Далара смотрела вслед выехавшему из замка отряду. Вооруженные всадники со всех сторон окружали карету. Эльвин был слишком слаб здоровьем, чтобы путешествовать верхом на дальние расстояния, а на дорогах нынче было небезопасно. Не в самом Инваносе, здесь разбойников испокон веку не водилось, а вот чем ближе к центру империи, тем больше был риск лишиться кошелька, а то и жизни. Но на одну единственную карету с таким сопровождением нападать не станут, не стоит оно того, это же не торговый караван. Да и охранники не наемники, а графские дружинники в блестящих кирасах с гербом. Нет, за Эльвина можно было не опасаться - он доедет до Сурема в целости и сохранности, но почему-то Даларе все равно казалось, что она больше никогда не увидит ясноглазого книжника, своего единственного настоящего друга.
Мэлин, как всегда бесшумно возник за ее спиной:
- Жена моего кузена - удивительно мудрая женщина. Она не ревнует его к тебе.
- Ты тоже, - рассеянно ответила она, пытаясь разглядеть абрис кареты в облаке пыли, поднятом копытами, но они уже слишком далеко отъехали.
Маг рассмеялся:
- Он не в моем вкусе. Мне нравятся рыжие. К тому же, Эльвин ужасный зануда, в Суреме ему самое место. Пусть занимается политикой под чутким руководством господина министра. Они друг друга вполне заслуживают.
Далара тихо рассмеялась в ответ, хотя и несколько вымученно. Мэлин столько сил прилагал, чтобы вызвать ее улыбку, что она заставляла себя смеяться, хотя на самом деле ей все время хотелось плакать. Делай, что должен, и будет, что будет... Хороший девиз, вот только чтобы ему следовать, нужно знать, кому ты задолжал, и чем будешь отдавать долг. Эльвину повезло хотя бы в этом - он знает. Далара же окончательно запуталась в собственном плетении. Она подалась навстречу Мэлину, оказавшись в кольце его рук:
- Я не так представляла себе конец времен. Тварь, Аред, Ирэдил... скоро все рухнет, наш мир прекращает быть на наших глазах, рушится кусок за куском, а они латают прорехи в ткани мирозданья, словно это все еще имеет какой-то смысл. Почему они не боятся? Не теряют надежду?
- Кто тебе сказал, что им не страшно? И почему ты думаешь, что они на что-то надеются? Просто они люди, Плетельщица. А в тебе все еще слишком много бессмертия, чтобы понять. Так уж мы устроены, что стоим до конца. Упрямство сильнее страха.
- Я не боюсь смерти.
- Я знаю. Ты боишься жизни.
Они еще постояли так, замолчав, слушая дыхание друг друга, потом вернулись под крышу - ближе к полудню солнце все еще пекло невыносимо, хотя по утрам и вечерам уже вступила в силу осенняя свежесть. Далара вздохнула:
- Я пойду к себе.
Мэлин только развел руками - опять она будет исписывать листы значками-тараканами и кормить ими камин. И после этого она еще говорит, что не понимает, почему смертные продолжают сражаться, когда финал битвы заранее известен. Это же так просто: человек почти что с рождения знает, что каждый прожитый день приближает его к смерти, но продолжает жить с этим знанием. Удивительно тут скорее другое - почему эльфийка добровольно лишила себя самой сути бессмертного бытия.
Приближение Лариона он почувствовал заранее, тот еще не показался на лестнице, а Мэлину уже захотелось прикрыть глаза ладонью, словно этим можно защитить внутренний взор - так ярко сверкал семигранный наконечник копья. Мальчик спустился к ним и без всяких предисловий произнес слова, которые Далара ожидала услышать уже давно, но вопреки всему надеялась в глубине души, что не услышит:
- Я должен уехать. Далеко. В новые земли.
У эльфийки подкосились ноги, не стой Мэлин за ее спиной, Далара бы упала, но он вовремя подставил руку и поинтересовался:
- Прямо сейчас?
- Да. Я пришел проститься.
Мэлин улыбнулся:
- Не хочу тебя разочаровывать, но один ты не поедешь даже в соседнюю деревню, не то что в новые земли.
- Пожалуйста, - невидимое копье разгорелось ярче, - не пытайся меня остановить, - голос Лариона дрогнул.
- Я и не собираюсь. Раз уж тебе так приспичило, а слушать старших ты не собираешься. Я поеду с тобой.
- Я должен ехать один!
- На каких скрижалях это высечено? - Поинтересовался Мэлин.
Ларион замолчал, словно прислушался к слышному ему одному голосу и с некоторым удивлением согласился:
- Хорошо. Ты можешь меня сопровождать.
И Мэлин невероятным усилием воли проглотил язвительное: "Ну, спасибо!"
***
Несмотря на войну, жизнь в порту продолжалась как и прежде - не затихая ни днем ни ночью. Торговля шла плохо - появлялись время от времени на свой страх и риск торговые корабли из Ландии, проскочившие мимо кавднской эскадры, но редко - капитаны боялись рисковать. Слишком уж легкой мишенью оказались неторопливые ладьи для бомбард, да и торговать было особо нечем: отобранное у купцов зерно доставляли на военных кораблях в Айон, а дальше по суше, до Квэ-Эро добирались только самые отчаянные, в надежде выручить хоть что-то перед надвигающейся зимой. До Айона доплыть было и быстрее, и надежней, но на особую прибыль можно было не надеяться, дружба дружбой, но цены на ландийские товары упали сразу же, считай, задаром отдавали, если не в убыток.
Корвин вот уже два месяца как пытался убедить военачальника отправить хоть сколько кораблей для защиты купцов, но Тейвор предпочитал бросать все силы в бой, каждый раз отвечая, что после победы не будет никакой нужды в охране, так что лучше пока что потерпеть, чтобы потом ни о чем не беспокоиться. А пока что в ожидании светлого будущего, торговые корабли гибли один за другим, а береговое братство грозилось и вовсе прекратить морскую торговлю, пока не выделят охрану.
А пока лорды спорили, простые люди выживали, как могли. Если честная торговля заглохла, то контрабанда процветала. Быстрые юркие суденышки приспособились проскакивать под самым носом у грозных кораблей. Что кавднийцам, что местным вся эта война поперек горла стала, с самого начала, и чем дальше, тем смелее и отчаяннее становились контрабандисты, тем более, что в отличие от немногих честных купцов за ними гонялись как свои, так и чужие. Впрочем, по негласному распоряжению Корвина, в Квэ-Эро особо не усердствовали, больше видимость создавали, да штрафы брали, если уже на самой торговле попадешься. В море старались не ловить, понимали, что отобрать корабль - значит обречь на голодную смерть.
Голод пока еще не наступил, только только убрали урожай, да и рыбацкие жены по-прежнему продавали улов на утреннем рынке, только втридорога, слишком уж рискованный стал их промысел. Но даже в теплое Квэ-Эро рано или поздно приходит зима, а год и без того выдался не самый удачный. Виноградники так толком и не оправились после последних заморозков, вот разве что фрукты хорошо уродились, но одними персиками сыт не будешь, а на ландийское зерно можно было не рассчитывать - все уходило на прокорм армии и в Сурем, провинциям ничего не оставалось.
Но Тейвор не хотел ничего слышать - он был уверен, что война закончится в самом ближайшем будущем, и как раз пригласил герцога полюбоваться на корабль, которому суждено поставить точку в многовековом споре между Кавдном и империей за господство на море. Верфь, где сооружали это чудовище охраняли надежней, чем королевскую казну, так что даже Корвин понятия не имел, что же там построили. Слухи ходили самые дикие: говорили даже, что корабли этот весь железный и плавать будет под водой, поскольку на воде не удержится. В такую чушь, герцог, разумеется, не верил, но что-то там и вправду было неладно - Корвин точно знал, что ни одна мастерская заказа на паруса для нового корабля не получала, зато месяц назад с величайшими предосторожностями разгрузили в закрытой от посторонних глаз гавани груз, прибывший с Островов - какие-то тяжелые ящики. А еще зачем-то завезли угля столько, что хватило бы на всю зиму жителям Квэ-Эро, да еще и соседям бы осталось. Но и без этих странностей было интересно посмотреть, на что военачальник ухитрился потратить столько денег! Можно было подумать, что сплетники не так уж и неправы, только корабль этот не железный, а из чистого золота.
- Нет, - тихо, сам себе сказал Корвин и повторил, уже громче, в сверкающее радостью лицо военачальника, - этого не может быть!
- Вы видите перед собой будущее, мой дорогой герцог! Один такой корабль стоит всего нашего флота! - Тейвор углубился в перечисление свойств брони и описание дальнобойных бомбард своего детища, но у Корвина, похоже, пропал слух - уши заложило ватой, сквозь которую с трудом пробивались отдельные слова.
