичу. Он снизил скорость и в течение двадцати пяти минут летел почти рядом, немного выше и впереди "Сессны", пытаясь установить радио- и визуальный контакт. Экипаж "Нимрода" сообщил, что единственный пассажир самолета, по-видимому, был без сознания, откинувшись на спинку своего сиденья.
  
  В 15:41 по Гринвичу двигатель Cessna начал глохнуть, и самолет — предположительно, на исходе топлива — начал терять высоту. Двигатель полностью заглох менее чем через минуту. Самолет накренился вперед, в результате чего тело пилота упало на рычаги управления, после чего самолет перешел в крутое пике и начал вращаться. Он упал в море, ударившись о землю в 1543.
  
  "Нимрод" сделал круг, сбросив спасательный плот и сообщив о местонахождении обломков ближайшей судоходной компании. Самолет затонул двадцать минут спустя, когда солнце садилось. Видимых обломков было мало. Восточногерманский траулер подобрал спасательный плот "Нимрода" на следующее утро.
  
  Экипаж "Нимрода" сообщил, что фигура на борту легкого самолета ни разу не подавала признаков сознания.
  
  
  * * *
  
  
  "Алло?"
  
  "Подмастерье?"
  
  "Разговаривает. Это—?
  
  "Это Эшли. Я только что услышал о Фергусе".
  
  "Эшли! Ах… Да. Я узнала сегодня днем. Я собиралась позвонить; у меня нет твоего рабочего номера ".
  
  "Ну?"
  
  "Ну и что?"
  
  "Ты знаешь что-нибудь еще, кроме того, что было в новостях?"
  
  "Ну, мама пошла в замок посмотреть, не нужна ли миссис Макспадден помощь, и сказала, что та выглядела немного контуженной; все время говорила о супе".
  
  "Суп?"
  
  "Суп. В частности, Каллен Скинк".
  
  "О".
  
  "Да, ну, очевидно, Фергюс казался в хорошем настроении, но накануне вечером у него были небольшие боли в груди. В общем, он поехал в Коннел, чтобы слетать на Гебриды, повидать там своего приятеля, а следующее, что мы знаем, это то, что он бомбит с пикирования над Атлантикой и забывает остановиться. Очевидно, без сознания."
  
  "Хм ... так что ты думаешь?"
  
  "Ну, я не знаю. Мама сказала, что спросила миссис Макспадден, с кем он собирался встретиться, и она сказала, что не знает, кто бы это мог быть. Полиция, по-видимому, уже спрашивала ее об этом; они сказали, что проведут расследование."
  
  "Верно. Ты думаешь, это был сердечный приступ?"
  
  "Я не знаю. Ммм…
  
  "Что?"
  
  "Ну, очевидно, миссис Макспадден сказала, что Фергусу звонили накануне вечером. Сначала она сняла трубку, а потом передала телефон ему".
  
  "Да? И?"
  
  "Кто бы это ни был, он был шотландцем, но это был международный телефонный звонок; спутниковый звонок. Миссис Макспадден показалось, что она узнала голос, но она не была уверена".
  
  "Хм. Узнал голос".
  
  "Да. Сделал… Я имею в виду, знала ли она Лачи?"
  
  "Да. Да, она это сделала. Они оба работали за стойкой бара в Jac, примерно ... лет двадцать назад, может быть".
  
  "Ах-ха".
  
  "Действительно, Ах-ха".
  
  Я глубоко вздохнула. "Послушай, Эш, я была грубой " — я услышала шум на заднем плане.
  
  "Черт, это дверь. Что?"
  
  У меня перехватило дыхание. "Ах... ничего. Береги себя, Эш".
  
  "Да, ты тоже, пока".
  
  Я положил трубку, запрокинул голову, посмотрел на гипсовые сталагтиты, которые образовывали потолочный фриз в кабинете дома Иппот, и завыл, как собака.
  
  
  * * *
  
  
  Полиция Стратклайда получила по телефону сообщение в свою штаб-квартиру в Глазго о том, что 23 января в 13:25 наркокартель использовала озеро Койл—Барр — к югу от аргайлширской деревни Кринан - в качестве тайника для хранения кокаина. Информация была довольно конкретной, речь шла о утяжеленных водонепроницаемых пластиковых баллонах, которые буксируются за яхтами, прибывающими с Континента, и перегружаются в озеро Лох в ожидании получения дилерами из Глазго. В тот день озеро было оцеплено, и на следующее утро полицейские водолазы начали прочесывать южную оконечность озера, в то время как полицейские на небольших лодках использовали абордажные крюки, чтобы вытащить остальное.
  
  Баллонов с наркотиками так и не нашли, но на второй день одна из лодок зацепилась за что-то тяжелое. Водолаз спустился, чтобы освободить трос от того, что, как предполагалось, было затопленным деревом.
  
  Он всплыл и сообщил, что леска зацепилась за заднее колесо мотоцикла, к которому были привязаны останки тела.
  
  Велосипед и тело были подняты на поверхность в тот же вечер. Труп разложился и был съеден рыбами до такой степени, что превратился в скелет, скрепленный скорее одеждой, которую он все еще носил, чем несколькими оставшимися кусочками соединительной ткани. Судя по одежде, погибший был мужчиной, но полиция не была уверена в поле скелета, пока тело не было осмотрено в Глазго на следующий день.
  
  Что им было известно, так это то, что мотоцикл - Suzuki 185 GT, зарегистрированный в 1977 году, — был угнан его владельцем в Глазго в 1981 году, после того как он был одолжен другу и так и не был возвращен. Вероятно, одно это привело бы к тому, что полиция приехала бы в Лохгэйр, чтобы встретиться с нами, но один из местных полицейских с хорошей памятью уже сложил два и два, когда услышал марку и модель мотоцикла.
  
  У трупа не было документов, удостоверяющих личность, но стоматологическая карта совпала. Тогда мы поняли, что это Рори.
  
  Скелет был найден в защитном шлеме, но, должно быть, его снова надели после того, как Рори был убит; согласно отчету патологоанатома, он был убит серией ударов по затылку гладким, твердым, сферическим или почти сферическим предметом диаметром примерно девять сантиметров. Вероятно, он был без сознания после первого удара.
  
  И вот, после того как коронер обнародовал останки после расследования в конце февраля, кости дяди Рори наконец вернулись в Лохгэр и были похоронены в задней части сада, под лиственницами, между рододендронами и дикими розами, рядом с его братом. Каменщик добавил имя Рори и даты на черный гранитный обелиск, и мы провели небольшую церемонию только для ближайших родственников и Дженис Рей. Мне выпало зачитать слова, которыми Рори, по-видимому, намеревался закрыть Воронью дорогу в качестве надгробной речи.
  
  Отрывок взят из безымянной пьесы Рори и начинается так: "И все твои глупости и истины...»
  
  Дженис плакала.
  
  Я сказал Льюису, что при том, как обстоят дела в нашей семье, в долгосрочной перспективе могло бы обойтись дешевле, если бы мы купили свой собственный катафалк.
  
  Я действительно верю, что он был шокирован. Или, может быть, он просто пожалел, что не сказал этого.
  
  Технически дело оставалось открытым, и убийцу Рори все еще искали, но, кроме краткого опроса мамы, Дженис и бывшего соседа Рори по квартире Энди Никола, полиция больше ничего не предприняла. Я так и не узнал, насколько хорош в сложении этот полицейский.
  
  
  * * *
  
  
  В последнюю неделю января в фирме, в которой работала Эшли Уотт в Лондоне, было объявлено о банкротстве. Ее уволили, но она осталась в городе в поисках другой работы.
  
