Наши постоянные герои, студенты-детективы Ник и Тим, вырабатывали в себе привычку к нестандартному поведению, неожиданным действиям, дабы оказываться непредсказуемыми для своих вероятных противников. Проявлялось это даже в мелочах. Вот и сейчас, увидев с торчащими краями дыру в алюминиевой ограде учебного городка, Ник вспомнил, что слишком долго шлялся по гладкому асфальту, и тут же нырнул в неё. Чуть не застрял своим атлетичным телом, но всё же выпростал его из плена, отряхнулся и завертел головой.
Ага — вон туда. Диагональ к родному корпусу лежала мимо мусорки. Вывозили с неё мусор нечасто, и вполне можно было на подходе провалиться в зловонную кучу по колено. Сейчас там, у самих баков, кто-то маячил и, казалось, рылся в наваленном. Бомж? Нет, костюм чистенький, поза уверенная… Ник пригляделся. Да это же доцент Буров! Что он там делает?
— Куприян Венедиктович! — крикнул студент и двинулся к бакам.
Доцент обернулся и замахал руками.
— Не подходи! Я сам! — и запрыгал по кочкам мусора, уходя в них по щиколотку.
— «Собаку Баскервилей» читал? — пожав руку, спросил он. — Там один только Стэплтон знал дорогу по кочкам среди болот. Вот как я сейчас. Но «бабочка» стоящая. У тебя, кстати, ножика перочинного нет?
Ник похлопал себя по карманам и мотнул головой — не захватил.
— Жаль. Придётся идти на кафедру. Этот чёртов архив перевязан бечёвкой, которая от долгих лет хранения просто одубела. Не порвёшь и не развяжешь. Не учёл я этого.
— А что за архив? — навострил уши сыщик.
— Да утром сюда вынесли архив ректората, почитай, за полвека. Евроремонт в кабинете делают, вот и вспомнили. А мне интересно покопаться, приобщиться к той верховной жизни, что от рядовых глаз скрыта. Вдруг что интересное проглянет?
— Подождите, Куприян Венедиктович. Час теперь который? Ага, скоро десять. Минут через пятнадцать по соседней улице Максим прокатит пустую тележку после развоза книг по точкам. Я его сюда заверну, и мы погрузим на неё весь этот архив. А вы скажете, куда его везти.
— Мысль! Гони за Максимом. И сам возвращайся — я сейчас вспомнил, зачем ты и Тим мне нужны. Дело есть.
— Одна нога здесь — другое колесо там! — уже издали донёсся студенческий крик.
Ник ждал Максима, а встретил Юлиану — она шла в «Собачью аптеку», учиться у Нины работать на «зероксе». Сейчас, в начале октября, на ней была довольно-таки глухенькая маечка, но свои «фирменные» цвета девушка сохранила и на ней: сверху, под шейку — телесный, снизу — вишнёвый, посерёдке — розовая полоса, выгодно подчёркивающая бюст. И, конечно, пупок наружу. Юлиана светилась радостью — Заяц, даже без собаки, заходил к Нине в неделю раза эдак полтора. Обычно передавал что-то от Бурова, ну, и новенькой ученице улыбался.
По просьбе Ника Юлька помчалась в «Аптеку» и вызвала Нину, которая разыскала в учебном корпусе Тима и вместе с ним прибежала к мусорке. Но главное — мобильник. По Юлькиному мобильнику и под её смех Ник неуклюже потыкал большим заскорузлым пальцем в малюсенькие кнопочки и связался с Максимом, который, как оказалось, выбился из графика. Указание ему было нехитрым: подогнать пустую тележку к первой же, начиная от свалки, открытой калитке по длинной стороне периметра учебного городка и ждать.
Калитку студент точнее указать не мог. С проходами в альма-матер творилось что-то странное. Ещё вернувшись с каникул, студенты и преподаватели не смогли попасть в корпус привычным путём — некоторые калитки оказались заваренными. По ходу сентября постепенно заваривались и другие проходы. Все с тревогой ждали того момента, когда открытыми останутся только один ворота, и даже подозревали, какие — у которых исподтишка появилась невзрачная будочка охраны и неяркий шлагбаум. Пока будочка пустовала, а брёвнышко стояло — до поры до времени…
Двое студентов, тяжело пыхтя и то и дело сбивая шаг, тащили вдоль ограды огромную обечёванную пачку пожелтевших бумаг, а Нина шла чуть спереди и торкалась в калитки. Доцент Буров остался у мусорки, куда должны были вернуться наши герои, чтобы вместе пойти в корпус. Вернуться рассчитывали скоренько, да не получалось — ни одного открытого прохода пока не встретилось. Нина нервничала, трясла холодный металл, плевала на жухлую траву. Так они шли, шли и шли…
Вдруг девушка подскочила к ограде и крикнула:
— Максим! Ма-акси-и-им! Не слышит…
И верно, чуть впереди по ходу движения знакомый нам телекатала катил пустую тележку и бегло поглядывал на ограду. Поверх обычной одежды на нём красовался ярко-оранжевый «лифчик», и машины, недовольно шурша шинами, огибали тележку. Уличный шум мешал Максиму услышать девичий зов, и Нина помчалась вперёд, чтобы привлечь его внимание, попав в поле зрения.
Сыщики приостановились.
— Может, передохнём чуток? — спросил Тим. Он был послабее друга, и груз заметно его утомил. Под мышками расплывались тёмные пятна, свистело тяжёлое дыхание.
— Можно, — тоном товарища Сухова отозвался Ник, всем своим видом показывая, что уступает, а так бы мог протащить эту проклятую пачку по всему периметру городка.
Они положили груз на землю и стали растирать ладони с красными от впившейся бечёвки полосами.
— Не знаешь, зачем калитки заваривают? — начал было Ник, но его друг приложил палец к губам — ему послышался тихий девичий стон. Но вокруг никого не было, Нина убежала далеко вперёд и отчаянно мазала Максиму.
Через несколько секунд стон повторился. Так стонут, вдыхая через нос, когда в носоглотке что-то приподнимается и перекрывает путь воздуху. Тот начинает прорываться, расталкивая мягкие ткани, а всё твёрдое заставляя вибрировать. Так, например, стонала
Даша, обнаруженная в подвале.
Замешательство длилось недолго. Привал был устроен аккурат напротив очередной заваренной калитки у наглухо запертых ворот, обрамлённых двумя толстыми тумбами. Конечно, стонущую заслоняла одна из них. Тим быстро подскочил к ограде и выглянул из-за прутьев.
Снаружи на тротуаре стояла Анфиса и стонала, согнувшись в поясе. Прихватило девчонку? Студент окликнул её — без ответа, стоны продолжались. Тогда он просунул руку между прутьями и легонько ткнул под рёбра. Девушка ойкнула, рывком разогнулась, часто-часто задышала, но стонать перестала и с удивлением уставилась на друга.
— Тебе плохо? — участливо спросил тот, убрав руку. — Стонала — значит, прихватило тебя?
Анфиса стыдливо огладила кофту и юбку, достаточно длинную, чтобы выглядеть прилично нагнутой. Вот если бы в мини, да ещё стринги… Впрочем, она ведь стояла к нему передом…
— Это ты, — протянула девушка. — Здоровеньки булы! Ох, как согнуло меня. Давно так не смеялась.
— Смеялась?!
— Если бы ты меня не ткнул, я бы посгибалась-посгибалась, позадыхалась-позадыхалась, потом как рукой невидимой разогнуло меня и я бы как сумасшедшая захохотала. В деревне со мной такое уже было, аж народ сбегался. Это когда лягушка кошке лапой в морду дала.
— Лягушка — кошке? Хм… А сейчас-то что за «лягушка»?
— А как же? На столбе-то эвон чего написано. Сам ректор написал.
— Ректор?!
Голову между прутьев Тим просунуть не смог. Зато на своей стороне заметил наклеенный листок со словами: «Заварил калитку — заварю и ваши стипендии. Ректор».
— Ну и ну! А с твоей-то стороны чего?
При попытке прочесть Анфису снова заколобенило от смеха. Еле-еле Тим разобрал: «А мне плевать, что ты устал. Калитка метрах в ста-двухстах. Ректор».
— Почитай, на каждом столбе такое наляпано, — выговорила студентка. — Шутник наш ректор, однако. Или он это серьёзно?
— Неужели на каждом?
Тим импульсивно отскочил на несколько шагов спиной вперёд и, не услышав предупреждающий вопль друга, столкнулся с кем-то. Прежде, чем обернуться и извиниться, сделал вид, что любуется осенним пейзажем.
— Осторожней быть надо! — раздался фальцет Амвросия Некрасовича. — Чуть мне болванки не побил!
И действительно, толстяк доцент тащил прозрачный пластиковый пакет с болванками компакт-дисков, насаженными на штырь. Приняв извинения, успокоился и спросил:
— Ладно, вот что скажи. Сколько такие вот болванки стоят, если не сразу брать, а поискать, где подешевле?
— А они эр или эрвэ?
— Чего-чего? На, сам посмотри.
— Ага, это эрвэшки. Ну, где-то от доллара до полутора.
— Гм… Правда, значит. Ну, иди.
Вообще-то наш герой был не ахти каким компьюманом, но как раз сегодня у него одолжил деньги Кешка-интернетчик и между прочим упомянул, что хорошие эрвэшки стоят доллара полтора. Из Интернета он выкачивал гигули всякого разного, и жёсткие диски порой начинали трещать.
Перед тем, как вернуться к тумбе, Тим проскользил взглядом по ограде. Действительно, на тумбах и столбах у калиток белели листки бумаги, на которые он раньше и внимания не обращал. Ведь калитками занималась Нина, да и столько рекламы нынче клеят все, кому не лень. Всем есть дело до тощего студенческого кошелька, соблазны так и крутят перед носом…. Лучше уж не смотреть.