Мало того, что железный, мало того, что без парусов, что плюется черным угольным дымом, так еще и едва-едва из воды выступает! Да он же из гавани не выйдет, с такой осадкой! Как только канаты уберут, так и затонет на месте, гроб железный! Так вот на что ушли все деньги! Ему скоро нечем будет кормить своих людей, корабли разваливаются на части, дыры крест-накрест латают досками, и снова в патруль, опять в бой! На все просьбы, ответ один - нет средств! Налог повысили вдвое, война в разгаре, а деньги ушли на эту железную колоду! Ну почему, почему король поставил Тейвора командовать флотом, если он даже не знает, что корабли делают из дерева!
Слова сами рвались из горла, те самые, просоленные, морские, что при дамах не произносят, но нельзя. Да и бесполезно - Тейвор не станет слушать. А если запретить выход в море, обвинят, чего доброго, в измене, когда детище военачальника пойдет ко дну. Военачальнику не придется долго искать виноватого. Раз Корвин позволил себе усомниться в совершенстве нового корабля, значит, сам все и подстроил, даром что к верфи его и близко не подпускали. И он через силу растянул губы в улыбку, а вклинившись в паузу между восхвалениями, спросил:
- Когда вы спускаете его на воду?
- Несколько дней на загрузку, двигательный механизм съедает много угля, но мои механики над этим работают, - Тейвор с блаженным выражением на лице провел рукой по воздуху, повторяя контур своего детища, - в новых кораблях мы все учтем.
- В новых? - Выдохнул Корвин.
- Как только "Король Элиан" покинет верфь, будут заложены еще три крейсера такого же типа, только мощнее. Я покажу вам чертежи, герцог. Право же, вашему береговому братству пора прекратить упрямиться, а то они так и застрянут в прошлом, со своими деревянными лоханками. Нужно идти в ногу со временем!
Спустя три дня Корвин мрачно наблюдал, как небольших буксира, пыхтя и плюясь дымом, выводят огромный корабль в открытое море. Корвин с отвращением смотрел на маленькие кораблики, первые ласточки из паровой флотилии, что собирался построить военачальник. Несмотря на удивительную для своих размеров мощь, выглядели они на редкость несуразно, настолько, что Корвин, изначально заинтересовавшийся идеей нового двигательного устройства, быстро к ней охладел. В отличие от огненного порошка, он не видел широкого применения для новых кораблей. Весь выигрыш в скорости терялся из-за проигрыша в грузоподъемности. Слишком уж прожорливыми были даже эти, крошечные буксиры. Угля не напасешься.
Леса сняли, блестящие металлические борта едва-едва выступали над водой, даже идя на буксире он опасно накренился на левую сторону, но быстро выровнялся. Корвин покосился на Тейвора, но суда по торжественному выражению лица, тот ничего не заметил. Герцог вздохнул - потонет, как пить дать потонет, хорошо еще, если успеет выйти из гавани, иначе перегородит проход остальным кораблям, тогда вообще непонятно, что делать, как бы не пришлось порт переносить.
Но вопреки самым печальным ожиданиям, из гавани корабль все же вышел, хотя успел еще дважды опасно накрениться. Корвин мог только посочувствовать капитану, ждать новостей и молиться Навио. Впрочем, бог-покровитель моряков должно быть, за последние месяцы уже оглох от непрестанных молений. Столько подношений на его алтаре Корвин не видел еще никогда, пришлось даже новое хранилище к портовому храму пристроить, а люди все несли и несли дары. Богу Странствий несли заморские диковины и дары волн: выброшенные на берег куски дерева, причудливые камушки, из Ландии привозили янтарь, из Кавдна шелковые платки и кожаные мешки, с Островов - стеклянные фляги и бусины.
Тейвор хотел сперва отправить свое детище в бой вовсе без сопровождения, но потом все же решил, что триумфу нужны свидетели, и заставил герцога снарядить три каравеллы, посокрушавшись, впрочем, что придется плестись черепашьим шагом, чтобы парусники не отстали. В этом военачальник, несомненно, был прав - новые паровые механизмы быстрее, торговцы могут заинтересоваться, когда оправятся от убытков. Но быстрота в торговом деле хоть и важна, но все же не самое главное. Нескоро, ох как нескоро откажутся от парусов. Корвин сомневался не только в целесообразности, но и в надежности этих пожирателей угля - с тех пор, как король разрешил запрещенные механизмы, что ни год на шахтах взрывались паровые подъемники. Во всем винили, разумеется, неумелые руки, но кто его знает - быть может, не зря столько лет эти устройства были под запретом.
Но все это если и произойдет, то в далеком будущем, а сейчас Корвина куда больше волновало настоящее. А в настоящем остановить воодушевленного первым успехом Тейвора было некому. Король мертв, на троне не пойми кто: огласили указ Высокого Совета - королева становится регентом при малолетнем принце, но принц вроде бы и не малолетний уже, зачем ему тогда регент? К присяге лордов пока что не приводили, ждали коронации, но Корвин понимал, зная настроения соседей, что добром дело не кончится, даже если они каким-то чудом и выиграют войну.
Погода стояла безветренная, флаги уныло повисли на флагштоках, корабли в гавани спустили паруса. Ждали известий, но вот уже вторую неделю ничего не было слышно. В образовавшемся затишье у Корвина выдалось несколько свободных дней, и он смог наконец-то навестить семью. Тэйрин в последнее время разлюбила старую виллу, и переселилась во дворец, но и там жила уединенно, не покидая своих покоев. С начала этой безумной войны они почти не виделись, а во время коротких встреч успевали перекинуться парой ничего не значащих вежливых слов, после чего Корвин сажал на колени сына, расспрашивал, хорошо ли тот себя вел, трепал ему волосы, целовал, возвращал няньке и засыпал прямо в кресле, не доходя до спальни.
Но даже в эти короткие встречи он не мог не замечать, как изменился взгляд Тэйрин. К тому, что в нем нет тепла и радостного изумления, как в первые месяцы их брака, он давно уже привык. Сменившее их усталое безразличие поначалу ранило, потом бесило, но после королевского прощения и рождения сына он научился не замечать его, в совершенстве овладев умением изображать счастье. Тэйрин притворяться не считала нужным, но к ней никто и не приглядывался - в конце концов, взгляд замужней знатной дамы и не должен лучиться счастьем, это привилегия юных невест и молодых жен.
Однако сейчас, заглядывая супруге в глаза, он безошибочно узнавал в них холодную брезгливость, ту самую, что так часто обволакивала темные глаза его матери. Он так и не отучился называть Ивенну матерью, даже в мыслях, хотя и знал теперь правду. И от этого становилось еще больнее. Ведь все, что он делал последние годы, он совершал ради Тэйрин, ради их сына, их будущего! Она смогла если не простить, то хотя бы понять величайшую подлость, на которую он пошел, чтобы спасти свои земли от разорения, почему же тогда не в силах смириться с тем, что он делает для их семьи?! Предстоящий разговор страшил его сильнее любого сражения, но откладывать дальше было некуда.
Тэйрин он нашел в розарии. После отъезда Ивенны розарий несколько поблек - новая герцогиня к цветам была равнодушна, а садовники без присмотра разленились, и подстригали кусты только вокруг беседки, а остальные некогда аккуратные клумбы превратились в разноцветную, щедро обвитую плющом дикую изгородь. Шипы торчали так грозно, что без полного доспеха туда сунулся бы только безумец. Но Тэйрин и не пыталась - в те редкие минуты, когда ей хотелось посидеть в тени розовых кустов, девушке вполне хватало беседки. Зато Корвину неприятно резануло взгляд запустение в любимом месте Ивенны, он отметил про себя, что надо будет наказать главного садовника, и тут же хмыкнул досадливо: нашел время думать о цветочках!
Тэйрин отложила книгу на резной бортик беседки, посмотрела на мужа, но ничего не сказала, ждала, пока заговорит он, и Корвин начал, как с обрыва прыгнул, без предисловий:
- Так больше не может продолжаться, Тэйрин! Нравится тебе это или нет, но ты моя жена и мать моего сына! Мы живем в неспокойное время, и дальше будет только хуже. Сейчас мы хотя бы воюем с Кавдном, не друг с другом, - он замолчал, не зная, как выговорить следующую фразу, но все же решился, только уставился на резной столбик в углу, боясь посмотреть ей в глаза, - и я должен знать, что ты не ударишь в спину.
Тэйрин ответила его же словами:
- Нравится мне это или нет, но я твоя жена и мать твоего сына.
- Тогда почему я начинаю в этом сомневаться? - Корвина разозлило равнодушие в ее голосе.
- Быть может, ты сомневаешься не во мне, а в себе? Ты теряешь себя, с каждым днем, да что там с днем, с каждым часом. Песком просыпаешься сквозь мои пальцы. Я устала бороться. Впрочем, ты прав, должно быть, не слишком хорошо у меня это с самого начала получалось, быть твоей женой. Но за свою спину, - она усмехнулась сухо, - можешь не беспокоиться. Когда не останется даже песка, я не ударю, я просто уйду, - и она вышла из розария, оставив Корвина пялиться на пустую беседку.
