Сегодня у Марфы Ивановны был тяжелый день. Настольные часы пропищали уже полночь, а она только вернулась домой - необыкновенное явление для обыкновенной учительницы начальных классов. Она стянула с себя чужую одежду и, стараясь не заглядывать в зеркало, прошла в свою комнату. Сына дома уже не было - почти каждый вечер часов в 11 он уходил на свои ночные гулянки, и возвращался только под утро, а то и вовсе не приходил домой до следующего дня - когда оставался ночевать у своих многочисленных знакомых, преимущественно женского пола. Марфе Ивановне, миловидной пожилой женщине мягкого характера и твердых принципов, не нравилась беспорядочность связей сына, но противостоять им она не могла: во-первых, в его 21 запретить ничего она ему уже не могла, а во-вторых, она слишком любила своего Алешку, чтобы что-то ему запрещать.
Он был поздним ребенком: Марфа Ивановна, впрочем, тогда еще просто Марфа, родила его в 35. Она с юности мечтала о детях, да все как-то не получалось выйти замуж. Хотя она всегда была хороша собой, природа не обделила ее и умом - порой это слишком большая ноша для женщины. Кавалеров вокруг было много, только все они казались слишком пустыми и мелочными. Вот и осталась Марфа Ивановна в свои 33 одна - все ждала того, кто захочет и сможет разглядеть в ней не только отдельную квартиру, приятную внешность и высшее образование, но еще и чистую прекрасную душу. А тут оглянулась вокруг, а никого уж холостых и не осталось. Даже Петя-сантехнк, давний ее поклонник, пару лет назад не выдержал и женился на ее соседке - женщине в возрасте и не блещущей ни красотой, ни умом, ни талантом, но зато куда более сговорчивой, чем Марфа Ивановна.
А тут приехал друг детства. Он раньше жил с родителями в соседнем подъезде, они детьми много общались и гуляли вместе, а потом он завалил вступительные экзамены в институт и отправился служить где-то на Урале, да так там и остался. С тех пор приезжал он всего пару раз и к Марфе Ивановне не заглядывал, а тут зашел в гости, поставил на стол бутылку вина и начал рассказывать о своей серой армейской жизни. Сказал, что собирается увольняться и переходить на гражданку, вот и подыскивает себе жену, чтобы жить "как все люди", как он сам выразился. Ну и решила Марфа Ивановна: "Была не была. Выйду замуж, хоть ребеночка рожу, а тем, может, стерпится, слюбится". Но так и не слюбилось. Мужа Марфа уважала, но не больше, а вот в сыне души не чаяла. Он был любимей всех на свете. Пять лет прожили они в достатке и радости, а потом муж ушел к другой - слишком ревновал к собственному же сыну. Радость в семье не уменьшилось, а вот скромной учительской зарплаты еле хватало, чтобы обеспечить Алешке хотя бы самое необходимое. Потом начались подработки: после обеда - библиотекарь, вечером и ночью - консьержка в роскошном доме неподалеку. Лишь бы сыну жилось хорошо: лучшая школа, новая одежда и игрушки, деньги на карманные расходы.
Алешка рос способным мальчиком: учился хорошо, ходил в музыкальную школу, даже матери по дому помогал. Она думала: "Вот растет опора и поддержка. В трудный час всегда поможет". Но вот он, настал трудный час, и нет Алешки. В эту минуту она бы согласна была бы даже на резкие звуки гитар, слишком громкие для ее тонкого слуха, доносящиеся из-за соседней двери: сын ни минуты не могу сидеть в тишине. Лишь бы сесть с ним рядом и поведать ему, что ей пришлось пережить за этот страшный день. Он бы все выслушал, успокоил и сказал, что делать. Он же такой рассудительный. И все равно, что соседи постоянно ругаются из-за громких рыков, мешающих спать по ночам. Такая уж сейчас у молодежи музыка. И длинные волосы сейчас чуть не полгорода носит. А что в черный красит - это ж пройдет. Подрастет, остепенится, да по ночам гулять перестанет, женится, может, и будет у Марфы Ивановны внучек, а, может, и несколько. И когда-нибудь она соберет их вокруг и будет рассказывать обо всем, что случилось как об интересном приключении.
Но напрасно Марфа Ивановна утешала себя этими мыслями: легче не становилось. От нервов ее по-прежнему трясло, и роящиеся в голове мысли никак не давали уснуть. Образы сменяли один другой: дети-дети-дети. Вообще-то она любила детей, поэтому и решила стать учителем начальных классов. Но иногда даже она не могла справиться с раздражением и не злиться на эти перекошенные от каприза избалованные лица. А тут еще эта дикая головная боль. Она мучила с самого утра, непрерывно пульсируя в висках и затылке, мешая думать и существовать. А потом не менее перекошенное лицо завуча, вновь недовольного каким-то небольшим отклонением от программы. А у нее дае не было сил, чтобы хоть что-то сказать в ответ. Просто стояла и молча впитывала в себя выливаемую на нее грязь. И еле сдерживала слезы.
