На весь корабль противно звучала сирена боевой тревоги. Скорее всего, она звучала уже давно, но как давно Ганцева сказать не могла. Она с трудом открыла глаза, словно вывернула сознание наизнанку и выпала из дупла мнимой смерти. В глазах двоилось, что-то белое и удушливое наползало на мозг и ещё этот гнусный резиновый привкус во рту. Старпом лежала ничком в подушку и, как только она это осознала, пришло понимание и всего остального. Ей казалось, что с начала трансцендентации прошло всего несколько секунд, собственно, так оно и было, но почему воет сирена? Неужели при выходе из прыжка Семнадцатый съезд был атакован. Сие казалось невероятным, но иначе объяснить сирену боевой тревоги Ганцева не могла. Вся команда Семнадцатого до сих пор находилась в состоянии искусственной смерти, сигнал тревоги, по всей видимости, врубила Троица, а её трудно было заподозрить в неадекватной реакции. Если "тройняшки" дали тревогу, значить на то были веские основания. Но всё равно как-то странно, чтобы сразу при выходе из трансцендентного прыжка такая петрушка - это не лезло ни в какие ворота. А может Троица сошла с ума? Говорят такое случается: нормально-нормально и тут нате вам - ни хрена ненормально.
Ганцева пошевелила членами и попробовала встать. Получилось как-то не очень, она и забыла, что лежала со спущенными штанами. Осторожно встав на ноги, старпом натянула штаны и огляделась вокруг. В маленьком зеркале на неё смотрела одетая в гимнастёрку, высокая расхристанная женщина крепкого телосложения. На голове расположился непредумышленный бардак волос. Нужно будет причесаться, но это позже, сейчас главное разобраться что и почём. Сирена боевой тревоги настойчиво сверлила стенки черепной коробки, старательно не позволяя сосредоточиться. На неокрепших ногах, шатаясь из стороны в сторону, Ганцева поплелась к выходу из каюты и вдруг:
- Внимание, внимание, боевая тревога. Всем осмотреться в отсеках, - это был голос Охреневшего. Конечно, он же совершал прыжок на капитанском мостике, не отходя от кассы. - Всем офицерам собраться в боевой рубке. Повторяю: всем офицерам собраться в боевой рубке.
Ну вот, теперь Ганцева знала, что ей делать, и на том спасибо. Противный голос сирены оборвался на полуслове. А за это, отдельное мерси. Мозгам стало значительно легче, крепостным стенам черепушки уже ничего не угрожало. Старпом неумело добрела до входного проёма, она уже взялась за стальную скобу, но тут голос Охреневшего снова грянул из динамика внутренней связи:
- Внимание, товарищ старпом, немедленно пройдите в трансцендентную камеру. Повторяю: товарищ старпом, немедленно пройдите в трансцендентную камеру, - и уже потом, после короткой паузы голос увесисто добавил. - За Марийку отвечаешь головой, понятно.
Понятно, что же тут непонятного. Ганцева выбралась в коридор, коридор стоял непривычно безлюдным. Спрятанные в проволочные корзинки лампы дневного света работали в полнакала. По правой стороне коридора, ещё не успевшее уползти восвояси, шевелилось мясистое тело бифуркационного щупальца. По его поверхности ходили непривлекательные волны целенаправленно сокращающихся мышц; щупальце явно торопилось втянуться в свою нишу. До трансендентной камеры было всего ничего, несколько десятков метров, но старпома конкретно штормило и этот десяток метров дался ей с большим трудом. Она уже почти добралась, когда начали отхлопываться люки боковых помещений и оттуда, неуверенные в себе, показались первые шаткие члены экипажа. Иногда матросы просто выползали из своих кубриков на четвереньках, словно нажравшиеся вусмерть. Члены экипажа уморительно расползались согласно расписанию по своим боевым постам. Наконец, с грехом пополам, старпом доковыляла до трансцендентной камеры и ухватилась за металлическое изделие дверной ручки. Она с трудом сдвинула в сторону входную плиту и в это время Семнадцатые съезд серьёзно тряхнуло, как будто кто-то невидимый и грандиозные залепил кораблю подзатыльник.
Ганцева, чертыхаясь, влетела в тамбур трансцендентной камеры и тут же, поскользнувшись на размотанных кишках жертвоприношения, с глухим звуком свалилась на пол. Твою мать, выругалась старпом, какого хрена. Вскрытый трупик кошки отлетел в сторону, внутренние органы сбились под стеночку в одну жутковато-отвратительную кучу. Что за дерьмо здесь творится? Этого, блядь, ещё не хватало. Поднявшись, Ганцева опять поскользнулась на крови, но на этот раз удержалась, ухватившись обеими перепачканными руками за рычаг запирающего устройства. Наконец-то она обрела равновесие и перевела дух. Надавив всем телом, старпом сдвинула рычаг до упора вниз; плита люка тяжело стронулась, отъехала и тут же из мрака трансцендентной капсулы что-то с немыслимым рёвом плеснулось женщине на грудь, как будто наотмашь полоснули саблей. Старпому показалось, что ей на грудь плеснули что-то горячее, она даже инстинктивно отпрянула, чтобы не ошпариться, но не горячее это было и не холодное, и вообще даже не жидкость: ей на грудь плеснули Марийкой. Бедная девочка, вконец озверевшая и размочаленная, с демоническим воем вырвалась наружу - мамам-аамаммаа-маммааамма - и беспомощно врезалась на шею Ганцевой. Она жадно влипла в женщину, прижалась, словно собираясь её задушить, после чего, израсходовав последний боевой запас души, безвольно обмякла, схлынула обратно в свою хлипкую телесную оболочку.
- Всё нормально, всё нормально, - повторяла Ганцева, не понимая, как, собственно, себя вести.
В принципе, девочку конечно жалко, это и слону понятно, но ведь старпом пришла сюда как лицо вполне официальное, выполняя поставленную задачу, а тут какие-то сопельки, крики всякие, нелегальное слёзовыделение и как тут, прикажите, оставаться лицом вполне официальным.
И Ганцева не осталась, дрогнула Ганцева, потекла. Какой-то внутренний мускул не выдержал, лопнул от чрезмерного напряжения, и вся конструкция старпома шикарно расползлась от непредусмотренных нагрузок. Старпом позволила себе неуставные отношения, разрешила себе лишнее: тихо и осторожно она обняла Марийку, бережно прижала её тельце к себе. И этого простенького, едва заметного движение оказалось достаточно, чтобы женщину с головой накрыло сладостное цунами ощущений. Руки Ганцевой, доселе такие лишние и такие нелепые, наконец-то нашли своё место в жизни. Присмотришься, вроде как Ганцева, Анастасия Демьяновна, ан нет, ни фига, ибо не старпом уже совершенно, а любящая мать и женщина - другая совсем ипостась.
- Всё, всё, всё, всё..., - продолжала говорить она изменившимся голосом: от официального лица не осталось и следа.
В кают-компании собрался весь офицерский состав, "сливки общества". Сливки общества на Семнадцатом были немногочисленными, человек шесть-семь, плюс пригласили по случаю профессора Белевского, всё-таки человек только что из белокаменной, может что подскажет толковое, глянет своим непредубеждённым оком. В принципе можно было собраться и в боевой рубке, она достаточно вместительная, но Охреневший скомандовал сюда, типа неформальная обстановка и всё такое. Ганцева была не против, здесь всё-таки посветлее чем в боевой рубке, да и надоела она уже до чёртиков. Расселись за маленькими прямоугольными столиками, на которых лежали подшивки устаревших советских газет, раздеребаненные журналы, а кое-где и пошедшие под откос фигурки неоконченных шахматных баталий. Ганцева даже удивилась: надо же, а так и не скажешь. Интересно, кто это из команды сражается в шахматы? Обычно дело ограничивалось подкидным, ну, в крайнем случае, резались костяшками демократического домино, "забивали козла", а тут вдруг такое - шахматы. Интеллигенты, твою мать.
Собравшиеся вели себя тихо и грустно, словно намеревались прилечь поспать, а не разобраться в случившемся накануне. Из отчёта, предоставленного тройняшками, было ясно, что на шестой минуте после выхода из прыжка Семнадцатый съезд как-то тупо напоролся на магнитную мину. Повреждён левый борт двигательного отсека, треть маневровых двигателей оказалась выведенной из строя. Взрыв повредил некоторые каналы коммуникаций, чем, по всей видимости, и объясняются неполадки в запирающем механизме трансцендентной камеры. Ещё было выведено из строя кормовое орудие главного калибра. Вот такой вот расклад в общих чертах, там есть ещё по мелочи, но это не суть важно, Позволительно будет сказать, мы ещё легко отделались, могло быть и хуже, причём, - значительно. Однако, как не крути, а сейчас, мы - добыча: крейсер сильно ограничен и в мобильности, и в боевых средствах. Любой вынырнувший из бездны вражеский кораблик может, сильно не напрягаясь, растереть нас в порошок.
Это хорошо, что мина не угодила десятью метрами выше, меланхолично заметил капитан Грац Виктор Сигизмундович, ответственный именно за боевую часть корабельного подразделения, потому что, если бы сдетонировал склад артиллерийских боеприпасов... и он сокрушительно махнул длинной увесистой клешнёй. Да причём здесь куда не угодила, вмешался в разговор мичман Игматулин, главное - куда угодила. А вам не кажется, что угодила она очень правильно, тютелька в тютельку: корабль цел, но почти обездвижен и лишён кормового вооружения. Нас теперь бери голенькими руками. Может так и было задумано. Конечно же было задумано, всё также меланхолично отреагировал капитан Грац, это ясно, как день, ты же не думаешь, что напороться на магнитную мину в точке выхода - случайность. Магнитные мины в этом районе Галактики, так далеко от освоенных секторов - вещь вообще неимоверно редкая, почти сверхъестественная. По-моему, нас пасли с самого начала, иначе я этого объяснить не могу. Как это пасли, недружелюбно поинтересовался Велосипедов, пасти нас могли, голубчик вы мой, только до прыжка и то крайне маловероятно, но откуда они могли знать координаты точки выхода, ведь это предугадать невозможно. Вот именно, спокойно ответил Грац и многозначительно поднял вверх громоздкий указательный палец. Постойте, голуба моя, вы на что это намекаете, вы же не хотите сказать... Велосипедов замялся, как бы хорошенько разжёвывая то, что вертелось на кончике его многоопытного языка. Хочу, опережая замполита, ляпнул капитан Грац. Да нет, не может такого быть, вполне ожидаемо заупрямился замполит, может нас проследили во время прыжка, по ходу трансцендентации, товарищ Белевский как вы считаете, такое возможно. Наум Гуриевич до этого благодушно копавшийся в полости своего кармана, вдруг остановился, вынул руку и ошарашено посмотрел на вопрошавшего:
- Насколько я знаю - нет. На сегодняшний день ни одна из воюющих стран такой технологией не обладает.
- А может всё-таки... как-то того... обладает?