***
Краса и гордость военачальника Тейвора, корабль будущего, стальная краса морей и прочая, прочая, прочая, "Король Элиан" отправился на дно морское столь же стремительно и внезапно, как его царственный тезка - в объятья Творца. Недаром говорят, что дурная примета называть корабль по покойнику. На Тейвора было больно смотреть, он в одночасье постарел на десять лет:
- Но как же так, как это могло произойти?! Почему?! - Растерянно переспрашивал он, не в силах осознать размер несчастья. Объяснять, что случившееся было на самом деле неизбежно, казалось Корвину сейчас слишком жестоким, но все произошло, как он и ожидал.
Поначалу все шло как по маслу - корабль, хоть и железный, шел так легко, что каравеллы сопровождения отстали, тем более, что ветер не способствовал. Сразиться с противником в открытом море им не удалось - на второй день пути они встретили несколько кавднских галер, но те бой не приняли, а гнаться за ними никто не стал. Тейвор поставил своему детищу другую задачу: не размениваясь на мелочи, подойти как можно ближе к берегу, и обстрелять Кавдаван, благо что столица удобно расположилась в объятьях полукруглой бухты, под защитой скал. Обычные корабли разнесли бы в щепки сразу же, но с такой броней можно было не опасаться береговых бомбард.
План был хорош - сложись все удачно, и новые дальнобойные бомбарды могли достать до дворца Владетеля. А если Владетель погибнет, Кавдну сразу же станет не до войны, пока они разберутся, кто из многочисленного потомства наследует трон. Сперва все шло, согласно плану. Корабль, окутанный черным облаком дыма вошел в гавань, мелкие деревянные суденышки метнулись врассыпную, чтобы не оказаться между двух огней, крепость, возвышающаяся над причалами, дала первый пристрелочный залп, одно скользнувшее по носу ядро не причинило никакого вреда, капитан дал приказ разворачиваться боком, чтобы достойно ответить негостеприимным хозяевам бухты, и тут... При развороте огромная махина опасно накренилась влево, ядра, сложенные у бомбард, окончательно нарушили и без того хрупкое равновесие, и всего за несколько минут военный бюджет империи за последний год бесславно пошел ко дну на глазах у изумленного противника.
К счастью, корабли сопровождения держались на достаточном расстоянии, чтобы не попасть под огонь, и капитаны успели увести свои суда. Сто пятьдесят человек отправились на корм рыбам, восемьдесят бомбард, один Лаар знает, сколько пудов железа и огненного порошка! Воистину, пожелай военачальник сознательно нанести собственному флоту подобный ущерб, у него вряд ли получилось бы лучше. Тейвор и сам это понимал. Ему свойственно было закрывать глаза на очевидное и всегда верить в наилучший исход, вопреки любым несчастьем, но это бедствие подкосило даже неунывающего графа. Он отменил закладку новых кораблей и прекратил рассказывать о грядущих победах.
Рабочих распустили по домам, вдовам Тейвор заплатил из собственных средств, в казне ничего не осталось. А в порту за одну ночь соорудили три виселицы, на которых без суда и шума по приказу военачальника вздернули горе-ученых, по чьим чертежам строили злосчастный корабль. Но все понимали, что по-хорошему, вешать следовало вовсе не их...
***
Королева приняла герцога Ойстахэ со всей возможной роскошью, словно забыв на время про траур. В жертву этикету принесли разноцветные платья для дам и любые украшения, кроме жемчуга, но во всем остальном бал, данный в честь прибытия герцога ко двору, мог поспорить пышностью с любым приемом былых времен. В танцевальной зале сняли со стен черные полотнища, до блеска натерли полы, музыканты поначалу играли робко, словно стесняясь, но к третьему танцу разошлись, и музыка заполнила просторную залу, повлекла за собой танцующие пары.
Это только кажется на первый взгляд, что серый - унылый и безрадостный цвет, на самом деле он полон оттенков: от скромного пепельного, что подходит совсем молодым девушкам, платиновым блондинкам и рыжим, до вызывающего стального, сверкающего в свете свечей. А между этими двумя крайностями поместились мягкий серебряный, почти черный "жирный пепел", притянутые за уши сиреневый и голубой с серым отливом, сизый с проблеском цвет голубиного крыла и множество прочих оттенков. Пришлось бы постараться, чтобы найти в зале два платья одинакового цвета.
На кавалеров ограничения не распространялись, но мужчины благоразумно предпочли скромные тона, чтобы не затмить случайно своих спутниц. Исключением сверкали в зале алые с золотом колеты гвардейских офицеров, традиционно носящих цвета военачальника. Тейвора отправили в отставку всего два дня назад, и сшить новую форму еще не успели, да и неизвестно было, какой цвет заказывать. Нового военачальника пока еще не назначили. Слухи ходили разные, но кто займет место несчастного графа, никто не знал.
Тейвор уехал в свои владения сразу же после короткого разговора наедине с королевой. Саломэ решила не позорить уже немолодого человека, но все прекрасно знали, что военачальник отправился на покой по причине полнейшей бездарности. Затонувший корабль оказался последней каплей.
Чанг мрачно взирал на кружащиеся пары с балкона, облокотившись на перила. Саломэ не танцевала, но ее белоснежное платье безошибочно притягивало взгляд среди серого моря. Точно так же нельзя было не заметить лазурный с алыми рукавами камзол герцога Ойстахэ. Младший сын старого Уннэра унаследовал от отца фамильные брови, сросшиеся на переносице, но на этом сходство и заканчивалось. Тощий, несмотря на относительную молодость - нынешнему герцогу еще не стукнуло и сорока - плешивый, с глубоко запавшими, и при этом мелкими глазами и горбатым носом, бедняга больше походил на присохшего к конторке клерка из торгового дома средней руки, чем на владетельного лорда. Ну что ж, крошке Лиоре воистину повезло, что она удалась в мать. Да, кстати, а где же сама счастливица?
Чанг сощурился, вглядываясь в толпу, но так и не углядел красотку среди кружащихся пар, зато обнаружил ее по другую сторону от кресла ее величества. Девушка что-то шептала Саломэ, наклонившись к самому уху, а герцог, похоже, острил - по крайней мере, королева изволила улыбаться и благосклонно кивать, слушая его речи. А вокруг кресла, на достаточном расстоянии, но на удивление равномерно разместились среди придворных рослые кавалеры в таких же лазурно-алых колетах, свита герцога. Все, как один молодые, широкоплечие и на редкость угрюмые. Они не танцевали, не любезничали с дамами, только окидывали залу внимательными цепкими взорами, словно ожидали нападения прямо посреди бала.
Министр отошел вглубь балкона - этот раунд остался за Саломэ, а он допустил непростительную ошибку, списав милую Лиору со счетов. Девочка оказалась достойной внучкой своего покойного дедушки. Разумеется, отряд герцога Ойстахэ в численности уступал дворцовой гвардии, даже с молчаливого одобрения королевы нельзя было прибыть ко двору с собственной армией, но Саломэ ясно давала понять, что не будет играть по правилам Чанга, следовательно, нужно спешить. А для того, чтобы поторопиться, сперва придется потянуть время.
***
Саломэ недовольно поджала губы:
- Вы что же, хотите сказать, что среди наших вассалов нет никого, достойного стать военачальником?
Члены Высокого Совета только развели руками: бургомистр и в самом деле не имел ни малейшего представления, кто должен возглавить армию - из купеческого сословия военачальников не набирали. Хранитель по ряду причин предпочел бы и вовсе не участвовать в этом обсуждении, а министр сочувственно покачал головой:
- Увы, ваше величество. Эта война с самого начала обходилась империи слишком дорого, теперь же нам нужен гений наподобие Ланлосса Айрэ, чтобы спасти положение. Если бы вы согласились начать переговоры, у нас появилось бы время для поисков, но так как вы настаиваете на продолжении военных действий, я ничем не могу помочь.
Обсуждение шло уже третий день, и кого бы не предлагала Саломэ, у Совета находились возражения. Она и сама понимала, что хочет невозможного: талантливого, а скорее даже гениального полководца, способного быстро выиграть эту затянувшуюся войну, причем сделать это без дополнительных средств, поскольку казну опустошил Тейвор. Лучше всего на эту роль подходил кто-либо из приграничных лордов, но Чанг мягко возразил, и Саломэ не могла не признать его правоту:
- Ваше величество, Тейвор был плохим военачальником, но обладал одним весьма важным достоинством, необходимым для человека, возглавляющего армию: безоговорочной верностью. Он служил наместнице Энриссе, служил вам, служил королю. Без задней мысли, не требуя ничего для себя лично, исполняя любые приказы, - "любые" он выделил особо, и Саломэ судорожно сглотнула, вспомнив, с какого приказа Тейвор начал свою службу королю.
