— Вот вы, друзья, частным сыском занимаетесь, — сказал как-то доцент Куприян Венедиктович Буров студентам Нику и Тиму. — А судебными крысами не хотите побыть? Нам на европейский экзамен персонал нужен.
     — Какой-какой экзамен? — не поняли друзья.
     — Это, скорее, переэкзаменовка. Прохор пересдаёт диспергационную технохимию.
     — Но сейчас же середина семестра! А пересдачи бывают только в конце сессии и в начале следующего семестра. — Студенты были учёны горьким опытом.
     — Вот-вот, и мы так думали, — принялся объяснять проблему доцент. — Когда Прохор не сдал третий раз в начале семестра, мы погасили направление на пересдачу и отнесли в деканат на отчисление. А он вдруг заявляется в четвёртый раз — хочу пересдавать, извольте принимать! По нашей просьбе Минерва Степановна перерыла все уставы, постановления и нигде не нашла ограничений на число пересдач. В советское время были, а сейчас всё продолжалось по традиции, неудачники не спорили, мужественно претерпевали отчисление. За эту безропотность, натерпевшись с Прохором, мы им сейчас так благодарны! И вот нашёлся правокачок, которому наши традиции по колено. Ладно, случайно поскользнулся, хотя три раза… — какое уж там случайно! Ну, готовься и сдавай, шут с тобой, права у тебя, «общечеловека». Но в том-то и дело, что он не учит, а на измор нас взять хочет. Несколько раз уже приходил, сидел-сидел и всё без толку. Аристарх Афанасьевич ходит бледный, капли сердечные пьёт, при одном имени «Прохор» его трясти начинает. Пробовали в деканате доверительно беседовать — не помогает. На лоток, говорит, хочу устроиться, «в/о» получить до зарезу надо.
     Студенты понимающе цокали языками.
     — И тогда Вениамин Эдуардович подал нам идею провести экзамен на европейском уровне, — продолжал Буров. — Со всем правозащитным антуражем, адвокатами, аудиозаписью и прочим. Но с условием, что если Прохор провалится и с такими правами, то отчислится сам или по крайней мере не будет мешать своему отчислению. Он вроде бы согласился. Теперь мы готовимся к европейству, ищем персонал. Не хотите попробовать себя на этом поприще?
     — Хм-м, интересно, — в глазах Тима загорелись огоньки. — Кем мы можем послужить?
     — А занятиям в семестре это не помешает? — Доцент всегда оставался доцентом.
     — Если нам не роль экзаменатора играть, то нет, — пошутил студент. — Разве её выучишь всю, эту диспергационную муру!
     Буров прыснул.
     — Ладно, идите к Донату Купидоновичу, у него листок со списком персонала. Выберите для себя подходящие роли, наметьте план репетиций. Месяца через полтора-два можно будет начать.
     — Как — два месяца?! — воскликнули два молодых голоса. — Там уже новая сессия на носу.
     — Быстрее не получится, — пожаловался Куприян Венедиктович. — Билеты надо перевести на европейские языки и отпечатать в типографии на лощёной бумаге, в цвете. Фраки быстро пошить — только разоряться, мы уговорили портных сшить лениво, со скидкой. И расходы там всякие, а зарплату-то дают только раз в месяц.
     — Прошка и русским-то владеет не ахти, какие там европейские языки! А почему раз в месяц, по трудовому кодексу полагается же два раза. Так нам на юрзанятиях говорили.
     — Кодекс полагает, а начальник располагает, — проворчал Буров. — Детективы должны знать, что каждый документ, как и медаль, имеет оборотную сторону. С нас взяли расписку в том, что мы добровольно просим администрацию денежить нас только раз в месяц.
     — Добровольно? — не понял Ник.
     — Почти. Прасковья Анисимовна, что получает деньги на весь факультет, ходит к кассе лишь с такой периодичностью, а попробуй-ка настойся в очереди к этой кассе со всем университетом! Ладно, согласились на месячные деньги.
     — А Прасковья Анисимовна не может ходить к кассе два раза в месяц? — простодушно поинтересовался Ник. — Что она делает-то? Как ни пройду мимо полуоткрытой двери — она всё вяжет.
     — Может, и могла бы, да второй раз касса и окошечко-то не отворит. Мол, все страстно желают одномесячных окладов, чего ж кассирам лишние два дня париться? Лучше отдохнуть или подзаработать где ещё.
     — Интересно, а министерство как часто деньги шлёт? — спросил Тим. — Я подозреваю, что…
     — Стоп, больше ни слова! Ступайте к Донату Купидоновичу и подбирайте себе костюмы. То есть роли. Кстати, о костюмах. У вас красные жилеты и галстуки бабочкой имеются?
     — Моя Настя, вроде, шьёт, — неуверенно припомнил Тим. — И Мила в случае чего выручит. Ведь полтора месяца минимум впереди, верно?
     — Если всё это есть или будет, запишитесь в приставы. Ну, видели «Что? Где? Когда?» Только учтите, что должен быть один просто пристав, а другой — пристав-курьер, готовый бежать в библиотеку, если клиент оспорит правильный ответ на вопрос. Но вы особо не беспокойтесь — мы к тому времени на кафедре соберём стопку книжек, учебников, монографий всяких, так что бегать придётся только до кафедры. Ну, если уж совсем что-то экзотическое всплывёт, тогда уж валяйте в библиотеку. Держите наготове читательские билеты.
     — А разве экзамен будет не на кафедре?
     — Нет, там у нас нет кондиционера. Придётся арендовать комнату на кафедре пиротехнической химии, они все конды, как только пришли, полностью заграбастали. Порохом, видите ли, у них пахнет. Другие тягами и не при такой вони обходятся, а они…
     Друзья покосились в окно. Безветренно стоит бабье лето, попыхивает теплом, хотелось нагишом ходить по безлюдным желтеющим лесам, через всю кожу запасаться спелостью уходящего лета. Ах да, экзамен же «европейский», да и состоится лишь через два месяца. Но тогда отопление нужно будет, а не кондиционер.
     — Ну, договорились. Бегите к Купчинину. Да, и полистайте свои конспекты по дипломатии — пригодится.

     — Ну почему, почему мне нельзя адвокатом? — Настя была недалеко от слёз, но крепилась. — У меня же по всем юрпредметам круглые пятёрки. И меня как юротличницу брали на экскурсию в тюрьму!
     — Да я же тебе объяснял, — Тим сзади сжал в ладонях её плечи и крепко погладил. — У Прошки будет настоящий адвокат, матёрый. Мне Донат сказал, а ему — Прохор. Мол, ахнете, когда увидите, кто у меня адвокат. Не можем мы рисковать, ты же всё-таки девочка хрупкая, тепличная. А там зубы надо уметь показывать, локтями шебуршиться. Новелла Никаноровна будет адвокатом с нашей стороны. Ах да, ты же её не знаешь. Ну, активная такая дама, очень строгая, напористая. Ей палец в рот не клади. Абалденные кактусы дома выращивает — так наколоться можно! Зайди как-нибудь к нам в корпус, там на верхнем этаже цветочница стоит с её любимым и очень злым кактусом — это она приобщает народ к культуре колючек.
     Расстроенная девушка на проявила к кактусам ни малейшего интереса.
     — И больше ролей нет? — Она тряхнула пушистыми волосами, из-под россыпи которых на парня смотрели умоляющие глаза. — Ну, Тимчик, ну, как мы с тобой редко видимся, неужели я тебе не смогу помочь в этом деле?
     — Но ты же красишь мне жилет в красный цвет.
     — Да это же без тебя, а я хочу с тобой вместе в каком-нибудь деле рискованном поучаствовать. Ну, возьми меня с собой, придумай что-нибудь, а!
     — Да какой риск на европейском экзамене!
     — Ну, непривычное всё ведь будет. И потом, я хочу познакомиться с твоим факультетом, где ты целыми днями пропадаешь. А дискотеки и огоньки у вас так редко бывают. Какие у вас там девушки — красивые? Как мне проникнуть в твоё окружение, Тимочка? Ну, выдумай мне роль, ты ведь такой умный!
     Польщённый студент вынул из кармана смятый листок.
     — Вот, убьём сразу двух зайцев. Я тебе расскажу о действующих лицах, а ты пока думай, кого здесь не хватает, кем ты могла бы побыть.
     Настя энергично кивнула, брызнув ему в лицо светлым взглядом, и уселась рядом, обхватив обеими руками руку своего милого и потихоньку приткнув к нему грудь.
     — Так, номер всегда первый — декан. Наш декан, Вениамин Эдуардович. Ну, о нём Ник тебе лучше расскажет, он в его шкуру влезал, когда мы деканову подпись мастерили. Он скоро сюда придёт.
     — Декан?
     — Ник! Далее — начальник протокола, Донат Купидонович. Ну, тот, кто всё обдумывает, роли распределяет, мне вот роль пристава дал. Хорошо разбирается в денежных делах, и студентов всегда научить готов. — Ехидная улыбка. О деле с «роковой рекламой» даже любимым не говорили. — Соавтор нашего Бурыча по учебнику. На экзамене будет командовать, распоряжаться. Кстати, Куприян Венедиктович исполняет роль запасного экзаменатора.
     — Ни разу не слышала о запасных экзаменаторах!
     — Ну, это на случай, если основной выйдет из строя, заболеет или плохо ему станет от европейского невежества. Всё-таки Аристарх Афанасьевич уже старенький, сердце пошаливает, а Прошка ему так досадил — имени одного слышать не может. Тогда Бурыч заступит и хладнокровно дело решит.
     — Нет, экзаменатором я не смогу, — вздохнула каштановолосая, взяв руку друга с бумажкой в свою. — Ну, кто там ещё?
     — Погоди, ещё с эксами не закончили. Орест Пантелеевич Свинюхин — арбитражный экс.
     — Ну и ну!
     — Да, если возникнут разночтения по сути вопросов и ответов. А если и Бурыч не сдюжит, тогда Свинюхин заступит на его место и закончит хотя бы.
     — А почему именно Свинюхин? Ой, какая смешная фамилия! — Прысканье. — Он что, с другой кафедры, раз арбитр?
     — Нет, с кафедры той же самой, но не так уж много у нас спецов по этой самой диспергации. А Свин ещё вдобавок поссорился с Афоней, так что объективность гарантирована.