- Ну разве что наблюдавший за нами являлся Абсолютным Мертвецом, то есть, нолём в силовом выражении по шкале Медина-Эндерхауза.
"Некромантом" выдал кто-то со своего места и некоторые из присутствующих нервно захихикали. Очевидно, сказанное претендовало на шутку.
- Вы не понимаете, - исподволь начал горячиться профессор, не обращая внимания на "некроманта", - это невозможно, потому что невозможно никогда, во всяком случае, с технологиями нашей промышленно-производственной матрицы. Трансцендентный скачок осуществляется путём, так называемой, управляемой смерти, хотя, разумеется, никакой смертью мы не управляем, это более фигура речи чем истинное положение дел. Зоны, сквозь которые мы при этом проскакиваем, или летальные полости, для нас являются совершенно недоступными, я бы даже сказал, недоступными априорно, и недоступными во веки веков. Здесь дело даже не в науке, ибо наука - это продукт живой организации и живого сознания, а для оперирования характеристиками небытия нужно что-то совсем-совсем другое, не наука. И вот это что-то другое мы не можем ни понять, ни представить, ни, тем более, воссоздать. Полости смерти для нас закрыты навсегда. Наша цивилизация построена на совершенно иных принципах и если мы хотим эти полости вскрыть и туда своим пытливым умом проникнуть, то нам для начала необходимо сменить базовые категории своего материального бытия, а это, как вы понимаете, абсолютно немыслимо.
- Отчего же? - вдруг спросил Игматулин, очевидно посчитав, что ему как представителю ненаучной Средний Азии, такое вопиющее невежество сойдёт с рук.
Белевский повернулся к нему лицом и как-то совсем по-детски всплеснул чистыми пухленькими ладошками. Его глаза под очками округлились, и он уставился ими на мичмана, словно рассматривая некую невидаль:
- Да как вы их измените-то. Вот, к примеру, дана элементарная триада: мы - люди, мы из материи, мы смертны. И что в этой триады вы можете принципиально изменить? В том-то и дело, что ничего. Цивилизация не в состоянии трансформировать свои базовые установки, по крайней мере, ближайшие лет двести, она обречена действовать в коридоре своих возможностей и только. Так что на ваш вопрос о том, возможно ли было проследить за нами в процессе трансцендентного перехода, отвечу категорическим нет. Ни одна из вражеских сторон на это не способна и будет неспособна ещё очень и очень долго.
- А как насчёт этого... Абсолютного Мертвеца который? Может он? - спросил кто-то из зала.
В ответ профессор так красноречиво завентилировал своим ручками, что все присутствующие почти физически ощутили насколько всё это нелепая ахинея насчёт Абсолютного Мертвеца.
- Понятненько, - как-то вяло согласился замполит.
- Тем более, что сам прыжок, - не унимался накалившийся до красна профессор, - судя по данным Троицы, продолжался менее чем одну целую и семь сотых секунды. И как вы себе это представляете? За столь короткий отрезок времени они смогли за нами проследить, вычислить координаты, опередить нас у точки выхода, расставить магнитные мины и заблаговременно скрыться с наших радаров. Бред же, совершенный бред.
- Ладно, ладно, мы поняли, - успокоил его Велосипедов. - Кстати, насчёт "они". Есть возможность узнать чья это была мина, хотя бы приблизительно?
Очень даже есть, ответила Ганцева, и принялась копаться в разложенных перед ней пропечатанных листах бумаги, это уже было по её части. Листов лежало много, так что найти нужный удалось не сразу. Наконец старпом его отыскала и прочитала заранее выделенный простым карандашом фрагмент: "остаточные характеристике взрыва... так ...технологические особенности... так, ага ...более всего напоминает немецкое магнитное устройство "Фауст-Альтер" серия зет пять, размер стандартного боевого заряда - 150 килограмм взрывчатого вещества", ну и так далее.
Значит всё-таки немцы, подытожил майор Краевич - небольшого росточка, полноватый, седой уже человек, доселе благополучно молчавший себе на уме. Причём, он подытожил прочитанное с такой интонацией, что всех имеющих уши вмиг посетила одна и та же с некоторыми вариациями, простенькая мысль: всё, пиздец котёнку. Интонация это предполагала достаточно очевидную смысловую нагрузку, мол, была бы эта мина, скажем, японской - ещё туда-сюда, или хотя бы американской - тоже терпимо, а уж коли немецкая - пиши пропало. Не повезло так не повезло.
Никто не любил фашистов, особенно в безвоздушном пространстве. И всегда они вооружены до зубов, и всегда на самом переднем краю науки, и всегда за ними последнее слово техники. Даже среди звёзд их хрен переплюнешь. Если честно, советские люди боялись космических фрицев, инстинктивно их остерегались, предпочитая любого другого врага. В вакууме нет ничего опаснее истинного арийца, он и неуязвим, и бесчеловечен, и технически подкован. По сути, что Йобу, что земные нацисты - разница невелика. То есть, конечно, очень даже велика и очень даже принципиальная, но в искусстве умерщвлять и наводить ужас они, считай, родственники, хоть и дальние. "Впрочем, сто пятьдесят кило - это ещё терпимо, вот если бы "Фауст-Омега", тогда да" - как бы в своё оправдание вдогонку поправился Краевич.
- Да какая в жопу разница: немцы-хуемцы, американцы-хуянцы, - раздражённо подал голос Охреневший. Он сидел в своём кресле у центрального прохода и до этого вполне увлечённо листал лежащий на его коленях журнал "Огонёк". - Не о том думаем, товарищи офицеры, не о том. Нам нужно решать практическую задачу, как можно скорее вернуть в строй Семнадцатый съезд, вот что мы должны поставить во главу угла, и кто не поставит, я того лично вздрючу по самое не балуйся. Нас на данный момент, если кто ещё не понял, нагнули в коленно-локтевую позицию, и мы сейчас любой ценой должны не дать себя выебать в жопу, это наш приоритет, а всё остальное потом. Главные силы на ремонт повреждённой обшивки, потом - восстановление маневровых двигателей и наконец - ёбаное кормовое орудие. Что у нас по обшивке? - спросил он у Граца, в чьём ведении внешняя обшивка находилась.
- Квадратов двадцать придётся заменить, остальное, я думаю, получиться подлатать. Хотя данные предварительные, точные цифры будут известны только после выхода наружу.
- Хорошо. Сколько?
- Дней семь-восемь повозиться придётся.
- Хрен тебе, четыре дня максимум и трупоидов можешь не жалеть. Сейчас главное восстановить герметичность корабля, - капитан Грац только поморщился, но возражать не стал, со страдальческим выражением тягостно промолчал. - Теперь двигатели, - и командор выразительно посмотрел в сторону Краевича.
- Четыре двигатели повреждены, два серьёзно, нужно будет перебрать топливную систему...
- Сколько? - без обиняков спросил Охреневший
- ... ещё сменить главные подшипники, отцентрировать валы...
- Ты мне писю не дёргай, сколько, спрашиваю?
- Недели три или четыре.
- Так три или четыре?
- Четыре, - с напускной уверенностью ответил Краевич.
- На всё про всё тебе семнадцать дней.
- Так это почти две недели, мало, - осмелился возразить толстячок.
- Хватит, ты всегда просишь с запасом, а потом, как мокрое горишь, думаешь я не знаю, так что семнадцать дней и ни копейкой больше. Придётся маленько похерячить, а кому сейчас легко. И учти, если из-за тебя нас застанут врасплох со спущенными штанами, я лично провентилирую твой анус, ясненько? Теперь насчёт орудия, - командор опять обернулся к Грацу; незаменимый он оказывается человек, если так подумать.
- А что орудие, орудие нормально, станина немного подкачала, поворотный круг деформировался, плюс несколько лопнувших шарниров, а так всё нормально. Я думаю за двое суток выстукаем.
- Хрен с тобой, двое суток так двое суток. Задача ясна, товарищи офицеры? Все в распоряжение капитанов Граца и Краевича, теперь они здесь за господа бога. Докладывать мне лично и ежедневно. Вопросы есть - вопросов нет, охуетительно. Не понял, чего сидим: флаг в руки и на передний край, раскачиваться некогда, фашисты, мать вашу, ждать не будут.
Семнадцатый съезд беспомощно дрейфовал на задворках Вселенной - жалкий огрызок нищих человеческих технологий. На поверхности его железного корпуса неловко копошились люди в толстых черепаховых скафандрах и вспыхивали резкие искусственные звёзды сварочных работ. Крейсер чинили в пустоте, надо сказать - не самое удобное место работы. Большая рваная дыра по левому борту медленно зарастала тусклой чешуёй внутренней обшивки, поверх которой потом укрепляли внушительные плиты внешней противоударной облицовки. Работы шли за графиком, трудовой день, как и положено, начинался с традиционной чепухи политинформации; людей собирали в красном уголке и Велосипедов втирал им о прекрасном коммунистическом космосе будущего, когда для совершения межпланетных перелётов специально умирать будет не обязательно. Вот вы, товарищ, ухмыльнулись и совершенно напрасно, надо сказать, ухмыльнулись, не стоит, товарищи, ухмыляться, особенно в космосе, потому что в космосе возможно всё, и, поверьте мне, недалёк тот день, когда человек перепоручит свою смерть кому-то другому, например, какому-то животному, рыбе там или вообще - насекомому. Вы только представьте в роли трансцендента какого-то глупого жука или комарика. Да, да, мы научимся совершать транс-переходы, используя обыкновенную муху, такое вредное и настырное насекомое станет перемещать наши корабли в иные галактики. Скажем, комарик окочурился и вот мы уже в Туманности Андромеды, на блинах у тамошней хлебосольной цивилизации - раз плюнуть.
После политинформации люди, как следует проинструктированные и идеологически подкованные, выходили в открытый космос для ремонтных работ. Тот самый космос, который, по словам Велосипедова, сулил им всяческие чудеса, на практике оказывался сущей дырой. Вкалывали под открытыми звёздами и не покладая рук. Нужно было спешить, ибо где-то среди небесных тел затаился вероломный фашист, ожидая удобного момента нанести удар в спину. Магнитные мины в космосе просто так не растут, здесь тебе не чернозём. Вместе с людьми в пустоту выходили и трупоиды, они трудились бок о бок с живыми в качестве их незаменимой подсобной силы. Как правило, дохлякам доверяли наименее ответственные участки трудового фронта.
В безвоздушном пространстве трупоиды выглядели, как коровы на льду. Кто видел трупоидов в космосе сходу понимал: вакуум и трупоиды - не смешите меня. В пустоте они казались чрезвычайно нелепыми, как впрочем, и люди, но нелепость людей всё же не выглядела столь уморительно. Дохляки выходили наружу в лёгких защитных комбинезонах с квадратными шлемами на головах, что позволяло мёртвым телам довольно продолжительное время не промерзать насквозь, до полностью недееспособного состояния. Если какой-нибудь из дохляков по той или иной причине превращался в ледышку, его, отвязав, толкали прочь, подальше от деликатного района ремонтных работ. Спасать трупоида имело смысл только если не промерзала тонкая субстанция коры головного мозга, в противном случае лучше всё же отвязать и посильней оттолкнуть в глубину Вселенной. Такой окончательно вышедший из употребления мертвец мог парить в пустоте ещё тысячи и тысячи лет, хотя к этому времени, вероятнее всего, исчезнут и космические аппараты, и трансцендентная космонавтика, и сама породившая её теплокровная цивилизация.
