— Так не забудьте — через неделю субботник. Были в КПСС, не были — явка строго обязательна! — крикнул декан уже в спину уходящим.
— Пойдёмте, пойдёмте, Куприян Венедиктович, — тормошил норовящего обернуться доцента Тим. — Владлен Гермогенович наказал как можно скорее явиться. Уходит он куда-то, что ли.
— Иду-иду, — говорил Буров. — А зачем он вызывает, не сказал?
Они крупными шагами мерили коридор учебного корпуса, студент забегал вперёд, задавая темп. Мощная фигура декана у красочного стенда с портретами профессоров факультета уже дважды осталась за поворотом, на пути там и сям стали попадаться высокие одноногие столики "Шустрожора". Тим замедлил темп и повернулся к спутнику.
— Извините покорнейше, Куприян Венедиктович, — сказал он умоляющим тоном. — Обманул я вас, никакой завкафедрой вас не зовёт.
Доцент Буров не слишком удивился. Студент-сыщик Тим давно уже доказал своё хитроумие, участвуя в разного рода расследованиях. Даже удивительно, сколько оказалось на мирном вроде бы факультете детективных дел. Не обходилось при этом без хитростей. Своих, конечно, обманывать не полагалось. Но обман сейчас был направлен не против преподавателя.
— Понимаете, — объяснял Тим, — когда вы сейчас ляпнули что-то про КПСС, вы ведь на Вениамина Эдуардовича не смотрели, верно? Вы тыкали руками в этот стенд и жестикулировали. А я вот видел его лицо. Вы, может, не знаете, но оно стало таким злым-злым, как когда он студентов наедине пробирает.
— Разве?
— Точно! Я ведь однажды на такую разборку нарвался, на первом курсе ещё. Бр-р, вспоминать не хочется! — Его передёрнуло. — И каждый раз, когда Вениамин Эдуардович делает такое лицо, у меня мурашки по коже бегут, отчисление мерещится. Ну, думаю, ссора назревает. Пришлось вмешаться. Вид у вас какой-то взъерошенный был, могли наговорить в пылу спора чёрт знает чего, надо было развести. Вот — придумал на ходу вызов от завкафедрой.
Давние друзья, они прощали друг другу словесные вольности, вернее, не замечали их. Куприян Венедиктович тоже мог сказать "Блин!" или "К чертям собачьим", ничуть этим не удивив. Теперь же он сжал студента за плечи, а потом вынул из кармана зеркальце с расчёской и занялся своей внешностью.
— Выходит, до этой моей фразы Вениамин Эдуардович не сердился? — спросил он, глядя в зеркальце — подарок Нины — и выравнивая пробор.
— Нет, на равных шумели, без обид. Но с жестами размашистыми. Может, не стоило так горячиться? Нина, будь рядом, вас бы на полпути удержала.
— Понимаешь, Тимофей, — заговорил доцент, пряча реквизит в карман и переводя взгляд на собеседника, — иной раз становится просто обидно. Нарушения элементарной логики видны всякому, но стоит человеку занять пост — и он начинает с жаром всю эту белиберду оправдывать, защищать. А? Нет, не стоим. — Он подвинулся, пропуская стайку девиц к витрине "Шустрожора".
— А я вот встану, — сказал студент, пристраиваясь в затылок однокурсницам. — В этот час здесь самые вкусные пончики. Разрешите вас угостить? — Кивок. — Так, значит, чепуха потому и живуча? Может, она просто выгодна?
— Ну, выгода здесь неощутимая, — усмехнулся Буров. — Не веришь? Ты разговор наш не слышал? — Мотание головой. — Тогда скажи, что ты учитываешь, готовясь к экзамену? Любому, да.
— Хм… Ну, сложность материала, конечно. Правду сказать? Какой препод, лютует или не очень, даёт ли списать либо "отбомбиться". Потом, есть ли у него бзики какие. Вон, Архип Мстиславич тем, кто вытягивает тринадцатый билет, автоматом четвёрку ставит, так столько этих тринадцатых из рукавов сыпалось, пока он не догадался! Пускает ли в туалет. Отвлекается ли на девичьи раздёжки. Ой, это не я, это они учитывают, — спешно добавил он, увидев, как одна из девушек со стаканчиком кофе и недоумением во взгляде повернулась к нему.
— Так. А
безвариантность преподавания?
— Ну, это особо продвинутые другие учебники листают. Я лично всегда сдавал безвариантно.
— И всё?
— Вроде всё. А на что вы намекаете, Куприян Венедиктович?
— И тебе безразлично, доцент это или профессор, член-корр или сам академик?
— Это не мне безразлично, — на ходу стал сочинять афоризм студент, — это зачётке моей без разницы. Поставь мне хоть пять академиков в сессию пять "отлично", а злобный доцент своим "удом" всю стипуху зарубит. Верно?
Доцент расхохотался, шагнул в сторону. Тиму в это время пришла очередь забирать пончики. Одна из покупательниц, на вид — зелёная первокурсница, с круглыми глазами и в простеньком платьице, застыла на месте со своим дымящимся, жгущим пальцы стаканчиком, переводя взгляд с доцента на студента и обратно. Буров кашлянул, отступил вбок, но добился лишь того, что взгляд на него стал искоса. Тогда он снова кашлянул и дипломатично спросил:
— Э-э, мы с вами на каком зачёте встречались?
— Нигде вроде, — как-то испуганно ответила она, дёрнувшись и чуть не расплескав кофе. — Это он вам сейчас будет сдавать, да? Под угощение?
— Может, и угостит. Но при чём тут зачёт, в апреле-то?
— Как же, как же, — зачастила девица с каким-то сельским акцентом. — У нас на первом курсе говорят: хочешь чего-то пересдать — угости учителя в "Шустрожоре". А правда, — она понизила голос до шёпота и наклонилась к уху почему-то внушившего ей доверие преподавателя, — что вам не только угощение идёт, но и процент от студенческого заказа? Даже ящичек в кассе особый поставили, видите, вон там?
Куприян Венедиктович аж оторопел. Доказывай, что ты не верблюд! Но тут на помощь подскочила одна из подружек этой простушки, высокая, полная, распирающая попой тесные низкие джинсы, схватила за руку:
— Не слушайте, не слушайте, что Анфиса болтает, — извиняюще улыбнулась она доценту, угадав в нём будущего визави на зачётах и экзаменах. — Деревенская она, городской жизни не знает. Тот ящичек поставили для тех преподов, что сдачу студенческими деньгами получать брезгуют. Сама видела — стоит пожилой такой сбоку, мнётся, и всё ждёт, когда коллега подойдёт и расплатится, тогда только он сдачу получит. Может, это академик был, а? Иди к нам, Анфиса, и не болтай глупостей!
На этот раз оторопела продавщица за прилавком, набрала воздух в могучую грудь, открыла было рот для отповеди, но Тим, с большим промасленным пакетом в одной руке, другой потянул доцента от греха подальше — к столику.
— Академик, ха-ха! Вот и решай, какая выгода от перечисления регалий под фотографиями. Лучше бы шпаргалотолерантность обозначить, полезнее, а?
— Но где-то эти титулы должны блестеть, — помычивая от жевания клейкой массы, говорил студент. — Просто как источник информации. Чего одним фотографиям висеть — лица мы и так знаем, каждый день вокруг мелькают.
— С этим я согласен, — Буров как бы невзначай запустил руку в царство сахарной пудры и масла, — но спор-то вышел с деканом из-за того, что многие регалии уже устарели. Соросовские гранты даются на короткий срок, академики и член-корры регулярно переизбираются, активные профессора по долгожительству своему переходят в разряд консультантов. Кое-кто, как ты знаешь, уже и умер, но креп на их фото почему-то не вешают. Надо бы стенд подновлять регулярно, идея это банальная, да вот — декан против грудью встал. О подробностях умолчу, но вырвалось у нас словечко "бывшие". Пол-стенда бывших!
— Берите-берите, Куприян Венедиктович, — Тим засучил мешок, приближая дно. Возможно, он хотел пончиками заглушить снова проявившуюся горячность собеседника, ввести, так сказать, стержни в реактор.
— Вот я и говорю, — доцент тоже стал мычать, — если "бывшесть" приветствуется, тогда и бывших членов КПСС отметить надо, причём без указания, что они бывшие. Вениамин Эдуардович, слышу, замолчал, а я ищу, ищу лица этих деятелей глазами, тычу рукой. Тут ты подходишь и отзываешь. Да, погорячился я, запретная почти что это тема. Кому приятно признаваться в махровом карьеризме! Но так меня разозлили эти аргументы в пользу устаревших титулов, что не сдержался. Спасибо, что отвлёк.
— Не за что! А что это за субботник?
— Ну, весенняя уборка комнат. Окна мыть, подметать полы, мусор выгребать, ненужное перебирать. Ты же должен был в этом участвовать, на младших курсах.
— А-а! Знаю. Но почему — субботник?
— Так с советских времён повелось. Когда-то субботниками называли добросовестный безвозмездный труд по субботам на своих рабочих местах. Но для служащих это лишено смысла — они "на гора" ничего ведь не выдают, поэтому повелось у нас в этот день, необязательно субботу, убираться. Кто-то прибирается во дворе, сажает цветы и деревья…
— Первокурсники!
— Да, они ведь к кафедрам пока не привязаны, а остальных распределяют по лабораториям. Захвати, кстати, чёрный халат — работёнка это грязноватая.
— Я и фотоаппарат захвачу — мы в прошлом году снимались на фоне деревьев. А в лаборатории тем более сняться надо — деревья-то никуда не денутся, а чистота и порядок…
— Ха-ха-ха! Остроумно, нечего сказать! Да, к сентябрю уже будет деловой беспорядок. Но всё равно — надо весной убираться, надо.
— Да, кстати, а почему декан сказал "были, не были"? — спросил студент, сминая пустой пакет и бросая его в большой синий бак для мусора.
— Так ведь субботник-то считается коммунистическим, посему "членам" на нём полагалось гореть энтузиазмом и всех вести за собой. А у других этого добра поменьше было. Вообще, была своего рода традиция — помахать полдня метлой либо пошуровать граблями, а потом устраивать пикник на свежем воздухе. Не без этого, — Буров сделал характерный жест у горла. — Вот Вениамин Эдуардович и напомнил нам об этом.