Боль мучила ее и когда она пешком шла домой через весь район - впопыхах Марфа Ивановна забыла дома кошелек, а занять денег на проезд у коллег постеснялась - коллектив в школе был не из самых приятных. Старые сапоги с истертыми подошвами ступали в месиво растаявшего снега. Накануне его выпало почти по пояс, а теперь вот опять +4. Мокро, промозгло и очень скользко.
Предстоял путь вдоль оврага по узенькому тротуару. Марфа Ивановна уже успела пожалеть, что пошла пешком. Осторожный шаг, еще один, еще осторожнее. Что-то яркое виднелось внизу. Женщина приостановилась, чтобы разглядеть, что же это. Но тут проходящий мужчину бесцеремонно толкнул ее в сторону и прошел мимо, даже не обернувшись. Слабость в теле дала свое знать: от резкого толчка в глазах потемнело, ноги подкосились, и Марфа Ивановна медленно, но от этого не в меньшем ужасе начала сползать под откос. Она кричала. Но мужчина, казалось, вовсе ее не слышал и, не замечая происходящего, уходил все дальше и дальше. Марфа Ивановна попыталась ухватиться за попавшийся под руку куст, но от поворота покатилась вниз лишь быстрее. От страха она закрыла глаза и смогла открыть их лишь, когда поняла, что, наконец, остановилась и уткнулась лицом в мокрый рыхлый снег. Вдруг повеяло чем-то теплым. Дрожа от холода и ужаса, она подняла голову: перед ней лежала девушка, вернее, то, что совсем недавно ею было. Кровь и плоть повсюду на сером снегу. Это оказалось слишком для перепуганного разума, и Марфа Ивановна потеряла сознание.
Она очнулась от ужасного холода. Она не знала, сколько времени уже успело пройти, но уже начинало темнеть, а значит, немало. Собрав воедино остатки смелости, она осмотрелась вокруг. Хотя прямо над ней, вверх по почти отвесному склону была дорога, людей поблизости не было, лишь метрах в пятистах виднелся небольшой домик. Прямо перед ней лежал растерзанный и присыпанный сверху снегом труп молодой девушки. Кровавые следы тянулись еще далеко, вслед за мужскими, судя по размеру, ботинками. В эту сторону Марфа Ивановна смотреть больше не могла: она отвернулась к дому и вылила все, что могла только чувствовать, в истошном крике. Вряд ли когда-нибудь в жизни ей доводилось так кричать. Никогда раньше ей не было так нужно, чтобы ее услышали.
Но никто, похоже, не слышал. Медленно, еле переставляя ноги в глубоком подтаявшем снегу, она полушла-полуползла к домику. Он был одновременно и рядом и, казалось, совсем не досягаем. Но Марфа Ивановна не умела сдаваться: из последних сил она все же добралась до старой покосившейся двери и еле слышно постучала.
Дверь открыла старушка лет восьмидесяти. Она охнула, увидев на пороге испачканную кровью, мокрую с ног до головы и замерзшую женщину. Видимо, подумав, что в таком состоянии незнакомка вряд ли сможет причинить вред, старушка пустила ее внутрь, помогла усесться на диван и ушла в соседнюю комнату, чтобы вызвать милицию. Когда она вернулась, Марфа Ивановна уже спала беспокойным еле дышащим сном, больше похожим на обморок, этакое бегство от реальности и страха.
Но бабушка разбудила ее и заставила переодеться в сухое старушечье тряпье. Пока она опаивала незваную гостью чаем, та, задыхаясь и дрожа, еле внятно пыталась поведать, что с ней произошло. Через несколько минут пришли милиционеры, и уже чуть более спокойно Марфа Ивановна рассказала все в подробностях. Ее отвезли в участок. Там что-то писали, просили ее подписать бумаги, ставили печати, но все это проходило как-то мимо бедной женщины, промокшей и продрогшей и не перестающей удивляться хладнокровию и равнодушию окружающих. Вот же она: ей так плох, больно до изнеможения, а им будто и вовсе все равно. Труп дороже еще живых: лезут со своими вопросами и документами, и ни у кого не промелькнет и мысль отвезти ее домой. Впрочем, потом отвезли. Но это не помогло. Аккуратненько, по стеночке, прошла она в свою комнату, упала лицом на подушку и разрыдалась.