Анфиса, оказывается, вовсю болтала с Ником, также подошедшим к калитке.
— Много у вас в городе странного, — тараторила она, блестя круглыми глазами. — Ректор стихами балакает. Или вот ещё у одной из ваших аж два кольца на один палец понадето. Спрашиваю, зачем тебе сразу два? Успокаивают, грит, колечки-то цепочкой связаны. Уверенность придают. Работой, небось, не утруждается. Как зацепишь такой цепочкой с размаху — палец и отлетит. А вот ещё…
Но тут Тим заметил, что в отдалении тележка Максима пересекает тротуар — нашёл, значит, открытую калитку. Надо поспешать.
— Извини, Анфиса, некогда нам. У тебя время есть? — Кивок. — Тогда обойди все столбы и перепиши все эти ректорские хохмы в блокнот. И — на кафедру к Бурычу. Ты ведь ему всегда хочешь услужить, правда? Ух, и посмеётся же он! Ну, давай!
И друзья снова взялись за тяжеленный тюк.
Куприян Венедиктович стоял, переминаясь, всё у того же мусорного бака — присесть там было негде.
— Всё в порядке, — отрапортовал главный сыщик. — Максим везёт, а Нина сопровождает. Доставят прямо на квартиру и сдадут вашей жене под расписку. Можем идти на кафедру.
— Я тут поосмотрелся немного, — сказал доцент. — Когда тюк кинули на кучу мусора, он её примял, но часть мусора вывернул. И блеснула в развале такая зелёная папочка. Вот она, — он показал пальцем, — я её в сторону отвозюкал. Приличная. Может, её случайно выбросили, хозяин ищет…
— А хозяин готов отблагодарить частных детективов? — ехидно спросил Ник. Ему иногда приходила в голову идея работать по найму.
— Найдём хозяина — узнаем, — буркнул Тим. — Но вообще-то гонорар положен Куприяну Венедиктовичу — он же нашёл.
— Нет-нет, — замахал тот руками. — Признаваться, что рылся в мусоре… И давайте-ка пойдём отсюда, и так уж я тут долго маячу. Бомжует, скажут, наш доцент. На кафедру пойдём, почистимся и потолкуем. Дело есть, коли не забыли.
— Потому и вернулись, что не забыли.
Ник взял грязно-зелёную папку за уголок, и все трое двинулись по диагонали — к учебному корпусу.
На кафедре первым делом доцент позвонил жене и предупредил о скором прибытии важного груза. Потом пошаркал по коврику, принялся отчищать от грязи ботинки и обшлага брюк, попросил осмотреть его со всех сторон. Почистились и студенты. Грязная папка угодила в пластиковый пакет. Ник намекнул, что неплохо бы распотрошить её прямо сейчас, но друг его не поддержал — незачем задерживать Куприяна Венедиктовича, успеется ещё.
Они уселись вокруг стола — доцент угощал чаем.
— Вот в чём моё заключается дело, — начал он свой рассказ, наливая воду в чайник и зажигая горелку. — Вышел я из отпуска и сразу же получил сюрприз. Вы, верно, помните, что год назад полсеместра я у вас лекции читал, полсеместра — Амвросий Некрасович.
— Помним, конечно, помним.
— Ну вот, а теперь ввели такое новшество — расширили каждый курс лекций до целого семестра. И хоть бы заранее предупредили! Перекраивай, доцент, все свои планы на осень, торчи до посинения за столом, в библиотеке, но вдвое курс свой раздай! А программу, так ту «ещё вчера» сдать надо было.
— И вы хотите узнать, кто вас так подставил?
— Гм… Нет, кто подставил, не считает, что подставил, наоборот — часов-то прибавилось. У нас думают, что преподаватели за лишними часами прыгать должны. Как собачка за мясом. Плохо другое — курсы сделали по выбору, элективными, записывайся, студент, на любой, а читаем мы их с коллегой одновременно и даже в соседних аудиториях.
— Так это ж здорово, что студенты могут выбирать, — вставил слово Ник. — И вам неплохо: кто будет сачковать, вы тому скажете — сам, мол, добровольно записался, никто тебя ко мне не тянул, не приковывал.
— Это верно, — согласился собеседник, звеня блюдцами, — но в определённых пределах. — Он раздал ароматные пакетики. — Студенты думают иначе. Сначала почти весь их курс записался к Амвросию Некрасовичу — он на пятёрки, вы знаете, щедр. Представляете моё положение? Деканату пришлось срочно переделывать экзамен на зачёт, и только тогда сколотили-таки мне группочку… Вообще-то я не должен об этом студентам говорить, но хочу объяснить вам всю подоплёку.
Его заверили, что секрет Мадридского двора не разгласят, и принялись разливать подоспевший кипяток по чашкам.
— Честно говоря, не по себе мне становится, — продолжал Куприян Венедиктович, задумчиво дуя на чай, — когда смотрят на меня по-собачьи преданными глазами. Мол, да, уходили на сторону, и вот вернулись и грех свой искупаем. Какой уж тут свободный выбор! Но главное не в этом. Ведь что такое — элективный курс? Это значит, что его можно не проходить, записавшись на другой. Но и тот, другой, можно не проходить, правда, ценой записи на этот. И если временно отставить вопрос о цене (а студенты так и делают), то получится, что можно игнорировать оба курса! Ведь из дилеммы «проходить-не проходить», «знать-не знать» настоящий студент всегда выбирает второе. Так?
— И что — сачкуют? — Тим дипломатично не ответил на риторический, правду сказать, вопрос. Сделал вид, что возится с громадным куском рафинада.
— Кое-кто филонит, но главное — нет заинтересованности. Даже такой слабой степени интереса, которую даёт обязательность. Ведь когда к цели ведёт одна дорога, то как бы ни было трудно — стиснешь зубы и идёшь. А когда дорог на выбор две, есть варианты, находятся любители пройти по бордюру между ними.
— М-да… Но вы не берите в голову, Куприян Венедиктович, читайте, как читали, кому надо — будут слушать.
— Конечно, это мои проблемы, я вас пока только в курс дела ввожу. Загадка вот в чём будет. Читаю я лекции в Средней коллоквиально-семинарной аудитории, а Амвросий Некрасович — рядом, в Большой семинарно-лицейской. Их двери выходят в восточное крыло третьего этажа.
— Знаем, — дружно сказали сыщики и принялись наливать себе по второй чашке.
— Так вот, коллега наследует место после лицейских занятий, а мне всегда приходится брать ключ на вахте, хотя лекцию умудрились поставить самой последней парой, почти вечером. И вот вхожу я с большим ключом в крыло, а студенты уже там скучковались, возле двери-то. И здороваются вразнобой. Конечно, это не совсем то, лучше так: вошёл в полную аудиторию, все встали, осмотрел строгим взглядом ряды, поприветствовал, посадил — и тем задал какой-никакой уровень порядка на всю пару. А тут, разздоровываясь направо и налево, приходится задавать уровень хаоса.
Но дело опять-таки не в этом. А в том, что ближе всех в той толпичке ко мне всегда стоял Тарас, и здоровался первым, громче всех, почти что руку совал. Я сначала думал — случайно так выходит, но вот все лекции… сколько их у меня уже было… три или четыре… одну они мне сорвали-таки… В общем, каждый раз он мне так в глаза бросался. А я, когда войду и мало-мальски всех угомоню, перекличку сделать должен. Это не моя прихоть (я человек, вы знаете, либеральный), а указание деканата. Если кто-то заблудился среди этих элективов, как осёл буриданов, его должны сразу найти и наставить. Потом, чтоб не скакали люди туда-сюда, высматривая, где получить зачёт проще… И чтоб ускорить дело, а дело это мне не то чтоб сказать приятное, я фамилии тех, кого видел, мямлю про себя и крестик ставлю, не поднимая головы. Так и с Тарасом поступал.
— Кажется, понимаю, — задумчиво пробормотал главный сыщик. В его желудке булькал чай.
— Ну вот, а в прошлый раз я ему кейс свой дал подержать, пока с замком вожусь. Потом смотрю — кейс стоит у моего стола, а Тараса рядом нет. Чего это, думаю, он ушёл, там же свободно? Стал глазами по рядам шарить, да темп речи упал. Не умею я два дела зараз делать. Искал его в паузах. Так и не нашёл. Конечно, на все сто я не уверен, но сдаётся мне, что он так специально в глаза бросался, чтоб потом в суматохе штурма дверей свалить подальше. Первый раз-то он, может, и отсидел, а когда свою фамилию не услышал, понял, что трюк удался, и стал его повторять.
— Modus operandi, — глубокомысленно произнёс Тим.
— Да-да, всё так и было. Должно было быть, — откликнулся Ник. — Чтоб Тарас да просто так был вежлив — не водится за ним этого.
— Вот я и подумал — не захотят ли наши доблестные сыщики проследить за маршрутом этого хитреца? Чтоб в следующий раз пожать его вежливую руку и куртуазно спросить, как ему понравился фильм, или дискотека, или куда он там ещё ходит.
— Дискотека — это ещё по-божески, — озабоченно проговорил главный сыщик. — Я о другом подумал. Ваш список с пометками — это официальный документ. Что, если Тарас так зарабатывает себе алиби? Натворит чего вечером и скажет: на лекции, мол, сидел, в списке отмечен. Вы же не решитесь опровергнуть.
— Чёрт, об этом-то я и не подумал! — ударил себя ладонью по колену доцент. — Вовремя я спохватился, выходит.
Студенты стали запрокидывать головы, допивая чай.