Разумеется, работы проходили в ударном темпе, все спешили, зная, что их жизни висят на волоске. И живые, и мёртвые трудились единым фронтом под аккомпанемент матерщины вечно недовольного командора. Все ожидали немедленного удара немцев, ибо если нет, тогда неясно, а что это, в конце концов, было вообще. Но странное дело, прошло пять суток, а враг себя так и не выказал, хотя, чтобы ударить и добить, момент стоял идеальный. Потом прошла ещё неделя - без изменений. Все шатались в догадках, может действительно - чистая случайность: кто-то наобум порассовывал пространством мины (нацисты, говорят, такое практикуют) в надеже, что счастливое стечение обстоятельств доделает всё остальное. В конце концов, так оно и оказалось: Семнадцатый съезд вляпался в ловушку, в которую навряд ли вляпался если бы противник действовал не наобум. Что тут скажешь, не повезло.
Ганцева тоже несколько раз выходила в открытый космос - и что? И ничего, толку от неё в открытом космосе, как от козла молока, только путалась под ногами у космонавтов старых рабочих профессий. "Баба, что с неё взять" - говорили между собой космонавты-мужики, посмеиваясь за широкой спиной начальства. А после того, как один из них не на шутку рассвирепел и обложил старпома в три этажа, Ганцева так и вообще перестала испытывать судьбу, не очень-то и хотелось, тем паче, что скоро ремонтные работы переместились внутрь корабля: пробоину во внешней обшивке благополучно зарастили. Семнадцатый съезд вновь обрёл герметичность. Было не обязательно облачаться в крепкую скорлупу скафандра, теперь, при желании, путаться под ногами можно было и без неё, налегке. Правда Ганцева к этому времени подобное желание потеряла, решив "да ну его" и посвятив себя проблеме более деликатного характера, а именно - Марийке.
После случившегося Марийку поместили в санитарный блок, где девочка системно подвергалась всестороннему медицинскому обслуживанию. Подвергалась более на всякий пожарный, чем по настоятельной необходимости, поскольку проблемы Марийки находились скорее в психологической, чем физиологической плоскости, а с этим у Валькенштейн было очень туго: не психотерапевт она была вовсе и даже рядом не лежала. Но всё равно, экипаж за девочку переживал, и держал за неё свои крупные бугристые кулаки. За трансцентдентом нужен глаз да глаз, ибо, не дай бог, с ним что-то приключиться - что тогда? А тогда, без сомнения, полный трындец, трансцендентный корабль без трансцендента всё равно, что ноль без палочки. Понимала это и Ганцева, но, в отличие от остальных, кулаки свои держала не только из соображений эгоистических. Только у старпома, ну может ещё и у Шмальченка, к корыстным мотивам примешивалось что-то ещё - эмоции совсем другого плана.
После того, что произошло в трансцендентной камере, лёд Ганцевой кажется тронулся, её сердце пошло мелкими человеческими трещинками. Приходя к Марийке в палату, она приносила с собой то коробку карандашей, то цветную бумагу, то вырезанные из журналов картинки других счастливых детей, а однажды так и вообще - большущий целлюлитный шар апельсина - объект почти религиозной мощи как для условий боевого космического судна. На вопрос Марийки "где взяла", старпом только загадочно улыбалась. Девочка смотрела на апельсин, как на что-то, что закатилось сюда с параллельной Вселенной. Та Вселенная, по всей видимости, не знала ни Сталина, ни Гитлера, ни голодоморов, ни холокостов, она благополучно избежала гекатомб коллективизации и мировых войн, неудивительно что оттуда к нам закатываются такие тяжёлые сферические объекты счастья. Одно только плохо, что параллельная.
И не сразу, не моментально, но исподволь и потихонечку лёд девочки, кажется, тоже тронулся. Марийка сменила гнев на милость. Правда это была милость непоказная, а очень скромная и не для всякого глаза, но всё равно - милость. Девочка больше не лезла на рожон, не артачилась, она вконец доверилась старпому и всё было бы ничего, да только Ганцева в какой-то мере уже не принадлежала себе. Виной тому был, конечно же, проклятый донос, который старпом собственноручно подписала в кабинете Велосипедова, эта бумажка портила всё на корню. Собственно, Велосипедов всё именно так и понял, он даже не сомневался, что Ганцева, сблизившись с девочкой, действует в русле их последнего разговора, то есть, хочет девочку подловить и прищучить. Иногда старпом ловила на себе очень выразительный заговорщицкий взгляд товарища замполита. Велосипедов, как казалось Ганцевой, смотрел на неё даже с долей некоторого восхищения. Своим взглядом он как будто говорил: ну, Ганцева, ты и красава, сволочь, конечно, но и красава, это же надо так подло подставлять девочку, не ожидал от тебя такого - молодчина. И что самое страшное, старпом уже сама запуталась зачем и почему она приняла в своё сердце Марийку и приняла ли вообще. Может действительно, это была с её стороны всего лишь хитроумная игра. Ганцева не была уверена в обратном, теперь она брала под сомнения даже самые искрение из своих порывов. Она сомневалась во всём что делала, всюду искала второе дно, после разговора с Велосипедовым старпом подозревала в себе наихудшее.
Способен ли человек на искренность после того как подписал донос? Ганцева всё сильнее и сильнее убеждалась, что нет, не способен. Какой-то отвратительный паразит проник в её сердцевину и там наводил свои порядки; он изгадил изнутри все чувства женщины. Теперь чтобы старпом не делала, она держала в уме свою ненадёжную натуру, от которой следовало ждать любого подвоха. Ганцева, словно постоянно видела себя в кривом зеркале и каждый её поступок, даже самый прямой и откровенный, тут же искривлялся до неузнаваемости и представал в совершенно извращённом ракурсе. Надо же, она вдруг потеряла свою исконную грубость, перестала быть своей в доску, то есть, Ганцева вела себя как и раньше, но при этом в глубине души себе уже не доверяла. Старпом чувствовала себя гнусной податливой массой, на которую немыслимо было опереться, которая часто оказывалась не тем на что Ганцева в своей простоте рассчитывала, частенько её подводила.
Охреневший находился у себя в каюте и ковырялся в памяти. Его не покидало ощущение, что он что-то упустил, что-то очень важное, что могло пролить свет на последние события, расставить всё на свои места. История действительно неприятная: Семнадцатый съезд подловили при выходе из прыжка. И как такое вообще возможно. Если это действительно так, значит кто-то обладает более продвинутой технологией транс-перехода, умеет манипулировать смертью на более высоком уровне. Неужели гитлеровская Германия так далеко шагнула? Но даже при наличии самых передовых технологий без "крота" такую операцию всё равно не провернёшь.
Три человека знали координаты точки выхода, с лихвой хватило бы пальцев одной руки. Кого, прикажите, подозревать - Велосипедова?
Этот человек прошёл сквозь огонь, воду и медные трубы великих сталинских чисток, а это вам не хухры-мухры. Если элементы каких-то сомнений в нём и присутствовал изначально, то к исходу 38-го они выгорел дотла. Замполит - золотой слиток чистейшего беспримесного сталинизма, засомневаться в таком кадре, всё равно, что засомневаться в самом товарище Сталине. Более того, если Иосиф Виссарионович в кое-каких вопросах и колебался, ибо может себе позволить, то Велосипедов - никогда, он-то себе такого позволить не может. Не может и не позволит, иначе бы не выжил, не прошёл бы горнило. В каком-то смысле, такие как он святее Папы Римского и более Сталин чем сам оригинал. Ждать, что такой человек даст маху и споткнётся на ровном месте не приходится - не дождётесь, такие не спотыкаются, такие не спотыкаются уже никогда. Тогда Марийка? Но это же бред сивой кобылы. Да и как, девочке-то нет и одиннадцати, а мы её в шпионы, какая-то нездоровая, однако, херня получается. Хотя почему херня, может в этом и суть: такую шмякодявку никто не заподозрит. Ходит себе девочка, прыгает по заливному лугу космического корабля, собирает цветочки, и вдруг бац - не девочка, а агент иностранной разведки, подлая гадина. И оказывается не цветочки она собирала и разведданные. Но правда в том, что выглядит это как-то малоубедительно, особенно в техническом плане - красиво, неожиданно, очень эффектно, но малоубедительно. Вот для приключенческой литературы такой сюжетец был бы в самый раз, но для реальности - очень сомнительный. Хотя замполиту наверняка понравилось бы, у него душа художника, элегантная схемка-то, пальчики оближешь, он под это дело смог бы целую агентурную сеть раскрутить, вывести на чистую воду пяток ни в чём не повинных предателей Родины. Бумага выдержит и не такое, но грош цена такой агентурной сети, меня-то интересует настоящая утечка информации, а не по документам.
Охреневший задумчиво почесал себе затылок: так кто же, Марийка или Велосипедов. М-мда задачка, твою дивизию, и в это время в дверь его каюты постучали. Командор вздрогнул, словно его застукали за чёрт его знает чем: за работой его застукали, за работой:
- Кто там, блядь, такой? Заходи.
Дверное полотно отъехало в сторону и в каюту осторожно вступили двое - Белевский и Хамчук. Войдя, они остановились сразу за порогом и начали обескураженно мяться - два вшивых интеллигентика. Они были даже чем-то неуловимо похожи, хотя внешне различались кардинально: высокий и сутулый Белевский и маленький сморщенный Хамчук. Но внутренне их было не различить, внутри они были, как две капли воды. Две гнилые интеллигентные капельки. Этих ещё не хватало, с досадой подумал Охреневший, сейчас начнут тянуть кота за яйца. Он выкатился на середину каюты и неприязненно посмотрел на учёных. Было заметно даже невооружённым глазом: не любил он этих очкариков, никудышная публика - говнецо.
- Ну что там? - без особого энтузиазма поинтересовался командор. - Да заходите уже, хватит топтаться, вон садитесь на койку. Надеюсь это что-то важное.
- Думаю, да, - сказал Белевский; он первым сел на койку, снял очки и начал близоруко щуриться вокруг. Потом полез в карман, извлёк оттуда замызганную тряпочку и принялся механически протирать линзы. - Дело в том... мы пришли... у нас появились некоторые мысли насчёт того, что случилось... ну в общем насчёт утечки информации.
"Так-так-так, - подумал Охреневший, - интересненько: на ловца и зверь бежит".
- В общем, мы думаем... мы подозреваем, что никакой утечки не было, что это могло случиться непредумышленно.