     — Поссорился? — Настины брови поднялись. — У вас бывают ссоры? Никогда бы не подумала! У нас в политехе все со всеми ладят.
     — Глупышка, — рука паренька потрепала ей волосы, потом легла на плечо и прижала к себе. — Это мы с тобой вовек не поссоримся, а преподы так воюют, сварливят! Просто сор из избы не выносят, студентам ничего не говорят, вот ничего вы и не знаете, девочки-припевочки. — Ещё один нежный жест.
     — Как же ты узнал о ссоре, раз они молчат?
     — Да там было одно детективное дельце, Ник расследовал, но ничего не узнал. В общем, Аристарх считает, что именно Свинюхин виноват в пропаже циркония, а тот не согласен.
     — Расскажи, а!
     — Ник сейчас придёт, он и расскажет. Имей терпение! Давай дальше по списку. С эксами теперь всё. Стюардесса. Её функции — встретить, проводить, усадить, принять заказ, выполнить его, промокнуть Прошке губы и унести посуду.
     — Шутишь!
     — Почти нет. Да, ещё одна функция — радовать глаз. Вот поэтому-то на эту роль я тебя не пущу. Записалась Нелли, ей и официанткой не впервой, и глаз порадует, тряхнёт стариной.
     — Давай я тебя официанткой обслужу. — Девушка встала и захлопотала с едой. — А почему должность называется «стюардесса»? Ведь не самолёт же!
     — Стюардессы бывают не только в воздухе, но и на кораблях. А Прохор на экзамене будет плавать, это уж точно.
     — Читай, читай свой список, я слышу. — Чиркнула спичка, зашипела конфорка.
     — Следующий номер — рикша. — Из кухонной двери высунулось удивлённое лицо. — Максима ты ещё не знаешь, нет? Он чем только не занимался, а теперь тележки катает с книгами, такие мускулы накатал! И Прошку довезёт. Ну, нет у нас никого автомобилястого, что ты поделаешь! А тележка даже удобнее — Макс издали по сотовому нам свистнет, чтобы мы все тут вовремя приготовились. А то декану несолидно ни ждать, ни по тревоге вскакивать.
     — Тогда уж и носильщик багажа нужен!
     — Никакого багажа — всё ему дадут на экзамене. Европейское! Далее — приставы. Это будем мы с Ником. Будем следить за порядком, за подсказками, при необходимости бегать на кафедру или в библиотеку за книгами, если спор возникнет. И ещё одна специфическая обязанность — провожать экзаменуемого в туалет. Ну, ты лучше нас знаешь, что делают, выйдя якобы туда.
     — Тимочка, ну, хорошенький мой, ну как же мне с тобой-приставчиком рядышком побыть, приставиться к тебе? Кто там ещё, читай скорее.
     — Та-ак, переводчики на основные европейские языки.
     — Вот-вот, переводчицей могу. На испанский. Не веришь? — Настя упёрлась в Тима горячим южным взглядом и что-то быстро и темпераментно залопотала. — Похоже?
     — Так это же не настоящий испанский!
     — Нет, конечно. Просто я в прошлом году Кармен играла, мне сказали — лопочи что-нибудь непонятно-страстное, кто там у нас испанский знает! А как ты догадался?
     — Ты же сама спросила: «Похоже?»
     — Нет, у тебя глаза ещё раньше недоверчивыми стали. Я потому и спросила, что вижу — не веришь. Ты что, знаешь испанский?
     — Нет, но я знаю, для чего нужны переводчики. На европейском экзамене студент имеет общечеловеческое право отвечать на любом из основных европейских языков. То есть может пробормотать что-нибудь непонятное с умным видом и утверждать, что абсолютно правильно ответил на иностранном языке. А все сомнения толкуются в его пользу. Вот переводчики и нужны на этот случай.
     — Но сказать, что лопотание не есть речь на испанском, я и сама бы могла! Это не то, что поговорить с настоящим испанцем.
     — Ну, возможен спор. Выучит он несколько фраз по-испански… Нет, переводчики нам нужны дипломированные. Донат уже договорился. Дерут, черти! Ладно, идём дальше. Эксперт по техническим методам шпаргаленья. Ну, это не для тебя, ты у меня девочка честная. Есть у нас такой парень — Худаныч, он проглотил тонну детективов и все приёмы и уловки ведает. И остаются только двое — оператор звукозаписи и секретарь-протоколист. Оператором у нас Кешка-интернетчик, он с любой техникой на «ты», а секретарём…
     — Вот-вот, я могла бы секретаршей побыть. Пишу я быстро.
     — Да, это Заяц заметил, когда ты тогда на подоконнике учебник перекатывала. Только вот почерк какой-то был нервный, дрыгающий. Шучу-шучу, — поспешно добавил он, заметив, что глаза девушки стали наполняться огорчением. — Но секретаршей уже записалась Нина. Она говорит, что Прошка кого угодно до белого каленья доведёт, не только Аристарха Афанасьевича, а успокоить Бурыча только она может. У неё какие-то особые отношения с ним.
     — Интересно… У нас в политехе студентки часто флиртуют с преподавателями, но всё это до последней сессии, потом забывают. Никто ещё на этом не разженился. Да и как женишься — говорят, они все бедные.
     — Положим, и я небогат, но вот встречаемся же. А Нина, по-моему, тайно влюблена в Куприяна, бессловесно и боготворенно — он ведь женат… Знаешь, не будем отбирать у неё роль секретарши, пусть посотрудничают.
     — Конечно, раз так. Читай свой список дальше.
     — Да он уже и закончился. Будь подлиннее, мы бы уже разорились. Знаешь, во сколько это европейство вскакивает, в какую копеечку… то есть евреечку! Вот все вакансии и заняты, если что придумаем, то только за свой счёт, на общественных началах.
     — Садись пока за стол на личных началах, Тима-Тимофей, чай вскипел.
     Студент сел, но почти сразу же вскочил.
     — Настёна, ты же на кухне долго была, пока готовила. Вот где собака зарыта!
     — Ну и что, что долго? Ты же меня слышал, да и я тебя тоже.
     — Но это значит, что наша стюардесса будет долго занята с готовкой и покупкой и не сможет помогать секретарше и магнитофонщику, как предполагалось. Ведь им отлучаться от дела никак нельзя, а может понадобиться. Ручка там забуксует или лента порвётся — что делать? Опять же, по нужде может приспичить, надо на это время кем-то заменить, а некем — стюардесса кормит главного героя.
     — И я могла бы здесь помочь! — обрадовалась Настя.
     — Вот именно. Будешь просто сидеть в уголке и ждать их сигнала.
     Девушка не успела крикнуть «ура!» — сигнал и в самом деле прозвучал. Звонок в дверь. Это пришли Ник с Нелли.
     — Чай будете? — спросила хозяйка. — И коржики есть.
     — По-маленькой, пожалуй, можно, — согласился сыщик, потирая озябшие руки. — Но только скоренько, нам с одеждой разобраться надо, для того и пришли.
     Настя уже хлопотала вокруг стола.
     — Ты ей пока расскажи о том случае с цирконием, — подтолкнул друга Тим. — Ну, после которого Свин с Афоней на ножах. Ты там был, из первых рук рассказ будет.
     — Чего рассказывать — это же наша неудача.
     — «Не наша, а — ваша!» — голосом Вицына пропела Настя, наливая чай.
     — Чья ни будь, а цирконий плакал. Наверное, его уже тогда вынесли из корпуса и — фюить! — ищи ветра в поле.
     — А подозреваемые есть? — спросила хозяйка.
     — Есть-то есть, да улик нема. Ну, поехали! — И чай активно задымился в стаканах.

     Это случилось в последнюю, «зачётную» неделю предыдущего года. В два часа собралось заседание кафедры, посвящённое подготовке к сессии. На нём и выяснилось, что аж полдюжины третьекурсников не выполнили самую долгую работу из консолидированного практикума — «Гидрирование-дегидрофурирование элементоорганических солей циркония». Зачитав список, зав. кафедрой сдвинул очки на лоб и зловеще поглядел на подчинённых.
     Доцент Свинюхин с трудом скрыл досаду. Он хорошо знал о «недодельщиках» из своей группы. Безрукие и безалаберные студенты выявляются быстро, и им-то он старался давать самые простые и быстрые работы вперёд. Потом пошли прогулы, поползли слухи, что у этих лодырей нелады с другими предметами, и в душе Орест Пантелеевич понадеялся, что, может, их отчислят другие кафедры, чего ж тогда дефицитные реактивы тратить — не советское же время. Поизрасходовались запасы тех лет… День конституции лентяи праздновали полдекабря, о недоделанной работе никто и не вспомнил. Может, уже потеряли всякую надежду удержаться на факультете? Но, судя по зачитанному списку, спущенному из деканата, и выражению лица заведующего, не предвещавшему ничего хорошего, доцент понял, что ожидания не сбылись — лоботрясы урегулировали-таки свои дела с другими преподавателями и теперь через деканат повели атаку на единственного оставшегося.
     — Вы должны организовать отработку, — мрачно сказал зав, откладывая список. — Удивляюсь, как раньше вы этого не догадались сделать. Деканат нас не похвалит.
     — Но ведь завтра уже выходной день, — робко запротестовал Орест Пантелеевич. И в самом деле, ректорат так ловко сманипулировал с рабочими и выходными днями, что Новый Год начинали праздновать рекордно рано, почти с католического рождества.
     — Коллеги, сегодня рабочий день продлённый, он ещё не кончился, — прозвучало начальственное напоминание. — До шести работаем, как в приказе.
     Коллеги приглушённо загудели.
     — Но у кого к студентам нет претензий, могут быть свободны. После заседания.
     Коллеги дружно вздохнули, зашелестели убираемыми бумагами.
     — Тогда только вы, Орест Пантелеевич. Уж отсидите сегодня до шести, зато потом празднуйте Новый Год с чистой душой.
     — Но ведь никто не знает, что сегодня отработка, — оставался последний шанс. — Никто не придёт…
     — Я два дня назад повесила объявление, — возразила секретарша кафедры.
     Свинюхин ещё утром подходил к доске объявлений и ничего такого не усмотрел. Он поднял брови.