  
  * * *
  
  
  Война закончилась знаменитой победой. Только их молодые люди погибли, как скот, и даже поговаривали о том, что США получили скромную прибыль от этой операции.
  
  
  * * *
  
  
  Ребенок Верити родился — точно в срок — 2 марта в Лондоне, в теплом родильном бассейне большой больницы. Мальчик был зарегистрирован как Кеннет Уокер Макхоан; он весил три с половиной килограмма и был похож на своего отца.
  
  Льюис, Верити и юный Кеннет отправились в Лохгэр две недели спустя.
  
  
  * * *
  
  
  Адвокат Блоке зачитал завещание Фергюса Урвилла в замке Гейнем 8 марта. Меня попросили присутствовать, и я поехал туда на поезде — Гольф был на службе — с чувством горечи и страха.
  
  Хелен и Диана, торжественно красивые в черном, обе загорелые — Хелен из Швейцарии, Диана с Гавайев — сидели вместе в Солярии с высокими потолками и услышали, что им предстоит унаследовать поместье, за исключением различных стекляшек, хранящихся в замке, которые, как близнецы уже знали, должны быть переданы в дар Музею стекла при фабрике. Миссис Макспадден, которая сидела, сгорбившись, и плакала с поразительным спокойствием, оглядываясь назад, получила сумму в двадцать пять тысяч фунтов и право либо продолжать жить в замке, либо получить аналогичную сумму, если собственность будет продана или если близнецы или их наследники попросят ее освободить свои апартаменты. Фергус просил, чтобы его похоронили в саду старого замка, но поскольку тело так и не нашли, было решено установить памятник. Поминальную службу по нему проведут в Галланахе позже.
  
  Range Rover был частью наследства, но восьмой "Бентли" был завещан моему отцу. Фергус изменил свое завещание после смерти отца — следуя подсказкам хорошего юриста Блоука, — и поэтому машина и ее содержимое перешли ко мне, что стало для меня неожиданностью.
  
  Были и другие мелочи — завещания благотворительным организациям и так далее, — но в этом была суть.
  
  Адвокат Блоуке вручил мне ключи от "Бентли" после оглашения, когда мы неловко стояли и пили маленькими глотками херес, который раздавала тихо плачущая миссис Макспадден, а я все еще был в легком оцепенении, думая: "Что?" Почему? Почему он дал мне машину?
  
  Я поговорил с близнецами. Хелен просто хотела уехать, но Диана решила остаться на некоторое время; я согласился приехать и помочь ей собрать вещи через несколько дней. Личные вещи Фергюса собирались хранить в подвале, и, конечно, стекло нужно было упаковать, чтобы отвезти в музей. Близнецы сказали, что они все еще не решили, что делать с замком в долгосрочной перспективе, и у меня сложилось впечатление, что это зависит от того, что решит миссис Макспадден.
  
  Я попрощался так быстро, как только мог пристойно. Я намеревался доехать на мамином метро прямо до Лохгейра; я сказал Хелен и Диане, что, вероятно, вернусь сегодня днем с мамой, чтобы забрать "Бентли". Но по какой-то причине, когда я вышел из дверей замка, я не пошел, хрустя гравием, к маленькому хэтчбеку, а развернулся и вернулся в Солар, спросив, могу ли я вместо этого доехать до Лохгейра на "Бентли", а позже вернуться на метро.
  
  Диана сказала мне, что гараж открыт, поэтому я обошел замок с тыльной стороны, где находились гараж и пристройки. "Бентли" стоял в открытом гараже на две машины, бордовый кузов блестел, как замороженное вино. Я открыла машину, удивляясь, почему в завещании упомянуто содержимое Восьмерки, а также сам автомобиль.
  
  Я сел в это высокое кресло рядом с водительским сиденьем, улыбаясь ореху и хрому и вдыхая запах кожи Коннелли. Машина выглядела чистой, как в демонстрационном зале; в ней не жили. В дверных карманах, на задних сиденьях или на задней полке ничего нет; даже карт. Я поколебался, прежде чем открыть бардачок. Я был настолько параноиком, что подумал, может быть, к нему подключена бомба или зажигание, но, несмотря на все это, это было не очень похоже на Фергуса. Поэтому я открыл бардачок.
  
  В нем лежало руководство по эксплуатации автомобиля — я никогда раньше не видел ни одного в кожаном переплете, — регистрационные документы и картонная подарочная коробка, в которой я узнал заводскую сувенирную лавку.
  
  Я достал его и открыл. Внутри было пресс-папье, которое и должно было находиться в коробке, но большой кусок разноцветного стекла был немного великоват для картонной вставки, прилагавшейся к коробке. Когда я посмотрел на основание, это была старая лимитированная серия Perthshire weight, а вовсе не продукция стекольного завода Gallanach.
  
  Я оставил пресс-папье на сиденье и вышел, проверил багажник машины — тщательно, думая о конце Чарли Варрика, — но он тоже был в отличном состоянии.
  
  Я вернулся на водительское сиденье и некоторое время сидел там, держа пресс-папье и вглядываясь в его сложные выпуклые глубины, задаваясь вопросом, почему Фергюс оставил в машине этот кусок стекла — даже не со своей собственной фабрики.
  
  Затем я взвесил стекловидную массу в руке и сжал ее, как оружие, еще раз оценивающе взглянул на нее и понял. Она была сферической, или почти сферической, и, вероятно, имела ровно девять сантиметров в диаметре.
  
  Я чуть не уронил ее.
  
  Я поежился и положил пресс-папье обратно в подарочный футляр, убрал его в бардачок и — после того, как машина не взорвалась, когда я включил зажигание, — спокойно отвез его тяжеловесную тушу обратно в Лохгэр.
  
  
  * * *
  
  
  Поминальная служба Фергуса состоялась неделю спустя в Шотландской церкви на Шор-стрит в Галланахе, мид-Аргайлл. Для Макхоанов это было своего рода травмирующим местом, и я бы сам туда не поехал — это было бы слишком похоже на лицемерие или злорадство, — но мама хотела присутствовать, и я едва мог удержаться, чтобы не предложить сопровождать ее.
  
  Мы положили несколько цветов на могилу Макдобби, где умер папа, затем пошли в церковь, каждый из нас поцеловал мрачно красивых близнецов.
  
  Я стоял, слушая благочестивые слова, плохо спетые гимны и нудные воспоминания хорошего юриста Блоке — который, должно быть, становится самым востребованным посмертным оратором Галланаха — и чувствовал, как во мне нарастает бешеный гнев.
  
  Все, что я мог сделать, это стоять там, шевеля губами, когда люди пели, и смотреть себе под ноги, когда они молились, и не выкрикивать какую-нибудь ненормативную лексику, какое-нибудь богохульство или, что еще хуже, правду. В какой-то момент я действительно набрал в легкие воздуха, едва ли способный больше выносить давление ярости внутри себя. Я напрягся, ожидая крика: Убийца! Гребаный УБИЙЦА!
  
  У меня закружилась голова. Я почти слышал, как эхо моего крика отражается от высоких стен и сводчатого потолка церкви… но пение продолжалось без помех. После этого я расслабился и оглядел атрибуты религии, собравшихся в Галланахе и за его пределами людей в костюмах и достоинствах, и — если я что—то и чувствовал - то только скорбь за всех нас.
  
  Я посмотрел вверх, на башню. Все боги фальшивы, подумал я про себя и невесело улыбнулся.
  