- То есть как "непредумышленно"? - не понял командор, звучало как полнейшая чушь. - Это вроде как раздвинула ноги, но не специально, а так по чистой случайности?
- Понимаю вашу иронию. Сейчас попробую объяснить, - Белевский наконец водрузил очки себе на переносицу. - Как известно, технология транс-переноса предполагает использование, так называемой, полости небытия. Это что-то вроде внепространственного слоя смерти, куда мы попадаем на очень короткое время перед тем как выскользнуть наружу, в новую точку континуума. Слой этот неясной для нас природы и расположен между двумя коржами обыденного пространства, но сам при этом пространством не является, вернее, - ни пространством, ни временем. Иногда он принимает характер времени, иногда - пространства. По правде сказать, мы в точности не знаем, что это такое, и боюсь, что так никогда и не узнаем; учёные между собой называют его "Ничто". Что представляет из себя это Ничто мы можем только гадать, есть теория, что это сжатая до предельного состояния инверсия нашей Вселенной. По сути говоря, это вторая Вселенная, смежная нашей, которую мы можем воспринимать только наоборот, то есть как смерть.
- Как ничто, - вставил со своего места Хамчук.
- Да, да, как ничто. Спасибо, коллега.
- Что-то у вас, голуби мои, не вяжется: так это Вселенная или всё же Ничто.
- Вселенная конечно, но в нашем представлении - Ничто, мы её способны воспринимать только в этой форме. Это как с водой: вода - это лёд или это жидкость? Также и здесь, можно сказать, что это разные агрегатные состояния одного и того же, только в отличие от воды, слой небытия нам доступен лишь в одном агрегатном состоянии, а именно как Ничто.
- Ладно, хрен с ним, уговорили, только всё равно не понимаю, причём здесь "утечка информации"?
- Это самое интересное. Дело в том, что, совершая прыжок, трансцендент волей-неволей вступает с этим... с этой Вселенной в контакт...
- Что со всей Вселенной сразу? - не без ехидства поинтересовался Охреневший.
- Хм-м, и нет, и да. Когда вы, например, ступаете ногой на лёд замёрзшего озера, вы вступаете в контакт и с поверхностью отдельного участка, на который конкретно ступила ваша нога, и со всей замёрзшей поверхностью водоёма в целом, одно другому не противоречит. Итак, возвращаясь к нашему случаю, чтобы совершить транс-перенос нужно вступить в отношения с этим Ничто, собственно, для этого и необходим трансцендент, но при этом мы забываем, что отношения - это движения в обе стороны, поток информации идёт в двух направлениях...
- Подождите, подождите. Вы хотите сказать, что наш трансцендент выболтал всю секретную информацию этому ... Ничто?
- Ну что значит "выболтал". Когда вы ступаете ногой на лёд, вы тоже "выбалтываете" о себе информацию; для льда уже не секрет, например, сколько вы весите или площадь подошвы вашего ботинки, всё это прочитывается на раз, хотим мы этого или нет. Сам факт вступления в контакт выдаёт нас с головой. Вполне вероятно, что тоже самое произошло и с Семнадцатым съездом: совершая прыжок, мы себя рассекретили с ног до головы, причём без всякого злого умысла. То есть, "утечка" и не утечка вовсе, а всего только естественное следствие трансцендентного процесса.
- Ни хрена себе поворотик, - Охреневший подкатил ближе к сидящим учёным. - Вы хотите меня уверить, что никто не виноват и всё случилось само собой, самотёком? А я вот не согласен, утечка-то, как не крути, имела место быть и имела место быть именно через трансцендента, через её щёлочку информация-то и утекла, а вы говорите, что никто не выболтал. Может никто и не выболтал, но за этим "не выболтал" стоит конкретный человек и мне как-то странно слышать от вас подобные мелкобуржуазные теории, мол никто здесь ни при чём и наша хата с краю. Что это за упаднический подход такой, не к лицу он советским учёным. Вас послушать так во всём виновато какое-то, мать вашу, Ничто, а мы тут так - мимо гуляли.
Белевский и Хамчук испуганно переглянулись, их глаза налились спелым страхом, губы побелели. Только теперь учёные поняли в чью пасть они по глупости сунули свои головы. Хамчук с перепугу даже попытался встать, но Белевский дёрнул его за штанину обратно.
- Собственно, не это мы хотели вам сказать, - начал он говорить заискивающим голосом. - То есть и это тоже, но это цветочки, самое ужасное в другом. Если наша теория верна и нас прочитали по ходу трансцендентации, то это значит, что в Ничто существует цивилизация, а может даже несколько, и что, как минимум, с одной из них гитлеровская Германия уже вступила в контакт. Может они даже союзники, скорее всего, иначе зачем другой цивилизации сливать им информацию. Я это вижу так и думаю мой коллега со мной согласится: некая цивилизация, назовём её цивилизация небытия или просто Н-цивилизация, считав информацию о нас, передала её фашистам, а те в свою очередь, имея фору, установили минное заграждение в точке выхода. То, что мы выжили - чистая случайность, скорей всего, нас, не мудрствуя лукаво, пытались просто "ухекать".
Командор присвистнул и с отвращением посмотрел на учёных. Вот вечно у них так, всё с ног на голову. Чувствуя недоброе, Хамчук жалостливо заёрзал под взглядом начальства, а ведь он говорил Белевскому, ну его на хуй, куда ты лезешь, ты не знаешь с кем связываешься, он тебя заживо сжуёт, и никакая Академия Наук тебе не поможет, здесь тебе не дача в Переделкино, а самый настоящий космический дальняк, жизнь человеческая тут полушки не стоит - забудь, не рыпайся. Так нет же, мы обязаны донести, поставить в известность - вот и донесли, на себя, получается, и донесли.
- Конечно, это только гипотеза, но она всё очень хорошо объясняет, хотя, разумеется, сто процентной уверенности нет и быть не может, - пытаясь как-то оправдаться, Белевский осторожненько дал заднюю, хотя в чём и зачем оправдываться он, если честно, не понимал, но печёнкой явственно чувствовал - надо.
Охреневший остановил его властным движением своей вялой руки:
- Ну вот что вы за люди такие. Что нельзя было начать с самого главного, какого хрена тянули резину. Это же всё меняет. Бляди вы, а не учёные.
"Ромул" был обнаружен на сороковой день после выхода из прыжка. Огромный, асимметричной формы корабль дрейфовал в триста восьмидесяти милях к северо-востоку. Размер и усложнённая конструкция выдавали его военный характер. По силуэту боевой надстройки быстро определили - "Ромул". Корабль был линейным и, кажется, не подавал признаков жизни. "Кажется" потому что на таком расстоянии трудно понять, подавал или не подавал. Даже сильнейшее увеличение головного телескопа не помогало приподнять завесу, приходилось гадать: вроде как не подавал, а там кто знает.
Какого хрена он здесь делает, сразу же подумал командор. Он ожидал увидеть всё что угодно, но не линейный корабль, тем более итальянский. Линейный корабль в такой дали от Родины, без всякого сопровождения - тупо. Зачем так рисковать? А главное, ради чего? В этом следовало разобраться. А может, ну его нафиг? Линкор, один одинёшенек, на краю Мироздания, да ещё без признаков жизни - вещь чрезвычайно подозрительная. Вполне возможно, что это не просто так.
Теоретически это могло быть ловушкой, но делать ловушку из линкора - очень сомнительная стратегия. Во всём трансцендентном флоте фашисткой Италии насчитывалось три линейный корабля и "Ромул" один из них. Или римское адмиралтейство съехало с катушек, или здесь что-то другое. Использовать в качестве приманки такую громадину - чудачество не из дешёвых, слишком роскошная наживка получается, так никаких Ромулов не напасёшься. То, что их дуче не при себе - это давно понятно, но не все же они там такие, или всё-таки все? Вариантов немного: или у итальяшек поехала крыша или это наживка для совсем другой рыбы, гораздо более крупной, не для Семнадцатого съезда это уж точно. Но что может быть крупнее линейного корабля, так сразу и не ответишь. Разве что другой линейный корабль, например, японский, которые, компенсируя свой малый рост, откровенно страдали гигантоманией или...
Ответ на этот вопрос показался Охреневшему более чем ошеломляющим. Не хотите ли вы сказать, что чёртовы итальянцы открыли сезон охоты на инопланетян. Дьявольски наглая задумка, надо сказать: захватить таким образом летающую машинерию пришельцев. А что, выглядит, по крайней мере, логично. Если это всё для чужаков, тогда да, на линейный корабль они клюнуть могут, если повезёт. Но что-то подсказывало командору, что его предположения ошибочны, уж больно он высокого мнения об этих макаронниках. Они, конечно, народец дерзкий, может даже отчаянный и безрассудный, но, чтобы до такой степени - это навряд ли. Заарканить корабль Кшенн, а тем более Йобу, на это даже у них кишка тонка. По всей видимости, здесь что-то другое.
Семнадцатый съезд осторожно приближался к Ромулу, готовый в любой момент дать обратную тягу. На всякий пожарный командор объявил боевую тревогу, все готовились к худшему. Скоро крейсер вышел на расстояние визуального контакта. Громоздкая многоярусная рыбина Ромула хорошо просматривалась в бортовой телескоп. Таки действительно без признаков жизни. Сразу обращала на себя внимание огромная звездообразная дыра в правом боку, как будто кто-то взял линкор на таран. Этот кто-то прободал Ромула до самой глубины души. По краям дыры обшивка расслоилась, поэтому место возможного столкновения выглядело, как большущая рваная рана, из которой вились нити взлохмаченной плоти. С такой раной Ромул напоминал надкушенного кашалота. Вопрос о том не ловушка ли это, отпал сам собой: инсценировать аварию подобного масштаба было практически невозможно. Значит всё-так не живец. Это одновременно и хорошо, и плохо, поскольку с ходу возникают вопросы: что же тогда произошло, и кто на такое способен?
Было решено высадить на Ромул десантную группу, чтобы как следует оглядеться и, по возможности, разузнать что по чём. В конце концов, там могли остаться живые люди, ну и что, что они фашисты, другая половина линкора выглядела неповреждённой. А если учесть, что на такой громадине в целях безопасности было предусмотрено два трансцендента, то вся эта затея в случае успеха могла окупиться с лихвой, лишних трансцендентов, как известно, не бывает.
Десантная группа под предводительством Ганцевой в количестве шести человек высадилась на поверхность Ромула в районе зияющей пробоины. Кстати, в команду напросилась Марийка, которая к этому времени уже оклемалась и успела погрязнуть в сильнейшей корабельной хандре. Велосипедов, как и следовало ожидать, сказал своё категорическое нет. Рисковать единственным трансцендентом, мыслимое ли это дело? А почему бы и нет, может развеется девочка, разомнёт ноги, не всё же ей киснуть среди дохляков, подумал Охреневший и дал добро. Правда перед тем как дать, он предварительно сделал внушение старпому: отвечаешь за девочку головой, ну ты, короче, в курсе.