Где-то на периферии сознания мелькала мысль о том, что стоит сходить оставить горячего чаю, чтобы не заболеть, но сил не было совсем, лишь мысли-мысли-мысли. К середине ночи Марфа Ивановна, наконец, уснула.
Ровно в 6 утра все те же часы пропищали, что пора вставать, но противный звук так и не был услышан. Марфа Ивановна смогла поднять себя с постели только к обеду. Сына еще не было. Она одиноко бродила от спальни до кухни и обратно, изредка останавливаясь у окна. В квартире было непривычно тихо. Тишина даже казалась гулкой. Она остро резонировала в полупустой черепной коробке. Убегая от мыслей и тревожных воспоминаний, Марфа Ивановна включила телевизор. Диктор вестей монотонно наговаривал заранее подготовленный текст о политике и экономике, потом перешли к местным новостям: заседания областной думы, благотворительные концерты и... зверское убийство на дне дабы, пересекающей небольшой город. Отвратительное зрелище резануло по глазам, все вокруг стало белым, а потом черным, без сил Марфа Ивановна опустилась на диван. Казалось, что экран притягивает ее и одновременно отталкивает назад. Тошнило и кружилась голова. А новости медленно шли дальше, переходили к ограблениям и проблемам с отоплением, но женщина была недвижима перед пестрым экраном. Из оцепенения смог вывести только звук ключа в замке - возвращался сын.
Неужели, Алешка, наконец-то, наконец.. Сейчас он выслушает ее, поймет успокоит, а потом сходит с ней еще раз к следователю. Чтобы было не так противно и страшно. Но сын молча бросил у входной двери рюкзак, снял массивные ботинки, кинул куртку прямо на них и не вынимая из ушей наушников прошел в комнату, хлопнув дверью. Через минуту оттуда донесся привычный скрежет не то с визгом, ни то с рыком. Марфа Ивановна поднялась с дивана и подошла к двери в комнату сына, дернула за ручку и тихонько заглянула внутрь. Лёша ссутулившись сидел за компьютерным столом, уставившись в монитор и активно что-то выстукивая на клавиатуре.
- Мам, не мешай, - бросил он, даже не повернувшись.
- Но чему? Вечно ты сидишь за этим своим компьютером, нету времени даже с матерью поговорить. А ты вот даже не знаешь, что со мной произошло, - Марфа Ивановна не могла сдержать раздражения. Она так ждала его, как никогда нужно было понимание, а у него нет даже времени переброситься с ней парой слов. Пустота внутри начинала кипеть. Она с трудом осознавала, как кричала на сына, впервые в жизни, и, кажется, даже подняла на него руку. Потом быстро обулась, схватила пальто и вышла на улицу.
Сильный ветер ударил в лицо, остужая остатки мыслей. Марфа Ивановна закуталась посильнее и пошла к парку. Вокруг мелькали люди, дома, автомобили, но они лишь пролетали мимо, не оставляя никаких воспоминаний. Марфа Ивановна вообще редко уделяла внимание деталям. Порой она могла долго разговаривать с человеком и даже не запомнить, как он выглядит. В сознании оставались лишь смутные образы, да и то не всегда. Обычно большого труда стоило что-то точно вспомнить. Но сейчас сильные эмоции вызывали воспоминания одно за другим из глубин мышления. Слишком много крови было вокруг в последнее время. Умер сосед по лестничной площадке. Она, честно говоря, и не особенно расстроилась. От его пропахшей дешевым самогоном квартиры разило на весь подъезд, и нередко к нему в гости забредали друзья-алкоголики из соседних домов. Марфа Ивановна очень боялась, что когда-нибудь они спьяну могут что-то сделать ее сыну. Она даже не понимала, что, но инстинкт материнской защиты был сильнее разума. Он же такой маленький, беззащитный. Теперь сын вырос, но неприязнь к соседу осталась, особенно когда одинокими ночами раздавались пьяные сладострастные стоны его подружки из-за стенки. А как-то раз их нашли убитыми в своей же квартире, дверь была открыта, а головы пробиты бутылкой от водки. Тогда все говорили, что это их собутыльники постарались. Что же, хотя бы стало спокойнее стало на лестничной клетке.
