Школьникова Вера Михайловна : другие произведения.

"Дети порубежья" Главы 31-40

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Продолжение, еще десять глав.

  XXXI
   Клэра не любила осень, хотя для этой нелюбви и не было причин. Ее жизнь никак не менялась со сменой времен года: что весной, что осенью, одна и та же тоска. И все же осень раздражала Клэру, напоминая, как ей не повезло. Короткая вспышка осенних красок, червонное золото, залитые солнцем теплые дни, а потом - стылый ветер, лед, затянувший лужи, серое небо и никакой надежды - впереди зима. Слуги знали, что как только листья кленов начинают желтеть, от молодой госпожи лучше держаться подальше. Но этот сентябрь отличался от череды прошедших сентябрей: Клэра жила в своем особом мире, отгородившись от окружающих, вроде бы и рядом, а как за тонкой ледяной стеной, прозрачной, но прочной. Подойдешь слишком близко - повеет холодом. Впрочем, никто и не пытался подойти, разве что Арно поинтересовался, не захворала ли свояченица, но, услышав, что нет, только пожал плечами.
   Клэра не смогла бы сказать, когда в полной мере осознала, что любит. Не влюблена, как в своего неудачливого мужа во время стремительного, но неловкого ухаживания восемь лет назад, а любит. Она пыталась бороться с собой, понимая, что ее любовь запретна, опасна, непристойна. И самое лучшее, что она может сделать и для себя, и для любимого - забыть, отвернуться, вырвать с корнем. Клэра старалась, впервые в жизни она была готова причинить себе боль ради другого человека. Но не смогла отказаться от любви. Молодая женщина окружила себя ледяным коконом в надежде хотя бы отсрочить неизбежное, но хрупкая броня отрешенности таяла с каждым днем.
   Уходили последние теплые дни, молоденькие служанки каждое утро бегали проверять, насколько крепок лед, схвативший лужи. В тот день, когда он не проломится под ударом каблука, в народе праздновали приход зимы. Жгли палую листву, чем гуще дым, тем больше будет снега, тем обильнее уродится хлеб, вскрывали бочонки осеннего эля и пили у очага, обильно сдобрив медом, варили рассыпчатую белую кашу из дробленой пшеницы и пекли пышные белые караваи, воздушные, как первые снежные хлопья. Праздник считался простонародным, но и на господский стол в этот день подавали блюда белого цвета, а вместо эля после летнего перерыва снова пили горячее вино с пряностями.
   Проснувшись, Клэра распахнула окно и вдохнула холодный воздух. Так дальше нельзя, она не выдержит, да и чего ради мучить себя? Из-за брачной клятвы? Слова остаются словами, даже если сказаны у алтарей, когда сердце мертво. Хранить верность в таком брачном союзе, как у нее с Эльвином - и есть подлинное оскорбление богов. Сегодня она исповедуется... и будь что будет. Но женское естество подсказывало: не бойся, все будет хорошо. Кто, в здравом уме, откажет тебе в любви? Только слепец. А слепцов с нее более чем достаточно.
   Клэра подошла к зеркалу: она по-прежнему красива. Даже Глэдис признавала, что ее невестка хороша собой. Признавала, чтобы тут же поставить в вину. Разумеется, если муж ослеп, то жена должна ослепнуть следом - выплакав глаза от горя. А еще лучше уморить себя голодом. Только что-то сама вдовствующая графиня не последовала в могилу за нежно любимым супругом. Воистину в чужой крыше дыра всегда больше, даже если своя разваливается. Но если раньше одной мысли о свекрови было достаточно, чтобы на весь день испортить Клэре настроение, сегодня она только улыбнулась своему отражению: торжествует тот, кто дерзает, а дорогая свекровь давно уже способна только шипеть, весь яд пересох. И Аред с нею.
   В часовне догорали свечи, утренняя служба закончилась час назад, но Адан освободился только сейчас, и, не дожидаясь, пока станет темно, принес охапку новых свечей. Клэра бесшумно подошла сзади и взяла у него половину связки. Они двигались вдоль стен, навстречу друг другу, зажигая фитили. Возле алтаря они остановились, лицом к лицу. В часовне сразу стало светло и жарко, Клэра почувствовала, как по спине стекает предательская струйка пота, но заставила себя улыбнуться: это не страх, просто платье шерстяное, слишком теплое.
   Адан улыбнулся в ответ:
  - Всегда любил зажигать свет, даже когда можно просто раскрыть ставни. Чувствуешь себя волшебником, только что было темно, а в следующий миг - светло, все видно. Вот правда тени по стенам...
  - Адан, - Клэра больше не колебалась, - мне нужно исповедоваться. Очень нужно.
   Жрец покачал головой - он ждал этой минуты уже давно, пожалуй с того мига, как услышал ее тихие слова: "не оставляйте меня одну". Ждал, но надеялся, что этого все-таки не произойдет, и ему не нужно будет говорить "нет". Он ведь скажет "нет", не так ли?
  - Не стоит, ваша светлость, я не думаю, что вы успели настолько согрешить после последней исповеди, - он попытался отгородиться титулом, заранее зная, что это не поможет.
  - Клэра, - мягко поправила его она, - Клэра. В этом замке слишком много "светлости" и без меня.
  - Я не хочу, чтобы вам потом пришлось сожалеть, Клэра, - он послушно повторил ее имя.
  - Об этом нужно было думать раньше. Я ведь уже согрешила. В мыслях. Отступать некуда. - Она смотрела ему в глаза, не отводя взгляд.
   Адан хотел ответить "Но я нет", но не смог солгать. Видит Эарнир, если, конечно, его когда-либо интересовал наглый мальчишка, присвоивший право говорить от его имени, он не хотел эту женщину. Эарнир, будучи богом жизни, не требовал от своих жрецов целомудрия, запрещая лишь вступать в брак, но Адан никогда не чувствовал в себе призвания к этому способу служения. Каждую женщину он почитал сосудом, который в свой час и черед заполнит бог плодородия, но не знал вожделения.
   Еще во время учебы знатные дамы-благотворительницы обращали внимание на ясноглазого послушника, но он старательно не понимал их намеков, а став жрецом, предпочел покинуть столицу. Он не желал Клэру, но хотел, чтобы она пришла к нему. Она единственная видела в нем прежде всего человека, а уже потом - жреца. Нуждалась в его тепле, в его словах, а не в божественных истинах. Он, как никто другой, знал, в какой грязи душа этой женщины, скорее проскребешь до дыр, чем отчистишь, но был готов попытаться. Не из любви, из благодарности за то, что она выбрала его.
   Быть может, полюбив, она исцелится - он убеждал он себя. Если малым грехом можно спасти человека от большего, разве можно поступить иначе? Если его любовь единственный путь исцелить Клэру, вернуть ей прирожденную доброту и искренность, он даст ей любовь. А Эарнир поймет. Ведь Клэру и вправду нужно лечить, женщина, не любящая даже своих детей, больна. Он улыбнулся и положил руку ей на плечо:
  - Не надо, Клэра. Любовь не должна быть грехом. Тебе не в чем каяться. - "Пока еще не в чем" - мрачно закончил он про себя, но последние сомнения растаяли, когда он увидел ее лицо, радостное, смущенное, и бесконечно счастливое.
  XXXII
   Министр Чанг не любил магов, недолюбливал жрецов, терпеть не мог тупоголовых вояк, но больше всего его раздражали графы и герцоги. Казалось, весь смысл жизни этих родовитых господ сводится к одному: урвать для своей провинции кусок пожирнее, и боги с ней, с империей. Наместницы, дочери и сестры этих самых лордов, обычно снисходительно относились к их проискам, одергивая только совсем уж зарвавшихся. Но покойная Энрисса считала, что интересы империи превыше интересов провинций, а уж тем более, интересов их хозяев, и господин Чанг разделял ее точку зрения.
   Отдай Саломэ дознавателям какого-нибудь другого лорда, Чанг бы и слова не сказал: например, старого герцога Ойстахэ, о котором уже всерьез поговаривали, что Проклятый поделился с ним секретом бессмертия. Почему бы слугам Хейнара не проверить подлинность этих слухов, вместо того, чтобы вытряхивать душу из Вэрда Старниса? А еще лучше - Леара Аэллина. Вот уж кого точно не помешает развеять по ветру. А бывший граф Виастро исправно платил в казну налоги, гонял варваров от границы и раздавал крестьянам зерно в неурожайные годы, да еще и вырастил сына, обладавшего теми же достоинствами. Чего еще желать? А теперь, когда молодой граф доживает последние дни, уж точно не время оставлять приграничные земли на семилетнего ребенка.
   Чанг с досадой ударил по столу, убедившись перед этим, что его никто не видит. Поздно, наместница разрешила, жрецы своего не упустят, тем более, что Старнис и в самом деле виноват - подставился, как мальчишка, воровавший в саду соседа яблоки, да застрявший на заборе. Можно списывать бывшего графа со счетов, но что-то мешало Чангу махнуть рукой на это дело и спрятать папку в архив. В конце концов, может министр государственного спокойствия позволить себе небольшую прихоть? Вреда от этого не будет. Он написал на листе бумаги несколько слов, свернул в трубочку и загнал в тубус. Через неделю почтовый голубь будет в Виастро. А отцы-дознаватели - не раньше, чем через три.
  ***
   Арно сидел за столом, мрачно уставившись на заляпанного дорожной грязью измученного Вэрда, вертящего в руках пустой кубок. Вино он только что выпил, залпом, не различая вкуса:
  - Чанг оказал мне двойную услугу. Во-первых, предупредил, во-вторых, избавил от Тейвора. Риэсту с детьми я отправил в Астрин, к ее сестре, - он улыбнулся, - очень удобно иметь столько сестер.
  - Да уж, Тейвор только с ложкой за столом хорошо управляется, а туда же. Но почему не к варварам? Здесь они тебя будут искать, а там - руки коротки.
  - Руки у них длинные, достали бы и там, только позже, но не в том дело. - Вэрд, наконец, поставил несчастный кубок на стол, - Арно, я слишком стар, чтобы бегать от них по всему свету. Инванос в трех днях пути, я буду знать, что происходит, кого Чанг пришлет управлять. И если, - он запнулся, но договорил, - если Вильену станет хуже, я успею проститься.
  - Попрощаешься, и там тебя и возьмут, тепленького. Вэрд, моему тестю плевать на жрецов. Ему вообще на всех плевать, с двадцатью сотнями всадников. Пересидишь у него, а там видно будет.
   Вэрд устало покачал головой:
  - Арно, если я покину империю, вдобавок к служению Ареду мне припишут государственную измену. Чанг написал, что через год дело Мэлина пересмотрят. Если его оправдают, оправдают и меня.
  - А если не оправдают? Что-то я не слышал, чтобы отцы-дознаватели кого-нибудь оправдывали. Но не хочешь, как хочешь. - Безалаберный лорд Дарио слишком привык полагаться на опыт и благоразумие старшего друга, чтобы спорить с ним. - Надо подумать, где тебя спрятать.
  - Только не в лесной сторожке, - заставил себя улыбнуться Вэрд.
   Арно задумался, проклиная в глубине души благородство своего соседа. Угораздило же связаться: сдал бы жрецам близнецов, горя бы не знал. Все равно такие долго не живут. А теперь отцы-дознаватели из него душу вытряхнут и пеплом развеют. Арно ухмыльнулся: если поймают. Он уже знал, где спрячет Вэрда - книгу лучше всего прятать в библиотеке, а слугу Ареда - правильно, на капище.
  - Есть тут в горах одно местечко, с дурной славой. Во времена Саломэ Темной там собрались храм Проклятому построить, но успели только часовню вырубить. Ну, жертвы, само собой, приносили. Камни до сих пор красные. Туда никто не ходит, подход лесом зарос, а часовня сообщается с пещерами, одно время там контрабандисты склад держали, пока я их по столбам не развесил. Думаю, там тебя точно никто искать не будет, а если и полезут, то в пещере отсидишься. Только смотри, - не удержался от подколки Арно, - будешь жертвы приносить, алтарь за собой почистить не забудь.
   Вэрд подхватил:
  - А ты приезжай как-нибудь безлунной ночью, навестить, заодно и алтарь проверишь.
   Он и сам понимал, что шутка оставляла желать лучшего, но на лучшее не было сил. Хотелось поскорее добраться до места и уснуть. Через неделю жрецы прибудут в Виастро и обнаружат, что он сбежал, а Риэста уехала. Без разрешения наместницы они не посмеют ее преследовать. А если посмеют, будет мятеж. Ничем хорошим он не закончится, но Вэрд будет защищать семью, даже если провинцию зальют потоками лавы. Он надеялся только, что Чанг знает, что делает.
   Арно проводил друга до места, помог устроиться, оставил мешок с провизией и пару одеял. Потом уехал, обещал наведываться раз в неделю. Вэрд остался один. Темнело, потянуло холодом, он поежился, плотнее завернувшись в плащ. И впрямь, нехорошее место, злое. Уж на что он не верил в бабьи сказки, а все равно почувствовал. В часовню вела узкая тропинка, вырубленная в камне, вход чернел безупречным овалом.
   Он зажег факел, и, заставив себя не обращать внимания на холод, пробравший позвоночник, вошел внутрь. Небольшое пространство, видно, что рубили второпях, не успели отполировать стены, никаких украшений, только напротив входа высечен в стене лук со стрелой на тетиве. А камни на полу и впрямь красные, словно их выкрасили кистью. И алтарь - под знаком. Прямоугольный, одной стороной вросший в стену, блестящий в свете факела, словно его вчера вымыли. И четыре каменных столбика по краям. Вэрд сморщился, представив себе их назначение. Зря Арно это место так оставил, надо было не пожалеть времени, пригнать крестьян, как бы те не боялись, и завалить эту мерзость камнем.
   Хорошо, что ему не нужно ночевать прямо здесь, в пещеру из часовни вел узкий проход, начинающийся в нише сбоку от алтаря. Предусмотрительные у Темного жрецы, подготовили путь к отступлению, на всякий случай. Неудивительно, что настоящих слуг Ареда отцы-дознаватели ловили редко, все больше промышляли травниками, знахарками, да горе-книжниками. Вэрд бросил одеяла на охапку веток, оставшуюся от контрабандистов, лег и закрыл глаза. В его положении можно было не бояться кошмаров - ни один дурной сон не сравнится с действительностью.
  XXXIII
   - Будьте так любезны, объяснить мне, что это значит, господин министр! - Наместница протянула Чангу бумагу.
   Министр с удивлением взял письмо: никогда раньше он не слышал в обычно спокойном, даже несколько сонном голосе Саломэ такого гнева - ледяного, придающего словам отточенную вежливость. Он погрузился в чтение и, чем дальше читал, тем мрачнее становился:
  - Это прошение от герцога Квэ-Эро, ваше величество. Он просит вас заставить эльфийского короля найти и наказать виновных в уничтожении второй экспедиции в новые земли, а так же выделить средства на отправку третьей экспедиции, на этот раз под защитой военных кораблей.
  - Я умею читать. И я бы не сказала, что "просит", скорее - требует. Этот, - Саломэ запнулась, но совладала с собой, - герцог, обвиняет сородичей моего царственного супруга в подлом убийстве!
  - Ваше величество, эта бумага - прошение. И слава богам, что просит. Это означает, что он все еще признает вас своим сюзереном.
  - Все еще?!
   Чанг пожал плечами:
  - Боюсь, что как только вы объясните молодому герцогу про безгрешность царственных сородичей вашего супруга, простите, сородичей вашего царственного супруга, его мнение может измениться. У южан горячая кровь.
  - И я должна серьезно отнестись к этому бреду? С чего он взял подобную чушь? Те корабли бесследно пропали много лет назад!
  - Тут все написано, нашелся очевидец.
  - Какой-то оборванец рассказал сказку, а герцог поверил. Отправьте туда своих людей принять меры.
   Чанг вежливо улыбнулся:
  - Оборванца - повесить, герцога устыдить?
  - Почему вы улыбаетесь? Не обязательно вешать, придумайте что-нибудь!
  - Если я придумаю то, что вы желаете, оборванца придется повесить, что не так уж и страшно. Гораздо хуже, что через некоторое время после этого казнить придется уже герцога. Боюсь, что после этого титул правителя Квэ-Эро потеряет всякую притягательность в глазах возможных претендентов. Два герцога за двадцать лет на плахе - не самая мудрая политика.
  - Вы что же, угрожаете мне мятежом?
  - Я? Упаси меня боги. Я был и останусь верным слугой вашего величества и империи, даже если дальновидные повеления вашего величества приведут мятежников к воротам дворца.
  - Пока что к воротам дворца мятежников привели дальновидные повеления моей предшественницы, которую вы боготворите, - ядовито парировала Саломэ, чем вызвала у Чанга довольную усмешку:
  - Неплохо, весьма неплохо. Но одной язвительностью делу не поможешь. Если не загасить угли, начнется пожар. Предлагаю отправить в Квэ-Эро представителя Короны провести расследование. Пусть тянет время, допрашивает свидетеля, выясняет подробности. В конечном итоге этот бедный моряк запутается в своих же показаниях. Тогда можно будет попробовать убедить герцога, что несчастный сошел с ума, потерпев бедствие, или что-нибудь в этом роде.