В самый разгар обсуждения пришло известие о бунте в Суэрсене. Королева растерянно перечитывала бумагу:
- Но у Леара не может быть взрослой дочери! У него вообще не было детей, он же не был женат! - Она не понимала.
Министр хмыкнул:
- Герцог Суэрсена действительно не был женат, но дети у него были. От эльфийки Далары, и он даже их признал, - Чанг нарочно не смотрел на Саломэ, и не глядя зная, что у той дрожат от возмущения губы, - но девушка, возглавившая мятеж, не может быть его дочерью. Той девочке сейчас около девяти лет. Подозреваю, что это кто-то из побочной ветви Аэллинов, достаточно близкой к герцогской семье, чтобы сохранить фамильные черты и увлечь за собою.
Саломэ проговорила, срывающимся от гнева голосом:
- Отправьте туда войска! Немедленно! Я хочу, чтобы эту самозванку вздернули! Как она посмела! И как вы посмели скрыть, что у него были дети?!
Чанг снова пожал плечами, уже который раз за день, и с плохо скрытым удовлетворением ответил:
- Я исполнял волю короля, ваше величество. Как и все мы.
- Сейчас вы будете исполнять мою волю!
- Я был бы только рад, ваше величество, но вы требуете невозможного. Я не могу отправить в Суэрсен войска, потому что у нас их нет. Позвольте напомнить, что мы находимся в состоянии войны с Кавдном. Я предупреждал, что эта война забирает слишком много, а приносит слишком мало, но вы пожелали продолжать. Что же до самозванки, то и здесь мы ничего не можем сделать. Посудите сами - если сын короля Элиана может вырасти за одну ночь, то почему то же самое не может случиться с дочерью герцога Суэрсена? Мы не можем признавать одно чудо, и при этом называть второе такое же обманом.
Чанг не стал добавлять "я ведь предупреждал", но Саломэ и сама знала, что вполне заслужила этот упрек. Короля еще не успели похоронить, когда министр заговорил о мире с Кавдном. В другой ситуации Саломэ бы с радостью положила конец бессмысленному кровопролитию, но речь шла о будущем ее сына. Она не может оставить ему разоренную войной, ослабленную империю. Они потратили столько сил и денег, столько людей погибло, что остановиться сейчас означало предать как живых, так и погибших. Не говоря уже о том, что женщина на троне не может позволить себе слабости. Это она знала еще с тех времен, когда была наместницей.
- Но это значит, что мы потеряем Суэрсен!
- Увы. И я буду считать, что нам необычайно повезло, если дело закончится только этим. Благодарите Семерых, что ближайший сосед Суэрсена - Инхор, где правит ваш брат.
- Кэйлор! Ну, конечно! Я назначу его военачальником! Надеюсь, вы не станете сомневаться в верности моего брата?
- Не стану, ваше величество. Однако усомнюсь в своевременности этого решения. Графу Кэйлору придется покинуть Инхор, оставив там управляющего. А вот за верность его наместника я ручаться уже не смогу, - и спор пошел на новый виток, но Саломэ быстро устала и перенесла заседание на следующий день. Она все еще не могла придти в себя: у Леара были дети!
Бумаги, хотя она и не просила, поджидали ее в кабинете. Толстая кожаная папка, так похожая на ту, что когда-то сгорела в камине. Тогда она не поверила, что Леар мог совершить преступление, потом не могла не поверить, а затем снова убедилась, что он невиновен. Даже после смерти он продолжает терзать ее! Она доставала один лист за другим: эльфийка понесла от него в то же самое время, когда было объявлено о Хранителя помолвке с той девицей, что нынче графиня Инваноса, а спустя всего пару месяцев Леар предложил ей стать его женой!
Она продолжала листать: завещание, документ о принятии в род, даже два - он не знал заранее, кого родит Далара, двух сыновей или сына и дочь, но все продумал! Листы закончились. Можно было прижать министра к стенке и потребовать, чтобы он рассказал все, в мельчайших подробностях, но она не хотела знать. Главное было очевидно: никому нельзя верить. Лгут все, даже самые верные, самые близкие, самые любимые!
Она знала это и раньше, не в обители ведь, в конце концов, провела последние тридцать лет, а во дворце, но всегда оставляла себе маленькую лазейку: верить нельзя никому, кроме... Но с этим покончено. Она всегда была способной ученицей, и сегодня министр государственного спокойствия преподал ей последний урок. Саломэ захлопнула папку, с кривой усмешкой, растянувшей губы, подошла к камину, запихала ее внутрь, закидала сверху слоем угля. Пусть горит.
А министр, тем временем, уже третий раз за месяц прогуливался по аллеям в парке храма Хейнара в сопровождении бывшего старшего дознавателя. Реймон задумчиво покачал головой:
- Не уверен, насколько это законно без подписи наместницы.
- Наместницы больше нет, есть королева.
- Но если поднять архивы, то Саломэ Первая Тоже была королевой.
- И при этом наместницей.
- Послушайте, Чанг, я понимаю, что вы делаете все, что можете, но даже если вы обойдете букву Закона, это вовсе не значит, что ваши деяния будут соответствовать его духу.
Настала очередь министра разводить руками:
- Как вы верно заметили, я делаю, что могу. Все наше судопроизводство направленно именно на соблюдение буквы, в то время как следование духу зависит от степени совестливости каждого судьи. Я, как и вы, не знаю, будет ли этого достаточно для его высочества, но ни у меня, ни у вас нет времени принимать новые законы. Нового военачальника выберут завтра. Ее величество достаточно разгневалась из-за Суэрсена, чтобы перестать слушать любые аргументы, и назначит первого попавшегося назло давно покойному Аэллину.
- Даже если приказ и окажется безупречен с точки зрения закона, это все равно не сойдет вам с рук.
- А это уже не ваша забота, Реймон. Давайте каждый будет заниматься своим делом.
До конца аллеи они дошли в молчании, но на бесстрастном лице дознавателя отчетливо читалось сомнение. Не слишком далеко ли они зашли? Он знал, куда заводят благие намеренья, и начинал опасаться, что лекарство может оказаться хуже болезни, хотя еще недавно с трудом мог представить, что может быть хуже вернувшегося Ареда. Но Темный пока все еще оставался перепуганным мальчишкой, а по счетам, подписанным господином министром, платить придется уже сейчас.
***
Корвин снова и снова перечитывал приказ, только что переданный из рук в руки взмыленный гонцом. Слишком важное послание, чтобы доверить голубю, тяжелый пергаментный свиток, с тремя печатями. Вот и все, можно больше не гадать, кого пришлют вместо Тейвора, можно ли будет убедить нового военачальника не повторять ошибки прежнего, спасти то, что осталось от флота, защитить купцов - все теперь в его руках. И отвечать за то, что делают руки, он будет своей головой. В свете судьбы Тейвора назначение выглядело столь же соблазнительно, как кусок сыра в мышеловке. А ведь бедняге еще повезло - как-никак, учли десятилетия верной службы, всего лишь отправили в отставку. Корвин понимал, что он так легко не отделается.
Герцог отложил приказ и отправился в бывший кабинет Тейвора, приказав принести туда всю почту. Предстояла бессонная ночь - нужно было разобрать архивы, но сперва выяснить текущее положение дел. Целых две недели армия каким-то волшебным образом воевала без военачальника, и Корвин подозревал, что ситуация на границе его не порадует.
Оно лежало на самом верху, письмо из Уррара, полыхая алой тревожной печатью. За такой печатью не может скрываться ничего хорошего, и Корвин трижды протягивал к письму руку, и трижды отдергивал, в тайной надежде, что послание само собой испарится со стола, что его отвлекут на какое-нибудь срочное дело, или что он попросту проснется. Но печать по-прежнему приковывала взгляд, и он все-таки заставил себя взять конверт.
Взломал сургуч, и первым делом глянул на дату - три дня тому назад! Письмо с алой печатью вот уже три дня валяется в общей куче донесений, и никому в голову не пришло проверить, что случилось! Теперь уже наверняка поздно! Он прочитал, раз, другой, третий. Простые понятные слова складывались в предложения, начисто лишенные смысла: так не бывает! Посреди войны армия не покидает приграничную провинцию, осажденную с трех сторон! И тем более подобное не происходит без приказа, а отдавать самоубийственный приказ было некому.
Герцог Уррара взывал о помощи, лист словно был пропитан горечью и страхом. Он уже осознал, что стал жертвой предательства, но все еще не мог понять, почему?! Если в течение двух дней не пришлют подкрепление, Уррар падет. Прошло три дня, значит, Уррар уже пал, герцог мертв, а Кавдн отхватил площадку для дальнейшего наступления в глубь империи. А отражать это наступление придется Корвину. Он с трудом подавил стон. Если раньше основные военные действия велись на море, то теперь война переедет на сушу, а в сражениях на твердой земле он понимает еще меньше, чем злосчастный Тейвор. Тот хоть Ландию захватил, а у Корвина не было вообще никакого опыта. Почему они не назначили военачальником кого-нибудь из приграничных лордов?! "Герцога Уррара, к примеру", - ядовито отозвался внутренний голос.