— Не нам, а — вам, — процитировал Вицына Тим. — Увы. Я это время не застал. Скажите, детективной работы тогда меньше было?
— Практически не было. Как-то все жили мирно, ловкачи были редкостью. Деканат сам справлялся. Тебе бы скучно было.
— Чем эпоха веселей для сыщиков, тем для однокурсников печальней, — перефразировал находчивый студент классический афоризм.
Для сотрудников аврал начался раньше, чем через неделю. Управление материального хозяйства вуза, по слухам, начало готовиться к реформе учебно-эксплуатационной системы, а попросту говоря — к осложнению жизни материально ответственных лиц всё новыми и новыми бумажками. В этой среде началась паника. По коридорам учебных корпусов забегали озабоченные инженеры в белых халатах с пачками бумаг, стремясь списать всё, что только можно, пока ещё не поздно. Дверь материальной бухгалтерии хлопала дни напролёт, там постоянно гудели голоса, чётко делившиеся на две группы — униженно-подобострастные и капризно-назидательные.
Кафедральная ассистентка Наденька, с которой
мы уже встречались на этих страницах, была в отчаянии. Её компьютерные умения оказались на нуле, а обучаться было некогда. Кто бы выручил? Джентльмены, ау! Один день за дисплеем поджентльменствовал доцент Буров, но под вечер почувствовал сильное головокружение и рябь в глазах. Сегодня наступила очередь Зайца, которому надо было напечатать и кое-что для себя. Интересно, чем он прикроет утром окна с восточной стороны, откуда солнце бьёт в глаза? Сам Куприян Венедиктович утром замучился с длиннейшими занавесками на высоченных окнах: задёрнешь — темно, отдёрнешь — слепит глаза.
Ещё подходя к корпусу, Буров увидел растворённые там и сям окна, яростно блестящие на солнце стёкла и фигуры в белых халатах, наяривающие тряпками. Эх, сегодня же субботник! Позабыл, однако. Ну да ничего, его роль скромная. Раз на кафедре засел Заяц, то и студентов, стало быть, организовывать ему. Он, Буров, только проверит, что да как, может, вынесет или принесёт ведёрко с водичкой, передвинет чего-нибудь. Внесёт символический вклад в праздник труда.
Куприян Венедиктович шёл по коридору. Сверху, от фигур на подоконниках, неслись приветствия, приходилось задирать голову, чтобы отвечать, а потом быстро её опускать, чтобы не наткнуться на вёдра с водой. Девушки не все в джинсах, мелькают и недлинные юбочки из-под недозастёгнутых халатиков. Да-а, в его время иначе, скромнее было.
Путь лежал мимо стенда с профессорами. Собственно, стенд этот повесили так, чтобы мимо него проходил любой входящий в корпус. Буров заметил, что один из углов доски ниже другого, налёг, выровнял. Сверху что-то щёлкнуло, лица на фотографиях выровнялись. Интересно, по ним тряпками уже прошлись? Наверное, прошлись, раз покосили. Профессора дружно смотрели перед собой сверхсерьёзными взглядами, выражающими великую учёность…
Вот и дверь кафедры. Буров стал открывать её осторожно. Не примут ли его за возвращающегося парня, не брызнут ли любовно водичкой, не поставят ли ведро с грязной жижей вплотную к порогу? Печальный опыт у него уже был.
Но работа на кафедре ещё и не начиналась. Заяц о чём-то спорил с девичьим большинством группы, немногие парни с ухмылкой стояли поодаль. Вошедший сразу же оказался в роли третейского судьи.
— Ну, скажите хоть вы им, Куприян Венедиктович, — плачущим голосом попросил Заяц после скорых приветствий. — Ведь сговорились же, ей-богу, сговорились. Не может случайно выйти, чтоб все как одна!
— А в чём, собственно, дело? — прозвучал резонный вопрос.
Вперёд вышла Жанка-Парижанка в весьма откровенной одежде, вперила в доцента нагловатый взгляд чёрных очей, задобривающе улыбнулась.
— Мы тут в прошлые разы, когда субботничали, облитыми уходили, знаете ли. В том числе грязной водой. Не специально, — поспешно добавила она, заметив недоверчивый прищур мужских глаз. — Просто когда машешь мокрой тряпкой, брызги летят, тазы порой со столов падают, о вёдра люди спотыкаются и опрокидывают. Поскользнёшься — и бух в лужу! Иной раз, чего там, и мальчишки исподтишка брызнут. — Парни опровергающе зашумели. — Да-да, брызгали, не отпирайтесь, мочили нас до облипчивости.
— Ну, парням мы запретим, а вы тряпками поосторожней орудуйте, — указал выход хозяйственный Буров. — Потихоньку погружайте в воду, хорошенько отжимайте и мотайте сверху полегче. Брызг и не будет почти. В чём проблема? — Он удивился, как эта надоедливая модная фраза сама собой соскочила с его уст.
— Да эдак мы до вечера не управимся, — гнула своё девица-лидер, выпячивая бюст. — А погулять потом хочется, — подвигала она бёдрами, — с другими группами договорились, а они уже шуруют. Кто нас ждать будет? Выход-то простой, только не все понимают, как это здорово! — Косой взгляд в сторону Зайца. — Но вы, Куприян Венедиктович, мы уверены, всё поймёте и разрешите. Вы ведь сейчас старший по кафедре, верно?
Буров не успел подивиться такой льстивости, как взорвался его коллега.
— Они голышом окна мыть хотят! — почти выкрикнул он. — Нет, ну дошли, а!
— Не голышом, — сразу же возразила неформальная лидерша, не давая словам оппонента укорениться в памяти временного начальника. — Не нагишом, а в купальниках. Чего тут такого, а? Всё ведь прилично будет. Не пойму, чего запрещать? В момент управимся, если над каждой каплей дрожать не будем.
Не шутят ли? Нет, вроде серьёзны. Окружили полукругом, лёгкие смешки, жеманные жесты. Нина стоит несколько поодаль, смотрит куда-то в сторону.
— Вы это серьёзно? Гм… Но ведь холодно ещё, даже май не начался, а вы — в купальниках! Простудитесь, да ещё по-женски не дай бог.
— Да вы что, Куприян Венедиктович, солнце-то, солнце какое, поглядите! Мы за час-полтора управимся, оно нас всё время греть будет. Да и ветерок не такой уж холодный, мы же в движении будем всё время, разогретые.
Заяц делал коллеге отрицательные жесты.
— Так-то так, но все ли принесли купальники? — на ходу придумывал аргументы доцент. — Если кто-то не принёс, вы не имеете права водой брызгать. Права меньшинств, так сказать. Как, неужто все принесли? — Энергичные кивки. Последняя надежда: — И ты, Ниночка?
Девушка, не поднимая головы, кивнула.
— Та-ак… А столы забрызгаете?
— Те столы мы отодвинем, — Жанка показала широким жестом, — а здесь просто прикроем плёнкой. Рулон у вас вон в том шкафу, мы знаем.
Да, подготовились капитально. Даже Нину совратили. Что же им такое придумать?
— Ну, можно? — Девица уже завозилась с поясом шортов, другие стали потихоньку отступать в дальний угол комнаты. — Скажите "да", Куприян Венедиктович! Ничего ведь нет тут такого. Вот у нас на политологии был преподаватель молодой, так он прямо говорил: нервничаю, мол, когда студентка чем-то на шахидку смахивает. Профессиональная фобия. Цитировал: "Поналожит себе толу под корсет". И в зимнюю сессию, в морозы мы, девчонки, в туалете переодевались: юбочка типа широкого пояса, топик покороче, в общем, ничего шахидского. Не поверите — шпаргалку на себе спрятать не могли, так она и не понадобилась. Всем "отлично" понаставил. Мол, отлична от шахидки, ха-ха! Ну, как?
Всё это время она в замедленном темпе расстёгивала шорты, не спуская их и не сводя чёрных гипнотизирующих глаз с мужского лица. Что было делать?
— Видите, Захар Янович, какое дело, — после нерешительной паузы заговорил доцент Буров. — Обещают в момент управиться. Может, разрешим? Запрём их здесь, а сами пойдём воздухом подышим. Если они по коридорам бегать не будут, никто и не возмутится. А вёдра с водой мы будем им в дверь подавать и принимать.
Учуяв победу, Жанка уже выпрастывала ноги из шортин, придерживая норовящие остаться в них трусики. Сбоку те были на завязках, которые хозяйка, избавившись от шорт, стала подзатягивать заново. Остальные, не такие наглые, пока ждали окончательное "добро".
— А вот никуда я не пойду! — вдруг заявил Заяц, демонстративно усаживаясь на стул у компьютера. — В одиннадцать Надя придёт, я ей кучу текста набрать должен. Пусть они хоть евами тут бегают, мой кругозор — это дисплей и клава.
Послышалось хихиканье, кто-то даже спросил: "А можно?" Жанка, освобождавшаяся от топика, цыкнула.
— Вы всё равно сейчас не поработаете, Захар Янович, — примиряюще сказал Буров. — Видите, какое солнце! Пойдёмте лучше отсюда, они тут пошуруют, а когда солнышко уйдёт, замёрзнут, вы и вернётесь.
— А мы вам завесим, завесим, Захар Янович, — защебетали девушки. Жанка, уже полностью в бикини, сняла с гвоздя какой-то плакат, ловко вскочила на стол у окна и поводила ватманом, укрывая тенью компьютер. — Так сойдёт? Девки, дайте мне скотч! Спасибо, Нина. И раздевайтесь, раздевайтесь, пока они не передумали!
Буров только рукой махнул и взял пустое ведро.
— Только за порог кафедры — ни шагу! Проследите, коллега. А вы, — это парням, — марш помогать первокурсникам сажать деревья! Переодеваться они будут здесь, нечего по коридорам неглиже шастать! Пойдёмте, коллега, принесём им водички, да побольше, — он взял ещё одно ведро, — чтобы дверь лишний раз не открывалась.