  - А экспедиция?
  - Отказать. В казне нет денег. Хочет, пусть плывет за свой счет. И никаких упоминаний про эльфов. Расследование ведется, чтобы установить истину, а не обвинить кого-нибудь. - Он покачал головой, - Но на всякий случай я бы приказал готовить армию. Весьма вероятно, что герцог разгадает вашу игру. Корвин Пасуаш только на первый взгляд кажется простаком, а на самом деле - весьма проницательный молодой человек, недаром капитаны выбрали его главой берегового братства, хоть он и чужой крови.
  - Вы что же, считаете, что в этой истории есть хоть доля истины?
   Чанг понимал, что ответив правдиво, отправится в отставку в тот же миг, и не сможет ни на что повлиять:
  - Важно не то, что считаю я, а то, что считает герцог. И что считают его подданные. - Он помолчал, но все-таки добавил, понимая, что, быть может, подписывает молодому герцогу смертный приговор, - На вашем месте я бы известил эльфийского посла, боюсь, что в ближайшее время Квэ-Эро будет небезопасно для его сородичей.
   Наместница встревожено посмотрела на министра:
  - Пусть только посмеет! Но я сегодня же переговорю с послом Эрфином. А вы найдите подходящего человека, чтобы вести расследование.
   Чанг поклонился и вышел из кабинета, унося с собой письмо. Человека он найдет, и даст ему понять, что истина в данном расследовании интересует в последнюю очередь. А наместница предупредит эльфов. Герцога жалко, но лучше несчастный случай на охоте, или там, на рыбалке, чем восстание и эльфийские погромы. Мятеж можно подавить, но ни за какие блага мира Чанг не хотел связываться с эльфами. В отличие от боготворящей короля наместницы, Чанг хорошо знал историю.
   Позабытая сага о роде Беркутов, чудом уцелевшая в одном неполном списке, красноречиво показывала, к чему приводит война с бессмертными. Много лет назад, еще до основания империи, эльфы убили лорда из рода Беркутов. То ли он сам приказал срубить в их лесу дерево, то ли кто-то из его вассалов, но лорда и его только что родившую жену сожгли в собственном замке. Мать погибшего, леди Элана, объявила эльфам войну. Тогда все тоже началось с погромов, а закончилось кровавой резней. Против леди поднялись ее собственные вассалы, зачарованные эльфами.
   Министр криво ухмыльнулся, представив лицо Саломэ, если той доведется ознакомиться с сагой о Беркутах. Прикажет сжечь негодный пергамент и будет сокрушаться, до чего же испорчены некоторые люди! Разве могут сородичи великого короля Элиана творить зло? Всем ведь известно, что миролюбивые эльфы не воюют с людьми, только смертные проливают кровь направо и налево. Чанг вздохнул: мечты, мечты...
   А если бы показать Саломэ ту книгу, из-за которой и разразилось восстание двадцать лет назад, ткнуть носом в выцветшие строчки, пусть сама убедится, что король Элиан не был эльфом. Так ведь все равно не поможет, она ведь не в короля влюблена, а в свое о нем представление. Если его каменное величество, вопреки здравому смыслу, ухитрится вернуться, ему придется постараться, чтобы не разочаровать свою невинную супругу. Идеальны только каменные статуи.
   И все же, зачем эльфам понадобилось уничтожить корабли? Что они прячут в новых землях? Очевидно, что первая экспедиция это загадочное "что-то" не нашла, иначе бы не вернулась. Министр задумался: у него хватит средств быстро снарядить один корабль и отправить его под видом кавднского купца, раз уж остановки на Лунных Островах не избежать. Эльфы ничего не узнают, но есть ли смысл в этом путешествии? Смогут ли его люди найти, что так тщательно скрывают бессмертные, и не слишком ли поздно придет ответ?
  ***
   Леару Аэллину не повезло с родственниками. Что ни родич, то новая напасть. Право же, лучше бы тетушка Ивенна оставалась бездетной. Он только что вынужден был поддержать магов Дейкар, спасая от костра одного своего кузена, как пожалуйста - другой кузен решил сцепиться с эльфами. Леар испытывал огромный соблазн не вмешиваться, но не мог допустить, чтобы господин Чанг решал, кому из его родственников жить, а кому умирать. Саломэ пришла к нему вечером, после разговора с послом. Она боялась, что, несмотря на всю осторожность, оскорбила сородичей своего возлюбленного, сообщив им о нелепом обвинении.
   В отличие от наместницы, беспокоившейся только об эльфах, он сразу понял, к чему ведет Чанг: не будет слишком горячего герцога, не будет и проблемы. Сам по себе уцелевший моряк не страшен. Министр государственного спокойствия выбрал самый надежный способ это спокойствие сохранить: эльфам надо, пусть эльфы и управляются. Корвин наверняка не ожидает, что наместница сдаст его эльфам, едва успеет получить прошение. А ведь Леар предупреждал! Но его не стали слушать. И как назло, Ивенна выбрала именно это время, чтобы вернуться в Суэрсен. У тетушки, по крайней мере, присутствовал здравый смысл.
   Он вздохнул и подвинул чернильницу: Корвин был чем-то симпатичен Леару, и даже не будь они в родстве, Хранитель предупредил бы герцога Квэ-Эро. Молодой моряк не заслуживал быть принесенным в жертву Филесту. Если Саломэ узнает, что он усложнил жизнь ее любимым эльфам, он навсегда потеряет ее доверие. Ну и Аред с ним, если она считает, что он, Леар, убийца, то ее доверие не стоит и ломаного медяка.
  XXXIV
   Эльфийский лес издавна был для жителей деревни Большие Валуны что пресловутый локоть - и близко, и не укусить. Ну как тут не проклинать все и вся, если одного дерева достало бы и на приданое дочке, и на лошадь, и на корову, и на дом сыну, и к своему горницу пристроить, и хлев перекрыть, а самое заветное - взять в аренду кусок земли побольше. Простой лес давно уже расчистили, а к заповедному не подступишься, потому земля в округе была самая дорогая во всем герцогстве.
   Так и повелось, что старший сын оставался с отцом хозяйничать, а младшие уходили в море. Сельчане не бедствовали - морякам хорошо платили, хватило даже часовню Навио - богу пространства, покровителю путешественников, возвести. Но и моряки, навещая родных, жадно поглядывали на ряды стройных деревьев: мачта из алмазной ели выдержит любую бурю, а если срубить корабль из чешуйчатого дуба - он сотню лет проплавает, ни одна доска не подгниет, ни щелки, ни пятнышка.
   А что самой главной обидой для крестьян было: лес-то все равно рубили, но не свои, пришлые. Эльфийское дерево простым топором не возьмешь, заговоренный нужен, такой, что и железо с одного удара перерубит, и в камень как в масло войдет. А такой топор целое состояние стоит - продай все хозяйство, все равно не наскребешь. Вот и доставались барыши чужакам, местных разве что в проводники за пару монет брали, или подводу нанять. Сельчане знали, что помогая порубщикам, нарушают закон, но со старого борова хоть щетины пук. Эльфы, ясное дело, знали, кто их деревья рубит, но сделать ничего не могли. На месте не застал - лови потом волны в море.
   Этим вечером в деревню приехали двое, старые знакомые, каждый год по осени наведывались, шутили, что дрова на зиму запасать. К старосте завернули, сына его младшего подрядить, с подводой. Сперва, как водится, за приезд выпили, потом за успех, затем сторговались, и выпили уже за договор, так, между делом, вторую бутыль и уговорили. Вино молодое, перебродить толком не успело, пьется, как водичка, потом только недоумеваешь - почему с места не подняться, ноги не слушаются?
   Встали утром, перед рассветом, собрались и поехали. Салин, младший сын старосты, с завистью смотрел на кожаный чехол, в котором покоился до поры до времени заговоренный топор. Ему бы такой, и в море уходить вслед за братьями не надо. Сосватал бы Ксану, ну и что, что бесприданница, когда деньги есть, можно и по любви жениться, отец бы и слова не сказал. Купил бы земли в соседней деревне, у них как раз участок освободился, старик один помер, а детей не оставил. Зажили бы, припеваючи. Он злобно скосился на своих спутников, передававших друг другу флягу с холодной водой - ему даже не предложили!
   Нет уж, господа хорошие, мало ли о чем вы там с отцом договорились, а он своего не упустит! Пока на его долю дерево не срубят, из лесу он их не повезет. Будут куковать у пеньков, пока снег не выпадет. Распаленному жадностью мальчишке в голову не пришло задуматься, почему ему первому из проводников пришла в голову такая "удачная" мысль, неужели остальным деньги были ни к чему? Предвкушая грядущее благосостояние, Салин поторопил лошадь - к завтрашнему утру он станет первым богачом на деревне.
   Несмотря на похмелье, работали порубщики споро - еще толком не рассвело, а они уже три ели срубили и один дуб в пять обхватов. Остановились, переглянулись - можно и больше успеть, да лошадь уже не свезет. Салин приметил себе елочку - самая лучшая, стройная красавица, иголки одна в одну, так бы и любовался! Вот ее он и потребует. Один из браконьеров прикрикнул на мальчишку:
  - Ну что уставился? Ехать пора. Или хочешь хозяев дождаться?
  - А мне-то что? Могу и дождаться, не я ж деревья рубил, - развязно ответил паренек, черпая в наглости храбрость. - Вот заплатите, тогда и поедем.
  - Твоему отцу уже все заплачено. Шевелись давай.
  - Так то отцу. Отец дома сидит, вино пьет, а я свой зад под стрелы подставляю. Вот со мной и расплачивайтесь.
  - Да дай ты ему пару монет, Дарк, будем тут еще пререкаться! - Вмешался в перепалку второй порубщик.
   Салин на одном дыхании выпалил:
  - Нет уж, господа хорошие, парой монет не откупитесь. Риск поровну делили, так и барыш так же. Много не спрошу, топор-то ваш, но чтобы все по-честному, отдайте мне одно дерево, а остальное - ваше.
  - Ишь ты, какой ушлый! Два дня как портки под рубаху у мамки выпросил, а туда же. Дерево ему подавай! Не ты ли только что пел, что можешь и хозяев подождать, все равно ничего не рубил, а так, в сторонке стоял? Случайно сюда с подводой забрел, прогуляться с утречка.
  - Не трать время, Дарк, - спокойный голос второго браконьера испугал мальчишку куда сильнее, чем гнев его сообщника.
   Только сейчас Салин понял, во что ввязался. Зарубят, ей боги, зарубят, вот этим же топором. И все свалят на эльфов, а отец только рад будет - одним ртом меньше. Он хоть и староста, а когда каждый жена каждый год по дитю в люльку кладет, волком взвоешь. Мальчик попятился, став так, чтобы подвода оказалась между ним и мужчинами. Луков у них нет, а топором отсюда не достанут, разве что нож метнут, так он наклониться успеет. Порубщики не хуже его понимали, что положение безвыходное: пока они будут за мальчишкой гоняться, и впрямь эльфы нагрянут. Дарк, хоть и был в плечах раза в два шире своего подельника, вопросительно на него оглянулся, тот досадливо поморщился - мол, потом разберемся:
  - Хорошо, твоя взяла. Один ствол - твой. Только дуб не трогай. Но что ты с ним делать будешь? Ты ведь не знаешь нужных людей, а за продажу дерева из эльфийского леса каторга положена. Давай так договоримся: ты нам свой ствол и продашь. Сколько ты за него хочешь? Пятьдесят монет хватит?
  - Пятьдесят? Что вы меня, за дурака держите, - от возмущения Салин даже забыл, что ему нельзя выходить из-за подводы, - моя елочка в десять раз больше стоит!
  - Ну и кто тебе в десять раз больше заплатит? Хорошо, сто, и не будем препираться. Солнце уже вышло, пора ноги уносить.
   Сто монет - меньше, чем он ожидал, но зато сразу, не надо искать перекупщика, рисковать шкурой. Хватит на кусок земли, а дом потом и сам построит, не безрукий же. Жадность неохотно уступала место благоразумию, он совсем уже собрался ударить по рукам, когда Дарк, захрипев, опрокинулся на спину - его горло пронзила тонкая стрела с черным опереньем.
   "Доспорились! Эльфы!" - мальчишка в ужасе попятился, а вторая такая же стрела догнала метнувшегося в сторону тощего браконьера. Салин, пригнувшись, кинулся под защиту деревьев, и побежал, петляя между стволами. На его счастье эльфы перестали стрелять, опасаясь оскорбить священный лес. Хотя никакого вреда от воткнувшейся стрелы дереву не будет, эльфы предпочли упустить разбойника. Ненадолго.
  ***
   Около полудня цепочка всадников окружила деревню. Эльфы, не шевелясь сидели в седлах, держа луки на взводе. Девчонок, собравшихся в лес за грибами, завернули обратно, не сказав и слова - хватило стрелы, вонзившейся в землю под ногами. Эльф в расшитом золотыми нитями тяжелом малиновом плаще, нелепо выглядевшем поверх серого походного дуплета, безошибочно спешился у дома старосты. Он проговорил, негромко, но отчетливо, не сомневаясь, что его услышат:
  - Старосту сюда.
   Староста, не мешкая, вышел. Он знал, что деревню оцепили, но не понимал, зачем - упустили вора, так все теперь, олухи бессмертные. В следующий раз попроворнее будете. Если порубщик успевал выбраться за границу леса, преследовать его дальше у эльфов права не было. Бояться староста не боялся - ничего они не сделают, но на душе было неспокойно - Салин еще не вернулся. Что, как поймали мальчишку, а он все на отца свалил? До суда дело дойдет, выставят свидетелем, не оправдаешься. Не надо было его посылать, мал еще, гонору много, а ума что у котенка - только миску найти и хватает. Он степенно вышел из дому, поклонился эльфу:
  - Гостя в дом боги приводят. Что ж мы посреди дороги говорить будем? Вы уж в дом пожалуйте.
  - Не за чем, - холодно ответил эльф. - Этим утром в священном лесу погибли деревья. Убийцы - из вашей деревни. Мы застали их на месте преступления. Двое мертвы, один сбежал. Выдайте нам виновного.
   Староста вцепился в кисть пояса: знать бы, кого убили, а кто ноги унес. Салин ведь хоть и восьмой сын, а все равно своя кровиночка. Эх, не надо было его посылать, не надо, лучше бы свояка подрядил, так жадность сгубила. Но жив парень, или уже нет, а эльфам тут делать нечего. Он откашлялся и степенно возразил:
  - Деревень много вокруг. Может, кто из соседей и баловался, а мы такими делами не промышляем.
  - Лошадь вернулась в вашу деревню. Не изворачивайся, смертный.
  - А если и вернулась, то что? По закону вам только в лесу право судить дадено. А в деревне мы уж сами как-нибудь разберемся. Если и впрямь кто в лесу шалил, сами накажем, чтоб неповадно было. По-свойски, как испокон веку было. А вам, господин хороший, домой пора, а то, неровен час, еще чего срубят.
   Эльф смерил его холодным взглядом, так, что мужик поежился, несмотря на боевой настрой:
  - Испокон веку вы убивали наш лес, смертные. Так было. Но больше не будет. - Эльф взмахнул рукой, и в воздухе повисли огромные песочные часы. Из верхней колбы тонкой струйкой сыпался кроваво-красный песок. - Два часа. К этому сроку вы должны выдать преступника.
  - Да что он, дурак последний, пока вы тут торчите, возвращаться? - Староста уже не взывал к законам.
   Но эльф не стал дальше слушать. Он одним быстрым движением вскочил в седло и ускакал, обдав старосту клубом пыли. Часы остались висеть прямо перед носом растерявшегося крестьянина, песок с тихим шелестом сыпался вниз. Староста досадливо махнул рукой ему вслед и вернулся в дом, успокоить жену. Только бы Салин целым вернулся, шкуру с него отец сам спустит. Старшие сыновья каждый год порубщиков в лес водили, ни разу не попались, а этот только сунулся - и на тебе. Одни убытки: сын-то еще, может, вернется, а вот лошадь и подвода сгинули. А какая коняга была, семижильная, да и молодая еще совсем - пяти лет не разменяла, сам из жеребенка вырастил! Об эльфах, окруживших деревню, староста и думать забыл. Постоят-постоят, да уедут. Права у них никакого нету на людских землях суд вершить.
   Последняя песчинка упала в нижнюю чашу, и по деревне разнесся низкий глухой звук, словно кто-то ударил в набат. Староста вышел из дому, оставив в горнице подвывающую жену - Салин, последыш, был ее любимчиком. Эльф уже ждал, появившись посреди улицы будто по волшебству. На этот раз он не стал спешиваться, застыв в седле, словно был со своим конем одним целым. Казалось, он даже не дышал. Староста развел руками, отгоняя страх, внезапно пробежавший по спине липким потом:
  - Нету у нас в деревне порубщика. Хоть год дожидайтесь.