     — Коллеги, все слышали? Объявление висело два дня, каждый задолжник мог прочитать и явиться, — со значением изрёк зав. и хлопнул подчинённого по плечу. — Иди, Орест, отбудь пару часов за всех, чтобы комар носу не подточил, и с Нового Года мы их отчисляем.
     Доцент тяжело вздохнул. За окном уже сгущались ранние зимние сумерки, жена, верно, давно уже дома…
     В спецотделе, где надлежало получить драгоценный цирконий, бытовали свои представления о конце рабочего дня. А может, у них не было претензий к студентам… Когда обескураженный Свинюхин вернулся на кафедру, там оставался только медлительный старый доцент Шелупанов. Узнав о неудаче, он помялся-помялся и решил внести свою лепту в общее дело.
     — Есть у меня колбаска этого самого циркония, — пробурчал он, отпирая ящик стола. — Для своих дипломников берёг, так что уж вы потом возымейте. Только сами кусачками откусывайте понемногу, этим охламонам не доверяйте, они полкуска на халяву отгрызть готовы.
     И вот наш герой с унылым видом сидит в режимной лаборатории элементоорганических превращений, перед ним на столе лежит циркониевая колбаска и кусачки. Банки с реактивами — в полном боевом порядке, а вот с лаборантами незадача — когда о них вспомнили, они уже ушли.
     Единственное утешение — не один парится. Из приоткрытой двери аудитории напротив доносится фальцет доцента Амвросия Некрасовича, принимающего теоретический зачёт по спектроскопии расщепляющихся уровней. Ну, этому приказывать не надо, сам землю носом роет, готов чуть ли не ночами сидеть. Небось, пока он тут, его компьютер на кафедре что-то считает…
     Время тянулось невыносимо медленно. Доцент повторял в уме ценные указания: как можно большему числу людей попасться на глаза, при возможности акцентировать внимание на времени; сдавая ключ, как-нибудь заставить себя запомнить и тоже как бы невзначай озвучить время; в туалет ни в коем случае не отлучаться, не оставлять дверь запертой.
     Внезапно из коридора послышался далекий звон бьющихся стёкол, какое-то шипение, истошный девичий крик. Вслед за этим удивлённо вскрикнул Амвросий Некрасович. Свинюхин выскочил из лаборатории и тут же ощутил сквозняк — издали явно тянуло холодом. Нос уловил слабый запах гари. Что там такое?
     Доцент сделал пару шагов в нерешительности — бежать или не бежать? А вдруг пожар? И тут за спиной послышался знакомый фальцет:
     — Нет, нельзя. Иди, иди в коридор!
     Оглянулся: коллега дрожащими руками запирал дверь, за его массивной фигурой маячил какой-то выпровоженный студент. Не успел Орест Пантелеевич решить, что делать, как толстяк оказался рядом и буквально увлёк его в сторону инцидента:
     — За окном сейчас ракеты летали, — запричитал он. — Чуть в форточку мне не влетели! Наверное, в окно в коридоре попала одна. Пойдёмте, поможете мне посмотреть, что случилось, я пожара страх как боюсь!
     Страх проявлялся в силе сжатия шиворота коллеги. Действительно, за ближайшим поворотом сквозняк превратился в вал холодного воздуха. Окно разбито, на полу что-то валяется средь осколков и дымит, шипя. В угол забилась испуганная студентка, дрожит, пальчики уткнулись в губу, тело беззвучно содрогается.
     Толстяк помялся-помялся и выбрал наименьшее зло — повернулся спиной к шипяще-дымящему и стал неуклюже успокаивать даму, а Свинюхин занялся дымовой шашкой. Противопожарных средств поблизости не было (недавно сгнил последний оставшийся от советских времён красный щит), поэтому пришлось тряхнуть футбольной юностью. Любой пенальтист позавидовал бы удару доцентского башмака, от которого опасный предмет вылетел назад в окно, лишь незначительно расширив дыру. Орест Пантелеевич зачем-то отряхнул руки, обернулся к коллеге и тут вдруг услышал такой же далёкий звук бьющегося стекла, но уже в другой стороне.
     Цирконий! Он оставил на столе цирконий! Попросив коллегу проверить, не тлеет ли где пол (из-за спешки просьба прозвучала почти как приказ), Свинюхин заспешил назад. Оставленная им незапертой дверь хлопала от сильного сквозняка. Так и есть: окно тоже разбито, дыра как раз такая, как от брошенной циркониевой колбаски, которой на столе, конечно же, не было.
     Подбежав к окну, доцент выглянул в него, но взгляд завяз в сгустившихся уже сумерках. Тогда он поспешил к выходу. К счастью, на пути повстречался Ник, тоже озабоченный звоном, сквозняком и холодрыгой в корпусе. Ситуация была обрисована парой слов. Вместе они добежали до вахты, но никто за последние минуты, как уверенно сказал вахтёр Карл Потапыч, из корпуса не выходил. Студент остался помочь ему никого из корпуса не выпускать, а Свинюхин одолжил фонарик и при его неверном свете тщательно, как сумел, осмотрел место перед разбитым окном. Валяющиеся там и сям осколки говорили о том, что окно разбили, бросив изнутри наружу какой-то твёрдый предмет, но ничего похожего на кусок циркония не валялось.
     Ощутив холод — а выбежал он на мороз в чём был — Орест Пантелеевич с разряженным фонарём вернулся в заметно похолодавший, но ещё теплящийся корпус. Ник ждал его, покрыв своим пиджаком дрожащую, испуганную девочку, и первым делом спросил о следах на снегу. Но доцент был плохим сыщиком — он искал похищенное, а не следы. Сейчас, конечно, когда всё вокруг им истоптано, следопытствовать не имело смысла.
     Студент-сыщик быстро составил две версии. Согласно первой, цирконий был выброшен в окно и подхвачен сообщником; по второй, в окно выброшено что-то постороннее для отвода глаз, а цирконий пронесут через вахту. Сам Тимофей не домыслил бы лучше. Доцент Свинюхин нехотя признал правоту детектива и, поколебавшись, взял на себя ответственность за обыск оставшихся в корпусе людей. Вернее — студентов, поскольку преподаватели здесь отличались кристальной честностью и ни в чём таком замешаны быть просто не могли.
     Студентов по позднему времени оставалось в корпусе немного, все — отстающие, спохватившиеся в последние часы последнего дня зачётной недели. Все они шумели, протестуя против обыска, так что казалось, в их карманах и сумках скрываются все сокровища химико-технократического факультета. Не сопротивлялся только Фёдор, охотно пошедший первым. Пока руки Ника шныряли по чужим полупустым карманам и открывали тощую барсетку, шмонаемый стоял почти что смирно и только ругал Амвросия Некрасовича, задержавшего его на зачёте и тем самым впутавшего в эту криминальную историю. Глаза косили на часы — наверное, снаружи ждало какое-нибудь очередное сомнительное дело. Быстро очищенный от подозрений, Фёдор ушёл, напоследок посоветовав пошмонать самого экзаменатора.
     Увидев, что всегдашний главный подозреваемый ни при чём, остальные нехотя поддались. К счастью, девушек среди них не было, и Регина (так звали ту, не глазах которой дымовая шашка влетела в окно, разбив его) осталась без дела. Она ещё не вполне оправилась от испуга, и толку в обыске от неё всё равно было бы мало. У самой же Регины имелось алиби — с того момента, когда её обнаружили забившейся в угол, одна она ни секунды не оставалась.
     Злорадству последнего безуспешно обысканного не было предела. Он напомнил Нику со Свинюхиным, что обыск невиновного оправдывает только будущее обнаружение похищенного у виновного, а если все чисты — никаких оправданий нет, ибо сыщики явно действовали по ложной версии и, значит, сами во всём виноваты. Масла в огонь подлил прибежавший комендант, наконец-то заподозривший что-то неладное во вверенном ему корпусе. Он нагло напряг двух доцентов: сначала они объяснили ему ситуацию устно с ответами на многочисленные вопросы, затем, надев шубы и подув на руки, засели за письменные объяснительные. Калину Мефодьевича особо заинтересовало, почему Амвросий Некрасович запер дверь своей аудитории, хотя в ней ничего ценного не было, а вот Орест Пантелеевич дверь своей лаборатории с приди-и-бери цирконием оставил настежь. Из коллежской солидарности Свинюхин умолчал, что боязливый коллега использовал его в качестве живого щита.
     По дороге домой его злость на коменданта заглохла: служаку можно понять, его коллег из соседних корпусов КРУ снимало с постов за отпускание материалов на ремонт окон, битые стёкла в которых надлежащим образом не были задокументированы. Злые языки, впрочем, утверждали, что разжалованные коменданты послужили козлами отпущения, чтобы покрыть расхитителей основных объёмов пропавшего. Знал, видно, об этом и сам Калина Мефодьевич, и перестраховывался. Чего его винить! Но боже мой, как же задубели руки после этой чёртовой объяснительной!
     Лишь придя домой и принимая горячий чай из рук заботливой супруги, Свинюхин вспомнил, что пропавший цирконий принадлежал Шелупанову. Дальнейшие попытки отыскать его провалились. И в наступившем новом году крепко, ну очень крепко поссорились Орест Пантелеевич с Аристархом Афанасьевичем.

     — Вот и вся история, — резюмировал Ник, жуя коржик и запивая чаем.
     — Как же нет подозреваемых, — всплеснула руками Настя. — А этот ваш Фёдор — ведь он всегда в чём-то замешан. Я ведь все рассказы о ваших приключениях читала, Тим давал.
     — Циркония при нём не было, это факт, — вновь напомнил Ник. — Держался он очень естественно, ничем себя не выдал. И потом, не всех же собак на него вешать. Он открыто пришёл сдавать зачёт Амвросию Некрасовичу, мы проверили, и засиделся над билетом. Мало того, он даже не хотел выходить из аудитории. Свинюхин видел, как Амврося выгонял Фёдора в коридор, да тот и сам подтвердил.
     — Но цирконий он взять мог?
     — Мог, конечно. Как и каждый из остальных. Но вот куда он его дел? Мы, кстати, посмотрели, не спрятана ли колбаска в самой лаборатории до лучших времён — нет, нигде нет.
     — Везде-везде посмотрели? Или только в столах?