  Я разговаривал с покрасневшей миссис Макспадден после службы, когда мы спускались между надгробиями к дороге и морю под небом, затянутым несущимися облаками; ветер был соленый. "Да", - сказала миссис Макспадден почти шепотом. "Ты никогда не думал, что это случится, не так ли? У всех нас бывают свои маленькие недомогания, но когда я думаю об этом, если бы я просто сказала что-нибудь, когда он упомянул о боли в груди той ночью, чтобы пойти к врачу ... »
  
  "Всем больно, миссис Макспадден", - сказал я. "И он сломал эти ребра в аварии. Любой бы предположил, что дело только в них".
  
  "Да, может быть".
  
  Я колебался. "Мама сказала, что накануне вечером ему звонили из-за границы?"
  
  "Хм? О, да. Да, он сказал. Я думал, что я ... Ну, да ".
  
  "Ты не знаешь, кто это был?"
  
  "Нет", - медленно ответила она, хотя я видел, как она нахмурилась.
  
  "Просто мой друг из университета, который в данный момент находится за границей, собирался позвонить Фергусу, чтобы попросить разрешения посетить фабрику — он пишет диссертацию по истории производства стекла, — и я некоторое время ничего о нем не слышал; я подумал, что это мог быть он, вот и все". (Все это, конечно, ложь, но я пытался дозвониться Лачи Уотту в Сидней и обнаружил, что телефон был отключен. Мама Эшли не знала, где он сейчас, и я все еще хотела знать, что в конце концов заставило Фергуса сделать то, что он сделал.)
  
  "О, я не знаю", - сказала миссис Макспадден, качая своей большой, покрытой румянцем головой. На конце ее шляпной булавки поблескивала большая черная стеклянная бусина; выбившаяся прядь белых волос развевалась на порывистом ветру.
  
  "Ты не слышал ничего из того, что было сказано", - подсказал я.
  
  "Ох, просто что-то насчет того, чтобы кого-то приютить. Я уже выходил за дверь".
  
  "Пристраиваешь кого-нибудь?"
  
  "Да. Он сказал, что никого не пристраивал, и это все, что я слышал. Я полагаю, он, должно быть, говорил о людях, которые останавливались в замке или не остались; неважно ".
  
  "Да", - сказал я, задумчиво кивая. "Полагаю, что так". Я пожал плечами. "Ну что ж. Возможно, это был не тот, о ком я в конце концов думал".
  
  Или, может быть, так оно и было. Может быть, если бы миссис Макс услышала еще одно слово, прежде чем закрыть дверь, это было бы слово "кому".
  
  "Если подумать, - сказала миссис Макспадден, - я как раз говорила о тебе, Прентис, когда зазвонил телефон".
  
  "А ты был?"
  
  "Да, просто упомянул мистеру Эрвиллу, что вы сказали о том, что помните больше деталей о том, когда был ограблен ваш дом".
  
  "Правда?" Я кивнула, заложив руки в перчатках за спину и слабо улыбнувшись серому и беспокойному морю за низкой церковной стеной.
  
  
  * * *
  
  
  "Канада?" Переспросил я в ужасе.
  
  "У меня там есть дядя. Он знает кого-то, кто работает в фирме, устанавливающей систему, о которой я немного знаю; они получили разрешение на работу ".
  
  "Боже мой, когда ты уезжаешь?"
  
  "В следующий понедельник".
  
  "В следующий понедельник?"
  
  "Завтра я отправляюсь в Галланах, попрощаться с мамой".
  
  "Летаешь?"
  
  "Еду. Оставляю машину там. Дин может ею воспользоваться".
  
  "Господи. Надолго ты собираешься в Канаду?"
  
  "Я не знаю. Посмотрим. Может быть, мне это понравится".
  
  "Ты имеешь в виду, что мог бы остаться?"
  
  "Я не знаю, Прентис. Я не строю никаких планов, кроме как попасть туда и посмотреть, на что похожа работа и какие там люди".
  
  "Ши-ит. Ну, я могу с тобой увидеться? Я имею в виду, я хотел бы попрощаться".
  
  "Ну, ты собираешься в Галланах на эти выходные?"
  
  "Умм… Вы бы поверили, что в эти выходные я намеревался поехать на "Бентли" в Уллапул, сесть на паром до острова Льюис, доехать до самой северо-западной точки острова, которую я смогу найти, и выбросить пресс-папье в море? Но...»
  
  "Что ж, не позволяй мне останавливать тебя. Видит бог, мне нужно повидаться со многими родственниками".
  
  "Но—»
  
  "Но я вылетаю из Глазго в понедельник утром. Ты можешь поселить меня в этом дворце, в котором живешь, если хочешь".
  
  "Воскресенье? Да. Дай мне подумать; не могу сесть на паром в воскресенье, но я могу добраться до Уллапула в пятницу, переправиться; вернусь в субботу. Да. Воскресенье подойдет. Как ты думаешь, во сколько ты сюда доберешься?"
  
  "Шесть в порядке?"
  
  "Шесть - это идеально. Моя очередь пригласить вас на карри".
  
  "Нет, это не так, но я все равно принимаю. Я обещаю не обливать тебя бренди".
  
  "Хорошо. Я обещаю не вести себя как мудак".
  
  "Ты должен действовать?"
  
  "Боже, ты знаешь, как причинить боль парню".
  
  "Годы практики. Увидимся в воскресенье, подмастерье".
  
  "Да. Тогда. Веди машину осторожно".
  
  "Ты тоже. Пока".
  
  Я положил трубку, поднял глаза к потолку и не знал, кричать ли мне от радости, потому что я собираюсь увидеть ее, или кричать от отчаяния, потому что она уезжает в Канаду. Оказавшись между этими двумя крайностями, я ощутил странное спокойствие и ограничился тихим стоном.
  
  
  * * *
  
  
  Я начал думать, что, возможно, "Бентли" на самом деле - это не я. Люди бросали на меня странные взгляды, когда я ехал на ней, и меня уже останавливали дорожные полицейские на Грейт-Вестерн-роуд в тот день, когда я вез чудовище обратно из Лохгейра в Глазго. Это ваша машина, сэр? они спросили.
  
  Оглядываясь назад, я, возможно, говорю: "Боже, я думал, ты делаешь это только с чернокожими!" это был не самый вежливый ответ из всех, что я мог дать, но они заставили меня ждать всего час, пока проверяли меня и тщательно осматривали машину. Я провел время, сидя на заднем сиденье полицейской машины, размышляя обо всех достойных делах, на которые я мог бы пожертвовать выручку от продажи Bentley (я, конечно, не собирался оставлять себе кровавые деньги Фергуса). Африканский национальный конгресс и Лига против жестокого спорта - вот два названия, которые показались подходящими для того, чтобы раскрутить останки Ферга почти до скорости турбонаддува в его водяной могиле. К счастью, шины Bentley были почти новыми, а фары, как и все остальное, были в идеальном рабочем состоянии, так что ребятам в синем пришлось меня отпустить.
  
  В любом случае, мне показалось правильным, что на Гебриды я поехал на чудовищной "Восьмерке" бордового цвета, а не на Golf.
  
  Я выехал в пятницу утром и поехал по шоссе А82 до Айвернесса, затем пересек западное побережье и Уллапул. Поездка подтвердила, что Bentley придется уехать. Это было не так громоздко, как я себе представлял, но я просто чувствовал себя неловко в этой штуке. В завещании Фергюса ничего не говорилось о том, что я не могу делать с машиной то, что хочу, так что, черт возьми, я бы ее продал.
  
  Я сел на дневной паром до Сторновея. В ту ночь я остановился в отеле Royal, почитал книги по истории о древних войнах и давно исчезнувших империях и окунулся в наши нынешние интересные времена по телевизору. Я поставила пресс-папье на прикроватный столик, как будто оно охраняло меня всю ночь.
  