  - Укрывший виновного виновен сам. - Эльф словно потерял всякий интерес к старосте. Часы, повинуясь его жесту, исчезли.
   Староста, помолчав, ушел в дом. Что толку стоять тут пялиться? Заплатят они, как же. Было уже такое, пару лет назад, с соседями. Эльфы на целую деревню в суд подали, так отправил их судья восвояси: мол, не может вся деревня виновата в порубке быть, это ж не государственная измена.
   Эльфы стягивали кольцо, оттесняя сельчан к центру деревни, где на площади перед общественным колодцем стояла часовня Навио. Они заходили в каждый дом, заставляли всех выйти на улицу, не забыв и стариков, доживавших свои дни на печках, бабам приказывали взять детей, даже младенцев из люлек. Дети, не понимая, что происходит, плакали, женщины, вместо того, чтобы успокоить отпрысков, причитали. Кто-то пустил слух, что эльфы в отместку сожгут деревню, чтобы другим неповадно было, потому и выгоняют всех из домов. Проклинали старосту: если бы не его жадность, ничего бы и не случилось. Каждый мужик не сомневался, что уж он-то бы не попался. Бабы торопливо прятали за пазуху деньги, вытащив из ухоронок.
   Наконец, все население деревни оказалось на площади. Двести пять живых душ, самый старший - дед Опалий, он и сам не помнил, сколько ему лет, самый младший - сын кузнеца, только два дня как появился на свет, еще в книгу записать не успели. Староста с семьей держался чуть поодаль, старательно не замечая мрачных взглядов односельчан. Он все еще не верил, что эльфы что-либо сделают. Небось попугать решили. Как все закончится, будет герцогу жаловаться: хоть они и бессмертные, и королю сородичи, а на чужой земле хозяйничать нечего! Не им подать платят, не им с деревни и спрашивать. Только вот что герцог сделает? На эльфов испокон веку никакой управы не было, такие им наместницы вольности дали. Одно ясно - после такого перепуга старостой ему уже не быть, изберут на сходке другого.
   Эльфы разделились: половина оцепила площадь, с луками наготове, остальные начали загонять людей в часовню. Сруб сельчане поставили большой, не пожалели общинных денег, но не на две же сотни живых душ! Но эльфы, не обращая внимания на жалобы и крики, запихивали сельчан внутрь, быстро и бесстрастно, словно мешки на подводу грузили. Старосту загнали последним, он спиной уперся в тяжелую дверь и закашлялся: дышать в часовне было уже нечем. Дети орали, бабы выли, мужики глухо кашляли, и никто, в том числе и староста, не понимал, что происходит.
   Холодный звучный голос медленно произносил слова, словно роняя тяжелые зерна в ступку:
  - Укрывший виновного равно виновен в его преступлении. Много лет вы, смертные, безнаказанно убивали священные деревья, но сегодня чаша переполнилась. Ваша смерть послужит уроком для прочих. Молитесь, чтобы Творец в милости своей простил ваш грех.
   "Смерть? Смерть? Да что они, волчаницы объелись?" - староста не верил ушам, но тело оказалось умнее своего хозяина, и все еще пытаясь осознать слова эльфа, он изо всех сил налег на дверь. Стоявшие возле него мужики помогли, но дверь не шелохнулась. "Закрыли, и как ухитрились? Там же засова снаружи нет!" - и в этот миг вспыхнуло пламя. Нарядное - красное, оранжевое, желтое, как праздничная юбка деревенской красавицы на празднике урожая. Оно радостно вгрызалось в светлые бревна, похрустывало капельками смолы, жадно проглатывало кусочки мха, выедая его из щелей.
   Стены горели, и вместе с ними горели люди, треск дерева смешивался с надсадным воем. Толпа оттеснила молоденькую жену кузнеца к маленькому окошку в стене над алтарем, единственному в часовне, и она, не обращая внимания, что ее длинные волосы уже охватило пламя, одним быстрым движением вышвырнула орущего младенца наружу. Пусть расшибется, сразу, чем так, живьем сгореть. Она не видела, как три стрелы пронзили маленькое тельце еще до того, как ребенок коснулся земли. Эльфы ничего не оставляли на волю случая.
   Подул ветер, и огонь, встрепенувшись, охватил кровлю. Через несколько минут пылающие балки рухнули, следом обрушилась стена. Лучники, подождав еще некоторое время, убрали луки. Живых не осталось. Даже к лучшему, что крестьяне отказались выдать порубщика - одна казнь, как ее не обставляй, не впечатлит смертных. Люди казнят своих преступников с начала времен, а преступлений меньше не становится. Но если они будут знать, что за каждое погубленное в священном лесу дерево ответят жизнью их семьи, десять раз подумают, прежде чем соблазниться легкими деньгами. Эльфы покинули опустевшую деревню, проследив, чтобы огонь не перекинулся на другие дома. Пусть это селение стоит пустым, в назидание.
  ***
   Салин толкнул дверь в горницу: что за чудеса? Никого. Отец мог по делам уйти, но мать и сестры куда подевались? Утро раннее, не время для посиделок с прялками, вон, коровы не доенные в хлеву мычат, аж уши закладывает. Он обошел двор, заглянул в хлев, и убедившись, что в доме никого нет, пошел стучать к соседям.
   Он переходил от дома к дому, распахивая двери уже без стука, крича в голос, но никто не откликался. К горлу кислой волной подступил страх: что-то случилось, страшное, неправильное, непоправимое, откуда этот странный запах? Словно во всех домах сразу тряпки жгли. Выйдя на площадь он увидел обгоревшие бревна и... нет, этого не может быть, так не бывает, боги такого не допустят, чтобы с людьми так. Мальчик упал на колени в золу, пепел забился в горло, не давал дышать. Он плакал, давясь слезами, размазывал пепел по лицу мокрыми разводами, пересыпал золу в руках, шепча про себя имена: отец, мать, сестры, Ксана... Ксана! Потом встал: нужно было собрать останки и похоронить. Всех вместе, в одной могиле. Прочитать молитву. А потом... Салин не знал точно, что он будет делать потом, но одно было ясно - пока хоть один эльф ходит по земле, ему покоя не будет.
  XXXV
   Леар, удобно устроившись в кресле, разглядывал рыжеволосую эльфийку. Ему нравилось в ней все: небрежный жест, которым она откидывала со лба прядь волос - у любой другой женщины он счел бы его надуманным, привычка прикусывать нижнюю губу, задумавшись, поднятая в недоумении бровь... Видя Далару, он каждый раз сожалел, что нет способа запечатлеть мгновение в его неизменности. Даже лучшие художники всего лишь отображают реальность в меру своего умения и понимания. А эта женщина - волшебна, ни один портрет не сможет передать теплый свет, озаряющий ее лицо.
   Он понимал, что Далара отличается от своих собратьев: сохранив безупречные эльфийские черты, она давно утратила холодную безмятежность взгляда, скупую размеренность движений, когда каждый жест подается как великая награда собеседнику. Он любовался каждым ее движением, каждой черточкой ее лица, но порой даже он, простой смертный, остро ощущал противоречие между эльфийским обличьем женщины, и пытливым огнем, бившимся в ее взгляде. Тогда он понимал, почему сородичи отвергли Пылающую Розу, понимал, и возмущался их слепотой.
   Далара переворачивала страницы тяжелого фолианта, прикрепленного к подставке железной цепью. Она повернулась к Хранителю:
  - Какой смысл приковывать такие книги? Все равно ни один вор ее не унесет, даже поднять не сможет.
  - Традиция, - пожал плечами Леар и ядовито добавил, - так принято - хранить знания под замком.
   Далара оставила книгу в покое и опустилась во второе кресло, напротив Леара:
  - Твоя школа ничего бы не изменила, Леар.
   В письмах они соблюдали этикет, наедине называли друг друга на "ты", как повелось с их знакомства двадцать с лишним лет назад, на празднике урожая в Суэрсене. Тогда Далара объяснила пятилетнему сыну герцога, что эльфы не едят людей. Она солгала. И она же рассказала Леару, что книги далеко не всегда содержат истину. А вот это было правдой.
  - Но я бы попытался. А они лишили меня и этого.
  - И зря. Так ты бы расшиб себе лоб сам. - Она сменила тему. - Граф Эльвин скоро будет в Суреме.
  - Да, он писал мне. И ты считаешь, что и он ничего не изменит, не так ли? Тогда почему бы ему не разрешить попытаться? Или только мне необходимо расшибить лоб?
   Далара развела руками:
  - Он всего лишь собирается излечить черную потницу. Это вполне реально. А ты хотел изменить мир.
  - Этот мир давно уже следует изменить, не так ли, дорогая моя госпожа? И если вам известно, каким способом мир изменить нельзя, быть может, вы так же знаете, как это все-таки можно совершить? - Леар не скрывал раздражения.
   Этот разговор повторялся уже не первый раз, и Далара обычно уходила от ответа. Но не сегодня. Сегодня она сцепила пальцы в замок и, повернувшись к камину, глухо произнесла:
  - Знаю. - И больше ни слова. Повисла тишина. Леар ждал, глядя, как в ее ногтях отражается пламя. Словно кто-то поджег ее тонкие пальцы.
   Далара продолжала смотреть в огонь:
  - Я задавала себе те же вопросы, Леар. И у меня были столетия, чтобы найти ответы. Невозможно изменить мир, солнце будет садиться на западе и подниматься на востоке, Луна отражать солнечный свет и вызывать приливы и отливы, а звезды - сверкать на небе. Но можно изменить человека, живущего в мире. - Леар слушал, не шевелясь. Эльфийка, кашлянув, отпила из кубка и продолжила, - Аред, создавая людей, вложил в них слишком много своей силы. Так много, что Семеро до сих пор не сумели вытеснить эту силу из людей, заменить своей, как поступили со всем остальным. Те, в ком этой силы было слишком много - погибли много лет назад, мир отторгнул их. Остальные живут до сих пор, не зная, что обладают великим даром изменения.
  - Так начинаются легенды, - негромко заметил Леар.
  - Когда-нибудь это и станет легендой. А сейчас... все висит на волоске. И тебе решать, что будет дальше.
  - Мне? Но это не моя сказка.
  - Это не сказка, Леар. Вот уже двести лет, как в роду Аэллинов рождаются близнецы, связанные узами.
  - Да, мне говорили, - заметил Леар, не сдержав усмешку.
  - Первые близнецы были моими сыновьями. - Далара медленно роняла тяжелые слова, - я отдала их отцу, и больше никогда не видела. Он любил меня, я использовала его. Даже стала его женой. Я изменила вашу кровь и смешала ее со своей, эльфийской.
  - Зачем? Зачем тебе были нужны эти узы? Почему... - он оборвал себя на полуслове.
  - Почему твой брат умер, и ты остался половиной целого? Это тоже моя вина, но об этом потом. Я хотела соединить два наших народа: изменчивость и неизменность, две крови, две магии, силу Семерых и силу Ареда, все в одном. Поколение за поколением накапливались нужные изменения, приближая меня к цели. Твой сын завершит цепочку.
   Он будет независимым магом, способным брать силу повсюду, из любого источника, преображать ее, сливать в единое целое, отличное от своих частей. Семеро ничего не смогут сделать: даже если они окончательно изгонят силу Ареда из мира, это уже ничего не изменит. Он преобразит любой источник. Его потомки будут новыми людьми, свободными, сильными, для них не будет границ. Мир будет лежать в их ладонях, а потом... потом они выйдут к звездам, и научатся создавать свои миры.
   Леар закрыл глаза: перед его мысленным взором промелькнули знакомые сны, сны, которые давно уже перестали сниться Хранителю: залитые светом стеклянные башни, люди, летящие по небу, металлические шпили, пронзающие облака, прозрачные шары, плавающие в воздухе. Для него сон навсегда останется всего лишь сном, но для детей его сына, быть может, станет единственной реальностью. И тут же его кнутом обожгло понимание:
  - Ты использовала нас, нас всех. Моего отца и его сестру, Маэркона и Ильду, моего брата, меня, нас всех! Даже своих собственных детей! И хочешь, чтобы я сделал то же самое!
  - Я не хотела причинять вам боль. Вернее, я не думала об этом. Для тебя узы оказались проклятьем, для других из твоего рода - благословением. Ни то, ни другое не было моей целью.
  - Тебе было все равно, не так ли?
  - Тогда да, но не теперь. Я ведь могла бы ничего не говорить тебе. - Далара встала и подошла к Леару, склонилась над ним так близко, что он почувствовал ее дыхание на своем лице, - Могла просто взять то, что мне нужно.
   Леар смотрел ей в глаза:
  - И что тебе помешало?
  - Я не человек, Леар. И теперь я не знаю, могу ли я решать за всех вас. Кто дал мне право решать? Я всегда удивлялась вашим наместницам: сегодня - девчонка, всех забот - какое платье на бал выбрать, а на следующий день - правительница. В ее руках судьбы тысяч людей, которые и слышать про нее до сих пор не слышали. Я никогда не понимала, почему вы соглашаетесь подчиняться тем, кого не выбирали, предоставляете другим решать за себя.
   Леар с изумлением посмотрел на эльфийку - разговор принял неожиданный поворот:
  - Но это же основа основ: горожане выбирают старейшин цехов, крестьяне выбирают, у кого арендовать землю, дворяне выбирают, кому принести вассальную клятву, Высокий Совет выбирает наместницу. Как крестьянин может решать, кому стать наместницей? Что он знает о том, как управлять государством, каким должен быть правитель, какие девушки подходят для этой роли? Каждому свое, этого устройства придерживаются во всех государствах, вы ведь тоже не выбираете своего короля.
  - Эльфы - другие. Королевская кровь у нас избрана Творцом.
  - То же самое говорят про себя правители Кавдна. Причем после очередного дворцового переворота Творец сразу же меняет свою точку зрения.
  - У варваров некоторые племена выбирают вождя общим голосованием.
  - Верно. Именно поэтому они до сих пор варвары.
   Далара отошла от его кресла и принялась ходить по комнате, заложив руки за спину:
  - Для тебя все просто, не так ли? Выбирает тот, кто имеет право выбирать? Если может выбрать, значит, имеет право. Но это право сильнейшего!
  - Все в мире определяется этим правом. Так уж устроен человек, и этого не изменить никакой магией. Ты приняла решение и у тебя была возможность это решение осуществить. Это и есть твое право.
  - Значит, я правильно сделала, что использовала твой род? Что же ты так возмущался минуту назад? Если я сильнее - смирись!
   Леар одним рывком оказался возле нее и схватил эльфийку за руку, сильно сжав кисть:
  - Ты не сильнее меня, Далара. - Он продолжал сжимать ее пальцы, - И мне решать.
  - Пусти, - прошептала она, - мне больно.
   Хранитель отступил, опомнившись. Волна ярости, внезапно захватившая его мысли, неохотно отползала назад. Осознание ледяной иглой пронзило его висок: "В тот раз было точно так же. Чанг не лгал. Я убил ту девушку". Он судорожно сглотнул:
  - Что ты сделала из меня, Далара? Что я такое? Я мог убить тебя, здесь и сейчас. И ты была бы не первой. Я не знаю теперь, скольких я убил. Не помню. - Он закрыл лицо руками.
  - Сядь, успокойся, - женщина плеснула вина в кубок и протянула Леару. - Какие убийства, о чем ты говоришь? - Но он услышал притаившийся в ее голосе страх.
   Она слушала внимательно, и про дом удовольствий, и про девушку, продававшую себя, чтобы заработать приданое, и про неудачливого мстителя, не дожившего до суда. Про наместницу, разрывающуюся между старой дружбой и ужасом, про Чанга, с омерзением выручившего Хранителя ради спокойствия в государстве. Леар заслуживал узнать правду, но выдержит ли он? Когда Леар замолчал, наступила ее очередь говорить:
  - Ты никого не убивал. Убийца - твой брат, Элло. Когда порвались узы, он сумел зацепиться за тебя, остаться жить в тебе. Он боялся, что ваши родители опознают его, и поэтому..., - она замолчала, не в силах продолжить.
  - ... Это был я. - Леар сгорбился в кресле, по его лицу текли слезы, но он не замечал их. - Теперь я помню.
  ...Переплетение двух тел в серебряном лунном свете - молочно-белая кожа женщины, темная, почти черная - мужчины. Рукоять кинжала в ладони, словно была там всегда, словно продолжение руки, и единственно возможное движение, вспоровшее молочную белизну...
   Он задыхался, было нечем дышать. Далара продолжала говорить, что-то о предсказаниях, о Твари, о Звездном Провидце, он уже не слышал, погружаясь в мутную трясину сна.