     — Ну, там из того, на что взбираться, была только лестница-стремянка, потому что полок много, хранится там масса реактивов и всякого хлама. А чего ты хочешь — это одна из немногих режимных лабораторий, туда от воровства со всего корпуса мало-мальски ценное стаскивают. Но Свинюхин подтвердил, что стремянку не трогали с места, никаких следов на ней не было. Да и времени вору бы не хватило. Поэтому мы посмотрели только снизу.
     — А Тим чего сказал? — не унималась Настенька.
     — Я говорю: надо выяснить, почему вор бил стёкла вместо того, чтобы тихо положить добычу в карман и незаметно вынести из корпуса. Если мы это поймём, то раскроем дело, хотя, боюсь, циркония не вернём.
     — А я ещё вот чего вспомнил, — ввернул Ник. — Когда я шёл на отгремевший в первый раз грохот стёкол, ну, когда дымовая шашка влетела, услышал ещё слабый удар твёрдого о твёрдое и звон типа стекольного. Я было подумал, что вторая ракета на излёте ткнулась в другое окно. А через несколько секунд зазвенело по-настоящему, как в первый раз. Я тогда не знал, в чём дело, думал, фейерверочные ракеты в окна попадают. Католическое рождество же. А когда узнал, понял, что вор бросил цирконий в окно, да слабо, только одно стекло разбил или треснуло оно. Он подобрал колбаску — и с полного размаху, тогда-то и зазвенело на славу.
     — Может, и так, но нам от этого нет проку, — сказал второй сыщик. — Ладно, почаёвничали, пора и за дело. Моя Настя клей сварила. А у тебя, Нелли, всё готово? Тогда идите с ней в спальню, а мы тут свои красные жилеты примерим.
     Девушки удалились. Парни надели жилеты, придирчиво осмотрели друг друга и стали ждать подруг. От нечего делать они вспоминали историю клеёных топиков.
     В летнюю жару и даже сейчас, в бабье лето, в студенческих группах то и дело мелькали обнажённые девичьи плечики, перекинутые узенькими двойными лямочками. О, какими кокетливыми жестами хозяйки умели их поправлять! Одна из полосочек, уходящая внутрь, была пластиковой, прозрачной. Парни с большой охотой провожали своих подруг на пляж в надежде увидеть, весь ли предмет туалета лоялен мужскому глазу. Как оказывалось, в прозрачные целлофановые чашки вкладывались конические вкладыши разного размера и цвета, в зависимости от моды, чувствительности кожи и окружения мужских глаз. В остальном же солнце могло ласкать девичье тело со всех сторон.
     Но однажды Жанка-парижанка заметила у себя на ключицах и ниже тонкие полоски незагорелой кожи. Виноваты были непрозрачные лямочки надевавшегося сверху топика. Заменить их отрезанными от прозрачного лифчика не удалось — иголка рвала полиэтилен, и тогда у Жанки появилась идея. Она взяла топик с отрезанными лямками и по верхнему периметру присобачила липучку, потом надела прямо на бюстгальтер и провела руками, приклеив шёлк к верхней части чашек и задней лямке. Покрутила руками, боками, поизгибалась — сидит. Некоторое время ушло на подбор оптимальной схемы липучего окантовывания — по бокам и сзади липучка сгоряча прильнула к голому телу, ибо полиэтилен шёл ниже, а спереди нужно было выдержать некоторую кривизну по краям чашек. Повозилась-поколдовала, зато какой фурор произвела среди факультетских модниц!
     Жанка-монолямочница свято хранила секрет склеивания, а никто и не догадался, что липучка была куплена просто в магазине. Модницы бросились разгадывать ноу-хау. Клеи типа «Крепыш-накрепко» и «Намертвец» давали одноимённое соединение, и кое-кому из девочек купаться на пляже пришлось топлесс, оставив нерасклеивающийся наряд на берегу полностью. Вслед за этим популярность пришла к сотрудникам лаборатории адгезивов и композитов. Они все, как на подбор, оказались миленькими, гениальными и мужественными, и вот как миленькие должны были сварить несохнущий клей типа «шёлк-целлофан» оптимальной консистенции и отлипаемости. Потайная работа после ухода шефа домой закипела.
     Производство не обходилось без брака. Недоваренный по разным причинам клей, получивший название «недотёпа», аккуратно сливался в бутылочки и неожиданно нашёл спрос. Будучи нанесён и приведён в действие, он медленно, миллиметр за миллиметром уступал попыткам топика сползти вниз, одновременно покрывая выныривающие из-под него чашки такими мутными полосами, что вкладыши получали отставку. Вишнёвое бесстыдство не могло теперь пробиться наружу с пошлой зримостью, спелый цвет, которым сочились отдельные точки юного тела, расплываясь, переходил в атрибут якобы одежды. Слой доваренного клея, нанесённый на нижние края чашек, стопорил интригующее сползание, пупок молча ворчал и ёкал в наступивших ему сумерках и успокаивался, лишь когда одежонка стряхивалась перед купанием. Речная вода скоро и озорно расправлялась с наносной мутью, и юная Афродита выныривала с визгом и открытым солнцу и мужскому взгляду упруго подтянутым невидимым пластиком телом, гибкая, блестящая и увёртливая. Повиливая бёдрами, грациозно выходила на берег. Загорающие мужчины были довольны.
     Вот такой наряд и потребовал для стюардессы наш европейский пересдатчик. Нелли неохотно вызвалась пострадать один раз за всех, а Настя решила помочь ей в варке клея, примерках и облачении. Мужчинам доверять было опасно — иногда они давали такой «клей», что доверившаяся ему девушка внезапно оказывалась обнажённой. Собственно, клеением сейчас девчата в спальне и занимались.
     Получившие, наконец, разрешение войти и полюбоваться, парни попали под ряд дружных вопросов, возникших в ходе девичьего щебетания на примерке.
     — А вы проверили, действительно ли во дворе запускали ракеты? — Нелли медленно поворачивалась, поднимая и опуская руки, одежда незримым темпом сползала с неё.
     — Вечером — нет, ведь площадка, где в поисках циркония рыскал Свинюхин, по другую сторону от окна, в котором Амвросий Некрасович видел ракеты, вернее, неясные блуждающие огни. Но на следующий день мы туда наведались. Действительно, валялась куча упаковок от ракет, горелая пиротехника, под ногами трещали петарды. Не разбери-пойми — может, католики-протестанты от души отпраздновали и кто-то воспользовался случаем, то ли это заранее организованное прикрытие для кражи.
     — А Фёдор после того случая не стал деньгами сорить?
     — Не видели. Но его вскоре после этого выперли из вуза за случай со «срочным ремонтом». Чёрт его знает, потом он и сам заработать мог, даже если деньгами и разбрасывался.
     — А что стало с теми шестью хвостистами?
     — Решили отложить им отработку до начала следующего семестра. Четверо сессию не сдали и отпали вместе со своими проблемами, двое выкрутились. Орест Пантелеевич получил в спецотделе цирконий и отдал его Аристарху Афанасьевичу, оформив как израсходованный в ходе лабораторных работ. Но тот всё равно дуться не перестал.
     — Да, дело тёмное. Снимай, Нелли. Ребята, ну как вам красные жилеты?

     В один из предзимних, но бесснежных дней прохожие на одной из центральных улиц города стали свидетелями невиданного зрелища. По велосипедной дорожке мостовой медленно двигалась тележка, на которой обычно возят товары к месту продажи. Снизу её охватывало широкое золотистое полотнище, испещрённое числом «1000000000» («золотой миллиард»), а сверху, по периметру ограды были натыканы флажки всех европейских стран. Среди них затесались госстяги Японии, Фиджи и Буркина-Фасо. Первые два почему-то понравились девочкам-вышивальщицам, а последний, хитро улыбаясь, добавил доцент Буров, получивший перед тем от Нины в подарок книгу А.П.Паршева «Почему Россия не Америка?»
     Золотистое полотнище скрывало от постороннего взора табуретку из неструганых досок, установленную в тележке, а за флажками почти не видна была фигура человека в чёрном фраке и цилиндре, восседавшего на этой табуретке. Одна фалда фрака была подвёрнута под себя, другая свободно свисала, а цилиндр приходилось всё время поправлять. Сзади шагал, толкая тележку, мощный парень в джинсовом комбинезоне поверх тёплого свитера, на голове у него красовался норвежский берет. Седока же цилиндр от холода не спасал, и Прохор (а это был, как вы уже догадались, именно он) то и дело тёр уши. Рикша направлялась к alma mater.
     Прохожие вовсю глазели на это зрелище. Девочка в остроносеньких туфельках, с мобильником на шее поверх белого тулупчика вдруг запищала: «Ура цивилизованной Европе!», захлопала в ладоши. Букет, который она держала в руках, мешал ей. Ладно, бойфренд поймёт, и девочка швырнула ношу в «европейцев». Колючие розовые стебли мазнули рикшу по лицу и на миг ослепили. Максим про себя грязно выругался, потом повернул голову и цивилизованно, по-европейски улыбнулся. Улыбнулся ещё раз, злорадно, увидев на дороге камешек, наступил на него, ловко поведя ногой, и с удовлетворением услышал сзади глухое шмяканье и ойканье.
     Немногим метче оказались два проходивших мимо парня в джинсовых куртках с нацболовской символикой. Они переглянулись, и в «буржуя» полетел помидор. Прицел был призван не задеть «пролетария». Сочный снаряд просвистел перед ненавистным цилиндром и на излёте насел на древко одного из флажков. Европейство оказалось подмоченным и подкрашенным. Впрочем, потом оказалось, что это был флаг Буркина-Фасо, так что обвисло достоинство другого континента.
     Смазка в подшипниках густела. Из Максимовых ноздрей вырывались белые струйки. Он несказанно обрадовался, когда настало время сворачивать в ворота родного вуза. У дверей уже выстроились знакомые лица. Непривычно выглядел декан в смокинге, а начальник протокола был в обычной тройке с замотанной шарфом шеей. Худаныч в потрёпанной куртке, склонившись, колдовал над портативным магнитофоном.