— В общем так, Куприян Венедиктович: дело это мы берём. Когда у вас ближайшая лекция? Записываю: понедельник, пять сорок. Да-а, поздненько… Тараса вы не спугивайте, всё так же мямлите его фамилию про себя, можете даже сказать вслух: ну, этого я видел. У него там сообщник может быть… или сообщница, а теперь у всех сотовые. Получит сигнал тревоги и сделает вид, что просто опоздал. И на лекции глазами по рядам не шарьте, держитесь нормально, как ни в чём не бывало. — В голосе зазвенели начальственные нотки.
— А раньше времени закончить дозволяете? — шутовски-подобострастно спросил Буров.
— Разрешаю, — величественно кивнул головой Тим. — Но в пределах десяти минут, не больше, — и прыснул, не вынеся испытания серьёзностью.
Немного повеселились. Потом Тим сказал:
— Вот так же кто-то из наших себя ректором возомнил и пишет от его имени плакатики, клеит на столбы, — и рассказал хозяину об увиденном.
— Приём испытанный, — ответил тот. — Против вышучивания мало кто устоять может. Правда, можно ещё сдирать эти плакаты, закрашивать — чья возьмёт, кто упорнее?
— На войне как на войне, — бодро сказал Ник, демонстративно сгибая-разгибая бицепсы. — Одни плакаты сдирают, а другие замки сбивают. Одни закрашивают, другие дыры просаживают. В одну такую я сегодня уже лазил. Ну, когда у мусорки очутился.
— Да, не желает народ, чтоб его свободу стесняли. Главное — для чего?
Тут на кафедру вошла Анфиса, добросовестно выполнившая задание Тима. Добросовестно — ибо её то и дело бросало в смех. От чая отказалась, сказав, что из-за постоянной тряски живота чуть не опоздала сейчас в туалет. Потом передумала, соблазнившись запахом ванили, попила. Но с условием, чтобы вслух мужчины эти «ректорские» писульки не читали. И они удивлялись молча, похохатывая.
Были там и прозаические слоганы:
Один вуз — одни ворота.
Видеть не могу, что люди довольны!
Хоть в малом, а свободу вашу стесню.
Проскочить решил? Не выйдет!
И сюда нельзя… Никуда нельзя!
Пожилым женщинам отопру лично.
Ностальгировать не возбраняю.
Были и двустишия:
Сегодня вышел ты наружу,
А завтра что-нибудь нарушишь.
А ты не с лекции ль убёг?
Пути не будет, Игорёк!
Регулярно я забор
Обхожу с недавних пор.
И не советую прыжок —
Стеклянный сверху порошок.
Сигать поверх — не мой совет,
Не обещаю долгих лет.
Прыгнув — не сочтёшь костей!
Марш-марш дальше, без затей!
Коль прыгнешь — не задень ногой,
А то — лицом в стеклянный бой!
И снизу не подлезть никак,
А кто рискнёт — себе тот враг.
И друзей своих отвадь,
Хватит им в проход скакать!
Ну что трясёшь и прутья гнёшь?
На обезьяну ты похож!
Платили б люди за проход —
Открыл бы сотню я ворот!
Ну что тебя сюда манит?
Погрызть решил наук гранит?
Грызли чтоб наук гранит,
Сей проход для вас закрыт.
Брось «зачем» да «почему»!
Твоему ль постичь уму?
Ты крутишь пальцем у виска?
Совсем тебя нельзя пускать!
Хоть пять коротеньких минут,
Но ты ещё покружишь тут.
Ну и что, что ходишь часто?
Здесь хозяин — Я. И баста!
Мой заветный интерес —
Всех отвадить наотрез!
Раскрошенный асфальт знаком
С подошвой, тростью, каблуком.
Я ль не хозяин этих стен?
Зачем закрыл? Скажу: затем!
Что, пройти два шага лень?
Трёт бедро, скрипит голень?
Калитку эту ты забудь,
Через неё заказан путь.
Этот двор не проходной,
Здесь закрыто. Зря не стой.
Замок пудовый — не собьёшь,
Так что булыжничек положь.
Не тряси — металл гнилой.
Иль обмажу всё смолой.
Тебя чуть-чуть не вгробил путь?
Так не считается чуть-чуть!
Здесь нагуляешь, дорогой,
Экватор каждою ногой!
Меня не крой среди девчат —
Девчата часто мне стучат.
Была с калитками стена…
Увы — сменились времена.
И даже четверостишия:
Сюда людской втекал поток,
Не вытирая грязных ног.
Не дело мне тонуть в грязищи…
Ты не считаешь так, дружище?
При царе сквозь дверцу эту
Проезжали и кареты,
А теперь всех тормозят.
Знать, на троне — демократ.
От замка-богатыря
Ключ искать, ребята, зря.
А коль кто отыщет ключик —
Сменим мы замок могучий.
Знать, удел такой калитки —
Тормозить студентов прытких.
А кто сам не сдержит шаг —
С тем расстанется душа.
Ненадёжна нынче стража,
Лишь замок — опора наша.
Ключ крутнул — душе покой…
А нервозность нам на кой?
В общем, кто-то веселился вовсю, придумывая хохмы от имени владетеля вуза и городка.
— Куприян Венедиктович, мы вас не знай как уважаем, — Тим давился от хохота, кося на девушку — её живот слегка дрожал, — но даже вам откажем, если вы попросите нас найти автора.
— Позвольте осведомиться: а у вас официальная лицензия имеется? — сухо спросил тот. — Нет? Тогда о чём разговор? Отрывать студентов от занятий ради какой-то самодеятельности непозволительно!
— Браво, Куприян Венедиктович! — грянули студенческие голоса, Анфиса аж вздрогнула. — Надеемся, что ректор и впредь будет радовать нас своим настолбяным творчеством.
— Допрос проведём по всем правилам, — прошептал Тим, отворачиваясь от дверной щели компьюшни.
— Там он? — спросил друг, тоже шёпотом.
— Там, там, а то где же. И больше никого. Удача! Ну, лишнего прежде времени не разглашай. Разговор поведу я. Пошли!
Они решительно открыли дверь и вошли внутрь. За администраторским компом сидел Интеркеша и с тоской глядел на индикатор пишущего сидюка. Нерон неторопливо варил болванку, а делать что-то ещё в это время не рекомендуется. Фанат Интернета изнывал от скуки и был рад поболтать, убивая время.
— Ряд вопросов к тебе, — важно произнёс Тим, кладя папочку себе на колени лицом вниз. — Скажи, ты занимаешься научной работой под руководством Амвросия Некрасовича?
— Ну да, — подтвердил Кеша. — У него расчёты, а я только в компах и силён, химик-то из меня никакой. Ну, вы знаете.
Из двери, ведущей во внутреннюю комнатку, доносились музыка и приглушённый женский смех. Ник, сидевший вне игры, потянул носом — не винные пары ли из щели?
— И давно ты занимаешься этой наукой?
— Да с полгода уже. Там даже программировать не надо. Либо из Сети программу качай да крякай, либо шеф по своим каналам достаёт её готовенькую. Запускаешь, данные вводишь да ждёшь. Бывает, два-три дня пашет. Время от времени пишет на болванки, а потом выдаёт и конечные результаты. А что?
На столе, действительно, громоздились болванки для компакт-дисков, частью в футлярах, частью просто на штырях.
— Недавно ты считал по методу Уздечкина, — скорее утверждал, чем спрашивал Тим.
— Да, считал. А вы-то откуда знаете? Это малоизвестный автор, только я смог его в Сети откопать, и программу скачал. Шефа ещё уговаривать пришлось, а то он всё по Кронину считает. Даже не понял я, чего он Уздечкина послал, объём ему всегда нужен. Эх, жаль, что в статьях нельзя писать «Программа крякнута таким-то»! Этот мой вклад покруче простых расчётов будет! Те и девчонки могут.
— Ага, значит, ты написал статью по этой теме.
— Ну, не совсем я…
— Но печатал-то ты.
— Это да. И набирал.
Индикатор сидюка уже погас, но Кеша не обратил на это никакого внимания.
— Статья называется «Дискриминация водородных и вандерваальсовых связей по методу Уздечкина» и была подготовлена в апреле сего года?
— Ага. И это знаете?
На «вы» он обращался к обоим друзьям, хотя Ник в разговор пока не вступал. А очень хотелось! Пока же он прислушивался к смеху за стеной, становящемуся каким-то беспрерывным.
— Минутку терпения и всё выяснится. Сколько экземпляров статьи ты напечатал?
— Один.
— Как один?
— Это на принтере один, а потом Амврося велел на ксероксе ещё три штуки отшлёпать.
— В редакцию статью отправили?
— А то как же! Шеф велел мне конверт заклеить и сам на почту отнёс.
— Сколько экземпляров было в конверте?
— Два. Один он себе оставил, ещё один мне дал.
— Та-ак… И что произошло потом?
— Отклонили статью, — уныло поведал несостоявшийся автор. — Амврося прямо под сессию мне бухнул, так прямо расстроил… Я чуть не завалил экзамен.
— Хорошо. То есть ничего хорошего, но ситуация проясняется. А статью после возврата из редакции ты видел?
— Нет, не видел. А её разве присылают? Мне сказали, что оппонент одну копию у себя оставляет, а редакция — другую, чтоб люди ещё раз исподтишка не подсовывали. Все новоприсылаемые статьи сравниваются сначала с архивом и…
— Всё ясно. Последний вопрос — твой экземпляр где?
— Ну, где-то дома валяется. Кажется, я его на черновики пустил. Как купил лазерник, так бумаги всё время не хватает. Не знаете, почему? Если поискать, может, и найду, что осталось. Да объясните же, что случилось!
Он вытащил ещё тёплую, с пылу с жару болванку, любовно подул и стал укладывать в футляр.