  - Вот мы и встретились, брат. Ты ведь рад? - В этом сне они не были детьми. Элло стоял перед ним, высокий, золотокожий, ясноглазый и улыбался. - Теперь мы всегда будем вместе. - Он протянул руки, чтобы обнять брата.
   Леар отшатнулся, отступил на шаг, пытаясь избежать братских объятий, но руки Элло обернулись вокруг него кольцом змеиного тела, и бежать было некуда. Элло оказался совсем близко, еще ближе... и вот Леар уже не мог различить, где он, а где его близнец, они слились в одно омерзительное существо с телом змеи и двумя головами. Он закричал, но вместо крика из его горла вырвалось пламя...
   Леар очнулся. Далара трясла его за плечо (у него снова были плечи и всего одна голова, как и должно быть). Кошмар закончился. Он откинул ее руку и сказал сам себе:
  - Я справлюсь. Он всегда был сильнее, но я справлюсь. - И повернулся к Даларе, - Так даже легче. Теперь я знаю, что это не я. Он думает, что победил. Но я справлюсь. - И, без всякого перехода, - Я согласен. Завтра я разорву эту глупую помолвку, невеста будет только рада. Мы поженимся в Суреме, потом мы вернемся в Суэрсен. Знаешь, я должен бы тебя возненавидеть, а не могу. - Леар улыбнулся. - Раз даже теперь не могу возненавидеть, значит, люблю.
   Далара отвернулась, ее щеки горели: любит... проклятье, она думала, что самое страшное уже позади. Ну что ж, если так, она снова будет лгать, и снова ради благой цели. Говорят, что благие намеренья приводят в посмертии прямиком на раскаленный пляж. Ей не узнать, она, на свою беду, бессмертна. Эльфийка кивнула:
  - Будет так, как ты хочешь. - Женой так женой, это даже справедливо - круг замкнулся. Главное, чтобы он не просил любви в ответ. Этого она дать не может... не умеет, не знает, как это - любить.
  ***
   Наступило утро. Рыжеволосая женщина расчесывалась, сидя на краю кровати. Расческа с трудом продиралась через спутанную гриву, и женщина начинала терять терпение. Тонкая мужская рука легла на ее запястье, пальцы в чернильных пятнах:
  - Дай сюда. Так от волос ничего не останется.
   Спокойному упрямству мужчины можно было позавидовать. Словно он всю жизнь только тем и занимался, что расчесывал непослушные локоны. Он неторопливо отделял небольшую прядку, несколько раз проходил расческой снизу вверх, и снова повторял то же самое с новой прядью. Женщина сидела не шевелясь, впитывая тепло его рук. Утреннее солнце светило в открытое окно, и ее волосы переливались всеми оттенками металла: от тусклой платины до начищенной меди. Ветер теребил листы бумаги на столе, придавленные куском горного хрусталя, переворачивал страницы в раскрытой книге.
   Круглая комната на верхнем ярусе библиотечной башни казалась воплощением беспорядка, но внимательному взгляду открывалась некая система, полностью понятная только хозяину. Так, книги с синими ярлыками на корешках лежали грудой слева от кровати, а с красными - справа. Стул был завален упаковками самой дорогой, шелковой бумаги, а кресло - кусками пергамента. Точно также, никто, кроме хозяина не смог бы определить время по странной помеси клепсидры, песочных часов и маятника, в человеческий рост, занимавшей нишу напротив двери.
   Наконец, волосы были расчесаны и заплетены в косу, а коса уложена вокруг головы и закреплена золотыми шпильками. Женщина поднялась, подошла к окну, села на широкий подоконник, обхватив колени руками, и закрыла глаза, всей поверхностью тела впитывая солнечное тепло.
   Мужчина вытащил из-под завалов темную бутыль и посмотрел на просвет, потом вытряхнул из двух высоких серебряных кубков заточенные перья и разлил вино:
  - Последняя бутылка лоренского. Больше в дворцовом погребе не осталось. А может, и во всем свете.
  - Не думай о плохом, - Далара пригубила пахнущее смолой густое вино, - где-нибудь на маленьком острове, настолько маленьком, что его нет ни на одной карте, растет лоренская лоза. И когда-нибудь люди найдут этот остров и снова будут делать лоренское вино.
  - И все повторится заново: первооткрыватели сохранят лозу для себя, конкуренты наймут пиратов, пираты всех убьют и все сожгут, а на материке лоза не приживется. Так уже было.
  - Было, - согласилась Далара, допивая вино, - но мы ведь собираемся изменить мир, ты не забыл?
  - Я помню, - он отсалютовал ей кубком. - Но не верю в чудеса. Независимые маги у тебя, быть может, и получатся, но человек, готовый по доброй воле делиться с ближним? Сомневаюсь. Это чудо не по силам и самому Творцу. - Но Далара видела, что уголки его губ подрагивают, пряча улыбку.
   Леар в несколько глотков опустошил кубок, осознавая, что пить залпом такое вино - кощунство. Но ему нужно было запить скопившуюся в горле горечь. Если бы только можно было навсегда остаться в этом золотом осеннем утре, пускать блики серебряным кубком, гладить бархатное плечо... Если бы...
   Вот уже три дня, как Далара жила в библиотечной башне. Три ночи вместе, три солнечных октябрьских утра, три бесконечно счастливых дня. На какой-то миг он позволил себе поверить, что так будет всегда, но быстро опомнился. Он не имеет права быть с ней, зная, что в любую минуту Элло может вырваться на свободу. Сегодня он скажет, что им нужно расстаться. Навсегда. Эльфы зачинают детей по желанию, иначе бессмертные расплодились бы как мыши-полевки. То, зачем пришла, она уже получила. А большего он дать не в силах. Леар набросил на плечи Далары шелковую накидку, она потянулась, довольно, и завязала пояс:
  - Мне кажется, ты что-то хочешь сказать.
  - Да.
  - Но не знаешь, как?
  - Знаю. Ты должна уехать. Одна. Я напишу завещание, признаю наших детей своими наследниками, но...
  - Ты боишься, - прервала его эльфийка, и коснулась ладонью его губ.
  - Боюсь, - спокойно признал Хранитель. - И за тебя, и за себя. Он ведь не сдастся, пока я жив. Значит, моя жизнь теперь - постоянная война. И сегодня заканчивается последнее перемирие. Когда начнутся военные действия, ты должна быть далеко.
  - А та бедная девочка, на которой ты собрался жениться? Она, кажется, переехала во дворец?
  - Этой свадьбы не будет. Я найду способ.
   Далара рассмеялась несколько принужденно:
  - А я ведь тоже почти поверила. Но так будет лучше, для всех нас. Я подожду, пока война закончится. Ты победишь. У тебя большое преимущество, Леар, ты все еще жив.
   Эльфийка улыбалась, чтобы не заплакать. Она снова лгала. Хранитель обречен: ему не разорвать узы, если даже смерть не справилась с ними. Дважды она сохранила Леару жизнь: первый раз, указав на его брата, когда эльфы искали Тварь, второй раз - когда убедила наместницу Энриссу не убивать мальчика, хотя предыдущий Хранитель не сомневался, что уцелевший близнец пресловутой Тварью и является. В сказках герой обычно проходит три испытания, после чего живет долго и счастливо. Увы, только в сказках.
   Далара не верила в сказки: нет ни Твари, ни Звездного Провидца. Ни Семерым, ни Ареду нет дела до Леара Аэллина, так же, как не было дела до его брата-близнеца. Созданные Даларой узы убили Элло, а теперь убивают Леара, и она больше не может притворяться, что ей - все равно.
  ***
   Ночь - время откровения. Древние говорили, что сны - зеркало души. Днем люди не слышат негромкий голос истины, заглушают его смехом, суетой, благопристойной глупостью... Ночью все иначе: боги посылают смертным сны в ответ на их молитвы, ночь дает ответ на все вопросы, возрождает надежду. На свою беду, утром мало кто может вспомнить, что видел во сне... и драгоценные крупицы истины просыпаются в пустоту... до следующей ночи.
   Далара уехала тем же утром, Леар сам не помнил, как прошел день. Он что-то делал, разговаривал с читателями, поругался с переплетчиком - все никак не мог привыкнуть к его манере забирать книги с полок без предупреждения, проверил урок у Лерика, высмеял за ошибки так, что мальчишка чуть сквозь камень не провалился, и едва дождался вечера.
   Весь день он мечтал оказаться в одиночестве, заснуть, скинуть с лица приставшую маску равнодушной любезности, но не смог одолеть бессонницу - скомканная простынь раздражала кожу, подушка давно уже нагрелась с обеих сторон. И только с рассветом, когда в приоткрытое окно подул студеный ветер, Хранитель провалился в сон.
   Змея ждала его, он читал недовольство в изгибах толстых огненных колец, недовольство и нетерпение. Он медленно приближался к чудовищу, с каждым шагом становясь все меньше и меньше, и на горячую чешую легла ладошка пятилетнего мальчика. Элло сидел на свернувшемся улиткой кончике змеиного хвоста и лукаво улыбался:
  - Ты хочешь убежать. Трусишка-леаришка.
  - Неправда! - Леар вскинул руку, защищаясь от обвинения.
  - Хочешь, хочешь, - Элло смеялся, - только некуда. Зачем тебе жена? Посмотри сюда, - перед ними появилось зеркало, но вместо своего отражения Леар видел в нем залитую кровью постель, под промокшей красной простынею угадывались очертания женского тела.
   Леар возмутился:
  - Это ты, а не я!
  - А какая разница? Мы одно. - Близнец улыбнулся.
  - Я не хочу быть с тобой одним!
  - Раньше тебе нравилось, - мальчик не скрывал издевку.
  - Это неправильно, Элло, оставь меня в покое! - Леар кричал: - Оставьте меня в покое! - По чешуе змеи пробежала алая рябь.
  - Как же я оставлю тебя, брат? Ты ведь не дал мне уйти, ты так хотел, чтобы я вернулся! Вытащил из посмертия. Нет уж, теперь мы вместе. Пока ты жив.
  - Пока я жив, - медленно повторил Леар.
  - Так зачем тебе жена, брат? Тебе ведь нужна другая, правда? У нее такие мягкие волосы, как золотой шелк. Им вышивала мама, помнишь? А кожа... ты ведь касаешься ее кожи, невзначай? Правда, она сладко пахнет? - Лицо мальчика исказила сладострастная гримаса, страшная на детском лице.
  - Это тебе нужна другая!
  - Такая малость. Сделай мне подарок, брат. Ты ведь любишь меня.
   Змея скользнула к Леару, выпустив в его сторону гибкий отросток, захватила оцепеневшего мальчика в кольцо и сжала. Он задыхался, а чешуя становилась все горячее, боль огненным шаром заполняла голову, пламя вырывалось из его рта с каждым выдохом, и, когда боль достигла наивысшей точки, он проснулся.
   Хранитель брезгливо скинул на пол насквозь промокшую от пота простынь, подошел к столу, плеснул в кубок холодной воды из кувшина и снова поморщился - заныли зубы. Можно было и не ложиться спать, с утра он почувствовал себя более усталым, чем вечером. Скорей бы зима, когда землю укутывал снег, ему сразу становилось легче, словно лед, сковывавший реки, на время усмирял пламя в его душе.
  XXXVI
   Леар торжественно объявил о своей помолвке с благородной девицей Морнэ в тот самый вечер, когда она переехала во дворец, на большом осеннем балу, завершающем сезон. Его обычно приурочивали к празднику урожая, бальную залу убирали в яркие оранжевые, желтые и красные тона - в этом убранстве неброская внешность Беатрис казалась особенно блеклой, а шафранное платье, сшитое по вкусу тетушки, только удручало картину. За ее спиной перешептывались, особо не заботясь понизить голос, она ловила обрывки фраз: "... дурная шутка... чего вы хотите, он на все готов, лишь бы шокировать... любая крестьянка... почему наместница позволила... какой стыд..." Но Леар, обладавший замечательным слухом, продолжал любезно улыбаться, и Беатрис не осталось ничего другого, кроме как последовать его примеру.
   Пожалуй, Хранитель даже несколько перестарался с любезностью, как показалось министру Чангу, специально отложившему все дела, чтобы присутствовать при помолвке. Ему захотелось посмотреть, что за девушку он отдал герцогу Суэрсена в жертву. Столько улыбок он не видел со времени последнего заседания Высокого Совета: улыбался Хранитель, улыбалась наместница, улыбались зрители в первом ряду, и даже невеста, несколько запоздав, растянула бледные губы в подобие улыбки.
   Чанг прицыкнул языком: не прошло и недели со дня знакомства, а девушка уже похожа на неупокоенный призрак кондитера наместницы Квинги Ясной, до сих пор нагоняющих страх на нерадивых поварят. В свое время несчастный кондитер испортил любимое пирожное наместницы, и от позора покончил с собой, сунув голову в мешок с мукой. Так вот, бледностью счастливая невеста могла поспорить с тем самым призраком.
   Привидение Чанг видел своими собственными глазами много лет назад, когда только появился при дворе: на спор остался ночевать на кухне и поймал призрака за белую простыню. Оказалось, что повара пугают нерадивых мальчишек скоро уже второе столетие, и молодой чиновник, отсмеявшись, пообещал сохранить тайну. Спор он проиграл, зато всегда мог придти на кухню поужинать, когда жалованье подходило к концу.
   Ему понравилось, как эта девушка держится: словно не слышит, как шушукаются за ее спиной, улыбается, вытянувшись в струну, как оловянный солдатик на полке. Пожалуй, стоило найти для Хранителя кого-нибудь поплоше, но сейчас уже поздно что-либо менять. Но пока девушка во дворце - его люди за ней присмотрят. А в Суэрсене ей придется полагаться только на милость Семерых.
  ***
   Прошло две недели с тех пор, как Беатрис переехала во дворец. Распорядитель отвел девушке три небольшие комнаты в южном, самом старом крыле: вот уже которая наместница собиралась сделать там ремонт, да все не доходили руки, вернее, не находились деньги. Молодые придворные предпочитали апартаменты поближе к наместнице, немногочисленные чиновники, слишком занятые, чтобы каждый вечер возвращаться домой, селились возле канцелярий, а в южном крыле тихо доживали свой век придворные старички и старушки. Осколки прежних правлений, они пережили двух наместниц, и надеялись пережить третью.
   Слишком бедные, чтобы жить отдельно, слишком гордые, чтобы податься в обитель, слишком старые, чтобы что-то менять, они проживали крошечные пенсионы, изредка появляясь на балах в изъеденных молью бархатных нарядах по моде полувековой давности. В их время все было лучше: и свечи ярче, и танцы веселее, и музыка благозвучней. Но их время ушло, и молодые щеголи, не пряча снисходительных усмешек, торопливо пробегали мимо ожившего прошлого, не задумываясь, что, быть может, видят свое будущее.
   Но Беатрис была только рада, что ее поселили здесь, в отдалении от придворной суеты. Хранитель получил для своей невесты место в свите наместницы, но Саломэ, несмотря на ласковую любезность, не могла скрыть неловкости в присутствии Беатрис, и потому не настаивала, чтобы ее новая дама выполняла свои обязанности. Девушка присутствовала при утреннем туалете наместницы, получала кивок и ласковую улыбку, после чего могла распоряжаться оставшимся днем как заблагорассудится.
   На вечерних балах она не появлялась - надоело чувствовать себя диковинной зверюшкой, которую почему-то выбрал Хранитель. Она до сих пор брезгливо морщилась, вспоминая вечер помолвки... презрительно разглядывающая ее толпа, багровый дядюшка, перебравший пунша, тетушка и кузины в первом ряду, не знающие, то ли радоваться будущему родству, то ли завидовать Беатрис, поймавшей такого жениха.
   Бал в тот день тянулся бесконечно долго, хотя она почти не танцевала, и только закрыв за собой дверь спальни и опустившись на кровать, Беатрис, наконец-то, осознала, что свободна. Да, через год ей придется решать, но до этого еще двенадцать месяцев. И она будет наслаждаться каждым днем, каждой минутой отпущенного срока. Девушка усмехнулась - наслаждаться... она разучилась радоваться, давно уже забыла, как живут без постоянной усталости, иглами пронзающей виски. Но она научится заново.
   Первое время Леар ежедневно навещал ее. Исполняя давнее обещание, показал дворец. Беатрис не могла бы желать лучшего проводника: Хранитель точно знал, где стоит провести целый день, какие места в замке не заслуживают второго взгляда, а какие - и первого. Но самое главное - он умел рассказывать, да так, что хотелось слушать и слушать. Пока он говорил, Беатрис казалось, что будет не так уж и плохо провести с этим человеком остаток жизни, но стоило Леару замолчать - и она, словно проснувшись, видела перед собой все того же незнакомца, и не чувствовала к нему ничего, кроме благодарности. Какими бы ни были его мотивы, он избавил ее от дядюшкиного покровительства.