     Тележка со скрипом подъехала и остановилась. Максим забежал вперёд, откинул озябшими руками борт и спустил вниз нечто вроде трапа в две ступеньки. Грянул гимн Европейского союза. Стоящие вытянулись во фрунт. Прохор важно сошёл на землю, опрокинув табуретку примёрзшей фалдой фрака, выматерился, потирая ушибленную ногу. Донат Купидонович снял шляпу и, отставив ногу назад и наклонившись, поводил ею внизу, подражая телевизионным мушкетёрам. «Европеец» попытался повторить приветственный жест, при этом из цилиндра вывалилась связка шпаргалок. Тут же к Прохору подошёл декан и стал трясти ему руку, подмигивая Максиму. Когда рукопожатие с поддержкой под локоть закончилось, шпаргалок на земле уже не было. Прохор тяжело вздохнул, но тут из дверей выбежала Нелли с хлебом-солью, на европейский манер заменёнными на биг-мак и банку кока-колы.
     Одёжный клей в опытах на морозце оказался никудышным, и девушка была одета просто в лифчеватую полупрозку. Голос звучал радостно, но подрагивающие от морозца грудки просили ускорить ритуал. Ник и Тим, два пристава, стоящие каждый у своей половинки двери, разом отворили их и подмигнули озябшей девчонке. Та быстро шмыгнула в тепло. «Ну почему Россия не Америка? — вполголоса проворчал доцент Буров, стоявший тут же. — Тело ли показать, ум ли — иди в отапливаемое помещение».
     Люди потянулись в тепло. Приставы пропустили всех, слаженно шагнули внутрь сами, одновременно закрыли створки. Пристроились в конец марширующей по вестибюлю колонны. Перед дверью, за которой стояла будка вахтёра, проход по бокам сдавливали две колонны, и через вестибюль люди шли в затылок друг другу, чтобы не скучиваться перед этими колоннами. Вахтёр Карл Потапыч в расшитой ливрее стоял навытяжку, приложив руку к околышу дедовской фуражки.
     Ещё не доходя до вестибюлевой двери, Тим заметил, как впереди в колонне замелькало что-то чёрное, какая-то одежда с головы до пят. Сыщик удивился — никто из участников так одет не был. Вокруг тоже никого не было. Студентов в этот день распустили пораньше, комендант позаботился, чтобы в коридорах мелькало поменьше русских лиц. Европейских, к сожалению, завезти не удалось.
     После вахтёрской будки стало попросторнее, колонна смешалась. Любопытствующий детектив забежал немного вперёд и увидел рядом с Прохором полного человека в чёрном балахоне с головы до пят. Голову украшала чёрная академическая шапочка с кисточкой, из-под которой выбивались кудряшки парика. По плечам, на хоккейный манер вилась надпись: «Адвокат».
     Ага, стало быть, это тот самый Прошкин адвокат, увидев которого полагалось ахнуть. Но как же он очутился в колонне? До самых дверей Тим ломал над этим голову и казался шагающему рядом Нику ужасно отрешённым, но не смог придумать ничего, кроме очевидного. Адвокат пришёл заранее, прятался за колоннами, а когда в узкий проход между ними прошёл Прохор, встроился ему в затылок. Надпись на спине была призвана объяснить идущему за Прохором, в чём дело. Но почему адвокат повёл себя так несолидно, совсем не по-европейски? Настоящий юрист должен был приехать на иномарке и ожидать клиента, развалившись за рулём, а потом выйти и открыто присоединиться, поучаствовать в ритуале приветствий. Может, он прикатил на велосипеде или пришёл пешком и не хотел этот факт афишировать?
     Всю дорогу до экзаменационной аудитории Тим старался, не ломая строй, заглянуть адвокату хотя бы в профиль, но сбоку всё было закрыто ниспадающими кудряшками парика, вдобавок на мясистом носу сидели дымчатые очки. В походке, скрадываемой балахоном, однако, сквозило что-то знакомое…
     Как и полагалось по сценарию, у двери аудитории приставы забежали вперёд и разом открыли обе створки. Тим успел взглянуть на адвоката анфас. Дымчатые очки и толстые щёки, сверху нависает парик. М-да, маловато информации. Хоть бы голос подал, что ли?
     Зашли внутрь. Навстречу шагнула Новелла Никаноровна, сделала книксен. Прохор сказал «Добрый день!» Настала очередь адвоката.
     — Здравствуйте, Но… — он осёкся. — …коллега!
     Тим вдруг понял всё. Что эта «тёмная лошадка», старающаяся изменить голос, знакома многим, в том числе и Новелле Никаноровне, но узнанной быть не хочет. Во всяком случае, сразу. Отсюда и глухая экипировка, и нарочито гнусавый голос. Только вот выдал себя, чуть не назвав преподавательницу по имени. Сыщик почти уже не сомневался, что знает, кто скрывается под чёрным балахоном. Ещё раз что-нибудь скажи, и ясность будет полная.
     От стола шагнул, приветствуя, Аристарх Афанасьевич. Европе он тоже не был чужд, бывал в ней, матушке, о чём красноречиво свидетельствовали приколотые к ветхому парадному пиджаку ордена «За освобождение Венгрии», «За оборону Праги», «За взятие Берлина». Прохор смущённо поздоровался, не смея протянуть руки, и уселся в стоящее наготове кресло. Вперёд вышли девочки-переводчицы, зазвучали приветствия на европейских языках.
     Под разноголосый девичий щебет участники действа занимали свои места. Для запасного и арбитражного экзаменаторов были отведены кресла в нишах, отделённые от комнаты канатами с кистями и бахромой. В одном кресле уже сидел мрачный Свинюхин, во второе сел пришедший со всеми доцент Буров, и Ник натянул перед ним канат. За один столик, приставленный сбоку к экзаменаторскому столу и заваленный кипами белой бумаги, села Нина с целым набором ручек и карандашей, за второй, заставленный звукозаписывающей техникой, с важным и озабоченным видом устроился Кеша, то и дело ворочая шеей в жёстком, накрахмаленном воротнике. Для приставов и эксперта по техническим методом шпаргаленья была отведена мягкая лавка вдоль стены, переводчицы, закончив чирикать, уселись на такую же лавку напротив.
     — Слово предоставляется декану факультета! — объявил начальник протокола.
     Вениамин Эдуардович сел на своего конька. Он напомнил присутствующим, каким захудалым был факультет до его пришествия, и каким процветающим стал за время пребывания его в должности. Сыпал показателями успеваемости, публикуемости и коммерциализации. Казалось, он выступает перед целым залом своих коллег из других вузов. Прохор рассеянно слушал, стараясь не зевать. Шеф протокола что-то искал в роскошной кожаной папке.
     Нина зашуршала карандашом по бумаге, хотя на этой стадии стенографировать не полагалось. Махнула рукой Насте, передала ей записку. Та прочитала, подняла брови и удивлённо посмотрела на адвоката, что не укрылось от Тима. Неужели Нинка его узнала? Но почему Насте, девочке из другого вуза, что-то говорит это имя? Сыщик сложил два и два… А-а, понятно.
     Пристав хорошо обозревался ораторствующим деканом, и подруга не решалась подойти к нему, передать записку. В свою очередь, сыщик тоже не решался ничего писать, но не хотел уступать пальму первенства девчонкам. Положил руку на колено Ника и, бесшумно барабаня пальцами, применил азбуку Морзе. Выстучать пятибуквенное имя пришлось несколько раз, прежде чем друг понял и изумлённо поднял брови. Хорошо, потом он подтвердит, что мальчишки тоже не лыком шиты, сами расшифровали неуклюжее инкогнито.
     Наконец, декан уже закончил свой спич, и начальник протокола, держа в руках роскошную папку, принялся оглашать текст европейского соглашения. Особо подчёркивалось, что в случае несдачи автоматически наступает отчисление с выдачей рекомендации к поступлению в ведущие европейские вузы. Подробно перечислялись юридические признаки несдачи. Всё было предусмотрено до мелочей. В дверях стояла Нелли с подносом, полным канцелярских принадлежностей, и ждала момента, чтобы вручить это добро экзаменуемому.
     Наступил торжественный момент подписания соглашения. Текст из кожаной папки лёг на полированный столик, стоящий поодаль. С одной стороны встал декан, всем своим видом олицетворяющий добрую волю профессорско-преподавательского корпуса. С другой стороны нехотя подошёл Прохор и замялся, как бы не замечая лежащий наготове на Неллином подносике «Паркер», одолженный у Ника. Фактически ему предстояло подписать себе смертный приговор — мало кто сомневался, что он не сдаст и по-европейски. Повисла пауза. Как в Америке ценят время, знали все, но никто не знал, как принято торопить в Европе.
     — Силь ву пле… — начала «француженка». Прохор обернулся, скользнул, раздевая, глазами по хорошенькой фигурке.
     — После экза… — пошлым тоном начал он и тут же получил толчок в бок от своего адвоката.
     — Мой клиент согласен, — важно проговорил Фёдор, всё ещё изменяя голос, и вложил ему в пальцы свою ручку. Декан внимательно посмотрел на чёрный балахон, под которым скрывался бывший студент, что-то вспомнил и быстро снял с Неллиного подносика «Паркер».
     — В Европе принято подписывать пакты синим, — категорически произнёс Вениамин Эдуардович и решительно заменил пишущий инструмент.
     — Хорошо ещё, что не «голубым», — засмеялась «голландка», игриво прижимаясь телом к близсидящим девчонкам. Прохор уныло поморщился, но ядовито-синий росчерк оставил. «Паркер» отправился в карман, как будто не замечая протянутую деканову руку. Эта рука неловко висела несколько долгих секунд, «высокая договаривающаяся сторона» невозмутимо смотрела вдаль как ни в чём не бывало.