Группа проникла во внутренние помещения Ромула через рваное отверстие в борту, не мудрствуя лукаво - это была самая лёгкая часть задания. Разрушения, нанесённые линкору, впечатляли, такого наворотить не могла даже самая большая магнитная мина в мире. Помниться в Японии была такая на вооружении, раз в двадцать больше той, на которую напоролся Семнадцатый съезд, "Ису-9" называлась. Известно только, что она себя не оправдала, даже японцы, еще те почитатели взрывных устройств и гигантоманы, признали её нецелесообразной. Хотя какая-то из них ещё вполне могла пылиться в арсеналах страны восходящего солнца, дожидаясь своего времени - не пропадать же добру. Впрочем, всё это в любом случае выглядело очень странно. Похоже на то, что в данном секторе Галактики происходила какая-то нездоровая движуха, о которой Советский Союз не имел ни малейшего понятия. Втихаря от СССР империалистические государства отстаивали здесь свои таинственные интересы, что-то здесь между собой делили, какой-то жирный и неизвестный пирог.
Внутренние помещения Ромула выглядели не лучшим образом, весь их интерьер был сметён разгерметизацией, вакуум всосал всё подчистую, по всей видимости, и трупы тоже. Странно (опять это слово), подумала старпом, обычно после таких разрушений пространство вокруг корабля усеяно всякой всячиной, но окрестности линкора такого впечатления не производили. Похоже, что катастрофа случилась уже давно, раз её неминуемые останки успели рассеяться в окружающем пространстве - как минимум, несколько месяцев назад. Или кто-то тщательно прибрал место своего преступления, что, конечно, выглядело уж совершенно по-идиотски. Но тогда на ум приходила ещё одна странность, чёрт его знает какая уже по счёту: если Ромул крякнул несколько месяцев назад, то почему итальянцы не предприняли попыток разузнать о его судьбе, не сладили спасательную экспедицию. Линкоры просто так на дороге не валяются. Собственно, почему не предприняли, может даже очень предприняли, поэтому и мусора вокруг кот наплакал: прилетели, всё разнюхали, подчистили, прибрались и аля-улю, с чистой совестью назад восвояси.
Подобная мысль немного огорчила Ганцеву: если они не первые, значит ловить здесь уже нечего, поздно, батенька, всрались. Но для полной уверенности всё же придётся прошерстить. Как видно, в этой части корабля никого живого и мёртвого не осталось, всё до последней мелочи выдуло наружу в пробоину космоса. Двигаясь по пустым вымороженным отсекам, старпом не наблюдала ничего достойного внимания, только однажды что-то таинственно замерцало в дальнем углу развороченного в хлам помещения, словно покрытая изморозью очень тонкая медная проволочка.
- Хм-м, паутинка какая-то, - буркнул себе под нос подошедший к мерцанию Игматулин. Он даже коснулся её кончиком своей толстокожей перчатки. Проволочка заискрилась и задвигалась, словно слабо натянутая струна, и заискрились, и задвигались все многочисленные её ответвления, что широко протянулись под самым потолком, как будто натянутые опытной рукой минёра.
Какая к чёрту паутинка, в безвоздушной среде, при температуре близкой к абсолютному нолю. И всё же что-то вибрировало и празднично переливалось ртутным блеском в сильных лучах направленных снизу фонарей. Если бы Игматулин не торкнул "паутинку", они бы и не заметили, как она заткала собой весь потолок помещения. Очень красиво, кстати. Ганцевой это напомнило, даже не паутинку, а растянутые в честь праздника серебристые струйки сказочного "дождика", которым обычно украшают актовые залы в канун Нового года. Очень похоже. А что если здесь действительно встречали Новый год, тогда с момента катастрофы пролетело, по крайней мере, восемь месяцев. Достаточный срок, чтобы оставшиеся в живых выбрались наружу и принялись устранять нанесённый ущерб, как несколько позже сделали на Семнадцатом съезде, однако, следы починки отсутствовали напрочь. Почему - ещё одна странность. Может кто-то или что-то препятствовал этому и препятствовал настолько, что никто даже не рискнул облачиться в скафандр. А может не облачались по другой причине: не было кому, вот и не облачались.
Ганцева всё более путалась догадках, пытаясь логически и пошагово всё для себя объяснить. Но получался какой-то винегрет, то ли логика хромала, то ли хромала её наблюдательность, то ли ещё что-то.
Скоро десантники перешли в герметичную часть корабля - из огня да в полымя, подумала старпом - и сразу же увидели людей. Людей было много. Почти в каждом кубрике, куда заглядывала Ганцева, они лежали в койках, или просто на полу, или сидели в креслах, порой до десятка в одном помещении, и курили шевелившуюся изо рта бледно-розовую пуповину. Причём, ощущение было таким, что они её именно курили, время от времени делая глубокую затяжку, после чего пуповина производила несколько неприятных перистальтических сокращение. Люди были живыми или во всяком случае таковыми казались. Вполне вероятно, что жизнь поддерживали в них искусственно, нагнетая её в большие грузные мешки людей с помощью розоватых кишок. Если присмотреться, то невольно складывалась иллюзия, что человеческие особи медленно сжёвывали вывалившиеся из них потроха. Иллюзия ещё усиливалась от того, что все жующие выразительно пускали очи под лоб; они сидели и лежали с открытыми глазами, но вместо глаз отвратительно таращились яблоками выпуклых белков.
Ганцева не сразу уразумела чему она стала невольной свидетельницей. Только спустя несколько минут, взяв себя в руки, она догадалась, что увиденное ею - не что иное, как технология транс-перехода в её итальянском варианте исполнения. Технологии хоть и одинаковы в принципе, но не идентичны, и если в самой гуманной стране мира бифуркационный червь приспособлен к выходу через анальное отверстие, то в фашистской Италии его предпочитали выводить орально - технически разница не существенна, но визуальный ряд в корне не совпадает. При этом, общая картинка, если сравнить её с советской, представлялась как бы более запутанной: покидая рты отдельных людей все концы бифуркационных кишок сходились в брюшной полости ещё одного, как правило, очень тучного человека. Такой жирдяй обладал великолепным пивным пузом, по всей видимости, искусственно выращенным, в который и был подсажен рабочий мозг трупоида. Подобное пузо было очень похоже на слепленные в кучу багровые куски подгнившего мяса, куда отдельные шланги пуповины и вползали. Насколько понимала Ганцева, эти толстяки с нашлёпками падали у себя на животе являлись аналогом советских "тройняшек", и выполняли ту же самую роль - роль центральной нервной системы корабля. В отличие от тройняшек, чей набор мозгов булькал в большой стеклянной колбе с питательным веществом, мозги итальянской системы размещались в ёмкостях раздутых человеческих животов. Как показалось старпому, в одном из таких "жиртрестов" она узнала безобразно откормленную женщину с багровым расползающимся месивом чуть повыше лобка.
Специалисты на Семнадцатом впервые имели возможность воочию наблюдать иностранную технологию прыжка, они задавали десантникам, находящимся на Ромуле уйму технических вопросов и понятно почему: когда ещё представиться такой случай. По всей видимости, система итальянцев не была столь централизованной как советская и имела не один, а несколько координационных центров, что порядком замедляло ответную реакцию на раздражение, но позволяло проявлять большую живучесть в случае аварийной ситуации. Собственно, результаты такой живучести десантная группа имела возможность наблюдать собственными глазами. Если бы подобная катастрофа произошла на Семнадцатом, то все принимавшие участие в процессе трансцендентации члены экипажа тут же канули бы в небытие, превратившись в некрасивое органическое желе. На Ромуле же такого не случилось, децентрализованная система транс-переноса позволила многим если не выжить, то сохранить признаки жизни и не обернуться в кровавый холодец.
Специалисты на Семнадцатом были шокированы: если катастрофа случилась во время прыжка, то члены экипажа непрерывно находились в состоянии трансцендентации, как минимум, несколько месяцев, а это было неслыханно, никто даже не подозревал, что такое возможно в принципе. Месяцы в ступоре летального состояния - охуеть. Специалисты выли от восторга, им предоставлялся уникальный случай обследовать испытуемых после их многомесячного прозябания в сфере небытия. Как вывести людей из этого состояния предстояло ещё выяснить, поскольку задачи такого характера и масштаба в полевых условиях до сих пор не решались. Игра с небытием при очень ограниченных ресурсах грозила обернуться полнейшим фиаско. Жизни, находящихся на борту Ромула, бедолаг в буквальном смысле висели на волоске и любое неосторожное движение могло низринуть их в бездну без возврата. Придётся серьёзно покумекать и попотеть, решая эту задачку.
- Ладно, на сегодня хватит, у вас заканчивается кислород, возвращайтесь на Семнадцатый обратно тем же путём, - сказал Охреневший. - Как меня слышите?
- Слышу вас нормально. Поняла, возвращаюсь обратно. Конец связи, - старпом отключилась. Хотя Охреневший и был козлом, но сейчас его голос в наушниках успокаивал, тем более, что всё кажется действительно обошлось. - Ну всё, сворачиваемся, на сегодня хватит. У нас приказ возвращаться назад, возвращаемся тем же маршрутом.
Слава богу: Ганцева боялась, что командор сейчас придумает найти запасы кислорода на Ромуле и продолжить обследование, но нет не придумал и на том спасибо.
Возвращаться-то возвращаться, но цель вылазки так и не была достигнута, что случилось с Ромулом осталось покрыто завесой. С одной стороны, множество людей уцелело, наверное, человек шестьдесят, что даже больше чем весь экипаж Семнадцатого, а с другой - ни одного трансцендента, живого или мёртвого. Все трансцендентные камеры, а на линкоре их было две, оказались пусты, и это охренеть как странно. "Странно" это даже не то слово, ведь все выжившие явно находились в состоянии затянувшегося прыжка, но как, если главный движущий элемент этой системы отсутствовал - ещё одна загадка. Трансцендентация без трансцендента - бред какой-то. Придётся сюда возвращаться и возвращаться, по всей видимости, ещё не раз, чтобы, не спеша и основательно, доковыряться до истины.
Связь оборвалась неожиданно, сначала подумали, что это помехи, может корпус линейного корабля экранирует. Хм-м, хмыкнул командор в умолкнувший вдруг микрофон внешней связи - связь как будто отрубили единым махом. Немедленно узнать в чём причина, его сердце почувствовало неладное. Вернее, это было не сердце, а другой гораздо более чувствительный приёмник, который командор называл "зобом" (зобом чувствую), и вот он-то как раз и заныл. Может всё-таки ловушка, Охреневший снова начал прокручивать в голове старую, набившую оскомину мысль. Неужели они так глупо попались, вляпались-таки по полной. Командор заскрежетал зубами, он встретился глазами с Велосипедовым и увидел, что тот думает о том же. Еби твою мать, ведь там же Марийка, вспомнил вдруг Охреневший и кровь отхлынула от его лица. Только теперь командор понял насколько глубоко он обосрался. По сути, это хана всему: потерять трансцендента - всё равно что выстрелить себе в рот, себе и всем остальным, одной единственной смехотворной пулькой. А ведь это он вопреки мнению замполита пустил Марийку на вражеский корабль, старый идиот. Да уж, знатно обгадился и что теперь? Охреневший попробовал взять себя в руки:
- Вахтенный, что там на телескопе?