Корвин бросил письмо на стол, словно горсть земли в свежую могилу и подвинул к себе остальные документы. Стопка таяла на глазах - большая часть донесений безнадежно устарела, можно было и не читать. Но вот выудил из общей кучи увесистый пакет запечатанный символом Высокого Совета - солнечная корона заключенная в круг. Он медленно прочитал текст, короткий и ясный и так же медленно встал, подошел к окну, все еще держа в руках пергамент. Указы Высокого Совета по традиции продолжали писать на пергаменте, бумагу использовали только для копий.
Все стало на свои места: и отставка Тейвора, и его неожиданное назначение, и обреченный Уррар. Министр играет по-крупному. Но на указе нет подписи королевы. Министр государственного спокойствия Чанг, Хранитель и Законоговоритель Империи Анра Лерик, бургомистр столичного города Сурема Тарлон, и, ярко-алыми чернилами, словно кровью, последнее имя: магистр ордена Дейкар Мэлин Эльотоно.
Тэйрин, нахмурившись, смотрела на одетого в дорожный костюм Корвина. Он разбудил жену посреди ночи, отослал прочь ночевавшую в соседней комнате служанку:
- Я уезжаю в Сурем.
- Что-то случилось?
- Да. Утром ты соберешь сына и уедешь на виллу. Возьми драгоценности и деньги, но так, чтобы никто не заметил. Там будет ждать корабль, капитан отвезет вас на Острова и устроит на первое время. Вернешься, когда я напишу.
Тэйрин повторила вопрос:
- Что случилось? Почему мы должны бежать?
- Министр затеял мятеж, я еду к королеве, - Корвин сжал зубы, скулы затвердели, положил ладонь на плечо девушки, - ты ведь все понимаешь, Тэйрин. У меня мало шансов, но наверняка все предусмотрел. Он ни перед чем не остановится. Армия ушла из Уррара, герцог, должно быть, уже мертв. Господин министр начал распродавать империю направо и налево, лишь бы удержаться у власти. И если я не успею, то ты и наш сын будете в безопасности. Хотя бы какое-то время, - Тэйрин молчала, и он сжал ее плечо со всей силы, так, что она сдавленно вскрикнула, - вы должны уехать!
Тэйрин глухо проговорила:
- Пусти! Мне больно.
Он опомнился, отступил на шаг:
- Прости.
- Корвин, я не верю.
- Что?
- Я не верю, что Чанг продает империю. Зачем ему это? Наместница делала все, как он скажет, при короле он сохранил влияние, чего ему вдруг бояться?
- Я видел приказы! Он увел войско из Уррара! Отправил отряды назад, домой по провинциям! Кинул кусок лордам, они теперь и слова не скажут!
- Но почему ты решил, что королева об этом не знает?
- Потому что ее подписи там нет! Зато есть подпись твоего треклятого кузена! Решение якобы принято большинством Высокого Совета!
Она покачала головой:
- Тогда... только, пожалуйста, выслушай! Если Чанг действительно это делает, то, быть может, у него есть причины? О которых ты не знаешь?
- Причины? Разумеется! Он прекрасно знает, что принц не будет его терпеть! И спешит продаться, пока еще есть, что предложить!
- Корвин, я не знаю, что происходит, но королева и без твоего участия узнает, что Уррар потерян, и что гарнизоны разошлись по провинциям. Согласись, это сложно удержать в секрете! К тому времени, как ты доберешься до Сурема, ей все уже будет известно! Если бы Чанг действительно готовил мятеж, то не стал бы так любезно предоставлять тебе возможность этот мятеж провалить! Оставь министра в покое, он явно знает, что делает, а ты опять торопишься прогнуться!
- Прогнуться? Так вот что ты обо мне думаешь?
- Да! Именно так! Как же сильно Чанг тебя напугал, что ты до сих пор не можешь перестать бояться!
Корвин с горечью смотрел на жену - последние иллюзии только что рассыпались прахом. Страх, который он прятал в глубине, о котором боялся думать, ведь для труса нет ничего страшнее, чем признать себя таковым, все, что он считал скрытым и похороненным, было видно ей как на ладони. Они стали друг другу чужими, но Тэйрин, его маленькая Тэйрин, с душой, открытой всем ветрам, научилась видеть его насквозь, в то время как он оказался не способен заглянуть под ее маску. Что же ему оставалось?
- Я еду в Сурем. Ты - решай сама, я могу заставить тебя, но не стану. Корабль будет ждать.
26
Названный в честь отца Алестаром, младший сын ныне покойного герцога Ойстахэ был не самым худшим представителем лисьей породы, как внешне, так и по складу ума, но, к сожалению, родился слишком поздно. Между ним и отцовским титулом стояли три вполне здравствующих брата, которых Эарнир наградил многочисленным потомством. Не говоря уже о том, что и сам отец не спешил к Творцу настолько, что пережил своего первенца. Нет, молодой Алестар прекрасно понимал, что наследником отца ему не быть, и сосредоточился на добывании мелких, но тем не менее, приятных повседневных жизненных благ. А поскольку особой щедростью глава рода Уннэр не отличался, это требовало всех его способностей и целиком и полностью заполняло дни, а порой и ночи.
Нельзя сказать, что отец прекрасной Лиоры сильно преуспел, однако и не бедствовал, даже по сравнению с некоторыми старшими родичами, умело пользуясь благосклонностью старика к любимой внучке. Уннэры во все времена славились как осторожностью, так и здравым смыслом, и он прекрасно понимал, что чем выше взлетишь, тем больнее будет падать, тем более, что судьба второго по старшинству брата, на свою беду, не унаследовавшего этих полезных родовых добродетелей, не оставляла сомнений: старый Лис не станет жалеть заигравшегося отпрыска. Игры, в которые играла его милая дочь, Алестара скорее пугали, но он предусмотрительно не вмешивался. Он знал свое место, но не видел причины упускать выгодное предложение, когда оно само плывет в руки. И только сейчас начал задумываться, что даже если что-то приходит к тебе само собой, вовсе не обязательно терять голову.
Младший Алестар не обладал выдержкой старшего тезки, потому на дочь кричал, не замечая, как она досадливо морщит брови знакомым фамильным жестом - все то же самое дедушка высказал бы тихим спокойным голосом, да и уложился бы в несколько фраз, в то время как отец распинался уже десять добрых полчаса:
- Ты что же думаешь, что твой дядя позволит нам вернуться к прежней жизни, после всего, что было? Забудет, что его как щенка паршивого выгнали из дому и отправили служить на границу и все ради твоих красивых глаз?
Лиора досадливо отмахнулась:
- Вы не о том беспокоитесь, отец.
- Я немедленно забираю своих людей и возвращаюсь в Ойстахэ.
- Наихудший выбор из всех возможных. Как вы сами только что заметили, дядюшка на границе служил. И его люди тоже. И они там уже две недели, а к тому времени, как вы доберетесь, успеют расположиться в замке со всеми удобствами.
- Ты понимаешь, что из-за твоих безумных планов я потерял Ойстахэ, дурная девчонка?!
- Не из-за моих планов, батюшка, а из-за планов господина министра. Ведь это он приказал войску разойтись по провинциям. Причем заметьте, без ведома ее величества.
- А тебе не пришло в голову, умница ты моя, что если у министра есть планы в провинции, то уж королевский дворец без внимания он точно не оставит?
Лиора пожала плечами:
- Тем более не следует спешить. Уехав сейчас, вы определенно потеряете все. На это Чанг и рассчитывает. Отправить вас в Ойстахэ, выяснять, кто там у нас нынче герцог, пока суть да дело, уладить все свои дела, а потом договориться с победителем, - девушка не скрывала раздражения, что ей приходится разъяснять столь очевидные вещи.
С другой стороны, отца тоже можно понять - тяжело терять то, что уже привык считать своим. Но до чего же мелко плавает ее почтенный батюшка, сразу видна осторожная лисья повадка! Хорошо, что она не стала посвящать его во все свои планы. Вот дедушка - тот бы понял, впрочем, он бы понял и без объяснений. Порой Лиоре не хватало старика, и она искренне сожалела, что решила тогда проблему столь необратимым способом. Ну что ж, тем больше причин посчитаться с министром, ведь это он загнал ее в угол.
Алестар задумался, широкие брови сошлись вместе на переносице, уголки губ уныло опустились вниз. Лиора терпеливо ждала - отец принадлежал к тем редким людям, по чьим лицам она не умела читать, поскольку вне зависимости от сути размышлений, он всегда сохранял одинаково унылое выражение. Наконец, Алестар поднял голову и уставился на дочь тяжелым долгим взглядом:
- Пожалуй, я сделаю вот что...