— Противоречие имеется, — невинно сказал Тим, медленно переворачивая лежащее у него на коленях. — По-твоему выходит, что все четыре экземпляра статьи находятся в разных местах. Как же ты объяснишь, что три из них, прошитые, кстати, степлером, лежали в мусорном баке?
— Как?!!
Кеша подскочил и чуть не выронил футляр от компакта. Тот раскрылся, диск выскочил и покатился по сдвинутым столам. Ник вскочил, рванулся и поймал-таки беглеца. Мышки так и посигали на пол, клавы поотлетали к стене.
— Не может быть!
Эти слова относились не к поимке диска, а к статье. Несчастный автор листал её, считал страницы, щупал листы, вряд ли бывавшие в почтовом конверте. Небольшая помятость объяснялась брошенным сверху тюком.
— Как же это так? — слышалось бормотание.
Девичий смех из-за двери усилился, погромче стала и музыка. Из-за двери в коридор тоже прорвался рок — началась большая перемена.
— Щекочут её, наверно, — ответил Кеша на немой вопрос Ника, кивнувшего на дверь, мысли же его витали далеко. — Провода от одного динамика выводят в карандаш и водят по телу, по нежным местам. Слабый разряд знаете, как щекочет! Мне как-то дали попробовать, чуть из джинсов не выскочил. Наверное, это от музыки, обычный ток так не даёт. Но слушайте, со статьёй-то что это такое? Все три экземпляра…
— Ты же неглуп, вот и напряги мозги. Подумай, подумай, мы подождём.
Кеша зажал уши руками и погрузился в размышления. Девчонка за стеной тем временем стала хохотать почти истерично, пытаясь что-то выкрикнуть, но захлёбываясь. Раза два сорвалась на рыдания в голос.
— Слушайте, а может статью у Амвроси украли? — с надеждой поднял глаза несостоявшийся автор. — Все три экземпляра? — Он оборвал фразу, поняв её абсурдность.
— Из заклеенного конверта? В редакции? А якобы отрицательный отзыв?
Иннокентий качал головой, обхватив её руками. Смех за стеной заглох, сменившись каким-то визгливым мычанием, и Ник заулыбался, представив себе, что это мычит от непоняток их будущий клиент.
— Глушитель, — догадался Тим. — Рот на замок. Опасно, вообще-то, можно захлебнуться-задохнуться, скажи им потом. Ну как, версия одна, верно?
— Одна, — с глубоким вздохом и прискорбием признался Кеша. — Значит, Амврося никуда ничего не посылал, а сколол все три копии — и в мусорный бак? Не могу поверить.
— Факты — упрямая вещь.
Факты белели на столе и упрямились.
— Но зачем, зачем?
— Много от нас хочешь, дружище! Хорошо, что хоть вообще вернули твоё добро. Бесплатно пока.
— Я — много?! Это он много хочет, всё время повторяет: «Ой, мало, ой, мало!», объём нужен, вал, побольше статей, тезисов. Ну, я и постарался. А он, стало быть, — в мусорку. Не могу поверить.
Он снова ушёл в себя, затем встрепенулся.
— Слушайте, вы же сыщики, вот и расследуйте это дело. В смысле — зачем он так поступил? Не успокоюсь, пока не узнаю. А я вам за это дам… ну, хотя бы, десяток эрвэшек, или даже пятнашку. Не помешают, верно?
— Ты, главное, никому ничего не говори, — проинструктировал главный сыщик. — Иначе помешаешь нам разобраться. А что касается гонорара…
Внезапно отчаянное мычание с бульканьем перешло в какой-то горловой визг и резко оборвалось, через секунду выключили и музыку. В охватившей уши тишине было слышно, как что-то заканчивает капать на пол. «Стечение обстоятельств», — подумал Ник. Мужской голос сказал: «Отрубилась. Фу, лужа! Тащи скорее тряпку!» Послышались шаги…
— Мы согласны, — торопливо сказал Тим и вместе с Ником выскочил из компьюшни.
— Как же мы раскроем второе дело? — недоумённо спросил Ник, шагая в ногу с другом. — Поди узнай, почему Амврося выбросил хорошую статью! Препода ведь не допросишь, а в обычном разговоре фиг он тебе правду скажет.
— М-да… — мычал Тим, погрузившись в раздумья. — Видать, причина из тех, что студентам не говорят, да и себе с трудом признаются. Что ему стоило опорочить статью? Нет, она, видать, хорошая, никак с этой стороны не подкопаешься. Тогда почему? Надо поговорить с Бурычем, он, наверное, знает.
— От Амвросия?
— Тьфу ты! Нет, просто знает случаи, когда статьи не стоит посылать, а студенту не объяснишь, почему не стоит. Вряд ли таких случаев много.
— А-а!
— Но сделаем мы это только выследив Тараса. Тогда Бурыч раздобрится, чаепитие устроит, размякнет от горячего, и ему трудно нам отказать будет. Согласен? До понедельника всего ничего осталось. А Кешке скажем, что все выходные и начало недели упорно работали над его делом. Может, удастся содрать с него все двадцать болванок, как думаешь?
— Главное — пополам чтоб делилось! — высказал мудрость младший сыщик.
Шкаф был широк и высок, краска на нём облупилась, дверца не запиралась, содержимого почти не было — то ли убрали, то ли расхватали. Спрятаться за ним мешала только близость к стене.
Сыщики осмотрелись. Сейфы с реактивами тоже примыкали спинами к стене, к тому же были слишком низки. Скорчиться, конечно, было можно, зато и заглянуть за такой сейф сверху — раз плюнуть.
— Шкаф — самое место, — констатировал Тим. — Нет, не протиснусь, — он попробовал, но больше для виду. — Может, спрятаться внутри?
— Ну, и что ты оттуда увидишь? — ворчливо спросил Ник, засучивая рукава. — Потом, замок починить надо… или сменить, а когда? Лучше давай-ка я этот шкафик подвину малость. Так, чтоб внимания на себя не обращало, а тебе спрятаться впритык.
— Вообще-то, засаду я тебе хотел поручить…
— Да для меня его на полметра оттащить надо! Всяк заинтересуется и заглянет. А ты вон какой худенький!
Тиму страшно не понравился такой вариант. Он походил, побродил по коридору, что-то прикидывая и осматриваясь. Ни Ников вариант оказался единственно реальным. Хотя без изменений его принимать несолидно — главный, всё-таки, сыщик.
— Вот как сделаем, — наконец решил он. — Шкаф отодвинем, но не параллельно, а под углом. Большинство народу входит в дверь с главной лестницы — в ту сторону обратим узенькую щёлку, в неё я и буду наблюдать. А широкая щель будет смотреть вглубь крыла, в сторону двери на боковую лестницу. Там, особенно вечером, темновато и вряд ли кто шляется. Понял? Ну, бери за тот угол, а я шкаф наклоню чуток, чтоб тебе вокруг ножки повернуть.
Тим наклонился, взялся за полированную поверхность, сделал рывок вверх. Руки вдруг скользнули, тело мгновенно выпрямилось, несколько монет по инерции выскочило из кармана. Хозяин нагнулся, чтобы их собрать, и вдруг замер.
— Чего там? — раздался голос Ника.
— Следы. Следы от ножек на полу.
— Разве следы не под ножками?
— Нет. Чуть-чуть сдвинуты.
— Эк ты его шатанул, когда протискивался!
— Да не двигал я. Это ты, небось, сейчас попёр, меня не дожидаясь.
— Тебя дождёшься! Скользят руки — рукавицы надень. Ладони не дымятся? Содрал, небось, кожу. Ладно, раз-два, взяли!
Нехотя, со скрипом, но шкаф отошёл от стены, позволил за себя залезть. Сзади он был в ещё более неважнецком состоянии, в древесностружечной задней стенке аж зияла дыра.
— Вот и ладненько! Со стороны узкой щели стоит сейф, а если присесть, меня даже случайно не увидишь. А с другой стороны… ага, тут вот гвоздь. Надо найти какой-нибудь плакат, повесить сюда, а краешек я заверну и скотчем закреплю, когда внутрь залезу.
Они сделали всё, как замыслили, потренировались в залезании и маскировке. Перед самым уходом Ника вдруг осенило:
— Постой, но если на боковую лестницу никто вечером не ходит, Тарас именно туда и смоется. Ты можешь наблюдать одновременно в две щели?
Тим снова залез за шкаф, и было слышно, как стукнулась его голова о заднюю стенку, когда он попытался быстро её повернуть.
— Придётся тебе подежурить на боковой лестнице, — решил Тим, с трудом вылезая и потирая голову. — Там полутемно, поднимешься на пролёт и подождёшь. По уговору Бурыч должен войти в крыло сразу, как только стихнет звонок. Тарас должен смыться в сутолоке захода группы в двери. Поэтому если через минуту после звонка он на твою лестницу не выйдет, беги скорее сюда и ищи меня — а я его поведу. Так же и я — если не пойдет в мою сторону, я к тебе. Ну, пошли, а заодно и договоримся о сигналах.
И друзья покинули место любовно обустроенной засады.
Добровольно вымыв после ужина посуду, Куприян Венедиктович заработал себе спокойный, без отвлеканий и нервотрёпки вечер, и уселся за письменный стол. Свет старомодной лампы накаливания скрадывал желтизну архивных бумаг, но шорох, распадение на сгибах всё же выдавали их солидный возраст.