  
  * * *
  
  
  В десять часов следующего утра я стоял на сильном ветру и мелком моросе, завернувшись в старое отцовское пальто, возле маяка в Батт-оф-Льюис, пытаясь придумать хорошую шутку по этому поводу, чтобы рассказать брату, и жалея, что не захватил с собой brolly. Я так и не смог решить, действительно ли это самая северо-западная точка острова — там было место с подходящим названием Галлан-Хед, которое вполне могло бы подойти, — но в конце концов я подумал, что, возможно, это не так уж и важно, и в любом случае до этого мыса было легче добраться.
  
  Там было несколько скал, не особенно высоких. У меня в кармане лежало пресс-папье, и я вытащил его, внезапно почувствовав себя неловко и глупо, хотя вокруг больше никого не было. Ветер теребил пальто и бросал мне в глаза легкие мокрые брызги. Море отливало потускневшим серебром и, казалось, уходило бесконечно в светло-серое водянистое пространство брызг, воздуха и облаков.
  
  Я поднял стеклянный шар, а затем изо всех сил швырнул его в море. Я не думаю, что для меня было бы особенно важно, если бы она ударилась о камни и разбилась, но этого не произошло; она просто исчезла в серости, направляясь к громоздящимся беспокойным волнам. Мне кажется, я видел, как она плескалась, но я не уверен.
  
  Я думал о том, чтобы что-нибудь сказать, когда швырнул пресс-папье в море; "Ты кое-что забыл", - была фраза, с которой я забавлялся по дороге сюда, несмотря на запах торфяного дыма. Но это показалось мне банальным; в конце концов я ничего не сказал.
  
  Вместо этого я некоторое время стоял там, промокший и замерзший, смотрел на волны и думал об этих обломках, лежащих там, на дне Атлантики, в нескольких сотнях километров к северо-западу, далеко под поверхностью этого серого принимающего моря.
  
  Фергус Урвилл все еще где-нибудь был? Кроме тела — того, что осталось от него физически, там, внизу, в том темном, холодном давлении — было ли что-нибудь еще? Была ли его личность каким-то образом, где-то сохранена?
  
  Я обнаружил, что не могу поверить, что это было так. Ни у папы, ни у Рори, ни у тети Фионы, ни у Даррена Уотта. Такого продолжения не было; оно просто так не работало, и даже должно было быть своего рода облегчение от осознания того, что этого не произошло. Мы продолжаем жить в наших детях, в наших работах и в воспоминаниях других; мы продолжаем жить в нашей пыли и пепле. Хотеть большего было не просто ребячеством, но и трусостью, и к тому же каким-то запором. Смерть была переменой; она привела к новым шансам, новым вакансиям, новым нишам и возможностям; это была не только потеря.
  
  Вера в то, что мы каким—то образом перешли к чему-то другому - то ли сохранили узнаваемость самих себя, то ли совершенно изменились, — может быть данью нашему эволюционному упорству и животной жажде жизни, но не нашей мудрости. Которая видела ценность за пределами себя; в интеллекте, знании и остроумии как понятиях — где бы и кем бы они ни выражались — а не только в своем личном проявлении этих качеств, и поэтому могла невозмутимо созерцать собственное уничтожение и переносить его с достоинством; это был всего лишь своего рода печальный эгоизм, который требовал продолжения индивидуального духа в тщете и легкомыслии небес.
  
  Волны разбивались о скалы, с глухим стуком разбивались о скалу и отражались. Формы их энергии возвращались обратно в эту дикую, потревоженную воду, стирались и сохранялись одновременно.
  
  Тогда мне казалось, что все так просто; у индивидуальной жизни нет импульса, и — как сказал папа — мир не честен и не несправедлив. Эти слова - наше изобретение, и они применимы только к результатам мысли. Умереть, как умер Даррен, и как умер мой отец, и, возможно, как умер Рори, с тем, что, возможно, еще предстояло сделать, и многое отдать и получить, значило бы усилить наше человеческое горе, но не могло стать частью какого-либо аргумента. Они были здесь, а потом их не стало, и это все, что было. Мой отец был прав, когда я был так расстроен смертью Даррена Уотта; это была своего рода раздражительность, которую я испытывал по отношению к миру, гнев, а также печаль из-за того, что Даррен умер так скоро (и так уродливо, так мерзко; мусорное ведро, черт возьми). Как смеет мир вести себя не так, как я ожидал? Как он смеет просто уничтожить одного из моих друзей? Это было несправедливо! И, конечно же, действительно было несправедливо. Но это было не к делу.
  
  Что ж, старик был прав, а я ошибался, и я просто надеялся, что он каким-то образом знал, что в конце концов я образумлюсь.
  
  Но если он сошел в могилу — через Mcdobbie's - думая, что его средний сын был доверчивым дураком и, вероятно, таким и останется, что ж, это причинило мне боль; причинило мне боль больше, чем я мог выразить словами, но сейчас этого уже не исправить. Все было кончено.
  
  
  * * *
  
  
  В тот же день я развернулся, ушел и сел на паром обратно в Уллапул из Сторновея, где пил кофе из пенопласта и ел жирные пирожки, стоя на палубе и наблюдая за бьющимися волнами.
  
  Однажды, много лет назад, мы видели, как дельфины следовали за кораблем, возвращаясь этим путем мимо Летних островов после отпуска; мама, папа, Льюис, Джеймс и я.
  
  Но это было тогда.
  
  Я вернулся в Глазго шесть часов спустя. Я хорошо выспался.
  
  
  * * *
  
  
  И вот мы вернулись в ресторан Anarkali в тот воскресный вечер, Эшли Уотт и я, и поужинали, который был почти идентичен тому, что мы ели раньше, в летнюю ночь, когда умер папа, за исключением того, что на этот раз мы прекрасно поладили, и Эшли не облила меня бренди, и я не вел себя как полный мудак, и пока я сидел там, рассказывая о старых временах и о будущем, я снова не знал, смеяться или плакать, потому что было так приятно ее видеть, но завтра она улетала, улетая на самолете. прочь по этой широкой всего за день до этого я стоял и смотрел на серый океан, на который улетал в Канаду и, возможно, собирался там остаться, и я не знал, спрашивать ли о каких—либо мужчинах в ее жизни или нет - хотя я знал от Дина, что парень, с которым она ушла в Хогманее, был всего лишь на одну ночь — и я все еще не чувствовал, что могу сказать ей о своих чувствах к ней, потому что теперь она собиралась уйти, и как я мог вдруг сказать, что люблю тебя, если я никогда никому в своей жизни этого не говорил? Как я мог сказать это сейчас, особенно в ночь перед тем, как она должна была уехать? Это выглядело бы так, будто я пытался заставить ее остаться или просто затащить ее в постель. Это, вероятно, испортило бы этот единственный драгоценный вечер, который у нас был, и расстроило бы ее, сбило с толку, даже причинило боль, а я не хотел делать ничего из этого. И, несмотря на все это, я знал, что должен был быть момент, когда я мог бы сказать ей, когда—то в прошлом, когда—то за последние несколько месяцев, когда это было бы в нужное время и в нужном месте, и это казалось бы самой естественной вещью в мире, которую можно сказать и сделать, но каким-то образом, в пылу событий, просто во время сложности событий - и благодаря моей собственной глупости, моим колебаниям, нерешительности; моей небрежности - я упустил это, и это тоже ушло от меня; закончилось.
  
  Итак, я просто сидел там, напротив нее, глядя на ее нежное лицо, сияющее в свете свечи, на этот длинный, тонкий нос, возвышающийся прямо над ее маленьким, улыбающимся красным ртом, как будто вместе они образовывали восклицательный знак, и я чувствовал себя потерянным в сером блеске этих глаз.
  