Выслушав отца, Лиора поспешила к королеве. Ее величеству стоит узнать из первых рук, что происходит, во избежание недоразумений. Тихая Саломэ Светлая в последнее время подрастеряла свою кротость, и девушка не хотела попасть под горячую руку. На входе в покои королевы она почти что столкнулась с капитаном дворцовой гвардии. Должно быть, пришел с докладом, но поймав взгляд бравого офицера, девушка невольно нахмурилась, отметив в нем знакомое гордое сияние. Она знала этот взгляд, видела его каждый раз, уступая после длительной осады или молниеносного натиска. Взгляд победителя. Пожалуй, только Лерик смотрел на нее иначе... должно быть, понимая, кто в этой игре на самом деле охотник, а кто добыча.
Она быстрым шагом вошла в малую гостиную, где королева по утрам принимала посетителей. Саломэ была как обычно безупречна - ни одна складка не смята на белом траурном платье, ни один волосок не выбился из причудливо уложенных вокруг головы кос, на безупречно матовой коже лица не проступают предательские пятна, а губы сухи и аккуратны. Но Лиоре достаточно заглянуть королеве в глаза, один быстрый взгляд, чтобы знать: здесь только что свершилась извечная сделка между мужчиной и женщиной. Ибо так смотрит только женщина, только что продавшая себя - с едва уловимым отвращением. И в подтверждение - еще один быстрый взгляд, украдкой, на руки. Ладони спрятаны в складках платья, и, сама того не замечая, Саломэ трет пальцы, словно пытается отодрать невидимое пятно.
Лиора склонилась в поклоне, и подбирая слова, чтобы рассказать о планах своего осторожного батюшки, подумала, знает ли Чанг... и тут же решила, что нет. Для этого господин министр слишком брезглив, при всей его неразборчивости в делах политических.
***
Окно кабинета министра выходило в дворцовый парк, поэтому, чтобы увидеть, как герцог Ойстахэ со свитой поспешно покидает двор, Чанг поднялся на балкон второго этажа, и оттуда с удовлетворением наблюдая за отъездом лазурно-алого отряда. В ближайшее время герцогу Ойстахэ будет чем заняться и у себя дома. Прекрасная Лиора, впрочем, предпочла остаться при дворе, но будем надеяться, что девочка выучила свой урок. Внучка старого Лиса отличалась завидной сообразительностью, ей не нужно было повторять дважды.
Он дождался, пока последний всадник скроется за воротами и ушел с балкона. Капитан дворцовой гвардии поджидал его у выхода из зала, поклонился и протянул записку. Чанг быстро пробежал глазами по коротким строчкам, кивнул и приказал:
- Как только он появится, препроводите ко мне, и чтобы никто не видел. Да, на всякий случай удвойте караулы у внешних ворот. Если герцог Ойстахэ вдруг передумает, - пояснил он, видя недоумение на лице гвардейца.
- И что же его, не пускать, если повернет обратно? - переспросил офицер.
Чанг проглотил вздох - ему мучительно недоставало Эйрона, тому не нужно было разжевывать очевидное, жаль, что его капитан задержался в Инваносе, но там мог справиться только надежный человек:
- Пускать, разумеется, пускать. Но не сразу, а когда ваши люди убедятся, что это действительно герцог Ойстахэ и его люди, а не разбойники или бунтовщики, решившие воспользоваться удобным случаем проникнуть во дворец, - удостоверившись, что офицер, наконец, понял, что от него требуется, Чанг вернулся в кабинет.
Слуги сегодня задержались с приборкой, или это он встал слишком рано, но над догорающими свечами клубился чад, а в камине стыла горка сизого пепла. Министр не глядя, отработанным движением сыпанул карнэ в керамический чайник, залил кипятком и вернул на горелку. Подошел к окну, толкнул створку, в комнату ворвался сырой утренний воздух. Чанг не любил сентябрь, унылое безвременье между жарким августом и золотым октябрем. Уже не лето, еще не осень, днем кажется тепло, но по утрам и вечерам пробирает ознобом. Листья еще не начали желтеть, но уже утратили сочный зеленый оттенок, выцвели, потускнели. То ли лето изо всех сил пытается продлить свое существование, то ли осень натужно молодится, не желая двигаться навстречу зиме. И то и другое - обман, лицедейство.
А в этом году, как назло, еще и заболели клены. На все еще зеленых листьях проступили уродливые темные пятна, словно парк захватила черная напасть. Он даже вызвал садовника, когда заметил, но тот только печально развел руками - мол, никак от этого не избавиться, придется выкорчевывать, перекапывать все, новый слой класть и привозить саженцы из других мест. Чанг понимал, что вряд ли дождется, пока эти саженцы пойдут в рост, и запретил пока вырубку. Уж лучше больные клены, чем пни или перекопанная земля. Если не приглядываться, то можно и не заметить разъевшую листву болезнь. Если бы только он мог не приглядываться...
***
Корвин никогда раньше не был в Суреме. Так сложилось, что он даже не поехал присягать наместнице после внезапной смерти отца. Не до того было, а потом вернулся король, и он подтвердил присягу письменно, как и большинство лордов, слишком напуганных судьбой герцога Суэрсена, чтобы спешить в столицу. Потому ему не с чем было сравнивать: он не видел ни старого Сурема, времен наместниц, серого и унылого, с редкими вкраплениями храмов, ни Суреме первых лет королевского правления - пышного, громкого, блестящего, словно портовая девка, дорвавшаяся до дешевых тряпок. Нынешний город показался ему насмерть перепуганным, затаившимся в ожидании, невероятно тихим для столицы империи. Страх и неуверенность, поразившие горожан, словно перебрались на стены - яркие краски потускнели, сквозь них проступили серые пятна старых фасадов, тяжелые ставни закрыли новые широкие окна, женщины на улицах кутались в тяжелые темные плащи и прижимались к стенам, а мужчины озирались по сторонам, словно ждали, что их ударят в спину. По брусчатке то и дело громыхали подкованные сапоги городской стражи, а над городом плыл перезвон храмовых колоколов.
Корвин пришпорил коня, стараясь побыстрее миновать городские улицы. От этого Сурема у него мурашки по спине забегали, настолько неестественным казалась столица. Не было в нем ни деревянной простоты Ладоны, ни напоенной солнцем пышности Кавдавана, ни устремленной ввысь благородной красоты островных торговых городов. Словно маленький мальчик налепил домиков из серой глины, а потом начал раскрашивать, да забросил на полдороги, а домики вдруг, за одну ночь, выросли и обернулись городом, но все так и осталось недоделанным, и каждый новый дождь смывает остатки краски, проявляя серую никчемную суть Сурема.
До дворца он не доехал, его перехватили по пути, как только он миновал городские стены и начал подниматься на замковую гору. Четверо всадников соткались посреди узкой дороги из пустоты, окружили, один, с офицерской перевязью, быстрым движением перехватил поводья лошади, пока трое других держали под прицелом все еще новомодных маленьких ручных бомбард, и любезным, но не предполагающим возражений тоном произнес:
- Мы проводим вас, ваше сиятельство.
Он еще нашел в себе силы гневно осведомиться:
- Куда?
- Во дворец. Для одинокого всадника с хорошей лошадью на дорогах небезопасно. В Суреме порядок поддерживает городская стража, дворец охраняет гвардия, а вот дороги нынче остались без присмотра. Война, - и он все так же любезно улыбаясь, протянул поводья обратно. Бежать герцогу все равно было уже некуда.
Всадники быстрым галопом направились к замку, Корвин оказался в середине их маленького отряда, надежно скрытый от посторонних глаз. Во дворец его провели через один из боковых ходов, запертый тяжеленным дубовым засовом, похоже не открывавшимся последние пятьдесят лет. Провожатые вели его по коридорам, настолько запутанным, что даже он, с моряцким чутьем, не смог бы сразу найти обратной дороги, и Корвин попытался воспротивиться, хотя и понимал, что бесполезно:
- Куда вы меня ведете?! Я устал с дороги и хочу отдохнуть, перед тем, как явиться к ее величеству!
Офицер, с все той же безукоризненной вежливостью ответил:
- После того, как с вами побеседуют, вы сможете отдыхать, сколько пожелаете, ваше сиятельство.
- Вы что же, арестовали меня? - Возмутился Корвин в полный голос, в надежде, что хоть кто-то услышит, но гвардейцы хорошо знали дворец и выбрали безлюдные коридоры.
- Ни в коем случае, мы всего лишь выполняем приказ, - заверили его, - но мы как раз пришли, - и оказавшись уже на пороге залитой солнечным светом комнаты, Корвин выкрикнул:
- Чей приказ?!
И знакомый, холодный, не раз снившийся ему после той проклятой ночи голос, ответил:
- Мой.