     Декан чертыхнулся про себя по-немецки, вытащил из внутреннего кармана авторучку отечественного производства и, закрыв её левой рукой от адвоката, подписал пакт. Начальник протокола торжественно поколдовал с пресс-папье (хотя ручка была шариковой), торжественно вложил листок в папку и взамен вынул из неё шпаргалочную декларацию. Экзаменуемому предстояло указать, имеет ли он при себе шпаргалки, привести их список, и после этого пройти по «красному» или «зелёному» коридору. Роль этих коридоров исполняли ковровые дорожки одноимённых цветов, раскатанные приставами от столика и разделённые горшками с кактусами, любезно предоставленными Новеллой Никаноровной. Красный коридор вёл за ширму, за которой всё было готово к тактичному досмотру, зелёный — прямиком к адвокату. Сюда Прохор после небольшого колебания и потопал. Новелла Никаноровна любезно улыбнулась и объяснила, что выборочный досмотр, практикуемый в таможенных «зелёных» коридорах, в данном случае теряет смысл (выбирать не из кого), а вместо этого за Прохором будут неотступно следить всё время подготовки, да и поход в туалет, буде таковой запрошен, осложнится ни на секунду не прерывающимся мониторингом. Адвокат экзаменуемого невозмутимо молчал.
     Прохор покорно кивнул, после чего ему предложили вернуться к столику по той же самой дорожке. Там Ник уже устанавливал массивный волчок, а Тим держал наготове пачку экзаменационных билетов. С треском распечатал пахнущий типографской краской пакет, вытащил веленевые листки, показал их Фёдору, который, поняв, что узнан, снял уже ненужные и только мешающие дымчатые очки. Подошли переводчицы, засвидетельствовали аутентичность перевода. Установивший агрегат Ник помог другу разложить билеты вокруг веером.
     Закрутился, зажужжал волчок. Под прозрачным колпаком американский (ничего европейского не подобрали) ковбой на лошади лихо прыгал через барьеры с надписями «математика», «физика», «химия» и просто «сессия». Все стояли с донельзя серьёзными лицами. Доцент Буров, сидя в своём кресле, что-то корябал на клочке бумаги. Наконец, замершая стрелка указала на роковой билет. Донат Купидонович руками в белых перчатках поднял его, показал во все стороны, огласил номер (Нина начала вести протокол, Кеша включил магнитофон) и положил на Неллин подносик. Приставы быстро убрали всё со столика, и стюардесса выгрузила на полированную поверхность содержимое своего подноса: билет, стопку немецкой бумаги, чешский ластик, итальянский «Штрих», стаканчик с английскими карандашами, польскими фломастерами и испанскими маркёрами. Последним клиенту было вручено меню, а приставы уже пододвигали ему кресло.
     Экзаменуемый тупо переводил взгляд с билета на меню и обратно. Наконец, сделал заказ, черкнув маркёром. Элегантно нагнувшись, чтобы её подчёркнутый лифчеватой полупрозой бюст прошёл мимо Прошкиного лица, стюардесса забрала заказ и грациозно удалилась, покачивая бёдрами. «Француженка» хихикнула. Ушёл с торжественностью и декан, а шеф протокола прошагал к приготовленному для него креслу и сел в него. Приставы с трудом перевернули огромные напольные песочные часы возле этого кресла. Потекло время подготовки.
     Настя наконец-то передала своему парню две записки. На Нининой было написано уже ненужное «Фёдор!» (Тим показал её другу), записка от Бурова гласила: «Ф. текст не правил». Ну, это понятно, иначе как бы он сохранил инкогнито. Но раз так… Тим, кажется, понял, на что намекает доцент, начитанный детективами, но вынужденный бездейственно сидеть за канатом с золотыми кистями, который предполагалось снять только в случае официального объявления о замене экзаменатора. По всему было ясно, что рассчитывать Прохор мог только на какую-то юридическую уловку со стороны своего адвоката, но раз тот текст не правил, значит, никаких ловушек заложить в него не мог. Что же тогда он планирует устроить? Не скрывает ли чего под балахоном? М-да, за этим деятелем нужен глаз да глаз. И неплохо бы ещё поработать маленькими розовыми клеточками…
     За дверью послышалось звяканье — это стюардесса вкатывала столик на колёсиках с заказанным ленчем. Непривычно смотрелась на нём сахарница с пилёным рафинадом, лишь недавно вошедшим в моду в лучших домах Европы. На столик легла пластиковая скатерть, покрыв собой и листок, который экзаменуемый ещё не успел исписать, и началась процедура угощения.
     Нежные девичьи руки повязали Прохору салфетку. В стакане задымился чай, вкусно запахло ванилью. Особый восторг присутствующих вызвала допотопная реторта, из которой Нелли стала капать жидкий мёд на поджаренные ломтики хлеба. Задвигались челюсти, присутствующие, уставшие от напряжённого молчания, стали вполголоса переговариваться, глотая слюнки.
     — У вас тут пользуются ретортами? — спросила Настя, незаметно подсевшая к Тиму.
     — Ни разу не видел, для самого сюрприз, — ответил тот. — Может, в алхимическом музее одолжили?
     — Нет, они у нас есть, только запрятаны далеко, — проявил осведомлённость долговязый Худаныч, сидевший с другого края лавки. — Их, как великую ценность, держат вместе с кварцевой посудой в лаборатории элементоорганических превращений.
     — Что-то я там их не видел, даже во время обыска, — покачал головой Ник.
     — Так их поставили на самую высокую полку, что под потолком идёт. С пола и не видно, что там стоит, а на стремянку надо что-то ставить, а то не достанешь. Нас, самых высоких, как-то организовали пылищу оттуда сдувать. Ох, и извозились же мы! — Он вдруг оборвал шёпот и начал вглядываться, не пытается ли клиент шпаргалить под прикрытием ленча.
     Экзаменаторы глотали слюнки. Девочки-переводчицы приуныли. Прохор, ощущая свою исключительность, стал наглеть. Он незаметно от Ника лапал суетящуюся вокруг Нелли, бросал переводчицам, как собачкам, печенье, а потом начал подбрасывать вверх куски рафинада, пытаясь угодить в собственный чай, да так, чтобы плеснуло на Неллину одежду. Наверное, пытался промочить и спрозрачить маячащий под полупрозой лифчик. Бедная девочка уворачивалась, как могла, но отойти от стола не решалась. Наконец, крупный кусок рафинада обрушился на край стакана, который не замедлил лопнуть. Стюардесса бросилась спасать одежду клиента от хлынувшего горячего чая, а тот воспользовался этим, чтобы ещё её полапать, на этот раз по ногам, чтобы не заметил Ник.
     Со своего места возмущённо закашлял начальник протокола, кресло под ним заскрипело. Прохор понял, что переборщил, и сделал невинный вид, завёл руки назад и сцепил их там.
     Наконец, Нелли собрала все углы пластиковой скатерти вместе и унесла в ней и разбитый стакан, и недоеденные тосты, и разграбленную, словно Россия «демократами», сахарницу. Из-под уносимого снова вынырнул девственно-чистый листок для ответов, с которым вновь один на один остался экзаменуемый. Разговоры в зале прекратились.
     Тим вдруг заметил, что сидящая рядом Настя как-то странно заёрзала, посмотрела на него, покраснела, отвела взгляд, зажала руки между коленями, напрягла ягодицы, слегка на них приподнявшись. Студент сначала не придал значения тому, что на этой лавке, кроме неё, девушек нет. Но вот после многочисленных ёрзаний Настя положила руку на живот, как-то вся напряглась, как перед прыжком, наконец, решившись, прошептала на ухо: «Где туалет?» Вон оно что!
     Тим огляделся. До Нины или переводчиц надо вставать и идти, шептать им в звенящей тишине. Да переводчицы и сами-то чужие, первый раз в этом здании. Нет, лучше без лишних слов.
     Нелли в это время катила столик к выходу. Тим взял подругу за руку, потащил её к двери и сделал вид, что они помогают переваливать колёсики через порог. Помочь-то помогли, но в комнате не остались. И то слово, сколько ещё порогов на пути предстоит, помощь всегда понадобится.
     Ник уселся поудобнее и расправил плечи. Он слышал Настин шёпот и теперь ему предстояло действовать за двоих, если не за троих. Фёдор невозмутимо чернел в кресле близ своего незадачливого клиента. Тот чесал в затылке и грыз европейские карандаши отечественными зубами. Экзамен продолжался.

     Когда Тим с повеселевшей Настей вернулись в аудиторию, Прохор уже сидел напротив Аристарха Афанасьевича и силился хоть что-то сказать. По бокам этих визави сидели адвокаты и напряжённо вслушивались в каждое слово, готовые во всякий момент заявить протест или ходатайство. Возле сидящего на лавке Худаныча громоздилась куча изъятых шпаргалок, Нинин стол был завален протоколами, в которых, как заметил наш любопытный герой, то и дело мелькало: «Нет ответа», «Неясное бормотание», «Беканье и меканье». Кеша сосредоточенно наблюдал за движущейся в магнитофоне лентой. Переводчицы с усталыми лицами вслушивались в диалог, но беканье и меканье были непереводимы. Шеф протокола, казалось, дремал в своём кресле.
     Наконец, экзаменатор откинулся в кресле и тяжело вздохнул. Сделал знак Нику, тот пошёл будить Купчинина. Буров потянулся в своём кресле, предполагая, что Шелупанов будет просить замену. Так и есть, Новелла Никаноровна принялась оглашать соответствующий пункт соглашения. Прошкино лицо вытянулось. Пристрастный допрос почти свежим экзаменатором ему не улыбался.
     — Извините, коллега, — вступил в разговор Фёдор. — В соглашении сказано, что в случае, если через академический час, — он сделал жест в сторону гигантских песочных часов, — оценка ещё не может быть выставлена, то по выбору клиента либо заменяется экзаменатор, либо задаётся дополнительный вопрос из числа приведённых на заклеенном обороте билета и оценка выставляется на основе только ответа на этот вопрос. В том числе и неудовлетворительная.
     Лицо экзаменатора прояснилось при последнем слове, он перевернул лощёный листок обратной стороной и приготовился сдирать заклейку. Но Фёдор продолжал:
     — Я ходатайствую о предоставлении мне возможности проконсультироваться в условиях полной конфиденциальности с моим клиентом, после чего он огласит своё решение по этому вопросу.
     Аристарх Афанасьевич посмотрел на Новеллу Никаноровну, та взглянула на листок, нахмурилась и кивнула. Чёрт, опять ждать! Неужели в Европе и вправду так возятся с бездарями? Неудивительно, что специалистов им приходится импортировать наших.
     — Ладно, пойдёмте, товарищи, а вы тут совещайтесь.
     — Э-э нет, не пойдёт, — возразил чёрный адвокат, в упор глядя на Кешкино хозяйство. — Эта комната может прослушиваться, а я настаиваю на полной конфиденциальности.