  Мы вышли в прохладную мартовскую ночь. Погода была ясная, но было сыро, и тротуары блестели. Эшли стояла на ступеньках, пока я надевал старое твидовое пальто, которое принадлежало моему отцу. На ней было черное платье и старая военно-морская куртка с подвернутыми манжетами, которую я помнил по похоронам бабушки Марго. Она прислонилась к перилам, наблюдая, как я застегиваю пальто, и левой ногой щелкнула носком и пяткой, как будто аккомпанируя какой-то песне, которую я не мог услышать.
  
  Я посмотрел вниз, на ее постукивающую черную туфлю, и поправил воротник.
  
  "Азбука Морзе?"
  
  Она покачала головой, и длинные светло-каштановые волосы рассыпались по ее смуглым плечам.
  
  Мы рука об руку спустились по ступенькам. "Что это был за фильм, в котором танцовщица выкрикивала оскорбления в чей-то адрес?" Спросил я.
  
  "Не знаю", - сказала Эш, прищелкивая ногами, пока мы шли.
  
  "Это было из-за того, что мертвецы не носят плед?" Я почесал в затылке. На мне не было перчаток, и я чувствовал тепло Эшли через ее куртку. От нее пахло Сансарой, что, как мне показалось, было для нее уходом.
  
  "Может быть", - сказала она, а потом рассмеялась.
  
  "Что?"
  
  "Я только что вспомнила", - сказала она, сжимая мою талию. "Класс миссис Фимистер. Помнишь? Учительницу французского? Мы учились в одном классе".
  
  "О да", - сказал я. Мы свернули на Вудлендс-роуд.
  
  "Ты ненавидел ее, потому что она конфисковала радио или что-то в этом роде, и ты обычно выстукивал оскорбления азбукой Морзе". Эш громко рассмеялся.
  
  "Боже, да", - сказал я. "Это верно".
  
  ""Отвали, старая корова" - это острота, которую я помню лучше всего", - сказал Эш, все еще фыркая от смеха.
  
  "Боже", - сказал я, немного отстраняясь от нее, чтобы заглянуть ей в глаза. "Ты хочешь сказать, что смогла бы расшифровать это?"
  
  "Ага", - сказал Эш с каким-то дружеским презрением. "Ты гнида!" Я рассмеялся. "Ты абсолютный хам. Ты дурак; я думал, это мой секрет. Я рассказывал людям только позже, после окончания школы, и тогда мне никто не верил ".
  
  "Да", - сказал Эш, улыбаясь мне. "Я знал. Пару раз меня чуть не оставили после уроков, потому что я так много хихикал. Я чуть не намочил трусики, пытаясь не рассмеяться. Миссис Фимистер бросила на меня несколько очень суровых взглядов ". Она снова рассмеялась, запрокинув голову.
  
  "Я даже не знал, что ты знаешь азбуку Морзе", - сказал я. "Я научился этому в скаутах. Где ты этому научился?"
  
  "Меня научил мой дедушка", - сказал Эш, кивая. "Мы обычно сидели и передавали сообщения во время еды, позвякивая столовыми приборами о тарелки. Мама, папа и остальные всегда удивлялись, что мы нашли такого смешного в очередной порции пастушьего пирога с жареной картошкой. "
  
  "И ты никогда не говорил!" Я покачал головой. "Ты негодяй!"
  
  Она пожала плечами, посмотрела вниз на свои черные туфли на средней высоте и немного отплясала чечетку. "Я тебе не нравилась; какой в этом был смысл?"
  
  "Мне не нравились никакие девочки", - сказал я ей. "На самом деле я тоже не был особо увлечен ни одним из мальчиков. Если подумать, я испытывал в основном презрение даже к своим друзьям".
  
  "Да", - сказала Эш, наклоняясь ко мне так, что ее ухмыляющееся лицо оказалось почти у меня на груди. "Но ты же не разбивал им носы булыжником, замаскированным под снежок, не так ли?"
  
  Я остановился как вкопанный.
  
  Эш слегка взвизгнула, когда пошатнулась, внезапно потеряв опору с одной стороны. Она устояла на ногах и повернулась. Она посмотрела на меня, выглядя озадаченной, с расстояния метра или около того. Я просто стоял там с открытым ртом.
  
  "Ты знал, что это я?"
  
  "Конечно, знала". Она нахмурилась и улыбнулась одновременно.
  
  "Еще один секрет раскрыт!" Воскликнула я, размахивая руками. "Я годами чувствовала себя виноватой из-за этого!"
  
  Эш склонила голову набок.
  
  "Ну, не все время", - сказал я. "Я имею в виду, время от времени".
  
  Она приподняла одну бровь.
  
  "Ладно", - сказал я, немного ссутулившись. "В основном отключился. Но я действительно чувствовал себя плохо из-за этого. Правда. Я всегда чувствовал себя плохо из-за этого ".
  
  Эшли мягко покачала головой, вышла вперед, взяла меня за руку и повела по улице. "Неважно", - сказала она. "Я никому не рассказывала. И я простила тебя".
  
  "Правда?" Сказал я, снова обнимая ее: "Когда?"
  
  "В то время. Ну, по крайней мере, после того, как перестало болеть". Мы свернули за угол к Вудлендз-Гейт. Я покачал головой. "Почему ты никогда не говорил, что знал, что это был я?" Я спросил ее.
  
  Она пожала плечами. "На самом деле эта тема никогда раньше не поднималась".
  
  Я снова покачал головой. "Боже мой", - сказал я. "Все это время. Боже мой".
  
  
  * * *
  
  
  Эшли была ужасно голодна, когда приехала в дом на Парк-Террас в начале восьмого вечера в то воскресенье, поэтому она просто бросила свои сумки, и мы сразу отправились в ресторан. Когда мы вернулись после ужина, я показал ей это место. Мы открыли бутылку Graves, которая была у меня на кухне — предварительно согласившись, что, конечно, не стоит, — а затем ходили из комнаты в комнату, пока я проводил экскурсию и показывал наиболее интересные или ценные произведения искусства, пока мы потягивали вино, и статуи сверкали, люстры сверкали, картины сияли, а ковры расстилались перед нами, как гигантские увеличенные изображения странно симметричных печатных плат.
  
  Эшли часто качала головой. Когда она увидела главную спальню, то рассмеялась.
  
  Мы вернулись на кухню. Она возразила, когда я предложил наполнить ее бокал. "Мне пора спать", - сказала она, проводя рукой по волосам. Она поставила свой стакан на дубовую столешницу. "Налейте немного воды в большой стакан и отнесите мне в постель ..." - сказала она. "Ты не возражаешь?" Она посмотрела на меня.
  
  Я пожал плечами. "Нет, конечно, нет. В ванной рядом с твоей комнатой есть стаканы". Тогда меня охватила ужасная грусть, и мне пришлось пару раз с трудом сглотнуть. Я выпил, чтобы скрыть это, а затем спросил как можно более буднично: "Во сколько ты хочешь подняться завтра?"
  
  "Около семи должно хватить".
  
  "Хорошо", - сказал я, глядя на свой стакан. "Хорошо. Семь. Я принесу тебе чай и тосты, хорошо?"
  
  "Прекрасно".
  
  "Тогда ладно", - сказал я.
  
  Я поднял глаза и увидел, что она улыбается. Она посмотрела на часы. "Ну что ж", - сказала она и изогнула брови. "Спокойной ночи".
  
  Она подошла ко мне, положила руку мне на плечо и поцеловала в щеку.
  