— Много не надо, — заговорили студенты, покидая с преподавателями кафедру, — а то они обливаться станут. А мы — ни сном, ни духом, нам переодеться не во что.
Шлёп! Девичья рука запечатала мужской рот. А преподаватели, громыхая вёдрами, спешили оторваться от начавших баловаться студов, не желая погрязать в их шалостях.
Куприян Венедиктович болтался по корпусу. Мытьё окон в коридорах перевалило за экватор, девушки теперь напевали, были расположены поговорить. Ответив любопытствующей молодёжи на вопрос о майских праздниках, Буров отошёл в сторонку и задумался.
В самом деле, вот День Труда. Что, собственно говоря, современная молодёжь понимает под трудом? Никто не признается в потаённом желании иждивенствовать, все якобы готовятся к труду, но работать для них — это быть оператором в салоне сотовой связи, менеджером, дизайнером, на худой конец — официанткой в пиццерии. Понимают ли они, что общество не может жить только таким трудом, что потребен труд и производительный, иначе — хана? И не на импорт надо рассчитывать, который в момент иссякнуть может, а на свой труд, который ныне и приложить-то негде, ибо полным ходом идёт деиндустриализация страны…
Мимо Тим тащил ведро с грязной жижей, поздоровался с доцентом, отвлёк его от грустных мыслей.
— А почему не Никифор вкалывает, а ты? Он же, извини, в плечах пошире.
— Он саженцы таскает тем, кто их сажает. — Студент тяжело пыхтел. — Там вязанки такие тяжеленные! Куприян Венедиктович, приходите потом сниматься на фоне деревцов.
— Нет-нет, я их не сажал и не имею права. Морального.
— Да какие там права, просто на память, а? Ник фотоаппарат у Милки одолжил, "Кодак". Приходите через час-полтора.
Студент снова взялся за ручку ведра и потащил его, а Буров повернулся к стенду. Облегчить бы его от просроченных, несвежих титулов! Лица бы сразу в норму вошли… А что это там, сверху, типа фломастером подписано? Чёрт, очки на кафедре оставил! Не хочется туда заходить, в это русалочье царство. Небось, все уже в облипшем. Привстал — нет, не видно. Так, может, привлечь молодые глаза?
Таковыми обладал Тим, тащивший в обратном направлении ведро с уже чистой водой. На просьбу готовно откликнулся, отошёл на два шага, прищурился. Хмыкнул.
— По-вашему вышло, Куприян Венедиктович. Фломастером приписано: "Бывший член КПСС".
Увидев палец, торопливо приложенный к губам, замолчал. По коридору шёл декан, на ходу придираясь и раздавая распоряжения. Отвлекая внимание от стенда, Буров взял Тимово ведро и скомандовал тому забрать грязное во-он у того окна. Команда прозвучала громко, и Вениамин Эдуардович поморщился: командовать везде и всегда он предпочитал сам.
— Не вышло, Куприян Венедиктович, — Тим тяжело дышал после беготни. — Ник куда-то унёс фотик. Наверное, снимать, как деревья сажают. А жаль, надо бы сфотографировать эту надпись. Декан наверняка стереть прикажет. А мы бы по почерку и поработали.
Доцент подошёл к уже вымытому, блистающему стёклами окну коридора. Нет, здесь досаживают, но никто с "мыльницей" не маячит. Может, с другой стороны? Он перешёл коридор, потом тихонько постучал в дверь кафедры и крикнул в щёлку:
— Ни-на-а! На минутку откро-ой!
— Так не заперто же, Куприян Венедиктович!
Нина приотворила дверь и шагнула было к преподавателю, но, заметив ещё кого-то сзади, ойкнула и отступила назад. На ней было фиолетовое гимнастическое трико с засученными рукавами, довольно потёртое — наверное, осталось после школы. Там и сям темнели на нём впитавшиеся капли воды. Девушка вытирала руки какой-то тряпкой.
— Я не войду, Ниночка. Посмотри сама в окно — там деревья сажают?
— А то вошли бы — мы тут краси-ивые! — послышался голос нахальной Жанки. — Иль на пляже никогда не были? — Доцент решительно прикрыл дверь.
— Они там что — все в купальниках? — недоумённо спросил студент. — Раз даже Нина — остальные тем более?
— Тем голее! — хмыкнул Буров.
— И окна моют… Тогда я знаю, где Ник с "Кодаком". Ждите! — И Тим застучал подошвами сандалет.
И вправду, студент в джинсовых шортах, подчёркивающих его мускулистые ноги, нашёлся напротив тех самых окон. Точнее, он стоял на ступеньках крыльца, ведущего вниз, к полуподвальной двери административного корпуса, и, задрав голову вверх, щёлкал фотоаппаратом.
— Глянь, красота-то какая! — заворожённо сказал он спустившемуся к нему другу.
Посмотреть было на что! Три окна кафедры на втором этаже были отворены и на карнизах стояли три девушки в бикини, одно другого откровеннее. По идее, они должны были протирать стёкла снаружи, но не спешили, перекрикивались, дурачились, махали кому-то снаружи, даже позировали. Ника, вероятно, они видели, но виду не подавали. Тон задавала Жанка-Парижанка. В своём мини-бикини на хилых завязочках, она вертелась так, что могла остаться в "костюме Евы".
— Ты плёнку-то всю не переводи, — заговорил Тим. — Нам ещё садоводов снимать. — Но вряд ли его слышали. — Да стой же ты, говорю, нам ещё улику снять надо! — Он дёрнул упрямца за руку.
Студенты завозились. Тут-то девицы и обнаружили, что всё видят. Под болельщицкие выкрики и взвизги сверху Ник одолел своего худосочного друга, правда, чуть не расколотив фотоаппарат.
— Да пошёл ты! — Он осмотрел "мыльницу", проверил на исправность. — Какие кадры испортил! Видишь, каие вон у той стринги?
Тим последний раз повёл плечом, как бы освобождаясь от захвата, и снова посмотрел вверх. Та самая девица взвизгнула, стыдливо скрестила ноги, из-под неё вниз полетели брызги — кто-то плеснул водичкой в спину, но намётанный глаз сыщика скользнул мимо и упёрся в единственное закрытое окно, изнутри которого что-то белело.
— Что это там? — про себя спросил он. Друг его не слышал — вовсю щёлкал затвором и чуть ли не командовал натурщицами:
— Давай-давай! — слышалось бубнение. — Ну, позирни же!
Тим вперился взглядом в белеющий предмет, стараясь не отвлекаться на тела. Не прошло и полуминуты, как тот скользнул вниз, и через короткое время в окне возникли чьи-то полные руки, снова крепящие к стеклу белый ватман.
— Хм, а рисунок-то другой. Что бы это могло быть? Эге, опять падает…
Тут их и застал доцент Буров, тащивший вязанку с саженцами, а впридачу ещё и пакет с удобрениями. Ругнулся, вернул Нику его обязанности, принял фотоаппарат. Поняв, что снимать их больше не будут, девицы разочарованно запротирали окна.
— Что это там белое в окне, Куприян Венедиктович? — спросил Тим. — Вон снова сменилось.
Доцент задрал голову. Фотоаппарат он держал внизу.
— А, это они затеняют компьютер. Там Захар Яныч что-то срочное набирает, а солнце в глаза ему. Жанка заслонила окно плакатом. Эх, дура девка, лицевой стороной наружу! Да за полчаса не выцветет.
— За полминуты тем более, — поправил его сыщик. — Плакат полминуты держится и вниз падает. А на его место другой крепят. Видите?
Буров начал наблюдать. Не успели подозрения Тима подтвердиться, как их автор приглушённо ахнул и заговорил с кем-то, проходящим мимо спускового крыльца. Это был Заяц, спешивший с дискетой в административный корпус.
— Да, скотч хреновый, — подтвердил он. — Только пару строк наберу — плакат бух на пол и солнце в глаза! Верка уж рядом замучилась нагибаться, вешать, подоконники мыть уж не успевала. А на гвоздик не повесишь — нет там никакого гвоздика.
— Вера? — удивился Буров. — Она же полная у нас, ей лазить-то на столы трудно.
— Она не лазила, она стояла на столе и присаживалась, подоконники мыла. А остальные скакали, что твои козочки. А? Нет, комп я выключил и мешком накрыл, чтоб не забрызгали.
— Э-э, а плакат опять упал и снова его повесили, — удивился доцент.
— Другой?
— Отсюда без очков не разберу. Но зачем вообще вешать, если дисплей выключен?
— Кажется, знаю!
Тим отбежал к своему корпусу, забегал глазами по окнам административного. Те блестели, как звери. Снова подбежал к цоколю. Заяц уже продолжал путь со своей дискетой бюрократической значимости.
— Куприян Венедиктович… — Студент-сыщик замялся, не решаясь просить старшего. К счастью, неподалёку снова пробегал Ник, на этот раз с блоком баночек лимонада — кто-то уже намыливался праздновать. Поставил ношу и получил приказ мчаться на кафедру и, не стесняясь русалок, проследить, чтобы плакаты больше на стекло не лепили.
— Их фотографируют из окон этого корпуса, — коротко объяснил он изумлённому доценту. — Я — на перехват, — и помчался ко входу.
Буров тоже почуял необходимость что-то срочно предпринять, но вовремя споткнулся о баночный блок, оставленный Ником. Кому предназначено это пойло? Группки студентов ковыряются в земле там и сям, всех надо обойти, оделить. Сразу в корпус нести молодёжное добро не годится. Не хватало только, чтобы его, доцента, заподозрили в попытке хищения!
Вбежав в административный корпус вслед за Зайцем, Тим несколько растерялся. Бывал он тут нечасто, по большим праздникам только, и хорошо знал дорогу только к актовому залу, да ещё раз
стоял в очереди в бухгалтерию. Планировка здания запутанная, с загогулинами и "карманами". Окна, подлежащие проверке, вон в той стороне. Как же к ним пройти?
Студент двинулся по самому приглянувшемуся коридору с ковровой дорожкой на полу. Он не заметил, как охранник в камуфляже подозрительно посмотрел ему вслед. Чего этот дохляк головой вертел, будто не знал, куда идти? Не замышляет ли чего?