А потом по дороге из школы пропали двое ее деток. Двойняшки, Коля и Маша. Сорванцы редкостные. Всегда мешали вести уроки. Их всегда забирали родители, а тут почему-то они шли домой одни. Трупы нашли только через 2 недели в колодце. А убийцу до сих пор ищут. Помнится, все были просто в ужасе. Родители не хотели детей в школу отпускать, но ничего, обошлось... А тут еще та девушка... Странно, теперь, когда Марфа Ивановна обдумывала все это сидя на скамеечке в парке, а не истошно вопя о помощи, все казалось совсем другим Лицо девушки казалось очень знакомым. Она точно его где-то видела... Ах, точно, это же была старшеклассница из их школы. Симпатичная такая всегда в мини-юбке, даже в мороз. Жуткая это мода, развратная, да и простудят себе все девочки, а потом мучаются, детей не могут родить. Но каким неузнаваемым казалось это милое личико тогда, в снегу, все в кровавых полосах, скорее просто бесформенный кусок мяса вперемешку с тряпками, а не стройное молодое тело в легкой, еле скрывающей его одеждой по последней моде. А ведь всего за час до этого она обогнала Марфу Ивановну по пути домой, наступив на ногу острым каблучком. И всего за час.. такое... как страшно.
Марфа Ивановна мелко задрожала при этих мыслях. Больно было думать. Ведь, получается, постоянно где-то рядом мог быть тот человек, нет, тот ирод, который готов превратить тело в кровавый обрубок, уничтожить ни за что, ни про что. Зверь... Способными на такое казались порой приятели ее сына... Высокие, мощные, с накрашенными черным ногтями, злобным оскалом вместо улыбки. Они называли себя группой. Разве такие группы были во времена ее молодости? Тогда все было красиво, а сейчас... Леша как-то раз дал ей посмотреть запись их концерта. Трое с гитарами бились в конвульсиях на сцене, синхронно мотая головами в такт ударам барабанщика, бьющегося в истерике за установкой. И Леша... ее милый Леша... обнимающий микрофонную стойку и извергающий из себя... нет... не пение, просто утробные звуки, которые, как они утверждали, даже имели какой-то смысл. Тогда, когда они вместе смотрели концерт, Марфа Ивановна так и не смогла выдавить из себя ни слова в укор любимому сыну, но интересоваться его музыкой с тех пор перестала, а общение с его друзьями постаралась свести к минимуму.
Погруженная в эти далекие мысли, Марфа Ивановна и не заметила, как сбоку к ней подошел один из приятелей сына.
- Марфа Ивановна, с Вами все в порядке? - Неожиданно обратился он к ней
- Странно, неужели у этого подонка хватила ума запомнить, как меня зовут, - понеслось в голове но не с губ. Предрассудки были сильнее понимания.
- Все нормально, - вслух последовало в ответ.
- Вы бледны, может, вас, домой проводить? А то скользко, мало ли. Я все равно к Лексу иду.
Как же ей не нравилось это прозвище... Лекс... Ну просто собачья кличка, то ли дело Алексей, Алешенька, как в старой песне. Но холод взял свое, и Марфа Ивановна все же согласилась идти домой.
Они шли молча: может, не было общих тем для разговора, но скорее не было желания их искать. Юноша сделал музыку в плеере погромче и предоставил женщине погружаться дальше в свои мысли и образы. Коля с Машей, их дерзкие улыбки, красные рюкзаки. Противный красный цвет. И фиолетовые куртки. Дутые, безвкусные. Мелкие шаги. Снежки в частном секторе. Один летит в Марфу Ивановну. Злость. Раздражение. Сила в руках. Больше, чем может быть у пожилой женщины. Крики. Гам. Каким-то чудом сохранившийся на городской улице колодец. Им никто и не пользуется уже давно. Стуки изнутри. Странный смех. Откуда? Неужели это ее смех.
Школьные коридоры. Десятиклассницы в неприлично коротких юбках. Крики директора. Их звонкие смех в ответ. Нет, не звонкий, звенящий. Острый каблук, впечатавшийся в старый сапог Марфы Ивановны. Она никогда не могла позволить себе такие каблуки, такие вещи, такой смех. Пустая скользкая улица. Осколки разбитого стекла на земле. Красные брызги. Стон. Ветер. Холод. Падение. Снег. Страх. Старый домик вдалеке.
Что за странные мысли? Она больна. Нужно скорее домой. Прав парень. Я просто замерзла. Просто принять аспирин и лечь спать. Интересно, Леша еще дома? Он ведь, наверное, обиделся... Как это угораздило ее так сорваться... Да еще и на кого? На любимого сына.
С тревогой поворачивала Марфа Ивановна ключ в замке, со смутным предчувствием открывала дверь, видя, что Лешины вещи до сих пор на месте, пропускала гостя вперед, смотрела, как он раздевается и проходит в комнату сына, раздается крик. Она заходит внутрь. В проходе - безжизненная рука, повсюду вокруг кровь. Но зачем же он кричит? Они всего лишь немного повздорили, потом обязательно помирятся. Можно ли обижаться на мать? Но зачем же он кричит? Какой противный громкий крик... Как же он режет слух... Он как нож на подоконнике... такой же острый... я ведь сама его вчера наточила...