- Есть движение на поверхности обшивки. Вижу вспышки лазеров. Они стреляют. По-моему, это боевое столкновение.
Понадобилось меньше секунды, чтобы командор принял самое рисковое в своей жизни решение, или пан или пропал:
- Полная тяга на маневровые двигатели, курс на сближение. На боевых постах предельное внимание.
Командор остервенело сплюнул прямо на пол капитанского мостика. Вибрация корпуса тут же дала понять, что Семнадцатый съезд получил нешуточное ускорение. "Ты что делаешь, всех погубишь, ты в своём уме" - нагнувшись над Охреневшим, испуганно зашипел замполит. Его всегда тревожили подобные перепады в настроении командора, время от времени с ним такое случалось: тут вроде ничего, а через минуту прячьтесь кто может. "Спокуха, товарищ замполит, нам уже терять нечего, так что попробуй расслабить очко и получить удовольствие" - Охреневший говорил сквозь зубы, с какой-то издевательской радостью, даже с весёлым презрением к себе и всем остальным. Он, кажется, взял себя в руки и, взяв себя в руки, безоглядно ринулся ва-банк. Собственно, а что он ещё мог, как не ринуться туда. На его взгляд, это был лучший выход, исходя из сложившихся обстоятельств: зажмуриться и сдохнуть от оргазма... или же (а почему бы и нет) проскочить на авось.
На Охреневшего, кажется, опять нашло, как тогда в системе Бета Канопуса, но тогда им сказочно повезло, такое авось случается раз в жизни, и свое авось они уже использовали, пора и честь знать, не всё же коту Масленица, но командор на этот счёт, по всей видимости, имел другое мнение. С этими инвалидами всегда так, хрен их поймёшь.
Семнадцатый съезд шёл на сближение с линкором. Громоздкая асимметричная конструкция Ромула увеличивалась на глазах. Сначала видимая только в общих чертах, скоро она начала прорисовываться в отдельных конструктивных элементах. Нехилый кораблик фашисты себе забабахали. Чёрнорубашечники, кажется, прыгнули выше своей головы. Экран головного телескопа давал десятикратное увеличение, достаточно, чтобы различить подробности всего происходящего на поверхности корабельной обшивки. Там действительно развернулось самое настоящее боевое соприкосновение, соприкоснулись наши с кем-то ещё, с кем-то хрен его знает кем.
Все находившиеся на капитанском мостике прильнули к экрану, как мухи к десерту: против шестерых советских космонавтов выступало очень бледное и непривлекательное на вид существо. Издали существо казалось похожим на вспухшее на дрожжах тесто; оно было совсем как голое и обладало грубым телосложением, но двигалось при этом невероятно быстро, то как будто переливаясь из одного места в другое, то совершая абсурдные акробатические скачки. Это были два совершенно разных способы перемещения и существо естественным образом их совмещало и комбинировало, при необходимости переключаясь с одного на другой. В руке у толстяка вибрировало что-то похожее на тонкий сверкающий обруч, он его держал перед собой, как будто находясь на уроке физкультуры. Что ещё бросалось в глаза, так это пенис или то, что очень сильно его напоминало, поскольку это вполне могло оказаться и щупальцем, и хоботом, и хвостом пресмыкающегося. "Пенис" обладал чудовищным размером и толщиной, он вырастал из мясистых складок паха, тяжело низвергался книзу и увесисто волочился по поверхности корабельной обшивки.
Космонавты стреляли в пришельца из лазерных установок Шапошникова, но удивительным образом фотонные пульки разрядов не причиняли ему никакого вреда. Переламываясь в радугу, лучи безрезультатно рикошетили в чёрное "молоко" космоса. Казалось стрелявшие попадали в большую стеклянную призму, легко парировавшую смертоносные импульсы света. Бой был неравным и красивым, установки ППШ оказались абсолютно бесполезными. Как будто очутившись в коконе атмосферы, радуги на мгновение вспыхивали и тут же гасли, выскальзывая в бездну.
Но существо оказалось не безобидным, оно ловко наносило удары в ответ. Характер и природа этих ударов для постороннего наблюдателя оставались загадкой. Инопланетянин бешено раскручивал обруч над головой, причём делал это всегда левой рукой, которая даже на вскидку казалась более гибкой и значительно длиннее правой. Без сомнения, левая конечность предназначалась именно для этого: бешено вращать странный кольцеобразный объект. Раскрученный таким образом, обруч достигал невиданной скорости и делился на несколько себе подобных объектов. Они быстро скользили в сторону неприятеля, словно брошенные опытной рукой гимнаста. Каждый из таких предметов одевался на свою жертву, подобно накинутом сверху кольцу хулахупа. Оказавшись внутри кольца, человек начинал конвульсивно дёргаться, как будто в сильнейшем припадке. Спустя несколько секунд всё заканчивалось: израсходовав свой ресурс, энергетический обруч рассеивался в вакууме, а человек выпадал из строя и не подавал более признаков жизни. Скорее всего, капзда была таком человеку.
Среди шестерых принявших бой находилась и Марийка. Её маленькая фигурка в специальном детском скафандре выделялась в стороне об общей группы сражавшихся: девочку пытались защитить, удерживая подальше от места боевого столкновения. Но тем более странным казалось поведения самого пришельца, который, как бы не замечая всех остальных, был сконцентрирован исключительно на девочке. Космонавты пытались оттеснить толстяка подальше или хотя бы переключить его внимание на себя, но тщетно: белое жирное нечто перетекало из позиции в позицию, неумолимо приближаясь к Марийке. Несмотря на героические усилия людей, расстояние сокращалось, девочка уже находилась в зоне поражения энергетического кольца. Существо, с непревзойдённой ловкостью раскручивая обруч, готово было его применить.
Семнадцатый съезд пролетал в непосредственной близости от Ромула - идеальная позиция для залпа, и если уж стрелять, то решаться нужно было сейчас, более удобного момента не представиться. И командор решился: ну что, вдуем сучаре - так это прозвучало на его языке. Охреневший отдал приказ открыть огонь на поражение и тут же на мостике почувствовали, как заработал зубчатый механизм вращающейся башни носового орудия. Страшнее этого орудия на крейсере ничего не было, но командор явно не собирался миндальничать. У него был лишь один выстрел, а после, в случае неудачи, ему только и останется, что сделать на прощание ручкой. На своём опыте командор знал, что в подобных обстоятельствах лучше не экономить и не скромничать, себе же дороже. Этот залп должен был решить их судьбу, тут или-или: или они отобьют своего трансцендента, или не отобьют. Без Марийки же всё их дальнейшее превращалось в полнейшую нелепицу. Перспектива ещё лет тридцать болтаться всухомятку среди беззубых звёзд, пока, в конце концов, не околеешь от старости, Охреневшему не улыбалась. И выстрел грянул.
Ну как грянул, грянул конечно, но беззвучно: Семнадцатый съезд просто вздрогнул всеми своими конструктивными элементами, словно получил знатный хук с правой. Вернее, даже не выстрел грянул, а целых два: одновременных, равновеликих и диаметрально-противоположных. Второй - холостой, был необходим, чтобы скомпенсировать импульс, полученный Семнадцатым в результате первого. В космосе все стреляли так, дуплетом - технология, отработанная нелёгкими буднями боевой космонавтики. Дорогое это удовольствие - орудийный залп в пустоте, но другого способа сохранить атакующему кораблю неизменную траекторию движения ещё не придумали.
Расстояние между кораблями сократилось до минимального; не прошло и секунды, как на экране головного телескопа появилась правильная геометрическая болванка - артиллерийский снаряд. Болванка неслась бесшумно и казалось, что очень медленно, но на самом деле с невообразимой скоростью. "Опаньки" - себе под нос промолвил командор. Пришелец, охотившийся на Марийку, почему-то не сразу обратил на неё внимание, а когда обратил - было уже поздно: снаряд угодил в яблочко. С борта Семнадцатого было хорошо видно, как идеальный цилиндр бронебойного снаряда увязает в нескольких метрах от поверхности инопланетянина, преодолевая какую-то невидимую препону, а потом, смяв её, врезается в собственно белое рабочее тело существа.
Сила импульса, полученная в результате прямого попадания, оказалась чудовищной. Пришелец не мог его ни погасить, ни каким-то образом скомпенсировать, он просто скользнул по бронированной обшивке линкора, которую как бы натёрли сливочным маслом. Не в состоянии более удержаться на её поверхности, жирдяй беспомощно вылетел в открытый космос. Но сколь бы мощным импульс ни был, он всё равно не нарушил целостность внешней оболочки существа и это выглядело более всего удивительно. После такого тарана любой материал пошёл бы вразнос, но нет, толстяк не лопнул и не разлетелся на кровавые ошмётки, а в целости и сохранности выпорхнул навстречу звёздам и это отчётливо просматривалось на экране головного телескопа: его снесло с поверхности Ромула, словно попавшее под сильную струю воздуха пёрышко. Снаряд же, сильно деформировавшись при попадании, бесполезно завис в нескольких метрах над корабельной обшивкой - сырой и смятый кусок железного теста.
Марийка находилась при смерти, но на этот раз это было совсем другое. Перед тем как провалиться в космос, инопланетянин успел-таки нанести удар. Девочку поразил наброшенный на неё обруч. Причинённый вред, на первый взгляд, был незаметным, никаких видимых повреждений, но сердце девочки еле-еле трепыхалось, готовое остановиться в любой момент. Марийка настойчиво умирала. Ганцева принесла её в медотсек на своих руках, принесла, как обмякшую тряпичную куклу. Уже в коридоре девочка, несмотря на грубые просьбы старпома, потеряла сознание, потом опять пришла в себя, но уже лёжа в медотсеке, и посмотрела на Ганцеву своим жалким старушечьим лицом. Посмотрела, как будто прощаясь. Старпом взяла её маленькую костлявую лапку и, боясь раздавить, бережно-бережно сжала в своих мозолистых бабских ладонях. Марийка как будто хотела что-то сказать, но промолчала, очевидно не совсем понимая, где находится и как сюда попала. Её кулачок даже не вздрогнул, когда Ганцева, ткнувшись в него носом, громко по-деревенски заревела.