Дорожка ковровилась неспроста. Через несколько шагов наш герой наткнулся на роскошную дверь с броской вывеской: "Приёмная ректора", неподалёку в нише застыл охранник прибалтийского вида, точь-в-точь как в "Семнадцати мгновениях весны", разве что без свастики. Сам-то ректор сидел на последнем этаже, за тройным кордоном охраны, а вот приёмную свою устроил в двух шагах от входа. Рассказывали, что один из лифтов имел две двери, спереди и — незаметную, заподлицо — сзади. В переднюю входили обычные люди и ехали на любой этаж, но когда ректор хотел спуститься из кабинета в приёмную, он вызывал пустой лифт, входил в него прямо от себя через вторую, потайную дверь, и гнал без остановок вниз, вылезая уже в приёмной. Потом тем же макаром взлетал вверх, в кабинет. Очень удобно, рекомендуем!
Тим восторженно осматривал шикарную вывеску с финифтью, когда из неплотно притворённой двери послышался профессионально-секретарский голос:
— Это не может считаться клеветой. Вы действительно состояли в КПСС, а клевета действительности никогда не соответствует.
Сыщик студенческого вида ещё больше разинул рот, якобы продолжая восхищаться вывеской, а сам стал жадно ловить голоса. Следующим, как и ожидалось, загнусил Амвросий Некрасович:
— Ну, тогда это оскорбление, политическое оскорбление…
— И оскорбления не вижу, — продолжалась отповедь. — Вы вступали в партию добровольно, открыто признавали членство в ней, пользовались уважением и другими благами. Не только это не было оскорблением, но даже совсем наоборот.
— Но сейчас-то отношение к коммунистам другое!
— А кто говорит о "сейчас"? — прозвучал резонный вопрос. — По вашим же собственным словам написано там "БЫВШИЙ член КПСС". То есть бывший им, когда это было престижно, выгодно. Ежели б вас обозвали, скажем, действительным членом КПРФ, ну, тогда бы, конечно…
— И всё равно этого так оставлять нельзя! Может, запишете всё же на приём к Ивану Иванычу?
— Настаиваете — запишу. — Послышалось шуршание, постукивание карандаша. — Только тогда я по инструкции ему объективку подготовить должна, сколько вы за время своего членства выгод получили и сколько это на теперешние деньги будет.
Злое пыхтение и топот подсказали нашему герою, что претендент на свидание с ректором вот-вот во гневе выкатится из приёмной. Да и охранник в нише начал проявлять признаки нетерпения. Тим пустился дальше.
Метров через десять ему попалась ещё одна дверь, явно ведущая в какой-то зал. Наверное, малый актовый — большой был парой этажей выше. Изнутри слышалось глухое гудение и явно усиленный динамиками голос докладчика:
— Ещё раз повторяю: спецмешок при опечатывании вы держите непременно в левой руке, а в правой у вас будет мастичная печать. Ни в коем случае не наоборот! Все листы с ответами должны быть сложены строго однотипно, чтобы в сканер их совать, не разглядывая каждый. Ответственность за это персональная!
Зал волновался, слышались крики:
— А почему заранее не скажете, кому куда идти? Что, нам из отпуска дважды отзываться — чтоб узнать, куда идти через неделю, и на сам экзамен?
— Товарищи, товарищи, — успокаивал номенклатурный голос и тут же спохватился: — Коллеги! Число участвующих в ЕГЭ выяснится только после подачи заявлений в вузы, то есть за неделю до первого экзамена. Раньше вас проинформировать мы просто физически не сможем!
— Так что, два раза с моря сюда летать?! По мобильнику позвонить не можете?!
— Мобильная связь на ЕГЭ запрещена, — надрывался "динамический" голос. — Кто поручится, что на том конце ответит нужный человек? Пообещают и не явятся, сорвут экзамен. Нет, должны явиться лично и расписаться об уведомлении. К тому же, — тут голос как-то подтих и растерялся, — на мобильную связь фондов не отпущено.
Тьфу, опять этот единый! Тим слышал, как ругались насчёт этого мероприятия преподаватели, как раз за разом проваливались попытки свести человеческое общение на экзамене к машинно-бездушному, систематическое знание — к мозаичному, умение думать — к умению выбирать "правильный" ответ из короткого списка. Снова, что ли, протаскивают? Ещё раз тьфу!
Идём дальше. Немного поплутав, студент попал-таки в "карман", три стены из четырёх которого были стеклянными, и увидел через это стекло свой родной корпус. В окнах второго этажа всё ещё торчали его подружки, усиленно орудуя тряпками, но плакатов в единственном закрытом окне уже не было. За мутным стеклом едва виднелся Ник, делающий какие-то знаки, потом окно растворилось и за него принялась очередная "купальщица".
Значит, фотосеанс завершён. Где же фотограф? Не спугнул ли его Ник своими жестами? Корпус пронизывали две лестницы, не побежал ли шпион по дальней!
Тим очутился в положении буриданова осла. Чёрт, надо было взять с собой друга! Или, по крайней мере, не мешкать у дверей. Что же теперь делать?
Малость помедлил, но тут сзади подошёл какой-то студент и с извечным студенческим "блином" уставился на карнизных русалок. Издали они казались совсем раздетыми, как тут не разинуть рот? Вот и жребий! Сыщик взглянул: парень впился глазами в девицу слева, тогда и он бросился к левой лестнице.
По ней спускались и поднимались люди. Зоркий глаз начал высматривать прячущихся за чужими спинами, фотоаппараты и просто знакомые лица. Какой-никакой опыт детективной работы подсказывал ему, что пакостят в основном свои, кого не удалось разоблачить заранее.
Худощавая фигура дёргалась вперёд-назад, то пытаясь рассмотреть багаж спускающихся, то вставая так, чтобы те его не очень-то замечали. По другую сторону лестницы почти те же телодвижения совершала какая-то девица в фирменной кепочке, раздавая проходящим листовки. Мог ли на это не отреагировать бдительный страж порядка? Проблему буриданова осла он двумя своими извилинами решил просто — кто ближе.
Тим вдруг почуял на своём плече тяжёлую руку и услышал грозный голос:
— Чем промышляем? Чего раздаём?
Студент испуганно обернулся и развёл в стороны пустые руки. Но камуфляжник, не отпуская его, другой рукой забрал злосчастную листовку у проходящего мимо мужчины. Воспользовавшись этим, девица в кепочке куда-то испарилась.
— Та-ак, — мычал толстогубый рот, поворачивая трофей. — Чего жевать надумали? — Он сунул листовку под нос бедолаге.
"Жующие вместе". Этого ещё не хватало! Политическую пародию здесь ненавидели. Ещё с той поры, как местные нацболы оклеили корпус своей газетой с фоторепортажем, как
ректор провожал губернатора сдавать кандидатские экзамены…
— Пропуск! — прозвучал новый окрик.
Но откуда пропуск у пришедшего субботничать в свой родной корпус, где все его знают как облупленного! А в другие корпуса ходить он и не думал.
— Пошли к ректору! — недолго думая велел стражник и дёрнул за плечо.
Начальственное имя было упомянуто красного словца ради — рядом с приёмной располагалась караульная каптёрка. Студент двинулся, на ходу решив нырнуть в приёмную и сдаться на милость секретарши, потребовав затем экстрадиции в родной корпус. Или депортации? На ходу он умело блокировал карманы своих брюк, не давая конвоиру засунуть туда листовку-улику. Тот сопел, пыхтел, шептал ужасные угрозы, но поделать ничего не мог — по парадному коридору то и дело ходили люди.
Дверь приёмной как по заказу открылась, но юркать туда не понадобилось. Вышел Амвросий Некрасович и, узнав в чём дело, вступился за задержанного.
— Совершенно надёжный человек, — важно сказал он. — Абсолютно лояльная личность. — Кому именно лояльная, не уточнил.
Полицай с видимым неудовольствием отпустил жертву и ушёл на свой пост. Толстяк и освобождённый студент пошли рядом, почти нога в ногу, и вышли из неласкового административного корпуса.
Натужное сопение намекало, что сейчас последует просьба. И она последовала.
— Теперь ты меня выручи, — сказал профессор. — Мне студенты сдают рефераты из Интернета, прямо с иго… то есть с антенночки, и я их отфутболиваю. Они недовольны, бузят. Давай я буду всем говорить, что информация идёт от тебя. Ничего не делай, только не опровергай мои слова. Пусть думают, что хотят, лишь бы со мной не спорили. А то все "пятёрки" хотят, а потом ещё и смеются в спину, что всем, мол, их ставлю. Вот на рефератах и отыграюсь.
Тим вздохнул с облегчением. Слава богу, он уж думал, что придётся искать автора той фломастерной надписи. Но, похоже, безнаказанность толстяку видится меньшим злом, чем огласка факта "бывшести". А рефераты — ладно, шут с ними, и вправду пора кончать с повальным Интернет-плагиатом.
За дверью кафедры слышался плеск воды и какой-то натужный скрип. Это Ник пытался отодвинуть стол с Зайцевым компьютером от окна. Сил хватало на двоих, но в дефиците были точки опоры. Вошедший Тим быстро помог своему другу, хотя при передвижке стола чуть не упал — пол был мокрым и скользким.
"Купальщицы", похоже, поплескались вовсю — влажные тела весело блестели на солнце. Даже серьёзную Нину ухитрились облить, и через выцветшее трико прорельефилось пододетое бельё. Тела других облепляла мокрая синтетика, кое-где даже полупрозрачная…
В присутствии всех студенты-сыщики не могли говорить о деле, Тим только отрицательно помотал головой, встретив вопросительный взгляд друга. Якобы в поисках мужской работы обошёл комнату, незаметно осмотрел плакаты. Кое-где на них блестели полосочки скотча со следами обрыва и о-очень узенькие — не шире лямочек мини-бикини. Вон оно что! Конечно, на таком скотче они повисят несколько секунд, пока их не сфотографируют, а потом падают. На смену вешают новый — кто уследит, девицы здесь одни. Но самое главное — на трёх плакатах скотча не было. Это шанс!