   Она успела привыкнуть к совместным прогулкам, но когда, неделю спустя, Леар уведомил ее, что в ближайшее время будет слишком занят - испытала облегчение. Каким необременительным ни было его общество, Беатрис предпочитала одиночество. Слишком редко ей удавалось до сих пор им насладиться. Она продолжила исследовать дворец в самостоятельно. Обладая хорошей памятью девушка быстро запомнила хитрые коридоры и повороты, ниши и закутки, входы и выходы.
   Так, в музыкальном салоне стоял уникальный клавикорд, причем без дела - прислуга ленилась, и клавиши покрыл тонкий слой пыли. Беатрис как-то коснулась клавиш, но инструмент давно не настраивали - он отозвался протяжным тоскливым звуком, словно попытался выкричать накопившуюся боль, и больше она его не трогала, с уважением отнесшись к его горю. Зато арфа сама, ласковой кошкой нырнула ей под руку, и Беатрис провела в салоне весь вечер. На арфе ее научила играть мать, в детстве, но дядюшка не разрешил забрать инструмент в свой дом. Большая арфа занимала много места, а самое главное - дорого стоила. С тех пор Беатрис не играла, но пальцы, едва коснувшись струн, сразу все вспомнили.
   А в небольшом закутке, примыкавшем к картинной галерее на втором этаже, столетиями складывали старые картины модных в свое время художников, быстро забытых переменчивой публикой. Большинство из этих картин ничего, кроме забвения, и не заслуживало, но некоторые поражали наивной прелестью, грустной чистотой, припорошенной седой пылью. Одну акварель Беатрис забрала в свою комнату, повесила возле кровати, успокоив совесть, что по сути дела, просто перенесла вещь внутри дворца с места на место. На прямоугольном листе бумаги море, уходя вдаль, сливалось с небом. И больше ничего, только переливы синего цвета: от прохладного, почти зеленого, подкрашенного солнечными лучами, до прозрачно-голубого, с белыми облачными перьями.
   Каждый день приносил что-то новое, и она торопилась узнать и увидеть как можно больше: время стремительно уходило сквозь пальцы: с утра новый день казался бесконечным, ближе к вечеру - стремительным, потраченным на пустяки. Просыпаясь утром, она иногда с ужасом думала, что по-прежнему живет в доме дяди, а предложение Хранителя и королевский дворец - всего лишь сон. Девушка в ужасе открывала глаза, и с облегчением выдыхала - она здесь, и впереди еще целый год. А потом... Люди быстро привыкают к хорошему, но Беатрис верила, что найдет в себе силы не продаться, если за год не сможет полюбить.
  ***
   Беатрис бежала по коридору, подхватив тяжелые юбки. Она проспала: утренний туалет наместницы уже начался, а сегодня ее очередь подавать ее величеству плащ для прогулки в саду. На бегу она гадала, успеет ли (плащ подавали в последнюю очередь) и чувствовала, как горят щеки - не так уж много обязанностей Саломэ поручила своей новой фрейлине, чтобы так опозориться спустя всего две недели. Разумеется, без плаща ее величество не останется, но до чего же стыдно!
   Часы пробили семь - дальше можно было не торопиться, наместница уже вышла в сад, но Беатрис не смогла сразу остановиться и, завернув за угол, с разбегу влетела в незнакомого мужчину, нелепо вскинувшего руки ей навстречу, выронив модную трость, вместо того, чтобы отступить в сторону. Упали они вместе, он - на спину, неловко подвернув ногу, она на него сверху, успев только гневно подумать: "Да ослеп он, что ли!"
   Девушка сползла вниз и, подхватив юбки, поспешила вернуть себе пристойный вид. Незнакомец медленно поднялся, держась за стену и виновато улыбнулся:
  - Простите меня, сударыня. Я слышал ваши шаги, но не успел уступить дорогу. Надеюсь, вы не пострадали? - Кроме смущения в голосе слышалось беспокойство.
   Беатрис уже пришла в себя:
  - Со мной все в порядке. Но ваша нога?
   Молодой человек отпустил стену, сделал шаг, но наступив на правую ногу, болезненно сморщился и снова ухватился за опору:
  - Похоже, что вывих. Мне бесконечно неудобно просить вас, сударыня, но не могли вы прислать сюда кого-нибудь из слуг?
  - Разумеется, - Беатрис подошла поближе, - здесь в двух шагах есть кушетка, вы сможете подождать там. Обопритесь на меня, я помогу вам дойти.
   Мужчина протянул свободную руку, не рискнув отойти от стены, и несколько раз провел ладонью над спиной Беатрис, пока не нащупал плечо. И только тогда девушка с ужасом осознала, что ее собеседник слеп. Щеки Беатрис снова запылали: мало того, что сбила человека с ног, так еще и слепого... теперь у него нога будет болеть. А он извиняется, когда она во всем виновата. Особенно стыдно девушке было за свои мысли: "Ослеп он, что ли!"
   Они медленно дошли до кушетки, молодой человек сел и тут же попытался встать:
  - Совсем забыл из-за этого происшествия - я ведь даже не спросил, как вас зовут, сударыня. Я - Эльвин Дарио, граф Инваноса.
  - Беатрис Морнэ, - девушка присела в реверансе, забыв, что собеседник ее не видит. Ежедневные уроки тетушки слишком глубоко въелись под кожу.
  - У вас красивое имя, редкое. Я встречал его только в одной старинной легенде.
  - Мой отец слишком много читал. Я сейчас приведу слугу.
   Она побежала по коридору, свернула направо, там, возле входа в канцелярии постоянно околачивались лакеи, ожидая, что кому-то из чиновников понадобится принести что-нибудь с кухни или отправить слугу с поручением в город. Беатрис подозвала самого широкоплечего, выслушав девушку, он беспрекословно отправился за ней следом. Графа она нашла там, где оставила: на кушетке в небольшой нише. Слуга подставил плечо, Эльвин поднялся, поджав больную ногу, в этой позе он напоминал раненную цаплю - светлые волосы, взъерошенные на затылке казались хохолком, серебряная отделка дуплета - опереньем, а рубиновый узор на синей коже - каплями крови.
   Слуга с сомнением спросил, то ли графа, то ли Беатрис:
  - До гостевых покоев далеко, по трем лестницам в северное крыло. Может, еще кого позвать, с носилками?
   Эльвин покачал головой:
  - До библиотечной башни должно быть ближе. Я туда направлялся, но переоценил свою память. Отпустил секретаря с полдороги, и, кажется, не туда свернул.
   Беатрис задумалась: до библиотечной башни впрямь было ближе, а лекаря можно будет вызвать туда, но было бы невежливо оставить графа на попечение одного слуги, после того, как она сбила его с ног. Но в башне она увидит Леара, а тот ясно дал понять, что не стремится встречаться с невестой.
   Она поморщилась, заранее представляя, как он начнет оправдываться занятостью, ссылаться на обязанности. А в черных глазах Хранителя будет читаться вежливая скука. Но несмотря на это, она почему-то не хотела оставлять Эльвина: чем-то этот вежливый молодой человек с тихим голосом заинтересовал девушку... быть может тем, что знал легенду про ее имя? Она усмехнулась: Хранитель, наверняка, тоже знал эту старинную историю, но не счел нужным вспомнить.
   Беатрис из легенды была младшей дочерью бедного морского лорда, у которого всех владений было - башня на скалистом уступе да старый корабль. Единственным его богатством были дочери, о чьей красоте слагали легенды.
   Старшую, смуглую и кареглазую, певшую так, что замолкали птицы, взял в жены правитель Кавдна. Он окружил молодую жену сказочной роскошью, ежегодно присылал дорогие подарки ее родне, но не выпускал из дворца. Старшая сестра прожила в роскошной клетке три года, родила сына и медленно угасла. Правитель пролил над ее могильной плитой тринадцать слез. Упав на гранит, они обратились в алмазы удивительной чистоты и до сих пор хранятся в дворцовой сокровищнице.
   Среднюю, чья кожа была белее первого снега, а волосы мягки, как лебяжий пух, сосватал своему сыну король Ландии. Через год после свадьбы молодой муж погиб в сражении с варварами, и безутешная вдова удалилась в обитель, утратив от горя и красоту, и желание жить. На ее могиле расцвели белоснежные розы с бархатными лепестками, розы без шипов.
   Младшая, Беатрис, была самой красивой из трех сестер: ее нежная кожа отливала золотом, раз и навсегда впитав солнечное тепло, в каштановых кудрях сверкали медные пряди, а дыхание пахло медом. К Беатрис посватался высокородный эльф королевской крови, наследник эльфийского короля. Бессмертному некуда было спешить, получив согласие отца, он терпеливо ухаживал за девушкой, добротой и лаской пробуждая в ней любовь, и только убедившись, что их чувства взаимны, назначил день свадьбы. В ночь перед торжеством Беатрис бросилась вниз со смотровой площадки на башне своего отца. Брак без любви медленно убил ее старшую сестру, брак по любви - так же медленно выпил жизнь из средней. Беатрис предпочла быструю смерть.
   Замок простоял еще много лет, и каждое утро на обветрившийся зубец сторожевой башни садилась золотая птица и встречала рассвет прекрасной песней. А наследник эльфийского короля ушел туда, куда уходят эльфы, устав от смертного мира. Легенда гласила, что там, в посмертии, Творец сжалился над ним, и даровал счастливую способность любить без страха потерять.
   Отец Беатрис был настолько очарован этой печальной историей, что дал своей единственной дочери имя младшей из сестер, несмотря на возражения жены. Позже, когда Беатрис достаточно выросла, чтобы прочитать легенду, его уже не было в живых, и некого было спросить, действительно ли он желал подобной судьбы для своей девочки. А оказавшись под дядюшкиной опекой, девушка поняла, что так восхищало ее отца, почему он назвал дочь столь печальным именем: ее легендарная тезка сама выбрала свой путь. Боясь жить, она нашла в себе смелость умереть. А Беатрис молча терпела унижения, так и не решившись прекратить этот кошмар одним единственным шагом. Не так уж сложно найти в Суреме сторожевую башню.
  ***
   Леар стоял у окна, и ждал, пока лекарь закончит накладывать Эльвину повязку:
  - Даже к лучшему, Эльвин, что вам придется ждать, пока Совет соберется рассматривать прошения. С такой ногой вы не смогли бы выстоять заседание.
  - Это всего лишь растяжение связок. Через неделю я буду на ногах, а ждать придется два месяца. Я надеялся к этому времени уже вернуться домой. Неужели нельзя заслушать мое прошение на одном из регулярных заседаний Совета?
   Хранитель пожал плечами:
  - Вы можете попросить, но на вашем месте я бы не стал привлекать к себе излишнее внимание. Заслушивание прошений обычно проходит бурно, есть шанс, что советникам будет не до ваших "прививок" и они согласятся просто чтобы не тратить время.
  - Похоже, что вы не верите в успех.
  - Как я вам и писал. Не понимаю, зачем вам вообще связываться с Советом? Вы хозяин в своих землях, делайте, что считаете нужным.
  - Нельзя уничтожить болезнь в одной отдельно взятой провинции. Мой метод имеет смысл только в случае повсеместного применения.
  - Так и договаривались бы с лордами.
  - Но что тогда делать со свободными городами и армией? Они не подчиняются лордам.
  - Об этом можно было бы подумать потом. Но сейчас уже поздно, ваше прошение ждет своей очереди в канцелярии.
   Беатрис слушала разговор мужчин, притаившись в кресле. После того, как лекарь объявил, что у графа "всего лишь небольшое растяжение связок", у нее не было причин оставаться в библиотечной башне. Особенно если учесть безразличие, с которым ее встретил жених. Леар посмотрел на девушку так, словно с трудом вспомнил, кто она такая. Беатрис понимала, что ей не предложили выйти вон только из вежливости, и в любой другой ситуации поспешила бы уйти сама, но ее слишком заинтересовал предмет разговора.
   Исцеление от черной потницы, опустошавшей целые провинции... Этот хрупкий молодой человек, слепец, не видящий, что у него под ногами, смотрит на столетия вперед. Черная потница унесла жизнь ее матери... Как жаль, что он открыл свой волшебный способ только сейчас. Быть может, ничего не получится, но запретить ему попытаться - будет преступлением перед человечеством. Неужели Леар не понимает этого? Откуда такое равнодушие, холодные нравоучительные нотки в голосе? Он, вроде бы, и готов помочь, но так, словно делает большое одолжение, а исход дела ему безразличен. Вместо того, чтобы поддержать, ободрить, читает нотацию, словно провинившемуся мальчишке! Она решительно встала и вышла вперед:
  - Вы задумали благородное и правильное дело, граф. Я буду молиться за вашу удачу.
  - Она ему понадобится, - холодно заметил Леар, все с тем же неудовольствием в голосе. Он мог бы рассказать наивному слепцу, как унизительно и горько поражение, как болит, умирая, заветная мечта... Но зачем? Эльвин скоро сам все узнает. - Ах да, я забыл представить вас даме. Простите мне это отступление от этикета.
  - В связи с обстоятельствами нам пришлось познакомиться без посредника. Если бы не госпожа Морнэ, я бы до сих пор звал на помощь посреди пустого коридора.
   Беатрис с благодарностью посмотрела на графа, хотя и знала, что он не сможет заметить ее признательность. Эльвин взял всю вину на себя, умолчав о столкновении, приведшем к столь печальному исходу.
  - Вам и в самом деле повезло: госпожа Морнэ - моя невеста, и в столь ранний час она должна была быть в свите наместницы.
   Девушка приподняла тонкую бровь: он все еще считает ее своей невестой? Даже для Хранителя у него весьма странный способ ухаживать за женщинами. Но прислушавшись к себе, Беатрис поняла, что ей все равно. В этот миг она окончательно и бесповоротно осознала, что не будет никакой свадьбы ни через год, ни через два. Рядом с ней - интересный, притягательный, красивый, знатный и богатый, но совершенно чужой человек, и они не смогут преодолеть это отчуждение даже если захотят. Видят боги, она попыталась, и Леар, похоже, в силу своего понимания, тоже пытался. Но как можно выйти замуж за человека, от которого через всю комнату веет холодом?
   Оправдываться она не стала, предпочла уйти, но, уже простившись, поддалась внезапному порыву и обратилась к Эльвину:
  - Я бы хотела узнать больше о вашем способе бороться с черной потницей, граф. Видите ли, моя мать... она умерла десять лет назад, тогда в Суреме много людей умерло. Кто мог, уехал за город, а у нас не было поместья.
   Не было не только поместья, но и денег. И без болезни осиротевшей семье едва хватало на самое необходимое - мать отказывалась трогать приданое дочери, а небольшие сбережения ушли на лекарства уже в первые дни. Через неделю Беатрис осталась круглой сиротой, а деньги, которые так берегла ее мать, достались дядюшке. Если бы она могла тогда решать, она бы все, до последней медной монеты отдала лекарям, и, быть может, мать бы осталась жива... Голос Эльвина вернул Беатрис в настоящее:
  - Бегство лишь усугубляет ситуацию: болезнь проявляется не сразу, и беженцы только разносят заразу по другим местам. Так случилось у нас в Инваносе. Мы не успели закрыть город, и болезнь захватила всю провинцию. Мне в некотором роде повезло - я всего лишь ослеп. После этого я начал свои изыскания. Но это долгая история.
  - Да, вам нужен отдых, а я задаю слишком много вопросов, простите. Я навещу вас завтра днем, и тогда вы все расскажете.
   Беатрис чуть было не зажала себе рот, но поздно - слова уже сорвались. Да что же это с ней такое?! Напрашиваться в гости к постороннему мужчине на глазах у жениха? Пусть даже она знает, что жених больше не жених, но пока помолвку не расторгли, она обязана вести себя достойно, Леар ничем не заслужил позора. Но Хранитель, бросив на девушку несколько недоуменный взгляд, все-таки пришел на помощь:
  - Прекрасная идея, Беатрис. Графу придется провести неделю в своих апартаментах, можно будет с ума сойти от скуки. Навестите его с утра, а я загляну позже, вечером. А сейчас прошу меня извинить, дела.
  ***
   Оставшись в одиночестве, Леар первым делом раздраженно стукнул кулаком по столу, сбрасывая гнев: Далара просила, и он поможет Эльвину, вернее, попытается помочь, Совет проголосует против, Эльвин вернется домой ни с чем. А над Леаром опять будут смеяться за спиной. Надоело! Он больше не стает выставлять себя на посмешище. Они хотят войны? Они ее получат. И Саломэ придется решать, на чьей она стороне. Если ей так дорога их дружба - пусть постарается сохранить ее!
   Гнев заполнял его разум холодной полноводной рекой, против обыкновения только прочищая мысли. Никогда раньше ему не думалось так ясно и четко, он знал, что нужно делать, просчитал ответные ходы, и сбросив надоевшую маску вежливого безразличия, которую носил даже наедине с самим собой, торжествующе улыбнулся. Раньше он просил, и получал отказ за отказом. Теперь же он будет требовать, и брать силой то, что и так его по праву. И она не сможет его остановить.