  Я положил руку ей на бедро, позволил своей голове слегка прижаться к ее голове. Она обняла меня за талию, и я повернулся к ней, обнял ее, мои губы коснулись ее шеи, нежно целуя. Она прижалась своей головой к моей, и мы одновременно начали поворачиваться друг к другу, когда она обняла меня; после этого поцелуй казался естественным.
  
  Это продолжалось некоторое время. Эшли, казалось, расслабилась и в то же время стала более напряженной; ее рот, казалось, хотел проглотить мой, ее руки вцепились в мои кудри, ногти царапали кожу головы. Я потянул ее за волосы, поцеловал и лизнул в шею. Она впилась ногтями мне в поясницу через рубашку. Мы снова поцеловались, и я помассировал ее зад, затем задрал платье, пока она немного извивалась, чтобы облегчить это, и я нашел кожу, чулки, ее трусики и просунул руки внутрь, сжимая ее гладкую, теплую задницу. Она прижалась ко мне.
  
  Это, - сказала она, прервавшись, тяжело дыша, в то время как ее руки гладили мой затылок, а взгляд метался от моего рта к глазам и обратно, - это могло бы лучше подойти для той нелепой спальни, как ты думаешь?
  
  Я кивнул. "Хорошая идея".
  
  "Принеси вина".
  
  "Еще лучше".
  
  
  * * *
  
  
  Это было нечто. На этой монументально вычурной кровати покойной миссис Иппот мы с Эшли занимались любовью так, словно делали это годами, а потом были в разлуке долгие годы, а потом просто встретились и ничего не забыли.
  
  Пару раз, лежа там, тяжело дыша после, пока мы обливались потом и облизывали друг друга, или гладили и ласкали и думали о том, чтобы начать все сначала, она смеялась.
  
  "Комната?" Я спросил, в первый раз.
  
  "Нет", - сказала она, качая своей великолепной головой с каштановыми волосами и раскрасневшимся лицом. "Здесь только ты и я. Я никогда не думала, что это произойдет".
  
  И позже, когда она вскрикнула, я услышал, как хрустальная чаша на столике рядом с кроватью зазвенела, чисто и слабо, словно в ответ.
  
  
  * * *
  
  
  Еще позже, когда мы погасили свет и согласились просто обниматься, измученные и опустошенные, но не могли просто обниматься, и поэтому снова соединились, и я все еще лежал на ней сверху, внутри нее, пока она дышала, и я дышал, и наши сердца снова постепенно замедляли ритм, я сделал то, что делал раньше в этой ситуации, напрягая любую мышцу в мужских гениталиях или связанные с ними системы поддержки, которые на короткое время снова наполняют медленно опадающий пенис кровью, посылая небольшой импульс в ноздреватый пенис. прикоснись к телу Эшли. Она сделала небольшой выдох на полпути между вздохом и смехом, а затем сжала в ответ свои вагинальные мышцы, словно обхватив меня рукой.
  
  Последовала пауза, и мне показалось, что я почувствовал, как она на секунду замерла, а затем она снова сжала меня; два быстрых пожатия подряд. Последовала пауза, и я ответил, но она впилась пальцами мне в поясницу, как будто хотела остановить меня, и я расслабился.
  
  Она нажала снова, четыре раза, второй импульс был длиннее трех других. Еще одна пауза, во время которой я понял — это азбука Морзе! Затем еще четыре импульса, второй короткий, а остальные длинные.
  
  I.L.Y.
  
  Я поднял голову с ее плеча, сосредоточившись на том, что она там делала; теперь я снова опустил лицо к ее коже. Я засмеялся, очень легко, и через мгновение она тоже, а затем я послал тот же сигнал в ответ, с единственным длинным импульсом в конце: I.L.Y.T.
  
  И я клянусь, что отправка сделала сигнал еще более правдивым.
  
  За этим падением последовали еще два совместных падения, когда мы развалились друг от друга, а затем уснули.
  
  
  * * *
  
  
  Я проснулся, а она была одета и стояла у кровати с блаженной улыбкой на умытом, сияющем лице, обрамленном аккуратно причесанными волосами. Я с трудом приподнялся на одном локте.
  
  "Эш?"
  
  Она положила руку мне на затылок и поцеловала в губы. "Мне нужно идти", - сказала она.
  
  "Что? Но — ты имеешь в виду Канаду!"
  
  "Подмастерье, я обещал. Я должен".
  
  Я почувствовал, как у меня отвисла челюсть. Я перекатился на спину на секунду, затем резко сел прямо. "Но прошлой ночью!" Сказал я, широко разводя руки.
  
  Эшли улыбнулась еще шире и наполовину забралась на кровать, поставив одно колено в черном чулке на смятые простыни. Она поцеловала меня. "Было чудесно, - сказала она, - но мне нужно идти".
  
  "Ты не можешь!" Я хлопнул себя ладонью по лбу. "Этого не может быть! Это сон! Останься!" Я потянулся к ней, взял ее лицо в ладони. "Эшли! Пожалуйста! Останься!"
  
  "Я не могу, Прентис. Я сказал, что пойду. Я обещал".
  
  "Я серьезно!" Сказал я. "Я не—»
  
  Она нежно приложила мягкую руку к моим губам, успокаивая меня, затем поцеловала долгим и нежным поцелуем. "Я ухожу, Подмастерье, - сказала она, - но это не обязательно должно быть навсегда".
  
  "Ну и как долго?" Я взвыл.
  
  Она пожала плечами, погладила мои плечи руками. "Ты получишь эту степень, хорошо? Если я все еще тебе нужна, что ж ...»
  
  "Обещаешь?" Сказал я в манере, которая должна была быть смертельно саркастичной, но вышла трогательной. Она улыбнулась. "Я обещаю".
  
  "Боже мой!" Сказал я, глядя на часы возле хрустальной чаши. "Я в это не верю!" Может быть, если бы я мог просто остановить ее…
  
  "Там ждет такси", - сказала она мне. "Все в порядке". Она убрала прядь волос с моих глаз, ее прикосновение было как шелк. "Но я собиралась вести машину —»
  
  "Ты отдыхай", - сказала она. "В любом случае, ты, наверное, вчера вечером выпил слишком много вина. Такси действительно ждет". Она просунула руку под одеяло, обхватила мой пенис, целуя меня, затем выскользнула, когда я упал вперед, пытаясь обнять ее, удержать ее, не отпускать.
  
  "Эшли!" В отчаянии позвал я. Она была у двери.
  
  "Да?" сказала она.
  
  "Мне не приснился этот... сигнал прошлой ночью, не так ли?"
  
  Она засмеялась. "Нет. Подразумевала каждую букву, каждое слово. Всем сердцем ". Одна бровь дернулась. "Среди прочих органов". Она склонила голову набок, приподняв брови. "А ты?"
  
  "То же самое", - сглотнула я.
  
  Она посмотрела в пол, потом снова на меня, все еще улыбаясь.
  
  "Хорошо. Ну, дальше мы сами разберемся, хорошо?"
  
  "Я буду писать каждый день!" Я сказал ей. "Не будь смешной", - рассмеялась она, покачав головой. "Просто сдай эти экзамены".
  
  "Они закончатся к середине июня", - сказал я, скорее для того, чтобы задержать ее в поле зрения на несколько секунд дольше, чем по какой-либо другой причине.
  
  "Тогда я вернусь в середине июня", - сказала она.
  
  Она достала из карманов куртки свои черные перчатки и надела их. "Пока, подмастерье". Она послала мне воздушный поцелуй.
  
  "Пока", - сглотнул я. Она закрыла дверь. Я откинулся назад, ошеломленный, уставившись на сверкающую красную люстру.
  
  Я вскочил с кровати, когда входная дверь с грохотом захлопнулась; я сбежал вниз по лестнице голышом и помахал ей из одного из окон гостиной, которое находилось примерно от уровня человеческих колен до уровня головы жирафа.
  