Заметив, что однокурсницы смотрят на него, склонившегося над плакатами, сыщик сказал:
— Забрызгали по-маленькому. — Нина отчего-то охнула. — Ну, девчата, вы и даёте! — Он ловко увернулся от жмени воды, пущенной в его сторону шаловливыми ручонками. — Ну-ка, друг, вынеси в коридор и повесь там на гвоздик. — Он сунул Нику в руки всю гроздь. — Я покажу, где.
Они вышли вместе. Через несколько десятков шагов искомый гвоздь нашёлся, и Тим тихо сказал:
— На трёх скотча нет, их ещё не сняли. Ловим на живца. Садись в засаду, и кто плакаты схватит, того и вяжи.
Он "облегчил" злоумышленнику жизнь, вывесив "девственные" ватманы вперёд. Ник заозирался в поисках удобного места, а главный сыщик вернулся на кафедру. У самой двери остановился и сказал якобы другу якобы рядом:
— Лимонаду-то принеси, где ты его оставил? Пить хочу жутко. — Вошёл на кафедру, и тут же шаловливая девичья ручка с водой в горсти забрасывающим шлепком "напоила" его "пересохший" рот.
Передвинув столы, собрав пустые пластиковые банки там и сям (оппились девахи!), Тим выполнил и джентльменский долг — помог толстухе Вере спуститься со стола. Она чуть не поскользнулась, на миг придавила нашего героя всей своей массой, пришлось поднапрячься, чтобы устоять. Огромный цельный купальник на ней был совсем сухим, девичьими игрищами была наша нескладуха явно обойдена.
Стоп! Заяц говорил, что плакаты вешала Верка. Но она физически не могла быстро спускаться и подниматься на стол. Скорее всего, один раз поднялась в самом начале — не доверили ей наружный карниз, и вот только теперь спустилась. Значит, плакаты ей подавали. Кто?
На пороге возник Ник, выглядел он испуганно. Что-то случилось…
— Ну, где твой лимонад? — напомнил ему легенду друг. — Давай, не мори. Тут только пустые банки.
— Да весь уже разобрали, — последовал ответ. — Внизу бутылка большущая по кругу ходит, пойдём, может, дадут глотнуть.
Намёк был правильно понят — сообщение наедине. Девчонки отпускать Тима — единственного парня — не хотели, улыбались, но он страшно захрипел ртом, сухо закашлялся и вырвался-таки за дверь.
Друг отвёл его в обратную от плакатов сторону и толкнул в "шахматную" нишу, за занавеску. В таком же месте они сидели в засаде, расследуя дело
"молодого доктора". Сам втиснулся следом и зашептал на ухо:
— Заметил, как Жанка ушла?
— Жанна? Да, именно она козочкой скакала, могла… Нет, не заметил, но, действительно, сейчас её меж всеми не было. А что, это она забрала плакаты?
— Забрала.
— Что же ты её не схватил?
— Схватишь её! Она всё так обставила! Ты не видел, она завязки свои не ослабляла?
— Гм… Нет, не видел. Вряд ли она так открыто стала бы. Но, кажется, тебя понимаю.
— Вышла она с кафедры и мимо плакатов, будто в туалет. Я на карачках за цветочными кадками, наблюдаю. Может, и вправду приспичило ей, как Нинке, которая терпит. Банки пустые, что около входа, — это всё они выпили? Понятно… Ну, у Жанки нашей и бикини! Идёт мимо плакатов, я смотрю на её виляющие бёдра, там завязочки эти вихрятся. И вдруг как поползут, как развяжутся! Трусы — брык — на пол. А ты же знаешь, если обе завязки развязались, их быстро не приладишь…
— Откуда бы мне это знать? Дальше!
— Ну, она вскрикнула, но очень-очень тихо, типа ахнула, шагнула к плакатам, сорвала их, обернула вокруг бёдер и пошла к туалету потихоньку. Они же как юбка цилиндром, ходить мешают.
— Да, лихо сработано!
— Ну, и что делать было? Её же не схватишь — визгу не оберёшься, скажет тем, кто сбежится, что это я ей узелки смахнул. И плакаты не отберёшь.
— Вот я и говорю — лихо! Да, а ты на бюст её смотрел?
— Ну… Зырил, ясно. Грандиозно же!
— Я не о том. Висел у неё там мобильник?
— Э-э… Да, вспоминаю — болтался. Ну и что?
— Механика вся понятна, вот что. Не врубился? Ладно, пойдём Нинку звать.
Тим вышел из шахматной кабинки и тут же увидел крепкую попку, перечёркнутую лямочками игреком. Владелица завидных форм и копны иссиня-чёрных волос заходила на кафедру. Закрылась дверь. Вылез тут и Ник. Вдвоём друзья тихо прошли по коридору. Слегка помятые плакаты висели на прежнем месте.
— Так, сейчас проверим. — Тим заперебирал ватманы. — Сколько их было, а? Да, я тоже не помню. Следи, следи за дверью… Хм-м, есть несколько без скотча. Неужто Жанка ни при чём? Что взяла, то и вернула?
За улики взялся Ник, пошерудил их, потряс и нашёл по краям несколько ободранных мест. Так бумагу сдирает скотч, когда его торопливо отлепляют.
— Молодец! — хлопнул Тим друга по плечу. — Я чуть было не просмотрел. Теперь надо найти похищенные плакаты, обыскать женский туалет. Вызывай Нинку и ставь задачу. А я пока поищу Бурыча, плакаты не его ли?
Ник салютнул и исчез. Главный сыщик пошёл во двор на поиски преподавателя. Интересно, остался ли у него лимонад, которым он обносил субботничающих? Хлебнуть и вправду не помешало бы.
Малолетний лицеист, болтавшийся в этот день по учебному корпусу, вдруг заслышал о том, что по коридорам второго этажа бегают мокрые русалки, и решил полюбоваться. Спустился и не сразу понял, что назад дорогу не запомнил. К его сожалению, спрятаться там было абсолютно негде, разве что на стене висела связка каких-то плакатов. Мальчик забрался за неё и, затаив дыхание, стал наблюдать. Шутка ли, женщины без всего, это ведь первый раз в его жизни!
Но вместо вожделённой нимфы к нему подошёл какой-то представительный мужчина, беззлобно дал подзатыльник и снял плакаты с гвоздя. Мальчишка не обиделся, а каким-то сверхъестественным чутьём сообразил, что перед ним не просто дядя и учитель, а настоящий учёный. Он провожал взглядом излучающую уверенность фигуру, пока та не скрылась за дверью с блестящей табличкой "Кафедра". Вот это да! Здесь куётся настоящая наука! А он даже не посмотрел, что там было, на этих плакатах. Впрочем, всё равно не понял бы.
Тут новый подзатыльник чуть не свалил мальчишку с ног — кто-то подошёл сзади. Освободив таким образом место под гвоздём, чья-то рука повесила на него хлипкую связку плакатов. Паренёк не разглядел, кто это был, он сразу зашмыгал носом и заплакал. За что вторая-то оплеуха?
— Что с тобой, глупенький? — раздался сверху ласковый голос. Над ним склонилась девушка в трико, будто гимнастка. — Кто тебя обидел? Ну, перестань! — Она прижала его к груди, погладила. И вдруг сказала кому-то другим, деловым голосом: — Пусто там.
— Чёрт! — прозвучал мужской голос.
Мальчик осторожно выглянул из-под тёплых рук. Не его ли это обидчик? Лица его он не разглядел, зато хорошо запомнил волосатую руку, уходящую после предательской оплеухи. Нет, у этих двоих руки не те. Студенты, что ли? А что это тётенькин живот такой твёрдый?
— А куда Бурыч пошёл? — спросил худощавый и светловолосый.
Девушка пожала плечами — она не видела.
— Это тот дядя, что плакаты снял? — вдруг раздался писк. — Вон туда вон. — Тонкая рука показала направление, ненароком задев твёрдый живот. — А меня оби-иде-ели! А-а-а!
Но случайная нянька как будто забыла о нём, охнув и сморщившись, она вместе с худощавым быстро пошла к "Кафедре". Мальчик поразился гармонии и грациозности её движений. Видывал он угловатых, нескладных одноклассниц в гимнастических трико, весело суетящихся на уроках физкультуры, не внове были ему и толстомясые, попястые тётки на пляже и в бассейне. Одни не были красавицами, другие были просто уродливы, но только сейчас он понял, что есть и середина — золотая.
Приземистый атлет удивлённо посмотрел на разинувшего рот малыша, который вскоре снова захныкал, потеряв та-акую няньку. Ну, что с ним делать? Но тут его взгляд упал на висящие на гвозде плакаты. Остолбенел аж.
— Откуда они? — спросил он ошеломлённо. — Ты тут был, всё видел?
Поняв, что утешать его больше некому, мальчишка высморкался, последний раз шмыгнул носом, и рассказал всё, что знал.
Куприян Венедиктович задумчиво вздымал углы плакатов, грудой лежащих на половинке стола. Это был очень длинный стол для целой студенческой группы, пересекающий всю комнату и сильно мешающий ходить. Поэтому его сделали разводным, как мосты в Ленинграде. Сейчас одна его половинка была вздыблена, а вторая опущена. Фу, там и сям мокрые пятна, потёки, всё перепутано донельзя, кое-какие плакаты нужно переворачивать, вытаскивая из стопки. Не порвать бы их, зацепивши планками или кнопками. Как же тут уследить, все ли?
Шелест ватмана и лёгкое подвывание компьютера не заглушили тихий, но отчётливый стук в дверь. Буров чуть не крикнул по привычке: "Войдите!", но вовремя осёкся. Отдельную комнату для разбора вещественных улик искать было некогда, пришлось воспользоваться любезностью коллеги с соседней кафедры и обосноваться здесь. Мало ли кто может сейчас сюда зайти! Гость посмотрел в спину хозяину. Нет, Амвросий Некрасович упорно, даже самозабвенно работает на компьютере, то и дело посвистывает и пошуршивает бумагой лазерный принтер. Вряд ли ждёт кого-то, некогда ему.
Стук явно костяшками пальцев повторился. Доцент подошёл к двери и приотворил её, оглянувшись. Нет, хозяин не отрывается от дисплея. А перед дверью стоят его друзья по сыску. Пригласить их зайти? Не злоупотребит ли он любезностью Амвросия Некрасовича? Может, подождать, пока тот сам скажет: "Чего на пороге стоять, пускай заходят". Хм, совместим приятное с полезным.