  XXXVII
   Существование Мэлина превратилось в сплошную, непрерывную боль. Сначала он кричал, потом замолчал, крик не облегчал страданий, но забирал последние силы. Так должен чувствовать себя человек, с которого живьем содрали кожу. Но его муки не продлятся дольше нескольких часов, а Мэлин жил в этом кошмаре уже... он не знал, сколько прошло времени с того мига, когда горло его брата пронзил кинжал.
   Мэлин хотел перестать быть, но боль, захватившая сознание не давала ему умереть, не позволяла собраться с мыслями, убить себя. Он пытался отгородиться от нее, окружить разорванную надвое душу защитным коконом, закрыться, спрятаться... Юноша не осознавал, что делает, но все глубже и глубже уходил в себя, прячась в ту крошечную часть сознания, которая принадлежала только ему, то немногое, что узы близнецов оставляли каждому из братьев в самой глубине их естества. Этого жалкого осколка было недостаточно, чтобы жить, но хватило, чтобы не умереть. Но боль, загнавшая душу Мэлина в хрупкую скорлупку, оставалась рядом, он чувствовал ее каждым нервом, каждым членом. Он словно держал осаду в обреченной крепости, в чьи ворота уже колотил таран. Еще немного - и последняя преграда падет, и боль сожрет его, вывернет наизнанку, превратит в скулящего зверя. Мэлин обреченно ждал.
   Защитные амулеты жрецов только приближали этот миг, высасывая силы. Дознаватели задавали вопросы - Мэлин отвечал, ко рту подносили еду - послушно глотал, поили из фляги - пил, приказывали спать - закрывал глаза. Внешний мир, размытый и невнятный, перестал существовать для него, утратил смысл. Большую часть времени он даже не помнил, что есть что-то помимо боли. Он не боялся костра - огонь не причинил бы ему большей муки, напротив, стал бы избавлением. Когда на краткий миг к нему возвращалось сознание - юноша жаждал казни, готов был умолять о смерти, но он пробуждался все реже и реже, и уходил обратно в себя раньше, чем успевал что-либо сказать.
  ***
   Магистр Ир пребывал в отвратительном расположении духа, в чем успели убедиться все послушники, имевшие несчастье столкнуться с ним этим утром. Потратить столько сил, сцепиться с жрецами, убедить совет магистров, что дело того стоит, и все ради чего? Ради полутрупа, стремительно ускользающего в небытие! Одного взгляда на мальчишку было достаточно, чтобы понять, что он за гранью. Отцы-дознаватели могли с тем же успехом сжечь на костре соломенное чучело, только бы лучше горело! Они потратили драгоценное время на пустые расспросы, и теперь Ир сомневался, что вся доступная ему магия сможет пробудить в Мэлине желание жить. А без этого невозможно исцелить душу. Лекари, исцеляющие тело, давно заметили, что желание больного жить - половина лечения. А душа - материя куда как более тонкая, ее эликсирами и мазями не залечишь...
   Магистр в раздражении прошелся по комнате: знать бы, какой затейник придумал эти узы близнецов! От них за три версты несет эльфийской магией, только какой-то порченной, с гнильцой. А разбираться в эльфийских чарах для мага Дейкар - все равно что простому смертному голыми руками уголья из костра таскать. Разговаривать с Мэлином было бесполезно: на прямые вопросы он отвечал, но не более того. Быстрый опрос показал, что мальчишка понятия не имеет о природе своей магии, и не знает даже, как ее использовать. Похоже, заводилой был старший брат, но придется работать с тем, что есть. Ир заранее сморщился, словно ему предложили хлебнуть уксуса, и приготовился к бессонной ночи.
   Защитная оболочка, защищавшая Мэлина пошла трещинами, и в трещины хлынула боль. Он стягивал прорехи, но не успевал: пока латал одну, появлялись две новых. Стена вокруг него истончалась, таяла, и, наконец, обрушилась горстью праха. Юноша видел себя со стороны - он стоял на обломке скалы, гладком куске черного гранита с неровным сколом, плывущем в океане огненной лавы. Лава медленно поднималась вверх, лизала его ноги, и каждое прикосновение отзывалось невыносимой болью. Воняло серой и тухлыми яйцами, жгучий пар забивал легкие, выкашливая ошметки крови и слизи, он боролся за каждый вздох.
   Ир стиснул зубы и промокнул рукавом робы выступивший на лбу пот: разрушив защиту Мэлина, он подставился под удар: всего лишь слабый отголосок боли, овладевшей мальчишкой, вырвал у Ира глухой стон. Маг заставил себя забыть о боли и положил ладонь на горячий лоб юноши. Теперь он был там, в пылающем кошмаре, невыносимом даже для магистра огненного ордена. Ир брезгливо посмотрел на скорчившегося в агонии Мэлина:
  - Что, нравится? Впервые вижу человека, так наслаждающегося болью. Тебе не здесь надо быть, а в борделе. За золотую монету девицы будут тебя пороть всю ночь напролет.
   Мэлин не понимал, кто этот раздраженный человек в красной робе, что он делает здесь, но чувствовал исходящее от незнакомца презрение, слышал злую насмешку в его словах и, несмотря на боль, в нем проснулось возмущение:
  - Убирайся, - он думал, что кричит, но на самом деле шептал едва слышно.
   Но чужак только ухмыльнулся:
  - Хочешь красиво страдать в одиночестве? Без зрителей? Нет, я посижу здесь, полюбуюсь. Тебе нравится испытывать боль, а мне смотреть, как ты это делаешь.
  - Я не хочу! Мне не нравится!
  - Не верю. Ты же сам загнал себя сюда.
  - Нет! Нет! Это Ллин, - юноша плакал, и слезы дымились на его щеках, - он оставил меня одного! Я не могу один!
  - Как у тебя все просто: во всем виноват покойник, легко и удобно - он ведь не вернется, чтобы возразить. Но я не дам тебе отсидеться за чужой спиной, щенок.
  - Так это ты?! - Проревел Мэлин, - это ты все разрушил! - Он рванулся к ухмыляющемуся незнакомцу, но оступился на гладком камне и соскользнул вниз, в последний миг успев зацепиться за небольшой выступ, и по пояс оказался в раскаленной лаве.
  - Я, я, - подтвердил Ир, наклонившись над мальчишкой, - ну же, разжимай руки. И все закончится. Куда быстрее, чем дрожать от страха в той дыре, куда ты забился. Ты ведь не можешь один, не так ли? Или тебе помочь? - Маг протянул руку к побелевшим от напряжения пальцам Мэлина. - Только вот в чем? - Задумчиво произнес он, - Вверх или вниз? Вверх - и ты жив, вниз - и ты мертв. Все просто. Только реши, чего ты хочешь. Твое время истекает, мальчик. Слышишь, как падают капли в клепсидре? Кап, кап, кап...
  - Я... я не знаю, как! Я никогда не был один! Меня нет на самом деле!
  - Тогда разожми руки. Тебе ведь незачем жить.
   "Незачем, незачем, незачем" - эхом отозвалось в голове Мэлина. Он никогда раньше не задумывался, для чего живет. Мэлин существовал, чтобы быть частью единого целого. Но что делает это целое... да какая разница? Значение имел только брат, вернее, слитое воедино создание "я-мы", которым они являлись, их желания, их воля. Ллина больше нет, но есть Мэлин. И есть Тэйрин, отвергшая их. И есть ее жених, убивший Ллина, разорвавший связь, причинивший Мэлину эту боль. Он улыбнулся, забыв про лаву, и улыбка перешла в торжествующий смех:
  - Есть, теперь я знаю. Я знаю, зачем! - И он протянул руку терпеливо ожидающему незнакомцу, - Ты ведь поможешь мне?
  - Помогу, - кивнул тот, - вытягивая Мэлина наверх. - Помогу. У нас будет много времени. Целая вечность.
  ***
   Измученный Мэлин спал на кушетке в кабинете Ира. Юноша погрузился в спокойный сон выздоравливающего, не имевший ничего общего с полуобморочным забытьем, в котором он пребывал все время со смерти брата. Магистр сидел в кресле и пил горячее вино, пытаясь унять дрожь в руках: три минуты, всего три минуты, а словно целая вечность прошла. Больше он бы и не выдержал - и так еще несколько недель он не сможет даже свечу зажечь. Ир усмехнулся: придется великому магу воспользоваться кресалом, как простому смертному. И все-таки он вытащил мальчишку!
   Месть - не самый приятный смысл жизни, но лучше, чем никакого. У парня появилась цель, и он будет цепляться за жизнь. А Ир будет рядом, терпеливый, понимающий, готовый помочь. Мальчика придется собирать по кусочкам: одного желания мало, нужно еще и умение. Ему нужно будет создать самого себя, многие люди занимаются этим всю жизнь, и безрезультатно, причем без всяких магических уз. Но Мэлин справится, теперь Ир не сомневался. Он удовлетворенно откинулся в кресле и вытянул уставшие ноги: скоро в ордене Дейкар снова будет восемь магистров, а почтенные коллеги искусают локти от зависти. Скоро магистр Ир станет независимым магом.
  XXXVIII
   Эдвар Нарвэ, герцог Астрина, чувствовал себя куском железа между молотом и наковальней. Вассальная клятва и долг перед империей требовали немедленно погасить мятеж, усмирить бунтующую чернь. Он словно воочию видел приказы из Сурема, что посыплются на его голову, как только в столице узнают о бунте. На месте наместницы и Высокого Совета он повел бы себя точно так же, да вот беда: это для столичных чиновников жители Астрина были обезумевшей чернью, забывшей свое место, а для него эти люди оставались верными подданными, исправно платившими подати и честно служившими его роду уже много столетий. И видят боги, у них была причина для недовольства!
   У монеты две стороны: какой долг предпочесть: лорда или вассала? Как и в Квэ-Эро, у герцога Астрина не было большой дружины, только флот и дворцовая гвардия, несколько сотен. Морские правители предпочитали тратить деньги на корабли, предоставляя городам на своих землях содержать стражу за свой счет. Теперь этот обычай обернулся против него: герцог не сможет подавить мятеж своими силами даже если захочет. Значит, наместница пришлет армию, народ возмутится еще больше, солдат надо будет кормить и расселить на постой - бунты за один день не усмиряют. Но главная беда была даже не в этом: он не хотел подавлять этот мятеж!
   Эльфы сожгли деревню на его земле, погибли сотни людей, страшно, сгорели заживо: женщины, старики, дети. Неудивительно, что по всей провинции прокатилась волна эльфийских погромов. Эльфы требовали защиты, и он должен был им эту защиту дать: в конце концов, семьи эльфийских купцов не виноваты в том, что их соплеменники в Заповедном Лесу сошли с ума. А ничем, кроме безумия, он не мог объяснить их действия: не верить же, в самом деле, что наместница позволила эльфам сжигать детей! Он не мог приставить охранника к каждому эльфу, живущему в Астрине. А недовольство возрастало: в тех местах, где местные власти пытались защитить эльфов, разъяренная толпа раскидывала стражников и тащила несчастных на расправу. Гонец из Филеста именем короля потребовал от герцога прекратить беспредел. Герцог с трудом подобрал вежливые слова для ответа, и отправил гонца обратно в Филест, дав охрану.
   Возле дворца каждый день собиралась толпа: люди требовали справедливости. Под справедливостью они понимали отмену всех привилегий для эльфов, суд над убийцами, и "пусть эти бессмертные отправляются обратно в свой лес, если не хотят и дальше таковыми оставаться". Герцог обещал разобраться, пока что его слов хватало, чтобы люди, недовольно бурча, расходились по домам, но назавтра они приходили снова. Он понимал, что не сможет долго кормить толпу пустыми обещаниями. А сегодня еще пришло письмо от Корвина: молодой герцог Квэ-Эро удивлялся, почему его земли заполонили эльфийские беженцы из Астрина, и предупреждал, что его подданные и своих-то эльфов с трудом терпят (а как еще относиться к соседу, который не платит подати?), а уж с пришлыми и подавно не нанимались в кости играть.
   Второе письмо пришло вскоре после первого, скрепленное печатью главы берегового братства: Корвин пересказал историю Дэрека и ответ наместницы. Следователь из столицы прибыл несколько дней назад, и по его действиям герцог понял, что успеет состариться раньше, чем расследование подойдет к концу. Корвин предлагал морским лордам объединиться и отправить экспедицию своими силами, под защитой военных кораблей. Эльфы не будут указывать людям, куда им плавать. Новые земли по праву принадлежат империи, и если наместница готова уступить их без боя, он, Корвин, так просто не отступит.
   Эдвар отложил письмо: он понимал чувства своего молодого соседа - дело не в землях, а в праве на свободу. Морские лорды испокон веку сами решали, куда направлять свои корабли, наместницы, за редкими исключениями, не вмешивались, их интересовал результат. Пока купцы могли без опаски снаряжать караваны, а воинственные соседи держались подальше от берегов империи, правители прибрежных провинций могли поступать по своему разумению. И вот теперь эльфы посягнули на это освященное веками право, а наместница готова и здесь уступить бессмертным. Видят боги, прав у эльфов и так более, чем достаточно. Кто бы им напомнил про обязанности!
   Он вздохнул: Корвин все равно поступит по-своему, чем бы потом не пришлось заплатить. Он не станет учиться на чужих ошибках... Ну что же, три корабля он для этой затеи сможет выделить несмотря на мятеж. Быть может, в столице настолько будут заняты бунтом, что не заметят их вылазки. А беженцы... герцог зло улыбнулся: он не видел причин, по которым его сосед должен был защищать чужих эльфов. У них, в конце концов, есть свой король, которому они подати платят. Вот пусть и забирает своих подданных в густые эльфийские леса. Все равно на землях империи, если так пойдет и дальше, им вскоре места не будет.
   В сложившейся ситуации судьба эльфов меньше всего волновала герцога Астрина, он куда больше беспокоился о своих людях: сколько еще он сможет поддерживать видимость порядка, и как скоро его посчитают эльфийским прихвостнем, и перестанут слушать? Когда это случится, ему придется обратиться за помощью в Сурем. Торопливый стук в дверь подтвердил худшие опасения:
  - Началось, мой лорд, началось! - В кабинет ворвался городской стражник в помятой кирасе. - Они взяли штурмом эльфийский квартал, проломили стену. Тараном из алмазной ели, из самого леса притащили. Стража отступила, боятся, что разбой перекинется на остальные части города.
  - Грабят? - Устало поинтересовался герцог.
  - Нет, жгут.
  - Отправьте туда пожарные команды, огонь не должен выйти за пределы квартала.
  - Ваше сиятельство, они их жгут, в домах.
  - Я знаю, - сухо ответил герцог и отпустил стражника.
   Что он мог сделать? Городская стража предпочла убраться куда подальше, они эльфов охранять не нанимались, а отправить туда свою гвардию - подставить под удар единственную реальную военную силу в провинции. Что он будет делать, если завтра бунтовщики повернут на дворец?
   Из городских кварталов несло гарью, служанки торопливо закрывали окна, конюхи успокаивали лошадей. У него нет другого выхода... без войска чернь не успокоить, теперь, когда они попробовали крови. Проклятье! Ах, как же соблазнительно закрыть ворота поплотнее и подождать, пока все закончится - со смертью последнего эльфа! Но герцог понимал, что вот тогда и начнутся настоящие неприятности.
  ***
   Салин стоял на поседевшей от пепла брусчатке и смотрел в огонь: в городах эльфы стоили дома из дерева, украшая затейливой резьбой, чтобы выделиться из добротных каменных домов прочих горожан. Сейчас этот обычай пришелся как нельзя кстати. Он чувствовал на своем лице жар, жадно вдыхал частички гари, слушал, как треск горящего дерева прорезают жуткие крики. Он не испытывал радости, только удовлетворенную усталость после хорошо исполненной работы. Одним поганым гнездом меньше, но сколько еще осталось! Сколько пожаров впереди, пока он доберется до их проклятого леса, пока сам белокаменный Филест, запретный для смертных, не рухнет в карающем пламени. До тех пор ему не будет покоя.
   Кто-то тронул его за плечо:
  - Салин, в сторону отойдь, рухнет оно сейчас, вон, как трещит. Придавит неровен час, что мы тогда делать будем?
   Его люди: совсем молодые парни и усатые мужики, крестьяне и горожане, купцы и моряки - все они пошли за простым деревенским мальчишкой, молокососом, которому на общем сходе и слова-то еще не давали. Огонь, сжегший родную деревню Салина, словно поселился внутри юноши. Пламя смотрело из его глаз, его слова зажигали, его волосы припорошил сизый пепел. Никому в голову не приходило оспорить право Салина вести людей вперед.
   Сперва он собрал ближайших соседей, потом подтянулись дальние, к ним присоединялись вернувшиеся из плаванья моряки, ненавидящие эльфов купцы присылали своих подмастерьев, даже некоторые жрецы приходили благословить его поход, да так и оставались с восставшими. Он заражал людей своим гневом, своим горем, его месть становилась их местью, его цель - их целью. Салин послушно шагнул назад - он должен беречь себя, до тех пор, пока не исполнит зарок. А потом... будь что будет.