Особое внимание доцента привлекла обычная ученическая тетрадь, куда кто-то летящим почерком записывал приходящие в голову мысли. Не стояло ни дат, ни местоуказаний, да и найдена была тетрадочка в толще черновых протоколов заседаний учёного совета, откуда её почему-то забыли забрать. Буров так и представил себе мудрого седовласого человека, в одиночестве сидящего в президиуме и быстро, пока не собрался кворум и не пришло время открывать заседание, набрасывающего рвущиеся наружу мысли в тетрадке — слишком большой, чтобы спрятать в карман, и слишком маленькой, чтобы выразить наболевшее в полной мере. Вот заполняется президиум, кто-то уже сопит под боком, и руки украдкой суют тетрадку в пухлую папку, которую нечасто открывают.
После первых же прочитанных строк наш герой встал, достал из книжного шкафа читанный-перечитанный, с ворохом карандашных пометок второй том книги
С.Г.Кара-Мурзы «Советская цивилизация», и положил его рядом на стол. Мысли там и там удивительным образом перекликались.
«…, — писал Старый Ректор, — …» [вымарано цензурой]
Буров тяжело вздохнул. Были, были у нас здравомыслящие люди, видевшие, что дело идёт не к добру. Но даже высокий, по меркам вуза, пост не позволял им ничего с этим поделать…
Тим скорчился за шкафом, присев на корточки и устроив подбородок на коленях. Кроме двух щелей — узкой, закрытой сейфом, и широкой, прикрытой плакатом, — он мог смотреть ещё в дыру в задней стенке шкафа, для чего загодя чуть-чуть приоткрыл дверку и закрепил скотчем, но решил пока этого не делать. И так ясно, что происходит снаружи: то и дело хлопает дверь крыла, раздаются голоса, шум такой, что хоть затыкай уши коленками. Но узкая щель диктовала свои позы. Раньше-то он и не замечал, как невыносимо громко галдят студенты, и особенно студентки — сам участвовал, а когда слушаешь со стороны, имея важное дело, так и хочется прикрикнуть.
Тело затекало. Сыщик чуть-чуть пошевелился, отклонился назад, в широкую сторону, повернулся, сколько мог, посмотрел в ту щель. Сверху её завешивал плакат, зато снизу обзор был открыт. Там стояли какие-то солидные ноги в шерстяных брюках, явно не студенческие, а рядом прохаживались туфельки на каблучках, тонких-тонких. Как только на них ходят? Поодаль белела дверь соседней аудитории. Большой семинарно-лицейской.
Тим чуть не чертыхнулся и еле сдержал себя. Как же он мог запамятовать! Ведь Бурыч ясно сказал, что они с Амвросием Некрасовичем читают лекции в соседних аудиториях, и даже назвал их. Конечно, это стоял второй лектор-электант, его это толстые ноги враскоряк. Ждёт звонка. Но где тогда его студенты, кроме этой вот девчонки? Их же должно быть больше, чем у Бурыча… Думай, сыщик, думай. Почему он ждёт снаружи? Если ключ у него, почему не откроет, не зайдёт? Если нет, почему не идёт за ключом? Студенту ведь не дадут, порядки строгие, сам Карл Потапыч на вахте. Значит, там занятия. Но перемена уже кончается… Ладно, хорошо, что их там только двое, меньше глаз.
В щели за шкафом царили сумерки. Хотя время было ещё летнее и с осеннего равноденствия прошло всего ничего, с утра тяжёлые тучи обложили небо, а окна выходили на восток. Кое-где в корпусе уже горел свет. Кто-то, входя, зажёг его и здесь, но плафоны висели под потолком с другой стороны.
Наконец прозвенел звонок, и тело сыщика возликовало — скоро конец мучениям. Но наш герой не спешил оборачиваться к узкой щели и приподниматься — полминуты-минута у него ещё есть. Он продолжал следить за ногами — единственной их парой, ибо каблучки вышли из поля зрения. С первыми же звуками звонка ноги Амвросия Некрасовича протопали к двери, она приотворилась (так скрупулёзно точно сыщик излагал потом события — ведь ладони на ручке он не видел), впустив ноги, а как только звонок стих, послышался чёткий и громкий голос, хорошо слышный даже за шкафом:
— Я заявляю решительный протест против неуставного использования отведённого мне учебного помещения…
Дослушать не удалось. Внезапно скрипнула дверца шкафа, чуть покачнув его. Тим испугался — что, обнаружен? — вскинул голову. В дыру в задней стенке просунулась кисть руки. Засадец нагнул голову ещё ниже, зажал уши между коленями. Но рука тянулась к стене, тянулась — и не могла дотянуться. Пальцы нетерпеливо сжимались и разжимались, тонкая фанера прогибалась под напором. Но стена была недосягяема. В тусклом рассеянном свете, проникающем в щель, Тим не смог разглядеть, длинны ли ногти, накрашены ли. Видно было только то, что блестело. И кое-что действительно блестело — два кольца на одном пальце, соединённые каким-то тусклым дуговым пунктиром. Анфиса была права — такие факты у нас место имеют. Иногда даже весьма неожиданное место — за шкафом.
Рука исчезла так же внезапно, как и появилась, скрипнула и стукнула дверца шкафа. Тим оправился от испуга и услышал, как доцент Буров приветствует студентов. С Тарасом по уговору он должен был поздороваться по имени, но, видимо, это-то приветствие сыщик и пропустил.
Вот студенты с топотом расступились, вот загремел и провернулся ключ в замке, скрип двери, голос Бурова: «Проходите!», снова топот, шарканье подошв, смешки. Стало побезопаснее. Тим повернулся, привстал и начал наблюдать через узкую щель поверх сейфа. Нет, никто там не мелькает, не проходит, дверь уж точно не открывается.
Топот, шарканье и гомон стихли, захлопнулась дверь, затем снова зашаркали, затопотали подошвы, в поле зрения замелькали какие-то очень молодые люди и девочки, не спеша подвигались они к двери. Короткие, не по погоде, маечки, ниже-некуда джинсы, загорелая кожа. «Лицеисты», — догадался Тим. Опасная, между прочим, публика, любопытная, за шкаф заглянуть им пара пустяков. Значит, протест возымел действие и теперь лицей оперативно ищет новое помещение. Но Тарас не проходил, это точно. Значит, надо идти к Нику на лестницу.
Тим осторожно оторвал уголок плаката и вылез из своего убежища. На пару секунд всё же задержался — взглянуть, куда это тянулись шаловливые пальчики. По стене, оказывается, бежал провод, и в этом месте серединку изоляции аккуратно срезали. Бока проволок тускло блестели в полусантиметре друг от друга. Эх, его же могло трахнуть током, прижмись он здесь к стенке! Хорошо, что рано скорчился и тёр стену возле самого пола. Ладно, сейчас некогда.
Студент вылез из-за шкафа, распрямился и оказался лицом к лицу с незнакомым преподавателем, только что вышедшим вслед за своими лицеистами, нерешительно толпившимися сейчас у двери из крыла.
— Что, ради двух человек мне Большую семинарно-лицейскую освобождать? — возмущённо произнёс тот. — Ну и порядки у вас! Ну, гоните нас на улицу, не смотрите, что дети ещё и что темно там.
— Каких двух человек? — оторопел Тим.
— Ну, ты и ещё одна девчонка чернявая тут шлялась. Валяйте, заходите, занимайте каждый свою половину комнаты! Кстати, где она? И преподаватель ваш грозный где? Только что тут гремел, а теперь куда делся?
— Я не совсем вас понимаю, — с достоинством заговорил студент, приняв горделивую осанку — это помогало бороться с затёкшей спиной. — Если вы принимаете меня за элективщика Амвросия Некрасовича, то ошибаетесь. Я вообще курсом старше. И ни преподавателя, ни девушки никакой я тут не видел. — И правда, ноги — это ведь не весь человек.
Преподаватель недоверчиво посмотрел на пропылившегося, в паутине молодого человека, но тот был непреклонен.
— Ну, это мне ещё больше нравится! — всплеснул он руками. — Выгнали нас — и самих нет. Но сдаётся мне, что ты тут не случайно очутился. — Внутри у Тима похолодело — неужели разоблачён? — Протест, заявленный этим вашим Амвросием Некрасовичем насчёт аудитории, ты слышал?
Вообще-то сыщик слышал только начало, а потом его до колик напугала рука в дыре, но он мужественно признал:
— Да, слышал.
— Понятно, — протянул лицейский учитель. — Свидетель, значит. Мне, стало быть, втык, а толстяку вашему лекцию зачтут, как прочитанную. Даже коли студентов не привёл, даже ежели сам смылся. Вы даёте, химики!
Тим пытался оправдаться, но его не стали слушать.
— Пойдёмте, ребята, — обратился к лицеистам их наставник. — Хоть на крыльце сядем, хоть устно, но я вам всё расскажу, что наметил. А кофточки-то, девочки, накиньте, у кого есть, прохладой с почками не шутят.
Коридор крыла опустел, Тим остался один. Впрочем, нет. За углом притаился Ник, не спешил выходить, слыша разговоры. Но теперь вот вышел.
— Там двое только что прошли, — шёпотом доложил он. — Но не Тарас, это точно. Один такой пухлый, с топотом, и с ним девчонка какая-то, цок-цок каблучками. Во тьме не разглядел, но Тарас так не смог бы переодеться.
— Амвросий Некрасович и его студентка, — пояснил главный сыщик. — Неужели я пропустил? Хотя… Тут ведь лицеисты проходили, он мог на полусогнутых среди них затесаться. Пошли, проверим.
Они быстро вышли из крыла, тихонько прикрыли за собой дверь, но не успела она затвориться, как раздался какой-то треск и всё вокруг погрузилась во тьму. Друзья замерли, давая глазам привыкнуть.
До них донёсся голос Бурова:
— Тысяча чертей! Кто-нибудь, кто у двери, да хоть бы Тарас, пойди, узнай, в чём дело. На лестнице смотри не споткнись, сотовым себе подсвети. Есть у тебя сотовый? — Почему-то все засмеялись.