Девочка лежала бесчувственной оболочкой, даже вздрогнуть кулачком у неё не хватало сил. Где-то в тесной расщелине грудной клетки, словно бабочка с размочаленными крыльями безнадёжно ёрзалось её пойманное сердце. Было ясно, как день: девочка - не жилец. Марийка умирала, на этот раз умирала по-настоящему, не по требованию начальства, а исключительно из личных обстоятельств, самой что ни есть неподдельной смертью. Никто этой смерти отменить уже не мог, и только безмерное упорство непослушного ребёнка держало Марийку на плаву жизни. Казалось, чему здесь жить, здесь же нет ничего, одна плёночка видимости, косточки да кожица, а девочка всё продолжала тянуть свою лямку, всё никак не сходила на нет, всё никак не кончалась.
Прости меня, прости меня, я виновата, горячо шептала Ганцева девочке в лицо, я виновата, прости, прости меня, я написала на тебя донос, я сама написала, слышишь, сама написала, это я, моя подпись. Она долго и истово винилась перед Марийкой, тягостно извергала перед ней свою главную вину, а девочка смотрела, как будто смотрела со дна колодца, и слышала ли она, понимала ли, на этот вопрос не ответил бы, наверное, никто, даже зрящий с кавказской вершины Кремля многоокий горец. Поди узнай, как они там живут на дне колодца, что слышат и что понимают.
В это время в помещение медицинского отсека ворвались двое - Охреневший и замполит. Велосипедов лично вкатил инвалидное кресло командора. "Ну как тут" - сходу спросил Охреневший. Он был как всегда, словно ничего и не случилось, только, пожалуй, немного бледнее обычного. Наверное, всё-таки что-то случилось.
- Дело серьёзное, пульс еле прощупывается, сердечная недостаточность, аритмия. Я сделала инъекцию... - Валькенштейн так и не успела закончить фразы.
- Срать мне на твою инъекцию, я спрашиваю конкретно: она дееспособна, может выполнять свои обязанности или как?
Капитан медицинской службы Валькенштейн Маргарита Климовна держала в руке миниатюрную стеклянную ёмкость и кажется не понимала о чём речь. Какие обязанности? Я говорю, пульс нитеообразный, острая сердечная недостаточность, я не уверенна доживёт ли она до утра. Командор злобно зыркнул на женщину в белом: до утра нам всем ещё надо дожить, меня интересует может ли она выполнять свои прямые обязанности сейчас, немедленно. То есть, как "немедленно", вы об чём вообще. Мне кажется вы меня не слышите. Валькенштейн поставила ёмкость на нержавеющий поднос и сделалась ещё серьёзней. Она не была бесчувственным человеком, никоим образом, скорее наоборот, но в отличие от Ганцевой, у капитана медицинской службы имелось громоздкое прошлое, неудобное старорежимное, и очень часто в случае необходимости командор дёргал её именно за эту ниточку. Поэтому быть бесчувственным человеком ей всё же, время от времени, приходилось.
- А ты меня слышишь? - Охреневший подкатил к женщине и с привычным превосходством посмотрел на неё с низу в верх. - Ты вообще понимаешь, что происходит, куда мы, бля, вляпались? Мы вступили в прямое противостояние с Йобу. Чувствуешь, чем пахнет? Пахнет полнейшим пиздецом. Твою мать, я должен тебе это ещё объяснять? Нам нужно немедленно отсюда убираться, это наш единственный шанс. То существо... оно осталось в живых, и оно обязательно вернётся, очень скоро, и когда вернётся нам всем будет пизда, и пизда похлеще твоей. Спасти нас способен только прыжок, понятно? Поэтому спрашиваю у тебя в последний раз: может или как?
То, что командор сказал, являлось всего лишь вершиной айсберга, об основной подводной части он недвусмысленно умолчал и Валькенштейн как никто это понимала, она вообще была бабой неглупой, тем более, что командор умолчал именно для неё, целенаправленно, с далеко идущей целью.
Отвечая, Валькенштейн замялась и то, что она замялась, говорило об исходе её разговора с командором красноречивее всяких слов. В принципе, уже всё было понятно: материал женщины поддался, нахрап командора принёс свои плоды. Доктор себе ещё не признавалась, но, по сути, замявшись, она уже дала ответ. И ответ этот не делал ей чести и был явно не в пользу больной девочки.
- Нет, ни хуя, - очень безапелляционно с выразительной грубостью прозвучало в медицинском отсеке, но сказала это не Валькенштейн, а Ганцева.
"Не понял" - картинно удивился Охреневший, он, виртуозно маневрируя на кресле, отчалил от Валькенштейн. А разве тебя, товарищ старший помощник, кто-то спрашивал, твоё дело сопеть в отверстия, да помалкивать: здоровье девочки - не твоя парафия. Ты старпом, блядь, или кто? Ганцева поднялась с койки, на которой до этого сидела, и твёрдо посмотрела сверху на подкатившего к ней командора. "Едри твою налево, у нас, кажется, бунт на корабле" - Охреневший выглядел несколько сбитым с толку: не то чтобы совсем сюрприз, но нежданчик достаточно увесистый. Ты смотри, бляха-муха, наша-то целочка решила встать на дыбы, созрела-таки.
Никакой это не бунт, невольно смягчившись, начала оправдываться старпом, просто девочка при смерти, а вы её в трансцендентную камеру, неправильно это как-то, не по-советски. Охреневший удивлённо присвистнул: какие страсти-мордасти, однако. Тебе, Ганцева, нужно было не во флот, а в монастырь, может ты промахнулась, не туда попала? Так вот, Ганцева, запомни, это тебе не монастырь, здесь хныкать над тварями божьими не положено, уставом запрещено. И Охреневший, как бы устав от бесполезного спора, злобно откатил в сторону: товарищ замполит, разберитесь со своей подопечной, это кажется по вашей части и помните, времени у нас в обрез. Велосипедов любезно вышел на авансцену всего здесь происходящего и куртуазно взял старпома за руку:
- О как я вас понимаю, голубушка вы моя, о как я вас понимаю. Вы думаете у меня сердце не разрывается? Ещё как разрывается. Я ведь тоже человек, а не скотина какая, у меня тоже сердце имеется, но я не просто человек, я - человек советский, также как и вы, а это что-то да значит, ведь не за красивые же глазки нас так зовут. Советский человек, надо вам сказать, - самое гуманное существо во Вселенной, если нужно он пожертвует жизнью ради спасения своих товарищей. Пожертвует? - пожертвует, говно, как говорится, вопрос, ибо жизнь человеческая для него - святыня. И я пожертвую, и вы, товарищ майор, пожертвуете, и Марийка, смею вас заверить, куда она денется тоже пожертвует, не мигнёт глазом и пожертвует, потому что она - советская девочка и ничто высокое советское ей не чуждо.
- Да, вам хорошо рассуждать, потому что жертвуете в данном случае не вы.
- Ну что я могу тут сказать: не повезло мне. Очевидно, сегодня не мой день - бывает. Сегодня не мой, а завтра как карта ляжет, может и подфартит. Это ведь лотерея, кому и когда положить жизнь - игра слепого случая, но готовым обязаны быть все, от этого никто не застрахован и я в том числе.
- Что-то я не припоминаю такого случая, чтобы замполит ради кого-то положил свою жизнь, - в наглую, не жалея себя, высказалась Ганцева и вырвала свою руку из мягоньких лап замполита.
- Типичная мелкобуржуазная точка зрения. Если бы я был трансцендентом, за мной дело бы не стало, но трансцендент здесь, к моему великому сожалению, не я, а положение наше такого, что меры нужно принимать сию минуту, немедленно. И к тому же, не забывайте, что тем самым девочка себя реабелитирует в глазах партии и всего советского народа. Очистит, так сказать, своё имя. Ведь кто как не вы, голуба моя, подали нам очень своевременный сигнал, собственноручно написали о неблагонадёжности девочки. Бумага на этот счёт у меня в столе. Это же ДОКУМЕНТ. Я ведь о девочке пекусь и о ней всячески болею сердцем, не каждому в его жизни выпадает второй шанс, не прошляпить бы. Кстати, голуба моя, а рисунок-то ТЫ так и не принесла, хотя и обещала, не хорошо получилось, ох не хорошо. Боюсь подумать, но не покрываешь ли ты тем самым врага народа, злостного вредителя, затесавшегося в наши ряды. На твоём месте, товарищ майор, я бы крепко подумал прежде чем ставать на защиту подобного крайне ненадёжного элемента.
- Ну и гнида же ты, товарищ замполит, - Ганцева хотела ещё что-то добавить, хлестнуть по душе благим матерком, но командор её решительно перебил.
- Так харэ, осточертело уже, ну его всё в жопу. Товарищ старший помощник, я вас арестовываю, отдайте своё табельное оружие товарищу Велосипедову. Хватит вымя теребить, под арест, сука, быстро. Моё терпение лопнуло, много на себя взяла, я тебя покажу как артачиться: под трибунал согласно закону военного времени.
- Не надо, - вдруг послышался чей-то слабенький голос.
Голос звучал, как из погреба, тихо и жутко одновременно. И кто мог так говорить? Так говорить могло только сверхъестественное существо, какой-нибудь призрак. Но откуда ему взяться на космическом корабле, да ещё на советском, на который всем без исключения призракам Мироздания вход был строго воспрещён. Все озадаченно переглянулись, не понимая подноготной происходящего: неужели на борту заяц. Или действительно сквозь препону железной обшивки прорвалась религиозная нечисть. Запредельная сущность просочилась на борт крейсера и теперь, потехи ради, колеблет мировоззрение заядлых атеистов. Заядлые атеисты стояли шокированные: на улице космос, а тут такое.
- Не надо, - повторила сущность, - я согласна.
И только теперь до всех почти одновременно дошло, что с ними общалась не запредельная сущность, а маленькая лежащая на койке девочка.
- Я согласна, отведите меня в трансцендентную камеру, - сказал Марийка, очень медленно по-старчески поднимаясь с койки, как поднимаются из мёртвых.
Команда Семнадцатого готовилась к срочному прыжку. Чем отличается прыжок аварийный от обычного - всё то же самое только на скорую руку, в авральном режиме. И в этом главная загвоздка. Если в обычных условиях на подготовку к транс-переносу память тройняшек загружается часов восемь-десять, то в обстоятельствах форс-мажора на это в общей сложности давалось не более двух часов. Как заверял Охреневший "времени у нас в обрез", а его чутью доверяли безоговорочно, что-что, а "зобом" командор обладал преотменным, звериным. Разумеется, при таких темпах загрузки совершались ошибки, иногда - фундаментальные, фатальные. Известны случае, когда при выходе из аварийного прыжка от корабля оставались одни рожки да ножки, а иногда вместо экипажа корабль выпрыгивал полным зловонного кровавого холодца. И всё из-за спешки в процессе подготовки. Такая спешка иной раз очень дорого стоила, именно подготовка к прыжку являлась ахиллесовой пятой всех трансцендентных кораблей Земли, но избежать её не представлялось возможным. Всё упиралось в пропускную способность центральной нервной системы корабля. Форсировать её было небезопасно и чревато непредсказуемыми последствиями. Скорость обработки информации такой некросистемы имела свои пределы, она была выше живой человеческой на целый порядок, но и этого не хватало, поэтому сильно форсированный процесс геометрически увеличивал вероятность совершаемых при этом ошибок, причём, ошибок зачастую совершенно пустяковых, производимых буквально на ровном месте, об которые не споткнулись бы в обстоятельствах стандартного прыжка.
