Школьникова Вера Михайловна : другие произведения.

"Стрела на излете". Глава четвертая

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


Оценка: 9.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В этой главе рассказывается о том, как заполнялась чаша терпения "гордого Севера", а так же о причинах головной боли королевского наместника в Суэрсене.

  Лесничиха сквозь сон услышала, что Лита опять плачет в своей кроватке, и подскочила к дочери. Ни днем, ни ночью на нее угомону нет, старших детей в этом возрасте уже на общую кровать спать укладывали, а эту до сих пор упеленывать на ночь приходится, а то так разметается, что из люльки вываливается. Не иначе, как от лесной нечисти муж дитя прижил. Она вздохнула, положила девочке ладонь на лоб, пригладила взмокшие волосы и забормотала колыбельную. Лита, вдруг, так и не проснувшись, ясно, отчетливо произнесла: "Огонь, огонь!" и, успокоившись, провалилась обратно в глубокий сон.
   А хозяйке уже не спалось, она подошла к оконцу - за кромкой леса небо чуть-чуть просветлело, скоро светать будет, можно и не ложиться. Она глянула на спящего мужа и тяжело вздохнула. Любила она его очень, с детства, да и он ее тоже. Еще сопливой девчонкой была, когда сватов заслал, чтобы не перебежал никто. После сговора три года ждал, прежде чем взял в дом. Любить-то любил, а так обидел!
   Где это видано, чтобы законной жене нагулянное дите приносили, на мол, жена, любишь меня, люби и ее, как свою расти! Не было б своих, еще понять можно, так ведь она каждые два года исправно рожала: три сына, две дочки, старшая уже на выданье! Это господа своим ублюдкам имена дают да земли, а у простых людей так не принято.
   Ох, и разозлилась она тогда, клещом в мужа вцепилась, вернуться к родителям даже грозилась, словно ее там ждал кто-либо. А у него на все один ответ - это наша дочь теперь, смотри, не обижай, да не болтай много. Болтать ей было не с кем - в их глушь только охотники забредают, но лесник так и не признался, с кем загулял и почему матери дите не оставил. Но деваться было некуда - позлилась-позлилась, да смирилась.
   Сперва тяжело было, порой даже думала - прикрою подушкой, скажу - приспала, грех потом отмолю, но не смогла. Потом привыкла как-то - младенец-то в чем виноват? А потом и полюбила - девочка такая забавная оказалась, смышленая, глазастая. И красоты невиданной, не иначе как эльфийская кровь примешалась. Волосы, словно мед гречишный, мягкие, кольцами вьются, глаза золотистые, кошачьи, пальчики длинные, ножка узкая, сама вся смуглая, как фигурка из кости точенная. Если в мать пошла, не диво, что мужик ее не устоял.
   Всем удалась, и разумница, и красавица - родными дочерьми она так не гордилась, как подкидышем, но не могла не заметить, что девочка растет странная. То во сне разговаривает, то среди бела дня замрет, словно увидела что-то, другим не видное, засмеется, пальчиком покажет и сердится, что мать не понимает. То, ни с того, ни с сего, на ножках царапины проступят, будто она сквозь ежевичник пробиралась, то заплачет невпопад, спросишь, что болит - объяснить не может.
   Она ее уже и к травнице водила, тайком от мужа, но старуха только головой покачала - перерастет, говорит, ты ей травки на ночь заваривай, лучше спать будет, а остальное само пройдет. Тут дело тонкое, порвать легко, да потом не свяжешь. И больше ни слова, даже денег не взяла, только ручку девочки ко лбу своему приложила, словно благословения испросила.
   Лесничиха снова тяжело вздохнула и начала растапливать остывшую за ночь печь - у них, хотя бы, дрова свои, а вот как в деревнях обходятся, она не представляла. Испокон веку леса в Суэрсене общими были, вырубать на продажу не разрешали, за потраву наказывали, но если дрова нужны, или бревна на дом - приходи, договаривайся с лесничим и бери, сколько тебе нужно. А король как Суэрсен своим объявил, так первым делом запретил в лесу охотиться и деревья рубить. В других провинциях такие порядки всегда были, но чтобы у них, на севере, охоту запретить?! Чем жить тогда люди будут, мало ведь у кого своего хлеба на год хватало. Нехватку в соседних землях докупали, за пушнину, дичь, ягоды. А теперь за все штрафы, только дышать бесплатно еще и разрешают, и того гляди, скоро каждый вдох податью обложат.
   Говорят, что король по праву гневается - покойный герцог мятежник был и еретик, но пусть даже и так, почему за него теперь народ в ответе? Кто того герцога в Суэрсене видел, он же при дворе вырос. По крови - Аэллин, а на деле - кто его знает? Но каким бы он ни был, а здесь рожден, старые клятвы помнил - при нем хорошо жили, как при отце его, и деде, и дальше - насколько памяти людской хватало. Бывали тяжелые времена, неурожай, война, черная напасть, но чтобы лорд последнее вытряхивал да в свою казну тащил - такого при Аэллинах в заводе не было.