Услышав имя «Тарас», Тим потянул друга в угол.
— Значит, он там, — одними губами прошептал он. — Значит, алиби ему уже не нужно. Неужто успел уже напроказить в прошлые разы?
— А может как раз… — начал было Ник, но тут же рот его был прихлопнут ладошкой.
Открылась дверь, мимо них прошла тёмная фигура, рядом с который вспыхивал неверный небесно-голубой свет, чуть-чуть освещая дорогу. Вот свет скрылся за поворотом, зашлёпали осторожные шаги по лестнице. Кто-то приглушённо вскрикнул.
— Пошли! — коротко шепнул Тим другу. Вокруг них немного развиднелось, тьма из было чёрной стала серой. Видать, расширились зрачки.
Сворачивая на лестницу, они чуть было не столкнулись с женской фигурой. По очертаниям и голосу признали секретаршу деканата Минерву Степановну.
— Ох, ребята, не вижу я ничего. Как свет потух, так и встала я. Да ещё голубым мне прямо в глаза зыркнули, ослепили. Отведите меня в Большую семинарно-лицейскую.
— К Амвросию Некрасовичу, да?
— Да, я должна официально его спросить, когда лекцию ему лучше переставить. А то все по углам возмущаются, что поздно им ставлю, а официально — ни одного протеста. Даже, похоже, уклоняются, когда предлагаешь. А когда желаний нет, я лучшее время по уставу отдаю пришлым, потом — начальникам местным, после них — профессорам, доценты на последнем месте. Помещений у нас маловато.
— Да-да, — проявил нетерпение Тим. — Но Амвросия Некрасовича там нет. Там занимался лицей, после звонка Амвросий Некрасович туда зашёл, выразил протест и ушёл.
— Как — ушёл? Звонок вот только что был. А студенты? Его студенты?
— Мы не видели никаких студентов. Да и протест-то услышали случайно, когда мимо шли.
Где-то внизу пищали и визжали юные лицеисты, сталкивая друг друга со ступенек.
— Непонятно, — сказала Минерва Степановна. — Он же раньше этим не баловался. Такой солидный человек.
— Чем не баловался? Объясните, пожалуйста!
— Мы же сейчас по уставу живём, прежние времена охаиваем. А в уставе сказано: «Если протест по поводу неуставного занятия учебной аудитории не удовлетворён до ухода протестующего, сорванное вследствие этого занятие засчитывается как проведённое». В смысле, если ругался-ругался, а место тебе не освобождают и вести студентов некуда, распускай их и ничего тебе не будет. Никто не думал, что можно заявить протест и сразу же уйти.
— А что значит «вследствие»? — заинтересовался Тим. — Вследствие неуставного занятия или вследствие ухода протестующего?
— А кто ж его знает? И тут можно подкопаться. Нам говорили, что этим гуманитарии злоупотребляют, юристы особенно, а теперь, видать, и к нам эта зараза буквоедская перекинулась.
Слежка за Тарасом безнадёжно опаздывала. Да и стоило ли теперь за ним следить? Ясно, что он пошёл к коменданту и… А вот и нет. Комендант как раз вышёл из электротехнической лаборатории, из двери на полуэтажную лестничную площадку, с фонариком в руке и стал подниматься к ним.
Студенты поздоровались. Секретаршу Калина Мефодьевич уже видел сегодня.
— Пойдёмте со мной, — попросил он ребят. — Подержите фонарик, подсветите, а то и слазите, замените пробки. А вы, Минерва Степановна, идите туда, — мах рукой в сторону электротехнички, — и по аварийному радио объявите, чтобы все выключили из сети электроприборы. Я потом их лично на короткое замыкание проверю.
Они разошлись.
Коридор второго этажа поворачивал под прямым углом и через несколько метров оканчивался тупиком (этих-то тупиков и боялся Ник, гоняясь по корпусу в деле с
«роковой рекламой»). Тупиком довольно тёмным — окон в «аппендиксе» не было. Поэтому главный электрический щиток смонтировали поближе к свету, к повороту — ведь к нему бегут, в основном, при обесточке, когда лампочки не горят.
Трое наших героев подошли сюда, комендант велел поставить стремянку и ждать объявления. Заодно выгнали несколько балующихся, тискающихся в полутьме лицеистов. Видать, их привлёк тёмный уголок.
Вскоре послышался треск динамиков и искажённый помехами, неузнаваемый голос:
— Всем, всем, всем! Произошло короткое замыкание. Выдерните все вилки из розеток. Повторяю…
Они выждали ещё несколько минут. Комендант уже поставил ногу на ступеньку и вдруг чертыхнулся:
— Пробки-то я и не захватил! Придётся кому-то сбегать.
— Вот пробки, — крикнул кто-то, подходя к ним. — Не надо никуда бегать.
Это оказался Тарас. Он протянул Калине Мефодьевичу пробки, поздоровался с друзьями без особого энтузиазма. Заскрипела стремянка, Ник стал поддерживать её своими огромными ручищами.
Вдруг Тим заметил, как Тарас испугался, взглянув на щиток. Испугался и тут же отвёл глаза, угодил взглядом в тёмный угол и изобразил испуг пуще прежнего. Но опытного сыщика не проведёшь! Даже когда он не может точно проследить направление взгляда.
— Калина Мефодьевич! — крикнул Тим. — Вы прямо так вкрутите пробки? А рубильник?
— Нет, сначала опущу рубильник, потом сменю пробочки, потом снова…
Он присел на стремянке и с недоумением стал разглядывать что-то в коробке.
— Чёрт, а рубильник-то уже отключен! Кто же это сделал? Ты или ты?
— Что вы, что вы, Калина Мефодьевич, мы же тут всё время были, на ваших глазах. Да мы и не знаем даже, какой рубильник тут главный — в глазах от них рябит.
— А я вообще к щитку не подходил, сразу вниз, за пробками, — ответил Тарас. Что-то разглядывая на щитке, он сделал два шага и оказался между остальными и тёмным уголком — мечтой молодёжи.
— Коли так, что же получается? Может, кто-то из хулиганов просто рванул рубильник? И не было никакого короткого замыкания?
— А вы попробуйте, Калина Мефодьевич!
Комендант потоптался на стремянке, понюхал пробки, смешно шевеля усами, потом легонько потянул за деревянную, отполированную ладонями ручку. Щёлк! — и в основном коридоре вспыхнул свет, где-то в отдалении заскрежетал загружающийся компьютер.
— Ф-фух! Всё в порядке! Действительно, нахулиганили. Вы тут никого не видели?
— Откуда? Мы же говорили с Минервой Степановной. Она поднималась по лестнице, а мы спускались. Спросите её.
— А я вообще на лекции сидел, — сказал Тарас. — Меня Куприян Венедиктович попросил узнать, в чём дело. Спросите его.
Тим вдруг хмыкнул и легонько толкнул друга в бок.
— Да-а… — промычал комендант, хмурясь. — Впору щиток в броню одевать. Где гарантия, что вот уйдём мы, а свет опять не вырубят?
— Давайте так, Калина Мефодьевич. Один тут покараулит, а остальные походят по корпусу и выведут лишних людей наружу. А утром и броню поставите, и на замочек запрёте.
— Идёт! — обрадовался Тарас. — Я подежурю, а вы с ребятами походите там. В корпусе знают, что вы — комендант, а они — сыщики, а мне ведь могут и не подчиниться.
— Резонно, — счёл Тим. — Идём до лестницы, а там расходимся по разным этажам.
Так они и сделали, отправили коменданта вниз. Но вместо того, чтобы куда-то идти, Тим нагнулся и принялся расшнуровывать ботинки. Ник хотел спросить его, но внезапно где-то раздался рёв, дверь в отдалении коридора распахнулась, что-то, блеснув, вылетело из неё, упало, разбилось.
— Собери осколки! — коротко приказал главный сыщик, а сам, скинув ботинки, в одних носках бесшумно побежал назад к щитку.
Вот уже слышен голос Тараса:
— Вставай, вставай скорее, беги по боковой лестнице! Что, каблук сломала? Да скорее, говорю, вон и Амврося уже заревел, всё понял. Скинь туфли…
— С кем это ты тут? — нарочито громко спросил Тим, появляясь.
Тарас вздрогнул и выпрямился.
— Стихи наизусть читаю, от скуки, — нагло соврал он.
Сыщик помедлил в замешательстве, а потом решительно подошёл к «тёмному углу» и потянул «темноту» вверх. Это оказались чёрные волосы девушки, присевшей и скорчившейся в углу, целиком её закрывавшие. Она обернулась, вскрикнув, и Тим увидел смуглое лицо Жанки-парижанки. Попытавшись встать, она пошатнулась. Каблук её туфельки — туфельки, виденной из-под шкафа! — был сломан.
— Руки! — сурово приказал наш герой, будто собираясь надеть наручники. Схватил её за ладони и рывком повернул. На одном из пальцев блестели два колечка. Два серебряных колечка, соединённые цепочкой.
— Ну, ты рисковый! — восхищённо сказал Ник. — Они же вдвоём могли запросто с тобой справиться, пока я осколки собирал. Тарас уже руки тебе выкручивал, когда я подоспел, а Жанка аж в шею вцепилась.
— Это они от безнадёги. Вообще-то я их лягал, — признался Тим, растирая запястья и время от времени потирая шею, — но боевой удар каблуком не получился. Каблуки остались на ботинках, у лестницы.
— А-а, вон чего они с тебя носки стянули — за ноги хватались. Кстати, раз нет каблуков, ты бы дал боевой мах обутой в носок ногой перед носом противника. Если подгадаешь под вдох, либо одуреет, либо вообще отрубится. Не жалеешь, что от Анфисиной стирки отказались? Предлагала ведь.