— Как хорошо ты выглядишь, Ниночка! — галантно сказал Куприян Венедиктович, чуть наклонив голову. — Красавица ты в нём. — Девушка зарделась.
— Ой, это ж мой старый школьный купальник. Вы это правда? Правда, он ещё ничего? — Она провела ладонями по нитяному трикотажу, ловко обтягивающему её формы. — В школе я его безо всего натягивала, потом, думаю, поправилась. Должна была, не школьница уже! Нет, сегодня утром нырнула — свободно мне, бултыхаюсь. Пододела кое-что, тогда нормально. Правда, не очень заметно? — Она снова провела ладонями по бёдрам и бюсту, по выпуклому животу — и поморщилась.
— Всё хорошо очень, Ниночка, как по мерке сегодня купила. Жаль, что не принято у нас так ходить. — Ну почему же Амвросий Некрасович не пригласит их войти? И Тим с удивлением внимает "купальным" речам — нашли время! Но сзади слышался только какой-то шорох, хлопки. Ладно, не держать же девочку в коридоре неглиже, рискну.
— Проходите, — посторонился доцент, но тут снаружи подошёл Ник с круглыми от удивления глазами.
— Знаете, что? — начал он, но Тим по привычке стукнул его ладонью, наступил для верности на ногу: они не одни, кафедра чужая, говори поменьше да потише. Вообще, он не понимал, зачем Буров предлагает зайти: сказал бы коротко, чего не хватает, и дело с концом.
Прошедшая вперёд Нина удивлённо приподняла брови, а доцент приглушённо ахнул: вместо их плакатов на столе лежал громадный лист расчерченного ватмана, над которым с маркёром в правой руке и распечатками — в левой завис Амвросий Некрасович. Прищурившись, он наносил какие-то крупные точки.
— Извиняюсь, — пробормотал он, не поднимая головы. — Ничего, если мне нужно? Я плакаты ваши вон туда повесил, — и мотнул головой.
Действительно, плакаты висели на длинном гвозде близ двери. Собственно, это был даже не гвоздь, а шпигорь. Нина растерянно посмотрела на Куприяна Венедиктовича, потом подошла к плакатам и стала их перебирать. А Буров снова пошёл к двери, за которой шептались Ник с Тимом, не проходя в комнату. Оба посмотрели на него.
— Извиняйте, Куприян Венедиктович, нам в туалет нужно. — Прерывистый вздох за спиной. — Мигом вернёмся. Очень-очень нужно!
Против такой просьбы матёрый доцент никогда не знал, что возразить.
Дважды огретый лицеист стоял в коридоре в растерянности, чувствуя, что вокруг него что-то такое творится. Люди как-то не так себя ведут. Нянька не отвела его, заблудившегося, к своим, а этот мускулистый, выслушав важные, видать, для него вести, вместо конфеты просто пожал руку и тоже быстро пошёл. Ну, что это такое? Ага, вот они снова идут вместе, уже без той красавицы в трико. Чем-то озабочены, говорят между собой. Заметили его.
— Покажи, малец, как ты стоял, когда во второй раз схлопотал, — обратился к нему худой.
Малыш с готовностью встал в ту самую позицию, потом опасливо покосился — не стукнут ли его в третий раз? Нет, это не хулиганистые одноклассники. Хм, а худощавый-то как уверенно держится, будто каждую минуту твёрдо знает, что следует делать. Мускулистый тоже уверен в себе, но поглядывает на друга как на командира. Такие такую кашу заварят!
Тем временем главный сказал:
— Всё правильно, не обманули мы Бурыча, — и они двинулись к двери с большой буквой "М". Мальчишечья комната, что ли? Фу, как из неё пахнуло! Зайти, посмотреть? Ну-ка, что это на двери за объявление? "Нашему экологу. Прежде, чем вопить о выхлопах машин, Глаз на то, что сам нас…л, расширь!" Непонятно что-то. Ого, уже выходят. Главный держит в руке какую-то цветастую коробочку, но как-то странно — одними кончиками пальцев. Осмотрели с головы до ног. Может, решат отвести его к остальной малышне? Пора бы! Русалок-то всё равно не видно.
— А это у тебя что такое? — вдруг спросил худощавый и кивнул товарищу: — Ну-ка, изыми! Азартные игры малолетним вредны.
— Да в дурака же, какие там азартные! — Малыш уже намыливался захныкать, но услышал примирительное:
— Мы тебе потом лото купим малышовое. Сойдёт? Звать-то тя как?
— Гога я, из лицея, парта номер пять справа. Гога Недаров.
— Ладно, ступай во двор, Гога, скажи парням, что ты от Ника с Тимом. Они тебя лимонадом напоят. Из общей бутылки пить-то умеешь? Или маменькин ты?
— Не маменькин! Зачем так говоришь?
— Ну, тогда знаешь что?
Малыш моргнул глазами и узнал.
— Странно, Куприян Венедиктович, — сказала Нина, поднимая брови, — ваши плакаты перепутаны с местными. Вот, правильно я понимаю — это ваши ведь? Я ведь к вам на кафедру готовлюсь, разбираться в науке стала. А эти даже по размерам другие, и ватман какой-то желтоватый.
— Никакой он не желтоватый, — раздался сзади капризный баритон Амвросия Некрасовича. — У меня бумага и ватман всегда самые лучшие, самые толстые и белые! Может, пожелтел от времени, но тут я бессилен.
— Мы вовсе не хотели вас обидеть, — примирительно сказал Буров. — Конечно, от времени пожелтел. А ты в самом деле к нам на кафедру хочешь?
Девушка придвинулась к нему, прильнула, но как-то боком, положила руку на поечо и что-то зашептала в ухо. Преподаватель кивал, не спеша отстраняться. Хозяин понял шёпот по-своему.
— Я их тряхнул, эти плакаты ваши, когда вешал, — услышала шепчущаяся парочка его извиняющийся голос. — Вот и перепутались. Я, кстати, со своим закончил, можете опять на стол положить.
— Давай, Ниночка, отбери наши и пойдём. Тебе, вижу, надо кое-куда, и гостеприимством злоупотреблять не будем. Коллегоприимством.
Студентка зашуршала ватманами, слегка сгибаясь и разгибаясь. В это время в дверь зашли студенты-детективы, на этот раз без стука.
— Вот, — Тим протянул вперёд цветную коробочку. — Упаковка от фотоплёнки, валялась в корзине в туалете. Три плаката пересняли там. Надо снять отпечатки пальцев. Заслоните меня от двери, мало ли кто войдёт.
Амвросий Некрасович засунул, свернув, свой ватман на верх шкафа и снова сел за компьютер, всем своим видом показывая, что всё происходящее его не касается.
Куприян Венедиктович и Ник встали плечом к плечу лицом к двери, как футболисты в стенку, чтобы отвлечь возможного входящего. Нина, конечно, пристроилась рядом с доцентом, держа в руке отобранные плакаты. Приподняла их, заперебирала за углы, слегка нагибаясь, залюбовалась.
— Какой же вы умный, Куприян Венедиктович! — шепнула она Бурову, тот смутился. — Можно, я под ваше руководство приду раньше, чем всех по кафедрам разбросают?
Ник смущённо покашливал в кулак. За их спинами раздавался какой-то шорох, шуршание, потом Тим стал вполголоса, как бы про себя называть имена:
— Фёдор… Артём… Евдоким…
Девушка, опустив ношу и опершись свободной рукой на плечо преподавателя, украдкой обернулась и увидела, что Тим перебирает какие-то карточки, вытаскивая их из пачки, и, щурясь, водит головой влево-вправо, то на очередную карточку, то на коробочку-улику. Лучше рассмотреть не вышло, её грудь упёрлась в мужское плечо, пришлось, смутившись, повернуться обратно.
— Харитон, — бормотал себе под нос главный сыщик, шурша карточками, — Прохор… Тарас… — Пауза. — Похоже, что Тарас. Точно он!
При этих словах Ник повернул голову к сообщникам, приложил палец к губам и тихо вышел из комнаты.
— Ну, всё! — резюмировал главный детектив, с шелестом собирая своё имущество. — Спасибо, Куприян Венедиктович, что подежурили, берите теперь свои плакаты и ступайте на кафедру. И ты, Нина, тоже. А мы с Ником пойдём потолкуем с одним типом, плёнку отберём.
Нина как-то напряглась, сделала над собой усилие, судорожно стиснула руку преподавателя, потянула.
Уже выходя в дверь, они услышали за спиной телефонный звонок.
Завели этот лицей на свою голову! Какие наглые мальчишки попадаются! Топает и топает за мной, оглянулся, а он нагло: "Дядя, а почему у тебя такой большой живот?" Ну, что делать? Ускорил шаг, а он догнал и опять: "Дяденька, а почему у тебя такие мешковатые брюки?" Тьфу, бежать от него, что ли? Нет, надо запомнить рожицу, потом опишу её Новелле Никаноровне, пусть примет меры. Провести ладонью по лицу — не заметна ли краснота? Ох, аж детство вспомнилось, тогда его тоже дразнили… Нет, лучше не вспоминать. Кстати! Вот чего надо…
Повернувшись к малышу, Амвросий Некрасович сказал ему что-то строгое, одновременно скосив глаза. В коридоре никого не было. Махнул рукой и толкнул дверь с табличкой "Студенческий клуб".
Это название малыш прочитал по слогам, разевая рот.
Толстяк обернулся, и его лицо налилось кровью:
— Ну, куда ты теперь-то лезешь?! — заорал он. — Не видишь надпись — это только для студентов.
— Вы разве студент? — изумился лицеист почему-то голосом Ника. А своим, тоненьким сказал: — Я вот с дядями, они точно студенты.
"Дяди студенты" вошли следом, чётким шагом подошли к собеседникам, и Тим вытянул вперёд руку с той самой коробочкой на ладони:
— Тарас, на этой упаковке от фотоплёнки, найденной в туалете, — твои отпечатки пальцев! Других отпечатков на ней нет.