   Да если бы король только виру за оскорбление назначил - затянули бы пояса да заплатили, но он же во всем жизни не дает, все старые обычаи зачеркнул одним указом, перевернул все с ног на голову. Земля в Суэрсене скудная, жидкая, как про нее говорят, на такой только сосны да ели хорошо растут, а хлеб и овес - скудно. Потому крестьян в провинции всегда было мало, растили зерна, сколько поднять семьей могли, часть в оброк лорду отдавали за надел, откладывали на посев, остаток - съедали к весне, но не бедствовали - охота разрешена, рыбу лови, сколько хочешь, в столице герцогства, Солере, торговля даже зимой не затихала, обозы по горным перевалам проползать ухитрялись.
   А кто охотиться не хотел, мог в кузнечное дело податься, или на рудники, там работа тяжелая, не каждый мужик справится, зато платили не скупясь, на здешних рудниках без каторжников обходились, не то, что в империи. Ну а если голова горячая, а руки неумелые - прямая дорога в дружину к герцогу.
   А теперь что? Чуть больше года прошло, как король вернулся, а вокруг сплошное разорение. Налог с земли назначил такой, что не заплатить, хоть из кожи вон выпрыгивай, да не деньгами, а зерном. А где его взять? Не купишь - лес закрыли, ловлю запретили. За всеми, оно понятно, не уследишь, для себя на пропитание браконьерствовали потихоньку, но на продажу уже не понесешь добычу, сразу спросят, откуда шкурки да дичина.
   В печи разгорелась лучина, потихоньку занялись поленья, женщина прикрыла заслонку и пошла за водой к родничку. О том, как браконьеров наказывали, ей и вспоминать не хотелось. Муж полночи пил и воем выл, мол, пропади оно все пропадом, всю семью по миру пустит, но больше никого властям не отдаст, пусть выгоняют. Да кто ж знать мог, что за двух зайцев человека на куски раздерут! Лесничиха подхватила ведра и медленно ступая, вернулась в дом. На сердце было тяжело - если его и впрямь выгонят, ей с детьми только милостыню просить останется. Даже дом этот не их, а герцогский, теперь, значит, королевский.
   А если не милостыню, то еще хуже - на королевские поля работать за кусок хлеба, как в рабство. Кто налог вовремя уплатить не смог - у тех землю отбирали, под управление Короны. Соседние хутора объединяли в один большой надел, где нужно - вырубали лес, ставили деревянные бараки для работников и нанимали крестьян. Поначалу туда никто не шел - кому охота за еду и жалкие гроши, да и то, не сразу, а как урожай соберут, горбатиться, но голод вынудил. Какая-никакая, а крыша над головой и миска похлебки.
   Женщина перелила воду в котелок и поставила греться, села перебирать крупу. Вот и брат ее с семьей так - был сам себе хозяин, а теперь батрак королевский. Муж свояку деньгами помог, вроде бы хватало на выплату, а за два дня до сбора еще одну пошлину добавили, так он земли и лишился. Она в том месяце сына младшего с посылкой отправляла, навестить дядю, так брат чернее черного ходит, говорит, лучше б я в разбойники на тракт подался, чем на короля пахать.
   Она всыпала крупу в закипевшую воду и размешала, добавила маленькую щепотку соли: после того, как налог подняли, соль стала роскошью. Закончится старый запас, придется пряными травами обходиться. В разбойники! Много таких умных - сперва вдоль тракта грабят, потом вдоль того же тракта на деревьях висят. Но отчаянных голов не убывает, всех не перевешаешь. Купцы теперь сушей стараются не ходить, только по морю, на зиму торговля замирает, не то, что в старые времена.
   Куда ни глянь - всем плохо, что крестьянам, что дворянам. В Суэрсене ведь все благородные - Аэллины, не по отцу, так по матери, все между собой в родстве. Король как весь род вне закона объявил, так у всех дворян местных владения отнял, у кого замки были - с землей сровнял, да еще и виру наложил, за оскорбление своего королевского величества. Мужчины по соседним провинциям разошлись, в дружины, а женщины с детьми остались, голодают, последнее проживают.
   Времена - хуже не придумаешь, а деваться некуда. Сперва герцогиня-покойница бунтовать не велела, а потом уже поздно было - король первым делом старые вольности отменил, запретил простому люду владеть оружием. Солдаты по домам ходили, отбирали. Кто сообразил вовремя, тот, конечно, лук и стрелы припрятал, а вот клинков почти и не осталось, разве что зарыть кто успел. Леснику-то оружие оставили, но что с того толку? Не будет же он в одиночку против всей империи воевать.
   Рассвело, по горнице поплыл сладкий запах молочной каши, на кровати заворочался муж, кто-то из мальчишек стянул с сестренки одеяло, девочка заплакала спросонок. Лесничиха вытащила котелок на стол и поспешила к детям - раздавать завтрак, подзатыльники и работу на день.