     Сама мысль о том, что учебную аудиторию могут прослушивать, была абсурдна, но против европейских стандартов не попрёшь!
     — Что же делать?
     — Я могу вызвать по мобиле бригаду связистов, и они осмотрят помещение. Не волнуйтесь, часа в два-три, думаю, уложатся. Счёт, конечно, пришлют вам.
     Доцент Буров тяжело, со стоном вздохнул. Не рад был и Свинюхин, сморщившийся, как от зубной боли. Другие тоже скривились. Но для Нины имели значение неудобства только Куприяна Венедиктовича.
     — Любезный Феденька, — ласково сказала она, отложив карандаш. — Нельзя ли как-нибудь ускорить это дело? Мы готовы пойти вам навстречу во всём.
     Фёдор шагнул к Кешкиному столу и выключил звукозапись.
     — Мне тоже некогда, сидя здесь, я только клиентов теряю. У меня теперь собственное бюро, — пояснил он. — Но текущий клиент, его интересы превыше всего. Боюсь, что комнату-таки придётся освидетельствовать.
     Протяжный вздох огласил помещение.
     — Но есть один выход, — добавил адвокат, по лицам присутствующих поняв, что они готовы на всё. — Режимные лаборатории нельзя оборудовать микрофонами без согласования с вышестоящими инстанциями, а на это полутора месяцев мало. Поэтому я согласен побеседовать со своим клиентом с глазу на глаз в одной из таких лабораторий.
     Теперь разнёсся вздох облегчения. Фёдор включил звукозапись и официальным тоном повторил последнюю фразу.
     — У нас в корпусе только три такие лаборатории, — сказал шеф протокола. — Гамма-рентгеноскопии, ядерной хемометрии и элементоорганических превращений. Выбирайте любую.
     Фёдор поморщился. Тут только все поняли, что ни одна может не подойти, и снова начнётся бодяга. Люди затаили дыхание.
     — Радиоактивности всякой я с детства не люблю, — признался адвокат. — Нам с клиентом, — тот согласно кивнул, — подходит последняя лаборатория.
     Снова пронеслось облегчение.
     — Пристав, принесите ключ от названной лаборатории! — велел Донат Купидонович.
     Тим сунул руку в карман брюк, вытащил её пустую и, чётко ответив «Есть!», пошёл к выходу. Нина задумчиво смотрела ему вслед.
     — Сколько вам потребуется времени на консультацию? — спросила Новелла Никаноровна.
     — Минут десять, не больше.
     — Объявляется десятиминутный перерыв на консультацию, — чётко сказал начальник протокола и кивнул Нине, чтобы записала. — Второй пристав, проводите экзаменуемого с его адвокатом в упомянутую лабораторию. Пожалуй, я тоже схожу, — добавил он своим обычным голосом, заметив, как Ник непроизвольно напряг бицепсы и нахмурил лицо. Как бы он не вздумал отвести душу по дороге за то, что Прохор лапал Нелли.
     После ухода шефа протокола протокол был нарушен громким смехом, начавшимся с переводчиц. Смеялся даже уставший Аристарх Афанасьевич, даже серьёзная обычно Новелла Никаноровна. Кеша выключил звукозапись и сам залился смехом.
     — Опишу, непременно опишу в Интернете наш экзамен! — вытирал он слёзы. — Дима Вернер доволен будет.
     Нелли принесла числившееся в меню, но незаказанное угощение. Нина самолично откинула канат, отделяющий её от Куприяна Венедиктовича, и принесла ему чашку чаю с пирожным, улыбаясь, уселась в ногах. Все начали жевать, запивая.
     — Нет, шпоры-то как, шпоры из цилиндра летели! — Худаныч чуть не выпрыснул всё изо рта. — Нет, ну не могу. Европа!
     — Тише, как бы эти деятели не вернулись раньше времени и к чему не придрались, — предостерёг Свинюхин.
     — Нет, за этим Тим следит, — сказала Настя. — Он предупредит, если что.
     Нина посмотрела на неё и задумалась. Ник и Купчинин уже вернулись и принимали участие в пирушке. За разговорами время летело незаметно. Переводчицы начали расспрашивать о вузе, преподаватели увлечённо нахваливали его. Только когда всё съели, посмотрели на часы.
     — Э-э, да уже полчаса сидим, — воскликнул Буров. — Что-то они долго совещаются. Надо поторопить.
     — Имеем ли право? — зашуршала текстом соглашения Новелла Никаноровна.
     Тут вошёл Тим и встревоженно сообщил, что на крепкий стук и просьбы отворить никто не отвечает, а по приложении уха к двери за ней слышатся то ли стоны, то ли мычание. Услышав это, встревожились все.
     — Скорее пойдёмте туда! — раздались голоса.
     Стучать стали в несколько кулаков, кричать в несколько голосов. Безуспешно. На шум прибежал комендант корпуса Калина Мефодьевич. К Европам он, к сожалению, отношения никакого не имел, и всё наспех ему рассказанное истолковал по-своему:
     — Посторонние в режимном помещении! Да как вы могли!!
     Постучал сам, тревожно прислушиваясь, поорал в замочную скважину, снова прислушался. Категорически заявил:
     — Я ещё с вами разберусь, голубчиками! Седые есть, а как дети малые. В игры играть вздумали. Дверь и замок за ваш счёт пойдут.
     — Какие дверь и замок? — спросил Ник.
     — Которые ты мне сейчас поможешь взломать, — ответил комендант. — Ну-ка, интеллигентные, отойдите в сторонку, а ты, — это Нику, — тащи что-нибудь тяжелое.
     Все уже кляли себя, что позволили Фёдору забраться в режимную лабораторию, да ещё чуть ли не упрашивали его сделать это, не мариновать их ещё три часа. Наваждение какое-то, право слово!
     Мускулистый сыщик уже притащил короткую, но тяжёлую лавку, скинул уже ненужный красный жилет, засучил рукава рубашки и засовещался с Калиной Мефодьевичем, в какое место лучше бить. Дверь была обита жестью, с кондачка её не возьмёшь, тут смекалка нужна.
     — Эх, дубинушка, ухнем! — разнеслось по коридору.
     Загрохотало, забухало под аккомпанемент топота. Задрожал пол. С пятой или шестой попытки дверь провалилась внутрь, а дверобойцы чуть не упали. Но удержались на ногах, и вместе с ними в комнату вбежал доцент Буров. Осмотревшись, смачно выругался, невзирая на студентов. И было отчего.
     Стоящие там и сям стулья сиротливо зияли отсутствием сидений. Окно было приоткрыто и хлопало, впуская холодный воздух, под подоконником валялось чёрное тряпьё, шапочка, парик и очки. Куприян Венедиктович подбежал к окну и выглянул в него. Так и есть, свешивается верёвка, хлопает на ветру. Но почему, почему адвокат с клиентом дали дёру, не дождавшись вожделённого зачёта? Не ради же кражи сидений со стульев!
     Клиент, впрочем, дёру не давал. Его сдавленные стоны снова огласили помещение. Все (а зашли сюда уже все «европейцы») заозирались. Ловко лавируя между столами, Ник побежал к дальнему углу. Там стояла стремянка, к верхней площадке которой верёвкой было принайтовано втрое сложенное тело. Бёдра бесчувственного Прохора были прижаты к голеням, торс — к бёдрам, безвольно опущенная голова умудрялась издавать мычание.
     Сыщик с присоединившимся к нему другом принялся распутывать узлы, раскручивать верёвку, затем они сняли чуть не свалившегося вниз бедолагу и поставили на ноги. По голове шла страшная полоса ободранной кожи, на спине европейского фрака сияли отпечатки грязных ботинок — очень нецивилизованно.
     Позже, оклемавшись, Прохор расскажет, что наивно спросил Фёдора, стоит ли ему соглашаться на дополнительный вопрос. Признался, что ничего по билету не знает. Тот, не отвечая по существу, поозирался по сторонам, затем подвёл клиента к столу, на котором стоял массивный насос Камовского и уставился в пол, бормоча: «Жучок, что ли?» Прохор поверил и опустился на колени, пытаясь рассмотреть подозрительную щёлку в полу. В этом положении его и оглушил мощный удар по голове. Окровавленный насос сейчас лежал на полу, и догадаться, что произошло, не составляло труда. Когда сознание наплывами навещало скрученного бедолагу, в него врывался страшный стук в дверь и громкое орание. Ломило всё тело, от боли в нём и в голове сознание снова испарялось…
     — Что здесь происходит? — раздался вдруг голос декана, оказывается, уже пришедшего на шум.
     Тим вышел вперёд, вытянулся во фрунт.
     — Разрешите доложить, Вениамин Эдуардович? Здесь сейчас имела место вторая фаза кражи циркония.
     _ Циркония? — удивился декан. — У вас же уже крали цирконий, да, Орест Пантелеевич? — Свинюхин стоял с вытаращенными от удивления глазами. — Что, не научило это вас ничему, снова драгметаллом разбрасываетесь!
     — Да не другого, а того же самого циркония, — разъяснил детектив. — Его здесь тогда спрятали, а сейчас вот пытались довыкрасть.
     — Ничего не понимаю! Нельзя ли подробнее?
     — Подробнее — с удовольствием. Но сначала позвольте вам всем представить Анастасию Лущилину. — Тим взял девушку за руку и вывел её в центр образовавшегося круга, где стоял сам.
     — Да знаем мы её, знаем, — послышалось вокруг.
     — Все вы знаете Настю как потерпевшую в деле с кастингом, мою девушку и портниху по части красных жилетов. А теперь вот познакомьтесь с Анастасией-детективом. Вы думаете, она и вправду в туалет хотела, раз объёрзалась на лавочке и лопнуть грозила? Дудки! Это она меня так хитро из комнаты выманивала, чтобы подозреваемый не догадался. А вот что сказала за дверью… Настён, может, сама скажешь? Твоя же догадка.
     Но раскрасневшаяся девушка уткнулась ему куда-то под мышку по другую от декана сторону.
     — Ой, только не при декане, не при декане! — причитала она шёпотом. — Боюсь я деканов до смерти.