Они сидели в каптёрке коменданта и приходили в себя после бурных событий. Ник тщательно осматривал друга — всё ли в порядке, можно ли так выйти на пусть и тёмную, но — улицу.
— А осколки ты собрал? — вдруг спросил Тим, поморщившись от прикосновения пальца к царапине, но думая допрежь всего о деле.
— Собрал, а то как же! Они, правда, — он помялся, — ещё мельче стали, когда я за тебя мстил.
— Неважно. Складывай в пакет.
Главный сыщик уже хотел перевязать его бечёвкой, но поколебался и раздумал.
— Если найдёшь растворитель, то прямо здесь и попробуем. Неймётся мне.
— Чего искать? — Ник встал.
— Учитывая специфику помещения — водку!
Пока Ник шнырял по полкам и заглядывал в холодильник, его друг осматривал осколки и отобрал из них один, на котором красовались буквы RW. Наконец подоспел и крепкий вахтенный напиток. Его было чуть на донышке — здесь принято было допивать. Тим вытряхнул остатки себе на ладонь, недоверчиво понюхал, улыбнулся, обмакнул палец и провёл по осколку. Посерёдке буквы W появилась светлая полоса, а палец окрасился тёмным. Первая же буква не пострадала.
— Видел!? — ликующе крикнул главный сыщик, выставляя почерневший палец вверх. — Понял теперь, какие нам болванки гонораром предлагали?
— Вообще-то не очень, — покачал друг головой. — Они что — бракованные?
— Ладно, утро вечера мудренее. Пойдём в общагу. Завтра на чаепитии у Бурыча всё и расскажу, а то сейчас голова чего-то кружится. Вообще-то самому пора догадываться. Надо как-то, мил друг, тренировать логическое мышление. Ну, например, практикуй нестандартное поведение, что ли.
— Я практикую, — заверил Ник. — Например, эта история началась с того, что я нестандартно пролез в дыру.
— Гм… А если бы её не было? Или была, но — маленькая?
— Силушка у меня тоже не вполне стандартная, — напряг бицепсы богатырь.
Анфиса, деревенская жительница, предложила назавтра собраться на кафедре пораньше, чтобы никто не мешал подведению итогов расследования. Так и поступили. Сама девчоночка была свежа и бодра, горожане же отчаянно зевали, но им помогал крепкий чай («Слабый чифир», — ворчал Ник, профессионально знакомившийся с тюремным бытом по
рассылке В.Л. «Доктора»).
— Ваше задание, Куприян Венедиктович, мы не выполнили, — откровенно признался Тим. — Из-за наших косвенных действий Тарас изменил свои планы и решил демонстративно посетить вашу лекцию — для алиби. Тут я честно скажу — заблуждался сначала, решил было, что ему прошлых разов хватило где-то нашалопаить, прикрываясь вашими лекциями. А Ник мне и говорит: «А может как раз…» Ну, у меня всё в голове на место и встало.
— Вообще-то я предположил, что он может прогулять один прогул, поторчать перед лектором, в коридоре и в классе, а потом, усыпив таким образом бдительность, снова приняться за своё, — возразил Ник.
— Ну, всё равно спасибо за подсказку. Весь сыр-бор разгорелся из-за той зелёной папки, найденной на мусорке. Выяснилось, что научный руководитель Кешки выбросил его инициативную статью вместо отправки в научный журнал. Кешка, конечно, взвился.
Тут подвела наша репутация. Сыскное агентство «Ник-н-Тим» грязными делами, как известно, не занимается, поэтому Иннокентий попросил нас всего лишь выяснить мотивы этого странного поступка солидного учёного. А отомстить нанял другую парочку — Жанну с Тарасом, уже прославившуюся в том деле с
«конфликтом интересов». Ну и сам постарался, в меру сил.
— И вы узнали причину?
— Узнаем с вашей помощью, Куприян Венедиктович, попозже. Но месть-то замышлялась вне зависимости от конкретной причины, так сказать, параллельно. Объектом удара было выбрано слабое звено нашего учёного: производство статей на основе расчётов у него поставлено на конвейер, всё распланировано на годы вперёд, и любая заминка ломает долгосрочные планы вплоть до нервного срыва.
Особо долгие расчёты планируются на выходные, а запись и оприходование конечных результатов — на вечер понедельника, аккурат после элективной лекции. Вот на ней-то и решено было устроить короткое замыкание, пустить насмарку многосуточную работу компьютера.
— Постойте, а разве промежуточные результаты не сохраняются? — спросил доцент Буров.
— Сохраняются. На эрвэшках. Эту, «подкладочную» часть диверсии Кешка взял на себя.
— Постой-постой, — заполошилась Анфиса. — Я не очень-то разбираюсь во всём этом. Иной раз как бы и не по-русски вокруг меня гутарят, такой дурой себя чувствую!
— Да что ты, что ты! — ласково похлопал её по плечу Куприян Венедиктович. — Главное, помни: деревня город кормит, а вот что даёт город деревне, и даёт ли… Расчёты, гм… В общем, все эти «эрвэшки» и «сидюки» входят в быт и уходят, а «иноговорцы» вокруг тебя пощебечут-пощебечут и бегут кушать в «Шустрожор».
— Но вы всё-таки пояснее рассказывайте, попонятнее. А?
— Охотно, — откликнулся Тим. — Эрвэ — это такая типа большая дискета, можно писать, стирать и снова писать много раз. Главное — при выключении тока запись не стирается, остаётся. Поэтому на такие диски часто пишут промежуточные результаты.
— Всё равно непонятно, — пожаловалась девушка, звякнув ложечкой.
— Тогда давай так. Вот ты, к примеру, печёшь блины. В самом деле, печёшь?
— А то как же! Мои блины на деревне славятся.
— И вот пекла ты весь день, не разгибая спины, и под конец налетела стая голодных пацанов и всё сожрала. Обидно будет?
— Ещё как! Да я их! — Она замахнулась кулачком, Ник подставил под удар свою большую ладонь.
— Стой! Злость не выход. Лучше так: напекла тройку блинов — спрятала под замок. И так далее. Тогда если и сожрут, то не больше двух штук, а все остальные целы будут.
— А третий блин?
— А он на сковородке шипит, румянится.
— Ну да, ну да…
— По такому же принципу и многодневные расчёты ведут. Насчитают — и на диск, насчитают — и под замок… то есть снова на диск.
— Поняла теперь!
— А теперь представь себе, что едоки заранее сломали у шкафчика замок. Ты думаешь, что все надёжно и печёшь себе, а они под вечер р-раз! — и пусто у тебя.
— Ой! Это ж грабёж со взломом будет!
— Вот именно. Иннокентий отвечал за снабжение научной группы болванками. Я ещё, помню, удивился: Амвро…
— Лучше говори «потерпевший», — посоветовал Буров. — Меньше имён — ясней небосклон.
— Хорошо. Я наткнулся на потерпевшего, когда он нёс связку эрвэшек. Но он тогда ещё не знал, потерпевший ли он, и спросил меня, сколько стоит это добро. Значит, покупал не сам. А кто — догадаться нетрудно.
И вот что придумал… меньше имён, говорите?… э-э… диверсант. — Тим достал из пакета и пустил по столу осколок компакт-диска. — Осторожней — края острые. Намалевал на обычных болванках R букву W и подменил ими настоящие RW. Наверняка, потерпевший своими руками вложил эту «липу» в сидивод и обрёл ложную уверенность.
Осталось организовать короткое замыкание. Здесь постарались… как бы их назвать…
— Да чёрт с ними, этих-то называй по именам. Они же по найму работали.
— Стало быть, Тарас и Жанна. Тарас отодвинул шкаф, подготовил всё для замыкания, задвинул, не попав ножками на их следы, а потом стал создавать себе алиби. Тряс он вам руку, Куприян Венедиктович?
— Ещё как тряс! Я думал, он отпроситься хочет, так нет — сел на виду, хоть и у самой двери.
— Зачем? — спросил Ник.
— Он ведь должен был прикрыть Жанну. В самом прямом смысле — встать между вами и шкафом, или между шкафом и дверью аудитории, чтобы никто не удивлялся — чего это девчонка в пустой шкаф лезет? Прикрывал-прикрывал, поэтому вошёл в класс последним и сел на последнее оставшееся место, самое заднее, у двери. А потом вызвался пойти на разведку и тем самым сделал так, чтобы из класса никто больше не вышел и не засёк сообщницу — вдруг та ещё не успела уйти? На её каблуках это запросто.
— А пробки?
— Факт, они хотели побыстрее ликвидировать неисправность. А вот зачем? Наверное, чтобы из других лабораторий не повылазили люди и не увидели где-нибудь Жанну. Потом, диверсант и его друзья из дома через модем работают в Сети, им здесь длительная обесточка ни к чему.
Замкнуть провода отвели Жанне. Сначала убрали половину соглядатаев. Наверное, разослали SMS, что лекцию отменили или перенесли. Кешке это запросто — через Интернет. Мы сегодня, — он широко зевнул, — поопрошаем свидетелей, если не уснём на ходу. Потом намекнули лицею, что они могут задержаться. Как — тоже выясним. Наконец, осталось подкараулить потерпевшего на пути к аудитории и совратить с пути истинного, обогатить его арсенал сомнительным опытом юристов. Hit and run — наскочи и беги.
— На версии совращения с пути истинного и остановимся, — предложил Куприян Венедиктович. — Для нашего факультета это нетипичный случай.