  ***
   У Торна Геслера, королевского наместника в Суэрсене, с утра болела голова. Впрочем, состояние это было ему не в диковинку, господин наместник скорее бы удивился, проснись он хоть раз без головной боли. Каждое утро эта боль принимала новые формы - возмущение на рудниках, жалобы ограбленных купцов, сбор дорожной пошлины, повышение налогов, поиск управляющих для новых королевских поместий, казнь очередных бунтовщиков, жаловаться на однообразие не приходилось.
   Сегодняшняя боль приняла облик королевского представителя из Сурема и со всеми удобствами расселась в его собственном кабинете. Одной рукой она пролистывала последние отчеты, подготовленные, но еще не отправленные, а второй подносила к губам, обрамленными изящными усиками и бородкой, чашечку с карнэ.
   В письменном виде дела в провинции смотрелись просто великолепно - буковка к буковке, шелковая бумага, самые дорогие чернила. К сожалению, король отказывался довольствоваться бумагой, даже шелковой, и требовал золота. Представитель в очередной раз довел это требование до сведенья господина Геслера, и головная боль сразу же переросла в мигрень. Кроме золота, его величество желал, чтобы в Суэрсене было окончательно искоренено пагубное влияние рода Аэллин, а жители провинции зарабатывали свой хлеб честным крестьянским трудом, а не охотой и прочими промыслами, исключающими оседлый образ жизни. Поскольку Суэрсен перешел в прямую собственность короля, он желал, чтобы его подданные служили примером для всего населения империи своим благочестием, высокой моральностью и трудолюбием.
   На "высокой моральности" мигрень достигла своего пика, и дальше Геслер уже не слушал, только послушно кивал, изобразив на лице крайнюю почтительность. Наконец, вступление закончилось, и столичный чиновник перешел к делу. Согласно последнему указу, суэрсенские железные рудники переходили под управление военного ведомства, чем там будут заниматься, Геслер так толком и не понял, но ему следовало военного коменданта принять, и во всем содействовать. Содействовать предлагалось из местных средств, не забывая при этом вовремя отправлять налоги в столицу.
   Управляющему захотелось прыгнуть с крепостной стены, но он жил в отобранной у кого-то из дворян усадьбе, вокруг дома стоял невысокий забор, а пруд в саду как замерз на зиму, так до сих пор еще не оттаял. Ах, посмотреть бы в глаза дорогому дядюшке, предложившему племяннику эту должность: "Если подойти к делу с умом, ты озолотишься! И обретешь благосклонность его величества, что еще важнее!"
   Ума с трудом хватало, чтобы избежать позорной отставки и опалы, о благосклонности и золоте речи уже не шло. Нет бы Геслеру раньше задуматься, почему дядюшка не отдал лакомое местечко одному из своих сыновей, благо наплодил их министр финансов столько, что на все герцогства хватит и еще на графства останется, реши король извести лордов по всей империи.
   Со всей доступной ему в данный момент вежливостью, Геслер заверил королевского представителя, что все будет исполнено в кратчайшие сроки - и рудники, и налоги, и урожай, а за высокой моралью и религиозностью он проследит лично. Представитель отправился осматривать ближайшее королевское поместье, а Геслер, пододвинув чернильницу, начал писать письмо министру Чангу.
   Быть может, всесильный министр осмелится объяснить его эльфийскому величеству, что Суэрсен не сказочное золотое руно. Говорят, был у ландийской королевы в древности золоторунный баран, не шерсть, а чистое золото, пока сзади дострижешь, спереди уже заново обрастает. Все королевство с того барана кормилось, пока бедняга не околел от беспрерывной стрижки. По барану траур объявили, три года баранину по всему королевству в рот не брали, а пастуха зашили в лысую баранью шкуру, да утопили. Господин Геслер боялся повторить судьбу несчастного пастуха.
  ***
   Чанг еще раз просмотрел послание из Суэрсена и бросил письмо в камин. Геслер взывал к разуму министра: умный юноша, понимает, что взывать к милосердию короля - бесполезно. Но помочь ему министр государственного спокойствия не мог, да и, честно признаться, пока что не хотел. Король, бесспорно, выкачивал из Суэрсена все соки и слишком спешил, но в некотором роде он всего лишь возмещал казне недополученные за сотни лет налоги, оседавшие в твердыне Аэллинов. Северные лорды слишком гордились своим особым положением, теперь за это расплачиваются их вассалы.
   Жители Суэрсена должны в полной мере осознать, что времена Аэллинов прошли навсегда. Чем сильнее их сейчас прижмет король, тем проще будет потом вызвать всеобщее ликование, слегка ослабив поводья. Чанг вовсе не считал, что чаша терпения "гордого Севера" переполнена, всегда найдется место для еще пары капель. А даже если и взбунтуются - ничего страшного.
   Геслер еще молод и потому не понимает - народный бунт свиреп, беспощаден, но беспомощен. Он захлебывается в собственной крови. Без лорда, за которого можно умереть, суэрсенцы не опасны. Следовательно, король прав, эту безумную эльфийку и ее детей нужно найти как можно скорее, иначе через пятнадцать лет, а то и раньше, Север запылает. А до тех пор можно не беспокоиться, без Аэллинов Суэрсен все равно, что мертв.
Оценка: 9.00*3  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"