Тот опасливо убрал за спину свой "Кодак", но сказать ничего не успел.
— Ну и что? — ответил за него Амвросий Некрасович. — Почему вы говорите так, будто это чуть ли не преступление? Сегодня многие с фотоаппаратами, снимают субботник, ну, девочек там снимают.
— Да, но коробку-то нашли в женском туалете, — невозмутимо возразил главный сыщик. — Стелла как увидела, что парень входит, так спазм ей живот и сдавил, до сих пор там сидит. Разве это дело?
Амвросий Некрасович подозрительно посмотрел на Тараса.
— Стелла?! — в одно слово вложил он массу эмоций.
— Да не заходил я туда! — начал оправдываться студент. — Жанка вон подтвердит. Спросите её!
— Может, дверь широко открыл, что Стелла твоё лицо узрела?
В дверную щёлку заглядывала Нина, морщилась и любопытствовала. Уже не сдерживаясь, она сгибалась и разгибалась, качалась из стороны в сторону, стискивала руками низ живота. Малыш подозрительно глядел на волосатые руки Тараса.
— Да какое там широко, — тот обращался почему-то не к обвинителю, а к преподавателю, — на ладонь, не шире, только плакаты чтоб прошли… — И вдруг осёкся, завращал испуганными глазами.
Амвросий Некрасович быстро соориентировался и сухо сказал:
— Ну, меня ваши студенческие проделки не касаются, особенно с туалетами. Я тут ни при чём и знать ничего не желаю. Всего хорошего! — и пошёл было к выходу.
— "Кодак"-то оставьте, — невозмутимо, не поворачиваясь, произнёс Тим.
Профессор повернулся, его лицо и шея налились кровью, сам весь надулся так, что вот-вот лопнет. Руки зашарили по ненароком прихваченной "мыльнице", стараясь открыть её и засветить плёнку.
— Чужая частная собственность, — продолжали вылетать из уст спокойные слова. — Подлежит уважению даже бывшими чле…
Шмяк! Фотоаппарат грохнулся о столик, а красный как рак толстяк выскочил за дверь, чуть не сбив бедную девушку с ног и обронив какую-то бумажку.
В коридоре за ним снова увязался тот самый малолетний нахал. С глупыми словами он, правда, на этот раз не приставал, зато попытался войти на кафедру.
— Куда?! — захрипел Амвросий Некрасович, еле добираясь до кресла. — Уйди!
— Дяденька, я свои карты заберу, а?
— Какие ещё карты?
— Те, которые дядя сыщик перебирал, когда имена называл. Вы думали, что на них отпечатки пальцев, а там шестёрки, короли, валеты…
Толстяк удивлённо-испуганно взглянул на вундеркинда, забирающего со стола своё имущество.
— А когда вы вздрогнули, он всё и понял. Это тот, с кем вы сейчас разговаривали, да? Руки, вроде, те у него, волосатые. Он мне тогда подзатыльник дал. Там за меня дяди студенты сейчас квитаются.
Амвросий Некрасович рухнул в кресло и обмяк в нём.
Ник, паршивец этакий, сорвал торжественное открытие чаепития, пустив по рукам свежепроявленные фотокарточки. Доцент Буров несколько раз порывался начать речь, но никто не слушал, все пялились в откровенные фотки, хихикали, хмыкали, щурились, передавали из рук в руки, обменивались репликами. Тогда он махнул рукой и сам стал рассматривать то, что из-под стола ему, подмигивая, показывала Нина. Она была всё в том же гимнастическом трико, только сверху надела юбку.
— Может, тебе переодеться, Ниночка? Субботник же закончился, а в туалете неудобно с ним.
— Туалет! Ну конечно! — вдруг воскликнул сидящий рядом Ник. — Милка, почему торт не у всех? Давайте съедим первый кусок за Тима, за его придумку с — пардон! — туалетами.
— Ну, это было элементарно! — заскромничал виновник. — Снимал из корпуса напротив, скорее всего, парень. Во-первых, так естественнее для наших девиц, объяснять ничего не надо, почему их снимают. Во-вторых, никто из девиц не скажет, кто именно их снимал, чтобы фотки слишком широко не расходились. Потом, девчонки своей подружке не простят, что она от работы увиливает, ну, а парень — совсем другое дело. И последний штрих — мобильник на шее у Жанки.
— Да, я видел мобильник, — подтвердил Ник, забавно подрыгивая растопыренными пальцами, сладкими от крема. — Ещё удивился — не с ним же на шее она окна мыла!
Нина фыркнула.
— Я вспомнила, как нас, первокурсников, в деканате гоняли за фотографии, — со смехом поведала она. — Почти все снялись на зачётку с мобильниками на шее, и всем им велели пересняться. Как сейчас помню, один амбал так посмотрел и говорит — правильно, это не тот мобильник, надо последней марки чтоб был. И вешает на шею. Минерва Степановна как дёрнет его за шнурок, так он ей в ножки и поклонился. А девчонки верёвочку в ложбинку пропускали и мобильник ребром ставили. Мол, на рекламу это не тянет, а видно, что аппаратик крошечный, престижный. А у Жанки как был надет?
— Болтался, видать, впопыхах накинула, — сказал свидетель. — Если б всё время он на ней был, то под лифчик пропустила бы, чтоб поменьше ёрзал, не бил по мягким местам.
— Вот именно, что не всё время, — продолжал главный сыщик. — Не могла она с ним мыть, тем более стоя на высоте — а вдруг сорвётся? И в туалет не было нужды его брать. Но всё-таки взяла, и несла не в руке, что было бы естественно, а повесила на шею. Зачем, спрашивается? Да потому, что схватить плакаты и обернуться ими обе руки ей свободными нужны были. Значит, заранее знала, что трусы упадут, и кому-то из туалета звонить собралась. Был, правда, шанс, что девчонке, поэтому позвали мы Нину…
— И обыскала она туалет, — подхватила девушка. — Главное, сама хочу очень, у нас ведь питья было — залейся, Тим, вон, пустые банки замучился собирать, я и пила всё, чем девчонки угощали, и решила дотерпеть до конца работы, а то купальник долго снимать и снова натягивать. Скажут ещё — пропала, чтоб не работать. Думаю — быстренько домою, тогда уж — шмыг и расслаблюсь. И когда узнала, что надо сделать — ноги сами туда понесли, пора пришла. И вот захожу, вижу знакомую обстановку, живот уже сам стал размякать — рефлекс, а времени-то нельзя терять — идёт розыск, каждая минута дорога, вы злодея упустить можете. Значит, и мне упускать нельзя. Вдохнула, закусила губу, сжалась вся — аж передёрнуло. Огляделась — плакатов нигде нет. Выхожу, смотрю — малыш хнычет.
Лицеист всеми щеками зарылся в громадном куске торта за целой батареей баночек лимонада и не понял, что от него ждут продолжения рассказа. Пришлось общими силами шпарить за него.
— Когда ты сказала "Пусто", я сразу понял, что фотограф — парень, которому Жанка передала плакаты, — продолжил Тим. — А что плакаты эти рядом висят, не приметил. Ник помог.
— Потому что задержался малыша успокоить, — послышался басок младшего сыщика.
— И правильно сделал. Когда он руку выбросил, чтоб направление показать, так меня по животу задел, а пузырь полный, чуть не рвануло там. Я скорей от малыша и к кафедре, чтоб ещё чем не саданул и не опозорил. По пути справилась с позывом, снова закрутила пузырёк свой — минут десять-пятнадцать есть, могу продолжать розыск.
— Ну, он за тобой и не шёл, хныкал на месте. Что с ним делать? Вдруг смотрю — висят!
— Если бы я их сам увидел, то не понял бы, девчонка виновата или парень. Я-то думал, что они ещё в туалете, раз не в женском, то — в мужском. Ну, малец нам показал, откуда появился тот, кто дал ему оплеуху и повесил три оставшихся плаката на гвоздь. Со стороны туалетов он шёл, а малыш смотрел в сторону кафедры, куда ушёл Куприян Венедиктович.
— А вот тут ты меня опередил, — сказала Нина, подливая в чашки чай. — Я-то поняла, что Амвросий Некрасович замешан, только когда он сказал, что якобы тряхнул плакаты, они и перемешались. Это же абсурд! Как ни тряси, порвать можно, покосить, верёвочки запутать — но порядок не изменишь! Значит, Жанка стрельнула у сообщника плакаты, чтоб по счёту сходились, чтобы мы три недостающих сразу искать не бросились. Она же не знала, что мы их не сосчитали. Я так растерянно на Куприяна Венедиктовича смотрю — неужели здесь преподаватель замешан? Последний раз это ведь было в
деле об учебнике.
— Кто ж знал! — вздохнул доцент. — Я искал кафедру поближе и попустее, чтобы спокойно разобраться с плакатами, и напоролся по закону подлости на вражеский штаб. Ну, кто бы мог подумать? Нет, плохой из меня ещё детектив.
— А до растерянного взгляда ты как на него смотрела? По-моему, влюблёнными глазами. — Девушка взвизгнула, повернулась к Тиму и сильно шлёпнула его ладонью — аж столовый фарфор задрожал. — К-хх, не надо! Я хотел сказать, что ты больше никого не замечала, а я вот посмотрел тебе через плечо и увидел, как Амврося по-воровски озирнулся на нас, схватил плакаты и понёс к противоположной стене, хоть и рядом пустые гвозди были. Это же ясно — он открыл Жанке на стук, узнал, что нужны плакаты для прикрытия, и снял с гвоздя у двери ненужные, старые. Или она сама сняла. И шёл он от своего компа к этому гвоздю, стараясь не шуметь, перекатывая ступни.
— Ага, понимаю. Куприян Венедиктович, вы специально со мной про купальник болтали, видели, что Тим наблюдает, давали ему время?
— Нет, Нинок, так само собой вышло. Хоть уважать переставай, но о Тимофее я не думал. Кафедра-то чужая, меня туда пустили как коллегу, а тут за мной студы толпой прутся. Хотел, чтобы хозяин сам вас зайти пригласил. А он вон чем занялся…
— Ой, раз не на Тима, значит — только на меня смотрели? — Она низко нагнулась и, пряча счастливые глаза, стала отхлёбывать чай.