   К нему подошли несколько мужиков, волоча за собой извивающийся клубок, и швырнули этот клубок к его ногам:
  - Вот, гляди, эльфенка откопали. Думал, спрятался, гаденыш. А дом-то уже догорел почти. Куда его? Может, попросту... - парень кивнул на нож.
  - Нет. Никто из них не отделается попросту. Ни старый, ни малый. Они нас не жалели.
   Эльфийский мальчишка вывернулся так, что сумел поднять голову и прокричать:
  - Ты хуже зверя! Вы все хуже зверей! Что мы вам сделали? Что они вам сделали! - Мальчик плакал от злого бессилия и страха, по его щекам текли слезы, оставляя грязные разводы. Салин смотрел на него, нахмурившись: парень выглядел лет на шестнадцать, не старше его самого. Семья Салина погибла в огне, зажженном сородичами этого мальчишки, но разве теперь они не квиты? Разве не погибли родные этого мальчика той же смертью, что и семья Салина? Разве они оба не сироты?
   Но он быстро овладел собой, отогнав сомнения: нет, между ними нет ничего общего. Он берет кровь за кровь, эльфы же взяли кровь за дерево. Он не обманется видимостью: если Салин смог отомстить, то и этот сможет. Если останется жив. И эльфы снова будут убивать людей. Этому не бывать. Он обернулся к притащившим мальчишку мужчинам:
  - Облейте его маслом и подожгите. Для них у нас есть только огонь.
   Когда затихли последние крики, он поднялся на ступеньки, ведущие к фонтану посреди площади и обратился к своему воинству:
  - Сегодня мы победили. Но это только начало. Если мы остановимся сейчас - они быстро залижут раны и будут мстить. И никто не защитит нас, как не защитил мою деревню. Где был герцог, когда эльфы жгли нас? Где была наместница? Они предали нас, продали бессмертным! Мы верно служили, воевали, когда надо, растили хлеб, платили подати, и никто не пришел нам на помощь в час нужды. - Толпа взревела, поддерживая его речь, - Они говорят, что наместница позволила им жечь наши дома и убивать нас! Они говорят, что в этом справедливость!
   Кто-то выкрикнул:
  - Так то наместница, а герцог-то причем?
  - А герцог пусть решает, с кем он! С нами, или с ней! Мы окружим дворец, и на этот раз не уйдем, пока не услышим ответ!
  - Верно! Правильно! Пусть решает! Нечего эльфов защищать! Зря мы, что ли, подати платим? - Кричали люди.
   Толпа двинулась ко дворцу.
  XXXIX
   Министр Чанг был слишком взбешен, чтобы заботиться об этикете: он с силой толкнул дверь в кабинет наместницы, наградив дежурного стражника таким взглядом, что бедняга шарахнулся. Саломэ сидела за столом, разложив перед собой документы, но вместо того, чтобы изучать доклады, внимательно рассматривала свой веер, пытаясь понять, что же ей не нравится в новом рисунке. Похоже, художник переборщил с красным цветом - вечером, при свечах, он будет казаться черным. Нужно заказать ему такой же, только светлее - решила наместница, и в этот момент ее раздумья прервал звенящий от гнева голос Чанга:
  - Вы понимаете, что вы сделали?! - Министр почти кричал.
  - Что происходит? - растеряно спросила наместница, отодвигаясь от нависшего над столом министра. Саломэ показалось, что разъяренный мужчина сейчас ударит ее, но Чанг заставил себя успокоиться, и отступив на шаг, уже спокойнее ответил:
  - Ваша любовь к эльфам довела до бунта. - Он бросил на стол стопку бумаг. - В Астрине мятеж. Чернь убивает эльфов, купцы потирают руки, а герцог просит помощи.
   Саломэ в ужасе прижалась к спинке кресла:
  - Но...
  - Я не поверил сразу, что вы способны на подобную глупость! Нет, это хуже, чем глупость... это преступная глупость! Вы позволили эльфам судить порубщиков за пределами леса, - Чанг обвиняющее вскинул руку.
  - Но это их лес, а по законам империи порубщики остаются безнаказанными! Они ведь должны защищаться.
  - О, да! Должны. Пользуясь вашим любезным разрешением, исключительно в рамках самозащиты, эльфы сожгли деревню, в которой, по их мнению, укрывался порубщик. - Министр сделал паузу, но прежде, чем наместница смогла вставить хоть слово, продолжил, - Вместе с жителями.
   Саломэ сочувственно посмотрела на Чанга: ему и впрямь пора на отдых, как ей уже давно намекали доброжелатели - эльфы, сжигающие людей! Такое разве что в кошмарном сне привидится! Саломэ подняла верхнюю бумагу в стопке, пытаясь понять, как объяснить министру, что он, мягко говоря, заблуждается, при этом не обидев, но письмо герцога Астрина подтверждало слова Чанга. Она дочитала лист бумаги до конца, отложила в сторону и беспомощно посмотрела на министра государственного спокойствия:
  - Это какое-то страшное недоразумение. Нужно разобраться, успокоить народ. И немедленно прекратить убийства! Герцог не должен был допускать до такого!
  - Герцог едва уцелел. Морские лорды не держат большие дружины. Когда толпа окружила дворец, герцогу заверил чернь, что полностью их поддерживает, и попросит наместницу восстановить справедливость. Что он и сделал. Для восстановления справедливости я отправил в Астрин пять тысяч солдат. Надеюсь, этого хватит на первое время.
  - Что вы собираетесь делать?
  - Нет, это я должен задать этот вопрос, ваше величество. Что вы собираетесь делать? Восстановление справедливости в данном случае подразумевает войну с Филестом, если только король Ирэдил не накажет виновных и не выплатит виру. В чем я сомневаюсь.
  - Мы не можем воевать с эльфами! Король Элиан никогда бы не пошел против своих сородичей! Наши народы всегда жили в мире!
  - Вы плохо знаете историю, ваше величество. Не всегда. И в этом основная проблема. Я полностью с вами согласен, мы не можем воевать с Филестом. Но не потому, что король Элиан не одобрил бы, а потому, что проиграем.
   Саломэ судорожно перебирала бумаги, строчки из письма герцога огненными буквами стояли перед глазами: пожары, убийства, кровь. И все из-за ее нерешительности, из-за ее мягкотелой глупости! Она подняла голову:
  - Что я должна делать, говорите. - Позже она попытается понять, что случилось, найдет в себе силы жить в мире, где эльфы жгут детей, заставит короля ответить на ее вопросы, или же... уйти навсегда. А сейчас она должна исполнить долг наместницы.
   Чанг медленно кивнул: взгляд Саломэ говорил яснее слов - ему уже приходилось раньше встречать такие взгляды. Так смотрят люди, чей мир в одночасье рассыпался прахом, люди, потерявшие все. Злость ушла, уступив место сочувствию: бедная глупая девочка, а ведь все только начинается. Ей придется отправлять бунтовщиков на виселицы и в изгнание, приковывать к веслам и заживо гноить в шахтах, зная, что они расплачиваются за ее ошибку. Жертвовать сотнями, чтобы спасти тысячи. И больше не будет блаженной уверенности, что король вернется и все исправит. Кровь с рук не смывается, уж это господин Чанг знал без сомнений.
   Часть ноши он возьмет на себя, но только часть - наместница молода и будет править империей еще долгие годы. Саломэ должна отвечать за свои поступки. Все министры смертны, в том числе и министр государственного спокойствия. Ее величество хотела учиться? Ну что ж, пусть учится в бою. Он подвинул кресло к столу наместницы и собрал разбросанные листы в аккуратную стопку:
  - Эльфийский посол требует аудиенции. Не просит, заметьте. Обещайте, что усмирите восставших, накажете виновных, запросит луну с неба - пообещайте луну. Дальше сообщите, что в сложившихся обстоятельствах вы считаете своим долгом возложить на имперские войска охрану Заповедного Леса, как самое малое, что вы можете сделать во искупление пролившейся крови.
   Саломэ молча слушала, с ее и без того бледного лица исчезли последние краски, словно кто-то выпил из молодой женщины всю кровь, оставив пустую оболочку. Побледнели даже губы, сжатые в тонкую линию. Чанг продолжал:
  - Молчите про сожженную деревню. Вам об этом ничего неизвестно.
  - Они по-прежнему будут в праве судить порубщиков?
  - Вы не можете забрать назад свои слова, ваше величество. Придется поставить охрану, чтобы порубок не было. И не только в Астрине, но во всех провинциях, соседствующих с Филестом, включая Суэрсен.
  - Лордам это не понравится, - заметила Саломэ.
   Чанг хмыкнул:
  - Вы очень мягко выражаетесь. Но им придется потерпеть. А вам смягчить пилюлю для каждого в отдельности. Не говоря уже о том, что охранять лес придется на средства из государственной казны. Далее: войско скоро будет в Астрине. Открытый мятеж подавят быстро, но это ничего не изменит - эльфов по-прежнему будут бить. К каждому стражника не приставишь. Наша главная задача - ограничить бунт Астрином. Когда там не останется эльфов, не будет и проблемы.
  - Королю Ирэдилу не понравится такое решение.
  - Проглотит. Открытой войны они не хотят, иначе бы уже выступили. Но если погромы прокатятся по всей империи - ему придется что-либо предпринять.
   Саломэ негромко спросила:
  - Как вы собираетесь подавлять мятеж?
   Чанг пожал плечами:
  - Как обычно, ваше величество. Кровью и обещаниями.
  ***
   Министр вышел, и Саломэ, наконец-то, смогла заплакать. Она оплакивала свою веру, свою затаенную надежду. Она встала, достала свечу из канделябра, подожгла фитиль угольком из камина и, подождав, пока маленький огонек разгорится, поднесла к нему запястье, повернув внутренней стороной, где самая нежная кожа. Язычок пламени радостно лизнул запястье, Саломэ сдержала первый порыв немедленно убрать руку, и, сжав зубы, терпела боль, пока не выронила свечу. Ожог горел, слезы текли по щекам: как же им было больно, боги всемогущие, как же им было больно!
   Только нелюди могли сотворить такое с живыми людьми. И король такой же, как его сородичи. Что он сделает, когда вернется? Развяжет войну? Уставит страну виселицами? Будет пожирать детей? Она ничему не удивится. В том новом, беспощадном мире, что открыл ей сегодня министр Чанг, возможно все. Нет места только одному - надежде.
   Теплые руки легли ей на плечи, сильная ладонь осторожно поднесла обожженное запястье к губам, и знакомый с детства родной голос ласково прошептал:
  - Не надо плакать. Я вернусь. Ничего не бойся.
   Саломэ не могла унять слезы, они текли и текли по щекам, промокший воротник платья мерзко лип к коже:
  - Ты такой же, как и они! Я не хочу! Не хочу, чтобы ты возвращался! Больше не хочу!
   Король грустно усмехнулся:
  - Глупая моя девочка, маленькая моя девочка... ты смотришь, но не видишь. Я оставил своих сородичей ради людей. Я жил среди смертных, взял в жены смертную, я строил города и защищал границы, сражался с варварами и засевал поля.
  - Тогда почему ты бросил свои поля и города?!
   Он отпустил ее ладонь и шагнул назад, склонив голову:
  - Я слишком устал, Саломэ. Трудно быть человеком. Все эти годы я искал силы, чтобы вернуться. Искал и не находил. Твоя любовь вернула мне силы, подарила надежду. Если ты перестанешь ждать - я не смогу придти. Никогда.
   У Саломэ дрожали губы: он рядом, он обещает вернуться, ее кожа все еще хранит тепло его ладоней. Как она могла подумать, что ее король похож на тех, кто сжигал беззащитных людей? Как она могла усомниться в нем, забыть, что он оставил Зачарованный Лес, брата, друзей, чтобы жить среди людей. Дать смертным уверенность в завтрашнем дне, мир и процветание, создать империю. Она предала своего короля, но он бесконечно добр, и прощает свою недостойную жену.
   Девушка шагнула к нему навстречу, протягивая руки, их ладони встретились, пальцы переплелись. Король притянул ее к себе, его губы нашли ее, прикоснулись осторожно, словно пробуя на вкус. Первый поцелуй, осторожный, мягкий, обещающий. У Саломэ закружилась голова, но она никак не могла оторваться, сердце билось, словно стремясь вырваться наружу, отдать себя в его ладони, навсегда. Когда она открыла глаза - короля уже не было, и только на губах остался сладкий вкус меда.
  ***
   Корвин подал Тэйрин руку и помог спуститься по трапу. Он с гордостью показал на корабль:
  - Ну как? Понравилась тебе "Сильвана"?
   Тэйрин согласно кивнула, не скрывая восхищения:
  - А я думала, что "Злата" - самый прекрасный корабль на свете.
   Корвин ухмыльнулся:
  - Это потому, что ты других не видела. "Сильвана" больше, и двигается легче, она бока ветру подставляет так, словно у нее весла есть.
   Он пустился в подробные объяснения, чем именно "Сильвана" отличается от "Златы", но Тэйрин уже не слушала. Она отошла на несколько шагов назад и любовалась кораблем. "Сильвана" только что вернулась из Кавдна, иначе Корвин давно бы уже показал невесте свою красу и гордость - каравеллу, возглавлявшую его флот. Полуденное солнце покрыло мелкую рябь на воду тонким слоем сусального золота, казалось, что корабль медленно покачивается в огромной золотой купели. Свернутые паруса обнажили тонкие силуэты мачт, ветерок играл с флагами, как котенок с кусочками ткани: налетит, зацепит за край, отпустит, снова потянет на себя. Тэйрин мечтательно улыбалась: как хорошо было бы выйти на этой красавице в море. Корвин наверняка разрешит, если попросить. Голос жениха вернул ее в реальность:
  - Да ты совсем не слушаешь, Тэйрин.
  - Прости, я загляделась. Она прекрасна, я даже немножко ревную, - рассмеялась девушка.
  - Зря. Тебя я никогда не отдам другому мужчине, а у "Сильваны" есть капитан. Я не могу держать ее в порту без дела, пришлось отдать в надежные руки.
   Тэйрин уловила едва заметный оттенок горечи в его голосе. Увы, герцог не может быть простым капитаном, его место на своей земле. Корвин всегда это знал, но каждый раз вернувшись из плаванья надеялся, что сможет снова уйти в море. И уходил... но тогда он еще не был герцогом. Подошел капитан "Сильваны", высокий темноволосый мужчина, на взгляд Тэйрин слишком молодой, чтобы командовать таким кораблем. Но если Корвин ему доверяет, значит, он того стоит.
   Мужчины отошли в сторону и заговорили о чем-то своем, до Тэйрин долетали только отдельные слова: "... не меньше семи... охрана... питьевая вода..." Девушка поняла, что беседа затянется надолго, и решила пройтись по набережной, когда перед ней склонился слуга:
  - Письмо от леди Риэсты, госпожа. Сегодня утром прилетел голубь, а печать красная.
   Тэйрин с трудом уняла дрожь в руках, прежде чем решилась взять протянутое письмо: красная печать означала беду. Неужели Вильен... лекарь не скрывал, что спасти графа может только чудо, но Тэйрин не ждала, что это случится так скоро. Она решительно разломила кровавый сургуч. Пробежав глазами по строчкам, девушка бессильно опустилась прямо на деревянный настил. Нет, не Вильен. Брату стало лучше, он пришел в себя, узнает жену и мачеху, кивает, но пока что не говорит, слишком слаб. Не Вильен... Отец.
   Проклятые близнецы! Ллин мертв, Мэлин скоро последует за братом, а они продолжают убивать тех, кто ей дорог. Ее отец вынужден прятаться, оставить больного сына... А если его найдут? Тэйрин в ужасе вздрогнула. Только не это! Но куда же он отправился? Риэста не знала, или не стала писать, письмо могли перехватить. Только бы он продержался, пока она что-нибудь придумает. Она должна придумать! Корвин отпустил капитана и подошел к жене:
  - До чего же Алекс упрям! Право же, я бы давно прогнал его взашей, да он всегда оказывается прав... - Корвин оборвал себя на полуслове, увидев лицо невесты, - что случилось?
   Выслушав Тэйрин, он покачал головой:
  - Мы ничего не можем сделать, Тэйрин.
  - Но почему? Почему ты не можешь обратиться к наместнице? Ведь речь идет о моем отце!
   Корвин замялся:
  - Я не хотел тебе говорить, но, понимаешь, я сейчас не в лучших отношениях с наместницей. Можно даже сказать, в худших. - Он пересказал Тэйрин что случилось со второй экспедицией. Рассказ получился долгий, но Тэйрин слушала, не перебивая. - Это дело чести. Я не мог отступить. А теперь ее величество только обрадуется, если со мной произойдет несчастный случай. Хорошо еще, кузен предупредил, - мрачно закончил Корвин. - Утешает только, что эльфам сейчас не до меня.