Гвардейцы, отсалютовав, вышли. Корвин решительно шагнул вперед, стряхивая с себя предательский страх. Он не для того приехал в Сурем, рискуя жизнью, чтобы бояться. Он здесь для того, чтобы покончить со страхом раз и навсегда. Чанг бесстрастно поинтересовался:
- Что так внезапно привело вас в Сурем, военачальник Пасуаш?
Корвин скрипнул зубами: обращение к правящему герцогу по родовому имени со стороны пусть и высокопоставленного, но все же чиновника, граничило с оскорблением, хотя формально министр не нарушил никаких правил этикета, называя своего гостя согласно чину, а не титулу. Или же... или же Чанг хотел говорить именно с военачальником, а не с герцогом Квэ-Эро, и благодаря этому он все еще жив? Впрочем, ненадолго, как только министр узнает, что Корвин знает о его планах, он не станет церемониться. Мысли путались, мешая подобрать слова: Чанг ведь итак знает, что Корвину все известно, раз он военачальник! И чтобы протянуть время, герцог огрызнулся:
- Вы! Разумеется, я должен был сразу догадаться, кто еще, кроме вас, посмел бы!
Министр кивнул:
- Разумеется, должны были. Но вы не ответили на мой вопрос.
- А то вы не знаете, зачем я здесь! - вызывающе выкрикнул Корвин. Пускай этот паук сейчас высосет его прямо здесь, в центре своей паутины, но он безумно устал бояться всемогущего господина Чанга. Настолько, что уже не думал о последствиях, и только в самой глубине души теплилась мысль: только бы Тэйрин уехала, Семеро и Один, вложите ей разума в упрямую голову, пусть она успеет уехать!
Страх, вспыхнув, сгорел дотла. Ему на смену пришла усталость. Он прошел вперед, опустился в кресло, стоявшее возле низкого столика, на котором разливал по воздуху заманчивый запах еще теплый чайник с карнэ, взял пустую чашку с подноса, плеснул себе, отпил, одобрительно отметив, что заварен напиток правильно, крепко, по кавднийской манере. Освежающий терпкий вкус окончательно прояснил голову, он даже позволили себе оглядеться по сторонам.
Чанг стоял у окна, но даже против света Корвин сумел разглядеть, как сильно министр сдал со времени их последней встречи. Против воли даже подумал с некоторым сочувствием - да старик ведь едва на ногах стоит, ему не заговоры плести, а на покой пора, в деревню, свежим воздухом дышать. Похоже, эти мысли отразились на его лице, потому что Чанг расправил плечи, сразу оказавшись на голову выше, и подошел поближе и под пристальным взглядом блеклых зеленых глаз министра, карнэ вдруг показался Корвину слишком уж горьким.
- Догадываюсь. Но все же надеюсь, военачальник, что у вас хватит ума не подтвердить мои догадки, а выразить почтение королеве и занять свое место в Высоком Совете. Я все еще надеюсь, - министр помолчал немного, давая собеседнику собраться с мыслями, - что вы приехали сюда именно для того, чтобы передать ее величеству предложение о перемирии. Сказать ей, что Кавдн устал от войны и хочет прекратить кровопролитие. И что одна провинция - не самая дорогая цена за долгожданный мир.
- Недорогая цена для вас, чтобы остаться у власти, не так ли? Вы бы и больше заплатили, да им хватило Уррара. Сегодня хватило. А кого вы продадите завтра, министр? - Выплюнул Корвин последнее слово.
- Вы так и не научились слушать. Уррар - недорогая цена за мир, по сравнению со всей империей. Короля больше нет, сколько по-вашему, лорды согласятся терпеть эту войну? И сколько крови прольется при усмирении бунтов? И сколько провинций падут, пока войско будет занято умиротворением?
- Пугайте кого-нибудь другого! Я видел указ! Вы сами отдали дружины лордам! Все эти бунты будут вам только в радость! Но вы зря думаете, что это сойдет вам с рук! Даже если я не смогу рассказать, она все равно узнает! Я сохранил приказ, его передадут королеве! - Корвин мог лишь надеяться, что его не станут обыскивать. Указ лежал за пазухой.
Впрочем, Чанг, кажется, поверил. Сам министр ни за что не сунулся в логово врага с ценными бумагами. Как жаль, что Корвин и в самом деле не отдал указ в надежные руки на случай своей смерти. Трусость, все та же проклятая трусость, что убила их с Тэйрин любовь: он знал, что может погибнуть, что скорее всего так и случится, но не хотел в это верить.
- Вы имеете ввиду указ Высокого Совета об отведении войска с границ? Не вижу причин его прятать, он полностью соответствует букве закона, принят большинством советников.
- И с каких это пор Мэлин входит в их число?! - Корвина несло. Пускай он покойник с того самого момента, как переступил порог кабинета, но как же бесила уверенная невозмутимость министра!
Он был готов на что угодно, лишь бы сорвать эту любезную маску, вынудить мерзавца признаться! Зачем он продолжает эту игру?! Неужели ему так важно, чтобы все сознавали правоту хранителя государственного спокойствия? Герцог едва не рассмеялся: кто бы мог подумать, что всесильный министр настолько не уверен в себе, что даже убить не может без того, чтобы жертва не согласилась лечь на алтарь его непогрешимости? Ну уж нет, этого удовольствия он ему не доставит. Корвин вызывающе смотрел в лицо Чангу, ожидая ответа.
- С того момента, как стал магистром Дейкар, - все так же спокойно пояснил министр, - король упразднил орден практически, но не юридически. Состав Высокого Совета остался прежним - в него входит представитель огненных магов. Вопреки распространенному заблуждению, я занял кресло магистра Ира, но никак не его место в Совете.
- Закон? У вас хватает подлости прикрываться законом?!
Чанг сморщился:
- Перестаньте кричать. В ушах звенит. Я следую закону, а не прикрываюсь им, в чем вы сейчас убедитесь. Не знаю, известно ли вам, но после бунта в Виастро король принял закон "О преступном родстве". Молодой Старнис должен был стать показательным примером, но благоразумно погиб в бою.
- В отличие от вас я не бунтовщик и не предатель! Мне нечего бояться.
- В отличие от меня вы не знаете, что "Закон о преступном родстве" имеет обратную силу. Под него попадают все нововыявленные родичи преступника, вплоть до седьмого колена. Ваша мать - Ивенна Аэллин, - и глядя прямо в глаза внезапно покрасневшему Корвину, Чанг медленно, чуть ли не по слогам повторил, - до седьмого колена, герцог.
"Тэйрин!" - все, о чем он мог думать в этот момент. Он все же погубил ее. И их сына тоже. Кураж пропал, осталась безнадежность: даже если они уехали, министр не остановится, найдет их и на Островах, и в Кавдне, и на дне морском. Он загнанно огляделся по сторонам, как будто прямо в стене мог появиться выход. Какой-либо выход, кроме позорной сдачи. Если министр все еще готов ее принять.
Взгляд зацепился за портрет, единственное украшение в комнате: светловолосая женщина в кресле, на коленях раскрытая книга. Белое платье подчеркивает матовую белизну кожи, на губах играет улыбка, она же спряталась в серых глазах. Белое платье! Наместница. Признавшись, он лишит своего сына титула, но спасет ему жизнь. О себе Корвин уже не думал. Он знал, что не сможет, даже ради Тэйрин, не сделает то, что хочет Чанг. Смелость это, или страх перед трусостью, или просто брезгливость, неважно. Министру придется продавать империю без его участия. А что до чести - обе его матери давно мертвы. Им все равно.
- В отличие от вас, господин министр, я знаю, что Ивенна Аэллин никогда не была моей матерью. Согласитесь, это даже смешно - всезнающий министр государственного спокойствия не заметил, как прямо у него под носом наместница родила бастарда от собственного секретаря! - Он хотел добавить еще что-нибудь, ядовито-жгучее, про мнимое всеведенье и грех гордыни, но замолк на полуслове, увидев лицо Чанга.
Министр стал белее того самого платья, щека безобразно дергалась, рука вцепилась в край стола. Он не отводил взгляд от портрета, и с некоторым опозданием Корвин понял, что женщина на нем - Энрисса Златовласая, а не Саломэ Светлая. Зоркий взгляд моряка разглядел маленькие цифры в углу картины: до его появления на свет еще три года. Быть может, поэтому она улыбается так безмятежно. Еще ничего не случилось. Оба они не могли оторваться от портрета: Корвин всматривался в лицо своей матери, в первый, и скорее всего, последний раз, а Чанг силился не упасть, пальцы все сильнее впивались в столешницу. Как же так?! Ну как же так?!