  Она увидела меня; я мог видеть, как она смеется. Она опустила стекло, помахала рукой, указала на мой пах и сделала потрясенное выражение лица, когда такси тронулось с места. Водитель тоже увидел меня, выглядел удивленным и покачал головой. Такси отъехало от бордюрной террасы. Я открыл окно и высунулся, маша рукой, а Эшли опустила стекло кабины, высунула голову и руки и посылала мне воздушные поцелуи через свои дико развевающиеся, ниспадающие волосы всю дорогу, пока такси не завернуло за угол и не исчезло.
  
  
  * * *
  
  
  Я сел на паркет, уставившись на белую прозрачность огромных сетчатых занавесок, все мои мышцы ныли, в голове стучало, пенис покалывало, кожа покрылась гусиной кожей от прикосновения к прохладному дереву пола. Я покачал головой. Я рухнул на спину, ударившись своей и без того внутренне измученной головой о персидский ковер. Однако ворс ковра был роскошно глубоким, так что было не так больно, как могло бы быть.
  
  Я подняла глаза к украшенному резьбой деревянному потолку, не совсем уверенная, что и думать. Потом я начал смеяться, лежа там, в огромной комнате, голый, с трясущимся животиком, смеясь как идиот и надеясь, что на этом сходство заканчивается.
  
  "Ну что ж", - сказал я, смеясь, глядя в потолок. "Остается надеяться".
  
  
  * * *
  
  
  "Хорошо, ты становишься разумной", - сказала мама. Она осторожно подошла ко мне, большая синяя простыня сложилась и опустилась между нами. Она взяла у меня два других угла простыни.
  
  "Получаешь?" Сказал я возмущенно.
  
  Мама улыбнулась, сложила простыню еще вдвое и положила ее на сушилку. Я сняла еще одну простыню со старого бельевого блока, который висел под потолком подсобного помещения. Мы взялись за каждый конец, встали порознь, туго натянули простыню.
  
  "М-м-м", - сказала она, снова дергая за простыню. "Я думаю, продать "Бентли" очень разумно". Она сложила простыню из рук в руки; я сделал то же самое. Мы снова натянули ее. Мама выглядела задумчивой. "Может, нам стоит продать и ту древнюю штуковину, что стоит вон там, в гараже".
  
  "Лагонда"? Переспросил я. Мы снова сложили простыню.
  
  "Да", - сказала мама, снова подходя ко мне. "В данный момент это просто пустая трата места".
  
  "Ты хочешь сказать, что не думал заняться реставрацией классических автомобилей после того, как закончишь с арфистом?"
  
  Мама улыбнулась, забирая у меня листок. "Ну, вообще-то это приходило мне в голову, но... " Она сморщила нос. "Нет, я так не думаю".
  
  "Ну, в том состоянии, в котором она находится на данный момент, мы за нее много не выручим". Я опустил еще один лист.
  
  "Деньги меня не волнуют", - сказала мама. Она сложила простыню и бросила на меня озорной взгляд. "И, кроме того, кто вообще виноват в том, что машина в таком состоянии?"
  
  "Что?" Спросил я. Я стоял и смотрел на нее.
  
  Мама взяла у меня простыню и вложила два ее уголка мне в руки, отступая и туго натягивая ее. Она улыбнулась. "В тот раз это ты опрокинул на нее большой комод в гараже, не так ли?"
  
  Она потянула простыню; она вылетела у меня из пальцев, волной прокатилась по полу комнаты, как в замедленной съемке. Я побежал за ней и поймал. Я подняла уголки, развернула простыню и посмотрела на удивленное выражение лица моей матери. Она снова потянула за простыню, и на этот раз я держалась за нее.
  
  Мне стыдно признаться, что мне даже пришло в голову отрицать это, хотя и ненадолго. Я застенчиво улыбнулся, когда мы переворачивали простыню. "Да, виновен по всем пунктам обвинения, но это был несчастный случай". Я покачал головой. "Как ты до этого додумался?"
  
  Она подошла ко мне, взяла у меня простыню. "Нашла немного битого стекла в твоих трусах, когда стирала их", - сказала она и, тихонько рассмеявшись, отвернулась, чтобы положить простыню на сушилку.
  
  Я подняла глаза к потолку. "О боже", - сказала я.
  
  Мама обернулась и стояла там в джинсах и блузке, светясь тем, что вполне могло быть самодовольством. Она протянула руку и сняла последнюю простыню со шкива, протягивая один конец мне. "Да. Что ж, мы немного приоткроем завесу над этим маленьким инцидентом, не так ли?"
  
  Я кивнул, поджав губы. "Возможно, так будет лучше", - согласился я. Я кашлянул, туго натянул простыню вместе с ней и с хрестоматийным выражением заинтересованного вопроса спросил: "А как вообще продвигается проект по изготовлению клавесина?"
  
  "Ну—»
  
  
  * * *
  
  
  На этом все тоже не закончилось. Никто не подумал сказать мне, но, очевидно, был открыт сезон невежества Прентиса. Во всяком случае, если ты женщина.
  
  "Ну", - сказал я. "Я думаю, что мой спектр поглощения, должно быть, размыт".
  
  "Нет", - сказала Диана. "Я думаю, что он очень похож на любой другой". Она достала мензурку Waldglas из витрины и посмотрела на меня. Возможно, она заметила обиженное выражение лица, потому что пожала плечами, улыбнулась и сказала: "Ладно, может быть, у тебя на лице появилось еще несколько черных линий. Тебя всегда интересовали самые разные вещи, не так ли?"
  
  Я пожал плечами. "Это у нас в семье".
  
  "Дело в том, - сказала Диана, дыша на шишковатое зеленое стекло, - что, вероятно, именно благодаря тебе я провожу большую часть своей жизни на высоте четырнадцати тысяч футов над Гавайями в поисках звезд I-R."
  
  "Это правда?" Спросил я.
  
  "Да", - сказала Диана, улыбаясь стеклу, пока полировала его. "Ты помнишь ту ночь, когда там были Хелен, я, ты, Льюис, Верити и… Даррен? Мы были в обсерватории?"
  
  "Я помню", - сказал я.
  
  "Ты действительно обкурился и начал бормотать о том, какой фантастической была Вселенная?"
  
  Я покачал головой. "Я этого не помню", - признался я. "Ну, ты был изрядно потрепан", - сказала Диана. Она протянула мне мензурку. "Но в основном вы были последовательны и полны энтузиазма. Я имею в виду, вы даже заставили Льюиса замолчать; вы просто бредили о том, какой удивительной была астрономия. Вы имели в виду космологию, но какого черта. Ты просто кипел от этого ". Она достала из шкафчика вторую мензурку Waldglas.
  
  "Хм". Я наполнил мензурку полистироловыми шариками, нашел коробку, достаточно большую, чтобы вместить две мензурки, и осторожно положил первую в ложе из маленьких белых символов бесконечности. "Что ж, я поверю тебе на слово".
  
  "О, ты был просто так очарован всем этим. Особенно звездной эволюцией. Это, очевидно, действительно потрясло тебя. "Мы сделаны из кусочков звезд! ты кричал". Диана слегка рассмеялась. "Ты читала обо всем этом, и это просто задело тебя за живое. Вы рассказали нам о том, как солнце и солнечная система были созданы из остатков старых звезд, которые взорвались; как элементы, из которых состоял мир, были созданы в этих древних звездах, а это означало и наши тела, каждый атом. Боже, я думал, ты взорвешься ". Она протянула мне вторую мензурку.
  