Командор спешил, времечко поджимало, разъезжая на своём скрипучем инвалидном кресле, он то и дело матерился, раздавал пиздюлины и ценные указания. Сейчас время работало против них, они или успеют, или, что значительно хуже, не успеют, и тогда им всем гитлер капут. Охреневший понимал, что совершил ошибку, и сдался ему этот Ромул, но раздумывать об этом и корить себя было некогда, каждая секундочка на счету.
Почти все члены экипажа тоже осознавали, что вляпались. Ни для кого не являлось секретом: в любой момент могло случиться непоправимое. Это непоправимое исчерпывающе определялось одним единственным словом "Йобу". Без лишних объяснений команда Семнадцатого понимала, что имела дело ни с кем иным. Йобу мог случиться в любой момент, и командор, и все остальные в том нисколько не сомневались. От Йобу так просто не избавишься, тут, к сожалению, не отделаешься лёгким испугом. Одного залпа из главного калибра явно недостаточно - придётся повозиться. Многие в экипаже верили, что это всё из-за Марийки. Йобу преследует их из-за девочки, из-за чего же ещё, и будет за ними гоняться от звезды к звезде пока всех не погубит... или не сожрёт Марийку живьём. С девочкой что-то не так, недаром Йобу так настырно хотел её кончить. Таких "верующих" на Семнадцатом было достаточно, они шептались друг с другом, злобно поглядывая на начальство и нелегально клали на себя крестное знамение. Может Йобу не желает нам зла, думали они между собой, может у него душа добрая, нужно только избавиться от этой проклятой девчонки и всё будет на мази. Правда, были и другие, кто уверял, что никакой это не Йобу, что Йобу так себя не ведут, а скорее всего, это представитель пресловутой цивилизации-фантом. Как себя обычно ведут Йобу они не знали, откуда, но вот чувствовало их сердце, не они это и всё тут, не Йобу.
Марийка сидела в каюте старпома, слушала вполуха как та её успокаивала, но главным образом разглядывала бедное убранство жилого помещения: голые коричневые стены, стандартная обстановка, заводские настройки и никаких личных вещей. Вообще. Можно было подумать, что эта женщина вылупилась сразу взрослой, без каких-либо дурацких привязанностей. Из яйца да прямиком в товарищи майоры, минуя необязательные промежуточные стадии. Девочке это показалось близким, она ведь тоже, можно сказать, вылупилась взрослой, из похожего яйца, только чуть-чуть поменьше, р-раз и в дамки, без всяких околичностей счастливого детства. Голые стены, заводские настройки, стандартная обстановка - напоминали Марийке её саму.
А товарищ майор всё говорила и говорила, пытаясь заболтать девочку и самую себя, пытаясь обеих успокоить, но в первую голову всё-таки себя, ибо за эти несколько часов жизнь Ганцевой изменилась кардинально и ещё неизвестно, как оно обернётся и во что конкретно выльется. Может ни во что, пронесёт, а может в трибунал, но одно старпом знала точно: никакого орального секса, пусть этот козёл сам себе сосёт.
Марийка чувствовал себя как-то сонно, она сидела, словно в тумане - странное ощущение. Валькенштейн ей что-то уколола, что-то тонизирующее, бодрящее, что заставляло её сердце стучать, как новенькое, но при этом всё удивительным образом затянулось утренней дымкой. Нет, сознание работало исправно, мозги были в порядке, но на окружающий мир падал какой-то особенный мягкий свет и все предметы проступали как сквозь пролетающий пух одуванчиков. Очень скоро девочке опять предстояло умереть, и Марийка это понимала, и как бы не понимала одновременно. То есть, понимала конечно, но, странное дело, не испытывала при этом никакого волнения, была спокойной, как удав. Она даже удивлялась себе, и почему она раньше так тревожилась по этому поводу, с какого-такого перепугу, ну трансценденция - подумаешь, что она трасценденций никогда не видела, тысячу раз, одной больше, одной меньше. Мир вот-вот стронется, всё пойдёт вразнос, и жизнь, и смерть, а ей плевать: вразнос так вразнос.
Несколько раз к девочке приходила Валькенштейн, она профессионально щупала Марийке запястье и что-то преувеличенно серьёзно спрашивала, какие-то глупости. В первый раз бортовой врач увела с собой Ганцеву, очевидно старпом стеснялась и не хотела заниматься трансцендентацией при девочке: снимать штаны, светить голой жопой и всё такое прочее. Во второй - Валькенштейн пришла сообщить, что всё готово к прыжку и через десять минут можно начинать, её очередь. Марийка и сама это чувствовала: Семнадцатый съезд притих, как будто набрал в рот воды, и чего-то с нетерпением ждал. Чего?
Валькенштейн ушла, оставив Марийку догадываться, чего же с таки нетерпением ждал Семнадцатый съезд. Так тихо, так нереально было вокруг, что хотелось завалиться на койку, свернуться калачиком и просто уснуть, но нельзя. Марийка точно помнила: нельзя, ни при каких обстоятельствах. А почему, собственно? Ах, да, ну конечно же, ведь это её с таким нетерпением ждал Семнадцатый съезд, как же она забыла. Ей об этом говорили миллион раз, а она вот взяла и забыла. Они там лежат все такие важные, с вывернутыми наружу ягодицами, ждут, а у неё совершенно вылетело из головы - смехота. А вот возьми она сейчас и усни, свернувшись калачиком, получилось бы ещё забавней. Они все просыпаются и Марийка вместе с ними - умора же: просыпается, зевает, потягивается. Но нет, так нельзя, надо хотя бы пожелать всем спокойной ночи, и Ганцевой тоже, а то как-то невежливо получается, и Марийка резво спрыгнула с койки.
Она вышла в плохо освещённый коридор и вдруг обомлела от невыразимой жути: снаружи донёсся глухой звук, да-да, именно снаружи, словно кто-то ударил молотом по внешней обшивке корабля. И что самое страшное: кто ударил молотом для Марийки не являлось секретом, она знала это наверняка.
Это был ОН. Кто он, девочка не смогла бы в точности пояснить, потому что для этого не существовало подходящих слов, их ещё не придумали. Да и кто их мог придумать, не эти же со спущенными штанами и жопами наружу, разве что она сама и придумает, или такие как она, трансценденты, эти слова на их совести. Для Марийки это был как таран в голову, у неё даже подкосились ноги. Лампы в коридоре зловеще замигали, освещение не по-доброму заёрзалось.
Впервые она встретила его на поверхности "Ромула"; он глядел на неё с дальнего расстояния, но так, как будто рассматривал в упор. На девочку ещё никто так не смотрел, сквозь бездну и жизнь, из толщи смерти. Марийка почувствовала не себе этот взгляд, прожигавший защитную оболочку скафандра - он её пометил. Так помечают матку в улье среди бесчисленного количества рабочих пчёл, теперь она будет всегда на виду, теперь ей во веки веков не спрятаться. И таки не спряталась, существо снова здесь, низверглось за ней, как и обещало.
Странно, но Марийке казалось, что они с пришельцем были старыми знакомыми. Уже тогда на обшивке Ромула она, вопреки очевидному, ощутила, что это не первая их встреча. И вот опять. Её не покидало чувство, что они знают друг друга, как облупленных, что они, как та шерочка и машерочка, прочно связаны, нужно только напрячь извилины, чтобы вспомнить. Они явно из одного теста и связь между ними похлеще интимной, но сколько Марийка не напрягала извилин - ничего. Разве маленькая девочка тогда могла знать, что именно это НИЧЕГО и есть то общее, что не по-детски их скрепляло. Нет, не могла, тогда она не могла себе этого даже представить, как и причин того, за что существо так люто желает её уничтожить. Даже не уничтожить, ибо это было бы слишком просто, слишком по-человечески, не всерьёз, то что толстяк жаждал сотворить с девочкой являлось более глубоким и омерзительным любого материального истребления, инфантильного в своей основе.
Марийка слышала, как Йобу неторопливо топал по внешней поверхности крейсера. Он как будто вкушал пустоту, пытаясь уловить флюиды своей жертвы. Йобу вёл себя, как охотник, и девочка нисколько не сомневалась: инопланетянин охотился на неё. Марийка в страхе окоченела, она ощутила себя деревянной. Судя по звукам, существо снаружи тоже замерло, внимая тончайшим вибрациям эфира. После короткой паузы обшивка Семнадцатого сильно загудела, словно в неё забарабанила сотня дикарей. По всей видимости, существо побежало и, к ужасу Марийки, побежало оно в её сторону, никаких сомнений: Йобу её обнаружило. Выбора у девочки не было и она, не оглядываясь, бросилась дальше по коридору, где знакомо темнело входное отверстие трансцендентной камеры. Теперь кто первый: бегом-бегом-бегом. Почти не помня себя, Марийка влетела в тамбур приёмного помещения и с лязгом задвинула за собой стальную плиту.
В тамбуре так и не прибрались, вонь разлагающегося кошачьего трупа шибанула девочку в ноздри. На полу зеленела лужица протухших кишок. Не обращая внимание на смрад, Марийка с трудом опустила рычаг блокирующего механизма и вползла на знакомое до боли, заправленное слоем каучука ложе. Не раздумывая, она растянулась на нём, словно отдалась невидимому во мраке насильнику. Девочке казалось, что снаружи, за толстым люком камеры, что-то трещит и валится, как будто ломали старую мебель, но возможно это был лишь гул крови в ушах и ничего больше. Сработали запирающие устройства, одевая лодыжки и запястья лежащей в холодные железные браслеты. Теперь ожидающий в темноте насильник мог позволить себе всё абсолютно, Марийка полностью находилась в его власти. И тут же её голову проглотил дьявольский шлем.
Нет, не гул крови в ушах то был, снаружи за толстым люком камеры пыток действительно что-то трещало: трещало, шипело, лязгало и с грохотом рвалось куда-то. Конечно, не старую мебель то ломали, то сгибались несущие конструкции корабля, рвалась бронированная облицовка, а в образовавшуюся во внешней обшивке прореху, которую вскрыли, словно консервным ножом, с воем всасывался воздух и все незакреплённые предметы. Воздух и все незакреплённые предметы с воем всосались, и в коридор, занимая всю его ширину, втиснулся большой кусок грубо оформленного теста - Йобу. Йобу двигался, как бы сутулясь и прихрамывая на разных ногах - кривая ассиметричная сущность, с гигантским пенисом, который заворачиваясь при ходьбе, тянулся, подобно слоновьему хоботу, далеко позади идущего. Гудящий обруч в руках у пришельца, касаясь стенок коридора, великолепно сыпал искрами. И в этот момент процесс трансцендентации вышел на финишную прямую: размазывая мир по стеночке одномерности, корабль рванулся в небытие.