Внезапно отворилась дверь, в кабинет вошел секретарь. Сквозь оцепенение пробилась тревога - секретарь принадлежал к числу немногих людей, кому было позволено входить без доклада, но Чанг ведь велел его не беспокоить, пока не освободится. Молодой чиновник окинул кабинет быстрым взглядом, подошел к министру, прошептал что-то так тихо, что Корвин, как ни силился, не разобрал ни слова. Министр побелел еще сильнее, хоть это и казалось невозможным, и с видимым усилием отцепив руку от стола, кивнул секретарю:
- Благодарю. Вы свободны, - тот коротко поклонился и вышел, бесшумно затворив дверь.
Повисшая в воздухе рука упала, промахнувшись мимо спасительного стола. Через пять минут Саломэ будет здесь, с гвардейцами. Корвин стоял у стены, вызывающе вскинув голову. Достаточно подать условный знак, и изрешеченное пулями тело сползет на пол. Ручные бомбарды убивали куда быстрее, чем стрелы, даже арбалетные. Саломэ, разумеется, начнет задавать вопросы, но мертвецы неразговорчивы, в лицо она своего нового военачальника не знает. На первое время сойдет история с неудавшимся покушением, а потом будет уже поздно, тело исчезнет, вместе с бумагами. Он должен подать знак, Лерик подписывал этот проклятый приказ! Если его арестуют, все будет кончено. Но почему так неподъемно тяжела рука?
Чанг перевел взгляд с загорелого лица молодого герцога на портрет. "Как я должен поступить, ваше величество? Ваш сын или ваша империя? Впрочем, зачем я спрашиваю... вы ведь уже один раз сделали этот выбор, не так ли?" То ли обман зрения, то ли игра утомленного разума, но ему показалось, что наместница медленно кивнула в ответ. Министр отошел к окну. Ветер стучал в стекло, а зеленой лужайке одиноко трепетал желтый лист клена, чудом избежавший болезни. Чистый, без единого черного пятна.
Гвардейцы с шумом распахнули дверь, обе створки и встали по сторонам, пропуская королеву. Капитан, выпятив вперед блестящую кирасу, застыл за ее спиной. Перехватив его взгляд, переполненный горделивым довольством, министр брезгливо сморщился, но прежде, чем Чанг успел сказать хоть слово, Корвин рванулся вперед:
- Ваше величество! Вы должны меня выслушать!
Светловолосая женщина в белом платье удивленно обернулась, и Корвин быстро заговорил:
- Я приехал из Квэ-Эро, чтобы доставить вам сведенья чрезвычайной важности!
- Прежде всего, - холодно осведомилась королева, - кто вы такой?
- Я? Я Герцог Квэ-Эро, то есть, новый военачальник.
Чанг по-прежнему молчал, не подтверждая и не опровергая его слова, и Саломэ нахмурившись, окинула взглядом незнакомца в покрытом пылью дорожном костюме:
- Вы, похоже, очень спешили, герцог. И что же заставило вас проделать столь долгий путь?
- Министр Чанг - предатель! Он продал Уррар Кавдну! Отвел войска с границы, отправил гарнизоны по провинциям, чтобы подготовить бунты! А кавднийцам бросил кость, чтоб не вмешивались!
Все так же холодно, Саломэ поинтересовалась:
- Вы, конечно же, можете подтвердить свои слова?
Про падение Уррара и отвод войска она узнала этим утром, вследствие чего и решила, что пришла, наконец, пора нанести визит господину министру и вскрыть карты. Если Чанг не в состоянии держать окончательно обнаглевших лордов в узде, и они договариваются с Кавдном у него за спиной, то он отправится в отставку здесь сейчас. Если же может, то ему лучше поделиться с королевой своими секретами. Ей больше не нужны незаменимые министры. Но обвинение военачальника меняло в корне всю картину - она собиралась поручить тушение пожара главному поджигателю. Если он не лжет. Но в глубине души она уже знала - герцог говорит правду. Это так похоже на Чанга! Она должна была сама догадаться, как только узнала, что старший брат лорда Алестара вернулся в Ойстахэ с пограничным гарнизоном.
Корвин вытащил из-за пазухи помятый свиток и подал королеве:
- Вот указ, от имени Высокого Совета. А это письмо от герцога Уррара, написано два дня спустя. Я не успел собрать сводки по провинциям, но если вы запросите сведенья, то убедитесь сами.
Саломэ развернула свиток, быстро прочитала. Корвин с тревогой вглядывался в ее лицо. Он ведь не загадывал, что будет дальше, думал только о том, как бы добраться до королевы, передать ей бумаги. Не верил, что у него будет какое-либо дальше, не верил даже, в глубине души, что справится и с этим. Но не иначе как Семеро выручили его в последнюю минуту. Надо будет поставить свечу Хейнару, когда вернется домой. На лице Саломэ застыло холодное вежливое выражение, ни гнева, ни возмущения. Корвин снова задохнулся от поднявшейся волны страха: что, если все напрасно? Что, если она не поверит, несмотря на указ?! Ведь Чанг столько лет крутил наместницей, как угодно! Да что наместницей, он даже королю голову морочил! "Он ведь опять выкрутится", - с бессильной яростью вдруг осознал герцог. Как та многоглавая змея из старой легенды, у которой на месте одной срубленной, сразу же вырастали пять новых голов.
Но Саломэ прервала его отчаянные размышления все тем же ледяным безжизненным голосом:
- Арестуйте этого человека, - Корвин невольно сжался, но гвардейцы шагнули к министру, все так же стоявшему у окна. Саломэ обернулась к капитану:
- Отправьте его вниз. Я должна знать все подробности. Кто состоит в заговоре, кто на самом деле подписывал этот указ, кто взбунтуется первым, а кто вторым. Спрашивайте, пока не начнет отвечать, - на бывшего министра она не смотрела. И только Корвин заметил, как дрогнули ее губы, когда поравнявшись с ней Чанг негромко сказал:
- Мне очень жаль.
Чанга увели, и только тогда Саломэ тихо повторила, словно забыв, что Корвин все еще в комнате: "ему жаль" и со всей силы стукнула кулаком по стене, в кровь ободрав костяшки. Затем обернулась:
- Следуйте за мной, военачальник. Нужно решить, что делать с тем немногим войском, что у нас еще осталось. Собирать Высокий Совет я пока что повременю. Вы ведь успели ознакомиться с положением дел? - Они вышли в коридор, гвардейцы за спиной королевы выносили стопки бумаг и прикрепляли печать к двери.
***
В крошечной камере было нечем дышать - жаровня сжирала и без того спертый воздух. По лицу палача, то есть, мастера-допросчика, ручьем стекал пот, воспаленные глаза слезились - густые брови не спасали от едкой жидкости. Обычно он работал в большом зале, где и места достаточно, и приспособлений больше, но на этот раз решил обойтись без лишних глаз, не без оснований предполагая, что его репутация поставлена на кон.
Когда Чанга приволокли вниз, мастер сперва не поверил своим глазам: не то удивительно, что министра арестовали, все под Семерыми ходим, не он первый, не он последний, странно, что он попал сюда. Вот уж кто-кто, а господин министр лучше прочих знал, как устроено его собственное ведомство, и что его ждет. Однако позволил себя арестовать, и вот уже три часа молчал, хотя чего уж теперь упорствовать? Здесь все говорят, рано или поздно.
Раскаленное железо снова коснулось кожи, глухой крик заметался по камере, ударился в стену и затих. Палач выругался про себя: да что ж такое?! Как же не хотелось ему браться за это дело, но испугался - уж если королева своего министра не пощадила, то допросчика и подавно жалеть не станет. Да и толку-то? Он откажется, найдут, кому поручить, а подмастерье тут не справится, осторожно ведь надо, министр старик уже, да после удара. Может, на то и рассчитывал?
В боли самой по себе не было ничего нового. Он мог ее выдержать, пока что мог. Но осознание, что можно прекратить эту пытку в любой момент, убивало. Никогда раньше он не был властен над своей болью, теперь же стоило только заговорить, и все закончится. Но говорить было нельзя. Не сейчас, еще не сейчас. Внутренние часы отсчитывали минуты, перетекающие в часы, кажущиеся вечностью. Его ученица слишком хорошо усвоила урок: Саломэ никогда не поверит, если он сдастся сразу.
В груди начала разливаться знакомая горячая тяжесть, а голову, напротив, охватила звенящая легкость. Пора, иначе он не успеет. И вытолкнув из горла ком, он просипел, не узнавая собственный голос:
- Достаточно, - палач с облечением остановил занесенную руку.
С каждым словом тяжесть в груди нарастала, усиливался звон в ушах, он уже не слышал, что говорит, видел только, как допросчик торопливо черкает пером по бумаге, чтобы ничего не упустить. Сейчас, еще немного, еще несколько фраз, но огненный шар, заполнив всю грудь, наконец взорвался, он задохнулся от острой, пронзившей все тело боли, и замолчал.
Палач положил пальцы на шею, пытаясь нащупать пульс, покачал головой. Вот и все. Хорошо, если королеве хватит того, что он записал. Спрашивать больше некого.