  "Хм", - сказал я. "Ну, я вроде как это помню". На самом деле, я вообще не был уверен, что действительно помню. Мои воспоминания о том вечере стали очень туманными после того, как Верити притворилась, что предсказывает мне судьбу.
  
  "Мы сделаны из кусочков звезд! Мы сделаны из кусочков звезд! ты продолжал кричать и прошел через все это: сверхновые, рассеивающие тяжелые атомы; обломки, кружащиеся в космосе, другие новые и сверхновые посылают ударные волны сквозь обломки, сжимая их; формируются звезды, планеты; геология, химия; жизнь. " Диана покачала головой. Она достала из витрины тонкий, изящный, старинный на вид бокал для вина. "И, боже, ты заставил меня устыдиться. Я имею в виду, папа построил обсерваторию для нас; это был своего рода подарок. И мы почти не пользовались ею. Мы отправились туда, чтобы покурить дури. И вот появился ты, знал все об этом материале и действительно сделал так, чтобы это звучало интересно. Вы действительно были увлечены идеей, что мы застряли здесь, на этой маленькой планете, и все еще просто дикари на самом деле, но мы мельком увидели, как устроена Вселенная, выяснили по свету и излучению, что произошло за последние пятнадцать миллиардов лет, и могли разумно рассуждать о первых нескольких секундах после большого взрыва — даже если сегодня присяжные отказались от этой идеи - и могли бы предсказать, что произойдет со Вселенной в течение следующих нескольких миллиардов лет, и понять это... " Диана поднесла бокал к свету и протерла его тряпкой. "Ты тоже довольно резко высказался о религии; безвкусно и жалко по сравнению с ней, как ты сказал". Она пожала плечами. "Я не обязательно покупался на это, но ты заставил меня устыдиться того, что я больше не пользовался телескопом. Я так и сделал, а потом достал несколько книг по астрономии и обнаружил, что большая их часть посвящена математике, в которой я и так был хорош, хотя почему-то тот факт, что астрономия связана с числами и уравнениями, а также со звездами и телескопами , мне в голову не приходил. Но в любом случае, это было начало всего, я попался на крючок. С тех пор я звездный наркоман, Прент, и это все твоя вина ".
  
  Она посмотрела на меня с шокированным выражением лица и протянула мне стакан.
  
  Я покачал головой. "Ты тоже, а?"
  
  "Хм?" Сказала Диана.
  
  "Ничего", - выдохнула я, проводя рукой по волосам. "Черт, я никогда не знала". Я выглядела наигранно серьезной. "Это своего рода ответственность, Диана. Я надеюсь, у вас не было причин сожалеть о своем решении."
  
  "Вовсе нет, Прентис". Она закрыла теперь пустой шкаф и сняла свои белые перчатки. "Я имею в виду, может быть, я бы все равно остановилась на астрономии, без твоего моноспектакля. Как бы то ни было, это было весело. Холодными ночами и далеко от пляжа, и воздух немного разреженный ... но именно от неба по-настоящему захватывает дух ". Она кивнула. "Тебе стоит побывать там, приходи как-нибудь посмотреть на все это".
  
  "Я бы с удовольствием", - сказал я. "Людям разрешено приходить и осматриваться?"
  
  Диана скрестила руки на груди и прислонилась спиной к витрине. "Это можно устроить".
  
  "Есть кое-кто, кого я хотел бы туда сводить".
  
  Диана ухмыльнулась. "Да? Кто-то особенный? Кто это?"
  
  "О ... мой друг. В данный момент в Канаде".
  
  "Эшли, да?"
  
  Я почувствовала, что краснею. "Ну, да", - сказала я, стараясь не слишком широко улыбаться.
  
  Диана кивнула, все еще улыбаясь. "Было бы здорово увидеть вас обоих там. Вы двое вроде как подружились в эти дни?"
  
  Я пожала плечами, почувствовав, что снова краснею. "Вроде того. Я надеюсь на это. Я так думаю".
  
  Диана рассмеялась, что было приятно слышать; я не думал, что она смеялась с тех пор, как умер Фергюс. "Да, я думаю, что да".
  
  
  * * *
  
  
  В тот день Верити и Льюис привезли маленького Кеннета в замок, чтобы миссис Макспадден могла поиздеваться над ним. Она так и сделала. Диана казалась не менее очарованной. Кеннет просто спал.
  
  Диана откупорила бутылку двадцатипятилетнего "Макаллена", который был старше любого из нас (ну, кроме миссис Мак-Си, но она к тому времени вернулась на кухню) и намного старше Кеннета.
  
  "Давай намочим ему голову", - предложила Диана.
  
  "Мы можем подняться на крышу?" Спросил я. Просто это показалось хорошей идеей.
  
  Итак, мы поднялись туда, в яркий мартовский полдень с ярко-голубым небом и запахом древесного дыма, доносящимся с запада. Мы сидели на сланцах, пили виски и по очереди держали на руках ребенка, который все еще крепко спал.
  
  "Ты крестишь его?" Диана тихо спросила Верити, глядя на крошечное сморщенное личико младенца. Она покачивала его взад-вперед.
  
  "Ну, я думаю, мама и папа предпочли бы, чтобы он был таким, но меня это так или иначе не беспокоит. Льюис не слишком увлечен, не так ли, любовь моя?"
  
  Льюис показал зубы. "Вообще-то, только через мой труп". он сказал.
  
  "Видишь?" Сказала Верити Диане, которая широко улыбалась и прижимала мальчика к себе, обнюхивая его. Она просто кивнула.
  
  Верити взглянула на Льюиса, затем спросила: "Подмастерье?"
  
  "Йоу?"
  
  "Мы бы хотели, чтобы ты был его крестным отцом. Ты бы стал?" Она действительно выглядела так, как будто боялась, что я откажусь. Льюис ухмылялся мне.
  
  Я прочистил горло. "Ну ... что касается собственно названия, я как бы внимательно смотрю на свои предыдущие заявления о существовании или несуществовании высшего существа в данный момент времени, переоценивая их", - сказал я с соответствующим выражением боли на лице, когда Диана передала мне ребенка.
  
  Льюис рассмеялся.
  
  Как бы то ни было, это было согласовано, а потом мы подумали, что маленькому негодяю следует устроить хотя бы подобие крестин, поэтому Льюис окунул палец в виски, протянул руку и капнул крошечную каплю спирта на голову своего сына и сказал: "Вот, это все, что он получит".
  
  "Кеннет Уокер Макхоан", - сказал я, обнимая его одной рукой и поднимая свой бокал в другой.
  
  Мы выпили за здоровье парня. Затем Диана швырнула свой бокал за зубчатую стену в сторону леса. Льюис, Верити и я переглянулись, затем последовали их примеру и услышали, как где-то внизу, среди деревьев, разбилась пара тумблеров. В этот момент юный Кеннет открыл глаза, ошалело посмотрел на меня и издал тихий жалобный крик. Я засмеялась и поцеловала его в крошечный носик, затем вернула его матери, чтобы она могла его покормить.
  
  Затем я встал и подошел к зубчатым стенам, держа в руках древние грубые камни. Я окинул взглядом леса, равнины и поля; Галланах с его набережными, шпилями и переплетенными улицами, а также извилистые холмы за ними, тигровую окраску лесов на востоке и блеск волн на западе, где был океан. Я думал об Эшли, живущей по другую сторону океана, и задавался вопросом, что она сейчас делает, и надеялся, что с ней все в порядке, и она счастлива, и, может быть, думает обо мне, а потом я просто стоял там, ухмыляясь как дурак, и глубоко-глубоко вдыхал этот резкий, пропахший дымом воздух, и поднимал руки к открытому небу, и говорил: "Ха!"
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"