— «Сожалею, но я должен записывать в журнал все случаи, даже редкие и нетипичные», — голосом «морского волка» проговорил Тим. Все засмеялись, вспомнив известный анекдот о капитане и боцмане. — И алиби у Жанны было добротное. Она всё время была вместе с потерпевшим, зайти с ним в комнату, конечно, не могла, а потом он весь сосредоточился на выговаривании юридически правильных слов. Под любой присягой подтвердил бы, что в момент замыкания девушка была на его глазах.
— Да какая там присяга, — пробасил Ник. — Главное, чтоб он сам на неё не думал.
— Это я для красного словца. Мы испортили им всю обедню, приотодвинув шкаф. Рука не дотянулась, алиби рухнуло. Потерпевший спешно удалился по боковой лестнице, чтоб не встретиться случаем с лицеистами, чтоб те даже спину его не видели, а Жанне осталось только сбежать с ним, а потом действовать старым казачьим способом — дёрнуть рубильник и удрать. Он же весь в окалине, вырубается с искрами, с великим треском и почти что грохотом, на шум могли выглянуть люди. Но когда в планах бег — надевай кроссовки, а на ней, я это ещё из-под шкафа разглядел, были каблуки-шпильки. Один не выдержал ударной нагрузки и сломался. Это наше счастье, — он положил руку на плечо другу. — И моё личное. Она ведь ударить меня пыталась каблуком в… ну, в одно очень чувствительное место, — он покосился на невинную Анфису, — но никак не могла встать на сломанный каблук, чтоб размахнуться целым. Бр-р! Ладно, хватит об этом.
Некоторое время все пили чай.
— А трюк с волосами хорош! Рисково, правда, — вдруг бы лампочку зажгли. А так и не подумаешь. Просто тёмный угол тупика. Или угол, занятый «тёмной лошадкой».
— Я думаю, это лицеисты шумели, бегали по всему корпусу. Им же сейчас, юным таким, сексологию преподают, они и рады полапаться с девчонками в полутёмных коридорах.
— Что преподают? — не поняла Анфиса.
— Ну… целоваться правильно учат.
— А-а! Но разве этому надо учить?
— Нет часов — яка наука? Дашь часы — научим всех! — с сильным среднеазиатским акцентом произнёс доцент Буров. Обстановка разрядилась, люди заулыбались.
— Так вот, Тарас ведь выдал себя, сразу побежав за пробками. Значит, он заранее знал, что будет именно короткое замыкание. А потом посмотрел на щиток и испугался — рубильник-то был внизу. Я этот испуг уловил и даже не стал разглядывать щиток, а сразу крикнул коменданту. Он ведь мог и не обратить внимания на рубильник. Потянул бы вниз, не глядя, не поняв, что он и так в нижнем положении, и сразу принялся бы менять пробки.
— Так вы говорите, что он рубильник механически вниз тянет? — задумчиво спросил Буров. — Наверное, так и было…
— Ну, мы всё рассказали, теперь ваш черёд, Куприян Венедиктович, — бодро сказал Тим. Чай взбодрил его. — Заварушка началась с выброшенной на свалку статьи. Почему она туда попала? Ваш опыт востребовать просим. Сколько он вам версий даёт?
— Версия у меня всего одна, хотя раньше я с такими вещами не сталкивался, — ответил доцент. — Только сначала переформулируйте вопрос в общих и нейтральных словах. Знаете, обычно как говорят: Иванов, Петров…
— Охотно. Некий учёный считал что-то по методу Иванова. Почему он отказывается считать по методу Петрова, если его собственный студент уже всё сделал и статья уже готова, а объём напечатанного во как нужен?
— Браво! Этот нежелающий, стало быть, — Сидоров?
— Нехай Сидоров.
— Та-ак. Метод Иванова, метод Петрова… А «метод Сидорова» — есть?
Вопрос вызвал замешательство.
— Не знаем…. Не встречали… Нет, наверное. Может, выяснить?
— Считаете, что нет, Куприян Венедиктович? — прищурился Тим.
— Пожалуй. И вот потому-то Сидоров, чья фамилия не мелькает в статьях рядом с гордым словом «метод», и испытывает органическое отвращение к тому, чтобы называть методы именами их авторов. Избегает этого, даже ценой снижения так любимого им объёма.
— Постойте, Куприян Венедиктович, но уж метод-то Иванова Сидоров упомянуть должен?
— Нет, не обязательно. Он может написать в экспериментальной части: «Расчёты проводились по методу из работы N». Дать ссылку в квадратных скобках. Не подкопаешься.
— А две ссылки ежели?
— А вот это будет просто нечитабельно. «Метод, описанный в статье N, по сравнению с методом, предложенным в работе M, имеет некоторые преимущества»… Нет-нет, так не пишут. Воленс-ноленс приходится называть фамилии авторов. А это-то и нестерпимо, раз твою фамилию никто не называл, не обессмертил.
— А с чего называть-то? Он ведь ничего нового не предлагал, считал только.
— Всё равно нестерпимо. И вот у него свобода: называть-не называть. И он этой свободой пользуется.
Все помолчали.
— Да, свобода ноне, — задумчиво продолжал доцент Буров. — Вот и элективные курсы под этим соусом ввели. Студентам — выбор, часы — доцентам. А даже лицей знает, насколько это несерьёзно, освобождать класс не спешит. Со мной ведь тоже такое было.
— Если курс элективный, то студенты — электорат? — спросила Юлиана.
— Точно! Опустил бюллетень… то есть записался — и всё, гражданский долг выполнил. Больше ничего и не требуется.
— А если выбор трудно сделать?
— Ну, это вряд ли…
— Почему? — вдруг спросил Тим. — Даже преподавателям трудно сделать простейший выбор, уклоняются они. Помнишь, о чём нам секретарша говорила? — хлопнул он по плечу друга.
— А как же! Что лекторы жалуются на поздние лекции шёпотом, а официально ничего не выражают. Почему, Куприян Венедиктович?
— Я-то как раз жаловался, — возразил тот. — Раз сказал, два — ноль толку.
— Так это потому, что Амвросий Некрасович не спешил высказаться. Вас ведь рядом ставить надо. Но мы вас в виду и не имели. Вообще говоря — почему?
— Могу только догадываться, — хитро усмехнулся доцент. — Бывают люди, всю жизнь мучающиеся неуверенностью в себе, каждый смешок в рядах принимают на свой счёт. Мол, неудачно выступает. Для таких неудобное время — повод для самооправдания. Мол, утром я бы ого-го как выступил! Потому и не берут это утро — если всё же засмеются, чем тогда оправдываться?
— Неуверенных у нас не так уж и много, — сказал Тим, — а Минерва Степановна говорила, что отказываются поголовно все. Значит, есть и другая причина.
— Другая? Не думаю. Вечером читать сложно: студенты устали, шумят, домой просятся, самому зевать хочется.
— Домой просятся?
— Ещё как! Говорят: «Ну, ещё минут десять, и может — всё?» Мне лекцию-то читать трудно, а тут ещё сдерживай напор да лихорадочно в уме прикидывай, где прерваться раньше срока, чтобы не очень уж кромсать материал.
— Ну так ведь можно поломаться-поломаться и отпустить. И сам свободен. Стоит из-за этого с поздними лекциями мириться? Утром-днём этот приём не пройдёт.
— Это ты меня, как Жанна потерпевшего, совращаешь?
— Не совращаю, а указываю на все возможности, чтобы был выбор. Кстати, у Тараса был шикарный выбор из двух алиби: фальшивого, созданного рукопожатиями с лектором и знанием психологии, и настоящего, с сиденьем на виду. Представляете, как трудно было ему решиться выбрать настоящее алиби?
— Элективное алиби, — кошкой промурлыкала Юлиана.
— Но выбрал-таки настоящее. Значит, не так уж и неисправим.
— К сожалению, лупили они меня тоже по-настоящему, — скривился Тим. — Чем бы им отомстить, тоже настоящим? Слушайте, а Кешка может статью сам в редакцию послать? Ведь потерпевший не отказывался посылать, даже вон документы все оформил.
— А там были документы?
— Да, мы их даже отксерили, чтобы знать на будущее. Экспертное заключение и письмо в редакцию. Так? — обернулся Тим к другу.
— Именно, — отозвался тот. — Аккуратно было подколото, даже опечатка одна поправлена чёрной ручкой.
— Лихо! Небось, на Кешкиных глазах поправил, ругал его за невнимательность, небрежность. К легенде не подкопаешься.
— А может, и машинально рука дёрнулась, — предположил Буров. — Вот как у коменданта к рубильнику. Понимаете, Калина Мефодьевич мне раз сказал, что иногда не знает, как рубильник оказывается выключенным.
— Бывало такое?
— Да, несколько раз внезапно гас свет, он шёл к главному щитку, проверял рубильник, пробки и убеждался, что свет отключен извне. Тогда об этом объявляли по аварийному радио и принимались ждать. Наверное, он машинально тянул ручку вниз.
— То есть свет не включался, когда снаружи подавали напряжение?
— Да, и только на следующий день…
Внезапно Тим подскочил на месте и хлопнул себя ладонью по лбу.
— Какой же я был дурак! — воскликнул он. — Только сейчас просёк!
— Да, что понял? — загалдели присутствующие.
— Щиток ведь открыт всем ветрам, рубильник — дёргай не хочу. А почему открыт? Потому что студенты не дёргают. А почему не дёргают? Смысла нет. Если просто так дёрнешь — тут же прибежит комендант, проверит и обратно включит. А то ещё и засаду устроит поблизости, из этого угла быстро не убежишь. Занятия таким макаром не сорвёшь, разве что долгие расчёты кому смажешь. А вот если свет отключили извне, комендант уже проверил щиток и дал объявление по аварийному радио, все настроились ждать, ждать и ждать…
— По-моему, даже я поняла, — сказала Анфиса.