     — Глупенькая! — нежничал паренёк. — Тебе же не оправдываться надо, а гордиться! Не ругать тебя будут, а восхищаться тобой. Ну, давай, говори! Не хочешь? Ладно, придётся уж тогда мне, а ты только слушай аплодисменты и раскланивайся.
     Товарищи, моя Настя разгадала загадку, над которой мы безуспешно бились с Никифором — зачем вор бил стёкла. И помог ей в этом свежий взгляд. Мы все, к примеру, знаем, как любит Амвросий Некрасович холодный воздух, и, зная, как бы не замечаем этого. Всё как бы само собой. А Настя ухватилась за его фразу: «Мне в форточку чуть ракета не влетела» и поняла, что форточка во время того зачёта была открыта. Иначе бы он сказал: «Мне ракета чуть форточку не высадила».
     — Да знаем мы, знаем этого моржа, — зазвучало вокруг. — Сколько раз из-за него простужались! Но что вам даёт эта форточка?
     — Ответ на вопрос — зачем били стёкла. Понимаете, сначала никто их бить и не собирался. Кражу хотели совершить через заведомо открытую нашим воздушным моржом форточку.
     — Залезть, что ли? — недоумевал Свинюхин. — Но там же зачёт был, как же при преподавателе?
     — Да зачем лезть? Под видом католического рождества сообщники устраивают под окнами шабаш, забрасывают в здание дымовую шашку и тем выманивают на неё обоих преподавателей. Планировалось схватить цирконий и бросить его в форточку сообщникам. Вернётся Амвросий Некрасович — а Фёдор сидит и готовится сдавать зачёт. Поди заподозри его! Фиг чего докажешь. Настя, кстати, заметила, что карманы и барсетка у Фёдора были полупустые, значит, он готовился к обыску. А Ник и потом я это дело прошляпили.
     Но всю обедню им испортила тру… — Тим закашлялся. — Осторожность зачётчика. Отходя, он запер дверь и выгнал Фёдора наружу, отрезал его от открытой форточки и сообщников.
     Представьте себе положение нашего афериста («Не нашего, а вашего», — пискнула Настенька). Цирконий — вот он, но куда, спрашивается, его девать? Вот-вот вернётся Свинюхин, поднимет тревогу. Убежать без оглядки — значит, выдать себя, что с такой репутацией не рекомендуется. Да и убежишь ли через вахту — сигнал туда быстро поступит.
     — Швырнул бы в окно, — подсказал кто-то.
     — Наверное, и он об этом подумал, но по эту сторону сообщников не было, а площадка перед корпусом была тёмная. Настя, — нежный шлепок, — услышав, что Орест Пантелеевич обыскивал её с фонариком, дедуктивным путём вывела, что было темно. У Фёдора фонарика не было, и не успеешь найти выброшенное, как тебя самого найдут.
     Оставался единственный путь — спрятать цирконий где-то здесь, но создать впечатление, что его выбросили из окна, чтобы комнату не стали обыскивать. Фёдор так и поступил, рассчитывая вскоре под каким-либо предлогом проникнуть и забрать спрятанное. Но его вскоре отчислили за тот случай со срочным ремонтом.
     — А-а, помню, помню, — подтвердил декан. — А что прикажете делать — достал он нас своими выходками.
     — Но никто из нас не мог быть уверен, что цирконий всё ещё спрятан. Не было оснований настаивать на повторном обыске — ведь первый обыск результатов не дал. И тут вдруг Фёдор проникает в корпус под личиной адвоката. Мы думали, он и вправду юридическое бюро открыл — по юрпредметам у него было отлично, — а Настя этого не знала и сразу подумала, что он пришёл забирать спрятанное.
     — Но куда спрятанное?
     — Настя об этом догадалась, когда Худаныч поведал нам о самой верхней полке, где стоит кварцевая посуда, не видимая внизу. Её мы не обыскивали, потому что стремянку явно не трогали. А тут Прохор стал кидаться сахаром и навёл мою малышку на мысль, что цирконий безо всякой лестницы можно было наверх зашвырнуть. А когда Прошка разбил стакан, наша сыщица сопоставила это со слабым звяканьем, которое Ник слышал перед основным, громким боем стёкол. Швырнув «колбаску» на верхнюю полку, Фёдор разбил ею кварцевый бюкс.
     — Я не знаю, что такое «цирконий», — решительно вмешался комендант, — но я не вижу сидений у стульев. Посторонний, впущенный вами сюда, украл все сиденья. На несколько тысяч ущерб!
     — Вряд ли — тут и одной тысячи не набежит. Вечно вы преувеличиваете… Да и не крали их вовсе. Настя сторожила, а я перенёс все сиденья в соседнюю комнату.
     — Зачем? — спросило несколько голосов.
     — Нет, так нельзя! — не выдержал Худаныч, любивший детективы. — Я же уже говорил, что на ту полку со стремянки не доберёшься, надо что-то подкладывать. Всё, что можно было подложить, то они и убрали. Давайте я вас буду просвещать по детективной части, а то перед посторонними неудобно.
     — Просвети, просвети нас, дружочек! — захороводились вокруг Худаныча «посторонние» девчата-переводчицы.
     — Мы с Настей ожидали, что Фёдор побежит по коридору искать, что подложить на стремянку, хотели взять его с поличным, — продолжал рассказ Тим. — Но они закрылись изнутри — и всё. Грохот от падения насоса я слышал, но подумал, что это он на стремянке прыгает, хочет дотянуться. Терпеливо ждали. И только когда внутри замычало, решили, что надо вмешаться.
     — Да, Фёдор изобретательно воспользовался подручными средствами, — сказал доцент Буров и поднял Прошкин подбородок. — Ну как, оклемался, парень?
     Мутные глаза ничего не выражали, голова снова упала на грудь.
     — Я так и подумала, что ты с подружкой уже позаботился насчёт этой лаборатории, — сказала Нина. — Ключ от неё у тебя в кармане лежал, верно? И ты чуть не выдал себя, но быстро сообразил, что это надо скрыть.
     Тим развёл руками.
     — Выходит, Фёдор сбежал с цирконием, — вдруг подал голос доцент Свинюхин. — Чего же мы ждём, надо бросаться в погоню!
     Тим усмехнулся.
     — Настя, ну-ка согни руки в локтях, — приказал он. — Ещё, ещё… Так держать!
     Не успев опомниться, девушка, подхваченная под локти, очутилась на лабораторном столе. Худощавому парню пришлось принатужить для этого все свои силы.
     — Теперь сунь руку в карман джинсов, — продолжали звучать команды. — Сожми в кулак. («Ой!») Вытаскивай. Поднимай руку выше, выше, и разжимай кулачок. Ну, все видят?
     — Цирконий! — ахнули присутствующие.
     — Ах ты, Жеглов несчастный! — прозвучал девичий голос. — Подложил, ей-богу, подложил втихаря и позорит.
     — Не опускай руку, стой смирно. Грудь вперёд! — Тим сделал шаг в сторону и протянул к подруге руку. — Вот она, моя Настёна! Умница, красавица, детективица. Любуйтесь и завидуйте!
     Девичьи щёки наливались краской.
     — У кого-нибудь есть фотоаппарат? — спросил счастливый любовник.
     Настя взвизгнула, попыталась спрыгнуть, но тут подошёл декан и снял её со стола.
     — Хочешь у нас учиться? — спросил он. — В одну группу с Тимофеем определю, проблем нет.
     — Мы посоветуемся, — пролепетала сыщица.
     — Вот-вот, посоветуйтесь, а цирконий можешь отдать Аристарху Афанасьевичу. Это его металл.
     Старый доцент аж крякнул, вертя «колбаску» в руках.
     — Верно, мой. А пыльный-то, пыльный! Без малого год сверху провалялся, а мы тут крутились, работы урезали. Да, дочка, крепко ты нас всех выручила. Дай-ка я тебя поцелую.
     Настю уже окружили переводчицы, щебетали, восхищались, тянули к выходу.
     — Пойду, скажу спасибо Амвросию Некрасовичу, — решил доцент Свинюхин. — Не запри он тогда дверь, плакал бы наш цирконий.
     — А не открывай он всюду форточки, — отпарировал Тим, — кражу бы вовсе не запланировали.

     Только проходя мимо пустой «европейской» аудитории, вспомнили о неоконченном экзамене.
     — Что на этот счёт говорится в подписанном соглашении? — спросил декан.
     Новелла Никаноровна зашуршала бумагами.
     — Избиение клиента адвокатом здесь не предусмотрено, — доложила она. — Есть два пункта: отказ адвоката от клиента и болезнь последнего. В обоих случаях наступает возврат к отечественным правилам отчисления с возможностью обжалования в Европейский суд по правам студента. Какой пункт применить, Вениамин Эдуардович?
     Декан не ответил. Что-то вспомнив, он стал хлопать всё ещё дурного Прохора по карманам. Но «Паркер» оттуда не вылетел. Не оказалось его и на полу у стремянки. Фёдор-таки поимел добычу.
     — А Макс-то ещё ничего не знает! — вдруг вспомнила Нина. — Надо ему сказать.
     — Вот-вот, скажи, и тележка пригодится — отвезти пострадавшего в травмпункт. Только на табурете он не усидит. Одолжи, Калина Мефодьевич, какое-нибудь кресло полегче, — велел декан.
     Озябший Максим оживился, узнав о поручении.
     — Сейчас отвезу, — захлопотал он. — Какой-то криминал один вокруг сегодня. У Фёдора вот мотоцикл угнали.
     — ?
     — Да он недавно подходил, спрашивал, не видел ли я его мото. В спортивном костюме, весь дрожит. Я ему говорю: если не найдётся, садись ко мне в тележку, отвезу, куда надо, по расценкам такси. Я же не знал, что вам так скоро пригожусь. Слушайте, может, подождём его, он на тот конец городка пошёл искать свой мотоцикл, сейчас вернётся.
     — Такого человека отчего не подождать, — рассудил доцент Буров. — Мы, с твоего позволения, обождём в вестибюле. Как бы он нас не застеснялся, да и нам теплее будет. А как погрузишь и ремнями пристегнёшь, сразу нас зови.
     — Думаете, придёт? — прижалась к доценту Нина.
     — Я думаю, что «Паркер» надо вернуть, — погладил её Куприян Венедиктович.

Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"