— Ну, тут Ник мне о возвращённых плакатах толкует, — принял эстафету Тим. — Мы сразу в туалет. Вы-то, небось, думали, что по прямому назначению, а мы — улики искать. Повезло — сразу нашли эту коробочку. Дай, думаю, проверю Амвросю на нервозность, ясное дело, что картотеки отпечатков пальцев у нас при себе не было.
— А она вообще есть, эта самая картотека? — поинтересовался Буров.
— Все считают, что есть, — уклонился от прямого ответа главный сыщик. — Надо поддерживать марку. Ведь когда все знают, что мы, сыщики, всегда во всеоружии, меньше соблазнов напроказить. Страх разоблачения мешает.
— А чего же ты тогда улику кончиками пальцев нёс, раз отпечатки искать не собирался?
— Мокрая потому что была и грязная — из корзины достал ведь. Потом уж обтёр, чтоб на ладони эффектно преподнести. А тут, смотрю, у мальца карты из карманчика торчат. Ну, конфисковали и устроили ловлю на живца. При имени "Тарас" Амвросий Некрасович вздрогнул и заёрзал в кресле. Всё стало ясно. В том числе и то, что он сейчас бросится предупреждать сообщника, чтобы сбежал или хотя бы спрятал фотоаппарат с уликами.
— Он мне сказал до того, — Ник показал на друга, — чтобы при словах "Точно он!" я тихо бежал к нам, набрал номер Амвросиной кафедры и держал линию занятой. Ну, чтобы он Тараса… то есть сообщника, имени-то мы тогда ещё не знали, не мог по телефону предупредить. А у нас как раз девчонки кончили работу, скидывали мокрые купалы, полотенцами растирались, в сухое ныряли. Визгу-то было! Ну, тут не до приличий, когда идёт розыск. Замок я, похоже, сорвал. Визжат, прикрываются, кидаются мокрым своим бельишком, а я диск скорей крутить. Согнулся, локти на стол поставил, голову пригнул — мол, не вижу я вас. Молчу в трубку, зажимаю ладонью микрофон, аж трещит он, а они всё визжат. Амврося бог знает что подумал. Главное, нервничает, почти кричит: "Говорите, ну! Мне линия нужна срочно!" Тут я и понял, что именно он — организатор съёмок. Верка кричит мне: "Урод, уходи!", а в трубке: "Кто-кто, повторите!" Ну, почему девчонки скопом такие стеснительные? Как будто я их поодиночке не видел!
— А дальше в дело вступил наш юный друг, — Тим взял его за ладонь и поднял руку Гоги вверх, потрепал по голове. — Нам бы сложно было выслеживать напуганного, осторожничающего толстяка по всему корпусу, а кто заподозрит мальца? Он и похулиганить может. Признавайся, смеялся над дядей, да?
— А что? Он сам виноват, что такой толстый. Наверное, зарядку по утрам не делает и много жирного ест.
Собравшиеся за столом дружно засмеялись. Куприян Венедиктович первым замолк, счёл нужным пояснить:
— Нет, это телосложение такое, генотип. Тут практически ничем не поможешь. Но ведь ты смеялся над ним для отвода глаз, а не из хулиганства, да?
— Скажи "да", — тихо прошептала опекаемому Нина, склонившись к нему. И громко: — А что это за выдумка с туалетами?
— Так улика ж у нас была хлипкая, — принялся объяснять главный сыщик. — Знали, кто виноват, но как его к стенке припереть? Решил вбить клин между сообщниками, якобы исполнитель переусердствовал и засветился в тяжком нарушении. Ведь вломиться в женский туалет, да ещё с фотоаппаратом — это, скажу я вам, ЧП! Тем более, что я назвал имя самой скандальной студентки. При разборке этого злостного хулиганства могли всплыть его мотивы, вот Амвросий Некрасович и заставил сообщника оправдываться. И, защищаясь, тот выдал себя.
— А как это происходило, что ты им сказал? — заинтересовалась девушка. — Я хоть и смотрела в дверь, но, если честно, ни о чём, кроме как удержаться, думать не могла.
Тим поведал ей об эпизоде в "Студенческом клубе".
— Не знаю, не знаю, может ли так заклинить сфинктер, — засомневалась она. — Выдумка, сошедшая для мужчин. Вот наоборот может выйти, когда дверью шибанут, как тогда меня Амвросий Некрасович. Я уж и так, и сяк страдаю, сгибаюсь, пытаюсь продержаться до конца расследования, всё услышать своими ушами — вдруг вам лишний свидетель понадобится. Чуть не упала, как он выбежал. Бумажку какую-то обронил, я её сразу хвать — для туалета. Еле успела.
— Всегда рассчитывай на нас, Ниночка, — предложил Буров. — Тем более, что терпела-то ты в интересах сыскного дела. Я любую студентку, любую коллегу задействую, чтоб тебе помочь.
— Ради вас, Куприян Венедиктович, я бы любые муки терпела, пока глупое тело не подведёт! — Счастливые глаза говорили яснее всяких слов. — Вам же ножку хотели подставить, да? Присвоить материал, что на плакатах. Расскажите, а!
— Погоди, Нинка, про бумажку ты нам ничего не говорила, — сказал вдруг Тим. — Можно взглянуть? Или ты её — того…
— Нет, там была настоящая туалетная, в кабинке, так что ту я сохранила — мало ли что… Где же она у меня? — Девушка завозилась в сумочке. — А вы пока рассказывайте, Куприян Венедиктович, не смотрите на меня.
— Эти плакаты остались от досрочной защиты дипломов в начале апреля, — принялся рассказывать доцент. — Накопилось на разных кафедрах несколько особ на сносях, которые до июня не дотянут. Ну, собрали комиссию, они защитились кое-как и отбыли рожать. Дипломы, как и все, в конце июня получат. И вот припоминаю я, что после защит спросил меня что-то Амвросий Некрасович насчёт одной формулы на плакатах. А у меня тогда голова другим была занята, моя Нонна такой бледной стала, что вот-вот упадёт или рожать примется. Нашла время! Как быть: врача звать, акушера или просто такси, везти её домой? Может, напоить вперёд лекарствами?
— Много с этими "колобками" хлопот! — как-то по-взрослому вздохнула Нина.
— Только таких теперь и беру, чтобы ты не ревновала, — пошутил Буров. — Но всё обошлось. А ответил я коллеге кратко, по типу "отвяжись", он и решил, что секрет делаю. Наверное, потому и не пришёл на кафедру проконсультироваться, а поспорил с нашей Парижанкой, что не сможет она заснять плакаты.
— Подождите, — Ник наморщил лоб. — Интерес бы проявлен только к одному плакату? — Кивок. — Хм-м… А почему же тогда они переснимали все? Это их и выдало, мы заметили, что плакаты в окне мелькают разные.
— Элементарно, Ватсон! — подначил друга Тим. — Потому что Жанка — дура. Не хмурьтесь, Куприян Венедиктович, мы — студенты, и о своём брате-студенте что думаем, то и говорим. В азартных играх, тотализаторе она толк знает, затею с купальниками и стеснительными преподами придумать смогла, а вот в науке — ноль без палочки! Поди объясни ей, какой именно плакат переснять треба. Она же только свежие плакаты, этого года от старых отличить может. По желтизне, выцветшенности, это сам Амвросий тогда сказал. Насчёт своих плакатов, помните? Вот и пришлось им переснимать весь десяток.
— Ага! — вдруг сказала Нина и зашуршала найденной бумажкой. — Ну, здесь ничего особенного — квитанция об оплате сотовых услуг. Старая, пожелтела уже. Надо было выбросить.
— Ну-ка, ну-ка, — Тим взял квитанцию у неё из рук, тщательно оглядел, хмыкнул. — Ничего особенного, говоришь? А вот прочитай вслух название фирмы! — Он вернул бумажку.
— Коммерческая палата сотовой связи, — выполнила просьбу девушка. — На что намекаешь? Обычное назва… Э-э, постой-постой…
— Вот именно! — торжествующе сказал главный сыщик. — Сокращённо — КПСС! А поскольку бумажка, как ты сказала, старая, весьма вероятно, что упитанный клиент прекратил там членство. Оплачивает сотовые услуги в другом месте.
За столом раздался смех.
— Например, в Салонах сотовой связи России, — подсказал, улыбаясь, Буров. — Видели огромную вывеску напротив административного корпуса — СССР? — За столиком закивали. — Кто без ошибок расшифрует эту аббревиатуру, тому вот этот апельсин. — Он подбросил увесистый фрукт на ладони.
Аббревиатуру знали все, а вот расшифровать правильно не смогли. Все считали, что "Р" на конце означает Россию. Доцент сделал разъяснение.
— Да, и сеть оптовых магазинов "Социализм" тоже, — ответил он на чей-то вопрос. — До сих пор эти слова притягательны. Бизнесмен, может, злобой исходит, а покупателей-то привлекать надо! И гордые слова на коммерческих вывесках лучше всяких митингов и соцопросов говорят о настроениях в народе. Ещё бы активности людям, ну, да чем дальше, тем хуже будет, люди, глядишь, и прозреют.
Никто не возражал, хотя на политзанятиях им талдычили другое. Воцарилась тишина, как перед бурей. Чтобы развеять тягостное настроение, Нина спросила:
— Что за формулу у вас слямзить пытались, Куприян Венедиктович?
Доцент Буров перебрал вторую, конфискованную пачку фотографий, выдернул одну.
— Вот она, — он пустил карточку по кругу. — Сейчас не время и не место для подробных объяснений, а жаль! Интересная формулка. Я её специально для Нонны выдумал. Не ревнуй, не ревнуй, Ниночка, на два месяца дипломную работу сократить — не шутка, недостаток материала надо было чем-то компенсировать. Для тебя, Нин, если пойдёшь к нам на кафедру, выдумаю другую формулу, почище прежней, только ты уж, будь добра, досрочно не защищайся!
— И на кафедру пойду, и срок весь отбуду, и на сверхсрочную останусь! Если оставите. Эх, подольше бы с вами пообщаться! Всю жизнь, например.