  - Но я должна помочь отцу!
  - Ты даже не знаешь, где он, - резонно возразил Корвин, - если он доберется до нас, я смогу переправить его за границу. Но для этого не обязательно ехать через всю империю. Думаю, что твой отец давно уже у варваров.
   Домой возвращались молча, даже беспокойство об отце не смогло заглушить в Тэйрин обиду на Корвина: почему он ничего ей не сказал? Считает будущую жену маленькой девочкой, которую нужно защищать от всего неприятного? Так она навсегда останется игрушкой, изящной статуэткой, украшающей каминную полку. Женщина имеет право знать, что происходит, пусть даже решать будет мужчина. Обед так же прошел в холодном молчании, и Корвин не выдержал первым. Он подошел к девушке, обнял ее за плечи и привлек к себе:
  - Не обижайся, Тэйрин. Я не подумал. Хотел оградить тебя от этой грязи. Но ничего не вышло, все зашло слишком далеко.
   Тэйрин накрыла его ладонь своей:
  - А если бы вышло? Что в этом хорошего? Я хочу помогать тебе, быть с тобой. Всегда и во всем. Мне не власть нужна, я просто должна быть рядом.
   Корвин вздохнул:
  - Хорошо. - Он опустился в кресло и посадил девушку себе на колени. - Я уговорил соседей отправить еще одну экспедицию к новым землям. На этот раз под хорошей охраной. Наместница ведь не запретила, просто не дала денег. Сейчас самый подходящий момент - эльфам не до нас. У соседей бунт, и боюсь, что он и на нас перекинется. - Но Тэйрин не заметила в его голосе страха, скорее, наоборот, скрытое удовлетворение.
  - И что ты тогда будешь делать?
  - Ничего. Ровным счетом ничего. Я же не могу к каждому эльфу стражника приставить, не так ли? Надеюсь, когда это все закончится, эльфов не останется ни в Квэ-Эро, ни в Астрине.
  - Но Корвин, у них же семьи!
  - И что? У моряков из второй экспедиции тоже были семьи. И в той деревне люди семьями жили.
  - В деревне? - Недоумевающее переспросила Тэйрин.
   Корвин помрачнел:
  - Эльфы сожгли в Астрине деревню. Вместе с жителями. Искали порубщиков. Теперь им платят той же монетой, не на что жаловаться. Хорошо, что мы не граничим с Филестом. Во все приграничные провинции вводят войска, охранять лес. А в Астрине, похоже, будет бойня. Герцог попросил помощи в столице.
   Тэйрин возмутилась:
  - Он должен был сам справиться! Это его люди и его земля! - Девушка с детства знала, что лорд отвечает за свои владения. Он в праве карать и миловать, собирать налоги и раздавать земли, но взамен обязан защищать своих вассалов. Ее отец всеми силами старался избавиться от имперского гарнизона, поставлено защищать границу от варваров, а герцог Астрина сам позвал наемников убивать своих крестьян!
  - У него не было выбора, Тэйрин. Теперь его никто не обвинит в попустительстве. - Он ухмыльнулся, - а я с радостью помогу злобным бунтовщикам избежать справедливого возмездия. Для того и существуют соседи, чтобы помогать друг другу. Эдвар хороший человек, Тэйри, не суди его строго. И своих людей он так просто на расправу не отдаст.
   Девушка вздохнула:
  - Я, наверное, очень глупая, да? Мне или все, или ничего.
  - Ты просто слишком честная. Но если займешься политикой, это скоро пройдет. Но я бы предпочел, чтобы ты осталась такой, как есть. Знаешь, стоит ступить на эту дорожку, как идешь по ней уже не оглядываясь. - Он говорил тихо и серьезно, как о наболевшем, - жертвуешь то одним, то другим, благо большинства и все прочее... а потом наступает момент, когда оборачиваешься, и понимаешь, что заплатил слишком дорого. Но уже поздно. Я не хочу попасть в эту ловушку, но уже сделал первые шаги. А ты сумеешь меня остановить.
  XL
   Посол Эрфин слишком давно не был в Филесте. Он успел забыть, как прекрасны в своем безмолвном совершенстве белоснежные стены каменного города, как стелятся под ноги мраморные плиты мостовых, как бесшумно падают вниз струи фонтанов, разбиваясь на мелкие капли. Да чего же смешны люди с их жалкими попытками воспроизвести вечный город, воссоздать то, что не в силах даже представить! Глупые, нелепые смертные... на этот раз они зашли слишком далеко.
   Совет Старейших и король уже ждали его, статуями застыв в высоких креслах. Словно они и не покидали зал совета с тех самых пор, как четыре сотни лет назад молодой эльф из дома Звезды отправился в Сурем. Он вышел на середину, покорно склонив голову.
  - Ты покинул город смертных без нашей воли. - В голосе короля не было гнева, но Эрфин знал, что виновен.
  - Я должен сказать.
  - Мы слушаем.
  - Я говорил с наместницей. Передал ей слово короля.
  - Она согласилась с нашими требованиями.
  - Да. Но я видел ее глаза, слышал ее голос. Она утратила веру. Саломэ Светлая стала опасна. На словах она готова на все, лишь бы искупить причиненный нам вред, на деле же потворствует черни. Она поставила солдат охранять наш лес со своей стороны, и право суда теперь ничего не стоит, ибо его нельзя осуществить.
  - Значение имеет безопасность леса, а не кто будет его охранять. Если хоть одно дерево пострадает, мы напомним ей об этом праве. Что еще привело тебя в Филест, Эрфин?
  - Разве этого недостаточно? - Эрфин посмел ответить вопросом на вопрос. - Я долго жил среди смертных, быть может, слишком долго, но я научился читать по их лицам, как в раскрытой книге. Наместница больше не верит нам. Войско вот уже две недели, как в Астрине, а виновные все еще не найдены. Чернь шумит, в провинции не осталось эльфов - те, кого не успели убить, бежали.
   Но в соседних землях также беспокойно. Герцог Квэ-Эро тайно поощряет своих подданных притеснять эльфов. Он заставил наших купцов платить городской налог. А тех, кто отказался, приказал выслать. В порту собирают в дальнее плаванье флотилию. Наместница позволила им плыть.
   Старейшие переглянулись, и один из них обратился к послу:
  - Ты можешь навестить свою семью, Эрфин. Мы призовем тебя завтра в это же время. Нам понятно твое беспокойство, ты правильно сделал, что прибыл в Филест.
   Эрфин вышел из зала, успокоившись: Старшие все-таки прислушались к его словам. Нельзя позволить смертным и дальше безнаказанно убивать. Если эта наместница не желает защитить эльфов, то на ее место всегда найдется другая.
   Король Ирэдил окинул взглядом своих советников. Всего пятеро, пятеро из девяти. Хватит ли у них сил исполнить задуманное, кому придется вернуться к Творцу раньше срока, заплатив непомерную цену? Сколько могучих деревьев этой ночью отдадут жизненные соки, высохнут и почернеют, рассыплются прахом? Но больше ждать нельзя, вера наместницы - истончившаяся нить, сегодня еще держит, завтра оборвется. И тогда будет уже слишком поздно.
  - Приведите Избранного. Этой ночью да свершится.
  ***
   Ему минуло двадцать шесть весен, единственному эльфу, рожденному в стенах Филеста за последние десять веков. Кровь трех Домов смешалась в его венах: яркая солнечная окрасила волосы в золотой цвет, серебряная звездная рассыпала искорки в светло-серых глазах, малая толика лунной, восставшей и изгнанной, оплаканной и утраченной, выбелила непокорную прядь, спадавшую на лоб. Драгоценное дитя. Великая жертва. Сердце короля кровоточило, когда он смотрел на правнука своей младшей любимой сестры. Солнечная дева, избрала путь Луны, осталась со своим супругом и погибла вместе с ним. Он убил их обоих.
   Каменный круг под открытым небом. Девять лучей магической звезды. Четыре луча пустуют вот уже сотни лет. Пять эльфов стоят на пяти лучах, образовав пятиконечную звезду. Шестой, обнаженный, укрытый тяжелой волной волос, в центре. Луна, словно не желая взирать на преступный обряд, торопливо скрылась за облако. Старейшие соединили руки.
   Холодное прозрачное пламя охватило неподвижную фигуру юноши, языки сомкнулись над его головой, образовав кокон. Ледяные иглы, выросшие из огненных стен, пронзили его тело, распяв беззащитную жертву в центре сверкающей паутины. Иглы проникали все глубже, расплавляя плоть, кровь сочилась из ран, оставаясь в пределах кокона. Он стоял по колено в собственной крови, потом по пояс. Иглы пронзили щеки, проткнули глаза. Юноша кричал, но прозрачная тюрьма не пропускала звук. Кровь скрыла его с головой, превратив кокон в драгоценный камень пульсирующего алого цвета.
   В лесу огненными свечками вспыхивали деревья, осыпаясь пеплом, в небе сверкали молнии, раскинув огненный шатер над коконом. Несчастный эльф пытался дышать, вместо воздуха втягивая в легкие соленую красную жидкость, не понимая, почему он все еще жив, откуда взялась вся эта кровь, больше, чем текло в его жилах, больше, чем ее есть во всем свете, и как остановить боль, разрывающую грудь.
   Старейшие пели на языке, непонятном даже королю, застывшему в отдалении, их голоса переплетались с громовыми раскатами. Магия крови, запретная для эльфов, страшное наследие времен войны магов с богами. Люди могли проливать свою кровь - она ничего не стоит. Но никогда раньше эльфийская кровь не касалась каменных плит Филеста. Даже лунных мятежников убивали вне священных стен. Они вынуждены нарушить запреты Творца, чтобы исполнить его волю, но Создатель простит своих любимых детей.
   Старейшие пели для жертвы, охваченной болью: "Открой нам свою душу, как открыл свои вены, выпусти ее, птицу бьющуюся о стальные прутья клетки, освободи, как освободил свою кровь, разорвав плетение вен. Откройся, смирись - в небытии забвенье, в забвении - свобода" Песня набирала силу, эльфы, застывшие в круге, слабели. Эндора, последняя эльфийка из первого поколения, мать-прородительница солнечного дома, со стоном опустилась на колени, уронив голову на грудь. Она знала, что уходит, но не разомкнула рук.
   Юноша сопротивлялся: он забыл, что сам вызвался для ритуала, забыл о великой цели, о чести и долге: для него существовала только песня и боль, боль означала, что он все еще жив. Но песня успокаивала, обещала избавление, покой, а он так устал... и в тот самый миг, когда Эндора закрыла глаза, взяв последнюю звенящую ноту, он сдался. И забвение белой краской закрасило его душу, оставив Старейшим чистый холст. Молодой эльф не успел даже осознать, что перестал быть.
   Он ждал тысячи лет, запуская тонкие щупальца, бессильно тыкался в плотную оболочку в поисках прорехи. Он знал, что совершенной защиты не существует, рано или поздно каждая плотина дает течь. Первый раз ему повезло двадцать семь лет назад, но та попытка закончилась неудачей, и поиск пришлось прекратить на время - слишком много он вложил сил в тот прорыв. И вот снова кто-то нарушил привычный ход мирозданья, прибегнул к запретному. Крошечная трещина, прореха в ткани смыкалась на глазах, он едва успел. Тонкое щупальце вплелось в чужую сети, незаметной, невидимой нитью. Никто не узнает, пока не станет слишком поздно.
   Старейшие разомкнули круг, бережно вынеся за пределы звезды тело Эндоры. Пылающий алый цвет, окрасивший кокон сменился теплым охряным, потом начал блекнуть. Оболочка растаяла. Обнаженный юноша лежал в центре магической звезды скрестив руки на груди. На губах застыла легкая улыбка, грудь равномерно вздымалась. Эльф спал. Король торопливо шагнул вперед, но ближайший Старейший остановил его:
  - Это просто сон. Глубокий здоровый сон.
  - Ритуал завершен? - хрипло спросил Ирэдил, не владея своим голосом.
  - Да. Все исполнено.
  - И он никогда не узнает?
  - Никогда. А сейчас позволь нам уйти. Мы должны проводить нашу сестру на пути Творца.
  - Пусть путь моей матери будет светел и легок, - произнес король положенные обычаем слова. Будь прокляты эти смертные! Как же дорого приходится платить за их своеволие! Он в последний раз оглянулся на мирно спящего юношу и торопливыми шагами покинул площадь. Нужно отправить стражей в лес, выяснить, сколько деревьев погибло этой ночью, и приказать Эрфину вернуться в Сурем.
  ***
   Магистр Арниум кричал на магистра Ира, отбросив принятую среди магов издевательскую вежливость:
  - Я предупреждал, что им нельзя верить! Я говорил, но вы не стали слушать! Вы же все знаете лучше, спаситель ордена, великий магистр!
   Ир сухо поджал губы - на него уже давно никто не смел повышать голос, но Арниум был в своем праве:
  - Если они нарушили договор, они заплатят.
  - Если?! Да вы что, ослепли? Кухонный послушник и тот прочел бы знаки!
  - Я не верю в пророчество Эратоса. Ордену ничего не угрожает, даже если эльфы и солгали.
  - Разумеется, все, во что вы не верите - не существует. Сейчас самое подходящее время уничтожить эту заразу с корнем! После ритуала их маги нам не помеха!
   Ир вздохнул:
  - Я понимаю ваше беспокойство, но мы не можем начать войну без доказательств. Позвольте вам напомнить, что цель ордена Дейкар - борьба с Аредом, а не с эльфами. И пока их действия не противоречат нашей цели - пусть делают, что хотят. И не пытайтесь собрать совет - вас не поддержат.
   Арниум резко выпрямился, расправил плечи. Облик бородатого старичка с бегающими по сторонам глазками слетел с него, словно брошенный в сторону плащ. Перед Иром стоял высокий молодой человек в кольчуге старинного плетения. На его плече сидел белоснежный беркут. Изменился и голос - старческое дребезжание сменил глубокий чистый баритон:
  - Я служил ордену Дейкар тысячи лет, Ир. Мой род всегда платил долги. Но теперь этот долг уплачен. Пока вы будете ждать "доказательств", я сделаю то, что должно.
  Я не собираюсь погибать из-за вашей глупости и трусости.
  - О, да. - В голосе Ира свозило нескрываемое презрение, - Лучше погибнуть из-за старинной забытой всеми распри, унеся в могилу силу, принадлежащую ордену.
  - Не пытайтесь меня остановить. - Последний из рода Беркутов угрожающе вскинул руку.
  - Даже и не подумаю. - Меньше всего Иру хотелось затевать драку с Арниумом, магистр вовсе не был уверен, что победит. - Хотите поиграть в героя - играйте. Жгите лес, убивайте всех эльфов, что встретите по дороге. И ваш род на вас и закончится. Ваша почтенная бабушка, мир ее праху, совершила те же самые ошибки.
  - Мать моего отца не была магистром Дейкар. Все, что я возьму из ордена, я отработал сполна. Не говоря уже о том, что уничтожив их, я спасу вас.
   Ир подошел к двери и широко распахнул ее:
  - Вольному воля, Арниум. А на досуге задумайтесь о том, что, быть может, именно вы, а не эльфы, исполните пророчество Эратоса. И орден погибнет по вашей вине. Я скрою от коллег ваш уход. До поры. Прощайте.
   Арниум вышел, и магистр устало опустился в кресло. Проклятье, единственный толковый маг Тени в ордене! Но лучше потерять одного, чем всех. Дейкар не готов к войне с эльфами, сколько бы договоров те не нарушили. Если Арниуму суждено погибнуть - пусть гибнет в одиночку. В чем-то он прав - свой долг последний Беркут и впрямь отработал. Особенно если учесть, что не сильно-то его бабке помогли магические поджоги Зачарованного Леса, устроенные орденом. Он откинулся на спинку кресла, погрузившись в воспоминания:
   Небольшая комната в одной из угловых башен. В камине тлеет толстое полено. Низкий, басовитый рев ветра за ставнями сливается с высокими завываниями того же ветра в трубе. Зима. Разговор длится долго, Свечи успели сгореть, а отблески каминного пламени послушно огибают фигуру мага, оставляя его лицо в полумраке. Женщина, одетая в красный цвет мщения, наклоняется к своему собеседнику:
  - Мне есть чем заплатить ордену Дейкар за его помощь.
  - Орден не заинтересован в этой войне. - Скучающий голос мужчины.
  - Вы пришли на мой зов, значит, что-то вам все-таки нужно.
   Услышав условие, женщина бледнеет. Маг терпеливо ждет, наконец, она отвечает:
  - Пусть будет так. Орден Дейкар получит свою плату. Род Беркутов всегда платит долги.
   Удачная оказалась сделка. Из мальчика получился прекрасный магистр. Вот только эльфов Арниум ненавидел лютой ненавистью. Ну что ж, сейчас самое подходящее время убивать бессмертных, столько желающих, что Арниуму придется стать в очередь. Пусть охладит пыл, а потом возвращается в орден.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"